Часть 1.

КОТ.

Дом.

Его подобрали очень маленьким котенком.

Поздним летним вечером, когда только что закатившееся солнце оставило в небе затухающие краски розовых воспоминаний, маленький котенок шел по старой заброшенной дороге. Одной из тех, что до сих пор соединяют былые долгострои Великого Времени с мегаполисами. Он шел прямо по разделительной полосе, не обращая внимания на сигналы редких машин.

Хозяйка, возвращаясь по обочине дороги, спешила до наступления ночи вернуться в деревню, всю дорогу думая о каких-то своих, ведомых только ей делах и глядя только себе под ноги. Только случайно, краем глаза в быстро поступающих сумерках на середине дороги заметила она какое-то движение.

Маленький, едва больше ладони, котенок с шерсткой в черно-белую, прямо как у тигра, полоску, шел по дороге высоко подняв голову. Хвост его, такой же полосатый и пушистый, трубою смотрел прямо в небо, слегка покачиваясь при каждом шаге из стороны в сторону.

Хозяйка окликнула его, как окликают обычно люди кошек. Тем самым старым "кис-кис". Котенок остановился. Не спеша, подойдя, внимательно, чуть склонив набок голову, осмотрел нового человека.

Хозяйка позвала повторно.

Котенок, так же не торопясь, как он до этого шел по дороге, свернул навстречу. Человек ему понравился.

Хозяйка не особо жаловала всю эту дополнительную обузу вроде кошек и собак, несмотря на то, что дома у нее жила старая уже кошка Маша и немного двинутый на голову беспородный пес Тузик, потомок тех самых Тузиков, которых всегда хватало в деревнях.

Помещенный за отворот халата котенок не долго думая свернулся калачиком и уснул.

На следующее утро, накормленный мясной кашей, оставшейся от завтрака хозяев, и вволю налакавшись молока, котенок пошел осматривать свои новые владения.

Впрочем, почему котенок? Будем сразу называть котом. Именно так. Прочитаете - поймете.

Итак, кот осматривал свое владение. По широкому двору неторопливо проходили утки и гуси. Иногда носились как угорелые куры. Вечером возвращалась в сарай, с большим пристроенным навесом, корова. Ей надо было уступать дорогу. А так же двум поросятам, которые, увидев или учуяв, как хозяйка выливает в лохань ведро помоев, выскакивали из лужи и с резкостью Михаэля Шумахера торпедами неслись к кормушке, сшибая все, что встанет на их пути.

Этим квартирантам Кот был безразличен. Но только не двум другим. Первым интерес проявил тугодум, пустобрех и жизнелюб Тузик. Вообще-то откликался он на любую кличку.

Завидев нового жильца, Тузик с радостным лаем (это для нас, а для Кота?), кинулся к нему. Обычная реакция кошачьих - встать в защитную позу: хвост трубой, шерсть дыбом, оскал зубов аж до самой задницы. Герои вцепляются во врага когтями, затем убегают. Или убегают сразу и становятся Вечной Жертвой.

Дело окончилось еще проще. Котенок с поднятым трубой хвостом, ставшим от вздыбленной шерсти раза в четыре толще (нервы, они не только ведь у людей) и Тузик, радостно виляющий куцым обрубком, пару минут пообнюхав друг друга, разошлись в разные стороны.

По утрам, когда солнце только показывает из-за края земли свои первые лучи, и роса, которой спадает холодный туман, заставляет одеться потеплее, можно было видеть редкое зрелище. Свернувшегося калачиком, уткнувшего нос в куцый хвост Тузика, спящего в своей конуре, и лежащего на нем сверху, раскинув все четыре лапы и вытянувши хвост, Кота. Маленького, едва больше ладони.

Другой персоной была старая рыжая кошка Маша. Она, не долго думая, набросилась на новосела с яростью тигрицы. Кот не уступил. Он, ощетинившись и приготовившись к схватке, не стал отступать и, хуже того, прижиматься всем телом к земле. Что сразу бы показало хозяина положения. Кот просто обошел ее. "Не поддавшись на провокацию". Не раз с противным мявом забегала наперед Кота старая склочница, но он просто игнорировал ее. Позже эти стычки продолжались. Пару раз бедняге перепало из-за разницы в весовой категории. Но потом его оставили в покое, как оставляют со временем в коллективе новичка "со странностями".

А проблемы у кошачьих те же, что и у любого другого человека. Самые что ни на есть бытовые.

Однажды хозяева с интересом наблюдали занятную картину.

Произошло это в доме. Спокойно ходивший по комнатам Кот, вдруг заволновавшись, начал бегать и обнюхивать углы, царапая пол когтями. Причина была ясна. Обычно в таком случае нарушителю преподавали простой урок, носом в кучу и пинком на улицу. Но Кота что-то явно не устраивало. Подойдя к хозяйке, он жалобно замяукал. Порадовавшись его догадливости, животину вынесли за дверь.

А Коту всего-навсего хотелось сказать:

"Нормальному чистоплотному существу песок нужен или грунт там какой! А вы? Как вы живете в этой антисанитарии? Люди... Что с них взять?".

Но это было только плюсом Кота, хотя и большим. А отличием, заслугой стало другое.

Крысы. В старом сарае стояли в несколько рядов и друг на друге "в два этажа" бочки с зерном и комбикормом. Некоторые были старые и давно проржавели. Грызуны сразу расплодились и ожирели, как нувориши от приватизации. Не помогало ничего: ни яд, ни капканы, ни старая кошка, лишь изредка гонявшая голохвостых, и то больше ради праздного интереса. Со стола ей всегда кидали вкусный кусочек. Да и зубов, когда-то давно острых и грозных, о чём сама она и не помнит у неё уже не осталось.

В один прекрасный день и случилась для Кота его первая Охота.

Когда Солнце стояло в зените, разогнав в жаре лета кого куда: куры попрятались в тени забора, утки ушли на пруд, которым стала ближайшая канава, а поросята медитировали в грязной луже, из-под широкой щели сарая показались Крысы. Около десятка.

Голохвостые, не долго думая, наперегонки кинулись к кастрюле Тузика, дружно опустив в нее головы и вытянув хвосты. Пайка Тузика была им всяко вкуснее сухого комбикорма. Не то что бы Тузик был нежадный, просто службу знал, потому и кормили по Уставу. То бишь более чем достаточно. А лишнего для своих было не жалко. Голохвостые были для Тузика такими же домашними, как и остальная скотина.

Кот встрепенулся. По нему словно пропустили электричество, вздыбившее короткую шерстку. Он вытянулся, став подобен чем-то стреле. Вплотную припал к земле и пополз медленно и плавно. И выдавал его только пушистый, трубой поднятый хвост, который он редко опускал.

Его, такого маленького, не то что не заметили, голохвостые игнорировали такую мелюзгу. Не приняли в расчет. Визг первой жертвы, раза в три больше самого охотника, заставил броситься голохвостых врассыпную. Минут пять носилась крыса по двору визжа от боли и ужаса, пытаясь сбросить с себя охотника, который вцепился когтями в жирного мощного грызуна, но все-таки смог завалить жертву пузом кверху и придушить.

Позже того каждая "акция по зачистке" местности удавалась Коту со все легче и легче. Несмотря на то, что голохвостые принялись сопротивляться, и однажды Кот неделю отлеживался с разорванным плечом. Несмотря на то, что Тузик начал разгонять голохвостых в самый неподходящий момент, считая, наверное, что помогает. Несмотря на то, что голохвостые стали осторожнее, и теперь кто-то из них "стоял на стреме", охраняя коллег, а Кот затем начал атаковать их с будки Тузика. А когда был раскрыт, упал затем на догадливых и наблюдательных врагов с крыши сарая. И отлеживался почти неделю, после того как промахнулся.

Каждое сафари, ну почти каждое, заканчивалось тем, что Кот, победно урча, с натугой упираясь всеми четырьмя, тащил свою огромную добычу подальше в тень, и после его видели где-нибудь под кустом, лежащим на спине с нелепо раскинутыми в стороны лапами и жутко раздутым пузом. Поймал мыша - ешь не спеша!

"Котенок такой маленький...". Какой там наперсточек!? Пол-тушки за раз мог слопать! "Вот это охотник!" - говорили приметившие его соседи.

Не прошло и месяца, как ряды голохвостых резко поредели. Оставшиеся поодиночке, резкими перебежками передвигались по двору, как террористы под артобстрелом.

Это был самостоятельный Кот и настоящий, почти взрослый Охотник.

И только когда его брали на руки и гладили, он становился мягким и пушистым. Аккуратно вцеплялся зубами в ткань рукава, тыкаясь мордочкой в ласкающую его руку, как делают все котята, когда сосут мамину грудь, напевая при этом песню детства, которую помнят и поют до самой старости все коты.

Через месяц, или два, а может и все три - кто считал это безмятежное время, уже заметно подросший Кот пропал. Просто исчез. Может, как предполагала Хозяйка, заболел и ушел куда-то умирать, подальше от посторонних. Может, его утащили, узнав о недюжинных охотничьих способностях. А может, он вновь отправился в свой давний путь, который когда-то не завершил.

Говорят, в вечерних сумерках, где-то далеко, можно увидеть шагающего вдоль дороги полосатого кота.

Если вы на машине, не давите его - посигнальте, он уступит вам дорогу. Если идете пешком, не будьте жадными - поделитесь своим завтраком.

Он обязательно должен дойти.

Дорога

Она, казалось, будет длиться вечно. Вела смутным зовом, необъяснимой потребностью и надвигающейся позади грозой, что уже много дней как застыла на горизонте изредка напоминая о себе редким громом и особенно заметными по ночам вспышками молний на фоне далёкого, под ярким безоблачным звёздным небом, валом туч.

Кот шёл по её обочине, вдоль серого асфальта местами заметённому такими же серым песком и пылью сквозь трещины которого активно пробивалась к солнечному свету ,особенно яркая на его сером фоне, зелёная трава. Её вокруг хватало - целая степь давала приют массе разных, не виданных до этого нашим путешественником существ. Мелких, не то радостно, не то тревожно щебечущих в вышине птичек. Пыхтящих как паровоз деловитых и до обидного колючих ежей. Мелких и осторожных мышей-полёвок. И конечно же - множества, цвета изумрудной травы, и таких же на вкус, ящериц. Они частенько выбегали на асфальт погреть свою прохладную кровь.

И не они одни искали тепла; множество различных по окраске и отчасти даже по повадкам змей можно было время от времени встретить на пути. Все они нежились на горячем асфальте под горячим солнцем. Кто-то из них не обращая никакого внимания на мохнатого пешехода, а кто-то с угрожающим шипением подымал свою голову. И со всеми, как словно что-то подсказывало - управляло изнутри, надо было расходиться, взаимно уступая дорогу. А почему бы и нет. Её - дороги хватало на всех. Пока на пути не встал Он. Здоровый, крупный Змей. Клубок нескончаемого чёрного, антрацитовых блёсток движения. Он сразу перешёл к действию; угрожающе шипя, одним грациозным движением своих бесчисленных колец выдвинулся наперерез Коту. И они замерли друг пред другом на короткий миг а потом змей начал расти, а Кот - наоборот - вжиматься в землю. Но Кот не струсил, как возможно решил бы Змей, если бы позволял себе истинно человеческую роскошь давать кому-либо оценки. Кот готовился к прыжку! Шипела змеиная пасть с парой длинных зубов на которых замерли прозрачные капли, шуршал песок под чешуёй расплетающихся колец и завораживающе покачивалось длинное тело, которое вот-вот достанет до неба и казалось этому не будет конца. Как вдруг усыпляющий танец выстрелил вперёд хлёстким кнутом чёрной молнии. Две чуждых друг другу природы сшиблись вместе. Феноменальная ли реакция, опыт ли охоты, но отмашка когтистой лапы отвела двузубую пасть и стряхнула с неё, прямо в глаз, капли едкой болючей дряни. Когти застряли в пасти Змея и Кота словно пнуло тепловозом - дёрнуло едва не вырывая из суставов лапу. Гибкие упругие кольца моментально начали пеленать непослушную жертву, что взяла на себя наглость сопротивляться, доставляя неожиданную боль своими острыми когтями. Жертва и рада бы отступить, но не желала, да и не смогла бы - так глубоко её ярость вонзила в противника свои когти. И зубы у самого хребта, в невероятно жёсткую чешуйчатую шкуру вокруг упругих словно подошва мышц. Змей не сдавался он душил и колошматил будущей пищей о землю. Желая только привычной для себя победы. Желая избавления от той боли, которую причиняли всё глубже вонзающиеся в его тело клыки. Последним своим усилием, когда Кот уже не мог дышать и казалось его хватка станет по-настоящему мёртвой, Змей перехитрил самого себя захлестнув голову и челюсти противника. В очередном ударе о землю клык, который тут же обломился, вошёл в спинной мозг рептилии и невиданная боль пронзила её до самого кончика хвоста. Яростно бьющиеся кольца выпустили неудавшуюся добычу в тщетной попытке сбросить с себя источник боли. Которой от этого хаотичного безумия меньше не становилось.

И роли, если они вообще предполагались в этой отнюдь не игре, поменялись. Для ловкого охотника было делом техники добраться до горла Змея и придушить агрессора не взирая уже на чисто рефлекторные его попытки ответить тем же.

Спустя пару дней, или тройку - кто их считал, Кот, снова отправился в путь. Он бы и рад остаться - от невероятно длинной настоящей колбасы, когда ещё такая попадётся(!) оставалось очень много. Но попахивать она стала сомнительно. И орда муравьёв, новоявленных соседей, уюта совершенно не добавляла. Мелкие кусачие бандиты не считали нужным делиться с кем-либо честно найденной дохлятиной. Но кто признается что такого большого прогнали такие маленькие. А впрочем, в степи только ленивый охотник может помереть с голоду. Или беззубый - безногий. Только воды было мало. Её можно было найти только рано утром - мелкими брызгами росы на листьях или крупными в углублениях каких-нибудь лопухов. Невероятно чистая, от этого она была только вкуснее.

Дорога звала и манила. Она вела и кормила. Но змеи на пути больше не попадались. Лишь изредка, словно что-то вошедшее с недавней победой, предупреждало их заранее, можно было заметить как в траве у обочины затихает шелест очередного полоза, или как их там.

Попутчик

Путь серого асфальта вёл в неизведанное. Редкие авто пробегали мимо оставляя за собой шлейф пыли и вонючей гари. Внизу была серая лента, по сторонам зелень и голубое небо над головой. И позади - тёмное от медленно, но верно ползущего, хотя и не спешащего догнать путника грозового фронта. Цепь туч с редкими молниями подобно кольцам змея ползла куда-то в сторону.

И вдруг в один из дней, из-за спины, словно резко прыгнувшая вперёд гроза, по дороге с грохотом рвущегося неба что-то проскочило. Затихло впереди, а потом повернуло назад. Остановилось. Невиданная ярко-красная машина на двух колёсах остановилась. Она была невозможна! Ярко красная словно кровь, издавая ужасную какофонию режущих слух звуков, двигалась при этом на двух... Тут на четырёх не везде так просто. И на ней сидел человек. Машина остановилась, человек слез. Ему чем-то стал интересен полосатый котёнок у дороги. А Кот просто не знал как отреагировать! У человека не было лица - в большой, нависшей над ним голове затянутого во всё чёрное человека, он увидал только своё отражение! Тут человек "сделал голову меньше" - снял шлем и под ним оказался вполне обычный, приветливый - всем бы так, человек.

Так началось недолгое знакомство одного дня. Новый знакомый, не преминувшей, как и все эти назойливые люди потереться, своей рукой о Кота, накормил его вкусной, настоящей(?) колбасой и поделился чистой, такой желанной этим жарким летом водой. А потом позволил себе невероятное - собравшись в путь, сложил скромные пожитки в кофр позади себя, взял Кота за шкирку и сунул в сумку впереди, под ветровым стеклом. Завёл свой адский агрегат и двинулся в путь.

Поначалу ехали не спеша, словно предоставляя пассажиру выбор - ехать с ним или выпрыгнуть из сумки, которую наездник не застегнул. Затем, как только стало ясно что Коту всё это чертовски интересно, пошёл уверенный разгон. Рёв машины стал звонче и на какое-то время сила тяжести сдвинулась вместе с разгоном назад. И мир вокруг словно исчез в размытой пелене. Остались только серая лента внизу и голубое небо поверху и ураганный рёв воздуха отклоняемого ветровиком. Только изредка что-то мелькало по сторонам. Редкие машины, столбы и знаки. Елки-сосны-ёлки-сосны-девки(?)-ёлки-сосны...

Всё это с невероятной скоростью проносилось мимо не успевая не то что бы остаться в памяти но и быть опознанным. Что разумное может заставить мчатся быстрее собственной мысли?

В глубине сумки было тише а главное не было видно ужаса происходящего. Мерный шум машины и ветра вокруг в какой-то момент усыпили. Проснулся Кот от внезапной тишины. Снаружи были слышны какие-то крики. Снаружи - поперёк дороги стояла низкая - самым брюхом, словно колёс и нет, цепляющая дорогу чёрная машина с такими же чёрными стёклами. Двери её были раскрыты а пассажиры в такой же черной, как и Наездник одежде, ну или в почти такой же, стояли вокруг него размахивая руками и что-то гортанно кричали чуть ли не выпрыгивая из своих красных ботинок. Обстановка явно накалялась, пока кто-то из "подорожников" не заметил Кота. Возбудившись едва ли не сильнее, они попёрлись к нему явно желая потереться своими воняющими чебуреками и распаренными вениками руками.

