Т Е М Е Н Н А Я     К О С Т Ь

Roman Leroni

 

 

 

 

Посвящаю своей дочери Алевтине.

Ты сердце моё.

Ты душа моя.

Я тебя очень люблю.

Я всегда с тобой.

Будь внимательна и осторожна.

Да хранят тебя ангелы.

 

Выражаю благодарность своей жене Юлии и падчерице Наталье за те неоценимые понимание, поддержку и участие, которых, не смотря на все сложности нашего времени, оказалось вполне достаточно, чтобы была дописана последняя строка этой книги. Спасибо вам и храни вас Господь.

Спешу выразить также благодарность Михаилу Марценюку. Спасибо за те внимание и такт, с которыми ты пытался разобраться во всех перипетиях книги, которая досталась тебе в сыром варианте авторской редакции. Немало твоих предельно корректных замечаний, а также наши беседы о множестве смыслов всего сущего и происходящего в нашей жизни, стали определяющими для сюжета "Теменной кости". Спасибо тебе и будь счастлив.

Также спасибо Олегу Сенику, Олегу Ярошу и Денису Тапилину. Я благодарен судьбе за то, что у меня есть такие прекрасные друзья, за то, что нас объединяет не только любовь к небу, авиации, истории и литературе, но и за то, что нас различает, делая наше общение невероятно интересным. Спасибо вам, товарищи мои.

 

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!

 

При написании практически всех ключевых моментов этой истории автор консультировался со специалистами в разных областях. Помощь оказывали и офицеры спецслужб, и правоохранители, и эксперты, и учёные, и священники, и сектанты, и различные практики оккультных наук, а также простые люди, вольно или невольно ставшие участниками собственных странных, а порой и по-настоящему страшных историй. Зачастую консультанты не находили согласия сами с собой, спорили друг с другом, противоречили, но в общем их мнения и рассказы легли в основу этой истории, которую автор вынужден назвать вымыслом потому, что на основе этих консультаций была создана вымышленная история, а не пересказаны реальные. Если какие-то её события и имена всё-таки совпадут с реальными, их следует принимать, как случайность, а если они упрямо будут напоминать окружающую нас действительность - это говорит хуже только о ней самой, чем о рассказанной истории.

И главное: этот роман - не сборник рецептов, как усложнить кому-то жизнь или облегчить свою. Все обряды, ритуалы, которые встречаются в сюжете, не имеют ничего общего с теми, что существуют в реальности. Прежде всего эта книга - способ хорошо развлечься и немного серьёзно подумать о причинах превратностей судьбы. Если же после её прочтения появится неукротимое здравым смыслом желание поискать и испробовать тот или иной рецептик упрощения жизни с помощью чар - долг автора предупредить, что культ Зависти заставит любого рискнувшего заплатить стократную цену за подобную шалость, не говоря уже о неминуемом возмездии того, в кого большинство из нас предпочитает не верить, чтобы не беспокоить весьма чувствительную ко всякого рода наставлениям совесть.

Все консультанты от выражения авторской благодарности и упоминания в книге, отказались, ссылаясь на благоразумие.

Возраст читательской аудитории - 18+

 

 

 

- Папа, скажи, кто эти люди? Я их боюсь.

- Успокойся, ребёнок мой. Это рабочие, это шахтёры, это крестьяне.

- Почему они такие страшные?

- Они пьяны, сынок.

- Почему они злые?

- Они бедны, сынок.

- Чему же они тогда радуются?

- Они околдованы, сынок.

Из разговора в Мариинском парке

Киев, осень 2013

 

 

 

Никому не разрешено заниматься кудесничеством, иначе свершит над ним смертную казнь мстящий меч.

Г. Крамер, Я. Шпренгер

 

Не предавайся греху, и не будь безумен: зачем тебе умирать не в своё время?

Екклесиаст 7:17

 

Ворожеи не оставляй в живых.

Исход 22:18

 

Зависть - один из наиболее действенных элементов ненависти.

О. Де Бальзак

 

Магия - это власть.

Румпельштильцхен

Тяжёлая июньская ночь вязким зноем переполняла городскую окраину. Полная луна белым и необъятным ореолом высушивала капли редких звёзд и выливала свой мёртвый свет на дремлющий в душной неопрятности микрорайон. Рубленные силуэты многоэтажек громоздились грубыми провалами черноты на фоне тёмно-синего неба, по которому редкими неподвижными штрихами рассыпалась сухая седина тающих от зноя облаков. Редкие уличные фонари скупо освещали со своих мачт пятачки истрескавшихся тротуаров и мостовых, и в этом жёлтом конусе света неподвижной раздражающей сеткой висела густая взвесь из хлопьев тополиного пуха. Жар от перегретых за день беспощадным солнцем бетонных домов, казалось, стекал вниз по стенам, шуршал по жёсткой ости стриженой травы, просачиваясь в трещины высохших в камень и местами вытоптанных газонов. Серебро полнолунной ночи изредка воровато скрадывали вспышки света из окон на рубленных этажах высотных домов, но захлебнувшись солоноватым и пряным от пыли зноем, они тотчас гасли, ныряя обратно в смолистую темноту также внезапно, как и зажигались.

Ночь натужно гудела вентиляторами кондиционеров, втягивая в чёрные ненасытные дыры квартир ту скупую прохладу, что нехотя струилась с высоты, пытаясь достичь почти мёртвой земли. Где-то рядом гулкую тишину разбивал апатичный плач неспокойного ребёнка, которого от жары не могла спасти даже сонная родительская любовь. Разбитым эхом меж домов металась остервенелая собачья брехня. Где-то совсем рядом на верхних этажах кряхтел и харкал курильщик, и его тяжёлая слизь сочными шлепками падала на чей-то карниз, добавляя тошнотворных ноток в однообразную барабанную дробь из падающих капель кондиционерного конденсата. Откуда-то издалека доносилась нескромная супружеская перебранка, больше схожая на вскрики тонущих людей. Измученным раздражением она выплёскивалась матюгами в жаркую ночь, вязла в её безразличии, впитывалась в ночную немоту. И нестерпимо оглушительно трещали сверчки. Эти твари были единственными, кого нависшее над вялым городом пекло одухотворяло, заставляя петь с самым невероятным неистовством.

По проспекту неспешно, с перебоями журча перегретым мотором, скрипя разбитыми корпусом и рессорами, проехал милицейский УАЗик. Машина медленно скатилась в ложбинку проспекта, к перекрёстку сухонькой улочки, и остановилась там, коротко и высоко взвизгнув изношенными тормозами. Несколько раз, тихо хрюкнув, нехотя заглох двигатель, и из автомобиля выбрались четверо милиционеров. Шаркая стоптанными ботинками по шероховатому асфальту, они деловито обошли перекрёсток, небрежно обыскивая фонарями прилегающие к проезжей части газоны и кустарники.

Луч фонаря белым светом скользнул по вялому и пыльному кусту сирени.

- Чёрт!

Пучкин вжался в окаменевшую землю под кустом, невольно втягивая в плечи голову. Ему показалось, что все вокруг услышали, как захрустела под ним сминаемая жухлая трава. Он зажмурил глаза и затаил дыхание, ожидая требовательного окрика. Вместе с охватившим его ужасом он почувствовал, что какой-то частью своего сознания хочет, чтобы их сейчас нашли под этим воняющим мочой и отцветающим цветом кустом, и весь этот кошмар враз бы закончился.

Пучкин дёрнулся всем телом, как от удара током, когда почувствовал касание к своей руке. Подняв голову, он увидел совсем рядом с собой лицо того, кто был сейчас с ним рядом - того, кто с момента их знакомства называл себя не иначе, как Инквизитор.

- Успокойся, - неслышно, скорее ощутимо, прошептали губы Инквизитора. - Они сейчас уедут. Скоро.

Пучкин медленно выдохнул и сделал долгий вдох, наполняя грудь жарким воздухом, в котором, казалось, кроме едких паров собачьей мочи, пыли и запаха сгоревшего бензина вообще не было кислорода. У него началась одышка, и он задышал часто, шумно, понимая, что вот-вот его сейчас охватит безумная паника. Захотелось вскочить и бежать прочь от неотвратимости того, что должно было вскоре произойти.

Инквизитор, словно понимая его состояние, подполз ближе, охватил руками и стал что-то шептать на ухо. В этом шёпоте совершенно нельзя было разобрать слов, но этот шелест сухих, непонятных слов успокаивал, расслаблял.

Пучкин постепенно совладал с чувствами, зашарил рукой по траве в стороне от себя, нащупал прохладные стеклянные бутылки, наполненные прозрачной жидкостью, и тотчас отдёрнул руку, словно коснулся раскалённого металла.

Милиционеры собрались у своей машины. Двигатель автомобиля был заглушен, и до затаившихся в засаде людей доносился их сдержанный тихий говор. У кого-то из них зазвонил мобильный телефон.

- Да, - ответил милиционер из темноты перекрёстка. - Да, всё проверили. Проблем не должно быть... Мы будем рядом. Покатаемся по району. Да. Заводи! Поехали. Потом вернёмся.

УАЗик фыркнул не успевшим остыть двигателем, отплевался бензиновой гарью и покатил дальше по-пустому, безлюдному проспекту. Через несколько секунд красный свет фонарей машины растворился в жидкой от зноя темноте.

- Я не могу, - выдохнул Пучкин, глядя на опустевший перекрёсток, который из засады был виден, как на ладони. - Я домой пойду.

Инквизитор схватил его потной рукой за подбородок и с силой повернул к себе. В темноте его глаза блестели от гнева.

- Прежде о сыне подумай, затем о себе. Тебя здесь никто не держит! Можешь валить на все четыре стороны. Как знаешь! Дело твоё. Но твоему сыну осталось недолго, как тебе. Вас попросту не станет - убьют! Они добьются своего, а вы сгниёте под пошлыми венками, и через год о вас и ваших могилах никто не вспомнит. Никто вас не защитит, кроме вас же самих.

Эти тихие, но жестокие слова не злили, не подзадоривали. Они стискивали волю невидимыми обручами, заставляя вновь подчиняться обстоятельствам. Пучкин часто заморгал, силясь справиться со слезами, которые жгучими бессилием и обидой запекли в глазах. Как он позволил себя втянуть в эту историю? Как вообще такое могло случиться? Как вообще можно было во всё это поверить?! Это же настоящее безумие! Возмущение кипело где-то под сердцем, бурлило и обжигало.

Пучкин схватил руку Инквизитора и грубо оторвал от своего лица, отталкивая прочь.

- Такие вот дела, Вася, - тихо закончил Инквизитор и замер, прислушиваясь.

Василий тоже застыл. Сквозь гудящую кондиционерами тишину он явственно расслышал цоканье женских каблучков по асфальту, и посмотрел на спутника. Инквизитор приложил палец к губам и едва слышно произнёс:

- Она, не одна. Ещё с кем-то. Так и должно быть. - И отвечая на немой вопрос Пучкина, добавил: - Может, с учителем пришла или с заказчицей - такое бывает. Ничего отменять не будем. Делаем, как договорились: ты бросаешь бутылки, я заканчиваю дело.

Он перевернулся на спину, достал из-за джинсовой куртки пистолет и медленно, почти бесшумно передёрнул затвор. Затем поставил оружие на предохранитель.

- Бросаешь бутылки и уходишь - быстро, дворами. Потом на днях встретимся. Я тебя сам найду.

Он быстро перекрестился и улыбнулся спутнику. От этой улыбки у Пучкина, несмотря на жару, спина отвердела от холода. Он не глядя нащупал бутылки с жидкостью, подтянул ближе к себе, поудобнее, под руку. И уже не чувствовал никаких запахов, оглушённый частыми и гулкими ударами собственного сердца.

Вернулась боль. Она проснулась там же где и прежде - где-то в животе, и стала пульсирующими ударами выкусывать нутро. Единственное средство борьбы с нею - таблетки в хрустящем "блистере", - лежали в нагрудном кармане. И чем ближе раздавалось неторопливое цоканье женских каблучков, тем сильнее становилась эта боль. Она пульсировала, вспыхивала в такт этому, как ему казалось, оглушительному цоканью. Василий, было, подумал об этом факте, как о мистическом совпадении, но отогнал эту простую мысль: совсем недавно он выяснил, что всё мистическое и ужасное, случившееся с ним и его сыном - не что иное, как реальность. Жуткая, невыносимая, безумная, но всё же реальность. Это подтверждали два основных факта: безнадёжно больной сын в реанимации и его собственная боль, которая сейчас невыносимым огнём разгрызала печень.

Прежде Пучкин уступал этой боли, глотал таблетки, замирал, ожидая, когда наркотический дурман изолирует сознание от страданий, иногда тешась мыслью, что скоро, как обещали врачи, всё закончится. Каких-то три-четыре месяца, может - шесть, а там... Он рассчитывал за это время помочь сыну побороть недуг. О себе был бы рад думать в будущем времени, но что он мог? Всех накопленных средств должно хватить только на сына, на его лечение.

Сейчас же боль делала его сильнее, злее и решительнее. От недавнего приступа паники не осталось и следа. Он был готов сделать всё, как велел Инквизитор. Вполне возможно, что этот безумный поступок отца будет способен помочь маленькому сыну - какая никакая, а надежда...

Цоканье каблучков раздавалось уже совсем рядом, но никого ещё не было видно. Были слышны лишь тихие женские голоса. О чём-то вполголоса переговариваясь, они шли медленно и спокойно, словно эта ночная прогулка была для них не более, чем привычное развлечением. В какой-то момент Пучкину показалось, что в женском говоре он расслышал голос той, которую знал давно и хорошо, но тут же прочь отогнал от себя это наваждение. Даже сейчас он изо всех сил отказывался верить в очевидное...

Женщины подошли и стали в тени разлапистой, посеребрённой лунным светом липы, что подпирала угол многоэтажки на противоположной стороне улицы. На таком расстоянии их светлые силуэты были едва различимы. Без проблем угадывались их движения и жесты, когда они оглядывались, осматривались, словно выбирая для чего-то необходимый момент.

Одна из женщин достала телефон. Экран осветил её лицо - мертвенно-бледное пятно света застыло на неясных чертах лица. Стало слышно, как тихо запели от касаний кнопки. Мгновение спустя женщина поднесла телефон к уху.

Василий Пучкин дёрнулся и его затрясло, словно от болезненного озноба, когда в его кармане неожиданно завибрировал телефон. Это было так внезапно, что Василий машинально и торопливо потянулся рукой к карману, но Инквизитор перехватил её и сжал, предостерегающе покачав головой, взглядом показывая в сторону женщин и приложив, в который раз за эту ночь, палец к губам. Василий торопливо согласно кивнул и перевёл дух, вспоминая, как загодя, по совету спутника, переключил телефон на вибровызов.

Телефон в кармане дребезжал настойчиво и долго. Василий сам сейчас не хотел ни с кем говорить в эти мгновения - верх глупости! Но всё же скребло любопытство: кто звонил? Как-то Инквизитор рассказал, что когда против ведьм готовят акции, возвращают порчу, они часто выдают себя тем, что пытаются пообщаться с жертвой непосредственно. Конечно, это могла быть ещё одна капля безумия, которое, так вдруг и неожиданно, 4стало морем реальности, но всё равно хотелось хоть одним глазком посмотреть на экран телефона - одним подтверждением больше или меньше, и какая, собственно, разница! Ну а, вдруг, он всё-таки ошибается, и всё станет на свои места, всё будет, как прежде - семья, жена, здоровый сын, а? И тогда можно встать в полный рост, перешагнуть через Инквизитора, через лежащие рядом бутылки, зашелестеть блистером, глотнуть таблетку, и когда утихнет боль, помечтать о том, что завтра сын в реанимации выйдет из комы, и можно будет спланировать, как провести с чадом оставшиеся месяцы своей жизни. И женщиной, которая стояла сейчас на той стороне улице, окажется совсем не та, о которой он так не хотел сейчас думать.

Телефонный зуд оборвался. Женщины перебросились короткими фразами и одна из них спокойно вышла на проезжую часть. Она направлялась прямо к центру перекрёстка. Там она снова осмотрелась, присела и что-то чем-то стала рисовать на асфальте. Тихий скрежет достигал сознания наблюдателей и скоблил его раздражением. Затем она встала, что-то достала из карманов, стала или разливать вокруг себя, или рассыпать, одновременно что-то произнося.

Василий сам понял, что пора. Он подобрал бутылки и встал. Через пару секунд он подбегал к перекрёстку. Он не слышал, как закричала та, которая осталась стоять в тени под липой. Он видел, как обернулась на этот голос другая - та что стояла в самом центре перекрёстка. Ему так и не удалось разглядеть её лица. Обе бутылки, ярко блеснув под лунным светом стеклом, упали к её ногам. За мгновенно вспыхнувшим пламенем уже было невозможно никого рассмотреть.

Он не видел, что происходило дальше. Слышал только сдвоенный, сливший в один нечеловеческий крик. Было совершенно непонятно, кто кричал - мужчина или женщина. В этом крике было столько боли, ненависти и ярости, что казалось - это кричал зверь! Затем раздались частые выстрелы и всё стихло.

Василий более или менее пришёл в себя, когда бежал через очередной куцый двор, лавируя между автомобилями, которыми в беспорядке были заставлены все дворы района. На ходу он пытался достать из карманов телефон и таблетки. И боль, и любопытство стали просто невыносимыми. Ещё ему показалось, что кто-то, захлёбываясь натужным хрипом, бежит за ним. Он остановился, прислушался, одновременно выгрызая зубами прямо из блистера таблетку - сначала одну, затем другую. Да, за ним бежали. Он удивился. С Инквизитором они заранее договорились расходиться в разные стороны, наметив пути отхода после проведённой акции.

Он оторопел от неожиданности, когда в лунном свете, хрипя и быстро шлёпая одной босой ногой, а другой почему-то стуча, как протезом, сильно припадая на неё, прямо на него выбежала женщина.

- Будь ты проклят! Ты труп! Мертвец! - прохрипела она в одышке и сходу ударила его по голове туфлями, которые держала в руках.

Яркая, синяя вспышка развалила сознание Пучкина, и он рухнул на асфальт, хорошо приложившись затылком о мостовую. В сознании полыхнуло ещё раз, но он остался при памяти, хотя реальность растекалась фиолетовыми сполохами, стала жидкой и колышущейся.

Он ничего не соображал, но видел над собой искажённое, обезображенное яростью лицо склонившейся над ним страшной женщины. Вылезшие из орбит огромные глаза, дёргающиеся дряблые щёки, частое хрипящее дыхание, рассыпавшаяся копна спутанных волос, оскал клацающих кривых и каких-то неестественно длинных зубов... Жуткий чёрный провал рта осыпал горячей слюной, обдавал кислотой винного перегара лицо, когда она кричала, наклонясь над распластанным Василием:

- Сдыхать, тварь, будешь в муках! В страшных муках!!! Козёл! Урод! Сволочь!.. Я об этом лично позабочусь. Вот тебе! Вот!!!

Что-то липкое, холодное и мокрое выплеснулось ему в лицо, попало в рот, стало противно-солёным и жгучим на языке. Василий поперхнулся, от чего полностью пришёл в себя и сел. Рядом уже никого не было... Он провёл рукой по лицу и почувствовал на пальцах какую-то липкую, дурно пахнущую жидкость. Сплюнул. Чистой рукой полез в карман за телефоном, чтобы с его помощью посветить себе на руки. Язык уже не пекло. Полость рта быстро немела. Жгло где-то уже в горле. Эта боль была гораздо сильнее той, что объедала нутро. Она стала стягивать гортань, словно удавкой. Через секунду Василий захрипел, стараясь изо всех сил втянуть в себя хоть немного воздуха. Откуда-то снизу, от грохочущего сердца к голове стала подниматься, возвращаться холодная волна паники и ужаса.

Свет от экрана телефона осветил руку: ладонь и пальцы были измазаны чем-то блестящим, тёмно-зелёным, противным и вязким на ощупь. Неприятная жижа обжигала кожу на руке, впитываясь в неё.

Последнее, что увидел Василий Пучкин - это надпись на экране своего телефона, имя того, кто недавно пытался ему дозвониться.

"ЖЕНА"

 

* * *

Во Франции суд приговорил к тюремным срокам двух мужчин и женщину, которые изгоняли дьявола из 19-ти летней девушки.

Экзорцисты, среди которых был и парень пострадавшей девушки, получили от трёх до шести лет лишения свободы и ограничения в гражданских правах, хотя прокурор просил для подсудимых за совершённое преступление по 12 лет каждому. Суд признал их виновными в незаконном удержании человека в неволе, похищении и насилии. Также они обвинялись в пытках и варварстве, но в ходе разбирательства эти обвинения были сняты, как недоказанные.

После оглашения приговора Антуанетта, потерпевшая, уроженка Камеруна, выразила возмущение столь мягким вердиктом, заявив, что эти люди невероятно опасны.

По данным полиции преступление было совершено в мае 2011 года, когда девушку похитили, поместили в частный дом в пригороде Парижа, привязали её к кресту и удерживали в таком положении семь дней, пока её не обнаружила полиция. По их словам девушка была до предела истощена, обезвожена и имела на теле многочисленные следы от пыток и побоев.

С вами в жизненных историях радио "Судьба"...

 

 

Он остановил свой старый бордовый lanos где-то за Полтавой и добрых пять минут сидел за рулём в тишине, ожидая, когда оцепенение после долгой ночной дороги отпустит тело и сознание. Серый жидкий туман неподвижно висел над трассой, оседая седой изморозью на прошлогодней ости мёртвой травы в полях по обочинам дороги. Почти ледяная влага липко шелестела на избитом асфальте трассы под колёсами редких фур. Тяжёлые машины с огромными квадратами своих длинномерных прицепов натужно вдавливались в туманное пространство и пропадали там, растворяясь в дорожной безвестности.

Он предупредительно поставил lanos подальше от проезжей части, чтобы какой-нибудь задремавший за рулём фуровоз не сгрёб его вместе с корейской жестянкой запорожской сборки в миры, в которые в двадцатипятилетнем возрасте торопиться не следовало. Выходя из машины он включил стопы и аварийку, мало надеясь, что этих мер будет достаточно, чтобы вернуть к реальности зазевавшегося дальнобойщика и тот успеет отвернуть в сторону, избегая столкновения. Густой туман оставлял слишком мало надежды, но съезжать с обочины в подмёрзшую грязь поля было ещё большим безрассудством.

Лучше, конечно, было продолжать поездку, чтобы к началу рабочего дня успеть в ещё свободный от пробок Киев, побывать дома, принять душ, переодеться в чистую одежду и в свежем виде явиться пред очи начальства в своём Управлении с готовым докладом о командировке. Всё это было бы слишком хорошо, если бы не чёртов туман... Он захватил путника где-то сразу за Днепропетровском. Серая мгла, в которой увязал дальний свет фар в каком-то десятке метров, изматывала психику до предела. Оставалось только пристроиться в кильватере первой попавшейся фуры и плестись за ней на жалких сорока "км-ч", тупея от однообразия и постоянного напряжения. Если от Донецка до Павлограда дорога заняла каких-то два часа между ранним вечером поздней ночью, то от туманного Павлограда до утонувшей в сырой серости Полтавы - больше пяти - всю ночь до рассвета. И всё это время почти перед самым бампером deawoo качалось грязно-белое пятно задка фуры.

Промозглое ранее утро поздней весны нехотя оплывало тяжёлым туманом с трассы в застывшие, заиндевевшие поля.

Выйдя из машины, скинув пиджак, чтобы лучше чувствовать кожей под рубашкой ледяной холод тумана, зябнуть от него и трезветь от липкой усталости, он спустился со ската обочины прямо в поле.

Давно не паханое, оно скрипело под ногами оледеневшими колтунами старой многолетней травы, звонко хрустело ноздреватым ледком на пустых лужах и шуршало грязными латками окаменевшего от заморозка лежалого снега.

Поздняя апрельская весна растекалась по остывшему за зиму миру ледяными тяжёлыми туманами.

Он побежал по полю, хватая широко раскрытым ртом прелый от неподвижности и холодный воздух, одновременно делая маховые движения руками, разгоняя по одеревеневшим членам кровь. Она горячими толчками разбуженной энергии растекалась по жилам, выдавливая вон из тела неприятную усталость.

 

Назад к трассе возвращался, ориентируясь в тумане на шум проезжающих автомобилей. Вышел почти точно к месту стоянки своего автомобиля - в серой мгле едва разглядел тёмные очертания машины, а когда подходил, заметил, что возле неё торопливо суетятся ещё какие-то тени. Успокаивая после пробежки дыхание, он быстро накинул пиджак на плечи и расстегнул кнопку замка на кобуре "оперативки", в которой под мышкой болтался ухватистый "форт".

Всё, что можно было открыть на lanos'е, было открыто. Возле распахнутых дверец машины, капота и крышки багажника деловито и неспешно суетилась четвёрка втянутых в пятнистую серо-синюю униформу беркутовцев. На каждом была чёрная кевларовая "ушастая" каска, на лицах - непроницаемые балаклавы, у каждого за спиной "калаш". У тренированных мужиков дело спорилось хорошо: двое выкидывал из салона всё подряд, третий, выбросив в прихваченную заморозком придорожную грязь ножной насос из багажника, с интересом крутил в руках очередную находку - старую бейсбольную биту. Четвёртый стоял у открытого капота и что-то записывал в потрёпанный блокнотик. Немного в стороне стоял приземистый горбатый lexus, на бортах и капоте которого красовались наклеенные шевроны с белым орлом "Беркута". На машине были полтавские регистрационные номера.

Заметив подходящего человека, стоящий у капота широкоплечий молодец привычным движением стянул со спины под руку автомат и снял его с предохранителя, затем сунул под заношенный разгрузочный жилет свой блокнот.

- Кто таков? - рявкнул он. - Почему машину бросаем на трассе?

- В чём дело?

Простой вопрос озадачил богатырей. Они разом повернулись в сторону подходящего и стянули под руку свои автоматы по примеру своего товарища. Маски балаклав скрывали лица, но хорошо было видно в отверстия, как четыре пары глаз настороженно следят за каждым движением подходящего человека.

Он полез в карман брюк.

- Руки! - тотчас раздался грозный окрик.

Но за этот короткий окрик ему всё же удалось выхватить маленькое портмоне, прикреплённое к поясу недлинной цепочкой. Он распахнул его, демонстрируя удостоверение.

- В чём дело? - повторил он свой вопрос, направляясь к тому беркутовцу, который стоял у капота его машины, и которого сразу выделил для себя, как старшего группы.

- Пасть закрой!

Рука бойца схватила удостоверение и сорвала его от цепочки.

Тут же его сбили с ног на твёрдую грязь, заломили руки, быстро зашарили по карманам, обыскивая, а когда наткнулись на оружие под мышкой в кобуре, с такой силой ударили по спине в районе поясницы, что онемели ноги.

- Шо - вопрос не понятен? - пробасил кто-то с ленивой угрозой где-то над головой. - Кто таков - спрашиваю?

Из-за боли в спине невозможно было произнести ни слова. Чьё-то колено вдавилось между лопаток, почти лишая возможности дышать, а боль в спине едва не разорвала поясницу. Но ногам стала возвращаться чувствительность.

- Лейтенант Григорьев. Киев. Главное управление.

- Шо - мент, чи шо?

- Неграмотный? Читать не умеешь?

От этой отчаянной грубости можно было ожидать только ещё одного удара. У Григорьева от предчувствия даже засаднил затылок. Но вместо удара он увидел, как перед его лицом упало расстёгнутое портмоне. Туда же, в стылую грязь, упал пистолет - по частям: отдельно затворная рама, отдельно магазин с патронами и, наконец, сам пистолет с возвратной пружиной на стволе. А потом его отпустили.

Он встал, поднял оружие и удостоверение. Привычными, тренированными движениями он почти мгновенно собрал пистолет, сунув его в кобуру, так и не застегнув её. Удостоверение положил в карман. Огонь боли от поясницы стал стекать вниз, расплавляя, как казалось, ноги. Они затряслись, завибрировали от неприятной слабости.

Отряхиваясь от грязи и прилипшего гравия, он подошёл к тому, кто по-видимому был старшим, стараясь никак и ничем не выдать своей боли. Остальные отошли в сторону и переглядывались, не скрывая надменности и досады.

- Ты кто будешь?

- Типо старший, - одними глазами из маски-балаклавы усмехнулся беркутовец. - а шо?

- Документы предъяви.

- Облезешь, сыч столичный.

- Как знаешь, я номера вашего кабриолета срисовал.

- И шо? - снова усмехнулся тот. - Малюй хоть в полный рост! Мне-то шо?

- Ничего. Через пару часов, как доберусь до столицы, узнаешь.

- А доберёшься? Знаешь, сколько таких как ты на этом поле червяков кормит? А на том?

Он покряхтел в кулачище, затянутый в тактическую перчатку с обрезанными "пальцами", кивнул головой своим бойцам, и те медленно пошли к lexus'у.

- Ты тут без своих заездов столичных, менток. Понял? Жив и ладно. Помяли - будешь помнить братскую руку. Вали, давай, отсюда! Пшёл на хрен - сказал! Ну, шуруди по гравию!

Громила перетянул автомат на грудь, повесил на него свои ручищи и в развалку пошёл к своей машине. На полпути он остановился и обернулся.

- Как говоришь звать тебя, тело?

- Максом. Фадеевичем. Лейтенант Григорьев я.

Обходя машину, Максим закрыл капот, дверцы, багажник, по ходу собирая разбросанные вещи. Боль в спине уже таяла, успокаиваясь. Начал трясти крупный озноб. Это от адреналина и возмущения закипала кровь. Пережитым боли и унижению необходимо было дать надлежащий выход, иначе придётся тупо отыгрываться на педали акселератора. Туман стал немного жиже, развалился на косматые слои, и откуда-то сбоку эту промозглую серость стало освещать просыпающееся ещё невидимое солнце. Туман вскоре вообще пропадёт, но вымещать своё негодование через скорость на мокрой, местами обледенелой трассе - будет очень глупо.

Беркутовцы сидели в своём горбатом lexus'е, ожидая старшего, который сдвинув на нос нижнюю часть маски, переговаривался с кем-то по телефону. Максим сел за руль и стал шарить под сиденьем пассажира, разыскивая термос, который должен был вообще-то лежать на сиденье, но... Искать долго не пришлось. Термос был найден открытым, а его содержимое было вылито прямо на коврик. Пришлось выходить из машины.

Стряхивая с коврика разлитый кофе, он видел, как старший громила сел в lexus. В то же мгновение из джипа выскочил другой и, бряцая амуницией, подбежал к lanos'у, и, беспардонно распахнув дверцу, полез в "бардачок".

Отличный шанс отыграться за унижение нельзя было упускать. Сильный удар ногой по дверце рубанул "беркута" поперёк туловища. Боец вскрикнул, охватил себя руками и присел возле машины, шипя от боли. Максим оттолкнул его ногой и посмотрел в бардачок своей машины. Оставалось только усмехнулся, когда увидел, как на стопке старых дорожных атласов лежит несколько скрученных в шарики полиэтиленовых пакетиков. О содержимом гадать не приходилось.

Обернув руку носовым платком, он собрал пакетики с наркотиками и высыпал их в грязь, вдобавок растерев ногой. К тому времени, держась за ушибленные бока, поднялся пострадавший беркутовец, и, шатаясь, побрёл к своим товарищам, которые уже выбрались из машины и молча наблюдали за происходящим, разумно не предпринимая никаких действий. Уязвлённое самолюбие было поставлено на место - каждый выступ в свой паз. Максим сел за руль, коротко посигналил и поехал. Сейчас он чувствовал себя гораздо лучше, несмотря даже на то, что сильно болела спина, и на дверце машины осталась довольно глубокая вмятина и с нею предстоит что-то делать, тратя немалые деньги и время, которого никогда не было в достатке.

В зеркало заднего вида он видел, как быстро, трижды, "моргнул" фарами оставшийся стоять на обочине lexus.

Полученного после общения с полтавским "беркутом" адреналина хватило почти до Борисполя. На Иванковской просеке Григорьев остановился, чтобы позавтракать и выпить горячего чаю или кофе в одной из однообразных забегаловок, что ровным рядом примыкали к трассе, подпираемые сосновым лесом, в котором уже тёплое по-весеннему солнце выжигало косматые остатки тумана. Аромат прелой хвои выливался прямо на трассу, где смешиваясь со сладковатым запахом остывших шашлычных мангалов и свежим воздухом, будил здоровый аппетит у всех проезжающих мимо водителей и пассажиров.

После досадного приключения Максим проехал почти три часа, забыв включить отопление в салоне своего lanos'а. Теперь озяб и был голоден. Всё это время его грел сгорающий в крови адреналин. Выйдя из машины и ощупывая поясницу, в которой при малейшем движении корпусом скреблась боль, он мысленно признался себе, что коллеги из "беркута" доставили ему немало неприятных минут. Да, что там! Он был напуган и растерян, и лишь благодаря бравадному отчаянию чувствовал к себе сейчас хоть какое-то уважение.

Придорожное кафе выбрал по простому принципу - то, что ближе к месту остановки и не прогадал. Чай здесь подавали отменный: листовой, заваренный прямо в чашке. Чистый, проветренный зал был пуст. У всех столиков, что стояли у стен и окон, рядом находились розетки электропитания, был доступ в Internet через шаровый Wi-Fi - всё-таки до столицы каких-то полчаса пути, и комфорт цивилизации потихоньку, но уверенно осваивал пригороды. Пришлось вернуться за ноутбуком к машине.

Максим переживал, что портативный компьютер не пережил "ласки" флибустьеров из полтавского "Беркута", когда все вещи из машины были выброшены в мёрзлую грязь обочины. Но переживал напрасно. Ноутбук работал исправно, хотя и был изрядно измазан грязью. Прежде, чем сесть за рапорта, он позвонил домой.

На звонок пустым и немым шипением ответил автоответчик. Ещё неделю назад автоответчик отвечал записанным голосом жены, вежливо уведомляя всех звонящих, что хозяев нет дома, но можно оставить сообщение. Уже в который раз за эти несколько дней он испытал по этому поводу горечь: все дни его командировки супруга не отвечала на телефонные звонки. Робот оператора мобильной связи резюмировал этот неприятный факт с такими оптимизмом и энергичностью в голосе, словно за каждого потерянного пользователя ему платили подключением к ещё одной розетке: "Абонент находится вне связи или у него отключён телефон". На работу жене также было звонить бесполезно. Роль законного мужа и частота звонков оказались абсолютно бессильными против солидарности сотрудниц пресс-службы Генеральной прокуратуры. Милые девичьи голоса с не меньшим постоянством, чем у операторского робота, отвечали: "Надечка Витальна сейчас занята", "Ой, она у начальства" или просто - "Надюша на выезде по срочным делам. Перезвоните позже". И это "позже" следовало понимать, как "никогда".

Сделав заказ у опрятного бармена-официанта, он поставил телефон на автодозвон и принялся за рапорта. По итогам командировки в Донецк необходимо было дописать для начальства подробный отчёт. Также следовало не оставлять без внимания выходку полтавского "Беркута".

На часах было начало десятого часа. В первый рабочий день недели, в это время в столицу было лучше не въезжать. Основные магистрали города как обычно скованы сплошными заторами, как вода в горных ледниках, с той лишь разницей, что последние двигались гораздо медленнее в своих руслах. До половины одиннадцатого утра оставалось вполне достаточно времени на доклады и плотный завтрак, что было несравненно лучше, чем бестолковое раздражение простаивания в "пробках" и пустой расход недешёвого бензина.

Засветив экран, лежащий рядом с ноутбуком телефон быстро набрал номер. Но вместо уже привычного шипения, вместо ответчика по громкой связи ответил строгий женский голос.

"Да? Максим?"

Григорьев даже растерялся, не ожидая, что дома кто-то снимет трубку.

- Надя! Это Максим! Да, Максим. Я пытался дозвониться тебе...

"Нет, Максим, это не Надя, - ровно и пресно ответили из дома.

Максим вздохнул одновременно от разочарования и облегчения. Голоса Нади и её матери был удивительно похожи. В течение последних дней он делал попытки дозвониться тёще и тестю, но они также не брали трубки. Его отношения с родителями жены как-то не заладились с самого начала, и эта сложность заключалась прежде всего в той демонстративной дистанции, которую упорно держали они с зятем. Сразу после свадьбы они мягко, но вместе с тем и требовательно попросили не называть их "мамой" и "папой". "Вся эта фамильярность не для образованных людей, которые своим трудом добились многого в этой жизни. Ребёнок у нас один. От всех остальных будет вполне достаточно того, что нас будут называть по имени-отчеству". Римма Михайловна вещала эти истины, как непреложные Законы Мироздания, а тесть лишь безучастно, но покорно кивал головой. Он прилежно держался своей узаконенной роли: соглашаться со всем, что проведут в его жизнь дочь и жена.

- Здравствуйте, Римма Михайловна, - ответил Максим, гася в голосе предательские нотки проявления эмоций. - Вы знаете, где Надя? Я не могу с ней связаться почти неделю.

Он не любил, когда в их квартиру приходили посторонние люди без спроса. Его отец, имея ключ, не позволял себе такого. О тесте речи не могло быть вообще. Тёща же никогда не упускала возможности заявиться непрошенным гостем, предпочитая приходить, когда хозяева отсутствовали дома. Попытка высказать жене своё недовольство по этому поводу была резко резюмирована жёстким аргументом: "И что? Она моя мама!"

"Максим, я хотела с тобой об этом поговорить. Ты уже в Киеве?"

- Нет, но я уже подъезжаю.

"Это хорошо. Я тебя подожду".

- Я, к сожалению, не смогу скоро быть дома. Мне нужно на службу...

"Ничего, я найду, чем себя занять здесь. Я не хочу откладывать этот разговор. Ты меня понимаешь".

Он сделал пустую попытку быть настойчивым.

- Вы не сказали, где Надя?

Она выдержала паузу, давая понять, что ей необходимо время, чтобы прийти в себя от прозвучавшей бестактности. За три года он неплохо её изучил, как человек, по долгу своей службы обязанный разбираться в людях.

"Я не в том возрасте, Максим, и не в том положении, чтобы держать ответ перед кем-либо. Разумеется, что я, как мать, знаю о своём ребёнке всё, что мне следует знать. А вот ты, как муж моей дочери, дашь мне на этот вопрос самый полный ответ".

Он не ответил. Ему указали место, и хоть оно было весьма некомфортным, сидел он в нём крепко и прочно.

"Я рада, что ты меня понимаешь. - Через секундную паузу произнесла Римма Михайловна. - До встречи". И, не дождавшись ответа, отключила связь.

Максим медленно вздохнул и пошевелил плечами, разгоняя неприятную немоту в спине, за которой где-то шевелилась неприятная боль.

Из смятения и опустошённости, в которых он оказался, его вытащил бармен-официант. Его дежурные улыбка и слегка суетливая угодливость казались несравненно искренними, чем твёрдая безапелляционность, казалось бы, немного, но близкого человека. Ничего хорошего от предстоящего разговора с тёщей ожидать не приходилось, и Максим мысленно готовил себя к худшему. То, что не решалась сказать Надя, вполне охотно и без лишней сентиментальности скажет её мама.

- Плов, - произнёс бармен, заглядывая в глаза клиенту и расставляя приборы возле тарелки. - На сегодня первый. Свежий! Приятного аппетита. Может, чего-нибудь крепкого? Стакан кабернета неплохо успокаивает.

- Нет, спасибо. Мне нельзя - работа и я за рулём.

- Да, конечно. Извините. Кушайте на здоровье. Шашлык будет готов через десять минут.

Аромат плова был отменен! Хорошая еда не хуже вина способна вернуть доброе расположение духа.

 

Захлопнув крышку ноутбука, Григорьев посмотрел на часы. Бежал одиннадцатый час утра. Через полчаса можно ехать дальше. Обычно к этому времени пробки в столице рассасывались. Ехать следовало сразу на работу, в Главное управление Внутренних дел города Киева. Запланированный заезд домой для душа и смены одежды пришлось отложить по уже известным причинам. Меньше всего перед работой хотелось общаться с тёщей. Возможно, удастся выпросить у начальства пару дней отгулов - как ни как, только что вернулся из командировки, и необходимо было время, чтобы разобраться во всём, что стало происходить с личной жизнью. Бесконечно откладывать решение этой проблемы было уже попросту невозможно.

Он взял телефон и без раздумий выбрал абонента.

Ответили практически сразу - голосом бодрым, уверенным и знакомым до самой последней нотки и той самой колючей хрипотцы, что так очаровывала Максима с самых ранних лет.

На фоне где-то журчала вода. Наверняка, телефон у уха отца держала медсестра, а он мыл руки перед операцией.

"Да!"

- Отец, это Максим. Привет!

"Да, Максимка! - Также была хорошо знакома и эта самая яркая энергичность, с которой отец общался со всеми в начале рабочего дня. В конце её оставалось гораздо меньше. Вместо неё высеивалось больше хрипотцы, которая становилась более колючей. Хирург Григорьев очень любил свою работу и отдавал ей себя едва ли не полностью, оставляя родным только эту хрипотцу, как свидетельство своей безмерной усталости. - "Ты уже в Киеве?"

- Почти, отец. Где-то под Борисполем.

"За рулём?"

- Нет. Остановился отдохнуть, позавтракать и выпить чаю.

"Молодец! За рулём не болтай. Повидал я на столах эти конструкторы из болтунов... Как съездил?"

- Не без результата. Поставленные задачи выполнены. Ты как? Работы много?

"Какая работа у почти отставного эскулапа в поликлинике, Максимка? Старые добрые времена для меня закончились. Промышляю мелочовкой. Вот, мою руки в предвкушении ковыряния в двух липомах, трёх кондиломах, отбитом ногте и нелеченом порезе - вот и весь приход хирурга с почти сорокалетним стажем. Потом поеду к Дирягину и Машко - подвизают на обходы и консилиум, а мне в радость. Хоть на что-то ещё гожусь".

- Я о здоровье твоём спрашивал.

"Спасибо за беспокойство, Максимка. Не хочу отвечать, как одесские маланцы: не дождётесь, поэтому отвечу, как есть: есть работа будет и здоровье. У нас, стариков, как - пока двигаешься... Сам понимаешь. Твоё как?"

- Жаловаться нечего, - ответил Максим, и прислушался к спине - боль в пояснице всё ещё беспокоила, хотя и не такая острая, но стала как будто немного плотнее. Надо будет заглянуть в ведомственную поликлинику и не отлагая.

"Хорошо, что позвонил. Я хотел тебя спросить: Надя объявилась?"

- Нет, отец. Не могу с нею связаться. Пробовал много раз. Римма Михайловна ждёт меня дома для серьёзного разговора.

"Да? Плохо это, Максимка. Плохо. Неладно у вас как-то стало. И очень быстро".

- Да, отец, знаю. Постараюсь разобраться.

"Не надо разбираться, сын. Просто помиритесь".

- Я не ссорился.

"Тем более мирись! Ладно, прости мою заботу..."

- Ничего, отец, всё нормально.

"Знаю я ваше "нормально"! Сидите по разным углам, как сычи... Я хотел спросить тебя о свободном времени на эти выходные дни. Хочу с друзьями съездить на Ирпень - побраконьерничать рыбку. В компанию стариков срочно требуется расторопный молодой кашевар, официант и истопник по совместительству. В список тебя вносить?"

Из отца был плохой рыбак. Но с друзьями он ездил уже десять лет на одно и то же место на реке Ирпень - к селу Душевке, не только ради живописного места и компании проверенных временем и жизненными испытаниями товарищей, но и по одной весьма серьёзной причине, которая наполняла сердца всех ныне здравствующих Григорьевых печалью всё последнее десятилетие...

- Ты вноси меня в список. Я очень буду стараться. Если с Надей уладится, придумаю, как потратить выходные на примирение. Надеюсь, что тогда простите меня с мамой.

"Разумеется! Мы тебя хорошо понимаем..."

- А если нет - располагайте мною полностью.

"Ура! Поедим знаменитой ушицы и шашлыков от Григорьева-младшего! Максимка, ты извини меня, но, кажется, клиент на столе дозрел под лидокаином - засыпает. Не люблю будить людей, стоя над ними с ножом в руках - не всякий выдержит. Созвонимся. До свидания".

Связь тут же оборвалась. Это было в манере Фадея Петровича. Он не любил, когда с ним прощались: "Не обещай встреч, - говорил он, - а приходи встречаться".

Завтрак был отменным! Скорее всего, его готовил тот узбек, что время от времени заглядывал в зал, к бармену, показываясь в измазанных сажей халате, переднике и шапочке. Плов был рассыпчатым и вкусным, а не той липкой кашей с мясом и овощами, которую выдавали за плов почти все столичные рестораторы, у которых Максиму доводилось нередко столоваться. Шашлык был одновременно и сыроват и хорошо обжарен, как если бы его готовили на очень быстром огне. Это было упущением повара, но именно такое, слегка сыроватое, но хорошо промаринованное и сильно обжаренное мясо любил Максим. Своей ошибкой повар угодил клиенту, чем добавил тому немного хорошего настроения в это утра.

...Сегодня утром был госпитализирован с высокой температурой один из жителей столицы. На нынешнюю позднюю и холодную весну - случай более чем заурядный! Половина редакции нашего радио находится дома на "больничном". Правда, до вызова "неотложек" дело, слава Богу, у нас не доходило. Но, как сообщили нам из Пресс-центра Главного управления МЧС столицы, кроме выезда бригады "Сто один" - "скорой", на этот же адрес были вызваны команды служб "Сто два" и "Сто три". Когда несчастного в бессознательном состоянии от температуры в сорок один и пять градуса выносили на носилках в "скорую", во дворе горел его недавно купленный автомобиль, а также несколько соседских, стоящих рядом.

Свидетели и родные уверяют, что эти события произошли одновременно.

Наши корреспонденты разыскали пострадавшего. Ему пришлось провести несколько утренних часов в отделении интенсивной терапии. Теперь он переведён в обычное отделение в одной из больниц города. Мы пообщались с ним по телефону. На наше удивление он находится в хорошем расположении духа и уверяет, что и ему и его семье невероятно повезло. Этим утром они планировали отправиться в дальнюю поездку. По каким-то причинам выезд был отложен. Счастливца даже не огорчает то обстоятельство, что автомобиль был не застрахован. От более подробных комментариев он и его близкие отказались.

Врачи пока не определили причин столь резкого ухудшения состояния здоровья этого человека и надеются, что смогут выяснить это во время обследования. Они лишь заметили, что столь высокая температура очень опасна для человека, и пострадавший сейчас находится под постоянным наблюдением и о выписке из стационара говорить слишком рано.

Также мы связались с МЧС. Служащие пресс-центра сообщают, что явных признаков умышленного поджога машины нет, но проводится тщательное расследование и экспертная оценка ситуации. Короче - везде будут работать специалисты.

Я не знаю, как вам, дорогие наши радиослушатели, но мне эта история кажется странной и необычной. Она лишний раз подтверждает старую истину: не было бы счастья, да несчастье помогло. Не знаю, где здесь счастье, но то, что все остались живы - уже хорошо!

И в тему этой необычной новости, легенды рока - группа Аэросмитт с песней "Температура" на радио "Судьба"...

 

Стивен Тайлер надрывной хрипотцой своего голоса пытался пробиться сквозь плачь губной гармоники, рассказывая о своём страдающем от жара ребёнке. Максим убавил громкость музыкального центра своего lanos'а когда в третий раз неторопливо объезжал квартал возле Софиевской площади, безуспешно пытаясь найти место для парковки. Автомобильный Киев страдал от трёх постоянных напастей. После утренних часов дорожного напряжения, когда невозможно было никуда поспеть из-за пробок, наступал период, когда всевозможные места парковок в центре были заняты. Все бортики, места на тротуарах оказывались плотно заставлены средствами передвижения. Оставить свою машину было просто негде. Автолюбители упрямо игнорировали все запрещающие знаки, нисколько не опасаясь штрафов. Отведённые для транспорта сотрудников Управления занимались всеми, кто никоим образом не был причастен к МВД, но был достаточно нагл и проворен, чтобы занять любое свободное место. Последней напастью было качество дорог. Положение не спасал даже столичный статус города.

Сдающий задом от тротуара на проезжую часть автомобиль он заприметил издали, надавил на педаль газа, чтобы успеть встать на освободившееся место, и включил "аварийку". Но едва успел вывернуть руль, чтобы въехать в узкое освободившееся пространство, как со встречной полосы, стоянку занял крашеный скупым серебром трёхтонный монстр land rover. От досады Максим даже ударил по рулю! Он остановил свою машину, стараясь придумать, как поступать дальше. Сзади сразу раздались возмущённые сигналы других машин, что были вынуждены остановиться - своей машиной он остановил движение на целой полосе.

Из громадного джипа вышел капитан Желадин и с извинительной улыбкой на лице развёл руками, давая понять, что против судьбы не попрёшь. Ничего не оставалось делать, как бросить машину на противоположной стороне улицы, заехав прямо на площадь, делая её простой добычей для "гайцев", любителей потрепать нервы своим коллегам из Управления. Для плановой отчётности они не преминут воспользоваться подвернувшейся возможностью лишний раз продемонстрировать служебное рвение наказывать коллег из соседних ведомств по принципу "бей своих, чтобы чужие боялись". Чужих это, правда, нисколько не волновало, а накатывать круги вокруг "тортика" Киевского Главка можно было бесконечно долго.

Желадин дождался, пока Григорьев выйдет из машины и перейдёт улицу. Он протянул руку, здороваясь. Максим ответил на рукопожатие, с остывающим возмущением оглядывая коллегу. Лёха всегда и везде славился своим умением устраиваться в жизни и делах. Высокий, статный, самодовольный, плотно и прочно вогнанный в дорогой костюм и блестящие туфли, он выглядел эдаким завидным эталоном броской столичной успешности.

- Макс, - сочувственно улыбнулся Желадин, - куда ж ты против танка лезешь на своей букашке?

Он не без гордости и с любовью оглядел полированное серебро своего четырёхколёсного чудовища.

- Я бы тебя переехал и не заметил!

- Спасибо за сердобольность, - только и смог процедить сквозь досаду Максим.

Желадин похлопал его по плечу.

- Да ладно тебе! Сам виноват...

Максим осуждающе посмотрел на товарища, но тот лишь снисходительно усмехнулся.

- Чего? Ну чего ты? Не заводись! Ты сам мог бы давно уже оседлать такого же монстра. Или чего получше. С твоими талантами-то, Макс, друг мой... А ты, - в притворной досаде гримасничал Желадин, - всё в честного мента играешь... Ты не умеешь жить, товарищ мой.

- Я свою работу делаю.

- А я что?!

- Ты? Ты дела делаешь.

Желадин самодовольно хмыкнул.

- Жить - это хорошо, а хорошо жить - ещё лучше.

- Давай без своих наставлений, Лёша.

Он повернулся и пошёл к крыльцу входа в Управление.

- Как же без них! - возмутился вслед капитан Желадин. Он шёл позади, расточая из своих одежд аромат дорогой парфюмерии. - Живёшь, как хрен знает что! Классную бабу нищетой мучаешь! Страдает деваха. Неужели не видишь?

Они знали друг друга давно, как однокурсники и как служащие одного отдела в Управлении, где работали "особисты" - следователи по особо важным делам. После академии, ровно через год начальство быстро оценило таланты Желадина "правильно решать сложные проблемы". Как следователь или опер он мало, что из себя представлял, но деловая хватка у него была отменная, как и талант убалтывать даже самых меднолобых чинуш и дельцов. Всего пара решённых дел, и Лёша нацепил на погоны ещё одну звезду старлея, а ещё через два года стал капитаном. Максим же бегал в лейтенантах. При этом Желадин не знал, как правильно писать "криминалистика" и "рапорт", не краснея, с упрямой простоватостью в первом случае добавляя одну "м", а в другом - дополнительную "п". Впрочем, на уровне оценённых начальством качеств, это не имело никакого значения, тем более, что расходовать почтительную снисходительность следовало на того, чей портрет висел едва ли не в каждом чиновничьем кабинете, и который не знал, как писать собственную научную степень. Проблему с неграмотностью Лёша Желадин решал так же просто, как и возлагаемые на него дела - он вообще мало, что писал. Он делал "дела", оставляя профессиональные делишки своим подчинённым.

Максим остановился и остановил товарища.

- Погоди. Ты видел Надю?

Тот неопределённо дёрнул плечами.

- Ревнуешь что ли?

- Пошёл ты! - Максим оттолкнул Желадина и пошёл дальше.

- Ну чего ты! - возмутился Алексей. - Ну, видел я её пару раз. Просто посидели в клубе, за город съездили. Ничего ведь такого! Ты же меня знаешь!

- В том-то и дело, - тихо произнёс Максим, взбегая по ступеням крыльца и доставая удостоверение - для предъявления дежурному офицеру. - Она неделю не отвечает на мои звонки.

Желадин стучал следом своими остроносыми туфлями.

- Слушай, а может ты это: какой богомольный? Всё время хотел спросить. В секте какой-нить застегнулся, а? Развелось таких сейчас - не пройти, не проехать... На курсе был человек, как человек - лучший, а тут... Просто обидно за товарища!

- Это ты за обиду чужих баб танцуешь? Я с ней почти неделю не могу связаться.

- А я здесь при чём? Это ваши семейные дела, друг. Я не лезу в них. Как я могу?

 

- Максим Фадеевич, моё почтение!

- О! Максим Фадеевич! Вас давно не было. У меня всё готово, как вы и просили.

- Да, спасибо. Обязательно зайду.

Максим шёл гулким, высоким коридором Управления, едва успевая отвечать на рукопожатия.

- В командировке был.

- Надеюсь, что всё удачно.

- Да. Всё отлично. Спасибо.

- У вас иначе быть не может. Не тяните - поспешите зайти. Если меня на месте не будет, заберёте выводы экспертизы у Денисóвича.

Желадин важно вышагивал следом, намеренно сильно выстукивая каблуками новых туфель каждый шаг.

- А, Лёшенька! Привет.

- Лексей! Привет!

На эти простые приветствия он отвечал едва заметными кивками.

- Ты в самом деле думаешь, что я хочу твою бабу увести? - с обидой в голосе возмущался он за спиной Максима.

- Лёша, отвалил бы ты со своими вопросами! - огрызнулся Максим, пожимая руку очередному сотруднику Управления. - Да, Василий Фёдорович! Здравствуйте! Я сделал заключение по вашему делу.

- Да? Так быстро! Спасибо, дорогой Максим Фадеевич. Я зайду.

- Нет надобности - я перешлю "мылом".

- Спасибо. А, Лёша - ты? Хорошо выглядишь! Картинка! Максим Фадеевич, ещё раз огромное спасибо. Можете мной располагать, если буду нужен.

- Да, конечно. До встречи!

- Макс, я честно не знал, что она дома не появлялась, пока ты был в командировке...

Максим бросил через плечо короткий взгляд на своего спутника.

- Я не сказал, что её дома не было. Я сказал, что не смог с ней связаться.

Он услышал, как Желадин сплюнул и чертыхнулся у него за спиной.

У дверей родного отдела он остановился, распахнул их и с картинным поклоном сделал пригласительный жест.

- Проходите, товарищ капитан!

Этот жест был притворной демонстрацией субординации, но Желадин важно прошествовал в кабинет, принимая всё, как должное. Когда он оглянулся на Максима, не трудно было заметить, как горят гневом его глаза и рдеют налитые кровью, гладко выбритые щёки. Закрывая за собой дверь, Максим провёл рукой по своему лицу с сожалением отмечая, то у него сегодня не представилось возможности побриться.

 

Не смотря на то, что кабинет "особистов", как и большинство помещений "тортика" на третьем этаже, имел более чем трёхметровые потолки и высоченные окна, здесь было душно и пыльно. Два кондиционера не работали уже как два года, а акробата-храбреца, который бы вызвался влезть и откупорить заклеенные на зиму форточки из старых фрамуг, ещё не нашлось. Было, по-видимому, ещё не настолько жарко, чтобы нашёлся отчаянный доброволец на такой подвиг. Весеннее, яркое солнце щедро рассыпалось ласковым теплом на площади, за окном, за стенами управы, а здесь оно уже нещадно прогревало воздух, выжигая в клубящейся пыли почти белые, яркие призмы.

Стол лейтенанта Григорьева находился сразу напротив входной двери, и любой заглянувший сюда сразу видел главного "работнега" отдела в трудах или праздности. Ладно, когда заглядывали коллеги из других отделов. Если же залетало начальство, можно было нарваться на раздачу новых всенепременно срочных заданий, поручений или, по-простому и как правило - нарваться на неприятности.

Остальные пять столов узкого, пенального кабинета были расставлены с той хитрой изощрённостью, которая позволяла их хозяевам не сразу попадать на глаза незваным гостям. Маскировку довершала особая планировка, когда всякие сейфы, шкафы, тумбы и допотопные кадушки с разлапистыми и откормленными фикусами, служили в качестве ширм. Одному григорьевскому столу некуда было деться от всевидящего ока начальства.

Все, кто заходил по делу, спешили оставить папки с бумагами, конверты с корреспонденцией на столе Григорьева, поэтому рабочее место Максима было постоянно завалено бумагами. Естественно, когда начальство это видело, оно мудро делало правильные выводы: здесь работает бездельник! Возражать было бесполезно. Любое сказанное поперёк слово лишь осложняло жизнь.

Например, стол капитана Желадина всегда поражал девственной чистотой. И вообще его рабочее место больше походило и на мини бар, и на место для релаксации - одновременно. В укромном дальнем углу, за джунглями трёх древних фикусов притаились шкафы с различными крепкими напитками, которыми мог без ложной скромности гордиться какой-нибудь бар столичного отеля. Здесь на полочках пестрели яркими этикетками различные баночки и коробочки с чаями, кофе, разнокалиберная посуда и огромное количество сувениров. На столе начальника, возле дорогого ноутбука, стояла чудо-машина, способная сварить кофе, наверное, по любому известному человечеству рецепту. Если кому из посетителей удавалось добраться сюда, они безошибочно делали вывод - здесь мог тяжко трудиться только бáльшой босс, что в самом деле было не так далеко от истины, но и не слишком близко к ней. Капитан Желадин второй год исполнял обязанности заместителя начальника Оперативного отдела управления по особо важным делам, хотя в штатном расписании Главка такой должности не было.

- Тебе кофе сделать? - спросил Желадин, вышагивая к своему закутку.

- Спасибо, - ответил Максим, останавливаясь возле своего стола. - Я чаю попью.

За неделю командировочного отсутствия его стол едва стоял, выдерживая горы папок с бумагами. Взяв первую попавшуюся, Максим осмотрелся.

- Валечку кто сегодня видел?

Кабинетные джунгли хранили плотное молчание.

Каждый следователь отдела, как правило, имел в производстве около двадцати дел. И были такие дела далеко не простыми. Здесь оказывалось практически всё то, что у других следователей Управления и Киевских Райотделов помечалось негласным грифом "висяка", и передавалось сюда, где, как подразумевалось, ними займутся самые светлые головы следователей и дознавателей городского Управления. В действительности же света профессионального прозрения на все головы не хватало. Большинство успешно и без лишнего напряга отсиживалось в комфортной тени. Поэтому никто из "особистов" Оперативного отдела не спешил получать новую работу, которая кому-то когда-то оказалась не по зубам или "выпала" не ко времени. Всё "новое" начиналось в отделе с того, что кто-нибудь, зайдя с делом с кабинет, спешил сгрузить его на первый попавшийся стол. Естественно, что этим столом оказывалось рабочее место Григорьева. Если же случалось, что в кабинет с новым заданием жаловал более принципиальный человек, после его ухода "дело", опять же - как правило, незаметно для Григорьева и в его отсутствие, перекочёвывало на его стол, как самому умному.

Быстро разобравшись с бумагами на столе, Максим нагрузил руки папками и, лавируя между шкафами, стал обходить столы коллег.

Та самая Валечка, старший лейтенант Чабинко, была на своём рабочем месте. Она пила чай, по-английски макая печенье в чашечку и откусывая размякшее угощение небольшими кусочками. Одним пальцем свободной руки, длинным крашенным ноготком, она поскрёбывала кнопки грязной клавиатуры, читая с экрана компьютера сонник. Когда Григорьев появился возле её рабочего места, нагруженный папками с "делами", она подняла на него полные непритворного удивления глаза.

- Максим Фадеевич?!

- Да, Валюша, это я. Здравствуй! Ты ничего не забыла на моём столе? - Он многозначительно покачал немалую стопку бумаг в своих руках.

Девушка была неплоха собой. Постоянно ходила в форме, больше не потому, что так требовало руководство, а прекрасно осознавая, что ладно подогнанная к фигуре форма ей шла. Выглядела больше галантно, чем элегантно, и могла бы казаться интересной, решая главную проблему своей жизни - личную неустроенность, если бы обладала необходимым чувством меры в использовании косметики и парфюмерии. Избыток ретуши настораживал даже самых закоренелых сердцеедов. И сейчас из-за излишнего количества пудры, теней, кусков туши на удлинённых ресницах, слишком яркой помады, которая, кстати, налипла на зубы, было почти невозможно прочитать ту невинность в удивлении, с которым так искренне смотрела девушка на Максима.

- Это мне?!

- Даже не сомневайся, Валюша. Вашего мне не нужно.

Было ей всего двадцать два года. Сама откуда-то из Черниговской глубинки, после Львовской академии она каким-то образом оказалась в Киеве, через год получила ещё одну звезду на погоны и осела в отделе "супер-оперов". Чабинко была единственным сотрудником, который никогда не выходил из кабинета. Все "дела" она вела здесь. Максим не мог припомнить, чтобы она куда-либо выходила или выезжала по долгу службы. Также не мог припомнить, чтобы она принимала свидетелей и "клиентов", ведя допросы. Валюша приходила на работу ровно в девять утра и также точно уходила в восемнадцать ноль ноль. Вне этого периода она находилась в том режиме жизни, когда ничего, что связывало её со службой, попросту не существовало. Единственно ей известным способом она выпадала из всех способов связи с нею, исчезала со всех официально указанных адресов.

Весь рабочий процесс Чабинко состоял из постоянных рассылок. Она писала запросы на какую-то дополнительную информацию в Агентурное управление, в 1-е Управление, без конца требовала какие-то экспертизы и так далее. Через какое-то время все дела возвращались ей с вложенными служебными записками или просто с записками, где в размашистом раздражении какой-нибудь эксперт или топтун озаглавливал свою претензию "ЧАБИНКО!!!".

- Куда ж мне столько?! Максим!..

- Валя, я в тебя верю - ты справишься. - Он сгрузил стопку пухлых и затасканных папок на стол сотрудницы.

Она надула обидой свои перекрашенные губы.

- Я что тут - больше всех должна?

- Валентина Пална! - донёсся требовательный голос Желадина. - Это твои дела. Давай, постарайся, детка - поработай немного. Напиши кому надо. Напрягись интеллектуально!

Поскоблив Григорьева полным презрения и туши взглядом, она глубоко вздохнула и утопила печенье в чашке с чаем.

Вернувшись к своему столу, Максим собрал остальные папки и донёс их Желадину.

- Это, кажется, твоё. Здесь есть записки на твоё имя.

Алексей сидел в кресле и раскачивался, потягивая из фаянсовой чашечки кофе. Аромат напитка удивительно гармонировал с запахом его туалетной воды. Максим пожалел о том, что отказался от угощения.

- Кидай, - небрежно взглядом указал на угол стола Желадин. - Тебе хоть что-то осталось?

- Не беспокойся, - ответил Максим, возвращаясь к своему рабочему месту. - Без работы не останусь.

Вернувшись к столу, он достал из сумки ноутбук, и пока компьютер запускался, сделал себе чаю - из банки с гранулами. Такие банки, неосознанно следуя старой привычке, он покупал себе раз в неделю.

Распахнулась дверь и в проёме, грызя мундштук трубки, появился полковник Негода, начальник Следственного управления ГУВД. Не входя в кабинет, он вперил немигающий взгляд исподлобья в Григорьева, который с невозмутимым видом размешивал в чашке с горячей водой те самые гранулы, которые никак не хотели растворяться и превращаться в чай, как того обещала близорукая инструкция на этикетке банки.

- Григорьев? - спросил Негода, выхватывая трубку изо рта и указывая мундштуком на Максима.

- Здравия желаю, товарищ Негода, - спокойно ответил Григорьев.

- Приехал?

- Так точно, товарищ Негода!

- Ты, Максим Фадеевич, зайди ко мне... Минут через десять. Захвати с собой все свои "дела" и Лёшу.

Краем глаза Максим заметил, как отчаянно жестикулирует, выглядывая из-за фикуса, Желадин.

- Я его сегодня ещё не видел...

Сунув трубку обратно в рот и неопределённо махнув рукой, полковник растворился в сумраке коридора, оставив открытой дверь, из которой донёсся его удаляющийся зычный голос:

- Зато я вас сегодня вместе видел! Как увидишь его в углу, в любимом кустарнике и с чашкой кофе в руках - скажи, что начальник приходил, к себе звал... Срочно, Григорьев!..

Негода, стоя у раскрытого окна в своём кабинете, набивал табаком трубку. Этим он занимался с тем усердием, которое можно сравнить разве что с работой опытного часового мастера. За его спиной, аккуратно развешенный на высокой спинке кожаного кресла китель тускло выблёскивал серебром на полковничьих звёздах. Когда в дверях кабинета начальника появился Григорьев, Негода даже не взглянул на него и лишь кивком показал, что можно войти.

- Здравствуйте, Василий Яковлевич!

- Здравствуй, Максим Фадеевич... Проходи. Устраивайся. - Он уверенными движениями коротких пальцев трамбовал табак в трубке. - Желадину передал?

Максим прошёл к столу и сгрузил на него стопку с "делами".

- Никак нет. Я попросил, чтобы ему передали вашу просьбу.

- Приказ! - Негода бросил на подчинённого тяжёлый взгляд из-под насупленных бровей. - Приказ, товарищ лейтенант.

- Так точно, товарищ полковник - извините, приказ.

Максим перевёл дух, когда начальник вернулся к своей трубке.

Негода был славен своими выдающимися профессиональными качествами и тяжёлым характером, который проявлял по отношению к подчинённым. Очень не любил полковник несогласных с ним, а особенно с тех, кто не проявлял необходимого усердия при выполнении его поручений и распоряжений. Максим, в отличии от других сотрудников следственного отдела, не находил в стиле управления шефа ничего из того, что выходило бы за границы рабочих отношений - начальник есть начальник, особенно, если опытный и знающий сыскное дело лучше всех в Главке. Только от понимания этого почему-то не становилось легче, когда начальствующий гнев находил свою жертву.

Сунув трубку в рот и положив инструменты для неё в карман, Негода прошёл к столу, по пути кивнув на стопку пухлых папок, что была сложена перед стоящим Максимом.

- Все здесь?

- Все, товарищ полковник.

- Много, Максим Фадеевич, много. Плохо работаешь. - Полковник небрежно указал рукой на документы. - Это же очевидно!

Максим неуверенно дёрнул плечами. Ещё месяц назад таких папок у него было двадцать одна... Другие сотрудники отдела нагуляли "хвосты" более впечатляющей длинны. Полковник Негода не мог этого не знать.

- Так и дела не простые, Василий Яковлевич.

Садясь за свой широкий стол, со столешницей обитой по-старинке зелёным сукном - правда, новым, Негода ткнул пальцем в монитор ноутбука.

- В реестре на тебе висит семь дел. Ты садись - нечего колом торчать передо мной.

Максим отодвинул стул и присел на краешек.

- Три из них можно закрывать по отсутствию состава преступления.

- Это какие?

- Доведение до самоубийства...

- Не те ли, которые ты сначала вывел из одного "дела", как самостоятельные эпизоды?..

- Василий Яковлевич, я доказал отсутствие общих признаков по этим делам. Судья и прокурор со мной согласились.

- ...затем переквалифицировал из убийства в доведение до самоубийства, - не обращая внимания на слова подчинённого, продолжал Негода.

- Это несчастный случай...

- ...а теперь лепишь отсутствие состава преступления, так?

- Так точно.

- Не убедительно, но я тебя слушаю, Максим Фадеевич.

Григорьев, чувствуя, как шершавая сухость стягивает горло, сглотнул и встал с места, снимая по очереди со стопки три верхние папки, одновременно давая комментарии:

- Мáшин. Была проведена повторная экспертиза тканей сердца и печени, а также крови, которая показала, что ранее покойный наркотиками не злоупотреблял. Смерть наступила в результате газовой эмболии. Загнал по неопытности себе воздух в вену. Первая ширка похоже. Патолог сказал, что для него всё было без вариантов: или воздух, или передозировка. В шприце была слишком большая доза, но прежде сработал воздух.

Медленно кивнув, Негода лениво махнул рукой, требуя папку с Делом к себе. Максим толкнул её по столу к начальнику.

- Заключение готово. Я сегодня его собирался зарегистрировать в деле и реестре. Дело нужно закрывать... Следующий Чебан. Трасологическая экспертиза показала, что до столкновения со стеной дома, покойный Чебан был жив и намеренно устроил наезд на препятствие. Последний звонок за несколько минут до аварии он сделал гражданке Волченко, своей подруге. Я встречался с нею. Они расстались по её инициативе, и далеко не по обоюдному согласию.

- То есть, вот так: при памяти, поссорившись с подругой, просто впилился в стену - так что ли?

- Почти при памяти, но не просто так... В доме пострадали люди, когда он пробил стену автомобилем.

Негода махнул рукой.

- Это уже не наша забота. У Чебана есть босс и родители. Как-нибудь разрулят этот вопрос.

Ещё одна папка скользнула по столу к шефу.

- Да, я посоветовал им адвоката, который уже готовит иск к боссу Чебана, господину Почерину. Машина зарегистрирована на него, а у Чебана не было ни прав, ни доверенности на управление этим транспортным средством. Почерин не имел права передавать ему управление своим автомобилем. Именно его халатность привела к трагедии.

Привстав, чтобы взять папку, Негода застыл, смотря на Григорьева. Его густые брови поднялись от удивления.

- И на хрена? Чего ты лезешь? Тебе больше всех надо?

- Я подумал, что определённая материальная компенсация не помешает пострадавшим... Их два часа выковыривали из-под скрученного железа, побитой мебели и разбитого железобетона. Они в очень тяжёлом состоянии и совершенно нет денег ни на лечение, ни на восстановление жилья.

- Вот только давай без жалости и сознательности! - потряс папкой Негода. - Мне теперь с этим дерьмом стоять перед начальством!.. Ну, Максим Фадеевич, удружил!.. Меня спросить не подумал?

- Это не имеет отношение к "делу"...

- Знаешь, что! - полковник с силой хлопнул папкой о стол. - Робин Гуд, твою мать!

Он достал зажигалку и долго раскуривал трубку, видимо, стараясь успокоиться. Наконец, медленно выпустив ароматный дым, он покачал головой, не глядя на Максима.

- Вроде и мужик ты толковый, и следак от бога!..

- Я не знал, как им помочь.

- Помочь? - Негода вперил тяжёлый взгляд в подчинённого. - Ты себе сначала помоги. Светлая ведь голова! Таких как ты сыскарей по всему Киеву едва десяток набрать можно, а ты в лейтенантах до сих пор мытаришься!

- Простите, но в этом я не вижу своей вины, товарищ полковник.

Он выдержал долгий и тяжёлый взгляд начальника, который попыхав трубкой, положил растопыренную ладонь на папки.

- То-то, что не видишь, Максим Фадеевич, - вздохнул Негода, - Лямку тянешь, а жизни не знаешь. Ладно, разберёмся. Накормим твоего адвоката тем, что Чебан угнал машину своего босса... Что там дальше?

Облизав сухие губы, Максим ответил:

- Должна вот-вот прийти экспертиза по крови, которую взяли с места аварии у Чебана. Прежняя недействительна. Она сделана по крови другого человека - не совпадает по группе. Я общался с экспертами управления. Они говорят, что делали по просьбе, - он указал пальцем вверх.

- И что твои эксперты? - полковник сильно закусил мундштук трубки и разочарованно покачал головой. - Подлог хоть нигде не засветил? Сами разберёмся.

- Да, всё в порядке... Но в крови Чебана выявлено два и девять промиле алкоголя... Он был почти под наркозом, когда погиб.

- Сволочь, - тихо резюмировал Негода, выпуская тугое облачко дыма. - Дальше. С этим закончили.

Максим сразу толкнул по столу папку к своему начальнику.

- Коламский Степан Александрович. Свидетели утверждают, что наглотался в клубе каких-то "колёс". Затем с друзьями продолжил праздник у себя дома. Наркота, алкоголь - снесло крышу, одним словом. Есть любительская видеозапись. Я её второй раз ввожу в дело, но её изымают из вещдоков. Образцы тканей погибшего я передал экспертам из Восьмого управления. Они обещали разобраться, чего он нажрался, чтобы так весело выпорхнуть в окно с восьмого этажа...

- Снова?

- Не понял, товарищ полковник...

- Прежде чем идти в Восьмое управление, можно было спросить меня?

Максим в изумлении развёл руками.

- Простите, не думал, что в этом есть необходимость?

- Да, оказывается, есть! Есть, дорогой Максим Фадеевич!.. Вечно ты песка в кашу кинешь. Морока одна с тобой...

- Товарищ полковник, прошу пояснить, - стараясь быть спокойным, выдавил Максим. - Видео, как доказательство дважды изымают из дела: видите ли, нет уверенности, что это именно Коламский визжит и катается по полу, как... не знаю кто! Показания свидетелей тоже - то они, видите ли, под кайфом, то бухие в жопу... Экспертиза будет надёжнее.

- Вот что, - Негода встал с места. - Что надёжнее, а что нет - будут решать начальство, прокурор и судья! Экспертизу я отзову лично.

- Это невозможно.

- Что?..

- Она уже проведена. Официальное заключение получу сегодня.

- Наш пострел везде поспел! Ну же ж, твою мать!..

- Я действую в рамках закона, Василий Яковлевич. Если где-то я допустил нарушение, можете меня наказать.

- Знаешь что!..

Полковник вышел из-за стола и, энергично пройдя по кабинету, сел напротив Григорьева, за длинный стол для совещаний.

- Максим Фадеевич... Ты один из самых толковых профессионалов среди следаков. За это тебя и держу, и защищаю. Но ты как... Чего стоишь? Садись. Садись уже...

Макс сел, сложил руки и опустил голову.

- Василий Яковлевич, если я не устраиваю вас, Управу своей работой, я могу написать рапорт...

- Вот только без гордости давай! - воскликнул Негода и скривился. - С твоими рапортами я успею побегать, но сначала разберусь с твоей самодеятельностью, - он резким движением указал пальцем на свой стол, на папки с файлами, затем ребром ладони рубанул по шее, - которая мне вот здесь!.. Ладно, поговорим об этом позже. Что имеем в остатке? Что у нас общее по этим делам?

- Дела Машина, Чебана и Коламского можно закрывать, - угрюмо повторил Максим, опуская глаза.

- Вот, видишь, уважаемый товарищ лейтенант Григорьев, здесь и проявляется твоя политическая узость и несознательность. В сухом остатке мы имеем в качестве жмуриков двух помощников депутатов из Рады и одного мажора. Двое обожрались наркоты, другой сделал из себя лепёшку... Над ними и нами уважаемые и влиятельные люди, которым нужен заговор, виновный и наказание на полную катушку. Ты свою работу честно и профессионально сделал. Молодец, твою мать! А мне теперь делать остальное, в том числе и свою пенсию.

Он на мгновение задумался, глядя мимо Григорьева.

- Я тебе кое-что скажу... Понимаешь, Максим Фадеевич, вся эта вакханалия когда-нибудь закончится. Громко, с треском, грохотом и, не дай бог, с кровью. Вот тогда-то и понадобятся такие люди, как ты. В этом кресле меня уже не будет. На моём месте должен быть ты. Иначе этой стране кранты!.. Поэтому мой тебе совет: включай ту часть мозга, которая отвечает за самосохранение. Без меня тебя съедят в момент! Грош тебе цена будет без ментовки. Сопьёшься на тряпки!

Он вздохнул и многозначительно указал мундштуком трубки на Григорьева, затем постучал ним себя по виску.

- Запомни это.

И после непродолжительной паузы спросил:

- Выкладывай, что добыл по Донецку? Как съездил?

- Чермагина я не застал в живых, Василий Яковлевич...

- Чего ж ты там делал неделю?! Почему сразу не сообщил мне о Чермагине?

- Вы сами просили не звонить по деталям дела...

Полковник торопливо встал с места и вернулся к столу, где взял телефонную трубку и набрал номер.

Максим подошёл к нему.

- Чермагин был убит в ночь, накануне моего приезда, - уточнил он.

Он умолк, когда шеф сделал жест, прося помолчать.

- Вадим Семёнович? - весёлым голосом произнёс в трубку полковник. - Да, да! Это Негода, Киев. Узнал, старик! Слушай, что там случилось Чермагиным?.. Мне докладывают, что парень отошёл в миры лучшие. Что случилось? Хорошо, что ты в курсе. Если можешь, поделись со старым товарищем. Нет... Конечно, нет. Да, мой сотрудник был, но не застал. Спасибо! Да... Какой вопрос! Я весь внимание, Вадик... Да.

Максим вернулся на место и сел в кресло. Перед ним лежало ещё четыре папки с "делами". Это были "висяки", раскрыть которые было невозможно. Дела кочевали от одного следователя к другому, расходуя допустимые УПК сроки расследования. Так или иначе им предстояло лечь в архив. Причины были различными. Но основная - молчание, но чаще отсутствие свидетелей и доказательств.

И дело, в котором фигурировал ныне покойный Чермагин, тоже стремилось зависнуть, не смотря на всю жуткость и вопиющую жестокость совершённого преступления, оставив на свободе безжалостного убийцу.

Случись такое с обыкновенным гражданином да на заурядном транспортном средстве, всё, пожалуй, закончилось бы простым оформлением ДТП с последующим скоротечным расследованием, в результате которого виновный уже бы отбывал срок. И не было бы таких ужасных жертв... Но произошло иначе.

Cadillac escalade, чёрная громадина, машина более чем в две с половиной тонны "живого" веса, столкнул под Киевом с трассы маленький nissan - миниатюрную машинку котором ехала женщина с двумя детьми младшего школьного возраста. После тарана cadillac также съехал с обочины и подмял под себя почти игрушечную машинку с людьми. Водитель джипа снял номерные знаки и скрылся с места аварии. Когда на место происшествия прибыли сотрудники ГАИ, дети были ещё живы. Произошло всё в конце прошлого года, когда бесснежный декабрь свирепел сухими морозами. Милиционерам не удалось вытянуть из покорёженной машины пострадавших, и они погибли от потери крови, шока и переохлаждения ещё до прибытия служб "101" и "103".

Свидетели говорили, что видели на месте аварии мужчину, который скручивал с cadillac'а номера и узнали в нём известного адвоката Алона Блюмена. Также оказалось, что машина зарегистрирована на него. Стали разыскивать адвоката. Ни дома, ни на работе его не было, но зато он был в одном из райотделов милиции, где подавал заявление об угоне своей роскошной машины.

Очевидцы случившегося показали, что таран был произведён намеренно, и дальнейшее разбирательство выявило очевидные мотивы преступления. В ДТП погибли жена и дети Блюмена. Первая вела с мужем бракоразводный процесс и требовала раздела весьма немалого имущества. Казалось бы - всё ясно: бери муженька-детоубийцу за шиворот и бросай на скамью подсудимых. Но, как водится в таких случаях, сюжет сделал неожиданный поворот.

Оказалось, что за рулём cadillac'а сидел вовсе не Блюмен и машину отнюдь не угнали, а она была продана помощником адвоката по доверенности босса некому жителю Донецка Чермагину, частному предпринимателю, имевшему пару торговых лотков на одном из рынков города. После аварии этот гражданин рванул в Донецк на такси, что подтвердил честный и сознательный киевский бомбила.

Чермагина задержали, допросили и он дал признательные показания. После покупки cadillac'а у Блюмена он выследил жену адвоката и совершил это зверское преступление. Его мотив оказался не менее сложный, чем и вся эта история, также стоившая ему жизни. Он якобы состоял в давней любовной связи с супругой Блюмена и планировал на отчуждённую часть имущества адвоката организовать прибыльное дельце. Но что-то у них не сложилось. Она бросила его. Сердце женщины - сплошная загадка, особенно, если женщина мертва.

Потом свидетели ДТП отказались от своих прежних показаний: было темно и им-де показалось и не уверены они вовсе, что ранее видели именно Блюмена. Друзья и коллеги Чермагина также перестали настаивать на том, что в день ДТП они были вместе с ним в Донецке, а он - не в Киеве, как уверял таксист, при этом один из приятелей после дачи свидетельских показаний в Донецком ГУВД, неудачно упал и травмировал колено так, что остался инвалидом на всю жизнь. Протокол с его показаниями заполняли в травматологии городской больницы.

Государственная налоговая служба дала справку по доходам ЧП Чермагина, из которой выходило, что для покупки такой машины, как cadillac escalade, несчастному надо было копить денег, отказывая себе во всём, лет семь-десять! Правда, сумма купли-продажи машины была неожиданно скромна и составляла около тридцати тысяч гривен...

Несмотря на свою успешность и влиятельных друзей среди чиновников и политиков, Блюмен имел немало и врагов. Когда Негода отправлял Максима в командировку, он дал своему подчинённому определённые инструкции: выявить действительные обстоятельства дела. Разумеется, что первым в списке был Чермагин. Командировку и задание по ней старались сохранить в тайне. Судя по всему, с последним вышло не совсем удачно.

Шеф заканчивал разговор со своим донецким коллегой и бывшим однокурсником по Рижской высшей школе милиции, которую они вместе закончили ещё во времена СССР.

- Спасибо, Вадим! Спасибо, дорогой. Я тебя понял. Да, непременно передам. Надюше передай привет от Сома. Помню, люблю и обожаю. Я тебя понял, да! Конечно! Конечно! В любое время и в любом количестве! Да, пока...

Негода положил телефон и попыхал трубкой. Она потухла за время разговора. Раскуривая её снова, он вернулся к столу, к Григорьеву.

- Без вариантов, - произнёс он, плюхаясь в кресло. - Смерть наступила по причине обширного инфаркта. Молодой мужик, а сердце, понимаешь, подвело. В наше время, в наших-то пенатах и не такое случается.

Максим согласно кивнул.

- Да, знаю. Я привёз заключение. Но мне удалось самому увидеть тело Чермагина в морге ещё до вскрытия. Думаю, что несколько фотографий с моего телефона дадут более полное представление об этом инфаркте. Я могу выслать вам на почту.

Шеф замотал головой.

- Не вздумай! Засунь их куда подальше в сеть и забудь до времени, а мне дай адресок, который я тоже пока забуду. Что видел? Рассказывай...

- Обрабатывали его крепко. Весь синий. Ногти выдернуты, пальцы сломаны, ожоги в паху...

- Это понятно, - брезгливо скривился Негода. - Кончили как?

- Как я понял, трижды воткнули заточку в левый бок. Такое я раньше видел. Левая рука вывихнута из плеча - наверняка сопротивлялся, но держали или подвешивали. Закололи, как кабана.

- Что ещё узнал?

- Не много... Очень сложно вообще чего-то добиться там, где это невозможно сделать.

Выпустив большое облако дыма, Негода снова скорчил гримасу.

- Максим Фадеевич, я страсть как не люблю тех, кто жалуется... По делу говори!

- Я и говорю, Вадим Семёнович... Мне без протокола было сложно общаться с людьми, а под запись вообще ничего не узнать. Первое - у покойного не было тридцати тысяч. От родных он ничего не скрывал. О его доходах было известно всем. Нотариус, который оформлял доверенность на автомобиль Блюмена, нечаянно дал мне оригинал.

Макс достал из папки лист бумаги в прозрачном "файле", протянул его шефу, который пробежав глазами по документу, щедро пыхнул дымом.

- Да, это уже кое-что... Не густо, но что-то. Оформлена на день позже ДТП. Хорошо, что оригинал. Уверен, что графологи сделают однозначный вывод. Здесь явно не подпись Чермагина.

- Я проверил по банкам. Чермагин брал кредит. Два года назад. Двенадцать тысяч. Вернул всё через четыре месяца. Взаймы у людей тоже не брал. Ему отдавать было бы нечем.

Шеф наклонился вперёд и пристально посмотрел на подчинённого.

- Ладно, Фадеевич, давай теперь о неприятном. Ты всегда оставляешь невкусное на последок.

Максим вздохнул.

- Я выяснил, что Чермагин и супруга Блюмена действительно ранее были знакомы. Они жили пять лет гражданским браком. Я думаю, если проверить, то старший ребёнок может оказаться сыном Чермагина. Сестра погибшей сказала, что когда пострадавшая уезжала в Киев к Блюмену десять лет назад, она была беременна. На довольно большом сроке.

- А может всё-таки от Блюмена? Не похож он что-то на того, кто будет кормить чужих детей. Своих в фарш превратил...

- Вполне возможно, но надо проверить.

- Ладно, - со вздохом сказал Негода, вставая с места, - будем проверять. Понятно теперь, на что будет давить защита, если мы прищемим Блюмена. А есть задорная мысль, - он многозначительно поднял палец, - что щемить его надо по полной... Спасибо. Хорошая работа. Ты оформи всё это толковой записочкой и положи в сеть, как и фотки, но так, чтобы и я знал, где лежит.

- Есть, Василий Яковлевич.

Максим встал с места вслед за начальником.

- Ты не вскакивай, сиди, - остановил его Негода. - Где этот Лёша? Вечно его ждать надо!.. Ты чаю хочешь?

Без стука отворилась дверь, и в кабинет, держа чашку в своих ухоженных руках, блестя полированным ногтями и скрипя модными туфлями, вошёл капитан Желадин.

- Вызывали, Василий Яковлевич?

Посмотрев на него, Негода лишь махнул рукой.

- У тебя особая манера, Лёша - заставлять себя ждать.

- Здравствуйте, Василий Яковлевич, - Желадин невозмутимо подошёл к столу для совещаний, поставил на него чашку, от которой шёл густой аромат, быстро наполняющий пространство кабинета, забивая собой запах дорого трубочного табака. - Ждут тех, кто нужен...

- Я тебя не на свиданку звал, - плохо сдерживая недовольство, произнёс Негода.

- Так я тоже не со свиданки! - как бы несерьёзно возмутился Желадин. - Увидел, как наши "дайцы" пакуют машину Макса, решил вмешаться и уладить вопрос. У сволочей ничего святого! Родную мать на штраф-площадку укатают, не то что брата своего, мента!..

- Уладил?

- Можете не сомневаться, Василий Яковлевич!

- Значит, проблемы разруливать не разучился. Ты присаживайся. Дело есть.

Желадин сел с торца стола и кивнул на свою чашку с кофе.

- Я тут с кофе, а вы на сухую... Неудобно как-то. Может, чайку?

- Я не против, - ответил начальник, снова раскуривая потухшую трубку. - Как раз думали погонять чаи...

Максим лишь согласно кивнул, когда товарищ посмотрел на него с немым вопросом в глазах.

- Валечка! - крикнул Желадин и, вытянув губы, приложился к своей чашке. Кофе он мог пить постоянно.

Снова отворилась дверь и в кабинет, держа поднос, вошла старший лейтенант Чабинко. Она старательно растягивала ярко крашенные губы в приветливой улыбке. Если бы не измазанные этой помадой крупные зубы девицы, можно было бы задержать взгляд на лице далеко не дурной собой женщины, чтобы полюбоваться, но мужчины поспешили отвести взгляды в сторону. Она поставила поднос на стол. Кроме чашки кофе - естественно для Желадина, двух стаканов в подстаканниках с чаем, на подносе стояла большая бутылка, играющая тёмным янтарным содержимым за толстым, гранённым стеклом. Там же были три пузатые стопочки и тарелка с сочными лимонными дольками.

- Здравия желаю, товарищ полковник, - проворковала Чабинко, продолжая сиять своей замаранной улыбкой.

Негода ответил ей чуть заметным кивком.

- Да, старший лейтенант Чабинко, - протянул полковник, выдыхая дым, словно дракон, в следующий момент готовый пустить струю испепеляющего пламени. - Тебя бы я тоже хотел видеть в своём кабинете с отчётом по делам... Сейчас закончу с Лёшей и Максимом Фадеевичем, и милости, так сказать, прошу.

Радость и приветливость в один момент сползли с лица перекрашенной красавицы. Её глаза заблестели, и она посмотрела на сотрудников, по-видимому ища у них поддержки.

- Я ж одна не донесу столько папок! - искренне возмутилась она.

- Даже так? - хмыкнул и притворно сочувственно покачал головой Негода. - А ты, дорогуша, за два-три раза принеси. Я подожду. Договорились? Ступай.

- Лёша? - с кислинкой в голосе проныла девица. - Ну, Лёша?..

- Ступай, - ответил тот в чашку, допивая кофе. - Ступай, Валюша. Я всё улажу.

Чабинко направилась к дверям, так отчаянно виляя бёдрами под своей форменной юбкой, словно хотела таким образом вызвать чувство сожаления о сделанном выборе у всех присутствующих в кабинете мужчин, а может и предложить последнее средство решения проблемы с нерадивостью.

- Ты решил переквалифицировать её в официантки? - спросил Негода, когда женщина закрыла за собой дверь.

- А что мне с ней делать? - невозмутимо ответил Желадин, наконец ставя на стол чашку. - Вы навязали её мне... Могу купить ей пяльцы и мулине - пусть вышивает салфеточки. За год рукоделием завалит не только наш Главк, но и министерство.

Неожиданно полковник ударил рукой по столешнице и вскочил с места. Невольно поднялся и Максим. Лишь один Алексей остался сидеть. Он поднял свою чашку и заглянул внутрь. Там было пусто.

- Вот что, Лёша! - Негода кипел от гнева.

- Что "Лёша", Василий Яковлевич? - переспросил Желадин, нехотя поднимаясь с места. - Я её не звал и не просил в отдел. Вы сказали: прими, обогрей и приюти - надо. Кушает она сыто, одета, обута. Не в коня, правда, корм! Была б годна хотя бы как баба, да не всякий рискнёт вернуться домой к жене и детям по уши измазанный косметикой, как маляр со стройки!..

- Хватит! - рявкнул Негода. - Распоясался тут, понимаешь... Окончательно!

- Таки да, - согласился Желадин, подходя к подносу и беря с него бутыль с коньяком. - В нашем же деле, сами знаете, иначе никак. Наглость - второе счастье.

Негода ещё раз хотел огреть крепкой ладонью столешницу своего стола, но размахнувшись, просыпал из трубки пепел, плюнул и в бессилии опустился в кресло.

- Ладно, - многозначительно произнёс он, листом бумаги смахивая пепел со стола. - Мы потом с тобой отдельно, с глазу на глаз поговорим.

- Предупреждаю, - подбрасывая бутылку в руке и улыбаясь, произнёс Желадин, - у меня сан-дан по карате...

- Ладно тебе, - пренебрежительно махнул рукой в его сторону, Негода. - Ещё ни один умник не устоял против доброго советского боевого самбо.

Он указал на поднос.

- По какому случаю праздник?

- Как?! - изумился Алексей, глядя то на Максима, то на Негоду. - Вы ещё не сказали?

- Погоди, - остановил его начальник. - Сначала давай о делах.

- Ну, о делах так о делах, - уныло вздохнул Алексей и стал мостить бутылку обратно на поднос.

- А коньячку налей, - велел Негода. - К чаю. Чтобы нервы успокоить... После тебя, болвана! Вы у меня все вот здесь! - он ребром ладони провёл себе по горлу.

После первой рюмки всем показалось, что этого будет мало - налили по второй.

- Эти дела, - Негода указал на папки, которые лежали на столе перед Григорьевым, - заберёшь у Максима Фадеевича.

- Кому ж их передать? Это ж прочные висяки! - возмутился Желадин, закручивая на столе свой любимый vertu, которым не упускал случая позадаваться и продемонстрировать.

- Ну, например, себе, - с ехидной улыбкой произнёс начальник.

- Та ну на! - тут же с тихой улыбкой возмутился Алексей. - Оно мне на?

Максим тихонько, маленькими глотками пил коньяк, наслаждаясь его вкусом, мягкостью и тем теплом, что разливалось по телу после каждого глотка. Дорогой коньяк успокоил было вернувшуюся боль в ушибленной спине.

Григорьеву не впервые приходилось быть свидетелем подобных сцен, во время которых дела отдела обсуждали полковник Негода и капитан Желадин. Алексей умел так реагировать на взрывы гнева и недовольства своего начальника, что со стороны они могли показаться безобидными и ничего не значащими. Это также полностью разоружало Негоду. Если не было серьёзных происшествий или резонансных дел, из-за которых вышестоящее начальство давило сок из подчинённых, полковник, как сейчас, обычно быстро успокаивался.

- Василий Яковлевич, вы мне весь показатель испортите!

- А ты постарайся, Лёша. Ты ж деловой!

- Так я ж их Максу и дал! Он ботан в нашем деле - должен был расковырять!

- Не кидай говна людям, чтобы оно в ответку не прилетело, - усмехнулся Негода.

- Вот значит как!

- Да, так, Лёша. И теперь будет долго так. Максим Фадеевич больше не твоя забота.

Желадин нахмурил брови и с лёгким удивлением посмотрел на Максима.

- Я что - не всё знаю?

- Выходит, что так. Ладно, забирай дела и сделай так, чтобы они к нам не возвращались с эффектом бумеранга. Там действительно глухарь полный!

- Есть, - вздохнул Лёша. - Завтра буду у прокурора - разрулю вопрос.

- Вот - наконец-то, - кивнул Негода. - Только после второй рюмки начинаешь понимать начальника. Чего застрял? Давай по третьей! Но не спешите глотать.

Максим хотел было отказаться от угощения, когда бутылка коньяка в руках товарища нависла над его пустой стопкой, но Негода недовольно покачал головой.

- Тебе нельзя отказываться, Максим Фадеевич.

Начальник что-то достал из стола и подошёл к Григорьеву, который встал с места.

- Руку давай! - приказал Негода, и не дожидаясь, сам схватил руку Максима и вложил в ладонь погоны, на которых было по три звезды. - Носи на здоровье! Нас с начальником Главка, конечно, за это по головке не погладят, но...

Он сжал плечи Максиму.

- Словом, ты заслужил! А то в министерство тебя в танелях отпускать стыдно.

- В министерство? - с искренним удивлением переспросил Желадин. - Про звёзды я прознал, а вот про министерство...

Они подняли рюмки.

- За тебя, Максим Фадеевич, - Негода тут же опрокинул свою рот. - Носи, не позорь меня, старого учителя.

- Есть не позорить, Василий Яковлевич, - ответил Максим, который только сейчас стал понимать, что наконец-то получил долгожданное повышение. - Не переживайте.

- За тебя только в одном переживаю - жизни не ведаешь.

Полковник похлопал по плечу Максима, и вернулся к столу.

Желадин пожал руку товарищу.

- С тебя причитается!

- Как водится!

- Так я не понял, - начал Желадин, выпив поставив на стол свою пустую рюмку, - а при чём здесь министерство, Василий Яковлевич?

- А при том, что Максим Фадеевич завершает все дела здесь и переводится в Главное следственное управление...

Глаза у Желадина невероятно расширились.

- Вот оно что! И звёзды на мундир, и министерский чин! За что такой рост?

- С твоей деловой хваткой, Лёша, не понять, - резюмировал Негода, и, обращаясь к Максиму, пояснил: - Извини, Максим Фадеевич, пришлось тебя продать министерским со всеми потрохами. У них там какой-то затык и попросили помочь толковой головой. Кого, кроме тебя? Просили именно толкового. Понимаешь?

Максим повертел в руках погоны.

- Стараюсь, товарищ полковник.

- Ладно, старайся. Оставшиеся дела у тебя забирает Лёша.

Алексей только развёл руками и совершенно разочарованный сел к столу.

- Сейчас же переоформишь удостоверение и езжай к министрам. Они просили не тянуть. Будешь пока прикомандированным. Это их условия, - добавил Негода.

- Я понял. А как быть с рапортом по поводу "Беркута"?

- Да, спасибо, что напомнил. Лёша, - Негода повернулся к Желадину. - Тут такое дело... На Максима Фадеевича напали сегодня.

- Что?! - возмутился Желадин. - Кто?

- Свои. Полтавчане. "Беркут". Хотели наркоту привить... В общем ты знаешь все эти разводы! Надо разобраться.

- Как? - строго спросил Алексей.

- Как-как, - передразнил его шеф. - Со всей строгостью закона на мужской ответ, чтобы другим не повадно было.

- Есть. Когда?

- Немедля, Лёша!

Полковник встал с места.

- И вообще, товарищи офицеры, вы свободны. По выполнению докладывать немедленно.

Максим и Алексей встали. Желадин потянулся за бутылкой.

- Не балуй! - прикрикнул Негода и пригрозил пальцем, как нашкодившим школьникам. - Стратегическое сырьё остаётся здесь. У вас сегодня ещё служба. Свободны, офицеры, свободны!

- Чего ж сразу мне про "Беркут" не сказал?

После трёх рюмок коньяка запоздалая весна воспринималась если не теплее, так гораздо ярче и красочнее. Внутри "тортика", здания Киевского Главка, был разбит небольшой скверик, и сюда заглянуло ласковое солнышко, согревая обитателей ласковыми лучами после холодных теней. В кабинетах солнечное тепло уже струилось зноем в пыльном воздухе, обещая настоящую муку в скорую летнюю жару, а здесь, во внутреннем дворике, кое-где, лениво стекая грязными лужами, ещё лежали ноздреватые сугробы, а из узких клумб только начала пробивалась тонкая, редкая, но невероятно длинная трава, жадно ловя лучи живительного солнца.

- Я собирался с тобой об этом детально поговорить, - ответил Максим.

- Да? А рапорт потянул Сому.

- Слушай, ты что - ревнуешь, что я через твою голову прошёл?

- Я? С чего ты взял? - вздохнул Желадин. - Просто теперь я по рукам и ногам связан. Сказал бы мне, я б упаковал автобус нашенским киевским "Беркутом" и устроил бы полтавчанам родственную "встречу на Эльбе".

Максим хмыкнул.

- Знаю я состав твоих автобусных бригад!

- А ты думаешь, всё чистенько делается? Ну-у, Макс...

Желадин бросил окурок в урну и достал новую сигарету.

- После выпивки накуриться не могу, - пояснил он. - Если не пить - так вообще не тянет! А как не пить с такой работой?

- Никак, - согласился Максим, сожалея, что так мало досталось хорошего коньяка, и заключил: - Наши киевские наломают полтавским - это однозначно! Как пояснить это, если вдруг чего?

Алексей засмеялся.

- Ты по оперативке профэссор! А вот в делах - не деловой, короче... Главное не пояснять, Макс. Главное обставить дело с умом - оформить, как положено. А проведём мы его, как соревнования между городскими подразделениями. Ну, а какая кость не выдержала - извините, поцаны: каши надо было больше топтать.

Максим тоже засмеялся.

- Тут ты мастер! Но я тебя тоже попрошу о своём деле.

- Излагай. Я - весь внимание.

- Я не уверен, как Сом, что полтавчане сработали меня по наводке донецких. Это совершенно ни к чему. В Донецке меня обложили такой омертой, что едва смог к свежему воздуху выбраться!

- Это я слышал, - кивнул головой Желадин. - У них там дружная семья. Не то, что наша.

- И я о том же, - согласился Максим. - Если бы им надо было - они бы меня в любой момент бетоном накормили... Полтавский же "Беркут" на охоте был. Искали лоха. На меня нарвались. Отоварили со злости и отвалили дальше охотиться.

- Это понятно, - проявил нетерпение Лёша. - От меня-то что требуется? Кому конкретно рыло свернуть?

- Кому? - хмыкнул Максим. - Сплошное маски-шоу! Я никого не узнаю.

- Тогда не понимаю.

- Они тем утром наверняка кого-то нашли.

- Можешь не сомневаться! - воскликнул Алексей. - Они просто звери, когда голодные...

- Да. Ты там пробей по задержаниям: кто с наркотой на трассе на эту дату и время залетел... Вытащи их.

- Оно-то тебе зачем? - Алексей с искренним удивлением смотрел на сослуживца.

Солнечные лучи стали быстро подниматься по стене, уходя из узкого дворика. Максим поёжился, когда на них выползла по-зимнему холодная тень.

- Мне-то оно незачем, Лёша. А тебе будет в самый раз. Когда увидишь - поймёшь. Говорят, на карму хорошо влияет.

Он пошёл к дверям, собираясь наведаться в отдел кадров, чтобы переоформить удостоверение.

- Какая карма? - догнал его Алексей. - Ты меня иногда достаёшь своей загадочностью!

- Какая на фиг загадочность, Лёша! Задержанных увидишь - выручи, пожалуйста. Они сейчас едва ходить могут после обработки "Беркутом".

- Тю ты!.. Снова жалеешь? Запомни: каждому своё.

- Хорошо, Лёша, запомню. Когда поймаешь своё, я тебе напомню.

- Чур меня! - воскликнул Желадин. - Вот не надо этого! Не надо нам...

Они заскочили в дверь Управления, изрядно успев замёрзнуть в тени.

- Весна, мля... Три капли солнца на день холода, брр-р!

Окна кабинета свысока взирали на ощетинившийся голыми ветвями деревьев город. К тому времени, как, уже старший лейтенант, Григорьев, приехал к выложенному белым камнем зданию Министерства МВД на Печерске, погода над Киевом неожиданно перестала быть апрельской. Небо отяжелело от плотного ковра из свинцовых туч, и в воздухе закрутились редкие снежинки. Стало холодно. И сейчас, стоя у окна в кабинете Первого замминистра МВД, Максим, поёживаясь, смотрел на посеревший Печерск, на тёмную линию Днепра, который широкой лентой разделял истосковавшийся по настоящей весне мегаполис.

Адъютант заместителя министра сразу попросил пройти в кабинет, не смотря на то, что в приёмной в ожидании сидела довольно серьёзная публика - сплошные полковники и подполковники. Проходя в кабинет, Максим отметил то неприятное обстоятельство, что ему так и не удалось к столь важному визиту переодеться по форме. Правда, вместе с этим не было надобности козырять и желать здравия всему этому великодержавному министерскому бомонду.

Он впервые был внутри здания министерства и первое, что его поразило, так постоянные проверки на этажах и в холлах документов и беспрестанные расспросы о цели визита. По этому случаю невольно припомнил и старые, и современные фильмы о советских МГБ и КГБ, где точно так же в коридорах, холлах, перед лестницами, лифтами стояли парадные молодые лейтенанты и проверяли едва ли не каждого проходящего.

Также Максим не ожидал, и его никто не предупреждал, что предстоит сразу предстать пред ясные очи второго человека из всего МВД. Полковник Негода либо не знал, либо не сказал всего, выполняя распоряжение вышестоящего начальства. Он дал своему, считай бывшему, подчинённому лишь контакты начальника Главного следственного управления, ГСУ, к которому следовало явиться в назначенное время. Прибыв к указанному часу, уже на проходной министерства Григорьев узнал, что его к себе требует Первый замминистра.

Министерские палаты не чета начальствующим кабинетам Киевского Главка. Весь невероятный простор помещения был оборудован дорогой мебелью. Стол для совещаний из полированного дерева был по периметру заставлен новыми массивными креслами с высокой спинкой и мягкими подголовниками, от которых шёл приторный запах новой кожи. Возле каждого места стоял пульт с микрофоном и, по кабминовской моде демонстрировать достаток - ноутбук. На стене висела невероятных размеров "плазма" со стоящим рядом полным набором звуковых колонок, каждая высотой в человеческий рост.

На столе зама также стояла пара закрытых ноутбуков, правда, уже гораздо более известной "садовой" фирмы; здесь же аккуратно лежали письменные принадлежности Aurora, брелок пульта с логотипом Brabus... и всё. Эта пустота рабочего стола, сдобренная немалым количеством атрибутов достатка чиновника высокого ранга, среди бела дня нескромно выдавала хозяина кабинета, как весьма состоятельного, но осторожного человека. Рядом со столом, низко, едва заметно для стороннего взгляда, стояло два сейфа. Все дела, наверняка, по "жигловскому" принципу складывались туда всякий раз, когда была необходимость просто покинуть кабинет.

Позади стола выделялись два высоченных - прямо в потолок, книжных шкафа, которые за креслом замминистра образовывали небольшую нишу, пространство, в котором стояли, свисая тяжёлым шёлком и блестя серебряно-золотым шитьём государственный флаг и штандарт МВД. Между ними, на стене, как в дорогом алькове, один над другим висели портреты Президента и главы ведомства.

Находиться одному в кабинете высокого начальника было неловко. Максим перемялся с ноги на ногу, посмотрел на свои потёртые джинсы и дешёвые туфли, и решил сесть за длинный стол, подальше от рабочего места хозяина кабинета, поступая скорее несознательно, нежели осмысленно.

Максим испытывал неприятное волнение. Такой приём настораживал. Для чего он оказался нужен ГСУ и сразу - заместителю министра?.. Не смотря на то, что здравый смысл подсказывал, что вскоре он обо всём узнает непосредственно от второго лица министерства, сейчас, сидя за столом и боясь прикоснуться к его полированной поверхности чтобы не оставить потожировых следов, он терзался догадками.

 

Генерал-майор Москаль был довольно плотного телосложения и небольшого роста. Распахнув двери своего кабинета, он влетел в его сумрачный простор, сияя серебряным шитьём безукоризненно подогнанной по круглой фигуре формы и блестя тщательно выбритым черепом.

Максим поспешил встать с места и невольно вытянулся в струнку, снова сожалея, что одет не по форме.

Первый замминистра на ходу говорил по телефону, семенящей походкой двигаясь к своему столу.

- Валерий Андреевич, уважаемый, не мне тебе рассказывать, что и как делать. Будь добр, давай заканчивай с этим делом. Я не буду передавать всего, что сказал министр, но буду честен перед тобой - ему глубоко и плотно всё равно, что ты и с кем будешь делать, но чтобы к понедельнику об ОПГ Масаевича в твоей Одессе забыл говорить последний маланец!.. Вот и ладно. Надеюсь на тебя. Будь здоров, Валерий Андреевич... Да, жду звонка.

Он небрежно бросил свой сдобренный сочным красным золотом vertu на рабочий стол и повернулся к Григорьеву.

- Здравия желаю, товарищ генерал-майор! - неожиданно громко даже для самого себя гаркнул Максим, чувствуя, как быстро напитывается жаром стыда кожа на лице.

Генерал усмехнулся.

- Здравствуйте, Максим Фадеевич. Присаживайтесь. - В его голосе несложно было определить нотки снисходительности.

- Спасибо.

Максим сел в кресло, по-детски сдвинув острые колени в старых джинсах.

- Я пригласил вас к себе, чтобы задать несколько вопросов, чтобы определиться лично, насколько вы подходите для той работы, которая вас ожидает. Не волнуйтесь, я нисколько не сомневаюсь в ваших профессиональных качествах! Тем более, что сопроводительные характеристики выше всяких похвал.

Он сел за стол и открыл крышку у одного из ноутбуков.

- Я надеюсь на откровенные и честные ответы. Позволите?

- Да, конечно, - поторопился ответить Максим. - Ваше право.

- У нас есть негласное правило, Максим Фадеевич, в ГСУ принимаются те, кто проработал в органах не менее пяти лет. У вас...

- Четыре года. Немного больше, - уточнил Максим.

- Да, верно. Четыре года. Это может повлиять на ваши отношения с сотрудниками управления. Вы понимаете?

- Так точно, товарищ генерал. Моё положение здесь временное - насколько мне известно.

- Да, разумеется, - согласился замминистра. - Но на начальном этапе. Мне бы хотелось, чтобы вы постарались найти общий язык с новыми товарищами и прочно освоиться в коллективе. Сами понимаете: нет ничего более вечного, чем временное.

Максим замялся, но затем всё-таки задал вопрос, который крутился на языке:

- Я так понимаю, Игорь Борисович, меня ожидают трудности входа в коллектив?

Министр покачал пухлой рукой на столе.

- Коллектив управления работает без пополнения больше пяти лет. Люди сработались, сроднились. Работа у нас во многом отличается от той, что вы делали раньше. В производстве следователей ГСУ исключительно резонансные дела или дела, проходящие под грифом "секретно". Всё зависит от вас...

- Если от меня - проблем не будет.

Он поспешил произнести эту фразу, одновременно понимая, что такого желторотого птенца профи из ГСУ постараются сбросить обратно в ту дыру, из которой он так нахально вылез. По слухам, министерским работникам не было абсолютно никакой разницы был ли человек из Киевского Главка или Знаменского РОВД. Главное - кем был они сами.

- Хорошо. Мне импонирует ваша уверенность. Вы верующий человек?

- Я? - вопрос озадачил. Максим подозревал, что хоть и минули времена, когда "органы" очень внимательно присматривались в "личных делах" сотрудников к графам "происхождение" и "партийность", но всё равно таким мощным государственным машинам, как МВД было трудно отказаться от всего, что давало максимально исчерпывающую информацию о людях. - Кажется, был крещён... Не уверен. Родители что-то рассказывали, но я запамятовал.

- Я не спросил вас о вероисповедании, Максим Фадеевич. Вопрос был о вере. Верите ли вы?

- Во что?

- В Бога, в божий промысел, волю, судьбу, царство небесное, в Аллаха, Иисуса...

- Я не задумывался над этим, товарищ генерал. Не знаю, как ответить на вопрос.

Замминистра прищурил глаза и провёл ладонью по столу.

- Или сомневаетесь?

- Скорее сомневаюсь.

- Я не случайно задал этот вопрос, Максим Фадеевич. Совершенно не случайно. И не случайно посоветую в ближайшее время сходить в церковь. "Дело", которое мы собираемся поручить вам, имеет прямое отношение к вопросам веры.

- Преступление против веры? - снова поспешил спросить Максим, стараясь припомнить хотя бы одно резонансное преступление против служителей веры, святынь или какие-нибудь акты вандализма по отношению к культовым сооружениям. Ничего подобного давно не происходило. Много что было связано с многочисленными сектами, но детали Максиму были неизвестны.

- Нет, - в раздумии покачал головой Москаль. - Наоборот. Преступление во имя веры.

- Мне не приходилось сталкиваться с такими делами, - признался Максим.

- Да. Вы характеризуетесь, как профессионал высокого уровня и способный аналитик.

- Спасибо, товарищ генерал. Я, признаться, так и не понял, с чем буду иметь дело.

- Вы будете расследовать "дело" первостепенной государственной важности. Пока этого достаточно. Остальное узнаете позже, когда оформите все необходимые допуски.

Генерал протянул руку и нажал кнопку на стационарной телефонной станции. Практически мгновенно по громкой связи раздался жёсткий и твёрдый мужской голос:

"Да, Игорь Борисович".

- Лев Евгеньевич, зайдите ко мне. У меня сейчас в кабинете ваш новый сотрудник.

"Сейчас буду".

- Лев Евгеньевич начальник Главного следственного управления. Он будет вашим непосредственным руководителем. Но, отчитывать по работе будете исключительно передо мной.

Он сделал паузу, ожидая ответа.

- Так точно, перед вами лично.

- Ко Льву Евгеньевичу будете обращаться при малейшей необходимости: всё, что нужно, когда нужно - в любое время. Вы меня поняли?

- Так точно, товарищ генерал.

Москаль встал и достал из внутреннего кармана кителя визитку, которую положил на край стола.

- Это вам.

Максим поднялся и подошёл к столу замминистра, взял визитку.

- Это контакты отца Константина. Позвоните ему и обязательно встретьтесь. Обсудите детали дела. Он уже консультировал нас по этому вопросу, как представитель патриархата и Священного Синода. Его помощь была полезной. Это не предложение, а распоряжение министра.

- Так точно, - тихо ответил Максим.

Он понимал, что аудиенция у высокого чиновника закончилась, но прошедшая беседа не добавила ясности в будущую судьбу. Всё только больше запуталось. Единственное, что понял Максим, ему предстоит пройти непростые испытания, вливаясь в новый коллектив.

- Постарайтесь за сегодня-завтра познакомиться с материалами "дела" и дать точный ответ, когда ваше расследование может дать более определённые результаты. Я вас, Максим Фадеевич, нисколько не тороплю, но настоятельно прошу не затягивать с расследованием, которое, кстати, находится под постоянным контролем первых лиц... м-мм, государства.

Он оглянулся на портреты за своей спиной.

Начальник Главного следственного управления окинул "новобранца" с ног до головы быстрым придирчивым взглядом, и скривил губы в пренебрежительной улыбке, которую и улыбкой назвать было сложно. Гримаса презрения на лице офицера недвусмысленно давала понять, что мнение о новом сотруднике управления уже составлено, и оно не в пользу последнего.

- Кто будешь?

Этот сухой вопрос полковника Босара, произнесённый скрипучим и тяжёлым голосом, неприятно оскоблил самолюбие Максима. Ожидая своего будущего начальника подле дверей приёмной Первого замминистра, он прекрасно понимал, что тому хорошо и давно известно, кто таков Григорьев. Этим коротким вопросом Босар с первых мгновений знакомства дал понять, что новоприбывший для него - пустое место. То, о чём предупреждал и просил генерал всего несколько минут назад, стало себя проявлять: если с сотрудниками, следователями Управления, можно было надеяться хоть на какое-нибудь общение, то с предубеждением начальника бороться было бесполезно.

Более неприятной была сама суть вопроса, пусть и не точная, но подобная требованию преступников провести самоидентификацию. "Кем будешь по жизни?" - вопрошал блатарь какого-нибудь забитого злой судьбой в тюремную камеру фраера. По правилам последних следовало отвечать: "Мент". Для милиционеров иного предусмотрено не было.

- Что - неясно спросил? - с ещё большим скрипом в голосе спросил Босар.

Если мгновением раньше Максим не знал, как ответить на поставленный вопрос, то сейчас намеренно затянул паузу, ответно изучая ладную, спортивную фигуру небольшого ростом, но широкоплечего полковника.

- Лейтенант Григорьев... Простите, старший лейтенант Григорьев. Я лишь сегодня получил повышение...

- Мне плевать, что ты там сегодня получил, - также не отводя взгляда из-под насупленных косматых бровей, не моргая, проскрипел Босар. - У меня ты вообще ни хрена не получишь.

- Благодарю за щедрость.

- Что?

- Спасибо, говорю, товарищ полковник.

Снова скривив губы в более выразительном презрении, Босар развернулся и молча пошёл прочь по коридору. Максим остался стоять на месте, давя в себе невероятное желание потешить гордость и попросту уйти. Вообще уйти.

Через десятка полтора шагов полковник остановился и обернулся. Вместо презрения на его лице теперь вытянулась маска удивления.

- Мне тебя за руку водить? Ходи за мной, - и когда Григорьев подошёл, двинул дальше коридором, шагая широко и торопливо, инструктируя на ходу: - Сейчас зайдёшь в четыреста четвёртый - оформишь допуски. Без них ни одну бумажку, ни одному выскочке не покажу. Затем отметишь в отделе кадров свою командировку. После жду тебя в Управлении.

Не смотря на свой высокий рост, Максиму приходилось едва ли не бежать за Босаром и наклоняться, чтобы не пропустить ни единого слова полковника, который говорил словно намеренно тихо, и когда начальник неожиданно развернулся у каких-то дверей, Макс по инерции нечаянно и неловко налетел на него. От столкновения у Макса создалось впечатление, что ударился он о стену. Босар даже не пошатнулся.

- Я себе сам достану, - он указал на двери, на которых были прикреплены два ноля, и толкнув плечом двери, проскрипел уже из туалетной комнаты: - На всё тебе двадцать минут. Шевели булками!

Двери автоматически закрылись перед носом Максима, как бы завершая аккорд ничтожности положения новичка. Недолго подумав, он толкнул двери и вошёл в туалет и стал возле свободного писсуара рядом с Босаром. Полковник повернул в его сторону лицо, на котором не смог скрыть изумления.

- Что? - спросил Максим. - Я себе тоже сам достаю...

Он смотрел прямо перед собой в выложенную кафелем стену, но краем глаза заметил, как едва заметно на губы полковника легла тонкая улыбка.

На оформление всех требуемых документов понадобилось не более пятнадцати минут. В ГСУ министерства можно было попасть, пройдя по двору через служебную парковку в соседнее здание, окружённое высоченными старыми клёнами, которые безнадёжно простирали голые ветви в апрельское небо, напрасно моля о тепле и солнце. С неба сыпал самый настоящий снег, за какой-то час он стал гуще, и злые порывы ветра, протискиваясь между массивными корпусами cadillac'ов, mersedes'ов и "бумеров", что застыли в лакированной чопорности меж линий разметки, рисовали странные снежные узоры на ровном асфальте стоянки. Совершенно по-зимнему ледяной ветер пронизывал до костей, и пришлось пробежаться по двору к тёплому помещению офиса управления.

Когда Максим распахнул двери следственного отдела ГСУ на пятом этаже, он шмыгал носом и основательно продрог.

- Здесь ГСУ? - стараясь унять озноб, спросил он, оставшись стоять в дверном проёме.

Против ожидания, кабинет был небольшим, угловым, но плотно заставленным столами, шкафами, какой-то офисной техникой. Максим даже мысленно хмыкнул от удовольствия, когда сделал вывод: никакой разницы, где будет работать следователь - в самом министерстве или в каком-нибудь упыринском райотделе, условия для него будут везде одинаковы.

В кабинете находилось всего пятеро человек. Все по гражданке. Они разом застыли и со слабым интересом посмотрели на стоящего в дверях Максима.

- Есть дома кто? - немного повысив голос, снова спросил Максим.

- Есть, - ответил лысоватый крепыш в джинсах и простенькой, как для такой погоды, ветровке. - Тебе чего?

- Мне бы чаю горячего.

Крепыш кивнул в сторону стоящего в углу кулера. Рядом на столике были расставлены немытые чашки, банки с растворимым кофе и коробки с чаями.

Потирая плечи, Максим прошёл к кулеру, взял чашку, подул в неё, выдувая мусор.

- Хорошо, что у вас самообслуживание.

Он неторопливо приготовил себе чай, бросив в чашку с горячей водой первый попавшийся пакет. От чашки пошёл дурной, ненатуральный земляничный дух.

- А Босара найти где могу?

Присутствующие переглянулись.

- Босара?.. Он тебе зачем?

- Да, надыбал недавно на дуб, на дубе ларец, а в ларце зайца, а в зайце утку, а в ней яйцо. Вот, хочу проверить иголочку на Босаре: сломаю посмотрю - его ли яйцо...

Первым прыснул лысоватый крепыш, а через мгновение дружный мужской гогот разрывал в клочья напряжённую тишину в стенах тесного кабинета.

За смехом никто не заметил, как в кабинет вошёл полковник Босар. Он остановился позади Григорьева, и, держа в руках большой пластиковый зелёный короб с бумагами, немигающим недобрым взглядом осматривал смеющихся людей.

- Что за веселье такое в рабочее время?

Его скрипучий и в этот раз зычный голос враз обрубил смех присутствующих.

Крепыш в ветровке вздрогнул и закашлялся в кулак, багровея лицом. Остальные уткнулись в свои бумаги на рабочих столах.

- Что за смех - спрашиваю? - повторил вопрос Босар, сдвигая косматые брови.

- Никак нет, Лев Евгеньевич, - через кашель ответил крепыш, бросая взгляд на Максима, который с невозмутимым, простоватым видом прихлёбывал чай из чашки.

- Что "никак нет"?

- Никакого смеха. Так - разрядка небольшая.

Босар с коробом подошёл к Григорьеву и вперился в того своим скоблящим взглядом.

- А тебе чего не смешно?

Максим недоумённо огляделся по сторонам.

- Так, я темы ещё не догнал, товарищ полковник. Я же новичок.

Тут же раздался новый взрыв смеха. Уже идущий к своему рабочему месту крепыш едва не присел, схватившись за живот. Кое-кто даже уронил голову на стол, не в силах сдерживать эмоции.

- Так! - гаркнул Босар, с грохотом опуская короб на ближайший пустой стол. - Весело вам? Я вам устрою веселье! Посмотрю на ваши слёзы, когда останетесь без премий! Хрен вам, а не премия!..

Но как бы не старался полковник стращать бесчеловечными карами подчинённых, смех не прекращался.

Босар жестом подозвал к себе хихикающего Максима, а когда тот осторожно подошёл, указал пальцем на стол и короб с бумагами.

- Знай своё место. Понял?

- Так точно, товарищ полковник.

- Вникай в "дело". К вечеру жду отчёт. Замминистра обещал - выполняй!

- Мне было дано два дня, - было возразил Максим.

- Мне плевать, что тебе было дано! - Босар огрел рукой короб с документами. - Я тебе даю времени до вечера. Понятно?

И тут же широкой и быстрой походкой вышел из кабинета.

Вытирая слёзы с глаз, похохатывая, к Максиму подошёл крепыш.

- Савченко. Виталий. Капитан Савченко. Прохой ещё кличут.

Он протянул руку, и они обменялись рукопожатием.

- Григорьев Максим. Старший лейтенант.

- Чей будешь?

- Из местных мы. Киевский главк.

- Ловко же ты пробил нашего Кощея, - снова засмеялся Савченко. - Сразу видно - наш человек. Будем знакомы, Макс! Правда, босса мы иногда зовём Барсуком, но Кощей - тоже неплохо...

Стали подходить другие сотрудники отдела.

- Капитан Корапалов. Денис, - представился высокий и тонкий, как жердь, молодой человек. Кроме роста, от остальных его отличало необычно круглое лицо с мясистыми губами.

- Майор Сташевич. Яков. Яша, - просто назвался другой.

От этого "Яша", Максим даже опешил: такой простой и личной фамильярности ему ещё не довелось встречать у коллег, особенно у тех, кто в своих званиях перешёл на звёзды более крупного калибра.

- Здравия желаю, товарищ майор, - плохо скрывая свою растерянность, приветствовал его Максим, пожимая крупную и мягкую руку Сташевича.

Слегка полноватый, франтовитый в своей явной манере одеваться модно, Сташевич дружелюбно похлопал Максима по плечу.

- Майор Невада, - представился следующий, немного угрюмый на вид сотрудник, и протянул руку, зачем-то повторив: - Майор Невада.

- Очень приятно, товарищ майор. Старший лейтенант Григорьев. Простите, как Вас по имени отчеству?

Отпуская руку, Невада пробасил:

- Не ломай, Макс, зря тут шапку. Я Костя.

- Он тут самый старший, - добавил Савченко, стоя в стороне.

- Какой, на хрен, старший! - возмутился Невада, показывая кулак товарищу.

- Я имел ввиду, самый опытный и знающий...

На "самого старшего" Невада никак не тянул: коренастый, моложавый - от силы лет тридцати трёх-тридцати пяти, с тем рисунком доброты на небритом лице, который больше говорил о неконфликтности человека, чем о его опыте или особом положении среди коллег.

- Да ладно тебе, - махнул на Савченко Невада. - Сам тоже хорош!

У кулера, настойчиво звеня ложкой в чашке, готовя себе кофе, стоял высокого роста, почти великан, молодой человек в невероятно коротких для него спортивных штанах и замызганных грязью туфлях. Необычный комплект платья довершал наброшенный на цветастую футболку китель с майорскими погонами.

- Это наш Бармалей...

Великан обернулся в их сторону и показал Савченко конструкцию из пальцев, которую в народе именуют не иначе, как "факелом".

- Извини, Миха, - поправился с улыбкой на лице капитан Савченко. - Майор Бортницкий. Он у нас принципиальный и не здоровается, но любит выпить на брудершафт, чтобы потом поцеловаться.

Великан Бортницкий снова выставил "факел".

- В общем, Макс, я тебя предупредил: поцелуешься с Бармалеем, пеняй на себя - за всю жизнь не отмоешься. У него только взасос.

- Он зубы хоть чистит? - спросил Максим обречённым голосом.

Очередная волна хохота прокатилась по кабинету. В этот раз "факел" достался Максиму.

- Кажется, Бармалеище и тебя уже поимел, - прокомментировал со смехом Савченко.

Бортницкий, не сводя глаз со своего товарища, степенно подошёл к Максиму и протянул свою огромную руку. Рукопожатие было жёстким и демонстративно сильным. Все зааплодировали.

- Шура. Приветствую в нашем гадюшнике, - добродушно произнёс Бортницкий. - Хорошим людям завсегда рады.

Он повернулся и, помахав рукой, пошёл к своему столу.

- Саня утром был на задержании. Один сучара засел на дачке с автоматом. Вывалял ребят в грязи, пока к нему подбирались. Бармелея цапнул пулей.

Максим с удивлением посмотрел в след уходящему Бортницкому. Тот, иллюстрируя слова товарища, чиркнул пальцем свободной руки по левому бедру, показывая, что ранение касательное и несерьёзное.

- Заляпал кровью и грязью одежду - пришлось по управлению бегать искать, во что нарядить это бревно, - закончил Савченко, за что получил закономерный "факел" и ответил: - Я тебя тоже люблю, Шура.

- Ему бы к врачу, - сказал Максим.

- Был. Приехал и сказал, что с этими идиотами он общего языка не находит. Не переживай - заштопали. Сейчас за ним приедет жена. Списали на пару дней в домашнюю койку. Да, Саня?

Великан согласно кивнул своей огромной головой.

- Ну, вот, собственно, Максим, старший лейтенант Григорьев, и весь состав "гусей" министерства. Двое в командировке в России.

- Спасибо, - ответил Максим. - Рад был познакомиться.

- Тебя, наверное, Москаль настращал...

- Было дело.

- Прости его... Такой он человек. Бывает, иногда ошибается. С тобой ошибся - это точно.

- Я понял.

Савченко снял с короба крышку, потеребил остатки сорванных пломб и вздохнул.

- "Дело" Димы Семченко и Васи Якушина, - он посмотрел на Максима и вздохнул. - М-да... Ладно, разбирайся. Потом потолкуем. Ты на Барсука положи и сначала проверь по списку наличие всех документов. Мало ли... Дело долго было без хозяина.

Он ушёл, а Максим стал разбираться с содержимым короба. Первое, что бросилось ему в глаза, когда он открыл крышку, и первое, что он достал - кинжал, к которому капроновым жгутиком была прикручена пластиковая бирочка с зарегистрированным номером вещдока. На гладком, местами потемневшем клинке кинжала, готическим шрифтом была выгравирована надпись "Timete Deum et date ille honoren, quia veniet hora judicii ejus", и под эфесом - изображение оливковой ветви, креста и меча. Кинжал был острым, четырёхгранным. Рукоять, на ощупь тёплая, гладкая, почти чёрного цвета, а эфес и завершение рукояти - из гладкого жёлтого металла.

Изнутри к крышке короба был приклеен скотчем прозрачный файл с бумагами. Максим достал из него инвентарный список документов и вещественных доказательств, и по нему, изрядно порывшись в содержимом короба, извлёк заключение экспертизы по этому оружию.

Кроме технических данных по кинжалу был дан перевод надписи. "Имейте страх божий и славьте Бога, ибо приближается час Суда Его". Эксперт добавил свои комментарии. Оказалось, кинжал был ритуальным оружием, так называемым атамом, а выгравированные латинская надпись и знак - девизом и символом Святой Инквизиции; клинок был серебряным, жёлтый метал - бронзой, а рукоять - из человеческой кости. При всей своей простоте, оружие было достаточно дорогим, если учитывать только количество одного серебра. Кинжал ранее ни в каких преступлениях не фигурировал, время, место или автор его изготовления неизвестны, кроме того, что он изготовлен на высоком профессиональном уровне и, возможно, являлся одним из серии.

Также в коробе лежал пакет с семью деформированными пулями и стреляными гильзами, на этикетке которого указывалось, что пули отлиты из серебра 875 пробы и были выпущены из старого, но хорошо известного оружейникам и коллекционерам "семь шестьдесят пять" Walther'а PP.

Отложив оружие, Максим стал внимательно сверять инвентарный список со всем содержимым короба. Это оказалось не просто, так как сразу стало ясным, что вещи находятся не в том порядке, в котором записаны, а сама инвентарная запись выполнена небрежно, что было видно, как по небрежному, торопливому почерку записей, так и по порядку внесения записей. Обычно следователи, ведя "дело", старались регистрировать их в том же порядке, в котором они поступали в дело: протокол осмотра места происшествия, фотографии, вещдоки - вещественные доказательства, выводы аналитиков, экспертизы, протоколы допросов, записки самих следователей, постановления судей, запросы, справки... и сами записи, как правило, велись аккуратно, не сколько по причине того, что это дело могли вести другие следователи, как в этом случае, но и просто для себя, чтобы не запутаться в немалом количестве материалов следствия объединённых в такое большое делопроизводство.

"Дело" было зарегистрировано на следователей Якушина и Семченко, и Максим первым делом наметил себе, что должен пообщаться с этими коллегами. Самостоятельно в бумагах и вещдоках можно разбираться бесконечно долго. Живое же общение с теми, кто, как говорится, был в теме, могло всё расставить по своим местам, облегчая работу и упрощая процесс ввода в дело нового следователя.

Сделав соответствующую пометку в органайзере телефона, и сделав ксерокопию инвентарного списка, Максим продолжил разбираться с содержимым короба, отметив про себя, что судьбой дан шанс заняться весьма необычным и интересным делом.

- Нет желания размяться?

Максим поднял глаза от разложенных по столу бумаг, файлов и папок, и несколько минут не мог понять, что от него хотят. Перед его рабочим столом стоял капитан Савченко, держа в руках бронежилет скрытого ношения.

- Спрашиваю: нет ли желания размять булки настоящим мужским делом? - повторил вопрос, тот, кого товарищи называли Прохой, и потряс жилетом. - У меня по случаю есть лишняя маечка - он тряхнул в руке увесистый жилет.

- Что делать? - спросил Максим, вставая с места и собирая в короб документы, заодно разминая застывшие от долгого сидения члены. Разбираясь с новым делом он не заметил, как прошло несколько часов.

На освободившееся место на столе Проха кинул "маечку".

- Я тут одно дельце давно веду. Движения почти никакого. Но дело живое!

Максим кивал головой, собирая документы в короб.

- Только что позвонил собкор и сообщил адресок одного гада, которого надо срочно взять. Я его топтал два года! Думал, что он уже за кордоном. А он - здесь, под носом. Как говорится, надо брать, пока другие не разобрали. Многим, тварь, крови попортил. Группа захвата работает по другому адресу. Пока то, да сё, а этот снова нырнёт в какую-нибудь норку - ищи потом свищи... Не подсобишь? На вид вроде ничё - крепкий.

Савченко с такой наигранной мольбой заглянул в глаза Максиму, что тот невольно усмехнулся.

- Поехали, проветримся. Только сейчас документы в секретку сдам...

Проха схватил короб руками. Максим едва успел нацепить капроновую пломбу.

- Так я мигом! Я ж тут знаю, как быстро. А ты пока одевайся. Шпалер есть?

- Так серьёзно?

Капитан Савченко покачал головой.

- Иначе б я тебе маечку не предлагал. Конечно, клиент в возрасте и всё такое... Но терять ему нечего - уверенно наговнил себе на солидный срок.

- Коробку поставьте, Виталий Семёнович, - попросил Максим, сбрасывая куртку и надевая бронежилет. - Теперь это моя ноша. Сам снесу. - И похлопал себя по поясу, где в кобуре покоился пистолет. - Шпалер имеем.

- Как знаешь, - вздохнул Савченко. - Ты, конечно, новенький, и всё такое - нас мало знаешь. Но мы здесь привычные доверять друг другу и общаться на "ты"...

- Я всё понял, Виталий. Исправлюсь. Дай время. Мне в секретку сходить всё равно надо. Барсук предупредил, чтобы сам.

- Теперь я понял. Ладно. Давай, долго не возись. Я во внутреннем дворике буду тебя в машине ждать, заодно движок прогрею. - Он указал на коробку. - Но, в общем, ты парень правильный, но честно скажу, что дерьма ты от этого дельца хлебанёшь.

Он выбежал из кабинета. Максим тоже поторопился, стараясь на ходу, держа в руке немалый по весу короб с документами, надеть куртку поверх бронежилета. Выбегая из кабинета, он оглянулся. Помещение было пустым. Он так увлечённо занимался делом, что не заметил, как остался в кабинете в полном одиночестве.

Савченко вёл машину по городу уверенно и мастерски, постоянно "играя в шашки" - перестраиваясь из ряда в ряд. Он явно спешил. Снег уже не сыпал, а недавно выпавший растаял, раскрасив влажными пятнами щербатый после зимы городской асфальт. Было холодно и ветрено. Прохожие поднимали воротники, кутались в длинные модные шарфы, платки, натягивали на голову капюшоны, спасаясь от ледяного ветра.

- Это хорошо, что мы с тобой вдвоём. Управимся с дядей на раз-два! - уверял Савченко Максима. - Заодно и познакомимся в деталях.

Стрелку спидометра кидало то от десяти километров в час, то до ста.

- Я, конечно, во всякую хрень не верю и шпионские фильмы видеть ненавижу, но могу уверенно сказать, что кто-то в ГСУ в крота играет. Не первый раз такие совпадения наблюдаю. Только начнёшь по-взрослому оформлять задержание - с начальством общаться, "Беркут" натравливать, - как рыбка срывается с крючка.

Он надавил на кнопку сигнала, требуя, чтобы маршрутка уступила дорогу.

- Вот же ж желтушник!

- Ты кого-то подозреваешь? Из отдела?

Савченко скривился.

- Из следователей - никого. Я всех давно знаю. Подстав от них никогда не было и ждать не буду. В этом я тебе свою гарантию даю. А вот офисная моль, что под козырьками ходит, пыль по коврам разносит, да весь день чаёк с кофеями гоняет - тут тебе скажу прямо: фильтруйся, общаясь с ними. Не наш брат это. У них дерьмо гладкое, кишку не царапает. Понял?

Максим согласно кивнул.

Проха достал папку и кинул её на колени своему спутнику, не отвлекаясь от дороги. На одном из перекрёстков выбежал инспектор ДАИ в ядовито-жёлтой жилетке и требовательно замахал жезлом. Короткий "кряк" скрытыми под радиаторной решёткой спецсигналами быстро успокоил его служебную прыть.

- Не твоя я добыча, цыплёнок, - прокомментировал ситуацию Савченко, и, похлопав рукой по папке на коленях Максима, сказал: - Знакомься - наш клиент. Я тут немного прихватил, чтобы не мурыжить тебя всухую. Посмотри.

В папке были фотографии, копии постановлений о задержании, протоколы.

- Он из наших, - проскакивая со спецсигналом перекрёсток на красный свет, бросил Савченко. - Ментяра! Гад!

С фотографии смотрел полноватого вида милиционер в кителе с майорскими погонами. Милиционер, как милиционер. Особых примет нет, если не считать обвисших на ворот откормленных щёк и проплешины с редкими, старательно зачёсанными назад седыми волосами. Если он был в бегах с полгода, наверняка похудел. Оставалось запомнить выдающийся мясистый, крупный нос, густые брови, мешки под глазами и большие уши с отвисшими, тоже мясистыми мочками.

- Это он по случаю звания фрагмент поймал, - продолжал Савченко, имея ввиду, по какому поводу была сделана фотография. - Сейчас на подножном корму, в бегах, наверняка уже шею высушил от жира. Постарайся поймать выражение. Оно у него особое, как мне кажется.

Григорьев внимательно всмотрелся в фотографию. "Особым" выражением лица была некая природная изумлённость, почти детское, едва заметное из-за возраста, искреннее и простое удивление.

- Майор Грыма. Зам начальника одного из РОВД области. Его все называют Грымзой. Калечил, убивал людишек - задержанных, не разбирая вины. Всё с рук сходило. Начальство покрывало. Завёл фирмочку - охранное агенство, на базе которой зарегистрировал общество содействия правоохранительным органам. Организовывал попойки, всякие соревнования, рэкетом занимался... Обирал тётушек и бабушек на местном рынке, фирмачей волочил. Катали на него малявы, жаловались, но по итогу кто заявы завернул, а кто просто рот закрыл - себе дороже с Грымзой связываться!..

- Зовут как?

- Семён Андреевич... Пятьдесят семь лет. Высокий. Рост сто восемьдесят три. Сильный! Учти это - вдруг чего. Когда было вынесено постановление о задержании - свалил. Вооружён. Любил разные стволы импортные собирать. При обыске дома их коллекции мало, что осталось. Пару убойных вещиц прихватил с собой.

- Будет сопротивляться?

- Такой запросто может! - закивал Савченко. - Зарвался, урод. Как-то малолетки бомбанули магазинчик, который принадлежал его дочери. Явно, что не местные. Свои по райцентру знали, где чьё и грымзино не трогали. Так он дал команду и школьников нахватали с уроков, прямо из школы. Ну, ментяры, постукали их немного в обезьяннике - глухо. Он же запер их в камере и бросил туда пакет с пчелиным роем... Как выяснилось, не первый раз такое практиковал: то шмелей подсунет, то ос, или пчёл - пасекой на досуге баловался.

Максим с удивлением посмотрел на коллегу.

- Я тебе говорю! - возмутился Савченко. - Через два часа открыли, а двое уже не дышат. Наши делали повторную экспертизу по эксгумации. Свои районные написали, что малолетки типа передрались в камере, решая, кто виноват - ушибы, выбитые зубы, изорванная одежда. Ну, всё как водится! А мальчишкам по десять- двенадцать лет...

В папке были копии двух заключений судмедэкспертов. В одной указывалось, что задержанные скончались от полученных травм и увечий. При чём у одного была сломана скула и ключичная кость, а у другого осколочный перелом рёбер с проникновением фрагментов костей в лёгкое. У всех вывихи плечевых суставов.

- Получается, что их едва живых в камеру бросили? - произнёс Максим.

- Чистое гестапо! - воскликнул Савченко. - Правильно кумекаешь. Пацаны потом говорили мне на протокол, что Девняшин - тот, которому рёбра сломали, долго кричал от боли. Грымза пару раз наведывался в камеру, успокаивал, как умел - короче. Потом пчёл кинул...

- А остальные сотрудники?..

- Что остальные? - переспросил Савченко. - Набрал после армии даунпланктонный набор. Они по зомбоформе делали всё, что было велено. Я не прихватил протоколы их допросов, рапорта и объяснительные. Они писать не умеют, Макс!

Их машина съехала с проспекта возле автовокзала "Дачный". Невдалеке, в низинке, серело пятно озера, по которому ветер гнал мелкую колючую рябь.

- Допёк людей до предела. Выдал родственникам в кульках тела ребят, других, ещё раз обработав как следует, но уже без переломов - лично! - оформил "дела", признания и скинул в СИЗО... Там фельдшер сердобольный, льдом лечил гематомы. У пары пацанов от такого лечения осложнения с ушибами вышли. Они потом по месяцу в хирургии отлежали. Возмущённые родственники собрались у его охранного агентства, он же натравил на них своих бандитов, потом ментов.

- В разнос пошёл, - резюмировал Максим.

- Ещё как! - горько усмехнулся Савченко. - Стрелять начал. Ранил мамашу убитого пацана. Тяжело ранил. Её срочно увезли сюда в Киев. Оперировали. Выжила. Написала заявление. Так дело Грымзы попало ко мне. Не смотря на все заслуги, майора решили пустить в расход. Если мы его задержим - поживёт пару недель, как максимум. Потом всеми любимый на Лукьяновке сердечный приступ - и всё. Можешь не сомневаться... Но меня это меньше всего волнует. Главное повязать гада. Въехал в тему?

Максим вернул папку. Их машина остановилась возле какого-то жиденького скверика с непонятной конструкцией, которую, наверное, можно было принимать за памятник.

- Да, въехал. Адрес какой?

- А вот, - Савченко указал на многоэтажку. - Квартира сто пять. Первый этаж. Третье парадное.

- Как вычислил?

- И просто, и сложно одновременно.

Савченко вышел из машины и передёрнул плечами. Максим вышел вслед за ним, захлопнул дверцу и также содрогнулся. После тепла автомобильного салона совершенно не весенний ледяной ветер едва не обпекал нутро, продувая вроде бы выбранную по сезону одежду.

- Пришлось покопаться в прошлом Грымзы, - стуча зубами, продолжил капитан Савченко. - У него были неприятности в семье. Жена решила подыскать другую партию. Подала на развод. Не дожила. Упала во дворе дома, сломала шею.

- Не муж ли подсобил?

- А ты не спеши с выводами, - покачал головой Савченко. - Ярлык обычно на крепком клею - оторвать можно по живому, со шкурой... Пока доказать причастность мужа к смерти жены не удалось, если такая, конечно, была.

Он кивнул в сторону соседнего дома.

- Там супермакет. Немаленький. Ты пойдёшь туда. Грымза должен быть там. Мне сказали, что он ушёл за покупками. Пройдёшься по залу, вычислишь и сразу мне сообщишь. Я буду у подъезда. Код срисовать я не додумался, сорри - в подъезд не войдём сами. Если пропустим - с квартиры его лишь "Беркут" выковырнет, но в холодном виде. Пошли. Главное, чтобы он не торопился с покупками.

Они, засунув руки в карманы курток, отворачивая лица от пронизывающего ледяного ветра, поспешили к проходу между домами.

- С женой Грымзы произошёл несчастный случай - проверил. Я пообщался с его дочерью. Она сначала говорила, что ничего не знает об отце, - продолжал рассказывать дорогой Савченко. - Я выложил ей всё как есть: если его вычислят другие - ему не жить. А папочку она любит. Своих детей он не обижал. Устроил её на хорошую работу, в столицу, подыскал пару, выдал замуж. Ему же некуда деваться. Свои сдали. Укрыться негде. Только в здесь у дочки - без вариантов.

Они остановились на развилке. Максиму отсюда нужно было спешить к супермаркету, который светился вывесками среди серости ранних сумерек микрорайона.

- Это она мне позвонила, - закончил Савченко и огляделся. - Хорошо, что холодно. Мамаш с детьми и колясками во дворах нет. Ты, если надыбаешь его в зале, не падай на хвост, не зли его, не волнуй. Держись подальше и сразу звякни мне. Добро, коллега? - он улыбнулся и хлопнул Максима по плечу. - Тебе везёт - мне на холоде стоять во дворе, как забывшему спросить код от подъезда... Ну, что - разбежались?

Если по причине совершенно не апрельской погоды на улице было малолюдно, а редкие прохожие старались быстрее попасть в тепло своих квартир, то в супермаркете после конца рабочего дня был полный аншлаг. Приезжающие после работы жители микрорайона спешили первым делом наведаться в магазин.

Следуя правилам слежки, которые получил в академии, Максим, высматривая подозреваемого, решил вести себя естественно. Кроме того, была прямая необходимость купить продуктов, используя подвернувшуюся возможность. Жены дома не было, как и забот об ужине для супруга, который едва успел вернулся из командировки, как попал в неожиданный и невероятный водоворот событий. Он уже не звонил на домашний номер, не желая раньше времени общаться с тёщей и тайно надеясь, что она ушла, лишившись терпения в затянувшемся ожидании. Бежал уже восьмой час вечера.

Из-за столпотворения в магазине свободных корзин и тележек не оказалось. Можно было, конечно, воспользоваться положением - показать удостоверение охраннику и пройти в торговый зал. Но делать этого не следовало. Максим хорошо запомнил слова преподавателя по оперативным действиям, который обучал курсантов слежке. Учитель говорил, что если ты не видишь объект, это не означает, что он не видит тебя. Как правило, найти того, кто вычислил тебя, уже невозможно.

Тележку удалось перехватить практически из рук какого-то представительного мужчины. Войдя в торговый зал, Максим постарался представить, чем бы он занимался в супермакете, окажись на месте Грымзы. Тебе почти набежал седьмой десяток лет, ты под крылом у своей дочери, которая предоставила тебе кров и, наверняка, обеспечивает едой. Что остаётся старику, который на склоне своей жизни вынужден скрываться от правосудия? Максим подумал о том, что его бы в такой ситуации больше интересовали книги и алкоголь.

Дорога к Дачному заняла почти полчаса. Звонок от дочери Грымзы поступил сразу после того, как старик ушёл за покупками. На всё про всё ушло не больше часа. Если майор Грыма купил себе каких-то закусок, он должен был быть уже дома или находиться у полок с алкоголем. В деньгах беглый мент ограничен не был, поэтому пошёл бы туда, где есть дорогая выпивка. Не сегодня-завтра схватят, возможно, что и убьют, каков смысл отказывать себе в небольших, но вредных радостях?

Читая указатели, небрежно бросая по пути в корзину упаковки с полуфабрикатами, Максим уверенно направился в отдел, где торговали алкоголем.

Через минуту он был на месте. У полок с дешёвыми водкой, коньяками и винами было многолюдно. Мужская компания торопилась согреться после совсем не весеннего дня. Дальше, где бутылки были представлены больше в коробках, а те, что без - поражали скромностью выдержанных временем и старым стилем этикеток и нескромностью ценников, оказалось малолюдно. Стараясь больше смотреть между рядов на посетителей, Максим всё-таки зацепился взглядом за один из таких ценников. Там значилось число равное его месячному жалованью. Он остановился и решил посмотреть на то, что так привлекло его внимание этим странным совпадением: число совпало до последней цифры! Бутылка, весьма необычной формы, стояла в деревянном коробе с натуральной стружкой под прозрачной крышкой. Упаковка предупредительно прихвачена к полке едва заметным, замаскированным тросиком. Название на этикетке Максим так и не смог прочитать.

- Тоже приглянулась? - раздался за его спиной голос, и чья-то огромная волосатая рука потянулась к коробке с бутылкой, дёрнула её и оставила. - На якорь поставили... Можно подумать, что так просто можно её увести отсюда.

Максим уже не сомневался, что у него за спиной басил недовольным тоном именно майор Грыма.

- Простите, я только глянул...

- Да, - протянул Грыма, подёргивая своим выдающимся, просто огромным мясистым носом. На фотографии он выглядел более скромно. - Мне она тоже приглянулась. Когда-то моя зарплатка была ровно на две такие бутылки... Попробовать хочешь, сынок?

Великан склонился над Максимом. Его огромное лицо с крупнопористой кожей оказалось всего в двух десятках сантиметров - так близко, что можно было в деталях рассмотреть старческие пигментные пятна на коже.

- Мне не по карману. Извините.

Он хотел было идти, когда его медленно, но уверенно придавили рукой к месту.

- Давай попробуем, - пробасил предложение Грыма. - Я угощаю. Тебе такой за всю жизнь не купить, а я сейчас могу. Куплю и во дворике разопьём на пару.

Грыма беззвучно засмеялся, растягивая влажные губы под горой своего необыкновенного носа. Длинные мочки ушей тряслись, как тряпичные. Правда, щёк не было. В бегах майор действительно похудел.

- Я не могу, - Максим сделал попытку выбраться из-под руки своего "объекта".

- Не торопись, мент, - улыбнулся Грыма. - Тебе на такую по-чесноку никогда не заработать... А так выпьем и будешь потом вспоминать, что пил такой дорогой коньяк с самим майором Грымой. Ты тут в зале один?

Максим оглянулся по сторонам.

- Видно, что один, - наклонившись прямо к его уху, прошептал Грыма, и Максим услышал резкий запах ментола смешанный с перегаром. - Не крутил бы головой - не выдал бы себя. Ты следак? Не топтун Седьмого управления?

Перед опытным ментом, каким несомненно был Грыма, прикидываться, валять дурака глупо и опасно. Тем более, что своей огромной ручищей майор наверняка прощупал на плече Максима под ветровкой лямку бронежилета.

- Один. Напарник на улице.

- Возле подъезда?

Отвечать было бессмысленно и на следующий вопрос.

- Светка сдала?

Максим вздохнул и опустил взгляд. Он не знал, как звали дочь старика, но всё равно чувствовал чужой стыд.

- Ты не тупись! - осторожно сжал его плечо Грыма. - Твоё дело какое? Сказали лечить - лечишь, воевать - воюешь, а остальное время - свадьбы! Вот лучше - возьми...

На его огромной ладони прямо под глаза Максиму был подан пистолет.

- Бери, пока добрый! Бери, сынок... Но обещай, что выпьешь со мной.

- Обещаю, - едва слыша от ужаса самого себя, ответил Макс, расстёгивая куртку и засовывая пистолет Грымы прямо под бронежилет.

Подошёл служащий магазина, остановился в угодливой позе - худенький, тоненький он выглядел хрупкой тростиночкой в сравнении с великаном Грымой.

- Вы хотели купить эту бутылочку? - он позвенел ключиками в своих хрупких белых пальчиках.

- Две, - протрубил Грыма и повторил, делая ударение на последнем слове: - Две, голубчик! Две.

- Когда-то меня называли Громозекой, - прорычал майор, когда они вышли из магазина в холодную темень окраины. Максим не знал никакого Громозеку, чтобы понять смысл этих слов. - А теперь кличут Грымзой... М-да, сынок. Меняет людей жизнь-то. Идём вон туда, в скверик. Там за памятником можно спрятаться от ветра. Сядем на лавочке и раздавим этот диковинный пузырь. - И строго напомнил: - Ты обещал.

Свет вывесок и широких окон супермаркета выхватил из темноты снова маску детского удивления, которая словно приросла к лицу старика. Сложно было в нём увидеть скрывающегося от правосудия преступника, обвинённого в страшных преступлениях. Грыма был больше похож на добродушного клоуна.

- Хороша добыча! - грохотал голос Грымзы-Громозеки в ветреную ночь, когда его обладатель потрясал бутылкой. - Ты знаешь, как это прочитать? Я со своими советско-приходскими классами и школой милиции могу прочитать только, что это коньяк!

Они смотрели, как отъезжал пассажирский милицейский "соболь", не совсем метко прозванный батоном, увозя в своём нутре под охраной "Беркута" майора Грыму. Перед этим он покорно дал заковать себя в наручники, шмыгнул мясистым носом, который раскраснелся после выпитого коньяка, подмигнул Савченко и Григорьеву и пошёл к батону, едва не волоча за собой гоблинов, которые просто держали его за плечи, не имея сил согнуть великана.

Григорьев и Савченко сняли бронежилеты и бросили их на заднее сиденье своей машины, туда где уже стояли два объёмных пакета с покупками из супермаркета. Один из них передал всё тот же Грыма, с бутылками коньяка - одной недопитой.

- Ну, ты везунчик, Макс! - усмехнулся и покачал головой Проха. - Я ведь не поверил сначала, а когда увидел, как вы сидите на лавочке и хлебаете коньяк - вообще не знал, что делать!

- Он сам сдался, - в который раз повторил Максим, до сих пор не понимая собственного везения. - Он просидел несколько месяцев в квартире. Дочка пришла, принесла продуктов, водки. Он сказал, что пойдёт в магазин. Знал, что его будут брать.

- Как ты его вычислил? - изумлялся Проха, забираясь на водительское сиденье.

- Просто подумал, что он должен покупать бухло. Хорошее. Сразу пошёл туда.

- Не, Макс, ты определённо молоток!

Несмотря на выпитый дорогой коньяк, Максима трясло. В который раз за сегодня он получил немалую дозу адреналина.

Савченко запустил двигатель, включил отопление в салоне.

- Я тебя не просто так позвал с собой, Макс.

Он сделал паузу и достал из кармана куртки пухлый конверт.

- Капитан Семченко, Дима, просил передать тебе вот это, - он протянул конверт Григорьеву. - И на словах следующее: не копай глубоко в это дело, а лучше забей и забудь.

- Это не тот Семченко, кто вёл дело до меня? Кажется, этим ещё занимался и капитан Якушин. Я хотел их разыскать, чтобы пообщаться: самому долго разбираться в той коробке...

Савченко стронул с места машину и медленно вывел её на проспект.

- На днях проведаем их - обещаю, - глухим, упавшим голосом произнёс он. - Они теперь всегда на одном месте и никуда уже не денутся.

Максим смотрел на товарища, не понимая столь быстрой перемены в его настроении.

- Семченко умер месяц назад, - пояснил Проха. - Рак лёгких. Поставили предварительный диагноз, а через две недели его не стало. Диагноз подтвердили на вскрытии. Якушин в тот же день погиб, разбившись на автомобиле. По непонятным причинам слетел с трассы и влип в дубок под Житомиром. Погиб и сержант Мельник. Он также был в нашем отделе. Сидел за рулём. В один день не стало трёх хороших парней.

- В один день? - переспросил Максим, не веря услышанному.

- Да, в один день. Все они занимались теперь уже твоими ведьмами. Я тебе передал всё, что просил Дима.

- Ведьмами? - переспросил Макс. - Откуда он знал, что это буду я?

- Ниоткуда. Не знал, конечно!.. Знал только, что после него кто-то обязательно будет вести дело.

Объяснение было простым.

- Сейчас заедем в отдел, возьмём ребят и отметим твоё блестящее задержание...

- Он сам сдался, - устало повторил Макс. - Сам...

Но его никто не хотел слушать. Проха по-товарищески взъерошил ему волосы.

- Заодно обмоем твои звёзды и повышение по службе. После Грымзы к тебе больше не будет никаких вопросов! Мо-ло-ток!..

Он замолк, не моргая смотря на несущийся под колёса автомобиля асфальт проспекта, через паузу добавив:

- Это и здорово, и плохо одновременно...

Со двора невозможно было определить, горит ли свет в квартире или нет - застеклённый балкон, а окна комнат и кухни плотно завешены простоватыми офисными жалюзями. Когда Максим открыл дверь своей квартиры на седьмом этаже, был уже третий час ночи. После малолюдной вечеринки в кафе со своими новыми товарищами по работе, после нескольких рюмок коньяка, он чувствовал себя более уверенно для предстоящего разговора с тёщей. Но всё же надеялся, что дома не окажется никого: ни жены Нади, ни тёщи...

- Ты поздно, - произнесла тяжёлым голосом Римма Михайловна, встречая зятя. Всем своим видом она демонстрировала вынужденное терпение.

- Доброй ночи, - сказал Максим, отмечая, что язык после выпитого коньяка, усталости и потрясений рабочего дня с речью справляется не совсем внятно. - Извините, что так поздно...

- Я вижу, - многозначительно закивала тёща. - Но всё равно хорошо, что приехал. Важный разговор незачем откладывать. Правда?

- Да, - ответил Максим, проходя мимо неё на кухню, чтобы выгрузить пакет с продуктами, которые купил недавно в супермаркете.

- Ты пьян? - всё также тяжело, то ли делая вывод, то ли констатируя факт, произнесла Надина мама, входя вслед за ним на кухню.

- Не пьян, но немного выпил.

- Был повод?

- Да, не один.

- Серьёзно?

- Получил очередное звание и повышение.

На худосочном теле тёщи висел какой-то цветастый халат с пошлыми оборочками по воротнику и плетёным поясом, на ногах были домашние тапочки. Ничего из этих предметов одежды Максим припомнить не мог. Римма Михайловна всё привезла с собой, видимо основательно готовясь к предстоящей встрече с зятем и весьма важному разговору с ним, намереваясь дождаться этого момента во что бы то ни стало. По тому, как свежо выглядело её ухоженное, холёное лицо, и была безупречной причёска, стало понятно, что не смотря на столь поздний час, женщина спать не ложилась.

