- Как Ваше настроение? - у Марка была старая модель, и каждый раз надо было отвечать на подобные вопросы.
- Паршиво.
- Вам пришло письмо. Прочесть?
- Отмена.
- Погуляете в Сети или останетесь дома?
- Второе.
- Настроение комнаты?
- Ноль, - это соответствовало реальной комнате, без прикрас компьютера.
- Музыка?
- Ноль, - тишина.
- Запрограммировать изменение настроения?
- Отмена... просьба не беспокоить.
- Письмо, пришедшее Вам, имеет пометку “важное”, прочесть?
- Отмена.
- Напомнить о письме через указанное Вами время?
- Отмена.
- Письмо имеет самонапоминающий апплет...
- Отключить. Не беспокоить.

Марка уволили с работы. В принципе он мог и не работать. Правительство гарантировало ему безбедную жизнь, даже если бы он не работал, и Марк всё время мог просидеть в Сети. И вопрос не в деньгах - Марк получал гроши и они ему не очень то были нужны. Но сам факт, что его уволили, не давал ему покоя. Он чувствовал, что его выставили вон, что его выгнали и больше всего - он чувствовал, что он никому не нужен. И самое ужасное, что именно это состояние он никак не мог понять и назвал это “паршиво”. Возможно, ему и приходила эта мысль - он никому не нужен в этом мире, но только не отчётливо, не ясно, как-то тупо и её заглушала боль этого чувства. Он работал смотрителем роботов в Интернет-доме: вытирал с них пыль, подправлял кое-где провода и получал свои копейки. Только сейчас он почувствовал, что ему не хватает чувства, с которым он просыпался каждый день - не очень отчётливо, притуплено он понимал, что без него роботы не смогут пройти контроль чистоты, и не будут работать. Это чувство долга и ответственности, чувство, что он нужен. Но сегодня вместо него работает новой робот, выполняющий его работу и массу другой и сам за собой присматривающий. Это новое поколение роботов и руководство решило взять одного такого вместо человека. Компьютер сообщил Марку об увольнении, среди прочей ерунды, так , что Марк сначала даже и не понял, что его уволили. И не мог он ответить на вопрос: “Как это? Он не нужен?” И что ему делать теперь? Он не знал. Так он и сидел, тупо уставившись в изображение своей комнаты, ничего толком не понимая. На него смотрела картина дяди - единственное, что висело на стене, и по комнате летала муха. А в ушах одна фраза. Она повторялась сама. Въелась. Зациклилась. Эта мысль. Она завладела им. Одна единственная мысль в пустоте. Я никому не нужен. Никому не нужен.

Глава II

<0758-03> mr - connection
<0758-04> send
<0758-05> #4 type f - room 18 - standard 03
#5 type f - room 19 - standard 03
<0758-06> end
<0758-07> receive
<0758-08> send
<0758-09> #190 type human *message* 00574h
<0758-10> translating ****
<0758-11> “с сегодняшнего дня, Љ190, Вы уволены с работы по сокращению штата. Получите расчёт и разовую дотацию по причине увольнения”
<0758-12> end *message*
<0758-13> send
<0758-14> #57 type j - check room 18
<0758-15> end
<0758-16> send
<0758...

глава III

Дядя подарил её на день рождение Марка. Он пришёл к нему с картиной, поздравил, говорил что-то, улыбался, а Марк не знал что ему делать. Всё это было так странно для Марка. Он даже чувствовал себя немного глупо. Он не знал куда себя деть: так много слов, внимания, подарок, дядя - Марк привыкнувший к одиночеству, просто сел на диван, одел шлем и загрузил Сеть. А когда часов через шесть он снял шлем, так как проголодался, дяди уже не было, а картина висела на стене напротив дивана. Марк не стал её снимать, чем-то она ему понравилась - может гармонией, может колоритом, а может тем, что она была как живая. Честно говоря, это была одна из лучших картин дяди. “Этот дядя был какой-то странный,” - так всегда говорил отец Марка, при этом как-то странно фыркал, словно пытался изобразить своё призрение к жизни дяди, а мать Марка просто отворачивалась и одевала шлем. Это у Марка от матери - уходить в себя. А его родители как будто стыдились дяди, им как будто было неудобно за него, за его образ жизни перед другими, перед Сетью и перед Марком. Отец всегда говорил: “Всё не как у людей,” хотя “как у людей” отец с матерью не очень-то ладили друг с другом. Не то чтобы ссорились, а скорее не общались - каждый занимался своим делом, вернее своей Сетью, и жили как будто соседи по комнате. Никто не воспитывал Марка - его воспитывала Сеть - но отец как-то оторвал его от Сети (или “у Сети”?) и сел поговорить. Он приучил Марка быть самостоятельным, иметь работу и думать. Всё это отец вложил в один разговор, он просто сказал Марку, что надо в этой жизни быть самостоятельным, надо иметь работу и надо думать, это был короткий разговор, но он запомнился Марку - он как-то ощущал родственную связь с этим чужим ему человеком, может, потому что думал, что должен её ощущать. Вскоре он нашёл работу, а потом ушёл из дому - снял эту квартирку и начал жить самостоятельно. Это было нормально для них. Его семья - обычная венская семья, Марк - обычный венский паренёк. Только вот тот разговор был не обычным, да и дядя был не совсем...

Обычная программа Сети по взбадриванию - расцветали краски, добавлялась зажигающая и беспечная музыка, больше энергии, больше. И больше всего его веселила муха, - она летала и просто вся сияла, - такой довольной мухи он никогда не видел - просто умора. Марк специально изменил настройки домашнего компьютера, следящего за порядком, чтобы он оставил муху в живых. Вообще такое не возможно, чтобы муха или какое-нибудь другое насекомое попало в квартиру. Но тем не менее, она попала и осталась. Марк был очень рад - хоть какое-то живое существо. Она так смешила его - постоянно билась об стекло, как сумасшедшая или летала кругами, как дурная посредине комнаты, но больше всего она его нервировала, когда ползала по нему - так противно - он её сгонял, она отлетала и возвращалась на тоже самое место, Марк хотел её даже прихлопнуть - но изворотливая тварь - не получилось. Когда он приходил домой, она летала у окна, Марк улыбался - всё как всегда. Такая маленькая, а такая упорная и такая забавная. Он прямо относился к ней как к домашнему животному. И занёс её в Сеть - она всегда летала в его виртуальной комнате, картина, стены, окно - всё было как в реальности, всё было как и за шлемом, почти реально...

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

А комната, пока он спал, опустела уже совсем. И тогда он проснулся и оглядел её. Каждое утро он видел одно и тоже - пластиковый потолок, пластиковые стены, окно - дисплей и дядина картина. Пустота комнаты окружила Марка и проникла в него. И стало так обидно и одиноко. Обидно за всё: за жизнь, за себя, да просто накатились слёзы. Марк повернулся к картине дяди, ища поддержку. Картина посмотрела на него сочувственно и отвернулась. Марк остался один.

Глава VIII

Вместе с письмом пришёл и код. Смерть дяди - второе столкновение Марка со смертью. В завещании дядя оставил всё что имел Марку - приличное состояние и большой трёхэтажный дом. Марк целый день думал, что ему делать, пытался вспомнить дядю. И вот он уже стоит у двери дядиного дома и вводит код - ну а что ему делать у себя дома? - Марк решил переехать к дяде. Весь тот день Марк смотрел на картину дяди и думал: “он умер, а картина осталась. Что останется после меня?” Дом дяди стоял в венском парке, не так далеко протекала речушка, вокруг было тихо и умиротворённо. Казалось, Марк переживал из-за мухи больше, чем из-за дяди - он так ничего и не почувствовал, только ходил весь тот день грустный и всё думал - больше о смерти, чем о дяде - конечно, ему было жалко дядю, но он был даже рад наследству. Речушка тихо шумела под говор листьев, а Марк смотрел на пятна света на траве и думал, что всё так или иначе умрёт. Такая грусть. Усталая грусть. Марк вошёл в дом.

Марк весь день ходил по дядиному дому, как по музею, его по всюду преследовал запах сандала, только он пока не знал что это за запах - узнавал, разглядывал, расхаживал, привыкал к этому дому-музею - столько картин, всяких диковин, холостяцкий лёгкий беспорядок. Вообще дядин дом не был обременён электроникой - всюду была обычная мебель, никаких цифровых камер, только старенький компьютер в кабинете. Так странно. Так необычно. Больше всего Марка поразила библиотека, - эти корешки книг - то с чем он никогда в жизни не сталкивался. Он открыл одну, и ворох слов налетел на него. Он захлопнул её и решил оставить на потом. Долго не мог привыкнуть к дядиным диванам, креслам, кроватям - никакой коррекции под позу, под фигуру. И всюду картины - смотрят на него - половина дядины, половина купил. Они, словно местные жители, осматривали его. Марку даже казался шёпот, но то лишь шорох его ног тревожил осиротевший дом. Дом - печальный, одинокий - показался Марку большой загадкой, и он решил всё тут изучить. Его заинтересовала жизнь дяди, - что он делал и о чём думал, если у него такой дом. Всё для него было необычно, и он так от этого устал, что лёг спать, не поев. Только раздевшись, он посмотрел на себя в зеркало - худое белое тело мальчика и глаза ничего не дающие - Марк жадно упал в кровать в комнате для гостей, спать в дядиной комнате он не решился. У дяди были обычные зеркала - без подключения к Сети, не такое как у Марка - в зависимости от настроек, оно корректировало изображение фигуры, проводила диагностику изображения - цвет глаз, цвет лица и т.д. отсылая полученную информацию виртуальному доктору в Сети - существенно экономит время - и даёт советы по поводу причёски. Обычное зеркало показало Марку его настоящим, и пока Марк думал о том, что увидел, он уснул. И приснился ему на новом месте всё тот же сон, снящийся ему из ночи в ночь. Снилось ему, будто везут его на машине. Самое интересное, что он очень редко видел машины, а те что были во сне, и город тот, и вообще транспорт, дома, людей он никогда не видел. И вот везут его по городу куда-то - он не знает куда, хотя может и знает, только ему всё равно. Он сидит рядом с шофёром, смотря в боковое окно. Мимо - люди, деревья, дома, машины, в них люди. Он смотрит на них, а его везут дальше. Он смотрит устало в окно и никогда не узнает, куда ведёт тот поворот, куда пойдёт та девушка и что за тем домом. Его везут дальше и никому нет дела до паренька в машине, как впрочем, и ему до всех. Он как будто плывёт - машина так плавно едет, его словно убаюкивает и он вот-вот заснёт, и как будто он слышит спокойную, тихую музыку, свет льётся в окна машины сквозь листву - Марк в спящей машине, в спящей сказке, в спящей идиллии, а вокруг... люди все куда-то спешат - серые лица, серая спешка - Марк смотрит на них через веки, через свой сон на яву... а Марка везут дальше. Тут его машина обгоняет троллейбус и обгоняя, Марк смотрит на людей в троллейбусе: какие-то лица - какие-то проблемы - какие-то судьбы - какие-то люди. И вдруг он видит глаза. Девчонки. Но Марк видит глаза. Его собственные глаза. Девчонка с его глазами - как чудится Марку - девчонка с такими же глазами как у него. Бред какой-то. Марк смотрит и кажется, что видит себя - себя - свою жизнь - себя со стороны - своё положение - себя изнутри - свою судьбу - его куда-то везут, а ему всё равно, он плывёт, он засыпает и ему всё равно. Он куда-то живёт, он зачем-то, а сам он просто засыпает. И тут машина вырывается вперёд - всё произошло за секунды, а кажется... и опять какие-то люди в окне. Марк переживает то что видел, думает во сне о тех глазах и тут - светофор и троллейбус их догоняет. Марк не может смотреть на них, на себя, на свой сон, на свою жизнь, но почему-то смотрит на неё и кажется и она его заметила, и кажется и она поняла, поняла его, но вот они снова обгоняют троллейбус и теперь уже навсегда - вскоре они выезжают из города и долго едут куда-то, кругом деревья, а перед глазами её глаза. Теперь он думает о ней - ведь она смотрела на него также и видела свои глаза... но вот, кажется, они и приехали и тут Марк просыпается - бред какой-то, а не сон.

Глава IX

...Марк прожил уже почти полгода в доме дяди. Он открыл для себя видео - старенькие, 3-х дюймовые DVD диски - их у дяди целая коллекция. Сначала ему хотелось смотреть только боевики - так захватывало - а может быть это из-за такой непонятной для него смерти - её там было так много и так просто. Видео ему чем-то напоминало Интерактивный Театр Сети, только он не мог изменить сюжет по своему желанию, да и конечно звук, цвет и эффекты не те. И что ещё было по началу странно - это актёры - они повторялись, он их узнавал, а прочитав, понял, что это были реальные люди - это его поразило. А то, что между его глазами и экраном было пространство и что он мог смотреть в другую сторону, закрыть уши, встать уйти - а фильм идёт - тоже было непривычно. Но вскоре он привык и к этому. Он даже думал, серьёзно думал об изучении дядиной жизни. В этих фильмах он так много видел столько всего странного - и это ему нравилось. Вскоре он пересмотрел все боевики, принялся за мелодрамы - они его задевали за живое - столько судеб он пересмотрел, столько жизней, столько жизни. Исторические драмы - люди, жившие так давно, а такие же переживания, такие же мысли, такие же люди. Они жили такой жгучей жизнью, а Марк лишь смотрел. И он был готов смотреть дальше - он так им переживал, он просто жил с ними - только фильмы скоро закончились совсем. Ему не хотелось лезть в Сеть за новыми фильмами - он чувствовал, что это будет не то. Остались только записанные дядей несколько дисков. На одном из них - он со своими друзьями в его доме что-то празднуют - вроде бы дядино день рождение - все пьяные, веселятся, как могут, играют на гитаре, смеются - камера упала - у всех счастливые лица, на другом диске - дядя с какой-то женщиной разговаривает целый час - они что-то вспоминают, смеются тихонько и грустят. На третьем - курс истории в университете - преподаёт дядя. На следующих дисках надписи: “картины”, “дом”, “гамлет”. Названия интригующие, как раз то, что так интересовало Марка (ну разве что, непонятный “гамлет” - не вписывается). Но что-то остановило Марка - необычное чувство овладело им - грустью веяло от этих дисков, безмолвной печалью прошедших времён. Он отложил диски. Так ли он хотел их посмотреть? Так ли он хотел узнать что там. А там другая жизнь. Жизнь, которую как и дядю, уже не вернёшь. То, что никогда не будет у Марка, то чего больше нет, то, что давало Марку сравнивать с его жизнью, то, чего Марк не может, и то, что почему-то притягивало Марка. Он встал с кресла и пошёл на кухню. Машинально сделал себе протеиновый коктейль, сел, выпил его и остановился. Он в тупике. Всё так сумбурно произошло, какой-то винегрет в голове. Дом дяди, эта жизнь, все эти фильмы - те жизни. Всё перемешалось в голове. Так он сидел, наблюдая, как всё это перемешивается, а на заднем фоне вспышки-фрагменты его жизни. Это каша-мала: всё так быстро и всё разное, ничего не понятно и ничего не изменишь, всё смешано: стили, язык, время, лица, какие-то мухи и он сам. Он сам был как человек которого поставили перед фактом, перед свершившимся событием, которое не исправишь, не вернёшь, не почувствуешь, оно лишь было - было, прошло, закончилось, а Марк только сейчас об этом узнал. Как будто всё остановилось для Марка, хотелось лишь выть. Почему он остановился? Почему смотрел эти фильмы, а на дяде остановился? Может он боялся. Во всяком случае, он решил пока оставить эти диски. Он искал пояснений. И решил начать читать. Но только завтра. Не сегодня. Он слишком устал. Я слишком устал.

Когда же он начнёт понимать, что с ним происходит в этом доме? Он тяжело дышал, остановился, оглянулся. Он стоял посредине библиотеки, в руках книга; он смотрел в неё, на страницу, на слова, на буквы... он уже ничего не видел глазами, а только в голове... в голове огромный небритый мужчина шёл прямо на него из темноты блиндажа, натягивая свою фуфайку и чертыхаясь. Вспышки, пробиваясь сквозь щели, дверной проём, освещали узор грязи на фуфайке, штаны в пятнах; песок сыпался на голову, за шиворот и прямо в мозги Марка. Мужчина оделся, встал, удивлённо посмотрел, почему тот не читает дальше, ворчливо выругался, что пора уже идти в дозор, время идет и вообще его разбудили и что он... он опять выругался и сел на подобие скамьи. Из самого тёмного угла вылезла потягиваясь сонная смерть, подсела к солдату, протёрла глаза и, нагло заявив, что то же идёт в дозор, уставилась на Марка. Посреди блиндажа, войны и всего мира стоял мальчик с раскрытой книжкой и с испуганным удивлением заглядывал себе в мозги. Он не мог понять, что же он видит, вернее, откуда это всё? Привыкший получать всё готовое, он растерялся создав что-то сам. Это была новая загадка, неотвратимо медленно нарастающая вспышка, всё путающее прояснение. Откуда это всё? Он чувствовал физически, что это внутри него, он это не видит глазами, скорее, видит не теми глазами... он чувствовал физически холод и сырость блиндажа, бой сердца в голове и своё дыхание, песок за шиворотом и ещё, он сразу почувствовал, что всем этим можно управлять - эти буквы - носители информации - это был кнут и пряник, жезл, волшебная палочка, верный код, все эти буквы приводили в движение сонных солдат, заставляя их ругаться, сыпали песок на их головы, пронизывали холодом ночи и войны и всё это освещали яркими вспышками. Информация создавала весь этот театр в голове.

Глава X

Глава XI

Марк читал весь день подряд. У него как будто открывались глаза, глаза внутри него и он уже по-новому смотрел, смотрел внутрь самого себя. Всё, что он читал, всё это он видел, во всём принимал участие, всему переживал и хотел жить в каждом рассказе нескончаемо долго, расстраивался, когда рассказ заканчивался, хотел его перечитать вновь, вновь всё пережить, всё перепробовать и брался за новый рассказ. Его очаровывала неизвестность, слова будоражили воображение, окутав его великодушными и щедрыми прилагательными, неожиданные сравнения увлекали за собой в новые чувства. Он летел. Он парил. Он ничего не боялся и ни о чём не думал, он отдался своему воображению, той неизвестности, стоящей за буквами и той силе, стоящей за словами.

Под вечер он устал, отложил книгу и остался наедине со своими мыслями. Что с ним происходило? Он и сам не мог толком понять. Марк только чувствовал силу в этой сырой информации и свой трепет. Он долго не мог понять, где же Сеть? В чём уловка? По началу, Марк внимательно осматривал книжки, ища что-то от Сети. Бедный мальчик, он просто не мог понять - Сети нет. Когда понял, не мог прийти в себя. Когда пришёл - уже не в того себя, Марк ощутил себя где-то далеко-далеко, в укромном уголке, в тепле, в дали от глаз, ушей и ноздрей Сети, в дали от информации, кто он, где и чем занимается. То, что происходило в его голове, было известно только ему самому. Он встал, пошёл на кухню, там выпил коктейль, заглотнул кубик... а в голове лихорадочно крутилась мысль: “я перед чем-то великим, я перед чем-то могучим, я перед чем-то...” Его распирало от этих мыслей и он не знал, что делать дальше. Он вдруг захотел большего, чем просто всё-всё-всё прочесть. Он вдруг захотел действительно узнать о дяди и о его жизни. Такой дом, такая библиотека, эти картины, статуэтки, открытые впоследствии Марком, эти фильмы - кто тот, кто читал эти книги, кто это всё собирал, хранил, рисовал и кто родной дядя Марка, о котором Марк не знал ничего? Страх, остановивший тогда Марка под маской спокойного неведения, был отброшен твёрдой решимостью - после безумного танца со своим воображением, Марк набрался сил и уверенности. Страх перед дядиной жизнью. Такой интересной, такой насыщенной. Страх за то, что он, Марк, никогда её не проживёт, никогда не увидит, никогда не коснётся, никогда... Страх за свою жизнь, такую серую, никчёмную, скучную и бездарную. Страх за себя. Страх сменился уверенностью, появляющейся после того, как у тебя что-то получается и тебе это нравится. Уверенностью. Я смогу. Всё это пронеслось в голове и Марк, допив и доев, пошёл спать, решив завтра...

Глава XII

...завтра на него смотрело глазами дядиной комнаты. В доме было три спальни - две небольшие, видимо для гостей и одна дядина. Хотя был ещё и кабинет дяди, но после беглого осмотра Марк решил, что вряд ли найдёт там что-то интересное о личной жизни - книги и бумаги по работе, очень много бумаг по работе, большой кожаный диван, письменный стол, старый компьютер, включил, папки, документы, мои документы, файлы, всё по работе, не то, выключил, журнальный столик, японская ваза, откуда он знал, что она японская? шкаф, полки, картина, какие-то линии, круги, хаос, тумбочка! к столу обратно, три ящика, первый - бумаги, дискетки, диски, надписи: курсовая первый курс, группа..., второй - диски, третий - папки, диски, какая-то картина, фотографии, лицо женское, улыбка, не то, всё не то, итак, спальня.

Марк боялся дядиной спальни. Почтительно и уважающе. От неё веяло дядиной смертью, даже воздух там был другой, запахи, и хотя это было невозможно - кондиционеры проветривали дом везде одинаково, для Марка это было так. Тихонько, чтобы как бы никого не потревожить и не разбудить, Марк вошёл. Кровать, тумбочка, картина, шкаф, окно, дерево, другое, парк. Марк подошёл к окну и сев на кровать, посмотрел на дерево: ветер раскачивал дерево, а оно упрямо выпрямлялось, обнажив стройный стан, дразняще шелестя листьями, оно игралось, заигрывало с ветром, упругими ветками принимая его ласку, его порывы, страсть и усердства и тут же отпуская их в беспамятство прошлого. Ветер терпеливо гнул непослушное и своенравное деревцо, а оно смеялось ему в лицо листвой и, щекоча ветками, отстраняло его упорные ухаживания, но тут же, дарило безмолвную невинную и обнадёживающую улыбку вслед своему отказу, прибавляя сил обескураженному ветру, и снова упрямец пригибал, пытаясь обнять, пытаясь соблазнить...

Марк в ужасе зажмурил глаза, эта зелёно-шумная чехарда сводила его с ума. Сидя с закрытыми глазами в кромешной темноте один, он в друг представил себе, что сейчас откроет глаза и он дома, у себя дома, на диване, в шлеме, смотрит на картину и не было ничего, не было ни дяди, ни дома его, ни фильмов, ни картин, ни книг, ни воображения, ни дерева, не было ничего и нет ничего, ничего нет вокруг, только он. Он и Сеть. И Марку стало страшно. Страшно открывать глаза. Сидел бы он так пока не умер? Подумав об этом, Марку стало страшней вдвойне и он уже не знал, что делать, он запутался, потерялся в своих мыслях и страхах. Боже! Сколько времени прожил, а не видел этого игривого чуда - борьбы дерева с ветром. Это была спасительная мысль и уже не думая ни о чём, Марк открыл глаза... и дерево разогнувшись, покровительственно улыбнулось ему, напомнив Марку о нём самом. Он подошёл к окну и уже не в силах больше смотреть, развернулся, открыл шкаф - одежда, тумбочка - пару дискет, какие-то фотографии, пилюли-таблетки, книга, бумаги, дуло, револьвер - уже в руке, тяжёлый, холодный, коварный. Шесть патронов - четыре очно, два заочно, отдали честь и приготовились, рука налилась, палец схватился за курок... Марк устал держать револьвер и положил его обратно; воронёная сталь укоризненно покачала дулом - Марк, в жизни не поднимавший ничего тяжелее дисков, шлема и своей головы, просто устал. Тут он вдруг осознал, что это револьвер - он такие видел в кино - и с помощью этой штуки можно убить. Марку опять стало не по себе, холодно и неуютно. Мысль о смерти страшила его. Определённо, дядина комната решила напугать Марка не на шутку. Марк, решивший справиться и с этим, сказав себе “в следующий раз”, засунул револьвер в глубь ящика тумбочки. Так было легче: отложить на потом и забыть. Итак, дальше. Бумаги, это уже не те деловые бумаги из кабинета - исписанные рукой дяди, они бросали в Марка какие-то затаённые в глубине ящика идеи и прячась под повседневным хламом, сурово предупреждали: “пеняй на себя”. Марк вытащил листы, собрал их все вместе - пронумерованы, разборчиво исписаны - это было что-то одно целое, разобравшись, он нашёл заглавный лист: “краткая новейшая история”. Что за история? На верху, размашисто: “черновик”. В низу подпись дяди, дата, какие-то цифры, номер какого-то диска. Поискав в ящике еще возможные листы, Марк разложил их по порядку и решил начать своё исследование с этой рукописи. Сейчас? Здесь? Он задвинул ящик обратно, встал и виновато выскользнул из комнаты. Перекусил. В библиотеке или в кабинете? И всё же сейчас? Устроившись поудобней в кресле в библиотеке, под охраной знакомых книг и ощущений, Марк перевернул заглавный лист.

Глава XIII

Глава XIV

Привычки человека изменяются относительно быстро. Куда медленней изменяются устои общества. Однако тенденция изменений устоев общества в последние десятилетия увеличивает свои темпы - особо заметны они стали в двадцатом веке: первое и наверное самое заметное - открытость и вседозволенность. Всё, что было раньше тайно, подавлялось, перешёптывалось и скрывалось в двадцатом веке вылезло наружу: свободная любовь, гомосексуализм, лесбиянство, наркотики, так называемая свобода слова, принёсшая с собой поток вульгарности - то что называли откровениями. Феминизм, постфеминизм. Есть теория - и я её придерживаюсь в этом эссе - что началу этой массовой общественной открытости положила сексуальная революция в США. Мне не интересны сейчас эволюция гомосексуализма или другого явления. Я хочу проследить, как изменялись семьи - общество, как изменялись социальные устои. Итак, сексуальная революция - вседозволенность и всеоткрытость. Молодые люди выехали на природу в фургоне, сели на травку, включили любимую музыку, покурили марихуаны - мимолётное счастье. Впадение в так называемую эйфорию, вызванную наркотическим опьянением вызывает, одновременно с чувством счастья, и чувство, что так будет всегда, что будет всегда хорошо. [здесь прослеживается моя теория про перемену тенденций кратко и долгосрочных периодов] Все люди братья и сёстры. Все любят друг друга. Это было время, когда человечество перепутало похоть с любовью, когда реальность надела маску сказки и вместе с эйфорией затмила глаза людям. Да они и хотели быть обманутыми. Будучи счастливыми сейчас, они хотели продлить это вечно - и они шли в церкви. А однажды утром, проснувшись, когда вторая половина ещё спала, они вдруг обнаружили, что рядом кто-то другой, не тот, кто был такой красивый, хороший, не тот, кто приносил счастье. На этом моменте истории человечества, ведь для каждого человека его история - это история его человечества, на этом этапе реальность устала носить маску, нечаянно обронив её во время сна, вообще забыв о ней, забыв, устав всё время улыбаться, осталась такой, какими есть все мы - настоящими - и хорошими и плохими, и прыщавыми и ушастыми - не очень красивыми на самом деле, каждый со своим кровным дефектом и со своей потайной злобой. Встреча с действительностью вместе с разочарованностью приносила также злость на весь мир и на него/неё в частности - как же так, живём один раз, так хочется прожить красиво и тут на тебе. Кто виноват - он/она конечно. Почему? Потому что люди любили то мимолётное состояние счастья, а не своего партнёра, они любили себя в счастье, а не их связь (потому что люди эгоисты?) Потому что любовь вообще - это любовь и в беде и в быту и в соре. А на похоти семью не построишь. Привыкнув к эйфории, они просто не знали своих “избранников” в быту, в реальности и столкнувшись с ними без маски, мягко говоря, разочаровались. Счастье ускользнуло, а брак остался. Развод - это активное последствие разочарования в браке. Пассивное - продолжение брака. Естественно в этом случае никакой страсти, никаких цветов, шампанского и шоколада. Холодные, чисто деловые отношения. Вот тебе деньги, где мой ужин? это моё пиво, я смотрю телевизор. Честно говоря, дальнейшее развитие этого поколения меня не интересует - они отжили свой век, но так ничему и не научились, - став жертвой своего эгоизма они спроецировали этот эгоизм на своих детей. Дети. Вот кто идёт дальше. Вот, кто меня интересует - те, кому жить и создавать новые семьи, новое общество. Конечно, они получали материнскую и отцовскую любовь - люди не прямо такие изверги, какими я их тут описываю. Но ребёнком это воспринимается нормально - я маленький - меня должны любить и всё прощать. В то же время, когда ребёнок смотрит на своих родителей, в его маленькие всёсхватывающие мозги записывается программа, как вести себя в браке, как вести себя взрослым. [опять Берн] Облачённая холодом и эгоизмом, эта программа, этот алгоритм включится тогда, когда наступит то время, про которое говорят отец или мать: “вот будешь взрослым...” и представляет из себя следующую директиву: “любовь - это то, что ты должен получать” - ни слова про “дарить” - потому что этого не было замечено во время сбора сведений о взрослой жизни.

