Всякое путешествие, предпринимаемое в одиночестве, нагоняет смертную скуку. Особенно это заметно холодной осенью, когда моросит нескончаемый дождик, мелкий и унылый. Малодушные хлюпики занимают себя тем, что высматривают за деревьями разбойников, но тому, кого не беспокоит ни сухость пороха в пистолетах, ни твердость руки в маловероятном поединке с ватагой, такому человеку решительно нечем занять свой разум. Только и остается разглядывать встречных путников и строить на их счет всякие нелепые предположения.
Вот, например, одинокая девица. По всему видно, благородная, а правит сама, без кучера, и весьма ловко. Лицо необычное, выражение не соответствует ни возрасту, ни сословию. У обычных благородных девиц глаза как у сонных овец, а эта сверкает очами, что твой единорог. Возможно, папа-барон недавно помер, старшая дочь осталась единственной хозяйкой скромного владения, на наследство слетелись стряпчие, как стервятники, а у нее на попечении, например, две младшие сестренки... Или другой вариант: вдруг она из актрис-содержанок, каких заводят в городах отдельные грешники-извращенцы? Берут простую крестьянку и как бы возводят в благородное сословие - покупают благородное платье, обучают манерам и выводят в свет как благородную. И все довольны: крестьянка - что не нужно в поле горбатиться, а развратник - что с такой любовницы можно что угодно просить: и по-французски, и по-турецки, и по-всякому. Хорошо быть не только благородным, но и богатым...
- Добрый день, синьорита! - учтиво произнес юноша и приподнял шляпу.
Синьорита неожиданно улыбнулась во весь рот. Господи помилуй, какая улыбка, какие зубы, ни дупла, ни пенька!
- И вам доброго дня, благородный сеньор! - ответила она.
А чего это она решила подчеркнуть сословное происхождение собеседника? Разглядела заплатку на шляпе и иронизирует? Нет, непохоже, никакой издевки в глазах, наоборот, любопытство и симпатия. А с чего их испытывать к незнакомцу? И еще она чем-то обеспокоена, вон как руки сложила, надавила на перстень, палец аж побелел...
- Ай! - воскликнула синьорита.
У повозки отлетело колесо. Легкая одноколка завалилась на бок, синьорита полетела прямо в грязь. Хорошо, что в другую сторону, а то попала бы под копыта, пронеси, господи.
Теперь придется спешиваться и оправдывать благородство происхождения. Боже, как она перепачкалась! Но это не повод забывать о вежливости.
- Казанова... - повторила синьорита с непонятной мечтательной интонацией.
Облизнулась, поняла, что губы запачкались, сплюнула, полезла за платочком, но тот тоже, конечно, весь перепачкался.
- Позвольте помочь вашей беде, - сказал Джакомо и протянул свой платок.
Синьорита подозрительно оглядели вышитый квадратик батиста и скривила губки в брезгливой гримаске. Ну да, один раз он сюда сморкался, но по сравнению со всей той грязью, что сейчас на ней, один раз - сущая ерунда! Однако пора бы ей уже представиться.
- Что? - переспросила девушка. - Ах да... Да, точно, инкогнито. Вы можете называть меня Синтия.
- Синтия, - повторил Джакомо. - Она англичанка?
- Кто она? - удивилась Синтия.
- Как кто? - в свою очередь удивился Джакомо. - Ваша милость, конечно. А, я понял! Итальянский язык для нее, то есть для вас, неродной.
- Ага, типа того, - в неожиданно простонародной манере согласилась с ним Синтия. - Это... Ах да!
Она выхватила платок из руки собеседника, аккуратно свернула соплей внутрь, обтерла губы, затем остальную часть лица. Протянула испачканный платок обратно юноше, затем вдруг отдернула руку и сказала:
- Лучше сначала постираю.
- Сама? - удивился Джакомо.
