Зазвонил один из прямых телефонов. Рудаков вялой рукой взял трубку.
- Письмо получили, Алексей Михайлович? - спросил после приветствия начальник горфинуправления Лемешев.
- Ты о чем?
- Насчет Давыдова.
- Какой у него счет? Говори понятнее, понедельник в городе.
- Вы спросите у секретаря, письмо, я думаю, уже должно дойти.
- Лемешев, я тебе сказал, что я за утро уже свое получил, а ты мне голову морочишь, письмо какое-то приплел. Читать письма - не моя забота, аппарат есть.
- Виноват, Алексей Михайлович, видимо, я вперед паровоза. После совещания в пятнадцать поясню.
Положив трубку, Лемешев еще раз прочитал письмо. Содержание его было банально, в прежние времена такие назывались анонимками. Заставило его позвонить главе города то, что точно такую же анонимку получили в один день начальник гороно Вихрова, директор городского автохозяйства Бутов и директор центрального рынка Музыкантский. В письме речь шла о заместителе главы города по строительству и природопользованию Давыдове, к кругу деятельности которого не относились ни финуправление, ни гороно, ни автохозяйство, ни рынок. Именно поэтому письмо показалось Лемешеву странным и необычным. Писать анонимки давно стало не модно и бессмысленно, но тут нашелся доброжелатель, да еще информирует не только "кого надо", но и кого попало.
Совещание по исполнению городского бюджета затянулось, что было делом обычным, закончили только около пяти часов. Рудаков окончательно расхворался, был вял и безынициативен. Доходов в бюджет с каждым кварталом становилось все меньше и меньше, а увеличить их никак не получалось, ситуация опутывалась то "объективными", то непонятными причинами. Поэтому совещание, не первое уже, ограничилось планированием мер, в выполнении которых сомневались все.
Рудаков и Лемешев давно вместе работали, много пережили и считали себя друзьями, Хотя Рудаков всегда занимал должности повыше.
Лемешев высшего образования не получил. В горфинуправление он пришел еще совсем молодым парнем. Это было то время, когда такое учреждение хотя и было по своей природе финансовым, но финансами никак не управляло, а лишь присутствовало при главном финансисте, который был далеко, в Москве. Работа была чисто механической, почетом не пользовалось, деньги платили маленькие. За счет своей добросовестности, честности и услужливости Лемешев постепенно дорос до начальника управления. Но тогда, в середине восьмидесятых, эта должность хотя и была номенклатурной, но все же считалась тихой, не из тех, вокруг которых бушевали страсти. К Лемешеву как главному городскому финансисту привыкли настолько, что представить его на другой работе было просто невозможно. За время работы в финуправлении Лемешев стал известным, узнаваемым, все мало-мальски руководящие люди его знали, без него не проходило ни одно заметное событие в жизни любого предприятия и учреждения. Новые времена сломали привычную бюджетную схему города, однако стало возможным, несмотря на денежный дефицит и непонятность новых правил, самостоятельно решать, куда должны быть направлены те или иные деньги. Лемешев старался понять новую схему работы, приспособиться к современным условиям, и внешне это получалось. Хотя груз механистического опыта и недостаток знаний заставляли его волноваться, бояться того, что в какой-то момент его могут заменить на молодого, образованного специалиста. Чем он будет заниматься в таком случае, Лемешев не знал.
Когда все вышли из кабинета, Лемешев продолжил утренний разговор.
- Дело хуже, чем я предполагал, Алексей Михайлович, но и гораздо пикантнее. Прямо детектив какой-то.
Рудаков сидел, развалившись в кресле, и мысленно был уже дома. На сегодня было достаточно.
Лемешев продолжал.
- Картина получается классическая и выполнена большим оригиналом, ничего не скажешь. Докладываю конкретно. На этот час мне известно, что анонимное письмо, сработанное на компьютере, получено двадцатью семью лицами, причем все получатели - должностные лица городских предприятий и учреждений.
- Прочитай письмо, - тихо сказал Рудаков.
Лемешев достал из папки и прочитал медленно, с выражением.
"Уважаемый руководитель! Один из хозяев нашего города, Давыдов Павел Игнатьевич, ведет жизнь не по средствам и не по совести. Присмотритесь к нему и вы увидите, что:
1. Восемь месяцев назад он купил иномарку по имени "Ауди 100", не новую, но очень приличную. Машина оформлена в областном центре на дядю Давыдова - Сергея Мироновича (ул. Станционная, дом 15, кв. 5). Давыдов пользуется машиной по доверенности от дяди, оформленной в тот же день, что и покупка. Для лучшего понимания сообщаю, что Сергей Миронович - инвалид второй группы по зрению. Автомобиль стоит в гараже Букина Валерия (отчество, извините, не знаю), который при доме Љ 70 по ул. Кирова.
2. Каждое утро рабочего дня, в период времени с 8 до 8 час. 30 мин. к дому, в котором проживает Давыдов, молодые ребята подгоняют белую "восьмерку" под номером 12-34, закрывают машину и уходят. Иногда днем в машину садится жена Давыдова и куда-то уезжает. Примерно в 22 часа появляются те же ребята и машину угоняют.
Для тех, кто не знает: Давыдову 34 года, он из простой семьи, закончил политехнический институт, работал мастером на стройке, секретарем комсомольской организации СМУ, главным инженером производственно-строительной фирмы "Стройиндустрия"; заместителем главы нашего города - два с небольшим года.
Пока все.
С почтением. Ваш друг."
Лемешев замолчал. Рудаков, как могло показаться со стороны, задумался, но из-за болезненного состояния он просто не успел сообразить, как ему надо реагировать. Машинально первая реакция получилось оборонительной.
- Что же тут особенного? Машину... У меня "Волга" вылизана так, что никакая "Ауди" не сравнится, сам знаешь.
- Так-то оно так, Алексей Михайлович, но дело тут в другом. Повторяю - письмо получили двадцать семь человек, в том числе, как ни странно, директора школ.
- Почему школ? - Рудаков все еще не очень понимал, о чем речь.
- Кто ее знает, это и настораживает. А почему директор рынка, директор универмага "Центральный"? Так задумал этот "друг". Я письмо получил в пятницу, сегодня в 8-45 специально прошел мимо дома Давыдова - стоит "восьмерка" 12-34.
- Чья?
- Не знаю, Алексей Михайлович, спросите в ГАИ.
- Потом, не сейчас, - помолчав, сказал Рудаков. - Я поехал домой, из меня дух вон, сейчас я уже плохо соображаю. Завтра договорим.
Рудакову действительно хотелось полежать и полечиться, но до шести часов надо было съездить в гараж, где знакомый мастер ремонтировал его "Волгу". Рудакову машина была нужна в пятницу вечером и он волновался, не затянется ли ремонт надолго, вдруг что-то серьезное. Все оказалось нормально, завтра машина должна быть готова.