Одному по протянутой лапе! Другому! И третьему - то же! Когтями, что бы не лезли! Да где же он пальцами то своими вонючими ковырял!? Как теперь...

Всё это немыслимо развеселило "подорожников", они что-то покудахтав, как те беспощадно бессмысленные куры, которых он так хорошо запомнил по своему первому дому, похлопали Наездника по плечам, сели в своё авто и с визгом дымящихся шин уехали прочь. Чего хотели, чего орали... Наездник спрятал в карман неизвестно как вдруг оказавшийся у него в руках длинный острый блестящий зуб, которым он резал вкусную колбасу, и они отправились дальше.

Недолог был их дальнейший совместный путь. Не успело солнце коснуться земли, как Наездник заметил беспокойство своего попутчика и высадил его на землю. Но ошибся в намерениях Кота. Тот с благодарностью потеревшись о затянутую в высокий ботинок ногу Наездника ушёл в придорожную траву. Больше они никогда не виделись. Потому что прямая дорога не обязательно верная или короткая.

Нечто внутреннее, необъяснимое и в объяснениях не нуждающееся, то, что никогда не ошибается, словно стрелка компаса поворачивала личный путь в нужном направлении.

ЯРОСТЬ

Не важно, что толкало вперёд - в неизвестность; некий зов или смутный инстинкт из глубин сознания а может и редкие порывы холодного воздуха от много дней уже крадущейся по следам грозы, но степь кончилась. Начало нового этапа возвестило о себе сыростью воздуха, резким криком невиданных ранее тонких и грациозных, словно изломанных белых противно кричащих высоко над головой птиц и шумом, шелестом, всплесками чего могучего.

Река открылась с высокого, захватывающего дух, берега. Безнадёгой непреодолимой стены рассекла мир на эту - уже не нужную и пройденную часть пути и ту - необходимую и недоступную. Обычно спокойная и ровная мерно текущая гладь воды клекотала. Широкий, невиданный ранее разлив от долгих в верховьях дождей и гроз, множеством мелких, в грязной пене волн, нетерпеливых под ярящимся над рекой ветром нёс темные воду куда-то в неизвестность. Но большую неизвестность и пробуждающийся от неё страх таили речные глубины. А поверхность несла все, что смогла собрать по пути; траву и листья, ветки, какие-то палки, щепки, и мусор - отвратительный разнообразием своих цветов тусклый пластик. Которым люди соревнуются в том кто больше произведёт мусора с природой. И походу выигрывают.

Порой среди извивающихся и спешно перекатывающихся струй потока угадывались трупы каких-то животных. Их участь указывала на то, что переплыть невозможно. На то что другой цены не будет и надо поворачивать. Надо бояться того что стало поперёк пути, того что пробудило внутри ужасное предчувствие и подтачивает берег снизу. Поворачивать было поздно. Подмываемый разливом высокий берег рухнул.

Верхом на массе огромного клина тёмно-коричневого грунта с тонким слоем чёрной почвы покрытой ярко-зелёной травой, Кот падал в поток. Недолгий миг невесомости и шумный удар обвала отбросил воду, которая тут же ударила в ответ и затянула нисходящим потоком что попало в ей объятия. Вода скрыла свет - оставив взамен тусклое, всё более тающее, свечение по верху. Вода забирала тепло - она промозглой сыростью начала проникать в уши, в шерсть до стремящейся тут же одубеть кожи и казалось бы до самых костей. Вода забрала воздух - только страх а быть может инстинкт перекрыли дыхание не дав ей попасть в лёгкие.

Это было НЕПРАВИЛЬНО. Это был вызов природе бойца. И Кот его принял. Он никогда не плавал. Не умел и не учился. Он сопротивлялся - работал лапами как никогда до этого, рвал отвратительную стихию когтями. Но всего лишь выплыл на поверхность. Этого было достаточно, что бы вздохнуть немного, пусть и с каплями вызывающей кашель грязной воды воздуха. Но недостаточно, что бы добраться до берега. Непредсказуемое течение всё дальше относило его к середине необъятной реки. Оставалось продолжать сопротивляться. "Идти" там где идти невозможно. Цепляясь за всякий мусор - скользкий пластик, пакеты которого словно специально стремились задушить и утопить. Уходящие из под лап мелкие, и покрупнее, щепки и деревяшки, не успевающие дать и призрачной надежды на спасение.

Пока утопающего не ткнула в спину, тут же чуть не притопив, белая, яркая на светящемся фоне, словно летящая по волнам под порывами ветра, казалось бы невесомая глыба. Огромный кусок пенопласта - подарок благодарного человечества природе дал надежду на спасение. Он выкрашивался под когтями, качался на волнах, словно стремясь выпрыгнуть из-под пытающегося оседлать его наездника, и чуть было не перевернулся на голову утопающему, но почему-то этого не произошло. Что-то с противным криком проскрежетав, метнулось поверху плотика и его опрокидывание не состоялось. Кот, наконец то влез на спасительный обломок. Его била дрожь от холода, страха и собственных бессилия злобы. Он вцепился в такую ненадежную, но единственную опору. И обнаружил себя на ней не единственным пассажиром. Напротив, почти в упор пред ним, стоял враг. Нечто крупное, даже огромное - такого Кот никогда не видал. Или всё-таки когда-то... Голохвостый, вцепившись острыми когтями в плот, на другом его конце так же балансировал над бездной. Пища. И сжатая стрессом пружина агрессии бросила полосатое тело в атаку. Плот ушёл из-подо всех четырёх - встал на дыбы и атака, пришедшаяся в пустоту обрушила тело в холодную воду. Лишь только неудавшаяся жертва молнией метнулась по взбунтовавшемуся под пассажирами неровным обломком пенопласта. И Кот снова рухнул в воду и опять началась борьба с бездной. И плот, чудом не отнесённый порывом ветра, снова попался в когти. И снова, благодаря только нежданному попутчику удалось удержать его на плаву, а потом и забраться вверх. И снова пред глазами стоит... ненавистное, которое... только задушить и сожрать. И опять плот качнулся под ногами, но то ли гнев начал иссякать, как и силы, которых на третью попыток выплыть ни за что бы не хватило, то ли страх, осторожность, инстинкт остановили охотника от последнего для обеих броска. А может - резкое, гневное шипение неудавшейся жертвы. Попутчик словно преобразившись из мирного грызуна ощерился чудовищной пастью. Одни клыки... никаких резцов.... "Такой бы, да мясца погрызть". Шипение, перейдя в угрожающе-резкий, переливчатый гортанный скрежет начало резать слух и поставило дыбом мокрую шерсть на загривке. Попутчик не собирался сдаваться без боя. А может и перекусить, чем бог пошлёт, был не прочь.

Так и стояли они, вцепившись каждый в свой угол надежды уйти от бездны, пока плот не прибило к берегу. Для обеих это была та самая сторона, на которую необходимо было попасть. Их не надо было просить покинуть свой ковчег и удалиться из воды на достаточное расстояние. Что бы заняться каждый собой; Кот взялся старательно вылизываться, а его попутчик, кроме того... взялся вычищать себя пучками сухой травы. Между делом, изредка, издавая свой противный скрежет в сторону "полосатого придурка", каковое впечатление недвано и произвёл. И странно, но что-то переключилось внутри Кота, он уже иначе смотрел на противника. Тот был крупнее. Заметно крупнее и мощнее - жира под кожей почти и не было - только жгуты перекатывающихся мышц. Совсем не остроносая как у его соплеменников-жертв-мяса морда. Скорее -отдалённо схожей с собачьей. Если бы знать. И частокол острейших в пасти зубов. Стоит ли нападать на такого? Хвост его - толстый гибкий и длиннючий, вроде и голый, но покрытый чем-то вроде чешуи, казалось жил своей жизнью, то нервно - рывками дёргаясь из стороны в сторону, то мерно по-змеиному покачиваясь. И что-то змеиное показалось на мгновение в моргнувшем вертикальной щелью глазу крупной головы. Очистившись от серой речной грязи, попутчик явил своё блестящее в заходящих лучах солнца тело в антрацитово-чёрном цвете. Только редкими зигзагами белые полосы вносили некоторый диссонанс в его сверкающее чёрной шерстью великолепие. Не задерживаясь ни на мгновение, попутчик скрылся в высоко траве.

Кот последовал следом. Или почти. Главное было - уйти как можно дальше от пережитого, пока не стих за спиной шум реки, и с ушедшим остатком сил не пришёл сон. Проснувшись вместе с рассветом, первыми неугомонными птицами и заражающим на охоту голодом, Кот почувствовал вокруг в мире, как и в себе нечто новое. Или ощутил, но не придал этому значения, приняв его как есть, и тут же забыв. Мы бы назвали это равновесием.

ДОМ 2

Путь привёл в Город. Привёл по огромной - местами полузакопанной, а местами возносящейся над землей трубе, через которую Город пил реку. Он встретил всё более и более нарастающим шумом, который, чем дальше вглубь него, тем был сильнее и не затихал даже ночью. Проникая если не сквозь воздух, то через дрожание земли, камня домов и дорог.

Город встретил множеством невероятных, зачастую больше неповторяющихся запахов, которые, если следовать попыткам их понять, и по ним действовать только сводили с ума и поэтому скоро забывались. И забивали, как и всепроникающий шум, все чувства кроме, пожалуй, зрения.

Город встретил невероятным количеством людей. Совершенно различных; как равнодушных в своём большинстве, так и редких - участливых и нередко - непредсказуемо опасных.

Город встретил совершенно невозможной и странной незатихающей жизнью. Невкусными, а как-то раз и совершенно несъедобными грызунами. От одного такого, слишком легко и быстро пойманного долго мутило - рвало и поносило. Множеством очень странных, инфантильных не похожих на драчливых - виденных ранее , в деревне сородичей. Они - кто чистый и опрятный, а кто донельзя замызганный - в грязи и струпьях, ходили стаями(!) за сердобольными женщинами которые подкармливали их чем-то со вкусом мяса, но совсем не мясом. Во всяком случае, в отличие от грызунов и объедков из мусорных баков этот корм был более.... надёжен. Возможно.

Но городские сородичи таковыми и не стали - его избегали. Новичок, с его странным ни на что не похожим запахом, их в лучшем нервировал.

Дни шли один за другим, город словно забирал силы и чувства. Подтачивал некое стремление к движению, поиску, охоте. Затем ли что бы растворить в себе то, что привело его сюда?

Но однажды Кот завёл себе Хозяйку. Маленький детёныш человека, бесцеремонно схватив в охапку красивую кису, потащил ошалевшего от напора мира и добра Кота на демонстрацию находки родителям. Уговоры их рассыпались о яростное проявление каприза, где доводы о гигиене и чистоте пали по главное причине - "ХОЧУ!". Но кроме того - и врождённой чистоплотности, а следовательно и внешнего вида, и несомненно - редчайшего экстерьера "миниатюрного тигра". В конце концов, родители, как и все считавшие себя интеллигентными люди, не были чужды эстетического вкуса. А в равной степени и меркантильных мыслей - вдруг у редкой и дорогой породы хозяева найдутся?

Дом, новый дом, встретил уютом (туалет с песком или чем-то вроде, поглощавшим запах) был! Дом встретил обильной кормёжкой. Кот каким-то неведомым образом быстренько разбирался, где в том, что подсовывают настоящее мясо, а где колбаса. "Да он гурман!" - восклицали хозяева. Впрочем, Хозяйка была одна. Больших, конечно, следовало уважать, на то они и большие, если что - мало не покажется, но всем заправляла мелкая. Всё что касалось её якобы послушания, управления и руководства со стороны больших было какой-то фикцией. Всё равно всё вертелось именно вокруг маленького человека и для блага маленького человека. Хозяйку следовало держаться. Она могла, когда больших не было рядом, открыть холодный внутри, иногда жужжащий шкаф и накормить чем-то вкусным и ароматным. С ней можно было играть, играть и опять играть!... Пока не приходилось от её игр залазить и прятаться глубоко под шкафом или за кухонной плитой. И это то же было игрой, от которой порой не было спасения! Пока однажды загнанная в угол киса не добилась грозным шипением изменения социального статуса с непослушной игрушки на кого-то вроде младшего братика. Без разницы, главное - игры стали более сдержанными, и уважительными.

Хорошее обращение, отнюдь не худшая кормёжка и уют. Когда, как тот холодный ящик со вкусностями, урча от прекрасного ощущения удавшейся жизни, засыпаешь в одной постели вместе с тем кто тебя любит и о тебе заботится, то что ещё нужно желать?

Дни, проведённые в тишине и покое, насколько это позволяет жизнь в стае - семейная жизнь, расслабили и начали затягивать жирком. Что-то заглушенное ранее шумом и грязью городских улиц, вновь просыпалось внутри и настойчиво требовало действия. Не хватало поиска, охоты. Чесались зубы и когти - ему соорудили высокую, со своего рода конурой-норой вверху, и такой же внизу, этажерку оббитую-обвитую плотным пеньковым канатом. Хотелось подкрадываться и нападать, тренируясь на домашних - ему повесили на шнурке плотный мячик в оплётке. Ненадолго хватало и других игр. Невероятно пытливый, с точки зрения домашних, ум Кота научил его открывать и закрывать холодильник, аккуратно вытаскивая из него чего-нибудь вкусненькое. Пока не пришлось однажды прятаться, а холодильник начали запирать. Кот научился включать-выключать светильники, а потом, наблюдая за хозяевами и громкие издающие всякие звуки ящики, некоторые из которых вдруг становились окнами, за которыми ничего не было, но в них было видно и слышно много настолько же интересное, настолько же и быстро надоедающее и бесполезное. Ну, кроме того что было интересно нажать на яркое ночью пятнышко, а потом смотреть как все домашние вскакивают, просыпаются... а потом прятаться, когда они однажды поняли, чьих это лап дело.

Большая часть жизни была за окном - там, где правили шум и движение. Там где сверху, из квартиры многоэтажного дома, были видны сквер, куда-то спешащие люди, редкие малохольные голуби, и вездесущие наглые вороны. В самом скверике одна такая на верхушке дерева устроила себе гнездо. Свой дом, которым считала весь, всего лишь в каких-то неполных три десятка деревьев скверик. И который яростно защищала, атакуя любых других пролетавших мимо птиц, некоторых, считавших, что можно быстренько поживиться кошек прогоняла едва ли не быстрее. И людям - постоянной двуногой угрозе, к которой следует относиться очень внимательно, от неё то же доставалось. Пока под вороньим домом однажды не показался старый, весь в шрамах; без одного уха и с укороченным в одной из драк хвостом, выглядящий как самый настоящий охотник кот тёмно-коричнего, с редкими черными пятнами шерсти, цвета. Он производил впечатление и его оправдал. Его не испугал агрессивный налёт - от него он отбился парой быстрых ударов, ему было безразлично громкое матерное карканье сумасшедшей птицы. Он наступал. Стоявшая грудью пред врагом ворона не отступала, но в звуках её голоса уже слышались нотки обречённости.

От лучшего до сего зрелища, Кота отвлекли, как оно и бывает, самым неожиданным образом. Очередные гости с подачи хозяев решили, как те объяснили маленькой Хозяйке, познакомить Кота с невестой, "что бы у них потом появились маленькие котята". Идея была бы хорошая, если бы знать о том, что Кот был в шоке и непонимании от странно вонявших истеричек его племени. Им он тоже казался весьма странным, чужим, не настолько конечно... Но всё равно ничего бы не вышло, поскольку Кот был ещё маленьким. Не так много дней Кот прожил среди приютивших его людей, что бы они поняли, что он не потолстел, а подрос. Очередная попытка сводничества провалилась с треском.

А в парке потом стало тихо. Не было больше вороны. Зачем было строить дом в таком месте? А если, то зачем было высовываться?

Но Кот уже не желал только смотреть на внешний мир. Мир его звал или что-то звало, но уют обернулся тесной душащей тюрьмой. Выхода за окно не было. Его редко открывали, беспокоясь о маленькой Хозяйке, но и без того та часть что распахивалась было закрыто противомоскитной сеткой. И открыть его было много сложнее чем холодильник.

В один день вдруг в квартире появился новый гость. Он пах чем-то смутно знакомым, но давно забытым. Он принёс беспокойство. Гость переоделся в белое и стал пахнуть тревогой. Маленькую Хозяйку куда-то отправили, а Белый Гость принялся внимательно ощупывать - осматривать кота. Всё больше и больше возбуждаясь. Он что-то начал время от времени повышая тон пояснять хозяевам, то пересчитывая ему позвонки и найдя пару "лишних", то бесцеремонно залезая в пасть (за что получил когтями) показывал хозяевам на четыре опять уже "лишних", и не важно, что один когда-то отломился, клыка. Его возбуждали длинные мощные пальцы, шерсть, "не такая" как у кота должны быть как и её расцветка. Казалось бы фонтан его назойливого внимания и словоблудия не закончится, тем более что большие хозяева скептически слушая гостя настаивали всего лишь на том, что бы "киса стала домашней и не травмировала ребёнка побегом как следствие желанием гулять где попало самому по себе".

