В июле 1989 года в субботу вечером нашему дежурному офицеру - старшему лейтенанту Блудницкому от сильной летней жары очень захотелось пить.
Пить пиво.
За этим пенящимся горьковатым напитком и отправился старлей в близлежащую деревню Квакино. При этом он самовольно оставил свой пост, боевое дежурство, Узел связи и нас - пятерых солдат срочной службы. И все это в действующей войсковой части ПВО на советско-финской границе времен Перестройки.
У офицеров на нашем Узле связи служба была слаще малины. Сутки дежурства, в течение которых дежурный офицер спит, обжирается, смотрит телевизор, слушает радио, читает книжки и снова спит. После дежурства трое суток выходные. Зарплата в зависимости от звания и выслуги лет колеблется от 400 до 600 рублей в месяц. Это в те-то годы, когда средняя заработная плата по Союзу была 100-200 рублей. Рядовой получал семь рублей в месяц, ефрейтор - восемь, младший сержант - десять рублей.
Казалось бы, Блудницкий должен был жить себе и радоваться, а он в нарушение Устава, присяги и долга бухать отправился в пивбар.
А тут как назло перекличка по громкой связи. Вместо Блудницкого о боевой готовности докладывает сержант Олялин. Ну, так офицеры Штаба части, - они ж, - не дураки, поняли, что это не старлеевский голос.
- Где, - спрашивают, - дежурный офицер?
- На территории дивизиона, - врем мы нагло, - делает обход объектов.
- Найти, позвать немедленно!
Сержант наш на велосипед и пулей в деревню пивомана искать. А штабные не отстают:
- Нашли Блудницкого?
- Никак нет, ищем!
Часа два мы штабных дурачили.
Олялин старлея отыскал ближе к ночи, до Узла связи довел, а буквально следом за ними въехал на нашу обширную территорию "УАЗик" из головного дивизиона. Мы - солдаты - притихли как мышки, затаились кто где и прислушиваемся, ждем что дальше будет.
А дальше врываются два майора и один подполковник из штаба к старлею в кабинет и давай на него орать, материться.
А Блудницкий слушает и писклявым, заплетающимся голосом твердит одну и ту же фразу: "Я что, пьяный, что ли?!"
Штабные еще больше злятся, угрожают, ногами по полу топают, кулаками по столу стучат. А старлей дышит на них пивным перегаром и повторяет: "Я что, пьяный, что ли?!"
Оторвались майоры с подполковником на Блудницком, потом нас - срочников - построили в зале, обхаили и пошли в мою кабину радиорелейной связи. Зашли, гады, и давай из заначек доставать гражданскую одежду: рубашки, кофты, трико, джинсы, кроссовки.
- Что это? - спрашивает у меня подполковник.
- Это мне из дома мама прислала, чтоб на "дембель" мог в гражданской одежде пойти.
Мне и правда осенью предстояла демобилизация, но одеждой этой пользовался весь солдатский личный состав дивизиона для самых примитивных самовольных отлучек в деревню к девочкам.
- На "дембель", говоришь? - взвыл подполковник и сунул мне под нос черный от грязи ворот рубахи. Я промолчал. Штабные еще немного пошуровали у нас, да и уехали восвояси.
Протрезвевший, грустный офицер Блудницкий завалился спать, а мы, почти всем солдатским составом отправились... гулять на деревенскую дискотеку до пяти часов утра.
На другой день штабное начальство вернулось и забрало с собой сержанта Олялина и моего сменщика по кабине рядового Лукова. Меня почему-то не тронули.
Олялина сослали в тайгу, - в самый дальний дивизион медведей пугать, а Лукова в головной дивизион связи туалеты чистить. Жестоко, как говорится, но справедливо. Только мне лично эта справедливость не по душе пришлась, так как стал я дежурить круглосуточно то на релейной, то на дальней связи. И если у себя в кабине я хоть немного мог вздремнуть, то у коммутатора минуты поспать не удавалось.
Не хотелось мне вовсе оставшиеся несколько месяцев службы страдать недосыпом и пухнуть от мигрени. Сел я тогда за телефон и обзвонил начальство того начальства, которое у нас "порядок" наводило.
В общем поговорил я с парой-тройкой полковников, пожаловался на недокомплект личного состава, отсутствие опытных специалистов и срыв боевого дежурства. Не помню, что я там такое врал, чем пугал, на что давил, но уже через две недели после моих звоночков вернули к нам обратно Лукова, а еще через неделю Олялина.
"Спасибо" ни Луков, ни Олялин мне так и не сказали, зато я снова стал спать и на дежурстве в кабине, и после в казарме. Голова у меня болеть перестала. Еще я снова стал бегать в "самоволки" в деревню к девочкам, а в ноябре того же года благополучно был уволен в запас.