Леонид Пузин


СТИХИ  РАЗНЫХ  ЛЕТ


Блаженны те, чей дух не замутнён
и слух открыт для Божьего глагола;
блажен и тот, кто в хаосе времён
увидеть может вечности осколок.

Но трижды их блаженней страстотерпцы,
способные простить мучителей своих;
их мало - да, ведь в человечьем сердце
Божественной Любви особо голос тих.

Не то бы все святыми бы считались: 
ведь каждый из живущих на Земле
сомнений, мук, отчаянья, печали
хлебнул сполна в родной бредовой мгле.

И потому из всевозможных благодатей
прошу одной, свой жадный ум смирив, 
всего одной, но той, что не утратить - 
способности прошу к Божественной Любви.

1995.


Когда в душе темно и пусто, 
когда свой крест едва несу,
и мой хранитель - ангел грустный, - 
держа в ладони, на весу,
мою чуть тлеющую веру, 
в неё стремится жизнь вдохнуть, 
то стыдно мне. Смолу и серу
я перенёс бы как-нибудь, 
но это скорбное участье
несносней адского огня - 
в слезах молю: "Не отлучайте
от Света Вечного - меня!"

1988.


Как хорошо уйти, 
уйти и не вернуться.
Вся жизнь в пути.
И остаются
незавершённые дела
и не написанные строки, 
и тень легла
вдоль выбранной дороги.
Как хорошо уйти
от разных дел ненужных, 
и знать, что впереди
от капелек-жемчужин
трава тяжёлой стала, 
трава склонилась долу.
Весёлая усталость
в дороге невесёлой,
не выбранной тобой.
Как хорошо уйти...
Но если бы домой
К тому же возвратиться...
К несчастию, не птицей, 
не волком я рождён,
а дома нет...
Никто не ждёт...
Гуляй, поэт, 
хоть день, хоть год,
гуляй, а горечь проглоти.
Как хорошо уйти...

1988.
 

Три билета туда -                  
два билета обратно;
без меня, господа,
возвращайтесь к пенатам,
что очаг ваш хранят
от невзгод и напастей - 
да, у вас не отнять
ни отваги, ни власти;
и, конечно, славнее
пасть, свой дом защитивши,
но, коль ветром развеян
даже пепел жилища,
что, скажите, мне делать
возвратясь вместе с вами?..
...всё давно отгорело,
угли лишь под ногами,
и пенаты втоптал
варвар в прах, не заметив,
и себе пьедестал
на развалинах этих
он воздвиг; господа,
я попутчик, поверьте, приятный:
три билета туда - 
два билета обратно.

1995.


НОЧНОЙ  ПОЛЁТ.                    


Чем ближе цель, тем страх "могильней",
больнее совесть, кровь черней.
Тем тяжелее машут крылья,
тревожней свет в чужом окне.

Чем ближе цель, тем жизнь случайней,
несносней пытки поцелуй.
Темнее явь, прозрачней тайна -  
и снег, как сон, примёрз к стеклу.

Чем ближе цель, тем смерть понятней
и, право, жизни не страшней.
Чем ближе цель, тем злее пятна
в ночи разбросанных огней...

1988.


Ты сама выбирать не умеешь,
не учили Тебя выбирать.
Ты стоишь и, как прежде, робеешь,
не умея ни ведать, ни знать,
что сулят Тебе новые дали, 
новый чем угрожает зигзаг.
Обокрали Тебя, оболгали
и споили Тебя на глазах
у веков равнодушно-кровавых
и беспечных рабов-сыновей...
Ах, какая же страшная слава
у несчастной Отчизны моей!
Замер мир в изумленьи тревожном, 
хочет верить - и веры нет.
Погибая, надеюсь: возможен
для Тебя ещё новый рассвет.
И последний... Отчизна, опомнись,
если тьма одолеет опять,
то ни звёзд не достанет, ни молний
никогда уже тьму разогнать.

1988.
 
 
Всё медленней движется время, 
пространство вот-вот расслоится, 
и, клювом нацелившись в темя, 
висит над страной сумасшедшая птица.

Тесней и "железней" границы сжимают 
бесплодный кусок обнажённой земли; 
от моря до моря, от края до края 
бесовские тени бесстыдно легли.

