Рыбаченко Олег Павлович : другие произведения.

Вирус фальшивой полиции

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  
   ЧТО КАСАЕТСЯ ВОЗВРАЩЕНИЯ ДОМОЙ, ТО ОНО НЕ БЫЛО БЛАГОПРИЯТНЫМ.
  
   Поезд опаздывал.
  
   Портсмут изнемогал под порывистым бризом.
  
   Шерлок Холмс расхаживал взад-вперед, куря одну сигарету за другой, его и без того мрачное настроение становилось все мрачнее с каждой минутой.
  
   Я сидел, носовые пазухи опухли от остатков летней простуды, которую я подхватил в Нью-Йорке, пытаясь игнорировать настроение моего партнера и мою собственную головную боль.
  
   Патрик, управляющий моей фермой, пришел встречать корабль с почтой, свежими газетами и сияющим лицом; улыбка мгновенно исчезла, письма и бумаги поспешно сунули мне в руки, и он исчез, чтобы, как он утверждал, узнать, из-за чего задержка.
  
   Добро пожаловать домой.
  
   Как раз в тот момент, когда казалось, что Холмс вот-вот отбросит пальто в сторону и отправится домой пешком, раздались гудки, хлопнули двери, и поезд очнулся от оцепенения. Мы поднялись на борт, распахнув окна нашего купе настолько широко, насколько это было возможно. Патрик бросил настороженный взгляд на Холмса и заявил, что у него есть знакомый в вагоне третьего класса. Мы сняли столько верхней одежды, сколько позволяли приличия, и я оторвал первые страницы газеты, чтобы соорудить вентилятор, охлаждая себя объявлениями и колонкой "агония". Холмс тяжело опустился на сиденье и снова потянулся за портсигаром.
  
   Я распознал симптомы, хотя и был озадачен их причиной. Конечно, неделя в Нью-Йорке без происшествий, за которой последовали долгие дни в море - никто из наших попутчиков не был настолько предусмотрителен, чтобы истечь кровью в капитанской каюте, упасть замертво от таинственного яда или исчезнуть за бортом, - может вызвать у такого человека, как Холмс, раздражение от бездействия, тем не менее, можно предположить, что морское путешествие не будет совсем уж обременительным после семи напряженных месяцев за границей.1 И в любом случае, теперь мы направлялись домой, где его ждали его пчелы, его газеты и дом, который он создал двадцать лет назад. Можно было бы ожидать определенной степени удовлетворения, даже предвкушения; вместо этого мужчина был весь в унынии и сигаретах.
  
   Я была замужем за ним достаточно долго, чтобы даже не подумывать разрешить головоломку прямо здесь и сейчас, а просто сказала: "Холмс, если вы не перестанете курить, ваши легкие превратятся в кожу. И мой. Вы предпочитаете газеты или почту?" Я протянул газету, которую уже просмотрел, пока мы ждали, и взял первую статью из другой стопки - открытку от доктора Ватсона с изображением деревенской площади в Португалии. К моему удивлению, Холмс протянул руку мимо предложенной газеты и схватил стопку писем с моих колен.
  
   Еще одна странность. При обычном ходе событий Холмс был очень привязан к "Дейли ньюс" - фактически, к нескольким ежедневным выпускам, когда мог их достать. За предыдущие месяцы он так расстраивался из-за того, что на несколько дней, даже недель задерживался с текущими событиями (то есть текущими событиями в Англии), что однажды в северной Индии, столкнувшись с "Таймс" трехнедельной давности, он с отвращением выругался и швырнул ее в огонь, заявив: "Едва я покидаю Англию, как преступные классы кишат, как тараканы. Мне невыносимо слышать об их проделках".
  
   С тех пор он придерживался местных газет и отказывался от всех предложений лондонских - или, в тех редких случаях, когда он поддавался их зову сирены, он просматривал заголовки с напряженным выражением лица человека, ощупывающего рану: опасаясь худшего, но неспособный уберечь пальцы от раны. Честно говоря, я был поражен там, в Портсмуте, когда он не вырвал Times из рук Патрика за тот день.
  
   Теперь он вгрызся в сообщение, как барсук, прокладывающий туннель, выбрасывая за спину случайные замечания и обрывки информации. Пытаться вытянуть разговор из Шерлока Холмса, когда он вцепился зубами в проект, было бы сродни похлопыванию упомянутого озабоченного барсука по плечу, поэтому я достал свой носовой платок, воспользовался им и обратился сначала к скучному виду, а затем к непрочитанным разделам газет.
  
   Прошло несколько минут, затем: "У Майкрофта нет новостей", - проворчал мой партнер и муж, позволяя единственному листу с витиеватым почерком его брата упасть на обивку рядом с ним.
  
   "С ним все в порядке?" Я спросил.
  
   Моим единственным ответом было вскрытие следующего конверта. Поразмыслив, я решил, что в письме не будет сказано, здоров ли его автор или нет: Правда, Майкрофт был очень болен прошлой зимой, но даже если бы он был при смерти, единственная причина, по которой он упомянул бы этот факт в письме, заключалась бы в том, что какое-то срочное дело сделало его надвигающуюся кончину информацией, которая, по его мнению, нам была нужна.
  
   Холмс читал; я читал. Он положил следующее письмо, значительно толще, поверх письма Майкрофта и сказал высоким и раздраженным голосом: "Миссис Хадсон тратит три страницы на сетования о том, что ее не будет дома, чтобы поприветствовать нас, на двух страницах приводит совершенно ненужные подробности болезни ее подруги миссис Тернер, которая вынуждает ее остаться в Суррее, еще на двух страницах заверяет нас, что ее юная помощница Лулу более чем способная, а затем в последнем абзаце соизволяет упомянуть, что один из моих ульев сходит с ума".
  
   ""Сходишь с ума"? Что это значит?"
  
   Он красноречиво поднял пальцы, показывая, что ее информация столь же существенна, как воздух над головой, и вернулся к сообщению. Теперь, однако, его интерес обострился. Он внимательно изучил следующий конверт, затем поднес его к носу, делая глубокий и благодарный вдох.
  
   Некоторые жены, возможно, с подозрением посмотрели бы на нежное выражение, появившееся на его лице. Я вернулся к своим газетам.
  
   Поезд трясся, горячий ветер дул в окно, из соседнего купе раздавались голоса, но вокруг нас тишина сгущалась от давления невысказанных слов и нерешенных проблем. Я отметил, что два уцелевших самолета с рейса American world все еще находились в Рейкьявике. А в выходные в Лондоне должна была начаться конференция по немецким военным репарациям. Был еще один налет на ярких молодых особ (включая некоторых членов королевской семьи поменьше) на вечеринке в загородном доме, где кокаин лился рекой. Ах, но вот подходящее прерывание тяжелого молчания: я зачитываю вслух последний поворот слушаний по делу Леопольда и Леба, двух молодых людей, которые убили мальчика, чтобы развеять скуку и доказать, что они могли.
  
   Холмс перевернул страницу.
  
   Несколько минут спустя я попробовал снова. "Вот письмо в The Times по поводу самоубийства друида в Стоунхендже - или, нет, было самоубийство где-то в другом месте, и небольшой бунт в Стоунхендже. Интересно: я не знал, что друиды организовали возвращение. Интересно, что архиепископ Кентерберийский скажет по этому поводу?"
  
   Возможно, он был глухим.
  
   Я бросила взгляд на письмо, которое так поглотило его, но не узнала ни сливочного крема, ни корявого старинного почерка.
  
   Я отложил газету достаточно надолго, чтобы сначала прочитать письмо миссис Хадсон, которое, должен признать, было скорее дразнящим, чем информативным, затем краткое послание Майкрофта, но когда я добрался до конца, Холмс все еще хмурился, читая длинное послание от своего неизвестного корреспондента. Ругая себя за то, что не смог привезти достаточное количество книг из Нью-Йорка, я продолжил Времена, когда из-за отсутствия непрочитанных писем Друидов в редакцию, или депеш из Рейкьявика, или даже новостей из Нортумберленда, я была вынуждена просмотреть рекламу: эскизы Дебенхамс вынесли мрачный вердикт о том, что мне нужно снова скорректировать длину юбки; Thomas Cook предложил мне познавательные круизы в Египет, Берлин и на предстоящее солнечное затмение; реклама Morris Motors напомнила мне, что давно пора подумать о новом автомобиле; а Лондонский павильон предложил мне новый автомобиль. Цветное ковбойское приключение под названием "Странник в пустоши".
  
   "Они роятся", - сказал Холмс.
  
   Я оторвала взгляд от газетной бумаги и уставилась сначала на него, затем на толстый документ в его руке.
  
   "Кто-а", - сказал я, пораженный просветлением или, по крайней мере, памятью. "Пчелы".
  
   Он поднял бровь, глядя на меня. "Вы спросили, что это значит, что улей сошел с ума. Это роение. Тот, что рядом с курганом на дальнем поле", - добавил он.
  
   "Это письмо от твоего друга-пчеловода", - предположил я.
  
   В качестве ответа он вручил мне письмо.
  
   Сжатый текст и движение поезда в сочетании с непонятной терминологией делают страницы несколько менее понятными, чем личные объявления в газете. С годами я стал сносно знаком с языком содержания пчел и даже время от времени предоставлял дополнительную пару рук для той или иной процедуры, но интересы и опыт этого автора были далеко за пределами моих. И мой нос был слишком заложен, чтобы уловить какой-либо запах меда, исходящий от страниц.
  
   Когда я дошел до конца, я спросил: "Как роение квалифицируется как безумие?"
  
   "Ты прочитал его письмо", - сказал он.
  
   "Я читаю слова".
  
   "Что ты не..."
  
   "Холмс, просто скажите мне".
  
   "Улей постоянно выпускает рои. При нормальных обстоятельствах роение улья указывает на процветание, признак того, что оно вполне может позволить себе потерять половину своего населения, но в данном случае улей истекает пчелами. Он расчистил близлежащую территорию, проверил на наличие паразитов и вредителей, добавил супер, даже передвинул улей на небольшое расстояние. Та часть, где он говорит о "звуке в ушах, звучащем как цимбала, вокруг матрицы"? Он хотел предупредить меня, что повесил поблизости пару колокольчиков, именно это рекомендует Вирджил, чтобы заставить рои вернуться в улей ".
  
   "Отчаянные меры".
  
   "Он действительно звучит немного смущенно. И я не могу представить его стоящим над ульем, "бьющим в тарелки Богоматери", что является следующим рецептом Вергилия ".
  
   "У тебя и раньше были рои". Когда пчелы роятся - следуя за беспокойной маткой к свободе, - это истощает популяцию рабочих. Как сказал Холмс, в начале сезона это не было проблемой, поскольку они оставляли после себя мед и следующее поколение куколок. Однако я мог видеть, что делать это снова и снова было бы совсем другим делом.
  
   "Последний рой отправился прямо на север и в конечном итоге попытался захватить действующий улей в саду викария".
  
   Я должен был согласиться, что это было необычно: открытое воровство было патологическим поведением среди пчел.
  
   "Сочетание необыкновенное. Возможно, в колонии завелся какой-то паразит, доводящий их до безумия?" он задумался.
  
   "Что ты можешь сделать?" Спросила я, хотя мне все еще казалось странным, что он находит поведение своих насекомых более захватывающим, чем мертвых друидов или злодеяния избалованных молодых людей. Даже проблема наркотиков должна была привлечь его внимание - которое, казалось, усилилось с прошлого лета, я размышлял: сколько времени пройдет, прежде чем Холмс снова окажется втянутым в эту проблему?
  
   "Возможно, мне придется их убить", - заявил он, складывая письмо.
  
   "Холмс, это кажется несколько экстремальным", - запротестовал я, и только когда он бросил на меня любопытный взгляд, я вспомнил, что мы говорили о пчелах, а не о молодых существах или религиозных сумасшедших.
  
   "Возможно, ты прав", - сказал он и вернулся к своему чтению.
  
   Я вернулся к The Times , и мое внимание снова привлекло письмо фермера с требованием выставить охрану на Стоунхендже в день солнцестояния в следующем году, чтобы избежать беспорядков или угрозы драматического самоубийства. Я покачал головой и перевернул страницу: Когда дело доходило до поведения в обществе, было много видов безумия.
  
   2События тех месяцев можно найти в Игре, закрытых комнатах и Искусстве обнаружения.
  
  
   2
  
  
   Первые роды (2): Мать мальчика знала, что метеорит был
  
   предзнаменование, когда в самый разгар ее родовых мук одна
  
   один из небесных празднующих упал на землю в полосу
  
   пламя, с грохотом обрушившееся на пруд и поднявшее столб пара.
  
   Было все еще жарко, после нескольких часов в воде
  
   Свидетельство, I: 1
  
  
  
   МЫ ПОКИНУЛИ НАШ ДОМ На ПОБЕРЕЖЬЕ САССЕКСА одним морозным, покрытым комьями снега январским утром, чтобы вернуться в разгар летнего дня, когда зелено-золотистая сельская местность была такой же насыщенной и ароматной, как спелый персик на ладони.
  
   Я был рад, что мы сели на поезд до Сифорда, а не на поезд до Истборна. Это означало, что вместо того, чтобы ехать на машине по бесконечной местности с приморскими виллами и загорелыми отдыхающими, мы быстро покинули город, чтобы пересечь извилистые приливные течения Кукмира, а затем бросились с крутого холма на Даунс.
  
   Сассекс всегда очаровывал меня сочетанием моря и пастбищ, открытой равниной, сменяющейся темным лесом, безмятежным видом пляжных курортов, соседствующих с залитым кровью местом нормандского завоевания. Каждый день сталкиваешься с историей, выступающей из современной жизни, как валуны из почвы: любой фундамент, вырытый здесь, мог наткнуться на орудие бронзового века или скелет эпохи неолита; склоны холмов усеяны древними памятниками, вокруг которых приходилось передвигаться плугам и дорожным строителям; названия мест и фразы на местном диалекте имеют средневековые, норвежские, римские, саксонские корни. На этой земле, в сердцах ее жителей, прошлое было настоящим: не требовалось большого воображения, чтобы представить местного пастуха зимой - бородатого, в плаще из-под широкополой шляпы, опирающегося на посох, - в образе Водена, одноглазого скандинавского бога, который маскировался под странника.
  
   Мотор, который кашлял и с трудом прокладывал себе путь в гору, теперь, казалось, вздохнул, когда въехал на обсаженный деревьями спуск к Ист-Дину. Холмс пошевелился и потянулся за портсигаром, и резкое движение, последовавшее в тот момент, когда это произошло, внезапно отразило настроение Холмса так ясно, как если бы он произнес вслух: он почувствовал, как Сассекс смыкается у него над головой.
  
   Сассекс был его избранным убежищем от лондонской прессы, сельским домом, в котором он мог писать, проводить эксперименты и медитировать на своих пчелах, но при этом время от времени выезжать на разведку; теперь, после семи напряженных месяцев свободного полета по всему земному шару, он стал маленьким, унылым, утомительным и вызывал клаустрофобию.
  
   Сассекс теперь был ловушкой.
  
   На мгновение я забыла, что миссис Хадсон не будет там, чтобы поприветствовать нас, но когда Патрик въехал на недавно посыпанную гравием площадку перед домом и заглушил двигатель, входная дверь оставалась закрытой.
  
   Холмс вылез из машины до того, как смолк ее шум. Он набросил пальто на солнечные часы и набросил сверху шляпу, затем отправился в рубашке с короткими рукавами и городских ботинках, направляясь в сторону дальнего поля возле могильного холма.
  
   Патрик хорошо привык к эксцентричности моего мужа и просто спросил меня, не хочу ли я отнести чемоданы наверх.
  
   "Спасибо", - сказал я ему.
  
   Затем открылась входная дверь, и на пороге появилась помощница миссис Хадсон Лулу, розовая, суетливая и сыплющая словами.
  
   "Мэм, как приятно видеть вас, конечно, миссис Хадсон будет так раздосадована, что не смогла быть здесь, и я надеюсь, вы не возражаете, но вчера вечером джентльмен ..."
  
   Внезапное появление человека, который был не тем, кого я хотел видеть, и внезапное нежелание погрузиться в суету возвращения домой заставили меня положить свое пальто и перчатки на импровизированную вешалку для шляп и последовать за Холмсом по его следам на холмистые просторы Саут-Даунс.
  
   Как только мы миновали каменную стену вокруг садов, я увидел его впереди, быстро шагающего. Я не торопился. Не имело ни малейшего значения, догоню ли я его до того, как он повернет домой, что он скоро сделает - даже улей, зараженный безумием, должен был закрыться с наступлением сумерек. Я просто гулял, вдыхая воздух места, которое в течение девяти лет было моим домом.
  
   Моя головная боль прошла, и вскоре носовые пазухи расслабились настолько, что я почувствовал запах моря в полумиле от меня, смешанный с ароматами недавно скошенного сена. Я услышал хриплый крик чайки, затем мычание коровы - без сомнения, Дейзи, принадлежавшей следующему фермеру, которого ценили за то, что она каждый год, как по маслу, выносила здорового теленка и давала самое сливочное молоко, какое когда-либо получала миска каши. По дороге между Истборном и Сифордом прокатился мотоцикл; пять минут спустя вечерний поезд из Лондона со свистом приблизился к Истборну.
  
   Я заметил, как над головкой белого клевера трудится запоздавшая пчела, и я наблюдал, пока это деловитое создание не улетело - в направлении фруктового сада позади меня, а не к безумию дальнего поля. Я наклонился, чтобы сорвать цветок, и на ходу пощипывал его за усики, высасывая каждую мельчайшую капельку нектара.
  
   Это был прекрасный летний вечер на юге Англии, и я бездельничал. Я блуждал. Если бы на мне не было вечерних юбок и дорожных чулок, я, возможно, плюхнулась бы обратно на подстриженную траву и сосчитала клочки облаков.
  
   Индия была захватывающей, Япония - изысканной, а Калифорния была частью моих костей, но, Боже, я любил эту страну.
  
   Я нашел Холмса сидящим на корточках возле улья с закатанными до локтей рукавами рубашки. На расстоянии я был обеспокоен тем, что он уйдет с тысячей укусов, но, подойдя ближе, я услышал отсутствие глубокого, рабочего гула летнего улья. Белый ящик Лангстрота молчал, его посадочная площадка была пуста, и когда он поднял крышку улья, изнутри не поднялось ни облачка крылатой ярости. Единственным звуком был легкий звон колокольчиков, которые его друг повесил там.
  
   Я вскарабкался на стену, стараясь не расшатать камни, и стал ждать, когда он закончит. Близлежащий курган был достаточно мал, чтобы оставаться нетронутым на протяжении четырех тысячелетий, ускользнув даже от внимания вечно любопытных викторианцев. Он отбрасывал свою послеполуденную тень на землю до основания стены. Подняв взгляд на юг, я смог различить линию, вырезанную шестью тысячами лет ногами, ступавшими по меловой почве на склоне утеса; за ней канал стал серым от заходящего солнца.
  
   Внезапно в воздухе повис густой запах меда, когда Холмс начал поднимать рамки суперкомпьютера. Каждый был наполнен темными, аккуратно запечатанными шестиугольниками из сот, представляющими сотни миллионов полетов в улей и из улья цветов, несущих нектар. Заброшенный сейчас, без единой пчелы в поле зрения.
  
   Больше мы ничего не могли разглядеть, хотя я знал, что утром Холмс снова будет здесь, разыскивая ключ к разгадке катастрофы в улье. Теперь он позволил рамкам встать на место и заменил крышку.
  
   Как я уже сказал, меня не слишком волнует Apis mellifera, но даже я провел минуту молчаливого траура над заброшенной прямоугольной коробкой.
  
   "Проклятые создания", - проворчал Холмс.
  
   Мне пришлось рассмеяться, когда я спрыгнул со своего насеста. "О, Холмс, признайтесь: вы наслаждаетесь тайной".
  
   "Интересно, смогу ли я передать сообщение Миранкеру этим вечером?" он задумался. "Возможно, он сможет прийти с первыми лучами солнца". Он бросил раздраженный взгляд на белую коробку, затем повернул обратно через Холмы к дому. Я пристроилась рядом с ним, благодарная за то, что угрюмое молчание между нами немного ослабило свою хватку.
  
   "Это тот, кто написал тебе письмо?" Подпись была не совсем точной.
  
   "Глен Миранкер, да. Он вышел на пенсию и переехал сюда прошлым летом. Он - ценный ресурс ".
  
   По правде говоря, я никогда не мог понять, почему Холмс находил пчел такими очаровательными. Всякий раз, когда я спрашивал, он отвечал только, что им есть чему его научить. О чем, кроме того, что флагеллант принимает случайную боль и постоянное разочарование, я не знал.
  
   Пока мы шли, он размышлял о пчелах-пчелах с подтемой смерти. Наполненный медом гроб Александра Македонского, сохраняющий тело завоевателя во время долгого путешествия обратно в Александрию. Медовые ритуалы "Илиады" и Ригведы . Греческая вера в то, что пчелы общались с существами подземного мира. Использование меда при лечении гнойных ран и кожных язв. Древний народный обычай, называемый "рассказывать пчелам", когда семья умершего пчеловода шепотом сообщает ульям о смерти их хозяина. Печально известный ядовитый мед, уничтоживший армию Ксенофонта - После того, как я прошла милю от этого, мне надоели жуткие аспекты золотой субстанции, и я решила отвлечь его. "Интересно, может быть, у брата Адама есть какие-нибудь предложения относительно вашего улья?"
  
   Напоминание о сумасшедшем немецком пчеловоде из Дартмурского аббатства Бакфаст несколько приободрило Холмса, и мы оставили заполненный тенями улей, чтобы поговорить о более простых вещах. Когда мы добрались до окруженного стеной фруктового сада, примыкающего к дому, солнце садилось за горизонт, что было облегчением для наших ослепленных глаз. Здешние ульи успокаивающе шумели, когда тысячи крыльев трудились, чтобы прогнать дневную жару и влагу, приближая накопленный нектар на шаг к консистенции меда.
  
   Я наблюдал, как Холмс обходил коробки, прикладывая ухо к каждой из них, прежде чем двигаться дальше. Сколько раз за эти годы я видел, как он это делает?
  
   Первый раз это было в тот день, когда мы встретились. Мы с Холмсом впервые встретились весной 1915 года, когда я был необузданным, горько несчастным подростком, а он - разочарованным, стареющим детективом, у которого не было цели в жизни. Из этого невероятного спаривания возникло мгновенное общение родственных душ. Он привел меня сюда в тот же день, обошел своих пчел, прежде чем усадить меня на каменной террасе и предложить бокал медового вина. Предлагая также драгоценный дар дружбы.
  
   Девять лет спустя я был другим человеком, и все же недавние события в Калифорнии вызвали неприятное возрождение того колючего и неуверенного молодого "я".
  
   Время, сказал я себе: исцеление требует времени.
  
   Когда он вернулся туда, где я стоял, я перевел дыхание и сказал: "Холмс, нам не обязательно оставаться в Сассексе, если вы предпочитаете быть в другом месте".
  
   Он поднял подбородок, чтобы изучить цвета, начинающие окрашивать небо. "Где бы я предпочел быть?" - спросил он, но, к моему облегчению, в его вопросе не было ни резкости, ни горечи.
  
   "Я не знаю. Но просто потому, что вы решили жить здесь последние двадцать лет, не требует, чтобы мы оставались ".
  
   Через минуту я скорее почувствовала, чем увидела, как он кивнул.
  
   Общение - это такой сложный механизм, размышляла я, когда мы огибали низкую стену террасы: заявление, которое в другое время или с другой интонацией подожгло бы его тлеющий дурной нрав, вместо этого волшебным образом восстановило дружеские отношения. Я улыбался, пока мои ноги искали ступеньки - затем я чуть не скатился по ним назад, врезавшись в Холмса.
  
   Он остановился как вкопанный, уставившись на фигуру, стоявшую в центре нашей террасы, наполовину освещенную заходящим солнцем.
  
   Высокий худощавый мужчина лет тридцати с подстриженной бородой и длинными непослушными волосами, одетый в поношенные вельветовые брюки и бесформенную холщовую куртку поверх льняной рубашки и ярко-оранжевого галстука: представитель богемы. Я мог бы вообразить слабый аромат скипидара, но цвет под ногтями, играющий на безвкусном шелке, определил его скорее как художника, чем одного из поэтов, драматургов или музыкантов Богемии. Кольцо на его пальце из тяжелого обработанного золота выглядело совершенно неуместно. Я почувствовал приступ ярости, потому что, чего бы ни хотел от нас этот незнакомец, это не могло подождать до утра. Он даже не был похож на клиента - с какой стати Лулу впустила его?
  
   Я встал рядом с Холмсом и приготовился вышвырнуть этого назойливого художника с нашей террасы и, если повезет, из нашей жизни. Но когда я бросил печальный взгляд на мужчину рядом со мной, выражение его лица заставило мои слова остаться невысказанными: внезапный расцвет удивления, смешанного с опасением - маловероятный на любом лице, необычный на его. Моя голова метнулась назад, к источнику этой эмоции, в поисках того, что увидел Холмс, чего не увидел я.
  
   В отличие от многих высоких мужчин - а этот был немного выше даже Холмса - молодой человек не сутулился, и хотя его руки выдавали некоторую неуверенность, по положению головы и решительной манере, с которой он встретил взгляд Холмса, можно было заметить яростный ум в этих серых глазах и некоторую долю юмора. Можно было бы даже-
  
   От шока узнавания у меня перехватило дыхание. Я быстро опустила взгляд на знакомую форму этих пальцев, затем более пристально вгляделась в его черты. Если убрать все эти волосы и стереть пять лет, два камня, а также синяк и царапину вдоль левого виска...
  
   Я знал его. Скорее, я встретил его, хотя я бы не узнал его, если бы реакция Холмса не подсказала мне. Пять лет назад лицо, лежащее перед нами, обладало нежной, почти женской красотой; с бородой, весом и уверенностью в себе он мог бы сыграть сценического Люцифера.
  
   На его лице росло веселье, пока оно не стало выглядеть почти как триумф. Губы приоткрылись, и когда он заговорил, тембр его голоса напомнил, что его мать была знаменитым контральто.
  
   "Привет, отец", - сказал он.
  
  
  
   Второе. Франция, август 1919
  
  
   3
  
  
   Первые роды (3): Мать мальчика испустила последний вздох
  
   когда полная луна раскрылась в небе, круглая и
  
   светящаяся дверь в вечность.
  
   Свидетельство, I: 1
  
  
  
   Я ПОЗНАКОМИЛСЯ С ДАМИАНОМ АДЛЕРОМ В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, что И ЕГО ОТЕЦ, в августе 1919 года. Дамиану тогда было двадцать четыре, мне девятнадцать, а Холмс в пятьдесят восемь всего несколько дней назад обнаружил, что он отец. Это не была радостная встреча. В то время никто из нас не был счастливым человеком. Никто из нас не был полноценным народом.
  
   Помимо того, что он наконец принес мир во всем мире, 1919 год был не тем годом, который хотелось бы повторить. Его открытие застало нас в позорном бегстве от неизвестного и дьявольски коварного врага - мы говорили себе, что просто перегруппировываемся, но мы знали, что это был разгром. Майкрофт, который занимал некое неназванное и влиятельное положение в темных закоулках правительства Его Величества, предложил нам на выбор уединенные места, где мы могли перевести дух. По причинам, которых я не понимал, Холмс предоставил выбор мне. Я выбрал Палестину. В течение месяца он был взят в плен и подвергнут пыткам на грани срыва. По нашему возвращению в Англию тело Холмса было целым, но его дух и наша связь были сильно попраны.
  
   Когда я посмотрела на него той весной, все, что я могла видеть, это то, что мой выбор придал его глазам тот затравленный вид.
  
   Затем, в конце мая, мы, наконец, встретились с нашим врагом и одержали победу, но ценой пули в моем плече и крови женщины, которую я любил, на моих руках.
  
   Когда Холмс посмотрел на меня тем летом, все, что он мог увидеть, это то, что его прошлое вызвало на моем лице выражение боли и бессонных ночей.
  
   Таким образом, тот август 1919 года застал нас двоих ранеными, обремененными чувством вины, вспыльчивыми и - несмотря на то, что мы жили под одной крышей, пока моя рука восстанавливалась, - едва способными смотреть друг другу в глаза или выносить общество другого. Конечно, мы оба знали, что сложные отношения, которые мы построили до нашего январского бегства из Англии, лежали у наших ног в руинах; казалось, ни один из нас не знал, как построить другие.
  
   В эту напряженную и изменчивую ситуацию упало откровение о том, что у Холмса был сын.
  
   Майкрофт, конечно, знал. Холмс мог держать руку на пульсе каждого преступления в Лондоне, но хватка его брата простиралась далеко за пределы Англии. Майкрофт знал об этом годами, но не проговорился ни единым намеком, вплоть до того дня, когда молодого человека арестовали за убийство.
  
   Два не связанных между собой письма дошли до нас в конце июля 1919 года. Первое было для Холмса; я не видел, как оно прибыло. Через несколько дней последовало второе, адресованное мне, написанное ребенком, которого мы спасли в прошлом году. Простая привязанность и похвала в ее тщательно подобранных словах привели меня, наконец, к катарсису слез.
  
   Дверь, которая была плотно закрыта, приоткрылась, всего на щелочку; Холмс не колебался.
  
   "Мне нужно поехать во Францию и Италию на шесть недель", - сказал он мне. Затем, прежде чем я успела снова захлопнуть дверь, он добавил: "Не могли бы вы пойти со мной?"
  
   Казалось, воздух впервые за несколько недель достиг моих легких. Я посмотрел на него и увидел, что, несмотря ни на что, в сознании Холмса наше партнерство сохранилось.
  
   Позже тем же вечером, сидя на террасе, пока не стемнело, я спросила его, когда мы должны были уезжать.
  
   "Первым делом с утра", - ответил он.
  
   "Что?" - спросил я. Я встал, как будто собирался немедленно собрать вещи, затем поморщился и снова сел, потирая плечо под перевязью. "К чему такая спешка?"
  
   "Майкрофту всегда нужно, чтобы все было сделано вчера", - сказал он. Слишком небрежно.
  
   "Это еще одна работа для Майкрофта?"
  
   "Более или менее".
  
   К этому времени мои антенны задрожали. Небрежное отношение неизменно означало, что Холмс скрывал что-то, чего я бы не одобрил. Однако, когда я наблюдал, как он потянулся к кофейнику, чтобы налить почти полную чашку, мне показалось, что его дискомфорт имел более глубокий источник, чем необходимость манипулировать мной, чтобы заставить сотрудничать. Он выглядел искренне обеспокоенным.
  
   Год назад я бы давил на него до тех пор, пока он не сдался, но после событий последних месяцев мне не хотелось так сильно избивать своего наставника, превратившегося в партнера, чтобы заставить его подчиниться. Он рассказал бы мне в свое время.
  
   "Я напишу Патрику записку, чтобы он знал, что я в отъезде", - сказала я. Холмс хорошо скрыл свое удивление, просто кивнув, но я чувствовал на себе его взгляд, когда входил в дом.
  
   На следующий день поезд был переполнен летними гуляками; лодка, переправлявшаяся через Ла-Манш, была так тяжело нагружена, что барахталась; в поезде на Париж ехала примерно половина населения Бельгии - никто из них не останавливался в Париже. Никто в здравом уме не остановился в Париже в августе.
  
   При таком постоянном присутствии свидетелей, только когда мы стояли в коридоре нашего парижского отеля, Холмс сунул руку во внутренний карман и достал конверт, который весь день терзал его пальцы.
  
   "Прочти это", - резко сказал он, протягивая мне книгу. "Я буду в своей комнате". Он пересек коридор и закрыл свою дверь. Я подождал, пока мальчик внесет мои чемоданы и получит мою монету, затем закрыл свой собственный.
  
   Я положила письмо на стол, разглядывая его, пока расстегивала шляпу и снимала перчатки. Почерк Майкрофта, ничем не украшенный медный шрифт, который он использовал для торжественных деловых встреч. Никакой почтовой франкировки, что означало, что оно было доставлено курьером. Конверт много раз подвергался обработке. У меня возник странный образ Холмса, вынимающего его из кармана и перечитывающего снова и снова.
  
   Я сел на маленький жесткий стул перед декоративным, непригодным для использования французским письменным столом и развернул письмо. На нем стояла дата шестидневной давности - того дня, как я внезапно осознал, что он исчез на много часов, чтобы вернуться еще более озабоченным, чем обычно.
  
   Дорогой брат,
  
   Осенью 1894 года, через полгода после вашего драматического возвращения на лондонскую сцену, меня посетил французский джентльмен, с которым я мельком встречался несколько лет назад. Его целью было убедить меня поехать в деревню под названием Сент-Шапель, в тридцати милях к югу от Парижа. Как вы хорошо знаете, я не путешествую, и сказал мужчине об этом. Он, однако, предоставил мне определенную информацию, которая убедила меня в необходимости такого путешествия.
  
   На другом конце путешествия была ваша знакомая американка, чье имя я не буду приводить в письменном виде, но с которой, как вы уже сообщили мне, у вас была связь. Вас заставили поверить, что через несколько месяцев она устала от вашего присутствия, что она решила одна вернуться в свою родную страну.
  
   На самом деле, она не вернулась в Соединенные Штаты. Хотя она стала гражданкой Великобритании после того, как вышла замуж за Годфри Нортона, после вашего отъезда она переехала в деревню недалеко от Парижа. Там она родила ребенка.
  
   Я отправился именно в Сти Шапель, чтобы встретиться с ней и младенцем. Мальчик. Она назвала его Дамиан, добавив свою собственную девичью фамилию. Он появился в крепком здравии. Конечно, он звучал именно так.
  
   Леди пожелала, чтобы я узнал о ребенке, на случай, если с ней что-то случилось. Она также взяла с меня клятву, что вам ничего не будет сказано, пока она жива, и впредь не до тех пор, пока я не сочту это необходимым. Ее заботой было, чтобы вы не были, используя ее слово, отвлечены.
  
   Ценой моего согласия было то, что она приняла ежемесячную стипендию, чтобы мальчик мог расти без финансовых трудностей. Она неохотно согласилась.
  
   Я был близок к тому, чтобы рассказать вам в 1912 году, когда она умерла, но в то время вы были вовлечены в дело Мэттисона, за которым последовало дело Сингха, и к тому времени, когда это закончилось, вы были в Америке, готовя дело против фон Борка и его шпионской сети. Казалось, не было времени, когда вы были застрахованы от отвлечения внимания.
  
   Я действительно внимательно следил за молодым человеком после смерти его матери. Ему было тогда восемнадцать, он учился в университете в Париже. В 1914 году он вступил во французские вооруженные силы - будучи скорее французом, чем американцем, - и служил с честью, начав с должности младшего офицера и закончив осенью 1917 года капитаном.
  
   Он был ранен в январе 1918 года, подорвался во время обстрела. Он получил ранение в голову и трещину в области таза, провел неделю без сознания и в конце концов был выведен из строя.
  
   К сожалению, ему не удалось избавиться от лекарств, используемых для контроля боли. К сожалению, он встал на трудный путь и попал к злым людям. А теперь причина, по которой я вынужден писать вам таким образом: он был арестован за убийство.
  
   Суровые детали, и с вашими текущими обязанностями, никак не смягчить эту серию ударов. Я начал расследование дела против него, но пока не знаю подробностей - как мы оба знаем, доказательства могут быть настолько неадекватными, что все, в чем он нуждается, - это юридическая поддержка; с другой стороны, они могут оказаться настолько вескими, что ни один из нас не сможет ему помочь. Я договорился, чтобы один из лучших специалистов по уголовным делам взялся за его дело, но в любом случае, я больше не имею права вставать между вами.
  
   Я надеюсь, ты простишь меня и ее за то, что я скрывал Дамиана от тебя. По общему мнению, он был многообещающим молодым человеком до войны, и до того, как его постигло бедствие наркотиков. Я должен упомянуть, что, судя по его фотографии, нет особых оснований отрицать, что он ваш.
  
   Скажите мне, что я могу сделать, чтобы помочь вам. Он содержится в тюрьме в Сент-Шапель, городке, где он родился, в тридцати милях к востоку от Парижа.
  
   Если вы заговорите с ним, пожалуйста, передайте наилучшие пожелания дяди.
  
   Майкрофт
  
   P.S. Я забыл сказать: Дамиан - художник, живописец. Искусство в крови...
  
  
   4
  
  
   Первое рождение (4): Метеорит был первым у мальчика
  
   игрушка, его постоянный спутник, поскольку она остается для
  
   в этот день, измененный и повторно представленный огням, чтобы
  
   лучше соответствует его потребностям.
  
   Свидетельство, I: 1
  
  
  
   ОТВЛЕКСЯ. ЭТО БЫЛО ЧЕРТОВСКИ ПОДХОДЯЩЕЕ СЛОВО.
  
   И почему Холмс ждал почти неделю, прежде чем отправиться во Францию? Я вернулся к тому месту, где Майкрофт написал "с вашими текущими обязанностями". Это имело в виду меня? Это я помешал Холмсу броситься на помощь своему сыну?
  
   Мне потребовалось некоторое время, чтобы собраться с духом и пересечь коридор. Когда я это сделал, я обнаружил своего друга и учителя у открытого окна, курящим и смотрящим вниз на темнеющие улицы. Не шелохнулось ни дуновения. Я сел на маленький жесткий стул перед его бесполезным, богато украшенным столом и расположил письмо в центре его позолоченной поверхности.
  
   "Ну что ж", - сказал я. "Это, должно быть, заставило тебя почувствовать ... "
  
   "Испытывающий чувство вины?" Его голос был высоким и горьким.
  
   Чувство вины, да. Но, честно говоря, и благодарность за то, что она не заставила его перестраивать свою жизнь, свою карьеру вокруг ребенка. И благодарность вызвала бы стыд, и негодование, и праведное негодование, и гнев. Затем, в дни, прошедшие с тех пор, как до него дошли новости, без сомнения, любопытство и печаль, а также скорбь об упущенных возможностях.
  
   "Должно быть, это заставило тебя почувствовать себя так, как будто тебя пнули в живот".
  
   Он не ответил. Звуки уличного движения, которые бились в окно, когда мы только приехали, затихали, заменяясь голосами пешеходов, направляющихся в театр или ресторан. Было достаточно тихо, чтобы я услышал слабое позвякивание льда в серебряном ведерке, сопровождавшее наше прибытие.
  
   По предложению я встал и пошел наполнить стакан льдом, щедро добавив в него немного янтарного алкоголя из стоящего рядом графина. Я отнес это Холмсу, который просто взглянул на это.
  
   "Рассел, я знал об этом большую часть недели. Время хорошего крепкого напитка давно прошло ".
  
   "Но я до сих пор этого не знал, и я думаю, ты сможешь использовать это лучше, чем я".
  
   Он не стал спорить с моей окольной логикой, просто принял мое предложение. Я вернулся к креслу.
  
   "Это сын Ирен Адлер, о котором говорит Майкрофт?" Я спросил: сначала факты.
  
   Лед зазвенел, когда он поднес стакан к зубам. Я воспринял этот жест как подтверждение.
  
   "Это ... случилось за те три года, что тебя не было в Лондоне?" Когда весь мир, кроме его брата, думал, что Холмс мертв, хотя на самом деле он путешествовал - в Мекку, в Лхасу и на юг Франции.
  
   "После Рейхенбахского водопада", - согласился он. "Когда я вернулся из Тибета и плыл в Европу, до меня дошла весть, что мисс Адлер - миссис Нортон - что Ирен попала в ужасный несчастный случай, который унес жизнь ее мужа и заставил ее уйти со сцены. Когда я случайно проезжал мимо Монпелье, я подумал, что будет ... приемлемо навестить ее. Полагаю, я тешил себя мыслью, что, если горе заставило ее отказаться от карьеры, возможно, мое присоединение к хору протеста могло бы заставить ее пересмотреть свое мнение. У нее был необыкновенный голос ", - добавил он. "Было жаль потерять это".
  
   "Но это не было горем?"
  
   "Нет. Она получила травмы, тонкие, но окончательные. Когда я нашел ее, она жила на грани нищеты, зарабатывая на жизнь преподаванием вокала. Я не спешил возвращаться в Лондон, поэтому задержался там на некоторое время, помогая ей утвердиться. Я одолжил ей достаточно средств, чтобы купить пианино и небольшую студию, а сам развлекался случайными заработками в городе, начиная с исследования некоторых аспектов использования каменноугольной смолы и заканчивая чисткой моркови для ресторана. За эти месяцы мы стали... друзья."
  
   Я поспешил прервать. "И, похоже, что известие о загадочной смерти Рональда Эдера в Лондоне дошло до вас примерно в то время, когда она..." Выгнал тебя? Устал от тебя? В любом случае, обнаружила, что у нее есть ребенок.
  
   "...сказала мне, что планирует вернуться домой в Америку", - добавил он. "Один. И как только я вернулся в Лондон, жизнь мегаполиса захлестнула мою голову. Прошло девять лет. Это казалось всего лишь щелчком пальца. Потом я вышел на пенсию, и девять лет превратились в пропасть. Если бы она захотела пообщаться со мной, она знала, где я нахожусь. Она этого не сделала. Таким образом, казалось, вопрос был решен. Одно из самых глупых решений в моей жизни ".
  
   Он уставился в свой стакан, но, должно быть, думал о девятилетних детях, которых он знал, если не о чем другом среди уличных мальчишек, которых он окрестил своими нерегулярными. Если бы он отважился на увертюру, он мог бы встретить мальчика тогда, на пороге подросткового возраста. Если бы он разыскал ее - а он, несомненно, нашел бы ее, - у него могла бы быть другая жизнь. Жизнь, в которой не было пчел или убежища отшельника на Сассекс-Даунс. Или встреча с сиротой по имени Рассел.
  
   "Она была - судя по рассказу Уотсона - высокоодаренной женщиной", - рискнул я.
  
   "Как в таланте, так и в мозгах. Мне было двадцать семь лет, когда наследственный король того, что Уотсон предпочитал называть Богемой, пришел ко мне, требуя, чтобы я вернул компрометирующую фотографию, принадлежавшую этой тщеславной и коварной примадонне из Нью-Джерси. Я увидел себя богом среди людей. Легкий случай, подумал я, удовлетворительная плата золотом и славой: немного краски, смена костюма, проявление человеческой натуры, немного отвлечения внимания и детская дымовая шашка, и вуаля à - Я забрал бы обратно инструмент шантажа этой авантюристки.
  
   "За исключением того, что она стремилась не к шантажу, а просто к самосохранению от своего королевского любовника. Более того, она была на шаг впереди меня на всем пути - в том числе на самом пороге моего дома, используя мои собственные инструменты маскировки. "Добрый вечер, мистер Холмс", - сказала она мне." Он понизил голос, чтобы она имитировала мужскую речь, привнося в комнату жуткий след женщины. "И даже с ее запахом у меня под самым носом, даже когда я задрал ноги и прокричал Ватсону, какой я умный, она строила свои собственные планы, приводила в исполнение свое собственное решение. Он отвернулся от окна, разыскивая меня в полутемной комнате. "Ты знаешь, что она использовала меня в качестве свидетеля на своей церемонии бракосочетания с Годфри Нортоном?"
  
   "Я помню".
  
   Он засмеялся, звук, в котором были веселье и сожаление в равных долях, и я увидела, как шевельнулись его очертания, услышала шорох его одежды. Что-то маленькое и блестящее полетело в мою сторону, и я поймал это в воздухе: сильно потертая монета соверен с дырочкой в ней.
  
   "Этим она заплатила мне за мое свидетельствование", - сказал он. "В то время я предположил, что она не узнала меня, но позже обнаружил, что она хорошо знала, кто я такой, и была удивлена, несмотря на остроту ее горя. Я всегда ношу его с собой, чтобы он напоминал мне о моих ограничениях. Вот, у меня даже был ее автограф для меня ".
  
   Он пересек комнату и включил настольную лампу. Я подержал монету под ее лучом, и там, на обратной стороне, я увидел нацарапанные инициалы ЯН. Ирен Адлер Нортон.
  
   Я потер гладкость монеты, странно довольный тем, что она служила напоминанием о профессиональных недостатках, а не о человеке. Я вернул это ему. Он ловко повертел его в пальцах, затем прицепил обратно к цепочке от часов и спрятал.
  
   "Пойдем поедим", - сказал он, в его голосе звучало облегчение от того, что худшее в самораскрытии закончилось.
  
   "Можем ли мы найти место на свежем воздухе?" Я просил.
  
   "Летом Париж не в лучшей форме", - согласился он.
  
   Когда я привела себя в порядок и сменила платье, мы вышли из отеля и пошли по улице, пока не нашли подходящее бистро, одно из тех, где столики расставлены прямо на тротуаре.
  
   Но после фактов и перед расслаблением мне потребовались инструкции. "С тех пор как пришло письмо, " спросил я, " вы узнали что-нибудь еще об обвинениях против ...?" Мне было трудно сформулировать фразу "твой сын".
  
   "Дамиан. Как вы читаете, Майкрофт организовал помощь одного из самых способных адвокатов защиты во Франции. У меня назначена встреча с ним утром, а затем мы отправимся в Сент-Шапель и встретимся с парнем ".
  
   Мы включили или исключили меня? Если бы было последнее, разве он не сказал бы "он и я"?
  
   "Но, Холмс, почему вы не отправились в путь сразу же, как получили письмо?"
  
   "На самом деле, я действительно позвонил Майкрофту, чтобы сказать, что немедленно ухожу, но он отговорил меня от этого. Он подумал, что я мог бы быть более эффективным, если бы подождал, пока у нас не будет некоторых данных для работы, но помимо этого, он указал, что, если бы мальчик выходил из-под действия наркотиков, находясь в тюрьме, он не поблагодарил бы меня за то, что я впервые увидел его в таком состоянии. И хотя я не привык позволять личному влиять на мои расследования, в конце концов, мне пришлось согласиться, что, возможно, было бы лучше подождать, пока мальчик не соберется с мыслями ".
  
   Несколько успокоенный, хотя и не совсем убежденный, я взял нож и начал задумчиво намазывать на кусок хлеба почти жидкое сливочное масло.
  
   "А он знает?" Я спросил. "Мальчик?"
  
   "Вряд ли это мальчик", - отметил он. "Теперь он знает".
  
   "Как долго...?"
  
   "Я понятия не имею, когда или даже рассказала ли ему его мать обо мне. Майкрофт был вынужден объяснить ситуацию авокату. Он, в свою очередь, рассказал Дамиану, но, по-видимому, Дамиан не выказал удивления, услышав мое имя. Что также могло быть связано с его психическим состоянием. Или, я полагаю, он, возможно, никогда не слышал о Шерлоке Холмсе ".
  
   "Если племя пустынных кочевников в Палестине знает эти истории", - сказал я, что имело место во время нашего зимнего пребывания там, - "велика вероятность, что молодой человек во Франции наткнулся на них".
  
   "Боюсь, вы правы".
  
   "Итак, был ли достигнут какой-либо прогресс за прошедшие дни?"
  
   "Похоже, " сказал он со смешанным чувством опасения и удовлетворения, " что улики против него основаны в основном на одном свидетеле".
  
   Я понял его двусмысленность. Показания свидетеля, человека, который мог ткнуть пальцем в суде и громко заявить о виновности подсудимого, были мощным инструментом обвинения. С другой стороны, возложение всей тяжести судебного разбирательства по делу об убийстве на одного человека может легко вызвать недовольство прокурора. Все, что нужно было сделать защите, это найти какой-нибудь изъян в самом обвинителе - криминальное прошлое, финансовые интересы, неправильный взгляд на вещи - и дело начало давать трещину.
  
   Если юридическое лицо, которого Майкрофт нашел, чтобы представлять Дэмиана Адлера, действительно было способным, я подозревал, что этот человек был бы более чем опытен в методах уничтожения свидетельских показаний.
  
   Облегчение, проблеск оптимизма и слабое движение воздуха придали бодрости нашему ужину, и в тот вечер мы больше не говорили ни об Адлере, ни о Филсе, ни о мèре.
  
   Но когда я старательно, одной рукой, одевалась ко сну в своей душной комнате, это слово "обязанности" вернулось, чтобы досаждать мне, и реальный вопрос, наконец, просочился на поверхность моего разума: зачем рассказывать мне о Дамиане? Почему Холмс просто не объявил, что его некоторое время не будет? Или даже не побеспокоился об объявлении - просто исчез, не оставив ничего, кроме короткой записки или сообщения миссис Хадсон? Бог свидетель, он никогда не колебался делать это раньше.
  
   Хотя мысль о том, что однажды утром я проснусь и обнаружу, что он просто исчез, была бы нелегкой. После съемок я стал очень сильно полагаться на его присутствие. В то же время возмущаясь этим.
  
   Я обхватила свою руку, отводя взгляд от своего отражения в стекле. Был ли его ответ, когда я спросил о его задержке, бойко подготовленной речью, призванной скрыть его беспокойство? Верил ли он, что я настолько хрупкая, что могу не выдержать брошенности? Неужели мое, по общему признанию, неустойчивое психическое состояние не оставило ему иного выбора, кроме как взять меня с собой?
  
   Конечно, упоминание Майкрофтом "ваших текущих обязанностей" наводило на мысль, что оба брата Холмс считали мою потребность в утешении равной потребности заключенного в помощи.
  
   Что привело к выводу, что Холмсу не оставалось ничего другого, как рассказать мне об одном из самых личных и печальных эпизодов своей жизни. Чтобы изложить его самую личную историю, пока она была еще сырой и неоформленной, на мой взгляд. Позволить моему присутствию сыпать соль на раны того, что он считал одним из своих самых ужасных провалов.
  
   Я должен идти домой, немедленно. Я должен собрать вещи и вызвать такси, оставив короткую записку, чтобы сохранить собственное самоуважение и обеспечить защиту остаткам достоинства Холмса.
  
   И все же...
  
   Я не мог отделаться от мысли, что за его огорчением скрывалось некоторое облегчение. Как будто унижение было чем-то, что нужно было вынести ради более важной цели, с чем нужно было быстро справиться. Но для чего?
  
   Я поймал себя на том, что размышляю о предыдущем лете, о начале дела, связанного с ребенком, письмо которого недавно довело меня до слез. Мое прибытие в дом Холмса в тот день было неожиданным: я застал его переодетым и собирающимся уходить, намереваясь ускользнуть до того, как я смогу запутаться. Но почему он просто не сел на более ранний поезд? Тот случай, который мы едва не пропустили полностью, стал краеугольным камнем нашего последующего партнерства, прочной основой для бурного года.
  
   Намеренно или бессознательно Холмс задержался в тот день, чтобы я мог его найти?
  
   Была ли его нынешняя нехарактерная забота о моем болезненном состоянии средством обеспечения моего присутствия здесь?
  
   Я не чувствовал себя таким ненадежно хрупким. Конечно, я был не в лучшей форме, но, конечно, он мог видеть, что я снова встаю на ноги? Что я не собирался разваливаться на части, если меня оставят в покое?
  
   Я поднял свой взгляд к зеркалу передо мной. Мне было девятнадцать лет. За последние месяцы я доказал, что я сильный, взрослый и способный, не только перед самим собой, но и перед Холмсом - моим учителем, моим наставником, всей моей семьей с тех пор, как я наткнулся на него в Даунсе четыре с половиной года назад.
  
   В течение зимы баланс наших отношений начал меняться, от ученика и мастера к чему-то очень близкому к партнерству. Несколько раз я даже задавался вопросом, не было ли в процессе установления между нами какой-то более глубокой связи.
  
   Холмс был мастером избегать нежелательных ситуаций. Если он видел мое выздоровление и решил не обращать на это внимания, то из этого следовало, что он хотел, чтобы я был здесь. Что у этого стального, неуязвимого человека, бывшего наставника, а ныне партнера, по-прежнему друга, были свои причины выложить свою уязвимость к моим ногам, как человек опускается на колени, чтобы подставить затылок своему владыке с мечом.
  
   Другое воспоминание вернулось ко мне тогда, принеся с собой волну чужого воздуха через душную комнату. Оно пришло из Палестины в феврале, вскоре после того, как мы с братьями Хазр вырвали Холмса из рук его турецкого мучителя. Когда мы расстались, старший Хазр, Махмуд - молчаливый, смертоносный и сам со шрамами от пыток, - был тронут тем, что предпринял редкое вторжение в личную речь: не пытайтесь защитить своего Холмса в ближайшие дни. Это не поможет ему исцелиться.
  
   Я кивнул и закончил приготовления ко сну. Ложась на пахнущие лавандой простыни, я размышлял о том, что у нас с Холмсом, похоже, есть привычка навязывать друг другу неприятные решения.
  
  
   5
  
  
   Инструмент (1): Кусок потустороннего металла отправил
  
   мальчик состоял из четырех Элементов: земного вещества, которое давало ему
  
   вещество, огонь, который дважды придавал ему форму, вода, которая
  
   дважды получал его, а также воздух, через который он поступал.
  
   Свидетельство, I: 2
  
  
  
   ДЕНЬ БЫЛ УЖЕ ЖАРКИМ, КОГДА на следующее утро МЫ ОТПРАВИЛИСЬ в офис avocat's, городской воздух был спертым и нездоровым для нас. Повязка натирала мне шею; вскоре мое легкое платье стало влажным, как и волосы под летней шляпкой. Не лучше обстояли дела и в кабинете джентльмена-юриста, где удушливый воздух усугублялся безграничной энергией этого человека. Он усадил нас в кресла, а затем прошелся взад и вперед по ковру, жестикулируя и размышляя вслух на беглом английском, хотя и с акцентом, пока от тепла, которое он, казалось, излучал, у меня не закружилась голова.
  
   К счастью, у нас было не так много времени до отправления поезда. Вошла его секретарша с его шляпой в руке и усадила нас в такси до станции. Месье Кантле говорил все время, Холмс внимательно слушал, готовый ухватиться за обрывки информации, обрушиваемой на него свежим потоком слов.
  
   Холмс следил за делом, хотя и на расстоянии, уже неделю, и его случайные объяснительные фразы помогли мне собрать воедино основные факты: Дэмиан Адлер был арестован за убийство продавца наркотиков; мужчина продавал в основном морфий и гашиш, и было известно, что Дэмиан был одним из его клиентов; двое мужчин повздорили в баре, который закончился дракой на кулаках, хотя были некоторые разногласия относительно того, была ли драка из-за товара мужчины или из-за девушки. В любом случае, два дня спустя мужчина был найден в переулке без сознания и с кровоточащей раной на голове. Он умер в больнице; полиция задавала вопросы; ответы привели их к Дамиану.
  
   Улики против него включали присутствие морфия и гашиша в его комнате, следы борьбы на его лице и руках и четкое обвинение свидетеля.
  
   М. Кантеле рассказал нам обо всем этом с беззаботным энтузиазмом, который казался странным, если не сказать неуместным, пока он не начал рассказывать нам о свидетеле. "Правдивость джентльмена была поставлена под сомнение", - радостно сообщил адвокат со своим музыкальным акцентом. Упомянутый свидетель, по-видимому, некто Жюль Филот, был известен своим более шутливым близким как заядлый стукач и изготовитель улик по первому требованию, что объясняло его прозвище: "Месье Лже".
  
   М. Кантеле не думал, что потребуется много усилий, чтобы развалить дело против Дамиана Адлера. Его частный детектив потратил несколько дней с тех пор, как была получена просьба Майкрофта о помощи, пытаясь проникнуть в жизнь М. Филота, и будет доступен для нас в середине дня. Тем временем нам должны были разрешить побеседовать с заключенным в тюрьме.
  
   "По великой удаче, у М. Адлера хватило ума не признаваться в преступлении".
  
   "Он говорит, что невиновен?" - Спросил Холмс.
  
   "Молодой человек ни признает, ни отрицает, просто говорит, что не помнит. Идеально подходит для моих целей".
  
   Это могло бы быть идеальным, но не совсем обнадеживающим для нас.
  
   Сент-Шапель был крошечной деревушкой, которую я уже определил тем утром по тому факту, что она не значилась ни на одной из карт отеля. Городская тюрьма находилась вниз по улице от вокзала и напротив крошечного кафе &# 233;. На самом деле это была приемная местного жандарма, немногим больше маленькой спальни с решетками на окнах и квадратным стеклом, вставленным в прочную деревянную дверь. Жандарм занес наши имена в журнал учета, отпер дверь, подал нам пару табуретов и оставил нас одних.
  
   Я не хотел быть там, но я не знал, как отсутствовать самому. Я сделала глубокий вдох и последовала за М Кантеле внутрь.
  
   Молодой человек, который стоял, касаясь плечом оконной решетки, был поразительно похож на Холмса в мастерски замаскированном виде: худой до измождения и бледный, как стены, но с тем же крючковатым носом, теми же длинными пальцами, тем же ощущением жилистой силы.
  
   На этом сходство заканчивалось: сверхъестественный дар Холмса к аккуратности сменился пятнами пота и вонью застарелого пота; если Холмс держал себя в руках, даже когда был возбужден, то эта более молодая версия вибрировала от напряжения. Его глаза метались по комнате, пальцы беспрестанно теребили пуговицы рубашки и потертые манжеты. Он был либо на грани нервного срыва, либо все еще не оправился от длительного употребления наркотиков.
  
   Авокат, перейдя на столь же энергичный французский, прошелся по клетке с протянутой рукой. Молодой человек протянул руку, но его пустой взгляд свидетельствовал о непонимании. Конечно, он свободно говорил по-французски?
  
   Через некоторое время его серые глаза оторвались от многословного авоката и остановились на мне. Это был шок, потому что это были глаза Холмса - той же формы, того же цвета, того же роста, что и мои, - но тусклые, с болью, или замешательством, или даже - трудно представить - отсутствием интеллекта. Я поймал себя на том, что ищу проблеск разума под этим невыразительным взглядом, но там не было проблеска остроумия, просто усталое упорство животного, попавшего в беду.
  
   Затем полуприкрытые серые глаза обратились к Холмсу. Голова склонилась в сосредоточении, жест, до жути похожий на отцовский, и в них появился смысл. Любопытство, да, но также и враждебность. Я отступила в сторону, и внезапно он покраснел. С цветом пришла неожиданная красота, темные ресницы и утонченные черты лица впервые сделали его совершенно непохожим на Холмса.
  
   Авокат приятно заполнил тишину. "Капитан Адлер, не часто мужчине предоставляется возможность сказать это, но могу я представить вашего отца? Месье Холмс, ваш сын, капитан Дэмиан Адлер."
  
   Ни один мужчина не пошевелился. Авокат прочистил горло. "Да, хорошо, я оставлю вас наедине на несколько минут, пока я поговорю с жандармом об этом деле".
  
   Я поспешил последовать за ним из клетки.
  
   Мы с М. Кантеле долго сидели на улице, ожидая в тени липы, пока перед нами продолжалась деревенская жизнь. Когда Холмс вышел, он ничего не сказал о том, что произошло в той камере.
  
   Он никогда этого не делал.
  
   Мы переехали в крошечный отель недалеко от железнодорожного вокзала, где к нам присоединился частный детектив М. Кантеле, М.Клеманс. Следователь, казалось, был одет для работы под прикрытием, в броскую одежду, с тонкими, как карандаш, усами и зачесанными на пробор посередине волосами, зачесанными назад, но он давал свои показания кратко и не проявлял никаких признаков слишком распространенных недостатков породы, которые заключаются в завышенной самоуверенности и нетерпении к скучным деталям. Я почувствовал, что Холмс немного расслабился.
  
   Мужчина рассказал нам, что он сделал, вкратце описал, куда он намеревался двигаться дальше, ответил на вопросы Холмса и спокойно выслушал предложения Холмса. Он ни в коем случае не демонстрировал презрения к любителю, просто это был подход рабочего, не лишенный воображения, к выяснению вещей.
  
   Холмс не нашел, на что возразить, когда человек ушел от нас.
  
   Что не означало, что он намеревался отстраниться от расследования. Он мог бы отложить свое участие в деле до настоящего момента, но у него не было намерения откладывать его дальше. Авокат сел на послеполуденный поезд обратно в Париж, но мы остались в Сент-Шапель, чтобы подготовить нашу кампанию: Холмс предложил внедриться в группу, в которую входил свидетель Филот - "месье Фо", в то время как я занялся более приземленными аспектами собственности, взаимоотношений и наследования: местным архивом, где моя поврежденная рука не была бы помехой. Мы отправились в путь в тот же день, разойдясь в разные стороны до наступления темноты.
  
   Но, в конце концов, наши приготовления ни к чему не привели. На следующее утро рано пришло сообщение от М. Кантеле, в котором он сообщал, что приезжает, и просил нас встретить его поезд. Холмс ворчал на задержку, но мы были там, когда поезд прибыл.
  
   За день до этого авокадо показалось мне шипучим, но это было ничто по сравнению с его упругой походкой и стремительностью его слов сегодня.
  
   Его частный детектив раскрыл дело. В разговоре с подругой Мака прошлой ночью выяснилось, что мужчина на самом деле был в другом месте в ту ночь, о которой идет речь. Филот не мог видеть, как Дамиан Адлер совершил убийство, потому что он был в двадцати милях отсюда, пьяный в стельку, и вернулся в Сент-Шапель только на следующий день днем.
  
   Это, конечно, не доказывало, что Дамиан не убивал продавца наркотиков, но это превратило фундамент прокуратуры в песок. М. Кантеле предвкушал успешный спор и, я думаю, был слегка разочарован, когда мы прибыли в тюрьму и обнаружили Дамиана Адлера уже на свободе. Он стоял у входа в тюрьму с хмурым жандармом и коренастой, круглощекой женщиной лет сорока, на которой были слишком модное для такой деревни платье и шляпка.
  
   Глаза Дамиана не хотели встречаться с нашими. Они прокладывали свой путь вдоль дверного проема, вверх по виноградной лозе, обвивающей фасад дома, вдоль улицы снаружи, в то время как его пальцы беспокойно теребили свою одежду. В ярком свете под его коротко остриженными волосами были видны следы шрамов, и внезапно до меня дошло, что это не просто одурманенный наркотиками бродяга и не какая-то кошмарная версия Холмса, а солдат, который отдал свое здоровье и свой дух на службе Франции. Он был потерян, как и многие из его -моего-поколения. Нашей обязанностью было помочь ему снова обрести себя.
  
   Женщина наблюдала за нашим приближением, и когда Мак-Кантеле начал беседу с жандармом, она коснулась руки Дамиана и что-то коротко сказала ему на ухо, прежде чем шагнуть вперед, чтобы перехватить Холмса.
  
   "Прошу прощения", - сказала она по-английски с акцентом, повысив голос против avocat . "Вы, я думаю, отец Дамиана?"
  
   "Меня зовут Холмс", - ответил мой спутник. "Это мой... ассистентка, Мэри Рассел."
  
   "Я Эйч éл èне Лонгчемпс", - сказала она. "Старый друг Дамиана. У меня есть галерея в Париже. Пойдем, ты угостишь меня кофе, и мы поговорим. Дамиан, садись сюда, мы попросим мальчика принести тебе круассан."
  
   Как выяснилось, мадам Лонгшамп была знакома с Дамианом Адлером еще до войны. Она продала десятки его картин за все возрастающие суммы денег, и, более того, она заботилась о нем: заставляла его рисовать, кормила его, когда он был голоден, предоставила ему кровать и студию в своем загородном доме. И вышвыривал его всякий раз, когда у него проявлялись признаки употребления наркотиков.
  
   "Вы понимаете, " сказала она Холмсу, " он изменился после войны. О, конечно, мы все изменились, но мне говорили, что травма головы, подобная его, часто оказывает глубокое воздействие на разум человека. Из того, что я мог видеть, больше, чем травма, это были наркотики. Они завладевают разумом мужчины так же, как и его телом - конечно, они сделали это с Дамианом. И теперь достаточно минутной слабости, краткого переворота, или дозы несчастья, или скуки, или просто вечеринки с неподходящими людьми, и это поглощает его заново. И когда это происходит, я становлюсь твердым. Я отказываю ему в помощи. Я говорю: "Ты должен пойти к своим друзьям, если ты так хочешь жить", и я удерживаю любые деньги от его продаж, и я жду. Мы делали это три раза за тринадцать месяцев, с тех пор как он вышел из больницы и стал гражданским. И три раза он возвращался к моей двери, старательно очищался от наркотиков и снова начинал рисовать ".
  
   "Зачем ты это делаешь?" Я должен был согласиться с подозрительностью в голосе Холмса: хорошо одетая пожилая женщина с талантливым и красивым молодым наркоманом представляли собой не очень приятную картину.
  
   Но она рассмеялась. "Мне не нужна хорошенькая грелка для постели, сэр. Я знал его мать до того, как она умерла, и я знал Дамиана с тех пор, когда ему было пять или шесть лет. Я самая близкая ему старшая сестра, которая у него есть ".
  
   "Я понимаю. Что ж, мадам, я сердечно благодарю вас за помощь мальчику. Я бы хотел..."
  
   Она прервала его. "Если ты хочешь помочь мальчику, ты оставишь его здесь".
  
   "Прошу прощения?"
  
   "Миледи, я полагаю, вы предложите отвезти Дамиана обратно в "Англетер", не так ли?"
  
   "Я бы подумал, что было бы не совсем плохой идеей убрать его от источника его искушений", - сухо сказал Холмс.
  
   "Но да, это была бы плохая идея, худшая из идей. Мальчик должен найти свой собственный путь. Я знаю его. Ты не понимаешь. Вы должны поверить мне, когда я говорю вам, что попытка создать для него будущее гарантирует провал. Ты убьешь его".
  
   Она наклонилась вперед над крошечным столиком, дрожа от силы своей веры. Эффект был такой, как будто маленький полосатый кот столкнулся лицом к лицу с борзой, и это могло бы показаться смешным, если бы не эти последние четыре слова.
  
   Холмс изучал ее. Даже авокат, сидевший напротив, замолчал, повернувшись, чтобы посмотреть, за чем так пристально наблюдали жандарм и Дамиан.
  
   Мадам Лонгшамп сидела, неумолимая, как любая мать.
  
   Холмс посмотрел на своего сына, а затем кивнул. Мадам Лонгшамп на мгновение закрыла глаза, затем посмотрела на меня и одарила почти застенчивой улыбкой, в которой прежде всего чувствовалось облегчение.
  
   Холмс вернулся через дорогу туда, где сидел его сын. "Мадам Лонгшамп предлагает мне вернуться в Англию и предоставить тебе заниматься этим. Это то, чего ты хочешь?"
  
   Дамиан на самом деле не ответил, не словами, но взгляд, которым он одарил женщину - благодарный, извиняющийся и решительный - был речью сам по себе. Холмс полез в нагрудный карман и достал карточку.
  
   "Когда тебе захочется вступить в контакт, вот где ты можешь связаться со мной", - сказал он. "Если мне случится быть в отъезде, адрес на обратной стороне - адрес твоего дяди. Он всегда будет знать, где я ".
  
   Дамиан положил карточку в карман пальто, не глядя на нее; что-то в этом жесте говорило о том, что он с таким же успехом мог бросить ее на землю. Холмс протянул руку и сказал, пытаясь придать себе теплоты: "Я ... рад, что познакомился с вами. Откровения прошлой недели были одними из самых необычных в моей и без того полной жизни. Я с нетерпением жду возобновления нашего разговора ".
  
   Дамиан встал и подошел к мадам Лонгшамп. Лицо Холмса ничего не выражало, когда его рука медленно опустилась, но мадам Лонгчемпс этого не допустила. Она положила руки на плечи мальчика и заставила его развернуться.
  
   "Скажи до свидания своему отцу", - приказала она.
  
   Он посмотрел на Холмса с выражением безнадежности и сожаления, таким взглядом мог бы выглядеть человек, потерпевший кораблекрушение, когда, видя, что помощь не прибудет, он решил отпустить свой рангоут. Мне было всего девятнадцать, и я был вполне обеспечен собственными проблемами, но этот взгляд на его лице перевернул мое сердце. "Прощай", - сказал Дамиан.
  
   "Я очень сожалею", - сказал ему Холмс. "Что твоя мать никогда не говорила мне о твоем существовании".
  
   Дамиан поднял голову, и впервые серые глаза ожили, надменные и яростные, как у хищной птицы. "Ты должен был знать".
  
   "Да", - ответил Холмс. "Я должен был догадаться".
  
   Он ждал. В течение нескольких недель. Я вернулся к своим занятиям, но всякий раз, когда я приезжал из Оксфорда, я видел, как пристально Холмс следит за "Пост", как любой стук в дверь заставлял его резко поворачивать голову.
  
   В конце концов, именно мадам Лонгшамп написала в начале декабря, что она была в отчаянии, рассказывая ему, но Дамиан вернулся к своим привычкам, и что его никто не видел в течение нескольких недель. Она заверила Холмса, что Дамиан найдет ее ожидающей, когда ему надоест принимать наркотики, и что тогда она убедит его написать отцу.
  
   Это было единственное письмо, которое Холмс получил от кого-либо из них. В марте, когда она не ответила на два письма, он начал наводить справки о ее местонахождении.
  
   Он нашел ее на кладбище Пèре Лашез, жертвой ужасного гриппа, который последовал по пятам за Великой войной.
  
   Следователь М. Кантеле был немедленно отправлен в Сент-Шапель, но Дамиан исчез. Кантеле и другие обыскали всю Францию, но след остыл: ни одна галерея, ни один художник, ни один представитель богемного преступного мира не слышали новостей о Дамиане Адлере с января. Даже Майкрофту не удалось найти своего племянника.
  
   Милый, потерянный сын Холмса исчез так же внезапно, как и появился.
  
   Пока однажды летним вечером в августе 1924 года он не встал посреди нашей каменной террасы и не поздоровался со своим отцом.
  
  
  
   Три. Сассекс, август 1924
  
  
   6
  
  
   Инструмент (2): Инструмент, который формируется и используется, предполагает
  
   Собственная сила. Это свидетельство - Инструмент, история,
  
   и руководство, чтобы его Сила могла воздействовать на других.
  
   Свидетельство, I: 2
  
  
  
   МОЯ РУКА ВСЕ ЕЩЕ ЛЕЖАЛА На РУКЕ Холмса, на которой я держался после столкновения с ним, и я почувствовал, как по его телу пробежала дрожь напряжения: быть контролируемым - это совсем не то же самое, что быть бесчувственным.
  
   Но он не мог контролировать свой голос, не полностью; когда он заговорил, он был хриплым, как человек, разбуженный от долгого сна. "Боже, мальчик. Я думал, ты мертв ".
  
   "Да", - просто сказал Дамиан. "Мне очень жаль".
  
   Холмс направился к нему, протягивая руку; вместо того, чтобы пожать ее, Дамиан шагнул вперед и обнял его. После недолгого колебания Холмс ответил на приветствие с пылом, который удивил бы всех, кроме очень немногих его близких друзей. Действительно, можно было подумать, что Холмс спровоцировал этот жест, а Дамиан принял в нем участие с большей неохотой.
  
   Я направилась к дому, чтобы оставить их наедине с их приветствиями, но двое мужчин расступились, и Дамиан повернулся в мою сторону.
  
   "И, мачеха", - сказал он, подходя ближе, чтобы запечатлеть очень французский поцелуй на моей щеке.
  
   "Зови меня Мэри", - твердо сказала я.
  
   "Я приехал из Лондона", - сказал он своему отцу в качестве объяснения. "Дядя Майкрофт поделился со мной твоими новостями. Когда он сказал мне, что ты в пути из Нью-Йорка, я решила спуститься прошлой ночью и подождать тебя - он отправил записку твоей услужливой молодой экономке, чтобы она не натравливала на меня собак."
  
   При нашей первой встрече я услышала от него ровно пять слов, но теперь обнаружила, что его акцент был таким же очаровательным, как и непринужденный поток его слов - в основе был французский, наложенный на американский английский и что-то более отрывистое: китайский? Его одежда была похожа на m élange, холщовая куртка из домотканой ткани местного производства, в то время как рубашка прошла долгий и трудный путь с момента своего создания. Его обувь была, как мне показалось, итальянской, хотя и не сделанной на заказ.
  
   Собаки были фигурой речи - Майкрофт знал, что у нас нет собак. Экономкой, однако, не была, и я подумала, что Дамиан упомянул ее потому, что заметил, как она стояла в дверях дома: у Лулу были свои сильные стороны, но молчаливость и осмотрительность не входили в их число, и не требовалось долгого знакомства с ней, чтобы понять, что лучше следить за своим языком, когда она рядом.
  
   "Простите, что прерываю, - сказала она, - но я приготовила ужин. Ты хочешь есть, или мне положить это в ящик со льдом?"
  
   Я заговорил, перекрывая отмахивающийся жест Холмса. "Привет, Лулу, как дела? С удовольствием поужинаем, спасибо. Может, нам сейчас кончить?"
  
   "Если хочешь", - сказала она с благодарностью. И поскольку стол был накрыт, а еда уже разложена по сервировочным тарелкам, было бы явно досадно, если бы мы сказали: "Нет, спасибо".
  
   Миссис Хадсон отметила бы наше возвращение виндзорским супом, жарким, картофелем, подливкой, тремя овощами и густым пудингом; у нее было бы красное лицо, и волны жара пульсировали бы от кухонной двери. Лулу, с другой стороны, начала с интересного холодного испанского супа из мелко нарезанных помидоров и огурцов, затем подала тонкие, как бумага, ломтики холодного ростбифа, заправленные горчицей и хреном, миску листьев Коса, заправленную легким винегретом, и блюдо с ломтиками свеклы, посыпанными протертыми травами - тетя Лулу управляла близлежащей гостиницей Monk's Tun inn, и именно благодаря учению тети я, например, был готов мириться со склонностью Лулу к болтовне.
  
   Двое мужчин съели то, что было перед ними, хотя я сомневаюсь, что кто-то из них смог бы описать это позже. Я, однако, взяла вторую порцию большинства блюд, удостоившись блаженного взгляда, когда Лулу проходила мимо с другим блюдом.
  
   В присутствии еды и слуг разговор перешел от летней погоды к здоровью Майкрофта, а затем к миру искусства Лондона. О Майкрофте Дамиан знал мало, кроме того, что его дядя хорошо выглядел, но, похоже, он пробыл в городе достаточно долго, чтобы со знанием дела поговорить о последнем.
  
   Когда он сел за наш столик и поддержал свою часть светской беседы, я начал чувствовать, что где-то под его нарочитой непринужденностью и очарованием скрывалась нервозность, которую мы видели раньше. Если подумать, то это вряд ли было бы удивительно: их первая встреча закончилась на ноте чистой враждебности, и если ни один из них не собирался поднимать эту тему, то и забывать они об этом не собирались.
  
   Я решил, что то, что Дэмиан делал своей дружеской поверхностной болтовней, должно было проиллюстрировать, что он вырос, показать Холмсу, что естественное негодование мальчика, чей отец подвел его, сменилось зрелой мужской готовностью простить и начать все сначала. То, что это делалось намеренно, не обязательно означало, что это было неискренне.
  
   Тридцать пять минут поверхностной беседы - это все, что мог вынести Холмс. Когда моя вилка переложила последний кусочек салата мне на язык, он подождал, пока не увидел, что я проглотила, затем встал.
  
   "Мы выпьем кофе на террасе, мисс Уайтенек, затем вы можете идти домой".
  
   "И спасибо тебе за прекрасный ужин, Лулу", - добавил я.
  
   "Э-э, вполне". Холмс прихватил три стакана и графин по пути к двери.
  
   Я последовала за ним с парой серебряных канделябров, которые установила на камнях между стульями; воздух был таким неподвижным, что пламя в них едва колыхалось. Летние ароматы лаванды и жасмина сочетаются с мускусным ароматом меда от свечей, а через минуту - с резким привкусом кофе. Лулу поставила поднос на стол, затем удалилась на кухню, чтобы помыть посуду. По негласному соглашению, пока она оставалась в пределах слышимости, мы сидели, пили и слушали шум волн, разбивающихся о далекие скалы.
  
   Я наблюдал за нашим посетителем краем глаза, как, я уверен, и Холмс. Годы придали мужчине осмысленности, в то время как борода и свет свечей превратили его хрупкую красоту в нечто резкое, почти опасное. Однако, он приобрел уверенность не только в весе: богемный он или нет, но это был мужчина, за которым будут следить глаза, как женские, так и мужские.
  
   Люцифер, я думал о нем раньше, и теперь я сидел со своим кофе и размышлял над этой идеей. Первоначально Люцифер был именем Венеры на рассвете (Веспер - планета в сумерках). Пророк Исайя использовал преходящий блеск утренней звезды как метафору великолепного и деспотичного вавилонского царя, который, как только истинное солнце взойдет над землей, исчезнет, став незначительным. Еврейская и христианская мысль развила отрывок из книги Исайи, создав целую мифологию вокруг личности Люцифера, падшего князя ангелов, возлюбленного Богом, униженного гордыней. Люцифер, можно сказать, несостоявшийся Христос: там, где Иисус из Назарета охотно склонился перед осуждением Пилата, приняв распятие как волю Божью, Люцифер отказался подчиниться: подчинение себя своим подчиненным, заявил он, означало бы отрицать величие Бога, который создал, возлюбил и избрал его.
  
   История Люцифера, размышлял я, была окном в отношения отцов и сыновей, на изучение которого Зигмунд Фрейд мог бы потратить некоторое время.
  
   Грохот на кухне прекратился. Теперь мы услышали звук открывающейся и закрывающейся входной двери; в ответ Дамиан встал и повесил пальто на спинку стула, накинув на него галстук и закатав рукава, когда снова сел. На его левом предплечье красовалась татуировка дракона, извилистая и полноцветная. Я подумал, что у него не было этого, когда мы видели его раньше. У него также не было мускулов, которые перекатывались под ним.
  
   Холмс поставил свою пустую чашку на стол. "Ты был на Востоке", - сказал он. "Гонконг?" - спросил я.
  
   "Шанхай. Как...?"
  
   "Покрой твоих брюк, шелк галстука, цвет этой татуировки. Как долго ты там находишься?"
  
   "Годы". Он достал эмалированный портсигар и коробку сигарет "веста": если он был чем-то похож на своего отца, табак предвещал длинную историю.
  
   Спичка вспыхнула и втянулась в табак, затем он вытряхнул ее и бросил в блюдце.
  
   "Вы помните встречу с H él ène?" - спросил он нас.
  
   "Мадам Лонгшамп, да. Владелец галереи."
  
   "Она была гораздо большим, чем это. Она была моей спасительницей. Она умерла сразу после Рождества 1919 года. Я был... Я переживал тяжелые времена. Они проходили по своего рода циклу, наступали плохие времена, обычно длившиеся два или три месяца, прежде чем я испытывал достаточное отвращение к самому себе, чтобы отползти назад и позволить ей ухаживать за мной до выздоровления. Я, без сомнения, способствовал ее смерти - она была больна гриппом, но когда я отправил ей сообщение о том, что хочу вернуться домой, она, тем не менее, села в такси и приехала за мной. Неделю спустя я был трезв, а она мертва.
  
   "Я остался на ее похороны, а потом просто ушел. Я знал, что если останусь в Париже, то не протяну и года. И хотя часть меня чувствовала, что, возможно, это было бы к лучшему - удалить свое жалкое "я" от мира, в то же время я чувствовала, что обязана ему жизнью. él ène. Итак, я проводил ее до земли, а затем повернулся и пошел через весь город к Лионскому вокзалу и сел на поезд до Марселя.
  
   "Корабль, который возьмет на борт человека без чемодана или документов, удостоверяющих личность, довольно примитивен, но я нашел один, "Белла Аква", и нанялся на него, чтобы путешествовать по всему миру. Никаких наркотиков, никаких вечеринок, никаких красок, ничего, кроме тяжелой работы, плохой еды, морского воздуха и блокнота для рисования для развлечения.
  
   "Я загорел, нарастил мускулы, а по ночам - вы не можете представить, какие сны мне снились раньше, но при таком режиме я падал на свою койку и спал как младенец. Ты знаешь, каким благословением может быть сон?"
  
   "Да", - сказал Холмс.
  
   Вопрос Дамиана был риторическим, но, услышав ответ Холмса, он сделал паузу, чтобы прищуриться к нему сквозь дым, затем задумчиво кивнул. "Итак, шесть месяцев: пересекаем Атлантику, прокладываем путь вдоль побережья Бразилии, закупаем ром и кокосовую стружку в одном месте, обмениваем ром на древесину в другом, покупаем шкуры дальше, перевозим случайного пассажира, которому, возможно, понадобилось быстро и без предупреждения покинуть город - все, что приглянулось капитану. Мы обогнули Горн и проложили себе путь через Чили в Мексику и Сан-Диего, затем отправились через Тихий океан. Гавайи, Япония.
  
   "Наконец, мы приехали в Шанхай. Ты был там?"
  
   "Один раз, ненадолго".
  
   "Бурлящая масса коррупции и порока - я думаю, вам понравилась бы откровенная преступность этого места. Я нашел его наполненным искушением, что, по-вашему, было бы плохим выбором для человека в моем положении, но я жаждал снова присоединиться к миру.
  
   "Мне не на что было тратить свою зарплату, и я накопил достаточно, чтобы снять небольшую комнату в ... ну, сначала я подумал, что это просто один из комплексов, которые есть у них в городе, - так называются дома Вонг, с несколькими помещениями, расположенными в нескольких дворах, и единственным входом с улицы. В течение дня или двух я не мог не заметить, что там жило довольно много молодых девушек, у которых был ряд посетителей мужского пола постарше. Весь Вонг был одним комплексом увеселительных заведений. В конце концов я узнал, что у моего домовладельца было три таких помещения, и у него вошло в привычку сажать в каждое по одному-двум рослым молодым людям, чтобы они помогали поддерживать порядок. Возможно, он ожидал, что в конечном итоге я сама стану его клиенткой, но на самом деле его девушки были немногим больше детей, и мой вкус никогда не развивался в этом направлении. Я стал для них чем-то вроде брата, и они могли практиковать свой английский и приходить ко мне с проблемами. Я устроился на работу во второй половине дня, мыть посуду в магазине лапши. За это платили гроши - у меня все еще не было документов, удостоверяющих личность, поэтому мой выбор был ограничен, - но это давало мне двухразовое питание и бесплатное утро.
  
   "По утрам мне нужен был свет, потому что я снова начал рисовать. Э, я думаю, ты знал, что...?"
  
   Впервые уверенность молодого человека в себе пошатнулась, когда он услышал вопрос о том, что знал или не знал его отец. Холмс встал и вошел в дом; Дамиан бросил на меня острый взгляд, напомнивший мне о ястребином высокомерии его отца, но я мог только пожать плечами.
  
   Холмс вернулся, неся в руках плоский предмет шириной в фут и высотой в восемнадцать дюймов. Он поставил его на камни, прислонив вертикально к незанятому стулу.
  
   "Это его?" - спросил я. Я воскликнул. "Это твой?" - спросил я.
  
   Картина без подписи годами висела на стене лаборатории Холмса наверху, что было для меня загадкой, хотя я время от времени заставал его за ее изучением. Холмс почти не владел искусством и ни до, ни после не проявлял интереса к столь поразительно современной - даже странной - вещи, как эта.
  
   Дамиан поднял его, чтобы рассмотреть при свете свечи; выражение его лица смягчилось, хотя я не мог сказать, что он думал о картине или о том, что нашел ее здесь. "Да, это один из моих. Из довоенных времен".
  
   "Мне сказали, что в 1913 году", - согласился Холмс.
  
   "Мне было бы девятнадцать. Представьте, что вам девятнадцать. Это неплохо, учитывая обстоятельства. Откуда он у тебя взялся?"
  
   "Он появился на рынке в марте 1920 года".
  
   Дамиан обратил свой ястребиный взгляд на Холмса. "Это был один из H él ène's?"
  
   "Да".
  
   Дамиан снова отложил картину, и мы все трое изучили ее.
  
   На холсте был изображен причудливый образ из сновидений того типа, который стал называться сюрреализмом. В технике это было мастерски, тщательно проработано и детализировано, как фотография. Фоном для него был английский пейзаж: аккуратные поля, окруженные живой изгородью, дорожка с велосипедом, корова вдалеке. На горизонте белые линии обозначали меловые утесы там, где Саут-Даунс впадал в Канал - недалеко от того места, где мы сидели. На переднем плане был стол, на котором отчетливо виднелась ткань безупречно белой скатерти, а на скатерти лежал предмет из кошмара сумасшедшего: Его передняя половина была обычным английским чайником из бело-голубого фарфора, но задняя часть превратилась в огромную, искаженную медоносную пчелу, каждый волосок которой был аккуратно нарисован, ее крылья подрагивали, а жало, увеличенное в виде ручки чайника, угрожающе пульсировало.
  
   Я считала это странностью, но теперь это было откровением: в девятнадцать лет, через год после смерти матери, Дамиан определенно знал, кем был его отец. Он знал о увлечении Холмса пчеловодством во время его так называемой отставки. Он нарисовал это как портрет знаменитого человека, который, по его мнению, хладнокровно бросил мать и ребенка. Он нарисовал это с непревзойденным мастерством мужчины, движимого яростью презираемого подростка.
  
  
   7
  
  
   Отец (1): Мальчик не знал земного отца. Он был
  
   воспитанный женской, освещенной луной стороной своей расы. Все люди
  
   были его отцом, все женщины - его матерью.
  
   Свидетельство, I: 3
  
  
  
   ИТАК, " СКАЗАЛ ХОЛМС. "ШАНХАЙ".
  
   "Да". Дамиан сделал вдох, то ли собираясь с мыслями, то ли набираясь решимости. "Как я уже сказал, вы можете подумать, что город - самое худшее место для человека, подверженного искушениям, но после моей долгой трезвости на борту Bella Acqua, мое тело как будто стало ценить свое естественное состояние, а разум нашел, что ежедневная жизнь в Шанхае, связанная с натягиванием каната, возбуждает. Было непросто просто пройтись по улице за газетой, миновав две забегаловки, опиумный притон и сикха, который продавал бханг с лотка.
  
   "И была еще одна причина, по которой Шанхай казался правильным. Ты знаешь Андреé бретонский?"
  
   "Я слышал о нем", - ответил Холмс. "Самопровозглашенный представитель движения, известного как сюрреализм".
  
   "Теперь, да. Во время войны Андреé работал в больнице в Нанте, куда он приехал, чтобы адаптировать некоторые психологические теории Зигмунда Фрейда для лечения пострадавших от контузии. Именно там я встретил его, после того, как я... после того, как я был ранен.
  
   "Идея Андре заключалась в том, что если бы можно было преодолеть безумие контузии и восстановить доступ к бессознательному разуму, сознательное и бессознательное могли бы, так сказать, объединить усилия, и целостность была бы восстановлена. Он использовал то, что он называет автоматизмом, чистое пробуждение мыслей-сновидений и образов-сновидений, без руководства рациональными или даже эстетическими соображениями, в различных формах искусства: письме, живописи, скульптуре, драме.
  
   "Вскоре стало ясно, что автоматизм - это не просто источник исцеления поврежденных умов, но философия жизни, средство объединения отдельных реальностей человеческого опыта. Любой, кто провел время на фронте, знает, что, когда поднимаешь голову после обстрела и видишь вокруг мертвых людей, наступает момент, когда жизнь становится неизмеримо сладкой и невероятно реальной. Подобным образом шок от неожиданности в произведении искусства может установить мгновенную связь между светом и тьмой, рациональностью и безумием, фактичностью и абсурдом, красотой и непристойностью.
  