Гость пытался было что-то оспорить, что-то предложить, но после недолгого обмена репликами, всё же сдался на некоем, будущем, компромиссе и раскрыл свой большой чемодан. И в квартире запах тревоги стал запахом беды. Стартовым выстрелом из цепких рук хозяина прочь - в окно. Прямо в открытую створку на противомоскитную сетку тут же сорванную ударом о неё крепкого кошачьего тела. Удачно вцепившись в неё когтями, Кот возможно сохранил себе жизнь и здоровье не грохнувшись с восьмого этажа вниз - на асфальт, а спланировав, насколько позволяло подобие его планера. Хотя и больно приложившись при этом о машину ветврача, в стекло которого не менее "удачно" врезалась жёсткая, в отличии от самой сетки, рамка.

Не давая себе передышки, Кот рванул бежать, прятаться. Прочь с виду. В ближайший подвал провонявший канализацией, каким-то мусором, сырой плесенью и дохлыми от постоянной травли грызунами. Оттуда началась новая, или вернулась старая жизнь. Оттуда можно было выходить на охоту, а однажды, возможно и отправиться, наконец, в дальнейший путь, зов который приглушил беспокойный Город. Но там же и почувствовалось что-то новое. Словно тонкая печальная нота чего-то близкого вдруг оборвавшегося внутри. Что вот-вот должна была заглушить беспокойная, всегда в движении, жизнь охоты и поиска. Но долго ещё не могло утихнуть там - на восьмом этаже.

Вольная жизнь не баловала; пищу надо было выискивать по мусоркам, её требовалось выслеживать и за ней надо было охотиться, бегать. Но её было чертовски мало, и она так просто не давалась. Грызуны голохвостые в ближайших "зарослях" каменных джунглей не попадались, а летать как птица Кот умел только верхом на противомоскитных сетках и в одну сторону. Пока однажды у подъезда дома, где беспечно считанные дни назад жил выше, неудачно разогнавшись в попытке схватить голубя не налетел с размаху на маленький пискнувший живой комок. И схватив зубами долгожданную добычу не поволок.... домой, в то место, что считал в сумме своих инстинкта и опыта своим убежищем. По лестничным пролётам на восьмой этаж. Туда, где его так долго и безнадежно ждали.

Запертая, преградившая путь дверь отрезвила. Выпущенная по случаю конфуза жертва оказалась мелкой, оказавшейся у кого-то лишней и ненужной, а потому безжалостно выброшенной дымчатой кошечкой. Таким же мелким котёнком, каким несколько месяцев тому, он был сам. Привлекательность взъерошенной, забившейся от страха в угол добычи была абсолютно никакая. Облом-с. Но тут проходящие мимо соседи догадались нажать на кнопку звонка, что бы хозяева, от которых они много слышали о редкой породы и масти необыкновенно, до сообразительном "маленьком тигре" впустили того домой. Хозяева открыли, и радости маленькой Хозяйки не было предела, когда киса вернулась с сынком... или дочкой....

Словно вновь в этот момент что-то стало на свои места, отдало долги открыло сердце духу поиска, такому страстному желанию в очередной раз отправиться в путь. И Кот на этот раз ушёл навсегда.

Это чувство звало, оно было сладостно и невыносимо, но никакой шум никакого города уже не смог бы его заглушить.

НЕНАВИСТЬ

Улицы встретили пустотой и сырым холодом который принёс с собой грозовой фронт. Только редкие прохожие и автомобилисты намеренно или вынужденно игнорировали предупреждение о надвигающейся бури.

И она пришла с резким ветром, невероятно густыми и тяжёлыми потоками воды непрерывно падающей из непроглядно-свинцовой мглы неба которое с треском, словно соревнуясь между собой, рвало множество молний. Их эхом мечущийся между высотками и кварталами грохот заставлял замирать сердце любого живого существа.

Подземка теплотрассы бетоном и землёй укрыла от беспредела разгулявшейся стихии. Сухой и жаркий воздух принёс донёс смутный запах добычи. Он окончательно пробудил заглушенные накрывшим от бури мороком чувства. Они привели Кота в небывалую до того готовность. Повели за собой на встречу с давно желаемым. Тем, что давно ждало своего часа и казалось теперь не таким уж и далёким.

Чуйка вывела на след, заряжала азартом, быстрее и быстрее гнала вперёд, ловко уворачиваясь во мгле узкого тоннеля от кабелей, металлических конструкций и бог знает ещё чего понастроенного силой и волей людей. Изредка мрак тоннеля уступал место тусклому свету запылённых плафонов на перекрёстках с трубами кабелями или отблеску из вентиляционных шахт молний всё сильнее и сильнее грохочущей сверху бури. Порою проносящиеся где-то недалеко в подземке, вместе с увлекаемой ими же порывами воздуха, угрожающе грохотали и скрипели поезда.

Всё это, как и много другое на пути, быстрее и быстрее проносилось мимо. Не интересовало и не запоминалось. Осталось только стремление догнать и настичь. Нечто, что было всё ближе. Что даст утоление охватившей жажде преследования. Она привела в узкий, увешанный по стенам старыми проржавевшими, затянутыми пыльной паутиной кабелями, тоннель со множеством ответвлений из которых вместе с далёким шумом поездов время от времени мерно выталкивало тёплый воздух. Пол тоннеля был засыпан мусором, костями и крысиными экскрементами. Этой дряни становилось всё больше, и больше казалось вот-вот и проход окончательно под ней исчезнет.

Тишина пути нарушаемая только бегом Кота по сухому мусору да редкой дрожью стен от линии метро ожила вдруг шумом, шелестом и скрипом по камню и железу множества лап и когтей, нервным и злобным писком десятков, многих сотен особей. Шум словно лавина пробудился где-то прямо - там, куда так необходимо было попасть, и волной пронёсся по всему подземелью. Он окружил, он надвигался отовсюду, затуманивал чувства, пытался отвратить и лишить воли.

Но ничто уже не могло остановить. И первые, самые слабые из голохвостых, что быстро пали с разорванными глотками. И последующие. Их становилось всё больше, они становились всё яростнее. Но тщетно. Их отчаянная преисполненная страхом неминуемой смерти ярость была бессильна на пути вкусившего крови врагов зверя. Он рвался вперёд, он не считал своих жертв. Да и не умел, хотя и мог бы, до двадцати, если бы учили - точно. Но счёт пошёл уже не на один десяток, а отовсюду давили новые и новые враги. Они только распаляли, всё больше и больше наливая своими смертями и болью, которую оставлял позади себя и сеял вокруг злобу и азарт.

Этот комок яростных чувств заглушил шум битвы, свои и чужие крики злобы и ярости, вкус крови и собственную боль от собственного истерзанного зубами врагов тела. Их было всё больше, казалось они никогда не кончатся, а каждый метр на пути к цели давался всё тяжелее. Давя грузом навалившихся врагов, истощая силы вместе с покидающей из множества глубоких рваных ран тела кровью. Невероятная злоба, она словно отделилась от своего носителя, гнала вперёд прячась за его телом.

Но тело оно не вечно. Его сила не бездонна и оно не выдержало погребённое под кучей осатаневших крыс. Тело предательски свалилось у самого порога, когда до желаемой цели оставался один бросок.

Когда у каждого из вас всё что и осталось бы так это мысли вроде "неужели это всё со мной", "за что мне это" или "что меня сюда занесло", мерзким и таким когда то очень хорошо знакомым противным, закладывающим уши скрежетом, возвестила о себе державшаяся где-то поодаль злобная ненависть.

По над кошачьим телом словно пронёсся один из тех самых далёких поездов. Чья-то, понятно чья, головёнка с потоком крови и непониманием что уже умерла, свалилась рядом. Кучу вкусивших было победу врагов пораскидало с разодранными глотками и потрохами. Крупное чёрное и такое же ненавистное голохвостое тело метнулось вперёд. Оно бежало вперёд и где бы не пробегало - по полу, стенам или потолку, успевало разодрать опешивших противников. Острейшими зубами своей пасти. Когтями - всеми четырьмя, сплетаясь порой в недолго катящемся клубке с наиболее рьяными "гвардейцами" и порою хлёстким ударом толстого длинного и гибкого хвоста, что подобно удару кнута захватывал и неведомо как взрезал шеи жертв. "Вот это охотник!"

Чёрная злоба пронесшись вдоль нескольких, последних метров, тоннеля вылетела на простор невеликого подземного зала. Впереди был только ржавый железный мостик заканчивающийся на опорной колонне давно уже высохшего, заполненного разного рода мусором бассейна. Мусором и живым - шевелящимся под проникающими сквозь решётку вентиляции всполохами молний ковром из тысяч крыс.

Кот, на нетвердых, предательски дрожащих лапах выбрался из груды кровавых, агонизирующих, пытающихся уползти, кто ещё жив, тел. Настойчиво двигался вперёд сначала ползком, а потом шатающимся неровным, отдающим болью в рваных ранах шагом. Там - впереди, где - откуда волной разошлась тишина - замолкли, замерли вдруг серые полчища, раздались новые звуки. Знакомый вой-скрежет перекрыл вопль десятка глоток. Вопль, от которого поначалу было захотелось спрятаться, проникал не через слух, а через стены, землю, камень, сквозь тело прямо в мозг. Отвращение, ярость и уничижающее презрение в нём вдруг ужасом надвигающейся смерти.

Из тьмы окончившегося узкого тоннеля кот смотрел как его давний "попутчик" со знанием дела рвал нечто невообразимое. С множеством голов, пастей, лап, хвостов. Уже молчащее, мне слышное ни вокруг ни в голове, мёртвое. Невиданную ранее добычу. Его добычу! Вырывая зубами и жадно глотая самое интересное. "Да он гурман!"... Жрал он, а силой, с каждым проглоченным куском наливался другой. Кота покидали усталость и в какой-то мере боль от ран. Оставляя взамен тягучую пустоту и печаль от чего-то не случившегося, чего-то давно забытого и покинутого.... И в то же время освобождающее от невероятной силы неосознаваемых инстинктов, желаний и стремлений как ничто ранее.

Насытившись, "гурман" поднял из кучи мусора, на которой до недавнего возлежал низвергнутый и сожранный король, какую-то тряпку и как тогда - у реки, начал тщательно оттирать своё крупное крепкое тело от крови и налипших на неё частиц пыли и мусора.

Глаза, светящиеся в сполохах грохочущего поверху света, взгляды двух охотников по разные стороны моста, встретились. Вновь они изучали друг друга и вновь их интуиция и опыт не могли дать однозначного ответа.

Пока, наконец, победитель не отбросил свою тряпку и в его угрожающем, хрипе-скрежете не послышалось "ПРОЧЬ!". Кот, не собиравшийся, не умеющий отступать, был настолько же готов броситься в новую атаку, как и остаться на месте. В новом-старом ощущении равновесия, интереса и предвкушении неизвестного смотреть, изучать, выслеживать... Как ожил замерший в глубине бассейна серый ковёр, как вздрогнули и пришли в движении тысячи особей от нового, ужасающего их, и приказывающего им вопля "ВОН!".

Приказывающего им, но не Коту. Если и была до того над ним некая власть, то с гибелью не доставшейся ему добычи она ушла. Но осталась угроза от множества наливающихся злобой и алчностью взамен пережитого ужаса тысяч голохвостых. Они стремительно, вместе с так же стремительно растущей от них вони и поднимались с глубин бассейна, ручейками текли из нор и проходов вокруг. Они жаждали чьей-то крови и мщения.

Понятно чьей. Надо было бежать. Опять но уже в другую сторону. Сквозь тоннели и подземные каналы. По грунту и бетону, трубам и кабелям сквозь пыль и паутину. Сырость и горячий от обжигающих труб воздух. Бежать, словно лететь на гребне волны от догоняющего потока злобы, ненависти и ужаса. Бежать от нелепой и неправильной, а другой она никогда не бывает и не будет, Смерти.

Она порой догоняла вот-вот готовясь ухватить свою добычу за полосатый хвост, порою отставала но не отступала и не собиралась отступать. Яростная, всепожирающая стихия мчалась следом. И оказывается, был в этом неизвестный ранее азарт, томительное и всё же такое постыдное в осознании собственного бессилия, новой стороны ощущение полноты жизни. Движения, бега, стремления. Охоты наоборот.

Но все пути рано или поздно кончаются, как кончаются жизненные силы. Кончаются пути к отступлению и кончаются пути жизни. Силы были на исходе и путь привёл в высокое закрытое помещение. Узкий туннель, один из таковых на пути бегства, привёл в туннель который вёл исключительно вверх - по решёткам и опасно, аж шерсть становилась дыбом, гудящим кабелям. Вдоль и вверх по затянутому стальными сетками каменному колодцу, за меленькими окошками которого бесновалась гроза. Блеск и грохот нескончаемых молний бил снаружи грохотом по ушам и глазам. Перекрывая яростный, слившийся в единую мерзкую какофонию писк преследователей.

Забраться по сетке вверх - через перила на покрытую мягким резиновым ковром площадку, что бы попасть в закрытое крепким стеклом окно. Тупик.

Следом вверх по сетке, по кабелям и проводам лезли полчища. Снаружи сотрясали воздух, пол и стены молнии. Они били в громоотводы, пока те - раскалённые добела не начали лопаться по сварочным швам. И тысячи ампер грозовой небесной силы ворвались в железо башни. Сжигая всё в ней живое что ползло по проводам, сетке, конструкциям. Взорвав маслонаполненные кабели и трансформатор чьё содержимое хлынуло вниз мелким дождём и тут же одномоментно, под очередным ударом молнии вспыхнув дожигающим всё, что не выжило после удара электричества взрывом. Он мощной упругой волной выбросил горящее, искалеченное тело Кота сквозь стеклопакет под холодные струи затихающего уже дождя.

*****

Тишина и покой. Желанное забвение где нет ни боли, ни памяти о ней - ничего. Всё куда-то уходило, растворялось в небытии. Мир опять становился чётким и напоминая о себе вспышками света и всё более чётким шумом, неузнаваемым пока гулом. С ними Кот очнулся, вернувшись к жизни и боли. В серебристом склонившемся зеркале вместо лица державшего его человека, увидав своё отражение. Но это был не тот, кто явился за ним, что бы увезти, пусть и быстрее чем думает от боли. И вспышки были не грозой, что уже закончилась. Журналисты, и просто обычные, редкие по причине только что закончившейся грозы, зеваки свидетельствовали, как бравые пожарные спасли из горящего ретранслятора кота.

Кот пожарными был выхожен и вылечен. Обгоревшая шерсть сменилась новой густой и короткой, такой же белой в чёрную полоску. Кот у пожарных прижился. Он стал их талисманом. Удивляя собственной находчивостью и сообразительностью в обращении с холодильниками и прочими электроприборами. А так же тем, что ещё потом подрос и ещё... Пока не стал весьма, ну почти таким же крупным как рысь. Не стал и ладно. За то стал символом пожарной части. Радуя своих новых хозяев. И хозяев всех окрестных кошечек, у которых время от времени появлялся крупный и крепкий полосатый приплод.

Схожая проблема радовала и прочих жителей города, что заметили увеличение поголовья новой породы крупных, в черных пятнах и полосах крыс. Невероятно умных, осторожных и злобных когда их пытались поймать.

О новой угрозе, методах борьбы и элементарной осторожности предупреждали со множества расклеенных по городу плакатов суровые, насколько позволяли различить прозрачные забрала, люди в жёлтых биоскафах.

ИНТЕРЛЮДИЯ

Чуть более года тому назад.

Столовая биокомплекса сети лабораторий "Рассвет", в сравнении с подобными ей в иных учреждениях, была роскошна. Натуральное дерево в паркете и отделке стен, мягкое освещение в приятных глазу формах светильников и множестве не раздражающих, как часто бывает зеркалах в потолке и стенах. Вышколенная дежурная смена официантов и просто знающие своё дело превосходные повара. Учредители, в отличии от правительства страны, не экономили на науке. Потому что знали, чего от неё хотели, и всегда добивались.

