Аннотация: Попытка написать текст в жанре альтернативной истории.
А жизнь - только слово.
Есть лишь Любовь и есть Смерть.
Эй, а кто будет петь, если все будут спать?!
Смерть стоит того, чтобы жить.
А Любовь стоит того, чтобы ждать...
Глава 1.
-По машинам!!.
Пронёсся вдоль вереницы начальственный рык. Наряды, до того стоявшие возле своих бронеходов, словно вихрем подхватило. Секунда-другая и уже глухо звякают закрывающиеся дверцы. Почти одновременно взрыкивают двигатели, выбрасывая из выхлопных труб струи вонючего синеватого дыма. Резко трогается, качнув пушкой, первый бронеход, за ним второй, третий, четвёртый и вскоре вся вереница прёт по насыпи рыча движками и лязгая звеньями ходовых цепей. Я сижу на своём начальственном месте в башне одного из ползущих по дороге бронеходов и разглядываю в обзорник окружающую природу. Смотреть особо и не на что. По обе стороны от дороги тянутся поля, сплошь покрытые не убранной вовремя масличкой или чем-то похожим. Что поделаешь - четвёртый месяц войны перевалил за середину, мы терпим одно поражение за другим и заниматься уборкой урожая просто некому. В Амурском княжестве не осталось ни одного поселения без разрушений, почти всё пространство захвачено врагом, сотни тысяч жителей некогда цветущей страны вынуждено стали беженцами, а десятки тысяч погибли, и далеко не все из погибших были бойцами.
Как ни грустно и тоскливо признавать, но мы проигрываем войну. Воеводы собрали остатки войск чтобы, как оно говорит, нанести врагу решающий удар. Здорово, конечно. Только думается, что будет удар отчаяния. Все это понимают, хоть и не говорят вслух. И даже страха нет. Страх пропал после трёх месяцев тяжёлых боёв, постоянного недосыпа и напряжения. Осталась только решимость - победить вопреки всему или умереть с честью, как и подобает солдатам. Громко звучит, но такова явь, по крайней мере для нашей не очень уж и большой вереницы. Мы - третья сотня бронеэскадрона Добровольческого войска.
В звуковиках шлема сквозь шорохи помех раздаётся:
-Внимание!. Рассредоточиться!.
И впереди идущие машины начинают расходиться веером влево и вправо, съезжая прямо в жёлтую масличку или как там егё. Я тоже приказываю машинисту-водителю:
-Лопатин, влево!
Бронеход ныряет с невысокого откоса и устремляется вслед за другими машинами, выбрасывая из под ходовых цепей комья чёрной земли. Я, конечно, этого не вижу. Так всё должно выглядеть со стороны. Зелёные туши бронеходов ползут, оставляя чёрные ленты следов на полях. Впереди то, что когда-то было большим поселением. В обзорник уже различимы развалины крайних домов. Это - наш рубеж боя. За бывшим поселением большая пустошь, а за ней линия обороны маньчжуров. Я оторвался от глазков обзорника чтобы сравнить карту и местность. Вроде похоже. Оглядел внутренности башни. В полумраке блеснули глаза наводчика и мне на секунду стало горько - парень приехал на чужую войну и ежеминутно рискует жизнью, при том что сам не росс, не даур, а самый что ни на есть сяньюн. Брат, блин, по разуму. Он уставился на меня, я подмигнул в ответ. Снова ожили звуковики:
-Звено один - занять левый край. Звено два - занять середину. Звено три - занять правый край. Выходим на рубеж боя...
Снова пришлось браться за обзорник и уточнять направление для машвода. Наше первое звено оставляло то, что осталось от поселения, по правому борту. Было больно смотреть на место, где совсем недавно кипела жизнь, а теперь руины тянут к дымчатому небу руки обгорелых столбов. От поселка осталась только точка на карте. И вот неподалёку от этой точки скоро состоится решающее сражение. По дороге сюда я видел множество людей, машин. Пропылённые стрельцы на своих ББМках, пушкари-самоходчики, чумазые как и мы. А ещё броневики лёгой пехоты и грузовозы с ополченцами. Их-то куда? Наверное на края сунут. Вся эта прорва стекалась сюда, в окрестности бывшего поселения. Как говорили нам перед началом дела "Кобра" - на нашем участке будет отвлекающий удар. Замысел такой: мы ударим, маньчжуры бросятся собирать подкрепления с намерением заткнуть прорыв, а в это самое время особые подразделения проведут своё жутко тайное дело. Победа. Ура. Вот только сомневаюсь я что "особняки", пусть и сверхкрутые, смогут выиграть войну. Так не бывает. Выигрывает войну пехота, занимающая вражеские столицы. Пока по их улицам не протопал какой-нибудь Ванька или Ляо в пехотной робе и с самострелом - война не выиграна. Во всех других случаях может иметь место что угодно. Перемирие, соглашение, отступление. Но не победа. Так говорит военная наука.
Пока я размышлял, бронеход резко тормознул. Если бы не шлем, то мне бы понадобился врач. При ударе башки о броню башни мне показалось, что броня загудела. Или это гудела голова? Лопатин, чтоб тебя!!. Шипя от боли я открыл крышку над головой и выглянул наружу. Свежий воздух пьянил. Скоро лёгкие будет рвать пороховая вонь, и тогда глоток чистого воздуха покажется недостижимой мечтой. Впереди на вёрсты раскинулась степь, край её терялся в пылевой дымке. Глянул на часы. До времени "Н" ещё минут двадцать. Оглянувшись, я быстренько отсоединил разъём переговорного устройства и выбрался на броню. Проверил снарядные коробы самозарядных пушек, обрывком ветоши протёр бронестёкла обзорника и прицела. Краем глаза заметил, что многие начальники последовали моему примеру. Нервы у всех не железные, а так хоть какое-то отвлечение. Я ещё на крышке механика стёкла протёр и полез обратно в башню. Подсоединил ПУ, глянул вверх и в этот миг над головой зашумело. В сторону вражеских войск через полнеба протянулись хвосты ракетных выхлопов. Началось.
Перед тем как захлопнуть крышку я выглянул вперёд. Где-то там на вражеских стоянках сейчас распухали огненные шары, сквозь полуденный воздух уже накатывал грохот, потянуло гарью и какой-то кислятиной. Залповые ракетомёты поистине страшное оружие, когда применяются больими количествами. Установки, которые сейчас выпускают последние боекоукладки, собирали по передовой чуть ли не поштучно. С самого начала войны именно на них маньчжуры деятельно охотились, уничтожив немало единиц. Вот теперь ракетомётчики и отрываются напоследок, потому что ракет больше нет. Им свезли всё, что смогли найти. Сейчас вот они жахнут, своими руками подорвут матчасть и пойдут в бой как обычная пехтура. Я пощёлкал плашкой внешней связи, но в шлемозвуковиках только шипело и визжало. Глушилки включились, уж не знаю - наши или вражеские. Я велел наводчику наблюдать, а сам опять открыл крышку и стал смотреть в небо. Сигнал к атаке (самобытно) повторят красной ракетой. А небо-то красивое. Мягкая дымка, голубые края, постепенно сходящие в тёмно-синий кругозор. Ярило яркое, но уже не жгучее. Люблю такую погоду - не жарко, но ещё и не холодно. Ветерок тёплый, ласковый. Начало осени. Пора стихоплётов и сказочников... Расчерченное дымными хвостами ракет небо бесшумно пересекает красная звёздочка. Время "Н"! Оборачиваюсь на приближающийся прерывистый свист. Проносятся звенья ударных винтокрылов, прямо над нами начиная стрелять по только им видимым целям. Захлопываю крышку, напоследок глотнув чистого воздуха. Вперёд! Говорю в ПУ:
-Лопатин, вперёд на полный!. Тянь, работаешь самостоятельно по готовности!
А сам перелезаю на место наводчика высотной установки. Не хватает людей в наряде, приходится совмещать обязанности. Мой бронеход один из немногих имеет в названии букву "А". Это значит, что он оборудован высотной башенкой со спаренными самозарядными десятилинейками. Из-за них боезапас основного орудия снижен, так как на месте дополнительной боеукладки в задней части башни установлены те самые высотные пушки. Устаревшая придумка, но иногда и она полезна. По винтокрылу, например, влупить, если он умудрился прохлопать бронеход и не сжёг его ракетным залпом. Или по лёгкой броне дать, если она настолько дурацкаяая, чтобы лезть на передний край обороны. В городах хорошо из них по надстроям работать, потому что почти совсем вверх стволы можно задрать, а десятилинейные бронебойники на расстоянии до двухсот пятидесяти саженей вышибают кирпичи из обычной кладки. Одна очередь выносит почти квадратную сажень стены обычной многонадстройки. Вобщем нужная вещь иногда. Дорога ложка к обеду.
Мой бронеход - почти мой ровесник. Восемнадцать годков старичку и в нашем эскадроне он не самый старый. Более-менее новые машины потеряны в начале войны. Да и было-то их немного, а этих "долгожителей" вытащили с полузабытых мест хранения Сибирского княжества и послали нам. Благодарствие и на этом, своего производства бронетехники у гордого Амурского княжества отродясь не было. Старичок С-42А бодро рычит двигателем и резво мчится в строю таких же бронированных стариков, выбрасывая в стороны струи вонючего сизого дыма. Что поделать: дрянное масло, дрянное топливо. Запас прочности движков, и так не особо большой, расходуется с безумной скоростью. Я более чем уверен, что и масло, и топливо - на основе растительных масел. Дешёвые заменители. Да и хрен с ним. На бой хватит, а там - или мы победим, или нас сотрут в порошок.