   "Как вы видите на этой картине, я уже нащупывал свой путь в этом направлении до войны - движение дада, хотя дадаизм был интеллектуальным и политическим по сравнению с тем, что имел в виду Андр é.
  
   "Шанхай - и особенно то, что я иностранец в Шанхае - возможно, был целенаправленно спроектирован Андром &# 233;, чтобы проиллюстрировать и поощрить "сюрреалистический" импульс. Каждый момент здесь обладает неповторимостью, каждый уголок привносит новую жемчужину кристально чистого абсурда. Как оказалось, мой домовладелец был полицейским, занимавшимся проституцией среди несовершеннолетних. Одна из его девушек обычно сидела во дворе, играя на гитаре, и рассказывала мне о своей мечте стать католической монахиней, как только она закончит обучение своего старшего брата в университете. Глава миссионерской школы, где я преподавал некоторое время, каждый обеденный перерыв проводил с трубкой опиума. Каждый час каждого дня обнаруживалась чистота в сточных канавах и грязь в сверкающих витринах магазинов.
  
   "Я обнаружил, что Шанхай - это сама суть сюрреалистической доктрины: если мир безумен, то самый безумный человек - самый здравомыслящий.
  
   "Итак: я стал нормальным, приняв безумие. Я опьянел от трезвости. Я переходил с одной работы на другую, зарабатывая ровно столько, чтобы меня кормили, давали кров и красили. Я шел и шел, я выучил язык, я открыл глаза в изумлении. И образы просто полились из меня.
  
   "То, что я нарисовал, было чрезвычайно реалистичным отображением невозможности. Как сказано в одном из каталогов, я был их "Максом Эрнстом с Востока".
  
   "Да, в течение двух лет я был в каталоге. Позвольте мне рассказать вам, как это произошло ".
  
   Холмс пошевелился в своем кресле, выдавая легкое напряжение. Я увидела уклончивый взгляд на его лице и поняла, так же верно, как если бы он прошептал это мне на ухо, что Дамиан оказался здесь не случайно. Я не знаю, почему потребовалось так много времени, чтобы собрать все воедино - почти покорные объятия Дамиана; длинное официальное повествование вместо разговора; даже его присутствие в тот момент, когда мы приехали, - но я наконец увидела, что Дамиан приехал сюда, в Сассекс, не для того, чтобы установить контакт со своей семьей, а потому, что ему чего-то хотелось.
  
   Чего бы он ни добивался, легкое движение Холмса подтвердило, что сейчас мы приближаемся к этому.
  
   "Я пробыл там меньше года, все это время яростно рисуя, когда мой друг собрал полдюжины картин и отнес их в International Settlement. Она поспрашивала вокруг, ну, вы знаете, чтобы узнать, какая из западных художественных галерей могла бы заинтересоваться вещами моего типа. Когда она вернулась, она принесла больше денег, чем я видел за многие годы.
  
   "Прежде чем я осознал это, я был популярен. Я был не просто популярен, я был сенсацией, любимцем международной сцены Шанхая, доказательством того, что не обязательно жить в Париже или Берлине, чтобы быть авангардистом . В мгновение ока у меня появились деньги, у меня был дом, студия, слуги - и у меня возникли проблемы.
  
   "Мне удалось удержаться от соблазнов большого города, пока я был беден. Но успех оказался большим безумием, чем я мог осилить. Однажды ночью я был на вечеринке, где распространялась дурь, и я потянулся к ней, впервые за три года.
  
   "И снова Иоланда спасла меня. Она физически выбила содержимое у меня из рук и потащила меня прочь с вечеринки.
  
   "Однако я не рассказал тебе об Иоланде. Она - причина... Нет, я должен начать с самого начала, чтобы все было взаимосвязано ". Он сделал большой глоток из своего стакана и раздавил наполовину выкуренную сигарету, затем повозился с портсигаром; еще минута, и его пальцы начнут теребить пуговицы.
  
   "Я встретил Иоланду в мою первую неделю в Шанхае. Она работала в баре на соседней улице от моего Вонга, но я встретил ее во внутреннем дворике возле моей комнаты. Она навещала одну из моих соседок - одну из дочерей моего домовладельца, которая была больна. Иоланда - китаянка, и хотя она работала в баре и не имела особого образования, она хорошо говорила по-английски, потому что ее семья была христианской и отправила ее в миссионерскую школу, пока ей не исполнилось одиннадцать.
  
   "Потом ее отец умер, и когда ей было шестнадцать, она оказалась на улице. Она прошла через период того, что она называла "ненавистью к себе". Она пила, употребляла любые наркотики, которые ей предлагали, и - ну, достаточно сказать, что она жила довольно дикой жизнью." Он не смотрел на Холмса, который сидел, прижав пальцы домиком к губам. Дамиан поиграл с защелкой на своем эмалированном футляре и нажал на кнопку.
  
   "Период ненависти к себе длился целый год, пока однажды она не проснулась немного более трезвой, чем обычно, и она знала, что однажды утром она вообще не проснется, если кто-нибудь не вытащит ее из этого. Она не думала, что у нее хватит воли спасти себя, поэтому она пошла к миссионерам и сказала им, что они должны спасти ее ".
  
   Должно быть, он уловил что-то в моей реакции, потому что криво улыбнулся мне. "Тебе нравится изображение? Маленькая накрашенная барменша, стоящая у двери к местным христианским благотворителям, бросается на них, как вы бросаете вызов, бросая перчатку.
  
   "И надо отдать им должное, они старались изо всех сил. Она оставалась с ними в течение трех месяцев, пока их правила не стали для нее непосильными - но тогда, вместо того, чтобы сдаться, она пошла по дороге к буддийскому храму. Она продержалась там месяц. А потом это было синтоистское святилище, за которым последовали несколько бродячих индусов, затем американские спиритуалисты. Одну за другой она изучила половину религий мира, но в какой-то момент это стало скорее хобби, чем необходимостью. Она вернулась в свой бар, но только для того, чтобы подать напитки, а в свободные часы она продолжала пробовать богатый выбор храмов и мест встреч, которые может предложить Шанхай.
  
   "Пока однажды она не встретила странного франко-американо-английского художника в обветшалом доме, где один из ее друзей детства умирал от сифилиса. Он увидел крошечное создание, одетое в клетчатую юбку, блузку из китайского шелка, куртку из линялого кроличьего меха и французский берет, с коротко остриженными волосами и накрашенными глазами. Она увидела высокого, худого иностранца, от которого разило скипидаром и который моргал, как будто он только что вышел из пещеры.
  
   "Тебе нужно поесть", - сказала она. "Отведи меня на ланч".
  
   "Что я мог сделать? Я пригласил ее на ланч, повел на прогулку по набережной, и не успел я опомниться, как она появилась в моей жизни. Это была Иоланда, которая нагрузила рикшу моими картинами и отвезла их в галерею. И Иоланды, которая торговалась из-за цен на следующую партию. Иоланда, которая предложила, чтобы я стал известен в профессиональном плане как "The Addler" - своего рода торговая марка. И, как я уже сказал, Иоланда, которая держала меня на чем-то похожем на прямой и узкий.
  
   "В конце концов, именно Иоланда предложила переехать поближе к центру мира искусства, именно она осаждала британское посольство, пока ей не сказали, как я могу зарегистрироваться в качестве гражданина, чьи документы были утеряны. Я не хотел уезжать из Шанхая, не совсем, но ей было тяжело - есть много мест, где китайцам не рады. Я подумал о Париже, который настолько не различает цвета, насколько можно надеяться, но она боялась, что притяжение старой жизни окажется для меня слишком сильным. Кроме того, у нее не было желания изучать другой язык. В конце концов, мы остановились на Лондоне, опираясь на гражданство, принятое моей матерью.
  
   "Твой брат помог мне, как я понимаю, он помогал маме, когда я родился. И, как я позже выяснил, она это сделала, я попросил его не сообщать вам, пока я не смогу сделать это сам ".
  
   Он отложил портсигар и посмотрел прямо на Холмса, впервые за несколько минут. "Как только мы решили уехать из Шанхая, я женился на Иоланде. Никто из нас не верит в эту концепцию, но я сомневаюсь, что правительство разрешило бы ей приехать иначе ". Он ждал реакции от Холмса, возможно, неодобрения, но когда ответа не последовало, он продолжил; было очевидно, что впереди еще много откровений.
  
   "Так получилось, что мы прибыли в Лондон менее чем через неделю после вашего отъезда в Индию - вероятно, мы встретили вас где-то у берегов Франции. Прошло совсем немного времени, прежде чем мы пожалели, что не остались в Шанхае - зима - ужасное время для приезда сюда из тропиков, все ужасно холодное, серое и безжизненное. У Иоланды никогда раньше не было обморожения, а стоимость угля для обогрева комнат была больше, чем сама арендная плата. Я нанял студию и заново открыл для себя трудность рисования дрожащими руками. Каждый день мы думали о том, чтобы уехать, но мы этого не сделали, совсем.
  
   "Затем наступил апрель, и появилось солнце. Все было блестящим, соблазнительным, воодушевляющим - поэты правы, что весной в этой стране многое происходит. Иоланда начала подыскивать более постоянное жилье, и я отправил свои первые лондонские картины в галерею, которую она разместила на Риджент-стрит.
  
   "С наступлением весны такова была наша жизнь: мы наскребли достаточно, чтобы купить маленький дом с садом в Челси, в двух улицах от моей студии. Иоланда начала исследовать близлежащие парки и религиозные центры и завела несколько друзей. И однажды я был в городе и услышал, как меня окликнули по имени - парень, с которым я познакомился в Шанхае. Художник. Он, конечно, был удивлен, увидев меня, но пригласил выпить и познакомил со своими друзьями, и жизнь вошла в приятное русло..."
  
   "До тех пор, пока?" Холмс подсказал.
  
   "До второй половины июня". Дамиан провел пальцами по своим длинным волосам, показывая мельком шрамы, и занялся тем, что прикурил еще одну сигарету. Он потушил спичку. "Ты должна понять: я обещал Иоланде, прежде чем мы поженились, что буду поддерживать ее во всех отношениях. Что я бы никогда не стал навязывать ей себя или свое мнение. Что я всегда буду признавать ее полное право делать свой собственный выбор. У нас с Иоландой свободный брак. Мы любим друг друга и честны друг с другом, но у нас своя жизнь и свои интересы. Я могу время от времени что-то делать для ее церквей, а она может приходить на ужин с моими друзьями-художниками, но ни один из нас не ожидает, что другой будет притворяться, что у него несовместимые интересы ". Он перевел взгляд с лица Холмса на мое, я полагаю, в поисках сочувствия. "У нас современный брак", - настаивал он.
  
   "Очень хорошо", - сказал Холмс. "Что произошло во второй половине июня? И что это за дата?"
  
   "Дата? Я не знаю, это были выходные - воскресенье. Я был в парке и, вернувшись домой, обнаружил Иоланду ... обеспокоенной. Она была в гостиной с задернутыми шторами и закрытыми окнами, хотя там было душно. Когда я включил свет, она вскрикнула, как будто увидела змею в комнате. Она не сказала мне, что было не так, но горничная сказала, что она начала утро совершенно нормально, затем после завтрака внезапно удалилась в комнату и оставалась там весь день.
  
   "Я уговорил ее поесть и уложил спать. На следующее утро ей, казалось, стало лучше. Она засмеялась, когда я спросил ее, что случилось, и сказала что-то странное о том, что она непривычна к счастью.
  
   "Она не позволяла мне оставаться дома, настаивала, что с ней все в порядке, пыталась притвориться, что снова стала собой. Но это было не так. Я мог видеть, что ее что-то гложет, но я подумал, что, возможно, это было просто, как она сказала, что, когда человек провел свою жизнь в напряжении перед следующим ударом жизни, безопасность и комфорт сами по себе могут показаться ненадежными. Я поклялся себе, что буду поддерживать ее комфорт, пока она не убедится, что это реально и надолго.
  
   "С тех пор я делал все возможное, чтобы убедить ее в ее ценности. Я взял ее с собой в Брайтон на несколько дней, чтобы развлечь ее, купил ей книги, даже сходил с ней в ее любимую церковь. И я думал, что у меня получается. К ней снова начали захаживать друзья, она несколько раз выходила из дома - обычно с обыденной целью, сделать покупки или посетить библиотеку, но затравленный вид, казалось, покинул ее, и она проводила меньше времени за закрытыми шторами.
  
   "Пока она не исчезла". Холмс откинулся назад, приложив палец к губам; я подался вперед. "Это была пятница. Три дня назад. В четверг я работал допоздна и заснул в студии - у меня там есть кровать, поэтому я не беспокою домашних своими приходами и уходами. Я проспал до полудня, затем пошел домой. Горничная, Салли, сказала мне, что Иоланда тем утром первым делом ушла с упакованным саквояжем, сказав, что не уверена, когда вернется."
  
   "Получила ли она письмо? Телеграмма?"
  
   "Салли этого не знала, и единственный раз, когда ее не было дома, был, когда она пошла к зеленщику в четверг днем. Я был скорее озадачен, чем встревожен - Иоланда иногда так делает, уезжает на день или два. Она называет их своими "религиозными приключениями". Тем не менее, она всегда сообщает мне, когда собирается уехать, и, помня о ее недавнем беспокойстве, я обнаружил, что отвлекся. Дважды я оставлял свою картину, чтобы пойти домой и посмотреть, вернулась ли она. Она этого не сделала.
  
   "Итак, в субботу я проснулся рано, и когда от нее все еще не было никаких признаков, я отправил Салли обойти друзей Иоланды, чтобы узнать, знает ли кто-нибудь из них, где она. Пока она занималась этим, я обошел любимые церкви Иоланды и тому подобное, но никто не видел ее уже несколько дней. Я не знал, чем еще заняться, поэтому вернулся в студию, но не мог приняться за работу ".
  
   "Вы не хотели сообщать в полицию?"
  
   "Нет. Не раньше, ну, значительно дольше. А потом, когда я вернулся в дом во время чаепития, Салли дала мне конверт, который она нашла у меня под подушкой, куда Иоланда положила его перед уходом. Это могло бы пролежать там несколько дней, если бы я продолжал спать в студии, но когда Салли вошла, она не могла решить, чем себя занять, не зная, будем ли мы ужинать и все такое, поэтому она решила убрать кровати ".
  
   Холмс сделал нетерпеливый жест пальцем, и Дамиан оставил вопрос о не в духе служанках.
  
   "В любом случае, это то, что она нашла".
  
   Дэмиан потянулся к своей куртке и выудил не один, а два конверта. Он приподнялся, чтобы передать светло-голубой Холмсу. На мгновение синяя полоска соединила две почти одинаковые руки, затем длинные пальцы Холмса потянулись к содержимому, наклоняя страницу, чтобы я тоже мог прочитать слова. Они были написаны четким, смелым почерком:
  
   Дорогой Д,
  
   Я уезжаю на некоторое время, я полагаю, это одно из моих религиозных приключений. На этот раз я взял E с собой. Я должен попросить тебя быть терпеливым, хотя я знаю, что ты всегда такой.
  
   Твоя любящая ты
  
   P.S. Кажется, я давно не говорил тебе, что ты - лучшее, что могло случиться со мной и с Э.
  
   "Кто такой..." - начал Холмс, затем замолчал, поскольку Дэмиан встал и протянул второй конверт. Его сжатые челюсти говорили о том, что вот, наконец, то, к чему он стремился: на его лице было негодование и смущение - возможно, даже стыд, - но также и решимость.
  
   Холмс взял конверт; Дамиан отступил, но не к своему креслу, а к низкой стене в задней части террасы, откуда мы могли видеть только его очертания и огонек сигареты. Пальцы Холмса отодвинули клапан и вытащили фотографию.
  
   Это был снимок, на котором были изображены три человека. Дэмиан Адлер стоял сзади, одетый в темный строгий сюртук с высоким воротником: судя по его преувеличенно величественному выражению лица, костюм был шуткой. Перед ним, макушка ее головы была намного ниже его плеч, стояла миниатюрная восточная женщина. Она была одета в западную одежду, выглядя в ней более комфортно, чем на многих фотографиях жителей Востока, которые я видел. Ее лодыжки были стройными под слегка вышедшим из моды платьем, ее блестящие черные волосы были коротко подстрижены; ее темные глаза смотрели в камеру с тем же чувством юмора, что и у него.
  
   Это был третий человек на фотографии, который заставил Холмса замереть и у меня перехватило дыхание: ребенок примерно трех лет, которого держала на руках женщина. Правая рука Дамиана лежала на плече женщины, но его левая рука обнимала их обоих; его рука выглядела массивной рядом с детским торсом. Черты ребенка слегка расплылись, когда она повернулась, чтобы поднять глаза на Дамиана, но блестящие волосы были такими же черными, как у матери.
  
   "Моя жена, Иоланда", - сказал Дамиан в напряженной тишине, и, казалось, в его голосе не было и следа смущения, только привязанность и беспокойство. "И наша дочь Эстель".
  
   Он отошел от стены, чтобы взглянуть через плечо Холмса на фотографию.
  
   "Эстель тоже пропала", - сказал он. "Мне нужно..." Он прочистил горло и нахмурился, глядя на фотографию в руке своего отца. "Мне нужно, чтобы ты помогла мне найти их".
  
   Я наконец понял, что его смущение было вызвано не тем, что он женился на женщине из Шанхая, и даже не тем, что у его жены было сомнительное прошлое. Его стыд был вызван тем, что он был вынужден обратиться за помощью к Холмсу.
  
  
   8
  
  
   Отец (2): Некоторые мужчины помнят свое детство
  
   среди женщин. Эти немногие могут вернуться назад и найти
  
   тени к их свету, получение к их отдаче,
  
   и объединить миры.
  
   Этих людей называют святыми, или богами.
  
   Свидетельство, I: 3
  
  
  
   Некоторое время спустя я ОСТАВИЛ ХОЛМСА И ДАМИАНА НАЕДИНЕ С ИХ ДИСКУССИЕЙ, как из-за усталости - в конце концов, мы только что пересекли Атлантику, а я никогда не сплю спокойно в открытом море, - так и из-за трусости: я не хотел присутствовать при том, как Холмс предположил своему уже отдалившемуся сыну, что охота по Лондону за эксцентричной, свободолюбивой невесткой может оказаться не самым продуктивным использованием его времени.
  
   Кроме того, мне нужно было некоторое время побыть одному, чтобы разобраться с идеей Холмса - с самим собой!-как бабушка с дедушкой.
  
   Лулу распаковала мой саквояж, хотя знала меня достаточно хорошо, чтобы оставить сундуки нетронутыми, так что у меня под рукой были щетка для волос и ночные принадлежности. Я наполнила горячую ванну и впервые за много дней почувствовала, как расслабляются мои мышцы.
  
   Когда я шла по коридору к спальне, я услышала, что мужчины зашли внутрь, и один из них предусмотрительно закрыл дверь гостиной, чтобы не беспокоить меня. Отсутствие повышенных голосов указывало на дружескую беседу, из чего следовало, что Холмс очень разумно согласился помочь своему сыну. Я забрался в постель, оставив занавески открытыми для света луны, через три ночи после полнолуния.
  
   С того места, где я лежал, я мог видеть серое свечение верхушек деревьев в окруженном стеной саду, а за ними призрачные очертания Холмов. Благодаря необычному появлению Дамиана Адлера на нашей террасе, я совершенно пропустил закат.
  
   Я был безмерно благодарен за то, что он снова вошел в нашу жизнь, и не только из-за той пустоты, которую оставила в Холмсе их неприятная встреча. Мир велик, когда человек хочет исчезнуть, и мучительная возможность того, что он все еще где-то там, молча грызла нас обоих.
  
   Мне было особенно приятно, что Дэмиан вырос в мужчину, имеющего вес в качестве личности - было бы трудно, окажись он очаровательным (поверхностное качество, шарм, предназначенный для обмана неосторожных) или скучным. Вместо этого он был умен (чего и следовало ожидать) и безумно эгоистичен (пришел и выложил перед нами свою жизнь и проблемы, даже не попрощавшись - но опять же, чего можно ожидать от отпрыска двух див?), и он обладал тем животным магнетизмом, рожденным интенсивностью.
  
   При артистической индивидуальности в целом и богемном образе жизни в частности было трудно понять, в какой степени их эксцентричность культивировалась, а в какой был истинный дисбаланс. Дамиан многое скрывал, как на самом деле, так и в эмоциях. Я почувствовал обман, вплетенный в ткань его истории, везде, кроме его признания в любви к жене и ребенку. Однако уловка, возможно, была понятна человеку, пришедшему просить об одолжении отца, которого он едва знал, выдающегося и отсутствующего отца, руку которого он отказался пожать пять лет назад.
  
   Сложность этого человека была одновременно утешением и заботой. Я мог только надеяться, что теперь, когда он был здесь, Холмс проявит большую осторожность, чтобы не прогнать его - но нет, решил я, шансов на это будет мало, не после того, как он держал в руках ту фотографию семьи Дамиана. Я с нетерпением ждал встречи с Иоландой Адлер, куда бы она ни отправилась.
  
   По крайней мере, подумал я, натягивая постельное белье, известный сюрреалист с пропавшими женой-китаянкой и маленькой дочерью обещал приятно заполнить ожидаемую скуку возвращения Холмса.
  
   Я проснулся много часов спустя от пения птиц и первых лучей солнца, проникающих через открытое окно.
  
   В доме было тихо: Лулу приедет не раньше десяти, и двое мужчин проговорили до рассвета. Холмс не ложился спать, но это было достаточно распространенным явлением, когда он засиживался допоздна и не хотел меня беспокоить.
  
   Однако его не было ни в маленькой спальне по соседству, ни на диване в своей лаборатории. Его не было ни в гостиной, ни на террасе, ни на кухне, и не было никаких признаков того, что он готовил кофе, что он делал всякий раз, когда вставал раньше остальных в доме.
  
   Я спустился к двери в гостевую спальню, где Лулу должна была разместить Дамиана. Он был закрыт. Я прижалась ухом к дереву, надеясь, что оно внезапно не откроется и я не упаду к ногам моего пасынка, но изнутри не доносилось ни звука. Я нахмурился в нерешительности. Возможно, они проговорили всю ночь, после чего Холмса охватило желание увидеть свой разоренный улей.
  
   Без кофе?
  
   Я затянула пояс на халате и потянулась к ручке. Он слегка тикнул, когда язычок скользнул назад, но петли открылись бесшумно. Я просовываю голову в дверь.
  
   Ничего. Ни спящего Дамиана, ни иностранной щетки для волос или мелочи на туалетном столике, ни материалов для чтения на прикроватном столике, ни ковровых тапочек, спрятанных под шкафом. На кровати никто не спал; окно было закрыто. Войдя внутрь, я убедилась, что в комнате не было его вещей, хотя было очевидно, что он был здесь: он оставил несколько скомканных кусочков в корзине для мусора вместе с клочком волос от щетки для волос.
  
   Быстрый поиск наверху показал, что Холмс не упаковал чемодан для себя - но тогда человеку, который содержал полдюжины притонов в Лондоне, не нужно было носить с собой смену рубашки и зубную щетку.
  
   Особенно, если при этом рисковал разбудить меня скрипом старой деревянной лестницы.
  
   Я прошелся по всем комнатам в доме, закончив в гостиной, где пепел и уровень в графине с коньяком говорили о продолжительном сеансе. Не было никакой записки, в которой указывалось бы, когда или почему они ушли, или на какой срок.
  
   Я вздохнула и пошла на кухню, чтобы сварить кофе.
  
   Незапланированное и необъяснимое отсутствие Холмса ни в коем случае не было зловещим или даже наводящим на размышления. Нас трудно было назвать свободолюбивой богемой круга Дамиана, но мы также не жили в карманах друг у друга и часто шли разными путями. Если Холмс отправился со своим сыном на поиски своенравной женщины и ребенка, ему не требовалось брать меня с собой или даже спрашивать моего разрешения.
  
   Однако он мог бы написать мне записку. Даже жена Дамиана сделала то же самое.
  
   Я выпил свой кофе на террасе, когда мир проснулся, и съел завтрак из тостов и свежих персиков. Когда пришла Лулу, болтающая и любопытствующая, я удалилась наверх, надела старую мягкую одежду, которая когда-то принадлежала моему отцу, и приступила к долгой разборке своих дорожных сундуков.
  
   Я опустошил один сундук, разложив его по кучкам для ремонта, хранения и приобретения нового имущества. Разбирая хлам прошлого года - вышитую кашмирскую шаль из Индии, резную палочку для еды из слоновой кости из Калифорнии, крошечную фигурку из Японии, - я наткнулась на предмет, привезенный из Калифорнии, так сказать, в порядке передачи полномочий: мезузу, которую моя мать повесила на нашу входную дверь, которую подруга сняла после ее смерти и сохранила до моего возвращения.
  
   Я поднял глаза, услышав стук в полуоткрытую дверь.
  
   "Доброе утро, Лулу", - сказал я. "Что я могу для вас сделать?"
  
   "Мистер Адлер, мэм. Он возвращается? Просто его комната выглядит пустой, и если она ему не понадобится...
  
   "Нет, я думаю, что он оставил нас на некоторое время".
  
   "Тогда все в порядке, я думал, он закончил, и поскольку миссис Хадсон возвращается домой на выходные, и все, чего я хотел ..."
  
   "Это прекрасно, Лулу".
  
   "Вы почти закончили здесь, потому что я мог бы помочь, если бы вы ..."
  
   Лулу была неумолимой силой природы; как однажды заметила миссис Хадсон, если бы человек подождал, пока Лулу закончит предложение, пауки сплели бы паутину на ее шляпе. Я покинул поле битвы и спустился вниз, чтобы заняться почтой.
  
   К полудню я написал ответ на письмо от моей старой подруги по Оксфорду Вероники, восхищаясь присланной ею фотографией своего маленького сына, и ответил на список вопросов моих адвокатов из Сан-Франциско, касающихся моей тамошней собственности. Другое письмо от коллеги из Оксфорда было приколото к статье, которую он должен был представить по вопросу о Филиокве, и для которой он хотел получить мои комментарии. Я послушно углубился в его подробное толкование этого добавления четвертого века к Никейскому символу веры, но обнаружил, что технические тонкости латыни утомительны, и в конце концов увяз в его попытке разгадать запутанную фразеологию Кирилла Александрийского. Я дал рукописи захлопнуться, нацарапал ему записку, в которой предлагал, чтобы он просмотрел ее у кого-нибудь, кто разбирается в греческом, а не в еврейском Завете, и встал: мне нужен был воздух и физические упражнения.
  
   Но сначала я отыскал книгу, о которой думал, на полках Холмса, затем последовал за глухими ударами и шорохами к их источнику в коридоре наверху. Лулу подняла глаза, когда мое присутствие на верхней площадке лестницы привлекло ее внимание.
  
   "Я собираюсь прогуляться", - сказал я ей. "Не трудитесь накрывать на стол, я не думаю, что кто-то из них вернется. И когда ты закончишь здесь, почему бы тебе не отдохнуть остаток дня?"
  
   "Вы уверены, мэм? Потому что я действительно не возражаю ..."
  
   "Увидимся завтра, Лулу".
  
   "Спасибо, мэм, и я обязательно запру дверь, когда буду уходить, как вы и мистер Холмс ..."
  
   Я зашнуровала пару легких ботинок, которые не надевала большую часть года, сделала крюк через кухню, чтобы совершить набег на кладовую в поисках сыра, хлеба и напитков, и вышла из дома.
  
   Я повернул на юг и запад, следуя старыми тропами и пересекая новые дороги, туда, где долина Кукмер выходила к морю. Отлива было достаточно, чтобы небольшая река лениво огибала залив; трое детей строили замок на песчаном пятачке, скопившемся на противоположном берегу. Даже с такого расстояния я мог видеть розовый цвет их обнаженных плеч, и я подумал - моя задняя часть шеи хорошо помнила, - как у них будет болеть сегодня вечером, когда они будут плакать от прикосновения постельного белья к их воспаленной коже.
  
   Какой образ вернул меня к моим мыслям перед сном прошлой ночью: фотография и ребенок. Ее назвали Эстель, как сказал нам Дамиан, в честь ярких звезд в ночь, когда она родилась. Странная маленькая девочка, обеспокоенная повседневными вещами, которые другой ребенок даже не заметил бы - она изнемогала бы от слез при виде дикой кошки под дождем или царапины на коже новых туфель своей матери. Но умный, уже читает, радостно болтает на трех языках. Они с отцом были ближе, чем это могло бы быть в обычном случае, как из-за того, что она весь день то входила, то выходила из его студии, так и из-за периодических отлучек Иоланды.
  
   Он хотел, чтобы мы поняли, Иоланда не была безответственной матерью. О ребенке хорошо заботились, и Иоланда никогда не уходила, не позаботившись об Эстель. Она просто верила, что у ребенка все получается лучше всего, когда родители довольны своей жизнью, когда их чувству волнения и исследования позволено полное выражение. Самопожертвование извратило мать и повредило ребенку, верила Иоланда.
  
   По крайней мере, так сказал Дамиан.
  
   Лично мне показалось, что он слишком охотно прощал своей жене как ее нынешние капризы, так и ее прошлые влияния. Не познакомившись с женщиной, я, конечно, не мог знать, но голые косточки истории могли бы легко нарисовать гораздо менее романтическую картину, начиная с простого факта, что молодая женщина, подруги которой были проститутками, сама не была склонна быть невинной. И, прокручивая в голове рассказ Дамиана, мне пришло в голову, что он очень старался ничего не говорить о том, чем она занималась между уходом из миссионерской школы в одиннадцать лет и тем, как ее вышвырнули на улицу в шестнадцать.
  
   Без сомнения, он был одурманен ею - даже его жест на снимке свидетельствовал об этом, - но это был мужчина, целью жизни которого было принять свет и тьму, рациональность и безумие, непристойность и красоту.
  
   Можно было задаться вопросом, была ли привязанность столь же сильно взаимной. С таким же успехом можно представить другой сценарий: отчаявшаяся молодая женщина встречает иностранца с широко раскрытыми глазами, обладающего значительным талантом и породистым характером; молодая женщина флиртует с молодым иностранцем и вызывает его симпатию наряду с его страстью: Молодая женщина поощряет искусство мужчины, подталкивает его к финансовой состоятельности и обнаруживает, что беременна от него. Следует замужество и британский паспорт, и вскоре она оказывается в Лондоне, вольная жить так, как ей заблагорассудится, вдали от жестоких улиц Шанхая.
  
   Не встретившись с ней, я не смог бы узнать. Но я хотел бы, чтобы Холмс задержался здесь достаточно надолго, чтобы мы могли обсудить это. Я хотел спросить, как он отнесся к тому, что его сын женился на бывшей проститутке.
  
   Я сошел с тропинки у старого маяка, чтобы посидеть с видом на Канал, и достал из карманов сырный рулет, бутылку лимонада и тонкую синюю книгу, которую нашел в библиотеке между монографией о системах застежки-молнии и огромным томом о ядовитых растениях бразильских тропических лесов.
  
   Я провела кончиками пальцев по золотым буквам на передней обложке: Практическое руководство по пчеловодству, гласил заголовок, а под ним: С некоторыми наблюдениями за разделением матки.
  
   Я читал книгу Холмса - которую он, лишь полушутя, называл своим magnum opus - много лет назад, но я мало что из нее помнил, и то в основном то, что для самопровозглашенного руководства в ней было мало инструкций и ничего, что объясняло бы, почему ее автор в возрасте сорока двух лет ушел из жизни детектива-консультанта, чтобы разводить пчел на холмах Сассекса. Теперь, спустя девять лет и целую жизнь после того, как я впервые столкнулась с ним, я открыла его заново и начала читать размышления моего мужа о пчелах. Я увидел, что он открылся отрывком из Шекспира, насколько я помнил, Генрихом V:
  
   Медоносные пчелы,
  
   существа, которые по закону природы учат
  
   акт наведения порядка в населенном королевстве...
  
   Главное из повседневных чудес в улье - это то, как первая пчела открыла способ, с помощью которого из водянистого нектара, подверженного порче, можно было бы сделать так, чтобы улей сохранялся не только всю зиму, но и в течение десятков зим. Можно ли представить себе случайное открытие, случайность, которая привела к тому, что сестры улья скопом выстроились у входа в свой улей, обмахиваясь крыльями так энергично и так долго, что собранный ими нектар испарился на сквозняке, став густым и нетленным? И все же, если это не случайность, мы остаемся с двумя одинаково неудовлетворительными объяснениями: замысел Создателя или разум улья.
  
   Внезапно крошечный коричневый предмет метнулся к тому месту, где я сидел, и начал яростно хвататься за шнурки моих ботинок и рычать. Я подавил желание столкнуть зверя со скалы и принял извинения его владельца без особого сочувствия.
  
   "Если эта собака заберется к овцам, " сказал я девушке, - не удивляйся, если она почувствует конец пастушьего посоха".
  
   Ее бойфренд начал возражать, затем заметил, что я на самом деле женщина, и несколько смягчил свои замечания.
  
   Я встал и продолжил свою литературную прогулку.
  
   Язык пчел - одна из величайших тайн, оставленных нам в этот век, средство, с помощью которого представители этого рода общаются. Ибо они говорят, чтобы сообщить своим товарищам по улью о еде, предупредить о вторжении, обменяться паролем, удостоверяющим личность, заверить, что все хорошо. Речь среди людей - это сложное взаимодействие между языком и зубами, легкими и гортанью, управляемое разумом и традицией тысячи поколений.
  
   Но что, если бы мы, люди, развивались по другой линии, отличной от линии приматов? Что, если бы вместо манипулятивных пальцев и противостоящих друг другу больших пальцев нам дали только руки, зубы и крылья? Если бы вместо кулака и оружия нам дали защиту, которая потребовала бы от нас отдать наши собственные жизни? Если бы у нас не было легких и трахеи, которые дали начало речи, как бы мы сохранили интеллект нашего собственного сообщества?
  
   Люди передают смысл множеством способов: движением плеча, взглядом в сторону, напряжением мелких мышц или количеством воздуха, проходящего через голосовые связки. Насколько больше это должно быть так в сложном коллективном разуме, которому не хватает грубой коммуникации словами?
  
   В самых новых ульях и самых сырых из девственных маток можно найти здравый смысл и сообразительность, проницательность, которая выходит далеко за рамки простого тупого выживания. Ни один пчеловод не сомневается, что у существ, находящихся на его попечении, есть свой собственный язык, такой же непосредственный и реальный, как тот, который можно найти в деревне, состоящей исключительно из братьев и сестер. Однако, общаются ли пчелы с помощью запаха, тонких излучений, слабой песни или бесконечно малых жестов, нам еще предстоит выяснить.
  
   Громкий голос приветствовал меня с расстояния в несколько футов, и я испуганно подняла глаза, увидев группу по меньшей мере из двадцати молодых женщин, решительно настроенных на восхождение в горы - у всех были походные палки, все вспотели под плотными брюками и тяжелыми альпийскими ботинками. Их предводительница, полная женщина в очках лет сорока, окликнула меня. Я сделал вежливую паузу, прикрыв книгу пальцем.
  
   "Ты не знаешь, где мы могли бы перекусить?" - спросила она с оттенком отчаяния.
  
   Я оглянулся, чтобы понять, где нахожусь, затем указал на далекий холм. "Видишь вон ту башню? Продолжайте идти мимо него, и вы придете в отель. Я уверен, что у них будут мороженое и чай ".
  
   Вся группа поблагодарила меня и зашагала прочь, их сапоги стучали по голой тропинке, как копыта крупного рогатого скота. Я покачал головой и продолжил свой одинокий путь.
  
   Массовое убийство самцов - ежегодное событие в улье - "Передача палачам бледного ленивого зевающего трутня". Когда дни подходят к концу и заканчивается последний сбор нектара, рабочие обращают свой взор на трутней, которых они охотно кормили и баловали весь год, но которые сейчас являются лишь бременем для запасов пищи, угрозой будущему улья. Итак, самки восстают против бесполезных самцов и истребляют их всех до единого, злобно разрывая своих бывших подопечных на куски и выгоняя всех выживших на холод.
  
   Самка, как правило, является более практичным представителем любого вида.
  
   Что мы могли бы сказать об интеллекте пчел? С одной стороны, невозможно представить, что целый вид позволил бы порабощать себя, запирать в клетку, помыкать собой и систематически грабить ради с трудом добытого продукта годичного труда.
  
   И все же, так ли уж заметно это отличается от языка большинства человеческих работников? Разве они не порабощены забоем или офисным столом, которым силы, находящиеся вне их контроля, говорят, куда идти и что делать? Разве правительство и те, кто контролирует цены на рынке, систематически не лишают человеческих работников всего, кроме ничтожной доли годового заработка?
  
   Я громко рассмеялся над этим последним абзацем, но был поражен еще одним голосом, на этот раз почти надо мной.
  
   "Добрый день, мадам".
  
   Я резко остановилась и посмотрела на мужчину, который обратился ко мне, щеголеватую фигуру с белоснежными волосами под соломенной шляпой-канотье, которую он приподнял в знак приветствия.
  
   "Привет", - ответил я.
  
   "Интересно, может быть, вы знаете кратчайший путь к гостинице "Тайгер Инн" в Ист-Дине?" Предполагается, что я..."
  
   "Там", - сказал я, подавленно указывая. Эта мода на загородные прогулки, похоже, имела серьезные недостатки, особенно в это время года.
  
   Когда седовласый джентльмен ушел, я еще раз проверил свое местоположение и обнаружил, что тропинка вдоль скалы почти закончилась: подо мной лежал Истборн с его покрытым пеной дворцом удовольствий на вершине пирса и отелями на берегу моря. Его длинный изгиб галечного пляжа был полон отдыхающих с зонтиками, волны потемнели от плещущихся тел, больших и маленьких.
  
   Менее чем в пяти милях вверх по побережью от этого легкомысленного архитектурного сооружения солнечным сентябрьским утром 858 лет назад к берегу подошло полторы тысячи кораблей с королем, флагом и достаточным количеством людей и лошадей, чтобы завоевать будущее Англии.
  
   Я осторожно огляделся вокруг и покинул людные тропинки ради пастбищ овец и дрока, читая в одиночестве и довольстве, пока на страницу не упала тень: "Мои ноги привели меня домой". Я прошел через ворота, чтобы постоять под деревьями, отяжелевшими от летних фруктов; воздух был насыщен ароматом и пульсирующей активностью ульев. Велосипед Лулу все еще был прислонен к стене рядом с кухонной дверью, поэтому я убрала несколько гнилых яблок и устроилась, прислонившись спиной к дереву.
  
   Пчеловодство, по-видимому, является хобби бога из жестяных горшков, человека, который стремится держать под своим контролем целую расу. На самом деле, простой человек мало контролирует пчел: он укрывает их, забирает мед, отгоняет вредителей, но, в конце концов, он просто надеется на лучшее.
  
   У пчелы нет верности хранителю, только улью; нет привязанности к месту, только к сообществу. У королевы нет общения со своим человеческим двойником, и она или любая другая пчела нападет на человека-защитника, если он сделает жест, который может быть истолкован как угроза.
  
   Несмотря на тысячелетия тесной истории, в конце концов, лучшее, на что может надеяться пчеловод, - это то, что пчелы будут игнорировать его.
  
   В улье может быть только один правитель. Королеве (здесь Вирджил ошибся и вообразил пчелиного короля) разрешен единственный выход в ее долгой жизни, одна короткая вылазка на голубые высоты. Она выбирает день исключительной теплоты и ясности и воспевает свое предвкушение, приводя улей в состояние возбуждения, прежде чем, наконец, взмыть в небо, увлекая самцов за собой, как хвост кометы. Только самые быстрые могут поймать королеву, с ее длинными крыльями и огромной силой, которая обеспечивает бодрость их будущего потомства.
  
   Затем она возвращается в свой улей, где, если пчеловод добьется своего, она проведет остаток своих дней, чтобы никогда не летать, никогда не использовать свои крылья, никогда больше не видеть неба.
  
   Когда наблюдаешь за этой маткой, послушно откладывающей яйца в приготовленные для них ячейки, каждую минуту окруженной внимательными работниками, накормленной, вычищенной и побуждаемой к еще большему размножению, можно только удивляться: помнит ли она? Живет ли какая-то часть этого разума вечно в парящей синеве, обитая на свободе так, как заключенный представляет себе сытную трапезу с такими подробностями, что у него слюнки текут? Или бесконечная песня улья заполняет ее разум, компенсируя тяжелую работу, выпавшую на ее долю?
  
   Возможно, именно из-за этой свободы королева является единственным истинным воином улья, ревниво охраняющим свое положение от своих нерожденных соперников до тех пор, пока королевская власть не иссякнет, а ее производство не прекратится.
  
   Но королева не умирает от старости. Если она не падет в королевской битве или от холода, ее дочери в конечном итоге отвернутся от нее. Они собираются, их сотни, чтобы окружить ее живой массой, душить ее и раздавливать. И когда они заканчивают, они выбрасывают ее безжизненное тело и начинают заниматься выращиванием другой королевы.
  
   Королева мертва, да здравствует королева.
  
   Таков путь улья.
  
   Здесь мое внимание привлекло движение в верхней части книги: пчела, подойди, чтобы исследовать возможности печатной страницы. Или, что более вероятно, воспользовалась временным местом отдыха, потому что мешочки на ее ногах набухли пыльцой - груз, который самый отважный из воздухоплавателей мог бы пересмотреть. Она прошла по синему переплету, не обращая на меня внимания, как я не обращал внимания на небо над головой; дойдя до корешка, она собралась с силами и понеслась в направлении белой ложи Лэнгстрота в тридцати футах от нее, в тени любимого Кокс-апельсина Пиппин миссис Хадсон.
  
   Я положил книгу в карман и последовал за пчелой.
  
   Холмс расположил улей так, чтобы его согревало утреннее солнце, но днем он был в тени яблони. Я опустился на колени неподалеку, избегая осы, которая трудилась над упавшим яблоком, и наблюдал, как пчелы прилетают и улетают.
  
   Улей Лангстрота представлял собой деревянную конструкцию со стороной примерно двадцать дюймов. Снаружи это была стопка простых, побеленных коробок, но внутри лежало технологическое чудо точных измерений и движущихся частей, все они были направлены на то, чтобы обеспечить пчелам такое идеальное окружение, чтобы они оставались на месте и работали. Один улей может производить сотни фунтов меда, при правильных условиях, от пчел, которые были бы так же довольны дуплистым деревом.
  
   В нижней передней части ящика была длинная входная щель с крыльцом, на которое приземлялись рабочие. Или, как в этот жаркий день, стояли лицом к внешнему миру, восторженно хлопая крыльями - это был сквозняк, о котором писал Холмс, воздух, проталкиваемый через улей к выходу, более горячий и влажный, чем вошедший, через вентиляционные отверстия в верхней части задней стенки. Звук, который это издало, поразил неофита как предупреждение о высокой опасности, как будто улей собирался взорваться в ярости и искать человеческую мишень для своего гнева.
  
   Однако я знал пчел Холмса достаточно хорошо, чтобы слышать, что это был всего лишь рев усердно работающего улья, растрачивающего свое богатство по крохотной капле за раз - пока пчеловод не сорвал крышу с их вселенной и не разграбил ресурсы сообщества для своих собственных диких нужд.
  
   Одна королева; горстка самцов, которые провели свою жизнь в беззаботной роскоши, ожидая призыва взмыть ввысь в брачном полете; и тысячи и тысячи усердно работающих самок, которые продвинулись по служебной лестнице от сиделок до собирателей нектара, прежде чем их короткая жизнь закончилась. Органическая машина, полностью разработанная для обеспечения следующего поколения.
  
   Если подумать, то это в значительной степени то, для чего созданы все существа.
  
   И теперь, в очередной раз, мои мысли вернулись к Дэмиану Адлеру и его маленькой дочери. В раздражении я поднялся и отряхнул колени: наконец-то велосипед Лулу исчез.
  
   Я воспользовался своим ключом от французских дверей с террасы - как заметила Лулу, для сельских жителей было характерно запирать дом с такой тщательностью, но мы с Холмсом никогда не знали, когда Лондон последует за нами домой. На кухне блестела каждая поверхность. Я положил свою пустую бутылку в коробку под раковиной и пошел в гостиную, чтобы снять ботинки.
  
   Было очень тихо. Когда я в последний раз был один в этом доме? В отличие от Лулу, миссис Хадсон жила здесь, так что это был какой-то редкий случай, когда она была в отъезде на рынке, а Холмс занимался тем, чем занимался Холмс. Прошло, наверное, много лет с тех пор, как я был там совсем один больше часа или двух.
  
   Обычно человек осознает только комнату вокруг себя, но когда больше никого нет, его осознание свободно заполняет все пространство. Я постоял некоторое время и прислушался к тяжелым старым кремневым стенам вокруг меня: тихим; неподвижным; гостеприимным. Переходя из комнаты в комнату, я распахнул все двери и окна. В лаборатории я нашел отвертку и отнес ее вместе с мезузой вниз, чтобы прикрепить к косяку входной двери. Я коснулся его пальцами, произнося молитву и приветствуя его в его новом доме, затем отправился в затененный уголок террасы, чтобы почитать.
  
   Пчелы чувствуют радость, возмущение и удовлетворение. Пчелы играют, бросаясь в полет без какой-либо цели, кроме как ради удовольствия от происходящего. И пчелы впадают в отчаяние, когда безнадежность и потери становятся их уделом.
  
   Улей, потерявший свою матку и не имеющий других маточников для выращивания, мертв, его будущее стерильно. Рабочие могут продолжать какое-то время, но вскоре их одолевают вялость и меланхолия. Их звук меняется, от рева энергичной целеустремленности до ноты тоски и потери. Одна из работниц может попытаться призвать энергию улья и отложить свои собственные яйца, как бы желая подчеркнуть присутствие королевской особы, проводя свои ритуалы, но каждый член улья, от трутня до только что вылупившегося рабочего, чувствует, что им пришел конец.
  
   Для пчелы, в отличие от человека, будущее - это все: следующее поколение - единственная цель каждого их движения, каждого их решения. Не для Apis mellifera этическая борьба за права личности и сообщества, протест против угнетения, пожизненная приверженность совершенствованию индивидуальной природы и желаний. Для улья не существует индивидуума, просто все; нет настоящего, только зов будущего; нет личного вклада, только накопленная сущность больших чисел.
  
   Солнце опустилось за крышу, тени поползли по фруктовому саду, и, наконец, я закрыл обложку маленькой книжки Холмса.
  
   Насколько я помнил, это было не столько "практическое руководство", сколько философский трактат. Когда мне было пятнадцать, это мало что значило для меня. Теперь, зная этого человека девять лет и будучи замужем за ним три, я нашла документ удивительным, настолько раскрывающим этого гордого, одинокого человека, что я была поражена, что он дал его для публикации.
  
   Я больше не задавался вопросом, почему он ушел на пенсию в столь раннем возрасте; скорее, я был благодарен за то, что он повернулся спиной к своим собратьям, вместо того, чтобы позволить горечи овладеть им.
  
   Ночной воздух поднимался к холмам, омывая море и фруктовый сад. Я вдохнул его и подумал, что отныне одиночество будет пахнуть для меня как перебродившие яблоки.
  
   Я оставил книгу на столе в библиотеке и пошел за бутылкой прошлогоднего медового вина, напитка, не улучшенного долговечностью, но, тем не менее, содержащего в себе дыхание того лета.
  
   Двенадцать месяцев с тех пор, как Холмс разлил его по бутылкам, были необыкновенными. Дела обрушивались на нас одно за другим, в каждом из них был свой особый состав участников: мисс Дороти Раскин, безумный археолог из Палестины, постучалась к нам год назад, менее двух дней назад. Не успело закончиться это расследование, как нас втянули в загадку Дартмура, и по пятам за этим делом мы проникли в загородный дом в Беркшире, населенный бедуинами. После этого мы едва успели перевести дух, как Майкрофт отправил нас в Индию и написал версию Кима Киплинга для средних лет; по пути домой, после вылазки в дела императора Японии, мы приземлились в Сан-Франциско, где находились места, где обитало мое собственное прошлое.
  
   Один календарный год, наполненный откровениями, трудностями, крепкой дружбой, болезненными потерями и взглядом в мое детство, который три месяца спустя оставил меня потрясенным и неуверенным в себе. Еще один год, подобный этому, и люди больше не будут комментировать разницу в возрасте между мной и моим мужем.
  
   Я поставила вино остывать, пока закрывала дом от ночных созданий, затем приготовила тарелку с крепким сыром, овсяным печеньем и летними фруктами. Я разложил несколько подушек и дорожный коврик на теплых камнях террасы и великолепно поужинал в одиночестве, пока небо расцветало красками. Я лежал, укрывшись мягким ковриком, наблюдая, как лазурь сменяется цветом индиго, и заметил первые метеоры.
  
   Это был ежегодный ливень Персеид. Мы видели их предвестников несколькими ночами ранее, когда морские туманы рассеялись, тихие огни пронеслись по небесам, такие же волшебные, как и все в природе. Сегодня вечером ливень был в самом разгаре, и, несмотря на почти полную луну, их яркость и количество освещали небо.
  
   Я заснул, наблюдая за ними, без сомнения, чему способствовала большая часть бутылки вина.
  
  
   9
  
  
   Тьма: Когда такой человек достигает совершеннолетия,
  
   наступает период тьмы, когда пустота и
  
   повсюду отвратительная ложь, и в мире нет красоты.
  
   Кусок метеоритного металла, который нес мальчик, остыл
  
   и лишенный Силы.
  
   Свидетельство, I: 4
  
  
  
   ДЭМИАН, ЕЩЕ НЕМНОГО АЛКОГОЛЯ, И ТВОЕМУ РАССУДКУ завтра станет только хуже."
  
   "Со мной все будет в порядке".
  
   "Вы будете держаться прямо и разговаривать, но вряд ли достигнете своего пика".
  
   "Мое остроумие сегодня было на пике, и что хорошего это нам дало?"
  
   "Я предупреждал вас, что обход больниц и моргов будет сплошным утомлением с небольшой надеждой на успех. Если бы вы позволили полиции ..."
  
   "Никакой полиции".
  
   "Уверяю вас, я способен придумать историю, объясняющую мои расспросы о некоей Иоланде Адлер".
  
   "Я пришел к вам, потому что думал, это позволит мне избежать полиции. Если ты не можешь этого сделать, скажи только слово, и я уйду ".
  
   "Я просто предполагаю, что использование установленного механизма официальных агентов по расследованию могло бы сэкономить нам время".
  
   "Никакой полиции. Иоланда и Эстель только начали здесь осваиваться. Начинать жизнь с полицейского расследования и скандала было бы слишком ".
  
   "Я ценю вашу заботу. И я готов обойти полицию, чтобы спасти вашу частную жизнь. Однако все станет еще сложнее, если на следующий день мне придется иметь дело с партнером с затуманенными глазами и в состоянии полупьянства. Я снова прошу, Дамиан, пожалуйста, остановись ".
  
   "Да, все в порядке. Вот так. Счастлив?"
  
   "Спасибо тебе".
  
   "Это не значит, что ты никогда не баловался".
  
   "Да, благодаря Уотсону, весь мир знает о моих грешках. Ты хочешь сначала искупаться, или это сделать мне?"
  
   "Ты иди вперед. Хотя я бы подумал, что мы могли бы позволить себе что-нибудь более грандиозное, чем эта дыра с общей ванной дальше по коридору."
  
   "Неудобства - это цена невидимости".
  
   "Святой Христос, это было холодно! Работал ли гейзер, когда вы принимали ванну?"
  
   "Я посмотрел на устройство и решил не рисковать взрывом".
  
   "Ну, побереги свой пенни, это все равно не сработает. Бррр. И именно из-за холодной воды для бритья я в первую очередь отрастил бороду, когда не мог позволить себе горячую воду - ее продают в магазинах в Шанхае - и мне надоело терзать бритвой линию подбородка. Похоже, что теперь у меня будет полноценная борода, а не только обрезки ".
  
   "Человек действительно боится прикосновения лезвия к холодной коже".
  
   "Я не могу видеть тебя в бороде".
  
   "Время от времени я надевал один из них, когда это требовал случай. Я отрастил козлиную бородку в Америке до войны, но самая длинная борода у меня была, когда я путешествовал по Гималаям. Ощущение от его удаления в парикмахерской под открытым небом в Дели на глазах у половины улицы было восхитительным ".
  
   "Америка, да? Куда ты ходил?"
  
   "В Чикаго, по большей части".
  
   "Как вы думаете, это постельное белье стирали в течение последнего месяца?"
  
   "Я бы сомневался в этом".
  
   "Возможно, я буду спать на них сверху".
  
   "Ночь теплая".
  
   "И используй мою одежду в качестве подушки".
  
   "Головные вши действительно могут быть неприятностью".
  
   "Ты уверен, что не хочешь маленький ночной колпак, который помог бы тебе уснуть?"
  
   "Дамиан, я..."
  
   "Да, да, ты прав. Ясная голова."
  
   "Может, мне включить свет?"
  
   "Нет! Оставь их. Ненадолго. Если ты не возражаешь."
  
   "Как пожелаешь".
  
   "Итак. Ты был в Нью-Джерси? Когда ты был в Америке?"
  
   "Я проезжал мимо по пути из Нью-Йорка, вот и все".
  
   "Я был там однажды. С матерью. Когда мне было девять."
  
   "Который был бы в 1903 году?"
  
   "Это верно. Почему?"
  
   "1903 год был годом, когда я уехал из Лондона в Сассекс".
  
   "И занялся пчеловодством".
  
   "Да".
  
   "Ты действительно не знал?"
  
   "О тебе?" - спросил я.
  
   "Обо мне, о ней, о..."
  
   "Твоя мать была удивительно умной женщиной. Боюсь, слишком умна для мужчин в ее жизни. Я поверил тому, что она мне сказала ".
  
   "Хотел верить".
  
   "Я не хотел, чтобы меня отсылали. Я... очень любил твою мать. Она была необыкновенной женщиной ".
  
   "Она была одинока. Сын может сделать не так уж много ".
  
   "Я боюсь, что она, возможно, была слишком умна и для своего же блага".
  
   "Тебе легко говорить".
  
   "Не так просто, нет".
  
   "В любом случае, спокойной ночи".
  
   "Я выключу..."
  
   "Оставь это! Один из них, если вы не возражаете. Тот, что поменьше."
  
   "Как вам будет угодно. Спокойной ночи, Дамиан."
  
  
   10
  
  
   Борьба с Ангелами (1): Мальчик, рожденный Стихиями
  
   поднялся на высокие горы, и там
  
   он встал перед ожидающими Ангелами и сказал,
  
   "Возьми меня, я твоя, делай со мной, что хочешь".
  
   Свидетельство, I: 5
  
  
  
   Я ПРОСНУЛСЯ, КОГДА НА ТЕРРАСЕ СТАЛО СВЕТЛО, ПОСТАНЫВАЯ от боли, вызванной алкоголем, усугубленным твердыми камнями. Это Гиппократ утверждал, что лунный свет влияет на влажность мозга и сводит человека с ума? Конечно, это не пошло на пользу чьему-либо телу.
  
   Я поплелась на кухню, чтобы сварить крепкий кофе. В семь часов я поднял телефонную трубку и попросил соединить меня с отелем Monke's Tun inn.
  
   "Привет, это Джоанна? О, Ребекка, доброе утро, это Мэри Рассел. Не могли бы вы - Что это? О, спасибо тебе, приятно вернуться. Могу я попросить тебя передать сообщение Лулу? Скажи ей, что ей не нужно выходить сегодня - на самом деле, не выходить, пока она не получит известий от меня. О нет, все в порядке, я бы просто предпочел, чтобы она не выходила несколько дней. Верно, миссис Хадсон должна вернуться в субботу, и я уверен, что тогда ей понадобится помощь Лулу. Спасибо. О, и передай от меня привет своей тете ".
  
   Я провел утро, обустраиваясь в тихом, дружелюбном доме, и закончил накопившуюся переписку. Чувствуя себя добродетельной, я бросила письма на стол у входной двери и пошла надеть одежду, похожую на ту, что была на мне накануне днем, достала из кладовки небольшой рюкзак и побросала в него еще один импровизированный пикник, несколько инструментов, немного бумаги и карандаш.
  
   Если Холмс был занят разгадыванием одной тайны, не было причин, по которым я не мог бы обратить свой разум к той, что осталась позади.
  
   Пустой улей находился на уединенном южном склоне с подветренной стороны каменной стены, в таком же отдалении, как и любое другое место на Холмах. По другую сторону стены находился древний могильный холм; вдалеке виднелось ответвление Саут-Даунс-Уэй, одной из доисторических пешеходных магистралей, пересекающих Англию и Уэльс. По направлению к морю вдоль возвышения в земле двигались фигуры: поразительно, как человеческие существа склонны собираться вместе, а не рассредоточиваться по таким пустым участкам, как этот.
  
   Утоляя жажду бутылкой воды, которую я захватил с собой, я изучал пустой улей. Он был типичным для тех, что использовал Холмс, с тремя уложенными друг на друга сегментами, два больших из которых составляли корпус улья, и более мелкий сегмент сверху, называемый super. Все три сегмента содержали раздвижные рамки, на которых пчелы делали свои соты; когда они были заполнены, сверху добавлялись другие надстройки, чтобы удовлетворить желание пчел расти вверх. Где-то между сегментами должен быть отсекатель матки, чтобы отделить более крупную матку и ее яйца от сота, подлежащего сбору.
  
   Когда бутылка опустела, я опустился на колени, чтобы внимательно осмотреть пустой дверной проем улья.
  
   Никаких признаков мышей, обычная проблема с ульями. На переднем дворе улья нет мусора из мертвых пчел, и Холмс упомянул бы присутствие разрушительной восковой моли. Насколько я знал, краска была одинаковой для всех ульев, а конструкция была такой же, как по крайней мере у двух других. Я снял крышку, отложил в сторону звенящие колокольчики и начал рассматривать рамки. Аромат был головокружительным. Несмотря на то, что я не был особенно влюблен в мед, искушение оторвать кусочек и запихнуть в рот кусочек амброзии было сильным.
  
   Однако я не хотел спровоцировать соседний улей на набег, привнося вредные привычки там, где их не было, поэтому я оставил соты целыми.
  
   Потребовалось некоторое время, чтобы сдвинуть вверх каждую рамку, и немного мускулов, чтобы отодвинуть секции. Я посветил фонариком вокруг того, что осталось. Ни мотыльков, ни смерти, только полные соты и пустота, как будто весь улей, от королевы до трутней, услышал флейту Дудочника и улетел в синеву. Я отложил фонарик и потянулся за первой рамкой нижней секции, чтобы вернуть ее на место.
  
   "Ты нашел что-нибудь?" - спросил голос.
  
   Я уронила увесистую рамку на ногу, подавила ругательство и развернулась, чтобы посмотреть на какого-нибудь туриста, пришедшего ко мне развлечься.
  
   Это был невысокий, круглый мужчина, чисто выбритый и аккуратно одетый в поношенный твидовый костюм и мягкую шляпу. Его руки покоились на сухой стене, подбородок покоился на кулаках. Очевидно, он наблюдал за мной в течение некоторого времени, пока я стоял, накрытый чайником, засунув голову в коробку.
  
   Прежде чем я смогла отправить его восвояси - общественная тропинка могла быть поблизости, но это было явно не на ней - он выпрямился. "Миссис Холмс, я полагаю?"
  
   "Более или менее. Кто..."
  
   "Глен Миранкер, к вашим услугам".
  
   "Ах. Человек-пчела."
  
   "Как ты говоришь. Моя домработница сказала мне, что вы с мужем вернулись. Я скорее ожидал увидеть его здесь до этого ".
  
   "Его отозвали. Но вы правы, он вышел посмотреть на улей сразу же, как мы вернулись в понедельник вечером ".
  
   "У него были какие-нибудь мысли?"
  
   "Обычно Холмс так и делает. Но в данном случае он не поделился ими со мной ".
  
   "Прав ли я, полагая, что вы не знакомы с искусством пасечника?"
  
   "Просто неопытный помощник", - признался я. "Однако я подумал, что мог бы взглянуть на улей и посмотреть, не привлекло ли что-нибудь мое внимание. Когда мы были здесь в понедельник, уже почти стемнело, а он спустился только до супер ".
  
   Я снова потянулся к рамке, но, как будто мои слова были приглашением, мужчина растянулся на стене, а затем перекатился через нее, с трудом поднялся с земли и схватил мой фонарик. Я подождал, пока он проводил тщательный осмотр укромных уголков и трещин, затем я возобновил задвигание загруженных рамок на место.
  
   "У вас здесь довольно много роевых ячеек", - отметил он.
  
   "Как сказано в вашем письме Холмсу, они роились", - сухо заметил я.
  
   "Но я проверил улей менее трех недель назад".
  
   Я взглянул на его постаревшую спину, склонившуюся над ульем, и задался вопросом, как ему удалось выгрузить ящики в одиночку. Возможно, он этого не сделал. Возможно, это было больше трех недель назад.
  
   Когда я переставлял коробки, он не предпринял никаких попыток помочь, подтверждая мои подозрения, что его спина не полностью справлялась с задачей. Вместо этого он инспектировал, все время читая лекцию о ремесле пчеловодства, какую даже Холмс не читал мне. Я услышал о разновидностях пчел и методах строительства ульев, химическом анализе воска и питательном составе различных источников меда, нескольких теориях коммуникации - "тонких эманациях" Холмса - и о том, как настроение улья отражает личность не только их королевы, но и их хранителя.
  
   "Именно это делает этот конкретный улей таким интригующим", - сказал мужчина. К этому времени я вернул все три секции на прежнее место, и он лежал ничком на траве, прижавшись одной щекой к основанию улья. Я послушно попыталась поднять тяжелую коробку с земли. "Пчелы вашего мужа, как правило, на восемь частей методичны, на одну часть экспериментальны, и одна часть поровну разделена между поразительными инновациями и оглушительным провалом".
  
   "Э-э, вы имеете в виду, что его методы либо новаторские, либо неудачные?"
  
   Его голова появилась из-за стенки улья. "Нет, я имею в виду самих пчел. Отражает его личность, разве ты не знаешь?"
  
   "Я понимаю".
  
   Он сделал паузу, чтобы посмотреть вдаль; мои мышцы начали дрожать. "Я помню, как он описывал, как он ввел особую траву с Кавказских гор, которая, как он слышал, оказывала бодрящее действие на мед. Пчелы отнеслись к этому с большим энтузиазмом, приложили усилия, чтобы равномерно распределить нектар этой травы по сотам, и были безутешны, когда цветы начали увядать. К сожалению, как оказалось, вкус самого меда был абсолютно отвратительным. Сделал весь урожай за год невкусным". Он покачал головой и продолжил свой тщательный осмотр.
  
   "Итак, вы предполагаете, что безумие этого улья является отражением какого-то аспекта их хранителя?"
  
   Он испуганно сел, и я с благодарностью позволила улью упасть на землю. "Нет. Нет, нет, нет, я не должен был говорить, что это как-то связано с ним ".
  
   Я рассмеялся над горячностью его протеста. "Я просто шучу, мистер Миранкер. Я должен сказать, что с такой же вероятностью улей решил, что ему не нравятся тонкие эманации, исходящие от могильного холма по ту сторону стены ". Эта возмутительная теория заставила его на мгновение замолчать, и я собрала свои вещи, чтобы уйти.
  
   Но не раньше, чем он внес свой последний вклад. "Всегда очень беспокоишься, когда улей не процветает", - размышлял он. "В Йоркшире и Корнуолле верят, что когда пчелы умирают, фермер вскоре покинет свою ферму".
  
   Я вздрогнул и резко сказал: "Вполне вероятно, что пчелы дезертировали, потому что никто не потрудился "сказать" им, что Холмс уехал и вернется. В любом случае, если сезон настолько плох, что пчелы умирают, я должен считать это признаком того, что урожай фермера также пострадал. Доброго вам дня, мистер Миранкер", - сказал я ему и сбежал.
  
   Смешно чувствовать острую дрожь беспокойства из-за этого старика и его народных историй.
  
   Остаток дня я провел в прогулке: дошел до своей фермы, посмотрел на нее издалека и решил, что больше не желаю тратить день на разговоры, а затем направился на запад, к Кукмеру. Я миновал Уилмингтонского великана - 225-футовую загадочную фигуру, высеченную на меловом склоне холма, - и пересек Кукмер в Альфристон, чтобы выпить чашечку тонизирующего чая и съесть булочку, почти такую же вкусную, как у миссис Хадсон. Когда я вернулся по своим следам через мост, я повернул на юг по узкой дороге через Литлингтон и Вест-Дин. Птицы пели, несмотря на поздний сезон, и пышная сельская местность успокаивала мою пересохшую кожу и мой измученный дух.
  
   Я пришел домой загорелый, со стертыми ногами и умиротворенный. Более того, поскольку у меня хватило предусмотрительности остановиться в "Тигре" по пути через деревню, я был хорошо накормлен.
  
   Я приняла ванну и надела шелковый халат, который купила в Японии, и, пока закипал чайник, отправилась в библиотеку в поисках подходящей книги. Чего я хотел, так это романа, но таких было немного, и ни одного я не читал.
  
   Комната выглядела точно так же, как и тогда, когда мы выходили из дома в январе, поскольку миссис Хадсон не посмела нарушить порядок вещей, который, по словам Холмса, был точным и обдуманным. Единственным изменением была небольшая гора аккуратно сложенных газет, в которых, несомненно, содержались все "Таймс" и "Телеграф", вышедшие с тех пор, как мы уехали: время от времени оттуда торчал листок бумаги, отсчитывающий месяцы, написанный почерком миссис Хадсон.
  
   Это зрелище напомнило мне, что из-за отсутствия Лулу газеты будут скапливаться в коробке в конце пути. Пока мой чай настаивался, я вышел, чтобы забрать четыре газеты - две дневные, две утренние, все доставленные мальчиком из Истборна спустя много часов после того, как они появились на улицах Лондона, - и начал добавлять их в гору, затем передумал. Вместо этого я взял их с чаем на террасу, чтобы скоротать последние лучи дневного света.
  
   За последние восемь месяцев, казалось, мало что изменилось. Политика бурлила, угольные профсоюзы собирались для новой попытки добиться прожиточного минимума. Я был слегка разочарован, не найдя больше писем, касающихся самоубийц или буйных друидов, но, возможно, мои интересы были слишком специализированными.
  
   Однако - свет почти погас к тому времени, как я добрался до маленькой ячейки внизу страницы, и я чуть не проглядел ее - двум мужчинам было предъявлено обвинение в сговоре с целью учинить погром в Стоунхендже в день солнцестояния. Это напомнило мне, что я собирался найти оригинальные статьи о бунте и самоубийстве в - было ли это в Дорсете?
  
   Я нашел газету, которую читал в поезде, на кухне, ожидая получения следующей порции картофельных очистков или кофейной гущи. К счастью, страница с письмами была все еще цела:
  
   Уважаемые господа,
  
   Я пишу в срочном порядке, обеспокоенный последовательностью событий, почти бунтом между двумя противоположными идеологиями в Стоунхендже, последовавшим за осквернением самоубийством одного из самых впечатляющих памятников нашей страны, в Дорсете. Размышляя о популярности своеобразных религиозных ритуалов среди современной молодежи, можно только ожидать, что подобные позорные события будут продолжаться, становясь все более экстремальными, если их не пресечь в зародыше. Нужно ли нам ждать, пока друиды вернут человеческие жертвоприношения в Стоунхендж в ночь летнего солнцестояния, прежде чем мы установим даже обычную охрану мест доисторических сокровищ нации?
  
   Фермер из Уилтшира
  
   Дорсет. Единственным известным мне доисторическим местом был гигант Серне Аббас, грубая версия соседнего гиганта, мимо которого я проходил в тот день.
  
   Мое любопытство разгорелось, я вернулась в библиотеку, чтобы порыться в стопке, пока не откопала "Середину июня". Я включил свет и начал со дня после солнцестояния, 22 июня.
  
   Казалось, что "почти бунт" возмущенного фермера был громким спором, кульминацией которого стала драка между шестью людьми среднего возраста в сандалиях и одежде ручной работы и группой (номер не указан) серьезных молодых людей. Детали были не совсем ясны, но, похоже, что старшие традиционалисты возражали, когда молодые люди предложили встать в лучах света, который падал через стоячие камни, чтобы они могли впитать энергию солнечного солнцестояния. Их старейшины решительно протестовали, с тех пор как две группы собрались со своими одеялами (и, как подозревал один, согревающими напитками) прошлой ночью, что свету нужен свободный доступ к камню-получателю. Итак, двое молодых людей решили навязать свою интерпретацию ритуала своим старшим, и таким образом стали обвиняемыми в нанесении увечий.
  
   Все настолько нелепо, как я и ожидал. И если фермер перерос соревнование в бунт, то что насчет "самоубийства" в Дорсете?
  
   Он не назвал дату, но я подумал, что друид, вероятно, предпочел бы совершить самопожертвование в день летнего солнцестояния - хотя, конечно, мое единственное свидетельство о его религиозных наклонностях было получено от фермера. Я пролистал газеты за 23 июня, затем за 24 и не наткнулся ни на одно упоминание о Дорсете или друидах. Я потянулся за 25-м, затем отложил его и вернулся к дням, предшествовавшим солнцестоянию - возможно, тело пролежало там некоторое время?
  
   20 июня, 19 июня: ничего. Это казалось странным. Я знал, что The Times дорожит своими причудливыми авторами писем, но, конечно же, они не опубликовали бы ни одного, который составил бы свои ссылки из цельного куска ткани?
  
   Но вот оно, днем 18 июня, под заголовком "Самоубийство в "Гиганте":
  
   Двое посетителей гигантской фигуры, высеченной на мелу в Серн-Аббасе, Дорсет, этим утром были поражены, обнаружив у ног фигуры окровавленное тело. У женщины, которой на вид было за сорок, были голубые глаза, очки в стальной оправе, коротко подстриженные седые волосы и без обручального кольца. Полиция сообщила, что она умерла от единственного ранения из армейского револьвера, найденного при теле, и что ее одежда наводит на мысль, что она была гостьей в этом районе.
  
   Короткая статья заканчивалась просьбой ко всем, кто может знать этого человека, связаться с местной полицией, но под описание могла подойти каждая десятая женщина в Англии. Печальная смерть, но вряд ли из-за нее стоит засиживаться.
  
   Я сложил газету и выключил настольную лампу, удовлетворив любопытство: Солнцестояние не имело никакого отношения ни к какой смерти, как и Стоунхендж. Я попыталась встать, затем остановилась, положив руки на подлокотники кресла. Опознали ли они эту бедную женщину?
  
   Иногда любопытство может быть раздражающим спутником.
  
   Я снова включил свет и занялся единственным днем за всю июньскую неделю, который я не читал. Конечно, это было то, чего он ждал:
  
   Женщина, найденная на рассвете 18 июня в Серне-Аббасском гиганте, была идентифицирована как мисс Фиона Картрайт (42 года) из Пула. В последний раз мисс Картрайт видели 16 июня, когда она сказала друзьям, что встречается с мужчиной, которому нужен наборщик текста для его рекламного бизнеса. Друзья говорили, что мисс Картрайт в последнее время была подавлена.
  
   Одинокая женщина, не имеющая работы, должно быть, была одним из самых меланхоличных людей, которых только можно вообразить.
  
   Я скорее жалел, что не остановился до того, как тайна была раскрыта. В любом случае, почему я так увлекся такой глупой новостью, как эта? Не скука. Как можно было считать это благословенное одиночество скукой? Я рассыпал охапку газет по стопке в любом направлении: Холмс мог разобраться в них сам.
  
   Если только он не решил последовать за пчелами в синеву.
  
   За неимением другой художественной литературы я потянулся за экземпляром "Выдающихся викторианцев" Холмса и отправился спать.
  
  
   11
  
  
   Борьба с ангелами (2): В тот момент
  
   покорность, небеса разверзлись перед мальчиком и
  
   Свет пролился внутрь, заполняя его до отказа.
  
   И когда мальчик спустился с высокой горы,
  
   он обнаружил, что был отмечен Огнями, и что он
  
   навеки носил на своем теле клеймо божественности.
  
   Свидетельство, I: 5
  
  
  
   ДАМИАН, Я ДУМАЮ, ТЕБЕ НАДОЕЛО расхаживать по дому в течение дня. Не могли бы вы присесть на несколько минут?"
  
   "Вам обязательно было размещать нас в менее удобном месте, чем то, в котором мы были прошлой ночью?"
  
   "Это абсолютно безопасно".
  
   "Это зависит от того, от чего вы защищаетесь. Очевидно, что тебя не беспокоит удушье ".
  
   "Тебе не нравится быть замкнутым?"
  
   "Мне не нравится рисковать удушьем".
  
   "Ваше напряжение наводит на мысль о клаустрофобии. Что, как я теперь понимаю, также объясняет степень возбуждения, которую вы проявили в тюрьме в Сент-Шапель. В то время я думал, что для выведения лекарств из вашего организма требуется слишком много времени; вы могли бы сказать мне об этом до того, как мы приехали сюда ".
  
   "Я не страдаю клаустрофобией!"
  
   "Если ты так говоришь".
  
   "Я в порядке. Вот, я сажусь за стол. Теперь мы можем поговорить о чем-нибудь другом?"
  
   "Признаюсь, я ожидал, что к настоящему времени у нас будут какие-то результаты наших трудов".
  
   "Это безнадежно, не так ли?"
  
   "Безусловно, сегодняшнее отсутствие результатов требует пересмотра метода на завтра".
  
   "Может быть, она вбила себе в голову поехать в Париж. Или Рим. Однажды она спросила меня о Риме."
  
   "Недавно?"
  
   "Год, полтора года назад".
  
   "Было бы полезно, если бы вы могли оценить, сколько денег она могла взять с собой".
  
   "Я же говорил тебе, я не веду учет денег, это делает Иоланда. Это то, как... это один из способов доказать, что я ей доверяю. Все, что я знаю, это то, что она ничего не брала из банка, но она могла припрятать любую сумму наличных. Она любит наличные ".
  
   "Или у нее мог быть совсем другой банковский счет".
  
   "Да, и что? Послушай, я действительно ей доверяю. Когда я женился на ней, я дал ей слово, что она может жить так, как пожелает. Она моя жена и мать моего ребенка; если ей легче иметь свой собственный банковский счет - свою собственную жизнь - это ее дело ".
  
   "Самый щедрый из вас".
  
   "Черт возьми, я знал, что было бы ошибкой втягивать тебя в это".
  
   "Дамиан-Дамиан! Садись. Пожалуйста."
  
   "Я хочу подышать свежим воздухом. Я вернусь через час".
  
   "Подожди, мне нужно выпустить тебя".
  
   "Теперь лучше?"
  
   "Послушай, мне жаль, я понимаю... когда я расстраиваюсь, для всех будет лучше, если я просто прогуляюсь. И то, что я не рисую, не помогает. Живопись выпускает много пара ".
  
   "Или питье".
  
   "Я не пьян".
  
   "Ты часто "расстраиваешься"?"
  
   "Не больше, чем у любого другого человека. Почему ты спрашиваешь?"
  
   "Как получилось, что у тебя ушибы на руках и царапина на лице?"
  
   "Мои руки всегда в ссадинах, но царапина - ты это серьезно?"
  
   "Этому письму было меньше суток, когда я увидел тебя в Сассексе в понедельник вечером".
  
   "О чем ты говоришь? Ты обвиняешь..."
  
   "Я просто спрашиваю..."
  
   "... меня от того, что я что-то делаю..."
  
   "... как ты пришел..."
  
   " - моей жене? Чтобы..."
  
   "- чтобы нести знаки..."
  
   "- мое дитя?"
  
   "- о насилии".
  
   "Как ты мог поверить, что я причиню вред кому-либо из них?"
  
   "Я не говорил, что я так считаю. Дамиан, подумай: я тебя не знаю. Обстоятельства сделали нас фактически незнакомцами. Если бы вы действительно были незнакомцем, пришли ко мне и сказали, что его жена и ребенок исчезли, но он не хотел обращаться в полицию, это первый вопрос, который я должен был бы задать ".
  
   "Ты имеешь в виду, убил ли я свою жену?"
  
   "Неужели ты?"
  
   "Ты думаешь, я пришел бы к тебе - именно к тебе, из всех мужчин - за помощью, если бы сделал это сам?" Ради бога, чувак, я художник, а не актер!"
  
   "Ты ребенок двух исполнителей, мужчины и женщины, которые практиковались в легком обмане и притворялись лицами. Я спрашиваю тебя еще раз: ты причинил вред своей жене?"
  
   "Нет! Нет, нет, нет, ради Бога, вы должны мне поверить. Я бы не причинил вреда Иоланде, я бы не тронул и волоска на драгоценной головке Эстель, даже если бы я был пьян или обезумел от наркотиков, я бы этого не сделал. Я бы скорее ... я бы скорее отрезал руку, которой рисую, чем использовал ее, чтобы причинить вред кому-либо из них ".
  
   "Очень хорошо".
  
   "Ты мне веришь?"
  
   "Я не думаю, что я еще достаточно дряхл, чтобы не услышать правду в мужской клятве".
  
   "Слава Богу за это".
  
   "Так откуда у тебя эта царапина на лице?"
  
   "Вашему саду нужен выпас".
  
   "Прошу прощения?"
  
   "Деревья вокруг вашего дома. Им было бы полезно время от времени выпускать туда корову, чтобы она подрезала нижние ветви. Так обычно делала мама во Франции, чтобы они не выкололи чей-нибудь румяный глаз, когда кто-нибудь решил прогуляться по саду при лунном свете ".
  
   "Я понимаю. Я прошу прощения за свое пренебрежение, я был в отъезде - что? Почему ты смеешься?"
  
   "О, меня только что осенило, как отреагировала бы ваша аудитория, если бы они могли услышать, как мы говорим об обрезке яблок".
  
   "Моя аудитория? Как, по-вашему, отреагировали бы ваши поклонники, если бы я сфотографировал Аддлера, мастера сюрреализма, сидящим в мягком кресле в викторианском смокинге и попыхивающим одной из старинных глиняных трубок его отца?"
  
   "Я думаю, они сочли бы это самим определением сюрреализма".
  
   "Ах, Дамиан. Твой смех..."
  
   "А как насчет моего смеха?"
  
   "Это напоминает мне о твоей матери".
  
   "Ты хочешь, чтобы свет снова остался включенным?"
  
   "Да, пожалуйста".
  
   "Могу я отключить тот, что над головой?"
  
   "Вот, позволь мне. Ты не возражаешь?"
  
   "Они наэлектризованы, мы не задохнемся".
  
   "Я бы не стал ставить на это".
  
   "Если ты сможешь пережить эту ночь, завтра мы отправимся в другое место. Место с окном."
  
   "Я буду жить".
  
   "Дамиан?" - спросил я.
  
   "Хм?" - спросил я.
  
   "Я предлагаю, чтобы завтра наши пути временно разошлись".
  
   "Почему?"
  
   "Места, которые мне нужно посетить, может быть, будет хорошо, если тебе не придется их видеть. Чтобы они были связаны в твоем сознании с твоей женой...
  
   "Дамиан? Ты спишь?"
  
   "Почему я должен связывать эти места с Иоландой? Просто потому, что я жил в борделе, когда встретил ее?"
  
   "Дамиан, не существует такого понятия, как добровольная детская проститутка".
  
   "Ха. Вы угадали. О Йоланде."
  
   "Я не догадываюсь. Я выдвигаю гипотезу, я выдвигаю теорию и получаю подтверждение. Что, собственно, я сейчас и сделал ".
  
   "Да. Что ж. Прости, что я тебе не сказал ".
  
   "Едва ли удивительно, что мужчина не хотел бы раскрывать темные подробности прошлого своей жены".
  
   "Это было уродливо. Это сделало ее более хрупкой, более уязвимой, чем можно было бы предположить. Но ты прав, я не хотел, чтобы ее прошлое или ее ... восприимчивость были у тебя перед глазами, когда ты впервые встретил ее ".
  
   "Наркотики?"
  
   "Не за долгое время".
  
   "Ты уверен?"
  
   "Я бы знал".
  
   "О чем еще ты мне не рассказываешь?"
  
   "Что ты имеешь в виду?"
  
   "Ты что-то скрываешь о своей жене".
  
   "Там ничего нет".
  
   "Я в это не верю".
  
   "Ничего, что тебе нужно знать. Ничего, что могло бы объяснить ее исчезновение."
  
   "Это заключение, которое вы должны предоставить мне".
  
   "Я больше ничего тебе не скажу. Тебе не нужно знать."
  
   "Дамиан..."
  
   "Нет! Боже, мне следовало вернуться в Шанхай несколько месяцев назад ".
  
   "Ты собираешься сегодня вечером снова пойти на штурм? Потому что я должен сказать, что как сокрытие информации, так и отказ от расследования значительно замедляют дело. Почему бы тебе вместо этого не выпить?"
  
   "Ты всегда такой бессердечный ублюдок? Что моя мать когда-либо видела в тебе?"
  
   "Я сам часто задавался этим вопросом. Итак, достаточно ли этого света?"
  
   "Да".
  
   "Я все еще думаю, что будет лучше, если ты не будешь сопровождать меня завтра. Тебе не нужно иметь эти необработанные изображения перед своими глазами, когда она в следующий раз предстанет перед тобой ".
  
   "Я начинаю сомневаться, найдем ли мы ее".
  
   "В конце концов, мы найдем ее".
  
   "Господи, я почти верю тебе. Но нет, я пойду с тобой".
  
   "Как пожелаешь".
  
   "Спокойной ночи".
  
   "Спокойной ночи, Дамиан".
  
  
   12
  
  
   Транс: Когда мальчик спустился с
  
   гора, он лежал оглушенный, наполненный Светом, но пустой от
  
   знание, пока он не почувствовал пожатие руки, берущей его:
  
   Учитель нашел его.
  
   Свидетельство, I: 7
  
  
  
   К УТРУ ЧЕТВЕРГА МОЕ ОДИНОЧЕСТВО СТАЛО СКОРЕЕ фактом, чем неожиданным подарком. Я приготовил себе яйцо, которое получилось таким же кожистым, как тост, хотя и не таким сильно пригоревшим, затем потратил полчаса на то, чтобы снять со сковороды сыр д éбри, все это время удивляясь, что ни один лабораторный эксперимент не произвел на меня такого впечатления, как простое блюдо. Приготовление пищи было ничем иным, как химией, не так ли? Почему я не мог работать на кухонной плите так же эффективно, как на горелке Бунзена?
  
   Сковородка не обманула бы миссис Хадсон, так что мне пришлось бы еще раз пройтись по ее поверхности, прежде чем она вернется, но, по крайней мере, дым рассеялся. Я закрыл окна на задвижки и надел ботинки.
  
   Ночью я решил, что нет никаких причин оставлять мед из заброшенного улья на растерзание ворам-людям или насекомым, и что день тяжелой работы пойдет мне на пользу. Это была праведная добрая воля, а не скука - как я мог скучать в этом месте?- это заставило меня загрузить ручную тележку и покатить ее по росистой траве к дальнему улью.
  
   Загруженные рамки были достаточно тяжелыми поодиночке, но вместе они весили целую тонну. Плюс ко всему, я забыл захватить перчатки, а это означало, что, когда я несколько часов спустя снова добрался до садового сарая, мои ладони были ободраны, а спина болела от борьбы с тележкой на неровной земле. Я, пошатываясь, добрался до дома, выпил три стакана прохладной воды в кухонной раковине и позволил струе из-под крана омыть мое разгоряченное лицо. Я отколол кусочек льда от кубика в морозильнике, чтобы охладить четвертый стакан, и вынес его на улицу, в тень яблони .дерево. На этот раз занятые пчелы были не столько компаньонами, сколько надменными напоминаниями о предстоящей работе. Я хмуро посмотрел на рабочих.
  
   "Если Холмс не вернется, чтобы разобраться с вами, вам просто придется продолжать упаковывать нектар, пока заведение не лопнет", - сказал я им.
  
   Они не ответили.
  
   Через некоторое время я вернулся в дом, чтобы принести увеличительное стекло Холмса. Я мог бы подождать до прохладного вечера, который в такой день, как этот, все еще был бы достаточно теплым, чтобы стимулировать приток меда, но я хотел света, чтобы изучить доказательства в сотах. Прежде чем атаковать каждую рамку, я выносил ее на солнце, чтобы изучить с помощью стекла, надеясь найти ключ к аномальному поведению улья. Я не нашел ни одного. Более ранние рамки были аккуратно заполнены, от края до края; закончив осмотр каждой, я отнес ее обратно в сарай и провел горячим ножом по сотам, устанавливая их на место в самодельной центрифуге Холмса с ручным приводом.
  
   Более поздние рамки были менее совершенными и более темными, поскольку нектар менял цвет по мере созревания летом. В рамках, к которым матка была ограничена рамкой excluder, я мог проследить ее прогресс: растущий выводок, готовый к вылуплению; куколки поменьше, все еще питающиеся запасом пыльцы; затем простые яйца, отложенные, снабженные пищей и запечатанные в восковые матки. После этого ничего.
  
   Я насчитал не менее двадцати одной пустой маточной ячейки, свисающей с нижних уровней улья, их большие размеры смещали аккуратные шестиугольники. Это показалось мне довольно большим числом, поскольку каждая маточная ячейка представляла собой либо потенциальный рой, либо смертельную битву между царствующей королевой и девственной выскочкой. Вообще говоря, королева вырывала всех королевских личинок из их ячеек и убивала их. Холмс или мистер Миранкер могли бы сказать, были ли бесконечно малые пометки на воске этих ячеек сделаны снаружи или внутри ячейки, но я не мог.
  
   Эти рамки я отложил для Холмса.
  
   Извлечение меда заняло у меня большую часть дня и оставило меня мокрым от пота и невероятно липким, все мои мышцы горели, кожа, ноздри и рот пропитались приторным запахом меда. Все это время пчелы пробирались вверх и вниз по сеткам, которые Холмс установил на окнах сарая, дразнясь ароматом богатств, готовых к разграблению.
  
   Я закончила около четырех часов: банки закрыты, оборудование чистое, рамки отложены для следующего использования. Там была одна неполная банка. Я поднял его, погрузил грязный палец в янтарное содержимое и отправил получившуюся глянцевую массу в рот.
  
   Мед от бешеных пчел по вкусу очень похож на мед других сортов.
  
   Я оставила банку на кухонном столе и пошла наверх, чтобы надеть купальный костюм. Я достал велосипед, проверил, что шины все еще накачаны, и поехал по дорожке к берегу, где обнаружил - как я и надеялся - что дневные отдыхающие начали разъезжаться, поднимаясь по ступеням на склоне утеса, когда я спускался. Я пробирался по гальке к заброшенным местам, круглые камни издавали звук, похожий на то, как во рту набиваются влажные шарики. По какой-то странной причуде памяти этот звук всегда вызывал в памяти моего давно умершего брата.
  