Рудаков в свои сорок два года был немного полноват, но полнота была не отталкивающей, а подчеркивающей его важную должность; солидный руководитель должен и выглядеть солидно. Несмотря на полноту, он никогда не горбился, голову держал вертикально, глаза всегда были направлены на собеседника. Правда, внимательный человек, пообщавшись с Рудаковым, мог заметить, что обращенный на него взгляд не всегда содержателен, адекватен содержанию разговора; он как бы легко скользил по собеседнику и его мыслям. Это было сознательно выработанное Рудаковым правило: начальник не может полностью выкладываться при каждом разговоре, надо уметь вести беседу так, чтобы самому напрягаться в меру, но у собеседника создать впечатление полной увлеченностью разговором. В этом Рудаков преуспел.
В квартире никого не было. Жена задержалась до вторника на даче, время горячее - сентябрь. Сын в конце августа уехал в Москву - поступил на первый курс института. Рудаков поужинал, выпил таблетки и лег. "Действительно ли есть письмо? Лемешев мне врать не будет, да и сам я его видел. Правда, подписи никакой нет, так анонимка же. Не понял... Розыгрыш? Зачем в школы, зачем Монастырскому? Нет, я это не понимаю, глупость какая-то... Посмотрим, завтра надо попытаться понять."
Рудаков проспал двенадцать часов и проснулся совершенно здоровым.
2
Вечером в понедельник прокурор города Семаев и начальник горотдела милиции Макеев пили чай в кабинете Семаева.
- Что хочет "друг", как думаете, Петр Максимович? - спросил Семаев Макеева, уже полковника милиции, собиравшегося в следующем году на пенсию.
- На поверхности будет большой шум городского масштаба, в этом я не сомневаюсь. Но с какой целью предпринята атака на Давыдова, сказать пока трудно. Видимо, кто-то хочет, чтобы для начала проверили факты, но я этого делать по собственной инициативе не буду, не те времена. Еще в памяти, как разбирали анонимки на меня, не приведи, господи, еще такое пережить.
- Разумно, мне в этой грязи тоже ковыряться некогда. Но я боюсь другого - заставят нас проверять факты и выяснять личность доброжелателя. Меня-то заставить труднее, а вас Рудаков может обязать. Я все-таки думаю, что потихоньку, строго конфиденциально, надо готовиться. Даже если нас не заставят, то информация, если факты подтвердятся, нам пригодиться, мало ли какие дела. Так что пусть ваш человек деликатно поинтересуется, например, "восьмеркой". Но только прошу - очень аккуратно.
- Хорошо. Есть у меня человек для таких дел. Он не милиционер, но сработает как надо.
- Сколько же "друг" писем разослал?
- По моим подсчетам штук пятьдесят. Письма получили многие большие или маленькие начальники города.
- Масштабно. - Семаев задумался. Для него как прокурора главными были не сами факты, изложенные в письме, а источник денег у должностного лица для покупки дорогостоящих вещей. Конечно, если факт покупки был. - Тут, наверное, может попахивать политикой. Кто-то хочет спихнуть Давыдова. Зачем? Не могу сообразить. Парень он вроде приличный. Хотя участок работу у него доходный, удержался ли от соблазнов?
- Посмотрим, время покажет. - Макеев, как опытный милиционер, чувствовал, что за текстом письма скрывается правда или почти правда, но одновременно понимал, что ему надо вести себя пассивно, только выполнять чьи-то указания, не проявлять никакой личной инициативы. Власть все-таки, а ее он видел много. Работая в городе, нельзя копать под одного начальника в интересах другого, сам останешься виноватым перед одним и врагом для другого.
Раздался звонок. Семаев взял трубку.
- Хорошо, сейчас едем. - Положив трубку, обратился к Макееву. - Труп на Садовой, поехали, Петр Максимович. Нам надо свои дела делать, а с Давыдовым пусть Рудаков разбирается.
Семаев работал прокурором четвертый год. Работа ему нравилась, в области он пользовался авторитетом, городская прокуратура была в числе лучших по показателям. В последнее время сверху шли настойчивые указания об усилении борьбы со взяточничеством среди должностных лиц. У Семаева не выходила из головы мысль выйти на какой-нибудь факт, раскрутить его и довести до суда. Это заметно прибавило бы ему веса и авторитета. Но пока хороших материалов не попадалось. Анонимку от "друга" он изучил очень основательно, мысленно прокрутил возможные варианты реальной ситуации и своих действий - нет, не складывалось мнения, что можно раскрутить. Вероятнее всего, получатся дрязги, нервотрепка, ничего не докажешь. Давыдов все-таки чиновник высокого для города уровня, у него наверняка много друзей, на всякий факт найдется контраргумент, не простачек же он. Поведение Рудакова тоже трудно спрогнозировать, может сдать Давыдова, а может и грудью встать на его защиту. Семаев решил дождаться более подходящего случая.
Букина Валеру Макеев знал лично. Года три назад тот попадал в поле зрения милиции в связи с задержанием группы угонщиков машин, но оказался не причем. По показаниям самого молодого угонщика одна из угнанных "девяток" три дня хранилась у Букина в гараже, но потом обвиняемый отказался от показаний, сам Букин отрицал, доказать оказалось нечем. Тогда Макеев лично беседовал с Букиным. Интересный парень: бывший спортсмен-лыжник, эрудированный, хотя образование только среднее, смышленый, мгновенно реагирующий на все нюансы беседы и тонко ее чувствующий. Уже через двадцать минут разговора опытный Макеев понял, что такому парню нужны только прямые и неопровержимые доказательства.
Вспомнив о событиях трехлетней давности, Макеев пришел к выводу, что надежнее Букина хранителя чего-нибудь не очень обычного не найти.
3
На следующий день, во вторник, ровно в девять Лемешев уже звонил Рудакову.
- Я коротко, Алексей Михайлович. Сегодня "восьмерки" у подъезда не было.
"С утра уже достал. Хотя деваться некуда, надо вникать", подумал Рудаков, но тут же встрепенулся и вызвал секретаря.
- Письмо на Давыдова есть, Мария Петровна?
- Письма нет, Алексей Михайлович.
- Как же так - во всем городе есть, а у меня нет?
- Письма нет, а есть 16 писем, все одинаковые. Адресованы вам, всем вашим заместителям и начальникам отделов. - Иногда от своеобразной манеры разговора своего секретаря у Рудакова поднималось давление, но он был вынужден ее терпеть: Мария Петровна была сестрой его предшественника, работавшего сейчас в Москве.
- А Давыдову?
- Нет, ему нет. На ваше имя вот, пожалуйста.
- А остальные?
- У адресатов.
- Кто им передал, вы?
- Обижаете, Алексей Михайлович, через меня они не проходили. Все письма в конвертах оказались или на столах адресатов или на полу, видимо, под дверь подсовывали.
- Это что за почтальон у нас объявился? - Рудаков повысил голос. - Как это письма на столах оказываются?
- Этого я не знаю, Алексей Михайлович, почтальона в глаза не видела.
- Хорошо, спасибо, я разберусь.
