Аннотация: Вторая повесть из серии "Потерявшиеся во времени".
Бывает в Петербурге необыкновенно жаркое начало июня. Неожиданно после зыбкой, слякотной петербургской весны, которая только проклюнулась, зажурчала, задула соблазнительными ветерками, падает на город томительный зной. Влажная, липкая духота заполняет каменные коридоры переулков, колодцы дворов, и распахнутые настежь окна не приносят облегчения распаренным горожанам.
В один из таких душных дней в Дмитровском переулке в седьмом доме, в комнатушке под крышей, свернувшись на продавленном диване, спала женщина. Звали ее Анна Георгиевна Левина. Ей недавно минуло сорок пять, и ни внешностью, ни жизненными обстоятельствами она не выделялась в какую-либо замечательную сторону, но все-же сон она смотрела необычный. Вернее, необычной была лишь вторая половина сна, так как в первой она, как и прежде, видела слова, имеющие цвет и форму, танцующие, поющие, сбегающиеся в фразы, ибо не только у слов, но и у каждой буквы был свой цветовой и музыкальный код. Это буйство красок и звуков быстро перерастало в какофонию, и тут появлялась она - Анна Георгиевна с большим гусиным пером в руках, правда, себя Левина во сне не видела, но знала, что это точно она, перо же всегда видела ясно. Махая пером, как дирижерской палочкой, она заставляла разбушевавшиеся буквы собираться в слова, слова в фразы, фразы в образы, образы переплетались друг с другом, выплавлялись один из другого, и вот уже не какофония и буйство, а красота и гармония наполняли пространство. И всем этим правила она, Анна Левина, и весь этот мир был подвластен единому мановению ее руки, сжимающей перо, может быть, вчера еще украшавшее крыло гордого гусака, сегодня же, сейчас, превратившееся в волшебную палочку, которой подвластно царство образов. Упиваясь этим волшебством, этой властью, Левина создавала разноцветно-разноголосые миры, то нежные золотисто-шоколадные, то страстные ало-черные. Но вот в ее голову пришла новая, доселе еще не виданная фантазия. Одним взмахом пера разрушив созданное, она пробормотала: "Сейчас, сейчас", сглотнула слюну, вздохнула сладострастно, перевернулась на другой бок и стала смотреть второй сон, не совсем для нее обычный.
***
Необычным в этом сне были две вещи. Во-первых, полная и даже какая-то ярко-выпуклая реалистичность увиденного, во-вторых, то, что она увидела себя, причем так ясно, что даже поры на носу разглядела, слышала свое дыхание и стук сердца. При этом она была словно не в своем теле, а где-то рядом, и могла внимательно наблюдать за тем, что с ней происходит. От нее не укрылось, что она, то есть ее тело, сильно взволнованно, настолько даже, что ноги с трудом слушаются свою хозяйку и передвигаются крайне медленно, а сердце отчаянно стучит не там, где ему положено, в груди, а в самых неподходящих местах - в горле, ушах, носу и даже в кончиках пальцев. Разглядев себя и все это отметив, Левина начала озираться по сторонам. Сначала она ничего не могла разглядеть - было темно, и Анна продвигалась почти наощупь, но вскоре глаза стали привыкать к темноте, и она увидела, что идет по неосвещенной аллее, впереди которой темнеют очертания крупного строения. В эту минуту полная сияющая луна выплыла, разрезав небесную мглу, и Левина поняла, что она в Лавре, а перед ней большой лаврский собор.
- Ага, теперь мне налево,-- подумала она и заторопилась, пока не скрылась луна, но та, казалось, и не собиралась скрываться, напротив, словно решив проводить женщину, светило плыло рядом, даже слегка забегая вперед. Левина подняла к луне лицо и поблагодарила ее за помощь. Анне показалось, что луна улыбнулась ей в ответ, она еще раз взглянула на золотой лик, безусловно, луна дружески улыбалась. Это участие так ее ободрило, что волнение стало проходить, и в ворота Никольского кладбища Анна вошла уже бестрепетно.
Тут луна решив, что она свое дело сделала, еще раз улыбнулась Анне, мягко кивнула и скрылась за черным облаком. Левина на секунду оказалась в темноте. Лишь секунду, потому что оглядевшись, она увидела, что к ней приближаются две светящиеся точки. Они быстро увеличивались, и вот Анна разглядела два факела, которые несли в ручках небольшие зеленые существа. Факелы освещали дорогу человеку, шествующему между существами. Человеком этим был, конечно же, Николай Иванович. Теперь Левина его ясно видела, всего освещенного огнем, он не был похож на того Николая Ивановича, который появлялся перед ней прежде, но она сразу поняла, что-то это именно он, хоть он был так прекрасен, что Левина всплеснула руками и отступила, не выдержав сияния его лица. В это мгновение Николай Иванович сделал жест неожиданный и ему несвойственный. Он нежно посмотрел на Анну и протянул к ней руки, словно открывая объятья. От изумления она вздрогнула и проснулась.
Было три часа дня. Солнце заливало убогую комнатушку. Руки и ноги затекли, книга, которую она читала, лежала на полу. Левина подняла ее, но прежде чем продолжить чтение медленно, как четки, стала перебирать свой странный сон. Мысли ее обратились к Николаю Ивановичу.
***
С Николаем Ивановичем Левина познакомилась несколько лет назад. К тому времени у нее появились новые привычки, вернее, потребности, ее саму удивляющие и радующие. Например, она не могла больше есть мяса, до которого всю жизнь была большая охотница. Вообще, ее вкусы в еде сильно изменились, словно кто-то настойчивый диктовал ей изнутри, что она может отведать, а до чего ей дотрагиваться не стоит. Она, такая мерзлячка, стала жаждать холода, особенно холодной воды, вставала утром под ледяной душ. Чем студенее была вода, тем радостнее ей становилось. Анна тихо повизгивала под душем, и если бы не правила приличия коммунального проживания, визжала бы и кувыркалась, как щенок, увидевший первый снег. Анна часто стала вставать с рассветом, словно ее кто-то в бок толкал, и устремлялась на улицу без всякой цели, пройтись, прогуляться, почти пробежаться по непривычно тихим, спящим еще переулкам.
Однажды Левина встала чуть свет и заторопилась на прогулку. Она хорошо запомнила все мелочи того утра. Впрочем, с некоторых пор мелочей для нее не стало, она даже слишком серьезно стала относиться к тому, что мы привыкли считать сущими пустяками. В то утро соседский петух Кокочка, живущий свободно, гордо гуляющий по всей квартире, в отличие от своих четырех жен, помещенных в коридорном стенном шкафу, пробежался по всему коридору, провожая Анну Георгиевну и угощаясь по дороге сладкой булочкой, которую бережно брал с ее ладони, у самой же двери внезапно перестав клевать, растопырил крыла и пропел громко и призывно.
***
Под пение это она вышла. Крупный, пушистый снег ровными рядами ложился на землю, покрывая искрящимся ковром извечную грязь тротуаров, превращая чахлые деревья, общипанные кусты, облупленные дома и бесконечные помойки в нарядную декорацию к рождественской сказке.
"Ах, какая замечательная работа, Мастер-снег! - засмеялась Левина, пытаясь на лету поцеловать снежинки. С удовольствием глотнув морозный воздух, заспешила Левина по Дмитровскому к Владимирской площади. Снег радостно скрипел под ногами. Миновав собор, Анна Георгиевна вспомнила о яблоке. Яблоком ее вчера угостила соседка, оно лежало в кармане куртки. Левина запустила руку в карман, как кот лапу в сметану, и вынула большое, нежно-зеленое, как первый листик, сочное яблоко. Если вы что-нибудь понимаете в счастье, то знаете, сколько у него форм, но из самых пронзительных - это аллея, пронизанная солнцем, глоток лимонного сока в знойный полдень, человеческое лицо, освещенное неэгоистической мыслью, закат над водой, клочок ярко-лазурного неба в пасмурный день и яблоко в тихий зимний или осенний день. Левина это знала. Поэтому, полюбовавшись на клад ровно столько времени, сколько положено по ритуалу, чтобы сказать ему все необходимые хвалебные слова, Анна вонзила зубы в толстый бочок и с хрустом откусила его, терпкий сок потек прямо в душу. Анна подняла глаза и тут увидела, что навстречу ей движется еще один ранний пешеход. Левина не могла сообразить, откуда появился прохожий, казалось он вынырнул из-под снежного занавеса.