   Я положил верхнюю одежду и очки на сложенное банное полотенце, затем пробрался через открытые бассейны с отливом к воде за ними. Я сделал паузу, как делал неизменно, чтобы близоруко оглядеться вокруг себя на поверхность воды. За много лет до того, как я познакомился с ним, Холмс встретил в этих водах ядовитую медузу, забредшую сюда из-за необычной погоды. С тех пор, как он рассказал мне эту историю, у меня вошло в привычку высматривать другую - как будто существо могло показаться по плавнику над водой. Возможно, мне следует попросить доктора Ватсона написать один из его рассказов об этом событии, подумал я: это могло бы уменьшить толпу на этом конкретном пляже, если не на всем Сассексе.
  
   Сегодня я не увидел характерного плавника или полупрозрачного пузыря, и я нырнул глубоко в холодную воду.
  
   Я плавал вдоль скал, пока моя кожа не стала резиновой от холода, а пальцы не сморщились, и выбрался на пляж, где почти не было зонтиков и детей. Какое-то время я забавлялся тем, что бросал камешки в заброшенную жестяную кружку со все большего расстояния, затем оделся и взобрался на утес, чтобы, раскачиваясь на велосипеде, вернуться к безмолвному дому. Там я набрала горячую ванну и ступила в воду с бокалом вина в руке - в конце концов, алкоголь способствует расслаблению мышц. Возможно, я заснул на несколько минут, потому что вода, казалось, резко остыла. Я вышла и накинула толстый махровый халат, затем поспешила вниз, чтобы заполнить голодную пустоту внутри.
  
   Я была рада найти в холодильнике порцию мясного пирога, черствого, но все еще приятно пахнущего, и спелые помидоры с грядки за дверью, в которые я нарезала немного лука и сыра. Бутылка сидра из кладовой, ломтик черствого хлеба и свежее масло - и я был доволен своим маленьким и, без сомнения, временным островком спокойствия. Я поел за выскобленным деревянным столом на кухне и оставил свою посуду в раковине до утра.
  
   Не скучающий, не одинокий: довольный.
  
   Хотя я признаю, что несколько раз в течение дня я отбрасывал подозрение, что мой труд был попыткой изгнать дух опустевшего улья, превратить его неестественную пустоту в более нормальную вещь. И что несколько раз в течение дня я ловил себя на мысли, что задаюсь вопросом, где был Холмс.
  
   Я решила почитать на улице, пока не погаснет свет, и пошла наверх, чтобы взять "Викторианцев" Стрейчи со столика у моей кровати. Когда я проходил мимо библиотеки, мой взгляд упал на рисунок Дамиана с изображением чайника с пчелами, который Холмс оставил прислоненным к низким полкам у двери (без сомнения, не желая будить меня, возвращая его в лабораторию - и, кстати, где был Холмс?). Я подобрал его, чтобы отнести наверх.
  
   Такой своеобразный образ, размышлял я, когда картина вернулась на стену в лаборатории: Скрупулезная визуализация невероятно причудливого творения. На первый взгляд, это выглядело интеллектуальной шуткой, но нельзя было отрицать тревожные течения внизу. Английский чайник с отвратительным жалом. Был ли этот единственный в своем роде, который он сделал? Или это был его общий стиль?
  
   Странно, что Холмс удовлетворился только одним фрагментом.
  
   Нет, не странно: невозможно.
  
   Найти коллекцию произведений искусства Дамиана Холмса было легко, как только я решил поискать ее - хотя в виде украденного письма, на что у меня ушло больше часа, поскольку она была прямо у меня под носом. Я просмотрел оба сейфа, полки в кабинете Холмса, его записи в лаборатории. Я стояла на коленях, собираясь выдвинуть ящики комода в его спальне, когда подумала о том, где я нашла картину: он оставил ее у полки, на которой стояли книги, связанные с искусством, от таких монографий, как "Отравление свинцом в эпоху Рембрандта" и "Посмертные маски фараонов", до великих итальянских фальсификаторов и путеводителя Сотбис по эпохе Возрождения.
  
   И действительно, на дальней стороне этой нижней полки, почти невидимая за картинами с изображением испанской инквизиции, стояла тонкая книга большого размера в коричневой кожаной обложке. На обложке было имя Дэмиан Адлер. Я положил его на стол под яркий свет и открыл.
  
   Это была не столько книга, сколько альбом в переплете, содержащий небольшие оригинальные рисунки и фотографические репродукции более крупных произведений, примерно на пятидесяти страницах, охватывающих период в девять лет. Первым произведением был поразительно реалистичный портрет женщины, выполненный пером и тушью: волосы зачесаны наверх, подбородок надменен, глаза искрятся смехом. В этих глазах тоже была любовь - любовь к художнику, - но это могло бы объяснить, почему Холмс никогда не показывал мне этот альбом.
  
   Женщину звали Ирен Адлер.
  
   Дата в углу была 1910. Дамиану было шестнадцать лет. Она умерла два года спустя.
  
   Далее последовала серия небольших зарисовок французских улиц: рынок, Сена, протекающая по Парижу, старик, дремлющий на скамейке в парке. Три из пяти были датированы, все они были до смерти Ирен Адлер.
  
   Затем наступил шок: одним поворотом страницы зритель шагнул с пустой улицы с интересными тенями в прифронтовую траншею под огнем. Стены траншеи вырисовывались высокими и угрожающими, как будто яма собиралась поглотить фигуры внутри; луна высоко в небесах, казалось, насмехалась. В центре мужчина съежился, обхватив винтовку всем телом, как испуганный ребенок, обнимающий куклу; мужчина рядом с ним обеими руками вцепился в поля своего шлема, как будто пытаясь натянуть его на себя; справа от рисунка стоял молодой человек, запрокинув голову и раскинув руки в позе, которая могла бы означать сексуальную страсть или агонию распятия. Бумага, на которой была нарисована сцена, была грязной от засохшей грязи и скреплена клейкой лентой.
  
   Всего было семь рисунков военного времени. Хотя ни один из них не был датирован, их порядок было легко определить, потому что стиль становился все более точным с течением времени. На последнем - тщательное изучение верхней половины голого черепа, выступающей из грязи, - были изображены тонко заштрихованные детали фотографии.
  
   Во всех набросках военного времени перспектива была странной, объекты по бокам имели тенденцию либо вырисовываться, либо сворачиваться к тем, что в центре, как будто художник видел, что весь мир угрожает поглотить его.
  
   Страница, следующая за черепом, поразила по-другому, будучи цветной. Это и все остальные были фотографиями, в основном цветными, картин, датированных между 1917 и 1919 годами. Качество и единообразие фотографий наводили на мысль, что все они были сделаны в одно и то же время. Вероятно, подумал я, либо по указанию мадам Лонгшамп, либо кем-то другим после ее смерти.
  
   Я думал, что чайник с пчелами выбивает меня из колеи: это было ничто по сравнению с этими изображениями.
  
   Тридцать или около того страниц, оставшихся в альбоме, как показало более тщательное изучение, были взяты всего из девяти оригиналов. Каждая последовательность начиналась с полной картины, размер которой, казалось, менялся, за ней следовали несколько частей целого, расположенных крупным планом.
  
   Некоторые из картин были жестокими, показывая расчлененные тела и широкие лужи крови, каждый блестящий дюйм нарисован с любовью к деталям. Другие были кошмарными кошмарами: женщина с полной грудью, восхитительной кожей и кровоточащей раной вместо рта; ребенок, сжимающий человеческое сердце, его вены и артерии тянутся к земле. На картине, написанной в июне 1918 года, была изображена комната в том, что могло быть только психиатрической больницей, где лечился Дамиан: бледный кабинет, бело-серые кровати, бело-розовые занавески, мужчина с бело-коричневой кожей в бело-голубом халате, пятно бело-желтого солнца , падающее на бело-коричневый пол: картина ощущалась как моменты под эфиром, когда сознание угасает.
  
   Во всех картинах чувствовалась пытка. Все они вызывали беспокойство. На более ранних картинах были более откровенные изображения жуткого, на последних изображениях создавалось впечатление, что ужас находится прямо за пределами комнаты, но каждая картина, казалось, в ужасе затаила дыхание.
  
   Последней картиной был семейный портрет: отец, мать, ребенок. Матерью, в центре, была Ирен Адлер. Ребенок слева от нее был худым мальчиком с серыми глазами. Мужчина справа от нее был Холмсом. Фигуры были поставлены, как для обычного портрета, лицом к художнику, отец стоял позади сидящей матери, мальчик склонился к ее коленям в позе, напоминающей пита á . Обои за ними выцветали вверху, сливаясь с темным, освещенным звездами небом: над головой мужчины было крошечное солнце, слабое из-за неизмеримого расстояния; над матерью плыла луна, выглядевшая тяжелой; над сыном пролетела стремительная комета. Внизу обои сливались с ковром, но если присмотреться к странной расцветке и перспективе, внезапно становилось ясно, что все три фигуры начали растворяться в ковре, цвета их одежды впитались в его ткань, их обувь перестала выделяться на фоне узора.
  
   Его датой был октябрь 1919 года. Дамиан написал это после встречи с Холмсом, и незадолго до того, как он полностью покинул Францию.
  
   Небесная семья, истекающая кровью на земле: с другой стороны, это было бы просто сюрреалистическим трюком, но здесь создавалось четкое впечатление, что под спокойствием их лиц каждый из троих мог чувствовать, что происходит, и что процесс был на грани мучения.
  
   Я выглянул в окно и увидел, что солнце уже давно село. Я закрыл книгу, поставил ее на полку, закрыл дверь библиотеки и даже подергал ручку, чтобы убедиться, что защелка защелкнулась. Если бы поперек двери был засов, я бы и его поставил на место.
  
   Темные углы гостиной, казалось, наполнились неизвестной угрозой. Я налил себе бокал бренди - странно, сколько я выпил за последние пару дней - и прихватил дорожный коврик по пути на террасу. Сегодня ночью была полная луна, и небо было таким ясным, что я практически мог читать газету. Я расстелил коврик на шезлонге и откинулся на спинку, чтобы посмотреть на небо. Возможно, я бы увидел случайный метеор, падающий после высоты вторника.
  
   Мой разум был одновременно пуст и занят, все мысли жужжали далеко под поверхностью. Так что только через некоторое время я осознал, что вышел на темную террасу и что я не мог видеть своих ног на другом конце шезлонга. Было удивительно темно, но звезды сияли. Где была луна?
  
   Я посмотрел на восток, ожидая увидеть его огромную массу, медленно поднимающуюся над горизонтом, но ее там не было. На его месте был тонкий полумесяц, возможно, двухдневной давности.
  
   Мой мозг почувствовал себя так, словно мотор резко включили на задний ход. Но луна была полной. Я спал на этом самом месте две ночи назад, и оно было большим и становилось все больше, почти идеально круглым. Как же тогда...?
  
   Это было на востоке. Заходящее солнце с новой луной на востоке?
  
   Я испытала острый приступ паники, убежденная, что жуткие картины Дамиана каким-то глубоким образом повлияли на мой разум. Затем я встряхнулся и поискал объяснение, которое включало бы обычную работу Вселенной.
  
   Затмение.
  
   Недавно я что-то читал о затмении, но ничто не подготовило меня к нему здесь. Это была реклама экскурсии на лодке к затмению. Зачем кому-то отправляться на экскурсию на лодке, когда можно сидеть где угодно в стране и наблюдать, как меркнет луна?
  
   Я уставился вверх, открыв рот, когда исчезли последние остатки луны, и все, что можно было разглядеть, был едва различимый круглый объект в небе, свидетельствующий как об отсутствии звезд, так и о присутствии небесного тела. Он оставался темным долгое, очень долгое время, почти час, прежде чем появился слабый намек на изгиб. Вскоре после десяти часов спутник Земли начал выходить из тени планеты: тонкая кривая; более толстый срез; выпуклый полукруг; наконец, час спустя он стал великолепным и круглым; еще через час он стал полностью блестящим.
  
   Как я почувствовал страх первобытного человека при исчезновении луны, так и я почувствовал глубокое успокоение от ее возвращения. Как только луна надежно закрепилась в небе, я вошла внутрь, менее обеспокоенная образами за дверью библиотеки. Я спал той ночью, долго и глубоко.
  
  
   13
  
  
   Искатель (1): Художник шлифует лазурит, чтобы сделать его синим,
  
   свинец получается белым, придавая цвет и размерность
  
   искусственность на его холсте. Как не потратить на это всю свою карьеру
  
   изобретая техники, известные художникам, которые
  
   ходили раньше?
  
   Свидетельство, I: 8
  
  
  
   ДАМИАН? ДАМИАН, ПРОСНИСЬ! DA-"
  
   "Кровавый ублюдок, берегись... О, я тебя, черт возьми, убью, сукин ты сын..."
  
   "Дами áн!"
  
   "Что? Что это такое?"
  
   "Свет погас, тебе приснился сон. Кошмар."
  
   "Не будь идиотом. Мне не снятся кошмары".
  
   "Тогда вы были вовлечены в битву с невидимыми врагами. Вот, я включил другую лампу. С тобой все в порядке?"
  
   "Конечно, со мной все в порядке. Мне просто нужно немного воздуха".
  
   "Окно открыто".
  
   "Я должен выбраться".
  
   "Дамиан..."
  
   "Если ты попытаешься остановить меня, я тебя ударю".
  
   "Я не собирался тебя останавливать. Но завтра? Мы разделимся".
  
   "Теперь есть жалость".
  
   "И что, Дамиан? Возьми свое пальто. С тебя капает пот".
  
  
   14
  
  
   Искатель (2): Каждый человек, каким бы богоподобным и одаренным он ни был,
  
   требуется Проводник, который наставил бы его на путь, показал бы ему
  
   как другие художники достигли своих результатов, чтобы показать, как
  
   другие искатели нашли свои ответы.
  
   Свидетельство, I: 8
  
  
  
   В ПЯТНИЦУ УТРОМ я СИДЕЛ ЗА КУХОННЫМ СТОЛОМ, читал газеты за четверг, пил крепкий кофе и ел ломтики черствого хлеба, намазанные маслом и джемом - я немного устал от меда и решил, что более плотный завтрак не стоит усилий по очистке от дыма и сковородок. Завтра миссис Хадсон вернется, и жизнь вернется, по крайней мере частично, в нормальное русло.
  
   Я стоял в дверях, глядя на террасу и холмы, и думал о том, что делать со своим последним днем полного одиночества. Никто не мог сказать, где Холмс и когда он может появиться, но когда он это сделает, было бы приятно разгадать его тайну за него.
  
   Я надел ботинки, запер вещи и снова отправился в направлении безумного улья.
  
   Оказавшись там, я оставил свой рюкзак в тени опустевшего ящика Лангстрота и пошел прямо на восток, пройдя почти полмили, прежде чем повернуть обратно к тому месту, откуда начал. Я медленно шел, осматривая землю, воздух, окрестности в целом, чтобы увидеть, чем отличается этот конкретный улей.
  
   Я ходил взад и вперед, мои чувства были открыты этому одинокому участку низменности. Я перелезал через каменные стены, рылся в ямах в поисках ядовитой приманки, записывал названия каждого растения в окрестностях, наличие овец, отсутствие деревьев.
  
   Через три часа солнце стало палящим, и я был по горло сыт всей этой головоломкой. Я допил последнюю каплю теплого лимонада и попытался привести свои мысли в порядок.
  
   Я не видел ничего, что отличало бы этот улей от других. За исключением того, что он был, по сути, обособлен, так как это был самый дальний из ульев Холмса. О чем вполне могли свидетельствовать вчерашние покрытые волдырями ладони.
  
   Обилие пищи - об этом мне сказал мед в рамках. Фертильная матка - любое количество фертильных маток. Так что же это было? Почему тебе не нравится это место? Что так заразило сообщество тревогой и унынием, что они покинули свой выводок?
  
   Со вздохом смирения из-за моего собственного нежелания разрешить головоломку, я опустился на четвереньки перед ульем и поковырял траву кончиками пальцев.
  
   Там, конечно, были мертвые пчелы - рабочие живут всего несколько недель, и сентиментальные похороны не в интересах улья. Тем не менее, я послушно собрала те, которые не были высушены до шелухи, стараясь не напороться на жала, и завернула их в лист бумаги. Возможно, исследование под микроскопом выявило бы паразита.
  
   Когда я закончил, я взобрался на стену и посмотрел на склоны, сбегающие к Каналу. Сегодня вода была голубой под летним солнцем; я насчитал двадцать три судна, от легкой парусной лодки до тяжелого парохода, на пятачке прямо передо мной.
  
   Не такой этот кусочек холма. Даже в августе это было не в моде как у дальнобойщиков, так и у однодневных туристов. Ближайший дом находился почти в миле отсюда, на лугу не было ничего крупнее кустов дрока.
  
   Маленькая и робкая идея, рожденная одиночеством этого места и тремя днями моего собственного одиночества, закралась в уголок моего разума. Я задумчиво посмотрела на упаковку с пчелами.
  
   Затем я спрыгнул со стены и вернулся в дом. Я провел некоторое время с более научными руководствами по пчелам, пока не убедился, что все они рабочие, затем отправился в медохранилище, чтобы забрать одну из рамок с маточниками. Я бережно завернул его, положил в велосипедную корзину и отправился в Джевингтон, откуда пришло письмо мистера Миранкера.
  
   Женщина, бросавшая зерно своим цыплятам, направила меня к дому пчеловода на дальнем краю деревни. Я заметил самого мужчину за стеной, собиравшего ветки под яблоней. Он поднял глаза, не удивленный, увидев меня.
  
   "Добрый день, миссис Холмс".
  
   "Здравствуйте, мистер Миранкер".
  
   "Я пытаюсь собрать яблоки до того, как их найдут осы", - объяснил он. "Мне не нравится поощрять ос проводить время поблизости от пчел".
  
   "Вполне", - ответил я, запоздало вспомнив и с некоторым чувством вины, что Холмс однажды говорил мне нечто в этом роде. Словно для того, чтобы компенсировать мое собственное плохое содержание пчел, оставленных на мое попечение, я наклонилась, чтобы помочь ему очистить яблоки.
  
   "Я мог бы что-нибудь для тебя сделать?" - спросил он через некоторое время.
  
   "О, да", - сказал я. Я бросил свой груз помятых и испорченных фруктов в тележку и принес раму от своего велосипеда. Он подвел меня к залитой солнцем скамейке для горшков и убрал коллекцию глиняных горшков и гравия. Я смахнул пыль с досок и разложил свою рамку.
  
   "Интересно, можете ли вы рассказать мне что-нибудь об этих маточниках?"
  
   "Кроме того факта, что они пусты?"
  
   "Можете ли вы сказать, были ли они открыты изнутри или снаружи?" Я принес увеличительное стекло, но он его не взял.
  
   Он взял рамку, наклоняя ее вперед-назад к солнечному свету, пока я рассказывал ему о своих предположениях.
  
   "Улей стоит сам по себе на склоне холма. Ближайший улей находится почти в миле отсюда. Вот что мне было интересно." И я изложил ему историю, которую я выстроил в своем уме.
  
   Когда улей роится, правящая королева забирает с собой лучшую половину улья, оставляя после себя мед, детенышей-рабочих в сотах на весь улей и одну или несколько потенциальных маток. Оставшиеся рабочие ухаживают за маточниками до тех пор, пока не вылупится первая особь, после чего она пытается уничтожить своих потенциальных соперниц. Как правило, улей препятствует ей убивать их всех до тех пор, пока она успешно не вернется из своего брачного полета, готовая продолжить свою долгую жизнь в качестве центра будущего улья.
  
   Часы, в течение которых она отсутствует, - это время огромной уязвимости для улья. Голодная птица, холодный ветер - и их будущее не возвращается. И если ее улей позволил ей убить всех потенциальных соперников, они обречены.
  
   Летом были периоды дождей, и ветер всегда был проблемой вблизи моря, но я задавался вопросом, не вынудила ли удаленность улья королеву совершить более длительный, чем обычно, брачный полет, прежде чем ее настигли трутни из ее собственного и других ульев.
  
   Я не собирался заходить так далеко, чтобы предположить, что одиночество убило их, но это была основная идея.
  
   Мистер Миранкер слушал это, излучая сомнение, пока методично просматривал рамку, которую я ему принес.
  
   Я спросил его: "Как трутни узнают, что новая королева вылетает?"
  
   "Буквально по всему улью нарастает гул предвкушения. И королева поет, довольно громко. Затем, как только она оказывается в полете, они просто видят ее - она обычно выбирает ясный день для полета. Также возможно, что она "говорит" звуками, неслышимыми человеческому уху, или своими движениями, или даже испуская целый язык запахов ".
  
   "Как далеко может улететь трутень?"
  
   "Пчелы могут пролететь две или три мили".
  
   "Что случилось бы, если бы что-то помешало ее собственным трутням добраться до нее?"
  
   Миранкер искоса взглянул на меня, понимая, что он обсуждал механику пчелиного секса с женщиной, достаточно молодой, чтобы быть его внучкой. Он прочистил горло и храбро ответил: "Вообще говоря, трутни из ульев по всей округе откликаются на зов королевы-девственницы. Их сотни, даже тысячи."
  
   "А если бы поблизости не было других ульев?"
  
   "Поблизости всегда есть другие ульи".
  
   "Насколько я могу судить, ближайшие к этому улью пчелы находятся в нашем саду, более чем в миле отсюда".
  
   Миранкер уставился на меня. "Вы предполагаете, что полет королевы прошел, э-э, не завершенным?"
  
   "Возможно ли это?"
  
   "Более вероятно, что она вообще не возвращалась. Вот почему улей производит несколько маточных ячеек в ожидании неудачи ".
  
   "Но если она была слишком кровожадна для них? Если бы они не помешали ей убить своих соперниц?"
  
   "Тогда для них вполне может быть слишком поздно выращивать еще одно из яиц, оставленных предыдущей маткой". Но как раз в тот момент, когда я подумал, что мне удалось разгадать тайну Холмса, он сказал: "Однако. Эти ячейки были открыты изнутри".
  
   "Что, всех их?"
  
   "Пятерых, которых я вижу здесь. Сколько всего их было?"
  
   "Двадцать один. Все они выглядели в значительной степени ...
  
   "Двадцать один? Все вот так?"
  
   "Насколько я мог видеть".
  
   "Я должен сказать, что все они вылупились".
  
   "Вы хотите сказать, что в этом улье появилась двадцать одна королева? Каждая из них вылупилась и борется за первенство?" Абсолютный хаос, если бы это было так.
  
   "Скорее всего, вылупились и улетают в синеву. В некоторых ульях разница между ячейкой, предназначенной для роения, и ячейкой, предназначенной для замены матки, очевидна. Здесь я бы не был так уверен."
  
   "Итак, одна за другой, маточники вылупились и возглавили рой?"
  
   "Да. Однако, вы видите этот кадр здесь? Выводок?"
  
   "Невылупившиеся пчелы?"
  
   "А яйца?"
  
   Когда он указал мне на них, я смог их увидеть. "Что это значит?"
  
   "Это означает, что королева была активна до недавнего времени. Конечно, в улье была королева, когда я в последний раз проверял улей, три недели назад."
  
   "Значит, все это произошло за последние три недели? Двадцать один рой?"
  
   "Нет, рои появились заранее. И это странная вещь. В вашем улье была активная матка, и все же продолжали снова и снова выводиться девственные матки. И она не только не убивала их, она не возглавляла ни один из роев. Просто продолжала лежать, в то время как улей роился вокруг нее ".
  
   "Рабочие удержали ее от того, чтобы она их убила?" Действительно, безумие улья.
  
   "В их уменьшающейся численности? Я был бы удивлен, если бы они могли ".
  
   "Что произошло потом?"
  
   "Может показаться, что ваша королева просто проигнорировала императив убивать и занялась своими делами, в то время как улей роился вокруг нее до смерти".
  
   Улей погиб, потому что правящая королева и все двадцать одна из ее царственных дочерей были слишком мягкосердечны для убийства, и улей не мог собрать достаточное количество пчел для содержания выводка.
  
   Это показалось мне чрезвычайно важным, хотя о чем именно, я не мог сразу подумать. Мистер Миранкер, однако, обошел причины стороной.
  
   "В любом случае, как я и предлагал вашему мужу, заполнение улья новой колонией должно быть сделано в ближайшее время. Он мог бы добавить вторую коробку для улья на тот случай, если одиночество усугубило проблему ". В его голосе звучало сомнение по поводу моей теории.
  
   Мистер Миранкер явно больше интересовался решением, чем теорией. Я подумал, что Холмс предпочел бы разобраться в причине, но затем я вспомнил его первоначальное предложение покончить со всем ульем. Возможно, даже он не позволил бы философии встать на пути агрономии.
  
   В любом случае, пополнение улья было задачей, которую я был рад предоставить профессионалам, поскольку перемещение нескольких тысяч живых пчел по сельской местности не было проблемой, с которой я хотел бы столкнуться. Мистер Миранкер пообещал мне, что он будет следить за бродячими роями, которым, возможно, понравится новый дом, и я сказал, что попрошу Холмса при первой же возможности организовать второй ящик для улья.
  
   Я проехал на велосипеде четыре мили домой из Джевингтона, очень довольный своим решением проблемы Безумного улья.
  
   Позже я вынесла альбом с работами Дамиана на террасу, чтобы заново изучить его при свете дня.
  
   Были ли мрачные обертоны его более поздних картин плодом моего воображения? Не повлияло ли мое собственное одиночество на то, чтобы затуманить мое восприятие?
  
   Одну за другой я переворачивала страницы, задумчиво покусывая ноготь большого пальца.
  
   Нет, решил я: я не читал несуществующее сообщение. Картины Дамиана Адлера были поистине безумными - хотя, были ли они намеренно культивируемым безумием сюрреализма или его собственным внутренним безумием, я не мог сказать.
  
   Однако, изучая их под теплым послеполуденным солнцем, я понял кое-что еще: Холмс задал бы те же вопросы.
  
   Он не удовлетворился бы простым каталогом работ своего сына. Он бы вернулся к источнику и исследовал его корни, его влияния и его последствия.
  
   И если Холмс организовал расследование, то где-то у него должно было быть досье по этому делу. Это могла быть настоящая папка, или конверт, набитый записками, или футляр для документов, перевязанный и запечатанный ленточками, но, на его взгляд, это были бы записи о деле.
  
   В отличие от альбома, я не смог найти ничего похожего на досье по делу.
  
   Я искал часами: в лаборатории, в кладовой, в медохранилище, под коврами. Я стучал по камням, пока не заболели костяшки пальцев, разобрал все кровати, заглянул в каждую книгу по искусству на полках.
  
   Около полуночи я расслабил свою ноющую спину и неохотно решил, что он оставил ее в укромном уголке или с Майкрофтом.
  
   Я свернулась калачиком в постели и закрыла глаза, пытаясь не представлять живые черты Ирен Адлер, нарисованные ее сыном. Ирен Адлер, которой удалось взять верх над Холмсом в одном раннем и важном деле. Ирен Адлер, которую он разыскал во Франции несколько лет спустя и, сам того не подозревая, оставил с ребенком. Ирен Адлер, чья музыкальная жизнь переплеталась с жизнью Холмса, область жизни моей партнерши, в которой я не мог участвовать, поскольку у меня был железный слух и я не любил-
  
   Я резко выпрямился.
  
   Музыка.
  
   Я побежал вниз по лестнице к полке в гостиной, где Холмс хранил свои граммофонные пластинки. Поскольку у меня не было музыкального слуха, я редко подходил к этой полке, и все остальные, зная страсть Холмса к этим хрупким предметам, тоже старались держаться от нее подальше.
  
   Две трети пути вдоль полки занимала покрытая тканью коробка толщиной в дюйм с оперными записями Ирен Адлер. Внутри, между вторым и третьим дисками, лежал конверт из плотной бумаги, содержащий примерно тридцать страниц.
  
   Первой была копия записи о рождении Дамиана Адлера. Второй - фотокопия его призыва в армию. Третьим был бланк ареста, датированный 27 апреля 1918 года. Четвертый документ зафиксировал его поступление в психиатрическую лечебницу в Нанте 6 мая 1918 года.
  
   Он убил коллегу-офицера за десять дней до этого.
  
  
   15
  
  
   Гид (1): Гидом редко бывает человек, которого общество
  
   будет приглашать на свои вечеринки в саду. Появился гид мальчика
  
   как грубый хулиган с неотразимыми глазами и
  
   чрезмерная гордость человека, который завоевал
  
   горы: Это не имело значения, поскольку Гид обладал
  
   и знания, и мудрость.
  
   Свидетельство, II:1
  
  
  
   ХОЛМС СЛУШАЕТ."
  
   "Майкрофт, ты слышал что-нибудь от Дамиана?"
  
   "Шерлок, добрый вечер. Где ты?"
  
   "Ты что-нибудь слышал от Дамиана?"
  
   "Нет, с субботы. Ты потерял его?"
  
   "Мы вместе приехали в город во вторник, но сегодня рано утром он ушел из отеля и не вернулся, когда я пришла вечером. Я подумал, возможно, звонил ли он тебе ".
  
   "Нет. В каком отеле?"
  
   "Заведение в Баттерси, которым управляет двоюродный брат моего старого нерегулярного Билли".
  
   "Возможно, это все объясняет".
  
   "Его отсутствие, возможно, больше связано с нашей вчерашней деятельностью, чем с качеством нашего жилья. Я водил его по домам с дурной репутацией."
  
   "Связано ли это с нашим последним телефонным разговором, когда вы попросили меня разобраться в прошлом жены?"
  
   "Совершенно верно. У вас были какие-нибудь результаты?"
  
   "Прошло немногим более сорока восьми часов. Шерлок -"
  
   "Майкрофт, мы должны найти ее".
  
   "Я вижу это. И его самого".
  
   "Возможно также, что он получил сообщение".
  
   "Вы говорите о той, что была в колонке "Агония" в "Таймс", оформленной как реклама тонизирующего средства для нервов?"
  
   "Я должен был знать, что ты это заметишь".
  
   ""Сбит с толку твоей семьей? Напуган неопределенностью? У Эроса есть десять утренних тонизирующих средств, которые ты можешь попробовать в пятницу".
  
   "Это тот самый, хотя возникает некоторое удивление, что он был принят, учитывая двойной смысл. Дэмиан, кажется, встретил мужчину у памятника на площади Пикадилли, в десять часов."
  
   "Должен ли я понимать, Шерлок, что ты разговаривал с персоналом в кафе é Royal?"
  
   "Дамиан позавтракал там рано утром, когда ему передали конверт, оставленный для него двумя днями ранее. Позже его видели идущим по Риджент-стрит в компании мужчины, которого портье не знал, мужчины среднего роста, лет сорока, с темными волосами, в добротной одежде, без растительности на лице и со шрамом возле левого глаза ".
  
   "Что ты намерен делать теперь?"
  
   "Я оставила сообщение для Дамиана в отеле "Баттерси". Он еще может вернуться туда. Сегодня я дважды проходил мимо его дома, но там нет признаков жизни. Я отправляюсь туда прямо сейчас - я взломаю дверь и немного посплю, затем обыщу место при дневном свете. Я не могу понять, почему оказалось так трудно найти какие-либо следы китайской женщины и ее ребенка ".
  
   "Ты хочешь, чтобы я позвал Билли, чтобы он помог тебе?"
  
   "Возможно, нам придется, если это будет продолжаться намного дольше".
  
   "Я понимаю. Если Дамиан позвонит или пришлет сообщение, где я могу с тобой связаться?"
  
   "В доме Дамиана, если тебе удастся набрать код, чтобы я знал, что это ты. После этого я позвоню тебе снова завтра вечером - в субботу ".
  
   "Ты хотел бы, чтобы я сделал что-нибудь еще?"
  
   "Ничего. За исключением того, что, если мальчик свяжется с тобой, скажи ему... Я не могу представить, что ты мог бы ему сказать ".
  
   "Я передам ваши горячие наилучшие пожелания".
  
   "Что-то в этом роде. Спасибо тебе, Майкрофт."
  
   "Береги себя, Шерлок".
  
  
   16
  
  
   Руководство (2): Видите четко освещенные ступени: Мальчик, измученный
  
   в душе боролся с Ангелами и принял на себя их изменчивый
  
   сущность. Таким образом, когда он встретил своего Проводника, он был подожжен,
  
   как летучее вещество загорается от простого прикосновения пламени.
  
   Свидетельство, II:1
  
  
  
   Субботним УТРОМ я ПЫТАЛСЯ УБЕДИТЬ СЕБЯ, что два давних обвинения в насилии против человека, активно участвовавшего в боевых действиях, не были большим грехом. Дэмиану даже не было предъявлено обвинение в нападении в 1918 году, отчасти потому, что оба мужчины были пьяны, и свидетели не согласились с тем, кто из мужчин начал драку. В довершение всего, Дамиан не только все еще оправлялся от ран, но и был награжденным героем (чего я не знал), в то время как другой офицер был крепок телом и здоров, и, как известно, был агрессивен, когда напивался: отсюда вердикт о контузии и спокойном помещении в психиатрическую больницу в Нанте, а не в военный трибунал. Если Холмс был готов не учитывать прошлое Дамиана, если он был готов согласиться с тем, что смерть офицера была несчастным случаем, вызванным самообороной, кто я такой, чтобы не соглашаться?
  
   Я рано встал со своей бессонной постели и потратил два часа на то, чтобы решительно закончить работу по выгрузке сундуков и перетаскиванию их в склад для хранения вещей. Я приготовил тост и попытался сосредоточиться на газетах, но мой взгляд, казалось, постоянно был занят моими открытиями прошлой ночью, и я продолжал ловить заголовки о смерти и безумии и рекламу меда. Когда мое внимание привлекло личное уведомление, начинавшееся со слова "ЗАПУТАННЫЙ", я отложил газету и вышел на улицу, беспокойно бродя по саду, чувствуя себя так, как будто выпил несколько графинов крепкого кофе вместо одной чашки.
  
   Около десяти часов я оказался в комнате Холмса, изучая его нераспакованные сундуки, и решил заняться ими до того, как миссис Хадсон вернется вечером. Полчаса спустя, когда каждый дюйм комнаты был погребен под тяжестью долгого путешествия, я посмотрела на узел с изношенными чулками в своей руке и пришла в себя.
  
   Я не была экономкой Холмса; ни он, ни миссис Хадсон не поблагодарили бы меня за мои труды.
  
   Мне пришлось признать, что причиной моего нехарактерного для меня ведения домашнего хозяйства было беспокойство: когда я перевернул страницу в досье Холмса и увидел фотографию мертвого офицера, все, о чем я мог думать, это о том, что этот человек был похож на Холмса.
  
   Что было нелепо. Я не волновался, не больше, чем мне было скучно или одиноко в моем уединении. Очевидно, мне нужно было чем-то занять свое время, кроме сортировки носков. Лучше всего было быть чем-то занятым. Я намеревался вернуться в Оксфорд позже на этой неделе, чтобы возобновить там свою жизнь и работу. Вместо этого я бы ушел сейчас.
  
   Хотя я решил сначала заехать в Лондон и немного поговорить с Майкрофтом. Я сказал себе, что это был разумный поступок.
  
   Старший брат Холмса выглядел на удивление хорошо для человека, который заглянул через пропасть в смерть на Рождество раньше. Он сильно сбросил вес, и, судя по цвету его кожи, действительно проводил некоторое время на свежем воздухе.
  
   Он отмахнулся от моих комплиментов, признал потерю "трех или четырех стоунов", хотя должно было быть почти пять, затем проворчал, что физические упражнения - это безмерная скука, и прокомментировал, что, как он слышал, я присоединился к лиге коротко стриженных.
  
   Моя рука потянулась к волосам, которые я убрала, когда мы были в Индии. "Да, мне нужно было одеться как мужчина. Холмс чуть не потерял сознание от шока."
  
   "Я могу себе представить. И все же, я никогда не думал, что тебе идет образ девушки Гибсон ".
  
   "Спасибо тебе. Я думаю. Ты собирался куда-нибудь пойти?" Спросила я, рассматривая его коричневый легкий костюм.
  
   "Это не имеет значения", - сказал он. "После обеда у меня вошло в привычку гулять по парку вместо того, чтобы вздремнуть, как я делал раньше, но я с радостью отложу это удовольствие".
  
   "Нет, нет, я только что с поезда, я был бы рад глотку свежего воздуха".
  
   С гримасой, вызванной исчезновением оправдания летаргии, Майкрофт подхватил свою трость и соломенную шляпу, и мы спустились на Пэлл-Мэлл, чтобы повернуть в направлении Сент-Джеймс-парка.
  
   "Ты видел своего брата?" Я спросил.
  
   "Я не видел его с января, хотя я говорил с ним по телефону дважды, в среду днем и еще раз вчера вечером".
  
   "Он был в Лондоне?"
  
   "Я полагаю, что да. В любом случае, звонок в среду был из Паддингтона, хотя это может означать что угодно."
  
   "Или ничего". Вокзал Паддингтон отправлял поезда во всех направлениях к северу от Лондона, но он также был главной пересадочной станцией городского метро. "Чего он хотел?"
  
   "Предыдущий звонок был с просьбой о моей помощи в одном зарубежном элементе расследования".
  
   На странно незнакомом лице Майкрофта - теперь в нем были кости, а кожа обвисла из-за потери подкладки - застыло выражение, которое я, тем не менее, хорошо знала: ни к чему не обязывающая невинность. Быстрый ум внутри медлительного тела ждал, чтобы узнать, знаю ли я, что задумал Холмс, прежде чем он раскроет еще что-нибудь.
  
   "Дай угадаю: Шанхай".
  
   В Британии источники информации Холмса не имели себе равных, но как только расследование простиралось за пределы Европы или определенных частей Америки, в его сети знаний появлялись пробелы. Майкрофт, однако, провел свою жизнь в качестве проводника разведданных, которые охватывали весь земной шар: когда Холмсу требовалась информация, выходящая за рамки его кругозора, он обращался к Майкрофту.
  
   Шанхай не был предположением, и Майкрофт понял это.
  
   "Да, мне дали понять, что молодой Дамиан приехал в Сассекс".
  
   "Дамиан был там, когда мы приехали в понедельник, затем они оба ушли, когда я проснулась во вторник. Я не знаю, куда они направлялись, но прошлой ночью я нашел досье Холмса на Дамиана, и я был ... обеспокоен."
  
   "Обеспокоен", - задумчиво произнес он, кивая на землю.
  
   "Дамиан убил человека в 1918 году", - выпалила я. "Не тот человек, в убийстве которого его обвиняли в 1919 году".
  
   "Ни в том, ни в другом он не был обвинен".
  
   "Ты знал, о них обоих?"
  
   "Я сделал".
  
   "Почему..." Я остановился: он не сказал Холмсу по той же причине, по которой не рассказал ему о существовании Дамиана в первую очередь. "Вы видели его картины - Дэмиана?"
  
   "Некоторые из них. Я слышал, у него небольшая выставка в галерее на Риджент-стрит, я планировал пойти на нее ".
  
   "Он рисует безумие".
  
   "Я бы подумал, что это достаточно распространенная тема среди современных художников".
  
   "С большей или меньшей обдуманностью. Но в его работе есть что-то глубоко тревожащее ".
  
   "Хм", - сказал Майкрофт.
  
   "А как насчет вчерашнего телефонного звонка?"
  
   "Мой брат интересовался, видела я Дамиана или нет".
  
   "Он потерял его?"
  
   "Я не знаю, правильный ли термин "потерялся", но Дамиан покинул отель, где они остановились, рано утром в пятницу, и по состоянию на одиннадцать часов прошлой ночи он не вернулся. Я верю, что Шерлок передал бы мне сообщение, если бы мальчик появился снова ".
  
   "Я понимаю. Что ж, в любом случае, я должен поговорить с Холмсом перед отъездом в Оксфорд, просто чтобы сообщить ему, где я нахожусь, и узнать, не нужна ли ему моя помощь. У тебя есть какие-нибудь предположения, где он может быть?"
  
   Майкрофт полез в нагрудный карман и достал визитную карточку, четко выгравированную на поразительном ярко-красном фоне, с адресом на одном из переулков, соединяющихся с Риджент-стрит. На обороте, почерком Майкрофта, был другой адрес: Бертон Плейс, 7, в Челси.
  
   "Я не знаю, где мой брат, но это адреса галереи Дамиана и его дома. Любой из этих вариантов может быть хорошим местом для начала."
  
   Я удивленно посмотрела на него. "Ты просто носил это с собой повсюду?"
  
   "Когда я услышал, что ты не с моим братом, я понял, что пройдет совсем немного времени, прежде чем ты придешь искать".
  
   Я ухмыльнулась и быстро поцеловала его в щеку, затем развернулась.
  
   "Что мне делать с твоим саквояжем?" он позвал меня вслед.
  
   Я взмахнул рукой в воздухе и перешел на рысь.
  
   К моему удивлению, галерея, в которой продавались картины Дамиана Адлера, была не какой-нибудь узкой и унылой дырой на верхнем этаже в нескольких кварталах "от" Риджент-стрит, а процветающим магазином со стеклянными фасадами в двух шагах от Королевской академии. При моем входе звякнул колокольчик. Голоса доносились из-за перегородки в задней части зала, и изящная женщина лет сорока с небольшим высунула голову из-за стены, окидывая меня коротким, но проницательным взглядом. Я не думал, что произвел на нее слишком сильное впечатление, поскольку я не собирался изображать из себя покровителя искусств, когда уезжал из Сассекса. "Я буду с тобой через мгновение", - сказала она с французским акцентом.
  
   "Я рад посмотреть", - сказал я ей. Она вернулась к своему разговору, который имел отношение к доставке картины.
  
   В галерее было два зала. На первой были выставлены картины и несколько небольших бронзовых скульптур, которые до войны считались опасно авангардными, но теперь были просто комфортно современными. Я узнал портрет Августа Джона, а две бронзовые работы принадлежали Эпштейну. В соседней комнате были представлены более сложные формы: одно полотно, покрытое такой густой краской, что оно могло бы быть доской для рисования художника, прикрепленной к стене; три изогнутых листа латуни, которые могли быть лошадиными головами или женскими торсами, но в любом случае, казалось, корчились от боли; гигантский бокал для коктейля с широкими полями, наклонившийся, чтобы вылить зеленоватое содержимое в лужу на полу.
  
   Первую из картин Дамиана я заметила сразу, как вошла в комнату. Это было невероятно высокое, узкое полотно, двенадцать футов на два, и на первый взгляд казалось, что оно было вырезано из более крупного, более полного изображения: ветви и листья вверху уступали место удивительно реалистичной коре, а внизу - подстриженной траве, из которой росло дерево.
  
   Центром изображения была путаница цветов и форм: протянутая рука, нога, болтающаяся над травой, и, что самое тревожное, часть мужского лица с пристальным, мертвым взглядом. С потрясением я понял, что смотрю на полосу, так сказать, увеличенного изображения, на котором изображен человек, подвешенный к дереву - но если глаз был мертв, то эта напряженно вытянутая рука определенно не была.
  
   Если бы я был менее умелым мастером, я бы подумал, что он плохо нарисовал глаз; при более слабом уме я мог бы предположить, что художник не знал, как будет висеть мертвая рука. Но это был Дэмиан Адлер, поэтому я посмотрел на карточку, на которой было напечатано название:
  
   Вода на Мировом древе
  
   Если я помнил свою скандинавскую мифологию, бог Воден - или Один - повесился на девять дней на дереве, которое поддерживало мир, чтобы получить знания. Воден был слеп на один глаз.
  
   Я кивнул в знак признательности и перешел к следующей картине, изображающей руку, трясущуюся перед зеркалом, - умно, но не более того. Следующая за ней казалась сплошной стеной листьев, тщательно прорисованных, пока не замечалось, что две блестящие точки с одной стороны были глазами: Скрытый образ постепенно превратился в древнюю языческую фигуру Зеленого человека.
  
   В следующий раз, когда я гулял по лесу, у меня по спине побежали мурашки.
  
   На первый взгляд казалось, что в дальней стене комнаты есть окно, но на самом деле его не было.
  
   То, что у него было, было картиной в стиле тромпель, с тенями, естественно падающими как на внутренний подоконник, так и на сцену "снаружи." На нем был изображен переулок, который действительно мог находиться по другую сторону стены: пространство из грязно-красных кирпичей, увенчанное кусочком неба. На верхнем краю холста был изображен полумесяц, просвечивающий при ярком дневном свете. Мужчина шагал к правому краю холста, его шляпа сдвинута на затылок, правая рука вытянута вперед, схватившись за какой-то предмет, который был отрезан краем холста, - хотя что-то в его позе заставляло думать, что его, возможно, тянуло за собой то, что было у него в руке.
  
   Картина напомнила мне о чем-то: я прошел вперед, чтобы посмотреть, смогу ли я понять, о чем.
  
   Вблизи все изменилось. Кирпичи начали блестеть и приобретать текстуру живой материи, как будто с мышечной стенки содрали кожу. Еще ближе трещины и известковый раствор наполнились крошечными существами, которые извивались и обнажали острые, крошечные зубы; бледный силуэт в верхнем углу напоминал не столько дневную луну, сколько готовый открыться рот. Шаг назад казался естественной реакцией.
  
   Я не был удивлен, увидев подпись в углу: Вредитель . Внезапно я понял, почему это выглядело знакомо: если бы кирпичные стены были завалены мешками с песком, а бизнесмена заменили трое солдат, я бы смотрел на его рисунок 1915 года, изображающий окоп под огнем.
  
   "Завораживает, не так ли?" - послышался французский акцент у меня за спиной.
  
   "Тревожащий", - сказал я.
  
   "Великое искусство часто таковым и является".
  
   Я думал об этом. Возможно ли, что время объявит сына Холмса великим? Что особенность работ Дамиана была не столько признаком беспокойного ума, сколько бесстрашным исследованием художественного видения? Многие считали самого Холмса неуравновешенным. "Отличный или нет, я не уверен, что хотел бы видеть это в своей гостиной".
  
   Это было неправильно сказано: когда я повернулся, женщина подняла вежливое и снисходительное лицо. "Сюрреализм выражает мысль без причины, чистый художественный импульс без помех со стороны рациональности или эстетики. Возможно, вам стоит поближе взглянуть на другую комнату. Ванесса Белл только что прислала мне очень красивый портрет, который хорошо бы смотрелся на стене в гостиной ".
  
   Я поспешил вернуть женщине лучшее расположение. "О нет, мне чрезвычайно нравятся работы Дамиана. Он мне нравится, если уж на то пошло. Просто некоторые из его картин - это что? Слишком убедительный для комфорта?"
  
   Маленькая женщина склонила ко мне свою идеальную головку, размышляя. Сама она была искусницей - во всяком случае, безупречная внешность и симпатия к богемным художникам не шли рука об руку. В конце концов, она решила, что я тоже был не тем, кем казался.
  
   "Вы встречались с мистером Адлером?"
  
   "Я знаю его много лет", - сказал я, что было буквальной, если не полной, правдой. "Он приходил на ужин как-то вечером. Когда я услышал, что вы выставляете его работы, я подумал, что стоит заглянуть. Это еще одна его работа, не так ли?"
  
   На другой картине, на задней стене комнаты, была его характерная рука: болезненные, кошмарные образы, написанные с таким любовным реализмом, что хотелось протянуть руку и прикоснуться к поверхности, просто чтобы убедиться, что она двумерная.
  
   Опять луна. Только на этот раз это была пара лун, два ярких глаза в ночном небе, уставившиеся вниз на жуткие очертания с голубоватым оттенком внизу. Очертания ландшафта было трудно определить. Сначала я подумал, что это группа громоздких фигур, идущих по неосвещенной улице. Подойдя ближе, я заметил, что формы были почти квадратными: высокие здания в современном городе во время отключения электричества? Картина занимала самый темный угол комнаты, что ничуть не помогло. Но когда я был почти на вершине, детали стали ясны.
  
   На картине было изображено доисторическое место, группа массивных камней, как вертикальных, так и упавших, образующих неровный круг на залитом лунным светом склоне холма. Трава вокруг них состояла из миллиона тонких черных и иссиня-черных мазков, по текстуре напоминающих кошачий мех.
  
   Я поднял взгляд на двойные луны и увидел, что кратеры и узоры на их почти белых поверхностях были перестроены так, чтобы наводить на мысль о сетчатке и радужной оболочке: два больших бледных глаза смотрели вниз с серого неба.
  
   Если бы я увидел эту картину раньше, я бы никогда не заснул на залитой лунным светом террасе.
  
   "Аддлер известен своими лунами", - сказала француженка.
  
   "Безумие", - пробормотал я.
  
   "Прошу прощения?"
  
   "Безумие. От Луны, от луны. Существует давнее убеждение, что безумие связано с фазами Луны."
  
   "Очень интересно", - ответила она ледяным голосом, - "но Вредитель не сумасшедший".
  
   "Разве это не он?"
  
   "Не больше, чем у любого художника", - запротестовала она, затем неловко рассмеялась, как бы признавая, что мы оба позволяем себе остроумную клевету.
  
   "Чем безумнее, тем лучше, когда дело доходит до искусства", - согласился я. "Вы знакомы с его женой?"
  
   "Но, конечно. И ребенок, такая очаровательная вещь ".
  
   Я задумался над этим словом: либо женщина не любила детей, либо она не одобряла этого конкретного ребенка.
  
   Пока мы разговаривали, я изучал картину с двумя лунами, формы камней, текстуру черного на черном склоне холма. Этот человек обладал мастерством, не отрицая этого, хотя создание бесконечной череды работ, вызывающих у зрителя беспокойство, не могло гарантировать коммерческого успеха.
  
   Я начал отворачиваться, затем остановился, когда в уголке моего глаза вновь обозначилась фигура.
  
   То, что я принял за плоский камень в центре круга, не было ровным прямоугольником; при внимательном рассмотрении слабые отблески лунного света на бесчисленных листьях травы заставляли фигуру казаться имеющей концы. Я снял очки; из-за отсутствия фокуса все стало яснее. Камень имел очертания человека с раскинутыми руками, словно купающегося в лунном свете.
  
   Когда я снова надел очки, намек на человечность исчез, пока я не перестал быть уверен, что он там вообще был.
  
   "Сколько стоит вот это?" Я спросил.
  
   Она выгнула бровь при виде моей юбки двухлетней давности и нечищеных туфель и назвала цену, примерно в три раза превышающую мою ожидаемую. Затем она добавила: "Возможно, я смогу немного спуститься, поскольку вы друг художника".
  
   "Я возьму это. И я подумаю об остальных ".
  
   Она откровенно уставилась на меня, разинув рот, но я знал, что Холмсу понравилась бы эта работа - хотя я мог бы попросить его повесить ее в одной из комнат, в которых я не проводил много времени.
  
   Я договорился об отправке его в Сассекс и уехал, размышляя над идеей написать "Мысль без причины" и чистым художественным импульсом . Если бы Дамиан долго и упорно искал способ противопоставить себя своему отцу-рационалисту, он не смог бы найти лучшего стиля, чем сюрреализм.
  
   Я проехал по линии Пикадилли до Южного Кенсингтона и направился пешком к Бертон-Плейс. После цен, которые мне назвала француженка, домашний адрес Дамиана стал более понятным.
  
   Богемия разрывалась между презрением к деньгам и элементарным человеческим стремлением к комфорту. Слишком большой успех в искусстве рассматривался как сомнительное достижение, если не прямая измена Делу, доказательство того, что кто-то перешел на сторону буржуазии и среднего класса. Деньги (будь то заработанные или унаследованные) можно было бы оправдать, поделившись ими с менее удачливыми членами богемного сообщества, но, исходя из образа Иоланды, который я начал формировать, я довольно сильно сомневался, что жена Дамиана с энтузиазмом отнесется к прихлебателям.
  
   Дом номер семь, Бертон Плейс, оказался в тихом тупичке, через одну улицу от парка, в районе, состоящем из похожих аккуратных, узких двух-и трехэтажных домов. Действительно, прогуливаясь взад и вперед по прилегающим улицам, я начал чувствовать, что хожу по человеческому эквиваленту пчелиных сот, идентичных отсеков, нарушенных лишь случайными маточниками. Не тот район, который можно было бы ожидать, чтобы приютить бородатого художника с пристальными лунами и причудливыми городскими пейзажами - Челси был для состоятельных людей, в отличие от более рабочей Фицровии, где настоящие художники благородно голодали.
  
   В доме Адлера не было никаких признаков жизни, но многие приходили и уходили из тех, кто находился поблизости: любой взлом в это время суток не остался бы незамеченным.
  
   Итак, я сделал то, что сделал бы любой исследователь приятным субботним днем, и пошел поговорить с соседями.
  
  
   17
  
  
   Награда (1): Всего через несколько недель после того, как он был преобразован,
  
   новорожденный человек узнает, что этот самый эфемерный из
  
   ученичество сохранило земную жизнь Проводника
  
   из пламени и суматохи разгневанной земли: награда.
  
   Свидетельство, II:2
  
  
  
   РЕАКЦИЯ В ДВУХ ДОМАХ ПРЕДПОЛОЖИЛА, а в третьем подтвердила, что я был неубедителен в своих исследованиях. Горничная на первом и мужчина с газетой на втором, оба разобрали мою первую дюжину слов - "Добрый вечер, я друг Адлеров из седьмого номера и" - прежде чем их взгляд остановился на моей невзрачной блузке и непримечательной юбке, и на их лицах появилось вежливое недоверие.
  
   В третий раз, когда это случилось в доме номер одиннадцать, человеком, чьи подозрения я высказал, был ребенок лет восьми-девяти. Она открыла на мой стук, и, хотя я ожидал, что родитель появится в любой момент, ребенок предстал передо мной со всем апломбом домохозяина. Итак, я сказал ей, кто я такой и чего хочу. Она склонила голову набок.
  
   "Ты на них не похожа".
  
   "Один что?" Я спросил. Как вообще можно разговаривать с ребенком? У меня не было большого опыта в этом.
  
   "Как друг Адлеров".
  
   "Почему, на что они похожи?"
  
   "Не такой, как ты", - услужливо подсказала она.
  
   Я посмотрела на свою юбку и скорчила гримасу. "Я знаю. Сегодня мне пришлось навестить своих родителей, и вот каким они хотели меня видеть ".
  
   "Ты слишком взрослая, чтобы одеваться для своих родителей".
  
   "Никто никогда не становится слишком старым для этого".
  
   Ее блестящая головка склонилась в другую сторону, пока она размышляла. "Они дают тебе пособие, и ты должен делать их счастливыми?"
  
   "Что-то вроде того". Мои родители умерли почти десять лет назад, но это не означало, что я время от времени не менял свою внешность, чтобы угодить другим авторитетам.
  
   "Это ужасно", - заявила она, давая понять, что я только что разрушил все ее ожидания относительно жизни свободного взрослого человека.
  
   "Верно, но это только на поверхности. Могу я спросить вас..."
  
   Но наша дискуссия о достоинствах Богемии была прервана авторитетной фигурой самого ребенка, когда пальцы обхватили дверь на восемнадцать дюймов выше ее и потянули ее на себя. Наконец-то: мать.
  
   Девочка задрала голову вверх и сказала: "Мама, эта леди ищет Стеллу".
  
   "На самом деле, " сказал я, " я ищу родителей Эстель".
  
   "Почему, что они сделали?"
  
   Интересное предположение. "Ничего, насколько я знаю. Я друг Дамиана, неожиданно приехавший в город, и я надеялся, что он и Иоланда будут здесь. Но никто не отвечает, и мне интересно, есть ли у вас какие-нибудь идеи, куда они могли подеваться?"
  
   Глаза устремили свой взгляд вниз. "Честно говоря, ты не похож ни на одного из друзей Адлеров".
  
   Я подавила вздох, но тут вмешался ребенок. "Она только что приехала навестить своих родителей и боится, что ее отрежут, поэтому ей приходится так одеваться, совсем как нам с бабушкой".
  
   При этом на лице женщины отразился юмор, тот тип юмора, который указывает на степень остроумия.
  
   "Я не надевала юбку с прошлого года, и у меня не было времени подогнать подол", - призналась я. "Но это правда, я знаю Дамиана много лет. Я встретил его во Франции, сразу после войны."
  
   Заявление либо звучало правдоподобно, либо содержало факт, который, как она знала, был правдой, потому что она посмотрела на свою дочь сверху вниз и сказала: "Беги и налей чай своим куклам, Вирджиния. Я буду там через минуту ".
  
   Неохотно ребенок отошел, чтобы побрести, ссутулив плечи, к лестнице. Когда ее ноги были на ступеньках, ее мать повернулась ко мне.
  
   "На днях здесь был джентльмен, спрашивал об Иоланде".
  
   Я услышал обвинение в ее тоне и поспешно попытался придумать безобидное объяснение. "Высокий пожилой мужчина?"
  
   "Да. Ты знаешь его?"
  
   "Мой отец. Или, скорее, отчима. Когда я узнала, что скоро приеду, я попросила его позвонить и рассказать Дэмиану и Иоланде. Они не отвечали на телефонные звонки, а она ужасный корреспондент. Когда он их не нашел, я понадеялся, что, возможно, он просто их упустил ".
  
   "Я понимаю", - сказала она, принимая как объяснение, так и комментарии инсайдера об Адлерах. "Обычно субботним вечером я бы сказал, что вы можете найти Иоланду в церкви, но я не видел никого из них несколько дней. Возможно, их нет в городе."
  
   "Когда ты в последний раз их видел?"
  
   "Дай мне подумать. Вы знаете, я не верю, что видел ее довольно давно, хотя я видел его совсем недавно. Это было в воскресенье, не так ли? Да, он шел по улице с чемоданом, когда мы уходили на ужин к моей матери. Он поздоровался с детьми. Но я не видел ни миссис Адлер, ни ребенка с тех пор, как... о, я знаю, мы встретились в парке, возможно, дней десять назад, сразу после того, как прекратились дожди. Нашим дочерям нравится играть вместе ". Я подумал, что маловероятно, чтобы у ясноглазого ребенка, с которым я только что разговаривал, было слишком много общих интересов с младенцем, младше ее вдвое. Скорее всего, их "совместная игра" была удобным предлогом для их матерей задержаться на скамейке в парке, поболтать.
  
   "Это должно было быть, сколько, в среду?"
  
   "Я так думаю".
  
   "А Дэмиан, ты видел его в воскресенье днем?" С чемоданом - уезжаешь в Сассекс?
  
   "Это верно".
  
   "Вы сказали, что миссис Адлер ходит в церковь в субботу вечером. Где это?"
  
   "Ну, я не уверен, что это точно церковь. Это одно из тех мест в конференц-зале, где полно странных людей ".
  
   "Это где-то поблизости?"
  
   "Я думаю, да - это мой муж рассказал мне об этом, позвольте мне спросить его. Джим? Джим, не мог бы ты подойти сюда на минутку, там леди ищет Адлеров из седьмого номера. Мой муж, Джим, - сказала она, когда полный мужчина лет сорока подошел к двери, демонстративно неся чайную чашку. Отдаленные голоса указывали на других детей, находящихся под присмотром няни. И присутствие невозмутимой жены у двери в то время, когда запахи готовки наполняли дом, указывало на то, что в помещении также был повар: никакой богемы, эти.
  
   "Мэри Рассел", - сказал я, протягивая руку сначала ему, затем ей.
  
   "Джим, ты можешь сказать мисс Рассел, где находился тот конференц-зал, в который, как ты видел, входила миссис Адлер несколько недель назад?"
  
   Джим не был мозгом семьи, и ему пришлось рыться в своих воспоминаниях в поисках рассматриваемого события. Через некоторое время его круглое лицо прояснилось. "Ах, да. Своеобразные виды. Художественный, разве ты не знаешь?"
  
   "Это похоже на the Adlers", - весело согласился я. "Ты помнишь, где был зал?"
  
   Он мгновение помешивал чай, затем поднял чашку, чтобы рассеянно отхлебнуть: это действие пробудило память. "Однажды вечером я возвращался из кино. Гарольд Ллойд, это был. Замечательный забавный человек". Я издавал ободряющие звуки, надеясь, что мне не суждено услышать весь сюжет какой бы то ни было картины.
  
   К счастью, вмешалась его жена. "В каком кинотеатре это было, Джим?"
  
   "Вверх по Бромптону", - быстро ответил он.
  
   "Не тот ли, что в Старом Бромптоне?"
  
   "Нар, рядом с V и A."
  
   "Разве это не дорога Кромвеля?" Я спросил.
  
   "Турлоу, на время", - поправила она меня.
  
   "Не Турлоу", - настаивал он. "Ниже этого". Это, как подсказала мне моя мысленная карта, действительно вывело нас на участок Бромптон-роуд, который соединялся с Фулхэм-роуд. Я не знал, как незнакомец вообще находит дорогу в этом городе, где улица может называться пятью именами менее чем за милю.
  
   "Значит, конференц-зал располагался вдоль Бромптон-роуд?"
  
   "Только с этой стороны". Между ними, они сузили круг поиска для меня, и хотя я знал район достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что на этой улице нет настоящего зала собраний, было любое количество зданий, в которых могло быть большое помещение над магазинами на первом этаже, и его описания "над канцелярскими принадлежностями с причудливыми ручками в витрине" было достаточно для начала. Я поблагодарил их и пожелал им хорошего вечера.
  
   Джим ушел, но жена вышла из-за двери и понизила голос. "Ты сказал, что ты его друг? Язык мистера Адлера?"
  
   "Изначально его, да", - сказал я осторожно.
  
   "Но ты ее немного знаешь?"
  
   "Не так хорошо, как я с ним, но немного". Одну фотографию и описание мужа лучше было бы описать как "очень мало", но женщина хотела мне что-то сказать, и я подумал, что она просит ободрения.
  
   "Это она... То есть, можно ли на миссис Адлер положиться?"
  
   Интересное слово. "Надежный?"
  
   Казалось, она сожалеет о вопросе, но она настаивала. "Я хочу сказать, мистер Адлер кажется достаточно приятным человеком, для художника, то есть. Вежливый и такой хороший с маленькой девочкой, но жена... ну, она немного странная ".
  
   "Хм", - сказал я, отчаянно нуждаясь в подсказке относительно особого типа странностей Иоланды. "Она действительно так действует на человека, это правда. Возможно, дело просто в том, что она иностранка."
  
   "Верно. Но ты бы сказал, что в глубине души она хорошая жена и мать?"
  
   Ах. "Она очень любит ребенка", - сказал я с несколько большей уверенностью.
  
   "О да, в этом нет никаких сомнений. Просто, ну, у них было три разные няни за те несколько месяцев, что они здесь, и агентство - это агентство, которым я пользуюсь, когда мне кто-нибудь нужен - они сказали мне, что ходят слухи, что это непростая должность. Милые люди, разве вы не знаете, но... иностранный. Они не понимают, как все делается должным образом. В любом случае, это означает, что Дамиан - мистер Адлер - похоже, заботится о ребенке самостоятельно гораздо больше, чем можно было бы ожидать ".
  
   "Иоланда действительно уходит время от времени", - предположил я.
  
   "Точно!" - сказала жена и мать, не принадлежащая к Богеме.
  
   "Ну что ж", - сказал я. "Ты знаешь художников. Они живут не так, как другие люди. Я думаю, Дамиану скорее нравится быть ... папочкой ".
  
   Она не обратила внимания на мою нерешительность, которая была вызвана не столько мыслью о том, что Дамиану доставляет удовольствие отцовство, сколько незнакомой лексикой: Мама, папочка , и язык детской давался мне нелегко. Ее лицо смягчилось от облегчения. "Это совершенно верно, он до смерти любит маленькую Эстель. То есть ты хочешь сказать, что он водит ее в парк, потому что ему это нравится, а не потому, что его жена, ну, бросает их?"
  
   Я сделала все возможное, чтобы заверить ее, что Дамиану ничего так не нравилось, как проводить каждый дневной час с ребенком, в то время как его жена порхала вокруг, занимаясь Бог знает чем, затем я еще раз поблагодарила ее и оставила присматривать за чаепитием куколок.
  
   Спускаясь по ступенькам, я размышляла о том, что женщина, которая не подумала назвать посетителю свое имя, возможно, не является лучшим судьей женщины, чьи интересы лежат за пределами дома.
  
   Я не нашел помощи в трех оставшихся домах и подумал: пройтись по прилегающим улицам или направиться в конференц-зал на Бромптон-роуд?
  
   Я решил, что дальнейший опрос более отдаленных домов оставлял мало надежды найти золото, поэтому я повторно проследил шаги Джима, из Челси по Фулхэм-роуд и вдоль кривой окраины Бромптона. Там я обнаружил дверной проем рядом с магазином канцелярских принадлежностей. Магазин был открыт, дверь - нет, хотя к его центру была прикреплена вывеска, написанная от руки буквами::
  
   Собрание Детей света, 19:00 по субботам
  
   Я позволяю своему взгляду блуждать по отражению в витрине магазина канцелярских товаров. Молодая женщина там не походила на потенциальное дитя света-огней, поправил я себя, хотя мне пришлось задаться вопросом, не было ли ошибкой множественное число. Если бы у меня сложилось хоть сколько-нибудь правильное впечатление об Иоланде Адлер, моя безвкусная юбка и практичные туфли не помогли бы мне втереться в ее круг. В любом случае, не было никаких сомнений в том, что мне нужно было что-то сделать со своим внешним видом перед входом в зал, который должен был состояться после.
  
   Несколько лет назад я содержал квартиру в городе, но супружеская пара, которую я нанял для ее содержания, с тех пор вышла на пенсию, и хлопоты по ее содержанию перевешивали ее временную полезность. Теперь, в тех редких случаях, когда я бывала в городе без Холмса, я оставалась либо у его брата, либо в моем женском клубе с причудливым названием "Превратности судьбы". Или, в крайнем случае, одно из убежищ Холмса.
  
   Именно в последнем были необходимые средства, чтобы превратить меня из серой куколки в полноценную бабочку; так уж случилось, что одна оказалась совсем рядом.
  
   Я продолжал бродить по торговым улицам, пока не подошел к универмагу, в котором Холмс соорудил потайную комнату. Я открываю себя с помощью скрытого ключа и невидимой защелки. Из его многочисленных убежищ по всему городу это было одно из самых гнетущих, такое же тусклое и душное, как шкаф, на который оно походило. Но он был до краев забит костюмами, и через несколько минут у меня была целая охапка подходящей одежды, которую можно было подержать перед зеркалом.
  
   Или, возможно, маловероятно одежды может лучше описать одежду, я завернулся в прозрачной юбке с нарочито неровный низ-линия, цыганский стиль блузка чье иго был жесток с вышивкой, алый кожаный пояс с пряжкой, изготовленный из куска бирюзы, и мягкую шаль, что может быть привлекательного в менее броский оттенок зеленого. Все, что было на мне, кроме очков и обуви, бросалось в глаза, все было ярким, все цвета сочетались.
  
   Я провела линию подводки вокруг глаз и добавила к волосам повязку из павлиньих перьев, затем, поразмыслив, сменила полдюжины стеклянных браслетов на правом запястье на серебряную цепочку, к которой были прикреплены различные крошечные и эзотерические формы. Как ювелирное изделие это было и некрасиво, и неудобно, но в предыдущих случаях я обнаружил, что это дает прекрасную возможность для разговора. Я изучил результат на стекле, затем проверил время на своих прискорбно заурядных наручных часах.
  
   Без двадцати минут семь. Я мог бы обойти Детей Света, или Огни, как может быть, игнорируя интересы жены, чтобы броситься прямо по следу самого Дамиана. С другой стороны, в этой ее церкви, по-видимому, очень ограниченное количество часов, чего не было в другом месте, куда я направлялся.
  
   Нет, я решил: я ненадолго остановлюсь в зале собраний, а затем пойду дальше. Я мог только молиться, чтобы ни в одном месте я не встретил никого, кто знал бы меня.
  
   Конечно, я всегда мог заявить, что одет для костюмированного бала.
  
  
   18
  
  
   Награда (2): Благодаря объятиям своего Проводника,
  
   мужчина обнаружил, что обладает дарами, как глубокими
  
   и примитивный, озарения человеческие и божественные:
  
   то, что люди называют ясновидением.
  
   Свидетельство, II:2
  
  
  
   УЗКИЙ ДВЕРНОЙ ПРОЕМ РЯДОМ С МАГАЗИНОМ КАНЦЕЛЯРСКИХ товаров теперь привлекал людей. Вошли три молодые женщины в самых обычных платьях, что заставило меня усомниться в моем костюме, но затем мужчина в эффектном черном бархатном плаще, который, должно быть, поджаривался, вышел из такси и пронесся внутрь, женщина осталась расплачиваться с водителем, одетая лишь ненамного менее возмутительно, чем моя собственная, поэтому я продолжал приходить.
  
   Дверной проем вел к узкой, ничем не украшенной лестнице, откуда доносился шум толпы. Я поднялся наверх и обнаружил комнату, вдвое больше, чем у продавцов канцелярских товаров на первом этаже, половину кресел которой занимали пятьдесят или шестьдесят профессиональных искателей, студентов-поэтиков, скучающих молодых женщин и серьезных старых дев. Я ни в коем случае не был самым колоритным.
  
   Одна из Серьезных старых дев с плохой кожей и крашеными в черный цвет волосами приветствовала меня с собственническим видом в сочетании с энтузиазмом, от которого мне стало не по себе. Она схватила мою руку обеими руками, удерживая ее, пока называла мне свое имя (Миллисент Дануорти), рассказала о своей долгой истории как Дитя Огней (я отметил множественное число) и заверила, что я тоже к вечеру обрету Просветление и обязательно получу ответы на любые вопросы, идущие от Чистого Сердца (в ее произношении четко указаны все заглавные буквы). Я с некоторым трудом отдернул руку, взял брошюры, которые она сунула мне, и отступил, пока она все еще говорила.
  
   К счастью, в это время вошли еще несколько человек и помешали ей последовать за мной к месту сзади между женщиной с носом, похожим на открывалку для консервов, и молодым человеком с покатыми плечами и влажными на вид руками.
  
   Единственным предположением, что вечер мог включать религиозный элемент, было то, что стулья были расставлены с проходом посередине, чтобы обеспечить своего рода процессию. Сама комната состояла из трех невзрачных стен, оклеенных обоями, и четвертой из новеньких деревянных шкафов для хранения. Сидения были расположены у этой стены, что казалось странным выбором, особенно потому, что центральные двери были скреплены большим, практичным висячим замком. Тяжелые шторы на трех окнах, выходящих на улицу, провисли, хотя они были отдернуты, а окна открыты в тщетной попытке разогнать тепло в комнате: если бы вечернее развлечение включало в себя фотосъемку под фонарем и задергивание штор, я бы ускользнул.
  
   Поскольку сама комната мне ничего не сказала, а прихожане показались мне обычным сборищем чудаков и других легковерных типов, я обратился к брошюрам, которые мне дали.
  
   "Огни" - множественное число, о котором шла речь, казалось, были солнцем, луной, планетами и звездами. И не обязательно в таком порядке, я увидел, когда читал плохо напечатанные, но связно написанные брошюры. Подобно гомеопатии, которая объявляет разбавленные вещества более эффективным лекарством, чем мощные дозы того же вещества, влияние далеких звезд считалось равным влиянию солнца и Луны.
  
   Я вздохнул. Почему так много религий было построено на таких бессмысленных основаниях?
  
   Остроносая женщина рядом со мной услышала мой шум и ощетинилась. "Ты видишь что-нибудь, вызывающее неодобрение?" - требовательно спросила она.
  
   Я состроил торжественную гримасу с широко раскрытыми глазами. "Это был звук скорби, что я столько лет не слышал этого послания".
  
   Истинно верующий выглядел подозрительно. К счастью, активность в передней части зала отвлекла ее от дальнейших обвинений.
  
   Женщина с веселым лицом, бойкая и опрятная, как медсестра, несмотря на длинный белый халат, который она носила, и большое золотое кольцо на правой руке (медсестры обычно избегают колец), прошла в переднюю часть теперь уже заполненной комнаты, чтобы обратиться к висячему замку на двойных дверях. У нее были проблемы, она становилась все более и более взволнованной, пока мужчина, который мог быть ее братом, также одетый в халат и с кольцом, не встал, чтобы помочь ей. Вдвоем они стащили эту штуковину и отодвинули двери.
  
   Моим первым сюрпризом на этом вечере стал открывшийся таким образом бэкдроп: картина Дэмиана Адлера.
  
   Не то чтобы его сразу можно было распознать как таковой. На самом деле, в нем даже нельзя было сразу распознать картину, просто черное пространство, разбитое крошечными белыми крапинками. Со своего места в конце я мог видеть немногим больше, чем бархатную темноту и ощущение глубины, но, проведя последние два дня за его работой, я не сомневался, что это дело рук Аддлера.
  
   Двое послушников подтащили к открытым дверям несколько шаткий на вид стол и теперь накрывали его черной тканью. Женщина установила пару курильниц для благовоний и поднесла спичку к содержимому, из которого пошел густой дым, что заставило меня порадоваться за мое место сзади. Мужчина достал из одного из шкафов серебряный канделябр, поставил его на скатерть и начал вставлять в нее свечи. Свечи были черными.
  
   Я воспрянул духом. Собирался ли я стать участником Черной мессы?
  
   Я потратил достаточно времени на изучение теологии, чтобы наткнуться на различные пародии на римско-католическую мессу, от Пира дураков до оргии на алтаре. Но, конечно, ничего слишком экстремального не произошло бы здесь, в зале общественных собраний, куда приглашаются незнакомцы с улицы?
  
   Нет: Ни люди, ни их поведение не предполагали, что они собирались устроить оргию на шатком столе. Возможно, это разочаровывает, но опять же, у меня не было желания быть арестованным во время рейда. Соперники Холмса в Скотланд-Ярде никогда бы не позволили никому из нас смириться с этим.
  
   Взволнованным брату и сестре потребовалось некоторое время, чтобы зажечь сопротивляющиеся фитили, но когда на конце каждой темной свечи стало больше света, они отступили назад и посмотрели на аудиторию. Все собрание - некоторые из нас с опозданием - поднялись на ноги, и те, кто был в курсе, нестройным хором произнесли: "Свет из тьмы".
  
   Половина света в зале была приглушена, что, по крайней мере, способствовало снижению температуры, и с этими словами фигура в поразительно белом одеянии с капюшоном прошла по центральному проходу, благоговейно держа перед собой книгу. Это была Миллисент Дануорти, женщина с плохо выкрашенными черными волосами, которая приветствовала меня. У нее тоже было золотое кольцо на правой руке, хотя я был уверен, что раньше она его не носила. И когда я посмотрел вниз на руку женщины рядом со мной, я увидел, что она тоже носила такую же, большую, грубо сделанную ленту из ярко-желтого золота.
  
   Когда мисс Дануорти заняла свое место впереди, по залу пробежала дрожь: ноги переминались с ноги на ногу, люди смотрели на своих соседей, подняв брови, послышался тихий шепот.
  
   Она положила книгу на импровизированный алтарь и подняла лицо; ее первые слова объяснили реакцию. "Учитель не смог быть здесь сегодня вечером и попросил меня возглавить поклонение. Он передает свою любовь и надеется вернуться на следующей неделе ".
  
   Прихожане, казалось, неохотно, расселись по стульям. Без дальнейших церемоний она открыла книгу, бросив беглый взгляд на простой рисунок, выполненный позолотой на темной обложке, и прочитала голосом, полным театрального благочестия:
  
  
   Звезды
  
   Человек был всего лишь ребенком, когда он начал слышать послание звезд, понимать точность их значения, чувствовать тонкую связь между их путями и путями человеческих существ.
  
   Не секрет, что величие и небесные движения идут рука об руку. На протяжении веков небеса отмечали рождение знати, предоставляя мудрецам висящую звезду для поиска младенца Иисуса. И небесные тела иногда сотрудничают, посылая падающую звезду, чтобы выразить одобрение небес человеческим усилиям, или даже оказывая помощь действиям простых людей: Вильгельм Завоеватель взошел на трон с кометой в ночном небе над головой; когда Иисусу Навину понадобилось больше часов, чтобы завершить свое завоевание, солнце задержалось на небе, чтобы осветить ему путь.
  
   Это была обычная религиозная чушь, которая расцвела после окончания войны, в равной степени заблуждение, неопрятное мышление и эгоизм. Моя собственная традиция иудаизма верит, что нет ничего, что Бог любит больше, чем остроумный спор; слова, которые прочитала Миллисент Дануорти, были отличной иллюстрацией необходимости преподавания раввинских дебатов в государственных школах. Ее аудитория впитала это, какими бы образованными и преуспевающими они ни были, хотя было ясно, что многие из них слышали текст раньше. Один или двое из тех, кто был рядом со мной, даже произносили слова себе под нос, пока женщина читала.
  
   Это продолжалось и продолжалось, личные откровения, связанные с библейскими ссылками, мировой мифологией и историческими событиями, все это было задумано (если можно использовать этот термин) для того, чтобы прочно поместить "человека" (очевидно, автобиографическое третье лицо) в пантеон святых людей на протяжении веков и связать его идеи с идеями, содержащимися в великих мировых религиях. Включение скандинавских божеств привнесло некоторую инновационность - большинство синтезаторов опирались на египетский или индийский пантеон, - но, кроме Локи и Бальдра, где можно было бы ожидать Тота или Шивы, я не услышал ничего, что могло бы оправдать насилие, совершенное над рациональностью. В комнате было тепло, от благовоний исходил приторный запах, и это был долгий день; я старался не задремать окончательно, чередуя составление грубого письма Холмсу с непрерывным списком заблуждений и лжи.
  
   Чтение, наконец, подошло к концу. Книге позволили закрыться, и женщина выжидающе посмотрела поверх наших голов в дальний конец комнаты. По проходу послышались шаги, мужчина и женщина в мантиях несли, соответственно, графин с прозрачной жидкостью, который выглядел так, как будто ему самое место на прикроватном столике, и пару обычных стаканов для питья. Они поставили посуду перед Миллисент Дануорти и отошли в сторону; на мгновение она стала похожа на женщину в ночной рубашке, которая наливает себе воды, и я подавил смешок. Женщина рядом со мной бросила на меня сердитый недоверчивый взгляд, и я поспешно придала своему лицу серьезность.
  
   "Для тех, кто жаждет света, пейте глубоко", - провозгласил голос мисс Дануорти. Я был поражен, потому что слова напоминали слова другого религиозного лидера, с которым я работал несколько лет назад. Однако вскоре я решил, что это не мистика, а мелодрама. Прихожане встали и направились к выходу, где каждый с благоговением сделал глоток. Еще пятеро из них, четыре женщины и мужчина, носили одинаковые золотые браслеты на правых руках.
  
   Когда все, кроме меня и еще одного человека, причастились, женщина выпила немного сама, разбрызгала оставшиеся капли по полу и провозгласила: "Идите своим путем в любви к Владыке Огней".
  
   Она зажала книгу в руке и снова пошла по проходу. Я заметил, что ее одеяние имело небольшую малиновую форму, удлиненный треугольник, увенчанный кругом, вышитый над сердцем - рисунок, который я мельком видел на обложке книги:
  
  
  
   ***
  
   Замочная скважина? Или прожектор, иллюстрирующий название церкви?
  
   К моему удовольствию, за службой последовал чай с печеньем, который подал их эквивалент Союза матерей - заваренный чай, поданный в обстановке святости, был идеальной обстановкой для сбора мозгов. Однако прихожане, казалось, не были склонны задерживаться, либо из-за неожиданного отсутствия Учителя, либо просто из-за духоты в комнате, так что мне следовало действовать быстро.
  
   Я обратился к своему соседу с теорией о том, что самые твердые для раскалывания орехи (так сказать) содержат самое сладкое мясо.
  
   "Какое это было самое приятное чтение! И скажи мне, это была просто вода, которую ты пил?"
  
   "Ты мог бы съесть немного сам", - сказала она.
  
   "О! Я не знал, я думал, это только для посвященных. Какая жалость. Я обязательно продолжу на следующей неделе ".
  
   Она немного смягчилась. "Значит, ты планируешь вернуться?"
  
   "Конечно! Как ничто другое, я хотел бы услышать Мастера - не так ли вы его называете? Я думал, он всегда был здесь ".
  
   "Обычно он такой, но бывают моменты, когда его тело лишено Самости, и он не может присутствовать в своей телесной ипостаси. Он, без сомнения, был здесь по духу".
  
   "О!" - воскликнул я. Я пискнула, как будто призрак стоял у моего плеча. "Хорошо, я с таким нетерпением жду встречи с ним. Иоланда Адлер рассказала мне о нем. Ты знаешь Иоланду?"
  
   "Конечно, она одна из... одна из наших постоянных клиентов". Мне стало интересно, что она собиралась сказать. Один из посвященных? Так сказать, ведущих огней?
  
   "О, и кто-нибудь не будет возражать, если я пойду взглянуть на картину спереди? Это написано ее мужем, не так ли?"
  
   Она начала собирать свои вещи, чтобы уйти. Теперь она сделала паузу, чтобы посмотреть на меня более внимательно. "Так и есть. Большинство людей даже не замечают, что это картина ".
  
   "Неужели? Я бы подумал, что это безошибочно ". Я шагнул к ней, заставляя уступить дорогу и пропустить меня в центральный проход. Я думал, что она последует за мной, но я слышал, как она пожелала спокойной ночи некоторым другим, и она ушла.
  
   Картина была почти полностью черной. Его текстура состояла из сотен кругов, начиная от крошечных точек и заканчивая точками размером с ноготь большого пальца. На всех изображен один и тот же рисунок света: капли на окне, отражающие безоблачное ночное небо. На каждом из них длинная полоса света указывала на луну, искаженную изгибом капель; вокруг полосы россыпью мелких пятнышек были звезды.
  
   Это было тонко, сложно и захватывало дух.
  
   Я не знаю, как долго я стоял там, не обращая внимания на пустеющую комнату и уборку алтаря и канделябров, но в конце концов Миллисент Дануорти, теперь без кольца и мантии, пришла, чтобы закрыть картину за дверями. Я неохотно отступил назад, разглядывая хилый висячий замок и думая, что это был тот самый Adler, который я был бы не прочь повесить на стену в моей гостиной...
  
   Но я расследовал, а не планировал кражу произведений искусства. "О!" - воскликнул я. Я воскликнул. (Такой полезный звук, что для обозначения пустой головы.) "Это как капли дождя на окне!"
  
   "Да, это прекрасно, не так ли?" Она сделала паузу, и мы оба уставились на нее. "Тебе понравилось обслуживание?"
  
   Я подавил в себе некоторую степень пустоголового энтузиаста, потому что эта женщина была более проницательной, чем остроносая женщина, рядом с которой я стоял. "О, это было так увлекательно, все это о свете и тьме. В этом есть такой смысл, тебе не кажется?"
  
   Мисс Дануорти действительно думала. "Я рад, что тебе понравилось. Приходите снова и приводите своих друзей ".
  
   "О, я сделаю это, совершенно определенно. На самом деле, я здесь из-за подруги - Иоланды Адлер, жены Дамиана, " пояснила я, указывая на картину.
  
   "Ты знаешь Адлеров?"
  
   "Она больше, чем он, но да. Они приходили сюда некоторое время, не так ли?"
  
   "Ну, миссис Адлер, конечно. И его время от времени. Такой приятный молодой человек, он напоминает мне моего брата. Который был убит", - добавила она печально. "В Ипре".
  
   "Мне жаль. Но Адлеров не было здесь сегодня вечером ".
  
   "Нет. Возможно, что-то произошло".
  
   "Значит, ты с ней не разговаривал?"
  
   "Не за последнюю неделю, нет". В ее голосе звучало недоумение, указывающее на то, что она не только понятия не имела, где находится Иоланда Адлер, но и была удивлена, что не видела ее.
  
   "Такой интересный человек, не правда ли?" У меня потекли слюнки. "Такой экзотический. Откуда это она была родом? Сингапур?"
  
   "Я думал, это Шанхай?"
  
   "Ты прав! Я немного глуп, когда дело доходит до географии. Но мне просто нравится ее акцент ".
  
   "Это очаровательно, хотя и так легко, что с закрытыми глазами можно подумать, что она выросла в Лондоне".
  
   "В любом случае, как долго она сюда ходит?" Я спросил это рассеянно, мое внимание было приковано к картине.
  
   "Она была здесь в самом начале. В январе начались собрания. Хотя я должен сказать, что она никогда не казалась настолько преданной работе Мастера, как некоторые из нас. За последние месяцы она, кажется, потеряла интерес ".
  
   "Есть ли у нее какие-нибудь особые приятели среди детей?" Мне просто интересно, она тоже нашла тебя благодаря другу ".
  
   "Я никогда не замечал, чтобы она была особенно близка с кем-либо из других. Кроме Хозяина, конечно. На самом деле, у меня скорее сложилось впечатление, что она знала его раньше ".
  
   Затем она потянулась к дверям, чтобы закрыть картину Дамиана, чтобы не видеть, как у меня отвисла челюсть.
  
   "Что, в Шанхае?" Мой вопрос был немного слишком резким. Она посмотрела на меня через плечо, и я поспешил уточнить. "Я не знал, что "Дети" - это международная организация. Разве это не здорово!"
  
   "Насколько я знаю, это единственный центр. Я просто имел в виду, что миссис Адлер знала его до того, как мы открылись."
  
   "Ах, я понимаю. Когда это было, ты знаешь?"
  
   "Собрания начались в январе, мы переехали в это пространство в следующем месяце. Итак, было ли что-нибудь еще?"
  
   "Просто, ты не знаешь, будет ли "Мастер" здесь на следующей неделе?"
  
   "Никогда не знаешь наверняка", - вежливо ответила она и пожелала мне спокойной ночи.
  
   Эта мягкость наводила на мысль, что она знала больше, чем говорила, если не об Иоланде Адлер, то о Мастере. Возможно, мне также следует узнать немного больше о компетентной, непривлекательной и ранимой Миллисент Дануорти.
  
   Я ждал на другой стороне улицы, когда она вышла из зала собраний последней и заперла за собой дверь, чувствуя себя немного неловко с упакованным в белое свертком размером с книгу и мантию. Она заперла дверь, надежно переложила сверток в левую руку и зашагала прочь по улице, где густой, пахнущий бензином воздух вскоре избавил мой череп от головной боли, вызванной благовониями.
  
   К счастью, женщина жила в нескольких минутах ходьбы от холла - сесть в автобус так, чтобы она не обратила на меня внимания, было бы непросто - и в течение четверти часа она исчезала за входной дверью обветшалого жилого дома. Я подождал, пока на западной стороне второго этажа не зажегся свет, затем ушел.
  
   Было уже слишком поздно продолжать обхаживать соседей Адлеров, даже если бы я был одет для дела, но половина десятого была бы почти идеальной для жителей другого района города.
  
   Однако у меня возникли сомнения по поводу одежды, которую я выбрала. Они были в самый раз для Детей огней, но для штурма твердыни лондонского авангарда?Требовалось что-то менее легкомысленное, более драматичное.
  
   К счастью, на моем пути был тайник.
  
   До сегодняшнего вечера я обнаружил, что, разумно используя английские булавки и липкую ленту, я могу превратить пару брюк Холмса во что-то, что не будет выглядеть как ребенок, играющий в переодевания из отцовского гардероба. Сегодняшней жертвой моего нападения на пленку стал прекрасно скроенный вечерний костюм, который, как я думала, он хранил у Майкрофта, хотя это могло быть точной копией того предмета одежды. В любом случае, я быстро переделала его в свою рамку и надела поверх белой рубашки, только что из прачечной, добавив роскошный жилет с вышивкой, который я нашла в глубине шкафа. Мои светлые волосы, подстриженные над ушами еще в феврале, все еще доходили только до мочек, поэтому я пригладила их немного помадой и слегка подкрасила глаза, повязав на шею шелковый шарф.
  