"Чушь какая-то, кино, цирк, подметные письма в администрации. Кто это устроил? Кто-то из своих? Кто? Подлец! Без тебя дел нет!". Рудаков начинал понимать серьезность ситуации. Он вызвал своего первого заместителя Илью Ефимовича Шефтеля, человека умного и опытного. Шефтелю не было пятидесяти. У него гладкое, юношеское лицо, выразительные большие глаза, мягкая, чистая речь. Главным его достоинством было умение ладить с людьми, причем с самими разными - от продавщицы огурцов на базаре до высокого чиновника из области. Ладил он, конечно, речью и языком, но главное - гибким, доброжелательным и сильным умом. У него были должностные обязанности в виде документа, но это для формы. Главной его обязанностью было поддержание связи между Рудаковым и всем, что происходит в городе. С такой задачей Шефтель справлялся блестяще. Он никогда прямо не участвовал ни в одной политической компании, но ни одно действующее лицо на политической сцене города не могло обойтись без Шефтеля. Про него нельзя было сказать, что он готов служить любому режиму, нет, но любому режиму нужен такой человек, который делает дело, не зарываясь в шелуху от него. Шефтель имел свое мнение и всегда руководствовался прежде всего им, хотя воля начальника была для него законом.
- Что думаете о письме нашего общего "друга", Илья Ефимович?
- Думаю, что от Давыдова надо избавляться. Через три месяца выборы депутатов в городской совет, нам скандалов не требуется.
- Резко вы. Как это избавляться, по анонимке?
- Нет, конечно, по фактам.
- Так их же проверять надо, доказывать.
- Конечно, конечно, Алексей Михайлович, надо проверять, надо доказывать. Боже упаси человека незаслуженно обидеть, этого и в мыслях не должно быть. - Сев в кресло, Шефтель продолжил. - Вы помните, Алексей Михайлович, я вам рассказывал, с кем Давыдов в прошлом году отпуск в Турции проводил?
- С Гриневичем?
- С ним, дорогим нашим.
- Что же из этого?
- Во-первых, у этого человека репутация зажиточного, но ничем не занимающегося, а, во-вторых, полный счет за гостиницу оплатил не сам Давыдов, а тот же Гриневич. Счетик, к слову, не маленький, одних телефонных разговоров почти на тысячу долларов.
- Это откуда, из ФСБ? - С ухмылкой спросил Рудаков.
- Зря подшучиваете. В прошлый раз вы тоже отшутились, слушать меня не стали. Дослушайте хоть сейчас, поверьте, только польза будет. В тоже время в той же гостинице жила моя племянница Софья, помните ее, молодая такая, красивая? Так вот, Гриневич все две недели пытался ухаживать за ней, поэтому Софьечка частенько бывала в компании Гриневича и Давыдова. Софья много видела и слышала, потом мне, конечно, рассказала. И не только это, но я пока воздержусь от других фактов. Когда я увижу, что поняли серьезность вопроса, возможно, добавлю кое-что. Вы уж не обижайтесь, так будет лучше.
- А машины?
- Чего не знаю, о том не скажу. Только полагаю, что где счета, там и машины.
- Да, дела... - Рудаков уже не шутил. - Как же нам поступить, Илья Ефимович?
- Без скандала, тихо, мирно. Ничего не делать, официальных действий не производить - анонимка ведь. Давыдов сам освободит место, поверьте мне. Он пройдоха молодой и, думаю, совесть у него еще осталась. Наш общий "друг", как вы выразились, сработал классно, красиво, элегантно.
- Красивого ничего не вижу, - голос у Рудакова стал твердым, лицо энергичным, глаза целеустремленными. - Нас с вами вместе с Давыдовым в грязи топтать будут.
- Нет уж, Илью Ефимовича люди знают, ему в грязь не за что. Я весь навиду.
- Это так, но вы поймите меня, Илья Ефимович, правильно: Давыдов же власть в городе представляет, и не первый год, люди начнут думать так о всех нас, все мы, мол, жулики.
- Алексей Михайлович, я свое ответил - Илью Ефимовича не запачкаешь. Не за власть Гриневич счет оплачивал, а за Давыдова, так ведь? За меня он никогда ничего не платил. Вы знаете, Алексей Михайлович, я живу скромно, но спокойно, по совести. Считаю даже обидным, что вы, уважаемый человек, приравняли власть к Давыдову. Власть, извините, ради бога за примитивность мысли, это святое. Если что-то не так, то не власть надо ругать или смещать, а некоторых людей при власти.
- Когда Давыдов возвращается из отпуска?
- В понедельник.
- Хорошо, Илья Ефимович, я подумаю. Кстати, Гриневич что - еврей?
- Что вы, что вы, среди наших таких нет. Он и не Гриневич вовсе, а Гринько Василий Нестерович, украинец.
- Это как же?
- Да просто: до приезда к нам лет пятнадцать назад был Гринько Василий Нестерович, стал Гриневич Эдуард Львович. Кличка только осталась прежней - "Грин". Это же все знают, Алексей Михайлович. А вы все отшучиваетесь. Время сейчас другое, не до шуток.
Гриневич-Гринько до недавнего времени был председателем райпо. Назвать его сегодняшнюю должность никто не мог, хотя он всегда был на виду, везде успевал, все знал. На вопрос, чем он занимается, Гриневич отвечал примерно так: "по недвижимости работаем". Однако не было в городе такой фирмы, в офисе которой Гриневича можно было увидеть в кабинете или за рабочим столом; он всегда был на машине или у кого-нибудь. В частных беседах его называли "жуликом", "дельцом" и даже "бандитом". Но никто не мог назвать ни одного факта, на основании которого можно было признать такие оценки справедливыми. Гриневич действительно был дельцом, причем давно, а прозвища он получал от людей, которые не способны были ни тогда, ни сейчас по-настоящему делать дело. Гриневич знал все: где купить хороший кирпич, как школе заработать деньги, какой телевизор самый лучший, где найти хорошую строительную бригаду, кому продать неиспользуемые на заводе станки, и многое другое. И он не только все знал, но делал сам и помогал другим. Все, кто был с ним связан какими-либо делами, были ему благодарны. Именно то обстоятельство, что Гриневич все может, а другие нет, делало окружающих завистливыми и злыми. Нарушал ли Гриневич закон? Кто знает... Да и что такое "нарушать закон" в наше время?
4
Во вторник вечером Рудаков вызвал Макеева.
- Что за шорох анонимок у нас, Петр Максимович? В ушах начинает звенеть.
- Шутка чья-то, Алексей Михайлович, жизнь-то невеселая стала, вот и появилась тоска по прошлому.
- Но я-то не шучу. Какая у вас информация?
- Точной картины, конечно, нет, но обстоятельства складываются такие. Примерно семьдесят адресатов получили письмо. В ОВД получили, кроме меня, все начальники подразделений, расположенных не в основном здании - ГАИ, вневедомственная охрана, паспортный стол. Получили все или почти все руководители крупных торговых предприятий, жэков, промышленных предприятий.
- Кошмар! Тоска прямо-таки вселенская. Кто этот "друг"?
- Не знаю, но, думаю, из вашего здания.
- Даже так? Кто же у меня тоскует?
