Прокопчук Артур Андреевич : другие произведения.

Большой обман (глава Ii)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    90-е годы в Москве и Тбилиси, создание фирмы "АДВА", Париж и Германия, снова Тбилиси, Александр Ворошило, Новый дом в Харпухи, мои дети, Отар Вепхвадзе, Ия Гигошвили, "революция роз"в Тбилиси.


  
   БОЛЬШОЙ ОБМАН
  
   ЧАСТЬ 11
  
   РАЗМЫШЛЕНИЯ
  
   Девяностые годы начинались трудно. Классический русский вопрос "что делать?" обсуждался в каждой семье. На глазах изумлённых соотечественников распался "союз нерушимый" вместе со своей "несокрушимой и легендарной", империя исчезла, рухнули социалистические устои общества, ранее казавшиеся незыблемыми. Растаяли "твердыни" государства, расформировывались целые министерства, сотни ведомств, разваливались и прекращали работу заводы, предприятия. Не хватало самых необходимых продуктов питания, очереди напомнили разруху после войны, впервые стали заметно гибнуть и исчезать в этом водовороте обычные граждане, чудовищно выросла преступность.

   Я благодарен своей семье, моим родителям и "предкам", всему моему минскому, беларускому окружению, которое не навязчиво воспитывало и учило меня жить в советской стране. Никаких иллюзий относительно государства "победившего социализма" (правильнее было бы - "победившего социализм"), в котором мы жили, у меня не было. То, что этот "Союз нерушимый" построен на лжи, было аксиомой, преступность власти не вызывала сомнений. Достаточно было оглянуться вокруг, или поехать в "глубинку", к своей бабушке Эмили, чтобы понять, до какого уровня жизни власти довели деревню, крестьян, вымирающий класс - бывшую основу Российской империи. Прививка определенных взглядов была сделана ещё в раннем детстве, да и я застал бесконечные "кампании", заканчивающиеся отправкой в лагеря моих соотечественников. Отголоски 1937 года жили в каждой беларуской семье, но я сам хорошо помню массовую послевоенную высылку из Минска "перемещённых лиц", беларусов, попавших в оккупацию, главная вина которых была в том, что они поверили власти и не сорвались с насиженных мест вдогонку за убегающими частями Красной Армии. Не забуду, как мама вставала ночью и шла выстаивать сутками в километровые очереди к тюрьме МГБ, чтобы передать арестованной тёте Нюре, своей родной сестре, посылку с едой. И преследования "безродных космополитов", плавно перешедшие в процессы над "врачами-вредителями", продолжение государственной национальной политики, прививающей населению антисемитизм, под лозунгами интернационализма. Закрытие еврейского театра и исчезновение из газетных киосков газет и журналов на идиш или польском языке. Репатриацию поляков из западных областей республики и разрушение костёлов, которых было в Беларуси около тысячи, многие сотни церквей и синагог, и другое, о чём даже не хочется вспоминать, такое это было время. Конечно, были и радости, ведь мы остались живы, а детство всегда умеет находить счастливые минуты.
   Но столкновения с советской властью не оставляли нас с самого детства. "Старший брат" бдительно следил за нами, за нашим обликом. Мне и самому приходилось шарахаться на улицах Минска от комсомольских патрулей-ревнителей "советского образа жизни", с ножницами гоняющиеся за молодёжью в узких брюках, не желающей стричься "под полубокс". Заболевания "светлым будущим" у меня не могло быть, как говорят математики, "по определению". Пугало мрачного, выкрашенного какой-то грязно жёлтой краской, здания КГБ (в мои школьные годы - МГБ), которое мы все обходили стороной, нависало над улицами нашего квартала. За всеми пристально наблюдало "недремлющее око старшего брата", "топтуны" подслушивали разговоры даже в кино. Тётю Риту после одного из сеансов в кино, вызвали "на беседу" и долго выясняли, "что она этим хотела сказать". А она уже и забыла, о чём они с моей мамой перешёптывались в темноте киносеанса. Неустанно уличные черные тарелки громкоговорителей славили "корифея всех времён и народов", конфискованные радиоприёмники населению так и не вернули, так что привезенные в качестве "трофея" из Германии какой-либо "Бендикс" или "Грюндиг", долго оставались предметом зависти у горожан. Народ привычно помалкивал в общественных местах, на улицах, но дома не стеснялся в выражениях по поводу "достижений самого передового государства". Забитая московскими назначенцами из сельхозотдела ЦК, беларуская деревня, покорно спиливала свои плодовые деревья, забивала каждую лишнюю голову скота, чтобы не платить непосильный налог. Денег, как и паспортов, советская власть крестьянам не давала, деревня работала на "трудодни", на "галочки", за которые выдавались крохи продовольственного зерна или картофеля, который сами же "сяляне" и выращивали. Мои старики в деревне жили одни, без детей, и только дед мог наработать немного трудодней на привозе сена, так что к концу года, когда бригадиры подсчитывали "галочки" за отработанные дни, им перепадали крохи от "советского каравая", который можно было видеть на плакатах или позднее, в красочном фильме "Кубанские казаки". Спасала бабушку вечная кормилица - корова, которую она сохранила и от немцев и от партизан, Одна корова, кажется, не облагалась и налогом. Деньгами старикам помогали все понемногу, кто работал в городе, в том числе и моя мама, отправлявшая нас к бабушке на летние каникулы.
   В 1948 году началось очередное, крупномасштабное наступление на крестьянское подворье, в деревне ещё более урезались личные земельные участки, до размеров одной грядки, и ещё тяжелее стал пресс налогов. Лишь вековая выдержка беларусов, привычка к нужде и умение выживать в бесконечных войнах на территории страны, за два столетия вхождения в Российскую империю, позволяли сносить обновлённое советами ярмо власти. Только в народных песнях иногда проскальзывала ирония "благодарности" к этой власти, как в частушке деревни Цитва, где доживала свой век моя бабушка Эмилия, где пели: "Дзякуй Сталiну-грузiну, што абул нас у разiну". Резиновые галоши в советское время оставались пределом мечтаний для беларуского крестьянства, а в послевоенное время и у горожан. В такой обуви и я начал ходить в школу. Прибавил лиха крестьянам и следующий "вождь", реформатор сельского хозяйства, Хрущёв. "Светлое будущее" с каждой советской пятилеткой отодвигалось всё дальше. Однако горожане выстояли эти годы лихолетья, их, уцелевших от советских погромщиков, можно было извести разве только "дустом", как в старом советском анекдоте.
   Вторая мировая, или как мы ее называем, Великая отечественная война, прошлась огнем по землям Беларуси и унесла жизни почти третьей части народа. В Минске, после войны, почти ничего не сохранилось - ни жилых домов, ни базаров, ни магазинов, ни транспорта, ни школ. Кое-где среди развалин торчали отдельные здания, монастыри или костелы.
    []
   Вид на разрушенный Минск, площадь Свободы
   (Из фонда Бел.Гос.архива кинофотодокументов ? 1-03031)

   Я начал учиться во втором классе, в пристройке к монастырю, и за первые два года обучения сменил четыре школы, точнее, старые, непригодные для школы, здания, в которые переводили по мере увеличения числа учащихся. В Минск возвращались беженцы со всех уголков страны. Нам, минчанам, в послевоенные годы помогла выжить, в прямом смысле слова, Америка, и я, конечно, не могу этого забыть, забыть белоснежные "форды" с надписью на борту "UNRRA", забыть их продукты, перепадавшие из многочисленных "распределителей" и нам. И как ни пытаются наши "официальные историки", свести на нет всю помощь, оказанную Советскому Союзу страной, которая сама воевала на огромном тихоокеанском театре, наше поколение, поколение выживших на оккупированных территориях, или беженцев, вернувшихся в свои разрушенные города, поколение послевоенных оголодавших детей этого не забудет. Мама, как врач-рентгенолог, несколько лет получала ежемесячную американскую помощь: консервированную тушенку и бэкон, шоколад, сгущенное молоко и жир, с с таинственным для меня словом - "лярд". Да, я ещё помню такую загадочную крупу, под названием "саго", которая в сваренном виде приобретала форму шариков, прозрачных и выпрыгивающих изо рта, когда ты пытался этот шарик раздавить зубами, правда вкусную. Пару раз в год маме где-то на службе выдавали для нас, детей, американскую одежду, как я сейчас понимаю - "секонд хэнд". Моей старшей сестре даже как-то достались шикарные туфли на высоких каблуках.
   Так что мы с детства были знакомы с американскими "джинсами" и жвачкой, а в киосках появились особенно притягательные для детей американские соки из грейпфрута и ананаса. Только через несколько лет после войны в городе стали появляться из ближайших деревень молочницы, гремящие бидонами молока, или бабушки со скудным ассортиментом овощей с собственной грядки, еще не учтённой советскими надзирателями. Деревня, выстоявшая на женских плечах, восстанавливала хозяйство, понемногу оживала.
   Помог пережить это скудное время и мой дед, Александр Павлович, он в должности санитарного врача с 40-х годов "работал в органах -НКВД-МВД-МГБ" (так записано в его Трудовой книжке), так что имел свои возможности "доставать" продукты в общественном секторе питания, особенно в столовой и распределителе МВД, которые снабжались по какому-то таинственному "литеру А". Иногда дед приносил домой к празднику "конфискованный", например, на "фабрике-кухне" торт (было такое заведение около Красного костёла в Минске). Горожане почти всё доставали "по блату", который как было известно, был "выше совнаркома".
   Не одно десятилетие ушло на восстановление "той", довоенной жизни, вкус, запахи и отдалённые звуки которой помнились даже малыми детьми.
   Впрочем, и в Минске жизнь мало помалу налаживалась, особенно после ухода из жизни "отца народов", когда из ссылок возвратилась немногочисленная, выжившая вопреки всему, часть нашей родни.
   В 60-е годы уже заметно полегчало, правда, я уже покинул свой родной город и перебрался в Тбилиси. Там было полегче - война не тронула, хотя бы внешне, этот благодатный край. Появились кратковременные надежды, вроде полосы "хрущевской оттепели', а уж 'брежневский застой' долго еще будут вспоминать, как самые чуть ли не благополучные годы в СССР.
   Но вот пришло новое лихо, наступили 'новые времена', распада СССР, смены власти, практического исчезновения КПСС, появление нового образования, капитализма в самом дурном, опять, по Черномырдину, в советском исполнении.
   90-ые перевернули привычный уклад жизни бывшего советского человека ("совка"). Частная жизнь вновь подверглась стрессу от шараханий новой, ещё не устоявшейся власти. Помните анкетный вопрос советскому служащему при поступлении на новую работу- "были ли у вас отклонения от линии партии", так сказать "колебались ли вы"? Линии партии уже не было, власть просто заносило то в одну, то в другую сторону, уследить за этим шараханием было невозможно, граждане возникшей из небытия России, стали вспоминать прежнее время больших надежд, пору НЭПа, учились выживать, приспосабливаться, пробовали себя в новом, собственном деле. "Кухонные" философы выходили на улицы со своим творчеством, вздохнувшая от партийной цензуры пресса начала публиковать ранее запретные взгляды отдельных диссидентов. На старом Арбате собирались толпы послушать какого-либо московского юродивого с высшим образованием. Волнами по стране покатилась лихорадка перемены места работы, профессии, реже жительства, в поисках заработков, но массовое переселение ближе к большим городам, куда стекались остатки отечественных денег, ещё сдерживала "прописка". Развилась торговля любым "дефицитом".
  
   Москва выглядела бурлящим котлом, центром средоточия высоких и низменных амбиций, устремлений. Теряя под ногами почву, привычные установления, а часто друзей и знакомых, стремительно исчезающих за кордоном, многие из нас, особенно обременённые детьми, перестали нормально спать. Обыватель пытался разглядеть в этой наступающей мгле очертания, если не будущего, то хотя бы какой-либо цели. Интеллигенция с трудом сохраняла крохи уцелевшего в советское время достоинства, стремясь не впадать в смертный грех - уныние. Всё старое рушилось, причём очень быстро, но новое возникало с большим трудом. Надо было приспосабливаться, отслеживать эти перемены и находить своё место в жизни, для миллионов людей это было непосильной задачей.
   Через некоторое время стали открываться новые возможности реализовать себя в другом качестве, кроме привычной советской службы. Размышления приводили к простому логическому алгоритму: во-первых, надо что-то делать, производить, во-вторых, делать то, что нужно другим и, в-третьих, делать это как можно быстрее, пока другие не додумались. Мудрая по своей сути жизнь стала наталкивать граждан на возможные решения.

  Встреча с Борисом Ивановичем Тхором была для меня одной из тех немногих, что в корне изменили мою жизнь. Это была третья и, как сейчас мне стало ясно, уже последняя возможность пойти по новой дороге, с которой я в самом ее начале, еще в пору учебы в Беларуском Политехническом, на отделении архитектуры, ушел, убоявшись советского архитектурного "соцреализма". Было поздно наверстывать в этом направлении, так что я лишь соприкоснулся с тем миром, в котором уже мне не было места, как специалисту из "другой оперы", но несколько лет работы с Тхором и его соратником по строительству Экспоцентра Владом Секлоча, доставили большую радость. Я увлекся этими неординарными личностями и жалею только об одном, что так мало пришлось общаться с Борисом Ивановичем. Редкие "посиделки" у него дома, за стаканом виски и чашкой кофе, те годы остались в памяти, как светлые моменты на неясном пути в абсолютной тьме не понимающей себя страны...

   ПИРАМИДА ТХОРА - 1992 год

   Подходило к концу строительство "пирамиды" (павильон Экспоцентра "Форум"), наступал этап отделочных, облицовочных работ, мрамор и граниты, крайне необходимые "Форуму",за которыми ранее приходилось "бегать", стали появляться уже и сами - их приносили, привозили, показывали и уговаривали купить разные личности, часто прямо с заводов, с добывающих карьеров - от Кондопоги до Сатки. Я выискивал и покупал для этого прожорливого объекта сотни тонн гранита и мрамора, находил подрядчиков, берущихся за укладку декоративных плит мостовой на въезде в циклопические ворота павильона "Форум", организовывал облицовку его фасадов и фасадов нового, примыкающего к "Форуму", двухэтажного здания административного назначения. С трудом, но нашел через своих старых знакомых по "спецпроектам", исполнителей для монтажа обогревательной, климатической системы, раскинувшейся внутри главного зала под полами и потолком, куполом гигантского, выросшего сооружения. Инженерные конструкции по своему внешнему виду напоминали конструкции центра Помпиду. Команда исполнителей монтировала аналогичные системы еще на Байконуре, так что уже ничего не боялась. Пригласить тогда кого-либо "из-за бугра" стоило бы многократно дороже.
   К концу выполнения работ по главному залу Форума, мне отвели целый отсек за тонированными перегородками, где я один, в громадном помещении, сидел за десятиметровым зеркальным столом, уставленном телефонами и предназначенно м для больших совещаний. Уже поставили кожаные,черные, вертящиеся кресла, которые раньше можно было увидеть только в американских фильмах, где "босс" задирал ноги на стол, поигрывая сигарой. Устанавливались сейфы невиданных размеров с охранными кодами, и нас, всю команду фирмы, стали обслуживать в специальном кафе, развернувшемся впритык к пирамиде, в новых пристройках. Появилась и валюта, с которой из-за безумного роста рублевого курса надо было обращаться очень осторожно. Приглашая очередного "клиента" на переговоры, я невольно отмечал его реакцию на гигантские размеры зала, на блеск мраморов и гранитов облицовки, холодное сияние стальных конструкций, весь размах нашего предприятия, понимая, что скоро, как только мы сдадим этот блистательный объект, которому равного еще не было в столице, нам надо будет переходить на другое место. Закрадывалась мысль - что дальше? Такое не может долго продолжаться, здесь все зависит от незримых заказчиков, неуловимых подрядчиков и даже от политических неурядиц, неизбежно последующих за "тихой революцией" 1991 года. Но оторваться от этого великолепия, в котором была и моя крупица труда, было очень тяжело...
  
  

   Как-то раз мне пришлось встретиться и с уральскими "ходоками", организовавшими в Челябинске мастерскую по обработке редчайшего по красоте камня "змеевика" (серпентинит) из карьеров около городка Сатки. Они привезли хорошо обработанную облицовочную плитку и поделки из этого камня, не уступающего по красоте малахиту. Я увлекся этим камнем, как женщиной, с первого взгляда. Саткинским "ходокам" был нужен выход в широкий мир строительства, им нужны были заказчики, клиенты, денег у них не было, им нужна было Москва, где эти деньги стали появляться с притоком валюты, вместе с редкими инвесторами и многочисленными брокерами экзотических бирж, вроде "Алисы", и посредниками между российскими производителями и западными фирмами.
   Оказалось, что за эти несколько последних провальных лет советского хозяйствования, на складах и даже на месте выработки и первичной обработки мрамора и гранита, накопились многотысячные залежи этого изумительного по красоте, многообразию рисунка и цветовой гамме материала. Эти залежи оказались вдруг никому не нужны, к тому же не было еще специальных машин по обработке и шлифовке этого первоклассного материала, так что для ответственных фасадов надо было доставать итальянский материал. Через некоторое время я узнал, что этот "итальянский", чаще всего лишь обработанный итальянскими машинами, какой-либо "кондопогский" или "саткинский",уральский , который стал вывозиться прямо с карьеров шустрыми посредниками.