***
Это был молодой, до тридцати лет, человек, среднего роста, стройный в очень светлом, почти белом пальто. Светловолосый с алебастрово-бледным лицом. Эта бескровность заинтересовала Левину, ей подумалось, что юноша очень болен, ведь даже старческие щеки розовеют под январским морозцем. Поскольку к тому времени Анна Георгиевна уже довольно хорошо понимала язык лиц, в особенности, глаз, то и решила заглянуть в глаза своему одинокому товарищу, тем более, что лицо его на редкость ни о чем не говорило. Его можно было бы назвать красивым, если бы не эта пугающая бледность и какая-то неподвижная масочность всех черт.
"Почки, наверное, бедный мальчик", - подумала Анна Георгиевна и заглянула в его глаза. Юноша как раз в этот момент поравнялся с ней и поднял лицо. До этой минуты он шел ,глубоко задумавшись, опустив глаза в землю, а тут он их поднял. Он не взглянул на Анну Георгиевну, он смотрел вдаль, но она по невинности своей, впрочем, вообще свойственной людям, вытянула шею и заглянула в то, что считала глазами незнакомца. Какой-то странный и резкий жужжащий звук раздался внутри Анны, и то, что она считала собой, нет, не тело, конечно, стало менять форму. Ей всегда казалось, что это главное, что есть у нас, было овалом, этаким яйцом, хотя иногда и меняющим величину и цвет, но все равно остающимся в этой форме, теперь же оно резко сузилось удлинилось и под неприятный звук стало закручиваться в пружину. Эта пружина устремилась вверх по телу. В ту же секунду Анна Георгиевна ощутила, как на голове, на самой макушке что-то приоткрылось и приготовилось выпустить пружину. Левину прошиб холодный пот, волосы зашевелились, тело каждой жилой заныло, затосковало, собрав ускользающие силы и сосредоточив их в пальцах, она крестообразно закрыла руками голову в том месте, где образовалось отверстие. Пружина несколько раз ударилась о руки и стала медленно спускаться вниз, снова превращаясь в яйцо. Когда она начала приходить в себя, то обнаружила, что сидит на горке отходов, припорошенных снегом, прислонясь спиной к помойному бачку. Рядом с ней восседала жирная, мокрая петербургская крыса. Левина увидела, как крыса медленно-медленно повернула к ней голову, пристально и недоброжелательно на нее взглянула, завладела ее яблоком и очень медленно с ним ушла в ближайший подвал.
***
Кряхтя, поднялась Левина на четвереньки, но тут же ощутила такую дрожь в конечностях, что поняла - ей не встать. Сейчас ляжет на снег и будет лежать. С тоской взглянула она на пустынную улицу и увидела, что ее таинственный незнакомец завернул за угол. "Он же уйдет, - пронзило Анну, - уйдет и я никогда больше его не увижу". Левина резко поднялась и на непослушных, деревянных ногах пустилась в погоню. Завернув за угол, она увидела своего незнакомца. Он брел так медленно, очевидно, все еще пребывая в задумчивости, что Левина сразу же успокоилась, поняв, что легко его догонит, тем более, что ноги стали ее слушаться, силы вернулись к ней. Тут Анна сама невольно замедлила шаг. Она почувствовала, что затрудняется начать разговор с этим необыкновенным человеком. В том, что поговорить с ним необходимо, в этом она не сомневалась, но как начать?
"Он так высоко поднялся, ничего подобного я никогда не встречала - думала Анна, - сколько вопросов накопилось. Задам хоть один. Возможно, он приподымет завесу тьмы. Вот спрошу его о боге. Или нет, лучше о том месте, где мы находимся. Или ... Ах, да, была не была, поднажму и сразу что-нибудь спрошу. Он не рассердится, поймет, он мудрый".
Анна поднажала и почти бегом пробежала часть следующей улицы, затем свернула на Фонтанку и тут только обнаружила, что несмотря на ее старания, расстояние между ней и таинственным юношей не уменьшается. Она то замедляла шаг, задыхаясь от бега, то вновь пускалась трусцой, но тщетно.
"Боже мой, - похолодела Анна, - уж не галлюцинация ли у меня?" Она беспомощно огляделась и увидела, что улица постепенно заполняется народом, спешащим по утренним делам, и хоть народ был торопливым, многие поглядывали на нее и на преследуемого ею юношу, а одна женщина даже им вслед с хриплым смешком поделилась своими соображениями по этому поводу.
"Слава богу, значит, не галлюцинация, - обрадовалась Левина, значит, есть надежда, что я догоню его и спрошу". И Анна вновь пустилась в галоп. Однако вскоре она поняла -- надежды ее напрасны -- не догнать ей незнакомца, но повернуться и уйти она тоже не хотела. Уныло брела она за ним, повторяя ему в затылок, что ей обязательно нужно с ним поговорить.
***
Не знала Анна, что на земле нет вопросов, есть лишь замирание сердца, нащупывание, ускользание , снова нащупывание и вспышка прозрения в виде уголка ответа, ответа всегда более широкого, чем вопрос, но узенького, как щелка к свету.
Тем временем молодой человек в белом пальто прогулял Анну по Фонтанке, провел по Невскому и Владимирскому и к ее несказанному изумлению подвел к двери ее собственного дома на Дмитровском. Когда они поравнялись с дверью, юноша обернулся, его бледно масочное лицо странно дернулось, и он произнес высоким резким голосом, чеканя слова: "Всего хорошего".
Левина от неожиданности чуть не упала, резко остановившись, она вся вытянулась, и сделав глубокий вдох, взглянула в глаза юноши. Она была готова к чему угодно: к полету, к смерти, но ничего не произошло. На Анну ласково смотрели крупные, желтые глаза незнакомца, переливаясь искорками, и очень напоминающие камень авантюрин. Анна оторопела, она не могла проникнуть сквозь это каменное мерцание. Юноша еще раз ласково взглянул на нее, словно она была маленьким животным, котенком или суточным цыпленком, а не человеком или даже человеческим детенышем, и молча приоткрыл дверь ее парадной. Тут только Левина поняла, что встреча окончена. Она заметалась, осознавая, что если вот сейчас не задаст ни одного важного вопроса, то больше такого шанса не предвидится. Анна решительно шагнула вперед, открыла рот и почувствовала, что в голове пусто, как в пустой кастрюле. Однако отступать было некуда, и Анна, глядя в ласково-каменные очи, решительно спросила: "Как вас зовут?" Очевидно, если бы незнакомец умел удивляться, то удивился бы, но лицо его не дрогнуло, он продолжал ласково смотреть на женщину, придерживая дверь рукой. Сама же Анна, затосковав от собственной глупости, удивляясь себе, с упорством маньяка продолжала допытываться как зовут незнакомца? На третий настойчивый вопрос он ответил, несколько наморщившись:
- Да как вам будет угодно, - затем, подумав минуту, предложил - можете называть меня Николаем Ивановичем.
- Ах, Николай Иванович, Николай Иванович, - очень приятно, - закудахтала Левина.
- До встречи, - сказал Николай Иванович и широко распахнул дверь. Больше Левина не посмела его задерживать и шагнула в вонючую парадную.
***
Он сказал: "До встречи", - думала Анна, - значит, встреча будет. Она не сомневалась в этом. Ее только мучило, как бы не оплошать опять, приготовить вопросы, хоть несколько, и сразу приступить к делу.