- Конкретного человека я пока не вычислял, - Макеев снизил голос, - ведь это, сами понимаете, не так просто, работа большая и трудоемкая.
- А что вы думаете о фактах?
- "Восьмерка" 12-34 в городе не зарегистрирована, не наша.
- Надо узнать, чья же она.
- Это только через область. Но для этого повод нужен, не скажу же я, что анонимку проверяю, не поймут. Насчет "Ауди" тоже только через область можно.
Макеев хитрил. Хотя хитростью это мог назвать только посторонний человек, сам же для себя он такую дезинформацию хитростью давно не считал. Долгая тяжелая жизнь городского милицейского начальника сформировала у него убеждение, что городских руководителей всегда надо держать на полуинформации о возможностях милиции, приемах и методах ее работы. Внутренние возможности надо раскрывать только тогда, когда это впрямую требует служба, например, при раскрытии преступлений. Во взаимоотношениях же с властями разумнее быть сдержанным, иногда говорить, что чего-то делать нельзя или очень сложно, хотя на самом деле, если бы заданный тебе властями вопрос проистекал из прямых функций милиции, он был бы разрешен быстро и эффективно. Макеев уже убедился, что такой прием вполне применим и полезен, так как начальство плохо понимало тонкости милицейской работы, у городских руководителей чаще всего типовой набор тем для указаний: мусор у магазинов, подростки в подъездах, дорожные знаки, плохой сбор штрафов с водителей.
Так и сейчас. Быстро и точно проверить информацию о регистрации "восьмерки" и "Ауди" для Макеева не представляло никакого труда. Но торопиться это делать только из такого разговора с Рудаковым он не собирался.
- Надо сделать, Петр Максимович, деваться некуда.
- Не уверен, что надо. Обдумать бы получше. Информация о том, что вы проверяете анонимку на своего зама, думаю, только навредит. - Все же сработала привычка создавать видимость исполнительности и Макеев автоматически добавил. - Хотя, конечно, я могу, как скажете.
Рудаков все еще не понимал, как ему действовать. Он уже не раз пытался представить реакцию главы области на возникшую ситуацию и почему-то все сводилось к одному - плохая будет реакция, сам, мол, своих людей не знаешь, в склоки полез, без анонимок руководить не можешь. Начнешь проверять как положено, опять, скажет, не так. Замкнутый круг получается. Нет, не решил он, как поступить. Поэтому легко отступил.
- Хорошо. Договоримся так, Петр Максимович. Никаких действий не предпринимайте, но настроение в городе улавливайте и мне докладывайте. Составьте полный список лиц, к которым попало письмо.
- Понятно, Алексей Михайлович, не волнуйтесь, все сделаю.
- Буржуйский плакат убрали?
- Так точно, убрали. Правда, без силового давления не обошлось, уж больно упрямый председатель товарищества.
Речь шла о большом плакате, который некоторое время назад появился перед въездом на территорию садоводческого товарищества "Народовластие", членами которого были в основном работники ОВД. На плакате было написано: "Внимание! Въезд и вход на территорию товарищества "Народовластие" посторонним лицам категорически запрещен! Земля приватизирована членами товарищества и является их частной собственностью. Посягательства на частную собственность будут строго преследоваться по закону! ОВД". Причем плакат был установлен не перед въездом на территорию товарищества, а перед съездом к нему с основной дороги, так что каждый проезжающий по ней хорошо видел предупреждение.
Рудаков был человек публичный, больше даже не от должности, хотя она это требовала, а по складу характера. Он много общался с разными людьми, много ездил, любил массовые городские мероприятия, юбилеи, презентации. Кабинетная часть жизни использовалась в основном для проведения совещаний и работы с бумагами. Публичность характера Рудакова особенно ярко проявлялась во время приема гостей города. Даже люди из его окружения, казалось бы, знавшие о шефе все, не переставали восхищаться умением Рудакова вести беседы с гостями. Он становился раскованнее, веселее, приятнее. Его речь была простой, легкой и одновременно красивой. Некоторые подчиненные, хорошо зная тот или иной предмет, нередко подмечали неточности, а иногда и элементарное вранье в изложении фактов, но Рудаков это делал таким безобидным, ни к чему не обязывающим тоном, что никто никогда и не думал поправить его или выразить несогласие. Всех успокаивало то, что речь была адресована людям посторонним, наверное, можно было и загнуть. Рудаков на это и рассчитывал.
Поэтому любое посягательство на публичность его авторитета задевало Рудакова до болезненности. Если будет скандал с Давыдовым, то это посягательство на его, Рудакова, публичность, и на его достоинство первого лица в городе. Такого допустить он не мог, поэтому отменил три запланированные на текущую неделю поездки на предприятия города. Чего он боялся? Вопросов по Давыдову? Нет, страха не было, просто он чувствовал себя дискомфортно по отношению к самому себе, он не был пока готов публично высказывать какое-либо мнение. Лучше выждать, нужно дойти до такого момента, когда вопрос созреет, когда он сам для себя сформулирует твердый ответ на вопрос - стоит ли ему защищать Давыдова или нет.
От Рудакова Макеев поехал в ГАИ и предупредил начальника, что если его кто-то попросит проверить факты по анонимке, то делать ничего не надо, всех отсылать к нему лично. Начальник ГАИ Монахов, молодой исполнительный капитан, обещал докладывать любую информацию, после чего сказал.
- Букин-то наш дорогой сегодня умотал.
- Как умотал? Куда?
- Уехал якобы к отцу, на родину.
- Тебе это кажется странным?
- Немного да. Хотя, конечно, он человек без постоянного места работы, может разъезжать когда захочет, но уехал он срочно, неожиданно.
- Для кого неожиданно, для нас?
- Для сожительницы его, Марины. Она же у нас работает, сегодня после обеда приходила ко мне, интересовалась, не взяли ли мы ее возлюбленного опять в оборот.
- Успокоил?
- Конечно. Сейчас у нас к нему зацепок нет.
- С письмом его отъезд связываешь?
- Только так.
- Да. события развиваются быстро, история закручивается детективная. - Макеев задумался, пытаясь составить логическую картину происходящих в связи с письмом событий.
- Я вам задачу упрощу, Петр Александрович. Все ясно, как знак "стоп". Валера уехал на "восьмерке" 12-34.
- Вот оно как! Лихо! Что ты знаешь об этой машине?
- Особенного ничего, до письма она внимания не привлекала. Инспектор мой останавливал сегодня Валеру на посту на этой "восьмерке", сразу же доложил мне. Так что наш старый знакомый не захотел участвовать в проверке.
- Ее пока нет. Не забыл - никаких самостоятельных действий, все интересное докладывай мне.
- Не сомневайтесь, товарищ полковник.
5
Заведующая гороно Ольга Михайловна Вихрова заметно волновалась.
- Алексей Михайлович, вы знаете, как тяжело начался учебный год. Сегодня только двадцатое сентября, а я устала так, как обычно в мае-июне. Не знаю, что вы делаете в связи с анонимкой, но у меня уже свара начинается.
- Как это?