За круглым, накрытым шёлковой скатертью столом, казалось бы, не по обстановке "простыми", тем более относительно возможного меню, блюдами, обедала тройка сотрудников лаборатории. Семён Исаевич - полноватый, с когда-то чёрной вьющейся, а теперь седой - зачёсанной назад шевелюрой волос, застывший в возрасте "где-то около пятидесяти". Принюхиваясь острым носом-туфелькой к любимому своему рагу из тушёных овощей с кусочками курицы, аппетитно его уминал, ничуть не стесняясь скрипа вилки по тарелке и брызг от летящих на заткнутую за ворот салфетку. Без неё никогда, казалось бы не снимаемые на работе костюм и галстук были бы уже заляпаны гарнирами и подливкой. Его ровесник, коллега, соратник и вечный оппонент, и отчасти конкурент, поскольку заведовал смежной лабораторией, Сергей Фёдорович - являлся полной противоположностью "Сёмы", как иногда с дружеского позволения именовал коллегу. Сухой, даже аскетичный, светло-русый строгий в манерах и общении господин, с острыми чертами лица и сломанным когда-то давно в спортивной молодости орлиного профиля носом, предпочитал тёмные цвета в костюмах. Галстуки и рубашки, если когда и носил, так только на своих фотографиях в документах. Вместо рубашек одевался исключительно в чёрные или серые джемпера или водолазки. Сергей Фёдорович, не столь вальяжный как его коллега, всегда сдержанный в своих эмоциях, и как-то по хищному настороженный, вяло и без интереса ковырял вилкой рыбу. Причиной потери аппетита стала молодая и перспективная лаборантка, ассистентка и одновременно - перспективный соискатель учёной степени - Катерина. Молодая, лет двадцатипяти, ещё более стройная в аккуратно приталенном белоснежном лабораторном халатике, брюнетистая и непоседливая особа с крупными, яркими, тёмными глазами. Забыв о скромном, едва тронутом вилкой салатике, она очередной своей идеей, просьбой и завуалированными требованиями, пыталась испортить настроение своим научным руководителям. Если с Сергеем Фёдоровичем ей это почти удалось, то Семён Исаевич что тот кот - "всё слушает, да ест". Внешне, во всяком случае.

-Сергей Фёдорович, ну я не знаю, у меня вся научная работа стала! Куда вы семью Марвина дели? Второй месяц уже вы запрещаете мне появляться в четвёртом секторе! Неужели какой-то....

-Катерина... Петровна, голубушка - Семён Исаевич наконец оторвался от своего обеда - Это - ВАША научная работа, а не НАША. И мы прекрасно понимаем, - прервал он жестом зажатой в руке вилки сотрудницу, - что вы делаете её в свободное от основной работы и выдаваемых лично вам поручений, время. Но это - НАШЕ время и это НАША лаборатория, оборудование, и всё прочее. Здесь всё наше. И в какой-то мере вы. Не кривитесь, нам с Сергеем Фёдоровичем пришлось очень "покривляться" перед кураторами, службой безопасности и смежниками когда те увидели, а потом очень долго интересовались, что вы им там притащили посмотреть под томографом.

-Но вы же прекрасно знаете...

-Мы очень прекрасно знаем, - Сергей Фёдорович наконец-то подал голос, - что вас интересует, и над чем вы трудитесь. Это Семён Исаевич забрал вас к нам сразу после защиты. Нам обеим стали интересны ваши мысли о связи наследственных механизмов, структуре мозга и высшей нервной деятельностью. Признаться, не знаю, что нас больше удивило - взгляд на зависимость изменения в структуре механизмов переноса наследуемой информации от изменения уровня развития нейронных связей или то, что это сделала.... женщина.

Семён Исаевич принялся добивать очередной бунт.

- Мы ни в коем случае не претендуем на ваши идеи. Признаться, не столь оригинальные наши... - придав голосу сарказма - "британские коллэги" давно толкутся на этой теме. Мы готовы, впоследствии, как только получим удовлетворяющие нас результаты, упомянуть вас в отчёте, и в награждении как коллегу по исследованиям. А вашу дипломную работы продвинуть по проведённым НАМИ опытам и заключениям на соискание докторской степени. Нам не жалко. И это не плагиат и ни в коем случае, как подумали бы некоторые, не воровство идей. Ваш, Катенька научный труд - небольшой кирпичик во множестве других, что не спеша ложатся в фундамент того здания что мы строим. Только одна из многих идей, которые дали направление всего лишь дополнительным опытам. Мыслю, вы были на правильном пути и вам недолго ждать осталось. Как и всем нам... - закончил свою речь дежурной улыбкой Семён Исаевич.

-У вас, Катенька, всё? - Сергей Фёдорович ошибся в том, как надо было закончить диспут.

-Всё ли у меня? Вы... учёные или какие-то... п...политики!? - Катерина разобиделась и разошлась не на шутку. - Я все ногти обломала о клавиатуру, донимая вас, кураторов, да кого только ваш "режим" позволяет отчётами, докладами, требованиями "письменно как требует протокол". Лично не раз упрашивая, требуя наконец... А в ответ тишина! Он же - Марвин - как и вся его семья уникальны! Они невероятно сообразительны и обучаемы. Они могут считать....

...до трёх! - хохотнул Семён Исаевич

-До десяти, до двадцати! Марвин запомнил и понимает почти четыре десятка жестов из языка глухонемых. С ним же общаться можно, если его дальше прокачать. Они же все эмпаты...

-Стоп! - хлопнул Сергей Фёдорович по столу так, что подпрыгнули не только тарелки но дежурящий неподалёку официант, - если вам, милейшая, так интересна всякая.... чертовщинка - шли бы вы.... к Бехтеревой. Это её тема. А мы тут занимаемся, если вы, мадам, изволили заметить, совсем иными проблемами, наконец...

-Есть определённое соглашение - положив ладонь на руку Сергею Фёдоровичу вступил в разговор.

-Целый протокол, чего уж там! - резко успокоившись и поменяв тему, продолжил речь Сергей Фёдорович. - По нему.. считайте его негласным соглашением, при преодолении некоей степени уровня интеллекта и способностей к обучению, подопытные особи определённых видов подлежат немедленному уничтожению. Как и весь генный материал. Вы хотите зарубить нам полтора десятка лет работы из-за того что какая-то крыса или морская свинка с котятами считать умеют!? Мы тут что, по-вашему болонок для блондинок или артистов цирка тут выращиваем!? Ради услаждения эстетических чувств любителей домашних питомцев выводим новые породы!?

-Нет! - хлопнул по столу Семён Исаевич. Ему эта затянувшаяся на повышенных тонах беседа начала надоедать. - У нас другие цели и задачи" Мы - конструкторы будущего! Мы - конструкторы жизни. Программисты её свойств. Нам совсем - совсем немного осталось, что бы сказать стоп болезням, старости, что бы все эти... рептилоиды откладывающие свои недоношенные яйца в суррогатных матерей, потому что якобы не хотят портить фигуру, но на самом деле не могут ни родить, ни выносить, ни даже зачать их, что бы все они смогли плодить таких же как они сами! Да что там - за то, что бы избавить своих потомков да и самих себя от неугодного бремени кошмарной наследственности они не только кучу денег - они души запродадут!

-Сёма, шо ви таки несёте.... - не удержался Сергей Фёдорович.

-Я несу свет науки в тёмноту людского мракобесия и вы - Серёженька, мне в этом помогаете!

-Мы пахали!... - опять не удержался Сергей Фёдорович.

-Уберём, и засеем, и вспашем! И уберём, если нам будут мешать, кого угодно. Всё, Катерина Петровна - базар окончен. И к этой теме ВЫ никогда больше не возвращаетесь. Как и мы. Идёмте работать, коллеги.

Руководители сняли со спинок кресел свои халаты, которые они вместе с приколотыми к ним карточками электронных ID пропусков, не имели привычки оставлять, не спеша отправились к заждавшейся их работе.

-Катерина Петровна! - обернулся Сергей Фёдорович. - Вам особое приглашение?

Катерина так и не смогла толком пообедать. Настроение, как и аппетит пропали бесследно. Надо было встать и не отставая идти за начальством.

-Даже приглашение. - поддержал Семён Исаевич. - Хватит вам мыть пробирки. Мы разблокировали ваш доступ в ранее закрытые сектора. Наказание закончено условно-досрочно. С сегодняшнего дня вам поручается несколько больший объём выполняемых обязанностей. С полным списком ознакомитесь у моего секретаря. Там же указано и направление для самостоятельных исследований. Уж не забудьте, пожалуйста. А то вы всё в делах да заботах. Вы всё поняли?

-Да уж... поняла прекрасно. Но я не дура. И хоть не так хорошо, как и вы разбираюсь в генетике, но достаточно, что бы понять, что то что вы... мы выращиваем, все эти химеры, тем более с их возможностями и потенциалом, выходит далеко за ту идеологию, о которой вы кричали на всю столовую.

-Ах, разлюбезная Катерина... язык ваш... Право, лучше бы вы на журналиста пошли. Там такие характеры в цене. А фигура - на сцене... гм... Мы бы, с Сергеем Фёдоровичем, с удовольствием посмотрели на вас в стрип-клубе.

-И не только посмотрели!

-Но увы, вы избрали другой удел, а потому подчиняетесь требованиям того дела которому служите. Я не слишком пафосен? Правда? Вот и хорошо. Особенно когда вы понимаете, когда надо молчать, а когда говорить.

-Кстати, Катенька, - Сергей Федорович начинал оттаивать в интонациях, - нам не нравится этот термин - "химеры". Отдаёт некоей дешёвой голливудщиной и ненаучной фантастикой.

-Тем более, в свете более сложной взаимосвязи взаимовыращиваемых нами организмов.

-Именно! Нам и правда не помешает что-то новое отражающее суть методы, но не объекта.

-Например?

-Ну не знаю, не знаю. Так сразу, на ум не приходит....

-Да пожалуйста! "Контрагенты".

-Что? Хм... пожалуй да! Вы, Катенька, прелесть.

Обычный, послеобеденный маршрут, который, как правило, заканчивался промежуточной планёркой в рабочем кабинете кого-либо из руководителей, сегодня был изменён. Путь, на котором толстые, пуленепробиваемые прозрачные двери, по команде датчиков ID раздвигались пред группой учёных, привёл их в "Сектор Алеф" - лабораторию Семёна Исаевича.

-Я решился, Серёжа. Хватит тянуть.

-Считаешь, что окот созрел?

-А куда они денутся? И что с ними ещё делать? Корм на них переводить? Попытка не пытка.

-Так последняя.

-Сам понимаю, восьмая семья. Последняя. Эх, затуманила нас Катерина Петровна...

-Я, о чём это вы?

-Да всё э том же. Итак, где они у нас?

Услужливые и молчаливые, в присутствии руководства и когда не спрашивают, лаборанты засуетились. В центр зала был вывезен крепкий пластиковый контейнер. На стене напротив, включился ряд мониторов. Часть из них показывала картинку из контейнера, а часть - около полудюжины чем-то похожих, постоянно меняющихся, накладывающихся друг на друга цветных графиков.

Семён Исаевич продолжал священнодействовать; повелевать, руководить и разумеется изрекать.

-...каритинку на мониторы, графики коллеги, графики, показатели образцов, мне важнее чёткость граф, масштаб покрупнее...

Пара операторов, спиной к руководителю, под теми же - в полсотни дюймов по диагонали мониторами щелкала клавишами, что-то регулировала.

-... и поминаю вашу заботу, дорогая Катерина Матв... э, Михайловна...

-Петровна!

-Не суть... Так вот интерес ваш тупиков по своей природе... контейнер подключить, ассистенты это я вам! Что друг о друга трётесь? Где контейнер из сектора Б? Ах везут, ещё раз такое услышу и кое-кому точно не повезёт! Подсоединяйте. Интерес ваш понятен, но перспектив не имеет. Разумность определяет не только структура мозга но и его объём... Пошевеливайтесь, иначе до следующего утра не закончим...

По правую сторону от центра лабораторного зала, где готовился очередной опыт, верхом на круглом, блестящим металлом и как всё лаботаторное оборудование металлическом табурете, откинувшись спиной на стол, с прищуром Клинта Иствуда, хоть сейчас на конкурс двойников, за всем наблюдал Сергей Фёдорович. Удерживая сигарету меж указательным и большим пальцами он неторопливо и глубоко затягивался изредка стряхивая пепел в стеклянную колбу которую держал в другой руке. Распечатанный КРУПНЫМ шрифтом и с подписью Семёна Исаевича, на стене позади приказ "В ЛАБОРАТОРИИ НЕ КУРИТЬ!" Сергея Фёдоровича не касался от слова никак.

-...объёма, повторю ещё раз. Размер имеет значение! Не краснейте вы так. Не краснеете - значит показалось. - подмигнул Семён Исаевич и продолжил, - вы не хуже меня это должны знать, тем более - ваша специализация. Ваш подопечный, к которому вы так привязались он как бы это сказать, во время решения определённых задач будет... э... зависать. Но недолго... Вы наверное не в курсе очередной попытки Сергея Фёдоровича с выводком этого вашего, как вы его там назвали - Мартина...

-Марвина.

...Марвина, царствие ему... относительно Крысиного Вол... - и тут же, мельком взглянув вправо на замершего коллегу сменил тему - Всё, не спим, открываем главный контейнер! В принципе, а я следил за вашим интересом - видеоотчёты наблюдения за действиями сотрудников - сами в курсе, да и ваши доклады...

-Но это же этап обучения! Мы не дошли и...

-Хватит! Вы хотя бы заглянули в плана опыта. Где ваш планшет, Катерина!.. Вы что сейчас должны согласно протокола делать!? И вообще я так полагаю что Сергей Фёдорович со своими э-э.... как мы их теперь будем величать - "контрагентами" зашёл в тупик. Переходите ко мне в отдел. У меня и питомцы поинтереснее. Не хотите? Зря.

Лаборанты сдвинули и сняли крышку блестящего металлического контейнера с маркировкой "Lab A. Felis silvestris Chimerae /Rr-C". Под толстым стеклом сдвижного окна крупная полосатая кошка возилась с выводком полудюжины таких же полосатых, поспешивших забиться в угол, котят. У всех, включая мать на шеях были толстые ошейники, датчикам которых позавидовал бы любой оператор "солдат будущего".

-Ой, какие симпатичные! Это что, лигры? Такие маленькие?

-Маленькие, ну конечно, ты на маму погляди. Подрастут, если... - Семён Исаевич запнулся, - подрастут - ты им и тапки носить будешь и загребать за ними. Маленькие, как же!..

Кошке всё происходящее не нравилось. Очень, она была в ярости. Ей не нравился контейнер, ей не нравились склонившиеся за стеклом люди, на которых она раз за разом бросалась не смотря на толстую прозрачную преграду. Это не значило, что зверь был глупый или не знал что такое стекло. Шесть немигающих пар глаз, сгрудившись в слабоосвещённом углу контейнера напряжённо следили за происходящим.

Семёна Исаевича вроде бы и не интересовало что происходит в контейнере. Его внимание привлекли скакнувшие на мониторах семь групп графиков. Он следил за ними как игрок казино за скачущим в рулетке шариком.

-Интересно. Так, давайте сюда, - тут Семён Исаевич, взглянув на Сергея Фёдоровича добавил сарказма, -лучшее достижение нашего... коллэги.

-Что бы ты без нас делал? - Сергей Фёдорович давно привык к подначкам и остался так же невозмутим.

Тут лаборанты подкатили к основному контейнеру другой - поменьше, с маркировкой "Lab B" , отметками "повышенная осторожность" и номером образца "426". Контейнер - легенда. О его содержимом знали только оба руководителя и несколько лаборантов. Ни кураторы проекта ни кто-либо из работников. Только легенды ходили о том почему один из вздермувших охранников начал стрелять в коллег а потом попытался застрелиться сам и о том как это связано было с последующей перепланировкой лаборатории - когда хранилище образцов убрали из-за стенки дежурной комнаты охраны поглубже в комплекс.

Щёлкнули затворы и контейнеры из разных, теоретически и практически, по ряду требований несовместимости, лабораторий сцепились вместе. Не мешкая, лаборанты сдвинули боковые крышки обеих узилищ. В сумраке пристяжного контейнера началось движение. Из тени на свет, словно щупая его, принюхиваясь начала выползать грязная серая масса.

-Госсподи, что это за х... - Катерина круглыми глазами смотрела на выползающее существо.

Существ. Почти полуметровый, блестящий чёрными бусинами глаз, катящийся серый ком рассыпался на дюжину гротескных существ. В них угадывались Rattus norvegicus - обычные, казалось бы серые - но с гипертрофированными челюстями, когтями и суставами невероятно, длинных для изначального вида, конечностей.

У всех в лаборатории, даже у тех кто не участвовал в опыте, не смотрел на мониторы, по коже, с ног до пяток, поползли мурашки, словно каждому на макушку, через которую начало выходить всё тепло, вылили ведро холодной воды.

-Это же... - Катерина не смотря на ставшую в лаборатории легендой силу характера и первое, медицинское, образование позеленела.

Из центра плотного строя выводка на свет взглянуло нечто - с очень широкой и лобастой головой. Крупной, даже для такого мелкого - абсолютно недоразвитого голого розового тельца, со скрюченными, такими же недоразвитыми, как и тело, конечностями. Непрестанно клацая не смыкающимися из-за огромных зубов челюстями, и вращая большими, с необычно маленькими зрачками, глазами. Оно висело на толстых розовых, как и его тело, но едва покрытых шерстью, слабо пульсирующих пуповинах. Весь выводок был связан ими с его телом. Он действовал как единое целое. Осматривался, принюхивался, напряжённо приседал, переминался на месте и постепенно двигался вперёд. Словно волны ходили по плотной серой массе.

Тишина, на недолгий миг возникшая в контейнере прервалась визгом множества и отчаянным рёвом, когда серая масса и полосатый хищник бросились друг на встречу друга. Отчаянная мать вцепившись в чей-то загривок, завязла в массе начавших её рвать когтями и зубами серой мясорубке, которая, не замерши и на миг, нахлынула на забившихся в угол детёнышей.