   Я выглядела, как ни удивительно, такой, какой я была: женщиной в (в основном) мужской одежде. Я открыла сейф и взяла себе различные виды наличных, затем извлекла мундштук из слоновой кости из набора ручек и карандашей для макияжа в стаканчике и сунула его в нагрудный карман. Еще раз взглянув на свое отражение, я накрасила губы ярко-красным, затем удовлетворенно кивнула.
  
   Одежду, в которой я начала день, вернувшись в Сассекс, я сложила в черную матерчатую сумку, добавив одну или две вещи из гардероба, на всякий случай. Я выхожу из машины и протягиваю руку, чтобы вызвать такси, которое отвезет меня в столицу Богемии.
  
  
   19
  
  
   Награда (3): Человек остался, зная путь, но
  
   без инструментов, чтобы исследовать его, ощущая его божественность, но
  
   не хватает средств, чтобы вывести его на передний план.
  
   Свидетельство, II:2
  
  
  
   ДАЖЕ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ПРОВОДИТ СВОЮ ЖИЗНЬ, занимаясь уголовными расследованиями, занимаясь академией или вообще находясь за пределами страны, не мог не найти столицу Богемии. Проследите Риджент-стрит до того места, где она протягивает руку, чтобы обнять Эроса; проведите черту между Королевской академией и театрами на Шафтсбери-авеню, между Сохо и Сент-Джеймс; опишите пересечение финансов с чувственностью, где искусство пересекается с драмой, и там вы найдете кафе éRoyal.
  
   Было девять двадцать субботнего вечера, и, несмотря на строительные леса в связи с продолжающимися ремонтными работами, в кафе é Royal было очень уютно. Я подождал, пока не увидел подходящую пару, приближающуюся к его дверям, затем пристроился рядом с женщиной, чтобы сделать ей замечание о Доре Кэррингтон. Наш очевидный разговор благополучно вывел меня за дверь - на одинокую женщину все еще, даже в эти просвещенные дни, с подозрением смотрели собаки ресторанной охраны. Я демонстративно вручил носильщику блестящие чаевые, чтобы тот сохранил мою черную матерчатую сумку (золотые гинеи были архаичны, не тратимы и чертовски впечатляющи: Холмс держал их в своих тайниках именно для этой цели) и пронесся внутрь.
  
   Когда я был здесь с Холмсом несколько лет назад, у каждого был выбор между собственно рестораном, Гриль-залом или пивной внизу, известной своим завсегдатаям как Зал для игры в домино за то, что там постоянно слышался стук фишек. Ремонт, казалось, сметал большую часть неряшливого очарования кафе, но, спускаясь по лестнице, я перестал беспокоиться о том, что его клиентура вообще покинет его. Стена шума ожидала меня среди позолоченных кариатид и зеркал в стиле рококо: резкие голоса, пронзительный женский смех и непрерывный стук столовых приборов о тарелки возникали из миазмов табачного дыма и алкогольных паров, которые придавали стенам и плюшевым банкеткам локальные оттенки синего, позолоченного или алого.
  
   Магистр обладал врожденной способностью этой расы объясняться, несмотря на препятствия, и я отреагировал типично, сказав ему, что встречаюсь с другом, и поднял запястье, чтобы проверить время. Он прочитал слова по моим губам или, возможно, просто по жесту, и хотя несколько лет назад он, возможно, колебался, это были двадцатые годы. Он отошел в сторону, пока я оглядывалась в поисках своего воображаемого спутника.
  
   Женщина моего роста, в мужской одежде, но с алыми губами и в цветастом жилете, была замечена даже в этом месте. Я оглядел комнату, позволяя комнате разглядывать меня, прежде чем покачать головой мужчине и сказать ему: "Моя подруга еще не пришла, почему бы мне не сесть вон за тот столик и не подождать ее?"
  
   Если бы столик не был маленьким и неловко расположенным позади особенно шумной компании, у него могло бы быть другое предложение, но по тому таинственному принципу осмоса, который действует в хорошо организованном кафе & # 233; за те тридцать секунд, что я стоял там, мужчина узнал о монете, которую я дал портье, и просто наклонил меня вперед. Либо это, либо, как пришло мне в голову гораздо позже, он узнал во мне бывшего компаньона Шерлока Холмса и решил дать мне отпуск.
  
   Я заказал выпивку, достал мундштук из слоновой кости, нахмурился из-за отсутствия сигарет в карманах и наклонился, чтобы одолжить сигарету у одного из мужчин за шумным столом. Менее чем через три минуты после того, как я вошел, у меня в руке была сигарета и стул за переполненным столом; официант в белом фартуке до пола подошел, чтобы поставить передо мной мой коктейль, и двадцать совершенно незнакомых людей прижали меня к своей богемной груди.
  
   Я с осторожностью выбрал маленький столик непростой конструкции, поскольку шумная компания явно собралась вокруг Великого Человека, их число увеличивалось за счет подхалимов, расположившихся в дальнем конце. Я был на середине стола, достаточно близко, чтобы поймать его взгляд, если не ухо, но мне не потребовалось много времени, чтобы понять, кто он такой.
  
   Огастес Джон был самым невероятным из созданий, процветающим богемцем - тем, кого даже пригласили в Королевскую академию. Возможно, его нонконформистские манеры даже способствовали его успеху, поскольку в художнике двадцатого века эпатажность и авангардизм был желателен - и человек, который превозносил превосходство своих друзей-цыган, который вел домашнее хозяйство из двух жен, одетых по-крестьянски, и их разномастных босоногих детей, в то же время заводя любовниц и дружа с членами королевской семьи, и который разгуливал по Лондону, выглядя как канадский траппер в бархатном плаще, был самим определением нонконформиста.
  
   Он также был прекрасным художником, что значительно помогло делу.
  
   Я позволил разговору вертеться вокруг меня некоторое время, пока я сидел, курил и кивал в ответ на мнения о политике и скандале, охватившем печатника и скрипача (это был богемный скандал, и, следовательно, в нем были замешаны деньги и буржуазные взгляды, а не деньги и сексуальная распущенность), и сравнительные достоинства Греции по сравнению с югом Франции как дешевого, теплого места, удобно усеянного деревенскими декорациями, где можно провести зиму, рисуя картины.
  
   Когда мой стакан опустел, я заказал напитки для полудюжины моих ближайших соседей по столику. Уровень шума в кафе é грохотал, как прибой; дым стал таким плотным, что золотые стены перестали сиять. Поэт слева от меня заснул у меня на плече. Я положил его голову на стол; мужчина напротив нас налил себе из полупустого бокала поэта. Двое людей рядом с ним, которые притворялись, что их ноги не соприкасаются под столом, не могли больше этого выносить и ушли с разницей в пять минут, никого не обманув. Женщина в костюме, похожем на тот, что был на мне, некоторое время задержалась у моего плеча, пытаясь завязать разговор, пока не стало ясно, что мне это неинтересно, после чего она раздраженно ушла. Великий человек во главе стола заметил эту маленькую игру и поймал мой взгляд после того, как лесбиянка ушла дальше. Он подмигнул; я пожал плечами; несколько минут спустя по столу поплыл клочок сложенной бумаги. На лицевой стороне был набросок угловатого молодого андрогина в очках, которым мог быть только я. Я развернул его и прочитал:
  
   Я мог бы сделать что-нибудь интригующее с такой моделью, как ты. Заинтересованы?
  
   Внизу был указан адрес. Я подняла глаза, чтобы увидеть, что он смотрит на меня, и, боюсь, я покраснела, совсем немного, прежде чем храбро поднять свой бокал за него.
  
   "Састимос!" Я окликнул сидящих за столом, что заставило его кустистые брови приподняться.
  
   "Састимос! Дробой тумай, Ромалай." То, что он ответил на мое цыганское приветствие, возможно, было проверкой, и я вызвал в памяти давние уроки Холмса по языку.
  
   "Наис туках", - вежливо ответил я.
  
   "Андай савай витсах?" - спросил он, что было немного сложнее, как с языком, так и с вопросом о том, к какой группе рома я принадлежал. Но шум и толпа скрыли все мои ошибки, и, прежде чем он успел приказать мне пересесть за стол к нему, я демонстративно сложил газету и сунул ее в карман, как бы говоря, что мы продолжим разговор в другое время.
  
   (На самом деле, у меня не было намерения делать это, но, как оказалось, я действительно ходил к Джону в другое время, и в итоге он написал небольшой портрет. Это то, что Холмс ценит без вопросов.)
  
   К десяти сорока был достигнут пик вечера, и гуляки начали переходить в другие ночные заведения. Драматург в лавандовом костюме встал и объявил, что, по его мнению, он хотел бы пойти на вечеринку, о которой слышал в Бромптоне, и удалился, держа под руки по женщине. Две супружеские пары напротив меня обменялись рукопожатиями со всеми присутствующими, а затем они тоже ушли, хотя мне показалось, что каждый вышел за дверь с супругом другого. В конце концов, Огастес Джон поднялся и направился к выходу, раздраженно глядя на полдюжины поклонников, которые потянулись за ним. Спящий поэт, фыркнув, проснулся, выпил содержимое ближайшего стакана и, пошатываясь, побрел в направлении входа. Когда официант вернулся, я заказал еще один напиток, хотя мой бокал был еще наполовину полон, и спросил двух человек рядом со мной, не хотят ли они еще. Они бы.
  
   "Это был Огастес Джон, не так ли?" Я спросил женщину, худое, коричневое существо с неопрятной челкой и в разномастной одежде.
  
   "Вы, должно быть, новенькая в городе, если не знаете его". У нее был привлекательный голос, низкий и только начинающий грубеть от сигарет, которые она курила.
  
   "Я был в отъезде некоторое время, в Америке", - сказал я ей, хотя Джон был постоянным посетителем кафе é Royal в течение многих лет.
  
   Она спросила меня об Америке, я придумал несколько историй о тамошнем мире искусства, о котором я почти ничего не знал, затем снова спросил о Джоне.
  
   "Интересно, может ли он знать, где находится мой друг, другой художник. Я должен был спросить его до того, как он ушел ".
  
   "Кого ты ищешь?"
  
   "Дэмиан Адлер".
  
   "Извините, я его не знаю".
  
   "Да, ты понимаешь", - пропищал мужчина рядом с ней. "Парень-художник, француз или что-то в этом роде, его жена знает Кроули".
  
   "О, точно - он. Хотя я не видел его некоторое время ".
  
   "Ты имеешь в виду Алистера Кроули?" Я спросил мужчину - писателя, насколько я помнил. Еще один писатель.
  
   "Это тот самый парень".
  
   Женщина прервала. "За исключением того, что это был не Кроули, не так ли, Ронни?"
  
   "Тем не менее, это было так", - утверждал он.
  
   "Нет, они говорили о нем, но я не думаю, что она его знала".
  
   "Но почему я должен ... О, ты прав, это Бетти говорила о нем, с ней".
  
   Я не был уверен, что следил за этим довольно пьяным разговором. "Вы хотите сказать, что миссис Адлер говорила с кем-то еще об Алистере Кроули?"
  
   "Бетти Мэй. Кроули убил ее мужа."
  
   "Муж Бетти Мэй?" Это звучало знакомо, хотя и не имя Мэй.
  
   "Рауль Лавдей. Поступил первым в Оксфорд, попал в круг Кроули, умер от наркотиков или чего-то в этом роде в монастыре Кроули в Италии или Греции или где-то еще."
  
   "Сицилия", - сказал я автоматически. Я вспомнил это из газет годичной или более давности. "Значит, Иоланда Адлер разговаривала здесь с Бетти Лавдей?"
  
   "Скорее, она читает мне нотации", - сказала женщина. "Бедная Бетти, она в ужасе от Кроули, каждый раз, когда она встречает кого-то, кто интересуется им, она чувствует, что должна спасти их от него".
  
   "И Иоланда интересовалась Кроули?"
  
   "Да. Или, может быть, не Кроули напрямую." Она моргнула с совиной сосредоточенностью.
  
   "Кто-то вроде Кроули?" Я упорствовал.
  
   "Или это был кто-то, кого она знала, интересовался Кроули, и она выясняла, сколько у него проблем? Извините, я действительно не помню, это было давно. Кстати, меня зовут Элис Райт. А это Ронни Сатклифф." Я пожал ее руку - разбитую, исцарапанную и мозолистую - и его руку, которая была значительно мягче.
  
   "Мэри Рассел", - сказал я, представившись ей во второй раз за этот вечер. "Ты скульптор, не так ли?"
  
   Она просияла. "Ты слышал обо мне?"
  
   У меня не хватило духу признать, что ее руки рассказали мне о ее призвании. "О, да. Но прости меня, Ронни, я не могу вспомнить, где ..."
  
   "Ронни - писатель. Он собирается изменить лицо литературы в этом столетии, пройдя далеко за пределы Лоуренса ".
  
   "Д. Х.", - уточнил Ронни с самодовольным видом.
  
   Я торжественно кивнул и поддался недоброму порыву. "Тебя уже опубликовали?"
  
   "Издательским миром управляют филистеры и капиталисты", - прорычал он. "Но у меня было опубликовано несколько стихотворений, когда я еще учился в Кембридже".
  
   "Я с нетерпением жду возможности увидеть вашу работу", - заверил я его.
  
   Алиса вспомнила, о чем мы говорили. "В любом случае, зачем ты ее ищешь?"
  
   "Для Иоланды? Я больше пытаюсь найти ее мужа, Дамиана. Он мой старый друг, мы знакомы много лет, и, как я уже сказал, я недавно вернулся в город. Я надеялся увидеть его ".
  
   Лукавая улыбка Элис показала, что она неправильно истолковала мое желание увидеть Дэмиана Адлера, но я сдержал порыв разъяснить ей: если это заставит ее считать меня обитателем преступного мира художников, тем лучше. Я пожал плечами, как бы признавая, что она была права.
  
   В кафеé прибирались на ночь, стулья расставляли вокруг мраморных столешниц, бокалы полировали и расставляли обратно на полки. Оставшиеся семь членов нашей компании занимали один из трех столиков, которые все еще были заняты, и вскоре нас вежливо ожидали, что мы уйдем.
  
   К счастью, прежде чем я смог придумать причину, чтобы привязаться к ним, двое моих новых друзей заявили права на меня вместо них.
  
   "Не хотели бы вы продолжить, чтобы что-нибудь выпить?" Спросила Алиса.
  
   "Тот самый Фицрой?" Предложил Ронни.
  
   "У меня немного заканчиваются средства, " сказал я им, " но я был бы рад ..."
  
   "Почему бы не заскочить домой?" Элис прервала, прежде чем они смогли обнаружить, что сами расплачиваются за остаток вечера. "Кто-то оставил там пару бутылок, и Банни, вероятно, не успела их прикончить".
  
   Столкнувшись в тот вечер с таким разнообразием человеческих отношений, я был готов поспорить, что Банни на самом деле не был крупным кроликом. Однако, поскольку от этих двоих можно было бы получить больше информации, я с готовностью согласился.
  
   Выйдя на улицу, мы все трое зажмурились под воздействием свежего воздуха. Через мгновение из кафе вышел мужчина é и вложил мне в руку какой-то предмет - сумку с юбкой и блузкой, которые я надела в Сассексе много долгих часов назад. Я поблагодарил его, но он исчез прежде, чем я смог найти для него монету, и я присоединился к двум моим спутникам, когда они поворачивали вверх по Риджент-стрит, прижавшись друг к другу, чтобы не раскачиваться на тротуаре. Мои собственные ноги неуверенно ступали, но как только в ушах перестал звенеть и ощущение жжения в глазах прояснилось, я обнаружил, что это был очень приятный вечер.
  
   Элис говорила со мной через плечо таким тоном, который достигал и тех, кто находился в зданиях вокруг нас. По ее словам, она была современной скульпторшей, дающей женский взгляд на самый мужской бастион из всех искусств. Ее главной проблемой, помимо нежелания мира искусства относиться к женщинам серьезно, было найти студию, достаточно большую, чтобы вместить ее видение. Когда мы добрались до их дома и студии, в полумиле от нас, в Сохо, я понял, что она имела в виду.
  
   Чердак, в котором она работала, в четырех покосившихся пролетах над уровнем улицы, предназначался для размещения прислуги, а не для хранения полутора тонн металлолома. Я начал следовать за двумя внутрь, затем заметил предмет посреди пола и остановился как вкопанный. Конечно, это было мое воображение, которое нанесло такой провал на половицы?
  
   "Я называю это "Свободой", " с гордостью сказала мне Элис. Скульптура, казалось, имела какую-то смутную репрезентативную основу, но были ли конечности руками нескольких женщин, разбрасывающих корм для цыплят, или ногами боевых коней, я не мог сказать.
  
   "Это автобиографично", - добавил Ронни. "Где штопор?" - спрашиваю я. Поскольку при этом вопросе он рылся в ящике стола, я подумал, что он спрашивает не о компоненте скульптуры.
  
   "Банни использовала его сегодня утром, чтобы забить горшки, прежде чем поместить их в печь".
  
   Господи, еще и печь для обжига? "Есть ли люди под нами?" Я спросил.
  
   "Просто Банни, и она нас не услышит", - заверила меня Элис, что было совсем не тем, о чем я спрашивал.
  
   "Как..." Я остановился, не находя слов.
  
   "Как я собираюсь это вытащить? Задняя стена из простого кирпича и жести, я приглашу группу друзей, чтобы они пробили дыру и помогли ее опустить ". Она, казалось, гордилась тем, что уже решила эту проблему.
  
   "Честно говоря, внизу живут люди? Потому что я действительно не думаю, что половицы достаточно прочные, чтобы поддерживать ваш... видение."
  
   Это показалось двоим забавным, и они начали хихикать. Ронни пересек комнату, целясь в бутылку, стоявшую на длинном высоком рабочем столе, только для того, чтобы его взгляд остановился на монументальном произведении искусства - нет, углубление в досках не было плодом моего воображения.
  
   "Мы здесь единственные, мы и Банни", - наконец ответила Элис. "Фактически здание принадлежит ей, хотя ее отец подает на нее в суд, чтобы заставить продать его, чтобы покрыть некоторые счета. Но если старик добьется успеха, мы сказали ему, что ему придется покончить с этим вместе с нами внутри ".
  
   Мне не показалось, что ему придется ждать окончания судебного разбирательства, чтобы увидеть снос здания, но я почувствовал облегчение от того, что под нами не было семей, спящих.
  
   "Я не совсем уверен, что это здание не принадлежит мне", - сказал Ронни, обращаясь к бутылке, с пробкой от которой он начал бороться.
  
   "Закон такой патриархальный", - прокомментировала мне Элис.
  
   "Э-э", - сказал я.
  
   "Муж имеет права на имущество своей жены", - объяснила она.
  
   "Итак, Ронни женат на Банни?"
  
   "Банни - это, конечно, не ее имя", - беспечно сказала Элис. "Мы назвали ее так после того, как она проявила такой энтузиазм по поводу ..."
  
   "Алиса!" Ронни пожурил.
  
   Она снова хихикнула и закончила предложение. " - о размножении. Трое детей за четыре года свидетельствуют об определенном энтузиазме, вам не кажется? Но да, она, Ронни и я женаты. Тебя это шокирует?"
  
   Я не собирался признаваться в каком-либо шоке от доктрин свободной любви, но я вернулся к своему первоначальному беспокойству с новой настойчивостью.
  
   "Здесь живут дети?"
  
   "Не в данный момент. Мама Банни этого не потерпела и приехала, чтобы забрать их ".
  
   Я вздохнул легче; по крайней мере, на моих руках не было безопасности невинных.
  
   Ронни выругался в сторону бутылки; Элис положила локти на высокий стол, чтобы наблюдать за его борьбой. Я осторожно последовал за ним, держась самых краев комнаты. Пробка отклеилась, поэтому Ронни затолкала остатки внутрь с помощью инструмента для вырезания, затем взяла ближайший стакан, в котором по краям были помада и еда. Он плеснул немного вина и кусочков пробки в стакан и поставил его передо мной. Я осторожно поднесла его к губам - хотя, судя по исходящему от стакана сырому запаху, любое загрязнение будет хорошо и по-настоящему стерилизовано.
  
   "Когда ты познакомился с Адлерами?" Я спросил напрямик. Это был долгий день, и я решил, что эти двое были не в том состоянии, чтобы требовать деликатности.
  
   "Когда-нибудь наступит зима".
  
   "Это было на рождественской вечеринке у Эпштейнов, помнишь?" Сказал Ронни.
  
   "Джейкоб Эпштейн устроил рождественскую вечеринку?" Я спросил.
  
   "Это была не столько рождественская вечеринка, сколько вечеринка в честь Рождества", - услужливо объяснила Элис. "Его жена дала это, чтобы показать, что она больше не сердится на Кэтлин. Ты знаешь жену Джейкоба, Маргарет? В прошлом году она подстрелила одну из любовниц Джейкоба, когда узнала, что Кэтлин беременна, хотя пять или шесть лет назад была совершенно согласна растить маленькую девочку, которую он родил от кого-то другого. Обычно она вполне довольна тем, что позволяет любовницам Джейкоба жить с ними, но по какой-то причине она настроена против Кэтлин. В любом случае, теперь это решено ".
  
   Боже, моя жизнь была скучной. "Так это было, когда ты встретила Дамиана и Иоланду?"
  
   "Иоланды там не было, не так ли, Ронни?"
  
   "Разве это не была она?"
  
   "Нет, я помню, потому что Дэмиан не мог поехать с нами за город после вечеринки, он должен был быть дома, потому что Иоланда убила бы его, если бы узнала, что он оставил ребенка одного. Должно быть, это было, когда они впервые попали сюда - верно, была какая-то чушь о поиске няни. Дети такие утомительные, не так ли? Почему нельзя просто предоставить их самим себе?"
  
   "Значит, Иоланды не было дома?"
  
   "Что-то религиозное, не так ли?" - сказал он, вспоминая.
  
   "Возможно", - согласилась она.
  
   "Теперь я действительно вспомнил. Ты хотела, чтобы он пришел, потому что надеялась, что сможешь затащить его в постель."
  
   Элис засмеялась и стрельнула в меня взглядом; я приготовился к дальнейшим шалостям. "На самом деле, это был Ронни, который хотел закрутить с ним интрижку и надеялся, что я присоединюсь. Я бы тоже так поступил".
  
   "Я не виню тебя", - сказал я спокойно. "Дамиан очень привлекательный".
  
   "У тебя есть..."
  
   "Нет", - сказала я, мой ответ был слишком быстрым. "Нет, я не слышал. И не с Иоландой, " добавил я, чтобы восстановить свою богемную добросовестность.
  
   "У нас тоже. Он отверг нас, сначала одного, потом другого. Не то чтобы я отказался от него - у него есть темная сторона, которую практически можно попробовать на вкус ".
  
   "Э-э, что именно ты подразумеваешь под темной стороной?"
  
   "О, Дэмиан производит впечатление здорового парня, женатого на одной женщине, даже на папочке, но когда узнаешь его поближе, обнаруживаются более темные побуждения. Я хочу сказать, просто посмотрите на его картины ".
  
   Мне пришлось согласиться, что полезное не первое слово, которое можно было бы выбрать для описания Addler картины, но я не могу сказать, что Алиса на самом деле что-то знал о Дамиана "темной" стороне, или если бы это была просто романтическая болтовня с отвергнутой женщиной.
  
   "Он держит свой нрав под контролем", - рискнул я.
  
   "В большинстве случаев вряд ли можно догадаться, что у него есть пчела", - согласилась она, и этот обмен репликами не продвинул меня дальше.
  
   Я сделал всего один глоток из стакана, который держал в руке, но либо алкоголь был крепким, либо сам разговор был головокружительным. Я поставил стакан, поймал его, когда он наклонился, и переставил на более ровное место на краю листа измазанной соусом газеты, остатков чьего-то обеда. Возможно, обеды на несколько дней. Ронни протянул руку и рассеянно отломил немного корочки от засохшего куска пирога с говядиной, не обращая внимания на мышиный помет, разбросанный вокруг. Я вздрогнул и отвел бы глаза, если бы их не привлекло слово на измазанной соусом газетной бумаге: Сассекс.
  
   Элис спросила, забрал ли Ронни яйца и хлеб, которые она просила его принести, и он заявил, что это не его работа, заставив ее возразить, что она голодна, и они начали спорить о том, в чьи обязанности входило заполнять кладовую. Поскольку у меня не было намерения класть в рот ни кусочка домашней еды, я лениво сдвинул комок коржа в сторону, чтобы лучше видеть, какое событие на безмятежном юге страны привлекло внимание вечерней газеты. Я читаю:
  
  
   ЗАГАДОЧНАЯ СМЕРТЬ В САССЕКСЕ
  
  
   Тело молодой восточной женщины в городском платье было найдено у ног Уилмингтонского гиганта в Саут-Даунс, недалеко от оживленного морского курорта Истборн.
  
   Хотя Гигант является популярной достопримечательностью среди сельских бродяг, полиция утверждает, что на женщине было летнее платье и легкие туфли, неподходящие для тропинок, ведущих в доисторическую си
  
   Это вторая смерть для
  
   после самоубийства в Церне A
  
   Остальная часть статьи была замазана коричневой подливкой.
  
   Я вырвал страницу из стола и протянул ее своим товарищам. Они замолчали.
  
   "Я должен идти", - сказал я. "Могу я взять это?"
  
   Элис посмотрела на разорванный, покрытый жирными пятнами листок в моей руке и сделала жест, указывающий, что я должен помочь себе сам.
  
   Я повернулся к двери, скорее почувствовал, чем услышал, как скрипят балки внизу, и поспешно повернул обратно к стенам. В дверях я остановился, чтобы посмотреть на этих двоих, смотревших мне вслед с недоумением и, возможно, разочарованием.
  
   "Вы действительно не должны больше давить на эти половицы", - убеждал я их. "Это ужасно долгий путь до земли".
  
   Тишина сопровождала меня всю дорогу вниз по лестнице.
  
  
   20
  
  
   Искра (1): Древние говорили о божественной искре
  
   внутри каждого человека, каким бы подлым он ни был, искра
  
   это можно лелеять, подкармливать и подбрасывать в открытое пламя.
  
   Свидетельство, II:3
  
  
   БЛАГОДАРЯ ТОМУ, ЧТО Я ПРИСТРОИЛСЯ ПЕРЕД ПРОЕЗЖАЮЩИМ такси с еще одной гинеей Холмса, поблескивающей в моей вытянутой ладони, я добрался до Виктории и уже бежал через платформу, на бегу подтягивая обвисший пояс брюк Холмса, - как раз в тот момент, когда последний ночной поезд на юг готовился к отправлению. Кондуктор неодобрительно посмотрел на меня, но я был едва ли не первым растрепанным опоздавшим, ворвавшимся в его двери субботним вечером, а поскольку мой цвет губ давно стерся, он, без сомнения, подумал, что я просто еще один молодой человек в маскарадном костюме.
  
   Я опустилась на свое место, печально пощипывая свой костюм, и вспомнила о свертке с невзрачной женской одеждой, в котором я начала этот необычайно длинный день. Увижу ли я когда-нибудь это снова, задавался я вопросом, или это будет погребено под горой щебня и кирпича? Или стать материалом для гнездования мышей?
  
   И с этой глубокой мыслью я заснул. Однако двадцать минут спустя я снова был в полном сознании и смотрел в окно, обдумывая последствия этого полета на юг.
  
   Я вел себя абсурдно. У меня не было причин думать то, о чем я думал. В пятницу вечером меня посетил иррациональный, беспочвенный страх, порожденный одиночеством, темными мыслями и - да, признаю это - завистью. Сын моего мужа, этот красивый, притягательный, чрезвычайно талантливый и совершенно обворожительный молодой человек, вошел в нашу жизнь и без особых усилий похитил Холмса. Я прочитал его досье и представил его убийцей; мой разум был слишком готов построить виселицу из дыма.
  
   Но, в конце концов, это был Холмс. Шерлок Холмс не повелся на легкую болтовню доверчивого человека. Он не путал правдоподобие с правдой, верность с моральной прямотой или нужду с необходимостью. Он бы понял, что мы должны допросить Дамиана, и мы бы это сделали, и когда мы установили бы, что у него приемлемое алиби, мы бы продолжили расследование.
  
   Предполагая, то есть, что эта мертвая женщина в Уилмингтонском гиганте оказалась Иоландой. Чего, без сомнения, не было бы.
  
   Я смотрел на проплывающую сельскую местность, пока поезд медленно преодолевал мили на юг, останавливаясь в каждом маленьком городке, прежде чем вернуться к жизни. Я подумывал о том, чтобы сойти на Полегейте, ближайшей к "Гиганту" станции, но было бы мало пользы от того, чтобы коротать часы до рассвета на открытом воздухе, а не в собственной постели. Итак, я остался в поезде до конечной остановки в Истборне, где мне посчастливилось найти такси с водителем, храпящим за рулем. Мы с двумя другими пассажирами переглянулись, и, в конце концов, водитель проехал по пригородным виллам, чтобы высадить их у дверей, прежде чем повернуть в Даунс и домой.
  
   Я попросил его оставить меня в конце подъездной аллеи, не желая будить миссис Хадсон звуком колес по гравию в предрассветные часы. Я шел вдоль обочины в ярком лунном свете, слушая, как стихает шум двигателя и его место занимает непрекращающийся ветерок с равнин.
  
   Дом был заперт, как я и ожидал. Я воспользовался своим ключом и вошел внутрь - и тут моя голова удивленно поднялась: запах табака был значительно свежее, чем пять дней назад. Легкий скрип опускающейся тяжести на лестнице подтвердил это: Холмс был дома.
  
   Он стоял на лестничной площадке, засунув руки в карманы халата; прикосновение его глаз, весело пробежавшихся по моей персоне, было почти физическим ощущением.
  
   "Жаль", - заметил он мягким голосом. "Мне очень нравился этот костюм".
  
   Я с сожалением посмотрела вниз на обвисшие брюки с сильно потертыми подолами. "Я куплю тебе еще один. Холмс, где вы были?"
  
   "Я мог бы спросить то же самое у тебя".
  
   "Дамиан с тобой?"
  
   "Я не видел его с пятницы. Вы приехали из Лондона?"
  
   "Последний поезд".
  
   "Мне показалось, что я узнал звук мотора. Это было такси Гарри Уэллера, не так ли?"
  
   "Да, хотя сегодня за рулем был его брат. Холмс, вы..."
  
   Он поднял одну руку и проделал остаток пути вниз по лестнице. "Я предлагаю тебе подняться наверх и набрать ванну. Я принесу вам чай и кусочек бесподобного пирога миссис Хадсон "скваб". Мы можем поговорить потом".
  
   Я внезапно осознал, насколько одновременно голоден, измучен и грязен я был. "Холмс, вы гений".
  
   "Так мне говорили".
  
   Вода была горячей и в изобилии; чай был тот же самый; пирог, хотя и вызвал у меня кратковременную дрожь беспокойства из-за того, что напоминал объеденные мышью объедки на газете, был достаточно превосходным, чтобы стереть сравнение. Сытая и очищенная, хотя и не совсем легко, я завернулась в халат и пошла в спальню. Там я обнаружил Холмса, выглядывающего из окна спальни с трубкой в руке.
  
   Я подошла, чтобы прислониться к его плечам.
  
   "Я вижу, ты прикрепила мезузу своей матери к двери", - сказал он.
  
   "Да".
  
   "Хорошо". Он позволил своему весу переместиться назад, в точку равновесия, где мы держали друг друга вертикально.
  
   "Ты слышал о трупе в "Гиганте"?" Спросил я через некоторое время.
  
   "Я сделал".
  
   "Ты видел это?"
  
   "Они отвезли это в Льюис. Когда я позвонил туда, оказалось слишком поздно, чтобы дозвониться до офиса коронера. Почему ты спрашиваешь?"
  
   Действительно, почему?
  
   Если какой-либо вопрос был тяжелым с невысказанными последствиями, то это был именно этот. На первый взгляд, было очевидно, почему я должен задаваться вопросом, не может ли эта конкретная мертвая восточная женщина быть пропавшей Иоландой Адлер. Ниже этого ответы ждали, чтобы излиться, как эпидемии из ящика Пандоры: Почему мертвую Иоланду Адлер нашли буквально у нашего порога, если не ее муж оставил ее там? Почему Холмс не дал мне полного ответа, но обошел стороной ключевую деталь о том, в какое время в пятницу Дамиан ушел от него? И почему я сразу не спросил его, который час? Почему Холмс не рассматривал мужа как подозреваемого, если только он не мог допустить такой возможности?
  
   Я обнаружила, что оторвалась от его успокаивающих плеч; чтобы скрыть свое невольное отступление, я подошла к туалетному столику и, взяв щетку, провела ею по влажным волосам, не желая озвучивать свои мысли. В любом случае, о чем я думал, кроме абсолютного осознания того, что, если бы Холмс мог предоставить своему сыну алиби, это были бы первые слова, слетевшие с его губ?
  
   "Газета описала женщину как "восточную"", - начал я.
  
   "Именно поэтому я намерен увидеться с ней, как можно скорее".
  
   "Когда это будет?"
  
   "Мне сказали, что коронер будет доступен в десять часов. Это Хакстейбл; я встречался с ним однажды, не был сильно впечатлен ".
  
   "Мне жаль это слышать. Не могли бы мы также взглянуть на то, где они ее нашли? Прошло много времени с тех пор, как я в последний раз посещал Гиганта."
  
   "Вы хотите взять автомобиль?"
  
   "Это было бы проще всего".
  
   "Самый быстрый, конечно". Холмс с годами смирился с моим вождением, но у него никогда не возникало к нему привязанности.
  
   "Хорошо. Теперь скажи мне, что ты делал в Лондоне на прошлой неделе?"
  
   "Ползающий по канализации".
  
   "Буквально?"
  
   "Образно", - ответил он, что было своего рода облегчением. "Во вторник мы обыскали больницы, морги и диспансеры и начали с ее известных друзей. В среду мы обошли все церкви, которые, насколько мог вспомнить Дамиан, она упоминала - как оказалось, утомительное количество. Четверг... В четверг мы посетили публичные дома."
  
   "Ты имеешь в виду публичные дома проституции?"
  
   "Начинаем с вершины и продвигаемся вниз".
  
   "Почему она должна была пойти туда?"
  
   "Рассел", - упрекнул он.
  
   "О, да, я с самого начала понял, что она, вероятно, сама была ... профессионалом, но я не должен был думать, что кто-то захочет вернуться к той жизни, как только они выйдут".
  
   "Не сама жизнь, а определенные элементы. Деньги -"
  
   "Но Дамиан зарабатывал деньги".
  
   "-наркотики".
  
   "Да", - сказал я неохотно. "Но у нее был с собой ребенок".
  
   "Именно поэтому я не исследовал те дома, которые специализируются на детях, до тех пор, пока Дэмиан больше не был со мной в пятницу".
  
   "О, Холмс. Ты не можешь себе представить..." Я обнаружил, что не могу закончить предложение.
  
   "На данный момент я так мало знаю об Иоланде Адлер, что с таким же успехом могу работать вслепую".
  
   "Холмс, ни одна мать не стала бы..."
  
   "Дамиан считал возможным, что его жена оставила ребенка у подруги, а сама уехала, и хотя женщина была бы сумасшедшей, отдав маленького ребенка незнакомцу, когда дома был любящий отец, я притворилась, что согласна с ним, что это возможный сценарий. Я не думаю, что мне нужно говорить вам, что матери, как известно, ... ведут себя безответственно ".
  
   Конечно, они это сделали. Если бы Иоланда устала от ребенка, или была введена в заблуждение соблазнителем, или соблазнилась деньгами, или... Мой желудок внезапно скрутило от готовки миссис Хадсон, и воздух из открытого окна показался мне холодным.
  
   Я стянула постельное белье и забралась под него, подложив подушки за спину. "Почему Дамиан оставил тебя? Он сказал?"
  
   "Он просто ушел, перед рассветом, после того, как его разбудили от кошмара. Однажды он уже уходил; на этот раз он не вернулся. В последний раз его видели в десять часов утра в пятницу, когда он шел по Риджент-стрит с мужчиной." Он описал мужчину, явно копаясь в своей памяти в поисках какого-либо сходства с кем-то, кого он знал, но столь же явно не сумев установить какую-либо связь. "Я полагаю, он получил сообщение с просьбой купить экземпляр "Таймс", где он увидел объявление об агонии с инструкциями по проведению собрания".
  
   "Запутался", - воскликнул я.
  
   "Ты видел это?"
  
   "Да, но я подумал, что это совпадение". Прежде чем он успел отругать меня за то, что я упустил подсказку, я спросил его об этом человеке, и он рассказал мне об интервью в кафе é Royal porter.
  
   Итак: Холмс не смог доказать местонахождение своего сына. Мои мысли вернулись к телу, лежащему в соседнем морге. "Холмс, мне трудно примирить человека, который бы... делай, как ты предлагаешь, с Иоландой Адлер, которую, как я слышал, описывали в последние дни. Она может быть яркой и, конечно, имеет некоторые определенно странные религиозные убеждения, но даже соседи, которые задавались вопросом, полностью ли она надежна, не утверждали активно, что она была - и остается - небрежной матерью. Я бы сказал, что она изменила свои привычки ".
  
   "Так утверждал Дамиан. И первые два дня он казался не столько обеспокоенным, сколько раздраженным. Но по какой-то причине к вечеру четверга его настроение омрачилось. Он говорил о наркотиках и предположил, что с конца июня ее что-то беспокоит ".
  
   "Это правда, зависимость от наркотиков имеет обыкновение скорее впадать в спячку, чем исчезать".
  
   "Как нам хорошо известно", - сказал он сухим голосом, затем оживленно продолжил.
  
   "Его описание нам ее действий прошлой ночью было, осмелюсь сказать, довольно консервативным по сравнению с фактами дела".
  
   Мы тихо сидели, размышляя над умом молодого человека, который сознательно женился бы на проститутке-наркоманке в чужой стране.
  
   "Что ж, " сказал я наконец, " если она отступила, это, должно быть, было быстрое путешествие. Десять дней назад она болтала со своим соседом в парке, пока их дети играли."
  
   Он устало потер глаза. "Прошло некоторое время с тех пор, как я посетил глубины городской развращенности - две горячие ванны, и я все еще чувствую себя нечистым. Я не могу сказать, что я посетил каждое заведение в городе, но, безусловно, большинство из них. Иоланды и ее ребенка там нет ".
  
   Я твердо отводил мысленный взор от картины. "А как насчет окрестностей Лондона? Разве она не могла уехать в Бирмингем или даже в Париж?"
  
   "Действительно".
  
   Или в Сассекс, чтобы умереть у подножия доисторического холма, вырезанного.
  
   Завтра все расскажет.
  
   "У тебя есть какие-нибудь мысли о том, куда делся Дамиан?"
  
   "Я полагаю, что для него были оставлены сообщения в нескольких местах, куда он был склонен ходить. Конверт с его именем на нем был оставлен в кафе é Royal в среду; портье отдал его ему, когда он появился рано утром в пятницу. И когда я вломился в их дом в Челси прошлой ночью ..."
  
   "Ha!"
  
   "Что, простите?" спросил он, когда его прервали.
  
   "Я был снаружи дома ранее этим вечером и решил проникнуть позже и провести завтрашний день - сегодня-воскресенье, обыскивая его при дневном свете".
  
   "Тогда я избавлю тебя от хлопот, Рассел, и скажу, что единственное, что могло подсказать, куда кто-либо из них мог пойти, - это напечатанное сообщение, гласящее: "Посмотри личные объявления в Friday Times". К тому времени я уже видел "запутанное" уведомление. Слишком поздно. Вполне может быть, что в его студии тоже есть такая - я собирался заглянуть туда сегодня вечером ".
  
   "Вместо этого вы услышали о трупе в "Уилмингтон Джайант" и сели на вечерний экспресс, прибыв сюда слишком поздно, чтобы провести там расследование, но достаточно рано, чтобы миссис Хадсон успела приготовить вам пирог "скваб".
  
   "Мальчишка-газетчик выкрикивал заголовок на Оксфорд-стрит в три часа. И на самом деле, мы с миссис Хадсон вошли с разницей в четверть часа друг от друга. Она была несколько озадачена, обнаружив, что дом пуст по ее приезду."
  
   "Я оставила ей записку!" Я запротестовал.
  
   Цитирую: "Нас с Холмсом отозвали, я не уверен, когда мы вернемся, надеюсь, у вас все хорошо". Она не нашла это ужасно информативным."
  
   "Я передал ей всю информацию, которая у меня была", - огрызнулся я, "это было больше, чем ты".
  
   "Верно", - согласился он без тени извинения. Он порылся в мусоре на подоконнике в поисках чего-нибудь, чем можно было бы набить трубку, и наткнулся на большой гвоздь, который, как он когда-то думал, мог бы послужить уликой в деле, но это было не так. "Твоя очередь".
  
   "Я разгадал твою пчелиную тайну", - сказал я ему.
  
   Его беспокойство о Дамиане было настолько сильным, что он выглядел озадаченным целых две секунды. "Ах. Да?"
  
   "Я расскажу тебе об этом позже. Но я также нашел ваш альбом с ранними работами Дамиана, и в пятницу я, наконец, обнаружил ваши записи о его истории ".
  
   "Не раньше пятницы?"
  
   "Я не искал этого раньше", - возразил я. "Я был занят твоими проклятыми пчелами. И я подумал, что если бы тебе нужна была моя помощь с женой Дамиана, ты бы попросил меня."
  
   "Что заставило тебя передумать и уехать в Лондон?"
  
   "Возможно, это из-за того, что мы так много месяцев продвигались вперед, что сидеть на месте казалось странным. И мне стало не по себе, после прочтения материалов его дела ".
  
   "Вряд ли это досье по делу", - возразил он.
  
   "Холмс, он убил человека".
  
   Мой муж вздохнул, но не сделал никакой попытки защитить или оправдать поступок своего сына. Как ни странно, это вызвало у меня желание попробовать.
  
   "Хотя, конечно, он был ..."
  
   Он прервал меня. "Вы правы. Когда человек убивает в пылу битвы, он солдат. Когда он делает это вне поля боя, он убийца. Разум Дамиана был неуравновешенным, но это не оправдывает его действий. Однако, от скуки или нет, я не должен был думать, что вы сразу же предположите, что, поскольку мужчина убил кого-то в драке в баре, шесть лет спустя он все еще опасен ".
  
   "Я этого не делал! Это было больше... Ну, офицер, который погиб, он был больше похож на тебя, чем Майкрофт. Мне было... не по себе".
  
   Он уставился на меня, затем начал давиться от смеха. "Рассел, Рассел, мы должны позаботиться о том, чтобы ты никогда больше не подвергался бездействию, если это привносит в твой разум такие полеты фантазии".
  
   "Что я должен был подумать?" Я потребовал. "Ты исчезаешь, не сказав ни слова, даже Майкрофт не знает, что ты ..."
  
   Он умиротворяюще поднял руку. "Да, очень хорошо, я вижу, что был неправ, что моя неспособность общаться стоила вам как времени, так и душевных страданий. Я приношу извинения ".
  
   Мое возмущение улеглось и умерло. Неожиданные извинения были такими обезоруживающими. "Я думаю, мое время было потрачено не совсем впустую".
  
   Он подошел к подоконнику, чтобы выбросить остывшую трубку на кусты внизу. "Итак, скажите мне, помимо ульев, куда привели вас ваши расследования?"
  
   "Я начал с Майкрофта, который сказал, что вы попросили его навести справки в Шанхае. Затем я отправился в галерею Дамиана, чтобы посмотреть на его работы, и в Челси, чтобы поговорить с соседями. В галерее мне сказали, что он чрезвычайно талантливый художник, который наслаждается тревожащими образами, его соседи указали, что у него удивительно обычная домашняя жизнь, за исключением случайных исчезновений его жены.
  
   "Затем я отправился посетить церковь Иоланды".
  
   "Который из них?"
  
   "Они называют себя "Детьми огней", имея в виду мешанину из служения, проводимого в зале собраний на Бромптон-роуд. Это новое заведение, запущенное в январе, но прошлой ночью там было более ста человек, несмотря на жару. Я бы сказал, людей с определенным количеством денег".
  
   "В субботу. Они адвентисты?"
  
   "Не совсем". Я описал зал, участников, обслуживание. "Детьми Огней - множественное число - руководит человек, который называет себя Мастером, хотя его не было там той ночью. Женщина, которая вела служение, делала немногим больше, чем читала по книге, хотя впоследствии она позаботилась о том, чтобы я не рассматривал ее слишком пристально. Она подумала, что Иоланда, возможно, знала Мастера до того, как он начал проводить лондонские собрания - не обязательно в Шанхае, но все же. И, учитывая интерес Иоланды к духовным вопросам, казалось возможным, что либо книга, либо эта женщина - ее зовут Миллисент Дануорти - могли привести меня к Мастеру, который, в свою очередь, мог знать, где находится Иоланда. Итак, я последовал за ней домой ".
  
   "Опиши книгу".
  
   "Это объемистый том с дизайном, но без названия на обложке. Напечатанный частным образом, я бы сказал, судя по витиеватому черно-золотому обложке...
  
   "Да", - перебил Холмс.
  
   Я приподнялся с того места, где я сидел, откинувшись на мягкие подушки. "Ты видел это?"
  
   "У Адлеров есть один среди удивительно большой коллекции религиозной эзотерики. Это привлекло мое внимание, обложка, как вы говорите, поразительная ".
  
   "Ты не смотрел на это?"
  
   "Не внутри, нет".
  
   Легкая нотка сожаления в его голосе удержала меня от возражений: решительное отсутствие интереса Холмса к теологическим вопросам долгое время было яблоком раздора между нами.
  
   Я снял очки и положил их на прикроватный столик, протирая глаза. Это был долгий день, наполненный пчелами и представителями богемы, детьми, которых мыли перед сном, и детьми в самом ужасном состоянии. Тревожные факты и тревожные образы сменяли друг друга в моем утомленном сознании, пока я не заснул, думая о картине, которую я согласился купить: холм, покрытый потемневшей кошачьей шерстью; стоячие камни, окружающие распростертую фигуру; двойная луна, наблюдающая за происходящим. В неразберихе, когда усталость одолела меня, возникла мысль, что распростертая фигура не спит, она мертва.
  
  
   21
  
  
   Искра (2): В тех, кто готов посвятить себя,
  
   божественная искра начинает тлеть С большим усилием,
  
   при непрерывной концентрации появится крошечное пламя,
  
   жадно тянущихся к топливу для своей Силы:
  
   Трансформация близка.
  
   Свидетельство, II:3
  
  
  
   Я СПАЛ УРЫВКАМИ, ОСОЗНАВАЯ ПРИСУТСТВИЕ Холмса НА СИДЕНЬЕ У ОКНА, очерченного ярким лунным светом. В половине пятого он принес мне кофе; мы были одеты и сели в машину еще до того, как небо на востоке стало более чем слегка светлеть.
  
   Гигант находится менее чем в пяти милях от дома по прямой, но по дороге почти вдвое дальше. Когда мы поворачивали на север мимо Кукмира, я спросил Холмса: "Вы хотите, чтобы я заехал в Уилмингтон?"
  
   "Чаще всего используется тропинка возле Лаллингтона. Давайте сначала посмотрим туда".
  
   В полумиле от Лаллингтона я загнал машину в траву у дороги, надеясь, что мы сможем извлечь ее, когда закончим, - и надеясь также, что в это воскресное утро не придется проезжать широкому грузовику или повозке с сеном. Пока я шнуровал свои прогулочные ботинки, Холмс осмотрел бордюры вверх и вниз на пересечении пешеходной дорожки и проезжей части. Я мог видеть, что он не нашел ничего интересного.
  
   Мы оставили мотор и отправились по тропинке к Виндовер-Хилл. Это был участок доисторической дороги Саут-Даунс, горной тропы, по которой шесть тысяч лет путешествовали путешественники, которая пересекала меловой ландшафт от Винчестера до Истборна, усеивая холмы деревнями, дамбами, фортами, курганами и памятниками, такими как тот, к которому мы приближались.
  
   Как и в случае со многими археологическими артефактами в Британии, возраст, назначение и дизайн Гиганта, или Длинного человека, вызывают оживленные дебаты. Пятый век или пятнадцатый? Он представляет фермера или воина? Были ли первоначальные детали смазаны веками, или он всегда был ничем не украшенным рисунком на газоне? Солнечный календарь? Религиозный сайт? Или искусный тычок пальцем в нос приорату, который столкнулся с этим?
  
   Какова бы ни была его дата и цель, Гигант теперь представлял собой четкие очертания большеголовой фигуры, руки протянуты, чтобы схватить невыразительные линии, такие же высокие, как он сам. Были ли эти линии первоначально сельскохозяйственными орудиями, копьями или чем-то еще, только усиливает дискуссию.
  
   "Ты знаешь теорию Хьюза о Длинном человеке из той книги Киплинга?" Я окликнул Холмса в спину, когда мы шли, опустив глаза в землю.
  
   "Что это было вырезано феями?"
  
   "Лучше, чем это. Это бог солнца, Фол, сдерживающий врата тьмы ".
  
   Холмс оглянулся через плечо. "Существует ли бог солнца Фол?"
  
   "Ну, есть набор средневековых заклинаний, который указывает, что Фол - это другое имя Бальдра, и Бальдра иногда изображают стоящим у ворот в подземный мир. И не забывай, Полегейт находится прямо за холмом ".
  
   Он не удостоил это ответом, просто сберег дыхание для восхождения.
  
   Воздух был насыщен смешанными запахами свежескошенного сена и утреннего бриза с моря. Пение птиц усилилось вместе со светом, чтобы присоединиться к блеянию овец. Небо сменило цвет с бледно-розового на безоблачно-голубой, а вельветовая поверхность Виндовер-Хилл, покрытая террасами из десяти тысяч поколений извилистых копытен, приобрела насыщенный зеленый цвет: август был дождливым до нашего приезда.
  
   Утро было совершенно прекрасным, и я мог бы идти вечно. Через несколько минут я скорее пожалел, что у нас не было.
  
   Было ясно, где лежала мертвая женщина, как по интенсивному движению множества ног в сапогах, так и по следам, оставленным перед ними.
  
   "На самом деле ее убили здесь", - сказал я.
  
   "Кое-кто подозревал это", - задумчиво произнес Холмс, склонившись над ужасным пятном. "Это настоящий поход с мертвым грузом на плечах".
  
   "Вы бы сказали, что у нее было перерезано горло?"
  
   "Они превратили в невидимость все, кроме основной зоны скопления, но если предположить, что отметина вон там - кровь, а не томатный соус из ведерка для завтрака какого-то идиота-констебля, то я должен сказать, что да, расстояние указывает на артериальную кровь".
  
   "Она сопротивлялась?"
  
   "Мы узнаем, когда увидим ее и ее одежду. Земля здесь и вдоль тропинки слишком изрыта, чтобы говорить."
  
   Я отошла от пропитанного кровью центра его интереса и наклонилась, чтобы изучить окружающую обстановку, ища что-нибудь, что указывало бы на то, как и почему умерла женщина - незнакомка, да, но, вполне возможно, та, которая связана со мной своим браком и моим собственным.
  
   Мы два часа рыли землю вокруг ног Гиганта, собирая обрывки бумаги, окурки, огрызки еды с пикников туристов, все, что могло остаться в последние дни. Холмс, согнувшись пополам со своей сильной лупой, обнаружил какие-то странные темно-серые крошки, вещество, которое его озадачило, хотя я подумал, что они похожи на камешки или даже хрящи от чьего-то сэндвича. На полпути между ногами фигуры, в метре от края пятна крови, он обнаружил нетронутое пятно пепла, которое усердно собрал. Он провел долгое время возле широкого камня , выступающего из земли в дюжине футов от того места, где умерла женщина, измеряя и зарисовывая пару углублений в земле под ним, которые наводили на мысль, что там кто-то сидел, и собирая два свертка материала - черную нитку и несколько песчинок, которые показались мне такими же замечательными, как куски угля в Ньюкасле или рыбья чешуя в Биллингсгейте.
  
   Моим собственным вкладом в конверты с доказательствами были: обертка от пачки итальянского миндально-овсяного печенья, унесенная ветром вниз по склону; изящный носовой платок, вышитый буквой I или, возможно, J; и сухая, пережеванная бедренная кость домашней курицы.
  
   Мы продолжили путь по тропинке мимо "Гиганта" к деревне Фолкингтон; там не нашли ничего более наводящего на размышления, чем набор сигаретных окурков.
  
   "Ты хочешь обрюхатить людей, которые живут здесь?" Я спросил его.
  
   Он изучил близлежащие здания, затем покачал головой. "Сначала нам нужно увидеть тело, тогда мы сможем принять решение. В любом случае, я думаю, что полиция их уже допросила ".
  
   Возвращаясь, мы прошли по тропинке на вершине хребта над Длинным человеком, районом, усеянным археологическими диковинками - старой кремневой шахтой, парой карьеров, несколькими курганами и следами римской дороги Ридж-роуд. Я присел, чтобы вытащить камешек из ботинка; Холмс устроился рядом со мной, хмуро разглядывая великолепный вид, раскинувшийся у наших ног: склон холма, деревья, долина Кукмер, Уилд за ней. Церковные колокола разносились в освежающем воздухе. Если бы не мысль о том, что нас ожидало, я был бы голоден.
  
   "Я давал тебе брошюру Альфреда Уоткинса о британских железнодорожных путях?" он спросил; прежде чем я смогла ответить, он продолжил. "Развитие более ранней работы сумасшедшего по имени Блэк, теоретизирующего, что в Британии есть определенные врожденные геометрические линии, которые соединяют доисторические памятники и более поздние римские дороги. Лей-линии, как называет их Уоткинс, человеческие ориентиры, отражающие организацию самой земли ".
  
   Подобная бесцельная болтовня, часто бессмысленная, была способом, которым Холмс отвлекал себя. Я знал, от чего.
  
   "Вы не нашли никаких следов ребенка Эстель, ни здесь, ни в Лондоне?" Я спросил. На самом деле это был не вопрос, но Холмс покачал головой.
  
   "Прискорбно легко избавиться от маленького тела", - сказал он. "Добавьте к этому неизбежный человеческий факт, что чем младше ребенок, тем больше внимания он привлекает. Если этой женщиной была Иоланда Адлер, я думаю, маловероятно, что мы найдем ее дочь живой ".
  
   Спазм боли пронзил прекрасное утро, и я был благодарен, когда Холмс бросился прямо вниз по почти отвесному склону к тропинке у ног Гиганта.
  
   Было около девяти часов, и солнце стояло высоко в небе. Я вытянул шею, чтобы в последний раз взглянуть на фигуру, затем повернулся к переулку, где мы оставили мотор. Пройдя десять шагов по тропинке, Холмс опустился на колени и достал свой стакан.
  
   Это мог быть след от каблука, вмятина, оставленная ботинком, "неподходящим для пешеходных дорожек", как выразилась газета. Это также мог быть след, оставленный тростью или овцой, но Холмс нашел еще несколько таких следов и проследил размеры самого четкого из них на листе бумаги, прежде чем положить на него камень, на случай, если ему понадобится гипсовый слепок.
  
   "Это наводит на мысль, что она пришла сюда добровольно", - сказал я согнутой спине Холмса.
  
   "Это означало бы, что она пришла по собственной воле", - поправил он меня. "Это совсем другое дело".
  
   Было без пяти минут десять, когда мы обнаружили офис местного коронера, который на самом деле был приемной доктора. Звон колоколов, созывающих верующих вместе, затих вокруг нас. Я торопливо провела расческой по своим растрепанным ветром волосам и проверила состояние своих рук и юбки, прежде чем последовать за Холмсом к двери.
  
   Ответивший мужчина явно намеревался в скором времени присоединиться к церковной службе - либо это, либо у него было удивительно формальное отношение к своей работе. Он представился как доктор Хакстебл и пожал руку Холмсу, затем мою.
  
   "Заходи, заходи, я просто хотел убедиться, что для тебя все готово. Проходите, вот мой кабинет, присаживайтесь. Не хотите ли чаю? Кофе?"
  
   Топот вызвал у меня жажду, и я выразил свое благодарное согласие, прежде чем Холмс смог ему отказать. Доктор встал из-за своего стола и вышел из комнаты, что заставило Холмса поморщиться, но мы услышали женский голос, значит, он не собирался выполнять задание сам. И действительно, он вернулся через мгновение.
  
   "Моя жена принесет чай, чайник только что вскипел. И я должен сказать, что для меня большая честь, сэр, видеть вас в моей операционной. Моя жена чувствует то же самое - она, на самом деле, скорее надеялась, что ей разрешат встретиться с вами, когда я сказал ей, что вы придете. Итак, вы сказали, что, возможно, знаете эту юную леди. Это будет одно из ваших загадочных дел, о котором напишут в The Strand?"Доктор пытался скрыть свое рвение за напускной светской веселостью, но безуспешно.
  
   "Вряд ли я мог бы раскрыть подробности дела, если на самом деле она является частью одного из них, не так ли?" Сдержанно сказал Холмс.
  
   "Нет, нет, конечно, нет, я, безусловно, согласен, об этом не стоит думать. Возможно, я должен указать, однако, что я должным образом присягнувший слуга Его Величества, в моей должности коронера, которая может дать мне право на, ну ..."
  
   Холмс просто посмотрел на него.
  
   К счастью, дверь открылась, и вошла жена доктора, так жадно уставившись на Холмса, что чуть не задела край стола с чайным подносом. Я поймал угол и вернул его в равновесие, и она испуганно рассмеялась, услышав внезапный звон чашек. "О! Боже, как глупо с моей стороны, я чуть не выплеснул все это на пол ".
  
   Я пожалел о своей тяге к чаю и в качестве компенсации взял большой глоток молока и залпом выпил все еще горячую жидкость. Холмс отвечал на любопытные замечания, как чемпион по теннису, и в тот момент, когда моя пустая чашка упала на блюдце, он поднялся на ноги.
  
   "Не пойти ли нам посмотреть, что у вас есть?"
  
   Мышцы трупа через полтора дня после смерти проходят через трупное окоченение и снова расслабляются. Несмотря на относительную прохладу каменных стен комнаты, летнее разложение начало изменять форму ее лица и портить бледную кожу. Ее глаза и рот были выщелочены, ее черные волосы лежали плоско и влажно на голове, а покрывавшая ее простыня еще больше уменьшала очертания; тем не менее, сомнений не было.
  
   Это была Иоланда Адлер.
  
   Холмс потянулся к простыне у ее подбородка; я резко отвернулся, чтобы поднять другой конец и осмотреть ее ноги.
  
   Они были крошечными, аккуратными и ухоженными, хотя на них были следы того, что большую часть своей жизни они провели босиком или в плохо сидящей обуви. В последние годы им жилось лучше, и у них было немного мозолей и косточек, от которых страдают многие женщины. Однако недавно она прошла некоторое расстояние в неподходящей обуви: ее пальцы на ногах и пятки покрылись волдырями.
  
   "Могу я взглянуть на одежду, которая на ней была?" Я спросил.
  
   "О, мы сожгли эти ужасные вещи".
  
   Мы оба повернулись и уставились на него, потеряв дар речи. Хакстейбл переводил взгляд с прищуренных серых глаз Холмса на мои, расширившиеся голубые, и протестующе пролепетал: "Они были ужасно пропитаны кровью, я не мог допустить, чтобы они были повсюду, правда, я не мог. Красивое платье, у моей жены есть очень похожее - не хотел, чтобы она вспоминала о нем каждый раз, когда надевает свое. И на ней было какое-то очень красивое, знаете, нижнее белье, но...
  
   "Ты даже сжег ее нижнее белье?" - В ярости потребовал Холмс.
  
   "Между пятнами крови и необходимостью срезать их с нее, ничего не осталось, поэтому я скорее отправил их в печь ".
  
   "Ты никогда не слышал термин "улики", чувак?"
  
   "Да, конечно, но полиция сделала их фотографии, и у них было описание одежды, даже бирка сзади на платье - от Selfridges, как у моей жены. Мне никогда не приходило в голову спросить."
  
   "Что насчет ее туфель?" Я спросил.
  
   Он отвернулся от холодного осуждения Холмса с благодарностью. "Да, о, конечно, они у меня есть, и ее чулки тоже, они были шелковыми и совсем не сильно запачканы, поэтому я сохранил их до того момента, когда тело было востребовано. И шляпа, конечно. Ты..."
  
   "Да. Пожалуйста."
  
   Доктор выбежал в соседнюю комнату и вернулся с завернутым в бумагу свертком, который он положил на широкие поля стола для вскрытия. Я развязал бечевку, вытащил великолепно сшитую туфлю из светло-коричневой кожи и приложил ее каблук к листу бумаги, который Холмс разложил со своим наброском углублений на дорожке: точное совпадение. Обувь была настолько новой, что на ней еще не образовались складки. На пальце правой ноги было пятно засохшей крови. Подошвы и каблуки были перепачканы влажным мелом и травой, в тон ботинкам, которые я оставила в машине снаружи.
  
   Я поднял левую туфлю и надел ее на ее ногу; как я и думал, за каблуком оставалось место для двух пальцев.
  
   "Обувь, по крайней мере, на размер великовата", - прокомментировал я. Холмс хмыкнул и вернулся к пристальному изучению ее маленьких, мягких рук.
  
   Я подоткнул ткань обратно на ее голые ноги, затем не торопясь завернул туфли. Я поднес чулки к свету, но все, что они сказали мне, это то, что однажды она упала на правое колено на мягкую землю, оставив зеленое пятно и образовав маленькую дырочку в сетке, которая не успела распутаться. Шляпа была из летней соломенной пряжи, такой же новой, как и туфли. При тщательном осмотре был обнаружен маленький кусочек травы, прилипший к левой стороне полей, с пятном меловой земли рядом с ним: шляпа упала с ее головы и покатилась по земле.
  
   С неохотой я перевел свое внимание дальше по столу, чтобы мой взгляд привлекла отметина на ее торсе. Я спустил простыню до ее пупка и увидел темно-красную татуировку длиной в полтора дюйма в форме, которую, если бы я не видел ее уже где-то еще, мои глаза могли бы принять за фаллическую:
  
  
  
   ***
  
   Он находился в центре ее тела, между пупком и грудной клеткой; его мягкие края указывали на то, что он находился там годами. Я указал на это Холмсу, который отвлек свое внимание от ногтей на ее левой руке (где, как я заметил, она носила обручальное кольцо, его больше нет).
  
   Несмотря на протест доктора, мы полностью сняли простыню и перевернули ее (неестественный наклон ее головы заставил меня очень порадоваться, что я не съел торт с чайного подноса жены), но других татуировок не было, а те отметины, которые на ней были, были нанесены давным-давно.
  
   Мы повернули ее спиной и снова натянули простыню. Прежде чем покрыть ее голову, Холмс слегка наклонил ее голову, чтобы показать мне кожу за левым ухом: прядь волос была срезана, оставив голое пятно диаметром с карандаш. Я кивнул и обошел вокруг, чтобы взглянуть на ее правую руку. У нее был синяк на нежной внутренней стороне запястья, достаточно старый, чтобы начать исчезать; один из ее аккуратно наманикюренных ногтей был сломан; на среднем пальце было серое пятно.
  
   Я указал на это Холмсу. "Чернила?"
  
   Он взял ее за руку, растопырив ее детские пальчики, чтобы лучше видеть. "Да", - сказал он. Он вернул ее руку на место, но его собственная задержалась на ее руке. Он изучал ее, эту женщину, которую любил его сын. "Интересно, какой у нее был голос?" - пробормотал он.
  
   Затем он поднял простыню, чтобы прикрыть ее.
  
   "Когда вы будете делать вскрытие?" он спросил Хакстейбла.
  
   "Я должен был сделать это сегодня днем, хотя..."
  
   "Я был бы признателен, если бы вы прислали мне копию ваших результатов. У тебя есть мой адрес?"
  
   "Да, но..."
  
   "Кто является офицером, ответственным за расследование?"
  
   "Ну, это мог быть детектив-инспектор Уэллер, но, как я понимаю, дело передали в Скотленд-Ярд из-за ... необычных аспектов дела. Вот почему, как я собирался сказать, бедняжку, возможно, отвезут в Лондон на вскрытие. Мне сказали, что я должен услышать так или иначе до воскресного обеда ".
  
   "Я понимаю. Тогда я позвоню тебе позже сегодня и посмотрю, как обстоят дела. Добрый день, доктор Хакстебл."
  
   Наш поспешный отъезд привел нас к дверному проему, прежде чем Хакстебл вспомнил, зачем мы пришли в первую очередь.
  
   "Э-э, извините", - позвал он, - "В сообщении говорилось, что вы могли бы идентифицировать ..."
  
   "Нет!" Холмс огрызнулся. "Мы не знаем, кто она".
  
   Я уставился на него, но он вылетел за дверь, оставив доктора в замешательстве объяснять, почему мы проявили такой интерес к незнакомцу.
  
   В машине я сел за руль и повернулся, чтобы спросить Холмса, почему он заявил о своем невежестве, но одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы я потянулся к стартеру и вывел машину на дорогу.
  
   Выражение, которое ожесточило его черты и превратило его глаза в пламя, было тем, которое я редко видел там.
  
   Ярость, чистая и горячая.
  
  
   22
  
  
   Исследование (1): Следующие годы были потрачены на изучение
  
   Трансформация: Как человек мог контролировать процесс?
  
   Какие инструменты могут формировать трансформацию, какие методы
  
   вызвать это? Свидетельство, II:5
  
  
  
   НА ПОЛПУТИ К ПОЛЕГЕЙТУ ХОЛМС, НАКОНЕЦ, ПОШЕВЕЛИЛСЯ и потянулся к портсигару в кармане. Когда табак разгорелся, он потушил спичку между пальцами и пустил ее по ветру, затем, казалось, впервые заметил, что мы были в движении.
  
   "Куда ты направляешься?"
  
   "Дом. Если я пройду мимо во второй раз, не поздоровавшись с миссис Хадсон, она может просто вернуться в Суррей навсегда. Кроме того, с таким выражением на твоем лице, я подумал, что ты захочешь свой револьвер."
  
   "Это была жена моего сына". Его голос был подобен льду. "Молодая женщина, которая выбралась из сточной канавы силой собственного ума. Человек, знакомства с которым я с нетерпением ждал. Вместо этого я нахожу ее распростертой, как забитое сельскохозяйственное животное ".
  
   "Вы видели что-нибудь у нее под ногтями?"
  
   "Если она и сопротивлялась, это не включало в себя вкапывание пальцев в землю или царапание нападавшего".
  
   Я подумал, что сейчас самое подходящее время рассказать ему о том, что я видел. "Эти туфли были совсем новыми и недешевыми, но женщина никогда бы не купила себе такую неподходящую пару. От них у нее появились волдыри. И чулки, которые она носила, были слишком длинными для нее. Ей пришлось зацепить подвязки за сам чулок - одна из них уже протерлась ".
  
   "К этому можно добавить общую маловероятность того, что представитель Богемы решит надеть шелковые чулки и летнее платье в цветочек. Я не видел такой одежды в ее гардеробе дома ".
  
   Я вспомнил свой разговор с соседским ребенком. "Возможно, она так оделась, чтобы произвести на кого-то более уравновешенное впечатление".
  
   "Но если, как вы предполагаете, она сама не выбирала ни обувь, ни одежду, то либо она взяла одежду из гардероба другой женщины, либо ей дали ее поносить".
  
   "Кем-то, кто не очень хорошо знал ее размер", - сказал я, не подумав. К моему ужасу, Холмс никак не отреагировал, хотя из моего заявления ясно следовало, что знание Дамианом размера платья его жены было фактором, который следовало принять во внимание. Он просто курил и бросал косые взгляды на проплывающий мимо пейзаж, в то время как я склонился над рулем и сосредоточился на том, чтобы не наехать на рассеянных прихожан или воскресных гуляк.
  
   Приветствие с миссис Хадсон стоило мне часа, который Холмс потратил на то, чтобы кричать в телефонную трубку и метаться по своей лаборатории. От перечисления недугов ее друга из Суррея меня спас крик Холмса сверху, что он желает уехать через четверть часа. Я оторвалась от работы и заковыляла вверх по лестнице, бросая разные вещи в сумку и разговаривая с ним, пока мы входили и выходили из разных комнат.
  
   "... нужно поговорить с начальниками станций в Истборне, Полегейте и Сифорде и показать им ее фотографию".
  
   "Значит, у вас есть ее фотография?"
  
   "Как еще я должен намереваться показать им это?"
  
   "Извините. Ты хочешь, чтобы я принес оружие?"
  
   "Твой нож мог бы оказаться мудрым".
  
   Я содрогнулся от краткого видения лезвия, пересекающего горло Иоланды Адлер цвета слоновой кости, но добавил свой тонкий метательный нож и его ножны к куче на кровати. "Я бы хотел увидеть дом Адлера своими глазами, Холмс. Не могли бы мы переночевать там, чтобы я мог взглянуть на эту книгу при свете дня?"
  
   "Я бы украл это для тебя, если бы знал, что тебе интересно". Его голос был приглушен дверью в кладовку дальше по коридору, и я услышала глухие удары и треск.
  
   Я повысил свой голос, немного больше, чем требовала простая громкость. "Мне интересно, потому что она была. Если уж на то пошло, то и то, и другое - искусство Дамиана пропитано мистическими символами и традициями ".
  
   Голос Холмса отозвался в двух дюймах от моего уха, заставив меня дернуться и рассыпать горсть карт по полу. "Религия может быть опасной вещью, это правда", - мрачно заметил он и снова вышел.
  
   Я опустился на колени, чтобы выудить карты из-под кровати. "Вы выяснили, кто ведет ее дело в Скотленд-Ярде?"
  
   "Ваш старый друг и поклонник, Лестрейд".
  
   "Неужели? Я бы подумал, что он слишком высокого ранга для неизвестной женщины в сельской местности ".
  
   "Я не разговаривал с самим добрым старшим инспектором, но я понял, что газеты вызывают возмущение "осквернением древних святых мест Британии", и то, что это произошло после смерти в Серне Аббасе и нападения в Стоунхендже, означает, что Скотланд-Ярд сделает все возможное, чтобы воспрепятствовать делу c & # 233;l & # 232;bre ".
  
   Я обнаружил, что улыбаюсь. "Я могу только представить, что Лестрейд может сказать о необходимости расследовать друидов-самоубийц".
  
   Через мгновение его голова появилась из-за дверного косяка. "Была ли женщина, которая покончила с собой в Серне-Аббасе, друидом?"
  
   "Согласно газетам, она была безработной секретаршей. Это было письмо фермера редактору, в котором упоминались друиды."
  
   "Разочарование", - сказал он, глядя одновременно на меня и сквозь меня. "Я не знаю, сталкивался ли я когда-либо прежде с самоубийствами друидов".
  
   "Это было бы оригинальным способом отметить ваше возвращение".
  
   "Сумасшедшие радуются", - сказал он и чуть не рассмеялся. Затем он взял себя в руки, и его глаза сфокусировались. "Ты готов, Рассел?" - спросил я.
  
   Но теперь была моя очередь смотреть сквозь него, поскольку в глубине моего сознания зашевелилась тонкая идея. Сумасшедшие и связанные с ними смерти; Холмс, сидящий в залитом лунным светом окне; поразительное затмение; полные луны, удвоенные над холмом из кошачьей шерсти; разговор: Безумие связано с луной.
  
   "Э-э, Холмс, я собираюсь задержаться немного дольше. Не могли бы вы, пожалуйста, взглянуть на садовые ульи, прежде чем мы уйдем? Мне показалось, что пара из них хотела добавить super, и было бы жаль, если бы это заставило их роиться, пока нас не было ". Я видел, что он разрывался между срочностью дела и звонком своих давних подопечных, поэтому я добавил: "Холмс, сегодня воскресенье. Как ты думаешь, многого ли мы сможем достичь в Лондоне в любом случае?"
  
   "Один час, - сказал он, - не больше".
  
   Я ждала у окна, пока не увидела, как он пересекает сад. Затем я сбежал вниз в библиотеку и посмотрел фазы Луны в альманахе за 1924 год. С пересохшим ртом я вернула календарь на место и снова поднялась наверх, выглянув в окно, чтобы убедиться, что он все еще занят, прежде чем принести ключ от чулана.
  
   Огромный шкаф для хранения, который Холмс называл своей кладовой, был местом, где все бесполезные мелочи жизни ждали, когда их вытащат на свет божий в качестве улик, образцов или ключевой части тайных исследований. (Включая ассортимент смертельных ядов - отсюда и блокировка.) Потребовалось некоторое время, чтобы найти его коллекцию устаревших альманахов в одном чайном ящике среди дюжины других. Я не был уверен, что для того военного 1918 года вообще будет такое издание, но оно было, хотя и небольшого размера и на самой дешевой целлюлозной бумаге.
  
   Я взгромоздился на африканский деревянный барабан и осторожно перевернул мягкие страницы календаря, показывающие фазы Луны.
  
   В апреле 1918 года 26-го числа наступило полнолуние.
  
   За день до этого молодой Дэмиан Адлер убил человека в пьяной драке. Мои руки дрожали, когда они потянулись за томом следующего года.
  
   Полнолуние: 11 августа 1919 года.
  
   Четыре дня спустя Дамиан был арестован по делу о смерти продавца наркотиков в пятидесяти милях от Парижа - чтобы быть освобожденным, не доказав алиби, а опровергнув показания свидетеля.
  
   Иоланда Адлер была убита 15 августа 1924 года, когда на небе все еще была полная луна.
  
   И как я обнаружил внизу: мисс Фиона Картрайт из Пула умерла от пулевого ранения 17 июня, в ночь полнолуния.
  
   Волосы у меня на затылке зашевелились.
  
   Дэмиан Адлер, художник лунных пейзажей и безумия.
  
   Откуда-то из дома донесся звук, и моя рука швырнула календарь в сундук и захлопнула крышку. Еще немного поразмыслив, я заперла кладовку и повесила ключ на крючок в лаборатории, затем яростно принялась счищать щеткой пыль со своей юбки.
  
   Абсурд. Дамиан не был сумасшедшим.
  
   Что, если у меня все было не так, как надо? В 1918 году Дамиан Адлер - выздоравливающий, контуженный и пьяный - сбил человека. Если бы другой полицейский был трезв, или моложе, или сильнее, Дамиан был бы виновен не более чем в кулачной драке в баре, а не в убийстве. Это была ночь полнолуния; луна появилась, чтобы преследовать работу художника, не как стимул смерти, а как напоминание?
  
   А другие смерти? Были ли Фиона Картрайт и Иоланда Адлер простым совпадением? Я не доверял совпадениям так же, как и Холмс, но на самом деле они действительно происходили. И смерть Фионы Картрайт была самоубийством. Не так ли?
  
   "Готов, Рассел?" - спросил я.
  
   Голос с лестницы напугал меня. Я бросил щетку для белья на кровать и начал набивать ожидающий меня саквояж.
  
   Я бы ничего не сказал о моем... Я даже не мог бы назвать их подозрениями. Болезненные мысли. Это был сын Холмса. Если бы были доказательства, Холмс последовал бы им, и Холмс признал бы это. Я бы ничего не сказал, хотя осознание этих дат уже разъедало меня, как капля кислоты.
  
   Я подхватила свою сумку и спустилась по лестнице.
  
   "Я здесь, Холмс. Позвольте мне просто узнать, не желает ли миссис Хадсон чего-нибудь из города."
  
  
   23
  
  
   Исследование (2): С отчаянием и голодом по пятам,
  
   он следовал едва заметными путями тех, кто ходил раньше.
  
   Спустя долгие годы он нашел первые ключи:
  
   стихии и жертвоприношения.
  
   Свидетельство, II:5
  
  
  
   УСАЖИВАЯСЬ За РУЛЬ АВТОМОБИЛЯ, я заметил красные рубцы на руках моего спутника, свидетельствующие о нежелании пчел, чтобы их беспокоили. "В порядке ли ульи?" Я спросил его.
  
   "Всем пятерым нужен был дополнительный супер", - ответил он.
  
   "Мистер Миранкер будет счастлив, что вы уделили им внимание".
  
   "Он хорошо присматривал за ними в мое отсутствие".
  
   "Он мне нравится".
  
   "Вы встречались?"
  
   "Мы встретились в среду, в заброшенном улье. Я говорил вам, что разгадал эту тайну - я должен был сказать, что мы с ним вместе сделали это ". Пока я преодолевал легкое воскресное движение в Истборне, я описал свое расследование пропавшей колонии Apis mellifera. Мы прервались, чтобы я могла припарковать машину на вокзале, пока он покупал билеты и показывал персоналу фотографию Иоланды Адлер, затем встретились снова в пустом купе (поток путешественников, возвращающихся в Лондон в конце недели, все еще занят тем, что проводит последние солнечные часы).
  
   "Никто из работающих сегодня мужчин не был на дежурстве в пятницу", - проворчал он, поэтому я закончил рассказывать ему о пчелах, слегка коснувшись моего собственного предположения относительно удаленности улья и быстро перейдя к заключению мистера Миранкера. Рассказ продолжался некоторое время, так как я подумал, что он хотел бы знать каждую маленькую деталь этого вопроса. Наконец я подошел к концу и представил свое заключение. "Улей погиб, потому что королева была слишком мягкосердечной, Холмс".
  
   Он фыркнул на мою интерпретацию неудачи улья; с опозданием я услышала эхо тоски в своем голосе и искоса взглянула на него.
  
   Это было не фырканье, а храп: после одной ночи, проведенной, глядя на луну над холмами, и ночи перед тем, как бродить по городу в поисках сына, Холмс заснул.
  
   Час спустя его голос ворвался в мои мысли. "Надеюсь, вы не говорили мистеру Миранкеру, что, по вашему мнению, улей погиб от одиночества?"
  
   "Не в таком количестве слов, нет. Хотя он согласился, что, возможно, отсутствие близости к другому улью могло способствовать его исчезновению ".
  
   "Одиночество само по себе не сводит существо с ума, Рассел. Однако я свободно признаю, что избыток королевской благосклонности - это не тот диагноз, который пришел бы мне в голову. Можно надеяться, что сменная королева Миранкер окажется достаточно безжалостной. Как вы думаете, Лестрейд будет сегодня в Скотленд-Ярде, или нам следует выследить его у него дома?"
  
   "Возможно, он на работе, хотя вам пришлось бы скрыть свою личность, чтобы заставить его признаться в этом по телефону".
  
   "Верно, дела, которые привели меня в его компетенцию, как правило, отнимали у него много времени. То же самое, теперь, когда я думаю об этом, можно было бы сказать и о его отце до него ".
  
   Младший Лестрейд последовал за своим отцом в полицию, затем в Новый Скотленд-Ярд, и, таким образом, неизбежно вступил в контакт с Шерлоком Холмсом. Прошлым летом я довольно часто встречался с Лестрейдом во время сложного и в конечном счете неприятного дела, связанного с древней рукописью и современными наследствами. Я сомневался, что он обрадуется возможности поработать с кем-либо из нас снова так скоро.
  
   "Как ты думаешь, они разберутся в значении ее волдырей?" Я спросил его.
  
   "Я бы сомневался в этом".
  
   "Но ты не хочешь сказать им, кто она?"
  
   "Я намереваюсь просто сказать, что это преступление в Сассексе, которое меня попросила расследовать анонимная сторона, не более".
  
   "Холмс, если вы..."
  
   "Я не приду к ним на помощь в этом вопросе", - прорычал он. "Здесь слишком много того, чего я еще не понимаю".
  
   "Что ж, " сказал я, " если я смогу найти, откуда взялись туфли, я мог бы найти, кто купил их для нее".
  
   "Это то направление исследований, которое вы можете начать сегодня?"
  
   "Я могу начать, но сами магазины не будут открыты".
  
   "Делай, что можешь. Тем временем я выслежу Лестрейда и посмотрю, что смогу из него вытянуть."
  
   "Я бы также хотел получить копию той фотографии, которая у вас есть".
  
   Он сунул руку в нагрудный карман и вытащил блокнот, протягивая мне свежеотпечатанную репродукцию фотографии, которую дал ему Дамиан. Детали лица были не такими четкими, как в оригинале, но для моих целей их было бы достаточно.
  
   Я изучил его так, как не изучал раньше. На самом деле Иоланда была не такой хорошенькой, какой я ее помнил. Ее лицо было немного слишком квадратным, глаза слишком маленькими, но лицо под безвкусной шляпой было живым и искрилось умом, что делало ее гораздо привлекательнее любого поверхностного сочетания черт. Ребенок у нее на руках был размытым и повернутым набок, но уголок ее глаза наводил на мысль об азиатской складке, хотя блестящим волосам ребенка недоставало густой, прямой текстуры материнских.
  
   Рядом с ними правая рука Дамиана покоилась на плече Иоланды, придавая этой половине его образа сходство с викторианской отцовской семьей; другая половина с обнимающей ее рукой наводила на мысль о человеке более расслабленном и современном. Он выглядел счастливым, преуспевающим, гордым, и его забавлял этот неуместный сюртук.
  
   Юбка Иоланды, как я заметил, не была в цветочек. Его покрой и линия подола показались мне устаревшими, хотя и не такими архаичными, как его пальто. Без сомнения, не стоит ожидать последней моды от богемной матроны - здесь, в Лондоне, представители Богемы, как правило, напоминают цыган или трубников. "Интересно, почему они выбрали такую традиционную одежду и обстановку для портрета? Это почти так, как если бы они были замаскированы ".
  
   "Или маскарадный костюм", - сказал Холмс.
  
   "Да. Особенно когда смотришь на выражения их лиц." Возможно, лицо Иоланды светилось юмором, а не интеллектом. Каким-то образом это сделало ее более симпатичной.
  
   Я собирался положить фотографию в карман, но Холмс взял ее у меня, положил лицевой стороной к окну и опустил верхнюю часть на линию плеч Дамиана. Он сильно провел ногтем большого пальца по складке; когда он вернул его, от Дамиана осталась лишь черная складка на спине и рука на туловище ребенка. "Если ты ищешь ее, его образ только запутает дело", - сказал он мне.
  
   Это было правдой, взгляд легче фокусировался на одинокой женщине, чем на нависающем над ней бородатом мужчине. И все же я не мог не осознавать символического аспекта этого дела: Холмс хотел, чтобы Дамиан не участвовал в этом расследовании.
  
   Когда мы добрались до Виктории, Холмс, которому не терпелось заняться своими делами, отправился пешком в сторону Вестминстера и Скотланд-Ярда, а я занял свое место в очереди на такси. Я хмуро смотрела на его спину, пока она не скрылась за углом, затем достала фотографию и изучила ее.
  
   Была ли это убежденность или предчувствие, что заставило его так решительно исключить Дамиана?
  
   Мой клуб "Превратности судьбы" не был идеальным началом для поиска в мире моды - было больше шансов найти специалиста по аттическому греческому или китайским миссиям, чем по дорогой одежде, - но так получилось, что мне выпала счастливая соломинка, и некоторое время спустя я сел пить чай с двоюродной сестрой золовки менеджера "Превратностей судьбы", опасно худой особой, одетой в платье от Шанель, которое было ей слишком велико. До своей недавней болезни она руководила отделом модных изделий в одном из крупных универмагов Лондона.
  
   "Я пытаюсь проследить пару ботинок. Женщина, которая их носила, мертва, " добавила я, прежде чем она успела предложить мне спросить их владельца. Я подробно описала туфли - форму, качество кожи, крошечный бантик на каблуке. "Они не выглядели как готовые туфли, но если они были сшиты на заказ, то они предназначались для кого-то другого, а не для женщины, которая их носила. Они ей не подходили ".
  
   На худом лице появилась гримаса неодобрения. "Вы бы упомянули, если бы в них было идентифицирующее название", - сказала она. Я согласился, я бы так и сделал. "Бант наводит на мысль о недавней линейке качественной обуви из Кардиффа, из всех мест. Harrods предлагает их в нескольких стилях и цветах, хотя, я полагаю, Selfridges также пробует одну или две линии ".
  
   "Женское платье было от Selfridges", - размышлял я.
  
   "Тогда, возможно, вам следует начать с этого".
  
   "Я сделаю это первым делом с утра". Пожимая ей руку, я позаботился о том, чтобы не давить с каким-либо энтузиазмом, чтобы не раздавить птичьи кости.
  
   Я вышел на улицу под звон колоколов из соседнего Вестминстерского собора. К моему удивлению, учитывая все, что произошло в тот день, еще не было половины пятого. Улицы были мертвы, но тогда даже Оксфорд и Риджент-стрит были бы гулкими и пустыми. В воскресенье в Лондоне можно было гулять, поклоняться или совершенствоваться.
  
   Я выбрал последний вариант, спустившись в галерею Тейт, чтобы провести час, блуждая среди картин, которые могли бы выглядеть современно, если бы меня недавно не познакомили с творчеством некоего Дэмиана Адлера.
  
   Когда меня выгнали при закрытии, я нашел крошечное кафе é, где предлагали еду, которую называли ужином, и коротал сумерки, прогуливаясь вниз по реке и через переулки в Челси, ожидая до половины девятого, когда станет достаточно темно, чтобы проникнуть в дом Адлера незамеченным.
  
   За исключением того, что я столкнулся с небольшой проблемой.
  
   Полиция была там первой.
  
  
   24
  
  
   Элементы (1): Слово (которое является воздухом), написанное на
  
   кусок бумаги (который является землей) и сожженный (таким образом, огонь) с
  
   пепел, размешанный в стакане воды, ожидает глотка
  
   человек. Но стекло не передает сути слова,
  
   если только он не использовал ключи Времени и воли.
  
   Свидетельство, II:6
  
  
  
   Для МЕНЯ БЫЛО ШОКОМ ПЕРЕСЕЧЬ ВЪЕЗД На БЕРТОН-Плейс, ожидая увидеть тихий тупик с темным домом в дальнем конце и увидеть дорогу, запруженную зеваками и официальными автомобилями, и каждый светофор в доме номер семь горящий. Я вышла на улицу, остановилась среди группы глазеющих соседей и запустила насос сплетен несколькими безобидными вопросами.
  
   Полиция, по словам одного из детей, находилась в доме менее получаса. Они привели слесаря, вызвался слуга, который добрых десять минут возился с дверью, прежде чем она открылась. Люди из одиннадцатого номера позвонили в полицию во время чаепития, поспешила сообщить другая горничная, после того как какая-то женщина приходила прошлой ночью и спрашивала об Адлерах.
  
   Я наблюдал несколько минут, затем исчез, чтобы обогнуть дом сзади по служебной аллее. Я встал на цыпочки, чтобы заглянуть через стену, с отвращением видя признаки тщательного обыска в доме: констебли, обрамленные окном гостиной слева, другие констебли в спальне наверху, шум громких голосов полицейских и тяжелых ботинок полицейских.
  
   Я решил немного подождать, но не прошло и пяти минут, как я услышал звук бегущих ног позади меня. Я нырнул за куст, на котором было неудачное количество колючек, затем заметил, что у быстро приближающегося человека не только не было фонарика, но он пытался тихо бежать по грязной поверхности. Когда он проносился мимо, я увидел его силуэт и громко зашипел.
  
   Его ноги мгновенно остановились, хотя остальная его часть этого не сделала, и он проскользил по рыхлой поверхности несколько футов, размахивая руками. Он не упал, но развернулся и вернулся туда, где я стоял.
  