   Из-за зеркального стола и тонированных стеклянных стен-перегородок в центральном зале "Форума", я смотрел на мир, как из аквариума, и видимо, производил на "ходоков" впечатление "московского дельца", каковым я себя никогда не чувствовал. Но поиграть во что-то новое было интересно. Я и начал новую для себя игру в "русский бизнес". Правила игры были нехитрые - "купить подешевле - продать подороже", и я начал покупать: сначала образцы, потом ящики, потом контейнеры, а потом и вагоны. И все время не хватало оборотных средств, так как финансовый поток нарастал, не хватало "нала", но "карманные" появились. Образовались около меня и бригады рабочих, которых я нанимал на сдельные работы вокруг строительного хозяйства. Мне становилось уже тесно в моем узком направлении, обеспечивающем стройку дополнительными материалами, и я стал готовиться к новой ипостаси - владельца, хотя и не большой, но собственной фирмы. А в памяти всплыла услышанная еще в тбилисском дворике от моего соседа сентенция: "надо быть директором, хотя бы пивного ларька". Впрочем, я был уже директором, но не собственником и моя роль невольно напоминала мне роль "зиц-председателя" Фунта. Ну, может, с большими возможностями - я по крайней мере, мог достаточно свободно плавать в рублевом пространстве, а вот валютные обороты были пока не достижимы, Влад все держал в своих руках, а отсутствие "баксов" в те годы было признаком "второсортности", чего я никак не мог себе позволить. Я уже вошел во вкус и стал проводить самостоятельные операции, не связанные со строительством "пирамиды". Замелькали брокеры,частные предприниматели,представители многих других фирм и компаний. Круг интересов расширялся и затягивал своим многообразием. Чего тут только не промелькнуло за небольшой срок: большегрузные автомобили минского завода и искусственные алмазы, посуда и стальная арматура, алюминиевые профили и цистерны со спиртом, домовые срубы и списанные рефрежираторы. Надо было на чем-то уже останавливаться...
  Я не обратил внимание из-за бесконечного рабочего напряжения и ежедневной суеты с утра до вечера на "стройке века", как я ее назвал, на то, что вдруг исчезла "направляющая и определяющая", пока последний гвоздь в крышку ее гроба не забил Конституционный Суд России, опубликовав Постановление:
"О деятельности КПСС и КП РСФСР", а также о проверке конституционности КПСС и КП РСФС Р (Дело КПСС).
   (Дело рассматривалось 26 мая, 6-15 июля, 20 июля - 4 августа, 14 сентября -
3 октября, 28 октября - 30 ноября 1992 года, Постановление N 9-П от 30.11.1992 года).
Конституционный Суд постановил тогда, а я нашел эту выписку сейчас:
   "По указу от 6 ноября "О деятельности КПСС и КП РСФСР" - признан соответствующим Конституции пункт 1 - "Прекратить на территории РСФСР деятельность КПСС, КП РСФСР, а их организационные структуры распустить" - применительно к роспуску руководящих структур КПСС и КП РСФСР".


   Да-а-а, дожили, наконец-то...Но, все равно верилось с трудом...Неужели этим монстрам пришел конец, как же они "прошляпили" свою безграничную власть над всей страной, над народами ее населяющими? Неужели, конец затаенному генетическому страху перед этой не знающей пощады машиной, конец "мастерам заплечных дел", партийным комиссиям и бюро, "вызовам на ковер" и рассмотрениям "персональных дел"? А что же будет делать партийная номенклатура, которую несколько десятков лет растили, перетасовывали, перекладывали, как масти, в государственном пасьянсе?
   Тогда, двадцать лет тому назад, мы еще не догадывались, что очень скоро восстановится, как хвост у ящерицы, пресловутая "вертикаль", и что она останется такой же опасной. Тогда, по инерции, страну продолжали убаюкивать словами "народ и партия едины",хотя уже практически не осталось ни одного, ни другого. Тогда старый гимн 'союза нерушимого' продолжал звучать на разных сборищах, хотя уже не думалось, что эта песня, нетленного Михалкова-старшего, проживёт еще пару десятилетий, доживет до наших дней. Только это будет уже гимн "единороссов", а точнее, псалом со словами старыми и понятными только "совку", словами-подвываниями - "номенклатура, воистину воскресе...".
  


  НОВЫЕ ПУТИ

   К нам в гости приехала подруга моей жены из США, и мне, чтобы накормить и её,
пришлось простоять в унизительной очереди в гастрономе на Ленинградском рынке болеедвух часов с "карточкой москвича", по которой мне выдали 200 граммов сыра. Появилось такое изобретение у московских властей, с вашей фотографией и печатью ЖЭКа, которое вроде бы ине было продуктовой карточкой военного времени, но выполняло примерно такую же функцию. И вот в такой очереди и пришло озарение, ответ на вопрос "что делать?". Надо делать "Еду", "хлеб нам насущный" никто не принесёт. Такая установочная мысль придала стройность моим размышлениям, но, видимо, еще не окончательно созрела, не дошла, как говорится, до "кондиции". К тому же, я ведь еще работал во вполне благополучной, по меркам того беспокойного времени, почти иностранной (югославской), фирме.

   В возникающие сотнями офисы частных предприятий пошли, как лососи на нерест, толпами "ходоки", по новому "брокеры", не всегда представляющие новые биржевые образования тех лет. Да и биржи возникали какие-то экзотические, что можно определить по таким названиям, как "Алиса", связанным, кажется, с именем собаки владельца. А по числу самих бирж Россия опередила все страны мира вместе взятые, еще и по числу банков, появившихся на каждом московском углу. Видимо, глубинная, подспудная мысль россиянина о быстром обогащении мучила многих не одно советское десятилетие. Что же касается бирж, то несмотря на то, что кто-то из восторженных журналистов и назвал Москву "биржевой столицей мира", эти русские биржи так же походили на биржи других стран, как отечественный "Запорожец" на добротный немецкий "Мерседес". И срок работы этих новых, преобразованных из старых нелегальных "толкучек", новых "торговых площадок" был такой же. Они быстро появлялись, поглощали некоторую долю оставшегося от "Советов" продукта, и так же исчезали. Вместе с деньгами доверившихся им клиентов.
   "Ходоки", "брокеры", "маклеры" стали заметным явлением появляющегося российского рынка. Чувствовалось, что это не случайные люди, а давно организованные в разные кланы теневые сообщества. Чаще всего, по моему разумению, это были те же люди, которые умело направляли ручейки "дефицита" в советское время, специалисты в сфере работы советских "закрытых распределителей", многочисленные спекулянты и бывшие министерские чиновники, которые знали, "где деньги лежат". И конечно, примыкающий к этому всенародному движению, наиболее организованный и прошедший школу подполья, нелегальных "цехов" и "малин", распухающий год от года, криминальный мир. В эти годы их поприще значительно расширилось, так как появилась возможность перевести "натуральный обмен" материалов, краденных из старых советских складских запасов, на новый почти легальный уровень, где правил бал "черный нал". Прямо по Гёте, или Марксу, как кому нравится.
  В офисы, в дома, или просто на улицы выносилось, привозилось на "смотрины, многое из того, что раньше гуляло только на черном рынке: от необработанных "драгоценных" камней и, так называемой, мифической "красной ртути", до предложений о покупке самолетов и целых заводов.

   Большой, привычный в советское время, государственный обман экономическим процветанием СССР, "показуха", как тогда говорили, ориентированная на запад, обман во всех хозяйственных сферах страны, в "новое время" стал дробиться, мельчать, приобретать характер пандемии и заразил почти всех участников процесса "становления рынка". На появившихся товарно-сырьевых биржах часто выставлялись на продажу несуществующие продукты, изделия и материалы, как прежде "достижения" советской власти в единственном экземпляре, что демонстрировались на ВДНХ. Погоня за валютой стала основным занятием тысяч и тысяч частников-предпринимателей. Иностранные или смешанные фирмы одолевались ежедневными посетителями, предлагающими свои услуги. Считалось, что в "инофирме" есть "баксы" ("зелень", "капуста", "грины",- в терминах полулегального мира,- доллары США), что, вообще говоря, соответствовало реальности, но валюта уже появилась и у наиболее предприимчивой части населения. Наш офис стали одолевать многочисленные "ходоки".
   Иногда, очередной "ходок" (слово "коммивояжер" давно исчезло, а "менеджеры" еще не появились), оставлял образцы или документы "на комиссию", для принятия окончательного решения. Хотя, честно говоря, не было понятно, что с этими "образцами" делать дальше. Частоэто был, так называемый "воздух", или что-нибудь экзотическое, вроде "мочевины", попавшейв очередной еврейский анекдот. Таких поставщиков было намного больше возможных потребителей. У нового, быстро возникающего мира "деловых людей", была идея расширения своего присутствия и втягивания в свои махинации массового "совка", пугающегося, по унаследованной от родителей привычке, таких слов, как спекуляция, валютные операции, или, уж Боже упаси, "сверхприбыль", все еще запрещенные законом.
   Как-то раз один "образец", ящик с какими-то стального цвета стружками в грязных опилках, которые выдавались за "неимоверно дефицитный на западе" стронций, простоял у меня под столом больше месяца. Интернета тогда еще не было и узнать, что это такое и сколько стоит, мне не удалось, но от звонков, последовавших за этим, и посетителей, интересующихся "товаром" не было отбоя. Наш президент, он же владелец компании "ОМНИ-Структуре", Влад Сиеклоча, не вмешивался в такие махинации, предоставив мне самому решение в рамках моих полномочий, а меня чаще всего отпугивали эти, приходящие обычно к вечеру, странные личности, как говаривала моя бабушка - "з пад цёмных гвязд" (польск.). Времени не хватало на поиски дополнительных "сегментов" рынка, слишком много было своей основной работы, к тому же, я начал заниматься и другой, новой деятельностью.
   Не теряя давно выработанного в жизни темпа, не отрываясь от работы на строительстве "Форума", мне удалось зарегистрировать весной свою собственную фирму, потом чуть позже еще одну, но уже со структурой холдинга, куда вошли, вместе с моей, две компании из Екатеринбурга,и начался еще один этап суматошной жизни середины 90-х.
   Все складывалось неплохо и мы, здесь в Москве, и компаньоны в Екатеринбурге и Челябинске, не мешая друг другу, стали продвигать на московский рынок строительно-отделочных работ уральский, уникальный змеевик (серпентинит) в виде плитки изумрудного цвета, а заодно и облицовочные граниты и мраморы из Кондопоги. Мы вышли на прямые связи с кондопогскими карьерами, где со скрипом, но все еще работали старые карьерные машины, по-старинке, добывались, пилились и подшлифовывались великолепные граниты и мрамор. Гранит из Кондопоги пошел вагонами, я договорился с железной дорогой, и вагоны подходили прямо к окнам моего дома, по ветке, ведущей к соседнему заводу железобетонных изделий, что позволяло сразу же проверять счета-фактуры и быстро организовать разгрузку и вывоз дорогого гранита и мрамора. Кроме того, можно было и приглядеть за вагонами, из которых все равно ночами утаскивалиодин-два ящика с гранитными плитами.
   Уму непостижимо, как это делали русские умельцы, так как борта вагонов были высокие, ящики весили до 300 кг, автокран к железнодорожной ветке, на которой в одиночестве целую ночь стоял вагон, подойти не мог, а днем за дорогим материалом мы сами присматривали. Не скрою, что иногда я просыпался ночами и выходил посмотреть на вагон - воровство, как и при Карамзине, снова стало обычной нормой в нашей новой жизни. И все равно мы регулярно теряли до тонны груза в каждом вагоне, а из разбитых ящиков утаскивались красивые, гранитные плиты, видимо, для личных целей.
   Очень нелегко было с оплатой поставок - производители требовали "нал", так как перечисленные на их счет "безналичные" деньги шли долго и с большим трудом по каналамновых, растущих как грибы, банков. Деньги по перечислению не поступали на счёт иногда месяцами, часто пропадали, но зато регулярно возникали и исчезали новые Российские банки, делая обычное финансовое обращение искусством, как при игре в казино. В моем тупике, в Коптевском переулке, каждую неделю появлялись новые вывески, за которыми скрывались то банки, то валютные "обменники", то еще какие-то неведомые мне финансовые структуры, гордо называвшие себя, например, "фондом милосердия". Поговаривали, что в одном из зданий в нашем переулке, принадлежащем "Союзморниипроекту", где все еще работала моя тёща, появилось странное заведение, вроде борделя с ночным кафе. А на выходе из станции метро "Аэропорт", на всех свободных уголках площади Тельмана, можно было видеть растущий
частный сектор, десятки ларьков, регулярно поджигавшихся по ночам конкурентами. Это возникала долго потом не затихающая война за "проходное место" в районе метро.


   В офисе, в громадном помещении, отделенном от главного зала "Форума" тонированными стеклами, я принимал многих представителей различных компаний, почувствовавших запахденег на этом уникальном строительстве, самом крупном тогда строительном объекте Москвы.Там я и встретился с уральскими "ходоками", организовавшими в Челябинске мастерскую по обработке "змеевика" (серпентинит), которы добывали вкарьерах около городка Сатка. Они привозили хорошо обработанную облицовочную плитку и поделки из этого камня, из необыкновенной изумрудной расцветки змеевика, заместившего практически исчезнувший малахит. Я надолго и глубоко увлекся этим камнем, как женщиной, с первого взгляда. Саткинским "ходокам" был нужен выход в широкий мир строительства, им нужны были заказчики, клиенты, денег у них не было, им нужна была Москва, где эти деньги стали появляться, вместе с немногочисленные инвесторами и многочисленными посредниками между российскими производителями и западными фирмами.
   Оказалось, что за эти несколько последних, абсолютно провальных лет советского хозяйствования, на складах и на местах выработки и первичной обработки мрамора и гранита, накопился многотысячный тоннаж, многолетние залежи изумительного по красоте, многообразию рисунка и цветовой гамме материала. Эти залежи оказались к концу 80-х никомуне нужны, к тому же не было еще новейших, специальных машин по качественной шлифовке и полировке этого первоклассного материала, так что для ответственных работ по фасадам надо было доставать итальянский материал, который соответствовал европейским стандартамкачества. У меня стали появляться в заказчики из многочисленных банков, все хотели "выглядеть красиво", хотя бы снаружи. Через некоторое время я узнал, что "итальянский" мрамор, чаще всего, лишь обработанный в Италии, какой-либо кондопогский или уральский, который стал вывозиться вагонами в виде массивных блоков прямо с карьеров шустрыми посредниками. Потом уже в обработанном виде, отшлифованные и отполированные облицовочные плиты возвращались обратно в Россию. Сразу же возникла идея принять в этом круговороте личное участие. Это был, по крайней мере, тот материал, который мы на фирме могли использовать.
   Мы уже приступили к облицовочным работам в интерьерах готовых помещений выставочного комплекса на Краснопресненской набережной. Близилось к тому же Рождество, а там и Пасха предполагалась, так что варианты продвижения на рынок "русского" змеевика приобретали ясные очертания. Оказалось, что и Борис Иванович Тхор когда-то, при отделке интерьеров Кремлевского Дворца Съезда, нашел и использовал этот редкий по красоте камень. Его вкус в таких вопросах был для меня последней и определяющей инстанцией.

   Для облицовки фасадов офисной пристройки к "Форуму", я к этому времени уже вывез со складов, несколько десятков тонн мрамора, последнюю партию серого, точнее, седого мрамора, с черными прожилками. Этот груз был арестован, как не точно соответствующий "инвойсам" (счёт-фактура). У этого мрамора была какая-то еще своя история, концы которой затерялись на другом берегу Атлантики. Мрамор пришел в Питер на корабле из Кубы, был перекуплен в Питере,в порту разгрузки, какой-то частной грузинской компанией, потом его задержали на таможне и он лежал на таможенных складах в Москве, в Марьиной роще. Деньги за этот мрамор, в четырех баулах, мы с Владко привезли грузинским "фирмачам" в гостиницу "Академическая", где некогда я останавливался во время командировочных заездов в Москву.
   В эти дни инфляция приближалась к пику своего значения, один доллар США шел по курсуоколо 5000 рублей. При рублевых, требуемых законом, операциях, суммы разовых сделок достигали многих миллионов, российские рубли для совершения сделок возили чемоданами, сумками, портфелями, и при окончательных расчетах приходилось верить друг другу на слово, а деньги, увязанные в пачки резинками, обычно не пересчитывались.
   Кубинский мрамор был моей последней операцией в интересах моей уже ставшей почти родственной, югославской фирмы. Родственной фирма /b>становилась уже и потому, что я начал пристраивать в нее свою родню, что было моей большой ошибкой. Но надо былоидти дальше, и я решил независимо от фирмы, заняться змеевиком, загадочно действующим на моё воображение.

