Рейхтман Григорий Вельвелевич : другие произведения.

Птичий Фургон Часть Вторая. Письма Осени

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение истории Лёши, Дика, Шофёра, Остина, птиц и других всяких странных и удивительных ребят

   G. R.-n.
  
  
  
  
  

ПТИЧИЙ ФУРГОН

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Письма Осени

  
  
  
  
  
  
  
  

Глава Первая. Другие страны.

  
  
   Я думал о доме.
   Представлял себе крышу из черепицы. Свет из окон. Такие полоски жёлтые на траве. А вот и запах дыма. Крыльцо... Хотите войти? Пожалуйста. Заходите, гости дорогие.
   Вот и комната. Потемневшие, с капельками смолы, доски потолка. Бревенчатые стены, мощные такие брёвна и гладкие - отполировались давно. И печка! Пылают берёзовые полешки. Кто говорит, что дубовые лучше? Ну, может и лучше. А я люблю разжигать кусочком бересты.
   А чайник-то, чайник на плите! Что же вы сидите, ведь кипит, снимайте скорей!
   Вот варенье, вот вот сахар, мёд.... Так о чём мы говорили? А! Грибов нынче много. Маслята какие - смотри - чистые, без червоточины!
  
   А на самом деле никакого дома не было.
   Не было никакого варенья, и печки не было, и уж конечно - маслят.
  
   Мы очень устали.
   Казалось, мы почти не движемся, просто бессмысленно перебираем ногами, и медленно, медленно, с неторопливостью, похожей на медлительность часовой стрелки, разворачивались вдали какие-то декорации. Осыпи. Скалы. Снег далёких склонов.
   То-есть, на самом-то деле это были, конечно, никакие не декорации.
   Песок. Камни, камни, камни... Песок. Опять камни.
   Тогда Лид сказал:
   - Что-то изменилось.
   Он стоял слева от меня, сгорбившись от холода.
   - Птиц нет, - сказал он.
   Помолчали. Все, кроме ветра.
   - Лид, - сказал я, - нам туда зачем?
   - За водой.
   - Ага... То-есть, дальше воды нет?
   - Не-а. - сказал он.
  
   Ветер надрывался весь день, а теперь утих.
  
  
   - Жёлтый цвет, - сказал он, - видите?
   Он ткнул пальцем в кружок на карте. Точнее, в овал. Овал был правда жёлтый, и его окружало чёрное кольцо. Не знаю, может, это сумерки так действовали.
  
   Высыпали звёзды. Ноги мы вчера ещё посбивали. С непривычки. Да и обувь...
   Луны не было. Только звёздные россыпи пылали ярче яркого. Ветер словно осторожно дотрагивался до них, как будто проверял - здесь? На месте? - и созвездия дрожали на ветру. Короткая трава отбрасывала тени от света звезды - ясной, как маленькая капля. Или это была планета. Дома я с уверенностью сказал бы: "Юпитер".
   Капля сияла серебром.
  
   - Надо спускаться, - крикнул Витька, - замёрзнем к свиньям!..
   Крик получился неуверенный, отчаянный, на Витьку не похожий совсем.
   - Негде здесь спускаться, - крикнул в ответ Лид, - что ты! Сплошные скалы!
  
  
  
  

Глава Вторая. Странная Неисправность.

  
  
   ...Дика разбудил гудок. Он был такой громкий, что должен был перебудить абсолютно всех - и в этой пятиэтажке, и во всех окружающих - от трамвайного кольца до магазина "Филателия".
   Дик открыл глаза. Гудеть перестали. Настала тишина, и Дик даже подумал - а может, никто не гудел.
   Утро только занималось, и комната тонула в серебристом сумраке. Вещи замерли в тишине и ни одна не спешила открыть Дику секрет: что это гудело?
   Дик вздохнул, отбросил одеяло, и сел на кровати. Отсвет уличного фонаря смешивался с предрассветным сумраком и освещал книжку и будильник на стуле у окна. Ещё он освещал чайную чашку с отбитым краем, заварочный чайник и вазочку с недоеденным вчера - и уже слегка подсохшим - брусничным вареньем.
   Кроме того, если приглядеться - можно было увидеть хлебные крошки. Они затаились - старались остаться незаметными.
   "Надо узнать - что это гудело", - решил Дик. Он встал, натянул штаны, свитер на голое тело, отыскал тапочки и шагнул к балкону. Откинув тюль, отворил балконную дверь и вышел на морозный предутренний воздух.
   Шёл снег.
   - Наконец-то, - услышал он знакомый голос, - сигналю-сигналю, а он спит и спит. Просыпайся, mon shere, царствие Божье проспишь. Утро уже.
   - Тише, - почти шёпотом крикнул Дик вниз, в снежное марево, за которым угадывалось мощное тело "КАМАЗа", и ещё какая-то фигура, человеческая, с непокрытой головой, засыпаемая снегом, - тише, маму разбудишь...
   - Как бы не так, - продолжал греметь знакомый баритон, - я знаю, у неё окна на ту сторону. И как это вы умудряетесь тут жить на шестом этаже... В пятиэтажке! Фантастика прямо.
   - Чего тебе надо в такую рань, - с неудовольствием спросил Дик у неясной, заснеженной фигуры.
   - Тебя надо. Одевайся, спускайся, дело есть.
   "Pink, nhe spee... Vstun... Del-lo yest..." - пробурчал Дик, - и кого это оно ест, интересно, - подумал он, возвращаясь в комнату в поисках носков, рубашки и прочего необходимого. Да ведь и искать всё это надо было тихо, а то проснётся мама, начнутся расспросы - куда, да зачем, да надолго ли. А он и сам ничего не знает заранее, как всегда.
   Он взял со стола карандаш и счёт за междугородние переговоры. На обороте счёта он написал:
   "Мам, не волнуйся, я буду скоро. Может, к вечеру. Если задержусь дольше - постараюсь откуда-нибудь позвонить. Я."
   В коридоре он, стараясь не шуметь, натянул тёплую куртку и обулся. Осторожно снял с гвоздика ключ. Почти бесшумно открыл дверь - и так же, почти бесшумно, закрыл её за собой.
   "Вот что значит - вовремя смазать замок", - сказал он себе не без гордости.
   Шофёр уже заводил мотор и открывал вторую дверцу - для Дика.
   - Залазь, - сказал он.
   Дик, не спрашивая ни о чём, залез. Первый раз, что ли...
   Двигатель взревел. КАМАЗ выбирался из двориков с осторожностью бегемота в кофейной лавке. Пару штакетников они всё-таки опрокинули. А чего они такие хрупкие. И кошки были недовольны. Дёргали хвостами и сматывались, подозрительно оглядываясь на дымное грохочущее чудище.
   Когда они вышли на длинный прямой участок и понеслись со свистом, тараня снегопад насквозь, Шофёр закурил, и Дик сказал:
   - Рассказывай.
   - Двое отсюда пропали, - сказал Шофёр, - один - циклер... Второй... Эхо Ленты в латентной форме. Третий случай - с одним и тем же человеком. Выпадает из реальности. Каждый раз мне везло, но я не полицейский, я Шофёр. Сначала я стал думать - в чём дело. А теперь уже поздно думать. Надо искать. Он может рассыпаться...
   - А ты...
   - Я виноват. Просто снял защиты однажды ночью. Не думал, что кто-то забредёт - осень, ночь, дождь. Слякоть, холодно. Я сидел, работал... Устал, в общем. Давит ведь на виски эта дрянь. Я и отключил.
   - И что?
   - А он уловил.
  
   ...Дик молча отвернулся к окну. Неслись снежинки. Снежное утро было таким безобидным, таким белым и пушистым - просто не верилось, что где-то может жить тревога. Вон дома стоят, в них люди, наверное, еще не проснулись. А кто проснулся - кипятит чайник, чистит зубы пастой "Colynos" и спокойно собирается на работу. На нормальную, человеческую работу... Вон какая-то тётенька в зелёном пальто, со спаниелем гуляет - ни граней для неё нет, ни циклеров, ни контролёров. Иногда Дику хотелось вот такой жизни. Забыть обо всех тревогах и страшных чудесах. Ходить спокойно в школу, получать свои четвёрки. Потом поступить в институт... Разве это так невозможно? "Скажи мне - разве это так сложно - знать - каждому - свою тишину? Возможно..."
   Свистел ветер в неплотно закрытом окне кабины, пахло бензином. Дик слушал и смотрел в окно. Он видел как с дальних домов, с телеантенн и еле видимых карнизов снимаются и летят стаи птиц. Отчего-то получалось так, что шум машин и даже камазовского двигателя, и всё что говорил Шофёр, было едва слышно, зато хлопанье далёких птичьих крыльев и птичьи крики заполняли слух плотной упругой волной. Потом и фразы стали вплетаться в эту волну, и волна стала живым ковром из ветра, а фразы - серебристыми нитями и волокнами сумерек в ярком свете далёкого яркого дня.
   Слушать так было очень удобно, потому что не надо было задавать вопросы - смысл становился ясен сразу и весь, целиком.. Потом фразы вовсе исчезли, и Дик совершенно ясно увидел какую-то поверхность. Поверхность блестела, словно расходились круги от брошенного камня.
   В неровностях этих кругов отражался янтарный отсвет: Солнце.
   Ещё глубже, пристальней вглядывался Дик в расходящиеся круги. Что-то изменялось, мир становился объёмным. Свет распределялся таким образом: море света и лужицы черноты - прямо в этом море. Но чернота не была абсолютной, что-то там двигалось в этих лужицах. Одна из лужиц приблизилась - или это Дик приблизился к ней и стал глядеть вплотную. Масштабы изменились. Скачком. Улицы города вошли в поле зрения. Дальше - холмы, поросшие лесом. Озёра. Голубое небо и белые облака. Длинные полосы шоссейных дорог. Вереницы машин. Туда. Обратно. Маленькие птицы... Ниточки электрических проводов. А вон самолёт взлетает. Но это же всё не то. В самолёте полно людей, но там ни Витьки, ни Лёши. А вон садится другой самолёт. Тоже не то. Странно, они и на самолёты-то не похожи, каждый - тёмное веретено, прокалывает небо... нет, не небо это, это что-то другое. Дышит. Время? Время дышит спокойно вон там и вон там. А здесь - нет, потому что они сверлят его самолётами. А там что? Нефть? Кровь?
   Разлилось. Разъедает. Словно рана на земле. А из раны уже всё выпили. Края подсыхают... Это уже другое место, называется карьер. А вот пузырь. Далеко... Пузырь, он же зеркало. Зеркальный пузырь. Думают, что видят звёзды.
   А там, дальше... Свалялись, как шерсть, кто это? Солдаты. Бьются. Гибнут. Пригоршня мотыльков и огонь. Огонь жёлтый, мотыльки все разные, разноцветные, танцуют, бьются, гибнут.
   Огонь и солдаты. То есть, мотыльки. Вон тот - золотой. Тоже... В огонь... А выше? Снова он, уже другой. Но тот же самый. Не погиб? Не в том дело, что не погиб, а в том дело, что это он же. Только... Не здесь. Размытой радужной оболочкой, раскрученным рулоном, лентой в пути. Вот кто увидит звёзды. Как его звали? Теперь не узнать. А внизу? Чёрный дым. Война. Тошно-то как. Дальше, дальше. Белая такая поверхность. Ну, снег. Конечно. Высоко, а дальше - трава. Дороги, много дорог, потом дома опять. Опять город, только это, кажется, другое время. Раньше. Ну да, время по-старому дышит. Не так опасно. Просто опасность в другом, вот и всё. Вон она. В тёмных норах. Называется - шахты. В шахтах - смерть. Она тоже разъедает. Внимание не туда... В город, в город. Где-то тут должна быть улица, о которой говорит Шофёр. Переулок Медиков. Так... Вот она.
   - Он уловил, - сказал Шофёр, - не меня, не работу даже. А - то, что дальше.
   - Капитанский Берег?
   - Да.
   - И что дальше?
   - Полетел. Как мотылёк на свет.
   - А там стекло...
   - Стекло. Пути-то нет. Во всяком случае, прямого пути.
  
   Снова круги на воде. Какие-то... плоские. А вон пятно. Солнечный зайчик с вкраплениями темноты. Тоже смесь света и каких-то тёмных лужиц, наверно, так всё устроено - хоть мир, хоть человек. Мельтешение волокон и вихорьков - это ветер, что ли, такой? Живой ветер. Надо же. А там что, какой-то... силуэт на горизонте, виден сквозь дома, на фоне оранжевого. Трубач... Кто... А, это нарисованный. Но живой - одновременно. Звук - вместе с лучами. Красиво. Пять нот. Пять лучей. Ах, нет, четыре. Пятая сорвалась. Пятый луч потемнел.
   ... А второй вот. Прямо здесь, где переулок. Человек протягивает ладонь - и макет в ладони. Нет, не макет: звук его и свет. Можно было и без ладоней. Трубач? Ну - пусть не трубач. Просто кому-то он кажется трубачом, разницы-то нет. Трубач, лётчик, лучник, прогульщик или принц с шариками среди каких-нибудь звёзд. Или у врат зари. И отсвет очень силён. Вспышка в ответ. Кто-то медлит, снова вспышка. Пауза, снова две вспышки и - большая пуза. Как маяк. Маяк на острове. Ночь. Шторм. Чайки... бьются в стекло. Могут и разбиться.
   - Пути-то нет. Только голос. Но он прошёл на голос.
   - Это из Беорниса? Голос Дороги?
   Без насмешки, скорее просто устало.
   - Ну да. Какая разница. Если бы не Беорнис, был бы этот лётчик, который упал в море.
   - Или другой. Мой тёзка.
   - Или эти четверо с синтезаторами.
   - Или они. Не в этом дело. Только... Как же он всё-таки прошёл?
   - Он море очень любит. А там же море. Он просто услышал прибой и пошёл. А птицы не знали... Он чужой, поле у него чужое... Настрой на какую-то... Сказку. Так это здесь называется. А сказки-то нет. Во всяком случае, не это. Просто у них тут всё наоборот.
   - Есть сказочные реальности, - покачал головой Дик, - но нужно быть либо ребёнком, либо...
   - Либо как раз сказочником.
   - Или музыкантом. Он мог и найти - что искал.
   - Не успел. Птицы вылетели на защиту Капитанского берега. А он стал убивать.
  
   "Птицы летели волнами. На смерть... Они собирались в стаи на Синих Скалах, что за мысом Дракона. И шли низко. Клином. Они входили в коридор Перехода белым потоком, хлопая крыльями, будя криком пологие волны прибрежной полосы. Пену срывая кончиками маховых перьев. Коридор - прозрачная труба дрожащего воздуха... Только - что это с размерами? Какой он маленький, оказывается, этот коридор. И вообще... Не коридор вовсе, а просто разбитое стекло на седьмом этаже какого-то дома. Кто-то вышел в зимний ветер. Кто-то - сошёл с поезда на ходу. Кто-то ушёл в ревущий воздух атмосферы... Высоко. У кого-то не раскрылся парашют. Птицы - не пустили. Чужой. Они не виноваты, у него же поле чужое. И настрой на какую-то дурацкую сказку, каких не бывает."
   Дик взглянул на Шофёра. Тот покачал головой. Не отрываясь от дороги.
   - Нет, так он не думал. Просто очень хотел увидеть море. И птицы были только те, что пришли со мной. Они ОТСЮДА шли в сторону моря. Там разворачивались и встречали циклера. Их было немного. Семь погибло. Ну а ему показалось, что семьдесят, конечно.
   Шофёр некоторое время молчал. Дорога была очень плохая, да и машин стало больше. Встречных и идущих на обгон. Прошло некоторое время, прежде чем он смог снова заговорить.
   - Я думал с ним встретиться. Посмотреть на него повнимательнее. Друзья-то у него не ломятся напролом, куда не надо... Мир закрыт по-настоящему. Другое дело, если ты собран за гранью.
   - Ты думаешь...
   - Всё может быть. Только встретиться нам тогда не удалось - он исчез. Просто вышел утром из дому, пошёл в какой-то отдел кадров - и исчез. Никто не знал - где он.
   Я пошёл тогда к Остину. Ты знаешь, мне нелегко было к нему прийти. Но я просто не мог справиться сам. Ты знаешь, он с птицами знаком лучше всех... Помнишь, ты даже говорил - вроде бы, это он их и привёл сюда...
   - Я понял, что нет, - сказал Дик, - просто они давно знакомы... По другим местам и в другом времени. Эта история тянется ещё со времён Лиззарда. Долгая история. Но ты рассказывай, потом об этом. Ты пошёл к Остину.
   - Да. У него я встретил Хельга. Хельг рассказал, что готовится атака на маяк. Десант Рэтнека.
   - Айгалла...- вырвалось у Дика.
   - Не так громко, - сказал Шофёр, хотя выкрик и не был громким. Просто слово было нездешнее. Оно словно прижало облака к горизонту... Да и ветер стал по-другому свистеть в приоткрытом окошке.
   - Прости, - сказал Дик.
   - Здесь нельзя говорить. Видишь? Горизонт становится острым. Там у него готов Свирепый Ветер.
   - Он чей? - быстро спросил Дик.
   - Он ничей, - сказал Шофёр, - а был чьим-то... ну, теперь уже неизвестно.
   - Один из ветров Рэйднжеров?
   - Да, Прогульщик, - сказал Шофёр, - только не так как у тебя. Ты же нашёлся для своего ветра. Я знаю.
   - Мы оба... нашлись, - неловко улыбнулся Дик, - там, на Пыльных Склонах. Помнишь? Ты подобрал меня на затерянном тракте и хотел увезти, а он не давал.
   - Я не сразу понял. Он ведь не мог тебя... ну, хотя бы накормить.
   - Только песком, - снова улыбнулся Дик, вспоминая. Глаза у него стали какие-то прозрачные, - я помню, какое было бледное... небо. А он был глупый, не умел привести ни к ручью, ни к лесу. Он был просто не в себе. И я.
   - Ну... да. Я всё помню, Дик. С этим - по-другому, он никого не нашёл, он всё... проклял, что ли. И его научили делать воронки времени. Вроде циклов, только в масштабе городов, вообще - больших пространств. Стив обнаружил несколько и собрал из них снежные тучи. Просыпал где-то в чистом поле, без вреда. Но Стив - это аппаратура, а она не всегда справляется. Ветер есть ветер. Учителя ветров - это не нам чета. Поэтому я и приехал за тобой. Не только из-за циклеров, понимаешь?
   - Да. Дальше.
   - Ну да... Итак, я пришёл к Остину, и увиделся с Хельгом, и узнал про атаку, и про Свирепый Ветер, и про то, что циклер нашёл Остина.
   - ОГОГО! - только и сказал Дик, - слушай, а как его зовут... Циклера? Всё равно же мне его искать, я правильно понял?
   - Ну да. Видимо, да. Его, сам понимаешь, могут по разному звать. Смотря где ты будешь искать и как. Ну, вероятнее всего - Лёша. Еще Хельг говорит, что встречал некоего Кирилла... А Остин знает такого Лида, и Лид тоже ищет некоторого странного путешественника, и этот путешественник страшно напомнил мне по описанию нашего знакомого циклера. Там его звали... зовут... Принц Джай. Он улетел из королевства своей матери, чтобы избежать смерти и собраться из других миров.
   - Значит, Лёша может исчезнуть? Если этот принц соберётся.
   - Для нас - может. Но, скорее не исчезнуть, а измениться. Стать немного Джаем. Слиться с ним. В этом случае никто не исчезает, просто изменяется сама реальность. В новой реальности будет некто новый. Не знаю с каким именем, вообще плохо себе представляю - что это будет, где и когда.
   Но это всё теории. Когда станешь его искать, не пропусти упоминания о серых шарах. Это воронки в других видах. И еще есть один человек, его друг. Друга, зовут Витька. Или - Олег. Других имён я не знаю. А, вот ещё: Ланс. Но с ним ты едва ли встретишься, он на другом уровне. Это кто-то вроде тебя.
   - Не понял...
   - Ну, такой же прогульщик. Только без ветра. Там по-другому. У него - Закат вместо ветра.
   Дик рассмеялся:
   - "У него закат вместо ветра", - это уже, знаешь...
   - Понимаю, - сказал Шофёр, - ни на что не похоже. Но их ведут не ветра, а звёзды. У них же и появилось понятие "Путеводной звезды". А Закат - Знак Завершающей Звезды.
   - Как сложно...
   - Не сложно - непривычно. Но это не беда, привыкнешь.
   - Конечно. Знаешь, я ведь чувствовал, что придётся отправляться в дорогу.
   - Я бы тоже хотел так, - вздохнул Шофёр, - но у меня фургон.
   - Это же не навеки, - сказал Дик, - значит я должен найти их двоих?
   - Да. Это ось, она не должна рассыпаться. Здесь это просто два человека, но лучи - по всем реальностям. Я думаю, атака неспроста, ось не должна рассыпаться.
   - Я понял. Я видел трубача. Знаешь, когда появляется трубач?
   - Только из книг. Там было что-то о пределах.
   - Всё правильно. Ну что ж. Когда сворачиваем?
   - Скоро. Когда снег перестанет идти. И знаешь, вот что. Никак у меня та история не выходит из головы.
   - Про что?
   - Про человека, которого не было.
   .......................................................................................................................................................
  
   ...Это был очень странный случай. Пропал человек, все искали, а оказалось, что его не было. Не было никогда. Просто его придумали, дали ему имя, рассказали о нём историю друзьям, вот и всё. А потом рассказчику понадобилось что-то от одного из друзей. И он сказал: беда. Просто беда какая-то, а не жизнь. Ещё и этот пропал. То-есть, как пропал? Ну, исчез. Насовсем. Нет его здесь больше, и всё... Но ведь так не бывает. В сказке всё ведь бывает. Но жизнь - не сказка! Это одно и тоже. Всё может быть, всё возможно... Но ... Тогда и найти возможно. Я - не могу. А как ты пыталась? По всякому. Через сон. Через прогулки далеко. Через загадай желание. Правда, есть ещё... Что? Птичий Фургон.
   Откуда, ну откуда она узнала про фургон? Что он и правда есть?
   А что такое?...
   Он просто ездит по мирам.
   По каким мирам?
   По всем.
  
   Шиза какая-то. Бред.
   Нет, не бред. Есть Шофёр, и он возит с собою птиц. Но птицы не его, не ему принадлежат.
   Но бред же!
   Ну... и фиг с тобой. Ничего ты не понимаешь. Ты - как все.
  
   А кому хочется быть как все? Ну, кому. А?
   Звонок.
   - Алло...
   - Привет.
   - Знаешь, я решил... Я его найду.
   - Слушай, может ты приедешь?
  
   Или что-то вроде того. Наверное - повторяю, НАВЕРНОЕ, так оно всё и было. Или - как?
   Ответь.
   Но это ведь всё неважно. Важно другое. Он из этих. Из циклеров. Воображение выше всяческих... размеров. Он просто очень хорошо представил себе - что пропавший ЕСТЬ. И всегда был. И для него так и стало. Это было не сумасшествие, во всём остальном человек остался прежним. И поисками пропавшего занимался не лихорадочно как-нибудь, не как идиот, не под столом и не в милиции, и не через справочное. Он просто РАЗВИЛ в себе способности увидеть Птичий Фургон. Машину с надписью "Перевозки". Шофёров КАМАЗ. И он встретил Шофёра, встретил на самом деле. Наяву. И просто попросил его - найди, будь добр, одного тут. Очень надо. Откуда-то он узнал, или просто почувствовал, что именно Шофёра можно и нужно попросить в таком вот случае. Шофёр стал искать, а Контролёр ему говорит: "Плоский Круг". Шофёр - чего, мол, плоский круг-то? А Контролёр в ответ: Нет такого человека. У парнишки цикл "Плоский Круг". Шофёр ему - Господи, а что же делать, ведь он же... А Контролёр в ответ:
   - А чем плох Антон?
  