Озвученная новость не произвела на неё никакого впечатления.

- Ужинать будешь?

- Я? - переспросил Максим, опешив от такой заботы. Римма Михайловна никогда не слыла женщиной, занимающейся готовкой. Её скорее можно увидеть на обеде в ресторане, чем стоящей у кухонной плиты за стряпнёй. - Да, буду. Немного позже. Приготовлю что-нибудь...

- Не беспокойся. Я приготовила ужин. У меня сегодня оказалась масса свободного времени.

Она кивком указала на плиту, где стояла пара кастрюль. Максим не без удивления посмотрел на тёщу.

- К чему бы такая доброта? - не выдержал он.

Она прошла к плите, заглянула в кастрюли.

- Мне бы не хотелось, чтобы ты меня неправильно понимал...

- Неправильно? - усмехнулся он, выгружая купленные продукты из пакетов в холодильник, заодно размышляя над тем, что невероятно сложно правильно понимать человека, который приходит в твоё жильё, не спросив на то разрешения.

Когда он посмотрел на незваную гостью, та стояла у плиты, сунув руки в карманы своего пошленького халатика. На её лице застыла надменная маска недовольства.

- Именно неправильно, Максим... Мне бы очень хотелось, чтобы мы старались искать в нашем общении больше точек соприкосновения, чем противоречия.

Она часто любила выражаться некой особой речью, которую не всегда можно было понять, не смотря на все старания. Тем не менее, Римма Михайловна сама себе нравилась и считала это главным.

- Не поздно ли? - спросил Максим.

Она посмотрела на настенные часы.

- Извини, я прождала тебя целый день.

- Вы выбрали не тот день, - произнёс он, разочарованный, что не поняли его простого вопроса или попросту не за хотели понять. - Можно было бы предварительно договориться на субботу, например...

- Извини, - выдавила она. - Я буду действовать так, как посчитаю нужным: как, когда, где и с кем. Тем более, что сложившуюся проблему необходимо решать немедленно. Я бросила все дела и прождала тебя целый день, хотя ты обещал...

- Римма Михайловна! - повысил голос Максим, останавливая в зачатке рождение лавины ненужных упрёков. - Если вы поступаете так, как хотите, то я - как велит долг и обязанности. И давайте закончим на этом. Вы всё-таки у меня в гостях без приглашения.

Она едва заметно качнула головой.

- Это не важно. Я Надина мама.

Таким коротким аргументом она определяла свои весьма широкие права на любое вмешательство.

Максим вышел из кухни в прихожую, снимая на ходу куртку. Он обратил внимание на то, что вешалка совершенно пуста. Обычно на ней не было места для его вещей - все крючки были заняты зонтами, сумочками, шапочками и верхней одеждой жены. Сейчас единственным, что напоминало о том, что совсем недавно в этой квартире проживала Надя, были старые косметические безделушки - помада и карандаши, аккуратно выложенные в ряд по краю тумбы у трюмо. Когда-то он не обращал внимания на эту особенность жены, но теперь вспомнил, так она поступала со всем, что попадало под руку, делая это совершенно не осмысленно, в процессе общения, ожидания или работы.

- Ты хочешь сказать, что не готов к разговору? - не отступала от него ни на шаг тёща.

Её настойчивость раздражала всё больше. Если бы не усталость, Максим постарался бы быть более терпеливым, но не сегодня...

- Готов, Римма Михайловна. В другом случае вам бы пришлось дожидаться меня ещё неделю.

- Я не сомневалась.

- Да, - подтвердил Максим. - Только давайте не тянуть. У меня сегодня был тяжёлый день и едва удаётся - если честно, стоять на ногах. Я хочу отдохнуть у себя дома. Один, если это возможно. Закончим разговор - я вызову такси, чтобы отвезти вас домой...

- Спасибо. Я на машине. Поговорим и я уеду. С твоей стороны не вежливо таким тоном говорить со мной. Я впустую потратила целый день на то, чтобы дождаться тебя. Пришлось отложить массу важных дел...

Он сел на край кресла, опасаясь по-простому, по-домашнему, откинуться на спинку и расслабиться. Это неизбежно привело бы к тому, что усталость взяла бы своё и он уснул бы в самом начале разговора. Ничего хорошего из этого бы не вышло. Оставалось сидеть и стараться не думать о той безмерной усталости, что, как казалось, материализовалась тяжёлой водой где-то в груди, колыхалась там, сдавливая сердце и затрудняя дыхание.

Тёща села напротив в другое кресло, поджав под себя сухонькие ноги в длинных гольфах, с безотчётным кокетством поправив полы халата, и нервно, не глядя на зятя, стала теребить тонкими, как птичьи лапки, руками пушистые оборочки своего халата. Эти мелкие, быстрые и суетливые движения хрупких длинных пальцев притягивали внимание, едва не гипнотизируя. Руки женщины сплошь покрывала густая россыпь старческих пигментных пятен. Римма Михайловна много сил и времени уделяла своему внешнему виду, но годы упрямо брали своё. Если лицо усилиями хирургов и косметологов, вооружённых ботоксом, напоминало гладкую восковую маску абсолютно не способную выражать эмоции, то руки, обтянутые тонкой, словно пергамент, кожей, всецело принадлежали старости, выдавая истинный возраст их обладательницы, а заодно и её эмоции.

- Вы не сказали, где Надя, - начал первым разговор Максим, втайне дивясь несвойственной тёще нерешительности. - Она у вас?

- Это не важно. С ней всё в порядке.

Она наконец отбросила оборочку, пригладила её и легонько коснулась бедра ладонью.

- Для меня важно, - сделал попытку настоять Максим. - В течении недели я не раз пытался связаться с ней, но она не брала трубку или просила сотрудников говорить, что её нет на рабочем месте.

- Она поступает так, как считает нужным, - осталась непреклонной тёща и её руки снова стали нервно теребить бахрому халата. - Я всегда считала, что для мужчины главным долгом и обязанностью есть забота о жене, семье. Вы с Надей вместе больше четырёх лет, и я вижу, что ты занимаешься всем, чем угодно, но только не моей дочерью.

Максим не выдержал, чтобы не вздохнуть от скуки и безнадёжности. Ему не часто приходилось общаться с родственниками, но и эти редкие встречи были не избавлены от банальных упрёков.

- Хорошо, начнём с обвинений...

- Я никого не пытаюсь ни в чём обвинить, - моментально возразила тёща. - Ты меня знаешь: я говорю лишь о том, что есть, и о том, что знаю.

- Да, конечно... Для Нади я делаю всё, что в моих силах и средствах.

- Но этого не достаточно!

- Наверное, - ответил Максим. - К сожалению, жалование милицейского чиновника невелико.

- Но другие что-то делают, как-то поступают, что могут позволить себе гораздо больше, чем ты! Я вижу людей, знаю твоих сослуживцев. Это же очевидно!

- Римма Михайловна, давайте начистоту. Иначе я не вижу смысла в этом разговоре.

- Я, кажется, уже говорила, что говорю всё без утайки. И то, что сказала - правда! Твои друзья - солидные, уважаемые люди, которые могут себе позволить нормально относиться к своим женщинам.

Максим внимательно посмотрел на тёщу. Её слова заставили вспомнить утренний разговор с Лёшей Желадиным, во время которого товарищ был не столь дипломатичен, как сейчас тёща, но определённо что-то общее было в их словах.

- К Наде я отношусь нормально.

Тёща снова бросила теребить оборочки.

- Ты всё-таки меня не понимаешь. - Её, длинные, словно костяные пальчики, теперь забегали по причёске, поправляя и без того безупречную укладку.

- Всё я прекрасно понимаю, Римма Михайловна. Вы предлагаете мне засучить рукава, взять в руки дубьё и выбивать под заказ нужным людям признательные показания. Или вы представляете себе это как-то иначе? В моей-то работе!

- И что? - она опустила руки на подлокотники и забарабанила пальцами. - Ты боишься испачкать руки?

- Я и без этого ковыряюсь в грязи. Такая работа.

- Тем более! - воскликнула женщина. - На честности сегодня жизни не построить. Почему я тебе - взрослому, семейному человеку, должна это объяснять?..

Максим не выдержал и усмехнулся.

- Наверное, потому, что вы в этом лучше разбираетесь.

Её взгляд вперился в него. Её выцветшие, почти безжизненные глаза застыли на нём, словно определив в его образе истинный смысл прозвучавших слов.

Римма Михайловна, как сейчас модно выражаться, была "бизнес-леди". Она владела немалым антикварным предприятием и слыла авторитетным специалистом в сфере старины, не только в Украине, но и в России, Европе, Америке. Как знал Максим, тёща в молодости получила два высших образования в археологии и искусствоведении. Также он знал, что бизнес матери его жены был основан на средства Виталия Андреевича, тестя, который владел очень мощной строительной корпорацией, и Максим был прекрасно осведомлён, что публично об этом не принято говорить. Госпожа Арданова построила свой успешный и большой бизнес "исключительно с ноля". Эта версия безусловно добавляла веса деловым качествам Ардановой.

- Да, как видишь, разбираюсь, - отпустила его взглядом тёща. - И тебе не раз предлагала. С твоими знаниями и способностями ты был бы не последним человеком в фирме.

Это спорное заявление звучало не раз. Как большинство современных украинских предпринимателей, Римма Арданова не очень-то заботилась о своих сотрудниках, которых держала на коротком поводке, постоянно не доплачивая, находя для этого массу причин и поводов. Положение зятя владельца фирмы - родственника на "седьмой воде", не гарантировало лучшей участи. Его талант умного следователя - рыскать, копать, рыть, разыскивая ту или иную дорогую вещицу, мало бы помог. Для того чтобы не попасться на такую утку, Максим слишком хорошо разбирался в людях, и достаточно хорошо знал своих родственников по линии жены. С помощью своей дочери, которая служила в прокуратуре, и многих других "завербованных" сотрудников силовых ведомств, Арданова нередко фабриковала "дела" против несговорчивых обладателей старинных икон, произведений искусств, драгоценностей. Слишком хорошо знал Максим, что ожидает его в фирме тёщи.

- Да, я прекрасно помню, - согласился Максим. - Но я делаю то, что умею.

- Конечно, - кивнула тёща. - Но, как видно, плохо у тебя это получается.

- С какой стороны посмотреть, - возразил он. - По крайней мере, имею уверенность, что моими стараниями в тюрьмах не сидят невинные люди.

Снова его придавил её тяжёлый взгляд. Максим ответил тем же. Первой отвела глаза тёща.

- Я задам тебе вопрос, как мать...

- Мать? - переспросил Максим.

- Да, мать.

- Извините, но вы мне не мать.

Она опустила ноги, помогая себе руками, затем потёрла левое бедро. После того, как два года назад она во время простого спуска по лестнице в офисе сломала шейку бедра, боль в ноге доставляла ей немало беспокойств. Лишь по тому, как она закрыла глаза, массируя больное место, нетрудно было догадаться, что старая травма доставляет немало хлопот. Обычно она старалась ходить не хромая, но осенью, а особенно зимой Ардановой приходилось пользоваться элегантной старинной тростью из эбенового дерева. Максиму однажды довелось подержать эту увесистую чёрную вещицу в руках, и он обнаружил, что в трости находится длинный клинок, открывавшийся особым способом. Он хорошо помнил, как немало поломал голову, соображая, как вернуть оружие обратно в ножны, которыми, по сути, и являлась сама трость. Сейчас трости у тёщи не было.

- Ты так болезненно на это реагируешь!

- Да? Нисколько, - слукавил Максим, припоминая, как во время первого их знакомства, Арданова недвусмысленно дала понять будущему зятю, что ей вполне достаточно одного ребёнка. - Вам это кажется.

- Пусть так, - с едва заметным разочарованием согласилась тёща. - Ты любишь Надю?

Наверное, от него ожидали скорого и утвердительного ответа. Этот вопрос Максим в последнее время задавал себе не раз, а за последнюю неделю, слушая короткие гудки на свои попытки дозвониться жене - постоянно.

Однозначного ответа он не мог дать даже для себя.

Надя... В академии, где они вместе учились и познакомились, их связывала учёба. Он немало сил тратил на то, чтобы помочь своей избраннице с учёбой, больше договариваясь с преподавателями о её зачётах, курсовых и экзаменах. К нему, как лучшему курсанту, прислушивались и уступали. Ему были приятны эти хлопоты, хотя он прекрасно понимал, что усилиями родителей, Надя могла закончить академию с отличием, совершенно не заботясь о самом процессе учёбы. Тем не менее, ему была приятна сама тщеславная мысль, что ему отвечает взаимностью самая красивая и обеспеченная красавица курса, и ради этого он был готов на многое.

Они много проводили времени вместе. Их пара была в центре внимания не только на курсе, но и во всём "выше". Его отец, на то время видный столичный хирург, не отказывал сыну ни в чём, объясняя собственную щедрость тем, что скоро придёт время, когда о своей жизни детям придётся позаботиться самостоятельно. Молодая пара могла себе позволить отдых в Европе, путешествия на каникулах, приличный, хотя и подержанный автомобиль, не дешёвые подарки, ужин или обед в ресторане. Ардановы же, заняв выжидательную позицию, не вмешиваясь в жизнь дочери.

Максим не раз размышлял над тем, по каким причинам выбор Нади пал на него. Усилия его отца могли обеспечить неплохую жизнь для студентов, но не их будущее, как пары, как семьи. Фадей Петрович, отец Максима, не раз открыто говорил об этом. Он обещал сыну квартиру и машину, и хлопоты по поводу устройства места в столичном главке. Думая о выборе своей жены, о её согласии стать его супругой, Максим пришёл к выводу, что Надя выбрала его за перспективу. Он был одним из тех немногих, кто способен добиться всего в жизни без каких-либо существенных вложений в своё будущее, используя для этого лишь собственные таланты и способности. Через время, официально став родственником Ардановым, познакомившись с ними ближе, а именно со своей тёщей, он понял, что выбирая его, Надя, руководствовалась примером матери.

Ардановы были богаты, но скупы. Максим никогда, ни на что не претендовал у этих людей, но быстро усвоил их главное правило: торопись взять то, что и хорошо и дёшево одновременно. А выискивать ценные, но дешёвые вещи Надя умела не хуже Риммы Михайловны, являясь полноценной дочерью своей матери. Сильно огорчало одно - что так поздно осознал, что для них он был всё же вещью, пусть и более ценной, чем любой антикварный предмет на складах фирмы, но не дороже, чем в сумме два... Зная об этом, говорить о любви становилось сложно.

- От того, что ты скажешь, зависит твоё будущее, - сказала тёща, разрывая затянувшуюся паузу. - Надя - моя единственная дочь. Больше детей у меня не будет - сам понимаешь.

Да, он это понимал - особенно сейчас, глядя на руки тёщи, которые так красноречиво говорили о её явно не репродуктивном возрасте.

- Я думаю, что об этом мне надо поговорить с самой Надей, - ответил Максим. - Тем более, что ставки, как видно, заметно выросли - в залоге теперь не только моя семья, но и моё будущее.

Старческие руки хлопнули по укрытым полами халата острым коленям.

- Всё зависит от того, что ты ей можешь дать.

Он не выдержал и хмыкнул.

- Мне кажется, что у неё всё есть.

- Ты должен доказать свою любовь девочке. Она выросла, видя любовь своих родителей к друг другу, и вне любви она жить не может. Я это вижу, как мать, и очень хочу, чтобы она была счастлива. Поэтому и пришла к тебе, чтобы поговорить.

Максим хотел было облегчённо вздохнуть. Казалось, что этот поздний затянувший разговор близился к завершению, если бы...

Римма Арданова не поставляла в уши зятя легенды семьи Ардановых.

Прежде всего, Надя была единственной дочерью только для отца, Виталия Андреевича, для которого брак с Риммой Михайловной был единственным за все его пятьдесят лет жизни. Для самой же Ардановой, живущей шестьдесят седьмой годок, Надя была третьим ребёнком. Два мальчика от предыдущих браков не дотянули и до первого юбилея, пережив своих отцов кто на год, кто на два, почив от тяжких хворей. Такая разительная разница в возрасте между Ардановыми заставляла Максима подозревать их в некой особой форме извращения, чем во взаимной любви. Все, кто впервые знакомился с Ардановыми, удивлялись: как видный, молодой, успешный и независимый Арданов женился на уже немолодой женщине, которой на момент росписи было сорок три года, а её жениху не исполнилось и тридцати.

Разумеется, своё мнение о родственниках Максим благоразумно держал при себе, делая время от времени одно и то же открытие, когда волею случая общался с теми, кто знал Арданова до женитьбы. Даже по прошествии стольких лет знакомые Арданова не всегда могли скрыть своё изумление, а порой и возмущение, говоря об этом союзе. Также Максиму не раз пришлось выслушать сочувствие и в собственный адрес. Дочка была едва ли не полной копией своей матери. Говорили, что бывшие мужья Риммы умерли: один по причине неожиданного, но затяжного беспробудного пьянства, другой погиб в автокатастрофе. Были и те, кто не без зависти отмечал, как женщине повезло: пережить столько горя, чтобы, наконец, обрести такое счастье! Среди последних, как правило, оказывались исключительно женщины преклонного возраста.

- Доказать любовь? - удивился Максим. - Как можно её доказать? Она либо есть, либо её нет.

- Ты подумай над этим. Ты же хочешь поговорить с Надей? Предложи ей что-нибудь. Так поступают настоящие мужчины.

- Простите, но я вас не понимаю, - не выдержал он, едва находя силы, чтобы бороться с усталостью, которая просто раздавливала сознание.

- Я знаю, что у вас вышла размолвка перед поездкой.

- Да, была...

- Надя просила у тебя машину...

- Надя ничего никогда не просит, - вставил Максим, кривясь от воспоминаний ссоры с женой.

- Она молода, - оправдала свою дочь Римма Михайловна. - Ты это должен понимать.

- У неё есть своя машина. Она может нею пользоваться. Моя нужна мне.

- Ты же знаешь, в каком состоянии её машина.

- Да, - с сожалением усмехнулся Максим. - Разумеется, знаю.

Он подарил жене машину по осени на День рождения. Надя попала в аварию, выехав на встречную полосу движения. Её спасло то, что скорость старых - "рагульных" - как сказала жена, - "жигулей", которыми управлял пенсионер, была не велика. Свои, прокурорские сослуживцы жены сделали старика виноватым, чем довели человека до инфаркта к уже полученным во время аварии травмам. Дед был из того времени, где ещё обитала справедливость.

- Этой машиной невозможно пользоваться! - возмутилась тёща. - Я видела этот кошмар! Это же просто опасно!

- Она может её восстановить и ездить. Повреждения не такие сильные. Другой машине досталось больше.

- Ты хочешь, чтобы моя девочка водила битую машину?

- Я хочу, чтобы Надя принимала ответственность за свои необдуманные поступки. Они представляют для неё гораздо большую опасность, чем просто восстановленная после аварии машина. Неужели вы этого не понимаете?

Он посмотрел на тёщу, которая с едва заметным со стороны любопытством наблюдала за ним. Сейчас, под этим взглядом, он почувствовал себя некой букашкой, которую насадили на булавку и с живейшим интересом наблюдали за процессом агонии.

- С Надей ничего не случиться. Будь в этом уверен. Я это гарантирую, - жёстко уверила тёща.

- Я надеюсь на это, - только и ответил он, мысленно изумляясь столь категоричной уверенности Ардановой.

- Это хорошо, - прищурила глаза тёща, продолжая изучать зятя. - Купи новую машину или перепиши на Надю квартиру. Ты должен доказать, что думаешь о девочке, заботишься о ней...

Он не выдержал и невесело засмеялся, поражённый тем, какой жертвы от него требовали.

- Римма Михайловна, это что - шутка такая? Разбитая машина зарегистрирована на меня. Мне за неё с выплаченной страховкой ещё два года выплачивать кредит.

- Это твои проблемы. Квартира...

- Квартира принадлежит отцу. Он не даст согласия.

- Ты можешь поговорить с отцом...

- Вот что! - не выдержал Максим, вставая с места. - Кажется, мы добрались до сути этого разговора - я правильно понимаю?

Тёща сделала неопределённый жест своими птичьими руками.

- Я пытаюсь помочь найти правильное решение.

- Я понял, - сказал он. - Прекрасно понял. Простите, но если Наде необходимо доказательство того, что я о ней всё-таки думаю, она может заглянуть в свой телефон и посмотреть то количество звонков, которое я сделал за последнюю неделю... И если она так остро нуждается в машине и собственном жилье - она может попросить помощи у своих родителей. Кажется, для них это будет совсем не трудно.

Римма Михайловна застыла на какое-то время, изучая зятя своим ядовитым взглядом. Наконец она с тяжёлым вздохом сожаления встала из кресла.

- Теперь я тебя поняла. Хорошо поняла. - Её голос звучал тяжело и неприятно. - Ты не хочешь слушать старших и опытных людей, которые пытаются разобраться в проблемах твоей семьи и искренне помочь.

- Да, ладно вам, Римма Михайловна! - воскликнул он. - Хороша помощь - ничего не скажешь!

- Каждый делает свой выбор, - резюмировала она, направляясь к выходу из комнаты, - чтобы потом жалеть об этом.

- Давайте не будем! - давя эмоции, предложил Максим. - Мало кто делает свой выбор. Большинство поступает так, как их к этому вынуждают. Я хочу принадлежать к первым. Если Надю что-то не устраивает, она может это обсудить со мной. Если не придём к общему решению - своё согласие на развод я держать не буду.

От этих слов тёща вздрогнула и остановилась.

- Ты сказал развод? - спросила она, оборачиваясь.

- Да, как один из вариантов решения проблемы с невнимательным мужем. Она станет свободной. Она молода, чтобы успеть найти себе того, с кем устроит себе более удобную жизнь.

- Развод? - повторила вопрос тёща, плотнее кутаясь в халат, словно ей стало холодно.

- Как вариант, - повторил Максим, слегка опешив, когда заметил, как на восковом лице тёщи силится родиться маска гнева.

- Нет, позорить свою девочку я не дам, - тихо, едва ли не зловеще, как показалось Максиму, произнесла Арданова. - Мы попробуем решить эту проблему по-другому. - И неожиданно мило улыбнулась, спросив нежным голоском: - Правда?

Он совершенно растерялся и застыл от такой разительной перемены в эмоциях тёщи, которая, тем временем, тихо развернувшись, вышла из комнаты, прихрамывая на больную ногу.

- Умойся и вымой руки. Я разогреваю и накрываю на стол. Тебе надо поесть. Потом я уеду.

Максиму оставалось лишь развести руками и мысленно выругаться. Не смотря на усталость, от которой мысли вязли, как в переваренном киселе, он понял, что Ардановы, кажется, решили снова заполучить задёшево ещё кое-что ценное. Если это действительно так, то предложенный вариант с разводом кажется единственно правильным. Со всей этой историей неудавшейся семейной жизни пора было заканчивать, чтобы осталась уверенность и время на то, чтобы начать новую.

Не смотря на невероятную усталость, на позднее время и на кажущуюся сытость после небольшого ужина по поводу "вливания" в новый коллектив и обмывания очередного звания, приготовленный тёщей ужин был выше всяких похвал. Максим забыл, когда имел возможность потешить свой мужской желудок настоящей домашней стряпнёй. Он ел, не уставая нахваливать тёщу едва ли не после каждой отправленной в рот ложки. Римма Михайловна отвечала сдержанной улыбкой и постоянно то подливала, то подсыпала в тарелку зятю наваристый, густой борщ или блестящие от жирного соуса голубцы. Обыкновенный ужин из простых домашних блюд, но такой радости Максим был лишён много лет.

- Всё, больше не могу, - заставляя себя оторваться от тарелки, едва выдохнул Максим - полный желудок мешал дышать. - Спасибо вам большое, - в который раз повторил он. - Честно, Римма Михайловна, не ожидал, что вы умеете так вкусно готовить.

Она прибрала со стола тарелки.

- Я не очень люблю заниматься домашней стряпнёй. Раньше не было времени, а теперь желания.

- Но готовите вы вкусно!

- Но редко, - тут же уточнила она. - Все случаи могу пересчитать на пальцах.

- Жаль, что Надя не переняла ваш талант, - искренне сожалея произнёс Максим, совершенно позабыв о недавнем напряжённом разговоре. - Честно - мне этого очень не хватает.

- Так в роду у нас стало, - ответила тёща, ставя перед зятем чашку с напитком. - Попей. Это компот. Я не очень доверяю тому, что продают в бутылках... Меня научила бабушка, а мама, - царство им небесное, - была занята карьерой и считала, что руководящему работнику стоять у плиты не к лицу. Я тоже была больше занята делами, чем домашними заботами, но Надя умеет готовить.

- Правда?

- Да, - усмехнулась тёща. - Я оплатила ей курс домашнего хозяйства, когда думала, что она выйдет замуж за иностранца... Надя умеет готовить, но не считает, что для современной женщины домашние хлопоты - необходимость.

"А иногда и обязанность", - про себя добавил Максим, вспоминая, как иногда приходилось пользоваться услугами клининговых фирм, чтобы прибраться в квартире. Надя попросту игнорировала такое понятие, как порядок. Она была из тех девушек, которым проще высыпать всё содержимое сумочки на стол, чтобы найти необходимую пилочку для ногтей, а потом нисколько не утруждаться, чтобы сложить всё обратно. Вместо этого она скорее купит новую сумочку и её новое содержимое, чем займётся наведением порядка в собственных же вещах.

- Для семейной жизни это бы не помешало, - скромно озвучил он свои мысли.

- Для простаков - да. Надя - другой человек.

Максим провёл рукой по лицу, стараясь стереть нечаянное и неосторожное изумление, которое не смог сдержать.

- Да! - возразила тёща. - Моя девочка не должна повторять неудачи своих родителей. Она не должна прийти к своей цели только к концу жизни.

- Я так понимаю, это сказано мне в упрёк? В свою защиту скажу, что я ничего не знаю о жизненных целях Нади.

Римма Михайловна отвернулась к плите, накрывая крышками посуду с остатками пищи.

- Да, это было сказано тебе.

- Простите, но кроме того, как бездумно тратить деньги, я иных талантов у Нади не определил.

- Ты плохо знаешь Надю!

Это было сказано с нескрываемой обидой и возмущением.

- Да, конечно, - поспешил согласиться Максим, которому после ужина и на поздний час не хотелось, чтобы начался новый этап сложного разговора, теперь основанного на эмоциях. - Безусловно, вам её лучше знать.

- Ты ничего не сделал для того, чтобы раскрыть способности Нади.

Этот упрёк был благоразумно оставлен без комментария. Вместо этого Максим попытался закончить уже совершенно не нужный спор:

- Римма Михайловна, уже поздно. Вы можете идти отдыхать. Постелите себе в большой комнате. Надеюсь, будет удобно. Я приберу на кухне, вымою посуду.

- Вот ещё чего! - возмутилась тёща, немало довольная тем, что последний её выпад не был парирован и остался за ней. - Я пока в состоянии убрать за собой.

- Тогда ещё раз спасибо за ужин. Он был отменным! От всего сердца. Простите, но я едва стою на ногах.

- Иди спать. Я приберусь и поеду домой.

По пути в спальню Максиму неожиданно пришлось опираться о стену. Его зашатало, закружилась голова, словно он только что не поужинал, а опрокинул в себя добрый стакан водки к тому, что было выпито накануне с товарищами. В голове шумело, неприятная тяжесть навалилась на лоб, на глаза. Оказавшись в спальне он рухнул в кровать, словно подкошенный, уже ничего не соображая и едва найдя силы для того, чтобы положить голову набок, чтобы не задохнуться лицом в подушке. Он даже не успел закончить вязкую, растянутую мысль о том, что ранее ему ещё не довелось испытать такую дикую усталость, которую иначе, как смертельной не назвать.

Оставшись одна на кухне, Римма Михайловна не стала спешить с уборкой, как обещала. Вместо этого она взяла большой пакет и сложила в него всю посуду, в которой готовилась пища и из которой ел Максим. В пакет были брошены и ложка, и вилка, затем - черпачок, солонка, салфетки и кухонные тряпки - всё с чем было связано приготовление ужина. Единственными предметами, которые были тщательно вымыты тёщей, оказались стол и плита. И мыла она их с такими старанием и тщательностью, словно это были не обыкновенные кухонные предметы, а медицинское оборудование. Удостоверившись, что эта работа сделана, как положено, Арданова сняла халат и без всякого сожаления, решительно отправила его в пакет с использованной посудой, оставшись в гольфах, трусиках и лифе. После чего отставила пакет в сторону, чтобы не стоял под ногами, и вышла из кухни.

В большой комнате, где недавно велась напряжённая дискуссия по острым житейским проблемам, Римма Михайловна вытянула из-за кресла большую сумку, из которой достала десяток высоких свечей, стеклянную миску, какие-то небольшие пакетики с разноцветными порошками. После этого достала из шкафа заранее повешенную туда одежду - брюки, блузу и коротенький, не по её возрасту экстравагантный пиджачок, в которой приехала, и переоделась. Последнее, что она достала из своей сумки - большой моток красной шерстяной нити. Завершив с хлопотами, она опустилась в кресло и расслабленно откинулась на спинку, прикрыв глаза. Она дышала спокойно, медленно пожимая своими тонкими иссушенными руками мягкий моток шерсти. Всю прежнюю работу она проделала быстро и устала, как и от физических усилий, которые на её возраст и положение были непривычны, так и от боли в ноге, которая изнуряла не сколько своей силой, как своим хроническим постоянством, иногда усиливаясь, как правило, выбирая для этого не подходящее время. Занимаясь этими простыми хлопотами, женщина всякий раз застывала и напряжённо прислушивалась, когда из близкой спальни доносились какие-либо звуки. И сейчас, отдыхая в кресле, она прислушивалась ко звукам в квартире. Прочная тишина наполняла всё пространство помещения. В спальне тоже было тихо. Не доносились даже похрапывания и сонное сопение молодого мужчины сморённого почти смертельной усталостью. Он спал уже очень крепко.

Достав телефон из кармана брюк, она посмотрела на экран. Шёл четвёртый час утра, и минуты неумолимо бежали к пятому. С тихим стоном от боли в ноге, тёща поднялась, прихватила выложенные на столик вещи и пошла обратно на кухню, по пути отключая телефон от роуминга, чтобы случайный звонок не помешал ей в том, что предстояло сделать.

На кухне она сложила принесённые вещи на стул возле стола, достала пакетики с порошками, и мелко трижды перекрестившись, высыпала на стол по кругу белый порошок из одного пакетика. Всё это она проделывала с уверенностью того человека, который имел в этом деле немалый опыт. Её руки уверенно дозировали содержимое пакета так, что получился ровный, широкий, во всю столешницу круг. Сделала она это с тем расчётом, чтобы в пакете осталась щепоть порошка, которым, высыпав на ладонь до крупинки, осыпала себя - сначала голову, плечи, потом немного на блузу под пиджачок. Остаток порошка кинула назад через левое плечо, закончив всё коротким шёпотом, слов которого невозможно было разобрать, и после снова мелко и торопливо перекрестилась.

Теперь пришла очередь пакетика с лёгким мелким чёрным порошком, похожим на истолчённый древесный уголь. Снова что-то шепча, ни разу не сбившись, не сделав ни единого пропуска, она внутри белого круга просыпала несколько ровных линий. Соединившись, всё линии вместе составили пентакль.

Взяв припасённую прозрачную стеклянную миску, Арданова наполнила её на половину водой из-под крана и поставила ёмкость в середину пентакля, и тут же, скоро, высыпала в воду содержимое ещё одного пакета, которое больше напоминало сахар-песок. Крупинки не погрузились в воду, а расползлись по её поверхности, а через пару секунд растворились в ней, слегка вспенившись. В миске снова была чистая вода.

Следом за этим в миску была опущена фотография Максима, которую Арданова отрезала от свадебной фотографии дочери. Уголки бумаги были подгоревшими и от них шли прямые, нарисованные чёрным, линии, пересекающиеся в середине изображения. В четырёх углах, образованных линиями при пересечении, значились аккуратно вписанные знаки, о назначении которых непосвящённому человеку нечего было и гадать. Римма Михайловна опустила фотографию в воду, стараясь не касаться жидкости пальцами. Промокнув, плотная бумага свернулась в тугую трубку и опустилась на дно миски. Женщина удовлетворённо улыбнулась. Всё шло, как надо. Память её не подводила и пока ритуал проходил без каких-либо проблем.

Пришла очередь свечей. Прежде чем расставить их, женщина просыпала все места пересечений на пентакле содержимым из последнего пакета. Получилось десять равных кучек красного порошка, на которые и были расставлены свечи. Правда, Римма Михайловна не торопилась их зажигать. Вместо этого она достала из кармана пиджака карту таро, Нулевой аркан. Сворачивая её в трубочку, просто перекатывая между своих тонких сухоньких ладоней, она снова что-то едва слышно, торопливо зашептала. Когда прозвучали все необходимые слова молитвы, женщина протянула руку, не глядя нащупала за спиной выключатель, нажала на кнопку, и кухня мгновенно провалилась в темноту. В небольшое помещение кухни пролилась ночь, едва разбавленная жидким светом городских огней. Перехватив скрученную карту двумя пальцами, как сигарету, Арданова достала из кармана спички и подожгла её. Бумага, шипя и чадя чёрным дымом, загорелась зеленоватым огнём. От него были зажжены все свечи. Десять огоньков щедро осветили кухоньку, вытеснив неуверенную серость нарождающегося за окном нового дня.

Огоньки высоких свечей становились выше, ярче, горели потрескивая, разбрасывая тонкие дымные нити расплавленного воска. Треск усиливался. Вода в миске зашевелилась, словно загустев, медленно пошла пузырями, готовая вот-вот закипеть. Пузырьки густо облепили фотографию, она покрутилась, подёргалась из стороны в сторону и неожиданно медленно расправилась на дне. Вода в миске мгновенно успокоилась. Снова Арданова не смогла скрыть своего удовлетворения. Её блестящее от мелкого пота, жёлтое лицо исказила едва заметная довольная гримаса. Она увидела последнее подтверждение тому, что ритуал на начальном этапе был проведён без ошибок. Пора было переходить к главному, но перед этим Арданова нервно выглянула в окно, где быстро светало. Время работало не на неё. Следовало поторопиться. Играя желваками от досады, Римма Михайловна торопливо вышла из кухни, прихватив с собой оставшийся неиспользованным моток красной шерсти. Направляясь по коридору к спальне, она сожалела о том, что снова была не мудра, тратя такое дефицитное время на то, чтобы вразумить очередного глупца. Это было абсолютно бесполезно и глупо с её стороны. Никто никогда не хотел слушать её увещеваний и в конце концов получал своё по заслугам.

Когда она зашла в спальню, то нисколько не беспокоилась о том, что может неосторожным движением, стуком или касанием разбудить спящего. Сейчас Максим лежал на спине, широко раскинув по кровати руки и ноги. Его грудь часто и сильно вздымалась. Звук тяжёлого дыхания то и дело прерывался хрипами и судорожным сглатыванием. Истрескавшиеся губы мужчины окаймляли широко раскрытый рот, иссушенный горячим дыханием. Разорванная на груди рубашка стала тёмной от пропитавшего её пота. Лицо мужчины, его руки, шея также блестели от пота. Глаза под сомкнутыми веками хаотически метались, словно ища выхода из того кошмара, что прочно опутал сознание.

Римма Михайловна подошла к зятю и грубо, пальцами по очереди открыла ему глаза, подсвечивая себе экраном телефона. Блестящие, словно от болезненного жара, глаза дёргались, ни на секунду не находя покоя, но ничего не видели и ни на что не реагировали. Она выключила и спрятала телефон, села на ноги Максиму, и напрягая все свои силы, приподняла мужчину за плечи, положив себе на плечо его голову, но та тут же обессиленно откинулась назад. Мужчина тяжело и протяжно застонал. Женщина не обратила на это никакого внимания, и стала быстро и ловко опутывать его красной нитью, как паучиха свою жертву, начав с головы. Витки нити ложились на лоб, врезаясь в кожу, пролегли по закрытым глазам, пересекли рот, врезаясь в уголки иссушенных жаждой губ, окрутили шею. Мужчина снова застонал, попытался что-то сделать руками, но едва смог дёрнуть ними - тяжёлыми и абсолютно бессильными. Он оказался в полной власти своего кошмара и женщины, что взгромоздилась на него, закусив от натуги тонкие губы, и уже обматывала туловище, прикручивая плотно к телу его сильные, но совершенно беспомощные руки.

Наконец он встала, небрежно бросив стонущее и хрипящее тело обратно на кровать. Встала и принялась за ноги, уперев их пятками себе в грудь. Работала теперь двумя руками, едва замечая в тяжёлых сумерках мельтешение своих движений. Особое внимание она уделила тому месту, где за одеждой покоились чресла. Там она не просто опутывала ноги, а просовывала клубок между ног, не сберегая сил, затягивая каждый виток. Бёдра, колени и голени она просто опутала нитью.

Когда было закончено, она устало опустилась подле кровати, с трудом переводя дыхание. Прежде ей всё это удавалось гораздо проще. Не смотря на все усилия и затраты, старость уже не просто преследовала её, а въедалась в каждый член её тела, вытесняя по капле каждый день всё больше и больше жизненной энергии. Глядя на спелёнатую красной нитью куклу, что лежала и хрипела на кровати, она нечаянно подумала о смерти. О своей смерти. Но быстро перекрестилась и показала беспамятной, обезволенной и связанной жертве шиш, скрученный из узла тонких, почти хрупких пальцев.

Затем встала, опираясь на край кровати, нащупала конец нити у ног мужчины и пошла вон из спальни, тяня за собой нить, которая соскальзывая витками с неподвижного тела, тянулась за ней через весь коридор на кухню. Там она свернула из тянущейся нити небольшой узелок и кинула его в миску с водой. Нить дёрнулась, скрутилась, погружаясь в воду, набираясь влаги и, вдруг, слегка почернела, словно попала в кислоту.

Тяжело опустившись на стул, Арданова закрыла глаза и застыла, давая себе немного времени, чтобы успокоиться - последний этап требовал невероятной концентрации внимания и чувств. На её тонкой шее, за обвисшей старческой кожей тяжело бился пульс, но он помалу успокоился, стал ровным, едва заметным. И женщина начала читать - тихо, шёпотом, едва шевеля губами. Читала по памяти то, что выучила почти пятьдесят лет назад. Читала ровно и без запинки, понимая, что малейшая оговорка или заминка может обернуться для неё мгновенной и быстрой бедой. Она не знала, что могло произойти в случае допущенной ошибки, но никогда не давала воли своему естественному женскому любопытству, веря, что давнее предупреждение сделано не просто так. В доказательству этому клубок в миске с водой запрыгал, закрутился, наматывая на себя нить. Порой его рывки были такими сильными, что дёргался и дрожал стол, качались свечи, но неведомая сила удерживала всё это на своих местах. Вода в миске закипела, плюясь паром на свечи, на женщину за столом, которая каменным истуканом продолжала сидеть, не смея открыть глаз, чтобы увидеть происходящего. Она только слышала, как в коридоре натянутой струной пела нить, как шуршала шерсть по дверным коробкам, срывая краску, шпон, как взвизгивала, впиваясь в дерево, шуршала по обоям. Арданова продолжала читать, на слух удостоверяясь, что всё идёт, как надо. Для неё было важным слышать то, как пела нить, самостоятельно сматываясь в ровный клубок в бурлящей воде. На звуки, что доносились из спальни, она не обращала никакого внимания.

 

Не было чем дышать. Тяжёлые шерстяные, пунцовые шторы, свисая с невидимой, скрытой в бездонной черноте выси, обволакивали каждое его движение. Они были живыми, жаркими и колючими. Они налегали на него, сковывали и кутали. Ткань мягко охватывала его тело, затем начинала сжимать, сдавливать, лезть в глаза, забивать рот... Он беспрерывно почти безуспешно разрывал эти душные, тёмно-красные, тёмно-бордовые саваны, чтобы сделать хотя бы ещё один вздох, пятился, отступая назад, отталкиваемый от того света, что ещё был виден где-то впереди - за бесконечными рядами этих оживших завесей. Едва он с трудом избавлялся от одной, как на него навалилась другая, крутила его, вертела. Иногда он падал, не выстояв под тяжестью свалившегося на него огромного количества ткани и, вдруг, оказывался у себя в спальне, в своей квартире. Но и здесь кошмар не отступал, путая шерстяными нитями сознание, связывая его, туманя, заодно врезаясь тупой болью в мозг, стягивая десятками тонких обручей голову, перерезая лицо, сдавливая шею, грудь, лишая подвижности руки и ноги. Он всхлипывал пересохшим горлом, натужно хрипел, давясь набившейся в рот шерстью, дёргался, пытаясь разорвать прочные путы, что сплошь оплели его тело, и снова проваливался в сон, обратно в жуткий кошмар, в котором его брали в душный и гибельный плен пунцовые тяжёлые завеси.

И над всем этим безумием монотонным, упрямым и безучастным шёпотом висели, вились, роились слова. Невозможно было разобрать, что шептала эта сухая, жёсткая, наполненная ворсинками шерсти теснота вокруг него. Он только слышал этот громкий въедливый шёпот, и чем больше звучало этих непонятных шелестящих слов, тем тяжелее и плотнее становились завеси вокруг, полотна, окутывающие его, сковывающие и стягивающие. Он продолжал бороться изо всех сил, но шёпот становился сильнее, увереннее, а его силы и воля таяли. Грубая шерсть натирала тело, отчего оно покрывалось кровавыми волдырями ожогов. Они вскрывались, кровоточили, и Максим вскрикивал, извивался, когда тяжёлая грубая ткань касалась свежих ран.

Он не мог разобрать молвь шелестом шёпота, но явно представлял губы, что произносили эти слова, выдыхали их вон - в эти бесконечные завеси, шевеля их, словно ветром, оживляя. Он видел эти губы: старческие, измятые временем, пошло окрашенные ярко-красной помадой.

И где-то в центре этого кошмара, там впереди, где тонул за шерстяной пеленой последний отблеск света, к нему, доходящему до предела в своей агонии, пытался пробиться ещё чей-то тихий голос - знакомый, родной и практически забытый.

- Максимка! Максимка! Вставай! Вставай же! Поднимайся! - звал, молил этот голос его гаснущее в шерстяной духоте сознание. - Ты должен встать! Ты должен, сынок... Давай, милый! Ну же! Прогони её! Прогони прочь из дома... Ты должен! Сынок!

Пару раз ему даже казалось, что он видел белую чистую руку, которая тянулась к нему меж завесей, пытаясь дотронуться, ухватить и выдернуть из гибельного кошмара, но завеси задвигались одна за другой, как занавесы оконченного действа, и их становилось всё больше и больше.

Он снова падал и пытался выбросить своё сознание из пут кошмара, дёргаясь спелёнатым телом на раскиданной постели. Что-то постоянно его подбрасывало, крутило и швыряло. В полусознании он видел себя то на полу, то под столиком, то в проходе дверей спальни, то придавленным к потолку, распластанным высоко на стене, то, совершенно неожиданно, на шкафу. Он осматривался, стараясь увидеть хоть что-то реальное, что позволило бы отделить сон от яви. Так увидел на пыльной поверхности шкафа рядом с собой пистолетную обойму с тускло блестящими лаком патронами. Он вспомнил, что с ними у него была связана какая-то давняя и серьёзная неприятность. Максим попытался схватить эту обойму, но лишь дёрнул опутанными руками, и тут же неведомая, невероятная сила сбросила его обратно на кровать и крутанула там так, что послышался хруст позвонков в спине.

После этого неистовая сила завертела его пуще прежнего, как веретено с пряжей, выкручивая руки, заламывая голову, но с этим неистовым вращением, путы становились слабее. Они отпускали его, освобождая. Стало легче дышать, но вместе с этой нежданной свободой на него навалилось абсолютное измождение, а вместе с ним и полнейшая, тупая апатия ко всему происходящему. Кошмар помалу оставил сознание, как чёрная жижа, стекая в невидимые дыры. Когда путы вообще пропали, сгинули в один миг, он лишь тихо по-детски всхлипнул, не в силах осознанно оценить полученную свободу, истерзанный до предела пережитым кошмаром, и мгновенно провалился в черноту полного забытья.

Арданова замолчала. Её губы ещё рефлексивно шевелились, превращая выражение лица в противную презрительную маску, но уже не произносили давно и крепко заученных слов. Наконец она открыла глаза и перевела дыхание. Заклятие измотало её. Она снова вернулась в прежнее состояние сожаления. Старость неумолима. Она чётко расставила границы дозволенного для Риммы. Мысль сожаления крутилась возле уверенности в том, что повторить в следующий раз такой непростой ритуал может и не хватить сил. Она даже позволила себе представить изумление тех людей, что найдут её окоченевший труп подле свечей, пентакля и с мотком шерстяной нити, которой будет обмотан очередной глупец. Конечно, её похоронят, как положено. Давно минули те времена, когда её изношенное тело бросили бы в выгребную яму где-нибудь за границами города на поживу воронам и собакам.

Губы онемели от долгого повторения необходимых слов, которые следовало произносить тихо, но чётко, без запинки, и, не приведи, господи, с ошибками. Она помассировала лицо, стараясь восстановить в похолодевшей коже кровоток. После инъекций ботокса она привыкла к тому, что мало, что чувствует кожей лица. Но сейчас, впитавшийся в плоть, холод пугал.

В миске, на поверхности воды, как на чём-то твёрдом, лежал, медленно покачиваясь, большой, аккуратно смотанный моток белых ниток. Вода под ним стала красной, словно кровь, в которой медленно плавали, кружась ломтики и чешуйки пепла - всё что осталось от фотографии. Свечи догорели до основания, оставив чёрные стержни обгорелых фитилей на литых кучках уже застывшего воска. То, что красные нити стали белыми - только доказывало, что всё удалось, как надо.

Старуха встала на ноги, чувствуя в каждом суставе тупую боль - ещё одну нелицеприятную подругу преклонных лет, которой были безразличны все те траты, что щедро отдавались различным клиникам. Арданова чувствовала, как дрожат мышцы ног, как вибрирует в них каждая изношенная годами жилка. Пришлось упереться руками в стол, давая время сердцу накачать кровью остывшие члены. Да, старость находилась не где-то рядом или очень близко. Она была уже внутри тела Риммы, ужасая её, обозляя, обессиливая скорой неизбежностью. Ей же предлагали тогда, очень давно, вместо взятых заклятий другое - заклятие молодости. Вспоминая сейчас об этом, она напротив нисколько не жалела о сделанном выборе. Тогда она не могла представить себе, что доживёт до того времени, когда предложенный рецепт омоложения представится необходимым. Было довольно всего хорошего и с тем, что имела и чем так умело пользовалась все эти годы.

Выпрямившись, слегка качнувшись от боли, что прострелила покалеченное бедро, Арданова выхватила белый клубок из миски, с удовольствием ощущая его мягкую податливую сухость и почти человеческое тепло.

Через несколько минут она закрыла за собой дверь квартиры, тщательно убрав за собой все следы проводимого ритуала. Всё было сделано, как положено. Цепкость усталости стала понемногу отпускать её далеко не молодое тело, когда она спускалась лестницей, как всегда игнорируя лифты. Теперь она могла думать без прежнего страха над тем, когда сможет восстановить силы и ещё раз провести в жизнь это страшное заклятие. Глупцов в жизни Риммы Михайловны всегда было полно.

Во дворе, который уже наполняла свежесть цвета скорого утра, а заря согревала золотом небесную кромку, она выбросила в практически полный мусорный бак пакет, в котором брякнула посуда и заскрежетала осколками разбившаяся стеклянная миска. К Римме почти бесшумно и быстро подъехал ранее дремавший у бортика, как верный пёс ожидающий у входа свою хозяйку, land cruiser. Из машины выскочил водитель.

- Доброе утро, Римма Михайловна! - бодро воскликнул он, приветствуя хозяйку. - Позвольте?

Он схватил сумку, и пока она обходила машину, проворно забросил поклажу в багажное отделение, угодливо успев как раз к тому моменту, когда необходимо было открыть перед женщиной дверцу и подать руку, помогая забраться в салон.

Сев за руль, он не поспешил вывести машину из двора, а наоборот сдал немного назад, уступая место большому мусоровозу, который свесив рога захватов, сдавал задним ходом прямо к тому самому мусорному баку, где сейчас лежала выброшенная посуда. Арданова коснулась плеча водителя, приказывая ехать, не дожидаясь, когда мусоровоз закончит свою работу. От машины шла такая вонь, что она чувствовалась даже в land cruiser'е, оборудованном фильтрами к кондиционеру.

Они выезжали на уже привычно оживший на такой ранний час проспект, когда водитель спросил:

- Куда - домой, Римма Михайловна?

- Нет. Домой мне сейчас нельзя. Давай в Васильки.

Там у неё находился загородный дом, один из трёх, что принадлежали ей, но самый большой. И эта было то самое место, где она могла провести после исполненного заклятия необходимое время, восстанавливая утраченные силы. К тому же, там имелось всё необходимое, чтобы не уходить от дел и удалённо управлять бизнесом.

- Но для начала отвези меня куда-нибудь в хорошее место, чтобы позавтракать. Составишь мне компанию. Я ужасно голодна.

Водитель покорно кивнул, совершенно не задумываться над тем, было ли это предложением или распоряжением.

- По пути будет "Карта", - сказал он. - У них кухня работает круглосуточно и это достаточно далеко от города.

Римма Михайловна промолчала, соглашаясь с предложением водителя. Она хотела, как можно скорее вырваться из города. Хотелось расслабиться, даже слегка вздремнуть прямо в машине, в этом удобном кресле. Вместо этого она лишь откинула подножку, сковырнула с ног туфли на длинном каблуке, и поставила ноги на подножку, кривясь от боли, когда устраивала поудобнее левую ногу, где так болело бедро. После проведённых ритуалов старые проблемы со здоровьем всегда беспокоили гораздо сильнее обычного.

Она опустила руку в сумочку, которая висела у неё на плече, и с удовольствием зажмурилась, когда пальцы коснулись клубка ниток. Она схватила его и слегка помяла, с тайной радостью ощущая, что он по-прежнему приятно тёплый. По опыту она знала, что это тепло будет храниться долго - пару недель, может, больше. И всё это время его нельзя пускать ни в какое дело, до тех пор, пока он не остынет, не утратит связи с прежним владельцем. Именно на этот срок и собиралась уехать из Киева Арданова.

Оставив клубок, она нащупала телефон, подключила его к сети роуминга, выбрала из списка быстрого вызова нужного абонента и нажала на кнопку.

- Ты не спишь? - спросила она в телефон. - Нет, не стоит беспокойства. Я сделала всё как надо. Всё получилось... Да, всё в порядке. Я отдохну немного. Очень надо... Нет! Ты не должна ко мне приезжать!.. Нет! Я тебе запрещаю! Ты всё испортишь... Не будь такой нетерпеливой! Потерпи немного. Я терпела больше. Да. Целую. Пока. Всё у меня... Что?.. Хорошо, если думаешь, что мне это поможет - передай через Михаила...

Услышав своё имя, водитель оглянулся.

- Да?

Арданова закачала головой, выключая связь.

- Извини, Миша. Это не тебе.

- Римма Михайловна, мне вас завести в Васильки и оставить?..

- Нет, - жёстко и тотчас ответила она. - Останешься со мной. Мне одной без мужских рук там не справиться. За зиму дом надо привести в порядок. Займёшься этим.

- Простите меня, пожалуйста, но мне бы хотелось... У моей дочки день рождения на следующей неделе.

- Поздравишь по телефону.

- Не могу я, Римма Михайловна, - попросил водитель. - У девочки первый юбилей - десять лет, и я обещал...

- Я позвоню в офис и попрошу купить ей подарок. Какой - потом обсудим, хорошо?

- Спасибо, но...

Она наклонилась немного в сторону, чтобы он увидел её в зеркале заднего вида.

- Михаил, я обговаривать это не буду, иначе начну подозревать тебя в глупости. Ты же знаешь моё отношение к глупым людям - как ни как, а работаешь у меня уже третий год.

Водитель бросил короткий взгляд в зеркало, но тут же отвёл глаза. Хотя хозяйка и говорила спокойно и вежливо, но её глаза не оставляли никаких сомнений. В их безжизненности он читал пустоту собственной гибели.

- Да, конечно, - поспешил согласиться Михаил, коря себя за то, что и самом деле оказался слишком глуп, чтобы просить хозяйку о чём-либо со своей позиции покорного исполнителя. - Простите...

Резкий приступ тошноты вытолкнул сознание, словно воздушный пузырь из пучины смоляного, липкого и пустого сна. Зажав рукой рот, почти не разбирая дороги, больше действуя инстинктивно, Максим побежал в туалетную комнату. Когда же наконец смог дышать, в изнеможении опустившись прямо на пол возле унитаза, полными слёз глазами он посмотрел на то, от чего только-что освободился его желудок. В унитазе плавала какая-то противно-зелёная масса, пузырясь и источая жуткое, тошнотворное зловоние.

Максима снова вырвало. И едва он успел перевести дыхание, как острый, мучительный кишечный спазм заставил его в секунду взгромоздиться на унитаз сверху. Тошнота тоже не отпускала. Пришлось срочно схватить и прижать к себе ведёрко для бумаг, чтобы не заляпать блевотиной пол туалета.

- Чёрт! Что же это такое? - корчась от боли в животе и в вывернутом почти наизнанку желудке, простонал Максим. - Вот чёрт!

От сна не осталось и следа, и вместе с этим пришло ясное осознание того, новый день начат с чудовищного пищевого отравления - как минимум... В качестве ещё одной красноречивой иллюстрации к выделенной проблеме, добавилась тяжкая головная боль. Она пульсировала, с каждый новым ударом будто бы испытывая на прочность черепную коробку изнутри, выстукивая место послабее, чтобы к фонтанам рвоты и говна выплеснуть наружу ещё и мозги. Лицо горело от жара, а сердце громыхало в груди с таким неистовством, словно перекачивало по артериями не нормальную, а кипящую кровь, только обостряя и без того невыносимую головную боль.

Когда появилась первая возможность выйти из заточения туалетной комнаты, Максим, шатаясь от невероятных слабости и головокружения, пошёл в ванную, где подставил голову под струю холодной воды. Вращение и качание мира вокруг немного успокоилось, тошнота немного отступила, но головная боль не проходила.

- Мамочка, - простонал он, едва держась на мелко дрожащих ногах. - Что со мной?

Осторожно вытирая полотенцем гудящую от боли голову, он тихонько прошёл в большую комнату, но едва успел взять лежащий на столе телефон и в изнеможении опуститься в кресло, как понял, что необходимо снова не мешкая бежать в туалет. Неистовая боль пронизала живот насквозь...

Он попытался вспомнить, что такого съел накануне, чтобы таким образом, оседлав унитаз, встретить новый день? Здесь и не специалисту было понятно, что налицо все признаки тяжёлого пищевого отравления. В этот раз кишечные и желудочные спазмы с такой частотой следовали один за другим, что не успевала набираться вода в бачке после очередного слива, а выражение "жизнь без трусов" приобретало несколько иной, гораздо практический смысл.

Приступы рвоты и кишечные спазмы стали практически пустыми, но изматывали мучениями и продолжительностью. Жар сменился ознобом, а всё тело покрыл холодный и липкий пот. В некоторые моменты Максиму казалось, что ещё один такой приступ, и он рухнет здесь же, прямо в туалете без сознания, задохнувшись после очередного рвотного приступа или жуткой боли, которая то вытягивала в струнку кишки, то скручивала их в тугой узел.

В короткие паузы между приступами, он упрямо пытался вспомнить, что ел вчера. Неужели всему причиной был полученный от беглого майора Грымы коньяк? Это просто невозможно! Для таких последствий это был весьма качественный напиток, если, конечно, местные умельцы фирменных подделок не расщедрились на изготовление дорогой упаковки, что было абсолютно исключено, как глупое проявление щедрости у жадных людей. Закуски тоже выглядели пристойно, как и даты на их упаковках. Хотя следовало позвонить кому-нибудь из тех, с кем вчера проводил вечер в приятной мужской компании. Если и там кто-нибудь сейчас так же извивался в мучительных судорогах на унитазе - дело решённое, отравление. На тёщу Максим не мог даже подумать. Для того, чтобы приготовить ужин из некачественных продуктов или попросту отнестись к стряпне халатно, Римма Михайловна была слишком педантична.

О том, чтобы в таком состоянии пойти на работу, не стоило даже помышлять. Но начальство следовало поставить в известность. Не стесняясь в выражениях, сидя на унитазе и со стонами проклиная проблемы нового дня, Максим набрал номер своего нового начальника.

- Здравия желаю, товарищ полковник, - произнёс он, когда его звонок был принят, чувствуя, как жар стыда охватил лицо - разговаривать с начальством, пусть и по телефону, но сидя на унитазе, без штанов, со спущенными трусами, было крайне неловко. - Это старший лейтенант Григорьев...

"Чего тебе? - Видимо Босар никогда не отличался любезностью. К этому стоило привыкнуть, и побыстрее. - Если ты звонишь в такой ранний час, надеюсь, что причины у тебя серьёзные, иначе..."

- В общем-то да, - пролепетал Максим, облизывая пересохшие губы, когда на мгновение отняв телефон от уха, глянул на экран - было 6:03 утра. - Простите меня, товарищ полковник, но я себя очень неважно чувствую... Кажется, я не в состоянии сегодня попасть на службу... Я отравился. Обещаю, что обращусь к отцу, - он у меня врач, и предоставлю "больничный лист"...

Пришлось ещё раз отстраниться от телефона, когда из него хлынула несдержанная брань.

"Это ты так решил службу у меня начинать, сосунок?! Вчерашняя пьянка сказывается? Имел я в виду твоего папашу и твой "больничный"! Ты меня слышишь?"

Приблизив телефон к губам, почему-то зажмурившись, Максим едва слышно произнёс:

- Так точно, товарищ полковник...

"Ты меня решил подставить? Запихни себе свой "больничный" в жопу! Но в восемь утра ты будешь на рабочем месте! Ты меня понял? Замминистра ещё вчера уже интересовался, как ты начал справляться с делом... Я тебя размажу! Дерьмом по стене, мудак! Не дай бог, если не явишься к началу рабочего дня лично ко мне с докладом... Ничего слышать не хочу и ничего слушать не буду! Вальцуй зад, папенькин сыночек, под взыскание! Я тебе не заливал пойло в глотку! Ответишь мне... Лично!!! Служака мне дался! Уничтожу!"

Когда связь с того конца была разъединена, Максим понял, что озвученные угрозы не менее реальны, чем новые приступы боли в животе и рвота. Надо было каким-то образом отрывать от унитаза отдавленный зад и добираться до офиса отдела. Но как?! Оставалось надеяться, что через час-полтора станет немного легче и появится возможность всё-таки добраться до офиса. Свою машину он оставил на стоянке возле министерства.

- Господи, да за что мне это? - воскликнул он, переламываясь пополам от очередного приступа боли в животе. - Как же так?..

Вернуться из полузабытья и отчаяния заставил звонок домофона. Максим лежал на кровати, подтянув ноги едва ли не к подбородку. Казалось, что хоть таким образом можно немного облегчить бурлящую в животе боль. За какой-то час стало так плохо, что сил осталось ровно на то, чтобы послать куда подальше любого начальника, который бы только попытался выразить своё недовольство по поводу нерадивости нового сотрудника. И совершенно без разницы, кто бы это был - полковник Москаль, Первый зам или, бери выше, сам министр. Всё утро, проведённое в непрерывной беготне в туалет, измотало в конец. Единственное, что Максиму сейчас хотелось - просто лежать вот так, неподвижно, ни о чём не думая, иногда проваливаясь в спасительный полусон. Но утренний визитёр, видимо, решил потренировать свою настойчивость. С таким злорадным упрямством мог звонить только тот, кто был полностью уверенным, что ему откроют.

С трудом поднявшись, закрыв глаза, чтобы не видеть качающийся вокруг мир, наощупь натянув штаны, Максим прошёл к дверям. Небольшой экран домофона демонстрировал отрещённое упорство на лице незваного гостя, с каким он методично нажимал на кнопку звонка. Перед дверьми подъезда стоял Виталий Савченко. Молча открыв входные двери, Максим прошлёпал в туалет - после короткой ходьбы по коридору ожила боль в животе и другого способа хоть немного облегчить страдание не было.

- Привет! - войдя в квартиру, крикнул Виталий. - Открывай сова, медведь пришёл! Я к тебе по общественному поручению Барсука. Ты где?

Когда Максим вышел из туалета, Савченко окинул его сочувствующим взглядом и с пониманием в голосе произнёс:

- Да-а, мужик, выглядишь ты кардинально обосравшимся...

- Не то слово, - тихо согласился Максим. - Даже не представляешь, как ты прав.

- Я, конечно, думал, что дело плохо, но чтобы настолько!.. На, - Виталий протянул бутылку с водой. - В этом деле главное больше пить.

Он терпеливо подождал, пока Максим утолит жажду, в один приём осушив почти всю бутылку, потом стал рассказывать:

- Тут вот какое дело, - начал Виталий. - Барсук обзвонил всех, спрашивая, как самочувствие. У всех всё нормально. Тут его барсуковая морда в натуре обеспокоилась. Он приказал мне мчать к тебе, брать тебя в любом виде и состоянии - если понадобится, даже в тряпичном, прихватить то, что ты так щедро сливаешь в унитаз, - он достал из кармана пару пластиковых баночек, в которые обычно собирались сыпучие или жидкие вещдоки с мест преступлений, - и тащить всё это к Могиканину в нашу ведомственную клинику. Ты как, в состоянии выдержать минут сорок дороги?

Максим перевёл дыхание после того, как за раз опустошил целую бутылку воды.

- Кто такой Барсук?

- Ха! - засмеялся Виталий. - Так это ж наш Босар! Мы его так по-тихому между собой называем. По-моему, подходит, а?

- Не уверен. На барсука он не тянет. Скорее на бешеного пса. Заплевал пеной весь телефон.

- Да не напрягайся! Всё нормально. Наш Барсук сначала бесится, а потом разбирается, что к чему... То, что с тобой случилось - у нас не первый случай. С Семченко и Якушиным тоже так было. Я тебе рассказывал о них...

- Я помню - занимались моим делом...

- Да, верно. Царство им небесное... Им пару раз, как и тебе сейчас, крепко досталось. Первый раз думали, что после очередной пьянки - сам знаешь, что наш брат не застрахован от того, что мешают в бутылки наши несчастные отечественные производители... А второй раз им было так хреново, что пришлось вызывать "скорую". Потом анализы показали, что парней траванули.

Он задумался, потирая лоб.

- Цикуто... мать его, токсином! Запомнил же, бля!

- Ядом?

- Ну, да! Натурально! Из какой-то травы делают. Наш эксперт сказал, что эту дрянь можно сделать, собрав какой-то бурьян, прикинь, на любом бережке! Хренова ребятам было - не то слово! Думали, до реанимации дойдёт. Правда, пронесло, слава богу.

Виталий, держа баночки в руках кивнул на дверь в туалет.

- Ты слил за собой?

- А ты как думаешь? Дай! - Максим забрал баночки. - Не хватало, чтобы ты в моём дерьме попался.

- Ладно тебе! - усмехнулся товарищ. - Ты для нас теперь, что родственник.

- Ничего, сделаю сам.

- Как знаешь, - махнул рукой Савченко, направляясь на кухню. - У тебя пожрать чё будет? Я в разладе со своей уже полгода. Окопалась у мамочки с детями. Бобылюю на подножном корме.

- Я тоже без жены. - Максим остался стоять возле туалета, застыв и прислушиваясь к тому, как нарастает в животе очередной приступ боли. - Свалила куда-то неделю назад. Не могу связаться.

- Да, - согласно протянул Савченко. - Похоже, нашему отделу пора организовывать общие отходняки по семейной жизни. На время повезло лишь Бармалею. Как узнала, что муженька оцарапала бандитская пуля, примчалась - сам видел...

Максим не выдержал и спешно юркнул в туалетную комнату.

- Так пожрать у тебя чё-то есть? - повторил свой вопрос Виталий. Максим слышал, как он хлопает дверцами шкафчиков на кухне.

- Тёща была вчера, - приоткрыл двери туалета Максим. - Готовила ужин. Посмотри: должны быть борщ и голубцы...

- Борщ! - обрадовался Савченко. - Голубцы! Ну-ка, радимыя, где же вы? Тёща, говоришь? М-да, видать у тебя с супружиной серьёзный разлад, если тёща ужины зятю стряпает... Моя носа не кажет в наши дела.

- Она редко готовит. Я тоже было удивился...

Он вздрогнул, когда неожиданно приоткрылась дверь туалета и в образовавшийся проём влезла голова Виталия.

- Ты, давай, не отвлекайся, - посоветовал тот. - Баночки должны быть полными. Я без приколов. Иначе Барсук из меня твои анализы сделает.

Максим густо покраснел и потянул дверь на себя, но Виталий придержал её.

- Ты попусту не красней, мужик, а тужься, как положено. В одну ёмкость говнеца наберёшь, а в другую - рыгалок. Я пока буду атаковать твой холодильник. Жрать хочу!

Он наконец отпустил двери.

Когда Максим через несколько минут зашёл на кухню, охватив руками живот, Виталий деловито суетился у плиты.

- Ну, ты как? - обернулся он на товарища.

- Успешно, - только и ответил Максим, медленно опускаясь на стул.

- Отлично! Сейчас поем и поедем.

От готовящейся стряпни шёл странный запах, пришлось встать и посмотреть в чём дело. Выпучив сочные оранжевые глаза, со сковороды на Максима смотрела яичница из десятка яиц. Между ними лежали грубо нарезанные куски нечищеной рыбы.

- С рыбой?!

- А чё не так? - замялся Виталий. - Жалко, да?

- Да нет... Только ты дал мне всего две баночки... На себя прихватил? Или сразу своему Могиканину скажешь, что ел нечищеную рыбу!.. Она же в шелухе!

- Не, - на лице Виталия расплылась улыбка. - Я её выпотрошил. А шелуха... Её я аккуратно выплюну.

- Ну, ты, блин!..

- Что - слишком оригинально? Тебе не предлагаю. У тебя сёдня жопа и так в переработках, а у меня в желудке и гвозди мнутся. Обещанных борща и тёщиных голубцов, друже, я не нашёл, хотя первый специалист по обыскам - будь спок! Вот, пришлось изобретать на ходу.

Максим, медленно передвигаясь, сам осмотрел кухонную мебель, холодильник. От вчерашнего ужина не осталось и следа. Немало озадаченный он направился в спальню.

- Пойду оденусь, - сказал он напоследок товарищу, который продолжал колдовать над сковородой со странным блюдом.

- Не спеши... Приведи себя в порядочек, - неслись ему вслед слова Савченко. - А я поем. Десять минут, ок? Чему удивляться? Как рыбу в яйце на сковороду кидать - так нормалёк, а как жарить её с яйцами - так: тю, шо делаешь?!. Всё нормально! Проха знает свои способности и свой желудок! Ах, вкусно-то как!.. Странные вы, однако... Это ж шедевр! Ну-ка, иди сюда, рыбка моя!..

Одеваться было трудно. Сильно кружилась голова, противная слабость тяжестью наливала руки и ноги. Сердце в груди колотилось с невероятной частотой, и даже самые простые движения вызывали одышку. Тошнило уже не так сильно, и боль в животе больше не скручивала кишки в узел - просто лежала там горячим камнем. Присев на кровать, чтобы передохнуть после одевания, Максим сунул руку под подушку и достал пистолет. Привычно проверил, стоит ли оружие на предохранителе, нет ли патрона в патроннике и все ли патроны в рукояти и запасной обойме.

Когда достал обойму из бокового кармана "оперативки", замер, вспоминая, что уже сегодня он где-то видел точно такую же обойму... Медленно, словно из тумана, в памяти всплыла деталь сна. Именно там он видел такую же обойму с патронами. Подкинув на руке реальную, он сунул её обратно и пристегнул кобуру на плече, постоянно думая о недавнем сновидении... Воспоминание из сна о патронах было таким ярким и точным, что пришлось даже крепко зажмуриться, прогоняя наваждение.

Тихо выругавшись, Максим прошёл к зеркалу трюмо, сразу замечая, что полированная поверхность тумбы перед зеркалом густо обсыпана пылью. Последнее, что помнил Максим из прошедшего дня, было то, как он, разбитый усталостью, едва нашёл силы, чтобы дойти до спальни. Ему не раз приходилось возвращаться после командировок в пустую квартиру, где никого не было и по неделе, и более, но он никогда не видел такого поразительного количества пыли. Странным казалось и то, что нею засыпала была именно спальня. Он провёл пальцем по тумбе, оставляя на ней косую черту и поднёс палец к глазам. Пыль тоже выглядела необычной. Пройдя по комнате и давя в себе нарастающий из ниоткуда приступ паники, Максим заметил, что пыль покрывала абсолютно всё: пол, постель, прикроватные тумбочки, трюмо. И везде она была алой, а если присмотреться - состояла из коротких ворсинок красной шерсти... Горло Максима стянул резкий спазм, мешая дышать и глотать. Он явно ощутил вкус этой пыли во рту. Это заставило припомнить ещё один фрагмент ночного кошмара, в котором шевелились, будто ожившие, какие-то шерстяные, пунцовые занавеси. Они обволакивали его, наваливались сверху, душили, забивали дыхание, лезли в рот...

Не выдержав, Максим поставил стул, и, дотягиваясь рукой, стал спешно обшаривать поверхность шкафа. Под пальцами была та же самая мягкая пыль, и совершенно неожиданно, когда Максим уже собирался покончить с этим странным параноидальным исследованием, его рука попала на что-то твёрдое и холодное. От неожиданности он чуть не упал, когда отдёрнул руку, словно от удара током...

 

- И что тут странного? - не понял Проха, сосредоточенно доставая изо рта рыбью чешую. - Так бывает: сунешь чё-нибудь куда-нибудь, потом забегаешься, заморочишься - забудешь, а ту раз - и приснилось. У меня также было. Сделал заначку, а где - выпало из головы. Через пару лет приснилось, что в тайничке, за вешалкой в прихожей куча бабла. Неделю ходил, боялся заглянуть - ну, типа, чего дурака кормить? А потом сунул руку и достал... Правда, сука, от денег осталась половина.

Максим не выдержал и засмеялся.

- Жена вычислила место?

- Хуже, - отмахнулся Виталий. - Инфляция, маму её в Верховной раде видел среди папередников...

- Ты понимаешь, - начал озадаченный случившимся Максим. - Жена требовала, чтобы я домой не приносил оружие. Боится она его.

- У баб это бывает, - согласился Савченко, продолжая усердно вынимать изо рта рыбью чешую. - Моя тоже поначалу протестовала. Потом привыкла.

- А моя ни в какую! Чтоб и духу не было... А куда денешься, когда поздно ночью возвращаешься после засады или задержания? А утром у оружейки кинулся, а целой обоймы нет...

- Да, серьёзный расклад, - посочувствовал Проха, не отвлекаясь от своего дикого на рецепт блюда, уплетая его прямо со сковороды. - "Строгач" и заявка на внутреннее расследование гарантированы.

- Я и полгода не прослужил после универа, а тут такая засада. Обыскал всё! Даже место, где сидел в засаде! А дома перевернул всё, что только смог, - Максим подкинул обойму на руке, - а патронов нет. Так и сказал нашему капитану оружейнику. Мужик он отличный. Тихонько записал и обойму, и маслята из своего неприкосновенного запаса.

- Чё захотел за это?

- В том-то и дело, что ничего, - вспоминал Максим. - Я потом принёс ему целый пакет всяких там ништяков. Не, не взял.

- Честный мент?

- Не знаю. Но выручил он меня - сам понимаешь.

- С понятиями мужик.

- Посоветовал учинить допрос жене.

- Верно! Я б тоже так поступил...

Максим покачал головой.

- Я попытался поговорить с нею, но получился скандал.

- Понятно, - произнёс Савченко, вставая из-за стола и поднимая уже пустую сковороду. - Я не я и хата не моя. Твои, муженёк, проблемы. Сама за сумки и к маме обидой торговать. Не сомневаюсь даже!

Он вымыл сковороду и вытер руки о кухонное полотенце.

- Бабы они мастерицы пакости лепить.

- Так понимаешь, - Максим ещё раз посмотрел на обойму и сунул её в карман, - получается, оружейник был прав.

- Не заморачивайся, - посоветовал Савченко. - Умнее стал - благодари бога и своего оружейника. По свободе завезёшь ему должок - ещё какого-нибудь простака выручит.

Он осмотрел товарища и с печальным вздохом покачал головой.

- Видок у тебя конечно... Выглядишь...

- Знаю, - перебил его Максим, - как засранец.

- То-то!.. Готов? Поехали. Кофейку попью из автомата в клинике, пока тебя клизмами будут потчевать. Барсук сказал, чтобы я, пока новое дело для меня не определят, присмотрел за тобой. Типа, в напарники определил. Но ты главный. Двинули, раз такое дело.

- Как себя сейчас чувствуете? - поинтересовался врач, склонившись над лежащим на кушетке Григорьевым. Он оказался так близко, что Максим мог с удивлением рассматривать его совершенно мальчишеское лицо и отсутствие на нём хоть какого-нибудь намёка на растительность, присущую взрослым мужам.

- Лучше, доктор, - ответил Максим и многозначительно кивнул на штатив стоящей рядом капельницы. - Долго мне так? Честно, у меня не очень много времени на такое вот лежание...

- Извините, уважаемый Максим Фадеевич, но жизнь иногда вносит свои коррективы. - Врач посмотрел на остаток какой-то жидкости в пакете капельницы. - И советую вам, как специалист, с ними считаться. Ещё пять минут, и вы вольны вставать. Я выпишу вам направление на госпитализацию.

- Что? - возмутился Максим. - Я не могу!

- Что значит "не можете"? Я врач, и не в вашем состоянии обсуждать мои решения.

- Но я действительно не могу!

Максим решительно сел на кушетке и выдернул иглу капельницы из руки.

- Я только второй день на новом месте службы, а вы меня на койку отправляете! Нет, это совершенно невозможно!

Врач-мальчишка сокрушённо, как-то неестественно по-взрослому для своей внешности, покачал головой, недовольно кривя губы, и воткнул уже свободную иглу с трубочкой в почти пустой пакетик с раствором.

- Вы не своевольничайте. Если для вас моё решение не кажется авторитетным, я сейчас же позвоню вашему начальнику, полковнику Босару, и мы однозначно решим эту проблему в пользу вашего здоровья.

Он отошёл к столу и достал из кармана идеально отглаженного халата мобильный телефон. Максим пошёл за ним следом, с удовольствием чувствуя, что после капельницы может передвигаться без посторонней помощи. От недавних проблем остались лишь небольшая слабость в теле и гудящая без боли голова.

- Можете звонить хоть самому министру! Уверен, они будут рады, если я останусь на службе. Вы только скажите, что это было?

Врач, которого все называли Могиканиным, положил телефон, поднял руку к глазам Максима и пощёлкал пальцами.

- Смотрите за пальцем. В ушах звенит?

- Скорее шумит... кондиционер, - Макс указал вверх, на установленный в потолке раструб вентиляционного отверстия.

Светлый просторный кабинет выходил окнами на солнечную сторону здания, и яркое солнце с чистого стерильно-голубого неба заливало вполне летним теплом помещение, с которым едва слышно и успешно справлялся кондиционер.

- Да, кондиционер, - отрешённо произнёс Могиканин, опуская руку. - Есть небольшой нистагм... Вас привезли ко мне в состоянии средней тяжести. Ещё час, и вы бы уже лежали в реанимации. По каким причинам - пока сказать не могу. Исследуем пробы, что вы привезли, кровь. На похмелье страдаете?

- Нет, - уверенно ответил Максим. - Не могу припомнить.

- Молоды, - кивнул головой врач.

Сравнивая озвученный вывод с внешним видом доктора, Максим невольно улыбнулся.

- Чему вы радуетесь? - нахмурил брови врач.

- Доктор, я себе хорошо чувствую. Правда.

- У вас признаки тяжёлого отравления. После инъекций вам действительно лучше, но симптоматично и ненадолго. С неожиданным ухудшением вашего самочувствия следует детально разобраться, чтобы понять, что делать дальше и как эффективно вам помочь. На это понадобится пять-семь дней. Это время вы, для своего же блага, должны полежать в стационаре под нашим наблюдением. Проведём полное обследование. Кстати!..

Он взял со стола большой бумажный конверт и вытянул из него рентгеновский снимок, сразу изучая его на свету из окна.

- Я проконсультировался с травматологом по поводу гематомы в области поясницы. Говорите, что получили удар?

- Да, нечаянно ударился о машину...

Могиканин закивал головой, видимо, не совсем веря озвученному объяснению.

- Разумеется. На осмотре, кажется, вы сказали, что о двери в метро... Ездите в метро или на машине?.. Неважно. Могу успокоить: ничего серьёзного. Правда, если не брать в расчёт, что гематома будет беспокоить вас недели две. А головой нигде не ударились? Вдруг, случайно?

Максим поднял брови.

- Так заметно?

- Есть немного, если отказываетесь от помощи. Оказываетесь от госпитализации - что ж, неволить не буду. Но запрещаю три дня садиться за руль. В вашем состоянии это опасно. И... обещаю не звонить вашему начальству, если в залоге останутся ваши водительские права.

Максим, дёрнув плечами, без раздумий достал карточку водительского удостоверения и положил на стол.

- Всё?

- Да это всё. С вашим благоразумием покончено. Можете идти. Через три дня жду вас у себя, Максим Фадеевич. Заодно заберёте права. К тому времени будут готовы предварительные результаты анализов.

Сунув беленькую, тоненькую руку в карман халата, врач достал и протянул Максиму свою визитку.

- Звоните, если что, в любое время.

- Спасибо, доктор.

Максим пулей выскочил из кабинета в коридор. В кресле рядом с дверью сладко спал Савченко, выпуская пузыри слюны на руку, которой подпирал подбородок.

- Что?! - воскликнул он, когда его толкнули в плечо, и пару секунд ошалело крутил головой по сторонам, стараясь сообразить, что происходит и где находится. - Чего, а?

- Я свободен.

- А, - выдохнул Проха, ища обо что вытереть руку. Максим протянул ему носовой платок. - Я уже думал, что тебя вконец затыкали клизмами. Что говорят?

- Ничего серьёзного. Отравление. Переживу. А почему его зовут Могиканиным?..

Не дожидаясь ответа от едва проснувшегося товарища, он прочитал визитку, которую крутил в руке: "Александр Александрович Могиканин, врач высшей категории, кандидат медицинских наук". Не оставалось ничего, как удивлённо хмыкнуть: многое стоит воспринимать буквально, вместо того, чтобы морочить голову поиском ненужных объяснений.

- Так просто.

- Что так просто? - не понял Проха, комкая носовой платок.

- Нужно съездить к потрохам, - сказал Максим, имея ввиду, что необходимо попасть в Киевское бюро судмедэкспертизы. - Отвезёшь? У меня есть пара вопросов к экспертам, что работали по делу Пучкиной.

- Ведьмы?

Савченко засопел, направляясь к выходу и комкая в руках влажный носовой платок, не зная, как с ним поступить.

- Я его постираю. Потом отдам.

- Можешь пользоваться нестиранным. Дарю! - с улыбкой ответил Максим. После капельницы стало действительно лучше, чтобы позволить себе немного бодрости и хорошего настроения. - А почему ведьмы?

- Не знаю. Семченко и Якушин всегда говорили, что занимаются "делом ведьм".

Широкие створчатые двери операционного зала распахнулись в заполненный трупным смрадом коридор Бюро судмедэкспертизы и из них широким шагом вышел огромный, как гора человек. Не обращая внимания на стоящих в ожидании Григорьева и Савченко, он устало и тяжело опустился на один из стульев, что рядком стояли у стены. Хлипкое сиденьице жалобно заскрипело расползающимися в стороны ножками под немалым весом большого человека, но устояло.

- Кто к Девакину? - спросил великан, делая глоток из помятой пластиковой бутылки, которую небрежно за горлышко принёс с собой. На нём был длинный прорезиненный и мокрый передник, неприятно блестящий от свежей влаги, частыми каплями стекающей прямо на пол.

- Следователь Григорьев.

- Григорьев, - повторил сидевший, вытирая губы, потом ещё раз приложился к бутылке и прополоскал рот, и, наконец, замотал большой бритой головой, которая в свете холодных ламп выглядела бледно-синеватой. - Не знаю такого.

- Работаю по делу Пучкиной. Новый следователь.

- Пучкиной? - переспросил великан, застывая на мгновение, с прищуром в глазах пытаясь припомнить о чём идёт речь. - Так я уже и забыл, когда выслал заключение Семченко и Якушину.

Он снова замолчал, прикусив губу, и кивнул, добавляя:

- Извините... Да. Царство им небесное.

Он встал и протянул Максиму свою огромную волосатую руку с небрежно закатанными выше мощного локтя рукавами. Другой рукой он небрежно стянул через голову петлю своего передника, и не глядя бросил его на стоящее у стены обшарпанное кресло.

Максим с опаской ответил на рукопожатие, ожидая неминуемой боли от мёртвой хватки этого несомненно очень сильного человека. Но ничего такого не произошло. Рука громилы оказалась сухой, чистой, прохладной и на удивление неожиданно мягкой, если не нежной.

- Девакин Сергей Андреевич. Судмедэксперт, - представился великан, и, оглядываясь на ряды давно не крашенных неказистых каталок с телами, что стояли вдоль стен на всём протяжении длинного коридора, добавил: - Вы извините, господа, у нас сегодня многолюдно. Сезон. Весна. "Водоканал" проводит плановый осмотр сети и находят вот такие "подснежники". Бомжи. Бродяги. Кто замёрз, кто отравился дешёвым самопалом, кого удавили, пырнули ножом, а кто по болезни загнулся - у этого контингента, как правило, довольно непростой способ попасть сюда. Работаем в три смены, чтобы обслужить очередь, пока она не рассыпалась в прах.

Он снова глотнул из бутылки, оглядываясь на ряды трупов, большая часть которых была накрыта истёртыми, затасканными простынями, местами покрытыми влажными бурыми или зеленоватыми пятнами. В воздухе висел не сильный, но въедливый запах разложения.

Девакин протянул бутылку Григорьеву.

- Не хотите?

- Нет, - отказался Максим, догадываясь о содержимом ёмкости и внутренне содрогаясь от одной мысли, что придётся что-то пить в окружении практически полностью истлевших тел, грязная одежда которых и гнилая плоть лохмотьями и лоскутами свисали с краёв каталок и носилок. - Нет, спасибо.

- Нет? Зря. Выглядите плохо. - Эксперт потряс бутылкой, взбалтывая прозрачную жидкость. - Спирт. Ректификат. Натуральная эмпирическая формула! Без "П" - отвечаю!

- Нет, спасибо.

- А я глотну, - протянул руку Савченко.

Эскулап не глядя протянул ему бутылку, но Максим перехватил её и забрал, с укоризной глядя на товарища, которому предстояло вести машину, а теперь - лишь судорожно сглотнуть вонь, которая, как казалось, забивала тошнотворной приторностью не только нос, но и рот.

- Он за рулём, - пояснил Максим Девакину, возвращая бутылку.

Дёрнув плечами, эксперт хмыкнул.

- Дело ваше. А ты бы глотнул всё-таки. Выглядишь паршиво. Даже очень не очень - почти как свежак на моём столе. Может, сходишь к врачам? Знаю хороших специалистов.

- Уже был.

- У кого? - живо поинтересовался великан.

- У Могиканина.

- А-а, - довольно протянул он и авторитетно заключил: - Этот мальчик никого раньше времени сюда не отправляет. Ему можно доверять. У нас после него самая жиденькая клиентура.

- Я насчёт Пучкиной, - напомнил Максим, опасаясь, как бы Девакин после выпитого спирта не потерял интерес ко всему происходящему.

- Чем могу помочь? В заключении описано подробно: погибла от множественных огнестрельных ранений.

- А ожоги?

- М-да, ожоги... Конечно, с такими обширными поражениями кожного покрова она бы долго не протянула, но почти мгновенная смерть наступила именно от огнестрела. Все пули я извлёк и передал капитану Семченко. Кажется, они были из качественного серебра.

- Да, экспертиза дала однозначное заключение - пули из ювелирного серебра.

- Я был прав! - довольно воскликнул Девакин. - То-то! Чем же не угодила эта девица, если её нашпиговали почти тридцатью граммами драгметалла?

- Вот, пытаюсь разобраться.

- Удачи.

- Спасибо, - ответил Максим. - Меня больше интересует другое.

Он достал из кармана сделанную копию заключения.

- Здесь вы пишите, что термические повреждения тканей были получены пострадавшей не в результате воздействия открытого огня... Но есть с десяток свидетелей, которые утверждают, что видели, как она горела...

Судмедэксперт грубо выхватил листок с документом из руки Григорьева и пробежался глазами по тексту, морща лоб.

- Да, всё верно написано.

- Но, - хотел было возразить Максим, но его остановил врач.

- Ступайте за мной...

С отвратительно-сочными звуками, привычно и быстро одев перчатки, Девакин вытолкнул из камеры холодильника стеллаж с телом, и, как фокусник элегантно, снял с него простынь.

- Вот, смотрите сами.

Максим задержал дыхание и на пару секунд зажмурил глаза, чтобы остыл кошмар первого впечатления. Савченко выругался и отвернулся. Перед ними на стеллаже лежал обгоревший труп. Поверхность тела была похожа на сгоревшую, растрескавшуюся древесину. Местами кора лопнула очень глубоко и в трещины проглядывало розовато-белое мясо. На черепе и кистях плоть выгорела практически полностью, обнажая белые, закопчённые кости. Мошонка несчастного была раздута до невероятных размеров и лежала на плотно сдвинутых бёдрах мертвеца, как старый гандбольный мяч, притягивая к себе невольные взгляды и заставляя замирать, холодея от ужаса.

- Так это же мужчина, - едва выдавил Григорьев, машинально прикрывая нос рукой, хотя никакого запаха от остывшего горельца не было.

- Да, верно, - подтвердил Девакин. - Был. Обратите внимание: кожный покров выгорел полностью, подкожный жир вытек и сгорел, волос нигде нет, глубокое термическое поражение мышечных тканей - стейк на быстром огне!

Эксперт застыл, глядя на посетителей, и, видимо, ожидая реакции.

- Видите?

- Вижу, - тихо сказал Максим. - Это не Пучкина.

- Да, этот сгорел в машине во время аварии. Пока спасатели суетились, прожарился до толстой корочки. Мне пришлось вытаскивать из его спины и зада всё то железо, что осталось от кресла. Горел жарко и в открытом огне. Теперь, - он прошёл к соседней ячейке, открыл её и вытолкнул наружу стеллаж с ещё одним телом. Когда простынь была снята, врач объявил: - А это ваша Пучкина! Поражения кожи хотя и обширные, но не глубокие. Волосяной покров практически уцелел.

Невозможно было не заметить, что у женщины сильно пострадало лицо. Кожа лоскутами слезла с щёк, оголяя почти полный оскал челюсти; вместо носа торчал острый носовой хрящ, а глаза были совершенно белыми, как у варёной рыбы. Ещё изучая в деле фотографии тела, он обратил внимание, на это обстоятельство и сейчас указал на это Девакину.

- Да, - согласился эксперт. - В таких случаях страдают чаще всего именно руки и лицо, обычно не прикрытые одеждой. К тому же ваша Пучкина получила удар бутылкой прямо в лоб. Битое стекло повредило мягкие ткани носа, бровных дуг, скул щёк. Именно поэтому так много слезло кожи. Грудь, живот и бёдра, голени и стопы, как видите, просто обварены.

- Не кислота?

Девакин усмехнулся.

- Жаль, что вы не пришли недельку назад. Я бы вам показал одну кислотницу. Плеснули подружки. Скажу только, что в том случае волос на девице не осталось вообще, и были обуглены кислотой шея, лицо и грудь. Поражения очень глубокие. Могу показать фотографии - оставил для коллекции...

- Нет, спасибо. Чем же эту облили?

- Вы о своей Пучкиной?

- О ней...

- Горячей водой. Очень крутым кипятком. Её именно обварили. Но, повторюсь, умерла она от пуль: три в сердце - в лохмотья, затем две в печень - в клочья, в почку и в горло - вплоть до шейных позвонков - застряла там. Все смертельные. Стрелок или незаурядный умелец, или ему исключительно повезло, как бывает с новичками.

- Точно кипятком?

Легко, не напрягаясь, Девакин затолкнул тела в камеры, затем открыл верхний отдел холодильника и достал большой пакет, из которого достал одежду, местами покрытую размытыми пятнами высохшей крови.

- Это вещи пострадавшей. Как видите, они целы, если не считать дыр от пуль. Кислота и огонь от материи мало что оставляют.

- Но свидетели, показывают, что видели большой столб пламени...

- Это вы разбирайтесь со своими свидетелями, - заталкивая обратно в пакет одежду, прокомментировал эксперт. - Я говорю о фактах.

- Остаётся ещё одно, - озадаченно протянул Максим. - И оно никак не согласуется с выводами экспертизы.

- Да? И что? - Девакин стянул перчатки и бросил их прямо на кафельный пол. - Насколько я знаю, что всё как раз подтверждается. На месте преступления не было найдено горючих веществ или катализаторов горения как на теле пострадавшей, так и на её одежде. Кислот тоже нет. Вы хотите меня удивить?

- Пытаюсь.

- Ну-ка!

- Подозреваемый был задержан на месте преступления. Его отпечатки были обнаружены на осколках бутылок. Как это объяснить? Если бы там был крутой кипяток...

- Да, градусов девяносто. Никак не меньше!

- ...его бы руки были сильно повреждены. А они у него без единого намёка на ожоги.

Великан ухмыльнулся и развёл руками.

- Моё дело простое: мне дают мясо, а я рассказываю, как оно и чем доведено до нежизнеспособного состояния. Больше добавить ничего не могу, кроме того, что дело вам досталось непростое.

- Он работал из засады. Как он мог нагреть воду в кустах до такой температуры?

- Это вопросы ко мне?

- Нет, - мотнул головой Максим. - Не к вам, Сергей Андреевич, не к вам.

- Не хочет говорить задержанный? Привезите его ко мне, я его раздену, помою, положу на стол, разложу инструменты, - Девакин с недобрым озорством прищурил глаза, - и через час он расскажет вам всё и в стихотворной форме - обещаю!

- Не сомневаюсь, - едва слышно произнёс Савченко, всё это время тихо стоявший у входа в зал с холодильниками и нервно, время от времени, выглядывая в коридор, на ряды каталок с трупами.

- Да, ладно вам! Вы мордуете в своих казематах гораздо грубо, - дёрнул огромными руками Девакин. - После вашего брата приходится иногда такой фарш разбирать!.. А здесь работают интеллигентные люди, профессионалы.

- Спасибо, - поблагодарил Максим, надеясь, что это была всё-таки шутка, а не предложение. - Спасибо, Сергей Андреевич. Будем разбираться дальше. Я хотел лично пообщаться.

- Обращайтесь. Одно дело делаем. Кстати, - спохватился великан, в готовности причаститься, взбалтывая жидкость в своей бутылке, - я покойному Семченко составил справочку...

- Что за справка? - остановился Максим у выхода из зала.

- Ваша Пучкина - не единственный экземпляр. За пять лет у меня было семь таких случаев.

Максим повернулся к великану.

- Я внимательно изучил реестр на подобные дела. Если считать подобными все случаи, где жертвы забрасывались "коктейлями Молотова"...

- Нет, не коктейлями... Были именно обваренные жертвы. - Великан замялся и потрусил бутылкой, словно не решаясь, что делать дальше: или говорить, или выпить.

- Вы не указали этого в заключении? - догадался Григорьев.

Девакин медленно закивал головой, не глядя прямо в глаза собеседнику.

- Я посчитал, что это поможет Диме, - я его неплохо знал. Понимаете, у меня есть свои проблемы: жена, дети, больные родители и начальство надо мной. Не хочу новых.

- Понятно, - выдохнул Максим. - Можете подготовить для меня такую же справку?

- Не проблема - вышлю на почту. Она у меня осталась с того самого времени.

Они молча и коротко пожали друг другу руки перед тем как проститься, и в этот раз Максим заметил, что ладонь великана стала более жёсткой и влажной.

- Что докладывать замминистра? - спросил полковник Босар, едва Максим переступил порог кабинета начальника управления, держа двумя руками короб с материалами порученного дела. - Игорь Борисович с утра уже интересовался и очень серьёзно.

- Здравия желаю, товарищ полковник, - приветствовал его Григорьев, ставя короб на стол для совещаний. - Прошу простить меня за утренний звонок.

Босар сидел за рабочим столом, разбирая какие-то документы, делая в них короткие заметки. Он не поднимал глаз на подчинённого.

- Ничего. Всякое бывает. А в нашей работе - и того более. - Он наконец оторвал взгляд от бумаг и внимательно посмотрел на Максима. - Мне звонил из клиники Могиканин. Он обеспокоен тем, что ты отказался от госпитализации. Уверен, что помощь не нужна?

Максим пожал плечами.

- Не думаю, что всё так серьёзно. Чувствую себя хорошо.

- У врач иного мнения. Пока ничего определённого сказать не может, но подозревает отравление.

- Он мне говорил об этом...

Босар жестом остановил его и встал с места.

- Я не знаю, какие порядки у вас в Киевском главке, старший лейтенант, но здесь, позволь заметить, министерство - выше только Кабинет министров, аппарат Президента и боги. - Он прошёл к столу для совещаний и жестом велел Максиму сесть. - Соответственно, наши правила на несколько порядков строже. Здесь, - он положил руку на короб с документами, - и в других делах Управления находится то, за что преступники не будут считаться ни со средствами, ни с мерами, чтобы остановить расследование. Ты меня понимаешь?

Максим сделал попытку встать, но был вновь остановлен жестом.

- Так точно, товарищ полковник.

- Поэтому, делаем так... Отныне ты ешь и пьёшь лишь то, что предлагают в нашем кафетерии или в столовой. Если не знаешь, я тебе напомню, что факт отравления твоих предшественников Семченко и Якушина был подтверждён официально. Правда, следствие ещё не закончено. Этим теперь занимаются наши коллеги из СБУ. Это я тебе говорю для того, чтобы ты осознал всю меру серьёзности моего распоряжения.

- Понял, товарищ полковник.

- И никаких пьянок! Все, кто вчера решил расслабиться, будут наказаны!

- Но, товарищ полковник!.. Я был инициатором!

- Оставь своё благородство! Ты мент! Все получат свою порцию взысканий. Кроме тебя. Ты новичок. С тебя спрос какой? Устный выговор! Ты отведал его ещё утром.

- Так точно, - стушевался Максим, припоминая ситуацию, когда сидя на горшке пришлось хлебнуть этого самого "устного выговора".

- А они были предупреждены не раз! Так, а теперь по делу... Что можешь сказать? Когда ждать результатов?

Максим помедлил с ответом. Босар тем временем сел напротив.

- Вчера и сегодня я ознакомился с имеющимися материалами дела, а именно о нанесении гражданке Пучкиной тяжких телесных повреждений...

Его снова остановили.

- Лить воду будешь на бубен своего Киевского Главка. Здесь давай по сути.

- Так точно, - Максим кивнул на короб с документами. - Товарищ полковник... Лев Евгеньевич... Я не могу дать определённый ответ до тех пор, пока здесь не будут все документы дела, которое вели Семченко и Якушин - все эпизоды.

- Так, - выдохнул начальник. - С чего ты взял, что получил не всё?

Босар резким движением руки, не скрывая этим раздражения, сорвал пломбу с короба и снял крышку, под которой находился прикрепленый список материалов.

- Вот, - щёлкнул он пальцем по пачке бумаг, - здесь всё. Я лично проверял. Ты чего носом крутишь, старлей?

- Никак нет, не кручу.

Максим достал конверт, в который загодя положил полученную справку от судмедэксперта Девакина и то, что передал ему капитан Савченко. Достав бумаги, развернул их и так передал полковнику.

- Здесь список документов и дел, что были добавлены к делу Семченко и Якушиным. Это подтверждается и этой справкой.

Вместо того, чтобы прочитать документы, Босар смял их, сжал их кулаке и размахнулся, намереваясь кинуть в угол, но опустил крепко сжатый кулак на стол.

- Кто тебе это дал?

Вопрос прозвучал довольно жёстко. Максим не мог отвести взгляда от кулака начальника, наблюдая, как от напряжения белеют пальцы Босара.

- Я спрашиваю: кто тебе это дал?

- Мне подбросили. Я проверял - список материалов дела, которые почему-то не переданы мне, составил лично Семченко.

- Что ты хочешь сказать? - голос Босара стал набирать силу и через мгновение это был уже крик полный негодования. - Что я передал тебе неполное дело?

Максим медленно встал со своего места.

- Товарищ полковник, я хочу сказать, что не могу работать с некомплектным делом. Я не хочу выяснять, как и кем это было сделано. Но если с меня требуют конкретных результатов и сроков, я должен оперировать всеми материалами дела, а не тем, что осталось.

В этот раз кулак без всяких стеснений обрушился на стол. Босар вскочил, багровея в лице.

- Если Семченко и Якушин решили, что эти материалы имеют прямое отношение к расследованию - я обязан ознакомиться с ними, - стараясь быть спокойным, закончил Максим.

- Молчать! От тебя что требуется, мент? Что, я тебя спрашиваю? Выяснить, кто организовал покушение на эту бабу и найти этого урода! Кто облил её бензином и подпалил? Кто всадил в неё семь пуль? Ты же мне какие песни поёшь? Два дня здесь, а уже права качать!

Максим опустил взгляд и промолчал. Он не чувствовал за собой никакой вины.

Молчал и Босар. Григорьев слышал его тяжёлое и частое дыхание.

- Я здесь решаю, кто и что будет расследовать, - чередуя слова одышкой, выпалил полковник. - Я! И точка на этом! Ты понял?

Максим поднял глаза и вздохнул.

- Никак нет, товарищ полковник

Босар отшвырнул скомканные листы и с силой оттолкнул короб с документами.

- То есть ты отказываешься от дела?

- Никак нет, товарищ полковник.

- Так что ты здесь целочку передо мной ломаешь? А?

- Во всех делах фигурирует ещё одно лицо. Кто-то его называет Инквизитором, кто-то Монахом, кто-то Святым Отцом, кто-то отцом Дмитрием, кто-то Димитром. Исходя из общих признаков собранных преступлений, Семченко предположил, что это одно и то же лицо. В письме к возможному преемнику он прямо указал на это.

- Твой Семченко был ещё той занозой в жопе! Фантазии развёл!

- Я не думаю, что перед смертью этот человек...

- Всё, - махнул рукой Босар. - Всё это лишь слова. Мне нужны конкретные доказательства существования этого Инквизитора.

- Да.

- Так занимайся этим. Ты с фигурантами дела Пучкиной общался?

- Нет ещё.

- Чего же стоишь?

- Разрешите идти?

- Вали к такой матери!

Максим, находясь в некотором замешательстве после такого крутого общения, дёрнулся было отдать честь, но вовремя остановился, вспомнив, что одет по-гражданке, и пошёл к дверям.

- Максим Фадеевич! - окликнул его Босар, когда Григорьев уже открывал дверь.

- Да, Лев Евгеньевич...

Он обернулся. Начальник подходил к нему, крутя шеей и оттягивая расшитый серебром ворот форменной рубашки.

- Хорошо, я тебе устрою знакомство с полным делом. Устрою. Мне на это нужно время. День, два.

- Спасибо.

- Что мне твоё спасибо? - снова повысил голос было уже успокоившийся Босар. - Мне тебя рекомендовал лично твой начальник майор Невада, как самого толкового и сообразительного из всех ему известных следователей Киевского Главка. Комедии ты ломать не будешь. Говоришь надо - значит, надо. Будет тебе весь комплект. Эх, Семченко!.. И оттуда достал!

- Спасибо, - повторил Максим и осёкся, видя, как набухают жилы на шее начальника. - Извините...

Босар махнул рукой, мол, не нужны твои извинения.

- Ты не знаешь, в какой жар придётся лезть! В пекло, твою мать! В самое пекло! Ты даже не представляешь, под что нас подписали.

- Не понимаю, Глеб Евгеньевич, - признался Максим.

- То-то и оно! Держи язык за зубами так, как никто и никогда! Ни-кто, Максим!.. Делаю это ради дружбы с Невадой, и ради твоего отца... Да! Он мне когда-то очень сильно помог. Знаю я Фадея Петровича. Передай ему привет.

- Обязательно.

- Ступай. Работай. С замминистра я сам поговорю...

Когда Максим повернулся обратно к дверям, почувствовал одобрительное, отеческое похлопывание на своей спине. В начале этого разговора он опасался, что запросил лишнего, затем нисколько не сомневался в том, что достаточно будет и того, что есть в коробе. Теперь же, оставив за спиной кабинет начальника, был полностью уверен в том, что все сомнения и опасения на самом деле пусты. Стало абсолютно очевидным, что полковник Босар за гневом прятал отчаяние.

Офис участкового после недавнего ремонта выглядел свежим и нарядным. Очень сильно и парко пахло свежей краской, с которой едва мог справиться и свежий, уже по-настоящему весенний бриз, легко проникающий в помещение сквозь зарешечённые распахнутые окна. Хозяин, немолодой тучный капитан, заботливо расставлял различные безделушки и фотографии в рамочках по полочкам многочисленных новеньких застеклённых шкафов. Здесь были и детские игрушки, и фотографии самих детей, и других людей, которые, судя по всему, были очень дороги капитану Завальному. Делал он всё это с той неторопливостью и заботой, с которой обычно демонстрируют гостям свои радости и достижения нескромные, но успешные хозяева. Реликвий и родственников у Завального было во множестве.

- Что сказать? Мой участок на Печерске самый спокойный, - то ли рассказывал, то ли размышлял вслух Завальный, стараясь примостить большую фотографию в массивной рамочке, на которой было запечатлено улыбающееся счастье какой-то толстушки, радующейся тому невероятному количеству золотых украшений висящих на ней, и едва умещавшихся в ограниченном пространстве фотографии. - Можно сказать, образцово-показательный! Грех жаловаться - честно скажу тебе, старлей.

Стоило обратить внимание на то, с какой любовью и порядком была расставлена в объёмных и новых папках вся документация этого местного милицейского начальника. Также невозможно было не заметить, как плотно он заставлял архивы домашними реликвиями, видимо, не скоро намереваясь обращаться к ним в процессе исполнении служебных обязанностей. Это только подтверждало слова капитана о благополучности вверенного ему района.

Толстушкой в золоте, наверняка, была женой участкового, и её фотография упорно не хотела становиться на выбранное место - не имея подпорки, она упрямо соскальзывала, падала.

- Я здесь, считай, уже двадцать три года. Так, - продолжал Завальный, оглядывая кабинет - комнату однокомнатной квартиры выделенной под офис опорного пункта, - в поисках места, куда можно было бы пристроить строптивую фотографию. - даже не припомню, чтобы за это время произошло что-то серьёзное. Чужаков здесь мало. Есть несколько квартирантов, но они живут с нами лет по семь-десять. Сроднились уже. Все остальные - свои.

- Ни грабежей, ни драк? - с намеренным сомнением спросил Максим.

Валко и важно перенося свой весьма объёмный живот на кривых ногах, капитан подошёл к новенькому сейфу, на котором, расцветая свежей и сочной зеленью заботы, были плотно поставлены горшки с домашними растениями. Немного раздвинув вазоны, Завальный втиснул фотографию между ними. Теперь немолодая, немного обрюзгшая от очень сытой жизни толстушка едва просвечивала своим золотом густые заросли.

- Какие драки?! Какие грабежи, на хрен?! Шутишь?

- Нисколько! - подзадорил хозяина офиса Максим. - Вот, намедни, возле Кабмина машину угнали!

- Так то ж возле Кабмина! - хохотнул капитан, потрясая своим выдающимся со всех сторон животом. - Свои у своих прут! Разберутся как-нибудь. Здесь только дурак или гастролёр решится на такую глупость! Родители, - царствие им небесное, - рассказывали мне, что даже после войны, когда ни пожрать у людей не было, ни чем срам прикрыть, и ворьё могло запросто загнать заточку кому-нибудь в печень за буханку хлеба, здесь люди квартиры на ключ не закрывали, уходя на работу. А ты - грабежи, драки!

- Что ж особенного в этом районе?

Вытерев потные ладони прямо о топорщащуюся на животе форменную рубашку, Завальный расстегнул галстук и ворот, отпуская на волю толстые складки широкой шеи.

- Ты сам-то местный, киевский?

- Сколько себя помню, - не без гордости заметил Максим. - И мои родители, и их родители, и дальше...

- Коренной, значит. Так знать должен, что это местечко с давних времён именовалось Стрибожим Яром. Не знал? Нет!.. То-то! Мало, кто знает. Ручей когда-то протекал, глубокий овраг промыл. Вот ты, когда сюда ехал, в низинку по Сташевича спускался? Под поворотик такой уклончик есть?

Утвердительный кивок был ему ответом.

- Так это и есть Стрибожий Яр. То есть - когда ним был. Мне моя прабабка рассказывала. Жила в Белой Церкви, а Киев знала, старуха. Сейчас этот райончик старики называют Ведьминым Кутом.

- Странное название, - хмыкнул Максим.

- Кому как, - ответил участковый. - Контингент тут у, можно сказать, специфический.

- Особенный район.

- Вот и я говорю! - назидательно подняв толстый короткий палец, заключил толстяк, пытаясь впихнуть свой широкий зад в новенькое кожаное кресло, садясь за такой же новенький рабочий стол. - Кому хочется проблем? У меня тут в каждом доме, как не знахарь, так ведун или экстрасенс какой. Костоправы есть. Эзотерики разные. Энергетики. Видели, как чисто у нас?

Да, так и было. Район отличался ухоженностью, аккуратностью и чистотой.

- Дворники выгребают всё до последнего окурка, листика, чтобы вдруг чего не набрать беды на себя да на родственничков своих.

- А что могут?

Натужно кряхтя, Завальный полез под стол.

- Может и могут, а проверять смельчаков нет, - простонал из-под стола капитан и выбрался с побагровевшим и вспотевшим лицом. В руках он держал два бокала и бутылку коньяка. - Тут недавно залётные работнички в одной из квартирок ремонт делали. Мусор из окон прямо на газон сбрасывали. А газоны у нас ухоженные, красивые, в цветах все, огорожены - цивилизация, как в хорошем парке! Так кто-то им коротенькую записочку на двери пришпилил, мол, если не уберут...

- И?..

- За ночь до последней крошки всё выгребли и вывезли! Правда, потом больше не появились. Других пришлось нанимать.

Завальный легко вывернул плотную пробку из бутылочного горлышка.

- Ты как? По паре капель? - предложил он угощение.

- Не, не могу, капитан. Я с утра едва на ногах стою. Траванулся накануне.

- То-то бледный.

- Есть немного. У врача был. Анализы, капельницы - всё такое, но без толку.

- Так будешь у Елизаветы Петровны, скажи ей о проблеме. Подсобит. Не из таких проблем женщина добрых людей вытаскивает.

Участковый щедро налил в один бокал коньяка и одним пальцем запросто вдавил пробку обратно в бутылку.

- Давление, мать его, замучило. Советуют коньяк, - пояснил он, облизываясь на бокал, держа его в руке. - С твоего позволения, старлей.

- На здоровье!

- Будьмо! - капитан легко опрокинул в рот всю немалую порцию алкоголя и вытер рукавом слюнявые толстые губы, авторитетно советуя: - Расскажи ей, не стесняйся. Елизавета Петровна никому не отказывает. За ней посылают большие люди. Уважают её.

Он мгновение подумал и снова потянулся к бутылке.

- Ты правильно сделал, что сразу ко мне пожаловал.

- Как иначе? - попытался быть искренним Максим. Перед тем, как идти к участковому, они с Савченко условились, что Макс прямоходом направляется к участковому, а Виталий побродит по району и посмотрит, что к чему. - Кто лучше может знать район и его проблемы, как ни участковый?

- Верно. Были тут по прошлом годе двое ваших. Лазили, людей дёргали расспросами всякими.

- Семченко и Якушин? - догадался Григорьев.

- Они, они, - закивал Завальный. - Ничего у них не вышло. Не с того конца начали. А ты правильный мент. Ко мне пришёл. Молодец.

Он снова жестом предложил выпить, а когда получил вежливый отказ, снова наполнил бокал, нисколько не стесняясь присутствия министерского гостя, ни рабочего дня.

- Как она сейчас? - спросил Максим, когда бокал был осушён в один глоток.

- Как стрелял в неё тот урод, так вроде умерилась баба. Немолодая она, испугалась, осеклась. Тихая стала, осторожная.

- Так не в неё стреляли, - заметил Максим.

Завальный махнул рукой, пряча бутылку и бокалы.

- Это мы так думаем. Ни меня, ни тебя там не было. А она говорит, что в неё метили - я ей больше верю.

- Семь пуль попали в другую женщину.

- Наташу Пучкину, - продемонстрировал неожиданную осведомлённость участковый. - Знал я её. Хорошая девочка была. Жаль человека. Родной муж спалил и расстрелял. Благодарите Тунангаеву, что задержала гада. Догнала и сбила с ног! Не всякий из нас сможет в её-то годы.

- Это верно. Так после этого у неё проблем не было? Не жаловалась?

- Какие проблемы? - колыхнул жиром на плечах Завальный и вытер губы, используя для этого, как и прежде, рукав. - Испугало это её всё.

- Может, кто наезжал, требовал что-то?

Участковый наклонился и положил руки на стол, который под его весом заскрипел.

- Ты знаешь, старлей, я тут тоже немало голову поломал над этим делом. Невозможно такое дело провернуть с наскоку, так?

Максим кивнул.

- Всё надо обстоятельно подготовить - пистолет, серебряные пули, бутылки с бензином. И проследить, конечно, чтобы в нужном месте засаду устроить. Пучкина к Елизавете Петровне давно ходила. Та её приметила, своему ремеслу стала учить - кому вред, спрашиваю? Польза только! Девка-то погибла от муженька своего ни за что! Не думаю, что это всё это было устроено ради того, чтобы девку порешить - нечего ради! Тунангаева здесь, в Ведьмином Куте, самая толковая, сильная баба в своём деле... Мою жену подняла - бесплодная ходила двадцать лет! А теперь, - Завальный кивнул на фотографии на полочках в шкафах, - вон - каких пузанов мне нарожала. И мне всегда помогала - не буду жаловаться. И тебе поможет - не сомневайся.

Было видно, капитан знает много, но не всё.

- Завистники? - спросил Максим.

- У тебя их нет? Вон, смотри, какой молодой, а в гусях в самом министерстве уже ходишь. По всему видать - хороший мент: и службу знаешь, и людей нужных.

- Ну, хороший или плохой, будет видно, когда разберусь с этим делом, - резюмировал этот эпизод Максим.

- Хороший, - уверил Завальный. - Я хорошего и нашего издаля вижу. А ты хороший. И вот этому хорошему и завидуют. И вредить готовы, и убить - человек он сволочь, когда завидки берут.

- На кого-то конкретного думаешь?

- Если кто местный науськал урода-Пучкина - я найду. Будь уверен. Но не думаю... Дальний кто-то здесь орудует.

- Так есть проблемы? - ухватился за оговорку собеседника Григорьев. - Угрожают Тунангаевой?

- Нет, - закачал головой участковый. - Она бы мне сразу сказала. Я это знаю. Так себе думаю, что не в одном Пучкине дело. Вы вон, скоро год топчетесь с этим делом, а ничего не смогли предъявить этому уроду... Спалил жену и отлёживает бока в СИЗО.

- Я только за дело взялся, - проинформировал Максим. - Мои предшественники кто погиб, а кто умер.

- Знаю я, - отмахнулся участковый. - Твои предшественники не дураки были. Давно могли раскрутить результат. Да, видно, крутили не там, где нужно. Или кто-то сверху не даёт копать, где надо... Я почти четвертак века в ментах хожу, и всегда одни и те же причины.

- Но, кажется, не на этот раз, - произнёс Максим, вставая с места.

- Что так? - удивился Завальный, оставаясь сидеть в кресле. Подняться он мог с гораздо большими усилиями, чем сесть.

- Не знаю, но, кажется, что кому-то очень нужно знать, что произошло на самом деле.

- Не первый уже случай? - догадался капитан.

- Скорее всего, - ответил Максим. - Мне поручено разобраться с этим.

- Понял, - кивнул Завальный. - Не буду приставать с расспросами, раз сказать не можешь. Понимаю.

- Пойду к Тунангаевой, погляжу на вашу знаменитую Елизавету Петровну.

- Сходи-сходи. Знатная ведьма. Не пожалеешь. Ты и о делах с нею побалакай, и о своём не забудь. Женат? Дети есть?

- Женат. Но детей нет.

- Не ладится, - понял участковый. - Расскажи ей. Она и по этим делам мастерица.

- Спасибо, тебе капитан.

- Давай, старлей, бывай. Заглядывай, когда здоровье наладишь - выпьем, посидим по-свойски.

Выглядела она весьма обыкновенно. На втором десятке третьего тысячелетия в современной столице европейского государства встретить Злую ведьму с крючковатым носом, всклоченными волосами и огненным взглядом было бы, пожалуй, верхом настоящего безумия. И, тем более, ничего от Яги, Фреи, Гекаты или Сивы в ней не было. Просто женщина, просто в возрасте, не старуха, даже не урод. Конечно, Максим, изучая материалы дела, имел возможность видеть фотографию фигурантки, но фото это одно, а реальное представление о человеке - совершенно другое. То, что сейчас предстало перед его взором, выглядело довольно неплохо, если не сказать, что довольно симпатично. И совсем не сочеталось это благообразие с тем почитанием и уверенностью, с какими умудрённый жизнью и немалым опытом участковый Завальный называл эту женщину ведьмой.

Зайдя в подъезд обыкновенного, далеко не пряничного, пятиэтажного дома постройки пятидесятых годов, на площадке первого этажа Григорьев увидел Тунангаеву. Немолодая женщина в поношенном халатике, сильно прихрамывая на левую ногу, мыла из ведра с мыльной водой входные двери квартиры. Заметив вошедшего, Тунангаева выпрямилась и улыбнулась, поправляя выбившийся из аккуратно уложенной причёски посеребрённый сединой локон.

- Бог в помощь, - произнёс Максим.

- Проходите, - ответила Тунангаева, улыбаясь щедрой полнозубой улыбкой. - Две минутки. Я закончу и смогу начать приём.

- Извините, но я по другому поводу.

Но женщина толкнула дверь, предлагая войти в квартиру.

- Вы проходите в комнату, располагайтесь.

- Спасибо.

Уже войдя в квартиру, Максим подумал о том, что просто невероятно, как этой женщине удалось задержать опасного преступника. Хромала она заметно и сильно. Если она страдала на такие-же проблемы с костями, как и его тёщи, Арданова, что было не редкостью для женщин такого возраста, то догнать и вырубить молодого мужчину было ей едва ли под силу. О проблемах здоровья Тунангаевой в деле не говорилось ни слова. По-видимому, никому из следователей не пришло в голову обратить на это странное обстоятельство своё внимание.

Ничем необычным квартира Тунангаевой не отличалась, если, конечно, не брать в расчёт такую деталь, как скромность. В комнате, в которую вежливо было предложено пройти, из мебели стояли лишь два кресла, топчан и низенький столик. На стенах висели простенькие, но писаные рукой картины - не репродукции, изображающие какие-то фантастические пейзажи. Там же, в рамочке, на видном месте висела лицензия на право заниматься частной предпринимательской деятельностью, номера которой и дату выдачи Максим записал сразу, руководствуясь профессиональной привычкой, чтобы затем сверить с имеющимися в деле документами, и много фотографий.

На фотографиях счастливая Тунангаева была запечатлена в компании различных людей, большей частью довольно известных и знаменитых: телеведущих, политиков, бизнесменов и актёров. На всех фотографиях были одни и те же декорации, и не понадобилось много времени, чтобы, глядя на них, Максим вспомнил о популярном телепроекте "Охота на ведьм", проводимом на одном из популярных телеканалов. За несколько лет проект стал своеобразным брендом, который могли узнать даже те, кто предпочитал держаться от телевизоров подальше, трезво полагая, что всё современное телевидение - лишь зомбирование, промывка мозгов и сплошное оболванивание.

На столе стояли две новые толстые чёрные стеариновые свечи, какие можно купить в любом супермаркете. Там же лежала неновая колода карт рубашками кверху и стояла наполненная водой эмалированная глубокая миска. Под столешницей, на полке, лежали пучки каких-то сухих трав и связанные бечёвкой церковные, тёмного воска, свечи: тонкие и толстые, подлиннее.

Из того же "дела" Максиму стало известно, что Тунангаева была ненкой по национальности. Родилась она в городе Норильске. Внешне мало чем напоминала представителя северных народов соседней державы, если не принимать во внимание едва заметные широкость и плоскость лица. Всё-таки родительница у неё была украинкой. Детей у женщины не было - лишь племянница где-то за океаном. Замужем была, но давно, а по смерти мужа вернула себе девичью, отцовскую фамилию. Предпринимательством стала заниматься в начале девяностых годов прошлого века. Жалоб недовольных клиентов на неё не было. Лицензию обновляла или продлевала без проблем. Никаких противоправных действий за ней не числилось. В собственности имела две квартиры - эту, которую использовала в качестве офиса и ещё одну, где проживала, и которая досталась ей от покойного мужа.

Она скоро зашла в комнату. Вместо видавшего виды халатика теперь на ней было простое серое платье с довольно низким декольте. Возраст начал только-только обживаться морщинами на лице женщины, но, как казалось, совершенно не тронул остального тела. Тунангаева знала об этом и охотно демонстрировала то, что можно было без всяких стеснений показать.

- Здравствуйте, - она подошла ближе, также сильно хромая. Когда её левая нога опускалась на пол, отчётливо слышался глухой стук, как от плохо сделанного протеза. Тунангаева держала в руках небольшой стакан с чайного вида жидкостью. - Выпейте это, пожалуйста.

Максим взял предложенный стакан и принюхался. Жидкость имела аромат и цвет самого обыкновенного не крепкого чая.

- Выпейте, выпейте, - с доброй улыбкой настояла хозяйка офиса. - Травить вас никто не собирается.

- Я совсем не по этому поводу, - попытался объяснить Максим, одновременно заливаясь жаром стыда, когда вспомнил утренние приключения - меньше всего хотелось, чтобы об этом узнал или догадался кто-то ещё.

- Я понимаю. Но вы пейте. Вам сразу станет легче.

- Откуда вы знаете?

- От Кавуна.

- Кого? - не понял Максим.

- От участкового нашего. Его тут так все зовут. За глаза, конечно. Он мне звонил за пару минут до вашего прихода. Предупредил и просил помочь.

Об этом можно было и самому догадаться. Не оставалось ничего, кроме как выпить предлагаемое угощение, которое и на вкус напоминало самый обыкновенный чай.

- Присаживайтесь, - она указала на кресло и приняла пустой стакан. А когда гость сел, сказала: - Я вас слушаю, Максим Фадеевич. - Сама села в кресло напротив.

- Я новый следователь, который занимается делом об убийстве гражданки Пучкиной.

- Да, я знаю. Бедное дитя.

- Вы задержали Пучкина, - глаза Максима нечаянно скользнули по ноге женщины. - Но...

- Вы об этом! - она усмехнулась и неожиданно сняла с ноги туфель и стянула плотный гольф.

Ниже колена голень была синеватой, с вздувшимися узлами вен, а ещё ниже... тёмно-коричневая кожа местами отслаивалась пластинками, чешуйками; кое-где проглядывали глубокие дыры, трещины, но без каких-либо выделений. Практически от половины голени и ниже - голеностоп, стопа выглядели сухими, безжизненными, как плоть мумии. На это невозможно было смотреть. Максим тактично отвёл взгляд.

- Врачи говорят, сухая гангрена, - пояснила Тунангаева, надевая гольф и туфель. - Традиционные меры оказались бесполезными. На ампутацию не решилась. Вот, помогаю себе сама уже почти тридцать лет. Вы хотите знать, как мне удалось догнать этого Пучкина?

- Простите...

- Ничего, - мило улыбнулась она ему. - Я не знаю, что сказать. Когда всё это произошло, я просто побежала за ним.

- Вам это удалось. Спасибо.

- Не благодарите. Так случилось само собой.

Максим достал из папки копию протокола допроса.

- Ранее вы показывали, что никого, кроме Пучкина на месте преступления не видели.

- Нет, не видела, - поспешила с ответом Тунангаева.

- Несколько свидетелей уверяют, что нападавших было двое. Один бросил в жертву бутылки, другой стрелял.

- Я не знаю, - замотала головой женщина. - Не видела других. Только Пучкина. Видела, как он выскочил из кустов, как побежал к Наташе, как бросил в неё что-то, как она загорелась от этого и закричала. Я слышала, как разбилось стекло. Видела, как она стояла и горела. Потом он побежал. Я сняла туфли и побежала за ним. Не помню, как догнала. Помню, что ударила его туфлями, которые держала в руке. Но больше, извините, никого не помню. - Она задумалась, не сводя своих бездонных тёмно-карих, почти чёрных глаз с Григорьева. - Нет, никого не помню больше. Возможно, что это произошло после того, как я погналась за этим человеком. Не знаю...

- Простите, что интересуюсь, но работа такая, - извинился Максим. - Я внимательно изучил протоколы допросов и протокол очной ставки. Как вы думаете, всё-таки почему Пучкин не узнал вас?

Тунангаева заметно удивилась.

- А почему он должен был узнать меня?

- Во время допросов он утверждал, что не знает вас. Сколько вы были знакомы с его супругой?

- Наташей? - с прежним удивлением в голосе уточнила Тунангаева. - Примерно год. Не могу точно сказать.

- И за это время вы ни разу не встречались с её мужем Василием Андреевичем?

- Я видела его, конечно. Но мы не встречались.

- При каких обстоятельствах вы его видели?

Тунангаева потемнела в лице и откинулась в кресле. В чертах её лица больше не было прежней теплоты и открытой приветливости, с которыми она так хорошо встретила гостя.

- Наташа мне показывала фотографии.

- С какой целью она это сделала?

- Мы просто общались. Она рассказывала о своей жизни, о своей семье - муже, сыне - обыкновенная бабья болтовня.

- А как вы с ней познакомились?

Женщина не торопилась с ответом. Она сжала губы и с нехорошим прищуром смотрела на гостя. Этот вопрос, видимо, оказался ей неудобен.

- Как и с многими, кто ко мне приходит, просит помощи.

- Какой помощи она просила у вас?

- Она была несчастна.

- Несчастна?.. Хорошо, - Максим подсел на край кресла. - Ещё раз простите моё профессиональное любопытство. Я, конечно, не совсем понимаю, в чём заключается ваша деятельность, но то, что я знаю о супруге Натальи, даёт о нём представление, как о примерном муже, отце, хорошем семьянине. Он везде характеризуется исключительно с положительной стороны. Исключительно положительно, - повторил он. - Я поясню, если можно, к чему веду.

Он помолчал, внимательно глядя на неё. Тунангаева также сидела молча и неподвижно, просто глядя перед собой.

- Наверняка вы знаете, что пострадавшая погибла от семи пулевых ранений, - продолжил Максим.

- Я не слышала выстрелов и не видела стрелявшего, - повторила женщина.

- Да, конечно. Но факт есть факт: из тела погибшей извлекли семь серебряных пуль. Все ранения смертельны. У меня, возможно, небольшой, но достаточный опыт, чтобы сделать определённый вывод: мотивом убийства была месть. Когда хотят убить - проламывают череп, бьют ножом в сердце, печень, дырявят почку, пробивают лёгкие... Или, если стреляют, делают всего несколько выстрелов - два-три, один из которых "контрольный". Но когда разряжают всю обойму - это уже выдаёт сильные эмоции, чаще всего месть или казнь, тем более, когда преступник - весьма опытный стрелок - повторюсь: все ранения смертельны. Не забудьте учесть и то, что её подожгли перед тем, как расстрелять. Вы меня понимаете?

- Почему вы спрашиваете меня об этом? - спросила Тунангаева, и в её вопросе достаточно сильно звучало раздражение.

- К месту своей гибели гражданка Пучкина пришла с вами. Что она делала на перекрёстке?

- Ничего такого...

Доставая из папки очередной документ, Максим поймал себя на том, что также едва сдерживает раздражение. Он не любил, когда ему лгали, особенно игнорируя очевидные, неопровержимые факты. По долгу службы он всякий раз сталкивался с неправдой. Чаще всего изворачивались подозреваемые, но когда пытались исказить факты свидетели, это сразу и обоснованно наводило на мысль, что и они немало в чём причастны к преступлению.

Он достал из папки лист с фотографией.

- Это место гибели Пучкиной, - протянул он документ Тунангаевой. - Перед гибелью она что-то рисовала мелом на асфальте перекрёстка. Можете пояснить, что она нарисовала? Я думаю, вы должны знать, что это.

Та долго изучала фотографию. Любопытства или интереса в её глазах не было. Вне сомнений, Тунангаева напряжённо размышляла, что сказать.

- Мне здесь плохо видно. Я вижу лишь какие-то чёрточки.

Пришлось достать другую фотографию, над которой поработали специалисты из экспертного отдела, выделяя и уточняя начерченный на асфальте рисунок. Здесь он был выделен очень ярко и отчётливо.

- Да, вы правы. Часть рисунка была смыта теми, кто тушил тело погибшей. Может быть, здесь будет видно лучше? - сказал Максим, предлагая женщине новый документ.

Она приняла его, но рассматривать не стала. Вместо этого совершенно неожиданно поникла и заплакала.

- Ко мне просто приходят люди. У всех свои проблемы. Я помогаю им, как могу, как умею. За что мне это? Я ведь только добра им хочу, - говорила она сквозь слёзы.

- Давайте, вы не будете плакать, а ответите на мои вопросы. Волю слезам можно дать позже. У меня не так много времени.

Глубоко вздохнув, Тунангаева вытерла слёзы и постаралась улыбнуться. Последнее ей удалось, на удивление, просто. Если бы не следы слёз на её щёках, вряд ли можно было подумать, что секунду назад она была сильно расстроена.

- Простите, но я до сих пор не могу прийти в себя после всего случившегося. Я боюсь.

- Чего вы боитесь? Или кого? Расскажите. Я постараюсь помочь.

- Я не знаю.

- Тогда вернёмся к этим фотографиям.

По-прежнему не глядя на документы, женщина положила фотографии на столик.

- Это просто ритуал. Ритуал, понимаете?

- Нет, простите, - коротко ответил Максим и в его словах звучало больше искренности, чем в том, что говорила Тунангаева.

- Проблемы могут быть у людей разными. Понимаете?

- Нет людей без проблем. С этим я охотно соглашусь.

- Они приходят ко мне, рассказывают. Одни хотят знать, что будет дальше в их жизни. Хотят знать, кто им желает зла. Как защититься от этого. Как вернуть всё плохое обидчику.

- И вы им помогаете.

- Да! Да! - воскликнула женщина, готовая снова расплакаться.

- Успокойтесь, пожалуйста. Мне известно, что вы выбрали гражданку Пучкину себе в ученицы.

- Да, - успокоилась Тунангаева. - Она была способной. Запоминала всё быстро, исполняла в точности. Она была рождена для этого. У неё был дар. Я её учила ритуалам.

- И то, что нарисовала она - должно иметь отношение к какому-то ритуалу?

- Да, - подтвердила женщина.

- Этому ритуалу её научили вы?

- Да, - со вздохом снова признала она. - Я.

- Тогда вы должны знать, что она нарисовала перед гибелью.

- Да, простите. Я знаю, что это.

- Будьте добры.

Встав с места, и стуча своей жуткой ногой, Тунангаева вышла из комнаты. Через полминуты она вернулась с какой-то большой толстой тетрадью, которая была раскрыта на одной из страниц.

- Она делала это, - тетрадь была положена на колени Максиму.

На странице была нарисована похожая схема и подробно описан ритуал, в котором она использовалась.

- Это была тренировка, - добавила целительница. - Просто тренировка. Что-то вроде экзамена. Видите, там написано, что нужно разлить в центре тридцать шесть капель козьей крови. Крови не было. Мы её с собой просто не брали.

В рукописном тексте действительно было указано, что в центре некого Амбла необходимо, читая саты, разлить тридцать шесть капель крови убитого на последнее новолуние козла. Схема была очень похожа на ту, которую восстановили эксперты. Тунангаева была права и в остальном: на месте преступления, кроме крови погибшей, иной обнаружено не было. Описание ритуала располагалось на двух страницах и было озаглавлено "Ритуал выделения силы".

- Для чего нужен этот ритуал?

Тунангаева протянула руку, желая забрать тетрадь.

- Это обязательный ритуал для проведения любого другого. Ведьма должна набраться сил перед тем, как что-нибудь сделать. Часто своих сил может оказаться недостаточно.

- Спасибо, что пояснили. Могу я на время взять эти записи? Ради вашего спокойствия, можем оформить изъятием. Сделаю копию и лично верну вам.

- Это может быть опасным для непосвящённых.

- Я не собираюсь проводить какие-либо ритуалы. Просто хочу изучить...

- Простите, я не могу вам дать это.

- Почему? В чём же заключается опасность?

- Это сложно объяснить человеку непосвящённому.

Довод был никаким, но настаивать Максим не мог. Пришлось отступить.

- Секунду можно?

Тунангаева осталась стоять рядом. После того, как на телефон была сделана фотография описанного ритуала, женщина забрала тетрадь и, прижав её к груди, как дорогую вещь, села обратно в своё кресло.

- Вы не связываете убийство вашей ученицы с тем, что она делала?

- Что такого она делала? - снова выдавая своё раздражение, спросила женщина. - Она училась помогать тем людям, кому это действительно нужно! Что пришло в голову её мужу, чтобы он выследил и убил её - выясняйте у него. Я не могу здесь ничем помочь, Максим Фадеевич. Довольно того, что я его задержала. Я сделала больше, чем могла.

- Да, конечно. Спасибо. Вы сильная женщина. Можно задать ещё один вопрос?..

В дверь позвонили. Ни сказав ни слова, Тунангаева встала и вышла из комнаты. Через минуту она вернулась.

- Простите, у меня уже начался приём. Пришли люди, и я должна работать с ними.

- Ещё одну минуту, - попросил Максим, намеренно демонстрируя спешку, когда доставал из папки очередную фотографию. Он протянул её женщине. - Этот предмет должен быть вам хорошо знаком.

Это был коллаж из нескольких снимков, где в различных ракурсах был запечатлён тот самый кинжал, который так сильно привлёк внимание Максима, едва он начал знакомство с новым делом.

Ведьма было протянула руку, чтобы взять фотографию, но когда увидела, что на ней, тут же отдёрнула, словно от раскалённого металла. Брезгливая гримаса исказила её лицо.

- Да, этот нож я нашла здесь. Как он оказался у меня - не знаю.

- Где вы его нашли? - спросил Максим, осматриваясь.

Тунангаева подошла к столику и указала под нижнюю полку.

- Здесь. Был прикреплён клейкой лентой. Я позвонила участковому Завальному. Он пришёл и составил протокол изъятия. Это всё, что я могу сказать.

- Да, - согласился Максим. - Я знаком с этим документом. Как вы думаете: кто мог подложить вам этот, как вы говорите, нож? И с какой целью это могло быть сделано? Я могу сказать, что это ритуальный кинжал, атам. Посеребрённый.

- Я не знаю, кто мог это сделать и для чего, - сдержанно ответила Тунангаева.

- Но для того, чтобы прикрепить его там, - он посмотрел на полку, - необходимо было перевернуть столик. Для этого требуется немало времени. Скорее всего, это делалось в ваше отсутствие и с какой-то определённой целью. Ваш офис не вскрывали? Вы проверяли двери, замки? Окна?..

Максим подошёл к окну и отодвинул плотную занавесь, через которую едва проникал солнечный свет первого по-настоящему погожего за эту весну дня. На внешней стороне окна, прямо на стекле, белой краской были нарисованы оливковая ветвь, крест и меч. Рисунок был выполнен в спешке. Рисовавший его щедро окунал кисть в краску, поэтому потёки прочертили густую решётку из тонких белых полос. Но в рисунке легко угадывалась Печать Инквизиции, её знак, более детально выбитый на клинке атама.

- А... - хотел сказать, Максим, оборачиваясь к Тунангаевой, но успел лишь заметить, как она падает, закатив глаза и мгновенно бледнея.

- Ты думаешь, что всё это комедия? - Савченко отправил в рот большой кусок сочного стейка и стал его энергично и с аппетитом жевать. Кажется, чувство голода для него было естественным состоянием. За пару минут его тарелка опустела, и он пододвинул к себе другую - с картофельным пюре и жареной рыбой, заказанными заранее.

Максим тем временем перекладывал вилкой в своей тарелке бефстроганов, не зная с какого всё-таки куска начать свой обед, пока еда окончательно не остыла. После предложенного Тунангаевой чая действительно стало гораздо лучше. Живот успокоился, тошнота пропала, как и головокружение. Не было более в теле той неприятной вязкой слабости, с которой приходилось постоянно бороться, решая проблемы рабочего дня. Сейчас Максим чувствовал себя превосходно, полным сил и энергии, но есть ему при этом совершенно не хотелось.

- Не думаю, - ответил он товарищу, решив всё-таки повременить с обедом в кафе и последовать совету начальника - поесть в столовой министерства. - Такой испуг не сыграешь. Грохнулась она так, что думал голова отлетит!

- Я, когда увидел, что возле подъезда стоит "скорая", - прожевал полным ртом Виталий, - думал, что всё - укатала тебя ведьма!

- Если б укатала - "скорую" бы не вызывала... Да и какая она ведьма! - отодвинул тарелку Максим и потянулся к нераспечатанной бутылке воды. - Шарлатанка. Втюхивает доверчивым дурачкам сушёный бурьян и дохлых жаб, да живёт себе с этого припеваючи. Ведьма... Скажешь тоже!..

- Зря ты так, - уплетая рыбку, произнёс Савченко. - Если ты в это не веришь - это не означает, что этого нет.

- А ты веришь?

Товарищ усмехнулся.

- Я много во что верю, друже мой. В светлое будущее, в регулярные дела и бескрайние просторы для комфортных манёвров разных сволочей.

- И где в этом исключительном списке объектов веры есть место для Тунангаевой? Неужели среди сволочей?

Тарелка Савченко опустела почти мгновенно, и сейчас он сидел и смотрел на этот факт с явной несытостью в глазах и заметным сожалением, что нельзя вылизать посуду - обеденное время было в самом разгаре и в кафе сидело много народа.

- Здесь я с тобой полностью согласен! Она поёт, что делает всё ради добра людей, всё ради них дорогих и любимых, так?

- Да, это я уже говорил.

- А я тебе скажу, что нет ведьм плохих или хороших. Все они гадости делают.

- Значит, всё-таки веришь?

Максим заметил, как внимание напарника переключилось со своей пустой тарелки на его полную, с нетронутой порцией пюре с бефстроганов. Он молча подвинул свою тарелку товарищу.

- Верю, Макс! - обрадовался угощению Савченко. - Верю и признаюсь в этом. Ещё с дошкольных лет верю.

Он перекидывал вилку и нож из одной руки в другую, алчно глядя на новую порцию.

- Ещё до первого класса моя матушка повела меня к какой-то гадалке. Я хорошо запомнил, что говорила мне и ей эта старушка. Конечно, старухой она не была, но... для меня тогдашнего пацана шести лет, все тётки старше тридцати казались бабушками.

Ел он теперь не торопясь, получая удовольствие от самого состоянием сытости, чем от содержимого тарелки.

- Так эта тётушка сказала, чтобы я по молодости берёгся удара в глаз, потом удара в живот и возможной смерти в двадцать девять лет. Ну, а в конце, так сказать, жизни - человека в белом или белой лошади. Матушке сказала, что почиет та ровно в пятьдесят лет и в полном одиночестве. Сбылось всё - вот, что я тебе скажу...

- Что - и белая лошадь, и человек в белом?

- Нет, - засмеялся Савченко. - Нет, конечно! Это на финиш припасено. Но, думаю, что всё будет так, как она сказала. Возможно, что попаду в аварию с белой машиной - лошадей тут у нас, сам понимаешь, не часто встретишь. Хотя, скажу тебе, чем чёрт не шутит!.. Отоварит копытом какая-нибудь кобыла, а врач откачать не сможет, или наоборот, скорее в землю упакует. С нашим уровнем медицины и медицинского образования сейчас землицы отведать можно и после простого визита к стоматологу.

- Ты серьёзно? - удивился Максим.

- Говорю, как есть, - оторвавшись от тарелки, быстро перекрестился Виталий. - Крест-те даю! Матушка с отцом развелась за год до смерти. А когда умерла, никого рядом не было. Я через неделю домой приехал и нашёл родимую. Такая вот история...

- А с глазом как?

- Тоже было! - закивал товарищ. - В классе пятом в школьном дворе в снежки по первому снегу с пацанами резвились. Сам помнишь, какие баталии были! Вот снежком и залепили в глаз. Полгода через него исключительно ночь видел. Все были уверены, что всё - ослеп на глаз. Не, помаленьку развиднелось. А два года назад, когда мне едва исполнилось двадцать девять, брали мы Мушина... Может, помнишь, такой авторитет из соседней Беларуси отсиживался у нас, - погоняла "Дергач", и дела свои, падла, мутил - девять эпизодов с мокрухой на него было доказано. Так пырнул меня в печень, гад! Пока в больницу меня через пробки продавили, уже остывать начал... Только через три месяца на службу вернулся. Думал, что комиссию не пройду. Прошёл.

Он аккуратно собрал остатки пюре с тарелки на вилку, облизал её и вытер губы салфеткой.

- Я тебе, друже, больше скажу. Женился, я. Ну, там разными делами, способами удалось квартирку вне очереди получить. Не очень-то хотелось хоронить первую серьёзную любовь в говне общаги. Провернулся, прогнулся, выкрутился - получил ордерок с ключами. Пришлось, конечно, многих в очереди подвинуть. Ты ж киевский?

Максиму второй раз за день пришлось кивнуть, отвечая на этот вопрос.

- Так, считай, тебе повезло! Нам, периферийным, приходится и за падлу быть, и падлой быть, чтобы свой придверный коврик урвать. Квартира-то у тебя своя?

- Нет, родительская.

- Беззаботный ты - скажу тебе прямо! Так, как-то утрецом встал, открыл дверь новой, значит, квартирки, чтобы со всех копыт на службу бежать, а на порожке так ровненько - бубочка к бубочке, зёрнышко к зёрнышку, гречкой всё засыпано... Конечно, на первый момент подумал, что кто-то мусор нечаянно просыпал и всё такое, но кто ж его так любовно рассыпать-то будет? Там добрых полведра было! Честно! Я это дерьмо своими руками убирал - знаю, что говорю! Всё ровно, один к одному. Видать, работали не один час - старательно, долго, со знанием и любовью к делу...

- И что? - спросил Максим, заинтересованный рассказом.

- А ничего, - махнул рукой Савченко. Он налил в стакан минеральной воды и выпил. - Через полгода меня едва не попёрли со службы - подставили некоторые умники. Потом Лизка ушла и забыла, как меня зовут.

- Крупа здесь при чём? - не понял Максим.

- Сделали мне на эту крупу и подсыпали. Много подбросили. Вот, отведать и пришлось дерьма по полной.

- Всё равно не понимаю, - сказал Максим. - Фигня какая-то!

- Тебе-то, может, и фигня, но согласись, что если однажды ты проснёшься, а на твоём пороге во-от такая куча какого-то-то говна старательно выложена, что будешь делать? О фигне думать?

Невозможно было ответить на этот вопрос, тем более если начинаешь подозревать своего нового напарника в излишней словоохотливости.

- Ладно, Виталий, что у тебя после обхода этого чёртового Ведьминого Кута?

Достав из подставки зубочистку, Савченко стал чистить зубы.

- Да, вроде бы ничего такого. Пообщался с парой-тройкой аборигенов. Все говорят, что райончик спокойный, тихий, чистый - всё такое. Вроде бы проблем нет. Всяких там парацельсев у них полно: что ни подъезд, так знахарь или шаман какой! Даже нашёл целый энергетический центр. "Слава Солнца" называется. Отстроили целый офисный центр под свои делишки. Проверить бы их всех через налоговую, а парочку - прессануть "маски-шоу"!

- Думаю, что с налоговой у них всё в порядке. Необходимую часть они регулярно отстёгивают в органы. Ты бы видел участкового, - вспомнил Максим. - Полтора центнера ожиревшего счастья! Такого чистого веса в операх за всю жизнь не набегаешь.

Савченко хмыкнул.

- И среди них есть умельцы жирную жизнь себе устраивать.

- Верно, - пришлось согласиться Максиму. - Тварей везде полно.

- Ведьма что-нибудь новое напела?

- Да, после того, как этот рисунок на окне увидела, поменяла показания полностью. Рассказала, что всё-таки видела стрелка. Плохо правда, без деталей - ночь, шок - это понятно. Я сначала думал, как это возможно с её-то ногой догнать подозреваемого? При том, что перед тем, как броситься в погоню, она сначала разулась - не бросила, а взяла туфли и побежала с ними. Это может, конечно, не иметь ровным счётом никакого значения, но похоже, что баба была готова к такому раскладу - на это я её и давил. Оказался прав. Сказала, что ей угрожают уже года три. Сначала звонили, потом стали обрисовывать стены разными знаками. Нож подбросили. Обещали на костёр отправить - с её слов, конечно.

- Да, Дима Савченко тоже подозревал, что на неё давненько и прочно наезжали.

- В том-то и дело, что не наезжали, - вздохнул Максим. - Даже не угрожали, а требовали прекратить, так сказать, практику. Она говорит, что этот нож, кинжал, и знаки эти на дверях, окнах, стенах рисуют для того, чтобы свести на ноль все её старания. То есть она проводит какой-то ритуал, заклинание делает, приворот или ещё что - а все эти вещи делают её старания пустыми. Ограничивают силу воздействия, как она сказала. Клиенты, соответственно, ничего не получают и остаются недовольны.

- Так, может это и есть эти самые клиенты? Или всё-таки конкуренты?

- Я тоже было так подумал, но Тунангаева уверяет, что подобные ей специалисты скорее бы её отравили, навели более сильную порчу, с которой она бы не смогла справиться. Таких доброжелателей среди их болота полно! Как пауки в банке. Но с графити они не балуются - мол, профиль не тот. Своему же бизнесу навредить можно.

Савченко поднял руку, приглашая к столу официанта.

- Аборигены жаловались, что их достаёт молодёжь, обрисовывая дома графити.

- Участковый тоже об этом говорил, - подтвердил Максим. - Обещал нещадно бороться. Но с его брюхом и дозами коньяка, которые он вливает в себя - это вряд ли возможно. Тунангаева сказала не под протокол, что его заботит лишь то, что они ему наколдуют и какую подать поднесут.

- Чёрт с ним, - сказал Виталий и достал из кармана свой смартфон. - Все художества в Куте закрашивают оперативно - все первые этажи аж блестят от новой краски!

Максим мысленно согласился с этим наблюдением.

- Но я для тебя кое-что нашёл, - продолжал Савченко, включив экран телефона и протягивая его товарищу. - Графити всякого я раньше насмотрелся до не хочу, но вот это мне показалось странным...

На экране смартфона была фотография нарисованного на свежей бежевой краске стены знака: чёрным цветом овал, в нём звезда Давида с точками по кругу.

- Не знаю, что это такое, но на хулиганку пацанвы не очень похоже, - сказал Савченко, забирая телефон. - У них обычно художества выглядят гораздо сложнее, с наворотами. А здесь просто и со вкусом, как наколки у авторитетов - явный смысл подразумевается. Я тебе на почту уже всё отправил - разберёшься.

- Спасибо, - поблагодарил Максим, размышляя, что зафиксированный товарищем рисунок во всём отличался от того, что увидел он на окне офиса Тунангаевой. - Отдам экспертам. Может, какую толковую справку дадут.

- Да, - согласился Савченко. - Я могу сказать, что просто так еврейскую звезду на доме рисовать не будут. Думаю, что если свежую краску отковырнуть, то и под ней такие-же художества будут. Если у твоей ведьмы то же самое нарисовано - тогда один художник самореализуется...

- Нет, у Тунангаевой совершенно иное. Она, правда, двери перед моим приходом успела вымыть. При мне домывала. Я только кое-какие следы краски успел заметить. Но там была белая краска. Не думаю, что ночью на такие художества будут таскать банки с разными цветами.

- И я так думаю...

Подошёл официант и положил на стол счёт. Максим протянул руку, чтобы ознакомиться, но его остановил Савченко.

- Не торопись, друже. Ты ничего не ел. Заплачу я. Водой я тебя, считай, угостил. А ты меня ещё завтраком накормил.

- Как ты ел эту гадость? - засмеялся Григорьев, припоминая утреннюю стряпню товарища.

- Просто пережёвывая, - подморгнул ему Виталий, рассчитываясь за обед. - Ну, что - поехали?

Они встали из-за стола.

- Жаль, что ты так и не поел. Впереди ещё полдня, а для голодного человека они самые тяжёлые. Бефстроганов превосходный! Был...

- Ничего. Поем в министерстве.

- Мы едем в контору? Баста?

- Нет, Виталик. Нужно наведаться в "Катеньку" на Лукьяновку. Пора встречаться с главным фигурантом дела.

По долгу службы Григорьеву, как и большинству служащих органов дознания и следствия, здесь приходилось бывать довольно часто. Тяжеловесный, мрачный и легендарный Лукьяновский тюремный замок, прочно обосновавшийся почти в центре города, хотя и прятался в дворах Лукьяновки, маскировался под нежными розовыми или бежевыми тонами краски, щедро, но небрежно наносимых торопливыми малярами, не мог ни скрывать, ни изменять своей сути. Это было место боли и страданий, основанное на безразличии, унижении и жестокости, как его обитателей, так и персонала. Редко кто из нечаянных или законных обитателей этого памятника архитектуры оставлял эти толстостенные строения с прежней твёрдостью духа и в здравостью ума, не говоря уже о проблемах физического здоровья. Не изменяло сути Лукьяновского СИЗО ?13 и "новое время", так называемая Новая история. Боль и муки имеют свойство вживаться, впитываться в старинные стены, накапливаясь в них массой эпох, правителей и времён, ради которых те и были возведены, чтобы стирать в своём ненасытном молохе в труху всё новые и новые жертвы. Ни одно время, ни одна личность ничего не могли изменить в этом извечном механизме жестокого измельчения человеческих судеб. Избавить себя от мрачных и тесных палат тюрьмы мог лишь сам человек, следуя правилам социального сосуществования с себе подобными, но даже неуклонное следование Законам не гарантировало того, что в определённый момент, по стечению странных или жутких обстоятельств, политических моментов или проявления человеческой подлости, не сделает какого-нибудь несчастного обитателем этих мрачных, неласковых стен. По тюрьме и долгу зарока на давай...

Максим и Виталий остановили свою машину на Дегтярёвской улице и нешироким проездом, пешком прошли к контрольно-пропускному пункту тюрьмы. На площадке перед широкими воротами было непривычно малолюдно. Обычно здесь толпились группы протестующих, неумело прикрывающие собственную расчётливость дешёвыми в исполнении и содержании транспарантами, требуя свободы какому-нибудь глупому политику, ушлому бизнесмену. Сейчас же здесь стояла только небольшая группа из растерянных, вогнанных в ступор шока родственников какого-нибудь задержанного или арестованного, с трудом пытаясь сообразить, как дошло до того, что они оказались здесь и что вообще с этим делать дальше?

Едва следователи предъявили документы дежурному офицеру, как тот сразу же кому-то позвонил по мобильному телефону. Безо всяких комментариев он вернул документы и попросил обождать.

- В чём дело? - попытался было узнать причину задержки Максим, впервые сталкиваясь с таким поведением служащих следственного изолятора. - Что-то с документами не так?

Офицер, не глядя, безразлично указал рукой на выход.

- Выйдите и ожидайте перед входом. К вам выйдут.

- Ко мне никто не должен выходить. Я обязан зайти и встретиться со своим подследственным!

Вместо ответа последовал прежний жест в направлении выхода. Правды и норм здесь добиваться можно было бесконечно долго. Выходя на площадку перед выложенным белым кафелем зданием, Максим уже искал в списке своего смартфона номера телефонов прокурора и следственного судьи. Подобные проблемы следовало решать немедленно.

Не успел он набрать необходимый номер, как к нему подошёл коренастый, высокий, представительно и важно одетый в костюм "троечку" немолодой мужчина.

- Капитан Григорьев? - спросил он, перекладывая из правой руки в левую модный "деловой" портфельчик, и предлагая правую руку для рукопожатия особым манером - ладонью вниз. Невозможно было не заметить, особенно опытному следователю, наколку на его среднем пальце - перстень с черепом на перекрещённых линиях^[1]. Татуировка была блеклой, давней, но вместе с длинной манжетой шёлковой рубашки, золотой запонкой и дорогим костюмом она смотрелась несколько нелепо.

- Старший лейтенант Григорьев, - поправил подошедшего Максим и проигнорировал жест приветствия. Негласные тюремные правила требовали не "ручкаться" у ворот тюрьмы, тем более, если каталажка находилась в каких-то десяти шагах, рядом. К тому же не располагала к проявлению дружеских отношение и ранее замеченная на пальце адвоката наколка. - Кто будешь?

Задержав на секунду в ожидании руку, холёный человек без тени смущения улыбнулся и поправил золотую или золочёную оправу очков на начавшем полнеть лице.

- Митягин, - представился он. - Адвокат. Представляю интересы Пучкина. - И не к месту уточнил: - Василия Андреевича.

Продолжая держать в руках телефон с выбранным для звонка абонентом, Максим слегка подался вперёд, демонстрируя, что готов слушать. Он вспомнил, что в деле не раз встречал эту фамилию. Адвокат был предоставлен задержанному Пучкину Центром бесплатной правовой помощи. Наверняка, это служака фемиды был одним из тех, кто больше заботился о продаже показаний своего подопечного, чем о действительной его защите.

- Вы прибыли для допроса моего подзащитного? - спросил адвокат.

- Оформили, как допрос. Я только начал изучать дело. Просто хотел познакомиться и пообщаться. Не на протокол, - уточнил Григорьев, этим поясняя, почему не поставил в известность о своих действиях адвоката.

- Я всё прекрасно понимаю, - ещё шире улыбнулся Митягин

- Тогда, Иосиф Саввович - если не ошибаюсь, можно покороче... Меня ожидает задержанный, а меня не допускают к нему. Мне необходимо сделать пару звонков.

- Да, конечно, - осветился улыбкой адвокат. - Это ваше право, но в этом нет необходимости. Я, собственно, к вам именно по этому моменту.

Он расстегнул портфель и достал несколько листов.

- Здесь постановление суда об изменении меры пресечения задержанного Пучкина. - Он протянул один лист Григорьеву. - Он теперь не подстражный.

- Кажется, я...

- Да, - перебил его Митягин. - По моему хлопотанию заседание было проведено четыре дня назад. Судья пошёл нам навстречу. Всё очевидно. В нынешнем состоянии Василий Андреевич не представляет никакой угрозы и не имеет ни сил, ни возможности как-либо мешать следствию.

Он лишь коротко пересказал то, что было чёрным по белому написано под гербом и заголовком "ПОСТАНОВЛЕНИЕ Именем Украины". Причиной освобождения из-под стражи задержанного гражданина Пучкина явилось резкое ухудшение состояния здоровья подследственного.

После такой новости было трудно скрыть удивление.

- Не переживайте, - вдруг успокоил Максима адвокат. - Предъявленных обвинений никто с него не снял, но, боюсь, Максим Фадеевич, что судить его будут не нашим судом...

- ???

- Василий Андреевич тяжело болен. При отсутствии следователя по делу, после безвременной кончины товарищей Семченко и Якушина, мы были вынуждены прийти к этому решению. Намучился мой подзащитный. Здесь, - Митягин указал на въездные ворота тюрьмы, - не очень торопятся оказывать даже минимальную медицинскую помощь - не мне вам рассказывать. Я уже подал необходимые протесты...

Он снова открыл портфель и достал ещё несколько листов с документами.

- Здесь заключение врачебной комиссии, копии моих хлопотаний, заявления к следователям и оригиналы заявлений самого задержанного, которые не были приняты к рассмотрению как положено...

- Где он сейчас? - спросил Максим, забирая документы. Их необходимо было подшить к делу.

Митягин элегантно, двумя пальцами другой руки, блестя полированными, ухоженными ногтями и уже натуральным, массивным перстнем с искрящимися брильянтами, протянул теснённую золотом визитную карточку.

- На обратной стороне я черкнул адресок.

Поблагодарив кивком, Максим рассовал документы по карманам. Необходимость в звонках отпала сразу и окончательно.

- Минутку! Я сейчас, - произнёс стоявший рядом Савченко и скрылся за дверями пропускного пункта.

- Я бы посоветовал вам, как можно скорее встретиться в подследственным, - произнёс адвокат, когда они с Григорьевым остались одни. - На своём присутствии при вашей встрече настаивать не буду. Василию Андреевичу теперь больше нужен священник, чем адвокат. Но, должен огорчить, моя роль, как адвоката в этом деле не завершена. В ваших кругах я известен, как весьма неприятный противник...

- Мне без разницы, - ответил Максим. О таком "противнике", как адвокат Митягин, он никогда ничего не слышал. - Вы делаете свою работу, я - свою.

- Это хорошо, что вы так правильно понимаете наши роли в защите прав и свобод граждан, - широко улыбнулся адвокат, демонстрируя вкрапления золотых пломб в своих зубах.

- У вас ещё что-то ко мне? - как можно жёстче спросил Григорьев. Демонстративная любезность защитника стала напрягать.

- Да, - вздохнул Митягин. - Вы правильно заметили: такова моя работа.

- Давайте без мотивов.

- Как угодно. Вы сегодня допрашивали гражданку Тунангаеву.

- И? - удивился Максим. - Я допрашивал её, как свидетеля. Она решила изменить прежние показания.

- Да, - кивнул адвокат. - Я мог бы ознакомиться с протоколом? Он при вас?

Протокол допроса Тунангаевой лежал во внутреннем кармане ветровки Григорьева.

- Да, при мне. Я оформлю его в деле и вышлю вам копию. Не ищите во мне противника, Иосиф Саввович.

- Бог с вами! - снова заулыбался собеседник. - Отзывы о вас, пожалуй, лучшие, какие мне приходилось слышать об оперативниках и следователях в Киеве!

Он снова полез в свой портфельчик и достал ещё один документ, но не поспешил передавать его.

