Птахх : другие произведения.

Прощание с П

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Наверное, мне не нужно объяснять, что в комедиях ситуаций случаются очень несмешные моменты. Разбита любимая ваза, или забыт билет на самолёт; да какая разница, что произошла за неурядица! Буквально через несколько секунды должно произойти разоблачение, и лицо виновника последовательно отображает все мыслимые цвета от нового пионерского галстука до натерпевшейся наволочки из поезда дальнего следования. Время встаёт самым нефигуральным образом. В такие напряжённые моменты я обычно сбегаю беречь нервы в тихо журчащем уюте туалета. Конечно, в фильмах всё разрешается, вазы оказываются китайскими (причём, не династии Мин!), а злополучные билеты обнаруживаются в самом неожиданном кармане. В жизни обычно бывает хуже.
  Порой, случается ненароком встретить очень старого друга. Не того, что лучше новых двух, а просроченного. Помните про джинна, который, настоявшись в бутылке, надумал жестоко надругаться над своим спасителем? С заброшенной надолго дружбой происходит что-то схожее. Смотришь на такого друга и совершенно немыслимо даже вообразить, что ты с ним и то, и пятое, и десятое, и вообще, когда-то не разлей вода. Неудобство взаимное и непреодолимое, но сразу попрощаться невежливо, а убежать в туалет нельзя, и тягучий разговор наматывается на стрелки часов. Осторожно пробежаться по общим знакомым (только бы правильно вспомнить все имена!), дежурные семья, дети, работа. Ну, дружище, слушай, нужно бежать; дела? дела, да и у меня тоже. Обязательно нужно? - да, да, непременно, как же, созвонимся и тогда уж точно, как раньше. Большой соблазн написать не тот телефон; впрочем, всё равно ведь не позвонит.
  Как не печально это признавать, последний роман Виктора Пелевина оставляет схожее впечатление. И проблема "Священной книги оборотня" кроется не в избранном формате дневника старой китайской лисы-оборотня, и даже не в её вызывающем имени: "А Хули", которое воодушевило стольких критиков до меня на сомнительные каламбуры. Конечно же, легче всего пробежаться по вечным пелевинским слабостям: небрежному стилю, традиционному сведению счетов с критиками, тяге к плоским шуткам и кривым англоязычным вставкам (по-настоящему неуклюжим), по, наконец, очевидным провокациям и подтасовкам ("гвозди бы делать из этих людей, больше бы было в мире гвоздей"). Но эти упрёки несправедливы уже потому, что применимы к практически каждому пелевинскому тексту. Между тем, магия и успех Пелевина кроются в совсем другом месте, довольно неожиданном для писателя, традиционно посчитанного в постмодернисты.
  Стоит начать с парадоксального, наверное, утверждения, что Пелевин представляется мне писателем-моралистом, насколько это вообще может себе позволить современный писатель. Конечно, нелепо воображать, что в наше время ещё найдутся читатели, согласные покорно глотать рассказы об условных Танях и Машах, которые поступают сознательнее условных Оль и Наташ, и бывают награждены за такой вывих психики, если не лишней ватрушкой, то хотя бы визитом ангелов небесных. Современный моралист - это человек, который очень хорошо знает, как воздать по заслугам каждому из своих персонажей, но не может позволить распустить себе чешущиеся руки. Обнажённые идеалистические тексты более не в почёте у читателя; пропаганда убила жанр памфлета, никто уже не доверяет слишком искреннему тексту. Типичный постмодерновый автор вынужден тщательно маскировать свою собственную точку зрения; как музыкант, злоупотребляющий атональностями, дабы ненароком не сфальшивить в сложном пассаже. Единственные безопасные способы доносить свою точку зрения для постмодернового автора - это провокация, мистификация и ирония.
  Невесела судьба такого творца; он напоминает очень одинокого Бога, засевшего на последнем облачном рубеже; обложенный со всех сторон критиками и неверными, он прицельно бьёт по особо зарвавшимся деятелям молниями ядовитого сарказма. Отступать некуда, позади - лишь рай. При всей показной невовлечённости, Пелевин всегда живо переживает за происходящее в своей прозе, что ставит его в заведомо опасное положение. Так вот, главная заслуга Пелевина заключается в том, что он придумал совершенно новый способ защитится от недоброжелательного читателя, и достиг он этого, используя совершенно уникальную ситуацию в стране начала девяностых.
  Идея Пелевина была, в сущности, крайне проста. Если невозможно писать откровенный текст в присутствии недоброжелательного читателя, совсем необязательно возводить дополнительный забор защитных сооружений. Можно просто попытаться задружить такого читателя. На словах приём выглядит несложно, но на практике может встретиться с множеством сложностей. Дело в том, что обычная (допустим, западная) аудитория, воспитанная в традициях индивидуализма, крайне распылена и рассеяна. Она разбита на множество противоречащих друг другу групп и классов, не разделяющих взаимные ценности и, в сущности, не имеющих настоящих точек соприкосновения. Вот тут Пелевину и пригодилась особенность советского общества начала девяностых - его потрясающая унификация: экономическая, культурная, языковая, наконец, идеологическая. Думаю, каждый из нас, задвадцатипятилетних, успел попасть в пионерский лагерь и запомнить очереди за колбасой. Нам не нужно объяснять, кто такой Павлик Морозов, или на что похожи алюминиевые ложки. В общем, в распоряжении Пелевина, оказался огромный набор сигналов, говорящих читателю: "Мы с тобой одной крови, ты - и я".
