Давным-давно жили-были три брата, и была у них молодая жена-красавица.
Старший был лихой воин и удачливый охотник. Не было бойца, способного противостоять ему в поединке, и не припомнит никто случая, чтобы возвращался он с охоты без добычи на плечах. Знал он каждую тропку в лесу и в горах, знал звериные повадки: и о чем ледяные лисы воют в полнолуние, и зачем заяц лубяную избушку ставит.
С руками среднего сама земля говорила. Богатый сад был у него, и поле родило каждый год. Яблочное пиво душу радовало, хлеб был слаще меда, мыши за версту амбар обходили, а бабочек-медянок с синей ягоды сдувало. Клялись люди, что своими глазами видели: подхватит ветер хищницу, крылья с хрустом сомнет, скомкает да и кинет в ручей.
У младшего в горле золотая иволга гнездо свила, песни пела - и в жаркий полдень, и на лавандовой заре. Хорошо людям становилось от тех песен, потому и младшего привечали - плакать ли на свадьбах, плясать ли на поминках, рассказывать ли зимними ночами длинные сказки под теплой крышей - младшего зовут. Бывало, заведет он песню о змеиных невестах за зелёным морем, о дикой охоте, о солнечных сестрах-монахинях - слушают люди, и сердца у них теплой водой сквозь глаза вытекают.
А жена молодая каждую травку знала, какая от чего лечит. Всех врачевала, никому не отказывала: и сон дурной от ребёнка отогнать, и роженице помочь, и легкую смерть старику подарить. Все её любили. Только себе она помочь не могла: такой у нее зарок был, когда дар в руки давался. Поэтому и прожила на свете недолго совсем: на весеннем ветру глоток воды ледяной выпила - да и зачахла.
А как пришло время молодой жене умирать, простились с ней братья и устроили ей могилу на склоне горы, в сухой пещерке. Пол душистыми травами устелили, каждое деревце близ входа красными лентами заплели, завалили пещерку камнем, да домой ушли.
***
Долго ли коротко ли, прошел солнечный год, и пришла в деревню беда. Из-за гор притянуло серый густой туман, опустился он на деревню, словно крышкой накрыл. Густым и горьким стал воздух, тяжело им было дышать, в груди он болел, злым ежом ворочался. Начали люди умирать один за другим.
Стали братья между собой говорить:
- Не сходить ли нам на могилу к милой жене нашей, не спросить ли совета.
Пошёл первым старший брат.
Принес он в подарок мягкую шкурку заячью, да полную шапку птиц-снегирей, чтобы их теплая кровь мертвую порадовала.
Постучал по камню да начал мертвую о смерти расспрашивать да о бедах живых рассказывать.
- Милая, - говорит, - моя, слышишь ли ты меня?
А мертвая ему и отвечает:
- Погасли глазоньки мои серебряные, нечем плакать мне. Поселилась в груди моей ящерка медная, нечем крикнуть мне. Нету больше мне радости, ни ветерка, ни солнышка. Вместо крови живой наполняет меня тоска смертная. Не избыть ее, не развести: одиноки мертвые, как никому живому не бывать. Останься со мною, любый мой, не на час, не на ночку синюю. Насовсем останься. А я туман отгоню.
Не захотелось старшему брату умирать.
Ушёл он, голову повесив.
- Не ответила мне жена наша милая, - говорит дома. - Забыла меня, видать.
Пошел тогда средний брат.
Принес в подарок яблоки сахарные, каравай узорчатый в полотенце красное завернул, молока плеснул в каменную трещину.
- Милая, - говорит, - моя, слышишь ли ты меня?
А мертвая ему и отвечает:
- Отпала коса моя черная, у изголовья змеиной шкуркой свилась, нечем прельстить тебя. Высохли руки мои нежные, нечем обнять тебя. Темно мне, любый мой, холодно мне, суженый. Тлен меня еще ест, а тоска - злая, ядовитая - почти доела. Останься со мною, свет мой, насовсем останься, а я туман отгоню.
Не захотелось и среднему умирать, ушел он, едва ноги волоча.
- Не ответила мне жена наша милая, - говорит дома. - Разлюбила меня, видать.
Тогда пошел младший брат.
Букет цветов полевых собрал в подарок, дудочку срезал по пути. Сел у могилы на камень и начал песни петь, одна другой светлее и теплее. Про красу девичью ненаглядную, про взгляды медовые, про поцелуи родниковые да про ласки весёлые - словно живы они оба, словно свадьба их впереди.
- Милая, - поёт, - моя, слышишь ли ты меня?
А мертвая ему и отвечает:
- Засмеялась бы я в ответ песням твоим, да в горле горький сухой песок сыплется. Целовала бы тебя, желанный мой, да истлели губы мои земляничные, улыбка моя тебя нынче не порадует. Ласкала бы тебя, соловей мой, да подняться мне не велят. Хорош новый дом мой, да маюсь в нем, одинокая. Очаг не горит, в окна заря не смотрится. Кошмары лишь по углам жмутся, да я сама главный им кошмар. Останься со мною, любый мой, останься насовсем в дому моём. Люби меня, жданный мой, как раньше любил, а я туман отгоню.
Жалко стало младшему жену свою милую.
Отвалил он камень от входа, лег рядом с мертвой на каменное ложе, обнял ее теплыми руками да и умер.
***
Ждали-ждали его братья дома, да так и не дождались.
Старшего брата хворь на вечерней заре извела, а среднего - на утренней.
И некому их хоронить было: в ту весну всю деревню мор под корень выкосил.
В домах ночные мыши поселились, совы дневали.
Крыши провалились, травой высокой заросли. Кости лисицы растащили, чтоб лисенят своих позабавить.
Долго еще на том месте люди не селились и скот не пасли.