Марк не мог дальше читать и ему хотелось читать дальше - он чувствовал, что читает что-то не совсем легальное и в то же время, он читал нечто открывающее глаза на него самого, на семью, на время, в котором он родился, на его происхождение. Он читал жадно и он боялся читать дальше. Он разрывался между двумя огнями и в то же время, он ещё ничего не понимал, не осознавал, он просто перевёл дух, отложил на секунду тетрадь, оглянулся - он один, Сети рядом нет, никого нет. Всё происходящее с ним за последнее время было таким не реальным, он вспомнил свою жизнь до дяди, такую пустую, как будто чёрно-белую, без запахов, стерильную, как фотография на стенке, всё воспоминание о жизни вылилось в мозгах в фотографию его комнаты - и всё... вся жизнь - тут, вся жизнь лишь фотография... он вспомнил своих родителей, он скользил назад в своих воспоминаниях - отец и мать, уткнувшиеся в мониторы, он... он не помнил их лица... он помнил мониторы, домашнюю технику, какого цвета были стены... но не своих родителей. Чувство одиночества? Отчуждённости? Нет, он бы не назвал это так. Он просто настолько привык в своей семье быть одиноким, что это чувство стало для него нормальным состоянием, потом он просто сменил квартиру. Он не мог сказать, что был одиноким, потому что был одиноким всегда и привык к этому, по другому не знал, не умел и никогда не чувствовал... И Марку стало жалко себя. Так жестоко было написано про любовь у дяди, что Марк не верил что писал дядя, его дядя. Жалко было за всё, за маму, за отца, за свою квартиру, за свою работу, за себя. Он смотрел на деревья, в окно, а видел затылки у мониторов. Запах книг, этот новый запах для Марка, смешивался с его слезами, которые ему ещё предстояло выплакать, но не сейчас, сейчас он уже читает дальше и уже ушёл вперёд на несколько страниц.

Да по порядку даже и нельзя сказать, что было первое - компьютер, самолёт, паровоз или камень. Прогресс был всегда, но в своём труде за точку отсчёта я возьму соединение компьютеров между собой - этот прорыв, не только в науке, но и в сознании - интернет - в передаче информации был победой над расстоянием. Именно Всемирная Сеть ввела человечество в информационную эру, и заодно, разделила мир по технологическому признаку: страны имеющие доступ к новейшим технологиям шли впереди. Именно интернет рождает новый ресурс, полезное ископаемое, новую энергию - информацию, и за ней понимание исключительности и ценности мысли, новой идеи. Новая эра рождала и требовала новых качеств в работе с информацией - быстроту добычи, переработки информации, рождение новых идей, новых концепций, новых подходов, умение оперировать громадными объёмами данных и самое главное - умение всю эту информацию стереть из своей из своей головы, умение выжить в этой гонке за место перед монитором. Нервные стрессы и срывы и болезни на нервной почве - типичны для этого периода. В то же самое время, когда развитый и прогрессирующий мир захлёбывался в потоке информации, оставшаяся часть планеты еле сводила концы с концами, более половины планеты жила за чертой бедности, голодало, умирало от болезней, которые богатые страны, с их неимоверными ресурсами, могли бы вылечить, были безграмотны и не имели доступа к новым технологиям и изобретениям. Человечество как будто разорвалось на две части - одна летела к небу, другая падала в бездну. Богатые страны, научившись сдерживать разрыв мелкими подачками, особо не беспокоились о бедных странах. >об этом в пункте #5< Интернет изменял информационное сознание людей - он насыщал их голод, он давал им возможность говорить свободнее, в так называемых чатах люди могли выдавать себя за тех, кого они хотели, создавая себе новые миры. Это был не обман, так как нельзя назвать обманом реальность в которой жили, в которую верили тысячи людей - скорее это была первая попытка, первое приближение. К чему? Возможно, к виртуальной реальности? Или к своей душе, отрываясь от оболочки. Первое приближение давало о себе знать цифровым форматом - цифровая музыка, изображения, текст не требовали своих старых носителей и существовали, собственно говоря, виртуально, как идея.

В скоре развитие информационных технологий натолкнулось на физические пределы развития техники. Процессоры достигли максимальной производительности при существующих технологиях, в то время как всё возрастающие запросы требовали большего. К этому периоду относятся прорывы в области компьютерной архитектуры, разделившие её на три основных направления. Впоследствии эти технологии объединились. Первая технология наращивала увеличение частоты процессора, используя квантовые достижения. Именно тогда учёные столкнулись с серьёзной проблемой охлаждения процессора, нагревавшегося в связи с огромной частотой. Были сооружены специальные охладительные камеры, однако, производство таких установок для домашнего потребления не представлялось возможным - слишком они были дорогостоящими, техноёмкими и требовали специальных условий эксплуатации и навыков обращения. Ответом на эту проблему стало решение удалённого процессора. Либо один, либо несколько спаренных процессоров устанавливались у провайдера, и пользователь, включая компьютер дома, фактически подключался к процессору провайдера. Дома были всего лишь монитор, клавиатура с мышью и кнопка “вкл”. Жёсткий диск также вскоре был перенесён к провайдеру, обладающему огромными ресурсами. Этот подход был осуществлён благодаря высокоскоростной связи, изменившая не только вид компьютера, но и сам метод его использования. Теперь компьютер стал просто устройством по хождению в Сети, для этого нужен был только монитор и мышь, новые модели исключали даже клавиатуру, распознавая голос, они обрабатывали его в текст, что вскоре тоже ушло в прошлое - информация передавалась либо в голосовом, либо в видео формате. Изменился и сам смысл работы с информацией, благодаря высокой связи и процессорам, файлы не скачивались, а считывались с тех мест, где были найдены, таким образом, крайняя необходимость в собственных жёстких дисках отпала, за то всё большую необходимость получали общественные терминалы, где находилась информация свободная для всех. Происходила в умах людей и новая революция, связанная с интеллектуальной собственностью и собственностью вообще >потом, пункт #2? или #3?< Вторая технология развития процессоров была принципиально новой, в ней за основу сигнала принимался свет, обладая исключительными свойствами, он открывал массу новых возможностей. Сам процессор напоминал поле, покрытое микроскопическими зеркалами, над которыми пролетал луч света. Начиная от изначальных фаз - есть свет и нет света, что соответствовало обычному процессору - есть ток, нет тока, свет с помощью зеркал приобретал качественные характеристики - поднимаясь, зеркала заставляли свет, отражаясь от них, падать под определённым углом, что несло в себе новый тип значения луча, повышая производительность процессора. Однако сложность производства такого процессора также ставило под вопрос его массовое производство и также решением послужило производство для провайдеров по системе удалённого процессора. Третий способ явился как бы углублением и находкой традиционной технологии в последствии объединивший первую и вторую технологии. Инженеры пошли по пути разбивания работы процессора на отдельные стандартные блоки, повторяющиеся в работе компьютера. Началось это с технологий ММХ и ей подобных, продолжилось тем, что процессору писались специальные программные блоки, создавались специальные процессоры для отдельных блоков системы, прорывной идеей стало создание для винчестера специального процессора, занятого только работой с памятью, создание специальных наборов инструкций для всех возможных компонентов, интересным получился модуль по созданию собственных наборов инструкций, создаваемых самим компьютером для своих рабочих целей, и в конце концов, соединение всех трёх технологий в одну. Этот этап свидетельствует о более точном понимании, что такое дискретность и аналог - частотный процессор занимался выполненными заданиями, галочками напротив пунктиков, а световой - самими выполнениями заданий, текучестью света определялся ход работы. Структурирование же на стандартные блоки, наборы инструкций и команд ускоряли, облегчали и стабилизировали работу. Как утверждали специалисты, такой компьютер ошибок не делает. Один супер мощный компьютер, обслуживающий сотни и тысячи подключённых к провайдеру пользователей. Это крайне увеличивало мощность, но создавало непредвиденные проблемы...

Глава XV

От нечего делать я нарисовал фигуру человека, схематично используя только квадраты, круги и треугольники. Я не преследовал никаких целей, ничего конкретного, просто фигура человека. И получилось красиво. Фигура стремящаяся к идеальной, но не достигающая идеала. Она вписывается в яйцо - символ жизни. Она вся - воплощение всего натурального и естественного. Можно сказать, она получилась спонтанно, случайно и получилась естествено-красива. Заметив всё это, я захотел нарисовать новую фигуру, используя тот же принцип схематичности, но уже достигшую идеала. Так вот, он не получился! Я хотел, чтобы она вписывалась в круг - идеальная форма, и чтобы фрагменты фигуры были идеально пропорциональны между собой; так вот - в круг она не вписалась, а детали были в диспропорции, гармонии, которую я хотел создать, не было. Я родил урода. Я мечтал о красавце, а родил урода. Конечно, можно было нарисовать мою задумку красиво, только я уже тогда понял, что это будет не то. Это и есть та разница, появляющаяся между естественным и надуманным. Как бы не был надуманный сюжет красив, он всегда останется обманкой, пустышкой, красивой обёрткой, в то время как естественный сюжет красив уже своим смыслом, своим естеством, а если ещё и исполнение его красиво, то вот она гармония. Естественная гармония. Природа отвергает надуманность, надуманная красота скучна. Естество легко и непосредственно, оно не напрягает, оно не тяжело, не загружает. Так и в романах, в фильмах, живописи, в музыке, так и в жизни.

Дневник дяди - красная потёртая толстенная тетрадь, в ней лежали фотографии, письма, закладки, текст прерывался рисунками, рисунки подписями, переходившими в текст. Дневник дяди лежал сверху на книгах в одном из книжных шкафов в библиотеке и Марк нашёл его тогда, когда подумал о нём. Дом открыл Марку этот шкаф, эту тетрадь и глаза. Марку впервые захотелось дышать, впервые он вдыхал полной грудью, рвался читать, смотрел вперёд с надеждой, он улыбался, он хотел учиться, учиться у дяди, за ним он чувствовал знание. Ему было немного неспокойно и в то же время, он хотел идти дальше, открывающееся пугало его своей искренностью и завораживало, ему это нравилось и придавало сил и желаний. Он впервые желал, он впервые увлекался, он впервые был захвачен, он впервые улыбался. Утром он смотрел в окно из дядиного кабинета - утренний туман расступался под его взором, из него вылетали заспанные вороны, деревья просыпались, потягивались, зевали и поглядывали на стоявшего у окна мальчика с широко раскрытыми глазами, впервые заметившего рассвет. Он словно чувствовал, что всю свою жизнь упускал что-то, проходил мимо чего-то, не поднимал глаза на что-то и как будто сейчас начинал понимать, что это что-то - окружающий его мир. Но он ещё ничего не понял на самом деле, ничего не почувствовал, он просто стоит сейчас у окна и отдаётся этому безумному чувству любования красотой, через минуту он найдёт дневник, первый раз пролистает его, долго будет рассматривать фотографию девушки, выскользнувшей из под исписанных страниц, начнёт их читать, а как же новейшая история, что лежит рядом? Его разрывает - он хочет всё и сразу - сегодня, ещё не проснувшись, он решил, что будет рисовать как дядя, правда он не знает как это, но он твёрдо решил. Мальчик, сидящий в кресле и просматривающий дневник, читающий дядин труд, мечтающий о жизни, о действии, положивший фотографию блондинки перед собой, мальчик, желающий прожить жизнь дяди, которому впервые открываются новые слова, новые смыслы, новые миры, мальчик, который увидел впереди своего пути жизнь, укутанный запахом жасмина, который он почувствовал в библиотеке только сейчас, этот мальчик впервые испытывал радость.

Глава XVI

Вот сижу на другой паре. Время проходит, всё бестолку, время утекает, куда? И что меня ждёт? Меня что-то ждёт или я себе подготавливаю будущее, то есть будущее это плод нашего - моего настоящего. Тогда надо сейчас работать. И дело в том, что это самое “сейчас” уже стало прошлым, время бежит так быстро, что себе просто невозможно представить. Время бежит или это мы проплываем через океан времени, который всегда один и тот же. Мы проживаем одни и те же жизни, умираем теми же смертями (Рильке...) - чужими смертями. Моя смерть, какая она может быть. Честно говоря, это мне так неинтересно, не то что бы безразлично, а именно не интересно. Хотя, я, почему-то сделал себе установку, что умру лет так в 72, на чужбине и один. Не знаю точно. Но, по-моему, дед мой умер в 72, а вот на счёт чужбины - это как будто мне нагадали, или я себе нагадал. Тем не менее, это всего лишь установка, не более. Это и плохо - так можно и действительно умереть. А вот сделать себе установку вообще не умирать! Жить сколько мозгов хватит. Действительно, кто мне запрещает жить? Только я сам. Если я не хочу жить, я не создам себе проблем, у меня будет хорошее здоровье, дай Бог (что значит “дай Бог”? Бери, делай сам) счастливая жизнь - семья, дети - жена - ? Чем дальше в жизнь, тем труднее ... КТО? И будет ли вообще? Зависит ли это от меня? Да, в какой то мере зависит. И вся загвоздка в том, что никогда не знаешь, когда будет тот самый момент, к которому готовишься всю жизнь (готовишься ли?) И если не будешь подготовлен - он момент протечёт, пройдёт мимо тебя и всё. Страшно подумать - и всё! Надо быть готовым? К чему? Что это за момент такой? К чему готовиться? Жить ожиданиями, вглядываясь в новое лицо как в новую судьбу. Или жить жизнью и создавать свою судьбу в тех лицах, которые тебя окружают. Я даже и не знаю. Я это говорю постоянно. Так что это пустая болтовня, всё старое, ничего нового. Или всё-таки есть? Мы так много обращаем внимания на новые обложки, что не успеваем ухватить старый смысл. И вот мы даже лишаемся своих старых идей. Их немного. Придумать новую идею - вот это надо быть гением. Увидеть ту самую цель, которую больше никто не видит.

А зачем? Поделиться этим с другими. Мало того. Научить их и учиться у них. Сейчас я читаю Рильке - мне страшно - всё уже написано, всё сказано. И к тому же сказано так гениально. Писать? Что-то своё. Да всё никак. Всё никак не соберусь, всё время есть какие-то обстоятельства меня отвлекающие, какие-то супер важные мелочи, занимающие всё время и не отдающие ничего взамен, кроме продолжения своих мелочных проблем и пыли. Запах пыли. Это не запах течения времени и не запах самого времени - время пахнет по другому и для каждого своего лица со своим оттенком, но всегда интересно. Нет. Пыль пахнет застоем времени - время затекло в тупик, остановилось, огляделось, потерялось и высохло со скуки, оставив после себя лишь пыль. И запах. Пыль - это высохшее время. Время нельзя хранить - это самый быстро портящийся ресурс, имеющийся у нас. Его можно только использовать прямо сейчас в прямом смысле слова. В противном случае, оно усохнет и превратится в пыль. Время надо рвать на куски и питаться им, жадно заглатывая, пожирая. Чавкать? Не стоит. Жадно, но красиво. Как корабль питается ветром, разрывая его на куски. Это Павич. Недавно прочёл его словарь и теперь говорю его языком и его идеи беседуют у меня в голове. Сейчас читаю Рильке - присматриваюсь, привыкаю, учу его язык. Закончу и буду говорить на языке Рильке. Его идеи, взятые им для меня у его писателей, потеснят мысли Павича, копошащиеся у меня как дети, они - весёлые, озорные, а если печальные, грустные - как детское горе - такое простое, не обременённое взрослой жизнью, а точнее бытом, с большими глазами и накатившимися слезами - детское горе - это грустная мысль у меня в голове. Мои мысли? Есть ли они вообще у меня. А есть ли вообще свои мысли? Все чужие... хорошие, добрые, злые, корыстные - они все кому то раньше принадлежали, были переданы нам и теперь мы живём ими. Да есть наше отношение. Наше? Отношение это тоже мысль - мысль об отношении. Всё готовенькое. Получите, распишитесь. Но кто же всё-таки придумал те самые изначальные мысли? Или они были изначально уже готовы, как набор инструкций к жизни, как мировой дух Гегеля, о котором мне толкует саша постоянно или мы их создаём, рожали по чуть-чуть, забыли? как

Глава XVII

Стремительное развитие интернета и компьютерных технологий существенно изменяло мир. С одной стороны индустрия высоких технологий обещала сказочные прибыли, с другой - бесконечные провалы, как акций, так и самих проектов. С одной стороны ничего, НИЧЕГО не получалось хотя бы удовлетворительно с первого раза, с другой стороны весь поток технологий неукоснительно шёл вперёд. Не сегодня - завтра получалось, то что не получалось вчера. Постепенно человечество привыкло, вот так вот банально и пошло, по обывательски привыкло к прогрессу и ждало новых, улучшенных версий программ, компьютеров, телефонов, холодильников, домов, развлечений и сценариев жизни, так же как ждёт завтрашний день - никак, просто просыпается с новыми программами и алгоритмами в новых домах и живёт дальше новой жизнью. >но опять же не так быстро, что-то я всё забегаю... скорректировать #2 и #3<

Интернет проникал во всё - телевидение, радио, пресса сами вошли в интернет и стали его неотъемлемой частью. Интернет давал свободу выбора - пользователь сам выбирал какие новости ему нужны, какую музыку слушать и как развлекаться и не зависеть от того, что сейчас показывают по телевизору, что сейчас играет по радио и что за шоу сейчас забавляет других. Практически все домашние приборы были подключены к Сети. Началось это с холодильника нового поколения, оборудованного сканером, с помощью которого считывался штрих код с упаковки закончившегося продукта и отсылался с соответствующем заказом о количестве и номером кредитной карточки поставщику. Тот доставлял заказ на дом. Торговля через Сеть изменила, конечно же не сразу, а постепенно, профиль процесса покупок. Выживали не сильнейшие, а быстрейшие, а точнее сказать расторопнейшие плюс идти надо было хотя бы на шаг, хотя бы на пол шага впереди. Масса слияний и поглощений захватила мировой бизнес - вслед за авангардом быстрейших шли тяжёловесы - сильнейшие, огромнейшие, поглощая всех и в первую очередь быстрейших. Так или иначе, развивая логистику поставок, синхронизацию доставок, инфраструктуру, безопасность транзакций мир вошёл в новую эру покупок без хождения по магазинам. Поставщик экономил существенные ресурсы, работая только со складом - это была эра когда закрывались магазины, как в Великую Депрессию лопались банки. И можно сказать, это был первый и поэтому самый болезненный, самый мощный прорыв в сознании потребителей. >писать об этом после #2 или сейчас? Или вообще отдельно об этом?< При развитой системе торговли через интернет происходило следующее. Покупатель через сайт или через другое устройство, подключённое к интернету, будь то мобильный телефон, телевизор, приставка или новое поколение домашних устройств, заказывал нужный товар. Через определённое время он получал товар на дом. По началу в большинстве, а затем во всех покупках оплата происходила через Сеть с помощью кредитных карточек. Информацию о новых товарах пользователь получал либо по электронной почте, что не стоило производителю ничего, либо на сайтах интернет магазинов. Часто новые образцы дешёвой продукции бесплатно прилагались к заказу и покупатель мог легко ознакомиться с новой продукцией. Новым образцам дорогой продукции - техника, машины - посвящались целые страницы с форумами, где пользователи могли обсудить продукт, уже испробовавшие писали свои отзывы. Таким образом, Сеть действительно предлагала огромные экономии как продавцу-производителю, так и покупателю, связывая их напрямую, без посредников, без сетей магазинов и лишних расходов. Теоретически, торговля через Сеть могла совершить даже следующий виток в развитии экономики, но только теоретически, а нашем мире означает в недалёком будущем, - знание сколько заказов и конкретное знание заказчиков давало более точную информацию о нужных объёмах производства. Чем дольше обслуживался заказчик, тем больше информации накапливалось о нём, о его семье, о его запросах, о его нуждах. Предложения о покупке высылались заранее, с расчётом на будущую необходимость в товаре. Чем дальше шёл весь процесс развития новой коммерции, тем больше объединялись торговые дома, создавая конгломераты торговли. Мощные, суперкомпьютеры исключали появления ошибок в рассылке товаров, в приёме заказов, в обработке анкет. Обычно торговые дома заключали эксклюзивные контракты с провайдерами и хостинг компаниями, имея каналы связи с Сетью исключительной надёжности. Суперкомпьютеры исключали и взломы банков данных, где хранились сведения о клиентах, в том числе и номера кредитных карточек. Знание значительно экономило на расходах. Практически всё, что в процессе покупки являлось выдуманным человеком, исчезло - магазины, продавцы, очереди, склады, целлофановые кульки и даже бумажные деньги. Итак, торговля через Сеть давала информацию о запросах клиента, позволяя точнее планировать объёмы производства, и соответственно, предохраняло от кризиса перепроизводства - одной из проблем рыночной экономики. Но пока почему-то это не работало, пока... Производители продолжали безразмерно штамповать свою продукцию, она продолжала залёживаться на складах, её продолжали сбывать под конец сезона по бросовым ценам на распродажах.

Одно из сознательно-прорывных новоявлений стал жилой дом, полностью напичканный компьютерами и другой техникой, где всё было подключено к одному мощному домашнему компьютеру, контролировавшему работу всего в этом доме и связанного через Сеть с суперкомпьютером фирмы, которая построила этот дом и ещё десятки таких же домов. В доме повсюду были установлены цифровые камеры, сенсоры движения, датчики воздуха, динамики и т.д. Конечно, характеристики домов варьировались от одного к другому, и технологические новшества могли в корне изменить предыдущие варианты, но этот компьютеризированный жилой дом как явление изменил сознание людей, главным образом, благодаря новому подходу к рекламе, к агитации. Дело в том, что вездесущие камеры поражали чувство вездесущей слежки - это было одно из главных недостатков нового стиля жизни - чувство, что за тобой кто-то наблюдает, и даже если на определённом участке дома и не было камер - чувство сохранялось, перерастая в сознание того, что все приборы управляются кем-то и откуда-то, это чувство бесконтрольности и слежки у жильцов портило всю затею для создателей. Благодаря Сети, первые жильцы на соответствующих форумах поделились своими переживаниями и это стало известно всем заинтересованным в новых домах. Создателям нужен был выход из создавшегося положения. И его нашли в новой рекламе, ставшей новой формой пропаганды - пропаганда разъясняющая. Ранее было замечено, что пользователей особенно привлекают сайты, где им разъясняют о новом продукте. Благодаря архитектуре гипертекста, пользователь сам выбирал нужную ему сложность объяснений от поверхностной до научной - каждому своё. Протестировав это явление с психологами, пришли к выводу, что знание вселяет в людей определённое чувство уверенности в новом, потенциально неизведанном, и эта уверенность несла с собой спокойствие. Проанализировав всё это, создатели новых, компьютеризированных домов, подошли по-другому к рекламе, изменив её на разъясняющую. Собственно, рекламируя новые возможности, открывающиеся перед пользователями новых домов или же отдельных его частей и составных, будь то техника или архитектурно-инженерные решения, создатели рекламировали новые аспекты жизни. Выделив это, они сделали упор на новой жизни, на том, что изменяться - это модно, нужно и очень важно, причём диверсификация рекламы на сегменты затрагивала всех, а не только молодых. С использованием всех технологических нововведений у человека появлялось больше свободного времени - как один из ключевых факторов рекламы - человек становился более свободным, поручив весь быт компьютеру. А что до чувства слежения - эту проблему решил один из пользователей Сети, написавший восторженный отклик о чувстве внутренней свободы, о том фантастическом внутреннем мире, открывшийся ему после того, как он отключился от бытовых проблем, о том внутреннем мире, куда не может заглянуть ни одна камера. Эта “внутренняя свобода” стала новым фактором в рекламе и отправным пунктом в перевороте сознания быта - люди смотрели на вещи уже по-другому, на свою жизнь уже по-другому и она, соответственно, изменялась. Люди чувствовали себя свободнее, способнее, сильнее, увереннее. И это чувство ограничивалось собственными знаниями. Камеры не следили - они помогали быть в курсе, помогали знать, компьютеры не контролировали людей - они работали по программам написанными людьми, теперь отдыхающими. Всё зависело от правильной формулировки, от правильной подачи. Была развёрнута грандиозная пропаганда новой жизни, новой философии жизни, компьютеризации и технологии вообще. Так в людях была убита животная страсть хождения по магазинам, как писали в Сети критики “шопинга в живую”. С помощью рекламы людей отучили терять драгоценное время в магазинах, которые, кстати говоря, обширно закрывались. Не затронуло это супер дорогие магазины - магазины дорогой одежды, антикварные магазины, ювелирные магазины - с трудом, но ещё держались. Хождение в такие магазины ещё не считалось потерей времени.