   И они подсунули человеку Антона и сказали Кириллу, то-есть - Лёше - вот это и есть тот, кого ты ищешь. Антон и был - Дик. Он встретился с Кириллом и долго водил его по окраинам, рассказывая всякие удивительные истории про страну рэйнджеров, про ветер, потерявший направление, и он подружился.... точнее, почти подружился... с Кириллом. На самом деле, он не мог, конечно, ни с кем здесь дружить, потому что не мог бы расширить сознание друга до пределов, когда эта дружба и вправду могла стать реальностью. А своё сознание не мог сузить... точнее, мог, но кому же нравится сужать своё сознание. Тесно, душно, невозможно жить в таком состоянии... Одна надежда была - на то, что Кирилл сам начнёт вспоминать - кто он на самом деле и откуда, и тогда, рано или поздно, сознание его само начнёт расширяться... С Кириллом они встречались иногда и теперь. В принципе, ничего ужасного или тяжёлого в этой истории и не было, но Шофёр всё не мог забыть, как несколько месяцев (пока не догадался задать вопрос Контролёру) искал мираж.
   - А потом его кто-то посетил. Если бы я верил в ангелов, я бы сказал - ангел. Но поскольку я в них не верю, то я не знаю - что подумать. Ты-то у нас, конечно, не ангел....
   - А при чём тут я?
   - Не ангел... - подтвердил Шофёр ещё раз, - врать не стану... Но... - он быстро глянул на Дика, - некоторые впечатлительные могут спутать, так?
   - Ты это к чему?
   - Просто хочу знать: не твои ли уши тут торчат, и всё такое.
   - Не мои, - коротко сказал Дик, и о чём-то задумался.
   - Жаль. Если бы твои, всё было бы проще - взялся - да дёрнул! - бац - и вот он, заяц. А так... - вздохнул Шофёр, поудобней устраиваясь, навалившись локтями на свою "баранку".
   Ага, понял Дик, вот он ещё для чего меня навестил.
   - А откуда ты вообще всё это взял? - спросил он.
   - Чего - всё?
   - Про посещение...
   - Книга. У него была Книга, и он её читал.
   - Знаешь... - сказал Дик совсем тихо, - хочется, проснуться утром, и чтоб оказалось, что мне это всё только приснилось. Или - в книжке прочитал.
   - Что? - не понял Шофёр.
   - Станция ваша. Циклеры, контролёры, закрытый мир. Монтёры, актёры. Границы, и разделения на своих и чужих. На самом деле, это, наверное, и есть сон... Иногда я просыпаюсь и ещё некоторое время не открываю глаза - думаю - сон? Да? Просто сон, ничего больше? Хочется, чтобы - сон.
   - Мне тоже, - коротко сказал Шофёр, - но в таких случаях я всегда вспоминаю, что есть - Рэтнек, и нет на него другой полиции... Кроме нас.
   - И как же ты собираешься действовать?
   - Ну как... - Шофёр пожал плечами, - не знаю. Ну вот попробуем починить контролёр, а если не выйдет... Может, пойду к птицам сам.
   - Попросишь поработать твоими "special security"? С возможным смертельным исходом?
   - Да нет. Не могу я больше видеть мёртвых птиц. Одного раза - и то много. Знаешь, они ведь и впрямь начинают работать как охрана. Здесь нет людей с чистым намерением. У каждого намешано. Для них всяк - чужой здесь, для птиц... Ах, только бы контролёр заработал - я... А птиц... Я прощения у них просить хотел, вот и всё... Ну и... Пара вопросов есть.
   - Про маяк.
   - В том числе. Я не знаю, как драться.
   - Контролёр мы запустим, я уверен, - сказал Дик, - Но как драться, я тоже не знаю. Мы можем сжечь мир, понимаешь?
   - Чего проще.
   - И птицы не помогут. Мир закрыт, но если разобраться - от кого закрыт-то? И от кого закрыты другие миры? Кому вообще принадлежит идея закрывать и ли открывать миры? Кому принадлежит идея охраны? Ведь не Господу Богу же, наверное? Все лезут вслепую и бьются в кровь. А Рэтнек гуляет где хочет. Птицы его НЕ ВИДЯТ. Что это значит? Уж не то ли, о чём Остин и говорит? Что мы сами себе рэтнеки? Толку тогда нет никакого - драться. И вообще - торчать здесь, вмешиваться, лезть не в своё дело. Как в этих книжках, о прогрессорах.
   - Но что-то делать надо, - сказал Шофёр уже с раздражением.
   - Надо, - сказал Дик.
   - Что?
   - Не знаю, - честно сказал Дик.
   Шофёр молчал. Дорога тянулась и тянулась. Не было конца белому цвету. Буран вздымал волны снега и швырял в чистое голубое небо. Мелкие снежные тучи проносились широкими полосами поперёк трассы, давили в борт грузовика, свистели в щелях. Дик глянул выше. Когда оседали снежные волны, в синеве были видны большие желтовато-белые облака. Одно такое облако очень быстро двигалось навстречу движению. Оно было почти твёрдое на вид, и казалось, что кто-то выпилил его из странного белёсого материала и тащит на невидимых тросах через весь небосвод. Куда?
   Потом машина выскочила на кольцевую, и мимо стали мелькать таблички - синие таблички с непонятными белыми буквами: "ЕКАД - Ю.З.", "РАД. - С.- Ю.", и даже совсем непонятное: "ТЕМП. - ПРО/БУД." и "ТЕМП. - REVERS."
   - Оп! - воскликнул вдруг Шофёр, - чуть не проскочили, - и стал тормозить.
   Тормозил он как-то странно. Тормозил и одновременно куда-то поворачивал, но Дик отчего-то не понимал - куда, собственно: развилок, видных глазу, не было.
   Потом всё понеслось мимо кабины, сливаясь и становясь каким-то жидким - небо, трасса и деревья - словно исчезли на несколько секунд, время в каком-то непонятном скачке рванулось - и это было похоже на стремительное пробуждение во сне - в другую, более объемную реальность - затем всё заискрилось - и КАМАЗ оказался в совершенно другом месте: исчезли занесённые снегом поля, исчез сосновый лес, черневший двумя прямыми чёрными полосками вдоль западного и восточного горизонтов... И занесённые снегом комбайны, зимующие на заснеженном поле, и трансформаторные будки, и даже сама подстанция - вся в решётках, изоляционном фарфоре и проводах - она тоже исчезла, словно её и не было никогда.
   Новый пейзаж состоял из моря, песчаных дюн и сухих жёлтых холмов, к северу переходящих в такие же сухие и скалистые горы. От моря через холмы в сторону гор петляла асфальтовая дорога. Несколько светлых домиков виднелось примерно в полукилометре от того места, где они оказались.
   - Всё-таки промахнулся, - сказал Шофёр.
   - Это ты там теперь живёшь?
   - Там, - ответил Шофёр, - ух ты, блин, - хлопнул он себя ладонью по колену, - опять антенны сдуло! Ну что ты будешь делать.
   - Зимние штормы, - рассеянно сказал Дик, - ничего не поделаешь. Это тебе не темпоральный переход.
   - Слушай, - сказал Дик, - а давай выйдем хоть ненадолго. По берегу пройдёмся, подышим. Знаешь, как я давно на море не был! И потом, я искупаться хочу. Я быстро, не беспокойся...
   - Ладно, - улыбнулся уголком рта Шофёр, - давай, купайся. Я подожду.
   - А ты что, не будешь?! - удивился Дик.
   - А полиартрит! - возмутился Шофёр, останавливая машину и ставя её на ручной тормоз, - угробить меня хочешь?
   - Не-а, - весело сказал Дик, выпрыгивая на песок из распахнутой кабины, - я тебя в два счёта спасу от полиартрита. На спор... Ух, ты! - воскликнул он внезапно - и даже присел - где стоял, а потом вдруг высоко подпрыгнул - и затанцевал как одержимый, размахивая руками, вскидывая бесшумные шлейфы светлого песка:
   - Остин!.. Это Остин, Остин, я точно знаю! Это "Листопад", смотри, Шофёр, ведь это Листопад, да?! Там, на рейде... Или нет? Эх, паруса убрал... Но это, кажется, точно "Листопад". Ведь баркентина, да?
   Он кинулся к Шофёру и стал тормошить его, хватал за рукава куртки, подпрыгивая и хлопая зачем-то по спине и по плечам, и видно, желая, чтобы и Шофёр пустился в пляс вместе с ним.
   Но Шофёр только ссутулился, словно ему стало холодно и неуютно, поглубже засунул руки в карманы своей старой, потёртой кожаной куртки. Прищурился, словно от ветра - и так стоял, глядя на серый горизонт и на тёмный силуэт парусника с убранными парусами. Короткие, чёрные с проседью волосы топорщились от порывов морского ветра.
   - Это из-за птиц, - сказал Шофёр, - он обо всём догадался и не хочет, чтобы я их просил. Теперь он мне шагу не даст ступить без надзора.
   - Знаешь, - сказал тогда Дик серьёзно и сухо, - не дёргайся ты раньше времени. Остин всегда предупреждает о своих действиях, понятно? Всех. Даже врагов. А ты - не враг!
   - Будем надеяться, - вяло проговорил Шофёр.
   - Если он пришёл, - продолжал Дик, каждым словом желая убедить, - то он с тобой встретится и будет говорить. Я его знаю. Так всегда.
   - Ну что ж, - слегка расслабился Шофёр, - хорошо, коли так. Плохо - коли - нет... А если зайдёт - поговорим. Наконец-то поговорим по человечески... Я надеюсь.
   - Знаешь, - продолжал он после небольшой паузы, - очень это неприятно, когда тебя прогоняют. И надолго запоминается. Особенно, если тот, кто гонит - в сто раз тебя умнее и лучше, и ты это знаешь... Впрочем... Я, наверное, сам виноват... Ну что? - оживился он вдруг, - купаемся - и за работу, да, Прогульщик?
   - А завтракать! - напомнил Дик.
   - Это естественно... - рассеянно подхватил Шофёр, - завтрак втроём с осенью... Ну! Кто первый прыгнет в это море!
   И он моментально скинул с себя куртку, рубашку, брюки и носки и остался в ярко-красных плавках - загорелый, вовсе не такой грузный, каким казался в одежде - и совсем не было заметно, что он страдает каким-нибудь там полиартритом... Он разбежался, сильно и коротко взмахнул руками, подняв короткие лёгкие брызги в полосе прибоя - и сразу - бесшумно и полностью ушёл в серую воду.
   Дик последовал его примеру. Некоторое время они плавали, даже пытались брызгаться друг в друга - непонятно зачем, вероятно от смущения - но вскоре замёрзли и почти одновременно выскочили на берег.
   -Ух, - сказал Дик, - ну что, пробежимся до Станции? Бери одежду!
   И они взяли свою одежду и побежали наперегонки к светлым домикам Станции, где зимние штормы снова обрушили какие-то Шофёровы антенны. Они бежали в хорошем темпе, чтобы поскорее согреться, и ещё им приходилось всё время забираться в горку, так что у дверей они были снова мокрые - от пота.
   - Ну вот, - слегка задыхаясь, сказал Шофёр, - теперь под душ придётся. Время только тратить.
   Они пришли в коридор.
   - Ты первый иди, - предложил Дик, - а я пока взгляну - что у тебя там с этим контролёром. Он где?
   - Где кактус расцвёл. Да ты же не знаешь... Направо и вверх по лесенке. Я быстро.
   Никакого кактуса он не обнаружил. Был огромный стол у большого окна, выходящего на море. И он снова увидел баркентину на серебристой глади. И снова замерло сердце от памяти и от предчувствия приключений. И ещё от чего-то, что всегда было связано с Остином. Он ещё подумал, что если капитан осматривал берег в подзорную трубу, то, скорее всего видел их дурацкие пробежки и купания. Впрочем, он тут же одёрнул себя: Остину не нужны никакие подзорные трубы, да и не станет он время попусту тратить на такую чепуху.
   Контролёр дремал под полиэтиленом на столе у западной стены. Точнее, не под полиэтиленом - а просто эта плёнка появлялась сама, когда с контролёром не работали больше часа - или около того: смотря как погода и настроение.
   Дик сел в кресло и стал молча глядеть в визиры контролёра. Можно было, конечно, вызвать его вручную, но результаты в том и в другом случае могли быть совсем разными.
   Вокруг жила странной, полусонной жизнью смесь того, что с большой натяжкой можно было назвать компьютерной системой или рабочей станцией - с тем, что уже совершенно не поддавалось ни названиям, ни определениям, потому что было создано только до какой-то степени, в дальнейшем развиваясь и наращивая себя самостоятельно, как это делают все живые существа. И непонятно было - что это такое. Никому не понятно. Даже тем, кто придумал первый.
   Сначала, до открытия Теории Циклов, контролёры просто "анестезировали" у поселенцев реакции на неблагоприятные проявления человеческой психики. Агрессию, страх... Казалось тогда - в этом нет ничего особенного - так, обычная дезинфекция. Вроде как обработать хлоркой посуду в доме больного.
   Но поскольку очень скоро стало ясно, что больны здесь, видимо, все, а находиться среди больных, не заболевая, можно только в скафандре... В общем, скафандров таких на свете не существует, и пришлось усложнять системы контроля - и действовать уже на сами источники неблагоприятных излучений; в начале - через деревья, облака, особенных людей, даже через местную фауну, а затем всё чаще и чаще - непосредственно. Корректором деятельности каждой такой "психорегенерационной инфоэнергосистемы" /термин Стива, над которым все смеялись/ стал контролёр. И таких систем существовало несколько, и охватывали они немалую часть планеты.
   Системы были уже очень сложны, и мало кто в них к тому времени разбирался по-настоящему, когда в мире, казалось закрытом давно и надёжно от вторжений извне, появились птицы.
   Стив, правда, наоборот говорил, что птицы здесь были изначально, а просто они были невидимы для поселенцев. Как и для людей. А потом, мол, птицы почувствовали, что они нужны, вот и проявили себя. Это было похоже на правду. Дело в том, что во многих древних сказаниях и легендах - и не только в этом, но и в других мирах - говорилось о птицах, которые прилетали в трудные времена и пытались помочь людям. Детям, несправедливо обиженным, гонимым и преследуемым. Была, например, легенда про Птичий монастырь высоко в горах. Туда можно было уйти. Если идти больше некуда. Рассказывалось о том, что силы зла - не Рэтнек, но кто-то похожий на него - сумели разрушить древний монастырь. Там, где он стоял, долго зияла чёрная пропасть. Но баланс сил изменился, и, хотя монастырь отстроить заново не удалось, однако проклятие зла было снято, и зияющую расщелину заполнили горные потоки, и стало вместо Птичьего монастыря Птичье озеро - место Силы и Света. И действительно, было такое озеро у подножья пиков Пирамида и Олкифф, и птицы там жили. Те самые.
   Те из поселенцев Станции кто с ними встретились впервые, теперь давно уже находились в других местах, "за Гранью" - по принятой здесь терминологии... У них были другие проблемы, другая работа - ведь не один закрытый мир в Пространстве нуждается в помощи. Только Остин, кажется, понял - ЧТО такое птицы. А может, он всегда знал? Но объяснить никому не смог. А может быть, не захотел. К работникам станции он всегда относился со смесью иронии и настороженности. Говорил - я здесь был до вас, буду и после вас. Безо всяких контролёров. Вот тоже ещё одна загадка, думал Дик. Кто такой Остин?
   Возможно, и птиц-то он сюда позвал - а может и не он, кто его знает - этого он даже Дику не говорил.
   Вообще, со временем работа контролёров попросту перестала поддаваться рациональному анализу. Была, например, идея, что не Остин - а один из контролёров позвал птиц неведомо откуда и неведомо для чего. А легенды о птицах, мол, сплошной вымысел. Но это узнать теперь было уже никак нельзя. Контролёры перестали быть аппаратурой. Они стали сотрудниками Станции, и этические нормы Станции не позволяли менять это положение вещей. Поэтому с контролёрами считались. Иногда кто-то по привычке "давал указания", но чаще всего тут же спохватывался - и менял тон. В общем, хорошим правилом считалось сказать контролёру: "Тут у нас назрела проблема, как ты думаешь?..." И внимательно слушать, что скажет контролёр. Слушать и не перебивать.
   Пытались давать контролёрам имена, но они - каждый в отдельности, независимо друг от друга - заявили, что это ни к чему. Имена носят люди, а они, контролёры, не люди, и на людей не похожи.
   Вопросы-то контролёрам задавались, это да. А вот ответы-то получали далеко не всегда. Кроме того, не всякий ответ - даже ежели таковой и имел место - можно было уразуметь. С точки зрения контролёра, возможно, музыка Вагнера в ответ на вопрос - кто такие птицы - это правильно и ясно, однако больше никто ничего не понял. Даже Дик, а Остин усмехнулся, помнится, да и принялся насвистывать что-то уже совсем никому неизвестное. Шофёр тогда обиделся и сказал - да он сам ничего не знает. Шофёр думал, что Остин вышел, а Остин просто стоял на балконе и курил, а дверь была открыта.
   - "Ничего" - это всё-таки сильно сказано, - донёсся с балкона его голос, - это мне, шофёр, слабо.
   Шофёр смутился... Но всё это было много лет назад.
   А потом появилась Теория Циклов. Автором её считался /и был/ Стив Сандерс - разумеется, это местное имя, но к нему так привыкли все и он сам, что настоящее теперь не упоминалось никем и никогда.
   История Стива длинна и содержит немало белых пятен, здесь и сейчас попросту нет времени касаться её глубоко, но несколько слов сказать надо.
   Стив был единственным из работников Станции, кто испытал Вторжение - вторжение в собственную личность с полным, хотя и временным, замещением её другой, нечеловеческой личностью, никакого отношения к Стиву не имеющей. Вторжение было, к стати сказать, зафиксировано контролёрами, но так как ничего вразумительного и определённого они не говорили, а только сыпали функциями, смоделированными в мало понятной виртуальной среде с дурацким, как все решили, названием "Среда Грядущего" /Шофёр тогда написал по этому поводу полу-притчу полу-фельетон с пародийным названием "Четверг Грядущий"/ то никто серьёзного внимания на всю эту историю сначала не обратил.
   Позже обратили внимание. Дик первый заметил, что со Стивом что-то неладно. И сказал Шофёру и Филу.
   Это было время массовых галлюцинаций. Точнее, миражей. Появлялись всевозможные странные личности, переходящие грани в обе стороны, появлялись новые, ранее неизвестные формы циклов - "Сжатый", "Плоский Круг", "Эхо Ленты", "Память Вниз"... Появились внутри малого круга рэйнджеры, причём нельзя было добиться - как они сюда попали и что им тут надо.
   В общем, это было время "артефактов" (по выражению Шофёра), но оно прошло, сменившись относительно спокойным периодом, в который не то чтобы ничего не случалось, а не случалось ничего экстраординарного. История со Стивом закончилась благополучно: Шофёр, Дик и Хельг - командир отряда рэйнджеров - с помощью капитана Остина операцию под кодовым названием "Возвращение", в результате чего Стив снова стал самим собой. Вторжение было ликвидировано, Рэтнек в это время зализывал раны после неудачного столкновения с воинами Мирного Королевства, а Герцог и Чёрная роза в свою очередь никак не могли прийти в себя после разгрома, учинённого им силами Серых на подступах к Короне. Но об этом как-нибудь в другой раз - это отдельная история, точнее - цепочка длинных и увлекательнейших историй, специально для Совсем Мирных Времён и Чистых Горизонтов - так и вижу, как все наши собираются в каминной Дома - и ясноглазые загорелые дети, озаряемые бронзовыми бликами трескучего пламени, просят кого-нибудь из участников событий поведать им о Славном Прошлом...
   Ну, и так дальше. На деле - неизвестно, когда это будет, да и будет ли вообще.
   Короче говоря, минул и этот мирный период. Наступило время новых испытаний, они просто ломятся в двери, срывая их с петель, как Герцог когда-то... Так что подождём говорить о Совсем Мирных Временах. А не подождём говорить об Очень-не-совсем-мирных Временах.
   Которые и имели место быть, начинаться и всячески разворачиваться в тот самый момент, когда Дик сидел в кресле и глядел в визиры контролёра. Просто сидел, глядел, слушал и ждал.
   С виду всё работало нормально. Силовая установка тоненько гудела, охлаждение было в полном порядке, псевдомодемы качали какую-то информацию, не смотря на поломанные ветром антенны. Экраны, правда, не светились, но, если серьёзно - всё это вообще не имело особого значения.
   Потому что всё это был просто антураж, и более ничего. И лампы, и микросхемы, и полупроводники - всё это, аккуратно, с некоторой лишь долей профессиональной небрежности распаянное и растыканное по пластмассовым, гетинаксовым, стеклопластиковым и текстолитовым платам, платкам и платочкам - всё это была одна только видимость. Вернее, всё это было совсем не тем, чем казалось.
   Отчего, например, все платы - рёбрами к западной стене? Неизвестно. А попробуй, переставь. Шофёр как-то попробовал. Видите ли, место ему для книжной полки понадобилось - он и переставил пару блоков. А в результате - приходят седые старики с бородами, с полумесяцами на шапках, и оказывается, Сулейман ибн Дауд н-настоятельно рекомендует забрать дервишей из другого времени и вообще - не мешать ему работать. Почему - дервиши? Откуда дервиши? И при чём здесь Сулейман?
   В общем, всё приходится ставить обратно, и сразу - никаких проблем. Ни стариков, то есть, ни дервишей, ни Сулеймана.
   Но это всё было ещё не самым удивительным. А вот что действительно поражало с непривычки - так это рыбы.
   Рыбы жили сами по себе. Здесь это стало пословицей. Говорилось: "Они - рыбы, живут где вздумается и гуляют сами по себе". Это не было преувеличением: рыбы могли появляться и исчезать, хотя, казалось бы - как можно куда-то исчезнуть или откуда-то появиться, если ты живёшь в аквариуме? Выходит, можно.
   Ну и, конечно же, одной из распостранённейших гипотез, касающихся рыб стала гипотеза, что никакие они не рыбы. И что это не они в аквариумах - а те, кто с другой стороны стекла... Но дело-то в том, что вслед за одной гипотезой возникают и другие. В частности - об авторах гипотез.
   Ну, правда, тут уж начиналась полная путаница. Прошёл слух, что есть кто-то, нарочно "качающий" в наш мир дезинформацию всех толков. И что вот как раз о рыбах и аквариумах - это именно такой случай. Именно попытка поменять местами всё что можно и что не можно, перепутать все возможные точки отсчёта, всех сбить с толку... "С целью?.." - спросит пытливый читатель - и мне нечего будет ему ответить, кроме как продолжать строить гипотезы, похожие на слухи, или делиться слухами, имеющими вид гипотез... Но, по-моему, это всё чепуха. В смысле, не стоит обращать внимание. А лучше - вернуться от предположений и слухов - к событиям.
   Итак, на чём мы остановились? На том, что Дик уселся в кресло и стал молча глядеть в визиры Контролёра. Он мог видеть здесь всё по-другому: не как груды плат, модемов, разъёмов и шлейфов.
   Для этого нужно было лишь слегка повернуть голову - но не обычным способом, а как бы внутри собственного зрения.
   И когда он сделал это, перед его взглядом предстали потоки светящихся нитей, волокон, сфер и полусфер с серебристыми и янтарными искорками, пробегающими то по периферии, то к центру, то изнутри какого-то большого светящегося шара - слегка матового, наверное просто потому, что оболочка приглушала фиолетово-белое сияние, проникающее изнутри шара.
   Дик не знал - сколько прошло времени. Может, полчаса, может час, может и больше... а может быть - всего несколько минут?
   Потом кто-то словно тронул его за руку - сам Контролёр? - и Дик снова мог не видеть, а смотреть, как все нормальные люди.
   Зажёгся экран. Только почему-то - зелёным светом.
   - Включи, пожалуйста, звук, - попросил Дик.
   Кажется, вокруг было уже пространство "узнавания и диалогов". Наверняка с контролёрами никогда ничего не известно, но на сей раз что-то получилось. Только совсем не то, о чём просил Дик.
   Экран стал жёлтым, потом - оранжевым, потом - снова зелёным. Потом - наконец-то - голубым. Потом на голубом фоне возникли странные помехи - вроде морских волн, и даже с белыми гребешками. Дик вспомнил, что Шофёр сказал - Контролёр стал телевизором. Но он только головой покачал - вряд ли всё так просто...
   Тоненько пискнула, включаясь, акустическая система, но сразу же на одном из терминалов замигали вишнёвые огоньки, и всё опять отключилось.
   Ладно, - сказал Дик, - пойдём другим путём.
   И подвинул кресло к одному из "компьютеров" Контролёра. Он прекрасно понимал, что, скорее всего, никакой это не компьютер - а так, что-то имеющее вид компьютера и построенное самим Контролёром для каких-то никому не ясных целей. Но сейчас это было не важно - Дик просто хотел найти какие-нибудь правила игры, которые принял бы Контролёр. Поэтому он включил "компьютер" и снова уставился в экран. Безо всякого предупреждения, один за другим, замелькали интерфейсы знакомых программ. Потом - ни к селу, ни к городу - возникло диалоговое окно, и Дик с любопытством прочитал в этом окне сообщение о том, что ресурсов вообще-то ни фига нет, и работать нет никакой возможности. Это была явная чушь, но Дик и на это не обратил особого внимания, а просто продолжал смотреть в экран. Сообщение о ресурсах немного погорело и погасло, и зажглось другое: "Сейчас посчитаем. Может и хватит".
   - Сам с собою общаешься... - пробормотал Дик, - ну-ну...
   Загорелось: "Ресурсов маловато, но если не отменят просьбу... - А НИКАКИХ ПРОСЬБ-ТО НЕ БЫЛО! - ...- то сейчас всё-таки ещё разок посчитаем, и вообще - конечно, никаких проблем, будет исполнено, а пока желающие могут посмотреть мультики".
   Дик ахнул: на мультики ему хватает ресурсов, да?!
   И начались мультики. Да какие! Никогда в жизни Дик не видел ничего подобного. Он же все ресурсы тратит на мультики... Или у него океан памяти под боком. Если бы знать - кто же художник!
   Нет, это было немыслимо. Совершенно немыслимо. Никакой это, видимо, был не художник. Это был сам контролёр, совершенно сошедший с ума и тратящий абсолютно все свои ресурсы на то, чтобы развлечь Дика.
   И тут до Дика дошло.
   - Шофёр! - крикнул он, - иди сюда.
   Шофёр появился почти мгновенно, словно только и ждал - когда его окликнут.
   - Он передаёт информацию, - сказал Дик, - понимаешь? В виде мультиков...
   - Но это же ерунда какая-то, - недоверчиво протянул Шофёр, - а никакая не информация...
   На экране мелькали концентрические окружности, похожие на разбегающиеся по воде круги. Качество и выразительность изображения были такими, что наводили на мысль о великом мастере. Только великие мастера, вроде, не занимаются мультфильмами.
   Появился парусник на колёсах. Потом колёса отпали, и парусник принялся бороздить форштевнем неведомо откуда взявшийся серый асфальт шоссе. На заднем плане вырастали бетонные здания. Вырастали - и опадали снова, таяли, как свечи, или как странные, угловатые сосульки наоборот - но без пламени и капель.
   Асфальт вздымался, дымился и пенился океанскими гребнями.
   Там, где только что громоздились дома, небо постепенно расчищалось и возникал туманный, неясный горизонт. Над самой его кромкой, где алым перламутром отливали плоские, далёкие облака, зажглась и стала разгораться всё ярче звезда.
   Вначале маленькая, невзрачная, неподвижная, она наполнялась и наполнялась ослепительной белизной, заставляя серое, плоское небо вскипать от своих лучей - а затем сдвинулась с места и поплыла из глубины экрана прямо на Дика и Шофёра... и вспыхнула во весь экран!
   Шофёр и Дик зажмурились от нестерпимого света, а когда открыли глаза, то на экране обнаружился невероятной красоты многомачтовый парусник с грудою белоснежных парусов, кренящийся и рвущийся на волю с экрана, и расталкивающий, словно в замедленном действии, серые толщи воды в дымке изумрудно-чёрных штормовых валов, вскипавших снежно-белой пеной, накатывающих изнутри бесшумно и тяжко на стекло экрана, так что казалось - сейчас вылетит стекло, и океан хлынет на Шофёра и на Дика, и затопит всё - комнату, контролёр, экраны, неизвестно где спрятавшийся кактус...
   И снова стал экран наливаться нестерпимой белизной: а потом Дик понял, что дело не в экране - просто пылают неистово и страшно - паруса, мачты, стеньги, ванты... И океан пылает, словно он уже и не вода - а огонь.
   Изображение приблизилось. Стал виден маленький человечек за штурвалом. Всё ближе и ближе... Дик думал, что это окажется Остин. Потом решил - нет, это капитан Гилл, но сразу понял, что и этого быть не может. И только когда изображение стало совсем крупным, и лицо рулевого придвинулось вплотную, Дик, ахнув про себя, увидел, что это мальчишка, почти ребёнок, лет десяти, не больше, и что лицо-то, лицо-то этого ребёнка Дику откуда-то знакомо, только вот непонятно - откуда.
   Но вот Шофёр - тот сразу узнал рулевого:
   - Лиззард... - сказал он, - это хранитель Лиззард.
   А картинка на экране словно того только и ждала, когда Шофёр узнает - кто на ней. Она снова изменилась. Никакого шторма больше не было на экране, никакого корабля, никакого океана. Небо - и две звезды, идущие параллельными курсами в этом небе. Небо продолжало как бы кипеть, не выкипая. И лучи от звёзд уходили в стороны и назад, превращаясь в странные, контрастные световые шлейфы. Белые шлейфы звёзд расталкивали фиолетовое небо.
   Навстречу им двигался круглый участок черноты. Словно дефект изображения... Пространство перед чёрным участком тоже вскипало, но не так, как перед белыми звёздами - а словно чёрной пылью. Картинка становилась всё контрастней и контрастней, а белые звёзды изменили контуры. Это были теперь две белых птицы, идущих крыло к крылу, и, кажется, атакующих круглую черноту. Но чернота тоже перестала быть круглой - теперь это была расплывающаяся клякса. Она выгибалась назад, и выгибали её белые лучи атакующих её звёзд.
   Потом экран погас. Появилась на сером фоне табличка-окно с надписью: "Нет ресурсов!"
   - Выдохся. - Сказал Дик.
   - Выключай его, - ответил Шофёр.
   - Сам выключится, - сказал Дик, и правда - Контролёр почти сразу выключился сам.
   Шофёр встал. Потянулся.
   - Ну, - сказал он, - если это и правда информация, то её не так-то просто понять.
   - А ты не торопись, - медленно сказал Дик, - давай подождём Остина. И потом, мне кажется, я и сам уже начинаю кое- что понимать.
   - Что, интересно? - сказал Шофёр.
   - Что это - предсказание, - сказал Дик.
   И в этот момент на лестнице раздались лёгкие шаги. А потом дверь открылась, и в комнату вошёл капитан Остин - собственной персоной.
   - Почитайте, - сказал он Дику и Шофёру, и протянул им кипу листов, а потом развернулся и вышел.
   Дик - за ним. Но через минуту вернулся растерянный.
   - Его нет нигде, - сказал он.
   Шофёр только головой покачал. Мол, ну и ну.
   - И "Листопада" нет, - сказал Дик. - Почитаем?
   - Давай по очереди, - сказал Шофёр.
   - Ну ладно... - Дик пожал плечами, - тогда я посплю, а ты почитай пока. А потом я почитаю... - он зевнул, - не выспался ни фига...
   - А искать? - возмутился Шофёр, - кто будет искать, прогульщик?!
   - Спать можно по-разному, - улыбнулся Дик, - прочитаешь - разбуди меня.
   И ушёл...
  
  
  

Глава Третья. Сон и явь.

  
  
  
   Он стал каким-то другим мальчиком, было ему тринадцать. И на душе у него было солнечно и спокойно.
   Поезд, в котором он оказался, шёл куда-то в чистом поле. Пока Дик ещё не стал мальчиком, мальчику этому было известно - куда. Но теперь-то всё забылось. Наверное, помешало присутствие Дика. Ну, а ему-то, Дику никакой разницы не было - куда идёт этот поезд во сне. И поезд - не поезд, и купе - не купе. И солнечный зимний день - тоже "что-то".
   Хотя, может и интересно было бы узнать... Хвостик памяти ещё здесь. А самой памяти что-то не видать. А вот я тебя сейчас: хвать! - решил Дик, но память вильнула хвостом и исчезла...
   За окном купе мелькали ветви зимних деревьев - называется "лесополоса". Дик приподнялся на постели. Солнце ударило по глазам ещё сильней, ещё ослепительней. Неслись навстречу поезду - через купе и Дика - тени веток и каких-то ажурных конструкций. А сами ветви - тоже неслись там, снаружи. Кружевные, синевато-белые, такие красивые...
   Кто-то ещё был в купе кроме него, но он сразу решил, что раз это просто сон, то совершенно не важно - кто это там, на верхних полках и на второй нижней. Всё равно они все ненастоящие.
   Гораздо интереснее было взглянуть на мир за окном.
   Дик встал и, как был, в пижаме, взял и вышел - прямо сквозь стену - на платформу, проносившуюся мимо в этот момент.
   Материал вагона - пластик и металл - оказались изнутри похожими то ли на жидкость, то ли на густой раскрашенный воздух. Дик успел разглядеть фактуру веществ. Вкрапления пузырьков, участки более плотного материала - всё это было просто нарисовано, и всё-таки было абсолютно достоверным. Вспыхнули какие-то внутренние искорки-огоньки, похожие на мельчайшие звёзды - лиловые, белые, гранатово-красные... и он оказался на платформе. Мелькнула мысль: я видел атомы...
   Он постоял и двинулся к дальнему краю платформы. Мимо постового, который глядел куда-то сквозь него с выражением туповатого недоумения. "Невидимый я, что ли..." - удивился Дик.
   За краем платформы сразу началась настоящая деревня. Какой-то дядька в стэтсоне, в клетчатой ковбойке, в джинсах и кожаных сапогах, колол дрова возле сарая, и Дик с удивлением понял, что - лето, и щепки из-под топора летят на зелёную траву, а снега и след простыл. "Интересно, - подумал он, - а этот меня увидит?"
   - Эй, - окликнул он парня, - закурить не найдётся?
   Вопрос был, конечно, дурацкий. И курить Дик не курил, даже наяву, и кроме того - а если бы и курил - кто же курит во сне? Глупость какая-то...
   - Нет, - сказал человек, полуобернувшись, так что непонятно было - видит он Дика, или нет... - нету табака. Времена-то, братишка, тяжёлые, сам знаешь.
   Дик ничего не знал о тяжёлых временах, и поэтому спросил снова:
   - Извините... вы только не удивляйтесь...
   - Да нету, нету, - повторил парень с досадой, - последняя осталась.
   - Я не о том, - быстро сказал Дик, - а вот какой нынче год?
   Парень всё-таки глянул на Дика. Как-то лениво, даже неохотно. Вроде, Дик ему мешал.
   - Тридцать пятый, - буркнул он.
   - Тридцать пятый... - эхом повторил Дик.
   - Ну да, - как-то подозрительно поспешно повторил парень, - я же говорю - тридцать пятый... Депрессия, понимаешь. Концы с концами никак не сведём.
   Так это же Америка, понял Дик, Соединённые Штаты. Великая Депрессия...
   И парень - в стетсоне...
   Он пошёл дальше. Он шёл и чувствовал, как с каждой секундой всё становится более и более реальным.
   Не такая уж бутафория вокруг. Вполне настоящий мир. Вот трава, например. Вот прожилочки. Можно потрогать. Шершавая. Жёсткая. Можно порезаться. А вот сарай. Доски. Просто не верится.
   Надо попробовать открыть глаза, - решил он. Это не просто, конечно, раз они и так открыты. Но надо попытаться. А то... Ещё чуть-чуть - и может открыться мне - что я здесь делал раньше. То-есть, когда меня здесь и быть-то не могло! Некому ведь было здесь быть раньше, это же всё сон.
   Вот хорошее место, за сараем. Садись и открывай свои глаза сколько вздумается. Никто не увидит и никто не помешает. Никто не нападёт с криками: "А-а-а!!! Вот он! Ты чем это здесь занимаешься, мерзавец?! Закрыл глаза и сидишь... Так-так. Хватай его!!!"
   Да ведь никого нет! - крикнул он про себя, - кто может помешать или не помешать? Кто может схватить и обидеть? Нет никого, понятно? Это же сон, блин...
   Никого?
   Ну да. Никого и ничего.
   А это? Что ЭТО ТАКОЕ тогда, раз нету здесь ничего? И как я могу смотреть на всё это и понимать, что всё - мираж, и продолжать смотреть, и видеть всё как не мираж? Всю эту, понимаешь, "америку" с её глиной и небом и милицией и парнями в стетсонах и сараями и невозможностью проснуться...
   "Жить здесь хочешь? - спросил он себя, - прямо вот сейчас войти сюда полностью, как будто это не сон, а правда, поселиться здесь, прожить жизнь и здесь навсегда умереть, и чтобы только холмик с английскими словами на плиточке надгробной?"
   Он медленно вдохнул и выдохнул. Поджав ноги, сел на холмик какой-то сухой травы. Прикрыл глаза рассматривая у себя над головой (или - просто в сердце своём?) то место, где должна была засиять звезда. Белая, маленькая и яркая. Он был уверен, что засияет.
   Проходили минуты, а может и десятки минут. Взгляд изнутри расширял тёмную плоскую ночь в купол без конца и края, и купол этот искрился, всё тело было горячим, и даже не тело теперь было - а такое же пространство, как и то, что искрилось вокруг. Вообще исчезло это "вокруг" и "внутри", и ясно стало, что это скорее всего так и есть. То есть, всегда было так и только так. Вдох снаружи, а выдох - перемещает наружу... На вдохе всё ясно. Выдох - готовит к ясности. Сначала ты на мостике - а потом - лети наружу - в ясность и высоту вдоха...
   А вот и звезда. Между вдохом и выдохом.
   Туда всё и открылось.
   В другой день, в другой мир.
  
   .......................................................................................................................................................
  
   Почти сразу возникла необходимость снова открыть глаза - и выбираться из какого-то незнакомого чужого спальника - синего снаружи и клетчатого внутри. И было это почему-то совсем не легко. Куча сил ушла, пока он смог полностью освободиться - совсем как бабочка из куколки.
   Теперь он стоял посреди комнаты, знакомой с детства.
   "Ну-ка посмотрим, - решил он, - настоящее оно тут всё, или опять, как в той "Америке".
   Он сделал несколько шагов и огляделся. Было пусто и тихо. Была поздняя ночь. Или очень раннее утро. Все предметы на местах.
   Уже потом он вспомнил, что началось-то всё ещё в Америке, среди сараев и стогов сена. Всё началось с этой крестообразной звёздочки. Да, звезда с четырьмя лучами. На периферии зрения. А может, дело было вовсе не в ней?
   Что-то играло с ним в диковинные игры. Сначала та звёздочка, за которой он шёл, а теперь...
   Он смотрел в зеркало. Знакомое с детства зеркало, высокое, не трюмо, а просто зеркало, а под ним должен быть маленький туалетный столик, две тумбочки и выдвижные ящички со всякими шпильками, катушками разноцветных ниток, коробками пуговиц различного калибра из самых разнообразных материалов - от чёрной противной пластмассы с запахом горелой бумаги до чистейшего перламутра. А ещё тут должны были где-то быть бусы из светящегося искусственного жемчуга. Они светились зеленоватым светом. Он когда-то играл с ними в реку Амазонку. Что это не бусы, а змея анаконда.
   ...А теперь не было никаких ящичков, никаких тумбочек. Никакого вообще туалетного столика. Только прямоугольное зеркало. Он смотрел сквозь его стекло - туда, в глубину, но глубина не отражала комнаты, в которой он был. И его самого не отражала. Там, за стеклом была совсем другая комната. Возможно, соседняя? Там тоже было темно и пусто, и все вещи лежали тоже на своих местах.
   Ну, телевизор, правда, вёл себя странно. Иногда он ненадолго становился электрокамином. И обратно.
   Дик чувствовал, что идти через коридор в эту тёмную соседнюю комнату - дело длинное и, возможно, опасное.
   Однако, попасть туда очень хотелось. Что-то туда тянуло - а что - непонятно.
   Неожиданно для себя Дик сделал шаг к поверхности стекла. Размахнулся и врезал локтем. Стекло стало разлетаться мелкими медленными брызгами. Они почти не ранили, только чуть-чуть обжигали, словно острые льдинки. И боль скоро таяла и проходила. Чтобы скорее отвязаться от ледяных порезов льдинок-стекляшек, Дик стал делать шаги дальше. И дальше. И ещё. Он входил в зеркальный проём не как в воду, но словно в двери ветра. Ветер слепо и бесшумно бушевал вокруг зеркальных осколков, словно в чёрной пустоте застыло солнце цвета снега, а Дик был путешественником, идущим не к солнцу, собственно, а насквозь - как в изнанку шубы через рукав - в неведомое мерцание мягкой полутьмы. В соседний космос. Или в соседнюю комнату.
   Здесь было и правда как-то темно. За окном раскачивались серые ночные тополя, махали голыми ветками, перестукивались по-зимнему. Мягко давил ночной ветер на стёкла. Стёкла были старые, кое-где треснувшие. Они тихонько дребезжали, еле слышно. Дик ступал по скрипучим, крашенным суриком, половицам, по вытертому, старому ковру с какими-то схематическими гусями и рожами. Никогда он не понимал, что это тут изображено. Орнамент - не орнамент, рисунок - не рисунок. Сон, скорее это просто сон ребёнка. Когда чайник это дом, а вешалка - дремучий лес вдали, и там живут слоны.
   А это что? Он видел и раньше, что тут есть какие-то инструменты. Но только теперь вспомнил. Дед рассказывал ему, что раньше здесь был рояль. Хороший, "Блютнер". И вот он... Чёрный, большой...
   Захотелось взять пару нот. Он открыл крышку. Вот это да... Не было ни чёрных, ни белых клавиш. Все клавиши были одинаковые, некрашеные, желтоватые, все на одном уровне. Как на таких играть.
   Он повернулся к окну. Там была уже не ночь. Брезжило утро. "Туман над городом" - вспомнилось откуда-то. Вот я, кажется, и на месте, понял он. И это не просто странно, это невероятно. Потому что теперь мне самому и решать - куда пойти и что делать. Но если так - как и кого я могу найти и чем помочь? Раз я сам теперь и есть тот, кого нужно найти. Кому - помочь... Кто же это так повернул? Я сам? Или?..
   Он понял простую вещь. Можно сделать что-то. Всегда. Для кого угодно. Даже жизнь спасти - можно. Даже на себя отвести огонь. Но потом - потом окажется, что так и должно было случиться. Что мир стал таким не потому, что ты делал шаги, и что ты делал шаги не от того, что мир стал таким. Что это всё одновременно просто шло-шло и пришло, и стало так, как стало. Что ты и есть объект помощи, и ты и есть объект атаки, но самому же тебе всё и предоставлено организовать, что бы ни казалось тебе раньше.
   И став тем, чем мог, двигаешься вместе с его временем и его ветром, смотришь его глазами, и это твои глаза. Ищешь и не находишь себя - не в зеркале - потому что зеркало никогда ничего не отражает. Становишься другим, чтобы изменить ветер. Плывёшь по улицам снов, садишься на станции в зелёный вагон, отправляешься в путь. И только сначала лёгкость сна сопутствует тебе. Но дальше уходит поезд от станции, и дольше глядят глаза на людей, и их глаза на тебя. И вот ты - это ты, и они это понимают, а значит и тебе становится ясно, что ты - это ты... Живи опять. Живи опять - так стучат колёса поезда. Живи опять.
  
   ............................................................................................................
  

Глава Четвёртая. Полное Погружение.

  
  
   И вот, вокруг был серый северный город. Вышло будто он сроду живёт в этом городе, в какой-то невзрачной серой пятиэтажке. Ходит в школу, иногда дерётся со шпаной. Пьёт по утрам кофе с молоком на маленькой кухне, выходящей окнами на трансформаторную будку. Он всё видел очень ясно: клеёнку с нарисованными на ней голубыми кренделями и самоварами, белые буквы на двери трансформаторной будки. Входила мама. Настоящая мама, совершенно всамоделишная, хотя никогда он раньше этого лица и не видел. Потом хлопала дверь, мама уходила на работу. Он оставался, ему нужно было ко второму уроку. В квартире уже после маминого ухода чувствовался лёгкий запах её духов. Духи - он знал - назывались "Ромео и Джульетта".
   Потом события замедлились и стали ещё подробнее. То-есть, не события, а все действия вообще. Потом...
   ...Потом просто началась жизнь. Он сам разрешил ей. Она не оставляла ни щёлочки, ни слухового окна куда-то ещё.
   Плотно-плотно шло время. Волна за волной, как прибой. Как тиканье часов, тик да тик. Как шаги по асфальту - шарк да шарк. Как - ну да, как уже сказано, - как перестук колёс.
   Он допил кофе, взял сумку с надписью "Олимпиада-80", обулся в стоптанные грязно-белые кроссовки, надел грязно-синюю болоньевую куртку, проверил - есть ли в кармашке проездной, подумал, сунул в сумку ещё и вязаную шапку, снял с гвоздика ключ и, захлопнув дверь за собой, вышел из подъезда в осеннюю морось. Спустился по песчаной тропке к калитке в заборе. И вышел к трамвайной остановке. Он всё прекрасно помнил. Кто он такой на самом деле. И это просто сон, просто роль, говорил он себе.
   Но время шло плотно. А память о другом была туманом, вроде этой мороси утром в октябре.
   Подошёл трамвай. Он сел в трамвай. Проколол абонемент. Достал "Алгебру". Что там у нас? Пределы. Ну что ж, почитаем о пределах.
   "Но надо же узнать что-то!" - напомнил он себе.
   "Что?"
   "Ну, про этого... про Лёшу."
   "С ума сошёл?! Это я и есть Лёша. Что я могу узнать про себя? Я могу ведь только...Только... Жить."
   Он вышел у кинотеатра "Заря". Дождь всё моросил. Он с каким-то странным удовольствием подставлял дождю губы. Он прекрасно знал, что это городской грязный дождь, может даже радиоактивный. И, к стати, можно было пристегнуть капюшон. Только зачем? Это же вообще не дождь. Он не успеет ни стать взрослым, ни облысеть. Этого времени нет, это не время, а сон. Просто очень подробный. Очень-очень.
   Он пошёл по улице Баумана. Реальность... Сон... Странно. Что такое реальность? Что такое сон? А память? Есть вообще какое-то различие между ними всеми? А если это страницы с текстом, то кто автор? Позже должна появиться такая книга, вспомнил он. И я её прочитаю. Лётчик один написал, правнук великого музыканта. Там как раз об этом... Откуда я помню? Это ещё не случилось, это только потом.
   Он подошёл к зданию школы. Опять пятиэтажка. Почему-то больше всего пятиэтажек. Число пять - что оно выражает? Какое-то состояние сознания, может быть... Вот это самое, может быть. Ну, это не так уж и интересно. Войдём? В здание?
   - Привет! Алгебру сделал?
   - Почти...
   - Тебя парень какой-то искал.
   - Кто?
   - Не знаю. Вроде, Витькой зовут. Просил позвонить.
   Митя Полонский. Так? Так. А это? Владик Касаткин. А там Света Копасова. Оля Берг. Саша Щеглов. Андрей Чуженёк. Ромка Рогозин. Всех помню. Всех вижу. Могу говорить. Могу зайти в гости. Жизнь... Настоящая жизнь. Настоящая?
   Первый урок - биология. Таблицы... Запах хлороформа из лаборантской. Неприятный запах. Ну ничего... Потом химия. Надо Витьке позвонить. Чего проще - попросить в библиотеке. Алла Васильевна добрая, разрешит... Ага, вот и звонок с урока. Библиотека на первом этаже. Запах краски, тут ремонт был недавно. Запах книг. И какой-то цветок с резким, пряным ароматом.
   - Алла Васильевна? Здравствуйте. Можно?
   - Заходи, Лёша. Ты что хотел? У меня сейчас урок...
   - Я... можно позвонить? Я быстро.
   - Хорошо. Только недолго. Я подожду.
   Алла Васильевна... Почти пожилая. Не совсем, а почти. У неё сын учится в параллельном классе. Странный парнишка, не похож на мать. Волосы чёрные. Всё время молчит. Немного угрюмый. А у неё волосы - светлые, и глаза светлые, улыбаются, не то что у него.
   Странно. Здесь всегда вспоминается как в детстве болел ангиной. Вот именно здесь, у окна. Серый свет и запах растений и книг - это они виноваты? И какая-то острая тоска, вот здесь, под ложечкой.
   - Ало... Витька? Ты чего дома?
   - Привет. Просто болею. Зайдёшь сегодня?
   - А что с тобой? Простудился?
   - Да нет, похоже грибами траванулся. Зайдёшь? Поговорить надо.
   - О чём? То-есть, зайду, конечно. У меня шесть уроков. Значит, часа в три до тебя доберусь.
   - Окей. Ну пока. Неохота по телефону объяснять.
   - Ну пока.
  