Я вцепляюсь в ручки управления высотки. Бронеход мчится вперёд, раскачивается, подпрыгивает на ухабах. Лопатин выжимает из престарелого движка всё что можно. В шлемозвуковиках сквозь треск слышно как машинист ругается сквозь зубы. Я прижимаюсь к резиновому наглазнику прицела и пытаюсь осматриваться, но в поле зрения всё мелькает. Резина больно бьёт по брови и я отрываюсь от прицела. Пусть. Сейчас наша задача - пролететь эту чёртову пустошь, пока винтокрылы и ракетомёты утюжат передний край маньчжурской обороны. В клубах пыли и дыма мы промчались две трети расстояния. Местность выровнялась, я приникаю к наглазнику прицела. Впереди творится что-то невообразимое. Над большим пологим холмом поднимаются тучи пыли и дыма, в серых клубах то и дело что-то вспыхивает. Я гляжу выше. Отряд наших ударных винтокрылов распался на отдельные группы и они атакуют наземные цели. К земле тянутся дымные хвосты реактивных снарядов и строчки самострельных пушек. Но с мест врага им отвечают. Вот задымил двигателем и отвалил в сторону один винтокрыл, другой. Вспышка. Огненной кляксой рассыпается ещё одна летающая машина. Винтокрылы огрызаются огнём пушек и уходят. Кто-то из них скорее всего не дотянет до дома, но мне думать об этом уже некогда. Ловлю в прицел передний край обороны. Для высотки ещё слишком далеко. Бахает основное орудие и сорокалинейный снаряд сверкает в дыму. Тянь куда-то влупил. Но там ему сейчас виднее, а моя задача - глядеть вверх. У самоходных высоток есть хорошая штука с иностранным названием "радиолокатор". Он и цель издалека нащупает, и правильно прицелиться поможет. Не зря же он половину башни занимает. А вот мне приходится самому находить врага и самому придумывать упреждения, потому что никакого локатора на моём бронеходе нет. Я же не в художественной сказке. Это в занимательных книжках встречаются вычислительные машины, которые помещаются в головной части ракеты и самостоятельно ей управляют. Ёшки-матрёшки! Да если бы эти самостоятельные ракеты существовали, то мы бы и половины пустоши не преодолели! На самом деле прибор, управляющий ракетой по проводам, можно установить на бронемашинах или даже говорят, что появились переносные пусковые установки, но они всё равно тяжёлые. И это хорошо, потому что хватает бронебойных пушек. Надеюсь, что ракетомётчики и винтокрыльщики проредили их обслугу, иначе нам солоно придётся. Словно в подтверждение худших мыслей машина сотрясается от удара, оглушительный звон закладывает уши. Как будто сквозь вату доносится мат водителя и сдержанное чертыхание наводчика. Судя по всему по лобовому листу вскользь ударила бронебойная болванка. Кручу башенку, пытаясь осмотреться. Вот по соседней машине ударила такая же болванка - сноп искр, куски дополнительной брони и искорёженные навесные детали разлетаются во все стороны, но бронеход продолжает свой бег. Другому соседу не повезло. Бронеход словно наткнулся на каменную стену и встал как вкопанный в облаке пыли. Оглядываться я не стал, а сосредоточил внимание на переднем крае. Начались неровности, Лопатин сбросил скорость и стало возможно прицеливаться. Сразу же нашлась цель. Маньчжурская пушка обнаружила себя вспышкой выстрела и я открыл огонь. Бронеход ощутимо затрясся от отдачи двух самозарядных пушек, полсотни бронебойных и осколочных снарядов вспахали то место, откуда стреляли маньчжурские пушкари. Снова грохнуло основное орудие, тряхнув машину и оглушив экипаж. - "Первое звено! Огибаете высоту по левому склону! Ваша задача - уничтожить стоянку самоходных пушек!" - прохрипели вдруг шлемозвуковики сквозь шум помех. Надо же, начальнику удалось выйти на связь. Наверное часть глушилок уничтожили. Велю Лопатину брать чуть левее, сам поворачиваю башенку вправо, в сторону вероятной опасности. Но маньчжурам не до нас. Второе и третье звено открыли беглый огонь по линии обороны, сзади их подпирают ББМ пехотинцев, постреливая из гранатомётов и пятилинейных пулемётов по дальним маньчжурским окопам. Мы переваливаем через один такой полузасыпанный окоп. Кругом валяются трупы маньчжурских пехотинцев в серо-зелёных робах. Хорошо что запахи не проникают внутрь, а то бы меня вывернуло от запаха гари и крови. Но мне не жаль этих бойцов. Никто их сюда не звал. Через пару вёрст стремительного продвижения наше звено разделилось. Одна часть направилась дальше вокруг холма, намереваясь выйти в тыл врагу, а наша часть рванула по кустам туда, где уже слышны стали выстрелы самоходок. Сходу прорвались через лагерь расположившихся на поляне маньчжурских тыловиков. Они в панике разбежались по кустам. И то сказать - когда из зарослей с рёвом и лязгом вываливаются три железных чудовища, то тут уж не до спокойствия, остались бы портки сухими. Никто по нам не стрелял и мы не стреляли. Ну подумаешь - раздавили пару полевых котлов. Так ведь война всё спишет. А нам некогда гоняться за поварами и завскладами. У нас самоходки стынут.
На поляну пушкарей мы вылетаем неожиданно. "Стой!" - ору Лопатину. Бронеход клюёт носом, я притормаживаю голову об резиновую маску прицела и матерюсь сквозь зубы. Ходовые цепи юзят по дёрну. Бронированная скорлупа только ещё приподнимается на катках, а орудие уже делает своё оглушительное: "Бам!!!". Дальняя от нас машина с крупной раздутой башней взрывается, разбрасывая вокруг куски металла. Я хватаюсь за ручки, прижимаюсь к прицелу и судорожно навожу десятилинейки на стоящие поодаль тягачи. Бронеход трясётся от отдачи, в ушах снова вата. По угловатым тягачам пробегают искры попаданий. Один сразу начинает дымить, всё сильнее и сильнее. Другие не подают признаков жизни. Даю ещё очередь. Один за другим два тягача взрываются и разваливаются. Тем временем все самоходки уже подбиты. На дальней стороне поляны заметны перебегающие фигуры, наводчик стреляет в ту сторону из башенного пулемёта. Я берегу снаряды.
Батарея уничтожена. Мы снова ломимся через кусты, теперь в направлении холма. Пройдём по ближним тылам врага, наделаем неразберихи. Чем её больше - тем лучше для нас. Вырываемся на пустошь, я говорю в ПУ:
- Лопатин, как дела?
- Ничего, начальник. Вроде живой.
Я представляю как машинист-водитель отирает пот со лба и лица. Лопатин что-то бубнит, но никак не разберу - что. Собираюсь задать вопрос, и тут к беседе подключается наводчик:
-Начальник, истрачено десять снарядов. Остаток двадцать пять. Прицел и уравнитель работают обычно.
- Понял, Тянь.
Отзываюсь я, а сам думаю - когда это он успел сжечь десять снарядов? Похоже, что во время атаки я так отвлёкся на управление высотной установкой, что забыл считать выстрелы орудия. Как же всё-таки не хватает наводчика на высоткутку! Снова обращаюсь к машинисту:
- Лопатин, а чего ты там бубнил?
- Теплота, говорю, масла растёт. И вторая передача туго включаться стала. Если бой переживём, то прямая дорога на восзавод... Или на переплавку.
Задумчиво добавляет машинист. Я только морщусь. К тому, что Лопатин на суеверия плюёт с высокой крыши, я уже давно привык. А вот проблемы с двигателем нам бы и нахрен не нужны. Ёшки-матрёшки, и коробка передач нам нужна исправная! Но времени для проверки машинерии нет. Прав Лопатин. Скоро состояние машины будет не важно, так или иначе. Бронеходы переваливают через старую насыпь, выбрасывая струи чёрного дыма и натужно ревя двигателями. Ненадолго останавливаемся для совещания - радио до сих пор почти не работает. Решаем выйти к электрозаводу и оттуда на соединение со своими. Снова машины ломятся через подлесок, как маленькое стадо древних мамонтов. Я кручу обзорную башенку в поисках приметных знаков, но что увидишь через густую двухсаженную поросль? Снова выскакиваем на какой-то пустырь. Впереди виднеется огороженная искаменным забором площадь с торчащими трубами и кирпичными зданиями. Электрозавод. Как и было оговорено - мы лупим осколочными по зданиям и оборудованию, а наши товарищи выцеливают охрану. Тянь посылает в сторону завода снаряд за снарядом. Не смотря на проветривание и продувку ствола сжатым воздухом в башне невыносимо воняет горелым порохом. Снаружи звякают о броню поддоны от стреляных снарядов, которые исправно выбрасывает самозарядник. Кручу башенкой по сторонам. Вдруг - воздушная тревога? В нашей троице из ПВО только я. Электрозавод постепенно превращается в груду руин. Вдруг орудие замолкает. В ушах звенит. Сквозь звон пробивается усталый голос Тяня:
- Осколочные кончились, начальник.
Вот так. И осталось у нас несколько бронебойных. И - всё. Но это ерунда. Прорвёмся. Приказываю:
- Лопатин, вперёд!
Машина как-то нехотя трогается, а меня в башне нещадно мотает. От пороховой вони ест глаза. Открываю крышку в нарушение всех наставлений. В башню врывается свежий воздух и рёв движка. Пусть парни тоже подышат. Высовываюсь из проёма. Пыльный ветер обдувает лицо. Краем глаза замечаю в небе какое-то движение. Запрокидываю голову и на секунду цепенею. Небосвод пересекает след летящего в вышине тяжёлого самолёта. Это точно не мирный. Война же. А у нас бомбовозов нет. Вот-вот впереди покажутся оборонительные линии маньчжур. Но не будут же они бомбить своих?.. Или - будут?!. Вот тебе и дело "Кобра"!.. От самолёта отделяется каплевидный предмет и устремляется вниз. На полпути к земле над предметом распускается купол. Заворожённо смотрю на него, а в мозгу крутится : "-Где-то я уже такое видел...". И вдруг вспоминается виденная ещё в учебке картина о видах сверхмощных бомб. Ой-ё! Захлопываю крышку, чуть не отшибив себе голову, и ору:
- Парни! Держитесь крепче! Щас жахнет!
Сам вцепляюсь в поручни сиденья и зажмуриваюсь. По обычаям от раскрытия купола бомбы до взрыва топливного облака проходит около двадцати секунд. Лопатин и Дари орут:
А сам про себя считаю секунды. На восемнадцатой жахает. Бронеход весом под две с половиной тысячи пудов подпрыгивает на добрый аршин, грохается на цепи. Мгновение спустя обратная волна опрокидывает тяжеленную машину как игрушку. Я больно ударяюсь обо что-то рукой и ребрами. Панцирь мелко дрожит - эта дрожь неприятно щекотит внутренности. И вдруг наступает тишина. Только слышно, как сдавленно матерится Лопатин да что-то шипит в двигательном отделении. Я кое-как, кряхтя и сопя, принимаю подобие сидячей позы. Рёбра тут же отзываются тупой болью, которая немного приводит меня в чувство. Башенная крышка оказалась прямо подо мной и я даже чувствую, как больно давит на седалище её защёлка...
- Лопатин! Тянь. Живы?
Зову я хрипло. Надышался пороховых газов всё-таки, горло саданит. Доносится голос машиниста, тоже хриплый:
- Живой вроде. Только застрял как...
Лопатин добавляет неприличное определение тому, как что и где застряло, но я вслушиваюсь - когда отзовётся наводчик.
-Тянь!.. Эй!.. Отзовись! Блин!!.
Не выдерживаю я. Лопатин прекращает возиться и говорит:
- Наверное сознание потерял от удара. Давай выбираться, начальник, из этой железной опы.
Легко сказать - выбираться. Вот чему не учат на занятиях бронеходчиков, так это тому как выбраться из лежащего на башне бронехода. Моя крышка приоткрылась всего вершка на полтора и из щели потянуло запахом горелой травы. Час от часу не легче! Только пожара нам и не хватает.
- Лопатин! Крышку сможешь открыть?.
- Щас попробую...
.Слышится пыхтенье, матюги. Через минуту мрачный голос сообщает:
- Ни-хре-на.
Я встаю, на сколько могу, и через части самозарядника пытаюсь разглядеть место наводчика. Получается плохо, но головой я ударяюсь об одну железяку и чудесным образом вспоминаю об аварийной крышке. Ёшки-матрёшки! Как же я о ней забыл?! Поборовшись минут пять с давно не отпиравшейся защёлкой и приложив по примеру Лопатина несколько непечатных словечек я всё-таки открываю донную крышку. Она откидывается нехотя, с неприятным, резанувшим уши скрипом. Первое, что я вижу - мутная взвесь пыли вокруг. Даже Ярило проглядывает сквозь неё просто жёлтым кружком. Видимость саженей двадцать, не больше. Воняет гарью. Не смотря на всё это я вылезаю из проёма счастливый как червяк, впервые вылезший из норки после долгой зимы. Вдыхаю пыльный воздух полной грудью и меня натурально выворачивает сильный судорожный кашель. Рёбра словно охаживают кувалдами. Постепенно кашель переходит в сипение, я в изнеможении падаю на тёплую броню. Сплёвываю тягучую, с медным привкусом слюну. Отдохнув с минуту и дождавшись когда боль в рёбрах снова станет терпимой, я встаю на днище бронехода и осматриваюсь. Машина лежит почти ровно на башне. Из двигательного отделения уже натекла лужа масла. Вокруг не видно ничего дальше двух десятков саженей- сплошная пелена дыма, гари, пыли. Я спускаюсь обратно в проём, но уже так чтобы спуститься в отделение наводчика. Нащупываю лежащего в неудобной позе Тяня. Прикладываю руку к шее. Сердцебиение и дыхание есть. Уже легче. Собираюсь с силами, потом изворачиваюсь так, чтобы добраться до отделения механика. Всё это время он донимает меня похабными присказками типа "Чем отличается радиовид от женщины?. Радиовид сначала показывает, потом ломается. А женщина сначала ломается, а потом - показывает!". Это у него "откат" такой. Всегда после боя его "пробивает" на похабщину. Я уже давно привык к этим "откатам" и только хмыкаю на самые смешные шуточки. Мне удаётся помочь Лопатину развернуться и пролезть в боевое отделение. Он смотрит на скрюченного наводчика:
- Живой?