- Ну да, - рассеянно кивнула Синтия и добавила непонятное: - Как машинка заполнится... Хотя что я несу? Наверное, головой ударилась, - она неискренне хихикнула.
- Позвольте проводить прекрасную синьориту до ближайшей гостиницы, - предложил Джакомо.
- Почту за честь, - отозвалась Синтия.
Джакомо рассмеялся. Как очаровательно она смешивает в речи церемонные и простонародные обороты! Шарман, как говорят лягушатники.
Синтия тоже рассмеялась, протянула руку, ухватилась за луку седла и в мгновение ока оказалась на лошади перед Джакомо. Именно перед, а не за, не на лошадином крупе. Стало быть, против нечаянных ласк не возражает!
Рука Джакомо машинально скользнула на девичью талию, но девичий бок оказался вовсе не мягким и жирным, как подобает благородным девицам, совсем нет, под пальцами напряглись и расслабились жесткие тренированные мускулы. Может, это юноша в женском платье? Кажется, лягушатники называют их "педэ".
- Ах, сеньор Джакомо, я вам так обязана, - томно произнесла Синтия. - Вы такой рыцарственный. Право, не знаю, как смогу вас отблагодарить!
- Служить прекрасной даме само по себе величайшая награда рыцарю, - ответил Джакомо.
- Ах, вы так галантны! - восхитилась Синтия.
И впилась ему в губы долгим поцелуем.
- Кря, - непроизвольно произнес Джакомо.
Синтия отстранилась и глупо хихикнула.
- Ах, Джакомо, вы меня очаровали, - сказала она. - Казанова...
Джакомо вспомнил, как читал однажды тайно отпечатанный философский трактат с картинками, в нем упоминалась болезнь женской матки, из-за которой женщины становятся ненасытными. Как-то забавно она называлась, эта болезнь, с экскурсом в языческую мифологию - то ли сатиромания, то ли нимфоз, или как-то еще в том же духе... И еще там упоминалась версия, что американская болезнь, от которой отгнивает нос, тоже происходит от того же самого бешенства матки...
- Вы такой скромный, - сказала Синтия. - Я представляла вас совсем иначе.
- Вам про меня кто-то рассказывал? - удивился Джакомо.
- Давайте поедем быстрее, я замерзаю, - сказала Синтия.
На ощупь, однако, не было заметно, что она замерзает. Джакомо подумал, что она вовсе не замерзает, а просто решила сменить тему разговора, и это получилось неуклюже.
- Вам придется потерпеть совсем чуть-чуть, синьорита, - сказал Джакомо. - Вон, на холме дом с вывеской, видите? Это и есть гостиница.
- Ах! - сказала Синтия.
По дороге к холму Джакомо отважился огладить Синтии бока и животик, неприятно плоский, без соблазнительных округлостей. Вскользь прошелся по лифу и понял, что лезть внутрь нет смысла, девица плоская как мальчик. Но таким парням, как Джакомо, выбирать не приходится. Если бог не дал ни особой силы, ни красоты, ни обаяния, тут уже вообще ничего не поможет. Любовное мастерство - не фехтовальное, его упорным трудом не отточишь, если кому не дано - значит, не дано. Впрочем, возможно, все дело в том, что талант к фехтованию у Джакомо есть, а таланта к любовным утехам нет. А было бы интересно написать трактат о любви... Только сначала придется познать это дело на практике, а то перед друзьями уже стыдно, шестнадцать лет, а все мальчик. Но шлюхи, они такие - либо дорогие, либо грязные...
В гостинце синьорита заказала комнату с большой кроватью, и лохань, чтобы помыться. И чтобы вода была теплая.
- А мне... - начал было Джакомо, но заткнулся, когда Синтия многозначительно сжала ему запястье.
- А нам, - сказала она, - еще шампанского в номер.
- Почему именно шампанского? - удивился Джакомо. - Чем вино из Шампани отличается от любого другого вина?