Затих рёв разорванной кошки и только визги боли и ярости, хруст разрываемой плоти были слышны из контейнера. Семён Исаевич озадаченно и с нескрываемой досадой смотрел не в контейнер а на стену мониторов, где один за другим гасли ломаные и столбцы граф по маркировками "Образец Љ ...". И вот, когда уже их осталось четыре, три, два... и распорядитель очередной трагедии собрался было пнуть, как было ранее контейнер, обматерить ни в чем не повинных, как считали они сами, подчинённых и стремительно уйти, не дав ни каких указаний, что было крайне редко, в свой кабинет, что -то в одном из них привлекло его.

- ДА!!! - Семён Исаевич стремительно сдвинул крышку обеими руками и вторгся в серую кровавую кучу. Он не боялся. Поскольку был в кольчужных, закрывающих по локоть, перчатках. Со слоем Дайнема под металлом.

-ВОТ! - Семён Исаевич - так же быстро как открыл он захлопнул стеклянную крышку и подняв руку тряс маленьким полосатым котёнком как Хрущёв кукурузиной. Но это был совсем не овощ. Котёнок с высоким утробным рыком яростно впился Семёну Исаевичу в кисть руки. Прокусить два слоя крепчайших материалов он не мог, но приводящую большой палец мышцы защемил своему "освободителю" очень заметно.

-Бля... - Семён Исаевич рефлекторно и резко взмахнул рукой - котёнок сорвался оставив один из маленьких ещё клыков среди металлических сегментов перчатки. Лаборанты на перегонки бросились ловить ощетинившегося , стремящегося стать выше своего роста беглеца, тут же схватив его на стеклянной поверхности контейнера. Под которой серый выводок дожирал своих жертв. На стекле, с которого котёнка быстро стащили он успел оставить несколько рядов, словно десятком стеклорезов одновременно, царапин. Если бы кто-то из сотрудников обратил на них внимание, задумался... Но история не терпит вариантов.

-Наконец! - Семён Исаевич был счастлив. - Уж думал, сколько средств пропало, а сколько можно было срубить хотя бы за новую породу с этих придурошных фелинологов. Столько средств, целое исследование в тупике!..

Катерина, ты была права! - Семён Исаевич запел. -Катерина, ты...

Но быстро осёкся , заметил куда не сдвинувшийся с места Сергей Фёдорович указывал догорающей в руке сигаретой.

-Что стоите, балбесы!? - руководитель вместе с лаборантами кинулся поднимать с белоснежного кафеля бесчувственное тело.

Уже поздно вечером, когда все сотрудники, включая руководителей разъехались и кто по домам, кто по каким клубам, в своём кабинете, если так можно было назвать прозрачный угол, огороженный в основном, для рядовых сотрудников офисе, Катерина сидела прижимая к голове пакет со льдом. Весь вечер она разбирала обычный для неё беспорядок. Теперь все папки были на своих местах, Все книги, журналы, справочники. Аккуратно в рядок лежали письменные принадлежности, что не уместились в предназначенный им в столе стаканчик. Собственно эта привычка укладывать всё что постоянно требовалась под рукой была у неё с детства.

Болел ушиб, болела казалось вся голова, пульсируя и изматывая, не смотря на ударную дозу обезболивающего, от которого аж покачивало не меньше чем от результатов ушиба. От увиденного днём тошнило не меньше чем от полученного сотрясения. Стошнило бы, если бы обед не остался там - на лабораторном полу.

Мыслей никаких не было. Их вытеснила боль и решимость.

"Первым делом, первым делом...." Лаборатория Бета. Или просто Сектор Б, как не мудрствуя лукаво именовал её рациональный до мозга костей Сергей Фёдорович. Над дверями зажёгся зелёный огонёк. Доступ свободный. Руководители не обманули в "отмене санкций". Но открывать дверь пришлось самостоятельно. По окончании рабочего дня система считала входящих-выходящих. Пройти больше одного посетителя по одному пропуску никто не мог. Двери блокировались.

"Отдел хранения. Биологическая угроза!" - значилось над дверью в тупике стеклянного, пересекающего Сектор Б, коридора. Отдел был непривычно тих. Немалое, почти в три сотни квадратных метров помещение, было уставлено клетками, прозрачными стеклянными и блестящими металлическими контейнерами где в несколько рядов, где просто невысокими группами. Мелкие собачки, кошки, и даже обычно нахальные истеричные обезьянки и попугаи, все молчаливо замерли, когда включился свет и вошла всего лишь несколько недель тому кормившая и ухаживающая за ними гостья. Не было как, когда-то обычного "приветствия" - визгов, лая, бега "образцов" внутри своих клеток.

-Что, отвыкли? На вас не похоже.

Но её лишь молча сопровождали взглядом.

"Ну надо же! А вот и они..." Контейнер 426 стоял не в закрытом для всех как обычно, помещении "хранилище в хранилище" с кодовым электронным замком, куда Сергей Фёдорович предпочитал помещать не только перспективные "образцы" но и разного рода "промежуточные элементы" или "особо важное оборудование" регулярно меняя ключ для доступа.

Ухватившись за поручень вдоль контейнера, Катерина толкнула его, Но он не сдвинулся. Толкнула сильнее - контейнер скрипнув колёсами оставил на кафеле чёрные полосы от колёс.

"Да чтоб тебя...." Мягко щёлкнувший от толчка ноги стопор колёс освободил их и контейнер легко покатился. Обитатели клеток по-прежнему в молчаливо замерев, сопровождали как человек выкатил контейнер в соседнее помещение с вывеской "УТИЛИЗАЦИЯ БИОЛОГИЧЕКИХ ОТХОДОВ". Помещение-Табу. Место где заканчивали свой путь неудачные образцы. Святилище Смерти куда раньше ступали другие.

"Не лицемерно ли так думать. У нас тут везде - Смерть. Всё во имя жизни на земле. Лучшей. Не для всех, разумеется, чего уж там. Так, что тут у нас? Гнездо крепления, пазы затворы, так этой что ли стороной... где же тут инструкция?" Катерина, с усилием повернув контейнер задвинула его бортом стыковочного узла в утилизатор. Внутри послышалось обеспокоенное шевеление, оно вдруг ощутилось тревогой, словно холодной водичкой разлилось по макушке на миг отгоняя пульсирующую в висках боль.

За стенкой вдруг криком ожили "образцы".

"И так - ручной режим, автоматический. Ну конечно же ручной! Последовательность, всё понятно; колосники, рычаг, кантовать, дверь, опять рычаг, дверь опять кантовать, зажигание, пода газа, вэлком ту хел.... Ага отсоединить и опять колосники".

Но на полпути что-то перестало получаться. А за стеной все узники словно взбесились в своих клетках.

"Да чтоб тебя!". Рычаг который должен был открыть дверь вывалив содержимое прямо на горелки никак не хотел поддаваться. Решительно шагнув к стене Катерина сняла огнетушитель и пару раз с размахом двинув донцем его о рычаг заставила всё-же открыться в стыковочном узле ставшую дном стенку контейнера. Грохот ударов по стальной конструкции отдался через трубу вытяжки казалось бы по всему зданию комплекса. Из утилизатора донёсся приглушённый яростный визг падающего куда-то вниз содержимого.

Вопли из хранилища стали ещё яростнее. Все обитатели словно взбесились.

"Да что вы там, с ума что ли посходили? Х-ха, я бы то же сошла..."

-Это пост охраны. Что там у вас происходит? - ожил у двери селектор.

-Нормально, всё, нормально мальчики, работа. Внеурочная. - Катерина улыбнулась и помахала камере у потолка в углу.

-Но те... вас нет в регламенте.

-Так не успел Исаевич оформить. Они с Фёдорычем и доступ мне только к обеду вернули.

-Но порядок...

-Да, мальчики, ну вы как в первый раз! Не впервые же?

-Ну, ладно, работай...те.

-Не прощаюсь! Вы мне ещё понадобитесь.

-Это смотря...

Но Катерина шагнув к двери уже отключила связь.

Теперь возникла новая проблема - кнопка "Зажигание" совмещённая с другой - "Подача газа" не хотела нажиматься. Колотить по ней огнетушителем было не вариантом.

"Ну что не так опять? Ах, дура, блин. Сначала колосники!".

Теперь внизу что-то загудело, провернулось с каким-то угрожающим скрипом на панели загорелся индикатор "ГОТОВНОСТЬ".

Зажигание сработало и бесноватые звуки из хранилища приглушил гул пламени утилизатора. Его индикатор начал отсчитывать минуты до автоматического отключения.

"Ага, ну теперь ты конечно сам".

Отомкнутый контейнер оказался ожидаемо пустым.

"Вэлком ту хелл, мазафакерс!".

Но Катерина не забыла, зачем она пришла. Необходимый контейнер нашёлся далеко не сразу.

"Rattus Chimerae" - эх, Сергей Фёдорович, ты и тут без ошибок не можешь".

Катерина сняла с контейнера планшет. "Лингва латина, Сергей фёдорович". Руководитель лингвой никогда не блистал, и всё самое элементарное, в целях логистики, инвентаризации и принятых традиций, сопровождение и обозначение экземпляров и опытов упорно не желал, или не хотел вести, не взирая на требования кураторов, ни на латыни, ни на английском.

"Поколение номер... Ветвь гибридов... Семья - 5 Количество особей - 6 - Они же!!! Опыт Rattus Lupus".

В последнем Сергей Фёдорович явно изменил себе. Что выдавало в нем... а что выдавало, Катерина уже не стала думать, беспокойство и сомнения - стоит ли открывать коробку, задрожавшие и обессилившие вдруг руки никак не хотели поднимать крышку контейнера с которого была уже сорвана пломба вместе с грозным напоминанием об ответственности. Но привязанность, томительные угрызения в груди, внезапная решимость и руки сами рванули крышку вверх. Усилие болью прострелило в висок под ушибом. Из контейнера пахнуло вонью нечистот; звериным калом и разложением. Заставило сморщиться и бросить, было, крышку назад. В центре контейнера в невероятной грязище и в глубоких рваных и тяжело заживающих шрамах сидела единственная особь. По углам и у стен, кругом было множество обглоданных косточек, клочков шерсти и кусков шкур, мелких - "Крысиные - точно", - черепов. На вскидку - около полутора десятков. И пять штук, очень крупных, так мало похожих на крысиные, лежали в стороне, выложенные один к одному, ровным рядком.

-Марвин? - особь напряглась и заинтересованно повела головой.

-Марвин! - хищник, а иное в когда-то безобидном "хомячке" исчезло бесследно, встал на задние лапы и стегнул по полу контейнера хвостом.

-"Они же у вас Сегрёженька тгравоядные! Хе-хе. Они у вас огрешки только и кушают!" - Катерина копируя манеры и интонацию своего руководителя под струёй тёплой воды в блестящей зеркалом металла раковине осторожно отмывала питомца, - "А вы им такие зубки! Ха-ха-ха! А они бедняги грызут, мучаются, умогра!" Ничего, вот подрастёшь, и он сам тебе будет тапочки приносить.

Впрочем, питомец уже вырос. Почти что сорок сантиметров уже, бродяга. Немного, но взамен прежнего, рыхлого тела он обзавёлся жесткими, пока ещё не такими крепкими как должно, жгутами мышц под кожей. Грязь, короста, засохшая кровь сходили очень тяжело. Но всё же так любимая им процедура, которой он начал было помогать и сам, вздрагивая, когда щетка или чистяще-обеззараживающий раствор попадали на шрамы, вновь явила прежнюю короткую и густую, чёрную и блестящую как звёздное небо шерсть. Но теперь в редких белых полосах. Словно не обесцвечивание затронуло, а игрались блики пойманного света.

-Эх, Марвин. А увидал бы кто из кураторов. Стали бы вас, таких вот, ради воротников выращивать. Это тебе. Твоё.

Катерина защелкнула на шее питомца браслет-ошейник, когда-то, до недавнего времени бывший на нём с самого рождения. Кроме строк "Rattus rattus, Chimerae / FL-C" и штрих-кода, на самом крупном сегмента на обратной стороне была свежая гравировка "Марвин - пет 80 lvl".

Он пробежался когтями по "обновке" и не стал её снимать, как часто неоднократно проделывал это, быстро научившись открывать замочек ошейника длинным когтем.

-А теперь - в коробку.

Зверь, дёрнулся, напрягся всем телом, обхватив запястье своей хозяйки (или единственного друга, а может члена семьи кто знает?) хвостом на котором дыбом стали мелкие острые змеиные чешуйки - нечто большее чем древний атавизм заставивший всех специалистов, включая вычислительный центр, поломать голову. Змеиный его взгляд пытался поймать убегающий, словно стесняющиеся контакта взгляд хозяйки (или друга?). Он хотел как-то объяснить, нервно подёргивая когтистыми пальцами подобрать жесты, которых никогда не знал, поделиться чувствами, которые с полуслова понимали братья и сёстры и смутно - только на грани какого-то инстинкта недалёкие соседи в других клетках. Поделится тем, как однажды и без того тесный дом, почти лишив их света, был закрыт наглухо тяжёлой крышкой. О том, как всё меньше и меньше стало еды и воды. А потом появились эти - серые, мелкие, грязные и глупые. Агрессивные и такие же голодные. И первыми, не слыша криков своих жертв, заживо начали пожирать его братьев и сестёр. Но не обученный разум не умел и чувства стремились его подменить, все вместе и друг с другом борющиеся с не сдающимися инстинктами и не рождая ничего кроме боли и нервных судорог.

-Ух, да больно же! - Катерина вскрикнув оторвала от себя тяжёлого питомца на руке у запястья, рядом с тату в виде парящей чайки остался закапавший на пол кровью широкий порез. В ящик зверь явно не хотел.

-Успокойся, маленький, - перешла на когда-то привычный тон хозяйка, - это не надолго. Надо было тебя ещё тогда Пятируким окрестить.

Питомец, быстро подобравший - словно в извинениях, под себя хвост, был закрыт в маленьком, где еле-еле поместился, пластиковом контейнере с множеством отверстий вентиляции в крышке.

В кабинете, обработав порез, не порез даже - а так царапину и наспех перетянув её покрасневшим вдоль раны бинтом, Катерина зажав кисти ладоней меж коленками, сидела покачиваясь в кресле.

"Что же дальше, как же дальше, и куда же нам с тобой?"

-Ладно, поехали!

Объёмный баул вместил в себя контейнер, сверху которого лёг ряд снятых с полки книг.

На выходе из комплекса уже открывая дверь в ресепшен, где дежурила смена охранников, Катерина встретилась их удивлёнными взглядами. Так поздно, с каким-то грузом, который надо проверить, как и разрешение на него у руководства, которое теперь третий сон досматривает. Всё это можно было без переводчика прочесть в бдительных взорах стражей научной собственности. Катерина замерла на пороге. Словно озарение вспыхнуло вдруг.

-Ах да! Совсем забыла! - улыбнувшись и махнув рукой охранникам она

повернула назад вглубь комплекса.

"Lab A" или Алеф, как куртуазно именовал её Семён Исаевич. Зелёный свет. Полный доступ. Хранилище образцов. Опять поиск. Настойчиво следящая, не успевающая повернуться за непоседливой сотрудницей камера видеонаблюдения. Нужный контейнер. И его маленький обитатель, такой непривычно тихий и безмолвный для постигших его обстоятельств.

-Ну что, полосатый, - спросила Катерина настороженного котёнка, - вэлком ту фэмили.

И поместила его в другой - совсем уж маленький контейнер. Рядом с другим - в бауле под кипой книг. Схватила со стола планшетку с листом в ярко-красных печатях и помахала ей перед повернувшимся объективом камеры.

-А вот и разрешение! - заметив мигающий огонёк селектора.

В коридоре уже перед отражением своим в стекле двери в лабораторию где погас свет, поправила причёску, подумала, посмотрев на себя, поправила грудь и расстегнула ещё одну пуговичку на своём коротком халате. Не снимать его. точнее - забыть о смене одежды, было удачным решением. Улыбнулась, попыталась, нахмурилась своей натянутой гримасе - совсем не улыбке. Расслабилась, опять улыбнулась. Вроде лучше.

На выходе подойдя к ресепшену и взмахнув планшеткой охраннику который попеременно переводил взгляд то на баул то на грудь, предвидя вопрос, Катерина пошла в атаку.

-Литература, отчёты, на праздники вот, поработать придётся, - она приподняла за одну из ручек открытый баул, чуть разведя его ручки и заметив замерший на перевязанном запястье взгляд охранника, что называется попала в волну вдохновения, - Питомцы, что б их, нафига говорю шефу нам куча здоровых парней с пушками, - Охранник как-то еле заметно изменился в лице, приосанился, - Так, Витенька, - прочла Катерина бейджик, - Помоги что ли донести! - и сунув оторопевшему охраннику баул в руки.

-Видишь вот, - Катерина шагая впереди поспевающего за ней охранника обернулась и показала на вновь опухающий, широко разливающийся синевой ушиб над виском, - сегодня чуть не сожрали.

Охранник, как и весь сторонний персонал, кроме начальника службы охраны не был в курсе того над чем работают биологи. Ограничиваясь слухами от витаминов до вирусов.