Давно и под пыткой случилось зачатье - 
от дьявола семя земля приняла; 
ах, чтобы тогда не молчать, а кричать ей, 
но рот залепила кипящая мгла.

Все сроки прошли, а стране разродиться
хотя бы уродом, увы, не дано - 
и дьявол теснее сжимает границы, 
и снова в глазах от бесчестья темно. 

И птица висит постоянным кошмаром, 
нацелившись в лысое темя земли - 
не надо пространства и времени даром,  
когда изъязвлённая вечность болит.

Не надо пространства - пускай расслоится,  
и время пускай перестанет идти:   
когда над страной сумасшедшая птица,  
и дьявол глумится, и давят границы,  
и в прошлом - насилье... и ночь - впереди...

1990. 


Чур, меня, Родина, чур,
кровавой рукой за горло
не надо хватать, молчу
и без того, как мёртвый. 
Чур, меня, Родина, чур, 
не заласкай до смерти.
Молюсь я и жгу свечу, 
чтоб не забрали черти,
которых давно из ада
ты призвала служить...
Не надо меня, не надо, 
рано ещё душить! 
Дай надышаться гнилью -  
с детства родной до слёз -
цветочной пыльцой и пылью
всяческих производств.
Чур, меня, Родина, чур, 
избавь от своей заботы.
Любви твоей не хочу - 
мне ещё жить охота.

1989. 

...потом падал чёрный снег,
и вороны кричали на деревьях.
Маленький, замученный человек
(присяжный поверенный?)
неумело и неуверенно
говорил о Свободе и Равенстве...
А снег, чёрный от копоти,
махая крыльями за окном,
забирал весь свет
в прокуренной, низкой комнате.

Когда-то, очень давно, 
или философ, или поэт
сказал, стараясь не рассмеяться:
"Свобода, Равенство, Братство - 
всё кончится чёрным снегом..."

1972.


Стихии зверские дремали,
дремали чутко - до поры.
А мы и ведали, и знали, 
но всё равно с огнём играли, 
забыв о правилах игры.

Забыв о силе первобытной,
кипящей где-то в глубине:
а что? - кому не любопытно
от неустроенного быта
найти спасение во сне!

Кому не хочется, играя, 
переступить черту ногой? - 
и будь, что будет! (Блажь пустая,
зато своя, а не чужая, 
милее истины чужой.)

И будь, что будет. Тьма раскрылась,
проснулся в логове дракон - 
смешно надеяться на милость, 
когда природа возмутилась
и ад поставила на кон.

А ты играй... Душа в смятеньи:
ах, не будить бы тех стихий!
Но поздно, поздно: в ослепленьи
сгорает третье поколенье
рабов лукавых, злых, глухих.  


1991.


Растерзанной Родины чёрную кровь,
как псы, сыновья её лижут...
А впрочем, другого чего от рабов
могла она ждать? Не любви же?

Какая любовь, если кровь и враньё?
Любовь упырей в разорённом борделе?..
...теперь, разве, ветер оплачет её
да саваном белым укроют метели.

Россия растерзана - Бог ей судья
за все беззаконья, злодейства, обманы, 
за то, что, отведав хмельного питья,
слилась с сатаной в исступлении пьяном...

...и всё-таки страшно: молись, сквернословь,
охрипни от крика - никто не услышит!
Растерзанной Родины чёрную кровь,
как псы, сыновья её лижут...

1991.

 
Небо низкое прижималось  
то к кустам, то к верхушкам трав, 
и текла меж корней усталость, 
та, что злее любых отрав.

Нелюбовью земля плодилась, 
равнодушьем шиповник пах; 
заглушая в зачатке милость, 
по полям колосился страх. 

Люди - мокрыми червяками - 
заползали поглубже в ил, 
и сменялись века веками, 
и хохочущий дождик лил.

Да Россия под низким небом 
расползалась амёбой - вширь - 
и кадила царям свирепым, 
наловчившись незлых душить. 

Небо низкое прижималось 
то к кустам, то к верхушкам трав... 
Но, Россия, твоя усталость
Богу ближе церковных глав!

1993.