   "Отличная работа, Холмс", - сказал я с восхищением. Я совсем не был уверен, что смог бы выполнить маневр, не падая.
  
   "Полиция выследила ее", - прошептал он.
  
   "Боюсь, это моя вина. Один из соседей, с которым я разговаривал прошлой ночью..."
  
   "Я думал, у нас будет больше времени", - быстро вмешался он. Мой собственный пульс участился.
  
   "Время для чего?"
  
   "Есть предмет, который я должен убрать из дома, прежде чем его найдет полиция".
  
   "Что это такое?"
  
   "Позже, Рассел. Приди." Он потащил меня к воротам, поднял голову, чтобы посмотреть, затем поднялся на цыпочки и протянул руку вниз; я услышал щелчок защелки.
  
   В доме было две двери, которые выходили в сад: одна рядом с гостиной, другая справа - на кухню. Кухонная дверь была открыта, из нее лился свет, но в данный момент констебля за пределами дома не было. Мы проскользнули в сад, закрыв за собой калитку, и Холмс указал на лестницу, которую можно было увидеть через окно над кухней.
  
   "Через пять минут все, кто находится на верхних этажах, спустятся по этой лестнице. Через минуту я поднимусь по ним; мне понадобится не более трех минут, затем я снова спущусь. Если кто-нибудь начнет подниматься по лестнице, пока я все еще внутри, вы должны устроить диверсию. Любое отвлечение вообще, мне все равно, лишь бы вас не поймали. Арест был бы катастрофическим ".
  
   "Холмс..."
  
   "Рассел, у нас нет времени. Встретимся с тобой позже у Майкрофта".
  
   "Прекрасно, отвлекающий маневр. Вперед."
  
   К моему удивлению, он направился не к дому, а обратно из ворот в переулок. Я разгреб почву у своих ног и наткнулся на почву, камешки, несколько кусочков кости и мягкий предмет, который поразил меня, пока я не решил, что это детская кукла. Наконец мои пальцы наткнулись на твердый кусок камня, затем на угол кирпича размером с кулак. Из соседней комнаты донесся слабый звук бьющегося стекла, приглушенный, возможно, тканью. Через две минуты после этого в доме Адлера раздается телефонный звонок.
  
   Двое констеблей в форме в гостиной повернулись и посмотрели через комнату, но ни один из них не пошевелился, чтобы ответить на автоответчик. Телефон зазвонил снова, и появился другой констебль. Он что-то сказал, но остальные заколебались. Я почувствовал движение справа от меня, как будто кто-то карабкался по стене; в тот же момент я увидел фигуру в коричневом, пробежавшую через окно на половину лестничной площадки и быстро спускающуюся по лестнице. Это был Лестрейд, за ним по пятам следовали еще два констебля; Я мельком увидел мужчин, когда они шли по коридору за кухней, затем увидел, как они вошли в гостиную. Лестрейд схватил телефонную трубку, и в мгновение ока Холмс взбежал по ступенькам кухни в дом, исчезнув в направлении лестницы. Я начал считать: на пяти его фигура промелькнула мимо окна на половину лестничной площадки и продолжила подниматься по лестнице.
  
   Лестрейд говорил в трубку, нахмурился, заговорил снова, затем наклонился, чтобы нажать на рычаг: двадцать три секунды. Еще через шестьдесят четыре секунды обмен данными дал старшему инспектору необходимую ему информацию. Он опустил инструмент обратно на подставку и простоял семь секунд, глубоко задумавшись.
  
   Затем он обратился к одному из мужчин в форме: это заняло тридцать секунд. Мужчина вышел из комнаты, без сомнения направляясь к пустому дому по соседству, откуда поступил звонок. Лестрейд оставался на месте еще девятнадцать секунд, разговаривая с мужчинами, затем вернулся к двери и вышел.
  
   Я не была уверена, что он вернется наверх, но на всякий случай вышла на лужайку. Конечно же, несколько секунд спустя я увидел коричневую фигуру, двигающуюся мимо дверного проема в направлении лестницы - две с половиной минуты были всем, что получил Холмс.
  
   Я рысцой пересек лужайку, прицелился и запустил камнем точно в центр окна гостиной; мгновение спустя кирпич пробил дыру в узком окне рядом с дверью в сад. Бьющееся стекло производит самый приятный звук, разносящийся по ночи; констебли в гостиной пригнулись, а я выбежал за ворота и по служебному переулку на улицу за ними, где перешел на быструю ходьбу. Я не сбавлял темпа до угла, затем перешел на иноходь, пока не оказался в безопасности среди толпы на Бертон-Плейс.
  
   Когда прошло пять минут, а Холмса не выволокли в наручниках, я вытерла влажные и трясущиеся ладони о юбку и с невинным видом удалилась.
  
   Если бы не воскресенье, я бы отправился прямиком в ближайший кабак и выпил чего-нибудь. Или два.
  
   Поскольку было воскресенье, мне пришлось подождать, пока я доберусь до квартиры Майкрофта. Я пошел пешком, мимо зала собраний, где собрались Дети Огней (сегодня вечером было темно и заперто), затем вверх по Найтсбриджу и вокруг Дворца к Пэлл-Мэлл. Я наполовину ожидал, что Холмс поймает меня на слове; он этого не сделал.
  
   Майкрофт поспешил предоставить и напиток, и объяснение внезапного появления Холмса на Бертон-плейс: он был здесь, когда позвонил Лестрейд.
  
   "Старший инспектор спросил, видел ли я своего брата. Я, естественно, сказал "нет "."
  
   "Естественно". В конце концов, почему кто-то должен сотрудничать с полицией?
  
   "Когда Шерлок работает, я не предоставляю никакой информации, пока не увижу последствия. Лестрейд слышал, что Шерлок был в Скотленд-Ярде сегодня днем, спрашивал о теле восточной женщины, найденном в Сассексе, и он хотел сказать, что если Шерлок пытается установить личность молодой женщины, то не стоит беспокоиться, у Скотленд-Ярда есть не только ее имя, но и адрес. По-видимому, один из соседей сообщил о пропаже целой семьи, среди которой была молодая восточная женщина. Когда Лестрейд послал одного из своих людей с фотографией из морга, сосед подтвердил, что это была она. Старший инспектор предложил Шерлоку посмотреть файлы утром, если он все еще заинтересован."
  
   "И вместо этого Холмс вылетел отсюда, как будто дом был в огне".
  
   "Я бы сказал, быстрее, чем это".
  
   Я сделал глоток из своего стакана, которым опустошил его. Без комментариев Майкрофт снова наполнил его. Я сказал ему: "Холмс был там, за домом Дамиана. Он подбежал, попросил меня отвлечься и зашел внутрь, чтобы кое-что взять. Во всяком случае, так он сказал ".
  
   "Ты сомневаешься, что это было так?"
  
   "Майкрофт, я не знаю, что и думать. Он сказал, что встретится со мной здесь и все объяснит. Я покинул Челси добрый час назад. Я ожидал, что он вернется раньше меня ".
  
   "Когда ты в последний раз ел?"
  
   "Есть? Я не знаю. Я не голоден."
  
   "Тем не менее". Он встал - легко, без кряхтения от усилий, которое он бы отдал год назад, - и пересек комнату к телефону, чтобы обсудить доступные варианты с невидимым персоналом где-то в глубине здания.
  
   Пока он этим занимался, я решил налить ванну - с Холмсом всегда лучше быть готовым к мгновенному отъезду, и я почувствовал себя грязным. Я заперся в огромной ванне Майкрофта с большим количеством горячей, ароматной воды; когда я вышел, принесли еду. Холмс не знал.
  
   Я ел в основном в тишине. Я хотел погрузиться в своего шурина и вытащить из него каждую крупицу информации, которая у него была о Дамиане, Ирен Адлер, прошлом Холмса - обо всем. Но нажим на Майкрофта поставил бы его в неловкое положение: если бы Холмс хотел, чтобы я знал эти вещи, Холмс сказал бы мне. По отношению к Майкрофту было нечестно спрашивать.
  
   Кроме этого, как он сказал, он, как правило, не предоставлял никакой информации добровольно - полиции и, возможно, мне. И я не хотел, чтобы его отказ встал между нами.
  
   Лучше дымить в тишине.
  
   Час спустя Майкрофт ушел спать, а я достигла той стадии, когда беспокойство и раздражение накладывались друг на друга, создавая летучую смесь. Однако, когда Холмс наконец вошел, одного взгляда на него было достаточно, чтобы мой гнев улетучился.
  
   Он бросил грубо переплетенный сверток на столик у двери, швырнул шляпу в направлении стула, повесил пальто на спинку ближайшего дивана и сел. Я молча протянула ему большую порцию бренди. Когда он выпил это, я поменяла это на тарелку холодного мяса и заправленного салата. Я думал, что он откажется от этого, как и я, но он заставил себя откусить один кусочек и вскоре уже склонился над тарелкой, разрывая зубами черствые булочки.
  
   Я удалился на кухню Майкрофта, чтобы приготовить кофе, что заняло немало времени, поскольку он приобрел для этой цели новую и очень сложную машину из стекла и серебра, которая выглядела так, словно ей самое место в лаборатории. Но я справился, ничего не взорвав, и когда я выносил поднос, Холмс выглядел менее серым по краям.
  
   Я налила ему кофе с коньяком и села со своим.
  
   "Когда я обыскивал дом рано утром в субботу, " сказал он мне, " я заметил посылку, адресованную мне, на полке в гардеробной Дамиана. В то время у меня не было причин удалять его: Дамиан мог отдать его мне, когда захочет. Однако, если бы Лестрейд наткнулся на это - а он бы наткнулся в течение нескольких минут, - связь между Дамианом и мной чрезвычайно усложнила бы ситуацию. Без этого Лестрейду придется следовать своим обычным каналам расследования ".
  
   "Но в конце концов он выведет Дэмиана Адлера на Ирен Адлер".
  
   "Нет, если Майкрофт вмешается".
  
   "О, Холмс. Официальное вмешательство будет красным флагом для быка. Если Лестрейд узнает, что вы заблокировали его расследование, он больше никогда с вами не заговорит ".
  
   "Если Лестрейд обнаружит, что у меня есть личная заинтересованность в этом деле, он не только откажется от меня, он будет активно преследовать меня и следить за каждым моим шагом. Хуже того, он вложит все свои усилия в Дамиана и сразу отвергнет любую информацию или подозреваемых, которые мы можем обнаружить. Невидимое вмешательство означает, что имя Адлер может привлечь его внимание, но какое это имеет значение? Фамилия Ирен по мужу была Нортон, а Адлер - достаточно распространенная фамилия. Если Лестрейд не видит связи, тогда я, по-видимому, просто расследую смерть женщины, и он не увидит причин препятствовать моему расследованию. Нет, будет лучше, если информация просто перестанет существовать ".
  
   Я изучал его. Я знал, что Холмс был беспринципным, даже бессердечным, когда дело доходило до манипулирования другими ради расследования, но это было личное. Честно говоря, я не думал, что он способен на это.
  
   Кроме, возможно, того, чтобы защитить меня.
  
   А теперь, Дэмиан.
  
   Мне это не понравилось: Холмс, как известно, выступал в роли судьи, присяжных и чуть ли не палача, но никогда он не делал этого без ущерба для себя.
  
   Он поставил свою полупустую чашку и внимательно осмотрел ее. "Ему снятся кошмары. Дамиан. Ночь за ночью он просыпается, весь в поту, дрожа. У него должен быть включен свет, окна должны быть открыты настежь, даже зимой. Судя по его словам и по его искусству, я полагаю, что он мечтает о траншеях, стены которых рушатся прямо на него. О том, как я на дне колодца, смотрю вверх на звездный круг. Оказаться в трюме корабля и услышать скрежет столкновения. Быть похороненным заживо в гробу.
  
   "Ключевым элементом является ограждение. Ужас быть замкнутым, запертым, оторванным от неба. Я полагаю, что, возможно, именно поэтому он так часто рисует небо ". Он вздохнул и вытер насухо лицо. "Рассел, Дэмиан Адлер - поврежденный человек на прочном фундаменте. Смерть его жены поставит под угрозу все, что он построил. Если его дочь тоже пропала, я не знаю, поправится ли он. Запирая его, вы гарантируете, что он этого не сделает. Если его арестуют, я боюсь за его рассудок. И они арестуют его, если найдут. Я должен поддерживать открытую связь с Лестрейдом, чтобы я знал, что они делают, и чтобы я мог найти для них убийцу Иоланды. Потому что ты знаешь, что Скотленд-Ярд не будет смотреть дальше Дамиана ".
  
   Я ничего не сказал; он поднял свои глаза на мои. Они были установлены с непоколебимым намерением.
  
   "Дамиан не убивал свою жену", - сказал он категорично.
  
   "Холмс, вы не можете..."
  
   "Я должен. Он не убивал ее. Да, он способен убивать - кто из нас не способен?-но не это убийство. Не хладнокровное убийство его жены и его ребенка ".
  
   Я посмотрела в его серые глаза и медленно кивнула. "Все в порядке".
  
   Напряжение покинуло его, и он встал, чтобы забрать посылку, которую оставил у двери. Наблюдая, как он пересекает комнату, я подумала, что у любого другого мужчины расслабление было бы вызвано облегчением от того, что он уговорил свою жену согласиться.
  
   Я знал его слишком хорошо, чтобы так думать. Напряженность в Холмсе была признаком несогласия не с другими - даже со мной, - а с самим собой. Я должен, сказал он. Он должен был поверить, что его сын не совершал этого ужасного поступка, и мне, на данный момент, пришлось согласиться с этим решением.
  
   Но это не означало, что я тоже должен был в это верить.
  
   Он положил плоский пакет на стол передо мной. "У меня не было времени принести книгу, которую вы хотели. Мы вернемся, когда полиция больше не будет распоряжаться ".
  
   Это тоже была книга, завернутая в коричневую бумагу и перевязанная бечевкой. Бечевка была разрезана и перевязана заново, бумага небрежно обернута; слабые вмятины на бумаге свидетельствовали о том, что она пролежала несколько недель, если не месяцев.
  
   Это был красивый том в кожаном переплете, украшенный позолотой, с именем Дамиана Адлера на лицевой стороне.
  
   Когда я открыл книгу и увидел, что в ней содержится, я понял, почему Холмсу потребовалось так много времени, чтобы вернуться к Майкрофту этим вечером.
  
   "Он рассказал тебе об этом?" Я спросил.
  
   "Он никогда не упоминал об этом. Я предполагаю, что он сделал это некоторое время назад, намереваясь отправить мне, когда мы вернемся ".
  
   "И он вряд ли привез бы это с собой в Сассекс, учитывая, зачем он приехал".
  
   "Нет".
  
   Это была книга с набросками Дамиана и акварельными рисунками, смонтированная в великолепном переплете. Ни один из них не был больше восьми дюймов на шесть; некоторые представляли собой замысловатые рисунки пером и тушью, другие - неторопливые карандашные наброски. Акварели были задумчивыми, осенними, даже те, на которых явно была изображена весна. Ни на одной из фигур не было лун или впадин; ни одна из них не была выполнена в стиле, который он использовал сейчас. Одна акварель Ирен Адлер в садовом кресле была потрясающей.
  
   "Что это за коттедж, который он несколько раз переделывал, тот, с прудом в саду?"
  
   "Дом его матери, за пределами Парижа, в Сент-Шапель".
  
   "Где он родился".
  
   "Да. Я пошел посмотреть на это в тот день, после того, как мы увидели его в тюрьме ".
  
   Я перевернул страницу и узнал увитое плющом лицо тюрьмы Сент-Шапель. Высокий, худощавый англичанин средних лет заполнил дверной проем, его лицо было в тени.
  
   Я дошел до конца и вернулся к первой странице, размышляя. На первый взгляд, книга была демонстрацией сыном своему отцу мастерства и личной истории. Но дело было не только в этом.
  
   Возьмите этот первый рисунок: портрет Ирен Адлер. Другой альбом Холмс также начинался с нее, как с красивой женщины, наполненной жизнью; здесь она все еще была прекрасна, но это была неземная красота женщины, придавленной проблемами. Казалось, она созерцала глубокий колодец печали внутри. Носила ли когда-нибудь это выражение эта конкретная женщина? Была ли Ирен Адлер когда-нибудь неземной?
  
   Следующий набросок, изображающий темноволосого маленького мальчика на пустынном пляже, был похож на атмосферу одиночества.
  
   И, присмотревшись повнимательнее, человек в дверях тюрьмы был неестественно жестким, холодным среди тепла старого камня и роскошных виноградных лоз.
  
   Нет: Это не была коллекция работ, собранных вместе, чтобы порадовать отца. Бумага была той же, от начала до конца: каждая часть была сделана специально для целей этой книги.
  
   Для чего? Чтобы Дамиан мог вернуться домой и положить свое достижение к ногам отца, которого он надеялся узнать? Или чтобы он мог выплеснуть свою тяжелую жизнь и нынешний успех в лицо своему отцу? Излишество книги, настолько богато украшенный переплет, что почти затмил искусство внутри, заставило осознать гнев в его красоте.
  
   Книга была задумана так, чтобы заставить Холмса вздрогнуть.
  
   Я закрыл обложку и посмотрел на Холмса. Он тяжело опустился в кресло, скрестив вытянутые лодыжки и закрыв глаза. Сейчас был не тот момент, чтобы затрагивать вопрос о сыновней привязанности.
  
   "Ты действительно..." - начала я, но он прервал меня.
  
   "Он не ожидал, что я ему понравлюсь", - сказал он. "Его раздражала просьба ко мне о помощи, но он отбросил свои чувства в сторону, потому что любил свою жену. Три дня в моей компании изменили его. Я не уверен, что он дал бы мне эту книгу, в конце концов ".
  
   "Как ты думаешь, ты сможешь помешать Лестрейду узнать, что Дамиан - твой сын?"
  
   "Все, что для этого требуется, - это неэффективность и неверная информация. Майкрофт может это устроить ".
  
   "Я надеюсь, вы знаете, что делаете, Холмс".
  
   Один серый глаз открылся. "Мой дорогой Рассел, " сказал он беспечно, " я обманывал официальную полицию еще до того, как ты родился. В этом искусстве я эксперт".
  
  
   25
  
  
   Стихии (2): Человек научился манипулировать
  
   стихии. Поскольку его Гид учил его контролировать
  
   слабый, теперь его внутренний проводник вел его к превращению
  
   Элементы его божественной воли.
  
   Свидетельство, II:6
  
  
  
   В понедельник рано утром мы С НЕВИННЫМИ ЛИЦАМИ ЯВИЛИСЬ В НОВЫЙ СКОТЛЕНД-Ярд, и нас продержали там всего полчаса, прежде чем пришел Лестрейд, чтобы отвести нас в свой кабинет.
  
   Заголовки газет в то утро гласили: "Третье надругательство над доисторическими памятниками", с подробностями смерти Иоланды, но пока без ее имени.
  
   "Мистер Холмс", - сказал Лестрейд, его веселость была натянутой, но все же приносила облегчение: он не подозревал, что может существовать связь между нашим присутствием и молодой женщиной, чьи поиски Иоланды Адлер в субботу привели к его присутствию на Бертон Плейс прошлой ночью. "Извините, что не застал вас вчера, мне сказали, что вы были рядом. Ты получил сообщение, которое я оставил твоему брату?"
  
   "Я так и сделал, хотя и не так давно. Действительно ли мертвую женщину опознали?"
  
   "О да", - бросил он через плечо, - "нет сомнений. Ее муж пропал без вести, и их ребенок."
  
   "И ребенок тоже? Как неудачно. Вы ожидаете найти всех троих мертвыми?"
  
   "Я ожидаю обнаружить, что он убил ее и бежал из страны с ребенком. Он иностранец, ты знаешь - или, во всяком случае, англичанин только на бумаге."
  
   "Конечно, так часто бывает с мужем, особенно с иностранцами. Я не предполагаю, что у вас есть такая вещь, как мотив?"
  
   "Он художник, мистер Холмс, законченный богемец. Вероятно, тоже большевик, как и большинство из них."
  
   "Да, это, безусловно, все объясняет. Вы проводите вскрытие?"
  
   "Позже сегодня, да, хотя остается мало вопросов относительно причины смерти". Мы дошли до его кабинета; он придержал дверь.
  
   "Таким образом, я понимаю, однако, возможность наркотиков ...?"
  
   "Была ли она замешана в наркотиках?"
  
   "Откуда мне это знать?" Удивленно сказал Холмс. "Я даже не знаю, кто она, только то, что ее нашли рядом с Длинным человеком".
  
   "Она не очень похожа на наркоманку".
  
   "Я больше думал о снотворных таблетках".
  
   Подозрения Лестрейда рассеялись. "Но даже если мы обнаружим, что она была по уши в кокаине, это ничего не изменит в расследовании".
  
   "Это может указать вам на других подозреваемых, помимо мужа", - вставил я, прежде чем Холмс успел рассердиться.
  
   "Ах, миссис... э-э... мисс Рассел, вы хорошо выглядите. Я вижу, ты присоединился к группе smart. Стрижка", - объяснил он.
  
   "Старший инспектор Лестрейд", - ответил я, протягивая руку.
  
   "Э-э, садитесь, пожалуйста. Теперь, мистер Холмс, объясните еще раз ваш интерес к этой женщине?"
  
   "На самом деле, это закономерность, которую я исследую".
  
   "Да, я задавался вопросом, может ли это быть не так. "Шаблон" - это плод воображения журналиста. Факты свидетельствуют о том, что самоубийство в Серне-Аббасе было именно таким, а Стоунхендж - случайным насилием группы религиозных психов. Следующее, что вы знаете, это то, что они развернут кампанию по установке охраны у белой лошади в Оксфордшире и по всей длине Стены Адриана. Что угодно, лишь бы продавать газеты".
  
   "И все же я вижу, что у вас на столе лежат две папки. Должен ли я просмотреть их и дать вам знать, если что-то конкретное привлечет мое внимание?"
  
   По выражению Лестрейда, он вспомнил привычку Холмса распоряжаться его расследованиями, если не его жизнью. Без сомнения, он предпочел бы, чтобы мы остались в Америке.
  
   "Я не знаю, должен ли я это разрешать", - начал он.
  
   Холмс изучал свои ногти. "Я могу, если вы пожелаете, запросить рекомендации у вашего начальника, или лорд-мэра, или премьер-министра, или даже ..."
  
   Старший инспектор обреченно вздохнул. "В этом нет необходимости, мистер Холмс. Мне не нужно напоминать вам, чтобы вы ничего не удаляли ни из одного из этих файлов и не рассказывали о случаях другим."
  
   "Конечно. Но, могу я спросить, действительно ли в Камбрии был найден баран?"
  
   Мы оба уставились на него. "Баран?"- Потребовал Лестрейд.
  
   "Да, там был..."
  
   "Вы думаете, Скотленд-Ярд расследует гибель домашнего скота?"
  
   "Только если есть..."
  
   "Мистер Холмс, я никогда не жил за пределами Лондона, но даже я знаю, что овцы иногда умирают, и что их едят лисы и собаки. Ни один баран не был зарезан". Стул Лестрейда с визгом отодвинулся. "Теперь, если вы меня извините, мне нужно провести расследование, и я хотел бы быть на шаг впереди газет. Художники", - заявил он, качая головой и надевая шляпу. "Интервью с художниками вызывает у меня желчь".
  
   Скорее к моему удивлению, он не приставил к нам констебля в форме, чтобы убедиться, что мы не причиним вреда его офису.
  
   "Как ты думаешь, сколько пройдет времени, прежде чем он заподозрит?" Я спросил Холмса тихим голосом.
  
   "Что мы с тобой оба искали Иоланду Адлер задолго до ее смерти? Он будет знать к тому времени, когда опросит соседей ".
  
   "Что ты предлагаешь нам сказать ему тогда?"
  
   "Я предлагаю нам держаться от него подальше, пока он больше не перестанет интересоваться этим вопросом", - ответил он и открыл старый, более толстый файл. Но сначала я должен был знать:
  
   "Что там было насчет барана, Холмс?"
  
   "Найден прошлой весной у каменного круга в Камбрии под названием Длинная Мег и ее дочери".
  
   "Это было в утренней газете? Я этого не видел ".
  
   "Ты не читал письма".
  
   "О, Холмс, не очередной ли разъяренный фермер?"
  
   Он не ответил мне. Были времена, когда я с некоторой симпатией относился к мнению Лестрейда о методах Холмса. Я придвинула к себе хрустящую новую папку, на которой было написано имя Иоланды Адлер, и осторожно открыла обложку.
  
   Я был благодарен, что в нем еще не содержалось подробностей или фотографий вскрытия, хотя в нем была пачка фотографий со склона холма, где ее нашли. Ее платье действительно не подлежало ремонту, и я предположил, что, если бы я столкнулся с этим предметом одежды, у меня могло бы возникнуть искушение избавиться от его неудачного сочетания скошенного газона и засохшей крови.
  
   Когда я закончил с этим скудным подношением, Холмс пододвинул к себе раздел досье Фионы Картрайт, который он прочитал. Я с интересом взял в руки страницы.
  
   Фиона Картрайт была сорокадвухлетней незамужней секретаршей и наборщицей, родом из Манчестера. Она переехала в Пул вскоре после войны, когда ее работодатель, компания Fast Shipping, открыл там филиал. Когда владелец, Гордон Фаст, умер в 1921 году, бизнес был продан, и мисс Картрайт заменила женщина помоложе.
  
   С тех пор она сменила несколько должностей секретаря, а прошлым летом зарегистрировалась в агентстве по трудоустройству, которое устроило ее на восемь временных должностей в течение осенних и зимних месяцев. Агентство договорилось о встрече мисс Картрайт с новым клиентом, мистером Генри Смайтом, в понедельник, 16 июня, но так и не получило ответа от мисс Картрайт, чтобы сообщить, заняла ли она эту должность.
  
   Мистер Смайт был продавцом бумажных товаров, приехавшим "откуда-то с севера" (по словам агентства), который позвонил из отеля в Пуле с просьбой о секретарской помощи на те два или три дня, что он пробудет в городе, указав (опять же, агентство) "даму, которая была не слишком молода и взбалмошна".
  
   О мистере Смайте больше ничего не было слышно: в записке внизу, датированной тем утром, указывалось, что Лестрейд распорядился провести расследование в отношении компании Смайта и его местонахождения.
  
   Брат мисс Картрайт, все еще живущий в Манчестере, описал свою сестру как "подавленную" из-за отсутствия постоянной работы и "обеспокоенную" своим унылым будущим, хотя совсем недавно она написала домой довольно странное письмо о важности небесного влияния на человеческую жизнь. "Ей нравились забавные старые религиозные вещи", - сказал он. "Я думал, она имела в виду, что приливы и отливы судьбы меняются, и что она скоро найдет работу".
  
   Читая между строк, даже брат Фионы Картрайт считал, что это было самоубийство.
  
   Описание вскрытия было беглым, на описание траектории единственной пули было потрачено меньше времени, чем на присутствие оружия рядом с ней, и согласие с тем, что вердикт должен быть самоубийством. Содержимое желудка было отклонено как "нормальное", что бы это ни значило, а состояние ее эпидермиса было аналогичным образом классифицировано с помощью неуместной фразы "никаких признаков насилия". Была, однако, одна странность: у нее был глубокий порез на ладони левой руки, не перевязанный и свежий.
  
   Холмс пролистал обложки досье Иоланды Адлер.
  
   "Что вы думаете об этом порезе на руке Фионы Картрайт?" Я спросил его.
  
   "Коронер, кажется, думает, что она получила это при падении, поднимаясь к месту, где она умерла. Не имея ни фотографий, ни подробностей места происшествия, ни даже вопроса о том, была ли ее одежда запачкана кровью от пореза, все, что мы можем заключить о ее смерти, это то, что коронер некомпетентен. Не пора ли нам идти?"
  
   Я собрал досье Картрайта, затем взглянул на часы. "Я хотел бы узнать об обуви, которую носила Иоланда, прежде чем Лестрейд займется этим. Магазин должен быть открыт ".
  
   "И я должен составить анонимное письмо адвокату Дамиана в Париже, сообщив ему, что может позвонить полиция. Может, встретимся у моего брата?"
  
   "Как насчет кафе é Роял вместо этого?"
  
   Он поднял брови. "В наших паспортах будут проставлены штампы для Богемии. Тогда в час дня, Рассел."
  
   Пешком и на омнибусе из-под консервированных сардинок мои шаги вывели меня из Вестминстера и мимо Дворца снова на Бромптон-роуд, хотя и не так далеко, как до зала собраний Детей Огней.
  
   Harrods - это место встречи для другого вида поклонения, поклонения избытку во всей его красе. При самых тяжелых обстоятельствах я могу вытерпеть двадцать минут внутри его декоративных дверей, прежде чем мои пальцы начнут подергиваться, а глаза обшаривать бесконечные залы в поисках выхода. Но, с другой стороны, я не тот человек, который считает просмотр магазинов развлечением.
  
   Даже с учетом конкретной цели - женской обуви - это оказалось непросто. Хотела ли я обувь для прогулок, сапоги для верховой езды, балетки, обувь для охоты, обувь для тенниса - ах, туфли для платья на каблуке. Дневная, вечерняя одежда или для придворных?
  
   В конце концов я отыскала отдел, в котором был представлен дизайнер из Кардиффа: там лежала обувь, блестящая, на ней не было ни травинки, ни пятен крови, маленький бессмысленный бант сзади - немного безделушки, которая должна была выглядеть жалко, но вместо этого показалась мне странно смелой. Одна из медсестер VAD, которую я знал во время войны, каждое утро тщательно красила губы, прежде чем войти в палату, по ее словам, чтобы подбодрить мальчиков. Этот ботинок в моей руке имел такое же отношение.
  
   "Это прекрасная туфелька", - произнес голос у моего плеча.
  
   "Однако, не для меня", - сказал я.
  
   "Он также доступен в лакированном черном цвете".
  
   Я поставил туфлю на место и повернулся, чтобы улыбнуться женщине. По ее ободряющему выражению лица я понял, что она уже посмотрела на мои ноги и знала, что я мог бы носить эту обувь только в том случае, если бы заказал пару, сшитую по размеру.
  
   Хотя, поскольку это "Хэрродс", она, вероятно, могла бы устроить и это.
  
   Это почти стоило бы того, чтобы увидеть выражение лица Холмса.
  
   "На самом деле, - сказал я, - я пытаюсь найти человека, который недавно приобрел именно эту обувь. Есть ли кто-нибудь, кто мог бы мне помочь?"
  
   Она протянула руку, чтобы сдвинуть модель на дисплее, исправляя мое намеренно небрежное расположение обуви напротив ее партнера. Собственнический жест подтвердил то, что я подозревал: эта женщина была из этого отдела.
  
   "Я скорее сомневаюсь, что это было бы возможно", - ответила она.
  
   "Позвольте мне объяснить. Моя сестра на два года старше меня, и она унаследовала всю семейную элегантность и немного ее здравого смысла. Этой весной, пока меня не было в стране, она сошлась с мужчиной сомнительного происхождения. Очень симпатичный, вы понимаете, и чрезвычайно правдоподобный, но, скажем так, не в интересах моей сестры. Лалли - так мы ее называем, ее зовут Иоланда - всегда хочет верить в лучшее в человеке, и я всегда был рядом, чтобы удержать ее от совершения каких-либо глупостей, до этого момента.
  
   "Я должен поговорить с ней, но этот человек отрицает, что она с ним. На прошлой неделе мне даже удалось проследить за ними до отеля в Париже, но они только что уехали. Без сомнения, они пронюхали о моих поисках. Единственным их следом был ботинок под краем кровати, только один ботинок. Этот ботинок."
  
   Женщина перешла от недоверия к грани увлечения - все еще неуверенная, но желающая верить, желающая романтики одной из своих туфелек посреди истории о неуместной любви и сороральной верности. Одна вещь может привлечь ее на мою сторону.
  
   Я протянул палец и коснулся маленького бантика. "Однако, я должен сказать, туфелька, которую мы нашли, была не такой красивой, как эта. Это выглядело так, как будто Лалли была создана для того, чтобы ходить на нем по лужам ".
  
   "Но у нее были туфли всего неделю", - воскликнула она.
  
   Я убрал с лица все следы триумфа. "Да, я подумал, что они выглядят новыми. Неделю, вы говорите?"
  
   "Почти до часа. В прошлый понедельник они были. Одна из моих первых продаж за день. Я замечаю эти ранние продажи", - призналась она. "Я нахожу, что недели, как правило, продолжаются так же, как и начинаются".
  
   "Она пришла сама, чтобы купить их?"
  
   "Боюсь, что нет", - ответила женщина, явно увлеченная сценарием глупой девочки, чья любовь привела чуть ли не к тюремному заключению.
  
   "Значит, это был он? Высокий, худой?"
  
   Но она покачала головой, прежде чем я начал второе предложение - и с толчком я понял, что почувствовал облегчение от ее отрицания, потому что мое расплывчатое описание также могло быть конкретным описанием Дамиана. "Эти туфли были куплены женщиной".
  
   "Да? Но не восточной женщины, правда?" Спросила я, затаив дыхание.
  
   "Нет, женщина постарше. И, честно говоря, " добавила она, понизив голос, чтобы не услышал представитель "Хэрродс", - я бы не ожидала, что этот человек заинтересуется этими туфлями".
  
   Человек, а не леди . Интересно. "Как она выглядела? Возможно, это была его секретарша. Или его сестры", - поспешила добавить я, чтобы охватить оба класса.
  
   "Возможно, секретарь, хотя, если так, я полагаю, джентльмен не слишком общается с общественностью. На ней было неудачное платье, и ей не помешала бы пудра для лица", - сокрушенно заявила продавщица. "Что касается краски в ее волосах, она была такой же незаметной, как черная для сапог".
  
   Миллисент Дануорти.
  
   Квартира заместителя руководителя служб "Дети огней" на втором этаже оказалась пустой - по крайней мере, никто не откликнулся на звонок рядом с фамилией Дануорти у входа. Я поставила свою корзину с покупками на лестничную площадку и, прищурившись, посмотрела на листок бумаги. Несколько минут спустя один из жильцов спустился по лестнице и попытался выйти за дверь.
  
   "О! Извините, " воскликнул я, " кажется, я мешаю. Вот, позвольте мне просто перевести это - нет, все в порядке, я просто перечитывал это при свете, глупо с моей стороны не подумать..." Дверь закрылась после моих скромных извинений, я остался внутри, а мужчина спускался по ступенькам, качая головой.
  
   Нет ничего более обезоруживающего, чем корзина с овощами и отношение женской неорганизованности.
  
   Я положила листок бумаги - рекламу парикмахерского салона - в карман и понесла корзину (в которой были в основном листья салата, из-за их легкости) вверх по лестнице. Коридор был пуст; дверь на лестницу скрипнула, закрываясь. Я прислушался, но ничего не услышал, поэтому я прошел до конца, где прошлой ночью погас свет, и тихо постучал.
  
   Когда ответа не последовало, я поставил корзину на стол в коридоре и принялся за свои отмычки.
  
   Квартира Миллисент Дануорти состояла из трех комнат: самой большой совмещенной гостиной - потертые стулья с мягкой обивкой, обшарпанный письменный стол и радиоприемник - с кухней - немногим больше газовой плиты, буфета и стола, едва достаточного для двоих. Пара дверей проломила боковую стену: та, что справа, вела в спальню с узкой односпальной кроватью, дешевым туалетным столиком, выкрашенным в белый цвет, и шкафом, который был слишком велик для этой комнаты, так что дверь упиралась в нее, а не открывалась до упора в стену. Другая дверь вела в маленькую уборную с умывальником. Ванная комната должна быть общей, дальше по коридору.
  
   Я прошелся по комнатам, убеждаясь, что жильца там нет, и подтверждая также, что единственным спасением, если меня обнаружат, будет отвесный спуск на тротуар, двадцатью пятью футами ниже. Затем я приступил к работе, начав со спальни.
  
   В гардеробе была одежда, такая же тусклая и поношенная, как стулья в зоне отдыха, демонстрирующая предпочтение блузкам в цветочек и юбкам-мешковинам, единственным ярким исключением был белый халат, который она носила в зале заседаний. На туалетном столике не было ничего интересного, кроме шкатулки для драгоценностей, которая могла бы быть подарком на тринадцатый день рождения ребенка. Украшения, которые в нем находились, были обычными и не имели денежной ценности, за одним исключением: грубое золотое кольцо, которое я видел на ней. Мой палец нащупал царапины на его внутренней поверхности; когда я несла его к окну, я увидела те же пересекающиеся треугольник и круг, которые были вышиты на халате и вытатуированы на животе Иоланды Адлер.
  
   Кроме этого, на кольце не было никакой надписи. Я положил его обратно, как нашел, и закрыл детскую коробочку.
  
   В уборной не было ничего более зловещего, чем мягкие медицинские снадобья - ни лекарств в туалете, ни шифровальных книг среди банных полотенец.
  
   Письменный стол в гостиной, несколько прозаично, был местом, где Миллисент Дануорти хранила свои секреты. Настольный дневник не был информативным - одна неделя выглядела почти так же, как и ее предшественница, с двумя выделенными блоками времени, неделя за неделей, в течение последних нескольких месяцев: каждый субботний вечер с конца января сопровождался пометкой "Дети": В марте каждую среду добавлялось слово "Круг", оба в восемь часов. Чередовались два приема у "дантиста", "ланч, мама" каждое второе воскресенье и утреннее собрание "Детей" в субботу, 30-го. Единственным интересным предметом, который я увидел за последние восемь месяцев, была запись 14 мая. Там на обычном собрании по средам было крупное, гордое дополнение: Свидетельство и кольцо: дитя огней.
  
   Перелистывая пустые страницы, я задавался вопросом, зачем она утруждала себя ведением дневника. Была ли она методична, или ее жизнь была настолько пустой, что регулярные отметки сами по себе вселяли уверенность?
  
   Я разложил дневник так, как нашел его, точно на углу стола, и открыл первый, самый мелкий из двух боковых ящиков стола.
  
   Ящик был обит черным бархатом - сделано по-любительски, углы неровные, кнопки неловко расставлены и плохо забиты. В середине ящика лежала книга, которую она читала в субботу вечером, с тем же символом на обложке. Я потянулся за ним, затем заколебался, зная, что как только я открою его, я потеряюсь среди остального содержимого стола. Я на мгновение закрыл этот ящик и открыл нижний.
  
   В нем хранились файлы. В первом содержались личные доходы и расходы Дануорти, занесенные в бухгалтерскую книгу за 1924 год тем же неряшливым почерком, которым было написано объявление на двери зала заседаний. Арендная плата, счета из газетного киоска, бакалейщика, мясника, небольшие взносы на сберегательный счет в колонках расходов; доходы в другой, регулярные суммы за последние три месяца; до этого суммы различались по размеру и дате. Бухгалтерская книга возвращалась к январю и была немым свидетелем изрядной скуки.
  
   На папке за ним стояла пометка: "Дети огней".
  
   Я открыла его на крышке стола. Там тоже была бухгалтерская книга с еженедельными суммами на чай, печенье, аренду зала, газетные объявления и тому подобное. Время от времени приходили небольшие суммы на "припасы", тип которых не указан. Самые ранние отмеченные расходы были связаны с арендой зала, оплаченного 1 февраля этого года. За ним следовало мужское имя с обозначением Builder - без сомнения, для встроенных шкафов в конференц-зале.
  
   Никакой оплаты Дэмиану Адлеру за картину зафиксировано не было.
  
   Задняя половина бухгалтерской книги представляла собой список имен, дат и сумм. Примерно половина названий повторялась, некоторые из них каждую неделю, а их количество варьировалось от &# 163;10 до &# 163; 1000. Я поднял брови, потому что, по приблизительным подсчетам, "Дети огней" собрали чуть менее 12 000 фунтов стерлингов за семь месяцев. Я скопировал имена всех, кто пожертвовал более £100; долларов, в списке оказалось сорок семь имен.
  
   За гроссбухом лежал обычный почтовый конверт, в котором были разные клочки бумаги, в том числе чек за пару туфель от Harrods от 11 августа. Он был приколот к товарному чеку на платье от Selfridges, другому товарному чеку на пару чулок, также от Selfridges, и соломенной шляпе из магазина, расположенного всего в нескольких домах от Selfridges на Оксфорд-стрит.
  
   Также в конверте был листок почтовой бумаги со списком сумм, хотя и без указания, для чего они могли предназначаться; клочок линованной бумаги, на котором несколько раз было написано, опять же без объяснения; квитанция аптекаря за "Смесь"; и листок другой почтовой бумаги, на котором было написано:
  
  
   два билета первого класса в оба конца, Виктория - Истборн, 1 корзина для пикника Fortnum & Mason, которые необходимо приобрести
  
  
   Я прочитал строки и мрачно подумал, нужен ли трехлетнему ребенку собственный билет.
  
   Я скопировал информацию, касающуюся химиков, корзинок для пикника и сумм, и вернул конверт в папку, а папку - в ящик стола. Беглый взгляд на другие папки не выявил ничего интересного, поэтому я закрыл ящик и вернулся к верхнему, на этот раз вытащив книгу. Это была прекрасная вещь: ручной переплет, плотная бумага, к которой было приятно прикасаться, и снова символ. Я открыла титульный лист, наполовину ожидая, что он будет называться "Книга огней", но вместо этого увидела только слово "Свидетельство" точно в центре страницы. Под словом был символ, на этот раз с цифрой рядом, написанной от руки коричневатыми чернилами:
  
  
  
   ***
  
   Не было никакой информации об издании, что меня не удивило; что меня заинтересовало больше, так это отсутствие имени автора. Я вернулся к началу печатного текста и пробежал глазами по тексту:
  
   Первое рождение
  
   Мальчик появился на свет в ночь небесного выравнивания, когда комета пронеслась по небосводу и небо выбросило миллион падающих звезд, чтобы возвестить о его прибытии.
  
   Рождение - это связующее звено, время, когда Элементы собираются вместе, чтобы сформировать новую вещь. Земля и воздух, огонь и вода смешиваются и трансформируются, чтобы создать живое существо, способное стать сосудом, сияющим и пульсирующим Истинным Духом.
  
   Мать мальчика, лежа на своем родильном ложе, увидела метеоритный дождь и поняла, что это предзнаменование. Она не испытала удивления, когда в самый разгар ее родовых мук одна из небесных празднующих упала на землю в пруд у подножия дома - полоса пламени с ревом пронеслась в воздухе, чтобы с грохотом обрушиться на воду, подняв столб пара, - и, как только она вдохнула новую жизнь, она поднялась со своих окровавленных простыней, чтобы проследить за спасением драгоценного кусочка металла. Было все еще жарко, даже после нескольких часов в воде.
  
   Тремя строчками ниже по второй странице внезапные голоса пронзили меня, потрясающе близко. Дверь на лестницу со скрипом закрылась, когда голоса приблизились. Я швырнула книгу в ящик, рискуя за долю секунды разложить ее обратно по центру, затем схватила свои заметки, поставила стул на место и бросилась в спальню.
  
   "Что ж, я непременно поговорю с мистером Уилберхэмом об этих трубах, стук молотка просто невыносим, и если ты... О, смотри, Миллисент, это твоя корзина для покупок?"
  
   Миллисент не ответила, не то чтобы я слышал, но пока другой голос громко ломал голову над невостребованной корзинкой с салатом-латуком, стоявшей на столике в прихожей, словно какая-то своеобразная цветочная композиция, владелица корзины нырнула за незакрываемую дверь спальни, ее сердце бешено колотилось. Мгновение спустя ключ повернулся в замке.
  
   Дверь в квартиру открылась под непрекращающийся спор другой женщины о праве собственности на эти вянущие овощи. Миллисент Дануорти вошла внутрь, и я услышала, как другая женщина сказала: "Я действительно надеюсь, что ты чувствуешь себя лучше, дорогая, эти вещи могут быть таким шоком, я ..."
  
   Дверь закрылась; голос затих. Я напряг слух, но единственными звуками были топот тяжелых ботинок, удаляющихся по коридору. Вдалеке хлопнула дверь. Я нахмурился: Почему Миллисент Дануорти просто стояла там? Почувствовала ли она каким-то образом, что в ее дом вторглись?
  
   К моему облегчению, наконец раздался звук: тихий вздох или сдавленный вскрик, затем мягкий шлепок газеты по столу, за которым последовали ключи и какой-то другой предмет. Ее ноги застучали по половицам, пересекли ковер, затем снова застучали по линолеуму. В чайник набежала вода. Я обхватила пальцами ручку, которая касалась моего бедра, чтобы дверь не открылась.
  
   Она поставила чайник на конфорку, и пламя ожило. Ее каблучки снова застучали: Линолеум, ковер, доски, затем она прошла мимо меня, в футе от меня, по другую сторону хлипкой двери. Я стоял напряженно, прижавшись носом к дереву, едва дыша.
  
   Дверца шкафа с грохотом распахнулась, отчего его пожелтевшая сторона уперлась мне в левое плечо. Заскрипели вешалки; дверь со щелчком закрылась; она снова прошла мимо меня, ее шаги сразу же повернули направо. Я услышал щелчок выключателя.
  
   Я сделал медленный вдох, затем позволил ему выплеснуться. Сосчитав до двадцати, я разжала пальцы на ручке, чтобы дверь открылась, затем обошла ее и вошла в спальню. Звуки из туалета убедили меня, что Миллисент Дануорти была занята в течение следующих полуминуты или около того. Я прижалась к узкой полоске стены, разделяющей две двери, и вытянула шею вперед на долю дюйма - затем облегченно улыбнулась: Миллисент была из тех леди, которые автоматически закрывали дверь туалета, даже когда были совсем одни. Она не была полностью закрыта, и если бы ей случилось смотреть прямо в щель, она увидела бы движение, но, если не считать того, что я растянулся под ее кроватью и надеялся, что я не чихну до того, как она уйдет на работу на следующее утро, это был мой лучший шанс сбежать.
  
   Я быстро зашагала в своих туфлях на креповой подошве к двери, затем остановилась. Звяканье прекратилось, но за нарастающим журчанием чайника слышалось что-то еще. Плач. Миллисент Дануорти тихо плакала. Я хмурился, слушая, и мой взгляд медленно сфокусировался на сложенной газете, которую она положила на стол вместе со своими ключами и сумочкой. Вот и объяснение ее слез:
  
  
   ЖЕНА ХУДОЖНИКА, УБИТАЯ В "ДЛИННОМ ЧЕЛОВЕКЕ"
  
   "ПРИДУРОК" И ПРОПАВШАЯ МАЛЕНЬКАЯ ДОЧЬ
  
   Ручка входной двери слегка задребезжала под моей рукой; если бы в квартире позади меня было совершенно тихо, она услышала бы, как открывается дверь, но этого не было, и она не услышала.
  
   Я оставила корзину с покупками там, где она была, и поспешила вниз по лестнице, мое обычное беззаботное облегчение от успешной кражи со взломом значительно уменьшилось после этого заголовка: Газетчики, наступающие нам на пятки, ни на йоту не собирались упрощать дело.
  
   На улице усиливающаяся жара, изнуряющая вонь и влажность еще больше сбили мое настроение. Мой обыск в квартире мисс Дануорти был, по правде говоря, успешным лишь частично. Я так сильно хотел заполучить эту книгу, что даже подумывал схватить ее со стола и украсть напрочь. Если бы у меня не было альтернативы, я, возможно, рискнул бы этим.
  
   Но у меня была альтернатива - хотя и не в дневное время.
  
   Это напомнило мне о Холмсе. Я дошел до угла и свистнул такси, чтобы оно отвезло меня в кафе é Royal.
  
   Я прибыл с опозданием на четверть часа и застал Холмса на пути к завоеванию Богемии.
  
  
   26
  
  
   Жертва подчинения: Будьте ясны: Жертва от всего сердца, или это ничто. Это должно дорого стоить: Авраам приносит в жертву своего сына; Водан вешается на дереве; Сын Человеческий принимает мучительную смерть. Чем больше стоимость, тем больше энергии высвобождается для Трансформации.
  
   Жертвенность - это слава, которая разжигает дремлющую власть,
  
   и поглощает мир в грохоте и клубах дыма,
  
   а затем шепотом.
  
   Свидетельство, II:8
  
  
   ВОЗМОЖНО, ДОМИНО БОЛЬШЕ НЕ БЫЛО ОБЯЗАТЕЛЬНЫМ АТРИБУТОМ В кафе é Royal, но Холмс собрал сет и играл против человека, которого я узнал как одного из ведущих букмекеров в Лондоне; Холмс выигрывал. Я осторожно оглядел другие столы, не желая столкнуться с Элис или ее Ронни, но, к счастью, они отсутствовали.
  
   Не было никаких сомнений, что сообщество Caf &# 233; знало, что Иоланда Адлер мертва, а Дамиана, как они говорят, разыскивали для допроса. Судя по взволнованным голосам со всех сторон, это была главная тема разговора.
  
   Тот же джентльмен, который проводил меня в субботу вечером, теперь проводил меня туда, где сидел Холмс, и, уходя, пробормотал мое имя себе под нос. Я с удивлением посмотрел ему вслед.
  
   "Мне показалось, что я узнал его прошлой ночью, - сказал я Холмсу, - но он никак не показал, что знает меня".
  
   "Конечно, нет", - сказал Холмс. "Персонал кафеé Royal - ничто иное, как сдержанность".
  
   Я заказал что-нибудь безалкогольное и терпеливо ждал, пока Холмс закончит обыгрывать букмекера в домино. Назойливый репортер добрался до первых столиков, прежде чем на него набросились и вышвырнули вон. Наконец, Холмс принял два фунта от проигравшего, затем вернул их с инструкциями поставить их на что-то под названием Queen Bea, чтобы выиграть в следующий раз, когда она побежит. Двое мужчин пожали друг другу руки, зазывала унес свое пиво и свой кричащий клетчатый костюм к столику с аналогично одетыми людьми в другом конце зала.
  
   Я наклонился вперед над своим стаканом и начал. "Я только что провела несколько минут в квартире мисс Дануорти", - начала я, только чтобы заметить, что его внимание было явно направлено в другое место. Он поставил свой бокал и поднялся со смешанным выражением смирения и легкого веселья.
  
   Я повернулся на красном плюшевом сиденье и увидел приближающуюся невысокую, хорошо сложенную женщину, одетую по-цыгански ярко, с темными глазами, сверкающими на фоне оливковой кожи. У нее было щегольство кокни, и я нисколько не удивился, когда она подошла и пожала Холмсу руку; сторонний наблюдатель мог бы подумать, что они старые друзья.
  
   "Миссис Лавдей", - сказал Холмс. "Рад видеть тебя снова. Это моя жена, Мэри Рассел. Рассел, это Бетти Лавдей, также известная как Бетти Мэй."
  
   Я поймал себя на том, что не успел сказать: "Я слышал о вас", поскольку осознание того, что кого-то обсуждали, никогда не бывает приятным. Однако малышка ухмыльнулась, как будто я озвучил свое признание, и я подумал, что она, на самом деле, хорошо привыкла быть темой для разговора.
  
   Холмс подвинул ей стул, заказал ей выпить и зажег ее сигарету, прежде чем повернуться ко мне. "Миссис Лавдей заходила раньше, когда я разговаривал с общим другом о Дэмиане Адлере. Она, кажется, думает, что миссис Адлер могли убить из-за ее интереса к духовным вещам ".
  
   Маленькое личико и темные глаза уставились на меня. "Ты знаешь Алистера Кроули?"
  
   "Духовная часть -" Я поймал себя на этом и сменил "шарлатан" на "лидер"? Я никогда не встречался с ним лично ..."
  
   "Никогда, никогда не приближайся к нему! Он демон в человеческом обличье. Я рискую своим рассудком, просто заходя в это место, куда он иногда приходит, чтобы позлорадствовать и поохотиться за новыми жертвами ".
  
   Я удивленно посмотрел на Холмса, но он был занят табаком.
  
   "Э-э", - сказал я.
  
   "Мистик убил моего дорогого, любящего мужа Рауля. Он соблазнил Рауля и загипнотизировал его, а затем привел его в ад на Сицилии ", - заявила она.
  
   Судя по темпу ее повествования, это была избитая история, и я совсем не был уверен, почему Холмс навязал ее мне. Он курил и пил, а через некоторое время поймал взгляд официанта и заказал три блюда, в то время как наш богемный древний моряк продолжал рассказывать о наркотиках, плохом здоровье и ужасном знании того, что ее красивая молодая студентка была унижена и втоптана в грязь морали отвратительным Кроули.
  
   Нам принесли еду, и я с удовольствием принялся за нее, внимательно кивая, пока она подробно рассказывала о монастыре Кроули на Сицилии, где секс и наркотики занимали центральное место в поклонении, а единственным Богом был Кроули. Когда дело доходит до религии, мало что нового под солнцем - единственной по-настоящему неприятной частью этого было присутствие детей, хотя звучало это так, как будто их держали подальше от наркотиков и оргий.
  
   Если не считать того, что я бросил ее на полуслове, я не мог придумать, как ее остановить. Я сосредоточился на еде, слушая вполуха ее печальную и неприятную историю, пока не почувствовал резкое постукивание другого ботинка по моему собственному. Подняв глаза, я увидел, что Холмс наблюдает за мной; я послушно вернул свое внимание к женщине.
  
   "Он загипнотизировал моего Рауля и забрал его внутреннюю силу с помощью наркотиков, пока у Рауля не осталось достаточно воли, чтобы сопротивляться, когда Мистик сказал ему совершить убийство".
  
   "Убийство?" - Повторил я, пораженный.
  
   "Да, язык кошки. Она была маленькой и безобидной кошечкой, но однажды она поцарапала Мистика, когда он напугал ее, и тогда он сказал Раулю, что она злой дух и ее нужно принести в жертву. И Раулю пришлось это сделать ".
  
   "Святые небеса".
  
   "Да! Рауль! Которые не обидели бы муху, но поймали бы ее и выпустили наружу. Они все должны были собраться вокруг в своих одеждах и петь, а затем Раулю пришлось взять нож, и они... им пришлось пить кровь, и мой бедный Рауль заболел и умер от этого, от того, что выпил кровь бедного кота ".
  
   Я просто глазел на нее, на свою еду, на окружающую обстановку, забыв даже о Холмсе. Удовлетворенная моим ответом, она продолжила историю, рассказав о кошмаре, когда ее муж умер у нее на руках, о его похоронах, о ее ужасной поездке домой...
  
   Мое намерение расспросить завсегдатаев кафе о Дамиане Адлере съежилось и умерло. Я отложил свою посуду и сказал Холмсу: "Полагаю, я услышал все, что мне было нужно. Я буду ждать тебя снаружи ".
  
   Жар, отражающийся от тротуара, окатил меня. На мгновение образ зарезанной кошки слился в моем сознании с Иоландой, вызвав у меня такую тошноту, что я подумал, что могу опозориться там, на улице, но вскоре я почувствовал первые поддерживающие эффекты гнева, сначала на женщину Мэй, за то, что она осквернила кафе é своей отвратительной историей и испортила отличный обед, а затем на Кроули, что такому человеку была предоставлена свобода Англии. Когда Холмс вышел из дверей кафе, я резко развернулся на каблуках и зашагал прочь в направлении Оксфорд-Серкус. Вскоре он был рядом со мной, и вскоре моя рука прошла сквозь его руку.
  
   "Как скоро мы сможем вернуться туда?" Я спросил.
  
   "О, она может находиться в резиденции часами. Тем не менее, я рад, что вы услышали ее историю ".
  
   "С какой стати ты хочешь, чтобы я услышал эту ужасную историю?"
  
   "Признаюсь, я не учел его последствий, когда его произносили за обеденным столом. Тем не менее, я подумал, что это достойное освещение крайностей, которые можно найти в современных верованиях ".
  
   "Кроули называли самым порочным человеком в Англии".
  
   "Сам по себе, конечно".
  
   "Ты думаешь, это притворство?"
  
   "Не совсем. Он как капризный мальчишка, который выискивает самые оскорбительные фразы и идеи, какие только может найти, чтобы доказать свой ум и превосходство. Вы знаете, что его так называемая церковь заимствует свой девиз у Клуба адского пламени ".
  
   "Свершившийся факт", - пробормотал я. "Делай, как тебе нравится. Который, если вы достаточно богаты, покрывает любой грех и извращение, которые вы можете изобрести ".
  
   " Кроули не богат, но он очень хорошо управляет, отчасти потому, что он глубоко харизматичен, с глазами, которые некоторые находят неотразимыми. Без сомнения, у него есть мозги и способности - одно время он был очень компетентным альпинистом. В семнадцать лет он взобрался на Бичи-Хед к аванпосту береговой охраны менее чем за десять минут. Если можно верить его заявлению."
  
   "Есть ли у вас какие-либо основания думать, что Иоланда была вовлечена в эту чушь о Кроули?"
  
   "Будь он в деревне, я бы хотел взглянуть на него поближе, но его здесь уже некоторое время не было. Я не должен думать, что Кроули является "Мастером" вашей группы ".
  
   Я решительно отвернулся от образа зарезанных кошек. "Вы обнаружили что-нибудь интересное до того, как я пришел?"
  
   "Дамиана там не видели с тех пор, как он проходил мимо в пятницу утром".
  
   "Где он может быть?" Я задавался вопросом вслух.
  
   "А ты: ты нашел что-нибудь?" спросил он, игнорируя мое жалобное замечание.
  
   "Да, очень многое".
  
   Пока мы пробирались вдоль некогда благородных колоннад Риджент-стрит, окруженные раздражительными криками и сигналами клаксонов летнего города, я рассказала ему, что нашла в квартире мисс Дануорти: бухгалтерскую книгу "Дети огней"; квитанции за одежду, которую Иоланда Адлер носила до самой смерти; подслушанный плач.
  
   "Однако, Холмс, " сказал я в конце, " я не могу представить себе женщину с ножом у горла Иоланды".
  
   "Ей не хватает независимого духа?"
  
   "Я должен был сказать, что ей не хватает этой степени безумия".
  
   "Это сводится к одному и тому же", - сказал он. "Она последовательница".
  
   "Определенно. И язык мужчины, а не женщины".
  
   "Истинно верующая старая дева - это вид, с которым я встречался раньше, обычно в роли жертвы. Они умоляют, чтобы у них отняли все, чем они владеют".
  
   "Я бы не сказал, что мисс Дануорти обладает чем-то большим".
  
   "Ее ум, ее энергия, ее очевидная невинность и добрая воля".
  
   "Те, да. Но, Холмс, насчет той книги "Свидетельство". У нее был экземпляр, в ящике, который она выстелила бархатом, как своего рода святыню. У меня не было особого шанса взглянуть на это ".
  
   "Ты хочешь вернуться в дом Дамиана".
  
   "Мне нужно увидеть эту книгу. Ты не думаешь, что Лестрейд взял это?"
  
   "Я не должен был так думать, хотя он оставит там свое присутствие, на случай, если Дамиан вернется".
  
   "Как вы думаете, несколько констеблей?"
  
   "Маловероятно. Может, бросим монетку, кто на этот раз отвлекает внимание?"
  
   "Ты знаешь..." Я остановился, переосмысливая то, что собирался сказать. "Вы знаете, где находится книга, так что для вас было бы разумно принести ее. С другой стороны, мне было бы интересно посмотреть, что еще есть у Адлеров в их коллекции ".
  
   "Религия - это ваша область, не моя", - заметил Холмс.
  
   "Нет, если вы считаете практику Кроули религией. Мой опыт устарел примерно на две с половиной тысячи лет. Но все равно, ты прав, я подхожу для этого лучше тебя ".
  
   "Тогда я постараюсь отвлечь внимание констебля, пока вы будете грабить дом с его экзотическими религиозными артефактами".
  
   "Я не думаю, что дежурный констебль будет вооружен, Холмс".
  
   "Только с праведным негодованием и большой палкой".
  
   "Майкрофт внесет залог, а я принесу перевязочные материалы и арнику для твоих синяков", - заверила я его.
  
   В одиннадцать пятнадцать мы были на своих позициях по обе стороны от дома Адлера.
  
   Я был сзади. Мои мягкие подошвы не производили шума, когда я шел по аллее. Я положил руку на задвижку ворот, но обнаружил свою первую загвоздку: ворота теперь были заперты изнутри на висячий замок.
  
   Однако я пришел вооруженный для ограбления со взломом, с фонариком с узким лучом, в темной одежде и с самодельной перекладиной для лазания по заборам. Я воткнул нижний край моего бруса в почву, прислонив его верхний конец к кирпичам стены. Я поставил одну ногу на сделанную этим ступеньку и взобрался на стену.
  
   Я немного посидел там, благодарный за то, что какой-то прошлый владелец не счел нужным выложить сверху битое стекло, и осмотрел дом. Большая часть помещения была темной, но в одном окне наверху горел тусклый свет, а в гостиной внизу за шторами и вокруг досок, прибитых к разбитым окнам, горел слабый свет. Только кухня была ярко освещена. Я поднял свой помост за веревку, обвязанную вокруг его середины, затем спустился в сад, снова прислонив доску к стене на случай поспешного отъезда.
  
   Лужайка за домом была сухой от жары и хрустела под ногами; рюкзак у меня за спиной и одежда, которую я носил, шуршали при каждом шаге; из дома не было слышно ни того, ни другого, но их было достаточно, чтобы действовать мне на нервы. Вломиться в квартиру женщины средних лет - это не то же самое, что вторгнуться в дом, охраняемый полицейским констеблем.
  
   Следующая заминка возникла, когда я увидел, что упомянутый констебль обосновался на кухне, в десяти футах от задней двери, через которую я намеревался выйти. Он сидел на кухонном стуле, расстегнув воротник и закинув ноги на другой стул, и читал детективный роман. Чайник, бутылка молока и кружка были под рукой. На полках за его спиной стояли необычные для британского дома кухонные принадлежности: широкая изогнутая сковорода, называемая вок; стопка бамбуковых пароварок; ряд маленьких чайных чашек без ручек.
  
   Мы с Холмсом договорились об отсрочке на четверть часа, чтобы я поработал с замками, прежде чем он начнет отвлекаться; теперь в течение этих четверти часа я мало что мог сделать, кроме как наблюдать, как констебль переворачивает страницы и пьет чай.
  
   Спустя целую вечность колокол звонил, и звонил, и звонил снова. При первом звуке человек в кресле от удивления уронил книгу и выругался. Его ноги коснулись пола в то же мгновение, когда второй звонок огласил ночь, а на третий он уже проходил через дверной проем, руки потянулись к пуговицам на воротнике.
  
   Я подскочил к двери и вставил отмычки в механизм.
  
   Холмс пообещал мне минимум четыре минуты свободы на случай этого первого нарушения. Через пять минут, обливаясь потом и ругаясь, замок поддался. Я повернул ручку; к моему огромному облегчению, внутренний засов не был задвинут.
  
   Я осторожно закрыл дверь и услышал, как хлопнула входная дверь. Я поспешил к лестнице и достиг первого этажа до того, как кресло констебля заверещало снизу.
  
   Находясь в безопасности в темноте, я наклонилась, положив руки на колени, вдыхая незнакомые запахи дома - сандалового дерева и имбиря, в то время как у большинства соседей пахло бы капустой и крепким мылом, - в то время как мое бешено колотящееся сердце вернулось к отметке менее ста ударов в минуту.
  
   Восемь минут до второго беспокойства Холмса.
  
   Я добрался до кабинета с минимумом скрипящих половиц. Оказавшись там, я открыла окно и приоткрыла его (чтобы убедиться, что оно откроется, если меня прервут), прежде чем положить коврик у основания двери и стул под ее ручку. Я включил фонарик, его узкий луч был почти невидим за пределами комнаты.
  
   Я сразу нашел книгу: Свидетельство. И здесь на титульном листе было только название, без автора, без издателя, без даты - хотя, несмотря на красоту и дороговизну книги, выглядело это так, как будто ребенку разрешили лизнуть шоколадный лед на титульном листе, оставив после себя узкий мазок, который невозможно было полностью стереть. Я перевернул пару страниц и увидел первую иллюстрацию: маленькая черепичная крыша под ночным небом, пронизанным полосами света. Рисунок не был подписан, но не возникло никаких вопросов относительно художника.
  
   Я пролистала страницу, пока не нашла еще один прекрасно выполненный рисунок, затем третий, прежде чем заставила себя остановиться. Я сунул книгу в рюкзак и продолжил поиски - чего именно, я не был уверен. Я нашел планшетку для консультаций с духами и несколько маленьких статуэток азиатских богов, включая превосходную резьбу из слоновой кости из Китая, покрытую сценами из жизни Будды. На стене висело несколько картин, ни одна из них не была работы Дамиана, все они были либо откровенно, либо смутно религиозными. Полки не были перегружены, либо потому, что Адлеры не были великими читателями, либо потому, что они прибыли сюда всего несколько месяцев назад, но я увидел среди томов самое последнее собрание рассказов Конан Дойла, а рядом с ним журнал. Я не был удивлен, обнаружив, что это был "Стрэнд" от января, в котором, как я помнил, был довольно слабый эпизод доктора Ватсона, касающийся так называемого сассекского вампира.
  
   Две полки были заполнены религиозной эзотерикой. Некоторые названия были мне знакомы, на другие я записывал, чтобы взглянуть, и снова убирал их, когда они подтверждали мои ожидания. Два тома предложили присмотреться повнимательнее; они отправились в рюкзак вместе с свидетельством . Книгу Кроули я оставил там, где она была.
  
   Столом почти не пользовались, хотя некоторые заметки и список названий книг подтвердили, что письмо, которое Дамиан показал нам в Сассексе, было написано Иоландой.
  
   Тишину в доме нарушил звук второго вмешательства Холмса: звяканье медного колокольчика; шаги полицейского; две минуты громких голосов, когда он прогонял этого настойчивого пьяницу восвояси; шаги возвращающегося констебля.
  
   Холмс ждал сигнала о том, что я снаружи и в безопасности; когда он не поступал, он ждал двадцать минут, затем звонил в третий раз. После этого он рисковал быть арестованным за нарушение спокойствия раздраженного констебля: если я не выйду к тому времени, как мы договорились, я должен быть предоставлен сам себе.
  
   В узком шкафу рядом с книжной полкой, где хранились религиозные труды, обнаружилось белое одеяние с эмблемой "Дети огней", вышитой на левой стороне груди. Я измерила длину одежды глазами: она могла доходить до моих собственных голеней, что наводило на мысль, что, если Дэмиан не носил ее короткой, как студенческая мантия, это принадлежало Иоланде. Золотого кольца не было, но была одна странность: небольшая, очень темная картина, изображающая старика в плаще и широкополой шляпе, низко надвинутой на левый глаз: работа Дамиана. Опять Водан? Зачем вешать это внутри шкафа? Я снял его с крючка, чтобы проверить заднюю часть, но не увидел в нем ничего необычного. Возможно, Иоланде это понравилось, но Дамиан счел это грязным провалом и не хотел, чтобы это выставлялось на всеобщее обозрение? Головоломка.
  
   Я осторожно закрыл дверцу шкафа и закинул рюкзак на плечи, затем разобрал блокировку на дверце и осторожно открыл ее.
  
   Меня не ждал сердитый компьютер.
  
   Двигаясь по краю коридора, чтобы уменьшить вероятность скрипа под ногами, я исследовал другие двери, засовывая голову в каждую комнату и делая короткий снимок из фонарика, чтобы понять, что там находится. Спальня Адлеров была комнатой, тусклый свет которой я видел из сада, от светильника высоко на стене, который выглядел так, как будто он оставался включенным все время. У них была односпальная широкая кровать, столик с обеих сторон и лампы для чтения. На прикроватном столике у нее был выдвижной ящик с несколькими лосьонами для рук и пилочками для ногтей. На его столе стояла фотография Иоланды в рамке в традиционном китайском платье с высоким воротом, выглядевшей не так по-домашнему, как в западном наряде на другой фотографии.
  
   По соседству находилась гардеробная Иоланды с множеством яркой, модной одежды. Я заметила, что в поле зрения нет ни одного цветка: Иоланда умерла во вкусе Миллисент Дануорти.
  
   Гардероб Дамиана оказался не совсем таким, как я ожидала, поскольку он демонстрировал понимание стиля, не отраженное в том, что он носил в Сассексе. Я задавался вопросом, выбрал ли он эту неряшливую одежду, чтобы подчеркнуть свою богемную идентичность, или как заявление о том, что ему все равно, в каком виде его видит Холмс.
  
   Между раздевалками находились роскошная ванна и современный туалет, с аптечкой, в которой находилось несколько упаковок с китайскими этикетками, несколько закупоренных бутылочек с травами без маркировки и несколько современных лекарств, которые наводили на мысль, что Дамиан страдал от простуды в груди, а Иоланде время от времени требовались таблетки от женских болей. Затем еще одна спальня, на этот раз оборудованная как детская.
  
   Куклы, книги - много книг - и корзина с яркими игрушками. Миниатюрный эмалированный поднос с миниатюрным чайным сервизом на четыре персоны, в котором отсутствует одна чашка, но в остальном он безупречен и безукоризненно изыскан. Аккуратно застеленная кровать, миниатюрный шкаф. Но стены были причиной, по которой комната привлекла меня: их нарисовал Дамиан.
  
   Даже под прерывистым взглядом моего фонарика стены были невероятными. Комната, казалось, находилась на вершине холма, с голубым небом, прерываемым редкими пушистыми облаками над головой, меняющимся пейзажем, простирающимся во всех направлениях, и зеленым ковром под ногами, напоминающим траву: наполовину ожидаешь, что свежий ветерок коснется твоего лица. К северу на берегу залива стоял город, его лодки наводили на мысль о местоположении значительно восточнее Лондона: возможно, Шанхай? Затем был тропический пляж с кокосовыми пальмами и птицами, слишком экзотическими даже для природы. На юге появились сельхозугодья, больше французские, чем английские, с небольшим, тосканского вида городком на холме вдалеке. Это уступило место джунглям с обезьянами и остроглазым попугаем, присматривающим за детской кроваткой. Все там выглядело достаточно реальным, чтобы дойти пешком.
  
   Это, должно быть, заняло у него недели.
  
   Я бы с радостью простоял там целый час - с превеликим удовольствием свернулся бы калачиком и уснул в этой крошечной кроватке, - если бы не услышал третий и последний звонок в дверь. Неохотно я заставила себя выйти из комнаты и пошла по коридору под звуки громких полицейских ругательств, доносившихся снизу.
  
   Я подождал, пока он распахнул входную дверь и стал кричать на Холмса, прежде чем сбежать по лестнице и пройти через кухню. Холмс громко извинялся, звуча для всего мира как протрезвевший пьяница. "Жена говорит, что я должен принести вам это, она испекла их сегодня днем, и сказать, что мне жаль беспокоить вас. Она права, я не знаю, о чем я думал, я должен знать свою собственную входную дверь, и это определенно не она ".
  
   Перед лицом открытых извинений, сопровождаемых подносом с печеньем (принесенным специально, свежеиспеченным на невидимой кухне Майкрофта), праведный гнев констебля утих. Я вышел из кухонной двери и позволил защелке закрыться за мной, вскарабкался по стене и бросил деревянный брусок, обвязанный веревкой, в ближайшую урну для золы, прежде чем констебль обмакнул свое первое печенье.
  
   Холмс ждал в условленном месте; напряжение покинуло его плечи, когда я завернул за угол.
  
   "Констебль был на кухне, когда я пришел туда", - объяснил я. "Я не подумал, что это хорошая идея - вскрывать замок, когда он пьет чай в десяти футах от меня".
  
   "Я должен был ожидать, что он поселится там", - сказал он.
  
   "В любом случае, у меня есть эта книга и пара других. И я нашла белый халат, похожий на тот, что был на мисс Дануорти прошлой ночью, слишком короткий для Дамиана. Но... когда вы были там, вы видели детскую?"
  
   "Вкратце".
  
   "Удивительно, не правда ли?"
  
   "Мой... сын". Он колебался; это был второй раз за все эти годы, когда я слышал, как он произносит эту фразу. Теперь он повторил это, тихо сказав: "Мой сын любит свою дочь".
  
  
   27
  
  
   Второе рождение: Многие проходят через жизнь, родившись лишь однажды,
  
   едва ли осознающий добро и зло. Те, кто рожден
  
   заново-духовное рождение - делают свой первый шаг за пределы
  
   о саде, когда они чувствуют разницу
  
   между добром и злом
  
   Свидетельство, III:1
  
  
  
   В СЕРЕДИНЕ ДНЯ ВТОРНИКА я оторвал ВЗГЛЯД от последней страницы "Показаний" и заметил, насколько пустой была квартира Майкрофта. Я проспал допоздна и, выйдя из комнаты для гостей, обнаружил, что Холмса и Майкрофта нет, Майкрофт в кабинете, где он проработал большую часть своей жизни, а Холмс, как сообщила мне короткая записка на обеденном столе, "Уехал в Серне Аббас". Экономка Майкрофта, миссис Каупер (время работы которой я никогда не мог предсказать), приготовила мне завтрак, а затем оставила меня за работой. Поскольку тот или иной из мужчин прихватил с собой список из сорока семи имен из бухгалтерской книги Миллисент Дануорти, моя работа заключалась в книге, которую я украл прошлой ночью.
  
   Моя формальная подготовка, область, в которой я провел большую часть последних семи лет, заключалась в анализе теологических текстов. Таким образом, я подошел к свидетельству так, как подошел бы к любой незнакомой рукописи: беглый просмотр, за которым следует более внимательное прочтение, отмечая темы, особенности и ссылки, которые я хотел бы найти.
  
   Спустя шесть часов и целую кучу слов я закрыл обложку, и моя попытка научной отстраненности провалилась. Я посмотрел на символ на обложке книги и увидел татуировку на животе мертвой женщины. Я пошел приготовить себе чашку чая, и мне показалось, что я услышал какое-то движение в задней части квартиры. Когда я заглянул в кабинет Майкрофта, чтобы посмотреть, мне показалось, что я услышал, как открылась и закрылась входная дверь. Я проверил, что она заперта, и начал обыскивать всю квартиру. Когда я поймал себя на том, что наклоняюсь, чтобы заглянуть под кровать, я громко сказал грубое слово и ушел, не взяв с собой ничего, кроме ключа.
  
   Я прошел по Пэлл-Мэлл и через Кливленд-роу к Грин-парку, свернул на Куинз-Уок и продолжил движение по двум другим сторонам. Затем до меня дошло, что я только что описал треугольник, форму, которая так заметно фигурировала во всем, что связано с Детьми Огней. В нетерпении я перешел на другую сторону улицы Сент-Джеймс, заставляя себя сбавить скорость и обратить внимание на окружающую обстановку: вверх по аллее, вниз по Хорсгардз-роуд, затем обратно по дорожке Бердкейдж-где меня поразило, что Сент-Джеймс-парк не только сам по себе был разбит в виде треугольника , на его вершине даже был круг - мемориал Виктории.
  
   Я полностью отказался от парков и направился к набережной.
  
   Свидетельство было бессмысленным, местами даже глупым - я поймал себя на том, что громко хихикаю при мысли о Миллисент Дануорти, декламирующей некоторые из его довольно откровенных сексуальных образов, все об энергиях, вырывающихся наружу и обволакивающих. Большая часть текста содержала устаревшую ересь и переработанную экзотику, приправленную случайными вспышками воображения и проницательности, и я обнаружил, что автор чрезмерно любит витиеватый язык и самовозвеличивание.
  
   Так почему же это оставило у меня ощущение, как будто я прочитал чей-то порнографический журнал?
  
   Как только я задал себе этот вопрос, мой внутренний взор подсказал ответ: Иоланда Адлер, одетая в новую одежду, принесла жертву у подножия древнего памятника, вероятно, с помощью оружия, которое автор назвал Инструментом.
  
   Я шел, и шел. В конце концов, я избавился от наихудшего ощущения мурашек вдоль позвоночника и отправился в ближайшую библиотеку для чтения, чтобы найти некоторые ссылки на скандинавский и индуистский языки. В половине шестого я вернулся пешком на Пэлл-Мэлл и вошел в квартиру Майкрофта. Он вошел, когда я наливал себе чашку чая.
  
   "Добрый день, Мэри".
  
   "Привет, Майкрофт. Вы не знаете, планировал ли Холмс вернуться сегодня ночью?"
  
   "Я полагаю, он ожидал, что ему придется остаться на ночь в Пуле".
  
   "Он собирается поговорить с агентством по трудоустройству Фионы Картрайт?"
  
   "В зависимости от того, что он нашел в Серне Аббасе. Он позаимствовал мою маленькую камеру, хотя я не знаю, что он собирается записывать с ее помощью ".
  
   "Он сомневается, что это было самоубийство?"
  
   "Мой брат не принимает ничего, о чем бы он не судил собственными глазами".
  
   Верно: Необъяснимого пореза на руке от огнестрельного оружия-смерти было достаточно, чтобы заставить его усомниться в официальном вердикте. "Это ты взяла список имен со стола?"
  
   "Я привлек к этому мужчину. Завтра у него должен быть полный отчет ".
  
   "А как насчет Шанхая; есть что-нибудь оттуда?"
  
   "Еще и недели не прошло с тех пор, как я телеграфировал", - мягко запротестовал он.
  
   "Это была напряженная неделя", - сказал я в качестве извинения, хотя я думал, сколько времени кому-то вообще нужно, чтобы найти несколько записей? "Вот, выпей чашечку чая, миссис Каупер заварила много".
  
   "Я думал переодеться для своей дневной прогулки".
  
   "Могу я составить тебе компанию?"
  
   "Я был бы очень рад, если бы вы присоединились ко мне в моем добровольном покаянии перед богами излишеств", - произнес он и пошел сменить свой черный городской костюм на что-нибудь более подходящее для прогулки по парку.
  
   В легком светло-сером костюме, присборенный пояс которого подчеркивал слоновьи складки, он взял соломенную шляпу и придержал для меня дверь.
  
   Никто из нас почти не разговаривал, когда мы проходили мимо открытых окон на Пэлл-Мэлл, но как только мы оказались среди деревьев, он спросил: "Ты узнала что-нибудь из книги, которую ты украла?"
  
   "Это оставило очень неприятный привкус у меня во рту".
  
   "Я понимаю".
  
   "Любой, кто использует такое количество английских существительных с заглавной буквы, должен быть застрелен".
  
   "Дикция автора оскорбляет вас?"
  
   "Высокомерие и предположения автора оскорбляют меня. Его приверженность идее, что все случайности - это судьба, оскорбляет меня. Его неточность оскорбляет меня. Его образы одновременно претенциозны и тревожны. Ощущение скрытой угрозы и цели - это ..." Я услышал, что говорю эрудированной стенографией, которой пользовались братья Холмс, и я прервал ее. "Он меня глупо пугает".
  
   "Расскажи мне как", - сказал Майкрофт, также способный к краткости. Я немного прошелся, приводя в порядок свои мысли, прежде чем двинуться дальше.
  
   "Книга рассказывает о духовном развитии человека - предполагают автора, хотя речь идет от третьего лица - от мальчика, рожденного под знаками и предзнаменованиями, через его темную ночь души к его направленному просветлению. В нем четыре раздела по восемь тем в каждом - восемь - число, значимое во многих традициях, хотя здесь оно может ничего не значить, - и заключительный раздел, который действует как кода. То, что начинается как стандартная затхлость, темнеет в середине. Четвертый раздел - он называет это частью четвертой - касается его "Великой работы", которая, по-видимому, представляет собой смесь алхимии и, ну, человеческих жертвоприношений. Повторяются только два из его тридцати двух тематических заголовков: "Жертва", которая подразделяется на ее подчиняющий и преобразующий аспекты, и "Инструмент". Я не уверен, но, думая об этом, я задаюсь вопросом, мог ли этот инструмент быть ножом, выкованным из метеоритного металла."
  
   "Жертвенный нож", - сказал он.
  
   Тот, кто не знал Майкрофта Холмса, воспринял бы эту фразу как простой интеллектуальный вывод: я мог слышать не только отвращение, но и боль, лежащую в основе этого: Перед его глазами тоже была Иоланда Адлер.
  
   "Он не говорит об этом так многословно", - сказал я ему. "И когда он упоминает первобытных людей, вырезающих и поедающих сердца своих врагов, это прозвучало так, как будто он воспринял это как метафору, а не буквально. Все в Свидетельстве изложено в этих псевдомифических терминах; автор намеренно создает Священное Писание ".
  
   "Я знавал людей с манией величия", - размышлял он. "Я полагаю, вы знакомы с Алистером Кроули?"
  
   "За последние несколько дней его имя всплывало несколько раз".
  
   "Итак, я бы предположил, что ваш текст отражает интересы этого круга".
  
   "Холмс считает, что манифест Кроули по большей части является выдумкой, проистекающей из чрезмерного эгоизма и подпитываемой им. Если Кроули Бог - или сатана, что для него одно и то же, - тогда как его последователи могут отказывать ему в его желаниях, будь то секс, или деньги, или просто восхищение его поэзией? Если его желания неразумны, это потому, что он бог; если он бог, то его желания разумны ".
  
   "Удобная доктрина", - согласился Майкрофт.
  
   "Однако я должен сказать, что автор Свидетельства, возможно, действительно верит в свою чушь. Если Кроули опасен, потому что шокирующее и скандальное поведение - это способ убедить легковерных в своей божественности, то этот человек был бы опасен, потому что он действительно верит, что он божественный ".
  
   "Могу ли я предположить, что ваше присутствие здесь указывает на неопределенность в отношении личности автора?"
  
   "По всему делу разбросаны отдельные свидетельства, но я не уверен, насколько надежны даже они - он, кажется, очень готов придерживаться гибкой хронологии, даже если это противоречит здравому смыслу. Например, он утверждает, что маленький метеорит упал в пруд за домом, когда он родился, и что его мать лично наблюдала за его извлечением, но затем он говорит, что предмет не остывал в течение нескольких часов. Конечно, большинство религиозных текстов считают символическую истину более важной, чем буквальную, точно так же, как время кайроса - когда все созрело - более реально, чем время хроноса, которое является простой записью событий ".
  
   "Возможно, вы могли бы составить список этих предметов, обладающих доказательным потенциалом, чтобы мы могли поразмыслить над ними?"
  
   "Er..."
  
   "Ты сделал это? Очень хорошо, продолжайте ". Он сцепил руки за спиной, трость болталась у него за спиной, как слоновий хвост, и прислушался.
  
   "Он обращается к Ветхому и Новому Заветам, гностицизму, буддизму, индуизму, зороастризму, алхимии и разнообразным мифологиям, проявляя особый интерес к норвежскому языку. Я бы сказал, что он прочитал ряд работ по мистицизму, от психологических теорий Юнга до гиффордских лекций Уильяма Джеймса о разнообразии религиозного опыта . Какие книги я видела в доме Дамиана. Автор утверждает, как я уже сказал, что он родился во время метеоритного дождя, но в небе также была комета - что может быть реальным фактом или жертвой точности в пользу мифической значимости. И если подумать, " размышлял я, " то рисунок, который они используют, который я принял за точечный светильник, мог бы быть стилизованной кометой.
  
   "Он путешествовал - он упоминает Францию и Италию, Дальний Восток и Тихий океан. Он чтит и, я думаю, находит вдохновение в смешанном наследии Британии. В двух или трех местах он использует художественные метафоры. И, я, ну..." Я выдохнул. "В книге восемь рисунков Дамиана".
  
   Мы преодолели пересечение Пикадилли и Парк-Лейн и были уже далеко в Гайд-парке, когда Майкрофт заговорил. То, что звучало как касательная, на самом деле касалось непосредственно сути того, что я ему говорил.
  
   "Мой брат разрешает нескольким людям находиться внутри его охраны. Я бы сказал, четыре человека за первые шестьдесят три года его жизни: я, доктор Ватсон, Ирен Адлер и вы. Для тех, кто ему близок, верность Шерлока абсолютна. У другого человека это можно было бы назвать слепотой. Любой из нас четверых мог совершить хладнокровное убийство на Трафальгарской площади средь бела дня, и он посвятил бы каждую каплю своей энергии и остроумия доказательству оправданности своего поступка ".
  
   "И теперь их стало пять".
  
   "Я не видел своего брата и племянника вместе, но я не удивлюсь, обнаружив, что Дамиан присоединился к их компании".
  
   Какое-то время мы ходили в тишине, пока я не ответил с очевидным касанием моего собственного.
  
   "Холмс рассказал вам, что произошло в Сан-Франциско прошлой весной?"
  
   "Он упомянул, что вы получили неожиданную и приводящую в замешательство информацию, касающуюся вашего прошлого".
  
   "Сомневаюсь, что он выразился так мягко. Я обнаружил, что почти все, что, как я думал, я знал о своем детстве, было неправильным. Что после смерти моей семьи я закрыл свою жизнь за дверью и забыл ее. Буквально. "Приводящий в замешательство" - не то слово - я чувствовал, как будто земля подо мной превратилась в зыбучий песок. Это заставило меня усомниться в собственном суждении. Сомневаюсь, стоит ли доверять кому-либо еще."
  
   "Включая Шерлока".
  
   "Ему я доверяю, если кому-либо. И все же я не могу отделаться от мысли, что мать Дамиана ловко обошла его с фланга. Дважды."
  
   "Да, хотя, когда Шерлок встретил ее, он принял ее за злодейку, хотя на самом деле она таковой не была. Это совсем другое дело, чем попасться на уловки злодея, которого считаешь невиновным ".
  
   "Ты думаешь, он не мог быть обманут Дамианом?"
  
   Еще одно долгое молчание, затем он вздохнул. "Ты думаешь, Дамиан написал эту книгу?"
  
   "Ты знаешь, когда у него день рождения?"
  
   "Девятое сентября 1894 года".
  
   С метеоритами Персеиды было бы покончено; я должен был бы выяснить, были ли в том году какие-либо кометы. "А как насчет его матери? Она умерла в полнолуние?"
  
   "Она умерла в июне 1912 года, но я не знаю точного дня. Это есть в книге?"
  
   "Отвечая на ваш вопрос, я надеюсь, что Дамиан не имел никакого отношения к Свидетельству, кроме рисунков. Но если я не могу доверять своим инстинктам, я должен использовать свою голову. И мой разум подсказывает мне, что есть моменты, которые я не могу игнорировать ".
  
   "Возможно, вам лучше перечислить их".
  
   "Начнем с луны: она присутствует почти на всех его картинах, двое мужчин рядом с ним умерли в полнолуние, а теперь и его жена. В доме, где он родился, был пруд - я видел рисунок. У автора Свидетельства не было отца, и его воспитывали женщины; став взрослым, он был тяжело ранен, впал в своего рода кому и вышел с тем, что он называет "вечными стигматами божественности". Дамиан рос без отца, он был ранен в окопах, и шрамы на его голове можно считать подобными Христу. Человек в Свидетельство затем прошло через период тьмы, прежде чем нашелся "проводник", который взял его за руку и показал ему дальнейший путь. После того, как Дамиан убил своего коллегу-офицера, его отправили в психиатрическую больницу в Нанте; там он встретил Андре é Бретона, который довел его до автоматизма. Картины Дамиана и его свидетельства пронизаны мифологическими элементами, особенно скандинавским богом Воденом. И у него есть автопортрет, на котором изображены Холмс, Ирен Адлер и он сам с солнцем, луной и кометой над их головами.
  