- Угу. Давай ты снизу подталкивать будешь, а я сверху тянуть.
Ценой больших усилий и после множества зааысловатых ругательств Тянь оказывается снаружи, я осматриваю его в поисках ран. Видимых повреждений нет. Лопатин выбирается следом. Мы минут десять просто лежим на тёплом брюхе бронехода.
Машинист первым стряхивает с себя оцепенение и садится. Крутит головой:
- Тихо как.
Ещё бы. Тут в окружности нескольких верст как большой метлой прошлись. Тем, кто как мы, в жестянках, ещё могло повезти, а вот пехоте поплохело однозначно. Наверное маньчжуры разгадали смысл дела "Кобра" и выставили тут в качестве видимости заслона тех, кого не жаль - смертников, преступников всяких. А когда наши силы увязли в боях за холм, тогда прилетел большой самолёт, одолженный у богатых южных собратьев, и сбросил одну топливную бомбу. Может даже опознавательные знаки на самолёте не перекрашивали. Кто ж теперь узнает? Итог этого "сражения" очевиден - у Амурского княжества больше нет боеспособной рати. Я ещё удивлялся отсутствию вражеских воздушных сил! А ведь раньше маньчжурские винтокрылы не упусканли случая сжечь пару-тройку амурских бронеходов. Да и удивил неточный и неслаженный огонь пушек. Теперь всё встало на свои места. Если изначально планировалось применить ТБ, то маньчжурам не резон было подставлять под удар своих лётчиков и обученную пехоту. Потому и бронемаши мало было - выставили неисправное дерьмо, которое хотя бы с места может стрелять. М-да. Обделалась по-полной Главная ставка амурского княжества. Да и будет ли вообще такое государство? Маньчжуры теперь могут безбоязненно выдавливать остатки наших войск хоть в Сибирское княжество, хоть в Приморское ханство, хоть - в океан. Повстанческими действиями их вряд ли напугаешь. Хреновое дело. Лопатин возится, лезет в прием. Несколько минут слышно его бормотание и звяканье металла. Наконец он снова появляется в проёме и с лязгом кладёт на днище три укороченных самострела и подсумки с запасными обоймами.
- Как думаешь, начальник - куда нам теперь
Хороший вопрос. Пробиваться к нашим, конечно. А где эти "наши"?. И я не знаю.
- Поищем для начала выживших...
- Есть. А с парнишкой что делать?..
Показывает Лопатин глазами на наводчика. Действительно, а что? Оставлять его в беззащитном положении не хочется, но и идти на поиски в одиночку нельзя. Сердито хватаю самострел, заряжаю. Всё это для того, чтобы скрыть свою растерянность. Вдруг слышится чихание, раздавшееся неожиданно - как выстрел. Тянь осторожно садится и ощупывает себя. Мы с удивлением смотрим на него, а он на нас:
- Долго я в отключке валялся?
- Не очень. Ты как?
- Неплохо. Вроде...
Неуверенно сообщает раскосый наводчик, щурясь на Ярило. По пыльным щекам пот проложил грязные дорожки, чёрные волосы слиплись и торчат из под шлема неопрятными колючками. Тянь Пинг - чистокровный сяньюн. Не смотря на азиатскую внешность, спутать его с маньчжурским мучином сложно. Сяньюни более высокие, худощавые, с приятными чертами лица, светлой, почти европейской или словенской кожей. Мучины же, населяющие Маньчжурию и большую часть Поднебесной, более низкорослы, коренасты. Черты лиц их обычно более азиатски, так сказать. Глаза узкие, скулы широкие. Кожа их более тёмная, жёлто-бронзовая. И те, и другие - азиаты, но так сильно отличаются... Я всё ещё думаю как поступить. Из раздумий выводит голос наводчика:
- Начальник, я в порядке. Честно.
Тянь встаёт и подхватывает один из самострелов. Лопатин тоже встаёт:
- Вот видишь, командир, как хорошо. Мы на разведку сходим, а ты машину посторожишь.
- Блин...
Успеваю выдавить я и начинаю смеяться, а вернее - ржать. Даже боль в рёбрах не останавливает. Тянь отстаёт всего лишь на секунду и тоже смеётся взахлёб, размазывая слёзы по грязным щекам. Лопатин пожимает плечами и дожидается - когда наше ржание перейдёт во всхлипы?
- Серьёзно, командир. Куда ты со своими рёбрами? А мы быстренько.
- Ладно. Здесь посижу.
Делим патроны. Мне оставляют две обоймы и одну в самостреле. Пять достаётся Тяню, как самому меткому, и четыре Лопатину. Парни уходят в пелену пыли, а я, посидев минут десять, лезу в проём. Упаковки с сухим пайком лежат где и положено. Вытаскивать их легко, но муторно. Рёбра ещё мешают. Надо бы тугую повязку сделать, но пока ребята были здесь я об этом не подумал, а самому себе делать - только бинт портить. Ладно, переживу. Вода тоже находится там, где ей и положено. Усаживаюсь на цепи, подложив под себя вытащенный из бронехода зелёно-пятнистый кафтан. Вслушиваюсь в звуки, держа самострел на коленях. Есть не хочется. Во рту противный металлический привкус, а в нос бьёт запах гари. И рёбра болят. Какая уж тут еда. Мне кажется, или завеса пыли и вправду становится прозрачней? А и действительно, ветер ощутимо усиливается. Слышится пыхтение и обрывки приглушённого разговора. Осторожно, чтобы не тревожить лишний раз рёбра, сползаю под прикрытие ходовой цепи.
- Стой! Кто идёт?..
Ёшки-матрёшки, о ключевом-то слове мы и не договорились!
- Это Лопатин и Тянь.
Негромко отвечают из пыли. Через минуту появляются две фигуры, поддерживающие третью. Ребята тащат на плечах кого-то. Этот кто-то оказывается наводчиком из наряда нашей тройки. Он весь в пыли, лицо в бурых разводах запёкшейся крови. Ребята опускают его на землю возле бронехода.
- А где остальные?
Спрашиваю я. Лопатин хмуро буркает:
- Там.
И поясняет:
- "Седьмой" признаков жизни не подаёт, дымит. Из "Пятого" вот - только Славомир живой...
Он неожиданно матерится с какой-то тоской и обреченностью. Я прикидываю- от чего мог взорваться "Седьмой"? У них были нелады с самозарядником, барахлило какое-то реле. Наверное снаряд в миг удара был в лотке заряжания и от сильного наклона или сотрясения выпал оттуда, попав запалом снаряда по металлу. Дальше - взрыв порохового заряда и оставшегося боезапаса. Наряду хватило. Скорее всего так и было. И с "Пятым" всё понятно. Миг взрыва они пропустили и тряхануло их основательно. Обо что удариться в бронеходе - долго искать не надо. Мы вон держались, и то - без травм не обошлось. Я спускаюсь к Славомиру, морщась от боли в потревоженных рёбрах. Ощупываю его на предмет ран и переломов. Похоже что Славомир отделался сотрясением мозга.
- Чо делать будем, командир?
Спрашивает Лопатин. Хороший вопрос, а главное - своевременный.
- Носилки будем делать.
Отвечаю задумчиво.
- Славомира понесём.
- Куда?
- К нашим!
Отвечаю твёрдо, совсем этой твёрдости не испытывая.
Через полчаса трогаемся в путь. Лопатин и Тянь несут на самопальных носилках Славомира-наводчика, я иду впереди с самострелом наперевес и с вещмешком за плечами. В мешке лежат коробки сухого пайка и фляги с водой, которые мы вынули из бронехода. Шаги отдаются тупой болью в рёбрах, но в целом терпимо. Идём наугад, по Ярилу. Оно уже довольно ярко светит сквозь дымку. Иногда на пути попадаются обломки машин, наших и маньчжурских. Пару раз обходим остовы сгоревших бронеходов, а один раз проходим мимо сбитого винтокрыла. Под ногами шуршит сухая, ломкая трава. Вокруг многих обломков она выгорела тёмными кругами, ветер поднимает сажу и несёт дальше.
Ближе к подножию холма начинают попадаться трупы маньчжурских солдат. Некоторые выглядят как изломанные куклы, от некоторых остались только окровавленные кучи тряпья. Вот она, война. Именно так она выглядит. Руины, обломки, мусор, остовы, трупы. Это то, что всегда скрыто за мишурой победных шествий, за блеском воеводских погон, за орденами и медалями. Но именно это и составляет девять десятых войны. А ещё запах войны - гарь. Горит всё. Трава, лес, людское жильё, поля и заводы. И ещё горят трупы. В подбитых машинах, в городских пожарах, которые некому тушить. Этот запах пропитывает всех, кто оказывается в этой Чернобоговой мельнице, и, кажется, пропитывает душу. Сколько же жаворонков должно летать над Амуром? Можно быстро привыкнуть к разрухе или виду мёртвых тел, но к стойкому запаху гари привыкнуть нельзя. Он то едва ощутимый, тонкий, то густой - хоть зачёрпывай ложкой, но он есть всегда. Ложишься спать - он крутится в ноздрях, как собачонка возле повара. Садишься есть - он неизменная приправа. Этот запах раздражает сильнее всего остального. Чтобы не сбрендить, нужно научиться не обращать на него внимание. Такая вот защита сознания. Время от времени я останавливаю наш куцый отряд и мы слушаем. Во время одной такой остановки мы и слышим стрёкот. Винтокрыл! Ещё далековато, но звук приближается. Лопатин морщится:
- Чего-то мне не нравится это.
Тянь прислушивается и осторожно спрашивает в никуда:
- Может наши?
Лопатин отрицательно мотает головой:
- Не. Звук не такой.
Я тоже прислушиваюсь. Звук всё ближе. Лётчики видать мастера, раз летают в таких условиях - при почти нулевой видимости. Звук нарастает, становится всё громче. Сквозь свист турбин по ушам бьёт дрожащее чавканье лопастей. Судя по громкости машина идёт довольно низко. Наверное по радиовысотомеру. Ёшки-матрёшки, амурские винтокрылы старенькие, на них такого нет. А вот на маньчжурских есть! Бляха медная! Маньчжурские "коровы" с ратниками! Внутри похолодело, под ложечкой засосало. Да, мне страшно. Только дураки ничего не боятся. Понятно, что маньчжурские бойцы не пирожки нам везут. Выживших будут искать, к гадалке не ходи. Если и не расстреляют тут же, то уж в плен всяко постараются взять. Нафига им у себя практически в тылу оставлять повстанцев из числа бывалых военных? А в маньчжурском плену возможность выжить чуть побольше таковой на поле боя. Так что боюсь я вполне обосновано. Лопатин к похожим выводам приходит самостоятельно и описывает наше положение коротким матерным словом. Я пытаюсь осмотреться в поисках хоть какого убежища, но видимость всё ещё хреновая. У Тяня зрение получше, он тычет рукой влево:
- Начальник! Там, кажется, укрытие!
Парни подхватывают носилки и трусят в ту сторону. Я их обгоняю, мужественно не замечая боль в рёбрах. Ссыпаюсь в неглубокий окоп, шурша песком. Из темноты укрытия не доносится ни звука. Фонаря нет, приходится рискнуть. Выставив ствол самострела перед собой, я протискиваюсь в проём, готовый жать на спуск при малейшем шорохе. Пусто. Осторожно выдыхаю. Высовываюсь из окопа, негромко приказываю:
-Сюда.
Парни заносят носилки с раненым, пристраивают его возле стены. Лопатин хмурится:
- Если будут прочесывать, то нам крышка.