- Здесь, - он потряс сложенным листом, - заявление гражданки Тунангаевой о том, что показания она давала под давлением.

- Какое отношение к этому имеете вы?

- Ах, да! - Из портфеля была извлечена ещё одна бумажка. - Вот, договор. Теперь я также представляю интересы Елизаветы Петровны.

Адвокат утомил удивлять.

- Кажется, никто никаких обвинений ей не предъявлял, - произнёс Максим. - Я опрашивал её, как основного свидетеля убийства гражданки Пучкиной.

Митягин кивнул и сделал жест рукой, останавливая Григорьева.

- Ей предъявлять нечего. Женщина задержала преступника. Заметьте, на месте преступления. Он же подписал признательные показания. Экспертиза подтвердила его заявление.

- Это не оспаривается! - не выдержал Максим. - К чему эта суета?

- К тому, что после вашего визита несчастную женщину забрала "скорая". Она сейчас в больнице с сердечным приступом.

- Помощь вызвал я.

- Хотите сказать, что ваше благородство способно компенсировать ваше же вероломство?..

- Вероломство?! Адвокат, ты в своём уме?

Вместо ответа Митягин снова потряс сложенной бумажкой.

- Я осматривал её офис, заметил рисунок на стекле, она увидела его и упала в обморок, - пояснил Максим.

- То есть вы признаёте, что проводили незаконный обыск, так?

Глубоко вздохнув, Максим заставил себя успокоиться.

- Я не понимаю, куда ты клонишь, адвокат. Поэтому спрашиваю: что ты хочешь?

- Это уже конструктивный разговор, - опять улыбнулся адвокат, после чего Максиму пришлось сдержаться, чтобы не приложиться кулаком к его озолочённым зубам. - Вы отдаёте мне протокол допроса Тунангаевой, а я вам - её заявление и мы вместе забываем об всём. Навсегда!

- К чему всё это? - спросил Максим. - Судя по всему, для Пучкина уже не имеет никакого значения, предстанет он перед судом по обвинению в том, что он совершил преступление в сговоре с группой лиц или убивал один. Это же очевидно, адвокат! Что ты хочешь?..

Митягин неопределённо покачал головой. Он по-прежнему держал в руках сложенный лист на уровне глаз Григорьева.

- В интересах той же самой Пучкиной, чтобы был скорее задержан стрелок, так как она полагает, что хотели убить её, - добавил Максим.

- Стрелял Пучкин, - перебил адвокат. - Он подписал признание.

- Я хорошо знаком с его заявлением, но оно не соответствует обстоятельствам дела.

- Всё же: не усложняйте себе жизнь, - с приторной доброжелательностью повторил адвокат. - Вы мне протокол, я вам заявление.

- Кто тебя нанял?

- Тунангаева.

Максим засмеялся.

- Ей это ни к чему!

- Мне не досуг пояснять то, что вы упорно не хотите видеть, следователь. Ваша принципиальность привела вас в министерские кабинеты, но, согласитесь, в наше время это скорее досадное исключение, чем правило. Обычно это стремятся исправить, чтобы другим не повадно было.

- Протокол - документ строгой отчётности, - жёстко напомнил Максим. - Так или иначе я введу его в дело. На этом точка. Также приложу все усилия, чтобы восстановить дело Семченко и Якушина в полном объёме. Кажется, адвокат, наши подходы к защите интересов граждан весьма разнятся. Для меня очевидно одно: то, что вы делаете, не имеет никакого отношения к ни к Пучкину, ни к Тунангаевой.

- Как вам будет угодно, уважаемый, Максим Фадеевич, - теперь без улыбки произнёс адвокат. - Для меня же очевидно, что вы решили повторить путь тех, о ком осталась лишь память. Всего доброго!

Он развернулся и, сунув под мышку свой портфель, пошёл к ряду автомашин на стоянке. На ходу он достал телефон и стал кому-то звонить. Подходя к чёрному блестящему prado, он демонстративно выбросил сложенный лист бумаги. Уже проезжая на машине мимо стоящего Григорьева он просигналил. Максим подошёл и подобрал листок, на котором отпечатались следы протектора колеса. Лист оказался девственно чистым.

Из дверей КПП вышел Савченко.

- Что за типок такой нарядный? - поинтересовался он, подходя.

- Ты видел его синьку? - спросил Максим, имея ввиду наколку, которую приметил в первые моменты знакомства с адвокатом.

- Да. Наш клиент. Сидел за разбой. Адвокат, - иронично хмыкнул товарищ. - Забавно!

- Кажется, они начинают становиться теми, кем и есть на самом деле. Не стесняются, твари. Ты что-то узнал?

- Ничего нового, - ответил Савченко. - Четыре дня назад родственники забрали твоего Пучкина из каменных палат. Своими ногами он не шёл, но вынесли через эти ворота головой вперёд. Говорят, доходяга полный.

- Едем к нему. Адрес есть. Мне с ним необходимо поговорить.

- Я тут навёл справки по нашему крестнику, Грыме, - произнёс Виталий, когда они шли к своей машине. - Не забыл?

- Забудешь такое, - хмыкнул Максим, которого не отпускали мысли о последней встрече.

- Нет уже мента, - заключил товарищ. - Вчера нашли повешенным в камере. Говорят, досадное самоубийство.

После последней новости долго ехали в угрюмом молчании.

- А что адвокатишка от тебя хотел? - спросил наконец Савченко. - Нарядный весь такой! Золотишком светится.

- И тачка у него не отечественного производства, - добавил Максим.

- Хорошо нынче зарабатывают бесплатные адвокаты, не находишь? Чего хотел?

- Чтобы отвалил от дела.

- Неужели?!

- Красиво так намекнул, что не моего это ума дело, и как бы не пойти вслед за Якушиным и Семченко.

- Так и сказал?

- Нет, конечно. Говорю же, по-умному. Не смог на дохлый понт взять - решил на страх.

- А ты?

- Что я?

На дверях палаты, к номеру, были прикреплены вырезанные из бумаги ладони, отпускающие бабочек - две раскрашенные цветными карандашами и фломастерами ладошки с двумя бабочками. Длинный сумрачный коридор паллиативного отделения упирался в окно, из которого по чисто вымытому полу разливалось нечёткое пятно отражения весеннего погожего дня.

- Ему очень повезло, - рассказывала симпатичная, небольшого роста женщина в белоснежном аккуратно отглаженном халатике, стоя перед Максимом у дверей палаты. - У нас буквально за день до него освободилось место.

На халатике женщины мелкими стежками розовых ниток было вышито "Доктор Васильева".

- Мы принимаем людей и из России, и из Белоруссии. Как понимаете, особенность нашего отделения такова, что койки долго не пустуют, - продолжала рассказ она.

- Неужели никаких шансов? - спросил Максим, для которого визит в хоспис стал открытием в жизни.

В своей работе ему приходилось сталкиваться с самыми низменными проявлениями человеческой натуры. Но вот так, оказаться на территории края любой жизни - пришлось впервые. Для него это явилось пугающим, неприятным откровением. Он был одним из тех многих молодых людей, которые редко задумываются над тем, что всё в жизни имеет своё закономерное завершение - и хорошее, и плохое. Не смотря на то, что по роду деятельности часто оказывался свидетелем множества несчастий, он не допускал даже мысли, чтобы соотнести их хоть как-то с собой. Окажись он сейчас в доме престарелых, потрясение было бы не настолько сильным, как сейчас в хосписе. Там завершение жизни имело приметы старости и выглядело вполне закономерным. Здесь же больше всего хотелось проявления справедливости. Высшей справедливости.

Несколько минут назад, ожидая доктора Васильеву, прохаживаясь по гулкому сумраку длинного коридора, он заглянул в открытую дверь одной из палат, на которой были прикреплены три ладошки с бабочками... Молодой мужчина, худой, изжелта-бледный, с вымученной улыбкой на лице сидел на койке и что-то тихо говорил плачущему ребёнку лет двух-трёх. Малыш был маленьким, каким-то потерянным в своей почти прозрачной бледности на стопке из мятых больничных подушек и под неуместно ярким цветастым одеялом. Плакал он тоже едва заметно, медленно кривя тонкие синие губки в немой гримасе страдания. Слышался только монотонный успокаивающий неразборчивый говор мужчины. Своей тонкой дистрофической рукой он гладил лысую головку малыша, а когда заметил, что за ними наблюдают, встал и молча закрыл дверь в палату. При этом он смотрел на нечаянного зрителя, как на пустое место. Его взгляд, не встречая препятствия, просто проникал насквозь, ни за что не цепляясь, ни на чём не останавливаясь. Это был мудрый взгляд того, кто уже научился смотреть в вечность.

- Какие шансы? - переспросила Васильева. - Его едва привезли из тюрьмы в онкологию, как после осмотра позвонили мне и попросили принять. Я пришла, посмотрела сама, поговорила с ним и с его мамой.

- Он знает об этом?

- Да, - ответила она. - Обычно люди его положения знают гораздо больше, чем мы можем им рассказать. Неважно, старик это, взрослый человек или ребёнок. Когда мы облегчили его состояние, он подробно расспросил меня. Мы не можем ограничивать своих пациентов в праве знать о себе и о своей болезни всё.

- Он не получает лечение?

- Здесь мы облегчаем состояние наших пациентов. Если бы он обратился за помощью хотя бы полгода назад, возможно, что тогда можно было бы говорить о методах и прогнозах. Но в вашей организации, как я понимаю, такие решения принимаются далеко не в первую очередь. Всё безнадёжно упущено.

Это было сказано с нескрываемым упрёком. Максим даже не решился ответить, что был назначен на дело лишь пару дней назад. Для Васильевой он был лишь представителем той самой бездушной организации, которую мало интересуют судьбы людей, а лишь раскрываемость преступлений. Возражать было нечем, а оправдываться глупо.

- Валентина Андреевна, я могу встретиться с ним?

- А я могу этому препятствовать? - в свою очередь спросила доктор.

- В нашей работе мнения врачей часто является определяющими, - начал было Максим, но поспешно умолк, когда заметил, как смотрит на него Васильева. Во отражении взгляда мудрого и опытного человека он увидел себя не иначе, как законченным глупцом. - Простите...

- У Василия Андреевича очень мало посетителей. За эти дни к нему лишь раз приходила мама. Она в больнице с внуком и у неё нет возможности. Мальчик тяжело болен, но, кажется, идёт на поправку. Василий Андреевич очень общительный человек и будет рад любому визиту.

- Я новый следователь по делу, - напомнил Максим.

- Ничего, - сдержанно улыбнулась доктор. - Входите смело и делайте свою работу. Это те жизненные дела, которые следует завершить. Он об этом знает - будьте спокойны и уверены. Если что - я буду рядом, и вы сможете меня позвать.

Ещё раз кивком спросив о решении и получив утвердительный ответ, Васильева открыла дверь в палату.

Тюрьма изменяет человека в корне. Попал ли он в неё случайно или по причине совершенных проступка или преступления, но она всё равно спешит оставить на его естестве отчётливый след, как оставляют раны шрамы на живом теле. Столкновение с машиной правосудия, с несправедливостью и унижениями настолько сокрушительны для людской воли и духа, что этот удар очень скоро находит своё отображение и во внешности человека, а не только в его характере и мировоззрении.

Изучая материалы, Максим заочно познакомился со всеми известными фигурантами дела по данным им характеристикам и фотографиям. По своему же опыту общения с задержанными он знал, что после недели-двух нахождения в неволе и то, и другое уже нисколько не соответствует действительности. Эти изменения поначалу едва заметны, но за очень короткий период времени они оставляют от человека лишь его плохую копию - копию человека прежнего, свободного и во многом независимого. Но всё-таки Пучкина он не узнал. На фотокарточке в уголовном деле был запечатлён молодой человек, с сухим, худыми болезненным лицом, бледной кожей и отражением надежды в огромных испуганных, буквально распахнутых глазах. В анкетных данных указывалось, что подозреваемому не так давно исполнилось двадцать пять лет.

В двухместной палате, на койке, изголовьем упирающейся в широкое окно, сидел, держась за живот, истощённый старик. Худоба его была настолько кричащей и выпирающей, что создавалось впечатление, что спортивный костюм, в который он был одет вместо больничной пижамы, свободно висел на какой-то угловатой конструкции из сучковатых палок и гнутой арматуры. И из этой всей нелепой конструкции, выпирал такой огромный живот, что можно было ожидать скорого момента, когда он отвалится от того, что почти уже ничем не напоминало человеческое тело. Седые, очень редкие волосы были прилежно придавлены, прилизаны к гладкой, блестящей коже черепа смертельно больного человека.

Пучкин смотрел в окно и что-то пил мелкими частыми глотками из истрескавшейся эмалированной кружки, держа её большой костистой рукой. Другой рукой он бережно придерживал свой огромный выпирающий живот. Толстые вены рук узлами оплетали отчётливо заметные под тонкой кожей кости и жилы, и были больше похожи на ветви лиан, паразитирующих на изнемогающем, умирающем древе, чем на органы живого организма.

Не менее сильно поражала зрителя кожа старика. Иссечённая длинными, тёмными морщинами, коричневая она, словно кора, покрывала тело старца. По какой-то необъяснимой причине ногти на руках этого почти человека были белыми, и нелепо выделялись на этой общей угловатой конструкции, словно пятна фосфоресцирующей краски.

Когда он обернулся к вошедшим, его по-прежнему распахнутые, но уже глубоко ввалившиеся в огромные глазницы, глаза, казалось, больше реагировали на звук, чем на движение или предметы. Так смотрят слепые люди. И в этом взгляде при всём старании уже невозможно было прочитать никакой надежды. Лишь пустую отрешённость и безразличие.

Вторая заправленная койка в палате пустовала, но по измятым подушкам и различной посуде на прикроватной тумбочке, можно было догадаться, что второй обитатель палаты на время отлучился.

Пучкин улыбнулся. И от этой неожиданной приветливости почти мертвеца Григорьев вздрогнул.

- Валентиночка! - воскликнул Пучкин вполне живым и ярким голосом молодого человека. - Вы сегодня зачастили ко мне. Вы прекрасны! Я не устану это утверждать до самой последней минуты.

Васильева ответила ему приятной и тёплой улыбкой.

- Спасибо, Василий Андреевич. Как вы себя чувствуете?

- О! - кивнул безнадёжный больной и рассмеялся, растягивая угловатой костью челюсти рот в чёрную дыру с рядами белоснежных зубов. - До сих пор не верю, что это происходит со мной. Честно, Валентиночка! Мне гораздо лучше. Болит немного, - он подтянул к себе огромный живот, - но терпимо.

- Да, я знаю, - ответила доктор. - Потерпите немного. Через часик сделаем укольчик, и вы хорошо поспите ночью.

- Как мне вас благодарить?

- Не стоит, Василий Андреевич. - Она обернулась к Григорьеву. - А я не одна к вам. Привела гостя. Ему очень нужно поговорить с вами.

Пустые невидящие глаза Пучкина пошарили по пространству палаты и остановились на Максиме.

- Я гостям всегда рад! Спасибо, Валентиночка! Вы волшебница!

- Ладно, я пойду. Если понадоблюсь - позовёте. Я буду рядом, - сказала доктор Васильева и вышла из палаты, тихо закрыв за собой дверь.

- А сосед где? - спросил Максим, когда они остались вдвоём.

Пучкин кивнул головой в сторону окна.

- Пошёл на улицу. День сегодня просто превосходный! Весна. Во-он - несколько одуванчиков. Расцвели. Первые. Обещал принести.

Максим стоял посреди палаты и через окно видел больничный двор, успевший за какой-то погожий день зарасти плотным ковром молодой травы, в которой редкими жёлтыми огоньками горели ярче солнца весенние цветы.

- Он курит, - сказал Пучкин, снова кивая головой на окно. - Думает, никто не знает. Но разве её обманешь?

Речь, наверняка, шла о докторе Васильевой.

- Присаживайтесь, - указав кивком на свою кровать, предложил Пучкин. - Чаю хотите? Пристрастился на тюрьме. Раньше этого не понимал, а теперь без крепкого не могу.

Максим осторожно присел на край койки и ответил кивком на предложение угощения. Чай был горячим и очень крепким. Не чифирь тюремный, но крепости в нём было довольно. Горячая терпкость обволокла рот и горло, стянула их. Приятного мало, но хороший способ не обращать внимания на собственные растерянность и неловкость.

- Спасибо, - крякнул Григорьев после первого глотка. - Я к вам по долгу службы.

- Я понял, - снова улыбнулся Пучкин. - Вы новый следователь. Жаль Якушина. Капитан был добрым человеком, но тоже подневольный человек. Цену свободной жизни понимаешь только здесь, - отпустив живот, он погладил одеяло койки. - Не думайте, что жалею о чём-либо. Нисколько! Я должен был сделать то, что сделал. Жаль, что решился на это так поздно. Очень поздно. Вот об этом-то и жалею. Так, что... перед вами сидит нераскаявшийся и закоренелый преступник. Как вас зовут?

- Старший лейтенант Григорьев. Максим Фадеевич. Можно просто Максим.

- Хорошо, Максим. Правда, жалею ещё об одном.

- О чём же?

- О том, что не доживу до суда.

Глаза Пучкина неожиданно обрели зрение и стали пытливо выискивать эмоции на лице собеседника. Под таким взглядом было крайне неуютно. Лгать было бесполезно и невозможно.

- Я не думаю, что об этом действительно стоит сожалеть, - ответил Максим. - Ваша вина доказана полностью. Её меру и ответственность определит суд.

- Я не отрицаю этого. Но мне всё-таки жаль. Это было бы хорошим опытом перед тем, что меня вскоре ожидает. Посмотрел бы со скамьи, как это выглядит. Конечно, людской суд наверняка отличается от Страшного, но подобие какое-то всё-таки наверняка есть. Как вы думаете?

- Не знаю, Василий Андреевич, - признался Максим. - Я не верю во все эти вещи.

- Вы говорите "вещи", - заметил Пучкин. - Слишком материальное определение для понятий. Этим вы отрицаете своё неверие. Противоречие в уверении.

Не находя слов, Максим замотал головой.

- Не переживайте, - неожиданно успокоил его Пучкин. - Я тоже во многое не верю. Например, в случайности. Всё закономерно. Я тоже, как и вы, не верил, и видите, куда это меня привело? Не отрицай я очевидного - всё бы случилось куда раньше и не так трагично. Дожил бы я до суда, отсидел свой срок и оставшуюся жизнь радовался бы тому, как живёт сын: его успехам, печалям, счастью, своим внукам, наконец. Поверьте, так оно бы и было. А я не верил.

- То есть, вы не хотели бы ничего изменить, представься такая возможность?

- Ничего, если бы всё пошло по такому же руслу! Я бы поступил так же! Но намного раньше.

- Жаль, - вздохнул Максим.

Пучкин с пониманием улыбнулся.

- Я же предупреждал: перед вами закоренелый преступник. Раскаиваться мне перед вами не в чём.

- У меня к вам несколько вопросов. А потом, вы можете обратиться ко мне с просьбами и ходатайствами, если таковые имеются.

- Вы добры.

- Это правила процесса.

- Что вы хотите узнать? Я подробно всё рассказал покойным Семченко и Якушину. Общались мы часто.

- Я читал протоколы и ваше признание. Тем не менее, у меня есть вопросы.

- Ваше право, - произнёс Пучкин, подливая в свою кружку чай из фаянсового заварника. На тумбочке, кроме этого чайника, ярких, почти горячих от свежего цвета апельсин, лежал длинный распечатанный конверт. На конверте не было никаких надписей, кроме сургучовой печати, которая показалась Григорьеву очень знакомой. Он сидел далеко от тумбочки и не мог детально рассмотреть эту печать, но был уверен, что совсем недавно он её где-то видел.

- Во время нападения вы использовали две бутылки.

- Да, - быстро согласился Василий и поднял чайничек. - Ещё чаю?

- Нет, спасибо. Я не привык к такому крепкому. Извините, - Максим поднял свою кружку, - этого мне вполне будет достаточно. Что было в бутылках?

- Бензин.

- Вы уверены?

- Полностью. Я написал это в своём заявлении.

- Да. Я его внимательно изучил. В нём же вы пишите, что сами готовили бутылки, наливали в них бензин, ставили тряпичные пробки, заворачивали их в пакеты, чтобы не было слышно запаха бензина. Где вы это делали?

- Я работал в автомастерской. Вы забыли? В анкетных данных я всё подробно указал.

- Нет, не забыл. Будьте добры ответить, Василий Андреевич.

- Мне скрывать нечего, - сказал, отпивая из кружки, Пучкин. - В парке автосервиса, где обслуживал и ремонтировал тягачи. Там же взял немного бензина. Это не сложно.

- Хорошо. Но... Понимаете... На месте преступления не было обнаружено никаких следов горючих веществ.

- Это же бензин! Испарился.

- Современная экспертиза не так примитивна, Василий Андреевич, как можно подумать. Что было в бутылках?

- Бензин, - повторил подследственный.

- Хорошо, - отступил Максим. - Не хотите говорить?

- Я всё сказал и обо всём написал.

- Да, но не всё. Я думаю, что вы не знаете, что было в бутылках.

- Как?! - изумился Пучкин и придвинул к себе живот. По его изношенному долготерпимой мукой лицу волной пробежала гримаса боли. - Я своими глазами видел, как она загорелась, как кричала, как горела!.. Что вы вообще хотите сказать? То, что я не знаю, что было на самом деле в бутылках?

- Именно, - кивнул Максим и повторил: - Именно. Вы всё правильно понимаете. Вы не знаете и не знали, что было в бутылках. Об этом знает тот, кто их вам передал, и тот, кто на самом деле убил вашу жену.

Глаза больного человека снова обрели жизнь и с любопытством изучали следователя.

- Вы хотите сказать, что её убил не я?

- Правильно. Вы стреляли в свою жену?

- Да, я бросил в неё бутылки с... бензином. Она загорелась. Чтобы она не мучилась, я выстрелил в неё несколько раз. Потом убежал.

Коричневая кожа на лице Пучкина покрылась мелким бисером испарины, когда Максим презрительно скривил губы и замотал головой.

- Сколько выстрелов вы сделали?

Пучкин поставил кружку с недопитым чаем на тумбочку, вытер костистой ладонью пот со лба, но промолчал.

- Из какого оружия вы стреляли?

Ответом было упрямое молчание.

- Куда делось оружие? Вас задержали недалеко от места преступления, Василий Андреевич. При вас не было никакого оружия. На ваших руках не было следов пороха. По пулям мы выяснили, из какого оружия стреляли в вашу жену. Это обрез очень старого ружья. У стрелявших из него обязательно остаются следы пороха на руках и одежде. Гражданка Тунангаева также изменила свои показания, и показала, что нападавших было двое. Вас она задержала. Кто был вторым?

Пучкин молчал, но не отводил взгляда. Когда пауза немного затянулась, он вздохнул.

- Это было не ружьё. Не обрез. Пистолет.

- Да? И где он?

- Я его выбросил.

- Район был обыскан по сантиметру. Кто был вторым? Пистолет забрал с собой тот, кто стрелял.

Сняв с изголовья кровати полотенце, Василий вытер лицо и нехорошо усмехнулся.

- Вы хороший следователь, Максим. Вы заставили меня волноваться.

- Ваше волнение не имеет смысла, - сказал Максим, вставая с кровати и подходя к тумбочке, чтобы поставить кружку с недопитым и уже остывшим чаем. Сделав это, он взял конверт. Быстро бросив полотенце, Пучкин сделал попытку выхватить его из рук Максима, но сил для этого оказалось не так много. Гость был проворнее. Пучкин лишь скривился от боли и досады, хватаясь руками за свой выпирающий живот.

Повертев в руках конверт, узнав теснённый на печати знак, Максим вернул конверт Василию.

- Что он вам пишет? Без вашего согласия я не хочу рыться в вашей корреспонденции, хотя имею полное право изъять любой предмет, который посчитаю причастным к расследуемому делу.

Пучкин, осторожно, по очереди спустил ноги с кровати и стал на пол коричневыми иссушенными страшной хворью стопами.

- Вы поможете мне выйти на улицу? Одного здесь не имеют права отпускать.

- Наверное, надо спросить об этом доктора? - догадался Григорьев.

- Будьте добры, - тяжело вздохнул Пучкин. - Стены меня угнетают. Их слишком много было в моей жизни в последнее время. Хочу весны и воздуха.

- Я не думаю, что кто-то будет против, - ответил Максим, который к этому моменту чувствовал себя гораздо увереннее. Он вышел из палаты, чтобы разыскать доктора Васильеву.

- Двадцать, - произнёс грудным, гудящим голосом толстый розовощёкий лифтёр, глядя на стоящего перед раскрытыми дверьми лифта Григорьева. Пучкин, обхватив своими узловатыми коричневыми руками выпадающий живот, терпеливо, скорчившись, сидел в кресле-каталке. - Иначе прыгай со своим негром по лестнице. Двадцать гривен.

- Это больной человек, - Максим указал на своего спутника в каталке.

- Мне то что? - пожевал пухлыми губами лифтёр. - Хоть мертвяк. - И надменно повторил: - Двадцать гривен.

Вместо долгожданных купюр ему было предъявлено удостоверение. Молча отступив в сторону, лифтёр дал возможность пассажирам войти в лифт и нажал кнопку спуска вниз. На первом этаже он намеренно тряхнул кабину, дважды быстро нажав кнопку остановки. Пучкин навалился на живот и всхлипнул от боли.

Выкатив каталку на спуск во двор, Григорьев хотел было вернуться назад к лифту, чтобы по-мужски разобраться с наглостью бездушного человека, но Пучкин, запинаясь от боли, остановил его, вцепившись ледяными костями своей руки в запястье спутника.

- Не надо. Бедный человек. Не трогайте его.

Что он имел ввиду под этим: бедность духовную или материальную - невозможно было понять.

- Не будем портить прогулку. Сейчас всё пройдёт. Визите меня куда-нибудь отсюда.

Быстро успокоившись одним глубоким вздохом, Максим покатил каталку по дорожке внутрь больничного двора. Жаркое солнце пыталось прогреть довольно прохладный воздух, землю, выпуская жизнь из разбухших почек на деревьях. Задорно щебетали пташки, шныряя меж ещё голых ветвей невысоких молодых деревьев.

- Где будет удобнее? - спросил Максим, когда они оказались в центре небольшого скверика.

- Давайте туда, - указал Пучкин костлявым пальцем в сторону ближайшей лавки, а когда они оказались на месте, попросил помощи, чтобы пересесть из каталки на скамейку. - Хочу посидеть, как человек. Спасибо вам. Вы курите?

- Нет... Точнее, стараюсь не курить, - предпочёл признаться Максим.

- Жаль, - вздохнул его спутник, жмуря глаза в блаженстве, подставляя лицо свежему холодному бризу. - Я тоже никогда не курил. А сейчас бы хотелось просто услышать запах сигаретного дыма.

Осмотревшись, Максим заметил недалеко человека, который сидел на лавочке и курил, разговаривая с кем-то по телефону. Через минуту Пучкин сидел и держал за фильтр дымящуюся сигарету, с наслаждением вдыхая аромат дыма - не куря, просто обоняя.

- Спасибо, - поблагодарил он. - Слабости и привычки - это не всегда плохо. Плохо, когда в маленькой камере курят сразу тридцать человек. Вы знаете, как это?

Максим не знал. За несколько лет учёбы и службы он лишь раз был в камере тюрьмы - на практике. Допросы задержанных всегда проводились в специальных кабинетах, комнатах для допросов.

- Кто был с вами в ту ночь? - спросил Максим. - Василий Андреевич, я не вижу никакого смысла в том, что вы не хотите называть этого человека. Если он угрожал вам - нет смысла и в его угрозах, если учитывать ваши нынешние положение и состояние.

Пучкин тихо засмеялся.

- Вы мне нравитесь, Максим. Вы правы. Смысла никакого. Но и не угрожал мне никто. И я никому ничего не обещал. Мне просто до чёртиков не хочется портить своё главное резюме предательством человека, который мне помог.

- Помог убить жену?

- Вы не понимаете, - зажмурившись от удовольствия обоняемого дыма, тихо произнёс Пучкин. - Помните, я говорил, что всё не случайно?

Покрутив в пальцах дымящуюся сигарету, он сунул её фильтром в рот и осторожно втянул дым, затем выпустил, не вдохнув.

- На вкус гораздо хуже, чем на запах, - сделал он вывод, облизывая почти фиолетовые губы. - Я не хочу вреда человеку, который избавил моего сына от ужаса, в котором, как видите, оказался я.

- Действительно не понимаю, - с нескрываемым разочарованием признался Максим. - Этот человек убил вашу жену! И наверняка способствовал тому, чтобы вы оказались в тюрьме...

- Она была не жена...

- Как не жена? - усмехнулся Григорьев. - В деле есть копия брачного свидетельства.

- Это бумажки.

- Да, но это и факты, - возразил Максим.

- Знаете, почему я решил продолжить разговор с вами? - бросив догоревшую сигарету, спросил подследственный.

- Почему?

- Потому, что я понял, что на самом деле было в бутылках.

- И что?

- Вода.

- Да. Экспертиза показала, что это была именно вода. Простая вода. Я хотел поговорить об этом с вами немного позже, но раз вы начали об этом упомянули, обязан спросить: чем вы нагрели воду в кустах, прежде чем обварить свою жену? Никаких нагревательных приборов ни при вас, ни на месте преступления найдено не было.

Придерживая руками свой живот, бережно, как беременная женщина на сносях, Пучкин осторожно, медленными и мелкими движениями удобнее умостился на лавке и положил голову на спинку, распахнув глаза навстречу небу.

- А их и на самом деле не было, - сказал он, любуясь плывущими по голубому небу облаками. Максиму даже показалось, что тёмная кожа на лице больного человека стала светлеть. - Приборов этих, Максим. Но и вода была не простая.

- Чем она не простая? - удивился Григорьев. - По составу минералов, микроэлементов, частиц грунта - самая обыкновенная, скорее - родниковая. Не водопроводная.

- Да, - улыбался небу Пучкин. - Святая вода.

- Какая, простите?

- Освящённая. Святая вода.

Блаженство размягчило тяжёлые складки на лице Пучкина, и он закрыл глаза.

- Спасибо. Я об этом даже не догадывался. Действительно до сих пор думал, что это был бензин. Прав был Инквизитор. Тысячу раз с самого начала был прав, а я не верил. Даже сейчас сомневался. Я, как и вы, всё ждал доказательств, бумажек, документов, фактов. Дождался. Спасибо. Это была не моя жена.

Костлявые руки, с выпирающими узлами раздувшихся суставов, с белыми, почти светящимися ногтями нежно гладили большой выпирающий живот. Пучкин открыл глаза и посмотрел на Максима. В этот раз во взгляде умирающего, обречённого человека было столько радости, столько надежды, что им мог позавидовать и вполне здоровый человек. Это был взгляд того, кто только что познал самую сокровенную тайну не только своей жизни, но всей жизни вообще.

- Я расскажу вам всё, что знаю. Правда, не думаю, что это поможет вам. На мне эта история не закончится, так как с меня не начиналась. Но эта её часть будет завершена со мной. А ваша только началась. Будьте осторожны, Максим. Не всё объясняется мокрыми печатями, протоколами и инструкциями...

Он ровно сел на скамейке. Его лицо по-прежнему светилось радостью.

- Не сидите просто так. У меня не так много времени осталось, Максим. Давайте писать протокол, или, как там у вас полагается?

Больше испугавшись странной перемены в поведении своего подследственного, чем нежданной удачи, Григорьев набрал номер капитана Савченко, который остался в машине, на стоянке перед больницей дожидаться напарника, и попросил товарища срочно принести папку с бланками протоколов и диктофон - на всякий случай.

Насыщенный медью отсвет заката освещал просторный кабинет Первого замминистра. Тихо шумел в скрытых под подвесным потолком воздуховодах кондиционированный воздух. Приятная прохлада освежала помещение, успокаивая обитателей кабинета после всех пережитых за день хлопот и волнений, настраивая на спокойное деловое общение. Поглаживая ухоженной рукой тщательно выбритый череп, генерал-полковник читал протоколы, которые на доклад принёс Григорьев.

Максим отметил то, как Москаль, не читая, отложил в сторону протокол допроса Тунангаевой. Зато показания Пучкина генерал читал с явным интересом и с удовольствием.

- Вы к нашим экспертам по поводу этой воды обращались? - спросил он, не отрываясь от чтения.

- Да, я оформил запрос на проведение дополнительной экспертизы.

- Ждать, когда будут готовы выводы - некогда. Какие-нибудь предварительные оценки они дали?

Разминая ложкой лимон в стакане с остывшим чаем, Максим неопределённо дёрнул плечами.

- Обещают предоставить данные по тождественности вещества, но не обещают точности. Свидетели происшествия пытались тушить тело погибшей, поэтому там скорее будет вода по составу похожая на водопроводную.

- Любопытно и странно, - хмыкнул замминистра, удобнее устраиваясь для продолжения чтения. - Человек загорается от того, что на него вылили воду. Хотелось бы знать, что по этому поводу скажут судья и прокурор.

- Не думаю, что они примут это к сведению, как факт, - согласился Максим. - Но я был обязан записать эти показания.

- Химики ничего не добавили?

- Попросили достать для них такой водицы.

Москаль приподнял очки и засмеялся, глядя на своего подчинённого.

- Я первый в очереди. Если добудете образцы, сообразите для меня немного. Хочу проверить супругу и тёщу. - Он опустил очки на глаза, возвращаясь к чтению. - Есть сомнения. Я серьёзно, Максим Фадеевич. Кажется, в наших церквях вода просто из-под крана. Мне же нужна эта, настоящая.

Он ещё раз бросил короткий взгляд на Григорьева, демонстрируя, что прозвучавшая просьба вполне серьёзна.

- Я понял, товарищ генерал, - поторопился уверить Максим, не понимая, как можно верить в подобное.

- Та-ак, - протянул Москаль, наконец откладывая листы протокола. - Что в итоге имеем?

- Получается, что Пучкин в действительности не знает, каким образом на него вышел Инквизитор. У человека одно за другим стали случаться несчастья в семье. Заболел сын. На точное диагностирование не было денег. Заказов на перевозку грузов не было, а те немногие, что удалось получить и выполнить - не оплачивались. Василий Андреевич оказался, как единственный, кто обеспечивал родных, в очень тяжёлом положении. Всё стало ещё хуже, когда в одном из рейсов он попал в аварию, кстати, не по своей вине. Пришлось устроиться на работу автослесарем. К тому времени сын был в тяжёлом состоянии и не получал необходимого лечения. Знаете наших врачей - они собственный зад не чешут бесплатно. Здесь и появился наш неизвестный и предложил свои услуги. Просто встретил после работы.

- Это понятно. Он должен был в таком положении обращаться к гадалкам, экстрасенсам или церковникам, чтобы на него вышел Инквизитор. Иначе получается такая же метафизика, как и с водой.

Максим развёл руками.

- Пучкин не верил во всё это. Чтобы хоть как-то решить проблемы, работал одновременно в двух автомастерских, но... Короче - этого было недостаточно. Сын умирал.

- А жена?

- Она отстранилась от проблем, пропадала вечерами, не ночевала дома. Ребёнком занималась свекровь.

- Понятно. Двадцать три года. Молодая баба. Зачем ей все эти проблемы, когда можно попытаться гораздо выгоднее устроить муждуножье. Из материалов дела не понятно, каким образом нашему Инквизитору удалось убедить Пучкина совершить нападение на жену?

- Он привёл Василия Андреевича в офис Тунангаевой ночью...

- Незаконное проникновение.

- Так точно, - согласился Максим. - Показал игрушки сына и его вещи со следами проведённых ритуалов, а потом - личные вещи самого обвиняемого, которые он считал утерянными.

- Из аудиозаписи, из протокола следует, - уточнил Москаль, - что Пучкин далеко не глупый человек. Он мог сообразить, что всё это мог подбросить Тунангаевой сам Инквизитор.

- Нет, - возразил Григорьев. - Тунангаева подтвердила, что помогала Пучкиной в проведении ритуалов. - Он указал на отложенный генералом протокол. - Там об этом подробно указано.

- Разговор сейчас не о Тунангаевой, - остановил его Москаль, - а о том, что заставило взрослого, умного мужика поверить во всю эту хренотень.

- Он увидел фотографии сына и свою с начертанными знаками ритуалов. Потом, ознакомился с самим заклятием и с тем, на что оно направлено. А когда через некоторое время и ему стало плохо, и поставленный диагноз совпал с диагнозом ребёнка - у него не осталось сомнений.

- То есть, он был уже полностью уверен, что всё это делает жена?

- Да, с помощью Тунангаевой.

Генерал встал из-за стола, собрал протоколы и подошёл к Максиму, который сидел, как и в прошлый раз, за столом для совещаний.

- Товарищ генерал, я советовался с нашими экспертами - продолжил Григорьев, вставая с места, - которые проводили с Пучкиным психиатрическую экспертизу. Они говорят, что в его состоянии человек готов поверить во что угодно.

- Садитесь, - показал генерал на стул и сам сел напротив. - Я знаком с их заключением. Состояние Пучкина было неадекватным. Тем более, он принимал сильные болеутоляющие средства. Он даже потерял сознание после задержания от передозировки этими таблетками, как позже показал анализ крови. Но в этом же заключении они оставляют его подсудным, вменяемым на момент совершения преступления.

- Он не убивал свою жену.

На эти словах Москаль усмехнулся.

- Сом... Извините, ваш прежний начальник, полковник Негода, предупреждал, что вы будете всё время пытаться класть шпалы поперёк.

Теперь пришла очередь Максима улыбаться оговорке начальника.

- Так вроде ж правильно кладу.

- В общем-то - да, - согласился генерал. - Но не на том пути. Вы говорите, что Пучкин безнадёжен?

- Так точно. Врачи дают ему всего несколько дней.

- Воспользуемся возможностью. Дело будет закрыто, как раскрытое по смерти главного фигуранта. Ему всё равно, а наши показатели только выиграют. И в суде не будет необходимости пояснять все эти странности.

- Память о человеке - это важно, товарищ генерал.

- Я хорошо понимаю ваши моральные принципы, Максим Фадеевич. Но оставим всё, как есть. Есть чистосердечное признание Пучкина. Этого вполне достаточно и это прямое распоряжение. Понимаете меня?

- Так точно, - пришлось согласиться Максиму. - Тогда не имеет смысла продолжать следственные действия по этому делу.

- Не спешите, - остановил его Москаль. - Искать Инквизитора вы всё равно будете. Для этого мы будем проводить следствие по заявлению гражданки Тунангаевой.

- Она не подавала никаких заявлений, - удивился Григорьев.

- Подал его адвокат Митягин. Оно уже оформлено отдельным делом. Вы скоро с ним ознакомитесь. Вкратце скажу, что женщина уверена, покушение совершалось на неё. Тем более, это подтверждается её последними показаниями. Поспешите переоформить протокол, чтобы там не фигурировал Пучкин, и смело вводите его в новое дело. Ни Тунангаева, ни Митягин не против.

- Я понял, - сказал Максим. Не оставалось ничего, как подчиниться.

- Как работается с капитаном Савченко?

- Спасибо. Он мне за этот день очень помог.

- С коллективом проблем нет?

- Никак нет, товарищ генерал.

- И с Барсуком?

- Полковник Босар обещал предоставить мне все документы, которые проходили по делу Пучкина, но...

- Не беспокойтесь, - сказал генерал. - Я пообщаюсь с ним более серьёзно. У вас скоро будут все необходимые материалы. Но только для ознакомления, Максим Фадеевич - понимаете меня?

- Прекрасно.

- Тогда направляйте все свои усилия на розыск Инквизитора. Найти его следует немедленно, иначе... С завтрашнего дня у вас будет другой напарник, которым вы можете распоряжаться на своё усмотрение - вы главный. Работаете вы хорошо. Надеюсь, что так будет и дальше. Благодаря вам, мне есть, что докладывать министру.

Эти слова можно было принимать, как завершение беседы. Максим встал со своего места.

- Разрешите идти?

- Не спешите, - остановил его Москаль. - Если есть минутка, конечно?

- Так точно, - ответил Григорьев, опускаясь обратно в кресло. - Есть.

Достав из кармана водительские права Максима, генерал положил их перед подчинённым.

- Забрать их у Могиканина было непросто. Но я думаю, что вы должны иметь максимальную свободу в действиях по розыску особо опасного преступника. Также я получил заключение экспертизы по поводу состояния вашего здоровья. Кстати, как вы себя чувствуете?

- Неплохо, - признался Максим.

- Да, специалисты говорят, что вы получили незначительную дозу яда.

- Яда?!

- Именно. Не вы первый. Наверняка знаете, что ваших предшественников, Якушина и Семченко также пытались отравить. Тогда было гораздо серьёзнее, чем с вами. Но я думаю, что в вашем случае была ошибка отравителя. И это совпадение я не склонен считать случайностью.

- Я не могу припомнить момента, когда меня могли отравить.

- С этим будет разбираться специальная следственная группа, - уверил генерал. - А вы всё-таки подумайте. Яд, который был обнаружен в вашем организме немного отличается от того, каким были отравлены Якушин и Семченко, но эксперты уверены, что эта разница зависит от дозы - вы получили малую. Поэтому, Максим Фадеевич, подробно опишите вчерашний свой день, а утром лично передайте мне ваш отчёт и соображения, если таковые будут. Это тоже распоряжение.

- Так точно, - кивнул Максим, мысленно мечась в догадках, что он может написать в завтрашней докладной. - Будет сделано.

- Ваши планы на ближайшее время?

- Через несколько дней будет готова почерковедческая экспертиза письма, которое получил Пучкин.

- Что говорят эксперты?

- Предварительно, что написано человеком, который превосходно владеет старинным способом письма. Каллиграфию он изучал серьёзно. Манера письма говорит о том, что, скорее всего, автор письма владеет одним из европейских языков: французским, испанским или итальянским. Возможно - румынским. Русский и украинский для него не родные, но знает он их досконально. И оттиск на конверте - печать Святой Инквизиции. В этом я уверен полностью.

- То есть - он иностранец? - предположил Москаль.

- Наверняка. Одно только имя в подписи наталкивает на этот вывод, если это, конечно, не сетевой псевдоним. Димитр - явно не русское или украинское имя. Когда будет готов портрет преступника по словам Пучкина - я направил к нему нашего художника, внимательно изучу иностранные религиозные миссии, а заодно и секты, которые отличаются реакцией на различного рода специалистов по психоэнергетике. Сделаю запрос в таможенную службу, и попрошу сделать выборку по священникам, которые имеют имя Димитр и въехали в Украину за последние пять-семь лет.

- Вы думаете, что Инквизитор - священник?

- Пока это единственное предположение. В протоколе Пучкин ясно указал, что вчера к нему приходил, чтобы исповедать, священник, которого я разыщу обязательно. Он-то и передал письмо от Димитра. Кроме того, бланк, на котором было написано послание из очень дорогой рисовой бумаги с водяными знаками и колонтитулами на библейские темы. А сегодня поеду в клинику к сыну Василия Андреевича. Он просил об этом.

- Я не против, - сказал генерал, вставая с места. - Он вполне этого заслуживает. Сделайте одолжение. Не буду вас больше задерживать. Вы свободны.

А когда Максим был уже у дверей, собираясь выйти из кабинета, Москаль добавил:

- Хорошая работа, товарищ старший лейтенант. Я доволен.

Поблагодарив коротким кивком, Григорьев вышел из кабинета.

- Вы были у Васи? - спросила женщина. В её воспалённых от недосыпания и постоянных слёз глазах жила мольба. В жесте материнского отчаяния она положила на впалые щёки ладони, готовая вот-вот расплакаться. - Горе-то какое... Деня сиротка... Так, вы от Васи?

Она была маленькой, беззащитной в своём не по размеру большом цветастом халатике. Неожиданно для себя Максим наклонился и поцеловал её в макушку, с лёгким разочарованием чувствуя вместо материнского запаха въевшийся в волосы больничный запах. Он передал коробку с игрушечной машинкой, которую догадался купить по дороге в детский онкологический центр и пакеты с фруктами и сладостями.

- Это Денису, - добавил он. - Да, Лидия Леонидовна, я от вашего сына. Я виделся с ним несколько часов назад, и он просил заехать к сыну.

- Спасибо вам, - всё-таки заплакала она и прильнула к нему, охватив своими уже начавшими стареть руками, роняя подарки. Через ветровку и больничный халат Максим чувствовал вместе с её дыханием толчки горя, которое давно и прочно поселилось в её миниатюрном теле. Невыносимо захотелось подхватить её на руки, унести куда-нибудь, где можно будет посадить в укромном защищённом месте и успокаивать, уговаривать, обещать и увещевать до тех пор, пока она не уснёт, уверенная в том, что всё сказанное правда, а жуткая реальность - лишь временное наваждение, которое вдруг удалось пережить.

Спохватившись, мать Пучкина отстранилась и торопливо вытерла слёзы с лица.

- Простите меня.

- Я всё понимаю. - Максим погладил её по плечу и присел, чтобы поднять оброненные пакеты и коробку с игрушкой.

- Что вы понимаете? - со вздохом спросила несчастная женщина. - Я по его доверенности продала квартиру. А он отказался от лечения.

Как можно было объяснить матери, что её сын не захотел тратить деньги на то, что уже не имело никакого смысла? Её материнское сердце попросту откажется это понимать и принимать.

- Велел, чтобы позаботилась о Денисе. Да, это мой внук. Но и он же мой сын!

Подошла в розовом костюме медсестра.

- Лидия Леонидовна, я не могу сладить с Денисом. Он слушает только вас. Уже поздно и ему пора ложиться спать.

- Да, Светочка, - натянуто улыбнулась Пучкина. - Вот, товарищ приехал от Васи. С подарками для Дениса.

Вместо приветливости Светочка одарила посетителя строгим взглядом.

- Есть время для посещений, уважаемый. Вам пора идти. Как вас вообще пустили?

- Это друг моего сына, Васи, - с нотками отчаяния в голосе попыталась пояснить растерявшаяся Пучкина. - Он тяжело болен и попросил товарища проведать сына.

- Да, - кивнула медсестра. - Но есть правила, Лидия Леонидовна. Идите к внуку. Он в игровой комнате.

- Хорошо, - тихо произнесла Пучкина, и пошла по коридору больничного отделения, таща тяжёлые пакеты.

- Наверное, ей надо помочь? - спросил Максим Светочку, которая осталась стоять, уничтожая гневным взглядом внеурочного посетителя.

- У меня здесь шестьдесят малышей и мамаш, - заявила медсестра. - Я не нянька. - Она указала на двери. - Уходите. Я закрываю отделение. Одиннадцатый час ночи. Что вы себе думаете, уважаемый?!

Максим вздохнул и достал удостоверение.

- Будьте добры помочь этой женщине, если не разрешаете мне. Её сын при смерти. Он умирает. Хочет знать, как его сын. Есть кто из врачей?

Зло хмыкнув, виляя увесистым задом под натянутой тканью форменных розовых брюк, Светочка поспешила за Пучкиной, по пути толкнув, чтобы закрыть, одну из боковых дверей.

- Тима! Тебя мент спрашивает.

Из комнаты вышла высокая пожилая женщина в белой шапочке и халатике.

- Вы ко мне? - спросила она, подходя.

- И к вам тоже. Я вообще-то к Денису Пучкину.

- Вы от его отца?

- Да, следователь.

- Что требуется от меня?

- Я хочу увидеть Дениса. Как он?

- Мальчик хороший. Правда, очень непослушный, гиперактивный.

- Минутку! - воскликнул Максим, поймав себя на мысли, что всё это было бы неплохо зафиксировать. Он достал телефон и включил съёмку, пояснив: - Я потом покажу это Василию Андреевичу. Он просил.

Несколькими движениями поправив только ей известные проблемы в причёске, врач улыбнулась и заново начала рассказ.

- Денис очень хороший мальчик. Но непослушный и очень активный. Иногда приходится его ругать. Но это нормально для ребёнка, который очень долго был лежачим. Лечение проходит нормально. После успешной операции проводим курс химиотерапии. Без осложнений. Дениска выздоравливает. Десять дней назад сняли швы. Ранка сухая, чистая. Всё в порядке...

Неожиданный звонкий детский крик зазвенел в коридоре отделения.

- Папка!

Худой, немного бледный мальчишка выбежал из каких-то дверей и во весь опор помчал к стоящим людям. Короткая маечка подпрыгивала на худых плечах, оголяя живот, открывая долгий бордовый шрам. Максим успел перевести камеру телефона на него и заснял радость бегущего навстречу малыша.

- Вот, сами можете судить, - с наигранной суровостью вздохнула врач. - Это и есть наш Денис Пучкин. Будем выписывать дней через десять, как полностью выздоровевшего. Правда, Дениска?

Не добежав несколько шагов, мальчик остановился, и, теребя свою майку, внимательно изучал ясными и живыми глазами высокого мужчину. Максим, продолжая снимать, присел.

- Вы от моего папки? - тихо, почти шёпотом, спросил ребёнок.

- Да, от твоего папки. Он очень за тебя переживает. Очень любит и просит быть послушным. Он передал тебе подарок.

- Папа, - обращаясь на камеру сказал мальчишка, - я обещаю, что скоро буду всех слушаться. Я буду здоровым и сильным. Буду смотреть за бабушкой, когда она станет совсем старенькой. Я буду хорошо учиться и долго жить. Я уже выздоровел. Мне почти не делают уколов. Я тебя люблю.

Маленькими шажками Денис подошёл ближе и поцеловал телефон прямо в камеру.

Максим оторопел, окаменел, не смея сделать даже вдоха после увиденного. В его сознании набатом били слова, которые недавно услышал от доктора Васильевой о том, что такие люди понимают и знают гораздо больше остальных, независимо от возраста. Защемило в груди и невыносимо запекло в глазах.

Пацан коснулся рукой волос на голове Максима, потом погладил свой лысый череп.

- А я совсем лысый, как взрослый.

- Ничего, через месяц-два у тебя будут настоящие волосы, как у мужчины, - уверила его врач.

Денис улыбнулся.

- Меня скоро выписывают. Буду готовиться к школе. Я очень хочу в школу. Буду учиться.

Он подошёл и обнял Максима.

- Обнимите моего папку также. Я знаю, что он умирает. Я его никогда не увижу больше, но всегда буду помнить. Попросите, чтобы он не боялся. Как вас зовут?

- Меня Максимом. Максимом Фадеевичем.

Отстранившись, мальчик протянул ладошку.

- Будем знакомы, Максим? Денис.

Почувствовав в своей руки прохладу детской ладошки, Максим уже не мог контролировать себя. Он схватил и прижал к себе ребёнка, давясь духотой и жаром собственных слёз, поднял мальца на руки.

Врач, которую звали здесь Тимой, всё поняла. Она пошла впереди.

- Идите за мной. Я покажу, где палата Дениса. Думаю, что он будет не против, если сегодня его уложит спать папин друг.

Через несколько минут, уже засыпая на руке Григорьева, Денис Пучкин прошептал.

- Когда вы увидите папку?

- Я сразу поеду к нему. Сразу, как только ты заснёшь.

- Я уже сплю. Обещайте, что ещё будете приезжать ко мне. Я хочу быть вашим другом.

- Отвечаю! Это будет настоящая мужская дружба, - поцеловал его в лысую макушку Максим.

Когда он вышел из палаты в коридор отделения, его встретила Лидия Леонидовна.

- Простите меня старую, - произнесла она тихо, - но я совершенно забыла спросить вашего имени, добрый человек.

- Зовут меня Максимом Фадеевичем. Старший лейтенант Григорьев. Следователь по делу вашего сына.

- Вы?! - воскликнула женщина и тотчас зажала рот сразу двумя руками. Изумление исказило её лицо.

- Простите, - сказал Максим и пошёл на выход.

Он не видел, как женщина перекрестила его вслед.

Поднявшись по гулкой и пустой лестнице паллиативного отделения больницы, Максим протянул руку, чтобы открыть дверь с матовым стеклом, на котором было написано красной, местами облупившейся краской "ХОСПИС 4 эт.", но она отворилась сама, и навстречу ему вышел в человек в чёрном костюме, с высоким белым воротничком. На шее вышедшего висел блестящий атласный сиреневый шарф, а в руках он держал небольшую толстенькую книжицу и чётки с распятием. После хорошо освещённого коридора отделения, попав в сумрак лестницы, человек не заметил стоящего Максима и столкнулся с ним, икнул от испуга и торопливо отступил к стене на пару шагов.

- Господи Иисусе! - прошептал он, тараща глаза на Максима.

- Извините, - ответил Григорьев.

- Господь с вами! Это мне следует извиняться...

Максим понял, что перед ним священник. Священнослужитель обошёл Максима и стал неторопливо спускаться по лестнице. На ходу он стянул свой красивый шарф, поцеловал его и стал аккуратно складывать, как какую-нибудь дорогую вещь, реликвию. Скоро его шаги стихли на нижних этажах, а Максим стоял и смотрел ему вслед, в сумрак, борясь с искушением догнать. Но что он мог предъявить этому человеку? Свою насторожённость ко всем священникам? Здесь, в хосписе, они были частыми гостями.

Стараясь себя вести как можно тише, он открыл дверь и вошёл в коридор хосписа, сразу направляясь к палате, где должен был находиться подследственный. Сидящая за столом поста медсестра молча проводила его безразличным взглядом. Максим приветствовал её кивком. Она не ответила.

Пучкин спал, сложив тонкие, костистые руки на груди. Поначалу, войдя в палату, в которой тускло горел ночник, Максим подумал, что подследственный мёртв. Через чуть прикрытые веки больного проглядывали белки ввалившихся неподвижных глаз. Угловатая челюсть на иссушенном болезнью лице отвисла, и из чёрной дыры широко открытого рта не было слышно даже звука дыхания. Василий лежал ровно и прямо, словно заранее был готов к тому, что должно было произойти с ним, и не хотел доставлять хлопот людям, которые будут готовить его к последнему пути.

На соседней койке зашевелился сосед. Он сел на кровати и, протянув руку, коснулся Григорьева, который намеревался проверить пульс у Пучкина. От этого неожиданного касания Максим испуганно вздрогнул. В сумраке палаты он не заметил ещё одного человека.

- Он спит. Ему сделали морфин, - пояснил сосед, изучая гостя единственным широко раскрытым глазом через толстую линзу очков. Второй глаз и ухо этого человека были залеплены промокшими марлевыми салфетками, прикреплёнными к бледной коже лица тонкими полосками пластыря. - Ему было очень больно. Сделали укол. Будет спать до завтра. Мучается человек. Слава богу, не долго ему...

- Я от его сына, - зачем-то пояснил Максим.

- Приходите завтра. Пораньше. Я скажу, и он будет ждать.

Достав из кармана телефон, Максим секунду подумал, затем открыл крышку и извлёк из аппарата SIM-карту. Телефон он протянул соседу Василия.

- Здесь я записал видео с Денисом. Умеете пользоваться?

- Как ни как - умираю в компьютерный век! - тихо произнёс сосед, принимая передачу. - Спасибо. Обязательно передам.

- Извините, - сказал Максим и, подумав, добавил. - И спокойной ночи.

- Всего доброго, - тихо ответил сосед, осторожно ложась на кровать.

У дверей палаты вышедшего Максима ждала та же медсестра. Она протянула ему конверт. Бросив на него взгляд, Максим без труда узнал конверт по печати на нём: крест с оливковым древом и мечом.

- Это вам просили передать?

- Кто?

Она развела руками.

- Не знаю. Положили на стол. Там подписано: следователю Григорьеву? Вы Григорьев? Вы сегодня уже приходили к Пучкину. Вы Григорьев?

Максим захлопал себя по карманам, лихорадочно ища телефон, потом оглянулся на палату...

- Дайте телефон, - вместо ответа попросил он женщину.

- Что? - не поняла она.

- Телефон! - требовательно воскликнул он, тут же досадуя на свою оплошность. - Быстро! Пожалуйста...

Девушка вялым, словно нарочно, движением достала свой телефон и протянула Григорьеву. Он схватил его жадно и стал быстро набирать номер Савченко, который ждал его в машине на проходной больницы.

- Виталий! Быстро! Мимо тебя сейчас пройдёт священник - задержи!..

Сунув в руку оторопевшей медсестре её телефон, он побежал к выходу из отделения.

За полминуты, запыхавшись, петляя в темноте больничного двора, он выбежал к ярко освещённой уличными фонарями проходной, и когда увидел, как за воротами стоят и мило о чём-то беседуют капитан Савченко и священник, перешёл на шаг, успокаивая дыхание.

- Старший лейтенант Григорьев, - представился он, предъявляя озадаченному священно служителю удостоверение. - Простите, это я попросил своего товарища задержать вас.

- Отец Джианни, - озадаченно кривя губы, представился служитель. Говорил он с небольшим акцентом, который выдавал в нём иностранца. - Чем могу быть вам полезным?

- К кому вы сейчас приходили? В хоспис?

Поправив на плече небольшую модную, молодёжную сумочку, пастырь ответил:

- Меня пригласили соборовать нашу прихожанку, мадам Белицкую. Это моя служба. Мой долг.

- Откуда вы?

- О! - улыбнулся Джианни. - Я не так давно из Греции. Наш храм и покои на улице Пятихатской, - он указал куда-то в темноту, затем достал визитку и протянул её Максиму. - У меня есть ещё и документы. Всё в порядке, - заверил он.

Расстегнув одну пуговицу чёрного, как смоль френча, он полез во внутренний карман. Достав красный паспорт, он протянул его офицерам.

Документ взял Виталий.

- Джианни Гостас, - прочитал он, листая книжицу. - Гражданин Греции.

- Я служу в греко-католической миссии. Я недавно здесь, в Украине. Шесть... Да! Шесть месяц. Я плохо знаю ваши порядки, но хорошо пытаюсь быть аккуратным. Я уважаю законы. Я где-то был виноват?.. Я случайно не заметил вас на лестнице. Вы на меня обиделись? Простите, ради Христа...

- Нет, всё в порядке, - сказал Максим, забирая у Савченко паспорт и возвращая его пастырю. - У меня к вам есть вопрос.

Убирая на место документы, священник выразил на лице вежливую готовность слушать.

- Вы ничего сегодня никому не передавали? - спросил Максим.

- О, - вздохнул и задумался священник. - Я передавал привет своему брату. Он сейчас учится в университете в Германии. Мы давно с ним не виделись. Он что-то натворил?

Савченко хмыкнул и с укоризной посмотрел на своего товарища.

- Надеюсь, что ничего, - поспешил сказать Григорьев.

- Да! Он очень хороший человек!

- Мне вы ничего не передавали через пост медсестры этого хосписа?

- Пост?! - изумился святоша. - Я не понимаю вас. Простите.

Максим достал из кармана недавно полученный конверт и протянул его священнику.

- Вот это, например?

- Это?! - переспросил Джианни, а когда рассмотрел конверт, спросил с ещё большим изумлением. - Откуда это у вас?!

- Я хотел об этом спросить вас.

- Меня?! - от изумления отец Джианни даже отступил на шаг и замахал руками. - Я не имею права это держать в руках! Не должен!

- Это не ваше?

- Нет! Что вы! Это никогда не моё!

- Что ты хочешь от попа? - не выдержал Савченко, ничего не понимая в происходящем, но видя, что священник выглядит очень испуганным.

- Не ваше? - повторил Максим.

- Нет, нет! - поторопился уверить священник. - Что вы! Это не моё...

- Но вы знаете, что это такое?

- Это очень серьёзно! У вас оно не случайно. Но я не могу об этом говорить, - мотал головой Джианни. - Это ваше. Я не имею на это прав.

- Что это?

- Я не могу говорить! Это для вас. Но я вам этого не давал. Я вижу вас только сейчас!

Виталий положил руку на плечо товарищу.

- Тебе есть что предъявить ему?

- Я думал, что это он передал мне...

Савченко взял конверт и покрутил в руках.

- Старшему лейтенанту Григорьеву, - прочитал он подпись на конверте. - Это тебе, - и посмотрев на священника, который стоял дрожа, словно от холода, произнёс: - Простите нас, господин Гостас. Мы вас больше не задерживаем. Спасибо за помощь. Если потребуется, мы вас найдём.

Гостас перекрестился и виновато посмотрел на задержавших его людей.

- Я могу идти? Я свободен?

- Да, да, - повторил Савченко, и сделал соответствующий жест. - Не ходите один так поздно. Это может быть опасно.

Быстро развернувшись, Джианни побежал в темноту, даже не дослушав совет.

- Я не знаю, что в этом конверте, - сказал, глядя ему вслед, Виталий, - но бумажка его явно напугала. Куда едем? Я так понимаю, что по домам нам ещё рано.

- Едем в управление. По пути заедем в какой-нибудь салон - надо купить телефон, - сказал Максим.

- С твоим что? - озадачился напарник, направляясь к машине.

- Разбил случайно.

- Ладно, поехали. Заедем на "Большевик". Поужинаем там?

- Надо быстрее попасть в управление.

- Как скажешь, друже. Но попа ты напугал! Что хоть в конверте?

Максим достал бланк и протянул его товарищу, когда они уже сели в машину.

- Да, - вздохнул тот, запуская двигатель. - Бумажка красивая. Дорогая. А что написано - не понять. Я вообще в языках дурак дураком, а тут ещё и цифры... Надо в управление. Но поп, кажется, не при делах...

- Да, - согласился Максим. - Но он хорошо знает, что это такое.

- Ничего. Разберёмся.

- Экспертиза ещё не готова, - потирая воспалённые от недосыпа глаза, произнёс эксперт Воронин, затем достал из кармана телефон и посмотрел на экран, на часы. Шёл последний час суток. - Извините, товарищи, ничем не могу помочь. Мы работаем круглосуточно. Ваша заявка в очереди на обработку. Предварительная справка была передана ранее.

Служащий отдела почерковедческой экспертизы собирался закрыть дверь перед стоящими в коридоре Григорьевым и Савченко, когда из глубины залитого ярким светом кабинета раздался голос:

- Саша! Александр Вадимович! Кто там?

- Пришли следователи, передавшие на экспертизу конверт Инквизитора, - отвернув голову, ответил Воронин.

- Григорьев?

Спросив подтверждения кивком, эксперт ответил:

- Да, Григорьев.

- Отлично! Пусть проходят.

Едва следователи оказались в просторном кабинете, заставленном различной техникой, о назначении которой не специалисту можно лишь догадываться, как к ним вышел щуплый, лет пятидесяти, седой и густоволосый человек в белом лабораторном халате.

- Вы Григорьев? - поинтересовался он, глядя на Максима.

- Я, - ответил Максим. - Старший лейтенант Григорьев. Максим. Это, - хотел он было представить спутника, но эксперт тепло улыбнулся Савченко.

- Привет, Виталий. Как дела?

- Вот, не спится, Сергей Андреевич, - ответил на рукопожатие Савченко. - Вам, как вижу, тоже не до сна?

- Да, - сказал седовласый, предлагая руку Максиму. - С этой волной рейдерства по стране нас завалили работой на месяцы вперёд. Надо проверить кучу подписей, печатей, обязательств, расписок. Кто кроме нас - как говорится.

- Темченко Сергей Андреевич, - представил Максиму давнего знакомого Виталий. - Лучший человек по всяким бумажкам в нашем деле. Сергей Андреевич может определить по почерку дату рождения человека.

- Эка задачка! - воскликнул Темченко. - Ну, не дату, конечно, но возраст с небольшой погрешностью - это мы можем.

- Сергей Андреевич - начальник Отдела почерковедческой экспертизы, - добавил Савченко.

- Вы теперь напарники? - поинтересовался Темченко.

- Временно, - ответил Виталий. - Всего на пару дней. Завтра Макс получит другое пополнение в следственную группу.

- Жаль, - сказал эксперт, разглядывая мужчин. - Смотритесь гармонично. Да! - спохватился он. - Я кстати, Максим, хотел завтра с вами встретиться, но раз сами пожаловали - сделали мне одолжение, не будем откладывать разговор. Кофе хотите?..

- Мы как раз думали поужинать в столовой, - предложил Савченко. - Не составите компанию?

- Нет, - закачал головой эксперт. - Не располагаю временем. А угостить вас кофе - без проблем. Заодно расскажу, что удалось уже узнать о вашем письме, Максим.

- Мы тоже к вам не с пустыми руками, - сказал Максим, когда они шли за седовласым, петляя между столами, заставленными такими яркими лампами, что без боли нельзя было смотреть на них, и со столами, где на штативах были установлены такие огромные линзы, что величиной они были с таз. - Несколько часов назад получили ещё один конверт.

- Любопытно! - воскликнул Темченко, обходя какую-то большую и громоздкую конструкцию, в стены которой впивались толстые кабели, а на панелях были наклеены значки, предупреждающие о радиации. - Вскрыли?

- Да.

- Жаль, - разочарованно вздохнул эксперт, указывая на небольшой столик, примостившийся с парой кресел в уголке, где было не так ослепительно светло, как в рабочем зале отдела. - Слабая надежда, но можно было бы отследить пальчики. Разрешите?

Он достал из кармана матерчатые перчатки, торопливо надел их и аккуратно взял конверт из рук Максима, затем указал на столик, на котором стояли раскрытые и начатые коробки с печеньем, чашки и кофейная машина.

- Угощайтесь! Я сейчас...

Он ушёл, а Виталий, быстро склонившись над столом, работая двумя руками отправил в рот добрую половину печенья, что было в коробках, и видя, как покачал головой товарищ, подмигнул, не имея возможности произнести ни слова - рот был забит до отказа. Максим налил себе кофе.

Через пару минут появился Темченко. Он сиял, словно только что сделал важнейшее открытие в своей жизни. В руках он нёс файлики, в которых раздельно лежали конверты и ранее вложенные в них листы бланков.

- Как я и думал! Но, - поднял он чистый тонкий палец, - обо всех деталях по порядку.

Он сел к столу и подвинул себе чашку с кофе, которую приготовил ему Максим. Савченко никого не стесняясь занимался содержимым коробок с печеньем, попросту собрав их со стола и поставив себе на колени.

- Прежде хочу поздравить с тем, что вам попалось о-очень интересное дело! С таким произведением искусства мне давно не приходилось сталкиваться. Итак, конверты...

Конверты были обыкновенными, кроме печати на них.

- Это не просто печать, которую можно купить в любом ларьке канцтоваров. Это нечто напоминающее калибровочный оттиск, - пояснял Темченко, - которым ставят пломбы на груз, контейнеры, почту, но достаточно громоздкий, чтобы оставлять такую большую печать с таким глубоким оттиском. Вашему начальнику Барсуку я в докладной записке писал, что на оттиске изображён герб Святой Инквизиции. Он вам передавал?

- Да, спасибо, - ответил Максим. Совсем недавно он использовал информацию из этой записки, делая доклад замминистра.

Оказалось, что автор писем использовал оттиск в качестве подписи, делая так, чтобы оттиск, уже без чернил, отчётливо выбивался и на вложении конверта.

- Так было модно в Средние века, когда необходимо было пометить целый ряд документов, - пояснял эксперт. - И если вам представится возможность попасть в обиталище корреспондента, обратите внимание на его рабочий стол. Там должно быть устройство с длинными ручками, похожее на щипцы для колки орехов, но несколько большего размера. Или нечто похожее на пресс. Он, кстати, с помощью него запечатывает письма и сургучом - на оттиске я обнаружил частицы киновари и воска. Это на заметку.

Дальше оказалось, что бланк вложения сделан из рисовой бумаги.

- Это дорогая бумага. Изготавливается, обычно, вручную из рисовых стеблей. Но эта! - Темченко приподнял лист и постукал по нему пальцем. - Эта очень дорогая! В её основе тончайшая сеть из серебряной нити. Во время изготовления она используется, чтобы скреплять частички размочаленных рисовых стеблей, а после затвердения остаётся, как одно из средств защиты, как на ценных бумагах или банковских билетах. Структура бумаги, её частицы, края обреза, фрагменты и нити, показывают, что готовят её серийно, машинным способом. Следуете за моей мыслью, Максим?

Максиму оставалось только согласно кивнуть.

- Рисунки, оформление выполнены способом глубокой печати, - сказал эксперт и сделал паузу, ожидая реакции слушателя. - Я хочу сказать, что подобное возможно сделать, например, на предприятии Держзнака, где печатают банкноты или особо ценные документы, но ни в коем случае не в домашних условиях, кустарным способом. Подтверждают это и водные знаки, которые видны на просвет, опять же, как на денежных знаках.

Он поднял бланк на свет лампы, что стояла на соседнем столе. Отчётливо стал виден, как тень, герб Инквизиции.

Оказалось, что отпечатанная надпись A.D.MMXIII означает 2013 год от Рождества Христова, а Deus Vult! - девиз Крестоносцев.

- Все надписи на латыни. Некоторые специалисты склонны читать девиз иерусалимских рыцарей, как "Именем Бога!", но это не совсем верно. Дословный перевод "Бог того хочет!". Разница на первый взгляд не существенна, но это не так. В последнем случае, как по мне, серьёзности больше. Бланк даёт понять, что владеющий ними человек - исполняет волю бога. Понимаете меня?

- Да, первый вариант можно расценивать, как попытку выступить от имени бога.

- В принципе, верно, - согласился Темченко.

- В качестве рисунка используется работа художника Пьетро Перуджино. Это один из знаменитых фрагментов на библейские темы, которые исполнили выдающиеся художники пятнадцатого века, расписывая Сикстинскую капеллу. Это фреска "Передача ключей апостолу Петру". Поинтересуйтесь. Будет полезно.

- Это Италия?

- Да, Ватикан. Это бывшая Домовая церковь. Знаменита теперь тем, что там проводятся конклавы, во время которых выбирают нового Папу. Наверное, недавно видели по телевидению: серый дым из трубы, белый?.. Зачастили они с этим в последнее время.

- Да, кажется, припоминаю.

- Анализ использованных красок я пока не сделал, но это, как я уже говорил, не офсетная печать, где используется всего четыре основных цвета. Но могу утверждать, что здесь тридцать шесть самостоятельных цветов - предварительный результат, конечно. Анализ покажет точную цифру. Но сути это не изменит. Каждый цвет накладывался отдельно от другого. Приходим к выводу, что документ выполнен на очень высоком фабричном уровне с соблюдением старинных технологий. Такое количество красок, нанесённое способом глубокой печати, передаёт рисунок мастера кисти с невероятной точностью и яркостью!

Темченко покрутил файлик с бланком, не скрывая своего восхищения.

- Любой коллекционер оторвёт у вас такую драгоценность с руками, не торгуясь! Теперь... Второе письмо лишь подтверждает, что бланки выполнены станочным способом, в серии, большими мастерами и с невероятным талантом. Писал на бланках человек, который очень долго изучал каллиграфию, наверняка был переписчиком древних книг или реставратором, в совершенстве владеющим перьевым письмом. Это искусство! Русский или украинский языки для него не родные. Он либо итальянец - что напрашивается из-за латыни, Сикстинской капеллы, либо румын, француз, но, может быть и испанцем. Точнее скажу, когда будет закончена полная экспертиза. Но, извините, не исключено, что этот человек просто долгое время жил в Европе, учился там.

- Спасибо, большое, - искренне поблагодарил Максим. - А что означают выполненные записи?

- Что означают? - хмыкнул и улыбнулся эксперт. - В первом случае то, что написано. Автор успокаивает адресата по причине, возможно, скорой смерти. Так могут писать только очень дорогому и важному человеку, который тяжело болен или смертельно пострадал.

- Да, это так. А второе письмо?

Максим, пока они с Савченко ехали в машине в Управление, немало поломал голову, размышляя над тремя строками из трёх слов и трёх групп цифр, выписанных чёрными чернилами очень красиво и старательно.

 

Compelle intrate^[2]

50.293377 30.37173 10.00

Demetrio

 

- Что это может означать?

- Прежде всего, что адресант этих писем - одно и то же лицо. Во втором письме он назначает вам встречу завтра в десять ноль ноль, в чём и подписывается, как Димитр. На встрече очень настаивает - если так можно выразиться.

- Где должна быть встреча? - изумился Максим, беря в руки файлик с бланком. - Там указан адрес? Где?

- Всё гениальное просто! - с широкой улыбкой воскликнул Темченко. - Первые две группы цифр - координаты! Отрываете программы, которые умеют их читать и смотрите по карте место с точностью до метра. Я успел посмотреть - проверял собственное предположение. Место для свидания выбрано, конечно, неудачное, но я бы не отказывался от встречи с таким человеком.

- Что это за место?

- Южное кладбище. Это вам о чём-то говорит?

Это не говорило ни о чём. Максим дёрнул плечами.

- Максим, - эксперт отложил документы и подвинулся ближе. - Из того, что мне уже стало известно по этим письмам, я хочу вам сказать, что их автор очень сильный и влиятельный человек. Эти бланки, письма, как удостоверение. У них большая ценность и значение, чем, например, у вашего удостоверения или моего. Я говорю это к тому, что этому человеку можно доверять, но и не забывать об осторожности. Если вы допустите ошибку с ним... Я даже не знаю... В этом случае вам никто не позавидует.

Темченко поднял чашу с кофе.

- За удачу в безнадёжном деле? Надеюсь, что был вам полезным.

- За удачу.

Они чокнулись чашками и посмотрели на Савченко. Он спал, сидя в кресле. Его ветровка была усыпана крошками печенья. На столе лежали совершенно пустые и бесполезные коробки.

- Кстати, - спохватился эксперт, - вы мне давали фотографию, которую вы сделали из тетради вашей ведьмы...

- Гражданки Тунангаевой, - напомнил Максим.

- Да, Тунангаевой. Погибшая Пучкина рисовала на асфальте нечто совершенно иное, но никак не показанный Тунангаевой "Ритуал Выделения Силы". Он очень похож, но не идентичен рисунку, который оставила пострадавшая на асфальте перекрёстка.

- Что же тогда она рисовала?

- Не знаю, - хмыкнул Темченко. - Я не специалист по оккультным наукам, если можно их так, конечно, назвать. Знаю только, что большинство из них похожи, так как часто складываются из одинаковых основ. Могу только с полной уверенностью сказать, что ведьма темнит, рассчитывая на вашу, и мою - конечно, неосведомлённость. Вам действительно это нужно знать?

Максим потёр лоб.

- Возможно, убийцей Пучкиной есть человек, против которого был направлен этот ритуал. Если буду знать, на что он направлен, мне будет проще искать и убийцу.

- Резонно, - согласился эксперт. - Тогда вам нужен именно специалист по этим делам. В нашем управлении я таких не знаю. Ищите консультанта на стороне.

- Надеюсь, что завтра с таким встречусь. Тем более, что приглашает сам.

- Тогда помните, что я вам сказал, Максим: будьте с ним честны и откровенны, но не забывайте об осторожности.

- Простите меня за столь поздний звонок, - сказала Тунангаева, с мольбой глядя в глаза Григорьеву. - Но мне необходимо серьёзно поговорить с вами.

Максим видел, что женщина взволнована, но держалась она при этом хорошо. Когда она позвонила и попросила о встрече без свидетелей, он услышал в её голосе ту самую мольбу, которую сейчас наблюдал в её глазах, но приехал в частную клинику за город больше всё-таки из любопытства, так как сомневался, что получит от Тунангаевой какую-нибудь новую информацию. Приходилось больше надеяться на завтрашнюю встречу с Инквизитором, которая если не поставит точку в расследовании, так хотя бы многое прояснит.

Частный кардиологический диспансер располагался в лесу под Киевом, на ухоженном бережку небольшого озера, на ровную и спокойную воду которого ложился сверкающий россыпью серебра отпечаток ясного ночного неба. Прошедший день прогрел воздух, и по воде скоро пополз косматый туман, ласково обволакивая стелющимися пушистыми облачками свисающие прямо в воду ещё безлистые тонкие ветви безмятежных ив. Выложенная камнем и освещённая парковыми фонарями тропинка обрамляла бережок по самому краю, предлагая пациентам клиники и их посетителям удобные лавочки для спокойного отдыха и встреч с родными людьми.

- Если б я считал вас не серьёзным человеком - нашёл бы повод, чтобы отложить встречу.

Они сидели на лавочке, подальше от фонарей, поближе к воде, глядя в её бездонное зеркало, отражающее щедрую звёздную россыпь загородного неба. Серая косматая полоса тумана была ещё далеко, но от спокойной воды веяло колючей прохладой. Тунангаева вышла в больничный двор в одном халатике, и у воды сидела, обхватив плечи руками. Максим снял ветровку и накинул на дрожащую женщину.

- Спасибо, - сказала она, благодаря то ли за заботу, то ли за то, что встреча всё-таки состоялась.

- Не за что благодарить, - ответил он. - Наверное, у вас серьёзные причины, если вы решили пригласить меня. С нетерпением жду, когда вы расскажете о них.

- Помните, вы мне показывали кинжал, атам?

- Да, помню. Вы сказали, что оружие подбросили.

Тунангаева замотала головой.

- Это не оружие. То есть, я хочу сказать, что эта штука только напоминает оружие, но это лишь ритуальное приспособление. Это мой атам. - Она сделала паузу и горько вздохнула. - Точнее - был моим.

- Простите, но я не понимаю, - признался Максим. - В протоколе изъятия, который составил ваш участковый Завальный, чёрным по белому указано, что нож вам подбросили.

- Это верно лишь отчасти. Я постараюсь пояснить, хотя чувствую, и хорошо понимаю, что ко всему этому вы относитесь с неверием.

- Здоровый скептицизм никому не вредил. Особенно людям моей профессии.

- Я всё-таки постараюсь пояснить. Но прежде должна сказать, что вижу и верю: в этих проблемах сможете разобраться именно вы.

- Спасибо за такую обнадёживающую уверенность.

Совсем рядом низко над водой бесшумно пролетела большая ночная птица. Серый, едва различимый в далёком свете фонарей силуэт мелькнул над водной гладью, над чёрным провалом озера, взбив космы медленно наползающего тумана.

- Это не просто уверенность, а знание. Есть такие люди. Они просто знают.

Женщина посмотрела Максима. В темноте ночи он не видел её глаз, но буквально чувствовал, как её взгляд касается его лица - словно мошки быстро переползали, перелетали с век на лоб, с носа на щёки. Ощущение было таким отчётливым, что Максим даже провёл руками по лицу, разгоняя несуществующих, надоедливых насекомых. Тунангаева отвернулась и стала смотреть в чёрную гладкую воду, бездонной пропастью обрезающую травяной бережок. Переползание невидимых, но ощутимых мошек прекратилось.

- У каждой ведьмы есть обязательный набор инструментов, которые изготовлены, если можно так сказать, по специальной технологии. Ей необходимо провести ни один обряд, чтобы приручить эти вещи, и тогда они будут служить, исполняя её волю.

- Ведьмы? - переспросил Максим.

- Ведьмы, да. Если я скажу, что вы сейчас сидите рядом с настоящей ведьмой, вы поверите?

Снова её невидимый взгляд заползал по его лицу. Максим предпочёл больше не повторять свой ответ, чтобы не обидеть человека, расположенного на откровенный разговор. Самоуверенность весьма чувствительна к сарказму.

- Я так понимаю, что над этими предметами вы поработали очень серьёзно.

- Да, они стали мне очень дороги. Люди моей профессии очень дорожат такими вещами. Именно благодаря им они могут делать то... что делают.

- Что это за предметы?

- Известный вам атам. Есть ещё чаша, курильница, книга с заклинаниями или тетрадь, которую вы видели. Есть специальный нож, с помощью которого собирают, срезают травы, ветви. Обычно его называют бурином.

- Хорошо, - сказал Максим. - Я понял. Вы хотите сказать, что с ними что-то произошло?

- И с ними, и со мной. Их кто-то изменил.

- Каким образом?

- На них поставили клейма, которые вы видели.

- Инквизиторскую печать? - спросил Максим и почувствовал, как на этих словах вздрогнула и задрожала Тунангаева.

- Да, - не сразу ответила она. - Кто-то забрал их из моего офиса...

- Я знаком с вашим заявлением. Участковый Завальный считает, что не было проникновения на вашу собственность.

Женщина грустно покачала головой.

- Эта свинья умеет лишь требовать. Сделайте ему это, помогите в том. Но своё брюхо не перенесёт даже через порог своего подъезда.

- Тем не менее... По его инициативе было открыто досудовое следствие, проведена экспертиза, которая не обнаружила следов взлома. Если кто-то и был у вас в офисе, он пользовался или вашими ключами, или качественно сделанными дубликатами.

- Заявление я забрала. Почти год оно пролежало без каких-либо результатов.

- Вы не захотели рассказывать о своих подозрениях. А завладеть ключами и сделать копии мог лишь очень близкий вам человек.

Туман подполз к бережку и, раскачиваясь, словно живая масса, стал постепенно взбираться на сушу.

- У меня нет близких людей. Есть двоюродная племянница где-то в Америке, но о ней я мало, что знаю, и мы никогда не общались. Тем более, я бы наверняка почувствовала, если бы моих вещей касался кто-то другой, чужой мне человек. Мне трудно объяснить, но для меня это не так сложно. Это сделал кто-то, кто гораздо сильнее меня. Это меня пугает. Он умеет скрывать себя от таких людей, как я.

В этот раз её взгляд не просто щекотал лицо Максима, а вцепился в кожу, словно тоненькими коготками. Так могло цепляться только отчаяние молящего о помощи.

- Вы считаете, что человек стрелявший в Наталью Пучкину, и тот, кто поработал над вашими реликвиями - одно и то же лицо? - спросил Максим.

- Вы тоже так считаете, - озвучила Тунангаева его мысли.

- И вы его никогда не видели?

- Ко мне многие приходят, но ни в одном из них я не почувствовала враждебности или опасности. Тогда, ночью, когда сожгли и убили Наташу, я знала, что это он. Я видела его, но он был далеко и было темно, чтобы я смогла разглядеть детали. Но...

Ледяной туман, опушая бережок, подполз к ногам сидящих на лавке людей. Пучкина поджала свои.

- Я его не чувствовала. Он был словно из пустоты... Впервые я видела кого-то, но не могла его чувствовать. Это меня испугало. Сильно испугало.

Неожиданно она замолчала и что-то быстро прошептала, а в конце сделала мягкий отталкивающий жест руками, и туман, при полном безветрии качнулся, поднялся лёгкой волной и бесшумно схлынул обратно в озеро, оголяя у берега неподвижную водную гладь и россыпь отражённых звёзд на ней.

Тунангаева потёрла руки и сунула их обратно под куртку.

- Это очень опасный человек. Очень сильный и могущественный. Он настолько могущественный, что силу его невозможно почувствовать, невозможно определить её.

- Он может быть вашим конкурентом? В каждом деле есть соперники, и не все из них используют дозволенные методы.

Ведьма медленно покачала головой.

- Нет. Он не конкурент. Он пришёл уничтожить меня. Сначала прислал письмо с требованием прекратить колдовство. Затем лишил инструмента, жилья, помощницы. Если я не перестану заниматься тем, что делаю для людей - он убьёт меня. Именно это он хотел сказать, нарисовав эти значки на окне и дверях.

- Именно их вы отмывали во время моего визита?

Ответом было молчание.

- Вы сказали, что он лишил вас жилья...

- Моего офиса, - ответила Тунангаева. - Он окропил освящённой водой все стены и нарисовал на них запрещающие знаки. На всех стенах! Теперь, что бы я не делала, это ничего не значит. Он лишил меня всего. Я способна лишь на мелочь, на фокусы - если хотите! Придётся уезжать и искать новое место, тратить время на восстановление, на новые инструменты.

Женщина крепко и неожиданно схватила Максима за руку и страстно, с жаром зашептала:

- Но я такая родилась! Понимаете? Разве я в этом виновата? Как я могу быть виноватой в том, что такая родилась? Я ничего другого делать не умею... Это моё призвание! Моя жизнь! Понимаете?

- Вы всё-таки погодите с переездом, - посоветовал Максим, поглаживая её дрожащие, вцепившиеся в него руки. - Мы занимаемся вашим делом. Это серьёзная работа. Обещаю, что Инквизитор и все причастные к убийству Натальи будут задержаны и наказаны. Всё наладится, Елизавета Петровна. Принимайте это, как обещание.

- И меня?

Снова крючки чужого отчаяния вцепились в его лицо. Ведьма часто дышала и не отрывала своего невидимого, но цепкого взгляда от Максима.

- Что вас? - не понял он.

Она тряхнула руку Максима.

- Я причастна к смерти Наташи.

- Вы?! - опешил он. - Каким образом? Вы не стреляли, вы не сжигали её. Вы даже задержали одного из нападавших.

- Это я виновата, - отпустила она руку и заплакала. Её слёзы капали на бедро Максима, и через ткань джинсовых брюк он чувствовал их горячую искренность. - Я, Максим... От отчаяния. Я долго не могла понять, почему не могу ничего сделать. Все заговоры, наговоры, все ритуалы просто враз стали бесполезными, а когда догадалась, когда мне вернули... подкинули все испорченные вещи... А потом пришла Наташа, и я увидела, что она очень способная. Она очень точно исполняла мои инструкции. Всё у неё получалось легко и просто. Понимаете, она тоже родилась такой! Вот её руками я и продолжала работать.

- Как вы с ней познакомились?

- Как обычно. Девочка пришла и попросила помощи.

- В чём?

Тунангаева тяжело вздохнула.

- Её жизнь пропадала с нелюбимым мужем, сыном. Понимаете, Максим, я всем рассказываю о последствиях, но никто не хочет слушать. Все верят лишь в то, что хотят получить, но никто не хочет думать о последствиях. Я рассказала ей, как и что сделать. Она сделала, а когда увидел, что всё начало работать, попросила научить и её. Я не могла отказать. Она была способной, и мы были нужны друг другу.

- То, что она чертила, рисовала на перекрёстке, имело отношение к её мужу и сыну?

- Это не имеет уже никакого значения.

- Понятно, - тихо произнёс Максим, вспоминая мальчика Дениса и его обращение к умирающему отцу, а также то, что сказал ему эксперт-графолог Темченко. - Вы никогда не интересовались, что случилось с мужем Наташи...

- Это не имеет никакого значения, - бесцветно, безразлично повторила Тунангаева. - Он умер несколько минут назад.

- Сын выжил, - произнёс Максим, вставая. - Надеюсь, он выздоровеет. Хороший умный мальчик.

- Пусть живёт, - с тем же холодным безразличием прокомментировала новость ведьма. - Мне он ничего плохого не сделал.

Она тоже встала.

- Проведёте меня обратно к корпусу?

Максим молча взял её руку и положил себе на локоть.

- Вы знаете, что Василий не убивал свою жену? Он здесь ни при чём.

Женщина остановилась и развернула собеседника к себе.

- О чём вы говорите?

В этот раз Максим видел её лицо в свете фонаря. Искреннее изумление исказило её черты.

- Он сам думал, что забросал жену бутылками с бензином.

- Я сама видела столб огня!

- Да, это видели все свидетели. Но, в бутылках бензина не было.

Женщина с такой силой вцепилась в плечи Григорьева, что он почувствовал боль.

- Вода. Святая вода, - ответил он на её кричащую в немоте мольбу.

Она уронила голову на его грудь и протяжно застонала.

- Святые мои свидетели, помилуйте...

- Почему? - задал он вопрос.

Закрыв рот руками, словно сдерживая вопль ужаса, ведьма замотала головой. Из её крепко зажмуренных глаз градом покатились слезы, когда она отстранилась от Максима. Гримаса ужаса, отчаяния и муки исказила её лицо.

- Найдите его! - всхлипывая взмолилась она и снова вцепилась в его плечи, повисла на нём. - Молю, помогите! Максим! Вы это можете! Я знаю. Максим?..

- Успокойтесь, - обнял он её и держал так до тех пор, пока она не перестала всхлипывать и дрожать, а когда успокоилась, повёл, увлекая к горящему светом окон зданию диспансера. - Идёмте...

Но Тунангаева неожиданно остановилась.

- Погодите. Я вам должна кое-что показать.

Хромая на свою больную ногу, она за руку привела его обратно к бережку, к самой воде, которую уже успел оккупировать спокойный и холодный туман, который она так же успешно и просто отогнала обратно в озеро прежним удивительным способом.

Женщина сняла с шеи на длинном шнурке кулон, который из-за темноты невозможно было рассмотреть и, держась за руку Максима, чтобы не упасть в холодную черноту озера, стала раскачивать его над самой водой.

- Смотрите.

Он не видел сначала ничего, кроме неясного отражения качающегося над водой кулона, но вскоре увидел какое-то красное пятно. Видение становилось с каждым мгновением всё отчётливее, яснее, и Максим скоро увидел какой-то дёргающийся моток ниток. Красный комок дрожал, подпрыгивал, словно стараясь выбраться из глубокой и прозрачной воды. Затем на водной глади, как в отражении возникли два лица, слабо подсвеченные светом невидимой свечи, на которую они смотрели. Образы были такими отчётливыми, что в них без труда можно было узнать лица жены и тёщи. Губы Риммы Михайловны шевелились, что-то шепча, и Максиму показалось, что он где-то их видел - точно такими же, что-то шепчущими. Это воспоминание ударило по сердцу тяжёлой волной плохо забытого, недавнего ужаса. Он хотел отпрянуть, отскочить в сторону, прочь от этого пугающего видения, но кулон коснулся воды, разбил её гладь кругами и изображение вмиг исчезло.

- Вы видели? - спросила ведьма.

Он с изумлением посмотрел на неё, не в силах произнести ни слова.

- Они вам знакомы? Вы знаете этих людей?

Вместо ответа он лишь судорожно сглотнул. Жёсткая сухость стянула рот.

- Они хотят вашей смерти, - добавила Тунангаева, когда они отошли от чёрных ночных вод спящего озера. - Я бы вам помогла, но не могу... Не могу, Максим. Но когда вы найдёте его, я сделаю всё, как надо, и всё, что они делают вам - им вернётся. Я обещаю.

Они молча прошли к крыльцу здания клиники.

- Какое отношение имеет к вам адвокат Митягин? - спросил он, прежде, чем попрощаться.

- Многие люди заинтересованы в том, чтобы я снова начала работать, - ответила Тунангаева. - Если этого не произойдёт в ближайшее время, и их, и многих из нас, Максим, ожидают большие проблемы. Вы даже не представляете, какие... Митягин их человек. Но он ничего не может сделать. Он пустой. Не переживайте. Вообще не принимайте его всерьёз. Звоните сразу мне. Прощайте.

Через несколько секунд за ней закрылись двери диспансера.

 

 

 

Молчаливый, привычно надменный, как и все киевские таксисты, водитель остановил машину на проспекте, где и было сказано. Приняв деньги, он помял их в пальцами, кривя от неудовольствия губы, но потом, так и не произнеся за всю поездку ни единого слова, протянул руку и открыл дверь, давая понять, что больше не намерен терпеть компанию столь скупого пассажира.

Максим рассчитывал, что пройдётся по пустынным неосвещённым дворам к своему дому пешком, зайдёт дорогой в ночной магазин, чтобы прикупить чего-нибудь съестного по пути и сделает важный звонок. Лишь сейчас он почувствовал, что действительно голоден.

Желадин ответил на втором гудке вызова, словно ожидал этого звонка, не смотря на столь поздний час.

- Капитан Желадин? - намеренно строгим голосом спросил Максим, намереваясь разыграть старого коллегу. - Алексей Осипович? Вас спрашивают из министерства МВД.

С ответом не торопились. В трубке застыла неловкая тишина.

"Да, капитан Желадин, - ответили, наконец, на том конце. - Так точно! Я слушаю".

- Лёша! - рассмеялся, не выдержав Максим. - Это Григорьев! Не узнал что ли?..

"Ну, ты блин, - тяжело выдохнул Желадин. - Ну развёл же, гад!.."

- Ничто так не бодрит перед сном, как хорошая подначка старого друга, - смеялся Максим.

"Буду должен, - добродушно хохотнул товарищ. - Я тебе, кстати, звонил вечером. Ты не отвечал. Я стал волноваться: не случилось ли что?"

- Всё в порядке. Телефон разбил. Пока купил, зарядил - был без связи.

"Как дела?"

- Работаю. Ты где сейчас?

"Дома уже. В Полтаве справились быстро. Нашли разбойников, которые хотели подставить тебя на трассе. Разобрались, как положено".

- Все целы?

"Наши все. А кое-кому без обид придётся примерять гипс. Ничего, наукой станет. Своих трогать нельзя. Заносы нужно сразу исправлять".

- Ты сделал то, что я просил?

"Именно поэтому и звонил. Вытащил двух бедолаг. Стервятники нашпиговали их на дороге порошком, а потом затащили в клетки. Отмудохали - ты бы видел! Нормальных людей превратили в синих китайцев. Признания, подельники - выдавили из них даже то, что те не ели и не знали, как пишется! Короче, пришлось мужиков вызволять уже из СИЗО. Они так и не поняли, что с ними произошло. На периферии, доложу тебе, закон заканчивается на погонах".

- Спасибо, - сказал Максим, заходя в ярко-освещённый павильон небольшого магазинчика, на фронтоне которого была яркая вывеска с загадочной надписью "Гиперминимаркет". - У меня к тебе серьёзное дело...

"Давай, трави, - с готовностью ответил товарищ. - Я так понимаю, что твои новые коллеги не очень-то торопятся уважать твой талант следака".

Не прекращая разговора, Максим показывал полноватой, приветливой продавщице на то, что хотел купить, а она молча, с пониманием и аккуратно складывала всё в новенький пакет.

- Нет, с этим всё в порядке. У меня на завтра серьёзный расклад и разобрать его мне бы хотелось с теми людьми, которых я хорошо знаю и могу доверять.

"О! - удовлетворённо воскликнул Желадин. - Хочешь заказать мордобой?"

- Нужна наружка, спецоопределение^[3] и, возможно, захват по моему сигналу.

"Нужны гоблины, - понял Желадин и предупредил: - Если серьёзная работа, Макс, нужно всё оформить - сам понимаешь".

- Проблем не будет, - уверил Максим. - Заявка уже в Главке. Просто времени очень мало, а место такое, что нужно хорошо и предварительно подготовиться.

"Майора Шевчука ты должен знать - Сан-Петрович, который. Толковый мужик. Никогда не подводил со своими ребятами. Я с ними Полтаву отработал и пару других гадюшников. Давай, кидай координаты, а я звоню ему. От хорошей работы они не отказываются. У тебя проблем не будет? Делаешь запрос, как понимаю, через голову..."

- Разберусь как-нибудь, Лёша. Спасибо. И ещё?..

"Что?"

- О Наде ничего не знаешь?

"Щемит?"

- Есть немного. Она с тобой не связывалась?

"Нет, - ответил Желадин. - Я сам только-только домой попал. То Полтава, то Сом со своими проблемами - везде Лёша!"

- Ладно. Ещё раз спасибо и до завтра.

"Давай, до завтра".

Через несколько минут Максим подошёл к своему дому. По привычке глянул на этаж своей квартиры. Во всех окнах горел свет, заставляя поторопиться - после долгой отлучки могла вернуться хозяйка. К ступеням парадного входа пришлось проходить через плотный ряд больших микроавтобусов. Уже нажимая кнопки кода на замке дверей подъезда, он поймал себя на мысли, что обычно в такое время машин возле входа в подъезд почти не было. Соседи старались ставить свои машины на платной автостоянке, которую предоставлял отель неподалёку. Стоящие же сейчас машины были дорогими, большими, и все тёмного цвета. Соседи-автовладельцы таким пресным однообразием в выборе моделей и цвета своих авто не отличались. Среди стоящих у подъезда машин особо выделялся самый вместительный микроавтобус.

Максим развернулся и хотел было спуститься, чтобы внимательнее рассмотреть машины и запомнить на всякий случай их номера, но успел сделать только несколько шагов к ступеням, как широкая боковая дверца микроавтобуса отъехала в сторону и из тёмного салона машины вышли четыре рослых, крепких телосложением человека, которые тут же встали на пути Григорьева. Медленно поставив пакет на бетон крыльца, Максим попытался их обойти, но открылись дверцы соседних машин, и ещё несколько человек стали на его пути. Чувствуя в сердце неприятный и едкий холод недоброго предчувствия, Максим впервые пожалел, что так не вовремя оказался без оружия. Правда, израсходовать обойму "форта" на дюжину "добрых молодцев" он вряд ли бы успел, но всё равно это выглядело гораздо лучше, чем ничего.

Напряжённо ожидая страшной развязки, он отметил, что все машины стояли без номеров. Это обстоятельство только добавило безнадёжности в сложившуюся ситуацию.

От стоящих на его пути людей вышел вперёд один. Он неторопливо поднялся по ступеням, поднял оставленный пакет, обошёл окаменевшего в ожидании трагической развязки Максима, быстро набрал код на замке и открыл дверь подъезда, застыв в ожидании. Не оставалось ничего кроме, как покорно подчиниться.

Когда они поднимались на этаж в скрипящем и стонущем от старости лифте, в свете тусклой лампы Максим пытался рассмотреть своего сопровождающего. Под коротким тёмным плащом без труда угадывалась сила и мощь тренированного и опытного человека. Григорьеву не раз приходилось сталкиваться со специалистами агентурного управления. Но таких людей там ему встречать не доводилось. Топтуны выглядели более обычно и естественно, чем этот человек, так как старались ничем не выделяться из толпы. Единственным предположением оставалось, что в одной лифтовой кабине с Максимом ехал служащий какого-то особого спецподразделения. Вот только, какому ведомству он служил - оставалось лишь гадать.

- На документы можно глянуть? - тихо, без какой-либо надежды спросил Максим.

Сопровождающий никак не отреагировал на вопрос и остался стоять молча и неподвижно, держа в руках пакет с покупками. Он явно был не расположен вести какие-либо разговоры. Когда приехал лифт, он также молча, но сильно подтолкнул свободной рукой Максима к выходу, а выйдя следом, стал так, чтобы отрезать путь к ступеням лестничного пролёта. Григорьев остановился перед ним, демонстрируя, что не намерен входить в свою квартиру, но за спиной неожиданно щёлкнул дверной замок его же квартиры...

- Максим Фадеевич! - раздался позади него голос. - Мы уже думали, что вы сегодня решили не ночевать дома?

Обернувшись, Максим увидел в открытых дверях свой квартиры ещё одного "спеца", который отошёл в сторону, предлагая войти.

- Проходите. У вас очень мало времени, и есть вопросы, которые мы должны обсудить.

Вздохнув, Максим вошёл в квартиру, чувствуя, как где-то в животе накапливается неприятный холод и деревенеют ноги. Сопровождающий в квартиру заходить не стал. Он лишь занёс пакет с покупками и сразу вышел вон. Прежде чем закрылась дверь, Максим успел заметить, что "спец" остался на площадке. Крышка захлопнулась.

Тот, что закрыл дверь и остался в квартире с Максимом, сдержанно улыбнулся и потёр короткопалой рукой по-бандитски стриженную почти под "ноль" голову.

- Где вам будет удобнее - на кухне или в комнате?

- На кухне, - ответил Максим, продавливая слова через спазм горла. - Я бы хотел поужинать.

- Вы хозяин, - снова вежливо улыбнулся "гость". - На кухне, так на кухне. Так даже лучше. По-свойски, можно сказать. Если чем угостите - не откажусь и буду благодарен. На кухню?

Через несколько минут, поставив поднос с бутербродами на стол, Максим разлил горячий чай по чашкам. До этого он успел переодеться и умыться, заодно изучив квартиру. Кроме него и тихого незнакомца на кухне в помещении не было больше никого. От внимательного взгляда Григорьева не ускользнуло то, что в квартире провели негласный и очень профессиональный обыск. Угол шторы в спальне оказался закинутым за решётку радиатора, а края простыни на кровати заправлены под матрас, чего никто и никогда в доме Максима не делал. Изучали даже пол под ковром, который теперь лежал ворсом в обратную сторону, став темнее обычного под светом потолочных светильников.

- Бутерброды с сыром и колбасой употребляете? - спросил он своего нежданного и незваного гостя. - Времени на разносолы нет, а есть после работы очень хочется.

Гость, сидя за столом в плаще, небрежно качал ногой, забросив её на другую. Едва прозвучало предложение, он безо всякой ложной скромности взял с подноса бутерброд и сразу откусил половину.

- Не беспокойтесь. Мы тоже люди не балованные. Всё понимаем. А жена не заботится об уюте?

- Жена? Жена как бы есть, но её и нету.

- Серьёзные проблемы?

- Немалые, - неопределённо ответил Максим. - Пока даже не знаю, где она.

- Молодая озорная? - внимательно изучая Григорьева суровым и колючим взглядом, спросил незнакомец и отправил вторую половину бутерброда в рот.

- Стараюсь выяснить.

- Помочь?

- В чём?

- С женой. Мы можем. Не проблема, - уверил собеседник, облизывая масло с ухоженных пальцев.

- Кто это мы? - не преминул поинтересоваться Максим. - Наверное, пора познакомиться. Вы у меня в квартире, меня знаете, а...

- Простите, первая совместная ночь - не повод для знакомства.

- СБУ?

Ответом была презрительная ухмылка, тотчас съеденная с ещё одним бутербродом.

- Не стоит гадать, Максим Фадеевич. Мы приехали к вам, выполняя вашу же просьбу.

- Мою?! - изумился Григорьев. - Простите, но...

Незнакомец пинком вытолкнул из-под стола большой зелёный короб - точно такой же, в каком было дело об убийстве Пучкиной.

- Здесь недостающие материалы, о которых вы спрашивали Босара. Вы об этом просили?

Максим вздохнул и потянулся к коробке, но человек поставил на неё свою ногу в дорогом, идеально начищенном туфле. Штанина брюк при этом поднялась выше и стала видна закреплённая на щиколотке кобура с револьвером. Таким оружием ни один "спец", как знал Максим, не пользовался. Спецподразделения МВД, СБУ и армии предпочитали автоматическое или полуавтоматическое. Также не в ходу был такой "голливудский" способ носки оружия.

- Одна просьба, - склонился к нему "гость". - Вы ознакомитесь со всем, что вам нужно... до утра. Я потом зайду и заберу.

- Я имею полное право!.. - возмутился было Максим, но его перебили.

- С нами бесполезно говорить о правах, - сказал "спец" таким тяжёлым тоном, что все остальные вопросы отпали сами собой. Убрав ногу с короба, человек встал. - У меня будет к вам одна простая просьба - одолжение, если можно. Разрешите?

- Кажется, только что мне дали понять, что прав у меня сейчас не больше, чем...

- Не в таких мелочах, - одарил его сдержанной, холодной улыбкой ночной гость. Он указал на холодильник. - Разрешите, я сделаю несколько бутербродов для своих ребят. Нам сегодня тоже не повезло с питанием. Мы голодны и злы, как псы!

- Если станете добрее - пожалуйста.

На его колкость никак не отреагировали, а стали заниматься приготовлением закусок.

Максим поднял короб и, чувствуя его тяжесть, встал.

- Здесь всё? - встряхнул он ношу.

- До последней бумажки, - сухо уверил "спец", быстрыми движениями, не очень аккуратно намазывая масло на неровно нарезанные ломти батона. - У вас есть список. Можете свериться. Если что - самое больше через час всё необходимое будет доставлено. Достаточно одного вашего слова.

Забрав коробку, Максим вышел из кухни и пошёл в комнату, где опустился прямо на ковёр. Он размял пальцы, покрутил головой, снимая напряжение с шеи и открыл коробку. Поспать сегодня явно не суждено, но он нисколько об этом не сожалел. Предоставленные возможности необходимо использовать сразу, а заниматься выяснением причин можно позже.

Разбирая документы в том порядке, в каком они были зарегистрированы в списке Семченко и Якушина, она даже не заметил, как остался один в квартире. Непрошенный гость, нагрузив пакет бутербродами и забрав с собой чайник с чаем, тихо вышел из квартиры.

Киевлянин Юрий Степанов ушёл утром перед работой в лес. Обычный поход в осенний лес по грибы. В некоторых районах столицы, на окраинах лесные массивы подступают к самым микрорайонам, и многие местные жители не против утро перед работой посвятить любимому занятию - тихой охоте. Быстро обойдя ранее примеченные урожайные полянки, Юрий набрал целую корзину грибов и возвращался домой. Дорогой он встретил ещё одного грибника, старого деда, который, как оказалось, также жил неподалёку от леса. Они приятно пообщались и разошлись возле автобусной остановки, каждый пойдя своей дорогой. Вернувшись домой, открыв дверь своим ключом, Степанов зашёл на кухню. Там сидела его жена. Увидев мужа, женщина упала в обморок. Пришлось вызвать службу 103. Как позже выяснилось, Юрия Степанова не было дома ровно три года. За грибами он ушёл осенью две тысячи девятого года, а вернулся в две тысячи двенадцатом. За это время его объявили пропавшим без вести. Сейчас следственные органы пытаются выяснить, где пропадал всё это время тридцатилетний киевлянин. Медики сделали однозначное заключение, что Юрий полностью здоров. Объяснить проблемы с его памятью они не могут.

Уважаемые радиослушатели радио "Судьба", наш коллектив напоминает, что прежде, чем отправляться куда-либо, будьте добры предупреждать об этом своих родных и близких, а если всё-таки случилось заблудиться, постарайтесь успокоиться и собраться мыслями, чтобы благополучно вернуться домой к своим любимым людям. В эфире нашего радио для вас группа "Пилот" с композицией "Рок".

 

Пересекая магистрали страны,

Запоминая номера дорог,

Мы, считая столбы,

Не заметили, как пришёл срок...

Приглушенное радио шелестело словами непонятной песни, холодный и низкий туман выползал из леса на затихающее в серости раннего вечера село. От недавнего почти знойного дня поздней весны не осталось и следа. Холод дремучего леса спешил заполнить ближайшие дворы, запотевая густой росой на окнах нетопленных хат.

Зоряна, сухой, избитой чёрными трещинами от тяжкой работы морщин, ладонью стёрла росу с окошка веранды. Она видела, как густой серый вечер наполнял сумраком село и сползал дальше - в колхозные поля, втягивая за собой в посёлок смоляную темень из застывшего в черноте близкого леса. Дёрнув озябшими плечами, Зоряна задумчиво покатала по клеёнке стола пустую кружку. Глядя через протёртое от росы оконце на скупые огни рано засыпающего села, она особенно остро почувствовала всю тугу своей одинокой и нелёгкой бабьей жизни.

Ещё на рассвете, после утренней дойки и кормления скотины, поняв, что наконец-то запоздалая весна решила одарить мир настоящим теплом, Зоряна наметила себе план работы на день. Всего-то понемногу, в недужую бабью силу и на седьмой десяток годков. Но в селе за работу только возьмись, а новая в очереди станет, не спрашивая ни о возрасте, ни о здоровье, ни о беспомощном одиночестве.

Первым делом сняла вторые рамы в хате, вычистила печь, затем перемазала её свежей глиной, которую натоптала во дворе, и побелила. После чего, остатком гашеной извести подкрасила стволы всех фруктовых деревьях в небольшом саду; прибрала в птичьем загоне, в который после долгой зимы без слёз от едкого аммиачного духа невозможно было зайти; вывезла на скрипящей тачке добрую четверть из кучи накопившегося за зиму гноя на непаханый огород; выгребла прошлогодний отцвет из палисадника; прорыхлила грядки с тюльпанами; подлатала, а кое-где и заменила выбитые сельскими беглыми собаками штакетины в заборе и до темноты ещё успела железной щёткой отчистить отставшую за зиму краску и ржавчину с половины ворот и калитки, готовя их к завтрашней покраске. Все эти дела, не считая обязательных хлопот по кормлению и дойке скотины (которой у Зоряны было не много не мало, а трёхлетняя тёлочка, два годовалых телка, купленный под Рождество молодой свин, с три десятка кур, гусей, индюков и четырёх коз с одним старым, вонючим, но невероятно умным цапом), она успела закончить к вечерней зорьке, и после дойки, вернулась в хату, вдруг поняв, что снимать рамы и проветривать хату всё-таки поспешила.

Захватившись первыми, по-настоящему весенними хлопотами по хозяйству, она слишком увлеклась, позабыв, что весна - всё-таки не лето. Она хоть и ласкает мир теплом, но с холодом не борется, а лишь украшает цветом сады. Мазаную и белёную печь теперь топить было нельзя, и Зоряне предстояла долгая ночь наедине с холодом и собственной одинокой неустроенностью. Через одинарные окна, пришедший из леса холод быстро студил хату.

Роса снова облепила оконце, а кое-где заморозок невидимой кистью набросал ледяных кружевных перьев. Протерев его, Зоряна налила в кружку холодного молока и отломила от чёрствой хлебины кусок. Молоко она кое-как глотнула, почувствовав, какой стылой тяжестью оно стекло в желудок, но кусок хлеба ни прожевать, ни проглотить не смогла. Тихие слёзы затянули ей глаза. Мир за протёртым оконцем расплылся от переживаемого горя.

Долго плакать и сетовать она была не привычна, даже если на эти чувства оставались пустые и долгие ночи. По молодости, в первые годы, когда осталась вдовой с двумя малолетними детьми на руках, жалеть себя за судьбу было некогда - работа в колхозе и детишки не оставляли времени. По мужу не скучала и не тосковала. Он пьяным упал в молотилку на току, и завершение его жизни представлялось ей полностью закономерным. Чего жалеть дураков?

Горевала о другом.

В густеющей ночи, через оконце веранды она видела межу своего непаханого огорода, а за ней - гладко расчёсанную рылю соседского, вспаханного, а за ним белокаменный дом под красной профильной, под черепицу, крышей, в которой праздником богатой на общение жизни светились все окна. Это была не просто соседская хата. В ней жила, с семьёй в пяток детей да мужем, дочь Зоряны. Жили мать и дочь, считай, межа в межу, а виделись лишь по праздникам. Вечерами Зоряне оставалось только примоститься на веранде и через окна наблюдать за светом этих тёплых окон. Делала она это украдкой, не зажигая света в своей хате, и не сводила глаз с уютных огней порой до тех пор, пока в доме дочери не гасили последнюю лампу.

В этот раз, как и не однажды раньше, Зоряна решила не нести свою тугу в холодную постель. Несчастье одинокой старости требовало выхода, компенсации. Завернув в чистый рушник оставшуюся половину чёрствой хлебины, она убрала её со стола, смахнула крошки. После перевязав на голове платок, Зоряна облокотилась о стол, прикрыла глаза и несколько раз подряд сотворила молитву, после чего, сбившись со счёта, скороговоркой про запас наговорила, как в трансе: "Господи помилуй, Господи помилуй", неистово и широко при этом крестясь, и отбивая мелкие поклоны прямо холодной ночи за окном.

Придя в себя после усердной молитвы, она вошла в горницу, уверенно передвигаясь в полной темноте по многолетней привычке родного закута, прошла к красному углу и, борясь с острой болью в старческих суставах, потянулась и достала из-за вышитых рушников, развешенных по иконам, тряпичный свёрток, с которым вернулась на веранду.

Нащупав на подоконнике коробок со спичками, Зоряна зажгла огарок толстой церковной свечи. Пошипев нечистым воском, огонёк на фитильке подёргался, покачался, но в конце концов удлинился и угомонился после того, как растолкал по тёмным углам и кухонным мебели ожившую, шевелящуюся темень. Более или менее был освещён только стол, застеленный затёртой и изношенной клеёнкой.

Из тряпицы, не торопясь, словно смакуя каждый этап действа, Зоряна достала игральную карту, на рубашке которой, корявым почерком были записаны слова наговора, дощечку, залитую застывшими каплями воска так густо, что под ним едва проглядывала фотография человека. Но Зоряна и без того прекрасно знала, кто там был изображён - её зять. Она поднесла к огню свечи дощечку, покрутила её, силясь рассмотреть фотографию, затем плюнула на неё и растёрла плевок кривыми, с грязными ногтями пальцами. После чего положила дощечку на стол подле свечи, достала из тряпицы всё остальное, что там оставалось: пучок сухих листьев белой ржанки^[4], длинную цыганскую иглу с синим от частого прокаливания жалом, и грубо сшитую из мешковины маленькую куклу.

Положив куклу на дощечку, Зоряна взяла длинную иглу и поднесла её остриё к огню свечи. Она долго и старательно накаляла иглу, ожидая пока жало не наберётся ярко-жёлтым свечением, после чего воткнула раскалённый металл в куклу. Втыкала она всякий раз в одно и то же место, от чего в кукле образовалась большая прожжённая дыра. Вверх поднялось витое облачко дыма и веранда наполнилась сладковатым запахом горелой шерсти, которой была набита кукла. Придавливая иглу одним пальцем, поводя ним из стороны в сторону, расковыривая дыру, Зоряна другой рукой поднесла карту с наговором к огню свечи и стала неторопливо читать, стараясь не пропустить ни единого слова.

Когда они подъехали, невидимое из-за леса солнце уже заливало село фальшивым золотом плавленой меди, вытягивая длинные тени от строений, в которых таяла, блестя седым серебром инея, недавняя холодная ночь. Выйдя из машины, участковый Чепурной попросил полноватого, угрюмого водителя старой и ржавой "шестёрки" остаться на месте.

- Я не скоро справлюсь - дело такое, сам понимаешь. Можешь поспать, если отгонишь машину вон туда - в тенёчек, - указал он на деревья подступившего к самой дороге леса. - Не ходи за мной - без тебя, гляди, народу налезло.

Водителем "шестёрки" был сосед Чепурного, который на оплатно-добровольных началах редко когда отказывал единственному на всю округу милиционеру в транспортных услугах. Старая служебная "нива" уже три года стояла под брезентом во дворе дома Чепурного, после аварии трёхлетней давности, мело чем напоминая транспортное средство. Отправить её на металлолом начальство не позволяло, но регулярно списывало на практически не существующую машину причитающийся бензин, расходуя топливо на личные нужды.

В распахнутых воротах во двор, в лужах грязной воды стояла пожарная машина. Село было большим, как и местное агрохозяйство, чтобы не скупиться на содержание собственной команды огнеборцев. Лесные пожары последних жарких лет да возгорания во время уборочной страды лишь подтверждали правильный выбор местного руководства. И агрохозяйство, и местные обособленные фермеры охотно оплачивали все расходы по содержанию команды, рассчитывая, что она быстрее справится с огнём, чем выездная пожарная бригада из райцентра. Одна беда - все машины были стары и изношены.

- Разойдитесь, граждане! - крикнул Чепурной, подойдя к воротам двора, запруженного толпой односельчан до отказа. Пожары в частных дворах случались, слава Богу, не часто. - Ну, чего тут лазить-глазеть? По домам, товарищи фермеры! По домам, уважаемые! Нечего нам мешать!

Народ во дворе зашевелился и нехотя потянулся к воротам, на дорогу.

- Семён Андреевич! - обратился Чепурной, заметив среди людей директора агрофирмы. - Будь добр обеспечь чистоту и порядок. Ну, смотри сам - затоптали всё!.. Как теперь разобрать, что к чему, а?

Они сухо и сдержанно поздоровались, пожав друг другу руки.

- Кто? - спросил участковый.

- Гаркавая.

- Зоряна?!

- Её двор. На ночь дело стало, - стал рассказывать директор. - Никто сразу не заметил, а когда окна вынесло, огонь уже крышу прожигал. Набежали с вёдрами, баграми, пожарники прикатили, а дом и провалился внутрях.

- Чего? - привычно коротким вопросом осведомился Чепурной.

- А кто знает? - затряс плечами директор. - Я прибежал, так пар ещё стоял.

- Разберёмся, - снял фуражку участковый. - Сама-то где?..

- Внутрях, говорят, - отвёл в сторону глаза директор. - Я не видел, но кажут.

- Точно?

- Говорю же: кажут... А там сам иди гляди.

- Пойду, - нерешительно перемялся с ноги на ногу участковый. - А ты не в службу, а в дружбу - прогони народ. Нечего двор в грязь перетаптывать.

От хаты мало что осталось. Вокруг размоченных и закопчённых стен дома валялись куски горелого дерева и битого шифера. Горящую крышу растянули баграми по балкам и тушили дерево на земле. Все заборчики, штакетник, палисадник были изломаны, повалены и затоптаны. Весь двор был залит водой, которую толпа перемесила в липкую грязь. Где-то за полуобвалившейся горелой хатой, в сарае визжала и мычала некормленая скотина.

- Андреич! - окликнул участковый уже уходящего директора. - Иван Сновида не её зять ли?

- Её. А шо?

- Он здесь где?

- Его огород межой в тёщин.

- Пусть за скотиной приглядит. Он хоть на пожаре был?

- Не может он. По "скорой" его поздно вечером забрали в район.

- Снова спина? - припомнил беду крепкого по виду мужика Сновиды участковый. - Давно он нею мается.

- Она самая. В этот раз прихватила так, что без памяти так и увезли. Людка, дочка Зоряны, с ним поехала. Детей на куму оставила.

- Да, беда, - вздохнул Чепурной. - Ты всё-таки за скотиной уход организуй. Чего мучается животина?

- Сделаю, Юра, сделаю, - пообещал директор и неожиданно заорал, словно заполошный: - Ну, чего, товарищи, толпу собираете? А ну по домам! По домам, говорю! Ну! Чего по утру делать нечего? Черниченко! Да, ты! Иди-ка сюда!.. Да, худко давай!

Стены веранды сгоревшего дома были сильно закопчены, но сама веранда, её убранство от огня не пострадали. Скрипя отсыревшими от воды и нанесённой грязи половицами, участковый прошёл в комнаты. Крыши не было. Утреннее солнце уже вышло из-за леса и заливало лучами неприятную картину пожарища. Покрытые копотью и пропитанные водой стены, смятые, размокшие остатки половиков, черные ребристые угли дверных коробов, обгоревшие останки простой мебели, хрустящие под ногами битое стекло и куски шифера. Всё дополняло горько-солёное зловоние затушенного пожара.

Сразу от входа стояла уцелевшая, почти нетронутая печь. Среди разрушений, копоти, черноты и сажи она выделялась свежей побелкой. Заглянув в зев печи, участковый увидел лишь тщательно выметенные от золы кирпичи. Печь не топили.

К нему подошёл небольшого роста человек с отвисшими седыми усами на одутловатом и красном лице. Выцветшая от частой стирки роба, обыкновенный войсковой шлем на голове, кожа рук и лица подошедшего были щедро измазаны сажей.

- Приветствую законников! - зычно поздоровался человек. - Я думал, что тебя долго будут звать.

- Позвали быстро, - сказал Чепурной, осматривая то, что осталось от когда-то уютного дома. Милиционер был здесь лишь однажды, притом давно, когда привёз одинокой женщине вместе с военкомом весть о сыне, который погиб через три месяца после призыва на срочную службу. Молчаливый и работящий пацан по официальной версии военкомата погиб по причине несчастного случая. По другой - был убит сослуживцами. Дедовщина. - А приехать было не на чём. Пока нашли бензину, пока завели старую развалюху... У вас, Степаныч, хоть какие-то машины есть, а мы, как дети неродные для ведомства. Может, тоже на подряд фермерам пойти - урожай сторожевать? Как думаешь?

- Не грусти, - посоветовал пожарный. - На пенсии всё справится.

- Одна надежда, - с досадой в голосе согласился участковый. - Рассказывай! Что здесь?

- Загорелось в том углу, сверху, - указал Степаныч на полностью выгоревший и выпавший угол светлицы.

- Почему, как думаешь?

- Я думаю, что Зоряна руки на себя наложила, - пригладил усы пожарный.

- Да?! - изумился участковый. - Во дворе прибрала, ворота от краски почистила, деревца побелила, печь перемазала да побелила - и костёр среди хаты развела? Не больно ли мудрено для самоубийцы, Андрей Степанович? Не задумался ли ты уж слишком крепко?

Степаныч смущённо крякнул и снова занялся своими усами.

- Следствие веду...

Чепурной закивал головой.

- У нас как обычно бывает, если кому жизнь наскучила: бутыль самогонки, а после в горячке в петлю. Ну, кто охотник - тот стволы в рот. Но, чтобы вот так баба себя живцом запалила в хате... Эт, Степаныч, знаешь, смело даже для последнего идиота!

Пожарный закряхтел сильнее. Краска стыда на его лице проступила даже через копоть.

- Я тебе свою мысль изложил...

- А я на неё положил... свою. Как думаешь, чего загорелось в углу-то?

- Сам вот думаю, - снял каску пожарный и пригладил совершенно седые волосы. - У неё-то в этом углу, как помню, ничего не было.

- Это и я помню. Горело-то что? Горело же!

- Да, сверху начало, а потом по потолку пошло, на чердак кинулось.

- Проводка?

- Нету там проводов. Проверял. Нету.

- Что ж тогда под потолком загореться могло?

Чепурной подошёл к несуществующему углу и стал рассматривать куски угля, пепел и горелый хлам у себя под ногами, вороша их носком сапога. Его внимание привлёк слабый блеск. Взяв кусок обгоревшей палки, он разворошил кучу мусора больше, увидел в ней и поднял длинную цыганскую иглу, остриё которой было синим от старого накала. Там же он нашёл маленькую, промокшую куколку с прожжённой дырой в туловище. Ещё покопавшись, он достал дощечку, покрытую оплавленным воском и с обгоревшей фотографией. Сняв перочинным ножом воск он протянул дощечку с фотографией пожарному.

- Обгорела, но глянь - может, признаешь кого?

- И признавать нечего - зять её, Сновида, - тут же вернул находку Степаныч. - Примостила под образами, чтоб, значит, бог берёг.

Выйдя через провал из дома, участковый снова поворошил ногой мусор, через секунду он держал в руках измятые огнём и местами оплавленные оклады икон.

- Теперь всё понятно. Заполняем протокол?

- Пиши, что надо, - нехотя согласился старый пожарный. - Ты у нас следователь. Я подпишу.

- Хорошо, - сказал Чепурной, доставая из истёртой долгими годами службы папки бланк протокола. - Так и запишем: загорелось от лампадки. Видать, старая масла или перелила, или криво после подвесила - так и загорелось. Тело где? Сильно обгорела?

- Не, - провёл пальцами по усам пожарный и указал на соседний дверной проём. - Огонь не добрался до неё. Угорела раньше. Глядеть нечего. Уснула старуха и не проснулась.

Её дом стоял на окраине, самым последним на улице, примыкая к опушке тёмного леса. Высоченные и пушистые сосны нависали плотными кронами над островерхой крышей деревянного двухэтажного дома. Своей необычно архитектурой он выделялся из общего ряда сельских строений, больше каменных или мазаных. По фасаду мансардового типа крыша была оборудована просторным балконом, а часть первого этажа занимал гараж с аккуратно выложенной камнем колеёй короткой подъездной аллейки. Не смотря на то, что подворье было, как и все сельские дворы, большим, никакого приусадебного хозяйства, если не считать нескольких фруктовых деревьев и аккуратно стриженного травяного газона вокруг дома, здесь не было. Эмма Гольц, как знали все односельчане, хозяйством не занималась, но не бедствовала. Не смотря на то, что близкий лес укрывал тенью всё подворье, деревья этого двора цвели буйным цветом, зацветая как всегда первыми, словно весна в селе начиналась именно с этого двора.

Войдя во двор, участковый пошёл по ровненькой и чисто выметенной каменной тропинке прямо к аккуратному простому крыльцу, подле которого ровной стенкой была сложена высокая поленница. В доме у Эммы, против сельского обыкновения центральной Украины, печи не было. Вместо неё, в просторной гостевой горнице, как знал капитан Чепурной, был сложен камин, которым хозяйка пользовалась часто и с удовольствием, предпочитая тепло открытого огня водяному отоплению от газового котла или разогретого камня печи. Мало какой дом района мог похвалиться канализацией, ванной комнатой и водопроводом, но у Эммы это имелось. В селе она обосновалась где-то лет пятнадцать назад, купив участок. По документам она приехала после того, как овдовела, откуда-то из Крыма. За какой-то год она снесла все старые постройки приобретённой собственности, построив своё, превратив свою землю если не в курортный уголок, так в дорогой и красивый дачный участок, раздражая многих односельчан нетруженным благополучием.

Стоя возле крыльца можно было заглянуть за тыльную часть дома, где под белым цветом короткостволых и толстых яблонь, на молодой траве газона, ухоженности которого могли бы позавидовать райкомовские садовники, были расставлены разложенные шезлонги, стояли стол и мангал, от которого сейчас доносился остывающий аромат жареного шашлыка. Хозяйка любила доброту личной устроенности, комфорт, не стесняясь отдыхать в саду с бокалом коктейля в одном купальнике. Нередко, когда количество выпитых бокалов опрокидывалось далеко за норму, хозяйка могла лечь в шезлонг вообще без одежды, нисколько не стесняясь сторонних взглядов, за что злословые сельские бабы прозвали её Голой, ругая и поколачивая своих мужиков, которые под различными предлогами находили необходимость пройтись с работы именно мимо этого двора.

От баб доставалось и участковому. Они требовали, чтобы он воздействовал своей властью на бесстыдницу. Он не единожды приходил, увещевал, просил, объясняя моральные принципы местных жителей, но встречал лишь беззаботный смех Гольц, не имея права на большее - это была её территория и на ней она могла вести себя как угодно на собственное усмотрение. Закон, как ни крути, стоял на её стороне, а стало быть - и на стороне капитана Чепурного. После таких визитов сельские бабы, Голой соседки соседи, начинали надоедать ему ещё больше, жалуясь, что уже вынуждены не выпускать даже детей из дому, а мужиков чуть ли не за руку водить на работы правильной дорогой. Дразня баб, Эмма Гольц устраивала себе воздушные ванны на балконе второго этажа своего дома, откуда обозревать её прекрасно сохранившееся и ухоженное тело могла почти вся подлесная улица. Соседки кудахтали, ворчали, кидались злобной бабьей руганью, обещая пустить под огонь дом развратницы, но дальше угроз идти не решались, опасаясь проблем, в которых не могли разобраться даже церковники, не то что милиция.

Естественно, что от отсутствия мужского невнимания Эмма Голая не страдала. Сложно сказать, скольким сельским мужикам да парням посчастливилось порадоваться жизни с не по возрасту моложавой односельчанкой, но то, что они были готовы при первой же просьбе, не смотря на обещанные жёнами и матерями кары, помочь одинокой соседке во всём - было фактом. При этом они часто не брали привычной таксы за свои труды (стрижку обширных газонов, обрезку деревьев, распил и колку дров на камин, обслуживание машины и другие незатейливые хлопоты по скромному соседскому хозяйству) - литру дерзкой смелянской горилки, возвращаясь домой с подработки абсолютно трезвыми, но с той блестящей задумчивостью в глазах, от которой потом сходили с ума от ревности перетруженные домашней работой супружины.

Вход в этот необычный дом также непривычно для села был оборудован кнопкой электрического звонка и дверью с кованой решёточкой на небольшом смотровом оконце. Едва капитан Чепурной протянул руку к кнопке звонка, как дверь бесшумно приоткрылась и в образовавшийся проём пролезла голова огромного пса. Светло-коричневые глаза зверя внимательно изучили гостя.

- Чёрт! - отпрянул от дверей участковый, тут же коря себя за то, что сделал резкое движение - пёс, всхрапнув, выпер наружу, жадно облизнув влажным языком широкую пасть. Милиционеру пришлось взять себя в руки и успокоиться. Он не мог припомнить, чтобы в прошлые свои визиты к Гольц, он сталкивался с таким огромным чудовищем.

Чёрная короткая лоснящаяся шерсть пса переливалась здоровым блеском на вздымающихся от возбуждённого дыхания боках. Медные подпалы охватывали подбородок собаки, мощную широкую грудь, лапы. Спокойно, с крыльца, она смотрела на застывшего на ступенях милиционера. В спокойном поведении огромного пса было больше угрозы, чем в захлёбывающемся лае любой другой сельской псины. На последних можно было топнуть и обругать, чтобы они, поджав хвост, отбежали в сторону. Этот же пёс, судя по всему, на такую простую угрозу мог запросто отреагировать молниеносным броском.

- Рыжик! - раздался звонкий голос Гольц из приоткрытых в дом дверей. - Проведи гостя!

Пёс мотнул головой, облизнулся, отошёл в сторону, уступая дорогу и сел. Его спокойно-угрожающее выражение морды сменилось на шаловливо-дурашливое. В довершение собака повернула свою огромную голову набок, словно говоря, мол, будет бояться - проходи, раз пригласили.

Боком, под стеночкой, зачем-то прикрывая своей видавшей виды папочкой пах, капитан Чепурной прошёл к дверям, не спуская глаз с псины. Когда он вошёл в дом, собака, пружинно встав на сильные лапы, забежала вслед за ним и, толкнув широким задом, дверь, закрыла её, после потрусила в комнаты, оглядываясь на гостя, как бы приглашая следовать следом.

Эмма сидела за круглым столом, спиной к камину, в котором весело горели дрова. Женщина была в распахнутом халатике и в цветастом купальнике, едва прикрывавшем срамные места. Пёс подбежал к хозяйке, поластился о её ноги и лёг поодаль, возле камина, на коврике из нестриженной овечьей шкуры.

- Здравствуй, Юра! - не вставая, приветствовала хозяйка гостя, приглаживая руками тяжёлую и плотную скатерть на столе. - Давненько тебя не было. Я уже думала, не слёг ли с хворью какой? Если с делом - проходи, если в гости - заходи.

Она указала на отставленный свободный стул у стола.

- Я всё-таки по делу, Эмма, - сказал Чепурной, присаживаясь к столу и кладя на него свою папочку.

- По важному, видать, раз такой серьёзный.

- Да, верно. Гаркавая сегодня сгорела в своём доме. Поди слышала?

- Зоряна? - переспросила Гольц.

Участковый осмотрелся. Ничего не изменилось в этом доме. На полках шкафов, на многочисленных стеллажах рядами стояла различная посуда - в основном непрозрачные банки. На небольшом столике возле камина, переворачивая отображение огня, сверкая его горячим светом, на специальной подставке лежал большой хрустальный шар. Со стен смотрели чучельные головы косуль, рыси, кабанов, висели какие-то ножи, рамки с сушёными травами, цветами. Пряно пахло свежим сеном, почему-то - карамелью и сильно - горелым воском. От внимательного профессионального взгляда милиционера не ускользнуло то, что скатерть лежала на столе неровно, свисая одним краем почти до пола, а тяжёлая стеклянная вазочка стояла немного в стороне от прежнего своего отпечатка на скатерти, которую, видать, недавно и спешно набросили на стол.

- Зоряна, Зоряна, - подтвердил Чепурной.

- Я здесь при чём? Сгорела - то й сгорела. Срок пришёл. За зиму четыре хаты сгорело, ты не приходил.

- Верно, не приходил. А сейчас пришёл. Извини...

Подняв со стола свою папку, он резко скинул с него скатерть. Тяжёлая вазочка глухо ударилась о пол, тотчас вскочил и глухо рявкнул пёс.

- Собаку успокой, - предупредил участковый, нависая над столом. - Я с оружием. Пристрелю псину прямо в доме.

- Лежать, Рыжик, - не поворачиваясь к псу, тихо скомандовала хозяйка. - Ты, мент, не очень-то тут... расходись.

Участковый смотрел на стол, на котором, на подстеленном головном платке были разложены гадальные карты, лежали потушенные церковные свечи, небольшая дощечка с фотографией какого-то молодого парня, закапанная застывшими восковыми каплями.

- Кудесничаешь? - он взял фотографию и ногтём соскрёб воск. - Вовка, Мечаника сын. Чего от мальца надо?

- С чего ты взял, что что-то надо? - низким голосом произнесла Гольц.

- Одна в хате?

- Тебе-то какое дело? Не много ли вольностей в чужом доме, Юрий Васильевич? Одна я. Одна.

- Брешешь!

Он встал и заглянул в смежную с гостиной комнату. Там никого не было. А когда хотел заглянуть на кухоньку, ему навстречу вышла молодая девица и стала, потупив глаза и заливаясь в лице пунцовым стыдом.

- О, Наташка! - признал её участковый. - Ты-то что здесь делаешь? Не приворот ли на Мечаника налаживаешь?

- Какое ваше дело? - опалила она его дерзким взглядом девица.

- Не про твою стать, дура, парубок! Умный мальчишка, в университет поступил, а ты - двоечница да бесстыдница!.. А ну, пошла отсюда! - он грубо, но не сильно схватил её за шею и толкнул к дверям, на выход. - К отцу сегодня зайду. От задаст тебе батяня!.. Пятнадцать лет только, а уже по ведьмам бегаешь! Порота будешь - помяни моё слово!

Девка, зачем-то прикрыв руками не по-детски широкий зад, тряся объёмной грудью под коротковатым платьицем, в один миг выскочила из дома.

- Нам без свидетелей поговорить надо, - сказал Чепурной, возвращаясь к столу.

- Не много ли вольностей, а, лягавый? - не скрывая злобы произнесла Гольц. - Какие претензии ко мне? Что - ко мне люди не имеют права ходить?

- К тебе лучше, чтобы не ходили, - ответил он, выкладывая на стол найденные на пожарище предметы: куклу из мешковины, фотографию на дощечке и большую иглу. - Не твоё ли?

- И чё?

- Не узнаёшь? - указал он на фотографию. - Ванька Сновида, зять Зоряны. Странное совпадение получается, его на ночь скорая в город без памяти забирает - снова спина прихватила, а любимая тёща в доме сгорает с этими вот самыми цацками. Не твоя ли забота, ведьма?

Он сел и подвинул к ней выложенные предметы, сгребая заодно в кучу карты и платок.

- Она просила - я делала, научила. Пакостила она на зятя. Сама.

- Чем же он не пригодился ей? Работящий, не пьющий, батька хороший детям своим и её внукам! Я хочу понять?

- Зачем оно тебе? - усмехнулась ведьма, наваливаясь на стол так, чтобы на него легли её полноватые груди в тесноватом лифчике. - Не всё ли равно? Тебе-то какое дело? По закону ты ничего не сможешь сделать. А будешь дальше лезть - позвоню кому следует, враз на пенсию определят. Или порчу наведу...

- Порчу? - засмеялся он. - Не в этот раз, Эмма. Не в этот. Я уже не тот глупый Юрка. Ты прибрала в аварии жену мою и сына, а я, как видишь, выжил.

- Слабо сделала, - спокойно ответила Гольц, аккуратно собирая карты со стола.

- Слабо? - грустно удивился он. - Осиротила меня, а говоришь - слабо... Ладно, уже никак не сделаешь.

Она нехорошо улыбнулась.

- Плохо ты меня знаешь, законник.

Он резко ударил по столу. Оставшиеся карты подскочили, часть из них зашуршала, падая на пол.

- Ты меня плохо знаешь, ведьма! Я тебе своего сыночка и жену не прощу. Никогда!

- Ты своей сестры Людки столы круши, дурак! - крикнула в ответ ведьма. - Она просила, и она делала.

- Не было бы тебя, - успокоился участковый, - не пошла б к тебе за советом. Будь моя воля, давно бы прикопал тебя где при болоте. Червей давно бы откормила.

- А что - не можешь?

- Не имею права, - не скрывая сожаления, ответил Чепурной.

- Слаб? Я раньше тебя изведу. Достал ты меня. Надоел!

- Ничего не сделаешь, - сказал он спокойно, и достал из старой папки продолговатый конверт, положив его на стол лицевой стороной вниз. - Тебе. Гляди.

- Теперь ты за почтальона?..

Обосновавшись в селе, Гольц устроилась работать почтальоном. Проработала десять лет, была на хорошем счету у начальства, успевая с почтой на три села. Пять лет назад, разъезжая с пенсией на велосипеде, упала со скользкого мостка через речушку прямо на лёд, пробив его. Не утонула - вовремя подоспели свидетели случившегося, но получила увечье - открытый перелом бедра. Два месяца в районной больнице ногу ей справно лечили. На память ей остался длинный шрам на бедре и лёгкая, едва заметная хромота.

- Нет. Это особое письмо. Лично в руки, так сказать.

Эмма взяла в руки конверт, едва глянула на него, как вскрикнула и бросила, выскакивая из-за стола. Она задрожала и запахнула халат, закрывая свою наготу.

- Что, жжёт? - не без удовольствия заметил участковый, зная, что так испугало ведьму. - То-то!

- Пошёл к чёрту! - рявкнула ведьма. Чёрная громадная псина поднялась и не спеша подошла к милиционеру.

- Пса успокой, истеричка! Иначе присплю пулей. Ну!

- Иди на двор, - тихо сказала псу ведьма. - Иди, Рыжик!

Собака покорно поплелась к выходу, сама открыла двери, нехотя вышла вон.

Чепурной взял брошенный конверт, на котором чётко был виден оттиск герба Инквизиции, и потрусил его в руке.

- Я долго думал, что на тебя никакой управы не будет. Но, оказывается, есть добрые люди. Как видишь, связи тебе здесь никак не помогут. Я не знаю, что здесь. Меня просили лишь доставить тебе. Но думаю, это настоятельная рекомендация прекратить всякую чертовщину. Ты перешла все границы, ведьма. Люди гибнут. Пора с этим кончать.

- Что ты хочешь? - продолжала дрожать Голая.

- Бабы наши, знаешь, на Италию катают - подработка и всё такое. Вон, Малышина - знаешь, Светку? Так эта стерва там замуж за итальянца вышла, оставив мужа и двоих детей. Жизнь там, говорят, сладкая, простая да сытная. Не по твоему ли совету на эту Италию она завеялась? Ехала бы и ты туда, пока по-доброму просится?

- Так всё брошу и поеду, - недовольно пробурчала ведьма, возвращаясь к столу.

- Выбора у тебя нет. Как и у меня. Село у нас было спокойное, дружное, а с тобой все пересрались, убивают друг друга советами твоими. Пора вертать всё на добрую жизнь. И начать с тебя.

- Я-то здесь при чём? Жизнь такая.

- Не прикидывайся овцой, Эмма. Делай, как велят.

- Дом куда дену?

- Я присмотрю - особого труда не надо. Кто решится ведьме пакостить? Или в аренду сдай какому-нибудь городскому дельцу. Потом спокойно продашь. Но здесь тебе больше делать нечего. А то...

- А то, что? В тюрьму меня засадишь?

- В тюрьму? - недобро засмеялся Чепурной. - За что? Твои дружки-клиенты, так сказать, тебя из любого дерьма вытащат! Вон, какую колею к дому накатали своими джипами! Нет, Эмма... По-другому будет сделано. Если за две недели твой зад не будет на итальянских берегах, случится ещё один пожар. Дом у тебя деревянный, но горят, как знаешь, и каменные, как давеча Зоряны. Твой запалает так, что и выскочить не успеешь. Или в лесу где на костре сгоришь.

Она слушала его, не сводя наполняющихся ужасом глаз.

- Ты чего это, серьёзно?!

- А то! - хмыкнул он. - Предупреждаю: сам дровец берёзовых подброшу. Лучших! За сына своего, за жену. А письмецо прочитай, раз такое дело.

Он пружинно встал.

- А чтобы не думала, что шутят с тобой, - начал он, доставая из кармана старого заношенного кителя небольшую бутылочку из мягкого пластика, - я сделаю вот это...

Сжав пальцами маленькую ёмкость, он выдавил из неё тонкую струйку прозрачной жидкости, забрызгав нею всю горницу. Несколько капель попало на руки Гольц, когда ошарашенная ведьма, пыталась прикрыться от веера брызг. Попав на кожу, капли вспыхнули огоньками. Ведьма завизжала, сбивая их.

- Пошёл к чёрту, сволочь!!!

- Не вопи! - посоветовал участковый, с приятным удивлением рассматривая бутылочку в своих руках. - Мне сказали, что если окатить ведьму святой водой во время колдовства или недолго после него, она может загореться... Погляди ж, правду говорили!

Сунув почти полную ёмкость в карман, он пошёл к выходу.

- Ты не тяни, ведьма, а начинай собираться. Времени у тебя не много. Я пока водицы этой припасу, если вдруг надумаешь не слушаться совета.

Открыв двери, он увидел на пороге прежнего чёрного пса. Дрожа своим огромным телом, скаля белые зубы, зверь готовился броситься на гостя, но не успел сделать и полшага, как его накрыл веер водяных брызг. Раздался тихий хлопок, и пёс исчез. Вместо него в вверх поднималось густое облачко зловонного пара.

- Ха! - обрадовался участковый. - Был Рыжик, а стал шарик! Бах и нету!

Охватив обожжённые руки ведьма сидела у стола, заливаясь тихими слезами. С обидой и страхом она слушала смех уходящего гостя.

К нему часто обращались за помощью. Шли изо всех окрестных сёл, приезжали из Дрогобыча, бывали даже из Львова, совсем редко - из Киева. Кто посмелее и решительнее просили о серьёзных вещах, которые могли очень сильно изменить судьбу, как самих просителей, так и близких им людей. В основном же обращались за помощью в проблемах с телом. С начала войны в этих краях врача не оказалось, и Фандер остался единственным фельдшером, кто мог оказать хоть какую-то квалифицированную медицинскую помощь. Как ни странно, но чаще жаловались на бессонницу. Неспокойное время оккупации лишало людей уверенности в завтрашнем дне, пропитывая сознание страхом ожидания близких бед. Чаще других страдали старики. Лишь немногие из них в пустые ночные часы были способны спокойно коротать время в компании неподкупной памяти. Остальные просили помощи в желании получить спасительное забвение, чтобы не мучиться укорами совести, переживая из ночи в ночь муки за некогда совершённые проступки. Война и оккупация заставляли совершать многое из того, о чём потом приходилось горько сожалеть.

За свою жизнь, успевшую как-то незаметно отсчитать немалый отрезок вечности, ему тоже было, что вспомнить. Но свои деяния он никогда не делил на хорошие и плохие, трезво полагая, что в жизни мало, что на самом деле зависит от человека, а больше - от высшей воли и приведённых нею обстоятельств. Ни в чём случившемся он не видел случайностей. Поэтому всегда спал крепко и спокойно, стараясь запоминать мельчайшие подробности ночных грёз, чтобы затем подробно исследовать их. Даже если сны выносили из памяти фрагменты прошлых лет, он принимал их, как попытку духов сообщить ему о чём-то неотвратимом, используя для этого примеры из богатого на опыт прошлого.

Нередко приходили мертвецы... Одни - исполняя его волю, другие - тоже с просьбами: немыми, назойливыми, которые следовало понять и обязательно выполнить. Фандер являлся для них единственным, кто был способен разобраться в их проблемах и, разрешив их, отпустить неприкаянные души на покой.

Проснувшись, он лежал в кровати, слушая громкое механическое шлёпанье ходиков на стене и монотонный шелест дождя за окном. Лежал неподвижно, не открывая глаз, прокручивая в памяти фрагменты недавнего сна. Горячее металлическое чудовище надвигалось на его дом. Образы всплывали в памяти так чётко и ярко, что он буквально слышал запах раскалённого металла и горячей нефти, которым дышал железный зверь. Хищно подмяв под себя ограду, ворота, он подкатил к дому, но вдруг застыл и осел на мокрую, развороченную и раскиданную железными лапами землю двора. Тварь застыла в своей необузданной мощи, готовая в любой момент вновь ожить, легко накатить на бревенчатый дом, раздавить его в мельчайший щепы, размолоть на опилки. Но вместо этого она оставалась недвижимой, и в этой немоте остывающего металла кричала её немая мольба. Чудовище что-то хотело, но не могло выразить свою просьбу, как загнанный и раненый зверь, приползший в последней надежде, что о ней позаботятся и обязательно помогут.

Несколько раз прокрутив по памяти сон, Иван Фандер открыл глаза. В стылых пасмурных сумерках, вливающихся через небольшие оконца из внешнего дождливого мира, он увидел вокруг своей кровати около двадцати теней. Лишь двенадцать из них стояли спокойно, едва заметно шевелясь, качаясь, как на волнах, и переливая в своих непрочных силуэтах жидкую темень. Эти двенадцать - тёмные, безмолвные, отдалённо напоминающие людей, терпеливо и спокойно ждали его воли. Остальные дёргались, извиваясь в своих чёрных саванах, в безуспешных попытках разорвать тонкую, но невероятную прочную оболочку, отделяющую их от настоящего мира. От каждого их движения на Фандера накатывала волна пережитого кем-то смертного ужаса, отчаяния и безысходности. Зачастую так вели себя тени тех, кто умер недавно и насильственной смертью.

Даже свои двенадцать теней редко, когда приходили все вместе, а если подобное случалось, это могло означать лишь одно - в скором будущем карпатского колдуна поджидала смертельная опасность. Недавний сон лишь намекал на неё, не неся прямого предупреждения. Иван смерти не боялся. Всякий раз вовремя предупреждённый, он старался вести себя крайне осмотрительно и осторожно. Опасность могла исходить только от людей, и иногда, получив предостережение, он торопился уйти в горы, на одну из своих тайных заимок, чтобы переждать опасное время.

То, что приснившееся чудовище не напало на его дом, не уничтожило его, было хорошим знаком. Опасность была - сильная, страшная и беспощадная, но именно от колдуна зависело, выпустит она железные когти, чтобы испробовать его крови, или он догадается о её желании и даст требуемое. Всё должно было случиться очень скоро. Не потому ли так близко от входа в дом застыла разжаренная морда железного монстра? Времени было мало и его необходимо было употребить с умом, готовясь к тому, чтобы избежать самой худшей развязки.

Там, за дождливой пеленой, в мире вокруг - всюду и везде, - шла война. Жестокая и беспощадная, и железных кровожадных чудовищ она плодила без меры - успевай только уворачиваться от их ненасытных пастей. И каждое из них, беспощадно убивая других, терзая и обескровливая души миллионов жертв, само страстно желало выжить... К колдуну оно могло прийти только за этим. Подготовиться следовало к тому, что не всякому из них высшими силами была предначертана долгая жизнь, а идти против высшей воли не всегда мог даже самый могущественный колдун. Кровавый голод часто заслонял разум чудовищ, и никакое самое полное объяснение не избавило бы Ивана от их мстительной безысходности.

Решительно сбросив с себя лоскутное ватное одеяло и легко подняв своё почти шестидесятилетнее тело, Иван сел на топчане, сразу же делая простое отводящее движение рукой. Тени, как по команде, разом отступили и стали быстро таять в сумерках хаты. Ещё до того момента, как они растворились в ничто, он успел тихо прочитать умиротворяющее заклятье, на время провожая всех мертвецов на край этого мира, закончив всё молитвой "Отче наш".

Лето в горах обычно редко дарило настоящие знойные дни. В этом году оно выдалось особенно дождливым. Недели непогоды пожаловали на погорье низкими плотными тучами и настоящим осенним холодом. Визит мертвецов окончательно выстудил хату. Во время чтения заклятья и молитвы, тихие ивановы слова срывались с губ тонкими облачками пара и таяли, растворяясь в стылом воздухе горенки.

Выйдя во двор в исподнем, колдун Фандер прошёл под дождём к сараю, где бросил чёрному коню Воронцу и овцам по большой охапке душистого сена, подсыпал зерна домашней птице и полугодовалой свинье. Дал животине воды.

Закончив с уходом за скотиной, он вышел из паркого и тёплого сарая обратно во двор, под дождь, где несколько раз облил себя дождевой водой из большой бочки, и, совершенно промокший, трясясь от холода, подхватил большую охапку дров из ровной поленницы, сложенной у стены дома, и вернулся в хату, где быстро разжёг огонь в печи и занялся уборкой: выскоблил большим, остро отточенным ножом стол, тщательно замёл и вымыл дощатый пол, перестелил везде - на лавках, сундуках и полу - рядна где на чистые, где на новые, припасённые к праздникам. Делал работу быстро и споро, чтобы тепло разгорячённого трудом тела, высушило промокшее на дожде нательное бельё.

Когда с работой по дому было закончено, одел защитного цвета штаны, обул добротные сапоги из воловьей кожи, подпоясался широким жёстким чересом, на всякий случай сунув за пояс безотказный длинноствольный walther и три обоймы с патронами к нему, сверху накинул расшитый чёрным узором по краям серый сердак, нахлобучил шляпу с обвисшими полями и, подхватив из угла у дверей в сенцы двуствольное ружьё с патронташем, вышел из уже натопленной хаты.

Витая дорога плавно петляла разлогом, ведя вниз, к окутанному серыми и тяжёлыми облаками селу. Отбивая неторопливый шаг по утоптанному камню, Фандер внимательно вглядывался в густой сумрак под подступившими к самой обочине смереками и тисами. Лёгким и осторожным шагом он отмерял путь, держа в руках наготове ружьё с взведёнными курками. Теней не было, но обострённое чувство самосохранения не позволяло оставаться беспечным.

Месяц назад венгерские партизаны устроили набег на недальние Зубицы, действуя, как настоящие бандиты, насилуя и грабя сельчан. Больше всего досталось соседнему, через Зубицкий хребет, селу Багнотам, где были спалены с десяток хат и убито около десятка мужиков из тех газд, кто попытался с оружием в руках отстоять своё ничтожное добро. В Зубицах же лишь сожгли шинок и избили до полусмерти его владельцев, еврея Чмару с женой. Шинкарь через две недели поднялся на ноги, но лишь для того, чтобы похоронить свою Махлю, которая, не смотря на все старания колдуна, не пережила позора насилия и полного разорения.

Плотный, пропитанный нудным нескончаемым дождём, туман укрывал село. Вода, стекая с луговых склонов посёлка, с дворов и каменистых улиц, ручьями устремлялась в Рыбничку, прорезающую Зубицы по всей длине. В погожие дни речушка была говорливой и быстрой, перекидывая свои кристальные воды в узком русле. Сейчас же она гремела перекатами тяжёлой воды, от силы которой вибрировали каменистые обрывы берегов. Бывало, речка разбивала острые скальные уступы и катила огромные валуны, снося мосты, перекинутые через русло. Но это случалось лишь во время редких сильных весенних бурь или резких оттепелей, после особенно снежных затяжных зим.

Перейдя через скользкий от влаги и дрожащий под напором воды мосток, Фандер вышел к церковному двору на краю села. Туман скрывал само строение, но Иван хорошо знал дорогу. Пройдя под аркой низких ворот, которые венчал прямой простой крест, он снял набухшую от дождя шляпу и, не сбавляя размеренного шага, привычно перекрестился.

Из молочной мозглой пелены тумана церковь выплыла перед ним совершенно неожиданно. Почерневшее от времени и непогоды дерево стен поднималось вверх, в сочащуюся густым и мелким дождём мглу, скрывающую во влажной серости церковные шпили с крестами. Двери в храм были распахнуты. Недавно отслужили службу и из дверей пряно пахло горелым воском, старым тёсом, ладаном, кислым людским духом, слегка - винным перегаром и ароматом вишен. Сельчане, так и не дождавшись настоящего летнего тепла, торопливо собирали недоспелую, но уже опадающую кислую ягоду и спешили перегнать её на самогон, не стесняясь после доброго глотка вишнёвого первача прийти в дом божий.

- Новак!

Тяжёлый и властный голос Фандера ударил по влажной и гулкой пустоте церкви. Где-то в сумраке купола нервно заскреблась цепь паникадила. Разом дёрнулись огоньки свечей на подсвечниках, но тут же успокоились на кончиках фитилей.

- Новак! - ещё громче позвал Иван, сминая в руках промокшую шляпу. - Ты где, хрестовец? Барто! - и тише добавил. - Как нужен, так нету...

Осмотревшись, не входя на амвон, заглянул в отворённые алтарные ворота, Иван прошёл к канунному столу и бережно поправил покосившиеся свечи, закончив хлопоты тем, что быстро перекрестился.

- Поминаешь кого? - раздался за его спиной голос священника.

- Всех, - спокойно ответил Фандер, поворачиваясь к служителю. - Время такое, что поминать следует без устали и сна.

Худенький, бледный священник с вызовом смотрел на огромного, в сравнении с ним, старика.

- Я хотел было притворить вход, а подумал, что ещё не все ещё пришли. Вот, тебя дождался, - сказал он. - Здравствуй.

- По делу я, - сказал Иван, стараясь не читать высокомерия в глазах попа. - Есть работа для тебя и для меня, Барто.

- Не Барто я, - требовательно поправил служитель. - Отец Евген.

- Я обращаюсь к твоему имени по рождению... Остальное не имеет значения. Идём, дело срочное есть.

- Какие дела у меня могут быть с тобой?

- Общие и прежние, - скупо ответил Фандер и, оттолкнув сильной рукой священника в сторону, пошёл к расплывчатому из-за тумана пятну света - выходу из церкви.

- Что у меня может быть общее с тобой? - в конце фразы почему-то срываясь почти на вскрик, бросил вслед ему служитель.

- По месту разберёмся, - остановился в атриуме Иван, и, обернувшись, бросил на стоящего неподвижно отца Евгена суровый взгляд. - Не заставляй меня тащить тебя на аркане. Ты же знаешь - я могу.

Мелким нерешительным шагом священник подошёл к нему.

- Что делать? Как и прежде?..

- Да, как и прежде - мёртвых успокаивать. Прихвати, что надо для тризны - не мне рассказывать.

- Сам не можешь?

- Могу, но мне они не нужны. Для этих больше твои заботы нужны.

- Сколько их?

- Не знаю. Может, пять, может, семь. Прихвати лопаты и заступ. И одень, что попроще - в твоей рясе могилы копать неудобно.

- Надо мужиков позвать, - предложил Барто.

- Не пойдут они. Сами справимся.

- Почему не пойдут?

- Увидят, кого хоронить надо - вернутся без работы.

- Самоубийцам служить не буду.

- Успокойся, Барто - убитые они...

- Ты их видел?

- Да. Приходили сегодня. Просили, - спокойно ответил Фандер и вышел из храма, тут же нахлобучивая на голову шляпу. - Жду тебя. Поторопись. До темноты надо успеть справиться.

Через несколько минут поп вышел за ворота церковного двора, где под дождём неподвижно в ожидании стоял колдун. Священник неуклюже держал в руках гремящие друг о дружку кирку и две лопаты. За спиной у него болтался худой вещмешок.

- Куда идём?

- За мной ступай. Они покажут.

- Кто? - не понял Барто, а скоро догадавшись, быстро перекрестился.

В туманной дождевой пелене теней почти не было видно. Ещё не освоившись в своих новых оболочках, они не могли долго держать нужное направление, то рывком улетая куда-то в сторону, то просто неожиданно пропадая. Теряя их из виду, колдун останавливался и терпеливо ждал, когда они вернутся и поведут дальше. Позади плёлся священник, задыхаясь от тяжести двух лопат, которые тащил, неумело прижимая к себе черенки. Острую и тяжёлую кирку Фандер предупредительно забрал себе и, накинув острым зубом на плечо, нёс, держа руки с оружием свободными. Дёргающиеся, едва различимые тени возвращались и снова отдалялись, показывая дорогу. За весь путь люди не обмолвились и словом. Едва выйдя из села, Барто, правда, сделал попытку, поговорить, но Иван незаметно наложил простое заклятье на его уста, и дальше поп шёл молча. Достаточно было того, что он тяжело сопел, гремел лопатами и громко стучал подбитыми каблуками о каменистую дорогу.