   "Дамиан объясняет свое искусство тем, что он стал нормальным, приняв безумие, найдя красоту в непристойности. Книга одновременно безумная и непристойная.
  
   "Наконец, есть имя ребенка. Они с Иоландой назвали ее Эстель, или звезда. Свидетельство оказывает большое влияние на звезд ".
  
   "Возможно. С другой стороны, Эстель - это также имя моей матери. Наша мать."
  
   Я повернулась, чтобы уставиться на него. "Неужели? Я никогда этого не знал. Знал бы Дэмиан?"
  
   "Нужно спросить Шерлока".
  
   И спросить Шерлока означало бы открыть всю эту банку с червями и наколоть ее перед ним вилкой. Никто из нас не хотел этого делать без каких-либо фактических доказательств.
  
   Мы пересекли Серпантин, где радостные возгласы толпы у чайного домика превратили в насмешку то, что мы говорили.
  
   "А как насчет доказательств обратного?"
  
   Он не собирался признавать, что мой проклятый список связей между Дамианом и книгой каким-либо образом был доказательством, и уж точно не для какого-либо суда. Тем не менее, проклятие, это было.
  
   "Прежде всего, это бессмыслица. Интеллектуальный мусор. Я не могу думать, что разум Дамиана работает таким образом ".
  
   "Если только, - сказал Майкрофт, играя адвоката дьявола, - бессмысленный характер текста не является преднамеренным выбором, направленным на то, чтобы поразить воображение определенной аудитории".
  
   "Это не просто интеллектуальный снобизм, когда я говорю, что меня глубоко беспокоит и пугает мысль о том, что сын Холмса мог создать такую вещь".
  
   "Так говорят семьи любого из самых зрелищных убийц в мире".
  
   "Хорошо, как насчет этого: Холмс рассмотрел возможность того, что Дамиан убил Иоланду, и отверг ее". Майкрофт промолчал, что означало согласие с тем, что это был перевес на стороне невиновности. "Есть также одежда, в которой была Иоланда - уродливое платье, туфли и шелковые чулки, слишком большие для нее. Они были приобретены Миллисент Дануорти по чьему-то заказу, но нет никаких указаний на то, что она совершала покупку для Дамиана. В любом случае, он бы знал размер ступней своей жены и длину ее ног".
  
   "Если только одежда не предназначалась для того, чтобы отвести подозрения, а также бросить вызов интеллекту его отца".
  
   С этим было не поспорить.
  
   Он добавил: "Существует также вероятность того, что участие Дамиана вторично. Что он играет второстепенную роль в... на что бы это ни было, мы смотрим ".
  
   Ни с этим.
  
   "Автор этой книги, " ответил я наконец, " кем бы он ни был, является либо опасным шарлатаном, либо еще более опасным психопатом".
  
   Майкрофт ничего не сказал: он собирался заставить меня высказать свои мысли до конца.
  
   Я пошел дальше. "В любом случае, он показался бы одновременно правдоподобным и привлекательным".
  
   Никакого ответа, что было равносильно согласию. Я сделала глубокий вдох.
  
   "Вопрос в том, мог ли Холмс быть одурачен таким человеком?"
  
   "Любого человека можно обмануть, если он хочет верить".
  
   На этот раз даже незнакомец услышал бы боль в его голосе. Я покачал головой, скорее в знак отрицания, чем несогласия.
  
   "Да", - настаивал он. "Даже мой брат. Ключ к обману - найти слабое место в своей цели."
  
   "Я провел в компании Дамиана всего пару часов, но должен сказать, что, если он автор этой книги, мне следует искать безумие, а не двуличие. Однако - "Мне пришлось прочистить горло, прежде чем я смог озвучить конечную точку этого хода мыслей. "Автор этой книги почти наверняка несет ответственность за ..."
  
   "Где девочка Эстель?" - спросил я. Сказал Майкрофт, его голос был мягким.
  
   Я снова покачал головой; на этот раз жест был выражением отчаяния.
  
   Майкрофт остановился, опираясь на трость и невидящим взглядом уставившись на Кенсингтонский дворец. "Единственный слабый луч света во всем этом заключается в том, что, если предположить, что это связано с влиянием полной луны, у нас есть двадцать три дня до следующего. Конечно, мы можем наложить руки на молодого человека, если у нас будет три недели ".
  
   Он сын Холмса, подумал я, но не сказал вслух. Мне это было не нужно, только не брату Холмса.
  
   Я заметил, что брат Холмса теперь пристально смотрел на меня.
  
   "Что это такое?" Я спросил.
  
   "Ты сегодня что-нибудь ел?"
  
   "Да. Я так думаю. Я не помню."
  
   "Я так и думал. У тебя тот самый растянутый вид, который я видел у тебя, когда ты не ела. Конечно, мы можем исправить это, по крайней мере."
  
   И с этими словами он поднял руку и вызвал такси.
  
   У братьев Холмс есть раздражающая привычка быть правыми, и это подтвердилось сейчас с Майкрофтом и едой. Не то, чтобы еда делала мир розовым, но непереваренный мозг позволил моей почти панике сделать небольшой шаг в сторону, чтобы я мог собраться с мыслями и выработать план.
  
   Возможно, моя привязанность к Холмсу сделала меня слишком готовым осудить сына, которого он с таким рвением прижал к своей груди. Мои подозрения в отношении Дамиана, хотя и оправданные, усугублялись грузом эмоций, а именно остаточными обидами, с которыми я жил с тех пор, как в 1919 году стало известно, что у Холмса была жизнь, из которой я был исключен. Было маловероятно, что у меня будет ребенок: то, что у Холмса он уже был, привело к разделению между нами.
  
   Но не только горькая грань зависти противопоставила меня Дэмиану Адлеру. Холмс принял дело Дамиана с таким энтузиазмом, которого я никак не ожидал. При менее тяжелых обстоятельствах я мог бы почти развлечься возможностью доказать, что Холмс подвержен ошибкам; с другой стороны, и опыт, и лояльность требовали, чтобы я занял позицию Холмса и приложил усилия, чтобы доказать невиновность его сына. Но судьба Дамиана сделала первый вариант отвратительным, а смерть Иоланды сделала второй невозможным: если бы я присоединился к заявлению о невиновности Дамиана, у мертвых не было бы голоса.
  
   Скотланд-Ярд, как оказалось, располагался с одной стороны; Холмс и Дамиан занимали другую: Уравнение нуждалось в точке равновесия, разуме, приверженном холодным фактам, сердце, отданное только беспристрастности.
  
   Мне было предоставлено следовать средним путем истины: мне и Майкрофту.
  
   Холмс всегда открыто преклонялся перед превосходством своего брата, когда дело касалось чисто наблюдательных способностей, заявляя, что со способностью его брата хранить и извлекать факты не сравнится ни один живой человек. Майкрофт никогда не приближался к Холмсу как к следователю, будучи строго ограниченным его нежеланием выходить за пределы своего небольшого круга комнат, клуба и офиса. Однако сейчас мне нужен был не исследователь, а чистый механизм поиска. Это могло бы избавить меня от нескольких дней скуки среди предысторий.
  
   Если бы луна была хоть сколько-нибудь значимой, ее значение могло бы начать проявляться до возможного самоубийства Серне Аббаса в июне. Когда Майкрофт снова уселся в свое кресло со стаканом в руке и ароматной сигарой в пепельнице, я спросил его.
  
   "Какие, " сказал он, - другие убийства во время полнолуний?" Не было ни одного - ни одного, достойного внимания ".
  
   "Не обязательно убийства, но события. Например, Холмс упомянул мертвого барана в Камбрии, хотя это было всего лишь очередное письмо возмущенного джентльмена-фермера в "Таймс"."
  
   Его светло-серые глаза остановились на мне, медленно теряя свою обычную неопределенность. Через минуту он откинулся на спинку стула, сцепил пальцы на жилете и позволил своим векам наполовину закрыться. Я взял свою ручку и блокнот.
  
   "Двадцать первого марта, " начал он, " была пятница. В четверг вечером в Лондоне произошла смерть шестидесятидевятилетней женщины в Степни, которую сбил грузовик. Водитель грузовика остановился и был задержан, затем освобожден, потому что женщина была почти слепой и глухой. На следующий день мужчина был найден мертвым в переулке у Олд-Бетнал-Грин-роуд, никаких признаков нечестной игры, он был пьян, а ночь выдалась дождливая. В субботу никаких тел, хотя на двери дома в Финсбери, который использовался как неофициальный индуистский храм, было нацарапано грубое слово."
  
   Он сделал паузу, потянувшись к следующей ячейке своего упорядоченного мозга, затем продолжил. "В Манчестере в течение этих трех дней не было ни смертей, ни преступлений религиозного характера, но было произведено несколько арестов после беседы в вегетарианском ресторане о мадам Блаватской. В Йорке..."
  
   Эта ночь обещала быть долгой.
  
  
   28
  
  
   Кровь: Кровь и боль - спутники рождения, не в меньшей степени для
  
   второрожденный, вырванный из чрева невежества, чтобы
  
   стой обнаженным перед мировыми штормами. Второе рождение
  
   человек вдвойне уязвим: это тайна рождения.
  
   Свидетельство, III:2
  
  
  
   В СРЕДУ УТРОМ МАЙКРОФТ, казалось, ничуть не устал от своего потрясающего подвига запоминания прошлой ночи, но я все еще чувствовала усталость, читая свои все более бессвязные заметки. На моих страницах, казалось, было огромное количество преступлений, и я задавался вопросом, как соотносятся цифры в неделю по обе стороны от дат полнолуния, а затем вздрогнул при мысли о том, что придется пройти через это во второй раз.
  
   В марте мужчина по имени Дэниелсон был зарезан в рыбацкой деревне в Корнуолле, его тело нашли утром после полнолуния, личность нападавшего не установлена. В апреле смерть пастуха, вероятно, была вызвана воздействием, но затем, 18 мая, произошел интересный случай: кровь была замечена у входа в большую камерную гробницу на Оркнейских островах. Когда фермер пошел посмотреть, он обнаружил в камере мертвую овцу с перегрызенным собакой горлом.
  
   Верно, подумал я, я могу просто попросить Лестрейда разобраться в этом. Это напомнило мне: "А как насчет мертвого барана Холмса? Его нет в этом списке ".
  
   Майкрофт моргнул. "Может быть, он пошутил с Лестрейдом?"
  
   "Мне показалось, что это не так".
  
   Взгляд Майкрофта сфокусировался на кофейнике в центре стола, когда он без усилий вернулся в состояние поиска. Двадцать минут спустя, когда я сам разглядывал кофейник и задавался вопросом, не нарушит ли его сосредоточенность, если я налью себе еще чашку, он размешал и взял свою холодную чашку.
  
   "Единственная мертвая овца, о которой упоминали в новостях или в моих депешах, была в Камбрии, хотя это произошло в первую неделю мая, а не в полнолуние. Я наведу справки у своих коллег по сельскому хозяйству". Его голос звучал слегка смущенно, как будто он признавался в неудаче, и я поспешил вновь заверить его.
  
   "Я не думаю, что это имеет значение, просто если мы рассматриваем странные случаи смерти во время полнолуний, особенно если есть какая-то связь с неолитическими стоянками, тогда Холмс прав, мы должны принимать во внимание домашний скот".
  
   Он кивнул, все еще выглядя смущенным, и закончил свой завтрак. Когда он уходил, у него под мышкой было свидетельство.
  
   Я изучил длинный список, который он продиктовал.
  
   Каждое свидание начиналось с событий в Лондоне и его окрестностях, затем опускалось на юг, прежде чем отправиться на север, что указывает на то, что разум Майкрофта привел факты в порядок, а не эйдетически перечитывал различные газетные статьи. Хотя это было бы достаточно невероятно.
  
   Я начал продвигаться вниз по страницам, ставя крестик рядом со всем, что, по моему мнению, заслуживало более пристального внимания, особенно рядом с древними памятниками.
  
   В преддверии мартовского полнолуния на поле в Оксфордшире, менее чем в миле от Роллрайт-Стоунз, были найдены мертвыми три овцы; был убит корнуолльский рыбак Дэниелсон, и хотя там не упоминалось о стоячих камнях или о том, что у вас есть, Корнуолл был настолько усеян доисторическими памятниками, что на это едва ли стоило обращать внимание; пожилая женщина была обнаружена на скамье в крошечной деревенской церкви недалеко от Мейдстона после воскресной утренней службы: ее коллеги-прихожане не беспокоили ее, думая, что она молится или спит, но оказалось, что она мирно спала. мертв с пятницы.
  
   В апреле пастух в Йоркшире умер от переохлаждения, без упоминания о курганах или древних алтарях друидов.
  
   В мае в подземной гробнице на Оркнейских островах появилась овца, и хотя было немного интересно, что две овцы умерли возле неолитических памятников в том же месяце, я ожидал, что любой отчет коллеги Майкрофта по сельскому хозяйству даст мне еще несколько десятков: и овец, и стоячие камни, как правило, встречаются на пустынных участках земли по схожим причинам: ценные сельскохозяйственные угодья уже были бы вспаханы, а любые неудобные камни разбиты и вывезены для использования фермерами.
  
   Июнь ознаменовался смертью Фионы Картрайт в Серне-Аббасе, в полнолуние, но полнолуние миновало неделю назад, когда в день летнего солнцестояния в Стоунхендже вспыхнуло столкновение противоположных верований.
  
   Июль был примечателен наибольшим количеством мероприятий, возможно, потому, что из-за долгих дней и продолжительной теплой погоды больше людей было на улице. В полнолуние на Стене Адриана было не менее трех повреждений, потому что (по словам Майкрофта) одно из местных туристических агентств решило спонсировать ночные прогулки вдоль стены, что привело к катастрофическим результатам. Никто из ходячих не умер, но один все еще находился в больнице с травмой головы, и пока неизвестно, упал он или подвергся нападению. Утром 17 июля на алтаре Керкуоллского собора на Оркнейских островах была обнаружена кровь, разбрызганная по всему телу, хотя, когда не было обнаружено тела, чтобы испачкаться кровью, было решено, что кошка принесла свою добычу внутрь для святотатственной трапезы. Я отметил, что это второе упоминание об Оркнейских островах, но что мне показалось более интересным, так это идея Оркнейского собора в первую очередь: грандиозный образ для отдаленной точки суши.
  
   Август был примечателен смертью Иоланды Адлер в Уилмингтонском гиганте; были и другие инциденты, разбросанные по всей стране, но единственный вероятный смертельный случай произошел во вторник перед полнолунием: мужчина, который отпраздновал потерю работы, отправившись в отдаленное место на йоркширских пустошах, чтобы перерезать себе вены. Я взял это на заметку, чтобы найти подробности, не содержащиеся в газетах Майкрофта.
  
   Пока я перебирал в уме множество инцидентов и размышлял, как лучше всего расследовать любые связи, зазвонил телефон. Экономка взяла трубку, затем я услышал, как она произносит мое имя.
  
   Это был Холмс, и хотя его голос был почти неразборчив из-за расстояния, мое сердце подпрыгнуло от уверенности, что он в безопасности.
  
   "Рассел, это ты? Слава богу, мне потребовался час, чтобы убедить оператора, что мне действительно требовался междугородний звонок. Есть ли какое-нибудь слово о Дамиане?"
  
   "Ни одного, хотя утренние газеты лают на него".
  
   "Я видел. Я на пути к Стоунхенджу, а потом...
  
   "Холмс, прежде чем мы прервемся, позвольте мне рассказать вам, на что мы с Майкрофтом смотрели". Я вкратце изложил ему шестнадцать из того, что я считал наиболее вероятными инцидентами, от трех овец у Роллрайт Стоунз до йоркширского самоубийства.
  
   В конце фразы несколько секунд раздавался треск, что встревожило меня тем, что он не расслышал большую часть моего рассказа, но затем его голос зазвучал у меня в ушах.
  
   "Спасибо, Рассел, я посмотрю, сколько из них я смогу исследовать в течение следующих дней, начиная со Стоунхенджа. Я был в агентстве в Пуле, которое является довольно недорогим предприятием, и опубликую их описание ... "
  
   Наушник отключился. Я задержалась у стола, перебирая бумаги и читая газету, но в конце концов сдалась и попросила миссис Каупер позвонить мне из ванной, если он снова появится. Одевшись, я взяла шляпу и сумку и пошла сказать ей, что, если Холмс позвонит, она должна просто записать то, что он ей сказал.
  
   "Очень хорошо, мэм", - сказала она. "Ты хотел, чтобы я рассказала ему о письме?"
  
   "Что это за буква?"
  
   Оно пришло, пока я был в ванне, тонкая бумага и ручка из почтового отделения, отправленное сначала в Сассекс, а затем переадресованное в Лондон почерком миссис Хадсон. Франкировка показала, что посылка была обработана в Лондоне в субботу утром. Обратного адреса не было, и я не узнал почерк, но я разорвал его и прочитал:
  
   Вечер пятницы, 15-го
  
   Дорогой отец,
  
   Я получил сообщение от Иоланды, в котором говорится, что она и Эстель находятся у друзей в деревне, и что она надеется, что я присоединюсь к ним там. Я приношу извинения за то, что поднял шум и оторвал вас от вашего необходимого отдыха в Сассексе. Я должен был догадаться, что это просто Иоланда была сама по себе милой и сводящей с ума. Я могу только надеяться, что это дойдет до вас до того, как вы потратите слишком много энергии на бумажную погоню, которую я вам приготовил.
  
   Однако я не стану извиняться за то, что за последние дни немного узнал вас, даже при таких тяжелых обстоятельствах. Я предполагал - это не будет для вас сюрпризом, - что отношения между нами могут оказаться менее дружественными, чем они оказались на самом деле. Когда все немного утрясется, я вернусь на связь, и мы сможем начать все сначала, с надлежащей встречи и представления всех вокруг. Я могу только надеяться, что то, как вы "познакомились" с Иоландой, не окажет чрезмерного влияния на ваши будущие отношения с ней.
  
   D
  
   P.S. Ты был прав насчет моей матери. Она была необыкновенной женщиной, и у нее был очаровательный смех.
  
   Я сел и прочитал это снова.
  
   Затем я снял шляпу и медленно прочитал письмо в третий раз.
  
   Написано в пятницу, забрано из почтового ящика в субботу, прибыло в Сассекс поздно вечером в понедельник, снова отправлено по почте во вторник и, таким образом, в Лондон.
  
   Наконец-то, сказала я себе, улика, подтверждающая невиновность Дамиана.
  
   Или так оно и было? Могло ли это письмо быть делом рук очень умного злодея, прокладывающего ложный след?
  
   Холодные факты и беспристрастность указали на две возможности: во-первых, в пятницу днем Дамиан Адлер был в Лондоне, писал изящные извинения своему отцу, прежде чем воссоединиться со своей женой и ребенком. Или, во-вторых, в пятницу днем коллега Дамиана Адлера опубликовал ранее написанное письмо, чтобы заложить основу для алиби.
  
   Если это письмо было делом рук злодея, то он был не только чрезвычайно умен (а Дамиан, безусловно, был таким), но и весьма опытен: сам Холмс не смог бы составить более обезоруживающую записку.
  
   Нет, это ничего не доказывало.
  
   Я посмотрел на молчащий телефон, проклиная неудачное время прибытия этого послания, затем подумал о том, как это может изменить мои планы на день.
  
   Сегодня была среда, с ее регулярным вечерним собранием, проходящим через недели настольного дневника Миллисент Дануорти. Если полиция еще не показала фотографию Иоланды железнодорожному персоналу в Истборне, Полегейте и Сифорде, спрашивая, проезжала ли она через них в пятницу и с кем, то это письмо сделало это еще более настоятельным, чтобы я это сделал.
  
   Однако поездка в три города Сассекса привела бы меня обратно в Лондон слишком поздно, чтобы последовать за мисс Дануорти на ее встречу. Сегодня я не смог поехать на юг.
  
   У меня вертелось на языке, что добавить к моему сообщению для Холмса, но письмо было не из тех, которые я хотел передать через офис миссис Каупер - ни сообщение о том, что его сын написал о том, что он в безопасности, ни столь же вероятное сообщение о том, что его сын в опасности.
  
   Вместо этого я положил письмо обратно в конверт, снова надел шляпу на голову и отправился на поиски горничной, аптекаря и поставщика высококлассных пикников.
  
   Горничная Адлеров, Салли Блэлок, рассказала мне об Адлерах немного такого, о чем я не мог бы догадаться (если бы догадки были допустимы в присутствии Холмса). Иоланда была женщиной с причудами и особыми привычками ("То, что ест семья!" - заявила Салли. "Чеснок - во всем! А миссис Адлер не прикасается к мясу, можете себе представить? Как может человек выжить на орехах и тому подобном?") и еще более своеобразные интересы, привязанность к ребенку, но не позволяющая заботе о ребенке вмешиваться в важные вопросы ее жизни. Приходили и уходили няни - трое из них в течение шести месяцев, потерявшихся от непривычной пищи и своеобразного отношения к дисциплине и образованию, - и только твердая настойчивость ее мужа помешала миссис Адлер затащить Эстель на спиритические собрания, бесконечные лекции Общества Веданты и проводимые по выходным духовные курсы по йоге, или нумерологии, или египетской медитации, что бы это ни значило.
  
   Не то чтобы муж оградил ее от ее интересов - далеко не так. Он поощрял ее, просто требуя, чтобы она обеспечила Эстель надлежащий уход до того, как Иоланда отправится в Кембридж или Суррей. Для коротких встреч это обычно была горничная; для более длительных отлучек это часто был сам Дамиан.
  
   "Он не возражает, я не хочу этого сказать, он совсем не возражает, просто он художник, понимаешь? Важный художник, и как можно ожидать, что мужчина будет создавать свои картины, когда ребенок путается под ногами? И "Стелла - прелестный ребенок, я не хочу сказать, что она не такая, умная и обычно дружелюбная, но у этой маленькой девочки действительно есть свой ум, и если она не хочет тихо сидеть и играть со своими куклами, с ней не будут шутить, а это значит, что у него не так много работы, когда его жена в отъезде, как вы могли догадаться ".
  
   Муж и жена, казалось, были в дружеских отношениях ("Я не хотел сказать иначе, если вы понимаете, что я имею в виду?"), Хотя время от времени возникали разногласия и некоторые крики, и время от времени жена поднимала что-нибудь и бросала в стену - или в Дэмиана, - но он никогда не реагировал подобным образом. Она никогда не видела, чтобы Дамиан бил свою жену или даже угрожал ей, он просто выглядел усталым - "смирившимся, типа, вы понимаете, что я имею в виду?" - и возвращался в свою студию.
  
   Судя по тому, как молодая женщина говорила о своих нанимателях, Иоланда не привыкла к слугам и поэтому была то властной, то чересчур заботливой. Дамиан был более естественным - "всегда таким милым", - но проводил четкие линии, например, не разрешая Салли заходить в его студию и делая ей замечание, когда однажды ее отвлек приятель-джентльмен в парке и позволил Эстель побродить. Другой мужчина уволил бы ее на месте, и мы с ней оба это знали.
  
   Она поговорила с полицией и рассказала мне то, что уже рассказала им, что, по сути, было той же историей, которую рассказал нам Дамиан: о пропавшей жене в пятницу и обнаруженном письме в субботу. Салли не была в доме с тех пор, как полиция захватила его в воскресенье, поэтому она не могла сказать, вернулись ли ее работодатели.
  
   Когда я уходил, она спросила, не думаю ли я, что ей следует поискать другую должность. Я мог только сказать, что я не знал.
  
   Химик был менее откровенен. Он не думал, что ему следует говорить о рецептах, которые он выписывал для других, по крайней мере, без их разрешения. Итак, я достала письмо, которое написала тем утром, почерком, напоминающим почерк на столе Миллисент Дануорти, и повторила свой рассказ: несчастный случай с тетей Миллисент, когда она вылила "Микстуру" в таз с мыльной водой; ей понадобился рецепт перед завтрашним отъездом с церковной группой в Богнор, но она не смогла освободиться от работы; отсюда и письмо.
  
   Если бы у него был номер ее телефона на работе, мне пришлось бы быстро сбежать, но у него его не было, и, очевидно, он недостаточно хорошо знал ее почерк, чтобы отличить его от моего.
  
   Ворча, он наполнил бутылку и наклеил этикетку, взял мои деньги и заявил, что это больше не будет разрешено.
  
   Покорно кивнув, я совершил преступное деяние в его бухгалтерской книге и ушел. На улице я достал коробку с таблетками из коричневой бумажной обертки: Веронал, мощный барбитурат. В ее аптечке ничего подобного не было; однако десяти или пятнадцати гран этого было бы как раз достаточно, чтобы вырубить женщину, готовящуюся к убийству.
  
   Сложнее всего было бы с Fortnum и Mason, где клиент - король, а информация никогда не передается свободно. Если бы я не смог вытянуть из них то, что мне было нужно, мне пришлось бы передать это задание определенному другу, чей титул заставил бы персонал скрести пол в своем рвении услужить. Я хотел избежать привлечения его к ответственности, если бы мог справиться сам - чем меньше людей знало о связи между Холмсом и Обманщиком, тем лучше, а этот конкретный сыщик-любитель в мгновение ока сложил бы всю картину воедино.
  
   Итак, я предстал перед стойкой, где можно было заказать корзинки для пикника, и начал говорить в своей самой запыхавшейся и аристократичной манере.
  
   "В начале следующего месяца будет вечеринка в саду, понимаешь? И мы могли бы заказать обычную шипучку и икру, но на самом деле, что в этом веселого?" Я моргнула своими большими голубыми глазами, и джентльмену оставалось только согласиться. "Итак, друг, ну, я полагаю, секретарь друга, но какое это имеет значение? Секретарша этой подруги - ее зовут Миллисент, Миллисент Дануорти, разве это не удивительно - случайно заказала корзину для пикника, а потом двум людям, для которых она изначально предназначалась, что-то пришло в голову, кто знает, и вот она выставила корзину на стол, понимаете, чтобы люди могли угощаться, потому что зачем позволять хорошей еде портиться? И я всю ночь гуляла с Поппи - ты знаешь Поппи, ты помогаешь на всех ее вечеринках - и по дороге домой мы зашли навестить мою подругу, и вот эта открытая корзинка, и я проголодалась, просто безумно проголодалась, так что я съела эту маленькую хрустящую штуковину, которая была действительно очень, очень вкусной, и позже, когда я думала об этой вечеринке в саду, которую я устраиваю, я сказала себе, Айви - понимаете, так меня зовут - Айви, эта хрустящая штуковина была бы как раз то, что надо. Итак, я решил поговорить с вами о возможности выяснить, что это за штуковина-боб, и, может быть, мы можем заказать их штук двести или около того? И остальные корзинки, конечно, по одной на каждого. И не могли бы вы добавить что-нибудь вкусненькое, например, персики, действительно хорошую шипучку и, возможно, перепелиные яйца или что-нибудь еще?"
  
   Я моргнула, ожидая, что он проложит свой путь сквозь град слов, но он уловил идею о двухстах очень дорогих корзинах для пикника в тот момент, когда она пролетела мимо него, и он улыбнулся.
  
   Он достал книгу заказов, нашел фамилию Дануорти, указанную в предыдущий понедельник, и достал брошюру, в которой должно было быть точно сказано, что было в корзинке: Вегетарианский гастроном, так она называлась.
  
   Мой взгляд пробежался по описанию в поисках чего-нибудь, что могло бы считаться желанным кусочком, когда в самом низу он зацепился за предмет, который заставил меня моргнуть.
  
   "Святые небеса", - невольно вырвалось у меня.
  
   "Прошу прощения?"
  
   "О, ничего, я просто..." Я взяла себя в руки и изобразила хмурый взгляд. "Ты знаешь, это был не понедельник, когда я увидела корзинку и попробовала хрустящие пирожные, я уверена, что это было не так".
  
   "Нет, мадам, это, вероятно, было в пятницу. Заказ был сделан в понедельник, но леди уточнила, что его заберет ее брат в пятницу."
  
   Я поднял глаза, пораженный. "Ее брат?"
  
   "Ну, я так и предполагал. Фамилия была Дануорти. Возможно, я ошибся. Я думал, что она значительно старше его, но потом, конечно ...
  
   "О, ее брат, да. Высокий молодой человек, длинные волосы - артистичный типаж?"
  
   "Нет", - медленно сказал он. "Ему было чуть за сорок, с обычными волосами. Совсем не то, что я мог бы назвать "артистичным", у него был шрам возле глаза, " вызвался он, приложив палец к левому глазу.
  
   "О, он", сказал я. "Ее другой брат. Я всегда забываю о нем, я встречался с ним всего один раз. Была ли с ним его жена? Хорошенькая маленькая китаянка?"
  
   "Я не видел никого, кто соответствовал бы этому описанию. Могу ли я..."
  
   Но прежде чем он успел спросить меня, почему меня так интересуют братья секретарши моего друга, я сказал: "Но если у них была эта корзинка, тогда, что это могло быть, я попробовал?"
  
   Он просмотрел список содержимого, прежде чем осторожно спросить, не были ли это клубничные тарталетки, хотя, очевидно, он искал что-то более экзотическое, что привлекло мой вкус.
  
   "О, точно! Ты, умный человек, должно быть, это были они! Спасибо, что прочитали мои мысли, вы спасли всю мою вечеринку от прикосновения буржуа. Могу я попросить моего секретаря позвонить вам и сообщить подробности? Да, это то, что я сделаю, она намного лучше меня, и теперь, когда я знаю, что именно навело тебя на мысль ..." К его замешательству, я все еще говорила, когда выходила за дверь, твердо сжимая брошюру в руке.
  
   Он, возможно, был бы в еще большем замешательстве, если бы увидел, как я остановился на улице, чтобы еще раз взглянуть на брошюру. Да, я правильно прочитала: к ореховому паштету &# 226;t & # 233; и трем сортам сыра на закуску прилагалась упаковка миндально-овсяного печенья из Италии.
  
   Пакет с печеньем, который в настоящее время лежит на рабочем столе в лаборатории Холмса в Сассексе, ожидая его внимания.
  
   Итак: аккуратный мужчина за сорок, со шрамом возле левого глаза, которого почти наверняка звали не Дануорти. Это описание не только никоим образом не подходило Дэмиану Адлеру, оно звучало как мужчина, которого видели гуляющим с Дэмианом по Риджент-стрит, когда Дэмиана видели в последний раз.
  
   Когда-нибудь, размышлял я, нам придется изобрести средство реального определения местонахождения человека по отпечатку пальца, как сейчас фотографии рассылаются по полицейским управлениям. До этого дня отпечатки, оставленные злодеем, были полезны в первую очередь в суде, как гвоздь в его крышку гроба.
  
   Обертке от печенья пришлось бы подождать в Сассексе, пока у нас не появится отпечаток для сравнения с ним.
  
  
   29
  
  
   Боги (1): Человек учит посредством истории, дистилляции
  
   его мудрость и знания. Самые ранние истории о
  
   боги, существа нечеловеческой силы и морали,
  
   и в то же время глупых, доверчивых и жадных. Крайности в
  
   Уроки заключаются в богах, будь то
  
   Греческий героизм или норвежское коварство.
  
   Свидетельство, III:3
  
  
  
   ПЕРЕД ТЕМ КАК ПОКИНУТЬ КВАРТИРУ МАЙКРОФТА ТЕМ УТРОМ, я собрала набор для взлома, начиная от сэндвичей и заканчивая стальным джемми, завернув инструменты в темную рубашку и брюки и заправив туда пару головных платков - один из хлопка в яркую красно-белую клетку, другой из тончайшего шелка с приглушенным сине-зеленым рисунком, - а затем положила все это в обычную хозяйственную сумку. Я сдал сумку в камеру хранения в Паддингтоне, зная, что таскать ее весь день будет соблазном сбросить за борт часть, если не весь ее вес.
  
   Сейчас я поехал в Паддингтон, чтобы забрать его, затем пересек город на метро до бухгалтерской конторы, которая заполняла колонку "доходы" в личной книге Миллисент Дануорти в течение последних месяцев. Это была улица, которая когда-то давно была главной улицей, в здании, которое начало свою жизнь тремя столетиями ранее как постоялый двор.
  
   Доход, указанный в бухгалтерской книге, указывал на полную рабочую неделю. Поскольку большую часть понедельника прошлой недели она потратила на покупку платья, туфель и корзинки для пикника для встречи Иоланды со смертью, я подумал, что вряд ли она пропустит еще один день так скоро.
  
   И я был прав, она была там, ее стол был хорошо виден из окна напротив. Я нашел кафе é и выпил кофе, затем зашел в книжный магазин по соседству и провел некоторое время с новой художественной литературой у витрины. Книга под названием "Путешествие в Индию" так привлекла мое внимание, что я чуть не пропустил выход мисс Дануорти из офиса через дорогу; когда я поднял глаза от страницы, она была на улице и быстро шла. Я бросила книгу и поспешила за ней, клетчатый шарф был заметно обернут вокруг полей моей шляпы.
  
   Но она просто шла к ближайшей автобусной остановке. Я перешел на более непринужденную походку и последовал за ней, отвернув голову, пытаясь решить, относится ли она к тому типу женщин, которые поднимутся на верхний уровень автобуса. Если так, то было бы трудно спрятаться от нее. Если нет, мне, возможно, удастся быстро юркнуть вверх по лестнице так, чтобы она меня не заметила.
  
   И что потом - выпрыгнуть из окна верхнего этажа, когда я увидел, как она слезает?
  
   Да, если уж на то пошло.
  
   Или я мог бы сейчас нанять такси и придумать какую-нибудь историю, которая оправдывала бы слежку за городским автобусом, когда он с остановками проезжал через город.
  
   Подошел автобус, номер которого указывал на маршрут, который петлял далеко в пригороде. Миллисент Дануорти шагнула вперед, и я придвинулся ближе в ее направлении, ссутулившись, чтобы уменьшить свой рост ниже уровня шляп джентльменов, и позаботившись о том, чтобы между нами оставался фонарный столб.
  
   Она села и двинулась вперед. Я протиснулся в очередь, купил билет и побежал вверх по лестнице.
  
   Потребовалось несколько остановок, прежде чем я смог занять место у окна с видом на высаживающихся пассажиров, но, используя острые локти и обаятельную улыбку, я выбил у пожилой женщины ее выбор. Не обращая внимания на ее свирепый взгляд, я сняла яркий шарф со своей шляпы и сунула его в сумку для покупок у себя на коленях.
  
   Мы путешествовали по бесконечным пригородам Лондона, с десятками остановок и постоянным потоком пассажиров, а мисс Дануорти все еще не появлялась внизу. Я начал задаваться вопросом, возможно, она сняла свою шляпу - или полностью сменила одежду, как это мог сделать я? Неужели она заметила меня и проскользнула мимо, когда я был в ловушке вдали от окон?
  
   Автобус мчался дальше, пассажиров становилось все меньше. Сплошные террасы уступили место группам домов, затем отдельным двухквартирным жилищам. Появилось первое поле, затем еще одно скопление домов, и, наконец, когда я остался единственным человеком на крыше автобуса, мы снова остановились, и Миллисент Дануорти спустилась. Она повернулась, чтобы обменяться приветствием с кондуктором - они звучали как старые друзья, - и я пригнулся. Видела ли она, как моя голова так быстро исчезла из виду? Когда автобус снова тронулся, я рискнул бросить взгляд: к моему облегчению, она не смотрела нам вслед в недоумении, а отправилась в другом направлении, вдоль высокой кирпичной стены с густой растительностью внутри. Стена не была идеальным прямоугольником, но отходила от дороги под странными углами, окружая изолированный загородный дом, за которым никто не наблюдал.
  
   Именно этого я и должен был хотеть, если бы не замышлял ничего хорошего.
  
   Я спустился по лестнице и сказал кондуктору, что выйду на его следующей остановке, которая оказалась центром деревни, в полумиле вниз по дороге. Я зашагал вдоль ряда магазинов, как будто был уверен в своей цели, но на самом деле пытался решить: задержаться здесь до сумерек и рискнуть что-то пропустить в доме или вернуться и быть замеченным?
  
   Вывеска на другой стороне главной улицы подсказала мне: "Агент по недвижимости", она предлагала сдавать недвижимость в аренду.
  
   Офис собирался закрываться, было без десяти шесть, но я проскользнула внутрь, ненавязчиво положила свою сумку на стул у двери и подошла к мужчине за столом, уже протягивая руку.
  
   "Я сожалею, мисс ..." - начал он, но не смог продолжить.
  
   Действительно, что он мог поделать, столкнувшись с восторженной молодой леди, которая пожала ему руку и заявила, что он именно тот, кого она искала, она была секретарем леди Рэдстон-Помпффри, которая искала большой дом для сдачи в аренду своей американской племяннице и семье, которая по какой-то странной колониальной причине хотела место, в котором чувствовалось бы, что оно находится за городом, в то же время они могли бы беззаботно находиться в городе, и это, похоже, был именно тот район, который одобрила бы леди Р. П.
  
   При мысли о том, что поиск большого дома для меня может сделать с его ежемесячным доходом, джентльмен откинулся на спинку стула, извинился, что не может предложить мне чашку чая, но его помощник уже ушел домой, и достал карандаш, чтобы отметить детали того, что добрая леди хотела для своей американской племянницы.
  
   Интересно, что желание этого вымышленного аристократа довольно точно соответствовало тому, что я видел в доме за высокими кирпичными стенами. Его лицо вытянулось.
  
   "Ах, что ж, мне жаль, что ты не пришел прошлым летом, мы могли бы тебе там помочь. Да, я знаю дом, который вы имеете в виду, и, по сути, я выступал в качестве его агента - дом сейчас арендован на два года, срок его действия истекает только в ноябре двадцать пятого. Однако, я уверен, мы сможем найти...
  
   "Ноябрь, вы говорите? Как вы думаете, жильцы, возможно, уже устали от этого к настоящему времени? Возможно, мне следует зайти и спросить их."
  
   "Нет. Я хочу сказать, я бы не рекомендовал этого, они совершенно ясно дали понять, что ищут уединения ".
  
   "О, как таинственно. Местные жители?"
  
   "Джентльмен из-за границы, как я понимаю, хотя его агент был местным. Они проводят там собрания, я думаю, это одна из этих новомодных религиозных групп ".
  
   "Или, возможно, они натуристы, знаете, разгуливают по саду в обнаженном виде". Это помогло ему отвлечься. "Вы встречали этого человека? Интересно, знаю ли я его? Леди Р.П. увлекается Таро и спиритизмом, " доверительно сообщила я.
  
   "Э, простите? Встречался с ним, нет - видел его однажды, симпатичный парень, но я не думаю..."
  
   "У вас есть имя его агента?" Я спросил, думая, пожалуйста, не заставляй меня вламываться и рыться в твоих книгах.
  
   "Гандерсон", - рассеянно ответил он. "Сомнительный характер, вот кто. Послушайте, я заметил, что дамы время от времени заходят в дом. Ты же на самом деле не думаешь, что они...
  
   "Я, конечно, могу выяснить это для вас через друзей леди Р.П.". Гандерсон, ты говоришь?"
  
   "Это верно. Я не могу вспомнить его имя, навскидку..."
  
   "Может быть, там есть файл?" Я предложил.
  
   Он мгновенно встал и направился к своим шкафам, вернувшись с тонкой папкой, которую открыл на столе - беднягу совершенно не волновала идея обнаженных оргий, происходящих на территории, за которую он нес ответственность.
  
   "Вот, Маркус Гандерсон, хотя адрес, который у него был, - это адрес отеля".
  
   Я просмотрел статью. "Вы не просили никаких личных рекомендаций?"
  
   "Он сказал, что его работодатель был из-за границы и не хотел ждать обмена письмами. Но настойка из банки, которую он дал мне за первый год аренды, очистилась без проблем, а дом слишком долго стоял пустым, обстановка пострадала. Так что я позволил ему это ".
  
   "Значит, это было обставлено мебелью?"
  
   "Полностью. Ну, такой, каким он был. Пожилая леди, которая владела им, умерла, и возник вопрос о наследовании, поэтому мне было приказано найти арендатора, пока они не смогут уладить все законным путем ".
  
   Я записал названия и реквизиты отеля и банка, но там было мало чего интересного.
  
   Не ожидая ничего большего, я сказал: "Можете ли вы рассказать мне что-нибудь о человеке, который, по вашему мнению, может стоять за этим парнем Гандерсоном? То есть для друзей леди Р.П. - возможно, они поймут, что он задумал."
  
   "Как я уже сказал, я никогда не встречался с ним должным образом, но я видел, как он раз или два проезжал через деревню с мистером Гандерсоном. Это опрятный джентльмен лет сорока, темноволосый, чисто выбритый."
  
   "Что ж, спасибо..."
  
   "О, и у него может быть шрам на лице".
  
   Я посмотрел на него, затем поднял левую руку и провел линию вниз от внешнего уголка моего глаза. "Здесь?" - спросил я.
  
   "Это верно - так ты его знаешь?"
  
   "Пока нет", - сказал я.
  
   "Но ты знаешь о нем - так скажи мне, есть ли что-нибудь ..."
  
   "Абсолютно нет", - сказал я. Последнее, что мне было нужно, это чтобы этот серьезный агент по недвижимости совал свой нос не в свое дело. "Он абсолютно натурал, но, как вы знаете, очень замкнутый, на самом деле чрезвычайно застенчивый. Он -изобретатель, и вы можете себе представить, какие они - известно, что он съезжал из дома в одночасье, если незнакомцы совали нос в его дела ".
  
   Освобожденный агент по недвижимости, не сомневаясь в том, что мой аристократический работодатель должен знать изобретателя-затворника, поспешил заверить меня, что ему и в голову не придет беспокоить джентльмена.
  
   Я поблагодарил его и сказал, что, если он хочет составить список подходящих мест жительства, я должен быть у него через день или два, чтобы взглянуть на них. Я забрала свою сумку с инструментами для взлома и ушла.
  
   Было чуть больше шести; кирпичная стена вокруг дома была слишком открытой, чтобы я рискнул притаиться там при дневном свете, с трех сторон были голые поля, а через дорогу - дом с грубо подстриженной живой изгородью.
  
   Я поднялся по главной улице к симпатичной гостинице, где съел удивительно интересную еду, глядя в крошечные окна в свинцовых переплетах, выходящие на улицу. Четыре машины въехали в ворота через кирпичную стену незадолго до восьми часов, сопровождаемые группой из трех женщин пешком, которые вышли на автобусной остановке. Я расплатился и спросил дорогу к удобствам гостиницы, где переоделся в темную одежду, которую захватил с собой.
  
   Когда сгущались сумерки, я шел через поле вдоль стены. Когда я был уверен, что за мной никто не следит, я перелез через него, чтобы бесшумно спуститься в сад за ним.
  
   Когда я отпустил его, меня поразило страннейшее чувство, что Холмс где-то делает точно то же самое.
  
  
   30
  
  
   Боги (2): Сила истории заключается в крайностях:
  
   Герой Одиссей может быть жестоким и подлым; трусливый
  
   чит Локи - брат Водена и воспитывает Тора великого
  
   молоток Уроки мифов лежат не на поверхности, но
  
   это для тех, кто хочет сидеть у ног Богов и учиться.
  
   Таким образом, это свидетельство пути одного человека к власти.
  
   Свидетельство, III:3
  
  
  
   САД БЫЛ ТАКИМ ЖЕ НЕУХОЖЕННЫМ, КАКИМ КАЗАЛСЯ снаружи, нескончаемое переплетение многолетних рододендронов на фоне почти темного неба. Я прислушался, нет ли охраны или собак, затем осторожно двинулся вперед: делая это, я вспомнил глаза Зеленого человека, сверкающие на полотне Дамиана, и мне пришлось отогнать ощущение, от которого у меня по спине поползли мурашки.
  
   В конце концов, стена ветвей расступилась, открывая вид на то, что когда-то было лужайками. По-прежнему никаких собак или протестующих криков, поэтому я пошел в направлении огней.
  
   Стены могли бы придать своеобразную форму сельской местности, но дом, в котором они находились, был одной из тех прочных коробок, любимых викторианскими нуворишами, которым требовался внушительный кусок кирпича, в котором они могли бы показывать свои большие картины и жеманных дочерей другим людям своего класса. Окна в том, что, как я предположил, было гостиной, на первом этаже рядом с входной дверью, были ярко освещены, и я мог слышать низкий гул голосов. Комната над ним была не только освещена, окна были открыты. Они были перемещающимися вверх-вниз, с двойным подвешиванием, а не в стиле затвора, что могло бы вдвое уменьшить звук, который мог бы проникать внутрь, но мне пришлось бы позаботиться о том, чтобы ступать тихо и не попадать в отбрасываемый снизу свет.
  
   В сорока футах от дома мои ботинки коснулись гравия; слева я уловил отражение от полированного металла и оконного стекла: там было припарковано несколько автомобилей. Я обошла дом в другом направлении, пока под ногами не появилась трава, позволившая мне подобраться поближе к его стенам.
  
   Окна гостиной, также открытые в ночь, но за занавесками, находились довольно высоко от земли. Я зашел в подсобные помещения на заднем дворе и нашел то, на что надеялся, во втором: большое ведро с прочными стенками, хотя его дно было немного сомнительным.
  
   С ведром в руке я мягкими шагами прошла обратно по запущенным грядкам в освещенные комнаты в передней части дома. Задолго до того, как я подошел ближе, я услышал голоса, перекрывающие болтовню смешанной группы мужчин и женщин. Я опустил крышку ведра в обожженную землю, позволил своему набору соскользнуть на землю рядом с ним и осторожно балансировал на металлических бортиках.
  
   Если бы я встал на цыпочки, я мог бы увидеть узкий кусочек комнаты через пространство в центре штор, таких старых, что на их подкладке виднелись трещины и разрывы. То, что я увидел, было немногим больше, чем движение и блеск: затылок здесь, рука со стаканом, наполовину наполненным зеленоватой жидкостью там. Это не стоило того, чтобы напрягать ноги, поэтому я опустился обратно на бортики и прислушался к тому, что звучало как группа из десяти или двенадцати человек, более половины из которых были женщинами. Журчание, которое я слышал ранее, начало набирать громкость и скорость.
  
   Я наклонил голову, концентрируясь на звуках. Приложив усилие, я смог распутать нити разговора, чтобы показать, что они говорили о человеке:
  
   "- думаю, она бы знала, что..."
  
   "... очаровательно, на самом деле, но я всегда задавался вопросом о ..."
  
   "...он не может иметь к этому никакого отношения, не так ли?"
  
   "- знаю художников, тут ничего не скажешь..."
  
   Они говорили о смерти Иоланды и причастности Дамиана. Учитывая, что все они были здесь к восьми часам, а сейчас была половина шестого, они прошли первую стадию обсуждения своего шока и печали и перешли к стадии "я-тебе-так-говорил", а она-сама-во-всем-этом-виновата". Я решил, что этому процессу способствовала жидкость в их бокалах, которая не была фруктовым пуншем, на который была похожа, а если и была, то кто-то добавил в нее специй. Смех усилился, оборвался, а затем начался снова несколько минут спустя; на этот раз его не заглушали. Вскоре разговоры о Йоланде полностью ушли от нее и были о сумочках, плате за обучение в школе, ребенке сестры и скачках; вскоре двенадцать человек звучали так, что их стало вдвое больше.
  
   Приближалось девять часов; голоса становились все веселее; мои лодыжки все больше уставали. Я спустился с ведра, чтобы ослабить напряжение, вызванное неестественной позой, и прислонился плечами к кирпичу под окном, не услышав ничего интересного.
  
   Затем деревенские часы пробили девять, и через несколько мгновений шум изнутри вырос до крещендо, что, как я опасался, означало, что они собираются уходить, пока я не понял, что, наоборот, они приветствовали новоприбывшего.
  
   Никто не спускался по гравийной дорожке пешком или на колесах, что означало, что новоприбывший вошел из самого дома. Я вытянула шею, чтобы заглянуть в щель, но человек, которому принадлежал голос, который теперь доминировал в комнате, стоял ко мне спиной. Все, что я мог видеть, были три человека с одинаковыми выражениями восторга.
  
   Я наклонилась к своей сумке и достала прозрачный шелковый шарф в крапинку, свободно повязав его вокруг всей головы. Поскольку опасность отражения от моих очков, таким образом, уменьшилась, я пошарил вокруг, пока не нашел веточку, затем снова взобрался на ведро и вытянулся, насколько мог дотянуться. Веточка зацепилась за мягкую подкладку, что позволило мне осторожно отодвинуть занавеску на долю дюйма в сторону.
  
   Теперь между тканью образовалась щель почти в два дюйма, и стала видна спина говорящего.
  
   Или, частично в поле зрения. Это был коренастый мужчина с несколькими седыми прядями в темных волосах, одетый в дорогой черный костюм. Когда он немного повернулся вправо, я мельком увидел английскую кожу, потемневшую от тропиков. Его голос был низким и убедительным, идеальное сочетание дружбы и авторитета. Он был родом с севера, шотландская нотка скрывалась под английским и перекрывалась более сильной версией резких интонаций, которые я слышала в голосе Дамиана.
  
   Кто ты такой? Я спросил. И что вы делаете в жизни Дамиана Адлера?
  
   У меня вообще не было сомнений: это был Мастер.
  
   Он поприветствовал своих последователей, поблагодарил их за работу в течение последних недель и извинился за свое недавнее отсутствие. Он выделил "нашу сестру Миллисент" за ее особые усилия, и я потянулась вокруг, пока она не появилась в поле зрения, розовая и довольная. Затем он рассказал об Иоланде, другой "сестре", выразив свою скорбь по поводу ее смерти и надежду на то, что Круг и Дети в целом только укрепятся, узнав ее.
  
   Он показался мне неискренним, но тогда я был готов к неискренности: религия оказалась прибежищем для стольких негодяев, каждый начинает с сомнений и ждет, когда ему докажут, что он неправ.
  
   Мастер говорил десять или двенадцать минут, в основном слегка касаясь фраз и образов из Свидетельства, заставляя своих почитателей кивать головами в знак признательности.
  
   Ничто из того, что он сказал, ни в малейшей степени не могло быть истолковано как информация. Все его идеи и многие фразы отражала книга, которую я мог видеть открытой на алтаре между двумя канделябрами, уставленными черными свечами. С таким же успехом это могла бы быть Миллисент Дануорти, читающая вслух, если бы не его неотразимое присутствие.
  
   Даже это мне было трудно понять. Возможно, я просто был вне поля его зрения и невосприимчив к тембру его голоса, но люди в комнате - нет. Они ловили каждый слог, их зрачки были темными, как будто возбужденными, они послушно улыбались любому слабому налету ума или юмора в его словах. Со своего насеста я наблюдал, как он воздействует на пятерых прихожан: одной из них была Миллисент Дануорти, одетая в тускло-зеленое льняное платье, которое никак не подчеркивало ее цвет лица, и с ней были две женщины лет пятидесяти, одна худая, другая полная, обе в платьях в цветочек - полная одной из них, как я понял, была женщина, которую я представлял себе медсестрой, которая вместе со своим братом устанавливала алтарь в субботу вечером. Чуть в стороне от них стояла остроносая женщина, с которой я разговаривал, одетая в юбку и сшитую на заказ блузку, ее волосы были завиты по моде, которая была популярна десять лет назад. Рядом с ней стоял полный краснолицый мужчина лет пятидесяти, одетый в костюм и жилет, слишком теплые для этой комнаты. Миллисент, медсестра и женщина с острым носом, все носили золотые кольца на своих правых руках.
  
   Мне было интересно, есть ли у кого-нибудь из них татуировки на животе.
  
   Затем я увидел шестого слушателя в темном дальнем углу и удивился, что мне потребовалось так много времени, чтобы выделить его - этот человек не принадлежал к той же комнате, что и остальные. Он был крупным всем телом в сером летнем костюме, который был немного свободен в теле, но плотно облегал его широкие плечи и мощные бедра; его лицо выглядело бы более естественно, если бы не чеки заключенного.
  
   Возможно, он воображал, что его мысли были невидимы, скрыты от верующих за невозмутимым выражением лица. Но не нужен был яркий свет, чтобы знать, что в его глазах будет презрение, а губы скривятся, когда он будет обозревать спины этих людей, поклоняющихся человеку в черном костюме. Сама его поза, когда он прислонился к книжным полкам со стеклянными фасадами, кричала о его превосходстве и презрении. Он выглядел как телохранитель мафиози; он выглядел как само определение сомнительной личности.
  
   Маркус Гандерсон?
  
   Мышцы моих ног задрожали, и теперь собрание начало расходиться - или нет, просто меняться. Группа поставила свои пустые бокалы на соседние столы, затем двинулась к стульям, которые были установлены лицом к алтарю. Черная спина отошла, но я вытянулась чуть выше, потому что через мгновение он повернулся бы лицом к ним и ко мне.
  
   "ЯПЬЯПЬЯП!" разнеслось по ночи, и мое сердце подпрыгнуло вместе с моим телом. Мои ботинки ненадежно зацепились за края ведра, и я упал на кусты, оказавшись одной ногой в прогнившем ведре. Мое падение вызвало еще более громкий залп визгов откуда-то поблизости от моих пяток.
  
   "Пузыри!" - донесся женский крик изнутри. Я сорвала ведро со своей ноги и пнула землю по его характерному отпечатку, затем схватила ведро и сумку и побежала к задней части дома, Пузыри истерически ревели позади меня.
  
   У надворных построек я пинком распахнул дверь сарая, схватил пригоршню безумно визжащего меха и бросил его внутрь, плотно закрыв за ним дверь. Если повезет, они подумают, что Бабблз гонялся за крысой и оказался в ловушке внутри.
  
   Затем я растворился в ночи, быстро прихрамывая.
  
   Какой-то исследователь: разгромлен комнатной собачкой по кличке Бабблз.
  
   Моя лодыжка болела так, словно я попал в медвежий капкан, но тщательное ощупывание почти сухой штанины убедило меня, что я могу умереть от столбняка, но не от потери крови.
  
   Из глубины рододендронов я наблюдал, как люди начали выходить из дверей и обходить дом. Полная женщина в цветастом платье выдвинулась вперед, привлеченная доносившимися сзади тревожными звуками; в конце концов во дворе зажегся свет; лай прекратился. Они вернулись туда на некоторое время, без сомнения, обсуждая головоломку, прежде чем вернуться в дом.
  
   Я не был удивлен, когда некоторое время спустя из парадной двери вышли три человека, включая женщину, ее собаку Бабблз и мужчину, который был похож на ее брата. Они сели в машину и уехали, свернув на травянистую обочину и снова перестроившись. За ним последовали другие, по двое и по трое за раз.
  
   Я остался там, где был. Конечно же, когда все остальные ушли, двое мужчин, Мастер и его мускулы, вышли с факелом, чтобы осмотреть землю под окном. Моего короткого удара оказалось недостаточно, чтобы полностью скрыть знаки при дневном свете, хотя я надеялся, что фонарик их не высветит, и действительно, казалось, не было единого мнения о том, что снаружи был шпион.
  
   Они вошли в дом. Я присел рядом со своей сумкой, чтобы посмотреть, что получилось.
  
   Некоторое время ничего не происходило, за исключением того, что в комнате наверху задернули шторы, защищая от ночи. Мне ужасно хотелось прокрасться обратно к дому, но что-то в поведении здоровяка подсказывало, что его не ввела в заблуждение россыпь разбитой земли, и что он будет ожидать второго подхода.
  
   Итак, пока свет не погаснет и не погаснет надолго, я буду оставаться там, где я был.
  
   Колокола деревенской церкви перестали звонить в десять часов. Полчаса спустя, без предупреждения, из входной двери полился свет, и трое мужчин спустились по ступенькам, неся багаж.
  
   За исключением того, что один из них, высокий, стройный мужчина с окладистой бородой, которого раньше не было с остальными, повернулся, словно для того, чтобы бросить последний взгляд на любимый дом. Он смотрел на дом и его свет в течение пяти долгих секунд, достаточно времени, чтобы я узнал его и увидел, что то, что он прижимал к груди, было не чемоданом, а спящим ребенком. Уйма времени, чтобы все изменить.
  
   Прежде чем я успел отреагировать, мужчина в черном костюме заговорил, и Дамиан забрался в машину; Мастер сел за руль.
  
   Я вскочил на ноги, крик застрял у меня в горле, когда я заметил позу мужчины в сером костюме: причина, по которой его пиджак был свободного покроя, заключалась в том, что под ним скрывался пистолет.
  
   Я подождал, пока он тоже сядет в мотор, а затем побежал по траве к подъездной дорожке, чтобы перехватить их. Двигатель завелся и загорелся, и водитель включил передачу, разбрасывая гравий позади себя со скоростью старта. Я побежал, но добрался до подъезда слишком поздно, чтобы уловить что-либо, кроме последних двух цифр на его номерном знаке.
  
   Не имея автомобиля, даже такого, как велосипед, не было особого смысла гнаться за ними. Вместо этого я повернулся обратно к дому, воспользовался своими отмычками и проскользнул внутрь. Затем я прислушался.
  
   Как можно убедиться, что дом пуст? Из-за отсутствия звука или вибрации? Обоняние, возможно, самое тонкое из чувств? Как можно убедиться в невиновности мужчины - вопреки всем фактам и рациональности - по тому, как мужчина обнимает своего ребенка и пять секунд его лицо обращено к свету лампы?
  
   Язык пчел - не единственная великая тайна общения.
  
   Конечно, этот дом казался пустым: я не уловил вибрации движения, и единственным шумом было мое собственное сердце. Я нашел телефон и позвонил Майкрофту: Если бы кто-нибудь в Англии мог спровоцировать охоту за автомобилем, это был бы он.
  
   Я дал ему номера, описание, информацию о том, что у мужчины на переднем пассажирском сиденье был пистолет, и краткий обзор того, что я обнаружил в тот день; затем я отправился обыскивать дом.
  
   Быстрый осмотр внизу подтвердил пустоту комнат, все они, за исключением гостиной, были заставлены унылой, пыльной мебелью, которая выглядела так, как будто ею никто не пользовался годами. На кухне появилась новенькая морозильная камера, а на полках - продукты с различными видами печенья и соков, которыми мужчины могут запасаться, готовя еду для маленького ребенка.
  
   Поднявшись наверх, я сразу направился в угловую комнату с открытыми окнами и остановился, глядя на то, где Дэмиан Адлер прятался последние пять дней: две железные кровати, платяной шкаф с потрескавшимся от времени зеркалом, комод без нескольких ручек и кресло, накрытое пледом. Ковер на полу был настолько изношен, что больше нельзя было различить его первоначальный рисунок или даже цвет. Неуместным среди старинной мебели был рабочий стол, сделанный из двери на козлах, теперь заваленный личными вещами и художественными принадлежностями. Я узнала галстук Дамиана, перекинутый через спинку старого стула в столовой, и не могло быть сомнений, чьи это были новые кисти и почти полные тюбики краски, или кто сделал эти рисунки - хотя некоторые были сделаны рукой ребенка ярким восковым карандашом. Тот самый ребенок, которого забрали из той маленькой, все еще смятой кровати, чей новенький плюшевый мишка валялся брошенным среди постельного белья, чья ярко-красная китайская туфелька валялась у моей ноги - упала, когда ее уносил через дверь ее убегающий отец.
  
   Я наклонился, чтобы поднять туфельку, и замер.
  
   Воздух коснулся моей кожи, мимолетное прикосновение. Воздушные потоки в доме изменились, всего на мгновение; если бы я не стоял в дверном проеме с открытым окном напротив меня, я бы этого не заметил.
  
   Я напрягся, чтобы услышать движение снизу. Ничего: четыре минуты, пять - и затем слабый скрип со стороны старой, сухой лестницы, мгновенно стихающий.
  
   Я вытащил нож из ножен на сапоге и медленно выпрямился; мы с ним оба ждали, когда другой выдаст себя.
  
   Я бросаю взгляд на окно: сколько скрипов в пятнадцати футах половицы между мной и ним? Сколько времени потребовалось бы большому мужчине, чтобы взбежать по лестнице - или обратно по коридору и выйти из парадной двери - и прицелиться в мою убегающую спину?
  
   Рукоять ножа в моей руке стала теплой, затем влажной. Я ненадолго переложила его в правую руку, чтобы вытереть ладонь, затем убрала его обратно, нервно разминая пальцами.
  
   Это так просто - стать добычей. Особенно для женщины, для которой биология и воспитание сговариваются, чтобы поощрять чувство жертвы. Когда ужас проносится по венам, мы становимся кроликами, забивающимися в угол с закрытыми глазами, надеясь на невидимость. А крупный мужчина с пистолетом - это действительно ужасающая вещь. Я пожалел, что пришел, ругал себя за то, что не привел кого-нибудь с собой; стоял беспомощный, ожидая, когда моя смерть поднимется по лестнице. Снова неверное суждение - столкнуться с оружием, не имея ничего, кроме метательного ножа с потной рукояткой.
  
   Я почувствовал призрачный шлепок по затылку и голос Холмса, увещевающий меня: "Используй свой мозг, Рассел, это единственное оружие, которое имеет значение".
  
   С наклоном мой разум выкарабкался из штопора в панику, мои глаза дико метались в поисках альтернативы пуле.
  
   Нож, да, но это был целый дом, полный смертоносных предметов, от галстука на спинке стула до электрической лампы и острого карандаша у моей ноги, а также всевозможных тяжелых предметов, которыми можно колотить, колотить и выдалбливать красивую крупную мишень вроде моего преследователя. Небеса, если бы я мог уложить его, я мог бы придушить его плюшевым мишкой.
  
   Карандаш. Я посмотрел на выключатель света на стене рядом со мной и наклонился за чертежным инструментом, почти рассеянно убирая нож в ножны.
  
   Переключатель был одним из тех, что имеют двойные нажимные кнопки, в настоящее время он находится во включенном положении. Я повернулся к нему лицом (к счастью, пол не сделал никакого замечания) и положил большой палец правой руки на кнопку выключения. Поместив кончик карандаша в пространство между кнопкой и ее корпусом, я перевел дыхание и одним быстрым движением нажал на переключатель и отсоединил наконечник в пространстве, эффективно заблокировав его. Свет из коридора струился через дверь на окно напротив.
  
   Топот ног - вверх по лестнице, не вниз - заглушал мои собственные быстрые шаги с подветренной стороны комода. Дверной проем потемнел, заполнившись сердитым мужчиной, который ругался, когда возился и не смог нажать на выключатель. Я обхватила рукой щетку для волос, которую прихватила с комода, затем бросила ее исподтишка в место соединения штор.
  
   Он услышал звук и наполовину увидел движение ткани и прыгнул через комнату, чтобы сорвать занавески и высунуть голову и плечи из окна, нацелив пистолет на землю внизу.
  
   Я уже была в движении, с ножом в одной руке, другой хватая галстук Дамиана. Он услышал, что я приближаюсь, и ему почти удалось выбраться из окна, прежде чем я врезался в него, наполовину выбив его из комнаты, а затем с силой опустил верхнее окно поперек его позвоночника. Он взревел и сильно оттолкнулся. Стекло и дерево затрещали, затем резко смолкли, когда он осознал, что кончик моего ножа вонзается в чрезвычайно чувствительную и в настоящее время чрезвычайно уязвимую часть его анатомии.
  
   "Брось пистолет", - громко сказал я. Когда он не ответил, я дернула ножом, и за его писком последовал глухой удар с клумбы внизу. "Теперь покажи мне свою правую руку".
  
   Его тело напряглось, чтобы удержаться от падения, и его правая рука коротко махнула по другую сторону треснувшего стекла. Достаточно хороший. Я обмотала галстук вокруг его лодыжек и завязала его неряшливым, но эффективным узлом одной рукой.
  
   Потребовалось немало усилий, чтобы вытащить его из окна, не давая ему свободы движений, и он дважды чуть не овладел мной, но, в конце концов, с помощью его ремня, трех галстуков и веревки от халата я связал его. Истекающий кровью, разъяренный и связанный.
  
   Я неуверенно подошел к выключателю, и мне удалось отвинтить лицевую панель и вытащить кусочек свинца. Я мог слышать его все это время, борющегося с различными путами.
  
   К тому времени, как я включил свет, худшая часть моей реакции прошла, и я столкнулся с головоломкой - не "Что с ним делать?", а "Что с ним делать?". потому что я знал, что я собирался с ним сделать, но - как мне заставить его говорить?
  
   Я достаточно насмотрелся на людей такого типа, чтобы знать, что он нанесет большой урон, прежде чем откроет рот. Если бы я был Холмсом или Лестрейдом, этот человек плюнул бы на мои вопросы. Я мог бы и дальше угрожать ему ножом, но потребовалось бы немало усилий, чтобы убедить его, что простая девушка осуществила бы угрозы.
  
   Он тоже был бы прав: я мог бы покалечить головореза, чтобы спасти Холмса, но ради Дамиана и его дочери?
  
   Человек на полу теперь лежал неподвижно; я чувствовал его взгляд на своей спине. Я медленно обошла комнату, позволяя ему обдумать его ситуацию. То, что он не ругался и не требовал рассказать, кто я такой, говорило мне о том, что у него больше мозгов, чем предполагали его чрезмерно развитые мышцы.
  
   Я посмотрел вниз, на стол на козлах, на разбросанные на нем краски и рисунки, и осознал, что смотрю на себя.
  
   Не я, как в зеркале, а простая, плавная непрерывная линия чернил на бумаге, изящная, как у японского мастера. Это был не набросок, это была законченная работа, выполненная на листе плотной и дорогой бумаги. В левом нижнем углу было название: Жена моего отца . Оно было подписано "Адлер".
  
   Я намеренно выбросил это из головы и потянулся за одним из тюбиков с краской, немного поиграл с ним, прежде чем положить обратно на стол. Я положил нож рядом с ним и вернулся к своему пленнику. В его глазах смешались ярость и презрение, что было прекрасно. Что мне нужно было увидеть там, так это страх.
  
   Я схватила его за лацканы пальто. Он ухмыльнулся, ожидая, что я буду тянуть и бороться с его весом, но выделения надпочечников могут быть обращены как в силу, так и в страх, и я двумя большими шагами оттащил его назад к углу потертого ковра и позволил его голове стукнуться о голые доски.
  
   "Эй! Что, черт возьми, здесь происходит, сестра?"
  
   Я обошла комнату, методично расставляя мебель, пока ковер не освободился от обременения.
  
   Затем я завернул его в него.
  
   Теперь он ругался удивительно злобным потоком, все более задыхаясь. Все еще молча, я вернулась к столу за ножом, затем опустилась коленями на половицы рядом с его головой. Я показала ему запачканное лезвие, чтобы он изучил. Он посмотрел на него - он не мог остановиться, тонкое, блестящее лезвие, окаймленное алым, - но он не верил, что я воспользуюсь им.
  
   Я этого не делал. Вместо этого, мои глаза следили за его лицом, я поднесла его ко рту и медленно, оценивающе облизала дочиста.
  
   Конечно, это была не кровь, это была ярко-красная краска из одного из тюбиков Дамиана, но это было гораздо эффективнее, чем просто кровь. Я достал носовой платок и осторожно промокнул губы, затем убрал клинок в ножны.
  
   Неожиданное может быть пугающим. В его глазах больше не было презрения.
  
   "Тебе не следовало ругаться", - сказал я ему.
  
   Я мог видеть, как он боролся с невероятностью этого вступительного заявления. "Что?" - спросил я.
  
   "Если бы ты вместо этого задержал глубокий вдох, у тебя сейчас было бы больше места. Как бы то ни было, ваши легкие сжаты. Вероятно, через некоторое время ты потеряешь сознание".
  
   "Леди, у вас серьезные проблемы".
  
   "Когда он вернется за тобой?"
  
   "В любую минуту". Я наблюдал за его лицом и увидел ложь.
  
   "Я так не думаю".
  
   "Он сейчас поднимается по подъездной дорожке".
  
   "Я не думаю, что он вообще придет. Конечно, не вовремя, чтобы спасти тебя ".
  
   "Ты не собираешься использовать этот нож против меня".
  
   "Конечно, нет. Я не обязан. Скажи мне, как твое дыхание? Становится легче? Ты думаешь, что справишься, пока твой босс не вернется за тобой?"
  
   Первая тень беспокойства промелькнула в его глазах, сообщая мне то, что мне нужно было знать.
  
   "Я не думаю, что он придет. И в следующую среду, когда эти милые люди придут на свою встречу. Как вы думаете, они будут упорствовать, пока не войдут в дом, или они просто вежливо постучат и, когда никто не ответит, уйдут?"
  
   Его дыхание быстро становилось все более затрудненным.
  
   "Ты видишь? Мне не нужен нож. Мне не нужно ничего делать, просто уйди и запри за собой входную дверь ".
  
   "Чего ты хочешь?" Он сказал это с еще большей непристойностью, но я пропустил слова мимо ушей и ответил на вопрос.
  
   "Где я могу найти человека, который только что уехал и оставил тебя здесь?"
  
   Он сказал мне, что я могу сделать со своим вопросом.
  
   Я вздохнул и встал. При этом движении беспокойство вернулось.
  
   "Ой", - сказал он. "Честно говоря, я не знаю. Я знаю, как, по его словам, его зовут, и я вообще знаю, где он живет, но он никогда не говорил мне, чем занимается, и он никогда не приглашал меня к себе домой ".
  
   "Ты работаешь на него с прошлой осени".
  
   "Да, но это просто так, работать на него. Я вожу его повсюду, я кое-что для него делаю. Он никогда не спрашивает меня, что я думаю, и не говорит мне ничего сверх того, что мне нужно знать ".
  
   Я отодвинулась, и он крикнул: "Подожди, не надо" - я всего лишь взяла подушку со стула. Он настороженно разглядывал его и, похоже, почувствовал облегчение, когда я бросила его на доски и устроилась на нем.
  
   "Расскажи мне, что ты знаешь о нем".
  
   "А если я соглашусь?"
  
   "Я позабочусь о том, чтобы ты не умерла здесь. Если ты не будешь говорить, я уйду, и ты можешь рискнуть, что кто-нибудь услышит твои крики. О, и сначала я обвяжу твои ноги ремнем. Ты не сможешь скатиться с ковра ".
  
   Он не верил, что я воспользуюсь ножом, но он действительно верил в это. Он заговорил.
  
   Его действительно звали Маркус Гандерсон, и он называл своего босса "Преподобный", это имя было наполовину презрительным, наполовину почтительным. Преподобный называл себя братьями Томасом, и все люди в его церкви знали его под этим именем, но Гандерсон помог ему установить эту личность еще в ноябре.
  
   "Как его настоящее имя?"
  
   "Не знаю. Честно говоря, я не знаю."
  
   "Как он нашел тебя?" Я спросил.
  
   "При некоторых церквях есть группа, которая помогает мужчинам, когда они выходят из ника. Найти работу и все такое, понимаешь?"
  
   "И вы только что вышли из тюрьмы?"
  
   "Четыре года в кустах".
  
   Тюрьма Вормвуд-Скрабс была удачно названа из-за горечи, которую испытываешь там. "Итак, этот брат представился как собрат по церкви, желающий дать осужденному второй шанс".
  
   "Это правильно".
  
   "Вместо этого он дал тебе вторую карьеру. Вы возили молодую женщину в Сассекс в прошлую пятницу?"
  
   "Пятница? Нет, он дал мне выходной в пятницу и на выходные".
  
   Я внимательно наблюдал за ним, и хотя я мог видеть, что он скрывает некоторые знания, я не думал, что он откровенно лжет.
  
   "А сегодня вечером? Он ведь не вернется за тобой, не так ли?"
  
   "Нет".
  
   "Тогда как ты собираешься их догонять?"
  
   "Я не буду".
  
   "Что, он просто уезжает и оставляет тебя здесь?"
  
   "Если я ему понадоблюсь, он знает, где меня найти".
  
   "Я тебе не верю", - сказал я, хотя думал, что мог бы.
  
   "Он сам себе хозяин. Я работаю на него, я не его партнер. Он многого мне не говорит, он многое делает без меня ".
  
   Я не мог представить, чтобы эта линия допроса завела меня дальше - либо он лгал и будет продолжать лгать, либо он говорил мне правду. Я решил оставить это и спросил его о его прошлом; о преподобном, его шраме и свидетельстве; о том, что он знал, и чего не знал, и о чем догадывался. Минут через двадцать или около того, его ответы стали короче, а глаза более дикими, когда он с трудом переводил дыхание.
  
   "Ты должен вытащить меня из этого", - сказал он.
  
   "Я не могу этого сделать, Маркус".
  
   "Я умру здесь, и тогда за убийство придется отвечать тебе".
  
   "Если ты просто расслабишься и будешь дышать медленно, с тобой все будет в порядке".
  
   "Я не могу дышать, говорю тебе!"
  
   "Хотя ты, наверное, хочешь пить из-за всей этой пыли. Как насчет чего-нибудь выпить?"
  
   "Господи!"
  
   "Чай? Пиво?"
  
   "Ты - произведение искусства, леди!"
  
   "Спасибо тебе".
  
   Перед тем, как выйти из комнаты, я обвязал его ноги ремнем, чтобы он не мог перевернуть рулон ковра. Я отсутствовал не более чем на пять минут, но когда я вернулся, он был весь в поту от страха, что я его бросил.
  
   Череда проклятий, которые он произнес при моем появлении, была слабее, чем его предыдущие усилия. Я беспечно перевернула ногой тюбик с ковром на четверть оборота, затем поднесла стакан пива к его рту. Проклятия прекратились, и хотя на полу под его лицом была лужа пролитой жидкости, большая часть содержимого стакана попала ему в горло.
  
   Мы поговорили еще десять минут, пока я не был удовлетворен тем, что получил от него столько, сколько мог получить, и тем, что он никуда не собирался уходить какое-то время. Я расстегнул ремень, легонько пинал его по полу, пока он не растянулся на ковре, а затем спустился вниз, чтобы сделать еще один телефонный звонок Майкрофту.
  
   "Извините, что разбудил вас во второй раз", - сказал я и дал ему адрес дома и просьбу, чтобы он нашел кого-нибудь в Скотленд-Ярде, кто мог бы разбудить Лестрейда и прислать его сюда за Маркусом Гандерсоном.
  
   "Он должен быть без сознания еще пару часов", - сказал я. "Я обнаружил Веронал, который братья, вероятно, использовали на Иоланде. И честная игра turnabout's - она действует приятно и на крупных мужчин ".
  
  
   31
  
  
   Магия (1): Мир - это перегонный куб, написанный большими буквами, где
  
   силы могут воздействовать на элементы. Элементы - это
  
   Сила, чистая и простая. Чем больше Элементов, тем
  
   призванная Сила больше, чем у человека знания
  
   может освободить и принять в себя.
  
   Свидетельство, III:5
  
  
  
   ЗВОНИЛ ЛЕСТРЕЙД И СПРАШИВАЛ, ЗДЕСЬ ЛИ ТЫ: "МАЙКРОФТ приветствовал меня на следующее утро. Он обезглавливал свое второе яйцо; я не разбудил его, когда пришел прошлой ночью - или, скорее, ранее тем утром. Я покосился на часы.
  
   "Уже?"
  
   "Он казался весьма решительным".
  
   "Надеюсь, ты сказал ему, что меня здесь не было?"
  
   "Я редко говорю полиции прямую ложь", - ответил он, затем, к моему облегчению, добавил: "Я просто сказал, что не видел вас некоторое время".
  
   "Можно подумать, что после всех этих лет он должен знать, как слушать Холмса".
  
   "О, вы можете обнаружить, что он понимает. В любом случае, я не думаю, что старший инспектор полностью мне поверил." Он кивнул головой в сторону окна; я сделал глоток кофе, который миссис Каупер налила мне, и занял позицию за занавесками, чтобы наблюдать за улицей: через тридцать секунд он был у меня в руках. "Черт. У него там, внизу, уже есть мужчина. Мне придется позаимствовать платье миссис Каупер, чтобы выбраться отсюда."
  
   "Маскировка не понадобится", - сказал Майкрофт. "После прошлого раза я подумал, что целесообразно устроить черный ход. Теперь у меня не один, а два скрытых выхода - один на Сент-Джеймс-сквер, другой в Энджел-корт ".
  
   "Только не говори мне, что вход находится за движущейся книжной полкой в кабинете?"
  
   "Признаюсь, я не смог устоять".
  
   Я рассмеялся, но после его следующего замечания мое веселье угасло.
  
   "Боюсь, Лестрейд тоже спустил собак на Дэмиана". Майкрофт пододвинул ко мне утреннюю газету: спереди и в центре - лицо Дамиана. В статье, которая сопровождалась фотографией, совершенно ясно говорилось, что Аддлера хотели арестовать, а не просто допросить, и его следует считать опасным.
  
   "Опасный?" Я воскликнул. "Разве Лестрейд не видел дом со стеной прошлой ночью? Разве он не допрашивал Гандерсона?"
  
   "Полиция видела, что Дамиан был там, но его больше не было. И они пока не смогли допросить Гандерсона; он продолжает засыпать ".
  
   "Черт возьми", - сказал я. Единственной слабой надеждой было то, что на газетном снимке Дамиана изображен мужчина со свежевыстриженными волосами и бородой, подстриженной до линии подбородка; когда я видел его прошлой ночью, его волосы доходили до воротника, а борода была густой.
  
   "Должен ли я понимать, что теперь вы допускаете возможность невиновности Дамиана?" - Спросил Майкрофт.
  
   "Не было никаких газет", - выпалил я. Он поднял бровь, и я поняла, что мне нужно быть методичной в этом вопросе. Я начал с того, что собрал вещи, которые забрал из обнесенного стеной дома; когда я вернулся, миссис Каупер поставила передо мной завтрак. Когда она снова была на кухне, я продолжил.
  
   "Прошлой ночью действительно была встреча внутреннего круга Детей Огней. Хм, " сказал я, отвлеченный мыслью: Круг. Было ли это каким-то образом связано с той формой, которую они использовали? Я покачал головой и поставил перед Майкрофтом стеклянную банку с прочной крышкой, наполненную желчно-зеленой жидкостью, в которой плавали разнообразные предметы, немного напоминающие обувную кожу. "Это то, что пил Круг. Я нашла несколько таких бутылок в кладовой - что бы это ни было, жидкость, в которой они настаиваются, - медовое вино, несмотря на цвет. Судя по их реакции, это значительно крепче медовухи. Можете ли вы проанализировать содержимое?"
  
   Он открутил пробку и поднес бутылку к своему носу. "Нетрадиционный выбор напитка".
  
   "Да, но я не знаю, имеет ли это какое-либо отношение к Холмсу".
  
   Он отложил это в сторону; я продолжил.
  
   "Человек, которого они называют Хозяином, был там - и да, Гандерсон и агент по недвижимости согласились, что у него есть шрам возле глаза, и да, у Гандерсона создалось впечатление, что это автор Свидетельских показаний. Он даже помогал доставлять копии свидетельских показаний из типографии. К сожалению, я видел Мастера лишь мельком, в основном со спины. Братья, или как там его зовут, поговорили с ними несколько минут, но прежде чем он смог приступить к их услугам, меня нашла собака, принадлежащая одному из Круга. " Нет необходимости говорить ему, что это существо поместилось бы в кармане его пальто.
  
   "Мне удалось убежать от животного, но Круг разошелся, а затем Гандерсон, братья и Дамиан сели в машину и уехали - это был номерной знак, который я вам дал. Дамиан носил ребенка с черными волосами."
  
   "Ах, какое облегчение".
  
   "Да. Я зашел в дом и посмотрел, где они остановились, но потом вернулся Гандерсон, и мне пришлось иметь с ним дело.
  
   "Но произошли три вещи, которые ... не "изменили мое мнение", потому что мое мнение не было принято окончательно, но, скажем так, изменили мою точку зрения. Во-первых, когда Дамиан вышел из дома с ребенком, он намеренно стоял лицом к свету, как будто знал, что кто-то может наблюдать, и хотел заверить нас, что с ним все в порядке. Во-вторых, это." Я скользнула взглядом по рисунку тушью, который нашла - я обыскала ту комнату, чтобы убрать все, что могло бы связать Дамиана с Холмсом, но этот конкретный рисунок я бы взяла в любом случае.
  
   Майкрофт стряхнул крошки с пальцев и взял плотную бумагу за уголок, оценивая черные линии моего портрета, как будто анализируя отпечаток пальца.
  
   "О чем это тебе говорит?" Я спросил.
  
   Он обдумал вопрос и свой ответ, затем положил рисунок обратно на стол, прежде чем ответить. "Это не тот рисунок, который Дамиан Адлер нарисовал бы даже месяц назад".
  
   "Совершенно верно!" Сказал я, довольный тем, что мы пришли к согласию. Это была изысканная вещь, волнующее использование тонких линий для изображения силы предмета: я ни на мгновение не подумала, что похожа на рисунок, но я была очень счастлива, что Дамиан так меня себе представлял. "Холмс думал, что недоверие его сына к нему начало ослабевать после тех дней, которые они провели вместе. Я должен сказать, что этот рисунок указывает на то, что у Дамиана произошла глубокая перемена в сердце: если он до такой степени принимает жену своего отца, не может быть никаких сомнений в том, что он принимает своего отца ".
  
   "Трудно представить, что даже прекрасный художник мог так тщательно симулировать привязанность", - согласился Майкрофт.
  
   "И в-третьих, газеты. Дамиан был в этом доме несколько дней - возможно, с пятницы, но, безусловно, достаточно долго, чтобы попросить краски и рабочий стол. Однако единственная газета, которую я нашел во всем доме, была за субботу. С утра понедельника газеты были полны сообщений о смерти Иоланды, но если Дамиан скрывался с тех пор, и если он не видел газет, он все еще может не знать."
  
   Глаза Майкрофта расфокусировались, когда он пересматривал все, что мы знали, вынимая части дела из их ячеек и сравнивая их. Наконец, он кивнул. "Я не уверен, что полностью согласен, но я вижу, что ты была бы готова переключить свое внимание с Дамиана".
  
   Огромное облегчение, что Майкрофт увидел прочную основу под моими суждениями. "Однако я не совсем понимаю связь между братьями и Дамианом. Братья наняли Гандерсона в октябре и вскоре после этого начали создавать the Children of Lights. Братья - британцы - я слышал, как он говорит, - но Гандерсон думает, что он недавно приехал, что он немного знал Лондон, но не был здесь довольно долгое время, определенно не со времен войны.
  
   "Миллисент Дануорти была нанята в декабре для выполнения нескольких часов секретарской работы - я не знал этого, потому что ее бухгалтерская книга датировалась только январем, и, похоже, к тому времени она обратилась к Детям. Что касается ее и Гандерсона, я должен сказать, что их главной задачей было выступать в роли лиц братьев. Он прятался за одним или другим из них для большинства своих сделок, от создания фальшивой личности до найма конференц-зала ".
  
   "Покупка одежды для Иоланды Адлер", - подсказал Майкрофт.
  
   "Да, кому-то придется допросить Миллисент Дануорти. Итак, Дамиан приехал сюда только в январе, когда...
  
   "Декабрь. Они были здесь перед Рождеством".
  
   "Неужели? Он утверждал, что они прошли мимо нас у берегов Франции ".
  
   "Он сказал мне и это, но на самом деле, их корабль пришвартовался двадцатого декабря. Я проверяю такие вещи, как само собой разумеющееся."
  
   "Ты знал, что он лжет с самого начала?"
  
   "У человека может быть сколько угодно причин для того, чтобы лгать. В данном случае, я предположил, что ему потребовалось некоторое время, чтобы собраться с духом и подойти к своему отцу. Позже, когда выяснилось, что он слишком долго откладывал, ему было стыдно признаться в этом ".
  
   "Полагаю, да". Я выпил еще кофе и понял, что, хотя утро было пасмурным, настроение у меня было солнечное. Облегчение от мысли, что Холмс был прав, а Дамиан был невиновен, породило растущий пузырь оптимизма.
  
   "Ты не хочешь поговорить об этом с Лестрейдом?" Майкрофт спросил меня.
  
   Я вздохнул. "Как вы думаете, чего хотел бы Холмс?"
  
   "Мой брат ничего не отдал бы Скотленд-Ярду, пока не почувствовал бы, что его дело в безопасности от их вмешательства".
  
   "Я боялся, что ты это скажешь".
  
   "Однако, в его отсутствие..."
  
   "Нет, мы будем продолжать в том же духе, пока он не соизволит поднять голову. В таком случае, я думаю, мне лучше изменить свой план на сегодня и отправиться в Сассекс ".
  
   "Я могу что-нибудь сделать для тебя здесь, Мэри?"
  
   "Что ж, нам нужно найти дом братьев. Он не жил в этом похожем на мавзолей месте за стенами. Они с Гандерсоном часто встречались на Чалтон-стрит, между Юстон-роудз и Финикс-роудз."
  
   Он бросил на меня взгляд.
  
   "Я знаю", - сказал я. "Три железнодорожные станции и шесть линий метро будут в пяти минутах ходьбы. И все же..."
  
   "... это должно быть сделано", - закончил он мое предложение. "Я приставлю к этому человека".
  
   "Он должен быть осмотрительным".
  
   "Да".
  
   "Извините, конечно, вы это знаете. Спасибо. Передайте миссис Каупер, что я не уверен, что вернусь вовремя к обеду ".
  
   Когда я был готов, Майкрофт выпустил меня через вращающийся книжный шкаф в своем кабинете, показал, где лежат свечи и спички, и рассказал, как управлять запорным механизмом с другого конца. Запах меда от пчелиного воска провел меня по темному, узкому лабиринту; я выбрался довольно далеко от людей Лестрейда.
  
   Много долгих часов спустя я погасил свечи и вернулся через книжный шкаф в кабинет. Майкрофт заговорил, когда я вошла в гостиную, хотя он сидел ко мне спиной.
  
   "Я думаю, тебе нужен бокал вина. Я открыл одну из бутылок Шерлока, если это нравится ".
  
   "Нет", - сказал я, затем изменил резкий ответ на "Я чувствую, что у меня был переизбыток меда, между тем и другим".
  
   "Тогда хорошего бордо", - мягко сказал он и протянул мне полный бокал. Я бросила пакет, который несла, на стол и без энтузиазма посмотрела на тарелку, которую он поставил передо мной: приготовление миссис Каупер не улучшилось за два часа в разогревающейся духовке.
  
   "Не сейчас, спасибо", - сказал я ему. "Но, на случай, если Лестрейд решит совершить набег на вашу квартиру в поисках меня, возможно, вам следует запереть этот конверт. В нем содержится все, что я смог найти дома, что могло бы навести на мысль о связи между Холмсом и Дамианом ".
  
   Когда тем утром я добрался до Сассекса, я обнаружил, что полиция побывала в нашем доме и получила решительный отпор от миссис Хадсон. Однако, если бы это продолжалось намного дольше, они вернулись бы, на этот раз с полномочиями провести обыск. Так вот, они были рады сделать это.
  
   Майкрофт взял посылку, чтобы унести ее, но я сказал: "Там обертка от печенья. Возможно, было бы лучше отдать это в лабораторию для снятия отпечатков пальцев ".
  
   Майкрофт кивнул и отнес доказательства в свой кабинет, вернувшись с пустыми руками.
  
   "Есть что-нибудь от Холмса?"
  
   Проходя мимо, он взял письмо с боковой доски. Письмо было адресовано ему почерком Холмса, но начиналось без приветствия и с почти телеграфной краткостью.
  