- Вчера проводила совещание с директорами школ. Вопросы все трудные, люди напряжены, у меня ответов на все их вопросы нет, сами знаете. Вдруг в конце встает всем интересующаяся Кудрина - помните, наверное, из седьмой школы? - и спрашивает, считаю ли я Давыдова жуликом. Я говорю, что, мол, ничего я не считаю, не мое это дело, а Кудрина мне: "Вы же бываете в мэрии, Давыдова знаете". Отвечаю, что, конечно, Давыдова знаю, ничего плохого о нем сказать не могу, но и все на том, не мое же дело проверки проводить. Потом целая дискуссия развернулась, ужас какой-то, до неприличия. Столько говорящих по основным вопросам совещания не было. Меня поставили в дурацкое положение, я до сих пор в растерянности.
- Какие же оценки люди высказывали? - На третий день, в среду, Рудаков уже твердо вошел в процесс разбирательства анонимки.
- Больше, как я поняла, осуждают, не нужны, говорят, нам такие руководители.
- Так никто же не проверял? Как же так можно?
- Я это хорошо понимаю, но директора почему-то так считают. Прочно сидит, видимо, в некоторых страсть к чужому грязному белью. Не знаю, как им, но мне даже стыдно - мы же педагоги.
- Интересно получается. Завтра на меня или на вас кто-нибудь напишет, так что же, по одному письму в тюрьму, что ли?
- Алексей Михайлович, это бы директорам сказал кто-нибудь, кроме меня. Мне это не по должности.
- Конечно, Ольга Михайловна, вы правы. Это я так, для рассуждения. Ситуация неприятная, я знаю, но мы разберемся, все утрясется.
Хотя что и как утрясется, Рудаков сам для себя еще не выяснил. Он пытался подойти к вопросу с другой стороны. Допустим, все точно так, как написано в письме. Начнем с "Ауди". "Друг" намекает на то, что машина стоит дорого и у Давыдова таких денег быть не может, значит, он их украл или берет взятки. Хотя почему только такое предположение следует делать? Может, доброжелатель считает, что у чиновника вообще не может быть иномарки? Такое мнение все еще бытует, народ грубый. У большинства, ясное дело, только взятки в головах. Воровать Давыдову негде и нечего, это факт. Взятки... Дело темное. Кто и за что мог дать? Только начни искать ответ на этот вопрос, так в каждом действии Давыдова будешь сомневаться, в каждой бумаге. Да что Давыдова, меня мысленно раскрутить, так можно додуматься до расстрела. А почему Давыдов не мог заработать деньги в "Стройиндустрии"? Фирма коммерческая, занимается строительством - почему там не может быть больших денег? Очень даже могут. Вдруг так и есть? Тогда как он, глава города, вляпается в глазах всех, если Давыдов спокойненько докажет законную природу денег на "Ауди"! Трудно даже представить, застыдят и засудачат. С "восьмеркой" тем более, секреты Марьи Ивановны с русской печки: кто-то куда-то зачем-то подгоняет, затем угоняет - о чем вообще речь? Только со страху или по бесхребетности можно страшные оценки давать. Нет тут ничего. Хотя Давыдов парень организованный: когда уезжает в отпуск, квартиру пустой не оставляет, вызывает брата из Воронежа, чтобы присмотр был. Видимо, для него та же "восьмерка" подгоняется, ведь видел ее Лемешев в понедельник.
Зашла начальник юридического отдела Задорнова с документами. Молодая, строптивая, не признающая другого мнения, в конфликтных или спорных ситуациях постоянно повторявшая фразу-аргумент: "Кто здесь юрист - вы или я?". Хотя профессионально она, как казалось Рудакову, была неплохо подготовлена. До администрации Задорнова работала в сбербанке, в коллективе не ужилась. Рудаков был вынужден ее взять, так как восемь месяцев не было ни одного юриста, что стало просто дезорганизующим фактором. "Может, она автор? На документы по линии Давыдова она частенько нападала, считала их "волюнтаристскими". Вряд ли, не похожа она на политика, такая может только на компьютере текст набрать. "Друг" - человек посолиднее".
Когда Задорнова ушла, Рудаков решил позвонить в приемную главы области, вроде как ему надо договориться о встрече с ним. Обстоятельства были подходящие: Рудаков точно знал, что областной начальник уехал до конца недели в Москву, так что разговор получится только с секретарем. Если в область просочилась информации по анонимке, то секретари обязательно проболтаются. Разговор сложился нормально, поболтали о том, о сем, все тихо и спокойно, никаких новостей нет. "Слава богу, пока проносит. Надо бы до приезда шефа определиться".
6
В комнате было трое. Анжелика Ивановна Иваницкая, директор Дворца культуры им. Свердлова, недавно переименованного в городской молодежный центр, ее дочь Света и жених дочери Слава, шофер директора автохозяйства. Разговор шел о жене Давыдова Ирине.
- Знаешь, дочка, ты в это дело не лезь, не наше это дело.
- Я никуда лезть и не собираюсь, мама, но Ира моя лучшая подруга и ты это прекрасно знаешь. Ты понимаешь, что если грязь понапрасну прилипнет к ней, то и мне кусочки достанутся.
- Кусочки на тебе и так уже есть. - Анжелика Ивановна нервничала и поэтому горячилась. - Подружка твоя уже пятый год нигде не работает, это как по-твоему, нормально? Что же, жене начальника можно не работать? Кровь, что ли, у нее дворянская? Она школу-то хоть закончила? С каких это пор такие правила? Я на эту Иру и раньше смотрела настороженно, а после этого - Анжелика Ивановна показала пальцем на лежащее на столе письмо от "друга", полученное ею вчера, - видеть ее не хочу.
- Мам, да мало ли кто что напишет, нельзя же вот так, сразу. Ты со мной так говоришь, как будто я что-то плохое сделала. Если у меня есть подруга, так, может, правильнее ей помочь в трудную минуту?
- Ты можешь думать, как хочешь. Нашла кому помогать, пусть ей муж помогает. Только запомни мое слово - я не хотела бы, чтобы эта прелестница-недоучка продолжала считаться твоей лучшей подругой. - Анжелика Ивановна обратилась к Славе. - А что твой начальник говорит, он тоже, наверное, получил этот манускрипт?
- Письмо получил, это я точно знаю, да не он один, по конторе все быстро разошлось. Секретарь наша, стерва, прежде чем письмо положить в папку начальнику, ксерокс сделала и всем дает читать.
- Слышишь, помощница? Во всех автобусах теперь косточки будут промывать твоей подруженьке. Помогать ей, как же. - Анжелика Ивановна вновь обратилась к Славе. - Начальник-то что говорит?
- При мне никаких разговоров не было. Один раз только он мне сказал: "Вот так, Славка, одной бумажкой человека смести можно". Я думаю, что он имел ввиду это письмо.
Воцарилось молчание. Анжелике Ивановне самой был неприятен этот разговор, она понимала, что серьезных оснований говорить так дочери у нее нет, но что-то тянуло ее именно к мрачным оценкам и предположениям. Из хороших побуждений хотелось дочери помочь, подсказать, но вышло грубо и неубедительно.