Часа через два утомительного пути, ведущего путников постоянным подъёмом, они вышли к развилке. Спутник Фандера совершенно выбился из сил. Для гор поп был непривычным ходоком. Иван пожалел, что поддался нетерпению теней и повёл попа пешком. У Барто в собственности была подаренная приходом двуколка с молодой, но смирной кобылкой.

С развилки одна дорога вела к давно заброшенным шахтам, другая, ещё более крутая и тяжёлая - к перевалу, а оттуда - к почти сожжённым бандитами Багнотам. Дёргающиеся тени, прыгая из стороны в сторону, стали перемещаться в сторону рудников.

- Осталось немного, - сказал Фандер спутнику, движением руки снимая с его уст наложенное заклятие.

- Сколько? - с хриплой одышкой выпалил вконец измотанный священник, в бессилии опускаясь прямо на дорогу.

- Две версты будет. Надо идти. Времени нет.

Священник замотал головой и стянул с плеч мешок, развязал его и достал флягу. Фандеру понравилось, что спутник сделал всего лишь один глоток. Хоть и слаб телом был этот человек, но далеко не глуп и совершенно не жаден.

- Спасибо, - тихо поблагодарил Иван, принимая предложенную флягу. В ёмкости тихо плескалось сильно разбавленное водой сладкое вино - хорошее подспорье путнику в горах, когда нет времени на длительные привалы и необходимо чем-то восполнять быстро убывающие силы. Сделав также один глоток, он вернул флягу.

- Откуда ты знаешь, куда идти? Который раз с тобой иду, а понять не могу, - спросил поп, наконец-то освободивши своё любопытство от пут заклятия.

- Мёртвые приходят и просят помочь. Потом ведут, показывая дорогу.

- Ты их сейчас видишь? Где?

- Они вокруг нас.

- Покажи! - не выдержал поп.

- Не могу. Они неспокойны. Сделаем всё, как надо - покажу.

- Я их увижу? - изумился поп.

- Думаю, что да, - ответил Фандер. - Пора идти.

Передохнувший священник тяжело поднялся на ноги и отряхнул штаны от сырой, налипшей глины. Путники стояли почти на горном хребте. Здесь дождя не было. Тяжёлые облака стелились где-то внизу, по межгорью, а на высоте висел только рыхлый туман, закрывающий солнце.

Следующая часть пути оказалась самой лёгкой. Дорога, пробиваясь через осыпи и упавшие деревья, шла вперёд лёгким уклоном. Тени больше не сопровождали их, с концами пропав в тумане. Через час вышли к руднику. Площадка отвалов давно просела и сползла по склону, и пробираться ко входу к штольням предстояло по опасному оползню и бурелому.

- Погоди здесь, - велел Фандер попу, высмотрев подходящий участок, где камни склона были перемешаны с землёй. - Освяти место, - добавил в конце, и полез по шатким камням осыпи.

Он был здесь однажды, когда разыскивал вместе с односельчанами пропавшего ребёнка, и прекрасно знал, что из всех штолен, где не обвалился вход, была лишь одна - самая нижняя. Тела мертвецов могли находиться именно там. Когда до штольни оставалось совсем немного, он увидел перед её покосившимся входом дёргающиеся беспокойные тени. Они уже поджидали его.

Входить глубоко в штольню, как тогда, за заблудившейся малышкой, не понадобилось. Трупы лежали недалеко от входа. Темнота заброшенной шахты тяжело пахла пылью и тленом. Подняв первое, самое дальнее от входа, тело и, забросив его на свои не по-стариковски могучие плечи, колдун вышел из шахты, возвращаясь к месту, где оставил попа, уже другим путём, который наметил ранее, поднимаясь осыпью.

Тело глухо ударилось о землю возле неглубокой свежей ямы - поп не стал дожидаться возвращения спутника и принялся за работу. С рытьём ям дело у него обстояло лучше, чем с ходьбой по горам.

- Господи! - приглушённо воскликнул священник, взглянув на труп в военной форме. - Это же венгр!.. Один из тех бандитов! Партизан!

- Не думаю, - ответил Фандер, переводя дух - с тяжёлой, зловонной и неудобной ношей на плечах спускаться было ничуть не легче, чем просто карабкаться к штольне. В чём-то он бы согласился со священником. Мертвецы в штольне, своей униформой очень напоминали тех вояк, кто недавно разорил сёла в округе. Состояние разложения тел тоже подтверждало выводы. Тела пролежали в штольне не меньше месяца, почернели и частично высохли. - Этих забили ножами, - он указал попу на бурое пятно, пропитавшее форму на груди мертвеца. - Дезертиры. Видать, отказались разбойничать.

- Ты уверен?

- А если нет? - строго спросил Фандер, вперив в священника жёсткий взгляд.

- Тогда они убийцы, - перекрестился поп.

- Кто сейчас не убийца?

От этого вопроса священник вскинул цепкий взгляд на колдуна.

- Я на фронте был.

- Это не имеет значения, - пренебрежительно бросил Фандер и снова пошёл к штольне. Он знал, что в начале войны Барто Новак служил капелланом в одном из словацких полков Вермахта и получил тяжёлое ранение в боях под Варшавой.

Перенос тел к месту захоронения, рытьё могил и похороны заняли остаток дня. Пять холмиков с вырубленными из сухостоя крестами заняли почти всю небольшую полянку на склоне горы. Совершенно выбившись из сил, Фандер и Новак сидели рядом, разложив на чистой тряпице нехитрую снедь и флягу с разбавленным вином. Барто уже облачился в платье по сану и готов был служить необходимый ритуал.

- Документов при них никаких. Жаль, что не знаем имён. Придётся поминать, как безвестных.

- Почему? - спросил Иван и пересказал священнику имена погибших, которые ему нашептали тени.

- Хорошо, будь по-твоему, - после долгого молчания согласился служитель. - Погоди немного. Отслужу и помянём, - сказал он, указывая на еду на тряпице.

Отец Евген служил неторопливо и с тем усердием, которое присуще истинно верующим людям. Колдун сидел неподвижно и наблюдал за проводимым обрядом, видя, как одна за одной успокаиваются тени, обретая покой и уверенность в своих едва заметных оболочках, формы которых постепенно обретали очертания людских силуэтов.

После службы священник и колдун сидели на краю поляны прямо на земле и молча ели принесённую Евгеном еду и пили разбавленное вино.

- Ты обещал, - произнёс поп, в очередной раз передавая уже почти опустевшую флягу.

- Что? - по началу не понял Фандер.

- Показать тех, кто рассказал тебе о погибших людях...

- Они же и показали. Пришли утром и просили помощи.

- Покажи, - с неожиданным детским восхищением попросил священник.

- Хорошо, - спокойно ответил колдун и протянул руку к лицу спутника. - Закрой глаза.

Священник послушно подчинился и слегка вздрогнул, когда твёрдые и холодные пальцы Фандера коснулись век.

- Смотри, - сказал Фандер, убирая руку, и глотнул вина.

Поп с недоверием сначала глянул на Ивана, который вместо ответа на его немой вопрос кивнул в сторону поляны со свежими могилами, над которыми скорбно стояли, колыхая в своих оболочках спокойную темноту, безмолвные тени. Увидев их священник сдавленно вскрикнул, но потом, собравшись с духом, встал и пошёл на поляну, к могилам, где опустился на колени, сложил руки и долго, тихо творил какую-то молитву. Оставив могилы, тени подплыли к нему, окружили и склонились, словно прислушиваясь, а когда молитва была завершена, и поп широко трижды перекрестился, разом растаяли в лёгком тумане.

- Их нет? - спросил священник, повернувшись к спутнику и не поднимаясь с колен.

- Нет. Сам же видишь!

Чему-то блаженно улыбнувшись, Евген встал с колен, поцеловал крест и снял с шеи епитрахиль.

- Теперь всё правильно сделано.

Вернувшись в долину, они снова попали под дождь. Вечерние сумерки обесцвечивали гряды пологих и тяжёлых гор. Темнело быстро. Вместе с наступающей темнотой росло в душе холодное чувство тревожного предчувствия. Фандер давно прошёл поворот дороги, когда мог свернуть к своему дому, но на всякий случай решил проводить священника до самого села. У мостка над бушующей рекой они остановились.

- И долго я их буду видеть? - спросил Евген.

- До сна, - коротко, но понятно ответил колдун.

- Почему ты не приходишь на службы? Храм открыт для всех.

- Сегодня я был у тебя, - прозвучал неопределённый ответ. - Приди я на службу, люди бы неправильно поняли тебя. Все знают, кто я такой.

- Говорят, что ты могущественный колдун.

- Много чего обо мне говорят.

- Обычно ничего хорошего.

- Это верно. Людские языки не щедры на доброту, а головы пусты на добрую память.

Фандер видел, что за этим пустым разговором священник прячет собственную неуверенность, но знал, Новак смелый человек и необходимо просто немного подождать.

- Ты предупреди людей в селе, чтобы уходили в горы, - заполняя ожидание, попросил он. - Я дам знать, когда можно будет вернуться.

- Зачем? - удивился священник.

- Ты предупреди. Скажи, что я просил. И ты, и они знаете, я ничего попусту говорить не буду.

- Какая-то опасность есть? Какая?

Ответа не последовало. Как можно было передать словами то, что дано почувствовать далеко не каждому?

- Скажи, колдун, - неуверенно начал Новак. - Ты, говорят, видишь судьбу всякого человека?

Фандер слабо кивнул.

- Я переживу войну? - спросил священник.

Даже сейчас, стоя в густых дождливых и туманных сумерках ранней ночи в горах, Фандер видел, как дрожит тень вокруг тела спутника. Она была уже на некотором расстоянии от своего обладателя. Она заметно отслаивалась от ещё живой оболочки, дрожала и искажалась.

- Нет.

Этот тихий, едва различимый за шумом бушующей в реке воды, уверенный ответ заставил Новака сильно вздрогнуть. Он тяжело вздохнул и огляделся по сторонам.

- Когда?

- Скоро.

- Ты можешь исправить это?

В этом вопросе неожиданно прозвучало больше мольбы, чем в той безмолвной молитве, которая была сотворена на далёкой лесной поляне в окружении внемлющих теней.

- Могу. Но ты не согласишься принести такую жертву.

- Почему? Что я должен сделать?

Ничего не тая, но коротко Фандер рассказал всё, что касалось одного из самых мощных заклятий. Разглашения тайны не боялся. Перед ним стоял ещё живой мертвец.

- Ты?! - воскликнул священник, хватая Фандера за плечи. - Ты это сделаешь? О, Господи мой Всевышний! Прости меня, слабого и грешного...

Он задрожал. Стоящий молча и неподвижно рядом с ним колдун чувствовал весь ужас, который липким и густым холодом наполнял каждую жилу в теле священника, ещё больше отталкивая тень.

- И ты это сделаешь?! - затряс его за плечи священник, потом оттолкнул и отвернулся.

- Это сделаешь ты, когда меня об этом попросишь, - тихо ответил ему Фандер.

- Нет, я тебя об этом просить не буду.

- Я знаю. Просто предупреди людей. Прощай.

Когда отец Евген привёл свои чувства в порядок и повернулся, чтобы ещё о чём-то спросить, но колдуна рядом уже не было. Где-то рядом грохотала и гремела на перекатах и порогах полноводная и свирепая Губничка. Дождливая темень плотно обступила дорогу, грозя сбросить одинокого путника с крутого берега в гремящую воду, но Евген уверенно пошёл к мосту, и дальше - по селу, чтобы выполнить срочное поручение колдуна, с которым ему пришлось за несколько лет не раз упокоевать погибших, которых война щедро разбрасывала не только на полях сражений, но и вдоль дорог. У него не было никаких поводов для недоверия колдуну. Он ни в чём не винил этого человека, планируя закончить свой последний день в молитвах и в одной из них обязательно попросить за Фандера. Идя по селу от хаты к хате, пугая своей просьбой сельчан, часто слыша в свой адрес сонную брань, остро, как никогда, чувствуя людские глупость и злобу, он думал, о чём же будет просить Бога. Прощения? Нет. Покоя? Нет. Долгих лет? Нет. Здоровья?..

Обойдя каждый двор, оповестив всех, он, наконец, вернулся в церковь.

Упав на колени перед алтарём, вскинув взор на скупо освещённый иконостас, он стал молить Бога о милости. Для всех.

К рассвету дождь только усилился. Тяжёлые дождевые струи разогнали вязкий ленивый туман, почти неделю неподвижным серым покрывалом лежавший на долине в межгорье. Дождевая вода многоголосым журчанием стекала с крыши, монотонно шумела в обвисших лапах застывшего и промокшего елового леса, окружающего, словно крепостными стенами, одиноко стоявшую усадьбу Фандера. Справивши необходимые дела по хозяйству, Иван под дождём набил мотыгой канавки по двору, давая сток лужам, которые от затяжного ненастья застоялись, стали зеленеть и неприятно пахнуть.

Пытаясь заглушить острое предчувствие беды, которое к этому дню стало совершенно невыносимым и разъедало душу липким и холодным страхом, Фандер занимал себя любой работой, которую мог найти во время непогоды. Тени больше не появлялись. Взятые в неволю души служили верно, но не упускали случая отыграться за принуждение на своём хозяине. Он мог призвать их насильно, заставить дать больше информации о грозящей беде, но проявление этой силы показало бы им, что их могущественный повелитель на самом деле слаб. Фандер не мог себе этого позволить. Смертные души должны трепетать перед его чарами, а не он перед ними, призывая без надобности. Нужно было уметь правильно понимать и пользоваться тем немногим, что они давали ему с первого раза.

Несколько раз за бессонную ночь он порывался уйти на дальнюю заимку, где смог бы переждать опасность подальше от всех бед мира, но уверенность в своих силах и простое человеческое любопытство останавливали его. И сон, и тени в нём говорили ему, что придут очень сильные и могущественные люди, и их приведёт страх, который гораздо сильнее его собственного. Это воспринималось хоть каким-то преимуществом. Оставалось уповать на собственные выдержку и мудрость, которые могли решить исход скорой и опасной встречи в лучшую сторону.

На всякий случай Фандер собрал и припрятал в тайниках, в близком и тёмном ельнике, все ценные вещи. Вполне могло оказаться так, что после этой встречи он надолго покинет свой обжитой одинокий мир, а когда появится возможность вернуться, он сможет восстановить своё нехитрое хозяйство на прежнем месте. Также, на всякий случай, собрал необходимые вещи в дорогу, сложив их в видавший виды вещмешок, который поставил в сенях перед дверьми, чтобы успеть прихватить, когда на сборы не останется времени.

Сначала раздалось далёкое, едва различимый из-за дождя рокот, а вскоре он разделился на отчётливое рычание нескольких тяжёлых машин, на лязг гусениц, их тарахтение и протяжный скрежет металла о камни дороги.

В широкий двор с бесцеремонной скоростью въехал мотоцикл с коляской. Выбрасывая колёсами воду из свежих канавок, он лихо проехал кругом по подворью и остановился в стороне от ворот. Мотоциклисты, блестя мокрыми плащ-накидками, медленно, словно нехотя, слезли со своего железного коня и стали приседать, разминая застывшие от долгого пути ноги и спины. Тот, что прежде сидел в коляске, обошёл машину вокруг, что-то сказал водителю, и опёршись задом о лаги ограждения, стянул по очереди сапоги, выливая из них воду, и демонстрируя белую, бледную кожу ног, которая проглядывала в дыры изношенных носок. Двигаясь, солдаты распахивали полы своих накидок, и можно было разглядеть пятнистую униформу, блестящий металл коротких автоматов, ремни амуниции, туго стягивающие кряжистые и сильные тела. Каски были затянуты матерчатой тканью.

Приехавшие солдаты не спешили осматриваться, а остались возле работающего мотоцикла, время от времени выглядывая за ворота, поджидая, как видно, остальных. Скрежет и лязг тем временем нарастали. Сначала мимо двора, в тупичок, к небольшому оврагу у внешней стороны двора проворно и легко проскочил ещё один мотоцикл с коляской, с установленным на ней длинным пулемётом. Туда же, разжёвывая, разминая разогретыми, парующими гусеницами дорожный камень, проползло длинное тело бронетранспортёра. Тяжёлая машина со стоном уставшего металла остановилась и с высоких бортов, распахивая накидки, посыпались горохом солдаты, которые с короткими, лающими командами и подбадривающими криками, разбежались по двору, заглядывая во все углы и закоулки.

Фандер отошёл от окна хаты, из которого наблюдал за прибывшими людьми, подбросил несколько поленьев в печь, и сел к столу, сложив перед собой руки. Кто-то тяжело извне ударил в двери хаты, потоптался в сенях, что-то перевернул, пнул, выругался на немецком языке, затем дважды ударил чем-то тяжёлым - ногой или прикладом - в двери горницы, а когда сообразил, что они открываются в другую сторону, потянул на себя и вошёл в светлицу, с глупым и растерянным выражением на смуглом, обветренном лице. С вошедшего, с его прорезиненной накидки ручьями стекала на чистый пол дождевая вода.

Заметив хозяина, солдат прикрыл за собой дверь и неуверенно, с прежней растерянностью в глазах пролепетал:

- Entschuldigen mich, bitte...^[5]

А потом, словно опомнившись, выткнул из-под накидки короткий автоматный ствол на сидящего за столом человека.

- Hande, nun!^[6] - уже привычным наглым тоном рявкнул он, меняя выражение лица на свирепое. - Herumsitz gemach! Ich ungezwungen kann dich morden! Du mich auffasst, ha?^[7]

Иван приподнял руки с растопыренными пальцами, положил их обратно на стол, демонстрируя, что безоружен и готов выполнять все требования, и произнёс:

- Ich verstehe dich ausgezeichnet, Soldat.^[8]

- Aha! Das!^[9] - изумился вояка и оскалил зубы в неприятной улыбке. - Es scheint wohl in diesem Waldesdickicht ein gebildeter Untermensch zu sein. Aber mir ist es egal, wie viel Wissen in deinem Kopf schlecht. Meine Kugel wird sowieso ein großes Loch darin machen können. Partizan, eh? Puff!^[10] - Дёрнул он оружием, демонстрируя намерение стрелять. - Kommunist, was? Puff! Oder vielleicht Jude? Puff! Puff! Verstehst du mich, ja?^[11]

Гремя тяжёлыми короткими сапогами, хлюпая водой в них, солдат подошёл к столу, опёрся руками и наклонившись, внимательно всмотрелся в глаза Фандера, но через секунду отпрянул с перекошенным от страха лицом, когда пламя ужаса опалило его сознание.

- Wer bist du denn?^[12]

Солдат отскочил к дверям и, схватив автомат, попытался передёрнуть затвор, но оружие намертво заклинило. Не прекращая попыток, немец, хотел было уйти, но ноги словно приросли к полу и стали быстро неметь, наливаясь жгучим холодом.

- Mist, wer bist du?^[13] - возопил он, когда прямо перед собой увидел ранее сидящего за столом старика. Тот в одно мгновение исчез со своего места и возник перед солдатом. Наполненные пламенем глаза старого человека сжигали сознание некогда уверенного в себе вояки.

- Ich bin Hexenmeister. Bislang mußt du mich wohl gut verstanden haben, Soldat.^[14]

Вкрадчивый, ледяной шёпот старика вливался в онемевшее сознание солдата, лишая его воли. Он побледнел и грузно осел на пол, наваливаясь спиной на двери, с изумлением глядя на бесчувственные, совершенно бесполезные ноги.

- Oh, mein Gott!^[15] - прошептали его тонкие, посиневшие губы. Мир закачался в его глазах, поплыл, словно от хорошей порции шнапса, которого, кстати, он не видел больше трёх месяцев. Солдат поднял глаза и увидел, что старик спокойно, как и прежде, сидит за столом, мирно положив руки перед собой.

В сенях послышались возня и шаги, двери отворились и в проём, под ноги вошедшему, выпал парализованный от ужаса и заклятия товарищ.

- Er hat mir irgendwie geschadet^[16], - едва слышно прошептал несчастный, обмякая безвольный куклой.

- Halt!!!^[17] - что было мочи завопил его товарищ. - Hierher! Günter getötet!!!^[18]

Одной рукой он схватил безвольного Гюнтера за шиворот и потянул к выходу, а другой направил автомат в горницу, где успел приметить сидящего за столом старика. Грохот выстрелов забил уши, приторный пороховой дым клубами заполнил горницу, пули гулко застучали по дереву стен, выбивая щепу и увязая в самане печи.

Кутаясь в наброшенную на худые плечи, мягкую, подбитую густым волчьим мехом шинель, офицер сидел за столом, положив босые ноги на табурет, стопами к печи. Кожа на его ногах была сморщенной, размокшей, покрыта частыми белёсыми и бескровными язвами. Части пальцев на ногах не было, на оставшихся отсутствовали ногти - явные признаки перенесённого обморожения.

- Вы должны извинить моих солдат. Их занятия, тюрьма и война сделали из них очень нервных людей, - говорил он, потягивая из стакана крепкую и сладкую вишнёвую наливку. - Это очень сильные и преданные воины, но затянувшаяся война, её лишения превратили их... как бы это сказать... в людей, которые не очень долго думают, прежде чем спустить курок. К счастью для многих из них, это единственный способ выжить в этой мясорубке.

Он сбросил шинель и облегчённо вздохнул.

- Тяжёлая дорога. Дрянная погода. Кажется, наконец-то я согрелся. Спасибо вам за гостеприимство.

Выставляя на стол снедь, Фандер внимательно слушал гостя и изучал его.

Большая голова с высоким лбом, с гладко зачёсанными назад редкими волосами, нервно дёргалась при каждом движении на сухой шее, что шаталась в провале воротника, в петлицах которого были нашиты двойные серебряные дубовые листья на чёрном фоне. Измождённое лишениями лицо с упрямо поджатыми губами, выдающимся носом и выпирающим тонким подбородком выдавали в нём неуёмную энергию, невероятный сгусток воли и жестокость. Густая сеть воспалённых усталостью красных венок скрадывала пытливый взор больших, слегка на выкате, глаз. Взгляд был цепким, внимательным и проникающим. Этот человек старался увидеть и запомнить каждую мелочь, делая это жадно и торопливо. Его глаза постоянно что-то искали, пытливо изучали, цепляясь взглядом то за тот или иной предмет. Иногда они застывали, расширялись, словно на какое-то мгновение в обыденности простых вещей жизни узревали некую тайну, но она, вдруг, ускользала и лихорадочное перебирание взглядом окружающей простоты начиналось снова.

Тонкие музыкальные руки, с худыми, вспухшими от ревматизма запястьями выпирали из рукавов офицерской формы, постоянно подёргивались, словно пробуя наощупь пустоту пространства вокруг. На груди, на провисших накладных карманах потёртого кителя, тяжело висели "Железные кресты" в соседстве с боевыми значками. Там же одиноко горел золотом лучистый "Золотой крест", болталась короткая наградная планка, а на борту, перехватив пуговицу, красовалась лента "Германского ордена".

Фандер молчаливым кивком поблагодарил гостя.

- Вижу, что моих извинений вам явно недостаточно, - застыл со стаканом у рта гость. - Я могу приказать Гюнтеру извиниться перед вами публично.

- Извинение по приказу? - переспросил Иван.

- О! Я рад, что вы решили наконец-то говорить со мной!

- Простите, генерал, но обрести дар речи после того, как в вас стреляли, не очень просто.

- Я не генерал. В наших войсках приняты другие обращения. "Герр бригаденфюрер" - будет вполне уместным.

Ожидаемым гостем оказался бригаденфюрер СС Фриц Шмедес со штабным взводом охраны. Он в который раз осмотрел помещение, цепляясь глазами за всколоченную пулями древесину, побитую печь.

- Вам действительно повезло, Иван! Очень! Послушайте старого фронтовика: десять пуль от такого превосходного стрелка, как Гюнтер, и ни одного попадания - это невероятное везение!

- В своей жизни я не полагаюсь на случай, - ответил Фандер, закончив накрывать на стол.

- Да-а, вы не были на этой войне, - грустно усмехнулся эсесовский военачальник.

- Я стар для неё, - сказал Фандер.

- Неужели? - удивился собеседник. - А выглядите просто здорово! Любому из нас неделька отдыха в тылу, в родных краях пошла бы только на пользу. Хотя... Я знаю, что вы воевали в Первую мировую, как наш великий фюрер. Значит, вы - старый солдат и я не должен вести себя с вами столь высокомерно и неуважительно. Кем вы были?

- Санитаром. Моё мастерство фельдшера оказалось тогда кстати.

- Да? Вы врач?

- Фельдшер, герр бригаденфюрер.

Их беседа потекла дальше более доверительно. Фандер хотя и чувствовал некое предубеждение к себе со стороны эсэсовца, но прекрасно видел, что тот старается не выказывать презрения, не очень умело маскируя его сарказмом.

- Нас отводят с фронта, - рассказывал Шмедес под очередной стаканчик креплёного вина. - Кажется, наконец-то, хоть что-то делается в Вермахте вовремя. Красная армия явно готовит нанести здесь свой новый удар. Осталось очень мало хороших воинов, чтобы выстоять перед этим ужасом. Многих, слишком многих уже забрала эта проклятая земля. Позавчера нас сменила дивизия СС "Галиция". Эти ребята становятся совершенными безумцами, когда сталкиваются с русскими. Теперь они будут воевать за свою землю. Драка будет отменной! Но нас это не волнует. Конечно, жаль, что мы не вернёмся домой в ближайшее время. Командование решило, что нашего умения вполне будет достаточно для Польши. Свою работу мы знаем хорошо, и это всяко лучше, чем залитые водой окопы передовой на фронте... Можно ещё стаканчик?

Фриц протянул нервной рукой пустой стакан, который тотчас был наполнен новой порцией наливки.

- У меня немалый запас доброго французского вина. Мы, браконьеры^[19], знаем толк в настоящей охоте и хорошем вине. Но ваш напиток, Иван, представляется мне гораздо уместным по случаю. Невысокие горы, нудный дождь, тёплый дом, простой домашний ужин, немногословный, но серьёзный собеседник, и нет войны, хотя она где-то совсем рядом. Простой вкус вашей наливки отлично гармонирует со всем этим. Я знаю, о чём говорю, и умею это ценить.

- Спасибо, - ответил Фандер.

- О! Незачем благодарить! Это совершенно ни к чему! И почему вас зовут Иваном? Это ведь русское имя!

- Это моё настоящее имя.

- Да, я знаю. Вы говорите правду. Простите, но я ознакомился в местном комиссариате с вашим "делом". У вас была очень непростая жизнь! Вы, кажется, румын по национальности?

- Нет. Я родился в семье оседлых чешских цыган.

- Цыган? - задумчиво уточнил Шмедес, вытягивая губы. - Вы бежали из Рейха, зная политику фюрера по отношению к недочеловекам... Я не знаю: считать мне вас трусом или преступником?

- Если действительно считаете, что право на жизнь есть только у избранных - смело делайте свой выбор. Для моей судьбы он будет однозначным.

- О! - добродушно нахмурился эсэсовец. - Не надо так грустно! Прежде всего, перед вами фронтовик, который чертовски устал от войны. Я ведь тоже имею некоторое, совсем незначительное, право забывать, о чём бесконечно болтает наш уважаемый Доктор^[20]. Кроме войны, как видите, я ещё больше устал и от политики. Более того - у вас есть некоторые заслуги перед Рейхом. Вы воевали на нашей стороне! Пусть врачом, но это тоже было важно.

- Как вам будет угодно, герр бригаденфюрер, - поспешил ответить Фандер.

- К тому же, я не просто так здесь. Делать такой крюк по этой чёртовой горной дороге, бросать на марше преданные войска, опасаться обвинения в дезертирстве - слишком много проблем для того, чтобы далеко в горах разыскать беглого цыгана. Мне о вас рассказал мой командир, Дирлевангер^[21]. Помните его? Оскар очень хорошо отзывался о вас и вашем гостеприимстве. Считайте, что я приехал по его рекомендации.

Конечно, Фандер прекрасно помнил заносчивого, несдержанного Дирлевангера, который застрял у него с небольшим отрядом на три дня, когда дороги забило тяжёлыми снегами из-за бурана. Но Оскар, в отличие от своего надменного подчинённого, справедливо относился к хозяину небольшой усадьбы на окраине села с некоторой предупредительной осторожностью. Преступник, насильник и, по своей сути, отчаянный человек - он благоразумно предпочёл не испытывать свою судьбу, будучи в гостях у колдуна.

- Да, я хорошо помню господина Дирлевангера. При случае пожелайте ему скорейшего выздоровления^[22] и передайте ему моих гостинцев. Я подготовлю их к завтрашнему дню.

- О! Вы знаете, что он ранен? Я поражён вашей осведомлённостью, Иван! - в этот раз более искренне изумился Шмедес. - Вы так добры! Он безусловно оценит ваш поступок. Ему наверняка польстит, что некий дикий цыган в горах помнит о встрече с ним.

- Я стараюсь быть в курсе всего, что происходит с теми, кто обращался ко мне за помощью. Он благородный человек, - произнёс Фандер.

- Что?! - не выдержал бригаденфюрер. - Оскар - благородный человек? Да, вы шутите, Иван! Сын лавочника, бандит, разбойник, которого от петли палача не раз спасал сам рейхсфюрер СС! Он благороден? Вы в самом деле так думаете?

- У нас благородство принято оценивать не по происхождению, а по поступкам.

Шмедес утопил ухмылку в стакане с наливкой.

- Да-а, - протянул он, сделав глоток. - Как видно, вы очень мало знаете о поступках уважаемого Оскара Дирлевангера. Но это простительно для такой дикой страны и этих неуютных гор.

Шмедес задумался, ежесекундно прикладываясь к стакану со сладким напитком, делая маленькие глотки и не мигая глядя куда-то в глубину собственных воспоминаний или размышлений.

- Да! - спохватился он. - Вы не были бы так любезны, мой дорогой Иван, расположить моих людей на ночлег и накормить их домашней пищей.

- Да, я сделаю это. Думаю, что одной свиньи и пары овец будет вполне достаточно для их сытого ужина и запасов на дорогу. У меня есть овощи и травы. Из этого можно сделать прекрасные местные блюда.

- Спасибо, - отрешённо ответил Шмедес, снова погружаясь в размышления. - Солдаты будут рады, в первую очередь, сытости и сухой подстилке. Найдите Мельнера. Он выделит вам в помощь нескольких бойцов. И напомните ему, чтобы не забывал об охранении. Я ночью проверю посты. Кто будет спать - расстреляю на месте. Так и передайте ему.

- Это совершенно не нужно, герр группенфюрер, - тихо возразил Фандер. - Партизан нет. Последних дезертиров похоронили вчера. Из села сюда никто не придёт.

- Вы думаете? - повернул к нему голову Фриц. - Хорошо. Я, конечно, доверюсь вам - моим людям нужен хороший отдых. Тем более, что доверять вам я всё-таки вынужден. Но я не могу пойти против Устава. Так что - извините... Я поужинаю за вашим щедрым столом и расположусь здесь, - он указал на убранную постель. - Вас это не стеснит?

- Нисколько.

- Хорошо. Спасибо вам большое, Иван. А к делам - цели моего визита, я позволю себе вернуться завтра, когда отдохну. Постарайтесь не пропасть ночью. Завтра вы мне будете очень нужны.

Он замолчал и больше не реагировал ни на что, молча, механически ужиная и запивая еду крепким вином.

Фандер вышел во двор и сразу у порога столкнулся с мордой железного зверя...

Тяжёлый броневик, потрескивая остывающей под дождём бронёй, двигателем, стоял уткнувшись массивным бампером едва ли в двери дома. Сильно пахло удушливой гарью, разогретым железом, горячим маслом и бензином. Железный зверь замер в немой просьбе о помощи.

С рассвета утро нового дня выдалось тихим и туманным. Тяжёлая косматая марь медленно и бесшумно продиралась через тёмный малахитовый ельник, раздирая собственное рыхлое полотно о сучья и понурые ветви высоких деревьев, обволакивая липкой влагой вековые стволы, струилась по мёртвому бурелому. В онемевшем в рассветный час лесу шептала лишь вялая капель из дождевой воды, скопившейся на поникших еловых лапах и нехотя опадающей на мягкую подстилку из промокших, опавших иголок. Непогода на время отступила, и густой лес был непривычно тих в своей зыбкой надежде на летнее тепло и солнце.

Шмедес сидел на высоком пне в накинутом на острые плечи кителе. Его худое тело мелко тряслось то ли от скопившегося в лесу холода, то ли от потрясения после услышанного рассказа об одном из самых страшных и кровавых заклятий, о котором ему поведал Фандер.

Фриц нервно мял пальцами не прикуренную, совершенно отсыревшую сигарету, уставившись неподвижным взглядом себе под ноги, где в сырой и серой подстилке лежали разбухшие от влаги старые еловые шишки. Он медленно покачал головой из стороны в сторону, словно пробуя на тяжесть полюсы возможных решений.

- Знаете, Фандер, - начал он после долгого молчания, - однажды я два года провёл в Тибете - был в экспедиции. В числе немногих я искал пути к богам, дороги к великим знаниям, бессмертию, неограниченной власти. Не многим удалось вернуться из этого путешествия. Меня спас случай.

Он вскинул на спутника воспалённые хронической усталостью глаза, в которых ярко горело озарение.

- С небольшим отрядом мы начали подниматься на гору Кайлас. Нас застигла сильная буря. Я обморозил ноги и был вынужден вернуться. Остальным это не удалось. Меня долго лечили, ампутировали часть пальцев, спасая от гангрены, и, находясь в двух шагах от цели нашего поиска, я понял одну истину. Очень важную, Фандер. Очень.

Он поднялся с пенька, подёргал острыми плечами, глубже кутаясь в китель от окружающих сырости и холода. Фандер заметил дрожание его подбородка, и то, как колеблется, то отслаиваясь, то снова прилипая к телу, его тень. Ничего постоянного не было в этом человеке. Он был словно соткан из сомнений до самой последней нити собственного существа. Голос Шмедеса звучал негромко, уверенно, но в его словах не было того убеждения, с которым увлекают на свою сторону слушателей.

Эта перемена случилась с Фрицем, едва Фандер закончил свой рассказ о цене заклятия, которую обязано заплатить то самое "железное чудовище", что пожаловало из сна в реальную жизнь в образе бригаденфюрера СС Шмедеса. Получив долгожданный ценник на желанную услугу, оно теперь торговалось само с собой, стараясь убедить себя в необходимости выбора.

- Вынужденно оказавшись у подножья горы, я понял о ней и её обитателях больше, чем те, кто ушёл на вершину. Я лечился, и мы долго ждали возвращения ушедших на Кайлас отрядов. Сначала одного, затем другого, потом третьего... Я общался с носильщиками, пекарями, погонщиками, скотоводами - со всем тем жутким отребьем, что обслуживало у подножья тех, кто стремился на гору. Среди них были и те, кто, как и я, вернулся с половины пути, потеряв не только пальцы ног, но и ноги, руки, получив другие увечья. Но больше было тех, кто был искалечен духовно - разочарованием! К увечьям можно привыкнуть, освоиться с ними, но с разочарованием - никогда!.. Каждый из этих людей проделал какую-то свою часть пути - кто дальше, кто ближе, но все вместе они складывали - каждый из своих обрывков - более достоверную картину тайны Кайлас. Они знали гораздо больше всех тех глупцов, что ушли к вершине, к её каменным зеркалам. Знаете почему?

Нервно и торопливо похлопав себя по карманам, Шмедес снова достал сигарету, но не стал, как прежде, мять её в пальцах, а сразу прикурил, жадно делая глубокие затяжки.

- Потому, что смельчаки не вернулись, - произнёс он после того, как медленно выдохнул табачный дым. - Каков смысл в поиске знаний, если ты не сможешь их передать? Обрести - да! Но не передать, Фандер! Не передать никому, так и оставив тайну неразгаданной. И как же обидно и горько, когда понимаешь, что весь этот сонм калек и уродов, полуграмотных и ничтожных, знает гораздо больше того, что в состоянии понять вообще! Лучше быть живым и знать хоть что-то, чем познать всё!.. и не вернуться.

Он охватил собственные плечи и несколько раз нервно прошёлся между деревьями туда-сюда, и остановился перед Фандером, спешно, словно в последний раз, сделав затяжку из почти догоревшей сигареты.

- Именно сидя в какой-то убогой и вонючей дыре, которую называли чайханой, там, у подножья священной горы, я впервые услышал о таких, как вы. Мне рассказали, что были и те, кто вернулся оттуда. Но это уходили одни люди, а возвращались совершенно иные. Гора их изменяла до неузнаваемости, и они спешили прочь, унося в люди порученную тайну - тайные знания о невероятных могуществе и силе, чтобы никогда и ни с кем ними не делиться. Понимаете меня, Фандер?

Колдун стоял молча и безотрывно следил за своим собеседником, слушая его возбуждённый голос и ожидая его решения.

- Говорят, таких вернувшихся было всего пятьдесят, - продолжал Шмедес. - На весь мир! Всего пятьдесят тех, на кого поделена сила одного бога. Там мне было указано, где можно найти одного из них. - Он снова стал шарить по карманам разыскивая сигареты. Прикурил дрожащими пальцами. - Признаюсь, что до последнего момента думал о своём визите сюда, как о наваждении, как о том низком безумии, которое впиталось в меня вместе с грязью и зловонием загаженных юрт, с их проклятым разочарованием! Так было до того самого момента, пока вы не сказали одной фразы, которая есть одной из истин - одним жалким осколком того скупого божественного знания, что скатывалось с калеками к подножью священной горы.

- В своей жизни я не полагаюсь на случай, - повторил Фандер. - Это имеете ввиду?

Подняв вверх палец, Шмедес застыл, даже перестав дышать.

- Да! - наконец жарко, с нескрываемым волнением выдохнул он и задрожал пуще прежнего. - Именно! Меня там учили: "Случайностей не бывает". Я искал вас, чтобы добавить ещё что-нибудь к уже полученным знаниям. Но... раз случайностей не бывает, и всё закономерно, мне остаётся лишь исполнить начертание судьбы. Мне не нужны ваши знания, которые мне не удастся заполучить даже с помощью самых изощрённых пыток или всего имеющегося золота, Фандер. Это я знаю. Но я ведь могу воспользоваться вашими знаниями и силой! Чёрт, так тому и быть! Я готов принести необходимые жертвы!

Он вымученно улыбнулся дрожащими губами и внимательно всмотрелся в Фандера, по-прежнему стоящего неподвижно.

- Я не внятно произнёс? Да, Фандер, я согласен! Какова польза от жизни, если завтра предстоит умереть? Не через год, два, пять, а именно завтра!.. Лучше ещё раз не дойти до зеркал Кайлас, но жить долго и умереть своей смертью в собственной постели. За такую возможность я готов платить любую цену.

- Будь по-вашему, герр бригаденфюрер, - тяжело, но внятно произнёс Фандер. Он хоть и ожидал этого ответа, но всё-таки надеялся на благоразумие "железного чудовища". - Считайте, что договор заключён. Отныне обратного хода нет.

Он повернулся и пошёл обратно к своей усадьбе, ступая по едва заметной в опавшей хвое тропинке. Шмедес шагал следом.

- Можно ещё пару вопросов, Фандер? Заранее простите ничтожное любопытство...

Иван молчал, будучи уверенным, что вопрос всё равно прозвучит.

- Почему я не могу принести в жертву тех, кого убил на фронте сам или в составе бригады?

- Эти жертвы принадлежат не вам.

- А кому же? Иначе эта бойня представляется абсолютно бессмысленной!

- Они принесены на алтарь победы другими.

- Вы мне снова напомнили Доктора, - хмыкнул за спиной Шмедес.

- Возможно, он говорит далеко не глупости, как считают многие. Вы не задумывались над этим?

- Неужели?! - изумился офицер. - Вы стали жертвой пропаганды? Два, три года и русские с Союзниками сомнут Германию. Сколько бы крови мы не лили на этот чёртов алтарь, обещанной победы и мирового господства немцам не видать никогда.

Фандер остановился и медленно повернулся к Шмедесу.

- Как всегда - всё зависит от цены. Значит, кто-то питает этот алтарь большей кровью. Вам остаётся в точности выполнить мои инструкции, герр Шмедес.

- Вы не сказали главного, Фандер. Что вы хотите за эту услугу?

- Я думал, что вы во всём прекрасно разбираетесь. Что ж... Скажу только, что я обязательно приду за долгом. Не скоро, но обязательно.

- Что вы потребуете?

- Сейчас я этого не знаю, но когда придёт время, все долги будут оплачены. Свою цену я беру всегда.

Ужас страшной догадки расширил зрачки группенфюрера, и он не скоро сообразил, что остался на лесной тропинке совершенно один. Визит к могущественному карпатскому колдуну избавил его от страха неуверенности за собственную жизнь, но вместо него Шмедес получил неопределённость ожидания. Быть должным Шмедес не любил и всегда успешно решал подобные проблемы.

Он снова нервно закурил и присел у дерева, чтобы собраться с мыслями. Они лихорадочно метались в его сознании, находя всё новые и новые доказательства простой истины - случайностей не бывает. Тело затрясло в неудержимом ознобе, как во время тяжкой лихорадки. Закусив сигарету и охватив плечи руками, как можно крепче, Шмедес изо всех сил постарался успокоиться, призывая всю свою накопленную за долгую войну волю. Перед солдатами в таком виде он не имел права появляться. Страх был липким и заразным. Он мог передаться подчинённым, и тогда все планы рухнут, а иной возможности более не представится - в этом группенфюрер СС Фриц Шмедес был полностью уверен.

Против ожиданий непогода вернулась. Тяжёлый и плотный облачный покров повис над горами, просел над долиной в межгорье, и заморосил мелкий дождь. Холодный и частый он поливал чёрные срубы хат, что теснились на пресыщенных влагой горных склонах, в окружении мутных ручейков дождевой воды. В середине посёлка гневно гремела в узком и глубоком русле переполненная водами река.

Шмедес приказал остановить свой практичный и выносливый kübelwagen на скате дороги прямо перед мостом через гремящую Губничку, оставив возле себя в качестве охранения один из броневиков с двумя пулемётчиками и командиром взвода, штурмбанфюрером Мельнером. С этого места Зубицы были прекрасно видны, как на ладони, не смотря на густую и серую дождевую взвесь. Пулемётчики на броне, кроме прочего, перекрывали с юга все отступы из села. Остальная зондеркоманда, проскочив на полном ходу мостик, быстро рассредоточилась по селу, беря его в непроницаемое кольцо. Всякий попытавшийся выйти из него был бы моментально схвачен, а при малейшем намёке на сопротивление - безжалостно расстрелян на месте.

Когда услужливый водитель и, по традиционному совместительству трабант, предложил поднять брезентовый верх машины, чтобы укрыть своего командира от дождя, Шмедес вялым жестом руки в кожаной перчатке согласился и добавил:

- Спасибо, Курт. И налей мне вина.

Через залитое дождём лобовое стекло почти ничего не было видно, но то, что происходило в деревне внизу от дороги, Шмедес прекрасно знал, так как за войну не раз принимал участие в подобных операциях. Сейчас в посёлке хозяйничали солдаты охранного взвода - лучшие, самые опытные солдаты дивизии, которые превосходно знали свою работу. Оцепив поселение, они сейчас обыскивали хаты, вытаскивая под дождь всех, кого могли найти: стариков, детей, подростков, женщин. Мужчин, как правило, не было - всех здоровых и молодых забирала война. Солдаты дивизии набрались немалого и ценного опыта в борьбе с партизанами и бандами на оккупированных территориях. Их расторопностью, выучкой и мастерством можно было лишь любоваться не тратя сил на лишние на команды. Своих людей Шмедес искренне любил, как может любить командир своих преданных и опытных солдат, с которыми прошёл сотни смертельных преград и опасностей.

За ночь в натопленной хате Фандера, подбитая мехом шинель не успела просохнуть, и, кутаясь в неё, Шмедес с неудовольствием чувствовал, как холодная сырость быстро забирает тепло из его измотанного лишениями тела. Несколько глотков крепкого вишнёвого вина согрели его, укрепили дух и уверенность в необходимости происходящего. Он нисколько не переживал по поводу того, что проводимая ним акция не была санкционирована высшим командованием СС. Через несколько недель здесь будет Красная армия, которая после жестоких схваток с дивизией "Галиция", озверев от потерь и крови своих товарищей, поспешит свалить всё на украинских добровольцев. Кроме этого, в здешних краях немало позверствовали банды, партизаны и дезертиры. Кому досуг будет разбираться, куда делось население какой-то деревни, если не оставить свидетелей? Свою работу солдаты Дирлевангера знали тонко. На их опыт и мастерство можно было положиться также полностью, как и на молчание.

Самым большим домом в посёлке была местная полицейская комендатура. Подождав немного, допив предложенное Куртом вино, Шмедес велел водителю ехать к этому дому. Полицейскими там служили два брата. Старший молча вытянулся в струнку, когда в хату зашёл эсэсовский офицер, а младший попытался выйти во двор, но его не пустил Мельнер, просто и небрежно толкнув паренька обратно от дверей. На всякий случай опытный штурмбанфюрер забрал у дрожащих парней винтовки.

- Выведи их вон, - велел ему Шмедес, - и посторожи, пока я не закончу.

Оставшись один в пустой и грязной хате, он сразу приступил к тому, ради чего и была затеяна вся эта канитель. Сняв шинель и повесив её на один из простых гвоздей, что были вбиты в стену у входных дверей и служили в качестве вешалки, он первым делом затушил две закопчённые керосиновые лампы, чтобы с улицы, в сумерках помещения невозможно было разглядеть происходящего в доме. Затем пришлось сорвать со стен и бросить под ноги многочисленные листы с различными приказами, инструкциями и патриотическими плакатами, которыми заваливало полицейское управление своих подчинённых, проводя на местах политику Нового порядка.

Достав из кармана шинели свёрток с гвоздями, большой моток бечёвки и небольшой молоток сапожника, Шмедес, постоянно сверяясь для точности с рисунком и инструкцией, которую утром ему передал Фандер, забил на половину в стены в нужных местах гвозди, после бечёвкой соединил их. Получилось что-то вроде паутины на всех четырёх стенах.

Пришла очередь пола. Раскидав по углам пинками лавки, хлипкие стулья и шаткий стол, он освободил место для заключительного этапа инструкции. Правда, пришлось перед этим взяться за метлу, и, кривясь от переживаемого унижения и стыда, вымести затоптанный и заплёванный пол, иначе мел не хотел рисовать по накопившейся грязи. Не торопясь, старательно Фриц намалевал нечто отдалённо напоминающее пентаграмму, сдобрив её немалым количеством из странных знаков, которые чем-то напомнили ему руны, которые ему однажды довелось видеть во время посещения с Гиммлером Института рунического письма. Меловые линии каждого знака на полу должны были быть соединёнными с паутинами на стенах. Закончив с рисунками, Шмедес дважды проверил правильность исполнения, помня строгие наставления цыгана. В завершении он положил в центр комнаты переданные Фандером тонкие кованые металлические прутки. Назначения всех деталей и этапов проделанной работы он не знал, но в любом случае его больше интересовал конечный результат.

Ещё раз оглядев схемы, сверив их с инструкциям, помня строгое поучение Фандера, он сжёг плотные листки бумаги с записанными и нарисованными подсказками, тщательно растерев руками в перчатках пепел и высыпав его на прутки. На этом моменте ему показалось, что в помещении резко упала температура. Его начало знобить. Сначала он подумал, что это игра воображения или начало болезни, но когда подошёл к вешалке, чтобы снять шинель, заметил, что угол комнаты и сырая шинель покрылись седой изморозью, которая заметно быстро распространялась по брёвнам сруба, не смотря на то, что в помещении была хорошо натопленная печь. При дыхании с носа и губ стал срываться густой парок. Пора было заканчивать со всем этим, но - опять же следуя совету цыгана, - схему заклятия перед запуском требовалось проверить на работоспособность.

Выглянув из дверей полицейского участка, Шмедес сделал знак Мельнеру, приказывая, чтобы он привёл полицаев. Оружие им не отдали. Когда подошедший Мельнер попытался войти в дом, Фриц остановил подчинённого.

- Останься. Ты здесь не нужен.

За время ожидания братья совершенно вымокли, а теперь дрожали от холода.

- Немецкий язык понимаете? - спросил их Шмедес, слабо надеясь, что в такой глуши всё-таки постарались выполнять распоряжения новой власти и брали в полицаи хоть одного, кто умел хотя бы как-то читать, писать и говорить на немецком языке.

Вместо ответа младший из братьев судорожно задёргал головой.

- Хорошо, - улыбнулся ему Шмедес. - Это очень хорошо. Я хочу, чтобы вы с братом стали во-от туда...

Он указал на центр нарисованного мелом знака.

Парни покорно выполнили его распоряжение, и стояли, обняв себя за плечи, с тревогой и любопытством разглядывая паутинки и загадочные знаки, нарисованные на стенах и полу.

- Что мы должны делать? - цокая зубами, едва смог произнести младший из братьев.

- Просто постойте там немного, - стараясь мило улыбаться ответил он и вышел из дома. - Скоро вы будете свободны.

Выйдя во двор, он подошёл к Мельнеру, который со скучной миной на плохо выбритом лице курил, безразлично поглядывая на небольшую группу сельчан, которые стояли под дождём в окружении плотного кольца солдат.

- Почему так мало людей? - спросил Фриц своего офицера, набрасывая на плечи ледяную шинель - хоть какую-то защиту от непогоды. - Или это все, кто остался?

- Сказали, что накануне всех предупредил местный священник. Здесь те, кто не поверил ему.

- Что?! - искренне изумился Шмедес. - Не поверили священнику? Да-а, Мельнер, у них большие проблемы с верой, не находишь? Священника допросили?

Штурмбанфюрер лишь скривил уголок рта, выпуская дым, и таким способом показывая, что согласен с мнением своего командира.

- Он ничего не сказал. Его застрелили.

- Можете начинать, - после вздоха сожаления велел ему Шмедес. - Пора заканчивать. Мы слишком здесь задержались.

Мельнер кивнул, выбросил окурок и пошёл к солдатам, которые окружали испуганных, бледных людей, а Шмедес, повернувшись к дому быстро прошептал фразу, которую его заставил выучить Фандер. Она состояла из непонятных звуков и не напоминала ни один из знакомых языков, хотя за свою эсэсовскую бытность Фрицу удалось объездить едва ли не полмира. Но только он закончил читать, как что-то в доме тихо хлопнуло и вместе с пылью из дверей, с выбитыми рамами и битым стеклом из окон полицейского участка вылетели красные и влажные куски, размазывая кровь по мокрой траве двора. От неожиданности случившегося Шмедес вздрогнул и едва не упал, по инстинкту бывалого фронтовика принимая хлопок за разрыв пехотной гранаты.

Всё сложилось, как надо. Заклятие работало. Осталось дождаться главного. Шмедес вернулся к машине и велел водителю ехать на прежнее место, к мосту. Сидя в виляющей по размытой затяжными дождями дороге машине, он ни разу не оглянулся, чтобы посмотреть, как выполняется его последнее распоряжение. Кричащих, вопящих от ужаса людей пинками, прикладами загнали в здание участка, быстро забили досками окна и двери, после чего обдали упругими струями огня из ранцевых огнемётов. На удивление сырое строение загорелось очень быстро, а когда kübelwagen командира проехал мосток и остановился там, гудящий пожар полностью охватил дом. Тяжёлый бурлящий дым клубами поднимался к низким тучам. Возле горящего полицейского участка уже никого не было. Солдаты разошлись по хатам, ещё раз обыскивая их, а заодно занимаясь привычным грабежом.

Дом сгорел необычайно быстро. Через десять минут провалилась крыша, а уже через полчаса рухнули внутрь все стены. Через час пустился настоящий ливень. И когда Шмедес велел отвезти себя ко двору сгоревшей комендатуры, он смог бродить по пожарищу, разгребая прихваченной тростью парующие угли и обгоревшие кости. Искать долго не пришлось. В середине почти потухшего кострища он нашёл свои прутки - точнее то, во что они превратились. Невыносимый жар скрутил, смял их и связал в единый узел, больше похожий на произведение талантливого ювелира, на массивный медальон, но выглядевший гораздо грубее. Сунув ещё горячий металл во внутренний карман шинели, Шмедес даже прикрыл глаза от удовольствия и блаженства, когда живое тепло сначала коснулось его тела, а затем, впитываясь, разлилось по нему. Теперь он нисколько не сомневался в том, что проделал весь этот путь не зря. Кажется, затея удалась.

- Я не понимаю тебя, старина Оскар, - выходя из облаков пара погасшего кострища, тихо сам себе сказал Фриц. - Ты так глупо отказался от великого дара.

Он поднял руку и сделал круговой жест, подавая команду преданному Мельнеру.

- Мельнер! Поехали отсюда!

Офицер кивнул и указал рукой в сторону нового пожара, что разгорался в густом ельнике, выше за селом. Чёрный и жирный дым поднимался к серому облачному покрову.

- Что делать с цыганом? - и, вопросительно дёрнув головой, провёл двумя пальцами по своему горлу.

- Не надо пачкаться, друг мой, - добродушно ответил ему Шмедес. - Обработайте его, как следует, и киньте в машину. Сдадим его на ближайшем сборном пункте. Я думаю, что несколько недель в Дахау ему будет вполне достаточно, чтобы проверить теорию случайностей... Он слишком стар, чтобы пережить это испытание. - Он отряхнул с перчаток пепел, оставшийся после медальона. - По крайней мере, ещё одним цыганом станет меньше. Заканчиваем, Мельнер. Нам пора.

Подойдя к жёлтому зданию роддома на Печерске, он почувствовал за собой слежку. Просто неожиданно возникло ощущение того, словно кто-то внезапно охватил его невесомыми руками со спины, намереваясь сковать движения. Не смотря на солнечный, по-настоящему тёплый весенний день, он отчётливо почувствовал холод этого невесомого прикосновения. Он всегда чувствовал на себе чьи-нибудь взгляды. Высокий рост, белоснежная седина густой копны волос, строгость немолодого, сурового, но симпатичного, не смотря на внушительный возраст, лица, мощь тренированного тела - всё это несомненно привлекало внимание. Эти взгляды воспринимались, как нечто ничего не значащее, как лёгкий порыв ветра - мгновение и его нет. Но сейчас за ним наблюдали внимательно и неотступно.

Поднимаясь по ступеням к парадному входу больницы, Сафон быстро и привычно наложил на себя простое и сильное заклятие невидимости. Он не терял своей привычной материальной оболочки, не становился прозрачным, просто все окружающие переставали его замечать, теряя всякий интерес. В большом городе от этого заклятия была одна беда. Приходилось постоянно уступать дорогу, чтобы не сталкиваться с идущими навстречу людьми. Натолкнувшись на невидимую преграду, прохожие останавливались и озадаченно осматривались, пытаясь найти причину неожиданной остановки, но затем, удивлённо хмыкнув, спешили прочь, так и не заметив идущего дальше старика.

Но после заклятия чувство охвата нисколько не ослабло. За ним явно наблюдали, и весьма пристально - Сафон был теперь в этом полностью уверен. Даже стал засомневаться в правильности сотворённого заклятия. Очередное столкновение с проходящей мимо женщиной, и её испуганный вскрик вернул прежнюю уверенность. Нет, ни память, ни мастерство его ещё не подводили. За ним следил тот, на кого чары опытного колдуна не действовали.

Молодцевато взбежав по широким ступеням парадного входа и оказавшись в холле роддома, Сафон ступил в тень и стал внимательно изучать улицу... Мимо спешили прохожие, проезжали автомобили, но никого подозрительного он не заметил, хотя превосходно умел видеть не только настроение всех людей, не только их интересы или чаяния, но и их тени. Последние могли рассказать колдуну о человеке гораздо больше, чем видимая внешняя оболочка, тело. Цветные, нередко праздничные в своей яркости, самых невероятных форм оболочки окружали людей, разбрасывая во все стороны искры жизненной энергии. Лишь один или двое прошли с почти уже бесцветными тенями, готовыми в скором времени оставить своё единственное пристанище на этой земле - человеческое тело. Но ни одна из этих нарядных или почти обесцвеченных теней не направляла в сторону укрывшегося в тени колдуна тонкие и напряжённые нити внимания, прикосновение которых воспринималось Сафоном, как холодный охват.

В какой-то момент он даже испытал растерянность: где-то рядом находился некто, кто не уступал ему в мастерстве! И был этот человек совсем близко, но его невозможно было заметить, увидеть, определить - лишь чувствовать. Однажды - очень давно, верные тени порабощённых мертвецов предупреждали, что придёт некто могущественный со стороны захода солнца, чтобы лишить колдуна тени. Но это случилось лишь раз, а после минуло много лет. Предупреждений больше не было. И сейчас, стоя в холле больницы, Сафон понял почему. Неизвестный, невидимый наблюдатель обладал такой силой, что мог управлять собственной тенью. Он велел ей затаиться, стать невидимой. Против колдуна использовали такое же заклинание невидимости.

Оставив наблюдение и сняв теперь совершенно бесполезное заклятие, Сафон стал подниматься ступенями лестничных пролётов на один из этажей роддома, к кабинету главного врача, где должна была состояться намеченная и важная встреча. Оставалось ещё немного времени, и он неспешно шёл, размышляя о случившемся. Ещё в самом начале своей жизни, едва осознав собственное предназначение и робко испробовав способности, и, затем, увлечённо осваивая их, он встретился с человеком, который рассказал ему историю о могущественном ангеле, сошедшем на землю с загадочных и неведомых Западных Небес, чтобы сразиться с могущественным колдуном. Сейчас Сафон едва мог припомнить деталей того захватывающего повествования, но на всю жизнь запомнил, что колдун всё-таки победил ангела, полностью утратив при этом собственные силу и способности. Сейчас, думая об этом рассказе и его рассказчике, вспоминая его наставления, колдун испытал потрясение от мысли, что и ему судьба уготовила подобную участь. Вместе с горькой повестью воспоминания пришли и образы старика... Нищета, болезни, мука и одиночество - из такого ничтожного набора состояла почти уже отслоившаяся тень некогда великого колдуна. Чтобы не оказаться в плену отчаяния этого человека, Сафон, будучи молодым, поспешил отстраниться, отойти подальше и оставить старца наедине со своими бедами. Теперь пришло время сожалеть: всё-таки стоило прислушаться и внимательно запомнить рассказ того, кто всё-таки сумел победить непобедимого.

В кабинете главврача роддома его ждали. Высокого роста, отменного телосложения в свои неполные пятьдесят лет, женщина нервно отмеряла время шагами, прохаживаясь кабинетом и держа руки со сцепленными в крепкий замок пальцами перед собой. Сшитый на заказ, намеренно слегка тесноватый врачебный халат, плотно сидел на её ладной фигуре. Тонкая ткань позволяла внимательному мужскому взгляду заметить, что под халатиком оставалось не так много одежды. Натянутые высокими тонкими каблучками привлекательной формы ноги, при ходьбе выгодно выделяли широкие округлые ягодицы.

- Наконец-то, Григорий Андреевич! - в тревожном нетерпении воскликнула она, едва Сафон переступил порог кабинета.

- Что-то случилось? - обеспокоенно поинтересовался он.

- Нет-нет, - потрясла она великолепно уложенной причёской. - Но может случиться в любой момент! Ты понимаешь, я очень рискую, оказывая тебе эту услугу...

- Ты не представляешь, Тамара, как рискую я.

- Да-да, конечно, - поторопилась она согласиться, для убедительности выставив перед собой белые, тонкокожие ладошки ухоженных рук. - Но это просто невыносимо!.. Пожалели бы ты меня.

- Прости, но условия нашего уговора я не имею права изменять, - сказал он и успокоил: - Тебе нечего волноваться - поверьте мне. С других я беру куда больше.

- Как же мне не волноваться? У нас одна за одной проверки то из министерства, то из ведомства, - принялась за старое Стерягина. - От рожениц одни жалобы!.. Комиссии заглядывают в каждую щель. Просто чудо, что они ещё не добрались до этого...

Повернувшись к сейфу, главврач наклонилась, и, отставив весьма выгодную часть своего тела - превосходный зад, привычно пробежала крашенными ноготками по клавиатуре замка на дверце сейфа.

- Во-от! - поставила она на стол сумку. - Собрала всё, что смогла... Правда, не уверена, что все образцы хорошо сохранились. Сейф - всё-таки не холодильник.

- А что - холодильника нет? - сухо осведомился Сафон, придвигая к себе сумку и расстёгивая её.

- Как нет? - возмутилась врач. - Есть, конечно! Но холодильником пользуются все врачи и сёстры отделения. Как я могу поставить это туда?

- Купи холодильник себе в кабинет, - хмыкнул он, бросив на женщину короткий укоряющий взгляд. - Он нам ещё не раз пригодится.

- Бюджет роддома этого не позволяет...

- Купи за свои деньги, - посоветовал он, в который раз испытывая сожаление, что ни одно из известных ему заклятий и проклятий не добавляли людям ни знаний, ни мудрости. Можно лишь или лишить божественных милостей, или перехватить их, перенаправив на другого, но никак не добавить. Как говорится, если ума нет - уже не пришьёшь. - Оформишь, как дар и проблем не будет. Кажется, это ты себе можешь позволить? Я сделал всё, чтобы ты ни в чём не нуждалась. Отплати мне тем же - ни больше, ни меньше.

Вместо ответа женщина драматично вздохнула и поднесла руку ко лбу, покачивая весьма аппетитной, объёмной грудью, формы которой без труда читались под тонкой, туго натянутой тканью халатика.

В сумке, в ячейках лабораторного пластикового стеллажа, закрытые пластиковыми пробками, стояли длинные колбы пробирок с кровью. Доставая их по одной, поднося к глазам, Сафон внимательно их изучал, стараясь заметить тонкую вуаль едва сформировавшейся вокруг тени. К сожалению, большая часть проб была уже негодной. Из оставшихся пробирок лишь несколько были подвижны и красочны, как букеты луговых цветов, выдавая яркостью цветов оболочки наличие одарённостей и определённых способностей.

Негодные образцы Сафон сложил обратно в сумку. Пяток пробирок положил во внутренний карман короткой куртки, поближе к сердцу, с удовольствием чувствуя, как тонкие ауры, проникая под кожу груди, наполняют жизнью и энергией его уже далеко не молодое сердце.

- Этого мало, - не скрывая огорчения, вздохнул он.

- Что я могу сделать? - взмолилась Стерягина, устало опускаясь на стул и охватывая голову руками. - Брать кровь могу лишь я одна, понимаешь?

Такой подход можно было понимать двояко. Главврач или не хотела делиться, приобщая подчинённых, или опасалась огласки, совершенно позабыв о наставлениях.

- Что я скажу, если найдут эту сумку, а в ней кровь младенцев? Как это объяснить?

- Не найдут, - в который раз за последний год повторил Сафон. - Сумка заговорённая. Её просто так никто не увидит.

- Это только слова, - возмутительно выдала женщина. - Я-то её вижу!

Отодвинув сумку в сторону, Сафон сел за стол напротив врачихи.

- Тамара, когда ты пришла ко мне за помощью, ты же не спрашивала, как и что я сделаю для этого. Тебе даже в голову не пришла мысль поинтересоваться, чего это будет стоить мне?

- Но я ведь принесла жертвы! - рывком приблизила она к нему искажённое злобой, но всё ещё красивое лицо. Она была так близко, что он заметил тонкие едва заметные ворсинки возмущения на её толстой и упитанной сытой жизнью тени. Так на самом деле выглядел страх людей. Ещё он прекрасно наблюдал тёмный, воронкообразный, сосущий провал на оболочке тени в районе левой груди женщины - то самое место, где заклятие жадно питалось энергией упомянутых жертв. - Я ведь сделала это!

- Да, - кивнул он. - Но это ты сделала для себя. Теперь должна мне. От этого никуда не деться. Кажется, я об этом предупреждаю всякого. В том числе и тебя.

- Но не сказал, что потребуешь взамен! - теряя терпение, искажая злой досадой прекрасное лицо, выпалила Стерягина.

- Таковы правила, - безучастно и спокойно ответил он. - Я не знаю, когда и что мне понадобится.

- И сколько это будет продолжаться?

- Столько, сколько будет нужно.

- Я не буду больше этого делать! - ещё больше ощетинивши страхом свою тень, воскликнула Стерягина.

Он молча протянул руку и схватил её за грудь, а вместе с нею и сосущую воронку, закрывая её и медленно скручивая, одновременно медленно вставая со своего места и приближая своё окаменевшее, словно неживое, лицо к лицу женщины.

- Пока долг не выплачен, Тамара Павловна, - говорил он спокойно и внятно, продолжая скручивать воронку, - я вправе забрать заклятие. - И что от тебя останется? Бездарный врач, который за свою карьеру мог разобраться лишь в количестве поломоек больницы и командовать дворниками? Ты этого хочешь? А знаешь, что после этого ты вряд ли проживёшь больше года? Ты взяла то, что никогда не принадлежало тебе. Жертвы обязательно отомстят. Мертвецы злопамятны. Если я буду добр и оставлю тебе жизнь, тебе всё равно никуда не деться. Закончишь ты свою никчёмную жизнь с купленным дипломом в тюрьме, имея пожизненный срок. Детоубийцам на снисходительность суда рассчитывать не стоит.

Под рукой он чувствовал сосущие судороги воронки. Он словно затыкал рукой кому-то невидимый рот, мешая дышать, лишая последней надежды на жизнь. Стерягина, серея в лице, судорожно впившись растопыренными пальцами в великолепные груди, попыталась отстраниться, но лишь заелозила ногами по полу, царапая безупречно вымытый ламинат тонкими каблучками. Её глаза, почти выкатившиеся из орбит, наполнились смертным ужасом, а вытянутый рот хватал посиневшими губами пустой воздух. Сердце в её груди быстро слабело, останавливая кровоток. Сафон с удовольствием от безграничности своих возможностей наблюдал, как быстро теряла цвет, затем стала чернела тень вокруг тела женщины, а когда она начала отслаиваться, отпустил сосущую воронку, с брезгливостью вытерев руку о халат врачихи.

Получив неожиданную свободу, в последней судорожной попытке освободиться, Стерягина отшатнулась прочь, едва не свалившись вместе со стулом. Холодный пот покрыл её лицо, но кожа постепенно стала приобретать цвет жизни. Докторша тяжело дышала. Возвращающееся сознание и кое-какие медицинские знания позволили ей понять, что только-что она была на грани сердечного приступа.

- Будь ты проклят, - борясь с одышкой, прошептала Стерягина.

Сафон снисходительно улыбнулся.

- Тамара, это на меня совершенно не действует. Я могу вернуть любое проклятие, удесятерив его силу. Могу показать для убедительности.

- Нет! - воскликнула Стерягина, поднимаясь на непослушных ногах и отходя подальше от колдуна. - Прости...

- Эти образцы, - он положил руку на куртку, где во внутреннем кармане, в пробирках находилась ещё живая кровь, - я заберу. Вечером принесёшь остальное.

Он назвал адрес гостиницы, где остановился. Она торопливо закивала, ещё борясь с расстроенным дыханием.

- Мы потом спустимся в ресторан, посидим немного, поужинаем. После поднимемся в номер, где наедине обсудим наши проблемы и подумаем, как их решить. Думаю, что при определённой разумности с твоей стороны, я смогу всё уладить.

- Нет-нет, - почти паникуя, в ужасе прошептала Стерягина. - Мне больше ничего не надо. Нет. Больше ничего.

- Не переживай ты так. Мы уладим дела в обычном порядке. У меня есть должники и в высших инстанциях.

Ещё раз на последок глянув на великолепные формы женщины, предвкушая нескучный вечер, Сафон неторопливо вышел из кабинета.

- Я не прощаюсь, Тамарочка.

Оставшись одна, женщина, охая и охватив руками грудь, совершенно обессилев от пережитого потрясения, ужаса и боли, опустилась прямо на пол, где горько зарыдала от бессильной злобы и обиды.

Предпочитая простые решения, Сафонов решил покинуть территорию роддома через хозяйственные выходы со двора, но для этого плохо знал закоулки Печерска, самонадеянно положившись на то, что там, где преобладает "старая добрая советская" застройка всегда найдутся какие-нибудь ходы, дыра или тропинка, позволяющие значительно сократить путь. Покинув здание он снова почувствовал на себе внимательный и цепкий взгляд наблюдателя. Тратить время и силы на приведение заклятия Невидимости не было надобности. Обругав себя за самоуверенность, Григорий быстрым шагом, едва не срываясь на бег, направился к худой сетчатой ограде, которая отделяла больничный двор от дворов многоэтажек. Пара охранников больницы, куря во дворе подальше от начальствующих глаз, даже опешили, когда мимо них довольно энергично прошёл рослый старик. Пробежав немного вдоль забора, игнорируя приближающихся охранников и их окрики, и, не найдя ожидаемой дыры или прохода, он легко преодолел препятствие, просто запрыгнув на более чем двухметровую ограду, услышав напоследок полные изумления крики преследователей.

- Вот тебе и дедуган!.. Чё за хрень?! Давайте-ка в обход - быстро!.. Там обрыв к гаражам - не уйдёт!..

Оказавшись за забором, среди ощетинившихся безлистыми ветвями кустах и многолетних куч мусора, Сафон снова выругался. Уходить от преследования и от слежки следовало хорошо знакомыми маршрутами, иначе с большой вероятностью можно было угодить в тупик, загнав себя в ловушку, что и произошло.

Он побежал вдоль обратной стороны забора, слыша отдалённые, но уверенно приближающиеся тяжёлые шаги охранников, их дыхание и удушливую ругань, надеясь, что где-то поблизости будет путь или спуск с бетонного обрыва. Но среди кустов и мусора никаких тайных тропинок не нашлось. Зато спереди и сзади подступали разгорячённые погоней охранники. Он мог справиться с ними одним простым заклятием, заставив добровольно прыгнуть с шестиметровой, отвесной бетонной стены, что с тыльной стороны подпирала больничный двор. Мог и парализовать на время.

- Эй, батя! Постой-ка!!!

- Стой - тебе говорят! Блядь, стой, урод!

- Сейчас милицию вызовем! Стой! Ну! Эй!!!

Деваться было некуда: с двух сторон подступали упрямые дураки, а тело чуть заметно сдавливал упрямый взгляд невидимого наблюдателя. Сначала возникла короткая мысль сдаться преследователям, но как тогда объяснить наличие пробирок с кровью в кармане? Оставалось прибегнуть к одному из заклинаний превращения, которыми пользовался лишь в крайнем случае. Трансформация в летающее существо требовала времени, которого попросту не было. Оставалось прибегнуть к чему-нибудь попроще.

Прыгнув с бетонного уступа, падая, Сафон успел привести самое простое в исполнении, короткое и привычное для себя заклинание.

Опешившие от увиденного "подвига" охранники услышали, как далеко внизу, в кучах мусора и битых камней, жалобно заскулила собака.

- Да он придурок полный! - с изумлением воскликнул кто-то из охранников. - Надо спуститься и вызвать наряд. Кажется, у нас труп...

Как ни странно, но самые простые и быстрые заклятия отнимали больше всего сил. Опытный колдун прибегал к ним крайне редко. Ещё реже использовал их для изменения других. Согласившийся на это человек быстро терял интеллект. Если смельчака в ближайшее время не возвращали в божеский вид, он мог до конца своих дней остаться в теле собаки. Даже если такого бедолагу находили и превращали обратно в человека, умом он не отличался от обычной шавки.

Падение с большой высоты оглушило тело сильной болью. Масса существа при приведении заклятия сразу не менялась, поэтому удар от падения оказался таким сильным. От тяжёлых травм Сафона спасло то, что приземлился он на все четыре лапы. Заскулив от боли, он пробежал гаражные ряды и, найдя укромное местечко, не мешкая вернул себе прежний облик. Время побега не заняло больше двух минут, но за этот короткий промежуток колдун совершенно выбился из сил. На куртке расплывалось кровавое пятно. Пришлось её снять и выбросить. От взятых из больницы образцов крови осталось только битое стекло.

Немного передохнув, сидя на куче битого кирпича между гаражей, восстановив какую-то часть сил, он наложил на себя заклинание невидимости и вышел во двор многоэтажек, доставая из брюк чудом уцелевший телефон.

На звонок ответили сразу.

"Григорий Андреевич! Где вы пропадаете? Я утром звонил в гостиницу, но вы там не появлялись. Мы так не договаривались. Я за вас отвечаю головой, в конце концов!"

- У меня были дела, Владислав Фёдорович, - стараясь сдерживать стоны от боли в ушибленных руках и ногах, ответил Сафон, и добавил: - За мной следили...

"Что?!"

Короткое возмущение собеседника прозвучало вполне искренне. Он почти вскрикнул.

- За мной следили, - повторил Сафон.

"Где? Кто?"

- Не по телефону. Я возвращаюсь в гостиницу.

"Я понял вас. - И прежде, чем связь отключили, Григорий услышал ещё один полный досады и злости приглушенный вскрик: - Чёрт!.."

Возвращался он в гостиницу, в которую поселился накануне вечером, приехав рейсовым автобусом из Львова, долго, постоянно меняя такси, называя таксистам случайные адреса: автовокзал, ЖД-вокзал, Нивки, Софию, а перед тем, как покинуть такси накладывал на водителей недолгое и непрочное заклятие утраты памяти. Вместе с заклинанием невидимости, это вполне могло сработать - ошалелые "шашечники", придя в себя, вряд ли бы смогли вспомнить, что случилось с ними за последние несколько часов.

К самой гостинице на окраине города добрался простыми маршрутками, сделав по пути несколько необходимых пересадок. За всё это время он больше не чувствовал преследователя. А когда совершенно разбитый пережитым приключением ввалился в свой номер, увидел сидящих в креслах и на кровати людей. Один из них - самый рослый, лет сорока, стриженный по-бандитски коротко, вскочив с кровати, где до этого полулежал, удобно расположившись и покачивая ногой, - вмиг вскочил и подбежал к хозяину номера. Все "гости", как на подбор, были одеты в короткие тёмные плащи и костюмы.

- Вы не ранены? - нахмурился подскочивший, заметив несколько небольших пятен крови на рубашке старика. - Вызвать врача?..

- Нет, не надо - не скупясь на злобу и досаду, процедил Сафонов. - Образцы уничтожены. За мной следили. Пришлось уходить дворами.

- Как же теперь быть? - разочарованно развёл руками стриженый. - Через три часа мы должны быть у человека, а самого главного - образцов, нет. На завтра тоже назначены мероприятия. Что будем делать?

- Я буду отдыхать и ждать новые образцы, - спокойно заявил Григорий, снимая пришедшую в негодность рубашку. - А вам, Владимир Фёдорович, если вы действительно отвечаете за мою безопасность, предстоит выяснить, кто и почему следил за мной...

- Где?

Коротко и сдержанно Сафонов рассказал о случившемся, опустив способы, с помощью которых удалось уйти от преследования и наблюдения.

Выслушав рассказ, стриженый развернул на столе принесённую помощниками карту города.

- Покажите, где это случилось, - по-деловому жёстко попросил он.

Когда требуемая информация была получена, он сделал звонок.

- Сашенька? Привет, дорогая! Да, я - Бережной!.. У меня к тебе срочное дело... Ничего не знаю. Всё очень просто: наша работа и наши задачи вне всяких очередей. Всех непонятливых посылай подальше за моей подписью... Да, так и говори! Слушай внимательно, Сашенька: посмотри по базе, где установлены камеры видеонаблюдения на улицах Арсенальной, Лескова, Кутузова и бульваре Украинки^[23], а также во дворе дома номер девятнадцать. По адресам немедленно высылай бойцов изъять материалы и сразу же отправляй их экспертам. Да, да, я сейчас тебе перешлю фотографию объекта, который заподозрил слежку. Ройте так, как только умеете и даже глубже! Я на тебя надеюсь, моя красавица! С меня жирная шоколадка и сладкое игристое... Нет?! Не хочешь?.. Хорошо, хорошо! Будут тебе шашлыки в Межгорье в компании близких друзей! Как скажешь! Не проблема... Нет, не шучу - как всегда серьёзен. Докладывай каждые десять минут. Пока.

Бережной опустил телефон и посмотрел на старика, который стоял перед ним, качая головой.

- Что? - не понял Бережной. - Что не так?

- Вы ничего не найдёте.

- Вы, дорогой Григорий Андреевич, как говорится, не извольте беспокоиться, - самодовольно усмехнулся Бережной, - это студенты из СБУ могут пропустить детали, франты ментовские профукать, но от "дуси" никто ещё никогда не убегал и не скрывался.

- Если я не смог его заметить - этого не сделает никто, - снова закачал головой Сафонов.

- От всевидящего ока камеры видеонаблюдения не ускользают даже приведению! - улыбнулся агент.

- Если только они сами не хотят, чтобы их видели...

- Что вы думаете по этому поводу? - вернулся к прежней деловой строгости Бережной.

- Я думаю, что он каким-то образом вышел на меня.

- Он?

- Да, именно он.

- Инквизитор?

- Не сомневаюсь.

- Эта проблема тоже решаема, - скривил в улыбке уголок рта Бережной. - Он также недавно вышел на нашего "подшефного" опера из МВД. На завтра у них забита стрелка на Южном кладбище. Мы уже готовы к встрече.

- Вы должны его взять живым! - въедаясь горящим от злобы взглядом в собеседника, напомнил старый уговор Сафонов.

- Каждый раз напоминать об не стоит - я не из забывчивых. Сделаем всё возможное и даже больше. Инквизитор нужен не только вам. Как же он всё-таки вышел на вас? - задумался Бережной и усмехнулся. - Этот пройдоха начинает мне нравится! Мужик не простак!..

- По-видимому он превосходно знаком с ритуалами, способами и заклинаниями, которыми владеют такие люди, как я. Он знает, что я собираюсь делать, где меня искать и где ждать.

- Но в Киеве десятки роддомов?!

- Но и мой выбор был не случайным.

- Почему?

- Я вас не спрашиваю о секретах вашей работы - вы о моих, - снова напомнил Сафонов.

- Ваше право. Извините. Тем не менее, как ему это удаётся? Он практически лишил нас поддержки целого круга специалистов, сделав из них буквально запуганных придурков! Они ни на что более не способны, кроме как дрожать при одном лишь упоминании инквизиции.

- Возьмёте его завтра - узнаем.

- Поедете с нами?

- Нет. Если он вычислил меня в городе, то легко определит засаду только по одному моему присутствию.

- Да-а, - озадаченно выдохнул Бережной. - Как всё у вас тонко и зависимо! Я совершенно не разбираюсь в ваших "изотериях" и "тонких мирах"... Вы не будете против, если мы возьмём в обработку вашу подружку, Стерягину? - И видя, как удивлённо поднялись брови старика, добавил: - Не хочу упускать ни малейшей возможности. Объект крайне ненадёжный. А, вдруг, он вышел на вас через неё?

- Делайте всё, что посчитаете нужным, но... завтра.

Бережной широко улыбнулся.

- Я вас понимаю! Даже завидую! В ваши-то годы!

- Вы знаете мои годы?

- Неважно, - неопределённо дёрнул плечами агент, тушуясь под тяжёлым взглядом старика. - Что будем делать со встречей, где ждут образцы?

- Это ваши проблемы, - ответил Сафонов. - Отменяйте, переносите - что угодно, но сегодня их точно не будет. Пока нет образцов, я не готов проводить обряд.

Бережной развёл руками.

- Хорошо, постараюсь объяснить руководству, что и как - пусть решает. На всякий случай, я всё-таки оставлю с вами людей. Они не помешают, а я буду спокоен за вас. Всего доброго, Григорий Андреевич. - И, по-военному отдав честь, пошёл из номера, жестом приказав остальным следовать за ним.

- Погодите, Владислав Фёдорович, - остановил его Сафонов. - У меня к вам есть ещё одна важная просьба.

- Я внимательно слушаю, - вернулся Бережной, и с тихим изумлением спросил, выслушав старика: - Вы уверены, что это вам нужно?

- Были бы сомнения - я бы вас ни о чём не просил.

- Вы понимаете, что об этой просьбе я вынужден доложить руководству?

- Это ничего не изменит. Вы делаете свою работу - я понимаю. Но эта вещь мне необходима.

- Когда?

- Завтра утром.

Находясь в высоте, ближе к источнику света, очень трудно устроиться в тени. Десять лет неуклонного следования этому незамысловатому правилу сделали Бережного почти безупречным сотрудником ДУСи. Он никогда не бежал от работы, не отлынивал от службы, не переводил "стрелки", не "стучал" без надобности - свет высоты был слишком ярким, чтобы позволять себе лишнее и надеяться, что всё пройдёт незамеченным. С такими принципами жить оказалось совершенно не сложно: главное делать, что велят, казаться расторопным, производить впечатление "делового", а взамен утешаться собственной значимостью участия в решении важных и судьбоносных государственных проблем и довольствоваться немалым материальным вознаграждением за преданность и исполнительность.

Размеренным и уверенным шагом он шёл по краю подъездной аллеи к видневшемуся неподалёку за ухоженным лесом особняку. Две аккуратные колеи, выложенные камнем - итальянским, горячим на вид, как вечерние берега Лампедузы, - бежали по усадьбе к дому. Идти приходилось по приятной, мягкой и хрустящей опавшими сосновыми иголочками обочине, так как тёплые на впечатление дорожки аллейки были впритык заставлены однотонными и однотипными в своей конвеерной роскоши "каенами", "меринами", "бентли" и "бимерами". Проходя вдоль машин, Бережной по привычке читал номера. Прибывшие сюда, в эту загородную богатую усадьбу в Конча Заспе, гости пожаловали со всех регионов страны. Как правило, на территорию этого ухоженного достатком рая пропускали лишь тех, кого знали лично. На пропускном пункте, который обслуживали раскормленные и угрюмые в своей примитивной буквальности "титановцы", Владислав Фёдорович показал служебное удостоверение чисто машинально. В этом не было никакой необходимости. Во всех "высоких" домах, усадьбах и дачах Межгорья и Конча Заспы Бережного прекрасно знали.

От дома доносились звуки шумного праздника - смех и музыка забивали по-весеннему приятный перещебет лесных птиц. Через пару минут, слегка опьянев от дурмана смешанных с хвойным запахом ароматов первых лесных первоцветов, Бережной вышел к очень широкой, выложенной узорчатым камнем площадке перед огромным особняком. Здесь, журча звонкими голосами, звеня счастьем в своём веселье, резвились стайки празднично одетых детишек. Одни из них играли с большим добродушным псом, другие восхищались фокусами и комическими представлениями нанятых клоунов и мимов, третьи облепили стол со сладостями, за которым чародействовал добродушно-толстоватый кондитер, раздавая детишкам куски пирогов, тортов, красочные леденцы и фрукты, добавляя каждому по воздушному шарику, большая вязка которых играла праздничным многоцветием, привязанная прямо к столу.

Важные безвозрастные матроны, любовницы и девицы из эскортных услуг, толпились у столов с винами и закусками, разбрызгивая концентрированный солнечный свет со своих брильянтовых украшений, золотых и платиновых побрякушек. Дамы жеманно перецеловывали своими инъекционными губами воздух у щёк своих колежанок, отвечая на поток коротких на смысл комплиментов.

По периметру площадки, пуская лишь необходимые дозы дразнящего аппетит дыма, чтобы не раздражать важных гостей, стояло с пяток начищенных до жаркого блеска мангалов, возле которых, почти жонглируя своим мастерством, предлагали свой талант - горячие рыбные и мясные закуски, вышколенные повара. К горячему мясу, стоя у длинного, заставленного бочонками и бутылками, стола, олицетворяя собой утончённый вкус, высокий и тонкий сомелье предлагал вина и почти ледяные крюшоны, разливая их всегда по новым стаканам и бокалам. Использованные он небрежно бросал в картонный короб, смысл надписи на котором можно было понять, лишь услышав жалобный стон бьющегося стекла - "На счастье!"

Самой важной, мужской, части гостей перед домом не было. Приехавшие политики, бизнесмены и чиновники, как знал Бережной, сейчас находились или в библиотеке, или в кабинете на втором этаже огромного особняка, где за дорогим коньяком, с покуриванием ароматных сигар, предложенных радушным хозяином, где обсуждали важные деловые и политические вопросы. Никакие поводы, никакие праздники не могли отвлечь их от важных судьбоносных проблем. Такой была нелёгкая обязанность тех, кого с покорным почтением причисляли к сонму сильных мира сего.

Присоединяться к гостям во дворе Бережной не стал. Он был далеко не ровня всей этой напыщенной, расфуфыренной избыточным достатком публики, и не один из армии услужливой челяди. Но и подниматься в кабинет не стал, хотя пришёл сюда с поручением того, чьё влияние на это праздное сборище было абсолютным и решающим. Выше авторитета его патрона могла быть лишь международная политика и божественная воля, если таковая действительно существовала. Таким доверием, такими обязанностями требовалось распоряжаться взвешенно и мудро. В этом на Бережного можно было полностью положиться.

Подойдя к двум стоящим в стороне, одетым в строгие костюмы охранникам, он вполголоса напомнил, что прибыл в назначенный час с неотложным поручением. Выслушав его, один из охранников отошёл на пару шагов и по рации сообщил кому-то о важном визитёре.

Владельцем райской усадьбы и хозяином превращённого в сказку праздника был народный депутат Верховной Рады Украины Прилежный Юрий Афанасьевич. Всякий раз встречаясь с ним по делам службы, Бережной ловил себя на мысли, что при всём своём состоянии, положении и влиянии, в свои неполные тридцать восемь лет, Прилежный обладал внешностью подростка. Эта особенность не раз ставила народного избранника и крупного бизнесмена в неловкое положение. Мальчишеская внешность, угловатые и нервные движения тинэйджера, тонкий, совершенно не мужской голосок, привязанность к золотым украшениям и аксессуарам, привычка самостоятельно управлять своими роскошными автомобилями, делали из него в глазах коллег и партнёров очередного мажора. Когда-то это действительно соответствовало истине: в бизнес, а затем в политику он пришёл благодаря своим родителям, получив возможность распоряжаться невероятным капиталом отца, не так давно почившего в бозе. Но первое впечатление о Прилежном оказывалось, к опасному разочарованию многих, ошибочным. Делец слыл жёстким, порой жестоким бизнесменом и ушлым политиком, в собственности которого находился самый мощный медиа-холдинг страны, в который входили с десяток телеканалов, ещё больше журналов, газет, радиостанций и web-порталов, не считая дивизии послушных, прикормленных журналистов.

Встречи с хозяином пришлось ждать ещё полчаса. За это время Бережной вдоволь натешил себя наблюдениями за праздником, с удовольствием находя почти в каждом фрагменте наблюдаемых событий соответствие мафиозным сюжетам своего любимого автора, Марио Пьюзо.

Наконец, небрежно распахнув парадные двери дома, Прилежный быстро пересёк площадку с гостями, на ходу отвечая милой и лучезарной улыбкой на похвалы отдыхающих женщин, одновременно говоря по телефону. Подойдя к Бережному, он пошёл дальше по аллее от дома, сделав знак Владиславу следовать за ним.

- Культура современного общества, - вещал он в платиновый слиток vertu своим совершенно детским голосочком, - состоит из элитарной культуры и массовой. Главным стержнем элитарной культуры является сохранение творческого начала художника, творца, его неординарности и пафоса в публичной подаче исследуемого творчеством материала. Массовая же культура основывается на стандартизации потребностей широких слоёв населения... Здесь используются простые, но понятные рычаги влияния на массовое общественное сознание: стили одежды, хобби, места отдыха, музыкальные вкусы - идеология, вплоть до пропагандируемых форм сексуальных отношений.

Не отрывая телефона от уха, он оглянулся, чтобы проверить, следует ли за ним гость? Бережной терпеливо шёл следом, держась на почтительном расстоянии.

- Массовая культура явилась главным инструментом создания выгодного общества потребления, - говорил в телефон Прилежный. - Хотя... Нет, так говорить не будем. Шо?.. Ладно, оставим. Современные продвинутые специалисты - психологи, социологи, характеризуют её, как некий вид коммерческой культуры, который является одновременно и предметом потребления, способным приносить прибыль, а при грамотном создании трендов, их регулярном обновлении, создании ажиотажа - приносить и сверхприбыль.

Тем временем они отошли на достаточное расстояние, чтобы их разговор не подслушали присутствующие на празднике гости. За ними также неотступно следовали охранники. Заметив их, Прилежный сделал небрежный жест рукой, требуя отстать.

- В последнее время чётко прослеживаются процессы практически полной колонизации массовой культуры всего мирового общества. Механизм этого явления напрямую связан с рыночными процессами, и в частности - с глобализацией. Да, здесь необходимо добавить какие-нибудь исторические даты... Шо?.. Посмотри сам!.. Например, возьми Британию и принятие Британским парламентом билля об обязательном общем образовании населения. Шо?.. Где-то середина позапрошлого века. В Интернете найдёшь - не маленький... После того, как массовая культура стала предметом производства, раздел между элитарной и массовой культурами стал ещё шире и глубже. Высший свет, высшее сословие, а также предприниматели, достигшие не только финансовой независимости, но и политической интерференции, приложили максимум усилий, чтобы ограничить себя и собственное близкое окружение от большинства влияний массовой культуры, обеспечив тем самым процветание элитарной культуры и создание новых высокоэстетичных образцов гениального творчества, а также закономерный и постоянный спрос на предметы истинного искусства. - Прилежный кивком показал следующему за ним Бережному, что осталось совсем немного, и он скоро будет свободен для разговора. - На этом пока закончим... У дел за горло, чтобы я ещё занимался диктантами? За что я вообще тебе плачу?.. Короче: у меня полно дел - справишься сам. Вышлешь на почту - я вычитаю. Завтра... Шо?.. Я сказал завтра... Как хочешь - должно быть утром. Всё!

Он с немногим раздражением нажал на кнопку отбоя на телефоне, после чего развёл руками, обращаясь к Бережному.

- Извини - работа. Шо у тебя? - спросил он, несуразно пытаясь придать своему голосу нотки усталости.

- Есть некоторые проблемы...

- Шо? - сразу насторожился депутат. - Мне тебя рекомендовали, как человека, который без лишних вопросов разруливает любые проблемы.

- Всё зависящее от меня, я делаю.

- И шо?..

- Крестины придётся отложить.

Жар гнева в секунду залил лицо Прилежного. Он сделал шаг к Бережному, замахиваясь рукой, словно для удара. Владислав даже не моргнул на этот резкий выпад. Он был достаточно опытным, чтобы достойно ответить любому спецу на службе, а тем более справиться с мальчишкой, который был едва ли не половину меньше ростом и гораздо слабее физически. Пара мгновений и нардеп бы уткнулся лицом в мягкую хвою леса, так и не сообразив, почему так и не сработала его депутатская неприкосновенность.

- Знаешь шо я с тобой сделаю?! - скалясь от ярости и потрясая кулачком перед лицом Бережного, прошипел Прилежный. - Ты в своём уме? Шо несёшь, придурок?

- Возникла непредвиденная ситуация. Все образцы уничтожены...

- Да ты шо! - воскликнул депутат, тараща налитые злобой глаза. - Шо ты мне тут втираешь?

- Делается всё возможное, чтобы получить новые образцы. День, самое больше - два, и можно будет провести крестины. Если нет возможности ждать, крестины можно провести в обычном порядке...

- Шо?! - вереща подскочил Прилежный, едва контролируя себя. - Шо ты мне тут рассказываешь? А, придурок? На сегодня и церковь готова, люди, как видишь, приглашены, - он ткнул пальцем в сторону многолюдной площадки, посмотрел на плотный ряд машин, запрудивших аллейку. - Сам митрополит взялся служить таинство! Это ты своих щенков будешь в простой воде в битом тазу полоскать на крестинах - ты это понимаешь, придурок конченный?! Дебил!

Опустив трясущиеся кулачки, он забегал между деревьев, ища выхода своей ярости.

- Ресторан заказан, пацаны из Америки вот-вот подскочат - обещали, а тут... Шо за хрень такая, ты мне скажи? - Он захлопал себя по карманам костюма, разыскивая телефон, позабыв, что держит его в руке. - Не-е, таких уродов, как ты, сразу надо пороть в кишку. Жди меня здесь, сука! Охрана!

Бережной услышал, как со спины подбегают люди.

- Я непосредственно подчиняюсь, - начал он говорить, сохраняя ледяное спокойствие...

- И шо?! - тут же подскочил к нему Прилежный, тем не менее, делая знак охранникам остановиться. - Шо ты мне этим хочешь сказать? Да вертел я твоего начальника на кочане вместе с тобой! Я в оппозиции, щоб ты знал!

Владислав лишь слабо скривил губы в презрительной усмешке, прекрасно зная цену этим бурным угрозам. Депутат тем временем нашёл телефон в своей руке и застыл в размышлении, затем почти спокойно повернулся к Бережному.

- Шо за проблемы?

- Простите, но я не имею права...

- Ты?! - начал было снова наращивать гнев Прилежный. - Мне?!

- Извините, Юрий Афанасьевич, я приехал к вам по поручению и с просьбой найти возможность перенести крестины сына на другую дату. Так или иначе, их придётся отложить. На день-два - не больше. Или провести, как обычно.

- Блядь! - в досаде воскликнул депутат. - Всё в этой долбаной стране через жопу! Даже мальца без проблем нельзя покрестить!

- На то есть серьёзные причины. Они напрямую касаются безопасности вашего сына.

- Шо ты понимаешь, солдафон? Сегодня и дата благоприятная, и планеты как надо стали, и шо-та там ещё - хрен разберёшь эти бабьи заморочки!.. Именно сегодня моего сыночка надо покрестить, чтобы всё у него в жизни сложилось, как надо! Это ты понять можешь? Следующего раза надо будет ждать двенадцать лет!.. Сука!

Постояв немного против Бережного в безуспешной попытке найти в его лицо хотя бы намёк на понимание сути проблемы, Прилежный безнадёжно махнул рукой.

- Вали-ка ты, пока цел, к своему хозяину, псина! Пшёл вон, придурок!

Неторопливо уходя обратно по аллее, Бережной услышал, как депутат набрал кого-то на телефоне и произнёс, совершенно упавшим от отчаяния голосом:

- Владыка...

Огромная площадь Appellplatz^[24] была огорожена забором из колючей проволоки. Туго натянутые провода с острыми шипами пробегали от одного бетонного столба-гусака к другому, охватывая петлями белые керамические шишечки изоляторов, замыкая непролазным барьером всю бескрайнюю площадь. Внутри, стеная и глухо постанывая бродила неисчислимая толпа бледных и худых людей. Они шаркали деревянными башмаками по мелкому гравию площади, а сильный ветер трепал их изношенные полосатые робы. То тут, то там, между уныло бредущими в никуда полосатыми фигурами, вырисовывая плавные круги между ними, закладывая крутые виражи, ездили на скрипящих велосипедах эсэсовцы в чёрных мундирах. Держась руками за руль, они зажимали под мышками длинные деревянные палки. Если какая-нибудь полосатая фигура останавливалась и падала на колени или плашмя на шершавую поверхность площади, они налетали на неё на своих велосипедах чёрными коршунами и начинали остервенело охаживать жертву своими палками, намереваясь угодить именно по голове, чтобы сбить полосатую шапочку с угловатой, изуродованной голодом огромной головы. Несчастный пытался прикрыться костлявыми серыми руками от града ударов, но всё больше и больше сникал, припадая к земле, и в конце концов безжизненно распластывался там, становясь безучастным к избиению. "Mützen ab!!! Mützen ab!!!^[25] - орали, заходясь в ярости и неистовстве надсмотрщики и капо, без устали продолжая колошматить уже совершенно бесформенное тело. - Das schmutzige Schwein!^[26]" Их стараниями оно скоро превращалось в ничто, и ветер сносил куда-то в сторону измятую немилосердными ударами полосатую и пустую робу.

За сотнями полосатых фигур, понуро бродящими в замкнутом пространстве, где-то на другой стороне площади, выпирая в серое пресное небо широкую кирпичную трубу, стояло здание крематория - единственное строение на всей огромной площади. Из его высокой и широкой трубы не валил и не клубился чёрный и жирный дым, но из распахнутых ворот доносился монотонные удары и лязг давно остывших и изголодавшихся печных створок. Ритмичный, однообразный звук набатом накатывал на однотонное шуршание деревянных башмаков по гравию и на шелест ветхих роб на стылом ветру.

Закончив с очередным несчастным, надсмотрщики бросались к воротам, на которых был распят Фандер. Накрутив на руки концы колючей проволоки, чувствуя гудение проходящего по телу тока, он висел на воротах, изо всех сил стараясь удержать их закрытыми. Подскочив к нему, эсэсовцы и капо, били палками по доскам ворот, по проволоке, не смея коснуться самого Фандера. Каждый удар отдавался болью в его теле, но он лишь крепче сжимал и натягивал руками проволоку, терпя боль от впившихся глубоко в кожу стальных шипов.

Разгорячённые недавней расправой, обезображенные злобой и яростью надсмотрщики продолжали колотить палками по воротам, выкрикивая широко раскрытыми ртами насыщенные болью и ненавистью фразы. Вместе с их словами Фандера обдавало нестерпимой вонью разложения и густой могильной прелостью.

- Deine Nummer! Nenne die Nummer! Schnell!^[27]

Вздрагивая на дёргающихся от ударов воротах он тоже начинал орать, раздельно выкрикивая цифры своего номера, который не смог бы забыть никогда и ни при каких условиях:

- Häftling Nummer ein, fünf, neun, drei und drei, und sechs!^[28] - выпаливал он заученные насмерть цифры в какие-то пару секунд, зная, что лишь так можно хотя бы на время избавиться от остервенелых приказов.

- Entlass mich! Du versprachst!^[29] - получив требуемый ответ, охранники начинали молить, вторя монотонному лязгу голодных печных заслонок. Чёрные дыры их ртов растягивались, выедая сознание Фандера ужасом глядящей на него пустоты. - Entlass mich!

Они, как и все тени, не имели плоти - лишь тонкую серую оболочку, непрочной тканью покрывающей черноту бездонной пустоты.

В ответ на их мольбы он лишь крепко зажмуривал глаза и отворачивался, каждую секунду ожидая, как длинные палки в конце концов ударами опадут на него, но снова крепче натягивал проволоку, удерживая ворота, продолжая висеть на них живым замком.

Но тут в полосатой понурой толпе кто-то снова падал, растратив последние силы, и, подхватив свои противно и визгливо скрипящие велосипеды, надсмотрщики, лихо петляя между вяло бредущими фигурами, устремлялись к очередному несчастному для скорой расправы над ним.

Когда из заклубившейся перед ним пыли материализовался недавно избитый Häftling^[30], колдун вздрогнул. Никогда прежде тени заключённых не подходили к нему так близко, покорно влача своё горестное существование внутри ограды. Это могли себе позволить лишь охранники. Обретя из пыльного вихря плоть, мертвец медленно подошёл к Фандеру и молча вцепился в шею. Его ледяные пальцы имели твёрдость металла и силу постепенно и немилосердно сжимающихся тисков. Пустые, оголённые голодом и тоской глаза смотрели сквозь колдуна, пронзая невыносимым отчаянием. Сначала хрустнула гортань, не выдержав силы пальцев мертвеца, затем совсем немного сместились шейные позвонки и по телу распятого человека пробежала током холодная слабость. Давление не ослабевало. До того как, сломаются шейные позвонки оставалось совсем немного, и Фандер задёргался на проволоке в предсмертной агонии, по-прежнему не отпуская ворот. Он готов был умереть на них, но оставить закрытыми, иначе вся эта армия теней, получив выход, ринется вон, и тогда... Он натужно захрипел, остатками сознания стараясь успеть сотворить Заклятие Освобождения от мары.

Вынырнув из тяжёлого кошмара, он подхватился на кровати и жадно втянул лёгкими несвежий после ночи воздух гостиничного номера и тут же зашёлся в приступе удушливого кашля.

Размытая акварель раннего утра едва легла на окна тихого гостиничного номера. Мелкая роса на стёклах размывала очертания тёмных монолитов близкого города, а сами окна неохотно пропускали звон и жужжание рано просыпающегося мегаполиса. На столе в номере стояла недопитая бутылка вина, два пустых бокала и небрежно расставленные тарелки с остатками закусок.

Потерев шею, на коже которой саднила, остывая, выхваченная из кошмара боль, он осмотрелся. Лежащая рядом вторая подушка ещё хранила тепло человеческого тела. Проведя рукой по свободной половине кровати, Сафон с тихой радостью вспомнил о вчерашнем визите к нему Тамары. Он никогда не задумывался над тем, чем были для женщины эти редкие встречи, но считал себя вполне довольным ситуацией. Он получал то, что хотел, а она в постели теряла голову, что можно было в какой-то мере принимать за искренность. Также устраивало и то, как почти покорно она выполняла его требования, никогда не докучая чисто женским нытьём, довольствуясь тем, что взяла лишь однажды. С её редкими, - как вчера - срывами он умел справляться, быстро возвращая контроль над должником.

Как подтверждение этому, на углу стола стояла оставленная сумка с образцами крови из роддома. Вчера Фандер даже не стал проверять их качество, будучи уверенным, что Тамара не решится так скоро проявить своё неповиновение. Теперь это уже не имело никакого значения. Стерягиной наверняка уже плотно занимается вечно недовольный и всех подозревающий Бережной. Колдун превосходно знал, что жалости и милосердия в этом человеке было в разы меньше, чем в таком отъявленном головорезе, как бригаденфюрер СС Шмедес. Сафон имел огромный жизненный опыт, чтобы делать такие сравнения, и вынужден был терпеть этого жестокого служаку до той поры, когда будет в состоянии самостоятельно, на своё усмотрение подыскать собственного помощника. Безмерная и излишняя жестокость также была плоха, как и глупое милосердие. Должники должны испытывать трепетное уважение к кредитору, а не парализующий действия ужас.

Поднявшись с кровати, Фандер прошёл в ванную комнату, с неудовольствием для себя чувствуя предательскую слабость в ногах. Пережитый во сне кошмар забрал слишком много сил для начала нового дня. А оказавшись перед зеркалом, сразу заметил синеватые и воспалённые полосы на коже шеи. Страшное осознание того, что в какой-то части сон стал реальностью, сковал холодом худого предчувствия сердце. Выходило, что у него осталось не там много силы, чтобы сдерживать и подчинять своей воле тени. Не получая обещанного освобождения из неволи, они постепенно обретали силу, и сегодня она вошла в реальный мир, едва не лишив жизни колдуна. Необходимо было срочно на время отойти от основных дел и заняться главной - тенями. Свою часть работы они выполнили. Теперь требовали этого же от него. Условия договора никто и ничто, кроме смерти, не могли изменить. Приобретая в реальном мире себе обязанных должников, Фандер в загробном мире сам становился заложником долга перед порабощёнными мертвецами. И если не дать того, чего требовали невольные души - рано или поздно они убьют его, обретя тем самым долгожданную свободу и начав долгожданный путь к Суду.

Выйдя из ванной, он открыл замок на входных дверях и распахнул их. На пороге, занеся руку для того, чтобы постучаться, стоял Бережной - как всегда подтянутый, энергичный и безукоризненно одетый в свой тёмный костюм и короткий чёрный плащ.

- Доброе утро, Григорий Андреевич, - слегка удивился Бережной, входя в номер и закрывая за собой дверь. - Как вы это делаете? Откуда вы знаете, что я пришёл? Мне никогда не удавалось постучаться вам в двери.

- Ваша энергия так темна, что не заметить её на светлом фоне обстановки гостиницы просто невозможно.

- Да? - тихо изумился агент. - Это плохо?

- Какая разница? - хмыкнул колдун. - Если вы будете знать о собственной сути правду - это что-нибудь изменит или как-то повлияет на вас?

- Пожалуй, нет, - поторопился небрежно ответить Бережной, подходя к столу на своих громко скрипящих и буквально отполированных до зеркального блеска туфлях. Он указал на сумку. - Здесь всё?

- Этого вполне будет достаточно, - сказал Фандер.

Удовлетворённо кивнув головой, утренний гость достал из-под плаща завёрнутый в полиэтиленовый пакет пластиковый контейнер.

- Это то, что вы просили. Вот...

Фандер достал и открыл контейнер. На рифлёной поролоновой подкладке лежал никелированный пистолет и полная патрон обойма.

- Обязательно такой блестящий?

Бережной развёл руками.

- Это редкое оружие - коллекционное. Если бы вы дали немного больше времени, удалось бы подыскать более подходящий вариант. А так - извините... Только к утру закончили изготовление боеприпасов. Вы же такие хотели?

Не оставалось ничего, как принять предложенное. Захлопнув контейнер, Фандер бросил его на незастланную кровать. Спросив кивком разрешение, агент осторожно взял в руки сумку с образцами крови.

- Я вас жду в машине, - бросил он, направляясь к дверям.

- Я не поеду, - ответил ему колдун и тут же пояснил: - Появились срочные дела.

Круто развернувшись на каблуках скрипучих туфель, Бережной с удивлением выпятил губу.

- Простите, но должен напомнить, что обо всём было давно договорено. Ваше...

- В моём присутствии нет необходимости, - успел опередить его Фандер. - Обряд предельно прост и его может провести любая ведьма. Возьмите Полищук, Говоркян, Мáшину или Тунангаеву - подойдёт любая из ведьм. Они обучены, опытны и без проблем сделают всё, как положено.

Агент в демонстративном раздумии воздел глаза к потолку.

- Полищук? Она вместе с Машиной участвует в записи шоу на телевидении. Говоркян занята в другом проекте - какое-то несчастье на шахте в Макеевке. Тунангаева в больнице.

- Можете взять Берник, - предложил колдун. - Она молода и не так опытна, но вполне готова к самостоятельной практике. А лучше всё-таки - Тунангаеву. Или я могу заехать к ней в больницу и быстро помочь со скорым выздоровлением.

- Хорошо, - согласился Бережной и направился дальше к дверям. - Я сейчас же заеду за Тунангаевой. Думаю, что Елизавета Петровна достаточно окрепла, чтобы скорее согласиться провести необходимый ритуал, чем ждать вашего визита.

Он уже закрывал двери, когда его догнал вопрос колдуна:

- Стерягина у вас?

Агент застыл и скривил рот в улыбке.

- Уже нет. Или я поторопился, и она осталась вам что-то должна?

- Нет, - однозначно ответил Фандер, - ничего не должна. Она хоть не мучилась?

- А какая разница? - ответил Бережной, захлопывая за собой дверь.

Разбудил телефонный звонок. Пытаясь освободиться от мягких, но цепких пут сна, Максим некоторое время удивлённо осматривался вокруг, пытаясь сообразить, где находится и почему спит в одежде и сидя в кресле. Когда понимание того, что он находится у себя дома, в собственной квартире, ясно пришло в сознание, терпение звонившего иссякло, и назойливые телефонные трели прекратились. Из открытой балконной двери, вместе с зыбкой серостью утра в квартиру вливался холод недавней ночи. Потерев озябшие плечи, чувствуя в них напитанную холодом немоту, он посмотрел на телефон, лежащий рядом на столике. Светящийся экран показывал совершенно не знакомый номер входящего звонка и время - начало шестого утра. Идти в спальню и укладываться в постель уже не было никакого смысла. В семь часов необходимо было ехать на совещание по поводу предстоящей операции по захвату Инквизитора. Времени оставалось лишь на то, чтобы привести себя в порядок, сменить одежду на свежую, приготовить плотный завтра и поесть.

Что же до звонившего - здесь Максим благоразумно рассудил, что если его решились беспокоить в столь ранний час, попытку обязательно повторят. Перезванивать не было нужды. Позвонят ещё раз. Поднимаясь из кресла он почувствовал, как заныло от усталости тело. Последние дни, включая командировку, не очень-то баловали его возможностью для простого и полноценного отдыха. Тихо чертыхаясь на усталость, он прошёл в ванную комнату, по пути проверив на домашнем телефоне наличие звонков от жены Нади. Осознание того, что ничего хорошего с супругой его в жизни больше не ожидает, и что, наверняка, вся эта история закончится разводом - окончательно испортили настроение. Раздеваясь, чтобы принять душ, от злости на собственное бессилие что-либо исправить в личной жизни, чтобы избежать закономерного завершения неудачного брака, он в раздражении оторвал несколько пуговиц от рубашки. Вещь была старая, ношеная, но комфортная и привычная. Жаль с такой расставаться, но он решительно выбросил её в корзину, находя в этом простом действии знак для себя. Как бы не было больно и жаль прощаться с несколькими годами сложной, но привычной личной жизни, это следовало всё-таки сделать. Книгу смысла жизни можно читать лишь перелистывая страницы. Нерешительность может бесконечно долго держать внимание на одном фрагменте, но оказывалась совершенно бессильной остановить течении самой жизни.

Стоя под душем он вспомнил события прошедшего дня. Нежданные, странные и поздние гости оставили слишком мало времени, чтобы ознакомиться со всеми документами дела, которое ранее вели следователи Семченко и Якушин. Спохватившись, холодея сердцем от страшной догадки, он схватил мокрой рукой телефон, который лежал на полочке туалетного шкафчика. Зелёный пластиковый короб с делом он последний раз видел возле своих ног в заловой комнате, как и разложенные по ковру документы из него. Нагловатый и самоуверенный "спец", как и обещал, забрал документы. К радости Максима, на телефоне осталось несколько десятков файлов. Когда он понял, что никаких сил не хватит на то, чтобы до утра "переварить" такой объём информации, стал фотографировать на телефон все документы из короба.

Теперь, выйдя из душа, он взял ноутбук и отнёс его на кухню, где одновременно стал готовить нехитрую холостяцкую снедь и копировать с телефона полученную информацию. Конечно, с полученными таким образом документами в суд и к прокурорам нечего было и соваться. Тем не менее, эта информация наконец-то дала более или менее полное представление о том, с чем же всё-таки приходится иметь дело.

Пока варилась каша и рядом, на разделочной доске ждали своей очереди в кастрюле толстые и аппетитные сардельки, Максим бегло изучал с экрана компьютера документы. Семченко и Якушин, расследуя дело об убийстве Натальи Пучкиной, весьма основательно занимались и поиском подобных дел. Добыли они немало. Пять из них они безо всяких сомнений ввели в настоящее дело эпизодами, существенно увеличив себе объём работы. Убийства произошли в прошествии последних двух лет, и пострадавшими оказались лица, занимающиеся психоэнергетической практикой. Также, как и в случае с Тунангаевой, они получали письма с предупреждениями и требованиями о прекращении деятельности, а затем были убиты в моменты, когда проводили практические опыты. Причина смерти везде практически одна - или гибель на пожаре, или смерть от полученных ожогов. Экспертиза в детали не вдавалась. Максима это не удивило, когда он вспомнил эксперта Девакина, который знакомил его с выводами о причинах смерти Пучкиной. Везде фигурировали одни и те же детали: ножи - атамы, ритуальные надписи и знаки на стенах, как внутри помещений погибших, так и на внешних стенах домов и заборах, где такие были. Единственным, в чём не разобрались или не успели разобраться прежние следователи - оказался тот факт, что ритуальные атамы были не подброшены, как предметы угрозы, а тайно изъяты на время и возвращены после того, как с них, якобы, сняли некую энергетическую особенность. В деле имелся любопытный документ, который доказывал, что все пятеро погибших и ныне здравствующая Тунангаева, были ранее знакомы. Два года назад они вышли в финал конкурса, который проводил в прямом эфире один из ведущих телеканалов. Всего десять финалистов. Один приехал из другой страны. Как свидетельствовали ответы на сделанные запросы, он был жив и здоров. Из отечественных экстрасенсов-конкурсантов в живых осталась только Тунангаева. Ничего не было удивительного в том, что Якушин и Семченко сразу выделили её, как главную подозреваемую, имевшую мотив для устранения своих конкурентов. Но в эту версию никак не укладывалось убийство Пучкиной, которую, очевидно, убили, всё-таки приняв за Елизавету Петровну. И именно с этого момента в деле стал фигурировать Инквизитор, как субъект организации преступления и непосредственный его участник.

В общем складывалась картина, приводящая к выводу, что всё в этой истории, так или иначе, связано с проводимым на телевидении конкурсом экстрасенсов. Якушин и Семченко даже представили схему, расположив по кругу украинских конкурсантов. По ней выходило, что Инквизитора следовало искать среди авторов, продюсеров и руководителей проекта. Дата составления Записки следователя с предварительными выводами совпадала с датой, когда все материалы дела оказались засекречены. Каждый лист, каждая бумажка, даже мятый клочок стикера с запиской неразборчивым торопливым почерком, каждый приложенный документ имели гриф высшей степени секретности.

Такой же гриф связывал и остальные двенадцать дел о смерти различных "бабок", знахарей и местечковых гадалок с ведьмами, которые погибли в стране за последние пять лет при странных обстоятельствах или от рук разбойников и грабителей. К каждому из этих дел следователи приложили копии ходатайств в суды и прокуратуру о необходимости проведении повторного расследования или доследования. Семченко и Якушин отдельно выделили ещё один признак, прочно связывающий между собой эти дела. Все осуждённые по ним погибли в тюрьмах и лагерях, отбывая срок. Кто от несчастного случая, кто от скоротечного, традиционно в тюрьмах нелеченного, запущенного, туберкулёза, кто от пневмонии, а то и просто - от "сердечной недостаточности". Пенитенциарная машина государства оригинальностью никогда не отличалась, стараясь объяснять смерти своих "подопечных" естественным причинами. Примечательным было и то, что осуждённые не прожили в местах заключение и по году. Максим слишком хорошо знал своих радетельных коллег, которые в такой жуткий способ прятали собственные халатность, неумение или нежелание проводить расследование, как следует, разыскивая действительных преступников. Всегда проще оказывалось выбить признание из первого попавшегося лоха, осудить его, а затем, как можно скорее, сгноить на зоне, чтобы не осталось никаких поводов для возобновления дела. Нет человека - нет проблем. Против такой истины не попрёшь, как и против премий, досрочных званий и продвижений по службе.

И всё-таки, особенно озадачивало то обстоятельство, что все привлечённые к делу Пучкиной материалы были строго засекречены, кроме и почему-то, дела самой Пучкиной. Максим, как ни старался, так и не сумел найти ни в одном из них ничего, что могло бы составить государственную тайну, тем более самого высшего уровня секретности. Получалось, что в деле всё-таки было что-то, что оправдывало гриф, а он этого не видел. Или было что-то, что от него всё-таки скрывали, и к чему его никто и никогда не подпустит.

Когда были сварены сардельки и любовно положены к ровной горке рассыпчатой каши, и Максим собирался завтракать, раздавшийся телефонный звонок едва ли не буквально вырвал у него кусок из наполненного слюной рта. Забрав вилкой немного каши, он как раз изучал со стоящего на столе ноутбука материалы дела, где сосед, ранее судимый за расхищение коллективного имущества (в селе-то! кто этого не делает?!), ночью убил свою соседку - известную в районе гадалку-колдунью. Избив, он выволок её из дома во двор, подвесил за ногу на дереве и забил до смерти пастушьим кнутом - попросту запорол! К делу Якушиным была приложена справка из ИТК, где в течении четырёх лет отбывал наказание изверг-сосед. В ней сообщалось, что когда-то, находясь на вольном поселении, сей гражданин получил тяжелейшую травму спины, которая сделала его инвалидом, едва способного ходить. Необходимость лечения и тяжесть полученной травмы сделали для него возможным освобождение по УДО. Тут же Якушиным были приложены выводы экспертов, свидетельствовавшие, что потерпевшая была гораздо выше преступника ростом, в два раза его моложе, и, однозначно - крепче его здоровьем. Как едва передвигающий ноги калека смог справиться со здоровой молодой бабой - следователей и судью не интересовало. Не пытались они разобраться и в мотивах преступления, решив ограничиться чистосердечным признанием и неоспоримыми доказательствами того, что на верёвке, на которой была подвешена погибшая, имелось огромное количество крови, жира и эпидермиса подозреваемого, а также характерные раны на руках убийцы, который вешал жертву, буквально сдирая кожу с собственных рук. Не меньше улик было найдено на кнуте и в жилище убитой. Всё было обставлено, как публичная казнь, линчевание. При этом проведённая психиатрическая экспертиза признала его полностью подсудным. Такими же странностями отличалось почти каждое дело, на которое обратили внимание прежние следователи.

Максим, отложил вилку с так и не проглоченной кашей и взял телефон.

Пурпур зари медленно растекался по непрочной голубой поливе^[31] неба, предваряя скорое солнечное утро. Тёмный и близкий лес отражался вместе с безбурным небом в тихом зеркале спящего озера, заслоняя собой далёкое архитектурное однообразие окрайных спальных районов. Всю эту загородную безмятежность возглавлял стынущий в тонком утреннем сумраке храм, поднимающий золотые купола над кромкой леса на противоположном берегу. Максим хорошо знал это живописное место. За безмятежностью дремлющего в покое озера, за сенью ухоженного леса легко читались линии корпусов частной кардиологической клиники, в которой сейчас проходила лечение Тунангаева. Старый коряжный ствол ивы склонился к тихой воде, понуро свесив в неё тонкие и ещё совершенно безлистые ветви. Возле дерева, рядом со старой лавочкой стоял дутый серебристо-матовый bentley. Там же, почти у самой воды, застыла в неподвижном раздумии фигура высокого человека.

Когда Максим подъехал на своём lanos'е, обернувшись на звук приближающегося автомобиля, стоящий у дерева человек приветливо помахал рукой. Выйдя из машины, Максим по профессиональной привычке запомнил номера bentley. Табличка имела приметные три "семёрки" и индекс столичной регистрации. Для многих обывателей стоимость таких номеров нередко составляла цену подержанной российской "девятки".

- Как доехали? - спросил встречающий, одаривая Максима доброжелательной улыбкой и протягивая по-товарищески тепло сразу обе руки для приветствия. - Доброе утро.

Езда по ещё не проснувшемуся городу могла принести лишь удовольствие. На ранний час широкие проспекты и улицы были свободны от пробок и спрессованной нервозности. Правда, за такую радость приходилось платить прерванным сном.

- Спасибо, - ответил Максим, отвечая на рукопожатие, во время которого его рука утонула в приятной прохладе тонких ладоней встречающего. - Доброе утро. Вы...

- Отец Константин, - поспешил представиться человек. - В миру - Костин Дмитрий Афанасьевич. Обращайтесь, как вам будет удобно.

Костин выглядел достаточно молодо - лет тридцати-тридцати пяти, но от наблюдательного следователя не ускользнуло, что священник старательно добавлял себе возраст, нося очки без диоптрий и подкрашивая под седину с висков густые, уложенные волосы и аккуратно подстриженную голливудскую бородку. Впрочем, даже такая, ненатуральная, седина позволяла быстро располагать к себе людей. Рядом с ним было приятно находиться, чувствуя некоторые покой и защищённость. Авторитетности добавляла длинная - почти до пят, чёрная ряса, дорогой тканью облегающая ладную спортивную фигуру. Золотая цепь с крестом контрастно и выгодно выделялась на чёрном фоне. Когда Костин делал движения руками - например, протягивал для приветствия, из-под рукавов рясы выглядывали снежно-белые высокие манжеты сорочки, плотно закушенные золотыми запонками, украшенными драгоценными каменьями. От взгляда Максима не ускользнул и тонкий чёрный браслет с вплетёнными в него серебряными бусинами в виде нескольких черепов и стрелы, а также массивный чёрно-матовый корпус часов на запястьях священника. Часы выглядели очень дорого, стильно и вместе с тем просто и строго, выдавая руку талантливого дизайнера или известную часовую марку. Уверенности в беглой оценке собеседника добавлял стоящий рядом bentley. С такой машиной люди уделяли немало внимания своим аксессуарам и их значению. По всему выходило, что утренний собеседник не пытался выглядеть скромно, даже напротив - охотно демонстрировал собственный достаток, делая это с привычной естественностью.

- Григорьев, - просто представился Максим, догадываясь, что в подробностях нет необходимости. О нём уже знают всё, что хотели знать.

- Простите меня за ранний звонок. В качестве компенсации и к удовольствию будущей беседы, прошу разделить со мной утреннюю трапезу. - Костин элегантным жестом пригласил к лавочке, на которой стояла раскрытой небольшая сумка для пикника, ненавязчиво обращая на себя внимание текстурой кожи с золотыми логотипами Louis Vuitton. - Простой завтрак: кофе с бутербродами.

Максим кивком ответил на приглашение и прошёл следом за отцом Константином к лавочке.

- Наша встреча рано или поздно должна была состояться, - продолжил священник, наливая в чашки из термоса горячий ароматный кофе. - Я подумал, что будет очень здорово, если она произойдёт перед тем, как вы отправитесь на задержание Инквизитора.

Приняв чашку с напитком, Максим поднял на собеседника глаза, не скрывая своего удивления.

- Вы хорошо осведомлены о моей работе.

- Такова специфика службы, - снисходительно улыбнулся поп. - Я являюсь председателем Тайной комиссии Священного Синода.

- Простите, я плохо разбираюсь в делах Синода, - признался Максим. - Но, как мне казалось, Церковь - далеко не исполнительная власть. Она не обладает необходимыми полномочиями.

- Начальник есть Божий слуга, тебе на добро, - процитировал служитель. - Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч свой: он Божий слуга, отмститель в наказание творящему зло^[32]. Это из Священного писания.

- Не буду спорить. Знанием Библии похвастать не могу - простите великодушно, но хорошо разбираюсь в законах, - настоял на своём Максим. - Это моё ремесло, как государственного служащего. Свой меч я напрасно не ношу.

- Об этом и речь! - широко улыбнулся отец Константин. - Не зря о вас говорят, как о ревностном служителе закона. За вашей карьерой пристально следят.

- Слишком много наблюдателей. Беда, что помощников мало, - не удержался от ремарки Максим.

- Именно для этого я и попросил вас о встрече, - без улыбки, серьёзно ответил отец Константин. - Вы можете всецело положиться на мои дружбу и участие.

- Хорошо. Тогда для начала поясните непосвящённому, в чём заключается деятельность, как вы выразились, Тайной комиссии?

- Секретная служба. Как ни странно это может выглядеть, но и в вашем ведомстве тоже есть подразделения, занимающиеся агентурной разработкой, сбором необходимой информации.

- Вся работа МВД подробно и недвусмысленно урегулирована законом, в котором, кстати, о Тайной комиссии Синода нет ни слова.

- Поверьте, Максим Фадеевич, мы тесно сотрудничаем с властью. Надеюсь, что это вы уже поняли? Немало острых государственных вопросов вынуждают нас иногда подниматься над мирскими законами.

Церковник явно намекал на настоятельную просьбу, распоряжение Первого замминистра, прозвучавшее в первый же день службы на новом месте.

- Власть обязана быть гибкой в принятии эффективных государственных решений, - продолжил священник. - Это веление времени. Как понимаете, в этом случае не остаётся места устоям. Но кто-то всё-так должен брать на себя ответственность за сохранение традиций. Этим занимается Церковь, как единственный институт православной воспитательной традиции. Кто, как не она, имеющая накопленный, больше чем за десять веков, опыт, способна помочь государству? В условиях повсеместной прагматизации жизни, пропаганды насилия, как способа развлечения или обогащения... Я уже не говорю о практически полном игнорировании моральных, правовых и социальных норм в обществе. В этих условиях деятельность Церкви в укреплении государственности вряд ли когда будет недооценена.

- Тем не менее, правом заниматься разведкой и контрразведкой могут лишь имеющие на это законное право ведомства. Тем более, вы перечислили практически все задачи, которыми непосредственно занимаемся мы, - заметил Максим.

- Конечно, - с лёгким вздохом сожаления согласился священник, доставая из сумки коробку с бутербродами. - Ваше дело - искать и наказывать уже совершившего преступление человека. Наше - удерживать паству дальше от границ, перейдя которые они попадут в поле зрения вашего ведомства.

- Всё-таки это не оправдывает и не разрешает деятельность Тайной комиссии, в той мере, которая стала мне понятна.

Отец Константин разложил бутерброды. Здесь были большие ломти свежего белого хлеба, щедро намазанные маслом, чёрной и красной икрой, с сыром, ветчиной и тонко нарезанными колбасами. Максим, взглянув на угощение, выбрал для себя привычные - с ветчиной и сыром.

- Пройдёт не так много времени и деятельность Церкви будет урегулирована законом в должной мере, - пообещал священник, с удовольствием откусывая бутерброд с икрой. - А пока никакими мирскими законами не объяснить, почему загорается человек облитый водой.

- С этим разбирается Бюро судебно-криминалистической экспертизы. С Пучкина же сняты подозрения в убийстве жены, - ответил Максим. - Надеюсь, что судом все факты будут рассмотрены объективно, и сын Василия Андреевича, когда вырастет сильным, здоровым и умным человеком, сможет гордиться честным именем своего отца. Сейчас я занимаюсь другим делом. Но мне не понятен ваш интерес ко всему этому.

- Мне нравится ваша прямота, - улыбнулся отец Константин и заботливо долил горячего кофе в чашку Максима.

- Спасибо, - поблагодарил Григорьев за любезность и намекнул, что у него не так много времени, чтобы тратить его на пространные беседы. - В моей работе она позволяет экономить уйму времени.

- Вы разобрались, с чем имеете дело? - спросил поп, принимаясь за другой бутерброд.

- Иллюзии меня мало интересуют - если вы об этом.

- Я о том, что следует приложить больше усилий, чтобы защитить гражданку Тунангаеву. Выражаю надежду, что сегодняшняя операция по задержанию Инквизитора будет проведена успешно, и если при этом, вдруг, пострадает задержанный, никто и ни в чём вас винить не будет. Не буду делать секрета, что кроме вашего начальства, за этим делом внимательно наблюдает и моё.

Максим едва не хмыкнул от изумления и вытянул изо рта так и не откушенный бутерброд.

- Странно слышать это от служителя культа.

- Что вас удивляет?

- Если говорить не протокольным языком, вы защищаете...

Максим сделал паузу, глядя на собеседника.

- Ведьму? - продолжая жевать, спросил пресвитер, краем глаза наблюдая за Максимом, а когда заметил его лёгкое удивление, доброжелательно улыбнулся.

- Мне почему-то казалось, - сказал Максим, - что церковь должна стоять по другую сторону баррикад. Мне сложно представить священника и ведьму на одной стороне.

- А вы хотели бы видеть меня у костра с факелом? Как какого-то католического инквизитора в Средневековой Европе? В современном цивилизованном мире таких костров быть не должно. Тем не менее, как видите, они всё-таки горят - сегодня, у нас и сейчас. И у вас, Максим Фадеевич, уж простите меня, несколько превратное и обывательское понимание участия Церкви в подобных делах. Необходимо вас отвезти в Сергиеву лавру, чтобы вы своими глазами увидели наши немалые труды по борьбе с нечистым. Поверьте, вы бы оказались немало впечатлены - бесноватые могут напугать даже весьма укреплённых верой и жизненным опытом людей!

- Тогда я что-то не вполне верно понимаю.

Отец Константин, отложил бутерброд и аккуратно вытер ухоженные руки накрахмаленной салфеткой.

- Всё в человеке есть от Бога. Каждому, каждому, - сделал ударение он, - Отец наш Всевышний дал частичку себя. Кому больше, кому меньше, но всем обязательно. Кто этими дарами вышел умом, кто нравственными, эстетическими чувствами, телесными особенностями, а кто - творческой способностью. А кто, как принято сейчас называть, паранормальными особенностями. Грешен тот, кто пренебрёг этими дарами и не развил их, не приумножил. Всё в человеке от Бога! В нём Его подобие! И мой, и ваш долг перед Господом нашим этого человека всячески защищать и оберегать. Убийство - грех великий и утрата невосполнимая, Максим Фадеевич. И обязанность честного человека приложить максимум усилий, чтобы остановить это. Я знаю, что вы меня понимаете.

Священник достал из сумки коробку с сигариллами и предложил Максиму.

- Спасибо, - отказался тот. - Стараюсь не увлекаться.

- Тогда - с вашего позволения...

- Пожалуйста, - дёрнул плечами Максим.

Выпустив облако ароматного дыма, священник повернулся к нему.

- Или всё-таки хотите видеть меня у костра с факелом?

- Я, Дмитрий Афанасьевич, слишком мало осведомлён о средствах, которыми располагают церковники для борьбы с так называемыми паранормальными явлениями. И до недавнего времени я относился ко всему подобному, как к вымыслу, фокусам и мошенничеству. Теперь же вижу, что всё это может приносить куда более реальный вред и нести смертельную опасность. Не знаю, какими способами и с помощью чего, но с этим определённо необходимо что-то делать. И кому, как ни Церкви этим следует заниматься - например, с тех самых позиций традиций православного воспитания и просвещения, о которых вы так хорошо сказали.

Священник поправил очки.

- Вам бы доминиканца Торквемаду почитать, чтобы понимать, куда всё это может привести. Истопным делом он занимался весьма искусно и увлечённо...

- Простите, никакого доминиканца я не знаю. Но в хосписе и детском раковом стационаре побывать довелось. Моя работа не оставляет мало времени на чтение. Но на то, чтобы увидеть многое из того, чего простому человеку видеть нельзя - возможностей полно.

Он посмотрел на часы.

- Простите, у меня, к сожалению, почти не осталось времени. То, что вы хотели мне сказать - я услышал, Дмитрий Афанасьевич. Спасибо за беседу и угощение. Извините, служба.

- Да, пора, - тоже взглянул на часы священник и выбросил недокуренную сигариллу. - Действительно, времени почти нет. Но того, что осталось, вполне достаточно, чтобы успеть сделать одну важную вещь. - Он вопросительно глянул на Максима. - Не откажетесь - доверитесь?

- В чём?

Отец Константин посмотрел на собор на той стороне озера, где, встречая солнце, ослепительно горело золото на куполах.

- Вас необходимо благословить. Дело, которым вы занимаетесь, близко сводит вас с нечестивцами. Вам нужна надёжная защита. Не отказывайтесь от этого великого дара. Праведный и честный служитель, как воин божий, должен иметь броню духовную. Это следует сделать обязательно и немедля. В церковь ходите?

- Нет...

- Вы ещё молоды. Понимаю. Всему своё время, - снисходительно улыбнулся священник. - Но сейчас у вас прекрасный повод! Храм новый, красивый - посмотрите. Обряд займёт несколько минут. Его можно провести в любом месте и в любое время, но в вашем случае - лучше в доме Господа нашего. А почему в церковь не ходите? Что мешает? Времени нет?

- Проблема, видите ли, не в недостатке времени.

- Что же тогда?

- Золота много.

Здравствуйте, дорогие радиослушатели. В эфире радио "Судьба" традиционная ежедневная рубрика "Ячейки Памяти".

Сведущие люди говорят, что следует как можно чаще поминать ушедших от нас - добрым словом и с любовью. В памяти людской секрет нашей вечности. И не нужно для этого ждать или искать поводов. Просто вспомните дорогого вам человека, которого уже нет рядом и никогда не будет. Не обязательно родственника или друга.

Он был взрывом! Самым настоящим, неудержимым и не признающим никаких границ и рамок ни в творчестве, ни в любви. По мнению коллег по цеху кино, лишь троим актёрам из советской эпохи удавалось стать абсолютно независимыми в своей профессии - Владимиру Высоцкому, Олегу Далю и Саше Соловьёву.

Саша, Александр Иванович, за свою недолгую двадцатитрёхлетнюю карьеру сыграл в театре десятки ролей, которыми восхищались не только зрители, для которых он работал, выплёскивая в зал заряды своей неуёмной энергии. От него были в восторге и многие видные деятели кино. Это закономерно привело Александра на съёмочные площадки большого кино. Он сыграл почти в четырёх десятках кинокартин. Современным зрителям и зрителям прошлого быстро запомнились его по-настоящему мужские образы в "Зелёном фургоне", "Адам любит Еву", "По данным Уголовного розыска", "Борис Годунов", "Гу-га"... Наиболее запоминающимися получились такие его герои, как одесский бандит Красавчик, как сначала ослеплённый любовью, а затем по-мужски рассудительный Адам и принципиальный следователь Отдела по борьбе с бандитизмом МУРа, Сергей Белов.

Умер Саша в возрасте сорока семи лет в Новогоднюю ночь двухтысячного года. В упавшем на улице человеке не узнали известного актёра. С травмой головы его доставили в больницу, где через несколько дней, не приходя в сознание, он ушёл из нашего мира. Лишь благодаря случайному вниманию следователя, занимающегося розыском пропавших людей, и Дмитрию Харатьяну, с которым Соловьёв снимался в "Зелёном Фургоне" и супруге Саши, Ирине Печерниковой, нашего любимого актёра похоронили не в общей могиле, как неизвестного.

Примечательно, что после этого Ирина в течении нескольких дней потеряла отца и собаку. В один месяц судьба лишила человека всех, кто ему был дорог и любим.

Эту короткую заметку из "Ячеек памяти" хочу завершить словами Анны Ахматовой:

 

Когда человек умирает,

Изменяются его портреты.

По-другому глаза глядят, и губы

Улыбаются другой улыбкой.

Я заметила это, вернувшись

С похорон одного поэта.

И с тех пор проверяла часто,

И моя догадка подтвердилась...

Всего несколько по-настоящему весенних, тёплых дней и леса под Киевом успели густо опушиться свежей листвой. Нежная, почти прозрачная она невесомой салатовой дымкой висела на ветвях и стелилась травой по земле. Одариваемая щедрым солнцем, зелёная воздушная вуаль возрождённой жизни наполняла всё пространство Зайцевского леса. Бордовый, немного запылённый lanos медленно катил по сухой лесной дороге, и Максим, сидя за рулём и выставив в окно голову вслушивался в звонкий перещебет лесных птиц и мягкий хруст шишек и опавшей хвои под колёсами машины.

Длинные чёрные sprinter'ы киевского "Беркута" с плотно тонированными окнами стояли на небольшой полянке. Поставив свой автомобиль так, чтобы не мешать проезду машинам спецназа, Максим пошёл к штабному автобусу, который выделялся от остальных наличием "шишки" кондиционера на крыше и длинными антеннами спецсвязи. Едва он подошёл, как тяжёлая чёрная дверь отъехала в сторону и навстречу, кряхтя и потирая затёкшие ноги, вышел Лёша Желадин. Выглядел он помятым и заспанным, что никак не соответствовало его устоявшемуся образу постоянно энергичного и бодрого человека.

- Ну, Макс! - деланно возмутился он, одновременно сладко потягиваясь. - Тшёрт пабьери! Ты где лазишь? - Он постучал пальцем по наручным часам. - Ты цыгель-цыгель видел по чём нынче лю-лю?

До назначенного времени оставался ещё почти целый час.

- Привет, Лёша. Спасибо, что всё организовал.

- Не, министерский чин, одним "спасибо" не отделаешься.

Они тепло обменялись рукопожатиями.

- Как скажешь, - ответил Максим. - Спасибо, спасибо, спасибо - вот тебе. И помни о моей щедрости.

- О! - засмеялся Алексей. - Ты сегодня в добром расположении духа, как вижу.

- Настраиваюсь, - коротко описал своё состояние Григорьев, на самом деле чувствуя, как с каждой минутой гудящему внутри телесной оболочки напряжению остаётся всё меньше и меньше места. Жилы буквально распирало горячей, насыщенной до предела адреналином кровью.

Вместо ответа Лёха тяжело и сильно постучал по борту sprinter'а за своей спиной.

- Сан-Петрович! Вставай! Заказчик прибыл.

Через пару секунд из салона машины тяжёлым шагом вышел коренастый мужчина лет тридцати, затянутый в чёрную форму спецназовца - майор Шевчук. Быстро и привычно нахлобучив краповый^[33] берет на коротко стриженную голову, он протянул руку для приветствия.

- Что-то вы больно замороченные? - озадачился Максим, отмечая отпечатки серой усталости на лицах окружающих людей.

- Заметно? - спросил Шевчук и до хруста в костях, до натужного стона потянулся. - Небольшая физзарядка и всё будет в поряде.

- Мужики ночью на задании в Фастове были, - пояснил Лёша, доставая сигареты. - С ними не было связи. Пришлось ехать.

- Спасибо. Буду должен.

- По ведру! - добавил Шевчук, закончив разминаться. - Теперь бы умыться и кофейку...

Он заглянул в тёмный салон автобуса.

- Эй, братишки! Кончай ночевать! Служба ждёт вашей искренней самоотверженности и отчаянного подвига! Подъём!!!

И развернувшись к Максиму, сказал:

- Макс, мы всегда с готовностью и радостью - сам знаешь, что...

Максим остановил его, достав из кармана подписанные следственным судьёй и прокурором заявки и ордера.

- Знаю, Александр Петрович. Держи - здесь всё, - отдал он документы офицеру.

- Отлично! - читая их произнёс майор. - Под такими флагами теперь можно и пиратствовать. Скажи, как тебе удалось уломать Туманову? Стерва заточена только кровь сосать с вашего брата-следака...

Спецназовец говорил о следственном судье, госпоже Тумановой. С начала работы над новым делом, Максим её ещё ни разу не видел, чему был рад несказанно, наслушавшись о женщине далеко не лестных отзывов.

- Для меня припасено несколько уже подписанных бланков, - признался он. - Сложности были с прокурором. Поэтому задержался.

- Ничего, - улыбнулся офицер, пряча документы в карман. - Времени полно. Сейчас тебя снарядим. Ты же идёшь?

- Я...

- Веселее! Ты нас знаешь - мы всегда рядом.

Он повернулся к Желадину, который всё это время стоял и зевал до хруста в челюсти.

- Лёша! А кофе где?.. Пока мы будем твоего товарища в снарягу затягивать - сообрази своим искусством литров надцать твоего бодрящего напитка - чтобы на всех хватило. Мастыгин! Давай сюда! Тяни всё, что надо!..

- Так всегда, - пробубнил Желадин, уходя. - Кому война, а Лёхе - котелками греметь да поварёшкой стучать.

- Удачно хоть в Фастове? - поинтересовался Максим, видя, как обычно молчаливый Шевчук, сейчас аж рассыпается от словоохотливости.

Офицер нервно дёрнул щекой.

- Фарт не выложился, Макс. Работали ОПГ^[34] Суздаля. Ублюдок засел в своём особняке с дружками. Обосрались мы, короче, по полной! Местной организации никакой. Информации ноль! Он и саданул нас пару раз из подствольника...

- Все живы?

Снова вместо ответа подёргивание щекой.

- Пару ребят по месту в больничке остались. Звонил часа два назад - говорят, что всё нормально: в сознании и уже заштопаны.

О судьбе известного вымогателя, бандита Суздаля и Ко не стоило даже спрашивать. "Беркут" никому, никогда не прощал своей крови.

Двухметровый детина вынес из автобуса бронежилет и портативную аппаратуру связи.

- Ствол давать?

- У тебя что с собой? "Макарыч"? - поинтересовался майор у Григорьева.

- Нет, "форт".

- Нет, - ответил офицер подчинённому. - Со своим пойдёт. А ты, Макс, давай, пока я тебя одеваю, рассказывай.

- Информации у меня, Александр Петрович, ещё меньше, чем у тебя было по Суздалю.

- Ну, блядь, мужики! - тихо и зло выругался Шевчук, уставившись суровым взором на Григорьева. - Вы вообще уху ели?! Один ночью выдёргивает хрен знает откуда, другой теперь мычит телёнком! Снимай куртку!.. И рассказывай, что знаешь - не бросать же тебя здесь, как есть! Вот от кого-кого, а от тебя, Макс, я такого блядства не ожидал...

После короткого, но максимально информативного рассказа, за время которого майор успел быстро и профессионально одеть "подопечного", он полез в автобус, жестом пригласив за собой Максима. Там они сели за небольшой столик с портативным компьютером. С кофе в салон влез Желадин.

- Так, мужики, - начал майор, показывая на экране подробную аэрофотографию местности, - вот какая мысль у меня есть. То, что Инквизитор мне определённо нравится - признаюсь сразу и честно. Ни примет, ни ориентировок, и его территория игры. Похоже на то, что он придёт сюда не воевать. Надеюсь на это. Иначе ещё парочку моих гоблинов придётся списать на больничный лист. Смотрите, какая территория! К указанному месту, мы в открытую не подберёмся в своей снаряге... Придётся косить под персонал и скрыто перекрыть все выходы. Если он серийник, как думаешь ты - ему светит пожизненное, так?

Максим кивнул.

- Если что - драться будет отчаянно. И то, что он мне нравится - это, увы, не в нашу пользу, - продолжал майор. - Всё зависит от тебя, Макс. Когда будешь уверен, что это Инквизитор, трижды нажимаешь галетник связи - он у тебя в рукаве...

Максим нащупав кнопку трижды нажал её. В установленных в салоне автобуса колонках тут же раздались усиленные аппаратурой щелчки.

- Нам нужно будет две минуты, чтобы на рывке добраться к тебе из засад, - продолжил Шевчук. - Ты же заговариваешь ему зубы. А если он сразу... Ори в эфир благим матом и вслух молись снайперским богам. "Персонал", кстати, уже на позициях. Хорошо, что сегодня не очень многолюдно на кладбище. Нет, он мне определённо нравится! По расписанию на это время лишь одна похоронная процессия. Место захоронения совпадает с твоими координатами. Парень, как видно, неплохо разбирается в оперативной работе.

Последняя фраза, по-видимому, относилась к Инквизитору.

Когда планирование действий и инструктаж были закончены, Шевчук сам провёл Максима к машине.

- Лёша сказал, что у тебя могут быть неприятности, что обратился напрямую к нам.

- Разберусь, Александр Петрович. Это очень серьёзное дело, и мне позарез нужно отработать его с теми, кого знаю и кому могу полностью доверять.

- Да, это стоит тех дюбелей, что огребёшь у своего министерского начальства. Хочу предупредить, что мы здесь не одни. Разведка по округе доложила, что на местности, кажется, работают "мастера" из СБУ... Детали пытаемся выяснить. Серьёзный, видать, тебе фрукт достался, Макс!

Максим лишь грустно улыбнулся этой новости. В том, что находится "под колпаком" - он не сомневался с первого дня.

- Мне нужен этот Инквизитор, Александр Петрович. Именно мне.

- Раз нужен - будет, - уверил его офицер, одобрительно хлопнув на прощание по спине. - Удачи!

- К чёрту... Всё к чёрту, Сан-Петрович!

На лысом пятачке стоянки возле у подъездной аллейки кладбища стояло несколько автомобилей. Десятка полтора различных машин, особо не выделяющихся из окружающей обстановки ни дороговизной, ни оснащением, ни схожестью, как большинство ведомственного транспорта, ни госномерами. Но увидев их, Максим невольно усмехнулся. В обычные дни здесь стояли с десяток "грачей^[35]" и с пяток фирменных такси, не считая машин посетителей. Спецы агентурных подразделений явно перестраховались, подготавливая территорию к оперативным действиям. Также нигде не было видно жалостливых профессиональных попрошаек.

Едва Григорьев остановил свой lanos, как к нему подошёл капитан Савченко, жуя завёрнутый в пропитанную жиром бумагу пирожок.

- Привет, Макс.

- Привет. Ты что здесь делаешь?

- Да то же, что и ты.

- Прости, у меня пригласительный на одного, - не скрывая своего раздражения сказал Максим. - Ждут только меня.

- Максим, успокойся. Я не буду лезть тебе под ноги. Оно мне надо? - без особых эмоций возмутился Савченко, сосредоточенно ковыряясь мизинцем в начинке пирожка, и что-то оттуда выбрасывая, явно несъедобное. - Мне приказал Барсук.

- Где он?

- Хрен его знает! - оглянулся Виталий. - Где-то рядом.

Он повернул голову намеренно так, чтобы показать прозрачный проводок скрытой гарнитуры, закреплённой на ухе.

- И много вас рядом? Спугнёте объект, кто будет крайним?

- Ты не пытай меня, Макс, - скривился Савченко. - Я человек маленький. Мне сказали - я делаю.

- Что сказали?

"Плотно обложили, черти! - прошипел в ухо Максиму через скрытый наушник-вкладыш голос майора Шевчук. - Так всегда".

- Москаль просит, чтобы ты отозвал "Беркут". Здесь полно других спецов, которые обеспечат тебе надёжное прикрытие.

"О! Даже так! - хохотнул в наушнике майор. - Макс, ты давай отваливай от этого чавкающего тела - у тебя осталось десять минут".

- Я не могу. Извини, - ответил Виталию Максим. - У Первого замминистра достаточно полномочий, чтобы отозвать спецназ самостоятельно.

"И то верно! - раздалось в ухе. - И у Барсука, кстати тоже! Но они, Макс, не будут этого делать. Им личная ответственность в "зачёт" за провал не нужна".

- Ты же знаешь, что они не могут.

- Знаю. Поэтому, Виталик, я буду работать с теми, кому доверяю.

"Так их! Все в сад!"

- Да погоди ты ершиться! - бросил недоеденный пирожок Савченко. - Чего тебе стоит?

- Веталь, мне пора. Время. Наш разговор сейчас пишется. Если ты меня задержись, ответственным за срыв операции окажешься именно ты. Барсук тебе потом лично холмик утрамбует. И Москаль, и Барсук могут сами отозвать спецназ, но при этом они возьмут на себя ответственность за операцию, а я разворачиваюсь и еду в офис - думать, как вытаскивать дело из полного дерьма.

- Я надеюсь, что они тебя услышали, - указал пальцем на своё ухо с гарнитурой Савченко. - Есть ещё одно дело...

- Давай, только быстро!..

Савченко поднял голову, посмотрел куда-то в ряд автомобилей и позвал кого-то жестом.

- Я уже не твой напарник. Теперь у тебя свой. А я, извини, отчаливаю на свои поля подальше от всех этих ведёмских шабашей - целее буду. Удачи.

Растоптав брошенный недоеденным пирожок, он ушёл к своей машине и через несколько секунд, до визга сжигая резину шин, промчался к выезду на трассу, помахав на прощание из окна быстро идущему ко входу на кладбище Максиму.

"Это не Проха, случаем, был? - поинтересовался Шевчук, и, не дожидаясь ответа, сказал: - Неплохой опер, но жрёт, как не в себя! Вечно голодный. Однажды работали для него. Пока были на войне - погрыз наши пайки!.."

- Откуда они узнали?

"Телефон, - однозначно ответил майор. - Могу проверить для тебя. Но тут к даже к гадалке не ходи - твоя мáбила "на кнопке^[36]". Серьёзное дело копаешь".

Максим шёл быстрым шагом, миновав две пары кладбищенских рабочих, которые словно зомби однообразно и неловко скребли граблями затоптанные газоны и были одеты в неподходящие по размеру спецовки. У всех, как на подбор, была дорогая, начищенная до блеска обувь. Это было понятно. Если одежду с чужого плеча кое-как можно на себя напялить, то с обувью вышла проблема, особенно если прежние хозяева особым пристрастием к личной гигиене не отличались. Приближаясь к воротам он был вне себя от злости, размышляя над тем, как всё необоснованно сложно устроено в этой жизни. И, что примечательно, эти сложности люди устраивают сами себе.

- Максим Фадеевич!

Он не сразу сообразил, что этот тонкий, почти детский голос обращается именно к нему. Обернувшись на ходу, он заметил, как к нему, неловко закидывая ножки, цокая по щербатому бетону высокими каблучками туфель, бежит девушка. Золотистые волосы, сплетённые в увесистую косу, хлестали её обладательницу по тонким плечам. Упругая грудь колыхалась под натянутой футболкой, прикрытой короткой кожаной курткой.

- Максим Фадеевич, да погодите же вы!

- Вы ко мне? - остановился он.

- К вам, - тяжело выдохнула девушка, подбежав. - Кричу, кричу, а вы не слышите... Я не могу вас догнать.

Последняя фраза была произнесена с исключительно по-женски ярким упрёком, будто в том, что обувь на её ногах была выбрана не по случаю, был виноват именно Максим.

- Вы кто? - спросил он.

- Старший оперуполномоченный капитан Пшеничная, - заливаясь после бега горячим румянцем, выпалила девушка.

- Капитан? Пшеничная? - изумлённо переспросил он. - Чем обязан?

- Наталья Павловна, - закончила представляться девушка. - Мы с вами теперь работаем вместе.

На мгновение он позабыл о собственных волнении и напряжении ожидания возможных опасностей, и невольно залюбовался нею. Румянец, горячий отблеск солнца на её локонах, и глаза... Банально, но это были те самые кусочки неба, частички чистоты и живой энергии, в которые хотелось окунуться. Девушка спокойно, но с затаённым озорством, испытывая смотрела на собеседника.

Наталья протянула руку.

"Макс, давай всех детей в школу! - раздался в наушнике требовательный голос Шевчука. - Действуй по плану. У тебя четыре минуты".

- Вы откуда, товарищ капитан? - не без труда освободившись от чар бездонных глаз, спросил Максим.

- Из Донецка, - с отточенной гордостью её соплеменников произнесла Пшеничная. - Вчера прилетела. По вызову.

- Откуда вы свалились? - уточнил он свой вопрос.

Озорство в её глазах сменилось растерянностью.

- Я вас не понимаю...

- Я вас тоже, товарищ капитан. Сейчас, здесь, сию минуту проводится опасная, важная спецоперация, а вы!.. Нашли время!

- Я знаю. Уже ознакомилась с материалами дела, и думаю...

- Мне совершенно не важно, товарищ капитан, что вы сейчас думаете! - не выдержал он. - Идите-ка вы со своими мыслями... куда хотите - в офис, в кафе, пишите рапорта, поиграйте на компьютере, сходите в клуб, салон - в конце-то концов!..

Она вздрогнула и пригладила растрепавшуюся от бега золотистую, совершенно девичью чёлку и снова зарделась, как юная девица, набираясь в лице жарким малиновым цветом.

- Зачем вы так...

- Только отвалите от меня! - закончил Максим, и резко развернулся, чтобы идти, а пройдя несколько шагов, развернулся. Пшеничная стояла на месте, гневно смотря ему вслед. Он достал ключи и бросил ей. Она ловко поймала их. - Посидите в машине. Надеюсь, найдёте?

Она что-то ответила ему. По интонации это должна была быть обидная фраза, возможно несдержанное оскорбление, но занятый своими волнением и раздражением он не расслышал её. Пусть говорит, что угодно и как угодно, но сейчас не время для знакомств, а тем более - не место.

На кладбище тяжёлый ветер срывал солоноватую пыль с розоватых гравийных дорожек, тарахтел о надгробные камни пластиковыми венками и теребил увядшие букеты, разбрасывая мёртвый цвет по кладбищенским дорожкам. Порывы ветра были сухими и холодными. Разгорячённый быстрой ходьбой Максим машинально застегнул ветровку, нарушая инструкцию и затрудняя себе доступ к оружию в оперативке под плечом.

"Макс, расстегни куртку, - тут же потребовал по радио майор Шевчук. - И успокойся. Всё идёт нормально. Соберись".

Указанное в письме место, как было проверено по карте, находилось в начале прохода между Пятнадцатым и Семнадцатым участками кладбища. Там же, на краю Пятнадцатого участка стояла группа траурно одетых людей. Взлохмаченный ветром поп зло махал кадилом над установленным на треногах красным гробом и торопливо служил чин погребения. Порывы ветра разрывали тяжесть его голоса, раскидывая обрывки пения вместе с пылью по окружающим надгробиям. Отчётливо слышалось лишь, как позвякивает и скрепит в руках священника цепь кадила. Максим подошёл ближе и, достав телефон, сверился по GPS с местом, куда должен был прийти. Координаты практически полностью совпадали. Опоздание по времени составило меньше минуты.

- Что теперь делать?

"Ждать, - спокойно посоветовал Шевчук. - Предложат пирожки и конфеты - не отказывайся. Не по-христиански это. Ты крещённый-то?"

- Ты уже третий за последние несколько дней, кто интересуется моей верой.

"Наверное, это не случайно".

- Твои люди кого-нибудь видят?

"Пока все свои. Присмотрись к процессии".

Провожающих стояло мало - не больше десяти человек. Все понуро сгрудились возле закрытого гроба, слушали попа, отворачиваясь от пыльного ветра. Кто-то время от времени небрежно крестился. Наверное, у покойного было мало друзей, если провожать пришло так мало людей. Ни слёз, ни стенаний, только свист злого ветра да ритмичный лязг цепи кадила. Никого из присутствующих Максим не признал. Одна из женщин, невысокая, старая, пропитанная горем, возрастом и чернотой траура, наклонилась к гробу, поцеловала его и пошла в направлении Максима.

"Вот, пирожки несут", - прокомментировал Шевчук. - Так ты крещённый или нет?"

- Не беспокойся - крещённый, - ответил Максим.

"Наш человек, - озвучил вывод майор. - От пирожков не отказывайся. Нельзя".

- Здравствуйте, Максим Фадеевич, - произнесла старушка, натянуто улыбаясь. Чёрный цвет одежд контрастом выделял на солнце бледность её измученного тяжким несчастьем лица.

- Простите...

- Не узнали? - старая женщина с пониманием улыбнулась. - Сейчас многие меня не узнают. Да и виделись мы с вами всего раз.

- Простите, Лидия Леонидовна, - выдохнул Максим, чувствуя, как от стыда сгорает лицо. Перед ним стояла мать Василия Пучкина. - Действительно не узнал.

- Ничего, - кивнула она. - Спасибо, что пришли. И спасибо за всё, что сделали для моего сыночка. - Она обернулась и посмотрела на гроб. - Всё, нет его. Сейчас зароют.

- Примите моё соболезнование. Я действительно сочувствую.

- Я знаю, - снова слабо улыбнулась она. - Я вам сначала не верила. Не могла - понимаете. Простите меня. Я не верила, когда мне говорили, что вы придёте проводить сына. А вы всё-таки пришли. Спасибо вам.

- Кто вам говорил? - опешил Максим.

- Друзья Васи.

- Они здесь? Кто?

- Нет, их здесь нет. Они не смогли. Я их прекрасно понимаю... Жаль, что нельзя гроб открыть, - тяжко вздохнула женщина. - Полежал бы сыночек ещё немного под солнышком. Но нельзя. На него уже смотреть невозможно. Изуродовали его. И Дениску не смогла взять. Он ещё слабенький, но через неделю обещают выписать. Он остался в больнице сам. Уже совсем самостоятельный мальчик. Надеюсь, что простит внучок, что не дала с отцом попрощаться.

Она открыла сумку, которую постоянно держала, прижимая к себе, и достала пакет.

- Вот, возьмите. Помяните сыночка моего, раба божьего представившегося, Василия, а сами будьте здоровы и живите долго. Я понимаю, что вы заняты и на поминальный обед не придёте. Или?..

- Спасибо, - поблагодарил Максим, принимая пакет. - К сожалению, не могу, Лидия Леонидовна. Служба. У меня всего было несколько минут, чтобы...

- Я понимаю, - прикрыв глаза кивнула женщина, словно намеренно не позволяя лжи звучать в эти минуты. - Благослови вас Господь. Я всё прекрасно понимаю.

Она повернулась и, тяжело шаркая по мелкому гравию негнущимися ногами, пошла обратно к гробу с сыном.

