Я очнулась на холодном кафельном полу в полной темноте. Пахло хлоркой, и где-то над головой журчала вода. Я беременна, меня кинули об стену... ЧТО с моим ребенком?! Все внутренности свернулись, их скорежило, по моим ощущениям, от одной мысли, что я могла его потерять. Я прижала ладони к животу и прислушалась к внутренним ощущениям. Боли не было. Слава Богу! Значит, есть надежда, что с малышом всё в порядке.
Ощупав поверхность стен, я окончательно уверилась, что нахожусь в туалете, небольшом, холодном и гладком, метра два в диаметре. Кроме унитаза и бачка, я нащупала раковину, кран и квадратное зеркало. Дверь, показавшаяся мне теплой и шероховатой, с вычурной в пупырышках ручкой, была заперта. Я опустила ручку вниз и отошла от двери. Незачем дергать ручку, только привлекать к себе внимание. Может, они того и ждут когда я очнусь и начну ломиться на свет. Надо пытаться думать спокойно. Ситуация дерьмовая, но могло быть хуже. Сердце своим стуком забирало все внимание - я несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула.
Я в цивилизованном доме, с питьевой водой, туалетом и определенной свободой в передвижении.
От меня чего-то хотят добиться, иначе я была бы уже мертва.
Я могла бы знать что вокруг меня происходит, надо только отодвинуть щит и заглянуть в себя... От этой мысли в груди похолодело. Нет. Я буду держаться за то, что оставляет меня на этой стороне, в этой реальности. Я сглотнула, и в тишине, кутавшей меня темнотой, как младенца в пеленки, этот рефлекс показался особенно жалким, признанием вслух моей беспомощности.
Как бы ни произошло - лучше смерть, чем безумие. За смертью жизнь продолжится. Мои мысли, память будут со мной. Я продолжу существовать. А за безумием - конец, дверь в никуда.
- Что расселась? Давай на выход, - скучающий неприятный голос выдернул меня из лап дремоты.
Дверь была приоткрыта. Опершись на косяк, наполовину в темноте, стоял качёк двухметрового роста и ухмылялся. Его ухмылка поражала злостью и цинизмом. В руках блестело лезвие большого охотничьего ножа.
- Могу и прирезать - я парень нервный, так что веди себя хорошо. О`кей?
Я не могла оторвать взгляд от лезвия, острого, как бритва.
- Выходи резче! Если будешь себя вести тихо - не трону.
Я пыталась успокоиться, но не могла унять дрожь и сердцебиение.
Он отошел в сторону, пропуская меня вперед.
- Тебе повезло, тварь. Пока я оставляю тебе жизнь, - прогнусавил знакомый до зубовного скрежета голос.
Я чуть не споткнулась. Дневной свет был слишком ярким после абсолютной темноты. Глаза не могли привыкнуть, я щурилась и моргала.
- Совсем ничего - сму-угленькая. Еще с Маздока мне нравятся смугленькие, - сказал плечистый мордоворот в ковбойской шляпе с пистолетом, который он держал в расслабленной руке.
- Заткнись, - сказал Макосинец и обратился ко мне:
- Ты ответишь за то, что сделала, тварь. Ты еще пожалеешь, будешь ползать в моих ногах, и умолять оставить тебе жизнь. Поняла?
До чего банально. Глаза привыкли к свету, и я рассмотрела гадкую улыбку, скользившую по тонким губам Макосинца. Он сидел спиной к окну, утопая в мягком кресле с головой.
- Что тебе надо от меня? - я скрестила руки на груди и выпрямилась. Нож поблескивал в каком-то метре от меня. Пальцы задрожали, и я их сильнее вдавила в кожу, чтобы было не так заметно.
- Ребята скоро тобой займутся, научат уважению, ментовская подстилка. Да, ты станешь справной шлюхой, для обслуживания наших ребят.
Я мысленно благодарила собственную запасливость за то, что, собираясь на Баламутиху, прихватила с собой платье. Иначе теперь бы себя чувствовала не просто голой, а мясом для сексуальных утех.
- Подонок, - сердце стучало под горлом.
Он ответил мне взглядом исподлобья и нехорошей скалящейся улыбкой.
Верзила с руками-лопатами, у которого вместо мозгов кисель, стоял справа от меня. Может он и туп, зато силы не занимать. С одним мне не справиться, не говоря уже о троих. Если только...
- Где мой телохранитель? - может, его держат в другом месте, или ему удалось сбежать?
