Город спал и видел сны. Снились ему другие города- незнакомые, странные, чужие- без красножелтозеленоглазых перекрестков и голубых огней неоновых реклам, без красных фонарей, символов доступной любви, что мерцают в ночи, сбивая с толку позднего прохожего, торопливо идущего по гулким темным улицам. На всей протяженности маршрута запоздалого путника почти что нет никаких признаков жизни или движения. Все замерло в сонной и в то же время грозной неподвижности, вытесняя из застывшего времени звуки его одиноких шагов, втаптываемых в пыльный асфальт. Только изредка промелькнет на какой-нибудь пустынной улице зеленый огонек такси, и кот чернее ночи внезапно перебежит через дорогу-смерть, удачно юркнув под большое спящее чудовище с потушенными глазами-фарами, на ночь укрытое брезентом и пахнущее бензиновой гарью. Крыса вдруг метнется в подворотню, и весело зашуршит бумагой в мусорных баках. Такие разнообразные звуки сопровождают сны города, словно это храпы и свисты из разинутого рта спящего великана, чья голова покрыта железными крышами, торчащими из них печными кирпичными трубами с завитками вьющегося дыма, волосами телевизионных антенн и поскрипывающими на северном ветру флюгерами островерхих башен. Долог и крепок сон северного ветра. И ничто не может разбудить город - ни резкий взвизг тормозов машины, ни унылый истошный вопль влюбленного кота. Все застыло, как изображение на фотоснимке, и только мигающий свет желтых светофоров говорит о том, что город продолжает спать. Но приходит время, когда до наступления рассвета остается лишь несколько часов, незаметных, быстро сменяющих друг друга, торопливых, чуть осторожных. Воздух наполнен прохладой предрассветного пробуждения, а тишина становится еще более напряженной. То ли стрелки на циферблате городских часов, приближаясь к назначенной отметке, подгоняют ее, то ли зарождение алой зари на светлеющем востоке медленно избывает ночную черную тишину. И в ней, прозрачной но пока темной, издалека становится слышным шум воды, как если бы ты долго шел по лесу и теперь начал подходить к бурной реке: струится вода, обрушиваясь потоками в бездну горного водопада, и чем ближе она, тем более явственным становится этот странный звук.
В один и тот же час, мощная струя воды появляется из-за кирпичной стены дома, а затем из-за него вылезает и сама пузатая машина, ее изрыгающая; ползет вдоль кромки тротуара, как большой и недовольный медлительный жук с щупальцами-клешнями вращающейся щетки, которая своим грубым ворсом въедается в пыль асфальта, вычищая его дочиста-добела; и напором бьющей в сторону струи, ползущий жук сметает все: клочья изорванных писем, билеты в кино на последний сеанс, кассовые чеки супермаркетов, кем-то потерянную фотографию... Все смывает вода с поверхности земли, ибо она очищает ежедневно ее лицо от времени и налета прошлого дня. И когда поливальная машина скрывается из виду, сделав свое трудное дело, и солнце взходит над городом, просыпающимся от долгого и крепкого сна, блестит асфальт, словно зеркало чистого горного озера, сверкает как алмаз, отшлифованный искусным мастером, и отражаются в нем перевернутые дома, люди, машины, белые облака, и глубокая синева падающих на город распростертых небес.