"Пирожки? - спросил Шевчук. - Кто-то знакомый?"

Максим поднял к глазам прозрачный пакет. В нём лежало несколько конфет и с десяток маленьких румяных пирожков.

- Пирожки, - подтвердил он и уже собирался опустить пакет, как заметил в нём странный продолговатый предмет. Достав его, он увидел мобильный телефон, который тут же ожил, завибрировал, высветив на экране текст:

 

Вам прислано SMS

 

После короткого нажатия на кнопку приёма, текст сменился на другой:

 

Жду. 500 м на Юго-Запад

 

- Кажется, со мной только что вышли на связь, - сказал Максим, прочитав сообщение. - Велят идти полкилометра на Юго-Запад.

"Кто? - заволновался Шевчук. - Мы никого не видели".

- Потом объясню.

"Ладно. Ты главный".

- Что у нас на Юго-Западе?

"По краю в лесу две группы снайперов и одна засада. Через пятьсот метров широкая вырубка. Можешь идти смело. Подтягиваю туда прикрытие. Иди прямо по проходу между участками в лес и держи направление".

- Понял, - подтвердил Максим, начиная путь. - Держу направление.

На ходу он бросил взгляд на понурую похоронную процессию. Немного в стороне от неё стояла мать Пучкина. Максиму показалось, что женщина едва заметно кивнула ему.

Идти напрямки через лес оказалось совсем непросто. Приходилось пробираться и перелазить через завалы мусора, которым были забросаны все кладбищенские опушки Заячьего леса. Наверняка персонал нещадно экономил на вывозе различного хлама, используя в качестве свалки старый бор. Вообще вокруг столицы сложно было найти хоть один лесок, не превращённый киевлянами в полигон для отбросов. Исключением не стала и знаменитая престижная Конча Заспа, где по дубовым рощам и чащам Виты-Литовской невозможно ступить и шага, чтобы не услышать под ногами хруст битого стекла, строительного мусора и вечного пластика. Случалось и так, когда широкие днепровские ветра нагоняли в протоки и заливы Стáрика столько плавучего мусора, что вода протухала, и тяжёлая вонь днями висела над дорогими вилами и дачами. Так со всей своей естественной щедростью украинский политический и деловой бомонд расплачивался за красоту и гостеприимство одного из самых красивых и живописных мест на планете.

Неизвестно, кем и для чего была сделана эта вырубка, но широким прямоугольником она пробивала дыру в ровной и старой лесной поросли. Кто-то когда-то, наверное, пытался исправить эту ошибку, и ровными рядками засадил вырубку молодой леском. Но отсутствие должного внимания со стороны лесников, жаркие и сухие лета высушили до грязной рыжины молодую поросль. Лишь кое-где и вопреки всему из белого песка восставали редкие пушистые сосенки, радуя взор зелёным и сочным пухом длинной хвои. Высокий лес вокруг не пропускал ветер и вырубка плавилась в настоящем летнем зное. Где-то далеко, вплетаясь в зелёный лесной шум, почти растворяясь в нём гудела Одесская трасса, а откуда-то сверху сыпался назойливый стрёкот невидимого вертолёта. От жары Максим сразу взмок под бронежилетом и, тяжело ступая по чистому вязкому песку, каждые пять шагов вытирал рукой обильный пот заливающий лицо.

Выйдя к месту вырубки, он сразу приметил высокого, худого человека, стоящего почти в середине поляны, как-то странно скособочившись на левую сторону - стоял почти неподвижно и курил. Сизый дым обволакивал его тонкую фигуру и нехотя слоями расползался вокруг, распространяя по вырубке крепкий табачный аромат.

- Вижу объект, - тихо сказал Максим, продолжая идти.

"Понял тебя, Макс, - ответил по связи майор Шевчук. - Мои ребята будут через полминуты. Работаем по твоему сигналу. Предупреждаю, что вокруг вас ещё четыре вооружённые группы. Подозреваю - захват смежников".

- Сможешь их задержать?

"Делай своё дело. Попробую что-нибудь придумать. Ещё три дополнительные группы уже направил. Поаккуратней там".

- Понял. Работаю.

Когда до объекта оставалось метров десять, мужчина припадая на правую ногу, развернулся к Максиму. Невозможно было не заметить, что человек стоял опираясь на палочку. Вложенная в карман брюк правая рука болталась, словно тряпичная, а половина лица, оплыла вниз, словно слепленная из горячего воска. Провисшее нижнее веко правого глаза было ярко-красным, воспалённым, а с отвисшего правого уголка рта к подбородку тянулась липкая струйка слюны. Мужчина, сунув кривую ручку трости в левый карман брюк, чтобы она не упала, достал из нагрудного кармана аккуратно сложенный квадратик носового платка и промокнул слюну на лице.

- Знаете, как оно бывает? - не здороваясь, начал говорить он. При этом речь его была какой-то рыхлой, плавающей, и Максиму на некоторое время пришлось напрячь всё своё внимание, чтобы приспособиться и воспринимать выдаваемые человеком звуки, как речь. - Живёшь, радуешься жизни, любимой работе, семье. Живёшь заботами о тихом счастье. Но однажды, в ничем не примечательный день всё заслоняет беда. И рад бы был, чтобы она приключилась только с тобой, но она забирает всё, чему ты ещё вчера радовался и чем дорожил. Ещё месяц, и нет уже семьи, два - нет работы, через полгода ты уже стоишь на кладбище и хоронишь первого ребёнка, через год - второго. Потом провожаешь в вечность родителей, тебя оставляет любимый человек, а через месяц ты узнаешь, что уже никогда не сможешь её вернуть - она погибла. Беда, забрав всё, что составляло твою жизнь, обглодав тебя, как кукурузный початок, теперь принимается за сердцевину, за тебя. И тебя, уже раздавленного, едва живого от горя, от вопиющей несправедливости старательно откачивают в реанимации от какой-нибудь злой хвори. Вам это ничего не напоминает, Максим Фадеевич?

Человек говорил тихо и спокойно, словно намеренно давая слушателю возможность понять себя.

- Простите, нет, - ответил Максим. - Вы кто?

- А кого вы здесь хотели встретить?

- Инквизитора.

Долговязый человек слабо улыбнулся кривым ртом и вытер набежавшую слюну.

- Значит и вам знакомо то, о чём я говорю, раз пришли сюда искать Инквизитора.

- Я не понимаю, о чём вы говорите, - повторил Максим. - У вас какие-нибудь документы есть?

- Конечно.

Доставая паспорт мужчина балансировал. Было видно, что ему трудно стоять на одной здоровой ноге, а действовать приходилось одной рукой - правая лишь безжизненно болталась, как чужая, ненужная вещь, наличие которой приходилось вынужденно терпеть.

- Вот, - протянул он измятый паспорт.

Раскрыв документ, Максим не поверил своим глазам, и несколько раз сравнивал фотографию с тем, кого видел перед собой.

- Что - не похож? - не весело усмехнулся человек.

Его звали Федорчуком Игорем Викторовичем. Всего двадцати пяти лет, выглядел он на все пятьдесят. Максим невольно вспомнил Пучкина, которому тоже было не больше четверти века.

- Паспорт пока побудет у меня, - ответил он, пряча документ в карман ветровки.

- Как вам угодно, - безразлично ответил Федорчук. - Это уже не имеет значения.

- При каких обстоятельствах вы познакомились с Василием Андреевичем Пучкиным?

- Вы молодец, - усмехнулся Федорчук, - сразу берёте быка за рога. Правильно. Но не в этой ситуации. Для Василия я сделал всё, что смог. Знаете, это как в болезни: чем серьёзнее недуг, тем больше человек в него не верит и не обращается за помощью. А время идёт, процесс становится необратимым, обостряется. Осталось возможным помочь только его сыну. Этого мало, конечно. Но если сравнивать, например, со мной - исход всё-таки лучший. Я пережил своих детей...

- Вы не ответили на мой вопрос?

- Вам, Максим Фадеевич, здесь нужно не вопросы задавать, а слушать.

- Не хотите говорить здесь - будем говорить в другом месте. Я обязан вас арестовать.

- Я не против, - поднял руку с палочкой Федорчук. - Или думаете, я окажу вам сопротивление?

Ситуация выглядела полной бессмыслицей! Перед Максимом стоял больной человек. Сомнения сначала мелкими волнами подмывали былую уверенность, но оставалось совсем немного до того, когда все надежды рухнут.

"Макс, - прогудел в спрятанном в ухе наушнике голос Шевчук. - Мы на местах. Мужики пытаются блокировать группы смежников. Уже перетыкали друг друга членами навылет. Необходимо подтверждение, и мы его берём".

- Вы Инквизитор?

- В каком-то смысле да, - ответил Федорчук. - Конечно, из меня боец плохой. Мне уже ни дров к кострам не поднести, ни пуль на баррикады, ни меча поднять. Но кое-что я делал, спасая других. Теперь мой смысл жизни в этом. Простите, но у нас очень мало времени. Вам, Максим Фадеевич, всё-таки лучше послушать меня. Я здесь именно для этого. Допросить меня вам не дадут. Максимум через день меня снесут из СИЗО на погост.

- Я гарантирую вам свою защиту, если вы дадите показания.

Тот, кто признал себя Инквизитором, не выдержал и засмеялся, кривя рот и мотая головой.

- Какой же вы всё-таки!.. Теперь я понимаю, почему вас выбрали на это дело. Вы не можете защитить себя, а обещаете защиту мне! Давайте на этом прекратим обсуждать глупости, и вы всё-таки послушаете меня. Поверьте, другого случая не представится.

Максиму не оставалось ничего, как уступить. По сути перед ним стоял уже арестованный подозреваемый, но всё равно оставались сомнения. Их необходимо было разрешить.

- Как была убита Пучкина?

- Всё-таки не верите, - вздохнул Федорчук. - Хорошо. Хотите впустую тратить время - я останавливать не буду. Как была убита Наташа? Семь серебряных пуль и облита святой водой. Для неё вполне хватило бы и одной воды, но нужны были гарантии. Иначе бы Денис не выжил. Наложенное проклятие можно убрать лишь убив ведьму.

- Это было покушение на Тунангаеву?

- Нет. Целью была именно Наталья. Нужно было спасать отца и сына Пучкиных. Тунангаеву только предупреждали. Ещё вопросы?

Над вырубкой, не очень высоко пролетел вертолёт. Звон турбин и лопотанье лопастей винта оглушительно ударили по знойной тишине, сминая её.

"Ого! - удивился по радио Шевчук. - Прибыла кавалерия. - И потребовал: - Макс, я жду от тебя подтверждения. Становится тесно".

- Знаете, как это происходит? - спросил Федорчук, проводив взглядом вертолёт. - У тебя есть друзья. Ты с ними встречаешься. Они тебя угощают, делятся своими секретами, чаяниями, бедами, выслушивают твои, что-то советуют. Ты веришь им, искренен в радости за них, болеешь с ними в их бедах. Но это, на самом деле, не дружба - для них. Они просто хотят быть ближе к тебе и совсем не по причине любви к ближнему. Они знают твои пристрастия, дарят тебе подарки, от которых ты не в силах отказаться даже из простой вежливости, дают твоим детям конфеты, одаривают пустяками жену, приглашают в гости. А сами ходят к какой-нибудь Тунангаевой и делают порчу на эти подарки, сладости... Хорошо, если всё закончится простым сглазом, ссорами. Но их не интересуешь ты. У них тоже всё в порядке, но они алчут твоего простого счастья, так как их собственного мало. Простое счастье - это ведь совсем не много. Это скромный дар бога тем, кто большего не заслужил, но вполне мудр, чтобы радоваться тому, что имеет. Но кому-то и это поперёк горла стоит. А если ты имеешь перспективы, талантлив или удачлив - шансов тогда вообще никаких. Они хотят забрать всё и у тебя, и ещё у кого-то, а когда вычерпают, высосут до последней капли - похоронят. Заживо! Принесут в жертву...

Игорь, с трудом становясь на непослушную ногу, опираясь на палочку, подошёл к какому-то холмику и поковырял тростью в песке, выталкивая из него табличку. Буквы и цифры на ней были размыты, размазаны непогодой, но остались всё-таки читаемыми.

 

ФЕДОРЧУК И.А.

1988-2013

 

- Способов много. Но, иногда это делается так...

Он поковырялся палочкой в соседних трёх едва заметных холмиках, выбрасывая из песка другие таблички с остатками выгоревших похоронных венков и чёрных лент.

 

ФЕДОРЧУК М.И.

2003-2012

 

ФЕДОРЧУК О.И

1999-2013

 

ФЕДОРЧУК (КАЛУГИНА) Н.Н.

1990-2013

 

- Это моя семья, - выдохнул он, с трудом опускаясь рядом с табличками в песок, собирая их в руки. - Из живых пока остался я один. Правда, тел здесь вы не найдёте. Только гробы. В них мои личные вещи, вещи, игрушки моих детей, любимые вещи моей жены. Мои же родные, на самом деле, похоронены в другом месте.

Он посмотрел на лес, в ту сторону, где находилось близкое Южное кладбище, затем вытер скупые слёзы и слюну.

- Самые дисциплинированные ангелы - ангелы смерти. Если заочно кого похоронить - они обязательно заберут этого человека в скором будущем. Для них это обещанная жертва, план работы - если хотите, и если всё сделано по чину: и заупокойная попом отслужена, и земля освящена, и свечки в церкви поставлены, и панихиды проведены, результат будет гарантированным. Обычно, до реальной смерти проходит не больше года. Это убийство, но разве к вам, в милицию, придёшь с этим? - Он бросил таблички и толкнул их палкой к ногам Максима с сухим стуком. - Разве это может быть доказательством? Разве что психиатру.

- Вы уверены, что это именно, - хотел сказать Максим, но Игорь его перебил.

- Это вам нужны доказательства. Я точно знаю, что там, - он постучал палкой по песку, - вещи моих близких. Хотите удостовериться - берите лопату и копайте. Мне это уже не под силу. Вам бы подумать о себе и о них.

Он осмотрелся вокруг.

- Смотрите, сколько здесь приговорённых! Какой размах! Какая ненависть и какая мощь зависти! Этой гадостью здесь пропитан каждый метр больше, чем дождями. Смотрите, Максим: вы сейчас находитесь в маленькой стране проклятых. Это дно жизни. Здесь, - хрипло крикнул он, - суть успешности многих, и их смертные жертвы, за которые в суд и тюрьму никого не тянут!

Максим тоже осмотрелся, и только сейчас он заметил, что среди сухих и ещё живых сосёнок, частыми рядами стояли обветренные, размытые песчаные холмики. Кое-где были совсем свежие, обложенные венками. Вокруг могил отпечатались выдавленные в песке тракторные следы - наверняка сюда приезжает экскаватор. Быстрый, беглый подсчёт показал, что здесь могло быть около сорока, а может шестидесяти захоронений.

"Макс, - прошипел в наушнике голос Шевчук, - давай заканчивай с ним. Мои гоблины вот-вот схлестнутся со смежниками - уже смотрят на друг друга через прицелы. Этой херни ещё не хватало! Давай сигнал или отваливаем".

Максим подошёл ближе к сидящему Федорчуку.

- Игорь Викторович, я обещаю, что проверю здесь всё, - сказал он. - Это можно устроить.

- Здесь? - поднял на него взор Федорчук. - Только здесь? Такие захоронения есть чуть ли не на каждом кладбище, едва ли не в каждом селе. Вы ещё попадите в городской крематорий и посмотрите, сколько гробов сжигается в тайне ночами, в третью смену! Никто не даст вашей наивности разобраться с этим кошмаром. Я не для этого пригласил вас сюда. Я должен был вас предупредить и сделал это. У вас всё только начинается, и чем быстрее вы осознаете это, тем лучше будет для вас и ваших близких. У вас нет детей, но есть отец, сестра, племянники. О них нужно позаботиться.

- Мне угрожает опасность?

- Вы всё-таки не понимаете, - со вздохом огорчения, почти с отчаянием произнёс Федорчук. - Мне больше нечего сказать.

- Хорошо. Тогда будьте добры выложить всё из карманов. Оружие в первую очередь.

На это требование сидящий в песке долговязый человек лишь криво усмехнулся, но выполнил его. Оружия не оказалось. Через минуту в песке оказались связка ключей на брелоке, записная книжка, какие-то бумаги, зажигалка, начатая пачка сигарет и ещё одна целая, а также мобильный телефон. Максим взял его в руки и проверил отправленные сообщения. За этот день таких не было. Из входящих лишь рекламные объявления. Все предметы Максим уложил в пакет для вещественных доказательств.

- Ложитесь лицом вниз, - приказал он и тихо добавил: - Пожалуйста... Ради вашей же безопасности.

Снова над головами, но уже гораздо ниже пролетел вертолёт. Тяжёлый от керосиновой гари воздух ударил сверху плотной волной, поднимая песчаную позёмку.

Задержанный покорно выполнил требование и спокойно лежал, сплёвывая засыпавший лицо песок. Застёгивая ему за спиной руки в наручники, Максиму пришлось немало помучиться с правой рукой. Она была словно тряпичная и Григорьеву в какой-то момент показалось, что он сломал её, при этом задержанный никак не отреагировал на неосторожное движение. Достав свой носовой платок, он вытер от песка лицо Федорчука.

- Воды.

- Что?

- Воды можно?

- Простите, у меня с собой нет. Сейчас подойдёт группа захвата - попрошу у них.

- Спасибо.

- Есть ещё какие-нибудь просьбы?

- Нет, просьб нет.

- Что у вас с рукой?

- Второй инсульт.

- Давно?

- Полгода.

- А первый?

- Больше года назад.

- В июне прошлого года в больнице лежали?

Вывернув голову, задержанный посмотрел с удивлением на Максима.

- Откуда знаете? Я тогда после удара почти два месяца без памяти был.

- Догадался, - поджав губы ответил Максим, и добавил уже для Шевчука, намеренно не нажав трижды на галетник в рукаве ветровки: - Сан-Петрович, забирайте. Я его упаковал. Только осторожно. Он сопротивления не оказывает и тяжело болен.

"Понял тебя, Макс. Все слышали? Объект спокойный. Забирать бережно. Всё, мужики, пошли, пошли! Пошли!!!"

Тут же со всех сторон из леса на площадку старой вырубки выскочили несколько групп, держа друг друга на прицеле автоматов и пистолетов. Все в чёрной униформе, в масках, касках и бронежилетах, кое-кто с бронированными щитами, они быстро, мелкими шажками, на полусогнутых ногах приближались к Григорьеву и лежащему в песке Федорчуку. Со всех сторон неслись крики и отвязная брань.

- Лежать!

- Стоять, блядь! Не двигаться - замочу!

- Мордой в землю, сука!

- Стрелять буду, падла!

Максим не сразу сообразил, что часть этих криков адресована ему и вздрогнул, сразу приседая, когда раздался сухой звук выстрела.

- Что происходит? - ничего не понимая, заорал он, притягивая рукой ко рту отворот воротника куртки, где был закреплён микрофон портативной рации. - Отставить! Отставить!.. Всем стоять!

Но эфир отвечал монотонными жужжанием, завыванием и шипением.

Снова сухо ударил выстрел.

- Мордой в землю, сука! Кому говорю! В землю, тварь! В землю! Пристрелю!

Часть бойцов была в чёрной униформе с надписями "Беркут" на спине. Они быстро охватили Григорьева с задержанным плотным кольцом, ощетинившись на внешнюю сторону автоматами. Когда щёлкнул ещё один выстрел и пуля, жалобно тявкнув, разбила тонкий ствол сухой сосёнки за спиной Максима, ближайший к нему спецназовец подскочил и ударом ноги сбил его на землю. Отработанный профессиональный приём в одно мгновение опрокинул небо, и с забитым дыханием Максим, лёжа на спине, ошалело вращая глазами, стараясь понять, что же всё-таки происходит? А вокруг творился ад. Чаще захлопали выстрелы. Максим приподнял голову и увидел, что на поляне стало больше вооружённых людей. Кажется, пока никто не упал, но снизу он не мог разглядеть всего происходящего.

- Стоять! Стоять!

- Отставить!

- Спецназ, назад! Суки!

- Морду в грязь, тварь!

Угрозы, брань и редкие выстрелы раздавались со всех сторон. Приподняв ствол автомата, стоящий на колене рядом с Максимом спецназовец выстрелил и горячая, дымящаяся гильза упала рядом. Григорьев попытался встать, но новый удар, словно кувалдой в бок, бросил его обратно на песок.

Сверху на просеку наполз пузатый корпус вертолёта. Тяжёлый и смрадный ветер от его винтов поднял тучи песка, слепя всех, кто был не в защитных очках. Рёв турбин, удары лопастей по горячему воздуху заглушали редкие выстрелы и жуткую ругань. Усиленный аппаратурой голос загремел над лесом:

- Всем отставить! Опустить оружие! Прекратить огонь! Это приказ министра! Под трибунал пойдёте, блядь, сукины дети! Прекратить стрельбу! Всем стоять на местах!

Вывернув голову в сторону задержанного, часто моргая от попадающего в глаза песка, Максим посмотрел на Федорчука. В вое и грохоте он увидел, как рядом с Игорем от пуль вспушились песчаные фонтанчики. Сильно толкнув двумя ногами спецназовца, он перекатился к Федорчуку и накрыл его своим телом, затянув дыхание в протяжный стон, ожидая смертельных жалящих ударов.

- Это приказ министра! Всем опустить оружие! Прекратить огонь! - гремел сверху властный голос, своей силой перекрывая рёв и свист авиатурбин.

Кто-то схватил Максима за ворот и ноги, пытаясь стянуть с лежащего неподвижно Федорчука. Резко выпрямив ноги, он наугад лягнул кого-то, перевернулся на спину и выхватил пистолет, целясь в замазанную летящим песком фигуру и нажал курок, но вместо выстрела почувствовал тяжёлый удар по руке. Взрыв боли опалил сознание. Рука тотчас онемела и повисла плетью. Кто-то выхватил пистолет из бесчувственных пальцев. И сразу всё стихло. Тяжёлый вертолётный вой раздавил поляну, и машина, мягко ложась бортом на колышущийся воздух, стала набирать высоту и уходить за лес. Неожиданная тишина легла на вырубку. Чьи-то руки подхватили Максима со спины и рывком, легко поставили на ноги. Дёрнувшись, он попытался ударить человека за спиной локтём здоровой руки, но удар блокировали.

- Остынь, Макс!

Он обернулся на голос и увидел за собой командира "Беркута" майора Шевчука.

- Что за хрень была, Александр Петрович?!

- Вот и я тебя хочу спросить, Макс: в какое блядство ты нас подписал?

- Сам не знаю, - ответил Максим, стараясь прийти в себя. Для себя он сделал определённый вывод, что его кто-то тоже пытался задержать.

Шевчук постучал себя по наушнику.

- Глушилки включили. После твоей команды эфир забили помехами, - он указал на окружавшую поляну лесную опушку. - Там не наши. СБУ?

- Какое на хрен СБУ?!

Бойцы "Беркута" окружали их плотным кольцом, ощетинившись оружием. Майор подошёл к одному из них и, склонившись, что-то сказал. Сразу после этого два бойца подбежали к лежащему Федорчуку и прикрыли его собой.

- Пистолет верни, - сказал ему Максим, когда тот вернулся.

- Ты меня едва не ухлопал, - фыркнул майор, за ствол возвращая пистолет. - Будем теперь ждать, чем всё закончится. Если министр поднял авиацию - расклад серьёзный. Подождём немного и будем пробиваться.

По просеке, короткими перебежками, держа "беркутовцев" на постоянном прицеле автоматов, бесшумно и быстро передвигались люди в форме без обозначений. За несколько секунд они оцепили всю просеку, и сделано это было так стремительно и профессионально, что не оставалось никаких сомнений в их надлежащей подготовке и намерениях.

- Никто не ранен? - спросил Максим.

- Из моих - никто.

- Задержанный?

- Цел твой Инквизитор.

- Он воды просил.

- Берник! - окликнул кого-то Шевчук и велел: - Дай воды телу.

Обернувшись, Максим увидел, как жадно из фляги пьёт Федорчук. Лицо задержанного было полностью облеплено песком, и боец, грубо, беспалой стрелковой перчаткой стал стирать его, а потом просто облил водой. Судя по всему, арестованный был спокоен, чего о себе Максим сказать не мог. Его колотило, словно в дикой лихорадке.

- Ничего, - похлопал его по плечу майор, - выберемся из это передряги - хлопнем по стакану и попустит. Не поверишь, старлей, но у меня, майора, очко тоже поджало. Но ты молодцом держался. Я видел, как ты прикрыл своего задержанного. Молодец! Надоест в оперативниках бегать - давай к нам в батальон. Мне офицеры с башкой очень нужны. Натаскаем, а через год на краповый берет пойдёшь. Ты только о моём очке никому не рассказывай, - подмигнул он. - Смотри, вот и шапочный разбор... Дождались. Готовься...

Он нервно покусал губы, кивком указывая направление.

Посмотрев туда, Максим увидел, как из леса быстрым шагом идут трое. Первым, нервными короткими шагами, увязая в песке, шёл полковник Босар. В гражданской одежде, держа руки в карманах, он был явно зол и бледен. За ним, широким шагом, абсолютно спокойно шёл тот самый неизвестный, что накануне, поздним вечером привёз Максиму домой засекреченные документы по расследуемому делу. Ему вслед, босиком, то семеня, то осторожно перешагивая через сучки и шишки, элегантно, словно кошка по грязи, шла капитан Пшеничная.

- Майор! - ещё на расстоянии гаркнул Барсук. - Отводи своих людей.

- Здравия желаю, товарищ полковник, - козырнул Шевчук. - При всём уважении, но я не могу этого сделать. В такой ситуации нужен письменный приказ.

- Ты охренел, майор! - дёрнулся на него начальник Следственного управления, так и не вытянув руки из карманов брюк. - Ты с кем говоришь? Ослеп? Голова лишняя?

- Если не будет письменного приказа, я буду выполнять распоряжения руководителя операции старшего лейтенанта Григорьева.

- Тебе и слова министра мало будет?

- Товарищ полковник, мы сейчас говорим не о словах, а о Законе, который чётко регулирует наши действия, - спокойно ответил офицер.

Барсук вплотную подошёл к Шевчук и долго сверлил того горячим гневом своих глаз. Майор спокойно выдержал эту демонстрацию силы.

- Законник хренов! - наконец сквозь зубы выдавил старший офицер. - Ладно, потом поговорим. По душам, майор!

- Так точно, товарищ полковник.

- А ты? - Барсук решительно шагнул к Максиму. - Несколько дней у нас, а уже представления устраиваешь? Под суд отдам!

- За что? - спокойно спросил Григорьев, понимая, что уровень адреналина в крови не долго позволит быть покладистым.

- За самовольство! За создание ситуации, которая могла привести к жертвам среди сотрудников министерства! За бардак! Ты мне, сука, с самого начала не понравился, выскочка!

- Есть под суд, - спокойно, но с вызовом ответил Максим.

- Что?! Что ты вякнул? Я не расслышал?

- Говорю, что "есть под суд", товарищ полковник! - заорал Максим и уже тише добавил: - Так лучше слышно?

- Тебе это так просто не пройдёт! - выпучив глаза от гнева, выхватив руки из карманов, Босар схватил Максима за ворот. - Ты у меня сгниёшь на солевых рудниках под Херсоном, сука! С пидарами и педофилами! Лично об этом позабочусь об этой тесной компании для тебя!.. Ты меня понял?

Он с силой тряхнул Максима и замахнулся для удара, но вмешался Шевчук.

- Держите себя в руках, товарищ полковник, - тихо, но с той уверенной требовательностью, которую запросто можно принимать за угрозу, сказал он.

- Пошёл на хер отсюда, защитник херов! Вот что, Григорьев, отпускай "Беркут", езжай в офис и пиши подробный рапорт о незаконном привлечении к задержанию преступника спецподразделений. Там же на стол мне положишь удостоверение, сдашь оружие и будешь ждать в своей норе дальнейшего разбора. Веселье по полной программе я тебе уже обещал. Ну!!!

- Я отпущу задержанного лишь после допроса и после того, как лично доставлю его в СИЗО и оформлю. Закон на моей стороне.

Босар кинулся на него, но Шевчук снова успел остановить его. Полковник, в одну секунду сменил бледность лица на бордовую маску ярости, подёргал губами, но не найдя нужных ругательств, резко ударил одной рукой по локтевому сгибу другой, сгибая ту в характерном жесте.

- Хера тебе, а не закон! - прошипел он, неожиданно выбрасывая на подбородок комок белой пены.

- Разрешите мне? - выдержанным тоном обратился к нему незнакомец, всё это время стоявший в стороне и спокойно наблюдающий за происходящим. - Кажется, Максим Фадеевич не совсем верно понимает всю серьёзность ситуации.

- Делай с ним, что хочешь, - брезгливо фыркнул Босар, доставая телефон и отходя в сторону.

Незнакомец подошёл.

- Максим Фадеевич, я прекрасно понимаю и уважаю вас, как законника, как исполнителя, как грамотного и умного следователя.

- Ты кто такой? - спросил его Шевчук. - Я сейчас дам команду и всех посторонних выведут отсюда или арестуют, а потом будем разбираться.

- Не бери на себя невозможное, майор, - не глядя в его сторону, бросил незнакомец, приглаживая короткий ёжик волос на голове.

- Товарищ майор прав: будьте добры представиться, чтобы мы знали ваши полномочия или я попрошу вас вывести с территории, где проводится спецоперация и где посторонним запрещено находиться, - с трудом подражая спокойствию нового участника событий, добавил Максим.

Вздохнув с демонстративным сожалением, незнакомец полез во внутренний карман чёрного короткого плаща и достал корочку удостоверения, но прежде чем он успел его развернуть и представить, Шевчук ловким движением забрал бордовую книжицу.

- Государственное управление делами. Агент Бережной Владислав Фёдорович, - озадаченно прочитал он. - С каких пор ДУСя обзавелась своими агентами?

- С тех самых, майор, когда создавалась эта страна. Я действую в интересах государства. Есть ещё вопросы?

- Нет, агент. Есть настоятельная просьба: покинуть территорию. И в маршевом темпе!

- Ты, майор, кажется, не обратил внимание, но я разговариваю не с тобой.

- Сан-Петрович, пожалуйста, - попросил офицера Максим.

- Две минуты, - насупился спецназовец.

- Максим Фадеевич, я, как вы помните, оказываю вам полное содействие. От меня вы получили то, что хотели. Могу ли я надеяться на обратную вежливость.

- Много слов, Владислав Фёдорович.

- Хорошо, - согласно кивнул Бережной. - Смотрите, что сейчас творится вокруг. Через минуту, две здесь будет бойня. "Беркут" и вы окружены. Мои люди подготовлены не хуже, а может и лучше. Воевать они умеют. Вы взрослый человек и должны понимать, что при таком раскладе никто, ничего не получит, а через неделю вас похоронят с почестями на Байковом кладбище. Я предлагаю другой расклад. Вы отдаёте сейчас мне Инквизитора, я его прокачиваю по своим делам, а завтра вы берёте его в оборот и крутите по своим. Повторяю, это дело государственной важности.

- Кто может подтвердить ваши полномочия и права?

- Полковник Босар.

- Этого мало.

- Мало? Первый замминистра.

- Этого мало.

До этого не выражающее никаких эмоций, лицо Бережного вытянулось от изумления.

- Ваша воля. Как скажете. - Он достал телефон. - Кому звонить: гаранту, премьеру или министру? Вам такой уровень распоряжений нужен? Не стесняйтесь. Ну же!..

Максим глянул на Шевчука. Внешне спокойный майор стоял, заливаясь обильным потом. Он едва заметно дёрнул плечами, что означало - решать тебе.

- Кроме этого я обещаю, что против вас и него, - Бережной небрежно качнул головой в сторону Шевчука, - никаких санкций применено не будет. В ваших действиях я не вижу никаких нарушений. Всё случившееся - досадная несогласованность между ведомствами. Ваша позиция будет полностью поддержана на самом верху. Это вас устраивает?

- Меня поддерживать нет надобности, - ответил Максим. - Я действую строго в рамках закона и ведомственных инструкций.

- Всё верно, Максим Фадеевич, но поддержка сверху избавит вас от лишней головной боли и массы неприятностей. Вы же знаете, как это делается. Судить вас, конечно, никто не будет. В худшем случае, через неделю вы будете участковым где-то на краю области, а в лучшем - станете гоблином.

Он бросил многозначительный взгляд на командира спецназа.

- Хорошо, я соглашаюсь на ваши условия. Вы забираете задержанного, оставляя мне письменный приказ, который, кроме вас, подписывает и Босар.

- Я ничего подписывать не буду! - оторвавшись от телефона, выкрикнул полковник.

- Подпишите, Лев Евгеньевич. Или ваше заявление завтра подпишет министр.

- А идите вы! - с отвращением на лице махнул рукой Барсук. - Задолбали!

- Вот видите, Максим Фадеевич, благодаря вашей мудрости, рассудительности полковника Босара и моего предложения, ситуация разрешилась мирным способом. Искренне вас уважаю.

Он коротко пожал плечи Максима.

- Я могу забирать Инквизитора?

- Сначала приказ.

- Да, конечно. Правда, его полностью напишет Босар. Я не имею права подписываться под такими делами.

Через пять минут вырубка опустела.

- Теперь, Сан-Петрович, будете ещё выговаривать мне за блядство? - спросил Шевчука Максим, складывая вчетверо листок бумаги и засовывая её в карман.

- Не, Макс, - облегчённо выдохнул майор. - Но расклад был серьёзный. Эта ДУСя - ещё та чёрная дыра... Я могу собирать людей?

Всё это время капитан Пшеничная стояла рядом и растерянно вертела головкой, стараясь разобраться в происходящем. Она стояла босиком в песке, держа свои дорогие, но совершенно неуместные туфли в руке.

- Я вам сказал где быть? - тяжёлым тоном обратился Григорьев к ней.

Глаза девушки покраснели и заблестели от слёз.

- Вы не имеете права так обращаться со мной! - выпалила она, а Максим подумал, что если сейчас она расплачется - он отыграется на ней по полной и напишет на неё рапорт - за попытку срыва спецоперации. Ему необходимо было на ком-то отыграться за пережитый страх, унижения и досаду. Малознакомый человек для этого подходил как нельзя лучше.

Но Пшеничная стянула губы в упрямую нить, сдерживая слёзы.

- Я старше вас по званию, товарищ старший лейтенант!

Ему пришлось улыбнуться.

- Я старший опергруппы. Вы, кажется, входите в неё.

- Да, я знаю. Что здесь произошло?

- Потом расскажу.

- Какие планы на сегодня?

- Водку пить, - сплюнул вместе с песком досаду Максим.

- Что будете запивать?

- У нас с вами, Наталья Павловна, только что увели из-под носа если не главного подозреваемого, так того, кто мог вывести на него. Остались мы с хером...

Раздался свист. Один из спецназовцев махал рукой, подзывая к себе. Шевчук подбежал к нему и через мгновение позвал Максима.

- Это какой-то прикол? - не скрывая изумления, спросил он Максима, указывая на то, что нашёл боец.

Тяжёлый холод стянул сердце Максиму, когда он увидел чёрный надгробный камень со своим портретом. Гранитная плита прочно стояла на могильном холмике, а вокруг лежали запорошённые песком венки, опутанные чёрными траурными лентами. На камне было выбито:

 

ГРИГОРЬЕВ

Максим Фадеевич

(1988-2013)

Чтим, любим, скорбим и помним

 

Когда дёрнулся в кармане полученный утром от матери Пучкина телефон, Максима прошибло током. На экране высветилось короткое сообщение с подписью:

 

Спасибо за встречу. Старался быть полезным. Димитр

 

Максим спохватился, когда вспомнил, что пакет с вещами задержанного остался у него. Достав его из-под бронежилета, куда он сунул его ранее, он лихорадочно достал телефон Федорчука и просмотрел отправленные сообщения. Там, как и прежде, было пусто.

30 сентября 1955 года его не стало. Его коллеги и друзья по цеху никогда не говорили о нём иначе, как о самом талантливом человеке, которого когда-либо видели. И именно о нём, точно и ёмко характеризуя его судьбу, знаменитый американский диктор, Король Эфира Ларри Кинг, сказал, что на примере этого человека можно видеть, как зависть может материализоваться в трагические неприятности, и очень жаль, что многие не могут от неё защититься. Американский актёр Джеймс Дин погиб в возрасте 24 лет. За свою короткую карьеру киноактёра, длившуюся почти 4 года, он снялся менее, чем в десятке картин. Не смотря на то, что лишь за игру в одной из них - "Гигант", Джеймс был номинирован на премию "Оскар" за второстепенную мужскую роль, фильмы с его участием определили для многих нынешних мастеров живого образа ту планку мастерства, которую следует достигать, заставляя работать свой талант на пределе.

Возможно осознавая свой короткий век в этом мире, Джеймс спешил делать всё максимально качественно и быстро. Не случайно и то, что он любил скорость, автомобили, увлекался гонками. Перегоняя и обкатывая свой новый гоночный автомобиль для участия в гонках, он попал в аварию, столкнувшись на трассе с другой машиной. Существует множество версий этого происшествия, но ни одна из них не объясняет случившегося. Единственным, кто был пристёгнут ремнями безопасности - был Джеймс Дин. Он погиб. Его напарник и механик, выбив лобовое стекло, вылетел из машины и остался жив. Другой водитель получил незначительные ушибы. После аварии разбитая машина была куплена механиком-коллекционером, но во время попытки восстановления упала на одного из техников и покалечила его. После этого случая она была разобрана и продана запчастями. Рок преследовал и тех, кто приобрёл запчасти машины Дина. Они погибали одним за другим до тех пор, пока их не выкупил неизвестный коллекционер и не уничтожил. По крайней мере, с 1960 года о "Маленьком ублюдке" - как Джеймс назвал свою машину, ничего не известно.

Известный, и ныне также покинувший нас, актёр Деннис Хоппер, как-то сказал, что его желание подражать Дину во всём принесло в его жизнь массу неприятностей.

- Пей, пей, - уговаривал он мальца, что лежал на кушетке под образами. - Пей до конца. До последней капельки. Ты же хочешь отсюда выйти сам, без этой коляски?

Мольфар^[37] Вереш указал кивком на стоящую посреди горницы никелированную инвалидную коляску, в которую вцепилась нервными руками молодая женщина. Мальчишка кривился, дёргался, старясь увернуться от глиняной плошки, но глянув на коляску, одним глотком выпил остаток отвара. Вереш заботливо вытер домотканой вышитой салфеткой зеленоватые потёки с его щёк.

- Знаю - горько. Травы собраны в середине лета. Специально для тебя. Да, - приговаривал он, поправляя под вихрастой головой ребёнка подушку, - горькие они, сынок, но очень сильные в ту пору. Теперь полежи тихонько, отдохни.

- Измаялась я с ним. Четвёртый он у меня, бедовый. По сливы два года назад полез к нашему Авдюшке-пасечнику, а тот слепой, дурной и жадный! - без умолку тараторила о своей беде молодая баба, дёргая пустую коляску и без слёз всхлипывая. - Палкой нагнал детишек. А Волику по спине дал. Вот ножки через день и отнялись - всё на спинку жаловался. Мы в районную больницу, а там только: дай пять гривен, десять, а лучше - пятьдесят. Фотографировали на рентгене, светили по-всякому, а потом сказали: в Киев езжайте - там поможут. Мужа нет - на заработках в Австриях он. Сама я с дитями...

Безразлично слушая бабу, мольфар провёл рукой по синюшным сухоньким ногам пацана и неожиданно ударил по измятой белой стопе своим длинным и твёрдым пальцем, примечая, как едва-едва заметно дёрнулись жилки под коленкой мальчишки, и пригладил его непослушные волосы.

- Всё будет хорошо, - приговорил он, по-отечески улыбаясь. - Полежи немного теперь, потерпи. Сейчас жар из сердца пойдёт к ногам. Сердце оно сильное - готово своей силой делиться со всеми. Нею, силой этой, надо уметь управлять, сынок.

Волик дёрнулся на лежаке и сильно запрокинул голову, кривясь от боли и хватаясь тонкими ручонками за поясницу.

- Больно ту-а, - тихо и протяжно застонал он, покрываясь испариной.

- Ой, что же это будет! - закачалась над коляской женщина, запрокидывая голову, готовая вот-вот по-бабьи завыть, заголосить.

- Замолчи, женщина! - прошипел мольфар в её сторону. - Ты мешаешь. Или я прикажу вывести тебя во двор. - И, склонившись над мальчиком, взял его голову в свои жёсткие и по-стариковски сухие руки. - Идёт жар?

- Не-а, - простонал мальчик. - Не пускает. Здесь никуда не идёт.

Он указал пальчиком себе на живот.

- Не пускает, говоришь, - озадаченно произнёс мольфар, поднимая рубашонку на животе мальчишки. - Сейчас глянем...

Выпуклый, гладкий живот судорожно дёргался. Рука старика легла на него.

- Здесь?

- Да, дяденька, - захныкал малец. - Здеся.

- Успокойся. Сейчас поправим, - пообещал знахарь, быстро пальцем выводя на коже живота какие-то знаки и одновременно молясь. Он делал это, пока не почувствовал, как накопившийся жар стал обжигать палец, после положил на невероятно горячий живот ребёнка обе руки и сильно надавил.

- Ай! Ай! - заблажил Волик. - Не могу, дяденька! Ма-м... Мамка-а!..

- Терпи, - уговаривал его мольфар, не ослабляя давления на живот пацана. - Тебе в этом году в школу идти. Будешь учиться, много интересного узнаешь. Но самое главное, что до школы уже на велосипеде ездить будешь...

- Так нету велосипеда! - шмыгнув носом, на горячем дыхании возмутился ребёнок.

- Будет, - улыбнулся ему старик. - Пойдёшь ногами, мамка письмо отцу напишет, а он через неделю приедет и подарит тебе велосипед...

- На двенадцать скоростей! Горный...

Горячее и сильное дыхание лежащего Волика обдавало лицо Вереша. Он положил руку на рот мальчику.

- Горный, горный! - уверил он ребёнка. - Самый лучший! Самый, самый, какой только твой счастливый батька сможет найти в большом городе! Ты помолчи... Потерпи немного. Ещё немного.

Мальчишка, вдруг, громко замычал, выпучив от натуги глаза, забил руками по кушетке, словно ему нечем было дышать, словно его топили. Сидящий над ним старик, не переставая выговаривать спокойные слова, одной рукой закрывал рот ребёнку.

- ...а там мне говорят, мол, дура ты, баба, кто ж от прута ноги-то теряет. Лечить сынка надо, мамаша, - нервно, без умолку тараторила за спиной мольфара почти обезумевшая баба. - А сами деньги такие пишут на бумагах: тристо тысяч, сто тысяч... В Германии, говорят, звонить надо. И быстро, баба, давай деньги! Иначе оно так - сегодня ноги мальца, а завтра руки, потом сердце... Поторопись, баба! А я говорю, да где ж их столько взять?! А они мне улыбаются: так ты проси лучше и побольше и сразу вези нам...

Тяжёлый надрывный стон горячим комком упёрся в ладонь мольфару, ища выход, но Вереш лишь плотнее прижал руку ко рту ребёнка.

- Терпи, сынок, терпи, - упрямо повторял он, приноравливая свой ласковый уговор к безумному лепету матери так, чтобы его речь была ребёнку ближе. - Ещё немного. Совсем чуть-чуть.

Волик задёргался сильнее, и что-то очень горячее обожгло локоть той руки, которую мольфар держал на животе мальчишки. Спереди на трусиках ребёнка стало быстро расплываться чёрное маслянистое пятно. Ребёнок вскинул голову, с невероятной силой преодолевая усилие руки старика и протяжно замычал, а затем засучил ногами. Через несколько секунд он забылся и обмяк.

- Господи, господи, господи, - быстрый испуганный шёпот женщины заполонил голодную тишину горницы.

- Вот и всё, - со вздохом, тихо произнёс Вереш, отирая с лица ребёнка обильный, липкий пот. - Всё, сынок.

Повернувшись к бабе, которая сидела над коляской, плотно закрыв лицо руками, бубня уже что-то совершенно безумное, и коснулся её.

- Помолчи. Уже всё. Помолчи, дочка. Тихо. Пусть полежит, передохнёт минутку.

- Он жив? - вскинула она выряженные страхом глаза на мольфара.

- А чего ему умирать? - устало усмехнулся тот. - Рано ему ещё. Есть во что переодеть малыша?

- Есть-есть, - с готовностью затараторила она. - Я ему всегда вожу одежонку в запас. Он же сам в туалет не ходит. А на памперс денег не всегда есть.

- Брось ты свои памперсы! - фыркнул он, вставая с кушетки и идя к тазу с водой, что стоял на столе, и начал мыть руки, щедро намыливая их от локтя. - Ты мужскую ему одежду сделай - материнской рукой, да посвободней, чтобы внуков тебе было, как вырастет - пацан ладный-то, гляди!

Он брезгливо дёрнулся, когда она упала возле него на колени, охватила руками его ноги и стала горячо целовать.

- Я тебе рабыней буду, Ласло! Век буду исполнять всё, что скажешь! За тебя молить Матерь Божью буду день и ночь!

- О себе сам позабочусь, - грубо ответил он, отступая от неё на шаг. - Вставай - полы затоптаны, а ты валяешься! Молись за детей, да за грехи свои. На тебя через детей делано. Пасечника не кляни: дурак он, и дураком помрёт, когда час придёт. А сейчас принеси во что мальца переодеть - ногами своими пойдёт, а перед народом стыдно. Ступай же!

Баба вскочила на ноги и выбежала из хаты, словно ошалелая. С улицы, приглушенный добротным срубом старой хаты, донёсся её полный радости крик. Звонко, хором завторили ей другие женские голоса. Вытирая рушником вымытые руки, Вереш подошёл к окну и слегка отодвинул белую, вышитую по краю занавеску. Вся улица перед двором была запружена народом, который ждал приёма к известному карпатскому целителю. Прослышав об очередном исцелении толпа зашаталась, заколыхалась и напёрла на плотно затворённые ворота.

Повернувшись, мольфар снял с полки большую пластиковую бутыль с водой и, перекрестившись, вылили себе из неё немного на руку, после мокрой рукой, одновременно творя спокойную и уверенную молитву, нарисовал кресты на сиденье и спинке инвалидного кресла.

В хату, с тряпками в охапку, вбежала мать мальца.

- Он же спит! - запыхавшись, указал она лежащего на кушетке ребёнка. - Мне будить его?

- Буди, женщина. Буди парня. Его ноги труда ждут.

Пока она ловко и с щедрыми хлопотами возилась с сыном, а он, немного вялый, устало улыбался, дёргая ногами, когда было щекотно от материнских прикосновений.

- Ножки наши, - счастливо щебетала она, осыпая сына поцелуями. - Пошли наши ножки. Сыночек мой! Сынка!

А когда закончила, по привычке подхватила мальца на руки.

- Пусти, - покачал головой мольфар. - Сам пойдёт.

- Я сам, мамо, - оттолкнул её руками Волик. - Сам уже могу.

Он подошёл к старику, обнял его и прижался к ногам.

- Ступай, ступай, - перекрестил его Вереш. - Не оборачивайся и забудь обо всём.

Торопливыми, неуверенными шажками ребёнок вышел из дома. В горнице остались мольфар и женщина. Она с мольбой, сложив руки на груди, стояла и смотрела на старика.

- Что я должна вам?

- Ничего, - нахмурился он. - Ты же знаешь, что я ни от кого ничего не беру. Если помощь нужна - прошу людей, как и они меня. От тебя мне ничего не надо. Смотри за сыном. Отец ему велосипед обещал - запомни.

- Он же об этом ещё не знает, - было возмутилась она.

- Ты расскажешь, - бросил он и указал на мокрое покрывало на кушетке. - Собери это и положи сюда, - его палец показал на коляску.

- Что мне с этим делать?

- Брось где-нибудь. Тебе теперь это ни к чему. Худой человек сам за своим придёт. Заберёт себе - ему дороже. Просто брось, где захочешь.

Кинув мокрые тряпки на сиденье инвалидного кресла, она покатила его к выходу, но там остановилась.

- Я ж уже денег дала... врачам... заняла... Что делать-то?

- Оставь им. Удавятся скоро. Иди - пора уже.

Когда она выходила, он широко перекрестил её вслед, а после устало опустился на стул. С раннего утра он уже принял почти два десятка человек. Лет пять назад мог принимать больше, но ныне возраст не позволял справляться с таким наплывом людей, которых год от года становилось всё больше и больше.

В хату вошла молодая девушка, Оксана, Стеркова дочка, и стала в дверях. Ладная и пригожая, она ясными очами смотрела на старика. Это была одна из его помощниц, которые приходили подсобить в хозяйстве, и единственная, кто был способен и пытался постичь премудрости мольфаровского искусства. Почти все односельцы старались угодить и помочь старику, чтобы он не отказывал им в помощи, едва такая понадобится. Смотрел он и за хозяйским скотом, и людей обхаживал, и за пасекой агрофирмы наглядывал, за садами и полями. Денег не брал, живя на пенсию, и в селе миром решили, что будут своих детей, внуков отряжать для помощи старику в приёме людей, которые ежедневно осаждали его дом, в надежде на помощь в бедах и хворях.

- Ласло, - обратилась она к нему, - люди ждут. Звать кого?

Он повернул в её сторону голову и потёр онемевший лоб.

- Хватит с меня на сегодня. Скажи, чтобы шли.

- Я в хате приберу. Натоптали тебе с утра. Мигом всё сделаю.

- Не надо, - махнул он рукой. - Ступай и сама. И возьми, - указал он рукой на полку с книгами, где лежал полотняный мешочек, - это матери. Скажи, чтобы делала, как и прежде, чтобы кашель не донимал. Здесь на год хватит, если настоять, как положено.

Девушка подошла и, протянув руку, взяла мешочек, а после наклонилась и поцеловала старика в щеку.

- Спасибо тебе, Ласло.

- Нет, внучка, тебе спасибо. Замуж бы тебе, - подмигнул он и погладил её по руке. - Здоровья у тебя как раз на дитя уже будет. Не тяни. Время оно, как песок...

- За кого ж замуж-то? - покраснев, отмахнулась девица. - За городских не хочу, а свои все в Австрии, в Польше или Италии - на заработках.

- Так сама езжай к тому, кто люб, - посоветовал Вереш, наблюдая, как гуще прежнего краснеет в лице девушка. - Сама езжай, пока какая итальянка не прихватила твоего суженого к себе в мужья.

- Мне доучиться надо, - опустив глаза, тихо произнесла она. - Любит - дождётся.

- Упрямством, дочка, счастья не подослать. Езжай - говорю. Сама. Он любить будет всю жизнь - может быть, а детей с другой приживать станет.

Он встал и легонько поцеловал её в лоб.

- Иди. Скажи, что сегодня больше принимать не буду. Устал.

Она вышла, а он осторожно, чтобы не беспокоить старую боль в спине, застелил наново кушетку, собираясь прилечь, чтобы какой час побыть в покое и тишине, накапливая новые силы, но дверь в горницу резко распахнулась.

- Ишь, разлёгся!

В хату энергичным шагом вошла богато одетая женщина и резкими, раздражёнными движениями перекинула сумку из руки в руку.

- Не принимает он! - Её сердитый взгляд гневом опалил старика.

Говорила она громко и привычно властно.

- Ты знаешь, что мы здесь стоим уже второй день? Ребёнок весь извёлся! Одним ты помогаешь, а другие должны ждать - так что ли выходит?

Поколотив рукой в сумке, она бросила на стол пачку денег.

- Мало?

Он сидел на кушетке, уперев в неё руки. Его острые плечи по-стариковски торчали вверх. С безразличием в глазах он наблюдал уже обычную для себя картину. Редко какой день проходил без таких визитёров, желающих всё получить сейчас и без всяких очередей.

Она бросила ещё одну пачку на стол.

- Это только за то, чтобы принять нас без очереди. Остальное после добавлю - не обижу. Девочка ночами кричит и писается. Пороблено ей! Надо свести порчу. Как вижу - умеешь. Ты работаешь - я плачу.

Мольфар тяжело вздохнул и на расстоянии лёгким движением руки сбросил деньги со стола под ноги женщине.

- Забери и ступай.

- Мы из Донецка сюда ехали, - стала выговаривать она, нисколько не смутившись тем, что произошло на её глазах с деньгами. - Два дня стоим в машине под твоим домом, а ты - "забери и ступай". Нет, старик, так дела сейчас не делаются.

- Делается всегда одинаково, - тихо произнёс он. - С внучкой сама справишься. Сама делала - сама и отведёшь.

- Как ты смеешь!!! - вспыхнула гневом женщина.

- А ты на своих детей как? - сощурил он глаза.

Женщина присела, поднимая деньги, и, вдруг, упала на колени, протягивая нетронутые, новые банковские пачки в его сторону.

- Прими, старик. Прими, умоляю. Дура я - сделала, а потом опомнилась, пробовала от дитя отвести, но не получается у меня. К тебе, вот, приехала.

- Я тебе уже сказал, что надо сделать. Иди отсюда.

Она вскочила и с гневом бросила деньги обратно в сумку.

- Я найду на тебя управу, - зло пообещала она. - Не такое быдло на место ставила!

- Не грозись, дура. Лучше покайся и примирись с детьми.

- Да пошёл ты! - показав средний палец, вышла она из хаты, рассыпаясь в сердцах сочным матом.

Тотчас в хату вошла Оксана, потирая ушибленную красную щёку и вытирая слёзы обиды.

- Я не смогла её сдержать, Ласло, - извинилась она.

- Знаю. Успокойся, дитя. - Он указал на край стола, где в рядок стояли флакончики. - Возьми один и отнеси ей вместе с обидой. Пусть денёк помается, чтобы наука была. Скажешь, чтобы внучке в чай капала. Через неделю всё пройдёт.

Схватив флакончик и зажав его в кулаке, девушка выбежала из хаты. Усмехнувшись какой-то своей мысли, Ласло лёг на кушетку и закрыл глаза.

Для него это был отработанный за много лет ритуал. Сначала следовало полностью расслабиться, пустив пустоту в тело. Невесомо она сначала охватывала пальцы, затем - кисти, ноги, лишая члены веса и чувствительности. В последние два-три года это стало самым сложным. Дряхлеющее тело быстро теряло прежнюю податливость и нередко жило какой-то своей жизнью: то гулкий тик пробежит по пальцам, заставляя их дёргаться, то фантомная боль стянет мышцу, то заноет цепкой артритной болью изношенный сустав, или другая боль, тонко зажмёт в спазме какой-нибудь внутренний орган. Вереш глубоко вздохнул и медленно выдохнул, начав заново процесс расслабления, слегка сожалея, что старость - не хворь, и от неё никаким снадобьем не освободиться, даже на время. Пока полностью подвластным оставалось сознание, а его можно было заставить не обращать внимание на все неудобства дряхлеющей оболочки.

Как и раньше, он представил себя в горах. Высокие пики, разрезая тяжёлый морозный воздух острыми зубьями вершин, кутались в облачные шали и растянутую ветром сизую изморозь. Высокое голубое небо, достигая невероятной высоты, остывало где-то высоко вверху до космической черноты. Вершина мира всегда была щедра на благодатные пустоту и покой. Ледяной невидимой дланью он лёг на темя старика, сразу охватывая его немотой и впитываясь в кости черепа, погружая сознание в абсолютную пустоту. Захватив его, застудив до полного обездвиживания даже самую горячую мысль или эмоцию, пустота заполнила тело, залила и заполнила каждый его куточек, каждую, даже самую строптивую клетку. В тот же момент, тело стало подниматься, оставляя после себя на тверди воображения, на холодном горном льду чёткий оттиск эгрегора. Чужие боли, переживания, страсти, спрессованные в плотные осязаемые слои человеческих немочей, которыми за день приёма успело набраться тело мольфара, выдавливали освобождённое от всего мирского тело мольфара всё выше и выше - туда, где окутанный пурпурной оболочкой жизни горел яркими звёздами свободный и бескрайний космос. Чужая грязь, сотканная из ненависти и зависти, не имея возможности зацепиться за пустоту, проваливалась сквозь неё, оставляя тело и сознание мольфара. Остановленная на одном кадре мысль стала ещё легче, растекаясь, истончаясь, чтобы охватить всю представшую перед ней свободу, но в утонула в ней, захваченная пленом пустого сна. Много раз воспроизводя по памяти эти путешествия, Вереш испытывал лёгкое разочарование. Ему удавалось лишь созерцать эту невероятную свободу. Только единицам смертных было позволено прикасаться к ней или слегка в неё погружаться, напитывая свою пустоту освобождения от всего мирского материей творения. Также он понимал, что ему...

Из хрупкого забытья вывело чувство присутствия постороннего в доме. Лёгкий покров сна соскользнул с сознания. Открыв глаза, мольфар увидел, как в горнице, тяжело опираясь на стол, жадно пил воду из кружки, черпая её из ведра, высокий, могучий старик. Он тяжело дышал, делая паузы между сериями жадных глотков. От его фигуры исходил, поднимался вверх к потолку разжиженный горячий воздух, наполняя небольшое пространство комнаты едким запахом концентрированного озона.

- И давно ты там? - спросил он, повернув голову в сторону лежащего на кушетке Вереша.

- Приходится, - спокойно ответил тот, поднимаясь и садясь на лежаке. - Раз в день - обычное дело.

- М-мм, - промычал в кружку, почти захлёбываясь водой, пожаловавший старик.

От него так веяло плотной и жаркой энергией, что у Ласло на руках и голове встали дыбом волосы. От гостя куда-то вверх, под потолок тянулась стынущая, едва заметная дорожка, светящаяся призрачным сиреневым светом...

- В твоём возрасте опасно пользоваться таким способом передвижения, - покачал головой Ласло.

- Иногда обстоятельства вынуждают нас, - с одышкой отставляя кружку и утираясь, ответил старик.

- У Заклятия Пути есть много побочных эффектов, - снова покачал головой Вереш.

- Эф-фектов, - передразнил его колдун, приглаживая всклоченные и сухие волосы. - Тебе сейчас не об этом думать надо. - И хмыкнул, снова дразня: - "Побочные эффекты"... Тоже мне, умник!..

Он тяжело пододвинул к себе стул и почти упал в него, не в силах бороться с дикой усталостью.

- Как там? - указал он пальцев в вверх. - Давно не был. Что нынче раздают в Горах?

- Как всегда - свободу, - спокойно ответил Вереш.

- Ну, на это у них всегда щедрости хватало, - мотнул головой гость. - Не на совет, ни на помощь с тем, что делать с этой свободой, а пустоты - бери вдоволь и делай, что хочешь!..

- Я вопросов не задаю и помощи не прошу, а тем, что есть - всегда доволен...

Колдун предупреждающе поднял руку и скривился, словно от чего-то противного.

- Почти семьдесят лет тебя не видел, а ты уже утомил своей святостью: "этим доволен", "этого достаточно", "так тому и быть"... В твоём нимбе для полной святости одного звена не хватает, Ласло...

Он сделал паузу, вперившись в мольфара тяжёлым взглядом, выдержав который, Ласло вздохнул и грустно улыбнулся.

- И ты, Фандер, решил использовать опасное заклятие, рисковать своей жизнью, здоровьем только для того, чтобы через семьдесят лет напомнить мне об этом? Или ставки стали слишком высоки?

- Время наше такое, дорогой друг, - разводя руки в жесте сожаления, ответил Фандер. - И хорошо нам, старикам, когда есть кому напомнить о наших долгах. С возрастом многих из нас, - так оно бывает - память подводит.

- Ни тебе, ни мне это не грозит. Сколько тебе сейчас? Помню, что в Дахау тебе было...

- Для многих - пятьдесят шесть, - быстро ввернул в паузу раздумий собеседника слова Фандер и попросил: - А на самом деле - ни тебе, ни кому-либо другому знать не положено. И больше не будем о возрасте.

- Ты мало изменился. Хотя...

- Что не так? - посмотрел на себя колдун.

- Твоё заклятие. Оно часто возвращает то, что было утрачено или... удалено.

- Да? - озадаченно хмыкнул Фандер. - Ты о чём?

Вереш медленно и молча закатал по локоть на левой руке рукав рубашки и провёл пальцами по дряблой коже, где расплываясь синими пятнами ещё читались цифры 152254. Сощурив глаза, колдун улыбнулся одними глазами и закатал свой рукав. На его тонкой упругой коже наколотое число читалось гораздо лучше, почти как новое: 159336. Выколотый рядом треугольник с литерой "B" тоже был хорошо виден.

- Ничего, - растянул он пальцами кожу с татуировкой, - сегодня не так сложно избавиться от этого. Раньше приходилось посыпать марганцем или выжигать кислотой... Сейчас - пару тысяч пластическому хирургу и на утро остаётся только головная боль после наркоза - не больше. Жаль, что из памяти ничем не вытравить...

Закрыв глаза, колдун застыл, поглаживая пальцами татуировку на руке, словно что-то вспоминая.

- Mützen ab! - вдруг, страшным голосом, разрывая тонкие липкие нити слюны в разверзнутой до невероятных размеров пасти, выкатывая глаза из глазниц, заорал он. - Mützen ab, stinkenden Sau!^[38]

От этой разверзнутой пасти, от оглушительного окрика из прошлого, от ужаса, неожиданно всплывшего в памяти, знахарь сильно вздрогнул и весь сжался, словно ожидая ударов, готовых обрушиться на него даже через толщу десятилетий. Заметив это, колдун заржал - зло и надменно.

- Да, старина! - вытер он набежавшие слёзы. - Ты не забыл!

- Как такое забыть? - словно обращаясь к самом себе, тихо сказал Вереш, спуская рукав и застёгивая потёртую манжету старой рубашки. - Я иногда боюсь, что в свою последнюю минуту буду вспоминать именно об этом.

- Вам, красным треугольникам, крепко доставалось, - с пониманием закивал головой, Фандер. - Что бы было с тобой, если бы я не обратил внимание на то, что ты ещё жив?

Он помолчал, ожидая ответа, но Вереш тоже молчал, сидя на топчане.

- Как мало на самом деле человеку нужно для жизни, - наконец произнёс Фандер, хлопая себя по острым коленкам. - Всего две миски Wassersupe^[39], и мы имеем возможность спустя почти семьдесят лет общаться друг с другом - спаситель и его должник.

- Я не просил о спасении, - коротко сказал знахарь.

- Да? - удивился колдун. - Ты не мог этого сделать, так как был полным "мусульманином^[40]". Или ты бы предпочёл, чтобы я слушал, как ты вопишь в печи крематория? Сам знаешь, на последний крик силы обычно у всех находились.

- Я тебя не просил об этом, - упрямо повторил Вереш.

- Это нисколько не меняет дела, - отмахнулся Фандер. - Тем более, что ты всё-таки принял жертвы и лично отправил их в печь. Я, кстати, помню их по именам. Могу назвать всех до одного - хочешь? Вдруг забыл - напомню!

Знахарь медленно опустил голову и стал будто бы меньше, сжимаясь под тяжестью прошлого на своей старой кушетке.

- Ну, друг, не печалься, - с отеческой добротой в голосе успокоил его Фандер. - Я не настолько жесток, чтобы напоминать об этом во всех подробностях. Прости - я лишь дал понять, кому ты обязан тем, что можешь сейчас лечить людей, избавляя их от того, что они на самом деле вполне заслуживают.

Он встал со стула, пробуя крепость ног, до этого практически ослабевших после использования Заклятия Пути. Расхаживаясь по горнице, разгоняя кровь в ногах, Фандер подошёл к окну и слегка отодвинул занавеску. За двором на улице было по-прежнему многолюдно - толпа покорно ждала приёма у знахаря.

- Много их, - оценивая, произнёс колдун и отпустил шторку. - Не утомляют?

- Разное бывает, - признался знахарь, вставая с лежака и подходя к плите и ставя на огонь старый алюминиевый чайник. - Я тебе чаю сделаю. Сладкого. Тебе необходимо восстановить силы.

- Спасибо, - поблагодарил Фандер, садясь обратно на стул. - Это будет кстати. Как ты прожил все эти годы? Почему не уехал в Америку? Тебе ведь предлагали.

- У меня там никого нет.

- А здесь?

- Здесь земля родная.

Наблюдая за старым товарищем, за его простыми и привычными хлопотами у плиты - за выверенными не суетливыми движениями старых рук, он усмехнулся.

- Я спрашивал о том, как ты распорядился полученным даром? Хочу знать, так как дал тебе часть себя. Имею право. Или ты выжил в том аду только ради того, чтобы в конце жизни воспользоваться родной землёй?

- Имеешь, - не оборачиваясь к гостю, продолжая хлопотать у плиты, ответил Вереш. - Как видишь - живу просто.

- Да, - закивал головой, оглядывая маленькую горницу, её незатейливую сельскую обстановку, Фандер. - Кажется, проще некуда...

- Ты разочарован?

- Скорее да, чем нет, - признался Иван. - Мне всегда было трудно смотреть на то, как глупость пренебрегает возможностями.

- Если бы тогда спросил, чего я на самом деле хочу - наверное, не считал бы теперь меня глупцом.

- Что можно было спрашивать у того, кто едва дышал от предельного истощения? У того, кого кинули полуживого в кучу тел на пол крематория?

- Но ты даже не попытался, - спокойно ответил мольфар, снимая закипевший чайник с огня и наливая кипяток в кружку. - Я хотел быть учителем. Ещё там, в лагере, я поклялся, если выживу - стану учителем, чтобы сделать всё возможное, чтобы тот ужас никогда не повторился. Своё обещание я выполнил. За сорок лет работы в школе я воспитал сотни, сотни, Иван, людей.

- И думаешь, решил проблему? - не сдержавшись, ехидно заметил Фандер.

- Уверен. Никто из моих учеников не стал комендантом лагеря, не стал топить печи мёртвыми и полуживыми людьми. Никто из них не пришёл к власти и не стал политиком, чтобы забивать головы идеями превосходства одних над другими...

- Всё это патетика, - поморщился колдун, и добавил: - С каждого простака всегда довольно простоты. Я не хочу обсуждать глупость...

Мольфар подошёл и поставил на стол перед Фандером кружку с чаем.

- Я знаю, - ответил он, возвращаясь на свой топчан. - Добавлю, что всё-таки решил воспользоваться твоим даром. Лечил людей, как видишь. Избавлял их от того зла, которое наводили на них подобные тебе. Сделал не много, но тоже доволен результатом - это тысячи освобождённых от страданий человек.

- Снова слишком значимые и громкие слова, - вздохнул колдун. - Твои старания пусты - должен тебя разочаровать. Они вернутся домой и снова будут вредить друг другу, наводить порчу, разбрасываться проклятиями, давая выход злобе, ненависти. Они не хотят по-другому, Ласло!

Он встал со стула и указал пальцем на окно.

- Ты ведь даже не подумал никого из них спросить, за что они всё это получили?

- За что? - вскинул голову Вереш. - Ты всех оцениваешь, всех судишь, за всех решаешь...

- Я обладаю для этого огромными знаниями! - Голос колдуна, наполненный гневом, ударил по срубу стен, выбивая из стыков давнюю пыль.

- Не трать силы, - спокойно посоветовал ему мольфар. - Тебе ещё возвращаться. До тебя здесь недавно был маленький мальчик, на которого одна из ведьм наложила проклятие немощи - сделала, не скупясь на силы. А в чём виноват этот ребёнок? В том, что она это умеет и зарабатывает таким способом себе на безбедную жизнь? Или он это заслужил, стянув яблоко из её сада?.. Жизнь за яблоко? Тебе это ничего не напоминает? В Дахау многие шли на такой обмен лишь за миску wassersupe...

Он замолчал и вздохнул, потирая руки, на мгновение застыв, чтобы посмотреть, как мелко дрожат пальцы.

- Скажи лучше, за что я получил то, что ты мне дал?

- Мне стало жаль тебя...

Замотав головой, Вереш грустно усмехнулся.

- Твоей жалости обычно не хватало даже на то, чтобы делиться утроенной лагерной пайкой. Таких "мусульман", как я, у тебя каждый день возле печи набрасывали сотни, и ты запросто бросал их в огонь, кому проламывая кочергой голову, а кого пристреливая. Меня ты выбрал из этой вонючей кучи дохляков потому, что я работал в "канаде^[41]", и тебе нужен был кто-то, кто имел доступ к драгоценностям и золоту. Этими вещами ты подкупал офицеров и капо, чтобы оставаться бригадиром в крематории, получая достойную пайку и избегая селекций. Ты использовал других...

- Не тебя меня судить, - оскалился колдун.

- Я не могу и не собираюсь судить того, кто пытался выжить. Второй раз дойти до состояния "мусульманина" мне не хватило духу, чтобы в конце концов вылететь в трубу^[42].

- Ты остался жив, - произнёс Фандер, беря в руки кружку с чаем. Она была горячей, но он с удовольствием катал её между ладонями, набираясь от неё живительного тепла. - Иначе бы я не пришёл сейчас к тебе за долгом.

- За долгом? - удивился знахарь. - Кажется, я тебе всё отдал, работая в "канаде".

Он замолчал, ожидая ответа. Гость в полной тишине, неторопливо выпил чай, вытер рукой губы и отставил кружку.

- Каков долг и когда его платить - решаю я. Ты должен это знать. В Дахау ты рассчитался за то, что выжил. Сейчас должен за то, что я тогда дал тебе.

- У меня ничего нет, - развёл руками Вереш. - Пользуясь твоим даром, я ничего не брал для себя.

Фандер встал во весь свой огромный рост.

- Так все говорят. "У меня ничего нет". - Он снова брезгливо поморщился. - Всегда одно и то же. Я знал одного эсэсовского офицера, которому обязан Дахау, и который наивно полагал, что таким образом отделается от меня. Он прожил без суда и каких-либо последствий за свои преступления почти сто лет, нажил за это время состояние и вырастил троих детей, а тоже уверял, что у него ничего нет. Он даже не подозревал, какую услугу мне оказал - бедный и глупый Фриц, отправляя меня в концлагерь. Я там мог нисколько не беспокоиться о количестве жертв. Не разочаровывай меня, Ласло...

- У меня есть только жизнь. Если ты пришёл за ней - скажу, что благодарен тебе: ты дал мне время.

- Это другой разговор, - удовлетворённо заметил Фандер, доставая из-за пояса никелированный блестящий пистолет. - С должников я всегда возьму то, что мне нужно. Порядок вещей изменить нельзя. Ты, надеюсь, это понял.

Мольфар кивнул на пистолет в его руках.

- С парабеллумом^[43] в крематории ты смотрелся гораздо страшнее, - сказал он.

- Правда? - удивился колдун. - Я не задумывался над этим, - признался он. - Всегда не хватало патронов. Выдавали только пару пачек на день. Поэтому и приходилось пользоваться кочергой или киянкой.

- Ты неплохо работал. В лагерной администрации тебя ценили.

- Это уже не важно, - тихо, низким голосом ответил ему Фандер. - Сегодня мне нужен именно этот пистолет.

Побледнев, Вереш встал с топчана на едва послушных ногах.

- Что я должен сделать? Стать перед тобой на колени? Кажется, так тогда это делалось?..

Сложив руки в замке на затылке, он опустился на колени перед Фандером, который передёрнул затвор на пистолете и навёл его на мольфара.

- Делай, как знаешь, Ласло. Мне просто нужна твоя жизнь. Как ты расстанешься с ней - мне всё равно.

- Я хочу знать одно, - поднял голову знахарь. - Зачем тебе это всё?

- Власть, - уверенно ответил колдун. - С тебя довольно пустоты в Горах, - жаль, что тебе туда уже не попасть, - а мне в земной обители сытнее будет с властью. Всегда будет полно тех, кто не доволен своей участью. Это, как рыночная модель, дорогой друг: кому-то мало, кому-то много, и играя на ставках я всегда буду снимать свои дивиденды власти.

- И что потом?..

- Потом? - переспросил Фандер. - Потом жить - вечно, Ласло. Жить вечно.

В маленькой комнатёнке, заставленной старой мебелью, завешенной под потолком пучками сушёных трав, семь размеренных выстрелов прозвучали необыкновенно глухо. Пробитый пулями старик попытался встать на ноги, но сил на попытку не хватило. Вереш упал на бок, так и не разомкнув рук на затылке. Он уже не дышал, но ещё был жив, когда Фандер склонился над ним. Живые глаза почти мертвеца следили за каждым движением колдуна.

- Ты свободен, - произнёс в эти глаза Фандер, зная, что его ещё слышат.

Он выпрямился и осмотрелся. Рядом на столе стояла пластиковая фляжка с вытесненным на боку простым крестом. Взяв её, и открыв крышку, он плеснул содержимое фляги на быстро бледнеющее лицо мольфара... Ничего не произошло, кроме того, что умирающий человек инстинктивно зажмурился. Вода разлилась по его лицу, потекла по волосам на пол, расплываясь там в грязи вместе с кровью. Фыркнув от разочарования, Фандер вылили на тело всё, что оставалось во фляге и небрежно бросил её на пол, рядом.

То ли услышав звуки выстрелов, то ли заметив вспышки выстрелов, толпа на улице перед домом затихла. Несколько любопытных голов стали заглядывать через забор, а кое-кто осторожно и нерешительно отворил калитку. Фандеру понял, что следует поторопиться. Перешагнув лежащее тело, он сунул пистолет за пояс и достал амулет с камнем руны Движения, собираясь сотворить Заклятие Пути, когда услышал едва различимый шёпот. Он обернулся и увидел, как умирающий старик пытается что-то сказать.

- Что? - снова склонился над ним Фандер. - Прости, что заставил мучиться. Я плохой стрелок.

- Спасибо за воду, - расслышал он тихие слова Вереша. - Ступай... Благословляю...

Умирающий дёрнулся, крутанул головой и попытался сделать вздох, но вдруг обмяк и в смотрящих на колдуна глазах стали расплываться, расширяться зрачки. Фандер знал, что в этот момент Ласло Вереш увидел Свет. Внимательно рассмотрев спокойный лик покойника, он осторожно коснулся капли воды на его лбу. Брызнув во все стороны облачками пара, она обожгла его болью.

Прежде, чем снова вернуться к Заклятию Пути, он быстро провёл простой для своего мастерства, если не примитивный обряд ухудшения погоды, и до того, как невероятная сила подхватила его из реальности, чтобы перенести на дальнее расстояние, услышал, как забарабанили по кровле дома тяжёлые капли затяжного дождя.

Прав был покойный Ласло Вереш, когда говорил о том, что пользоваться Заклятием Пути следует крайне осторожно. Оно забирало слишком много сил, которые нужны были для точного управления заклятием. Рассчитав место своего появления под Киевом, Сафон ошибся в высоте. От того, чтобы разбиться, колдуна спасло болото. Мягкий и вязкий покров трясины смягчил удар, но выбираться из ловушки пришлось, полагаясь на собственные силы, которых осталось очень мало. Вконец измотанный, разбитый, выдохшийся и измазанный чёрной болотной жижей, Григорий ничком повалился на пахнущий коровьей мочой и тиной бережок небольшого болотца, стягивающего в себя отлоги низины между просторных полей. Он знал, что должен сейчас находиться где-то возле столицы, но для того, чтобы определиться с местонахождением, необходимо было взобраться на возвышение какого-нибудь поля и оглядеться. Но полное бессилие не позволяло сделать ни единого шага. Уткнувшись серым лицом в сырую, дурно пахнущую землю, он забылся, время от времени вздрагивая от холода, которым пропиталась после нечаянного купания в болоте вся одежда.

В себя его привёл детский голос. Перевернувшись и открыв глаза, Григорий увидел над собой щедро усыпанное крупными веснушками лицо короткостриженого подростка.

- Дядька, вы живы? - теребил его пацан, держа в одной руке сплетённый из полосок автомобильной резины кнут. Рядом стояли, мотая из стороны в сторону огромными и безучастными ко всему мордами, несколько коров. Не трудно было определить в этом пацане, одетом в выгоревшую и заношенную телогрейку и обвисшие штаны, сельского пастушка, выгнавшего мирскую скотину на луга, где успела подняться первая молодая мурава. Парнишка держал в руке электронную книжку, выдавая в себе пацана продвинутого, который умеет с пользой для себя проводить время на пастбище.

Прикрыв глаза, колдун невольно вернулся в своё далёкое отрочество, когда ещё не зная ничего о сложностях сплетения мира из добра и зла, тоже гонял сельские стада по сочным лугам на склонах гор. В то время такие, как он, мальчишки могли себе позволить лишь краюху хлеба с луковицей в котомке, да самодельный камышовый сопель.

- Эй, дядька! - не отставал парнишка.

Колдун снова открыл глаза.

- Где я?

Мальца озадачил этот вопрос. Он выпрямился и с изумлением огляделся.

- В Замарках, - дёрнув плечами, ответил он и указал рукой куда-то на горбок. - Село во-та - рядом!

- Почему не в школе?

Мальчик озорно подмигнул и усмехнулся.

- Так моя очередь сёдня скотину пасти. - И с заботой поинтересовался: - Хто эт вас так? Вы полежите тута, а людей гукну - поможут.

Он хотел было уже бежать, но колдун остановил его.

- Постой!

- Чё? - не понял мальчик.

Быстро вычертив в воздухе пальцами знак из Заклятия Гибели, Сафон толкнул его в сторону подростка.

- Вы чего?! - отступив на шаг от толчка, возмутился тот.

Заклятие не сработало, даже не сбив ребёнка с ног, лишь слегка толкнув того. Сил почти не было. Оставалось только одно...

Сухой выстрел хлёстко ударил по отлогам. Испуганные коровы шарахнулись в стороны, но вскоре спокойно вернулись к однообразному выщипыванию сочной травы с луга. Согнувшийся пополам паренёк, выронил кнут и книжку и скатился к чёрному болотцу, где забился в агонии, разбрасывая веера липкой дурно пахнущей жижи.

Поднявшись на ноги и сунув пистолет в карман, Фандер подошёл к парню, схватил его, ещё дёргавшегося, и потянул за собой в болото, где на глубине опустил в топь, придавив руками, и держал там до тех пор, пока не почувствовал, как смерть освободила силы молодого человека. Коротким и слабым заклятием он перехватил их и застыл в воде, мелко дрожа, пережидая, когда уйдёт из тела прихваченный с чужими силами смертный ужас.

Полученной таким образом энергии было мало, но она позволяла стоять на ногах и идти. Замарки находились, как помнил колдун, в семидесяти километрах от Киева. Это вполне соответствовало его плану возвращения. Прежде, чем идти к трассе, обходя полями село, он опустил в болотную жижу руки, и, нащупав ещё тёплое тело, стал пальцами разрывать плоть возле раны. Через минуту он достал пулю, сунул её в слипшийся от воды карман, а выйдя на берег, подобрал гильзу, намереваясь выбросить их где-то по пути, в поле. Тело ребёнка рано или поздно найдут, и нельзя было оставлять после себя никаких улик. Чары чарами, а здравый смысл никто не отменял.

Примерно через полчаса он вышел к трассе. Пришлось пройти около семи километров по полям. Шёл не торопясь, стараясь экономить силы. После немного прошёлся вдоль трассы, выбирая подходящее дерево. Такое было вскоре найдено. Огромный, склонившийся от дороги тополь, поскрипывал когда мимо, грохоча по разбитому асфальту, проезжали тяжёлые грузовики. Дерево было старое и особое. Прижившаяся в нём беда была сильна и очень голодна. На стволе на проволоке болталось несколько пластиковых веночков, а рядом, в пыльной траве и придорожном мусоре валялось ещё несколько. Там же, возвышаясь над травой, выделяясь в её пыльной зелени серебряной краской, стояли четыре маленьких обелиска.

Обойдя дерево, Сафон провёл обряд Заклятия Гибели, вплетая в него имя того, кто должен был здесь скоро оказаться и номер его машины, которая должна вскоре здесь проехать, и попытался прижить их к голодной беде, которая, как паук жила в древесине тополя, терпеливо ожидая новых жертв. Но сил на это не достало. Оставалось только одно крайнее средство, и с сожалением колдун решил к нему прибегнуть, иначе уже сотворённое заклятие притянет любую вместо обещанной жертву. К гибели самого колдуна оно, конечно, не могло привести, но на фоне почти полного бессилия гарантировало немалые проблемы. Могло случиться так, что при переходе через какую-нибудь дорогу, на пешеходной "зебре", какой-нибудь автомобиль не смог бы вовремя притормозить и ударил бы переходящего старика. Лежать в больнице и сращивать переломы в планы Сафонова-Фандера не входило.

Подходящий осколок битого стекла на обочине нашёлся через пару минут. Решительно и с силой полоснув себя по руке, колдун кровью написал знак Гибели, намертво связывая его с заклятием. Чтобы заклятие сработало, необходимо не жалеть крови, и Сафон старательно наводил знак, несколько раз пропитав своей кровью пыльную, грязную кору старого дерева.

Через пару минут ему, шатающемуся от потери крови и совершенно обессилевшему, удалось поймать попутку. Молодой водитель, открыв дверцу своей машины, оглядел грязного, окровавленного старика.

- Эй, отец! Садись - подвезу до больницы. Тебе нужна помощь.

- Мне в Киев надо, - сказал Сафон, зажимая рану на руке. От боли и слабости голос его скрипел, как сгибаемый прут ржавого железа.

- В Киев? - удивился водитель. - А довезу ли я тебя? Тут, километров через десять, в Замарках, есть фельдшерский пункт - помогут.

- Мне в Киев надо, - повторил колдун.

- Ладно, садись, - кивнул паренёк, а когда пассажир сел, бросил ему на колени коробку аптечки. - Там бинты есть и всё, что нужно на первое время. Сам справишься или помочь?

- Сам, - проскрипел Сафон, открывая аптечку. - Ты езжай, сынок. Я сам. Умею.

- Ладно, - включая передачу, поворот и оглядываясь на трассу, сказал парень, выводя машину в поток транспорта на дороге. - Ты только не торопи меня. Я не из лихачей.

- Спасибо, - с облегчением выдохнул пассажир, думая, что ему крупно повезло. В пистолете уже не осталось патронов. А считать их его научила тяжёлая работа в концлагерном крематории. Перебинтовывая руку, он несколько раз бросил взгляд на ещё более отчётливо проявившийся на коже наколотый номер и с треугольничком и литерой "В" внутри. Проблем с "самаритянином" быть не должно. Такие люди делают добро таким образом, чтобы о нём не знала другая рука.

Скупой свет выливался в гулкое пространство пролётов тюремного здания. Полая тишина долго перекидывала в своей пустоте эхо любого звука: мерный стук каблуков охранников, лязг засовов на камерах, звон ключей на связках вертухаев, их строгие отрывистые окрики. Даже самый нечаянный, неосторожный скрип или шорох обретал здесь значимость, привлекая к себе цепкое внимание хмурого персонала. Четыре толстостенных этажа были продавлены тёмными провалами ниш, в которых, за тяжёлыми дверьми, в десятках камер спрессовывались тихим отчаянием в цепкую тишину сотни человеческих судеб. Неширокие террасы, ограждённые старинными коваными балюстрадами, окаймляли каждый этаж. На первый взгляд нелогичное, путанное сплетение из переходов и лестниц, соединяло между собой этажи, разбивая, уменьшая и без того скупое освещение, оставляя нижнему этажу лишь затхлые сумерки в любое время дня. Тяжёлое и узкое пространство пролёта висело сырым гнилостным монолитом над всем этим миром, въедаясь в старый, но прочный камень, в железо арматуры, угнетая, растворяя сочащееся из всех щелей страдание. Здесь ужас замкнутого пространства обретал форму, достигая в этом невероятных размеров.

Генерал-полковник Москаль шёл широким шагом по второму этажу тюрьмы в сопровождении свиты из начальствующих чинов учреждения и своих чопорных помощников. Их шаги смешивались с эхом в нестройную дробь, всё тем же игривым эхом рассыпающуюся по самым тёмным закоулкам старинного тюремного замка.

- Игорь Борисович, - канючил и семенил рядом толстопузый начальник тюрьмы, - я велел использовать самых опытных следователей, но без вашей санкции на... мужской разговор, так сказать, нам ничего не добиться. Он молчит!

Замминистра продолжал быстро идти по замызганному годами кафелю этажа, не обращая никакого внимания на захлёбывающееся лопотание начальника тюрьмы. Возле дверей камеры для допросов он остановился и спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

- Он что - вообще молчит?

Офицеры переглянулись.

- Нет, говорит, - неуверенно ответил кто-то, - но не даёт полных ответов на поставленные вопросы.

- Били? - рубанул следующим вопросом заместитель министра.

- Как же можно?! - вытягивая обрюзгшее лицо в маску изумления, при этом жутко потея, возмутился начальник тюрьмы. - Вы же сами приказали...

- Кто допрашивает?

Снова это виноватое переглядывание и тихий неуверенный ответ:

- Степанян и Гредасов - опытные следователи... Служат почти по тридцать лет. Наши опытные оперативники.

Это ничего не дало Москалю, и он требовательно кивнул одному из своих помощников. Тот молча поднял в руках планшет, несколько секунд поелозил пальцем по экрану и выдал внятной, отработанной скороговоркой:

- В прошлом году следователи оперативной части Гредасов и Степанян раскрыли, каким образом произошла утечка информации о внутренних делах тюрьмы, её распорядке и проблемах в прессу.

При упоминании этого факта Москаль заиграл желваками и угрожающе прищурил глаза.

- Виновные были найдены и понесли заслуженное наказание, - продолжал помощник. - Они были осуждены на дополнительные сроки и сейчас отбывают наказание в колониях строгого...

Подняв руку, он остановил эту механическую тарабарщину. Внезапно разболелась голова. Министр вспомнил, скольких нервов стоила вся эта возня в прессе, из-за которой он едва не лишился кресла.

- Опытные говоришь? - свёл Москаль злой прищур глаз на начальнике тюрьмы. - По тридцать лет служат?

Щёки начальника мелко задрожали, и он быстро согласно закивал, обильнее прежнего заливаясь потом.

- Так точно, - нервно облизал он полные губы.

- Так научи своих опытных следователей подтирать жопу до того, как оденут штаны!

Повернувшись к дверям камеры, Москаль жестом велел открыть её. Зачем-то отдав честь, бледный охранник загремел ключами.

- Я сам, - отрывисто бросил он, когда в открывшиеся двери за ним попыталась пройти вся свита.

Камера была совсем небольшой. Серые стены масляно блестели в ярком свете грубыми, застывшими мазками давно высохшей краски. Местами её толстый слой отвалился, оголяя нижний, истрескавшийся, а кое-где - и щербатый камень. Из двух противоположных стен, изогнутыми в крючья, торчали прочно вмурованные обрезки водопроводных труб - по две на каждую стену. Здесь иногда проводили очные ставки, и в этом случае одно-двух крюков оказывалось явно недостаточно. Когда же в тюрьму заявлялись очередные комиссии или какие-нибудь представители различных правозащитных организаций, омбудсмены или депутаты различных уровней - здесь, как правило, устраивали для них кабинет приёма, а на вмурованные крюки клали застеленные сложенными вдвое простынями доски, выставляя на них различную юридическую литературу, тома кодексов или папки с множеством ведомственных инструкций. Комиссары получали на своё требование отдельный кабинет и необходимую литературу под руку, а приведённые для собеседования заключённые имели перед глазами красноречивое доказательство тому, что их ожидает, если жалобы и заявления выйдут за утверждённый администрацией тюрьмы сценарий. Яркая лампа под потолком нещадно выжигала тени, предусмотрительно защищённая крепкой решёткой плафона. Его крепость была спроектирована не случайно. Намертво вкрученный четырьмя болтами в потолок, плафон мог без проблем выдержать вес любого подвешенного на дыбе человека. Окон не было. Лишь в верхнем углу находилась плотно забитая перфорированным куском железа вентиляционная дыра. Правда, со своей задачей она справлялась отвратительно, и, оказавшись в камере, замминистра сразу же дёрнул узел своего форменного галстука, заталкивая вышитый на нём серебром герб ведомства под борт генеральского кителя.

Здесь же, в стороне от входа, стоял грубо сколоченный из посеревших от времени и грязи дубовых досок стол с двумя прикрученными к полу табуретами, а в углу, почти впритык к нему - металлическая полочка, где при необходимости устанавливали звукозаписывающую или видео аппаратуру, или лежали различные "приспособления", с помощью которых допрос мог протекать более оживлённо и продуктивно.

За свою милицейскую бытность здесь Москаль бывал не одну сотню раз, и на нынешнее время мог отметить, что раньше это помещение не убиралось так тщательно, как сейчас. Под конец советской эпохи, когда он только начинал свою правовую карьеру, здесь можно было запросто увидеть засохшую кровь, осколки выбитых зубов, куски плоти, клоки волос. Очень давно эту комнату-камеру кто-то из заключённых метко прозвал Могилой Правды, а со временем это название прочно укрепилось и среди служащих администрации.

Свесив голову на грудь, на одном из крюков висел Федорчук. Кисти его тонких рук, сцепленные на крюке стальными кольцами наручников были почти черны от отсутствия кровообращения. Возле него, в вопросительной позе стоял один из следователей. Другой, устало уперев голову в свои волосатые руки, сидел за столом. Рядом с ним стоял одетый по гражданке полковник Босар, начальник Главного Следственного Управления министерства.

С перекошенного параличом рта Федорчука стекала длинная вязкая струя слюны. Её натекло довольно много, и она блестела большим тёмным пятном на извоженной в грязи рубашке, под которой судорожно вздымалась в отрывистом дыхании грудь. Лицо подвешенного человека было ярко-пунцовым, словно он страдал от страшного жара. В стекающей слюне Москаль не сразу заметил тёмные кровяные нити.

- Я жду! - неожиданно гаркнул стоящий перед подвешенным задержанным следователь. Был ли это Степанян или Гредасов - Москаль не знал, да и знать не хотел.

Он кивнул начальнику ГСУ, молча спрашивая о ходе допроса.

- Глухо, - тяжело выдохнул Босар.

- Я просил не бить, - указал на Федорчука замминистра.

- Он сам, - неопределённо дёрнул плечами полковник и, потупив глаза, добавил: - упал. Слабый какой-то, больной насквозь, сволочь... На ногах не стоит, падает постоянно.

- Снимите, дайте воды и оставьте нас, - приказал он, и пока следователи исполняли распоряжение, возясь с бессилием тряпичного тела, повернулся к Босару. - Сколько времени?

- Без четверти полночь, - не глядя на часы ответил офицер.

- Сколько времени длится допрос? - с трудом сдерживая раздражение, уточнил Москаль.

- Четырнадцатый час без результата, - нехотя и устало ответил Босар, выходя из камеры, по пути грубо расталкивая набившуюся в проходе генеральскую свиту. - Себя измотали, его измотали - всё без толку. Надо было сразу - как положено, за дело приниматься!..

Пропустив мимо ушей упрёк, Москаль резко махнул рукой в направлении дверей.

- Все вон. Вон пошли! И закройте двери!..

Но задержанный был так слаб, что не мог самостоятельно сидеть на табурете. Порядочно испачкавшись кровавой слюной, замминистра стукнул в двери камеры, когда после очередной попытки усадить Федорчука, тот снова упал на бетонный пол.

- Лев Евгеньевич, - позвал он Босара, едва дверь открыли. - Извините, мне без вашей помощи не обойтись.

Бросив в тёмный провал пролёта между этажами недокуренную сигарету, начальник ГСУ вернулся в камеру, на ходу, с раздражением ткнув в руки замминистра какую-то тряпицу, чтобы вытереть испачканные в чужой слюне руки. Когда за ними закрыли дверь, он повернул в сторону Москаля злое лицо.

- Это бесполезно, Игорь... Удавить сволочь - и вся недолга!..

- Давай без своих хищных категорий, - посоветовал Москаль, садясь за стол. - И придерживайся субординации. Не в Межгорье и не в сауне с девками.

Что-то зло и неразборчиво бросив в сторону, Босар сделал шаг к лежащему на полу Федорчуку и пнул того ногой в грудь, вкладывая в удар всю свою накопленную за неудачный допрос досаду.

- Я что сказал?! - ударяя кулаком по столу и вскакивая с места, заорал Москаль. - Ты вообще охренел, Барсук!

Тот в ответ лишь оскалился - неприятно, злорадно, а затем, быстро присев, подхватил под руки обмякшее, хрипящее тело и бросил его на табурет, став позади таким образом, чтобы допрашиваемый мог опереться спиной о него. Федорчук сидел кулём, в бессилии свесив на грудь тяжёлую голову. То ли в желании досадить начальнику, то ли для того, чтобы действительно привести в чувство, Барсук ударил задержанного кулаком в голову, привычно и точно направляя удар в ухо. Мотнув головой, как фарфоровая собачка на автомобильной торпеде, Федорчук шмякнулся обратно на пол.

- Во-о-он!!! - заорал Москаль, подскакивая к подчинённому, багровея от ярости. - Пошёл во-он, быдло! Во-он! Вон - я сказал...

- Как скажешь, - снова ледяной, злорадной улыбкой одарил замминистра Босар, отступая к дверям камеры. - Это чмо заслуживает только удавки... Моё терпение исчерпано. Делай сам, что хочешь.

- Позвони Бережному, - отдуваясь после приступа гнева, велел замминистра и выдохнул: - Вон - я сказал!.. Уйди по-доброму...

Захлебнувшись льющейся на лицо водой, Федорчук открыл глаза и стал жмуриться на яркий свет единственной, но очень мощной лампы. Видя, что он пришёл в себя, Москаль присел рядом, с неудовольствием чувствуя, как мешает сидеть не к возрасту отросший живот.

- Игорь Викторович, зачем вы упорствуете? Для чего все эти грязные проблемы на конец жизни? Объясните мне, пожалуйста, - попросил он.

Федорчук пошарил здоровой рукой в стороне и, нащупав прикрученный стул, сделал попытку или подтянуться с помощью него или встать. Москаль засуетился с помощью, но допрашиваемый слабо, но настойчиво оттолкнул его.

- Оставь, - прохрипел он. - Я сам. Ты силы, генерал, побереги. Они тебе ещё сегодня пригодятся.

- Вы думаете, я бить вас буду? - усмехнулся замминистра, наблюдая, как барахтается на заплёванном, залитом водой полу, стараясь подползти к стулу, Федорчук.

- А что ты ещё умеешь? - кривым ртом просипел тот, наконец, опираясь спиной о стул, не имея сил на большее. - Это б только Григорьев тянул по жилке весь расклад в диалоге во время допроса - умный следователь, действительно образованный, но задвинутый таким ухарем как ты подальше, чтобы не дай бог, кто поумнее не заметил, как на самом деле глуп генерал в сравнении с каким-то старшим лейтенантом...

- Вы в самом деле так думаете? - недобро усмехнулся Москаль, сжимая руки в кулаки.

- Думаю?! - изумился задержанный. - Я знаю, генерал. Было б это иначе, не было бы здесь тебя, и я бы не сдыхал в этих гестаповских застенках на ваших глазах.

- О! - презрительно улыбнулся замминистра. - Вы совершенно знаете это место, Игорь Викторович. Ваши представления о гестапо - киношная забава. В Могиле Правды же всё по-настоящему.

- Нисколько не сомневаюсь, - в ответ скривил в слабой улыбке и без того кривой рот Федорчук. - Только в гестапо учились искусству силового допроса. Они подходили к этому процессу с научной стороны. А у тебя, сертификат доктора экономических наук - так кажется? Как всё символично, генерал: днём экономист с купленной защитой диссертации в министерском кресле МВД и с давно подаренным родителями дипломом юриста, а вечером - палач-любитель... Столько ликов! И ни одного настоящего, профессионального.

- Разговор не обо мне, - подавив подкатившую к сердцу жаркую волну гнева, стараясь быть спокойным, произнёс Москаль. - Сейчас решается ваша судьба.

- Всё уже решено, генерал, - хмыкнул полупарализованный человек. - Будь по-другому, сейчас здесь бы были следователь и мой адвокат, а не ряженый генерал, который вместо закон пишет "зокон", не знает ничего об орфографии из школьной программы, не говоря уже о предметах своей профессиональной деятельности. А потом даже б не было суда...

Уперев гудящие от напряжения кулаки в бока, Москаль медленно встал.

- Я пытался с вами договориться, Игорь Викторович. Видит бог...

- Видит Бог?! - вдруг страстно воскликнул Федорчук. - Что ты знаешь о том, что видит Бог? Если б ты знал о чём говоришь - понимал, что пора сворачивать свои дела, возвращать награбленное и пускать себе пулю в лоб, генерал! Знал бы ты, что на самом деле видит Бог - понимал бы тогда, что наша встреча не случайна, как не случайно и то, что я никому из вас ничего не скажу. Не потому, что не знаю ничего, а для того, чтобы ещё раз доказать, как ничтожны вы все на самом деле... Конечно, ты же веришь в чёрта, а Бог для тебя - телевизионный ритуал, показуха для быдла по праздникам...

Молниеносный удар короткой генеральской ноги оборвал этот эмоциональный монолог. Запрокинув разбитое лицо, вытаращив на яркую лампу единственный послушный глаз, Федорчук глухо застонал и задёргался, как в агонии, заваливаясь на бок и стуча головой по бетонному полу, словно в припадке. Москаль хотел ещё раз ударить, но остановился, уже занеся для повторного удара ногу. Гримаса отвращения исказила его гладко выбритое лицо.

- Конвой! - заорал он, возвышаясь над дёргающимся телом, а когда вышел из камеры, кивнул головой Бережному, который стоял опираясь о балюстраду рядом с золотоволосой Пшеничной: - Приехали? Хорошо. Григория бы Андреевича сюда...

- Он здесь, - безразличным тоном ответил агент ДУСи, - сидит в кабинете "кума" - какой-то замороченный, серый... Не заболел ли?

- Некогда ему болеть, - в той же манере произнёс замминистра, одновременно внимательно прислушиваясь к гудению слабой боли в ушибленной ноге, а затем посмотрел на вечно потеющего начальника тюрьмы. - Проводи меня...

- Игорь Борисович, - раздался необычно живой, звонкий для этого мрачного места - тюрьмы, голос Пшеничной. Она оттолкнулась от балюстрады и сделала шаг к замминистра. - Игорь Борисович!

- Я вас слушаю, - остановился Москаль и несытым взглядом скользнул по туго натянутой на груди женщины футболке. - Как устроились?

- Спасибо, товарищ генерал, хорошо.

- Уже приступили к работе?

- Так точно...

- Где же ваш напарник?

- Он, - замялась она. - Он сейчас в... ресторане...

- Бухает?

- Я сейчас дам команду - его доставят, - встрял Босар.

- Отставить, - нахмурился на него Москаль. - Григорьева не трогать. Пусть пьёт. Свою работу он сделал - имеет полное право расслабиться. Мужик сделал за несколько дней гораздо больше, чем вы все вместе взятые за два года.

- Я хотел, - начал было снова Босар.

- Григорьева не трогать, - значительно утяжеляя голос властными нотками, повторил замминистра, и уже спокойнее и мягче добавил, обращаясь к Пшеничной: - Наталья Павловна, очень прошу вас: позаботьтесь о Максиме Фадеевиче. Он наверняка будет очень расстроен всем случившемся, и я очень надеюсь на ваше участие и понимание.

- Можете не беспокоиться, - угодливо произнесла Пшеничная и коротко улыбнулась одними губами, что, впрочем, - как заметил Москаль, - вышло у неё непринуждённо и даже мило. - Я бы хотела...

- У вас ко мне какие-то просьбы, Наталья Павловна?

- Так точно, - глубоко кивнула она, от чего тяжёлая коса золотисто-пшеничных волос соскользнув с плеча, упала на туго натянутую на груди ткань футболки и подпрыгнула там, встретив естественную здоровую упругость женского тела. - Одна просьба - разрешите?

Заворожённый этим коротким, но приятным зрелищем, Москаль улыбнулся. Ему стало тепло и хорошо. Он уже не испытывал того стискивающего сердце возмущения, которое едва не поглотило его полностью в камере для допросов.

- Я вас слушаю.

- Разрешите мне поговорить с задержанным?

С тонкой мольбой в своих небесных глазах она смотрела на заместителя министра.

- Это бесполезно, - словно ни к кому не обращаясь, глядя в гулкий и тёмный провал пролёта этажей, произнёс Бережной. - С говорильней пора заканчивать. За дело берусь я.

- Погоди, - бросил в его сторону Москаль и, с сожалением вздохнув, сказал Пшеничной: - Чем вы можете помочь, Наталья Павловна?

- Я кандидат психологических наук. Разрешите попробовать?

- Что это даст? Будет результат?

- Я не могу гарантировать, так как не имела раньше никакой возможности общаться с задержанным. Но думаю, что до того, как будут применены крайние меры, - Пшеничная бросила короткий холодный взгляд в сторону Бережного, - было бы неплохо использовать все возможные ресурсы.

- Хорошо, - немного подумав, согласился Москаль. - Если хотите быть полезной - я не буду против. Но не больше получаса.

- Пустая трата времени. Это только больше утомит его, - тихо возразил Бережной, - и сведёт всю мою работу на нет. Каков смысл в сюсюканьях?

- Полчаса, - повторил замминистра, но не для Пшеничной, а уже для Бережного, который до скрипа в суставах сжал выщербленные перила балюстрады.

- Это ничего не даст, - упрямо повторил в спину уходящему Москалю агент. - Через полчаса к допросу приступаю я. Предупреждаю, что после этого вам останется мешок с говном.

- Дверь, - неожиданно требовательно скомандовала конвоиру Пшеничная и решительно шагнула в душную комнату, в Могилу Правды, где придя в себя сидел на полу Федорчук, пытаясь сладить со здоровой рукой, чтобы вытереть кровь с глаз, которая натекла с разбитого и сломанного носа. Жаркая немота волнами пробегала по конечности, лишая её подчинения. Уже не раз переживший удар, Игорь хорошо понимал, к чему всё это приведёт, и не без злорадства ожидал, когда настанет момент, который сделает из него недолгого наблюдателя бессилия своих мучителей, когда они будут биться над его совершенно бесчувственным телом. Всё складывалось, как нельзя лучше. Расчёт Инквизитора, как всегда, оказался точным.

В узком кабинете начальника Оперативной части Лукьяновского СИЗО, за шатким письменным столом, втиснутым между неказистыми, сделанными руками заключённых шкафами с документацией, сидел Сафонов. Он неторопливо ел сухое печенье, едва чувствуя от усталости его вкус и запивая сладким горячим чаем. После пережитого путешествия он чувствовал себя гораздо лучше, особенно после того, как проспал несколько часов в тёмной яме мёртвого сна, просто упав в грязной одежде в кровать своего гостиничного номера. Перед тем, как приехать в тюрьму, он плотно поужинал, чтобы восстановить силы, но всё равно чувствовал себя отвратительно. Кислота усталости не так сильно, как прежде, но всё же ещё разъедала и тело, и измотанное сознание. Именно сейчас он, как никогда ранее, понимал, насколько же на самом деле постарел, но упрямо гнал мысли о возрасте прочь, стараясь думать, что вялость, депрессия - это всё-таки последствия Заклятия Пути.

Кроме него в кабинете находился только замминистра Москаль, который тяжёлыми шагами мерял истёртый временем и казённой обувью ковёр, неизвестно кем и когда постеленный в этом помещении. Ворс ковра местами практически отсутствовал, и некогда яркий восточный рисунок заменяли теперь грязные плешивые пятна. Начальник Оперативной части, хозяин кабинета, и начальник тюрьмы были выставлены вон, чтобы не мешать серьёзному разговору.

- Так вы думаете, что это не Инквизитор? - в который раз повторил пустой вопрос замминистра.

Обмакивая печенье в чай, колдун медленно покачал головой.

- Уверены? - переспросил генерал.

- Я знаю, - тихо произнёс Сафон.

- Но вы даже не заходили к нему!

- Это ни к чему. Что я могу сделать для него? Только быстро умертвить. Но должен напомнить: милости я никому не делаю - не тот профиль, как понимаете.

- Могли бы хотя бы попробовать. Я знаю ваши таланты. - Москаль остановился и развёл руками, словно охватывая что-то. - Вы один стоите всего этого. Могли бы сделать одолжение и всё-таки попытаться.

Колдун молча кивнул.

- Я не буду тратить силы на бесполезное занятие. И кто возьмёт на себе ответственность? Кто будет рассчитываться со мной?

- Вы всё о своих должниках? - хмыкнул замминистра. - Выборы на носу и с меня требуют результатов! Могли бы что-нибудь сделать...

- Даром? - перехватил слово Сафонов. - Мне это совершенно не нужно. Можете долг взять на себя, если будете продолжать настаивать...

- С меня моего достаточно, - поёжился в своём генеральском кителе Москаль. - Где же нам искать этого чёртового Инквизитора? Два года топчемся на месте, теряем людей - и ноль! Ничего... Может, что подскажете, Григорий Андреевич?

- Он близко - я чувствую, - ровным тоном, как непреложную истину, произнёс Сафонов. - Может быть, даже гораздо ближе, чем мы думаем. Возможно, что в эти минуты он общается с "вашим" Федорчуком...

На этих словах Москаль застыл на шаге.

- В смысле?

- В том смысле, что этот человек досконально разбирается в создавшейся ситуации и использует всякую возможность, чтобы мешать вам. Это может делать лишь тот, кто находится очень близко - очень близко, Игорь Борисович. К тому же, он достаточно силён и в моём искусстве, чтобы знать, как буду поступать я, чтобы укреплять ваши позиции. Пока особого вреда он не причинял, но это не на долго. Следующий удар будет сокрушительным. Он будет нанесён по самому главному звену в цепи, чтобы вся эта махина рухнула, как карточный домик.

Москаль быстрым шагом подошёл и склонился над столом, глядя прямо в глаза колдуну.

- Но на Григорьева он всё-таки вышел? Вышел же?

- Это больше даёт самому Григорьеву, чем вам или мне...

- Григорьева не отдам, - рубанул рукой по столу генерал. - Он - единственное, что у нас есть. Иначе, мне даже вашим мастерством, уважаемый Григорий Андреевич, не удержаться в кресле.

- Я даю лишь то, что просят, Игорь Борисович, - устало ответил колдун. - А как вы распоряжаетесь всем этим - мне всё равно. Вы мне должны и ничего не изменит правил. Я не могу быть ответственным за то, что вы ведёте себя, как пауки в банке. Лишат вас поста - что ж... ещё одной глупостью в этом мире станет меньше. К власти можно прийти разными способами, но удержать - только сведущими людьми.

- Спасибо - утешили, - вздохнул Москаль. - Вы говорите ничуть не лучше, чем Федорчук в Могиле Правды.

- А вы хотели бы слушать лесть? Давайте хотя бы здесь всё называть своими именами. Лишь ясное, не преувеличенное осознание своей роли, своих сил и способностей может помочь. А вам...

- Довольно! - не выдержал Москаль, занеся руку для удара по столу, но остановил её и медленно опустил. - Довольно, Григорий Андреевич, довольно...

- Как скажете, - ответил, поднимаясь с места. - Возможно, что назначение очередного кума или однокурсника, или собутыльника министра на ваш пост хоть в какой-то мере решит проблему. А пока - о себе я буду заботиться сам.

Когда он проходил мимо застывшего в сером раздумии замминистра, Москаль, повернув голову, сказал:

- Григорьева не трогайте. Семченко и Якушина будет с вас.

- Они слишком близко подошли ко мне. В таких случая я вынужден принимать самостоятельные решения.

- А может, - спохватился замминистра, - это и нужно, чтобы следователь вышел на вас? За ним пойдёт Инквизитор и мы...

- Меня этот подход не устраивает, дорогой Игорь Борисович. Если я только почувствую, как в спину дышит ваш Григорьев - советую ему не завидовать и поскорее забыть.

- Погодите, - остановил его замминистра. - Остался ещё один вопрос.

- Да, - не оборачиваясь остановился Сафонов.

- С момента убийства Натальи Пучкиной прошёл почти год. Вы обещали подготовить другого специалиста. Меня настоятельно просили напомнить вам об этом.

- Это в ваше ведомство могут приходить люди с купленными дипломами, - не скрывая иронии, ответил старик. - В нашем деле слишком опасно быть профаном. Если же от вас требуют немедленного результата, Игорь Борисович - можете воспользоваться газетными объявлениями. Там вы найдёте нужного специалиста в любой колонке и на любой странице. "Потомственные" ведьмы и гадалки там предлагаются по сходной цене.

- Что мне ответить? - настоял на своём Москаль, пропустив колкости. - Уже год откладываются решение множества важных межгосударственных вопросов. Это не может продолжаться бесконечно.

- Вы должны задаваться вопросом, не "что ответить?", а "что делать?", уважаемый Игорь Борисович, - медленно повернувшись к замминистра, ответил Сафонов. - А делать следует одно из двух: или подготавливать из одарённых детей нужных специалистов, на что уйдёт лет десять-пятнадцать, а не продавать дипломы богатым бездарям... Или ждать, пока я подготовлю своего специалиста, на что тоже необходимо время.

- У вас хотя бы есть кандидат? - не вытерпел нотаций Москаль и едва сдержал требовательный тон.

- Есть, - прямо ответил колдун.

- Я думаю, что руководство было бы гораздо спокойным, если бы вы познакомили нас с этим кандидатом.

- Простите, - сказал старик, - прежняя демонстрация в верхах стоила кандидату жизни, Игорь Борисович. Этого ученика я буду держать в тайне, и у меня это получится гораздо лучше, чем у вас, и делать это буду максимально старательно до тех пор, пока вы и ваше ведомство не выполнит своего обещания и не избавит меня от Инквизитора, или пока мой ученик не будет в состоянии постоять за себя. И именно вам лучше выполнить своё обещание, как можно скорее, иначе я аннулирую все наши прежние договорённости и начну собирать долги, не взирая на ранги и посты...

Почти сразу за ушедшим Сафоновым в кабинет вошёл Бережной. Черты на его лице сузились, заострились, выдавая во внешне спокойном образе этого человека едва ли не предельное психическое возбуждение. Войдя в кабинет, он нервно обошёл старый изношенный ковёр, словно это была какая-то грязная лужа или куча ворвани.

- Что? - встретил его скупым вопросом Москаль, сопровождая свинцовым взглядом.

- Федорчук долго не протянет, - сухо констатируя факт, сказал Бережной.

- Что требуется от меня? Кажется, тебя позиционировали, как человека, решающего все проблемы без лишних вопросов.

- Это удобно, - тихо произнёс Бережной.

- Что? - насупился замминистра. - Что удобно? Можно яснее - без всей этой загадочности?

- Удобно спихивать на меня некондиционный материал, - пояснил Бережной, - а потом упрекать в том, что я обещал сделать что-то без проблем.

- Не создавать проблем, Владислав Фёдорович, - повышая голос ответил на эту колкость генерал, - это брать то, что дают и делать то, что требуют, не задавая лишних вопросов!..

На этот упрёк агент ответил долгой паузой упрямого молчания, дающей Москалю время на то, чтобы понять: брошенное замечание пущено не по адресу. Бережного все знали как того, кто делает свою работу не требуя привилегий и особых условий.

- Он уже почти мертвец, - наконец сбивая паузу, произнёс агент. - Если я только попытаюсь вытащить из него хоть что-то - он тут же отправится к праотцам. Воскрешать големов - кажется, работа господина Сафонова. Думаю, что правильнее было бы привлечь к допросу его "крестника" - Григорьева.

- Что и кому лучше - решать не тебе, - резко оборвал его замминистра. - Что требуется от меня?

- Среди моих людей нет никого, кто бы мог проводить комплекс реанимационных мер.

- Среди моих - тоже, - резко добавил генерал.

- У вас есть неплохие связи в БСП^[44]. Работу необходимо сделать без лишнего шума и профессионально. Я знаю, что для своих они могут оказать такого рода услугу.

Москаль от удивления даже вскинул головой в сторону собеседника. Серые кардиналы ДУСи даром свой хлеб не ели. Совсем недавно, уступив изматывающим уговорам жены, Москаль устроил протекцию своему дальнему родственнику из Николаевской провинции, сделав его сразу главврачом Киевской клинической больницы скорой помощи. На какое-то время старуха у корыта успокоилась.

- Конкретнее можно? - не выдержав намёков, почти выкрикнул замминистра. - Что за манера тянуть кота за хвост!

- Никакой манеры, - не обращая внимания на эмоции Москаля, спокойно ответил Бережной. - Вам нужен Инквизитор, мне - на ночь бригада реаниматоров со всем необходимым.

Развернувшись на месте и, как прежде брезгливо, обойдя истёртый ковёр, он направился к выходу из кабинета.

- Владислав Фёдорович! - окликнул его замминистра. - Прошу извинить меня за резкость. Сегодня довольно трудный день.

- Прекрасно понимаю, - повернулся к генералу Бережной, но тон его был холодный и ровный. - Вам не стоит об этом беспокоиться.

- Вы до Государственного управления делами где служили?

- В структуре Министерства вооружённых сил, Игорь Борисович.

- Чем занимались? Мне интересно. О вас у нас очень мало информации.

- О моей службе не принято распространяться, - ёмко, но уклончиво ответил Бережной. - Защищал родину.

- Я знаю, что вы единственный из нашего окружения, кто ничего не попросил у Сафонова. Вы не верите в его возможности? Кажется, он давно доказал свою состоятельность.

- Простите, Игорь Борисович, я привык полагаться на свои силы и самостоятельно разбираться со своими амбициями. Разрешите идти, товарищ генерал?

Последнее обращение было произнесено таким подчёркнутым тоном, что Москаль почувствовал неловкость за свои погоны. Не однажды за годы службы в МВД он слышал об огромном предубеждении, которое испытывали войсковые офицеры к милиции, но именно сейчас, выдержанным тоном, короткими ответами ему дали его прочувствовать. Это можно было сравнить с щедро отвешенной оплёухой.

- Да, идите. С больницей я сейчас договорюсь, - пообещал он.

- Пусть поторопятся, - добавил, уходя Бережной. - Время работает не на нас.

Едва он вышел, Москаль достал телефон и с таким раздражением стал выбирать номер телефона из списка в телефоне, что повредил экран. Тем не менее, звонок удалось сделать.

- Дима?.. Доброй ночи, если можно так сказать... Слушай, у нас тут наметился серьёзный разговор... Что?.. Да, Дим, правильно - бригаду на Лукьяновку. Только без светопреставления, как в прошлый раз. Тут ошиваются журналисты - будет шум... Да. Спасибо. Потом сочтёмся... Нет. Нет, конечно! Какие вопросы! Ты сам как?.. Да?.. Отлично! Надо как-то встретиться и посидеть по-родственному. Валентина часто спрашивает, как ты устроился в столице... Хорошо... Пусть на КПП спросят полковника Бережного. Пропусков оформлять не надо - проведут так. Дима, только срочно, ок?.. Давай! Пока.

После завершения разговора он попытался нажать кнопку "отбоя", но покрытый трещинками экран телефона, переливаясь радужными пятнами, не отвечал. Молча, сдавив в задержанном дыхании ком из гнева, раздражения и отчаяния, Москаль швырнул телефон в стену, и вздрогнул, вдруг вспомнив слова Федорчука, когда отскочив от стены, один из разлетевшихся по кабинету осколков угодил ему точно в лоб.

- Ты знаешь, что в одиночку пьют только злые люди? - качал хмельной головой Сан-Петрович, сидя за столом в ресторане. - Знаешь почему? Потому, что им нравится спиваться наедине со своим злом... Они спиваются - именно спиваются, Макс!.. Злость у них в собутыльниках - понимаешь?

Очередная попытка уйти из ресторана и оставить компанию уже хорошо подвыпивших "гоблинов" ни к чему не привела. Шевчук ревностно и профессионально следил за тем, чтобы не остаться в ресторане одному с подчинёнными, когда пришлось бы значительно умерить пыл в употреблении "беленькой" - как ни как, а единственный старший в чине офицер!.. Тут не до сытого валяния лицом в салате. Тут не до сдабривания алкоголем уязвлённого профессионального самолюбия, а до приведения в жизнь воспитательных моментов на личном примере, так сказать.

Максим согласно кивнул на поставленный вопрос, хотя не всё смог понять из сбивчивой, путаной речи товарища.

- Раз понимаешь - держи! - торжественно объявил Шевчук и поставил перед Григорьевым наполненную до краёв стопку, как заслуженный приз за выигрыш в некой только ему известной игре, и сам, не чокаясь, опрокинул в рот свою, сразу же, даже не кривясь, лишь задержав дыхание и прикрыв глаза, зашарил рукой по тарелкам на столе, без вилки, наощупь разыскивая какую-нибудь закуску. Его пальцы попали в тарелку с каким-то липким на вид салатом...

Чтобы не видеть, что будет дальше, Максим отвернулся и стал смотреть на реку.

Ленивая холодная днепровская вода сочно хлюпала где-то под днищем баржи. Неоновый свет ресторанной вывески мандариновым жаром ложился на её флегматичную поверхность, лениво разбрызгивающую щедрое серебро отражённого света ночного мегаполиса по шумному пространству необъятной ночи. Совсем рядом шелестела неуёмной суетой Набережно-Хрещатицкая улица, и над этой яркой суетной частью большого мира, тонким стержнем белости стоял храм на воде, выгорая золотом на куполах даже в ночи, выхваченный у тёмного мира лучами мощных прожекторов. Отсюда, с ресторанной террасы, церковь Святого Николая была хорошо видна. Лёгкий туман, поднимаясь от воды в свете мощных ламп, рисовал над ней едва заметный радужный круг святости, ограждая её от бестолковых подробностей столичной жизни.

Водки в рюмке умещалось ровно на один небольшой глоток, но после неимоверного количества таких же глотков, сделанных за вечер, с каждым новым становилось всё труднее справляться. Через силу глотнув её проклятую, Максим, дрогнув всем телом от приступа отвращения, коротко подумал об администраторе, который знал с кем придётся иметь дело, едва они ступили на трап дебаркадера. С ресторанной террасы открывался не только превосходный вид на Днепр, Труханов остров с его белоснежными пляжами и густым лесом, но и был быстрый доступ к воде... Достаточно только перегнуться через ограждение, чтобы избавить желудок от излишков выпитой досады и отвратительной закуски, а голову - от завтрашней затяжной похмельной боли. Но, как было видно, у Сан-Петровича по поводу завтрашнего самочувствия были совершенно иные планы, в заложниках которых он изо всех сил старался удержать Максима, сподвигая участвовать в каждом тосте. Попробуй, откажи пьяному спецназовцу!..

Когда Максим повернулся к старшему товарищу, тот аккуратно, по одному, вытирал от салатного соуса пальцы, используя для этого свисающий со стола край скатерти.

- А знаешь, как пьют счастливые и весёлые люди? - заметив, что снова оказался в фокусе внимания, продолжил свои хмельные размышления Сан-Петрович. На него алкоголь действовал как-то по-другому - слабее что ли. Максим же чувствовал, как выпитая рюмка уже добралась до сознания, перелив слишком яркими красками окружающий мир и всё сильнее раскачивая его. Скоро стало совершенно невозможно следить не только за мыслью собеседника, но и за своими собственными, а Шевчук, как и прежде, упрямо продолжал философствовать по поводу правильности употребления горячительных напитков в компании. - Они пьют с друзьями, Максим!.. Потому, что только через вино, товарищ мой, проще делиться радостью, которая другим не понятна и понятно не доступна!..

- Почему радость не доступна? - спросил Максим.

- Как?! - искренне изумился майор. - Радость и счастье, Макс - это настроение. Это ведь не факт и не предмет, чтобы его передать! Ты другому свою боль передашь?

Максим мотнул головой, понимая, что сейчас его стошнит.

- А радость и счастье?

Максим снова замотал головой.

- Если будет - оставлю себе, - ответил он, не понимая: сказал ли правду или глупо пошутил...

- Во-от! - хлопнул его по плечу Шевчук. - А завещано-то как? Делиться и ещё раз делиться!.. Но как можно поделиться тем, что слишком лично и лично неделимо? А вот так! - он быстро и точно разлил водку по рюмкам, и, задержав бутылку в руке, огляделся. Больше никого рядом за длинным столом не оказалось. Остальные разошлись по крытой площадке, где сидели в темноте, курили или спали, составив в ряд несколько стульев. Кое-кто помоложе и порасторопнее уже целовался со случайной девочкой под мерное хлюпанье речной воды и философию своего начальника.

Глотнув эту порцию, Максим не удержался и, неловко толкнув стол, опрокинув стул, побежал к ограждению борта, а когда с облегчением вернулся обратно, увидел полные укоризны глаза Шевчука.

- Учи вас, учи, - покачал головой командир спецназа. - Водку пить надо, а не полоскать нею желудок. Знаешь, как пьют разочарованные? Они пьют молча, Макс. Молча и точно. Как анестезиологи!.. Потому, что здесь нельзя ошибиться с дозой: не доберёшь - никакого эффекта, а переберёшь, - он сложил ладони наподобие крылышек и замахал ними, поднимая вверх, - всем будет уже глубоко безразлично, Макс, какие у нас были разочарования! Вот я и смотрю за тобой, чтобы ты, - он одним движением сгрёб в пятерню стопки и с со стуком поставил их на стол, тут же наполняя водкой, - не перебрал. Ты ж её глотаешь молча!

Максим подвинул к себе рюмку и покрутил её пальцами.

- А я и есть разочарованный человек, Сан-Петрович, - сказал он, ощущая, как жаркий и мягкий ком гнева обволакивает сердце, и выпил водки, разбавляя его, потом показал пустой стакан товарищу. - А легче не становится, чёрт возьми!

Брошенная в ночной Днепр рюмка жалобно булькнула.

- Я не понимаю, что творится, Александр Петрович... В законе указано: следователь есть процессуально независимый и самостоятельный субъект криминального процесса. Я, как следователь, обязан руководствоваться исключительно законом, исходя из собственного убеждения, какое основывается на всестороннем, полном и объективном рассмотрении всех обстоятельств дела и их совокупности. Следователь независим от чьего-либо влияния, указания, которые могут исходить от органов государственной власти, чиновников, общественных организаций, партий, движений...

Он остановился, переводя дыхание. Товарищ смотрел на него внимательно, не мигая, зажав в кулаке свою невыпитую порцию "беленькой".

- Как по писаному, - резюмировал Шевчук.

- Это и есть "по писанному", Сан-Петрович! Так говорит закон. Так меня учили! Мне так вбивали в голову в университете! - распалившись, Максим ударил ладонью по столу, с которого тут же соскочили несколько тарелок, со звоном разбиваясь о дощатую палубу.

Подскочил паренёк-официант и стал прибирать битую посуду. Шевчук с кривой улыбкой извинился перед ним, обещая всё компенсировать.

- А я ничего не могу сделать! - воскликнул Максим. - Мне все говорят: да что ты знаешь, сынок? Ты жизни не знаешь! Забудь чему тебя в какой-то сраной академии учили. Подотри сытый зад и выброси, как туалетную бумажку! Законы... Уставы... Кодексы... Меня же водят, как пса на длинном поводке! Я ведь толком даже не понимаю, чего от меня хотят. Я пытаюсь раскрыть преступление, а мне говорят, что нет, так не делай, а сюда не суйся!.. Это тебе можно знать, а это не тваво ума дело!.. Инструкция начальника, его слово выше всякого закона!..

Поставив так и не выпитую рюмку на стол, Шевчук протянул руки к Максиму, охватил ними его голову и прижал к своему плечу, сильно, по-отечески.

- Не всё так плохо, значит, - сказал он, похлопывая товарища по спине. - Если есть хотя бы один мент, который под водку говорит не о поездке в Египет или о девках в сауне - не всё ещё поглотило дерьмо. А пить тебе хватит... Надо просто отдохнуть.

- Я как раз с аналогичным предложением, - раздался рядом звонкий, но вместе с тем серьёзный женский голос.

Разморённые хмелем и досадой мужики разжали цепкие, неловкие объятия. Рядом с их столом стояла Пшеничная.

- Кажется, я приехала вовремя, - с улыбкой кивнула она, - если дело дошло до объятий.

- Это сугубо мужской разговор, - попытался объяснить Шевчук, неожиданно краснея от смущения.

- А это, значит, просто жилетки в креме, а не в соплях и слезах, - хмыкнула Наталья и осмотрела стол. - Я жутко голодна...

Подцепив вилкой что-то с тарелки, она стала торопливо жевать. Мужчины сидели и смотрели на неё, не сводя глаз, словно на какое-то невиданное явление.

- Так и будете сидеть? - нахмурилась она. - Дама стоит перед ними, ест объедки, а вы...

- Простите, мадам, - поднялся Шевчук, но тут же упал обратно на стул - ноги его уже совершенно не слушались. Он снова смущённо улыбнулся и толкнул Максима. - Максим Фадеевич, старый твой товарищ ещё не в форме для общения с дамой... Тем более, с твоим напарником!..

Максим встал и, шатаясь, посмотрел на Наташу.

- Давайте уедем отсюда? - предложил он.

- Я смущаю компанию? - подняла брови Наталья.

- Нет, - сухо ответил он. - Вам здесь не место.

- Хорошо, - перекидывая сумочку на другое плечо, ответила Наталья и пошла к выходу с террасы. - Только уговор: я вас не буду тащить - очень этого не люблю. И за рулём буду я.

Уходя, Максим посмотрел на Шевчука. Майор едва держался. Прежде чем уронить голову на стол, он поднял в одобрительном жесте кулак. Как видно, Сан-Петрович превосходно разбирался в степени собственного разочарования - свою дозу наркоза он выбрал верно.

Съехав с шоссе, Наталья остановила lanos Максима на стоянке, возле реки и вышла из машины. Где-то рядом чёрная, холодная до вязкости вода колыхала глубокую ночь на своих волнах, тихо шелестя о гранит днепровской набережной. Григорьев также вышел из машины, чувствуя жаркий стыд от того, что своим перегаром не оставил свободного места в салоне. Он старался ступать шире, чтобы не так сильно шатало, но всё равно получалось неловко. Хмельного человека всегда выдаёт старание выглядеть трезвым. Оставив глупые попытки, он грузно сел на капот машины.

Пшеничная подошла к нему и протянула бутылку с минеральной водой.

- Вы знаете, что с этим делать? - спросила она. - Я думаю, что сейчас вам не помешает немного заняться собой.

- Простите, что я немного... не в форме, - попытался извиниться он.

- Это лишнее, - с пониманием сказала Наталья. - Приведите себя немного в порядок.

- Хорошо, - кивнул он. - Только не ходите за мной. Мне и так стыдно...

- Я подожду здесь, - ответила она, и он почувствовал, как она улыбается - темень ночи была слишком густой, чтобы видеть детали. Но ему очень хотелось, чтобы в этот для него неприятный момент, кто-то его понимал и поддерживал. - Идите же, Максим, пока я совсем не замёрзла. Всё будет хорошо.

На непослушных, бунтующих ногах к воде было идти трудно. Ступая почти в полной темноте, он несколько раз оступался, раз даже упал на колени, удивившись, что совершенно не чувствует боли, и надеясь, что в темноте невозможно со стороны разглядеть его беспомощность и слабость. Сейчас меньше всего хотелось, чтобы за ним наблюдали эти бездонно, безумно голубые глаза!..

Прежде, чем почувствовать себя много лучше, он провёл у воды не меньше четверти часа. Остатками воды в бутылке он умылся, наконец чувствуя, что замерзает, но не поспешил обратно, давая возможность поднимающемуся с речной воды холоду наполнить тело отрезвляющей дрожью. Лучше стучать зубами от холода, чем шататься пьяным дураком в глазах такой прекрасной женщины, как Наташа. Он присел на камень и стал смотреть, как нежно качала широкая река на своей поверхности яркие огни мостов. Вибрирующая трезвость всё сильнее и увереннее охватывала его тело и сознание.

К тому моменту, когда он услышал позади себя тихие шаги, он был уже почти трезв, со злостью по-всякому склоняя собственное слабоволие за то, что поддался на уговоры Сан-Петровича и его парней провести немного времени в ресторане. Лучше от этого нисколько не стало. Чувство злости и досады на собственное бессилие и невозможность как-либо повлиять на ситуацию на момент отрезвления осталось таким же невыносимым, как и тогда, когда он безуспешно пытался добиться разрешения на встречу с задержанным Федорчуком. Стена упрямого молчания министерских начальников, прокурора и следственного судьи была такой же толстой и неприступной, как сама стена Лукьяновского замка.

Он оглянулся и в свете фар проезжающих по близкому шоссе машин увидел силуэт Натальи и протянутую к нему тонкую руку.

- С вами всё в порядке? - обеспокоенно спросила Наталья. - Я уже стала волноваться - не упали ли вы в воду?

Протянув свою руку, он взял её тонкую и тёплую ладонь, борясь с неожиданным желанием прижаться к ней щекой, но оставил эту глупую затею, вспомнив, что давно не брит.

- Это предложение руки? - тихо спросил он, стараясь рассмотреть лицо девушки, и теперь сожалея, что вокруг слишком густа ночь и нет возможности увидеть её невероятно лазоревые, небесные глаза. Их сияния ему сейчас очень не доставало. - Всё-таки мир сошёл с ума, если женщины предлагают мужчинам руку...

- Вы находитесь в плену архаичности, Максим, - ответила она. - Мир сошёл с ума гораздо раньше, чем вы осознали это.

- Но это всё-таки хорошо и по-мужски - предлагать женщине руку, - возразил он.

- Как женщина, я не собираюсь спорить, - усмехнулась Наталья. - Но что хорошего в том, что нам, женщинам, приходится годами ждать, когда же всё-таки нам предложат руку? Когда на нас обратят внимание? А если тот человек, руки которого так ждёшь, гибнет на войне или умирает - мужской век ведь так недолог. Что тогда делать?

Максим хмыкнул.

- Во все времена женщинам было проще устроить собственную судьбу. Это никогда не было проблемой, особенно для красивых женщин. Женская красота всегда имела множество возможностей устроить себя в жизни гораздо лучше, чем любой мужчина.

- Что я сейчас слышу? - присев рядом, спросила Наталья. - Обиду? Разочарование? Вы видите в возможностях женской красоты несправедливость?

- Несправедливость? Нет. Я вижу мужскую глупость.

- Теперь, кроме обиды и разочарования, я теперь слышу и негодование.

- Вы правы, Наташа... Возможно, что правы. Я возмущаюсь мужской зависимости от женской красоты. Как бы быстро проходило развитие человечества, скольких бы войн удалось избежать, проблем с завистью, жадностью, имей мы, мужчины, больше сдержанности и сил воли, чтобы противостоять женским чарам. Всё было бы иначе.

- Вы слишком серьёзно об этом думаете, Максим. В ваших словах звучит много личного.

- Сейчас вы также абсолютно правы.

- И какой бы вам войны удалось избежать?

- Например, той самой, в которой мы с вами напарники.

Он встала и снова протянула руку.

- Тогда всё-таки предлагаю принять мою руку, - серьёзно произнесла она, - руку товарища.

- Это опасно, - сказал Максим.

- Почему? Потому, что я женщина?

- Нет, Наташа. Потому, что вы красивая женщина.

Он снова услышал, почувствовал по её интонации, дыханию, как она улыбается.

- Это обнадёживает, что моё предложение не будет неверно истолковано. Вы признаёте мою силу. Значит, ждать, когда вы сдадитесь, осталось совсем недолго.

- Я так слабо выгляжу? - растерянно произнёс он.

- Вы? - Наталья тихо засмеялась. - Честно? Вы выглядите отвратительно! Я очень не люблю пьяных, Максим.

- Значит, я погожу выбрасывать белый флаг. Кроме того, что я отвратительно пьян, я ещё и женат.

Пшеничная, не убирая предложенной руки, наклонилась ниже и сказала так близко и тихо, что он почувствовал сладкий аромат её тела.

- Максим, я просто хочу отвезти вас домой, а перед тем заехать куда-нибудь и поесть. Я ведь и правда очень голодна. Ваши семейные бастионы я штурмовать не собираюсь.

- Значит - просто друзья? - спросил он, понимая, что в интонациях своего вопроса озвучивает немного разочарования.

- Ну, пока не выброшены белые флаги - друзья. Тем более, что вы не учли одной маленькой, но весьма существенной детали: вам была предложена лишь рука. Без сердца, Максим.

Он взял предложенную руку и встал на ноги.

- Мне нужно допросить Федорчука.

- Вы об этом уже немало пошумели возле тюрьмы, - заметила Пшеничная, направляясь к машине. - Процесс запрещает проводить допросы в тёмное время суток.

- Мне никто не дал этого сделать и днём.

Они сели в машину. В салоне автомобиля было так же холодно, как и на улице. Правда, сюда не проникал шум машин на дороге. Пшеничная не торопилась запускать двигатель.

- Я бы всё-таки ещё раз попытался получить допуск на допрос Федорчука.

- Зачем? - спросила она, включая свет в салоне.

Теперь он смог видеть её глаза. Не такие ясные и чистые, как тогда на солнечном свете.

- В смысле "зачем"? - не понял он.

- Что вы хотите узнать от него? Чего вы не знаете? То, что он не принимал никакого участия в убийстве гражданки Пучкиной?

- Я, - попытался что-то сказать Максим.

- На тот момент, - остановила его Пшеничная, - он находился в неврологическом отделении в тяжёлом состоянии после инсульта. Вы ведь сразу об этом догадались?

- Он как-то связан с Инквизитором. Возможно, что мне удастся установить эту связь и выйти на убийцу.

Наталья вставила ключ зажигания в замок и повернула его, сразу настраивая климат-систему на обогрев салона.

- Неужели вы так и не поняли, что на встречу с вами направили того человека, который никакого Инквизитора никогда в глаза не видел?

- Но как-то он пришёл на эту встречу! - возразил Максим. - Кто-то же его туда направил!

- Точно так же, как и вас, Максим... У вас, кстати, есть телефоны, по которым вы могли бы попытаться договориться непосредственно о встрече с тем, кого ищите.

Григорьев вздрогнул и пощупал карман, в котором лежал тот самый телефон, который ему передала мать покойного Василия Пучкина.

- Откуда вы...

- Максим, я свои капитанские звёзды получила не за красивые глазки. Пора вам привыкать к мысли, что вы получили полноценного напарника, а не собеседника для разговоров на отвлечённые темы.

Зло усмехнувшись он мотнул головой.

- С вами, Наташа...

- И давайте на "ты", - предложила она. - Это во многом упростит нашу жизнь.

- Хорошо - на "ты" - согласился он.

- Телефоны ты же не собираешься сдавать в вещдоки?

Он внимательно посмотрел на неё.

- Меньше всего склоняюсь к этой мысли, - твёрдо озвучил он свои намерения.

Пшеничная бросила на него серьёзный взгляд и резко с места тронула машину.

- Правильно. Тем более, что два часа назад Федорчук умер в камере...

Выдержанный в вычурно-однотипных тонах внешний вид этого человека определял его особое положение в окружающей обстановке. В ядовито-ярком соку корпоративной расцветки офиса его серый в крупную клетку пиджачок, серые же брючки, по-старомодному закатанные внизу, чтобы были видны голые, без носок, щиколотки, вставленные в заношенные замшевые туфли, старательно отчуждали его из красочного однообразия корпоративного стиля офиса телекомпании. Нередко старые мастера искусства "промывки мозгов" таким образом спокойно выделяли себя в окружающей среде, как некий значимый объект, как ядовитую и невероятно хищную бестию в девственном разнообразии влажных лесов Арьяю^[45]. А мелкие нервные движения рук, головы, приоткрытый в пустом предвосхищении рот, какой-то неопрятно мелкий, семенящий и поджатый шаг - все эти суетные движения жизни, напротив, скрадывали ранее обеспеченную платьем индивидуальность.

- Вам просто повезло, - мягко грассировал Ашер Реген на "рычащих" звуках и тут же извинительно улыбался ранним гостям своими пухлыми губами на обрамлённом седоватой небритостью тонком лице, беспокойно поправлял дрожащим, по-старчески суховатым пальцем, непрочные очки на хрупкой переносице. - Обычно меня можно застать в офисе лишь после обеда, но редко. Сейчас забежал, чтобы собрать перед командировкой некоторые документы. Через два часа самолёт.

Он быстро семенил впереди Натальи и Максима, ведя их длинными и на ранний час безлюдными коридорами офиса, нелепо раскрашенными в половину оранжевым, а в половину жёлтым цветами. Из-за этой горячечной расцветки совершенно пустые переходы казались тесными и душными.

- Да, нас так и предупредили телефоном, что у вас срочный вылет, и вы будете в офисе в ближайший час, - ответил Максим, ловя себя на озорной мысли, что хочется по-детски дразнить этого человека - картавить в его же мягкой манере. - Мы решили поторопиться и не откладывать визит.

Остановившись возле выкрашенных в жгучий оранжевый цвет дверей, Реген резким нервным движением ударил по ручке и выхватил створку на себя, открывая кабинет.

- Проходите, - учтивым жестом пригласил он.

В отличии от коридоров кабинет был непривычно светел, свеж и просторен. По периметру широкой комнаты, перебитые чёрными пунктирами диванов и кресел, стояли тонкие и хрупкие, как и сам владелец, стеклянные книжные шкафы, в большинстве которых, с распахнутых обложек с английскими, французскими, немецкими и ещё чёрт знает какими надписями и заголовками, на вошедших взирал тиражированный лик того же самого Регена. Подобие было великолепным! Тот же приоткрытый то ли от лёгкого испуга, то ли от сдержанного восхищения или же по причине хронического гайморита рот, тонкие очки на хрупкой переносице и запущенная до определённой длинны седоватая щетина на измученном нервозностью сером лице.

- Пишите? - спросил Максим.

- Да, бывает, - как бы сожалея вздохнул Реген, шурша бумагами на своём круглом стеклянном рабочем столе.

- Для души?

Удивлённо-осуждающий взгляд продюсера заставил Максима умолкнуть.

- Для души пишут в стол, - снова закопошился в бумагах Ашер. - Я пишу для вас, людей.

- Не подарите? - решил реабилитировать свою неловкость Максим. - С подписью?

Пройдя мелким поджатым шагом к одному из аптечных шкафчиков, автор выхватил из подготовленной стопки экземпляров книжку и на секунду застыл:

- Вам на каком языке?

- На понятном.

- Ах, ну да. - Англоязычный экземпляр книги был тут же поставлен на место. Вместо него нервные руки достали другой, из стопки на нижней полке шкафчика. Золотое перо, небрежно скрипнув, вывело на титульном листе замысловатую закорючку. - Это вам.

- Вы спешите, - сказал Максим, принимая подарок и бегло читая название - "Без пятнадцати десять для бонвивана", - поэтому мы будем краткими.

- Если можно, - не отвлекаясь от разбора бумаг, надменно-вежливо уточнил Реген.

- Скажите пожалуйста, Ашер Адинович...

- Просто Ашер, - отрешённо вставил Реген, впиваясь взглядом в какой-то найденный на столе измятый лист.

- Конечно, Ашер... Вы, как генеральный продюсер "Охоты на ведьм", должны знать: не получали ли участники шоу какие-нибудь письменные угрозы с требованиями прекратить участие в конкурсе?

Сделав серьёзное лицо, прикрыв рот, Реген поднял вдумчивый взгляд на гостей.

- Простите, вы что имеете ввиду? Какое участие?

- Не знаю - эзотерическое, психоэнергетическое, ведёмское, колдовское... Какое ещё?

- Понятно, - с разочарованием выдохнул продюсер, опускаясь в кресло, но не предлагая гостям присесть. - Вы сами смотрели наши передачи, выпуски?

- Нет, простите. Ни одной.

- Не ваш формат - так понимаю?

- Нет... Скорее недостаток времени.

- Видите ли, - Ашер сделал паузу, снимая очки и небрежно бросая их на стол, - все, кто хоть как-то отличает себя от массы других, кого принято считать планктоном или быдлом, должны понимать, что телевизионные проекты - это прежде всего бизнес, в котором нет места ни для чего личного. Ходовой товар телевидения - эмоции. Мы предлагаем их с экранов, чтобы они выгорали у различного сброда, гася агрессию и реакцию на личную неустроенность. Вам, как служителям правоохранительных органов, наверняка хорошо известно, что сегодня в обществе накопилось столько негатива, что его необходимо выпаривать, демонстрируя яркие, но несколько усечённые конфликты. Это как проводить массовую вакцинацию против той или иной болезни, предупреждая пандемию и используя для этого в несколько раз ослабленную заразу. Я понятно объясняю?

- Вы хорошо объясняете, - уверил Максим.

- Эта технология действует безотказно. С патологическими, единичными случаями справляется ваше ведомство, психиатрия, психология, а групповой, так сказать, терапией занимается церковь. Главное же делаем мы. Самое лучшее средство для этого - какой-нибудь конкурс. Это настоящий конфликт, который мы немного модифицируем, одомашниваем, подстраиваем под уровень толпы, например, допуская просторечье, экспрессии. Телевидение - это прежде всего главный инструмент выполнения социального заказа. Людям нужно верить, что они на что-то ещё годны, что кто-то заметит их особенности, индивидуальность и таланты, и примет это со всем их говном, сделает знаменитыми и богатыми. А это уже политика, как и любая продажа воздуха. Если при этом кому-то из участников подсыпают в кофе слабительного порошка или в ботинки битого стекла - это только добавляет большой плюс к рейтингам! Но... Все эти процессы, - назовём их так, - во время производства строго дозированы и учтены ещё на уровне сценария. Все события на экране и за его кулисами управляемы. Спокойная жизнь без сюрпризов гораздо приятнее любых потрясений, в том числе и в наших эфирных сферах. Рояль в кусты всегда ставят заранее так же, как и загодя готовят отменный экспромт. Так что, речи о том, что кто-то кому-то присылал какие-либо письма с угрозами без ведома администрации проекта и продюсеров, быть не может!

Он нервно и близоруко нащупал очки и снова напялил их на свой хрупкий нос.

- Кстати, а почему вас это интересует? Кажется, всё давным-давно расследовано и доказано. Все смерт,и случившиеся на проекте и около него - не более, чем досадные, нелепые несчастные случаи, или это уже не так?

- Всё верно, - вступила в разговор Наталья. - Дела с гибелью людей во время "Охоты на ведьм" закрыты, но мы занимаемся другим производством, и обязаны проверить, не связано ли оно с этими случаями, которые произошли во время Третьего сезона "Ведьм" и после него.

- Каким образом? - не улавливал сути Реген.

- Из десяти участников сезона на данный момент в живых осталось только двое - победитель из другой страны и наша отечественная конкурсантка.

- Ну и?..

- Мы как раз занимаемся расследованием угроз и попытки покушения на одного из них. Я думаю, что наш визит вполне оправдан и понятен.

- Допустим, - кивнул продюсер. - И кто потерпевший?

- Госпожа Тунангаева, - ответил Максим, внимательно наблюдая за реакцией собеседника.

- Тунангаева?! - изумился Реген, и в его искренности невозможно было усомниться. - Вы серьёзно?

- Что вас удивляет? - спросила Пшеничная.

- Понимаете, - Ашер в задумчивости покачал головой, - наверное с вашей точки зрения я скажу странные вещи, но до сих пор я был склонен связывать гибель сотрудников телекомпании и участников конкурса именно с Тунангаевой. По крайней мере, так полагал до этого момента. Первая жертва была самой талантливой! Этот мальчик делал такие вещи, что у всех буквально волосы вставали дыбом! Он не просто угадывал, кто, как и когда умер, но и называл их имена, родственников. Он в течении нескольких минут искал утерянные, спрятанные вещи, предсказывал многим ближайшее будущее, которое - притом! - сбывалось довольно скоро и точно с его предсказаниями. А как справлялся с болячками? С любыми и безвозмездно! Сразу за ним шла Тунангаева. Она тоже многое умела и многое могла, но не была настолько же щедра и бескорыстна, как он. После его нелепой смерти, естественно, единственным претендентом осталась Елизавета Петровна. В её победе никто не сомневался. В своей сфере она - однозначно непревзойдённый профессионал, если так можно сказать о её работе и способностях. Но от несчастного мальчика её ещё отличала полная нетерпимость к коллегам, постоянные попытки манипулировать жюри и руководством телеканала. Она не стеснялась угрожать! Да, так и было. Поэтому было принято решение опустить её на место - второе. Правда, многим после финала пришлось об этом горько пожалеть. Своей несправедливостью мы разбудили настоящую ведьму. Это не только моё мнение. Так думают многие, кому довелось с ней общаться.

- Вы уверены, что это именно она? - спросил Максим, несколько поражённый довольно-таки эмоциональным рассказом продюсера.

- Что с того: уверен я или нет? - спросил Реген, вставая из-за стола. - Всё равно никто ничего не докажет. На данном этапе нашего развития это попросту невозможно.

- А во время последующих сезонов или после них никто вам не жаловался на угрозы, требования?..

- Повторяю, - с нажимом произнёс Реген, - если б что-нибудь подобное случилось, я бы непременно узнал.

- Хорошо, - согласился Максим. - Но можно предположить, что в последующих сезонах принимали участие и другие яркие кандидаты, но по необъяснимым причинам, без жалоб и нареканий, просто сами ушли из проекта?

Ашер снова снял очки и задумался.

- Во время Четвёртого и Пятого таких точно не было, - наконец сказал он. - Там мы вытягивали яркость эмоций с помощью известных актёров в роли ведущих. А во время настоящего, Шестого сезона, был у нас господин Черник. Интересный экземпляр! Дошёл до полуфинала, немало чем восхитил и нас и зрителей. Но потом стал "сливать" конкурс за конкурсом, стал аутсайдером и вчера закономерно покинул проект. Мы пробовали с ним поговорить, но, кажется, это его личное решение. Хотя, может быть, мы чего-то не знаем.

- Мы можем с ним встретиться?

- Он уже не участник проекта, и я не имею никакого права препятствовать работе правоохранительных органов. Наши интересы вы никак не затрагиваете.

Выхватив из подставки розовую бумажонку для записей, Ашер по-прежнему небрежно и размашисто что-то написал на ней, после протянув Григорьеву.

- Здесь фамилия, имя и отчество. Все остальные данные возьмёте в секретариате, сославшись на меня. У вас ещё ко мне вопросы или я могу закончить со сборами?

- Спасибо, - сказал Максим. - Мы уже идём. Не будем вам мешать. Счастливой дороги.

- И вам не хворать.

И, когда гости уже выходили из дверей кабинета в по-корпоративному жарко-красочный коридор, сказал, не отвлекаясь от дел:

- А книгу не читайте - говно! Можете сразу выбросить в урну - я потом достану и подарю какому-нибудь дураку.

- Он серьёзно? - спросил Максим Наталью после того как закрыл за собой дверь, и растерянно улыбнувшись.

- Сейчас проверим, - сказала она и подошла к урне, что стояла у дверей. На дне пластикового ведёрка лежала пара экземпляров книги. Пшеничная взяла книгу из рук Максима, повертела её и затем решительно бросила её к остальным, прокомментировав: - Кажется, он считает нас умными людьми. Не будем его разочаровывать. К тому же, это ему нисколько не повредит. Вот увидишь, такая макулатура имеет странное свойство из мусорки добираться до национального "букера". Можно считать, что с нашей помощью он стал на один шаг ближе к успеху.

Москаль протянул руку и передал Григорьеву лист бумаги.

- Я не буду ни в чём вас убеждать, Максим Фадеевич, - сказал он, опускаясь в кресло за своим рабочим столом. - К сожалению, задержанный был тяжело болен - практически при смерти. Можете сами убедиться - это заключение судебно-медицинской экспертизы.

Не смотря на ранний час Первый замминистра выглядел уставшим, осунувшимся, каким-то измятым. Не лучше выглядел и полковник Босар, молча сидящий напротив Григорьева и Пшеничной за столом для совещаний в кабинете Москаля. Перед ним стояла пустая чашка из-под кофе.

Максим перевернул лист, чтобы прочитать заключение.

- Су-ба-рах-ноидальное кровоизлияние, - пробубнил он, перечитывая вслух строчку текста, и поднял глаза на замминистра. - Что это?

- Как мне пояснили - инсульт, - вздыхая с сожалением, пояснил Москаль. - Рецидив. Ранее у него, как оказалось, уже случились один-два удара. Этот он не пережил.

- Нет, - Максим потряс бумагой, - это что?

- В смысле - что? - не понял Босар. - Там чёрным по белому написано - "Акт судебно-медицинской экспертизы..." Что не так, Григорьев?

Начальник Следственного управления явно терял терпение. Он оттолкнул от себя чашку и слегка повысил голос.

- Что не нравится?

- Здесь написано, что смерть наступила в два часа двадцать одну...

- Да, смерть констатировал врач бригады реанимации... Чего ты хочешь, Григорьев? Тебе не нравятся минуты? Или само время смерти? Или нам всё-таки вернуться к разговору о том, как ты безмозгло поставил под угрозу жизни людей, столкнув лбами и "Беркут", и "Сокол", и спецназ СБУ, а, Григорьев? Почему не подал, как положено, заявку на привлечение к спецоперации "Сокол", а вытянул полицаев из "Беркута"? Ты вообще соображаешь, что делаешь?

- Простите, - качнул головой Максим, садясь на место после того, как почувствовал удар по ноге под столом - била Наталья, которая сидела рядом, с безучастным видом что-то листая на экране своего планшета. - Прошу прощения, товарищ генерал.

- Мы не будем возвращаться к этому вопросу, - повторил с нажимом Москаль, ввинчивая гнев своего взгляда в Босара. - Старший лейтенант Григорьев поступил так, как посчитал нужным. Это его право, как следователя. - А потом, повернувшись к Максиму, добавил уже не так гневно, но с заметной твёрдостью в голосе: - Если у вас, Максим Фадеевич, есть какие-нибудь конкретные вопросы, вы можете задать их Наталье Павловне - она принимала участие в допросе задержанного.

На этих словах Пшеничная сунула руку в свою сумку, которую держала на коленях, и положила на стол листы протоколов.

- Здесь всё, что я успела узнать.

Босар протянул руку через стол и взял документы, после кивнул в сторону Григорьева.

- Максим Фадеевич уже ознакомился, - ответила Пшеничная, поняв немой вопрос начальника, и вернулась к планшету.

- И что скажете?

- Это не Инквизитор, - ответил Максим.

- Почему пришли к такому выводу?

- Это будет не сложно проверить. На момент гибели гражданки Пучкиной он должен был находиться на излечении после первого инсульта. Но мог знать нашего подозреваемого...

- К сожалению, об этом он ничего не успел сказать... По поводу же сроков его лечения я уже сделала запрос - день-два и мы получим выписки из истории его болезни, - не отрывая взгляда от планшета, добавила Пшеничная. - Но думаю, что это нам ничего нового не даст. Максим Фадеевич прав - это не Инквизитор.

- Кто он на самом деле - этого мы уже не узнаем, - вздохнул Москаль и поднял другой лист. - Это выписка из оперативной сводки. Вчера был убит известный на Ивано-Франковщине, да и во всей Украине, и даже Польше, мольфар Ласло Вереш. Знаменитый дядька!

Наталья подняла голову, удивлённо глядя на Первого зама, и отложила планшет.

- Какое отношение это имеет к делу о покушении на Тунангаеву? - спросил Максим.

- Как сказать, - неопределённо ответил Москаль, передавая документ Григорьеву. - Но связь здесь явно прослеживается.

Максим и Наталья пробежали глазами по коротким строчкам сводки.

- Семь выстрелов, серебряные пули...

Теперь пришла очередь изумляться Максиму.

- Да, - ответил Москаль. - Предварительная экспертиза показала, что, скорее всего, пули выпущены из уже хорошо нам известного оружия или подобного. Это просто везение. Один след теряем, появляется другой. Необходимо съездить туда и по месту разобраться во всех деталях. Вполне возможно, что это след именно нашего Инквизитора. Когда сможете отбыть?

Максим и Наталья переглянулись и дружно встали со своих мест.

- Немедленно, товарищ генерал!

- Хорошо, собирайтесь, - согласился Москаль. - Я пытался решить вопрос с авиаперелётом для вас, но в ближайшие дни погода почти по всей территории страны будет нелётной. - Он указал на Босара. - Лев Евгеньевич оформит вам командировку и предоставит служебный транспорт - будете добираться самостоятельно. Личным распоряжением министра следственные действия местных оперативников остановлены до вашего прибытия. Осталось ещё одно...

Собравшиеся было уходить Максим и Наталья, застыли на месте.

- Наталья Павловна, у нас несколько вопросов к Максиму Фадеевичу, - уточнил замминистра. - Вы можете быть свободны.

- Дело касается состояния вашего здоровья, - продолжил он, когда Пшеничная, почему-то прикрывая сумкой туго обтянутый тканью юбки аппетитный своими формами и упругостью зад, вышла из кабинета. Достав из стола распечатанный конверт, Москаль передал его Максиму. - Это заключение экспертов.

Достав листы с документами и бланки из конверта, Максим пробежал по ним глазами.

- Отравление?

- Судя по всему намеренное, - добавил Босар. - Цикутоксин. Опасное вещество. Растительный яд. При небольших дозах вызывает седативное действие. Определить в крови практически невозможно. Очень популярное средство у различных ведьм и шаманов. Добывается легко и при достаточной дозе смертелен - десять часов мук и смерть от удушья.

- Почему намеренное? - удивился Максим. - Я всего несколько дней на деле, чтобы доставить кому-либо большие неприятности. Мы больше топчемся на месте, чем имеем какой-либо результат.

- Не ты первый, - покачал рукой полковник, глядя на Москаля.

- Известные вам Семченко и Якушин как-то часто и разом стали жаловаться на ухудшение самочувствия, - сказал замминистра. - Срывались процессуальные мероприятия, сроки. По началу дело с Натальей Пучкиной буксовало именно по этой причине. Их госпитализировали. Диагноз - пищевое отравление. Когда с таким же диагнозом попали другие следователи, которые подменяли их - мы заволновались. Провели более тщательную экспертизу. Так был выявлен цикутоксин.

- Мы провели негласные обыски всех фигурантов дела, а также осмотрели жилища погибших участников конкурса "Охота на ведьм". У всех был найден этот яд в том или ином виде: масла, настойки, - добавил Босар.

- Я не понимаю, при чём здесь я? - признался Максим.

- Это мы и попытаемся выяснить, - успокоил его Москаль. - По этому случаю уже начато досудебное разбирательство. У меня к вам просьба, Максим Фадеевич.

- Да? - Максим выразил на лице полную готовность.

- Будьте добры самым подробным образом описать день накануне того, как вы почувствовали себя плохо. Подайте это в виде рапорта на моё имя. И, если не трудно, дайте разрешение на осмотр вашего жилища.

- Не проблема, - ответил Максим, достал брелок и отстегнул от него один из ключей и положил его на стол.

- И будьте осторожны, Максим Фадеевич. - Москаль кивком разрешил идти.

- О, дружище! - воскликнул Савченко, когда они с Максимом неожиданно столкнулись у входа в анатомичку Бюро судмедэкспертизы. - Ты здесь какими ветрами?

- Так, кое-что надо выяснить, - неопределённого ответил Максим. - Есть одно дело. А ты?