   У меня в офисе на столе и дома в разных местах появились плитки из серпентинита (змеевика). Полированная поверхность саткинского серпентинита светилась, излучала все оттенки зеленого цвета - от почти черного до яркого изумрудного, переливающегося, как водяные струи, или правильнее, как силуэты змей или, как длинные, темно-зеленые косыводорослей в прозрачных беларуских водоемах, мерцающих под косыми лучами солнца. Сложный рисунок камня завораживал, вспоминались сюжеты сказок Бажова, с камнем не хотелось расставаться, так он притягивал воображение. Несколько ящиков этого камня я стал хранить на балконе своей квартиры, время от времени вынимал их оттуда и любовался игрой jnhсвета изумрудных тонов.
   Через некоторое время очередной "ходок" из Екатеринбурга привез вдобавок еще и изделия из змеевика, различные кустарные поделки: шкатулки с бронзовыми ящеркамина крышке, подсвечники, пепельницы и, наконец, пасхальные яйца в бронзовых орнаментах,оправах с православными крестами, ангелочками и другими религиозными атрибутами. Он же показал нам образцы изделий из розово-красного родонита, которым были облицованы колонны станции метро "Маяковская". Они просвечивались насквозь и создавали неповторимое ощущение прекрасного, ушедшего мира детства. Уральские мастера пережили и революцию, и советскую власть. Это было, что называется, последней каплей в чаше моих сомнений относительно ухода в самостоятельное плавание, в пугающий мир бизнеса стройматериалов и поделок из камня.
   Энергичные московские ребята уже захватили весь старый Арбат и Измайловские аллеи своими столиками-витринами, торгуя невесть откуда сразу же взявшимися сувенирами: матрешками с портретами всех бывших и существующих вождей перестройки, ювелирными изделиями сомнительного происхождения, дефицитной когда-то посудой, фарфором, хрусталем. Там же стали попадаться поделки из российского камня. Тема шла в руки, и не воспользоваться этим было грешно.

   Вряд ли стоит много распространяться об этой совершенно новой деятельности, особеннодля бывшего научного сотрудника, слегка ошарашенного "новыми реалиями", но можно кратко сказать, что это было интересно и тревожно, а иногда и опасно. Темный российский мир, легко переживший все революции и советские кампании, выходил из подполья, словно давно ждал и готовился к этому времени, онпринимал все большее участие во всех делах государства, в деятельности новых частных предприятий, иногда однодневок, созданных на одну большую сделку и тут же исчезающих из поля зрения налоговых служб.
   У бизнеса появились деньги, а крепкие ребята со стриженными затылками, в малиновых пиджаках, с золотыми цепочками на шее, стали мелькать в офисах ничего до этого времени не подозревающих фирм. В Москве возникали команды "прикрытия" бизнеса, разнообразные банды - "люберецкие", "солнцевские", приезжие "тамбовские". Они становились полноправными хозяевами города, вмешивались в сложные взаимоотношения частных предпринимателей и их клиентов, отслеживали денежные потоки, особенно валютные. У них, у первых, появились иномарки, охрана на "мерсах" с тонированными стеклами, "валютные девочки".
   Это над всем городом вырастала, так называемая "крыша", на долгие годы определившая всю структуру московского, а позже и всего российского бизнеса. "Крышеватели" зорко следили за порядком, в их понимании, и "на стрелках" вершили суд "по понятиям". Мы старались держаться от них, как можно дальше, но это не всегда удавалось.
   Вспомнил один эпизод, когда пожилой рабочий из моей строительно-отделочной бригады при работе на фасаде дома, капнул краскойна кузов стоящего под стеной "Мерседеса" одного из таких "деловых людей", "крышевателей" моих заказчиков. Мне потом рассказал мой компаньон, наблюдавший за разворачивающимся "действом" из окна второго этажа, как это было. Из "мерса" вылез бритоголовый парень, спокойно подошел к своей машине, открыл багажник и, достав из него автомат, направил на нашего хиленького старичка-маляра со словами: "Я, блин, отойду на время, а ты этот вопрос решишь сам...",-добавив при этом фразу не поддающуюся переводу на литературный язык.
   "Такие вот настали времена...", похлеще , чем в воспоминаниях Познера в ночном телеканале...
  
   Были и светлые эпизоды в той далекой моей деятельности. Например, дни, связанные со складами, которые я взял в аренду для хранения прибывающего из Кондопоги мрамора и гранита. Склады были размещены на совершенно закрытой для чужих глаз, "режимной" территории НИИ, где все дышало нашей сложной историей оборонной науки. Мне показали старый кабинет ученого совета, в котором под председательством Келдыша проходили обсуждения новейшей оборонной тематики. Во дворе стояла на бетонных столбиках "мемориальная Катюша" на базе старенького ЗИСа, выкрашенного в грязно-зеленый цвет. Старожилы НИИ говорили, что это именно тот, "первый образец" грозного оружия Великой отечественной.

   Склады я получил великолепные, мне отдали в аренду старинное здание посередине громадного двора НИИ, занимающего целый квартал почти в центре Москвы. Туда могли одновременно заехать несколько десятитонных грузовиков и разгрузиться с помощьюкран-балок, "гуляющих" высоко под потолками складского пространства.
  
   И еще осталась в памяти демонстрация, специально для меня, "махолёта", который один из сотрудников этого НИИ разработал и заставил летать, вопреки законам аэродинамики. Правда, летал он недолго, пару минут, и был небольших размеров, но совершенно меня очаровал. Он кружился по комнате, как бабочка, и мне напомнил те странные, летательные, марсианские аппараты из моей любимой "Аэлиты" Алексея Толстого, книги, которую я в детстве читал и перечитывал не один раз...

   Через некоторое время мы получили приличный заказ на работы в Центробанке, на Никитской, у "самого" Геращенко, словом, дела пошли неплохо. И вот на взлёте и раскрутке наших работ, сразу же после согласования нового контракта с одним очень солидным банком, где-то в конце года, когда можно было что-то "отмусолить" из кассы "для дома и семьи", я обнаружил, что на счетах фирмы не осталось ни рубля. Вот только что были миллионы и перспективы, и новые работы грезились, и вдруг в кассе, и "черной", и "белой", ни гроша. Д-а-а...
   Доступ к деньгам нашей фирмы имел, кроме меня, только мой единственный партнер. На телефонные звонки он больше не отвечал и домой ко мне, как было ранее в затруднительных обстоятельствах, не явился. Сразу же скажу, что и в Москве его уже нельзя было сыскать, его след обозначился только через несколько лет, но я уже шёл в другом направлении. Надо было находить какой-то выход из этого "пикового" положения.

   МОЙ ДРУГ ВИТАЛИЙ

   И снова, как всегда, помог случай. Мой школьный друг, полковник Виталий Ткаченко, преподаватель Военно-воздушной академии имени Жуковского, заболел и слег на несколько месяцев в Военный госпиталь, в Лефортово, как тогда говорили, "к Бурденко". Виталий был,кажется, один из немногих, оставшихся в живых, офицеров-добровольцев, которых "по призыву партии" и по распоряжению правительства отобрали в "подразделение особого риска" (ПОР на военном жаргоне), как я понял из его слов. Это подразделение создавало атомное оружие, они практически вручную, так как ему приходилось держать в руках головки или их части, разогретые от протекающих в них процессах, первые боеголовки для "советского ядерного щита", и это действие протекало где-то глубоко под землей, в специальных шахтах. Никогда больше не вспоминая этот период своей жизни, только один раз, и то в небольшом подпитии, он все же дал мне некоторое представление, как выглядела его служба в подземелье уникального сборочного цеха, и что было на "воле", наверху, в абсолютно закрытом военном городке, куда даже их жены не имели доступа и всё думали, что их мужья в дальней командировке.

   Недавно мне попалась статья в Интернете такого же ветерана ПОР, подробно рассказавшего
о своей судьбе, и надо признать, что Виталию еще повезло, а о мытарствах этих замечательных людей можно узнать из статьи "Герои атомной НЕвойны или почему я до сих пор жив". (В.А.Бенцианов, председатель Комитета ветеранов подразделений особого риска).


   Так вот, Виталий слег, с ним там, у "Бурденко", что-то делали. Еще в каком-то центре под Питером его регулярно, не реже раза в год, обычно обследовали, так как радиационную дозу он получил выше, чем у многих чернобыльцев. Но он всегда держался молодцом, был внешне в прекрасной форме, являя собой достойный пример для подражания, и никогда ни на что не жаловался, даже на жену, к тому же он был прекрасный собеседник. В пересадке костного мозга тогда у него не было необходимости, чего не избежали многие его соратники по "бункеру", то есть, было еще рано что-либо предпринимать радикальное, пока не стало уже слишком поздно. "33 героя-панфиловца" - так иногда он называл своих однокашников, уходивших из жизни один за другим от лучевой болезни. "Тридцать три" - столько их было в том первом советском отряде смертников, это были лучшие из офицеров Советской армии.
   Виталий был одним из минчан, осевших в Москве, моих старых друзей со школьной скамьи. Он читал лекции курсантам Военно-воздушной академии, в "Жуковке", от которой до моего дома он ходил пешком, уезжая потом к себе в Митино на электричке с остановки "Красный Балтиец". Когда он по дороге домой заходил ко мне, у меня устанавливался "праздник души", мы вспоминали наши школьные годы, послевоенное детство, друзей, которых разнесло по всему свету...
   В лефортовском госпитале Виталий лежал в одной палате с интересным подполковником
из Кисловодска, живым и контактным армянином, Николаем Михайловичем. Тот уже успел создать и зарегистрировать, кажется, в Кисловодске, какое-то частное предприятие с громким названием, что-то вроде "Офицерской чести", и занимался организацией поставок мяса для армии. Я несколько раз приходил навестить Виталия, мы познакомились, разговорились, и подполковник сделал предложение, "от которого трудно было отказаться". Он гарантировал поставки свинины в Москву для дальнейшего освоения на московском рынке. Время было такое, что слово "мясо" вызывало одни положительные ассоциации в голодной Москве.
   Контакты с ректоратом МГУ в связи с арендой складов для хранения гранита у меня уже были, надо было только договориться о новых площадях для переработки мяса, кстати, в это время закрылись в МГУ несколько комбинатов питания студентов на неопределенное время, в частности, половина здания столовой N 8, стоящей в цветущем саду, в стороне от учебных корпусов университета . Складывался новый коммерческий пасьянс с туманной, очень отдаленной, но заманчивой перспективой. Не хватало главного для новой затеи - денег, но подполковник обещал мясо поставлять с оплатой после реализации. И не просто поставлять, а "завалить мясом всю Москву". Мы заключили официальный договор, но тут начались такие события вне наших планов и построений, что все договора и обязательства оказались в "форс-мажоре". Николай Михайлович в один из дней, ночью, позвонил мне и сообщил о том, что казаки перекрыли дороги и не пропускают фуры в центральную часть России.
   "Действуй без нас",- такое было последнее напутствие подполковника, этого интересного и предприимчивого офицера. В ставропольском крае начались какие-то странные движения казачества, они перекрывали дороги стихийными кордонами, там назревала ситуация, напоминающая описания гражданской войны в духе шолоховского "Тихого Дона". В эти месяцы мы еще не представляли, чем закончится народное бурление, что вскоре произойдут события, которые увидит вся страна по телевизору, а желающие "хлеба и зрелищ" будут приходить, как на спектакль, поглазеть на расстрел танками "Белого дома".
   Мой Виталий в тот год чуть не попал в "историю" с одним из лидеров "Союза офицеров", когда тот предложил принять участие в его избирательной кампании. Слава Богу, Виталий вовремя одумался, так как потом из этой затеи выросло довольно неприятное, даже уголовное, дело,к счастью не имеющее отношения к нашему предприятию. Но с армией, с нашими доблестыми вооруженными силами надо было "завязывать". У них начались такие "разборки", что и не снились моему, тогда еще не вполне легальному, бизнесу, а эти армейские коллизии, продолжаются до нашего времени.
   Это было беспокойное время, когда надо было все успевать, чтобы не обошли конкуренты, приходилось сначала делать, делать быстро, а потом оформлять сделанное должным образом, это был затянувшийся на многие годы перестроечный марафон. Время ускорялось, учиться всему надо было на ходу, я этим и занимался с утра и до вечера...

   В начале года мы собрались отметить получение новой квартиры у моего старого, еще по Тбилиси, друга, солиста Большого театра, Георгия Селезнева, великолепного баса из школы питерского педагога Луканина. Квартиру Жора ждал несколько лет, жил до этого в общежитии "Большого", и такое событие мы все, его ближайшие друзья и коллеги по сцене, не могли пропустить. За столом сидел цвет театра, его новое, молодое поколение. Меня усадили рядом с преуспевающим недавно на сцене, известным баритоном Александром Ворошило, который потерял голос и стал заниматься предпринимательством. В разговоре с ним выяснилось, что наши мысли о перспективах "мясного бизнеса" совпадают и, к тому же, он может найти "спонсоров", что было особенно важным. Мы договорились о встрече в ближайшие дни и началась наша совместная предпринимательская деятельность, длившаяся десять лет.
   Саша действительно вскоре нашел "спонсоров", хотя мне они показались немного странными. Может быть, потому, что я людей из того, "западного мира", мира бизнеса, не встречал прежде, а моя работа в югославской фирме не давала возможности личных контактов с представителями европейских дельцов. Наши "спонсоры" проживали во Франции, были гражданами Германии или Швейцарии, ездили к своей родне в Польшу, и вздыхали о своём детстве во Львове. У некоторых спонсоров уже появился свой бизнес в России. Один из них подторговывал мылом, которое не мылилось, и шампунем, оказавшмся по оценке моей жены, подкрашенной водопроводной водой, другие открывали или закрывали залы игральных автоматов, третьи привозили оптовыми партиями всякое барахло. Они были, как правило, хорошо одеты, приезжали в дорогих машинах, говорили тихими голосами, но имелихватку волкодавов. Деньги давали, но при этом выторговывали себе права на весь ваш бизнес.В то время выбирать особенно не приходилось, денег у нас не было, надо было принимать их правила игры, на государство можно было больше не рассчитывать, оно обнищало до степени страны третьего мира.
   Так появился в скором времени в нашем деле, некто Витольд, занимающийся тогда нефтяным бизнесом в Москве. А за ним потянулись и его родственники, потом родственники его жены, которые стали циркулировать в скором времени между Варшавой и Москвой, Москвой и Берлином, выполняя иногда и наши просьбы и поручения.

   ИЗ МОСКВЫ В ТБИЛИСИ и ОБРАТНО
   (ООО АДВА,1993-1994г.г.)
  
   Рассказывать о фирме "АДВА", новом предприятии, которое я вскоре и зарегистрировал, можно очень долго, так много всего произошло за несколько лет, так быстро менялась обстановка, мелькали, как в спектакле, действующие лица, драматические сюжеты иногда сменялась трагедией, особенно когда заходила речь о деньгах. Русская трагедия, по моим наблюдениям, почти всегда связана с деньгами.
   Наши первые "спонсоры", как и многие другие в то время, были, как правило, евреи, эмигрировавшие из СССР в 70-е, так называемая "первая волна". Они прошли западную школу ведения дел и заработали там свои первые, большие, по нашим меркам, деньги. Они нюхом почувствовали новые возможности в закипающем котле российского бизнеса, только-только встававшего на ноги. Их одолевала и ностальгия по родным местам, и оставленные здесь друзья, и родственники. Саша (Александр Ворошило) находил этих спонсоров, его знали в Германии, где он когда-то пел целый сезон, он был для них, в каком-то смысле, гарантом возврата их инвестиций. Я к этому времени через Совет ветеранов МГУ (здесь "вступили в бой "мои полковники" из лефортовского госпиталя) оформил в аренду 500 кв.метров на втором этаже университетской столовой N8, и, как в одной новелле Оверченко, "все заверте...".
  