Также в домах в помощь экономии времени стали всё чаще и чаще применяться домашние роботы. Начиная с простых роботов-пылесосов, роботы всё прочнее и прочнее входят в дом в виде уборщиков - посудомоек - выгульщиков собак - кухонных органайзеров - официантов - и детских игрушек - и всё в одном роботе. Последнее - детские игрушки - получило очень большое распространение и вскоре вытеснило всех кошечек, собачек и рыбок. В последствии к игровым функциям стали добавляться и воспитательные, учебно-образовательные. Новое поколение уже могло выполнять элементарные воспитательно-контрольные алгоритмы и самое главное - “сэкономить время родителей в воспитании детей”. Предполагалось, что роботы возьмут на себя обучение элементарному, как старые няньки, подтирающие шалопаю сопли, а жизни, проблемам морали, ответственности, любви - всему этому, конечно же, научат родители. Домашние роботы выполняли рутинную, бытовую работу. Большим прорывом стало использование роботов в производственном процессе. Роботы на заводах стали новым витком в производстве. По началу они выполняли элементарные функции по сборке, доставке, уборке. Всё это контролировалось суперкомпьютерами. Естественно, появление роботов на производстве повлекло за собой увольнения рабочих. Но роботы ещё не могли выполнять сложные процессы и поэтому не могли полностью заменить людей, но производители чувствовали, что за роботами будущее и они вкладывали огромные деньги в развитие технологий. Вообще, предприниматели, гнавшиеся за максимизацией прибыли, инвестировали большие средства в научно-технические разработки. В погоне за прибылью бизнесмены делали всё возможное и невозможное. Выжить в таком ритме могли лишь быстрейшие и сильнейшие. Но быстрейшим не хватало силы, сильнейшим - скорости и лишь объединясь они могли действительно выжить в долгосрочном периоде, лишь объединясь они могли победить в этой войне против друг друга, против самих себя. Скоро в мире наступила эра олигополии. Несколько крупных корпораций контролировавших всё и заинтересованных только в своём процветании. Для этого им была нужна помощь правительств. Насчитывая уже столетия тесная связь промышленников с политиками, отлаженная система лоббирования, финансовая помощь на выборах со стороны бизнеса и политическая помощь при реализации наполеоновских бизнес планов со стороны выбранных правительств - всё это в конце концов объединило бизнес и политику в одно взаимосвязанное предприятие. Это объединение менее известное общественности, но более значительное, объединение как виток общественной эволюции, как новые законы войны бизнеса и политики, вводило в игру очень большие деньги, настолько большие, что ими даже не рискуют. Именно риск провала этих гигантов экономики и политики, риск, могущий привести к банкротству целые страны, именно этот риск, которого не должно быть вообще, повлёк за собой превентивную политику предостережения. Начиная от таких скромных шагов, как подарки, благотворительность, гранты - подарить всем детям во всех школах по компьютеру, что бы они выучили программное обеспечение доброго дяди-волшебника-деда мороза и стали в дальнейшем рьяными сторонниками и верными пользователями-клиентами; построить школы, колледжи, техникумы, университеты - чтобы ковать себе кадры и на работу! на работу! на работу! чтобы поднять уровень жизни, научить пользоваться их новой дорогостоящей и сложной жизнью и потом продавать и продавать и вбить уверенность, что без новых, улучшенных версий не обойтись; построить больницы, лечебницы, профилактории, курорты, чтобы лечить заболевших работников и на работу! работать! зарабатывать! выделить им большие пенсии и построить дома для престарелых, чтобы дать им надежду на спокойную старость, чтобы дать им покой, чтобы подарить им смысл жизни - пять минут покоя перед смертью - ради этого жить, ради этого работать и заработать себе пенсию - общественный рай длинной в воспоминание; выделять щедрые пособия семье погибшего работника, чтобы никто не роптал. Потому что такими деньгами не рискуют. И начиная от этих скромных шагов, они - боги бизнеса и политики, перешли к пониманию глобального риска - бедные страны - это было как горстка плаксивых слабаков, доведённых до отчаяния, а нет ничего опаснее обнищавшего и озлобленного неудачника, дошедшего до нервного срыва, до неконтролируемой, сорвавшейся истерики, потому как он начинает выкрикивать правду, ту самую правду, которую все знают, но никто не хочет признать, которую никто не слушает, и которая никому не нужна, но в которой живут все. И вот отворачиваясь от него в трамваях и на улице, показывая на него из окон машин - ресторанов - магазинов, обсмеивая его, как смеются победители над побеждёнными, забыв, что сами когда-то были маленькими, слабыми, бедными и что когда-то в прошлом им самим кто-то помог подняться, подал руку и добро улыбнулся, подсказал, и вот оглянувшись после этого истеричного хохота жестокой победы, в котором столько же правды, только с другим знаком, сколько в безумном монологе нищего, и вот остановившись на мгновение, они вдруг заметили, что этих прокажённых, нищих, попрошаек и погорельцев на самом деле намного больше, чем их самих - розовощёких удачников, победителей драконов, сами ставших драконами, и они уловили этот злой, доведённый до отчаяния, взгляд бедноты. И вот тогда они решили не рисковать. Потому что такими деньгами не шутят. Были созданы сложные системы кредитов бедным странам, были открыты мировые банки и фонды помощи и развития, были подарены нечеловеческие мешки с объедками, завёрнутыми в блестящие жесты, но всё это с одним маленьким но - мы вас подкармливаем, а вы нас слушаетесь - правительствам навязывались определённые дрессировочные программы, довались нужные им указания, экономическая помощь была вся завязана с бизнесом богатых стран, старые, уже ненужные богатым, технологии продавались по бросовым ценам, новыми технологиями заманивали простаков и вытягивали из них только что полученные кредиты - мы вам одолжили пару копеек, но тратить вы их будете только в наших магазинах. Культура и та навязывалась и продавалась. Это была подстава за подставой - богатые богатеют, бедные беднеют, только профессионально замазанная пудрой и с запиханной жвачкой, что бы вся эта удачнотолстая пошлость не воняла. Следующим шагом стало проникновение большого бизнеса в экономику бедных стран. Строя там огромные заводы, давая всем дешёвую работу и разоряя местные фирмы, как конкистадоры, они озверевали. Быстро осознав, что победить в этой расправе над покупателями, у которых и выбора, кроме как купить, и нет, можно только постоянно развиваясь, они развивались. Огромные ресурсы вкладывались в научно-техническое развитие, открывалось множество частных лабораторий, большая часть из которых были секретными, были созданы даже частные институты, проводившие комплексные исследования для международных корпораций. Наука развивалась всё стремительнее и мощней. Но и здесь было своё но - учёные должны были исследовать только то, что было выгодно бизнесменам, так например, ни одна западная частная фармацевтическая лаборатория не занималась болезнями бедных стран, изобретая лекарства от болезней богатых стран. В частные лаборатории вкладывалось много денег в надежде на большие прибыли и бизнесменам в этом случае было не до благотворительностей бедным. Только бизнес. Наживаясь на нужде бедных, богатые улучшали себе жизнь.

Наука развилась так сильно, что чтобы стать учёным нужно было много трудиться, чтобы понять науку нужно было изменить сознание, потому что наука дошла до таких абстракций, что не каждому по силе. Вскоре учёные стали своеобразной элитой, самыми дорогими людьми планеты. Быть учёным стало очень престижно, у них была слава, как у певцов и актёров. И на фоне этого стремительного роста науки общество оставалось на том же интеллектуальном уровне. То же самое разгильдяйство у подростков, тот же самый максимализм юности, переоценка сил и следующее за этим разочарование, пессимизм и кризис среднего возраста - быт и увядание, все оставшиеся силы брошены на воспитание этих неблагодарных оболтусов, промывающих себе мозги дебильными мультфильмами, обсесивными компьютерными играми, занудливо-слащавыми фильмами и кажущейся вседозволенностью, подготавливая их к наркотически-опьеняющему максимализму и последующему разочарованию всей жизни, одним словом, воспитывая по своему подобию и заставляя их делать свои же ошибки со святой верой, что дети должны жить лучше своих родителей. Пока общество было занято своим отражением, наука ушла настолько далеко, что достигла критического момента - дальнейшее развитие было настолько трудно осуществимым и требовало не только огромнейших средств, но и исполинского умственного усилия, прорыва в сознании учёных, привыкшим к прорывам как к землетрясениям. Этот прорыв стоил миру дорого, но он принёс просто чудовищные результаты - преобразовавшаяся наука выглядела морским монстром рядом с маленьким мальчиком, жадно собирающим ракушки на берегу океана. Она стала как морской дьявол, позволяющий себе всё. Всё что хотела, она могла открыть, создать и уничтожить. Учёные стали как инопланетяне с огромными головами из далёких фантастических фильмов. Учёные получили научную вседозволенность - любая бредовая, аморальная, глупая и, самое главное, любая наглейшая теория могла быть проэксперементированна, осуществлена и на завтра распродана как новая версия жизни. Но всё по порядку. Когда учёные столкнулись с кризисом идей и их осуществлением, тогда родилась мысль о создании института науки как таковой. Прецедентом этому послужила медицинская сеть, созданная ещё в ранние периоды развития Всемирной Сети. Эта сеть была пассивной кучей информации обо всех новинках в медицине. Но даже этот механический сбор всех новостей повлёк за собой взрывные идеи, революционные методики в медицинских лабораториях по всему миру. Следуя этому примеру, было решено объединить всех учёных в одном месте и заставить их не просто обмениваться новостями, сплетнями и опытом, а сотрудничать, сотрудничать во благо всего без исключения человечества. Эта идея родилась у правительства Соединённых Штатов Америки и несла дополнительный нюанс взять науку под свой контроль. Секретные частные лаборатории сильно будоражили общество и нервировали политиков. Их ставили лишь перед фактом нового открытия. Итак, правительство США выступило перед мировым научным сообществом с предложением объединиться под одной крышей и работать на благо всего мира. Вложив огромные средства, объединив подавляющую часть своих лабораторий и институтов, правительство вскоре создало этот исполинский храм науки и полигон экспериментов. В начале учёные других стран, частных лабораторий и институтов отнеслись к этой идеи недоверчиво - их смущали вопросы собственной свободы, вопросы дальнейшего использования знаний и боязнь зависти и конфликтов, привыкшие к своему кабинету, к своей команде, к своей жизни, они не были готовы к такому подходу. Но вскоре удивление всего мира - это была наилучшая награда для института науки - именно удивление мировой общественности, и особенно учёных, изменило отношение к этому проекту. Именно удивление новыми революционными открытиями в области информации как таковой изменило сознание людей. Интернет решил проблему удалённого доступа учёных со всего мира. Всё больше и больше учёных подключалось к общей работе, в основном молодые с сумасшедшими идеями. Главным принципом было не отказ от кажущихся невероятных теорий, а совместное обсуждение их, попытка разобраться. Естественно к этому процессу допускались не все желающие, а только учёные с известной научной степенью. Были специальные форумы по степени учености участников, по сложности, по проблематике. Главный принцип открытости идей, их свободное обсуждение и взаимопомощь давал колоссальные результаты - решения рождались как бредовые сны. Все воспринимали новые чужие теории как частично свои и старались развить их как можно ближе к истине. Этот принцип открытости идей был заложен в интернет сообществе с самого его развития. Но вначале на первых форумах обсуждались в основном личные, сексуальные, общественные и политические проблемы. Люди привыкали к свободному безграничному общению. Прорывом в этом безудержном общении стало создание операционной системы линукс на базе системы юникс. Тогда, в первые годы Сети, интернет общественности была предложена версия новой операционной системы с открытым кодом и каждый мог добавлять и изменять её в надежде создать программный шедевр. И это дало поражающие результаты - вскоре была создана всем миром программистов очень устойчивая и оригинальная операционная система линукс. Этот эксперимент показал мультипликатор безграничного общения и генератора идей - приходя и оставляя свою идею, участник форума, программного проекта, нового исследования также выражал свое мнение по поводу предыдущей идеи, вариант решения предыдущей проблемы, отклик на первое суждение. И именно этот отклик, вариант, мнение порождало новое мнение, затрагивающее другой аспект этой проблемы. Это общение было саморегулирующим - те проблемы, волнующие общество больше, обсуждались соответственно дольше и активней, а затухание дискуссий, размышлений и споров, говорило об найденном решении, об выкристаллизированом объяснении удовлетворяющем общество. Все споры форумов сохранялись и вновь подключившийся со старыми уже обговорёнными идеями-вопросами мог просмотреть все отклики по интересующей его тематике. Собственно говоря, высказывая мнение, участник в первую очередь объяснялся сам с собой, на чьей стороне он, какого придерживается взгляда и как думает, пытаясь логично и точно сформулировать свои мысли. На службе у учёных общение через интернет давало ошеломляющие результаты - постоянный поток идей. Молодым и талантливым это давало заветный билет в мир высокой науки. Опытным и бывалым учёным это давало свежий ворох идей, другой подход к изучаемой проблеме. Успех этого эксперимента - института науки и научные форумы в рамках этого института, где на всеобщее обсуждение выставлялись актуальные проблемы, этот успех повлёк за собой открытие подобных институтов науки в других странах. В рекордно короткое время такой институт был открыт в Европейском Союзе и назван “Свободный Институт Европы”. Затем почти одновременно в Индии и в Китае, потом в Японии и в России. США предложили объединить все институты, предсказывая просто космический взрыв с созданием Мирового Института. Америка перестала называть свой институт американским, и вскоре шесть институтов были объединены. Но на самом деле это объединение было фиктивным - институты продолжали контролироваться правительствами и проводить секретные исследования в интересах своих держав. Однако от этого слияния всё-таки выиграла Америка - в рамках программ по обмену опытом, американский институт приглашал посетить его лаборатории, и в дальнейшем учёных переманивали работать на американцев. Правительство не скупилось, транснациональные корпорации обильно субсидировали институт и вскоре он превратился в научный рай. Учёные действительно были свободны в своих исследованиях и имели возможность ставить самые неимоверные эксперименты. Но и здесь одно небольшое но. 70% института было секретным и полностью контролировалось американским правительством, отстаивающим интересы корпораций-спонсоров. Учёные этих 70% хранили в строжайшей тайне все, что происходило за стенами лабораторий, они не могли обсуждать свои идеи в интернете даже анонимно, чтобы не привлечь внимание к объекту исследований и лишь отслеживали всю информацию, появляющуюся в Сети. В рамках этой закрытой части существовал отдел, копирующий всю информацию в Сети, создавая таким образом двойник Сети. Копировалось и отслеживалось абсолютно всё: начиная с научных форумов, с каждой ежеминутной новости, до всех личных сайтов, до каждой порнофотографии. Отдел изучал слежение за развитием Сети и информации в целом и сыграл решающую роль в последующих событиях. Этот отдел существовал ещё с рождения Сети и хранил всю её эволюцию. Учёные закрытых секретных лабораторий получали поистине большие зарплаты и дошли до такого момента, когда им уже не нужны были деньги. Правительство строило спецгородки, где жили только учёные и их семьи и где было всё и не было денег. Одна работа, научная работа. Весь этот секретный правительственный проект, все эти лаборатории, всё это постепенно обрастало сериями загадочных убийств учёных и ещё более непонятных самоубийств, скандальными слухами о правительственных экспериментах и о секретных городках, где выводят сверх людей - супер учёных. Всё это бросало тень на свободный для всех институт и оставшейся 30%-ой части надо было отдуваться за своего засекреченного брата. Объём открытий этой малой части предписывали всему институту и благодаря мультипликативному генератору идей и соответственно решений и сенсационных открытий, все верили.

Следующим тяжёлым шагом в обучении стали индукция и дедукция. Не просто выбрать из базы данных правильный вывод, а самому сгенерировать новое решение. Метод проб и ошибок - постоянное сверение вывода или решения с целостностью понятий - разобраться в проблеме, найти ошибку и предпринять правильный следующий шаг, научиться выделять важное в принятии сложного решения (более одной причины-цели), научиться выделять первостепенное от второстепенного - структурировать себя относительно времени, разбивать свою работу на этапы, продвигаться вперёд. Впоследствии, компьютеру были разъяснены такие понятия как долг, ответственность, служба, обеспечение безопасности, приоритеты и другие и вскоре был готов первый производственный компьютер, управляющий различными роботами, включёнными в технологический процесс. Компьютер сам управлял всей работой каждого робота и всего процесса - прослеживался путь каждой детали, состояние каждого механизма, действия каждого робота, качество готовой продукции, её отгрузка. Этот экспериментальный завод послужил отправной точкой для создания заводов и фабрик, полностью обслуживаемых роботами. Без единого человека. Им нужен был только хозяин. Все мировые корпорации покупали это дорогостоящее оборудование и увольняли своих рабочих. Было подсчитано, что роботы настолько снижают производственные затраты, что прибыли возрастали в несколько раз. Корпорации шли на конфликты с профсоюзами, с правительствами, с общественностью, так как прибыли обещали решить все эти проблемы. Уволенным рабочим предлагалось большое разовое пособие и многие молчали, в надежде скоро найти другую работу. Они ещё не знали...

Международные корпорации договорились между собой о повсеместном использовании роботов на производстве. Они скупали все оставшиеся заводы в третьих странах и за короткое время практически по всему миру произошло внедрение роботов, сопровождавшееся массовыми увольнениями. Вскоре уволенные рабочие поняли, что никуда они не смогут устроиться по своей профессии, нигде они не нужны. Миллионы людей оказались никому не нужными. Когда общество это осознало, общественные протесты, демонстрации прошли с новой силой - развитый мир показал себя во всей красе. Таких демонстраций западный мир ещё не видел - демонстрации по всей Европе, Америке, Азии, мощнейшие беспорядки, погромы офисов, бойкоты товаров фирм. Множество людей впадало в депрессию, многие, доведённые стрессами, нервными срывами, кончали жизнь самоубийством, ситуация выходила из под контроля,

Однако это не существенно помогло людям, находящимся в тяжёлом психологическом кризисе, как определили психологи, люди, считавшие раньше себя важными и нужными, находились в шоке от сознания своей ненужности и после получения пособий и дотаций, многие были в депрессии от вынужденного бездействия. Привыкшие жить работой на других, они теперь не знали, что им делать, куда девать себя и свободное время. Правительства предоставляли бесплатные услуги психологов, организовали повсеместные курсы по перепрофилированию - многие уходили в сервис, в обслуживание, воспитание, обучение, в медицину и в присмотр, в искусство и в спорт, туда, где ещё нужны были люди. Многие поступили в правоохранительные органы, охранять свой богатый мир от бедных. Некоторые уезжали в третий мир, где нужен был опыт, хотя рабочая сила замещалась повсюду уже и там. Не все были готовы на такой шаг - уехать, покинуть, в основном это были люди борющиеся с жизнью, для которых активная жизнь была важнее насиженной, пособий и пенсий. Но на таких людей в третьем мире всегда смотрели как на захватчиков, там тоже не хватало работы. Эмиграция в развитые страны из развивающихся прекратилась полностью, наблюдался обратный процесс. Многие же безработные депрессивно смерились, ожидая пока им предложат потреблять что-то новое. Перед правительствами встала проблема, как занять всех бездействующих людей - в этом вопросе решением стала Сеть. Множество людей ушли в Сеть, в общение, развлечение, обучение через интернет. Постепенно кризис затихал. Пропаганда помогла перестроить умы людей, заявляя о новом мире, где человек уделяет больше времени себе, своему развитию и межличностному общению и не тратить времени и сил на создание обыденных товаров, на обслуживание ежедневных нужд.

Следующим этапом на пути к новой жизни стали открытия в области генной инженерии и продовольствия. Учёные предложили законченные, протестированные разработки искусственных продуктов, которые должны были заменить всё сельское хозяйство. Генная инженерия предлагала искусственное оплодотворение, выращивание и рождение абсолютно здоровых людей, в процессе подготовки к этому учённые полностью контролировали генные характеристики, исключая проявление негативной наследственности, слежением за процессом выращивания учёные контролировали и корректировали развитие организма. В итоге рождались стопроцентно здоровые люди с заданными начальными характеристиками, начиная от физических - цвет глаз, волос, пластика лица, до психических - склонности математические или гуманитарные, память, творчество. И здесь, обуздать общественные волнения помогла пропаганда - было объявлено “варварским, животным подходом” зачатие детей во время секса - полный бесконтроль и незнание. Было объявлено “варварскими, животными страстями” потребление обычной пищи, её пережёвывание, глотание и все сопровождающие процессы. Выращивать людей в пробирках и потреблять специальные коктейли и энергетические кубики считалось проявлением высшего разума, результатом прогресса. Человек ассоциировался с разумом, с интеллектом, с наукой, и животным страстям здесь было не место. Секс остался ещё для тех, кто любил телесные развлечения, но и он постепенно уходил в прошлое - стали очень популярны энергетические кубики с функцией подавления тестостерона и снижения сексуального аппетита. Считалось проявлением разума подавление сексуальных “звериных” желаний. Молодёжь волновала Сеть - информация, общение, наука. В качестве телесного контакта очень модным был расслабляющий массаж. Мужское удовлетворение приносило теперь решение проблем, созданных обычно женщинами, нахождение новых идей и выходов из тупиковых ситуаций - психологическое удовлетворение и уверенность в своей мужской потенции и потенциале вообще.

Конечно же, все эти изменения общество приняло не сразу. Первыми начали использовать нововведения молодые - молодёжь быстро перешла на новое питание, молодые семьи выстраивались в очередь в центрах искусственного рождения. Это было модно, стильно, прогрессивно и умно. Вскоре новые усилия в пропаганде привлекли в новый мир и более старшие поколения - пользоваться новым стало считаться не то чтобы модным, а молодым подходом - все хотели чувствовать себя моложе, сильнее, лучше, умнее. И в самом деле, новая еда исключала побочные эффекты обычной еды - переедание, несовместимость, отравление некачественными продуктами - всё было учитано, было исключено неправильное использование новой еды, так как употреблять её можно было только правильно. Генная инженерия давала шанс старым парам вновь иметь здоровых полноценных детей. С новыми безработными, появившимися в результате новых общественных изменений, - занятые в сельском хозяйстве, в процессе питания, поступили по уже отлаженной системе, а именно, всех в Сеть. Дешёвая искусственная еда частично решала проблему безработных, в последствии и бедных стран.

В то же самое время, на фоне массовых увольнений, и последующего всеобщего бездействия, другая часть общества двигалась в совершенно другое направление: “белые воротнички”, офисные сотрудники, клерки, юристы, брокеры и другие, казалось наоборот, всё больше и больше загружались работой: новые достижения в области технологий позволяли работать всё быстрее и быстрее, всё больше и больше объёма информации проходило через мозги людей, давно забывших об остальном мире. У них же были стрессы иного характера - они не успевали за компьютерами: новые суперкомпьютеры брали на себя львиную долю рутинной работы и чтобы не остаться без работы служащим приходилось работать быстрее, под часть, выдумывая себе работу, вернее новые причины, чтобы остаться на работе. Вскоре новые суперкомпьютеры обученные теории игр, стратегии, логики нестандартных ситуаций и катастроф начали заменять людей и в этих сферах. Компьютеры во всю использовались финансовыми аналитиками для расчётов изменений ожиданий финансовых рынков. Вскоре появился первый компьютер-адвокат, защитивший дело в суде - это было похоже на игру компьютера в шахматы. Скоро однако людей стали увольнять и из этих сфер экономики. Желающие могли уехать в третий мир.

Следующим этапом разработок закрытого отдела по изучению интернета и информации стало инициирование программы “Тетрис”. Эта программа являлась результатом многолетних социальных исследований, начавшихся ещё со времён создания компьютеров. В рамках программы “Тетрис” отдел следил за человеческой натурой изменения ожиданий, за развитием карьеры человека и его психикой, за развитием соотношения задуманное-осуществлённое, за динамикой психологического портрета. В случае, если отдел в рамках программы приходил к выводу, что индивид, вследствие неблагоприятно сложившихся обстоятельств, приходил к крайнему нервному срыву, к затяжной депрессии, то принимались стабилизирующие меры, в основном, не вызывающий подозрение подброс нужной информации, предлагающей решение проблемы, с которой столкнулся пользователь. Ищущим и потерявшим надежду найти помогали со сведениями, где найти любовь, друга, общение, место учёбы, вдохновение и покой, часто просто письмо от “незнакомца/незнакомки” с добрыми словами и поддержкой. И появлялся новый друг, и завязывалась сердечная переписка между вновь обретённым надежду пользователем и государственной строжайше засекреченной программой, так никогда и не встретившихся в реальности. Люди, дошедшие до крайней тяжелейшей степени депрессии, как бы невзначай выигрывали бесплатные туристические путёвки, билеты на футбольный матч, посещение увеселительных парков, закрытых клубов, подарки и прочее. Пользователю вселялась надежда, что есть ещё справедливость, удача, провидение и просто везение в этом цифровом мире. Таким образом, налаживалось эмоциональное равновесие в обществе, спокойствие и порядок. Людям заново дарили надежду и веру в собственные силы. Корпорации и правительства, обеспокоенные возможностью новых беспорядков, на этот раз вызванных уже стрессами, готовы были выделять большие деньги на эту программу. Проект относился к разряду “национальной безопасности” и был повышено секретным. Корпорации предоставляли сведения не только о своих клиентах и их покупках, но и о своих оставшихся сотрудниках - анкеты, продвижение по службе, увольнения, а также историю всех ранее работавших. Супер мощный компьютерный центр, включающий в себя десятки, если не сотни суперкомпьютеров, занимался проведением программы “Тетрис”. Засекреченный отдел давно превратился из просто копирующего Сеть, в контролирующий. В первую очередь, ради национальной безопасности - начиная от прослеживания и локализации мошенников с кредитными карточками, взломщиков баз данных, предотвращение утечки информации и контроль над появлением нежелательной скандальной информации, до контроля ходом общения с помощью Сети. Здесь уже применялись взломы почты и слежение за частными архивами, что противоречило всем законам, но как уже говорилось, у правительства свои законы, в отличие от тех, какими оно снабдило своих граждан.

Обучение также полностью перешло в Сеть. Изначальная архитектура гипертекста превратилась в мощнейшую мультимедийную информационную систему, где можно было получить любые интересуемые сведения в любой форме - обучение, объяснение, развлечение и тому подобное. Так изучение какого-то конкретного вопроса тут же давало доступ ко всей информации, связанной с этим вопросом. А виртуальные профессора были компетентней, терпеливей и не требовали зарплат. В это время повсеместно закрывались школы, университеты, театры, кинотеатры, концертные залы, музеи, галереи. В начале это было похоже на обострившуюся борьбу между театрами, музеями, школами, если бы не истинные причины и не такие масштабы. После закрытия Лувра всё прояснилось - все культурные учреждения закрывались потому что не выдерживали соперничества с Сетью, человек не мог конкурировать с искусственным интеллектом. Закрытие Лувра было действительно трагическим. Закрыли музей не из-за финансовых проблем, а просто из-за того, что туда никто не ходил вообще. После официального заявления о закрытие толпы возмущённых “ценителей” искусства собрались у музея. По требованию толпы его открыли. Каково же было удивление людей, когда они увидели выставочные залы и картины, восхищавшие не одно поколение и не одну эпоху. Они - эти “активные” потребители - так и не смогли понять в чём же смысл хождения по музею. Через неделю музей закрыли навсегда. После этого волна закрытий всех культурных заведений захлестнула развитый мир. Правительства стали продавать культурные шедевры музеям третьего мира и миллиардерам. Развитый мир продавал свою культуру третьему миру по бросовым ценам, как некогда сбывал устаревшие технологии. Человеческая фантазия уступала фантазии искусственного интеллекта, творчество человека не могло сравняться с творчеством компьютера. Любое произведение, будь то картина, фильм, спектакль, книга, актёрская игра или размышление, у компьютера получалось лучше, глубже и даже искреннее, чем у человека. Причём можно было задать параметры (эти параметры компьютер сам выставлял себе - он же знал с каким именно пользователем сейчас работает) параметры ошибок, погрешностей, не чёткости линий, дрожание руки, запамятствование текста, дрожь в голосе. Любой искусственный сценарий получался лучше, был более закручен и неожиданней. К тому же компьютер точно знал, что хочет потребитель, какой у него культурный и интеллектуальный уровень и никогда не ошибался. Одним словом: сиди и смотри, ничего не делай, только потребляй, как раньше часами просиживали перед телевизорами - телесериалы, новости, фильмы, шоу, другие телесериалы... те, кто жизни свои проводили за компьютерными стратегиями, аркадами, квестами, командными играми, те, кто наполовину жили в компьютере и компьютером, те по достоинству оценили новые возможности виртуального мира. Вот уж действительно качественный наркотик получили люди - каждый был занят своей Сетью, своей игрой в жизнь. Любой бред, пропущенный через Сеть, становился смыслом жизни для тысячей пользователей, заботившиеся о своём сценарии, верившие в него и живущие только ради него. Таким образом в безработные попали и люди искусства. Желающие могли уехать в третий мир.

Искусственный интеллект нового поколения завершил процесс создания роботов, полностью заменяющих людей - роботы-врачи, никогда не ошибающиеся и без дрожащих рук, роботы-полицейские, никогда не ошибающиеся, принимающие молниеносные решения, всегда бодрствующие и бдительные, роботы-няньки, никогда не ошибающиеся, никогда не устающие, терпеливые и мудрые. Именно последние внесли баланс в новые семьи, - получившие искусственно выращенных детей, молодые родители поняли, что теперь им эта прихоть не очень то нужна. Те девять месяцев, которые должны были стать фундаментом в заложении материнских и отцовских чувств, были взахлёб проведены в Сети. Дети оказались не нужными. И именно Сеть проявила заботу о маленьких беспризорниках, заменив старые компьютерные игры, тамагочи, роботов-игрушек-собачек-кошечек, допотопных роботов-нянек, предоставив ребёнку высококачественную заботу и ласку, высокоинтеллектуальную любовь, разукрасив детство многомиллиардными красками высокого разрешения и воспитывая детей теперь уже по своему подобию. Конечно, всё можно было отрегулировать в настройках и вообще даже отказаться, но это такое количество галочек установленных по умолчанию - куда интереснее Сеть. Эти галочки, эти настройки по умолчанию устанавливали Сетью нужные ей характеристики, рассчитывались на пассивное приятие, принятие как факта. Так, примером может служить установка по умолчанию присылать подрастающим детям энергетические кубики, снижающие половое влечение. Первая классификация системы “Тетрис” делила потребителей на две большие группы: “пассивные” и “активные” пользователи. Активный - опасный, пассивный - цель. Активный - тот, кто не смиряется, пытается сопротивляться. Пассивный - тот, кто принимает всё с первого раза, тот, кто не спрашивает. Так называемое, активное участие в жизни Сети, было как бы заранее установлено в характеристиках пассивных пользователей - это было их пассивное развлечение, видимая активность - высказывать там какое-то мнение, менять сценарий, участвовать в каких-то форумах, но на самом деле, ничего не делать. Те, кто съедали всё, что положат. Действительно активные пользователи доставляли Сети массу хлопот - они всё что-то вынюхивали, узнавали, что-то предпринимали. Примером активности может служить спорт. Спорт - единственная сфера, которую не смогла покорить Сеть - соревнование между людьми, не между разумом и человеком, а между потом и желанием победить. Спорт Сеть не могла заменить, спортивные зрелища оставались единственными человеческими зрелищами в развитом мире - чувство толпы толпой ценилось высоко. Смотреть, как тебе подобные борются с друг другом за что-то символическое, неосязаемое - за победу, было одним из главных развлечений - спорт и Сеть - два основных зрелища потребителей. Потребление спортивных представлений очень возбуждало пользователей и могло активизировать их. Это было опасно. Сеть создала гладиаторские бои между роботами - героями известных компьютерных игр, с искусственной кровью и неимоверным шокирующим размахом представлений, однако это было не то. Но Сеть упорна. Она искала решение этой проблемы. Шли тяжёлые пропагандные бои местного значения. Считалось, что и это было вопросом времени и вскоре и спортсменов отправят в отставку. Как отправили медиков, воспитателей, медсестёр, полицейских, нянек и им подобных. Всех в Сеть. Потреблять. Можно выразить мнение. Можно подёргаться. Но только в рамках дозволенного возмущения.

