- Мама! Когда у меня вырастут крылья? Я хочу уже летать!
Уезжаем в деревню, в глушь, в провинцию, хоть не у моря, но там Волга как море.
Возвращаться пока не планируем.
Сходили на прощанье в Эрмитаж. Сверкает как в детстве. Видать, его почистили, умыли от пыли.
Почти не было посетителей, и мы ходили осторожно, казалось - выгонят.
Алёша был ошеломлён, то замирал, то носился вприпрыжку, то, медленно кружась, смотрел во все глаза во все стороны:
- Как красиво! Очень красиво!
Гладил скульптурные ножки, трогал лица. Я брала его на руки для этого. Пока не возмутится и не закричит старушка в углу на стуле.
Перебегал от одной картины к другой, кричал:
- Стоп! Ещё картинка!
Вдруг - ангел Фальконе. Так вот же подтверждение надежды!
- Мама! Смотри! У него уже выросли крылья! Он уже может летать?
Старшие братья навестили любимца - Юпитера. Алёша оробел: огромный...
- Он живой?
- Нет, он - скульптура. Из мрамора. Скульптор взял большой кусок мрамора и отрезал всё лишнее.
- А почему он старый?
По вечерней Дворцовой площади и вечернему Невскому шла как по загранице. То же чувство. Давно не была. Немножко позабытого восторга. Приятно. Часто ходишь - обыденно, и почти не видишь и не чувствуешь.
В метро смотрела на людей - и жалела немного. Всех нас, людей. Какие мы разумные неразумные приматы разнообразные, столько всего создали, пользуемся... В глазах - уверенность... Была б у меня вера, я б молилась. За тех девчонок и старух, и важного дядьку в костюме, и паренька с учебником матстатистики, и грустного алкаша с пупырчатым красным носом. Защити господи их от хаоса и абсурда, пусть всем им будет добрая дорога без больших ухабов.
Гитарист в вагоне спел второпях нехорошим голосом. Кланялся подающим. Илюше - не сразу. Как будто подумав - ребёнку кланяться?
- Мама, тебе понравился музыкант?
- Нет.
- Зачем же ты дала ему денег? Тебе его жалко?
- Нет.
Не смогла объяснить. Из солидарности, что ли? Сама не знаю.
Пришли домой - разруха: собираем пожитки. Одной ногой уже дома. Как бы дождаться поезда.
Адский выдался год. Большую его часть можно смело вычёркивать из памяти.
Самое время ещё раз попробовать всё поменять на противоположное.
Вот и уехали, и приехали в деревню.
Нас будто выпустили из клетки на волю. Очень сильное ощущение, хотя, городское напряжение не успело ещё уйти.
Посмотрим, что получится на этот раз. Никогда не угадаешь заранее.
Тяжёлая дорога, долгая. Устали.
- Мама, почему поезд такой вонючий?
- Мальчик, ложись спать сейчас же! А не то так устанешь, что родители тебя потом не смогут разбудить и оставят тебя в поезде, и не попадёшь в свою деревню. Ты в садик ходишь?
- Ещё нет. Скоро пойду.
- Не ходи. Там детей спать заставляют.
- Я пойду. Я хочу с детишками играть. С маленькими.
- Да не ходи, нечего там делать, в садике. Сиди лучше дома с мамой.
Уснув в поезде и таким образом почти полностью пропустив трёхчасовое путешествие на машине, Алёша проснулся уже дома в четверть шестого утра и страстно обследовал дом и двор, увлёкшись и почти растворившись в окружающей обстановке. Счастлив.
Лягушки уже завели свои песни с переливами, соловьёв с кукушками ещё нет.
На Волге волны и ветер, тростник и красивые коряги валяются по всему пляжу.
Когда в доме всего три человека, быт становится пустяком, почти не требующим внимания.
Старшие дети приедут позже.
Физический труд на воле да на свежем воздухе на благо своего семейства особенно благотворен для психики. Занялись огородом и садом.
Наша улица одним концом упирается в берег Волги, а если ехать по прямой до другого конца, опять окажешься на берегу. Посёлок выдаётся мысом в реку. Она здесь 12 километров шириной.
Есть брошенные дома, сквозь дыры в их крышах растут деревья, как в известной сказке. Есть новые, богатые и ухоженные. Большей частью дома здесь немецкой постройки столетней давности. Нетронутые старые дома выглядят лучше, чем после ремонта. При ремонте многие вынимают окна, отдирают резные ставни и наличники и вставляют в образовавшиеся обглоданные дыры стеклопакеты. Стены сруба некоторые обшивают каким-то серебристым материалом, рубероидом и ещё бог знает чем. Много домов, отремонтированных таким манером на треть или половину. Раньше стены обмазывали глиной, перемешанной с соломой. От такого покрытия летом в доме прохладно, а зимой тепло. Сохранились ещё местами саманные домики - из глины. Смотрятся живописно. От них веет древностью.