   В боковой части двухэтажного здания столовой N 8 МГУ совсем недавно произошел пожар и, как бывает у нас на Руси, все, что можно было унести во время пожара и после него, было или изуродовано, или украдено, вплоть до последних кранов в разгромленных туалетах, дверных ручек и отопительных радиаторов. У администрации МГУ денег на ремонт столовой не было. Разгромленные залы стояли уже несколько месяцев без хозяев. Однако моя строительная "фирмочка" еще существовала и для нас сделать ремонт такого уровня не было большим препятствием, ни финансовым ни материальным. Надо было "закатать рукава" и взяться за дело, к тому же, это был оговоренный с партнерами мой личный вклад в становление нового предприятия, в его уставной фонд.Свободных денег у меня не было. Остальные компаньоны давали деньги, крайне необходимые на этом этапе, и советы, которые в той обстановке почти ничего не стоили, и чаще всего были невыполнимы. Я повзаимодействовал с многоголовой администрацией МГУ, составил сметы на ремонт помещений, договорился с многочисленными и прожорливыми инженерными службами Университета, гигантского комплекса, фактически государства в государстве. Между делом пристроил отдельный вход в здание столовой, к нему крыльцо и т.д.
  И вот, наконец, "поляки-французы" оплатили оборудование - подержанные немецкие куттера, коптильную камеру и шприц. Еще один производственный комплекс (примерно, что-то около шести станков) для будущего развития колбасно-сосисочной фабрики я умудрился достать через фирму, расположившуюся в административном здании знаменитого Курчатовского Института, все НИИ тогда подрабатывали, сдавая в аренду излишки площадей. Мы стали ждать технику "из-за кордона", одновременно восстанавливая старые и прокладывая новые инженерные коммуникации в разрушенных помещениях, и готовились к встрече машин с оборудованием.
  
   Саша (Александр Ворошило) привел своего старого знакомого, еще по Одессе, расторопного Диму Гельмана, вместе с которым они год назад начали "колбасно-сосисочную деятельность" в Новоарбатском гастрономе. Дело у нашего трио пошло на лад, мы опередили все положенные сроки, и к концу года, наша группа "подельников" из 12 человек встретила рукоплесканием первые сардельки, цепочкой вылезающие из "цевки" вакуумного шприца. А еще через час выкатилась и рама из термошкафа, где сардельки поварились и подкоптились, пока мы возбуждённые и радостные толпились у аппаратов. Оставалось лишь сбегать к ближайшему ларьку за баночным, очень модным тогда, пивом "Holsten". И, как говаривал наш первый и последний президент уже не существующей страны, "процесс пошёл!..".
   Вскоре во двор фирмы заехал и рефрижератор с замороженными свиными полутушами, кажется из Франции (или Польши). Это была настоящая победа в доселе для меня не известной сфере деятельности, и 13 декабря 1993 года стало отправной точкой для моего нового "летоисчисления".

   Одновременно продолжалась история с мрамором, змеевиком, поделками из него, небольшими заказами по облицовке очередного "дворца" для новых русских. Почти все заработанные деньги уходили на новый цех, реконструкцию здания, расширение нашей колбасной фабрики. Шкатулки и подсвечники из серпентинита добирались даже до Франции и Швейцарии разными окольными путями, чаще всего через перекупщиков в совместных предприятиях, вроде одного "Бюро Ули", с неопределенным кругом деятельности. Круг "любителей изящного" расширялся, и мне удавалось даже продавать иногда привезенные из Тбилиси картины моей дочери (Ия Гигошвили) и зятя (Отар Вепхвадзе), двух профессиональных художников, не прекращающих работать в атмосфере полного развала всей экономики в Грузии начала 90-х. Ия иногда приезжала в Москву, подработать немного денег, тогда онасо своим коллегой, Борей Бельским, налаживала работу одной из первых в Москве, мастерской художественной шелкографии - "Московская студия", работающая, кажется, по сей день.
    
   В том же году дочь с мужем, художником Отаром Вепхвадзе, и всем остальным "приложением", в виде двух детей, моих внуков, Георгия и Ираклия, уехали в Германию. Они хотели немного "отдышаться" от событий гражданской войны, главное действие которой разворачивалось в Тбилиси на проспекте Руставели, рядом с местом их постояннойдеятельности - Домом художников в бывшей гостинице "Орион".
   Я прилетел в Тбилиси сразу же после тех событий, но застал лишь облупленный забор, которым обнесли на проспекте Руставели глубокую воронку, оставшуюся от бывшего Дома художников. А напротив, через проспект, в Доме правительства, в подвале отсиживался при артобстреле "первый президент свободной Грузии" Звиад Гамсахурдия. Колонны Дома правительства и угол соседнего здания почтамта хранили следы этой баталии. Гамсахурдия и его сторонники давно покинули тот "исторический бункер" и где-то скрывались.

   Власть в Грузии быстро прибрал к рукам прилетевший из Москвы Эдуард Шеварднадзе, "седой лис", как его называли в Тбилиси, непотопляемый, опытный политик, хорошо ориентировавшийся в советских реалиях, которые в Грузии, вообще-то говоря, стали исчезатьуже во время правления Гамсахурдия. Гражданская война затихала, по-крайней мере, в столице, где в бывшем артиллерийском училище уже разместился штаб "боевой группировки Мхедриони", одной из главных действующих сил в этой войне. На балконе старого особняка на улице Плеханова, "гордо реял стяг" малинового цвета новой страны. Я в этом здании когда-то, как офицер запаса, проходил очередные военные сборы, изнывая от скуки на лекциях отставников-полковников. Теперь же я слушал рассказы очевидцев о немного театрализованной, как любое событие в Тбилиси, гражданской войне, отдельные эпизоды которой, по рассказам, тбилисцы разглядывали, как зрители в театре из лож бенуара, с балконов своих домов в центре города, несмотря на проливающуюся кровь. Любопытство тбилисцев и любовь к чёрному кофе были всегда на высоте.
   Эти годы стали для Грузии чем-то вроде библейских времён всемирного потопа, когда тысячи, десятки тысяч, а потом и сотни тысяч людей сдвинулись со своих привычных мест, стали покидать родные очаги. Из Тбилиси устремились во все стороны коренные горожане негрузинской национальности. А в Тбилиси стали стекаться из Абхазии, Южной Осетии и Аджарии потоки беженцов-грузин, особенно из тех районов, где вроде бы уже окончились бои "звиадистов" (сторонники Звиада Гамсахурдия) с абхазскими сепаратистами. Но всё ещё продолжались стычки стихийных и плохо управляемых отрядов добровольцев с правительственными войсками, подкрепленными частями российской армии, вступившей в Грузию по приглашению Шеварднадзе. Не утихали столкновения разномастных военных группировок в Гальском районе, около Поти и Самтредиа, на подступах к Кутаиси. Гамсахурдия продолжал скрываться где-то в западной Грузии, где была большая часть его сторонников, но уже в конце года, в Тбилиси стали говорить о его самоубийстве.
   И снова, как и при Гамсахурдия, грузинское общество раскололось надвое, а сторонники Гамсахурдия - "звиадистки" (почему-то в основном женщины) сидели в трауре, в длинных черных платьях и черных чулках, на ступенях лестницы Дома правительства. Мне понять их сочувственные демонстрации в поддержку режима Гамсахурдия было трудно, тем более, что я прежде видел его выступление перед возбуждённой толпой на тбилисском ипподроме. Это напоминало кинодокументы выступлений Муссолини с балкона Римского дворца, те же экзальтация и горящие неистовством глаза, жесты римского сенатора, бросающего в толпу не слова, а гранаты. Было ясно, что ничего хорошего его оголтелый национализм не предвещает, и я как в воду глядел. Я, по неосторожности и в силу своего характера, прокомментировал не раз своё отношение к этой личности, но сочувствия этим высказываниям не находил. Моя первая жена, Иза Гигошвили, Народная артистка Грузии, пыталась мне как-то объяснить свою любовь к этому ярому националисту. Одним из её доводов в пользу Звиада был, например, такой - "ведь он читает в оригинале Бодлера". Ну, что тут было ответить Изочке , Муссолини тоже читал наизусть Овидия, а Гитлер был прекрасный рисовальщик...
   Председателем Парламента Грузии и Государственного Совета обороны республики в конце концов был "избран" по старой советской схеме Эдуард Шеварднадзе. Длинный бег "старого лиса" заканчивался там же, где было его начало - в Тбилиси.
   Я обычно прилетал в Тбилиси по несколько раз в году, на Пасху и Рождество, так что был свидетелем наступившей во "времена Шеварднадзе" городской разрухи, полного развала экономики республики. Город от приезда к приезду менялся, вернее его лицо, его дух, изменился и состав горожан. На этот раз появились новые приметы наступающих перемен - тысячи беженцев, заполнили улицы некогда нарядной, радостной, искрящейся светом столицы. Беженцы были в основном из Абхазии, где в сентябре 1993 года, абхазские сепаратисты вместе с чеченским батальоном Шамиля Басаева захватили Сухуми. В Сухуми, по рассказам очевидцев, в ужасающей неразберихе повального бегства жителей из города, погибло много мирных жителей, женщин, детей. В Тбилиси беженцами стали заполняться гостиницы, учреждения, пустующие дома, подлежащие капитальному ремонту. На привокзальной площади и примыкающим к ней улицам, стояли сотни палаток и какие-то невообразимые хижины, наскоро слепленные из подручных материалов. Сновали по проходам между ними обшарпанные, обтрепанные беженцы, в основном из Сухуми, шумел, многоязычный людской рой, толкался самый невероятный по внешнему виду народ, без роду, без племени, днем и ночью горели на мостовых костры для обогрева. По разным оценкам из Абхазии в Грузию, в основном в Тбилиси, нахлынуло несчастных беженцев, враз потерявших родной дом, от 250 до 280-ти тысяч человек.
   О сухумской трагедии тех лет можно прочесть в дневниковых записях очевидца событий - "Абхазские хроники. Сны о войне: Последний штурм Сухуми". (http://cyxymu.livejournal.com/81339.html).
   Сугубо националистическая, боевая группировка "Мхедриони", со своим лидером Иоселиани, участвовала в обороне Сухуми, а после захвата Сухуми сепаратистами и отрядами Басаева, снабженными русским оружием, сбежала в Тбилиси. Здесь в Тбилиси они взялисторону Шеварднадзе и обеспечили его, на первое время, силовой поддержкой. Их лидер - Джаба Иоселиани, как сказано в "Википедии", "криминальный, культурный, военный и политический деятель", стал кумиром многих горожан. Эта сложная и многогранная личность, помесь Артура из "Овода" и Даты Туташхия из одноименного романа Чабуа Амирэджиби, поддержал бывшего члена Политбюро ЦК КПСС, бывшего министра иностранных дел СССР, бывшего 1-го секретаря ЦК партии Грузии Эдуарда Шеварднадзе, который усмотрел в нём "социально близкого", по советским партийным меркам, соратника. Может быть, именно Иоселиани и сыграл самую роковую роль в дальнейшей биографии "седого лиса", надолговстроив его в криминальный мир распавшегося Советского Союза, мертвецы которого до сих пор пытаются ухватить живых...

   Редкие наезды в Тбилиси с каждым разом погружали меня все глубже в удрученное состояние, город рассыпался по своим составным частям, народ нищал, остановились почти все производства, закрывались школы, НИИ, не работал городской транспорт, а в метро стали выключать свет и пассажиры шли пешком по рельсам. Перестал ходить на Мтацминда фуникулер и бессильно повис вагончик канатной дороги. Город обеднел, тбилисцы стали выносить на вещевые базары все, что осталось от "прежних времен". Появилась популярная толкучка, "Сухой мост", вблизи Александровского сада, которая стала чем-то вроде клуба для встреч бывших сотрудников Академии наук, деятелей театрального и художественного мира. Меня утешало только то, что мои дети нашли себе точку приложения в Германии и регулярно ездили туда "на заработки". В один из таких отъездов, когда всей семье удалось получить немецкую визу на год, мои внуки стали учиться в школе Эссена.
   Пути Господни неисповедимы...Майя, моя старшая сестра и брат Том, тоже прошли начальную немецкую выучку в Лодзи, хотя и содержались в лагере детей "гастарбайтеров", вывезенных с оккупированных территорий СССР. Майя даже успела к 1945году закончить школу в Лодзи до прихода Советской Армии.
  
   "Всё проходит...", времена Шеварднадзе тоже уходили, отделившаяся от СССР бывшая "братская республика" была фактически разорена, Тбилиси в прямом смысле слова погрузилсяво мрак. Ночами в большом городе, где число жителей перевалило за полтора миллиона, тольков отдельных местах вспыхивали и исчезали, как светлячки, точечки тусклых ламп, стало страшно и небезопасно ходить по ночным улицам. Горожане доставали на черном рынке турецкие бензиновые электрогенераторы для освещения дома и многочисленных, появившихся по всему городу частных магазинчиков и ларьков, торговавших чем придется. На улицах громко стучали изношенными поршнями эти "мини электростанции", которые приковывались цепями на ночь к какому-либо прочному сооружению, вроде стальной оконной решетки или фонарного столба, чтобы не уворовали. Над сияющем когда-то огнями проспекте Руставели ночью висел мрак, а днём стоял неистребимый смрад от выхлопов многочисленных "движков", перебивая аромат жареных каштанов. Давно исчез в квартирах газ, изобретательные хозяйки стали готовить еду на иранских керосинках, появившихся на городских рынках.
  
   Тем временем, Отар с Ией умудрялись в эти самые тяжелые годы их жизни, с невероятными усилиями, по-прежнему достраивать дом в Харпухи (тбилисский район около серных бань, в старом городе), свой первый собственный дом, который начинали возводить еще в советские времена. Моя бывшая двухкомнатная квартира в Дигомской "хрущевке" уже была тесна для увеличившегося на двух моих внуков семейства. Но оптимизм у моих детей не исчезал.

   []

  Ия Гигошвили и Отар Вепхвадзе, Георгий и Эрекле ещё в Дигоми



   Деньги, заработанные в Германии продажей картин, выполнением на заказ портретов и даже икон для новой церкви в немецком шахтерском городке, уходили на эту стройку, но дети не сдавались и продолжали строить дом, а внуки росли и, как и я когда-то в послевоенном детстве, в разрушенном до основания Минске, воспринимали все окружающее, как занимательную игру. И только туберкулез и малярия, которыми я переболел в их возрасте из-за военных скитаний от Урала до Средней Азии, сменился у них новомодным гепатитом и нервными срывами.
   Все повторялось...Что-то на этой бывшей территории Российской империи было не так, впрочем, как и на многих других. Я пришел к выводу, что вирус того коммунистического призрака, который прежде "бродил по Европе", поразил всё постсоветское пространство, но хотелось думать, что и это пройдёт. По-крайней мере, европейская прививка ведь дала иммунитет Прибалтике. А Грузию всегда спасала генетическая беззаботность и вино. Оставалось лишь ожидать, что организмы новых государственных образований справятся с этой чумой.
   В Москве все же было поспокойней и Ельцин не вызывал пока еще той реакции, которую средства массовой информации умелой подачей компромата позже спровоцировали почти по всей России. Но это были "их" дела, дела старых партийных кланов, шустрых комсомольских руководителей, новой поросли детей, которые уже прошли домашнюю выучку и знали, как подобраться к главному, к государственному пирогу, к российскому бюджету. Как и многие другие, я понял, что нельзя останавливаться, иначе затопчут, и взялся за создание новой, более современной и производительной фабрики, с учетом опыта уже работающего на территории МГУ предприятия. Я надеялся, что если не все, то некоторые обещания "новых вождей" будут выполнены, законодательный хаос "устаканится", мы построим общими усилиями свободную, демократическую страну.
   Кто же мог тогда думать, что это будет новым обманом, фикцией, которой даже понаторевшие в лозунгах "специалисты из органов" долго будут придумывать новое название, вроде "суверенной демократии", то есть демократией за высоким забором, а философы дадут этому государственному недоноску новое определение - "посттоталитарная демократия".
   Но положительные сдвиги всё же были заметны, жить стало немного легче, если не в материальном, то в моральном отношении. Парткомы и парткомиссии практически исчезли. Стали выдавать загранпаспорта почти всем желающим поглядеть, что же там было такое за "железным занавесом". Даже произошло что-то вроде суда над компартией, оказавшимся, впрочем, пародией на суд, так как партийцам позволили судить себя самим, притом в закрытом режиме.