   Вот оно, может быть. Витька. Может, это он и есть? Может, удастся узнать что-то. Ну и способ я выбрал, решил Дик. Полное погружение. Как выбираться буду? Как я проснусь?
   Опять моросит дождь. Правда облака стали чуть повыше. Дик сел сразу на троллейбус, чтобы добраться до Витьки без пересадок. Поторопился... А троллейбус в свою очередь был страшно нетороплив. До остановки "Хлебзавод" , где Витькин дом, пешком от "Зари" ... ну, часа два - самое большее. А на троллейбусе? Почти час. Получается, средняя скорость троллейбуса - максимум километров пятнадцать, ну двадцать. Ну да, до Витьки - около десяти км, минус всякие повороты-развороты... Ужас. А впрочем - какой-такой ужас? Это сон. Сон. Помни об этом. Не забывай. Не особенно-то мучайся от духоты. Не особенно-то страдай. Не очень-то принимай всерьёз свои "ужасы-кошмары", они ведь тебе просто мерещатся. Всё это только модель, и нужна она только для того, чтобы понять - что случилось с Витькой и Лёшей НА САМОМ ДЕЛЕ... Впрочем, он отлично понимал, что хоть это и сон, а действовать здесь надо с осмотрительностью - достаточной, чтобы не помереть. Реальность этого сна - не реальность, но как убедить себя в этом, ежели, к примеру, попадёшь под колёса? Глупо это - умирать понарошку из-за невнимательности. Ведь проснёшься - а там другое. Здесь-то остаться не получится. Здесь будет - морг. Иллюзорный? Но не для этого тела, сотканного из сна.
   "Хоп! - подумал он вдруг, - а во сне же я и летать умею и сквозь стенки проходить, и могу в другом сне проснуться, если приспичит... А здесь - что, выходит - не могу? Чем этот-то сон такой уж особенный? Чем он отличается от всех других? Я же ПОМНЮ! А ну-ка?"
   Он подпрыгнул прямо тут же. В троллейбусе. "Полечу?"
   Не полетел. Так-так. А руку - хотя бы руку - сквозь стекло? Не разбивая?
   - Осторожно, - сказал водитель, - следующая остановка "Пивзавод". То-есть, "Хлебзавод". Побыстрее осуществляем высадку-посадку.
   Уже приехали...
  
   .......................................................................................................................................................
  
  
   Я вышел под дождь и осмотрелся. Ну конечно, знакомые места. Вон трамваи на Южной, отсюда видать насквозь через все дворы. А там вон мост, вон по нему поезд идёт. Он, к стати, я знаю куда идёт. Там очень смешной район за озером, всего домов десять, пара пятиэтажек, пара девятиэтажек. И школа. Но поезд-то не туда идёт, он эти дома, ясное дело, огибает и уходит на Компрессорный. И дальше - на Челябинск. Так-с, подробности откуда-то известны. Ну ладно, неважно, а мне куда? Вон туда, мимо магазина, по узенькой асфальтовой дорожке. Кривая какая-то дорожка, ну да ладно - пойдём. Если дорожка с виду кривая, это ещё не значит, что она не туда ведёт. А просто, может, денег мало дали на асфальт, или водитель катка был под банкой. Что у нас по правую руку? Молочная кухня. Что по левую? Разрытая глина, глубокие рытвины, следы тракторных гусениц. Здесь, к стати, только пятиэтажки, не выше. Это нам тоже известно - по какой-то причине. Следующая потому что остановка - аэропорт Уктус. Ну, аэропорт - это сильно сказано. Там всего самолётов двадцать. Кукурузники. АН-2, кажется. И это откуда-то известно.
   Вот этот дом. Где Витька живёт. Второй подъезд слева. Третий этаж, кажется так.
  
   Витька открыл почти сразу. Непохоже было, что он болеет, вполне бодрый вид.
   - Привет, - сказал он, - что это ты такой бледный?
   А я не знал, что я бледный. Кто из нас отравился - непонятно.
   - Ну, проходи, - сказал он, - промок?
   Я обнаружил, что куртка на мне и правда вся мокрая, и волосы мокрые. Значит, шёл дождь, а я не заметил. Забавно.
   Мы прошли на кухню. Я смутно помнил, что раньше это было не так-то просто - пройти у Витьки на кухню. Потому что всё здесь вечно было заставлено какими-то кастрюлями, банками, на полу что-нибудь пролито, лужа какая-нибудь липкая. Витька раньше всегда ругался, что бесполезно прибирать: опять всё везде разбросают, разольют, притащат щенков на продажу, потом начнут варить варенье и забудут, потом огурцы протухнут и т. д. и т.п.
   Но теперь всё было чисто, прибрано. Как-то даже непривычно. Я высказал догадку:
   - Мама уехала куда-то?
   Он усмехнулся.
   - В командировке до Нового Года. В Москве.
   - Ого! Ты не офигеешь один? Два месяца...
   - Да нет. Наоборот отдохну.
   - А сестра? А собаки?
   - А собак продали. И Аринку она взяла с собой. Шв-вабода.Чай будешь? Со слоном.
   - Заначку раскурочил?
   - Ага. Будешь?
   - Вечный чай...
   - Кофе есть. Настоящий. Если поискать, у нас в доме чего только нет, а у неё спросишь - ничего нету. Сварить?
   - Он стал варить кофе. Передо мною маячила его спина, обтянутая весёленькой голубой материей с цветочками. Тогда модно было носить такие рубашки. Я вспомнил, что позже мы, вроде бы, должны поменяться рубашками, и эта, с васильками, должна достаться мне, а другая какая-то, из моих - Витьке. Или джинсы "КАМАЗ" Витьке... Не помню. Впрочем, ведь это было в ТОЙ жизни, а как будет тут? Неизвестно.
   - Помнишь, - сказала спина в васильках, - про белые шары шуточку? Сон такой.
   - Помню, - сказал я. Это было год назад примерно. Он упомянул некие белые шары из своего сна. Мельком, совершенно не акцентируя, один раз. Я-то это запомнил ещё как - по некоторым причинам - но вот не знал, что и он помнит.
   - И что?
   - Так вот, - он повернулся ко мне с джезвой, - они никакие не белые... Достань, пожалуйста, чашки. Над тобой, на полке. Нет, вон те, глиняные.
   Я достал чашки, и Витька разлил кофе.
   - А какие?
   - Что - какие?
   - Шары.
   - А-а-а.. Серые.
   Он взял свою чашечку, отхлебнул кофе, и только тогда решил сесть. Повернулся к окну. По сути дела, просто отвернулся от меня, и, пока пил кофе, всё время смотрел только в сторону окна. Будто меня и нет. Если бы это был не Витька, а кто-то другой, имело бы смысл обижаться. Но с Витькой всё по-другому. Хотя он этого, по-моему, не замечает. Вот и теперь - сидит, смотрит за окно, а за окном - дождь, и больше ничего. Из комнаты доносилось бормотание телевизора. Забавно... Я представил, как всё это могло быть РАНЬШЕ. Я бы мучился из-за тысячи выдуманных или не имеющих значения мелочей. Пытался бы поддержать разговор, всё время переспрашивал бы, а в промежутках между этими терзаниями и метаниями ловил бы кайф от того, что вот мы сидим в пустой квартире, пьём кофе, за окнами дождь, и никого в целом мире больше не наблюдается, как во сне. Но теперь-то всё было не так. Я даже не стал спрашивать - что дальше, почему серые, а не белые, и что всё это должно значить. Всё это не то что не имело для меня больше значения (как и выражение собственного лица, или поза, или вежливость) а просто всё это я пустил на самотёк, уверенный, что Витька всё скажет сам, если и когда захочет, а условности - да ну их на фиг, только мешают. Из всего, что раньше сопровождало бы наш кофе у Витьки на кухне остался только один кайф - от тишины и спокойных ударов дождя и самого Витькиного присутствия здесь - и ещё просто такой непонятной вещи, которую, наверное можно назвать: ощущение жизни.
   - Хорошо, - сказал я вдруг - неожиданно для себя.
   И вот только тогда Витька повернул ко мне лицо.
   - Чего - хорошо?
   - Дождь, - сказал я, - люблю.
   Кажется, цитата, подумал я. Но какая разница?
   - А-а-а... - сказал Витька, внимательно разглядывая моё лицо, - слушай... - он вдруг оживился, - а куда ты подевался? Телефон не отвечает, сам не показываешься...
   Да, это был вопрос. Я же не знал, куда я подевался. Просто не помнил.
   - Дел куча, - сказал я наугад, - вот и всё. Уроки, контрольные. Зачёты какие-то по техперу придумали и по геометрии. (Это, во всяком случае, правда) А я же... пропустил много...
   Интересно, я правда много пропустил?
   Витька задумчиво кивнул.
   - Дима о тебе спрашивал. Озвучивание на носу. Позвони ему...
   - Ладно. Позвоню. Только не сейчас, попозже.
   Почему-то хотелось спать. Зачем я здесь, думал я. Разве это в моих силах - понять? Кто я на самом деле, кто - он, что мы должны делать? Просто жить? Или это такая игра? Или мне кто-то должен сказать?
   - Пошли погуляем, - предложил Витька, - до локаторки дойдём. Не против?
   Я был не против. Наплевать, конечно, на дождь, даже лучше.
   Мы вышли из подъезда на мокрый серый асфальт, и я увидел, что уже темнеет. В доме напротив даже начали уже зажигаться жёлтым окна. Мы побрели узкими асфальтовыми дорожками в сторону локаторки. Там, правда, всё колючкой огорожено, но мы знали одно место, где колючка порвана.
   - Ты хотел сказать про шары, - напомнил я.
   - Давай ещё пройдёмся, - попросил он.
   Странно, как-то это не по-Витькиному сказано. А впрочем, какая мне разница? Это ТОМУ Лёше была разница - как и что говорится. А мне важно узнать информацию, вот и всё. Мне - не до оттенков.
   - Понимаешь, - объяснил он, - не хочется об этом говорить здесь. На Локаторке же лучше.
   Я только про себя всплеснул руками. Ну надо же!
   - Да-да, не удивляйся, - сказал он своим дурацким специальным голосом. Вот это другое дело. А то напугал прямо.
   Я шёл и думал - до оттенков мне всё-таки на самом деле, или не до оттенков? Получалось, что почему-то мне всё равно до оттенков, а на информацию... не то чтобы наплевать, а так как-то. Вроде бы я разведчик, но страну, пославшую меня в разведку не люблю. Всё равно буду работать на неё и не изменю, и всё такое, но любить - нет, не люблю. А почему? - думал я. Но ответа не было.
   Открывались двери магазинов, загорались окна в домах, и куда-то шли мокрые люди. Все были мокрые, и те, что с зонтами - тоже. Вон прошёл человек в мокром плаще, а за ним процокал - точнее, прохлюпал - мокрый чёрный щенок. Пахнет хлебом, водой, железом. И тканью набухших курток и плащей. И почему-то карамелью. От всех этих запахов немного болит голова, и ещё голод какой-то просыпается. Ну да, просто хочется есть.
   - Подожди, - сказал я Витьке, - давай рогаликов купим...
   Он не стал спорить, и мы вошли в уютное тепло булочной, и купили рогаликов. И пошли с этими рогаликам дальше. Шли и жевали мокрые рогалики, и голова проходила. Потом были эти качели... Ну, те самые, я про них потом стихи написал. Неудачные стихи, но настроение там есть. Я поэтому на них как на старых знакомых смотрел, на эти качели. Но мы шли всё дальше, и качели утонули там, во мраке, в темноте, позади. Навсегда или нет - неважно, но вот их больше нет, а под ногами хлюпает всё сильнее: это значит, мы сошли с асфальта, и сейчас будет глина, а потом - колючка, и за колючкой - склон Локаторки...
  
   ...........................................................................................................................
  
  
  
   И тут опять всё куда-то поплыло. Светящийся воздух стал сворачиваться в маленькие шарики и щёлкать по поверхности камня. И лопаться. Руки потеряли чувствительность. И плечи. И лицо. Стало трудно глядеть ничего не чувствующими глазами. Стало всё куда-то деваться и забываться, стало темно.
   Я охнул и попробовал двинуться с места.
   - Андрей, - сказал голос, - хватит спать.
  
  
   ........................................................................................................................
  
  
   Я открыл глаза. Я был в какой-то полутёмной комнате, а за окном валил снег. Пушистыми хлопьями. От того-то и темно было.
   А в памяти, в ритме падающих снежинок, ещё чередовались неясные картины - вот мелькнул участок скалы, клок снега, вот - лицо Лида. Вот Беорнис говорит какую-то фразу... нет - не фразу - это вопрос, он что-то спрашивает у меня... Я хочу ответить, но сам вопрос уже ушёл куда-то. И подступил покой. И разочарование. Отблеск фиолетового неба ещё держится на сетчатке глаза, но это тает. Тает. Проступает жёлтая краска. Ведь я уже несколько минут как открыл глаза, а всё ещё никак не пойму - где я? Зачем я? Кто?
   А теперь... Витька. Но не тот, совсем другой. Из прошлого. В какой-то васильковой рубашке...
   - Так это опять сон! - я хотел крикнуть громко и яростно, но слабый мой голос сорвался. И я подумал - интересно же всё-таки, хоть это всё в четырнадцатый раз - с какого момента уже сон, что правда, что - нет...
   - Что снилось? - спросил Кир. Я сразу понял, что это Кир, только путаница возникла - я же видел сон, что я - это он, а теперь...
   - Жизнь, - сказал я. И я нисколько не смутился.
   "Жизнь", - сказал он. И сразу ТАКАЯ музыка. Вроде как у Паркера. Или что-нибудь из "Can"? "Animals waves", например. Кстати, это и есть саундтрэк, не знаю только - к какому фильму.
   Я встал и поплёлся на кухню. Оказалось, пришла Анна, сидит в кресле и читает журнал. Глянула на меня, помахала так смешно рукой - привет, мол, и опять уткнулась в текст. Я посмотрел на неё и что-то прошло перед глазами. Какое-то прощание; но это было не предчувствие. Просто - память. Где это было? Вроде, где-то у моря. Там и дед был. Там я её почти любил, Анну. Может, впрочем, и не почти. А здесь? Нет, она мне, конечно, нравится. Она и правда симпатичная девчонка, и хороший друг...
   ...Я налил из чайника тёплой воды в свою "больную" кружку и стал пить, глядя в окно. Допив, поставил кружку на место. Вроде живой. Булькает в животе, значит живой.
   - Весёленькие каникулы у вас получились, - сказал я. Голос был сиплый и низкий, как у простуженного медведя.
   - Перестань, - сказала она из-за журнала, - ты же не нарочно...
   - Всех перезаражал, - сказал я. - Хорошо ещё - родителей нет.
   - Кир, - крикнула Анна, - он опять!
   - Кашу будешь? - спросил Кирилл, входя, - гречневую.
   - Не хочется есть, - сказал я, - и вообще. Собирались на лыжах, собирались репетировать, а тут этот грипп.
   - Уныние - грех, - сказал Кирилл, - подумаешь, грипп.
   Я уселся за стол. Можно было рассказать про сон, но это было бы тоже вроде жалобы - мол, смотрите. Сколько всего ТАМ произошло, а здесь - даже на лыжах не сходили.
   - Сашка звонил, - сказал Кирилл, - и дед твой звонил, - передавали тебе привет. И чтобы ты выздоравливал скорей. Не огорчайся, ты же весной приедешь. Накупаемся до офигения и вообще. Может, на маяк получится на яхте сходить...
   - Вообще-то, - сказала Анна, - вредно столько спать. Даже больным вредно.
   Ага... Спать. Если бы она только знала. Хоть на минутку представила бы, что там было. Разве это сны?
   - Ты мне тоже снилась, - пробормотал я, - и дед, и вы все. И вообще, это не сны, по-моему.
   Кирилл странно посмотрел на меня, а Анна даже слегка покрутила пальцем у виска.
   - А что? - поинтересовалась она. Я нарочно тогда сказал:
   - Жизнь. Говорю же.
   - Ну хорошо, жизнь, - сказал Кирилл, - во сне - жизнь, а наяву тогда?
   - Тоже жизнь, - ответил я удивлённо, - а что же ещё по-вашему?
   - Андрей, - почти жалобно протянула Анна, - но ведь всё-таки... Всё-таки, надо же понимать. Что там всё-таки сны, а это всё по-настоящему... Надо же выбрать всё-таки - где жить, где спать.
   - Дурацкая какая-то проблема, - растерялся я.
   - Почему? - не поняла она.
   - Да потому, - я стал потихоньку раздражаться, - что я ПОНЯТЬ хочу все вещи, а не засовывать голову в песок, как страус. А ты предлагаешь написать две таблички - одну "Явь", другую "Сны", и к ним ещё что-то вроде часов приёма. Вроде как, в другие часы - не беспокоить.
   - Ну и что здесь такого, - вмешался Кирилл, - человеку свойственно всё упорядочивать. Человеку это нужно. Если на то пошло. Иначе можно просто крышей поехать.
   - А по-моему, когда пишешь таблички - значит, ты уже сумасшедший, - упрямо сказал я.
   Анна выскочила из кресла. Вскинула брови и стала приседать в реверансах, и одновременно кланяться как безумная, вытаращив глаза. Анна вообще-то довольно красивая. Но когда кривляется, мне не нравится на неё смотреть. Теперь, например, она напоминала полоумную лягушку.
   - Что это с тобой, - недовольно проговорил я.
   - Молчать! - кричала она, - я безумна! Я всё время пишу таблички! Я за себя не отвечаю...
  