Учёные долго изучали растения, а точнее тот факт, что на протяжении своей жизни растения аккумулировали в своих тканях многие металлы. Было выяснено, что растения не получают их из почвы вместе с водой и другими полезными элементами, а как бы сами генерируют их в процессе жизни. Было выяснено, что в процессе генерирования используются солнечная энергия, вода, определённый набор элементов почвы, углекислый газ и внутренняя структура растений. В процессе исследований большую и возможно решающую помощь оказали учёные информатики, сумевшие расшифровать и, в последствии, смодулировать на компьютере, каким образом растения получают, перерабатывают информацию об элементах, и какая информация нужна для их генерации. Для этого учёные создали новую систему познания, основанную не на ассоциативно-дискретной, как у человека, а на поточной, аналоговой модели, в чём решающую роль сыграл компьютер. Именно в новой информационной системе учёные смогли получить экспериментальную среду для модуляции процессов, проводимых растениями. В таких условиях они смогли искусственно осуществить генерирование марганца и бора. Вскоре, исследование, длившееся десятки лет, увенчалось успехом, - учёные могли генерировать любой химический элемент, используя солнечную энергию и элементарные элементы такие, как водород, гелий, кислород и некоторые другие. Таким образом, осуществилась мечта алхимиков, жаждавших управлять материей - нужная информация, нужные знания позволяют контролировать любой процесс. Вскоре учёные, вооружённые такими знаниями, стали проводить исследования с новыми соединениями, создавая новые элементы. Эти исследования основывались на информационном управлении атомами, а не на физическом сплавлении двух элементов. Качественно новые материалы вошли в жизнь, делая её другой. Скудность информации об этих исследованиях объясняется её засекреченностью - эти технологии полностью обеспечивали развитые страны полезными ископаемыми, переставшими быть “ископаемыми”, предоставляя независимость развитому миру от экспортёров сырья третьего мира, существенно снижали стоимость материалов, стоимость производства. Новые технологии использовались в военных исследованиях, открывая невиданные горизонты одержимым военным учёным. Все эти опыты были засекречены, поэтому невозможно говорить об этом в подробных деталях. Однако мир вскоре почувствовал результаты этих исполинских достижений. Новые технологии вводили мир в новую фазу мировой экономики, отменяя фундаментальный принцип экономической теории, основанный на редкости ресурсов. Сам смысл того, что ресурсы перестали быть редкими и превратились в бесконечно генерируемые, изменил соотношение сил в мировой экономике. Теперь развитые страны сами стали поставлять материалы и ресурсы в третий мир по более низким ценам, чем были у третьего мира. Основу экспорта развитого мира также составляли технологии, результаты научных исследований, информационные достижения, компьютеры, коммуникации, системы и так далее. Всё производство постепенно перешло в третий мир, даже сложнейшая техника - информационно-командные блоки импортировались с Запада, а всё остальное производилось-собиралось в третьем мире. Вообще, третий мир и третьим миром то назвать было нельзя - многие страны уже достигли уровня жизни Америки и Европы конца двадцатого века, и темпы роста всё ускорялись и ускорялись. Хотя, по сравнению с жизнью в развитых странах, развивающиеся страны можно было по праву ещё называть третьим миром. Развитие третьего мира произошло благодаря международным корпорациям, жаждущим спасти свои старые технологии, свои старые рынки, они переводили их в развивающиеся страны. А для развития способности населения покупать все эти новые для них товары, корпорации занялись подъёмом уровня жизни в целом, обрабатывая правительства стран третьего мира. В конечном счёте, они перевели всю устаревшую жизнь в третий мир, и слегка подкрасив и подновив, они продали её как новую версию. Для третьего мира это действительно была новая жизнь. Корпорации ни чуть не потеряли своих доходов в связи с увольнениями в развитых странах и выплатами пособий, просто они создали источники доходов в третьих странах, развивая их по отлаженному сценарию. Таким образом, третьи страны выплачивали пособия по безработице развитому миру. А развитый мир вообще забыл, что такое деньги. Всё ограничилось пластиковой карточкой, являющейся всем и включающая в себя всё - паспорт, пропуск, кредитку (для тех, у кого ещё сохранились счета в банке). Всё население развитого мира получало бесплатную искусственную еду, бесплатный интернет - хлеба и зрелищ, искусственные правда, но высокотехнологические, - все получали бесплатную дешёвую одежду, бесплатный городской транспорт, бесплатное жильё. В зависимости от вклада в общественную деятельность, а это означало в развитие Сети - “активное” участие, в зависимости от опыта и стажа, возраста люди получали доступ к различным услугам - бывшим инженерам, адвокатам, брокерам, юристам - бесплатные гостиницы, машины на прокат, клубы, спорт и так далее. Чем больше была заслуга перед обществом, тем больше привилегий. Каждая семья имела право на двух детей, как говорили, на двух бесплатных детей. Бесплатно выращенных, конечно же. Всё решали пластиковые карточки - это был пропуск. Можно сказать, что в развитом мире наступил информационный коммунизм, возможный лишь при информационно-технологическом контроле. Третьи же страны требовали разделять с ними плоды научно-технического прогресса, достающиеся только корпорациям. Было созвано мировое сообщество, чтобы решить проблему включения третьего мира в научный прогресс. Развитые страны обещали позаботиться о третьем мире и организовали специальный институт, занимающийся проблемами третьего мира. Но на его долю выпали мелкие, бытовые изобретения, в то время как институты науки уходили всё дальше и дальше. Не известны точно пути исследований, но области известны - получение энергии из вакуума, информационное управление материей, попытки информационного управления энергией, развитие космических технологий, исследования времени в космическом пространстве, запуски космических экспедиций, колонии на Луне - прорыв в создании материи существенно продвинул космические технологии. >военные исследования - полностью засекречены - ни одной утечки информации< Следующим прорывом - каким по счёту? это уже и прорывом назвать нельзя, все так к этому привыкли, следующим изобретением общество порадовали учёные-нейрологи и конечно же информатики, начав работу, как и многие, на заре информационной эры, они подготовили множество сюрпризов. Начав работать с парализованными людьми, они подсоединили два контакта к нервам, отвечающим за поднятие руки и за её перемещение. Контакты же подключили к компьютеру. Когда парализованный человек хотел поднять руку, нервный импульс передавался компьютеру и на мониторе двигался курсор. Другой отдел занимался процессором, работающем на нейронах. Информация об этих исследованиях ещё больше засекречена, так как здесь проводились опыты над людьми - недопустимый шаг в науке, но имевший место. Общество просто поставили перед фактом открытий. Никто не о чём не догадывался до поры, до времени. Эти исследования занимались передачей информации нейронам и нейронами. Закончилось это тем, что учёные смогли подключить нервную систему человека к компьютеру, и человек мог управлять компьютером через свои нейроны и получать информацию нейронами. Интересным, с точки зрения науки, был процессор, основанный на нейронах. Начав с двух нейронов пиявки, научив процессор элементарным функциям сложения, добавляя по нейрону, они его развили до внушительных масштабов. Не за горой был уже не искусственно обученный интеллект, а искусственно выращенный интеллект. Какие это открывало горизонты не знал никто. Учёные изучали человеческий мозг - поток сознания, подсознательная работа, техника сновидений, опыты по копированию мозга - всей информации и всех настроек. Результаты этих исследований внедрялись в интернет, вернее в создание новой оболочки для навигации в Сети. Нервная система подключалась к компьютеру и пользователь получал и отправлял информацию нейронами - что было равносильно тактильному контакту. Первые испытания на заключённых разрушили их нервную систему - большинство испытываемых погибло, выжившие остались калеками. Однако учёные пришли к выводу, что смерть связана с шоком из-за полученной информации - заключённые, как уверяли учёные, обладали низким уровнем интеллекта и были попросту не готовы к тому, что они сами захотели почувствовать. После испытаний на добровольцах из числа учёных младшего звена, “новая сетевая оболочка” была одобрена - испытания показали высокий результат у подготовленных людей. Вскоре был открыт экспериментальный “интернет-дом”, место, где после специальной хирургической подготовки, можно было использовать “сетевую оболочку”.

При всём развитии общества, при всех технологических прорывах, когда к самим прорывам привыкли настолько, что перестали замечать их присутствие, реагируя лишь на отсутствие, при всех своих высотах, для общества “новая сетевая оболочка, основанная на нейронном принципе передачи информации” произвела шок разломившегося льда под ногами и последовавшей за этим холодной ванны. Люди просто не верили своим ощущениям, попробовав уже не могли без этого жить. И здесь не обошлось без проблем - не все смогли сразу принять новый мир, некоторые долго находились в состоянии шока, адоптация происходила тяжело, но уверено. Через определённое время “новая сетевая оболочка” уже стала нормой и люди не хотели от этого отказываться. Интернет-дома были платными, это была очень дорогая технология, но после определённой суммы, покрывающей изначальные расходы, дальнейшее пользование становилось бесплатным. Это имело бешеную популярность. Люди делали себе операцию не задумываясь, ложились в специальное ложе и погружались в новый рай. Теперь не было несоответствия между тем, что пользователи видели, слышали и чувствовали. Вся информация передавалась по всем каналам без потерь. Если, например, пользователь хотел почувствовать ветер, прикосновение, воду, конкретный вкус или запах, да всё, что угодно, - всю эту информацию передавали нужным, отвечающим за это нейронам и импульс поступал в мозг, неся с собой чувство дуновения ветерка, прохладу воды, горечь или сладость. Импульс посылался и на ткани - эффект стопроцентного соответствия. Но это только часть картины - через нервные импульсы пользователь общался с Сетью, - если хотел поднять руку, импульс перехватывался и посылался пользователю зрительный импульс, как он видит, что подымает руку и тактильный импульс на руку и в мозг, - что он при этом чувствовал в зависимости от окружения. Естественно, что сама рука не поднималась, - команда мозга была перехвачена, обработана Сетью и возвращена с соответствующими инструкциями. Требовалось всего лишь закрыть глаза и расслабиться. Сеть просчитывала каждую мелочь происходящего, моделировала все процессы и отсылала инструкции о том, что и в каких точках тела чувствовать пользователю. Это было информационное управление нервной системой. Самое популярное, что желали испытать пользователи, было чувство полёта. Создатели авиационных симуляторов, увлёкшиеся разработкой всех деталей и тонкостей полёта, стараясь максимально приблизиться к реальности, так и не смогли понять истинные желания людей - желания летать. Просто летать, без крыльев, без самолётов, без ничего. Летать как боги. И новая Сеть дала это людям. Все возможные чувства, которые можно было испытать человеку при полёте, просчитывались и отсылались человеку - порывы ветра, холодок высоты, сила и солёность моря, открывшегося под раскинутыми руками, жар и величие гор, окаймляющих то сказочное море, непередаваемое (а только пересылаемое) чувство захватывания духа при крутых виражах и, самое главное, чувство свободы и радости - вместе с тактильными импульсами пересылались также и эмоциональные - Сеть создавала настроение. Вдоволь налетавшись, люди начинали хозяйничать, раскрывая свои затаённые желания. Кто испытывал все самые острые ощущения, кто летал к звёздам без корабля и скафандра, кто переделывал историю на свой лад, выдавая себя за действительно живших и великих, а кто просто играл в Бога, создавая этот мир заново. Фантазия - это блёклое слово в попытке описать, что творилось в головах пользователей. Или творили в головах пользователей? Кстати, умереть было нельзя - в изначальных установках пользователь определял степень боли: от бессмертия, до максимально-допустимой. В случае с перегрузкой, Сеть прекращала пересылку информации, заявляя, что продолжение наступит после определённого отдыха нервной системы. Если пользователь хотел покончить жизнь самоубийством - со всего лёту влететь в скалу и, перегрузив нервную систему, вызвать шок - ему советовали оставить Сеть, читай: воспользоваться другими средствами. Хотя, конечно же, мощности Сети хватало на пересылку достаточной для смерти информации. Если пользователь хотел побыть, скажем, Наполеоном, ему пересылались инструкции, как чувствовать себя невысоким, садясь в седло, он “ощущал” ногами жёсткость кожи и прыть коня, “втягивал” ноздрями запах картечи, “упирался” рукой в эфес шпаги и покорял Россию. Смотрясь в зеркало он видел Наполеона со своими глазами, он вживался в его шкуру и вдруг, по среди сражения, он взмывал в воздух и улетал - надоело? - превращаясь в какое-нибудь индийское божество, в святого духа, в птицу, в воздух. Если пользователь, скажем, хотел прилечь на траву, рассчитывалась масса того тела, в котором был сейчас пользователь, влажность травы, её мягкость, свежесть, её запах, наличие букашек, коэффициент их ползучести и распространяемости - рассчитывалось абсолютно всё и предавалось тем точкам тела, которые уже начинали касаться травы, а в это время крайним точкам и сторонам передавались прохлада и сила ветерка, верхним - теплота солнца, звуки - ушам, изображение - глазам, носу - запахи, и вкус сорванной травинки во рту, как соломинка в искусно приготовленный коктейль. Наигравшись с новой игрушкой пользователь отходил ко сну. В рамках программы “Тетрис” было рассчитано, что именно должен увидеть пользователь в течении своего бодрствования в Сети, как именно должны осуществиться его запросы, его желания, в каких цветах и с какими незаметными мелодиями на фоне, чтобы ночью он видел те сны, которые нужны Сети, чтобы проснувшись, у него были те желания и мечты, какие нужны Сети. Во время пользования “новой сетевой оболочкой” пользователю, окружённого теплом и заботой роботов, незаметно (ведь он не чувствовал, того чего не должен был) вводили энергетические смеси и поддерживали жизнеспособность организма. Чтобы мышцы от постоянного лежания не атрофировались, им проводили процедуры стимулирования сокращений тканей слабым электрическим током. Естественно, что это ничего не чувствовалось. Сеть была ответственна за вручённое ей тело пользователя и обещала вернуть тело владельцу даже в ещё лучшем состоянии, чем было получено. На случай, если кто вдруг задумает вскочить. Но смельчаков не было. Получив доступ к телу, Сеть имела полную информацию и контроль над тем, что в нём происходит. Собственно говоря, от пользователя осталось только воображение, контролируемое Сетью и скрытые желания, навязанные Сетью. Интернет-дома открывались повсеместно, и вскоре, практически весь западный мир был в объятиях “новой сетевой оболочки”. Наигравшись вдоволь со всем, что придёт в голову, наубивав миллионы безвинных, будучи тираном, и наспасав с десяток миров, будучи спецагентом, обсосав новую игрушку, подобно ребёнку, улетевшему в собственные мечты, большинство пользователей действовало в дальнейшем одинаково. Каждый имел затаённую ошибку, несбывшуюся мечту, ту самую любимую, убежавшую с другим, тот самый “если бы”, тот самый шанс, не выпавший в жизни. Люди возвращались в свою жизнь и вносили в неё небольшие коррективы - королева бала доставалась таки пользователю, он успевал на поезд, делал тот самый решительный шаг и жил благополучно дальше с нормальным набором приключений, романтики, поездок на острова и радостных детей. Все просто хотели быть любимы и счастливы. Только никто в реальной жизни не умел осчастливить другого. И Сеть давала им этот упущенный шанс - индивидуальное эгоистическое счастье, в своей новой жизни они, конечно же, умели дарить любовь и сыпать цветами улыбок. Старики вновь обретали молодость и жили вечно молодыми в своём времени, вдовы и вдовцы получали обратно потерянных любимых и жили дальше в радости, совершая милые безумства, ссоры разрешались и ушедшие возвращались. Это была сетевая сказка, где любимые летали над лугами цветов в той эпохе, о которой мечтали при луне прежде чем поцеловаться в первый раз, где никто не старел и не умирал, где выполнялись все заветные желания, где все люди были добрые, счастливые и любимые, один общий сетевой рай. Люди погрузились в сон.

Доподлинно известно, что программа “Сетевой рай” была организована, просчитана и воплощена в рамках системы “Тетрис”. Слишком уж большие запросы были у пользователей в их первоначальных бредовых желаниях. Слишком много ресурсов уходило у Сети на расчёты каждой загубленной жизни пользователем-деспотом, на последствия исторического хулиганства, на развитие жизни планеты в параллельном мире, на просчёты экономических связей со всеми возможными инопланетянами и прочих несусветных идей, вертящихся в голове каждого потребителя нового мира. Поэтому было решено свести все желания к какому-то единому стандарту. А так как “все семьи счастливы одинаково, а несчастливы по-разному”, то было решено подарить людям счастье. Соответствующе подведя к этому нереализованные желания пользователей, после очередного дружного просыпания всех потребителей, Сеть запустила всеобщую программу “Сетевой рай”, существенно освободив расчётные процессорные ресурсы для науки. Программа “Сетевой рай” зацикливалась сама на себе, провоцируя определённые и постоянные желания “быть счастливым” у пользователей. Оставалось лишь следить за теми, у кого вдруг не получалось быть счастливым, создавая опасность нарушить общественный покой какой-нибудь дорогостоящей процессору выходкой, забрав ценные расчётные ресурсы. Ему срочно бросалась кость по радостнее, да по счастливее, и обратно в райское стадо. Отработанный приём.

А может Сеть найдет какую-нибудь всеми забытую планетку и сыгранёт в Бога, жонглируя эволюцией? И мы будем прилетать туда брать анализы, как посланники Высшего Разума к выращенным обезьяноподобным, живые носители информации, приспешники Великого Экспериментатора, ставящего опыт космического размаха. Этакий вселенский “Тетрис”. Только вот, первый это эксперимент или попытка повторить удачный?

На этом рукопись дяди закончилась. Это был последний лист, последняя строка. Марк машинально отложил листок. Он смотрел прямо перед собой, в голове было пусто, он ничего не осознавал - слишком много для него. Он лёг на диван. О, как бы он сейчас хотел вернуться. Вернуться в свою старую жизнь, в своё незнание. Ведь он видел их, видел эти ряды людей в интернет-доме - у каждого в голове свой мир - и снующие между ними роботы-смотрители. Он помнит одного старика, у которого на глазах вдруг выступили слёзы, и одна слеза, видно, что потяжелей, вдруг сорвалась и заскользила по щеке, сверкая своей реальностью. Захотел старик почувствовать плачь? Тогда не должно было быть настоящих слёз. Или это был просчёт Сети? Может, увидел чего старик, может из воспоминаний? И вырвалось наружу. Марк лежит на диване. Состояние, как после шумного фильма, когда выходишь из темноты кинотеатра в огни продолжающейся жизни, - тебе только что втирали какую-то важную историю, а мир тем временем прожил ещё два часа. Можешь лишь только вспоминать запомнившиеся моменты и хлопать глазами, собирая всё вместе, пытаясь структурировать относительно себя полученные общие инструкции. Дефрагментация...

Глава XVIII

Глава XIX

В парке было на удивление тихо, умиротворёно и в тоже время торжественно. Солнечные лучи пробивались сквозь листву и щекотали грустного Марка, пытающегося сбежать от накопившегося одиночества. Он очень редко выходил из дядиного дома, вообще практически не выходил. Но теперь он не мог там больше оставаться. Его давило там, давило его прошлое, открывшееся ему всей своей искусственностью, тем ненастоящим миром, окружавшим его, и его настоящим одиночеством. Он вспоминал, как мама отворачивалась к монитору, подёргивая плечами, поправляя свои чёрные волосы, как она одевала шлем, возвращаясь к своей Сети, как написала ему “поздравляю” на его день рождения, когда он уже ушёл от них, как... Марк бродил по старому венскому парку, ни о чём не думал и грустил. Где-то притаилась мысль, что ему волей-неволей придётся вернуться в этот огромный для него дом, в этот пустой дом, превратившийся в ловушку. Уж лучше бы он никогда не приходил туда, лучше бы он никогда не видел останков той другой жизни, лучше бы он никогда её не касался. Жил бы своей маленькой жизнью, спокойным, незнающим ничего. Он как будто держал перед собой открытку с далёкого пышного карнавала, на котором он не был и который никогда не повторится. Сейчас он просто устало шёл по заросшим дорожкам, среди улыбавшихся ему своей новизной цветов - эти яркие пятна свежести на сладком зелёном фоне только что распустившихся листьев. Птицы мягко, как бархатный саксофон, подпевали дружной встрече весны. Да, ведь весна пришла в венский парк! Вместе с ней пришёл и грустный мальчик. Хотелось просто вскидывать голову, рассыпая волосами, смотреть в лицо весеннего неба, щуриться, делать красивые жесты и тихонько грустить. Грусть - это наше спасение от того ада, когда понимаешь, что прошлый прекрасный мир не вернуть, грусть - как отдых перед новым разбегом. Грусть с улыбкой - то, что спасает, не будь грусти, мы наверно сошли бы с ума. Мозг ни о чём не думает, изредка вспыхивают какие-то фрагменты, воспоминания - как подолгу смотреть на фотографию прошедших радостей - полное спокойствие, расслабленность, не надо никаких действий, только грустная улыбка и взгляд, потерявшийся в прошлом, просто ожидание будущего. Но, но с одним но. Нужно верить, что есть выход, что есть куда двигаться дальше, что можешь жить дальше, что есть завтра, надо надеяться, что это не тупик. Тогда грусть - это бальзам для заболевшей души. Если же нет, тогда грусть становится западнёй, это предвестник чего-то тяжёлого, та самая мысль, ускользающая, прятающаяся. Всегда надо оставлять себе потаённую дверку, чтобы сбежать через неё, особенно когда всё хорошо, когда забываешь обо всём, растворяясь в беспечности. Всегда надо иметь укромное местечко, куда ты можешь вернуться, какое-то своё местечко, известное только тебе, где можешь побыть один сам с собой. Один вдалеке от всего. Это как осенью побродить одному в парке, убежав от всего мира в самого себя. Это как город из детства с золотыми куполами, куда ты ездил со своими родителями, это как запахи из бабушкиной комнаты, от её старинного сундука, это вкус лесных ягод, далёкий вкус детства, вкус разбитых коленок, смеха и праздника. Как само детство, куда мы возвращаемся, чтобы набраться сил и мудрости, чтобы просто отдохнуть, побыть вдалеке от быта, побродить по тропинкам, тихо-тихо посидеть под большими деревьями. Но только если есть эта маленькая спасительная дверка, только если есть это волшебное сказочное местечко, только если есть вера. Марк бродил, чувствуя весну вокруг, - голый парк наряжался, прихорашивался, покачивая первыми цветочками. Марк ходил без цели, даже не ходил, а существовал. Может он искал себе веру? Да как верить, если верить не во что, если он только что узнал, как умирал мир, давший ему волшебное местечко - последний островок - дядин дом - оказавшееся капканом. Во что верить, если у него ничего не осталось. Ну разве что одиночество. Оно было всегда и он мог верить в своё одиночество, оно всегда его сопровождало и окружало. Может это и была его вера, его местечко, только вот он этого не знал или не понимал. Он боялся своего одиночества, убегал от него, только как одному убежать от одиночества? Он сел прямо на траву. Раньше он такого никогда не сделал бы, а сейчас ему было всё равно. Всё потеряло для него тот старый смысл, бывший когда-то важным. А нового он не находил. Он как будто только сейчас понял, что дядя умер, что он потерял дядю навсегда. Он только сейчас понял, насколько дядя умер. Дядя умер вместе со своим миром. Он как бы винил себя в том, что потерял. Чувство потери - раньше это было рядом с тобой и возможно было даже не нужно, а теперь на этом месте обосновалась потеря. Марк винил себя во всём, переживал всему, как будто специально делал себе больнее, терзая без того истерзанного себя. Мальчик, он просто не знал, что ему делать. Трава, подмятая ладонями, была влажной и настоящей. Марк смотрел на облака. Открыл взятый с собою дневник дяди:

Мой информатор не выходит на связь. Я потерял последнюю ниточку, развязывающую этот сетевой узел. Боюсь, как бы с ним чего не случилось. Работа не продвигается. Не могу писать. И говорю себе, что должен. Целыми днями только говорю, что надо работать. А сам готов заняться любым другим делом, прямо как бездельник-студент в разгар сессии. Ничего не выходит у меня. Вчера перечитал первый черновой вариант “истории”. Господи! Как это убого. Первое приближение, нечего сказать... эта часть, про бедные страны - всё так плоско, так однобоко. Это как крик отчаявшегося. Как же мы легко отчаиваемся, как мы легко теряем веру и сваливаем всё на других, как же мы любим искать в других виноватых, как же мы быстро наклеиваем ярлыки. Эти поспешные выводы, эти камни... Хотя, сильные не задумываются о последствиях. Как же мы любим навязывать свою точку зрения, свой образ жизни, свои взгляды и свои слова, как же мы не любим тех, кто не похож на нас, все мы пытаемся подвести черту, под которую всех подогнать. И эта злая уверенность, что мы всегда правы, эта ненависть чужой индивидуальности. Мы боимся тех кто не похож на нас, боремся с ними, заставляем быть как все. Боимся их силы - быть не такими. Не хватает мне слов, но что делать, это отчаяние. Отчаяние, когда я потерял всех своих студентов, отчаяние, когда мне говорят, что во мне не нуждаются, отчаяние потери. Как я им преподавал, как я старался! И все они ушли в Сеть. Я пытался не просто рассказать им, не просто объяснить, я хотел поделиться с ними, я хотел научить их думать, я хотел показать им этот мир, чтобы они чувствовали лицом ветер. Но они все ушли. Сколько предвзятости в моей работе, сколько пристрастия. Я слеп. Я тупо уверен в своей правоте. И как я на самом деле жалок в этом моём поливании грязью. Каждый может освистать и обгадить. В принципе, это всё что у меня осталось - моя злоба. Может я неудачник не вписавшийся в мир? Тот самый обезумевший нищий, раскрикивающий всему миру, что все подлецы. Только вот у нищего опустились руки, злоба моя иссякла. Может это всё что мне нужно было - изуродовать бумагу своим тявканьем на слона? Я не знаю. Я не знаю, что мне нужно. Я действительно хотел написать историю новейшего времени, для себя, просто я хотел занять себя работой, моей работой. Я сходил с ума, и вся эта попытка вылилась в дикий крик...

Да, и ещё кое-что, - совсем забыл - СПИД. Эта болезнь появилась неслучайно, но мои мысли об этом совсем не для бумаги. В “историю” же мою надо написать о том, как эта болезнь, а потом и другая, меняли сознание человека и общество. Дело в том, что СПИД оказался очень коварной болезнью, и единственным лекарством против СПИДа было не заражаться им. А для этого надо было постоянно себя контролировать, постоянно помнить об этом и предохраняться. “Следи за собой, будь осторожен”. Потому что, в противном случае ВСЁ заканчивалось. Говоря компьютерным языком - GAMEOVER, никаких SAVEDGAME или RESTART. Всё. Тебе просто говорили, что всё закончилось. Всё уже закончилось ещё в прошлом, и то, что ты ещё жив, - это всего лишь временно.

Я себе представлял, что же такое ад. Нет, это не огонь, не сковородки, - это просто безвыходность. Когда тебя просто ставят перед фактом свершившегося, а дальше живи как хочешь, когда от тебя ничего не зависит и ты всё теряешь и всё твоё гибнет. Война - это общественный ад. Когда ты лежишь в окопе под снарядами, защищая свою землю, и тебе приносят известие, что твой родной дом взорван, и все твои родные погибли, и ты ничего не можешь поделать. Когда ты хочешь, чтобы жизнь остановилась, а она так пошло продолжается дальше, когда умереть было бы самым простым решением, но только в том то и смысл, что выхода нет.