Поэт посмотрел на меня исподлобья, так словно репетировал этот взгляд перед зеркалом, и ухмыльнулся.
- Я убил его.
Я не могла вздохнуть. Убил!? Взял и убил. А ведь у парня семья, дети...
Словно ему наскучил разговор, поэт, хромая, подошел к вазе с конфетами. Порывшись в конфетах, он выудил большую, сложенную конвертиком.
По его лицу прошла мрачная тень.
- Му-му. С детства люблю их, - сказал поэт, разворачивая обертку.
Я убрала ладонь, которой закрывала собственный рот, чтобы не завыть. Глаза щипало.
- У вас ничего не выйдет, - меня начинало трясти.
- Что не выйдет? Взорвать этот городишко? Дура, - он противно заржал, - я подумал, зачем ждать двадцать пятого сентября? Если можно сделать все гораздо быстрее.
- Беслан не давал мне покоя, и я решил, что должен переплюнуть чурок, - он положил себе конфету в рот. Чавкая и жмурясь от сладости, принялся разжевывать её.
У меня дрожали губы, я пыталась и не могла справиться с потрясением. Они убили человека, хорошего доброго человека, просто, без угрызения совести. Даже слепого несмышленого котенка жалко, а тут человек. Был - и нет.
- Ничтожные людишки ни чему не учатся. Они посадили в школах пенсионеров в камуфляже и думают, что им это сойдет с рук! С нашими всегда так, но я им покажу. А ты, будешь первая!
В дверь постучали.
- Шеф сказал всем к нему спуститься, и побыстрее, - прогундосил мужик с перебитым носом и запекшейся кровью на бритой голове.
Макосинец поморщился.
- Понял я, закрой дверь.
- Козел, - добавил Макосинец, после того как дверь закрылась.
Они засобирались. Слезы теперь лились без остановки. Я закрывала рот руками, чтобы заглушить рыданья, прорывающиеся из меня.
- Иди давай. И не смотри на меня так, я знаю, кто ты такая! - он вспорол воздух ножом.
Сволочи бессердечные!
Несколько дней, по моим подсчетам, обо мне не вспоминали. То и дело я засыпала от тишины и темноты вокруг, а просыпалась от голосов или кошмаров. Нож не выходил из головы, к тому же угрозы не оставляли места для надежды на милосердие хозяев. Мне иногда удавалось подслушать разговор, в основном обрывки фраз, брошенных вблизи ванной комнаты.
Они планировали взорвать школу первого сентября. Номер школы не называли, хотя я очень надеялась на их болтливость. В день, когда я встречалась с Поэтом, приехал их шеф, Тимур Михайлович, с бандой наемников, из которых двое или трое говорили по-английски, один украинец, остальные русские. Вот все, что мне удалось узнать.
Один-два раза в день мне приносили еду. Я старалась оттянуть время расспросами о погоде и что твориться в мире, сама же смотрела на свет. Потому как если долго быть в темноте, впоследствии можно повредить зрение яркостью света. Я старалась меньше сидеть и больше двигаться. Не раз мне приходилось убеждаться в верности слов, что надежда умирает последней, а дух восстает из пепла - вот и сейчас, кажется ситуация хуже некуда, а я планирую выбраться.
***
- Скажи, а зачем мы живем?
Подумать только, я даже не задумывалась над уважительным обращением к учителю.
Он вздохнул - я почти слышала, как воздух проходит через его рот, хотя, конечно, никакого рта и, собственно, тела у него не было.
- Зачем Бог решил утратить первоначальное единство? - ответил он вопросом.
Я молчала. Если я начну рассуждать, то он как всегда уйдет от прямого ответа.
- Бог представлял собой совершенный, гармоничный организм, но по велению желания он решил познать свое совершенство, - сказал учитель, так и не дождавшись от меня понимания. И продолжил: - Так появились многочисленные организмы, далекие от совершенства. Через их совершенствование Бог познает себя.
- Нет. Я не о том. В чем смысл жизни?
Он опять вздохнул.
За фразой "смысл жизни в любви" я всегда старалась найти второе дно. Не может быть так просто - все знают и никто не понимает. Позднее я поняла, что это я не понимала. Кто искренне любит, тот понимает, что любовь - непознанное, высшее, доступное не всем чувство. Любовь - смысл, и даже проводник, который соединяет сердца навсегда, соединяет и связывает и с живыми и с умершими так, как никакое другое доступное человечеству чувство не способно связать. Ни память, ни воля, ни страх.