   Я, не вдаваясь в идейные оценки происходящего вокруг, взялся за поиск новых площадей, новой территории, тем более, на фирму, из-за неосторожных действий одного из наших польско-еврейских партнеров, стали наезжать "солнцевские". В здании столовой на территории МГУ мы были, как на ладони, открытые со всех сторон. Охраны не было и надо было, по этой причине, найти район города вне сферы набирающей силы группировки, "крышующей" бизнес всего юго-запада Москвы. Нужны были "стратегические" решения, а значит, настало время сбора деловой информации, поиска новой территории, желательно закрытой и охраняемой от посторонних. Надо было в очередной раз сесть за стол и прорисовать возможные схемы, как в одном из фельетонов Ильфа, где персонажу вздумалось поехать на курорт. Он составлял на бумаге схему для "отлова" билета на юг. На схеме были нарисованы квадратики с фамилиями и некоторыми характеристиками, в одном было вписано - "может, но сволочь". Это чаще всего, к сожалению, приходило мне в голову и непрестанно сопровождало мои поиски.

   Пришлось освежить в памяти и восстановить по возможности все старые связи в своей профессиональной сфере, все-таки за тридцать лет работы их появилось много, и наверняка, такие как я, мыкались в этом новом временном измерении. Опять я начал с Олега Александровича Чембровского, моего наставника и "учителя жизни", которого судьба забросила на время в какую-то нелепую для него сферу деятельности, кажется, тогда создавали новый НИИ, назывался он "Транспрогресс", был, по слухам, заводом, где производились или должны были производиться трубы широкого диаметра, с перспективой переориентации производства на новые виды транспорта. Как это все было увязано с планами Олега Александровича, мечтающего о поездах-дирижаблях, я не знаю.
   Но это лишь отступление,нужное для того, чтобы понять, что даже такие, как Чембровский, растерялись в этой круговерти. И всё же светлая голова Чембровского, не отвергавшего мои "частнособственнические" устремления, сразу же подсказала один из вариантов для меня - фирму Королева, старый, добрый ЦНИИМАШ, где я когда-то получал отзыв на свою диссертацию. Фирма переживала не лучшие дни, но там еще сохранились и мои бывшие соратники по проекту "Лунник", и даже Семёнова я знал. Нужный номер телефона тут же нашел в своей толстенной, потрепанной, записной книжке Олег Александрович и дело пошло...

   Новое трехэтажное здание столовой на территории фирмы Королева, предложенное мне "для развития", мне не приглянулось. Всё вроде бы было неплохо, но я прикинул, что возникнут трудности с персоналом из-за транспорта. Квалифицированных технологов и рабочих из Москвы было бы трудно выманить в город Королёв. Машины у меня тогда еще не было, а ездить каждый день на электричках, с пересадками, не хотелось, к тому же отпугивал сохранившийся с советских времен режим: охрана, проходные, пропуска и т.д. Однако мне там дали адрес одного родственного, обслуживающего космодром на Байконуре, предприятия, тоже номерного, но уже в самой Москве и, когда я созвонился с одним из руководителей этого закрытого завода, мне, как обычно, выписали пропуск и я попал на территорию, привычную мне по прежним "закрытым" работам.
   Здесь все было как и раньше - и проходная, и пропуска, и остатки режима, который уже понемногу стали забывать. "Номерное" предприятие умирало, его уже "подвесили" чиновники нового, специально созданного для целей приватизации, Министерства государственного имущества. В глубине громадного двора стояло недавно построенное, трехэтажное здание бывшей заводской столовой. В столовую уже никто не ходил: рабочие и техники понемногу разбегались, а у тех,кто остался к этому времени, не было денег, им даже их нищенскую зарплату выплачивали нерегулярно. В здании было несколько холодильных камер и разгрузочная эстакада во всю длину первого этажа, к которой можно было подгонять рефрижераторы. Мой выбор предопределило еще и то, что предприятие находилось на Дмитровском шоссе, куда можно было из дома попасть, пройдя через парк Тимирязевской сельхозакадемии пешком, а потом проехать минут двадцать на троллейбусе к дому 100. Все варианты, которые я к этому времени нашёл - и Долгопрудное и тот же Королев, сразу же отпали. И еще было самое главное в этом новом месте, внутри этой закрытой для постороннего глаза территории, напротив здания столовой находились корпуса электромеханических мастерских. В громадном цеху там стояло около двухсот станков разного назначения, и в одну смену все еще выходили человек десять рабочих из "старой гвардии". Станки были молчаливыми свидетелями разрухи, медленно надвигающейся на всю отечественную промышленность. Цех напоминал зал политехнического музея, столько в нём за долгие годы накопилось оборудования из десятков советских и иностранных заводов. Я даже обнаружил там токарно-винторезный станок модели "ДИП-300", что когда-то означало "Догнать И Перегнать". Это был лозунг эпохи Хрущева, после его "исторической" поездки в США.
   Кстати, вспомнил высказывание по этому поводу моего деда,старого "Лобача", мужа моей бабушки, Эмилии Валаханович, ушедшей после гимназии "в народ", да так и оставшейся на всю жизнь в беларуской деревне Цитва.
   Дед, как-то, закурив самокрутку и задумчиво глядя в пространство, видимо, размышляя по поводу психоза новой кампании, поднятой газетами и радио, изрёк:
   - "Да, конечно, догоним". И после многозначительной паузы, артистично, чтобы привлечь внимание слушателя, добавил:
   - "Только перегонять не будем - задница голая будет видна".


   Вернусь к станку, который походил своими гигантскими размерами на челябинский трактор -ЧТЗ, и вызвал столько ассоциаций. На таком же станке я проходил когда-то еще в тбилисских мастерских длительную выучку, и сам потом "варганил" на нем необходимые для моих экспериментов детали, а иногда и для своих многочисленных увлечений, вроде кино и фотографии. Как-то я даже придумал, вычертил и самостоятельно выточил на этом станке из оргстекла спираль для проявки киноленты, и почувствовал себя, если не Капицей, то хотя бы Робертом Вудом, моим кумиром и идеалом экспериментатора. Вот он стоял передо мной - "ДИП", старина, я не забыл тебя, хотя прошло столько лет, и позади остались те, другие времена, остался Минск, и Тбилиси, и Владивосток ...
  
   Итак, на Дмитровском шоссе, в доме 100, началась совершенно другая жизнь, с новыми идеями и новыми людьми. В который раз я затевал что-то, не всегда ясное самому себе, но заманчивый и радужно расплывчатый образ этого нового стал маячить передо мной во сне и наяву...
  
  
   НОВАЯ ФИРМА - "АДВА+" (1995-1997 г.г.)


   Для начала надо было зарегистрировать новую фирму, но так, чтобы не отпугнуть, сохранить уже появившуюся клиентуру, те магазины, которые были знакомы с продукцией нашей фабрики, две стальные трубы коптильных камер которой, попыхивали из окон второго этажа столовой МГУ. Надо было сохранить, как сегодня говорят, "бренд", с его звучанием, устойчиво привязанным к сосискам и сарделькам, нарасхват распродававшимся во многих магазинах, в частности, в очень важном для нас, "Новоарбатском" гастрономе на проспекте Калинина. Тогда, год назад, помучившись немного, я нашел простое решение для компании - составленное из начальных букв наших имен, название АДВА. На этот раз, не меняя этой прилично звучащей на слух аббревиатуры, я прибавил к АДВА "плюс", как математический знак, что никак не изменяло главное слово, но намекало на дальнейшее развитие фирмы. Так появилась у меня седьмая, за неполные пять лет, фирма - "АДВА +", правда, пока только на бумаге. Те, первые, уже давно исчезли и от них остались лишь обрывочные воспоминания, да немногие аксессуары от прежней деятельности - печати, визитки, каменные безделушки, и ещё круглый стол со столешницей из змеевика и чугунными ножками каслинского литья.
  
Добавлю только , что "у меня", - сказано излишне смело, так как на самом деле нас было четыре совладельца, один из которых вскоре перепродал свою долю другому, и которого мы почти никогда не видели. Он дал деньги и просил "больше его не беспокоить". Его собственный
бизнес процветал, развивался, перерос границы ФРГ, где ему принадлежали, по слухам, оставшиеся в наследство от отца, десятки залов игральных автоматов
(Schpilhalle), и сам он становился московской легендой. Как и многие эмигранты "первой волны" из еврейской диаспоры, Саша, назову его так, стал делать деньги и в новой России, причем в сфере, далекой от нашего "профиля". Зато он любил хорошо и вкусно поесть, и поэтому для него мы освоили почти все виды сосисок и сарделек, баварских и мюнхенских, которые так любят в пивных залах Германии, к которым он давно привык. Были приглашены технологи-немцы, закуплено сырье высокого качества (замороженные свиные туши приходили из Польши, а позже из Аргентины), и ароматы копченостей со второго этажа нашей фабрики скатывались по лестнице, проникали на первый этаж, обволакивали посетителей соседней студенческой столовой и будили в них нездоровые инстинкты.
   Через несколько месяцев работы в нашем цеху щеки у рабочих и технологов начинали розоветь и лосниться. Нас вдруг вспомнили все дальние родственники и знакомые. Александр Ворошило время от времени приводил к нам "на экскурсию" очередную жертву театральных интриг с горящими глазами, и мы устраивали чаепития, выслушивая анекдоты в исполнении известных мастеров советской эстрады и кино, провожая их домой ароматным набором нашей продукции. В Москве такими вкусностями тогда, как говорится, и "не пахло" - мы были первыми.
   В самом начале весны я смог всю строительно-ремонтную бригаду со своими инструментами и материалами целиком перевезти на новое место, на Дмитровское шоссе. Два этажа этой бывшей советской, заводской столовой надо было подготовить для нового производства. Третий этаж временно занимали владельцы вьетнамского вещевого рынка "Красная река",что оказалось очень интересным соседством.

   Не буду вдаваться во все этапы реконструкции двух этажей здания для нашего нового производства, вспомню только отдельные эпизоды, которые мне стоили дополнительной "крови и денег". Как я, например, купил и перегонял по железнодорожным путям Московской области и Москвы, давая взятки постовым, первый рефрижераторный сорока тонный вагон для хранения замороженного мяса. Как купил - это тоже отдельная история, в которой надо было бы рассказать о министерских чиновниках, но я этого делать не буду, хотя уже нет и тех министерств.
   Вагон надо было с ближайшей железнодорожной, тупиковой ветки солидного завода на западе Москвы перевезти и поставить во дворе, около нашего здания. В этом же тупике, куда его по рельсам пригнал мощный "дизель-тепловоз", мы вагон сняли со своих осей и поставили на колесную, многоосную платформу. Дальше вагон надо было провезти по улицам Москвы. Здесь выступила на сцену наша доблестная милиция. Кроме того, не было у меня и разрешения руководства завода, нашего арендодателя, на установку вагона. Пришлось эту операцию проводить в воскресенье, когда вся администрация уезжала на дачи и никто не мог видеть этого красочного спектакля. Операция проходила, как выезд правительственной делегации, с эскортом милиции, который перекрыл встречное движение на Дмитровском шоссе. Во двор предприятия проехать многоосной платформе, на которой стоял вагон, было невозможно. Пришлось нанимать единственный, работающий тогда в Москве, 100-тонный японский кран "Като"со стрелой метров в двадцать. Тем же воскресным днём я встретил кран у проходной, дал команду, и это чудо техники подошло к зданию, утвердилось на мощных, выдвижных опорах, подняло к небу 40-тонный вагон и перенесло его через все пристройки и здания. Потом кран осторожно поставил его впритык к разгрузочной эстакаде, во дворе между заводскими строениями.
   На следующее утро главный инженер завода, который хотел получить у меня объяснения по поводу "незаконной установки" во дворе рефрижераторного вагона, походил около него, подумал и, сообразив, что назад его уже вынуть из пространства между зданий невозможно, произнёс краткое: - "не понимаю, как он тут оказался", и молча ушёл. Потом я всю эту "партизанщину", как выразился директор завода, оформил, как должно, и договорился с дирекций завода о "временном использовании территории" нашей фирмой.
   Таких эпизодов в строительстве нового предприятия было много, но они носят в основном технический смысл и вряд ли могут интересовать читателя.
  
Началась обычная производственная рутина, известная многим директорам, с ломкой и ремонтом оборудования (все оборудование было изношенное), с выходом из графика обеспечивающих заводских служб, ожиданием сырья, которое застревало на границе, поиском надежных клиентов, магазинов, хроническим воровством всего, что "плохо лежало", борьбой с крысами и пьянством и т.д.
   К середине июня 1995 года вся производственная линия из десяти станков стояла в цеху на втором этаже, и 26-го июня заработал новый, второй цех акционерного общества АДВА +. Рабочих было мало, так что пришлось привлечь родственников. На шприц, из которого непрерывно идут сосиски, я поставил временно своего сына Олега, как прошедшего выучку еще в первом цеху столовой N 8 МГУ, технологом по приемке сырья согласилась поработать одна дальняя родственница, еще пару специалистов удалось найти на стороне. Через пару недель была сформирована первая бригада в составе одного технолога, обвальщика, вязальщицы, "шприц-мастера", как я назвал Олега, техника на "коптильной камере" и двух разнорабочих "на подхвате". А 10 июля я смог пригласил своих партнеров на "праздник первой сосиски", который затянулся за полночь.
   Так мы, трое компаньонов, Александр Ворошило, Дмитрий Гельман и я, начали еще один, но более серьезный, этап нашей общей "коммерческой" деятельности на российском необъятном рынке...



   Поначалу дело шло хорошо - цех наращивал объемы производства, появлялись новые станки и устройства, всё более сложные, со встроенными микропроцессорами, электронными индикаторами и счётчиками, требовавшими высококвалифицированных специалистов для работы и профилактического досмотра. Я таких находил на оборонных предприятиях, которые распадались и высвобождали на московский рынок труда своих инженеров и техников. Появилась группа главного инженера, возглавляемая бывшим "оборонщиком", Димой Губайдуллиным, с которым стала надёжно работать наша достаточно сложная техника. Число сотрудников предприятия приблизилось к сотне, а прайс-лист фирмы уже не помещался на одном листе и включал полтораста наименований.
   Успехи фирмы были должным образом отмечены в Москве, когда мы попали в списки лучших предприятий столицы в 1998 и 1999 году. В "Золотой книге московского предпринимательства" наша фирма заняла место в разделе "Московский предприниматель-98" , когда мы впервые стали победителями общегородского конкурса, и были включены в номинацию "Олимп-Москва". По этому конкурсному разделу нам была присуждена национальная премия "Бизнес-Олимп" в числе фирм, "малого и среднего предпринимательства Московского экономического региона, обладающих значительным потенциалом и наиболее динамично развивающихся в 1998 году"(Постановление Международного Экспертного Совета альманаха "Золотая книга московского предпринимательства. Год 2000-й").
   Это формулировка уже что-то значила, не говоря о том, что значительно расширила круг магазинов-клиентов, куда каждое утро пять наших грузовичков-фургонов, "Фольксвагенов", развозили ночную продукцию. Как было приятно увидеть эти фургончики по утрам, пролетающие через ворота предприятия. Как всё казалось безоблачным и радостным. Все немного приободрились, приоделись, стали оформлять загранпаспорта и ездить в турпоездки. Я тоже, после небольшого перерыва и прежних, советских лет участия в загранрейсах, смог свозить семью в Турцию, Испанию, Грецию. Словом, "к-а-к хорошо началось...",- если помнит кто-либо монолог Бывалова из кинофильма "Волга-Волга",- "и как скверно кончилось..."... Ну, кончается почти всё у нас одинаково скверно...По Жванецкому - "школа, университет,
(или консерватория), тюрьма" и т.д. Следует только отметить, что "тюрьма" не является обязательным конечным пунктом карьеры в России, и целый ряд наших высокопоставленных воров благополучно её избегают.
   С весны началась очередная перетасовка министерских портфелей, что вызвало настороженность населения и породило многочисленные слухи о "временах, что грядут...". России в это десятилетие желтой прессой уже была сделана прививка "жёлтой прессой" и она спокойно реагировала на всякие нелепости в "верхних эшелонах", гражданам уже было наплевать на бесконечные превращения одних фигур (или фигурантов) в другие. Смысл этих переназначений был неясен, общество ничего не знало, хотя иногда и догадывалось, отчего вдруг происходит рокировка одних и и тех же фигур на ограниченном пространстве власти. Максимальной реакцией граждан был очередной анекдот или иногда достаточно меткое определение нового "назначенца". Что же на самом деле это должно было значить, никому не было ведомо. Как и в советское время, "они", там наверху, что-то затевали, а "мы", все остальные, должны были это одобрять. Впрочем, в годы Ельцина, даже простой советский "одобрямс" потерял свой смысл - властью наверху упивались и творили всё, что "Бог на душу положит", не ожидая снизу одобрения своим действиям. А "наверху" шли и развивались свои, сложные карьерные игры и страна в очередной раз изумленно восклицала: "это-ж надо, вон как его занесло...".