   ...И снова наступили сиреневые сумерки, как всегда. Как раньше. Грипп проходил, проходил старый сон, старая жизнь - всё, о чём была речь раньше. Улицы заносило снегом. С вокзала доносились гудки электровозов. И утро назавтра кануло в тот же туман, что и все утра до него. Исчезло - как не было. Да, может, и правда - не было? Никого не было. Ни Витьки. Ни Лида. Ни даже Кира и Анны не было.
   Впрочем, их и правда скоро не стало. Пришёл за ними поезд номер такой-то и увёз - туда-то. И тоже - как не было. Осталась квартира и Северный город, и уже через неделю стало ясно, что и Анна, и грипп, и гречневая кириллова каша - всё это так же приснилось ему, как имя Лёша, как Беорнис и Пин Юджин.
   Ведь вышло же как-то так, что полуостров - вовсе даже не полуостров. То-есть, полуостровом-то он остался, но появилось у него и название, да ещё такое, что никаких сомнений не оставляет: это просто такое место. Можно туда приехать ненадолго, позагорать, искупаться, побродить по горам, познакомиться с хорошими людьми, а потом пора и честь знать. Опять-таки, вездесущий Вечный поезд номер такой-то. Ждёт на перроне, скоро затрубит... Да вот уже он и затрубил. Пора. Где рюкзак, с которым я ездил раньше?
   А вот он, рюкзак. На плечах. Потом - на полке. И всё дальше и дальше синее море.
   А, не в том дело, что море дальше. Что-то другое - всё дальше и дальше. Без чего и море - не море, и горы - не горы, и ветер - просто сквознячок.
   И снова - осень. Синий свет осени. Воспоминание о капитане Листопада. Потом - снег. На рассвете как-нибудь случится, что упали уж последние листья, а лужи тронул тонкий ледок. Хрустнул под ногой, и вот снова переулок. Только что там, в переулке? А известно - что. ИНКОМБАНК, вот что. Ясно? Ну и, конечно, мусорные кучи - как статуи по бокам.
   Что сделал наш герой сам? Ничего. Всё до сих пор шло навстречу. Он только принимал дни, как таблетки - внутрь, да видел сны - во сне и наяву. Про то было известно - прищурь глаза и увидишь, что ты живёшь не по-правде, а понарошку. Не прищурь глаза - и вовсе ничего не увидишь...
   Время можно зацепить и потащить с собой. Можно оставить позади и не трогать, жить без него. Можно переместить куда-то в отдалённое будущее и стремиться к этому будущему, в настоящем таская внутри себя круглую пустоту.
   Можно ещё собрать его отовсюду - снаружи и изнутри, из будущего и прошлого, скатать из него плотный светящийся шарик, поместить этот шарик у себя в груди слева, и тогда, конечно - другое дело... Только больно очень. И вот, со временем отдаёшь немного времени пространству, немного - оставляешь позади - как шлейф, немного раздаёшь друзьям - кому надо и кому не надо, немного в виде снежка запускаешь в стену родного дома, прежде чем оставить этот дом навсегда. А часть - десантируешь отдельным рейсом-атакой в так называемое будущее - одно из миллиона возможных будущих, и ждёшь потом, как дурак, когда это будущее произойдёт... А сам уходишь по другой развилке - куда-то в бок, туда, где ни памяти, ни времени. А только всё время что-то происходит. Вероятно, жизнь. Так принято называть эти сны. Ну и... живёшь жизнь. Или... Смотришь сны.
   Всё равно в конечном итоге всегда забываешь, что это сны. Начинаешь просто жить. И живёшь, живёшь... Думаешь, что живёшь. Потом думаешь, что состарился. Потом - что умер. А потом? Всё? А что - всё? Может, просыпаешься наконец полностью и окончательно?
   Или просто попадаешь в другой сон, опять что-то такое принимаешь за нечто иное? Эй, а какая разница, позвольте спросить? Ну - всё же известно, не так ли? Что прежде всего человеком следует быть, и тогда всё станет ясно. А если и не станет, так хоть польза от вас какая-никакая. А на худой конец, если и пользы никакой ни вы, ни другие люди от себя обнаружить не можете - то есть ещё сознание выполненного долга. Да, да, да, всё правильно. Всё абсолютно правильно. Взорви мост. Или построй дом. Или открой атом. Или вылечи ребёнка. Делай что должен, и будь что будет. Когда смерть придёт, хотя бы сможешь ей чего-нибудь станцовать. Нормально. Все так делают.
   Блин, от чего же тогда тоска? От чего так тошно?
   ...Он пришёл однажды домой и понял, что дело плохо. Впрочем, был в этом даже и комфорт. Когда не о чем мечтать, всё просто течёт вокруг, как река, снег за окном. Снеговые реки за окном, голубые тени на стенах и тиканье часов. Усталость сморила, он вытянулся на диване и уснул среди бела дня, укрывшись пледом, не емши, под тиканье этих самых. Отложил всё на потом. Телефон заблаговременно ОТКЛЮЧИЛ. Он просил, чтобы не видеть снов, и его желание было исполнено. Только и в этом не было облегчения. Просыпаясь, он вспомнил. Что ему сорок лет. СОРОК.
   Сжало сразу сердце - ничего не сделал, ничего не успел, никому не помог. Прожил всё бездарно. Всё пустил на самотёк. Всё придумал себе - и сны и явь, всё проспал в едином, слаженном, пустом и никчёмном ритме. Скоро в ДРУГОЙ путь. Или не путь, а просто - во тьму, в полное беспамятство. Навсегда. Каждому по вере? Вот и... получите, распишитесь.
   Но ещё ведь есть время. Вон закат в окне какой...
   Тревога сдавливала сердце, просто даже не на шутку. Помнишь, говорил он сам себе - была некая Книга. И путь через мост. Вообще - обозлился он - много было всяких приманок - а ведь ясно как день, что через мост - Управление Дороги. Железной, а не какой-нибудь другой. Что заслужили, то и имеем. Не превратимся в самолёты. Не пройдём стены насквозь. Не придумаем самую лучшую музыку. Это всё - сделают - без - нас.
   "Ну послушайте-послушайте... Ну какая же она скрипучая... Ну ведь нельзя же совсем без музыки..." - выплыло откуда-то. Кажется, Беорнис. Стоп: какой Беорнис?! Ведь никакого Беорниса нет на свете! Его же совсем по-другому зовут. И он совсем другой, чем ты себе когда-то придумал. Ведь если на самом деле верить в то, что бормотунчики - бред, а в книжках писать, что наоборот, то тогда - что тогда?
   Мальчик, который спросил ЗДЕСЬ: "Как делают бормотунчиков?" - его уже нет. И Беорниса, ТОГО Беорниса, тоже нет. Как и бормотунчиков.
   "А переулка Медиков, - ехидно спросил кто-то , - тоже нет на свете?"
   Что же это у вас. Чего ни хватишься...
   Водки, что ли, выпить?
   Но нет. И водки не хотелось. Только спать... Но нельзя же только спать?
   Он знал, что переулок-то есть. Он так же знал, что с этим переулком случилось. И какая теперь разница, как называется этот ЗАКОУЛОК. Он ведь совсем не то. Время из него ушло. А впрочем, кажется, даже и пространство из него ушло. Остались только дома в пустоте.
   Ну и что теперь делать? Обосраться и не жить?
   Грубо, сказал он себе. Хотя по сути-то пожалуй что и точно, но грубо. Цинично как-то, в духе нового времени, в котором и времени-то нет.
   - Следует, очевидно, - сказал он себе назидательным тоном, - понять, что времени без времени не бывает, а бывают люди - без чести и совести. Без ума и без сердца. Из тех, кто nolentem, и за это его fata постоянно trahunt. В отличие от тех, кто весело и радостно всяко разно volentem, за что ему сразу же всякие блага и подарки. В частности, например, его fata уже никак не, trahunt а напр-ротив ducunt.
   Боже мой, подумал он. Какой же я нытик и зануда. Яркая и интересная жизнь полная хип-хопа, целерона и оптоволокна, сияя и переливаясь экспрессами, мониторами и зачистками, громыхая локальными войнами и приближающимися холокостами, лети-и-и-т, пан'эмаэшь, как птицатройка какая, зовёт, как труба, которая скоро, возможно, всему этому придёт... А я что? Не рад? А чему я не рад, и кто я такой, чтобы сметь, панимаэшь, по этому поводу высказываться? Аутсайдер, решил он, это слишком красивое для тебя слово. Хиппи, решил он - это не ты. И ты - не хиппи. Свободы в тебе ни на грош. Независимости - ни на йоту. Энергии - нет. Музыка иссякла. Даже хайр ты постриг. Да ты просто... просто... фетюк. И более - ничего.
   ...Закат горел за окном. Яркий-яркий. Всё зажёг. Снег на крышах пылал. Пылали далёкие горизонтальные длинные-длинные волокна облаков у горизонта. И корпуса заводов... И дымы из труб шли разноцветные и яркие. Солнечные. И в голове было пусто, ярко, солнечно... Тоскливо. Как перед смертью.
   Вот паскуда, решил он. Ну что он там пылает? Куда он зовёт? Разве там что-нибудь есть? Куда я пойду? Опять ведь не приду никуда - ни туда, ни сюда? Уж я, сказал себе тогда автор всего этого безобразия, уж я и писал о том, и сам ходил-бродил, и летал во сне. И песни пел, и забывал их десятками. И любил-разлюблял, и они меня; и во Христа крестился, и руки свои нашёл во сне неоднократно независимо от полётов, а наяву - покромсал, да и бросил... И опять я вижу багровый закат. И пишу его вот только что не с большой буквы на желтовато-белых /старый монитор!/ страницах программы "Word", и одновременно где-то далеко натягиваю вечные джинсы и вечные кроссовки. И вечную напяливаю серую куртку на себя, и выхожу под снег и закат, чтобы идти туда - не знаю куда, и найти соответственно. То-есть, аналогично и адекватно.
   И он натянул всё что полагалось по сценарию, и вышел из дома, как из-за кулис на огромную сцену, залитую оранжевым.
   - Ну, - сказал он, набычено глядя в сплюснутый блин солнца, - где?.. это... Аплодисменты?
   ...Тогда мелькнуло что-то в воздухе. И он обнаружил, что из узкого, непонятно откуда взявшегося переулка выходит к нему кто-то тёмный.
   - Ну вот и встретились, - сказал человек, подходя, и Андрей человека не узнал, зато узнал голос. И опять-таки - что значит - узнал? Если бы его спросили - чей голос? Он бы только плечами пожал. А всё же был голос знаком. А лицо? Ну что - лицо, таких лиц ведь много. Ну, положим, в прошлом веке прилично было б спросить: "С кем имею честь?", но уж не теперь. С другой стороны, всякие "А ты кто такой" Андрею всегда были как-то не по душе. И Андрей поэтому просто промолчал. Да-да, как сказал бы его один виртуальный прошлый знакомый - да-да, не удивляйтесь. Стоял и именно просто молчал, и так же, как, набычившись, смотрел он на закатывающееся солнце /но солнце хоть освещало его лицо в оранжевый цвет!/ так же вот набычившись, исподлобья, молча и неподвижно глядел он на тёмное и неподвижное же лицо этого встречного-поперечного, и уж от того свету никакого точно не исходило. Скорее - наоборот, а ещё скорее - и не наоборот, а так, что-то невнятное. Вроде как и начнёшь вспоминать - ничего не помнится. Решительно пусто.
   - Значит, не узнал, - сказал тёмный. И вдруг вздохнул.
   - Нет, - медленно сказал Андрей, - а должен был?
   - Я от Беорниса, - сказал тёмный, - ты меня видел... на станции.
   Андрей всё молчал, всё думал - что сказать. Спасибо? Или - не может быть? Или - пошёл ты на...? Или просто, пожав плечами, пойти себе до ближайшего. А там, конечно, немедленно выпить. И завтра - тогда уж - так же. И каждый день. Пока не началось. Потому что нет на свете Беорниса. И станции той нет и никогда не было. Не мог он там никого видеть... И уж во всяком случае, его там никто не мог видеть, нельзя видящего во сне взять и тоже увидеть, так не бывает.
   - Что случилось, - сказал он наконец, - что с тобой произошло?
   Был там, точно, один темноволосый пацан. Прямо из книжки Беорниса вышел. Действительно - ясноглазый. По-правде, не понарошку. Только теперь-то стоял перед Андреем сгорбленный тёмный человек. Взрослый. Андрей глянул внимательней. Лысоватый. Кажется, давно не брит. Руки какие-то тонкие, жалкие... Может, не тот?
   - Не со мной, - сказал человек, - не только со мной. Просто... Всё пошло не так. Это атаки.
   - Атаки? - не понял Андрей, - Чьи?
   - Ну чьи же ещё... Вы не успели, - объяснил тёмный, - маяк им никак нельзя было отдавать, это было поражение. Затем была ещё атака.
   - Когда?- сказал Андрей тихо, - ну... сколько лет прошло... теперь?
   - Кто ж считал, - криво усмехнулся тёмный, - ну, вот видишь? Я какой стал.
   - Ты... - сказал Андрей, - разве только ты... тебя как зовут?
   - Славик, - сказал тот, - понимаешь, я никак не мог до тебя добраться. Случилось странное. Беорнис сказал - ты провалился. Ты словно падал - глубже и глубже, ниже и ниже. Лид говорит, ты мог и совсем утонуть. Я... я просто умел всегда ходить вглубь. Все шутили - дайвер, как в книжках... Ну, да. Только без шлемов, без программ. По времени. Пойдём?
   - Куда? - не понял Андрей.
   - Здесь, - сказал Славик, - просто так, пока у меня просто сил нет. Где-нибудь перекусим, а там - посмотрим. Попробуем... вынырнуть. Я ведь для этого пришёл.
   - Пойдём, - сказал Андрей, - можем ко мне...
   Славик отчаянно замотал головой. Андрей глядел на него удивлённо.
   - Никак, - объяснил Славик, - тогда мне тебя не увести. И самому не уйти.
   - Почему?
   - Всё очень плотно, - сказал Славик, - я с трудом соображаю, и мне всё время кажется, что это всё по-настоящему.
   Андрей опять не понял. Славик это увидел, и сначала пожал плечами, а потом стал как-то рассеянно кивать, кивать головой, и тогда Андрей заметил, что он не старый, просто волосы поседевшие и какие-то... несчастные, и вообще у него вид был какой-то измождённый, словно из него свет вынули. Был - и нет его, света. "И я такой же, - понял он, - мы все теперь такие. Кто мечтал о свободе и глядел... в закат."
   Болело сердце, было как-то неуютно и никчемушно. Хотелось теперь уже действительно выпить водки, лечь и уснуть, и совсем не хотелось никуда идти, и вовсе не верилось, что кто-то и вправду может его куда-то привести или откуда-то увести, а известно было наоборот другое, что он сам только и может куда-то прийти, или уйти откуда-то, только своей волей, и никакой дайвер, драйвер, сталкер... его никак не спасёт. А своей волей... своей воли у него словно и не было. Может, её вообще никогда не было, может была, да вся вышла теперь. Топать-то ногами он мог, а вот долго ли он сможет заставлять себя топать ногами именно в этом направлении, а не в бар и не домой - вот это было непонятно. Скорее всего, недолго. Куда без веры-то.
   Они шли по какой-то улице, вроде, даже, знакомой, потом свернули в переулок, и Славик шёл впереди, а Андрей позади, потому что тротуар был узкий, а по дороге постоянно с большой скоростью проносились машины. Было шумно, было трудно дышать. Под ногами скользило, и всё вокруг было припорошено серым грязным снегом, но казалось, что это не снег, а остатки какого-то стройматериала. Монтёры, например, вполне могли чего-то там монтировать, а плотники пилить какие-нибудь снегопенопластовые плиты для новых перекрытий. Андрей думал, что здесь всё стало КАКОЕ-ТО. Раньше было и такое и сякое, но разное, а теперь всё одинаковое. КАКОЕ-ТО. Какие-то дома полуразрушенные, а дальше, за руинами, вздымаются КАКИЕ-ТО стены до неба, а в стенах КАКИЕ-ТО окна... видно в этих стенах тоже КТО-ТО живёт, не просто так...
   И низкое-низкое небо.
   - Что это за места, Славик? - не выдержал, наконец, Андрей. Славик на секунду остановился и сказал:
   - Картонный город.
   - То-есть?
   - Понимаешь, - сказал Славик, - места такие... Называются - картонный Город. Или - Бетонный Город. Кто как привык. Позже объясню. Ещё немного пройдём... Здесь не надо говорить. Любой разговор здесь выливается в необходимость идти назад. Понимаешь? Такие места. Помолчим, ладно?
   Андрей только пожал плечами, и мало обратил внимания на тихий голос, ни к селу, ни к городу сказавший будто бы странные слова: "Картонный город съела темнота..."
   А потом сразу: " И среди звёзд слышится рокот, это ползёт страна без окон..." Что за слова и откуда? Да Бог их знает. Неважно. Ну, есть ведь всё-таки окна, хоть и КАКИЕ-ТО. Не без окон эта страна. Просто окна - в серых стенах. Называются - дома...
   Они пошли дальше. Закат давно уже догорел, поползли синие зябкие сумерки, всё вокруг утонуло во мгле, только лучи автомобильных фар секли полумрак, да небо над центром окрасилось большим и глубоким отсветом далёких реклам - оттенком толчёного кирпича. Снова свернули куда-то, прошли вблизи дома-стены со светящимся ларьком и словом "Хлеб", написанным от руки на сером картоне. Следом за "Хлебом" отсвечивала чёрным дверь какой-то столовки. Явно, запертой. Это я так подумал - запертой, и не знаю уж - о чём подумал Славик... В общем, он просто взял и толкнул чёрное стекло ладонью. Стекло звякнуло и рассыпалось на мелкие осколки. Славик просунул руку через открывшийся проём, нашарил там что-то - видимо, замок - щёлкнул им и открыл дверь. Хрустя по осколкам стекла, мы прошли в коридор - или - вестибюль, освещённый неяркой жёлтой лампой, тускло горевшей под потолком. Тут же был и непременный гардероб, облицованный со стороны вестибюля нелепым лакированным деревом наподобие крашенной в серо-чёрный цвет фанеры...
   - Представляешь, - он обернулся ко мне, - застеклили, пока я тебя искал.
   Я на всякий случай кивнул, но он продолжал смотреть на меня. Словно не замечал кивка. Потом до меня стало доходить, что он прекрасно понимает, что я кивнул просто так. Тогда я откашлялся и сказал:
   - Славик. Ничего я не понимаю и не представляю. Даже не представляю - где это мы и зачем сюда пришли.
   Тогда он тоже кивнул, и сказал:
   - Это столовая. Пойдём, поедим.
   Я не хотел есть, но Славику явно нужно было подкрепиться.
   Хрустели стёкла под ногами. В вестибюле было, вроде бы, ещё холоднее, чем на улице.
   Мы прошли в зал, где отчётливо пахло мокрой тряпкой и котлетами. Было пусто-пусто. Мы покашляли и позвякали мелочью, и через некоторое время из глубин, тонущих в полумраке жёлтого освещения и влажного тепла, вышла большущая толстая тётенька в грязно-белом халате, с лицом желтоватым, пухлым и недовольным.
   - Нам оладьи, плов и кофе, - сказал Славик.
   - Закрываем, - не глядя на нас буркнула она, и в противоречие к сказанному пошла грести из дальних кастрюль, что грелись на смутных гигантских плитах и нам отсюда были почти не видны. Она гребла из кастрюль чем-то аллюминевым и накладывала то, что сумела нагрести, во что-то фарфоровое. Я совсем оробел, не решился даже сказать, что мне не надо. Славик стоял рядом со мной. Уже откуда-то притащил два вечных пластмассовых подноса и гнутые ложки. Вилок здесь, видимо, не было, или они мылись - слышно было издалека аллюминиевое чудовищное звяканье, словно весь общепит потрясал там, в недрах своим смертельным оружием... Охо-хо... Готовясь к последнему бою... Эхе-хе... Да, есть я совсем расхотел. А вот захотел спать. Тяжело-тяжело стало глазам, тяжело-тяжело голове...
   - Не спи, - отчётливо сказал Славик, - нельзя здесь спать. Пропадёшь. Это уже почти станция, понимаешь?
   Я кивнул опять - машинально, будто и вправду мог знать что-то о станциях, но кивнуть-то кивнул, а голова-то всё равно клони-и-илась...
   Меня тряхнули.
   Я думал - Славик. Оказывается, тётенька.
   - Сказано, не спи, - проворчала она мне на ухо, - вишь, какой умный. Говорят - не спи - он знай себе спит. Просыпайся. Давай-давай, просыпайся, дома спать будешь.
   А я не мог. Всё плыло, как в тумане. От тётеньки пахло печёными яблоками и кофе со сгущёнкой. Довольно приятно. Ну почему так спать хочется?
   - Сначала кофе, - говорил откуда-то Славик, - пей. Пей.
   Я почувствовал в ладонях стакан с чем-то горячим. Когда это я сел за столик? Не помню. Я глотнул... Ух ты!
   Свет по глазам. День. Никакой нет столовки. Кафе - есть, но совсем не то. Мы сидим за столиком у окна. Рядом со мной... Это Славик?! Как же так, ведь он никакой не старый, и не лысоватый.
   - Ура, - сказал Славик, - получилось.
   В окно били солнечные лучи. Спать совсем не хотелось...
   - Где мы?- сказал я.
   - В кафе, - сказал он.
   - В каком ещё кафе? Мы же в столовке были.
   - Мы в кафе, - улыбнулся он, - она же - столовка, она же - станция. Зависит от тебя.
   Я, кажется, начал что-то понимать. Настроение улучшалось, как у выздоравливающего.
   Когда-то ведь я уже видел огромный солнечный двор...
   - Повторенье - мать ученья, - пробормотал я, - вот такое приключенье... Значит, на этот раз - кроличий ход и кофейный напиток "Выпей меня". Неплохо. Это твой метод? Или просто случайно так вышло?
   - Ну, - смущённо сказал Славик, - не знаю, я просто по-другому не умею. А кроме того, до определённой степени это действительно так. Ведь действует, видишь ли...
   - Что? Пьёшь кофе - и готово?
   - Ну нет же. Просто станции часто в кафе, в забегаловках. В стекляшках... - он хитро глянул на меня, - в шофёрских буфетах всяких. Где-то может и по-другому, а у вас - так. Структура такая, если угодно. А всё-таки, он не полностью закрыт, ваш мир... Видишь? Знаешь, кто это первый понял? Тот, кто во всяких шофёрских делах шофёром. Он меня, во всяком случае, и надоумил.
   - Пока до "стекляшки" дойдёшь - семь потов сойдёт, - проворчал я, - иначе почему-то никак...
   - Только это не единственное условие, - сказал он, поднимая палец (палец-то был кривоватый и жёлтый от никотина... Странно, а я не видел, чтобы он курил!) - то-есть - необходимо, но не достаточно.
   - Ага, нужен лоцман, - ехидно поддакнул я.
   - Это давно известно, - отмахнулся он, - что тут нового? Понятное дело - если место незнакомо, нужен проводник. Но я не проводник и не лоцман, я - другое, - признался он вдруг, - теперь-то можно объяснить.
   - "Нет, я не Байрон", - поддразнил я. Он не обратил внимания:
   - Помнишь, у Алисы там были довольно своеобразные проводники. Но, в общем, она ведь всё делала сама... ей просто подбрасывали грибки да дверцы в чудесный сад.
   - Был ещё белый кролик... - неуверенно начал я.
   - И кролик, и другие зверушки всякие, - нетерпеливо продолжал Славик, - это всё понятно. Если на то пошло, я - кроличий ход, переходящий в колодец, который исполняет роль проводника В ТУ СТОРОНУ.
   - Знаешь, - вздохнул я, - бывает - и без колодца, и без грибков. А проводник иногда просто провожает на поезд. И всё. И гуляй навеки.
   - Ты уверен? - сказал Славик.
   Подумалось, почему-то, что проводники и ток проводят.
   - Слушай, - я вдруг спохватился, - всё это здорово, но мы, кажется, теряем время. Нет? Ты говорил, куча всего случилась. Значит, рассиживаться нечего. Бог с ними, с кроликами, с колодцами... Ты извини...
   - Ух, - он облегчённо вздохну, - ну слава Богу. А то я думал, мы будем всё время комментировать то, что делаем. Но ты не беспокойся, время у нас теперь есть. В прямом смысле.
   - То-есть, - догадливость моя меня самого поражала, - ты хочешь сказать, что эти места насыщены временем?
   Он только развёл руками:
   - Ты сам понял, - произнёс он, - что и служит подтверждением гипотезы.
   Я засмеялся. Он теперь вёл себя совсем по-другому - шутил, развлекался... Стало быть, считал, что худшее позади?
   - Время хорошо действует на тебя, - сказал я.
   - На тебя тоже, - улыбнулся он, и я заметил, что у него светло-серые глаза. С карими крапинками. И с очень знакомым выражением.
   - Время, - задумчиво сказал он, - это тоже ведь энергия. Когда нет времени, солнце не греет, а печёт. Не оживляет, а убивает. Ветер - опустошает. Зима губит. Музыка повергает в тоску и отчаяние... Стихи - немыслимы. Люди - больны и наполнены ненавистью... Ах, даже не ненавистью. Равнодушием, холодом.
   Комок у горла. Что это он такое говорит? Кто он такой? Глаза - как у Лида...
   - На самом-то деле, - произнёс он, покачивая головой, - здесь, где мы теперь, конечно, в тысячу раз лучше. Всё живое, понимаешь? Но с другой-то стороны, это ведь тоже - опасность, если не хочешь остаться здесь навсегда. Правда, ЭТОТ мир - открыт. Дальше ты мог бы идти без меня...
   Я молчал. Он внимательно глядел на меня и молчал тоже. Потом он едва заметно покачал головой, словно не соглашаясь сам с собою. Я не знал, что сказать. Конечно, лучше идти вместе... Но у него и другие дела есть, конечно же...
   - Конечно, - неуверенно сказал я, - ты иди... Если хочешь. Если тебе надо.
   Я подумал, что всегда привязываюсь к людям, это нелепо, но никто ведь не обязан со мною дружить. Правда... Конечно, пусть идёт, если ему пора. А он снова улыбнулся и тронул мою руку.
   - Мне ещё не пора, - сказал он, - просто, есть одно дело. Ты мог бы помочь. Правда, это задержит тебя, но, скорее всего - не надолго. Поможешь?
   - Конечно! - я обрадовано кивнул, - если сумею, то - конечно...
   Он, казалось, тоже был рад.
   - А что за дело? - спросил я.
   - Расскажу, - ответил Славик, - только всё-таки давай поедим. В столовке там у вас, сам понимаешь... Не до еды было.
   Как раз принесли овощи и горячее мясо с грибами. Мы с аппетитом поели, выпили по чашке кофе.
   - Ну что? - сказал я, - расскажешь?
   - Ага, - он кивнул, - понимаешь, дело в тебе.
   Я ошарашено молчал. Что он имеет в виду?
   - Так мы же, вроде, договорились... - неуверенно пробормотал я.
   - Ты можешь, - сказал он, не слушая меня, - в любой момент опять провалиться. Поэтому надо отработать методы контратаки. Скажи. Ты никогда не думал, что ты на самом деле - чужой звёздный корабль?
   "Сумасшедший, - мелькнула холодная догадка, - он сам сумасшедший и меня заразил безумием..." Но сразу возникло воспоминание. Да! Я помнил.
   Я видел сон (опять сон!) что я - чужой звездолёт. И что я должен уйти с какой-то межпространственной базы. База была совсем чужая и очень опасная. Я знал, что если мне не удастся разогнать двигатели и уйти в другое пространство, то придётся остаться здесь навсегда. И тогда я буду превращён в другое существо, и память моя будет стёрта, и всё тогда пропало. И я разгоняю двигатели, это происходит как-то изнутри. Сразу из головы и из сердца /у меня было сердце и голова, и одновременно я был невероятным странным звездолётным существом.../звучала музыка. Точнее, один аккорд. Он имел глубину и продолжение в сторону, которую трудно было бы определить. Ближе всего слово - всюду. Но так же подходит - всегда... Точнее не могу выразить. Знаю только, что это была музыка моего мира, и она могла помочь мне вернуться домой.
   Так вот. Вокруг были невероятные многоярусные конструкции чужой базы - какие-то причалы, мачты, гигантские интерфейсы многомерных программ, терминалы титанических компьютеров, окна и двери невиданной формы и размеров.
   А двигатели уже разгонялись, и все эти ярусы, этажи и конструкции отплывали куда-то назад и в прошлое, а сквозь них и в промежутках этих конструкций просвечивал прекрасный, невыразимый Космос. И в какой-то момент я вдруг осознал. Что всё это время меня держали какие-то оковы. Не из материала, конечно. Просто это было наведённое время, искусственно сконструированное пространство. Для того, чтобы удерживать таких как я в повиновении, в состоянии иллюзорного восприятия реальности. Кому-то и для чего-то это было надо. Хозяевам базы, очевидно. Но я не хотел с ними воевать, хотя, кажется, мог. А не хотел потому, что причина-то рабства скрывалась не в них - они были вроде разумных тараканов, или хищных гусениц.
   Причина была не в них. Только во мне.
   Я В СЕБЕ должен был... словно бы провернуть какой-то винт, или механизм. Если на морской язык переводить - компас настроить, что ли. И понять - как прокладывать курс. И ПРОКЛАДЫВАТЬ его во что бы то ни стало...
   А без этого всё было безнадёжно. Любая война была этим гусеницам только на руку... На лапу... И только ещё сильнее навредила бы мне и таким как я. Людям-звездолётам. И просто людям, тем , кто хочет жить по человечески... а не воевать. И, кстати, я понял, что я на самом-то деле не звездолёт, но и не совсем человек. Скорее, во мне есть что-то и от звездолёта и от человека. Но я реально являюсь чем-то или кем-то другим, и если я узнаю свою природу, то и чужая база, и чёрный вакуум космоса - сменятся чем-то совсем иным, и тайна откроется для меня.
   Но я проснулся и всё забыл. Надолго и сразу. И вот только теперь - вспомнил.
   - Откуда ты знаешь? - вырвалось у меня.
   - А чего тут знать, - усмехнулся он, - мы все такие. Просто пора нам уходить с этой базы.
   - С какой базы? - растерялся я.
   - С этой самой. С инопланетной. Куда нас всех закинуло.
   - Всех?! - изумился я.
   - В том-то и дело, - вздохнул Славик, - пойдём-ка, побродим. Поговорим.
   Я растерянно кивнул. Славик подозвал официантку, протянул ей какой-то квадратик - кажется, из пластика... Она быстро провела по нему маленьким аппаратиком, похожим на электробритву. Только у аппаратика был экранчик. На экранчике быстро мелькнули циферки. Зелёные, потом красные... Красные снова сменились зелёными. Официантка мельком взглянула на циферки, кивнула, отдала Славке обратно дурацкий квадратик, улыбнулась и ушла.
   - Пошли? - сказал он.
   - Пошли, - пробормотал я.
   Мы вышли из зала со столиками - пластик разных оттенков от тёмно-бежевого до кремового... оказались в вестибюле. Я сразу упёрся в зеркало. Там был... я? Ну да, наверное я. Сколько уж можно удивляться всем этим... Метаморфозам, да!
   ...Опять мне было семнадцать. Или около того.
   Не знаю, наверное потому-то я снова и затеял задавать вопросы. Как раньше. Нет, там, конечно, по-разному бывало... Вернее, не там - тогда. Но вот это я в точности "поймал": какая-то наивность, простодушие, и язык работающий со скоростью пять-десять вопросов в минуту. И голова, которая всё забывает. Когда-то я Витьку этим доставал. Серьёзно. Кстати, я почти сразу вспомнил про Витьку, как только увидел в зеркале себя, семнадцатилетнего. Славкина физиономия отражалась рядом с моей, и было ему на вид лет двадцать. Я увидел Славку /теперь - рыжего, почему-то/ и рядом - себя: я даже вспомнил, что это у меня за внешность такая. Когда-то давным-давно я ехал на каком-то поезде, и именно к Витьке, и тоже вот так вот разглядывал себя в зеркале. С недоумением, потому что точно помнил: волосы у меня должны быть не чёрные, а тёмно-каштановые, и я должен быть кареглазый, и...
   - Осторожней с этим стеклом, - сказал вдруг Славка, - не очень-то ему доверяй. Пошли отсюда скорей.
   Я послушался, но уж на улице-то не вытерпел и сразу стал тараторить как попугай:
   - Почему - осторожней? Слушай, а почему я опять такой какой-то... Дурак какой-то?.. А к стати! Насчёт звездолёта, ты что, серьёзно? Так он же из металла какого-то, или ты - иносказательно? А куда мы идём? Нет. Я точно стал дурачком, я это просто чувствую. Почему?
   Славка замахал на меня руками:
   - Не всё сразу, - и сказал он, - давай по порядку.
   И стал говорить по порядку, а мы тем временем шли по улицам, заходили в парки, останавливались у ларьков с сосисками и кофе, и вообще - всячески бродили по этому городу, и я много чего узнал в тот день, и много вспомнил, и насмотрелся на всякие улицы и дома...
   А потом начались метаморфозы. Город стал не тот. Потом - снова. И каждый раз я не мог уловить этот момент. Но это сначала. Потом я стал замечать странные такие перекрёстки... Собственно, не перекрестки даже, потому что прямых углов там не было. Скорее, это были как бы вертикальные загнутые страницы огромных книг. Представьте себе, что книга поставлена на нижний обрез - а впрочем, какая разница - нижний он, или верхний, важно, что сначала ты вообще никакой страницы не видишь. Ведь она спрятала плоскость. Повёрнута ребром... Но потом твой спутник делает едва заметный шаг в сторону от... От ребра страницы. И тогда то, что казалось объёмным, то, в чём ты двигался до этого, считал пространством - всё это становится страницей, скользящей мимо, перелистываемой каким-то ветром, что ли... И я чувствовал этот ветер всем телом, и глазами, и он продувал меня насквозь, обдувал каждую клеточку мою, и листал ещё какие-то страницы внутри меня, и в такие моменты я сам был книгой. Но был ещё кто-то, кто эту книгу читал, и это тоже был я... И это было не всё.
   Там, в многоцветной глубине меня самого и всех этих бесконечных миров, и страниц, и книг, и стеллажей, и библиотек - там, иногда чуть-чуть заслоняемая книжными страницами, иногда видимая совершенно отчётливо - была реальность. Без страниц. Без книг. Просто - никогда не прерываемая реальность - больше всех текстов, больше всего, что можно о ней узнать, написать, пересказать... Оттуда-то, кажется и исходил этот странный, присутствующий во всём и во мне, взгляд... Это был очень улыбчивый взгляд, в нём не было никакой тяжести и тьмы, только улыбка и свет. И он был знаком мне, и я просто улыбался в ответ. И шёл дальше...
   Города менялись, и менялись времена года, а мы всё шли и шли, не уставая и не останавливаясь. Сколько времени прошло? Не знаю. Время тоже было написано на страницах, и сколько таких страниц мы пролистнули - я не знаю... Одно только могу сказать теперь: там, за страницами - времени нет. Но не в том смысле, в котором его не было в зимнем городе, где я застрял, постарел и чуть не заснул насмерть. А вот в каком: есть места, где светит солнце, такое что становится ясно: время - тени. Но если нет солнца, нет и теней. А если полдень? Тогда ведь теней тоже нет, но по другой причине: лучи падают на предметы сверху... Это приблизительное сравнение, с тем же успехом можно говорить о ветре и волнах, но мне ближе свет. К тому же, свет ведь - тоже ветер. Ветер пространства.
   И ещё: вот, здесь всё время - ветер, пространство, звёзды... Ведь это всё так абстрактно, скажет кто-нибудь. Непременно кто-нибудь так скажет. Так вот - всё состояло из листьев и травы, и разных птиц, и разноцветных домов. Из лиц людей, идущих навстречу, из той музыки, что доносилась к нам, когда человек у себя на кухне ставил чайник и тут же включал магнитофон... И я видел его силуэт за шторой если был вечер, если он был один, и когда он был не один - я видел два силуэта, и я иногда знал, что это она к нему пришла - и отводил взгляд от чужой любви...
   А ещё там жил за шторой одинокий старик, похожий на моего деда. А иногда и вовсе не похожий, но всё равно что-то у них у всех есть общее - не старость. А какое-то выражение глаз... Так вот, этот старик там жил - в любом доме и за любой шторой - совершенно один, и там у него сразу всё было в одной комнате - и кухня, и спальня, и кабинет, хотя иногда все окна выходили в разные стороны. А иногда старика заменяла пожилая женщина. И нам совершенно некуда было деться во всех этих многочисленных пространствах, на всех этих страницах какой-то книги - ну просто абсолютно некуда было деться от этой пожилой женщины и от её вечнозелёного фикуса. То-есть, не фикуса, конечно, а кактуса. Точнее, алоэ. Ну да, точно - алоэ. И ничего в этом смешного почему-то не было... Но было странно и грустно.
   Не хочется подробно о них о всех. Знаете, как их много? Их полные миры. Каждый способен поглотить навсегда. И этот старик. И эта тётенька. И есть ещё мальчик с веснушками, с велосипедом. Вечно ждёт папу на мотоцикле у окна, а папы нет - он куда-то подевался. Я в здравом уме и твёрдой памяти не мог бы пройти мимо этого с веснушками - я бы что-нибудь придумал для него. Я бы как-нибудь вытянул неизвестно откуда этого папу на мотоцикле - хоть с того света, неважно, но я же просто листал страницы. Я шёл мимо, и рыжий Славик, уверявший, что он - не лоцман, а что-то вроде кроличьего тунеля, вёл меня через миры неизвестно куда. А они всё шелестели и шелестели. Вон мой друг растаял в темноте. А точнее, сел на поезд и уехал... А что точнее на самом деле?
   Вон моя мама умирает. А вот она уже умерла. А вон в том окне - ещё нет - какое окно верней?
   А вот незнакомый человек в очках, какой-то растерянный... Откуда-то я его знаю, только не помню откуда. Кажется, он не умел шить, и все его ещё кроме того обманывали. Жалость? Ну да, но не в том дело. Откуда-то из детства этот в очках.
   Вон твоё лицо виднеется на задней площадке троллейбуса. Тебя всю не видно, а лицо видно, троллейбус идёт себе. А ты улыбаешься. Как хорошо...
   А вот другое лицо, прекрасное и тревожное, но в него мне лучше не глядеть - зачем ворошить страницы. Когда их уже вон снег засыпал, и всё равно там где-то мы есть, мы идём по опять же асфальту и улыбаемся.
   Как хорошо...
   И ты здесь, которой не было и нет. Но разве это плохо?
   Ведь и меня - нет.
   Тот веснушчатый - это уже не я.
   Старик - ещё не я.
   Мой друг - не я, у меня не так.
   И на мотоцикле не я - не знаю почему.
   А девочка на качелях? Ну что вы, это уж точно не я.
   Выбрать... Не выбрать...
   Просто смотреть?
   Идти мимо?
   Листать страницы?
   Вот оно... Вот оно в чём дело...
   ... Как это завораживает. Шелест стоит на весь космос. На всё сердце, на всю жизнь. И всё сквозь шелест. И всё - только шелест.
   Шелест листьев. Так это, оказывается, шелест осенних листьев.
  
   .............................................................................................................................
  
  
   - Я же говорил, осторожнее с этим стеклом! - сказал Славка, - смотри - куда мы попали опять!
   - Куда?
   - Так я-то откуда знаю... - куда-то сквозь стекло. В какой-то твой мир. Тебе виднее! Видишь - осень. А нужно нам лето и... совсем другое место, а не это.
   В рифму у него получилось. Я не очень-то волновался. Подумаешь. Как пришли, так и уйдём. Я так и сказал ему.
   - Да? - он странно посмотрел на меня, - ну что ж, попробуй.
   Я оглянулся. Мы были на опушке осеннего леса. Была, действительно, осень, и кроны деревьев все были разноцветные. Примерно в километре от нас сосняк вперемешку с берёзой начинал карабкаться по склону горы. Дальше и выше темнели ёлки и пихты, а потом шёл серый угрюмый скальник.
   День клонился к закату, прохладный ветерок шелестел в траве, в осенних цветах, посвистывал в облетевшем рано шиповнике. Я поглядел в другую сторону - там виднелась развязка какой-то мощной, многоярусной трассы. Гул доносился и до нас, и машины - было видно - двигались нескончаемым потоком. Но этот голос города был отдалённым, он чем-то напоминал прибой, и здесь, где мы стояли, бензином не пахло - ветер дул в другую сторону. Я поглядел вверх, в осеннее, яркое небо с начинавшими уже желтеть к западу перистыми облаками. От неба веяло какой-то грустью, хотя причин для грусти не было. Но всё равно оно было красивое, небо, хотя, когда глядишь на такое, сразу понятно отчего-то, что скоро первый снег. Ну и что? Будет снег, но он растает, будет потом апрель, а за апрелем - всем известно - наступает лето - может, то самое, в котором мы и должны были очутиться, просто промахнулись на полгода... Только на полгода? И кто-то, вроде бы, сказал внутри - тихо и безжалостно: "Или - на всю жизнь."
   Но я не стал его слушать, самоубийцу. И я сказал Славке только про полгода. Что, мол, прорвёмся, где наша не пропадала!
   Но он досадливо поморщился, замотал головой и стал похож на сердитого рыжего ежа. Я сразу заметил, что ему ещё меньше лет стало, и не такой уж он теперь был рыжий. Скорее, рыжевато-каштановый. Интересно. А я как изменился? Я хотел спросить у Славика, но тут он сам заговорил. Он сказал, что я подкинул новую задачу, что этот мир существовал только в моём воображении, да ещё где-то на краю вселенной, однако я притянул его к нам, и, поскольку всё реально, в том числе и воображаемые миры, было бы только воображение, то... Я перебил. Я хотел знать подробности.
   - Ты полжизни путешествуешь в своём воображении, - терпеливо объяснил Славик, - пока ты меняешься, ты меняешь мир. Когда ты перестаёшь меняться, застываешь, ты тоже меняешь мир вокруг себя, ты его морозишь. Все это делают, но у одних людей сил больше, у других - меньше. Поэтому одни только чуть-чуть сдвигают всё вокруг себя, может никто и не замечает - ну разве что родные и близкие... А другие...
   Он сделал паузу. Глянул на меня исподлобья. Потом поджал губы и развёл руками.
   - Чего - другие-то? - не понял я.
   - Тупица, - сказал он холодно, - другие - вроде тебя, что тут непонятного. Милости просим в миры, откуда-то вынырнувшие. Но видишь ли, я не знаю - какую страницу ты перевернул. И в какой книге. И на какой полке. И даже - в какой библиотеке. И оглавления у меня нет. Так что...
   Я растерянно молчал. Просто смотрел по сторонам и пытался вспомнить - что я это такое придумал. А может, не придумал, всё-таки?
   - Ну хорошо, - сказал я наконец, - а как до сих пор это всё... происходило?
   Славик снова глянул на меня исподлобья, но затем вдруг улыбнулся и тряхнул головой. Подскочил ко мне и неожиданно взъерошил волосы. Я ошарашенною смотрел на него.
   - Одно классно, - сказал он, в этом твоём придуманном мире мы одного возраста.
   Тут я понял, что мы снова мальчишки. Оба.
   ...Вообще говоря это несправедливо, думал я, топая рядом со Славкой по лесной тропе. Несправедливо, что путаница продолжается так долго. У людей как - подрос - всё, ты взрослый. У Алисы там как было - ну как... Не долго, вот как. Кролики с часами побегали, герцогини там с королевами глупости поболтали... Ну ладно, не глупости - умности... В общем, писатель две книжечки написал небольшие - и всё вернулось к камину... Или как там всё закончилось? Что-то я запамятовал. Ну неважно, во всяком случае, Алиса осталась в конце концов Алисой. Это по Кэролу. По Тэйту, конечно, иначе, но кто он такой, в сущности, этот Ален? "Alice grown older, mammoth, but not fat "... Ну что это такое за выпендрёж... И кто его знает, этого Алена? Никто. А Кэрола знают все... Не все, правда, знают, что он Чарльз Люис Доджсон, но это не важно. А происходит всё и не по первому, и не по второму, а как-то само. Ну и кстати... Настоящая-то Алиса, не Кэроловсккая - с ней-то что на самом деле произошло? Или Тэйт прав? Тэйт патетичен. Как там под конец?
  
  
   "...Как в космосе, здесь ночь без дня. Вернее,
   День без ночей. И мир развоплощён
   Так сладостно, и стынет перед нею
   Ленивый прах людей, сгущенный в сон..."
  
  
   А дальше?
  
  
   "Слепая пыль, которой всё простилась...
   Но лучше бы, о нашей плоти Бог,
   Твой гнев навеки, лишь бы эта милость:
   Живая боль среди земных дорог."
  
  
   Но это перевод. А в оригинале он просит именно чуть ли не швырнуть его на каменистый путь. Никаких "лучше бы" там нет в оригинале. А только "stony path". И на этом-то всё и заканчивается. Только ведь каменистый путь и живая боль среди земных дорог - абсолютно разные вещи. У поэта /в отличие от переводчика/ боль не упоминается не потому, что её не будет, а потому что она - живая даже - не может быть упомянута, потому что если она и будет - не она - главное... А - путь. Пусть каменистый, каменный, твёрдый, но - путь. Поэтому и никаких - "лучше бы". Уж как будет, пусть так и будет, лишь бы был путь... Чего же я ворчу? Ведь это - то самое? Да, принц Джай?
   .............................................................................................................................
  
   Вечерело. Сгущалась темнота. Мы набрали сухих веток и сложили костёр. У меня в кармане откуда-то взялась маленькая синяя зажигалка. Фирмы "Сверчок".
   - Слушай, - сказал я, - а ведь есть хочется.
   В голове было пусто-пусто. Не думалось ни о чём. И есть хотелось, и пить - ещё больше, и хотелось поговорить со Славкой, но язык не хотел шевелиться, а ноги не хотели больше никуда идти, хотя речка была совсем рядом - мы слышали, как она журчит, шумит, бежит куда-то. И остаётся на месте. И так всегда. Я вспомнил Сиддхартху... И уснул.
   Утро было просто прекрасное. Ночь была тёплой и сухой. Роса не выпала. И угли от костра были ещё живы. Мы проснулись, видимо, одновременно. Славик только глянул на меня, и сразу засмеялся.
   - Ты чумазый, - сказал он, - пошли умываться.
   Мы решили не умываться, а просто искупаться. Для скорости, да и вообще - так интереснее. Вода была не очень тёплой, но тело моё как-то приспособилось: я не мёрз.
   Мы здорово накупались, и теперь ещё больше проголодались. Но всё-таки, лицо я до конца не отмыл. Я это заметил. Когда опять взглянул на своё отражение в воде. Пришлось приниматься вплотную за нос и щёки - и откуда столько сажи?
   Тогда Славик и сказал опять:
   - Джай, ты бы всё-таки поменьше рассматривал свои отражения.
   Я не понимал о чём речь.
   - Я же говорил, - объяснил он, - ты научился странным вещам.
   Я ничего не чувствовал насчёт странных вещей. Наоборот, всё вокруг казалось таким ясным, словно промытым от пыли. Я снова мог радоваться солнцу, как оно блестит, отражаясь от воды... И облака были такие белые, высокие, а небо - синее-синее. Я не чувствовал никакой тревоги, и совсем не чувствовал, что чему-то научился.
   - Ладно, - сказал Славка, - сейчас покажу тебе - что ты умеешь. Далеко нам так не уйти... Но это даже хорошо пока что. Не хватало нам тут драконов и других сердитых зверьков. Одевайся. Пошли.
   - Куда? - спросил я.
   - В город. Там будет нагляднее.
   Я совсем не хотел в город, но ведь надо было где-то поесть. Мы решили идти пешком. Все другие варианты были связаны с многоярусными шоссе, а мы попросту не знали, как с ними обращаться, чтоб тебя не задавили, а подвезли. Поэтому мы вышли на просеку, с которой свернули вчера к стоянке, и пошли по направлению к городу.
   - Интересно, - сказал я, а твоя пластиковая карточка претерпела изменения?
   - Вот-вот, - подхватил Славка, - об этом и речь. Сейчас ты будешь делать, чтоб претерпела.
   - Я?!
   - Ты, ты. Уж это-то для тебя должно быть раз плюнуть.
   - Я не умею, - растерялся я.
   - Даже я умею, - сказал Славка, - не умеет он, ха... А на шариках летать умеешь? Из жизни в жизнь?
   - Славка, - я просто чуть не плакал, потому что он странно говорил, но что-то я понимал. Вот от этого-то было не по себе. Словно срываешься в сон - из яви и обратно. И там и там звучат какие-то фразы... - Славка, я не помню как я летал на шариках... То-есть, я помню, что что-то такое было, но даже не уверен, что - со мной. Я думал - вот, разожжём костёр, у огня ты мнё всё расскажешь и объяснишь...У огня всё как-то понятней. А вот - уснул, и теперь опять дурак.
   Славке, видно, неловко стало - он увидел, что я огорчён из-за всех этих дел. Он сказал тогда негромко:
   - Ничего же не поздно. Просто я смотрю - ты голодный. Ну и решил - пойдём в город, поедим, заодно и поэкспериментируем. Хочешь, можно отложить. Только... Ты меня не съешь с голодухи? За разговором, незаметно... знаешь, помаленьку так откусываешь от яблока. А сам не замечаешь.
   Шутку-то я оценил, но почему-то не хотелось веселиться сейчас. Я прислушался к своим ощущением. Ну что ж, я вполне мог ещё обходиться без пищи. Но Славка решил по другому.
   - Пошли всё-таки в город, - сказал он, - просто купим что-нибудь и возьмём с собой. У меня ещё есть кредит, я уверен.
   Наверное, зря я согласился. Если бы знал заранее - как выйдет... Но я же не знал.
   Насчёт кредита я не понял, а Славик не стал объяснять. Добавил другое:
   - Там посмотрим - стоит упражняться, или ну его... Это ведь сразу видно.
   До окраины мы добирались дольше, чем можно было представить. Дорога была так себе. Часто приходилось пересекать пыльные трассы. Эти были одноярусными, но зато с массой перекрёстков. Движение было непрерывным. Точнее, перерывы были, но без Славки я, наверное, не смог бы ими воспользоваться. Шум стоял дикий. И дышать было трудно. Бензиновый смрад густо вливался в горло и в лёгкие, и через некоторое время у меня сильно разболелась голова, а во рту появился противный металлический вкус. А трассы всё плели и плели своё серое кружево, и трава на узеньких газонах, разделявших автомобильные потоки, была серой как асфальт. Не было деревьев, не было даже домов. Я с тревогой иногда поглядывал на Славку, а иногда - на собственные руки: боялся, что мы снова начнём меняться и постареем. Но мы не менялись. Время каким-то образом не участвовало в разрушении, хотя разрушение было вполне ощутимо. Я, кажется, даже начал понимать - в чём разница. Я имею в виду - между грязью в пространстве и грязью времени. Одно не хуже и не лучше другого, но это всё-таки разные вещи. Иногда они могут существовать порознь. Может быть, ЗДЕСЬ время ещё не начало разрушаться...
   В конце концов, мы выбрались на какой-то маленький островок живой земли. Здесь росла трава и желтело несколько одуванчиков. Ветер пригибал их, а нам - резал глаза. Я снова глянул на Славку. Он тоже прищурился от ветра. То ли от этого, то ли по другой причине, вид у него был сердитый. Даже просто недобрый.
   - Садись! - крикнул он мне. Было шумно, хотя мы находились метрах в двадцати от трассы. Просто, ближе к трассе и сесть-то было негде - спрессованная, бледная пыль - вся в рваном полиэтилене, масляных пятнах, осколках стекла, да ещё - то тут, то там из этого всего - словно вырастали грязно- чёрные резиновые ленты. Отчего-то было особенно противно смотреть именно на эти ленты. Просто невыносимо. Я отвернулся к Славке. Он уже сидел - в желтовато-зелёной, сухой траве. Смотрел на меня снизу вверх Нет, не был его взгляд недобрым - не то... Скорее, это была застарелая боль. Или отчаяние, от которого человек уже отошёл, но следы-то ещё видны. Куда они денутся. Или просто это была усталость. Наверное, долго ему пришлось бродить по этим бесконечным бензиновым мирам, пока - в одном из них - холодном и сером, в Мире где Нет Времени, он всё-таки нашёл меня. А теперь даже отдалённое напоминание об асфальтовом, железном, внутреннего сгорания - вызывает у него боль...
   Я сел рядом. Мы коснулись друг друга плечами. Потом просто прижались. Плотно. Так было лучше. Я думал, что на самом деле - кто мы сейчас? Два неизвестных никому мальчишки-подростка. Между лентами асфальта и резины. На травяном островке, где, может, ещё и живы кузнечики, но уж больно трудно себе это представить. И ещё я вспомнил. Как уже десятки, если не сотни раз сидел вот так прижавшись плечом к другому плечу. А к горлу подкатывал комок. От бензина и усталости, и от жалости - и к себе и к кузнечикам этим, которых нет, и к тому, кто рядом... Но кроме жалости было вот ещё что: решимость всё равно идти.
   Потом и жалость куда-то делась. Не то, чтобы стало вдруг никого не жалко. Просто, было уже пора, наверное. Потому что - раз долго здесь нельзя, значит всё надо делать быстро.
   Мы встали и пошли дальше. И скоро вошли в собственно - город Это вышло как-то сразу, без перехода - только что были трассы, огромные пространства серых газонов, марево и мусор, и бледное небо - и вот уже промелькнула в диком темпе эстакада - я таких больших эстакад в жизни не видел! - и потянулись рекламные щиты с напитками, пылесосами, оконными рамами, томными девицами, пачками сигарет, беспроигрышными лотереями, драгоценностями и драгоценными мехами, диапазонами модных радиостанций и телеканалов - а потом замелькала цветная анимация со всех сторон - кино, ковбои, стиральный порошок, лучшие отели и лучшие модели автомобилей, и лучший соус к макаронам, и лучший крем для загара, и лучшие дантисты с ослепительными улыбками, и лучшие шкафы с раздвижными дверьми, и лучшие ди-джеи на лучших дискотеках... Дурно, дурно мне стало уже очень скоро. Совсем дурно. Я уж хотел попросить Славика - давай найдём просто какой-нибудь дом, зайдём в подъезд и постоим там... Ноги подгибались, горло болело...Почему-то мы вдруг оказались под землёй. Светились мягко полосы-лампы. Какие-то люди сидели в креслах и что-то пили и ели. За стеклом во всю стену бесшумно проносились поезда, похожие на матовых гусениц, у которых чёрным глянцем прочерчены были серые тела - окна, что ли, такие у поездов? "Кафе под землёй в метро", - догадался я. Просто всё немного изменённое. И слишком комфортабельное. Слегка тошнило от этого комфорта, словно он был придуман не людьми, а какими-то... ну, например, гусенницами. Я подумал даже, что мусор и смрад лучше. Лучше, чем этот тошнотворно-мягкий свет, и приглушённые пластиком звуки шагов, и кондиционированный воздух... особенно раздражали запахи - они напоминали о временах, когда я был большим... Собственно, такие запахи принято называть ароматами, пахло лимоном, виски, хорошим табаком, шоколадом, кофе... Но - опять-таки я подумал - а не лучше ли - помойка? Во всяком случае, ускоряешь шаг, чтобы покинуть запах гниения... а тут сидишь и сидишь как дурак... После бензина и дикого шума трассы здесь ВРОДЕ БЫ ТАК ХОРОШО... Вдыхаешь себе весь этот чистый и тихий ужас: и вроде бы всё в порядке... Да нет, я не против виски, не против хорошего табака! И не в том, наверное, дело, что ещё и есть хотелось страшно, и было непонятно - как утолять голод... Просто я почти увидел, как тянутся к нам со всех сторон какие-то блестящие нити... Я их не хотел, этих нитей. Точнее, какой-то солнечный зайчик у меня внутри не хотел. А ещё там была у меня внутри некая улитка, которая, конечно же /или вообще - не конечно?!/ тоже я... Так вот этой улитке всё абсолютно было здесь по кайфу. Только вот какое дело: часть вдыхаемого мною ужаса ведь исходила, оказывается, именно от этой улитки.
   Если б я был теперь один - я встал бы и ушёл. Я даже не вскочил и не убежал бы, а именно постарался бы встать неторопливо и уйти не спеша. Потому что опасность чувствовалась во всём. Опасность и внимание... Словно и вправду - рядом где-то притаилось неизвестное насекомое, и насекомое это немедленно отреагировало бы на любое моё резкое движение - атакой.
   ...Я не ушёл.
   Я был не один, и я верил Славке, и я не думал, что он может привести меня в такое место, где нам грозит гибель.
   Я даже не спросил его - зачем мы здесь. Это было бы выражением недоверия. Я просто сидел и ждал...
   Не было официантов. Терминалы у каждого кресла: что вам угодно? НАВЕРНО, ВСЁ НАПИЧКАНО ДАТЧИКАМИ, - мелькнула странная мысль. Честно, я и сам не понял - о чём речь... Какими датчиками?
   - Джай! - услышал я, словно сквозь туман, - ты очнись, пожалуйста...
   Я встряхнулся. Славик что-то говорил мне, кажется, уже давно, а я и не слышал...
   Неожиданно вплотную к моему уху, громким шёпотом:
   - Да перестань ты громко так думать!!! Собери себя.
   Я вздрогнул. Я помнил, что нужно сделать. Нужно понять, что я - только вот. Всё что вокруг - не я. И оно, которое вокруг, ничего не может со мною сделать, потому что - состоит из другого материала. Воздействие может проходить только с моего соизволения. Я - автономная структура.
   ...На втором плане прошло: "Я же звездолёт..."
   На втором? Нет - глубже. Никто не мог бы услышать. Ни друг, ни враг. "Зачем так глубоко?" - не понял я. "А надо ещё глубже..." - словно сказал кто-то из неимоверной уже совсем глубины, так что я еле услышал... И я даже не то чтобы верил.
   Я просто знал:
  
   Я солнечный зайчик.
   Я взрослый, я старый.
   Я маленький мальчик.
   Тот самый, с гитарой,
   Я - улитка.
   Чужой звездолёт.
   Принц Джай,
   Который всё время куда-то идёт.
   Лёша, тинэйджер.
   Кирилл. Андрей.
   Кто ещё? Говори поскорей.
   Не задерживай добрых
   И честных людей:
  
   "...Все птицы. Все рыбы,
   все люди и звери.
   Все старые книги,
   все окна и двери.
   Все песни. Вся музыка.
   Все предсказания,
   все вещи, все утра,
   вся ночь, все желанья
   Все жизни и смерти,
   Все земли и звёзды
   Все ранние "рано"
   И поздние "поздно"
   И всё что касалось
   И всё что коснётся
   И всё что вернулось.
   И всё что вернётся ."
  