Все дома стоят окнами на улицу, не прячутся в глубине двора за заборами, как в Ленинградской области.
Пирамидальные тополя придают посёлку южный вид.
На главной площади - памятник Ленину, и есть ещё памятник арбузу в парке напротив районной администрации. Большой зелёный арбуз на постаменте.
Муж принёс карасей. Не хочу видеть, как рыба трепещет, медленно погибая на воздухе, и не избавиться от этого зрелища.
- Ты хочешь, чтобы я её сразу убивал? Как? Об дерево её бить? Камнем забивать? И что обо мне подумают, если увидят?
Алёша схватил сетку с рыбой и танцевал с ней под музыку. Жарить не давал.
- Моя рыба!
Три дня не читала новостей, и возникла иллюзия, будто уехали туда, где их нет.
Просмотрев заголовки и, как обычно, ужаснувшись, не стала вдаваться в подробности. Ещё недавно, читая новости и всё чаще не веря своим глазам, болела душой, а теперь уже хочется от новостей спрятаться. Не хватает душевных сил на весь гнев и бессилие, которые испытываешь, читая прессу. Достаточно и того, что мы в курсе в общих чертах.
Ездили в степь, к маленькому заливу, где рыбалка.
В степи свежая зелень, которая бывает только весной, а потом выгорает на жаре. По берегам залива высоченная, в два человеческих роста прошлогодняя жёлтая трава.
Муж с Алёшей наладили снасти, я поодаль высматривала сусликов, чтобы сфотографировать. С другого берега вдруг отчаянный визг и крик. Долгий, протяжный, во всю поросячью глотку.
- Что это там за крики?
- Наверное, свинью режут.
Я и сама догадалась, просто удостоверилась.
Очень громкий крик, который рвётся из тела непроизвольно и безудержно, это кричит ретикулярная формация.
Даже по телу прошла жаркая волна этого свинячьего смертного нестерпимого чувства и ужаса неотвратимости происходящего, отчаянной невозможности вырваться и спастись от крайней, наивысшей степени боли и страха.
Зачем я невольно и автоматически примериваю на себя рыбью и свинячью смерть, откуда такое неприятное и болезненное воображение, как люди от подобных вещей абстрагируются, не знаю.
Сусликов на этот раз не видали.
Алёша на обратном пути уснул прямо на моём велосипеде, счастливый и умиротворённый.
В саду, в той его дальней одичавшей стороне, куда без топора не пробраться, в зарослях молодого клёна поселились горлицы.
Ещё полно ёжиков. Они ходят вечером, и брать их в руки легко, так как у них нет реакции бегства. Только в темноте их не видно. Разве что пройдёшь совсем близко, и ёж зашипит, всшипнёт внезапно в траве.
У нашей собаки таксы ежевечерние истерики. Найдя ежа, не может ни взять его, ни отойти, и скачет вокруг него с визгливым лаем, пока не оттащишь.
- Ну вот, Алёшка, всё помыли, теперь, когда немножко потеплеет, будем с тобой везде окна мыть.
- Мам! Давай лучше пойдём покакаем.
Пятница - базарный день. На пятничный базар съезжаются жители окрестных деревень, где почти нет магазинов. Толкотня. Продаётся всё: одежда и обувь, куры, гуси, утки и корм для них, мебель, автомобильные запчасти, кролики, поросята, велосипеды, сантехника, плодовые деревья, игрушки и книжки, грабли и прочие необходимые в хозяйстве вещи. Мы купили куриц - белых и рыжих, и два деревца черешни. И ещё два куста смородины - белой и чёрной. Красной почему-то не было. Петуха, муж сказал, пока не надо. А они красивые. Раньше мне не нравились белые курицы, напоминающие птицефабрику - грязные вечно какие-то. Но эти наши - прелестные. Стройные, с длинными перьями, ангелоподобные такие. Летучие, в отличие от коричневых. Сразу ручные. Их очень нахваливали тётки на базаре, мол, несутся каждый день по нескольку лет.
- Ну что, не будем брать поросят?
- Ты видел их глаза? Ресницы длинные. Косятся испуганно. Если возьмём поросёнка, он у нас будет жить до старости, ты же понимаешь. Невыгодно.
- Понятно. И умрёт своей смертью. Не будем брать.
Ещё немножко цветов купили разных, посадить вдоль забора. Даже не знаю, как они называются. На картинке красивые. И картошки два мешка очень дёшево.
- Эх, мамочка, мамочка. Если бы ты научила меня летать, и я бы полетел...
- Куда бы ты полетел?
- Просто летал бы. А потом прилетел бы в курятник.
- К сожалению, люди не летают. И собаки, и кошки тоже. Люди могут бегать, прыгать, лазать и ещё плавать. Плавать ты можешь научиться, а летать нет. И я не могу.
- И папа не может, и ты, и Ик-Мяк, и Сёся, и Чапа... Я понял. Люди не летают.
- У нас ведь крыльев нет. Мы на самолёте можем летать.