   Так вдруг во главе правительства оказался бывший комсомольский вожак, с детской непосредственностью горячо отстаивающий новые идеи новой власти. То что быть беде, стало сразу ясно, не было только понятно с какой стороны её ожидать. "Киндер-сюрприз" на то и был "сюрпризом", чтобы не "могли предугадать"...А Ельцин, как великий Гудини, уже готовил новый фокус, новый поворот событий. Хотя, может быть, и он не очень ясно понимал, что происходит, особенно в финансовой сфере государства. Но одна моя знакомая ведь уже знала о грядущих событиях и, не имея финансового образования (учитель), предприняла некоторые шаги, позволившие ей основательно заработать на гособлигациях при последующем крахе рубля.
   Следует только добавить, что за год до того "дефолта", вся эта слаженная Ельцинская команда умудрилась получить миллиардный кредит от МБРР"на реорганизацию угольной промышленности", а буквально за несколько дней до "дефолта" (14 августа 1998 года), Россия получила ещё и от МВФ заем в размере 4,8 млрд.долларов, который, как позже прокомментировала газета Нью-Йорк Таймс, " возможно, был использован на другие цели неподобающим образом". Наивные люди всё-таки живут в "свободном мире".

   Ох , уж эта Россия, "птица-тройка", куда несётся - никому не известно. Вот еще вчера всё было лучезарно, и на какие-то недомолвки и слухи о финансовом неблагополучии страны раздавалась "должная отповедь", звучали по телевидению гневные слова международников и разных ревнителей-патриотов об "очернителях", "врагах отечества" и прочая дребедень. Даже президент Ельцин включился в отстаивание чести и достоинства России и поклялся по ТВ, что готов "лечь на рельсы", если цены вырастут.
   Через пару дней случился "дефолт" (17 августа 1998 года) и цены взвились выше звёзд кремлевских башен, и курс рубля к доллару улетел в космическое пространство, и пропали все,почти все деньги на счетах фирм и сберегательных книжках населения. Банковская системаРоссии после дефолта практически самоликвидировалась, а высокие начальники со всеми своими успокоительными заявлениями на поверку оказались "гробами повапленными". О "рельсах" никто не вспоминал, включая президента и всё его окружение. И ни российских денег, ни валюты, ни долгов, которые надо отдавать какому-нибудь Международному Валютному Фонду. Очень "толково" ответил Ельцин на вопрос, куда ушли деньги, отпущенные на реконструкцию угольной промышленности: - "сам не знаю".


   Как мы пережили этот кризис, чудовищное всероссийское бедствие,всеобъемлющее государственное надувательсто, я так и не понял. Были дни, когда уже думалось, что наше предприятие надо закрывать. Платить рабочим в срок было невозможно, не хватало денег на закупку сырья, а расходы на содержание фирмы росли. Выручал первое время вагон-рефрижератор, в котором еще лежали тонн двадцать " с гаком" замороженных свиных полутуш. Но и этого могло хватить лишь на месяц работ, но мы держались, как могли. Новые спонсоры, сменившие в некоторой борьбе старых, несомненно, помогли выстоять и далиещё немного денег, чтобы сохранить свои прежние вложения в наш бизнес.
   Прошло несколько месяцев, и как-то незаметно, где-то к Новому году, работа в цеху и продажа продуктов питания стала налаживаться, магазины освоили новые цены и понемногу приучили к этим ценам наших покорных покупателей, а мы, покряхтев, в который раз отремонтировали и перезапустили старое оборудование - на новое, на которое мы копили до "дефолта", денег уже не было, все "загашники" пропали. Оставалось ждать и работать , работать и ждать новых времён.

   Я завёл себе за правило участвовать во всех московских выставках, сам входил в контакты с конкурсными комиссиями, экспертами, это давало еще и возможность обращать особое внимание технологов фирмы на качество продукции:сосисок, колбас и других деликатесов, особенно тщательно готовить новые наименования изделий, выставляемых на конкурсы. Продукция "АДВА+" на всех выставках регулярно получала золотые или серебряные медали.Наш рекламный слоган,- беленькая ленточка на изделиях с надписью "Пир Вашему дому", с поваренком в белом колпаке,- уже обретал истинное содержание и не был случайно найденной формулой. С моей, конечно, неравнодушной позиции, форма этого девиза вполне соответствовала содержанию, которое мы в неё закладывали. Мы обрастали связями с сотнями российских и зарубежных компаний, хорошо ориентировались в европейской кухне производителей специй, оболочек, упаковок и других многочисленных аксессуаров, о которых потребитель даже не подозревает, когда откусывает от сосиски или жуёт колбасу. Нас в Москве знали многие предприятия, торговые центры и масса покупателей, и мы налаживали новые связи в России и за рубежом. Прежняя сценическая популярность Александра Ворошило делала свое дело и работала лучше всякой "пиар-компании".

   Время шло, на фирму приходила ежедневная корреспонденция, приглашения на всякие "круглые столы" и "форумы", даже как-то "бумага" за подписью президента США. Это было несколько неловко, всё-таки наша деятельность не соответствовала такому уровню, но, понимая, что резиновые факсимиле (в духе ильфовского "Полыхаев - в ответ на наглые...") работают и у чиновников Белого дома, я на приглашение не ответил, а красивую "бумагу" положил в архив, чтобы детям было что показывать. Не часто получаешь письма за подписью президента США.

   ПАРИЖ (и немного Германии)

   Но вот, среди другой корреспонденции, мне в конце лета 2000 года попало приглашение из Франции принять участие в юбилейной программе Ассоциации содействия промышленности (SPI), основанной по декрету Наполеона в 1801 году. Не ответить на такое, истинно французское по форме приглашение (бумага с вензелями, муар и водяные знаки), где были слова, что Ассоциация "имеет честь довести до Вашего сведения, что руководимая Вами организация и Вы лично выдвинуты на соискание почётной французской награды - Золотой медали SPI", так вот, не ответить на такой пассаж было бы просто невежливо. Это к моему дедушке, Александру Павловичу, когда-то так обращались на службе, правда недолго, революция подоспела. Такого случая пропустить я не мог и, как и полагалось по письму-приглашению, предоставил данные согласно "вышеизложенным критериям номинации". Отбор
   претендентов, на "Золото SPI" проводился заочно, на основе анализа финансовойотчётности, материалов прессы, данных о победителях в ежегодных конкурсахи международных выставках. К этому времени в копилке предприятия уже было более десятка "золотых" и "серебряных медалей" различных выставок, и я только что получил "Сертификат" за N 9/МР от 19.03.99 года, подтверждающий, что наша фирма является "Лауреатом Национальной премии Бизнес-Олимп за 1999 год".
   Письмо-приглашение включало в качестве "критериев" для отбора будущих лауреатов
различные параметры, такие, как "
положительная динамика производственно-экономических показателей фирмы, качество производимых ею товаров, стабильность работы, успешная реализация новых проектов и правильная социальная политика" и др.
   Серьёзность предложения поучаствовать в такой программе не вызывала сомнений, тем более, что история награждения французских предприятий и их руководителей уходила в
19-ый век, как сообщалось в сопроводительных документах.
   Первую олотую медаль SPI" получил руководитель строительства Суэцкого канала Фердинанд де Лессеп (1869 год). В истории этой номинации были многие известные представители европейского научно-технического сообщества, среди которых первым иностранцем, получившим медаль, стал в 1873 году Чарльз Уитстоун - изобретатель телеграфа. Безусловно, наша фирма, наш цех, вместе со всей его продукцией, "не тянул", по моим меркам, на это "золото", но запахло Парижем, Францией и я не смог устоять.

   Я в Европе побывал к этому времени только в Испании на отдыхе, и в Германии, куда был приглашён владельцем немецкой фирмы, Иоханном Шульте, на открытие его детища - "Учебного центра по подготовке специалистов мясоперерабатывающей промышленности". С Иоханном мы сошлись ещё в Москве и поддерживали дружеские отношения несколько лет. К тому же, его команда помогала в "строительстве "под ключ" мясоперерабатывающих предприятий по стандартам ЕС, поставке технологического оборудования ведущих немецких фирм, проведении индивидуального и группового целевого обучения специалистов", как до сих пор значится в рекламных буклетах.

   Новенький Учебный центр, открывавшийся в городке Хагеновен,куда меня пригласили, представлял собой самое современное производство, где можно было пройти ещё и практику работы на оборудовании ведущих европейских фирм, - австрийских, швейцарских и немецких. Центр находился в небольшом городке по дороге из Гамбурга в Шверин, на севере страны, где пейзажи напоминали мне мою Беларусь. По-крайней мере, я там себя почувствовал, как дома, да и хозяин этого предприятия, г-н Шульте,был радушным человеком, не отвечающим стереотипу солидного немецкого предпринимателя. Двухметровый гигант, с постоянной улыбкой на лице, он мог залететь к нам в гостиницу на тысячекубовом "Харлее-Давидсоне", взламывая тишину типично бюргерского городка стреляющими выхлопами из сверкающего многотрубного глушителя. Его Харлей-Давидсон был потрясающим зрелищем, этакий орган на колёсах с сумасшедшим органистом,оседлавшим это стальное животное.


 []


   Учебный центр "Шульте" в г. Хагенов
  
   В Германии, в той земле (Мекленбург-Померания), не знаю отчего, возникло у меня
ощущение дома моего детства, как в деревне у бабушки Эмили. Здесь был безмятежный покой
и естественная, не нарочитая основательность и даже патриархальность. И появлялось странное ощущение, даже не ощущение, а то, что, наверное, называют "дежа вю". Может быть, именно
отсюда и пришли мы, "литвины", в свои земли, из одного озёрного края в другой. Здесь ведь когда-то действительно была прародина некоторых славян. По-крайней мере, даже сегодня беларусу(и поляку) не надо переводить "верхнее-лужицкий" текст, он его прочитает без словаря. Так же как не надо коверкать в русской транскрипции звуки (и буквы) того, сохранившегося до сих пор, древнего языка, так как в беларуском и польском языках эти фонетические осколки древнего славянства живы до сих пор.
   Эти места незаметно очаровывали, а великолепный замок в Шверине, стоящий на острове, бывшая резиденция герцогов Мекленбургских, не зря называют "Нойшванштайном Севера".

   Одним утром, я встал и подойдя в номере к окну (10-ый этаж), замер от невиданного чуда - через большой луг перед отелем перебегали, в стелющемся низко над землей тумане, олени. Даже не перебегали, а плыли по молочной реке в сторону леса, их ног не было видно,чернели только бока и рога предводителя. До сих пор осталась эта картина в моей памяти.
   Впечатления от той поездки были отрывочные, но устойчивые, например, в музее Шверина я увидел коллекцию работ Дюрера, известных мне прежде только в репродукциях. И удивительный златоглавый замок на острове, и музей, и самый большой (из путеводителя) готический костёл на Балтике, с башней около ста двадцати метров, где находится "место упокоения русской княжны Елены, дочери ИмператораПавла 1, владетельной герцогини Мекленбург-Шверинской". Эти немногочисленные акценты в поездке произвели на меня большее впечатление, чем весь Гамбург. Может быть, там я излишне увлекся настоящим немецким пивом (а не "немецким", произведенным в Калуге), что привозили нам через дорогу из маленькой пивоварни, или гамбургским рыбным рынком, или величественной, как море, Эльбой, и не увидел город так, как мне его показал бы горожанин-немец.
   А какой вечер закатил г-н Шульте по случаю открытия учебного центра! Гулял весь маленький городок Хагенов, во главе с мэрией, приехал и министр промышленности этой земли, все пришли тогда на бесплатное угощение, устроенное в честь открытия Центра. Горожане привели даже своих маленьких детей и школьников, шумели самодеятельные оркестры, площадь перед залом торжества былаполна музыкантами и танцорами. Так что было не до Гамбурга, это была настоящая, не показная, дружелюбная и весёлая Германия, о которой можно долго рассуждать, так и не постигнув её суть. Но именно тогда она мне легла на сердце и память о той поездке осталась надолго.


   Но Париж... "Париж, Париж, ты в синеве ночной...", это уводило в мечты далёкого детства, в старые чёрно-белые французские фильмы. Это была давняя мечта о Париже, со времен прочтения "Милого друга" и "Трёх мушкетёров", с поры Ива Монтана, которого довелось увидеть и услышать еще школьником, или Жака Брейля, позднее в Тбилиси. Париж пришёл из старых, французских кинолент с
Жаном Габеном и Жаном Маре, и сотен, если не тысяч, других имён и образов. Но долго был далёк от от меня...
   На этот раз Франция была совсем близко, надо было немного поработать с документами и потом ещё немного подождать, и, может быть, дождаться. Такой случай пропустить я не мог и, как и следовало из письма-приглашения, предоставил данные "согласно вышеизложенным критериям номинации". На это ушло несколько дней раздумий и подготовки соответствующих документов. Это не составило для меня особого труда, так как я, в своём недалёком прошлом учёного секретаряинститута и совета по защитам диссертаций, понаторел в разных бумагах-обоснованиях, например,при "выколачивании" денег на договорные работы из госбюджета, тоже "на основе разработанных критериев оценки", как руководитель проектов.
   Первичный отбор претендентов на "лауреатство SPI" осуществлялся на основе анализа финансовой отчетности предприятия, материалов прессы, данных о победителях в ежегодных конкурсах и международных выставках, результатов специальных маркетинговых исследований.
Документы я отправил и очень скоро получил положительный ответ с добавлением
программы моего визита в Париж и некоторых деталей, в частности дополнительной информации о смысле этого конкурса, где пояснялось:
"
Лауреаты конкурса - это одновременно и организация, и руководитель, которые получают номерную золотую медаль (работы французского скульптора-гравера Тиолье 1804 года, отлитую по специальному заказу на Монетном дворе Франции) и диплом. Руководителю дополнительно вручают персональный нагрудный знак (с изображением первого президента Ассоциации Жана-Антуана Шапталя) и удостоверение".

   О Франции, о Париже наивно думать, что можно рассказать что-либо новое, так что ограничусь сжатым изложением процедуры получения медали в старинном здании Ассоциации на площади Сен-Жермен-де-Пре. Особенное впечатление на меня произвёл даже не акт вручения "золотой медали", а место, где проходила торжественная церемония во главе с президентом SPI Бернаром Муссоном - 33-м президентом Ассоциации. Нам предварительно устроили экскурсию по этому зданию, показали отдельный зал, где братья Люмьер провели первую в мире демонстрацию киноаппарата с первым в истории кино фильмом "La Sortie de l'usine Lumiere a Lyon" ("Выход рабочих с фабрики Люмьер в Лионе"). Показали нам зал, где зажглась первая электрическая лампочка и место, где заработал неведомый тогда никому, первый в мире, работающий бензиновый двигатель, и еще многое, что искренно удивило меня, воспитанному на традициях в духе - "Россия- родина слонов". Даже наш старый, любимый Политехнический музей не мог бы похвастаться такой историей.

   Итак, господин Муссон в торжественной обстановке вручил мне "Medalie d^Or Laureat n# 0102059", вручил и другим членам нашей делегации, после чего вся команда, человек 15 из стран
СНГ, стала фотографироваться у входа вместе с президентом SPI.


  
    []
    []



   Я же по старой, школьной привычке ("главное - это вовремя смыться") , не привлекая внимания своих соотечественников, пошёл побродить по Парижу и для начала зашёл в церковь на этой же площади - Сен Жермен де Пре, с именем которой, или точнее с именем её епископа Германа Парижского ("Жермен" по фр.), связана эта площадь. А мне, как старому футбольному болельщику, это название давно было знакомо по клубу ПСЖ ("Пари Сен Жермен").
   Историю древнего королевства Меровингов, от которой у меня со школы остался в голове только "Пипин Короткий", на этой площади можно было "пощупать" своими руками. А церковь, самая древняя в Париже, стояла здесь больше тысячи лет, и от неё шли в скученные кварталы старого города узенькие и кривые улочки с брусчатой мостовой, напоминающие мне улицы старого Тбилиси на Майдане.
   Париж показался мне давно знакомым, как будто я не раз бродил здесь прежде, и где не надо было спрашивать у прохожих, "как пройти...". Впрочем, если бы я и спросил, то скорее всего натолкнулся бы на приезжего, причём чаще всего на чернокожего, или отдавая дань новомодной политкорректности, скажу - на "афро...". Далее по вкусу - здесь "афро" были всех мастей: из Индии и Африки, Малой Азии и Океании, и они задавали тон во всех оживленных местах города,галдели и приставали к туристам на площадях и перекрёстках. Даже в Версале, куда нас гостеприимные хозяева отвезли на экскурсию, первыми, кого мы увидели, сойдя со ступенек экскурсионного автобуса на площади перед дворцом, были негритянские продавцы и продавщицы каких-то немыслимых, цветных безделушек из ракушек, тряпочек, стекла и металла. Это немного испортило мне первое посещение Версаля и не раз нарушало впечатление от прогулок по городу. Впрочем, откровенно говоря, Версаль после моего любимого Петергофа, не произвёл на меня ожидаемого впечатления.