  
   Играла негромко странная какая-то музыка. Попса - не попса... скорее, просто некие архитектурно-звуковые сооружения... Функции, выраженные музыкально. В их безупречные последовательности видимо нарочно были внесены изменения и неточности, однако это не делало последовательности живее. Мёртвое цифровое поле как бы само себя выгораживало временами, словно заявляя: "А я не совсем мёртвое, слишите? Я... Нет, я совсем не мёртвое, я даже живое."
   Но оно тем самым только расписывалось в том, что мертвоё оно. Мёртвое - насквозь.
   Я подумал о музыке, которую любил. Как отреагировали бы эти люди на блюз? Настоящий, негритянский блюз с Мисси-сипи?
   На настоящий, живой рок-н-ролл?
   Наверное, закричали бы, заплакали, вообще с ума бы посходили... Или нет, может, мне просто так кажется?
   Музыка здесь, наверное, и вовсе не при чём, музыка может быть любая... И если бы здесь играл Мадди Уотерс, или "Genesis", или Клаус Шульц, или Шуберт - возможно, ничего не изменилось бы... Просто, я как лист. Которому нужен свет солнца. Музыка для меня - свет солнца. Я могу жить... А когда вот эти секвенции играют - даже тихо, как теперь - мне кажется, что включают какие-то синие лампы. Солнца нет. А есть какой-то искусственный ультрафиолет.
   Я всё-таки не выдержал. Сказал:
   - Славка... Пойдём отсюда.
   Он пожал плечами. Глянул на меня коротко и понимающе. И, словно извиняясь, сказал:
   - Понятно. Здесь у тебя ничего не выйдет...
   Я кивнул. Я даже не стал спрашивать - что именно не выйдет. Ничего хорошего здесь не выйдет, вот и всё.
   - Попробуем пробраться в старый город, - сказал Славка. Но как-то нерешительно.
   Я совсем не знал - о чём он, но просто снова кивнул. Говорить не было сил.
   - Иди теперь за мной, - сказал Славик, - не теряй меня из виду. Будет много дверей... Надо выбрать нужную. И... осторожнее, Джай.
  
   Мы встали. Сделали шаг из неяркого света к стеклянным перегородкам. Не тем, что отделяли нас от подземных поездов, а - к другим, напротив. Славик - первый, я - за ним. Зеркальное стекло сдвинулось. Ещё шаг - и мы оказались в длинном, матово-белом коридоре.
  
   И тут на плечи нам легли чьи-то ладони.
   - Стоять, - услышали мы, - не двигаться.
   "Вот оно, - пронеслось у меня в голове, - попались всё-таки..."
   Я даже не успел подумать - кому. Что-то было ясно без объяснений. Каким-то... хозяевам. Боковым зрением я успел разглядеть какие-то фигуры в сером - форменные куртки, короткие сапоги и матовые белые шлемы над тусклыми одинаковыми лицами. Я рванулся...
   Не тут-то было. Что-то вязкое сковало тело. Я даже не мог видеть - где Славка, что с ним. Не мог повернуть голову
   - Не дёргайтесь... принц, - сказал ледяной чей-то голос, - стойте... спокойно, и всё будет с вами... благополучно. Спокойно... Так. Теперь - идти... вперёд. Не спешить.
   Странные паузы делал голос.
   Я внутренне напрягся и попытался увидеть - что это за напасть такая. Увидеть, как видел книгу, когда листал страницы миров. Но я ничего не успел.
   Что-то ударило меня по глазам словно изнутри. Я тихо ахнул. Это была не боль. И не страх. Это была чёрная скважина во мне самом. Куда-то... Словно бы к центру земли. И скважина эта вдруг развернулась во мне, извиваясь, как гусенница, развернулась горизонтально и посмотрела мне прямо в душу отверстием своего... глаза? Рта? Меня перегнуло пополам и вырвало желчью. Я задыхался. Я не мог разогнуться. Окутывала меня страшная, невнятная, бормочущая пелена. Потом она медленно отступила, но слабость была такой, что я не мог даже думать. Я стал разгибаться. Славки нигде не было...
   - Тихо... - сказал тот же голос, - сказано... Идти.
   Я пошёл. Что я мог сделать?
   Шёл я по этому дурацкому коридору, словно во сне. Шёл долго. Слева и справа от меня тянулись бесконечные двери. Все одинаковые, матовые, светло-серые. Без ручек. Без табличек. Навстречу попадались люди. Они не смотрели на меня. Совсем. Может, не видели? Но они вообще не смотрели по сторонам. Только вперёд, как и я. Может, их тоже вели? Но кто?
   Я теперь не видел ни шлемов, ни формы, я вроде бы шёл сам по себе. И они... Те, что шли навстречу... Никто их не конвоировал. Одеты все были по-разному, но ни на ком не было лохмотьев. Кто в костюмах, кто в джинсах и в футболках. Попадались женщины всех возрастов - в платьях и совсем обнажённые. Прошли две японки в белых кимоно с цветами. Прошёл старик, похожий на араба - смуглый, в халате неопределённого цвета, в туфлях с загнутыми носками и в тюбетейке... Несколько раз я видел детей - дети шли парами, то-есть - по двое, но за руки не держались. И - строго: мальчик-девочка, мальчик-девочка. Без воспитателей, сами по себе. Глядя только вперёд.
   Прошёл толстяк священник, опустив лицо, сложив руки на животе, молча...
   Я несколько раз пытался ускорить шаг, или остановиться, или обернуться назад, но ничего у меня не получалось, хотя никто меня больше не предупреждал и пелена отступила, и ум мой был вроде бы свободен. Но теперь уже моё тело не слушалось меня - шагало и шагало себе всё вперёд и вперёд, в предписанном кем-то направлении и с предписанной кем-то скоростью. Я подумал - хорошо, а если я просто закрою глаза - я упаду, или нет? Я закрыл глаза.
   Что-то хлопнуло, словно лопнул большой воздушный шар, и я остановился.
   - День добрый... А глаза-то вы откройте. Можно, - сказал полузнакомый какой-то голос, и голос был даже с человеческими интонациями... или, во всяком случае, удачно подражал человеческим интонациям - снисходительного терпения.
   Я открыл глаза. Оказалось, что стою я уже не в коридоре, а в комнате, матово-белой как и коридор... с низким потолком и без окон, освещённой всё теми же тусклыми светильниками-полосами.
   А за низким столиком прямо передо мной, в низком же - и, видимо, весьма удобном - кресле восседает наш с Витькой старый недобрый знакомый из Службы безопасности. И даже шляпу не снял...
  
  
   Вставка: Лид и Ланка у Верхних Наблюдателей (башни заката, старая колония рэйнждеров, часть рэйнждеро стали Наблюдателями, часть - Диспетчерами на Берегу Света)
   У Наблюдателей можно узнать - куда забросило Джая и Витьку. Они видят историю:
  
  
  

Глава Пятая. Поиски (начало)

  
  
  
   По воскресеньям, в осенние дни улицы пустеют. Мосты проветрены. На берегу жгут сухие листья. Прямо на ступенях набережной. Воздух от этого горьковатый, и в сердце может возникнуть то ли боль, то ли музыка... Ничего. Это не опасно. С лёгкой этой - то ли музыкой, то ли болью - хорошо выйти на берег и смотреть на серую рябь реки, на чаек, на низкие облака и на редких прохожих. Кажется, они все заблудились в осеннем просторе, а может их носит ветром. И у каждого, верно, в сердце та же легчайшая боль, похожая на музыку... Или на запах сухих листьев. И кто вообще сказал, что это боль? Не верьте ему, он ничего не понимает. На самом-то деле это просто осень.
   В этот ветренный осенний день... В этот день на одну из улиц, соединяющих облака и воду реки /если смотреть с другого берега из окна старого особняка/на одну из улиц, обычно серых от гранита и жёлтых от упавших листьев, и странных, от того, что нет никого, кто мог бы за ними приглядывать... На одну из улиц, а на самом деле - на единственную в мире ТАКУЮ улицу, ставшую в этот ветренный день того же цвета, что вода и небо... На улицу имени всех на свете кошек и собак... На мою, если хотите знать, любимую улицу... А если и не так, то на такую же почти, как моя любимая улица, на очень похожую... И не надо меня торопить...
   ...В общем, сюда-то и вышел в тот ветренный осенний день никому не известный человек одетый в серое и голубое... Хотя, если быть точным, голубыми были на нём лишь джинсы, и то - скорее они всё-таки были синие. /Но "серое и голубое" - звучит, согласитесь, лучше. Куртка, правда, тоже отливает голубым, но это свойство некоторых оттенков серого цвета: посмотрите, например, на эти низкие облака, или на этот асфальт... Серая замша кроссовок - она никуда почему-то не отливает, она просто серая, но в целом всё равно получается как сказано: серое и голубое./
   Итак, вышел человек одетый как сказано выше, из неприметного одного подъезда, расположенного сразу за аркой Управления Речного Пароходства. Вышел, постоял немного, поправил для чего-то воротник своей куртки. Глянул на жёлтые листья, на серые дома, улыбнулся, нахмурился, снова улыбнулся и пошёл к реке.
   И очень скоро можно было видеть, как он останавливается у парапета набережной, облокотившись о гранитный бордюр, а затем на свет появляется толстая "общая" тетрадь в синей обложке.
   Тетрадь эта довольно быстро оказалась открытой где-то посередине, и на клетчатой странице посредством движения руки с зажатою в пальцах синею шариковою ручкой стали появляться некоторые строчки, а именно следующие:
  
   "...В этот ветренный день / Не сердце болит, а ветер / Разгребает листву..."
  
   И так далее. Дальше смотреть не следует потому хотя бы, что ведь не готово же ещё !
   Впрочем, вопрос - кому интересно читать какие-то стихи, особенно если известно, что автор не поэт, никогда им не был, ни в каких союзах и творческих мастерских не состоит и не состоял, ни в каких печатных изданиях никогда в жизни не участвовал по причине - что не поэт, поэтом никогда не был и сам это прекрасно знал, и совершенно не обращал внимания, потому что очень уж ему нравилось, как приходят в голову строчки; и славно было эти строчки записывать и смотреть на реку, или наоборот - на трамваи... Вообще, ему нравилось именно эта мысль, то-есть, что позволяется не быть поэтом; а о том, что не поэту нельзя и писать, Некрасов, слава Богу, не говорил. Наверное, ему и в голову бы такое не пришло.
   А между тем человек, написавший эти осенние строчки, продолжал двигать рукой, и шариковая ручка продолжала выписывать чёткие тёмно-синие буквы с наклоном вправо... Словом, человек, видно, был занят привычным трудом, и ничто ему не мешало, и строчек становилось всё больше, а лицо пишущего принимало всё более спокойное выражение, как у всякого, кто выполняет задуманное, и задуманное выполняется, и пространство не сопротивляется несмотря ни на что, и всё идёт как надо.
   Иногда, впрочем, он отрывался ненадолго, чтобы взглянуть на серую рябь реки, или зажечь новую сигарету. Но это были лишь паузы, и он скоро вновь принимался за дело.
   ...В это же самое время другой человек - совсем не похожий на первого - сидел на зелёной скамейке и смотрел на больших позеленевших медных лягушек, которые совсем недавно, в августе ещё, пускали из своих медных раскрытых ртов струйки воды, а теперь вот больше уже ничего не пускали. Вода в лягушкином бассейне вся была теперь в вялых листьях берёзы, которая здесь, в парке на Вознесенской горе, росла небольшими такими рощицами, и рощицы эти трепал теперь зябкий ветер с реки, и человек на скамейке сильно мёрз, и набивал трубку голландским табаком, и курил эту трубку, и всё равно мёрз. Не согревала, получается, трубка. Ветер уносил дым куда-то.
   В парке, как и везде в тот день, было пусто-пусто. Не смотря на воскресенье, не было нищих, просящих милостыню Христа ради. Не было так называемых праздно шатающихся граждан. Просто непонятно, куда они все подевались. И прихожан не было видно, но это как раз понятно. Службы в храме не начались ещё, и даже вопрос о передаче здания Епархии до конца решён ещё не был. А вот куда девать скелет мамонта и другие экспонаты, и что делать с историками и краеведами, привыкшими почему-то ходить на работу именно в здание храма, и как их от этого отучить - это снова было непонятно, и совсем непонятно было - сколько ещё будет сидеть на зелёной скамейке одинокий человек, сколько ещё будет он смотреть на позеленевших медных лягушек, мёрзнуть и курить свою трубку... И человеку самому это было непонятно. Но поскольку занимали его в тот день вопросы куда более непонятные, удивительные и на первый взгляд почти неразрешимые, то всё выше перечисленное получается не важно. Стоит ли говорить, что и не интересно. И мёрзнуть ему, конечно, тоже было неинтересно, но ведь и идти куда-то - тоже... Отчасти потому, что следовало что-то делать, раз уж встал и пошёл, а он всячески оттягивал этот момент. Несколько раз он говорил себе: встань и иди - по русски, на латыни, на греческом, даже на арамейском и в конце концов просто по-английски, но ничего не сработало. Только ветер сработал, когда, расшалившись, тронул язык колокола на колокольне церкви...
   Да, так уж вышло, что скелет мамонта всё стоял, а колокол уж привезли и поставили на колокольню, и там хорошо закрепили, чтобы не упал...
   А ветер его и расшатал, язык, и ударил; одинокий человек встал, пожал плечами, выбил пепел из трубки, что-то пробормотал, прошёл к выходу из парка и начал спускаться по старой гранитной лестнице со сбитыми ступенями.
   Он шёл всё вниз и вниз, мимо бронзовых комсомольцев, застывших в единой, удивительной и неестественной позе, через подземный переход, мимо сиплого, кашляющего нехорошо, промёрзшего виртуоза-гитариста, мимо часовни, выстроенной недавно и подозрительно быстро на Ипатовской горке, где убили царя и всю его родню...
   И вот он спустился наконец туда, где тротуар вымостили цветными плитами. Затем под ногами его захрустел песок. Ветер швырял под ноги человеку разноцветные листья, прихватывал волосы, и песчинки скрипели на зубах. Приближался дождь, но пока было сухо. Человек отплёвывался от песка. В горле у него слегка запершило. На углу, там где новая улица, уходившая к парапету, пересекала кленовую аллею, человек остановился у автомата, опустил в него монетку и быстро выпил стакан светлого разбавленного пива. Пиво, впрочем, оказалось прохладным и приятным на вкус. Человек поставил стакан на место, вытер губы тыльной стороной ладони и посмотрел на часы. Часы у него были электронные, дешёвые, из чёрной пластмассы, с пластмассовым же ремешком, и ремешок этот был приделан к часам кое-как какой-то медной проволокой. Но это бы ещё ладно, а дело в том, что часы ко всему прочему вообще сломались. Человек постучал по стеклу, для чего-то потряс рукой, потом стал оглядываться и увидел средних лет женщину в бежевом плаще и с ребёнком, спящим в легкомысленной летней коляске. Подойдя, о чём-то спросил, получил ответ, коротко кивнул, улыбнулся неуверенной улыбкой на какую-то её неслышную фразу, и в глазах его мелькнула всё та же неуверенная улыбка, и можно было теперь видеть, что глаза его пожалуй всё-таки светлей, чем низкие облака; будто даже светлей седины в его тёмных волосах - чересчур, не по моде длинных; да и седина эта показалась сразу несерьёзной... Вроде лёгкой сетки-паутинки, искуственно накинутой сверху, почти незаметной, если не вглядываться...
   Узнав сколько времени, человек почему-то сразу изменил темп своего движения, почти бегом пустился дальше вниз по косой улице, мимо косых деревянных потемневших домиков, предназначенных на снос... Мягко простучали подошвы его кроссовок, появилась в небе первая водяная пыль приближающегося дождя, залаяла ему вдогонку невесть откуда взявшаяся противная маленькая собачка, и вот уж человек совершенно скрылся из виду за поворотом.
   А тем временем человек на набережной исписывал очередной лист бумаги в клетку. Он работал сосредоченно, теперь он почти не отрывался для того чтобы смотреть на реку или курить. Начал накрапывать дождь, капли стали падать на тетрадные листы, на почерк с наклоном вправо, но вода не размывает такие чернила. Дождь не мешал человеку в сером и голубом. Каштановые его волосы слиплись и мокрыми прядями свисали на глаза, но он только убирал их левой рукой с зажатой в пальцах давно потухшей сигаретой марки "Прима".
   Внезапно он всё-таки оторвался от письма и поднял голову, отбросил непослушный мокрый хайр, чтобы хоть что-нибудь видеть.
   - Ну, слава Богу, - сказал он довольно громко, когда послышались какие-то хлюпающие, чмокающие звуки и треск веток. Звуки были - шаги, а треск веток скоро разъяснился сам собою, по тому, как вздрогнули ветки акации, отгораживающие набережную от проезжей части. Затем кто-то еле слышно засмеялся сквозь шелест дождя, и наконец на тротуаре - странно, головой вперёд, появился человек. Шагнул, остановился, переступил несколько раз ногами, выпутываясь из вьюнка, и только потом поднял голову и попраавил очки, и оказался уже знакомым нам курильщиком трубки - тире - глядельщиком на медных лягушек.
   - God knows, - проговорил он негромко, - what are they thinking about... when they plant goddamn acacia... & never use to create any goddamn track to go by... Hey!
   - Hi! - отвечал, улыбаясь, человек в сером и голубом, - & when you look around you suddenly see that goddamn track outright...
   - Really! - сказал искатель дорожек, поправляя очки, оборачиваясь и глядя на одну из них - в десяти метрах от того места, где он продирался сквозь кусты, - а я как обычно - напрямик. Всё пишешь? Ну-ну...
   - Как обычно, - улыбнулся человек в сером и голубом, - но я уже закончил... Что-то случилось?
   - Если я не перепутал место, - сказал второй, - понимаешь, я ему письмо отправил. И в письме...
   - Прости, - перебил первый, - я не расслышал, видно... Кому ты письмо написал?
   В очках наклонил голову по-птичьи, озадаченно глядя на в сером и голубом.
   - А непонятно?
   Первый хмыкнул, неопределённо пожимая плечами:
   - Теперь понятно, раз ты так смотришь. А какое место ты перепутал?
   - С лягушками. Только я же говорю, вряд ли я перепутал. А он не путает.
   - Понятно. А зачем?
   - Что?
   - Встречаться.
   - Время подошло, - сказал в очках коротко и сухо.
   - Ты так ему и написал, про время? - в сером снова усмехнулся. Теперь стало видно, что он чуть-чуть посмеивается над вторым, и второй это видит, но нет у него ни охоты, ни сил менять что-то. А может, он привык и не особенно обращает внимание...
   - Я просто попросил придти.
   - Просто... - эхом полувопросительно повторил первый.
   - Ну... - второй задержал ответ на секунду, - да, просто. Вторым законом.
   В ответ вспыхнуло яростно всё осеннее перламутровое пасмурное небо лилово-алым огнём. И вслед за вспышкою - почти сразу - словно гигантская гаубица с Вознесенской горы ударила по реке. Да что - гаубица! Пожалуй что пара гаубичных батарей по команде дали тяжкий залп в сторону стрелки на Северо-западе, прицельно, туда, где мокли разноцветные глянцевитые "BMW", "Рено", "Мерседесы" на стоянке у Казино и стриптиз-бара. Заложило уши даже у тех, кто спал, в своих квартирах с наглухо закрытыми и зашторенными окнами, навалив себе на голову подушки - после ночной ли смены в метро, или после другой какой ночной деятельности - в том же казино или в баре...
   Оба наши знакомца синхронно пригнулись, но, сообразив сразу, что это гром, а гром-то ведь уже не убивает, синхронно же и выпрямились. Казалось, сейчас они должны рассмеяться, однако ни один, ни другой даже не улыбнулись, а напротив - поглядели друг на друга одинаково мрачно.
   - Что сказал бы по этому поводу Кирилл? - сказал в очках.
   Так было произнесено первое имя. Под шум дождя и отсвет молний.
   - Понятия не имею, - сказал в сером, - например, если бы ты сказал "Это знак", он мог бы ответить - "А по-моему, Саша, это гром."
   Так было произнесено второе имя.
   - А если бы ты, а не я, сказал бы про знак? - сказал Саша.
   - А какая разница? - успел сказать в сером, прежде чем сверкнуло снова и снова бабахнуло так, что вороны сорвались с деревьев в Вознесенском саду, заорав хором что-то страшное, что-то вроде: "Па-ар!!!" или "Fa-ar"!
   - Андрей, - сказал Саша, (Вот вам сразу и третье имя, чтоб не мучиться) - я не знаю, отразил ты или нет, что он не пришёл?
   - Отразил, - сказал Андрей, - ну и что я должен сказать? Или сделать?
   - Подожди, - сказал Саша, - я, вроде, забыл сказать. Я же заранее послал письмо, заказное, бумажку вот получил, уведомление...
   - И что?
   Саша порылся во внутреннем кармане, вытащил на свет какую-то бумажку с печатями и принялся разворачивать у Андрея под носом, бормоча при этом:
   - Что-что... А ты вот посмотри... Разве это его подпись?..
   - Ну и тем более ничего удивительного, что он не пришёл, - сказал Андрей, едва глянув на бумажку.
   Саша растерянно сложил бумажку вдвое, потом ещё вдвое, потом стал неловко запихивать её обратно во внутренний карман, другой рукою пытаясь в то же время поправить на носу очки, которые снова сползли ему на кончик носа. Андрей смотрел на него и думал, что раньше эти очки делали Сашу похожим на Леннона, а теперь вот почему-то уже не делают, теперь он похож только сам на себя и ни на кого другого, и это на самом деле Андрею нравилось куда больше... И вообще, теперешний Саша, растерянный и ничего из себя больше не строящий, нравился Андрею куда больше, чем прежний - молодой, блестящий и самоуверенный...
   - Позвони ему, - вдруг неловко как-то попросил Саша, - мне неудобно.
   - Чего ты боишься? - Андрей покачал головой, - все всё давным-давно забыли. Бельём поросло.
   Саша даже не заметил шутки. Поднял ладонь, словно защищаясь:
   - Позвони... - попросил он снова, - я давно тебя ни о чём не просил.
   - Ну-ну... - хмуро проговорил Андрей, - только у меня карточки нет.
   Саша только отмахнулся:
   - Да есть у меня. Пойдём... Ты правда закончил?
   Андрей молча кивнул. Дождик моросил теперь, не утихая и не усиливаясь, но молнии больше не сверкали и гром не гремел.
   Сливаясь по цвету с асфальтом и низким небом, а по звуку - шагами - с падающей из водостоков воды, под моросящим этим дождём прошли они вдоль парапета набережной, считая по пути неработающие телефоны. Пока дошли до нового моста Андрей насчитал семь. Саша на пятом сбился со чёта и стал считать заново, прямо с того места, где стоял, уверяя Андрея, что всё отсюда просматривается прекрасно аж до самого цирка - надо только скосить глаза и остановить внутренний диалог... Андрей шёл не торопясь, счёт телефонам-автоматам вёл задумчиво и как бы нехотя, а речи о скошенных взглядах и внутренних диалогах машинально пропускал мимо ушей; уже лет семь он их туда пропускал и даже не улыбался, а Саша эти же семь лет ничего не замечал и речи продолжались, и в конце концов Андрей понял, что все семь, а может уже и десять лет Саша старается вовсе не для него - а сам для себя, ЕМУ САМОМУ это надо, и сразу вдруг как бы отпустило, лишь только Андрей уяснил для себе нехитрую сию мысль, и совсем исчезло глухое раздражение.
   - В поликлинике точно работает, - задумчиво сказал Андрей, - пойдём на тот берег? И к пристани ближе... И карточка там не нужна, меня все вахтёрши помнят.
   Саша покивал головой.
   ...Бабушка Андрея умирала долго и тяжко именно в том вон жёлтом особняке, утопающем в кронах лип и тополей, и всё время к ней ходил Андрей, и когда, недавней весной, бабушка перестала дышать, они - Андрей и Саша - встретились в больничном саду, чтобы покурить и помолчать, и ЭТО было нужно в основном, конечно, Андрею, а не Саше... Хотя и Саше, наверное, тоже нужно было, если разобраться. Прекрасно Саша помнил - тут уж надо не семь а семнадцать лет отсчитывать назад, сам термин "внутренний диалог" ещё не вошёл даже в обращение - как он впервые перешагнул порог Андрюшкиной квартиры, и как густой низкий голос начал задавать им вопросы прямо из кухни, и вопросов было много, и Андрей принялся громко кричать, в ответ, чтобы на кухне было слышно, потому что одновременно в комнате направо под названием "столовая" орал впустую телевизор, а в комнате напротив прихожей сквозь закрытую дверь пулемётными очередями отрабатывала тётина пишмашинка, это не говоря уже о грохоте кастрюль и тарелок, плывшем из кухни вместе с вопросами и дымом "Беломора"... А потом в облаке этого самого дыма появилась Андрюшкина бабушка со своим вечным "Беломором" и странной смесью юмора и печали в голосе... Саша подумал тогда, что таких громадных и странных винни-пухов ни разу раньше не встречал, а через полчаса добавил про себя - "и добрых..." А когда узнал бабушкину биографию, подумал, что если это Винни-Пух, то ну и сволочи же всю дорогу правили нашей страной; потому что Винни-Пуха, оказывается, так долго пытались заморить нейролептиками в психушках, да карцерами в лагерях, да всякой прочей дрянью и мерзостью - что просто удивительно, как они не преуспели.
   А оказалось - преуспели, просто их заряды были замедленного действия... Умерла-то Цилия Марковна вовсе не от старости.
   ... Они шли по мосту на ту сторону реки, и жёлтый особняк приближался, а Саша всё острее чувствовал, что мир сильно изменился даже с прошлой весны. "Наверное, - понял он, - мир каждый раз меняется, когда такие люди уходят. Как бабушка Андрюшкина. Да, может - не только такие...Вообще - когда люди умирают, мир остаётся без них, это точно. Как я раньше не понимал? Вот он, особняк, совершенно другой стоит, чем раньше. И липы другие, от того что человека тут нет. Не тут, а вообще - в жизни, в смысле можно сейчас к Андрею домой заглянуть, но никто не станет дымить папиросами и устраивать в доме "еврейский пароход"... А небо вот не меняется. Интересно, небу, кажется, не важно, может оттуда нет разницы между жизнью и смертью? Всё относительно... На самом деле, не всё, наверное... Или всё-таки всё? Куда же делся Кирилл?"
   Кирилл был нужен Саше не только просто так. Возникли проблемы с работой, которую начинали когда-то вместе, втроём. Поскольку всё, связанное с работой, началось когда-то давно именно с Кирилла, Саша и решил ему позвонить. Звонок этот после долгого перерыва в общении был вообще-то странной штукой, но всё равно жена Кирилла сказала, что того нет, не спросив даже - кто звонит - и повесила трубку. Саша, правда, тогда уже не исключил возможность, что она по-просту узнала его голос, а дело в том, что между ними даже не кошка когда-то пробежала, а громадный жирный тигр. И всё-таки Саша не терял надежды... Ещё раз десять пытался дозвониться до Кирилла, и каждый раз получалось, что либо совсем никого нет дома, либо дома нет Кирилла. Теперь Саша хотел поговорить с Кириллом уже не из-за рабочих каких-то проблем, а просто он действительно встревожился - куда тот подевался? Вот почему Саша в конце концов написал Кириллу письмо - да ещё заказное.
   Словно бы сам собою, но очень медленно приближался особняк. Усиливалсялся дождь. Было мокро и не очень-то уютно, и видимо мыслям Сашиным тоже стало как-то неуютно, в результяте чего мысли эти стали помаленьку таять и пропадать, а вместо них возникала музыка, похожая на ту, что они когда-то играли втроём, ещё давно, ещё до этой самой совместной РАБОТЫ... Музыка поиграла-поиграла и вдруг - как избушка на курьих ножках повернулась к прошлому задом, а к Саше - фасадом... Вспомнился тот давний год, и какими все были, и каким был Кирилл. Кажется и тогда уже он был тот самый Кирилл, что и теперь. Со всеми вытекающими из этого последствиями в виде открытий и озарений. Ну и музыка их по этой самой причине уже тогда была тоже озарена, словно Кириллова комната на рассвете: окно его выходило на юго-западный лесопарк, и солнце, появившись над кромкой, сразу проникало сквозь стёкла, и золотисто-алые лучи его, только что коснувшиеся дальних сосновых верхушек и зелёных молодых шишек - сразу же падали на Кириллову подушку, вспыхивая искорками в светлых Кириллкиных волосах, и Кирилл сразу это чувствовал и просыпался.Саша вдруг снова увидел как просыпается Кир. Рано-рано утром уходил на Полуостров их самолёт, и Саша и Андрей ночевали тогда у Кирилла, потому что он жил ближе к трассе и к остановке 79-го автобуса. Саша тогда, кажется, впервые видел то, о чём до этого читал только в книжках: как человек, проснувшись, смеётся и вскакивает одним прыжком - нет, это не тревога, не результат нервного напряжения, это действительно просто "звенящая радость"... По Беорнису в точности. Так вставал Кирилл. Если бы кто-то другой смеялся и вскакивал по утрам как ненормальный, Саша бы, наверное, решил - притворяется, что-то строит из себя... Но Кир-то явно ничего из себя не строил... Тем ли летом он, Кирилл, и рассказал им всё? Ну да.Странная была история. Он говорил, что его совсем не Кирилл зовут на самом деле. И он сказал, что помнит все свои имена, и что недавно вспомнил - что он должен сделать... Тогда-то он и исчез впервые, но ненадолго. Анна говорила, что он скоро появится, что волноваться не стоит, и то же самое говорил Андрей, хотя откуда было Андрею-то знать... Однако, знали оба - это точно, только Саша не знал точно... Вообще, способность точно что-нибудь знать пришла после второго исчезновения Кирилла, когда всё случилось наоборот: в первый раз он исчез на Полуострове и позвонил из Северогорска, так что Саша даже подумал - ну, что из того? Просто взял и улетел... Да. А во второй раз он как-то неожиданно исчез, посреди учебного года, и наоборот - позвонил с Полуострова. Так вот, во второй раз всё было наоборот не только в пространстве, но и в их отношении к этому исчезновению. Потом уже, когда они вспоминали и разбирали вместе этот случай, Кирилл, смеясь, стал говорить что-то о распределении группового сознания. О законах сообщающихся сосудов... Поэтому-то, мол, во второй раз Анна и Андрей места себе не находили, а Саша - наоборот всё знал и понимал, только объяснить не мог, как собака. Вот тогда-то, во времена второго исчезновения Кирилла, Саша почувствовал в первый раз эту странную скорость, нарастающую внутри, словно все они - и Саша, и Андрей, и Анна, и исчезнувший Кирилл находятся на борту какого-то аппарата, и аппарат этот вроде бы приближается к какому-то непонятному барьеру, или пределу, и было известно, что когда барьер окажется преодолённым, всё изменится, и они будут больше - не они, и мир вокруг станет тоже чем-то другим, доселе невиданным. Саша почти физически ощущал приближение тонкой хрустальной преграды, и отблески мира ЗА НЕЙ уже становились видны, а когда Кирилл "нашёлся", отблески эти уже всем стали видны в серых Кириллкиных глазах, и тут всех охватила странная эйфория: любое чудо стало возможным, любая радость была всегда всё о том же - и это именно тогда Кирилл сказал как-то в одном из разговоров сакраментальную фразу:
   - Мы вплотную подошли к ИНОМУ.
   Они поверили ему, все трое. Он рассказывал удивительное. Он говорил, что есть некий капитан Остин, который живёт не здесь, рассказывал о ком-то со странным именем Прогульщик - о человеке, попавшем в "мнимое двенадцатилетие" - и что этого человека ведёт ветер, который потерял направление... И ещё - о Шофёре, который водит какой-то птичий фургон, и что этот Шофёр живёт на какой-то Станции, где время течёт по-другому. Он говорил, что он, Кирилл, помнит много своих рождений и смертей, что он был человеком по имени Лёша, а ещё он был принцем по имени Джайлз, что он покинул некое неизвестное никому королевство на воздушных шариках, умерев, чтобы вернуться туда во всеоружии и стать королём, и драться с неким Рэтнеком, который пытается захватить весь мир... многие миры и времена, и что этот Рэтнек часто высылает впереди себя резиновые существа и эти существа могут быть как клочья резины, или как серые шары, и с ними он, Кирилл, тоже сталкивался много раз... И что он был знаком с другим Андреем, с другой Анной и другим Сашкой, в другом времени, где он на самом деле жил на полуострове... И что есть на свете Серый Город, очень похожий на Северогорск, но там почти совсем невозможно жить, и там он уже умер один раз - застрелили из автомата... И ещё он говорил, что есть на свете Реальный Мир, где каждое дерево - как галактика, а небо такой глубины и звона, и облака такие белоснежные, что здесь и не представить... Что все они родом из того мира, только забыли, что они вернутся туда обязательно, только сначала надо разбить Рэтнека...
   ...Господи, им всем было тогда едва по четырнадцать. Как они могли не поверить? Тем более, что глаза, глаза у Кирилла были совсем не такие, как у всех, глазами-то не обманешь... Нет, и сумасшедшими эти глаза не были, они просто были ДРУГИМИ.
   - Давайте играть музыку, - сказал однажды Кирилл, появившись у Саши, где они все сидели, слушая по телевизору новости. Говорили в новостях о захвате заложников и о выходе за рубежом антигосударственного романа одного известного диссидента... Им не казалось уместным что-то играть, когда такое творится в мире и в их родной стране. Но Кирилл легко доказал, что именно играть и нужно, что так они смогут противостоять горю и увеличат в мире радость и любовь, что когда звучит хрошая музыка, никто никого не может убивать или преследовать.
   Он притащил с собой громадную полупрозрачную десятиструннку с просвечивающей насквозь электронной начинкою и ещё такой чёрный чемоданчик, который называл никому тогда неизвестным словом "комбик".
   - У Серёжки Карандашова, - сказал он также, отвечая на немой вопрос, - стоят клавиши, он даст на время... И колонки у него есть, а микшер я почти спаял...
   Всё было совсем неожиданно, никогда им раньше и в голову не приходила идея вместе играть музыку, но они уже не очень удивлялись к тому времени кириллкиным выдумкам. Он давно завоевал авторитет человека неожиданного, и этой своей неожиданностью успел всех убедить в том, что и мир вокруг можно менять, если... Он говорил: "Если чувствовать ветер", и они понимали - речь не о расхожей фразе типа: "Он всегда чувствовал - откуда ветер дует", - а совсем о другом ветре...
   Они стали играть. Появился тогда в их компании маленький молчаливый Серёжка по-прозвищу Карандаш, барабанщик, а вот Анна стала появляться всё реже, потому что ей медведь в детстве на ухо наступил, и кайфа не было никакого - ни ей, ни им от такого слушателя. Правда, постороннему человеку и вообще вряд ли могут быть интересны репетиции такого рода. Дело в том, что колонки-то колонками, но в многоквартирном доме громко не поиграешь - соседи с ума сходят...
   Была правда дача Карандаша всего километрах в пятнадцати от города, в сосновом бору - прекрасная дача, но возить туда тяжёлые деревянные ящики... трижды в неделю... А знаете - сколько весят басовые динамики? А зимой, по морозу? А струны? Никакие кофры не защищают от минус тридцати пяти. Именно столько и держалось той зимою - неделя за неделей, и казалось, что теперь всегда так будет. Пока не разожжёшь печь, да не натопишь как следует воздух - ни аппарат, не включишь, ни инструменты не вытащишь. Кто играл на дачах зимою, тот знает. Да кроме того - могут и стырить по старинному русскому обычаю. Конечно, вряд ли кому зимой на дачах нужна всякая этакая электроника-шмелектроника, но ведь можно стырить и продать.
   В общем, от мощного звука на репетициях пришлось отказаться. Репетировали в наушниках. Знакомые хардовики и прочие представители грохочущих направлений откровенно смеялись: "Ну, найдите, - говорили они, - любой подвал в любом учреждении, попроситесь, платите им денежку небольшую, подработать можно вон в кабаке, на свадьбах там, на вечеринках поиграть... Небось, руки не отвалятся... Девчонка ваша вон пусть танцует, или там бэк вокалз можно зафигарить, ещё одну девчонку найдёте - и вперёд, ну."
   Ясное дело, не вышло, Кирилл в кабаке играть не хотел, да и Андрей тоже, и Саша, и как результат - платить за аренду выходило что нечем.
   Им было уже по пятнадцать. Карандаш помыкался с ними-помыкался и ушёл в команду "Простая Реальность". И остались они без барабанщика, Кирилл потому что играть с "Реальностью" в одном подвале не желал. Он очень убедительно всем доказал, что без барабанов они пока вполне обойдутся, а у "реалистов" "...хреновое поле. Грязное."
   Стали играть психоделию и авангард, начался период различных "звуковых эффектов и подвываний", как обозвала их направление посетившая их невзначай Анна. Период этот давал о себе знать странным мироощущением... Хрустальный предел, за которым всё должно было стать иначе, как-то неожиданно гораздо больше стал напоминать стену тумана, когда всем ВНЕЗАПНО перевалило за семнадцать.
   Андрей со своими балладами просто стал выпадать из их музыки и потому скоро перестал посещать репетиции. Да и репетиции были всё реже и реже - хватало других дел, в том числе и у Кирилла. Например, цветы, которыми он почему-то неожиданно увлёкся. Все только плечами пожимали, хотя "Wild Scotch" , выросший и расцветший у Кириллки на подоконнике в середине января, честно всех покорил. Даже панк-металлисты из команды "Тупой Адольф" сказали - "Круто. Без базара."
   Другой вопрос, что приходили "Тупой Адольф" забрать свои "Синхайзеры" и Кириллов "Juno-106", c которым что делать металлистам да ещё и панк - просто непонятно, ну и Бог с ними...и все шнуры и самодельные распайки... Эх... Ну просто потому что репетиции из редких стали прекратившимися. И всё.
   Год или полтора не репетировали и мало встречались. Точнее, Сашка с Киром как-то ещё пересекались, просто у обоих крыша ехала на метаисторические темы, Анна тоже попадалась на глаза, но ни к себе в гости не звала, ни к Киру не заходила... А к Сашке она и раньше не заходила, а Андрей исчез, и его всё чаще видели в Архитектурном с какой-то блондинистой незнакомкой старше его лет эдак на пять, так что вот.
   Школа между тем подходила к концу, и любому, кто не желал отправиться в Имперские Силы, надлежало силы свои бросить на подготовку к поступлению в неважно какое высшее уебное. А кому-то важно, чтобы это был Архитектурный, но не о том ведь речь.
   Тут-то Кирилл и пропал в третий раз. Надолго, на несколько лет. А поскольку и мама его пропала, и вообще никто по телефону не откликался, и дверь никто не открывал, и Анна ничего не знала, а школа уже подошла к концу, и там знали только одно, что Кир, вроде, успешно сдал экзамены, получил аттестат и отбыл в неизвестном направлени, то все только руками разводили. На этот раз никто ничего не "чувствовал", ни Сашка, никто. Не помогла, получается, метаистория.
   Прошло несколько лет, в которые все они жили так себе, если честно. То-есть, и дел, конечно, хватало - в армию ни Сашку, ни Андрея не взяли, Сашку по зрению, а Андрея - потому что он поступил куда-то, где была "военка"... Но не в Архи. Потом он как-то вдруг женился, но не на блондинке, а на шатенке, и теперь уже он увлёкся и метаисторией и другим самиздатом, и чуть не загремел уже не в армию, а в другие места, но у шатенки дядя оказался непростой, всё обошлось.
   В общем, учёба, знакомства, диссидентства и любови и разводы, и всё такое, и всё так, что стало скоро казаться: а ведь больше и нет ничего, только этот вот трамвайный маршрут, да вон та симпатичная девушка... Теперь уж, наверно, с журфака.
   Кирилл объявился, как всегда, неожиданно. Пришёл невесть откуда к Анне и сказал, что надо бы собраться. А Анна уж позвонила остальным.
   Он почти не изменился, он снова рассказывал чудеса, которые теперь никакого отношения к метаистории не имели, однако были ещё более ошеломляющими, чем раньше... и снова ни у кого не возникло и мысли, что он мог что-то там выдумать...
   Они снова стали собираться. Мало того! Они даже играть снова начали, и Карандаш даже снова с ними был, а "Простая Реальность" к тому времени переехала в столицу и обзавелась другим барабанщиком, и растолстела просто на глазах, и смотреть на них было неприятно. Даже по телевизору, где они теперь частенько появлялись с клипами на тему полного и окончательного разочарования. На фоне шампанского и безутешных блондинок, шатенок - вариант, брюнеток. Жаль, да ведь кто ж им доктор...
   А наши играли себе на рыбкомбинате, в ДК, где знакомый Кирилла был руководителем каких-то коллективов, а заодно - коммерческим директором чего-то там непонятного, связанного тоже то ли с рыбами, то ли с птицами, не помню.
   Играть можно было в определённые часы - это если днём, а по ночам - в зависимости от того, кто дежурит на вахте.
   Теперь всё зазвучало иначе, чем раньше, и Андрюшкины баллады, и Кириллова психоделия, а Саша плотно занялся клавишами, и стали поговаривать, что, мол, новый Уэйкман в городе объявился, хотите - можете вон сходить в ДК рыбных металлургов, послушать.
   Прошло в городе два фестиваля, и они в них участвовали. И хотя, вроде, без какого-то там головокружительного успеха, однако на третий фестиваль /в Краков!!! - мир-дружбу возобновлять после холодной войны.../ их пригласили уже просто как бы по традиции.
   В Кракове-то и начались разнообразные предложения, правдо всё больше со стороны некоммерческих студий, но это им показалось даже лучше... И записали они тогда сразу две пластинки - поскольку всё было отрепетированно и неоднократно игралось со сцены, проблемы были только со сведением, и тут-то и произошёл прокол. Сведено всё вышло очень так себе. Гулко получилось как-то, одновременно глухо, то что должно было звенеть - гудело, то что должно было петь - напевало там чего-то; грохот волн превратился, в общем, в бубнёж у доски маленьких кретинов... Кирилл был - слабо сказано - недоволен, да и все остальные, а Саша даже попытался предсказать Андрею новое Кириллово исчезновение (с последующим появлением "в смокинге в прожекторах в Каннах" как бы по волшебству), однако Кир не то чтобы исчез, а вполне обыденно и безо всякой мистики уехал жить на зиму на Полуостров к какой-то своей двоюродной тёте, или не тёте, или что-то в таком духе. С собой никого не звал, звонил оттуда только раз и только Анне; и по телефону с нею о чудесах не говорил, а просто говорил, что соскучился, но есть новости, и он хочет приехать и обо всём обстоятельно рассказать.
   Но он не приезжал всю зиму, и не приезжал всю весну - и всё лето! - и появился в Северогорске только осенью.
   Тоже была погода почти как теперь, правда меньше было ветра и больше дождя, и безо всяких молний - а просто были нормальные Северогорские обложные дожди. Всё мокло во дворах и на площадях, и одежда на людях была вся мокрая-перемокрая, и поэтому у всех горели в домах красные спирали электрокаминов, что создавало таинственность und финансовые проблемы.
   В ту осень Сашка жил у Андрея, не потому что повздорил с родителями, а потому что Андрей попросил...
   Это был не дом, где бабушка, а другой - в ста метрах от бабушки. Пятиэтажка, хрущоба, первый этаж, окно кухни выходит прямо на трансформаторную будку с непонятными цифрами и буквами на крашенных суриком железных дверях... Облетевшие кусты жёлтой акации у подъезда, бдительные старушки в платочках в палисаднике с затоптанной клумбой, португальский портвейн по пятёрке в гастрономе; история Придворных Искусств училась только после стакана горячего портвейна с лимоном. Впрочем, преувеличение. Она вообще не училась практически, она сдавалась или нет. И всё. Но после стакана.
   У Андрея тоже круглые сутки работал электро-камин, и таким вот образом - с красной спиралью, с временно поселившимся в маленькой комнате Сашкой, с редко-редко, но навещающей их Анной и с периодическим портвейном - жить было ещё ничего, можно... Кое-как... Андрей и и жил, не то чтобы вопреки желанию, нет. А...так как-то. Инерции не вопреки.
   Раз в трое суток он дежурил на стройке сторожем за смешные деньги, и в ту ночь как раз дежурил, а мама Андрюшкина уехала в Кисловодск к сестре, так что в тот вечер Саша сидел в полутёмной кухне один, не включая света, слушая мокрый монотонный шорох и шелест за окном, глядя на розоватые отблески электроспирали, которые пролегали как непонятные какие-то рельсы по крашеным половицам из комнаты на кухню. Было странно: уютно и не по себе одновременно. Хотелось включить музыку. Но в то же время думалось, что лучше уж как раз не включать, ну её в баню, потому что вся она по сто раз переслушана, надоело. Можно было что-то почитать, но тоже ведь, для этого же надо свет включать, а стоит ли. Ясно, не стоит.
   Наверное, он задремал в кресле с навязчивой идеей - поставить чайник, потому что ему приснилось, как он его ставит, и чайник вскипает, и Саша яко бы выполаскивает заварочник и заваривает свежий "Ahmat", и тут звонят в дверь, и он идёт открывать, и на пороге возникают абсолютно мокрые два человека. Это Кирилл и Анна.
   Саша проснулся от того, что нога затекла, потому что он её поджал под себя. Было совсем темно и как-то сугубо неприятно. Неприятно было то, что он заснул в сером, тусклом свете пасмурного вечера, а проснулся уже в полной темноте.
   И вообще - неприятно.
   Он, не меняя позы, дотянулся до настольной лампы на кухонном столе. Щёлкнул раз, другой... Всё-таки зажёгся неяркий свет.
   Тут, на кухне, многое оставалось от Андрюшиной жены, а самой жены давно уже здесь не было, уехала отчего-то в столицу. А Андрей всё никак не решался снять со стены транспарант, гласящий, что гармония мира не знает, и дочкины куклы всюду попадались - куча медведей всяких плюшевых, буратин с отломанными башмаками - ногами по совместительству - детские книжки-раскладки... И пепельницы полные окурков повсюду. Бред. Смесь того и другого вызывал сначала у Саши оторопь, но он как-то привык. Даже Анна привыкла, и уже не вздрагивала, если заходила в гости.
   "Хотя, конечно, скверно сделали, что привыкли", - думал Саша. Привыкли, а у Андрея - пусто в глазах, пусто под сердцем. Мимо него проходит... жизнь не жизнь, только так - наполовину. Нечто среди пепельниц и кукол.
   Они знали, конечно, - сколько горя разнообразнейшего доставил Андрей своей жене, но и знали, каково ему стало, когда она всё-таки уехала и ребёнка с собой забрала, и были они в этой истории совсем ни за кого, разве что за ребёнка, только это было бессмысленно, потому что неконструктивно, и ещё - уж очень давно они знали Андрея - и потому переживали за него. Жена-то Андрюшкина уехала не в пустоту, а к кому-то любимому - и любящему - человеку в столицу, девочка была с нею - слишком маленькая, чтобы понимать - что происходит... То-есть, конечно, и девочка чувствовала всё, но не как взрослые, совсем по другому. Андрей - они знали - пытался их удержать уже даже перед самым отъездом, но Татьяна, видно, слишком устала от его выходок и постоянно меняющегося настроения, и от его суицидальных "приколов", и от его измен, и от его неумения и нежелания найти настоящую работу - и, что немаловажно, настоящий заработок...
   Андрей остался один. Жили-были у него временами какие-то девицы, но именно временами, и, воля ваша, от этого ни пепельницы, ни куклы, ни слоган с незнающей мира гармонией никуда не исчезали, а исчезали только сами девушки - по домам по своим исчезали, оторопев от всего этого, и редкая девушка возвращалась, чему Андрей был, признаться, рад.
   Сам, ясное дело, был во всём виноват. И всё-таки дико было видеть, как он варится в этом своём одиночестве заживо, как в каком-то холодном ночном студне, как он на глазах превращается в старика, алкоголика и психопата.
   Н-да, тяжёлая это дело - жизнь, решили тогда, помнится, Саша с Анной, и даже появлялись у них, кажется, какие-то сверхсрочные планы по знакомству гибнущего Андрея со спасательной какой-нибудь любовью - не из числа посещавших и не из их разряда, а желательно, конечно, чтобы на всю жизнь, но если нет - так пусть хоть встряхнётся человек, но по хорошему встряхнётся, без водки, без крови, без битых стёкол... И ещё - лишь бы не из тех была змеек смертельных, что кусают раз и на всю жизнь - и прощай... И ещё - не угробил бы сам Андрей такую какую-нибудь настоящую и славноую. С него станется. Эх, много условий Да и вообще: Андрей же ведь никогда на самом деле не был таким придуманным ими несчастным полуотрицательным героем, он вообще никаким героем не был, и он не хотел вмешательства, и потому жил себе по-своему. Об их планах осчастливливания если даже и подозревал, то не находил этим планам места в своей жизни. Потому что никто не хочет жить жизнью чужой, а всяк почему-то желает прожить свою собственную. Может, из вредности? Вот и продолжались в его доме никому не известные самоисчезающие девушки и куклы и пепельницы.
   Они решили - вольному воля. И отступились.
   И одновременно отступилась мать. Уехала к сестре на Кавказ. Отдохуть да подлечиться - с этими всеми делами сердце у неё стало пошаливать не на шутку.
   И Андрей испугался... Что никто больше не придёт, что не придут никогда, что пора ему в таком случае заканчивать эту тупую жизнь... И напоследок, почти не думая - для чего он это делает, взял и сказал Сашке:
   - Сашка, а не слабо тебе пожить у меня.
   - Не понял... - сказал Сашка.
   - Чудак, - сказал Андрей, - ну просто пожить вот в этой квартире... Месяцок-другой. Не по себе чего-то одному. Мать уехала, и всё такое... Нет, если не в кайф - не надо.
   Ну, Сашка и согласился.
   Они не мешали друг другу. Хотя старой дружбой тут не пахло, Андрей был выдохшийся, как пустая бутылка из-под пива. Пытался Сашка его подбить на репетиции, но Андрей только неловко улыбался в ответ, и Сашка прекратил попытки.
   ...Да, так вот, о чём это мы? О том как Саша включил лампочку, глянул на плакат "Гармония мира не знает", вздохнул, поболтал затёкшей ногой, встал и поджёг под чайником газ. Потом, как и во сне, заглянул в заварочник, сходил в ванную комнату и добросовестно промыл заварочник холодной водою из-под крана по методу Алана Маршалла. Это то-есть - залил холодной водою до половины, резко взболтнул против часовой стрелки и резко же выплеснул содержимое прямо в унитаз, после чего воду смыл и явился с чистым чайничком на кухню, где на газу уже начинал потихоньку посипывать его старший брат. Чей брат, спросите вы, уважаемые? Сашин? Нет, отвечу, не Сашин, а - брат маленького чайника.
   Тут Саша почему-то принялся делать всё в точности так же, как во сне. Только чай был не "Ахмат", а "Dilmah" , но какая разница? Никакой.
   - А всё-таки Ахмат лучше, - сказал кто-то совсем рядом. Саша даже сначала вздрогнул, но потом как-то присмотрелся к себе, к чайникам и к кастрюлям на кухне и вообще - к кухне как к таковой, а особенно к буфету и к тускло поблёскивавшему тёмному стеклу в буфете, и к этикетке с путешественником, бредущим куда-то в мохнатом плаще, в сапогах и в широкополой шляпе. Затем он вспомнил, что в гастроном сегодня не ходил, а Андрюшкиного прихода не мог пропустить, и значит портвейну португальскому на полках взяться решительно неоткуда, и значит это просто сон. Беспокоиться не о чем. И не зачем. Кроме того, голос прав. "Ахмат" лучше.
   - Ну, лучше, - сказал Саша подчёркнуто-спокойно /подчёркнуто потому, что всё-таки не удовлетворяла его эта кухня своим видом, да и собственные его руки тоже казались подозрительно натуральными - не светились, ни во что не превращались, позволяли пересчитать на себе пальцы и в колличественном отношении сих последних полностью соответствовали международным стандартам- Ну и пусть лучше... Всё равно же "Ахмата" нет, где я его теперь возьму.
   - В магазине, - хихикнул полузнакомый голос, и теперь Саша уж вздрогнул.
   Тоскливо ему стало как-то. Ведь это безумие, понял он. Вот отчего голос как бы знаком. - Кто... здесь? - тихонько спросил он, - Андрей... Ты?
   Хотя любому ежу было ясно, что никакой это, конечно, не Андрей. Голос был... не тот.
   - Кто-кто, - сказал не тот голос, - да хоть кто.
  