Встреча произошла через полтора года, когда в парке имени Белинского собралась на митинг организация "Надежда". На этот раз организация призывала не только изгонять иноверцев, но и бороться за возрождение культурного наследия. На щит был поднят забытый ныне, а в прошлом веке очень популярный поэт Александр Селинский. За счет организации были изданы несколько его сборников, а на митинге речь шла о доме на Литейном, в котором поэт родился и умер. Дом этот собрались сносить, так как он очень долго стоял расселенным и потому осел и треснул. Организация начала борьбу за восстановление дома и учреждение в нем музея-квартиры поэта. Бог знаете почему "Надежде" так полюбился Селинский. Может быть, потому что он тоже не любил инородцев и говорил об этом с грубой прямотой, принятой в прошлом веке, а может быть и тем, что писал хорошие стихи - это не ясно, но только компания за восстановление памяти Селинского была развернута с присущей обществу широтой, и "Надежде" даже удалось привлечь еще одно общество -- "Реставратор", что в деятельности " Надежды " было беспрецедентно. Так уж сложилось, что все другие общества и партии как-то сторонились и даже стеснялись "Надежды", считая его призывы слишком грубыми и откровенными, хотя в душе многие, ох, многие поддерживали идеи "Надежды", но это был тот недолгий период, когда модно было любить и уважать всех и даже несколько опасно было этого не делать. Так что пока "Надежды" сторонились, но тут такой случился повод, что "Реставратор " примкнул к митингу. Кроме явного повода и даже прямого -реставрации дома был еще и подводный: Аркадий Всеволодович Барсиков, председатель "Реставратора", почетный член многих других обществ, профессиональный архитектор, и, к слову сказать, единственный профессионал в "Реставраторе", да и то специалист в области мостостроения, исполнял бархатным, страстным голосом романсы под гитару в свободное время, что заставляло биться сильнее не одно женское сердце, открыл для себя поэзию Селинского, и она так на него сильно подействовала, что он сам сочинил два романса на полюбившееся стихи. Когда Барсиков услышал о митинге, то поколебался, но примкнул. Итак, два таких разных общества собрались моросистым, холодным утром в парке, а путь Левиной как раз проходил через этот napк.
***
Собралась Анна Георгиевна в выходной за семечками на рынок и, решив сократить себе путь, пошла парком. Ее удивило многолюдье. "Погода сегодня скверная, что это так много народа прогуливается?" -- подумала аполитичная Левина. А она была именно такой особой : телевизора у нее не было, газеты она читала от случая к случаю, радиоточка много лет как не работала. Подивившись на многочисленных поклонников свежего воздуха, Левина пошла парком. Тут только она приметила, что это не просто гуляющие. Люди то собирались группами в кружок, то разбегались чтобы образовать новые кружки. Жирным голубям, кружащим над садиком, эти людские узоры, вероятно, напоминали физкультурные парады тридцатых годов. Многие держали в руках плакаты. Плакатчики стояли неподвижно. Любопытствующие метались. Это были в основном измученные домохозяйки с кошелками, военные в маленьких чинах да пьяненькие пролетарии. Между публикой шмыгали людишки с остекленелыми глазами и шкодливыми лицами. Анна проходила мимо плакатчиков, вдруг что-то обеспокоило ее. Краем глаза на плакате она увидела лицо, показавшееся ей очень знакомым. Это была увеличенная фотография белокурого мужчины. Анна подошла, под портретом виднелась надпись "Александр Селинский". Чувство, что она где-то видела это лицо, не покидало Левину.
- Кто это - Селинский? - обратилась Анна к плакатчику. Тот стал объяснять: " Поэт, жил в прошлом веке в Петербурге. Тут на митинге отстаивается дом, в котором он жил. Купите книгу его стихов, женщина, не пожалеете. Поэт - хороший".
Анна вынула деньги, которые она отложила для рынка, и купила книгу. Только она повернулась, чтобы выйти из парка, как к ней подскочил какой-то стеклянноглазый хмырек и сунул ей в руку листок бумаги. Анна развернула и стала читать. От изумления и негодования брови ее поползли наверх, глаза округлились.
- Что читаете, дамочка? - раздался рядом любопытствующий голос. На Анну пахнуло смесью прогорклого масла, дешевого вина и курева.
- А вот я вам сейчас прочту, - ответила она и стала читать прокламацию, в которой со слезой описывались "жидовские гидры", со смаком сосущие кровь "невинных христиан", заканчивалась прокламация призывом расправиться с засильем жидомасонов и обещанием, что после этого в России наступит благоденствие. Читала Анна Георгиевна с выражением и вокруг нее моментально образовалось людское кольцо. Кольцо быстро утолщалось.
Чьи-то услужливые руки взяли Левину под локти, приподняли и поставили на лавку, около которой начала свое чтение.
***
Отступать было некуда, Анна окинула взглядом поднятые любопытствующие лица со следами бесконечных пороков и детскими глазами, попыталась поймать хоть один осмысленный взгляд и не смогла.
"Они ничего не понимают и не знают", - хлестнула по сердцу жалость. Анна подняла над толпой руки и терпеливо, как больным детям, стала объяснять им бессмертие и бесценность их сущности, разнограневость бытия, напомнила о великих законах, действующих на этом срезе. Об ответственности каждой индивидуальности перед Вселенной. Слезно умоляла для начала стать хотя бы терпимее друг к другу, хотя бы не призывать к истреблению друг друга, как требовалось в гадкой бумажке.
Тут взгляд Анны Георгиевны уперся в горящие ненавистью стеклянные глаза хмыречка.
- Как вам не стыдно, - сказала Анна, указывая на него пальцем, - неужели вы действительно жаждете еврейской крови. Я еврейка если вас это утешит, вы можете пролить мою кровь. Есть надежда, что после этого вы о чем-нибудь задумаетесь!"
Хмырек отшатнулся, забегал глазами, он с удовольствием юркнул бы за дерево, но со всех сторон напирала густая толпа, к тому же он был не один. Его друзья, подзадоривая, толкали его в бока. Особенно горячилась кликушеского вида женщина, очевидно, вызывающая у хмыречка особые симпатии.
- Коля, Коленька! - задыхаясь, взвизгивала женщина, - сколько они над нами измываться будут, довольно уж они нашей кровушки попили, сверни этой гадине шею, сверни, Коленька, миленький, не позволяй над тобой насмехаться! Стеклянные глаза Коленьки стали наливаться кровью. Скулы его заходили, и он медленно двинулся на Анну. С другой стороны, расталкивая толпу, к Левиной спешили два милиционера. В руках они держали резиновые дубинки, прозванные в народе демократизаторами. Дорогой стражи порядка переговаривались: "Похоже, эта у них "левая" активистка, Сань, слышь, она что-то там про жидов несет. Не положено. Есть распоряжение - брать. Они у них буйные, особо бабы. Так, что аккуратно заходим с двух сторон - руки крутим, но ломать не надо и ведем. Если же ихние на помощь подскочат, тогда бей, как положено, не стесняйся.
- Понял. - ответил понятливый Саня.
Анна Георгиевна замолчала на полуслове и растерянно огляделась по сторонам. Она словно со стороны увидела себя на лавке, окруженную толпой, и приближающихся к ней с двух сторон Коленьку и двух стражей.
"Как же это глупо, - мелькнуло в голове. Спуститься она не могла - плотное людское кольцо налегало на лавку. С тоской взглянула Анна поверх голов на аллею, ведущую к воротам парка и увидела Николая Ивановича в белом, блестящем плаще. Он, как и в первый раз, шел очень неспешно, но очевидно со временем у него были особые отношения. Потому, что не успела Левина удивиться, как Николай Иванович уже стоял перед ней. Он едва уловимым жестом так раздвинул толпу, что образовался ровный проход. Несколько минут никто не мог пошевелиться. Не теряя времени, Николай Иванович сдернул Левину за руку с лавки и устремился с ней к выходу. Когда через несколько минут люди получили способность шевелиться - все разом загудели. Раздались возгласы: " Лови их. Масоны! Террористы! Сатанисты!" Стражники, Коленька с дамой и несколько любопытствующих выбежали за ворота, но к их удивлению беглецов уже и след простыл. Все решили, что их ждала машина.
Действительно, наши беглецы были уже далеко, причем без всякой машины. Они стояли на Фонтанке, и Левина ни за что не смогла бы объяснить, как они там оказались. Тут только Николай Иванович выпустил руку Анны. Помолчали.
- Я так рада видеть вас, Николай Иванович, - дрожащим голосом сказала Анна.
- Вам не следует поступать так опрометчиво, - своим высоким, резким голосом, не глядя на Анну, проговорил он.
- Я больше не буду, - Анна почувствовала себя провинившейся маленькой девочкой.
Николай Иванович досадливо махнул рукой, и Левина поняла, что ей нужно отвернуться. С неохотой отвернула она голову, а когда повернула ее снова, Николай Иванович исчез. Левина не удивилась, вздохнула тяжко и поплелась домой.