   Многое осталось в памяти ярким воспоминанием, как феерический вечер в Лидо, с
феноменально красивыми дивами "топлесс", со всех континентов,
и сверкающий ночной Париж, открывающийся с палубы прогулочного катера на маршруте от Национальной библиотеки до
статуи Свободы, с которой я здоровался каждое утро, помахивая ей рукой из окна своего номера в отеле Nikko de Paris. Вид из моего двухкомнатного "люкса" открывался на запад и мои "дети", Ия с мужем, как художники, оценили багровые тона закатного вечера над Парижем, приехав в те дни ко мне из Швейцарии, где они гостили у своих друзей. И ещё из окна были видны обе набережные, а напротив, через Сену, белело современное здание "Радиофранс". Вот только Эйфелева башня была не видна, так как находилась с другой стороны отеля, но до неё было рукой подать и я парураз, пешком, прогулялся я до этой главной достопримечательности Парижа, на которой к"миллениуму" установили вращающийся, зеленоватый лазерный луч, и он, как гиперболоидинженера Гарина, шарил через ночное небо по всем кварталам города.
   О парижской кухне распространяться не буду - о ней надо говорить или всё (что сам увидел и попробовал), или ничего. Официальные приёмы были на высоте своих шеф-поваров, а разнообразие и изысканность блюд вызывали уважение к Франции. Такая страна, становилосьясно, будет жить вечно, несмотря на любые катаклизмы. Даже в пригороде, в Барбизоне, городке художников, в старомодной харчевне, нам закатили такой обед, что было неловко уходить, непожав руку поварам.
   Всё в той поездке было тщательно продумано приглашающей стороной, почти всё, не учли наши французские друзья лишь менталитет нашей "группы из СНГ". Точнее, чем в"Википедии" не скажешь, что это такое и как проявляется. ("Менталитет - образ мышления, мировосприятие, духовная настроенность, присущие группе, весьма сложное, многогранное проявление психической деятельности социальных индивидов, специфическое соотношение между рациональным и эмоциональным в совершении их действий, между стремлениями к инновациям и сохранению культурного потенциала прошлого... и т.д.). Там гораздо больше определений и даются дополнительные черты этой характеристики "группового представления мира вокруг себя и себя в нём". Привёл эту выдержку, чтобы хоть как-то для себя определить, понять реакцию нашей группы на ночной Париж, на набережные Сены, залитые огнями, на белоснежные скатерти столиков "на двоих", расставленных на корме, где укрылся рояль и пианистка плела свою мелодию из старых знакомых аккордов песен Ива Монтана и Джо Доссена. Ночная прогулка по Сене, прощальный изысканный ужин, с омарами, шампанским и каким-то неведомым мне сыром...
   Так вот "о менталитете",или "о специфическом соотношении между рациональным и эмоциональным..." Не обошлось без "капли дёгтя", и, в конечном счёте, как и все прелести Парижи, так же запомнилась коробящая меня неловкость, вызванная пьяными песнями моих соотечественников ("культурный потенциал прошлого") во время той ночной прогулки по Сене, когда они, сдвинув столы, все вместе затянули: "чёрный ворон, что ты вьёшься". Они забивали приглушённые аккорды импровизации на рояле, которую исполняла тоненькая, одетая в простое чёрное платье, немолодая пианистка, а их нестройные, если не сказать дикие, голоса вызывали диссонанс со звуками прекрасного ночного города. Апофеозом этой "самодеятельности" была
почти обязательная во всех советских застольях - "ты ж мене пидманула...".
   Сияющие набережные Сены проплывали под какофонию из аккордов рояля, и рёва моих "односельчан", не требующего усилителей...
   И с этого места моих воспоминаний та моя поездка по Сене со своими согражданами,- как пишут строкой в "Евроньюс",- "No comment" ("Без комментариев").
  

  
   НАЧАЛО КОНЦА (2001-2003 годы)

   Наше дело развивалось настолько успешно, что стало вызывать пока еще неясные, но ощутимые и нарастающие подозрения. Так не бывает, чтобы у кого-либо дела шли хорошо и это не стало причиной ярого натиска окружения. Особенно в Москве и во всей нашей стране, где в головы так долго вбивалась идея всеобщего усеченного равенства, а до формулы братства советская страна так и не дошла, как и молча опустила из этой формулы слово "свобода" . Не успелиСоветы доползти до свободы, а Россия до равенства всех перед законом так и не дошла...
   У меня, как и у других моих компаньонов, не было иллюзий на этот счёт, так что мы вели себя осторожно и старались предусмотреть возможные проявления "советского бюрократического сволочизма". Единственное, чего нельзя было предугадать - откуда придет следующая беда, чума или моровая язва, и будет ли она "при погонах" или в цивильном. Вроде бы всё отлажено, создан бесконфликтный коллектив, ну бывали мелкие неприятности с персоналом, но в пределах правил, люди-то оставались те же, что и при "советах". Персонал ворует, проносит копчёности между ног, или, если металлические сетки на окнах прохудятся, выбрасывает со второго этажа цеха, на улицу, кольца колбасы, которые кто-то из "подельников" подбирает, или засовывает днём в вентиляционные каналы, чтобы в ночную смену забрать домой. Так сказать советская "утруска и усушка". Вон ещё и наш вождь когда-то устанавливал нормы воровства на заводах и фабриках, так что и здесь ничего не изменилось. Крестьянство только он уж очень не любил и не мог ему простить даже "три колоска", а оно стало в наши дни перебегать в фермерство. И мы,памятуя заветы нашего "вождя и учителя", смотрели сквозь пальцы на "маленькие шалости" рабочих. С травмами тоже долго обходилось, не считая одного пальца, засунутого, куда не надо
одним недотёпой. Или рабочего, оставленного в ночную смену и заснувшего на снегу, по дороге к проходной, после пьянки. Хорошо, заводская охрана, что обходила территорию, увидела ноги, торчащие из сугроба...

   Все, кто приходил "от начальства" разных ведомств и уровней, были распределены по дням недели и получали свою "мзду". И всё равно кому-то не хватило.
   Сначала меня стали выдергивать с работы в ОБХСС, впрочем этот отдел уже назывался как-то по другому. Это, как правило, был итог очередной реформы, которая в России на переименовании и выдаче новой формы заканчивается. Вон уже для простой службы ГАИ букв русского алфавита не хватает, да и выговорить новую "абракадабру" не все могут. Что от меня тогда хотели те r>несколько майоров и полковников, я так и не понял, очень они вели себя загадочно. Через какое-то время отдел, где со мной "вели беседу", реформировали и майоры исчезли вместе с полковниками. Тем не менее, это заняло примерно пару месяцев хождений к ним на "собеседования".
   Вскоре началась новая эпопея - прокуратура. Это продлилось примерно полгода, но прокурор, точнее прокурорша, оказалась довольно милой и образованной дамой, хотя так и не "раскололась", не сообщила причину вызовов по доносу, ответные действия на какую-то "бумагу, текст которой был очень туманен и не содержал каких-либо фамилий. В конйе концов, мне пришлось что-то подписать, чтобы отделаться от этой службы. На мой вопрос - "откуда этот донос", дама предложила мне внимательно изучить своё окружение, а за "отсутствием состава преступления", дело было закрыто. Ясно было одно - под нас, или под меня лично, начали "копать". Кто и почему - представить было трудно. А тут еще возникли и старые "знакомые по университету". Установить принадлежность этих "смотрящих" к конкретной группировке было трудно, так как их старое "руководство", судя по прессе, исчезло навсегда, а новое уже регистрировалось депутатами в Думу. Поскольку размерыэтих новых поборов были невелики, проще было согласиться, чем отыскивать способы и людей для "рабочих" контактов с ними "на стрелках". Приходили они не чаще одного раза в месяц, свободно проникали на "режимную территорию", но вели себя приличней сотрудников районных отделений МВД.
   Получение всяких свидетельств,грамот, дипломов и медалей, подтверждающих , что дело налажено правильно (Золотые медали с международных выставок, Дипломы , занесение в "Золотую книгу отечественного предпринимательства" и т.п.) , по какой-то необъяснимой причине расхолодило меня, может, потому, что работа стала превращаться в рутину, или как-то, по ощущениям, вокруг становилось гаже. Нас признали в широком мире, но других "достижений", кроме увеличения прибыльности фабрики, я не мог усмотреть, а эта сторона меня мало интересовала. Занялся третьим этажом здания, где всё еще находилось кафе вьетнамского рынка "Красная река", и после нескольких месяцев усилий и обедов с "хозяином" рынка, выдавил их, что не составило очень большого труда, так как они находились у нас на птичьих правах, и не хотели оформлять отношения так, как этого требовало новое время. Установил ещё один вагон-рефрижератор с другой стороны здания, так что можно было хранить тонн пятьдесят замороженного мяса. Продолжил игры с Министерством труда и занятости, которое находилось в бесконечной реформенной лихорадке, так что приходилось ездить к его чиновникам в разные районы Москвы. Впрочем, два года хождения (только сейчас сообразил, что ушло на это два года!) все таки дали свой результат - мне сначала посулили, а потом и выделили полтораста тысяч долларов для закупки самого дорогого в производстве колбас агрегата - вакуумного куттера. Я это воспринял, как должное, так как с самого начала не сомневался в положительном результате своих похождений по всем этажам этого министерства, и воспринимал не иначе как "знамение", не зная как ещё по-другому объяснить одно невероятное совпадение. Занимаясь
этими делами, я попал к чиновникам, расположившимся в одном из старых зданий бывшего Министерства рыбного хозяйства СССР, причем именно на том этаже и даже в том же кабинете, где меня десять лет тому назад финансировали другие чиновники, по другому многомиллионному проекту (АССОИКИ), космической системы Минрыбхоза, в "бозе почившей" с началом перестройки... Как тут не поверить в мистическое совпадение..."Чудны дела твои, господи...".
   Я и деньги получил, и куттер у Шульте в Германии купил, и даже установил эту многотонную махину на первом этаже здания, предварительно разрушив стену, так как иначе куттер не проходил ни в один из проёмов. Но всё чаще стало приходить ощущение того, что моя деятельность теряет смысл, более того, у меня появилась мысль, что я стал составной частью какого-то коллективного спектакля, где всё "как бы", а не в действительности, что меня окружает виртуальный мир, что это "обман", что вокруг марионетки, а не живые люди, и что это благополучие мнимое. Кроме такого внешнего восприятия реальности, как спектакля, у меня появилось и подозрение в обмане, или ощущение его, которое исходило из бухгалтерии. Там никогда нельзя было получить истинных данных о финансовом состоянии фирмы, так как половина всех возможных расчётов с внешним миром происходило по каким-то записям в школьных тетрадях и накапливалось в съёмной памяти, на случай внешних проверок. Проверить "проводки" мог только финансовый директор фирмы, что стало вызывать не только мои подозрения, но и подозрения других моих компаньонов. И вот раз, вернувшись на работу после деловой встречи, застал я своих ближайших подчинённых, а были это в основном женщины, в какой-то растерянности и тревоге. Порасспросив их, что тут происходило без меня, я пришёл к выводу, что дело приобретает серьёзный оборот, и , повидимому,"лавочку" придётся закрывать, так как возник серьёзный конфликт у моих "подельников". Причём вынесли они этот конфликт на всеобщее обозрение, выясняя отношения в коридоре. Это встреча в присутствии других сотрудников произошла в духе стычек в советских коммунальных квартирах. И конечно, как обычно и водится, главным вопросом было - "где деньги". А уж если "паны деруться", то... Словом, после беседы с компаньонами стало ясно, что наша команда, наша фирма начала распадаться. Надо было срочно оформлять наше здание в собственность - это было бы самым весомым вкладом в уставной капитал фирмы и давало возможность, в случае продажи здания, возместить затраты всех компаньонов и сгладить их разногласия.
   На этом пути пришлось столкнуться и с "рейдерами", уже набравшими силу при захвате промышленных территорий и зданий в Москве. Рейдеры требовали "отступного", впрочем не не очень большую сумму, наше трехэтажное здание столовой их не особенно интересовало, "какие-то 2000 кв.метров" были не их масштабом, аппетит у них разгорелся на 42 000 кв.метров корпусов и территорию всего завода (ЗТО).
   Началась долговременная работа по подготовке соответствующих бумаг с нудными разговорами и контактами с чиновниками Министерства имущественных отношений, Земельным комитетом и самими "рейдерами".

   "Босс" рейдерской команды был классическим "мафиози" со всеми атрибутами, подсмотренными в американских фильмах, даже офис его занимал отдельный, перестроенный встиле "хай-тек", старинный особняк. Он не особенно на нас наседал и ограничился парой сотен тысяч долларов наличными, которые надо было вручить ему "без свидетелей". Найти сразу же необходимую сумму было трудно, но меня, в частности, выручил один из моих компаньонов. Какие у "босса" рейдеров были резоны при подписании этой сделки, мне неведомо, но все необходимые документы для завершения "покупки-продажи" он подписал, не ставя дополнительных условий, и даже не пересчитал принесенные в портфеле "баксы".
   Словом, не прошло и года "хождений" по присутственным местам,министерствам и департаментам, и на поклон к "боссу", и я получил все необходимые документы, подтверждающие наше (фирмы) право не владение зданием, где были цеха и офисы руководства. То есть и мой отдельный кабинет, и бухгалтерия, и комнаты технологов и два производственных этажа и пустой третий этаж, откуда уже съехали вьетнамцы и приблудившаяся от старой дирекции ЗТОпекарня. Повезло мне ещё и в том, что за несколько лет до этих событий, не думая о возможной продаже здания, я затеял оформление земельного участка, на котором стояла наша трехэтажная фабрика, рефрижераторные вагоны и
наш автопарк.
Документы от "Земельного комитета", в папке красного цвета, я уже к этому времени получил. Как в воду глядел, без них я бы и не смог завершить эту многоходовую акцию, закончившуюся получением долгожданного "Свидетельства" на право владения.

   Так сказать, первый акт драмы был благополучно завершён. Оставалось найти покупателя на это здание, что не сулило ничего хорошего, так как конъюнктура московского рынка в это время не была благоприятной. А мне предстояло аккуратно завершить процесс закрытия производства, рассчитаться с долгами фирмы, распродать все оборудование, от автомобилей,изрядно изъезженных, до красавца вакуумного куттера, и нового вакуумного массажёра, которые не проработали и года.
   Вот в это время меня все мои компаньоны и бросили, причём сделали это, по-моему, с нескрываемым удовольствием. Разбежались кто куда, до часа "Х", когда какой-либо из предполагаемых клиентов- покупателей не принесёт деньги "на блюде с голубой каёмочкой". А до тех пор я столкнулся со всеми "прелестями" московского рынка недвижимости: с мнимыми покупателями и кредиторами, с торгом за каждую единицу оборудования, с кражей остатков денег менеджерами в магазинах-клиентах, некоторые из которых, воспользовавшись нашей ситуацией, так и не вернули долгов. О порядочности и чести в этой ситуации говорить не приходится. Пришлось отдуваться за прошлые дела и время от времени вступать в контакты с горилообразными представителями мясных компаний-поставщиков, с которыми надо было рассчитаться за поставки сырья в кредит. Все эти "поставщики" были под разными, известными и не очень, "крышами". Иногда приходили "полковники" и мягкими голосами предупреждали о "возможных последствиях". Так и прошел последний год существования нашей почти все десять лет, очень успешной фирмы...


   Распад фирмы совпал и с растущим государственным давлением на весь частный сектор, особенно на "малые предприятия". Фразы о помощи малому и среднему бизнесу с высоких трибун оказались очередным блефом. Всеобщий обман возрастал с каждым днём, и слова и дела властей расходились в разные стороны и, как в пространстве Лобачевского, уже более не пересекались.
   Ушёл с поста президента Ельцин, но надо отдать ему должное, ушел прилично, со слезой и телевизионным обращением "к народу", со словами покаяния. Мы ещё не знали, как далеко зашло его окружение в разворовывании бюджета государства. Миллионные "транши" из банков западного мира исчезали, растворялись в оффшорном пространстве за пределами России. Всегда делающий ударение в своих речах на демократические принципы, именно Ельцин умудрился проигнорировать выборы и привести в Кремль никому доселе не известного, странного человека, который в интервью отводил свой взор от собеседников. Вскоре запахло старым, крепким, кондовым, советским запахом эпохи, возврата к которой мы и не чаяли. На посту главы государства оказался выходец из Лубянки. Это было, как я понимал, началом конца. Очень быстро к нему на самый верх всплыли, затаившиеся до времени, сослуживцы по "органам", выпускники минской школы КГБ. Чекистская команда вместе со своим передовым отрядом, олигархическим окружением, входила во вкус, училась жить так, чтобы было "не хуже, чем у людей". Потребности чиновничества, равно как и депутатов Государственной думы, возрастали с каждым годом в геометрической прогрессии. Страна вступала в новое время под завывание ревнителей "советского", под "вставание с колен", со старым, немного траченным молью,знаменем "вождя прогрессивного человечества" и старым гимном, подновлённым тем же Михалковым старшим, и под ежедневные тусовки "рублёвского полусвета",лезущего в глаза со всех каналов телевидения.... С телевизионных экранов не сходили "специалисты по юмору", веселящие до упаду "вставшее с колен" большинство. Низкопробная программа Евгения Петросяна выходила каждый вечер. Может быть, это население и правдавстало с колен, потому теперь и танцует ночами до упаду. Но кто и когда его поставил в такое неудобное положение?