-Лучше бы нам вас вот, крепких парней, с боевым опытом в лаборанты к нам определили, чем вы тут штаны просиживаете.

Хотевший было раскрутить тему крепких "в каком угодно месте" парней чоповец Виктор, минуя армию попавший на теплое место сразу после спортунивера, притормозил. Беседа складывалась как-то не так. Она вообще никак не складывалась. Всё было совсем не так.

-Ну, что встал, Витенька? Ах, мы уже пришли. Спасибо, тебе большое, мой рыцарь!

Взяв из его рук баул, открыла заднюю дверь и аккуратно положила его на сиденье. Охранник, вдруг вспомнивший о службе протянул было к планшетке с "разрешением" которой Катерина небрежно помахивала всю дорогу на пути к служебной автостоянке.

-Кстати, Виктор! - нахмурилась Катя и показав в сторону здания комплекса планшеткой, потрясла ей кинув том же направлении свой взгляд, - Я все лаборатории прошла. Последней из рабочего персонала, кстати, о чем у вас думаю, сделана была отметка в этой вашей системе "контроля за живыми". Туда и обратно прошла, но вы ни одной двери через эту вашу систему допуска не заперли! Мне что, телегу шефу безпеки на вашу смену накатать?

-Катерина... - прочитал чоповец в неясном жёлтом свете уличного фонаря бейджик.

-Петровна. -вильнув грудью и повернувшись "что бы лучше читалось" улыбнулась её хозяйка, - да ладно, можно просто Катя. Забей, не буду я стучать. Но службу не забывай. После праздников увидимся!

Охранник, терзаемый сомнениями пополам с некоторыми надеждами, ещё некоторое время простоял под фонарём, смотря вслед удаляющемуся автомобилю.

Почти три часа езды сначала по на редкость отличнейшей трассе, и теперь поворот на старую дорогу. Которую, ещё "при том Государстве" вели когда-то ко всеми давно, кроме экстрималов, и прочих сталкеров, забытому промышленному долгострою. Дорогу, не смотря на кое-где пробивающуюся через щели траву почти идеально ровную. Умели же тогда строить! Дорогу, в конце которой жила бабушка - единственный близкий человек.

Ночь подходила к концу и звёзды постепенно таяли в постепенно светлеющей выси неба. Длинные пальцы, с ухоженными ноготками нервно отбивающие по мягкому рулевому колесу незатейливый ритм под песню самой себе.

На высоком там, на бережке

Продаёт старик кота в мешке

А в мешке такая пустота

Что я куплю и выпущу кота.

Головная, всё сильнее донимающая боль, слипающиеся от сна глаза, усталость нервная и физическая. Вялые мысли, а может интуиция, ощущение, что всё пошло совсем не так, что...

Всё оборвалось на перекрёстке где в авто беглецов, не успев даже и затормозить, чудовищным многотонным размахом, никак не сопоставимым с легковой малолитражкой, ударила сбоку гружёная фура. Миг - и лопнули брызнув мелкими крошками стёкла разлетаясь словно куски тряпок. Другой и смятый кузов волчком отлетает за обочину. Центробежная сила вышвыривает вокруг и в густые кусты лесопосадки куски салона, рваный баул, книги и пару небольших, сливающихся в зарослями серо-зелёных контейнера.

Часть 2

ПЯТИРУКИЙ КОНТРАГЕНТ

Блаженный, под лёгкое покачивание и доносящуюся, еле слышную, музыку сон, в котором был кто-то близкий и знакомый, и этот кто-то был не один и обещал никогда больше не расставаться, сон обещавший некую надежду кончился. Какая-то сила вытряхнула из него кувырком понесла безжалостно ударяя о стенки новой тюрьмы. Недолго, но этого хватило, что бы на какое-то время выпасть из реальности, а очнувшись обнаружить проникающий из щели под крышкой свет. Крышка поддалась очень быстро. Но будь она, как и весь контейнер, не побитая от не вполне удачного приземления, она всё равно не смогла бы надолго удержать заключённого под ней.

Открывшийся мир встретил запахом нового, неведомого ранее. Новыми красками в рассвете неба. Невероятных размеров травой которая была не порезанным кормом в вонючем пластиковом лотке, а кустами и манящими своими, словно подпирающими небо, вершинами деревьями.

Наступало утро, мир пробуждался, что-то шуршало вокруг оживая под ковром травы и листьев, спеша жить. Просыпались птицы, всё громче и звонче крича в кронах среди деревьев и где-то далеко в степи, словно приветствуя просыпающееся солнце. Всё почти так же, как и там где до недавнего времени был и сам. Только без сетей клеток, стекла и металла.

Где-то совсем рядом начал раздаваться тонкий писк или плач. Кто-то словно, как и там, где был раньше сам, по-прежнему оставался один и в клетке.

Он отыскался быстро - контейнер, знакомый, как и многие другие - большие и малые, но все, кроме металла и стекла, с почти одинаковым, вонючим запахом пластика. Кто-то пытался из него освободиться. Контейнер - замок - игра-загадка. Играть Пятирукий Марвин любил, разгадывать загадки любил ещё больше. Замки контейнера отстегнулись быстро. Хотя были бы разгрызены и оторваны ещё быстрее. Крышка отвалилась и освободитель с содержимым встретились лицом к лицу. Маленький полосатый ком шерсти зашипел, ощерился мелкой своей пастью, подняв дыбом шерсть пытался стать ещё больше. И медленно сдавая назад, забился в угол, откуда так хотел выбраться.

Он был чем-то новым. Полосатое недоразумение так было похоже на добычу, на сочную пищу и в то же время совершенно ею ни пахло.

Он пах чем-то странно знакомым и близким, словно от потерянной семьи, запахом. Но в то же время оставался совершенно чуждым. Он явно хотел драки и в то же время не рвался в ней поучаствовать. Он угрожал и только.

Интереса не представлял. Интерес вызвал весь мир вокруг, он одним своим появлением - светом, звуком, запахом всё сильнее и сильнее вбирал в себя, растворял в себе - настоящем, нового жителя вместе с его памятью и вместе с его прошлым.

Высоко в кроне дерева, одного из многих вдоль придорожной посадки, на какое взабрался Пятирукий, нашлось старое крупное птичье гнездо, с него было видно далеко вокруг на головокружительное, недоступное ранее острому взору расстояние. Там был горизонт - где зелень земли встречалась с голубизной неба, там было множество деревьев, если идти никуда не сворачивая и рядом - суетные двуногие возящиеся с каким-то мусором рядом с мигающими синим и красным машинами.

В гнезде было сухо и почти ничем, кроме высохшей старой травы и листьев не воняло. Слабый ветерок укачивал вместе с новым жилищем словно колыбельной усыпляя шелестом листьев.

Пробуждение застало вместе с высоко и ярко, тепло светящим в небе солнцем. У перекрёстка дорог никого и ничего уже не было. И незадачливый, освобождённый из плена мелкий полосатый житель пластикового ящика под деревом сделал ноги. Его на этом месте не держало ничего.

Пятирукий тоже не остался в новом и удобном доме высоко на дереве, где ветер ласково гладил того кто смотрел в его сторону а ночью глубокий чёрный, такая же как и собственная шкура, омут неба, украшенный россыпью ярких, невиданных до этого звёзд затягивал в себя, и всё замирало внутри как под звуками грома. Он, как и застоявшаяся где-то за горизонтом гроза, все эти дни и недели пути, что неспешно преодолевал Пятирукий вдоль лесополосы, объявлял о себе редкими, еле слышными раскатами.

Неведомая, как и весь новый мир, стихия манила к себе. А дорога щедро кормила ягодами одичавшей смородины и малины, мелкими фруктами таких же диких и неухоженных яблонь, кислых груш и прочих, название которых для Пятирукого не имело никакого значения. И конечно же свежим мясом мелких, серых грызунов. Не таких крупных, как те, что однажды попытались сожрать, для разнообразия их, хоть и мелковатых, казалось бы вполне хватало. Но только для разнообразия а не насыщения чего то большего чем просто голод; чувства азарта, охоты, победы, свежего мяса и крови поверженной добычи. Ей стали нахальные чёрные птицы, что в неисчислимых количествах встретились на пути. По утрам и вечерами они устраивали в небе целые хороводы. Ничего, что мельче их не могло пройти под ними не привлекая их внимания. Всё что не успевало убегать и спрятаться безжалостно забивалось и пожиралось. Эти птицы жрали всё что можно и невозможно, включая и других птиц что помельче, и не поэтому не могли ответить тем же, и в том числе чужих птенцов, которых тащили в гнёзда своих чад.

Но всё изменилось, когда они попытались прогнать не привыкшего сворачивать с пути Пятирукого. Как они могли остановить того, кто бежит в кроне деревьев быстрее, чем летают те кто бросил вызов? Кто в прыжке на добычу стремительнее, чем чёрные летуны в своих неуклюжих пике. За что они и поплатились. И платили разорёнными гнёздами мелких, с такими мягкими косточками птенцов и деликатесом свежих яиц.

Чума, чернее чем сами эти падальщики заставила крохи их сознания ощутить что такое горе и неотвратимость, ужас пред которыми, прогонял с насиженных мест, вынуждая без оглядки бросать на пожирание собственных детей.

Посменным хороводом солнца, облаков, луны и звёзд в небе шли дни. Шёл Пятирукий навстречу всё приближающейся грозе, которая слышалась всё громче и чувствовалась в холодных порывах влажного ветра. Шёл уверенным и ловким добытчиком, пред которым буквально летела на чёрных крыльях волна страха и трофеями становились не только новые гнёзда на пути, но и те упрямые особи, то не поддались панике беженцев. Шёл не спеша, подбирая или захватывая только то, что требовалось, изредка оставляя за собой в гнёздах, над своими чадами птиц, застывших от борьбы между ужасом, который познали и врождённым долгом.

Что дела охотнику до ужаса жертвы. Когда однажды рано утром, спящего в очередном захваченном гнезде, Пятирукого разбудил гром, и совсем не тот, что что всё ближе и ближе был день ото дня. Грохотало там и оттуда, куда вела щедрая на добычу лесная дорога. Грохотало всё громче и чаще. В небе, перекрывая шум листвы на ветру, зашуршало крыльями сотен чёрных птиц. Ранее вынужденные неспешно бежать они, с криками злобы и страха, встретились с чем-то ещё более неотвратимым, от чего бежали доселе.

Чёрная стая не успела ещё пролететь над головой, как следом, вместе с грохотом и лаем нескольких петляющих меж деревьев собак, вдоль лесополосы завывая двигателями помчалась пара маленьких, открытых сверху и забитых людьми в пятнистой одежде автомобилях. Люди держали палки - чёрные, деревянные, металлические, енкоторые такие же пятнистые как их одежда. Они показывали палками в небо, деревья, всё равно куда и грохочущие огнём палки сбивали разлетающихся брызгами перьев чёрных птиц - люди верно, то же очень хотели есть... Но зачем тогда широким ребристым колесом перемешало с землёй ещё трепыхавшуюся в агонии жертву?

Грохот не прекращался - летели и сбитые ветки с деревьев, и гнёзда. И то гнездо, в котором затаился сам, когда безумие происходящего должно было проскочить мимо, взорвалось снизу вместе с грохочущим ударом, выбросив в гущу ветвей, разлетаясь сухими хворостинками вместе со старой опадающей соломой. Удар об одну ветку, другую и падение остановил рефлекторно захлестнувшийся на ветке мощный хвост. Миг, когда земля стала небом, короткая раскачка, рывок и вот крепкие когти надёжно держат потерянную было опору.

И тут снизу его окликнули - обнаружили, облаяли. Сначала одна, не самая шустрая и поспевающая за безумным азартом пятнистая собака, почти такая же с какими он жил в клетке рядом, а потом вторая и третья, повернувшие назад к чему-то более существенному, чем всё быстрее удалявшиеся и недостижимые птицы. Они не унимались и хозяева их услышали. Затихла стрельба, но не шум приближавшихся машин, что остановились на против, и крики раскрасневшихся, почему-то неуверенно стоящих на ногах людей, что расталкивая друг друга спустились на землю безуспешно окликая своих заливающихся лаем питомцев.

Пятирукому было интересно и его заметили. Заминка длилась недолго. Люди начали сначала что-то яростно обсуждать, потом всё громче друг на друга кричать, а потом принялись трясти тонкое деревце. Падать вниз в планы никак не входило и едва не сброшенный при очередном ударе по дереву, Пятирукий по ветке кинулся в крону следующего, затем дальше и дальше, когда голоса людей явно наполненные злобной досадой перекрыл грохот одного, а затем другого выстрела, которые тут же начали раздавать один за другим.

Лаяли преследовавшие по земле собаки, брызгами щепок и коры отлетали ветки вокруг. Отставшая, казалось бы, группа преследователей частью вернулись назад, что бы обогнать по курсу вдоль лесополосы на своём авто и перекрыть путь к отступлению. Очередной выстрел не разнёс как некоторые ветку по которой устремился беглец, но буквально выбил, вырвал из когтей лишив его опоры и бросив прямо на неотступно преследующих собак. Удачное падение на ошеломлённого этим пса смягчило удар и беглец рванул в высокую степную траву. Прочь, оставляя между собой и автомобилями охотников такую узкую теперь полосу деревьев. Прочь от собак, что были крупнее, сильнее и быстрее. Но никак не опаснее - вот одна - самая азартная визжа отпрянула с разодранной мордой, другой пёс, что схватил было жертву за загривок не успел и удивиться тому, как все четыре лапы разрывая ему губы не позволили сомкнуть челюсти а хлестнувший хвост навсегда лишил глаза.

Не ожидавшие такого тёплого приёма преследователи, теперь уже сменив интонацию кто на жалобную, а кто на истеричную, предпочитали обгавкивать не дающуюся добычу издали, изредка обозначая атаку быстро наскакивая, но ещё быстрее отступая, преследование, продолжали.

Бег сквозь высокую густую траву давался легче, чем попытки оторваться в ней от погони. Только пару раз потерявшие след псы отставали ненадолго, всякий раз буквально затем чуть ли не хватая за пятки. И следом за ними всё громче и отчетливее слышался нарастающий вой прыгающих на ухабах двигателей. Преследователи быстро нашли где объёхать лесную преграду.

Погоня, когда собаки обрадованные приближающейся "подмогой" казалось бы самостоятельно загнали и окружили добычу остановилась сама. На невысоком берегу реки, широко разлившейся от долгих, где-то в верховьях, дождей.

Пятирукий, с узким ярко-красным вокруг зрачков, ободком от прилившей крови, ощерившись крупными, острыми как иглы зубами, которых успели забояться подбадривающие себя лаем загонщики, напряжённый от кончика носа до подрагивающего вставшего дыбом острых чешуек хвоста, хрипло и часто дыша огрызался редкими резкими визгами, от которых собаки на миг запинались, а затем лаяли ещё громче и злобнее. С фронта окружив пути к бегству полукругом стояли предвкушающие победу, и теперь не собирающиеся отступать собаки. За которыми приближались машины, и можно было уже различить лица охотников. А позади, устрашая своим величием, несла свои воды, непреодолимая далёким берегом, грозной глубиной и могильной сыростью река.

Эту загадку судьбы Пятирукий решил просто - развернулся и сделал шаг вперёд - под досадные крики загонщиков, с замиранием сердца падая в холодную тёмную воду. Вода не приняла жертву, никогда не плававший Пятирукий яростно работая всеми четырьмя руками-лапами и хвостом. Как оказалось здесь - в воде ещё более эффективным, чем в лесу, или когда удерживал им пищу.

Берег удалялся, и недолго стоящие на нём преследователи, пару раз пальнув куда-то по мусору, которого было очень много на воде, развернулись, оставшись ни с чем.

Силы и без того невеликие после побега, покидали Пятирукого. Волны в шапках серо-грязной пены всё чаще захлёстывали норовясь утопить, и не по-летнему холодная вода всё глубже и глубже забираясь под плотную и густую шерсть, всё стремительнее отнимала тепло.

Убежавший от погони становился жертвой поймавшей его реки. Впрочем, реке было всё равно, как всё равно было тем мелким животным, что в ней утонули, и чьи трупики несло среди волн, как всему тому рождённому природой, а в особенности человеком мусору, что до поры лежал где-то в низинах, а теперь был подхвачен разливом. Ненамеренное, как недавно, и не одно намеренное, деяние человека в виде крупного неровного куска пенопласта выручило едва не утопающего. Цепляясь за хрупкий, скрипящий и брызжущий из под когтей мелкими невесомыми шариками материал, Пятирукий тяжело, из-за постоянно стремящейся перевернуться под ногами легковесной опоры, взобрался на неё, и недолго балансируя затем найдя более - менее устойчивое место, бессильно упал.

Река не хотела отпускать свою добычу. Не выбрасывала на поворотах спасительный плот - крохотный белоснежный островок, плывущий среди грязно-серого холодного потока. Но и не стремясь его захлестнуть нередкими волнами или закрутив в очередном водовороте, стряхнуть и поглотить им же плывущего на плоту пассажира. Придавленного, и в какой-то мере очарованного мощью захватившей его стихии.