Осень разная. Иная,
пробегая, не даёт
ни покоя, ни похмелья,
топит в дождиках мечты.
Не пурпурные деревья - 
окровавленные рты 
и изломанные плечи
обрамляют даль.
Вблизи 
умирают, гаснут свечи
погребальные
осин...
Осень разная. Бывает,
что и дождь, и темень те же:
всё такое, но рукой
будто ласковой утешен, 
преисполненный надежды
ждёшь и знаешь, 
что потом
старый лес залечит раны, 
ждёшь и знаешь, 
что за рваным,
окровавленным,
слепым,
мёртвым, высохшим, усталым
в синеве струится алый
обновляющий огонь!
Осень разная. Но мне
от неё не много надо:
пусть листвы опавшей клады
зарывает, прячет в грязь,
пусть ветвей стирает вязь
с перепаханного неба,
пусть нашёптывает небыль
мне травинками сухими - 
ни смотреть её, ни слушать
мне не надо.
Пусть рукой
тронет раненую душу,
и покой...
покой...
покой...

1975.



Возьми-ка, Света, сигарету - 
вот спички, закури...
Дурная, вредная привычка
в твоей крови.
Отец курил в далёких лагерях,
курила мать, и бабка с горя тоже
курила и молилась: "Боже,
верни сыночка мне назад.
верни мне сына, пусть не говорят, 
что он шпион, изменник, сволочь,
что он предатель Родины и гад -
верни сыночка мне назад!"
И мать твоя, жена "шпиона", 
выстаивая смены на пайке, 
курила потихоньку в уголке
и про себя кляла законы.
Возьми-ка, Света, сигарету -
вот спички, закури...
Дурная, вредная привычка,
а легче, что ни говори.

1970. 


Стихами сердце прорастает, 
и сердцу странно-тяжело,
как слётку, принятому в стаю, 
стать на нетвёрдое крыло.
Не держит воздух, мах неровен, 
сквозь перья ветер леденит,
и всё впервые, вчуже, внове - 
где горизонт, а где зенит
понять, поверьте, невозможно,
в пространстве новом для себя.
Всё так неясно, так тревожно,
так сложно, крыльями гребя, 
найти опору в мире странном, 
найти не губящую власть...
...и в плен к созвучиям обманным
так трудно сердцу не попасть!

1989.

Наедине с листом бумаги
мне достаёт пока отваги
в чернила крови добавлять.
Пока - и только: а потом
всё, что нашлось с таким трудом, 
водой становится опять.
Всё изменяется, течёт,
(под руку, знать, толкает чёрт),
и почему-то крови жаль...
Оно, конечно, на века - 
нельзя без крови. Но пока
зачем глядеть в такую даль?
А вдруг мороз побьёт цветочки - 
не напечатают ни строчки - 
и кто услышит обо мне?
К чему нелепая отвага - 
ведь так легко горит бумага
в моей бесписьменной стране...

И ловит чёрт меня на слове, 
беречь советует здоровье,
не добавлять в чернила крови:
мол, всё - вода.
Ах, чёрте, чёрте, я бы рад,
но ты же сам за это в ад
меня потребуешь тогда!

1989.  


Июньский вечер зеленел
листвой, не поземному ядовитой - 
змеистой молнией убитый
Творца восславить не успел
от синевы испивший ясень:
а как хотел, а как стремился
коснуться чистого огня...
...увы, поэт, твой жребий ясен - 
ропщи, сожжённый, на себя, 
коль горних высей приобщился!

1993.

К  ОФЕЛИИ.

Любимая, забудь, забудь, 
забудет мир когда-нибудь,
как я любил тебя.
И к небесам, как дым клубясь,
любовь поднимется, сгорев
на очистительном костре.
Что значат чувства перед долгом?
Любимая, тебе страдать не долго, 
но будешь за страдания в раю, 
а я в геенне огненной сгорю.
Ведь то, что праведно для нас, 
для Бога кажется грехом подчас, 
и месть моя - тяжёлая вина.
Я буду осуждён. Ты будешь спасена.

1970. 


Женщины, которые меня не любили,                 
однако желали дружить со мной -
загодя что ли, примерив крылья,
меня отлучали от жизни земной?

Мнилось им что ли: слиянье душ
возможно и так, без слиянья тел?
Ах, соблазнялки! Не избегая дружб,
я поземному любить хотел!