- Так тоже дело есть, - хмыкнул Виталий. - Не к Девакину ли?

- К нему, - не стал юлить Григорьев, зная, как профессиональные следователи и сыскари быстро и точно выявляют ложь в любом человеке. Таким людям лучше говорить полуправду, если есть необходимость не рассказывать всего. - А что?

- Не в настроении он сегодня чего-то, - кивнул на двери за собой коллега. - Может, не допил или перепил.

- Я не намерен его долго раздражать, - пояснил Максим. - Мне надо спросить его о срочных делах. Я собираюсь привести ему одно интересное тельце, а ответ по нему мне будет нужен срочный.

- Далеко едешь?

- На Франковщину.

- Что-то интересное?

- Кто-то пристрелил тамошнего мольфара...

- Мольфара? На Франковщине? - переспросил товарищ. - Это кого? Не Вереша ли? Один он там такой.

- И ты знаешь? - усмехнулся Максим. - Кажется, только я один во всех этих делах не разбираюсь...

- Да постой ты, - нахмурился Проха. - Постой... Точно - Вереша?.. Не путаешь?

- Нет вроде, - озадачился Григорьев. - Ласло Вереш - так и есть. Тебе-то что?

- У меня маманя долго болела - по-женски какие-то проблемы были. Или по телеку подсмотрела, или кто-то подсказал - но поехала. Я её лично отговаривал, беспокоился. Она до этого несколько раз в больнице лежала, слабая была - думал, не доедет - дорога всё-таки не близкая. А когда вернулась - я её не узнал!.. Представляешь: сын не узнал свою мать! От всех болячек только воспоминания и остались. Она после этого всем только рассказывала о нём. Я тоже собирался к нему поехать...

- Опоздал ты немного, - с сочувствием вздохнул Максим. - У тебя-то какие проблемы?

- У кого их нет? - сплюнул Савченко. Было видно, что новость его решительно расстроила.

- Ну, может, Елизавета Петровна сможет помочь? Я слышал, что с бубном она пляшет без проблем, не смотря на хромоту.

- Тунангаева что ли? - зло нахмурился товарищ. - Пошла она!.. Ведьма чёртова! Таких она с Верешем даже сравнивать грех, не то, что в один ряд ставить!

- Ладно тебе, - попытался успокоить его Максим. - Чего заводишься?

- Ты не понимаешь, - отмахнулся Проха. - Просто - не понимаешь!..

- Извини...

Они стояли на крыльце Бюро. Стал накрапывать дождь. Ещё с ночи небо над столицей плотно затянуло плотным, низким и ровным покрывалом из тяжёлых туч. Савченко поднял ворот куртки и, часто моргая, посмотрел вверх, на хмурое небо.

- Ты надолго?

- Что-то срочное?

- Нет, ничего. Может где перекусим? Я тебе должен.

- Снова не завтракал?

- Даже не ужинал, - вздохнул Проха. - Удел брошенного мужа. Так как?

- Не вернулась? - спросил Максим, имея ввиду жену товарища.

- А твоя?

По этому поводу сказать тоже было нечего.

- Извини, Проха. Я перед командировкой стараюсь кое-какие дела уладить, а времени совершенно нет.

- Ладно, не извиняйся, - с пониманием, по-дружески улыбнулся Савченко и протянул руку. - Бывай, старик! Реши там всё, как положено за Вереша.

Он побежал под дождём к своей машине, но остановился.

- Кстати, видел твою напарницу - красавица! Может, хорошо, что жена не возвращается?

- Ты не видел мою жену, - многозначительно ответил Максим, открывая дверь Бюро.

В этот раз патологоанатом Девакин встретил их без бутылки со спиртом, но от него довольно резко разило перегаром. Выйдя из секционного зала, он сложил на груди свои огромные руки и, глядя сверху со своего гигантского роста на Максима, спросил:

- Чем обязан?

Вопрос был задан тем тоном, услышав который обычно не хочется продолжать какой-либо разговор вообще.

- Добрый день, - поздоровался Максим, стараясь не обращать внимания на тон собеседника, и достал из кармана лист с заключением, который недавно получил у Москаля. - Я следователь Григорьев. Обращался к вам недавно по поводу Пучкиной.

- Я помню, кто вы такой, - по-прежнему не скрывая раздражения, ответил великан.

- Ваше заключение? - Максим протянул документ эксперту, но тот, едва взглянув на него, вернул листок.

- Моё. Какие проблемы?

- Мне бы хотелось лично взглянуть на тело...

- Для чего? - нахмурил брови Девакин. - Вы в чём-то сомневаетесь?

Максим не ответил и, медленно сложив заключение, собирался уже уходить.

- Капитан Савченко с вами? - неожиданно спросил эксперт.

- Нет. Мы уже не напарники.

- Странно, - хмыкнул Девакин. - Он только что был здесь и тоже интересовался вашим клиентом.

- Чем именно?

- Заключением, - ткнул толстым пальцем Максима в грудь, туда, где во внутреннем кармане лежал сложенный вчетверо документ. - Интересовался: будет ли другое заключение?

- А должно быть?

Почесав затылок, Девакин воровато осмотрелся. В коридоре морга никого кроме них не было - ни живых, ни мёртвых.

- Есть высокое мнение, что другого заключения быть не должно, - сказал он, наклонившись к Максиму. - Но если вам хочется лично убедиться в действительности написанного - можете сами глянуть. Шестой стол.

Он обошёл Максима и тяжёлым шагом направился к выходу из Бюро.

- А я пока посмотрю: уехал ли ваш товарищ?

В операционном зале все столы были заняты. Лязгая инструментами, стуча ними, в полном молчании над телами работали эксперты. Максим, стараясь не смотреть на их работу, оглядел зал, выискивая указанное место и быстро подошёл к нему. Федорчук лежал накрытый дырявой, застиранной простынёй. Едва Максим поднял её, как сразу обратил внимание на обширные, почти чёрные пятна кровоподтёков. Раньше ему не раз приходилось видеть последствия стараний своих коллег добыть у задержанных требуемые показания, поэтому мог сделать вывод, что перед смертью Федорчуку досталось не так сильно, как могло быть, исходя из особого интереса многих лиц к его персоне. Сразу озадачило то, что тело было совершенно целым. Вскрытие никто не проводил.

Рядом с лицом усопшего лежала салфетка с медицинским зажимом и пинцетом. На ткани что-то поблёскивало в свете ярких операционных ламп. Обернув руку носовым платком, Максим взял пинцет и внимательно изучил мелкие блестящие предметы. Это были осколки стекла, от которых почему-то странно и тонко пахло вишнёвым вареньем. Ещё раз осмотрев тело, он не нашёл на нём никаких порезов и раздвинул пинцетом рот покойнику. На синевато-белой слизистой поверхности ротовой полости были видны несколько небольших ранок. Возле них прилипли небольшие почерневшие сгустки свернувшейся крови. Порезы явно были получены при жизни и незадолго до смерти. Человек умер, не успев даже рефлекторно глотнуть свою кровь.

Положив всё на место и выбросив в урну возле стола носовой платок, Максим вышел из секционного зала.

Девакина он нашёл на улице. Эксперт стоял под дождём, подставив лицо под капли и время от времени делая глубокие затяжки от сигареты. Белый густой дым, смешиваясь с паром от дыхания обволакивал его огромный череп с короткой стрижкой волос, к которым мелкой росой пристали дождевые капли.

- Видели? - спросил эксперт, едва Максим подошёл к нему.

- Видел. Что он ел перед смертью?

Щелчком выбросив окурок, Девакин уставился на Григорьева.

- То, от чего умер. Запах слышали?

- Вишен? - переспросил Максим, поняв о чём говорил Девакин.

- Запах миндаля, уважаемый, - с сожалением вздохнул эксперт и пошёл ко входу в здание. - Запах миндаля. Уникальный случай! Оказывается, так пахнет инсульт, о котором я так подробно написал в заключении. Предлагается некоторым в маленьких ампулах. Всего доброго. Будьте осторожны, товарищ следователь. Это всё, что я могу вам сказать и пожелать.

- Проходите, - кивнул взъерошенной шевелюрой немолодой, совершенно не седой, слегка полноватый человек, едва разглядев коротким воспалённым взглядом гостя на пороге квартиры. Выглядел обитатель квартиры вялым и совершенно больным.

После визита на телеканал Максим решил не терять времени, а немедленно последовать рекомендации продюсера Регена. Получив адрес, он сразу же поехал на квартиру колдуна Черника, не преминув дорогой воспользоваться возможностями бездонного Internet'а, чтобы "нагуглить" немного информации об объекте своих профессиональных интересов. Большинство так называемых колдунов предпочитали брать приметные псевдонимы. Если спросить их о причинах этого, они поторопятся вас уверить, что поступают так исключительно в рекламных целях, хотя на самом деле причина здесь могла быть куда более прозаичной. Под вымышленным именем всегда проще укрываться от налогов или прятать непревзойдённое в своей наглости надувательство. Многие из участников конкурса тоже были представлены под вымышленными именами, но Черник работал под своим, настоящим, внушая клиентам определённое доверие, как, впрочем, и самой фамилией, которая была в некоторой степени созвучна профилю деятельности её обладателя. Жил и практиковал этот человек где-то в районной глубинке Харьковской области. Для более придирчивого интереса к географии и биографии Черника у Максима не было никаких оснований. Достаточно было служебной информации о том, что этот человек "не привлекался, не был осуждён, не отбывал и не замечен".

У дверей прихожей стояла пара собранных дорожных сумок, а в квартире, не смотря на витающий в воздухе тяжёлый винный угар, царил полный порядок.

- Съезжаю, - пояснил Черник, заметив, как внимательно осматривается гость. - Домой возвращаюсь.

- Что же так? - поинтересовался Максим. - Кажется, в столице таким людям, как вы, всегда должны быть рады.

Скривив губы в болезненной, неприветливой улыбке, колдун хмыкнул.

- Здесь ловить нечего. Киеву более не нужны люди моего ремесла. Обосновавшиеся здесь коллеги так обросли связями и влиянием, что охотнее пустят неосторожному конкуренту кровь, чем повторно попросят освободить нечаянно занятую территорию. А дома есть чем заняться. Меня там знают и ценят.

- Вы кого-то конкретно боитесь, Пётр Иванович? - спросил Максим.

После этого вопроса Черник насторожился. Он замер на месте и прикусил внимательным взглядом гостя.

- Я думал, что вы клиент.

- Нет, простите, - вежливо улыбнулся Максим, - не клиент. У меня к вам несколько вопросов.

Он предъявил служебное удостоверение.

- М-да, - как-то с одновременным разочарованием и облегчением вздохнул Черник. - Всё-таки накатали заяву...

- Успели попасть в историю? - с инертным любопытством поспешил осведомиться Григорьев. - Большие неприятности?

- Да так, - замялся обитатель квартиры. - Перебрал тут недавно маленько - побил посуду в одном генделе^[46] по соседству.

Теперь складывалась полная картинка: воспалённые, безучастные ко всему глаза, зеленоватая бледность чисто выбритого лица, бесцветная вялая речь, шарканье ногами и едкое до кислоты дыхание с перегаром - на лицо все признаки недавнего пережитого запоя.

- Мне об этом ничего не известно, - успокоил его Максим. - Я совершенно по иному поводу.

- Хорошо, - без особой радости, но с облегчением вздохнул экс-конкурсант и протянул руку. - Давайте ваши документы - посмотрю.

- Какие документы? - удивился Максим.

- Те самые, с которыми вы пришли, - лёгкое раздражение раскрасило кровью бледную на лице апатию Черника.

- Это не главное.

- Вам не идёт роль простака, Максим Фадеевич, - серьёзно посмотрел на гостя Черник, - а мне некогда тратить время на странные игры. Через три часа поезд на Харьков, а осталась ещё масса незавершённых дел. Расслабился тут, понимаете... после конкурса.

Пришлось уступить. Взяв документы, колдун сел в единственное кресло и сразу углубился в изучение, лишь жестом показав на аккуратно застланный покрывалом диван, предлагая расположиться.

- Тяжело переживаете неудачи? - спросил Максим, присаживаясь.

- Каждый пережёвывает их, как может, - далеко не любезным тоном ответил Черник, однако не отвлекаясь от бумаг. - Ничего лёгкого в этом нет - ни для меня, ни для вас, ни для кого-либо вообще. Я предпочитаю традиционно запивать проблемы, а не глотать их в сухую. А вы?

- Извините, - поняв, что забрёл со своим любопытством на запретную территорию, сказал Максим. - У меня к вам вопрос: участвуя в конкурсе, вы получали от кого-нибудь письма, записки, телефонные звонки с требованиями оставить конкурс, прекратить деятельность? Вас всё-таки пророчили в финалисты, и многие до сих пор уверены, что вы намеренно оставили борьбу.

- Простите? - оторвался от чтения Черник и поднял глаза. - О чём вы говорите?

- Хотел ли кто-то, что вы больше не принимали участия в конкурсе? Был ли кто-нибудь, кто хотел, чтобы вы выбыли из шоу?

- Все, - ответил Черник. - Или вы считаете, что такого рода клоунады - это места культивирования добродетели?

- Я просто задал вопрос: вам кто-нибудь угрожал?

- Максим Фадеевич, давно прошли те времена, когда кто-либо кому-либо угрожает. Сейчас прямо выразить собственное неудовольствие по поводу чего-либо - прямо скажем, считается неадекватным поведением. Правда, никто толком не пытается понять, что такое адекватность вообще - так, модное словечко, тренд, с помощью которого так удобно маркировать всё то, что не понятно, требует вдумчивости, чуждо или пугает...

- Так всё-таки угрожали? - настоял Максим.

- Нет, - мотнул головой Черник. - Вы что! Так, по-дружески, предупреждали, давали дельные советы. Неужто вы не знаете, как это делается?

- А письма получали?

- Письма? - ещё больше удивился колдун, откидываясь в кресле. - Вы серьёзно что ли? Вы действительно думаете, что среди участников "Охоты на ведьм" есть хоть кто-то, кто владеет письменностью на уровне школьной программы? Простите, но я не понимаю, о чём вы спрашиваете? Если вы говорите о различного рода подлостях, которых так немало на всякого рода публичных конкурсах, для этого у меня пока достаточно осторожности и ума, чтобы не глотнуть воды с подсыпанным ядом и отвести от себя свирепое проклятье. Я с самого начала знал с кем и где буду вынужден общаться.

- Во время проведения прошлых сезонов были случаи с угрозами, - пояснил Максим. - Для большинства участников они оказались далеко не пустыми словами.

- Я знаю об этом, - вернулся к документам Черник. - Уверяю, что после Третьего сезона свадьбу с удачей празднует простота. Теперь это шоу - ничего более. Лучших никто не выбирает. Сегодня выбирают нужных и подыгрывают своим.

Он протянул листок с распечатанной фотографией с места преступления, где специалистами управления был выделен в контрасте рисунок на асфальте.

- Я так понял, вас это больше интересует? Что вы сами об этом знаете?

- Мало, - ответил Максим, - и то, что знаю, как мне кажется, не совсем отвечает истине. Это знак какого-то ритуала, который проводится магом для привлечения каких-то дополнительных сил. Это всё, что мне известно.

- Понятно, - кивнул головой Черник. - Вы действительно знаете мало. Что случилось с тем, кто это нарисовал?

- Погиб, убит. У вас в руках фотографии с места преступления. Жертву подожгли, а затем расстреляли.

- Вода и серебро, - тихо произнёс колдун.

- Что? - насторожился Максим.

- Говорю, что облили святой водой во время проведения ритуала, а затем добили серебряными пулями.

- Вы об этом знаете?

- Конечно! - тихо воскликнул Черник. - Настоящие мастера своего дела всегда задумываются о последствиях.

- Что вы имеете ввиду?

- Я уже говорил вам, Максим Фадеевич, что очень не люблю простаков. Вы, как и я, прекрасно знаете, что речь идёт об Инквизиции.

- Вы можете помочь с информацией? Буду признателен за любую помощь. Это не пустые слова.

- Если бы это было так просто, многие бы уже решили эти проблемы самостоятельно.

- У вас такие же проблемы? - задал вопрос Максим.

- У меня с ними не может быть проблем. Я стараюсь не делать людям ничего из того, за что придётся отвечать при жизни. Пока получается.

- Вы белый маг?

- Нет "белых", нет "чёрных", - снова заметно раздражаясь, ответил Черник. - Вся разница в том, что кого-то приходится останавливать здесь, а кому-то отвечать потом... Кто кого убил?

Короткий рассказ, в котором, естественно, не прозвучало никаких имён, он выслушал молча, с немалым интересом и спросил по завершению:

- Как сейчас ребёнок?

- Слава богу! Кажется, всё в порядке.

- Значит, отец успел защитить его ценой собственной жизни. В этом случае иначе быть не могло. Если призываются такие могущественные силы, в качестве жертвы может быть принята только жизнь. - Он положил перед Максимом фотографию и стал пояснять. - Это лишь небольшая часть огромного по важности ритуала, который проводит под руководством опытной ведьмы молодая. В качестве жертв она выбрала своего ребёнка и мужа. Очевидно, хотела стать очень сильной. Но мужа кто-то предупредил и научил, что нужно сделать, чтобы защититься. У этого парня вариантов не было вообще.

- Он умер, - подтвердил Максим.

- Да, - согласился колдун. - Так и должно быть. Тёмные материи не прощают, когда вмешиваются в их дела.

- Что - действительно приносят в жертву своих детей? - спросил Максим, будучи не в состоянии принять услышанное.

- Кто хочет получить большую силу, обязан принести самые дорогие жертвы. Кто-то решается на детей, кто-то жертвует родственниками, родителями, братьями, сёстрами... Конечно, кто-то не готов платить родной кровью, поэтому платит статистикой.

- В смысле? - не понял Максим.

- В том самом смысле, уважаемый Максим Фадеевич, что в этом случае количество жертв таково, что в ответственность по уголовному кодексу не вписывается, а только в статистические данные.

- И для чего всё это? - едва сдерживая негодование, спросил Григорьев.

Черник горько усмехнулся, словно намереваясь усмешкой скрыть своё недовольство наивностью собеседника.

- Для того, чтобы потом оказывать различного рода услуги.

- Какие, например?

- Самые разные, Максим Фадеевич. Кто-то хочет избавиться от начальника, кто-то получить лучшую должность, чужого мужа, жену, убрать детей сестры, наслать мор на семью соседа, кто-то у кого-то забрать бизнес, не нанимая киллера, кто-то избавиться от преследователя... Мало ли! Ну, для примера, взять тот же конкурс или любой другой - вы думаете все играют по правилам? Правила для дураков! Всё делается во имя денег, зависти, ненависти и власти. Ведьмина же сила - это своего рода услуга, сервис. Все желания в этом мире имеют свойство материализовываться. Если кто-то хочет насытить свою зависть - всегда найдётся тот, кто это организует.

- Не проще ли быть просто талантливым, деловым или мудрым?

- Кому проще? Тому, кто не хочет трудиться, учиться или принимать собственную долю? Вы действительно так наивны, Максим Фадеевич? Таланты по справедливости даются богом единицам, а что делать армии бездарей, когда вокруг столько искусов и хочется всего и сразу, и побольше?

- Неужели расплатиться жизнью ребёнка проще, чем выучиться и набраться опыта?

- Кто-то считает, что так дешевле и проще. В нашем ремесле, на самом-то деле, никто ничего ни от кого не скрывает: о цене говорят без обиняков, чтобы каждый принимал осознанное решение. У нас никто никого не неволит, не подставляет и не кидает. Если, конечно, не нарваться на шарлатанов, но и это своего рода фильтр - дуракам у нас нечего просить.

- Что же остаётся делать тем, у кого действительно есть талант или дар?

- Как во время чумы, - коротко ответил колдун, - выжить.

Звонок в дверь отвлёк от сборов. Максим замер на мгновение над недособранной дорожной сумкой и посмотрел на часы. С Натальей они договорились, что она подъедет к нему на служебной машине, отпущенной им для командировки, через час-полтора. За это время он планировал собрать всё необходимое в дальнюю дорогу и подготовить квартиру к долгому отсутствию. За несколько последних месяцев, которые он в основном провёл в разъездах, выполняя неотложные поручения по следственным делам, накопились неоплаченные счета. На муторное выстаивание в очереди на оплату услуг ушла большая часть времени отпущенного на дорожные сборы. Он сожалел, что за последние дни так и не нашёл пары часов, чтобы выстирать вещи после недавней поездки в Донецк. Теперь нежданный звонок в двери выхватил его из непрактичных размышлений, как поступить с ещё сырыми после недавней стирки вещами. Оставить он их не мог, так как остался бы без свежего белья и рубашек в командировке, которая могла чёрт знает сколько продлиться, и очень сомневался, что в местных гостиницах будет достаточно комфорта или услуг, чтобы держать свой внешний вид в надлежащем виде. Проблему осложняло ещё и то обстоятельство, что в спутниках будет молодая и красивая женщина. Выглядеть перед ней следовало, как минимум, опрятно. Министерского жалованья для обновления в дороге гардероба вполне могло хватать первым лицам ведомства, но не рядовым его сотрудникам.

Против ожиданий в открытых дверях стоял Желадин в мокром от дождя плаще, покачивая в руке объёмную коньячную бутылку.

- Привет, - улыбнулся он тепло, по-дружески.

- Привет, Лёха, - ответил Максим, отходя в сторону и приглашая старого товарища войти.

- Захотел тебя повидать, - стал рассыпаться в пояснениях нежданный гость. - На днях несколько раз звонил в твою управу, а тебя всё время то на месте нет, то уже был.

- Прыгал, как блоха по городу - дела, - просто и буднично объяснил Максим.

- А сейчас позвонил, а мне сказали, что ты домой поехал. Решил - заскочу! Ты один?

Алексей нескромно, по-свойски прошёлся коротким коридором, заглядывая в комнаты. Слегка опешив от такой непринуждённой бесцеремонности, Максим поспешил уверить товарища:

- Один. Ты просто так или по делу?

- К старому другу и по делу? - притворно оторопел Желадин, а потом многозначительно подкинул в руке бутылку. - Посидим, пообщаемся - как раньше.

- Извини, Лёха, - кивнул Максим на разложенные вокруг несобранной сумки вещи, - сегодня "как раньше" не получится. Срочная командировка. Максимум через двадцать минут за мной заедут.

- Куда?

- На Франковщину.

- А-а, - с пониманием протянул товарищ, доставая из кармана свой драгоценный vertu, чтобы посмотреть время. - Не по делу ли мольфара?

- Уже знаешь?

- А кто не знает? - хмыкнул, слегка удивляясь Желадин. - С утра по всем телеканалам только и трещат об этой новости: "Убит известный, могущественный мольфар Вереш!" Сам едешь?

- Нет, с напарником. - Максим вернулся к сборам. - Это он заедет за мной.

- Говорят, что твой напарник всем на зависть?

Лёха расплылся в слащавой улыбке, ожидая, что его осведомлённость отметят.

- Есть на что посмотреть, - невыразительным тоном согласился с ним Максим.

- Красивая же баба! - не выдержал пресности оценки и искренне возмутился Желадин. - Ваши министерские только о ней и говорят! А ты: "есть на что посмотреть", - передразнил он товарища.

- Мне не до того, - признался Максим, заодно в мыслях придя к решению, что упакует сырые вещи в пакет, а при первой возможности найдёт способ высушить их и выгладить.

- И не выпьешь даже?

- В дорогу? - осуждающе покачал головой Григорьев. - Всю ночь за рулём буду сидеть. Даже не настаивай.

- Как знаешь, - разочарованно вздохнул Желадин. - Кофе сделать?

- Не отказался бы, - признался Максим и поблагодарил. - От твоего - никогда. Спасибо.

Через минуту из кухни донёсся звон посуды. Товарищ деловито хозяйничал на правах частого гостя и товарища.

- Товарищ Негода интересовался, как твои дела и не нужна ли наша помощь? - донёсся его голос.

- Передай Василию Яковлевичу благодарность за заботу. Пока справляюсь сам.

- Я серьёзно, - вернулся в комнату товарищ. - Если что - мы рядом - ты же знаешь. Слышали, как ты крепко получил по шапке за привлечение гоблинов. Треск твоей гривы докатился и до наших пенатов.

- Досталось немного, - признался Максим, закрывая сумку и на секунду задумываясь: собрал ли всё необходимое в дорогу? - Мне нужно было лично и без хлопот взять этого человека. Поэтому и просил тебя помочь.

- Взял?

- Взял, но... Короче, Лёха - до первого допроса задержанный не дожил.

- Что так?

- Инсульт.

- В натуре или с вариантами?

- Вариант один, - решил не распространяться на эту тему Максим, - таки инсульт. Есть официальное заключение. Я сверялся у эксперта с телом.

- Такое серьёзное дело? - неожиданно без иронии поинтересовался товарищ.

- Настолько серьёзное, что даже не знаю, за какой конец схватиться и тянуть. За что ни возьмусь, везде отваливается. Порой кажется, что в деле я в качестве уж очень живучего живца.

- Так Инквизитора хоть взял?

Максим застыл и внимательно посмотрел на старого товарища, который стоял перед ним, строя невинную мину.

- Вообще-то это секретное дело.

- Не хочешь говорить, - со слабой обидой произнёс Желадин, - как хочешь. Надо нам - ваши министерские тайны? Себе дороже!..

Он ушёл на кухню и вскоре вернулся с подносом, на котором стояли две чашки с ароматным "желадинским" кофе и откупоренная бутылка с коньяком. Правда, рюмка стояла одна.

- Извини, подразню тебя, - сказал Алексей, наливая себе коньяк. - Я не за рулём, а погода, - он кивнул на окно, за которым над городом разливалось плотной серостью дождливое ненастье, - как говорится, шепчет: налей да налей. Твоё здоровье!

Коротко опрокинув в рот стопку, он тут же запил её глотком кофе, крякнув после от удовольствия.

- Что знаешь о своей напарнице? Свой человек?

- Ничего не знаю, - ответил Максим. - Знаю, что из Донецка.

- Мало, мало, как для знаменитого следователя, - с сожалением выдохнул Желадин. - Людей нужно пробивать.

- Выкладывай, что знаешь, - понял его Григорьев. - Без тебя, как без рук.

- Не много знаю, но кое-что интересное припас. - Он бросил взгляд на свои часы. - Когда за тобой заедут?

- У нас есть ещё минут десять.

Рассказ товарища действительно оказался довольно содержательным. Наталья Пшеничная была из весьма состоятельной семьи. Её отец владел несколькими угольными и производственными компаниями на Донбассе, был учредителем нескольких банков и инвестиционных компаний - ловкий, ушлый и грамотный магнат, не однажды входивший в двадцатку самых состоятельных людей страны и в сотню - Европы.

- На папины денежки девочка может себе позволить не только "брабус" или "бентли", но и личный спутник связи, если захочет конечно, но скромна. Многих это дразнит.

- Кого?

- Конкурентов её папочки, по-видимому, - скривил губы Желадин. - Большие деньги в чужих руках сейчас воспринимаются, как личное оскорбление. Многим людям он перешёл дорожку, и они рано осиротили девочку - в конце девяностых изрешетили из трёх "калашей" машину, а вместе с нею и родителей. Правда, папочка успел не только вовремя дочурку спрятать за границей, но и перевести туда почти все свои нажитые непосильным трудом сбережения.

- Что она делала за границей?

- Училась в Берлинском университете. Закончила с отличием уже после гибели родителей. Я проверял: её имя выбито на Белой стене лучших студентов Гумбольдской альма-матер. Одна из так называемой Золотой тысячи лучших студентов за всю историю университета.

- Изучала психологию?

- Это потом, - хмыкнул Желадин, многозначительно воздевая палец. - Сначала усердно штудировала право. Ей предлагали остаться на кафедре, но после защиты диссертации вернулась в Украину, поступила на экстернат Львовского госуна внутренних дел, - факультет уголовной милиции, - пошла в опера, начав для рывка с райотдела в Донецке.

- Изо Львова да в Донецк? - отметил Максим. - А теперь столица? Действительно странно. Обычно специалисты из этих универов не перемежаются после выпуска.

- Ну, здесь ничего странного, - произнёс Желадин, наливая себе ещё рюмку. - Говорят, что она пыталась поступить в ДЮИ^[47], но там её зарубили, видать "по старой памяти" и наверняка старые "друзья" покойного папаши. Устроилась во Львове, где у неё появился некий влиятельный покровитель. Удивительно другое. У нас в органы не приходят богатыми. Как правило, всё наоборот - уходят состоятельными.

- Кто? - поднял голову Максим. - Кто покровитель?

- Этого я пока не знаю, - поднимая рюмку, ответил Алексей. - Но "папик" весьма нарядный, если помог ей продвинуться по службе так высоко. Через год-два после ГСУ будет бегать уже в замах у замов министра, а там... Попомни мои слова!

Он быстро выпил коньяк и оставил рюмку, демонстрируя, что дальше пить в одиночестве не намерен.

- А может дело не в "папике"? - предположил Максим. - Всё-таки такое образование, да и профессиональная хватка, вроде, имеется. Такими кадрами не пренебрегают.

Желадин снисходительно улыбнулся.

- Да ладно тебе, старик! Ты вон и с хваткой, и с головой, и с показателями по раскрытию, а сколько лет бегал в летёхах, пока начальству стыдно не стало? У нас без угодничества, без позы "крабом" на диване, без "своих" ни одного шага вверх не сделать! А у твоей Пшеничной к мозгам, - я, правда, не видел, - ещё и мордашка смазливая, и фигурка высший класс - сообразила малая, как без особого напряга продвинуться в карьере! Её-то к тебе чего приставили? Раскрутите дело и ей сразу майорская звезда, а тебе три рубля в мелко нарезанной бумаге в качестве премии да очередной "клейнод^[48]" с благодарственной гравировкой. Сколько их у тебя уже набралось?

- Не говори так о ней, - нахмурился Максим.

- А чего так? - изумился товарищ. - Часом не влюбился ли?

- Этого мне ещё не хватало!

- А кто нас спрашивает? - усмехнулся Желадин. - Это дело такое: раз моргнул и попал, а там, глядишь, и пропал! В твоём случае, это не худший вариант.

- Мне сейчас не до вариантов, - отмахнулся Максим.

- Ты о Наде что-нибудь слышал? - спросил Алексей и тут же осёкся. - Я не лишнего болтнул? Коньяк - понимаешь...

- Ничего не слышал и не знаю, - не без раздражения ответил Григорьев. - Ездил к ней на работу. В "кадрах" сказали, что взяла отпуск за свой счёт на целый месяц. "По личным обстоятельствам". Думаю, что она у матери, но при дворе со мной, псом безродным, не хотят разговаривать. Римма Михайловна на днях сама навещала неблагодарного зятя. Провели раут содержательной беседы на тему загубленной судьбы дочери.

- Я могу позвонить, - предложил Желадин. - Если хочешь, конечно...

- Для моей семьи это ничего не даст...

- Думаешь - всё, конец?

- Тут и думать нечего. Разберусь с делом, а там займусь личными вопросами. Смогу развод оформить за неделю.

- Может...

- Что может, Лёша? - не выдержал Максим. - Что ещё может быть? Она не хочет жить со мной, я ей не пара. Какой смысл всё это продолжать? Детей нет, делить нечего, а чувства... Мне кажется, что о них следует говорить в последнюю очередь. И закрываем тему. Всё!

Тут же раздался звонок в двери.

- Это за мной, - произнёс Максим, вставая с места. - Пора ехать. Если хочешь, можешь остаться. По приезду заскочу к тебе за ключами.

- Нет, спасибо, - улыбнулся товарищ. - Мне есть где жить. Моя хатка поприличней твоей, и я её очень люблю.

Выскочив в коридор, Максим открыл двери.

- Привет, это я, - тихо произнесла Наталья, поправляя промокшие под дождём волосы. - Почти ливень! Промокла почти полностью, пройдя от машины к подъезду. Погода отвратительная! Ты готов? Пора ехать.

- Привет, заходи, - пригласил он её. - У меня всё готово. Две минуты - одеваюсь и едем.

В квартире её с нескрываемым любопытством в глазах встретил Желадин.

- Здравствуйте, - улыбнулся он девушке. - А вы действительно очаровательны!.. Намного лучше, чем говорят.

- Обычно говорят хуже, чем есть на самом деле, если есть о чём поговорить, - ответила она ему. - О вас тоже много чего говорят, Алексей Осипович.

- Вот-те на! - изумился Желадин и захохотал. - Вы меня знаете? Откуда?

- Кто же не знает самого делового человека в Управлении Киевского главка? - ответила Наталья. - Или вы думаете, что корпоративная информация - только ваша прерогатива?

- У меня появился конкурент? - воскликнул Алексей. - Для меня это однозначно крах карьеры! У меня нет того достоинства, которым обладаете вы, Наталья Павловна.

- О каком достоинстве вы говорите, разрешите поинтересоваться?

- О красоте - разумеется!

- Вы руководствуетесь лишь очевидным, - ответила она на не слишком ловкий комплимент. - Но вам не о чём беспокоиться. Я никогда не составляла конкуренцию тем, кто занимается перебором и промывкой костей.

- Хватит вам, - остановил эту взаимную пикировку Максим. - Я понял, что вы заочно друг о друге знаете достаточно, но теперь позвольте познакомить вас лично. - Он указал на Желадина. - Алексей, мой товарищ по прежнему месту службы. При всех известных деловых качествах он отличный товарищ. Мне иногда проще обратиться к нему с проблемами, чем ждать благосклонности начальства.

- Лёша, - просто представился Желадин и галантно протянул руку.

- Наталья Пшеничная, капитан милиции, мой напарник, - без содержания представил гостью Максим, и добавил: - Красивая, Лёша, как ты и предполагал.

- Наташа, - взаимно представилась Пшеничная и ответила на рукопожатие, но когда Желадин сделал попытку поцеловать её тонкую руку, мгновенно забрала её и сухим тоном произнесла, при этом сильно краснея: - Лёша, давайте без этих нежностей. Я, как и Максим, больше ценю надёжных товарищей. Остальных просто расходую - уж простите мою женскую прямоту.

- Можете меня считать своим товарищем, - с готовностью ответил Желадин, непривычно для себя также краснея.

- И будем на "ты". Поехали?

- Счастливой вам дороги, - пожелал Алексей. - Будьте осторожны. Кстати, вы вместе отлично смотритесь!..

 

Сотрудники популярного Internet-магазина "Магафот" решили определить, какой девайс является самым популярным среди посетителей и покупателей магазина. Оказалось, что таким устройством является Макстон ТСС812, ударный музыкальный инструмент - или, проще говоря, обыкновенный бубен. Размер восемь дюймов, изготовлен из натуральных материалов - кожи, дерева и металла. Не смотря на то, что гарантия на устройство длится не более двух недель, оно пользуется гораздо большой популярностью у IT-специалистов, экономистов, бухгалтеров, механиков, политологов, научных сотрудников и маркетологов, чем у музыкантов. Нередко его приобретают и те, кто немало времени уделяет ведению личного хозяйства, благоустройству жилья. Примечательны отзывы пользователей о работе этого устройства.

Как говорит Константин из Винницы, с помощью Макстона решил проблему совместимости шестидесяти четырёхбитных драйверов в компьютерной сети офисного центра, а также восстановил работоспособность устройств, которые морально устарели ещё пять лет назад, значительно сократив затраты предприятия на покупку новой вычислительной техники. Незаменим во время настройки операционных систем XP, 7 и 8 силами рядовых и начинающих пользователей.

С ним согласен Дайвер из Киева: "Написал служебную записку руководству нашего фармацевтического концерна, где попросил о приобретении одного экземпляра в IT-отдел, так как использование самопального варианта устройства не всегда приводит к требуемому результату. Надеемся, что многие проблемы поможет исправить именно промышленный образец. Насколько я знаю, что с подобными заявками выступили руководители исследовательской лаборатории, бухгалтерии и директор предприятия по экономическому развитию".

А Крамер из Харькова добавляет, что, не смотря на малый гарантийный срок, Макстон у него исправно работает уже пять лет. Для усиления некоторых функций пришлось модифицировать его, расписав рунами и добавив заячьих лапок. Инструкции по установке модификаций доступны широкому кругу пользователей во Всемирной паутине. В личном пользовании легко и быстро чистит карму, заодно увеличивая пропускную способность домашних компьютерных сетей.

Из недостатков Макстон ТСС812 многие пользователи отмечают, что при применении его в ночное время часто просыпаются дети и идёт спонтанный дождь, а также проявляются и другие не характерные для наших климатических зон погодные явления.

К этому уместно добавить слова великого мыслителя Бернарда Шоу о том, что в каждой грёзе заключено пророчество, а каждая шутка оборачивается истиной в лоне вечности.

И по просьбе сотрудников "Магафота" для наших радиослушателей звучит музыкальная инструкция "Зимняя церемония" по использованию Макстон ТСС812 из альбома Sacret Spirit, вышедшего в свет в далёком 1994 году.

С вами в эфире жизни радио "Судьба".

Это происходит потом, спустя некоторое время, когда тело разбивает крупная адреналиновая дрожь, когда тугой, сухой ком в горле намертво вцепляется в гортань, не давая произнести ни слова, ни сглотнуть, когда сердце в груди колотится в таком бешенном ритме, что кажется вот-вот и взорвётся, разнося на куски грудную клетку. Всё это происходит потом... Но прежде должно пройти некоторое время - совсем немного, прежде чем обострённое мощным выбросом гормона сознание станет прокручивать случившееся снова и снова. Прокручивать, как кино на репите, для той части сознания, которую именуют опытом, напитывая его яркими картинами только что пережитого кошмара, чтобы всё запомнилось, въелось в каждый нейрон, в каждую глиальную клетку, утрамбовалось в сильвиеву щель, отложилось в гипокампе. И всё это будет повторяться с теми настойчивостью и подробностями, которые позволят получить полную уверенность, что сделано всё возможное, чтобы подобное никогда более не повторилось. Замедленное, детальное, подробное кино пережитого ужаса.

Разбитая притоплёнными дождевой водой выбоинами дорога спадала в низинку, затем серой, блестящей от дождя лентой тянулась вверх, выбираясь растрескавшимся асфальтом по склону очередного пологого холма. Наталья сбавила скорость, рассчитывая получить время для манёвра среди коварных луж. "Нива" в её руках послушным мулом зарыскала, выбирая безопасное направление, чтобы объехать очередной разбитый участок, когда протяжный автомобильный сигнал, раздавшийся сзади от обгоняющего автомобиля, заставил резко свернуть, прижимаясь к обочине. В тот же момент невероятная сила глухим ударом выхватила из-под машины полуразрушенное дорожное полотно, подбросила вверх, словно взрывом, в окружении россыпи мутных брызг, залепив грязью лобовое стекло. В следующее мгновение, за сброшенной со стекла щётками мутью, предстало несущееся навстречу огромное, в два обхвата, дерево с искривлённым стволом и сбитой корой.

В один миг дерево мелькнуло слева от выброшенной на встречную полосу машины, хлопнуло выстрелом сбитое напрочь боковое зеркало, и "нива" нырком уткнулась в мягкую раскисшую обочину, вывесив заднюю ось, постояла так секунду и со скрипом нехотя ухнула назад, тотчас проваливаясь вместе с пассажирами в шелестящую дождём тишину.

Максим с глухим протяжным стоном долго выпускал из груди обратно недодобранный ранее вздох. Он уже начал просматривать то самое "кино", о котором так часто говорят многие пережившие чудовищный стресс. Адреналиновый жар цепким напряжением охватил тело, но тут же схлынул, оставляя после себя ледяное оцепенение и мелкую дрожь. Максиму казалось, что этот смертельный холод он чувствовал не только кожей, а всем своим костяком. Сознание сверлило назойливое воспоминание чьего-то протяжного утробного крика, который в миг аварии заполонил весь салон.

- Не кричи, - тихо сказал он в конце своего бесконечно долгого выдоха-стона, - мы живы.

И услышал в ответ не менее спокойный голос:

- Я не кричу. Не кричу, Максим... Не кричу, - отчётливо, напряжённым шёпотом ответила Наталья.

Он посмотрел на неё. Пустая, мучная бледность выбелила и заострила лицо девушки. Глаза замерли в неподвижности под дрожащими веками. Серые губы жёстко стянули рот, напрягая желваки, слишком выделяя теперь не симпатичные, угловатые скулы. Мелькнула мысль, что так могут выглядеть только мертвецы. Его взгляд вцепился в её руки, жадно похватывающие напряжёнными, дрожащими пальцами пластиковую обшивку руля. Грубый, отвратительного качества дерматин рыпел, словно мокрый лежалый снег, едва выдерживая напряжение и готовый вот-вот лопнуть или разойтись по швам.

Кто же тогда кричал? Неужели так кричал он?

Он хотел потянуться к ней, но только тут сообразил, как цепко, ледяным холодом окоченения, его собственные пальцы впились в панель торпеды. Не без труда оторвав их от панели, он со слабым удивлением увидел с десяток вмятин на пластике, оставшихся после пальцев.

Когда он обнял её, отстегнув ремень безопасности, ещё чувствуя неприятное саднение в руках, Наталья затряслась в беззвучных, сухих рыданиях, больше похожих на надрывный нервный смех.

- Всё, - успокаивал он её, - всё, Ната, мы живы... Живы. Живы. Не плачь.

Наверное она сделала правильно, когда немного успокоившись на его плече, поцеловала его в шею. С этого момента и с этого самого места поцелуя, его естество стало возрождаться, набираться расходящимся по жилам теплом, возвращаться к жизни после пережитых мгновений смертного ужаса.

В ответ он осознанно поцеловал её в губы, почувствовав на них лёгкий привкус крови. Они были холодны, но податливы и трепетны.

- Прости, - напряжённо, сквозь мелкую дрожь сказала она, - я едва нас не убила.

- Ты нас спасла, - уверил он, обнимая её крепче и погружая нос в ароматный дурман её волос - запах жизни.

Кто-то снаружи дёрнул со стороны водителя дверь, она распахнулась и из серой дождевой сетки на них смотрел милиционер. Он сбил фуражку на затылок, оголяя взмокший горячечный лоб и совершенно детскую растерянность, застывшую вместе с испугом на лице.

- Живы, акробаты?

- Живы, - ответила Наталья, а Максим почувствовал, как неприятно режет глаза ярко-кислотная зелень сигнальной жилетки сержанта ДПС. Наташа зашарила руками по замку ремня, но непослушные, словно окоченевшие руки так и не смогли найти замка и нажать его кнопку. - Живы, сержант...

Максим помог ей с замком. Наташа страдальческой улыбкой поблагодарила его и какими-то ломанными, неуклюжими движениями выбралась из машины, сразу запрокидывая голову, подставляя лицо под дождь.

- Живы, чёрт побери, - повторила она, теперь улыбаясь более выразительно.

- Мы ехали сзади, - рассказал ДПС-ник, обходя кругом сброшенную в кювет машину и кивая на дорогу, где у обвешанного грязными и выгоревшими пластиковыми венками дерева стоял УАЗ ГАИ, а рядом с ним высокий человек в форме, видимо, напарник сержанта, - видели ваши пируэты. Вам повезло, что были пристёгнуты! Это гиблое место. Нынешней зимы двоих обнявшихся с деревом выковыривали по кусками из металлолома...

Он обошёл машину и присел возле правого переднего колеса "нивы", сокрушённо качая головой.

- Да, диск совершенно разбит. - А заглянув под отогнутое ударом о землю крыло, добавил: - Та-ак, и шаровая разбита, амортизатор, поворотный кулак, но...

Милиционер встал и отряхнул руки от грязи.

- ...для такого полёта, вы неплохо отделались. Как себя чувствуете? Как счастливцы или "скорую" вызывать? Или только эвакуатором обойдёмся?

- Всё нормально, - ответил Максим и предъявил удостоверение. - Где-нибудь поблизости есть станция техобслуживания?

- Есть, - кивнул на дорогу сержант. - Километра три отсюда - в Кочеровках есть неплохая мастерская, но нам не вытащить вас на дорогу по этой грязи, а потом не дотянуть на буксире. Всё-таки нужен эвакуатор.

- Вызывай, - согласился Максим.

- ДТП оформлять будем? - с скучной миной на лице поинтересовался гаишник.

- Нет.

- Смотрите сами, - дёрнул плечами блюститель дорожного порядка, - потом могут быть проблемы со страховкой.

- Спасибо, разберёмся как-нибудь.

Наталья тем временем поднялась к дороге и обошла дерево, осматривая его. Когда к ней присоединился Максим, она упаковывала в пакет для вещдоков кусок коры, который отломала от ствола.

- Решила предъявить дереву? - хмыкнул Максим, потирая руки, которые по-прежнему дрожали и сильно зябли.

- Нет, просто мне показалось оно странным. Вроде, как кровь на нём.

- Знаменитое дерево, - согласился с нею напарник сержанта, стоящий возле своей машины. - Я служу вот уже десять лет, так каждый год по четыре-пять человек умудряются впилиться в эту Чёртову кочергу. Крови на нём и в вправду полно!

- Кочерга? - удивился Максим.

- Она самая, - сплюнул милиционер в сторону дерева. - Ещё до меня так прозвали. Лучше не придумаешь. Словно магнитом притягивает всяких бедолаг.

- Лучше бы дорогу отремонтировали.

- Не от нас это зависит.

- Так хотя бы знак поставили, что плохая дорога.

- Сколько знаков не ставь, а дорога лучше не станет. На нашем участке почти весь асфальт наизнанку. - И пожаловался на беду: - Каждый год выделяют почти по двадцать "лимонов" на ремонт. Проедутся разок на тракторе, притрусят дыры битым кирпичом, а остальное бабло растянут. По-настоящему ремонтировать дорогу нашим начальникам, как видите, не выгодно...

- Понятно, - махнул рукой Максим и обратился к сержанту. - Не подбросите до села? Хотелось бы выпить чего-нибудь горячего, согреться, успокоиться и покурить.

- Не проблема - садитесь, счастливчики, - кивнул на УАЗик "гаишник", а потом приказал напарнику, чтобы тот остался и дождался эвакуатор, и вместе с ним и машиной приехал сразу к какому-то Манкевичу, и пояснил пассажирам, садясь за руль: - Знаменитый у нас по техническим делам дядька. Думаю, что часа за три справит ваш броневик. Будет, как новый!

Вопреки ожиданиям и непогоде в Ворота Карпат, город Нагорный, приехали к полудню, застав город в провинциально-застойном состоянии как раз в пасмурный момент паузы между дождевыми приступами. Не очень далёкая в своём благообразии от Средневековых мотивов центральная площадь с ратушей, с гостиницей, поражающей воображение острыми гранями своей соборно-готической крыши, блестела свежестью после недавно прошедшего дождя. С самой площади, с её центра на разбитый мостовой камень с истинно-украинской поэтической и отстранённой печалью взирал каменным лицом с постамента Тарас Шевченко. Не волновало великого поэта даже то, что его памятник был щедро выкрашен свежим "золотом".

Едва измызганная долгой дорогой и непогодой "нива" появилась на естественно-малолюдном развороте центральной площади провинциального городка, из здания администрации навстречу ей выбежал высокорослый, но слегка отяжелённый хорошо сформированным животиком, человек в простом двубортном костюмчике. Максим сразу догадался, что это майор Бáгдан, начальник Следственного отдела при местном Районном Управлении внутренних дел. Они никогда ранее не виделись, но Багдан так часто справлялся телефоном об их делах в пути, о тяжестях дороги, неудобствах и времени, которое командировочные должны ещё провести в пути, что к моменту приезда Максим чувствовал некоторое родство с майором, и никак не мог ошибиться в том, что встречающим был именно начальник Следственного отдела РУВД. Даже внешне офицер отвечал тем добродушности, заботе и вниманию, которыми он опекал подорожных всё время пути.

- Приехали! - широко улыбнулся Багдан, когда Максим, остановив машину, открыл дверцу. - Молодцы! Признаться, ждали вас не раньше обеда, а то и к вечеру. - Он глянул на низкое хмурое небо. - Вон какая погода.

- Здравствуйте, Михаил Миронович, - приветствовал его Максим. - Спасибо, всё хорошо - добрались без особых приключений.

- Ну да, - многозначительно кивнул Багдан. - Об аварии я уже слышал.

- Откуда?

Майор многозначительно улыбнулся.

- Всё-таки в одном ведомстве лямку тянем - обязан.

- Всё нормально, - отмахнулся Григорьев, - так - незначительный ремонт. Спасибо, Михаил Миронович, справились. Никаких проблем.

Раньше, во время телефонных разговоров в пути, Багдан как-то аккуратно и вежливо заметил, что его зовут не Михаил, а Михау, но Максиму было довольно сложно таким образом произносить столь привычное имя. Всякий раз, не намеренно допуская оговорку, он чувствовал неловкость, но встречающий тактично не обращал внимание на повторяющуюся ошибку.

Заглянув через открытую дверцу, майор увидел спящую на сиденье Наталью и выразил удивление на полноватом лице.

- Вы с женой?

Максим коротко засмеялся.

- Что вы! Это моя напарница, капитан Пшеничная, Наталья Павловна. Мы вместе проводим расследование.

- Извините, - стушевался майор. - Такая файная женщина... А я вам двухместный номер в гостинице забронировал.

- Ничего, переоформим на два одноместных. Спасибо.

Оглядев безлюдную площадь и гостиницу, фасадом выходящую прямо на городскую площадь, он подумал о том, что с этим проблем быть не должно. Вряд ли когда здешний отель переживал аншлаг.

- Давайте тогда я провожу вас в гостиницу, - предложил встречающий. - С дороги нужно отдохнуть. Путь был неблизкий, трудный, а завтра браться за дела. Вечерком же в посидим в нашей колыбе^[49] - знаменитое место!

- Всё-таки лучше сразу к делам, - сказала, проснувшись Наталья и стала осматриваться.

- Приветствую вас, пани Наталья, - шире прежнего улыбнулся Багдан, и, обежав машину, услужливо открыл дверцу. - Не спешите с делами - всё так устроилось, что никто от нас никуда не денется.

- Кого-то задержали?

Майор почему-то оглянулся.

- Все, кто на тот момент был на приёме у нашего Вереша теперь в гостинице. Мы настойчиво попросили их задержаться, - пояснил Багдан. - А тех, кто пытался выехать - заворачивали на посту обратно. - Он печально покачал головой. - Неудобно перед людьми, но что поделаешь? Начальство требует разобраться и срочно. Мы, как и вы, люди подневольные.

Ещё раз вздохнув, он кротко опустил глаза.

- Вам, дорогие мои, всё-таки придётся делить один номер. Гостиница, как понимаете, занята гостями под крышу.

- Не беспокойтесь, - мило улыбнулась ему Пшеничная. - Мы с Максимом Фадеевичем разделим временную площадь, руководствуясь профессиональными принципами.

- Простите, но меня не предупредили...

- Да будет вам, - сказала Наталья, выходя из машины. - Душ в гостинице есть? Работает?

- Для вас? - переспросил майор и воскликнул: - Сколько надо!

- Не больше полчаса. Потом мы придём отметить наши командировочные удостоверения.

- А чего ходить-то туда-сюда? - хмыкнул Багдан. - Давайте командировки, я отмечу, а через полчаса зайду за вами в гостиницу. Идёт?

Грех было не воспользоваться услужливостью коллеги. Через полчаса, почти свежие после тёплого душа, переодевшиеся с дороги, успевшие перекусить в гостиничном буфете местными канапками^[50] и выпить кофе, Максим и Наталья встретили в холле своего нового знакомого.

- Какие планы? - спросил Багдан.

- Осмотреть тело Вереша, - не стал уходить далеко от дела Григорьев.

- Планировали отправить в Киев, но оставили к вашему приезду, - ответил майор. - Без дела не лежало. Наш эксперт его внимательно изучил. Думаю, что ему есть, что показать и рассказать. К нему?

По привычке жителей мегаполиса Максим и Наталья при выходе из гостиницы сразу направились к своей машине, но начальник Следственного отдела остановил их с улыбкой.

- Простите, у нас тут всё устроено более компактно. - Он указал на здание рядом с ратушей. - Это РУВД. Дальше по кварталу районная больница, там же, в морге, Бюро судмедэкспертизы - пять минут и мы на месте. А машину, если позволите, мои ребята вымоют, заправят, посмотрят что к чему - будет как новенькая!

Максим отдал ключи от машины.

Во время непродолжительного пути к больнице гости испытывали странное чувство тяготения нереальностью всего с ними сейчас происходящего. После почти полусуток непрерывного движения в дороге, в шуме дождя и трассы, после почти всей жизни проведённой в суете большого города, в Нагорном их неожиданно захватили невероятные тишина и покой. Они буквально давили на сознание ватной пустотой, заставляя подозревать неожиданный приступ глухоты. Редкие машины, проезжая узкими улицами, мягкий шелест редкого дождя и слабого ветра в полностью распустившейся листве старых лип, пьянящая чистота воздуха, его объём, пропитанный хвойным и липовым ароматами - всё это на самом деле больше беспокоило человека столичного, чем успокаивало. Необходимо было дать себе немного времени, чтобы привыкнуть к особенностям местечковой жизни.

- Тихо у нас, - ведя гостей, заключил Багдан, скорее всего поняв состояние спутников по их слегка растерянному виду. - Жизнь со своим укладом. Привыкнуть надо. Приехали бы сюда без дела - просто так, отдохнуть, я бы вас на горы повёл. Там заимки есть в лесах - настоящие медвежьи и рысьи места. Так там такие тишь и гладь, что иногда и сам думаешь, что оглох.

За время остальной части пути Максим поведал своему провинциальному товарищу, каким делом они занимаются и почему возникла срочная необходимость приехать, и по месту разобраться с обстоятельствами убийства мольфара.

- Да, непростая вам работа досталась, - сочувственно покачал головой майор. - У нас тут, что не село, так свои заморочки из бочки. Мужики побраконьерничают, повоюют между собой, с лесниками - край, большей частью лесной, глухой, а люди - горцы - горячие по характеру. Кто за лося, оленя схватится, кто за медвежатину, а кто за участок под вырубку, застройку. Немало кто промышляет проводом нелегалов через границу или контрабандой. Но чтобы какого мольфара или мольфарку обидеть - у нас такого с войны не было! На такое может решиться лишь безумец! Это ж на себя такое проклятье навлечь можно... Для нас, местных, мольфар - что человек божий!..

- А что в войну было? - спросил Максим.

- Был в наших горах настоящий колдун, цыган, Фандер, - стал рассказывать Багдан. - Колдун - это вам не мольфар! Колдунов считают злыми, кровожадными, но этот вроде мирно с людьми жил, много добра делал, как говорят. Его уважали, боялись и за помощью приходили, знай, со всех Карпат! Никто из стариков - а у нас многие живут больше века, - не может припомнить, чтобы он на беду кому-нибудь делал. Так случилось, что в село, где он жил заехали эсэсовцы. Перед освобождением советами этих мест случилось такое. Сожгли деревеньку, а с нею и жителей подчистую! Одни говорят, что и этого колдуна вместе с ними, а другие, что угнали его фашисты с собой, чтобы он им помог выжить своим даром колдовским. Что правда, а что нет - никто не знает. В общем, колдуна этого не стало - то ли сгорел с селом, то ли сгинул на чужбине. Село то так и не отстроили. На том месте уже лес порос, и проклятым оно считается за убийство колдуна. Некоторые говорили, что видели его после войны, мол, вернулся в наши края. Россказни, конечно, всё это, но место то проклятое есть - все местные знают и обходят за второй горой.

- Чем он так немцам приглянулся? - поинтересовалась Наталья.

- Не только немцам, - глянул на неё майор. - Рассказывают, что особый был дед. Владел секретом молодости и бессмертия, но не всякому его давал. Особое у него испытание для такого человека было. Кто проходил - жил до тех пор, пока колдун сам за ним не приходил, чтобы душу, значит, в услужение себе за долгую жизнь взять.

- Если немцы к нему за этим пожаловали, - сделал вывод Максим, - не удивительно, если они его или в костёр, или в каком-нибудь концлагере в топку крематория кинули. Кому ж охота такие долги платить?

Эксперта местного БСМЭ^[51] встретили во дворе больницы. Весьма солидного возраста суховатый старичок живо, старательно и приватно копошился возле ящиков с сырой землёй, высаживая в них какую-то молодую зелёную поросль. Одет он был в простой, замызганный старыми пятнами краски и застиранный синий спецовочный халат, в котором его скорее можно было принять за дворника или техника, но не ведущего и единственного в районе анатома. Никак не изменяли представление и надетые на тоненькие и по-старчески сухонькие руки латексные перчатки. Позже выяснилось, что действительно трудолюбивый старичок успешно объединял работу эксперта с тем, что присматривал за больничным двором и хозяйством, будучи по совместительству здесь ещё и завхозом медицинского учреждения.

- Фёдору Андреевичу почти восемьдесят лет, - шептал спутникам майор Багдан, когда они шли за семенящим впереди стариком в больничные подвалы. - Отработал у нас за совесть хирургом сорок лет, а после вот - занялся экспертизой. Поехал на курсы, подучился - теперь, если надо, по любому телу разложит всё так, что вопросов лишних не останется. Молодые всё больше учатся в городах и не возвращаются, поэтому приходится использовать все местные ресурсы. Наш Фёдор Андреевич - золотая голова и золотые руки. За консультациями к нему едут и из других районов, и из самого Франковска.

Нацепив очки с толстыми линзами, эксперт подошёл к старой каталке и положил руки на лежащее на ней накрытое чистой простынёй тело.

- Это наш Ласло Бенцевич, - с нескрываемой печалью в голосе сказал старик. - Знавал я его лично. Смотреть будете?

- Если можно? - вежливо и с почтением спросила Наталья, подходя к каталке.

Дёрнув головой, старик отвернул простынь с лица трупа. В скудном освещении единственной лампы, что скупо освещала маленький операционный зал, выедая ядовитым светом неровный бетонный пол и дыры обвалившегося со стен кафеля, лицо мертвеца выглядело грязно-восковым, нереальным.

- Фёдор Андреевич, Наталья Павловна хороший специалист, - пояснил старику Багдан. - Служит в Следственном управлении самого министерства.

Эти слова, судя по всему, произвели на эксперта должное впечатление, и он стянул с тела простынь полностью, тут же аккуратно её складывая. Стоящий поодаль Максим сразу отметил, что на теле нет привычного для таких случаев воронкообразного разреза - вскрытия никто не проводил.

- Я не анатомировал, - пояснил эксперт, подходя к старому письменному столу, стоящего здесь же в прозекторской, и беря с него конверт, из которого вынул несколько больших рентгеновских снимков. - Оставил на Киев - надо будет, разберут. Мне и без того всё понятно. Сделал зондирование, снимки, извлёк пули и срисовал папилляры с гильз.

Старый врач не сказал главного. Среди анатомов есть определённое правило, по которому они не занимаются "делами" людей, которые приходятся им знакомыми или родственниками. Переложить эту обязанность на кого-нибудь другого врач не мог, поэтому пошёл на определённый компромисс, не став вскрывать старого знакомого.

Он положил конверт прямо на по-стариковски сухие ноги трупа и передал Максиму пакетик, в котором тускло поблёскивало желтоватым отблеском на свету старой лампы множество металлических кусочков.

- Сколько пуль? - удивился количеству Григорьев.

- Семь, - спокойно ответил старик. - Всего семь. Кажется много потому, что это фрагменты пуль. Ни одной целой, но я их все сложил по кусочкам и сфотографировал, чтобы определить тип оружия.

- Как же вы достали их без вскрытия? - разглядывая снимки, спросила Наталья.

- У Фёдора Андреевича профессиональный опыт почти в полвека, - пояснил за старика Багдан. - Он у нас своим делом может заниматься и с закрытыми глазами.

- Только к живым людям уже не подпускают, что с открытыми глазами, что с закрытыми, - не скрывая сожаления, произнёс эксперт и протянул Максиму листок с заполненным бланком. - Это заключение. Разумеется, предварительное.

- Почему именно "Вальтер ПП"? - спросил Максим, прочитав документ.

- Ну, прежде всего, калибр пуль семь шестьдесят пять. Такое оружие довольно часто встречается в наших краях. Со времён Франца Иосифа Первого и здесь, и в соседней Польше таких полицейских пистолетов осталось немало - надёжных, простых, вечных. Также, пистолет имеет характерный нарез ствола. В моей практике это не первый случай, где фигурирует подобный короткоствол - имел возможность подробно изучить. И крючок зацепа выброса гильзы тоже оставляет на юбке капсюля особенную выемку с зазубриной.

- Пули серебряные?

- Да, - кивнул старик. - Только из некачественного серебра. Технического. Семьсот двадцатой пробы. Очень хрупкий и твёрдый сплав. Поэтому пули так фрагментировались, когда вошли в тело. Получился некоторый экспансивный эффект.

- Стреляли в упор?

Прежде, чем ответить, старик неожиданно стал на колени перед Максимом, сцепив руки в замок на затылке.

- Жертва стояла перед убийцей вот так...

- Казнь?

- Что? - удивился старик.

- Похоже на казнь, - пояснил Максим.

- Когда казнят, молодой человек, и ставят на колени - только для того, чтобы стрелять в затылок. В этом случае, как правило, обходятся одной-двумя пулями.

- Возможно жертва просила о пощаде?

- Ласло? - ещё больше удивился эксперт, а потом категорично рубанул рукой. - Нет! Я много лет знал Вереша. Он не тот человек, который бы просил кого-то о милости или молил о пощаде. Никогда!

- Уверены? Вы знали погибшего так хорошо?

- Да, много лет, - подтвердил старик, поднимаясь на ноги, но когда ему была предложена рука, с молчаливым раздражением оттолкнул её, отказываясь от помощи. - Трудную, но великую жизнь прожил человек, и так погиб...

Подойдя к телу, он поднял левую руку трупа, показывая на внутренней стороне предплечья наколку с цифрами и треугольником. Татуировка была старой, почти неразличимой, но при определённом старании можно было разобрать все цифры и литеру "R" "впечатанную" внутрь треугольника.

- Те, кто прошёл через ужасы концлагерей, вряд ли встанут на колени перед кем-либо ещё.

- Но вы сами только что сами показали, как он стоял...

- Не перед убийцей! - жёстко отрезал старик.

Он подошёл к телу со стороны головы и двумя руками пригладил всклоченные седые волосы мертвеца, а потом наклонился и поцеловал изжелта-серый, совершенно бескровный лоб, произнося:

- Перед судьбой.

- Что явилось причиной смерти? Ранение сердца?

- Нет, - кивнул дед-эксперт на рентгеновские снимки в руках Натальи. - Думаю, что Ласло Бенцевич умер от болевого шока и удушья. Не смотря на то, что все выстрелы были произведены в упор, ни одна из пуль не достигла сердца. Все ранения слепые. Фрагменты пуль повредили лёгочную ткань, вызвав пневмо-гемоторакс, и разорвали диафрагму, вызывая остановку дыхания. Есть немного крови в перикарде. Но, думаю, что он всё-таки задохнулся...

- Стрелял мастер? - задал вопрос Максим.

- В упор и с таким разбросом? - переспросил старик и хмыкнул. - Нет, молодой человек. Стрелял тот, кто торопился с убийством, и тот, кто хотел выпустить именно семь пуль. Или... отвернувшись.

- Почему?

- Потому, что "полицайпистоле" восьмизарядный, а пуль, гильз и ранений найдено всего семь. Мягко говоря, убийца - плохой стрелок. Из семи выстрелов только два, что представляли непосредственную угрозу жизни, хотя дистанция выстрела не больше полуметра. Одна пуля застряла в тканях шеи, три в плечах, одна в мышцах брюшной стенки и лишь две попали в грудь. Когда Ласло упал, он ещё некоторое время был жив, агонизировал на глазах убийцы, но тот так и не использовал последний патрон в пистолете...

- Может, невнимательно осмотрели помещение? - предположил Максим, который видя последствия выстрелов на теле погибшего, склонялся к тому, что при таком высоком темпе стрельбы сложно контролировать боезапас.

- Осмотрели вплоть до сантиметра. Помещение закрытое, деревянное. Будь выпущена восьмая пуля, её бы непременно нашли, - уверил Багдан.

- Хорошо, - пока согласился Григорьев. - Что скажете о пулях?

- Серебро - плохой металл в качестве пули, особенно, если выбирать технический серебряный сплав, семьсот двадцатый. Если найдёте пистолет, думаю, его ствол будет с заметными повреждениями. Одна пуля, что попала в живот, развалилась ещё в стволе и ударила в живот погибшего, как картечь. Ранение было не глубоким и не смертельным. Обычно, если стараются погонять какую-нибудь нечисть, не скупятся на серебро ювелирной пробы.

- Откуда знаете? Были случаи?

- Лет двадцать назад старый волк терроризировал овчары, - ответил эксперт. - Резал отары ради забавы. Напал пару раз на пастухов и на почтальона - покалечил людей. Лесники несколько раз устраивали на него облаву, стреляли, вроде попадали, но псина уходила и продолжала разбойничать. На другую потраву один из охотников отлил пулю из серебра. Обложили гада, стреляли все, но попала и убила именно серебряная пуля. Тушу зверя привезли сюда. Я видел его и пулю. Люди просили проверить, не оборотень ли это был.

- Я припоминаю этот случай, - подтвердил Михау Миронович. - Я тогда только пришёл сюда работать после школы милиции. Старый огромный волк. Навёл на людей такого страху, что решили кончать гада серебром.

- А аналогичные гибели мольфара случаи?

И старик-эксперт, и майор Багдан, не раздумывая, замотали головами.

- Нет, такое впервые. Если б было - вряд ли бы забыли.

Пока происходило обсуждение причин и предполагаемых обстоятельств смерти местного знахаря, после недолгой передышки на примкнутый к горам городок налетел шторм. С новой силой, с неистовыми порывами свирепого ветра, с косыми струями дождя он терзал молодую листву деревьев, ломал ветви, местами срывал черепицу с крыш, с оглушительными хлопками разбивая её о городские мостовые. Выйдя из больничного подавала, командировочные стали под навесом, не решаясь ступить под гудящий ливень. Планы поехать в село, где был убит Вереш, пришлось отложить до тех пор, когда погодные условия станут более благоприятными.

Багдан вызвал к больнице по портативной рации сотрудника на служебной машине и в её ожидании увещевал столичных гостей, повышая голос, чтобы перекрыть вой разыгравшейся не на шутку бури:

- Может, что по месту сможем сделать - подумайте, но сейчас в Перники лучше не соваться. Село хорошее, зажиточное - сотни лет стояло и в такую непогоду выстоит никуда не денется, но доехать туда сейчас просто невозможно. Нагорнянка наша сейчас из берегов вышла, а дорожка к селу всё по размытому бережку бежит... Не надо рисковать.

Не оставалось ничего, как согласиться с майором.

- Где можно узнать что-нибудь по татуировке на руке Вереша?

- В городском архиве или в военкомате, - тут же ответил Багдан. - Мы туда запрос сделали.

- Что получили?

- Ласло Вереш учительствовал в своём родном селе, с началом войны был призван венграми в армию, но дезертировал и партизанил в здешних краях. Во время оккупации во время боя с полицаями был контужен и отправлен на принудительные работы в Польшу, но за пропаганду коммунистических идей, за советскую агитацию, был брошен в лагерь смерти Дахау, где и получил эту татуировку с литерой "R", что означает "политический", "красный", на немецком rot. Смертником был - одним словом. Провёл в аду почти год, но выжил. Освободили их американцы. Ласло мог уехать за океан, но вот - вернулся.

- А кто ещё из района был отправлен в концлагерь?

- Известно, что в концлагерях были пять человек. Многие были угнаны на принудительные работы. Но это не концлагеря. Из лагерей вернулось только двое. Один умер ещё в пятидесятых. Второй вот - Ласло...

- А колдун?

- Какой колдун? - удивился майор.

- Тот, о котором вы недавно рассказывали... Цыган, кажется?

- А-а, - вскинул голову местный следователь, - да-да, цыган, Фандер! О нём никаких данных. Скорее всего, он действительно погиб в огне вместе с односельчанами. Вообще-то, это всё-таки больше легенда, чем факт. Никто точно не уверен, что этот человек действительно существовал. Если и был какой-то, то наверняка под другим именем.

- Вы запрос делали в Главный государственный архив, в Министерство Вооружённых сил?

- И что спрашивать? - нахмурился Багдан. - Есть, дескать, местная легенда о карпатском колдуне, можно ли получить справочку, так что ли? И какое это имеет отношение к смерти Вереша?

- Не знаю, - признался Максим. - Но это совпадение в концлагерями кажется мне странным. Надо проверить.

- Я попробую отправить запрос, - сказала Наталья и достала телефон, прося местного коллегу напомнить ей номер, который был выколот на руке покойного Вереша. - У меня есть знакомый в СБУ. С его помощью получить данные можно достаточно быстро, если, конечно, этот Фандер существовал на самом деле, а его имя не вымышленное или не изменённое со временем молвой.

Майор с недоумением посмотрел на молодых следователей, передёрнул плечами, но выполнил просьбу Пшеничной.

Оказалось, что Максим ошибся, полагая, что местная гостиница "Смарагд", переживает, как и все подобные заведения на периферии цивилизации, далеко не лучшие времена. Заезжий двор оказался забит до отказа, и, благодаря стараниям местного милицейского начальника, майора Багдана, грозы всей провинциальной преступности Нагорного городка, Максиму и Наталье достался превосходный даже по столичным меркам двухместный люкс, постоянно забронированный администрацией гостиницы для нужд местных бонз.

Налетевшая буря доставила немало хлопот городским службам и невольным обитателям гостинцы. Где-то непогода повредила или подстанцию, или линии электропередач, и небольшой городок погрузился в плотную темень. Правда, каким-то образом эти несчастья не коснулись связи. Телефоны уверенно брали три-четыре отметки. Ресторан в гостинице являлся для города определённым общественным центром, куда приходили все, кто мог себе это позволить. Приходили чтобы пообщаться, поесть и выпить, а заодно и поглазеть на заезжих гостей, разузнать новостей. Ресторан был полон не только за счёт местных завсегдатаев, но и массы постояльцев. Как оказалось - большей частью благодаря известности и талантам покойного мольфара, в отеле и раньше редко когда пустовали номера. К ужину пожаловали громкоголосые и раздражённые тяжёлой дорогой столичные журналисты, выбравшие смерть местного знахаря в качестве очередной горячей сенсации. Сразу по приезду они поскандалили с администрацией гостиницы по поводу отсутствия доступа к Сети, электричества и свободных номеров, считая уровень собственной исключительности достаточным для того, чтобы им выказывали при малейшей надобности особое внимание и расположение. Правда, когда подали горячий и сытный ужин, более вкусный и ароматный от того, что был приготовлен на открытом огне костра во дворе отеля, почти все гости помалу успокоились. Хороший стол и сытость не располагают к различного рода тяжбам и разборкам.

В слабо освещённом начищенными керосиновыми лампами зале ресторана, в его уютном сумраке стоял плотный людской гомон, слегка разбавляемый из вне шумом незатихающего дождя.

Максим и Наталья сидели в отдельном кабинете, как самые почётные гости города, и, ожидая перемены блюд, внимательно изучали протоколы допросов тех, кто ожидал своего приёма к знаменитому знахарю, но, как известно, так и не попали к нему. Изучение документов заняло немало времени. Максим из общего вороха файлов отобрал для себя пару протоколов.

В одном давала показания весьма эксцентричная особа, которая незадолго до убийства мольфара затеяла с ним скандал. Этому было множество свидетелей, и некоторые из них прямо связывали убийство старика с эгоцентричной выходкой женщины. Второй протокол касался допроса основной свидетельницы, некой Оксаны Стерковой, его помощницы, последней, кто видел Ласло живым.

Из своей части протоколов Пшеничная выбрала те, в которых речь шла непосредственно о выстрелах. Свидетели отчётливо их видели по вспышкам в окнах дома знахаря и слышали по звукам. Все единогласно утверждали, что выстрелы звучали в размеренном темпе, не хаотично, лишний раз подтверждая мнение местного эксперта, что стрелявший намеренно выпустил именно семь пуль. Протоколы осмотра места происшествия ничего нового в дело не внесли. Получалось, что неизвестный каким-то образом или попал в дом мольфара, или уже находился там, поднял с постели старика, поставил его на колени и расчётливо произвёл семь выстрелов практически в упор. Единственной странной деталью во всём случившемся было то, что покойный зачем-то угощал "гостя" чаем. Неизвестный оставил после себя немало следов - отпечатки обуви, "пальчики", но как он оказался в доме и как его покинул - это осталось загадкой.

- Как он попал в дом? - не выдержал Максим, в который раз перечитывая показания свидетелей. - Вход лишь один. Все окна выходят во двор. Двор открыт для просмотра с улицы. Масса очевидцев, но никто никого не видел. Слышали, видели выстрелы и всё. Мистика!

Извинившись перед Натальей, бегло бросив в рот горячий кусок отменно прожаренных рёбрышек, он встал из-за стола.

- Я пойду к администраторам и попытаюсь найти эту самую Арсуфьеву, - сказал он, имея ввиду ту самую скандалистку, что пыталась качать права на внеочередной приём у мольфара незадолго до его смерти. - Если она здесь, было бы неплохо сразу пообщаться с ней.

- Ужин остынет, - показала на накрытый стол Наталья - только-что принесли вторые блюда.

- Ничего, - улыбнулся он. - Я быстро.

У стойки администратора гостинцы какой-то молодой человек пытался всё-таки договориться о свободном номере. Он добивался своего, без стеснения используя повышенный тон. Ещё немного и могли прозвучать оскорбления.

- Успокойтесь, - посоветовал ему Максим. - Криком проблемы не решить.

- Но вы-то в номере? - взвился человек. - А нам, как собакам, предлагают ночевать на улице! Мы сюда работать приехали аж из Киева, а электричества нет, жить негде, дороги размыты и кормят чёрт знает чем! Без электричества невозможно зарядить аккумуляторы для камер. Как работать?

- Да ладно вам, - снисходительно улыбнулся Максим. - Кормят здесь отменно и, кажется, предлагают поселиться у местных жителей. Со здешним гостеприимством это будет ничуть не хуже, чем в отеле, а может даже лучше и дешевле.

Он вопросительно взглянул на женщину-администратора, и она в ответ согласно кивнула.

- Какие проблемы? - удивился Максим. - Не стоит демонстрировать свой норов.

Оставив молодого человека глотать гнев, он спросил администратора о той самой женщине.

- Гражданка Арсуфьева, - напомнил он. - Лидия Васильевна.

- Да, она сейчас должна быть в ресторане. Я сейчас попрошу кого-нибудь помочь вам. Вас проведут. Мы её тут хорошо знаем. У неё внучка тяжело больна. Девочку пока поместили в больницу. Она сейчас там с матерью.

- Что с нею?

- Не знаю, - пожала плечами женщина. - Но ребёнку было очень плохо. Сейчас, говорят, уже гораздо лучше.

Максим уже собирался вернуться в ресторан, когда его остановил всё тот же молодой журналист.

- Вы, если не ошибаюсь, Максим Григорьев, следователь по особо-важным делам? Вы расследуете убийство мольфара Вереша?

- Нет, следователь Главного следственного управления, - поправил его Максим и предъявил удостоверение. - А расследованием занимается местное районное управление. Это их работа. И если вам нужны комментарии по этому поводу, обращайтесь непосредственно к ним.

- У меня к вам будет всего несколько вопросов, - дежурно и мило улыбнулся журналист. От его недавнего гонора не осталось и следа. - Я сейчас позвоню оператору, он спустится сюда, и мы сделаем коротенькое интервью. Вы не против?

Максим не сдержался, чтобы не хмыкнуть с лёгким презрением.

- Кажется, вы недавно сетовали, что у вас не работают аккумуляторы.

- Ну, мы имеем некоторые скрытые резервы, - ещё милее улыбнулся молодой человек.

- Тогда обратитесь к этим резервам и решите проблемы с жильём вместо того, чтобы кричать на персонал гостиницы. Не устраивает местное гостеприимство, можно заночевать в машинах и поужинать киевскими чипсами. Извините, я ничем не могу помочь. Я не уполномочен давать какие-либо комментарии. Для этого есть специальные службы нашего ведомства.

Допрос Арсуфьевой также ничего нового не дал. Женщина была испугана случившимся и очень переживала по тому поводу, что не имеет возможности вернуться домой с дочерью и больной внучкой.

- Мы очень надеялись на то, что этот мольфар поможет нам, - торопливо поясняла она, - но вот как всё обернулось... Ну, не выдержала я - два дня стояли с больной малышкой у него под домом, но наша очередь так и не дошла. Что теперь делать? Конечно, ребёнку стало немного лучше, но надолго ли? Я теперь жалею, что уговорила всех на эту поездку.

- Вы можете ехать, Лидия Андреевна, - ответил Максим. - Мы вас больше не задерживаем. Если понадобитесь, ваши координаты у нас имеются. Только, пожалуйста, являйтесь на допрос по первому требованию - зачем вам проблемы?

- Правда? Мы можем ехать?

- Только думаю, что отправиться в дорогу лучше с утра, - он кивнул на чёрную ночь за окном, на невидимый, но отчётливо слышимый дождь. - Кстати, здесь в местной больнице есть очень опытный врач. Он уже не лечит - возраст не тот, но думаю, что если обратиться к нему, он сможет проконсультировать вас. На вашем месте я бы поступил именно так.

Он набрал в телефоне короткое SMS с именем эксперта и его номером, и отправил его на телефон Арсуфьевой.

- Вы думаете это поможет? - с какой-то заискивающей надеждой спросила женщина.

- Я думаю, что можно попробовать.

Поблагодарив, женщина торопливо ушла.

- Ты уверен, что престарелый анатом сможет ей помочь? - глядя ей вслед, спросила Наталья.

- Возраст не всегда подразумевает полную бесполезность, - ответил Максим, возвращаясь к ужину. Не смотря на то, что всё давным-давно остыло, но приготовленная на мангале пища была очень вкусной. - Я больше верю в многолетний опыт, чем в бесполезную трату времени на пляски с бубном. Дедушка нам это сегодня без особого напряга доказал.

Закончив с ужином, он отодвинул тарелку и принялся за кофе, который только что принесли, и он источал необыкновенный аромат и тепло. По известным причинам отопление в гостинице "Смарард" не работало, и горячее питьё оказалось как нельзя кстати. Официантка предложила "что-нибудь горяченькое", по-видимому подразумевая алкоголь, но к её удивлению важные столичные гости в один голос отказались.

- У нас есть хорошее домашнее вино. Сладкое, густое, - вежливо настаивала она.

- Простите, но мы очень устали с дороги, - попытался пояснить ситуацию Максим, но официантка удивлённо оглядела их и с милой непосредственностью человека, который не видит ни в чём житейском ничего предосудительного, неожиданно предложила:

- Вы можете заказать бутылочку-две вина в номер.

- Вы думаете, что оно этого стоит? - устало спросил Максим, понимая, что так просто не отделаться. Система "ненавязчивого сервиса" и "нагрузок" лишь прочнее укоренилась с незапамятных времён советской торговли.

- Если вы спрашиваете моего совета, - жеманно воздела глаза официанточка, - то лично я скажу, что после этого вина стоит всё.

Наталья прыснула, прикрывая руками рот.

- Ладно, мы возьмём две бутылочки. Включите в счёт и отнесите в номер, - сдался Максим. "Ненавязчивый" сервис его несколько утомил.

- Как скажете, - покорно ответила девица. - Что будете ещё заказывать?

- Ничего. Спасибо. Всё было вкусно. Передайте благодарность повару. Мы сыты.

- А завтрак?

- Сейчас? - не выдержал Максим и засмеялся, видя, как от беззвучного смеха затряслась Наталья. - Но мы же только что поужинали!

В демонстративной обиде надув губы, официантка сухо пояснила:

- В такой дождь вряд ли успеют починить свет. Поэтому лучше заказать завтрак заранее, чтобы повар успел приготовить его на открытом огне.

С заказом завтрака Максиму пришлось разбираться самому. У Натальи зазвонил телефон, и она встала из-за стола и вышла в соседний тёмный и безлюдный коридор, где могла поговорить без ненужных свидетелей. Но едва Максим успел расплатиться с докучливой официанткой, как Наталья торопливо вошла в кабинет и положила телефон перед ним на стол, переключив его в режим громкой связи.

- Сергей, я хочу, чтобы ты повторил то, что сейчас мне сказал. Вместе со мной мой руководитель следственной группы Максим Григорьев. Это его идея потянуть за ниточки историю легендарного колдуна Фандера. - И тут же представила Максиму Сергея. - Сергей - офицер Службы безопасности Украины. Дударь Сергей Васильевич.

- Здравствуйте, Максим, - отозвался Сергей.

- Здравствуйте...

"Наташа, напоминаю для вашего товарища: это наш предварительный разговор. Полная и документально подтверждённая информация будет подана лишь после того, как наше ведомство получит от вас официальный запрос. В этом случае я буду только настаивать. Эта история выходит далеко за границы Украины. Расскажите, пожалуйста, как вы пришли к необходимости разыскивать Фандера?"

- Лучше расскажет Максим, - кивнула на напарника Наталья.

"Мне всё равно, - ответил Сергей. - Должен предупредить, разговор записывается".

- Так серьёзно? - удивилась Пшеничная, вставая и закрывая на защёлку дверь в кабинет. - Я тебе звонила, как другу.

"Ната, наша дружба здесь ни при чём. Я люблю тебя и обожаю, но, кроме дружбы, есть служба и долг. Я слушаю..."

- Это было случайное предположение, - начал Максим. - Просто совпал один эпизод из жизни нашего "подопечного"...

"Убитого мольфара, - уточнил Сергей. - Об этом уже знают все".

- Да, убитого Ласло Вереша.

Максим коротко рассказал, как пришёл к выводу, что необходимо получить подтверждение о том, а не является ли местная легенда о могущественном колдуне правдой?

- Зацепок у нас, если честно, ноль, - признался он. - Но я предположил, что если причиной наезда на Тунангаеву может быть конкурентная борьба, то почему в этом случае не может работать тот же мотив?

"Анализ подобностей", - согласился Сергей.

- Я ещё не разобрался во всех деталях, чтобы понимать, чем отличается знахарь от колдуна, но подумал, что таким людям очень сложно ужиться на одной территории - им всегда есть, что делить, точнее - кого. Насколько мне известно, это довольно прибыльный бизнес, и вряд ли кто из них потерпит конкуренции. Нередко такие конфликты разрешаются довольно жёстко, что в итоге и произошло в истории с Ласло. Я подумал: почему бы не проверить легенду, если она столько лет на устах такого количества людей? Обычно, на пустом месте людская молва не приживается.

"Это всё?" - спросил собеседник.

- В общих чертах, - ответил Максим.

"Хорошо, - принял ответ Сергей. - Следствие продолжаются и вам над многим ещё нужно поработать - понимаю. Со своей стороны добавлю вам информации для размышлений: ваше предположение, Максим, оказалось верным. Вереш и Фандер действительно знали друг друга. Более того, были в своё время в одном концлагере смерти, в Дахау. Оба выжили. Если с судьбой Вереша всё более или менее понятно, то с Фандером - не так гладко. Начну с Вереша, по которому больше информации. Попав в концлагерь, он был через некоторое время включён в так называемую зондеркоманду. Вы знаете о чём речь?"

- Я слышал о том, что администрации фашистских лагерей смерти собирали из узников различный сброд и нередко их руками исполняли различные мерзости, в том числе и массовые убийства.

"Всё верно. Вы неплохо знаете историю, Максим".

- Интересовался. Мой дед не вернулся из Германии.

"Я понял. Так вот, в эту зондеркоманду Вереша завербовал именно Фандер, как командир этого особого подразделения. После освобождения узников Дахау, Ласло сначала попал в поле зрения американской оккупационной администрации в качестве подозреваемого в совершении массовых убийств, а затем, ещё раз, после возвращения на родину, в МГБ. Даже какое-то время сидел под следствием на Лубянке, где, как известно, языки умеют развязывать многим. В обеих случаях его вина не была доказана. Наоборот, в его пользу было много свидетельств, когда он помогал узникам. Но, по признанию того же Ласло, от верной гибели в концлагере его спас именно Фандер тем, что устроил на работу в крематорий, как члена зондеркоманды. Все в спецкоманде получали усиленный паёк и вообще были на особом счету у эсэсовцев".

- Это понятно, - сказал Максим. - Можно больше деталей по Фандеру?

"Действительно, этот человек проживал до войны примерно в тех краях, где вы сейчас находитесь, а точнее - в селе Зубицы, Турковского района Львовской области. Почти все жители села были истреблены нацистскими карателями буквально накануне освобождения Красной армией региона от немецкой оккупации. Фандер попал в концлагерь смерти, как цыган. Наташе я уже выслал его лагерный номер, который был выколот на его левой руке. Он носил нашитый на робе коричневый треугольник с литерой "U", что означало "венгерский цыган". В лагере он стал сотрудничать с администрацией, не гнушаясь любой работы и выполняя все распоряжения. Под суд не попал, бежав из лагеря вместе с охраной ещё до того, как его в Дахау вошли американцы. Есть огромное количество задокументированных свидетельств и фактов, где он лично убивал людей, расстреливая, забивая молотками и попросту заживо бросая в печь. По разным оценкам число его жертв может быть от нескольких сотен до тысячи. Очень долго Ивана Степановича разыскивали агенты отдела "Алеф".

- Одно из подразделений израильской службы внешней разведки "Моссад", - припомнил Максим. - Занимаются розыском и привлечением к ответственности нацистских преступников. Как я понял, вопрос уже снят с повестки дня - почему?

"Вот здесь-то, Максим Фадеевич, и есть самая большая странность в том, что вы обратили внимание на Фандера, как на факт".

- В чём она заключается? - не скрывая своего нетерпения спросил Максим.

"В том, что по сохранившимся документам Фандеру на момент освобождения американскими экспедиционными войсками лагеря Дахаую было около шестидесяти лет".

От неожиданности услышанного Григорьев даже встал с места и машинально зашарил по карманам в поисках сигарет, хотя давно не курил и не собирался возвращаться к этой опасной привычке.

- То есть сейчас ему должно быть около ста тридцати лет, - примерно подсчитал он.

"Именно! - подтвердил Сергей. - Как сами понимаете, это попросту невозможно! Десять лет назад в "Алеф" прекратили розыск Фандера и вычеркнули его из списка разыскиваемых преступников. Будь он действительно долгожителем, о нём бы уже давным-давно знали все, как, например, об Эйвазове, который прожил больше полутора веков. Такие случаи так редки, что скрыть их невозможно, тем более в наше время сплошной информированности. Такой факт скрыть невозможно!"

- Хорошо, - уже спокойнее выдохнул Максим. - Но какие-нибудь личные сведения об этом Фандере сохранились? Немцы слишком щепетильны в этих вопросах. Приметы, отпечатки пальцев, рост, вес... что там ещё?

"К сожалению, нет, Максим Григорьевич. Кроме, конечно, уже названного лагерного номера. Часть архива Дахау была вывезена нацистами и, скорее всего, уничтожена. - Максим услышал, как тихо засмеялся его собеседник. - Если судить по вашим вопросам, то тот факт, что Фандера уже наверняка нет в живых, вас нисколько не смущает".

- Если учесть то, что некий Эйвазов дожил до ста пятидесяти лет, мне можно не смущаться ещё лет двадцать.

"Вы оптимистично настроены".

- Что мне остаётся, если принимать во внимание, что убийца Вереша в дом мольфара не входил и не выходил из него? На такие чудеса способен только колдун или волшебник, способный жить по полтора века.

"Тогда удачи, - бодро пожелал Сергей. - Жду официальный запрос. Всего доброго".

Все имеющиеся в наличии керосиновые лампы в гостинице перенесли в зал ресторана и холл. Поэтому постояльцам в номерах работники отеля обещали необходимый запас свеч. Максим предупредительно решил оказаться в номере последним, позволяя таким образом Наталье подготовиться ко сну, не стесняясь его присутствия. Разумеется, как джентльмен, он рассчитывал, что напарница займёт единственную в номере двуспальную кровать. Сам же планировал разместиться на двух креслах, которые находились в номере, составив их вместе. Если и этот вариант окажется неудобным, он подумывал о том, что можно с кое-каким комфортом устроиться и на диванах в холле этажа. Всё равно это был гораздо лучший вариант, чем ночёвка в холодной машине на улице.

Чтобы не выглядеть вконец глупо, расхаживая с дрожащей от волнения в руках свечой тёмным коридором, он задул огонёк и наощупь спустился на первый этаж, где в киоске администратора купил пачку сигарет и вышел на улицу. Стоя под упругими порывами ветра, защищённый от дождя козырьком крыльца, он курил одну сигарету за другой, коря себя за страх. Пройдя за несколько лет службы через многие испытания, успев испробовать на себе и бандитский нож, и пролетающие совсем рядом пули, попадая в засады, он всегда был исполнен той необходимой решимости, что, по сути, позволяла с честью выходить из брошенных судьбой передряг. А сейчас, просто изнывал от душевных терзаний лишь от одной мысли, что придётся войти в номер, где находится женщина, о которой он не мог не думать ни одной свободной минуты.

Если неосознанный порыв, тогда - на краю гибели в размокшей от дождя обочине, в чудом уцелевшей машине, заставил его бездумно испить сок сладких женских губ, чтобы удостоверить оставленный жизнью шанс, то сейчас, когда давно схлынула горячка стресса, он больше думал о собственном праве на эту любовь. Это была нелёгкая борьба чувств и разума.

Ему, как любому молодому человеку, меньше всего хотелось думать о смерти, о той ответственности, которая заставляет каждого живущего что-то оставлять после себя. Талант, трудолюбие, способности, обострённое чувство справедливости, положенное на широкий алтарь профессионализма - всё это в первый момент после аварии показалось такими ничтожно мелким, что в какой-то момент он обрёл уверенность, что все эти добродетели в конечном счёте могли бы остаться в памяти коллег не более чем на пару лет. Он не раз оказывался свидетелем того, под каким толстым слоем безразличия оказывались судьбы и геройские порывы безвременно ушедших товарищей. Одна-две панихиды, а дальше лишь молчаливый обобщающий третий тост за столом.

Слишком много мистического и символического оказалось в расследуемом деле, чтобы однозначно и просто воспринимать пережитые испытания. На пороге вечности он почему-то оказался именно с Натальей. Именно им вдвоём было позволено заглянуть в безнадёжное безвременье, чтобы задуматься о том, как прожито всё отведённое ранее время. Что осталось бы после них, за ними, если бы судьба толкнула их чуть дальше той роковой черты, буквально очерченной грязной дорожной канавой? Меньше всего хотелось думать, что отпущенное время было истрачено на неразумные растраты сил на карьеру, амбиции и попытки устроить нынешнее и будущее существование в лучших по комфорту условиях. Безусловно он пытался основать для себя опору в жизни, но семьи не получилось. Были привязанность, симпатии, утверждение мужского эго, в трофеях которого оказалась столь красивая женщина, как жена Надя. Но на поверку всё оказалось пустотой, едва на донышке наполненной крохами чьего-то представления о том, как надо жить и сколько за это платить. Чтобы понять главное, пришлось кувырнуться в кювет, пережить сжимающий сердце смертельный ужас, и сказать себе, что нет ничего важнее в этом мире, чем любовь. Лишь она одна способна дать всё и сразу совершенно бескорыстно и безвозмездно, покорно ожидая только взаимности.

Профессиональная жизнь это лишь часть одной конкретно взятой жизни. И эта часть далеко не для всех открывает существование в памяти поколений. И редкие исключения подтверждают, что на пути к этим рубежам в качестве оплаты была отдана именно вся жизнь. Так много говорится вокруг о главенстве самореализации, об успешности, но в действительности это лишь выгодные кому-то коммерческие проекты. Гораздо ценнее остаться в памяти двух трёх собственных поколений, прожив жизнь в гармонии с какой-то частью приручённых амбиций, но обретённой любовью. В конце концов, если успех это талант, то любовь - великий дар, который не менее редок, чем бессмертная слава. Для проявления таланта нужны условия, которые можно найти или создать, а для обретения любви необходима мудрость, которая позволит определить истинность чувств, чтобы не упустить долгожданного шанса, едва он себя проявит. С любовью, как правило, вторых попыток может уже и не быть, а с оставшейся горестью сожаления жизни не устроить. В прагматичности расписываются только неудачники, кому не хватило мудрости и смелости отдаться воле сердечных переживаний.

Постучав в номер, Максим вошёл в темноту комнаты, сгорая от стыда при мысли, что грохот его взволнованного сердца может услышать та, кому он в любом случае должен представляться сильным и уверенным.

- Вы устроились? - спросил он, тут же укоряя себя за то, что нечаянно выдал этим уважительным обращением едва ли не всю свою надежду. Многое, но не всё зависело от его уверенности. - Всё в порядке?

- Спасибо, всё хорошо, - услышал он в темноте Наталью, чувствуя в её голосе странное напряжение, подсознательно отмечая, что она погасила свечи - в комнате сладко пахло горелым стеарином. Спросить о том, где свечи, он не решился.

Наощупь пройдя к тому месту, где, как он помнил, стояли кресла, Максим неожиданно для себя обнаружил, что они заняты дорожными сумками и одеждой, хотя помнил, что загодя составил их на пол возле окна.

Где-то далеко, за невидимым в полной темноте окном натужно гудел сплошной дождь, нагнетаемый порывами неистового ветра. В этой абсолютной темноте Максим буквально чувствовал напряжение стихии.

- Я поставлю вещи в шкаф, - предложил он, нежно и аккуратно собирая их с кресла.

- Ой, погодите, Максим... Там мои вещи. Простите, я сейчас сама приберу. Вы хотите, наверное, сесть?

Эта неловкая торопливая забота, это волнительное обращение на взаимное "вы" совершенно обескуражили его. Он выронил вещи, когда почувствовал её движение где-то совсем близко от себя. Мягкая волна тепла от её тела едва обдала его, но он ощутил её, отпрянул в сторону, вглубь спасительной темноты, выставляя руку, чтобы не столкнуться с каким-нибудь препятствием, но рука неожиданно коснулась её лица. Жар её кожи, лёгкое, но явно ощутимое дрожание её тела опалили его, словно огнём.

- Простите, - почти всхлипнула она от его касания ещё до того, как он хотел произнести то же самое, и Наталья мягко отстранилась от его замершей в невесомости руки, отступила в неосязаемую темноту, укрылась нею, растворилась в ней. - Где-то здесь я положила свечи... Я зачем-то затушила их.

- Я сейчас найду, - наклонился он, надеясь, что найдёт тот стол, который он ещё днём приметил в номере, но руки вдруг снова натолкнулись на неё. - Простите...

- Всё нормально, это я виновата, - где-то отстранённо от происходящих событий ответил её голос из мягкой темноты, откуда-то из облака живого тепла, где находилось её тело. - Я сейчас...

Она зашарила в темноте по его рукам. Тонкие касания на ладонях поднимались выше, к локтям, плечам, становясь жарче, жаднее и нетерпеливее, а он застыл, захватив где-то возле сердца своё дыхание в гудящий эхом глухой ком, и отвечал её рукам, лаская её тело - мягкое, горячее, трепетное и податливое, а она то сжимала в тугие жгуты его волосы, то покрывала жадными поцелуями его губы, лоб, щёки, шею.

- Я в душ, - выдохнул он, едва не теряя сознание в безуспешных стараниях вынырнуть из пьянящего дурмана, из омута чар, который неумолимо втягивал его в эту жаркую, долгожданную и сладкую муку страсти. - Я в душ...

- Нет, нет, - шептала она возле его лица, везде, вокруг, обволакивая, укрывая жадной и одновременно щедрой лаской, - не оставляй меня... Не оставляй.

Они обхватили друг друга, сжались в одно целое, вжались в друг друга с тем бесстыдным откровением, на которое пропитавшейся теменью ночи было абсолютно плевать. Потеряв равновесие, они стали падать, и если бы по счастливой случайности под ними не оказалось кровати, они бы всё равно ничего не заметили и не почувствовали, упади на пол, не способные воспринимать ничего вокруг, кроме друг друга.

Время для них перестало существовать. Темнота ограничила их мир двумя островками тел, закрыла их от всего прочего, что вдруг бы неожиданно и бесцеремонно разорвало их объятия. Жар ненасытной страсти наверное смог бы осветить силой солнца всю эту темень, развеять её, если бы нашёл выход из того плена, который они сотворили найдя себя в друг друге.

 

 

 

С ранних лет её жизнь была не простой. Ребёнку едва исполнилось 2 года, когда её семья распалась - развелись родители. Мама Оксаны профессионально занималась танцами, и, определив у дочери определённые способности к хореографии, а также немалые для возраста артистический талант, старание и упорство, отдала её в спортивную школу. Честолюбивый порыв родителя понятен, оправдан и полезен до тех пор, пока он может помогать своему чаду в освоении начальных этапов будущей карьеры. Девочка с 4 лет стала заниматься фигурным катанием. Мама очень старалась, поддерживая и помогая дочери, но её ранняя смерть от тяжёлой болезни осиротили Оксану в одночасье. Родной отец не просто не оказывал какой-либо помощи, но и попросту забыл о существовании родной девочки. Родственники по линии матери оставили этот мир гораздо раньше мамы Оксаны. Волей судьбы ребёнок оказался предоставлен сам себе и вынужден был принимать самостоятельные решения, не только касающиеся банального выживания, но и думать о собственном будущем.

В неё верили совершенно чужие люди, помогали ей, воспитывали и учили, но лишь в той мере, которую для этого оставила сама жизнь после того, как был преподан самый горький из всех возможных уроков - осознание собственного одиночества. Чужая вера - это, конечно, немало, но нужны ещё и свои усилия, собственная правда и уверенность в том, что делаешь. Оксана имела всё это в избытке, что в конечном счёте не раз приводило её к заслуженному результату, прославившему не только её, но и родную страну.

В 1992 году Оксана делает первые шаги в Большом спорте, принимая участие в престижных соревнованиях мастеров Кубка Наций. К этому времени за её плечами уверенные выступления на Евразийских чемпионатах. Годы упорных тренировок едва не перечёркивает досадная ошибка дебютантки Кубка: одна из важнейших и обязательных фигур одиночной программы ей не удаётся - итогом становится падение, но в качестве извинения она - по сути пятнадцатилетний подросток, включает в программу гораздо сложный элемент. Безупречно исполненный юной спортсменкой сложнейший тройной сальхов приводит в восторг зрителей и покоряет судей.

В следующем году она дебютирует на Чемпионате Европы в Праге... серией курьёзов. Сначала сталкивается с бортиком ограждения, что приводит к тому, что вместо тройного лутца Оксана исполняет лишь двойной. Затем у неё развязывается шнурок, и она совершает неслыханный для такого уровня состязаний поступок: останавливает выступление и обращается к судьям с просьбой позволить откатать выступление заново! Повтор программы юная спортсменка исполняет с такими мастерством, что поражённые судьи выносят на судейское табло едва ли не высшие оценки. Жюри и публика в восторге от её тройного лутца в идеальном каскаде! В конце соревнований, работая на льду произвольную программу, Оксана допускает два досадных падения, но вновь, с прежней решимостью и яркостью исполнения демонстрирует идеальные, но невероятно сложные тройной лутц и тройной ритбергер, снова приводя в восторг судейскую коллегию. Под звуки гимна своей страны она восходит на вторую ступень тройки призёров Чемпионата Европы, заслуженно завоёвывая серебро.

Зимние Олимпийские игры 1994 года в Лиллехаммере приносят Оксане и её ещё молодой державе олимпийское золото, значительно повышая её престиж на мировой арене. Но путь к главной награде также оказался не прост и даже в немалой степени драматичен. Во время разминки перед выступлениями Оксана сталкивается с одной из участниц на ледовой арене. Остро отточенным коньком ей наносят травму, и врачи вынуждены наложить несколько швов. Также во время падения она получила серьёзный ушиб спины. Век спортсмена в Большом спорте очень недолог. На продуктивный период карьеры спортсмена достаётся лишь 2-3 олимпиады, где можно проявить себя, свой опыт и навык в полной мере, борясь за призовое место на пьедестале мирового первенства. Следует учитывать, что с каждой последующей олимпиадой придётся конкурировать с теми, кто окажется гораздо сильнее, выносливее и, главное, моложе, оставляя соперникам всё меньше и меньше шансов. Не смотря на травмы, на боль, Оксана решительно вступает в борьбу. Впоследствии её номера, как обязательные, так и произвольные вошли в историю фигурного катания, как пример наивысшего профессионализма, проявления невероятной музыкальности, техничности и непревзойдённого поныне артистического таланта.

За короткую спортивную карьеру в Большом спорте Оксана Баюл имеет в своём активе две Золотые медали и две Серебряные полученные во время участия в престижных мировых первенствах. Сегодня эта мужественная молодая женщина занимается образованием и организацией в Украине школы фигурного катания.

Сейчас очень модно говорить о том, что всё в жизни исключительно зависит от человека, но при этом умалчивается о причинах множества проблем, которые приходится преодолевать большинству из нас, и никакой самый подробный анализ не привнесёт ясности в то, что в массе несчастий зачастую нет никакой вины того, на кого они обрушились. От нас зависит лишь то, сколько мы имеем мужества, энергии и душевных сил, воли, чтобы преодолевать неожиданные, а порой и опасные преграды. Это личное дело каждого, каким представлением о жизни руководствоваться. Кто-то найдёт утешение в том, что начертанное кармой следует безропотно принимать и исполнять, уповая на скупую милость неких высших сил или на их особое расположение; кто-то скорее поверит психоаналитику и подробно разберёт с ним собственное содержание, обязательно найдя под чутким сторонним руководством нечто отличительно-противное, что несомненно заставит свыкнуться с мыслью о личной ответственности за всё происходящее "за себя и за того парня"; а кто-то, не соизмеряясь ни с чем, привычно продолжит свой путь, будучи свято уверенным, что всё происходящее - это своеобразная рулетка, где играют лишь в "белое и чёрное". Однозначно одно - жизнь гораздо сложнее в своём туго сплетённом узле условий, чтобы объяснять её столь скупым на вариации списком условностей.

С вами радио "Судьба", и в нашем эфире группа "Hurts" с мелодичной композицией Somebody To Die For, и благородным порывом пожертвовать кому-то свою жизнь...

Лёжа на подстилке из влажных прошлогодних листьев под нудным мелким дождём в лесопосадке и наблюдая в тонированную оптику бинокля за полуразрушенной громадой заброшенной фермы, он размышлял о том, как безмерно счастлив, что Богом ему дарована возможность быть полезным другим людям.

Серое промозглое утро уже начало пропитывать пепельной акварелью низкое косматое небо, такое плотное, что разорвать его свинцовый покров не могли даже частые и свирепые порывы ледяного ветра. Четыре дня назад, скрытно организовывая место для наблюдений, он основательно позаботился о том, чтобы капризы совершенно не весенней погоды доставляли ему как можно меньше неудобств. Прочная и плотная полевая одежда спасала его от сырости и ветра, а выбранный по сезону камуфляж и маскировочная сеть надёжно скрывали от посторонних глаз. Рядом, в лысоватых от ещё не полностью распустившейся листвы кустах, также основательно замаскированный, стоял кроссовый мотоцикл, настроенный и отрегулированный таким образом, чтобы заводиться с холодным двигателем лишь от одного нажатия на кнопку стартера, если вдруг возникнет срочная необходимость быстро покинуть убежище и уходить от погони.

Ферма находилась на вершине широкого и пологого холма, в окружении широких и черноватых от жирного чернозёма латок - вспаханных ещё по осени полей, обрамлённых ровными линейками посадок из редких, кривоватых акаций и ворсистых пятен плотных кустарников ежевики и шиповника. За тщательно замаскированным пунктом наблюдения, сразу за посадкой проходила ровная грунтовая дорога, приводящая путников через четыре километра к затерянному в бескрайней кировоградской степи селу. По этой дороге, с завидными частотой и постоянством каждые два-три часа проезжали или милицейский УАЗик, или пошарпанный временем, но всё ещё надёжный вездеход nissan patrol, принадлежащий частному охранному агентству. В каждой машине сидели по четыре автоматчика. Они проезжали так близко от убежища, что и ночью, в ПНВ^[52], и днём он мог отчётливо рассматривать угрюмые лица пассажиров в униформе. Дважды в сутки охранники меняли на ферме сторожевую смену. Получалось, что на объекте постоянно находился тот или иной охранник - обычно дюжий мóлодец с рацией и в бронежилете, вооружённый тяжёлым "дальнобойным" фонарём, милицейской дубинкой, газовым баллончиком, наручниками и многозарядным помповым ружьём.

Инквизитора мало интересовали патрули. Они больше заботились о том, чтобы следовать установленному порядку, объезжая несколькими мобильными группами бескрайние поля, чем наблюдать за окрестностями, выискивая чужаков и забредших неведомо по каким причинам посторонних лиц. В ожидание скорого сева поля пустовали, не скрывая далей, и охранники в патруле чаще всего занимались тем, что слушали громкую музыку, курили, пили алкоголь и иногда останавливались у заброшенной фермы, чтобы проведать товарища и удостовериться, что на объекте всё спокойно и полный порядок. Если бы произошло что-нибудь из ряда вон выходящее, Инквизитору удалось бы легко уйти от погони на своём надёжном мотоцикле, пересекая поля напрямик. При всей своей хвалёной проходимости джипы не смогли бы составить конкуренцию в езде по бездорожью лёгкой кроссовой двухколёсной машине. Если к этому добавить, что Инквизитор когда-то занимался мотоспортом, немало преуспев в эндуро^[53], и всегда скрупулёзно относился к планированию операций, уделяя при этом немало внимания разработке путей отхода, у его преследователей не оставалось никаких шансов. Несколько лет назад, проходя программу обучения в монастыре на инквизитора, он стал лучшим на курсе, с одинаковой успешностью в одиночку пересекая пустыни Аравийского полуострова, бескрайние африканские буши или дождевые леса Австралии.

Он поглядел на часы, включив подсветку циферблата. До появления очередного патруля оставалось около получаса. Перевернувшись на спину, он позволил своим рукам немного отдохнуть. От долгого лежания с упором на локти неприятно ныли затёкшие плечи и шея. Пошарив в кармашках лежащего рядом рюкзачка, он достал коробку с соком и пачку с печеньем. Правилами охоты инквизиторам не рекомендовалось использовать продукты питания, которые имели заводскую упаковку. В засадах она могла выдать мусором и лишним шумом. Лучше всего были суточные войсковые пайки, но необходимость в этом рейде возникла так внезапно, что заниматься его планированием и собственной экипировкой пришлось на ходу. Медленно и почти бесшумно распаковав пачку с печеньем, он высыпал её содержимое в широкий карман разгрузочного жилета и стал неторопливо есть, стараясь не оставлять крошек и понимая, что ещё раз потрапезничать в скором будущем ему вряд ли представится возможность. Ночью на телефон пришло кодированное сообщение с требованием срочно завершить начатую операцию и немедля отбыть в Киев, где неожиданно обнаружился след древнего и опасного колдуна, за которым несколько лет безуспешно охотились десятки его коллег и завербованных агентов.

Все инквизиторы знали, что главной целью Судьи и Высшей судейской Коллегии есть этот самый колдун. Но пока охота на него не давала ощутимых результатов, кроме потерь. Время от времени удавалось напасть на его след, но всякий раз опасному магу удавалось невредимым выходить из расставленных силков. Обученным и тренированным Инквизиторам он пока не причинял особого вреда, но гибли добровольцы, среди которых оказывалось немало весьма способных кандидатов на то, чтобы, пройдя многолетнюю программу обучения, выдержать непростой и опасный экзамен и в результате стать Инквизитором. Трудность состояла в том, что колдун давно и прочно связал себя с властью, тратя немалую часть своих весьма неординарных способностей на то, чтобы помогать властвующим становиться более влиятельными и могущественными. Власть ему отвечала взаимностью, оберегая и опекая от всех мыслимых и немыслимых опасностей и проблем. Противодействовать такому подряду всегда было невероятно сложно. Всякий раз, сталкиваясь с силовыми структурами, Судья, Коллегия и все Инквизиторы рисковали быть разоблачёнными. Отплата погрязшей в грязи аморальности, пошлости и в низменных пороках власти в этом случае могла быть мгновенной и жестокой. Чудовищная, кровавая волна репрессий смела бы в безвестные могилы сотни и без того настрадавшихся людей. В этой тайной и затяжной войне на милость не могла рассчитывать ни одна из сторон. О судовых процессах, какой-либо публичности не могло быть и речи. На восстановление прочной, тщательно законспирированной сети инквизиторов уйдут десятки лет, за которые целая страна, её народы, миллионы ни в чём не повинных людей скатятся во мрак бездушности, бездарности, нищеты и замаскированного демагогией рабства, служа новоявленным чёрным князьям. Слишком дорогой становилась цена за любую оплошность. Димитр хорошо помнил пример из недавней истории, о котором подробно говорили на лекциях преподаватели тайного горного монастыря, а именно о провале во время охоты в 70-е годы прошлого века на знаменитого болгарского колдуна Венкова. Тогда сначала в застенки КГБ, а затем в вечность, через ворота сибирских концлагерей или просто через пулю в затылок, канули полторы тысячи человек. Всё в итоге через почти два десятилетия закончилось развалом огромной империи, занимавшей едва ли не одну шестую часть суши целой планеты.

Димитра, как Инквизитора, в продолжении нескольких лет допускали лишь к вербовке добровольцев, планированию и проведению акций по нейтрализации ведьм, которых взращивал, обучая и воспитывая, страшный колдун, чтобы обеспечивать власть и приближённых к ней людей своеобразным сервисом, гарантированно поставляя долголетие и процветание без приложения каких-либо необходимых для этого усилий. Регулярно проводимые ведьмами обряды, ритуалы, созданные ними обереги, заговоры и шабаши позволяли держать в тёмном неведении сотни тысяч ни о чём не подозревающих людей, лишая их всяких надежд, удачи, здоровья, успешности и, главное, воли противостоять древнему злу. Расплачивались за благополучие единиц множество невинных душ. Чем больше добра требовалось тому или иному политику, чиновнику или дельцу, тем больше жертв уходило на эти цели. Единственными, кто стоял на защите людей, были Инквизиторы. Одних бесовок они успешно обращали, других лишали колдовского дара, оставляя на расправу за неспособность и неисполнительность колдунам, которые из взрастили или обучили. Иных же, особенно упорных и невероятно жестоких, вынужденно устраняли физически. Вся ситуация в общем держалась в состоянии зыбкого равновесия. Так или иначе всё должно было закончиться тем, что будут уничтожены или колдун или все связанные с Инквизицией. Свои задачи Димитр всегда исполнял точно, без ошибок, и теперь испытывал чувство тайной гордости, что его старания оказались наконец замечены и теперь предоставлена возможность проявить себя в самом главном деле - ликвидации опасного и древнего колдуна. Правда, его роль в этой истории, волей Судей Коллегии, была не ключевой.

Прошлогоднюю ликвидацию ученицы знаменитой столичной ведьмы, которую провёл Димитр, Судьи Коллегии оценили весьма высоко. Жаль, что их внимание на несчастного Пучкина было обращено слишком поздно. Из него бы непременно получился преданный делу Инквизитор, но полностью нейтрализовать проклятье оказалось невозможным. Колдун загодя высмотрел для себя весьма талантливую женщину и отдал её в обучение Тунангаевой. Девица уже на начальном этапе освоения ремесла проявила себя весьма ярко, оттачивая мастерство на собственной семье. Наложенные нею проклятия оказались такой силы, что пришлось очень постараться, чтобы выжил хотя бы сын Василия. Умиротворяя, обнадёживая и успокаивая умирающего в муках Пучкина, Димитр не смог сдержаться, чтобы не даровать мужественному человеку индульгенцию в виде письма. Как некогда облечённый саном он имел на это полное право, но как находящийся в подполье Инквизитор, он допустил тем самым весьма серьёзную ошибку. После получения высокой оценки за отменно проведённую операцию, Судьи срочно эвакуировали Димитра из столицы, спасая от возможных последствий.

Хоть и не было сказано ни одного слова в упрёк, Димитр всё-таки чувствовал себя виноватым. Поэтому, едва обосновавшись на Донбассе, он за осень подготовил операцию по нейтрализации целой сети из разномастных гадалок и ворожек в Донецком и Луганском регионах, собирая данные о них с помощью сотен объявлений в местных газетах, иногда лично проверяя действительность способностей многих из них, если испытывал хоть малейшее сомнение на их насчёт. После полученного одобрения Коллегии десятки "добрых" знахарок, вещуний и ворожей всего за две недели после Крещенского Сочельника^[54] превратились в обыкновенных шарлатанок. Практически одновременно все они были лишены своих способностей и дара. Местные власти тут же ответили репрессиями. Вся инквизиторская операция была проведена с таким мастерством и с такой успешностью, что никто и ничто не могли указать на Димитра, но в поле зрения попадали все, кто так или иначе имел конфликты с местными знаменитыми "бабками". Силовики работали грубо, "по площадям", и, чтобы избежать трагического провала, Судьи спешно перевели Инквизитора в Кировоград, где до этого его коллега в течении двух лет изучал огромную структуру, что поставила на конвейер жертвоприношения и сбор удачи.

Обыкновенному человеку разобраться во всём этом хитросплетении заговоров, отношений, обрядов, союзов, что связывали знахарок и ведьм с властью и бизнесом, было невероятно трудно - практически невозможно. Вспоминая себя, ещё совершенно обыкновенного человека, который пытался правдами и неправдами устроиться в грязи безнадёжности и хаосе бурных 90-х годов, Димитр думал о том, в какой растерянности и отчаянии оказался тогда он сам. С определённого момента неудачи тогда стали преследовать его на каждом шагу. В конце концов всё закончилось весьма печально: погибла дочь, был сначала разорён, а затем отобран бизнес, набраны долги, за которые пришлось расплатиться двумя месяцами комы на койке реанимационного отделения, а по истечении этого срока узнать, что в довершении всего ушла жена, как от пропитанного насквозь неудачами аутсайдера, и появилось "пришитое" уголовное дело за неуплату налогов. Со всех сторон сыпались упрёки, обвинения в несостоятельности и других грехах. Все знакомые, все родственники едва ли не единогласно сходились во мнении, что во всём есть исключительно его собственная вина. Мысль о том, чтобы одним решительным поступком раз и навсегда покончить с этой наполненной сплошным дерьмом жизнью посещала его тогда всё чаще и чаще. Он обращался к психологам, к церковникам, друзьям, ища помощи и поддержки. Первые уверенно поддерживали уже известное мнение окружающих о личной вине, вторые монотонно и безразлично призывали к покорности, покаянию и смирению, а третьи просто отворачивались, как от прокажённого. Но в какой-то момент наивысшего отчаяния появился человек, который не стал ни призывать, ни обвинять, а просто попросил прощения за то, что не смог ранее и вовремя прийти на помощь. И тогда, и сейчас таких, как Димитр, были многие тысячи, а Инквизиторов - жалкие единицы, и ко всем несчастным и обездоленным с настоящим советом, с действительной помощью и необходимым обрядом вовремя поспеть было совершенно невозможно. После проведённого самого подробного расследования, в котором Димитр поначалу принимал участие лишь потому, что это позволяло не думать о том, как бы проще свести счёты жизнью, ему открылась вся трагичная картина всего происшедшего с его судьбой. Наверное, он так бы никогда и не поверил во всё это, если бы какая-то часть из ранее утраченного не вернулась обратно.

Оказалось, жена, чтобы укрепить растущее на волне кооперативного движения благосостоянии семьи, посоветовала пойти к одной сведущей женщине, которая якобы за определённое и щедрое вознаграждение помогала всякому, кто хотел получить более гарантированную уверенность в завтрашнем дне, чем просто сладкие обещания светлого будущего чиновников и политиков. Больше поддавшись на уговоры супруги, Димитр несколько раз приходил к этой ведунье, не без интереса, правда, наблюдая за различными обрядами, которые проводила эта особа. Но от полученного в итоге результата впору было добровольно накинуть петлю на шею! Лишь по прошествии нескольких лет, уже пройдя обучение, защитив право самому быть Инквизитором, он понял, насколько оказался тогда прав его неожиданный спаситель. Эта женщина на самом деле оказалась очень сильной колдуньей, а не мошенницей, но добро она делала лишь одному человеку, своему главному заказчику, который платил ей за это огромные по тем временам деньги. Люди приходили к ней за помощью, а она забирала их удачу и способности в пользу своего заказчика - крупного местного бизнесмена и политика, мера города, обставляя своё чёрное дело перед доверчивыми простаками таким образом, что никому б и в голову не пришла мысль заподозрить её в гнусности.

Димитр часто задумывался над странным парадоксом. Как так получается, что люди, обращаясь за помощью к магии и её служителям, кудесникам, не понимают всей меры последствий за свой поступок? Принимая уже затем в качестве священника множество исповедей, он не раз внутренне поражался, что многие попросту не в состоянии представить, насколько опасна эта невинная с виду затея - пойти к "бабке"! Обращаясь к колдуну они слепо верят в возможность выгоды, а когда приходит время расплачиваться - верить отказываются! Когда получают, считают, что это закономерно, а когда теряют - возмущены до предела той невероятной несправедливостью, с которой судьба топит их в грязи отчаяния и мук. И, не однажды вспоминая собственную историю, он никогда и никого из них не судил, всегда поступая так, как поступил с ним некогда другой Инквизитор - бескорыстно помогая и спасая из ямы гибельного отчаяния. Любая что-либо представляющая из себя ведьма обязательно позаботится о том, чтобы гнев жертвы и её подозрения никак не коснулись истинной виновницы всех навалившихся на человека несчастий. Магия довольно искусна в применении иллюзий, которым так безоглядно доверяют простаки.

Когда с извинениями вернули бизнес, когда отказались от судовых притязаний, когда сделала попытку примирения жена, когда повернулись лицом друзья и родственники, он ничего из этого не принял, мудро рассудив, что если существует некий закон Вселенского равновесия, он уже не имеет никакого морального права взять себе то, что было утрачено пусть и не с его вины, но всё же по его глупости. Тем более, что самого ценного, единственного своего ребёнка, любимого и единственного чада, он ни за что и никогда не смог бы вернуть обратно к жизни. Так из спасённого он превратился в помощника Инквизитора, поняв и уверовав в то, чему обязан посвятить всю дальнейшую жизнь. И всякий раз, когда после приходил к кому-либо на помощь, видел в каждом человеке себя прежнего, и если не удавалось прийти с выручкой вовремя, чувствовал, как вместе с гибелью подопечного умирает и какая-то его часть души - он знал, он ведал, он мог, но не успел или не постарался в должной мере, чтобы помочь и спасти. У всех законов есть общая сложность - будь то светский, божественный или колдовской: их незнание не освобождает от ответственности. В случае с простаками и глупцами за них отвечает их спаситель, Инквизитор.

Инквизитора, который вычислил ведёмскую сеть Кировоградщины, Димитр никогда не видел и не знал, как, впрочем, и других своих коллег в этой и других странах. Такой порядок по всем канонам конспирации был уложен намеренно - в случае провала Инквизитора страдали лишь он и его собственная агентурная сеть. Многоголовая гидра Святой Инквизиции тем и была сильна и живуча, что потеряв одну голову, не погибала вся, со временем восполняя утрату. Как и Димитр, этот Инквизитор был для большинства известен по подпольному псевдониму - Николя. В одном был уверен Димитр, что путь в Инквизицию у любого из них был один и начинался он с немыслимых страданий и невероятного спасения.

Всех инквизиторов обучали тому, что самыми распространёнными местами, где ведьмы и колдуны могут отбирать у несчастных их жизненную энергию, чтобы поставлять своим заказчикам, чаще были тюрьмы и больницы. Человек, оказавшийся волей случая или по какой другой причине в этих заведениях чаще всего выпадал из поля зрения своей социальной группы, друзей, родных, коллег. Этим-то охотно и без особых усилий всегда пользовались чародеи. При том, что против ведьмы или ведьмака крайне редко можно было добыть прямые доказательства, а добытые невозможно использовать в мирском суде, последние всё равно предпочитали вершить свои чёрные дела в тени уже случившегося несчастья, маскируясь за ним, старательно избегая людской молвы и малейших подозрений. Исключением, да и то не всегда, были богадельни, тюрьмы и госпиталя при монастырях, церковных союзах и организациях, но во многих странах это было так давно, что стало, как говорится, неправдой. Самым ценным материалом для нечестивцев всегда были те, кто попадал в молох судьбы по вопиющей несправедливости. Извлечённые в этом случае из человека удача, энергия, попадая к тому, кто "платил за музыку", довольно быстро делали его невероятно сильным, влиятельным и, как правило, богатым. Естественно, жертва после этого тихонько угасала и в результате умирала "по естественным причинам", то ли от неожиданных осложнений болезни - в больнице, то ли от пыток и издевательств в застенках тюрем. При всём том, что такое "производство" удачи и успеха всегда надёжно прикрывалось и охранялось силовыми ведомствами, бороться с ним было можно, найдя главного исполнителя и нейтрализовав его.

Также использовались варианты и куда более изощрённые, и на их разработку тратилось довольно много сил, времени и средств. В таких случаях некто весьма могущественный и состоятельный брал под покровительство целую армию фурий, которые обслуживали целые "центры" по извлечению благополучия, и вычислить их по массовости несчастных случаев оказывалось почти невозможно. Именно с таким случаем пришлось столкнуться Димитру. Здесь производство опасных чар было организовано более тонко. Здесь жертв не спешили полностью обескровливать, а предпочитали держать на грани выживания.

Один из мудрых преподавателей тонкостей мастерства инквизиции наставлял своих учеников, что каждому, абсолютно каждому и без каких-либо исключений Богом даётся всё необходимое, чтобы достойно жить самому, а также растить и воспитывать своё потомство, но кому-то достойного уровня оказывается мало, а необходимый довесок принадлежит другому. Ведьма или колдун, могут отобрать его, убив жертву, но это будет разовый вариант, когда необходимо постоянное снабжение божественной благости. Чарами сходящая милость божья перенаправляется кому-то одному, а оставшиеся без неё люди доводятся до отчаяния и остаются в среде гнусного существования, ибо если они умрут, отмеренная богом милость уже не достанется никому.

Местный воротила, миллиардер, некий Нарбут - в прошлом не однажды отбывавший сроки за вымогательство и разбой, известный в преступном мире, как Вовк, как-то прослышал о такой достаточно простой возможности устроить собственную успешность и процветание своей семьи, не говоря уже об обеспечении постоянного запаса удачи для своей промышленной империи, решил подойти к делу со всей своей деловой, по его мнению, хваткой. В отличии от многих он довольно серьёзно отнёсся к рассказам о возможностях ведьм. Отмотав едва ли не четверть жизни по тюрьмам, постарев, он понял, что открытый разбой, подкуп, вымогательство и угрозы - для его возраста слишком рискованный путь к успешности. Окажись он снова за решёткой, при всех его возможностях устроиться там с максимальным комфортом, он вряд ли мог рассчитывать на то, что сможет прожить в тюрьме, как рецидивист, ещё лет десять. Глупая, бурная и горячая молодость весьма повредила его здоровью. У него и до этого в качестве советников выступали различного рода гадалки, прорицательницы и ворожки. С их помощью удавалось справляться с теми, кто становился на пути ненасытного и оборотистого дельца. Один за одним уходили в небытие конкуренты, недруги и просто те, к кому Нарбут не питал особых симпатий. Кто погибал в автокатастрофах, кто заканчивал свой век по причине какой-либо приключившейся хвори, но все они, так или иначе, но уступали дорогу своему более продвинутому конкуренту. Их имущество, бизнес, связи очень скоро переходили в собственный актив ушлого бизнесмена - не пропадать же добру!

Не так много времени понадобилось Нарбуту, чтобы сообразить: в нынешнем мире деньги - это далеко не всё. Любой мало-мальски серьёзный капитал требовал защиты, а её мог обеспечить лишь поход во власть. Но для этого требовалось куда больше усилий. Без политических навыков, без высоких связей, одними подкупом и пустыми обещаниями желаемого результата не достичь. Покорное стадо, быдло, серая масса имбецилов, именуемая электоратом, на местных выборах уже уступала его наглости, угрозам и подачкам, и вряд ли б позволила себе ещё раз посадить на собственную шею тушу Нарбута. Ненавидел, люто ненавидел демократический уклад делец, но понимал, что его личное процветание напрямую зависит именно от этого псевдонародовластия, принимаемого многими за демократию. Приди к власти какой диктатор, изменись политический строй, всё могло быть в один день потеряно, а с тем немногим, что удалось бы спасти, пришлось бы прозябать свой одинокий век в полной безвестности где-нибудь за границей. Для уверенной победы требовалось нечто большее, чем покраска детских площадок в городских двориках, побелка бордюров на разбитых сельских дорогах или тоннами закупаемые телескопические рыболовные удилища. Силами одной ворожки, хироманта, знахарки и гадалки можно было управлять и вершить судьбы единиц только внутри корпорации и вне всяких подозрений, бескровно расправляться с глупыми конкурентами.

На местных выборах, кстати, он уже пытался обработать своих политических противников чарами, но результат оказался совершенно обратным от ожидаемого. После того, как едва выжил после аварии старший сын и неожиданно тяжело заболела младшая дочь, а жена едва не села на скамью подсудимых за наезд на пешехода с гибелью последнего, он понял, что не единственный, кто охотно пользуется магическим сервисом. Пришлось отступать, откупаться и извиняться, чтобы поскорее отвести от себя ответную "обратку". Хорошенько прижав своих оккультных дел мастериц, он узнал о том, как можно организовать собственное, постоянное производство удачи, накапливая её в достаточном количестве для победы на предстоящих выборах. Одними деньгами в Верховну Раду или Кабмин не пройти, всегда на пути окажется тот, у кого их будет гораздо больше.

В Кировограде и в тех районных центрах области, где Нарбут имел производственные мощности своей огромной промышленной империи, стали пропадать бездомные и бродяги. Сначала на это никто не обращал внимание, но потом кто-то внимательный заметил, что на улицах не стало людей весьма неряшливого вида, никто не копался по утрам в баках для отбросов, раскидывая повсюду мусор, не спал в подъездах источая едкое зловоние человеческого отчаяния. Перестали исчезать канализационные люки, оставались нетронутыми провода линий электропередач, силовые кабеля. Казалось бы, живи и радуйся, что некоторые города области наконец-то избавились от этой неприглядной мерзости, наглядной иллюстрации бесполезности властей и её полной профессиональной несостоятельности. Но нашёлся журналист, который видел даже в самых отъявленных бродягах людей и очень обеспокоился их судьбой. Его расследование привело к тому, что он раскрыл истинную причину всей это добродетели. Несчастных ловили, как бродячих собак, и развозили по различным агрофирмам, которые так или иначе принадлежали корпорации Нарбута. Ввиду того, что все местные СМИ принадлежали деловым людям, и опубликовать подобный материал не представлялось возможным, пронырливый журналюга вывалил все свои измышления в Internet, и не где-нибудь, а в качестве сюжета на WikiLeaks.

Чтобы притушить разразившийся скандал, в котором Нарбута прямо обвиняли в использовании рабского труда, в подвластной прессе в срочном порядке опубликовали немало хвалебных статей, которые всё перевернули с ног на голову. Корпорация Нарбута оказалась единственным предприятием, которое предоставляет неимущим не только работу, но и кров, обеспечивая приемлемый уровень жизни. Упрёк в том, что эти люди работали на дельца лишь за еду, поспешили объяснить возмущённой общественности тем, что "на данном этапе развития предприятия низкоквалифицированный труд оплачивается на соответственном уровне. Любое предприятие - это прежде всего бизнес, а бизнес в условиях жесточайшего экономического кризиса не может себе позволить просто содержать такое количество людей. Недавно в Областной совет внесён проект закона, который позволит местным предприятиям получить право на долгосрочные налоговые каникулы, если они смогут предоставить более чем 100 дополнительных рабочих мест для обездоленных". После этого проблема выглядела как бы решённой. И власть, и дельцы смогли извлечь из этого немалую выгоду, получив внушительные кредиты доверия к предстоящим выборам. Всю радужность представленной картинки портило лишь то, что этот журналист-прощелыга не только дополнительно указывал на огромное число несчастных случаев на принадлежащих корпорации Нарбута производствах, но и на то, что сотрудники компании вдруг пропадали, если у них возникал какой-либо серьёзный конфликт с руководством концерна. Он иллюстрировал этот акцент таким количеством фактов, что по статистике фабрики и заводы корпорации вышли на первое место в стране по этим показателям. Естественно, что и Генеральная прокуратура и прокуратура области не имели права оставлять эти факты без внимания, особенно после того, как сам журналист, некий Александр Демьяк также неожиданно и бесследно исчез.

Всплывшая в прессе грязь привлекла к себе внимание Регионального Судьи и всей Судейской коллегии Инквизиции, после чего инквизитору Николя было поручено подробно разобраться в этой истории, носившей все признаки организации массового извлечения удачи из уже или намеренно обездоленных людей. Предшественник Димитра со своей работой справился на "отлично", предоставив всю имеющуюся и исчерпывающую информацию. В продолжении же последовавшей зимы Димитр тайно ликвидировал практически все лагеря, где незаконно удерживали несчастных, выкачивая из них удачу, и нейтрализовал большую часть ведьм и знахарок, обслуживающих эти таборы для Нарбута. Охранка и нанятые преступники рыскали в пустой злобе, пытаясь найти виновника, но остались ни с чем, и Нарбуту пришлось обратиться за помощью к своим друзьям, подкупленным чиновникам милиции.

Последним бастионом с невольниками оставалась именно эта заброшенная ферма. Какое-то первое он охранялся, как объект особой государственной важности. Конечно, никто здесь не торопился натягивать проволочные ограждения, расставлять сторожевые вышки с мощными прожекторами и водить по периметру встречные караулы с собаками - всё выглядело бы слишком очевидным, чтобы стараниями ещё какого-нибудь Демьяка оказаться в очередной раз на страницах WikiLeaks. В этом бы случае ферма предстала тем, чем и была на самом деле - концлагерем. Тем не менее, не на шутку встревоженный Нарбут в течении месяца требовал, чтобы объект постоянно охранял десяток вооружённых автоматическим оружием милиционеров. Димитр на это время благоразумно взял паузу, оставив ферму без наблюдения и уехав из района. И без того он прекрасно знал, что там происходит, переживая лишь за то, чтобы у Нарбута и прикормленных ним ментов не сдали нервы, и они не пустили в расход оставшихся пленников.

Допив холодный и поэтому неприятный сок из коробки, Димитр осторожно сложил пустую ёмкость так, чтобы она стала плоской и положил её обратно в рюкзак. За четыре дня, которые он провёл в засаде, он нисколько не устал, привычный к куда более суровым испытаниям, но сейчас, поглядев на низкое косматое небо и стерев с лица налипшую ледяную морось, с сожалением подумал, что не может позволить себе хотя бы немного горячего питья. Запах кофе или чая разносился ветрами в этих степях на довольно большие расстояния.

Два дня назад, он едва не выдал себя, когда распечатал пачку печенья, которую купил не глядя в придорожном магазине. Печенье оказалось сильно ароматизированным, а в ту ночь, - впрочем, как и во все остальные до этой, - ферму охранял специалист-кинолог. Когда из провала дверей фермы выбежала огромная овчарка и стала лаять в сторону посадки, где находился Димитр, пришлось в срочном порядке сунуть угощение в непромокаемый пакет и спрятать его на теле глубоко под одеждой, а потом неподвижно, почти не дыша лежать битый час, ожидая, когда закончит обход обеспокоенный поведением своей псины милиционер. Вышколенный служака обшарил практически всю посадку, ведя на длинном поводке тяжело дышащего пса. Инквизитору даже пришлось приготовить на всякий случай свой надёжный полицейский walther с глушителем, но и собаке, и добросовестному охраннику повезло.

Он снова посмотрел на часы, уже не включая подсветки - было уже достаточно светло. До прибытия патруля и смены для сторожа оставалось что-то около пяти минут. Ещё раз проверив оружие и снаряжение, Димитр выбрался из укрытия и подполз к краю посадки, почти к самой дороге, готовясь к штурму.

Пять дней назад завербованный из близкого окружения Нарбута агент прислал сообщение, что ввиду полного недоверия к охране и к оставшейся ведьме, бизнесмен намеревался лично провести инспекцию последнего оставшегося объекта, а заодно забрать контейнер с накопленной удачей. Лучшего момента для проведения завершающего этапа операции по ликвидации "доильных ферм". Также предоставлялась отличная возможность поквитаться за страдания несчастных людей как с самим Нарбутом, так и с его ведьмой, которая полностью игнорировала все ранее высланные ей предупреждения. Состоятельный предприниматель так переживал, что может остаться без своей последней и лучшей ворожеи, что не отпускал её от себя ни на шаг. Но эти "не сегодня-завтра" затянулись на долгие четыре дня. Больше откладывать завершающий этап операции стало невозможно - Димитра срочно ждали в Киеве. Если Коллегия и Судья решили, что его присутствие там важнее, чем почти законченное дело - следовало не тянуть с финальным аккордом здесь.

Гораздо раньше, ещё в феврале, когда охрана держала ухо не так востро во время свирепого ночного бурана, инквизитор воспользовался тем, что охранник заснул и осторожно прокрался на объект, чтобы исследовать его.

На ферме, почти сразу у входа стояла утеплённая четырёхместная палатка для сторожей, огороженная дощатыми щитами. В палатке имелось всё, чтобы с комфортом и в тепле провести двенадцатичасовую смену: портативная электрическая плита, чайник, банки с кофе, пачки с чаем, несколько одеял, портативный генератор, инфракрасный обогреватель и небольшая, но невероятно мощная радиостанция. Дальше, в темноте помещения, где совершенно пустые оконные проёмы были небрежно затянуты в несколько слоёв мутной и грязной плёнкой, под кое-как сколоченными навесами, чтобы непогода не проливалась дождями и не сыпала снегом через огромные прорехи в практически разрушенной крыше, среди куч грязного, дурно пахнущего тряпья, немытой посуды, прямо на грубо сколоченных досках, настеленных в стойлах для скота, среди куч почти окаменевшего от времени навоза, груд битого кирпича, мусора и грязи, прикованные тяжёлыми цепями за шеи прямо к бетонным столбам опор, жили... нет, доходили, в примитивном существовании заросшие, завшивевшие, невообразимо грязные, обмотанные какими-то обносками, истощённые существа, ничем не напоминавшие людей. Всего их было двадцать девять - даже не рабов, потому, что рабом можно назвать только того, кто ещё хоть чем-то походил на человека...

Узники и жили, и справляли нужду, и работали прямо здесь. Туалетом для них служил бетонный жёлоб, который, как и некогда прежде, отводил от стойла коров мочу и навоз, а теперь - человеческие испражнения. Несколько раз в неделю сюда привозили несколько десятков буртов с гнилыми овощами и невольников заставляли их перебирать. Отобранные и очищенные овощи увозили или на корм скотине, на фермы, построенные по самым современным технологиям Нарбутом у ближайших сёл, или сразу на городские рынки для продажи. Из обрезанной гнили, колодникам разрешалось готовить еду себе, запекая её в углях небольшого костерка, который служил и источником света и кое-какого тепла, и единственной возможностью получить немного горячего питья, если вскипятить грязную воду в мятых консервных банках, служивших невольникам в качестве единственной посуды.

Против этих утративших человеческий облик существ насилие применялось редко. Их почти не били, доводя другими, более надёжными способами до состояния тупой животной покорности. Димитр прекрасно видел, что этому немало поспособствовала и магия, и психиатрические зелья, которые подмешивали в воду узникам. Эти средства превращали людей почти в буквальных зомби, которым не разрешали жить, но и не давали умереть, иначе никакого смысла во всей этой затее не было.

Когда Инквизитор появился возле них, максимально плотно сбившихся в кучу ради сохранения тепла, они лишь провожали его безразличными взглядами своих пустых, глубоко впавших глаз. Осторожно переступая через цепи невольников, чтобы нечаянным звоном не разбудить громко храпящего охранника, он внимательно изучил помещение, обращая внимание на надписи и знаки, изображённые на грязных бетонных стенах, на свисающие с потолка направляющие талисманы и сетчатые ловушки с вплетёнными рунами. Определив все детали колдовского зáвода, Димитр понял, что рабы живут на своеобразном алтаре, под которым находится сосуд, в который собирается жизненная сила несчастных людей. Потрясённый, поражённый отчаянным состоянием этих существ, Димитр едва сдержал себя, чтобы не разрушить все эти чары и сразу не освободить горемык. Благородный порыв ни к чему хорошему бы не привёл. Изнурённые, доведённые магией, химией и зельями до психического исступления, бедолаги не смогли бы далеко уйти. Милицейские патрули, охрана быстро бы переловили их, и засунули бы их в такую дыру, из которой они никогда бы не смогли увидеть солнца, а об их существовании никто бы даже не догадывался.

Было известно, что подобные пункты сбора удачи организовывал с помощью магии и ныне весьма состоятельный угольный магнат из Донецка, ставший впоследствии не только самым влиятельным человеком в стране, но и вошедший в короткий список богатейших людей планеты. Устраивал он их в заброшенных выработанных шахтах, но прежде чем к ним смогла добраться Инквизиция, они обвалились, похоронив на почти километровой глубине все улики вместе с жертвами. Доказать, что под завалами остались люди, было уже попросту невозможно. Через добровольных помощников и агентов Судейской Коллегии стало известно, что этот же делец установил алтари почти в каждой принадлежащей ему шахте, снимая удачу со своих рабочих, шахтёров, которые едва ли многим отличались от рабов затерянной в степи фермы. Немного поумерив пыл, магнат всё равно получал амброзию в достаточном для себе количестве, благодаря тысячам рабочих, которые гнули спину в душных штольнях Донбасса, добывая мало кому нужный уголь. Димитр не знал, что по этому поводу решили Коллегия и Судьи, но был уверен, что кто-то такой же, как он инквизитор, или такой, как Николя или Иван, подробно изучают ситуацию, чтобы однажды провести успешную операцию и освободить из мрака невежества и беспробудной угнетённости тысячи человек и по праву принадлежащую им огромную часть страны.

Nissan patrol со сменой для сторожа, несмотря на слегка раскисшие от непогоды дороги, прибыл вовремя, но не один. Позади него, покачиваясь ленивой, почти трёхтонной уверенностью на ухабах, катил увесистый lexus. Увидев эту машину, Димитр внутренне подобрался. Если всё происходит именно так, как сообщал информатор, в просторном и удобном салоне престижного внедорожника должны находиться сам Нарбут и его последняя и самая ценная ведьма. В тайне Инквизитор надеялся, что кроме этих двоих, в lexus'е больше никого не будет, иначе финал операции не поддавался прогнозу. С внезапностью на своей стороне, с напором и хорошим оружием, он мог бы сладить с тренированными четырьмя автоматчиками и одним руженосцем запросто. Самого Нарбута он в расчёт не брал. Что мог противопоставить ему без меры тучный человек? Ведьма тоже особой опасности не представляла. Димитр не имел возможности встречаться с нею лично, но внимательно изучил её по фотографиям, подробному досье, знал, что молода, нахальна, цинична, надменна, заносчива и, как большинство ведьм, хороша собой. Вряд ли она рискнёт применить против напавшего что-нибудь из своего арсенала, едва сообразит, что перед ней Инквизитор. Главным своим преимуществом в возможной схватке Инквизитор видел то, что никто эту чертовку не считал умной. В рукопашную схватываться с ведьмами он был обучен и знал, что можно противопоставить их невероятной силе, но всё-таки надеялся, что ворожею просто парализует от ужаса. Если же с толстяком приехали охранник и водитель, исход боя тоже мог оказаться не в пользу Димитра. Миллиардера вряд ли сопровождали такие же увальни, как сторожа-охранники с фермы. От опытных обученных парней можно ожидать серьёзного сопротивления и немалых неприятностей.

Когда машины остановились возле ворот фермы и из lexus'а, открыв дверцу со стороны водителя, грузно выбралась почти необъятная туша Нарбута, Димитр вздохнул с невольным облегчением. Делец был в с ведьмой один и сам управлял машиной. Женщина не вышла из машины, но Инквизитор буквально чувствовал её присутствие, как некую тёмную массу отталкивающего отвращения. Он знал, что некоторые инквизиторы с опытом начинают чувствовать нечестивцев не просто каким-то седьмым чувством, но и чувствовать таким образом, но и видеть.

Перекинувшись короткими фразами, Нарбут и все охранники, кроме водителя nissan'а вошли в чёрный провал входа фермы. Там они должны были согнать в угол рабов, поднять изгаженные доски настила и извлечь из подпола контейнер, который, как знал Димитр, был полон амброзии по самый край, так как не забирался почти полгода. На это должно могло уйти какое-то время. Настал момент, когда в открытую игру должен был вступить Инквизитор.

Перехватив поудобнее короткий, но весьма скорострельный и надёжный МР5^[55], оснащённый глушителем, надвинув на лицо выкрашенную в чёрный цвет вратарскую маску, насытив в избытке тело кислородом серией быстрых вдохов, Димитр, пригнувшись, побежал к машинам. Он безотрывно держал на прицеле водительскую дверцу nissan'а, молясь, чтобы водитель внедорожника заметил бегущего из посадки через поле человека как можно позже. Почти так и случилось. Когда до машин оставалось всего десяток метров, дверца распахнулась и из автомобиля выскочил затянутый в бронежилет охранник. Действовал он верно, намереваясь с опорной ноги сразу уйти на колено, чтобы прикрыться дверцей, но это его не спасло. Его голова не успела скрыться за металлом дверей, как разлетелась куски, пробитая увесистым девятимиллиметровым кусочком свинца. Тяжёлое тело бойца грузно осело в грязь и медленно привалилось к машине.

В салоне lexus'а, на заднем сидении, по девичьи поджав ноги, прикрыв их полой светлого норкового манто, сидела ведьма.

- Жить хочешь? - без интонаций, сухо и буднично, спросил её Димитр, распахнув дверцу. К его удовольствию ведьма мелко закивала красивой головкой на тонкой шейке, тараща наполненные неподдельным ужасом глаза. Она была бледна и её сотрясал крупный озноб переживаемого стресса - всё происходило так, как и ожидалось. - Сиди здесь, - приказал он и набросил ей на ноги коротким движением заклятие Пут - хорошую ведьму оно надолго не задержит, но для того, чтобы от него избавиться, ей придётся немного повозиться, как с хорошим узлом на затянутой верёвке. - Сиди тихо, если хочешь жить. От меня тебе не уйти.

По-видимому, убитый водитель увидел его немного раньше, чем умер, и успел по рации послать сообщение тем, кто сейчас находился внутри фермы. Не успел Димитр сделать и шага от громады lexus'а, как под оглушительный грохот выстрелов, в его сторону полетел рой пуль. Особенно выделялись тяжёлые выстрелы из помпового ружья. Стрелок бил тяжёлой картечью и на малой дистанции она представляла наибольшую опасность. Нырнув за машину, Инквизитор получил несколько секунд для осмысления ситуации.

За машиной с ведьмой внутри он находился, как за надёжной бронёй. Выйти противники из здания не могли, рискуя попасть под огонь напавшего. Частные охранники владели навыками огневого боя на уровне Counter Strike^[56], не говоря уже о самом Нарбуте, который наверняка уже зарылся с головой в какую-нибудь навозную кучу и вопил в "мабилу" братве из милиции о помощи...

Вспомнив то, что успел зафиксировать краем глаза в тёмном проходе фермы, Инквизитор определил позицию бойца с ружьём, после, упав в грязь к колесу, из-под машины осмотрел тёмный вход в ферму. Так и было. Стрелка он приметил по ноге, которая выступала из-за выщербленной кладки стены. Боец стоял, осторожно выглядывая из-за камней, держа вес тела на этой ноге, и кода пуля ударила в голень, перебивая кости, снопом вывалился прямо в проход. Он даже не успел сообразить, что случилось, когда вторая пуля попала в глаз. Отменная реакция и рефлективная меткость позволила Димитру снять точным выстрелом ещё одного стрелка, который по-глупому буквально подставился, кинувшись за оброненным ружьём. Его труп с перебитыми шейными позвонками глухо шлёпнулся в грязь рядом с ещё тёплым телом товарища.

После этого у кого-то сдали нервы. Длинная, во весь магазин, очередь полоснула по машинам. К везению ведьмы, или её стараниями, все пули ушли в пустой nissan. Едва успели осыпаться разбитые стёкла, как из темноты широкого проёма вышли две фигуры в бронежилетах. Бойцы держали руки поднятыми высоко вверх.

- Мы сдаёмся, - просипел один, потеряв, по-видимому, от пережитого ужаса голос.

- Сдаёмся! - завопил другой, надеясь, что его услышат.

- Оружие где? - по-прежнему укрываясь за машиной спросил Инквизитор. Сиплый мотнул головой куда-то за спину, в темноту фермы. - Принесите, - спокойно велел Димитр.

Бойцы переглянулись и вернулись в ветхое здание. Через секунд оттуда донеслась отборная брань и три коротких пистолетных выстрела. Димитр презрительно улыбнулся. Он понял, что магнат попытался наказать предателей. Через минуту, пошатываясь и держа в руке автоматы за ремни вышел лишь один боец. Он бросил "калашниковы" прямо в грязь.

- Вот, - тихо произнёс он и зачем-то полапал рукой бронежилет на животе, а потом с изумлением в глазах посмотрел на измазанную в крови ладонь.

Ранение вряд ли было глубоким. Даже если босс этих охранников стрелял в упор, бронежилет поглотил большую часть энергии пули. Но за помощью к медикам парню стоило поспешить.

- Садись в patrol и уезжай отсюда, - приказал ему Димитр, оставаясь на месте.

Малый неожиданно бодро влез в старый внедорожник и завёл его. Из ворот фермы раздались ещё выстрелы. Нарбут стрелял в истерике. Инквизитор даже не смог определить, куда ушли выпущенные пули, но раненый охранник так рванул с места машину, что её занесло, и она ударилась о стену здания. Через несколько секунд внедорожник, виляя в грязи дороги, мчался в сторону села.

С Нарбутом необходимо было срочно что-то решать, пока не прибыла вызванная подмога. Димитр нервно прислушивался к тишине, но пока не слышал ни воя сирен, ни рокота моторов, несущихся на выручку кормильцу ментов. Возможно, что звуки сносились порывами ледяного ветра. Несмотря на холод и дождь, Инквизитор дёрнул замок на высоком вороте полевой куртки, расстёгивая его. После стольких дней жизни на голой земле, в холоде, сейчас ему стало жарко. Кровь едва не закипала в жилах.

- Вовк! - позвал он, намеренно обращаясь к Нарбуту по его криминальному прозвищу, давая понять, что знает о загнанном в угол человеке всё.

Из темноты здания не торопились с ответом.

- Вовк! - повторил Димитр. - Тебе всё равно не дождаться милиции. Бросай оружие и выходи! Иначе тебе не сдобровать - я успею до тебя добраться ещё до того, как подоспеет помощь. Давай закончим с этим сейчас! Ты меня слышишь?

- У меня здесь куча заложников, - натужно, с одышкой, разделяя каждые слова, прокричал Нарбут. - Поэтому ты позволишь мне уйти! Ты понял?

Инквизитор усмехнулся. Бывший бандит давно утратил хватку, если так бездарно блефовал. Вряд ли он утруждал себя тем, что таскал с собой связку с ключами от кандалов узников. Они остались на поясе охранника, который лежал с простреленной головой прямо на пороге фермы.

- А у меня твоя ведьма! - подыграл ему Инквизитор.

- Хоть порви, хоть трахни эту чёртову суку - мне всё равно! - ответил Нарбут. - Ты кто такой? На кого ты работаешь?

- Ты не поверишь, Вовк - я работаю на того, с кем тебе никогда не договориться!

- Это ты мне всё спаскудил?

- Я, Вовк, я... И рад, что доставил тебе немного неприятностей!

Из темноты донеслась ругань.

- А с тобой я смогу договориться? - немного успокоившись, спросил Нарбут.

- Люди с людьми всегда должны договариваться, - ответил ему Димитр.

- Ты хотя бы снял маску?

В этом вопросе было слишком много надежды.

- Незачем тебе это, Вовк? - сказал ему Димитр. - Это уже ничего не изменит.

- Хорошо, чего ты хочешь?

- Для начала совсем немного: ты бросаешь оружие и выходишь, подняв руки.

- Нет, я думаю, что это ты должен прийти ко мне.

Наверное, делец не ожидал, что его приглашение будет принято сразу, и замешкался, не став стрелять, когда Димитр выскочил из-за машины, зигзагами побежал ко входу к ферму. Выстрелы раздались лишь тогда, когда Инквизитору удалось с переката плюхнуться за дощатые щиты загородки, где стояла палатка охранников. Три пули с треском впились в сухое дерево, а дальше раздались сухие щелчки - в пистолете закончились патроны.

- Чёрт, - тихо прошипел Нарбут и крикнул: - Ладно, ладно!.. Слышишь, кто ты там есть, я сдаюсь!

- Рад слышать твоё благоразумие.

Инквизитор, держа пистолет-пулемёт наготове, вышел из укрытия. Вспотевший, измазанный то ли грязью, то ли дерьмом, толстяк стоял посреди прохода у тела убитого ним охранника, подняв руки. В одной из них болтался на ручке большой металлический термос, который, как догадался, Димитрий, и был тем самым контейнером с удачей.

- Сколько ты хочешь? - снисходительно улыбаясь толстыми слюнявыми губами, спросил Нарбут.

Так и не дождавшись ответа, он тихо крякнул и невольно отступил на шаг, когда первая пуля вошла в его нависающий над ногами огромный, белый и волосатый живот. Вторая пуля, пробив толстый слой жира, затем - необъятных размеров желудок, раздробила хребет. Толстяк упал навзничь в грязь, охнув выбитым из лёгких воздухом, но так и не выпустив из рук термос. Последняя пуля, с противным хлюпаньем пробив жир нескольких подбородков, выбила верхнюю часть черепа, вывалив наружу кажу из мозгов. Задрожав, как от удара током, уже мёртвый магнат, стал агонизировать.

Димитр забрал из ещё дёргающейся руки мертвеца термос и подбросил его, пробуя на вес. Для пустого термоса он был невероятно тяжёлым. Внутри закрытой и опечатанной магической печатью ёмкости ничего не булькало, не колыхалось. Даже если сорвать печать и снять крышку термоса, никто в нём ничего не увидит - там будет пустота... Но именно эта пустота была так тяжела и так ценна невидимым трофеем, за который так остервенело боролись все нечестивцы - особенно ведьмы, тратившие немалые силы и время на изучение и освоение самого страшного из человеческих искусств. Если это ничто с помощью специальных формул и обрядов соединить с эликсирами, а в них выдержать любые предметы, можно получить необыкновенной силы талисманы, которые долгое время могут обеспечивать владельца невероятными удачей и везением.

Многие из самых успешных артистов современной эстрады, кино, политики, учёные были готовы выкладывать десятки тысяч долларов за то, чтобы стать обладателем такого талисмана. Ещё больший эффект давал сам эликсир, если его просто пить. Он лучше всякого лекарства восстанавливал силы, воодушевлял, вдохновлял, омолаживал и избавлял от самых опасных хворей и зависимостей. Лишь ложку такой настойки могли запросто лишить жизни.

На голову Димитру что-то посыпалось. Проведя по волосам рукой, он снял какие-то твёрдые кусочки, которые оказались старым высохшим птичьим помётом. Задрав голову Димитр успел заметить, как на него с разломанных стропил, в ворохе пыли, с искажённым в страшной злобе лицом падает ведьма, зажав в руке атам с крисоподобным^[57] жалом. Молниеносная, тренированная реакция спасла Инквизитора от неминуемой смерти. Он успел лишь немного повернуться на месте, но этого оказалось достаточно, чтобы уйти от смертельного удара, но острое лезвие кинжала полоснуло по левому плечу, взрезая рукав куртки и вспарывая плоть под ней. Боль, словно огнём, охватила руку, и от неожиданности случившегося, от шока, Инквизитор присел, роняя термос.

Ведьма с злорадным и диким визгом подскочила и уцепилась руками и ногами за абсолютно гладкий опорный столб, осмотрелась и тут же с гиканьем перескочила на другую колонну, выбирая более выгодную позицию для следующей атаки. Женщина передвигалась с такой быстротой и так легко по вертикальным поверхностям, словно для неё не существовало никаких законов физики. Особенно невероятно и особенно эффектно она смотрелась, когда замирала на балках перекрытия головой вниз. Одежда под действием силы тяжести свисала вниз, накрывая ведьму с головой и открывая взорам прекрасное тело молодой и красивой женщины. Чтобы платье не мешало, ведьма короткими, но сильными движениями разорвала его и бросила в грязь заброшенной фермы к уже лежащему там норковому манто. Теперь она прыгала над головой своей жертвы почти голой, оставшись в одних почти невидимых стрингах и кружевных чулочках.

В мгновение ока меняя позиции, ей удалось сбить с толку оглушённого болевым шоком Димитра.

- Чёрт, - прошептал он, мотая головой, чтобы избавиться от нарастающего в ушах звона. Боль была просто оглушительной. Она сжигала и плавила сознание. Наверняка, не обошлось без какого-нибудь убийственного заклятия, каким ведьма могла усилить эффект от своего оружия.

- Что? - обрадовалась ведьма и звонко рассмеялась, снова перескакивая на другой столб, сбивая с него облако многолетней пыли. - Моего хозяина уже зовёшь, Инквизитор? В самый раз - зови!

Новый бросок ведьмы оказался ничуть не хуже предыдущего, но в этот раз удар пришёлся в живот, который был надёжно защищён разгрузочным жилетом с металлическими магазинами с патронами к пистолету-пулемёту. Хищный клинок атама с противным скрежетом царапнул по металлу, не причиняя Димитру никакого вреда. Ведьма обладала невероятной сильной, но была малоопытной, и в рукопашной схватке участвовала впервые, и, как любой новичок, слишком много времени уделяла на ненужную демонстрацию своего потенциала. Снова заскочив на колонну, она встала на ней, не без удовольствия демонстрируя всю красоту нагого молодого и сильного тела.

Когда рой автоматных пуль настиг её, она была слишком увлечена собой, чем схваткой, и не успела ничего предпринять, чтобы защититься или увернуться. Димитр стрелял неприцельно, лишь в направлении, просто зажав крючок спуска до того момента, пока не лязгнул на стопоре отведённый затвор над опустевшим магазином, но и этого хватило, чтобы две пули перебили женщине ноги. Отчаянно и дико заверещав, ведьма рухнула в грязь, выставив вперёд руки с зажатым в них атамом. Она бросала взгляд то на приближающегося Инквизитора, то на свои окровавленные ноги, изумляясь, что не может ними двигать, и ужасаясь, как быстро нарастает волна боли, становясь невыносимее с каждой секундой...