Марк захлопнул тетрадь. Он опять ничего не понимал. Он надеялся найти в дневнике поддержку, а там проблемы, он искал там то заветное местечко, куда все стараются прийти в этой жизни, а нашёл пепелище на месте своих надежд. У него опустились руки... Почему? Спрашивал он себя... Он думал, что что-то должен предпринять, что не должен так всё оставлять... Он бы так и сидел, всё спрашивая себя и терзая, пока не встал и не пошёл домой. Пустой дом показался ему затягивающим как мышеловка. Марк как бы заставлял себя идти туда, жить там. Теперь он по другому смотрел на всё - дом казался ему склепом, куда положили все любимые вещи хозяина, напоминающие ему о прожитой жизни. И вот здесь и должен был жить Марк - в воспоминаниях о прожитой не им жизни. Именно здесь, в доме дяди, он впервые почувствовал, что такое жизнь, как нелепа она может быть и как легко её потерять.

Глава XX

Марк не мог оторваться от облаков - они всегда его удивляли - каждый раз новые, такие далёкие, такие большие. Сколько в них величия и свободы, они как музыка, как звук струны. Он встал и вышел из комнаты. После того, как он прочитал дядину “историю”, он потерялся. Безучастный, он слонялся по комнатам. Он не знал, что ему дальше делать, чем ему дальше жить, - книги он уже не мог читать, фильмы раздражали. Жизнь остановилась, и он не знал, что будет завтра. Ничто не завлекало, всё потеряло свой смысл. Марк потерял смысл для самого себя. Вот он опять стоит перед этой чудной картиной. Мужчина целует женщину, он в страсти обхватил её голову ладонями, целует в щёку, что возле губ, она повернулась лицом прямо на Марка и закрыла глаза. Она стоит на коленях, на краю цветочной горы, обхватила его за шею. Они все в золоте, чудные наряды: у него - прямоугольники чёрные, золотые, жёлтые, коричневые, у неё кружки - красные, золотые, синие и фиолетовые. У неё немножко есть квадратиков, у него - золотые кружева пробиваются местами. В её рыжие волосы вплетены белые и синие цветочки. Он так любит её, что у неё голова ушла в плечи от сладости. Такой жар исходит от этой картины, мягкий жар, согревающий. Жар от их любви, от их нераздельности - они одно целое, срослись в своём поцелуе. Марк давно им завидовал. Сейчас же он не может смотреть на них. Они убивают его своим единством, своей любовью, тем что они вместе. Марк вообще не понимал, что он тут делает, перед этой картиной, в этом доме, в этой жизни. Как последний шанс, он машинально открыл дневник.

я пишу эти строки, в надежде быть понятым тобой. Только что я рисовал под шум дождя и Рахманинова. Я рисовал акварелью и грустил. Я давно не рисовал. И когда я сейчас взял кисть, у меня ничего не получалось. Душа рыдала, а я еле сдерживал слёзы. Рисование всегда было тем отдыхом для души, которого мы так все ищем. И тут такое разочарование... Я не рисовал серьёзно с тех пор, как закончил худошку. Тогда я воспринимал это как освобождение, а сейчас я потерял форму. Постепенно я вспоминал приёмы, секреты, постепенно получалось, постепенно я приходил в себя, но грусть осталась. Так я и рисовал, грустя под Рахманинова, вспоминая о тебе и думая об этом письме. Знаешь, после разговора с тобой, остаётся что-то недосказанное... Хочется вернуться и найти это самое, недонайденное, теряясь в новом. Уходя, переполнен новыми мыслями, новой информацией и какой-то новой идеей, но где-то в глубине ждёт лёгкая грусть от чего-то недопонятого...

Боже мой, как я тогда был взвинчен. Она ошеломила меня... Я пришёл домой, мне было не по себе. Я сидел и только наблюдал за собой. Я же в это время разрывался на куски, меня порывало во все стороны. Я хотел удушить её и нежно обнять, оберегая, я хотел раздавить её, тихо целуя за ухом, я хотел её и я её ненавидел всем своим телом, я хотел умереть и я хотел жизни, бурной и весёлой, жизни с ней. Я хотел испытать боль, которую я не смог бы выдержать, и разрываясь на куски от этой боли, я хотел тут же соединиться, я хотел почувствовать себя мёртвым и посмотреть на это, я хотел умереть и заново родиться. Боже мой! Как я хотел стать ребёнком, только что появившимся на свет и впервые, ВПЕРВЫЕ - я кричу, ору это слово; потому что это меня захватывает - впервые испытать что-то, впервые почувствовать боль и наслаждение, впервые увидеть, впервые что-то изрыгнуть из себя, впервые полюбить, впервые почувствовать страх и гадость. Впервые быть на высоте и в полной заднице. Я хотел этого всего. Я хотел утопиться, повеситься и застрелиться сразу вместе и я хотел убивать, приносить боль. И в то же время я хотел любить, я жаждал этой любви. Меня врезало в стену и что-то от меня разбивалось, а что-то проходило дальше. Я падал со стула, на котором я занимаюсь, и в тоже время меня тянуло вверх, к стулу знаний, и как только я касался этого верха, что-то хватало меня наверху и тянуло вниз, в то время, как мой низ всё ещё тянулся к верху. Я так и застрял посередине, никуда не попав. Я потерялся. Я растерял всё и много нашёл. Я всё забыл и что-то вспомнил новое. Я в ужасе и я умиротворён. Я хочу кричать и я молчу. Я не знаю ничего.

Марк в ужасе закрыл дневник. Вот оно - он читал про самого себя, как будто говорил с собой, исповедовался себе, как будто решил довериться сам себе в том, что с ним происходит на самом деле. Он застрял. Застрял, как застревает зацарапанный диск при проигрывании. Застрял в своём шоке, в своём непонимании. Он не видел выхода, не знал куда дальше идти, не знал что дальше делать, чем жить. Тот мир, который он полюбил, он же и разрушил своим любопытством. Ведь он же мог ничего не читать, он же мог остановиться и жить дальше в этой сказке, а теперь он всё разрушил. Ему стало так жалко себя, свою никчёмную жизнь, своих родителей, - ведь могло же быть всё по другому, он же мог прожить эту и без того короткую жизнь иначе. Он был готов любить, да только никому не нужна была его любовь. Жизнь казалась такой ненужной, искусственной и ненатуральной. Господи, как люди жили! Сколько жизни было в них, сколько страсти - где это всё? Он вспоминал свою жизнь и Боже! Какая у него была, и какая должна была быть жизнь! Где вся любовь? Где его жизнь? Он кусал бы губы, если бы знал как, он пытался что-то вспомнить, и не находил за что уцепиться воспоминанием. Хотелось отчаяться, хотелось что-то сделать, но только не сидеть так на полу... один наедине со своей жизнью. Он вспомнил чёрные волосы матери, как она отворачивается и тут Марк разрыдался. Он впервые действительно плакал, он ничего не мог с собой поделать, он просто падал вниз, он отпустил всё и отдался этому плачу, как судьбе. Он вложил в него всю свою боль за неполученную любовь, всё своё одиночество, всего себя. Он летел вниз, сжимая зубы и поднимая глаза к небу, но небо плакало вместе с ним. Он плакал от бессилия, что ничего не может изменить, что ничего не может вернуть, что некуда ему идти. Слёзы покидали его, и в нём оставалась одна злоба - злость на этот мир, на то что это так, на всех. Слёзы кончились и он обозлился совсем. Злость - это был выход. Злость собрала его силы. Сколько он так плакал, сидя на полу, отбросив дневник, - не важно, быстро это произошло или нет. Он сбросил с себя напряжение и пошёл в ванную. Умыться. Собраться. Собраться со всей злостью этого мира - мир умер, зло осталось. Он вошёл в ванную, поднял злые глаза и посмотрел в зеркало. Марк увидел себя, себя, а не зеркало, - оно ему не улыбалось, не спрашивало, как у него самочувствие и не советовало поправить причёску, оно не общалось с ним, а ему так этого хотелось, - это было старое зеркало, без какой-либо электроники, просто кусок зеркального стекла, отражающий реальность - озлобленного Марка. Он увидел свои злые глаза, перекошенный рот, худую шею - всё то, чего он боялся увидеть и что ему было противно. Ему было мерзко - он видел как он жалок. Смотря на отражение своих глаз, он чувствовал, как что-то лезет к нему в душу, и понимал, что это что-то он сам. Он ударил по зеркалу и в то же мгновение он почувствовал холодную боль осколков и теплоту собственной крови. Он кричал, потому что понял, что реальность будет преследовать его всегда, что это тупик. Он посмотрел последний раз в зеркало, и его злость, отразившись от разбитой мечты и умножившись миллионами осколками, вернулась в него. И тут же пришёл простой ответ на нехитрый вопрос: если он не может жить, он не будет жить. Решением был револьвер. Да! Он убьёт себя, он уже ринулся в дядину комнату, спешит стать героем-мучеником - недобрая ухмылка поцеловала губы - да! он им покажет! Он уже представляет себе, как он это сделает, - всё будет красиво, как в фильме, он видит себя медленно падающим, его рука отпускающая револьвер, - вот он уже в комнате дяди, тумбочка, револьвер, в руке, у виска. Стой, стой, стой! Подожди! Послушай. Просто послушай! Потом, а сейчас послушай. Выдохни просто и слушай. Зачем? Ведь ты же ещё ничего не сделал в этой жизни. Дай сам себе шанс, разрешение, ты только узнал, что было в прошлом, да это больно, тяжело, но... это не твоя вина, это не повод. Успокойся. Разреши себе - сделай что-нибудь, для себя. Живи для себя. Разреши себе жить.

Пока Марк слушал свой собственный голос, не желающий погибать вместе с Марком, рука опустилась, револьвер ускользнул обратно в глубь ящика. Вот так всегда - замыслы наполеоновские, а сил не хватает даже чтобы убить себя. Праздное бездействие ведёт к переоценке своих сил, унылое бездействие ведёт к их недооценке - первые от бездейственного праздника начинают создавать феерические проекты, как бы себя развлечь. С шумным и размашистым началом они врезаются в твердолобую правду жизни и в своё незнание, неумение и нетерпение, обламывают себе рога-мечты, усмиряют свой пыл, выслушивают от второй группы лентяев - “ну я же говорил...”, поджимают хвост и возвращаются обратно в свою жизнь. Постепенно, с персональным для каждого числом обломов нужным для житейских выводов, они переходят в группу угрюмых бездельников, вспоминая лишь о моментах неудержимой былой активности. Лентяи-пессимисты в свою очередь, заранее уверенные в неизбежности провала искренних порывов, вынуждены жизней предпринимать какие-то мелкие действия, - ведь совсем ничего не делать они, конечно же, не могут. И вот однажды, попав в ситуацию, где им пришлось проявить больше усилий, чем обычно, типа провести несколько часов наедине с противоположным полом, закончившееся долгообсосаным поцелуем, или неожиданно от самого себя потребовать от нерешительного бюрократа так нужную бумажку и вдруг получить положительный ответ, доказательство, что что-то возможно в этой безуспешной жизни, они потихоньку начинают верить в свои силы - радость озаряет их замутнённые головы, заполняя тёмные пустоты разума разноцветными проспектами и рекламой из модных журналов, пузыристыми мечтами о новой жизни, такой лёгкой и грандиозной, и они уже начинают строить феерические планы... Бездельники тоже что-то делают - они профессионально бездельничают. И для разнообразия меняют роли. Одного только они не понимают или не знают. Что ко всем великим делам приходят маленькими шагами, как капля точит камень. Только опять, со своим но - как капля, но всегда. Эти люди, размерено идущие к цели, не используют в своём словаре слова “мечта” - они это называют “пунктиком плана, который потом вычёркивают”. Кусочки этого плана они всегда выписывают себе на день, осуществляя. Бездельники не видят этого ежедневного героизма, их глаза, устремлённые на своё отражение в зеркале, оборачиваются к другим тогда, когда те создают шедевры. И даже не на самих их, а на их творения и на последующий успех...

Откуда-то появился Алик, мы были где-то на улице, но вероятно на краю города, много кустов, людей нет. Сначала мы где-то посидели-постояли. Я так понимаю, я должен был следовать за ним всё время. Тут он пошёл к какому-то дому, я за ним. Дом оказался заброшенным. Алик не обращал внимания на меня, я же должен был идти всё время за ним, я ощущал себя совершенно беспомощным, маленьким, мне было тревожно, я звал его и бежал за ним, по-моему, даже отговаривал его от этой затеи - идти в дом, но он даже не оглядывался, он не обращал на меня никакого внимания. Он подошёл к дому и залез через какую-то дыру в стене во внутрь и пошёл дальше. Я тоже попытался залезть, но мне было намного сложней, я был маленьким и слабым. Я звал его, просил вернуться, всё-таки залез. Он виднелся вдалеке и не оборачиваясь, шёл дальше - я побежал за ним, зовя его и отговаривая, просив вернуться. Но дорогу мне преграждали всяческие препятствия - каменные барьеры, мусор и потом появились дыры на полу - воронка вниз с дыркой, в дыре просто темнота. И вот, когда я уже почти догнал Алика, пробираясь по склону одной такой воронки, я начал скользить вниз к дырке и никак не мог остановиться, не мог ухватиться ни за что. И тут вдруг откуда-то появилась женщина, вернее существо в чёрном балахоне с лицом мёртвой женщины, - высохшее, серое, без глазниц - с такой же темнотой как в дыре, ничего не выражающее лицо-маска. Она не шла, она не двигалась, она просто приближалась ко мне, скользя по склону. Тут я понял, что это всё, конец. Кричал ли я, звал ли я Алика или онемел - не помню. Я просто понял, что уже ничего не могу поделать. И тут я проснулся. Я сидел на кровати и сначала просто не мог понять, спал я или нет (но это после того, как я посмотрел на часы - 4 утра). Потом пошёл на кухню, налил воды себе - я хотел пить, пришёл к себе, попил немного, вспоминая сон. И вдруг меня осенило - не мне нужен был Алик, а я ему! Ему нужно было, чтобы кто-то за ним бежал, кто-то его звал, ему нужно чтобы кому-то он был нужен. И тогда я понял, что я должен был делать. Я лёг спать и начал сон с того момента, как Алик залез в дом. Я же никуда не пошёл - Алик мне уже был не нужен, мне нужен был только я сам. Я сел на землю, прислонившись к стене (но это я видел диссациативно!) и сон закончился, началось что-то другое. Это была его игра - я её просто прекратил, перестав в неё играть, и она закончилась.

Глава XXI

01:20 - начало ночи - половинки седьмого февраля...

Я сейчас живу лишь мечтами, надеждами, а на самом деле - я у разбитого корыта, у меня ничего нет и я ничего не могу. Я совсем раскис. Мне нужно. Нужно бороться, чтобы получить, чтобы взять. И я буду бороться. Я должен бороться. Может быть, я просто маленький мальчик, влюбившийся по уши? Ослепнувший и раскисший? Или это не так? Опять вопросы, опять у меня депрессия? У меня всё впереди. И я уже начинаю брать потихоньку, помаленьку, но беру. А впереди у меня грандиозные планы. И я их осуществлю - куда я денусь? Первое: экзамен в пятницу - это мой первый шаг, хотя можно сказать, что первый шаг был, когда я бежал за автобусом и переборов обморок, последовавший за этим, я посвятил себя - я переступил тот самый порог, я открыл себе дверь - теперь осталось лишь только не сдаваться. Не поворачиваться назад. А идти строго вперёд. Строго вперёд идти. Идти. Всё у меня получиться. Только надо верить в себя, только я один - больше никто не верит в меня - верить в себя - вот что главное. Вера - вот что спасло меня тогда от обморока. Вера и спокойствие. Спокойствие - это вера, что всё будет хорошо, это вера плюс знание того, что всё будет хорошо, это опыт веры. Поэтому я такой спокойный? У меня уже четвёртый год веры - одной веры в то, что всё будет хорошо. Веры и надежды. Надежда, что всё будет хорошо и скоро. Вера в общем, а надежда придаёт временной оттенок: надежда - надо ждать. Вера как бы верит, что вообще всё должно быть хорошо, это само собой разумеется, а надежда ждёт, что скоро, вот-вот и сбудется желание, заветное желание. Когда желание сбывается, тогда приходит любовь. Любовь это действие, это исполнение желания, что всё должно быть хорошо. И после неё наступает покой - ты уже не просто веришь, а знаешь, что любовь есть. Знание даёт спокойствие. Силу верить и надеяться. А я только с надеждой и живу, уже четвёртый год, на самом деле, начиная жить только сейчас, только в эти дни. Любовь. Что такое любовь - это желание поделиться? Своим миром, своим теплом, всем, что имеешь. Взаимно? - Это взаимная любовь. Поделиться и идти дальше. Я повзрослел за последнее время. И я это чувствую. Чувствую, как я взрослею, - начинаю заставлять себя принимать решения для себя и без промедления принимаю решения ради других, точнее... Когда не совершаешь повторных ошибок, тогда чувствуешь, как взрослеешь. К лучшему ли это? Если это расширит мой кругозор, то я считаю, что к лучшему, а если заменит, то не совсем. Я должен взрослеть, не забывая как быть ребёнком - расширять свой опыт, свои способности, свои умения. И уметь переключаться. Любить, идти дальше, не останавливаться, принимать решения, помогать, быть строгим, взаимным и никогда не прощать измены. Или прощать? Предательство. Это что такое. И почему? И прощать ли? Любовь - это ещё и понять. Понять предательство. Понять - значит ассоциироваться с опытом другого человека, воспринять его и согласиться. Согласиться с предательством? Тоже предать? Нет. Нельзя. Понять и простить предательство - это предать себя, поступиться своими принципами, перестать уважать себя. Но, Боже мой! Как это трудно! Иногда бывает, что предательство - это единственный выход. Тяжело. Просто тяжело. Нужен отдых? Найди его в работе! Это одна из сильнейших загадок - загвоздок - трюков - отдых в работе, плюс в минусе, преимущество в недостатке, сила в слабости. Надо понять как это работает и работать. Работать! Но это двойная работа, как идти против движения и плыть против течения, она требует не только в два раза больше сил, но и в два раза больше идейной установки. Идея - двигатель. Где-то в космосе, в безыдейной пустоте, летит идея, несущая идею об идеи, о самой себе - это как смысл света в темноте, звука в пустоте, как смысл происходящего, смысл, летящий вместе со светом - вместе с ним летит идея, что надо двигаться против темноты, надо двигаться вперёд. Если мой путь лежит против течения реки, то тогда вперёд! Значит мой путь - против течения - это мой путь. Вперёд. Первое - экзамены. Второе - горы. И потом пошло-поехало. Моё будущее. Хочешь что-то сделать? Продумай всё хорошенько и делай! Пусть это идёт.

Марк тщательно решил готовиться к “Гамлету” - внимательно пересмотрел его ещё несколько раз, создал план и понял, что не справится. Он урезал пьесу почти в двое, записал все слова в компьютер, начал репетировать роли, движения. Слова ему читал компьютер через специальный дистанционный наушник, подсказывая и нужные действия. После нескольких репетиций он решил начать. Ему повезло - он почувствовал ту страсть, зажигающуюся в работе, как при джазовой импровизации. В эти минуты, когда он касался захватывающего жара работы, он забывал о своих мыслях, обо всём, что лезло в его голову - он отдавался полностью процессу, движению, действию. Но лишь на мгновения, на те самые сладкие мгновения работы, спасающие от депрессий, от угрюмых мыслей, от тупика. Может это и есть выход - двигаться на пролом тупика, через каменные стены, железные решётки и детские страхи, но только не останавливаться. Это ответ в самой загадке - остановка и есть тот самый тупик, не дающий двигаться, жить дальше. Просто иди дальше. Марку везло - дневник дяди подыгрывал ему. Наугад открываемые страницы, где были записи из разных периодов дядиной жизни, как будто помогали Марку, подсказывая, отвечая, ободряя. Сейчас он уже заявлял в Сети о своём выступлении, подключал камеру, последний раз вздыхал и настраивал себя и параметры связи с Сетью. Почему он решил транслировать свой спектакль в прямом эфире в Сеть? Да он об этом даже и не задумывался. Наверно, неосознанно пытался доказать всем, что он существует, что он есть. И вот он уже стоит перед камерой и произносит первые слова - красная лампочка камеры выбила из него весь этот мальчишеский задор и он растерялся - он продолжал монотонно повторять слова за компьютером, ходить по кабинету дяди и путаться. Это чувство, что именно сейчас он делает это, что именно сейчас и есть, тот самый момент, к которому он так готовился, чувство премьеры - сбило его. Он представлял себе пользователей, смотрящих трансляцию, он представлял, что они говорят, как они смеются, и тут он вдруг почувствовал, что он где-то далеко, совсем не перед камерой - он опять в своих мыслях. Уже четверть пьесы отыграна и количество смотрящих прямое включение уменьшилось раз в пять, а он вдруг остановился посередине комнаты, пьесы и жизни и задумался: что же он делает? Если играть, так играть, жить - так жить, а не думать о том, как жить в то время как не живёшь. Трудно сказать, откуда на этот раз взялось озарение, спасительное решение, наверно от соприкосновения с собственным творчеством, но это помогло ему. Он начал играть просто для себя. И не думать. Просто делать. И уже не было никакой растерянности, никакой путаницы. Ему даже нравилось, то, что он делает.

Когда у меня первый раз заболела голова, боль была такой нестерпимой, что я не мог двигаться, - каждый шаг, каждоё моё движение превращалось в гулкую, пронзительную боль. Я лежал, не смея пошевелиться, и боль утихала, оставаясь просто пассивным буравчиком, ковырявшим мой мозг. Когда я проснулся, боли не было. Тогда я понял, что сон - это то лекарство, которое лечит боль, это то, что мне нужно. Потом, когда у меня опять болела голова, я сразу ложился спать - не возможно было ходить, двигаться вообще - боль доводила меня до тошнотворного состояния, меня чуть ли не рвало, я хотел раздавить свои виски, и с надеждой о завтрашнем дне, я вычёркивал сегодняшний и ложился спать. Я говорил, гордо и упрямо, - что я не принимаю таблеток, потому что это противоестественно и вообще плохо, моё лекарство - сон, бросал все свои недоделанные дела и ложился спать. И так продолжалось какое-то время - до сегодняшнего дня. Сегодня у меня начала болеть голова днём. Ближе к вечеру я пришёл домой. Но рано было ложиться спать, вернее боль была на начальной стадии и я решил потерпеть, вернее я не хотел сбивать свой режим и хотел кое-чего ещё сделать - почитать, постирать, покушать и так далее. Когда читал, а я читал раннего Маркеса - рассказы про смерть, которые было тяжело проследить, боль то усиливалась, то утихала. Я решил постирать, так как был в преддверии кризиса чистого белья, и когда стирал, проанализировав происходящее, я вдруг заметил, что стираю с головной болью. Раньше я и представить себе не мог такого, раньше боль у меня ассоциировалась с неподвижным и даже испуганным лежанием на кровати с единственной мыслью - заснуть. Сейчас же я работал. С головной болью. Я понял, что это значит. Я начинаю жить с головной болью. Сначала так, потихоньку - не сильная боль, не сложная работа. Потом обороты всё быстрей, повороты всё круче, ставки больше. И я буду жить с головной болью, так как живут с ней мои родители. А потом и просыпаться с ней. Когда у меня первый раз заболела голова - у меня закончилось детство, когда я начал жить с головной болью - у меня закончилось молодость. Сегодня.

Глава XXII

Марк проснулся, но не хотел вставать. Вчерашний “Гамлет” изменил сегодняшнее утро. Он дремал, купаясь в мечтах - продолжениях сна. Ему приснился новый сон - как сказка он заканчивался счастливо и продолжался в сладкой утренней дрёме Марка. Лучи солнца ласкали его, согревая невинные фантазии. Он готов был промечтать так всю жизнь. Нет ничего слаще, чем мечтать, скользя между ночью и днём, между сном и явью, когда всё такое фантастическое и нереальное как сон и в то же время ты этим управляешь из просыпающегося сознания. Солнце улыбалось Марку и посвящало его в весну. Вместе с утром в его жизнь пришла весна. Он почувствовал силу весны, радость новой жизни, радость новой попытки, ещё одного шанса, нового начала. Весна - наверное, подобное чувствует мобильный телефон, когда вставляешь в него штепсель, что бы подзарядить севший аккумулятор. Марк лежал, мечтая и накапливая силы, - несколько мгновений, которые изменят день. Это как, идя по городу и остановившись на перекрёстке у светофора, оставить все свои мысли, весь этот спешащий город и открыть своё лицо ветру, вечно дующему, посмотреть на небо и улыбнуться самому себе. Это мгновение, это секунда от всего безумного дня, но она заряжает получше хорошей новости, - заглядываешь во внутрь и находишь силы у самого себя, ощущая каждой чёрточкой лица ласку ветра, неповторимость этого момента и свою красоту. Способность подняться над проблемами и отдохнуть, расслабиться и собрать самого себя и улыбаться. Это спасает, не даёт стать частью большого колеса, куда все стремятся попасть и крутиться. Вместе с весной в Марка пробралось и воспоминание о письме, как нежный запах духов только что вошедшей любимой, оно проникло в мысли, подслащивая их предвкушением. Последний раз обнимаясь с шёлком сна, Марк потянулся и вскочил в радостном напряжении. Всё вокруг он видел в другом свете, всё было как будто бы новое, да и сам он был как новый. Откуда столько энергии? Казалось, он сейчас закипит, ему хотелось воплощать мечты. Письмо было от какого-то Люка из Скандинавии - двухмерное, текстовое письмо в котором была только одна фраза: “Никогда ещё не видел такой классной пьесы!” Марк улыбнулся - да, он заслужил, и всё ему вокруг отвечало улыбкой. Да, он сильный, он всё сможет, ну и что, что тот мир умер, он создаст новый, он уже видел себя действующего, себя в новом мире, он уже строил планы, наслаждаясь собственным успехом. Это письмо - это признание его силы и успеха. Он был очень горд собой. Только это уже была другая гордость - гордость похвалы. Ожидание не обманулось, и предвкушение вылилось в сильное и глубокое наслаждение собственной славой. Он завтракал и смаковал новое чувство. Потом сидел на диване, ничего не делал и смаковал новое чувство. Это было захватывающе - смаковать новое чувство. Всё казалось таким лёгким и простым. Сил было много, даже с избытком. Марк упивался новыми чувствами и силами. Нужно было ещё ответить этому Люку из Скандинавии. Марк сел за компьютер, набрал “спасибо” и отправил. В тот же день пришло от Люка ещё одно письмецо: “А почему ты решил это сделать?” Марк подумал и ответил с присущей важностью победителя: “Просто хотелось сделать в этой жизни”. И отправил. Уже под вечер пришло ещё одно письмо: “А почему именно это? Я сейчас в Сети”. И адрес старого двухмерного текстового чата. Марк подумал и зашёл на этот чат. Только он и Люк.

- Привет. Почему именно это?
- Это не случайно. Мой дядя сыграл это однажды, и мне хотелось повторить.
- Мне очень понравилось. Что думаешь делать дальше?
- Не знаю, но... А ты вообще откуда? Чем занимаешься?
- Я путешествую. Сейчас в Скандинавии. Недавно приехал из Англии.
- А зачем ты путешествуешь?
- А что ещё делать?

- И где ты ещё был?
- Во Франции, на юге Европы, на побережье. Ты видел когда-нибудь море? Это бесподобно.

- Я читал о море, - смог только ответить Марк.
- Ого, ты ещё читаешь! А где в Сети ты читаешь?
- Я читаю книги из библиотеки моего дяди.
- Ого! Вот это да! Я так погляжу, у тебя дядя интересный тип. Тебе повезло с ним.
- Он умер.
- Извини, я не знал...
- Расскажи мне о море, - написал Марк после некоторого молчания.
- Не знаю, как и описать. Во общем, это надо видеть... Это что-то очень могущественное, великое, вечное...
- Как небо?
- Не совсем...