Тянь кусает губы, нервничает. Его можно понять. Мучины, что - маньчжурские, что - из Поднебесной, одинаково плохо относят к сяньюням. Это ещё мягко сказано. Причина отвратительных отношений двух народов кроется где-то во тьме веков. Изначально и мучины, и сяньюни жили в одной стране, вместе "нагибали" соседей и прочее. Но потом разразился перелом в престолонаследии или что-то похожее. Знать не поделила трон и места при дворе. Но вместо того чтобы разобраться в своём знатном кругу, они не придумали ничего лучше, как поднять народности друг против друга. Даже матёрые историки не уверены - кто первым поднял меч, но началась междоусобная война плавно перешедшая в резню, потому что сяньюней было меньше. Чтобы вовсе не исчезнуть, остатки сяньюней бежали в другие страны. С тех пор два народа люто друг друга ненавидят, припоминая друг другу (если можно так сказать) кучи трупов сородичей. Даже спустя пару сотен лет примирение невозможно. В Амурском княжестве сяньюней проживало немало, поэтому те из них, кто не успел бежать за границу, попали в жернова старинной ненависти. Мучины собирали сяньюней в специальные лагеря и использовали как говорящий скот. Мужчины, женщины, дети - разницы для мучинов не было. Рабский тяжёлый труд, за малейшую провинность следовали жестокие наказания. Никакого лечения. Почти что поголовная смертность. Говорят, что в такие лагеря приезжали военные учёные из Поднебесной и проводили там опыты на заключённых. Ещё маньчжуры не брали в плен сяньюней, воевавших на стороне амурцев. Так что нам-то к маньчжурам попадать страшновато, а уж Тяню и подавно. Он вообще приехал добровольцем из Россы, а значит разговор с ним будет и вовсе коротким. Занервничаешь тут. Наводчик проверяет самострел и заявляет:
- Вы как хотите, а я живым не сдамся. Мне легче самому застрелиться. Так что пойду я.
- Не мели ерундой. Нам сдаваться тоже не с руки. С добровольцами расшаркиваться не будут.
Отвечает Лопатин и устало съезжает спиной по стенке убежища. Я скидываю ставший ненужным вещмешок, пристраиваю самострел в одной из бойниц, поглядывая наружу. Надо что-то сказать, но слов нет. Жить-то хочется. Хоть в плену. Но сдаваться тем, кто разрушил мою страну, убил родных и друзей? Не для того я в Добровольческое войско шёл. Лапки кверху задрать можно было раньше, но как тогда жить? Что это за жизнь будет, в плену? Уж лучше погибнуть в бою, чем повеситься на нестиранных подштаниках в бараке для рабов. Хоть как-то отомстить. Забрать с собой за Калинов Мост пару-тройку маньчжур.
- Я тоже сдаваться не буду. Мне за родителей надо отомстить.
Вот и всё. Черта подведена и отступать некуда. Да и не хочется. Минутная слабость прошла. Страх пережит, преодолён и упрятан глубоко-глубоко. Остаётся долг перед умершими и перед страной. В конце-концов я народу присягу приносил. Лопатин встаёт, устраивается у соседней бойницы. Тянь занимает место по другую руку. Теперь у нас обзор почти сто восемьдесят единиц. Гул и свист винтокрылов впереди, так что враги пойдут оттуда. Эх, если бы бронеход не перевернулся! Но бронехода нет. Лопатин вдруг говорит:
- Начальник. Я сейчас вернусь.
И выбегает наружу. Через несколько минут возвращается, звякая чем-то металлическим.
- Вот.
Объявляет он и ставит в бойницу ручной пулемёт. Пулемёт пыльный, в бурых пятнах.
- Когда шли сюда, я видел, что ствол из воронки торчит. На вид вроде исправный.
Пожимает машинист плечами и открывает ствольную коробку. Подёргав туда-сюда за рукоятку затвора, он сноровисто вынимает из внутренностей пулемёта несколько частей, протирает их об рукав и вставляет обратно. Присоединяет большой барабан патронногоного короба, оттягивает рукоятку затвора, отпускает. Затвор плотоядно клацает.
- Кажись должно работать. Жаль патронов восемьдесят штук - один барабан. -сожалеет Лопатин. Это да, жалко. Свист постепенно смолкает. Теперь изредка раздаются одиночные выстрелы. Лопатин сплёвывает поверх пулемёта и поясняет:
- Своих "тяжёлых" добивают. Добрецы, тля, косоглазые.
- Может наших? - спрашивает Тянь. На "косоглазых" он не обращает внимания, ведь это о мучинах. Лопатин отвечает со злой насмешкой в голосе:
- Размечтался. Наших они штыками кончают. Патроны берегут.
- Откуда ты знаешь?.
- Знаю! - огрызается Лопатин. Я не знаю, кого там добивают маньчжурские бойцы, но выстрелы становятся всё ближе.
Первый маньчжур появляется над краем холма совершенно неожиданно. Фигура в мешковатом серо-зелёной робе с самострелом в руках настороженно идёт прямо на нас. По уму тут амурцев ещё быть не должно, но боец опасается неожиданностей. Правильно опасается. Сейчас вот его друзей дождёмся и начнём неожиданные подарки раздавать. Сколько успеем. Друзья появляются следом, идя редкой цепью. Чуть позади я замечаю отдельную пару. Это начальник и связист. Толкаю Лопатина ногой:
- Парочку видишь?
- Где?. А!.. Вижу!
- Их - первых.
- Есть, начальник.
Вся цель уже на виду. Пора.
- Ну чо, парни? По маньчжурским захватчикам - огонь!
Грохот пулемёта и двух самострелов сразу глушит напрочь. Я стараюсь стрелять короткими очередями. Лопатин тоже отсекает "коротыши". Цепь валится в траву. Сложно сказать - скольких скосил машинист, а которые повалились сами. Но теперь не до подсчётов. Маньчжуры открыли ответный огонь. В бойницы летит пыль, глухо чавкают уходящие в песок пули. Бам!! Неподалеку взрывается граната из подствольной картечницы, в убежище потянуло вонью взрывчатки. Клацает пустой самострел, требуя: "Ещё!. Ещё этих вкусных маленьких смертей в жёлтенькой оболочке! Ещё давай!!". Торопливо вбиваю обойму в приёмную горловину, спускаю затвор. "Вот!. Другое дело! ", отзывается самострел и я снова жму и жму спуск, выцеливая в траве бугры касок. Замечаю, что в меня не летят поддоны от лопатинского пулемёта. Оборачиваюсь через плечо. Лопатин полулежит у дальней стенки. Из разорванной шеи толчками вытекает кровь, ноги медленно скребут земляной пол, глаза остекленели. Понимаю, что Лопатин уже мёртв. Жаль. Но маньчжуры приближаются. Тянь подхватывает лопатинский пулемёт, а я как в замедленной съёмке замечаю что оружие словно росой покрыто каплями крови. Трясу головой, прогоняя морок, и снова прижимаю приклад к плечу.
Последняя обойма наполовину пуста. Тянь тоже стреляет чуть ли не одиночными. Вонь сгоревшего пороха вызывает тошноту. Я шестым чувством, спиной ощущаю движение сзади. Резко разворачиваюсь и сразу давлю на спуск. Здоровенного маньчжура моя очередь буквально впечатывает в стенку, а я окончательно глохну. Солдат окровавленным мешком съезжает на тело Лопатина и на Славомира-наводчика, который так и не пришёл в сознание. Вот и всё. Кончилась моя война. Патроновов нет и надежды тоже нет. Сейчас гранату закинут и - конец. Ещё хуже, если из огнемёта поджарят. Тянь отбрасывает бесполезный пулемёт, смотрит на меня усталым взглядом. Он что-то говорит, но в голове только звон и я тыкаю пальцами в уши, мол - нихрена не слышу. Тянь кивает, соглашаясь. Он вдруг склоняется к мёртвому Лопатину и достаёт у него из кармана жестяную коробочку. Я её помню. В ней Лопатин хранил спички и сигареты. Никогда я не понимал этой дурной привычки. За Тянем тоже особой страсти к курению не замечал. А он достаёт сигарету, зажимает в зубах и довольно умело закуривает. Блаженно выпускает струйку дыма в бойницу. К моим ногам падает металлический стаканчик, я зажмуриваюсь, ожидая взрыва. Раздаётся только хлопок и сильная, даже через закрытые веки, вспышка света. В нос бъёт запах окалины. Меня хватают за руки, вырывают пустой самострел. Сильный удар по отбитому ребру - и я на некоторое время выпадаю из реальности.
Сильная боль, которая выключила меня как лампочку, уменьшившись приводит в чувства. Желудок просто наизнанку выворачивает болезненная судорога, кашляю тяжело, с хрипом. По лёгким словно пилой пилят. Разлепляю глаза. Стою на карачках, сплёвывая розовую пену. Хреново. Или лёгкое повреждено, или желудок. А в любом случае - кранты. Зато слух, хоть плохонький, вернулся. Слышна сюсюкающе-шепелявая маньчжурская речь. Поднимаю голову. Саженях в четырёх стоит, покачиваясь, Тянь. Ссадины на лице, один глаз заплывает. В аршине от него стоит маньчжур потирая кулак. Он что-то повелительно бросает через плечо солдатам. Тянь встречается со мной взглядом. Улыбается разбитыми губами. Я через силу показываю ему большой палец : "живой! ". Тянь вдруг подмигивает здоровым глазом и делает два неожиданно твёрдых и быстрых шага к маньчжурскому начальнику. Дальше случается то, что я запоминаю навсегда: он протягивает руки к перевязи удивлённого маньчжура, выдёргивает из висящих на ней гранат предохранители, отбрасывает их в стороны и крепко, как любимую женщину, обнимает его. Тот пытается вырваться, но смертельные объятья неожиданно крепки. Лицо начальника перекошено ужасом, в горле застрял крик. А Тянь спокойно и злорадно улыбается. Я зажмуриваюсь. Взрыв...
Пришёл в себя я в больнице при лагере для военнопленных. Почему меня сюда доставили, а не пристрелили на месте - я узнал не сразу. Оказалось, что меня загрузили в лекарский винтокрыл по ошибке, в результате неразберихи. Ещё бы, такой тарарам! Начальник убит, куча раненых! Лицо моё было залито кровью, а серая роба бронеходчика, пропитавшись пылью и гарью, стала вообще ни на что не похожа. Во всяком случае на маньчжурские мешковатые робы смахивала порядком. Лекари затащили в отсек спасателя всех, кто был без сознания или в крови, и винтокрыл сразу же лёг на путь к госпиталю. Уже на посадочной площадке приёмщик разглядел несоответствие. Но спасатель уже улетел за новым грузом свежего ратного мяса и ответить на вопрос: "Какого хрена эта амурская свинья делает в бльнице для славных бойцов Свободной Маньчжурии?", было некому. В отличие от прожжёных вояк с передовой младшему военврачу-приёмщику, только месяц как сменившему синий халат ученика врачебной школы на полевую робу военврача, не хватило духа просто удавить лежащего на носилках врага и списать как умершего в пути. Начальство военной больницы, озабоченное резким наплывом раненых, на донесение приёмщика глянуло мельком и посоветовало ему заняться прямыми обязанностями. Оно просто перевело стрелки на военную стражу, которой сами Боги велели заниматься врагами Свободной Маньчжурии вне поля боя. В страже пожали плечами и отправили меня с первой же попуткой в лагерь. Там меня записали как военнопленого неизвестной принадлежности и поместили в больницу.
Мне повезло. Врачом в лагерной больнице был пленный амурский полевой лекарь, а помогали ему служители Общества Красного Сердца. Меня выходили. Когда я пришёл в себя, врач посоветовал мне прикинуться ушибленым, мол нифига не помню. Действительно, так была возможность сойти за обычного ратника, а не за добровольца. С добровольцами у маньчжур разговор простой - расстрел или каторга в джунглях Пункина, что вобщем-то тоже всегда смертельно, но гораздо более растянуто по времени и поэтому мучительно. Ни та, ни другая возможность меня не вдохновляла. Мою робу бронеходчика, которая могла бы навести стражников на нехорошие мысли, врач заменил на не менее грязную и затёртую пехотную "полевуху". Когда я достаточно окреп чтобы самостоятельно дойти до уборной, меня посетил хмурый маньчжурский стражник и учинил мне допрос. Хорошо, что ему было плевать на этот лагерь, на эту степь вокруг, на этих грязных измождённых амурцев. Его не особо волновала моя принадлежность к добровольческому войску, тем более что роба моя была пехотная. Его волновало только одно - не сяньюнь ли я. Но я не был сяньюнем и поэтому допрос был поверхностный. По его итогам меня записали в раздел обычных военнопленных.