Света не хотела близко к сердцу принимать услышанное про Давыдова. В самом деле, кто-то написал что-то плохое о муже ее подруги. Ну и что? Ира-то здесь при чем? Они с мужем сами разберутся. Ира, слава богу, красавица, ей всего двадцать пять лет, не пропадет в крайнем случае. Обута, одета, ребенок ни в чем не нуждается, квартира хорошая - что еще надо? "Если бы все это было у меня, так про моего мужа пусть пишут хоть на ста листах, хоть в ООН. Почему я должна работать на этом поганом заводе, а потом приходить в этот полуразваленный дом, где туалет на улице и нет горячей воды? Я женщина - и все на этом. Славик парень честный, вежливый, аккуратный, добросовестный, ничего плохого не скажешь, но он не сможет обеспечить меня так, как Давыдов Иру. Конечно же, я этого от Славика не прошу, смешно даже об этом думать, но если бы попросила - нет, не сможет, никогда. Так и придется жить в этой развалюхе. Знать не хочу никаких писем". Но не все было так просто. Свету смущало и даже пугало то, что она не раз ездила по личным делам с Ирой на "восьмерке" 12-34. Это было очень удобно. Когда Ира приехала за ней на машине в первый раз, Света, конечно же, спросила, чья машина. Ира сказала, что она принадлежит свекру, ей он оформил доверенность на управление, свекру, мол, машина оказалась не нужна.
Славе разговор не нравился. Он тоже знал о существовании белой "восьмерки", видел он раза два Давыдова с женой и на иномарке. Но значения этим обстоятельствам не придавал, по теперешнему времени ничего необычного в этом нет. Гриневич ездит на "Мерседесе" - так что из этого, всеми уважаемый человек. Иномарки, "восьмерки", "девятки", дачи, хорошие дома стали привычным делом, жизнь-то лучше стала, народ крутиться научился. Об этом же раньше все мечтали, вот и дожили. Чем Давыдов хуже других? Большой начальник что, чем-то хуже Гриневича или Музыкантского? И вдруг это письмо. Намеки на что-то, прочитаешь, получается, что Давыдов как бы жулик, хотя прямо ничего такого нет. Есть ли в письме правда? Если есть, то что, надо считать Давыдова плохим человеком? Он ведь знал Давыдова, частенько по поручению своего начальника возил его по делам, когда давыдовская служебная "Волга", кстати, почему-то старая и ненадежная, была в ремонте. Дело это совершенно обычное, Слава кого только не возил, приходилось даже на "Икарусе", автохозяйство все-таки. Конечно, люди видели, что он возит Давыдова, и сейчас могут начать придумывать всякие несуразицы: он - шофер, в письме - о двух машинах Давыдова, он возил по делам Давыдова; так может он, Слава Брысенков, не только по делам связан с Давыдовым? Еще одна незадача: Света дружит с Ирой - тоже черт знает что... Вроде как обычное дело, а поразмыслишь - неприятный осадок в душе остается. Как-то некстати эта суматоха, в голову лезут одни глупости и страхи. Хоть бы разобрались скорей.
После этого разговора Света заметила, что Слава стал по отношению к ней более холоден. В четверг Слава не заехал за ней на работу, сказал, что машина сломалась. "Странно, раньше всегда заезжал, у его начальника ведь две машины. Неужели из-за письма? Он-то что выгадывает?"
7
Ехали быстро. В областное управление торговли надо было попасть к двенадцати.
- Как думаешь, брат, кто Давыдова толкает? - Музыкантский держал на руле только правую руку, левая с сигаретой была высунута в окно. - То, что его хотят столкнуть, меня не волнует, хочу понять - кто. Даже зачем толкает - вопрос второй.
- Не знаю, пока не вычисляется. Да и трудно это, прием избран какой-то слюнтяйский, не современный.
Директор торгово-оптовой фирмы "ХХ век" Головлев, сидя на заднем сиденье, пил пиво. С Музыкантским они были старинные закадычные друзья, даже дальние родственники, поэтому обращались друг к другу словом "брат".
- А какой нам в Давыдове интерес? - спросил Головлев.
- В самом Давыдове почти никакого. Но если есть кто-то, кто решил толкнуть его, то не захочет ли тот же дружок зацепить и наши дела.
- Не думаю, епархии разные. Да и мы с тобой наше окружение знаем.
- Знаем тех, кого знаем. А если новый, неизвестный?
- В дебри ты, брат, залез. У нас что, Токио, что ли? Наших противников мы вычислить сможем, не волнуйся. Новых в городе никого нет, вся та же бюрократия.
- Может, ты прав. Своих проблем много. - Музыкантский выбросил окурок, взял руль обеими руками. Въехали в областной центр.
По большому счету судьба Давыдова действительно мало интересовала Музыкантского, но был один вопрос, в котором этот человек был нужен. Целый год он пытался получить здание бывшего магазина в центре города и устроить в нем свой офис, причем фешенебельный, чтобы этим еще более укрепиться в городе на правах если не первого, но одного из первых предпринимателей. Ситуация была сложной и запутанной: то документов никаких на здание найти не могли, то комитет по управлению имуществом воспротивился, то вдруг оказалось, что у здания вообще хозяина нет. Музыкантский сам искал документы, ездил даже в область, вел многочисленные переговоры, но процесс шел медленно. Наконец, месяц назад, все стало становиться на свои места и вот-вот магазин должен был стать собственностью фирмы Музыкантского. Но дальше возникало много других вопросов: Музыкантский хотел реконструировать здание, расширив его, очень хотелось закрепить приличный участок земли, прилегающий к зданию. Тут были свои сложности, так как жители двух близлежащих жилых домов заранее подняли шум, что, мол, им негде будет проехать и пройти. По этим вопросам люди Музыкантского вступили в контакт с нужными городскими чиновниками, с трудом, но все же и эта проблема решалась. Как раз через неделю-другую надо было встречаться с Давыдовым как человеком, принимающим окончательное решение. Какое мог принять решение Давыдов в такой буче, да и будет ли он через неделю-другую - это немного и волновало Музыкантского.
Поэтому после возвращения из областного центра он поехал к своему отцу, работавшему заместителем главного архитектора города. Музыкантский старший был информированным человеком, хорошо знал по работе Давыдова и мог предсказать дальнейшее развитие событий, на что и рассчитывал сын.
- Я тебе так скажу, сынок - не надо брать в голову того, чего не может быть. Ты прав, когда считаешь свою встречу с Давыдовым важной для твоего дела, окончательные подписи за ним, но ты по молодости не совсем ясно представляешь роль городских служб в таких вопросах. Мы же тоже не лыком шиты, тоже соображаем, как развернуть ту или иную ситуацию. Не бойся, не будет Давыдова, с другим мы свои вопросы будем решать так, как нам надо. А устоит ли Давыдов, сказать трудно, для нашего отдела, как не странно, это не главный вопрос. На моем веку их было человек шесть или семь - и что, кто-то из этих важных чиновников смог переубедить нас в чем-то? Только в ерунде, за что мы на них не в обиде. Так что вперед.