Она бесстрастно текла среди полей и рощ вдоль берегов. Она явила новый простор, новое видение, новые дали и новые знание о мире, который бесстрастно преодолевая, словно рассекала пополам. Вот замершее у реки стадо крупных рогатых животных. Вот люди, суетливо снующие на лодках между полузатопленными домиками и те же люди, много дальше - высоко на берегу реки шумно веселящиеся. Вот огромная, через всю реку, ажурная конструкция моста по которому, завывая и грохоча долго проносился длинный состав. Очередной поворот реки и высоченный, словно подпирающий небо подмываемый ею стремительными водоворотами утёс. Который, словно не вытерпев, когда же поток подгонит под него невольника реки, обрушился. Мощная волна едва не выбила из под вцепившихся в него когтистых лап лёгкий плотик и закружила, закачала множеством волн помельче, словно пытаясь наконец-то стряхнуть упрямого наездника в тёмную бездну. Казалось эта качка не прекратится никогда а вода и небо поменяются местами навсегда и это будет последним впечатлением перед тем как предстоит захлебнуться. Но волны успокоились, как и на некоторое время, к удаче Пятирукого, успокоился после обрушения мощный водоворот у речного поворота, и безумная пляски опять вернулась неспешным укачиванием.

И тут река преподнесла новый сюрприз явно желая утопить незадачливого беглеца, она ожила - ухватилась за край плота и начала его переворачивать. Пятирукий, чем сильнее кренился плотик, тем дальше отступал к поднимающемуся его краю, на противоположную сторону которого яростно брызгая водой заползало нечто яростное, хрипящее, грязное. Нечто заползло и выкашливая воду резко крутанувшись встряхнулось освобождаясь от налипшего мусора из грязи, водорослей и собственно тучи водяных брызг едва не перевернув плот, что вызвало у Пятирукого невольный вопль. Нечто словно очнулось, отдышалось и наконец-то заметило, что оно тут не одно.

Некое узнавание не успев и оформиться в понимание, было прервано стремительной атакой гостя - яростно и хрипло взвизгнув он бросился вперёд выпустив когти и ощерив немаленькие и многочисленные, явно не для пережёвывания травы зубы, но провернувшийся после прыжка плотик, ещё больше просевший после рефлекторно пригнувшегося к его поверхности Пятирукого вкупе с качкой на волнах невольно бросили агрессора туда откуда он выбрался. В брызгах упавшего и бьющегося совсем рядом с плотом гостя, Пятирукий судорожно балансировал на пытающейся уйти из-под ног опоре, на которую вновь упрямо лез незваный гость, чтоб его.

Гость опять, если бы не рефлексы Пятирукого, забрался на ставшей такой узкой временную жилплощадь. Опять встряхнулся и снова попытался было броситься в атаку, но каждый раз вздрагивая под играющей под лапами поверхностью, явно терял свою уверенность и решительность, и в кноец достал уже! Пятирукий, как недавно в схватке с собаками пронзительно рыкнул на мокрого полосатого придурка. На собак действовало - подействовало и на полосатого. Он, словно ему дали по ушам, замер поджав уши, ошеломлённо прижавшись к плоту и не осознавая толком что за....

Этого оказалось достаточно. Теперь они пока не так уже и сильно раскачиваясь, как до этого от одного пассажира, с противоположных концов плота внимательно изучали друг друга. Если только можно было бы применить в этой ситуации понятие друг. Смотрели, принюхивались.

Пятирукий уже видел подобное существо. Там, откуда его вывезли, были похожие. Кошки. Как этот. Как тот - мелкий из контейнера - такой же полосатый, а может и тот же самый и с таким же, смутно знакомым и почему-то близким, так сильно заглушаемым сыростью и грязью речного потока, запахом. Но этот зверь - матёрый, крупнее. Почти как сам. И вдоль одного глаза строчка словно обесцвеченных бледных мелких пятнышек.

Кот смотрел, молчал. Он не слышал и не понимал. Все обращения - звук, жест всё осталось без ответа, но не без невнимания. Бессмысленное невнимание, равно как и бесполезное внимание, Пятирукому были не интересны. Ничего не вызвали, кроме равнодушия или досады.

Недолгое знакомство закончилось, как только волны вдруг прибили плотик к берегу и спасённые оказались на такой надёжной и желанной тверди. Долго и тщательно вытиравшийся пучками сухой травы Пятирукий смотрел, как полосатый попутчик отряхивался и вылизывался, что-то у себя выкусывал из шерсти. Улучив момент, Пятирукий скрылся в прибрежной траве. Сделал круг, ещё один и не почувствовав никого и ничего рядом опасного - забрался на самое толстое в ближайшей роще дерево, где в широкой развилке быстро уснул, оставив позади все впечатления прошедшего дня.

Ранним утром, с вершины дерева, где проснулся Пятирукий на темной, всё быстрее светлеющей стороне, неба рассвет розовым цветом окрасил охватившие весь видимый горизонт дома большого города. Туда и отправился Пятирукий - навстречу чему-то невероятному, непонятному, огромному, в чём было сокрыто множество невыразимых пониманием загадок, и самая волнующая -"Зачем Я".

Вперёд, сначала сквозь "маленький город", где между маленькими домиками, разделенными, иногда чисто символически, заборами на плотно усеянной огородами или фруктовыми деревьями земле вызревало много вкусного. Здесь можно было бы остаться жить, кабы однажды, уже ближе к ночи следующего дня из одного домика, в сторону перелезших через забор на огород людей в грязных одеждах не загрохотало так же как и в посадке. Побросав свежесорванную еду, те врассыпную бросились назад. Место, как и всё, связанное с прибылью и людьми, было занято и опасно.

Следующий день привёл на огромный, изредка - местами заросший большими и маленькими деревьями, пустырь. Или поле, со множеством идущих рядами маленьких холмиков у каждого из которых на старых, рассыпающихся или поновее - деревянных или стальных крестах были изображения людей. Иногда на металлических, кое-где облезлых и оторванных, а местами новых и блестящих, табличках. Иногда прямо на блестящих гладких чёрных или красно-коричневых поверхностях каменных плит. На некоторых холмиках можно было найти мелкую грязную посуду из которой обычно ели люди, редкие остатки крошек их, из чего-то хлебного, корма. Фантики от вкусных конфет - нашлась одна, с прилипшей бумагой. Конфеты с их предвкушающим хрустом разворачивающееся оболочки он любил. Его ими когда-то угощали.

У самого края пустыря, где не было насыпей из холмиков земли, зияло множество свежевырытых, продолжающих ряды холмов ям. У одной из них, что было хорошо видно с невысокого белого деревца, столпилось пара десятков людей. Они сгрудились вокруг украшенного цветами ящика в котором неподвижно лежал человек. Его накрыли крышкой, раздался стук по ней, а затем, под громкий плач из толпы, ящик поместили в яму и начали засыпать землёй. Постояв некоторое время, люди развернулись и уехали на поджидающих их за полем зарытых людей машинах.

Оставаться здесь, среди застывших изображений и мёртвых изваяний, под которыми вперемешку лежали вечно-неживые искусственные и гниющие мёртвые цветы Пятирукому не хотелось, да он и не планировал.

Первый день и первую ночь, когда Пятирукий проник в город он провёл в каком-то подвале, где его "накормил" местный крупный серый грызун, не успевший и пискнуть, когда захотел что-то предъявить пришельцу.

Надо было обживаться; искать еду, искать место для ночлега. Подвалы, где сырые и грязные, где вонючие, а где и всё вместе взятое, для проживания явно не годились. Деревьев, где можно было жить но главное - прятаться от чужого внимания, в каменном и казалось бы не спящем и ночью городе было ничтожно мало и встречавшиеся на редких улицах, вдоль высоких домов и шумных дорог с непрестанно снующими машинами, для это не годились. И пока Пятирукий скитался по подвалам по ночам находя в железных мусорных ящиках остатки выкидываемой людьми пищи а иногда, только завидев ненавистные серые тени, начинал на них охоту. Пока однажды не уничтожив слишком быстро и без малейшего сопротивления добычу, что пахла чем-то острым, пряным, он с острейшей резью в желудке, не провалялся в водостоке под асфальтом пару суток. С поочерёдно перемежающимися болезненными провалами в беспамятство и попытками отрыгнуть уже выблеванную добычу оказавшуюся столь несъедобной.

Не всё чем "делились" так хорошо и обильно питающиеся люди на поверку оказалось полезным и к необычным вкусам и запахом того что можно было найти и добыть без усилий, выживший Пятирукий теперь относился внимательнее.

Однажды утром Пятирукий нашёл себе дом. Когда собирался заоохотить у ряда мусорных баков, которые считал уже своей вотчиной, не заметил в густой ещё предрассветной тени смутное движение. К нему, собиравшемуся напасть на что-то аппетитно жрущего у мусорки грызуна, крался крупный, не крупнее самого Пятирукого, кот. Явно не местный, потому что большая часть совершавших набеги на мусорку кошек избегала Пятирукого с самого начала, а кто не внял инстинкту - внял хорошей трёпке.

Что ему надо здесь? Но кот не слышал, и не слушал да и не понимал Пятирукого как и все кто ему попадался. Кроме как пытавшихся однажды, в очередном подвале, увязаться за ним мелких почему-то оставленных в одиночестве котят, что встретили его замаскированным угрозами страхом, а потом, после того как Пятирукий оставил им очередного недоеденного грызуна, долго за ним бегали, привлекая не нужное ему внимание.

Кот - плотный комок напряжённых мускулов, тёмно-коричневая с редкими чёрными пятнами шерсть, бросился вперёд. Не ожидавший такой наглости хищник едва сам не стал добычей. Пятирукий и кот едва не вцепившийся ему в глотку, если бы не спасительные и невероятные опыт и реакция, сцепились оглушительно визжащим и ревущим клубком, от чего рядом на стоянке запиликала сигнализация нескольких машин, в некоторых окнах дома стоящего рядом загорелся свет. Кот успел порвать Пятирукому загривок

и с яростным визгом царапаясь когтями пытался добраться до горла, пока его ярость не сменилась перекрывающей досаду болью от двух десятков глубоко вонзившихся в него когтей, что начали его заживо растягивать и разрывать. Теперь визжа и воя от боли кот только вырвался, а вырвавшись, тут же пристыжено бежал с разодранной мордой, порванными ушами и укороченным в схватке хвостом. Утраченную часть которого Пятирукий тут же выплюнул. Вкус как и как и кошачий запах ему не нравились.

Рассвело, на улицах зашумели люди и машины, и надо было уходить голодным. Сегодня в баках не оказалось ничего съедобного, а неудавшаяся добыча не осталась умиляться ходом произошедшей в её честь схватки.

Голод, боль в десятках саднящих порезах, рваной котом шее, и ранках помельче, ещё не остывшая ярость - всё недовольство Пятирукого выплеснулись в желание проучить напавшего негодяя. Его ярко запомнившийся запах, как и редкие, на пути отступления пятна крови, постепенно умирая и растворяясь, ещё висели в воздухе. Это оказалось интересной игрой - новой увлекающей загадкой. Забывшись и не отвлекаясь на ещё редких утром людей, что испуганно шарахались в сторону от черного стремительного зверя, от истерично лающих мелких, гадящих где ни попадя, собачек с их хозяевами на поводках. Подобно стрелке компаса, силой необъяснимого чувства возвращаться азартно на нередко теряемый след.

Через дворы и дороги, мимо домов и машин, прямо к цели.

После длительной погони выслеживаемый наконец-то нашёлся в скверике. По невероятно ровной густой зелёной траве, довольно урчащий кот тащил в кусты ещё трепыхавшуюся чёрную птицу. Но это перестало быть интересным, когда вокруг вознеслись, редкие, но такие желанные высокие и мощные деревья, на одном из которых Пятирукий сразу приметил птичье гнездо, крупной развилке из нескольких толстых веток. Крупное, глубокое с удобным, тут же - в одной из толстых веток и уютным дуплом, от когда-то поразившей древо болезни, оно стало достаточной наградой, которую завершила кладка свежих деликатесных яиц.

Место оказалось удачным, для того что бы днём отсыпаться а ночью совершать набеги на мусорки в окрестных дворах. Вечерами и ночью, меж деревьев сквера, рядом через дорогу за витриной крупного магазина, Пятирукий внимательно и долго смотрел на не гаснущее круглые сутки окно экрана в другой мир - мир людей. В нём они беззвучно занимались непонятными зачастую делами, общались. И постоянно жрали. Что бы они ни делали. Общались, пели, Пятирукий смутно помнил как ему когда-то пели, ласкали друг друга и дрались. Перемежаясь на коротки показы подчёркнуто аппетитного пожирания какой-то пищи. Они несли другим людям грохочущую огненную смерть, с каковой его уже ознакомили и опять жрали и веселились. Однажды, долго смотрел, как безумные с окровавленными лицами толпы людей гонялись за отбивающимися грохочущей смертью одиночками и группами других людей, которых, так эффективно, казалось бы, сеющих вокруг смерть, всё равно съедали.

После просмотра того как за окном бились два чудовищно огромных человека, которых безуспешно поливали огнём суетящиеся неподалёку и оказавшиеся такими мелкими и бессильными рядовые люди, оказалось интересной идеей потрошить добычу, выбивая из неё всё дерьмо.

Такие опасные, люди подавали много интересных идей и решений.

Скверик, такой уютный не пустовал - раз в несколько дней он бывало заполнялся людьми. Как правило мамашами, что выгуливали своих детёнышей. Иногда небольшими компаниями, что после бурного веселья оставляли после себя банки бутылки и груды мусора, бумаги, вонючих окурков и шелухи от семечек. Всё это потом сметалось рано утром другими людьми в ярко-жёлтых жилетах.

В один из таких дней, затаившись в ветвях, Пятирукий смотрел, как поодаль от болтающих мамаш, играла группа их детёнышей радостно, весело смеясь, бросая друг другу маленький яркий мячик. Он завораживающе прыгал, из рук в руки, из стороны в сторону, иногда позванивая от особо сильных по нему шлепков. Скакал и катался по траве от ударов ногами, увлекал желанием его поймать. И после сильного пинка кого-то из малышей выкатился прямо под дерево на котором прятался Пятирукий, не вытерпев он быстро, тормозя и перехватываясь за ветки хвостом и когтями стремительно спустился с дерево и схватил мячик. Напротив изумлённо застыла стайка малышей. Повертев в руках мяч он кинул его им. Кто-то подхватив - кинул его обратно и началась интересная весёлая для всех игра. Мяч летал или катился, но всегда был перехвачен стремительно кидавшимся наперехват Пятирукий и брошен обратно. Когда собравшиеся вокруг детишки по очереди пытались его погладить, а кто-то поделился конфетой, идиллию разрушили отчаянные визги со стороны мамаш. Кто-то упал без чувств, но большинство громко вопя, кинулись в бой. Пятирукий стремительно бросился прочь от разъярённых фурий. Вслед полетели сумочки, зонтик, со щелчком раскрывшийся, как только упал, что-то весело пиликающее просвистело мимо и рассыпалось осколками при ударе о поребрик узкой дорожки, что вызвало ещё более громкий шквал проклятий.

Назад, на дерево, бежать прятаться! Пятирукий толчком прыгнув и уже ухватившись в надежде рвануть вверх почувствовал что-то неладное, что попал...ся. Он держался за грудь какого-то старого седого человека, а тот изумлённо сам уже ухватил Пятирукого, а затем накрыл его полой пиджака.

Под которой не на шутку дрожал не на шутку перепуганный Пятирукий, который никогда до и никогда после никогда и ничего не боялся.

-Это, это что!? - задыхаясь кричала на Старика одна из возмущённых мамаш, показывая на высунувшегося, на мгновение, из под полы пиджака Пятирукого и заметив на нём блестящую полоску ошейника, - Это твоя крыса!?

-Это не крыса... это... - Старик был смущён таким резким поворотом и напором, - морская свинка?

-Она!? Свинка? Да ты посмотри, какие у неё зубы! - ещё громче взвизгнула мамаша.

Остальные в нерешительности стояли рядом. Одна пыталась её одёрнуть, а другая что-то шептала ей на ухо.

-Да что значит "тот самый"? Что вы меня...

-Ой, извините, - забеспокоилась другая, - А мы вас сразу и не угадали. Извините нас, мы уж так за детей перепугались, а он у вас ручной.

Опешивший от такого букета внимания Старик что-то невнятно пытаясь ответить только лишь смущённо улыбался и раскланявшись, приподняв несуществующую шляпу, поспешил ретироваться.

-А ты тяжёл, братец! - не то удивлённо не то озадаченно высказался Старик, как только вернулся со своей, затаившейся под пиджаком ношей.

-Кто же ты таков?

Старик внимательно и долго осматривал Пятирукого.

-Марвин... - прочитал Старик на браслете. И надолго озадаченно замолчал, когда после долгих безуспешных поначалу попыток отстегнул с помощью булавки и узенькой отвёртки хитрую защёлку ошейника, на самом крупном сегмента которого обнаружил штрих код, цифро-буквенный ряд и строку "Rattus rattus, Chimerae / FL-C".

-Если ты Rattus, Chimerae, то я балерина, - Старик, чем внимательнее рассматривал мощного, слишком крупного для крысы и мало похожей на неё мордой зверя, осторожно прощупывая его конечности, рёбра, присвистнул, оценив толщину и величину когтей на мощных пальцах. Осторожно залез и раскрыл несопротивляющемуся и привыкшему к осмотрам Пятирукого пасть.