Мёд и отраву любви земной
взахлёб, задыхаясь, я жаждал пить;
но призраки крыльев - горбом за спиной - 
не в небо несли, а мешали жить.

Женщины, которые меня не любили,
поймите, что там, за порогом тьмы,
иная любовь, и иные крылья,
и вряд ли там встретим друг друга мы...

1995.


А где-то его дожидается, 
должно быть, моя любимая,
глазами следя седыми
за сигаретным дымом.
И плачет, его не дождавшись,
и плачет, не зная меня...
...и слёзы, как дождик вчерашний, 
её вековечную жажду
сегодня не утолят.

1977.

Апрельским ветром занесло
любовь мою под поезд,
потом Харон, сломав весло,
обматерил её на совесть.
Потом, стеная, полетела
душа любви моей - без тела...
...н о  б ы л о  б е л ы м
её земное бытиё!
Так выпьем же, приятель за неё.

1977.


Руками, ногами, лицами
играет зима.
Собаками, кошками, лисами
играет зима.
Крышами, ветками, хвоей
играет зима.
Мною, любимая, да и тобою
играет зима.
Сводит зима с ума
своими злодейскими играми.
Люди глядят друг на друга тиграми, 
спешат разойтись по своим домам, 
как по берлогам...
...и понемногу
пустеют дороги, 
улицы,
площади
и перекрёстки.
Белой извёсткой - 
метелью жёсткой - 
заносит следы...
...подводит итоги
кистью малярной на серых заборах
зимой заколдованный, вымерший город.

Застывшим соком
звенит осока, 
на лету замерзают соколы,
и на Востоке
встаёт ледяное Солнце.

1971. 

Дикарка, 
женщина,
рабыня
привычек,
быта,
слёз и снов,
твоё не называя имя,
молю тебя почти без слов:
глазами, спрятанными в тайну,
на жизнь попроще посмотри - 
что в мире вечно, что случайно - 
ч е р т ы  н е н у ж н ы е  с о т р и...
Дикарка,
женщина, 
рабыня, 
оттай, пожалуйста! Зима
пройдёт, поверь, но кровь остынет, 
и вряд ли сможешь ты сама
от корки льда очистить сердце,
сумеешь вряд ли отогреться
ты на безлюбьи - 
мир суров,
Господь не изменил основ
от сотворенья и доныне...
Дикарка, 
женщина,
рабыня...

1993.


Друг друга найти
странникам, что в пути - 
в лицо посмотреть и узнать друг друга...
...ну, а если, к тому же, вьюга?
или солнце глаза слепит?
или с неба нам перст грозит - 
потерявшимся и дрожащим?
Разминуемся в настоящем! 
А вне времени? Окропив
души звёздами из истока
всех начал и концов, и дней - 
там мы встретимся? Одиноко
меж болотных бреду огней...

1993.


Неба изнурительную наготу
наконец-то - первого июня - 
плотные облака прикрыли.
И, словно бы пробуя крылья,
несколько по-весеннему юных
ласточек петли свои плетут.

Надоевшего солнца слепящий глаз,
разрывая одежды мглистые,
изредка, но подглядывает.
Радуют или не радуют
людские дела нечистые
всевидящий глаз? Скажет ли кто сейчас?

А сам я - и грешный, и злой, и слабый - 
пресветлому солнцу кажусь каким?
Или с той высоты небесной,
отделённый от Света бездной,
ни хорошим я и ни плохим, 
не человеком кажусь, но - жабой?

1995.

Вечереет. Тихо стонет
лес, раскачанный зимой.
Я приду к тебе домой, 
если можно, милый мой.
Я укроюсь от погони, 
пережду в тепле метель - 
ты, наверно, не прогонишь, 
не заставишь улететь, 
раствориться в снежной дали,
в надвигающейся тьме?..
Одинаково страдали, 
а осталось только мне
дострадать за всех страдавших, 
за нашедших дом в ночи...
Вьюги чёрные лучи
всё пронзили, и кричит,
пригвождённый ангел падший.
День вчерашний на иконе
след оставил золотой...
Вечереет. Тихо стонет
лес, раскачанный зимой...

1976.