  
  
  
  
  

Глава Шестая. Поиски (продолжение)

  
   Саша не успел ужаснуться ответу, подтвердившему самые худшие его подозрения, потому что ему не дали на это времени. Мелькнула тень, и что-то щёлкнуло у Саши в плече, и стало щёкотно в глазах от быстрого перемещения тени. Саша вертел головой, а тень всё мелькала на перефирии Сашиного зрения, и по кухне гулял ветер.
   - Покажись... - отрывисто сказал Саша, - я не вижу.
   Голос у него стал сухой, а пульс толкался в самом горле.
   - Ну, смотри, - сказал голос - мелькнул в кресло и там образовал размытый цвет. Цвет усилился и стал терять прозрачность, наливаясь смутным оттенком и принимая человеческую форму. "Могло быть и хуже..." - успел подумать Саша, потому что понятия не имел - что делать с чудищами, если они возникнут у Андрея на кухне. В голове завертелось Гребенщиковское: "Он думает - не пил ли он чего-нибудь такого - так не пил, ёлы-палы, не-е-т... "
   Через секунду стало ясно, что существо в кресле - человек, и человек молодой. Точнее, молодая. Молодая человек... Эх, великий-могучий наш... И если бы человека эту одеть, то может ничего в нём... в ней... такого и не было бы... Ну, кроме способа появления. Обычное человеческое... существо. Создание.
   - Тьфу... - тихонько сказало существо, словно прочитав Сашины мысли, - забы...ла...
   И, прежде чем стать окончательно ЯВНЫМ, оно облеклось в какие-то покровы. Саша не сразу понял в какие, а когда понял, стало ему ясно, что у существа не все дома. Потому что где это виданно, чтобы девушки носили строгие чёрные мужские костюмы с непременными крахмальными белоснежными сорочками, чтобы повязывали тёмно-синие с искрой галстухи, да чтоб манжеты из рукавов как раз на два пальца и высовывались, а это что там... Запонки?! Причём, золотые... А штиблеты? Да она их ваксой, что ли?.. Ага, ну точно не все дома.
   - Неправильно!... - жалобно сказало существо, напряжённо глядя Саше в глаза, словно в текст учебника, - а как? Ну представь! Как правильно?
   "Убогое у меня воображение, - решил Саша, - но ничего не поделаешь."
   Через несколько секунд стало ясно, что дама в кресле отдаёт предпочтение молодёжной моде семедисятых. Или это Саша отдавал предпочтение.
   - Так лучше?
   - Щас, - сказал Саша, - свет включим. Посмотрим.
   Он включил свет.
   - Так, - сказал он, - повернись-ка... Ага. Теперь так. Ага. Ну, что... Нормально. Этикетки только давай отрежем. Вот эти картонки.
   Он сходил в комнату за ножницами, вернулся, отрезал магазинные этикетки и выкинул их в помойное ведро. "Посмотрим-посмотрим... - бормотал он при этом еле слышно... - это мы, знаете, ещё поглядим... что у нас с этикеточками произойдёт после... когда... когда, может, уже всё в порядке будет... Или не будет..."
   Потом снова поднял глаза на существо. "Ну... - сказал он себе, - красивое... лицо, ну и что. А всё ж попробуй. Ну! Три - четыре... Поехали."
   - Я хочу видеть! - рявкнул он существу прямо в лицо - жёстко, громко, страшно, вероятно и слюною брызгая, но уж во-всяком случае - до звона в собственных ушах, - и стал орать без перерыва, багровея, только успевая вдыхать тёплый, прокуренный, пересушенный рефлектором воздух Андрюшкиной квартиры... - Я хочу видеть!!! Я хочу видеть!!! Я хочу видеть!!!
   Потому что теперь он совершенно был уверен, что спит, а поскольку он думал, что он спит и понимает, что спит, то автоматически пришёл к выводу, что это - СНОВИДЕНЬЕ , а перед ним - лазутчик, и всё это вместе - шанс увидеть энергию. Не прошли, значит, даром разговоры с Кириллом, и мексиканскую эпопею, надо полагать, все уже прочитали. Только... Существо, видать, не читало. Испугалось и заплака...ло.
   - Ты чего... - всхлипывало существо, отступая от Саши к раковине, - с ума посходил... сошёл...
   Слёзы у неё по лицу текли просто как настоящие, и это Сашу слегка обескуражило. Но не до конца. "Враньё, - сказал он себе, - притворство и больше ничего. Мы не на станции Солярис. Я не Крис Кельвин. Жена моя не самоубийца. И это не моя жена. У меня вообще нет жены. И не было. Это Андрей у нас многожёнец. Может, это его жена? Эй, я что - и правда с ума сошёл? Посходил? Причём здесь Андрей? Это... это же - "хоть кто", она же сама призналась. Тогда почему... почему я не увидел - кто это? Имя спросить? Может помочь. Вероятно, поможет. Очевидно, да. А если нет? Ещё круче напугаю... человека. Но ведь... Почему напугаю? Вполне естественно - спросить имя у человека. Не только у демонов имена спрашивают. А демон, к стати, и не ответит. Значит, если ответит... Значит, человек. Да? "
   - Не реви, - сказал он, - лучше скажи имя.
   Но она продолжала всхлипывать и хлюпать носом, как настоящая. Потом расплакалась в голос. Да ещё принялась повторять очень натуральным дрожащим голоском: "...Я боюсь... Я боюсь..."
   Саша дрогнул. Отвёл девушку в ванную, дал чистое полотенце. Сказал: "Да ладно, не бойся..." - тоном небрежным, каким обычно говорят: "Да ладно, не расстраивайся...", однако стоял рядом пока она умывалась, хотя и глядел вежливо почти в другую сторону. Затем отвёл на кухню и налил чаю для неё, а заодно и для себя.
   - Так говоришь, "Ахмат" лучше? - сказал он. Он так сказал, чтобы что-то сказать. Она почти успокоенная, прихлёбывала из чашки - быстро, но так, чтоб не обжечься. На него не смотрела. Смотрела в чай. Вот он и думал поговорить на чайные темы, чтобы в себя пришёл человек. А уж потом перейти к главному: откуда мол, сударыня пожаловали, и зачем, и каким, собственно, образом?
   Однако не вышло. Стоило ему сказать про "Ахмат" , как она снова вся сжалась, губы у неё задрожали, а кончик носа покраснел, и она даже кулачки сжала как зверёныш / хотя какие у зверёныша кулачки / и Саша подумал, что она, видно, и вправду его боится, по-настоящему. Или - не его?
   - Ты что? - он постарался, чтобы голос у него звучал как можно мягче, - ты не бойся. Я же просто спросил. Ты же просто сама сказала... что "Ахмат" всё-таки лучше... чем...
   В голове наязчиво заныло с кавказским акцентом:
   "Азэрбаджяа-а-а-не-е-е... Люч-чэ-э-э... Чэ-э-э-м армяне... Азэрбаджяне... Люч-чэ... Чэм армяне... Люч-чэ... Чэм армяне..." Он помотал головой.
   - Ничего я не говорила, - пробормотала она, глядя Саше куда-то в подбородок. Опять у неё по щекам слёзы текли, и всё у Саши сжалось внутри, ну не мог он, когда жещины плачут.
   - Ну... хорошо, - сказал он примирительно, - не говорила так не говорила, ну только не реви. Пей вон чай и...
   Он чуть не сказал - и топай домой. Машинально. Она, видно, поняла - стала быстро - быстрей чем раньше - хлебать чай, и при этом как-то умудрялась кивать головой - нос у неё покраснел и веки покраснели. И лицо теперь не казалось таким уж красивым. Саша почти спокойно, со странной смесью удивления и жалости разглядывал её лицо, её волосы - светлые и тонкие, коротко остриженные, зачёсанные на висках, так что видны были аккуратные розовые ушки безо всяких следов серёжек - никаких вам дырок на мочках... Она заметила, что её разглядывают и просто вся ужалась, как мокрая мышь в какой-то комок, только мокрые глаза серовато-зелёные из комка этого выглядывали. Тут и ушки её перестали Саше казаться такими уж аккуратными, торчали у неё уши как у мышки Гаечки из "Чипа и Дэйла", что ли...
   - Да нет, я не то чтобы... - начал он нерешительно, - просто я не совсем понял откуда ты свалилась, а квартира... Понимаешь, она не совсем моя, так что если бы ты...
   - Если бы я убралась поскорей... - подсказала она - и вдруг закашлялась.
   Саша пожал плечами.
   - Да не... обязательно, - проговорил он, - но ты хотя бы расскажи - кто ты... Откуда... Так принято ведь всё-таки, разве нет?
   - Ага... - закивала она, глотая слёзы, - если бы я знала...
   - То-есть... - опешил Саша.
   - Ладно, - сказала она, - теперь её тон был решительным, и откуда-то появился маленький кружевной платочек.
  
   Чуть не прекратилось всё...
  
   "Занавес. Обморок..."
  
   Чепуха. Нашатырь... Как там было: В левую дверь, пожалуйста... Но мост не был пройден. Какой ещё мост? Проснуться бы. Эх, проснуться бы только. Не в первый раз прошу, что же вы, блин... Не в первый раз слышу - отвечают - но что имел в виду автор. Автор то и имел в виду, блин... Для тупых повторяю, для глухих, для не желающих, не имеющих право, не существующих вовсе вне моего воображения - так что ли? Но неважно, неважно... Только проснуться бы. Только бы проснуться, а остальное неважно. Но как? Как?
  
  
   Саша вскрикнул и проснулся. В дверь звенели.
  
  
   - Ух, - сказал Саша - И пошёл открывать.
  
  
   Так приехал в ту осень Кирилл.
   Он скользнул взглядом по Сашиному лицу и по пепельницам, процитировал Беорниса на тему о снах и потребовал, чтобы ему предоставили возможность встретиться с Анной и с Андреем, а кофе можно выпить где-нибудь по пути. "А то у тебя тут всё в сновидениях", - сказал он.
   - Да уж, - сказал Саша, и весьма охотно отправился с Кириллом на поиски друзей.
   Шёл дождь, автоматы как всегда не работали нигде кроме центра, и поэтому они отправились в центр. Пешком. Неохота было ждать транспорт, да и поговорить хотелось, а что это за разговор в трамвае. Даже в таком вот, в позднем...Впрочем, не было даже и позднего.
   Они шли к центру по скверу. Плиты хлюпали под ногами c мокрым каменным перестуком. Из щелей между плитами вырывались на свободу пресные волны, освечивали какими-то огоньками и заливали ноги выше щиколотки. Было мокро, но это было неважно. Хорошо было шагать вдвоём по этому скверу, говорить под шелест дождя и чиркать зажигалкой, и даже то, что разговоры были невесёлые, было как-то не важно. Собственно, говорил пока что один лишь Сашка. Это было обычно для их последних встреч. Кирилл приберегал свои новости на потом. А Сашка просто пересказывал - что происходило в последние месяцы. Теперь вот, например, рассказывал об Андрее. А потом дошёл и до последнего вечера. Как появилась девушка-призрак в чёрном костюме. И как потом оказалось, что это сон...
   "...Город вокруг, думал Саша. Потом пришла ещё строчка: джунгли бетонные. Я тут привык. И некуда деться... Кругом заборы. Колючая проволока. Но я тут привык..."
   - Кто-то из девушек Андрея, - говорил он вслух, - слишком настроился на эту кухню... Может, в этом дело?
   - Может быть, - задумчиво повторил Кирилл, - а может, это и твои хвосты выплывают. Занимаешься сейчас?
   - Пересмотром? Помаленьку, - сказал Саша, - не очень получается. В городе это не так просто. Хотя у Андрея дома, как ни странно, дело лучше идёт. Не смотря на его все эти проблемы. Не знаешь, почему?
   - Ну, понятно - почему. Родственные связи - самые крепкие и глубокие, - сказал Кирилл, - а теперь ты слегка отошёл от них. А Анрей же не был над тобой властен... В смысле - не мог разрешать или запрещать что-то. Так? Это могут только родители...От связей освобождаться лучше именно так - отойти в сторону... И уж тогда.
   - Понятно, - сказал Саша, - чего уж там непонятного.
   Он всегда так говорил, если ему было на самом деле не очень-то понятно. Кирилл это конечно знал.
   - Ну смотри, - сказал он, - каждый растёт из корня. Здесь, в человеческой жизни, твой корень - семья.
   - Но не только же, - сказал Саша, - ещё, эта... родина, школа, улица, город...
   - Корень, - повторил Кирилл раздельно, - это то место из которого вырастает существо. Место на земле. А куда потом существо протягивает стебли - это дело иное. Но когда ты говоришь - хочу летать, то что тебя держит? Корень. А не стебли.
   - А я сказал - хочу летать? - усмехнулся Саша.
   - Видимо, сказал, - спокойно ответил Кирилл, - или кто-то в тебе сказал это. Тебе видней.
   - А зачем... существу... летать? Ежели у него - корни...Стебли...
   - Вопрос, - кивнул Кирилл, - я могу сказать - это просто продолжение пути. Есть грядка... Или колыбель. Земля. Оранжерея... Детская кроватка, ясли - это не то место, где можно жить, это только начало. А мир - он же громадный. Что же, из-под одеяла на этот мир смотреть, что ли? Или - с грядки? Ничего не увидишь. Рано или поздно подует всё равно ветер и сдует с тебя одеяло, выдует землю вокруг тебя, придёт такая волна, что смоет с грядки чернозём... Можно этого ждать. Но будет ли у тебя тогда хоть секунда времени, чтобы прийти в себя? Прозвенит будильник - приехали... Осторожно, двери... открываются. Грядки отменяются. И - всё. Это же естественно. И потом... Мы не растения, наши корни - не навсегда. Звёзды - тоже красивая штука, и дальше... Дальше - ещё красивее. В любом случае, это конечно, дело личного выбора - когда. Смотри, пришли. Вон тот автомат, вроде, работает...
  
   Автомат работал. Они позвонили Андрею в его сторожевой вагончик, а Андрей из вагончика должен был позвонил Анне. Анна приехала на такси раньше всех, а Саша с Кириллом добирались пешком часа полтора, как обычно оба забыв о времени. Зато по пути они купили кофе и бутылку настоящего "Слънчев Брягъ". Это была идея Саши - чтобы всё происходило как раньше. А раньше они коньяков не пили, а пили всегда именно "Слнъчев Брягъ", потому что он был вроде как настоящий. Теперь в городе осталось только одно место, где болгарские конфитюры, козенаки, вина и бренди были подлинными - маленький болгарский магазинчик "Албена" на углу Амосова и Привокзальной. И магазинчик это оказался у них на пути...
  
   Во-о-от. Ну а потом, после долгого блуждания по ночным неосвещённым улицам, вынырнула из темноты эта самая стройка. Сначала прожектор по глазам, потом забор и собаки, потом появляется чёрная фигура сторожа, который для всех сторож, а для них Анрей. Андрей, уводящий собак неизвестно куда. Открывающий врата стройплощадки, пропускающий друзей в свой вагончик, обнимающий друзей и наливающий в стаканы вечный чёрный чай.
   Потом они и с собаками очень даже хорошо познакомились. Их всего две было, собаки - Крым и Лайма. Крым был зверовая лайка, белая с рыжиной, страшно пушистая, а Лайма - помесь каких-то остроухих с остроухими же - серая, вроде волка, но это не важно. Важно, что они оказались хорошими ребятами, и сразу поняли - кто есть кто, и очень вежливо позволили себя погладить и потрепать - и Анне, и Кириллу, и даже Сашке, у которого вообще-то с собаками отношения были так себе.
   Потом был разговор. Бренди не опьянил никого - слишком ошеломляющими были новости Кирилла. Точнее, даже не новости. А как бы предложение всем. Удивительное, неслыханное, ни на что не похожее. Нужно было тогда помолчать. И подумать. А они принялись все говорить одновременно. И за разговором не заметили, как приняли Кириллово предложение. И началось.
   Тренировки были сначала очень простые, хотя и странные. Нужно было представить себе, что реальность вокруг не является реальностью. И так идти через город поодиночке, думая о месте, где хотелось бы встретиться с остальными. Представляя себе это место во всех подробностях. И совершенно не имело значения - существует ли подобное место в действительности, или нет.
   Вот так всё и началось. И когда у Анны получилось, то никто сначала не поверил, даже Кирилл. А потом...
  