-Ну и урод же ты братец... - вздрогнул Старик, - чисто Тиранус Рекс.

Пятирукий поднял со стола, на котором его в зале большой и просторной квартиры осматривал Старик, ошейник и застегнул на шее.

Ещё более удивлённый, Старик замер вытянув руку. Пятирукий отстегнул и протянул навстречу.

-Ээ, я... твоё, это.... - Старик отмахнулся, и ошейник вернулся на место.

Распорядок старого человека был прост. Утром он вставал, делал лёгкую гимнастическую разминку похрустывая суставами высохшего жилистого тела, принимал душ, готовил, завтракал вместе со своим питомцем, который сидя напротив на стуле аккуратно брал с тарелки предлагаемое угощение, предпочитая овощи, орешки и всегда - мясо. Затем старик слушал радио, выходил в магазин, иногда гулял вместе со зверем в парке, вызывая истерику у собак и интерес у детей. Всегда затем возвращаясь в такую же старую как и её хозяин квартиру. Квартиру с выцветшими в желтизну обоями, которые как и древняя мебель, впитала в себя запахи пыли, одежды, обуви, застывшего на кухне под плитой жира, старости и тлена. Тлен - приправа вечности и свидетель застывшей смерти исходил из-под увешанной множеством фотографий и ярких цветных бумажек в рамках под стеклом, почти целиком оклеенной старыми афишами стены. На афишах гротескно и ярко раскрашенный человек в шляпе играл на одних с маленькой пятнистой собачкой, а на других - с хвостатой обезьянкой. Именно они, медленно растянувшимся на века тленом, застыли в движении на тумбах у стены. Их мутные и мёртвые, смотрящие в никуда глаза часто приковывали взгляд Пятирукого, и его, Старик, находив таким же застывшим напротив, но с живым взглядом, изваянием и смущённо уносил с собой. Но вонь эта неотвратимо преследующая проникала со вдыхаемым воздухом, проникала под шерсть, вынуждая и без того невероятно чистоплотного зверя, надолго оставаться в раковине под струёй тёплой воды. Приятно удивлённый такой чистоплотностью Старик немало удивился больше, когда его питомец стал на краю наполненной ванны и долго смотрел на мерцающую по дну светлую сетку от волн на поверхности, а потом, шагнув вперёд, нырнул и долго плескался. Так Пятирукий научился и полюбил активно помогая себе хвостом плавать и смешно потом чихая и отфыркиваясь нырять. Маленькие вертикальные закрывающиеся ноздри плаванию только помогали.

Однажды, после сытного для обеих обеда, откинувшись в глубоком мягком кресле, Старик задумчиво гладил вновь привыкающего к ласке и вниманию, подобно кошке пригревшегося у него на груди Пятирукого. Старик замер - некая мысль пришла ему в голову. Пятирукий очнулся от дрёмы. Старик пальцем приподняв ему голову внимательно и долго вглядывался в глаза Пятирукого. Тот вдруг, перебравшись поближе к лицу, повернулся в профиль и начал вглядываться в ответ одним глазом, затем зашипел. Начал подобно змеиному зрачку, сужаться пристально всматривающийся в Старика глаз, чего Старик раньше не замечал. Ощерились в оскале острые иглоподобные зубы и резко взвизгнув Пятирукий щелкнул ими перед носом с криком вздрогнувшего и вскочившего Старика.

-Ах, тыж!.. - испуганно вскрикнул стряхнувший на пол Пятирукого Старик. Возмущенно смотрел он как тот, повизгивая и подёргиваясь катался по полу. - Смеяться надумал, шутник, твою же крысу... Чуть до инфаркта не довёл.

В этот момент Старик окончательно оформил мысль, что уже несколько дней не давала ему покоя, как только он приютил загадочного бродягу.

С этого дня с Пятируким, как когда-то в недавнем и стремительно забываемом прошлом, начали играть. Загадки, пониманием соответствия, смысла и его наполнения вновь начали будоражить его, так же как и охота.

Старик был изобретателен. Он умел увлечь и озадачить. Игры, где Пятирукий демонстрировал свою ловкость с неизменным успехом сменялись теми, где надо было думать, причём быстро, а иногда не только думать но при этом и ловчить. Пятирукий, обычно тихий, предпочитающий в неподвижности и одиночестве, смотреть на мир через окно или в телевизор, засыпая вместе со Стариком, начал проявлять невероятную активность и живость характера. Зачастую требуя продолжения игры или новых задумок от начавшего оживать Старика. И тот не оставался в долгу - заметил за питомцем странные и смешные ужимки и добавил в игры музыку а затем и команды. Изредка лишь настороженно пытаясь отвлечь Пятирукого, когда тот после долгих попыток, иногда сменяемых не менее долгой неподвижностью, приходил в ярость, пытаясь разбить очередную головоломку, как уже разбил не желающий собираться цветной кубик.

В один из дней, пред которым Старик казалось взял паузу в ежедневных играх, к нему пришли гости. Два таких же ветхих, как и он сам старика. Один из них - полный, крупный в стареньком костюме с цветком в петлице и не снимаемой, словно приросла к его голове, кепке и другой - маленький, сухонький и седой но не по годам живой и подвижный такой же как играющие на его ярком костюме блёстки. Старик представил удивлённым гостям своего питомца, и к удивлению того начал преображаться. В чём-то убеждая своих друзей он под известную уже Пятирукому музыку одел костюм шляпу и глядя в маленькое зеркальце, привычными быстрыми движениями раскрасил себя став подобием героя с афиш.

На этом Старик не остановился и рассевшиеся на креслах в зале гости стали свидетелями очередной, яркой игры, где импровизирующий к удовольствию Пятирукого Старик постоянно добавлял что-то новое.

Разбирал на доске пасьянсы из магнитных доминошек, играл на Орешки и выигрывал у приторно-горестно проигрывающего Старика.

СПАСИБО! ЕЩЁ!

Надев кепку отвешивал Старику мандаринов, а когда тот отворачивался к зрителям - обвешивал. И обсчитывал.

БОЛЬШЕ! СЛОЖНЕЕ!

Собрал, наконец-то, долго и упорно вращая цветной кубик, не тот что разбил когда-то а попроще, но всё же...

Я УМНЫЙ! Я ПОНИМАЮ!

И другие игры, множество игр, всё сложнее и быстрее когда старик просто командовал, не глядя даже на то что делает Пятирукий и самостоятельные. И все со смешными, под музыку ужимки глядя на которые полный старик смеялся как ребёнок и вытирал кепкой слёзы и лысую свою голову. Маленький же гость с открытым ртом в изумлении начал глотать таблетки

Когда вдруг кончилась музыка, Старик начал раскланиваться гостям, а толстый, вынув из петлицы цветок и кинул его, тут же стремительно пойманного, Пятирукому. Пятирукий замер, разглядывая подарок, и спрыгнув со стола, превращённого в сцену, коцая по полу когтями прошёл к стене с чучелами. А затем под изумление хозяина положил цветок у тумбы.

СПАСИБО Я ПОНЯЛ ХВАТИТ.

Толстый под собственные возгласы громко аплодировал, а маленький хватая ртом воздух и указывая на Пятирукого пытался что-то сказать его хозяину. Но Старик, ещё более изумлённый, когда взял, рефлекторно протянув руку от Пятирукого ошейник что тот с себя снял, словно уже и не слушал, как сорвавшийся наконец со стула маленький гость закричал на него.

-Дурень старый, где глаза твои были!?

Скользнувший в открытое окно Пятирукий ушёл навсегда.

Новым прибежищем стал чердак под жестяной крышей старого дома. В глубине подобного колодцу, двора была, как и у многих других домов собственная мусорка, а вокруг - другие, новые дома с обилием ярких ночных огней и затихающим ближе к утру шумом, когда Пятирукий спускался по водосточной трубе на очередную охоту и поиск еды. Разгоняя кошек и добывая крыс, всё более и более со временем редких, где бы он ни появлялся.

В очередной такой набег у мусорки Пятирукий застал копошащегося в баке человека. Одного из тех, что держались всегда обособленно и воняли так же как и баки в которых они рылись. Но независимо от того как бы и чем они не воняли, Пятирукий держался от людей подальше, стремясь тут же скрыться от их внимания. Но не в этот раз. Громыхающий стеклом и железками в сумке Бродяга его заметил.

-ЖРАТЬ ХОЧЕШЬ?

И Пятирукий, позабывший уже, что такое общение попался.

-ХОЧУ.

Бродяга, развернув хрустящую упаковку, протянул Пятирукому что-то вкусное, мясное и на удивление пахнущее очень хорошо. И пока один аппетитно чавкая ел, другой молчал. А потом заговорил... Бродяга говорил не переставая, помогая себе, что Пятирукому и не требовалось, нелепым и неразличимым хрипом, порезанного когда-то горла. Не замечая порою, смотрит ли на него его лаконичный и так редко отвечающий ему собеседник. Ночами, где встречались у мусорного бака или под крышей, куда сразу перебрался к новому другу жить бездомный. Иногда он наливал в пару маленьких посудин мутную жидкость с резким запахом, которым казалось, пропитался сам, ставил одну напротив Пятирукого, и делясь с ним собранной за день закуской, начинал говорить.

Иногда о чём-то спрашивал, но понимая, что много ему новый друг не скажет, говорил, как правило, и всегда о разном, но всегда о своём, и чаще об одном и том же.

О том, как было хорошо. И были хорошие люди. Была женщина. Были два маленьких человечка. Но пришли плохие люди, делали плохо и не стало никого. Потом была почти смерть. И не хотелось жить. И всё меньше было людей, с которыми хорошо и всё больше было тех от кого плохо. А потом осталось только плохо.

Затем, Бродяга допивал нетронутую Пятируким жидкость, и засыпал так и не ответив, на вопрос "Я - ХОРОШО"?

Недолгое знакомство закончилось, когда во время начинающейся над городом грозы Пятирукий заметил с крыши, как хрипло мычащего Бродягу поймали во дворе и затащили в машину два крепких и одинаково одетых человека. В такую же машину и с тем же грохочущим оружием, как и тогда, когда сам Пятирукий чуть не стал добычей. Теперь ей стал навсегда исчезнувший из его жизни Бродяга.

И Пятирукий остался один с неразрешимым вопросом, с загадкой, где остались теперь те, с кем ему было хорошо? Почему без них так плохо? Почему всё так?

Не осталось ничего кроме неразрешимых вопросов. Только неудовлетворённое стремление разума и огромный вдруг опустевший мир, в котором огромной головоломкой вращалось в пространстве облако из обломков памяти чувств.

Нескончаемые и так похожие друг на друга вместилища людей. Сами люди настолько же похожие насколько и различные. Охотящиеся на всё и всех, и друг на друга. Такие же жертвы и ровными рядами зарываемая в землю добыча. Всё уносящая река памяти и событий. И непрекращающийся поиск очередных впечатлений, ранее неизвестного и просто привычной добычи. Он всё стремительнее и стремительнее выхватывал одну за другой картинки из непрекращающегося мозаичного хоровода. Словно помечая, делал одни ярче, а другие - тут же бледнеющие отбрасывал в сторону, но отчего-то никак не хотел погасить окончательно, выкинуть, умертвить, облегчив тщательно хранимое.

Инстинкт, чувства, интуиция вели сквозь память и через ночной город, где мимо редких ночных, пугающихся прохожих, где через подвалы и подземелья, а где и прямо через дороги с безжалостно давящими неудачников автомобилями. Всё ближе и ближе к ответу на вопросы. Стремясь прочь от вымораживающей неопределённости и тьмы неизвестности.

И опять через холод и тьму. Сквозь холодный тёмный подвал, распугивая серых грызунов, через узкий межу стенами проём под теплоизоляцией, откуда тянуло могильным холодом.

Пятирукий, не чувствуя как металл режет его плоть, упираясь скребущими и оставляющими в нержавейке глубокими царапины когтями отогнул, почти оторвал угол холодного стального ящика. Чья-то педантичность и перестраховка и невостребованное тело, всё ещё остающееся в списке улик, задержалось в холодильнике почти на год. Чья-то ошибка в проекте, чья-то небрежность в строительстве, халатность при монтаже и стальной каркас просевшего всего на несколько сантиметров здания морга зацепил крайний, угловой холодильник всего одну ячейку смяв её заднюю стену практически открыв его содержимое для крыс.

В полумраке едва пробивающегося через узкие щели в дверце холодильника света, Пятирукий смотрел на холодное, объеденное крысами тело, на длинный вьющийся, когда-то мягкий и блестящий а теперь грязный прилипший к телу локон, на оставшейся нетронутой полосу раны у запястья с татуировкой чайки.

В углу, у самой двери, из сбитой в кучу копны густых волос раздался угрожающий, полный недовольства писк. Оттуда вставала невероятно разожравшаяся, так что не могла выбраться обратно, серо-коричневая ненавистная тварь.

Вызванный по тревоге наряд полиции, не сразу решился открыть крышку шкафа, сильно изогнутую изнутри, грохочущую от каждого мощного сопровождающимся глухим яростным визгом удара. За ней ужаснувшиеся полицейские узрели изуродованное обеденное тело и яростную полную белых клыков пасть словно блестящего редкими белыми разводами в окраске, чёрного хищника , швырнувшего в них чем-то грязно-серым, окровавленным.

Пятирукий, ослеплённый было резко хлынувшим в открытую дверцу светом, на мгновение замер перед теми, кто только прошлой ночью поймал и забрал говорившего с ним Бродягу. Спасли скорость, реакция и растерянность полицейского, не снявшего с предохранителя автомат, чей грохот начал рвать и дырявить стальной шкаф с лежащим в нём телом, когда Пятирукий нырнул уже обратно в подвал.

Тоска и яростная злоба нахлынули с небывалой до этого силой. Неразрешимое вновь захватило всё сознание, погасило все чувства оставив только мозаику - разрозненные паззлы образов, признаков, явлений. Нестерпимо яркие, они захватили внимание как хищник свою добычу, овладели стремлением, силой и волей. Отделили их от самого хозяина как отделили ото всего мира. И повели за собой. Сквозь долгие и запутанные, полные опасностей подземные переходы. Мимо разноцветных - ярких и тусклых огоньков чужих жизней. Непричастных или равнодушных. И сквозь, через ненавистные и злобные. Разрывая их, оставляя позади корчиться в ярких вспышках боли и гаснуть.

Прямо и без остановки, вперёд -туда где всё чётче вырисовывалось что-то неведомое, загадочное, такое же яркое, такое же, мозаично-фрагментированное и угрожающее. Оно было всё ближе, его вопли, угрозы, мольбы, приказы, ненависть, давление, были всё сильнее и сильнее. Чем больше их гибло позади, тем больше зажжённых яростью огней, это нечто бросало навстречу.

И здесь удар от столкнувшихся воль разбил наваждение и Пятирукий очнулся в душном сумраке среди разодранных и умирающих тел, и одновременно, на неуловимый миг там, где пред ним, преграждая путь к цели клубком сцепившихся тел кипела схватка. Сквозь неё, освобождая и освобождаясь от какой-то части себя, он прошёл подобно газонокосилке, сражая наседающих по пути врагов. Не останавливаясь вперёд - в огромный подземный зал с узким металлическим мостом, прямо к центру давно высохшего бассейна из-за маленького забранного решёткой отверстия над которым всполохами грохотали молнии.

На противоположной стороне моста Нечто явило себя. Дюжина сросшихся, сем-то неуловимо близких, и поэтому ещё более отвратительных врагов, не были уже чем-то целым. Они угрожали и уговаривали, стремились подчинить, испугать, отвратить и просто спрятаться. Они боялись. И они умерли один за другим. Как и вся добыча.

Насытив, вдруг ставший таким острым голод, Пятирукий обратил внимание, что он не один. На другой стороне моста светлым пятном сначала обозначилось какое-то движение, а потом нарисовался и сам гость. Тот самый, с кем он пересекался, кого он начал чувствовать рядом ещё где-то там, где осталась вся его семья. В ком он не нуждался.

-ПРОЧЬ!

И тишина, разрываемая до этого лишь треском молний где-то высоко за окном, оживила тьму. Заражённые посылом ярости самые нетерпеливые из врагов нашли себе новую цель и погнали полосатого гостя.

-ВОН!

Спустя недолгое время, Пятирукий очнулся от ощущения тысяч сгорающих в огне смертей преисполнивших ореол ужаса, что он и без того ощущал вокруг себя. Затем, очищая новое гнездо, столкнул в тёмную глубину кровавый клубок. Оттуда раздались нетерпеливые визги, треск и хруст пожираемых тел.

Сотни, тысячи серых, мелких, грязных и глупых, агрессивных и вечно голодных угодливо ждали. Они были готовы угождать, ублажать и кормить своими детьми того, кто там, глубоко под землёй, без остатка растворил в себе и сожрал их сознание и волю. В укрытом от чужого внимания подземелье города под высоким небом, где сменившийся холодным дождём недолгий град из низких тяжёлых туч так же быстро закончился снегопадом. Уходящую грозу сменяла яркая голубизна чистого неба.