   Среда, 21-е
  
   Смерть Фионы Картрайт в Серне Аббас была убийством, а не самоубийством. Подробности, когда я увижу тебя.
  
   Агентство по трудоустройству Пула описывает Смайта как мужчину средних лет, одетого в хороший костюм, с темными волосами и глазами, хорошо говорящего, со шрамом возле левого глаза. Никаких записей о компании, которую он якобы представлял.
  
   Туристический шарабан до Солсбери и Стоунхенджа отправляется через две минуты, я подкупил кондуктора, чтобы он начал с последнего. Мне уже дважды сообщали, что я похож на Шерлока Холмса. Пожалуйста, молю, мне не нужно просить вас внести за меня залог за убийство посетителя Старой Англии.
  
   S
  
   Когда я перестал смеяться, Майкрофт вручил мне настоящую телеграмму:
  
   В КАМБРИЮ ПОСЛЕ ОСТАНОВКИ "МЕРТВЫЙ БАРАН" ПОТРЕБУЕТСЯ ИНФОРМАЦИЯ ОБ АЛЬБЕРТЕ СИФОРТЕ Из ЙОРКА, НАЙДЕННОМ МЕРТВЫМ В ЧЕТВЕРГ На ПРОШЛОЙ ОСТАНОВКЕ
  
   "Как Холмс намеревается получить от нас эту информацию?" Я задавался вопросом.
  
   "Я использовал ненужное в остальном "будет" в телеграмме, чтобы указать, что в какой-то момент это ему понадобится, хотя и не немедленно".
  
   "Возможно, ты прав. Тем не менее, было бы неплохо сообщить ему, что Лестрейд вступил на тропу войны, чтобы он мог не высовываться ".
  
   "Шерлок склонен не высовываться в любом случае. Мне было приятно обнаружить, что вы пережили этот день без того, чтобы на ваших запястьях были надеты наручники. Лестрейд звонил сегодня еще дважды. Его голос звучал все более раздраженно."
  
   "Я позвоню ему завтра из общественной ложи и посмотрю, смогу ли я его успокоить. Я так понимаю, ваш человек не нашел Бразерса, или Смайта, или кем бы он ни был?"
  
   "Нескольким владельцам магазинов и местным жителям описание показалось знакомым, но без фотографии или даже рисунка мало что может вызвать воспоминания. Он продолжит завтра, еще дальше ".
  
   "Сегодня мне повезло не больше".
  
   Я немедленно отправился домой, где в третий раз обидел миссис Хадсон, не пожелав ни поговорить, ни поесть. Я получил то, что мне было нужно, и уехал, но ни водитель такси, ни служащий железной дороги не узнали ни мою фотографию Иоланды Адлер, ни смутное описание черноволосого мужчины со шрамом возле глаза.
  
   "Однако я интерпретирую отсутствие реакции как положительный негатив: если бы Иоланда Адлер села на поезд до Сассекса на прошлой неделе, кто-нибудь бы ее запомнил", - сказала я Майкрофту. "И Гандерсон сказал, что его босс управлял мотором некоторое время между ночью четверга и утром понедельника. Он не обратил внимания на пробег, но сказал, что в том, что преподобный сам водит машину, нет ничего необычного. Интересно, удалось ли Лестрейду вытянуть из него больше, чем мне?"
  
   "Уши, которые у меня есть в Скотленд-Ярде, говорят мне, что нет, что Гандерсон просто наемник. Если бы он знал, куда отправились Братья и Дамиан, он бы отказался от них в надежде заработать несколько очков для себя ".
  
   "Они не позволят Гандерсону уйти, не так ли?"
  
   "Есть признаки того, что они задержат его, хотя бы из-за пистолета. Скотланд-Ярд не одобряет преступников с оружием. Я полагаю, однако, что он дал Лестрейду адекватное описание амазонки, которая связала его и проделала дырки в его эпидермисе ".
  
   "Лестрейд будет в ярости", - сказал я с сожалением. "Помимо поиска дома братьев, были ли у вас какие-либо результаты?"
  
   Он, очевидно, ждал, что я спрошу: он был занят в тот день, и между тем, что передали его "уши" в Скотленд-Ярде, и тем, что должен был найти его собственный оперативник, у него было совсем немного. Преподобный Томас Бразерс, недавно родившийся в ноябре 1923 года, имел британский паспорт на это имя, выданный четыре недели спустя, и значительный банковский счет. Его человек отслеживал депозиты и выписанные чеки, но предварительный отчет гласил, что Бразерс чрезмерно любил наличные, даже когда речь шла о крупных суммах. У братьев был либо переполненный сейф, либо другой счет, на который систематически поступали банковские купюры.
  
   Однако, как намекнул Гандерсон, не было никаких записей о том, что человек по имени Томас Бразерс въезжал в страну - или покупал дом, или автомобиль. Майкрофт запустил тщательный поиск по записям, изучая любого мужчину среднего возраста, который приезжал в Британию в течение двух месяцев до того, как Гандерсон был принят на работу, но это заняло бы много дней.
  
   "Я также, " сказал мне Майкрофт, " просмотрел наше досье на Алистера Кроули. Как вы сказали, Кроули не имеет прямого отношения к этому делу, но я надеялся, что это может подсказать другие пути расследования.
  
   "Есть определенные моменты сходства со Свидетельством, но я полагаю, что они существовали бы между любыми двумя системами верований, построенными вокруг людей, которые считают себя богами. Одна вещь привлекла мое внимание: Кроули был в Шанхае короткое время, в 1906 году. Он рассказывает историю о задержке там, которая помешала ему прибыть в Сан-Франциско в апреле того же года."
  
   Я поднял глаза, пораженный. "Землетрясение и пожар?"
  
   "Он утверждал, что, если бы не задержка в Шанхае, он был бы там в то время".
  
   "Вы предполагаете, что, когда в Свидетельстве говорится, что рассказчик "спас смертную жизнь Проводника от пламени и суматохи разгневанной земли", он имеет в виду Кроули и Сан-Франциско?"
  
   "Это одна из возможностей. Другой интересный момент касается заявления человека об одновременном падении метеорита и кометы. Мой информатор в Королевском астрономическом обществе предполагает, что, если мы ищем дату рождения мужчины средних лет, ближайшая из них может прийти в августе и сентябре 1882 года. Персеиды закончились к тому времени, когда первого сентября была замечена Большая Сентябрьская комета, но она достигла своей максимальной яркости так быстро, что не требуется большого напряжения воображения, чтобы утверждать, что она была в небе раньше."
  
   "Таким образом, мы могли бы искать англичанина сорока двух лет, который был в Шанхае в 1906 году. Возможно, ты мог бы..."
  
   "- попросите моих коллег в Шанхае учесть это описание при поиске".
  
   Я был на грани того, чтобы спросить, когда мы можем ожидать от них известий, но воздержался от вопроса: Майкрофт был бы так же внимателен к проблеме, как и я.
  
   "И еще кое-что", - сказал он. "Отпечатков пальцев Дамиана нет на упаковке с печеньем".
  
   "Они у тебя были? Для сравнения?"
  
   "Хватит с них. Если он прикасался к нему, он тщательно вытирал его, прежде чем к нему прикасались по крайней мере трое других. Я попросил работников Fortnum и Mason добровольно предоставить свои отпечатки для сравнения. Одна из рук была маленькой; я предполагаю, что она будет соответствовать руке Иоланды, когда мы получим эти отпечатки. Я также посмотрю, смогу ли я достать отпечатки из дома со стеной, для сравнения ".
  
   "Не язык Дамиана", - сказала я. "Благодарю Бога за маленькие благословения".
  
   Я прижала к себе это маленькое подтверждение невиновности, когда ложилась спать той ночью, и это помогло мне уснуть.
  
  
   32
  
  
   Магия (2): Что это значит - призывать, освобождать и
  
   погрузиться в себя? Когда слово произнесено, записано, сожжено,
  
   и размешанный в воде, это простая сила, детская
  
   Магия. Но в нем содержится зерно истины.
  
   Свидетельство, III:5
  
  
  
   ПЯТНИЦА НАЧАЛАСЬ С ТЕЛЕФОННОГО ЗВОНКА ОТ Лестрейда. Майкрофт ответил на звонок без четверти семь утра, и я сразу поняла, кто это был, когда его глаза встретились с моими. Я вернулся в его кабинет и снял наушник со второго инструмента.
  
   "...не верю, что вы понятия не имеете, где находятся ваш брат и его жена, мистер Холмс".
  
   "Старший инспектор, я потрясен тем, что вы обвиняете меня во лжи вам".
  
   "Я просто готов поспорить, что так оно и есть. Я хочу знать, что делала мисс Рассел, заворачивая злодея вроде Гандерсона в ковер, а затем убегая до того, как мы туда добрались. Я хочу знать, какая связь у вашего брата с Иоландой Адлер. И мне бы очень хотелось спросить, как он узнал, что мы найдем крупинки Веронала в желудке Иоланды Адлер?"
  
   "Неужели ты?"
  
   "Мы сделали. Вместе с ореховым паштетом и бисквитами, запиваемым вином".
  
   "Ты умный. Вам удалось найти людей, которые покинули дом до Гандерсона?"
  
   "Они бросили свою машину в ... Подожди минутку, откуда ты знаешь о них, если твоего брата там нет и он тебе не говорит?"
  
   "Я не видел своего брата со вторника, старший инспектор. Я просто говорю, исходя из того, что уже является общим знанием ".
  
   "Я так не думаю. Возможно, мне следует вызвать вас на допрос."
  
   "Вы серьезно думаете, что у вас есть полномочия на это, старший инспектор?" Майкрофт казался скорее удивленным, чем угрожающим.
  
   Лестрейд молчал, без сомнения, размышляя о возможности установления какой-либо власти над Майкрофтом Холмсом. Однако указывать на ограничения человека - не всегда хорошая идея.
  
   "Я не могу. Но я выписываю ордер на арест вашего брата и его жены. Они скрывают жизненно важную информацию, и я этого не потерплю ".
  
   Он бросил трубку. Когда я вернулся в гостиную Майкрофта, он смущенно смотрел на телефон.
  
   "Новый опыт для меня, - заметил я, - быть разыскиваемым полицией".
  
   "Мне жаль, Мэри. Я должен был знать, что это замечание вызовет у него раздражение."
  
   "Я не уверен, что это будет иметь большое значение; он уже искал нас".
  
   "Если Шерлока арестуют по дороге домой, мне придется кое-что объяснить".
  
   "Холмс справится".
  
   "Если ему не удастся ускользнуть от них, я натравлю собак из прессы на свой порог".
  
   Моей первой остановкой в то утро было посещение группы тюремной реформы "Спасите душу", чтобы посмотреть на их список потенциальных исправившихся преступников. Полиция еще не была там, что облегчало мою работу, хотя и убедило меня в том, что их интересовал только Дэмиан Адлер. Директором группы был худой, бледный мужчина с дрожащими руками и широким воротничком священника; я дал ему описание черноволосого мужчины со шрамом.
  
   "О да", - пролепетал он. "Преподобный Смайт, я хорошо его помню, он так стремился помочь, внес самый щедрый вклад и встретился с несколькими нашими бывшими заключенными с целью трудоустройства одного из них".
  
   "И он это сделал?"
  
   "Я полагаю, что да. Да, я припоминаю, это был Гандерсон. Не в первый раз мы видим этого беднягу здесь, " печально признался он, затем просветлел. "Но с тех пор я его не видел, так что, возможно, он, наконец, нашел свой путь к свету разума, моли Бога".
  
   У меня не хватило духу сказать ему.
  
   Я также не сообщил ему, что ни в одной из книг британской церкви нет записей о преподобном Смайте.
  
   В пятницу днем в дверь квартиры Майкрофта обрушился шквал позитивной информации.
  
   Альберт Сифорт, о котором шла речь в телеграмме Холмса, оказался безработным школьным учителем из Йорка, уволенным в конце мая, когда одна из его учениц рассказала родителям, что ее учитель латыни заигрывал с ней. Его нашли утром в предыдущий четверг, он сидел прямо, прислонившись к стоячему камню, и смотрел на пустынную часть йоркширских вересковых пустошей. Его запястья были перерезаны; нож все еще был у него в руке.
  
   "Когда он умер?" Я спросил Майкрофта, который позвонил мне из своего офиса с информацией.
  
   "Примерно за день до этого".
  
   "Он был там целый день, и никто не заметил?"
  
   "Единственные соседи - это овцы".
  
   Я просмотрел записи, которые сделал, разговаривая по телефону: Сифорт. Уволен 19 мая. Нож в руке. Если этот человек был еще одной жертвой, это подтверждало, что это были люди с незначительной занятостью.
  
   Час спустя Майкрофт позвонил снова, чтобы сказать, что его любимая лаборатория проанализировала смесь, которую пил Круг: медовуха, специи, шартрез (отсюда и цвет), гашиш (которого я ожидал) и грибы (которых у меня не было).
  
   "Грибы. Как у поганок?"
  
   "Как вы знаете, различие неточно, и образцы испортились. Миколог продолжает работать над этим ".
  
   Повесив трубку, я немного почесал в затылке, а затем собрал свои вещи, чтобы уйти, в рассеянности почти не обращая внимания на опасность выхода через парадную дверь. Я взял себя в руки и сменил направление, выйдя через пять минут на Сент-Джеймс-сквер. На этот раз я направил свои исследовательские запросы в Читальный зал Британского музея. Я на мгновение заколебался, когда протягивал свой билет охраннику у двери, но либо Лестрейд не подумал уведомить их, либо они были выше драки, потому что мужчина без колебаний пригласил меня войти.
  
   Я нашел то, что мне было нужно, до закрытия, хотя по пути ко входу в "Энджел Корт" чуть не угодил в объятия одного из людей Лестрейда на Джермин-стрит. К счастью, я увидел его первым и поспешил ускользнуть от него.
  
   Майкрофт шел по своему коридору, только что вернувшись с прогулки, когда я очнулся от запаха подгоревшего меда.
  
   "Ах, Мэри", - сказал он, ничуть не удивленный моим появлением. "У меня есть кое-что для тебя".
  
   "И я тебя".
  
   Мы встретились в гостиной за напитками и обменялись нашими докладами: я сидел и читал результаты отчета коллеги по сельскому хозяйству, в котором приводились мельчайшие подробности о шестимесячном падеже скота, в то время как он хмурился над моими нацарапанными заметками о еде, съеденной мертвыми воинами Валгаллы, готовящимися довести себя до неистовства берсерка: медовуха и поганки.
  
   Я отложил его отчет в сторону, все тридцать страниц, пока у меня в руках не оказался карандаш, а рядом с ним - другой список событий полнолуния.
  
   "Сегодня днем Шерлок звонил по телефону", - сказал он. "Шокирующе плохие связи, из Ньюкасла-на-Тайне, но мне удалось донести до него необходимость не высовываться в присутствии полиции".
  
   "Что он делает?"
  
   "Он дошел только до того, что сказал мне, что направляется к Йоркширским вересковым пустошам, когда нас отрезали".
  
   "Ну, по крайней мере, есть шанс, что тебе не придется вносить за него залог в Ньюкасле или каком-нибудь столь же отдаленном месте".
  
   "Вот это есть".
  
   После того, как мы поели, я сел за обеденный стол и начал усердно просматривать отчет о животноводстве.
  
   Как я и ожидал, от одного конца страны до другого произошли десятки смертей животных, и ни одна из них не была очевидным ритуальным жертвоприношением. Возможно, у нашего человека была цель, отличная от чертовой религии, предположил я той частью своего разума, которая не была занята мертвыми коровами. (Трое умерли в Корнуолле в апреле, упав один за другим в заброшенный оловянный рудник.) Возможно, это было личное: у него был зуб на женщин - и это самоубийство в Йоркшире не имело к этому отношения. (За ночь исчезло целое стадо кур-несушек - но нет, позже их нашли в курятнике соседа.) Или, возможно, Фиона Картрайт и Альберт Сифорт были теми двумя, кто состоял в родстве, связанными романом, или наследством, или местом работы. (Грузовик сбил быка, который скрылся с места происшествия, хотя далеко ему не удалось уехать, поскольку бык достаточно велик, чтобы превратить блок двигателя в мертвый груз.) Или, если "Смайт" действительно хотел секретаршу и обнаружил, что Фионы не хватает, то на следующей остановке попробовал нанять секретаря-мужчину - но не будь смешным, Рассел (Фермер из Уилтшира убил свинью в июне после того, как она ворвалась в его дом и не хотела уходить.), здесь нет Смайта, твой мозг устал, иди спать.
  
   Я поднял глаза. Но там были рабочие места. И Сифорт остался без работы, как и Фиона Картрайт - и Маркус Гандерсон. Я уронил карандаш. "Я отправляюсь в Йорк", - объявила я. "Итак. Я позвоню, когда узнаю, где я остановлюсь - посмотрим, сможете ли вы уговорить кого-нибудь там дать мне ознакомиться с полицейским досье о смерти Сифорта. И, может быть, тоже не арестовывай меня ".
  
   "Сними номер в отеле "Стейшн", я оставлю там для тебя любое сообщение".
  
  
  
   ***
  
   Мне удалось сесть на хороший поезд, и я добрался до Йорка, когда в привокзальном отеле еще кипела жизнь. У них была комната и послание:
  
   Инспектор Курсалл, центральный вокзал, 11 часов утра.
  
   Я очень мало спал, рано поел и в девять часов вошел в число первых в моем списке агентств по трудоустройству в Йорке. Вопрос, ради которого я пришел сюда, заключался в следующем: если Картрайт, Сифорт, Гандерсон и Дануорти были безработными, когда он нашел их, обращались ли братья обычно в агентства по трудоустройству?
  
   В половине одиннадцатого я нашел нужную: маленькую, захудалую и специализирующуюся, по-видимому, на хронически нетрудоспособных.
  
   "Да, я помню его". Худой, бледный мужчина с торчащими зубами поправил пару поношенных стальных очков на своем узком носу. "Мистер Сифорт столкнулся с некоторыми трудностями на своем последнем месте работы".
  
   "Его уволили за нежелательные заигрывания", - сказала я прямо.
  
   "Ну, да. Я предположил, что его ожидания найти другую школу, готовую принять его, могут быть чрезмерно оптимистичными. Если, конечно, он не уедет из Йорка. Последней возможностью, на которую я его отправил, было обучение четырнадцатилетнего мальчика, которого исключили за поджог его комнат в школе."
  
   Другими словами, Сифорт наскребал донышко бочки своей профессии.
  
   "Тогда тебя не удивляет, что он покончил с собой".
  
   "Не совсем, нет".
  
   "Вы встречались с этим мальчиком?"
  
   "О нет. Просто отец."
  
   "Можете ли вы сказать мне, как он выглядел?"
  
   "Почему ты должен..."
  
   "Пожалуйста, я уйду и перестану тебя беспокоить, если ты просто скажешь мне".
  
   Почему это должно убедить его поговорить со мной, я не знаю, но я думал, что это возможно, и так оно и было.
  
   "Приятный мужчина лет сорока с небольшим, темные волосы и глаза, хороший костюм. Казалось, он очень любил своего сына, по-настоящему озадаченный поведением парня ".
  
   "У него был шрам?"
  
   "Шрам? Да, я верю, что он это сделал. Как всплеск ожога, возвращающийся из его глаза. Помню, я подумал, что ему повезло, что он не потерял зрение ".
  
   "Назад от его глаза - не вниз?"
  
   "Не совсем, нет. Темный треугольник, тянущийся к линии роста волос, более широкий сзади. У моей собственной дорогой матери был шрам на щеке, " объяснил он, " от сковороды с пригоревшим жиром. Я мог бы и не заметить этого, другой."
  
   "Я понимаю". Я не знал, почему это имело значение, хотя было полезно иметь как можно более точное описание, и если шрам шел в одну сторону, а не в другую, это могло бы освежить память свидетеля. "Этот джентльмен назвал вам имя или какой-либо способ вступить с ним в контакт?"
  
   "Его звали Смайт. Он новичок в этой области, все еще присматривается к домам, но его особенно заботило благополучие его сына. Он взял предложенные мной имена и сказал мне, что вернется на связь, когда выберет человека на эту должность ".
  
   "Сколько там было имен?"
  
   "Э-э, только один".
  
   "Правильно. И ты знаешь, как Смайт нашел тебя?"
  
   "Я полагаю, он увидел мою вывеску с улицы. Я нигде не размещаю рекламу, а что касается сарафанного радио, то он был новичком в этой области, и ... ну, откровенно говоря, он не был похож на моего обычного клиента ".
  
   Это имело смысл, что человек, ищущий самых угнетенных безработных, мужчин и женщин, для которых самоубийство не было бы неожиданностью, должен был бродить по улицам в поисках витрины магазина, подобной этой, темной и унылой.
  
   Я поблагодарил мужчину, пожал его тонкую, влажную руку и покинул затхлый офис.
  
   На улице меня осенило: глаз с длинным треугольным шрамом рядом с ним может напоминать этот символ на книгах, кольцах и татуировке на теле Иоланды Адлер.
  
   Но что это означало?
  
   Я пришел на встречу пораньше, но инспектор Курсолл ждал меня. Он пригласил меня в свой кабинет и вручил мне тонкую папку. "Здесь не так уж много", - сказал он.
  
   Но они провели вскрытие и определили, что Альберт Сифорт умер поздно вечером во вторник или рано в среду, 12 или 13 августа, от кровотечения из ран на запястьях. Однако причина его смерти имела второстепенное значение, поскольку сделанная на месте фотография его руки с ножом рядом с ней сказала мне все, что мне нужно было знать: лезвие было покрыто кровью; пальцы были почти чистыми.
  
   Патологоанатом был тщателен, как при осмотре, так и при составлении протокола: мужчина средних лет, отсутствие мышечного тонуса, шрамов нет, родинка на левом плече, никаких ран, кроме тех, что на запястьях, и так далее. Затем, в третьем абзаце, это привлекло мое внимание: полудюймовое пятно за левым ухом, где были срезаны волосы. Если бы отчет о вскрытии Фионы Картрайт был менее поверхностным, я был уверен, что мы увидели бы там аналогичную запись.
  
   Я вернул файл Курсаллу. "Вам нужно поговорить со старшим инспектором Лестрейдом из Скотленд-Ярда. Прочти ему третий абзац."
  
   Это было наименьшее, что я мог сделать для человека, который не арестовал меня на месте.
  
   Я сел на поезд, который должен был доставить меня обратно в Лондон ранним вечером, и всю дорогу думал о полнолунии и убийстве.
  
   Небо становилось все темнее по мере того, как мы ехали на юг, и когда мы достигли нашей конечной станции в Кингс-Кросс, плотная, беспокойная атмосфера предвещала приближение шторма. Я бросился со своим чемоданом в такси и предложил ему двойную цену, если он доставит меня в Энджел-Корт вдвое быстрее, чем обычно. Мужчина старался изо всех сил, и я оказалась в квартире Майкрофта до того, как первые капли дождя ударили в окно.
  
   Мой шурин удивленно поднял глаза при моем поспешном появлении.
  
   "Я иду на служение "Дети огней"", - объяснила я, проходя через комнату. "Я полагаю, вы не хотели бы присоединиться ко мне?"
  
   Я оглянулся и увидел, как он поднял бровь: Привычки умирают с трудом, и, если не считать навязанной ему самим дисциплины прогулок по Гайд-парку, его пожизненное нежелание проявлять активность не собиралось меняться.
  
   "Есть что-нибудь от Холмса?" Я позвал.
  
   "Пока нет. Отпечатки на обертке от печенья не включают в себя ни один из тех, что были найдены до сих пор в доме со стеной. И ваши подозрения относительно грибов, найденных в напитке, были оправданы: мухомор, а не Agaricus ".
  
   "Значит, галлюциногенный".
  
   "Если человек выпил несколько стаканов напитка, который вы нашли, да, в легкой степени".
  
   "Скорее, чтобы подчеркнуть гашиш, вы бы сказали?"
  
   "Действительно. А ты - был ли ты успешным?"
  
   "Бразерс определенно использует агентства по трудоустройству, чтобы найти своих жертв", - сказала я и швырнула в него обрывками своих находок, пока рылась в шкафу в поисках подходящей одежды - чего-нибудь более ортодоксального, чем костюм прошлой недели, но все еще своеобразного. Несмотря на погоду, я выбрала блузку, дополненную ярким поясом ручной работы из Южной Америки, не менее ярким шейным платком из Индии и почти такой же лентой вокруг летней шляпы-клоше.
  
   Майкрофт давно перестал комментировать одежду, которую я носил в его квартире и за ее пределами, без сомнения, решив, что я постоянно переодеваюсь в ту или иную форму. Этим вечером он просто взглянул на броские аксессуары, даже не сделав замечания по поводу контрастирующих цветов, и пожелал мне удачной охоты.
  
  
   33
  
  
   Сила (1): Если все вещи соединены, если Бог связал все
  
   создания из эфирных нитей, тогда Сила должна быть
  
   поглощенный. Примитивные народы видят тень этой идеи,
  
   когда они поедают сердца побежденных врагов.
  
   Свидетельство, III:7
  
  
  
   Я СТОЯЛ ЧЕРЕЗ ДОРОГУ ОТ ЗАЛА СОБРАНИЙ, пока не убедился, что у входа нет полицейского дозора. Дождь был слабым, предвестником осени и конца света, но его все равно было достаточно, чтобы я промокла за то время, которое потребовалось, чтобы пробраться сквозь вечерний поток машин.
  
   У двери я снова заколебался и поднялся по лестнице, настроив все свои чувства на фигуру наверху. Вестибюль был пуст, если не считать столика с брошюрами, и я слегка приоткрыл дверь, чтобы заглянуть внутрь.
  
   Служба подходила к концу и была почти пуста: на прошлой неделе 120 посетителей было в три раза больше, чем на сегодняшней. Я не думал, что из-за дождя.
  
   Миллисент Дануорти снова читала, в своем белом одеянии, между двумя черными свечами. Ее текст описывал пропитанный грехом, но особенно свободный город на Востоке, где автор постиг взаимосвязь Света и Тьмы и Правду, Которая лежит между ними, но мне показалось, что она уделяла мало внимания значению слов. Она читала быстро, слова вылетали кувырком, без попытки уловить смысл, и она иногда останавливалась, как будто у нее перехватывало горло. Она склонилась над книгой, не поднимая глаз, крепко сжимая ее руки.
  
   Она была напугана или разгневана. Или и то, и другое.
  
   Когда глава закончилась, она впервые подняла глаза, бросив быстрый горячий взгляд на крупную фигуру сзади, сгорбленную в светлом пальто. Я присмотрелся повнимательнее, заметил пустые стулья вокруг него и позволил двери тихо закрыться: Лестрейд послал свое присутствие. И дети знали, кто он такой.
  
   Коридор, ведущий в зал заседаний, также продолжался в другом направлении. Я выкрутил самую дальнюю лампочку и сел на ступеньки, ожидая окончания службы. Вскоре двери открылись, и люди сразу направились к лестнице: никакой болтовни, никакого чая с печеньем. После паузы вышел полицейский в штатском, за которым через несколько минут последовали брат и сестра из Внутреннего круга.
  
   Когда коридор опустел, я спустился в комнату для собраний и обнаружил Миллисент Дануорти, которая резкими движениями упаковывала брошюры в коробки. Она испуганно подняла глаза, когда я подошел ближе.
  
   "Извините, я пропустил службу", - сказал я ей.
  
   "Никакой службы не было. Возможно, этого никогда не будет", - сказала она и положила несколько карточек поверх брошюр.
  
   "Я слышал. Я имею в виду, об Иоланде. Я знаю, это должно быть очень тревожно ".
  
   "Это самое меньшее из того. Нет, " сказала она, " я не это имела в виду, это, конечно, ужасно, но полиция была повсюду, задавала вопросы, намекала ...
  
   Она прервалась и взяла коробку, чтобы отнести ее в шкаф для хранения. Я последовал за ним со складным столиком. Когда мы закрыли двери и повесили замки, она повернулась ко мне.
  
   "Чего ты хочешь?"
  
   "Я хотел бы поговорить о детях", - сказал я.
  
   "Ты и все остальные!"
  
   "Я не из полиции. Или газеты. Я просто друг."
  
   "Не моего".
  
   "Я мог бы быть. Послушай, " сказал я разумно. "Я заметил кафе é по соседству, кроме одного. Мы могли бы выпить по тарелке супа или, может быть, кофе?"
  
   Она колебалась, но как раз в этот момент небеса высказали свое мнение, и раскат грома, сопровождаемый ударами капель в окно, предупредил ее, насколько мокрой она будет, если сейчас пойдет домой пешком. Она неохотно согласилась, и мы поспешили под дождем в кафеé. Я двигался, закрыв лицо рукой и придерживая шляпу от ветра, но полицейский наблюдатель, похоже, подождал только для того, чтобы убедиться, что Братья не появятся, а затем ушел домой.
  
   Миллисент - мы вскоре перешли к интимному обращению по именам - беззастенчиво заказала какао; я сделал то же самое, хотя не выпил ни одной чашки приторной жидкости со студенческих времен, и, честно говоря, я бы предпочел крепкий напиток для нас обоих. И когда я настаивал на необходимости поддерживать ее энергию, она добавила просьбу о кусочке бисквитного торта, "хотя я не должна".
  
   "Сделайте это на двоих", - сказала я официантке, присоединяясь к озорству Миллисент. Когда уставшая женщина ушла, чтобы принести нам напитки, я сказал: "О, я не пробовал ни кусочка бисквита "Виктория" в йонксе".
  
   "Он довольно вышел из моды, не так ли?"
  
   Я набросился, прежде чем она смогла перевести разговор в другое русло. "Даже имя Виктория вышло из моды. О чем это мне напоминает? О, я знаю - на этой неделе я думал о ребенке Адлер, Эстель, еще одно необычное имя. Так грустно, не правда ли? И что, по-твоему, стало с Дамианом?"
  
   Она взяла сверток, в котором была ее мантия, и покачала головой, не доверяя себе, чтобы заговорить.
  
   "Я не могу поверить, что он имел какое-либо отношение к ее смерти, как нам пытаются внушить газеты", - настаивал я. "Я хочу сказать, он странный, но не такой".
  
   Она села прямо. "Я думаю, что это очень возможно. Он очень своеобразный молодой человек, этот Дэмиан Адлер. Чем скорее они найдут его и передадут ребенка в безопасное место, тем лучше ".
  
   "Неужели? Ну, ты знаешь его лучше, чем я. Но это, должно быть, доставляет вам много хлопот, я имею в виду детей. Чтобы Иоланда стала членом клуба, а Дэмиан пропал. Плюс к этому, ваш лидер-Мастер, разве вы не называете его? Не может быть легко, чтобы он тоже ушел ".
  
   "Хозяин здесь, когда он нам нужен", - отрезала она. Она могла бы выскочить, но в этот момент появилась официантка. Когда перед нами поставили какао и бисквит, я перевел вопросы в другое русло.
  
   "Я с нетерпением жду встречи с ним, как только утихнет этот шум. Скажите мне, есть ли какая-нибудь учебная группа, в дополнение к услугам, где можно было бы почитать больше из книги, которой вы пользуетесь?"
  
   "Мы обсуждали эту потребность, прежде чем... Возможно, через несколько недель мы сможем найти время, чтобы организовать его. Еженедельно проводится собрание продвинутых учеников Огней, но, как вы говорите, нужны новички. Учитель готовит вводный текст, Текст Огней, с посланием Свидетельства, но в форме, которая более понятна ".
  
   "О, хорошо", - восхитился я.
  
   "Это очень вкусно", - сказала она, жуя свой пирог.
  
   По правде говоря, бисквит был несвежим, а какао таким горячим, что превратилось в кожицу: на память о студенческих днях получилось чересчур реалистично. Но Миллисент это понравилось.
  
   "Вы, кажется, ужасно осведомлены о свидетельских показаниях", - сказал я. "Как долго ты его изучаешь?"
  
   "Я получил свой экземпляр в мае, хотя слушал его за несколько месяцев до этого. Это книга, которая вознаграждает за тщательное изучение ".
  
   "Расскажи мне о Мастере. Он, должно быть, привлекательный человек, раз собрал такую интересную группу людей ".
  
   Она покраснела. "Для меня большая честь служить детям".
  
   "Эта книга, Свидетельство - принадлежит ему?"
  
   Это было неправильно сказано. "Это не написано" каким-либо человеком, не больше, чем Новый Завет написан каким-либо человеком. Часть его была передана через Мастера".
  
   "Конечно, я понимаю. Скажите, я не думаю, что Мастеру нужен платный помощник, не так ли? Я ищу работу, и я счастлива печатать на машинке, ходить по магазинам, что у вас есть ".
  
   "Я делаю то, что ему нужно".
  
   "О, я вижу - ты тоже работаешь на него. Это прекрасно, но если вам понадобится помощь, имейте меня в виду ". Я проглотил еще немного напитка, который теперь стал тепловатым, и подумал, можно ли еще что-нибудь от нее узнать. Хотя, если подумать, был один вопрос, от которого она довольно заметно уклонилась.
  
   "Как вы думаете, возможно ли, что Учитель будет здесь на служении на следующей неделе?"
  
   "Потребности в освещении могут задержать его еще на неделю, но после этого он должен вернуться".
  
   Она отодвинула свою чашку, давая понять, что мы подошли к концу нашего угощения и нашей беседы. Я попросил счет и посмотрел в сторону передних окон, посмотреть, все ли еще идет дождь. Невысокий мужчина в темном дождевике стоял у окна, заглядывая внутрь; с полей его шляпы стекали капли, но не в ручей: Миллисент не утонула бы по дороге домой.
  
   Мы болтали, пока не принесли счет, и я его оплатил. Она поблагодарила меня, я сказал ей, что с огромным нетерпением жду встречи с ней снова, и мы снова натянули нашу влажную верхнюю одежду. У двери я вдруг вспомнил о личной нужде в подсобке.
  
   "Но не жди меня, дождь на данный момент прекратился, и ты, возможно, сможешь добраться домой до того, как он начнется снова".
  
   Она посмотрела на небо, раскрыла зонтик и поспешила прочь. Моей первоначальной мыслью было взять с ней такси и проводить ее до дома, но лицо в окне положило конец этой идее. Я подождал, пока она благополучно перейдет улицу, затем вышел, чтобы поприветствовать мужчину в шляпе.
  
   "Ты искал меня?" Я спросил его. Если бы он был более очевидным полицейским, я бы ушла через заднюю дверь.
  
   "Мистер Майкрофт Холмс послал меня найти вас".
  
   "И этот тощий маленький бюрократ хочет протащить меня через весь город?" Я ответил.
  
   Мужчина странно посмотрел на меня, затем понял, что я делаю. Он протянул руку, чтобы приподнять шляпу в знак признательности. "Я бы вряд ли назвал мистера Холмса тощим даже сейчас, " ответил он, " а Пэлл-Мэлл совсем недалеко".
  
   Он знал Майкрофта; с ним было безопасно садиться в машину.
  
   Я посмотрел вниз по улице, обнаружил, что Миллисент Дануорти исчезла, и сел на пассажирское сиденье машины, принадлежащей оперативнику Майкрофта.
  
  
   34
  
  
   Сила (2): Для этого нужны опытный ум и очищенное сердце
  
   различать тонкие узоры небес, освобождая
  
   источники энергии для разжигания божественной искры.
  
   Манипулирование элементами - это работа всей жизни.
  
   Свидетельство, III:7
  
  
  
   ЧЕГО ОН ХОЧЕТ?" Я СПРОСИЛ.
  
   "Мистер Холмс не имеет привычки делиться такого рода информацией со своими сотрудниками", - сказал мужчина, заводя мотор. "Однако, это может иметь отношение к прибытию из Шанхая".
  
   Наконец-то!
  
   В мгновение ока мы оказались на улице возле задней двери Майкрофта. Я вышел, затем оглянулся на водителя. "Ты не собираешься заходить?"
  
   "Меня послали только для того, чтобы найти тебя. Добрый вечер, мисс Рассел."
  
   "Спокойной ночи, мистер...?"
  
   "Джонс".
  
   "Еще один брат Джонса", - отметил я. "Тогда спокойной ночи, мистер Джонс".
  
   В качестве доказательства того, что просмотренные сюжеты никогда не доходят до кипения, мое отсутствие в доме Майкрофта открыло путь для бешеной активности. Во-первых, Холмс вернулся, выглядя загорелым, со стертыми ногами и одеревеневшим, без сомнения, от сна на земле. Также голоден, если судить по опустошенному блюду с бутербродами на столе перед ним. Он пробыл там достаточно долго, чтобы принять ванну, и, следовательно, достаточно долго, чтобы Майкрофт ввел его в курс дела - файлы и бумаги, относящиеся к расследованию, были перемещены; перенаправленное письмо Дамиана лежало сверху.
  
   Я поприветствовала его с большей сдержанностью, чем могла бы, будь Майкрофт нашим единственным свидетелем привязанности. Он кивнул мне и вернул свое внимание к четвертому человеку в комнате.
  
   Если не считать отсутствия загара, новоприбывший выглядел еще более измученным, чем Холмс. Теперь уже влажный льняной костюм невысокого мужчины был таким же мятым, как лицо столетнего старика, и носил следы большого количества приемов пищи и, по крайней мере, одного близкого знакомства с промасленными механизмами. Он не только спал в своей одежде, он жил в ней в течение нескольких дней и на протяжении многих, многих миль.
  
   Прибытие из Шанхая не было документом.
  
   "Я так понимаю, вы были в Шанхае", - по-идиотски выпалил я.
  
   Трое мужчин уставились на меня так, словно я произнесла речь о состоянии сыра на луне, поэтому я слабо улыбнулась и шагнула вперед, протягивая руку. Маленький человечек начал подниматься.
  
   "Не вставай", - приказал я. "Мэри Рассел".
  
   Он послушно подчинился, сжимая свою тарелку одной рукой; другой взял мою с элегантной официальностью, которая странно сочеталась с его состоянием.
  
   "Это мистер Николас Лофте", - представил Майкрофт. "Недавно, как вы говорите, из Шанхая".
  
   "Рад с вами познакомиться", - сказал он плавно, с акцентом, в котором было столько же американского, сколько и его родного швейцарского.
  
   Одно дуновение воздуха поблизости от него объяснило, почему Майкрофт оставил пространство между собой и Лофте; это также означало, что я отошел к Холмсу, а не занял стул между ними.
  
   Майкрофт обошел стол с бутылкой, разливая вино по бокалам, и сказал мне: "Время от времени мистер Лофте берет для меня заказы в восточных странах. Он случайно оказался под рукой в Шанхае, так что мой запрос на информацию был передан ему ".
  
   Что не объясняет, почему сам мистер Лофте занимал кресло в гостиной Майкрофта: была ли собранная им информация слишком провокационной, чтобы ее можно было опубликовать? Как будто я озвучил предположение вслух, Майкрофт сказал: "Его информационное досье было довольно объемистым для телеграмм, и составление его и передача в Королевскую почту задержали бы его прибытие до середины недели".
  
   "Поскольку у меня в кармане был паспорт, я просто явился на летное поле и, так сказать, прикрепил штамп к своему собственному лбу", - сказал мужчина. "Сидел среди почтовых мешков по всей Азии и Европе, что не оставляет ни одного свежего, как маргаритка, если вы простите меня, мэм".
  
   Мое отвращение не прошло мимо его внимания, но он казался скорее удивленным, чем оскорбленным этим, его глаза выдавали искорку юмора, которая у человека, менее измученного, могла бы показаться искоркой.
  
   "Не нужно извинений, мистер Лофте, я сам был в похожих обстоятельствах".
  
   "Так я понимаю", - сказал он, что несколько удивило меня. Прежде чем я смог спросить его, откуда он знает, он повернулся обратно к Майкрофту. "Мне потребовалось несколько часов, чтобы освободиться от своих предыдущих обязательств после того, как я получил ваши заказы, но Шанхай - маленький город для своих размеров, если вы понимаете, что я имею в виду. Мне не потребовалось много времени, чтобы найти твоего мужчину ".
  
   Он сделал паузу, чтобы добавить в направлении Холмса и меня: "Моим заданием было найти все, что я мог, об англичанине по имени Дамиан Адлер и о его жене Иоланде, предыдущее имя неизвестно. Имя Адлера сопровождалось описанием внешности, датой и местом рождения, именем его матери и тем фактом, что он, возможно, художник. И это было все.
  
   "Мне рано повезло, потому что в прошлом году он несколько раз заходил в британское посольство и покидал его, сначала чтобы заменить утерянный паспорт, а затем добавить к нему свою жену и маленькую дочь. Ты ничего не сказал о дочери, но я решил, что это должен быть он, поэтому я начал с этого.
  
   "Прежде чем я пойду дальше, вы хотите, чтобы это было в порядке того, как я получил информацию, или перестроено в хронологическом порядке?" Они более или менее поменялись местами."
  
   Майкрофт ответил раньше, чем Холмс успел. "У вас было время обдумать свои выводы; не стесняйтесь рассказывать об этом так, как пожелаете".
  
   Холмс бросил на него быстрый взгляд, без сомнения, находясь на грани того, чтобы потребовать голые факты, когда Лофте их раскопает, и оставить обобщение своей аудитории. Но Майкрофт знал своего человека, и швейцарскому разуму было удобнее воспринимать упорядоченную последовательность событий. Лофте взял еще один бутерброд, сделал еще глоток вина и начал.
  
   "Очень хорошо. Моими источниками были посольство, несколько полицейских управлений и круг друзей и деловых знакомых Адлеров. Я хотел поговорить с семьей миссис Адлер, но их дом находился в дне пути отсюда, и я решил, что время важнее, чем полная тщательность.
  
   "Самое раннее появление Дамиана Адлера в Шанхае было в июне 1920 года. Один человек, с которым я разговаривал, думал, что Адлер был там за несколько недель до этого, но в июне он снял комнату в общежитии, - сказал он, бросив на меня взгляд, - в доме удовольствий. У владельца дома вошло в привычку иметь одного или двух крупных и относительно трезвых молодых людей, живущих в помещении за низкую арендную плату, чтобы помогать гостям держать себя в узде. Я спросил его, не похоже ли это на то, чтобы поставить толстого парня во главе шоколадной лавки, и он сказал мне, что да, поначалу существует определенная тенденция, э-э, баловаться товарами, но он обнаружил, что наличие одного или двух надежных соседей дает девочкам ощущение семьи и кого-то, к кому можно обратиться, если клиент начинает буйствовать ".
  
   Я не смотрел на Холмса, чтобы увидеть, как эта версия истории Дамиана задела его, но я почувствовал, как он поморщился при фразе "не отказывайте себе в удовольствии". Его единственной явной реакцией было сделать довольно большой глоток из своего стакана.
  
   "Иоланда Чин - будущая миссис Адлер - не проживала в доме на момент переезда мистера Адлера, хотя, судя по всему, она проживала там несколько лет назад. По словам мадам, девочка пришла в 1905 или 1906 году, когда ей было тринадцать или четырнадцать лет. Как, боюсь, проститутка", - сказал он нам, просто чтобы внести ясность. Он взглянул на наши каменные лица и сделал чопорный глоток вина, приводя в порядок свои мысли.
  
   "Когда она вышла замуж в конце 1912 года..."
  
   "Что?" - спросил я. Холмс воскликнул за мгновение до того, как Майкрофт или я смогли.
  
   Лофте удивленно посмотрел на него. "Но да".
  
   "Ты уверен?"
  
   В ответ он потянулся за саквояжем, который я не заметила, и достал конверт из манильской бумаги. Развязав завязки, он порылся внутри, пока не нашел бумагу, которую искал. "Это дает ей шестнадцатилетний возраст, хотя при регистрации рождения она на три года старше". Он подвинул страницу по столу к Холмсу; я посмотрел через плечо Холмса.
  
   Свидетельство о браке, датированное 21 ноября 1912 года, между шестнадцатилетней Иоландой Чин и преподобным Джеймсом Хармони Хейденом, тридцати лет, британским подданным.
  
   На этот раз восклицание было моим.
  
   "Родился в 1882 году - ты знаешь, как выглядит Хейден?"
  
   Лофте вернулся к своему конверту и достал квадратик газетной бумаги, посвященный какому-то пожертвованию или вручению приза: качество было настолько низким, насколько можно было ожидать, но на нем были изображены двое мужчин, пожимающих друг другу руки и смотрящих в камеру, мужчина слева, одетый в официальное черное и шелковую шляпу, ухмыляющийся мужчина справа в светлом костюме, мягкой шляпе и воротничке священника.
  
   "Тот, что справа, - преподобный Хейден. Поводом является открытие школы для бедных детей, для которой его церковь помогла собрать средства ".
  
   Кроме оскаленных зубов, все, что можно было сказать о Джеймсе Хейдене, это то, что он был белым, и что у него были темные глаза. Тень рядом с левым глазом могла быть результатом потертости страницы или дефекта в печати, но я был почти уверен, что это не так.
  
   "У него шрам рядом с глазом", - сказал я.
  
   "Это то, что сказано в его описании", - согласился Лофте. "Я его не видел, но понимаю, что в конце 1905 года с ним произошел несчастный случай - обрушение здания с электрическими проводами под напряжением. Он был тяжело ранен. На следующий год он открыл магазин в качестве преподобного."
  
   "Он не рукоположен?" - Спросил Холмс.
  
   "Он может быть. В Шанхае много религий."
  
   "Это он", - сказала я неграмотно, мои глаза были прикованы к вырезке. Я не видел его лица, не мог судить о цвете его глаз или форме линии волос, но у меня не было сомнений.
  
   "Я согласен", - сказал Холмс.
  
   Лофте подождал, пока мы объясним, и когда мы этого не сделали, он продолжил.
  
   "Он арендовал небольшое помещение на окраине Международного поселения города и начал проводить службы, сочетающие в себе знакомое и экзотическое, от Иисуса как гуру до пользы йоги для здоровья. Чтение мыслей, как я понимаю, было обычной функцией. Он утверждал, что получал личные послания от тени мадам Блаватской, теософа. Вскоре он сразу купил здание, благодаря скучающим и богатым женам и дочерям англоговорящего сообщества, которые просто обожали его ".
  
   "Смешивать индуизм, йогу, мистицизм, что-то в этом роде?"
  
   "И Тантру", - добавил он, затем быстро двинулся дальше, прежде чем я успел спросить о деталях - но у меня не было необходимости спрашивать. Тантра использовала сексуальность как средство для достижения мистического единения: истинная дисциплина на своей первоначальной родине, средство эксплуатации беспринципными шарлатанами на Западе. Я не удивился бы, найдя среди его приверженцев мужчину, который женился бы на девочке, которой, как он думал, было шестнадцать.
  
   Лофте снова полез в конверт за другим листом. Он передал его Майкрофту, который прочитал его, а затем положил поверх первого. "Они развелись в 1920 году. Она сослалась на то, что ее и их ребенка бросили ".
  
   Холмс прочистил горло. "Ребенок?"
  
   "Да. По словам женщины, которая осталась подругой Иоланды после того, как та покинула "Дом удовольствий", в 1913 году у нее родился ребенок." Он вернулся к своему конверту, на этот раз за телеграфным листком. "Мне пришлось предоставить ряд элементов в этом расследовании другим, вы понимаете, поскольку время было приоритетом. Это ждало меня в Каире".
  
   ИОЛАНДА ЧИН, РОДИВШАЯСЯ В 1893 году В ОКРУГЕ ФУНГШИАН, ОСТАНОВКА РЕБЕНКА ДОРОТИ ХЕЙДЕН, РОДИВШАЯСЯ В 1913 году В ОКРУГЕ ЛУАН, ЖИВУЩАЯ С БАБУШКОЙ И ДЕДУШКОЙ, ОСТАНОВКА ФУНГШИАН
  
   Холмс, читая это, издал тихий звук, который мог быть вздохом или хныканьем.
  
   Лофте продолжил. "Похоже, что она и Хейден не жили вместе, поскольку у него был дом в Международном поселении, где китайцам не были рады. Конечно, они расстались в марте 1917 года, когда она начала работать буфетчицей через две улицы от... дом, в котором она жила. Отмечу, что за это время не было никаких свидетельств наличия ребенка. Передача ребенка на воспитание бабушке с дедушкой - обычная практика для ... среди девочек, которые живут в городе.
  
   "Затем, в 1920 году, Дамиан Адлер прибыл в Шанхай. Как я уже говорила, он нашел комнаты в - возможно, мне не следовало бы называть это домом, это комплекс из многих жилищ, расположение, которое способствует тесным, почти семейным узам, - девочки, которые были там в то время, вспоминают мистера Адлера с уважением и привязанностью. У него были периоды сильного запоя, и его дважды арестовывали в последние месяцы 1920 года ".
  
   К этому моменту Холмс даже не моргнул.
  
   "Первый арест был за то, что он был настолько пьян, что фургон, который его подобрал, подумал, что он мертв".
  
   "Ну, " пробормотал я, - он только утверждал, что не употребляет наркотики".
  
   Холмс не обратил внимания на мое замечание. "А второй?" - спросил я.
  
   "А, ну, это было месяцем позже и более серьезно. Мистер Адлер участвовал в драке в ноябре 1920 года и избил человека. Он был арестован, но когда мужчина вышел из больницы три дня спустя, он отказался выдвигать обвинения. Адлера отпустили с предупреждением".
  
   Лофте наблюдал за Холмсом таким взглядом, который наводил на мысль о предвкушении. Холмс изучающе посмотрел на него, затем послушно спросил: "Мы знаем, кто был жертвой?"
  
   Легкая улыбка мелькнула на губах швейцарца, и он вернулся к своему конверту. На этот раз документ представлял собой два листа бумаги, скрепленных в углу; Майкрофту потребовалась целая минута, чтобы прочитать и передать этот, полицейский отчет, в котором фиксировались травмы некоего Джона Хейкока: сотрясение мозга, сломанная ключица, треснувшая плечевая кость, ушибы, выбитый зуб - довольно стандартный материал для драки в баре. Холмс перелистнул на вторую страницу, и там была фотография нашей человеческой боксерской груши, черты его лица были такими опухшими и в синяках, что его мать не узнала бы его.
  
   "Джон Хейкок, да?" Холмс задумался.
  
   "Адрес, который он дал больнице, был ложным", - сказал Лофте.
  
   Волосы мужчины были темными, но нельзя было сказать, был ли у него шрам возле глаза.
  
   Холмс изучал фотографию, затем покачал головой. "Жаль, что..."
  
   Он остановился, его взгляд метнулся к пальцам Лофте на почти плоском конверте. "Ты не понимаешь?"
  
   В ответ мужчина в поношенном костюме достал глянцевую фотографию и, привстав, с большой неторопливостью положил ее на стол перед Холмсом. Он откинулся на спинку стула, на его лице было выражение усталого удовлетворения. "Это было передано мне в руки репортером одной из шанхайских ежедневных газет за девяносто пять минут до ..." Он бросил взгляд на Майкрофта. "Скажем так, я случайно узнал, что военный самолет вот-вот улетит, и я подумал, что это может быть моим лучшим шансом доставить эту фотографию в Лондон".
  
   "В какой это был день?" Я спросил. Майкрофт отправил запрос на информацию по телеграфу десятью днями ранее; Лофте, должно быть, собрал всю эту информацию за считанные часы.
  
   "Воскресенье".
  
   Двое из нас откровенно уставились на него; Майкрофт изучал свой стакан, но в уголке его рта была небольшая усмешка удовлетворения.
  
   "Шесть дней, чтобы пересечь целых два континента?" Я был поражен. "Невозможно!"
  
   "Нет, если кому-то дан карт-бланш с реквизицией самолетов и изменением расписания поездов. Я нанял девять самолетов, три поезда, восемнадцать автомобилей, два мотоцикла, один велосипед и рикшу."
  
   Майкрофт заговорил. "Мой отдел постоянно интересуется тем, что можно было бы назвать практическими экспериментами в области быстрых путешествий. Теперь рекорд принадлежит мистеру Лофте".
  
   "Тоже выиграл десятку", - пробормотал наш Меркьюри двадцатого века. " Харрисон поспорил со мной, что я не смогу сделать это меньше чем за восемь дней. Мой партнер в Шанхае", - объяснил он.
  
   Холмс возобновил просмотр фотографии, наклонив ее для меня, когда я посмотрел поверх его руки.
  
   "Мой друг-репортер заинтересовался Хейденом год назад, когда до него дошел слух, что добрый преподобный потихоньку распродает церковное имущество - несколько зданий в хороших районах города, множество акций и ценностей, которые прихожане пожертвовали на благотворительные цели, которые почему-то не увенчались успехом. Ходили также слухи о более темных деяниях, нескольких смертях среди его прихожан. Фотография была сделана десятого сентября прошлого года; на следующий день преподобный был на корабле, отплывающем в Англию. Репортер считает, что различным чиновникам заплатили, чтобы они не заметили. Хейдена не будут преследовать в судебном порядке, но, с другой стороны, ему не будут рады вернуться ".
  
   Изображение Хейдена было довольно четким, несмотря на то, что его снимали на другой стороне оживленной улицы. Мужчина, крепкого телосложения и надменных манер, был одет в прекрасно скроенный летний костюм и рубашку с обычным мягким воротничком и галстуком. Он держал свою соломенную шляпу в руке, когда готовился сесть в машину, ожидавшую у обочины. Должно быть, что-то привлекло его внимание, потому что он слегка повернулся лицом к камере. Он выглядел смутно знакомым, хотя, насколько я знал, я видел только его затылок. Его глаза были темными и неотразимыми, рот полным, волосы гладкими и черными. А его левый глаз был удлинен полосой более темной кожи, шрамом, похожим на хвост кометы. Как вновь появляющиеся очертания Детей Огней.
  
   Холмс передал его Майкрофту. "Нам нужны копии".
  
   "Конечно. Лофте, у тебя есть для нас что-нибудь еще?"
  
   "Несколько вырезок о церкви, но это все".
  
   Я пошевелился, и три пары глаз повернулись ко мне. Не то чтобы я хотел быть жадным, однако: "У Адлеров есть ребенок. Эстель. Вы наткнулись на какую-нибудь запись о ее рождении?"
  
   Усталое лицо Лофте исказилось от раскаяния. "Мне сказали как можно скорее расследовать прошлое жены Дамиана Адлера, Иоланды. Я интерпретировал это как ее происхождение до их брака. Я не искал копий их свидетельства о браке, или их текущих банковских счетов, или документов ребенка. Я могу получить эту информацию за день, если вам это нужно ".
  
   "Единственная срочная информация, которая нам нужна, - это был ли у нее еще один ребенок после Дороти Хейден в 1913 году, но до того, как она вышла замуж за Дамиана?"
  
   "Я работал на скорости и, возможно, упустил некоторые детали. Честно говоря, я не знаю, увидела бы я другого ребенка, если бы он был ".
  
   "Все в порядке. Благодарю вас".
  
   Майкрофт поднялся. "Мы освободим вас, чтобы вы могли спать сном праведников. У тебя есть комната?"
  
   "У путешественников будет один". Он встал, немного скованно, и пожал руки всем вокруг. Майкрофт повел его к двери, но Холмс прервал его.
  
   "Лофте"?" Мужчина обернулся, чтобы посмотреть назад. "В целом, самый впечатляющий подвиг".
  
   Лицо молодого человека преобразилось от внезапной улыбки. "Это было, не так ли?" - сказал он и ушел.
  
   Когда Майкрофт вернулся, у него не было фотографии.
  
  
   35
  
  
   Третье рождение: Человек, родившийся однажды, живет, не ведая о добре и
  
   зло. Человек, рожденный дважды, видит добро и зло внутри и
  
   без. Очень немногие достигают третьего рождения: рождения в божественность,
  
   зная, что добро и зло - это не противостоящие силы, но
  
   переплетающиеся дары, которые вместе создают пылающее сердце
  
   Власть. Человек, рожденный третьим, немногим уступает ангелам. A
  
   человек, рожденный третьим, - это образ Бога.
  
   Свидетельство, III:8
  
  
  
   МАЙКРОФТ УБРАЛ ПУСТОЕ БЛЮДО и стаканы и вернулся с антикварного вида бутылкой и бокалами поменьше. Поскольку какао и красное вино уже спорили в моем желудке, я отклонила его предложение.
  
   "Я приберегал это для того, чтобы ты попробовал", - сказал Майкрофт своему брату. "Я бы принес это мистеру Лофту, но я рассудил, что в его состоянии крепкий напиток может привести к потере сознания". Двое мужчин потягивали, издавали одобрительные звуки и обменивались мнениями о округах и о винах довоенного (до бурской войны) урожая, прежде чем мой демонстративный взгляд на мои наручные часы вернул нас к текущей задаче.
  
   "Сегодня у меня было еще два телефонных звонка от Лестрейда", - сказал Майкрофт. "Во-первых, он сообщил мне, что фактически выписал ордера на арест вас обоих. На втором он спросил, бежала ли ты из страны с Дамианом Адлером."
  
   "Неужели Дамиан сбежал из страны?" Я спросил.
  
   "Насколько я смог определить, доказательства Лестрейда состоят в неспособности Скотленд-Ярда найти его. Итак, Шерлок, что ты нашел для нас среди примитивных памятников?"
  
   Холмс вытащил из-под стула рюкзак в дорожных пятнах, расстегнул пряжку и вывалил его содержимое на низкий столик: три больших и комковатых конверта из манильской бумаги, завязки которых были надежно завязаны.
  
   Майкрофт подошел к своему столу за стопкой белой бумаги, в то время как Холмс взял первый конверт и, развязав галстук, вытащил шесть запечатанных конвертов стандартного размера разной комковатости.
  
   Один за другим он разрезал концы, вытряхивая содержимое каждого из них на чистый лист бумаги: песчаная почва в одном; монета в другом; две обгоревшие спички; пригоршня листьев и травинок, каждая из которых была испачкана чем-то, что могло быть только кровью; четыре крошечных темных комочка, похожих на камешки; два разных отпечатка обуви на бумаге мясника, от женской туфли на каблуке и от мужского ботинка большего размера, снятые с гипсовых слепков, которые Холмс сделал, закрасил и оставил на месте преступления - гипсовые слепки имеют значительный вес, чтобы носить их с собой по улицам. сельская местность.
  
   Когда на шести листах были представлены их товары, он подождал, пока мы рассмотрим их более внимательно, затем начал возвращать предметы в конверты. Я поднял один из камешков и обнаружил, что он мягче камня. Возможно, воск. Или-хрящи с обеда на пикнике? Да, я видел нечто подобное раньше.
  
   Во втором большом конверте использовалось четыре листа бумаги: один для травы с такими же пятнами, другой для кусочка хлопчатобумажного шнура длиной не более полудюйма и третий для щепотки двухцветного песка, светло-и темно-коричневого. На четвертом, казалось, ничего не было, за исключением того, что я видел, как Холмс с большой осторожностью переворачивал конверт. Он протянул мне свою мощную лупу; я встал на колени, чтобы рассмотреть поближе, и увидел два крошечных предмета примерно такого же цвета, как бумага, размером чуть больше густых ресниц. Как обрезки ногтей на пальцах, без изгиба.
  
   Я осторожно подвинула бумагу через стол Майкрофту и отдала ему стакан. Когда мы закончили, Холмс убрал этот конверт из манильской бумаги и потянулся за третьим.
  
   Этот был самым толстым, и его содержимое было похоже на содержимое других: разбрызганная трава; скрученные бумажки с тремя разными образцами почвы, один из которых был чистым песком; четыре идентичных деревянных спички; обертка от жевательной резинки; шесть окурков, ни один из них не совпадает, и два с пятнами губной помады, розово-красные в одном случае и слегка оранжевые в другом; полдюжины мягких камешков; отпечаток ботинка, идентичный тому, что был в первом конверте; одна белая нитка и веточка, которая зацепилась за нее; и маленький кусочек бумаги, на котором были отпечатки пальцев. конечный объект который Холмс сначала завернул в вату, затем в пятничную "Таймс", свернул в тугую трубочку. Он перерезал нитку, удерживающую защитные слои, обнажив грязный предмет из гипса длиной около шести дюймов, загибающийся к острию: лезвие ножа для гипсовой работы в Париже. Я взял это в руки, подняв бровь на Холмса.
  
   "Это из отдаленного места на Йоркширских вересковых пустошах, каменного круга, известного как Высокие мостовые камни. Альберт Сифорт выбрал его как место для совершения самоубийства. Мне показалось интересным, что, перерезав себе вены, он вонзил лезвие в почву, чтобы очистить его ".
  
   "Его нашли с ножом в руке", - сказал я. "Лезвие было в крови, его пальцы - нет. Лезвие было не такой формы ".
  
   Холмс сказал: "Рукоять оставила на земле овальный отпечаток с прорезью в центре. Вы можете видеть, где на штукатурке остались пятна крови ".
  
   Он убрал конверт и сказал: "Нам понадобятся доказательства с сайта в Сассексе".
  
   "Это в моем сейфе", - сказал Майкрофт. "Я достану это".
  
   "Я заговорил обо всем, когда услышал, что Лестрейд хочет снять с нас скальпы", - сказал я Холмсу. "Я боялась оставить это, чтобы он нашел. Там были отпечатки пальцев, на ..."
  
   "На обертке от печенья, так сказал Майкрофт".
  
   "Я был рад. Холмс, я так рад, что ошибался насчет Дамиана."
  
   "И вполовину не так рад, как я", - ответил он.
  
   "Что вы делали в половине девятого вечера в среду вечером?" Резко спросил я.
  
   "Среда? Я бы перелезал через церковную стену в Пенрите, чтобы убежать от собаки. Почему ты спрашиваешь?"
  
   Но Майкрофт вернулся с пакетом, а я только улыбнулся и покачал головой.
  
   Холмс проделал тот же ритуал с конвертами и бумагой: растительность, песок, окурки, черная нитка, две деревянные спички, три мягких камешка и один из крошечных странных фрагментов, напоминающих ногти. Хотя в данном случае один из них было легче разглядеть на фоне белого листа, поскольку он был выцветшим красно-коричневым.
  
   "Что собой представляют эти штуки?" Я, наконец, сказал.
  
   "Майкрофт?" Холмс спросил своего брата.
  
   "Я не видел ни одной в течение многих лет, но они выглядят для меня как обрезки гусиного пера". Медленный голос Майкрофта вибрировал от смысла, но мне потребовалось мгновение, чтобы понять.
  
   Когда я это сделала, я оторвалась от крошечного коричневого кусочка, холодный палец пробежал по моему позвоночнику. "Ручка? Боже мой, ты хочешь сказать, что он..."
  
   Я не смог закончить предложение, поэтому это сделал Холмс. "Макал гусиное перо в кровь своей жертвы и писал им? Так могло бы показаться".
  
   "Необыкновенно", - пророкотал Майкрофт.
  
   "Но... Я хочу сказать, что могу понять - интеллектуально, я полагаю, хотя и не... Я могу просто понять, что сумасшедший мог захотеть написать сообщение кровью жертвы, но тогда и там? Подстригает перо, пока тело лежит у его ног, кровь все еще..."
  
   Я сглотнула, не в силах закончить предложение.
  
   "Кровь остается жидкой, но ненадолго", - сказал Холмс. "Я должен был догадаться шесть дней назад: песок на меловой почве что-то значит".
  
   "Что, это означало, что кто-то был на пляже перед посещением Гиганта?"
  
   "Это не пляжный песок, Рассел. Это промокашка для песка".
  
   "О", - сказал я. "Бог". Я с отвращением смотрел на крошечные обрывки пера, пока Холмс не завернул их обратно в бумагу, затем взял его стакан и плеснул в него немного бренди. Это вызвало у меня кашель и слезы на глазах, но Майкрофт даже не упрекнул меня за плохое обращение с его драгоценной жидкостью.
  
   "Откуда это?" - спросил он, указывая на конверты.
  
   "Первый, с двумя отпечатками ног, был от Серне Аббаса. Второе происходит от большого каменного круга в Камбрии под названием Длинная Мег и ее дочери; фермер услышал лай своей собаки первого мая, и когда он выглянул, он увидел то, что казалось свечой, горящей в поле, где был круг. Отправившись на разведку, он обнаружил барана, принадлежащего ближайшему соседу, кроме одного, лежащего на центральном камне с перерезанным горлом. Третий конверт, тот, что со всеми сигаретами, от High Bridestones - это место, к сожалению, было центром проезда автобуса, полного дам-акварелистов, за два дня до того, как там умер Альберт Сифорт. А четвертое, как вы знаете, было от Уилмингтонского великана."
  
   "Те же ботинки, те же спички", - сказал я.
  
   "Идентичный свечному воску", - добавил он.
  
   "Это и есть те мягкие камешки? Грязный воск?"
  
   "Не грязный: темный".
  
   "Темный? Ты имеешь в виду черный? Похожий на тот, которым пользуются Дети Огней. Или на Черной мессе".
  
   "Существует ли на самом деле такая вещь, как Черная месса?" - Спросил Майкрофт. "Конечно, кто-то слышал об этом, но мне всегда казалось, что это одна из тех историй, которые сочиняют праведники, чтобы убедить себя в порочности своих врагов".
  
   "Кроули практикует это", - сказал ему Холмс. "Разве ты не помнишь, как в прошлом году умерла юная Лавдей?"
  
   "Рауль Лавдей умер от инфекции на вилле Кроули в Италии, хотя его жена утверждала, что магия Кроули убила его".
  
   "Да, но он умер после Черной мессы, на которой они пили кровь принесенной в жертву кошки", - сказал я. "Мы встретились с женой Лавдея, и хотя меня бы не удивило, если бы она рассказала о наркотической стороне этого опыта, то, что она рассказала о церемонии, показалось мне достаточно реальным ". Еще более ужасная мысль поразила меня. "Холмс, в Показаниях есть строка о том, что первобытные люди поедали сердца своих врагов. Вы же не думаете, что братья..."
  
   "Пил также кровь своих жертв?" Холмс на мгновение задумался, затем покачал головой. "Я не видел ничего, что указывало бы на это, ни одного места, где, например, пятна наводили на мысль о том, что чашка была чисто вытерта. И если бы кровь предназначалась для совместного употребления, сделал бы он это, когда работал в одиночку?"
  
   Я надеялся, что нет. Я искренне надеялся, что нет.
  
   Некоторое время спустя я зашел в нашу комнату. Когда я чистил зубы, вошел Холмс, он искал свою трубку.
  
   "Ты не ложишься спать?" Я спросил без необходимости: трубка означала медитацию.
  
   "Мне нужно прочитать свидетельство".
  
   "Что вы думаете об информации Лофте?"
  
   "Какая его часть?"
  
   Очень хорошо; если Холмс собирался быть тупым, я мог бы быть прямолинейным. "Та часть, где жена Дамиана была замужем за подозреваемым в убийстве Холмсом. Знал ли Дамиан, что она была замужем раньше? Что у нее был ребенок от Хейдена? Что она посещала его церковь? Что иллюстрации были для книги этого человека?"
  
   "Я думаю, что он знал, да".
  
   "Но почему он согласился с этим? И почему бы не рассказать тебе?"
  
   "Я бы предположил, что он не сказал мне по той же причине, по которой пытался скрыть сомнительное прошлое своей жены: он боялся, что, если я узнаю, кем она была, я предположу, что она самая отъявленная золотоискательница, и немедленно умою руки от этого бизнеса. В конце концов, это более или менее то, что я предположил, когда впервые столкнулся с матерью Дамиана ".
  
   "Но разве это не именно то, чем является - была - эта женщина?"
  
   "Вы не допускаете возможности реформы?"
  
   Я начал возражать, затем закрыл рот. Иоланда Чин была ребенком, когда ее заставили заниматься проституцией; она еще не была взрослой, когда вышла замуж за англичанина средних лет, который оказался мошенником, а возможно, и намного хуже. Были ли у меня какие-либо основания думать, что Иоланда сама была преступницей? Я этого не делал. Были ли у меня какие-либо основания полагать, что она изменяла Дамиану каким-либо образом, кроме посещения церкви своего первого мужа? Я этого не делал.
  
   Холмс увидел внутреннюю полемику на моем лице. "Легче представить мальчика жертвой беспринципной авантюристки, но я не вижу никаких доказательств этого, Рассел. Он любил ее. Все еще имеет значение, если вы правы, и он не знает, что она мертва. Мой сын любит свою жену", - просто сказал он. "Это тот момент, с которого я должен начать".
  
   "И все же ты думаешь, что он знает. О ее постоянной привязанности к братьям?"
  
   "Он знает. Нужно помнить, что богемный образ жизни - это не поверхностное одевание с Дамианом ".
  
   Я думал об этом и об обитателях кафе é Royal: две пары, выходящие рука об руку с супругом другого; Элис, Ронни и их Банни; семейство Эпштейнов, состоящее из мужа, жены, любовников мужа и их разных детей; разнообразные перестановки в Bloomsbury Group, где любовники, мужья, любовники жен становятся любовниками мужей и наоборот; все это определенно естественно и открыто, все это направлено на более полное определение человечности.
  
   Да, Дамиан вполне мог знать, а зная, разрешить - даже одобрить - продолжение связи своей жены с мужчиной, за которым она когда-то была замужем.
  
   Мне пришлось рассмеяться, немного грустно. "Я двадцатичетырехлетняя ханжа".
  
   "И слава Богу за это".
  
   "И все же, " сказала я, - я бы подумала, что если бы Дамиан знал о связях Иоланды с Brothers, он бы обратился к Brothers, когда она исчезла".
  
   "Да, ну, я полагаю, что он, возможно, так и сделал. В среду вечером он на время покинул отель. Похоже, это был приступ клаустрофобии".
  
   "У него клаустрофобия?" Я представила комнату, которую Дэмиан и Эстель делили в доме, окруженном стеной, с двумя большими окнами, широко открытыми в ночь. "Он ушел достаточно надолго, чтобы добраться до дома, обнесенного стеной, и обратно?"
  
   "На такси, да".
  
  
  
   ***
  
   На следующее утро я проснулся рано, увидел смутные предрассветные очертания гостевой комнаты Майкрофта и снова перевернулся. Потом я заметила, как было тихо. В Лондоне. Черт возьми: снова воскресенье.
  
   Я допивал третью чашку кофе, когда появились сначала Холмс, а затем его брат. Майкрофт был весел, или, по крайней мере, настолько весел, насколько Майкрофт мог, но Холмс бросил мрачный взгляд на окна точно так же, как я ранее.
  
   Воскресенья были самыми неудобными, когда дело касалось расследования.
  
   Тем не менее, это не было полной потерей. Во-первых, в десять минут девятого, прерывая наши тосты с джемом, в дверь осторожно постучали костяшками пальцев. Я пошел ответить и увидел "мистера Джонса" с толстым пакетом в руке. Он оглядел меня, чтобы убедиться, что Майкрофт на месте, прежде чем передать его.
  
   Я отнесла это Майкрофту. Он разорвал конверт, извлекая записку; когда он читал ее, его лицо стало загадочным, и я приготовился к плохим новостям.
  
   "Патологоанатомы Фионы Картрайт и Альберта Сифорта сообщают, что в желудках двух жертв не было обнаружено признаков наличия зерен Веронала".
  
   "Они пропустили это", - заявил я.
  
   "Возможно, с мисс Картрайт, но обследование в Сифорте, похоже, было довольно тщательным. Ему не давали порошкообразный Веронал, чтобы он потерял сознание ".
  
   Он передал мне отчеты, в которых указывалось, что Фиона Картрайт выпила чашку чая в какой-то момент перед тем, как застрелиться, а Альберт Сифорт выпил некоторое количество пива. Я должен был согласиться, что если бы там был порошкообразный Веронал, патологоанатом нашел бы его. Что означало, что в том, что касается употребляемых братом наркотиков, мы вернулись к исходной точке.
  
   "И все же, " сказал я, - он, должно быть, каким-то образом подсыпал Сифорту наркотик. Я не могу представить человека такого роста, который просто сидит и позволяет перерезать себе вены ".
  
   "Веронал также выпускается в жидкой форме", - прокомментировал Холмс. "Я полагаю, ему понадобилась порошкообразная форма для Иоланды, потому что он мог размешать ее перед тем, как положить в ореховую пасту & # 226; t & # 233;. Было бы несложно капнуть немного из бутылки в чашку чая в переполненном кафе & # 233; или пинту пива в пабе, но для этого потребовалась бы ловкость рук, чтобы сделать это на открытом склоне холма ".
  
   Поистине жуткий образ: мужчина, небрежно протягивающий печенье с начинкой p & # 226; t & # 233; и бокал вина женщине, которая когда-то была его женой, сидящей на траве с корзинкой для пикника у их ног, Длинный Мужчина за их спинами и ножом наготове при нем.
  
   Майкрофт передал Холмсу оставшееся содержимое конверта. Это были фотографии, обе репродукции снимка "Преподобного Хейдена", опубликованного в "Шанхайском репортаже", и две пленки, которые Холмс снял на местах убийств. Он разделил их на четыре стопки, по одной для каждого участка, убрав те, на которых были изображены великие монолиты Стоунхенджа. Мы изучали их по отдельности и вместе, но, кроме иллюстрации некоторых очень привлекательных уголков английской сельской местности, они мало что нам рассказали.
  
   "Безлюдные места для смерти, все они", - заметил я.
  
   "Можно предположить, что они были выбраны, отчасти, по этой причине", - ответил Холмс.
  
   "Ну, если бы он хотел совершить свои деяния в доисторическом месте, окруженном людьми, ему было бы трудно найти такое. Большинство из тех, что сохранились, находятся в отдаленных районах - возможно, в Центральной Англии когда-то было столько же стоящих камней и дольменов, сколько до сих пор есть в Корнуолле и Уэльсе, но в центральной Англии больше людей, нуждающихся в камнях для домов и стен."
  
   "Конечно, я обнаружил, что эти сайты расположены крайне неудобно".
  
   Я не упомянул, что слышал его вздох облегчения, когда укладывался в постель накануне вечером, спустя несколько часов после того, как я лег спать.
  
   Я проглотил последний кусочек тоста и взял одну из шанхайских репродукций, которая все еще выглядела знакомой, но по-прежнему не объясняла мне почему. "Я отправляюсь в Оксфорд, вернусь до обеда. Холмс, пообещайте мне, что вы не исчезнете снова, пожалуйста?"
  
   "Я постараюсь быть здесь к шести часам вечера", - объявил он, добавив: "Не то чтобы мне сильно повезет в дневные часы".
  
   "Вы ищете, где наш человек достал другое успокоительное?" Это была не столько проницательная догадка, сколько голос опыта, ибо, когда дело касалось лондонской изнанки, Холмс хватался за любой предлог, чтобы держать меня подальше от этого.
  
   "Продавцы наркотиков, как правило, не берут воскресный отпуск", - сказал он.
  
   "Я поверю тебе на слово. И, Майкрофт, ты..."
  
   "Я начну расспросы относительно истории и местонахождения преподобных братьев. Но ты, Мэри, что ты делаешь в Оксфорде?"
  
   Я надела шляпу и взяла свою сумочку. "На реке будет совершенно чудесный день. Возможно, я возьму друга покататься на плоскодонке ".
  
   Я оставила своих ошеломленных мужчин пялиться мне в спину и гадать, не сошла ли я тоже немного с ума.
  
  
   36
  
  
   Великая работа (1): Однажды рожденный ищет простой жизни.
  
   Дважды рожденный ищет истинного понимания.
  
   Трижды рожденный божественный человек стремится формировать мир,
  
   и подожгли летучий Дух.
  
   Свидетельство, IV: 1
  
  
  
   НА САМОМ деле, ЛОДКА НА РЕКЕ БЫЛА ИМЕННО тем, ЧТО я имел в виду, хотя это было скорее средство, чем цель.
  
   Мои академические интересы (к сожалению, забытые в прошлом году) были в тех областях теологических исследований, которые были кодифицированы до начала Нашей эры - то, что обычно называют Ветхим Заветом, то, что те из нас, чья религиозная принадлежность восходит к Иисусу из Назарета, более точно знают как еврейскую Библию.
  
   Однако, если мои собственные интересы проявляются рано, это не значит, что я не осведомлен о более современных, даже футуристических ветвях теологии. У меня есть друзья, которые являются экспертами по средневековой Церкви; я посещал лекции о религиозных движениях девятнадцатого века; я знаю людей, чьи пальцы находятся на пульсе самых диких проявлений современной религии - некоторые из них действительно очень дикие.
  
   Итак, когда возник вопрос о Черных мессах, я точно знал, куда обратиться.
  
   Кларисса Леджер была чем-то вроде кузины Хаксли Томаса Генри, "Бульдога Дарвина", чей внук Олдос выглядел последним enfant terrible в литературном мире. Кларисса Леджер была также К.Х. Леджером, доктором медицинских наук, доктором филологических наук, одно время надзирателем больницы Святой Хильды, автором четырнадцати книг на религиозные темы, начиная от китайского даосизма и заканчивая суфиями Аравийского полуострова, женщиной огромного любопытства, решительности, физической отваги (я видел ее шрамы от посвящения после двухлетнего пребывания в горах Восточной Африки) и гибкости ума, все это сохранилось до ее восемьдесят седьмого года. К ее огромному раздражению, немощи ее тела означали, что теперь мир должен прийти к ней.
  
   Я застал ее дома, как обычно в воскресенье, вернувшейся, накормленной и отдохнувшей после посещения раннего причастия в одной или другой из богатого множества оксфордских церквей. Этим утром это был собор Святого Михаила, который она назвала "восхитительно мрачным", и произнесла порочно проницательное и академически точное изложение проповеди ректора, заставив меня фыркнуть от недоброго смеха. Ее внучка, сопровождавшая ее, неодобрительно покачала головой и подала нам чашки с некрепким чаем и безвкусным печеньем, прежде чем оставить нас за разговором.
  
   Профессор Леджер печально посмотрела на жидкость в своей чашке. "Один из знахарей произнес речь о вреде крепких напитков, из-за чего моя семья объединилась против меня и отказала мне в кофе. Я думаю, они надеются, что это может оказать успокаивающее действие и на мой язык ".
  
   "Я помню твой кофе. Возможно, они просто надеются уберечь фарфор от полного растворения ".
  
   "Я пригрозил перевезти сумку и багаж обратно в пустыню, но они не восприняли угрозу всерьез". Она подняла взгляд от своей чашки и уставилась на меня голубыми глазами-бусинками. "Если вы получите от меня телеграмму с просьбой о помощи, не забудьте взять с собой паспорт".
  
   Я рассмеялся - признаю, немного неловко, поскольку это было именно то, что сделала бы эта пожилая леди. "Или я мог бы время от времени приносить тебе кофе".
  
   "Так могло бы быть лучше, Мэри. Я не уверен, как мои кости отнеслись бы сейчас к тому, чтобы спать на земле ".
  
   Мы немного поговорили о приключениях, и я рассказал ей о своем пребывании в Индии в начале того года и о весне в Японии. Я думал, что она могла бы не одобрить вмешательство, которое подобные исследования оказывали на мою академическую карьеру, но она смотрела сквозь пальцы на богатый опыт. В конце концов, она спросила меня, что привело меня к ней.
  
   "Мне нужно знать о Черной мессе".
  
   "Не здесь", - немедленно сказала она. "Если ты хочешь поговорить об этом, нам нужно быть на солнце".
  
   Я обнаружил, что улыбаюсь ей. "Как бы ты отнесся к плаванию на плоскодонке?"
  
   Ее высохшее лицо озарилось. "Пока я не отвечаю за шест, мне это должно нравиться".
  
   Итак, в конце концов, я действительно провел день, возясь в лодке. Мы с ее внучкой катали профессора Леджера в больницу Святой Хильды в кресле для купания, все время болтая о северной Индии. Оказавшись там, ей не составило никакого труда перенести свой небольшой вес на одну из лодок колледжа, которая была задрапирована подушками и коврами, чтобы соперничать с баржей Клеопатры. Внучка добавила еду и питье, которых хватило бы на арктическую экспедицию, большой зонт и упаковку нюхательной соли и аспирина. Я ступил на корму, закатал рукава и оттолкнулся вверх по течению, голос внучки все еще выкрикивал инструкции с берега.
  
   Плоскодонка - это двадцатичетырехфутовая низкая лодка с тупым концом, приводимая в движение путем опускания конца молодого дерева на дно реки, аккуратного опирания на него, затем подтягивания мокрого шеста вверх, рука за рукой, пока все шестнадцать футов его не окажутся над водой. Несколько сотен таких повторений входят в ежедневное развлечение. Это навык, который, однажды выученный, возвращается естественным образом, хотя после долгого перерыва неиспользуемые мышцы протестуют.
  
   Мы бродили по крикетным площадкам, мимо воскресной толпы, греющейся на солнышке в Ботаническом саду, уворачиваясь от лодочников-любителей и похожих на тюленьих голов мальчишек, плавающих в высокой воде цвета грязи. Солнечный контраст с дождливой озабоченностью прошлой ночью серийным убийцей заставил меня почувствовать себя так, словно я выныриваю из опиумного сна на свежий воздух. Время от времени моя пожилая спутница вступала в перепалку с пассажирами других лодок - однажды, когда она любезно, но неумолимо обменяла наши шесть бутылок лимонада для пикника на одну бутылку шампанского, принадлежащую группе студентов Баллиола (они выпила еще несколько), а позже рассеянно заталкивала эту теперь уже пустую бутылку в горлышко ревущего граммофона соседней гребной лодки - но по большей части она говорила. Тема разговора заставила близлежащие лодки на мгновение задержаться, не уверенные, что они правильно расслышали, а затем поспешно грести или отталкиваться, когда они подтвердили, что да, эта необыкновенная пожилая леди действительно только что сказала такую вещь.
  
   "Черная месса - это, по сути, магия", - начала она. "Конечно, можно было бы выдвинуть такое же обвинение в адрес собственной ритуальной мессы Церкви, в зависимости от того, насколько серьезно человек интерпретирует идею Пресуществления и преображения причастников, которые вкушают тело Христово". Прыщавый мальчик на веслах в десяти футах от него при этом заявлении отвесил челюсть, уставившись на профессора Леджера, пока крики пассажиров не привлекли его внимание к предстоящему столкновению. Она беспечно продолжала.
  
   "Без сомнения, высокий процент причастников на протяжении веков воспринимали этот символ как действительный, и действительно, сама Церковь поощряет веру в то, что Воинство буквально превращается из пшеничной муки в тело Христово, и что, принимая Его плоть, мы сами превращаемся в Его плоть. Каннибалы мир вокруг мгновенно согласился бы, что поедание человека наполняет его сущностью. Кстати говоря, моя внучка взяла с собой те маленькие мясные пирожки, о которых я ее просила? Ах да, вот они. Не хотите ли одну?"
  
   Я позволил шесту для плоскодонки дрейфовать позади нас по воде, управляя, но не толкая, в то время как я принял один из миниатюрных пирогов с дичью, приготовленных профессором. Я откусил кусочек.
  
   "Куропатка?" Я спросил.
  
   "Один из моих внуков каждый двенадцатый год снимает дом в Шотландии", - сказала она.
  
   "Очень мило". Тоже очень маленький. Я взял стакан, который поставил между досками у своих ног, запил пирог шампанским и снова взялся за шест.
  
   Профессор Леджер заткнул горлышко бутылки чистым носовым платком и обвязал его бечевкой, затем выбросил ее за борт, чтобы сохранить прохладной, но незапятнанной в речной воде - действительно, очень отработанный прием. Затем она взяла кусочек пирога в свои скрюченные пальцы, рассматривая его с научной отстраненностью. "Кто-то должен задаться вопросом, если кто-то вкушает сущность тетерева, как это проявляется? Срывается ли одна из них в яростный полет, или начинает издавать странные звуки, или начинает эффектно размножаться?" На этот раз ухаживающая пара на берегу услышала ее; когда мы проплывали мимо, они вытянули шеи вслед нам так далеко, что я ожидал услышать два сильных всплеска.
  
   "В любом случае, если кто-то настаивает на магическом элементе религии, то нельзя удивляться, когда магию воспринимают всерьез. Черная месса возникла изначально из Праздника дураков, когда днем правили идиоты, а крепкие напитки и разврат лились рекой безудержно. Безвредная пародия помогает снять напряжение, и, сохраняя ее под эгидой Церкви, можно сказать, что распущенность была разрешена.
  
   "Однако, с работой магии в своей основе, Масса была уязвима для самых грубых интерпретаций: что сам Хозяин был тем местом, где находилась сила. Если все это сводится к Хозяину, то в равной степени все это возвращается из того же самого места, так что, используя этот кусочек пресного хлеба в качестве острия клина, авторитет Мессы, Церкви и самого Бога можно было бы перевернуть с ног на голову.
  
   "Черная месса изначально предназначалась для осквернения Хозяина, чтобы использовать его силу в нечестивых целях. С этого начала Черная месса разрасталась, как лишайник на камне, пока не обнаружится, скажем, месса, исполненная Éтьеном Гибуром в семнадцатом веке, во время которой любовница Луи Куаторзе была распростерта на алтаре с чашей между обнаженными грудями" - студент в очках, идущий по дорожке вдоль Крайстчерч-медоу, уронил свой сборник стихов, наклонился, чтобы поднять его, оглядываясь на нас через плечо, и упал ничком - "в то время как священник нараспев обращался на латыни к дьяволу.
  
   "Сексуальность, конечно, является центральным элементом многих из этих празднований чернокожих, несомненно, потому, что Церковь так решительно настроилась против свободного сексуального самовыражения. Ты читал маркиза де Сада?"
  
   "Э-э", - ответил я. Я чувствовал себя немного студентом в очках.
  
   "Ну, тогда ты вспомнишь, как часто его порочная сексуальность содержит отсылки к элементам Церкви - Воинству, Мессе, монахам, священникам".
  
   "А как насчет крови?" Спросила я, немного отчаянно.
  
   Яркие глаза профессора Леджера остановились на моем лице. "Моя дорогая, почему бы тебе не сказать мне, чего ты добиваешься? Это академично? Или одно из твоих маленьких расследований?"
  
   Я отвел лодку в сторону, противоположную пешеходной дорожке, и воткнул шест в грязь внизу, прижимая нас к берегу, окаймленному деревьями. Оказавшись в безопасности, я прошла в центр и устроилась на подушках, достала шампанское и наполнила наши бокалы.
  
   "Это случай", - ответил я и рассказал ей об этом, мой голос был достаточно громким для ее старых ушей. Я не рассказал ей всего: ни личной заинтересованности Холмса в этом, ни личности мертвой женщины, найденной в десяти милях от моего дома. Я думаю, она догадалась, что я опустил большую часть этого, но она не прокомментировала.
  
   "Итак, " заключил я примерно четверть часа спустя, - когда на местах убийств были обнаружены предметы, напоминающие обрезки перьев, испачканные чем-то похожим на засохшую кровь, а также кусочки черного свечного воска, нам пришлось задуматься".
  
   "Некромантия", - произнесла она, ее старческий голос дрожал от отвращения. "От некроса и мантейда: "предсказание мертвых". Заклинания крови и инвокации. Запечатывание завета. Самое темное из темных искусств. И использовать свежую кровь, на месте..." Она покачала головой. "Ты должна остановить этого человека, Мэри".
  
   Я воздержался от упоминания ее неодобрительного комментария о "маленьких расследованиях", но вытащил рюкзак, который я привез из Лондона, из-под полудюжины ковриков и вручил ей копию "Показаний" Адлерса . "Это могло бы помочь, если бы вы посмотрели на это и сказали мне, что вы видите".
  