  Пользователь живого журнала antimantikora недавно замечательно писал об опознавательной функции табуированной лексики: мат — это не только и не столько способ общения, сколько сигнал, позволяющий продемонстрировать свою посвящённость и причастность. Понимаете, и мат, и богатство культурных привязок, и густая сеть якобы очевидных аллюзий и ассоциаций, и даже плоские шутки в текстах Пелевина - это не стандартный постмодерновый интертекст, призванный просто включить произведение в культурный процесс. Задача Пелевина в корне отлична; ему нужно чётко показать читателю, что автор - это свой, понимающий и чувствующий читателя человек, близкий друг. Настоящий близкий друг советского человека, в сущности, не может не материться. Близкому другу можно простить неуклюжую шутку. Но, самое главное, близкому другу можно позволить откровенность и искренность. Эта уникальная возможность позволила Пелевину просто пробить массовое сознание своими ранними текстами, комбинирующими внешне традиционную постмодерновую атрибутику со вполне классической моральной подоплёкой.
  Нельзя забывать и то, что советский, равно как и русский человек, - в сущности, глубоко верующий, хотя назвать конкретную религию окажется затруднительно. Чистый, целенаправленно бессмысленный постмодерновый текст едва ли будет воодушевлённо принят массовой публикой, но стремление к эзотеричному, плюс - навык понимая эзопова языка, отработанный десятилетиями, позволяет советскому человеку выхватывать глубокие смыслы даже из довольно неплохо закамуфлированных текстов. Пелевинский "несерьёзный" буддизм, на который переведено столько критических чернил, принадлежит к той же группе символов. Он воплощает тягу русского человека к сакральным тайнам Востока; если хотите, Пелевин здесь пользуется соответствующей традицией русского рока, идущёй ещё от Гребенщикова. Такой символический буддизм не должен быть невероятно детальным или точным; его задача - воспроизведение мистической загадки Востока, как объекта в массовом сознании, а не как достоверного религиозного или философского учения.
  К сожалению, перестройка, которая позволила Пелевину родиться как писателю, содержала в себе и зачатки процесса, которому было суждено начать подтачивать его популярность. Дело в том, что былая унификация культуры стремительно распадается. Расслоение общества происходит на глазах; и в атмосфере, всё же поддерживающей индивидуализм, становится всё труднее и труднее поддерживать иллюзию дружеского общения. Угол зрения советского человека уже не может объединить читателей с писателем, потому что всё меньше людей чувствуют себя частью бывшей советской реальности. Поэтому уже в "Поколении П" Пелевин начал пытался искать новые точки соприкосновения с аудиторией. Проблема в том, что это, в общем-то, невозможно сделать. Рекламные слоганы и КВНовские шутки - не случайность, это просто новые приёмы для спайки стремительно рассыпающейся аудитории. Пелевин ввязался в бой, в котором едва ли можно выиграть. Его блестящий обличительный дар не может раскрываться для скептически настроенного читателя, но способов разбить этот скепсис остаётся всё меньше и меньше.
  Последняя книга - логичный шаг в избранном Пелевиным направлении. Многие обратили внимание, насколько последняя книга откровеннее предыдущих. Поскольку контакт с аудиторией непрерывно ухудшается, автору невольно приходится раскрываться больше. Это, в сущности, последний способ поддержать связь изменившегося за 15 лет писателя с изменившейся не меньше публикой.
  Так что Пелевин никуда не пропал и не исписался, просто стал совсем другим человеком, как стал другим человеком каждый из нас. Его целевая аудитория объединяется по каким-то новым признакам; колени, ободранные в пионерском лагере, отвращение к столовскому киселю и знание героики покорения космоса более не служат пропуском в зазеркалье. Новый читатель Пелевина должен играть в "Final Fantasy" и слушать эклектику с модной полки "World Music"; он гораздо реже вспоминает о небе и одержим пересчётом американских денег. Разочаровываясь в новой книге Пелевина, мы, в сущности, разочаровываемся в коллективном портрете своих соплеменников.
  Что неудивительно: в стране, потерявшей собственное лицо, не может долго оставаться писатель, промышляющий самоидентификацией. Если ему не удастся найти способ качественно изменить свою прозу, аудитория Пелевина будет неизбежно сокращаться.
  Я не вижу в современной политической или культурной силы, способной сплотить страну так, как она была спаяна в начале девяностых. Это означает трудные времена и для нас, и для писателей, описывающих наше массовое сознание. А наши частные пути, увы, неизбежно расходятся. Пришла пора попрощаться с нашим общим советским прошлым. Пора попрощаться с прежним писателем Пелевиным.
  
  
  
  Приложение.
  Некоторые рецензии на "Священную книгу оборотня" (в алфавитном порядке по авторам):
  
  Николай Александров, "Пелевин написал сказку про лису и волка", Известия, 10 ноября 2004 года.
  Дмитрий Быков, "Вот, новый оборот", Огонёк, номер 46 (4873), ноябрь 2004.
  Лев Данилкин, "Виктор Пелевин "Священная книга оборотня"", Афиша, 18 ноября 2004 года.
  Михаил Золотоносов, "Вяленький цветочек", Московские новости, номер 43, ноябрь, 2004.
  Борис Кузьминский, Русский журнал, 18 ноября 2004 года.
  Игорь Пронин, "Волк лису в Битцевском лесу", Газета, 10 ноября 2004 года.
  
  Сборник из то ли 23, то ли 25 рецензий на "Священную книгу оборотня" (включает, кажется, все вышеприведённые).
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"