В лагере было порядка трёх тысяч человек. Большая часть из них проходили по разновидности обычных. Поэтому охраны было не очень много. Пятнадцать бараков на двести зэков каждый и шестнадцатый - охранников. Лагерь был законный, а это значило, что здесь не было бессудных расстрелов, издевательств. Сюда часто приезжали международные наблюдатели. Но это не означало, что мы тут прохлаждались за счёт маньчжурских налогоплательщиков. Смертность в лагере была, и не малая. Хоть никто заключённых не убивал специально, но условия и без палачей справлялись неплохо. Скудная однообразная еда и болезни выкашивали слабых. На лечение никто не давал ни гроша. Лагерный врач бессильно наблюдал как люди умирали от неопасных, вобщем-то, болезней, но у него не было ни жизнетворов, ни противовоспалительных снадобий. Да что там - болеутоляющих простейших не было. Самое доступное лекарство в больнице - йодная настойка. Кое-что привозило общество Красного Сердца, но маньчжуры допускали только самые простейшие снадобья. А ещё мы вкалывали. Никто не собирался кормить нас бесплатно. Шесть дней в седьмицу в лагерь приезжали "покупатели" и десятки грузовозов развозили заключённых по местам работы. В округе было несколько важных для захватчиков предприятий разной степени разрушенности, а рабочей силы у них пока не было. Стройотряды ещё не подошл, однако планы восстановления руководство не отменяло. Поэтому наш лагерь только по бумагам насчитывал три тысячи зэков, но наяву там одновременно находилоmсь человек пятьсот. Остальные "трудились" на "восстановлении предприятий народного хозяйства". Правда возникал вопрос - чьего хозяйства и какого народа? Но те, кому такой вопрос мог придти в голову, или уже занимались этим самым трудом, или благоразумно держали ответы при себе, не желая пополнить ряды первых. Как бы то ни было, чаще всего оставшиеся в лагере работали тоже, только на внутренних работах. Кирпичный завод исправно выдавал тысячи пудов строительных материалов, которые незамедлительно увозились. Работал отдел деревообработки. Это было "козырное" место для зэков, отборное. Ну и, конечно, поварня. Кормили не совсем уж травой или тухлятиной, но отменной еду назвать было сложно. Разжиреть на лагерных харчах ещё никому, кроме кладовщиков лагеря, не удалось. Хватало их лишь на то, чтобы не протянуть ноги и иметь силу поднять лом или лопату.
Помимо бывших военных и ополченцев в лагерь собирали также всю шваль - преступников в основном. Из тех, кто не пошёл на службу новой власти. По молчаливому уговору лагерь делился на "вояк" и "фартовых". Бывшие военные с подозрением относились к бандюкам и ворам, те отвечали взаимностью. До стычек дело не доходило, но обе части не смешивались, предпочитая держаться особняком. Поначалу, рассказывали старожилы, "фартовые" хотели взять власть в свои руки, но "вояки" состояли из людей решительных и повидавших многое. Ответили они предельно жестоко. В результате заключённым пришлось выволакивать на площадку трупосжигателя несколько тел, бывших при жизни уважаемыми людьми в преступном мире. Недоразумение было исчерпано. У "фартовых" появились другие, более здравомыслящие лидеры. "Вояки" обеспечили себе славу серьёзных людей. Как нетрудно догадаться, примкнул я к бывшим военным. В верха не лез, предпочитая держаться в тени. Все эти игрульки в борьбу за влияние казались мне жалкими в условиях лагеря. Страну завоевали враги, убили многих ни в чём не повинных людей, разбили рать, а эти делят власть за колючей проволокой!
Меня, как не до конца выздоровевшего, поставили на внутренние работы при поварне - помогать поварам. Чистил овощи, мыл котлы. Работа, ужасающая своей каждодневной тупостью, была тем не менее вполне хлебной. Потом, как окреп, стали посылать с поваром по стройкам. На некоторых стройках зэков кормила "принимающая сторона" и туда нас не возили. На других же своих поварен не было и я по несколько часов трясся в кузове грузовоза в обществе повара, наших бачков с пищей и пары скучающих маньчжур-вертухаев. Благодаря этому удалось оценить размеры постигшей нас беды. Маньчжуры были всюду. Вернее они были в наиболее важных местах, но впечатление было именно такое. На улицах часто попадались дозоры жандерии, пешие и машинные. На разделяющих город заставах стояли маньчжурские военные. В полной боевой выкладке стояли, со штыками примкнутыми, злые и подозрительные. Местные жители, которых нужда заставила выйти из подвалов, боязливо жались к стенам и в случае чего тут же растворялись в подворотнях. У зданий захватнической управы змеились очереди из хмурых подавленных людей в пыльной, давно не стиранной одежде. Управа иногда давала временную работу, расплачиваясь продуктами, поэтому желающие заработать кусок хлеба своей семье не переводились.
Меня потрясло то, что всё чаще "порядок" на улице обеспечивали выходцы из местных. Их обряжали в чёрные мундиры, на рукав повязывали голубую повязку принадлежности к "Народной армии Свободного Амура", сокращённо - НАСА. Эта армия была образована для становления новой, маньчжурской власти. Она выполняла в основном обязанности стражи, но имела немалые полномочия. Насовцы охраняли здания управ, проводили облавы на бывших военных и им сочувствующих, на преступников, которые не захотели никому подчиняться. Набирались "голубые" из бывших уголовников, беглых и просто ненавистников прежней власти. Поговаривали, что насовцы причастны к похищениям заложников, вымогательствам, насилию. Им же припсывалась работорговля, хотя новая власть всячески их выгораживала.
Смотреть на окружающее было больно. К тому же я уже два месяца ничего не знал о судьбе семьи. Вернее не знал о судьбе тех, кто тогда ещё был жив. Родители мой погибли при бомбёжке Амур-Ключа. А они ещё думали, что в столице будет безопаснее. Если бы я тогда мог их отговорить ехать в Ключ! Но в то время я участвовал в обороне Салыка и ничего об их планах не знал, а думал что они останутся в Лесном. Моя тётя, Светлана и её дочь, моя двоюродная сестра Дарина жили в приграничном городке. Тёти Светин муж и Даринин отец Зэн Юэн был хорунжим пограничной охраны и погиб на второй день войны. Тётя Света с дочерью сумели выбраться из полосы боевых действий и добраться до родителей, моих бабушки и дедушки, намереваясь там отсидеться. Вначале ведь никто не думал, что это война. Так, набег. Кусок оттяпать. Все надеялись, что мощный северный сосед защитит. Но маньчжуры пёрли и пёрли, а союзной рати всё не было и не было. А что делать? Наши разжиревшие на торговле "слуги народа" до войны всё жевали сопли, высчитывая - выгодно или нет заключать договор со Словенским союзом? Довысчитывались. За три месяца мы потеряли две трети страны. На север и запад хлынули толпы беженцев. В довершение ко всему вспыхнул мор, болезнь Канина. И следы тёти с сестрой затерялись, да ещё я попал в плен. Тут почты нет. Вобщем поводов для радости не было совершенно.
Я лежал на грубых нарах, присыпанных старой прошлогодней соломой и бездумно глядел в потолок. Скоро ужин, а значит надо идти к поварне. Подтаскивать бачки от котлов к окошку раздачи - моя обязанность. Повар рассвирепеет, если я опоздаю. А с поваром ссориться нельзя, это закон. Но как всё достало-то! Помнится, я думал о том, что если сдался бы добровольно, то потом повесился бы в бараке для заключённых на грязных подштаниках. И вот я в плену. Жив и относительно здоров. Конечно, я не сдавался. Но... Самоубийство - не выход. Пусть меня гложет стыд, ярость, ненависть. Но сбежать от них на ту сторону Калинова моста будет просто трусостью и предательством. Нельзя сбегать. Нужно бороться. Как? Да как-нибудь. Но я обдумаю это позже. Пора идти. Я с кряхтеньем поднялся, натянул разбитые башмаки и отправился к поварне, шаркая подошвами по пыльной земле. Повар в засаленом, когда-то бывшим белым халате встретил меня облегчёнными матюгами и началась кормёжка. Я подтаскивал от поварни бачки, повар грязно ругался на толпящихся зэков, те привычно слали повара по всевозможным надсылам. Всё как всегда. Черпак равномерно загребал из бачков жижу, именуемую похлёбкой, и так же равномерно разливал её по мискам пленных. Стены раздаточной из щелястого, плохо оструганного тёса тихонько поскрипывали под напором тел доходяг-зэков. Когда котлы опустели, повар закрыл окно будки и сел на колченогий табурет. Похлопал себя по карманам, нашёл сигареты, закурил. Я взялся за последний пустой бак, намереваясь тащить его в поварню, и тут повар сказал:
-Слышь, болезный. Тебя вроде Токаревым зовут?
-Ага.
-Тебя чудик из Красного Сердца искал. Как уберёшься - подойди к нему, понял?
-Ладно.
После уборки я, как и обещал, пошёл к этому "чудику". Служителей общества Красного Сердца в лагере считали чокнутыми, особенно "фартовые". И то сказать - разве умный человек поедет в такую задницу мира, как бывшее Амурское княжество, чтобы возиться со вшивыми зэками и пленными, которым прямая дорога в трупосжигатель? Для бандюков и ворья, живущих по убеждению "Умри ты сегодня, а я - завтра!" такое поведение действительно выглядело сумасшествием. Но мы, люди военные, знали чувство долга. А оно и не на такое может сподвигнуть. Так что мы этих служителей чудиками не считали. Они жили при больнице почти на положении таких же заключённых. Им было запрещено перемещаться по лагерю. Почти всё время они проводили в помещениях. Раз в неделю им было разрешено посещать город, где была контора Красного Сердца. По возвращении их обыскивали на предмет запрещённых вещей. Всё, что они привозили в лагерь, проходило строгий досмотр. Но они не роптали. Общество Красного Сердца было прибежищем добровольно посвятивших себя смирению, ненасилию и милосердию.
До отбоя ещё было время, так что я пошаркал в больницу. Это не запрещалось. Всё равно там кроме бинтов, йодной настойки и жгутов ничего такого и не было. Бывший военврач обрабатывал рану какому-то доходяге и меня не видел, впрочем как и я его. В "приёмной" сидел один из "чудиков".
-Здравствуйте. Я - Владимир Токарев. Мне сказали, что меня хотят видеть.
-Здравствуйте. Да, я хотел вас видеть.
Средних лет мужчина, с морщинистым и усталым лицом, показал мне на стул возле стола. Я присел. Бросились в глаза его серые халат и шапочка. Когда-то они были белоснежные, но от доброй сотни стирок превратились в подобие мешковины, только светлое. В мирное время в таком халате его бы даже на скотный двор не пустили - не дай Боги заразу занесёт скотине. А теперь ничего, халат считается сравнительно чистым. Мужчина потёр лицо ладонью и поднял на меня воспалённые глаза:
-Вы тот самый...
Адепт, болезненно щурясь от тусклого света захватанной пыльной лампочки, прочитал с потрёпанного листка бумаги:
-Токарев Владимир Яромирович, год рождения: семь тысяч четыреста восемьдесят пятый, место рождения: Амурское княжество, Каменецкий уезд, поселение Лесное, улица Горбунова, дом тридцать шесть?
-Так точно. Это я.
-И у вас есть двоюродная сестра? Юэн Дарина семь тысяч четыреста девяносто второго года рождения?
-Да. Вам что-то известно о ней?
-Известно. Она жива. Находится в точке сбора перемещённых лиц. В городе Рогово. Это не очень далеко отсюда, в соседнем уезде.