***
С этого дня в жизнь Анны Георгиевны вошел поэт Александр Селинский. Придя домой после митинга и вспомнив, что осталась она без ужина, так как семечек и зелени не купила, Левина встала перед выбором: либо употребить " метод Планше", небезызвестного слуги Д,Артаньяна, которому бравый хозяин нечасто платил жалованье и которому приходилось заменять ужин сном либо отдаться божественной Мнемозине, сиречь засесть за приобретенную книгу. Левина выбрала второе. Устроилась с ногами на диванчике и открыла довольно жиденький томик, но стоило ей прочесть первые стихотворениями, забыла Анна про голод, про тяжелый день и про все свои неприятности. Не то, чтобы она погрузилась в какой-то иной, более прекрасный мир, или улетела по чарующим волнам к другим берегам, нет, это было не то. Дело тут было в ином: все, что она читала, казалось не чужим, а ее, ее личным. Это она писала, а не кто-то другой. Это были выжимки и отголоски ее чувств и мыслей, причем не самых лучших. Увы, и это ей пришлось признать. Много сил потратила Анна, чтобы побороть в себе эти чувства, эти мысли. Они уходили с натугой, все за что-то цепляясь, а она, обнаружив их по углам сознания, гнала, уничтожала иронией и презрением, и они стали бледнеть и исчезать, но она их не забыла. Их нельзя было забыть, иначе они снова начали бы овладевать ею. И тут вдруг, пожалуйста, вот он , ее душевно-интимный негатив, да какой яркий, буйный, дерзкий, высокомерный, красиво упакованный, любящий и лелеющий себя! Не отрываясь, прочла она всю книгу. И с этого дня стала собирать сведения о Белинском. Скажем сразу, что Анна Георгиевна поэзией не баловалась, даже в юности, да и вообще не была натурой художественной, хотя и смотрела часто странные сны о разноцветных словах, с которыми лихо управлялась, но ведь это были только сны, в яви она была, скорее, молчаливой женщиной, пускающейся в длинные разговоры лишь по крайней необходимости. Селинским Анна Георгиевна заинтересовалась сразу и болезненно, как иногда интересуются своим прошлым, словно стараясь откопать в нем ключ к нынешним неудачам. Как часто мы слышим: "Вот если бы вернуться туда, да поступить иначе..." Причем не творчество Селинского волновало Левину, тут ей все было понятно, а биография, личность, его судьба. И надо сказать, Левина преуспела в сыске. Года через два она знала об Александре Селинском все, что возможно было узнать из архивов, библиотек, воспоминаний. Только вот в квартире-музее не была, хотя часто ходила мимо дома, в котором музей был размещен. Видела, как его восстанавливали. Отвоевала же его "Надежда"! Читала в прессе, как по крупицам бережно воссоздавали эту квартиру реставраторы. Даже рисунок обоев сделали таким же, какой был при Селинском. Для этого снимали пласт за пластом, пока под очередными обоями не нашли газеты времен его проживания. Мебель поэта, правда, не сохранилась, и была сымитирована, но вот зеркало - единственная вещь, которая действительно принадлежала Селинскому, служило гордостью музея. Известно было, что поэт его любил и даже воспел в одном из стихотворений. Дом после капитального ремонта стал нарядным, бело-розовым как зефир. Кроме музея-квартиры поэта, там были оборудованы жилые квартиры, в которые вселились состоятельные и почетные горожане. Анна не раз наблюдала, как подъезжали грузовики, и из контейнеров бережно выгружали дорогую мебель и аппаратуру".
Свой визит на квартиру она пока откладывала, решив сначала собрать досье на Селинского.
Наконец эта работа подошла к концу. Книга, которую читала в тот душный день Анна Георгиевна, была последняя, которую она положила прочесть о Селинском. У нее сложилось полное впечатление о поэте, и она решила, что готова посетить квартиру.
***
Для тех, кто далек от поэзии, мы напоминаем биографию нашего маститого поэта. Родился Александр Павлович Селинский в 1845 году, умер в 1895- м. Прожил всю жизнь в Петербурге на Литейном. Был единственным сыном вполне состоятельных родителей. Его родители долго не имели детей. Наконец, г-жа Селинская понесла. Мечтая о мальчике, она ежедневно ездила в Лавру молиться святым мощам Александра Невского. Однажды, уже очень тяжелая, она не смогла подняться с колен, у нее начались роды. Ее снесли в монастырский лазарет, где она благополучно разрешилась мальчиком. Сына назвали в честь Александра Невского - Александром. Мальчик рос смышленым, талантливым, в холе и неге, родители души в нем не чаяли. Однако недолго они баловали своего Сашеньку. Сначала отец, а следом мать легли на Никольском кладбище. Так, что университет Селинский окончил, будучи круглым сиротой. Он был предоставлен самому себе и служить не пожелал. Занимался лишь поэтическим творчеством, да и то для своего удовольствия. Имение матери он продал и вложил деньги в ценные бумаги. Удачно вложил. Имение же отца Селиново - родовое гнездо Селинских - сохранил. Тут ему очень повезло с управляющим. Управлять Селиновым нанялся его старый университетский товарищ Григорьев. Григорьев в университете не доучился, был из бедной семьи, а по смерти отца пришлось ему взять на себя содержание матери и сестер. Селинского Григорьев буквально обожал, считал его недосягаемым эталоном, был страстным поклонником его стихов, встретил предложение об управлении имением с восторгом. Надо сказать, тут выиграли оба. Григорьев взялся за дело рьяно. В управлении имением показал себя человеком умным, практичным, рачительным. Селиново процветало. Александр Павлович был им очень доволен, назначил ему высокое жалование, так что и Григорьев дела свои поправил, женился, но, к несчастью, жена его умерла при родах, оставив ему сына. Сына назвал он в честь Селинского Александром. Селинский стал крестным отцом мальчика, а Григорьев больше не женился и сам растил сына, заботясь о нем , как самая нежная мать. Селинский жил с приятностью, но не шиковал. Не был ни игроком, ни путешественником. Принят был в лучшем обществе. Женщины его обожали, и он не затруднялся принимать их расположение. Говорили, что он воспламенил не одно сердце, сам оставаясь прохладным. Семьей себя так и не обременил и был, как бы мы сейчас сказали, обаятельным эгоистом.
***
Все было бы гладко в этой судьбе, если бы меньше чем за год до его смерти не случилась с ним история, которую все называли темной, говорили, что именно она повлекла за собой его смерть, тоже весьма темную.
Лето Селинский проводил в своем имении. Сын Григорьева только что женился по большой любви на молодой немецкой барышне Эмме Германовне. Молодые приехали в деревню к отцу провести свой медовый месяц. Туда же пожаловал Селинский. Он не смог быть на их свадьбе и теперь прибыл с поздравлениями и дорогим подарком. И тут произошло нечто в высшей степени глупое и неприличное. Селинский соблазнил немочку. Факт сам по себе хоть и неприятный, но не страшный для людей благопристойных, умеющих во время дело замять. Эта же история разрослась и приобрела какую- то дикую огласку. Прежде всего, всегда такой благоразумный до холодности Александр Павлович, вдруг потеряв всякую осторожность, обнародовал свои чувства. Очевидно, чувства были, возможно первый раз сердце поэта пронзила стрела амура. В результате несчастный муж вызвал Селинского на дуэль, и Александр Павлович вызов принял, хотя и знал, что мальчик стреляет скверно, сам же Селинский стрелком был отменным. Ему выпал первый выстрел, и он выстрелил прямо в голову своему крестнику. Это так походило на убийство, что даже бывалые дуэлянты содрогались, узнавая подробности. Управляющий Григорьев над трупом сына лишился рассудка. Селинский в этот же день собрался, покинул деревню и впервые уехал за границу на воды. Было бы логично, если бы Селинский, уезжая, захватил с собой юную Эмму Германовну. Ничуть не бывало. В ту минуту, когда он убил Сашу, из него словно выпорхнули чувства к юной даме, и не только чувств, но даже простого интереса к ней не осталось в сердце Селинского. Он уехал, не повидавшись с ней, словно забыв, что она существует. Пропутешествовав с полгода, вернулся Селинский в конце зимы в Петербург. Тут он обнаружил, что его летнее приключение не только не забыто, но напротив имеет сильную огласку. Его перестали принимать во многих домах, и он заперся у себя на квартире. Селинского никто не посещал, муза тоже перестала к нему прилетать. С момента дуэли он не написал ни строчки. Так, отшельником прожил он до весны. В страстную неделю Александр Павлович впервые соблюдал пост и даже два раза причастился. Удивил он также священника своим настойчивым вопросом : "Правда ли, что если кто умрет в Пасху, то ему отпустятся все грехи и душа прямехонько попадет в рай?" Священник подивился, что об этом спрашивает столь просвещенный человек, да еще так наивно, но подтвердил, что такое поверье существует. Так вот именно в пасхальную заутреню, придя в Лавру и пройдя к тому месту, где по преданию у его матушки начались роды, Александр Павлович в конце службы на радостное восклицание священника "Христос воскресе!" что-то прохрипел и упал замертво. Его тихо похоронили рядом с родителями, а по городу поползли темные слухи, что эта смерть носила неестественный характер, а была следствием самоубийства. Кто знает? Почему-то Селинского очень быстро забыли. Интерес к его поэзии затух и вдруг вспыхнул с удесятеренной силой.