"Прав Головлев, дело надо делать, а не суетиться вокруг чужих проблем".
8
Управляющий делами администрации города Павел Сергеевич Шумилин был коренным жителем, из потомственной семьи врачей. Сам, правда, врачом работал недолго и втянулся в общественную работу. Для врача характер у него был неподходящий, он правильно вовремя понял, что его стезя - административная деятельность. Тонкие черты лица, редкая улыбка, строго дозированная речь поначалу отталкивали незнакомых людей, однако после некоторого общения можно было увидеть, что он человек умный, внутренне эмоциональный, но одновременно волевой и строгий. В городе Шумилина знали все. Рудаков был рад, что именно такой человек руководил кадровыми, организационными и хозяйственными процессами.
После очередного доклада текущих проблем и подписания документов Рудаков спросил.
- Есть мнение, Павел Сергеевич, что "друг" из наших, из аппарата.
- Я прикидывал, Алексей Михайлович, но никто на эту роль сразу и легко не подходит. Хотя, конечно, некоторых трудно разгадать. Человек хорошо готовился, все продумал, четко реализовал. Ваши распоряжения мы с такой оперативностью доставлять во все отделы, службы и на предприятия не можем, технически это работа не простая. Меня, честно сказать, беспокоит больше не то, что написано письмо, и даже, извините, не то, что оно касается Давыдова, а личность доброжелателя. Эдак он каждый месяц городские феерии будет устраивать, то по Давыдову, то по мне. Знаете, что наш строптивый редактор хотел сделать? Он уже подготовил публикацию о недостатках в строительстве в городе, в частности, по срыву сроков сдачи четырнадцатой школы.
- Кто автор?
- Сам редактор, под одним из своих псевдонимов. В разговоре со мной он назвал свои действия "отражением прессой актуальных вопросов жизни города и ее влиянием на негативные процессы", ни больше, ни меньше. Еле удалось отговорить. Нам надо что-то с ним делать, он спит и видит, как бы создать очаг неадекватной напряженности. Кстати, он твердо решил баллотироваться в депутаты горсовета.
- Кто, этот провокатор? Я ему дам баллотироваться, он у меня допишется, журналист-строитель.
Редактор городской газеты "Уездные вести" Дашкевич, в молодости закончивший строительный техникум, действительно давно мучил Рудакова. Дашкевич жил желанием прославиться крупным скандалом, для чего постоянно рыскал по городу в поисках жаренных фактов. Бывало, что-то находил, но только из бытовой или коммунальной жизни города. Принимать волевые решения Рудаков не хотел, пытаясь более или менее безболезненно довести процесс до конца года, когда истекал срок контракта с Дашкевичем. Так он же провоцирует! Ему мерещится скандал с Давыдовым, да еще место в городском Совете! Нет, ни тому, ни этому не бывать, для города полезнее от такого редактора-политикана избавиться. "На этой неделе не до него, а на следующей Дашкевича выгоню, хватит".
Вспыхнув по поводу Дашкевича, Рудаков все же вернулся к теме разговора.
- Павел Сергеевич, может, по стилю письма можно сделать предположение об авторе, вы ведь каждый день с бумагами со всего города.
- Анализировал, Алексей Михайлович, даже кое-какие бумаги в общем отделе брал. Нет, не складывается. Мне кажется, что автор сознательно решил пойти по пути максимально холодного изложения фактов, хотя и языком человека, владеющего слогом. Мне случайно пришла в голову такая ассоциация - "умник".
- Если он умник, то кто мы с вами? Паразит он, а не умник. Я пока не представил, что бы я сделал с этим человеком, окажись он передо мной, но в общем плане уже решил - наказание ему придумал тоже очень и очень умненькое, красивое и одновременно очень мучительное. Один человек не имеет право так шутить с целым городом, это ведь бандитизм.
Эмоциональный всплеск, связанный с Дашкевичем, до конца еще не прошел и Рудаков явно горячился. Казнить своих подчиненных он не мог и не умел, чаще всего гнев он выражал не самому провинившемуся, а своим приближенным или вообще посторонним людям. Он все же успокоился и продолжал.
- Кстати, в последнее время мне не нравится аппарат, разболтанность какая-то.
- Что вы имеете ввиду? -спросил Шумилин.
- Зашел в отдел торговли - полный стол арбузов, человек пять сидят за столом и весело так поглощают. В рабочее время, заметьте. Четверо-то наши, а пятый посторонний, я его не знаю. Сухова из ОКСа как не спрошу - нет, вышел, отъехал. Не нравится мне это.
Шумилину приходилось периодически выслушивать подобные замечания от Рудакова. Сами по себе подобные факты вряд ли можно было автоматически отнести к негативным, к должностным нарушениям или нарушениям должностной этики; люди есть люди, дело какое, арбуз съели. Но как подчиненный, тем более, ответственный за кадры, Шумилин обязан был воспринимать такие замечания серьезно.
- Хорошо, Алексей Михайлович, я разберусь. Подкрутим.
9
В четверг Рудаков вынужден был собрать верных ему людей, нужен был разговор по душам. Приехали все: Шефтель, Лемешев, Шумилин и Гвоздева, директор филиала коммерческого банка, младшая сестра жены Рудакова.
Всех приглашенных Рудаков просил не говорить, куда и зачем они отлучаются. Ему не хотелось, чтобы "друг", если он действительно где-то рядом, наблюдал за суетой вокруг своего творения, надо было лишить того возможности получить удовольствие от самого процесса разбирательства анонимки.
Сбор был назначен на "фазенде". Так в узком кругу назывался летний домик, расположенный на части территории пионерского лагеря в десяти километрах от города. Дети в лагере не отдыхали уже три года, он оказался бесхозным, так как бывший владелец, один из крупных областных заводов, находился в глубоком кризисе и не мог содержать лагерь. Принципиально было принято решение передать лагерь городу, но уже третий год для практической передачи ничего не делалось, ни у кого не находилось времени провести нужную работу. Оказалось так, что завод считал лагерь переданным и уже не своим, а город принятым, городским. Не сомневаясь, что когда-нибудь документы будут оформлены, часть территории лагеря с одним летним домиком была отгорожена от остальной территории, сделали отдельный въезд. Этот домик и называли с чьей-то легкой руки "фазендой". О ее существовании знали немногие городские руководители, гостей города Рудаков никогда туда не возил. Идея Рудакова была простая: нужно иметь тихое, изолированное от города помещение, где руководство могло отдохнуть или конфиденциально обменяться мнениями. Никакой реконструкции домика не проводили, внешне он оставался точно таким же, каким он был раньше, когда был местом проживания пионервожатых, но внутри было сделано все для комфортного пребывания.
Были приняты меры предусмотрительности: Гвоздева должна была приехать к двенадцати часам и приготовить что-нибудь на обед, Шефтель приезжает на "фазенду" прямо из области, куда он утром уехал на совещание, Лемешеву было предложено сказаться на этот день больным, а Шумилин, уезжая с обеда из администрации, скажет, что отпросился у Рудакова по личным делам. Встреча была назначена на пять часов.