- Ты правильно думаешь, продолжай. Я буду наблюдать.
Учитель был бесконечно терпелив, никогда не упрекал. Свят и совершенен. За что я досталась ему, за что он терпел такое наказание?
Иногда я засыпала, но порой мне только казалось, что я сплю. Темнота и сумбур в голове мешали определять это точно. В голову лезли разные мысли. Воспоминания накатывали с настойчивым усердием и тогда я, словно проваливалась в них, проживая пережитое еще раз. Меня вновь охватывал стыд и ужас от того, что я сделала в тот проклятый вечер два года назад и за что расплачиваюсь до сих пор.
Просыпаясь, или возможно выбираясь из бреда, в который я погружалась и плыла как по течению, в мое сердце впервые за долгие дни и ночи отчаяния закралась мечта. Глупым пушистым котенком она прокралась и пригрелась в уголке. И теперь росла по-тихоньку, не спеша, но так радовала и грела измученную душу, что я готова была оберегать её всеми оставшимися силами.
С раннего детства мне снились необычные сны: другие миры, волшебные вещи, прекрасные замки, своды которых были высотой до неба, а красота настолько грациозна, совершенна и божественна, что описать невозможно. Как и у всех детей, сны казались мне гораздо реальнее, нежели явь.
Свое отличие от остальных я обнаружила позже. Не потому что слышала и видела больше других, тогда мне казалось это в порядке вещей, а потому что мои сны были путешествиями не в собственные фантазии, а в иные пласты реальности.
После моего рождения у мамы начались проблемы со здоровьем. Мне было шесть лет, когда её увезли на скорой с давлением и я осталась одна на целую ночь. Наверное, из-за стресса, гуляя в очередной раз внутри огромной высокой свечи, как мне виделась круглая комната с оплывшими восковыми стенами, я решила не просыпаться. Решение пришло внезапно, и я так ему обрадовалась, что впервые обратила внимание на книгу, которая всегда находилась в центре зала на подставке.
Книга была большой и старой. Мои попытки стащить книгу вниз не увенчались успехом. Пришлось встать на мысочки и попытаться рассмотреть причудливый текст и картинки.
Книга были написана разными людьми от руки разноцветными чернилами. Буквы были красивые и ладные, строгие и развязные, неуклюжие и кривые. Картинки яркие и натуралистические, словно фотографии.
На каждой странице почерк менялся, будто человеку было отведено не более одной-двух страниц. Читать я умела, хоть и по слогам, поэтому с волнением и радостью уткнулась в коричневые тяжелые страницы, втайне гордясь, что читаю такую сложную мудрую книгу.
Каково было мое удивление, когда за спиной приземлился ангел с большими белоснежными крыльями и посоветовал проснуться.
- Нет, я решила остаться здесь.
- А как же мама?
Я задумалась, и мне стало стыдно. Она лежит в больнице, и когда узнает, что я не проснулась, сильно расстроиться. Всхлипнув, я согласилась, что ради мамы надо проснуться. Ангел смягчился и более теплым тоном спросил:
- Нравится книга? Она содержит многое и открывается не всем. Только светлым душой, и в особенности маленьким детям.
Я успела пролистать книгу и успела понять, что это необычная книга, немного скучная, в ней не было картинок, только текст, но старинная и могущественная. В память врезались красные числа, с которых начинался абзац, и нагромождение путанных событий.
- А теперь раскрой её на закладке и просыпайся.
Я послушалась. Красная тоненькая ленточка снова разделяла страницы.
Мама поправилась, забрала меня домой. Позже я поняла, что старинная книга была Книгой Судеб, а "свеча" - вневременное пространство.
Ангел стал учить меня, только крыльев у него больше не было.
Я проходила ступень за ступенью, не придавая особого значения серьезности, которой требовал учитель. Вместе с силой росла моя уверенность в собственной уникальности и непобедимости. Позднее самоуверенность вышла мне боком и самонадеянный эксперимент едва не забрал жизнь, перечеркнув всё: и знания, и силу, и былую уверенность. Я сама прочертила в линии своей судьбы зигзаг, который отрезал меня от старой жизни. Зато позволил жить в новой жизни: простой, обыденной, далекой от магии и всяческих экспериментов.
И вот теперь, я вновь мечтаю, что смогу заслужить прощение. Возможно, пройдя через навязанные мне испытания, я смогу по-другому смотреть на силу, что мне дана.
И мой ребенок сможет гордиться мной. Если я, конечно, выберусь из цепких рук Макосинца.