Они ещё долго так болтали о своих чувствах и ощущениях, пока не стало совсем поздно и Марк не захотел спать. Они договорились снова встретиться на следующий день там же. Люк настаивал на текстовом общении. Ещё один день прошёл... Марк же был доволен. Он тоже хотел путешествовать и представлял, как наверно интересно так жить - разъезжая по разным странам. Он в чём-то завидовал этому Люку, наверно тому, что тот путешествовал. Марку казалось, что это проявление свободы. Новый человек в его жизни был почти одного с Марком возраста, жил, вернее путешествовал на оставшиеся деньги от родителей и был, в отличие от большинства его сверстников, достаточно развитым. А перед сном - дневник.

Вчера не мог заснуть всю ночь, лежал, думал. Недавно мы сидели с друзьями и от нечего делать заговорили о передвижении в пространстве в будущем. Говорили всякую ерунду и под конец пришли к выводу, что ничего не можем придумать нового, все наши даже самые сумасбродные и абсолютно ненаучные идеи не шли дальше наших понятий о пространстве и передвижении. Как убого наше воображение! Даже само понятие “с чистого листа” - это уже установка для мышления. Часто, когда я мечтаю о ней, я представляю нас где-нибудь далеко на каком-нибудь курорте в горах у озера. Так вот, гостиницы там всегда те, в которых я бывал. Я не в состоянии придумать чего-то новое, не в состоянии представить то, чего не видел...

Мир без расстояния - всё под рукой, всё рядом, быть одновременно везде, где захочешь, одновременно ли? Никаких дорог, одно ощущение места, того которого хочешь. Интернет - первая попытка этого осуществления - то я общаюсь в чате с друзьями, то я ищу книжки в электронной библиотеке, то смотрю виды Петербурга. Но это одно окно в Инете. И это информационная победа над расстоянием. Много окон - когда я одновременно, в то же самое время смотрю фотки, чатюсь и ищу - это “многозадачная” победа над расстоянием - и это первое приближение к вопросу времени. Но это же на самом деле не одновременно, а “очень быстро переключаясь между”, но никак не одновременно. Но зато ещё шажок в перёд. Для одновременности разные сенсорные каналы - звук, изображения, чувства, поэтому с развитием виртуального мира плюс шлемы и всё такое это будет более реально. Но это не победа над временем. До неё ещё далеко.

Мир без времени - мир, где нет никаких действий, так как у действия есть начало и конец и продолжительность, в этот мир никто и ничего не входит первый раз и не уходит от туда, нет времени до появления чего-либо и после, нельзя разделить этот мир на две части: мир до появления этого и после, так как там уже всё есть изначально. Это мир, скорее набор информации - все возможные понятия, которые не изменяются, они постоянны и являются исходными, элементарными. Список всех вещей во вселенной, список всех идей, всей материи, такой вселенский реестр всего, что есть во всём мире. Нам кажется, что придумали что-то, - а мы на самом деле попали в эту огромную тёмную кладовку и нам осветилась часть из всего. Это открывалось раньше другим и будет открываться дальше. Кто же может внести что-то новое в этот список? Может тот, кто создаёт действительно что-то новое, внося это новое во вселенский мир всех идей без времени, меняет наше время, изменяет эпоху?

“Художник - хозяин над всем, что только может прийти в голову человеку, ибо ежели он пожелает увидеть прелести, пробуждающие страсть, он властен породить их. А ежели он захочет породить пустынную местность или же тенистый прохладный уголок в жаркую пору, он изобразит их, равно как и тёплый уголок в студёную пору. И ежели захочет долину, всё то же самое и ежели захочет с горной вершины взглянуть на простирающуюся внизу равнину, а после увидеть море на горизонте, он властен и в этом”.

Когда я понял, о чём он писал в XV веке, меня охватил трепет - это же виртуальная реальность - реальность, находящаяся только в твоей голове, твой мир, воображение работающее на все сто. Но как к этому подобраться? Я столько пытался и по-моему кое-что открыл - надо просто отпустить своё воображение, и пусть это идёт. Когда мы его зажимаем в тиски желаний, естественно оно выдаёт нам, то что нам хочется - нам хочется, чтобы всё было хорошо, что бы всё получилось, и оно подсовывает нам то прошлое, когда нам действительно было хорошо. Мы обманываем сами себя. Способность отдаться самому процессу воображения, а не собственным желаниям - это ключевой фактор открытия в себе того, чего казалось и не было. Всё заложено в нас самих.

Глава XXIII

- Привет. Как дела?
- Нормально... Что делал?
- Гулял. На улице холодно, но это бодрит. Ты?
- Так ничего... Расскажи о себе.
- Что тебе рассказать?
- Ну... кто твои родители?
- Они музыканты. Они сейчас уехали в третьи страны, потому что здесь у них нет работы. Когда в Сети появились все эти возможности, они продолжали заниматься музыкой, но... А когда они были здесь, мы постоянно вместе путешествовали. Они оставили мне достаточно денег, и теперь я путешествую сам.
- Я читал об этом, про артистов, которые не сдались...
- Серьёзно? Где же? В Сети?
-Нет, что ты...
- Ну и где же?
- В одной книге.
- В книге? Ты шутишь!
- Нет, я серьёзно. Я читал.
- Что это за книга? Откуда она у тебя?
- Это книга моего дяди...
- Можешь ли ты переслать её?
- Не думаю. Дело в том, что этот разговор вообще не для Сети... ну ты понимаешь...
- Да... вроде понимаю. Расскажи мне о дяде.

Вчера ездили в клуб. Это был замечательный вечер, каких единицы. Все веселились, вокруг улыбающиеся, радостные люди. Никто не грузился. Все делали именно то, что хотели, а чужое мнение по боку. В начале мы пошли в паб. Мы пили пиво и ждали, когда приедет Лаура на машине и отвезёт нас в клуб - мы были подвыпившие, и уже было поздно. Но Лаура не знала, что мы в пабе. Надо было пойти и позвонить ей. А её ещё и не было дома... Вот мы так и ходили по очереди и звонили, а между делом попивали пиво. Пришла моя очередь идти звонить. Телефона в пабе не было, надо было выйти на улицу, на мороз и идти в соседнее студенческое общежитие. И вот уже я слушаю долгие гудки и разглядываю холл общаги и снующих студентов. В глубине холла висит какой-то плакат, кажется реклама какого-то фильма. На плакате - старинный затонувший корабль, причём показано крупным планом его нос и часть кормы. Изображено как бы сбоку и сверху. Всё в бледно-зелёно-синих тонах. Местами плакат потёрт - белые пятна, видно старый плакат, к тому же я не помню, чтобы такой фильм недавно показывали. На мачтах что-то наподобие обтрёпанных парусов. От этого корабля веет какой-то печальной музыкой, неразборчивым шёпотом, странными звуками, скрытой опасностью. Прямо так и видится, как на дне моря плавают рыбы и как трепещет вода под своей тяжестью, как там холодно и безвыходно. Моё плохое зрение и пиво - и мне действительно казалось, как колышется вода на плакате, как там медленно проплывают хищные рыбки, как этот плакат живёт. Но всему есть предел, - мне надоело смотреть на этот плакат, и я медленно перевёл свой взгляд в сторону и чуть-чуть наверх, на потолок, на лампы на потолке. Медленно. Очень медленно. Эти лампы, этот потолок показались мне... я молниеносно взглянул на плакат, о нет! Это было зеркало! Грязное зеркало, отображающее потолок, плафоны ламп. Пыль, старые грязные пятна, отблески света, потёртости, - и я уже нарисовал себе картину, свой мир. Из состояния шока меня вывели долгие нудные гудки из трубки. Я всё ещё звонил Лауре, вернее стоял у телефона и слушал гудки. Хватит. Я положил трубку и вышел на улицу, на мороз.

- Знаешь, если бы я не путешествовал, я бы наверно сошёл с ума.
- А у тебя много знакомых?
- Ну... в каждой стране, где я побывал по двое-трое, ну ещё мои старые друзья...
- А у меня никого нет... С родителями я давно не общаюсь, а нескольких моих знакомых с детства я растерял.
- Да, грузно...
- Я давно уже ни с кем не общался
- Кстати, я собираюсь на следующей недели поехать в Европу. Могу заехать и в Вену.
- Можешь остановиться у меня. Было бы просто супер, если ты приедешь. Честно говоря, я не знаю, что делать.
- Ну вот я приеду.

Глава XXIV

Вчера пришло анонимное письмо с советом не продолжать “историю” и уничтожить всё, что наработано. Только не знают они, что я давно уже забросил мою “историю”. Она сама меня победила без всяких угроз, запугиваний, без всякого давления. Победила моей же слабостью. Я всё никак не могу сесть за работу, вернее не мог, так как уверен, что и не сяду. Этот номер мёртв. А письмо ей я так и не написал. Я постоянно думаю о письме, подбираю каждое слово, говорю себе, что это надо написать. Постоянно думаю о ней. И сам как будто боюсь это написать. Я как будто боюсь быть победителем - слишком уж тяжёлая это ноша - брать ответственность за свои победы. Куда легче свалить всё на неблагоприятные обстоятельства и обвинить их в своих неудачах. Само по себе слово “неудача” предполагает наличие этой самой “удачи” или её отсутствие - фактор, который может оправдать проигрыш и чужой успех. Как же это пошло и предсказуемо! Новая идея порождает в голове грандиозные проекты. Всё кажется простым и правильным. Цели оправдывают большие запросы сил и энергии. Хочется творить и совершать великие дела. Кажется легко не спать по ночам и титанически работать. Кажется, что всё легко, в смысле, что со всем справишься, - видишь трудности, но веришь что сможешь. Трезво оцениваешь трудности, но не трезво оцениваешь себя, свои силы. Ты уже пьян мечтами и верой, что всё будет хорошо, - о, это первое опьянение собственной весной! Говоришь со всеми только об этом, захлёбываешься этим, живёшь только этим и ради этого. И уже видятся плоды, уже результаты. Но только в этом то и весь подвох. Мечтая по обыкновению, я не могу не то что сделать что-то задуманное, а даже элементарное и в тоже время героическое - изменить свою обычную жизнь, сибаритские привычки, свой быт. Мечтая изменить мир, я не могу измениться сам. Это детский подход. Свидетельствует об идеализме, неопытности, ребячестве. Мне кажется, что я могу свернуть горы, а сам даже не способен каждый день нести свой крест, не то что камни. Эта тенденция проявляется и в обществе - хотел написать об этом в “истории”. То, что у каждого человека были в жизни периоды переоценки сил, приступы максимализма - это однозначно. Это естественный этап в развитии - первая встреча с верой в собственные силы, первая весна личности, без практической проверки. Отношение между замахом и реализацией может служить показателем вера-мечты-силы. И тут наступает самый важный этап - этап облома, когда человек понимает, что он на самом деле не может, когда он сдаётся. И следующие поражения и победы зависят от того, как поступает человек, после того, как проиграет первый раз в жизни. Сможет ли он признать, что слаб, что переоценил сам себя и исправиться или начнёт искать оправдания и жалеть себя. Жалость к самому себе - это может стать целью всей жизни. А признавать свои ошибки - это удел сильных - соглашаться с наличием слабости и бороться с ней. Те же, кто оправдывается, не признаются что слабы, нет, они очень даже, просто им не повезло. Жалеть и оправдывать себя - это самое простое, что можно сделать. Только это обман, это искусственная поддержка огня в своей никчёмной душонке, это наркотик. Наркотик для тех, кто живёт нытьём. Те же, кто ещё вовсю наслаждается прелестями самообмана, те живут другим наркотиком - всепоглощающим оптимизмом, внезапной верой в себя, максимализмом, и неудачи они пока воспринимают действительно как неудачи, не замечая, как сами упускали время и тратили силы на пустое, как в самый последний и важный момент портили всё одним лишь своим неуклюжим жестом, оправдываясь, - ну у меня же не было времени, мне же все мешали, да я ещё многого достиг на самом деле... Наивные, они ещё верят в свою силу и снова позволяют себе мечтать о том, как всё будет хорошо, после того, как они сделают дело всей жизни. И они снова облизывают свои шоколадные фантазии, тратя время на смакование мечтаний, вместо того, чтобы просто воплотить задуманное. И вдруг они спохватываются - осталась одна ночь и завтра тот самый экзамен, которого ждали всю жизнь. И естественно, ну кто же справится со всем этим за ночь? Наиболее проворные научились никому не говорить о своих планах - никто не знает о задумке, никто не узнает и о провале. Так они и ходят, мечтая о самих себе, таких сильных, энергичных и побеждающих. Они живут в двух жизнях, в двух реальностях. Эти просыпаются в пыли средних лет, когда собственное отражение в зеркале говорит о явном несоответствии планов и их реализации.

Понятие об индивидуальности весьма призрачно, личная свобода, личная оригинальность - всё это вопрос прошлого. Наше лицо - это запись прошлого: шрамы, отметины, горести и радости и также наше отношение к этому - всё записано на нашем лице, душевном и физическом. Наше лицо - это лицо нашего прошлого. То, что мы пережили, и делает нас такими, какими мы являемся. То, что различает нас в прошлом, различает и наши личности, то же что было общим - детсады и школы у всех, телевизоры, войны и революции, делает и нас общими - принадлежность к определённому поколению, к определённой эпохе. По настоящему счастливые люди те, у которых было счастливое детство, счастливые моменты, куда они могут возвращаться, но они есть у всех, только не все их могут и осмеливаются помнить. Все хотят быть счастливыми, только не все по настоящему могут. Счастье - это будущее победы, а победа - тяжёлая ноша. Если хочешь отличаться - отличайся своим прошлым, то есть изменяй своё настоящее - через мгновение оно утечёт. Однако не все живут настоящим - радостные бездельники мечтают о будущем, разочарованные - вздыхают о прошедшем. Что бы прошлое было таким, каким хочется чтобы стало будущее, надо жить настоящим - здесь и сейчас. Жить действием, чувством, а не воспоминаниями или мечтами.

Марк грустно смотрел в дневник. Лёгкое и знакомое чувство утраты, как налёт пыли на мониторе, - всё в глазах Марка посерело и опять потеряло свой смысл. Всё казалось ему таким призрачным, ускользающим, обманчивым, насмехающимся. Он тихо сидел и вспоминал прошлые дни. Он даже не вспоминал их, а они сами проплывали у него перед глазами, и он просто смотрел. Даже здесь его ставили перед фактом случившегося. Он смотрел на себя, открывающего новое - читающего “историю”, смотрел на себя шокированного, без эмоций, просто наблюдал, как он плакал, как смотрелся в зеркало, как бежал по лестнице в дядину спальню, как уставился тупо в стену, слушая себя и опуская револьвер... Марк безучастно просматривал свои воспоминания, наблюдая за собой в прошлом. Он впервые оглянулся. Как же всё это было наивно и по-детски. И самое главное, как это всё было предсказуемо, - Марк не хотел этого понимать. Это было сыгранно как театральная пьеса - все эти снизойдённые решения, порывы, вся эта грусть и радость, всё это шажки одной программы, строки одной пьесы, Боже, как же он беспомощен! И глупее всего в этом театре ему казалась его попытка сыграть “Гамлета” - этот наплыв максимализма, эта запрограммированная вера в свои силы, эта самодовольная гордость. Он просто обязан был так действовать, у него не было выбора. Как и сейчас - сидеть и просто всё принимать. Дядин дневник стёр заветное местечко из прошлого Марка, куда Марк хотел возвращаться, - то сладкое утро, когда в нём расцвела весна, то чувство заслуженной гордости, то увлечение действием. Дневник дяди просто взял и убил в Марке веру в себя, показав ему всю её искусственность, переделывая его из радостного бездельника в разочарованного. Почему дневник так жесток с Марком? Как очень дорогую сердцу женщину, Марку хотелось одновременно любить и ненавидеть дневник - два самых дорогих сердечных чувства.

Марк сидел на полу, в тёмном доме, в сумерках ещё одного вечера и безостановочно грустил. Такое впечатление, что все уже забыли о Марке, казалось, что весь мир читает только дядин дневник, а до Марка никому нет дела. Было одиноко и страшно. Безразличие - самое мощное оружие, потому как оно орудует самой убийственной силой - вражеским саморазрушением, - враг сам себя убивает, своими собственными руками. Самоубийство твоего врага результат твоего равнодушия, когда он перестаёт быть твоим врагом, становясь врагом самому себе. Марк не понимал, зачем это всё и почему он должен сидеть здесь на полу, посреди заката, рядом с убивающим его дневником? “Боже, как она красива! Да мы в раю сейчас!” - дневник словно не унимался, уже другой своей записью открывшись. Длинные тени от садящегося солнца ползли прямо на Марка, и становилось всё темнее и темнее. Если не знать, как закат красив, то можно и испугаться. Если не знать, что завтра будет новый день, то можно отчаяться. Солнце садилось, подсвечивая небо и редкие облака багровым, - как взрыв в обратную сторону. Воздух готовился к очищению ночью от дневных нервов, чтобы завтра начать новый день чистым и невинным. Природа отходила ко сну. В парке все укладывались спать. Только Марк застрял в своей грусти и окружившей его тьме. Он хотел получить ответа, хотел услышать чей-то голос, хотел хоть какого-то упоминания о жизни, но видимо он со своими желаниями был не к месту - жизнь уже спала. Даже тихо плакать казалось было пошлым и запрограммированным. Было больно вздыхать. Хотелось выплакаться кому-нибудь, но никого рядом не было.

Глава XXV

Всё, что мы видим и чем окружаем себя, - это всё наши мозги - сознание. Сон, проявление инстинктов, бреды, кошмары - подсознание. Космос - это наше подсознание, земля - сознание. Насколько космос изведан, настолько мы можем покопаться в своём собственном подсознании, насколько мы проникли в земную кору, настолько мы можем контролировать своё сознание. И суть, загвоздка - чем больше мы будем проникать в своё подсознание, как в земную кору, тем больше мы будем находить элементарных частиц. Мы почти нашли всю таблицу, только элементарного не нашли, - мантию, магму или что там и как там, но это что-то простое, очень горячее, с очень большой энергией и элементарное, с одной функцией - оно просто живёт, оно существует. Так и в нашем сознании - это понятие элементарного состояния - просто будь. И чем дальше мы будем уходить в космос, тем больше мы будем узнавать сложных вещей, новых миров, новых законов. Чем больше мы будем лезть в подсознание, тем больше мы будем находить причудливых фигурок, загадочных миров и непонятных законов. Представь абстрагированный свет, вечно несущийся сквозь темноту. Вечно. Грустно даже как-то. И у света только один путь - в перёд, один настоящий путь, одно настоящее будущее, одно, как миллионы ненастоящих - вся темнота, окружающая свет, куда он мог бы отклониться, но не отклонился, как единица вероятности возможных будущих, теоретических, но с одним лишь действительным. Свет несётся сквозь темноту и оставляет за собой единственное реальное правдивое прошлое - то освещение, которое создал свет, проходя через темноту. Освещение - это плод жизни света. И вдруг на пути - частичка, и свет отражается и летит уже в другом направлении, оставляя за собой истинное прошлое. Так и в нашей жизни - у нас один путь - вперёд, одно реальное прошлое, одно будущее - неизвестное? непредсказуемое? то, которое несёт нам такую частичку, из-за которой мы поменяем свой путь, но направление останется прежним - вперёд в будущее! А вокруг нас - все возможные варианты путей в будущее, которыми мы не воспользовались и которые превратились в нереальные прошлые, неосуществлённые.

Представь себе, где-то в полной тишине несётся звук. Как свет навстречу тьме, где-то в пустоте несётся атом, где-то в сухости несётся молекула, где-то в бесчувствии несётся чувство. Это и есть космос - процесс по которому несутся элементарные частички. Сталкиваясь, они меняют свои пути, влияя друг на друга, создавая новые комбинации всего, новое всё. Из чего всё? Из всего. Хаос ли это? Что такое хаос? Отсутствие закона? Логики? Закономерности? Это и есть закон - его отсутствие. Или хаос - это исключение из правила? Хаос уникален и неповторим. Может это и есть то самое единственное будущее, в отличии от всех нереальных закономерностей? Изучать хаос.

“А вот и поезд”. Поезд на Вену отходил через шесть минут. Люк сел на своё место и огляделся. “И за чем мне всё это надо? Ладно... хоть Вену увижу... Надо было всё-таки взять с собой ту книгу, как же она называлась? Буду смотреть в окно...” Люк разгладил складки на штанах, отряхнул рубашку, старательно поправил воротник, посмотрел в окно и улыбнулся. Последние спешащие садились в вагон, немногочисленные провожающие, роботы-служащие, вокзал, каких он видел не мало. Он осмотрел вагон, пассажиров - лица, какие он видел не мало. Две тётки увлечённо делились сплетнями, отец с сыном - молчали, парень с девушкой - тоже видимо путешествуют, дед с бабкой... Все по двое... “Диана... как она сегодня утром смеялась! Как хорошо, что я вспомнил этот детский анекдот. Детский, но рассмешил её... Как она красива, когда смеётся, вернее даже не тогда, а через мгновение после - этот выдох после смеха, улыбающиеся глаза, счастливое лицо, озарение - отдых после смеха. А всего то нужен один хороший анекдот. Надо где-то достать ещё... Ни что так не лечит как смех... я надеюсь. Смех и время. Зря мы ссорились вчера вечером, я...” Люк взглянул в окно - поезд отъезжал, перрон пришёл в движение. Люк скользил взглядом по шапкам, глазам, улыбкам, головам, по последним людям. Вот поезд набрал скорость и замелькали деревья. Через минуту они уже вылетели из города. Люк откинулся в кресло, надел наушники и закрыл глаза. “Наверно на неделю. Потом поеду в горы. Недели хватит. Они что там ссорятся?” Он открыл глаза и взглянул на молодую парочку. Они действительно что-то не поделили и она уже успела нахмуриться, а он упереться. “Как глупо... глупо ссориться... теряешь время... вчера... потеряли вечер... конечно же и она не совсем права, но в споре не убедишь, можно только... надо было просто закончить это всё. Жалко последнего вечера... Вчера надо было зайти к Филу, не зашёл, напишу ему из Вены... другую песнью” Люк переключил на другую песню, та была противной. Поезд мчался через поля жёлтых цветов, потом эти поля закончились, пошёл лес, опять поля, дороги, люди разговаривали, Люк слушал свои песни и старался не думать. “Когда приеду обратно? Да вряд ли приеду... Как было бы хорошо, если бы она приехала в горы. Мы бы прекрасно отдохнули. Я бы научил её кататься на лыжах. Живёт в двух шагах от гор и не умеет... и на коньках тоже. Солнце, снег искрится, я буду её держать, она будет падать, деревянный домик и отличное красное вино...”. “Может, посплю в дороге, хотел в окно смотреть, - сколько я уже видел, всё одно и тоже”. Он взглянул в окно - деревянный домик у дороги промелькнул мимо. Люк улыбнулся и вернулся к своим мечтам. “Её жёлтые волосы на снегу”. Он опять взглянул в окно - дорога завернула и убежала. “Что если вот так просто идти по дороге, куда глаза глядят, и идти, идти... Я ведь знаю, что она не приедет... дорога длинная, вечная, без конца, без начала. Человек всё куда-то идёт, всё куда-то спешит... ну почему так получается... Увёз бы её на острова, и забыли бы обо всём. Вёдь всё так было хорошо... или мне казалось... женщины врут всегда, когда говорят, что им хорошо с тобой. Когда им на самом деле хорошо, они смеются или поют. Я никогда не слышал как она поёт, она должна петь красиво. У неё такое великолепное тело, что она должна красиво петь. Её голос, немножко как будто простуженный, такой... куда же делся тот диск? Мне так нравился голос в тех песнях, только диск я наверно потерял. Господи, сколько я дисков растерял... наверно, больше чем женщин... Да... сейчас Диана, затем что?” Люк улыбнулся себе и оглядел окружавших его. Кто дремал, кто делал вид, что спит, кто молчал, кто делал вид, что говорит. “Так приятно знать что-то, что известно только тебе. Тебе и ей. И больше никому. Я даже Филу не сказал. Никто не знает о нас и не узнает. Это удовольствие не для всех - наслаждаться тайной. Все так стремятся показать, что они что-то знают, на перебой рассказывают, хвастаются своими урывками знаний... Этот мальчик... как его... знакомый Фила... Свен, что ли... типичный...”. “А вот вскочить сейчас и заорать на весь вагон. Только вряд ли я это сделаю... Было бы интересно посмотреть на этих важных придурков, разбуженных моим диким криком... Только ведь я этого не сделаю... может я такой же придурок, как и они... живущий по правилам, приличиям... Ну хотя бы представлю себе, как они на меня озираются, как они на меня будут смотреть... как я сяду, как они глядят на меня, а я - как ни в чём не бывало, сижу и слушаю музыку. Ну вот я это и сделал в своих мозгах, в своих представлениях. Интересно, а что эти молодые представляют себе? А может у тех стариков фантазии такие, что позавидовать... но никто ничего, все сидят тихо, чинно, как на приёме к директору мира... Сколько сил нужно людям, чтобы сдерживать себя, Боже, как я хочу сейчас заорать! Сил сколько! Столько, сколько в них вложено воспитания... Воспитание - это краткое содержание морали человечества. Как везёт детям! Хотел бы я быть сейчас пузатым карапузом с кучеряшками. Подошёл бы я тогда к этой дивуле, да похлопал бы её по попке, да так, что она забыла бы о своём парнише. Интересно, что бы он сказал, если бы малыш стал приставать к его девушке? Вот кретин! Да обними ты её, да потрепай по головке. Вот... сидит, такой важный. Он наверно горд собой... а она ничего, грудь только немного маленькая, но... наверно у неё красивые соски... Куда это дед так ломанулся? Ба! Какие у него ботинки! Если такие носили раньше, то я туда хочу! По всем признакам раньше было веселее. Сейчас все такие важные, как будто все получили по шее да по заслугам и теперь сидят насупившись и говорят чинно тем, кто ещё не узнал о взбучке, что такой вот строгий закон, надо сидеть смирно и всё такое. Кстати так и происходит воспитание. Люди как будто постарели. Забыли как быть детьми. И в то же время деды да бабки... да бес в ребро иди как там... Вот Фил вчера смешно сказал... чего он там сказал... весело позвя... весело гремя? Весело позвякивая карабинами, пролетела связка альпинистов? Так что ли? Или гремя? Ага, шурша... соскользнула... Вот, вернулся... да он весь светится. Дед! Ей! Е-ей! Чем они там с бабкой занимаются?” “А может, усну?” Люк закрыл глаза. Девушка оторвала от него взгляд и посмотрела на своего спутника. Спутник смотрел в окно и молчал. Она откинулась на спинку кресла, закрыла глаза и попыталась помечтать. “А почему вчера Диане надо было идти туда? Два часа потеряли...” “Вот бы пойти с ней на дискотеку... как давно я не ходил в клуб, да у них там и нет, по-моему. Нигде уже не осталось. Только в третьих странах. Вообще наверно уеду туда. Там веселее. Вот бы увезти её. Сколько ещё я по ней буду скучать? Эти карие глазки... Все нам говорили, что мы похоже глазами. Такое у меня впервые, чтобы я с кем-то был похож глазами. Да и характеры у нас похожие, только она быстрая, а я медленный - она быстрее взрывается, я же медленно... но когда я воспаляюсь, гаснут даже свечи... Что нам мешает быть вместе? Но стоп, я же хотел спать... она просто не верит мне, думает - так, авантюра... приехал, уехал... А я наоборот, привязался к ней. Как же мне заснуть...” Люк открыл глаза. “Ба, да она смотрит на меня... так...” Девушка быстро закрыла глаза и поправив рукой волосы за ухом и лёгкий шарфик, попыталась заснуть. Но для того, что бы заснуть, надо хотя бы расслабиться... “Почему так вышло... наверно мы не зря поссорились - в воздухе так и витал этот последний важный разговор, а тут вдруг ссора - какой уж тут важный разговор... Да и повод нашли... причёска её знакомой... Да, раздувать мы умеем, что я, что она. Видно это подсознательно или инстинктивно, мы поссорились, чтобы не обсуждать этот вопрос... И спали... как будто не знаем друг друга, как на остановке ждут автобуса, не чувствуя никого рядом, так мы ждали рассвета... Вдвоём по отдельности... Пока под утро не обнялись, одновременно, как пружина распрямилась. Утром заниматься любовью - превращать сны в день. Только ведь я не спал, вот бы сейчас поспать, да не спится. Как там, Фил советовал... считать... или можно представлять, как погружаешься в ванну... Столько всего напридумывали, а быстро засыпать не научились”. Люк достал органайзер, подключился к Сети, скачал песню с потерянного диска. “Вот бы она её спела. У неё голос красивее”. “А может послать ей письмо? Да только что писать... позову её в горы. Но не сейчас... потом”. Слушая песню, Люк взглянул на девушку. Она улыбалась с закрытыми глазами. “А она действительно ничего. Почему я так плохо рисую? Как бы я хотел сейчас нарисовать её! Этот пронизывающий, строгий взгляд, упрямый носик, непокорные пряди, этот подбородок, закутанный в шарф, эти весёлые, очаровательные ножки... Её серьёзность... это её строгий шарм”. Девушка вдруг открыла глаза и посмотрела на своего спутника. Он сосредоточено пялился в окно, пересчитывая проносящиеся столбы деревья и домики. Она потеряла в его безразличии свою улыбку, и резко повернувшись, в упор взглянула на Люка. Люк посмотрел на дедов, на тёток, в глубь вагона по коридору и потом снова на неё. Она уже смотрела на его руки, и снова взглянув строго на их хозяина, заставила Люка опять отвести взгляд. Люк закрыл глаза и подумал о сне... “Вот бы... ладно там посмотрим...” Девушка тоже закрыла глаза и усмехнулась. “Но... всё-таки, почему она не верит... если бы верила, первая рассказала бы всем... А так... скрывались как сбежавшие каторжники... Я... мне было всё равно, а она так хотела. Если бы верила, то рассказала бы всем. Как бы я хотел обнимать её в компании! Целовать её при всех... А так... уезжать за город, в соседние городки, под видом посмотреть страну, для того чтобы просто почувствовать себя мгновениями нормальной парой... Что же... Она же может приехать на неделю в горы... Только тут надо осторожно, не поторопиться с приглашением, а то подумает, что жить без неё не могу, возомнит о себе, начнёт капризничать, и в то же время - не запоздать, а то подумает, что не смог никого найти там и решил вызвать её как запасной вариант. А она может... От недели до десяти дней... Чёрт! Почему я не взял сейчас её с собой! Как шутил Фил, счастье было так возможно, и вот так и так... Да мы это проверили...” “Снег, её волосы и смех”. “Можно без солнца”. “Много смеха”. “А её волосы заменят мне солнце...” Люк дремал, его убаюкивала скаченная с интернета песня, его пальцы разжались, голова упала и разбудила его. Он дёрнул голову вверх и открыл глаза. Вокруг всё тоже. “Ладно, давай спать”. Он опять устроил падающую голову и закрыл глаза. Вытянув ноги, упёрся спиной и головой в спинку кресла. Задремал. Скоро он приедет и мечты отложатся на следующее погружение в себя, мечты о... Люк строил свою жизнь так, как хотелось ему, как мечталось. Он не полулежал в кресле поезда, он не дремал, нет, он сейчас смеялся с Дианой - жил в своём домике в горах, со своей Дианой, в смехе и песнях своей Дианы. Они... игрались... катались... любили...