По дороге на "фазенду" Рудаков вдруг вспомнил, как Давыдов два раза подходил к нему с предложением хорошо отремонтировать домик, "в европейском стиле", как стали выражаться. Рудаков отказал, сказав, что это попозже, после оформления документов, но сейчас ему вспомнилась одна фраза Давыдова: "Людей, которые сделают красиво и недорого, я найду". "Слава богу, что отказал, - подумал Рудаков, - парень, видно, "дешевую" красоту любит. Нет уж, всякая красота дорого стоит".
- Странные вещи получаются, Алексей Михайлович, - начала Гвоздева после того, как все собрались в так называемой "овальной мэрии", самой большой из комнат дома с итальянским овальным столом для совещаний в центре, - банк в эти дни, особенно сегодня, превратился из финансового учреждения в эдакий клуб, где собираются жители города и обсуждают Давыдова. С какого предприятия не придут, все с операционистками только об этом и говорят. Пенсионеры-вкладчики собираются группами и судачат об этом же. Один из моих замов, Серегина, заявила, что Давыдова в обиду не даст.
- Даже так?
- Она его дальняя родственница.
- Что значит "не даст"?
- Собирается писать в область, в том числе в областную газету.
- Этого нам не надо, - энергично вступил в разговор Шефтель. - Если сейчас мы официальной проверки не проводим, то после такого обращения нас заставят проверять. Нет, нет, это надо предотвратить.
- Павел Сергеевич, - вступил Рудаков, обращаясь к Шумилину, - скажи честно - ты веришь письму? Мы пока деликатничаем сами с собой, но я собрал вас сегодня для другого - для разговора без утайки. Так как?
Шумилин ответил не сразу. "Без утайки" - это ведь так, для словца. Недоговоренность в деловом общении есть закон такого общения и гарантирует устойчивость как психологическую отдельного человека так и работы аппарата администрации в целом; всегда говорить все и начистоту есть безумие. Это хорошо понимал и сам Рудаков, но он хотел побольше вытянуть из своих людей, так как сам не был уверен в том, как правильно поступить.
- Если строго, Алексей Михайлович, то факты письма надо проверять. У нас все на эмоциях, на шуме ветра "общественного мнения", а по правилам - проверять. Как раньше: подтвердилось - принимают меры, нет - и суда нет.
- Ты меня не до конца, видно, понял. Проверять или нет - это один вопрос. Я тебя о другом прошу высказаться - о твоей оценке письма без проверки, по опыту, по интуиции. Проверка ведь процесс, который неизвестно чем закончиться, а нам с тобой нужна ясность.
- Если так, то я в затруднении. Я иномарок у Давыдова не видел, живу я в другой части города, знаю его только по работе у нас.
- Что же ты о нем знаешь?
- Молодой, энергичный, общительный, быстрый. Грамотность и знание дела оценить не могу, но от его окружения отрицательных оценок не слышал.
- Так, значит, не веришь письму?
- Если на ваш вопрос только два варианта ответа, то нет.
- Понятно. Давыдов выходит в понедельник?
- Обещал приехать утром в воскресенье, в понедельник ему положено выходить.
- Он с женой уехал?
- Конечно.
Все это время Лемешев курил и пил минеральную воду. При новом, неблагоприятном для него, раскладе власти Гвоздева представлялась ему тем человеком, который займет его место. Лемешев в разговорах с Рудаковым и другими руководителями города при возможности мягко выражал сомнение по поводу ущербного профессионализма Гвоздевой, не забывая напомнить об отсутствии опыта для серьезной работы. Это было на самом деле так, в чем он был убежден, но резких высказываний себе не позволял, понимая, как и почему Гвоздева появилась в городе.
- Помните, Алексей Михайлович, - присоединился он к разговору, - вашего конкурента на выборах - Бычкова? Он после того, как пошумел в городе в связи с выборами, где-то затаился.
- Я знаю где он. Помощником депутата областной Думы.
- Не его ли это козни?
- Не думаю, даже исключаю. Чужак он в городе, смешно даже, если бы такой принц стал главой. У меня-то из головы другой не выходит - Хлебников.
Воцарилась тишина. Хлебников был депутатом городского Совета, в прошлом военный, потом директор школы, затем настойчиво пробился в общественники, за него проголосовало самое большое число жителей. Хлебников называл себя "политологом", был отъявленным критиканом, причем циничным, грубым и последовательным. Но он никогда не претендовал ни на какую должность, отчетливо, как человек умный, понимая, что на должности он сразу же потеряет свое лицо.
- Вряд ли, - сказал Шумилин, - когда речь идет о чем-нибудь конкретном, то его следа искать не надо. В сознании некоторых жителей он справедливо укрепился как борец за правду, но борец вообще, в принципе. Он же не знал и не знает ни одной городской статистической цифры. Вы же все слышали, что он даже простую конкретную мысль выразить не может, у него меньше чем речь никогда не получается.
- В этом ты прав. Но ты не все знаешь. Надя, - Рудаков обратился к Гвоздевой, - расскажи-ка.
По реакции Гвоздевой было видно, что она такого не ожидала.
- Неудобно как-то, Алексей Михайлович.
- Надь, ты, может, не до конца понимаешь суть вопроса? Через это письмо меня может не стать, тебя не стать, всех других не стать. Это тебе удобно? Говори все как мне.
Немного помявшись, Гвоздева рассказала, что недели две назад она оказалась на дне рождения у знакомой, где был и Хлебников. Он сильно выпил и стал приставать к Гвоздевой, приглашал поехать сейчас же на дачу. Ситуация была очень неудобная, люди все видели, но она не решалась грубо оттолкнуть Хлебникова. Закончилось благополучно: за ним пришла жена и увела домой.
- Ну, и что? - спросил Лемешев.
- Он мне несколько раз говорил, что скоро они придут к власти, и что если я хочу иметь хорошую работу в городе, то мне надо с ним дружить.
- "Они" - это кто? - спросил Шефтель.
- Он сказал буквально так: "Пока секрет, но скоро узнаешь".
- Я думаю, Павел Егорович просто перепил и на язык попала мечта стать большим начальником, - сказал Шефтель. - Бред это все. Я за Хлебниковым никакой силы не вижу. Пить надо меньше.
После этих слов Лемешев поднял глаза от пепельницы и посмотрел на Шефтеля. Лемешев любил выпить, вот и сейчас, слушая разговор, он поглядывал на столик с приготовленными напитками, выбирая момент, когда можно будет предложить всем начать, понемногу, для разговора. Шефтель был единственным человеком, кто позволял себе иногда колкости в сторону Лемешева и тот мирился с этим, понимая силу фигуры Ильи Ефимовича, кстати, совсем не употреблявшего спиртного. "Ничего, Илья Ефимович, я минут двадцать-тридцать подождать могу, не волнуйтесь", подумал Лемешев.
- Не знаю, - поникшим, не свойственным ей голосом, проговорила Гвоздева, - но я его слов испугалась.