Изучив биографию Селинского, Анна Георгиевна изумилась некоторыми топографическими совпадениями: в доме, где она родилась и выросла на Суворовском проспекте, родилась и выросла Эмма Германовна, будущая жертва Селинского, а ее несчастный муж снял квартиру, чтобы жить с женой в том доме, где она живет сейчас на Дмитровском. Были и еще несколько таких же территориальных совпадений, связанных с проживанием людей, что-то значащих и в жизни Селинского, и в жизни Левиной, и с которыми жизнь обоих развела. Это хоть и были совсем разные личности, разминувшиеся во времени, но жили они тоже в одних и тех же местах. Левина даже купила карты старого и нового Петербурга и стала наносить на них точки проживания Селинского и его окружения и свои. Впрочем, чем только не займется человек от безделья.
***
Пора познакомить читателя с нашей героиней. Анна Георгиевна осталась сиротой, когда заканчивала восьмилетку. Сердобольная соседка устроила сироту к себе на работу в похоронное бюро заполнять свидетельства о смерти. Это называлось - работник ЗАГСА. Левина всю жизнь красивым почерком, а почерк у нее был каллиграфический, заполняла свидетельства. Неожиданно, месяц назад, в ее комнату внесли компьютер, и ее пригласили в кабинет к новому начальству, которое объявило ей, что похоронное бюро им куплено, а Левина уволена, так как не владеет компьютером и английским. Также неожиданно перед левинским носом возникла довольно упитанная пачка денег и ведомость - распишитесь здесь, за два месяца и постарайтесь освободить стол как можно быстрее.
Анна Георгиевна вышла из кабинета какая-то пустая внутри, за несколько минут собрала свои пожитки и вышла на улицу. Звонили колокола, был день девяти мучеников. Пришла Анна Георгиевна домой и легла на свой продавленный диванчик. Посоветоваться ей было не с кем. Как-то так получилось, что друзей у нее не было, близких тоже. Всю жизнь так случалось, что люди, с которыми Анне хотелось бы сойтись поближе, ее сторонились, а те, что предлагали сближение, ее не интересовали. Конечно, она могла бы просто заводить знакомства, чтобы не чувствовать себя одинокой, чтобы было, как говорится, с кем - нибудь прогуляться в выходной, но она не захотела идти этим проторенным путем и осталась одна. Анна пыталась в молодости завоевать внимание симпатичных ей людей, ходила одно время в Сайгон и в другие кафе и бары, где они собирались. Иногда ей даже удавалось добиться знакомства с интересующей ее особой, но дальше дело не шло, если ее и приглашали в гости, то не больше одного раза, на том все и завершалось.
***
Один раз она все же пошла против своего сердца и вышла замуж за Женю Левина, молодого биолога, который тоже ходил в Сайгон одновременно с ней, только у него были другие интересы. Женя был безумно влюблен в красавицу Жанну, и тут он был не одинок. Правда, Жанна никому из своих поклонников в благосклонности не отказывала. Таков уж был тогда ее принцип. Правда, сия Мессалина была уверена в своем бесплодии. Настал и Женин звездный час. Тут произошло для Жанны непредвиденное. Невзирая на поставленный каким-то даже профессором диагнозом, она забеременела от Левина. На ее упреки он умолял Жанну стать его женой, но не тут-то было. Левин был не тот вариант, что ей нужен. Губить свою жизнь или здоровье Жанна не собиралась. Поэтому ребенка она родила, отдала его отцу, отказавшись от него, и прогнала обоих с глаз долой. Случай довольно редкий в России. Может, из-за этой редкости Левин ребеночка забрал, назвал Жаном и долго не мог расстаться с надеждой, что в Жанне проснутся материнские чувства, но так ничего и не дождавшись, стал младенцем тяготиться. Вот тогда он и обратил внимание на неуклюже- худенькую Аню, на которую никто внимания не обращал. Уж очень она была тихая, скучная, старомодная. Он сделал ей предложение, сказав откровенно, что не может один справиться с ребенком.
***
И вот тут Аня первый раз в жизни пошла против своего сердца. Женя ее совсем не волновал, но она попыталась рассуждать здраво. Вряд ли еще кто-нибудь позовет замуж, а тут сразу семья получается и она решилась. Две свои клетушки в 8 и 9 квадратных метров они поменяли на комнату в целых 16 квадратных метров, да еще и доплату получили, на которую и была куплена та незатейливая мебель, что до сих пор еще жива. И зажила чета Левиных в комнате в Дмитровском переулке, да прожила вместе недолго. Жили -то они тихо, да как-то не ладно. Аня после работы - в ясли, и с ребенком дома сидит, а Женю вечером тоска берет, и идет он к старым друзьям. Так прожили они пару лет, и тут увлекся Женя геронтологией, да так, что из лаборатории сутками не выходил. Аня ничего в этом не понимала, но знала, что его работу стали отмечать. и послали с докладом в Москву на международную конференцию. Там Левин познакомился со своими американскими коллегами и получил от них приглашение поработать в Америке. Тогда не было и речи, чтобы этим предложением официально воспользоваться. И стал думать Женя, как бы ему сбежать, ибо понял, что не только без работы сидеть не будет, но и осуществит свои самые смелые замыслы. Вызов-то он сможет получить, но никто ему уехать без разрешения жены не даст. А разрешение это означало отказ женщины от алиментов и вообще от какой- бы то ни было материальной помощи. А на что ей было воспитывать его сына? То, что брак у них не получился, то, что Аня по доброте своей его отпустит, Женя не сомневался, но ребенок? Мальчик давно был ему в тягость, везти его за границу просто безумие. Что делать? Левин напрямик спросил об этом Аню. И Аня, хоть и упало у нее сердечко, вида не показала и так же прямо ответила, что если он твердо решил уехать - она ему препятствий чинить не будет, отпустит с условием, что он будет посылать вещи ребенку, т.к. там купить это не дорого, здесь же она мальчика одевать не сможет, а уж она его как-нибудь прокормит. На том и порешили. Валюту тогда пересылать было нереально. Женя выполнил свое обещание. Жан всегда был одет нарядно, имел редкие для нашей страны игрушки и вещи, а Аня, в свою очередь, старалась сделать все, чтобы Ванюша не чувствовал своего сиротства, отдавала ему самые лучшие куски, баловала безмерно, тянула, что есть мочи. Результат этих стараний, однако, получился плачевный. Как ни усердствовала Анна Георгиевна, но ни любви, ни уважения пасынка не заслужила. Он считал Анну глупой, мещанской курицей. Разговаривал с ней бесцеремонно и грубо, а поскольку отпора не получал, то уверился, что прав, и она того заслуживает. Ни учиться, ни работать Жан не хотел. С грехом пополам закончил он школу, списался с отцом. К тому времени связи с заграницей упростились. Левин- старший стал высылать сыну ежемесячно приличные суммы денег. Как только эти суммы начали поступать, Жан с Дмитровского съехал, завел веселых друзей и зажил вольно, по своему желанию. А желание у него было одно, сделать все возможное, чтобы быть поближе к знаменитому рок-барду Никите Богданову. И Жан, по его собственному выражению, " плавно въехал в жизнь Никитушки". Богданов уже лет двадцать все пел не без успеха баллады. Поскольку певец сразу придерживался двух религиозных направлений христианства и буддизма, то баллады имели весьма оригинальное звучание и нравились уже не одному поколению молодежи. В личном же плане Богданов никаких теорий не придерживался, попросту был блудлив, испорчен, извращен, то есть сходился подряд со всеми, кто попадался под руку и оказывался достаточно настойчивым, невзирая на пол и возраст, что не мешало ему иногда иметь жен и детей. Жан Богданову понравился и был у него в фаворе почти год. Богданов даже позволил Жану переселиться к себе. Впрочем, уже в последний месяц певец начал тяготиться таким необыкновенным постоянством, и сердце Жана все чаще сжимала каменная тоска. Он жить не мог без Никитушки и готов был пойти на все, чтобы удержаться возле своего кумира.