- Не знаю, - ответила Синтия, - Прости, ляпнула не подумав, извини. Короче, нам бутылку хорошего вина и два кубка.
- Кубки-то зачем? - еще раз удивился Джакомо. - Почему не кружки?
- Ах да, - сказала Синтия. - Я такая загадочная!
- Да я уж заметил, - буркнул трактирщик.
Мальчишка-слуга проводил их на второй этаж в отведенную им комнату. Комната оказалась неожиданно большой и светлой, будто здесь вчера или позавчера кого-то убили, и служанкам пришлось отмывать кровищу золой и щелоком. Несмотря на светлый день, по углам горели свечи, притом не простые, а колдовские - если приглядеться, было видно, что их пламя не мерцает на сквозняке, а горит все время в одном положении, как нарисованное.
Синтия разлила вино по кружкам, при этом незаметно (как она думала) подсыпала в каждую кружку по щепотке порошка из перстня с секретом. Джакомо сначала подумал, что она хочет его отравить, собрался возмутиться, но увидел, что себе она тоже сыплет тот же самый порошок, и решил не возмущаться. Но волшебный камень-противоядие все-таки бросил в свою кружку. Кажется, Синтия не заметила.
Они выпили. Вино имело странный привкус, но не противный, как у всех ядов, а вполне себе приятный. А потом Джакомо вдруг понял, что никакой это не яд, а нечто опьяняющее, может быть, даже тот самый мифический афродизиак! Девица-то соблазнить его хочет, вот удача-то!
- Вы так прекрасны, синьорита, - произнес Джакомо томным голосом. - Ваши глаза, как эти... звезды...
- Я не хочу боевые сцены, - произнесла вдруг Синтия, обращаясь к кому-то невидимому. - Я хочу мелодраму. Конечно могу, я же в порно играла! Нет, порно не хочу, хочу добрую семейную мелодраму, чтобы до шестнадцати тоже можно. Да мне наплевать, я хочу соблазнить Казанову, чего тут непонятного? Каждая вторая баба... И вовсе я не дура, я уже поняла, что яйцеголовые обосрались, мне теперь тоже насрать...
Джакомо хотел сказать, что подобные вульгарные выражения благородной синьорите не к лицу, но потом подумал, что если благородная синьорита сошла с ума, то ей теперь к лицу любые выражения, и это может быть даже неплохо, если она сумасшедшая, Джузеппе, помнится, рассказывал, как однажды крутил любовь с дурочкой-кретинкой из Швейцарии...
- Я хочу его трахнуть! - закричала Синтия, и Джакомо понял, что в ее сдвинутом разуме любовь уступает место ярости.
- Не советую, - сказал Джакомо. - Я не самый плохой фехтовальщик в королевстве.
Синтия не обратила внимания на его слова, она была слишком увлечена беседой с владеющим ею демоном.
- Никакой он не ловелас, разуй глаза и сам убедись! - бесновалась девица. - И не в шпаге дело, у меня два черных пояса, я сама ему шпагу в жопу засуну! Ты посмотри, какой он миленький, губки пухленькие, глазками хлоп-хлоп, такого мальчика обидеть - как у ребенка конфетку отнять! Ты же пидор, должен понимать девушку! Ладно, ладно, молчу, слушаю, заткнулась.
Минуты две Синтия молча слушала невидимого демона, затем посмотрела на Джакомо печально и сказала:
- Извини, Казанова, ничего личного. Такая работа. Не платить же неустойку...
Встала во весь рост, разорвала платье прямо у себя на груди (Вот силища-то у девки! Жуть берет...), неестественно зарыдала, как рыдают лицедейки в вертепах, и закричала:
- Я отомщу тебе, Казанова, за поруганную честь!
И продолжила освобождаться от платья.
- Оригинальные у тебя представления о мести, - сказал Джакомо.