-А её мать? Бабушка с дедушкой?
-К сожалению о бабушке и дедушке мне ничего не известно. А мать... Она ваша тётя?
-Да. Что с ней?!
-Должен вас огорчить. Она умерла в том же лагере под Рогово. Там была вспышка болезни Канина. Мне очень жаль.
-Ничего.
Вот как. Тётя Света. Умерла. О, Трибог... Что же с бабушкой и дедушкой? Как тётя Света с дочерью оказались в Рогово? Бедная Даря. Ей всего двенадцать. Или уже тринадцать?
-Что будет с девочкой
-Я не знаю. По закону если в течении трёх месяцев не найдутся родственники, то её должны передать в сиротский приют. Но это по росским и амурским законам мирного времени. А по маньчжурским, да на захваченных землях... Кто знает. Но я слышал, что скоро маньчжуры собираются провести большую "выборку" в лагерях беженцев и перемещённых лиц.
-Выборку?
-Согласен, слово корявое. Лучше сказать - "отбор". К сожалению общество Красного Сердца не имеет влияния на захватнические власти. Даже сведения о намерениях до нас доходят чуть ли не позже всех. Нас вообще в любое время могут из страны выгнать.Так вот. До нас дошли слухи, что скоро по лагерям проедутся особые отряды. Их задача - отбирать нужных им людей. Делать они это будут тихо, без подтверждения правительства.
-Какие люди? Зачем? Рабства вроде даже в Маньчжурии нет.
-Нет. И в Крае Народной Радости тем более тоже нет. На словах... Зато есть много богатых и влиятельных людей, которым нужны живые игрушки. Понимаешь, о чём я?
-Дерьмо!
-Вот именно. А под прикрытием войны можно много народу "изъять", написать поддельные свидетельства о смерти и никто их искать не будет. Мужчины, женщины, дети. Большинство из них развезут потом по гаремам или домам терпимости. И тогда их уже точно никто не найдёт. Это сейчас неразбериха, а потом понаедут наблюдатели из Римской империи, из Словенского союза, из Океании. Вот маньчжуры и торопятся.
-Чернобогово семя!. Что же делать?
-Я пошлю в Рогово подтверждение, что у девочки есть родственники. Её запишут в списки семейных. Я думаю.
Наш разговор прервал звук заунывного гудка, тоскливый, как судьба пленного. Пора возвращаться в барак.
-Очень признателен вам. Надеюсь, что всё получится. Мне пора.
-Да хранит вас Макошь.
Я кивнул и пошёл в свой барак. Привычно шаркал башмаками по пыльной тропинке, а в голове бушевал ураган. "В задницу Макошь и иже с ней! Пока дойдёт подтверждение, пока суд да дело - гребаные ускоглазые успеют лагеря прошерстить. Кто может поклясться что в их заказах нет строчки "Девочка тринадцати лет, светловолосая"? ". Правильно, никто. Надо бежать. Срочно. Доберусь до Рогово, а там разыщу Дарьку. Рванём в Словенский союз. Как бежать? Ёшки-матрёшки! Придумаю что-нибудь. Бежать надо в любом случае.". Всю ночь я ворочался, слушая кашель, стоны и бормотания зэков. Обдумывал возможности. Так и не смог однозначно выбрать и решил действовать по обстановке. Полдня до обеда я с трудом подавлял в себе волнение. Время тянулось издевательски медленно. Ближе к обеду поднялся ветер, кругозор со стороны юга потемнел. Боги благосклонны ко мне! Дождевые тучи идут. Это может помочь. Пришёл грузовоз за обедом. Я чуть ли не в одиночку закинул в кузов бачки, даже повар удивился. Надеюсь тебе ещё и не так придётся удивляться, морда уголовная. Пришлось проявить усилие воли, чтобы не подталкивать медлительных вертухаев в кузов. Чо, блин? Спать любите? Ну-ну... Это мне тоже на руку. Пока ехали к первой стройке - начало накрапывать. На второй полило по-настоящему, а на пути к третьей начался настоящий ливень. Всё-таки служитель был прав, Макошь ко мне благоволит, зря я её посылал. Ничего, вот выберемся в Союз - там закажу в ближайшем капище большое жертвоприношение. А пока...
Третья стройка был не в городе. Раньше это была лесопилка на берегу реки. Раньше сюда пригоняли плотами древесину с западных районов и здесь расхреначивали на доски, фанеру и опилки. За четыре месяца боёв её основательно порушили, так что теперь "узкоглазые" из портков выпрыгивают - лишь бы побыстрей начать работу. Здесь работает больше всего заключённых. Поэтому мы задержались тут дольше, чем на других стройках. Еду как всегда раздавали прямо с машины. Зэки месили глину под ливнем, но не роптали, видя двух мордоворотов (по маньчжурским меркам), сидевших на лавках вдоль бортов с самострелами на коленях и недобро смотревших прямо на серую толпу, захотевшую жрать. Всё время, пока повар разливал по мискам "маньчжурский супец", я лихорадочно думал - что делать? Скоро поедем в лагерь и окно возможности для побега закроется до завтра. Опять же под покровом ливня можно успеть уйти подальше. Сегодня ливень смоет следы, а завтра они на свежей грязи будут видны даже ограниченно годному маньчжурскому тыловику, а уж розыскные собаки пойдут по нему с завязанными носами. Что же делать? Неужели моя ставка на случайность окажется ошибкой и я не смогу помочь Даре? Ёшки-матрёшки! Сама мысль о том, что девочка может оказаться в лапах какого-нибудь жирного маньчжурского чиновника или в увеселительном заведении для богатых извращенцев, сводила с ума. Ладно - война. Но вот эту мерзость я "ускоглазым" не прощу. Даже если... Не "если" - "когда" я найду Дарю, всё равно сотни, а может и тысячи людей, моих соотечественников и соотечественниц, взрослых и детей окажутся на положении даже не рабов - вещей, игрушек. Поиграют с ними хозяева, сломают и выбросят. А я, дурак, ещё вешаться на подштаниках собирался. В благородство хотел играть. Какое, в задницу, благородство?! Не-е-ет, "узкоглазые"! Хрен вам во всё рыло! Теперь я буду как змея изворачиваться - лишь бы побольше вас со свету сжить. Кто сказал, что война кончилась? Да неужели? Нихрена она не кончилась! А на войне, как говорят в Римской империи, все средства хороши.
Раздача закончилась. Повар, ругаясь под нос, убрался в передний угол кузова. Сейчас будет сэкономленный хлеб жрать, скотина жирная. Хрен с ним, надо что-то делать. Я оттаскивал бачки вглубь кузова, а сам зыркал на улицу. Вдруг сквозь пелену дождя увидел полуразрушенную будку и кучу строительного мусора возле неё. Вот оно! Я схватился за живот, согнулся и скорчил страдальческую рожу. Один из вертухаев/ заметил моё преображение и что-то подозрительно спросил на своём сюсюкающем наречии. Я скорчился ещё жалостливее и униженным голосом стал проситься в уборную. Вертухай, конечно, нифига не понял, но мой вид ему подсказал, что что-то со мной не так. Сопоставив мои скорбные ужимки и держание за живот он додумался, что дело может окончиться вонью от обгадившегося прямо в штаны зэка. Но вылезать из-под парусины под дождь ему тоже не хотелось. Пришлось изобразить на лице испуг и схватиться уже не за живот, а за зад. Вертухай мотнул самострелом и указал на развалины будки. Я счастливо закивал, слез прямо в жидкую глину, которую размесили сотни зековских ног, неуклюже помчался к развалинам. Охранник зорко наблюдал за мной, вскинув самострел. Убежать прямо сейчас невозможно - охрана лесопилки подстрелит или затравит собаками. Но я и не хочу бежать прямо отсюда. Мне нужно оружие.
Раньше не задумывался - что можно найти в мусоре? Оказывается много чего. Ржавые гвозди, обломки стекла, острые щепки. Оружейная лавка просто! Подобрал обрывок тряпицы, острый, клиновидный обломок оконного стекла почти в пядь длиной. Обмотал его тряпкой и сунул за пазуху. Неплохой нож, вернее клинок. Гвозди коротковаты, щепки ненадёжны. А вот стеклом можно понаделать дел. Я видел в собраниях древностей ножи из вулканического стекла. Впечатлило.
Возвращался к машине с неподдельным счастьем на лице. Вертухай расслабился и уселся на место. Когда я забрался по откинутому заднему борту в кузов, вертухай отвесил мне дружеский, можно сказать, пинок под многострадальный зад, чем вызвал смех напарника и подобострастное хихиканье повара. Смейтесь, смейтесь... Охранники закрыли борт, один из них что-то крикнул наружу. Грузовоз завёлся и поехал от лесопилки, шлёпая колёсами в глиняных колеях. Так. Часть дела сделана. Какое-никакое оружие у меня теперь есть. А всего-то и надо было - каплю везения и правильную погоду. Теперь, ёшки-матрёшки, ждём.
Грузовоз выбрался на крепкую дорогу и пошёл ровнее. Пора. Я снова скорчил рожу. Вертухай, поймав страдальческий взгляд, нахмурился. Я продолжил морщиться и хвататься за живот. Охранники о чём-то поговорили, посмеялись и тот же самый вертухай стал знаками показывать, чтобы я делал своё вонючее дело свесив задницу с борта. Изобретатель, блин. Я прошёл к борту, развернулся и пристроился над дорогой. Пришлось приспустить штаны для достоверности происходящего. Вертухаи ржали в голос.
Сделав вид что вдруг теряю равновесие, я хватаюсь за кафтан "изобретателя" и тяну его за борт. Сейчас главное - в воздухе перевернуть его так, чтобы именно его тушкой затормозить о дорогу. Получается. Охранник хэкает, я тоже. Хотя мне досталось меньше, но у меня ещё рёбра недолеченные. Всё-таки на страхе должно прокатить. Судорожно вытаскиваю из-за пазухи осколок, завёрнутый с тупой стороны в тряпицу, и всаживаю его в горло вертухая. Его горячая кровь брызжет мне прямо в лицо, но я не обращаю на это внимания, ещё несколько раз тыкаю стекляшкой в шею и в результате она там и обламывается. Охранник хрипит, булькает горлом, слабо извивается. Отстранённо замечаю, что грузовоз начинает тормозить. Пока второй вертухай не разглядел из-за дождя - что произошло с его товарищем, я сдёргиваю с шеи уже дохлого маньчжура самострел, скользкий от воды и крови. Дёргаю ручку затвора, накрываю собой труп так, чтобы не было видно разорванную шею. Не забываю поддёрнуть сползающие штаны. Самострел кладу на дорогу рядом с собой, стволом в сторону остановившегося грузовоза. Сквозь прикрытые веки наблюдаю за бегущим к нам напарником охранника. Страшная, должно быть, картина открывается ему. Два лежащих друг на друге тела, лужа крови. Ему остаётся добежать пару саженей, когда я перекатываюсь на спину и поднимаю оружие. Маньчжур пытается остановиться, скользит. Самострел пляшет в его руках, он открывает рот, силясь крикнуть. Нет, дружок. Кричать поздно. Я вдавливаю спуск. Очередь глушит, на груди и животе охранника расцветают алые цветы попаданий. Он как бежал - так и упал плашмя, лицом вниз. Я перекатываюсь на живот. Возле грузовоза маячит фигура водителя. Он ещё не понял что происходит. Наверное думает, что охранник стреляет по мне. Да и хрен с ним. Ему в дожде не видно - кто тут и что, а я его вижу, пусть и не чётко. Эх, где наша не пропадала? Встаю и внаглую, с оружием в руках иду к машине. Со стороны должно казаться, что это возвращается один из вертухаев, который поскользнулся. На грани достаточной видимости поднимаю самострел к плечу и начинаю выцеливать водителя. Вот он. Даю очередь, водила верещит. Добиваю его еще двумя короткими очередями. Подхожу. Водитель слабо шевелится, из-под него текут смешанные с водой струйки крови. Готов. Обшариваю его карманы, нахожу две обоймы. Меняю обойму в своём самостреле. Эй, а где заслуженный работник общественного питания? А вон он, голубчик - охренело выглядывает из кузова:
-Т.. Токарев? Ты чего наделал-то? Да нас же теперь...