Уволенная Левина полежала с полчасика на диванчике, да и пошла заварить себе чаю с мятой. Выпив прекрасного напитку - повеселела и решила, что все, может быть, и не так страшно, возможно, даже и к лучшему. Денег у нее сейчас много, ей и в четыре месяца столько не истратить, а за такой срок что-нибудь подвернется. Она вспомнила, что ей говорили о бирже труда. Можно туда встать на учет, а можно дать объявление в газету. Heдолго думая, Левина вышла, подошла к ближайшему киоску, и киоскер направил ее в издательство газеты "Специальность", где за небольшое вознаграждение ей помогли составить объявление: "Женщина 45 лет без вредных привычек согласна убирать, готовить, ухаживать за детьми", далее шел номер телефона.
***
В тот душный июньский день, когда Левина проснувшись, заканчивала читать последнюю книгу о Селинском, раздался телефонный звонок.
- Вы давали объявление? - спросил властный, сочный женский голос.
- Да, - задохнувшись, ответила Анна.
- Вы еще не нанялись?
- Нет.
- В таком случае я вас нанимаю на лето, если это вас устраивает. Я отпустила на лето свою домработницу. Мои условия: вы приходите к трем-четырем часам. Приносите продукты, готовите, убираете за собой кухню. Убирать и стирать приходит другой человек. Плачу 100 долларов и ужин. Устраивает?
- Да.
- Тогда завтра приходите часам к трем. Я дам вам денег для покупок и все покажу.
- Хорошо.
- Адрес записывайте - Литейный, дом тринадцать, квартира четыре.
- Это в доме, где музей Селинского?
- Да, музей ниже этажом, там отдельный вход, а что?
- Нет, нет. Просто уточнила. Я приду. До свидания.
Еще одно совпадение. Когда их много, то они переходят в закономерность, то есть в какой-то закон. Но какой? Этого Левина не знала. Она нанесла еще одну точку на обе карты. Этот сочный голос она сразу узнала. Это была Жанна - непутевая мать ее Ванечки. Анна знала, что Жанна давно замужем за известным астрологом Эдуардом Зарасоном, что она с ним вместе выступает, вещая о звездах и судьбах, что у него какие-то очень дорогие астрологические курсы, а Жанна выпускает красочную газету "Звезды и мы ". А живет, оказывается, Жанна в доме, где некогда жил Селинский. Вот так-то! Нет, отказаться от такой работы невозможно.
Со смешанным чувством нетерпения и тревоги ждала Анна Георгиевна наступления следующего дня. Вышла из дома пораньше с тем, чтобы зайти наконец в музей. Откладывать это посещение дальше было глупо, все говорило Анне - пора.
***
Билет оказался очень дешевым. Касса помещалась в подвальчике, где располагался еще какой-то маленький выставочный зальчик. Кассир указал Анне Георгиевне дорогу на второй этаж, сказав не без гордости, что лестница, ведущая в квартиру, тоже тщательно отреставрирована.
- Много ли сегодня посетителей? - поинтересовалась Левина.
- Нет, посетители приходят в выходные, в будни почти никого не бывает, разве иностранцы или дети с учителем. Сейчас же Вы там одна будете.
Левина открыла дверь и оказалась на отреставрированной лестнице. По широким ступенькам спускался ковер, сверху светил нарядный фонарик, внизу стоял просторный камин, через витражные стекла лился разноцветный свет, стены и потолок украшали гирлянды цветов и фруктов.
Анна Георгиевна огляделась. Что-то очень привычное, даже повседневное почудилось ей в этой нарядной лестнице. Вбежав по ступенькам и машинально их пересчитав - 37, она недовольно поморщилась. Она знала, что их не 37, а 38. Левина как-то машинально дернула за колокольчик. Раздался перезвон. Анна Георгиевна вторично поморщилась: "Какой резкий звук стал у звонка", - подумалось ей.
- Заходите, тут открыто," - раздался приветливый старческий голос. Анна увидела старушку-смотрительницу, уютно устроившуюся в кресле у окошка с геранью. Из рук старушки свисала большая кружевная салфетка. Смотрительница была погружена в вязание. Анна протянула ей билет.
- Положи, милая, на зеркало и иди ...вон по кругу и назад. Три, четыре и два накида...только руками не трогай... Еще накид и две петельки, - бормотала старушка.
Левина пошла бродить по комнатам. Квартира была поместительная. Шесть больших комнат. Для холостяка даже слишком, очевидно, Селинский не хотел менять привычный угол, насиженный родителями. Левина походила - побродила по квартире с какой-то тоской узнавания в груди. Такая тоска иногда охватывает человека во сне, когда он ходит-тычется, а потом понимает, что ходит по своей квартире, только там все как-то вкривь и вкось, мебель переставлена, какие-то чужие вещи появились, своих же не найти. " Что это за чувство такое? " - спрашивала себя Анна, - что за раздражение? Ведь я никогда не была в этой квартире. Нет, так не пойдет. Надо отсюда уходить, пока совсем не скисла", - сказала себе Анна Георгиевна и вышла снова в прихожую, где старушка все так же усердно считала петли.
- До свидания.
- До свидания, милая, а билетик-то не забыла на зеркало положить?
- Ну, конечно, забыла, извините.
Левина вынула из кармана билет, подошла к зеркалу, положила его на широкий подзеркальник и застыла. Из зеркальной глади на нее смотрел портрет Селинского, украшающий противоположную стену. В этом, конечно, ничего удивительного не было, просто Левина, наконец, поняла, кого напоминает ей лицо поэта; его двойник с изумлением взирал на нее из того же зеркала, и этим двойником была она сама. Да, сомнений быть не могло, все - овал лица, лоб, кудрявые светлые волосы, форма носа, рта и даже ямочка на подбородке. Две зеркальные копии, вот только выражение глаз разное, вместо кроткого левинского - вызывающе-надменное. Именно колючие глаза ее путали раньше, искажая сходство...
- Зеркало - подлинная вещь Селинского,--оторвавшись от вязания, назидательно заметила старушка Вот вещи-то делали, милая. Сколько уж лет ему, а изображение очень четкое, не в пример нынешним.
- Так вот оно что, - невпопад ответила Анна, вышла из квартиры, спустилась. Ну, конечно, ступеней было тридцать восемь".
***
Несколько оглушенная, подошла Левина к жилой парадной. Она позвонила в четвертую квартиру и услышала голос Жанны.
- Кто это?
- Домработница.
- Открываю.
Эта лестница была, конечно, похуже, но тоже для современного Петербурга весьма приличная: широкая, светлая и чистая.
Поднимаясь, Анна подумала, что так ошарашена открытием, что ей стало совершенно безразлично, узнает ли ее Жанна. Этот вопрос мучил ее весь предыдущий вечер, хотя она почти наверняка знала, что не узнает, ведь знакомство их было очень шапочным, давним, да и внимания Жанна на нее никогда не обращала.
Жанна показала Анне кухню, дала все пояснения и указания и велела приготовить ужин человек на семь-восемь.
- Сегодня зайдут люди. Только свои. Вы готовите хорошо?
- Да, вполне прилично.
- Ну и прекрасно, приступайте.
***
В тот вечер у Зарасоном собрались действительно только свои. Пришел Валерий Пак - друг семьи, известный психотерапевт. Правда, если быть вполне объективным, то Пак был, скорее, другом Эдуарда, чем Жанны, и ,пожалуй, слишком близким другом, что страшно раздражало Жанну. Не то, чтобы она ревновала мужа, для этого Жанна была слишком холодна и высокомерна, но честолюбие ее страдало, ибо она считала мужа, как и все, чем владела, своею частной собственностью и посягательства на нее принимала с ненавистью, однако вида не показывала, Пака принимала радушно, понимая, что человек он не безызвестный и очень нужный.
Пак непринужденно развалился в объемном кресле. Его белая пухлая рука эффектно выделялась на темном подлокотнике. Время от времени он поигрывал холеными пальцами, что-то по привычке напевая, почти сразу вошел друг юности Никита Богданов с маленькой свитой: Жаном и юной, прелестной газелью из Вагановского училища, с обожанием взирающей на Никитушку. Никита тоже не без удовольствия поглядывал на газель, что причиняло адские муки Жану, который чувствовал, что дни его фавора истекают. Пришла активистка с астрологических курсов Светлана Петровна Давыденко, добровольный, бесплатный бухгалтер Зарасона, его почитательница. И завершила общество очаровательная Лиля Семенова -- популярный журналист-политолог.