Синтия осталась в трико, как у блядей-канатоходиц в бродячем цирке, в таком наряде она утратила всякое благородство. Подошла к Джакомо, взмахнула ногой и вдруг как влепит пяткой в морду! Зря он не внял предупреждению, что она хочет его трахнуть!
Все это произошло так быстро и неожиданно, что Джакомо не успел увернуться, как стоял болванчиком, так и остался стоять, только теперь он прислонился спиной к стенке и медленно сползал по ней. В башке гудело, во рту пахло кровью.
"Ах ты сука", подумал Джакомо.
Выхватил эспадрон, который эта бесноватая почему-то назвала шпагой, а она как раз снова напрыгнула, как бешеный страус из дикой Африки, где в лесах много диких обезьян, но на этот раз Джакомо не протупил, и рука не подвела, срубил девке половину икроножной мышцы, кровища брызнула, девка завизжала, по предплечью ее хрясть, косточки хрусть-хрусть, и теперь башку напополам - хрум! Готово.
Джакомо отдышался, вытер клинок о сброшенное платье покойницы, заметил дорожный несессер, прихватил. Она что-то говорила про волшебные черные пояса, и не соврала, без магии бабе так драться не под силу, это точно. Сам-то Джакомо хоть и признанный мастер меча, но стукни она его сперва по запястью, чтобы рука отсохла - страшно подумать, что она бы над ним потом учинила, спасибо деве Марии, что уберегла! А пояс на ней вовсе не черный, только чулки черные, а пояс, совсем наоборот, белый. Все равно надо прихватить.
На лестнице послышались шаги. Джакомо вспомнил, что вечность назад, когда эта мертвая девка была живой, пригожей и почти не безумной, тогда она заказывала воду помыться. Придет сейчас мальчик на побегушках, увидит труп, вызовет стражу, придется потом разъяснять инквизиции, пусть даже не церковной, а цивильной, что девицей, видите ли, овладели демоны, не оставили другого выхода... Нет уж, увольте.
Джакомо не стал тратить время даром, распахнул раму и сиганул в окно. Теперь бегом к коновязи, на коня скок и поминай как звали! Вроде никто не гонится, спасибо богородице, что уберегла.
Он гнал лошадь вскачь, пока дорога не привела на виадук. Оттуда видно далеко во все стороны, Джакомо оглядел горизонт и убедился, что никто за ним точно не гонится. Тогда Джакомо сделал привал, открыл трофейный несессер, стал разбираться в добыче.
Никаких черных поясов там не нашлось, видимо, впопыхах не заметил, оставил в гостинице, жалко. Зато нашелся волшебный портсигар, с одной стороны светящийся забавными картинками. Но потом он завибрировал, заиграл музыку и стал кричать на искаженном швейцарском наречии "Ад! Ад!". Джакомо испугался, бросил дьявольскую игрушку наземь и топтал ногами, пока она не перестала кричать. После этого игрушка утратила магию, и Джакомо потерял к ней интерес.
Только одна хорошая вещь нашлась в вещах колдуньи - склянка с белым порошком, тем самым, который она подсыпала в вино. Несмотря на все последующие потрясения, Джакомо хорошо запомнил то вожделение, что им чуть не овладело перед тем, как она стала его избивать. Почти наверняка это и есть тот самый афродизиак, который так часто упоминается в алхимических трактатах.
Тем же вечером Джакомо опробовал порошок в другом трактире и убедился: да, однозначно тот самый афродизиак. Через неделю Джакомо сообразил, что волшебную силу порошка незачем растрачивать на крестьянок и блядей, когда есть благородные дворянки. А через месяц Джакомо заметил, что израсходованный порошок в склянке понемногу восстанавливается, и склянка по сути своей неисчерпаема. И тогда Джакомо решил поменять всю свою жизнь. И поменял. А историю, с которой все началось, он старался не вспоминать, никому никогда о ней не рассказывал, а в мемуарах изобразил свою юность совершенно неверно, дескать, всегда был неотразим. Ну да бог ему судья.