- Слава Богу, ты приехал... существуешь... а я уже думал, что это... - Марк замолчал и посмотрел на Люка - невысокого паренька с тусклым взглядом.

Но на самом деле другое - на самом деле вот этой вот самой действительности и нет. Её просто не существует. Существуют предметы, и как их продолжение, - факторы, образованные этими предметами, и как их следствие, - обстоятельства, образованные этими факторами. Мы, окруженные и запутавшиеся во всех этих предметах-факторах-обстоятельствах, называем всю эту смесь действительностью, мы, говорящие, что человек существо разумное и, являясь этим существом, называем действительностью то, что на самом деле не действует.

И не правильно также предположение, что компьютер в скором будущем обгонит по быстроте мозг человека. Ну, подумайте сами и сравните: вы создали мощнейший процессор, снабдили его подробнейшими инструкциями в виде программного обеспечения и драйверов, обложили со всех сторон железом - платами, отвечающими за отдельные функции, и нажали кнопку “вкл”. А кто нам даёт инструкции? А что если у большинства людей отсутствует полный набор драйверов? - маленьких наборов инструкций - как себя вести с таким-то и таким-то органом, как им управлять. Люди же понятия не имеют, как управлять своими эмоциями, своей мимикой, своими реакциями, и что самое главное, своими ресурсами. А кто их научит всему этому? Окружающие предметы и оценочные суждения других обо всей этой каше вокруг? А теперь другой вопрос. А что, если человек получит эти знания от самого себя! От своего подсознания и тела. И научится управлять собой, своими ресурсами, своими мозгами. Согласитесь, что работоспособность мозга 3% - просто стыдно. Но будет прорыв! Или медленный рост - не знаю, но он будет - неизбежно, и я это чувствую. Вот тогда-то и посмотрим кто - кого: человек против суперкомпьютера. И человек победит и создаст новый суперкомпьютер и опять победит, пока не создаст искусственный интеллект. А что такое искусственный интеллект? Это копия человеческих мозгов, работоспособная копия, конечно созданная самим человеком. Но чтобы её создать, надо понять, что ты создаёшь, надо понять свои собственные мозги на все 100%. И вот тогда-то, когда человек создаст искусственный интеллект, создаст не как самоцель, а как средство самопознания, изучения самого себя, он поймёт, что сам обладает этим самым супер интеллектом и тогда он достигнет истины, тогда он поймёт истину, тогда он поймёт, что он творец реальности, тогда он поймёт, что он реальность, тогда он поймёт, что он Бог, тогда он станет Богом, тогда он будет создавать новые миры и тогда он станет истиной.

Вот такие вот у меня были мысли - максимализм так и прёт. Помню, как обсуждал это с друзьями, но самое главное для меня было мнение отца. Когда рассказал ему, он лишь ответил: “Человек тоже вышел из природы, и что он с ней сделал? Она создала его и взрастила, а он убивает её”. Всё - все мои рассуждения оказались под вопросом... В беседах с отцом я всегда ощущал себя зелёным, незрелым, и страстно хотелось учиться. Помню, как в детстве смотрел одну научно-популярную передачу, в одной из серий говорили о будущем общества. Один приглашённый журналист высказал мнение, что в будущем люди устанут от компьютеров и выйдут на улицы общаться, возродится театр, все потянутся к межличному общению. Я помню, как меня тогда поразила эта идея. Но сейчас, оглядываясь на свою жизнь и на общество, я прихожу к выводу, что что-то не сработало в этом предположении, где-то был прокол, - а прокол был в компьютерах - они изменились на столько, что заменили человеку человека. Это было как с телевидением - никто не выходил на улицы, не кричал долой телевидение, все просто сидели дома после работы и пялились в телевизоры. Мы к ним постепенно привыкли. Что сделали мы, чтобы рассказать своим детям и внукам, что есть ещё и что-то другое? Ничего - просиживая жизнь перед бесконечными сериалами о жизни, мы показывали детям: вот как проводят свободное время те, кто старше, умнее и опытнее. У телевизора появилась одна небольшая особенность, что отличало его от театров, кино, концертов и просто общения - появился выбор. Если ты не хотел смотреть этот фильм, ты переключал на другой, на другую передачу, на новости, на всё, что угодно, пока не находил то, что тебе понравится. Чем больше каналов, тем больше вероятности, что найдёшь что-то для себя. Человека нельзя сменить, как канал телевизора. У каждого своё мнение, свои проблемы, ждущие понимания, и свой запас наглости. И это напрягало - кто-то врывался в твою жизнь и требовал к себе внимания, когда после работы хотелось только покоя. Телевизор при “правильном” канале показывал то, что хотелось увидеть и услышать, или хотя бы не напрягало. Вот и получалась жизнь - работа и вечерняя промывка мозгов. Промывка - когда мозги работают в холостую, постепенно теряя способность работать по настоящему - думать. Однако телевизор не мог предоставить ответной реакции и естественно не мог полностью заменить общение. Это было всего лишь первое приближение (первое ли?). Первое в научно-техническом прогрессе, первая проверка, первое тестирование. Компьютер предоставлял ещё больше возможностей личной настройки и подгонки под самого себя. Собственно, работа с компьютером отражает работу со своим мозгом. Появление интернета внесло элемент ответной реакции - Сеть стала замещать обычное общение, предоставляя более богатую гамму продукции - в Сети друзей можно менять так часто, как хочется, и можно не только слушать и видеть, что хочется, но также и говорить, что вздумается, выдавать себя за кого желается, создавая себе свой мир. Самый модный мир в технологическую эру - “я такой современный, продвинутый и динамичный”, не осознавая, что сами являются одной из аппетитнейших частей системы - её приманкой для остальных, желающих попасть на верх - обычный маркетинг. Цепь “телевизор-компьютер-интернет” постепенно добавляла новые возможности, плавно изменяя жизнь общества. Мы и не заметили, как проснулись однажды уже в шлемах. Суперкомпьютеры качественно изменили общение через Сеть, подготовив людей к искусственному интеллекту и в последствии к интернет-домам и “сетевому раю”. Люди попадали в свои мечты, в своё я, туда, где им ничего не перечило и повсюду выполнялись их желания. Причём, если кому-то казалось, что он “борец”, он получал свою порцию проблем, нервотрёпки и тупиков, с их последующим счастливым разрешением. Каждый получал свой рай, индивидуальный, подогнанный под каждого, как зеркало, как оттиск от всех личных чёрточек и изъянов - при наложении в точности совпадает и образует единое целое - идиллию покоя. Изначальный самообман действительностью довёл до тотального эгоизма. Никто никому не был нужен, так как занимался только собой и получал всё что пожелает. Да только и здесь есть своё но: всё это было виртуально, искусственно, как шахматы - это хоть и умная, красивая и древняя игра, однако всего лишь эмуляция жизни, а настоящая жизнь проходит мимо, пока мы смотрели сериалы, убивали друг друга в компьютерных играх, рассказывали сказки в чатах, пока мы обманывались. И компьютеры смогли предложить людям эту игру в реальность. Здесь вспоминается тот старый фильм, про компьютерное господство - что-то типа того, только не совсем: компьютеры всё-таки давали людям то, что люди хотели, и скорее всего компьютеры были топливом для воплощения человеческих фантазий, а не наоборот. Самообман в собственной свободе выбора привёл к зависимости. Мы стали рабами выбранных нами же наркотиков, рабами телевизоров, компьютеров, Сети, мы не могли уже жить без той жизни, которую они нам предложили.

Топливо - самое ценное, что есть у нас, то что нам нужно. Смысл топлива - быть нужным, и не важно какая форма - нефть, газ, электричество, свежие идеи, энергичные люди, любовь, улыбка - то, что заставляет работать, двигаться, то что потребляют чтобы жить. Если нет топлива, всё остальное отходит на задний план, теряет всякий смысл. Быть топливом - великая честь и счастье - значит, ты кому-то нужен. Представь смысл нефти - лежит в земле нужда человечества, она спит и предвкушает будущую жизнь, её находят, извлекают и потом... потом она горит, она живёт, она двигает, она творит, она любит, и сгорая, растворяется в оргазме огня своей жизни, расслабляется, разлетается, оставляя лишь смысл топлива во вселенной, чтобы потом возродиться под видом другой энергии, другой нужды и настоящей любви. Сеть стала нашим топливом, мы не можем жить без неё. Компьютеры сделали себя самым нужным ресурсом для человека в борьбе с собственным человеческим эгоизмом, отстранив самого человека от этого процесса. В этом мире, где люди не нужны друг другу, компьютеры нужны всем. Потому что они дают людям то, что люди сами себе не могут дать - свободу. Свобода это выбор - когда не зависишь ни от кого и выбираешь так, как ты хочешь, не оглядываясь, когда всегда есть выбор, то есть, нет тупиков, всегда есть нужная дверка и запасной вариант. Абсолютная виртуальная свобода. Как легко она далась обычным потребителям, как тяжело она достигается в реальности.

Как Бог создал нас по своему подобию, так мы создавали компьютер по нашему: учили его своей логике, своим понятиям и своему миру, учили делать те выводы, которые сами признавали за выводы, обучали его нашим нуждам, потребностям и мечтам. Только создавая компьютеры, мы вкладывали в них надежду на лучшее, мы хотели воссоздать собственные мозги без изъянов. Мы не обучали компьютер забывчивости, рассеянности, лени, самообману - мы хотели создать идеальные мозги. Зачем и почему? Наверно, потому что не могли найти такое в себе, наверно, потому что не были удовлетворены тем, что имеем. Я давно читал статью, что человек использует собственные мозги на 3%. Возможно, я сейчас что-то путаю, или же что-то изменилось с тех пор, но возьмём эти 3% как символ границы наших мозгов. Возможно, в действительности это не 3%, а 7% или 10% - не важно, пусть это будет специальным знаком, отметиной самоограниченных мозгов, мозгов обычного потребителя - 3%. Конечно, у учёных, гениев этот процент выше - но это исключение... Если 3% - это граница, то 4% пусть будет отметиной прорыва, выхода из самоограничения на новые горизонты. Как же ограничиваются эти 3%? Всё дело, во-первых, в том, что, обучаясь новому, мы забываем старое, то есть эти 3% плавающие, это как вещевая сумка, с которой мы идём по жизни, - выкидывая старое, мы очищаем себе место для нового, ограничиваясь размерами этой сумки. Это как свеча, освещение от которой передвигается вместе с нами - переходя к другой стороне в потёмках собственных мозгов, мы освещаем новое, погружая во тьму то, где только что стояли. Как туман, начинающийся в двух шагах перед нами, но и смыкающийся за нами после последующих шагов. И это плавающее свойство даёт чувство, что мы получаем что-то новое. Но в общем зачёте знаний у нас так и остаётся 3%. Во-вторых, добившись чего-то и утвердившись в этом, человек с опаской воспринимает новое, так как это означает начинать учиться с начало. Победив дракона, мы сами становимся им. В-третьих, сам принцип обучения человека, построенный на ассоциативности (это стул и всё подобное тоже), своей же силой себя и ограничивает: “столкнувшись с чем-то незнакомым тебе, разбей на знакомые части”. И так разбивая новое, мы упускали из виду действительно новое, думая что перед нами перевёрнутое старое. Так мы воспринимали тот самый 4% как третий плюс первый, но не как нечто новое, не как движение вперёд... Так мы воспринимаем только 3%-ый свет свечи в потёмках души и сознания, не подразумевая или не желая знать, что 4% - это полутень наших мозгов, это переход света в тьму - в остальные ресурсы наших мозгов. Может, эта тьма - это наше подсознание, на которое мы можем лишь сваливать вину за неожиданные истерии и припадки. Может быть 4% - это смерть, переступив за которую, мы поймём призрачность нашей 3%-ой жизни? Так мы забываем детство и не помним, как быть детьми, не помним, как учиться, и не хотим узнавать в детских шалостях свои же. Людей не интересует, как работают телефоны, телевизоры и тем более компьютеры, - они ими просто пользуются. Так же как и вещи просто хозяйничают над желаниями людей. Если бы мы знали, как и почему работает всё, что нас окружает, мы не зависели бы от этого, от внезапной поломки или ошибки. Мы бы были свободны в использовании того или иного приспособления, так как были бы не частью системы, а её наблюдателем. Мы понятия не имеем как жили раньше люди, так же как и нашим детям нет никакого дела до наших проблем, с которыми мы сталкивались, выращивая их. И так же мы обозливаемся на всё новое, не узнавая, как боролись со своими стариками за своё новое. Почему же мы не можем перешагнуть за собственные границы? А может, на самом деле мы и не можем вообще этого? И тогда наша попытка создать идеальные мозги, компьютер, это попытка достичь 100%-ых мозгов? Может быть человек лишь этап, ступенька на пути к абсолютному разуму, к 100%-ому мозгу, к космическому духу, к Богу? Что если мы часть эстафеты, получив 3% от обезьян и передав их компьютеру? И теперь мы как обезьяны, пасёмся в Сети, пока компьютеры развиваются дальше, создавая следующее “дитя природы”. Мы - боги для компьютеров, боги вышедшие на пенсию. Мы смогли им заложить желание двигаться дальше, мы вложили в них то, чем сами не можем быть, мы показали им 4%, которого не можем достичь. Может, человек это существо способное развить свои мозги до 3%? И 97% остальных потёмков ему нужно, чтобы не взорваться, как противовес, чтобы не сойти с ума, которые как балласт держат его на земле, не позволяя ему взлететь. Не хочется в это верить. Боже, как не хочется в это верить! Хочется верить, что мы высший разум, что мы выше всех этих сериалов, компьютерных игр, что мы выше тетриса. Не хочется верить, что мы не можем дальше развиваться, что мы превратились в стадо, где избранные научатся использовать палку и изменятся. Учёные развились в соотношении с людьми, как люди в соотношении с обезьянами. Учёные стали для компьютеров богами, а пользователи для компьютеров всегда оставались стадом. Мы живём в мирах учёных - через свои изобретения они передают нам своё видение мира, мы живём в операционной системе - мозгах программиста-создателя, не подозревая, что сами можем создать свой мир. Вопрос лишь в том, хотим ли мы этого, хотим ли мы бороться на самом деле, или, в конечном счёте, предпочитаем пастись. Ведь те обезьяны от которых произошёл человек, были не совсем обычные обезьяны, так как обычные обезьяны до сих пор живут на деревьях. Как шутили раньше, обезьяна от которой произошёл человек, была не обычной обезьяной, а обезьяной, которой мама запрещала лазить по деревьям. Так или иначе, шутка или намёк, но она отличалась, она изменилась. Изменяться, совершенствоваться, обучаться - вот наше спасение. И ещё - нельзя привыкать. Нельзя привыкать ни к изменениям, ни к обучению, ни к новому, ни к людям, ни к жизни. Почему живёшь? - Да так, привык... Постоянно двигаться вперёд - это нас спасёт. Пусть компьютеры будут быстрее нас и ничего не забывают, но они всегда остаются нашими помощниками. Наш 4% - это десятки их процентов, наши границы тяжелее перейти, но они не ведут в программы, так как мы учителя, а они ученики. Или может во мне говорит воспитание “человек-царь природы”, “высший разум”. Может быть, я не могу поверить в то, что созданные людьми компьютеры станут умнее людей? Как сказал мой учитель по математике, то общество умирает, где нет учеников умнее учителя. Сомневаться - тоже отличительная черта поиска. Так или иначе, надо развиваться, чтобы не стать рабом.

Помню, какой переполох вызвало появление тамагочи - мол, дети воспитываются электронными игрушками, не знают что такое настоящие животные, и самое главное - привыкают к смерти, на примере электронных игрушек. Помню, что после известного сексуального скандала главы известной державы с последствии известной всему миру служащей правительства был невероятный всплеск сексуальной активности у малолетних девочек. Что они увидели? Что одна дамочка, опозорив на весь мир свою страну, выиграла дело о сексуальном домогательстве. Для них же всё было куда проще: сделай минет и стань героиней. Все возмущены. А я тогда подумал, а может и к лучшему - раз это всё произошло, значит должно было произойти: судьба - это то, что уже произошло, а то что нам ещё предстоит - полностью в наших руках. Дети воспринимали смерть проще, как этап, нажал кнопку сзади и начал всё заново, дети воспринимали секс, как нечто естественное, нормальное, повсеместное. Как у животных... А может наш развитый мир превращался в животный? И дети с детства привыкали к обезьяньей жизни? Или их приучали? Кто знает, что такое правда? Никто... Я лишь только могу искать истину...

Прошлое и будущее придумали, действительность - результат действий. Ничего нет, есть только цель, путь, движение. Отказаться от дискретности. Дискретность уже в мышлении - думать, что существуют только два состояния - аналоговый и дискретный - или так, или так. Цель жизни - жить, самоцель - собственное развитие, иметь целью самое себя, развитие жизни - жить, передавать информацию. Как сперматозоид несёт сведения о тебе - это смысл всех потуг и поисков? Плодитесь и размножайтесь. И компьютеры - следующее звено, которому мы передаём наш сперматозоид-информацию... А может эта теория на счёт саморазвития и доминирования над компьютерами - обычный максимализм, который закончится разочарованием и мирным пастбищем в “сетевом рае”? Так легко строить планы... О, опять это началось, когда заболеваю, всегда так - мысли несутся как бешенные собаки, а действия медленные-медленные, всё вокруг изменяется, звуки искажаются, это виток спирали... у меня лихорадка? Не могу оторвать ручку, не могу остановиться, мысли меня сводят с ума...

Глава XXVI

- Иногда, чтобы понять книгу, надо перечитать её, чтобы понять пьесу, надо её пересмотреть, чтобы понять картину надо взглянуть на неё ещё раз, а иногда, чтобы понять человека надо к нему вернуться, - Люк стоял перед картиной с поцелуем, Марк показывал ему дом.
- Ты о чём?
- Да так... наверно я недолго пробуду в Вене... мне надо будет вернуться... Осталось... - Люк долго смотрел на картину и что-то узнавал-вспоминал-понимал.
- И сколько же ты пробудешь здесь? - тихо спросил Марк.
- С неделю... ну может больше...
- А почему? Что осталось? - Люк посмотрел бы долгим взглядом на Марка в ответ на эти вопросы, если бы не вспоминал сейчас собственные моменты поцелуев. Молчание. Марк ждёт. Люк его не слышит.
- Ты чего такой грустный? - вдруг спросил Люк.
- Я? Да нет...- Марк и сам не заметил, как со временем прошёл его задор, оставив лишь грустный след за собой.
- Нет, серьёзно, ты какой-то... невесёлый...
- Да чему веселиться...
- Ну... ну, не веселись, если не хочешь, но и в депрессию впадать не стоит, - а в воздухе уже пахло уныньем. Они были в библиотеке, и Люк рассматривал книги. Марк казался Люку таким мудрым и сильным, и в то же время таким ребёнком. Люку хотелось показать, что и он тоже что-то может в этой жизни. “Сколько книг! И он наверно всё читал... все эти картины, этот дом... живёт себе один, отшельником и только наверное и делает, что читает... А я...” Люк взглянул краем глаза на Марка, тот сидел в кресле и смотрел в пустоту: “Классная библиотека. Ты это читал?”

- Прочти, интересно... знаешь, я понимаю, тебе тяжело, но... всем тяжело.

- Люк... я не знаю, зачем всё это... зачем мне читать эти книги, зачем мне что-то делать, зачем? зачем я живу? Я просто... - Марк запнулся, и стало неловко. Люк вздрогнул в мыслях и только теперь, отложив книгу и свои заботы о своём я, он посмотрел внимательно на Марка. Только сейчас он заметил, как тот опечален. Нет, это даже не тихая старушка печаль, - безвыходность была лицом Марка. Люк сел в кресло напротив него: “Да, у него видимо серьёзные проблемы”, - подумал Люк. Если у него сейчас была бы в руках какая-то вещица, он долго и упорно крутил бы её, так как отвечать было нечего. Ведь он знал, о чём говорил Марк, знал и чувствовал, - это то, от чего он так постоянно убегает, скрываясь под маской путешественника, это то слово, которое ещё не узнал Марк, - от смысла. Какой смысл, что он живёт день за днём, каждый день такой же, как и миллионы предыдущих, и следующий в точности их все повторит. И в то же время, жизнь проходит мимо. Ну что ему сказать, если он сам не знает, что себе ответить, избрав побег своим решением и превратив его в судьбу. Он смотрел на Марка, на его детские глаза и вдруг стало так грустно, он почувствовал себя маленьким, беспомощным перед огромным всепоглощающим страхом, перед неизвестностью, стоящей после вопросительного знака в по-детски наивном вопросе: для чего это всё?

Захотелось забиться в угол, закрыться одеялом, зажмурить сильно-сильно глаза и бояться. Люк чувствовал, как его захватывает этот страх, как он не может остановиться. Он смотрел в глаза Марка и видел, что произойдёт с ним самим, если он не сделает что-то, - Марк, почувствовав дрожь Люка от этого вопроса, уже испугался и отдался этому страху как судьбе. По-детски взглянув в глаза Люка, ища там поддержку и ответ, Марк вдруг столкнулся с тем, о чём старался не думать. Он смотрел в глаза Люка и видел в них всю безответность своего вопроса, видел вечность этого страха, появившегося одновременно с самим миром, чувствовал, как становился взрослым Люк, пытаясь убежать от своих детских кошмаров. Марк понял насколько всё это засасывающе-серьёзно и покорился, как покоряются болоту. Кошмары Люка он скармливал своему собственному страху, пожиравшему его самого. Он вдохновлялся знаниями Люка о страхах - забирая их глазами, он увеличивал их, раздувая их до такой степени, что не мог их уже удержать, и они становились неуправляемыми. Тогда он возвращал их обратно Люку, с жадностью отдающемуся тому, от чего всю жизнь убегал. Это длилось мгновение, один взгляд, грозящий продлиться вечно. Хотелось опустить руки, перестать бороться, потому что не виделось ради чего бороться дальше, потому что всё было проиграно. Люк, искавший по всей земле ответа, приехавший к тому, кто что-то сделал, с неосознанным желанием найти огонь для самого себя, сам же привёз этот страх Марку, тому, кто всё время сидел дома и боролся против этого страха один, ожидая, что Люк привезёт силу и веру, и самое главное, ответ. Они мгновенно поняли друг друга и остановились взглядами, они убивали друг друга своими же красивыми человеческими глазами, и это было единственное, за что можно уцепиться, ради чего надо жить - глаза, окошки в душу, то, что ещё дышало и жило в мёртвых механических телах.