   Меня же больше беспокоили очень тревожные сведения из Грузии. Там , как становилось всё понятнее, заканчивались последние дни старого, проникнутого большевистским сознанием, советского мира, в котором по-прежнему находились мои дети и внуки. Разлагающаяся, по прежнему советская власть, с одним из последних её представителей, Эдуардом Шеварднадзе, не могла, как мне казалось, уйти просто так, без сопротивления - "умирающий верблюд лягается особенно больно". Вот это и ызывало опасения, так как инциденты в Тбилиси, связанные с фигурой Шеварднадзе, учащались и достигли такой формы, как покушение на него во время проезда по набережной в свою резиденцию в Крцаниси . Расстрелянный из гранатомёта президентский "Мерседес" можно было увидеть в телевизионной хронике по московским каналам. Сам Шеварднадзе чудом уцелел и собирался в конце срока своего президентства выйти на пенсию, однако его стали поторапливать события.

   Осенью 2003 года я прилетел в Тбилиси к своим детям и внукам. На этот раз мой маршрут был несколько необычный - я побывал в Крыму, в Феодосии, где не был ни разу и давно мечтал увидеть
оригиналы картин Айвазовского, как оказалось
, в его собственном доме-галерее (Гайвазовского). Посетил в Коктебеле разрушающийся дом Волошина, оставивший во мне сложное, смешанное чувство сострадания к оставшимся домочадцам и печали по ушедшему времени, и самолётом из Симферополя, через Киев вылетел в Тбилиси. Мои дети, наконец-то, в этом году достроили свой дом в Харпухи, в старом районе города, вблизи серных бань, и окончательно переехали туда из "хрущёвки" Дигомского массива, когда-то нового района города, пришедшего после десятилетия "войн и революций" в полный упадок.

   Новый дом был, по-английски, встроен в пяти-подъездный комплекс, у каждого был свой вход, в каждом подъезде шли наверх лестницы на четыре этажа жилых помещений, вниз с первого этажа вёл крутой спуск в громадный подвал, предназначенный для керамической мастерской Отара. Была ещё и полуоткрытая мансарда на пятом этаже, откуда открывался исключительный вид на старый город - на крепостные стены Нарикала, Метехский замок, с прилепившимися к обрывистым скалам над Курой домиками с разноцветными балкончиками, строящийся, почти напротив дома, на другом берегу Куры, кафедральный собор Грузинской православной церкви - "Цминда Самеба" ("собор "Пресвятой Троицы"), и новую гостиницу на Авлабаре - "Шератон Метехи палас" - самую большую пятизвёздочную гостиницу в Грузии.

    []

  "Цминда Самеба"


   Кроме того, мои дети задумали строительство ещё одного, загородного дома в Дигоми, пригороде столицы, где Отар, по случаю, приобрёл за бесценок участок земли на распродававшихся, бывших опытных землях Института виноградарства и виноделия. Хотелось им помочь и принять во всех этих делахучастие. Дигоми для меня было особым местом - здесь я впервые, как "молодой специалист", получил квартиру, отсюда ежедневно ездил в свою лабораторию "волоконно-оптических систем", в Институт кибернетики, здесь же рядом, в Институте виноградарства, я на три года погрузился в мир вин и коньяков - в 70-е годы я работал там "по совместительству", налаживая современные методы анализа "органических жидкостей", то есть коньячных спиртов. Словом, я через тридцать лет возвращался к "истокам", к своей молодости, своим воспоминаниям, поближе к никогда не затихающей Куре. Лучшего места Отар не мог выбрать для нового поприща, для строительства "родового гнезда". Пусть хоть в Тбилиси, но возродятся мечты моей мамы, бабушки о том давнем прошлом, о садах в которых они выросли, о собственных домах, утраченных с приходом новой и жестокой власти...

   Переезд моих детей из Дигоми в Харпухи занял два года, новый дом заселялся по этажам, но к моему приезду уже можно было жить на всех его четырёх этажах. Дом двух художников-профессионалов обретал своё неповторимое лицо, и становился похожим на художественную выставку. Из запасников в подвале старой "хрущевки", из разбросанных по разным домам папок, со стеллажей в мастерских, где Ия и Отар работали, привозились работы, на которые ушло больше двух десятков лет, и это великолепие, наконец, можно было увидеть на стенах, в нишах, в многочисленных уголках просторных комнат, на всех этажах дома. А в громадном подвале, из двух просторных комнат по 50 кв.метров, создавалась мастерская для Отара, для его керамических работ, и уже стояла печь для обжига и гончарный круг. Сюда же стали свозить отовсюду старые работы, материалы,инструменты и станки, здесь было где развернуться.
   Осенним вечером 2003 года, мы сидели на кухне, на втором этаже нового дома. Пока нас было "только" пятеро - Ия, Отар, я и мои внуки, Георгий и Ираклий, который отзывался только на грузинский вариант имени - "Эрекле" или французский - Эрколь. В тёмном, напомнившем мне военное время, Тбилиси было мрачно, ходить вечером по кривым улочкам старого города стало опасно, неровен час ногу сломаешь, а то еще и нарвёшься на неприятности. В городе стали появляться многочисленные воры и бандиты. С заходом солнца жизнь замирала. А у нас сияли на разных этажах лампы со старинными стеклянными абажурами, найденными Отаром в развалах городских толкучек. Районный электромонтер "за мзду" подключил наш дом к какому-топодземному кабелю, о котором соседи говорили, что он "шеварднадзевский" и ведет в загородный дом президента, в Крцаниси. Никакого учёта электричества не велось, деньги давались "на лапу" приходящему инспектору, в домах, кто мог, на зиму устанавливал дизельные электрогенераторы и газовые нагревательные радиаторы.
   Посиделки вечерами на кухне-столовой, разговоры о дальнейшей жизни, привели нас к самой старой и бесконечной, исконно грузинской теме - к вину. Мы все почти одновременно пришли к мысли, что наконец-то можно и нужно завести собственное вино - в этом доме было много помещений-пока пустовали обе громадные комнаты подвала, а рядом, через стену, находился недостроенный, соседский, пятиэтажный блок, от которого у Отара были ключи, как у доверенного лица, организатора и "надсмотрщика" за рабочими при возведении этого "минигородка" архитекторови художников. К тому же появилась земля в Дигоми, а значит и возможность завести там свой собственный виноградник, приобретённой земли там было достаточно для сада, для собственного виноградника, соток на 15-20-ть. Старая мечта с 70-х годов о собственном вине, о винограднике, о другой жизни, приобретала реальные очертания. Господь простёр свою длань над нами и надо было не упускать этот счастливый момент. Очень всё складывалось удачно, и мы решили, для начала, не откладывая в долгий ящик, закупить пару сот килограммов винограда и освоить старые технологии изготовления грузинских вин пока здесь, в Харпухи.
   Закупили, поездив по окраинным рынкам города, винограда разного сорта около тонны, был он тогда не дорог. Привезли разнокалиберные дубовые бочки, стеклянные, тридцатилитровые бутыли из зеленоватого стекла, шланги, воронки, настольную машинку для отжима виноградного сока, и, в одобренный всеми домочадцами день, согласно "лунного календаря", приступили к "священнодействию".

   Торжественная закладка нашего первого вина состоялась 4 октября 2003 года. Мы завели "чёрную книгу" (такая была у неё обложка) и стали ежедневно заносить с первой страницы, как в свидетельство о рождении, и другие аттестаты, все данные о нашем "первенце": температуру, содержание сахара, фазы луны и события во внешнем мире, которые назревали. Вино мы заложили для брожения по старинному классическому способу - на мезге, не фильтруя и не отбрасывая "гребни", и через несколько дней оно начало "оживать", а потом так забродило, что стало переливаться через края бочек. Через две недели затихло брожение первых бочек винногокупажа из "саперави" и "шавчохи" (грузинские эндемики, сорта винограда). И поспело в другой бочке вино из необыкновенно уродившегося в том году, "ркацители" из Карданахи, с розовеющими ягодами, и коричнево-красными шапочками (рожками). Такой ркацители мы раньше не видели, то есть, наконец-то, он точно соответствовал своему древнему, историческому названию в грузинском языке - ркацители, что означает "красные рожки". Раньше я не понимал, почему зеленоватый виноград и янтарное вино из него имеет такое странное название. Вино "ркацители" в конце брожения приобрёло благородный тёмнорозовый тон, мы же не знали, что это предвестник событий, что наше вино пророчит "розовую революцию"...

   Я пробыл в Тбилиси ещё пару недель, дождался, когда сусло достигло степени сладчайшего "маджари", а потом окончательно перестало бродить, подождал ещё пару дней до полного окончания процесса первого брожения и появления своего облика у нового вина, ещё неясного, но уже обещающего будущие радости застолья. На третьей неделе мы "сняли" вино с мезги, перелили из дубовых бочек и поставили на дозревание в стеклянных бутылях. Трудно было удержаться и мы стали пробовать понемногу, чтобы понять этот загадочный, древнейший процесс рождения "элексира жизни".
   При полном городском затемнении, во мраке, поглотившем крутые подъёмы кварталов Харпухи, в самом конце октября, у нас состоялась первая общесемейная дегустация молодого вина - урожая 1993 года, "пир во время чумы", свой собственный праздник "божоле", в подвале стало жить своей особенной жизнью наше первое вино.

   Вполне удовлетворённый первым опытом виноделия, 1 ноября я улетел в Москву, а уже на следующий день в Тбилиси начались события, вошедшие в новейшую историю под названием "розовая революция".
   К Новому Году я снова полетел в Тбилиси, но уже с Ириной, так как мы все вместе решили продолжить дегустацию наших вин, свести все праздники в один : и новоселье, и наш главный "праздник вина", и Новый год, и наши дни рождения - мой и моего внука, и,
наконец, поднять бокалы
"розового ркацители" за благополучное и бескровное изгнание клана Шеварднадзе, за "розовую революцию".
   Беспокоили тревожные сообщения о вдруг наступивших холодах, очень низкой температуре в нашем импровизированном "марани", (винный подвал, груз.яз), что нас заботило больше городских событий, в которых мы ничего не могли толком понять, и уж, конечно, никак не могли повлиять на их ход. С холодами Отар справился, он нашел выход - закрыл бочки и бутыли одеялами и поставил в марани нагреватель, доведя температуру помещения до требуемых 10-12 градусов тепла. Но мне не терпелось - надо было самому поскорее увидеть все тонкости процесса образования вина, и детали городской жизни после "революции роз".

   Итак, с небольшим перерывом, мы снова сидели за круглым столом, уже вшестером, в кухне-столовой, в которой могла поместиться вся моя московская, трёхкомнатная квартира. Над громадным столом горела висячая старинная лампа, скорее лампада, со стеклянным ажурным зеленоватым колпаком, на котором просвечивался рельеф из фиалок. В полумраке мерцали синие, рельефные мазки на стенах, выполненные Отаром. Отар знал толк в дизайне, и никому в доме не давал прикоснуться к интерьеру нового дома. К этому времени он уже несколько лет возглавлял приёмную комиссию Тбилисской Академии Художеств и очень ревностно относился к любым отклонениям от своей концепции дома-художественной галереи.
    []
Молодое вино дозревало в подвале, будило воображение и память возвращала меня к истокам - моим родителям, родственникам и Минску. Если бы они могли всех нас видеть сегодня, в этом новом прекрасном доме, могли бы посидеть с нами в окружении своих потомков, которым, хотелось тогда думать, не придеться пережить ещё одну войну, ссылки, лагеря и прочие изобретения "самого передового строя"...
  Затопили камин, приглушенный свет ламп чуть отсвечивал на многочисленных керамических изделиях Отара, каминный отсвет блуждал по стенам, где стали появляться и работы нового поколения...Дом погрузился в тишину и покой...Хоть бы это продолжилось подольше...

   []


   Грузинский дом без вина не стоит. Марани - это фундамент, краеугольный камень благополучия грузинского семейства. Так, по крайней мере, было раньше. В советское время, особенно во времена Шеварднадзе, стали исчезать милые любому искреннему сердцу, традиционные тбилисские застолья, где больше пели, чем пили, и больше пили, чем ели. Власть выдавливала из городского обиходаостатки старой, устоявшейся городской жизни, уничтожала последние следы частных предприятий, переживших в форме различных полулегальных "подвалов" и "цехов" даже советское лихолетье. Исчезали "хинкальные" и "хашные", были закрыты все винные подвальчики, где осенью можно было продегустировать молодое "саперави" или "кахетис гвино", так когда-то понравившееся Пушкину и Дюма. А Шеварднадзе, вдобавок, закрыл сотни городских "торне"(старинные печи для выпечки хлеба,груз.яз.), которые веками поставляли на стол горожанина свежий, горячий хлеб ("картули пури" и "лаваш").

   Мне кажется, что даже если бы выборы в октябре-ноябре 2003 года в парламент Грузии и не были сфальсифицированы, что стало официальным предлогом "переворота", то из-за одного "картули пури" можно было бы свергнуть Шеварднадзе. Оставить Тбилиси без горячего хлеба, который в городе пекли более тысячи лет - это никому не могло бы даром пройти?

   В старом районе города - Харпухи, стояла необычная для Тбилиси вечерняя тишина, жизнь как-будто остановилась, ночной сумрак заставлял жителей рано ложиться спать, и только в нашем доме, у подножья отвесного хребта, укрывшего от холодов городской ботанический сад, горели огни.
   Наш новый дом должен был стать оплотом сохранения традиций, накопленных столетиями грузинской семьёй, бастионом сопротивления советской всеобщей "уравниловке", очагом просвещения, возрождения старых технологий и поиска новых форм в различных сферах прикладных искусств. Всё этому способствовало - все семейные мастера, творцы нового, уже и мой старший, мой первый внук, Георгий, закончил отделение живописи Академии Художеств и блестяще защитил диплом, представил цикл работ на библейские сюжеты.

   Тбилиси всё ещё переживал недавние народные потрясения. Только что прошли парламентские выборы, когда оппозиция призвала своих сторонников к акциям гражданского неповиновения. Они настояли, чтобы власти признали выборы несостоявшимися, вот тогда-то мы впервые услышали имя Михаила Саакашвили. Эдуард Шеварднадзе был вынужден уйти в отставку 23 ноября 2003 года, когда оппозиция ворвалась в здание парламента с розами в руках - это был символ нового времени в Грузии и самой "розовой революции". Шеварднадзе и всю его просоветскую камарилью народ просто "вычистил" из Дома правительства, пришло другое время, с ним другие люди, и начались новые испытания для молодой республики.
    []


   Нам, нашей семье, было немного легче других тбилисцев - у моих детей была основательная крыша над головой, а в подвале набирало силу молодое вино. Но заработков не было, деньги исчезли, а надо было кормиться, наступал новый год, где всё было неясно и тревожило нас.
  31 декабря, в последний день бурного, насыщенного необычайными событиями 2003-го года, мы встали из-за стола, спустились по крутой Телетской улице из Харпухи и вышли к серным баням.

   []

  А оттуда, по Леселидзе, продираясь через толпы ликующих горожан, пошли от Майдана до начала проспекта Руставели. Такого я прежде никогда не видел, весь Тбилиси вышел на улицы, и к ночи уже нельзя было протолкаться по проспекту на всём его протяжении, от начала до конца, от площади Свободы до памятника Руставели. Город пел, играл, танцевал, как это могут только в Грузии, где музыка и песня вырываются сами из немного разгорячённых вином душ и сердец. Откуда-то появились фейерверки, беспорядочно салютовали с балконов старых домов жильцы, оставшиеся дома, а на улицах собирались импровизированные оркестры и народные хоры.
<
   Такого счастливого Нового года, как 2004-ый, давно не было у нас...Что же ожидалось впереди?...

  





















  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  





  







  
  
  





  








 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"