От холода немеют, цепенеют
лесные просеки и даже
твои глаза.
Ах, милая, совсем неважно,
где замерзать:
в лесу ли, странником заблудшим,
в твоих негреющих руках...
А чтобы холод не замучил - 
налью стакан
двухсотграммовый до краёв
чистейшим спиртом,
и выпью за замёрзших воробьёв, 
и за тебя я выпью.

1977.


Сверстники и сверстницы - из тех, которые посмелее,
из тех, которые не мирились с немотой - 
какое солнце вас сегодня греет?
А дождик - чёрный или золотой - 
и из каких небес на вас струится?
Из добрых? Злых? Быть может, равнодушных?
И что сейчас печалит ваши лица?
Скажите мне, пожалуйста, мне это очень нужно:
о ваших бедах, радостях, заботах
знать хоть немного, хоть совсем чуть-чуть.
Вы не мирились, не дождались поворота,
а я дождался вот... Но мой лукавый путь
уж очень мне петлю напоминает,
которую себе сам, по неведенью, надел
на шею я и жду, а табурет хромает
и кажется, что всё, и вот он - мой предел...
Ах, сверстники и сверстницы - из тех, которые посмелее - 
ваш путь тернистым был, опасным, но прямым - 
так солнце юное пускай вас вечно греет
и небо дарит светом голубым.

1988.


1.

Или Бог мне ума не додал - 
или мудростью опоил:
ни закат отличать от восхода,
ни приход отличать от расхода
не умел, не хотел, не любил.

Всё казалось всегда равноценным
и случайным... как сон, как бред:
обнажённым - и сокровенным,
и свободным - и вечно пленным,
безмятежным - и полным бед.

Всё казалось всегда зовущим - 
и смущающим немотой...
...а теперь вот, утратив сущность, 
я кажусь себе не живущим - 
доживающим за чертой.


2.

И жить не хочется, и страшно умирать,
и сладость есть в бесцветном доживаньи:
не к небу - пламенем, но тихо догорать
лучиной в уплотнившемся тумане - 
есть сладость... есть... а вправду - есть ли? - 
туман сгустился, серость побеждает,
химеры допотопные воскресли,
и солнце прячется за краем...
Зачем же так: огнём болотным
в тумане липком и холодном
блуждать, скрываясь от людей?
Зачем же так: от смерти прячась, 
бездарно жизнь переиначить,
и стать НИКЕМ в сплошном НИГДЕ?

1990.


Я к вам постучался, люди!             
Откроете, может быть?
Откроете - дар судьбы,
а не откроете - кто осудит...

Я к вам постучался, люди.
Путь был не прям и труден - 
и вот уже свет в окне...
Откроете, всё же, мне?

Или опять во тьму?
Опять по ночной дороге -  
отверженным и убогим -  
брести и брести одному?

Я к вам постучался, люди.
Откроете?.. Или нет?..
Источник добра безнадёжно скуден,
но капля-то, капля найдётся мне?..

1988.

К  МУЗЕ

Где берег океанский усеян раковинами, 
где я собирал их когда-то с тобой - 
загадили всё здесь теперь птеродактили,
а наши следы стирает прибой.

1977.


Замучен, зол, всего боюсь,
всё выучив, - от "Альфы" до "Омеги" - 
вот брошу всё и в Киевскую Русь
сбегу. Секретарём. К Олегу.

1969. 


Я б лиру посвятил народу своему - 
но, в лучшем случае, в тюрьму
меня от имени народа
за это спрячет Воевода. 

1982. 

В тёмном лесу непослушные дети
пили украдкой портвейн "Тридцать третий".
Вышел из зарослей страшный волчище - 
мамы детей до сих пор не отыщут... 

1995. 


И головы, и перья, и хвосты - 
всё было вкусным у горбуши.
В Великий Пост не зря сказала ты:
"Едя горбушу, мы спасаем души!" 

1995.


Хорошо под звёздным небом
за бутылочкой сидеть - 
закусивши водку хлебом,
в очи вечности глядеть.

1990.


Январским тёплым вечерком,
холодным пивом наслаждаясь, 
сказал себе я: кувырком
пошло всё в мире, если в мае
мороз как будто в январе, 
а в январе
цветут ромашки на дворе.

2007.


Я много работал, я очень устал,
я кисть отложил и палитру почистил, 
но труд не окончен, и смотрят с холста
всего лишь наброски не найденных истин.

2003.