Левина вошла со скатертью в комнату в тот момент, когда все общество уже было в сборе. На нее никто внимания не обратил, кроме Жана, у которого глаза стали еще более круглыми. Анна Георгиевна незаметно приложила палец к губам.
- Ну, курица, дает - подумал Жан. Впрочем, что именно она дает, он додумать не успел, ему стало не до того, так как в этот момент Никитушка привлек к себе газель и промурлыкал ей на ухо нечто изящно-декадентское. Газель сомлела, закатила влажные карие глаза и уронила голову на грудь песенника.
Левина сервировала стол и начала подавать закуски, водку, вина. Все оживились и тронулись к столу. Жан собирался пристроиться около Никитушки, но тот неожиданно властным голосом изрек, что место Жана N 6 , и указал ему отдаленный угол стола. Рядом же с собой Богданов бережно усадил газель. Жан помертвел, поплелся в угол, сгорбившись, как старик. Он еще не прочувствовал всей глубины постигшей его катастрофы и боялся туда заглянуть. Наступила неловкая паузами Пак бархатно-примирительным голосом сказал : " Не печалься, добрый молодец, какие твои годы, насидишься еще во главе столов." Все заулыбались. Приступили к ужину.
- Да, да, - послышался тенорок Зарасона, многое бы мы отдали, чтобы снова стать юными, верно, Никита.
- Я себя старцем не ощущаю, - с неприязнью сверкнул на хозяина глазами Богданов.
- Вы такие молодые- расслабленным голосом пролепетала газель.
- Это вы Никиту во множественном числе называете? - усмехнулся Зарасон.
Никита вторично сверкнул глазами, и в какой уже раз дал себе слово не ходить больше к Зарасонам. "Надоел этот козел с его вечными подкопами. Да и Жанка стареть стала, целую тонну косметики кладет на лицо. Раньше хоть ради нее таскался, а теперь и вовсе незачем. И людишки здесь какие-то гнилые собираются. А от щенка надо скорее избавляться. Надоел, таскается всюду следом, смотрит глазами побитой, преданной собаки. Надо сказать, чтобы съезжал. Концерт окончен! " - думал бард.
"Да, - вдруг вслух вспомнил он, -- у Жана- то ведь завтра день рождения - 21 годик - европейское совершеннолетие.
Все принялись поздравлять. Жан на минуту оживился, с надеждой вскинул на Никиту голову, заглянул в глаза и сразу обмяк - надежда испарилась.
- Прогонит он меня, завтра же и сгонит - мелькнуло в больной голове Жана, - а я не уйду, руки на себя наложу, а не уйду.
- Ну-с, раз такая дата, то куда ни шло, - неожиданно сказал Зарасон. Встал из-за стола, прошел в свой кабинет и вышел, держа в руках большую шкатулку. Открыв шкатулку, Зарасон извлек оттуда красиво инкрустированный перламутром пистолет. Все ахнули.
- Вот, Жано, позвольте вам презентовать в честь вашего совершеннолетия. Вещь изящная, антикварная. Надеюсь, она Вам подымет настроение, а также надеюсь ,-тут он светски улыбнулся, - что в дело вы ее не пустите.
Все засмеялись, зааплодировали.
- А что пушка на ходу? - поинтересовался Жан.
- Представьте себе.
- Ну, спасибо, - тихо сказал Жан, и жесткая морщина прорезала его лоб.
Но на него уже никто не смотрел, все оживленно говорили и надо сказать говорили на весьма щепетильную тему. Только Анна Георгиевна с тоской посмотрела на сына. Все она поняла, но не знала, как бы ей отнять оружие у мальчика.
Тема эта касалась похищения кристалла. Зарасон владел кристаллом. Не простым - магическим. Никто не знал, в чем его волшебство, но поговаривали, что именно благодаря ему так удачно, почти безошибочно Зарасон предсказывал. Даже сильные мира сего не раз прибегали к его услугам, и никогда не испытывали разочарования. Так вот этот кристалл и был у Зарасона похищен за три дня до описываемого вечера. Похищен был нагло, неестественно, странно. Как раз в городе объявили ночной благотворительный бал. Так называемый ежегодный летний бал сатаны. Такие балы уже несколько лет проводились в Петербурге и Москве. Приглашения посылались только цвету города. Стоил билет баснословно дорого, но, как правило, никто не отказывался -- дело престижное. Бал был костюмированный, кухня и музыка превосходные. Все собранные на балу средства отправлялись на поддержание музея-квартиры писателя Куликова, все свое творчество ( 50 томов) посвятившего описанию балов сатаны и шабашам ведьм в художественной форме._ Книги его пользовались спросом, но музей - квартира содержалась только благодаря спонсорским балам.
Конечно, Зарасон были среди приглашенных. Бал начинался в 10 вечера, заканчивался в 6 утра. В полночь в зал вошел стройный, светловолосый юноша в белой маске и белом плаще. Его сопровождал старик азиатского вида. Увидев старика, Зарасон охнул, как тот был схож с его покойным учителем. Когда-то Зарасон двигался к просветлению с помощью точно такого же старичка. Жил он тогда в Улан-Удэ и мечтал отдать жизнь за счастье людей. Перед смертью учитель подарил ему кристалл в виде хрустального яйца, велел беречь его, а главное, свою душу. Хрусталь Зарасон сберег, а вот с душой произошли некоторые отклонения с тех пор, как он приехал в Петербург, закружился в вихре новых знакомств, соблазнился на славу и деньги, поехала душа его словно с горки, сначала тихонько, затем шибко, а потом вроде и из вида скрылась, так что он ее и чувствовать перестал, и вспоминать о ней тоже. Юноша в белом двигался, казалось, неспешно, но при этом как-то неестественно быстро, прямо мгновенно оказался около Зарасона. Постоял минуту, затем проговорил высоким, резким голосом:
- Придется сегодня изъять у вас кристалл.
Старичок печально закивал головой. Не успел Зарасон ответить, как юноша повернулся и исчез в толпе вместе со старцем. Зарасон долго раздумывать не стал, сбивая с ног гостей, кинулся к машине и на недозволенной скорости примчался домой. Дома все было спокойно. Кристалл стоял в кабинете на столе. Этот кристалл обладал еще одним удивительным свойством - никто, кроме хозяина, не мог его поднять. Зарасон схватил кристалл и почувствовал, что он стал ему очень тяжел, хотя прежде он совсем не ощущал его тяжести. С трудом донес он камень до спальни и спрятал под подушку. Затем позвонил в милицию и в частное агентство, велел прислать крепких молодцов, желательно с собаками.
Приехала Жанна, ее привез Пак. Зарасон объяснил, что ему пригрозили ограблением. Пак одобрил меры предосторожности. Решено было в эту ночь бодрствовать. Появилась охрана с крупной овчаркой. Зарасон сам расставил людей. По двое у входной двери, на лестнице, у квартиры, а охранника с собакой попросил провести с ним ночь в спальне. Часы тянулись томительно долго. Зарасон все вспоминал, где он видел юношу, и, наконец, вспомнил, что незадолго до смерти учителя, как раз в тот день, когда учитель отдал ему кристалл, он столкнулся с юношей в белом костюме в дверях у учителя. На вопрос Зарасона, кто это, учитель ничего не ответил, а сразу перешел к кристаллу, и Зарасон все остальное тут же забыл.
Но ведь этого быть не может, - думал астролог, -Учителя я сам хоронил, а тот юноша уже должен быть моим ровесником. Бред какой-то".
Часов в семь утра, глядя на сидящего на подушке, как курица-наседка, Зарасона, Пак насмешливо протянул: " Похоже, Эдик, тебя разыграли, так что можешь слезать с насеста, а то высидишь хрустальную курочку." Не успел затихнуть его смешок, как по комнате прошла волна теплого воздуха, хотя все было герметически закрыто и сигнализация тщательно проверена. Ветер прошелся по занавескам, двери открылись настежь, разом, и в квартиру, и в комнату. В дверях появилась та же парочка, из прошлого. Юноша сделал старику едва уловимый жест, тот просеменил к кровати и вынул из под подушки кристалл. Оба повернулись и не спеша вышли. Двери за ними захлопнулись.