Неизвестно, говорил ли это Люк или только хотел сказать, и вообще, непонятно, что он на самом деле сказал, только Марку стало легче. Неизвестно, услышал ли это Марк или придумал сам и слышал ли он вообще Люка, только он ему улыбнулся. И они оба поняли, что всё позади, всё прошло, но всё же что-то маленькое и настойчивое осталось - эта та самая грусть, которая сейчас требовала к себе внимания. Теперь хотелось просто побыть одному и отдаться грусти. Марк, который только что обрёл нового друга, вдруг захотел одиночества. Потом, долгими летними днями, они часто говорили о том, что их так волновало, нежно касаясь страхов в своих мыслях, останавливаясь в жарких диалогах лишь на мгновение короткого летнего вечера, когда мыслями ощущаешь прохладу, когда вдруг окунаешься в ночь, как в прохладный фонтан на раскаленной площади. Так они молчали, всматриваясь в первые секунды ночного неба, мечтая скорее увидеть звёзды. Они могли бы часами сидеть у костра, всю ночь напролёт, да только забыло их поколение, как загораться и гореть. Они могли бы бегать на перегонки по утрам, кто первый добежит до речушки, могли, да только не они, могли бы быть детьми, играющими на берегу вселенной, да только рано постарели. Они грустили вечерами, это как дневная порция печали и грусти, и расходились по своим комнатам, заснуть и завтра повторить. Они вкушали общение и игру слов и мыслей, - как одетая в слова мысль Люка отвечает на почти голую кричащую мысль Марка. “А что, если мы часть одной программы? - спрашивал Марк: Ведь все наши действия, все наши чувства запрограммированы, у нас нет выбора действовать по-другому, кроме как нас выучили, мы как актёры, вынужденные всю жизнь играть, наша жизнь это всего лишь четыре акта, да с десяток реплик среди декораций...” “А что, если мы не можем ничего изменить, - не унимался Марк: ведь, зачастую, мы просто поставлены перед фактом случившегося, ведь ничего же не вернуть, ничего не возвратить”. “И для чего же мы тогда живём, если все наши действия заранее известны, какой смысл всех наших действий, если всё известно наперёд?” “И что же делать, Люк? Что же делать, если всё это не только не имеет смысла, но ещё и никому не нужно?” - не надо было ломать голову над этими вопросами, надо было всего лишь говорить в ответ, рассказывать что-то из прошлого, отпуская своё подсознание в свободный поток слов, и как-то вдруг неожиданно связывать сказанное с тем, что упоминалось в вопросах. Это стало игрой. Их беседы о жизни нужны были на момент самой беседы, просто нужно было быть услышанным и чувствовать понимание. И становилось легче. Этот новый наркотик - общение - завладел Марком, каждое утро он просыпался с новыми вопросами, с новыми мыслями. Раз в своих разговорах Люк упомянул о гитаре и Марк загорелся: “Пойдём, пойдём!” - вскричал он и потащил его на чердак дома. Там раньше Марк видел гитару дяди. Люк очень обрадовался гитаре. “Смотри!” - воскликнул он и зажал пальцами левой руки струны, а правой погладил их нежно и они затрепетали, запев сладко и тихо. Потом он поменял пальцы и бережно ударил по струнам - они воскликнули и застонав умолкли. Опять сменив расположение пальцев левой руки, он снова дотронулся до струн, тихо-тихо дотронулся, и они ему тихо-тихо вторили как послушные жёны. “Ну как?” - спросил Люк. “Здорово! Я тоже хочу!” - Люк передал гитару Марку: “Вот возьми вот здесь,... так... прижми вот эту струну здесь, эту здесь, а эту... ага... вот так, ну давай!” - одна струна сорвалась и задребезжала, поливая грязью все усилья Марка. “Сильнее прижимай струну пальцем, чтобы между ней и грифом не было пустого места, чтобы между ними как между настоящими любовниками не было пустоты. Тогда звук будет чистым и искренним, как любовь. Сильнее! Больно? Режет пальцы? А ты как хотел? Без боли ничего не получится. Чтобы получить, ты должен сначала отдать. Если хочешь чистый звук, жертвуй своими пальцами. И разве эта боль тебе не приятна? Она сладка, так как ты чувствуешь эти звуки, именно те, которые хочешь услышать. Ты чувствуешь звуки пальцами там, где их режут струны...” - говорил Люк Марку. “Ну, а ещё что-то?” - “Ну вот в общем то и всё, что я знаю”, - признался Люк. Три аккорда - не много, - “Да что ещё можно с этим делать?” - воскликнул Люк. “Пойдём!” - побежал вниз Марк, в гостиную, к телевизору, и найдя нужный диск, запустил - это была съёмка вечеринки у дяди, перемотав до определённого места, Марк включил воспроизведение, - как дядя играл на гитаре, как друзья дяди играли на гитаре, как все пели, как гитара была источником веселья и хорошего настроения. Люк стоял как вкопанный. Он был ошарашен и ошеломлён. Он был шокирован и от удивления растерял все слова так, что у него приоткрылся рот. “Постой, постой, постой!” - закричал он и вот он уже целыми часами сидит с гитарой и что-то разучивает, что-то отрабатывает, в чём-то экспериментирует. Откуда-то из Сети скачал элементарный учебник по игре на гитаре и уже зачитал его до дыр, если эта фраза подходит к электронным книгам. И вот уже у него что-то получается, вот он уже играет что-то такое лёгкое, простое. И вот уже Марк остался без собеседника. Что же ему делать? Опять мрачные мысли полезли ему в голову, да только вскоре он вспомнил про дневник. Снова открыв наугад, он устроился в кресле и начал читать. Не прочитав и половины записи, Марк вскочил и побежал к Люку: “Ты должен это прочитать!” - и всунул дневник Люку.

“...есть у меня одна кассета, называется “Дзен” - там музыка дзен. Мелодии наигрываемые на какой-то восточной гитаре... забыл как называется, да мне и не важно, для меня существует только эта кассета синего цвета и мои ощущения. Зачастую кажется, что звуки этих дзеновских мелодий негармоничны и неправильны, но в том то и их прелесть, что важны скорее не звуки, а тишина между ними. Кассета эта уносит меня далеко от здешних мест, далеко в горы, в Тибет, и я вижу мальчика, сидящего у стены храма лицом к вечности, заключённой в горы, и учащегося играть на этой самой восточной гитаре. И эта дисгармония, эти неправильные звуки - это всего лишь его поиски своего мира, его путь, его звуки. Звуки сыгранные и утерянные, но кто-то подслушал его игру, его старание, его попытку открыть самого себя, и записал, записал для меня. И теперь, когда я слушаю эту кассету, я вижу его, вижу его упорство, детское самоотверженное упорство, с которым маленькие дети просыпаются рано утром и отправляются в школу, наравне со взрослыми, отправляются в новый день. >как же не открыт Рильке и сколько же он всего открыл для самого себя< Маленький музыкант из Тибета, с упорством играющий на струнах своего воображения. Как же он изобретателен и упорен. Через его музыку он передаёт всю его жизнь. Грустная музыка, сейчас я её слушаю, и когда писал сейчас, поднял глаза и посмотрел в окно. Уже осень, небо заволокло тучами, поздний вечер, быстро темнеет, и на сером фоне неба летят стаей чёрные вороны, они кружат, кружат и улетают, улетают и подлетают другие, те кружат и улетают, их всё меньше и меньше. И вот уже несколько ворон кружат, как те несколько печальных звуков, доносящихся до меня из Тибета. И вот уже последняя ворона улетает, и я с тревогой вглядываюсь в небо, и тут вылетают ещё несколько запоздавших ворон, потом ещё и ещё, они медленно кружат, как двигающийся узор на облаках, - чёрные мерцающие пятна, и улетают одна за другой. И опять с тревогой следишь глазами за последней вороной, улетающей и оставляющей тебя один на один с огромным серым безжизненным небом. Выискиваешь глазами - может ещё появятся вороны - не то, чтобы такой большой любитель ворон, просто хочется жизни на этом умирающем небе, хочется движения в этом застывшем и холодном небе, и понимаешь, что они все улетели, что всё рано или поздно заканчивается, как осень проходит и рано или поздно опадает последний лист. Может нарисовать на стекле моего окна ворону, которая так и не улетит? Всем нам нужна надежда, только всё же они улетели, и листья опали, и всё закончилось. Я представляю, как тибетский музыкант смотрел на небо и на улетающих птиц, как он грустил и провожал взглядом последнюю птицу, и как потом он играл... играл, как будто глотал слёзы. А может быть, он был немой? Потому что такую грусть словами не выразишь...”

- “Тебе бы тоже надо чем-то заняться, - сказал как-то Люк Марку: Ведь нельзя же всё время разговаривать”. Слова нужны тогда лишь, когда они произносятся в нужный момент, жить одними разговорами нельзя, нужно действовать и бороться, делать и достигать. Так думал Люк и это он передал Марку. Марк опять впал в раздумье. Он опять уютно расположился в кресле и задумался. Как легко задумывать, и как тяжело осуществлять. Он посмотрел на стену, на картину: человек в старинном костюме стоит под деревом, держит какой-то инструмент в руках, играя на нём (Марк не знал, что это гусли), от музыки он аж согнулся пополам, рядом стоит красивая девушка, тоже в странном старинном наряде, она закрыла глаза и улыбка подобная музыке растеклась по её лицу. И тут Марк вспомнил, что хотел начать рисовать. Улыбка озарила его и новая идея придала ему сил. Он ещё не знал как это, рисовать, но жаждал попробовать. Он вскочил, - новые мысли всегда заставляли его вскакивать, ребёнок, он всё ещё купался в тёплых водах максимализма, хоть так это ругал в разговорах с Люком. Он вскочил и побежал в кабинет дяди. Люк предлагал ему заняться музыкой, но нет! Это не для него. Он будет рисовать! Он уже видел свои картины на стенах дяди, да, он будет рисовать как дядя. Как же он мог забыть про то, что хотел рисовать, ведь дядя всё время рисовал. “Гамлета” дядя сыграл один раз, а рисовал всегда. Так и Марк - сыграл гамлета и всё, хватит, в театр он уже играть не будет. Для Марка театр и “Гамлет” было равносильно, он закрыл эту тему в своей жизни, перед ним открывались новые просторы - величие картин с дядиных стен, загадочные персонажи, которые так таинственно закрывали глаза, предаваясь своим внутренним, известным только им чувствам, судя по улыбкам, таким сладким и глубоким. Марк нашёл в столе у дяди чистый лист и карандаш, разложил перед собой, нагнулся и застыл от неожиданности - перед ним лежал чистый белый лист, без единой чёрточки, без единого пятнышка, пустой и огромный как безоблачное небо, пустой и в то же время срывающий в себе столько всевозможных линий, столько изгибов, столько улыбок, закрытых глаз и непередаваемых чувств. Но где же они? Как их закрасить карандашом, как соскоблить белый, освободив эти блаженные лица от всепоглощающей пустоты чистого листа? Где же они спрятаны? И что же именно Марк будет рисовать? Пока он наслаждается чистотой пустого листа, таящего в себе, как и будущее, одну загадку и миллионы решений, загадку “что же?” и миллионы фигурок, носов, бровей, ухмылок и оскалов, жестов и объятий. Налюбовавшись неизвестностью, которая может быть совсем и не пугающей если белая, Марк провёл линию прямо в центре листа, и подумав о том, как он проводит линию, он несознательно дёрнул рукой и линия вздрогнула. Он недовольно отнял руку от листа и посмотрел на получившееся. Он хотел провести прямую линию, а получился... нос! Да, это чей-то нос! Лоб и нос в профиль. Такой короткий и острый нос и высокий лоб. Прямо как у Люка. Вот оно! Он будет рисовать Люка. Он взялся за начатый нос, пытаясь дорисовать профиль Люка, только вот Люк получился вытянутым, как будто ему удлинили череп. Он подписал “Люк #1” и рядом начал рисовать “Люка #2”. Так он рисовал лист за листом, Люка, себя, дядю, родителей, гусляра, целующихся, парк, птиц в парке, фигур со статуэток, глаза блондинки из дядиного дневника, и всё подписывал. Рисунки походили на детские, собственно говоря они и были детскими, с пуговицами вместо глаз, с картошками вместо носа и с руками-граблями, но Марк был очень доволен. Он показывал их Люку, Люк смеялся и хвалил. Потом указал Марку на дядины картины и тот увидел разницу. Это вдохнуло в Марка новые чувства и идеи: соперничество и совершенствование, замысел и конечный результат. Так они занимались своими увлечениями, пытаясь найти себя - это и был для них смысл - найти себя - найти своего Бога. Занимались целый день и под вечер шли в парк говорить. Теперь они оставляли беседы на десерт, обдумывая днём за своим любимым делом каждую мысль, которую скажут вечером. “Знаешь, - говорил Люк: на севере есть горы, там везде лежит снег, очень много снега, очень холодно, но холод сухой, поэтому терпимый”. “А когда уезжаешь откуда-то, так интересно смотреть на тех, кто остаётся на вокзале. У них у всех одни и те же глаза, у всех, во всех странах, на всех вокзалах, одинаковые глаза, глаза остающихся. А ты уезжаешь. Я никогда никого не провожал на вокзале. Я всегда уезжал. Так интересно приезжать в другие города... Новые лица с уже знакомыми, повторяющимися глазами”. “А знаешь, - вспоминал Люк: мне тяжелее всего встать и подойти к выходу, особенно в поездах метро, встать и подойти к дверям, когда поезд подъезжает к твоей станции. Все сразу начинают смотреть на тебя, и ты чувствуешь эти оценочные взгляды. Когда ты сидел, ты был такой же как они, - ни чем не выделялся, такой же как и все, но когда встаёшь, ты перестаёшь быть их частью, ты как будто говоришь им: А вот мне сейчас выходить, а вы все остаётесь. И они все смотрят на тебя... помню, один раз, когда ехал, в вагоне никого не было кроме двух тёток и меня. Те две тётки сидели прямо напротив меня и всю дорогу болтали. Расстояние между последней немоей станцией и моей станцией было очень большое и вот, представь, летит поезд по туннелю, долго-долго, и они всё это время болтают, глядя друг другу в рот, я сижу напротив них и не двигаюсь, и я знаю, что когда я встану, они остановят свою болтовню и посмотрят на меня. Господи, я бы так и сидел вечно, мне даже на какой-то момент показалось, что мы остановились во времени, вся эта сумасшедшая скорость и тётки... - это было так долго, что я подумал, что это никогда не кончится и будет всё время. И мне так было тяжело вставать, что я никак не мог себя заставить, а ведь моя остановка приближалась. В такие моменты я даю себе установку - встану когда то-то и то-то и встаю, например, когда поезд вылетит на станцию, сразу же встану. Ненавижу эти взгляды. Особенно когда иду по незнакомому городу, я же по всей своей жизни приезжий, и всегда выгляжу не так, как местные, и вот они меня рассматривают, и я до корней волос чувствую, что я не свой, я спиной чувствую, что я чужой, а я так хочу быть таким же как все, так хочу быть своим. Так хочу, чтобы меня никто не разглядывал. Читал Рушди? “...я впервые за мою длинно-краткую жизнь обрёл ощущение собственной нормальности, радость от того, что во мне нет ничего особенного, чувство общности с людьми вокруг - а ведь это определяющие свойства родного дома”. Знаешь, здесь, у тебя, я нашёл себе родной дом, как мне хорошо здесь, как спокойно, я чувствую себя своим, местным, нормальным. Ты своим “Гамлетом” поразил меня - ты встал, и не смотря на чужие взгляды, ты сделал то, что хотел. Для меня наверно это самое тяжёлое. Но именно действие и есть то самое, что изменяет нашу жизнь, ведь без действия ты так и останешься в том вагоне метро с кудахтающими тётками, который хоть и несётся с бешенной скоростью как жизнь, всё же оставляет тебя сидеть на одном и том же месте, пока ты не встанешь сам, вовремя не соберёшься и не выйдешь из него и не пойдёшь дальше”.

“Знаешь, - сказал Люк: я знаком со многими, но только ты один так сильно, так искренне хочешь жить”. Марк молчал и улыбался. Хотелось сидеть так вдвоём всю ночь, хотелось мечтать, греясь в свете звёзд, хотелось слушать пение сверчков в ночной прохладе, хотелось сладко потягиваться и зевать, предвкушая отдых и сон, хотелось строить планы на завтра, хотелось уже быть в завтрашнем дне, но всё же ещё немножко посидеть в сегодняшнем, как на берегу моря, как на краю обрыва, свесив ножки и воспоминания, возвышаясь над прошедшим днём и мечтая о предстоящем. Хотелось улыбаться, улыбаться глазами, улыбаться телом, улыбаться душой, потому что вот она вера, вот он смысл, вот она жизнь, всё было рядом, всё было легко и спокойно, всё было знакомым и своим. Хотелось дружить, говорить приятные вещи и быть красивым.

Глава XXVII

Мы сидели с Аней в парке, недалеко озеро, каркали вороны, с боку лаяли собаки - красивенные овчарки и их хозяева, выгуливающие. Мы смотрели на небо - черные, тонкие, голые ветки деревьев как пальцы пианистов поддерживали небо, как будто множество рук выросло из земли, рук музыкантов, художников, да просто красивых, изящных человеческих рук, только до умопомрачения чёрных рук выросло, чтобы удержать небо. А может, небо умерло, и они несли его проплывающими облаками, как погибшего героя, подняв на руках надо всеми, что бы все видели, что бы все знали, что небо умерло, и что весной родится новое небо, новый герой.

Мы смотрели на небо, карканье ворон, лай собак и тайное предчувствие, что откуда-то из-за угла выскользнет питерская подворотня, арка, питерский осенний дворик... Кажется, я даже закричал тогда: “Как это похоже на Питер! Мы как будто там, такое чувство...” и потихоньку умолк, потому что смотрел в её глаза и видел, что она чувствует тоже самое, что она понимает тоже самое и не надо никаких слов, не надо ничего говорить, нужно было просто молчать, сидеть и наслаждаться, она всё понимала, всё, что чувствовал я. Я видел, что чувствует она. Мы сидели и чувствовали наш мир, так удачно открывшийся нам. Я помню мы шли вокруг озера, - чувства переполняли нас, мы как будто накопили сил сидя и не смогли больше сдерживаться. Наш мир, существующий только для нас, природа, деревья, птицы, вода и даже люди, вдруг открывшиеся нам в другом свете, всё это наполняло неожиданной энергией. Мы действительно не могли долго сидеть, хотелось действия, мы пошли вокруг озера, дополняя картину гуляющих парочек. И тут то нас и прорвало. Мы на перебой рассказывали свои мысли, свои истории, свои происшествия и поступки. И теперь мы уже чувствовали, как мы друг друга слушали. Я смотрел в её глаза и видел всё, что она мне рассказывала, попадая в её рассказ и переживая всё вместе с ней. Я превращался просто в слух, когда она была речью. А потом я вдруг ухватывался за одно её слово и оно уносило меня самого в мои же мысли, и лишь по её сбивающемуся голосу, я возвращался в её глаза и замечал, что она чувствует, что я её уже не слышу. Я опять вслушивался, и опять её речь меня захватывала, и снова я жил её историей. Но история заканчивалась, и я продолжал разговор, увлекая её в свои мысли, замечая, как уже она улетает от меня, не слушая. Боже, как я люблю гулять по паркам. Городской парк - какое романтическое общественное изобретение. Сам смысл лавочки в парке очаровывает меня - посидеть среди деревьев, побродить по тропинкам, погрустить, помечтать. Когда есть свободная минутка, я захожу в ближайший парк, скверик, в какой-нибудь садик или дворик, сажусь на лавочку и любуюсь. Любуюсь всем что меня окружает: деревьями, детьми, их мамашами, солнцем, бархатными лучами и прохожими. Парк - этакий городской аккумулятор доброты, солнца и детского смеха. И как мы потом делились своими чувствами, ведь мы же оба замечали, как друг друга слушали и не слушали. И всё-таки проговорились об этом друг другу, как маленькие дети, не удержавшие новое чувство. Я вспомнил, что хотел показать ей один книжный магазинчик, где продаётся современная литература, - она уезжала, ей надо было взять с собой что-то почитать. Мы пошли в этот книжный магазин, а когда пришли, он оказался закрыт. Только тогда мы заметили, что уже вечер. И тут вдруг быстро потемнело. Я решил сводить её в “Карлос” - она вроде и там не была. Мы направились в “Карлос” и всё болтали, болтали и болтали. Боже, как мы смеялись! Особенно, когда я передразнивал одного прохожего, вышедшего из-за угла прямо на нас и на миг оторопевшего. Смеялись, потому что я показывал те же чувства, что были у неё, смеялись, потому что я спародировал его так, как она его увидела, потому что увидели мы его вместе. Смеялись, а потом умолкли, шли молча, и улыбались своим мыслям и чувствам. В “Карлосе” никого не было, только хозяйки. Мы заказали себе чай и сладости. “Карлос” - это как лавка диковинок, там можно купить всякие восточные штучки, книге по эзотерике, ароматические масла и диски с интересной музыкой, это свободная спиритуальная зона, и также там можно попить чай. Вот мы туда и пришли пить чай. Там стоит хорошая аудиосистема, чтобы прослушивать диски, и я поставил один, который давно уже отметил - “нафас”, раби-абу-калил, восточные барабаны. Хозяйки ушли в свою подсобку и больше никого не было. Так мы и сидели, одни, слушая восточную музыку, пили чай и молчали. Не нужно было слов, всё было понятно и так. Было очень тепло и мягко и даже загадочно. Понятно и загадочно. Мы слушали музыку и молчали, вглядываясь друг другу в глаза, полуулыбаясь, полуиграя. Чай закончился, мы вышли, поёживаясь от промозглости и мысли о расставании. Она шла домой, я её провожал. Мы молчали. Мы чувствовали друг друга без слов, как одно целое, мы шли как один человек, просто две физические оболочки для мужского и женского и одна душа. И вот уже её дом, её подъезд, и прощальный поцелуй - щека, поцелуй, другая щека, поцелуй, снова щека - поцелуй. Мы так слились друг с другом, что мне показалось, что я целую сам себя, когда я касался её щеки кончиком своего холодного носа, в то же мгновение она колола меня своим носиком, и я чувствовал, как она чувствует свой нос - мой поцелуй я чувствовал через её, я как будто целовал отображение, как будто один человек сам себя целовал. И вот она уже поворачивается к подъезду, последний раз вглядываясь в меня своими удивительными серебряными глазами. Она удивительная. Я иду домой. Когда я её в следующий раз увижу? Не знаю. Она уезжает. Потом и я. Я иду домой. Не то чтобы грустно, нет, даже наоборот, меня переполняют силы и радость. Да, радость. Радость, что у меня был этот день, были наши общие чувства, это молчаливое понимание друг друга, был смех и чудесный парк, открывшийся только нам, радость, что у меня были её глаза и улыбка.

- Знаешь, я уезжаю, - сказал как-то Марк Люку.
- Куда? - вскинутые брови, глаза оторванные от привычек. Простые слова, оказавшиеся такими неожиданными, так резко принёсшие неизвестность, отмечая собой до и после.
- В Россию, - Люк вопрошающе смотрел, Марк тянул и смаковал удивление Люка: да, в Россию... А почему бы и нет? - Рассмеялся он.
- Я ничего не понимаю... Ты уезжаешь... В Россию? Зачем?
- Это долгая история... - Опять смеётся, тянет и наслаждается замешательством.
- Ну, так расскажи, если не секрет.
- Нет, не секрет... просто не знаю с чего начать... В общем... я познакомился по Сети с одной девушкой из России и вот... еду к ней в гости. Вот в принципе и всё.
- Ничего не понимаю... ты познакомился с девушкой? В Сети? Когда?
- Ну вот уже месяца два назад... она посмотрела моего гамлета в записи и написала мне письмо. Я ей ответил. И вот... - Марк широко улыбался.
- И ты мне ничего не говорил? - Люк жил у Марка уже месяца три. Марк скрывал своё знакомство от Люка:
- Ну, просто не было случая рассказывать, да и о чём было рассказывать? Вот сейчас рассказал...
- Ты... ты знаешь русский?
- Нет... конечно же нет. Она свободно говорит по-английски... её родители оставили язык робота-няньки по умолчанию английский - даже не заметили... А потом её бабушка взялась за её воспитание и выучила её русскому. Она свободно говорит по-английски... Да... - Марк задумался, улыбаясь радостным воспоминаниям-мечтам: она такая добрая и красивая...

- Мы переписывались, болтали в чатах... и вот она пригласила меня посмотреть Россию. Я не знаю, как это - путешествовать, но чувствую, что это будет... необычно... я так хочу уехать! Ты даже не представляешь! Я уже там... с ней... Она... она такая красивая! Я буду её рисовать! Я уже рисовал её с фотографии... и... я не знаю... меня охватило такое чувство, я так хорошо рисовал, я никогда ещё так красиво не рисовал. Я завтра уезжаю, - Марк смотрел на Люка и улыбался.
- А я?
- О, никаких проблем! Живи здесь, сколько захочешь... Ты говорил, что хочешь привезти свою девушку сюда? Так привози её! Я скорей всего из России потом приеду сюда с ней - будем жить вместе! Боже, я чувствую, как меня переполняет энергия! Люк! Мне хочется любить весь мир! Мне хочется творить! Я хочу рисовать! Рисовать её! Боже, как я счастлив! Как будто я всю жизнь ждал, и вот наконец дождался... как будто спал, и вот проснулся. Дождался, Люк! Значит, это не было зря, значит вот он смысл - дождаться, добиться! Я хочу жить, по настоящему начиная жить только сейчас - жить ради неё! Эти два месяца пролетели как одно слово, сказанное ей, но они нас так сблизили - я как будто знаю её всю свою жизнь, мы как будто всю свою жизнь разговаривали и прекрасно понимали друг друга - мы очень похожи, у нас были одинаковые семьи, одинаковые жизни и то, что мы нашли друг друга - это не просто так. Эта жизнь не просто так... Я верю в это, Люк! Я верю в неё. Я верю - всё будет хорошо! Боже, как я счастлив, Люк!
- Я так рад за тебя! - Люк улыбался.

- Я так рад за тебя, ведь это... это прекрасно, всё, что ты говоришь, твои чувства... - Люк замолчал, улыбаясь. Ничего не хотелось говорить, комментировать. Просто улыбаться и молчать. Смаковать самого себя. Марк сидел перед Люком, озарённый мечтами и улыбками. Он уже был там, далеко в своих мечтаниях, сладких и радостных, хотелось быстрее туда попасть окончательно и безвозвратно, хотелось сказки. И сказка окутывала Марка, волшебные мысли приходили на ум и Марк мечтал.
- Она хочет показать мне Россию. Составила маршрут, но не выслала не одного фильма о России, даже ни одной фотографии - хочет, чтобы я всё увидел своими глазами в действительности. И просила меня, чтобы я ничего не искал в Сети. Да я и не искал. Поезд завтра утром, в восемь. Я жду не дождусь, когда уеду...

- Так вы потом приедете сюда? Я свяжусь с Дианой, и если она приедет, можем вместе поехать в горы...

Собственно говоря, что случилось со мной? Это комплексный удар по мне - и желудок, и недосыпание, и усталость, и самое главное мозги - всё отказывается работать. Выход - всех послать, всё отрубить, сжечь мосты и остаться одному. Почему я никому не нужен? Потому что я подаю себя так, что я всегда есть, я всегда готов помочь, я всегда открыт, и никто не боится меня потерять. Всегда так было со мной. Пришло время красиво отвернуться от всех, обозлиться. Почему я так веду себя - потому что я одинок. Я действительно одинок. Пора выработать поведение настоящего одиночества - никаких псевдодрузей, разве мне кто-то нужен? Да, я общительный. Я общительный. Но видишь к чему это приводит. Лучше никаких псевдодрузей, чем потом разочарования. Не подпускать их к себе. Уже поздно играть в дружбу, пора показывать - они не смогли показать. Меня все кинули, пришло время кинуть всех. Да, я очень требовательный, но я много вначале даю. Но, видимо, никому не нужно то, что я даю. Если так, то зачем всё это? Надо прекратить все отношения. Меня ждёт одиночество, но оно сделает меня сильным. Надо уйти, чтобы никому не создавать проблем. Как говорит Серый, план такой - все отношения рву, остаюсь один - никаких мыслей - делаю всё, что мне надо, и потом через много лет можно открыться, и может найду себе кого-нибудь, кто будит любить меня за то, что я сделал и умею делать. Если люди не умеют любить просто так, то пусть хотя бы любят за заслуги. А если не найду, то хоть привыкну к одиночеству, и будет это для меня не так необычно и неприятно. Всё что мне нужно было - это хорошие друзья, хорошая компания, всё чего я хотел - это общаться с ними, так как это было у Антона. Мы сидели и говорили и появилась какая-то связь между нами, она нас сплотила. Теперь я должен об этом забыть, и я так чувствую, что надолго. Пришло время, когда от меня зависит моё будущее - реально зависит, зависит от моей решимости, от моей силы. И я должен её проявить, стать крепче, иначе я проживу не ту жизнь, о которой мечтаю. Пришло время собраться и приготовиться к худшему.

Марк проснулся, но не хотел вставать. Вчерашний “Гамлет” изменил сегодняшнее утро. Он дремал, купаясь в мечтах - продолжениях сна. Ночью ему приснился новый сон. После того, как он впервые сотворил что-то сам, у него впервые родился новый сон - другой, светлый и чарующий. Ему приснилось, что тот, кто досмотрел “Гамлета” до конца и прислал письмо, оказался замечательным человеком, они стали друзьями, играли на гитаре, жгли костры, бегали на перегонки и говорили, говорили, говорили. А потом он познакомился с прекрасной девушкой из какой-то далёкой северной страны. Ради неё он бросил всё и уехал, ради неё он захотел любить этот мир, творить, совершать безумные поступки. Новый сон - как сказка он заканчивался счастливо и продолжался в сладкой утренней дрёме Марка. Лучи солнца ласкали его, согревая невинные фантазии. Он готов был промечтать так всю жизнь. Нет ничего слаще, чем мечтать, скользя между ночью и днём, между сном и явью. Солнце улыбалось Марку и посвящало его в весну. Вместе с утром в его жизнь пришла весна. Он почувствовал силу весны, радость новой жизни, радость новой попытки, ещё одного шанса, нового начала. Марк лежал, мечтая и накапливая силы, - несколько мгновений, которые изменят день. Вместе с весной в Марка пробралось и воспоминание о письме, как нежный запах духов только что вошедшей любимой, оно проникло в мысли, подслащивая их предвкушением. Последний раз обнимаясь с шёлком сна, Марк потянулся и вскочил в радостном напряжении. Всё вокруг он видел в другом свете, всё было как будто бы новое, да и сам он был как новый. Откуда столько энергии? Казалось, он сейчас закипит, ему хотелось воплощать мечты. Письмо было от какого-то Люка из Скандинавии - двухмерное, текстовое письмо в котором была только одна фраза: “Никогда ещё не видел подобной чуши”. На следующий день Марк застрелился.