- Будь ты проклят!!! - выплеснула она свои негодование, обиду и боль в сторону подошедшего человека.

- На инквизиторов проклятья не действуют, - спокойно сказал он, - должна знать, раз на метлу уселась. Бросай нож!

Сначала замахнувшись, будто для удара, она в последний момент остановилась и протянула атам - миролюбиво, рукоятью вперёд, показывая, что сдаётся на милость победителю. Оглядев оружие, Инквизитор кивнул.

- Всё-таки заклятие...

- Да, заклятие Витта, - подтвердила женщина. - Знаешь такое? Через час твоя голова лопнет от боли, но ты вряд ли доживёшь до этого момента - кровь ты не сможешь остановить ничем!

Она утробно застонала и закачалась, сидя в грязи, не в силах более терпеть боль.

- Ты знаешь, как закончил Витта? - спросил Димитр, здоровой рукой сплетая короткое заклятие подчинения крови и немного стягивая ним края широкой раны на своей руке. Ведьма, словно позабыв о своей муке, с изумлением наблюдала за его манипуляциями. - Так знаешь или нет?

- Вы спалили его на костре! - выпалила она, теперь стервенея от боли. - Будьте вы прокляты!

- Нет, он покаялся, был обращён и стал Инквизитором.

- Жаль, что не сожгли! Со сволочами надо поступать именно так. А вас, проклятых трижды до тридевятого колена, насаживать на колы и сушить, как жучков, чтобы потом показывать...

Она не договорила. Ослабев от боли, эмоций, стресса, молодая ведьма упала спиной в грязь, безвольно роняя голову. Её некогда свежие, золотые и воздушные волосы теперь слиплись, сплелись и были полностью покрыты птичьим помётом, пылью и комками влажной грязи.

Подняв её на руки, Димитр отнёс ведьму к lexus'у и положил на заднее сиденье, оставшись сам снаружи у распахнутых дверей.

- Что с тобой будем делать? Я тебя предупреждал два месяца подряд. Ты, наверное, решила, что это не серьёзно, так? Ты никак не отреагировала даже тогда, когда я извёл всех твоих подружек...

- Пошёл ты! - выкрикнула ведьма, дёргая ногами по измазанной кровью коже сиденья. - Проклят будь! Проклят! Ненавижу!!!

- Мне жаль, - не скрывая сожаления произнёс Димитр, и бросил на сиденье к ведьме контейнер, термос. - Возможно, тебе это поможет.

Глянув на термос, ведьма изменилась в лице. Похоже было, что от удивления она снова на мгновение забыла о дикой боли в раненных ногах.

- Что ты собираешься сделать?

Она видела, как он отстегнул от пояса увесистую пластиковую флягу, открутил с неё крышку, немного отпил, плеснул на раненную руку и умылся, с удовольствием фыркая. Затем Димитр достал из кармана гранату, скрутил с неё взрыватель и с силой вдавил его в пластиковый бок фляжки.

- Я отдам всё на волю Господа нашего. Здесь, - он потряс флягой, - настоящая святая вода. Всё, что осталось - для тебя. Этого будет достаточно. Ведьм, которые используют свой атам в качестве оружия необходимо останавливать, чтобы не было страшной беды.

- Ты серьёзно? - недоверчиво хмыкнула ведьма. - Вода?

- Вода, вода, - уверил он, - но не та, которую называют святой разжиревшие попы, и которой ты так охотно пользуешься. - Здесь, - он потряс флягу, - здесь взятая из Иордана, освящённая у алтаря Петра. Ты скоро сама почувствуешь разницу.

Инквизитор оглянулся на вход в ферму и на лежащие там в грязи трупы и сокрушённо покачал головой.

- Никогда бы не думал, что кто-то может воспринимать меня как шута.

Выдернув кольцо из взрывателя, он бросил флягу на полик салона машины и захлопнул дверцу.

- Бывай, ведьма.

Он слышал, как в машине раздался громкий хлопок, но не видел, как салон заволокло плотным белым паром, как сама машина закачалась, заходила ходуном на своих мягких амортизаторах, как завибрировали, зазвенели прочные пуленепробиваемые стёкла, едва сдерживая нечеловеческий крик.

Вернувшись в помещение фермы, Димитр подошёл к сбившимся в плотную группу узникам.

- Среди вас есть Александр Демьяк?

На его вопрос никто не ответил. Почти тридцать пар глаз, наполненных до предела тупым безразличием смотрели почти сквозь него.

- Среди вас должен быть журналист из Кировограда Александр Демьяк, - спокойно повторил Димитр, оглядывая жутких полулюдей полумертвецов. - Есть такой? Его полгода разыскивают родители и любящий человек. Александр Демьяк - есть такой? Он здесь?

У него непроизвольно вырвался долгий вздох облегчения, когда из кучи грязных нечеловеческих тел поднялась облепленная грязью худая рука.

 

Вечером того же дня, покидая на своём микроавтобусе пределы Кировоградской области, Димитр остановился возле придорожного магазинчика на околице богатого и красивого своими аккуратными домиками и ухоженными садами села. Очень хотелось небольшой передышки. Вести машину одной рукой, терпя боль в другой, оказалось совсем непросто. В больнице без труда удалось объяснить причину столь серьёзной травмы, сказав, что упал с мотоцикла. Рану обработали, зашили, наложив четырнадцать швов, сделали противостолбнячный укол, упаковали плечо в плотную повязку, а руку - в наплечную шину, но в дороге это только мешало. Во время тряски на ухабах, при неосторожных движениях свежая рана сильно беспокоила.

- Добрый вечер, - сказал он, входя в небольшой зал магазинчика. На приветствие никто не ответил.

В магазине, был всего лишь один покупатель - немолодая женщина, которая купив пару упаковок макарон и коробку с сельдью, о чём-то шепталась с моложавой, статной продавщицей. Окинув взглядом плотно забитые продуктами и товарами полки, глянув в холодильную витрину, Димитр выбрал нарезанный батон, сыр, нарезку из копчённого мяса, пару пачек с печеньем и вопросительно посмотрел на продавщицу.

Профессионально небрежно, на глаз, пересчитав сумму покупки, она спросила:

- Это всё?

- Если вы сварите мне кофе, обещаю всё купить без сдачи.

- Кофе не подаём. Немного дальше есть кафе. Там можно поужинать и выпить.

- Спасибо, - ответил Димитр, вежливо улыбаясь. - К сожалению, я спешу.

- С вас сорок четыре гривны, - подвела итог продавщица.

Достав из портмоне купюру, Димитр положил её на прилавок. Недовольно насупив брови, продавщица требовательным жестом указала на лоток для приёма денег.

- Деньги кладите сюда. У нас культура обслуживания клиентов.

Он удивлённо хмыкнул, но вместо того, чтобы положить деньги туда, куда указывали, взял пластиковый лоточек и перевернул. На обратной стороне стал виден аккуратно нарисованный несмываемым маркером, сплетённый из замысловатой вязи из рун и линий знак ритуала Захвата богатства и удачи.

- А это что?

- В смысле "что"? - возмутилась продавщица, заливаясь в лице краской стыда. - Лоток для денег и сдачи!

- Хорошо, - спокойно согласился Димитр и достал из внутреннего кармана куртки флакончик с церковным елем. Капнув на палец масла, он начертил на знаке обряда крест и коротко прочитал молитву. Маркерные линии тотчас расползлись и исчезли, словно растворившись в масле. - Теперь сюда можно класть деньги, - закончил он, обращаясь с доброй улыбкой к стоящей рядом покупательнице, одновременно ставя лоток на место и кладя на него купюру.

Женщины стояли, ошалело глядя на все его манипуляции.

- Аня, чего это он? - первой пришла в себя покупательница. - Чё он помазал-то?

- Что вы себе позволяете? - не выдержав, взорвалась громким возмущением продавщица. - Я ваши вещи не трогаю! Вы не трогаете мои - понятно? Ну-ка, проваливайте отсюда?

- Чё это он делал, Аня? - не унималась покупательница, переводя взгляд с Димитра на свою давно знакомую Аню и обратно. - Чё там было, а?

Забрав покупки, он спокойно вышел из магазина. Осторожно сложив покупки в карман за спинкой сиденья пассажира, он сел за руль и завёл двигатель. Удар по машине заставил его вздрогнуть. До его слуха донеслись перемешанные отборной бранью проклятья. Из-за шума трассы, работы двигателя и музыки из радио, он не расслышал слов продавщицы, которая стояла на пороге своего магазина и продолжала выкрикивать какие-то гневные слова.

Выглянув в форточку, он увидел, что на асфальте валяется уже совершенно бесполезный и безопасный лоток для приёма денег. С грустной мыслью о том, что когда-нибудь ему придётся вернуться в это село, Димитр осторожно вывел свой фургон в транспортный поток оживлённой трассы. Стоило поторопиться, чтобы успеть в Киев к назначенному часу.

По официальным данным каждый год в Украине без вести, без видимых причин, пропадает около 10-15 тысяч человек. Находят чуть меньше половины от этого числа. Об остальных неизвестно ничего. Эти люди вышли из дома, но не дошли на работу, вышли перекурить во двор или просто выгулять собаку, в магазин, булочную, за помидорами на рынок, на заправку заправить автомобиль, на автомойку, в кино, на дачу, но так и не добрались до места назначения либо не вернулись обратно. После 2008 года количество пропавших без вестей стало неукоснительно расти. Прирост "пропаж" составляет ежегодно почти 10%.

В 2012 году в стране без вести пропало 8 000 детей.

Будьте внимательны к себе и к своим близким.

С вами радио "Судьба". В нашем эфире 48 St. Collective со своей известной композицией Missing...

Когда Максим спустился в зал ресторана, шёл только пятый час утра. Тело ныло от усталости и неги, которые обычно случаются у тех, кому не удалось в полной мере отдохнуть после непростых хлопот прошедшего дня, отдавши часы отдыха любовным утешениям. Пятнадцать минут назад в номер постучал Багдан и попросил спуститься в ресторан, где уже ждал накрытый к раннему завтраку стол. При всей вежливости и тактичности коллеги, его ранний визит мог свидетельствовать лишь о том, что за пару часов, оставшимся командировочным для сна, случилось нечто, требовавшее поднять гостей из постели немедленно.

Багдан сидел у окна в совершенно пустом и тёмном зале за столом, на котором стояла керосиновая лампа, и в неподвижной задумчивости рассматривал её отражение в стекле окна ресторана, за которым в густой ночной темени бушевала непогода. Начальник Следственного отдела местного РУВД выглядел серым, почти больным от усталости.

- Доброе утро, - приветствовал его Максим, присаживаясь к столу.

- Извините меня ещё раз, пожалуйста, - повернул к нему голову Багдан. - Неловко получается, но служба есть служба - сами понимаете... У меня уже третья семья. Всё не к ладу, всё не в лад. Прыгаю по кочкам в этой жизни и надеясь, что когда-нибудь мои усилия будут оценены, если не теми женщинами, которых любил, так хоть...

Он замолчал, вздохнув с сожалением и опустив голову, а Максим подумал о том, что хорошо, что плотный сумрак зала сейчас разгоняет неяркий огонёк керосиновой лампы и по-прежнему нет электричества, иначе бы яркий свет выдал бы его смущение. Своими извинениями Михай дал понять, что всё прекрасно понимает и никого не осуждает, а также дал добрый совет, который можно было истолковать лишь однозначно - береги то, что есть. Кроме службы и служебных обязанностей, есть ещё и жизнь.

- Что случилось?

- Много чего. Наталья Павловна, скоро подойдёт?

- Она попросила прощения за то, что, как женщина, оставит за собой право занять времени на пять минут больше...

- Хорошо, - кивнул майор. - Я тут немного раньше оказался, поэтому попросил на кухне позаботиться о завтраке заранее. Сейчас подадут.

Из темноты пустого зала неслышно выплыла фигура официанта. Сумрак был таким густым, что подошедший человек представлялся неким аморфным бестелесным существом, которое неслышно и вдруг появилось у стола.

- Накрывайте, пожалуйста, - кивнул на стол ему Багдан.

Когда официант ушёл, он выложил на стол папку, поясняя:

- Мне не давала покоя информация, которую переслала мне поздним вечером Наталья Павловна. Данные по Фандеру. Должен признать со всем уважением, Максим Фадеевич, что для своих лет и опыта вы очень проницательны. Свой министерский хлеб зря не едите. Прошу отметить это, как откровенную похвалу.

Также неслышно и почти невидимо подали кофе. Максим наскоро сделав большой глоток из своей чашки, с коротким наслаждением отметил, как богатое на энергию тепло быстро разливается по телу, наполняя все его необходимой энергией.

Он кивнул на папку.

- Бессонная ночь?

- Не первая и не последняя, - грустно усмехнулся Багдан. - А сегодня - благодаря легендарному Фандеру.

- Я лишь построил предположение, исходя из вашего рассказа о колдуне, что история о нём - далеко не вымысел.

- Не скромничайте! - улыбнулся Багдан и похлопал ладонью по папке. - Без вашего предположения не удалось бы хотя бы немного разобраться в этой истории. Вашей прозорливости можно смело завидовать. По-доброму и по-хорошему - разумеется. Вы хороший следователь, если не отбрасываете даже самые немыслимые версии и предположения, пока их не отработаете. Ладно, - энергично вздохнул он. - Вы не знаете, но у меня кум работает в городском архиве. Я поехал к нему, уговорил открыть архив и на пару покопаться в документах. Лет семь назад мы уже оказывали кое-какие услуги специалистам из Интерпола и "Моссад", поэтому кое-какой опыт имеется.

- Серьёзная была работа?

- Требовалась информация по одному нацистскому преступнику. Мы оказались полезными, но в результате оказалось, что этот человек давно сошёл в могилу, избежав справедливого возмездия на этом свете.

- И какое это отношение имеет к Верешу или Фандеру? - кивнул на папку Максим.

- Прямого - никакого, - пожевал губы Багдан. - Но, когда я вчера узнал о том, что Фандер и Вереш находились в одном концлагере, подумал, что не может быть, чтобы об таком совпадении ничего не упоминалось в нашем архиве. Оба вернулись сюда после освобождения из лагеря, оба проходили весьма серьёзную проверку, и такие детали, как особые приметы, как татуировки с лагерными номерами не могли пройти мимо внимания наших предшественников.

Он подвинул папку к Максиму.

- КГБ часть своих дел перевёл в областной и республиканский архивы, - Багдан дёрнул плечами. - Но ещё до того, как чекисты основательно взялись за всех, кто по каким-либо причинам оказался на той стороне фронта, регистрацией вернувшихся из плена, из угона на принудительные работы, из госпиталей, из ГУЛАГа занималась местная милиция.

В папке лежали сильно пожелтевшие карточки, исписанные листы, пара фотографий, какие-то анкеты на разграфлённых вручную под линейку картонках, но всё требовало пояснений, особенно при условии, что все документы были заполнены хоть и разборчивым аккуратным почерком, но записаны на непонятном языке.

- Да, - слабо усмехнулся Багдан, наблюдая как Григорьев без особого интереса перебирает документы, на розыск которых ушла бессонная ночь, - записи на венгерском языке. В те времена в здешних краях венгров проживало гораздо больше, чем сейчас. Естественно, что и милиционеров среди них тоже было немало. Года через полтора их всех репрессировали. Кого расстреляли, кто сгноили в лагерях, а их работу просто свалили в городской архив. Новым следователям и операм, приехавшим по разнарядке из России, разбираться с документами на непонятном языке было недосуг. Они завели новый архив.

- А вы знаете венгерский? - поинтересовался Григорьев.

- Как и многие здесь, Максим Фадеевич. Это мой родной язык. Вот, я и решил просмотреть старый милицейский архив, на "а вдруг", как говорится...

Протянув руку, он достал из папки разграфлённую картонку с едва читаемыми чернильными записями.

- Это карточка регистрации. - Он указал пальцем на одну графу. - Обратите внимание на цифры.

- Что в них необычного?

- Это те самые цифры, что вытатуированы на руке у Вереша, а теперь прочитайте фамилию, имя и отчество. Зная ФИО нашего покойного, это совсем не трудно.

- Ласцло Верес, - по слогам, старательно прочитал Максим. - Похоже это карточка Вереша?

- А это, - достал второй старый бланк с приклеенной фотографией Багдан, - карточка по его заявлению на получение паспорта.

За несколько десятилетий, прошедших с тех далёких времён, чёрно-белая фотокарточка помутнела, стала изжелта-серой. Но всё равно с неё смотрел довольно симпатичный человек, правда, сильно измождённый и невероятно худой.

- Это Ласло через месяц после возвращения домой, - пояснил майор Багдан.

Максим достал две другие карточки и ткнул пальцем в номер, обозначенный в графе "Különleges jelek^[58]": ?159336 с аккуратно выведенным треугольником с литерой "В" в середине.

- Это, так понимаю, лагерный номер нашего Фандера?

- Верно! Он совпадает с тем, что мне вчера переслала Наталья Павловна! - воскликнул Багдан. - Прочитайте заголовок карточки.

- Вандер Иван, - прочитал Максим и тут же поднял другую карточку - с фотографией.

С неё, растрескавшейся, почти почерневшей, местами изъеденной пятнами сырости, смотрел немолодой мужчина.

- Сколько ему здесь лет? Выглядит на пятьдесят-шестьдесят.

- Здесь, - постучал пальцем по карточкам Багдан, - здесь он указал, что ему двадцать пять. Если эти данные внесены в карточку - значит, ему поверили. Я думаю, что просто не могли не поверить человеку, который вернулся из концлагеря. Местная милиция была более доверчива к таким людям, и это понять можно - многие тогда потеряли в нацистских лагерях своих родственников. То, что Фандер выглядел гораздо старше заявленного возраста - не удивительно после пережитых лишений и страданий.

С таким доводом трудно было не согласиться.

Когда подошла Наталья, они не заметили её, увлечённые изучением документов.

- Доброе утро, - мило улыбнувшись, произнесла она. - Я так понимаю, что вы как раз заняты тем, что заставило нас подняться ни свет ни заря?

Максим протянул ей фотографию Фандера.

- Смотри, что откопал за ночь наш Михау Миронович!

- Кто это?

- Тот самый колдун Фандер...

Наталья застыла с карточкой в руках.

- Невероятно! - наконец выдохнула она, не скрывая своего изумления. - Уверены? Как вам это удалось? Правда, фотография плохая... Я едва могу разобрать, кто на ней запечатлён.

- Но пока всё совпадает! - воскликнул Максим. - Лагерный номер на руке, национальность, имя, фамилия...

- Я, правда, не представляю, что дальше с этим делать, - снизал плечами Багдан, когда коротко пересказал историю своих ночных мытарств. - Документы подтверждают лишь то, что такой человек существовал на самом деле - не больше.

- Вы проделали огромную работу, - серьёзным тоном ответила ему Пшеничная, - а что можно с этим сделать - сейчас посмотрим.

Она достала телефон и сфотографировала изъеденную фотографию цыгана, а после встала из-за стола.

- Я на минутку - попрошу помощи у нашего знакомого из СБУ. У наших коллег из Безопасности есть необходимое программное обеспечение и специалисты, чтобы привести эту фотографию в божеский вид, а потом состарить...

- На сто двадцать-сто тридцать лет? - хмыкнул Максим.

- Как вариант, - ответила ему с улыбкой Наталья. - Ты предположил невероятное, почему бы не продолжить двигаться в этом же направлении и не посмотреть, куда выведет дорожка.

Пока она ходила где-то среди сумерек пустого зала ресторана, Багдан взял карточки Фандера и Вереша в руки.

- Здесь есть ещё две примечательные детали, Максим Фадеевич.

- Какие? - насторожился Григорьев.

- Обратите внимание: эта карточки учёта заявлений кандидатов на гражданство, Вереша и Фандера - видите?

- Вижу, - поспешил утвердительно ответить Максим, не понимая, куда клонит майор.

- Но если Вереш просто просит, что хочет стать советским гражданином, то Фандер просит сделать это одновременно со сменой фамилии и имени.

- Зачем? - озадачился Максим. - Если цыган хотел скрыть своё настоящее имя, он мог просто назваться другим именем.

- Э-э нет, - покачал головой Багдан. - Каждому вернувшемуся необходимо было доказать, что он вернулся домой, что он ранее проживал в этих краях. Под новым именем это практически невозможно. Вокруг, не смотря на войну и огромное количество жертв, осталось слишком много свидетелей и подлог выявить не так трудно.

- Но его село, вы сами говорили, сожгли немцы, - поспешил возразить Максим.

- Да, - кивнул и снисходительно улыбнулся майор, - но жизнь не ограничивается одним селом, если учесть, что до войны и во время неё он был довольно известным человеком в этих краях.

- Скорее всего, да, - вынужден был согласился Максим. - Но до конца проверки ему вряд ли бы позволили поменять имя.

- Если бы не одна деталь. - И Багдан указал пальцем на уголок учётной карточки Фандера. - Сейчас плохо видно, но если поднести к свету, её можно различить...

- Что? - поинтересовалась Наталья, подходя к столу.

Она взяла карточки и стала их внимательно изучать, сравнивая и подсвечивая светом фотовспышки своего телефона.

- Обработать фотографию обещали в течении часа, - не отвлекаясь от изучения документов, сказала она, а затем, бросив короткий взгляд, на Багдана, произнесла: - Кажется, как я понимаю, Фандер является нашим коллегой?

- Именно! - едва не подскочил на месте Багдан. - Вы умница, пани Наталья!

- Погодите, - насупил брови Максим. - Можно пояснить особо бестолковым, чему вы так радуетесь?

Пшеничная положила карточки Фандера и Вереша перед Григорьевым и жестом предложила Багдану рассказать, в чём дело, а сама села за стол. В этот момент у Максима зазвонил телефон. Звонил полковник Босар. Максим передал телефон Наталье, вернувшись к пояснениям Багдана.

- Каждая карточка имеет поле для особых пометок, - указал на уголок старого бланка майор. - Например, этот чёрный штампик показывает, что дела Фандера и Вереша отправлены для дальнейшей проверки. Этот - едва заметный, сероватый - на самом деле когда-то был зелёным, говорит о том, что Ласло эту проверку прошёл.

В подтверждение своих слов он на пару секунд сунул в руки Максиму карточку Вереша и постучал по ней пальцем, но сразу отложил в сторону. Перед Максимом осталась карточка Ивана Фандера.

- Здесь отметки о пройдённой проверке нет...

- Но есть другая, красная, - сказал Максим, изучая едва заметный оттиск штампа, чем-то напоминающий звезду в звезде с парой нечитаемых литер.

- Да, этот штамп встречается редко. Ним обычно отмечали карточки тех, чьи дела переходили в ведомство НКВД.

- Под следствие?

- Нет, совершенно по другой причине. Эти люди становились сотрудниками Органов.

- А ты откуда об этом знала? - повернувшись к Наталье спросил Максим.

- Однажды встречала такой значок, когда работала с рассекреченным делом одного серийного убийцы. Тоже был из Органов.

Только сейчас Максим заметил, что от недавней бодрости и доброго настроения его спутницы не осталось и следа. Он не успел спросить её ни о чём, когда он вернула ему телефон и произнесла:

- Поздно вечером совершено нападение на Тунангаеву. Нас ждут в Киеве.

В состав оперативно-следственной группы следовало взять и эксперта, но Багдан заупрямился.

- Не по возрасту нашему деду такая дорога, - категорично заявил майор, когда речь зашла о том, что эксперта всё-таки стоит взять. - Сами увидите. Назад привезём ещё один труп. Нет, извините! В Перники поедем сами. Таких специалистов у меня больше нет. Даже не уговаривайте!

Но ехать было нужно, чтобы сделать главное, ради чего сюда вообще прибыли. Киев требовал немедленного возвращения и ждать погоды, которая бы открыла дороги к селу, попросту было некогда.

Насчёт же сложностей дороги, их столичным гостям довелось не только увидеть, но и прочувствовать всем своим нутром и немало лично поучаствовать во всех перипетиях нелёгкого пути. За почти двадцать пять километров дороги расплатились не только четырьмя изнурительными часами тряски по практически полному бездорожью, но и предельным терпением и немалыми физическими усилиями.

Багдан настоял на том, чтобы ехали именно в патрульном УАЗике, полагаясь на мастерство немолодого водителя-прапорщика, который превосходно знал все дороги в этих горах. Путь был тяжёлым. Многочисленные ручьи, стекая с гор и склонов, собирались в потоки на дороге и скатывались вниз к бурлящей, агрессивной Стримке, вымывая глинистые колеи до блестящих камней и глубоких рытвин. Машину нещадно бросало на ухабах, едва не выбивая души из пассажиров. Бесконечное количество раз машина то застревала в скользкой и вязкой глине, то проваливалась в промоины и приходилось выбираться из салона под дождь, носить камни, валежник и помогать молчаливому водителю вытаскивать машину из ловушек.

Где-то под Литками, где в грохочущую в сумерках Стримку, вздыбившись перекатом стремительно несущейся воды через когда-то разрушенный мост, спадала речушка Литка, оказалось, что дороги вообще нет. Глядя на выхваченный светом фар гремящий перекат из грязной воды, водитель, молча и не спрашивая ни у кого разрешения, жадно выкурил сигарету прямо в салоне, потом решительно открыл дверцу и ушёл куда-то в дождливую темноту, потребовав, чтобы без него в машине никто не сидел.

Стоя среди пробитых ливнем сумерек где-то на краю гремящей в темноте реки, в жалком островке света от фар, отворачиваясь от жалящих ледяным холодом дождевых капель, Багдан пояснил спутникам, кивая на нависающие над дорогой утёсы:

- В такую погоду нельзя сидеть в машине. Сорвутся камни, сойдёт сель - всех разом в железной скорлупе сбросит в реку. Никому не выбраться.

Водитель вернулся через пятнадцать минут, что-то сказал майору на ухо и повёл машину дальше сам. Оставшись на дороге под дождём, пассажиры с тревогой наблюдали за удаляющимися в темноту красными огоньками автомобильных фонарей. Красные точки прыгали, качались, почти переворачивались, порой казалось, что ещё немного и их не станет - сгинут среди камней, промоин или в ревущей реке. Жестом приказав спутникам следовать за собой, Багдан повёл людей по скользкой и каменистой тропинке, которая через полчаса вывела всех к качающемуся на ветру подвесному мосту. Машина с водителем уже ждала на той стороне взбесившейся от непогоды реки.

В Перники добрались в девятом часу утра. В горное село заехали настолько измазанные глиной, что в патрульный УАЗик мало чем напоминал милицейскую машину.

Охрану места преступления, хаты Вереша, обеспечивала милицейская патрульная группа. Свойские ребята решили проблему просто. Они посменно спали в холодной машине, подогнав её ко входу в дом так близко, что буквально припёрли фаркопом дверь. Свободные от смен милиционеры обитали на вынужденном подселении в соседских хатах, не стесняясь на щедром гостеприимстве местных жителей хорошо поесть и выпить.

- Спите? - пуще для начальствующего тона гаркнул Багдан, когда вошли во двор дома и из патрульной машины выскочил заспанный и измятый милиционер. - Всё к чёртовой матери проспите! Оружие-то хоть ещё при вас?

Обиженный таким обращением при столичных гостях, милиционер открыл дверцу и вытащил автомат, вешая его сразу на плечо.

- Здравия желаю, товарищ майор, - глухо пробубнил он и спросил: - Отгонять машину? Будете в дом входить?

- Погоди, Теренчик, - остановил его Багдан. - Пусть пока стоит.

Он оглядел себя и своих спутников.

- Лучше скажи, где мы можем помыться и переодеться? Сам видишь, в таком виде входить нельзя.

- Так это мигом! - с угодливой готовностью откликнулся милиционер и побежал со двора, поясняя на ходу. - Здесь вот поблизости двор Стерковых. Сейчас всё устроим!

Он остановился у ворот и сделал пригласительный жест рукой.

- Идёмте что ли?

- Не та ли Стеркова, что в свидетелях записана? - поинтересовался Максим у Багдана, припоминая протоколы допроса свидетелей и идя вслед за милиционером со двора на улицу.

- Она, - кивнул майор, ступая следом, - Оксана. В помощницах у Ласло была. Он ей больше всех доверял. Говорят, в ученицах у него ходила.

- Способная, видать, девушка, - отметила Пшеничная.

- Наверное, - согласился Багдан. - Я в этом не разбираюсь, но, говорят, если мольфар кого выбирает в ученики - это верно стоящий этого человек. О ней здесь никто дурного слова не кажет.

- Оксана показала, что никого и ничего не видела, хотя она одна из тех, кто последним видел Вереша живым. Чем она занималась у мольфара?

- Односельцы кого-нибудь постоянно отряжали на помощь Верешу, - пояснил майор. - Он многим помогал, а односельцам и подавно. Любили его здесь и уважали. Старались всегда помочь. Он уже стар был, чтобы хозяйство вести, а без своего хозяйства в селе никак. Вот семьи и отряжали своих, чтобы подсобляли старику. А Оксану он, наверное, и ремеслу своему учил, раз обозначил её в свои наследницы. По документам на неё всё своё имущество переписал. Вот, кстати, - он указал на дом, во двор которого они уже входили, на крыльцо, с которого к гостям спускалась стройная, тонкая девушка лет двадцати, одетая по трауру в чёрное платье. Чёрный платок, аккуратно повязанный на голове, слишком ярко выделял бледную малокровность её утомлённого горем лица, - это она. Можете сами обо всём расспросить. Здравствуй, Оксана!

На приветствие девушка ответила молча, вежливым поклоном головы.

- Как ваши дела? Здоровы ли родители? Всё ли в порядке? - стал интересоваться Багдан.

- Спасибо, дядя Михай. Всё хорошо.

- Я тут к тебе с гостями. Приехали из Киева убийцу Ласло найти. Примешь?

- Гостям всегда рады. Бог в помощь. Проходите в дом. Умоетесь с дороги, я стол накрою.

Войдя в дом, Максим неловко поклонился.

- Здравствуйте...

Он с удивлением посмотрел на Пшеничную, которая, вдруг, перекрестившись на образа, поклонилась. Вслед за ней это проделал и Багдан. От неловкости ситуации, что остался единственным, кто так не поступил, Максим неожиданно для себя выдал:

- Мир этому дому.

Пристально оглядев его, Стеркова тепло улыбнулась и ответила:

- Спасибо, миром и вам будет. Входите в горницу, не стесняйтесь. У меня к столу всё готово. Вы умывайтесь и переодевайтесь.

Она указала на боковые двери.

- Здесь ванная и умывальник. Обувь и верхнюю одежду оставьте там же - племянников попрошу - почистят.

- Спасибо, дочка, - поблагодарил её Багдан, одновременно подталкивая Пшеничную к ванной комнате первой. - Ты, Оксана, погоди пока со столом. Успеем ещё. Родители-то где?

- К бабе с дедом пошли глянуть, не натворила ли чего буря ночью.

- Понятно.

Пока умывались, переодевались, Стеркова всё-таки накрыла на стол: бутерброды с сыром, ветчиной и большой чайник с кофе.

- За порог не пущу, пока не отведаете. У нас так заведено. Вы потом, - она кивнула на окно, из которого был виден дом и двор Вереша, - к Ласло?

- Да, - ответил Багдан, тут же целиком заталкивая в рот весь бутерброд.

- Мы должны посмотреть всё сами, - закончила вместо него Пшеничная, видя, что с полным ртом их провожатый не может сказать больше ни слова.

- Я понимаю. Я провожу.

К тому времени, когда они вернулись к дому мольфара, УАЗ был отогнан от входа, и возле него, дымя едким дымом дешёвых сигарет, стоя под дождём в блестящих от воды накидках, собрались все милиционеры. Когда мимо них проходил Багдан, даже не удостоив взгляда, они подобрались и поклонились. Максим подумал, что не будь его и Натальи сейчас здесь, милиционеры наверняка ломали бы перед районным начальником шапки. Их готовность услужить во всём и немедленно выглядела так, что почти граничила с раболепием. Каковыми бы не были здешние порядки, не его задача в них разбираться. Очевидно одно, милиционеры намеренно курили этот жуткий табак, пытаясь перебить сильный запах самогонного перегара. Судя по всему, они не предполагали, что начальник решится добраться сюда в такую непогоду и позволили себе немного расслабиться на местном гостеприимстве. Прогадали и попали. Но, кажется, недовольство майора лишь выглядело страшным, и подчинённые могли надеяться на снисходительность своего руководителя. Майор Багдан не выглядел самодуром.

Открыв своим ключом двери хаты, Стеркова отошла в сторону.

- Входите. После того, как уехали следователи, - сказала девушка, - здесь никого не было.

- Максим Фадеевич, вы первый, - кивнул Григорьеву Багдан.

Дом мольфара состоял из двух комнат. Вопросительно взглянув на майора, Максим получил подтверждение уверенным кивком на вход в правую комнату.

- Он жил и принимал людей в этой комнате, - пояснил Багдан, осторожно ступая следом. - Вторая занята под склад с травами и снадобьями - такая себе кладовая или лаборатория. Дом старый, но добротный. Вон, на сволоке, вырезан год, когда поставили хату.

Подняв глаза, Максим увидел низкую массивную балку, на которой было вырезано "1904".

- Лет десять назад Ласло наладил черепичную крышу, а под ней дом ещё сто лет простоит, - произнёс Багдан, оставшись в сенцах.

Место, где лежал убитый, эксперты оперативно-следственной группы обвели мелом. Кровь впиталась в дощатый затоптанный пол. Всё оставалось так, как и указывалось в протоколе осмотра места преступления. Остановившись посреди горницы, Максим внимательно изучал обстановку, сверяя свои наблюдения с записями в протоколе.

- Вы сюда сразу прибыли? - не оборачиваясь к Багдану спросил он.

- Следственно-оперативная группа приехала через два часа после случившегося.

- Кто-то до этого здесь был?

- Мы опросили всех. Кроме Стерковой сюда никто не заходил. Она же сразу заперла дом и вызвала милицию.

- Хорошо, - сказал Максим. - Можно её пригласить?

Стеркова вошла вместе с Натальей.

- Что-то нашёл? - сразу спросила Пшеничная.

Максим жестом попросил его не перебивать.

- Оксана, - произнёс он и сделал паузу, высматривая в документах отчество Стерковой.

- Степановна, - подсказала та. - Можно без отчества.

- Извините, - ответил Максим, - но будем следовать правилам.

Он посмотрел на неё, и она опустила взгляд, оставшись стоять на пороге, за спиной Максима.

- Вы здесь часто бывали?

- Часто. Почти постоянно. Помогала по хозяйству, прибиралась, иногда готовила еду Ласло, когда он сильно уставал и не мог сделать этого сам.

- То есть вы хорошо знаете убранство этой хаты?

- Я здесь, считайте, выросла, - с заметным удивлением ответила девушка.

- Я хочу сказать, что вы сейчас единственная, кто хорошо знает, где и на каких местах должны находиться вещи покойного Вереша, так?

- Да, должно быть так.

- Посмотрите, пожалуйста, все ли вещи, которые должны находиться на виду, остались на своих местах?

Девушка окинула взглядом горницу.

- Кажется, всё на месте.

- Мне нужен более определённый ответ, - настоял Максим. - Будьте добры посмотреть внимательнее. Можете войти в комнату, если нужно.

Она неуверенно вошла в помещение. Максим отступил назад, чтобы не мешать.

- Этот рушник обычно лежал разложенным на столе, - показала она на стол, где лежало вышитое полотенце, небрежно откинутое на край. - На нём Ласло готовил свои снадобья и обереги. Эта кружка, - она показала на большую эмалированную кружку тут же на столе, всю покрытую разводами из порошка для снятия отпечатков пальцев, - обычно стояла на полке возле плиты. Ласло пил из неё чай. Также пластиковая фляга всегда стояла здесь. Сейчас она под столом, - девушка дрожащим пальцем показала на ёмкость, тоже испачканную порошком. Фляга лежала возле мелового контура головы погибшего.

- Пальчики все сняли, - уверил Багдан. - И кружку, и флягу, видимо, держал убийца.

Подойдя к меловому контуру, Максим поднял флягу и потрусил её. Ёмкость была пуста. Также она ничем не пахла.

- Что здесь было?

- Вода, - развела руками девушка. - Святая вода. Я утром ходила в церковь, чтобы наполнить её. Она была полной.

- Когда вы нашли тело Ласло, она была уже пустой?

- Кажется, да...

- Оксана Степановна, мне нужны более уверенные ответы. - Максим намеренно старался сделать свой голос жёстким и волевым. - Если вы сомневаетесь в чём-то, говорите об этом прямо.

- Я не обратила тогда на это внимания, кроме того, что эта бутылка лежала возле головы Ласло...

- Он мог растратить святую воду к моменту своей смерти? Он же принимал людей в тот день?

- Он часто пользовался водой в ритуалах. Обычно одной бутылки хватало на два-три дня.

- То есть он не мог к моменту своей смерти израсходовать её всю?

- Да, не мог.

- Спасибо, - уже более мягким тоном произнёс Максим. - Я сейчас выйду, а вы останетесь и внимательно посмотрите по сундукам, шкафам, тумбочкам, полочкам, и скажете мне, все ли вещи на месте. Договорились?

Девушка с готовностью закивала, а он, одобрительно погладив её по плечу, вышел на улицу. Пшеничная и Багдан вышли вслед за ним.

- Михаил Миронович, я могу взглянуть ещё раз на фотографии?

Багдан торопливо полез в портфель, но Пшеничная протянула свой планшет.

- Я перевела всё в цифровой вид. Так, думаю, будет удобнее.

- Спасибо.

В долгом изучении фотографий надобности не было. В протоколе осмотра места происшествия не указывалось, что находилось во фляге, как и не описывалось то, что лицо и волосы покойного были мокрыми. На фотографиях это также было почти не заметно, кроме лёгких влажных пятен возле головы мертвеца. К моменту, когда прибыла оперативная группа, вода большей частью успела впитаться в дерево и высохнуть.

- Убийца облил умирающего или уже мёртвого Ласло святой водой, - заключил Максим, и пояснил несведущему Багдану при каких обстоятельствах погибла Пучкина.

- Сгорела от святой воды?! - сначала изумился майор, но потом осёкся, крякнул и вздохнул. - Извините... Странно однако... Что ж получается: это ваш клиент? Он пытался проделать это и с нашим Верешом, но что-то не срослось...

- Да, - кивнул Максим, - но я не уверен, что это именно тот самый человек.

Он достал из кармана смартфон и вывел на экран документ, предлагая его спутникам.

- Я получил предварительную экспертизу по пулям, пистолету и гильзам. Вчера вечером я переслал нашему эксперту фотографии и копии протоколов. Пистолет той же модели, того же калибра, но это совершенно иное оружие. Пучкина была убита пулями отлитыми из ювелирного серебра. Вереш погиб от пуль из технического сплава серебра.

- Это имитатор, - заключил он, после недолгого раздумья, даже не пытаясь скрыть в голосе явно звучавшие злость и досаду. - И сделал он это намеренно, чтобы увести нас по ложному следу, или, чтобы убрать нас из Киева, чтобы расправиться с Тунангаевой. И это мог сделать лишь тот, кто хорошо разбирается в следствии и имеет прямой доступ к материалам уголовного дела.

- Чёрт! - тихо выругался Багдан. - Получается, что наш Ласло отдал богу душу ни за что?

- Не совсем так. В убийстве мольфара есть определённый расчёт. Наш убийца решил расправиться с тем, чья смерть могла оказаться слишком резонансной, чтобы мы не смогли не обратить на неё своего внимания. Его расчёт оказался верным. Тунангаева теперь с ожогами и в коме находится в больнице. Нас обыграли как детей! Нужно срочно возвращаться в Киев.

- Я понимаю, - согласился Багдан, - но водитель сильно измотан. Ему нужно отдохнуть. Больше никто не сможет вас вернуть обратно в Нагорный - сами видели, какая дорога.

- Кажется, он и это учёл, - тихо произнесла Пшеничная, пряча в сумку планшет.

Из дома вышла Стеркова и молча остановилась возле Максима.

- Вы посмотрели? - спросил он.

Она молча кивнула.

- Внимательно?

- Да. Все вещи на месте.

- Вы уверены?

- Да уверена, Максим Фадеевич.

- Спасибо, Оксана. Вы нам очень помогли. Подпишите протокол и можете идти домой.

Но девушка осталась стоять, потупив взгляд и нервно перебирая пальцами подол платья.

- Простите меня, но тогда я не всё сказала...

- Вы о чём? - не понял Максим.

- Тогда - во время допроса... Я себя плохо чувствовала, почти не соображала. Это такое горе... За что убили Ласло?

- Это мы и пытаемся выяснить, - уверил её Максим. - Обещаю, что узнаем об этом и найдём убийцу. В этом вы нам уже немало помогли.

- Да? - она подняла глаза на Максима. Он увидел в них и страх и растерянность. - Но я видела убийцу...

- Что?! Простите, что вы сказали? Повторите...

- Я видела убийцу.

Все, кто услышал это тихое заявление, буквально онемели от неожиданности.

- Я тогда стояла вот здесь, - она показала на место недалеко от входа в дом, - когда услышала хлопки - убирала мусор: люди приходят, курят, бросают окурки, жвачки, различный мусор, я прибираю.

- Станьте на это место, - первым пришёл в себя Максим.

Неуверенными шажками Стеркова прошла и стала, оглянувшись на окна дома. Дождевая вода стекала по её бледному, растерянному лицу.

- Я стояла здесь.

- Да, - подошёл к ней Максим.

- Когда услышала эти хлопки обернулась и увидела лицо этого человека. Это был старик. Очень высокий, седой. Как он попал в дом, как вышел из него - не знаю, хотя всё время была здесь! Вокруг было много людей, но никто ничего не увидел!

Она почти плакала, заново переживая ужас того трагичного дня.

- Вы сможете его подробно описать? Поможете составить фоторобот?

- Что? - удивилась она, вытирая тонкой рукой воду с лица.

- Поможешь нашему художнику, - вмешался Багдан. - Я отвезу тебя в город, и ты будешь говорить нашему художнику, как выглядел этот старик, а он будет рисовать с твоих слов.

- Да, смогу, - согласилась девушка.

- Погодите, - остановила всех Пшеничная и снова достала планшет. - Если помните, утром я выслала полученную от вас фотографию знакомым специалистам из СБУ. Недавно пришёл ответ. Я, - вдруг замялась она, - я не уверена, но... Можно я покажу Оксане эту фотографию?

Первой была показана оригинальная фотография Фандера, на что Стеркова сразу дала отрицательный ответ.

- Я не могу ничего разобрать - фотография очень старая...

Пшеничная провела пальцем по экрану, показывая эту же фотографию, но избавленную от всех артефактов и повреждений.

- Нет, не уверена, - тихо ответила девушка и виновато оглядела обступивших её следователей. - Я, наверное, всё-таки помогу художнику...

- А эта? - Пшеничная показала другое изображение, с которого смотрел косматый, свирепый на вид старик с заострёнными, суховатыми чертами лица...

- Он, - охнула Стеркова и едва не упала, но Максим успел подхватить её за плечи и неожиданно встряхнул.

- Вы уверены?

- Да, это он... Он это!

- Точно?

- Да! Да, это он!.. Точно он! Дядя, Михай, это же он! Только не такой взлохмаченный. У него нормальные... Да, нормальные волосы! Стрижка такая - аккуратная, короткая...

Все разом выдохнули, стараясь вернуть душевное равновесие, успокоить нервы. Багдан, приобняв по-отечески девушку, повёл её к выходу со двора.

- Спасибо тебе, Оксана. Ты очень помогла. Серьёзно! Теперь ступай, накрывай на стол. Сядем помянём Ласло, как положено... Ступай, детка. Мы сейчас придём и заполним протокол с твоими новыми показаниями, - ласково приговаривал он, успокаивая девушку. - Ты уже это делала - ничего сложного: прочитаешь, подпишешь.

Проводив её, он вернулся и взял планшет из рук Пшеничной.

- Что же это получается, святые угодники?!

- Пока ничего не получается, - взъерошил себе волосы Максим, пытаясь прийти в норму. Потрясение оказалось довольно сильным. - Михаил Миронович, можно попросить об одолжении?

- Для вас, Максим Фадеевич, всё, что угодно! - с искренним почтением произнёс Багдан. Майор выглядел настолько же потрясённым, как и его спутники. - Надо же!.. Кто бы подумал, а?

- Идите в дом и станьте там возле стула и стола.

- Я вас понял. Момент!

Он вбежал в дом и стал там, где было сказано. С того места, где стояла в момент убийства мольфара Стеркова, было хорошо видно лицо майора, даже при условии пасмурной погоды. В день убийства же во всю светило солнце. Стеркова явно видела убийцу.

Пшеничная тихонько подошла к Максиму.

- Макс...

- Что, Ната?

- Я его тоже видела.

- Где? - даже растерялся Максим. Столько невероятных новостей за такой короткий промежуток времени ему ещё не доводилось получать.

- Вместе с генералом Москалём во время допроса Федорчука, - ответила она и добавила: - Он не допрашивал, даже не заходил к Федорчуку в допросную, но я их видела вместе с Москалём, Босаром в ту ночь в СИЗО.

У Максима даже перехватило дыхание. С застывшей маской изумления он смотрел на Наталью и даже не слышал, как из дома, чертыхаясь на каждом шагу, вышел Багдан.

- Чёрт! Это ж кому рассказать - не поверят! Как же с этим в суд идти? Кто поверит в эти доказательства?

 

 

Эти вопросы он задавал себе беспрестанно, как и без устали гнал машину на протяжении почти десяти часов к Киеву.

При всей своей привычной осторожности, в этот раз, даже не смотря на непогоду, которая оставалась такой же отвратительной, как и почти сутки назад, он постоянно превышал скорость. Некоторые посты ГАИ и выездные патрули проскакивал, включая скрытые под козырьками и радиаторной решёткой спецсигналы. Этого было достаточно, чтобы его оставили в покое. Правда, где-то под Коростошевым, примерно за сто километров до столицы, милицейская volvo упорно присела "на хвост" "нивы". Настоятельные требования остановиться на обочине вынудили всё-таки подчиниться. Не хватало ещё того, чтобы где-нибудь впереди выставили преграду в виде патруля маски-шоу из местного разлива гоблинов из "Беркута" или "Сокола". Недавняя встреча с этими ребятами ещё была свежа в памяти не только пережитыми унижением, но и напоминающей о себе болью в спине после удара прикладом.

Выскочив из машины под дождь, Максим решительным шагом направился к volvo, намереваясь доходчиво, простыми словами объяснить назойливому "гайцу", что не на того напал. В машине ГАИ сидел один капитан - немолодой, седовласый мужчина. На стук в форточку он лениво указал на сиденье рядом с собой. Показав удостоверение, на которое капитан посмотрел с холодным безразличием, Максим хотел было плюнуть на всё и вернуться к своей "ниве", но тут же был оставлен оглушительным и коротким вскриком мощной сирены. Капитан, глядя на него, снова показал на свободное сиденье рядом с собой. Пришлось снова подчиниться.

- Чего такой резкий? - спокойно спросил капитан, когда Максим захлопнул дверцу. - Знак ограничения скорости проскочил, знак запрета обгона, трижды пересёк сплошную. В чём проблема?

- Спешу, наверное, - в тон ему ответил Максим, снова показывая развёрнутое удостоверение.

- Знаешь самое главное правило для спешащих? - опять намеренно не заметив документ, спросил капитан и тут же сам ответил: - Не спеши, а то успеешь. А корочку не тыкай - у меня своя имеется.

- Ты сегодня не добрал нормы? - не скрывая раздражения, съязвил Максим.

- Всё нормально, старлей, - улыбнулся капитан. - Всё добрал. И начальству будет по плану и мне останется.

- Меня-то чего остановил?

- Спешишь больно - говорю же. Беспокоюсь: как бы не успел.

Максим выругался и взялся за ручку дверцы.

- Я не понимаю, капитан, в чём проблема?

- В том, что так спешить не надо. Не торопись, посиди, успокойся, отдохни, переведи дух - если короче.

Капитан достал откуда-то термос, пару пластиковых стаканов и разлил в них из термоса горячий кофе.

- Попей, - предложил он один стакан.

- Капитан, я серьёзно спешу, - попытался было объяснить Максим, но всё-таки принял угощение.

- Я это видел. С утра одного такого торопыгу вместе со спасателями уже выколупывал из металлолома. Его достают по кускам, а ему на телефон жена звонит, требует, чтобы был дома немедленно - понимаешь?

- Я здесь при чём?

- Ты? - хмыкнул капитан. - Ты пока ни при чём, но я когда увидел тебя, подумал, что два таких ярких впечатления за сегодняшний день - для меня будет многовато.

Максим тяжело вздохнул и пожал плечами. Кофе был отвратительным на вкус, но, благо, горячим. На большой скорости салон "нивы" пронизывало сквозняками, словно это был кабриолет.

- Женат? - спросил капитан, с безучастным видом попивая маленькими глотками свой кофе и наблюдая в боковое зеркало за дорогой.

- Пока да.

- Понятно. Готовишься к переменам.

- Думаю об этом.

- Вот и посиди - спокойно подумай. Здесь торопиться не надо. А то как выходит: муж в говно доспешился, а она орёт в трубку требуя, чтобы был немедля, тотчас. Женщины - одним словом. Здесь нужно думать крепко и в покое, холодной головой.

- Что вы ей сказали?

- Кому?

- Этой женщине.

- Ничего. Что ей скажешь, если не понимает? Просто дождался, пока вырезали кусок с целым кармашком её мужа и положил туда телефон. Думаю, что если ей ответит дядька из морга - так будет более доходчиво, а, как думаешь?

- Я действительно спешу. Меня ждут в министерстве. Я из ГСУ.

- Большой человек? - подмигнул капитан и поднял термос, предлагая добавить.

Максим подставил стакан.

- Нет, просто следак. Дело срочное. Человек в коме.

- Тем более не торопись, - посоветовал капитан и кивнул на стакан с напитком. - Внучка делала. Старается девочка. Уважаю её за это. Ещё сотню раз и научится по-настоящему готовить, а пока вот - угощаюсь авансами. Детей нет?

- Нет, пока нет.

- Зря. Пора. Я пока за тобой гнал только о внучке и думал. По такой дороге тормозной путь не просчитаешь. Ну, ты как - успокоился?

- Да, вроде бы, - Максим протянул пустой стакан. - Спасибо.

- Ну, будь здоров. Можешь ехать в своё ГСУ. Возможно, завтра узнаю, что ты стал майором, неспешно раскрыв страшное преступление.

Инспектор мило, но как-то механически улыбнулся и держал эту улыбку, пока Максим не вышел из машины.

Выезжая с обочины на "ниве", он видел в зеркале, что volvo по-прежнему стоит на месте. Через пару сотен метров машина пропала из виду за плотной дождевой завесой.

В Киев он возвращался один и очень сожалел, что рядом нет Наташи. Всего несколько часов без неё, а он уже утратил душевное равновесие, изнывал от тоски и невероятного желания провести эту ночь и все последующие именно с этой женщиной. Наверное, он никогда не любил, не зная, а можно ли все эти переживаемые чувства соединить в одно целое и быть уверенным, что это любовь. Он не знал этого, кроме одного, что сейчас больше всего на свете хотел быть рядом с Натальей, видеть её невероятные по красоте голубые глаза, вслушиваться в мелодию её голоса, чувствовать тепло её тела и пьянеть, сходить с ума от её сладких стонов.

Теперь она была где-то на другой дороге по пути во Львов, где вместе с Багданом собиралась пробиться в областной архив МВД и получить любую возможную информацию по Фандеру. Так они решили вместе. Майор Багдан не скрывал своей радости. С такой красавицей, да "столичной штучкой" из самого министерства ему будут открыты практически любые двери в областных управлениях. Отказывать ему в такой помощи было нельзя. Майор за какую-то ночь сделал для них почти невозможное. В деле неожиданно появился след, но что делать с этим следом - Максим не знал? Тот факт, что подозреваемый в убийстве известного мольфара каким-то образом связан с самым высоким министерским начальством, сильно осложнял всю ситуацию со следствием, и требовалось крепко подумать, как подавать это блюдо к столу начальства и под каким соусом. Как хотя бы объяснить то, что подозреваемому было не много, не мало, а почти полтора века от роду?

От этих мыслей кругом шла голова, а злость и досада снова накатывали неприятной волной раздражения, заставляя гнать машину всё быстрее и быстрее.

Несколько фур удалось прижать ближе к обочине спецсигналами и маячками. Грузовики приехали из Польши, где водители, судя по всему, приучены уважать правоохранительные органы и совершенно ничего не знали о том, что все эти штучки-маячки и заморочки-крякалки может купить любой на ближайшем автобазаре с установкой тут же, на месте, лишь бы машина была посолиднее и соответствовала крутому "апгрейду".

Следующая встреченная фура, выбрасывая облака чёрной копоти, упорно ползла почти по середине дороги, стуча перегруженным осями по выбоинам, не проявляя никакого желания уступать дорогу. Справа медленно прополз знак въезда в населённый пункт Кочеровки, и Максим, плетясь в шлейфе взбитой в пыль и выброшенной в воздух грязи, вспомнил, как ещё недавно они здесь ремонтировали побитую "ниву", радуясь, как удачно избежали верной гибели в аварии. Он также отметил, что толком не заметил, как проехал добрую сотню километров, погружённый в невесёлые размышления о деле, в счастливые воспоминания о Наталье. До Киева оставалось совсем немного и, если постараться, в столицу можно было поспеть ещё засветло.

Дождавшись, пока закончатся вымоченные дождём и обрызганные дорожной грязью Кочеровки, Максим снова потребовал у фуры уступить дорогу. Это было совершенно бесполезно. За рулём сидел уже не приученный к порядку поляк, а тёртый правилами жизни "по-понятиям" украинский калач. На дверях прицепа фуры, за потёками грязи читались одесские регистрационные номера.

Дальше потянулись изнурительные минуты вынужденной игры в прятки, когда слегка высунувшись из-за впереди идущей машины, необходимо было высмотреть "окно" во встречном потоке транспорта и успеть завершить манёвр обгона. Перед столицей движение на трассе стало очень плотным, и удобного случая приходилось ждать очень долго. Первая попытка оказалась неудачной, и возвращаясь обратно за фуру, Максим подумал о том, что ему наверное показалось, но одессит стал немного притормаживать, когда увидел, что обгоняющая его машина не может вместиться в манёвр обгона и вынуждена вернуться на место. Во время повторной попытки обгона сомнений не осталось: водитель по неизвестным причинам похоже намеренно выдавливал его на встречную полосу.

Третью попытку Максим решил проводить более решительно. Отступать было некуда. Очень не хотелось добрый час до города плестись в грязном кильватере чёртовой фуры, если, конечно, "западла ради" одессит не решит сбросить скорость вообще до сорока километров в час. Включив рацию, Максим попытался выйти на связь с ближайшим постом ГАИ или патрулём ДПС, но эфир отвечал однотонным шипением. Рация наверняка перестала нормально работать после недавней аварии.

В этот раз "окно" образовалось достаточно длинным. Резко набрав скорость, Максим пошёл на обгон, и тут же длинный прицеп фуры стал выталкивать его на обочину встречной полосы. Это было просто немыслимо! Со стороны всё выглядело вполне безобидно: тяжёлый грузовик с грузом пытается объехать разбитые участки дороги, используя свободную встречную полосу. Выкрутив руль в обратную сторону, сначала притормозив, а затем быстро набрав скорость, Максим решил обойти хама по своей полосе, рассчитывая на манёвренность и скорость своей лёгкой машины.

Он уже добрался до "половины" грузовика, уже видел его пару осей с четырьмя блестящими от воды и грязи колёсами, когда фура решила вернуться на место, резко снижая скорость. В одно мгновение сильный удар слева скинул "ниву" с дороги, впечатав в старый корявый тополь, прозванный местными гаишниками Чёртовой кочергой. Ещё до момента, когда Максима накрыла стена боли, а за ней - темень и пустота беспамятства, он успел подумать полной досады мыслью о том, что это просто невозможно!.. невероятно!.. немыслимо!.. дважды попасть в одно и то же место! По всем законам случайности или относительности этого никак не должно было произойти ни с ним, ни с кем-либо вообще! Но всё-таки случилось почему-то именно с ним.

В своей последний светлый миг он вспомнил об отвратительном кофе, который делала внучка капитана из инспекторской volvo.

История имеет удивительную способность повторяться. Учёные утверждают, что она развивается по закону Спирали, когда те или иные события всякий раз повторяются с той разницей, что изменяется лишь их технологическое сопровождение. Если в Средневековую эпоху монахи Яков Шпренгер и Генрих Крамер писали свой знаменитый "Молот ведьм", повергший Европу в эпоху жутких времён на долгие столетия, перьями и чернилами, то во времена Сталинских репрессий подобные инструкции отпечатывались на машинках "Ремингтон", "Ундервуд" или "Москва". Ныне же составление приказов и их распространение упрощены до предела для пользователя - к его услугам мощные текстовые процессоры и электронная почтовая рассылка, а также крепко защищённые законами корпоративные политики.

21 декабря 1938 года народный комиссар НКВД Лаврентий Берия подписал под грифом "Сов.секретно" приказ ?00310, своим жутким, невероятным и нелепым содержанием заставляющий наших современников подозревать этот факт, как вымышленный. Но какими бы различными не были мнения о тех или иных исторических событиях, они не способны отменить ни одного исторического факта, каким бы нелепыми, порой невозможными, даже фантастическим они не выглядели.

Речь идёт о приказе введения в действие инструкции по кадровой политике Наркомата внутренних дел: "В целях улучшения кадрового отбора кандидатов, поступающих на службу в органы НКВД СССР и недопущения призыва лиц с явно выраженным комплексом неполноценности по признакам дегенерации".

К приказу, как и положено, была приложена самая подробная инструкция, в которой детально описывались основные негативные критерии селекции кандидатов с подробными пояснениями "видимых признаков дегенерации". К ним, в частности, относились: нервный тик или судороги лица, косоглазие и прочие деформации глаз, всякие дефекты речи, хронические мигрени, лошадиные зубы, родимые пятна, национальное происхождение, самоубийцы, планы строения и формы тела, члены и части тела, общие покровы, формы черепа и, кроме указания явных признаков психических отклонений, особым пунктом в приказе были описаны демонические черты, как олицетворяющие Зло.

Особенно примечательны толкования пунктов приказа. Так, например, деформации глаз должны относить претендентов на работу в Органах к людям с "дурным глазом". Сюда же относятся различные горбуны, карлики и другие необычно уродливые люди. Указано, что русским царём Петром Великим был издан указ, запрещавший косым, горбатым и рыжим давать показания в судах. "Эти исторические аксиомы необходимо применять в повседневной практике органов НКВД".

Не менее примечательны толкования негодности кандидатов с родимыми пятнами, которые именуются не иначе, как печатями дьявола или метками ведьмы. Указывалось, на какие именно родинки необходимо обращать внимание: "Печать дьявола обычно размером больше вишни, со сливу и вплоть до размеров тарелки или самовара. Конечно, не все вырожденцы имеют эти признаки, но, как правило, те, кто их имеет, обычно вырожденцы".

Поразительно сходство множества пунктов приказа с историческим текстом знаменитого "Молота ведьм", который в своё время, лишь по приблизительным подсчётам, отправил в Европе на костёр около 60 000 человек. По другим данным это число превысило больше 400 000 жертв только в период Испанской супремы, когда волна расправ над инакомыслящими охватила практически всю Европу, докатившись и до Евразии. Если знаменитую "Буллу о ведовстве", больше известную как "Summis desiderantes", Папа Иннокентий VIII подписал 5 декабря 1484 года, тем самым узаконив истребление десятков или даже сотен тысяч людей, то его примерным последователем 21 декабря 1938 года стал второй по влиянию человек Российской империи Лаврентий Берия...

С вами на волнах "Судьбы" короткие очерки Истории.

Схожее ощущение возникает у пловцов, долго пребывавших в воде и преодолевших в ней большие расстояния. Невероятная усталость стягивает болью каждый член тела и кажется, что нет более ни капли сил, чтобы удержать себя на поверхности воды и сделать хотя бы ещё одно движение или вздох. Но впереди замаячит спасительный бережок и, едва покинув воды и ступив на сушу, понимаешь, что ранее был пережит далеко не последний предел бессилия - нескраденная водой естественная тяжесть тела буквально раздавит каждый мускул, превратив его в бесполезную, ноющую от боли тряпицу из плоти, и не останется ничего, как только безвольно рухнуть в полном изнеможении на вожделенный берег.

Так чувствовал себя Максим, лёжа на койке в палате. То ли полученные во время аварии ушибы, то ли обязательная в этих случаях контузия, делали из него выброшенного на берег кита - огромного, могучего, но абсолютно бессильного и беспомощного. Это также могло быть и сложное медикаментозное воздействие, пропитавшее избитое тело вязким соком немощи.

Больше всего пугала и удручала стягивающая лицо темнота. Осторожно избегая мыслей о слепоте он подумал о том, что у людей внезапно утративших зрение должны обостряются другие чувства. Но насколько бы они не были сильны или усилены, ничто не способно так полно и ярко открывать мир, как его визуальное восприятие.

С трудом преодолевая вес собственных непослушных рук, он планомерно обшарил всё вокруг и изучил собственное тело. Определённо он лежал на больничной койке. Хотя и не чувствовал приличествующих медицинскому учреждению запахов, но по гулким коридорным звукам, по шарканью ног, цоканью и лязганью чего-то металлического о металлическое же, по тихому невнятному говору, доносящемуся откуда-то из слепой пустоты - возможно из-за запертых в палату дверей, лишь укрепился во мнении, что находится именно в больнице.

Стены находились где-то далеко - кровать стояла где-то посреди палаты, зато рядом стояла холодная металлическая труба - видимо штатив, с которого свисала трубка системы, впивающаяся то ли иглой, то ли катетером в сгиб правого локтя. Около изголовья кровати, совсем рядом стоял или столик, или тумбочка, но для полного исследования достижимой зоны пространства не достало сил, и при каждом движении стала беспокоить проснувшаяся в боль в груди и правой руке.

Правое запястье туго стягивала повязка, и при малейшем движении рука оповещала очнувшееся сознание режущей болью, предупреждая об осторожности. Других повреждений на теле, кажется, не было, если не брать в расчёт всё ту же упрямую боль в груди.

Больше всего беспокоила плотная повязка на голове и глазах. Ощупав её здоровой рукой, слегка надавливая её в нескольких местах, Максим всякий раз напрягался и задерживал дыхание, ожидая ответа нещадной боли. Но её не было... На самом деле он практически не чувствовал головы. Мозг, его сознание как бы существовали там, где и должны были быть, но не имели привычных границ главной части тела - самой головы. Изучив подробнее пространство вокруг неё, Максим понял причину этого странного ощущения. На голове, пропитывая ледяной бесчувственностью череп, лежал достаточно объёмный пакет, хлюпающий водой и хрустящий почти растаявшими кусочками льда. Стянув его и сбросив на пол, Макс облегчённо вздохнул: по крайней мере, он оставался ещё способен хоть что-то самостоятельно менять в собственной судьбе.

Короткое исследование собственного состояния забрало много сил, и Максим стал мягко погружаться в сон, одновременно чувствуя, как к голове возвращается чувствительность и естественное тепло. Несколько раз на границе сна он вздрагивал, мысленно выныривал из погружения в забытьё, когда влекущий зев сна представлялся гораздо темнее, чем нарисованное его же собственным воображением обиталище сна. Но зев притягивал всё сильнее и сильнее, накрывая расслабляющим дурманом абсолютно все мысли, и не оставалось уже никаких сил, чтобы сопротивляться этому мягкому влечению.

Мягкая чернота сна нехотя соскользнула с сознания, но осталась лежать плотным непроницаемым полотном на забинтованных глазах, оголяя воображение, в котором вяло пульсировала синеватыми сполохами дремлющая боль. Беспомощность слепоты обнажила другие чувства, и вместе с ними пришло ощущение того, что в палате присутствует кто-то ещё. Звуки из больничного коридора, с улицы - из близкого окна, доносились редко, словно разбавленные, говоря больше о позднем времени, чем о проблемах со слухом. Максим слышал, как ему казалось, сдержанное дыхание того, кто старался оставаться незамеченным.

- Кто здесь?

Ответа на столь простой вопрос он не получил, но явственно услышал, как дыхание постороннего сбилось, застыло на полувдохе, насторожилось.

Зашарив здоровой рукой по кровати и вокруг, Максим надеялся найти кнопку или пульт вызова медсестры, который, как ему думалось, должен быть где-то рядом. Но прочная слепота скупо рисовала в воображении, как и прежде, лишь измятую постель, холодную трубу штатива с капельницей и почти недостижимую тумбочку. Эти торопливые, почти панические движения, разбудили боль, и она безжалостными щупальцами впилась в забинтованную руку, стянула ушибленную грудь, охватила голову и заполнила невидящую темноту глаз. Максим невольно застонал, закусывая губу.

- Господи, - вырвалось у него.

- Успокойтесь, пожалуйста. Вам нужно успокоиться, - негромко, но требовательно произнёс кто-то из черноты слепого пространства.

Голос незримого посетителя звучал где-то совсем рядом. Максим даже почувствовал волну тепла от его дыхания, которая невесомо коснулась его дрожащего от боли лица, и он резко повернул его в сторону этого дыхания. Движение получилось слишком резким, паническим, и жгуты боли ещё прочнее стянули голову, теперь наполняя провал слепоты горячим красноватым свечением.

- Успокойтесь, пожалуйста, - немного ласковее попросил голос и чьи-то руки легли на плечи Максиму. - Не делайте резких движений. Вы можете себе навредить.

- Вы кто? - сдерживая стон, борясь с болью, спросил Максим.

- Наверное, тот, кого вы искали, Максим Фадеевич.

- Инквизитор? - спросил Максим, запоздало понимая, что в таком уточнении нет необходимости. В речи позднего гостя, кроме лёгкой прохлады из снисходительности, довольно отчётливо слышался акцент, о котором не так давно предупреждал эксперт-графолог, предполагающий, что автор латинских посланий с гербом Инквизиции долгое время жил где-то в Европе. - Димитр?

- Я не Димитр. Мы слишком мало знаем друг друга, чтобы я назвал вам свой псевдоним, а тем более - имя. Для вас я останусь просто Инквизитором.

- Вы говорите так, словно не по своей воле пришли ко мне, - заметил Максим.

- Да, я пришёл выполняя поручение, хотя сам считаю, что этот визит преждевременный.

- Почему?

- Потому, что вы, Максим, не готовы. Вы не верите во многие очевидные вещи и полны сомнений. Сложно куда-либо вести в одном лице и слепца, и глупца, и глухого.

- Во что я должен верить? - горько усмехнулся услышанному сравнению Максим. - В то, что мошенник заслуживает смертного приговора? Я скорее соглашусь с тем, что вместе с ловкачом необходимо наказывать и того, кто заведомо идёт на то, чтобы его обманули. Но, увы, нашим законом подобное не предусмотрено.

- Любопытно, - ответил ему Инквизитор. В этот раз в его голосе звучало столько снисходительности, что она вполне могла сойти за презрение. - Своими словами вы только подтверждаете мои сомнения насчёт вас. На месте своего руководства я бы дал вам ещё немного времени, чтобы проблемы, которые вам устроили, как вы выразились, ловкачи, дали о себе знать в полной мере. Уроком для вас не стало даже нынешнее ваше положение. Пары аварий на одном месте вам явно мало. Не вы один такой. Я знал многих, кто ушёл из этого мира, самостоятельно зашив себя в саван неверия.

Снисходительность в голосе Инквизитора была настолько демонстративной, что к ней невозможно было не прислушаться.

- Что со мной? Где я? Сколько я здесь нахожусь?

- Вы находитесь в своей ведомственной клинике, в отдельной палате травматологии. Если говорить о вашем состоянии - кажется, не всё так серьёзно, как может показаться на первый взгляд. По истории болезни вы здесь третий день.

- Что с моими глазами?

- Об этом лучше поговорить с лечащим врачом. Он обязательно вас навестит. Сейчас для этого слишком поздний час. Наберитесь терпения.

- Я буду видеть?

- Спросите об этом врача, - снова ушёл от ответа Инквизитор. - Я не специалист в этой сфере.

- Как вы сюда попали?

- Есть много людей, которые чувствуют себя обязанными нам и при любом удобном случае готовы помочь. Попасть к вам было совсем не трудно. Если хотите, я могу уйти.

- Приходить для того, чтобы уйти? Вы не последовательны.

- Я уже говорил, что не волен в своём выборе, но охотно исполню вашу волю и постараюсь написать убедительный рапорт, чтобы у моего руководства не возникло сомнений в принятом вами решении. Достаточно одного вашего слова, и я оставлю вас в покое.

- Вы знаете, что я обязан вас арестовать?

- Меня? - невесело усмехнулся Инквизитор. - За что? Хотя, наверное, это глупый вопрос... Как говорят в вашем ведомстве: за что - всегда найдётся, был бы человек хороший. Впрочем...

Послышалась тихая возня, шорох одежд, острожные шаги и, вдруг, кто-то взял руку Максима и вложил в неё прохладный плоский предмет.

- Это ваш телефон, Максим. Вы можете нажать кнопку вызова - должны помнить, где она находиться - и вызвать группу захвата, или - наряд. Я тем временем спокойно посижу с вами, подожду. Но должен предупредить, что это будет наша последняя и единственная встреча - более никто из Инквизиции навстречу вам не пойдёт.

- Я думаю, что после выздоровления я наведаю вас в СИЗО, и мы продолжим разговор в камере для допросов, - Максим поднял в руке телефон, пробуя его вес.

- Уроки судьбы не идут вам на пользу. Много вам на допросе рассказал покойный Федорчук? Те, кто пустил вас по нашему следу, больше заинтересованы в нашем физическом уничтожении. Если так случится, в этом случае вы не получите необходимой помощи... Если, конечно, она вам нужна.

Для слепого, обвинения в наивности прозвучали слишком убедительно.

- Что случилось с Тунангаевой? - спокойно спросил Максим.

- Простите, я не в курсе подробностей, так как не занимался делом этой ведьмы, но могу рассказать, как это обычно происходит. Случай в практике инквизитора, в общем-то, рядовой. У меня есть немного информации о последних событиях.

Рассказ Инквизитора вместился в пару минут, и за это время Максим узнал, что кроме множества действительных мошенников, промышляющих на доверии людей, попадаются по-настоящему опасные ведьмы. "Не дай, Бог, встретиться доверчивому и глупому человеку с такими, - особо отметил рассказчик. - В основе их ремесла всегда лежала и лежит затаённая злоба, как главный инструмент этого смертельно опасного искусства". Редко, кто из них торопится выполнить ту или иную просьбу простого человека. Как правило, они работают на одного влиятельного и могущественного колдуна, обирая доверчивых глупцов на здоровье, удачу, счастье, прибыль и деньги. Тунангаева готовила и должна была проводить обряд Подложного Крещения для недавно родившегося сына одного из видных политиков страны. Инквизиция не раз предупреждала ведьму, требуя прекратить деятельность. Но она, как водится, прикинувшись невинной овечкой, прикрылась силой и влиянием покровителей и продолжила заниматься своими чёрными делами. Её пришлось ещё раз основательно предупредить, заодно сорвав проведение обряда.

- Небольшие ожоги рук ей пойдут только на пользу, - закончил рассказ Инквизитор, - если гибели способной ученицы оказалось недостаточно. И информация о её коме - не более, чем слова, не отвечающие действительности.

- Что за обряд "подложного крещения"? - заинтересовался Максим.

- Сложная и затратная колдовская практика, но вполне оправдывающая вложенные средства и приложенные усилия, - сказал Инквизитор. - Из роддомов негласно забирается кровь новорождённых младенцев, колдун внимательно изучает её, отбирая те образцы, которые по его мнению наиболее ценны.

- В чём их ценность?

- Понимаете, Максим, в божественной воле каждому человеку всегда достаточно всего, чтобы дать полную возможность не только выполнить начертанное Богом в жизни, но и обеспечить себя и продолжение своего рода. К сожалению, всегда найдутся те, кому собственная участь покажется скудной, или она по каким-то причинам их не будет устраивать. Поэтому с помощью колдовства они забирают лучшее у других для себя, для своих детей, которые растут невероятно удачливыми, могущественными и здоровыми. Эту кровь подмешивают в воду купели. Обряд, обычно, проводят священники.

- Звучит жутко, - выдохнул Максим. - Слишком жутко, чтобы быть правдой.

- О ваших сомнениях мы уже поговорили. Я ни в чём не собираюсь вас убеждать. Вы вправе в это верить или не верить. Я лишь пользуюсь собственным правом говорить правду.

- А что с теми... ну, детьми, у кого эту кровь взяли?

- Лишённый божьей благодати человек долго не живёт, если вовремя не вмешаться в ситуацию и не помочь ему.

- Но, - возмутился Максим и сразу умолк, почувствовав, как резко усилилась боль в избитом теле - кажется, её будили даже эмоции, а не только неосторожные движения. - Но если так справедлив ваш бог, чтобы делить всем всё поровну и давать необходимое, он же может вмешаться в ситуацию и исправить всё! Он же видит всё и обо всём ведает или это не так?

С ответом не торопились. В застывшей тишине палаты Максим отчётливо слышал спокойное дыхание своего собеседника.

- Вы снова упорно отрицаете очевидное, Максим Фадеевич, - устало, с меньшей снисходительностью, но с заметным с разочарованием, ответил тот, кто называл себя Инквизитором. - С чего вы взяли, что Он не вмешивается в ситуацию, тем более, подтверждая Его справедливость? Как же иначе, если обряд сорван, ведьма наказана и снова предупреждена? Случись иначе, меня бы сейчас не было с вами. Любой из нас в любой момент может стать проводником Его воли или вы считаете, что всё должно происходить неким сказочным образом? Всё сделанное человеком, человеком же и исправляется. А что кому причитается по рождению - ведомо лишь божественному промыслу. О равенстве говорить не стоит.

- Почему кровь?

- Кровь - спрашиваете? Душа находится в ней. Именно она является проводником жизни и духа в нашем теле, а также божественной благодати.

- Я слышал о том, что некоторые сектанты протестуют против переливания крови, - вспомнил Максим.

- С такими требованиями выступают те, кто считают себя более приближёнными к любви божьей. Не называйте этих ревнивцев сектантами. Они такие же дети божьи, как и любой из нас, и являются проводниками воли Божьей, хотя и построили для себя собственную Церковь, считая что в ней бога будет больше.

- То есть - того хочет Бог? - изумился Максим.

- Не торопитесь, - вздохнул Инквизитор. - В спешке первыми из багажа жизни теряются мудрость и благоразумие. Каждому из нас дан выбор следовать добру или злу. Мы же созданы по образу и подобию Его - помните? Должны помнить. Это ключевой момент. А там, где есть выбор, есть место и для сомнений и для ошибок. Это уже наша ответственность перед Ним. Он обязательно спросит нас за неверный выбор, за неверный путь. Поэтому я и пришёл к вам, как бы мне не хотелось обратного. Я исполняю Его волю.

- Но из ваших слов получается, что эти ревнивцы...

- Нет, получается не так, Максим, - с очередным вздохом разочарования остановил его Инквизитор. - Получается совершенно иное: если возникает необходимость кому-то продлить жизнь, вернуть или поддержать здоровье, оставить того, кому идти в небесные обители ещё не срок, Он обязательно найдёт и направит того, кто поделится своей кровью - и это тоже будет исполнением Его воли. Воли же Господа нашего на чародейство никогда не было. Кто против этого - ошибаются и заблуждаются, очень часто во вред себе, своим близким и дорогим людям.

Максим задумался: всё сказанное ночным посетителем выглядело вполне логичным.

- Вы говорите, как священник. Не хватает только цитат из Библии, - озвучил свои мысли Максим.

- Наверное потому, что когда-то был я и был священником - недолго. Если хотите немного цитат из Священного Писания - я к вашим услугам.

- Вы говорили о некой способной ученице ведьмы, которую убили. Кто она?

- Наталья Пучкина, Максим, - усмехнулся Инквизитор. - Вы сразу поняли, о ком речь. Вам не к лицу столь простая хитрость.

- Её облили святой водой?

- Да, самой настоящей. У нас, правда, принято говорить о ней, как о Благословенной. Её берут в праздник Крещения Господня, после определённых церковных обрядов прямо из Иордана, а потом доставляют туда, где она необходима.

- Иордана? Это далеко, - удивился Максим. - Не слишком ли сложно для простой воды?

- Как сами видели - далеко не простой.

- Зачем же ещё стрелять серебряными пулями? - спросил Максим, снова слыша в собственном голосе звон струн возмущения. - Для того, чтобы убить достаточно одной свинцовой пули, особенно, если стрелок отменный. У вас есть пистолет?

- Есть, как и у всякого Инквизитора.

После этого ответа снова послышался короткий шорох одежд, и через мгновение на грудь Максиму легло что-то увесистое. Оставив телефон, он наощупь изучил нагретый теплом чужого тела металлический предмет и быстро понял, что у него в руках Walther PP. Работая с материалами дела об убийстве Пучкиной, он внимательно изучил особенности этого легендарного оружия. Торчащий под ударником стержень индикатора патрона в патроннике говорил о том, что оружие заряжено и его можно привести к стрельбе одним движением пальца. Нажатием кнопки он выбросил из рукояти магазин и ощупал пальцами гладкие головки пуль.

- Серебро? Почему серебро?

- Свинцом обрывают жизнь, а серебром останавливают сущность.

- Хотите сказать, что покойная Пучкина не была человеком? В морге я видел человеческое тело.

- Вы видели прах, Максим Фадеевич. Наше отношение к тому, что когда-то вмещало живой дух несколько иное от вашего, криминалистического. Благословенной водой можно лишь определить наличие сущности в том или ином теле. Ведьмы же умеют очень быстро справляться с последствиями воздействия воды на них и через неделю-другую от такого ожога у них не остаётся и следа. Сложно считать человеком того, кто пытается убить своего ребёнка и мужа. К сожалению, иного способа остановить одарённую ведьму не было. Должен был выжить хотя бы ребёнок.

- Я не знаю, о каком убийстве мужа и ребёнка говорите вы, - заметил Максим, собирая оружие и возвращая его за ствол визитёру, - но следствием доказано, что убийство жены совершил её муж с помощью вас или ещё кого-то, кто называл себя, как и вы, Инквизитором.

- Я не принимал в этом участия, - ответил Инквизитор, осторожно забирая пистолет. - Но поступил бы так же, как и мой коллега, которого вы знаете, как Димитра. Согласен, с точки зрения мирского закона это выглядит, как убийство.

- Убийство выглядит убийством, как на него не смотри, - сделал акцент Максим. - Не понятно, как на это идёт священник.

- Бывший священник. Инквизиторов специально лишают сана.

- Ловко придумано. Тогда объясните, зачем было убивать мольфара?

- Вы снова говорите о том, в чём уже достаточно подробно разобрались сами, как мне известно.

- Что вы знаете?

- Карпатский знахарь погиб не от наших рук. Он был совершенно не опасен и нашего внимания не заслуживал. Едва он выбрался из концлагеря, где насильно прошёл обучение у известного вам колдуна Фандера, он получил наше предупреждение ещё в Германии. Став мимо воли помощником и учеником могущественного и древнего чернокнижника, он вместе с этим приобрёл достаточно мудрости, чтобы прислушаться к нашим предостережениям. После мы несколько раз проверяли его и уверялись, что он использует лишь небольшую часть полученных знаний, помогая людям, а не вредя им. Поверьте, если бы он захотел поступить иначе, до момента, когда его удалось бы остановить, он натворил бы немало бед. Тем более, что в нашу пользу говорит и тот факт, что убийца пользовался пулями с техническим сплавом серебра. Мы пользуемся серебром высшей ювелирной пробы. Мы не можем экономить на таких вещах.

- Кто же его убил?

- Его смерть - дело рук того самого колдуна, который обучил его страшному ремеслу. Могущественные и древние чернокнижники сводят счёты со всеми, кому так или иначе оказывали услугу или делали одолжение. Они со всех берут ту плату, которую посчитают нужным взять. Считайте, что таково их кредо.

- Они убивают всех?

- Нет, конечно. У кого-то забирают здоровье, отчуждают часть или всю собственность, пользуются связями, забирают деньги, забирают детей, внуков, не редко лишают и жизни. В договоре с должником укладывается лишь то, что когда-то и чем-то долг будет истребован. Никаких конкретных дат или условий - всё на усмотрение колдуна и для его нужд.

- И Тунангаева училась у него? - спросил Максим.

- Скорее всего, да, но не всему. Она достаточно одарённый человек и во многом постигла науку колдовства самостоятельно. Сейчас это не сложно. На книжном рынке Петровки есть целые ряды, где продаётся профильная литература.

- Почему бы тогда не решить всё одним верным, но точным ударом?

- Что вы имеете ввиду? - презрительно хмыкнул Инквизитор. - Если то, что мы должны ходить с факелами и складывать костры из книг - как вы себе это представляете? На что это будет похоже?

- На то, что уже когда-то было, - в свою очередь усмехнулся и Максим. - На кострах Инквизиции в Тёмные и Средние века сгорали не только еретики.

- У вас популярные представления об истории, - потяжелевшим голосом ответил Инквизитор. - У меня мало времени, чтобы проводить для вас экскурс в историю Святой Инквизиции.

- Я понимаю, - согласился Максим. - Но всё-таки я имел ввиду другое.

- Что именно?

- Почему не расправиться с одним этим колдуном и избежать стольких смертей, если он, конечно, не вымысел.

- Все наши усилия как раз направлены именно на это, но как можно просто справиться с тем в чей возраст попросту многие не могу поверить. По вашим данным, сколько Фандеру лет?

- Если он действительно существует, - ответил Максим, - ему должно быть около ста пятидесяти лет. Столько прожить невозможно!

- А если я скажу, что этому колдуну больше, чем пятьсот лет, вы в это охотнее поверите?

- Я?! Как такое может быть? Как можно прожить столько лет? Это просто немыслимо!

От возмущений боль снова раскинула свои цепкие щупальца по телу, и Максим застыл, задержав дыхание, затем спокойно выдохнул, успокаивая её и себя.

- Да, для простого смертного это выглядит непостижимым, - согласился Инквизитор. - Но мы говорим не о человеке, а о некой сущности, что утратила всё человеческое, кроме оболочки.

- Я не могу в это поверить, - признался Максим. - Какими бы убедительно не выглядели факты, они не способны оспорить закономерность природных явлений.

- Я вас прекрасно понимаю, но, тем не менее, вы очень скоро получите документальное подтверждение этой невозможности, - спокойным тоном уверил его Инквизитор.

- Вы думаете, что если мне сунут под нос бумажку, где будет написано, что некий Фандер прожил полтора века или пять веков - я смогу в это поверить?

- Что же вам нужно? - Инквизитор придвинулся ближе. - Что необходимо, если даже в самой возможности существования такого факта вы уже сомневаетесь? Предубеждение - тупиковый путь.

- Сомневаюсь потому, что это невозможно! - почти выкрикнул в темноту своей слепоты Максим и застонал от боли. - Этого не может быть потому, что этого быть не может!

- Может, просто не хватает веры?

- Веры? О какой вере вы говорите?

- О той, которая скажет вам, что не всё в этом мире подчиняется нашим ограниченным и комфортным представлениям? Просто подумайте над таким вариантом, Максим Фадеевич.

В голосе визитёра теперь звучало то тихое торжество, какое бывает у тех, кто вполне уверен в собственном превосходстве.

- Но вы пришли сегодня не только для того, чтобы убедить меня в невозможном, - напомнил Максим.

- Я пришёл защитить вас и помочь, но как бы это не звучало странно, сначала попрошу об этом одолжении для себя.

- Странностей на сегодня прозвучало более, чем достаточно, чтобы спокойно отнестись к новой, - невесело усмехнулся Максим. Он устал, и боль уже не успокаивалась, даже когда он старался не двигаться. Больше всего беспокоили глаза. Сначала появилось ощущение попавшего стороннего предмета, но скоро боль стала такой, словно в глаза бросили горсть песка. - Что я должен сделать? - спросил он, с трудом сохраняя терпение.

- Постарайтесь хорошенько подумать и припомнить, не занимался ли кто из ваших родственников, близких вам людей, магией? Об этом можно не знать наверняка, но так или иначе могли звучать упоминания или вы видели какие-то предметы, связанные с чародейством. Вы хороший следователь и хорошо изучили дела Тунангаевой и Пучкиной, чтобы понимать, что имеется ввиду.

- Очень похоже на следствие, - не смог не заметить Максим.

- Вы не ошибаетесь. Наша работа чем-то схожа с вашей. В Инквизицию я пришёл из полиции. Мы стараемся в каждой истории рассмотреть и исследовать все детали, чтобы исключить малейшую возможность ошибки.

- У вас это получается?

- В сравнении с вами, как правило, да. Есть много способов и технологий - опыт, как понимаете, богатый.

- Обливаете водой?

- Это одно из последних испытаний, - не заметив сарказма, ответил Инквизитор. - Их тоже немало. Есть ещё соль из особых месторождений, железо особой плавки и ковки - много чего. Замечу, что определить благословённой водой ведьму можно только тогда, когда она занимается проведением Зла - становится сущностью, впуская его себя. В обычной жизни она может на ней заварить и выпить чаю.

- Поэтому сначала Василий Пучкин бросил бутылки с водой в жену?

- Поэтому, Максим, поэтому, но я прошу подумать над моим вопросом, ведь задаю его я не просто так.

- Простите, но я не понимаю, к чему вы ведёте, - не скрывая своего раздражения, резко ответил Максим. С каждой минутой усиливающуюся боль становилось трудно терпеть.

- Вам больно?

Максим отвернул лицо с плотно забинтованными глазами в сторону. Сейчас ему меньше всего хотелось, чтобы кто-то был свидетелем его слабости и страданий.

- Хорошо, - спустя мгновение произнёс Инквизитор. - Я пойду позову медсестру. Она вам поможет.

Несколько коротких и едва слышных шагов и палату наполнила тишина, но вместе с нею озверела боль, навалившись на оставшуюся в беззащитном одиночестве жертву. Она была такой силы, что Максим стал задыхаться от собственных протяжных стонов, в кровь кусая губы. Захваченный и растерзанный страданием он не заметил, как вошла медсестра. Она стояла где-то рядом, что-то делала и тихо переговаривалась с невидимым ночным посетителем. Когда боль немного отступила, сжалась, уменьшилась и стала понемногу с комфортном устраиваться на прежних местах, освобождённым сознанием Максим услышал тихое возмущение медсестры:

- Вы должны мне обещать, что скоро закончите с этим. Вы понимаете, что больному нужен полный покой?

- Понимаю. Простите, но другого выхода нет, - с заметной растерянностью, с виной в голосе, покорно отвечал ей Инквизитор.

- Смотрите сами. Я ввела ему сильнодействующий анальгетик. У вас есть не больше десяти минут прежде, чем он уснёт. Будьте аккуратны.

- Спасибо. Я постараюсь успеть.

- Вы её знаете? - спросил Максим Инквизитора, едва услышал, как за медсестрой закрылась дверь в палату. Что ввели ему в кровь - он мог лишь догадываться, но тело стало вдруг мягким и лёгким. Ощущение было довольно необычным, но приятным даже от одной мысли, что злая боль осталась где-то далеко.

- Не думаю, что она это признает, - со вздохом облегчения ответил Инквизитор, снова садясь рядом.

- Я не её об этом спрашивал, - добавил Максим.

- Да, знаю. Лет пять назад я помог ей спасти дочку. Порчу навела родная сестра.

- Зависть?

- Да. Сестра бездетна.

- Что теперь с сестрой?

- Страдает.

- Сильно?

- Очень.

- Жаль.

- Да, правда, очень жаль.

- И ей невозможно помочь?

- Это уже не наша забота. Она может покаяться и надеяться на милость.

- Звучит не очень обнадёживающе.

- Так и есть. Вы подумали над моим вопросом?

- Торопитесь, - с мягким укором произнёс Максим и слабо улыбнулся. Пресная радость странного опьянения и пустой лёгкости неторопливо наполняла сознание.

- Вы сами слышали, времени у нас мало.

- Немного сэкономлю его для вас: я не знаю никого из родных и близких, кто бы занимался магией. Можете быть уверены, я хорошенько подумал над своим однозначным ответом.

- Охотно вам верю, Максим.

- Ваши снисходительность и презрение меня сегодня хорошенько достали, - признался Максим.

- Спасибо за откровенность.

- Какая к чёрту откровенность! - воскликнул Максим. - Эта девчонка вкатила мне пару кубиков какой-то дури, от которой я с минуты на минуту взлечу к потолку и прилипну к нему.

- Успокойтесь, пожалуйста.

- Вам просто об этом говорить, - усмехнулся Максим, - не вы лежите в виде мешка с фаршем.

- Вы преувеличиваете.

- Возможно, но чувствую себя именно так. Пока я не уснул, хочу услышать, на каких основаниях вы подозреваете близких мне людей в оккультной практике?

- Хорошо, договорились, - довольным тоном ответил Инквизитор, который в воображении Максима стал терять форму, становясь духом, некой вещающей пустотой. При всей абсурдности происходящего, всё что говорил этот бесплотный дух, сознание Максима воспринимало чётко и ясно. - Две предыдущие ночи мне пришлось немало постараться, чтобы снять с вас наложенные проклятья.

- Ваши слова меня нисколько не удивляют, - съязвил Максим, получая от этого неожиданное удовольствие. Наркотик позволял его сомнениям звучать в полный голос.

- Одно из них нам хорошо знакомо, - продолжил Инквизитор, не обратив внимания на колкость. - Оно принадлежит Фандеру. Это не сложно определить по определённым признакам, как пистолет по выпущенной пуле.

- Опа! Надо же!.. Забавно. В охоте на ведьм вы пользуетесь баллистической экспертизой? Я ещё не слышал, чтобы кто-то стрелял из метлы.

Но Инквизитор продолжал говорить спокойно, не обращая внимания на глупый сарказм Максима.

- Правда, не все признаки идентичны, но у нас есть все основания полагать, что заклятие навёл на вас тот, кто получил самые подробные инструкции от известного вам колдуна. Обычно он редко, когда занимается чарами самостоятельно. Ему проще делать это руками учеников или должников.

- Вы уверены? - спросил Максим, чувствуя, как его невесомое тело повисает над развёрнутой за плечами бездной. Он не видел её, но чувствовал кожей спины её холодное дыхание. Страха перед предстоящим падением не было, но не хотелось провалиться в глубину искусственного сна до того, как он услышит всё, что должен рассказать Инквизитор.

- Я обязан говорить лишь о том, в чём уверен полностью, - ответил Инквизитор.

В этом беглом уверении Максим сначала услышал смех, затем прежнюю унизительную снисходительность, а потом вообще послал к чёрту все свои чувства, так как разбираться во всём этом комке стало противно.

- Чтобы проверить свои предположения мы наведались на вашу квартиру, Максим, - продолжал рассказывать Инквизитор. - К нашему удивлению, там мы обнаружили колдовскую засаду.

- На вас напали колдуны?! - воскликнул Максим, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. В своём сознании он понимал нелепость собственного положения - весельчак над пропастью, но уже ничего не мог поделать с собой.

- Нам повезло - на нас никто не напал... Кроме остаточных явлений умело проведённого ритуала, остались признаки наложения заклятия отбора удачи с вас, - продолжал говорить Инквизитор, словно не замечая тех странных метаморфоз, которые происходили с Максимом, - кто-то, также со знанием дела, наложил смертное заклятие на ваше жильё. Оба заклятия чем-то напоминают почерк колдуна Фандера, но проведены двумя совершенно разными людьми, которые имели возможность беспрепятственно посещать ваш дом. Если засаду на дороге вам организовал сам колдун, то в вашей квартире это сделал кто-то другой, но, опять же - тот, кто хорошо знает колдуна, чтобы в точности выполнять его инструкции. Заклятие очень опасное. Попади в него вы - за пару часов вы бы погибли по причине какой-нибудь нелепой и трагичной случайности: споткнулись на мокром кафеле в ванной, поперхнулись за ужином и некому было бы вам помочь, пострадали бы от сердечного приступа, инсульта или бы просто сели мимо кресла, приложившись затылком о полку шкафа за спиной - вариантов масса, поверьте.

- За последнюю неделю моя квартира превратилась в проходной двор, - сказал Максим, мысленно удивляясь, что ещё остаётся в состоянии слышать, мыслить и отвечать, но на всякий случай поинтересовался, чтобы исключить то, что под воздействием наркотика общается сам с собой: - Вы меня понимаете? Кстати, меня недавно даже заочно похоронили - своими глазами видел могилу!

- Не беспокойтесь, - заверил Инквизитор. - Я вас прекрасно понимаю и во всём постараюсь подробно разобраться.

- Если я вас правильно понял, то мне одновременно хотят причинить вред три человека - сам колдун и ещё некая парочка хорошо знакомых мне людей?

- Да, именно так.

- Но почему вы решили, что это мои родственники?

- Такие заклятия удобны для наложения на близких людей. Они очень мощны и требуют немалой точности, усердия и энергии, как и времени на подготовку. Человеку, который использует их, необходимо быть абсолютно уверенным, что вы не помешаете во время подготовки, проведения и гарантированно попадёте в них, а после сторицей возместите все затраты.

- Чем я могу возместить им затраты, тем более, что по замыслу буду уже на том свете?

- Может быть, наследством...

- У меня ничего нет. Машина, квартира принадлежат отцу. Накоплений нет, только долги. Для обратного результата я слишком честный мент.

- Хорошо, - озадачился Инквизитор. - Тогда вам кто-то мстит. Родственные обиды самые опасные. Если вы кого-то сильно обидели, обделили - зло может исходить от них.

- Тех, кто действительно желает мне всяких бед и немало бы отдал, чтобы навредить мне, даже убить, очень немало, но они сидят по тюрьмам и никого из них я бы не назвал родственником. Кровником - да, но не родственником. В моей профессии иметь врагов среди преступников - процесс простой, наживной и естественный.

- А личная жизнь?

- При чём здесь это? - напрягся Максим, сразу чувствуя, как боль пытается вернуться в тело.

- При том, Максим Фадеевич, что основной причиной наложения проклятий и заклятий есть проблемы в личных отношениях. Я с вами здесь уже третий день, но за это время к вам ни разу не пришла жена, хотя известно, что вы семейный человек. У вас проблемы с супругой?

- Проблемы есть, но они решаются. Она хочет свободы и лучшей жизни, и я не собираюсь ей в этом препятствовать. Я никогда не давал ей повода ненавидеть меня настолько, чтобы пытаться убрать, даже неким колдовским способом. Я не вижу никаких оснований даже для вашего загадочно-сказочного колдуна сживать меня со свету - ведь я разыскивал не его, а Димитра, Инквизитора. Он попал в поле моего зрения случайно, и, похоже, к делу по наезду и угрозам Тунангаевой, он не имеет никакого отношения. Ваши старания напрасны...

Он вздохнул, расслабился, позволяя телу снова воспарить над дышащей прохладой бездной.

- Теперь отпустите меня, - попросил Максим, - я устал и хочу спать.

- Погодите минуту, - остановил его Инквизитор. - У меня осталась одна настоятельная просьба, Максим Фадеевич. Понимаете, лично с вас я убрал все заклятья, наложил защиту, но с засадой в квартире это пока невозможно. Всем известно, что вы в находитесь в больнице в тяжёлом состоянии, и тот, кто желает вам зла уверен, что какое-то из заклятий всё-таки сработало. Колдовская засада нужна, как гарантия. Если убрать её, это насторожит злоумышленника, даст ему повод думать, что его упредили, и он снова попытается нанести вам вред.

- Что вы хотите от меня? - без голоса, шёпотом спросил Максим, едва удерживаясь на краю сознания. - Я даже не знаю, кто это может быть. Я едва верю во всё, что вы говорите мне. Даже сейчас я кое-как могу понимать вашу речь.

- К счастью или к несчастью родственная кровь с любовью или просто любящее сердце готово разделить все несчастья любимого человека. Поэтому нередко бывает так, что мы теряем дорогих нам людей или домашних любимцев. За сотни тысяч лет зло так и не научилось справляться с любовью и её жертвами. Если это возможно, попросите дорогих вам людей пока не ходить к вам домой - придумайте какой-нибудь серьёзный повод. Старайтесь оберегать тех, кто вас любит, даже если вы не можете ответить им взаимностью. Вы меня слышите? Максим?..

- Травмы глаз довольно серьёзные. - Голос доктора гремел бодростью и уверенностью, заодно давая ясное представление о размере палаты - довольно просторная, как для одноместной. Врач, представившийся доктором Колодяжным, говорил нарочито громко, энергично, таким образом обнадёживая пациента. Будучи из семьи врача, Максим хорошо знал цену этого нарочитого оптимизма. Так говорят с теми, чьё состояние здоровья, мягко говоря, требует гораздо более профессионального подхода, чем, скажем, несколько заурядная, как выходило из слов врача, травмы. - Но мы сделали всё возможное, чтобы гарантировать полное ваше выздоровление, Максим Фадеевич. Операция прошла успешно и, как показала, сегодняшняя перевязка, если вы будете в точности выполнять все наши назначения и рекомендации - всё пройдёт без каких-либо осложнений. - И, словно опасаясь собственной неубедительности, апеллировал: - Вы можете спросить своего отца, который лично ознакомился с историей болезни. Фадей Петрович, как выдающийся хирург, полностью поддерживает мои прогнозы.

Отец сидел рядом, держа сына за руку. Максим, внимая излишне навязчивой убедительности лечащего врача - заведующего травматологическим отделением в ведомственной клинике МВД, на самом деле прислушивался к отцовской руке. Она ритмично подёргивалась, красноречиво показывая, почему отцу пришлось отказаться от большой, как он говорил, хирургии. Старому доктору путь в нейрохирургию оказался закрытым. На пути реализации многолетнего опыта стала болезнь Паркинсона, и Фадей Петрович благоразумно, но вместе с тем обречённо поступился профессиональными амбициями. Только богу известно, насколько тяжело он всё это переносил. Медицина являлась для него единственным смыслом жизни. Успокаивался только тем, что проблемы развивались достаточно медленно, позволяя продолжать хирургическую практику в поликлинике, где не так важны особая точность и выверенность каждого движения руки со скальпелем.

Старший Григорьев нежно пожимал сыновью руку.

- Действительно, Максим, прогноз очень хороший. Лечение проходит отлично. Осложнений нет. Андрей Юрьевич абсолютно прав - беспокоиться не о чём.

- Да-да, - поспешил согласиться с ним Колодяжный, - вам, Максим Фадеевич, необходимо лишь набраться терпения. Через месяц вы забудете о боли в груди, рука заживёт, через неделю мы снимем повязку с глаз. От вас требуется только смирение, полный покой, никаких волнений и полное выполнение наших рекомендаций.

Если бы не эта поспешность, если бы не эта тёплая, очень тёплая отеческая поддержка...

- Что с моими глазами?

И если бы не эта пауза, последовавшая за прозвучавшим вопросом и так сильно оглушившая Максима нехорошим предчувствием, он бы отдался на волю обнадёживающим уверениям.

- Уже ничего серьёзного, - снова излишне громко для вящей убедительности начал Колодяжный, но отец, видимо, его остановил.

- Максим, поверь, всё будет хорошо. От удара старое дерево не выдержало и упало на машину, ветви пробили стекло, и ты получил травму лица.

Отец говорил тихо, но уверенно - по-отцовски откровенно и по-врачебному просто. Слова опытного доктора и родного человека точно обрисовали ситуацию и действительно показали, что немалая надежда на полное выздоровление всё же есть.

- Удар ветвью сломал часть орбитальной кости, в глаза попали осколки стекла и дерева. - Рука отца легла на повязку на лице Максима. - Но скоро всё наладится. Всё будет хорошо, сын. Ты мне веришь?

- Я буду видеть? - спросил Максим, зная, что отец никогда не уходил от ответа на серьёзные вопросы.

- В данный момент со зрением могут быть определённые проблемы, - вместо отца ответил Колодяжный. - Пока не восстановится роговица глаза, не срастётся кость, не рассосётся гематома, вы будете испытывать светобоязнь, непроизвольный спазм век и изображение может двоиться. Лучше, если вы некоторое время побудете в повязке. Поверьте, Максим Фадеевич, что нами делается всё возможное и ваше выздоровление не за горами. Две-три недели и всё восстановится до прежнего уровня. Если брать во внимание серьёзность аварии, в которую вы попали, можно сказать, что вам невероятно повезло. От машины мало что осталось.

Он замолчал.

- Спасибо, доктор, - ответил Максим. - Буду надеяться. Что мне остаётся?

- Кроме надежды у вас, дорогой мой, есть огромное преимущество, - с лаской в голосе засмеялся Колодяжный, - вы молодец и очень везучий человек! Скоро всё будет в порядке. Отдыхайте! - И, обращаясь к отцу Максима, добавил: - Фадей Петрович, я дал разрешение на визит, но, будьте добры, не утомляйте сына. Он ещё слаб и ему нужен покой.

- Хорошо, - согласился Григорьев-старший. - Я побуду с сыном ещё несколько минут, если позволите.

- Да, конечно, - произнёс врач. - Зайдёте потом ко мне?

- Обязательно! Спасибо, доктор.

- Не за что.

Тихо хлопнула дверь палаты, закрываясь за Колодяжным.

- Он хороший врач, - сказал отец, целуя сына в щеку. - Он всё сделал хорошо и правильно. Всё будет в порядке.

- Я тебе верю, папа.

- Вот и отлично! Самое главное - не вешать нос.

- Ты сам как?

- Не обо мне сейчас разговор, но ты меня сильно испугал.

- Понимаю, - вздохнул Максим. - Но поверь - я не специально.

- Охотно верю. От многих вещей в нашей жизни мы, к сожалению, не застрахованы. Говорят, что ты ехал на большой скорости и это вторая авария, в которую ты попал.

- Так получилось.

- Надо стараться быть осторожным. Бережёного бог бережёт. Ты, главное, не волнуйся: всё самое страшное позади.

Снова рука отца заботливо и ободрительно сжала максимово плечо.

- Может бы подумал о смене работы?

- А что я ещё умею делать?

- Не знаю, - с грустью вздохнул отец, но потом с оптимизмом воскликнул: - Да мало ли что! Ты ещё молодой, можно поучиться - ты способный у меня, и тебе это будет совсем не трудно. Должен справиться. Но эта работа слишком опасна - ты не думаешь?

- Прости, папа, но я люблю свою работу, - сказал Максим.

Он чувствовал немалую растерянность. Раньше с отцом они никогда не обсуждали его жизненный выбор. Фадей Петрович слыл человеком достаточно принципиальным и немало ценил это качество в других, нередко авансом.

- Но я в последнее время задумываюсь над тем, чтобы сменить род деятельности, - всё-таки признался Максим.

- И каков твой выбор?

- Не знаю. Слишком всё сложно.

- Мы можем об этом поговорить, - предложил отец.

- Я знаю, папа, и обязательно приду к тебе, если остановлюсь на чём-то определённом.

- Хорошо, договорились, - сказал отец, а Максим мысленно представил отцовскую улыбку, которая всегда венчала эту фразу: тонкую, мудрую и обязательно тёплую. - Я всегда рядом. К тебе кто-нибудь, кроме меня, приходил?

- Да, вчера был один человек.

- Надя? Я пытался с нею связаться, но у меня ничего не получилось. Надеюсь, что у вас всё хорошо. Такие моменты в жизни нередко сближают людей...

- Всё далеко не так, как ты думаешь, папа... Не беспокойся о ней больше, пожалуйста, - попросил Максим.

- Звучит так, словно здесь ты уже точно определился с решением.

- Да, определился, папа. Так будет лучше. В моей жизни случились важные перемены.

- Она хороша? - серьёзным тоном спросил отец.

- Я её люблю.

- Понятно, - вздохнул Григорьев-старший, правда, сейчас в его голосе не звучало сожаление. - Она-то хоть об этом знает?

- Да, папа.

- Отвечает взаимностью?

Вместо ответа Максим протянул здоровую руку и пожал отцовскую, которая лежала у него плече.

- Думаю, что в этом варианте больше настоящих чувств, чем в прежнем.

- Ну что ж... Тебе решать. Ты хоть познакомишь меня с ней? - Он засмеялся. - Твои экземпляры меня всегда впечатляли - ты умеешь выбирать!

- Я думал, что это она пришла, а это оказался ты.

- Извини, но Колодяжный - хороший врач. Он знает, что таким больным, как ты, требуется покой.

- Будешь у него, попроси, чтобы и для неё он сделал исключение. Её визит пойдёт мне только на пользу.

- Хорошо, обязательно договорюсь. Я пойду, Максимка... Ты не против? Завтра загляну снова. Что тебе принести? Может, твоих любимых растворимых напитков?

- Я бы сейчас водки глотнул пару стопок - просто бы съел её, - горько усмехнулся Максим. - Просто так. По праву везучего молодца, как сказал доктор. Я ведь помню лишь одно мгновение - дерево перед машиной. Что потом было - темнота.

- Об аварии я узнал лишь вчера, - глухо произнёс Фадей Петрович. Было слышно, что ему трудно вспоминать о случившемся. - Ты три дня был в коме.

- Если верить доктору - почти всё в порядке, папа. Ты не должен волноваться.

- Да. Почти всё в порядке. Я пойду?

Максим остановил его, взяв за руку.

- Погоди. Я хотел тебя о кое о чём спросить.

- Да, сын, конечно, - с заботливой готовностью ответил отец. - Что ты хочешь знать?

- Как умерла мама? Прости, кажется по моей вине сорвался наш визит к ней.

- Тебе нечего переживать, - тихо отозвался Фадей Петрович. В его голосе появилась та самая колючая хрипотца, которая говорила о безмерной усталости. - Хорошие родители всегда понимают своих детей. В этот раз я поеду к ней сам. Она поймёт и простит. Главное, чтобы ты выздоровел и у тебя всё было хорошо.

На днях должны были отмечать День рождения мамы - все годовщины матери отец с сыном старались отмечать вместе. Ездили в Душевку, в село в Киевской области, откуда была родом мама. Её не стало десять лет назад, когда Максиму едва исполнилось пятнадцать.

- Почему она умерла? - Наверное, он не впервые задавал этот вопрос, хотя и не помнил этого. Но потому, как знакомой болью обиды отозвались в сердце эти слова, Максим подумал, что говорит об этом не первый раз.

- Ты же сам знаешь - оторвался тромб... Тромбоэмболия лёгочной артерии.

Максим хорошо помнил этот самый ужасный в своей жизни день, когда пришёл домой после соревнований по борьбе, намереваясь похвалиться очередной завоёванной наградой. Он изо всех сил старался помочь матери, которую нашёл на кухне без признаков сознания, но ничего не получилось. Врач "скорой" по приезду констатировал смерть.

- Массивный процесс, - словно понимая сына, его чувство вины, добавил отец. - Она умерла почти мгновенно. Ей невозможно было помочь.

- Я не об этом спрашивал, - ответил Максим.

- О чём же? - невыразительно удивился Фадей Петрович.

Максим коротко рассказал отцу о своём деле, расследовании, которое поражало воображение своими фактами.

Выслушав сына, Фадей Петрович долго молчал. Максим слышал его тихое, но напряжённое дыхание.

- Я не буду говорить тебе, что не верю во всё это, - тихо произнёс отец. - Не буду. За свою практику я видел немало случаев, когда никаких причин или оснований для проявления той или иной болезни у человека не было, но он болел, порой погибал, и никто ему не в силах был помочь. Врачам не свойственно искать вину среди каких-то метафизических причин, но мы не редко задумываемся об этом, особенно когда оказываемся абсолютно бессильными.

- У мамы были завистники?

- У любого они есть, особенно если ты чего-то добиваешься, заслуживаешь или получаешь.

- Я за маму говорю.

- Ты всё-таки хочешь найти виновного, ответственного?

- Я хочу разобраться, действительно ли всё так...

- Так, Максимка, - сразу ответил отец. - Всё именно так. Я никому в этом больше не признаюсь, кроме тебя, но с возрастом понял, что не всё в этой жизни устроено по божьему промыслу или благодаря случаю. Есть и иные, не менее влиятельные, силы. Маша... Прости, Мария Матвеевна, твоя мама, слишком рано стала кандидатом наук, потом - деканом, к сорока уже была доктором философии, к сорока двум - проректором. В престижном "выше", в научном мире это дорогого стоит! Сколько тех, кто старался или пытался добиться того же, а выпало именно ей. Обида, зависть - очень опасные чувства. Не всякий решится в открытую выступить против предмета своей негативной страсти. Когда-то "рассчитывались" за судьбу-злодейку, написав донос, анонимку - и писали, затравливали общественным порицанием, доводили до самоубийства, отправляли в тюрьмы, лагеря, психлечебницы. Словом, ты об этом и сам знаешь.

Он замолчал, снова напряжённо дыша тишиной.

- Любому способному, одарённому человеку следует опасаться этого, сын, - вдруг с особым значением сказал отец. - Можно в это не верить, отстраняться, высмеивать, нарочито отрицать, но за неверием от этого не скрыться. Наверное, у меня получилось подольше пожить и побольше сделать именно потому, что в один момент меня просто заставили в это поверить. Я поверил и защитился.

- Что случилось?

- После сдачи госов в мединституте я недолго бегал в интернах. Мне повезло с учителем - я попал в группу профессора Моца. Через полгода я защитил диплом и успешно с интересом ассистировал во время ординатуры Якову Натановичу. Ещё через полгода проводил уже самостоятельные операции, стал правой рукой профессора, лучшим его учеником. Всё складывалось весьма удачно: своя квартира - подаренный родителями к окончанию ВУЗа кооператив^[59], "двадцать первая" дедовская "волга", неплохая должность и положение в Институте нейрохирургии, внимание и покровительство именитых наставников, командировки за границу - симпозиумы, семинары, обмен опытом, стажировки... Это выглядело слишком ярко, чтобы свет успеха не выедал глаза завистникам. Несколько раз "доброжелатели" нападались на меня, обвиняя в аморалке, однажды пытались обвинить в контрабанде и спекуляции, но в первом случае проблема решилась тем, что я женился на твоей маме, в другом заступились учителя. Больше враги ничего не могли предпринять. Время для обвинений в шпионаже в пользу какой-нибудь державы или для причисления к отравителям или резникам, к счастью, давно прошло, и к той поре я лично сделал несколько сложных операций, поставив на ноги казалось бы совершенно безнадёжных больных, некоторые из которых оказались родственниками влиятельных людей.

- А потом?

- Потом, Максимка... Потом, я однажды открыл дверь своей квартиры и увидел, что на пороге ровной горкой насыпана соль. Не знаю, сколько её там было, но не килограмм или два - я собрал её и получилось почти ведро. Ну представь себе: ровная, большая гора соли, которую кто-то высыпал ночью на чужом пороге с невероятным старанием, если не с любовью к делу! Такое количество соли случайно и тем более ночью просыпать просто невозможно! Меня это сильно озадачило. Я поделился случившемся на работе. Многие посмеялись и, покрутив пальцем у виска, посоветовали выбросить всё из головы - мало ли дураков вокруг, могли и говна ровненькую кучку выложить или двери обмазать. Их аргументы звучали вполне убедительно и разумно, но мой учитель попросил тем же вечером задержаться после плановой операции и лично отвёз, как говорится, к бабке. Вот тогда я впервые и услышал о порче и сглазе. Ко всему, что она делала и говорила я относился с определённой долей здравого скептицизма, который был присущ людям моего возраста в те времена. На эксперимент с отведением порчи, некого проклятия, я пошёл лишь ради своего учителя, которого уважал безмерно и любил, как отца.

- А мама?

- Мама?.. Если и было в её жизни нечто подобное, она об этом никогда не рассказывала. Не знаю, что она бы сказала, доживи до этого времени. Возможно, что однажды, как известный философ-атеист Флю^[60], заявила бы, что бог есть, но такая возможность ей не представилось.

Он встал и поцеловал Максима, и в этом поцелуе была вся та же отцовская любовь и нежность, которую он не раз испытывал в далёком детстве, когда прикидывался спящим, чтобы получить столь редкую, но долгожданную ласку. Не спящего сына отец лишь обнимал или по-мужски пожимал руку, например, прощаясь до утра или встречаясь утром перед работой.

- Я жалею лишь об одном, что не уберёг тебя от того, чтобы ты так рано стал свидетелем смерти родного человека. На твоём месте обязан был оказаться я, как её муж. Прости меня...

Максим обнял его здоровой рукой, прижал к себе.

- В этом нет ни твоей вины, ни моей, папа.

- Да, ты прав. Ты прав, Максимка. Но я тебе скажу, что чувство вины, пусть и надуманное, не всегда есть чем-то плохим. На мой взгляд это отголосок той любви, которую нам однажды было даровано испытать, но которую мы утратили. Ничто так хорошо не оберегает нашу память, как сожаление.

- Да, папа.

Отец отстранился от сына, проведя своей тонкой, прохладной рукой хирурга по его волосам и небритым щёкам.

- Завтра заеду к тебе, захвачу бритвенные принадлежности. У тебя будут посетители, придёт любимая женщина - нужно привести тебя в порядок.

- Спасибо.

- Я должен идти, Максимка. Нельзя злоупотреблять доверием твоего доктора. Он хороший врач.

- Так значит ты веришь во всё это? - не отпускал его Максим. - Мне это важно знать, папа.

Он слышал, как отец опустился обратно на стул.

- Верю, сын, верю. Верят все, Максим. Даже те, кто утверждает обратное. Некоторым проще отрицать необъяснимое, чтобы не расписываться в собственном бессилии что-либо понять. Ты же знаешь Федосеича?

Одним из старинных друзей, однокурсников отца был доктор Поливанов. Естественно, что Максим превосходно знал этого человека, который на правах старого друга нередко гостил в доме Григорьевых.

- Когда Иван Федосеевич только-только стал заведующим торакальным отделением в Двенадцатой городской клинической, он рассказал о странном случае. В его отделении долго, время от времени лечился один немолодой мужчина, пенсионер. Человек страдал на силикоз, что для бывшего шахтёра вполне закономерно. Профессиональное заболевание осложнялось возрастом. Терапия не давала никаких результатов - короткие периоды улучшений сменялись тяжёлыми осложнениям. В конце концов он умер. Примечательным в этой истории оказалось другое. Примерно в тот же период и после смерти пациента в отделение Поливанова поступали с определённой периодичностью с таким же диагнозом. Для торакального отделения это, в общем, дело обыкновенное, если бы не некоторые странности. Я потом получил возможность ознакомиться с историями болезней этих людей, чтобы лично убедиться в действительности этой истории. Прежде всего, никто из них не работал на горном производстве, все были молоды - до тридцати, но более удивительно, что все оказались соседями этого горняка. Никто из них не пережил своего соседа дольше, чем на два года - все ушли в землю. История так поразила Ивана Федосеевича, что он похлопотал в Санэпидемстанции о проведении экспертизы, которая ничего такого, что могло бы вызвать вспышку столь "специализированного" заболевания, не выявила. Поливанову, не под протокол, эксперты сообщили, что жена первого почившего мужичка считалась, на тот момент, одной из самых сильных киевских ведьм...

Он встал и двумя руками пожал руку сыну.

- Я должен идти, Максимка. Действительно пора. Хочу думать, что после моих признаний ты не станешь относиться к своему отцу, как к совершенно сбрендившему старику. Ты просил откровенности, я тебе её дал - надеюсь, что пригодиться. А сейчас не ломай голову, просто расслабься и отдыхай - тебе это только на пользу.

- Па, а почему я не помню той перевязки, о которой сегодня говорил Колодяжный?

- В некоторых случаях больным делают наркоз. Перевязки на глазах довольно болезненны. Пока, спи.

- Не прощайся - приходи встречаться, - ответил с улыбкой Максим, припоминая любимую поговорку отца.

- Да, встречаться. Будем встречаться, сын.

- Погоди, - остановил его Максим. - Ещё одна просьба. - Он протянул ему свой телефон. - Посмотри, пожалуйста, какой последний номер забит в вызовы.

- Без проблем, - ответил отец, принимая телефон из рук сына, и через несколько мгновений с тихим удивлением произнёс: - Около двух часов ночи кто-то пытался набрать "102"... Зачем тебе понадобилась милиция? Что случилось ночью?

- Как видишь - ничего. Просто хотел проверить слова одного человека.

- Ты выглядишь жутко, - сказала она. - Эта повязка меня пугает.

Максим ощупал тугой пласт из бинтов на лице.

- Это хорошо, что ты так говоришь, - ответил он. - Мне бы очень не хотелось слышать неправды.

- Ни повода, ни необходимости для этого нет. - Он услышал, как изменился её голос - она едва держалась, чтобы не заплакать. - Какая я дура! Как я могла допустить, чтобы ты ехал один? - И тут же со злостью упрекнула: - Зачем было так гнать?

Он не знал, что сказать ей, чтобы успокоить и, цепенея, ожидал, что услышит, как она плачет. Но вместо этого зашелестели полиэтиленовые и бумажные пакеты.

- Я принесла тебе немного фруктов: мандарины, бананы, яблоки, нашла сливы, хоть и не сезон - скорее всего, из Аргентины. Не знаю, любишь ты их или нет, но покупала всё, что обожаю сама. Ты скажи, что хочешь - я обязательно найду!

- Я люблю всё, что любишь ты, - сказал он и протянул руку, стараясь отыскать Наталью в темноте своей слепоты, невольно вспоминая момент, когда недавно ему это удалось - в смоляной ночи гостиничного номера. Она взяла его руку своими двумя, прижала к горячему бархату своей щеки. - Ты не поцелуешь меня? - тихо спросил он.

Когда её губы коснулись его, он подался вперёд, но резкая боль заставила опуститься обратно на подушку.

- Тихо, тихо, - зашептала Наташа, нежно обнимая его, успокаивая его стоны и покрывая поцелуями лицо. - В прошлый раз ты был вкуснее, - прошептала она ему на ухо, щекоча теплом дыхания его воображение.

- Прости, - ответил он, замирая от ласки. - Я не хотел... Просто очень спешил. Почему ты раньше не приходила?

- Я приехала к тебе на второй день, сразу, как узнала. Проха заехал ко мне в общежитие, едва я вернулась из Львова, рассказал о тебе и привёз сюда. Тебе уже сделали операцию. Ужас! - со трепетом в голосе тихо выдохнула она. - Я не знала, что делать, Максим... Тебе сильно больно?

- Нет, с тобой я почти не чувствую боли, - уверил он. - А если лежать тихо, с нею можно мириться. Тогда кажется, что её вообще нет.

- Доктор разрешил побыть с тобой не больше десяти минут. Сказал, что пошёл на это лишь по просьбе твоего отца. Ты сказал папе о нас?

- Он замечательный и мудрый человек. Вы обязательно друг другу понравитесь.

- Я тебе верю, но мне всё равно очень неловко, - тихо рассмеялась Наташа, держа его руку в своей и нежно целуя его пальцы. - Неизвестно, что он обо мне думает.

- Для тебя это так важно?

- Важно, Максим. Ты женат, а он твой отец.

- Мне кажется, что он давно ждал перемен в моей жизни. Как видишь, даже позаботился о том, чтобы тебя ко мне пустили. Он будет рад с тобой познакомиться - я уверен.

- Твоя жена к тебе приходила?

- Не ты первая, кто этим интересуешься.

- Кто ещё - папа?

- Нет, тот, кого, кажется, совершенно не волнует, пускают его куда-либо или нет.

Максим рассказал о неожиданном ночном визитёре и о том, о чём они разговаривали. Наташа внимательно слушала, не выпуская из своих рук его руку.

- Димитр? - спросила она, когда он закончил рассказ.

- Не уверен. Он не назвал своего имени, но я думаю, что это не тот инквизитор, которого я ищу. Искать нужно не одного, а нескольких.

Пожав его руку и опустив её, Наташа сказала:

- Некого уже искать. Дела нет.

- А Тунангаева!.. Она же в коме!

- Я думаю, что на самом деле никакой комы не было.

- Но на неё действительно напали и обожгли руки. Насколько серьёзны травмы?

Он услышал, как Наташа глубоко вздохнула.

- Я пыталась с нею встретиться, чтобы удостовериться лично и поговорить, но ни дома, ни в больнице её нет. Никаких заявлений о нападении от неё не поступало. Где она сейчас - неизвестно, и, кажется, это больше никого не беспокоит.

- Чем ты теперь занимаешься?

- Пока ничем. Дали немного времени отдохнуть, а завтра совещание, где, скорее всего, получу новое дело или войду в новую следственную группу. Без работы не оставят.

- Значит, нашей группы уже нет?

Она ответила не сразу.

- Мне сказали, что тебя возвращают обратно в Киевское управление.

Эта новость его никак не зацепила. Такой финал был вполне ожидаем.

- Погоди! - спохватился Максим. - А как же с делом мольфара?

- Я звонила вчера Багдану, - ответила Наташа. - Он сказал, что поступило распоряжение срочно заканчивать с расследованием.

- От Барсука?

- Босар не имеет никакого влияния на следствие о смерти Вереша. Распоряжение поступило из областного управления. Наш Багдан сказал, что уже задержали одного сумасшедшего, который, дождавшись своей очереди на приём к знахарю, убил его, нанеся три ножевых ранения в область шеи.

- Ножом?!. А как же показания свидетелей, выстрелы, серебряные пули? - приподнялся на койке Максим, терпя боль. Новость оказалась весьма неожиданной...

- Не было никаких пуль, не было выстрелов.

- Что за, - только и произнёс Максим, не в силах больше терпеть боль, а с нею и свои растерянность, негодование. Он бессильно упал на подушку.

- Мы сделали всё, что могли.

- Ты что-то добыла во Львове?

- Успела сделать многое.

Её рассказ Максима не удивил. Послевоенная история Фандера выглядела вполне естественной: прошёл проверку после возвращения из концлагеря, дал согласие на сотрудничество с МГБ. Чем занимался в течении нескольких лет - неизвестно. Предположили, что документы находятся в архиве ФСБ и сделали соответствующий запрос. Ответ пришёл, на удивление, очень скоро. Федералы ответили, что послевоенная деятельность Фандера остаётся под грифом "Совершенно секретно", но добавили весьма любопытную справку, в которой указывалось, что данных о причастности этого человека к массовым убийствам узников Дахау нет.

- Запрос был составлен нашим знакомым из СБУ, и в нём ничего не говорилось о том, что нас интересуют вопросы, связанные с деятельностью Фандера в фашистском плену, - сразу сделала акцент Наталья.

- Понятно, - с сожалением вздохнул Максим и спросил: - А с Центром Визенталя, с "Алеф" связывалась?

- Да, запросы тоже отправила. Сегодня утром звонил Сергей Дударь - это тот самый офицер из СБУ...

- Я помню его и наш телефонный разговор, - сказал Максим.

- Он сказал, что в Центре и в "Моссад" наш запрос не просто заинтересовал, он взволновал многих. Я сегодня проверяла сайты "Алеф" и Центра Визенталя, там розыск Фандера, как нацистского преступника, возобновили. Сергей предупредил, что они могут напрямую связаться с нами - в запросах я оставила наши реквизиты.

- Ты думаешь, что это что-то даст? - с надеждой спросил Максим.

- Важно, что ты по этому поводу думаешь, - ответила Наташа. - Я ни слова не сказала об этом в рапорте для Москаля.

- Зря, - махнул он рукой. - Это уже не имеет никакого значения.

- Ты ночью собирался вызвать милицию. Мне твой отец сказал, - сказала она. - Что случилось?

- Был неожиданный гость, - снова вздохнул Максим. - Мне показалось, что он блефовал. Оказалось, что нет.

- Кто?

- Инквизитор. Что ещё у тебя?

- Я узнала, что Фандер получил несколько высоких правительственных наград, службу заканчивал здесь, в Киеве - начальником службы тюремной охраны в Лукьяновском замке. Вышел на пенсию со значками Почётного сотрудника КГБ и МВД СССР, входил в Совет ветеранов Органов внутренних дел, какое-то время занимал пост председателя, но недолго. В девяносто четвёртом году умер и был похоронен на Яновском кладбище во Львове. Я звонила Сергею, и он подтвердил, что имеются все документы, подтверждающие факт смерти.

Он взяла его руку и легонько сжала.

- Максим? Максимка?.. Неужели ты в это веришь?

- Я не думаю, что мы ошиблись, Ната. Всё, что ты мне сейчас рассказала, только добавило уверенности. Такое большое количество препятствий на совершенно неожиданном пути к Фандеру меня лишь убеждает, что многим есть, что скрывать об этом человеке. Удивляет одно: если его так плотно прятали, как агента, как сотрудника, почему не позаботились о том, чтобы сменить ему имя? Это же обычная практика в спецслужбах!

- Всё верно, - поцеловала она его ладонь. - Сергей нашёл во Львовском архиве СБУ информацию о том, что в сорок шестом году прошлого века, Фандер получил новые документы на имя Млынаря и работал под псевдонимом "Сафонов". Это всё, что есть в наших архивах. И похоронен он в почёте, как Млынарь.

- Хорошо, - с облегчением вздохнул Максим и нежно погладил её лицо. - Это очень хорошо. Всё это очень хорошо.

- Ты что-то задумал?

- Пока ничего, но время ещё есть. Надо подумать. Если Фандер действительно существует, и, как уверяет Инквизитор, я ему чем-то мешаю, он попытается ещё раз нанести мне удар. Мне будет интересно встретиться с этим человеком, - сказал Максим, мысленно добавляя, что если это действительно человек.

- Тебе надо оставить это дело. Если этот Фандер на самом деле жив, если он действительно существует и его так оберегают - идти по его следу очень опасно.

- Я знаю, - согласился Максим.

- Оставь его. Дался он тебе!

Пшеничная осторожно села на край кровати и легонько обняла, слегка прильнув к нему.

- Не он, Наташа, не он. Мне надоело, когда из меня делают послушную марионетку, плюя на закон! А Фандер меня интересует не больше, чем опасный убийца и мой долг, как мента, доставить ему справедливое возмездие.

- Разве в одиночку ты сможешь что-то изменить?

- В одиночку нет, но думаю, что союзников найти будет не так сложно.

Она нежно погладила его, поцеловала куда-то в живот через одеяло, а он запустил пальцы в её восхитительные волосы, золотую красоту которых видел даже сквозь темноту своей слепоты.

- Тебе не больно? - спросила она, снова целуя его.

- Нет, - тихо засмеялся он, - немного щекотно и очень приятно. Я хотел тебе сказать то, что чуть было не успел сказать.

- Что? - приподнялась она над ним.

- Я тебя люблю.

- Ты так увлёкся поиском справедливости к другим, что поступаешь совершенно несправедливо со мной, - упрекнула она его серьёзным тоном.

- Прости, - растерялся он. - В чём?

- Ты не должен говорить так, когда находишься в том состоянии, когда я не имею права потребовать подтверждения твоих слов.

- Очень заманчиво, - улыбнулся он. - Я не говорю это для того, чтобы ты мне поверила. Я говорю то, что обязан сказать.

- Я тебя тоже очень люблю. - Она снова осторожно обняла его, согрела. Он через одеяло чувствовал, как где-то на его груди часто и сильно бьётся её горячее сердце. - Всё у нас будет хорошо, правда?

- Должно быть.

- Я побуду у тебя ещё немного, можно?

- Конечно, - поспешил он согласиться Максим. - Побудь со мной, пока я не усну. Я очень устал.

- Поспи, - нежно прошептала она. - Поспи немного, милый мой. Я посторожу твой сон.

- Я не хочу быть другим, - заявил Желадин, разводя руками - в одной небрежно зажатая дымящаяся сигарета, в другой бутылка со вспенившимся недопитым пивом. - Ни правым, ни левым, ни пидорасом, ни адвокатом, я не за вас и не за них. Лёха Желадин сам по себе. Он такой какой есть! Не хочу и не буду другим...

- Может просто не способен? - глухо спросил его Негода, небрежно бросая в рот хорошо прожаренный кусок шашлыка. В гражданской одежде он всегда чувствовал себя неловко и сидел за раскладным столом для пикников в застёгнутой на все пуговицы тенниске.

- Вам-то меня в чём упрекать, Василий Яковлевич? - с самодовольным смешком спросил Алексей. - Для общего дела, для управы, для отдела Желадин всегда готов, как пионер! Заартачился прокурор, задолбал судья или давит надзор, кто первый лезет на баррикады? Правильно - Лёха Желадин!

- Я не упрекаю, - спокойно ответил Негода, с невозмутимым видом вставая из-за стола. - Твоего умения встраиваться в ситуацию, приспосабливаться к ней никто не умаляет. Могу только предположить, Алексей Осипович, что громче и чаще всего ты говоришь всегда о том, что действительно тебя беспокоит.

- Вот как! - усмехнулся Алексей и назидательно выставил палец. - Уже психоанализ пустили в ход... Будем раскладывать Желадина по полочкам, значит? Да?

- Какая психология, Лёша! - Негода обвёл взглядом притихших за столом подчинённых и сотрудников: кто понуро ковырял вилкой в пластиковой тарелке, рисуя в остатках томатного соуса смайлики, кто в задумчивости жевал пушистый лист укропа, а кто в ожидании завершения спора вертел пустую рюмку и тоскливо поглядывал на винные бутылки, стоящие в ряд на столе. - Ты же сам начал говорить о приспособленцах. Мы пошли тебе навстречу - вступили в дискуссию. Тебе честно сказали, что твоего таланта приспосабливаться на всю нашу управу хватит.

- А что плохого в том, что человек приспосабливается в жизни? - спросил Желадин, подходя к Негоде. - В нашем мире всё меняется так, что отследить не успеваешь - что ни день, так новости. Сегодня одна власть, завтра другая; на утро одна инструкция, а на вечер её отмена и две другие. Кто решил, что приспособленец - это что-то мерзкое и гадкое? Вы ведь не будете отрицать, что вся эволюция стоит на том, что выживает не сильнейший, не красивейший и далеко не лучший, а сумевший приспособиться. Или я не прав?

- Лёша, ты прав всегда, - с заметной иронией в голосе заметил кто-то из компании за столом.

Желадин оглянулся на товарищей.

- Видите, Василий Яковлевич, я не один!

- Я много чего вижу и знаю, Лёша, - спокойно ответил Негода, направляясь к мангалу, - должность и опыт обязывают. Власть и её условия могут меняться по три раза на дню - в этом ты прав. Кто спорит?

Длинной щепой он стал равномерно раскидывать по мангалу жаркие угли, готовя их к новой партии шашлыка. На всех коллективных "корпоративах" и выездах на природу он оставлял за собой право готовить мясо. По общему признанию это у него получалось отменно.

- Но что-то в этом мире всё-таки должно быть постоянным - честь, например. А хорош или плох приспособленец - это решает каждый сам для себя, соизмеряясь с собственной совестью.

Он присел и стал нанизывать на шампура сочные куски маринованного мяса, разделяя их луковыми колечками и чередуя овощами.

- Ну вот, уже высокие материи пошли, - картинно закатил глаза Желадин. - Как можно соизмеряться с тем, о чём понятия не имеем? Совесть - это некий диапазон условий выживания, с которым мы движемся по этой полной материальных благ жизни. Чем сильнее человек, тем она у него шире и пространнее, и живёт он, как у бога за пазухой - всё он ест и всё у него имеется. У слабаков она тонка, как кишка, и лишний кусок в ней застревает.

Негода застыл и медленно поднял на подчинённого серьёзные глаза. Желадин немного наклонился к нему, ожидая продолжения интересного на его взгляд спора. Совсем рядом с ними, омывая сосновый, пропитанный хвойным духом бережок, текла река, лениво унося прилипший к своей поверхности тополиный пух. Летний зной стекал из леса к воде, остывал там, успокаивая волны.

- Всё у тебя сводится к буквальным функциям, Лёша. Высокая это материя или нет - всё переваришь. Сплошная физиология! Я же тебе говорил о том, что ты можешь быть кем угодно: приспособленцем, тупым служакой или законником до мозга костей, но в любом случае нужно быть готовым к тому, что когда-то всё-таки придётся просить прощения. Например, у тех, кого ты считаешь последними болванами и лишними особями в великом эволюционном процессе, у тех, кто в отличие от тебя во главу угла ставит долг исполнения законности, профессиональную честь, а не поиск способов личного обогащения.

- Ну кому нужна вся эта болтовня о совести, долге, чести? - воскликнул Лёха и, размахнувшись, бросил в разморённую полуденным зноем речку бутылку с так и не допитым пивом. - Кому, а? Всё меняется в жизни. Время, люди, законы, религии, а жизнь одна. Она короткая и единственная! И проживать её в комнате общежития, постоянно оглядываясь, а что скажут другие, а что они подумают, и упрекнут ли вдруг - это полная дребедень моралистов! За что просить прощение, за что извиняться? За то, что хочешь и умеешь хорошо жить?

Он достал из кармана спортивных штанов новенькие погоны с блестящими капитанскими звёздочками, поднял их над головой и многозначительно потряс.

- А это фактическое доказательство моей правоты! Лёха Желадин сегодня обмывает своего капитана. Наливайте, пейте, ешьте и радуйтесь! И не хочу я в такой праздник говорить о всякой фигне, которая портит настроение. Сегодня мой праздник и я хочу веселиться! Как, кстати, шашлык?

- Пять минут, - улыбнулся над мангалом Негода, - и будет в лучшем виде.

- А пока выпьем, - предложил Алексей, возвращаясь к притихшему столу, - друзья мои, за то, что Лёха Желадин никого из вас никогда не забудет и не оставит - отвечаю!

Когда это слово всё-таки прозвучало, в телефоне, оно заставило его даже подскочить на кровати от неожиданности, не обращая никакого внимания на боль в израненном и избитом теле.

Перед этим телефон звонил слишком настойчиво. За прошедший день Максим получил огромное количество звонков. Все, кого он хоть как-то знал, и даже те, кого не мог вспомнить, звонили, чтобы справиться о здоровье, о самочувствии. Но если он не отвечал через три-четыре гудка, звонившие тактично отключались, понимая, что товарищ всё-таки находится в больнице, пережил аварию и перенёс операцию. Дошло даже до того, что вошла медсестра и напомнила, что в послеоперационной палате запрещено пользоваться телефоном, и нужно отдыхать, всецело отдаваясь целительному покою.

Но в этот раз телефон звонил с той злой назойливостью, с которой обычно настойчиво просится в жизненные события беда...

- Да, - ответил Максим, поднеся к уху телефон. - Григорьев, слушаю.

На том конце кто-то тяжело дышал, словно после долгого изматывающего бега, непосильного кросса. Максиму даже почудилось, что он слышит, как кипят лёгкие звонившего.

- Да, - повторил он, уже намереваясь отключить связь, когда услышал слабое, сдавленное:

"Привет... Это я..."

За жуткими хрипами, одышкой, Максим едва смог разобрать эти тихие слова.

- Да, я слушаю.

"Это я, Макс - Лёха... Ты меня слышишь?"

- Привет, Лёша, - ответил Максим, мысленно удивляясь тому, что Желадин позвонил так поздно. Обычно все новости по управлениям, райотделам он узнавал первым. - Ты где пропал?

"Так получилось, - выдавил вместе с жуткими хрипами Желадин и неожиданно, нехорошо застонал, словно переживал жуткий приступ боли. - Пропал Лёха, Макс, пропал в конец".

- О чём ты говоришь? - не понял Максим.

"Прости меня..."

- Что?! - тут Максим почти взлетел с койки, резко сел на ней, позабыв обо всех собственных неудобствах.

"Прости меня, друг... Я не знал. Понимаешь: не знал. Ты должен меня простить. Это всё она..."

- Кто? Алло, Лёша? Лёша!..

Но телефон ответил короткими гудками. Вслепую набрать номер звонившего не получалось, но в том, что старый товарищ попал в беду, Максим нисколько не сомневался. Он слишком хорошо знал Желадина, чтобы не успокаивать себя ложными сомнениями и надеждами на то, что Лёха просто перебрал крепких напитков. Желадин мог выпить сколько угодно, но никогда пьянел до той степени, когда можно говорить об утрате вменяемости.

Надо было что-то делать, что-то предпринимать. Срочно!

Зажав телефон, вытянув руки, чтобы не столкнуться с невидимым препятствием, он встал с кровати и пошёл в пустоту своей слепоты, выбирая то направление, где, как предполагал, находилась дверь в больничный коридор. Через минуту, отмеряв мелкими осторожными шагами бесконечность пространства палаты, он натолкнулся на стену и пошёл вдоль неё. На пути попадались какие-то ящики, шкафы, полочки, накрытые матерчатыми чехлами агрегаты, аппаратура, но дверей нигде не было. Прошло ещё немного времени, и Максим понял, что так заблудился в четырёх стенах палаты и своей слепоте и не сможет вернуться даже к своей кровати.

Несколько раз глубоко вздохнув, как перед прыжком в воду, в её глубину, он схватил здоровой рукой повязку на голове и решительно дёрнул её кверху. Вместо боли он услышал собственный совершенно ненужный и протяжный стон. Несколько волос зацепились за бинт, но небольшое саднение на месте выдранной с корнями пряди вряд ли стоило этого загодя приготовленного стона. Под повязкой на глазах остались ещё два плотно прилегающих тампона. Осторожно пошевелив их пальцами, он снова на всякий случай задержал дыхание, но боли, как и прежде, не было. Тампоны были обмазаны чем-то жирным и вязким наощупь, и легко снялись с плотно сомкнутых век. Осталось только открыть глаза, но одних усилий не хватило. В таком элементарном действии, как открыть глаза, пришлось помогать себе руками...

В следующее мгновение яркая вспышка вспорола сознание, полоснула по нему ослепительным ножом, выбивая ручьи слёз. Боль обрушилась на сознание с такой невыносимой плотностью, что Максим захлебнулся собственным стоном, роняя телефон и падая на четвереньки, заодно крепко ударяясь о пол раненным запястьем правой руки.

- О господи, - едва сдерживаясь завопил он, охватывая руками голову, в которой буквально бушевало ослепительное атомное пламя, выпаливая остатки сознания.

- Вы считаете, что это действительно нужно? - спросил он, глядя на Максима, который сидел рядом на пассажирском сиденье и промокал постоянно слезящиеся глаза снятой с головы повязкой. - Выглядите вы просто отвратительно!

Максим поднял на него налитые тёмной кровью, воспалённые глаза, обведённые вокруг ещё набрякшими кровоподтёками, чернота которых была заметна даже в едва подсвеченном приборной доской салоне машины.

- Лучше скажите, что вы делали в больнице? - спросил он, жмурясь от боли, когда свет от встречных машин резал глаза. Представлял он его не иначе, как лазерными лучами, прожигающими мозг до самого затылка. Глаза моментально тонули в слезах, словно кто-то бросил в них песок, смешанный с перцем. Успокаивало, что не сбылось хотя бы одно из всех предупреждений лечащего врача - изображение в глазах не двоилось. Хоть и больно было смотреть на мир, но представал он таким же, как и до аварии. - Не так давно вы говорили, что не доверяете случайностям.

- Делал то, что должен - охранял вас. Вашему начальству на все происшедшие с вами случайности плевать, моему - нет. И потом, всё сложилось как нельзя лучше. Не окажись меня поблизости, вы бы сейчас бегали по проспекту в больничной пижаме стараясь поймать такси или "грача". Вряд ли кто, глядя на вас, поспешил бы с помощью. У вас, кажется, даже денег нет. Что бы вы делали?

- Что-то бы да делал, - откинулся на сиденье Максим, снова прикладывая к глазам почти промокшую от обильных слёз повязку. - Товарищу нужна помощь.

- Охотно вам верю. Показывайте куда. Я без навигатора не очень хорошо знаю местные дороги. Я в Киеве недавно.

- Пока прямо, - махнул рукой Максим. - Ещё немного этой дорогой. - И пожаловался: - Жутко болит голова.

- Кажется, это ваш единственный орган, который хоть что-то реально воспринимает. - Инквизитор вёл машину быстро и умело, объезжая частые рытвины и колдобины плохой дороги, стараясь не очень беспокоить тряской пассажира. - Объяснили бы мне, куда ехать - я бы проверил всё сам. Вам же нужно отлежаться. Откуда вы знаете, что надо ехать именно в Васильки?

- Позвонил своему напарнику, пробили входящий звонок и выяснили, что звонили из Василёк. Это село в сорока километрах от Киева. У меня там никого знакомого нет. Может, у товарища есть, но я об этом ничего не знаю.

- Хорошо, - согласился Инквизитор, - будем разбираться по месту. - И предложил: - Может я остановлюсь возле первой аптеки и куплю вам что-нибудь, что на время избавит от боли?

- Не нужно, - вяло мотнул головой Максим. - Всё терпимо.

- Уверены? - с сомнением спросил сидящий за рулём Инквизитор.

- Уверен, - тихо подтвердил Максим. Он отнял от глаз повязку, и, пока они наполнились слезами, постепенно размывая ясное представление об окружении, стал рассматривать своего спутника. Под известные описания серийных убийц, маньяков этот человек явно не подходил. Конечно, в последнее время различные сериалы и фильмы пытались искоренить это представление у населения, и в качестве слетевших с катушек убийц чаще всего выступали совершенно обыкновенные люди, ничем не примечательные соседи, заурядные фотографы и даже школьные учителя. Физиогномика выступала необходимой только на фоне предубеждений, как инструмент покорения доверчивости. Вне всяких сомнений Инквизитор был красив. Линии его лица складывались в гармоничный рисунок, достойный кисти самых талантливых художников, но вряд ли кому из них удалось бы перенести на полотно то благородство и светящуюся решимость, которые излучал этот человек. По крайней мере, такого мастера стоило бы поискать.

- Вы так на меня внимательно смотрите, - сказал Инквизитор, не отрывая взгляда от дороги.

- Изучаю. У вас должен быть определённый успех у женщин. Вам это можно?

Сидящий за рулём улыбнулся. Свет встречной машины искрами отражений блеснул в его глазах. Собравшиеся в пушистые венички морщинки в уголках его глаз выдавали возраст - лет тридцать, тридцать пять, не больше. Рядом с Максимом сидел полный сил, энергии и уверенности в себе молодой мужчина. Всё в нём было от тех покоя и убеждённости, к которым приходят немногие, кто полностью представляет собственную роль в жизни. Таким людям не страшны никакие возрастные кризисы и, тем более, депрессии.

- Почему нет? Я слишком долго следовал целибату, чтобы сейчас пренебрегать одной из высших человеческих радостей. Я инквизитор, а не монах.

- Не жалеете, что перестали быть пастором?

- Жалею? - ещё откровеннее улыбнулся собеседник. - Нисколько. Я сейчас делаю больше, гораздо больше, чем когда-то в колоратке^[61]. Иногда вере, убеждённости не хватает настоящего действия или поступка. Слава Богу, теперь у меня полный набор.

- Звучит с некоторой долей оправдания, - заметил Максим.

- В Инквизицию фанатиков не допускают. Церковь это уже проходила, чтобы к старым упрёкам добавлять новые. Можете мне верить - отбор самый тщательный и жёсткий.

- Спасибо вам, - произнёс Максим, чувствуя, как понемногу затихает боль и успокаивается жжение в глазах. Гудящая тяжёлым набатом головная боль также немного отступила. - Вы так удачно подвернулись кстати. Я пытался связать с отцом, чтобы он заехал со мной, но он не отвечает на звонки.

- Это вас беспокоит?

- Да, - признался Максим, - на отца это не похоже. Обычно он подходит к телефону даже во время операций, если звонят родные или друзья.

- Позже я могу заехать к нему, если хотите.

- Уже не надо. Я попросил своего напарника об этом. На него можно положиться.

- Серьёзная женщина, - согласился Инквизитор с той уверенностью, когда дают понять, что знают гораздо больше, чем могут рассказать. - А говорить "спасибо" важно. Каждый хороший поступок должен быть оплачен, и лучшей награды, чем Спасение Господне или прошение Его милости для ближнего, быть не может.

- Я никогда не задумывался об этом, - признался Максим.

- Не вы единственный, - уверил его спутник.

- Наверное, это плохо - говорить и не знать о чём.

- Почему же? - усмехнулся Инквизитор. - Если говоришь что-то доброе, совершенно не обязательно знать полное значение произнесённых слов. Главное, что вы искренне желаете добра человеку.

- Почему же тогда так много зла?

- Вы задали пространный вопрос, Максим, но я, кажется, понял. Наверное, вы хотели сказать: почему так много тех, кто неосознанно желает нам добра, но одновременно осмысленно сотворяет зло?

- Я очень много думаю о нашем последнем разговоре. Хочу разобраться во всём более детально.

На какое-то время Инквизитор задумался и внешне выглядел гораздо более сосредоточенным, чем это было необходимо для обгона на ночной дороге, который он мастерски и уверенно выполнил. Чувствовалось, что машину он водить умеет.

- Вам позвонил друг и вам показалось, что он в беде, так? - перестраивая автомобиль обратно в правый ряд, наконец спросил он. - Вам не удалось больше с ним связаться, и вы решили пренебречь своим здоровьем, чтобы броситься к нему на выручку?

- Да, - с лёгким недоумением ответил Максим, - мне показалось, что он сильно пострадал.

- Вы звонили в технические службы своего ведомства, чтобы отследить откуда он звонил, правда?

- Я делал то, что мог...

- Правильно. Но почему вы не узнали, на какой частоте работают ваши телефоны, между какими сотами происходит связь между вами, когда получил лицензию и какое оборудование использует оператор, предоставляющий вам услуги?

- Зачем это? - совершенно оторопел Максим. - Это не имеет никакого значения.

- Нет, всё как раз наоборот. Всё это имеет непосредственное значение, иначе вы бы не получили звонок и не стали волноваться за друга. Вы также не сразу стали выяснять, что я делал во дворе больницы? Вы просто объяснили проблему и приняли мою помощь. Я тоже не стал вдаваться в детали, по каким причинам вы считаете этого человека своим другом, что готовы вот так, оголтело, бросаться ему на выручку, верно?

- А всё-таки, что вы делали возле больницы?

- Я уже отвечал на ваш вопрос: охранял вас.

- Вы по-прежнему уверены, что колдун повторит попытку покушения на меня?

- По отношению к вам он не предпринял иных действий, кроме желания избавиться от вас. Фандер прожил на этом свете так долго потому, что всегда доводил свои дела до конца и никогда, никого не посвящал в свои замыслы. И то, что он нанёс вам несколько ударов и исчез из поля зрения, говорит лишь об одном - сейчас он готовит новую попытку и прилагает для этого ещё больше усилий, чтобы наконец добиться необходимого результата. Вы ему в чём-то мешаете, и это что-то для него имеет особое значение.

- Я не понимаю своей роли в его игре. После того, как все уголовные преследования хоть как-то связанные с ним прекращены, ему нет никакого смысла остерегаться меня. Через неделю-другую я вернусь в свой родной Киевский главк или вообще уйду из милиции. Зачем ему я? Зачем ему моя жизнь? В чём я ему мешаю?

- Сначала необходимо ответить на вопрос: что ему нужно? Он настолько плотно связан с вашей властью, что может не опасаться любого уголовного преследования - с вашим делом или с каким-либо другим.

- Так что же ему нужно? - с растерянностью, даже с бессилием спросил Максим. Сейчас он снова почувствовал себя абсолютно беззащитным, беспомощным, больше оставаясь уверенным внешне благодаря силе и убеждённости неожиданного помощника, которому хотелось доверять и всецело полагаться на него. Раньше Максим думал, что этих качеств ему самому не занимать, но не сейчас. Как никогда в жизни он чувствовал сильный страх, особенно в больничной пижаме, которая гораздо красноречивее говорила о его действительном состоянии.

- Это нам предстоит выяснить, - задумчиво произнёс Инквизитор. - Однозначно одно, что вы ему настолько мешаете, что он решил не только полагаться на своих помощников, но и приложить к вашей гибели собственную руку. Вы ведь не случайно дважды попали в аварию на одном и том же месте. Именно на то дерево, что едва вас не ослепило и не убило, он наложил смертельное заклятие собственной кровью. Это может пугать, - словно чувствуя смятение Максима, Инквизитор бросил на него короткий взгляд, - но и давать определённую надежду. На то, чтобы убить мольфара Фандер потратил слишком много сил на мощные заклятия. Сейчас он наиболее уязвим, но при этом не залегает на дно, чтобы накопить энергии, а использует последние силы на смертельные заклятия против вас, расписываясь в этом кровью.

- Но я выжил! - воскликнул Максим, словно стараясь голосом заглушить ужас, нехорошими предчувствиями изматывающий душу.

- И это удивительно! - в тон ему отметил Инквизитор. - Редко какому человеку удавалось дважды выбираться из смертельных колдовских ловушек. Чаще всего это никому не под силу - поверьте мне, Максим! Даже для меня, как для опытного охотника на ведьм, это выглядит чудом! Но вы знаете, ни к каким фактам я не отношусь, как случайностям. Вчера я вам говорил, что человек может не знать, не сознавать, что является проводником или исполнителем высшей воли, выполняя, может быть, своё самое главное предначертание в жизни. Он просто делает то, что считает нужным.

- Кажется, что не только Фандер придаёт моей персоне слишком большое значение.

- Пути Господни не исповедимы, а сила Провидения не постижима.

- Но какое отношение ко всему этому имеет частота телефонной связи и лицензия оператора?

- Самое прямое, Максим Фадеевич. Вы же не стали разбираться во всей этой чепухе, как бы она не была важна на самом деле, а получив сообщение от товарища, бросились ему на выручку. Иногда главнее действовать, а не разбираться в том, почему и зачем всё это произошло. Для осмысления необходимо остановиться и... потерять время. Вы правда думаете, что ваш друг в беде?

- Мне так показалось. Ещё раз спасибо, что согласились помочь.

- Это моя обязанность и я, как уже говорил, не волен в выборе.

- Кажется, это его машина, - сказал Максим, указывая в темноту проулка, в которой, тая в плотной темени, неподвижно рдели два красных автомобильных фонаря. Машина стояла возле какого-то двора, из-за высокого забора которого выпирала в темноту ночи громада дорогого особняка. В доме, почти во всех окнах, горел свет. Какой-то его части оказалось вполне достаточно, чтобы рассмотреть марку машины. Там стоял land rover. Правда, с большого расстояния и в темноте прочитать слабо подсвеченные госномера было практически невозможно.

- Вы уверены? - спросил Инквизитор, останавливая машину возле переулка и смотря на горящие в темноте автомобильные сигналы.

- В нашем главке таких машин всего три. Land rover'ы есть у начальника, у его зама и Лёши Желадина, - ответил Максим.

- Простой следователь может себе это позволить? - озадаченно хмыкнул Инквизитор.

Максим ему не ответил.

- Ладно, - вздохнул его спутник, сдавая немного назад, чтобы завести машину в проулок, почему-то выключая фары. - Подъедем тихо... Возможно, что это и не его машина. - Он наклонил голову, чтобы посмотреть на высоченные заборы и громады многоэтажных зажиточных домов, возвышающихся по сторонам широкого проулка. - Здесь такие могут быть у каждого второго.

Машина стояла неловко приткнутая возле закрытых въездных ворот, перегораживая своим корпусом половину проезжей части улицы. Выйдя из машины Инквизитора, Максим опустился возле бампера land rover'а и провёл рукой по табличке с номером, счищая налипшую и высохшую грязь. В непривычной после многомиллионного мегаполиса тишине загородного посёлка, в столь же необычной после стольких дней холода тёплой и безветренной ночи, слышалось тихое ворчание работающего двигателя.

Максим подошёл к водительской двери и легонько коснулся ручки. Дверь тотчас отворилась, выпуская наружу ненавязчивый тихий лаундж оставленного включённым радио. Скорее всего, машина была оставлена в спешке.

- Это машина Желадина, - сказал Максим, когда осматривающий ворота и калитку, Инквизитор подошёл и вопросительно кивнул.

- Ворота закрыты, но калитка нет, - в свою очередь также тихо сказал он. - Вы останетесь здесь в машине, а я пойду посмотрю, что к чему. Вы знаете чей это дом?

- Не имею ни малейшего понятия, - признался Максим, глядя на забор, который казался слишком высоким, чтобы не только заглянуть во двор, но и перелезть через него. Последнее можно было сделать, но с теми усилиями, которых у Максима после пережитой аварии попросту не было. Слава богу, что оставалась открытой калитка. - Но могу узнать, - спешно добавил он, доставая телефон, чтобы позвонить, но от этой идеи пришлось отказаться.

- Нет связи, - показал он Инквизитору экран своего смартфона, где не было ни единой отметки о связи с оператором. - А у вас?

- У меня тоже, - посмотрел на свой телефон спутник. - Наверное, поэтому невозможно дозвониться к вашему товарищу.

- Наверное, - согласился Максим, и посмотрел на забор, - но я не останусь здесь. Пойду с вами.

- Лучше, если я пойду первым, - покачал головой Инквизитор и потянул носом. - Здесь слишком много магии. А ещё лучше, если вы сядете в одну из этих машин, вернётесь в больницу, а оттуда вызовете наряд милиции. Пока вы доедете, пока приедут они, я успею хорошенько во всём разобраться...

- Я не вижу и не чувствую никакой магии, и приехал я сюда за Желадиным и, пока не узнаю, что с ним случилось, не уеду отсюда, - решительно заявил Максим, недвусмысленно давая понять, что своё решение обсуждать не намерен. - Тем более, если кто-то из соседей, - Максим осмотрел тёмные громады соседних особняков, - всё-таки додумается вызвать милицию, нам будет проще объяснить, что мы здесь делаем, если они увидят моё удостоверение.

Он достал из широкого кармана пижамы бумажник и раскрыл его, демонстрируя то, о чём говорил.

- Вы уверены, что ваше удостоверение убедительно выглядит вместе с пижамой?

- Милиционер даже в трусах милиционер, если ему есть, что предъявить, - хмыкнул Максим, направляясь к калитке.

- Как ваши глаза? - спросил вдогонку Инквизитор.

Достав из другого кармана скомканную повязку, Максим помахал нею на ходу.

- Пока видят.

- Хорошо, - вынужденно согласился его спутник. - Тогда идите сразу в дом, а я осмотрю округу и двор.

- Договорились, - ответил Максим, толкая металлическую калитку.

Каким бы большим не был участок усадьбы, большую его часть занимал сам дом. Трёхэтажной невыразительной громадиной с мансардой он выпирал из аккуратно подстриженной лужайки, ни одной стороны периметра которой не хватило бы даже для того, чтобы развернуться машине. Короткая, небрежно накатанная прямо траве, подъездная дорожка упиралась в широкие гаражные ворота, утопленные за спуском в цокольный этаж. По бокам дорожки, под большими шарообразными плафонами, установленными всего в нескольких сантиметрах от ровненькой, будто бы пластиковой травы, стояли низенькие уличные фонари. Ещё несколько фонарей располагалось на углах ограды, которая крепостной стеной окружала двор. Света было более чем достаточно, чтобы без проблем осмотреть от ворот небольшое дворовое пространство перед фасадом особняка. Ещё немного света падало из широких окон дома, а самая широкая световая дорожка выпадала из распахнутых настежь входных дверей дома. Она подсвечивала изумрудную ость стриженной травы, играла в мелкой бриллиантовой россыпи ранней росы, покрывшей весь газон. Тонкие и редкие молодые деревца застыли в сонной задумчивости, отбрасывая на траву лёгкие, едва различимые в обилия света тени.