Что же остальные участники грабежа? Где была охрана, собака? Что делали хозяева квартиры? В том то и дело, что ничего, решительно ничего, чтобы воспрепятствовать разбою. Все, как в сказке о мертвой царевне, словно зачарованные, находились на своих местах, не в силах пошевелиться. Только собака, увидев незнакомцев, заскулила, шерсть на холке поднялась у нее дыбом, и животное опрометью выбежало вон из квартиры и скрылось в сторону Невского. Ее потом долго пришлось отлавливать. Ничего подобного ее тренер не мог предположить. Собака была умная, злая и бесстрашная...
Первой опомнилась Жанна: " Лови, лови их! -- страшным голосом закричала она и кинулась вниз по лестнице, за ней устремился Пак, охрана, но, увы, на улице уже никого не было.
Один Зарасон не побежал за ними. Он сидел на подушке и горько плакал. С этой минуты в его характере стали происходить перемены. Он то бодрился и твердил, что ничего не страшного - он свое дело знает и без кристалла, то приходил в такое отчаяние, что Жанна всерьез стала советоваться с Паком, не надо ли подлечить мужа.
***
- Не понимаю тебя, Эдик, - сказал Пак, - почему ты так упорствуешь и не даешь этому делу законный ход? Нужно подать в суд, а следователя найдем знающего, пусть кристалл ищут с двух сторон -- официальные органы и частный сыск. Результат будет -- я уверен. Найдем мы твоих разбойников, и вещь тебе вернется. Хотя, конечно, надо отдать им должное -- это мошенники экстра-класса. Какое сильное владение гипнозом! Признаюсь, первый раз видел таких профессионалов, хоть и сам не слаб по этой части.
- Ах, оставь, Лера, - с раздражением ответил Зарасон, -- по-твоему, двери они тоже открыли с помощью гипноза? Да, что тут толковать, получил я, что заслужил! - неожиданно вырвалось у него.
- Вы заслужили всеобщую любовь и уважение, Эдуард Львович! - подобострастно взвизгнула Давыденко, - я бы этих подонков своими руками!... - и она показала красочным жестом, какая участь ждала бы эту парочку, попадись они ей в руки. - Да, Вы ради бога не переживайте так, Эдуард Львович, им этот кристалл на пользу не пойдет, а вы и без него величина номер один!
- А ты, знаешь, Эдд, эта свинья Белоглазов, уже раз десять ко мне подъезжал, все интересовался, почему ты в суд не идешь и дело заминаешь. Черт знает, что предполагает. Похоже, решил, что ты сам все инсценировал, чтобы к тебе вспыхнула волна интереса, а то он думает, что слава твоя заходит, - невинным голосом произнесла прелестная Лиля.
- Вот это скверно, - встрепенулась Жанна, - Белоглазов опасен - желтая пресса. Как ты думаешь, Лиля, чем его можно нейтрализовать?
- Чем его возьмешь? Он ведь у нас неподкупный шакал, любит падаль, ради падали. Разве тряхнешь стариной и соблазнишь его, Жаннет? -- Лиля насмешливо взглянула на Жанну, но в ответ получила такой взгляд, что поняла - переборщила и моментально сменила тему.
- Да, кстати, Белоглазов тоже будет завтра на открытии недели. Эдик сможет дать ему интервью и перевести ситуацию в нужное русло.
- Не пренебрегай этим, Эд, продумай текст. Ведь вы там будете?
- Конечно, согласились, выступаем, да там все будут и Лера, и Никита. А обед предстоит весьма экзотический -- в монастырской трапезной.
- Это я знаю, буду писать статью о перспективах сего подворья, и тоже приглашена. Надеюсь, сейчас не пост? - И Лиля ослепительно улыбнулась, показав два очаровательных кличка.
- Вроде, нет. Ведь завтра троица. Да и монастырская кухня, думается, не скудна и экологически чиста - со своих грядок. Там не только грядки, там большое хозяйство, да оно растет и скоро превратится в вотчину и управлять всем этим будет матушка Вера. Как она лихо оттяпала у музея усадьбу, пристройки и победно двигается дальше!
- Я слышал, что она весьма образованная личность и с широкими связями.
- Ее прошлое, конечно, покрыто мраком, что неудивительно, ведь с мирской жизнью покончено, но поговаривают...
Разговор принимал все более оживленный оборот. Теперь говорили все наперебой, гадая о прошлом таинственной Веры и отдавая должное курице, рыбе, буженине.
- Славная у вас новая повариха, очень славная, -- умиротворенно мурлыкал Пак, -просто идеал - готовит превосходно и тиха, не видно ее и не слышно, если, друзья мои, вы не возражаете, я по возвращении вашей прежней, переманю эту кухарочку.
Никитушка был раздражен, ему досталась грудка, а он терпеть не мог белого мяса, а Зарасон со смаком грыз его любимую ножку.
"Черт его знает, - косился злобно на хозяина Никитушка, - может быть Белоглазов и прав, и хитрец астролог сам себя для рекламы высек. Нет, надо кончать к ним ходить, хватит, а буженинка- то действительно первый класс так во рту и тает.
***
Неделя возрождения русской культуры начиналась со следующего дня и была широко разрекламирована. Даже Левина слышала об этом празднике. Вопрос о месте открытия был решен в пользу филиала крупного столичного женского монастыря под Петербургом. Строго говоря, это еще не был филиал, а пока было лишь крупное подворье, но оно стремительно расширялось и имело солидные перспективы. Расположились монахини на территории бывшей барской усадьбы, барский дом чудом уцелел. За него сражался музей- заповедник, собирающийся создать в доме музей--квартиру поэта Селинского, бывшего хозяина усадьбы, но чаша весов перевесила в сторону монахинь, тем более, что они были согласны оборудовать в доме кабинет писателя и проводить там экскурсии сами, без помощи светских экскурсоводов. Да и силы, стоящие за спинами "божьих" дам, были не в пример музейщикам, мощные. Так что они и не стали дожидаться официальных санкций, дом захватили и отремонтировали по своему усмотрению. С их же ведома и довольно сильного нажима сверху решено было открыть праздничную неделю в троицу на их территории.
Готовилась большая ярмарка, где широко представлялись изделия, сделанные искусными руками монастырских мастериц. Конечно, были книжные и продуктовые ряды. Был поставлен временный павильон для проведения музыкально-литературного фестиваля. В день открытия должен был проходить в нем праздничный концерт с привлечением любимцев публики из Москвы и Петербурга. Замечательно то, что почти никто не отказался от участия в открытии. Концертный сбор предназначался в пользу монастыря. Билеты были очень дороги и только для изысканной публики. На концерт также ожидали прибытия высоких петербургских чиновников. Решено было открытие совместить с троицей, дабы, кроме праздничной службы вторую половину дня и вечер организовать в стиле народного празднования. Были задействованы популярные фольклорные коллективы. Решено было жечь костры, пускать по реке венки, печь троицкие караваи и на поляне поедать их, раздувая сапогами самовары. Все эти намерения задолго и широко рекламировались и привлекли, как того и ожидали, столичных и зарубежных гостей.
***
Убрав кухню, Анна сложила передник и тихо вышла, не прощаясь. Она чувствовала себя морально и физически выжатой. Вечер дохнул на нее освежающим ветром, под опахалом которого Анна начала оживать. Темноты уже не было, белые ночи вошли в свои права, при их сумеречном освещении дома и фонари казались нереальными, а лица таинственными и одухотворенными. Анне захотелось сесть под дерево, но где здесь ближайшее дерево? Летний сад закрывается рано, а "Катькин садик" открыт допоздна. Быстро перейдя Фонтанку и миновав Дворец творчества юных, зашла она в садик. Взглянув на надменное, засиженое голубями лицо императрицы, взяла влево и села на лавочку в боковой аллейке. В этот поздний час в садике никого не было.
"Наверное, сейчас позже, чем я думала. Скоро сторож прогонит, посижу хоть немного", - решила Левина.
Тут ей показалось, что волна теплого воздуха ударила ее справа, Левина резко повернулась - рядом с ней сидел Николай Иванович.
- Здравствуйте, Николай Иванович, - тихо сказала Анна Георгиевна,
- Поговорите со мной, пожалуйста, о важных вещах.
- Беседа со мной на абстрактные темы утомит Вас.
- Ну хоть минуточку
- Хорошо, если Вы так настаиваете, но как только вам станет тяжко, прервите.