   Вставка: история о коммерческом использовании переходов из мира в мир, падают силы, возвращение к истории об исчезновении Кирилла, Саша и Андрей выходят на видение острова с маяком и места битвы.
  
   ...........................................................................................
   - Ты первый заходи, - сказал Саша, - раз у тебя все знакомые, говоришь.
   Андрей открыл тяжёлую дубовую дверь эпохи застоя, и они вошли в большой холл эпохи Николая Второго.
   И здесь их ждал новенький телефон-автомат эпохи Прорыва, и не понадобились знакомства, потому что у Саши была карточка.
   - Ты набери, - опять попросил Саша.
   - Всё я да я, - сказал Андрей, - чуть что - сразу - "Косой, косой..."
   - Давай-давай, - сказал Саша, - время идёт.
   Трубку взял кто-то незнакомый. Какая-то вроде бы девушка.
   - Такого нет. Вы куда звоните?
   - Ешё раз давай. Просто не туда попали.
   Ещё раз - то же самое.
   И ещё раз.
   И ещё.
   Ругань... Потом - просто перестали брать трубку.
   ..........................................................................
   - А ты?
   - Я так с самого утра звоню.
   - Чего ж молчал?
   - Думал спугну.
   - Значит?
   Они опять вышли под дождь.
  
  
  
  
  

Глава Седьмая. Новые Новости.

  
  
   - Привет.
   - Здрас-сте... Ты как сюда попала?
   Я, может, и не против, но как-то это неожиданно. Открываешь дверь своим ключом. В квартире, думаешь ты, пусто - да и кто бы мог зайти? Единственный запасной ключ потерян в другом городе много лет назад, и если бы попал к ворам, те бы уже сделали своё дело. Ну вот... А тут?!
   - Ну, дверь взломала, потом починила, чтобы ничего было не заметно.
   - Серьёзно!
   - Парнишка какой-то открыл. Потом ушёл. Просил тебя позвонить. Темноволосый такой. Это кто?
   - Вероятно, Лид.
   - Хиппи?
   - Почему?
   - Имя.
   - А что, похож на хиппи?
   - Не знаю. Не очень. А они ещё бывают? Я вообще-то не знаю какие они из себя.
   Любимое у нас слово "вообще-то". Ни шагу без "вообще-то".
   - Книжек начиталась?
   С ней бывает. Начитается каких-нибудь провозвестников и апологетов, и сразу начинает выдумывать, а сама и не знает - о чём речь.
   - Не знаю. Сама не знаю, почему-то сказала и всё.
   - Я пошутил. Хиппи не бывает, конечно. Это было давно. В эпоху любви, рок-н-ролла, ЛСД... В общем, в прошлом веке. А это... Это был, наверное... Антон это был. Я же рассказывал.
   - А... А Лид?
   - Что - Лид... Лид? В каком смысле - Лид... А! Да нету никакого Лида, я его выдумал.
   - Понятно.
   И всё, молчок. Обиделась, что ли...
   - Будешь звонить?
   - А? Ну да. Ладно, подожди, я, наверное схожу. Я скоро приду. Можешь вон пока чаю заварить. Ты же любишь с бегемотом?
   - Люблю... Да не надо никуда ходить. На, звони.
   Протягивает мобильник. Никогда не помню, что там нажимать. Проще дойти до автомата. Нет, правда - проще. Мне - проще. Но надо как-то объяснять. Как с Лидом и Антоном. Может, я и Антона выдумал, а не только Лида. А может, я Лида как раз и не выдумал, но как ему с мобильника звонить? Как вообще вот это всё объяснить? Что нужно выйти из дома, дойти до автомата, потом проверить - что это за автомат... При некоторых особых раскладах автомат, ясное дело, может оказаться очень древним. Так может получиться. Не факт, конечно, но, возможно, он работает на "двушках". На двухкопеечных монетках. И в кармане - бац! - пригоршня как раз таких вот монет. Тогда опускай монетку и звони по номеру, который помнишь. Как объяснить?
   - Слушай... Я всё равно там должен ещё... Сигарет я должен купить.
   - У меня есть.
   Протягивает "21-й век".
   Надо что-то придумать...
   - Знаешь, я перешёл на "Winston".
   К стати, я раньше и правда его курил. Когда он был настоящий...
   (Сейчас что-то своё поймёт, обидится и всё-таки уйдёт. Ну и что. Ну и ладно, пусть уходит. Со своим мобильником. Cо своим "21-м веком". Как объяснить? Не знаю я как это объяснить. Никто бы не понял, неужели она - лучше? Чёрт, а вдруг - лучше?!)
   - Понятно.
   А может, ей правда - понятно? Ну, может же такое быть в принципе. Бывает ведь и так, хотя и в редчайших случаях.
   Но я вышел из подъезда и вот что подумал - надо сменить внешность. "И внутренность", - подсказал откуда-то ехидный голосок. Но я знаю - чей это голосок.
  
   ...Дождь. Люблю эту улицу. И во сне и наяву, но теперь, во сне, люблю, разумеется, больше. Потому что здесь она сама на себя похожа. Сон - это здесь, а явь - это где мобильные телефоны и постоянное "понятно". А здесь у нас сон. Здесь у нас дождь. Вон он, автомат, и время года изменилось. Была ранняя весна, стала осень. За что любить раннюю весну? За то, разве, что наконец-то уже не очень холодно. Но вон, смотри, видишь те рябины у жёлтой пятиэтажки? Какого цвета теперь листва у этих рябин? Знать-то я знаю, но слов нет. Однажды спросили - зачем? - когда я сказал, что здорово было бы нарисовать. Тоже было там одно дерево. Я тогда зачем-то тоже подумал, что, наверное, незачем. Надо было просто уйти (куда-нибудь), взять красок (где-нибудь) и нарисовать дерево. Вечно все спрашивают - "Зачем?" Что они имеют в виду?
   Всё не зачем-то, а потому что...
   Потому что по-другому не могло произойти, или могло, но не произошло. Улица, ты зачем такая хорошая? Зачем здесь дышится легко, легче чем в лесу? Зачем свежо так и здорово - идёшь, а мимо машины: "в-в-в-в..."
   Низачем.
   А вот и автомат. Если быть точнее - телефонная будка. Старая, коричневая, слегка покосившаяся. "Коричневая" - это ведь от слова "корица". Все давно забыли об этом, коричневый цвет стал символом невзрачности, убогости и старорежимности - или, если угодно архаичности... Кстати - "архаичный" - тоже ещё одно классное слово. Старорежимный плох режимностью своей, то-есть, что подразумевает присутствие (где-то) режима, а не времени, не запаха корицы. Привет, будка. Привет, автомат. Старый-престарый, так я и думал. Какие там мобильники, какой там онлайн, никаких онлайнов ещё и в проекте нету. Онлайн, скажете тоже. Даже не знаю - что это такое, и знать не хочу, честное слово. Понятия не имею - что такое онлайн - и чего я к нему прицепился, спрашивается? Привет, дождь. Привет, запах корицы в старом автомате. Привет, осенние листья... Или уже опять весна? Весна, точно! Только другая. К коричному запаху примешивается сильный-сильный аромат яблони. И как я сразу не заметил! Да уж. Не заметить эту ветку - всю в белом - когда она тычется чуть не в нос... Да вот же она, чудак! Стекло в будке, как водится, разбито невесть когда и кем, а яблоня и рада. Просунула свою ветку - хотите - нюхайте цветы, хотите - ищите другую будку, раз ума нет, или насморк.
   Дождь. Только теперь другой. Совсем не холодно, и резкий запах тополей. Он перемешивается с запахом меди... Где-то должна быть двушка, я же помню, где-то в кармане моей синей болоневой куртки... Где-то здесь.
   Щёлк. Дзынь. Гудки. Надо же. Щёлк!
   - Да... Алё! Алё, я слушаю! Ну кто там сопит?!
   Это мне, да? Это я сопю... Соплю...
   - Да. Привет.
   - Привет, кто это?
   - Не узнаёшь?
  
   Быстро думай. Быстро. Это сон? Как добраться? Куда же, блин, всё понеслось. Тронулось и набирает скорость. На руки смотри. Теперь вот на этот дом. Снова на руки. Полёт не годится, тут надо ещё быстрее. Пока он не повесил трубку. Ну?!
   - Как у тебя... погода?
   - Снег у нас. Понападало выше крыши. Ты куда звонишь?
   - Я-а-а... не ошибся.
   - Точно, что ли?
   - Точно. Слушай, таксофоны уже изобрели? В смысле... Двушки надолго хватает?
   - Хоть навсегда, по-моему. Ну, пока эти твои...такси-фотоны... не изобретут. А может, их вообще не изобретут, если всё так и будет.
   - А ты откуда знаешь?
   - Догадался.
   - Я хочу увидиться. Ты сможешь?
   - Не знаю. Думаешь, получится?
   - Тыщу раз получалось.
   - Ну, приезжай...
   Скажешь тоже - "приезжай..."
  
   Щёлк. Дзынь. Гудки. Смотри на руки. На дом. На дорогу. Снег? Пусть снег. Мелькание какое-то по бокам... Мир железных коробочек - это машины... в-в-в... в-в-в... И без всяких псилоцибов. Руки. Дом. Дорога. Снег. Быстрее и быстрее - и - вот оно, это место! Это сон? Неважно, просто иди. Качели. Кусты в снегу. Подъезд. Никаких онлайнов. Какой этаж... Какой этаж! Вспоминай, ну! Кажется, вот. Кажется, здесь.
   Дзынь. Щёлк.
   - Привет.
  
   .........................................................................................................................................
  
   Какое долгое было предисловие. А теперь... Это была так наз. жизнь, а теперь - что? Сюда - я - и хотел - попасть?
   Теперь не надо смотреть на руки, всё успокоилось, мелькание по бокам успокоилось, теперь просто:
   - Привет.
   Он меня здесь удержит на некоторое время, а потом? Лучше не думать. Дорога там, за окном... Куда она ведёт на самом деле?
   Без названий. Без комментариев.
   То же лицо, те же жесты, тот же цвет глаз. Я угодил в момент до развилки, и теперь важно правильно делать каждый шаг, чтобы повернуть всё по-другому. Или это всё вообще - другое, уже - по ту сторону? Что это там всё-таки за дорога? Зеркало в коридоре... Не стоит смотреть в зеркало. Это, может, никакое не зеркало.
   Если он здесь, значит, это не по ту сторону. Откуда он мог бы взяться на той стороне? Ага, а что я вообще про него знаю? Разве я вообще когда-нибудь знал - кто он такой? Ну, началось... Не можем мы без чудес, без чудес нам, дяденьки, ску-у-ушно...
   А откуда тогда мог взяться рассказ о Прогульщике? Что - выдумка? Совсем выдумка? А почему так похоже на...
   Параллель... Струны! Ты же сам говорил, что все варианты жизни - это струны, и они могут звучать то порознь, то одновременно... Это могут быть аккорды, и мы всегда слышим только часть аккорда, а другая... В тени... Значит? Значит это та часть аккорда, что раньше была в тени. Но это же - раньше! Или последовательность аккордов - это на самом деле тоже только часть одного аккорда - большого, который звучит - всегда. Для него нет раньше и нет позже. Время гудит в колыхании струн, струны и есть - время. Аккорд - временной интервал, но аккорд - это так же и все временные интервалы, просто каждый маленький аккорд представляет на своём плане тот, большой, который звучит всегда и порождает само время... Точнее, все времена и слои и варианты, которые есть, были и будут. Я путешественник аккордов и последовательностей. И мы все такие, только не всегда это помним. Я теперь вспомнил, и вот - одна из последовательностей, или один из аккордов. Теневой аккорд прошлого. На самом деле прошлого нет, это просто - для удобства так говорится. Все прошлые существуют сейчас. Только важно понять, что это такое: "сейчас". А чего там понимать! Вечно тебе надо всё понять! Живи - и всё! Не могу.
   Смотри: ничего нет кроме здесь и сейчас, и вот я - здесь, и он здесь, этот человек, которому ты когда-то сказал: "Мне не о чем с тобой говорить". Чего тебе ещё надо... ПОНЯТЬ?
   Но ведь когда я это сказал, всё уже и так было решено, он и сам уже понимал, что всё распадается. Тот аккорд распался, может - это струна какая-то порвалась, а может - все струны сразу, а может ещё что-то...
   Главный аккорд всё равно звучит всегда. Отец аккордов, отец последовательностей. Позволит ли мне Отец аккордов быть здесь сейчас? Не вопрос. Музыкант, играющий эту музыку - это он может позволить или не позволить... Чепуха! Он просто играет эту музыку. Придумывает и играет. Нет, конечно "придумывает" - не то слова, но то слово я не знаю.
   От того, какую музыку играет тот музыкант, всё и зависит, но ведь для него это просто музыка, это мы восприняли её как жизнь, и живём, спим, едим, понимаем, путешествуем... Впрочем, ТА музыка всё это в себе, конечно, несёт, это вам не песенка группы "ТТ" . То-есть, простите - "Ту-Ту". Какая разница.
  
   - Заходи.
   Захожу.
   Я хочу говорить мало, или лучше вообще - молчать. Достаточно просто смотреть вокруг. И на тебя. Ты - это ты, но не только. И в тебе этот аккорд, и вокруг. Вон за окном деревья в снегу, и вскрикнул ворон: "Тр-р-р - тр-р-р..." И эхо разнесло крик далеко...
   Но - эй! - здесь не может быть воронов, вороны - там, в горах, тогда - в будущем, и - в будущем другого аккорда! Здесь могут быть только вороны! Совершенно другие птицы, они серые, и не такие большие, и они никогда не говорят: "Тр-р-р - тр-р-р..."
   Но за окном вскрикнул именно ворон, и я слышал это отчётливо и ясно. Другой аккорд? Вот именно.
   Можно пить чай, можно послушать "Bay City Rollers", там у них была такая забавная песенка - "Eagle's Flight". Не "Raven's flight", конечно, но всё равно...
   Магнитофон у тебя, помнится, был ужасно дурацкий, впрочем, для того времени - нормальный магнитофон, а сейчас в каком-то смысле то время и есть...
   Нет, не можем мы включить тот магнитофон. Да, мы можем его включить. Да, это крик ворона. Нет, воронов здесь нет. Та дорога - на Уктус. Нет, это просто дорога. Я по ней пойду, когда...
  
   - Со слоном.
  
   Это про чай. Глоток, ещё глоток. Взгляд из окна. В тот раз мы не дошли. Выйти-то вышли из дому - после вот такого же чая - вышли и пошли в сторону Локаторки, но там колючая проволока, и мы... в общем, не дошли. Почему-то затормозили, и дальше я не помню, хотя ты, вроде бы, говорил, что знаешь, где проволока порвана. Знал ты или нет - неизвестно. Но теперь... Только Локаторка ни при чём. Во-первых, Локаторка - это другой аккорд, во вторых - все струны порвались в том времени, и надо всё начинать с начала. Только бы удержать... сон.
  
   - ...Ты говорил - снег.
   - Снег и был. Просто ты долго ехал.
   - Да чепуха... Я чуть ли не в ту же секунду. Я, если хочешь знать, вообще не ехал.
   - Как это?
  
   Забавно, это он мне вопросы задаёт? Мир изменился, пока я шёл... наверное в этом дело.
   - Сам не знаю. Это всё вообще непонятно. Я вышел из дому, потому что Анна сказала - звонил Антон.
   - Кто это - Антон?
   - Ну, человек один знакомый. Так вот, я хотел ему перезвонить. А Анну ты знаешь?
   - Нет.
   - Ну, в общем, что тут сказать. Анна - она и есть Анна.
   - Здоровски. И что эта Анна говорит?
   - Ничего не говорит.
   - Молчит?
   - Отстань. Я рассказываю, а ты перебиваешь. Ну вот, теперь забыл - о чём говорил.
   - Что звонил этот твой Антон.
   - Да нет, дальше.
   - Что ты хотел ему перезвонить.
   - Ага. Анна мне мобильник протягивает, мол - на, звони, но мне какая-то вожжа под хвост попала, и я попёрся в автомат, а там всё закрутилось, и я нашёл двушку. Вот и всё.
   Он помолчал, глядя прямо перед собой. Губы его то сжимались, то разжимались, словно он пытался пробовать на вкус ириску, состоящую из воздуха.
   - Ты сам-то себя понимаешь? - сказал он наконец.
  
   Да, так я и думал. Зазвенели аккорды времени в ля-миноре. Именно так всё и происходило - я произносил какие-то тексты, которых, как мне казалось, понятнее и быть не могло, а он смотрел на меня как на безумца, еле сдерживаясь, чтобы не уйти далеко и надолго. Это у нас называлось "дружба". Только тогда он был мне очень нужен. Не знаю - в чём тут было дело. Теперь я всё пытаюсь объяснить для себя, и приходит ко мне объяснение... о страхе. Что когда человек интуитивно знает, что несёт ему одиночество, то он цепляется за людей, как за редкие соломинки, чтобы не утонуть. Он думает, что утонет. А на самом деле? Ну, открой... книжку, да посмотри... Какую книжку?! Да любую.
   Ладно, это и так понятно. Однако, почему - именно он? Я имею в виду - были же и другие люди. Я пытался дружить не так уж часто. Чаще первые несколько сказанных фраз мне говорили: не то. Друзей, тем не менее, было много. Может, потому, что благодать была в воздухе? Я имею в виду - что-то такое, какой-то шипучий лёгкий газ - как в газировке - который поощрял дружбы и любови.
   А он... Этот странный разговор при знакомстве... Ха! Да ведь это ты сам сделал его странным! Так. Но почему именно ЭТОТ разговор я сделал странным? И никакой другой?
   No answer.
   Вот то-то.
   Теперь... Н-да. теперь он не понимает, а я ведь уже другой. Стоп! Кто вышел из дома, распевая дефирамбы старым улицам и запаху корицы?! Выходит, это флер расстояния и не более того?
   Точнее. Точнее? Флер глубины времён. Так. Флер убери. Убрал. Аромат. Неточно. Атмосфера. Ближе. Слово! Дайте мне слово! Все слова неточны! Глубина времён неточна. Звучание аккорда - метафорично до тошноты. Порванные струны времени уводят в такие глубины сентиментальности, из которых нет шансов выплыть вовеки.
   - Смотри, - сказал я, - есть другое время и другой мир. Я пришёл к тебе оттуда. То время - вариант будущего. Здесь для меня - вариант прошлого, но не того, которое я уже прожил. А какого-то другого. Я не знаю - долго ли я смогу здесь находиться, не знаю - кто я такой на самом деле, и даже - кто ты, и жива ли ещё моя мама, и моя ли это мама на самом деле, и вообще не знаю - зачем я всё это затеял, и что я тут вообще делаю на самом деле, и что мне надо сделать, если, конечно, и вправду - надо...
   - ...На самом деле, - закончил он за меня, - а что такое "мобильник"? Похоже на "могильник"...
   Я засмеялся. Я просто отвык от того, что можно не принимать во внимание всякую мелочь и ерунду. Привык, что любая мухоподобная дрянь вдруг от малейшего толчка вырастает в надувного слона, и хотя слон надувной, он занимает всё пространство, всё время, он давит и распирает своим идиотским надувным телом любое помещение не взирая на размеры помещения... Уф, ну хватит о слонах, здесь их, вроде, нет. Они все пасутся на лужайках моего собственного ума. Мне задали вопрос, а я только глупо смеюсь, а на вопрос не отвечаю.
   - "Мобильник" - сказал я, - это карманный телефон. Переносной. Он не очень похож на могильник.
  
   ................................................................................................................
  
   Cначала я старался не смотреть на дорогу, на эту самую трассу, которая уходит то ли на Уктус, то ли на свет. На какой-то свет. Этот... Тот...
   Глупо, конечно, потому что всё вокруг, может, уже и есть "тот свет". А может и нет. Может, это такой подготовительный, буферный мир. Тогда с течением времени реальность будет всё больше распадаться, а потом я должен буду отправиться по этой самой трассе. На свет и наверх, или наоборот - во тьму и в тартар. Или - вот тут товарищи правильно подсказывают - на Уктус.
   Но это будет потом. А сейчас... по этой дороге, наверное, тоже можно куда-нибудь уйти. На Пыльные Склоны, например. И что там? Какое-нибудь Уснувшее Время. Ветер какой-нибудь, потерявший направление. Или наоборот - нашедший? Или - страна рэйнджеров, или битва с Рэтнеком... В сущности, это всегда - битва с кем-нибудь - с самим собой, например (самый распространенный вариант) либо потери, либо находки, в общем - странствия, скитания... Помнишь как мама подарила тебе шарики? Ты полетел и умер. Как в анекдоте про ёжика. Всё ж таки - юмор, всё веселее шагать...
   Умирать, оживать... Понимать, забывать, снова идти по тротуарам и трассам. Как это началось? Когда? Где конец всему этому? Раньше я думал, что трасса важнее тех, кто по ней идёт. Ну и ладно: мало ли как я думал, а теперь не думаю. Но мир воспринял мою метафору прямо, и теперь трассы пусты для меня. А как же - скажете вы - вот же ты идёшь по трассе с некоторым Витькой, а навстречу - машины, люди.... Это и есть - "пусты"? Или - кто это идёт рядом на самом деле? Тень?..
   А хотя бы и тень. Всё веселее шагать.
   Нет, не тень. Не тень, а моё собственное отражение. Зер-ка-ло. Человек не встречается ни с кем, кто не его зеркало. Это понятно? Да потому, что в любом другом случае, он встретился бы с любым другим человеком. Теперь понятно? Мы отражаем друг друга - вечно, вечно... Чтобы понять. Что? Что мы такое. Кто мы такие.
   А пустота... Она просто есть. Не взирая ни на людей, ни на машины. Она - есть, она - вот, и её всё больше и больше. Не задохнуться бы в этой пустоте. Но иногда... Иногда вдруг и пустота куда-то девается. И разливается какой-то странный покой. По телу, по серду и выше. Покой, свет, день... Тот день... Может, это снова Тот День стучится ко мне? Ждёт, чтобы я открыл дверь - и впустил его - или сам вышел к нему - туда, где нет пустоты, где люди идут не мимо. Где мы - не зеркала, потому что уже поняли.
   Может... Может, ЭТО - дурацкая моя задач? Которую надо, надо, надо... Решить...
   Откуда мне знать.
  
   - Витька, - сказал я своей "то ли тени", - когда это снег успел растаять?
   - Весной, - сказал, разумеется, Витька. Есть у кого-нибудь другие идеи по-поводу того - что он сказал на самом деле?
   - Ясно - весной, - согласился я, - но когда успела весна придти?
   - Не знаю, - неохотно ответил он.
  
   "Не дождаться мне от Витьки
   Конструктива никогда:
   - Если ты промок до нитки,
   Называется "вода"."
  
   (Стихи.)
  
   Печально. Понятия не имею - почему печально, откуда этот груз на душе, на сердце. Что такого особенно печального, что незаметно пришла весна, и растаял весь снег? Ведь это случается каждый год! Не-из-мен-но. Пока... Пока не...на...стал...тот...день...
  
  
   ...........................................................................
  
   И вот
   Он делает плот
   И плывёт по реке.
   Вдалеке
   Проступают контуры гор.
   О чём разговор,
   Конечно, ему туда.
   Вся глупость и ерунда
   Из-за того, что он
   Жив у конца времён,
   Мёртв у времён начал,
   То-есть, не повстречал...
  
   (Стихи. Отрывок.)
  
   Дальше о том, кого он не повстречал, потом причал, потом качал, а если подробнее, то - свинцовый шторм волной качал, ну и так далее.
  
   - Витька, ты ведь, кажется, стихов не любишь?
   - Не люблю.
  
   Протягивали же мобильник - не взял. Внутренне зарифмовал с могильником - и не взял.
  
   ...Ежу понятно - стихи вредны и даже опасны для жизни, раз даже простая рифма способна отправить тебя в некое подобие небытия, сна, сна... Уснул. И увидел во сне ежа, который спал всю зиму в тёплой норе, спал и видел сны, но ничего ему не было понятно. Всю зиму ему ничего не было понятно, до самой весны. А весной ёж проснулся, встал, умылся ключевой водой (другой не было поблизости) и стал сочинять стихи, и сочинил целую большую сказку в стихах, на японском языке, и её издали в Японии, а потом перевели на многие языки, и ёж стал известным человеком, но быстро устал от известности, сделал плот и поплыл один вниз по течению реки без названья, и попал он в удивительную страну, где горы росли выше облаков, а облака были похожи на белые и синие горы, и где никто ничего не знал о стране, из которой был родом наш ёж... И ёж сделал из этого простой вывод, что он попал не просто в другую страну, а в совершенно другой мир, и что назад ему дороги нет и не будет, и отправился наш ёж опять-таки в горы, и долго скитался в горах, посетил многие монастыри и замки волшебных рыцарей, и горные поселения диких кочевников, и тайные города никому не нужных астрономов, и ёж совершил невероятные подвиги во славу двух рыцарей, одного горного короля, семи или восьми красавиц-принцесс неизвестного происхождения - и ещё пару подвигов просили его совершить эти самые никому не нужные астрономы, ради всё равно кого, не обязательно ради них... но ёж к тому времени как-то очень уже устал вообще от всего, в том числе и от подвигов, и он решил искать путь к свободе, и нашёл! И он пошёл по этому пути, и шёл долго, и узнал на этом пути много такого, о чём и писать-то не имеет смысла, потому что всё равно никто не поверит - или не поймёт, а кто поймёт, тому никакая писанина давно уже на фиг не нужна... Но речь здесь вообще не о том, и долой подробности, а речь о том, что ёж долго и упорно шёл по этому пути - пути к свободе - и теперь идёт, и тут и сказке конец, потому что и нам пора идти куда-нибудь.
  
  
   ...От трамвайной остановки до подъезда не так уж далеко. Пока идёшь - всё время мерещатся огни Уктусского аэропорта. А на самом деле - туман плотной стеной, и не видно почти ничего. Не разобрать - есть там, понимаешь, какой-нибудь аэропорт, или же никакого аэропорта нет и в помине.
   Похоже, это всё-таки не "тот свет". Потому что ходил я в магазин на Южную по Витькиной просьбе, а там - консервы, конфеты и манка. И всё. Конфеты - карамель "Барбарис", консервы "Завтрак Туриста" (невозможно себе представить этого туриста!) а манка - она и в Африке манка. Но это я по ошибке в гастроном зашёл, а надо было в хлебный. Булат Шалович сказал бы - "в булошную". "На углу у старой булошной..."
   На углу у эк... ик... хлебного.
   Не зарифмуешь, не вставишь, ничего ты с этим "хлебным" не сделаешь. Ни ты, ни Булат Шалович, ни Владимир Семёнович, ни кто бы то ни было не смог бы вставить никуда этот хлебный. Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
   Фигня на самом деле. Здесь можно съесть: серый кирпичиком, вечные Кунцевские по две копейки - Господи, я уж и забыл - как они выглядят, а выпить (заварив) можно Грузинского мелкого рыжего по сорок семь - дороговато, но ничего не поделаешь. Кафетерии остались в каком-то другом аккорде, да и денег чего-то на кафетерии нет, только мелочь звенит - на хлеб, значит... Поцеловать можно самого себя, в щёчку, если извернёшься: за все эти меткие и чудные наблюдения, а можно, обнаглев - старенькую кассиршу - хотя уж она-то тут вовсе ни при чём - и тогда она позовёт милиционера и начнутся неприятности.
   Ну какой же это "тот свет" после этого?
   Иду и думаю. Несу серый кирпичиком и мелкий рыжий по сорок семь - и размышляю. И мерещатся мне огни за стеной тумана, огни Уктусского аэропорта.
   Не знаю я - что там поворачивать, в кабине. Это на тот случай, если там есть самолёты с кабинами (а без кабин самолётов не бывает, на этот счёт можно быть спокойным... Ух, ну и знаток же я!) Так вот, что там поворачивать - не удосужился я узнать. А теперь уже поздно, теперь и вовсе не узнать. Документов нет. В ВУЗ не поступить. Э-э-эй! Ты о чём? Ты - это ведь просто ты. Ты это понимаешь? Значит, всё у тебя есть. Ты же здесь в единственном числе, себя не встретишь, не бойся - ты - это ты, и никто другой. Сам же хотел быть ребёнком. Это называется - ребёнок? Пятнадцать лет - это ребёнок? Это уже взрослый человек. Да, но ведь ты о другом говоришь - мол, документов нет, все возможности невозможны... Так вот я и говорю, что на самом деле - возможны. Вполне возможны.
   Заканчивай школу, поступай в авиационный и верти на здоровье любые ручки в любых летательных аппаратах. Можешь лётное училище закончить - не хочешь? Будешь с воздуха всех бомбить! Здорово, правда? И стрелять! Где-нибудь в Афгане, например. Потом? Ну, потом тебя патриоты собъют, а может - повезёт... В смысле - не собъют. Тогда - орден, слава, инвалидность, водка, жалость, или - наоборот - подвиг мирной жизни на фоне знамён прошлого... Чего только в жизни не бывает, как только судьба не изворачивается, чтобы хоть кто-нибудь хоть что-нибудь хоть когда-нибудь... понял... Но - тщетно. Так - что? Хочешь в лётчики пойти? Пусть тебя научат? В пилоты? Бомбы-пулемёты?
   Нет?!
   Странно.
  
   - Принёс?
   Оказывается, я уже пришёл. Не заметил, как на четвёртый поднялся. Ага, вспомнил!!! Что четвёртый этаж - вспомнил!!! А если это ложная память? Дежа вю? Дежа вю - это другое. Вот же он, Витька. Если сейчас нахулиганить? Написать и послать в "Пытослед" повесть "Вертолёт по имени Витька"? Совесть... Да, совесть будет мучить всю оставшуюся жизнь. Весь оставшийся отзвук аккорда. Впрочем, не в том дело. Это не только гнусно было бы, но и глупо. Потому что сам можешь придумать название и получше, а вот повесть лучше него ты не напишешь, не сумеешь. Не взирая на все недостатки его прозы, его проза - это, всё-таки, проза, а не "поток сознания." Поток сознания - (особенно такого, как у тебя!) это любой дурак может, а вот прозу - не любой.
  
   "Редкий дурак может прозу писать:
   Это тебе не ириски сосать."
  
   ( Стихи, блин. )
  
   Молчите, поручик.
  
   - Принёс. Удивительный чай. Поразительный хлеб.
   - Чай-то зачем? Да ещё... Грузинский...
   - Не знаю, право... как-то автоматически это вышло.
   - Хотя, да... Со слоном закончился.
   - Другого всё равно не было.
   Глупо спрашивать про аэропорт. Или не глупо? Почему бы и не спросить?
   - Слушай... А самолётики всё летают? Кукурузники, в смысле? Ан-2, что ли...
   - Не понял... А куда они денутся?
  
   Похоже он всё-таки не верит. Кто же на самом деле разговаривал со мной по телефону?
   Кто сказал... как же... А: "думаешь, выйдет?" Не Витька? Опять я на Прогульщика напоролся, а приехал - подмена?
   То-есть, что: Прогульщик тебе нужен на самом деле, а не Витька? Ни тот ни другой, возможно. Что с ними делать - что с тем, что с другим? Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать... Как хлебный. Откуда это: "Но в мире есть что-то, чего ни выпить, ни съесть..." А, ну да. Б.Г. Здесь о нём, наверное, ещё не слышали, хотя, возможно, он уже играет в Питере со своими ребятами. А может и нет. Можно поехать в Питер и с ним познакомиться. Даже поиграть вместе, наверное, пока ещё можно. Пока он не стал известным и неприступным... Однако, интересно ли это, когда знаешь наперёд - что будет "Аквариум", и что альбомы будут называться так-то и так-то... Неинтересно. Не поеду. А если... А если это всё-таки совсем другой аккорд, и здесь всё и вправду будет совсем по-другому? Но ведь тогда и звать его, может, не Б.Г., а как-то иначе... Нет, это всё ерунда, и вообще - музыкальный путь изведан и сам по себе никуда не ведёт. Человек должен летать на самолётах и играть музыку. Или - разведывать полезные ископаемые - и играть музыку. Или - быть архитектором, журналистом, командором, подводником, учителем в школе... Землекопом, шахтёром, орнитологом!!! И тогда уже совершенно свободно играть музыку. В свободное от работы время. На вырученные деньги. То-есть, на деньги, заработанные честным трудом. А бывает нечестный труд? А как это вообще труд может быть честным или нечестным, что за чушь?! нечестный музыкант. Нечестный землекоп. Нечестный бармен. Нечестно коктейли смешивает. На самом деле они - никакие не коктейли, а дерьмо больного носорога. Нечестный инженер - это после которого падают крыши и гибнут люди. Нечестный... Да почему - нечестный, просто руки растут не оттуда, голова работает не туда... Да чушь ведь! Тогда он не инженер, не бармен, не землекоп, не музыкант! Тогда он просто прикидывается! Нечестный врач - ведь не врач! Нечестный святой - не святой! Нечестный бог - не Бог! Хорошо, блин, что есть заглавные буквы, да?
   Тьфу ты, пропасть, разозлился зачем-то. А ведь не хотел.
  
   - Никуда... То-есть, что значит - "никуда", я хотел сказать - в Барнаул.
   - Почему - в Барнаул?!
  
   Действительно, если вдуматься - почему в Барнаул? Почему не на Таватуй, не в Пышму, не в Первоуральск, наконец?! Туда, вроде, и добираться проще, электрички каждый час... А Барнаул - что Барнаул? Почему Барнаул? Кто кого барнаул, в конце-то концов? Из конца-то в конец?
  
   - Не знаю, Витька, почему в Барнаул. Трудно понять. Просто так может случиться...
  
   Он опять посмотрел на меня так, словно хотел спросить: "Ты сам-то себя понимаешь?"
   Я только покачал неопределённо головой, и мы поехали на Гурзуфскую.

Глава Восьмая. Рыбаки И Наживка.

  
  
   - Можешь вот как раз там эту свою историю рассказать. Им понравится, - сказал Витька.
   Я молчал. Может, как раз, и не понравится. Приехал, да не тот. Помню-помню, вспомнил наконец - для чего я здесь. Чтобы иначе пройти развилку, да? Только это не я, а литературный герой. А я? А ты сиди себе за компом, на клавиши дави, а он пусть действует, герой, на то ведь он и герой, это будет разделение труда, и мы все славно заживём, тогда тебе вовсе не надо будет тащиться за ним след-в-след и насиловать его жизнь, внимание и сознание своим волеизъявлением.
   Научитесь, господин литератор, решать свои проблемы, не входя в чужую реальность, а уж если приходится входить - то научитесь там вести себя прилично, господин литератор, и не топать, и не хлопать, и не булькать слёзно и сопливо, а наоборот - чинно-благордно давить на клавиши на своей стороне реальности, и если говорят: "Будь здоров!", то отвечать: "Спасибо".
   Стоп. Никто не говорил "апчхи". Никто не отвечал: "Будь здорова, Сова".
  
   - Им понравится, - повторил я.
  
   Открылась дверь, и Линда пригласила нас заходить.
  
   Началась развилка, повторим ещё раз: открывается дверь и какая-то Линда приглашает нас заходить. Может, говорит - "Заходите, пожалуйста"? Нет, конечно. Это и так ясно. Говорит "Привет", вероятно, и мы заходим. А дальше почему-то неинтересно. Ну что я мог рассказать?
  