-Позволь, я тебя перебью.
Стреляю ему прямо в жирную морду. Он был лишним свидетелем. Я и не думал отпускать эту уголовщину, а тем более брать с собой. Чтобы он меня тут же и сдал за помилование? Нахрен такое счастье. Время, до этого тянущееся как резиновое, резко пошло с обычной скоростью. Меня начало колотить, ноги стали ватными. Я дал себе целых две минуты на пережидание тряски рук. Потом оттаскивал трупы охранников и повара в кусты. Тяжёлые, особенно гребаный повар. Обшарил трупы, собрал с них патроны, оружие. С одного стащил сапоги. Ему они уже без надобности, а мне пригодятся. К сожалению кафтаны обоих вертухаев были безнадёжно испорчены. Обойдусь. Оглядел место битвы. Кровь уже почти смыло с дороги. Это хорошо. Я забрался в кэб грузовоза, поглядел на панель приборов. Ага. Всё понятно. Это вот плашка пуска. Так. Завёл. Схема передач. Ну, а вот теперь, Макошь, миленькая - выручай. Потом отблагодарю. Рванул с пробуксовкой в сторону, противоположную лагерю. Скоро развилка. Если повернуть на запад, вдоль реки, то там должна быть просёлочная дорога. Там раньше лесовозы ходили. Мне один из местных пленных рассказывал. Главное - проскочить мост. Он хлипкий и надеюсь, что охраны там не будет. Стеклоочистители едва справляются с потоками дождя. Давно такого не было. Скоро дороги превратятся в реки грязи и уже хрен проедешь. До этого времени надо успеть проехать как можно дальше. Но жизнь вносит свои правки. В очередном перелеске грузовоз ухает передком в глубокую лужу и намертво в ней заседает. Вот же задница! Ладно, без нервов. Глушу двигатель. Становится тихо, только шумит дождь снаружи. Проверяю своё сиротское снаряжение. Три самострела. Десять обойм, из них одна пустая, ещё одна почти пустая. Нахрен мне три самострела? Они же тяжёлые! Два оставлю тут. Обоймы заберу. Кстати!.. Откидываю подушку сиденья. Та-дам!
!.Водители - запасливый народ. В ящике под сиденьем лежит сухая и довольно чистая ремонтная одежда. Это - раз. Под одеждой уютно устроился пакет сухого пайка. Это - два. Ещё ниже прячется металлическая фляжка. Это - три. Открутил пробку. М!. Спиртное?! Пойдёт для сугреву.
Теперь переодеться в сухое, немного согреться перед забегом под дождём. Чем дальше уйду, тем меньше вероятность того, что меня выследят. Глотнул из фляжки пару раз. Ничего так. Наверное рисовая водка, они такую уважают. Есть не стал, а то в сон потянет. Ёшки-матрёшки, как же не хочется выходить из кэба! Я свернул из своего зэковского армяка подобие заплечного мешка. Замотал в него сухпай, четыре полных обоймы и две пустых. Одна обойма в самостреле и три в карманах. Из водительского инструмента взял большую отвёртку, сунул в карман. На всякий случай. Ну... Открыл дверцу. Бр-р-р!.. Первый - пошёл! Спрыгнул в жидкую грязь, сразу увязнув по щиколотки. Хорошо, что снял с трупа сапоги. Побрёл, чавкая грязью, вдоль дороги. Вышел на травянистую обочину, там идти стало легче. Шёл до вечера, не останавливаясь. Промок насквозь, продрог, но упрямо шёл вперёд. Когда начало темнеть, вышел на поляну.
Макошь от меня ещё не отвернулась. Стог прошлогоднего, тёмного сена показался мне даром богини. Я осторожно обошёл его кругом, держа самострел на изготовку. Никого. Вырыл в стогу нору, залез туда. Сырая одежда холодила тело. Я трясся как заправский одержимый. Надо было бы раздеться, но тогда в случае чего я становился беззащитен. Вдобавок меня мучил страх. Что если на мой след уже напали? Что если я опоздаю? Что если не найду сестру? К утру всё-таки согрелся и немного поспал. За ночь дождь кончился, в воздухе осталась туманная взвесь. Похолодало. Середина вересеня как-никак. Надо добывать тёплую одежду. Вряд ли каждый вечер будет попадаться уютный стожок. Я распечатал свёрток с пайком. Сохранёнки, сухари, сахар. Открыл одну банку, съел содержимое, стараясь не спешить. Остальное убрал в самодельный вещмешок, проверил самострел и побрёл, поёживаясь и стараясь согреться движением. Опять шёл целый день. Было время подумать. Правильно ли я поступил, что сбежал? Конечно! Я должен выручить Дарю. Если я вдруг не успею и её увезут в Маньчжурию? Тем хуже для Маньчжурии. Сдохну, а Дарину - найду! А если... Нет, даже представить страшно. Но если она там умрёт или её там искалечат? Пойду по трупам! По маньчжурским. И виновным глотки лично перегрызу! Ёшки-матрёшки, даже затрясло от ярости. А ведь ещё смерть тёти Светы. И мама с папой. Пусть мы не очень ладили последнее время, но они же Мама и Папа. И бабушка с дедушкой.. Не знаю - что с ними. Живы или нет? Но выясню, рано или поздно. Они хоть взрослые люди. А сестрёнка... Придётся заменить ей и мать, и отца. Ладно, в сторону чувства. Вечер скоро.
На ночь пришлось углубиться в лес. Чаща показалась мне достаточно глухой для ночлега, но надо как-то согреться и обсушиться. Лес пропитан сыростью и костёр не разведёшь - если только тяжёлым топливом дрова поливать. Но у меня топлива ни капли нет. В сумерках нашёл большую ель, с густыми нижними ветками. Пришлось потрудиться, чтобы с помощью валежин прижать концы ветвей к земле. Получился этакий недошалаш. Забрался туда, нагрёб в кучу сравнительно сухих опавших иголок, сделал подобие гнезда. Размотал свой "вещмешок", поел, сложил пожитки к стволу, а сам накинул водительский кафтан вместо одеяла. Пусть он тоже мокрый, но хоть как-то остановит утечку тепла. М-да... Болезни суставов в старости мне обеспечены. Если, конечно, я доживу до этой самой старости. Снились кошмары. Не помню - что именно, но было очень страшно. Так страшно, что я проснулся с самострелом в одервеневших руках, целившимся во тьму. Палец судорожно жал на спуск снова и снова. Ох, задница Чернобога! Хорошо ещё, что поставил на предохранитель. Долго лежал с закрытыми глазами, слушая ночной лес. Диких зверей не боялся - война надёжно разогнала их отсюда. Если не ошибся с направлением, то до Рогова мне добираться ещё несколько дней. Но дальше идут населённые места, где наверняка есть маньчжуры. Это хреново. Погони я уже опасался меньше, ведь дожди достаточно хорошо скрыли мои следы. Даже если найдут грузовоз, то понять - куда я отправился, будет сложно.
Я шёл уже четвёртый день. Утром доел паёк. Бережливо глотнул из фляжки. Только сегодня додумался, что если меня поймают в маньчжурской робе, то расстреляют на месте. Надо срочно менять оперение, блин. Рассовал обоймы по карманам, повесил самострел на шею. Свой зэковский армяк и штаны оставил под деревом. На улице второй день уже не моросило, хотя ясной погоды пока ждать и не приходилось. Брёл по лесу, пока не вышел к поляне. Затаился в кустах и стал наблюдать. На поляне лежали укладки деловой древесины, почти в середине был погасший большой костёр, в котором раньше сжигали ветки. На краю поляны стоял сарайчик на колёсах. Это же делянка лесорубов! Судя по тому, что дымом не пахнет - делянка заброшена довольно давно. Признаков человека тоже не видно. Я осторожно, крадучись обошёл по краю леса всю поляну. Никого. Следы машин успели оплыть и порасти мелкой травкой. Похоже, что делянка брошена вскоре после начала войны. Это удача. И ещё какая! Раз за всё время сюда никто не пожаловал, то можно считать, что об этом месте все забыли. Я настороженно прошлёпал к сарайчику. На ступеньках лесенки лежал слой опавших листьев. Значит никто тут не ходил. Дверь подалась с лёгким скрипом. Когда глаза привыкли к сумраку, я стал осматриваться внутри.
По стенам с обеих сторон шли лавки, между ними стол. Понятно, за ним лесорубы обедали. Слева от входа притулилась чугунная печка. Справа был высокий узкий шкафчик. Посмотрим. Ага! Мешочки какие-то... Так. Крупа. Крупа. Соль. Травки для заправки и заварки. Сухари. Эге - да я богач! Потом подробнее осмотрю. Сходил к костру, собрал веток, тонких поленец. Заложил в печку. Надо огонь добывать. Нашёл бумажку, в которую раньше было что-то завёрнуто. Выщелкнул из ооймы патрон, с помощью печной дверцы и такой-то матери выломал из гильзы пулю. Высыпал порох в бумажку. Как его зажечь-то?.. Были бы пристрелочные пули, тогда всё было бы просто, но... Размечтался. Эй! Здесь же лесорубы работали! А ну-ка, ну-ка. Пошарил под лавками. Во! Треснувшее лезвие топора. Прекрасно, кресало есть. Теперь огниво нужно. Пошёл на улицу. Вон там камни из колеи торчат. А вместо трута у меня будет порох. Попробовал об один из камней чиркнуть лезвием. Искры есть, но какие-то хреновые. Почиркав железкой минут двадцать об разные каменюки, я выбрал самый искристый.
Печка быстро нагрела вагончик. Я разделся, развесил одежду на просушку. Обшарил всё вокруг. В мои запасы добавились: нож столовый, источенный; жестяная банка со сменными зубьями от пильного агрегата; запас круп, соль. Всего понемногу, но на одного человека хватит на неделю, если не обжираться; какие-то детали от мотопилы; трёхлитровая канистра с лёгким топливом; такая же канистра с машинным маслом; ножовочное полотно по металлу. Отдельной строкой шла одежда: тёмно-синяя рабочая совмещёнка, почти новая; зелёный весенний (или осенний) армяк, вполне хороший; вязаный подшлемник, который может сойти за шапку. Благодарность неизвестным лесорубам! Теперь есть во что переодеться и при этом не выделяться из местных жителей. Жаль, что нет бритвы. Хотя если хорошенько наточить нож, то можно попробовать побриться им. А с такой щетиной, как у меня, в поселения нечего даже показываться. Небритая харя - магнит для дозоров. Но этим я займусь после того, как отогреюсь. Наполнил жестяной чайник, который нашёл на полке, сравнительно чистой водой из свежей лужи на краю поляны и поставил на печь. Подкинул дров, закрыл глаза на минутку.
Здорово затянулась минутка. Даже угли в печке почти прогорели. Еле раздул. Сарайчик хороший, тепло держит. Сразу видно - для себя деланый. А чайник надо опять греть. Пока он грелся, я нашёл и кастрюлю. Решил сварить кашу и наесться впрок. Как ни хорошо тут, но завтра будет уже пять дней, как я скитаюсь по лесам. Нужно торопиться в Рогово. Одежда теперь есть, обувь вот может меня выдать. Что-нибудь придумаю. Оружие придётся пока спрятать. Идти с ним в поселение рисковано, есть опасность нарваться на дозор маньчжуров или насовцев. Конечно, можно героически погибнуть при попытке задержания, но Дарю этим не спасти. Я-то быстро отмучаюсь, а она? Неужели отдам её на муки страшнее смерти? Нет же! Если для пользы дела будет нужно, то не только без оружия пойду, а и голышом. Всё-таки сильны ещё во мне эти установки большой войны - так воевать честно, достойно, а вот так не честно и не достойно. Договоры, конвенции... Но начинается другая война. Моя личная. Пора мне привыкать, что эта война будет грязнее грязного. Что будет она злая, горькая, без шанса на победу. Нужно осознать страшную правду - если начинать эту войну, то надо привыкнуть убивать без скидок на пол и возраст. Пока мысль об этом вызывает во мне отторжение. И всё-таки я уже сам знаю, что скоро с ней соглашусь. После известий о тёте Свете, родителях, Дарине я стал ближе к одобрению роковой мысли, которая превратит меня в бездушное чудовище, я это знаю. Просто я ещё недостаточно видел. Просто я ещё не осознал до конца - кого и что я потерял навсегда.