Осторожно идя по дорожке к дому, Максим не мог оторвать взгляда от массивного строения, невероятно напоминающего замок, который за несколько столетий перестраивали и перекраивали десятки владельцев - каждый на свой лад и по собственному, далеко не высокому вкусу, а последний привёл его в более современный вид, облагородив новым шифером, внешней отделкой и странными орнаментами из полированного камня, в котором, как в мутном зеркале, отражался каждый источник света. Яркий свет из всех окон, залитый мощным светом двор, распахнутая среди ночи входная дверь тревожили плохими предчувствиями впечатлительное сознание, заставляя настораживаться, внутренне готовиться и ждать опасности. И когда Максим наткнулся на покрытый росой труп собаки, нехорошее предчувствие только усилилось.

Тело довольно большого животного лежало в траве на груди, странным образом почти не выступая над стриженной порослью газона. Если бы не светлая шерсть загривка и спины, выделяющаяся на сочном малахитовом фоне ухоженной травы, да щедрость росы, облепившей густую шерсть, собаку можно было бы и вовсе не заметить. Присев возле трупа, Максим ощупал его, попытался поднять выброшенную вперёд лапу, что оказалось не так-то просто. Трупное окоченение прочно сковало давно остывшее тело. Никаких следов ранений, крови на шерсти и на траве вокруг приметить не удалось. Животное погибло несколько часов назад. Поразительной выглядела одна деталь... Труп довольно большого животного едва возвышался над травой, словно кто-то с невероятной силой впечатал собаку в землю, и она умерла буквально на ходу, во время бега - мощные лапы подломлены, уши плотно прилегают к громадной голове, словно... на собаку сверху упало что-то невероятно тяжёлое, сразу её убив и заодно вдавив в грунт.

Наклонившись к собачьей морде, Максим увидел, что от удара глаза собаки вылетели из глазниц. Скупые капли крови впитались в мелкую шерсть на продолговатой морде. Когда он приподнял холодные губы верхней челюсти, невольно отпрянул. Все клыки, зубы несчастного животного были разбиты, сломаны или выбиты, пасть - сплошное месиво из костей, кусков плоти и застывшей крови.

Ещё раз оглядев двор, он заметил стоящий на спуске к гаражу большой автомобиль. Подойдя ближе, увидел чёрный land cruiser, а когда посмотрел на номер, узнал одну из машин, принадлежавших тёще, Римме Ардановой. Это открытие озадачило не меньше, чем труп странно погибшей собаки. На правах родства и благодаря службе в правоохранительных органах Максим немало знал о собственности и бизнесе родителей своей жены, но среди этой информации ничего не значилось о загородной недвижимости в Васильках. Вполне могло оказаться, что дом принадлежал кому-то из знакомых семьи Ардановых.

Прежде чем войти в дом, Максим остановился перед распахнутыми дверьми. Заглядывая в открытые двери дома он испытывал неясное, но довольно сильное волнение, граничащее с нехорошим предчувствием. Особенно остро оно ощущалось после того, как был найден раздавленный труп собаки. Он осмотрел двор. Как и прежде, его наполнял яркий электрический свет и, почти угнетающая своей абсолютностью, тишина. Не видно было ни слышно, ни видно и Инквизитора, хотя он должен был находиться где-то рядом, исследуя территорию возле дома и остальной двор.

Следуя примеру своего спутника, Максим потянул носом, но ничего не почувствовал, тем более того, о чём говорил Инквизитор. Из открытых дверей пахло домом, немного озоном и тревогой, если это ощущение вообще имело какое-то отношение к обонянию.

Максим прислушался к дому, но из распахнутых дверей, кроме льющегося и очень ощутимого тепла и света, не долетало ни единого звука. Залитый ярким светом пустынный двор с мёртвым псом, распахнутая в ночь дверь в сияющий всеми огнями дом - всё это очень настораживало. Обострённое последними несчастьями чутьё говорило, что всё неспроста. Дом его терпеливо ждал. В этом Максим почему-то не сомневался. Оставалось пожалеть, что при себе не оказалось никакого оружия и о том, что во дворе не нашлось подходящей увесистой палки, с которой до предела возбуждённые дикарские инстинкты выживания не так энергично истощали здравый смысл. Казалось, что достаточно сделать шаг внутрь дома, как в то же мгновение за спиной закроются тяжёлые двери, захлопывая смертельную ловушку.

Двери не закрылись, а так и остались распахнутыми. Вошедшему в дом Максиму сразу показалось, что кто-то или что-то сразу выключил свет во дворе, но это оказался лишь естественный эффект перехода из плохого освещения в более яркое. Большой дом не просто сиял от света, он буквально тонул в нём. Горели и были включены буквально все осветительные приборы. Почти сразу от входа начиналась огромная гостиная-холл, своей высотой достигающая третьего этажа и открывающая неширокие лестничные проходы на остальные этажи. Сверху должны были свисать две массивные люстры на длинных цепях, но висела лишь одна, источая из десятков ламп такой мощный свет, что он буквально чувствовался кожей, как солнечное тепло. Вторая люстра изломанной грудой лежала на широком паласе гостиной, упав на него, заодно раздавив своим немалым весом что-то напоминавшее стол, широченную плазму, кресло и часть дивана. Длинные хрустальные трубки, осколки стекла, пластика, куски хрусталя, дерева и мебельной обивки, разлетевшись по всему помещению, теперь хрустели и шуршали под ногами. Остатки хрусталя разбрасывали радужные блики по стенам.

Некогда богатое убранство просторной и высокой гостиной выглядело так, словно пострадало от удара авиабомбы. Более или менее целыми оставались одно кресло и вздыбившаяся половина длинного дивана, что выпирала из-под груды покорёженного металла и битого стекла - всего того, что осталось от упавшей люстры. Книжные шкафы, столы, что-то отдалённо напоминающее бар, какая-то бытовая техника, столовые приборы - всё лежало грудами осколков, измятых конструкций и ошмётками изорванного хлама. Сила взрыва оказалась такой мощности, что не оставила от мебели из натурального дерева ни одного целого кусочка. Пострадали даже тяжёлые дубовые лестницы. Части массивных перил, доски переходов кусками, опилками и измочаленными щепами засыпали практически всё пространство немалого зала.

Впечатление от представшей картины оказалось такой силы, что какое-то время Максим простоял в полной растерянности, позабыв о дыхании. Лишь когда взбесившееся сердце стало разрывать болью грудь, а толчки пульса - раны, он стряхнул с себя неприятное оцепенение и медленно выдохнул.

- Чёрт, - прошептал он, вытирая ледяной пот со лба.

Увиденное казалось совершенно непостижимым! Осматривая то, что осталось от интерьера, Максим совершенно забыл о своих глазах, но скоро боль вернулась и стала усиливаться. Вокруг было слишком много света, и он буквально резал по глазам. Вытерев набежавшие от боли слёзы, он снова осмотрелся. Больше всего поражала фантастическая избирательность дикого взрыва, разрушившего помещение. Беспощадный тайфун разбил и разнёс практически всё, но не тронул ни одной лампы, ни одного осветительного прибора, если не считать свалившейся люстры. Также не пострадали высоченные, почти в два этажа, окна, выходящие на фасадную сторону дома. Все стёкла оставались целыми, даже не треснутыми.

Между оставшимися невредимыми участками лестницы, под балконом второго этажа виднелся проход в другую часть первого этажа. Не заходя далеко, ступая с осторожностью кошки, Максим издали заглянул туда. По тому, что там осталось, можно было догадаться, что совсем недавно там находилась совмещённая с кухней столовая. Среди разбитой в щепы, размочаленной в лыко мебели можно было заметить измятую, избитую, но старательно начищенную кухонную утварь, а из какой-то непонятной кучи никуда не годной рухляди торчал большой осколок чёрной, блестящей варочной поверхности с обозначенными красными кольцами конфорками.

На фоне полной разрухи, тишина, наполняющая дом, стала восприниматься ещё более угрожающе. В какой-то момент Максиму нестерпимо захотелось бросить всё и бежать прочь в ночь, во двор, на улицу - куда угодно, но как можно дальше отсюда, стеная ужаса и спасаясь от безумия. Несколькими глубокими вздохами он успокоил подкатившийся приступ паники и стал, как и прежде, предельно осторожно продвигаться к кухне, на пути к которой заметил странный провал в полу, который поначалу принял за эпицентр того самого взрыва, что так безжалостно разрушил дом изнутри.

Вблизи дыра выглядела огромной. Она занимала всю ширину тройного дверного проёма, ведущего из гостиной в столовую и на кухню. Беглый осмотр показал, что в ней нет ничего, что напоминало бы о последствиях взрыва. Навощённые, толстые доски пола ввалились внутрь, в черноту подвала, по краям превратив дерево в труху или буквально в паклю. Содрогнувшись от ужаса, Максим вспомнил убитую во дворе собаку. Убить животное, почти превратив его в мокрое место на стриженной лужайке, и пробить огромный провал в прочном полу гостиной могла только невероятная, фантастическая сила!

Обойдя по краю дыру, Максим опробовал крепость оставшихся досок. Они уверенно держали его вес. Тогда он лёг и медленно, с максимальной осмотрительностью заглянул внутрь, с замиранием сердца ожидая, что в любой момент из этого дышащего подвальной затхлостью пролома выпрыгнет жуткое чудовище. Но ничего, кроме пыльной темноты не увидел. Как бы не было много света наверху, для того, чтобы осветить внутренности дыры его явно не хватало - мешал нависающий над проломом балкон второго этажа.

Оглядевшись, Максим увидел стоящий на длинной ножке торшер. Его можно было сунуть в эту зияющую дыру, чтобы более предметно осмотреть подвал. Логика подсказывала, что вниз также можно попасть через кухню, обойдя дом с обратной стороны и зайдя с чёрного хода. Если где и был вход в подвал, он обязательно находился и на кухне и в гараже. Гаражная дверь, как помнил Максим, оставалась запертой, а обходить страшный дом по неизведанной территории двора не было никакого желания. Здравый смысл почему-то упрямо напирал на то, что лучше всего постараться попасть в подвал именно через саму дыру. Если там и находилось какое чудище, оно вряд ли смогло пережить такой силы удар.

Затея с торшером не имела продолжения. Препятствием стал слишком короткий шнур электропитания. Первой мыслью после этого стала идея создания факела, который можно было в минуту соорудить из валяющегося под ногами хлама. От этого замысла тоже пришлось отказаться. Вокруг валялось огромное количество мелкого мусора и дерева, которое было готово вспыхнуть в одно мгновение от любой искры. Останется только в спешке покидать дом, который в минуту превратится в бушующий огненный ад. Оставив дыру, Максим ещё раз обследовал гостиную в поисках ручного фонаря, без которого вряд ли мог обойтись любой, кто обзавёлся за городом собственной усадьбой или домиком. Такой фонарь вскоре нашёлся возле входных дверей, сразу у корзины для зонтов и вешалки для верхней одежды.

Прежде чем вернуться с найденным фонарём обратно к дыре, Максим вынужденно задержался в прихожей. Корзина с зонтами, ящики для обуви, небольшое трюмо с тонким и высоким зеркалом - всё то немногое, что осталось нетронутым и уцелевшим на первом этаже дома. Максим сначала удивился этому, но потом предположил, что все эти вещи уцелели потому, что всё-таки находились дальше от страшной дыры в полу гостиной. Именно её он связывал со всеми этими дикими разрушениями в доме. Кроме уцелевших мебели и вещей в прихожей, его внимание привлекла ещё одна деталь. На верхней полочке трюмо лежали несколько предметов женской косметики: пяток тонких карандашей для обводки губ, для подводки глаз, более толстые - для нанесения тона на лицо, пластиковые коробочки с помадой, тюбики с крем-пудрой - всё необходимое, чтобы перед выходом из дома внимательная к своей внешности женщина могла добавить последние штрихи в макияже - в общем ничего необычного, кроме того, что все предметы были ровно выложены в рядок по краю трюмо... Поразмыслив минуту, Максим отмахнулся от первоначального предположения, как абсолютно немыслимого.

Нырнув в глубину провала, мощный луч света осветил часть пространства подвальной комнаты. Пошарив из стороны в сторону, световое пятно скоро замерло на человеческом теле, которое неподвижно лежало на животе, густо присыпанное щепами и трухой. Человек лежал вскинув руки к голове, которой... не было. На её месте, по серому кафельному полу расползалось большое влажное и чёрное пятно. Многолетний опыт следователя и оперативника подсказывал Максиму, что под ним, в подвале, лежит труп того, кто погиб насильственной смертью. Оставалось каким-то образом спуститься в подвал и осмотреть место возможного преступления. Высота провала выглядела довольно приличной. Ещё раз внимательно осмотрев провал, он заметил, что ближе к краю дыры находилась почти обвалившаяся поленница дров для камина. Если точно спрыгнуть на неё, можно после без проблем спуститься на пол нулевого этажа.

Удар от падения оказался не таким болезненным, как последующее падение с вмиг полностью развалившейся поленницы. С глухим тарахтением стена дров рухнула, увлекая с собой Максима. Какое-то полено стукнуло по забинтованной правой руке, другое - по груди, ещё одно ударило по левой руке, выбивая фонарь, который несколько раз мигнув отскочил куда-то в сторону и там потух. Лёжа в тучах пахнущей прелостью и подвальной гнилью пыли, под тяжёлыми поленцами и чурками, Максим протяжно застонал и зашипел ругательства, по-всякому честя терзающую тело боль.

Отлежавшись, немного придя в себя, он выбрался из-под дров и глянул вверх. Над головой, обвисая размочаленными и обломанными досками пола, зияла теперь ярко освещённая дыра провала, а вокруг колыхалась в вонючей пыли плотная темнота. На поиски фонаря ушло несколько минут. К счастью, прибор оказался цел. Он лишь отключился, когда удар поленом пришёлся по кнопке питания. Во время поисков фонаря Максиму показалось, что кто-то на секунду заглянул сверху в подвал. Чья-то тень на мгновение легла на разбросанные дрова и тотчас исчезла. Он замер и прислушался. До предела обострённый стрессом слух донёс неторопливые шаги удаляющегося прочь, хромающего человека.

- Кто там? Эй! - крикнул он вверх, запрокидывая голову.

Шаги уходящего человека сразу ускорились и через мгновение стихли. Максим остался полностью уверенным, что неизвестный хромал, возможно ходил на протезе. Звук одного шага был лёгким и немного шаркающим, а второй стучал деревом о твёрдую поверхность.

- Есть кто? - снова крикнул Максим, но никто не ответил.

Несколько раз щёлкнув выключателем на фонаре, Максим проверил его работоспособность и с тихими ругательствами стал пробираться через завалы из мусора и дров туда, где совсем недавно заметил неподвижное тело.

Опыт не подвёл. В углу лежал самый настоящий труп. Когда Максим понял, что явилось причиной смерти несчастного, он снова едва смог укротить накативший приступ паники. В этот раз ужас был так велик, что помутилось в глазах, а пульс с такой силой загремел в ушах, что показалось, ещё немного и наступит полная глухота.

Несчастному оторвало голову. Длинные лоскуты кожи, жил и мышц - всё, что осталось от шеи - свисали в загустевшую огромную лужу крови. Головы рядом не было. Поднявшись на ноги, Максим осветил лучом стены подвального помещения. Скорее всего, оно служило в качестве дровяного склада, но у дверного проёма в другую часть подвала, на стенах висели укреплённые дощатые полки, на которых, блестя запылённым стеклом, стояли несколько банок с консервациями. Среди них в луче света мелькнуло бледное пятно и, вернув свет на него, Максим обмер. Среди банок, на остатках шеи стояла голова того, чьё тело лежало внизу, на полу. Смерть сильно изменила черты лица мертвеца, но Максим всё равно узнал в погибшем личного водителя своей тёщи, Михаила. За несколько последних лет ему не раз приходилось встречался с этим молчаливым и исполнительным человеком.

Ещё раз осмотрев помещение, Максим пришёл к выводу, что Михаил погиб там же, где и лежал его труп. Из тела вытекла вся кровь. Стена с дровами, возле которой лежало тело, была словно облита кровью. Выходило, что кто-то, обезглавив человека - попросту оторвав ему голову, положил её тут же на полочку, повернув к себе лицом... Волна холодного ужаса пробежала от головы Максима, по его хребту к ногам, сковывая их ледяным параличом, когда он только попытался представить себе картину случившегося.

Достав телефон из кармана, он взглянул на экран. На шкале связи по-прежнему не было ни одной рисочки. На всякий случай запомнив время обнаружения тела, Максим ещё раз внимательно с места осмотрел помещение. Правилами требовалось немедленно покинуть место преступления, вызвать СОГ и обеспечить надёжную охрану места происшествия, но в помещении не было ничего, с помощью чего удалось бы выбраться обратно наверх. С раненой рукой, с сильной болью в груди, сложить из дров что-то наподобие ступеней или горки не представлялось возможным.

Освещая себе дорогу фонарём, он прошёлся по остальным комнатам нижнего этажа и в гараже нашёл выключатель, с помощью которого включил свет во всём подвале. Выходы из подвала в гараже и на кухне оказались заваленными снаружи. Иных проходов на верхний этаж или не было, или Максим попросту их не заметил, но, проходя мимо небольшой комнаты с гудящим котлом обогрева, в её углу он заметил прочную металлическую стремянку. Её высоты вполне могло хватить, чтобы выбраться из подвала прямо через провал.

Устанавливая лестницу, Максим время от времени замирал и прислушивался. Если наверху действительно кто-то находился и был настолько же опасен, как для погибшего Михаила, пренебрегать даже примитивными мерами безопасности не стоило. Зажав фонарь под мышкой больной руки и прикрыв голову небольшим поленцем, которое выбрал для себя в качестве хоть какого-то оружия, Максим стал шаг за шагом подниматься вверх. Когда голова оказалась над уровнем пола, Максим быстро осмотрелся. В гостиной, как и прежде, царили разруха и полная тишина.

Он уже собирался выбраться наружу, когда, осматривая напоследок освещённый под собой подвал, заметил неясный блеск какого-то предмета. Приглядевшись он заметил, что это не блеск, а свет цветного дисплея телефона. Припорошённый пылью телефон лежал глубоко под обвалившимися дровами. Чертыхнувшись, Максим осторожно спустился и отставив в сторону стремянку, стал потихоньку разбирать завал из дров, чтобы добраться к замеченному предмету. Действовать одной рукой оказалось невероятно трудно. При каждом наклоне сильная боль вздувалась невидимым пузырём где-то в груди, но если эту боль можно было хоть как-то терпеть, то боль в глазах становилась попросту невыносимой... Жжение и резь достигли такой силы, что пришлось остановиться и сесть на дрова, чтобы перевести дух. Слёзы больше не текли, их не осталось. Наверное, по этой причине так остро чувствовалась боль. Хотелось умыться, смыть с лица пыль, промыть глаза, но исследуя подвал, Максим не нашёл ни одного источника с чистой водой. Мысли о воде принесли ещё одну беду - жажду. Не оставалось ничего, как вернуться к работе и достать телефон, который вполне мог оказаться телефоном убийцы, а потом выбраться из подвала и найти воду.

Большое количество дров в хранилище особняка не позволяло решить проблему с завалом простым разбрасыванием поленьев. Прежде всего, пришлось бы захламить место преступления, уничтожив те немногие улики, которые наверняка оставил слишком уверенный в себе убийца; потом, для простого перебрасывания дерева из одного места в другое, дровяной склад оказался слишком мал. Пришлось выбрасывать поленца по одному в другую комнату подвала, терпя боль в раненой руке, в груди, в глазах и голове. Такие упражнения вряд ли бы оказались по силам и куда более здоровому и крепкому человеку, чем Максим. Оставалось выбрать ещё что-то около пары кубометров, когда он почувствовал себя совершенно обессиленным, а едва заметный из-за осыпавшихся трухи, пыли и грязи телефон по-прежнему оставался лежать в самом низу под дровяным завалом, время от времени мигая цветным экраном и попискивая предупреждением о скором разряде батареи.

Максим лёг на развал оставшихся дров и, протиснув руку, попытался дотянуться через щели между поленьями и хворостом к телефону. Пару раз он промахивался, выбирая неверное направление, но во время очередной попытки нащупал твёрдый и холодный корпус телефона, и когда, осторожно, держа его лишь тремя пальцами (зажать в кулак трофей не получалось из-за узких промежутков между напиленных колод), потянул наверх, почувствовал, как кто-то ухватил его за руку... Ледяная хватка тугой петлёй стянула запястье и довольно сильно дёрнула вниз. Всё случилось так внезапно, а хватка оказалась такой сильной, что Максим завопил на весь подвал благим матом. В жуткой панике он стал вырывать свою руку из западни с остервенением попавшего в капкан зверя. На то, чтобы осознать, что руку уже больше никто не держит, а вытянуть её мешает судорожно сжатая в кулак ладонь, застрявшая между чурками, понадобилось время. Успокоив дыхание, дав немного успокоиться грохочущему в бешеном ритме сердцу, он выпрямил дрожащие пальцы и легко извлёк руку из-под сваленных поленьев. Освободившись, он озадаченно осмотрел руку, потёр запястье, на котором ещё остывала ледяная хватка.

- Чёрт, - прошептал Максим, мотая головой, понимая, что кошмарность и невероятность всего, что он увидел в этом доме, легко может довести его до безумия. Такой вариант развития событий исключать не стоило.

Дотянувшись до фонаря, он посветил туда, где оставил телефон, и замер, когда среди мусора увидел измазанную грязью человеческую кисть, и безотчётно ойкнул, когда пальцы чужой руки зашевелились, скребя по сухой коре чурок, копошась в толстом слое из пыли и опилок, по-видимому стараясь дотянуться к телефону, лежащему рядом, всего в нескольких сантиметрах. Движения пальцев были медленными, вялыми, постепенно затихающими. Оторопевший Максим, словно под гипнозом, наблюдал за этими увядающими движениями, когда внезапно содрогнулся от страшной догадки...

- Лёша! - сдавленно воскликнул он, вскакивая и с удвоенным усилием снова начиная отбрасывать дрова в стороны, уже совершенно не заботясь о безвозвратно пропадающих уликах. Теперь он был полностью уверен, что наконец-то нашёл Желадина. Он ещё не видел товарища, но узнал телефон, vertu, которым так гордился и задавался молодой и пронырливый капитан. - Лёша... Сейчас! Я мигом! Потерпи немного... Я уже...

Шепча, словно молитву, обещания, он в лихорадочной спешке отбрасывал, расшвыривал тяжёлые поленья, сдирая о жёсткую кору и торчащие щепы кожу с рук, работая теперь уже двумя руками. Боль сначала была жуткой, невыносимой, но потом отступила куда-то на второй план. Повязка на правом запястье быстро набухла от крови - наверняка разошлись швы.

Через несколько минут дикой спешки, измазанный налипшей на пот пылью, грязью и опилками, запыхавшийся Максим, наконец добрался до Желадина. Всех неимоверных усилий хватило лишь на то, чтобы освободить от рухнувших дров лишь его голову, часть груди и руки.

- Лёша, - тихо позвал Максим, склоняясь к лицу товарища, и увидел, как тот сделал попытку открыть глаза. - Лёха, ты меня слышишь?

Всё лицо придавленного дровами человека густо покрывала пыль и грязь. Он лишь слабо зажмурился, и его веки судорожно затрепетали, когда снова не получилось открыть глаза.

- Погоди, - остановил его Максим и стал руками очищать лицо товарища. - Секунду...

Особых повреждений Максим не увидел, правда, часть тела Алексея по-прежнему находилась под доброй тонной дров, и с нею в одиночку Максим уже не мог справиться.

- Макс, - захрипел и натужно выдохнул из себя Желадин, наконец открывая глаза.

- Я, - закивал Максим. - Я, Лёха, я!

Товарищ хотел ещё что-то сказать, но судорожно задёргался, забился и вместо слов исторг из себя фонтан чёрной крови. Максим присел возле него и поддерживал голову, пока не прошёл приступ. Наконец Желадин сделал несколько глубоких вздохов, со стонами, хрипами и жутким клокотанием выпуская из себя воздух.

- Ты пришёл, - попытался он улыбнуться. Его чистые и ясные глаза, на фоне налипшей на кожу лица крови и грязи, с нежностью и добротой смотрели на друга. - Я знал, что ты придёшь.

- Да, Лёха, - попытался в ответ ему улыбнулся Максим и огляделся. - Надо придумать, как вытащить тебя из этой дыры.

Он подхватил товарища под мышки и попытался выдернуть из-под дров, но Желадин протяжно и страшно застонал от невыносимой боли, а гора дров сверху угрожающе закачалась, угрожая новым обвалом.

- Оставь, - попросил Желадин и слабо сплюнул густую кровавую слюну. - Слишком поздно. Посмотри, что они со мной сделали...

- Ты полежи немного, - хотел встать Максим, - мне надо выбраться и позвать кого-нибудь на помощь. Один я не справлюсь.

Но товарищ схватил его за рукав пижамы и удержал.

- Не надо, Макс... Не дёргайся. Всё уже кончено. Мне совсем не больно. Правда. Только дышать трудно. Связи больше нет. Я много раз пробовал.

- Ты главное лежи спокойно. Просто полежи. Я обязательно что-нибудь придумаю, - стараясь быть максимально убедительным, пообещал Григорьев, сжимая ладонями холодное лицо друга. - Я не заметил тебя и обвалил эти чёртовы дрова!

Желадин по-дружески, но слабо похлопал его по локтю и вымученно улыбнулся.

- Брось, Макс. Ты здесь совершенно ни при чём. А я полежу немного, друже, обещаю - полежу и отдохну. - Что-то снова забурлило в его груди, закипело, заставляя скривиться от страдания.

- Я должен идти, - попытался настоять Максим, видя, что дела товарища совершенно плохи. - Тебе нужна помощь, слышишь?

- Уже ничего не надо, - снова удержал его Желадин. - Не оставляй меня. Я не хочу уходить один.

- Куда уходить? - сначала не понял Максим, а когда дошёл весь смысл тихо прозвучавшей фразы, возмущённо прикрикнул: - Выбрось к чёрту всё это из головы! - хотя какой-то рациональной частью сознания понимал, что никакими словами, эмоциями не отвернуть приближения страшного конца. Желадин умирал. - Ты не должен так говорить! Даже думать не смей!..

- Не надо, - закрыл глаза товарищ. - Я уже мёртв. Слава Богу, что ты успел прийти и проводить меня. Я там скоро расскажу, какой ты на самом деле славный мужик... Обещаю.

- Пошёл ты!..

- Пойду, скоро пойду. Лёха Желадин уже закончился. Был и не стало. Плохой, хороший - не важно. Качество уже не имеет никакого значения для того, кого уже нет. Я всегда был важен сам себе. Для меня всегда имело значение лишь то, что я сам о себе думаю, Макс, что я ем, что пью, что ношу... А теперь, перед тем, как стать ни плохим, ни хорошим, думаю об обиде. Мне, друг, в самом деле так обидно, что кажется, что я умру именно от неё, от обиды. Всё останется: мир, время, солнце, весна, потом лето, моя машина, квартира, так и не завершённый ремонт, любимая женщина... а меня уже не будет. И ты знаешь, друг мой старый и верный, что обиднее всего то, что это никогда на самом деле не было моим... Я ничего не заработал, ничего не заслужил. Это правда...

- Ты решил мне исповедаться? - нахмурился Максим. - Погоди, я позову попа-расстригу - должен где-то рядом околачиваться, - расскажешь ему в подробностях о своих проблемах, когда мы вытащим тебя из этой чёртовой дыры.

- Стой, - снова ухватил его за рукав Желадин. - Не уходи, слушай... Я ведь правду говорю, Макс. У меня на самом деле ничего не было и не осталось. Всё мне сделали ведьмы, эти чёртовы бабки... Да-да! - слабо, едва заметно закивал он и захрипел. Было видно, что он теряет последние силы. - Это правда. Я пользовался лишь тем, что на самом деле должно было принадлежать другим. Я забирал у других. У тебя забирал, у многих забирал.

- Ты слишком много говоришь.

- Это моё последнее право, Макс. Ты, главное, прости меня, прости. Пусть хоть твоё прощение станет моим... Хоть что-то будет у меня.

- В чём ты виноват передо мной, чтобы я тебя прощал?

Медленно подняв руку, Желадин положил её на шею Максиму и заставил наклониться ниже, почти к самым своим губам.

- Слушай, - едва слышно прошептал он, - Я действительно виноват... Очень, Макс. В том, что полюбил, поверил ей, а она убила меня...

Его слова становились всё тише, незаметнее, растворяясь в тишине дома, в пыльном и затхлом воздухе подвала, в напряжённом хриплом дыхании.

- Кто? - спросил Максим. - Кто она, Макс? О ком ты говоришь?

А когда услышал, отпрянул от друга, задохнулся одновременно от жаркого гнева и ужаса, но тут же замер, когда увидел, как в раскрытых глазах Желадина медленно расширяются зрачки, с нарастающим изумлением смотря куда-то мимо, вверх, в свет провала и куда-то дальше.

- Лёша, - толкнул его голову Максим, но она безвольно замоталась в его руках, вдруг став невероятно тяжёлой. - Лёша! Желадин! Алексей!!!

Максим проверил, как учили, но сердце не билось, и Алексей уже не дышал. Желадин умер на его руках.

- Господи, - со вздохом-стоном выдохнул Максим, чувствуя, что совершенно не осталось сил, чтобы не только выбраться из этого подвала, но и вынести всю непомерную тяжесть из смятения, горечи утраты, жуткой обиды и душевной боли, что так легко пересилила всю остальную, физическую. Хотелось просто лечь здесь же среди дров, застыть, замереть и остаться так до тех пор, пока и ему не откроется возможность уйти куда-нибудь туда, где нет ничего, кроме изумления - в даль пустоты и покоя. Но полной уверенности в последнем не было.

Он не вздрогнул, не испугался, когда услышал, как его окликнули сверху. Подняв голову, Максим увидел на краю провала покрасневшее, распалившееся лицо своего недавнего спутника.

- Вижу, что нашли своего друга, - осмотрев пыльное пространство, констатировал печальный факт Инквизитор.

- Ему уже ничем не помочь, - коснулся мёртвого лица Желадина Максим. - Связь есть? Здесь в подвале вообще глухо. Необходимо вызвать "скорую" и милицию.

- К сожалению, это невозможно, - сообщил Инквизитор, проворно, в два приёма спускаясь к ним прямо через провал.

- Здесь два трупа.

- Да, - тихо согласился спутник. Он положил руки на плечи Максиму, потом помог встать и стал устанавливать лестницу-стремянку. - Я здесь сам с ними разберусь, а вам отсюда нужно выбираться.

Когда Максим с его помощью оказался снова в разрушенной гостиной, Инквизитор посмотрел на него снизу и сокрушённо покачал головой.

- Вам крепко досталось. Вы должны ехать обратно в больницу. Дорогой вызовете помощь.

- Не могу, не имею права - ответил Максим. - Я знаю чей это дом.

- Да? - удивился Инквизитор. - Знаменитый дедуктивный метод?

- Всё гораздо проще. Там возле дверей на полочке, - Максим указал рукой направление, - голова личного водителя моей тёщи. Во дворе стоит её машина. Думаю, что это её дом.

- Понятно, - вздохнул Инквизитор, опускаясь на колени перед изголовьем мёртвого Желадина. - Но я всё-таки советую вам, как можно скорее убраться отсюда. Неизвестно, какое отношение ко всему этому имеет ваша уважаемая тёща, но магией от этого места несёт за версту. Послушайте меня: вы не в том состоянии, чтобы постоять за себя, здесь же очень опасно. Доказательств этому, как видите, довольно. Садитесь в любую машину и уезжайте.

- Лучше скажите, где можно найти немного воды?

- Слева есть второй проход на кухню - вода может быть там... Где-то там же должны быть ванная и прачечная. Ваш друг хоть успел сказать, что здесь произошло?

- Нет, - покачал головой Максим, - ничего он не успел сказать. Я нашёл его слишком поздно.

Уходя, он увидел, как Инквизитор, закрыл глаза покойнику и стал что-то тихо шептать над телом погибшего, словно молясь.

Найти и дойти до указанного прохода на кухню не удалось. Обходя груду из никелированного металла и битого стекла, которая совсем недавно была одной из двух люстр в просторной гостиной, он услышал за спиной шаги - тот же самый сухой стук, словно стучали деревом о дерево, и неторопливое пошаркивание, которые он слышал совсем недавно, ещё находясь в подвале. В следующее мгновение что-то плотное и раскалённое до нестерпимого жара ударило его в спину, сбивая с ног и швыряя, словно котёнка на разбитую люстру. От сильного удара вышибло дух, помутило сознание, но Максим успел заметить, как посреди комнаты стоит женщина с нелепо всклоченными волосами и делает какие-то странные движения руками, словно дирижирует невидимым оркестром. Не смотря на то, что от боли, сотрясения и неожиданности спутались все мысли, а лицо женщины до невероятной степени исказилось жуткой гримасой злобы, Максим узнал в ней Тунангаеву.

- Примса харрет! - прорычала ведьма, выпучивая глаза и растягивая до огромных размеров зубастый рот. В довершение она сделала какой-то странный жест руками, словно потянула за невидимые канаты, и тут же дом зашатался, заскрипел. С оглушительным грохотом рухнул балкон второго этажа, проваливаясь всей своей массой в дыру подвала. Удушливая и плотная волна пыли разошлась в стороны, быстро заполняя ярко освещённое пространство гостиной непроницаемой белёсой мглой.

Заходясь в кашле от удушливой пыли, Максим выбрался из остатков люстры и встал на ноги. Он не успел толком прийти в себя после удара, как из пыли, серым силуэтом выплыла Тунангаева. Она чем-то взмахнула, словно намереваясь нанести удар, Максим инстинктивно отшатнулся, но тут же острая боль вспорола правую руку, которой он прикрывал лицо. Часть бинта на запястье обвисла лохмотьями, по которым заструилась горячая кровь.

- Елизавета Петровна! - в растерянности и от ужаса закричал Максим, не понимая, что на самом деле происходит, но всё-таки сумел увернуться от нового удара. Что-то блестящее и длинное мелькнуло совсем рядом с его лицом. Приходилось невольно изумляться тому проворству, с какими нападала на него немолодая, хромающая на больную ногу женщина. Она с такой быстротой стала вновь и вновь нападала на него, стараясь достать каким-то острым предметом, что лишила его всякой возможности перевести дыхание. Он лишь изворачивался, откатывался, отпрыгивал, следуя инстинктам тренированного тела.

Тунангаева лишь злорадно засмеялась с его попыток, продолжая с нарастающей интенсивностью наступать и наносить всё новые и новые удары. Он не хотел её бить, но когда болью обожгло левое предплечье, когда едва удалось увернуться от очередного выпада, подхватил на ходу обломок какой-то доски и со всей силы огрел нею взбесившуюся женщину. К своему изумлению он увидел, как в щепы разлетелся толстенный кусок дерева, будто от удара о камень, почувствовал, как онемели от этого удара руки, но Тунангаеву этот удар лишь остановил, и она осталась стоять на ногах, как ни в чём ни бывало. Встряхнув всклоченной, седой и запылённой головой, она сбросила с торчащих волос щепы и рассмеялась ещё громче, снова разевая страшную зубастую пасть, но повторять атаки не стала, а мягко и, вместе с тем, быстро, взмыла куда-то вверх. На её месте лишь заклубилась пыль.

- Вы думаете, что способны со мной справиться, Максим Фадеевич? - с противным смешком спросила она откуда-то с высоты. - Вы же ни во что не верите! Даже в то, что видите! Со слепцами расправляться проще, чем с детьми - поверьте моему опыту!

Неясная тень мелькнула над Максимом в пыльном воздухе, и в тот же миг он присел, шипя сквозь зубы от боли и зажимая рукой свежую рану на шее, совсем рядом с сонной артерией. Пришлось срочно искать ещё что-нибудь, чтобы отбиваться от немыслимых по ярости атак женщины.

- Что вы здесь делаете? - спросил он, наконец совладав с растерянностью и стараясь по теням в клубах пыли определить, с какой стороны снова будет атакован. На боль он старался не обращать внимания.

- Ждала вас. Мне сказали, что обязательно придёте. Вы слишком настойчивы и опасно упрямы. С этим нужно что-то делать.

- Зачем я вам нужен?

- Мне вы лично ничего плохого не сделали, Максим. - Невозможно было разобрать, откуда доносился её голос. Удушливая пыль стала понемногу оседать и, прикрывшись куском бруса от разбитых перил, Григорьев пятился, отступая к стене. - Поверьте, ничего личного. Просто так надо. Вы не должны нам помешать.

- Где Римма Михайловна? - прервал он её, совершенно не понимая, о чём она говорила.

Вместо ответа она спикировала на него прямо сверху, из высоты едва видимого в пыли холла. Он успел отреагировать и увернуться. Всё произошло с такой быстротой, что он снова не сумел разглядеть, чем всё-таки она пыталась его достать. Скорее всего, это был какой-то длинный и очень острый нож. Достаточно одного касания, чтобы без звука ткань пижамы, а под нею и плоть, расходились болезненными и кровоточащими ранами.

- Вы спрашиваете о своей тёще? - спросила она, атакуя снова.

Максиму посчастливилось увернулся и от этого удара, и он наконец прижался спиной к спасительной стене. Промахнувшись, Тунангаева взмыла вверх, укрываясь в пыльном воздухе.

- Спрашиваю именно о ней, - подтвердил он, осматриваясь. Стена прикрывала ему спину. Теперь нападать на него могли лишь спереди.

- Не нужно беспокоиться, Максим, - злорадно засмеялась женщина, оставаясь невидимой. - Не так давно она навела на вас такую порчу, что максимум через год вы бы молили врача об эвтаназии, чтобы прекратить муки, на которые облекла вас любимая тёща. Но я не оставлю вас в живых!

Она снова спикировала точно на него, но прежде он успел со всей силы швырнуть ей навстречу брус. Она ударилась о него, звонко взвизгнула, потом вскрикнула, но уже тише, отлетев и шмякнувшись о противоположную стену, но не упала. Задрав голову, Максим увидел, как Тунангаева, по-собачьи, стуча своей полусухой, полугнилой ногой, побежала вверх прямо по стене, вскоре став снова невидимой.

- Где тёща? - повторил он, наблюдая за фантастическим зрелищем.

- О себе думайте, Максим, о себе, - посоветовала Тунангаева, скрываясь за пыльной взвесью, и Максим услышал её тихий стон. Теперь в её голосе звучало гораздо меньше прежнего самодовольного и дикого озорства. - Не злите меня, и вы умрёте быстро. Пока я с вами забавлялась.

Она вдруг ниоткуда материализовалась примерно в десятке шагов перед ним, и, не ступая, не перебирая ногами, поплыла медленно на него, вперив полный ненависти взгляд своих жутко выпученных глаз. Одновременно она вскинула обе руки, держа в них длинный атам.

- Теперь всё будет по-серьёзному, - зловеще заговорила Тунангаева, неумолимо приближаясь к оторопевшему от ужаса Максиму. - Я покажу вам своё настоящее мастерство, чтобы вы умерли, наконец поняв, что есть люди, владеющие настоящей магией - истинным искусством власти! Вам не поможет даже Инквизитор, которого вы с собой притащили. Не одного из них я отправила к их так горячо любимому богу. Справилась и с ними, и с этим святошей. Теперь ваша очередь познакомиться с настоящей ведьмой...

Её голос буквально заскрежетал от ярости, когда она стала произносить непонятные слова. На каком-то моменте что-то невидимое охватило шею Максима и стало с каждой секундой всё сильнее стягивать, сдавливать её, одновременно медленно поднимая его тело вверх, волоча по стене. Максим сделал попытку высвободиться, но лишь бессильно задёргал руками и ногами, не имея никакой возможности сделать ни единого вздоха. Выросший до воя звон наполнил его голову, фиолетово-чёрная пелена в глазах стала быстро заслонять взлетающую напротив, изуродованную лютой злобой ведьму. Невидимая удавка с большей силой сдавливала его шею, лишив возможности даже хрипеть. Через секунду последние силы покинули его руки и ноги, и они повисли, быстро наполняясь ледяной немотой. Меркнущее сознание в последний миг зафиксировало момент, когда Тунангаева окуталась белым облаком, а мир вокруг враз опрокинулся, устремляясь вверх.

Попавшая в горло вода заставила закашляться. Он открыл глаза и в нечёткой, размытой картинке мира с трудом различил лицо склонившегося над ним Инквизитора.

- Боже, что это было? - приглушённо прошептал Максим, пытаясь сесть и прислониться к стене, возле которой лежал.

- Ваша подопечная, - хмыкнул Инквизитор, оглядываясь по сторонам. - Неужели не узнали?

- Узнал, - ответил Максим, потирая шею, боль в которой ещё продолжала давить, но уже не мешала дышать. - Что это с нею?

- А что может быть с ведьмой? - грустно улыбнулся спутник. - Бесится, забавляется своей силой, много болтает. Со всеми так. Часто это выручает.

- Я думал, что вы...

Максим кивнул в сторону обвалившегося балкона.

- Не сегодня и не так скоро, как хочет ведьма, - покачал головой Инквизитор. - Со мной ей придётся повозиться.

Он встал на ноги и тревожно осмотрелся по сторонам.

- Вы можете стоять, идти?

Максим, опираясь о стену, встал. Ноги мелко дрожали от слабости, некрепко, но держали. Кажется, всё было более или менее сносно, если не считать постепенно просыпающейся боли в старых и свежих ранах.

- Да, могу.

- Хорошо, - кивнул Инквизитор и протянул пистолет. - Берите. Он вам пригодится. Идите по следу колдуна, если хотите выручить свою тёщу.

- Тот самый? - спросил Максим, принимая оружие и тут же проверяя его. Патрон был в патроннике, для стрельбы достаточно лишь сдвинуть флажок предохранителя.

- Он, - подтвердил спутник. - Всего семь пуль - не стреляйте просто так. Никаких предупреждений - сразу наповал. Сейчас здесь работают другие законы.

- Куда мне идти?

- На заднем дворе есть выход на пустырь...

Они разом вздрогнули и замерли, когда где-то из глубины разбитого дома донёсся невероятный по силе, леденящий душу и сжимающий сердце, вой.

- За пустырём лес - след магии ведёт именно туда. Держите фонарь.

Максим взял и фонарь.

- А вы?

- Вынужден остаться, чтобы закончить то, чему меня учили. Ведьму нужно остановить, - снова скупо улыбнулся Инквизитор и подмигнул. - Поторопитесь.

- Как я найду кого-то ночью в лесу? - удивился Максим и растерялся, когда увидел не менее удивлённое выражение на лице своего спасителя.

- Кажется, вы себя недооцениваете, Максим Фадеевич. Просто идите туда, куда несут ноги. Неприятности вас находят сами. С Фандером в разговоры не вступайте. Он слаб, но очень умён, чтобы заговорить без всякой магии не хуже любого политика. Не успеете оглянуться, как вам оторвут голову и поставят на полочку к маринованным помидорам. Стреляйте сразу, как только увидите, что можно бить наверняка.

Вой снова повторился. В нём слышалась уже не боль, а бешеная ярость. Невидимой, но ощутимой волной прошла она по разбитому помещению, что-то с треском упало, где-то зазвенело разбитое стекло.

- Почему она такая злая?

- Почему? - отвлечённо переспросил Инквизитор. - Потому, что основное качество ведьмы - это злоба. Запомните это на будущее. Чем больше в них зла, ненависти и ярости, тем мощнее их магия... Вы поняли, что я сказал вам раньше? Стреляйте сразу!

- Понял, - ответил Максим, пробуя удержать пистолет в правой руке. Из-за повязки, старой раны и новых это оказалось непростым делом - оружие норовило выпасть из ослабевшей кисти.

- Справитесь? - смотря на это, с сомнением осведомился Инквизитор.

Максим переложил пистолет в левую руку, а фонарь зажал в подмышке правой.

- Постараюсь.

Он уже хотел идти, когда его остановили.

- Погодите, - вздохнул Инквизитор. - Я должен вас благословить.

- Меня недавно уже благословляли.

- Таких вещей никогда не бывает мало. Всегда про запас держите две. - Он коротко улыбнулся и положил руку на голову Максима. - Станьте на колено.

Максим подчинился и стоял так, пока над ним в звучали слова тихой, торопливой молитвы, потом встал.

- Спасибо.

- Ступайте с Богом, Максим Фадеевич.

Отойдя немного, Максим развернулся.

- Чем вы её так? - спросил он и поделился впечатлением. - Мне показалось, что она взорвалась.

- Очень похоже! - невесело засмеялся Инквизитор и достал из-под короткой куртки пластиковую белую флягу с водой и с теснённым крестом на боку, а также розарий с маленьким крестиком, который тут же поцеловал, а чётки намотал на запястье. - Идите же! Как видите, я не такой безоружный и безобидный, как может подумать какая-то ведьма... Идите! Да хранит вас Господь.

Задняя часть двора дома Ардановой оказалась также ярко освещённой, как и пространство перед особняком, поэтому приметить распахнутую в смоляную темень пустыря калитку не составило труда. Максим метнулся к ней и уже через мгновение бежал по пустырю, подсвечивая себе дорогу зажатым под мышкой фонарём. К этому времени заметно похолодало и крупный озноб сотрясал всё его тело, не давая возможности ни сосредоточиться, ни собраться с мыслями перед неведомыми испытаниями, которые наверняка поджидали где-то впереди.

Переживания по поводу того, что будет невозможно найти нужное направление, оказались напрасными. Через раскисший после недавних затяжных дождей, поросший прошлогодним бурьяном и чертополохом пустырь пролегала цепочка оставленных в вязкой грязи отпечатков ног недавно прошедших здесь людей. Луч света, раскачиваясь в такт бегу, уверенно выхватывал из темноты эти следы - два поменьше и один большой. Двигаясь по этим отчётливым отпечаткам, Максим старался не думать о том, кому мог принадлежать второй маленький след, но мысли упрямо возвращались к последним словам умирающего Желадина и к той примечательной детали, которую он обнаружил в прихожей дома, на трюмо. Если слова умирающего друга можно было отнести к предсмертному бреду, то выложенные в ряд предметы женской косметики упрямо возвращали к определённому выводу - в доме совсем недавно побывала Надя, и третий небольшой след вполне мог принадлежать именно ей.

Бежать по раскисшей грязи было совсем не просто. Ноги то увязали в ней, то разъезжались, и на то, чтобы удержать равновесие, приходилось тратить слишком много сил из того небольшого запаса, что остался после упражнений в дровяном складе и короткой, малоудачной попытки противостоять ведьме, в которую так неожиданно и абсолютно реально превратилась Тунангаева. Несколько раз максим падал, но, коротко выругавшись, поднимался на ноги и бежал дальше. Порой он ронял фонарь, который было очень нелегко удерживать под израненной рукой. Но Максим упрямо продолжал двигаться вперёд, а мощный луч света полосовал пространство ночи впереди, выхватывая из густой темноты то серые, неживые и высокие мощи прошлогоднего чертополоха, которого ближе к лесу становилось всё больше и больше, то цепочку отпечатанных в грязи следов. Скоро мёртвого дурнотравья стало столько, что пришлось сбавить темп, а под конец вообще продираться через него, прикрывая лицо руками и фонарём. Тонкая больничная пижама не только не согревала вконец измотанное тело, но и совершенно не защищала от длинных и острых колючек, что с обжигающей болью впивались в незащищённую плоть.

Почти выбившись из сил, Максим остановился перед самым лесом, чтобы перевести дух и восстановить хотя бы немного сил. Отдыхая, он подумал об Инквизиторе, который остался в доме наедине с рассвирепевшей ведьмой. Неизвестно, что там сейчас происходило, но Максим был полностью уверен, что его новому знакомому приходится туго. Он даже внутренне содрогнулся, вспоминая те невероятные ярость и силу, с которыми на него набрасывалась Тунангаева, а заодно и весь ужас собственного бессилия что-либо противопоставить этому необузданному бешенству. Он направил луч света на лес. Серо-зелёная стена из кряжистых дубовых стволов прочно и смирно охраняла густую ночную смоль, и где-то там, в её неведомой глубине, находился тот, которого стоило опасаться гораздо больше, чем взбесившуюся ведьму.

Ещё раз напоследок глянув на стоящий вдали за пустырём ярко освещённый дом, Максим увидел, как разлетелись окна второго или третьего этажа, а из них плотными клубами вырвалась то ли пыль, то ли густой пар. Секундой позже до слуха долетел грохот взрыва. Максиму, как стороннему наблюдателю, хорошо было видно, как почти разом после этого вспыхнули окна в соседних особняках, но потом, словно опомнившись, быстро погасли снова. Жаркое возмущение наполнило сердце, но почти сразу отступило: Максим лишь лишний раз увидел то, с чем не однажды сталкивался раньше - людское безразличие. Сколько раз ему приходилось общаться на месте преступления с теми, кто упрямо делал вид, что ничего не видел и не слышал. Сколько раз он пытался увещевать дать показания тех, кто явно был свидетелем кровавого преступления, но упрямо отрицал этот факт. Не однажды он пожалел о том, что в уголовном кодексе не предусмотрена мера ответственности за трусость и безразличие.

Край пустыря перед лесом за первые по настоящему весенние дни успел густо порасти молодой и густой травой, и она неплохо скрывала следы ушедших в лес людей. Повернувшись обратно к лесу, снова осветив его фонарём, Максим внимательно осмотрел пространство между деревьями - слежавшуюся прошлогоднюю листву. В одном месте серовато-коричневый ковёр оказался едва отмечен чуть приметной темноватой дорожкой, что, петляя между застывшими в ночной дрёме деревьями, убегала туда, куда не достигал мощный луч света.

Снова сунув фонарь под мышку, Максим уверенно шагнул вперёд, и в тот же миг осознал, что проваливается в ледяную, густую жижу...

Прежде всего требовалось совладать с собственными сомнениями. Обычно в таких случаях помогала иступлённая молитва. Заученные слова тихим шёпотом осыпались с губ и тут же устремлялись куда-то вверх, к небесам, студя в теле ненужные страсти, освобождая сознание от лишних чувств, оставляя лишь самые необходимые. Это был его единственный способ приведения себя в готовность к предстоящей схватке. Он догадывался, что о нём мог подумать ушедший Григорьев, но на самом деле ему никогда не попадались настолько свирепые и злые ведьмы, как Тунангаева. До этого Инквизитору приходилось иметь дело лишь с теми, кто либо делал первые шаги в освоении магии, либо с теми, кто, достигнув определённого рубежа в мастерстве, отступал перед вполне обоснованным страхом зайти слишком далеко. Прежде Тунангаевой занимался сам Димитр, как самый опытный и самый решительный из всех инквизиторов боец. Почему отвели его на другое дело - Инквизитор мог лишь догадываться. Свои решения Судьи никогда не поясняли. О Димитре же среди собратьев ходили легенды не только в Украине, но и в Румынии, и во Франции, где обессилевшие после обезвреживания десятков ведьм и сильных колдунов, цыганские бароны буквально кипели от ярости, требуя от властей немедленной расправы над так сильно досадившей им Инквизицией. Мало кто из братьев-инквизиторов знал друг друга в лицо - таковы были условия жёсткой, но вполне оправданной конспирации, но так или иначе встречи случались и редко какие из них проходили без упоминания Димитра. Говорили, что он обладал уникальным талантом, истинно божественным даром идти по следу любого мага, и его вера была столь огромной силы, так щедро наделена божественной Благодати, что никто из чародеев не мог ему ничего противопоставить. Нередко и сами Судьи ставили Димитра в пример другим инквизиторам. Порой это воспринималось, как специально выдуманная легенда. Специально, чтобы давать верным служителям армии Господней, его преданным псам, больше уверенности в этой тайной, но жестокой и кровавой войне. Какими бы сильными ни были слова даже самой истовой молитвы, всё равно просто по-человечески хотелось представлять осязаемый пример непобедимого и могущественного рыцаря из числа себе подобных. И если бы не то искреннее восхищение, с которым о Димитре рассказывали сами Судьи Высшей региональной Коллегии, Инквизитор вряд ли бы поверил в эти россказни, принимая их за очередной пример так необходимой пропаганды. Всегда лучше говорить о подвигах героях, чем получать на телефон закодированные сообщения об очередной гибели соратника. За последнее время таких сообщений поступало слишком много...

Получив приказ перебираться из Херсона, где только-только удалось помочь десятку заморённых чарами местных чернокнижников людей, сюда - в Киев, Инквизитор даже не представлял себе, с чем придётся столкнуться. Когда же подробно разобрался в деле, осознал, что совершенно неожиданно для себя оказался в роли того самого неспособного ученика, который никак не мог выучиться плавать. Его просто вывезли на лодке на середину озера и перевернули её, решив отдать судьбу на усмотрение скупого жребия: выплывет - будет толк, нет - отслужим тризну. Правда, Инквизитор не видел никаких поводов, чтобы кто-то из Судей Коллегии считал его в какой-то мере аутсайдером или слабым, нерешительным бойцом. Обращаться к ним за разъяснениями было абсолютно бесполезно, а догадки лишь раскачивали чувство собственного достоинства от границ обиды, до гордости осознания всей меры возложенной на него ответственности.

Некоторое время назад он со всей возможной убедительностью советовал Григорьеву не задумываться там, где это совершенно не уместно, а полагаться лишь на собственную решимость к действию. Если Господь избрал тебя - он обязательно позаботится о том, чтобы дать всё возможное для достижения необходимого результата. При этом Святая Инквизиция наставляла избранных на роль своих воинов, говоря что в божественных дарах никогда не было и не будет места для сомнений. Но при всей своей безоглядной вере в Бога, веры в себя как раз и не доставало. Судя по тому, как решительно отправился по следу опаснейшего колдуна Григорьев, у него проблем с этим не было - по крайней мере, с верой в себя.

Что-то снова оглушительно грохнуло на втором этаже. Одних разбитых окон ведьме оказалось мало, и очередной приступ злобы она выместила на всех дверях этажа, одним махом разнеся их в щепы. Под такой аккомпанемент погружаться в живительную нирвану молитвы стало просто невозможно. Ведьма бушевала где-то в глубине полуразрушенного дома, распаляясь пуще прежнего. Укрепившись лишь одной молитвой, поцеловав в завершении распятие на розарии, Инквизитор накинул чётки на запястье левой руки, и после короткого заклятья мягко взмыл в воздух, медленно поднимаясь к высокому потолку холла-гостиной, по пути осматривая этажи в поисках ведьмы, которая неожиданно притихла. Пора было уже приступать к битве и заканчивать с нею. Инквизитор был обучен справляться с колдовством. Порой оказывалось, что знал он его гораздо лучше тех, на кого вёл охоту и кого пытался убедить оставить опасное ремесло или хобби. Но у Григорьева, кроме решимости и семи серебряных пуль, ничего такого не было, и перед мощными заклятиями древнего колдуна Максим предстанет совершенно бессильным. На одной решимости здесь не выехать. Ему срочно требовалась помощь более опытного и соответствующим образом подготовленного помощника...

Тунангаева за два года получила достаточно предупреждений, чтобы внять им. Оставалось закончить дело тем, чем оно обычно заканчивалось с особо упорствующими злодейками, и немедля отправиться на помощь Максиму. Вдвоём противостоять древнему злу всё-таки лучше, чем в одиночку, в окружении полного непонимании того, что же на самом деле происходит вокруг.

Окутавшая полуразрушенный дом тишина тревожила неприятным холодом нехороших предчувствий. Пролетев над остатками обвалившегося перехода второго этажа, Инквизитор стал подниматься выше, к третьему. Во всех комнатах по-прежнему ярко горел свет, но в проёмах выбитых дверей не было заметно ни единого движения. Тунангаева где-то затаилась, наверняка собираясь коварно напасть из засады. Ощущать себя в роли живой приманки было ужасно, но другого способа вызвать бесовку на бой Инквизитор не видел.

Поднявшись почти к самой крыше, он наложил максимально прочное заклятие на все дыры и выходы из дома. И в тот же момент, когда сработало заклятие, он потерял немного высоты - немалая часть энергии ушла, затраченная на заклятие. Пришлось приложить немного больше усилий, чтобы снова подняться почти к самой крыше и удерживать себя в немного пыльной пустоте пространства. Инквизитор знал, что сильная ведьма могла достаточно просто справиться с таким препятствием, но её усилия не остались бы незамеченными. Все её попытки выбраться из этой магической клетки сработали бы, как подёргивание нитей паутины, заодно понемногу лишая её колдовской силы, и чем больше он сможет поставить перед ней препятствий, тем больше энергии она потратит. Основная проблема оставалась в том, что у опытных и талантливых чародеек, её запас мог оказаться огромным.

Он собирался кинуть в одну из комнат третьего этажа заклятие Дьявольского пламени, намереваясь поступать так с каждой следующей комнатой, с каждой нишей, чтобы в конце концов вынудить ведьму покинуть укрытие и вступить в открытую схватку, когда что-то сильное и цепкое упало на него сверху, хватая за плечи и с невероятной силищей швыряя на ближайшую стену.

- Ты не с той связался, мальчишка! - заулюлюкала ведьма, закладывая крутой вираж в пыльном воздухе.

Столкновение со стеной оказалось такой силы, что отвалился огромный кусок штукатурки и рухнула картина. Почти потеряв сознание, Инквизитор безвольной тряпичной куклой стал падать вниз на каменный пол гостиной, но перед самим падением ведьма, словно злобная гарпия, снова его подхватила, раскрутила и швырнула теперь о другую стену.

- Я превращу тебя в мешок из дерьма и костей, проклятый святоша! - верещала она от восторга, упиваясь собственным превосходством.

Она снова и снова подхватывала его и разбивала его телом то одну стену, то другую, но до второго удара он успел поставить вокруг себя необходимое заклятие, и все старания ведьмы не причиняли теперь ему особого вреда, кроме тошнотворных впечатлений, как от слишком быстро раскрученной карусели. Он не сопротивлялся, специально расслабился, став почти тем самым мешком, о котором с таким восторгом вопила Тунангаева. Когда из него вырвался фонтан рвоты, она брезгливо отбросила его, и он кулём упал пол холла, подняв облако пыли.

- Твоим дерьмом я разрисую все стены этого дома! - победно заявила она, медленно спускаясь к Инквизитору.

Притворившись потерявшим сознание, он сжал в руке флягу со святой водой, накапливая на кончиках пальцев подготовленное ранее заклятие Дьявольского пламени. Его уже было столько, что начало саднить кончики пальцев, которые вот-вот могли вспыхнуть, словно головки спичек. Он услышал, как стуча своей сухой ногой, ведьма подходила к нему всё ближе и ближе, и мысленно радовался тому, что противница израсходовала уже слишком много своей бесовской энергии, если уже не могла левитировать. Не так давно его учили в монастыре, что необходимо давать ведьмам максимальную возможность проявить свои мастерство и ярость. С каждой попыткой нового колдовства они теряют свою силу, становясь более уязвимыми. Правда, у каждой из них был свой запас сил, и чем старше, чем опытнее была та или иная бесовка, тем больший запас энергии она имела и тем быстрее восстанавливала утраченную. Но на последнее могло потребоваться несколько дней, а порой и недель.

Он услышал, как возбуждённо и алчно, почти захлёбываясь слюной, словно дикий, жаждущий свежей крови зверь, она задышала, склоняясь над ним, и открыл глаза как раз в тот момент, когда она занесла над ним свой атам.

- Ты знаешь, что бывает с теми, кто обагрил свой атам человеческой кровью? - спокойно спросил он, видя, как оторопела от неожиданности ведьма с воздетой рукой, в которой холодно блестела сталь длинного клинка.

- Веллас! - в ужасе воскликнула она, намереваясь снова подняться в воздух, одновременно не в силах отвести наполненных ужасом глаз от руки Инквизитора, в которой была зажата фляга со святой водой.

Другой рукой он накинул на неё скорое заклятие Тяжести - не прочное, поспешное, но достаточное, чтобы на время придержать ведьму, заставить побороться, потратить ещё немного сил. Она забрыкалась в невидимой петле, болтая ногами и руками, и закричала, скоро переводя крик на полный отчаяния затяжной вой.

Он встал и накинул ещё одну петлю заклятия - теперь более прочного и основательного, стараясь прижать ведьму к полу. Кончики пальцев другой руки, что держали флягу уже дымились, распространяя приторный запах горелой плоти. Боль заклятия, творящего стихию, а не иллюзию, едва можно было терпеть.

- А-а-а! - вопила ведьма, переходя с одной жуткой ноты на другую. - Веллас! Веллас мой, помоги!

- Тебя ведь предупреждали, - напомнил он, едва удерживая петли заклятия и едва терпя боль в пальцах. Она была всё-таки неимоверно сильной - эта ведьма. Преодолевая заклятия, Тунангаева поволокла Инквизитора за собой по полу, готовая вот-вот взлететь даже со столь непосильной ношей. - Тебя по-хорошему просили бросить всё! Тебе даже облили руки святой водой, ещё раз предупреждая! Но ты решила, что всё это не так серьёзно, правда? Ты подумала, что легко справишься с очередным Инквизитором, но твой колдун тебя оставил - теперь тебе никто не поможет!

Она дёрнулась из силков с такой силой, что подняла вместе с собой Инквизитора на добрых два метра - на большее сил у ведьмы не осталось. Падая, Инквизитор едва не выпустил петли, которые приходилось удерживать ценой почти разрывающихся жил левой руки. Пальцы правой же уже вспыхивали сизыми огоньками...

- Будь ты проклят! Проклят!!! - завизжала Тунангаева. Она сопротивлялась с таким отчаянием, что разбрасывала клочья своей обожжённой кожи с рук и ног, а также с почти полностью обваренной, практически безволосой головы. Она уже ничем не напоминала человека. - Слышишь? Будь-ты-проклят!!!

- Как скажешь, - ответил он и легонько спустил раскалившееся до состояния солнца заклятие со своей руки. Оно, невидимое, но хорошо ощутимое быстро устремилось к ведьме, толкая перед собой ёмкость со святой водой.

Того, что произошло дальше, он никак не ожидал. За какое-то мгновение он с сожалением успел подумать о своей оплошности. Необходимо было сразу с огненным заклятием отпустить прочные силки другого, но он слишком увлёкся своей неожиданной победой, позабыв обо всём. Вместо того, чтобы, как и прежде, пытаться изо всех сил вырваться из западни, ведьма неожиданно бросилась на Инквизитора. Получился мгновенный эффект катапульты. На то, чтобы увернуться попросту не осталось времени. Между двух столкнувшихся с неимоверной силой тел оказались одновременно зажатыми фляга со святой водой и сконцентрированная энергия огненного заклятия.

Мощный взрыв сотряс огромный дом с такой силой, что по всему кварталу в округе сработали автомобильные сигнализации. Вмиг в доме Ардановой погас весь свет, через мгновение рухнула вторая люстра, а ещё через секунду - обвалилась внутрь крыша, выбивая из разбитых окон наружу густые клубы пыли и раскалённого пара.

В себя заставило прийти содрогание земли.

Максим лежал на опушке леса, с ног до головы вымазанный липкой грязью. Борьба с трясиной забрала слишком много драгоценных сил.

Идущий от земли мощный толчок он почувствовал всем своим ноющим от бессилия и боли телом, и, с трудом приподняв голову, увидел, как где-то над посёлком к небу поднимается большое белое облако. Снова с небольшим запаздыванием донёсся раскатистый, словно далёкий гром, звук взрыва. Света в доме Ардановой больше не было, в темень провалился и двор. Поднимающееся к небу клубящееся облако было заметно благодаря скупому свету от молодого месяца, который тонкой царапинкой пробивал небосвод, бережно рассыпая по округе серебряное мерцание.

Немного раньше, падая в трясину, Максим случайно выронил фонарь, благодаря чему теперь линза прибора осталась чистой. Взяв его, Максим посветил на пустырь всего в нескольких метрах от себя - туда, где противно и влажно чавкало жидкое пятно гибельной трясины. Вокруг неё он заметил тонкую паутинку нитей, протянутых прямо по траве и оплетающих сухие и мёртвые стволы прошлогоднего чертополоха. С трудом поднявшись и став на четвереньки, чувствуя, как противно липнет к телу пропитавшаяся ледяной жижей пижама, он осторожно подошёл к трясине. Теперь нити стали видны более отчётливо.

У самых ног жадно хлюпнула и всосала в себя большую порцию воздуха жидкая грязь. Максим невольно отшатнулся, с замирающим сердцем вспоминая, сколько сил и отчаяния было потрачено, чтобы выбраться из отвратительной смертельной ямы. Он наклонился, взял одну нить и потянул её, но она вдруг вспыхнула и вся вмиг пробежала точками красных огоньков и по жухлой и по молодой траве. В ту же секунду топь застыла и высохла прямо на глазах изумлённой, лишь чудом выбравшейся из неё жертвы. Вспомнив рассказы Инквизитора об умении колдуна организовывать засады, Максим с отвращением сплюнул на враз отвердевшую землю.

- Чёрта тебе лысого, а не засады! Обломишься на мне, хрен чёртов!

Он хотел утереться рукавом, но лишь размазал по лицу отвратительную грязь, со злорадным удовольствием обнаруживая, что, не смотря на близость смерти, так и не выпустил оружия. Walther теперь был сплошь покрыт липкой грязью. Оставалось надеяться, что в ответственный момент он не подведёт и подтвердит свою хвалёную в истории надёжность.

- Зараза! Ни хрена у тебя не получится, кто ты там есть - колдун сраный или навороченный фокусник! Я до тебя всё равно доберусь, слышишь? - крикнул он в темноту леса последнюю фразу и попытался стряхнуть омерзительную грязь с рук и пистолета. - Какая мерзость!

Вернувшись к лесу, он хотел опереться о дерево, чтобы постоять и подождать, пока в дрожащие ноги наберётся хоть немного сил, чтобы идти дальше, но промахнулся и рухнул в мягкую прошлогоднюю листву.

- Чёрт!..

На то, чтобы подняться, не осталось никаких сил.

Перевернувшись на спину, Максим заставил себя по возможности полностью расслабиться, стараясь не обращать внимания ни на боль, ни на страшный холод, стягивающий тело и парализующий сознание.

Через минуту он снова попытался встать и идти дальше. Ухватившись за одно дерево, постояв немного возле него, он толкнул своё непослушное, бунтующее тело к другому, затем к третьему. В таком состоянии придумать лучшего способа передвижения он не мог. Честя по-всякому, проклиная и матеря чёртового колдуна, он продолжил идти по едва приметному следу, постоянно петляя, чтобы найти следующую опору.

Одно из последующих деревьев неожиданно качнулось в сторону, словно нарочно отстраняясь. Максим выронил фонарь и с коротким вскриком полетел в темноту, обречённо ожидая новой, но теперь наверняка последней в его жизни засады, но глухой удар о землю, о сильно пахнущую прелостью листву вызвал лишь стон облегчения. Снова передохнув с минуту, он стал на четвереньки и пополз к светящемуся, лежащему в опавших листьях фонарю, поднял его и посветил туда, где должно было стоять предательское дерево. От увиденного его сердце сжалось в комок, стиснутое новым приступом ужаса...

В луче фонаря, мерно раскачиваясь в каком-то метре от земли, болтались вытянутые, белые, измазанные грязью по щиколотку ноги покойника.

Поднявшись выше, луч фонаря выбрал из темноты жуткое лицо мертвеца, качающегося в проволочной петле. Человек погиб не от удавки, а от того, с какой силой его вздёрнули на толстой дубовой ветке. Шея несчастного сломалась почти напрочь, и голова болталась между лопаток, тараща в ночь распахнутые от последнего пережитого ужаса глаза. В широко раскрытом рте с ввалившимся щёками, блеснули ряды золотых зубных протезов.

- Тьху-ты, - сплюнул Максим и опустился на землю под телом, в котором узнал труп своей тёщи. Подняв руку, он остановил безмолвное качание тонких, старческих ног Риммы Михайловны. - Что же это?.. Господи... Как же так?

Где-то внутри его тела, - не в сознании, не в голове, не в сердце - где-то гораздо глубже, закипал гнев. Это ощущение становилось таким явным, таким физически ощутимым, что Максим даже почувствовал его тепло, постепенно проталкивающееся в окоченевшие члены, наполняя их силой из неведомых резервов.

- Да ладно! - презрительно фыркнула Надя и не очень искренне удивилась: - Ты серьёзно? Я всегда была такой!

- Я раньше не замечал, - ответил Максим.

- Дурачок, - снова фыркнула жена.

Они сидели под тентом на балконе своего номера в отеле. Предвечернее африканское солнце особенно нещадно раскаляло плотную ткань тента, обдавая жаром их полуобнажённые тела. Надя, вытянув, словно вылитые из бронзы, красивые ноги, полулежала в шезлонге, держа в руке запотевший бокал с ледяным шампанским. Её плоский живот едва заметно вздымался в такт лёгкому дыханию. Обнажённая, манящая, налитая красотой и девичьей упругостью грудь, искусительно колыхалась при малейшем движении, притягивая и завораживая взгляд.

Под ними, во дворике гостиницы, со звонкими визгами и щебетом резвилась в бассейне многочисленная ребятня отдыхающих. Жаркий ветер доносил от ближайшего бара глухой ритмический стук - всё, что оставляло расстояние от инструментальной музыки. Совсем недалеко, раскачивая линию берега изумрудными волнами, накатывая на него нежно шипящей пеной, жило тёплое и бирюзовое Красное море.

- Правда, не замечал, - повторил Максим.

- Рада, что тебе со мной не скучно, - произнесла Надя. - Люблю доставлять сюрпризы.

- Ты могла хотя бы предупредить меня, - незлобиво упрекнул он, изо всех сил стараясь не уступать кипящей в груди ревности. - Я почти сутки не находил себе места! Хотел уже в полицию обращаться.

- Надо было обратиться, - безразлично ответила жена. - Через сутки здесь все бы знали, какой ты на самом деле болван.

Она потянулась к серебряному ведёрку со льдом, что стояло подле её шезлонга, студя бутылку с вином, подхватила её и наполнила до краёв тонкий и высокий бокал.

Больше всего его поражало отсутствие каких-либо эмоций у супруги. Её лицо ничего не выражало, даже если в словах звучало едкое презрение, словно всё, что она говорила, не принадлежало ей.

- Ты не имеешь права меня оскорблять, - тихо произнёс он. - Я ни в чём перед тобой не виноват. Наоборот...

- Ой, да ладно! - прервала она его на слове. - Вот только грозного и обиженного мужа мне здесь не надо разыгрывать, понял?

- Но я действительно твой муж!..

- И что? И что, что муж? - она небрежно бросила бутылку обратно в ведёрко, в котором противно заскрежетал лёд. - Если взял меня в жёны - значит объявил на меня права, так что ли?

- Я не говорил о собственности, как ты себе это представляешь... Конечно, я не имею на тебя никаких прав, но брак, это...

- Слушай - отвали!

- Надя! - задохнулся он от возмущения.

- Что "Надя"? Ну, что? Я всего лишь немного развеялась со своими новыми знакомыми. У них яхта, классные тачки, свои виллы и они ездят отдыхать, как люди.

- А здесь не люди? - он махнул в сторону пляжа, на море.

- Это? - привстала она в шезлонге, чтобы посмотреть на то, что творилось под балконом. - Жабятник! Сюда лезет плескаться всякое быдло, едва способное для этого за год наскрести штуку баксов! Ладно, когда мы были студентами, и ты таскал меня по болгариям и египтам - тогда это выглядело простительно и почти нормально. Но мы уже больше года, как закончили учёбу, работаем, служим, и что изменилось?

- А что должно поменяться?

- Ты дурак или прикидываешься? Я же тебе говорю, что с интересом пообщалась с людьми, которые не старше нас, а у них уже полмира в кармане.

- Кажется, ты можешь позволить себе остальные полмира, - заметил он.

- Это как же?

- Попроси родителей.

- А ты мне на хрена? - она упала обратно в шезлонг и вылила из бокала себе на грудь немного холодного вина. - К своим родителям я без тебя доберусь.

- В каком смысле "на хрена"?

- В прямом, Макс. В самом прямом. Только ради того, чтобы мне вставлять?

- Семья основывается не только на интимных отношениях, а ещё на взаимопонимании, взаимной поддержке, участии...

Она медленно приподнялась и посмотрела на него пристальным взглядом, заставив замолчать на половине фразы.

- Чё ты мне паришь? Начитался в школе пионерских книжек, теперь паришь! Ты мне ещё о детях расскажи - пошлю отсюда прямо с балкона, понял? Как ни глянь - вроде не дурак, а играет в честного и праведного ботана! Ты посмотри на своих сослуживцев! Чё - они такие же сдвинутые на правильной жизни? Нет, нормальные парни и мужики.

- Ты о ком?

- Да о том же Желадине, например. Смотри, уже в старлеях бегает, а вылез с нами, считай, из-за одной парты! И ни папы у него нафаршированного, ни даже хирурга в родственниках - светилы, сука, со всех сторон, куда не посвети - нету у него. Сам всё набирает! И как? Мы в эту жлобскую дыру, а он на сафари!.. Ты понял - на-са-фа-ри! Как белый человек к неграм - ты это можешь понять?

- Хорошо, я постараюсь, и мы на следующий год поедем тоже на сафари, если ты так хочешь!

- Да пошёл ты, Григорьев! - разочарованно бросила Надя. - Не впёрся мне твой сафари ни сегодня, ни завтра. Нашёл дуру, которая будет с винтовкой лазить по жаре и топтать львиное говно - сейчас! Мне такой радости и даром не надо.

- Так что же ты хочешь? - не выдержал он, нечаянно повышая голос.

- Я? - она посмотрела на него, холодно прищуривая глаза. - Я хочу, чтобы всё было тогда, когда я этого хочу, понятно тебе или нет? Не важно - сафари это или тундра, Эмираты или какой-нибудь райский островок в Полинезии. В общем пофиг, чего я на самом деле хочу, и, тем более, насрать - нужно это мне или нет! Я не хочу ничего ждать и терпеть! Всё должно быть ещё до того, когда я этого захочу, и всё, что мне останется - это выбирать... Когда я жду, моя жизнь проходит - понимаешь ты это? Она короткая - моя жизнь, и я не хочу тратить её на ожидания. Понимаешь ты это, Григорьев, или нет?

Она выплеснула на себя всё вино из бокала и снова потянулась к бутылке.

- Так не бывает, - произнёс он, поражённый этой тирадой.

- В голове у тебя не бывает, - произнесла Надя, отпивая прямо из бутылки и ставя её холодную прямо себе на живот. - Поэтому у тебя этого и нет.

- Слушай, а зачем же мы тогда затеяли всё это? Можно было же просто так перепихиваться изредка по вечерам, правда?

- Просто так - букашечки и червячки, а я высшего порядка, догоняешь?

- Так зачем весь это брак?

- Я просто пока в тебя верю.

- Веришь? Но год твоей жизни уже прошёл даром.

- Прошёл, да, не пропал.

Надя допила остаток шампанского прямо из бутылки, поставила её на пол, встала из шезлонга, одним движением сняла плавки и подошла к Максиму, забралась к нему на колени.

- Но к тому, что я потратила на тебя лучший год свой жизни, я тебя ещё люблю. Так, что, Максик, не переживай, для меня это время прошло не зря. Как говорят, помнишь: любовь зла...

Её пахнущие вином губы поцеловали его. Он отвернулся, отстраняясь от её дыхания, от которого сильно несло перегаром.

- Не будь букой, Григорьев. Ты муж мне или не муж? Я, между прочим, всегда была тебе верна. Честно! Я знаю, что я красивая и ты меня ревнуешь, но прекращай эти сцены с обидой - просто вставь мне. Как мужик... Я не могу уже терпеть. Не заставляй меня просить, ждать, а моей молодости пропадать зря.

Почему-то сейчас вспомнился именно этот короткий эпизод из их совместной жизни. Тогда он отстранился от Нади, встал и ушёл, чтобы до раннего утра гулять по шелестящему прибоем морскому берегу, пытаясь постичь ту откровенность зла, с которой ему в спину были брошены обжигающие слова проклятия из уст человека, которого, как он считал, любил больше всего на свете. Ни безмолвие африканской ночи, ни шелест изумрудных волн не смогли избавить его сердце от первого удара разочарования, который так неожиданно пронзил его чувства невыносимой жгучей болью. Уже на рассвете, зачарованно глядя на огромный красный диск солнца, медленно встающий из окутанного жидким маревом морского горизонта, он понял, что однажды и в его жизни наступит такой же ясный рассвет. И он, Максим, будет стоять на берегу жизни совершенно один, встречая день с новыми чувствами и новыми надеждами. И день этот окажется гораздо мудрее всех прежних, что останутся в прочном плену пережитого и безвозвратного ушедшего прошлого, насыщенного собственными и чужими иллюзиями.

Сначала за небольшим пригорком он заметил золотое зарево костра, а когда взобрался на него, запыхавшись и почти совершенно выбившись из сил после дикой ночной погони по холодному лесу, увидел свою жену. Надя сидела на коленях, положив расслабленные руки ладонями вверх на бёдра - ровная спина, спокойное выражение лица, на котором играли сусальным жаром отблески близкого костра. Она словно пребывала под гипнозом, глубоко погружённая в глубину собственного умиротворения. Вокруг неё, широким радиусом, почти не касаясь опавшей листвы, лежал в пространстве круг из синевато-призрачного света, вращая в своих границах непонятные символы, которые кружась вокруг полуобнажённого тела женщины, слабо подсвечивали её чистую кожу синеватыми всполохами.

Позади неё, за границами круга стоял высокого роста человек. Не смотря на яркий свет большого костра, его почти не было видно. Чёрная фигура старика нависала над молодой, застывшей в каменной неподвижности, женщиной, словно сотворённая из самой темноты, впитывая в себя почти весь свет. Воздев руки над своей жертвой, одной он вращал призрачные символы в волшебном круге. Они безропотно подчинялись ему, словно связанные с его узловатыми и длинным пальцами невидимыми нитями. В другой он держал длинный кинжал с волнообразными клинком.

Огромные, почти исполинские дубы, обступая небольшую поляну с костром, прикрывали её сверху от звёздного неба сомкнутыми ветвями, словно шатром. Неплотный полог из молодых листьев и ветвей трепетал и качался над трескучим пламенем костра.

Монотонно гудящая, иногда переходящая в торопливый шёпот, речь наполняла всё пространство поляны, заметной вибрацией отдаваясь в окружающих деревьях, ощутимыми волнами расходясь далеко в стороны.

- Стой! - требовательно крикнул Максим, выходя на свет. - Стой, Фандер! Не смей!

И старик, и Надя медленно повернули в его сторону головы. Она - с тем самым выражением спокойного безразличия на своём прекрасном лице, который так когда-то удивил и разочаровал Максима на берегах Красного моря, а старик - с жуткой гримасой хищной ярости. Колдун опустил руки. Волшебный, вращающийся круг разомкнулся, коротко и слабо вспыхнул синеватым пламенем, тотчас растворяясь сизым дымком в стылом воздухе.

- Надя, иди ко мне! - велел Максим, останавливаясь на границе света и тьмы. Она подчинилась, медленно встала и пошла, но вдруг стала набирать темп, ускоряя шаг, и через секунду уже мчалась к нему, протягивая руки со хищно скрюченными пальцами, но всё с тем же безразличным выражением окаменевшего лица.

Колдун метнул нож. Максим, инстинктивно увернувшись от него, успел увидеть, как старик выхватил и поднял пистолет. Вскинув другую руку перед собой, чародей схватил пустоту и стал её скручивать, сжимать. В то же мгновение темнота вокруг Максима обрела плотность, ожила, охватила его и стала сдавливать, одновременно волоча к жаркому пламени костра, в неопределимый момент разгоревшегося с неистовством реактивного огня. Вмиг вспыхнул полог из дубовых листьев и ветвей, и в ночную высь над дремлющим лесом взметнулись тысячи ярких искр, осыпая звёздную россыпь низкого небосвода.

Максим задёргался, стал извиваться, задыхаясь в тисках материализовавшейся темноты, но ничем не мог себе помочь, с ужасом глядя на гудящее надвигающееся пламя. Наде оставалось всего пару шагов, когда её стремительный бег оборвала чья-то тень, метнувшаяся наперерез. Она сбила женщину с ног, подмяла под себя.

- Стреляй! Стреляй, Макс! - услышал он звонкий, захлёбывающийся крик Инквизитора. - Стреляй же!..

Выстрелов Григорьев не услышал, но почувствовал, как забился в руке судорожно сжимаемый пистолет. Пули, впиваясь в тёмный силуэт колдуна, расцветали яркими астрами из искр, разбрасывая вокруг капли раскалённого серебра.

- Стреляй! - продолжал кричать Инквизитор откуда-то из-за границы сознания Максима, которая, сужаясь, уступала удушливой темноте, вливающейся вязкой смолой прямо в душу. Этот далёкий крик прерывался звуками борьбы, всхлипами, воплями, глухими ударами. - Стреляй же! Стреляй...

Неожиданно хватка ночи ослабла, отвалилась от тела, давая ему свободу и возможность дышать. Жадно, со свистом, до боли в груди втянув в себя холодный ночной воздух, Максим ничком упал в примятую листву совсем недалеко от костра. Жар от огня жадно лизнул его волосы и стал ослабевать, дожигая лишь то немногое, что осталось от некогда большого костра.

В этот раз сознание возвращалось невероятно медленно. Липкая слабость ныла в каждой жилке измученного непосильными испытаниями тела. Страшная жажда шершавым сухим языком ворочалась во рту. Также неспешно, как и сознание, вернулась боль. Вскрикнув, Максим резко приподнялся на локтях и выгнулся, дрожа, словно от затянувшегося электрического разряда, со стиснутым в зубах стоном ожидая, когда ещё не пришедшая в себя воля возьмёт под контроль чувства. Наконец он медленно выдохнул и смог осмотреться. Над ним, сидя на корточках, склонился Инквизитор. Его лицо, измазанное сажей, грязью и засохшей кровью, смотрело на подопечного с тем добрым выражением надежды, с каким глядят на воскрешённого измученные тяжёлой работой врачи реанимации. Он протянул Максиму белую пластиковую флягу.

- У меня осталось немного воды. Пара глотков будет вам кстати.

Максим схватил флягу и жадно припал к ней, а когда почувствовал, что напился, плеснул немного себе на лицо, которое неприятно саднило, как после ожога. С каким-то утомлённым безразличием он вспомнил, как совсем недавно оказался слишком близко от того, чтобы живьём сгореть в огне.

Попив воды, он почувствовал себя гораздо лучше.

- Вы ранены? - кивнул он на живот Инквизитора, грубо перетянутый какой-то грязной, пропитанной кровью тряпицей. - Тунангаева всё-таки достала вас?

- Она оказалась гораздо сильнее, чем я думал, - попытался улыбнуться, но лишь скривился Инквизитор. - Станет наукой. Впредь не буду настолько самоуверенным.

- Рана серьёзная?

- Скорее болезненная, но можно двигаться, - прижал руку к ране Инквизитор и снова поморщился. - Да и вам снова перепало. - Он кивком указал на ноги Максима. - Как давно вам говорили, что вы чертовски везучий?

- Не знаю: принимать это за комплимент или послать вас куда подальше, - ответил Максим и посмотрел туда, куда указывал взгляд спутника, и где жаднее всего грызла тело остервенелая боль. Выше колена почти онемевшую левую ногу перетягивал жгут, врезаясь глубокой бороздой в плоть, а ниже, отвратительно блестя остывающей кровью, виднелась изорванная по краям рана.

- Артерия задета. Мне удалось остановить кровь, - прокомментировал Инквизитор. - Колдун успел в вас выстрелить. Нужно выбираться отсюда и идти за помощью. Кажется, я слышал милицейские сирены в посёлке.

Максим понял, о чём говорил его спутник и попытался встать, но лишь вскрикнул и, дрожа от шока, опустился обратно на холодную землю.

- Вряд ли я смогу сделать хоть один шаг... Где Фандер?

- Вы отличный стрелок, - довольно хмыкнул Инквизитор, бросая короткий взгляд куда-то за спину, в темноту ночи. - Колдун мёртв, как бревно - я проверил...

- А она?

Костёр догорал, время от времени выстреливая скупые пучки искр и вспыхивая букетами яркого пламени. В отсветах этих вспышек Максим заметил лежащую на животе среди разбросанных листьев Надю. Со связанными руками за спиной она дёргалась, словно от беззвучных рыданий.

- С вашей женой всё в порядке. - Инквизитор виновато посмотрел на Максима. - Но пришлось связать и угостить её кляпом - я слишком устал от проклятий за сегодняшнюю ночь. Вы не против? Если хотите, я могу...

- Не надо, - устало ответил Максим, распластываясь на земле. От потери крови сильно шумело в ушах, мутило. Он хотел сказать, что останется здесь с женой, пока Инквизитор сходит за помощью, но неожиданно зазвонил телефон. Достав его из кармана, стерев с экрана грязь и удивляясь невероятной живучести гаджета, он поднёс его к уху.

- Да.

"Макс? - Голос Натальи неприятно дребезжал от волнения. - Ты где?! Тут вся больница на ушах ходит! Куда ты делся? Я тебе звонила, но ты постоянно находился вне зоны досягаемости! Ты где?" - повторила она вопрос.

- Прости, так вышло, - ответил он, стараясь ничем не выдать муку, готовую вот-вот сорваться предательским стоном с губ. Терпеть боль не осталось никаких сил. - Я потом всё объясню, хорошо? Я тебе тоже звонил из больницы, ты не брала трубку.

"Макс... Макс..."

Он понял, что она пытается сказать ему что-то важное.

- Что случилось? - спросил он, стараясь, как и прежде, удержать в голосе необходимые уверенность и силу, хотя с каждой секундой это становилось всё менее возможным.

"Твой отец..."

- Что с ним?!

"Именно поэтому я не могла ответить на твои звонки. Прости..."

- Что с отцом?

"Он в больнице. Я нашла его без памяти в твоей квартире. Сейчас всё в порядке. Он в сознании, говорит. Ты не должен беспокоиться. Всё уже позади. У него случился сердечный приступ... Ты где? Тебе плохо? Ты ранен? Я сейчас приеду? Говори куда..."

- Всё в порядке, любимая. Всё в порядке, - уверил он её, как можно ласковее, чтобы не спугнуть откровенность её заботы. - Не надо никуда ехать. Останься с папой. Он будет доволен. Здесь есть кому обо мне позаботиться.

"Я не могу так! Ведь с тобой что-то случилось - правда? Я это чувствую. Ведь правда, Максим?!"

- Всё в порядке. Скоро увидимся.

Он увидел, как улыбнулся и с пониманием кивнул Инквизитор.

- Кажется, и в самом деле всё в порядке, - произнёс он, когда Максим отключил связь.

Съехав с трассы, оставив за кормой громадную конструкцию шлюза, машина неспешно покатила по почти неезженой дороге по берегу мирно спящей подо льдом Десны. Под шипованной резиной глухо хрустел слегка утрамбованный свежий снежок. Ясный январский день ослепительно сверкал в утреннем солнце, пронизывая своей чистотой невероятные дали окружающего мира. Пушистый иней покрыл все деревья и кусты, искусно вписывая природные картины в полотно безоблачного, бездонного и ясно-голубого неба. Иногда, не выдержав веса опушившего её инея или потревоженная лесной птицей, выпрямлялась какая-нибудь ветка, стряхивая с себя ледяные белые кружева, и они, россыпью невесомых хлопьев, медленно кружась, опадали вниз, осыпая холодными искрами проезжающий автомобиль.

- Красиво, - сказал Инквизитор, наклоняясь над рулём и со счастливой улыбкой осматривая инеевые своды на застывших в блаженном покое деревьях. - Можете мне не верить, Максим Фадеевич, но я не могу припомнить ни одного праздника Крещения Господня с плохой погодой. Всегда так же ясно, тихо, умиротворённо и празднично.

Максим согласно улыбнулся ему в ответ. Ему тоже нравился погожий январский денёк, особенно приятный после пятидневной метели, время от времени срывающийся в яростный буран. Во время непогоды сильно беспокоила плохо зажившая рана на ноге. В такие же погожие дни, как этот, о ней можно было почти не вспоминать, особенно если в руке находилась надёжная палочка и незачем было преодолевать ступени или дальние расстояния.

Он посмотрел на экран термометра внешней температуры. Январский день при всей своей кристально-снежной красоте и ярком солнце сковал мир тихим морозом в двадцать два градуса. О столь крепких Крещенских морозах Максим не слышал давно, и невольно поёжился, кутаясь в длинный полушубок, хотя климатсистема в салоне машины держала температуру несколько выше комфортной.

- Спасибо, что приняли приглашение поучаствовать в празднике, - сказал Инквизитор. - Я подумал, что вам это покажется интересным.

- Спасибо, что не забыли обо мне, - вежливо ответил ему Максим, поднимая палочку, которая упала к ногам на ухабе. Он также поправил съехавшие с переносицы очки и стал смотреть на стянутую по льду нетронутой снежной целиной реку, что проплывала мимо, совсем рядом с дорогой, под границей высоких сугробов низкого бережка.

- Да вы что! - рассмеялся Инквизитор. - Как я могу вас забыть? Как можно вообще такое забыть!

- Это правда, - улыбнулся Максим и стукнул палочкой по полу, - такое никогда не забыть. Порой думаю, что это вообще произошло не со мной.

- Да, просто невероятно! - закивал спутник. - Мне иногда тоже так кажется.

- Как вы? Как ваша рана?

- Ничего. Врачи говорят, что всё в порядке, - скривил губы Инквизитор. - Она о себе не напоминает, а я о ней не вспоминаю. Пришлось, правда, на время уехать из страны, чтобы подлечиться. Здесь стали задавать слишком много вопросов. Извините, что не имел возможности проведать вас.

- Не надо извиняться. Я всё прекрасно понимаю.

- А вы как?

- Кое-как подлатали, конечно, до полного выздоровления ещё далеко. Вот подумываю тоже поехать куда-нибудь, чтобы привести себя в порядок. Если бы не Наташа, даже не представляю, как бы смог со всем этим справился.

- Что ж, - вздохнул Инквизитор. - За всякий хороший труд положена соответствующая награда. Вы счастливы?

- Насколько это возможно в моём положении. Спасибо.

- Ничего, скоро поедете куда-нибудь, подлечитесь, развеетесь, посмотрите мир. Новые впечатления тоже важны, чтобы прийти в себя и прочно встать на ноги. Поверьте, у вас всё будет хорошо.

- Мне бы вашу уверенность, - бросил на него взгляд Максим. - Вы вернулись к...

Он сделал паузу, стараясь подобрать нужное слово, которое бы точнее или гораздо тактичнее отражало то, чем занимался Инквизитор.

- К службе, - с доброй улыбкой подсказал спутник. - Да, я вернулся к службе. Не так давно, но уже успешно. Сейчас приедем и покажу вам, чем обычно заканчивается хорошая охота.

- Кострами? - недобро усмехнулся Максим.

- Намекаете, что я инквизитор? - с прежней доброй улыбкой посмотрел на него сидящий за рулём человек.

- Другого я вас не знаю.

- Меня зовут Иваном. Просто Иваном.

- Рад знакомству, Иван. - Они коротко и крепко пожали друг другу руки. - Вы откуда, Иван?

- Из Донщины я, Максим Фадеевич. Из одного почти заброшенного районного центра на Луганщине, шахтёрского городка. От него сейчас мало, что осталось, как и от других городков и посёлков моей малой родины. После медучилища и армии успел поработать немного на "скорой" и в бригаде горных спасателей. За пару лет повидал всякого. Поэтому всему, что сейчас происходит в моей жизни, удивляюсь с трудом.

- Что заставило поменять профессию?

- Сложно сказать, - задумался Иван.

- Личная трагедия?

- Нет, нет, что вы! Скорее - убеждение в том, что не всё так просто в этом мире, как нас хотят в этом убедить. Ещё не подозревая обо всём этом зле, о порчах, проклятиях, ведьмах и колдунах, я уже тогда подозрительно относился к разного рода умникам, которые вдохновенно пытались вбить в мою голову, что вся соль проблем находится исключительно в нас же самих.

- Видимо, не убедили, - догадался Максим.

- Отчего же? Убедили, но в обратном! Оказалось, такие умники, как правило, как раз и работают на тех, кто создаёт проблемы. Когда я попытался разобраться в причинах, меня едва не отправили в миры лучшие. Это если вкратце. Подробнее рассказать не могу, извините. Не потому, что не доверяю вам, а потому, что не имею права - слишком многое зависит от того, как крепко я буду держать язык за зубами.

- Не буду настаивать. А откуда акцент?

- Акцент? - переспросил с удивлением Инквизитор. - Это так заметно?

- Есть немного.

- Пришлось долго учиться за рубежом. Много языков, и ни одного слова на своём родном в продолжении ряда лет. - И в свою очередь спросил: - Не жалеете?

- О чём?

- О том, что оставили службу? Мне казалось, что работа для вас была очень важна.

- Не могу дать определённого ответа, - честно признался Максим. - После того, как застрелился Первый замминистра Москаль, сменили всё управление министерства. Но, как водится, это ничего не изменило. Я вижу, как тяжело служить Наталье - мы иногда по-семейному обсуждаем её служебные проблемы. Думаю, мой рапорт не будет иметь обратного хода, хотя многие пытаются убедить меня остаться. Я, наверное, перестал видеть смысл в том, чтобы служить закону, который никто не хочет соблюдать.

- Скоро всё изменится - вот увидите! - уверил Иван. - По крайней мере, вы сделали всё возможное для этого. Постепенно люди увидят, что на самом деле с ними происходит. Дайте этим процессам немного времени. Невозможно вот так сразу осознать всю горечь своего положения, а затем собраться с силами и попытаться наладить новую жизнь.

- Я снова завидую вашему оптимизму.

- Такова служба, - засмеялся Инквизитор. - Что знаете о Наде?

- Что я могу о ней знать? - грустно вздохнул Максим. - Через месяц после тех событий её освободили из СИЗО, сняв все обвинения. Прямых доказательств в том, что она причастна к смерти Алексея Желадина и своей матери, найдено не было.

- Но вы же знаете, что Желадина убила она! - удивился Иван, нечаянно проворонив какой-то ухаб. Машину сильно тряхнуло. Максим схватился за ногу, в которой звонкой струной отозвалась старая боль.

- Простите, - тихо извинился спутник.

- Мы тогда были в браке, - ответил Максим, потирая ногу и поднимая вновь упавшую палочку и поправляя съехавшие очки. - На фоне сложностей наших с нею отношений, следствием мои показания не были приняты, как основные. Если бы дело дошло до суда, вряд ли бы и судья принял мои слова, как решающие. Почему вы о ней спрашиваете? Когда вы начинаете интересоваться моими родственниками, это заставляет меня нервничать.

- Вам не нужно беспокоиться, Максим Фадеевич, - уверил Инквизитор, став вдруг серьёзным. - Той ночью я облил её святой водой, но хотелось бы иметь более полные гарантии, понимаете? Фандер всё-таки был очень опытным и могущественным колдуном, который вряд ли мог отправиться в ад, не передав своих умений кому-либо - таковы правила, если хотите... Последней с ним общалась ваша жена.

- Бывшая жена, - поправил Максим. - Простите, но после развода я о ней больше ничего не знаю. Мне это совершенно не интересно.

Когда подъехали к месту, всё было практически готово. Огромный костёр пылал немного в стороне от берега. Возле него, на расстеленном в снегу ковре, кутаясь от мороза в одеяла, сидело несколько женщин и пара мужчин. От их частого и возбуждённого дыхания в неподвижный воздух поднимались густые облачка пара, остывая там и бесследно растворяясь в кристальной пустоте. Их расширенные от трепетного ужаса глаза, панические взгляды резко выделялись на чистом полотне окружающей безмятежности. Неподалёку от костра стояло два чёрных микроавтобуса sprinter'a, которые показались Максиму очень знакомыми, и внедорожник. Со всех машин были предупредительно сняты номера. Ещё до подъезда к месту назначения, Инквизитор проделал тоже самое и со своей машиной.

- Простите, - извинился он, смущённо улыбаясь. - Правила конспирации при всей своей оправданности могут выглядеть полной паранойей.

Из автобусов, выстроившись цепочкой, десяток рослых, тренированных и вооружённых автоматами парней выгружали дрова, перекидывая друг другу увесистые длинные поленца. Богатыри были втянуты в чёрную униформу без знаков различия, а их лица закрывали плотные маски-балаклавы. Максим даже усмехнулся, когда подумал, что эти мóлодцы удивительно похожи на гоблинов из "Беркута". Самый здоровый из них, выглядевший несколько старше остальных, играючи, складывал увесистые поленца рядом с гудящим и потрескивающим костром.

Когда Максим с Инквизитором подошли к костру, здоровяк, выдыхая мощные облака пара после работки в охотку, приветствовал их зычным голосом:

- Тшёрт пабьери! Где вы лазите, а? Всё готово! Давно ждём. Доброго дня!

- Не хотел растрясти нашего почётного гостя, - кивая в сторону Максима, пояснил Иван.

- Здравия желаю! - рыкнул здоровяк, обращаясь к Григорьеву, и от Максима не ускользнули ни озорство, с каким за ним наблюдали из прорезей маски пара внимательных глаз, ни лукавая улыбка, обрамлённая пушистой изморозью по вязаной ткани маски.

- Привет, - ответил он, останавливаясь и опираясь на палочку. Путь от машины занял не больше минуты, но за это время мороз успел прихватить защищённые кожаными перчатками руки, и сейчас, с удовольствием подставляя их жару, идущего от большого костра, он наслаждался приятным теплом. - Хорошо горит!

- Так для них стараемся, - кивнул в сторону сидящих под одеялами людей и засмеялся, когда те разом вздрогнули и спрятали бледные от испуга лица под одеялами. Кто-то из них не выдержал и заплакал навзрыд. Было видно, как затряслось его одеяло. Но никто даже не пытался его успокоить.

- Где отец Серафим? - спросил Инквизитор.

- В проруби освящается, - махнул в сторону реки здоровяк. - Мы уже ему говорили, что не по возрасту ему столько в ополонке полоскаться, а он своё: "От Иордани спокон веку никому вреда не было! Ангелы господни со мной в купели ныне пребывают, от всякого зла оберегают и здоровья набирают!".

Он так артистично пробасил последние фразы, что остальные здоровяки дружно засмеялись, выбрасывая с дыханием густые облачка пара в звонкий воздух. Сидящие же у костра люди ещё плотнее сжались, сбились в кучу. Их лица и руки, не прикрытые одеялами были не многим темнее снега, а глаза с диким ужасом смотрели на гудящий совсем рядом огонь.

- Всё в порядке? Всё готово? - спросил Инквизитор, направляясь по снегу к реке, где была видна вырезанная широким крестом во льду прорубь, в которой, громко кряхтя от удовольствия, плавал какой-то человек и приветственно махал одной рукой, а другой иногда выбрасывал из воды тонкие прозрачные пластинки образовавшегося льда.

- Всё, как договаривались, - подтвердил здоровяк, почему-то подмигивая Максиму. - Я, правда, выставил ещё пару постов на подъездах.

- Хорошо, - согласился Инквизитор, продолжая удаляться к реке. - Не нужно, чтобы нам кто-нибудь помешал. - И велел: - Займите чем-нибудь нашего гостя, пока я пообщаюсь с батюшкой. Эй, отче Серафим! Как водичка?

- Блаженна на душу и сердце моё, - разнёсся над рекой довольный поповский рокот.

- Идёмте-ка покурим-ка, - предложил здоровяк, подходя к Максиму, и, не дожидаясь согласия, повёл к автобусам, вежливо, но сильно поддерживая за локоть, помогая идти по глубокому снегу. - Как нога? Сильно беспокоит?

- Спасибо, - ответил Максим. - Уже лучше.

- Вот и ладно! - сказал здоровяк, когда они оказались возле одного из автобусов, из которого недавно выгружали дрова. Богатырь заглянул в распахнутую дверь, говоря кому-то: - А ну-ка, кинь-ка в меня моим термоском!.. Да-да, вот этим!

Получив желаемый термос, он повёл гостя дальше за автобус, откуда не было видно ни костра, ни сидящих возле него людей. Открутив крышку, он налил в неё из термоса темноватой жидкости.

- Под такой трескучий морозец лучше водочку пить, но сегодня мы заняты благородным делом - поэтому предлагаю коньяк. Я специально припас лучший к этому дню.

Он протянул почти наполненную до краёв крышку. Максим замотал головой.

- Нет, простите, я не буду. Я не пью.

- Не пьёшь?! - изумился богатырь. - А с хорошими людьми?

Максим хотел было повторить отказ, но здоровяк насильно сунул ему крышку и поднял маску на лице.

- Сан-Петрович!!!

- Я, Макс! Я!

Первым порывом захотелось обняться, но мешали в одной руке палочка, в другой крышка с термоса, наполненная коньяком.

- Ат-же ж, чёрт! - радостно засмеялся Максим, решительно опрокидывая в рот весь коньяк.

- Тихо! - зашикал здоровяк, которого Максим знал, как майора Шевчука, храбрейшего из достойнейших людей, смелейшего из всех гоблинов Киевского "Беркута", знаменитого Сан-Петровича. - Сегодня Иордань - праздник великий, а ты, богохульник, рогатых тут поминаешь и имя моё кричишь - конспирация! Понимать надо!

- Ты-то здесь как? - не верил своим глазам Максим.

- Погоди немного, товарищ старый боевой. - Шевчук забрал у него крышку и налил в неё коньяка уже для себя. - Сначала за встречу. Твоё здоровье, Максим Фадеевич!

Он одним широким глотком выпил коньяк и, наклонившись, подхватил пригоршню рассыпчатого снега, тут же отправляя её в рот.

- А как? - хмыкнул Сан-Петрович. - А поглядел тут на всякое, Макс. Особенно на таких как ты, и решил, что надо что-то делать, что-то решать, пока есть силушка в руках, да мозги в головах.

- Снова скажешь, что я тебя в какую-то хрень втянул?

- Не скажу, потому как всё сам прекрасно вижу. Меня подобные проблемы никак не коснулись. - Он показал рукой куда-то за автобус. - Мне не довелось отведать дерьма от этих ведьм и гадов, что сейчас сидят у костра и ждут своей участи. Мне, наверное, Максим Фадеевич, в этом плане просто повезло. И знаешь почему?

Он снова налил коньяка из термоса и протянул Максиму крышечку.

- Потому, что я не ставил перед собой в жизни задач, за которые бы мог навлечь на себя чьи-то гнев и зависть. Ты же меня знаешь - не раз вместе в серьёзном деле были, - знаешь, что я никогда не стремился высунуться и прыгнуть выше той отметки, за которой штормит. Просто старался делать свою работу так, как учили - не больше, не меньше.

Максим выпил, чокнувшись о кулак старого товарища, потом подержал крышечку, пока Шевчук наливал себе.

- Но, то что случилось с вами, с Желадиным, - печально вздохнул Шевчук. - Когда мне рассказали, я сначала не поверил, потом попросил знакомого сыскаря дать возможность в дело заглянуть. Жесть, Макс!.. Я к тебе в больницу несколько раз приезжал, но ты был в полной отключке.

- Спасибо, - искренне поблагодарил Максим. - Мне рассказывали.

По третьей выпили молча, помянув Желадина и его особое умение варить превосходный кофе.

- Потому покумекал немного, - продолжил Шевчук, - сообразил что, да как, и вышел на этого Инквизитора, припёр его к стенке, предложил себя, надёжных ребят. От такой силы только дурак откажется, а этот - голова, быстро сообразил. Так и работаем. Я думаю, Макс, что пришло время действовать. Закон наш - это нечто поверхностное, что кое-как признаёт большинство. А сколько тех, кто говорит, что верит в бога, а ни в чёрта, а всё-таки идёт сначала за гадостью к ближнему к бесу, а затем с "чистой" совестью - в церковь, поклоны отбивать и молебны стоять? Понимаешь, о чём я?

- Понимаю, - кивнул Максим. Ему стало жарко после выпитого. Он с трудом наклонился и зачерпнул снега, которым умылся, наслаждаясь ледяным покалыванием.

- Я тебя ещё хотел об одном попросить, Максим Фадеевич, - шмыгнул носом Шевчук. - Как друг...

- Я слушаю тебя, Сан-Петрович.

- Я знаю, что ты оставил службу и хорошо тебя понимаю. После всей этой истории ты в одночасье перерос всё это беззаконие. Я тебя не упрекаю - ни-ни! Прошу о другом: не оставляй этого дела, не останавливайся на этом. Твой талант, твои способности и здесь помогут очень многим людям, понимаешь меня? Не знаю, где учат этому, но где-то это происходит - ты смышлёный, толковый - обязательно разберёшься. А со своей стороны обещаю, что всегда помогу и поддержу, чем бы ты не занимался, но лишь бы твои усилия были направлены на благо людям - простым, обиженным, обездоленным и отчаявшимся по вине чьей-то злой воли. Вот, собственно, что я хотел тебе сказать, а тебе решать - забивать себе голову этим или нет.

- Теперь твоя очередь, бесовка, - грозно пробасил поп Серафим, подходя к сидящей у костра, последней из привезённых сюда людей, женщине. На вид ей было не больше тридцати лет. Миловидная, миниатюрная, она тряслась такой крупной дрожью, что едва была способна удерживать на себе одеяло. Схватив рукой, поп отбросил его далеко в сторону. Эта женщина, как и все до неё, оказалась полностью обнажённой. - Готова ли ты, чадо неразумное, покаяться в грехах своих?

Несчастная, бледная до предела, с расширенными от ужаса глазами, попыталась подняться на ноги, но всякий раз плюхалась красивым задом обратно на припорошённый снегом ковёр, тяжко всхлипывая и заходясь слезами.

- Готова ли ты искренне покаяться? - гремел над ней священник, сжимая большой крест, а другой вознося епитрахиль. - Помни, дитя моё заблудшее, лишь искреннее покаяние освободит твою душу от греха и скверны!

- Д-д-да, г-г-гот-тов-ва, - почти неслышно произнесла женщина. - Г-готова, б-бат-тюшка...

- Становись на колени, - велел поп и помог ей стать, потом осенил крестом, дал его поцеловать и накрыл епитрахилью, одновременно говоря: - И сказал Господь наш, Иисус Христос своим апостолам: "Мир вам! как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас. Сказав это, дунул, и говорит им: примите Духа Святаго. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся^[62]". Я слушаю тебя, дитя моё. В чём грехи твои?

Продолжая дрожать, женщина стала что-то говорить, а поп опустился перед ней на колено, склонился, чтобы внимать, и держал над её трясущейся головой крест. С расстояния было видно, как они о чём-то беседуют. Время от времени дрожь в теле женщины то унималась, то становилась сильнее. Иногда священник снимал с головы кающейся епитрахиль, утирал нею слёзы женщины и снова возлагал на её голову.

Максим стоял в стороне с Инквизитором и с интересом наблюдал за происходящим.

- В чём виновата она?

- Служила одному из чиновников в районе, помогла добиться ему победы на выборах. Любила наводить порчу на детей тех, кто был не угоден её патрону, а также на тех, кто составлял конкуренцию бизнесу его родственников. Никого не убила, не успела - вмешались мы.

- Сильная ведьма?

- Достаточно. Левитировать, как Тунангаева, - рассказывал Иван, - конечно, не умела, но старалась. Понимаете, Максим Фадеевич, зло есть зло. Оно имеет способность быстро развиваться там, где его ждут и питают. Сегодня такая ведьмочка может внести раздоры в вашу семью, приготовить приворотное зелье, наслать неудачу, а завтра сделает так, что кого-то в одночасье разобьёт инсульт или несчастный случай на дороге. Любое зло, маленькое, большое, неопытное, недоразвитое или мощное и смертельное, необходимо останавливать в равной степени. Любое упущение, недосмотр или поблажка грозит многим людям самыми немыслимыми бедами.

Тем временем Серафим встал с колена, снял с головы женщины епитрахиль, дал поцеловать крест и указал ним на прорубь.

- Ступай, дитя, смой с себя в святой Иордани тяжкую скверну, аки хворь злую! Ступай сама, неси уверенно своё покаяние и ничего с тобой худого не станется. Какова была твоя искренность в исповеди, таково будет твоё прощение в водах, где крестился наш Господь, Иисус Христос, Спаситель наш!

Закрыв лицо руками, женщина засеменила к проруби, смешно загребая раскрасневшимися от мороза ногами пушистый снег.

- Иди! Иди! - следовал за ней поп.

Два дюжих молодца стали по краям проруби и натянули скрученное в длинный жгут полотно. Подошедшей женщине они провели его под руки и остановились, ожидая, когда она сама спустится в тёмную воду.

- Иди же! - коснулся крестом затылка женщины поп. - Иди и будут отпущены твои грехи!

- Я боюсь, отче! - закричала женщина. - Страшно боюсь! Грешна я сильно!

- А боялись ли дети, которым ты свет Божий болезнью закрывала?

Голос попа грозным рычанием разносился над скованной льдом рекой.

- А как боялись они остаться сиротами, когда их родители были при смерти?

- Прости меня, Господи! - ещё громче крикнула женщина и, закрыв руками лицо, сиганула в прорубь, сразу уходя с головой в тёмную воду. Держащие ткань за концы мужчины выхватили её, подняли немного над водой, дали отфыркаться, глотнуть воздуха и снова отпустили.

- Господь Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия, да простит ти, чадо Людмилу, вся согрешения ея...

Пока поп читал над прорубью разрешительную молитву, женщина то барахталась в ней, то погружалась, а когда были произнесено завершающее "Аминь", её вмиг выхватили из полыньи и поставили на лёд. Очутившись на твёрдой поверхности, она оглядела себя и неожиданно кинулась к попу в ноги, целуя края его одежд и плача навзрыд от радости. Поп что-то говорил ей утешительное, успокаивал и гладил по голове, по вмиг смёрзшимся волосам. Подбежали два других человека в масках, укутали её в одеяло, подняли на руки и быстро побежали к автобусу, где должны были вернуть одежду, а потом дать, при её желании, горячего вина или чаю.

Разгорячённый молитвой, важностью своей роли во всём происходящем, поп статной ходой направился к стоящим в стороне Максиму и Ивану.

- А вы думали, что мы будем бросать их в костёр? - спросил Инквизитор.

- Не исключал такого варианта, - с улыбкой и облегчением признался Максим. - А что с теми, кто был не искренен?

- Случается и такое, - вздохнул Инквизитор. - Лично я не видел, но рассказывали другие. Говорят, словно кто в воду раскалённую болванку кинул - только белые пузыри и доставать уже некого. Кстати, не каждый священник на такое способен пойти. Такое дело по плечу только самым истовыми и преданным служителям.

Он почтительно поклонился, когда подошёл поп Серафим. Священник короткой молитвой благословил Максима, окрестил крестом, дал его поцеловать его, а потом брызнул водой с мокрой руки.

- Свята водица на великий праздник! Иордань сегодня знатный! Здоровья тебе, сын мой.

- Спасибо, отче, - поклонился ему Максим.

- Это все? - спросил Серафим Инквизитора.

- Нет, не все, батюшка.

- Кто ещё?

- Это уже решит Максим Фадеевич, - произнёс Инквизитор и отошёл в сторону, опуская глаза и указывая рукой в сторону стоящего в стороне внедорожника.

- Что происходит? - насторожился Максим.

К машине подошёл Шевчук, отрыл дверцу и осторожно вытянул за руку закутанную в одеяло женщину. Она встряхнула головой и попыталась привести в порядок растрёпанные волосы, пригладив их нервной рукой, с откровенным вызовом и неприкрытым гневом глядя в закрытое маской лицо спецназовца.

- Надя?! - воскликнул от неожиданности Максим, оторопев у костра.

Сан-Петрович толкнул её в его направлении. Максим видел, как решительно она пошла ему навстречу, гордо вскинув раскрасневшееся от гнева красивое лицо, бросив на ходу какую-то короткую и обидную фразу Сан-Петровичу.

- Доволен? - кривя губы в презрительной ухмылке, дрожа от ярости, спросила он бывшего мужа, подойдя и став напротив него.

- Я здесь ни при чём, - ещё не вполне придя в себя от неожиданности, попытался оправдаться Максим. - Я до последнего не знал, куда еду.

- Ты? - демонстративно удивилась она и шмыгнула носом в край одеяла, которое удерживала на плечах. - После того, как ты убил Григория Андреевича, думаешь я тебе поверю?

- Я видел, что он хочет причинить тебе вред.

- Он? Мне? Вред?! Да ты дурак полный, Григорьев! - воскликнула она. - Болван! Идиот конченный! Что б ты знал: никто, никогда ко мне лучше не относился, чем он! Понятно тебе?

Она указала на жаркое пламя костра, сбрасывая с себя одеяло и совершенно без страха спрашивая:

- Мне в огонь идти?

- Зачем? - растерялся и удивился Максим.

- Но, кажется, это так у вас делается? Не ради этого всё устроено?

- Не думаю...

- Зачем же тогда привезли меня сюда? Выкрали, сунули в машину, раздели... Что ты хочешь ещё от меня? Оговорил меня, сунул в тюрьму, опозорил, а потом бросил! Что теперь?

- Я не знаю, Надя, зачем ты здесь - правда.

- Что же ты здесь делаешь?

- Меня, как и тебя, привезли сюда, - повторил он.

Она зло усмехнулась.

- Да, но раздетой на морозе стою я!

- Извини, - произнёс он и попросил, чтобы Наде вернули одежду.

- Добренький? - съязвила она. - Ты, говорят, уже замену мне подыскал.

- Я люблю её, - просто ответил Максим.

- Не так давно говорил, что любишь меня, - усмехнулась она. - Всё у тебя, Григорьев, быстро получается!

- Кажется, ты совсем недавно любила Желадина, - в тон ответил он ей. - Потом убила его. Также уверяла, что любишь свою мать, и она в твоей жизни значит многое, но я нашёл её болтающейся в петле...

- О чём ты говоришь?! - воскликнула Надя, в чувствах всплёскивая руками. - Снова за свои моральные принципы? Кому они нужны, Григорьев? - Она развела руками, оглядываясь на круг стоящих неподалёку людей. - Кучке таких же идиотов, как ты? Всё это слова, Максим. Пустые слова неисправимого глупца. Могу тебе напомнить, что с меня сняты все обвинения. Я никого не убивала, понял? А за то, что ты меня оговорил, я заставлю тебя заплатить! Ты об этом ещё пожалеешь! Так что, тебе лучше меня лично в этот костёр бросить! - Она трясущимся пальцем указала на огонь.

Принесли одежду, но она не стала её одевать, кинула в снег и осталась стоять против Максима, трясясь то ли от холода, то ли от ярости.

- Клянусь своей жизнью, Григорьев - ты горько об этом пожалеешь! Ты даже себе не представляешь, с кем и чем ты связался! Ты дурак, Григорьев! Ответишь кровью за мою обиду, за убитого Сафонова - это моё последнее тебе слово. - Она подняла и встряхнула полушубок, прижала его к себе, фыркая, чтобы сдуть с лица сбившийся локон. - Мне больше нечего тебе сказать. Говори, что делать! Скажешь в огонь - пойду, в прорубь - без проблем!

- Я думал, что Сафонов хотел причинить тебе вред, - снова попытался объяснить Максим.

- Отвали, придурок! Какой вред? Ты так ничтожен, что даже не можешь себе представить, что натворил! Скольких людей ты в один миг лишил всего - денег, власти, успеха, надежд!.. Ты думаешь, что тебе это простят? Не надейся, быдло!

- Я...

Она не дала ему договорить. Обжигающая пощёчина на секунду ослепила его. Удар оказался такой силы, что Максим пошатнулся, роняя палочку и хватаясь за лицо. Он бы упал, но его поддержал отец Серафим. С лица в снег слетели очки.

- Максим Фадеевич, - обратился поп, поднимая и подавая палочку, очки, осторожно стирая с них налипший снег, - решайте, что будем делать.

Надежда указала на священника пальцем и закричала:

- Держись от меня подальше, чёртов поп! Прокляну!

- Решайте, - ещё раз повторил священник и отступил.

- Пусть идёт, - сказал Максим.

- Что?! - изумилась Надя. - Ты серьёзно? Отпускаешь? Прощаешь?

- Иди, - повторил Максим. - Иди куда хочешь.

Она хмыкнула и со смехом надела полушубок.

- Ты точно придурок, Григорьев! Полный, конченный придурок!

- Ты уверен, что она должна уйти? - спросил с возмущением Шевчук, подходя к Максиму, когда, хохоча на ходу, Надежда пошла к дороге, что бежала по свежему снегу вдоль берега. - Макс, не делай глупости!.. Не делай, друг.

- Я сказал: пусть идёт! - тихо, но твёрдо повторил Максим, ударяя палочкой по мёрзлой земле.

- Что же это в самом деле! - воскликнул Сан-Петрович. - Я её остановлю!

- Оставьте её, - велел, подходя, Инквизитор. - За грехи своих жён отвечают мужья - помните?

Наташа и Фадей Петрович взволнованно встретили Максима сразу за автоматическими дверями аэровокзала, едва он вступил в тень зала ожидания. Лёгкий гомон редкого люда наполнял просторное помещение, изредка нарушаемый монотонными объявлениями посадок и прибытия рейсов. Где-то далеко за фоном многоголосого гудения звенели турбины взлетающих и совершающих посадку самолётов. После майского зноя кондиционированная прохлада помещения терминала заставила поёжиться от холода.

- Наконец-то! - воскликнула Наташа, целуя его и сразу снимая с его плеча дорожную сумку. - Макс, ну где ты пропал? Уже давно объявили регистрацию!

- Остался всего час, - кивнул на табло с расписанием рейсов отец, в свою очередь забирая чемодан на колёсиках, чтобы сыну было удобнее идти, опираясь на палочку. - Тебе ещё нужно пройти регистрацию. В самом деле, где ты задержался?

- Ездил в управление проститься с друзьями.

- Так можно и на рейс опоздать, - осуждающе покачал седой головой Фадей Петрович, беря сына под руку, чтобы помочь идти к столу регистрации на рейс.

- Извините, - виновато произнёс Максим, - город почти парализован - сплошные демонстрации и протесты! Битый час пришлось простоять в пробках.

- Ничего, - обнадёживающе улыбнулся отец и кивнул на подвешенную плазму, на которой какой-то новостной канал в режиме non-stop освещал бурные события, охватившие не только столицу, но и многие города страны: толпы народа, море транспарантов, флагов, сцены с политиками, крики в мегафоны, скандирование, лозунги, ряды милиции в чёрных шлемах за стенами из щитов. - Не раз переживали подобное, как-нибудь справимся и в этот раз. Главное, чтобы до крови не дошло и дало хоть какой-то результат.

- Как вы тут будете без меня?

- А как? - довольно улыбнулся отец и приобнял Наталью свободной рукой. - С такой невесткой не пропаду! Я за ней посмотрю, она за мной - так и сладим, не беспокойся.

Они остановились в конце короткой очереди. Максим достал из нагрудного кармана документы.

- Самое большее - часа через два буду во Франкфурте.

- Волнуешься? - нежно обняла его Наташа.

- А ты как думаешь, любимая? Как можно не волноваться за вас, когда такое творится вокруг?

- Ты можешь всё отменить, - сказала она, заглядывая ему в глаза. - Ты же знаешь, я ни на чём не настаиваю.

- И не думай! - с напускной строгостью воспротивился отец и погладил сына по голове. - Решили - значит так тому и быть! Езжай, подлечись, посмотри на мир, займись бизнесом - тебе доверяет любимая женщина. Глядишь, какой-нибудь толк из этого выйдет! Потом возвращайся без этой палочки и без очков. Давай, сын!.. Всё с нами будет в порядке. Выбрось всё лишнее из головы - хватит её морочить.

Максим протянул руку, прижал к себе голову отца, поцеловал в колючую, немного дрябловатую щеку.

- Спасибо, папа.

- Ладно тебе, - тепло улыбнулся Фадей Петрович.

Когда в очереди на регистрацию остался всего один человек, Наташа достала небольшую пачку запечатанных конвертов.

- Здесь все необходимые доверенности, - передала она их. - Я оформила всё, как положено. Копии выслала управляющим ещё неделю назад. Всё несколько раз перепроверили - вопросов быть не должно. Там же в конвертах все адреса и телефоны, которые только могут понадобиться.

- У меня же всё записано! - возмутился Максим.

- Это на всякий случай. Ты сразу в дела не кидайся. Сначала - госпиталь. Подлечись, как положено. Потом осмотрись, понаблюдай, как всё делается. Я буду звонить, но и ты звони - каждый день, Макс! Каждый день!

- Я буду звонить, - уверил он и крепче обнял её, целуя в россыпь густых, пьянящих пшеничных волос. - Бу-ду! Обещаю. Мы уже об этом говорили. Ты же можешь полететь со мной...

Она отстранилась и нахмурила брови.

- Вот это мы точно по десятому разу обсуждать не будем. Я не могу, не имею права. И потом, - она оглянулась на Фадея Петровича, - кто присмотрит за папой?

Отец при этом довольно улыбнулся и подмигнул сыну, мол, вот так-то! Потом по-отечески обнял Наташу.

- А ты большой мальчик - сам справишься, - чмокнула она старика в щёку. - Ещё у меня к тебе будет одно особое и ответственное поручение.

Наталья достала из кармана длинный конверт и протянула его Максиму.

- Что это?

- Это я прошу тебя лично передать одному человеку в Милане. Осенью ты обязательно будешь там по делам фирмы - заедешь. Адрес не записывай, запомни. Это для моего хорошего и давнего знакомого. - Она дважды неторопливо и отчётливо повторила нужный адрес.

- Хорошо, - согласился Максим, принимая неподписанный конверт, и подтвердил, что запомнил сказанное. - Обязательно передам. Что здесь? Я должен знать, если вдруг спросят.

- Это письмо. Тебя будут ждать с ним - я позабочусь.

- Обязательно передам, - пообещал он, пряча документы во внутреннем кармане лёгкой куртки.

- Подходите, пожалуйста, - произнесла миловидная девушка за стойкой регистрации. - Ваш билет и паспорт. Благодарим, что воспользовались услугами нашей авиакомпании.

- Всё, иди, - улыбнулась Максиму Наташа, подталкивая его к стойке. - Удачи тебе, любимый. За нас не беспокойся.

Прежде чем обнять и поцеловать, она перекрестила его.

- Я тебя люблю, - прошептала она, покрывая его лицо торопливыми жадными и горячими поцелуями.

- Я тебя тоже очень люблю. Береги себя, - попросил он, прижимая её к себе, такую родную, такую любимую и по-настоящему единственную.

- Всё, сынок, давай, - крепко обнял отец Максима в свою очередь. - Не говори прощай, а приезжай встречаться - помнишь?

- Да, папа, конечно помню. Берегите себя. Я вас очень люблю.

Пройдя регистрацию, оформив посадочный талон и сдав багаж, Максим поспешил вернуться к границе зоны ожидания.

- Вам нельзя туда, - предупредил строгий таможенник, проходя мимо. - Вы уже прошли оформление. Кстати, посадка на рейс уже объявлена - идите в салон. - Он указал на светящееся табло над воротами.

- Извините, - кивнул ему Максим. - Я только хочу попрощаться.

- У вас на это не так много времени. Поторопитесь, пожалуйста, - посоветовал служащий и пошёл дальше.

Из-за большого расстояния Максим не смог в толпе найти взглядом ни отца, ни Наташи, и, с огорчением вздохнув, направился к распахнутым воротам, возле которых стояли дежурно-улыбчивые сотрудницы авиакомпании.

- Пожалуйста, ваш талон, - не снимая тренированной улыбки с лица, попросила одетая в аккуратную униформу девушка.

- Да, - протянул он документ.

- Подождите минутку, - сказала девушка, едва бросив взгляд на талон.

- Что-то не так?

- Нет, всё хорошо, - успокоила она его и сделала пригласительный жест кому-то в стороне. - Просто с вами хотят поговорить. Попросили задержать. Извините.

- Кто?

- Простите, я не могу этого знать. Меня попросили сделать одолжение.

Максим посмотрел туда, куда указывали её тонкая рука и искусственно-милая улыбка. От витрины какого-то дюти-фри киоска к нему с серьёзной миной на лице уже шёл отец Константин. В этот раз он был в простом, безупречно сшитом костюме, но выглядел при этом не менее впечатляюще, чем во время их первой встречи, состоявшейся больше года назад.

- Здравствуйте, Максим Фадеевич, - отметил он своё приветствие лёгким кивком головы. Взгляд Максима невольно зацепился за его слегка подкрашенные сединой с висков волосы, за его безупречную киношную бородку. - Простите, но я задержу вас всего на пару минут. Не беспокойтесь, без вас не улетят. Мы можем отойти немного в сторону?

Они отошли, стали у высокого окна, выходящего на перрон, где стоял, ослепительно блестя лаком на жарком майском солнце, белоснежный авиалайнер, уже раскручивая свои увесистые турбины. Возле лёгкой на вид машины сновали какие-то агрегаты, люди, готовя самолёт к долгому перелёту.

- Вы уезжаете, - произнёс священник. - Через два часа будете во Франкфурте, а к завтрашнему дню в Мюнхене, в клинике Харлинга. - Он посмотрел на палочку в руках Максима. - Хороший выбор для решения ваших проблем - отличная больница, превосходные специалисты, несравненный ни с чем уход. Через месяц, максимум - два, будете ходить, как и прежде. Вы это вполне заслужили и теперь можете себе это позволить.

- Вы слишком хорошо осведомлены о моих планах - впрочем, как всегда.

- Да, - без лишней скромности, с довольной улыбкой подтвердил священник. - Всё-таки я председатель Тайной комиссии Синода - забыли?. Я сочувствую вам, вашей беде, но выражу уверенность, что в скором времени вы совершенно забудете о проблемах своего здоровья.

- Спасибо, - сухо поблагодарил Максим, поправляя на носу очки, к которым так и не смог привыкнуть за несколько месяцев. - У вас ко мне дело?

- Ничего серьёзного, - вздохнул поп. - Просто хочу кое о чём спросить и сказать несколько важных слов.

- Будете наставлять, как в прошлый раз?

- Что вы! - с демонстративным добродушием воскликнул его неожиданный собеседник. - Скорее, если позволите, буду напутствовать.

- Спрашивайте.

Костин медленно повернулся к нему. Максим увидел, как с его лица вмиг исчезло, растворилось всё деланное добродушие, оставляя холодную, если не ледяную суровость.

- После всех тех событий у меня, к сожалению, не выдалось никакой возможности встретиться с вами, как бы мне этого не хотелось. Обвалилось огромное количество срочных и важных дел - можно сказать, даже проблем, немалой частью в которых повинны вы.

- Я?! - изумился Максим. - Кажется, я еду лечиться в Германию, а не вы...

- Я хотел спросить вас, - продолжил, не обратив никакого внимания на это короткое возмущение, отец Константин, - через столько времени вы хоть понимаете всю меру ответственности за то, что произошло прошлой весной?

- Что произошло? Я пристрелил на месте преступления Фандера-Млынаря-Сафонова? Вы это имеете ввиду? Или мне напомнить, что я был вынужден так поступить, защищая жизнь своей жены и свою собственную. В чём вы видите мою вину? Или вы говорите о Тунангаевой, о защите которой вы так убедительно просили?

Поп печально покачал головой.

- Да, конечно. Всё так и было. Но позволю себе напомнить, что на Страшном Суде будет совершенно без разницы, при каких обстоятельствах было совершенно то или иное убийство.

- Погодите! - не выдержал Максим. - Вы думаете, что я поверю вашим словам о том, что тот суд, о котором вы так назидательно говорите, будет такой же, как и земной? Вы хотите сказать, что там с такой же лёгкостью за определённое вознаграждение оправдают человека, который без всякого сожаления убил не только своего любовника, но и собственную мать?

Он замолчал, давая успокоиться дыханию и внимательно глядя на собеседника, ожидая его комментариев.

Вместо ответа священник кивнул головой в сторону подвешенного к стропилам перекрытия зала ожидания широкого плазменного экрана, где беспрестанно шла трансляция происходящих в стране событий. Там милиция, врубаясь дубинками в толпу людей, пробивала себе путь к какому-то административному зданию. То тут, то там вспыхивали свето-шумовые гранаты и стелились над головами протестующих вязкие облака из слезоточивого газа.

- Смотрите внимательно, Максим Фадеевич. Смотрите и запоминайте. Всё имеет свои последствия, и в каждом событии есть чья-то определённая вина. Вы же не так плохо знаете историю, чтобы понимать, о чём я говорю!

- Наверное, в этом вы, как священнослужитель, имеете большее преимущество. В моих университетах не так много внимания уделяли истории.

- Это вы верно заметили. Очень верно. Но при этом всё-таки позволили себе вмешаться в естественный ход событий, как некогда поступили граф Юсупов, Пирушкевич и Великий князь Дмитрий Павлович, спровоцированные и профинансированные Британской разведкой.

- Вы говорите об убийстве Распутина - я правильно понял?

- Я говорю о последствиях, - многозначительно закивал головой отец Константин, с каменным выражением на лице наблюдая новостную картинку с разгоном демонстрации. - Я говорю об ответственности за свои поступки. В случае с Распутиным это привело к почти полувековой эпохе Красного террора, который по сути не оставил и камня на камне от некогда великой империи. Посмотрите, сколько понадобилось времени, крови и сил, чтобы вернуть хотя бы часть былого величия? Я повторю то, что когда-то уже говорил вам, Максим Фадеевич: всякая, всякая - повторяю и буду повторять снова и снова - всякая власть от Бога, и важен каждый служащий ей человек, так как он является исполнителем воли Владыки нашего Небесного. Это преступление и перед Богом, и перед обществом, и перед историей, и перед будущими поколениями - свергать или способствовать свержению любой власти. Негоже так просто прийти и одним ударом своего невежества развалить устоявшийся социальный, общественный и государственный порядок.

- Ваши обвинения слишком серьёзны, чтобы я принимал их на свой счёт, - ответил Максим.

- Я просто хочу, чтобы вы знали об этом, когда будете вдали от всего, что здесь происходит и будет происходить. Самоубийства чиновников, отставки министров, правительства, импичмент Президента, массовые беспорядки - то ли ещё будет! Я хочу, чтобы вы думали об этом постоянно, наблюдая за оставленными вами проблемами.

- Теперь я вас понял, Дмитрий Афанасьевич, - более спокойно сказал Максим. - Понял то, что при всей своей невежественности, я ясно вижу, как власть и все с нею связанные охотно и быстро предают анафеме и клеймлению всякого, кто указывает ей на трагические просчёты, жестокость, бесчеловечность, на попрание законов и оголтелый непрофессионализм, не говоря уже о явной преступной деятельности.

- Недовольные будут всегда. Есть князья, а есть агнцы. Кем-то всегда приходится жертвовать, укрепляя власть, сохраняя государственность. Вам мир не изменить. Он на том тысячелетия стоит.

- Если исходить из ваших упрёков - мне кое-что удалось.

- Упорствуете? - немного повысил голос священник, демонстрируя возмущение. - Вы слепы и глухи. Мне жаль. Что ж, время всё расставит по своим местам. Вы уедете, а многим придётся пройти через лишения, скорбь и горе, прежде чем всё уляжется и успокоится. Обещаю, мы справимся со всеми проблемами - будьте уверены.

- Если будут страдать те, кто основал свою власть на лжи и угнетении народа, многие - в том числе и я, поверьте, не будут испытывать никаких угрызений совести. Власть должна опираться на реальные дела ответственных и образованных людей, а не на грабёж, насилие, мошенников и преступников. Мне не понятно другое: как может церковник защищать чернокнижника, убийцу и садиста? То, что так поступает власть - мне после стольких лет службы в правоохранительных органах хоть как-то понятно, но не в случае с теми, кто берёт на себя смелость выступать от имени бога.

- Я уже говорил вам, что ни один лист не падает без Его ведома. Упомянутых вами чернокнижников следует принимать, как попустительство Божье. Но это попустительство - не бездействие, не безразличие или неучастие. Всё как раз наоборот. Таким образом Он наставляет нас, чтобы столкнувшись с силой магов, волшебников и чародеев, с несправедливостью, мы осознали Его незыблемую и высшую силу и пришли через покаяние в Церковь к истинной вере.

- Как всё у вас ровненько уложено и ухожено! - снова потерял терпение Максим. - Я отвечу вам в вашей же манере. Если всё происходит лишь с позволения некой высшей воли, вы можете хоть на мгновение допустить, что всё, в чём вы так охотно меня обвиняете, тоже является проявлением той же самой высшей воли?

- Кроме воли Господа нашего, Максим Фадеевич, есть ещё и враг человеческий, который запросто увлекает в свои чёрные тенета немудрых людей.

- То, что вы носите время от времени рясу и крест, облечены духовным саном, ещё не говорит о том, что вы защищены от такой же участи. Есть немало признаков обратного.

- Какие же? - удивился отец Константин, обращая на Максима суровое лицо. - Многие видят лишь то, что хотят видеть.

- Конечно. Но я, например, вижу, какие замечательные часы у вас на руке. Я заметил их ещё в прошлую нашу встречу и позволил себе узнать об этом немного больше - простите моё профессиональное любопытство. Модель почти эксклюзивная, стоящая невероятных денег!

- А вы бы хотели видеть церковных служителей нищими и оборванными? Это бы вас убеждало в истинности веры? Всё это не больше, чем аксессуары.

- Да, согласен, но не в этом конкретном случае. Вообще-то, меня не так давно отучили верить в случайности. На ваших часах секундная стрелка в виде красного огненного трезубца - такая себе примечательная дизайнерская деталь, мало ли - красиво, необычно... Но если повернуть безель, такая незначительная, но броская деталь приобретает вдруг особый смысл - открывается циферблат и становятся видны занятые свой работой черти. "Дьявол кроется в деталях", не так ли переводится надпись на них? Devil Inside... Часовые мастера Valbray потрудились на славу, чтобы их творение носили те, кто берёт на себя смелость говорить от имени бога.

- Вы видите лишь то, что хотите видеть, - низким голосом повторил священник, серея в лице.

- А может я вижу то, что мне хотят показать? Но почему священник? Или это вовсе не священник, а очередной приставший к государственной кормушке чиновник, но в рясе и клобуке?.. Простите, мне нужно идти. Не хочу, чтобы вылет задерживали из-за меня - слишком много обвинений для меня сегодня. Или мне ещё рассказать о браслете шамбалы на другой ваше руке? Вы даже не пытаетесь это скрывать, полагаясь на то невежество, в котором так увлечённо обвиняете меня. Я тоже поинтересовался происхождением и назначением этой не столь дорогой, как часы, вещи. Особенно примечательны там серебряные черепа, которые будто бы что-то сосут. Насколько мне известно, что обладателю этого незатейливого сувенира достаточно пожелать кому-нибудь удачи, чтобы забрать её у него - забрать себе. Мистика, конечно! В это можно не верить и не придавать значения, если это висит на руке какого-нибудь неформала гота или эмо - мало ли что они вешают на себя, но если это находится на запястье священника - это не может не вызывать определённого интереса у людей внимательных и не безразличных. Конечно, вас нисколько не интересует отара глупых агнцев, предназначенных в угоду неким государственным символам на заклание.

- Вы слишком долго общались с оголтелыми экстремистами, наводнившими и терроризирующими нашу православную страну, - едва сдерживая эмоции, зло произнёс отец Константин. - Но довольно об этом.

- Конечно, не будем, - хмыкнул Максим. - Что ещё можно сказать?

- Я лишь хотел поговорить с вами. Извините, если вы поняли меня превратно. Я, собственно, пришёл сюда поговорить не только об ответственности - в любом случае она есть на каждом. Безгрешных людей не бывает, гораздо меньше раскаявшихся.

- Вполне возможно, - кивнул Максим. - Так или иначе. Свою вину я вижу в одном, что не уберёг друга от предательства и смерти, тёщу - от гибели. В этом точно есть моя вина.

- Да, вы всегда слыли требовательным к себе человеком, - дипломатично согласился священник, наконец справившись с собственными эмоциями. - Вы уезжаете, и я должен сказать, что это очень мудрое решение. Но если захотите вернуться, вспомните мой вопрос об ответственности, хорошо?

- Зачем же было тогда тратить время на весь этот малопредметный разговор? - улыбнулся своей догадке Максим. - Мило, конечно, с вашей стороны, Дмитрий Афанасьевич, но могли бы сразу сказать, чего именно от меня хотите.

- Вы мне симпатичны, и я пытался разобраться в ваших мотивах.

- Надеюсь, что вы получили то, что хотели. Прощайте.

- Я рад бы сказать "прощайте" вам в ответ, но что-то мне подсказывает, что это далеко не последняя наша встреча.

- Здесь я вынужден согласиться и с вами, и с собственной интуицией. Значит - до встречи. Вижу, что в этот раз благословлять не будете.

На высоких двустворчатых дверях, выкрашенных в густой чёрный цвет, выделяясь золотом на фоне, висела сонная латунная голова льва с закушенным в пасти кольцом. Ещё раз проверив по GPS на смартфоне адрес, Максим протянул руку к кольцу и решительно постучал ним в слегка позеленевший от окисления набалдашник. Сухой стук отразился коротким, но громким эхом в погружённой в утреннюю кремовую тень улочке. Где-то звонко затявкала маленькая собачонка, позади, почти прямо над головой, на втором этаже дома напротив, отворилось окошко, и из него выглянула грудастая матрона, с часто накрученными на волосы какими-то то ли завязками, то ли бигуди. Она добрую минуту с нескрываемым любопытством изучала человека внизу, словно сытая сова незадачливого мышонка, решая, как быть дальше с этой вопиющей глупостью.

Максим неловко поклонился, стараясь по-хорошему выйти из непонятной для него ситуации.

- Buongiorno, signora.

Женщина энергично кивнула в ответ и, вдруг, выпростав руку из окна, стала нею размахивать так рьяно, словно старалась, чтобы её заметили где-то аж на другом конце улицы, одновременно что-то крича звонким, зычным голосом:

- Pensi che un giorno veramente buono oggi? Se siete venuti a nostro caro signor Vittorio Kovaldzhi, battere più forte. Non esitate, caro ragazzo! Il nostro modesto strada muore in silenzio. Credetemi, io so di cosa parlo.^[63]

Максиму пришлось даже немного отступить под напором таких ярких эмоций, которые воспринимались ним, как некая агрессия. Тактично выждав немного, он с извинительной миной произнёс:

- Mi scusi, signora, ma non parlo italiano.^[64]

Вытянув в невероятном изумлении милое для своего возраста, но слегка полноватое лицо, немолодая итальянка сокрушённо покачала доброй полусотней бигуди на своей голове.

- Povero ragazzo! Così bello e così miserabile!^[65]

- Sì, signora. Ci dispiace se si è offeso,^[66] - произнёс Максим загодя и на всякий случай заученную фразу, совершенно не понимая, что от него хотят.

- Oh Mamma Mia! Ora mi perdo d'animo!^[67] - всхлипнула итальянка и исчезла за кружевными занавесками своего окошка.

Не успел Максим перевести дух и протянуть руку, чтобы ещё раз постучать зажатым в львиной пасти латунным кольцом в чёрные двери, как за его спиной распахнулась красная дверь дома напротив, и из неё энергично выскочила, держа руки на пышных боках, та самая бойкая итальянка.

- Tu, ragazzo mio, non l'ho fatto non gestirlo! Devo aiutare.^[68]

Она подошла и, озорно подмигнув Максиму, застучала пухлым кулачком по крашеному дереву соседских дверей. Они тут же распахнулись, и вышел спортивного телосложения мужчина в клетчатой рубашке и джинсах. Он был высок ростом, седовлас и того неопределённого возраста, когда можно сказать, что его возраст уверенно перешагнул полувековой рубеж, после чего счётчик лет перестал ставить какие-либо отметки на внешности его обладателя.

- Cosa vuoi, Gina?^[69] - строго спросил он, обращаясь к бойкой соседке.

- Buongiorno, Vittorio! Per venire questo sfortunato ragazzo e quasi un'ora a bussare alla tua porta! Non posso senza dolore di vedere le cose!^[70]

Максим стоял в стороне, в полной растерянности наблюдая за совершенно незнакомыми ему людьми, слушая их звонкую необычную и абсолютно непонятную речь.

- Pronto, signore. Mi vuoi?^[71] - обратился к нему мужчина в клетчатой рубашке, когда бойкая итальянка гордо зашагала обратно к красным дверям своего дома. Максим даже сразу не понял, что обращаются теперь именно к нему. - Pronto.

- Oh, mi dispiace! Cercavo il signor Vittorio Kovaldzhi. Si Kovaldzhi?^[72]

- Io sono il signor Kovaldzhi. Ti ascolto.^[73]

Приходилось произносить заученные фразы. Видимо, потраченное в самолёте на зубрёжку, время не пропало зря - его на удивление всё-таки понимали. Трудность была в другом - Максим почти ничего не понимал из того, что говорили ему: прозвучавшее имя ещё не давало никакой гарантии, что перед ним именно тот самый сеньор Ковальджи. Он замялся, стараясь сообразить, как быть дальше? В кармане лежало заветное письмо, которое он обещал передать лично в руки, но не имел полной уверенности, что перед ним в данный момент стоит нужный адресат.

Немолодой итальянец поднял брови и слегка нагнулся, выражая готовность слушать дальше.

- Mi dispiace se ti ho offeso, - повторил Максим заученную для извинений фразу, и густо покраснел, когда густые брови на лице итальянца поднялись ещё выше, а само лицо приняло выражение полного изумления. - Excuse me, please, - поторопился добавить он на английском, думая уже идти от этих дверей и с этой улицы куда подальше.

- Проходите, - вдруг, на почти правильном русском языке произнёс итальянец и отступил в сторону, добавляя пригласительный жест рукой. - Я Витторио Ковальджи. - И добавил с улыбкой, видя отвисшую от удивления и растерянности челюсть гостя. - Смелее! Я как раз сегодня ждал хороших новостей. Вы давно в Милане?

- Нет, только что с самолёта, - ответил Максим, заходя в дом.

- Значит, вы ещё не видели города?

- Нет. Я лишь немного прогулялся по парку Симпионе. Я посмотрел по GPS, что ваш дом недалеко от парка и решил пройтись пешком. Парк очень красивый.

Витторио быстро повёл гостя узкими коридорами своего дома, и вскоре они оказались в небольшой кухоньке.

- Вы выбрали удачное время, чтобы приехать в Ломбардию. Конец сентября и октябрь здесь действительно прекрасны! - Ковальджи радушно указал на пустой стул за столом, накрытом белоснежной скатертью. На столе стояли какие-то тарелки, накрытые холщовыми салфетками. - Я как раз собрался завтракать - не составите ли компанию? Может хотите вина? У меня есть превосходное холодное шардоне. - Он снял с тарелок салфетки. - Здесь отличные горгонзола и прошутто со специями.

- Простите, я не голоден и не хочу вина...

- А кофе?

- Кофе, пожалуй, выпью.

- Крепкий?

- Нет, не крепкий. Извините, но меня просили передать письмо.

- Хорошо, - отвлечённо произнёс Витторио, ставя на огонь газовой плиты медный лоток с песком. - Доставайте письмо.

Максим достал совершенно чистый, неподписанный конверт, который пролежал в кармане куртки несколько месяцев, пока проходило сложное лечение в немецкой клинике. Он положил письмо на стол, слегка отодвинув от себя.

- Вот...

Насыпая молотый кофе в турочки и ставя их в поддон с песком на плите, итальянец кивнул на конверт.

- Вскрывайте.

- Простите, - недоумённо произнёс Максим, - это письмо вам.

- Нет, - улыбнулся Ковальджи, - оно вам. Поверьте, не вы первый сюда приходите. Открывайте же! Смелее!

Конверт был из плотной бумаги, поэтому пришлось взрезать его по короткой стороне ножом, который лежал тут же, на столе.

Когда на свет был извлечён хорошо знакомый бланк с витой надписью, выполненной от руки A.D.MMXIII и девизом "Deus vult!", Максим почувствовал, как стали ледяными ноги, хотя для конца сентября осеннее утро в Милане было довольно тёплым.

- Что там? - поинтересовался итальянец, колдуя у плиты.

- Не знаю, - с трудом произнёс Максим вдруг охрипшим голосом. - Кажется, здесь на латинском написано, - добавил он, прокряхтевшись в кулак.

- Читайте.

- Я не уверен, что прочитаю правильно... Здесь короткая фраза и подписи.

- Вы читайте, как написано, - посоветовал Витторио. - Это не сложно.

Максим поднял на него глаза.

- Вы уверены, что это написано мне?

- Вы прочитайте, а я вам скажу - вам это или нет.

Когда была прочитана фраза, Ковальджи кивнул.

- Это вам. Подписи наверняка разберёте сами.

- И что мне с этим делать?

- Что решите: оставите здесь - начнёте новую жизнь, заберёте с собой - о вас никто здесь больше не вспомнит и осуждать не будет, поверьте.

Максим отложил письмо и взял дрожащей рукой чашку с кофе, с трудом сделав маленький глоток, не в силах отвести взгляда от подписи. Теперь он точно знал, кто передал яд покойному Федорчуку в тюремной камере для допросов, в Могиле Правды.

- Я уже решил, - уверенным, твёрдым голосом произнёс он, отставляя чашку с так и недопитым кофе, вкус которого так и не смог распробовать.

- Это очень хорошо, - довольно улыбнулся Ковальджи. - У вас очень авторитетные рекомендации.

 

На бланке чернела старательно выведенная пером надпись:

 

Astra inclinant, non necessitant^[74]

 

И значилась двойная подпись:

 

Bona fide IHPSO Judex Natalen & Inquisitorе Ivan^[75]

* * *

Лето 1967 г.

Ему всегда нравилось наблюдать за людьми, которые приходили к нему или за помощью или советом. Едва они проходили границу ворот его двора, он уже знал, как они поведут себя. Одни - смотреть с ужасом, отказываясь верить в простоту того, что требовалось сделать для исполнения заветного желания, а ещё больше от того, чем предстояло за всё расплатиться. Другие валяли дурачка, до последнего притворяясь, что не понимают, какова действительная цена за, казалось бы, невинное желание покомфортнее устроиться в жизни. Третьи дивились тому, с какой серьёзностью относились к их даже самым нелепым мечтам и низменным страстям. Но случались и редкие исключения. К ним он не относил десятки эстрадных артистов, которые иногда даже выстраивались в очередь за очередной порцией успеха. Иногда Фандера забавляло, как эти люди старательно делали вид, что не узнают в этой очереди своих коллег по театральным, эстрадным подмосткам, цирковой арене или киноэкрану.

К сожалению, после бригаденфюрера СС Шмедеса, действительно интересных визитёров встречать не приходилось долго. По этому поводу Фандер даже твёрдо для себя решил, что не будет торопиться забирать долг с Фрица, давая тому полную возможность как можно прочнее привыкнуть к долгой жизни. Закалённый лишениями военных лет солдат оказался достаточно умён, чтобы сообразить, что в качестве оплаты будет взято с него за исполнение сокровенного желания. Каким бы долгим не оказалось занятое у колдуна долголетие, оборвать его можно было лишь единственным способом - насильственной смертью. За неуклюжую хитрость, на которую так необдуманно пустился бригаденфюрер, Фандер мстить не собирался. Откуда мог знать этот вояка, что только колдун мог решить для себя, когда пришло время оставить этот бренный мир? А почти годовое пребывание в концлагере смерти пошло колдуну только на пользу. Там оказалось в избытке тех, кто готов был пойти на всё что угодно, лишь бы выжить. А ещё больше тех, кого можно было принести в жертву в угоду первым, совершенно не заботясь об ответственности. Кому Дахау стал могилой, кому Адом, покрыв шрамами не только тело, но и душу, но для Фандера он явился своего рода Клондайком, обогатив неимоверным количеством обязанных людей.

Когда приехала эта женщина, он её уже ждал, и внимательно наблюдал, как она решительно шла к нему через двор.

- Вы Млынарь?

- Я, - коротко ответил он, стараясь угадать, что она будет просить у него, предвкушая тот момент, когда сможет определить цену оплаты за свои услуги.

- Правда? - с недоверием уточнила молодая женщина, нисколько не смущаясь того, с каким откровенным вожделением изучал её красоту далеко не молодой мужчина. Он прекрасно видел, как его внимание ей льстит. Ей нравилось, что своей внешностью она способна обратить на себя внимание даже старика. Он даже невольно усмехнулся, представив, как бы она по-настоящему удивилась, узнай вдруг действительный его возраст!

За распахнутыми воротами стояла, блестя на солнце никелированными обводами, слегка запылённая 21-я "волга", в которой с весёлыми визгами резвились двое малолетних мальчишек, которых не мог угомонить, не смотря на всю отцовскую строгость, молодой мужчина, сидящий за рулём - муж прекрасной гостьи. Кроме звонких ребячьих возгласов, из открытых окон машины доносилась невероятная по чувственности "Нежность" в исполнении Татьяны Дорониной.

- Вы правда тот самый Млынарь? - повторила свой вопрос женщина.

- Если ты приехала сюда - значит тот самый. Или мне надо показать какой-нибудь фокус, чтобы доказать, что ты прибыла по адресу? Я не фокусник, а колдун.

Она слегка смутилась от его язвительных слов, но быстро совладала с собой.

- Ну, хотя бы можно сказать, как меня зовут - например...

- Неужели такой простоты с тебя будет довольно? - самодовольно хмыкнул Фандер, но выполнил просьбу, заодно назвав имена двух её сыновей и мужа. - Этого достаточно, Римма?

Она побледнела, но ничем более не выдала своего испуга. Пришлось признать, что кроме красоты, она обладала и немалой силой воли.

- Вам могли сказать наши имена?

- Да? И кто?

- Те, кто вас мне порекомендовал.

- Но они вряд ли могли сказать, что первым мужчиной, с которым тебе понравилось проводить время - был твой брат. Кажется, тогда тебе только исполнилось...

- Я вам верю, - остановила она его, покрываясь красными пятнами от стыда.

- Что ты желаешь получить от меня? - сразу спросил Фандер.

- Я? - вздрогнула Римма.

- Ты, ты, - улыбнулся он, упиваясь её старательно скрываемым испугом. - Что ты хочешь? Говори!

- Всё зависит от того, что я должна вам заплатить. У меня есть тридцать рублей.

Он презрительно скривился.

- Тебя наверняка предупредили, что деньги меня не интересуют.

- Что же тогда?

- Только самое дорогое.

- Говори, старик! - неожиданно потребовала она, становясь злой и от этого ещё более привлекательной.

- Ты отдашь мне свою дочь, - сказал он, отступаясь от правил, снова мысленно удивляясь, как легко решился на это.

Римма с искренним удивлением посмотрела на него.

- У меня нет дочери...

- Когда будет - отдашь. Я сам приду к тебе.

- Хорошо, - быстро согласилась она.

- Что же ты хочешь?

- Богатства! - выпалила она, опаливая его жаром своих прекрасных глаз.

- Что ты с ним будешь делать? - засмеялся он. - Проси долголетия - проживёшь век или больше, проси вечной молодости и до последнего своего дня будешь наслаждаться мужской любовью, проси здоровья себе, своим детям...

- Нет, - твёрдо отрезала она, - я хочу богатства.

- Я не буду отговаривать тебя. Хочешь - будет тебе.

- Да! - возбуждённо воскликнула она. - Когда ты сделаешь это для меня?

- Я тебе ничего делать не буду. Всё сделаешь сама. Но предупреждаю, что сделать это ты можешь лишь один раз.

- Да, я согласна! Что я должна сделать?

Он наклонился к её уху и быстро прошептал порядок действий в необходимом заклинании, а когда закончил, даже опешил от её восхищённых слов:

- И это всё?!

- Тебя не беспокоит то, какие жертвы ты должна будешь принести? - искренне удивился он, кивая в сторону машины, где дети резвились с отцом.

- Я знаю, что за мечту нужно платить, - заявила она, пресекая любую попытку давить на мораль. - Это действительно всё?

- Если ты считаешь, что готова на такую жертву - всё.

- Мы в расчёте?

- Не совсем, - кивнул Фандер. - Придёт время - я приду за долгом. А сейчас иди в дом, в опочивальню.

- Да, - подтвердила Римма и без тени смущения пошла ко входу в дом, - можешь быть уверен, что сопротивляться не буду. А что я потом должна сделать с этими нитками?

- Всё, что хочешь, - ответил он, ступая следом. - Можешь связаться себе что-нибудь или кому-нибудь, если решишь поделиться богатством. Можешь просто держать при себе.

- Я поняла, - спокойно ответила она и вошла в двери.

- Постой, - остановил он её в сенях, прижал к себе, жадно изучая руками её доступное тело. - А почему просто не попытаться самой стать богатой? Заняться спекуляцией, устроиться в магазин, на какую-нибудь базу - с твоей красотой это не так трудно.

Она прикрыла глаза, подалась к нему вся - жаркая и готовая, задыхающаяся от желания.

- Но ведь это невозможно, правда, колдун? Ведь получают всё только те, кто идёт к тебе и просит? По-другому ведь нельзя, да? Я не хочу попасть под расстрел или провести остаток жизни в тюрьме. Я слишком хороша для этого.

Ему пришлось молча согласиться. Из сотен подпольных миллионеров, чиновников у власти он знал далеко не многих, кто достиг свого положения, благодаря исключительности своих талантов и способностей. Всё давным-давно, так или иначе было завязано на чародее и его колдовстве.

- Ты имеешь право сделать это лишь однажды, - напомнил он, торопливо стягивая с неё ситцевый сарафан, легко беря её на руки и неся дальше, в спальню. - Если не сделаешь, как сказал - горько пожалеешь! - без злобы пригрозил он, пьянея от горячего аромата её молодого тела. - Или я могу сделать тебя могущественной ведьмой!

- Мы об этом не договаривались, старик! - остановила она его, отстранилась на мгновение и внимательно посмотрела в глаза, но потом снова отдалась его ласкам, требуя, словно в забытьи: - А теперь сделай то, что хочешь, но только так, чтобы я не пожалела об этом!

Через некоторое время, когда машина с гостьей уехала, Фандер поймал себя на очередной мысли, что на её беспечность ему полагаться нечего. Эта женщина ни за что не перепутает порядок действия во время проведения обряда и... вряд ли станет придерживаться его строгого предупреждения. Что ж так и будет - до поры до времени. Во всём у неё был трезвый расчёт, а голову всё-таки потерял он. В последнем он увидел для себя недобрый знак.

 

 

 

<<<    КОНЕЦ    >>>