   Что-то рассказывал, наверное. Мы никогда здесь не торчали на кухне, это вам не Московская и не Встречный. Что бы ни происходило, это происходило в комнате с окнами на какие-то берёзки. Под берёзками выгуливали собак, а кошки гуляли сами, никто их не выгуливал.
   Хотите чаю. Хотим? Именно так, а не наоборот. И мы пили бесконечный чай с видом на берёзки. Можно и рассказать. Забавно, я и дома ещё не был, я даже не помню - где я сейчас живу - у бабушки, или с мамой? Разберёмся, ещё и темнеть не начало. В доме напротив зажигают окна, но это от того, что день тёмный, дождливый. Я не смотрю на свои отражения в зеркалах, и поэтому не знаю - какой я. Я даже не смотрю на свои руки. Стараюсь не смотреть. Какая разница? Руки - они и есть руки, ничего особенного. Взгляд легко скользит дальше - к чашке с чаем, к грязно-белой раме окна, к диванным потёртым подушкам, к шпону, которым оклеена спинка диван-кровати. Шпон тёмный, местами облупившийся; жёлтый старый клей выступает на изломе.
   Я прошу поставить пластинку Дольского. С удивлением прислушиваюсь к его голосу, к гитарным аккордам. Почти ничего не нравится. Раньше нравилось. А это что? Элтон Джон. "Жёлтая Кирпичная Дорога." Тоже - так себе. Не попса, конечно, а просто такие песенные номера - неплохо сыграно, неплохо спето... Звук "Кругозрской" пластинки и проигрывателя "Аккорд"... Ну что тут скажешь. Своеобразный звук. Плохой, конечно, но очень своеобразный. Что-то в нём есть. Моно... Аналог... Конец семидесятых, судя по всему. Всяко лучше, чем смотреть на календарь или спрашивать - какое сегодня число, какой год...
   На полке с книгами - "Новый Мир". Открываю, старательно не глядя на число и год. "Альтист Данилов". Владимир Орлов. Разговор про альтиста - но ведь... Да, про альтиста - интереснее. Недавно вышел. Никто не понял... Разве? Булгаков лучше... При чём здесь Булгаков? Всё равно непонятно... Что непонятно-то?
   - Заумь...
   Это Витька. "Альтист" - заумь?
   - "Сталкер" тоже.
   И "Сталкер"?
   Странно.
   Конец семидесятых.
   - Но он, оказывается, не только заумь снимал...
   Это тоже Витька, но не теперешний, более поздний, из Питера... Кажется, он перепутал Тарковского с каким-то другим режиссёром, чей фильм посмотрел, и сделал вывод "в пользу Тарковского", как он думал... Чего тут удивляться? У меня и у самого был период нелюбви к "тяжёлым", или "загрузным" фильмам... Правда, совсем недолгий, но какая разница?
   - Пойду, - это мой голос.
   И правда - пора. Темно. Мама у Линды на каком-то дежурстве, мама у Витьки в командировке, а где же моя мама? Телефона здесь нет... А вдруг я сейчас выйду на улицу, а там опять всё по-прежнему: мобильники, реклама, вездесущий онлайн? Но страшно узнать, что здесь нет моей мамы. И ещё страшнее покинуть этот аккорд и так и не выяснить - есть она здесь, или нет... Так - пора? Или нет? Кажется, у меня был велосипед. Или это - позже? Вероятно, несколько позже. Троллейбус... Семёрка идёт до Московской... выйду - и - бегом. До Челюскинцев... Ещё стоит этот зелёный забор с калиткой... Сначала обойду дом с той стороны, чтобы увидеть - горят ли окна. Сестрёнки моей ещё на свете нет. А что есть? Вот и вспомнишь.
   Сумеешь ли пройти развилку иначе?
   Бред, такого вообще быть не может. Ну как я здесь оказался? Как?
   - Может, - это Линда, - может позвонишь домой из автомата?
   Почему "Линда"?... Ну, пусть Линда. Знаю, что неправдоподобно. Не бывает в России таких имён. А "Дик" - бывает?
   - Пошли вместе, - говорю я, и мы втроём спускаемся к автомату. Так безопаснее: они не растворятся в воздухе, я же не science fiction пишу...
   Забавно. Линда здесь абсолютно другая. Может... Может, это и правда - другой человек? А Витька почти такой же. Интересно, а я? Да ведь ясно, что - другой.
  
   .......................................................................................................................
  
  
   Вот идём к автомату, и каждый думает о своём, а автомат приближается ме-е-е-едленно, как в замедленных кадрах, и даже не приближается, а словно увеличивается в размерах: был карманный, размером с мобильник, а теперь - вот он, уже можно зайти в будку...
   И тут меня словно горячей водой ошпарило: сейчас они исчезнут! И автомат станет другим, и "двушек" у меня в кармане не будет, а напротив будки появится плакат: "Motorolla. Обнажённые цены" и голая девушка, и это будет уже 2004-й, 21-й век, Екатеринбург... И развилка так и останется развилкой - там, позади, а точнее даже не позади, а вообще - неизвестно где - в туманном, сонном прошлом... Прошлом? И это неизвестно... Где? Где это есть?
   - "Двушка" есть? - сказал Витька.
   - Слушайте, - сказал я, - а автоматы без будок ведь где-то есть? На Встречном точно был, я помню...
   - Он может не работать, - сказала Линда, - а этот точно работает.
   - Неважно, - сказал я, - не могу я из этого автомата звонить. Пошли лучше на Встречный. Заодно прогуляемся, смотрите - какая погода.
   Витька закатил глаза. Но, скорее, для виду. Видно, давно привык к моим штучкам. А может, даже получал от них некое чистое удовольствие, как от работы знакомого, слегка слишком привычного клоуна. Однажды в Крыму я всю ночь не давал ему спать, таскал по пустому посёлку вместо того, чтобы спокойно ночевать в палатке. Видите ли, мне что-то там такое почудилось по дороге на нашу стоянку. Он ругался, но терпел - уж не знаю, почему. Я бы на его месте, наверное, взял бы и отправился в палатку, а дураку, которому чего-то там примерещилось, предоставил бы разгуливать хоть все ночи подряд - там, где ему больше нравится. Но он же так не сделал. Я действительно не знаю - почему. То ли из солидарности, то ли вообще неизвестно по каким соображениям.
   - Вобще-то, как хотите, - я вспомнил свою старую манеру разговаривать, - я могу и сам... Туда и обратно. Или только туда, если там уже ругаются. То-есть, вы просто поймёте: раз я не пришёл, значит попёрся домой.
   - Ладно уж, пошли, - сказал Витька, - идёшь? - и он повернулся к Линде.
   - Не, - сказала Линда, - сами шляйтесь, я дома посижу.
   Но сказала как-то неуверенно. Словно ждала, что её всё равно уговорят. Странная она. На ту не похожа, но всё равно... Или мне кажется?
   - Да пошли, - сказал Витька.
   - Пошли, - сказал я.
   Интересно же, чем всё это кончится. Компания у нас уж больно похожа на прошлое. Типаж-компания из моих типа мемуаров...
   ..........................................................................................................
  
   И всё-таки, я почти не чувствовал к ней неприязни.
   Линда. Кто такая на самом деле? Она или не она? Немного напоминает одну знакомую из "другого аккорда". Хотя внешне совсем не похожа. Та - красивее. Хотя красота её состоит в основном из настроения - спокойного, ясного, прохладного что ли. Забавно, у человека куча проблем, но человек не стареет, не дурнеет, всё так же ясно смотрит на мир и на людей... Но всё-таки... Ну что ты заладил! Смотри внимательно, память - ложь! (Но в ней - намёк?) А вот ЭТО - не ложь, а память...
   Линда смотрела на меня внимательно, словно понимала, что я её с кем-то сравниваю. Я вдруг заметил, что и цвет глаз у неё другой. Ближе к зелёному. Зеленовато-карьи. Лицо несколько более тёмное и худое, брови - тоже - темнее, и ресницы - обыкновенной длины, а у ТОЙ были коротковаты и - слишком светлые. И взгляд от этого бывал такой... белёсый, что ли, и поэтому она всегда основательно красилась. Я ведь только теперь заметил, что Линда не накрашена, а лицо выглядит ярким; ей макияж не был нужен. И ещё...
   Раньше какое-то помутнение рассудка наступало у меня в её присутствии, бывало я просто не в состоянии был себя контролировать, ничто меня больше не интересовало до тех пор, пока мы не оказывались в постели. И в постели всё было мутно и тяжёло, напоминало действие какого-то наркотика. Героина, например: плита сверху, не вздохнуть... Она была моим героином, и как почти всякий героинщик, я ненавидел источник наслаждения, а вовсе не был влюблён.
   Я был счастлив, когда всё закончилось. Я, однако, никогда не был уверен, что всё закончилось, и моё "слезание с иглы" необратимо. Все мои любови в последствии были окрашены цветом мутного тяжёлого вала. Я знаю, в это трудно поверить, ведь я много раз любил женщин по-настоящему, я думал, что могу жизнь отдать... каждый раз, но... Не отдавал, потому что внутри меня всегда шипел и загибался мутный вал старой страсти. Отксеренной, обандероленной... Конформной. Select all. Then copy. Then paste. Вот так вот.
   Однажды она сказала: "Зачем ты сюда приходишь? Ведь это всё тебе не нужно, это всё - сантименты..." Интересно, при чём здесь сантименты? Это тоже характерно: никогда не называть вещи своими именами. Всегда - чужими.
   Я тогда и ответил: "Ты ведь не думаешь, входя в помещение, зачем ты вешаешь в гардеробе пальто..." И тогда она попросила меня, чтобы я больше не приходил. Она обиделась. Просто обиделась.
  
   Я и правда некоторое время не приходил, но потом, конечно, снова пришёл, потому что дело было не в пальто. Была и другая причина.
   Был некий особый мир. Не знаю, что это был за мир на самом деле, я только чувствовал его привкус, но никогда не мог войти: в сущности, этот мир казался сумасшедшим... И одновременно - привлекательным. Не из-за сумасшествия. Скорее - вопреки. Там и правда была сказка... И сказка не была с грехом пополам, а грех просто тоже был. Они существовали ОДНОВРЕМЕННО. В конце концов, сказка растаяла. И остался один только грех.
   Нет, сказка, наверное, не растаяла, просто мы удалились от неё на расстояние греха. А это большое расстояние, не добежать, не долететь, не дотянуться.
   Забавно... Я ведь, вроде, знаю теперь - откуда берутся эти вещи.
  
  
   ...Но у этой Линды было человеческое лицо и человеческие глаза. Там не было этого наживочного блеска. Она была мне симпатична - просто как человек. И как женщина. Но не как - наркотик... Она была - Линда, а не наживка. Правда... Была и здесь какая-то странность... поведения... Какая-то неувереннность, какие-то преувеличенные реакции... Но - с другой стороны - кто я такой, чтобы делать выводы? Гость, блин, из будущего...
  
  
   - Пошли, - сказал я.
   И мы втроём пошли в переулок Встречный, звонить ко мне домой. Я шёл и думал, что всё не так просто. Я умею так вот всё разложить по полочкам, и некоторое время мне кажется: понял. Уяснил. Но вещи на полочках не живут, а живут просто - как хотят, потому что они не вещи - а жизнь, а жизнь, как известно, всегда сложнее любой концепции. Значит, ТА женщина не могла быть полностью наживкой. А сказка там была? Настоящая, стопроцентная сказка? Без болтовни, без сантиментов? Другая реальность вплотную? Не реальность "липунов", а СОВСЕМ другая реальность? Была? Или мне показалось, и это тоже была часть наживки, часть наркотического аромата? Или - свойство моего собственного маленького, экзальтированного интеллекта, как сказал бы ТАМОШНИЙ Беорнис? Не знаю. Правда - не знаю.
   Беорнис... "Странный сказочник", ни слова ни разу вслух со мной не сказавший о других реальностях. Или - настоящие сказочники - всегда так? Боятся "разменять свой золотой", как Мандельштам? "Трёхрублёвок я не выношу..." Это были бы трёхрублёвки, да?
   Привет рыбакам на берегу.
   Хотя, теперь ведь даже это не важно. А что важно? Пройти развилку...
   Но ведь всё - другое.
   Ну и что? Всё равно рядом со мною люди - Витька и Линда, и что из того, что это - другой Витька и другая Линда? Может, так и надо! Линда - не наживка. Но что делать с той?
   Я думал, что когда я вернусь к исходной точке, там всё останется по-прежнему, таким, как я запомнил. Но ведь я и сам давно уже догадывался, что время - странная вещь. Не только прошлое перетекает в настоящее и в будущее, но и само прошлое - то, которое всегда - ПРОШЛОЕ - многовариантно, как Солярис, постоянно перетекает из одной формы в другую, строит само себя, бесконечно перестраивает, отражается само в себе и разбрасывает в пространство-время солнечные зайчики событий, людей, песен и смыслов. Причём здесь песни? К слову пришлось. Вечно перетекающий аккорд, вечный, непрерывный. Нелинейный эхо-делэй, ревер с постоянно и неповторимо изменяющимися параметрами... Бог знает - что ещё... Устал.
  
   А вот и телефон. Привинчен болтами к серой стене пятиэтажки.
   И тут я, конечно, понял, что не могу набрать свой номер.
   - Чего ты стоишь? - сказал Витька.
   Всё поплыло. Руки тяжёлые, во рту привкус железа. Дурно мне отчего-то. Ничего не могу ответить. Не могу набрать номер, не могу опустить двушку.
   - Ну что же ты?!
   Это Линда. Как всё похоже на поворот стрелки. На триста лет.
   "Тогда, наверное, порвётся цепь... Какая цепь? Не знаю. А откуда ты всё это взял? Не знаю. Он чуть не плакал от того, что не знал."
   Только мне было не до слёз, и все мы, втроём, не были готовы ни к слезам, ни к повороту стрелки. Читай - к этому звонку.
   - Пойдём, - сказал я, - не могу я. Пойдёмте, я вам лучше кое-что расскажу.
   - О чём? - насмешливо спросил Витька.
   - "О времени и о себе", - так же насмешливо ответил я, - просто пойдёмте, а я пока вам буду всё рассказывать. А там, может, появятся Пыльные склоны.
   - Каки-и-ие?!
   - Пыльные, - повторил я спокойно. Я сразу успокоился, лишь только понял, что не буду звонить. Что просто не время здесь и не место, чтобы набирать этот номер.
   - Ну-ну, - проговорил Витька, - самое время немного посходить с ума...
   "Непробиваемый ты наш..." - подумал я.
   - Может, и самое время, но я не собираюсь, - сказал я, - я сюда не для этого пришёл.
   - А для чего?
   Это Линда.
   - Нужно изменить направление, - быстро сказал я. - тогда, наверное...
   - "Порвётся цепь..." - всё так же насмешливо закончил за меня Витька. Он не смотрел на меня. Он уже начал очень сильно уставать от моих выкрутасов. Надо было что-то сделать, чтобы они поверили. Во все времена люди верили в чудеса, и только в чудеса. В пять хлебов, в шаги по воде... А так - будет просто: "У него поехала крыша... перечитал Беорниса..." И всё такое. И - Агафуры в результате. И никакого изменения. Просто другие неприятности вместо прежних. Психушка вместо армии... Может, так и нужно? Может, так с самого начала и было нужно?!
   Я быстро протянул руку. Рука была лёгкая-лёгкая, совсем невесомая; исчезла у меня из рук тяжесть. Я протянул руку сквозь Витьку. Они оба закричали - сначала Витька, затем - Линда. Они оба прекрасно видели, что моя рука проходит Витьку насквозь. И нет ничего - ни раны, ни даже вмятины. Ладонь моя торчала у Витьки из спины, я это знал, потому что сделал Витьку полупрозрачным. Какая разница - как проходят лучи описываемого солнца сквозь тело описываемого Витьки?
   - У кого здесь едет крыша, - сказал я тихо, вынимая руку из Витькиной прозрачной груди, - ну? У кого?
   Витька стоял - целый и невредимый.
   Он молчал теперь. Они оба молчали. Светил фонарь дневного света.
   Забавно, понял я. Это крайне забавно, если я могу ТАКОЕ, но не могу позвонить к себе домой... и тем не менее, всё обстояло именно так.
   - Не надо тебе никуда звонить, - сказала вдруг Линда, - не стоит.
   - Ты кто? - сказал Витька.
   - Ну вот, наконец-то, - сказал я, и рассмеялся. Мне было уже всё равно, теперь я мог смеяться или плакать - по выбору, без разницы, no difference.
   - Что - "Наконец-то"? - сказала Линда. Голос у неё опять был странно, неправдоподобно агрессивным.
   - То, - ответил я, - что я не знаю - кто я такой. Я даже не знаю - как меня зовут.
   - Лёша тебя зовут! - крикнула она испуганно, словно хватаясь за соломинку. Почему она так волнуется? И сердится...
   - Тише, - сказал я, - не кричи, пожалуйста. Это я и сам знаю, что меня зовут Лёша. Но разве это на самом деле - так?
   - А как? - тихо сказал Витька.
   - Пошли вот так, - сказал я, рубанув ладонью воздух в направлении будущего центра микрохирургии глаза. Когда его ещё построят... Если вообще построят.
   - И что будет? - Витька сощурился на меня.
   - Откуда я знаю. Может, Пыльные склоны. Может, ещё что-то. Если повезёт, доберёмся до Берега Света. А вообще-то я по Остину ужасно соскучился. Знаете - кто это такой?
   - Нет, - сказал Витька.
   - Капитан Листопада. Я только теперь понял - что я здесь делаю. Я вовсе не пытаюсь пройти старую развилку по-новому. Всё обстоит иначе. Я просто строю другую реальность. И я прошу мне не мешать. А помогать.
   - Фантастика , - сказал Витька.
   - А... - сказала Линда, глядя на мою руку, - а этот фокус...
   - Не фокус. Просто иначе вы бы не поверили. Ну что? Пойдём?
   - Стоп, - сказал Витька, - всё нормально. Нет, правда, всё в порядке. Только... чаю бы сейчас.
   - Легко, - сказал я. Ко мне пришло вдохновение: - вот дом, вот подъезд, первый этаж, квартира налево. Так? А вот...
   Я специально делал в воздухе какие-то дурацкие пассы, хотя уже прекрасно знал, что ключ - у меня в кармане.
   Так вот почему мне не хотелось звонить домой! Дом-то не там, где я думал!
   - А вот - ключ от квартиры... - я сделал эффектную паузу - ... где мы с мамой живём...
  
   .......................................................................................................................................
  
   - Он что, всё время был у тебя в кармане? - сказал Витька.
   А Линда ничего не сказала.
   Я вставил в замок маленький английский ключ - и плавно повернул.
   Как это странно - открывать простую деревянную дверь тоненьким английским ключом... Вот... Новый по-во-рот...
  
   .......................................................................................................................................
  
  
   - Может, вы проскочили свою развилку, - сказала Вика, глядя тёмными своими глазами куда-то мне в подбородок, - Витька ваш прошёл иначе, а... вы... оказались здесь...
   - Ну а ты-то кто?! - не унималась Линда, - и откуда ты здесь взялась? И где Лёшина... Тьфу, ну пусть Кириллова - мама?
   - Подожди, Линда, - сказал я, - не всё сразу...
   Вика медленно повернула голову к Линде.
   - Что ты беспокоишься? - проговорила она, - я просто здесь живу. Столько эмоций...
   - Я бы на тебя посмотрела, - яростно ответила Линда, - как бы ты не беспокоилась на моём месте! Между прочим...
   - Между прочим, - всё так же спокойно и неторопливо перебила её эта несносная Вика, - между прочим, задача решается не от криков.
   - А от чего она решается?! - снова возмутилась Линда. Опять она как-то неуверенно возмущалась. Громко, яростно - и неуверенно. И снова это показалась мне странным. Так ведут себя дети, стараясь обратить на себя внимание. Кричат, плачут, а сами одним глазком всё время подглядывают: как взрослые реагируют? Если она сейчас старается обратить на себя внимание, то чьё? Вики - или моё? Или нас обоих? Ещё страннее показалось мне, что я как бы отделяю от себя Линду, а придвинул (мысленно, разумеется) Вику, которую, кажется, впервые вижу. Впервые? Но почему мне всё время мерещится что-то знакомое в этих тёмных глазах? Или не в глазах, а...
   - А мы не знакомы? А, Вика?
   Я просто взял да и спросил. Хочешь задать вопрос - задай...
   - Не знаю, - ответила Вика почти равнодушно. Она забавно щурилась и поглядывала в окно. Или - вглядывалась... И не в окно, а в листву тополя за окном, теперь я это ясно увидел. Что она там такое разглядывала? Потом резко обернулась ко мне.
   - Просто думаю, - сказала она, - вспоминаю... Мелькает что-то. Из сна, или из детства...
   - Скорее из сна, - сказал я, - хотя... Это похоже. Был один случай... в детстве, так я до сих пор не знаю - сон это был, или - явь. Точнее, знаю, что явь, но всё было как во сне. И человека, с которым я в тот день встретился... Я его больше никогда не видел. Понимаешь, познакомились, играли весь день во дворе, бегали, о чём-то говорили... А потом его позвали домой, раз - и... и всё. Навсегда.
   Линда вдруг фыркнула, сорвалась и унеслась из кухни в коридор. Прямо ветер подняла. Такая скорость. Я ничего не понял.
   - Куда это она, - начал я, и Вика почему-то сделала ладонью тихий жест... Мол, постой, не делай ничего... В коридоре что-то шуршало, звенело, потом хлопнула дверь, шаги на лестнице... И всё. Тихо.
   - Ушла, - сказала Вика, - откуда ты её вообще взял?
   Я почему-то сидел как сидел. Никуда не бросился - догонять там, возвращать, уговаривать... Я и сам не понимал - в чём тут дело, чего я тут сижу и с этой Викой разговариваю как со старой знакомой, хотя в первый раз её вижу, и никаких особых чувств она, вроде, во мне не вызывает. Ровное спокойствие, какое-то внутреннее чувство... комфорта, что ли? И никакого желания догонять Линду. Как будто просто ветер хлопнул дверью, только и всего.
   - Я же говорил, - сказал я, - было двое - Линда и Витька. Витька - мой друг. А Линда... Короче, получилось так. Я отправился в путешествие... Довольно давно. И почему-то я в пути периодически всё забываю. Теперь даже не знаю - сколько лет прошло с тех пор, как я решил отправиться. А однажды мне показалось, что надо вернуться. Но всё не так просто. Вернуться-то можно, но это не прошлое. Если во времени... А если в пространстве, то места просто оказываются другими. Понимаешь, очень похожими, но всё-таки - совершенно другими. А теперь вот - это место... И тебя я что-то не припомню в своём прошлом.
   - А меня там и не было, - сказала Вика, - я - лазутчик будущего.
   Я молчал. В наступившей тишине я почти спокойно обдумывал то, что она сейчас сказала. Потом я заметил, что в ушах у меня звенит, как от выстрела. Как будто это кто-то пальнул у меня над самым ухом из старого нагана. А ведь она тихо сказала. Я ждал - что будет дальше, но дальше ничего не было, только звон стал тише, потом ещё тише, потом - прошёл.
   - Шутишь... - сказал я тогда.
   Она пожала плечами и улыбнулась.
   - Нисколько я не шучу, - сказала она, - думаешь, на свете мало лазутчиков? Из разных мест. И времён...
   - И народов... - пошутил я. Но она не обратила на меня внимания, и продолжала так, словно я ничего не сказал:
   - До полна. Ты вот, например.
   - Я не лазутчик, - сказал я, - это по-другому называется... А тебя, пожалуй, лучше назвать... отголоском другого аккорда.
   Она не удивилась. Это я сам удивился тому, что сказал. Я ведь никому раньше таких слов-то не говорил, смысла не было... Она снова улыбнулась. Снова пожала плечами, но так, словно и ожидала услышать нечто в этом роде.
   - Можно и так, - сказала она, - я имею в виду, что в твоём прошлом ты меня не найдёшь. Там меня нет.
   - Почему, - спросил я.
   - Отцепилась, - сказала она и весело засмеялась. Весёлая девушка, пронеслось у меня в голове. Улыбается, смеётся. Ну и что такого? Вспомни Остина! Но это же было... Не здесь. И - со мной ли?
   - Вот ты говоришь, - сказал я, - ты - лазутчик. Пусть так. Но - будущего? Тут уж непонятно - верить, или нет...
   - Верить? Или нет? Это всегда непонятно, - сказала она, - это же входит в понятие веры. Можешь не верить, тогда придётся использоввать другие инструменты.
   - Какие?
   - Воображение, к примеру. Да ты же знаешь всё сам. Для начала - воображение.
   - Для начала?
   - Ну да, потом - доверие. Потом - ещё что-нибудь придумаем.
   Меня заинтриговало это "придумаем". Заинтриговала сама мысль, что мы ещё какое-то время будем находиться и действовать вместе. Вика мне нравилась, с ней было комфортно и интересно. Она внушала, если не веру, то во всяком случае - надежду. Своими словами и своей спокойной уверенностью в чём-то... В чём-то главном. В будущем? В том, что будущее ЕСТЬ. Что там что-то БУДЕТ. Не тоска, не неподвижное оцепенение смерти, холода, сна - а что-то ещё... И ещё она каждым словом как бы срывала с меня какие-то маски. С меня и со всего, что вокруг. Маски привычной скуки, паутину повторяемости каждой вещи в этом мире, она прерывала тихие монотонные отзвуки неких расходящихся кругов на вечной воде... Круги переставали разбегаться, возникала пауза не заполненная ничем, и в эту паузу мне словно удавалось сделать ВДОХ, и мне очень нравился этот ВДОХ, и я прекрасно понимал, что этот самый вдох и есть - прорыв в сторону будущего, что каждый вдох приближает меня к чему-то во мне, что давно было готово прорваться, да почему-то не могло... Опять - как тогда, как давным-давно, там, в переулке Медиков - в переулке, которого не стало - опять как тогда - прозвучали в глубине моего сознания четыре ноты... Надвигающийся аккорд... завтрашнего дня.
   - Что такое будущее... - хрипло сказал я, - ты знаешь, Вика?
   Она пожала плечами, чуть помедлила. Потом заговорила.
   - Если говорить твоим языком, - сказала она - это та часть аккорда... которая ещё не звучала.
   - А что значит - отцепиться?
   - Ну... это вроде как - включить в себя всё что сочтёшь нужным. И отбросить всё, что мешает тебе... твоему аккорду... звучать верно.
   Она замолчала. Потом посмотрела на меня, и, видимо, решила, что до меня не дошло.
   - Перенести звучание прошлого в другую часть произведения, - сказала она тогда, - и если надо - в другой регистр .
   - Может возникнуть хаос, - сказал я. Я рассуждал как музыкант, для которого музыка состоит из последовательностей. Правда, сразу же мелькнула мысль, что, возможно, существование последовательностей - нереально... Но Вика сказала иначе.
   - Только если делать как попало, - сказала она. И с этим трудно было не согласиться.
   Она ждала, что я скажу, но опять - как-то незаинтересованно.
   Вдруг навалилась апатия. В голове пронеслась фраза, сказанная кем-то и когда-то, но я не смог вспомнить - кем и когда: "Ты слишком давно в дороге..."
   - Ладно, - сказал я устало, - что-что, а теории развивать я и сам умею. Ты лазутчик будущего, я дезертир настоящего. Что мы будем делать? Только полчаса назад я знал, что делать... А теперь...
   - Ты смешной, - сказала Вика, усаживаясь поудобнее. Она вытащила из пачки очередную сигарету, и тут только я понял, что всё это время мы курили, не замечая. Я, во-всяком случае, совсем не обращал внимания на то, что у нас в пальцах всё время что-то дымится, да и в кухне уже можно вешать различные вещи - как то: топоры, пилы, и др.
   - Почему я смешной? - не понял я, - к стати, это все лазутчики будущего так дымят?
   - Нельзя выходить из образа, - кивнула она без улыбки, потом затянулась как следует, выпустила дым и закончила:
   - Я не в затяг.
   - Ага, - сказал я, - я так и понял. Ну ладно.
   - Слово-паразит, - тут же отозвалась она, - ты смешной, потому что думаешь, что пришёл ко мне не один.
   Я совсем опешил.
   - То-есть...
   Больше я ничего не мог из себя выдавить. Я внимательно смотрел ей в глаза. Она, не отводя взгляда, медленно кивала.
   Наконец во рту у меня как бы заворочались какие-то слова.
   - То-есть, Витька... - продолжил я.
   - Насчёт Витьки не знаю, - она перестала кивать головой, - я, - сказала она, - имею в виду Линду. Я потому и спросила - где ты её взял. Хотя, в сущности, понятно - где. В собственном прошлом. Но его уже нет. А будущее...
   - "Прошлого уже не существует. Будущего не было ещё. Не смотря на видимый просчёт, интервал живёт и торжествует." Так?
   Линда молча открыла окно.
   - Смотри, - спокойно сказала она - и вдруг резко вскинула руки. Не как дирижёр, выше чем дирижёр.
   И пошёл снег.
  
  

Глава Девятая. Прогулки Осла.

  
   Казалось бы, давно уж мне пора ко всему этому привыкнуть, чего со мной только не происходило. Да и сам я устраивал такие полёты во сне и наяву - жуть брала, а потом и воспоминаний особых не оставалось. Было? Да, вроде... было. А может и не было, может сам придумал, или друг рассказал. Короче - что мне какой-то снег? Он же вечно так - то тает, то падает, привычка у него такая. Но... Девушка поднимает руки, и идёт снег. Девушка опускает руки, и идёт дождь. Опять же - не ново. Девушки - они такие. Или это я такой? Имеют на меня девушки влияние, вот и всё, вероятно в этом только и дело, и ни в чём другом. А? Какие ещё будут мнения? Регламент, господа, регламент... по очереди, не все сразу... Спокойнее, господа, гораздо, знаете ли, надо бы спокойнее... Что это у меня с головой, совсем ничего не соображает... Хуже даже, чем всегда, а это уж...
   - Холодно, - сказал я, - может, прикроем окно?
   - Ладно, - сказала Вика. Закрыла окно и даже задёрнула его тюлем. Стало, как говорил один человек, сугубо уютно.
   - Вообще-то, - сказал я, - ты могла бы предупредить.
   - Ага, - сказала она, - за месяц. Ты бы зимнюю одежду прикупил, да? Да ты не бойся, он не очень холодный, это только так кажется сначала. С непривычки.
   Я всмотрелся в её лицо. Кажется, она не шутила.
   - "Что ты имеешь в виду, дон Хуан?" - не выдержал я.
   Она снова засмеялась.
   - Я в том смысле, что это не совсем то, к чему ты привык. А ты сам ещё не чувствуешь?
   Что-то и правда было не так, как обычно. Очень реально и одновременно - совсем не похоже на явь. Не как у Витьки, и не как у Линды, и не как там, в мире онлайна. А как?
   - Что происходит?
   - Я же говорю, - сказала она, улыбаясь, - я - лазутчик будущего. Хочу тебе показать другой вход в твои миры. Настоящий, а не такой, когда ты сам всё придумываешь...
  
  
   Я снова иду по городу, я вернулся. Я отлично знаю, что вернуться нельзя, я тысячу раз возвращался, и ни разу это не было настоящим возвращением. Но сегодня я стоял на том самом месте, где когда-то начинался переулок Медиков.
   Сейчас осень, и всё почти так, как тогда. Я стоял и слушал, как подходит ветер. Я смотрел, как нагибаются высокие кроны тополей, которые до сих пор живы. Было начало десятого, и вообще-то уже стемнело, но почему-то я хорошо видел, как пригибает ветер ветви тополей. Потом меня оыпало ворохом жёлтых сухих листьев. Ни одного человека не было на этой улочке... Я стоял и смотрел на исчезнувший переулок: все старые деревянные дома снесли, и переулок теперь состоял собственно из одних тополей. Только тополя по обе стороны проезжей части, да сама проезжая часть - только это и напоминало о том, что раньше здесь что-то было. Я стоял и прислушивался к себе. В какой-то момент я действительно почувствовал то же самое. Слабый озноб от сердца к голове... Ну конечно, слабый, ведь я не вошёл в переулок, а стоял у входа. Я почему-то не хотел входить. А может, не мог. Никаких птиц, никакого тротуара, проворачивающегося вхолостую под ногами, ничего подобного. Но когда я хотел подойти к дереву, что росло уже в самом переулке, я почему-то не смог.
   Я стоял и смотрел на окна пятиэтажки, что выходила торцом к этому месту. Это были славные окна. Мягкое стекло? Нет, просто... Уютно у них там, когда смотришь снаружи.
  
  
   Сперва зазвонил телефон, но я не стал брать трубку, потому что не ждал никаких звонков. Телефон позвонил немного и умолк, и вот, когда день начал сливаться по цвету с сугробами, в дверь постучали, и я открыл.
   - Заходи, - сказал я, имея в виду теперь уже пространство кухни, и он зашёл вслед за мною на кухню, и принялся искать место - где бы покурить. Он зашёл с улицы, где мог курить повсеместно и непрерывно, и всё-таки, войдя, снова принялся курить. Но люди странные, и я это всегда знал, и поэтому просто дал ему пепельницу.
   - Спасибо, - сказал мой гость, человек, странное существо.
   - Да ладно, - сказал я, - потому что не знал - что ещё сказать.
   - Я ненадолго. - сказал он.
   Я кивнул.
   - У тебя глаза тусклые, - сказал Витька, - ты в курсе?
   Я покачал головой.
   - Тусклые, - убеждённо повторил Витька, - но речь не о том. Фиг с ними, с глазами, мне не жалко. Мне другое жалко. Я... кажется, куда-то пропал. Ты не знаешь - куда я делся?
   - Расскажи, - попросил я.
   - Так чего рассказывать. Может, ты не знаешь, так и скажи.
   - Чего не знаю?
  
   Человек сидит дома и решает - как быть. Пришла почта. Конверт. Без обратного адреса. В конверте -листок бумаги, на листке написано:
   "Хочешь - позвони."
   Только нет номера.
   Почерк незнаком.
  
   - Не понял, - говорит Витька.
  
   Ладно. Во дворе снеговик. Нормальный снеговик. Угольки-глазки, веточка-ротик, нос-морковка... Ведро на голове. Классика.
   Наш герой выходит погулять и видит снеговика. Ну и... подходит к нему вплотную и смотрит ему ... в лицо.
   Но неудачно, потому что это всё ни о чём. Игра проиграна.
  
   - Не понял - всё равно, - говорит Витька, - это всё о тебе, а не обо мне.
  
   И он уходит. Может и навсегда, если бывает какое-то "всегда". Мне почти всё равно. Только сильно болит сердце, но мне и на это наплевать. И я отправляюсь на прогулку по глубоким сугробам этого вечера. Холодно, но ходьба отвлекает от боли и холода. Я успеваю увидеть, как день становится ночью, а ночь становится снегом, как все троллейбусы норовят смотаться в парк, потому что сколько можно.
  
   - Ещё рассказ, - чуть не плача шепчу я - сам себе и тёмному вечеру, - троллейбус шёл в парк почти ночью тоже в марте, а я шёл домой пешком. Троллейбус остановился без просьб, просто остановился и открыл двери. Я вошёл, мне было семнадцать или шестнадцать. Троллейбус был пуст и тёмен, за рулём была девушка лет двадцати пяти.
  
   Потом я жду, чтобы шумная пьяная компания обогнала меня, чтобы они не слышали, как я тут шепчусь с ночью, со снегом, сам с собой. Когда они уходят далеко вперёд, я достаю из кармана фляжку с водкой, отвинчиваю пробку и делаю глоток. Потом ещё один. Ну не валидол же мне сосать. Да и голова у меня всегда болит от валидола.
  
   Итак, диалог:
   - Есть закурить?
   - Кури. Вон пачка.
   - "Космос".
   - Не нравится?
   - Нет, нормально. Кхе, кхе!
   - Ты чего? Ты на самом деле, наверное, не куришь! Не кури тогда!
   - Да нормально...
  
   Вышел на Московской. Дома? Дома - мама. Живая.
  
   Ещё глоток. "Две затяжки - и ещё глоток из фляжки..." Когда писал, думал, что это красиво и здорово. Свежесть, понимаешь, апельсинового ветра. Теперь впору сползать по крыше, как старик Козлолдоев, только неохота. Колено болит, если честно, и плечо тоже. Да и не сзывал я свистом всех женщин, чтобы заняться любовью в кустах. Если влюблялся, то уж влюблялся. А остальное - не вашего ума дело, и нечего шарить по крышам и кустам, Борис Борисыч. Сатирик вы наш незабвенный. Или это Гунницкого текст? Блин, не помню.
  
   Любовь - это ночной троллейбус.
   И если я тебя люблю, а ты меня не видишь -
   Прощай.
   Зима.
   Мы - в разных снах.
   Приснись. Хочу коснуться твоей руки.
   Тут у нас опять снег.
  
  
   ---------------------------------------------------------------------------------------------
  
   прощайте
  
  
  
  
   1999-2008.
   Екатеринбург, Буково, Екатеринбург.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   7
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"