От делянки до края леса оказалось несколько вёрст. В полверсте примерно от леса тянулась насыпь и выглядела она пустынной. Эта дорога вела к поселению, первые постройки которого виднелись в лёгком тумане. Я нашёл приметное дерево, закопал под его корнями завёрнутый в тряпки самострел и обоймыы. Теперь можно идти. Был я побрит, хоть и не очень чисто. Это даже хорошо, потому что пришедший издалека свежевыбритый человек вызовет неподдельный интерес захватчиков и их пособников. Штаны были выпущены поверх сапог и подвязаны бечёвками, так что узнать в этих гамашах маньчжурские сапоги можно было только в случае пристального изучения. Вместо самострела я нёс большую вязанку хвороста. Может продам. Неплохая маскировка - лесник пришёл продать хворосту и узнать новости. Ближе к селению меня обогнал открытый вездеход с насовцами в кузове. На меня они внимания не обратили - мало ли доходяг тут трётся? Я проводил их хмурым взглядом. Нафиг бы они тут нужны. Но не поворачивать же назад? Я и не повернул.
Первое, что мне бросилось в глаза в селении - слоняющиеся по улицам люди в невзрачных одеждах. Ну а что им ещё делать? Рабочие места уничтожены войной, тем более сейчас осень. Но бродящие по улицам люди не напоминали праздных бездельников. Они избегали смотреть в глаза, а если и удавалось зацепиться за кого взглядом, то в глазах читались только безнадёга и безразличие. Очень показателен был отклик на проезжающий насовский дозор. При их приближении люди втягивали голову в плечи, будто ожидали удара кнутом и опускали глаза. А когда дозор проезжал, все смотрели вслед с тоскливым облегчением, словно хотели сказать: "На этот раз пронесло...". Все, да не все. Я уловил, как один невзрачный мужичок в потрёпанной одежде посмотрел на насовцев с такой ненавистью, что стало за него страшно - вдруг заметят? Тогда расстреляют на месте. Но вот насовцы проехали и взгляд человека в обносках потух. Он расслабился и продолжил свой путь.
Я пошёл за ним, стараясь не спешить. Мужичок со спины не выглядел богатырём. Походка у него была как и у всех вокруг - шаркающая. Я исподлобья оглядывался по сторонам. Серые, мокрые дома. Мокрые, склизкие заборы. Люди в тусклых одеждах, с тусклыми лицами. Даже дети не улыбались. На всём и всех лежала печать безнадёжности и покорности судьбе. Ёшки-матрёшки... Везде это. По всей стране. Несколько месяцев назад жизнь в поселениях била ключом. По улицам бегали весёлые дети, взрослые с удовольствием ходили на работу, которой было много. Тут и там что-то строилось, перестраивалось. Засевались поля, подымливали заводы. И вдруг - бац! Война, разруха, голод, болезни. Мир большинства людей рухнул во мгновение ока. Даже я, служилый урядник, был потрясён и, что уж скрывать, не готов к ТАКОМУ. А ведь меня не один год готовили к войне. Разгром - так это называется. Мы надеялись на помощь Словенского Союза, но он ограничился приёмом беженцев и оказанием скрытой помощи снабжением. КНР предупредил Союз о том, что в случае его вмешательства в схватку последует ответ всего НАТО , а это полномасштабная мировая война. Если бы ранее амурское княжество хотя бы подписало договор о совместной обороне с Союзом.. Но амурское боярство думало, что и дальше сможет качатся на разнице интересов СССР и КНР. Поэтому примыкать к Союзу не захотел. И вот она - расплата.
Мужичок тем временем свернул на какую-то глухую улицу, я повернул следом. Заборы тут были выше, а дорога - уже. Некоторые ворота ещё блестели свежей яркой краской, но большинство темнело мокрыми подтёками. Ещё это пасмурное небо... Мужичок остановился возле одних ничем не выделяющихся ворот, постучал. Я подходил всё ближе. Дверь открылась, мужик оглянулся на меня, уже наполовину скрывшись за ней:
-Чего тебе?
-Дрова нужны?
-Дрова. М.. Нужны. Заходи.
Я спустил с плеч вязанку, спиной вперёд протиснулся в дверь, таща хворост за собой. Вязанка с треском пролезала в узкий проём. Когда я наконец протащил её и с облегчённым вздохом повернулся, то вздох остановился сам собой - в лицо мне смотрел чёрный зрачок ружейного ствола. Избитое выражение, но по другому и не скажешь, когда этот самый зрачок смотрит прямо тебе в морду. С трудом перевёл взгляд на владельца ружья. Им оказался парень лет четырнадцати-шестнадцати, смотревший на меня весьма подозрительно и недобро. В чистой, даже ухоженной одежде он выглядел как-то не по-местному. Я скосил глаза на мужичка. Ого! Вместо придавленного жизнью доходяги на меня смотрел человек с твёрдым взглядом слегка прищуренных глаз. Спина распрямилась, плечи расправились. Орёл, ёшки-матрёшки.
-Ну, мил-человек. Кто ты?
Вопрос был снисходителен и даже ласков, но ствол в аршине от головы недвусмысленно намекал - шутковать не надо.
-Та.. Так.. Это.. Лесник я.
-С какого участка?
-Это.. С десятого.
-В Роговском районе всего восемь участков. Да и молод ты для лесника... Ручки-то подыми, подыми.
Пришлось повиноваться. Мужик сноровисто обшарил меня, при этом грамотно не перекрывая линию огня парню. Отступил в сторону.
-Так кто ж ты? На "голубого" не похож вроде.
-Я из лагеря для пленных.
В глазах мужика мелькнуло любопытство:
-Это из какого-же?
Рассказал я ему обстоятельства побега. Ну а что делать оставалось? Помощь нужна хоть какая, и тут уж лучше быть честным. А мужик вроде обычный, не должен сдать. Кстати, во время рассказа парень так и не опустил ружьё. Во взгляде его читалось: "Ага. Ври, ври - да не завирайся". Когда я закончил свою повесть, мужик вдруг сказал:
-Опусти ружьё, Ждан. Это не враг.
Ждан опустил ствол и заметно расслабился. И то - столько времени держать у плеча охотничье длинноствольное ружьё тяжко. Мужик выглянул в дверь, запер её, мотнул головой в сторону дома:
-Заходи.
Я пошёл, гремя сапогами по крыльцу. Ждан шёл следом. Хоть он и расслабился, но смотрел скептично. Дом был добротный, из серого кирпича, с железной крышей. Было в нём чисто и ухоженно, словно в противовес окружающему миру. В прихожей я замешкался, разуваясь. Не мог заставить себя мазать грязными сапожищами нарядные половики в коридоре. Мужик одобрительно хмыкнул, тоже разувшись. Ждан за нами не последовал: -Пойду на чердак, покараулю. - сказал он хмуро и удалился, а мы вошли в светлицу. Светлые обои, чистый пол, миленькие занавески. Много домашних растений. Белёная печь в углу. Я остановился в дверях, боясь шагнуть вперёд - отвык уже от чистоты. Стыдно было вторгаться в эту сказку со своей лагерной грязью. Мужик протиснулся мимо меня в поварню, повесил поношеный армяк на вешалку и сел за стол. Он разглядывал меня как редкого зверя, от которого неизвестно чего ожидать. Пару минут продолжалась наша молчанка. Вдруг в стороне послышался шорох. Я нервно обернулся, готовый к чему угодно, но можно было расслабиться. В дверях, что вели в другую светлицу, стояла молодая темноволосая девушка, примерно ровесница Ждана. Кутаясь в надетую поверх синего гимназического платья шерстяную безрукавку, она глядела на меня с опаской и удивлением. Ну да, выглядел я вовсе не представительно. Девушка перевела взгляд на мужика, сидящего за столом и наблюдающего за её поведением:
-Дядь Яр, кто это?
-Свой он, Мила, не бойся.
Мила недоверчиво поджала губки, но гостеприимно показала мне на место за столом:
-Присаживайтесь. Сейчас обедать будем. Дядь Яр, Ждан где?
-На чердаке.
Мила кивнула, словно это было в порядке вещей и отошла к печке. Я осторожно сел за стол, положив руки на колени. Мне было неловко. Казалось, что от меня пахнет лагерной грязью, нечистотами, кровью убитых мною охранников. Я даже мельком глянул, чтобы убедиться в том, что с рук на чисто вымытый пол не капает кровь. Ёшки-матрёшки, бред какой. Как есть на такой чистой скатерти? Чистые тарелки, ложки. Тёмный хлеб в плетёнке. Дымящаяся тарелка с восхитительным овощным супом словно спустилась ко мне с Небес. Боги! Последний раз я ел вот так, по-человечески, полгода назад! А девушка ещё извиняется:
-Простите, но суп без мяса.
Да Чернобог с ним, с мясом! После "маньчжурского супа" из недозрелой брюквы этот суп кажется пищей Богов! Жаль, что желудок вмещает не так много.
-Благодарю, хозяюшка.
Мила впервые коротко улыбнулась. Мужик добродушно сказал:
-Забыл спросить - как зовут-то тебя?
-Владимир. Владимир Токарев.
-Я - Ярополк Светиславович Дёмин. А это Милана Синицина, сестра того паренька, Ждана, который тебя во дворе встречал.
Я хотел было задать вопрос о разных с Дёминым фамилиях парня и девушки, но он опередил меня:
-Это дети моих друзей. Скажи мне, Токарев - почему ты из лагеря сбежал?
-Обстоятельства.
-А именно?
-Долго рассказывать.
-А нам торопиться некуда, Володя. Рассказывай.
-Ну.. Слушайте тогда.
Я рассказал им про то, как попал в лагерь, про родителей, тётю Свету, Дарину. Когда рассказал про намечающающееся "изъятие" людей, Ярополк нахмурился и помрачнел, а Милана побледнела и даже прикрыла рот ладошкой. Я молчал, глядя в стол. Теперь моя судьба полностью зависела от этих людей. Им ничего не стоило сдать меня властям за какие-нибудь продуктовые карточки.
-Да.. Дела.
Протянул Ярополк. Мила снова отошла к печке. Я уныло думал о том, что делать дальше. В голову ничего определённого не приходило. Ёшки-матрёшки. Я даже не знаю до сих пор - где нахожусь. Далеко ли до Рогово - тоже не знаю. Ярополк вдруг словно очнулся от раздумий:
-Вот что, Вова. Сходи в баню - Ждан истопит, а потом ложись-ка спать. Мила! Постели ему в задней светлице. А я пока кой-чего разузнаю. Завтра поговорим.
Он посидел, в задумчивости попил чаю, потом быстро оделся и ушёл. Я так и сидел за столом. От мрачных мыслей отвлёк голос Милы:
-Владимир, вы правда воевали в добровольческой части?
-Правда. Третий бронеэскадрон Добровольческого войска. Урядник, начальник бронехода.
Девушка поставила передо мной кружку с горячим чаем и села напротив, подперев щёку ладонью. Посмотрела на меня грустными карими глазами, вздохнула:
-Вы герой.
-Да какое там. А как это поселение называется?
-Синеватое.
-Как?!
-Синеватое. Старое название. Бабушка рассказывала, что когда-то неподалёку добывали синюю глину. Люди из соседних поселений подначивали - мол, какие-то вы синеватые. Ну и привязалось.