   "Конечно", - сказала она, хотя ее рука колебалась всего мгновение, прежде чем коснуться обложки книги.
  
   "Я должен забрать это с собой в Лондон", - сказал я в качестве извинения.
  
   Она похлопала себя по карманам, пока не нашла очки для чтения, и открыла книгу.
  
   Я вытащил шест из засасывающей грязи, не затопив лодку, и лениво продолжил движение вниз по течению к собственно Айсис, затем сделал петлю обратно вверх по Черуэллу. Мы проехали под мостом Магдалины и были почти в Месопотамии, когда пожилая ученая закрыла книгу и сняла очки.
  
   Я продолжал плавать в тишине, хотя мои мышцы горели, а спина ныла.
  
   "Он пишет так, словно разговаривает сам с собой", - размышляла она. "Никаких объяснений, никаких попыток аргументированного спора, вообще никакой дискуссии, кроме как наслаждаться звуком собственного голоса. И да, это он, совершенно определенно ".
  
   "И все же это не журнал, это печатная книга, которых существует по крайней мере две", - сказал я.
  
   "Если их двое, то будет и больше. Это эзотерический документ, который должен быть представлен только истинно верующим. Я должен предположить, что у него может быть другой, либо существующий, либо готовящийся, чтобы изложить свои убеждения внешнему миру ".
  
   "Текст огней", - сказал я. "Так назвал это один из его учеников".
  
   "Свет действительно, кажется, является основой его космологии - или, скорее, как вы говорите, огни различных видов: солнце, луна, кометы. Это напомнило мне, под какой кометой, как ты думаешь, он родился?"
  
   "Мы думаем, что в сентябре 1882 года. Тогда не было метеоритов, насколько я могу найти, но он кажется более чем немного гибким, когда дело доходит до хронологии. И к астрономии и географии, если уж на то пошло."
  
   "Мышление с заячьими мозгами в лучшем виде", - неодобрительно сказала она.
  
   "Безумие - это не оправдание для небрежного рассуждения?" Спросил я, наполовину шутя.
  
   Ее это не позабавило. "Когда кто-то сталкивается с мистической системой, основанной на физической вселенной, она обычно проявляется жесткой, даже навязчивой внутренней логикой".
  
   "Однако, - ответил я, - внутренняя логика - это не то же самое, что рациональность. "Отчаянное стремление поддержать несостоятельную позицию, к которой человек, тем не менее, привержен, привело к столетиям экстремальной умственной гимнастики".
  
   Это утверждение было прямой цитатой, брошенной в мой адрес несколько лет назад во время защиты статьи Никем иным, как профессором Клариссой Леджер.
  
   Она вспомнила и рассмеялась. "По-моему, это был единственный раз, когда я слышал, как ты предпочитаешь громкость логике".
  
   "Рядом с тобой, только один раз. Но я думаю, что у автора Свидетельства никогда не было вас в качестве учителя ".
  
   "Молю Бога, нет". Идея была, безусловно, отвратительной.
  
   "Говорит ли книга что-нибудь еще об этом человеке?" Я спросил ее.
  
   "У него особое увлечение скандинавской мифологией, которое, я полагаю, связано с его интересом к свету - как душа жаждет солнечного света в разгар северной зимы! Я полагаю, вы не нашли ни одного из тел, подвешенных к деревьям?"
  
   Я невольно оглянулся по сторонам, но на этот раз в пределах слышимости не было невинных людей. "К сожалению, нет".
  
   "Значит, он не привязан конкретно к Водену".
  
   "Нет, но скандинавский миф, да. Он угостил своих ближайших последователей напитком на основе медовухи, который, на мой взгляд, очень скандинавский ".
  
   "Просто медовуха?"
  
   "В него также был добавлен наркотик, гашиш и какая-то поганка".
  
   "О! О боже, это совсем не хорошо ".
  
   "Э-э, почему?"
  
   Она подняла глаза, удивление боролось с усталостью на ее морщинистом лице. "Рагнарек, конечно. Финальная битва между хаосом и порядком, конец времен и начало новой эры. Я должен сказать, что, учитывая импульс к синтезу, проявленный автором Свидетельства, заблуждающаяся душа, написавшая эти слова, искренне верит, что, совершая жертвоприношение под влиянием "Огней", он может вызвать конец света ".
  
  
   37
  
  
   Великая работа (2): Трижды рожденный человек формирует мир
  
   научившись концентрировать свою волю и волю своего сообщества.
  
   Он использует Инструмент, чтобы прорваться сквозь пустое притворство и освободить
  
   содержимое сосуда. Он вычисляет время и
  
   место, чтобы привести Вселенную в соответствие с его деянием. Это вместе
  
   делает свою великую работу .
  
   Свидетельство, IV: 1
  
  
  
   АРМАГЕДДОН?" ХОЛМС УСТАВИЛСЯ на меня ТАК, КАК БУДТО я был тем, кто собирался инициировать события Рагнарека.
  
   "Не совсем, но по существу, да".
  
   Он был в квартире Майкрофта, когда я вернулся в половине шестого, и нашел его недовольным тем, что в воскресенье днем не удалось найти продавца запрещенных наркотиков. Мое собственное возвращение - сияющее солнцем, физическими упражнениями и информацией - не сделало ситуацию более гладкой.
  
   "Нам нужен не бормочущий идиот, созревший для бедлама, Рассел".
  
   "Нет, мы охотимся за очень умным фанатиком, одержимым темной религией. Человек, достаточно практичный, чтобы использовать Миллисент Дануорти как краеугольный камень своей церкви, и в то же время достаточно безумный, чтобы верить в человеческие жертвоприношения. Холмс, этот человек делает аккуратные пометки в своих книгах кровью, он не забрызгивает ею людей в своем конференц-зале ".
  
   "Пока нет", - мрачно возразил он.
  
   Майкрофт вернулся после своей ежедневной прогулки, небрежно поставив трость на подставку и бросив шляпу на стол. Он потер руки в предвкушающем жесте и отправился осматривать бутылки с вином, ожидающие его внимания.
  
   Холмс сердито посмотрел на широкую спину этого второго самодовольного члена своей семьи и спросил: "Я полагаю, вы не добились никакого прогресса в розыске так называемого преподобного?"
  
   Майкрофт говорил через плечо, его руки вытаскивали одну бутылку, отодвигали ее назад, затем доставали следующую. "Мой дорогой Шерлок, сегодня воскресенье; мои люди могут работать, но остальной мир, боюсь, наслаждается тем, что может оказаться последним солнечным лучом лета".
  
   Выругавшись, Холмс схватил шляпу и бросился по коридору к потайному выходу из кабинета. Майкрофт огляделся, затем поднял брови на меня. "Что я такого сказал?"
  
   Холмс вернулся поздно, излучая неудачу. Следующее утро застало его мрачно уставившимся в свой кофе; когда я уходил, он складывал охапку подушек в угол кабинета Майкрофта, устраивая себе гнездо, где можно было курить и думать. Я был просто счастлив сбежать до того, как запах табака поселился внутри.
  
   Вчерашнее тепло действительно выглядело как последнее в этом лете, и пасмурное небо говорило о том, что дождь скоро вернется, причем всерьез. Отправляясь в путь со своим экземпляром Свидетельства и фотографией Шанхайского преподобного, я взял с собой зонтик, чтобы изучить возможности торговли переплетами.
  
   У меня был список - Майкрофт, может быть, и не слишком любил активную работу ногами, но он был великолепным источником списков - и я начал с принтеров и переплетчиков, ближайших к залу собраний. На странице было много названий, пять из них по кругу вокруг Музея естественной истории. Утро тянулось, один печатник за другим перепачканной чернилами рукой записывал показания, профессиональным взглядом просматривал их, затем качал головой и возвращал мне. Я выпил чашку чая на Кромвелл-роуд, стакан лимонада с кусочком быстро тающего льда возле больницы Бромптон и чашку кофе на Слоун-стрит. Фотография стала изношенной. На моей правой пятке образовался волдырь. К двум часам я изучил менее трети списка Майкрофта, и меня тошнило от запаха бумаги и чернил.
  
   Звякнул колокольчик в моем соседнем магазине, и мне пришлось подавить желание сорвать его с кронштейна. Владелец магазина заканчивал с покупательницей, женщиной с особенно раздражающим хныканьем в голосе и еще более раздражающей неспособностью принять решение. Я подавил желание толкнуть ее локтем в бок, и в конце концов она, поколебавшись, выполнила заказ и ушла. Я подошел к мужчине и протянул ему книгу.
  
   "Вы знаете, кто это напечатал?"
  
   Он приподнял бровь, глядя на книгу у себя под носом, затем перевел приподнятую бровь на меня. Я на мгновение закрываю глаза. "Я прошу у вас прощения. Утро было жарким и утомительным, но это не оправдание. Вы случайно не знаете, кто мог напечатать эту книгу?"
  
   Успокоившись, он взял эту штуковину и открыл ее, как это уже сделал двадцать один человек в тот день. Он тоже пробежался по ней заинтересованным профессиональным взглядом; он, как и остальные двадцать, сделал паузу, чтобы изучить иллюстрации; затем он, как и они, склонил набок свою тяжелую голову.
  
   "Я не могу быть уверен, но это может быть работа Маркуса Толливера".
  
   Я стоял неподвижно, моя рука была наполовину протянута, чтобы взять книгу. "Что? Где?"
  
   "Толливер? Не уверен. Где-то неподалеку от Лорда."
  
   "Сент-Джонс Вуд"?
  
   "Или, возможно, Мейда Вейл".
  
   Моя рука завершила жест и вернула книгу в сумку для переноски. Я одарила его своей лучшей улыбкой и сказала: "Сэр, вы не представляете, как близко вы были к тому, чтобы быть поцелованным".
  
   Он был невозмутим. "В следующий раз, когда у вас будет задание на печать, мадам, просто имейте нас в виду".
  
  
  
   ***
  
   Случайная прогулка мимо переплетной мастерской Толливера подсказала мне, что это заведение не занимается печатью меню и афиш. Два маленьких окна выходили на улицу. На одном из них были аккуратные черно-позолоченные буквы поперек:
  
   Толливер
  
   КНИГИ В ПЕРЕПЛЕТЕ
  
  
   Другая витрина была больше похожа на витрину ювелира, чем на типографию, с двумя небольшими томиками, спрятанными в складках темно-зеленого бархата. Одна книга стояла, демонстрируя обложку из отбеленной оленьей кожи, которая так и манила к себе. Кожа была украшена изящной виноградной лозой, обвивающей буквы, на которых с неуместным отсутствием оригинальности было написано "АЛЬБОМ". На виноградной лозе было три сине-зеленых плода, круглые бирюзовые бусины, вставленные в тиснение.
  
   Другая книга лежала открытой и показывала страницу из того, что выглядело как дневник очень одаренного акварелиста-любителя, с неясным наброском венецианского канала, окруженного рукописными комментариями.
  
   Я нашел магазин двадцатью минутами ранее, перейдя на противоположную сторону оживленной улицы, затем обогнув квартал с магазинами и многоквартирными домами. К сожалению, в задней части магазина не было доступа, который мог бы быть у принтера, использующего большее количество чернил и бумаги. Если бы я хотел вломиться, мне пришлось бы сделать это через парадную дверь.
  
   Я оторвал свой пристальный взгляд от пары книг и прошел через эту входную дверь. В воздухе витала богатая смесь запахов дорогой бумаги, кожи, чернил, машинного масла и красителей с примесью сигарного дыма под ними. Где-то сзади прозвенел звонок, но сам мужчина уже был там, сгорбленный и лысеющий, хотя двигался как мужчина лет тридцати. Он приветствовал меня ободряющей улыбкой.
  
   Я выложил перед ним свою заготовленную историю: пожилой дядя с интересной жизнью; предстоящий день рождения; большая семья; требуется несколько экземпляров его кругосветного журнала. Множество цветных страниц: Не мог бы мистер Толливер помочь?
  
   Мистер Толливер мог бы помочь.
  
   Затем я достал копию Свидетельства и положил ее на стойку. "Мне скорее понравилось, что вы сделали с набросками в этом, и с бумагой - что не так?"
  
   Он сделал почти незаметный шаг в сторону от книги; его улыбка исчезла. "Это твоя книга?" он спросил.
  
   "Нет, я позаимствовал это у друга". Выражение его лица оставалось закрытым, поэтому я изменил свой ответ. "Ну, не столько друг, просто кто-то, кого я знаю". По-прежнему никакого ответа. "И не так уж много заимствованного. Я вроде как воспринял это ".
  
   "Ты украл это?"
  
   Эффективный опрос свидетеля зависит от крошечных намеков и подсказок, считывания по словам, жестам и движению мышц под кожей того, о чем думает человек и что он хочет услышать. Это происходит так быстро, что кажется интуитивным, хотя на самом деле это просто быстро. Здесь Толливер не одобрял кражу, но также, слегка, успокоился.
  
   "Нет-нет, я ничего не крал, я позаимствовал это. Но я не предоставил моему другу слишком большого выбора в этом вопросе, разве что вырвал его у меня из рук. Я верну это, честно, я просто хотел взглянуть на это повнимательнее. Если не считать слов, он очень красив".
  
   Я надеялась, что он немного смягчится от комплимента, но, если уж на то пошло, он казался менее общительным, чем раньше.
  
   И иногда эффективный опрос свидетеля зависит от методов, которые кажутся неприятными. Например, говорить правду.
  
   Я вздохнул. "На самом деле мне не нужен принтер. Жена друга была убита. Я считаю, что полиция ищет не в том направлении. Я думаю, человек, который это сделал, знает кое-что, что могло бы помочь. Мне нужно найти его ".
  
   Он долго изучал меня, пока я не начал нервничать: у него не было причин знать, что я избегаю полиции - мое изображение еще не было опубликовано в новостях, - но, возможно, он знал о связи Дамиана Адлера с этой книгой. Наконец, он протянул руку, чтобы погладить один кожаный край своим толстым пальцем. Он выглядел полным сожаления, как отец, чей сын совершил постыдное преступление.
  
   "Дважды за свою карьеру я отказывался от заказов по причинам, отличным от практических", - сказал он. "Первый был рано, всего на втором курсе, когда меня попросили связать коллекцию фотографий молодых девушек, которые показались мне ... ну, навязчивыми. Вторым должен был стать роман частного издания, построенный на серии полицейских фотографий жертв убийств. Опять же, непристойный подтекст был отвратительным.
  
   "Ни в том, ни в другом случае, вы понимаете, не демонстрация плоти заставила меня сказать "нет". Почему, только прошлой осенью я связал коллекцию, скажем так, личных рисунков и стихов в подарок от жены своему мужу. Получилось действительно очень красиво.
  
   "Те два других проекта я отклонил, потому что мне не нравилась мысль о моей работе над этим контентом. Ты понимаешь?"
  
   "Я так думаю".
  
   "Эта книга, " сказал он, положив ладонь на обложку, - заставила меня задуматься, не следует ли мне с сожалением отказаться и от нее".
  
   "Но ты этого не сделал".
  
   "Я этого не делал. Я прочитал это, прежде чем взялся за таблички, что я не всегда делаю. Я нашел это странным, но не откровенно оскорбительным ".
  
   "Так почему же у вас возникло искушение отвергнуть это?"
  
   Он задумчиво постучал по обложке кончиками пальцев: один, два, три, четыре . "Возможно, это было отношение самого человека. Чем-то он напомнил мне двух мужчин, которые принесли мне свои маленькие призы для украшения. Оттенок неповиновения, как будто бросая мне вызов придраться к просьбам, которые, как они знали, были неприятными ".
  
   "Но в этом случае ты не мог".
  
   "Одни только эскизы оправдывали проект. На самом деле, я предложил ему, что он, возможно, хотел бы сделать вторую версию только с оформлением ".
  
   "Что он на это сказал?"
  
   Глаза Толливера блеснули. "Он был не совсем доволен - слова, как я понял, были его. Он сказал, что работает над более простой версией текста, которая будет использоваться с теми же иллюстрациями, книгой, предназначенной для большего числа пользователей. Но мне пришлось сказать ему, что на моем оборудовании я не смогу напечатать большой тираж ". В голосе Толливера не прозвучало сожаления по поводу отказа.
  
   "Когда это было?"
  
   "Январь", - быстро ответил он. "Обычно в начале года я беру двухнедельный отпуск - в декабре я всегда сбиваюсь с ног и редко выполняю заказы в последнюю минуту до Рождества - и он был одним из первых клиентов, переступивших порог после этого. Что может объяснить мое желание взять на себя его работу ".
  
   "Что..." - начала я спрашивать, но он не закончил свою мысль.
  
   "Хотя эскизы, вероятно, определили бы меня, даже если бы он пришел в декабре, потому что Дэмиан Адлер был клиентом, которого я хотел сохранить".
  
   Мое сердце глухо стукнуло; это было все, что я могла сделать, чтобы не оглянуться через плечо, чтобы посмотреть, не притаилась ли полиция за дверью: Ироничный тон его слов сказал мне, что он знал, что Дамиан как долгосрочный клиент больше не был уверен.
  
   "Дэмиан Адлер - ваш клиент?"
  
   "Это тот друг, которого полиция по ошибке ищет? Я действительно читаю газеты. Я подумал, что он очень представительный молодой человек, с таким талантом, который не каждый день увидишь. Он был одним из немногих моих новых клиентов в декабре - у него было портфолио гравюр и эскизов, которые он хотел, чтобы я смонтировал и перевязал в качестве подарка. Для его отца, я полагаю, так оно и было, хотя он позвонил через несколько дней, чтобы сказать мне, что срочности больше нет ".
  
   "Я видел эту книгу", - перебил я. Почему я не понял этого раньше? "Это потрясающе".
  
   Толливер склонил голову в ответ на это заявление, но не стал возражать. "Тем не менее, я несколько ночей не спал допоздна, чтобы закончить его до отпуска, как ради чистого удовольствия от работы, так и для того, чтобы побудить мистера Адлера приносить мне другие заказы. Когда я увидел эти рисунки, я узнал в них его работы и понял, что мистер Адлер рекомендовал меня преподобному Харрису ".
  
   Харрис - еще одно название в арсенале этого человека.
  
   "Этому мужчине за сорок? Со шрамом возле левого глаза?"
  
   "Это правильно".
  
   "Ты знаешь, где он живет?"
  
   Он лениво открыл Свидетельство, листая текст, пока не дошел до одного из рисунков тушью: луна, выполненная четким черно-белым шрифтом, в центре страницы. Он изучал рисунок, словно сверяясь с ним, затем резко отступил и наклонился, хрустнув коленями, чтобы достать из-под прилавка тяжелую книгу заказов в кожаном переплете.
  
   Он пролистал страницы назад, затем развернул гроссбух на прилавке, чтобы я могла прочесть.
  
   Я думал, что адрес будет фальшивым - Бедфорд Гарденс была улицей в Кенсингтоне, но я не думал, что цифры настолько высоки. Однако рядом с ним был написан номер телефона. Если Смайт-Хейден-Харрис-Бразерс ценил Свидетельские показания так высоко, как я думал, он, возможно, не смог бы заставить себя назвать поддельный номер телефона. Закрыв ручку колпачком, я пробежала глазами по странице бухгалтерской книги, непроизвольно моргая, когда отмечала соответствующие суммы. Затем я присмотрелся повнимательнее и увидел, что это для девяти книг.
  
   "Я вижу, вы сделали для него девять копий?"
  
   "На самом деле, восемь. Я предложил изготовить пятнадцать или двадцать - это пластины, которые стоят денег, видите ли, фактические материалы, ну, не пренебрежимо малы, но меньшие из целого. Но он хотел ровно восемь и приказал уничтожить листы с текстом ".
  
   "Неужели?"
  
   "Да. Он даже настоял на том, чтобы увидеть уничтоженные листы - не те, что на рисунках, те, которые он попросил меня сохранить для более простого издания книги.
  
   "Девятая книга состояла из чистых листов бумаги очень высокого качества, перемежавшихся оригинальными рисунками. Эта книга называлась "Книга истины" - внутри, не на обложке. Обложка имела тот же дизайн, что и у Свидетельства ".
  
   "Я понимаю. Что ж, спасибо вам, мистер Толливер. Вы оказали значительную помощь ".
  
   "Я надеюсь, ты найдешь то, что ищешь", - ответил он. Затем, когда я повернулась к двери, его голос остановил меня. "Просто, береги себя".
  
   Я изучала его лицо, видя на нем нечто большее, чем просто вежливость. "Почему ты так говоришь?"
  
   Он сожалел об этом, об этом откровении о клиенте, но все равно ответил. "Я не уверен, что преподобный Харрис - самый здоровый из людей. Он не произвел на меня впечатления полностью... уравновешенного".
  
   "Я буду следить за собой", - заверил я его и отправился на поиски телефона-автомата, чтобы передать Майкрофту номер телефона. Затем я укрылся в кафе é, пил чай в дальнем углу, подальше от глаз полиции, пока не стало ближе к сумеркам.
  
   Когда я снова позвонил Майкрофту, у него был для меня адрес.
  
   Адрес был одним из районов с крепкими, гордыми домами с террасами из кирпича и камня, которые возвышались на три этажа над улицей. Его каменные ступени были вычищены, отделка свежевыкрашена. В отличие от соседей, занавески были плотно задернуты - потому что хозяина дома ожидали с наступлением темноты или потому, что его вообще не ждали? Я медленно прошел мимо, запоминая все детали, какие мог, из дома без глаз, затем повернул направо и еще раз направо, вниз по служебной полосе мусорных баков и фургонов доставки.
  
   И остановился как вкопанный.
  
   По аллее с другого конца шел мужчина, щеголеватая фигура в накрахмаленном льняном костюме, синем галстуке, который светился даже в полумраке, и соломенной шляпе. Он размахивал тростью из черного дерева. На шее у него была черная лента, которая скрывалась за ярко-синим шелковым лоскутком, лежащим в его нагрудном кармане: моноклем. Заметив мое приближение, он приподнял поля своей шляпы на полдюйма над прилизанными волосами.
  
   Холмс.
  
  
   38
  
  
   Воля: Когда группа людей предана цели, когда
  
   они посвящены образу жизни и посвящены
  
   отличная работа, их общая воля светится и пульсирует, как
  
   маленькое солнце, дающее энергию для работы Практикующего.
  
   Свидетельство, IV:2
  
  
  
   ПРИЯТНАЯ ВСТРЕЧА, МУЖ", - СКАЗАЛА я, КОГДА ОН СОКРАТИЛ расстояние между нами.
  
   Он приподнял шляпу, затем взял меня под руку и повел обратно тем путем, которым я пришел, ни с того ни с сего, как будто мы были двумя местными жителями, чья дневная прогулка привела их на неожиданный путь.
  
   Что было, можно сказать, не чем иным, как правдой.
  
   "Вы нашли продавца наркотиков, который знал домашний адрес преподобного?" Я спросил его.
  
   "Косвенно, да".
  
   "Должен ли я понимать, что ваши никотиновые медитации были эффективными?"
  
   "Обычно они такие. Хотя только после третьей трубки мне пришло в голову, что мужчине, который привлекает секретарей юристов, титулованных молодых женщин и студентов Оксбриджа, не обязательно шнырять по темным и криминальным районам города, чтобы купить наркотики ".
  
   "Продавец наркотиков из гостиной?"
  
   "Врач со вкусом к лучшим вещам в жизни. Врач, у которого в практике замечательное количество неврастеников, бедняг, которым требуется помощь химических веществ, чтобы сделать каждый день сносным."
  
   "В этом есть смысл".
  
   "Шокирует, что мне потребовалось так много времени, чтобы собрать это воедино. Я слишком долго вращался среди откровенно преступных классов, чтобы не замечать тех, кто находится на верхнем ярусе ".
  
   "И все же, - сказал я, - без сомнения, есть какое-то количество врачей, которые увеличивают свой доход, принимая оплату за кое-что дополнительное. Как ты нашел именно этот?"
  
   "Я вспомнил некую леди - буквально, вторую дочь герцога, - которая раз в неделю проводит день открытых дверей, на который приходит именно этот класс скучающих неврастеников. Поэтому я решил заглянуть к ней и задать несколько вопросов ".
  
   "Отсюда и стильный костюм".
  
   "Это отвлекло ее достаточно надолго, чтобы я вошел в дверь. И, как вы знаете, меня трудно выселить, как только я обустроюсь. " Он наклонился, чтобы стряхнуть ворсинку со своего рукава.
  
   "Угрожаете даме, Холмс?"
  
   "О, мои замечания были настолько деликатными, что их едва ли можно было назвать угрозой. Тем не менее, чувство уязвимости ее светлости болезненно обострено. Нужно только упомянуть имя здесь, намекнуть там. Врач, к которому она меня направила, был более сурового склада, но даже он продержался всего несколько минут, прежде чем опознать мужчину на фотографии, и признался, что однажды доставил ему на дом некоторое количество жидкого Веронала. Видите ли, он настаивает на вызовах на дом, как для того, чтобы обеспечить контроль над своим клиентом & # 232;ле, так и для того, чтобы вывезти вещи из его помещения на случай полицейского рейда ".
  
   Я покачал головой. "Среди преступных классов нет лояльности".
  
   "Печально, но это правда. А ты? Вы нашли человека, который давал показания?"
  
   "И мне даже не пришлось лгать ему", - сказал я. "Ну, я начал с лжи, но правда стала более простым предложением. Казалось, его не слишком заботила нездоровая атмосфера, которая окружала преподобного Харриса, как называл себя наш человек ".
  
   Я рассказал ему о своем разговоре с переплетчиком, когда мы прогуливались по краю Риджентс-парка и ждали темноты. Когда мир устроился за обеденным столом, мы вернулись в дом с аккуратной отделкой и ворвались внутрь.
  
   Поколением ранее у братьев была бы горничная и даже камердинер, но времена изменились, и в половине девятого воскресного вечера его дневная прислуга ушла.
  
   Судя по спертости воздуха и отсутствию кулинарных запахов, братья были такими же. Когда мы во второй раз обходили переднюю, сквозь занавески не было видно света, но мы неподвижно стояли в темной кухне в течение двадцати минут, прислушиваясь к пустоте. Когда мы переехали в дом, наши мягкие подошвы никак не повлияли на тишину.
  
   Занавески в задней части дома были так же плотно задернуты, как и в передней. В холодильнике не было молока, в мусорном ведре не было хлеба, а на полу внутри почтового отделения валялось несколько рекламных листовок.
  
   Мы начали с беглого осмотра от кладовки до чердака, наши ручные фонарики подтвердили, что в доме никого, кроме испуганной мыши, - подтвердив также, что это именно тот дом, который мы хотели: на стенах висели два больших и три маленьких Адлера.
  
   Один из них, причудливый портрет Братьев в плаще и широкополой шляпе, разрешил вопрос, который не давал мне покоя с субботнего вечера: причина, по которой фотография Лофте показалась мне знакомой, заключалась в том, что Дамиан использовал фрагмент лица "Хейдена" для изображения Водена на Древе мира, которое я видел неделю назад, хотя он и преувеличил ущерб, нанесенный глазу Братьев.
  
   Изучая эту версию лица, у меня сложилось сильное впечатление, что Дэмиану больше понравилось изображать Хейдена на дереве, чем показывать его в образе странника Водена.
  
   Для мужа Божьего преподобный наслаждался роскошью: в буфете стояли дорогие напитки, в гардеробе - костюмы, сшитые на заказ, полдюжины пар обуви ручной работы, набор щеток для волос и одежды с серебряными ручками и богато украшенная кровать с высоким балдахином, которой, должно быть, было лет двести. Покрывало было парчовым с золотой нитью, а в изножье кровати было сложено роскошное одеяло, слишком мягкое для простой шерсти. Я вышел из комнаты, затем, подумав, вернулся, чтобы откинуть парчовое покрывало.
  
   Подушки кровати и перьевой матрас были пустыми.
  
   Я нашел Холмса в кабинете. Он прислонил тяжелую книгу к стене, закрыв щель в занавесках, чтобы убедиться, что середина останется закрытой, затем включил настольную лампу. Я заметил, что на нем не было перчаток.
  
   "Горничная сняла постельное белье с кровати", - сказала я ему с порога.
  
   "Тогда у нас будет достаточно времени".
  
   "Его обувь соответствует размеру отпечатков ботинок, которые вы нашли. И я бы сказал, что он взял с собой пару грубых ботинок - на них следы комков грязи, но нет подходящей подошвы ".
  
   Он хмыкнул, сосредоточившись на полках, и я неохотно вошла внутрь. В комнате пахло ладаном, но под сладостью скрывался неприятный привкус, как будто какой-то мелкий пожиратель падали поселился под диваном. Я пробежал глазами по корешкам тех книг, что стояли на ближайшей к лампе полке: брошюра "Культы крови в Керале"; манифест инквизитора шестнадцатого века о колдовстве; несколько книг с китайскими надписями на корешках. На следующей полке находилось семейство черепов, четыре из них, уменьшающихся в высоту, с искусно выгравированными узорами.
  
   Холмс подошел к письменному столу с охапкой книг.
  
   "Что ты обнаружил?" Я спросил.
  
   То, что он нашел, было тремя копиями свидетельских показаний. Он бросил их на подстилку на столе и открыл первую на фронтисписе: обычная цифра, за которой следовала цифра, написанная сухими коричневыми чернилами, грубые очертания которой наводили на мысль о пере, отличном от металлического:
  
  
  
   ***
  
   "Шесть? О, Боже милостивый, шесть?Это... " Моя голова наполнилась стремительным шумом. Я сел.
  
   "Кровь", - сказал он. "Да. Хотя с таким же успехом это может быть язык овцы, а не человека." Слова были бесстрастными, почти академическими: железный контроль в его голосе говорил совсем о другом.
  
   "Все еще". Я осознал, что сижу в кресле Бразерса, и поспешно встал, пока Холмс открывал два других экземпляра. На одной была 7 , хотя ее коричневый цвет был почти незаметен из-за прилипшего к ней промокательного песка; следующая, с цифрой 8, выглядела так же, как другие, которые я видел.
  
   "Копия Адлерса", - сказал я резко. "Этот мазок на титульном листе на самом деле является цифрой один".
  
   Холмс оставил три книги открытыми под настольной лампой и вернулся к полке. "Переплетчик сказал тебе, что он сделал восемь?"
  
   Я заставил свой разум ответить на его вопрос. "Братьям, кажется, нравится число восемь - восемь книг, восемь разделов в каждой из четырех глав книги. Это наводило бы на мысль, что он выдал трех других ". Миллисент Дануорти обладала номером два, но я думал, что смогу идентифицировать других членов Внутреннего круга, которые получили три, четыре и пять: медсестру, ее брата и женщину с острым носом.
  
   "Это также наводит на мысль, что он взял с собой свою "Книгу истины", - сказал Холмс. "Вот его промокательный песок". Он снял крышку с удивительно большой декоративной банки и взял карандаш, чтобы размешать ее содержимое.
  
   "Как много", - сказал я. Там, должно быть, запросто был фунт этого вещества. Я видел, как в адвокатской конторе использовали песок для промокания, но обычно это было небольшое просеивание, легко смываемое. Я протянула руку и взяла щепотку из банки, растирая ее между пальцами. Промокаю песок. И все эти пустые страницы, которые требовали заполнения.
  
   "Холмс-песок. Ты нашел слишком много. Гораздо больше, чем ему понадобилось бы для одной цифры. И повторяющиеся заточки перьев. Книга Истины - это его дневник. Он излагает отчет об убийствах, тогда и там ".
  
   Холмс посмотрел на песок и пробормотал: "Говорят, на нем будет кровь; у крови будет кровь".
  
   Сила вещества в наших венах: профессор Леджер сказал мне, и я недостаточно глубоко вник в это. Я не мог представить, насколько полномасштабным может быть безумие этого человека.
  
   По крайней мере, подумал я, хватаясь за какое-то облегчение, - по крайней мере, это не было безумием Дамиана Адлера. Хотя, даже сейчас я должен был признать, что не было ничего, что гарантировало бы, что Дамиан не был одним из помощников Братьев. То есть ничего, кроме невозможности его участия в убийстве Иоланды Адлер, любимой жены, матери его ребенка.
  
   "Однако", - сказал Холмс, склонившись над книгами с крепким стеклом, - "Я должен был бы сказать, что в этом номере семь использовался какой-то материал, отличный от песка для промокания".
  
   Я взглянул и согласился: материал, используемый для промокания этого номера, был достаточно тонким, чтобы большая его часть прилипла. Что это означало, если вообще что-нибудь, сказать было невозможно.
  
   Мы убрали копии "Показаний" на полку, и пока Холмс обращал свое внимание на стены, я устроился за столом (перенеся табурет, вместо того чтобы снова сесть в кресло Бразерса). Поверхность была покрыта заметками, книгами, брошюрами и хорошо размеченными путеводителями по Скандинавии, Германии и Великобритании. Я нашел настольный дневник, в котором говорилось, что братья отсутствовали первые три недели мая, и брошюру, восхваляющую прелести Бергена, Норвегия.
  
   Его текущий проект "Текст огней" занимал большую часть стола в виде заметок, сделанных твердой рукой ручкой, которая протекала, машинописных страниц с перекрестными штриховками и примечаниями, а иногда вырванных страниц из книги или журнала с обведенным абзацем. Это было бы Свидетельством для масс, с более простым языком, множеством библейских ссылок, астрологическими деталями и конкретными примерами чудесных побочных эффектов превращения в Дитя Света.
  
   Я выудил три смятых листа из корзины для бумаг, разгладил их тыльной стороной ладони, но обнаружил, что это были всего лишь заметки, которые он перенес в машинопись, а в одном случае - свежая заметка, испорченная потекшими чернилами. Я изучил мазок, затем поискал среди обломков ручку, которую заметил, найдя ее под обсуждением астрологических карт рождения. Это был богато украшенный инструмент с наконечником из двадцатичетырехкаратного золота, но на нижнем краю его корпуса запеклись чернила.
  
   Я спросил Холмса: "Согласны ли вы с тем, что пятно на пальцах Иоланды Адлер было похоже на чернила?"
  
   "Я сделал".
  
   "Потому что, возможно, она написала то последнее письмо Дэмиану за этим столом, этой ручкой". Я показал ему; он ничего не сказал, просто обратил свое внимание на стенной сейф, который он нашел под картиной, изображающей Стоунхендж при полной луне (дилетантской и мелодраматичной и явно не Дэмиана Адлера).
  
   Я открыл верхние ящики стола и нашел среди выброшенных ручек, канцелярских принадлежностей и скрепок деревянную коробку с полудюжиной тяжелых, грубо обработанных золотых колец, которые носили члены Внутреннего Круга, разных размеров. Несмотря на их солидный внешний вид, на ощупь они напоминали золотую тарелку. В следующем ящике были карты Англии, Шотландии, Исландии, Германии и всех скандинавских стран.
  
   В нижнем ящике хранился разнообразный хлам, включая собачий ошейник, который явно пролежал в земле много лет, пару новеньких кожаных шлепанцев для спальни и симпатичную чайную чашечку для кукол.
  
   Я не нашел главного дневника, заполненного кровавыми надписями, как и Холмс.
  
   Однако он нашел нечто почти столь же непристойное.
  
   Холмс наконец удовлетворенно хмыкнул, и дверца сейфа открылась. Я подошел, чтобы заглянуть ему через плечо.
  
   Там были деньги, довольно много денег, в валютах нескольких стран. Два паспорта, один широко используемый британский документ на имя Харриса, другой на имя жителя Шанхая по имени Хоторн. Бархатный мешочек, содержащий пригоршню бриллиантов, ограненных и отполированных, которые разливают поразительный блеск по тускло освещенной комнате. Бутылка, вмещающая несколько унций неизвестной жидкости, с тремя маленькими стеклянными пузырьками, ожидающими наполнения. И семь конвертов из плотной белой бумаги, сложенных, но не запечатанных.
  
   На каждом был написан номер; в каждом был образец волоса. Как и предполагал Холмс, некоторые из них были от животных - в первом и втором конвертах были пучки овечьей шерсти, а в четвертом - три хвостовых пера петуха. Номер три, однако, был определенно человеческим, серым и длиной около восьми дюймов. Номер пять был от мужчины, смуглого, с несколькими седыми волосками, на конверте остались пятна от помады. Номер шесть держал полдюжины прядей из конского хвоста. И номер семь: густые черные волосы длиной в четыре дюйма, один конец аккуратно перевязан белой шелковой нитью, прикрепленной к прекрасно обработанному золотому обручальному кольцу, изящной версии того, что я видела на руке Дамиана.
  
   Иоланда.
  
   Холмс достал из нагрудного кармана чистый носовой платок и расстелил его на столе, положив черную прядь с кольцом посередине. Пустой конверт вернулся в сейф; носовой платок он свернул и засунул в карман. Я не возражал: его уличающая ценность во владении братьев не стоила того, чтобы с отвращением оставлять его здесь. Он закрыл сейф и вернулся туда, где я сидел.
  
   "Что-нибудь интересное?"
  
   Я указал на несколько странностей, с которыми столкнулся в ящиках, но позаботился оставить их на месте. Теперь Холмс вытащил каждый из них и бросил на промокательную бумагу: очевидно, что он заботился о том, чтобы предупредить братьев об обыске, не больше, чем о том, чтобы оставить отпечатки пальцев. "Лезвие неправильной формы", - сказал он о стилете, который я нашла в верхнем ящике. Он просмотрел брошюру о скандинавских богах, опубликованную Ассоциацией сынов Скандинавии Соединенного Королевства, но остальное - монографии о Стоунхендже и Стене Адриана, Статья в Times о кладе, обнаруженном в Девоне, брошюра о северных созвездиях, чайная чашка the dollies - все это он пролистал пренебрежительным жестом, прежде чем вернуться к полкам, чтобы снять и вытряхнуть каждую книгу, одну за другой.
  
   Я надела крошечную фарфоровую чашечку на кончик своего мизинца. Было странно обнаружить эту вещь во владении этого человека. И ровно неделю назад я увидела набор, в точности повторяющий этот, - три чашки на миниатюрном эмалированном подносе. Если бы мы нашли эту пропавшую чашку с другими трофеями в сейфе, она имела бы совсем другое значение, но была брошена вместе с другими вещами в ящик ...?
  
   И вот, объект вызвал серию мыслей, которые я пытался держать на задворках своего сознания. Тем не менее, это должно было быть раскрыто, и когда, если не сейчас?
  
   "Холмс, играют ли трехлетние дети в чаепитие с куклами?"
  
   "Мой опыт общения с трехлетними детьми ограничен", - ответил он.
  
   "У соседей Адлеров, из одиннадцатого дома, есть дочь восьми или девяти лет. Она играет на чаепитии для кукол. Я делал это сам, когда был в ее возрасте. И у нее есть привычка играть с Эстель Адлер, когда они встречаются в парке. Она также ссылалась на книги. Хотя некоторые дети действительно читают в раннем возрасте. Я сам это сделал".
  
   "Есть ли у этого увлекательного повествования направление?"
  
   Я сделал ободряющий вдох. "Все это время, Холмс, Дамиан был... не совсем откровенный с нами ".
  
   "Он солгал?" Холмс сказал напрямик. "Люди обычно так и делают, хотя я уже рассказал вам о его причинах".
  
   "Но, насчет ребенка".
  
   Он прекратил то, что делал. "А что насчет нее?"
  
   Я покрутила чашку на кончике пальца, чтобы не встречаться с ним взглядом. "Та фотография, с Адлерами. Он выглядел устаревшим ".
  
   "Что ты имеешь в виду?"
  
   "Платье и прическа Иоланды. В наши дни мода быстро меняется, особенно длина юбок. Платья в ее доме отражали современные вкусы - даже у тех, которые не были новыми, были подогнаны подолы. Я заметила, потому что это показалось мне неуместным, что богема так внимательна к моде ". Я оторвал взгляд от чашки на своем пальце. "Я бы сказал, что юбке на этой фотографии три или четыре года. И стрижка волос."
  
   "Фотография была сделана в Шанхае", - указал он.
  
   "Где, я согласен, стили могут отставать от времени. В равной степени возможно, что Иоланда открыла в себе чувство моды только после того, как приехала в Лондон. Но..."
  
   "Вы предполагаете, что фотография была сделана несколько лет назад? Почему Дэмиан должен..."
  
   Он остановился.
  
   Я закончил мысль. "Если фотография действительно была сделана несколько лет назад, то ребенок старше, чем Дамиан позволил нам поверить. Была бы соседская девочка так же заинтересована в обмене книгами, если бы Эстель было три с половиной года?"
  
   "Это не мог быть ребенок, родившийся в 1913 году", - заявил он.
  
   "Дороти Хейден? Нет, я согласен, если только эта фотография не является замечательно хорошей подделкой. Но даже если Иоланда и братья-Хейден - у этого человека слишком много имен! Даже если они расстались в 1917 году, ребенок мог родиться после этого и был маленьким, когда Дэмиан приехал в 1920 году ".
  
   "Вы предлагаете, что, если бы Дамиан был обеспокоен тем, что я не буду искать его жену, как только узнаю ее историю, это было бы применимо вдвойне, если бы я подозревала, что ребенок даже не его. И это, " признал он, " еще больше объяснило бы продолжающийся контакт Иоланды со своим бывшим мужем, будь он отцом ребенка".
  
   Он снова повернулся к полкам, но мне показалось, что его мысли были заняты не его действиями. И, по правде говоря, не был моим.
  
   Мы не нашли ничего более интересного, хотя я был благодарен братьям, что они пробыли здесь меньше года и не наполнили дом жуткими сокровищами на всю жизнь.
  
   Когда мы закончили, Холмс обернул листом бумаги стеклянное пресс-папье со стола для снятия отпечатков пальцев и сунул его в карман вместе с пузырьком неизвестной жидкости из сейфа и образцом песка для промокания. Он стоял, глядя на письменный стол с заваленными брошюрами и другими предметами - не на чайную чашку, которая лежала у меня в кармане, - а затем взял стилет. Он мгновение рассматривал его большим пальцем, затем поднял его высоко и злобно провел им вниз: по фотографии ирландского каменного креста на открытке; по расписанию поездов под ним; по дешево напечатанной брошюре о норвежских церквях в Британии и странице календаря, показывающей фазы луны за 1924 год, и по заляпанной зеленой промокашке, глубоко въевшейся в дерево самого стола.
  
   Мы оставили это там, объявив войну.
  
  
  
   ***
  
   Вернувшись в квартиру Майкрофта, где было тихо, если не считать храпа, доносившегося из коридора, мы приготовили ужин из хлеба и сыра, выпили чаю и отправились спать.
  
   Самым необычным было то, что Холмс заснул, а я лежал, разглядывая узоры уличных фонарей на потолке. Через час, вскоре после четырех утра, я выскользнул в гостиную и устроился, укрыв ноги пледом, с еще одним чайником чая под боком, читая газеты за понедельник.
  
   Что-то шевелилось в моем сознании, и я не знал, что это было. Отчасти это было осознание напряженности: Да, я испытала облегчение от того, что Дамиан, казалось, был в безопасности, но это было заменено растущим убеждением, что он и ребенок уехали в смертельную опасность.
  
   Более того, какая-то комбинация событий или объектов, свидетелем которых я был, бродила на задворках моего сознания; какая-то тревожная фигура разрасталась в темноте, и единственным способом побудить ее выйти на свет сознания было игнорировать ее. Я решительно перешел к новостям, важным и тривиальным, и пил свой чай, пока он не остыл и не стал горьким. Наконец, я выключил свет и сел в предрассветных сумерках.
  
   Сегодня мне придется еще раз поговорить с горничной Адлеров, Салли. Ничто из того, что она сказала, не придавало значения возрасту ребенка, но, конечно, если бы я спросил, она смогла бы сказать мне, сколько лет Эстель. Помимо размера, каковы были определяющие различия между обычным восьмилетним ребенком и не по годам развитым четырехлетним? Может быть, зубы? Я должен был сначала выяснить. И почему мне не пришло в голову уточнить ее возраст у той соседки?
  
   (Кое-что, что я прочитал несколько дней назад, дразнило меня в глубине души. Должно быть, это была та куча газет в Сассексе, где месяц за месяцем появлялись новости, которые перетекали одна в другую. Убийство здесь, рейд с наркотиками там, приравненный по весу к фотографии охотничьего завтрака и июньской экскурсии на побережье... Я решительно отказываюсь от прямого подхода.)
  
   Также сегодня нам нужно найти владельца этого аккуратного дома с террасой в нескольких минутах ходьбы от трех железнодорожных вокзалов. Независимо от того, владели ли братья этим или сдавали в аренду, возникла бы бумажная волокита - возможно, именно поэтому он так заботился о том, чтобы Гандерсон об этом не узнал.
  
   (Экскурсия на побережье. Но не на побережье...)
  
   Должен ли я попросить Холмса пересмотреть с Майкрофтом преступления полнолуний? Возможно, два брата вместе увидели бы закономерность, которую я упустил.
  
   (Она умерла в полнолуние, и я читал газеты на той неделе и наткнулся кое на что ...)
  
   Мои дни в Сассексе, на самом деле, были прекрасными каникулами, целых четыре дня одиночества и пчел, собранных вместе, теперь, когда я подумал об этом, в книге Холмса. Мужчина, который ушел на пенсию в удивительно раннем возрасте из оживленного человеческого улья, каким был Лондон, смирившись с убеждением, что человек, которого он называл "Женщиной", был потерян для него, что его жизнь была - насколько он знал - бесплодной. Он исчез, предоставив мне возможность наслаждаться покоем, книгой и небом - сначала метеоритами, затем тем замечательным лунным затмением. Как жаль, что он был в городе, где небо, без сомнения, было слишком светлым-
  
   (Реклама! Что касается тура по Томасу Куку, на затмение - но не на лунное затмение; зачем устраивать тур к чему-то, что видно из собственного сада за домом? Это означало-)
  
   Я сбросила ковер и прошлепала по коридору к кабинету Майкрофта, нетерпеливо пробегая своими набитыми песком глазами по полкам, пока не заметила его альманах за 1924 год.
  
   Я нашел страницу, прочитал ее и, подняв глаза, увидел Холмса в дверях, вызванного моими шагами или смятением в моем мозгу.
  
   "Что ты обнаружил?"
  
   "Это может быть ничем".
  
   "Скажи мне", - потребовал он.
  
   "Томас Кук рекламировал экспедицию в Скандинавию - ну, это не важно". Я попытался привести в порядок свои мысли. "Холмс, возможно, это не сентябрьское полнолуние, которого ждут Братья. В него входят полные луны, но я думаю, что он выбирает небесные события. Баран в Лонг-Мег умер первого мая, в кельтский праздник Белтейн. Альберт Сифорт умер в ночь Персеид. Братья, возможно, нацелены на солнечное затмение ".
  
   "Затмение? В Англии?"
  
   "Нет, в основном это Арктика. Это увидят части северной Скандинавии, хотя кажется, что Берген, Норвегия, может быть на самом краю. Однако, Холмс, я...
  
   "Когда?" - спросил я.
  
   Я снова посмотрела на страницу, надеясь, что прочитала неправильно, но это было не так. "Тридцатое августа".
  
   Осталось четыре дня.
  
  
   39
  
  
   Инструмент:Инструмент должен включать в себя все четыре элемента.
  
   Помимо этого, Инструмент должен быть сформирован практикующим
  
   жить своей собственной жизнью, как втягивать, так и отдавать
  
   Приведите в действие инструмент, рука должна двигаться, даже когда
  
   им двигает рука.
  
   Свидетельство, IV:3
  
  
  
   ТЯЖЕЛАЯ ТИШИНА ДАВИЛА НА НАС. ХОЛМС смотрел на меня очень долго, прежде чем его взгляд скользнул вниз, к альманаху, и он прерывисто вздохнул. Его рот приоткрылся, когда он повернулся к двери.
  
   "Майкрофт!" - крикнул он.
  
   С грохотом ног по полу Майкрофт Холмс осознал потребность своего брата. В течение нескольких минут телефон вызывал помощь из ближнего и дальнего зарубежья. К голосам братьев Холмс вскоре присоединились другие, и я слушал через открытую дверь кабинета, как сложный механизм отдела Майкрофта был захвачен и направлен на поиск пары мужчин, младший из которых, возможно, выглядел больным или в состоянии алкогольного опьянения, с ребенком в возрасте от трех до восьми лет. Границы; паромы; телеграммы: к половине восьмого гостиная звучала как генеральный штаб накануне битвы.
  
   Все это время я сидел за огромным столом Майкрофта, пытаясь привести в порядок свои мысли. Часть моего разума была занята составлением списка возможных мест, которые могли бы выбрать братья и которые находились в пределах досягаемости от Бергена: страна викингов, откуда рейдеры отправились завоевывать Британские острова; дом Водена, главного бога викингов и фигуры, которая во многом соответствовала представлению Братьев о себе.
  
   Но когда я составил список, я затем вытащил мелкомасштабную карту Соединенного Королевства и изучал ее, подперев подбородок руками. Через некоторое время я переоделся в приличную одежду и спустился вниз, чтобы попросить у консьержа здания его копию расписания Брэдшоу. Я поднялся и прошел через комнату, незамеченный девятью срочно занятыми мужчинами, чтобы снова сесть за письменный стол.
  
   Час спустя я увидел, как Майкрофт, все еще в халате, зашел в свою комнату. Холмс разговаривал по телефону в гостиной, но минуту спустя впервые с тех пор, как он разбудил своего брата, наступила тишина. Я услышала щелчок его зажигалки и шуршание подушек, раскладываемых на диване.
  
   Я вышел и обнаружил, что Холмс сидит перед камином, пристально глядя на холодные камни. Пока закипала вода для кофе, я прошла через гостиную и собрала полдюжины пустых чашек, складывая их для мытья. Я рассеянно поджаривала хлеб и умудрилась соскрести половину пригоревшей массы в раковину, когда приехала миссис Каупер. Она с удивлением посмотрела на следы беспорядка там, где обычно обнаруживала чашку и одну запачканную пепельницу, затем рывком открыла дверцу духовки, выпустив еще одно облако дыма. Я поспешно ретировался со своим собственным надкушенным тостом туда, где сидел Холмс.
  
   Он выглядел пораженным, когда я поднесла чашку к его носу, и длинный пепел от его забытой сигареты упал на ковер. "Рассел, вот ты где. Ах, кофе, хороший. Ты видел свое письмо?"
  
   Утренняя почта лежала на столе у двери. На конверте кремового цвета было мое имя, написанное старинным и слегка дрожащим почерком. Я отнес его обратно к дивану и открыл большим пальцем. Это было от профессора Леджера, которому я дал свой адрес в Лондоне.
  
   "Майкрофт организовал наблюдение за всеми пограничными переходами", - говорил Холмс. "Все международные паромы будут подвергнуты досмотру, а все порты Северной Европы разослали фотографии двух мужчин на случай, если они уже пересекли границу. То же самое с самолетами - и начальниками портов, на случай, если он попытается нанять небольшую лодку. Я боюсь, что мы закрываем дверь конюшни за хвостом лошади, и что они покинули страну сразу же, как вы увидели, как они отъехали от дома, обнесенного стеной, но, возможно, мы сможем, по крайней мере, отследить, куда он сбежал ".
  
   Вошла экономка с более узнаваемым подносом для завтрака, подвинув столик перед эксцентрично выбранным Холмсом местом для сидения. "Съешьте что-нибудь, Холмс", - настаивал я.
  
   Казалось, он меня не слышал, поэтому я взяла ломтик нетронутого тоста, намазала его маслом и джемом, сложила пополам и вложила ему в руку. Он рассеянно откусил кусочек, но продолжал говорить.
  
   "Пароходы в Берген отправляются из Халла, и Майкрофт сопровождает двух мужчин с фотографиями. Это не должно требовать задержки судна, которое запланировано ..."
  
   "Холмс, могу я кое-что сказать?"
  
   Его серые глаза поднялись, и он впервые посмотрел на меня. "Конечно, Рассел. Что это такое?" Он откусил тост, его тело насыщало само себя, в то время как мысли были где-то еще.
  
   "Возможно, мы на неверном пути".
  
   Он нетерпеливо сглотнул, уронив остатки своего завтрака в пепельницу. "Объясни".
  
   "Когда мы считали, что Эстелле три года, вы считали маловероятным, что одинокий мужчина - Братья - рискнул бы взвалить на себя бремя младенца. И, как вы сказали, избавиться от маленького тела прискорбно просто. Однако мы знаем, что ребенок был жив по состоянию на ночь со среды на среду. Что делает это важным ". Я протянул ему письмо.
  
   Понедельник, 25 августа
  
   Дорогая мисс Рассел,
  
   Возрастные немощи достаточно досаждают телу, но воздействие на разум я нахожу особенно неприятным. Это примечание в качестве второй мысли, которая в лучшие времена пришла бы мне в голову, когда вы все еще были в моем присутствии. Я могу только верить, что в поговорке "лучше поздно, чем никогда" есть доля правды.
  
   Размышляя над ситуацией, которую вы мне вчера представили, я пришел к пониманию, что забыл упомянуть один аспект некромантии, возможно, потому, что это одна из самых отвратительных вещей, которая заставляет здоровый разум содрогаться. Я говорю об относительной силе крови невинного.
  
   На протяжении веков и по всему миру жертвоприношение девственницы считалось наиболее эффективным. Прошлой ночью, когда я лег спать, мой покой был нарушен мыслью о том, что подозреваемый вами некромант может находиться поблизости от юных невинных существ.
  
   Если рядом с ним есть молодые женщины или ребенок любого пола, предупредите их, умоляю вас.
  
   Твой,
  
   Кларисса Леджер
  
   Когда его глаза добрались до нижней части страницы, я спросила: "Что, если его намеченная жертва - не Дамиан? Что, если это ребенок? Который мог бы быть его собственным ребенком. Как он пожертвовал своей собственной женой?"
  
   На его лице боролись надежда и ужас, но, не говоря ни слова, он унес письмо из комнаты. Две минуты спустя вошел Майкрофт со снятыми брекетами и пятнами крема для бритья под подбородком и поднял телефонную трубку. Когда он дошел до своего заместителя, он сказал: "Мортон? Нам нужно изменить описание поиска. Двое мужчин и ребенок могут быть одним мужчиной и ребенком. Да."
  
   Через двадцать минут сделанные ранее заказы были изменены, и телефон снова был установлен на свои крючки. Майкрофт покинул нас и вернулся без крема для бритья, с завязанным галстуком и застегнутым жилетом. Мы перешли к обеденному столу, где миссис Каупер поставила перед Майкрофтом тарелку со свежесваренными яйцами в салфетке. Мы с Холмсом пили кофе; он допил свой напиток еще одной сигаретой. Несколько раз за эти годы у меня были причины сожалеть о том, что я не употребляю табак: это был один из таких случаев. Вместо этого я уронила голову на руки и потерла кожу головы, как будто хотела привести в порядок свои мысли.
  
   "Это помогло бы, - пожаловался я, - если бы мы точно знали, что у братьев на уме. Это не случайное вычеркивание. У него есть план. Что это такое?"
  
   "Человеческие жертвоприношения в момент солнечного затмения, чтобы приблизить конец времен?" - Спросил Холмс. В такой формулировке это звучало по-настоящему безумно. Я еще немного почесал в затылке, и всплыла мысль.
  
   "Зачем убивать Иоланду? Было ли это полностью на службе ритуалу, и она была удобна? Или это была месть, что она бросила его и вышла замуж за Дамиана?"
  
   "Мы не знаем, что она бросила его", - возразил Майкрофт. "Конечно, она возбудила против него дело, но это способ полюбовного развода".
  
   "Свидетельские показания показывают, что Бразерс - человек, охотно принимающий совпадения", - заметил Холмс. "Он мог бы видеть, что два импульса привели его к одной и той же точке".
  
   "И третий", - добавил я, когда кое-что пришло мне в голову. "Помните, Дамиан сказал нам, что Иоланда была чем-то обеспокоена в середине июня? Что, если бы она узнала, что ее бывший муж и глава ее церкви убил Фиону Картрайт в Серне Аббас? Если бы Братья думали, что она собирается его сдать, это было бы еще одной причиной ".
  
   Майкрофт поерзал на своем стуле. "И все же, я должен был сказать, что элемент ритуала был особенно силен, если он взял на себя труд одеть ее в новую одежду".
  
   "Был ли кто-нибудь из остальных одет в новую одежду?" Я спросил, но этот вопрос не был рассмотрен в полицейских отчетах.
  
   "Возможно, нам придется подождать, пока мы не дадим Лестрейду то, что у нас есть, - сказал Холмс, - прежде чем мы сможем ответить на это".
  
   "В любом случае, - решила я, - мы можем не быть уверены, чего он хочет от ребенка, но я должна сказать, что его цель с Дамианом двоякая: отомстить за Иоланду и сделать то, что Свидетельство называет "потерей" силы Дамиана".
  
   "У него есть инструмент", " процитировал Майкрофт, - "чтобы пробиться сквозь пустое притворство и высвободить содержимое сосуда".
  
   "Он бы счел "содержимое" "сосуда" Дамиана значительным".
  
   "Что касается ребенка, " сказал Холмс, " "Чем больше жертва, тем больше высвобождается энергии".
  
   "Мир лежит загрунтованный", " тихо сказал я, " "для искры преобразования".
  
   Утро, которое началось с бурной деятельности, тянулось медленно. Холмс ходил взад-вперед и курил, расстроенный трудностями покидания этого места, в то время как ордера на арест Лестрейда ждали нас снаружи. Я удалился в кабинет Майкрофта со списком падежей скота, который начал составлять в пятницу вечером, а Майкрофт взял роман Г. К. Честертона, на который, судя по всему, совершенно не отвлекся.
  
   Два часа спустя я услышал разговор двух мужчин; некоторое время спустя Холмс просунул голову в дверь кабинета.
  
   "Я еду в Норвегию", - сказал он отрывисто. "Я могу понадобиться им в Бергене".
  
   Я не знал, имели ли они в виду Дамиана и Эстель или людей Майкрофта, но вряд ли это имело значение. "Все в порядке".
  
   Его взгляд на мне стал острее. "Ты не согласен?"
  
   "Откуда, черт возьми, мне знать?"
  
   "Рассел, это сомнение в твоих способностях должно прекратиться. Если у вас есть что предложить, говорите громче".
  
   "Узоры", - сказал я беспомощно. "У него должен быть шаблон, и единственный, который я могу найти, имеет мало смысла".
  
   "Покажи мне".
  
   Итак, я показал ему. И Майкрофт, который бросил Честертона, чтобы помочь Холмсу собрать набор для Скандинавии, и услышал наш разговор.
  
   Я не мог избавиться от мысли, что мой путь за последние две недели был усеян крошками улик, как тропа, оставленная в лесу в сказке. Но, точно так же, как случайное разбрасывание крошек может быть соединено в линии, так и случайные свидетельства будут казаться совпадающими.
  
   И я не был достаточно уверен в себе, чтобы быть уверенным, что узоры, которые я видел, были реальными.
  
   "Можно подумать, что если жертвоприношение опирается на силу затмения и отражает ее, то исполнитель перевернет небо и землю, оказавшись в месте величайшей темноты. Но я не уверен, что это имеет первостепенное значение для автора Свидетельства . Книга полна мелких несоответствий; символическая истина для него гораздо важнее простого факта ".
  
   Большинство мужчин, отправившихся на отчаянные поиски сына или племянника, были бы нетерпеливы к этому экскурсу в академическую теорию; эти двое мужчин такими не были.
  
   "Итак, два небольших доказательства беспокоят меня. Во-первых, одной из книг на столе Братьев был путеводитель по Великобритании. Он сделал пометки в записях о Лондоне и Манчестере и загнул, а затем разгладил несколько других страниц, включая ту, где описывался Уилмингтонскийгигант. В путеводителе было два листка бумаги. Один из них положил начало лондонскому разделу, другой был посвящен Шотландским островам.
  
   "Второе. В столе Миллисент Дануорти лежала папка, относящаяся к "Детям огней". В бухгалтерской книге были записаны расходы - наем зала, изготовление шкафов, свечи, чай, - но были и другие заметки. Один из них касался стоимости размещения рекламы в различных газетах; было несколько объявлений агентов по недвижимости о сдаче в аренду помещений, больших, чем то, которое они используют сейчас. И там была страница, написанная почерком мисс Дануорти, с указанием времени и цен. Такого рода вещи, которые вы бы записали без необходимости записывать детали, потому что вы знали, к чему они относятся.
  
   "Я не записывал это, но, насколько я помню, эти сроки и цены соответствуют тарифам вашего консьержа Брэдшоу на поезда из Лондона в Шотландию".
  
   Я потянулся за маленькой картой, которую изучал, затем отказался от нее в пользу более подходящей из ящика Майкрофта с картами. Отодвинув локтем скопившиеся заметки и книги, я разложил карту на промокашке, затем нашел в углу линейку для разметки и ржавый транспортир, которым, вероятно, не пользовались с тех пор, как Майкрофт был школьником.
  
   "Теперь, насчет этой части я не уверен, поскольку я работал в меньшем масштабе, но давайте посмотрим, как это переносится на эту". Я нарисовал маленький крестик на полпути вверх по левой стороне Британии. "Четыре места в Англии, начиная с майского дня, или Белтейна, когда в каменном круге в Камбрии был зарезан баран. Второй, семнадцатого июня - в полнолуние - была Фиона Картрайт, вырезавшая мужскую фигуру на склоне холма в Дорсете." Я ставлю второй крестик на карте, над Серне-Аббасом, затем третий в правом верхнем углу - пустота Йоркширских холмов. "Двенадцатого августа, в ночь метеоритного дождя Персеиды, Альберт Сифорт был убит у каменного круга в Йоркшире. А три дня спустя, на вторую ночь полнолуния, Иоланда Адлер умерла в другом месте вырезания на холме Мале в Сассексе. " Я ставлю крестик для Иоланды в правом нижнем углу карты.
  
   "Жертвы мужского пола - баран и Альберт Сифорт - были найдены в кругах: Длинная Мэг и ее дочери, и Высокие мостовые камни, оба женских места. Две женщины были найдены у мужских фигур."
  
   Четыре отметки на карте; две пары сбалансированных мужских и женских энергий. Я проложил прямой край поперек отметок и соединил их, придав форму, которая была не совсем трапециевидной, поскольку верхние углы были немного выше слева.
  
   "Четырехугольный многоугольник", - отметил Холмс, его голос не произвел впечатления.
  
   Но я не закончил. "Я спросил Майкрофта о событиях, происходящих во время полнолуний. Среди тех, кого он вспомнил, были овца с перерезанным горлом в неолитической гробнице на Оркнейских островах восемнадцатого мая и странное пятно крови на алтаре собора в Керкуолле, также на Оркнейских островах, шестнадцатого июля: обе эти даты приходились на полнолуния."
  
   Они наблюдали, как я провел линейкой вдоль двух боковых линий фигуры и расширил их, образовав длинный узкий треугольник, простирающийся по всей длине Британии и даже больше.
  
   Местом встречи было море к северу от Оркнейских островов. Я недовольно постучал карандашом по передним зубам. "На другой карте они собрались вместе в середине Оркнейской группы. Здесь..."
  
   Я продублировал линии на карте меньшего размера, затем установил точку транспортира на вершине треугольника, описав круг, охватывающий острова. Когда я убрал руки, это была форма, которая осталась:
  
  
  
   ***
  
   "Однако четыре точки могли бы с таким же успехом обозначать и это", - возразил Холмс, беря карандаш и линейку, чтобы соединить углы многоугольника, определяя его центральную точку. Мы наклонились, чтобы осмотреть местность к северу от Ноттингема и Дерби.
  
   "Рипли?" Я сказал. "Саттон? Насколько я могу судить, там нет ничего неолитического ".
  
   "В месте встречи треугольника тоже нет ничего неолитического, если только оно не находится под Северным морем".
  
   "Ты прав". Я снял очки и потер уставшие глаза. "Я говорил тебе, что в этом было мало смысла. Хотя на карте меньшего размера он выглядел лучше ".
  
   "Это всего лишь вопрос трех или четырех степеней", - сказал Майкрофт успокаивающим голосом и встал. "В любом случае, возможно, мне лучше расширить круг получателей заказа на часы, включив в него отечественные пароходы".
  
   "И поезда", - сказал я.
  
   Холмс ничего не сказал, просто изучал карту, словно надеясь на появление светящихся рун в окрестностях Ноттингема. Затем его взгляд переместился на север, к россыпи островов у оконечности Шотландии.
  
   Я знал, о чем он думал, так же точно, как если бы он бормотал свои мысли вслух. Он взвешивал, насколько я был уверен, насколько тщательно я собирал эти обрывки доказательств, не уловили ли его глаза чего-то, чего не заметили мои. В конце концов, в обоих случаях - расписание и потрепанный путеводитель - информация была подхвачена на ходу, так сказать, отмечена мимоходом, в то время как я был полностью сосредоточен на чем-то, что казалось более важным. Если бы я в то время активно искал таблицы поездов, то он мог бы рассчитывать на то, что моя память о некоторых нацарапанных заметках будет твердой как скала и надежной. Но цифры, увиденные и наполовину отмеченные, в то время как мои мысли были где-то в другом месте?
  
   До этого он доверил свою жизнь в мои руки. Теперь он размышлял о том, чтобы отдать жизни своего сына и ребенка в те же самые руки. Я не знал, согласится ли он. Честно говоря, я надеялся, что он этого не сделает.
  
   "Мы заметили, что человек готов пожертвовать хронологической и географической точностью ради символической правды", - размышлял он.
  
   "Пятьдесят миль - это большая неточность", - возразил я.
  
   "Да, но две степени - это не так, Рассел. Если бы его карта говорила ему, что Высокие Мостовые камни находятся в одной или двух милях к западу, или Гигант на таком же расстоянии к востоку, тогда ваши линии встретились бы на Оркнейских островах."
  
   "Но мы не знаем его карты, и мы знаем, где будет затмение". Я действительно не хотел оспаривать у него ответственность за спасение этих двух жизней.
  
   "Если бы он собирался на Оркнейские острова на это ... мероприятие, где бы вы себе представили?"
  
   "Зловоние", - ответил я. "Два каменных круга, несколько отдельно стоящих камней и дамба. Могила, где в мае была найдена овца, является частью того же комплекса."
  
   Листок бумаги, на котором я отметил вероятные места вблизи Бергена, лежал на углу стола. Он перевел взгляд с неточной карты на список, а затем потер лицо обеими руками, сделав паузу на несколько вдохов, прижав кончики пальцев к векам. "Насколько я помню, сэр Вальтер Скотт представлял центральный камень в Стеннессе алтарем для человеческих жертвоприношений", - лениво прокомментировал он. Затем он опустил руки и встретился со мной взглядом.
  
   "Я поеду в Берген. Вам понадобится теплая одежда для Шотландии. И что, Рассел? Возьми револьвер."
  
  
   40
  
  
   Время: Поскольку работа часов должна выровняться перед
  
   пробил час, поэтому звезды и планеты должны выровняться перед
  
   Проделана огромная работа.
  
   Время круглое и повторяющееся, как циферблат часов; время - это
  
   прямой и никогда не дублируется в виде календаря Только на
  
   полночь - час колдовства - приостанавливается ли время между
  
   один день и следующий.
  
   Противоположные концепции, только сведенные воедино в произведении.
  
   Свидетельство, IV:4
  
  
  
   ХОЛМС ПРОНИК В кладовку МАЙКРОФТА, создав бурю шерсти и непромокаемых вещей, в то время как я занялся Брэдшоу и проблемой проезда из Лондона на Оркнейские острова. От Сент-Панкраса до Эдинбурга: от девяти до двенадцати часов; от Эдинбурга до Инвернесса: еще шесть или восемь; от Инвернесса до Терсо, на северной оконечности Шотландии - поезда два раза в день: шесть или семь часов. Если только я не успел на пятничный экспресс... но нет, откладывать это на пятницу было не очень хорошей идеей, поскольку, похоже, из Турсо на Оркни ходил только один пароход в день.
  
   Что, если бы я окунулся в воду до того, как сбежал из Шотландии? Несомненно, были регулярные рейсы из Инвернесса или Абердина, хотя они не были в Bradshaw's.
  
   Майкрофт зашел в кабинет и обнаружил, что я роюсь на его полках.
  
   "Я полагаю, у вас нет расписания пароходов на Оркнейские острова?" Я спросил его, хотя я больше думал вслух, чем задавал ему вопрос. "Я спрошу вашего консьержа - мне нужно узнать, что лучше: добираться на север поездом или по пути сесть на пароход. Конечно, если там плохая погода, я немного запутываюсь. Хотя, я полагаю, всегда найдется какой-нибудь сумасшедший шотландец, готовый отправиться в тайфун, если я предложу ему достаточно денег."
  
   "Или приставил пистолет к его голове", - сказал Майкрофт. Прежде чем я смог решить, было ли это его своеобразным чувством юмора или серьезным предложением, зазвонил телефон. Он потянулся мимо меня за инструментом на столе, и я вернулся к своему Брэдшоу.
  
   Его половина разговора состояла в основном из неодобрительного ворчания, поскольку он получил явно негативный отчет от одного из людей, отправленных ранее этим утром. Он закрепил наушник на крючках с точностью, которая указывала на то, что он был не так уж далек от того, чтобы швырнуть инструмент через всю комнату.
  
   "Не повезло?"
  
   "Ничего", - сказал он.
  
   "Я сяду на ночной экспресс до Шотландии", - сказал я ему. "Будет туго, но я должен успеть на север к четверговому пароходу". Я покачал головой. "Смешно думать, что ваш человек Лофте может проехать полмира за неделю, когда мне потребуется три дня, чтобы преодолеть семьсот миль".
  
   "Почему бы не использовать самолет?"
  
   Я уставился на него. "Что?" - спросил я.
  
   "Самолет. Хитроумное устройство с неподвижным крылом тяжелее воздуха? Существует с тех пор, как два брата в Америке убедили пропеллер и немного парусины подняться в воздух? Я полагаю, вы были на одном из них?"
  
   "Незабываемо", - сказал я с чувством.
  
   "Ну?" - спросил я.
  
   Для захватывающих развлечений, стремительных воздушных сражений или экстренных выходов из щекотливых ситуаций самолеты были идеальны; для перевозки людей на большие расстояния по сельской местности я не был слишком уверен. Да, Лофте мог броситься сломя голову на спор; да, почта теперь ежедневно летала по всей Америке; тем не менее, была большая разница между мешками с почтой и людьми, когда дело доходило до преодоления механических трудностей на высоте тысячи футов.
  
   Мне пришлось прочистить горло, прежде чем я смог мягко сказать: "Вряд ли на них можно положиться".
  
   "Imperial Airways существует с марта", - отметил он. "Конечно, не так уж много рейсов, но авиаперелеты - это путь в будущее".
  
   "Вы же не хотите сказать, что из Лондона на Оркнейские Острова летают коммерческие самолеты?" Я потребовал.
  
   "Нет", - признал он. "Мне следовало бы организовать что-нибудь более приватное".
  
   У меня было краткое видение потрепанного состояния Лофте в субботу вечером, но я сказал себе, что это было результатом шести тысяч миль; это будет всего лишь десятой частью потрепанности.
  
   Словно прочитав мои мысли, Майкрофт сказал: "Если я смогу найти для вас самолет, вы могли бы быть там через день, самое позднее в четверг".
  
   "Тебе не нужно произносить это так, будто ты предлагаешь какое-то угощение ребенку, Майкрофт".
  
   "Что это ты предлагаешь Расселу, Майкрофт?" При последней фразе Холмс вошел в комнату, чтобы принести стопку фотографий, на которых были изображены Адлеры и преподобный "Хейден".
  
   "Путешествие на самолете", - сказал я прямо. "И оставьте нам что-нибудь из этого".
  
   Он сосредоточился на том, чтобы отложить в сторону несколько снимков с каждой фотографии, но эмоции играли на его лице: удивление уступило место тошнотворному предчувствию, затем серьезному размышлению и, наконец, сменилось изумлением.
  
   "Забываешь, - размышлял он, - что за полгода отсутствия будут достигнуты технологические успехи".
  
   "Прошел целый год с тех пор, как Келли и Макреди пересекли Америку без остановок", - сказал Майкрофт, протягивая руку к телефону. "И команда кругосветного путешествия американской армии достигла Исландии с двумя из трех своих оригинальных машин".
  
   "Да, и Бостон потерпел крушение у Оркнейских островов, не так ли?"
  
   "Это твой ответ, Мэри?"
  
   "Нет, я полагаю, я мог бы подумать ..."
  
   Но рука Майкрофта уже лежала на инструменте. "Шерлок, если ты ищешь сложенные карты, я переложил их на секретер. Здравствуйте, это Карвер? Ты можешь найти Лофте и прислать его ко мне?"
  
   Холмс порылся в картах и извлек несколько, затем заметил меня. "Тебе обязательно стоять там, разинув рот, Рассел? Разве у тебя нет дел? Я рекомендую вам начать с поиска пилота, который принял присягу."
  
   "Благодарю вас, Холмс, за то, что посвятили меня богам технологии". Оказалось, что я должен был стать завсегдатаем амбаров.
  
   Водитель Холмса позвонил в звонок несколько минут спустя, и двое мужчин вышли через потайной дверной проем. Десять минут спустя звонок прозвенел снова, на этот раз для меня.
  
   Внешний вид мистера Лофте изменился до неузнаваемости за три дня, прошедшие с тех пор, как я его видел. Его лицо было выбрито, костюм настолько новый, что на нем все еще виднелись следы портновского мела, и единственным запахом вокруг него была слабая аура мыла для бритья.
  
   Майкрофт поприветствовал его словами: "Жене моего брата нужно немедленно быть на Оркнейских островах. Я хочу, чтобы ты помог ей ".
  
   Невозмутимый современный Филеас Фогг просто спросил: "Вам понадобятся и самолет, и пилот?"
  
   "Я могу запросить машину, если потребуется".
  
   "Когда вы говорите "немедленно", вы хотите совершить ночную посадку?" Я поспешил заверить его, что моя жажда скорости была просто отчаянной, а не самоубийственной. Он кивнул.
  
   "В таком случае, позвольте мне посмотреть, чем я могу напугать Общество".
  
   "Я полечу с вами, если позволите", - сказал я, думая: "моя жизнь, мой выбор пилотов". Затем Майкрофт осторожно прочистил горло. Я оглянулся. Он просто читал газету, но через мгновение я увидел источник его возражений.
  
   "На самом деле, " сказал я Лофте, - у меня есть несколько вещей, которые я должен сделать. Как насчет того, если я встречу тебя по дороге, кусочек? Скажем, через двадцать минут?"
  
   "Я не против подождать..."
  
   "Нет, нет, снаружи прекрасный день". Я схватила его блестящую новую панаму со столика и сунула ему обратно в руки. "Куда мы направляемся?"
  
   "Улица Албемарл", - ответил он.
  
   "Значит, пассаж Берлингтона. Двадцать минут. Увидимся там".
  
   Послушный, хотя и непонимающий, он вышел из парадной двери Майкрофта. Три минуты спустя я вышла через личный запасной выход Майкрофта.
  
   В том, что произошло дальше, нет ничьей вины, кроме моей собственной. Покидая тусклый туннель возле Эйнджел-Корт с мыслями о самолетах, я столкнулся лицом к лицу с человеком, которого в последний раз видел в коридорах Скотленд-Ярда. Хуже того, его реакция была быстрой.
  
   Оставить легкий кардиган, который был на мне, казалось предпочтительнее, чем напасть на одного из людей Лестрейда, но это была тренировка, а не скорость, которая вырвала мою руку из его жестких пальцев. Скорость действительно позволила оторваться от него на улице, когда я вел его по кругу вокруг Сент-Джеймсского дворца и к полуденной толпе на Пикадилли.
  
   Он был настойчив, отдайте ему должное. Я не отделывался от него, пока не нырнул в "Дорчестер" и не вышел из него, и даже тогда я позаботился о том, чтобы проложить себе обратный путь через закоулки Мейфэра. В общем, прошло целых полчаса, прежде чем я заметил Лофте, рассматривающего витрину с шелковыми платками в галерее Берлингтон.
  
   "Хорошо", - сказала я беспечно, мои глаза были где угодно, но не на нем. "Мы должны идти?"
  
   Он заметил, что у меня перехватило дыхание, и доказал свою состоятельность, сорвав шляпу со своей головы и нахлобучив ее на мою, затем проделал то же самое со своей курткой, которая облегала мои руки несколько менее полно, чем его. Он пригладил волосы обеими руками и последовал за мной обратно по Галерее, сняв галстук и закатав рукава, чтобы более полно сменить имидж. Издалека двое мужчин, покинувших зал игровых автоматов, один из которых, к сожалению, был не в форме, мало походили на молодую женщину, которая убежала от представителя закона.
  
   "Обществом" Лофте, как выяснилось, было Авиационное общество Великобритании. И сам мистер Лофте, как я выяснил, когда мы бдительными глазами прогуливались по Олд-Бонд-стрит, был капитаном Лофте королевских ВВС, начиная с первых дней войны, когда, если мне не изменяет память, средняя продолжительность жизни действующего пилота-истребителя составляла три недели. Даже после нескольких лет на Дальнем Востоке он все еще знал половину летчиков мира, а те, кого он не знал, по крайней мере слышали о нем. Это объясняло, как он смог в мгновение ока прокатиться на двух континентах.
  
   Авиационное общество носило облик науки в сердцах сумасбродных студентов. Мы прошли мимо величественной вывески и через полированную парадную дверь попали в мелкий бунт, который не потерпели бы в этом бастионе богемного избытка, кафе é Royal. Пятеро шумных молодых людей мчались - в буквальном смысле - вниз по длинной лестнице, в то время как шестой перекинул ноги через перила и спрыгнул на этаж ниже, ввязавшись в драку, когда он ударился о ковер впереди стаи, которая обогнула крыльцо и направилась к тем комнатам, которые находились позади. Голоса, доносившиеся из глубины здания , указывали на спорные результаты и обвинение в мошенничестве; достойный швейцарец рядом со мной выглядел лишь слегка смущенным.
  
   "Мы подождем их здесь", - предложил он, ведя меня в гостиную, слишком опрятную, чтобы ее можно было использовать для чего угодно, кроме как для случайных развлечений гостей и дам. Он сунул мне в руку непрошеный бокал шерри и выскользнул. Я поставил стакан на стол и огляделся вокруг.
  
   Тихая комната была украшена в основном фотографиями: бунт после пересечения Ла-Манша в 1909 году; первый самолет Райтов, крылья которого тревожно опущены, но колеса не касаются земли; воздушный бой над английскими полями; Алкок и Браун, стоящие рядом с бипланом, на котором они пересекли Атлантику. Я задержался на последнем - несомненно, неизмеримо тяжелее, чем поездка в Шотландию, и это было целых пять лет назад. Я ломал голову над следующей фотографией любопытного вида самолета с огромным набором пропеллеров, неуместно прикрепленных к его крыше. Это напоминало какое-то невероятное насекомое.
  
   "Это автожиро", - произнес голос американца у меня за спиной.
  
   Я не знал, что в комнате был кто-то еще, но мужчина сидел на стуле с высокой спинкой в темном углу. Я неопределенно улыбнулась в его сторону и вернулась к фотографии. "Это похоже на результат столкновения двух самолетов", - прокомментировал я. Затем, осознав, что шутка о столкновениях в воздухе, возможно, здесь не в лучшем вкусе, я исправил ее на: "... или фрагмент очень модернистской скульптуры. Он действительно функционирует?"
  
   "Они поднимаются", - лаконично сказал он. "Я мог бы вам чем-нибудь помочь?"
  
   "Нет, я здесь с мистером-капитаном-Лофте. Я думаю, он ушел, чтобы найти кого-то ".
  
   "Вероятно, я". Мужчина поднялся со стула и направился в мою сторону. Наблюдая за неравномерностью его продвижения, я сначала подумал, что он был ранен, затем решил, что он был пьян. Когда он предстал передо мной, я увидел, что это было и то, и другое.
  
   Он был обожжен. Блестящая рубцовая ткань распространилась по его шее до линии челюсти, кожа на левой руке была достаточно натянутой, чтобы препятствовать подвижности, а скованность походки свидетельствовала о дальнейшем повреждении. Он держал свой напиток в правой руке и наблюдал за моей реакцией на его внешний вид.
  
   Должно быть, это тяжело - ждать, пока каждый новый знакомый осознает последствия шрамов. Особенно когда новая знакомая была не совсем непривлекательной молодой женщиной.
  
   "Я Мэри Рассел", - сказала я и заколебалась, протягивать мне руку или нет.
  
   Он принял решение за меня, переложив стакан в левую руку, сосредоточившись на мгновение, пока пальцы не обхватили его, затем протянул мне правую руку для рукопожатия. "Рад с вами познакомиться. Меня зовут Кэш Джавиц."
  
   Я сузил глаза. "Детройт?"
  
   Он вернул стакан в более надежную хватку. "Примерно в пятидесяти милях отсюда. Как ты догадался?"
  
   "Акценты - одно из ... хобби моего мужа, можно сказать. Я кое-чему учусь у него ".
  
   "Я здесь так долго, что некоторые янки думают, что я британец".
  
   "Я тоже. Мать была англичанкой, я из Калифорнии, мой отец из Бостона ".
  
   "Итак, чего хочет Лофти?"
  
   "Мне нужно срочно попасть в Шотландию. Мистер Лофте, похоже, решил, что это подходящее место, чтобы начать поиски ".
  
   Он поднес стакан к лицу и выпил, наблюдая за мной поверх него. "Где именно в Шотландии?"
  
   "Ну, на самом деле, Оркнейские острова. Это острова..."
  
   "Я знаю, где находятся Оркнейские острова. Не так ли, ты, змея?"
  
   Я был застигнут врасплох, пока не ответил голос Лофте; я не слышал, как он вошел.
  
   "Не будь груб с леди, Кэш. Простого "нет" будет достаточно ".
  
   "Сколько?" Вместо этого сказал Джавиц.
  
   "У вас есть "самолет"?"
  
   "Подожди минутку", - перебил я. "Не хочу обидеть, мистер Джавиц, но мой муж посоветовал мне найти пилота, который взял на себя обязательство. Учитывая расстояние, я бы сказал, что это была хорошая идея ".
  
   "Он будет трезв", - заверил меня Лофте.
  
   "В основном", - пробормотал Джавиц себе под нос.
  
   Лофте нахмурился, глядя на американца, затем сказал: "Кэш знает местность, как никто другой. Когда королевские ВВС больше не разрешали ему летать, он поступил на службу в военно-морской флот и провел так много времени в районе залива Скапа, что его сделали почетным оркадианцем. Острова коварны, ветры могут быть трудными. Я бы доверил наличные моей матери ".
  
   "Эта твоя мать: она все еще жива?"
  
   "Значит, моя сестра".
  
   "Я видел фотографию его сестры", - прокомментировал американец. "Она была бы в безопасности от меня, без вопросов".
  
   Я посмотрела на него. Это складывалось в одну из тех ситуаций, подробности которых Холмсу знать не обязательно.
  
   "Отвечая на твой вопрос, Кэш, " сказал Лофте, " к вечеру у нас будет самолет. Я позвоню сюда, как только мы узнаем, что это за вид и где он находится. Затем мы сможем обсудить ваши гонорары".
  
   "К тому времени ты протрезвеешь", - твердо добавил я.
  
   Джавиц рассмеялся и одним глотком допил остатки своего напитка. "Если я не буду, что ты будешь делать? Летать на ней самому?"
  
   "Я полечу на ней", - сказал Лофте.
  
   "На Оркнейские острова?"
  
   Вопрос был близок к насмешке, но Лофте выдержал взгляд американца. "На карту поставлены невинные жизни, Кэш. Мужчина и ребенок. Мисс Рассел должна прибыть на Оркнейские острова не позднее пятницы."
  
   "Правильно. Хорошо. "Позвони мне, когда узнаешь. Но если это какой-то мусор, скрепленный жевательной резинкой и проволочной сеткой, вы можете забрать его сами. Я собираюсь пойти поискать себе что-нибудь на обед ".
  
   Он гордо вышел, на ходу поставив свой пустой стакан на полированный стол. Я смотрел, как он уходил.
  
   "Может ли он летать, с этой рукой?" Я спросил своего спутника.
  
   "Он летает по своей воле, а не по плоти. Он приведет тебя туда".
  
   Бросив последний взгляд на дверь, через которую вышел американец, я подумал, как жаль, что мы не смогли взять Лофте с собой. Человек, имеющий опыт в создании транспорта из воздуха, мог бы пригодиться, если бы у нас закончилось топливо на полпути над Кэрнгормсом.
  
  
   41
  
  
   Место (1): Как небесные тела оказывают свое влияние, так и
  
   исторические тела формируют друг друга, Британия - это сумма
  
   его народы: древние; римляне; англы и
  
   Саксы; северные народы; норманнские французы.
  
   Все строили свои дороги, растили своих детей и оставляли свои
  
   имена, их боги и их Силы.
  
   Свидетельство, IV:6
  
  
  
   Я ДОБРАЛСЯ До АЭРОДРОМА ХЕНДОН НЕЗАДОЛГО ДО РАССВЕТА в среду. Самолеты, которые предстали моему взору, были обнадеживающе прочными, сверкающими новинками, гордыми, широкогрудыми предвестниками мускулистого будущего полета.
  
   К сожалению, это был не тот самолет, который нам дали.
  
   Машина Майкрофта отвезла меня дальше в поле, где я увидел Лофте и Джавица, свисающих с крыла машины, которая даже в полумраке казалась изношенной. Двое мужчин орудовали гаечными ключами, а третий мужчина стоял на земле с электрическим фонариком. Они провели на поле несколько часов, судя по состоянию их одежды и жирным отпечаткам рук, покрывавшим фюзеляж от винта до руля направления.
  
   Помощник Майкрофта, пятидесятилетний кокни по имени Карвер, хотел уехать, как только я вышел из машины, но я остановил его.
  
   "Этим мужчинам нужен кофе и что-нибудь перекусить. У вас есть двадцать минут."
  
   "Двадцать - ты знаешь, сколько сейчас времени?"
  
   "Я верю. Рассмотрим это из книги мистера Холмса... просьбы."
  
   Карвер вскинул руки и уехал, взвизгнув шинами. Я подошел к мужчинам, которые смотрели на меня задними концами и спорили.
  
   "Есть ли проблема?" Громко спросил я.
  
   "Нет", - сказал Лофте.
  
   В то же мгновение Джавиц ответил: "Нет, если вы хотите упасть с неба".
  
   "Нет никакой проблемы", - повторил Лофте. "Мой друг просто щепетилен в отношении своего оборудования".
  
   "Быть "щепетильным" - это хорошо", - сказал я ободряюще.
  
   Машина была внушительно большой, с почти сорока футами крыльев, возвышаясь надо мной на высоте десяти футов. Лофте подошел, встал рядом со мной и рассказал мне об этом гораздо больше, чем мне нужно было знать: сделано компанией "Бристоль" четыре года назад, крейсерская скорость восемьдесят пять миль в час, двигатель Siddeley Puma мощностью 230 лошадиных сил, площадь крыла 405 квадратных футов. Я кивал головой в нужных местах и задавался вопросом, кому принадлежала эта штука и почему он позволил нам ее убрать.
  
   "С вашей точки зрения, самое лучшее в нем, - сказал он, - это то, что у него радиус действия пятьсот миль".
  
   "Ты хочешь сказать, что мы можем долететь до Оркнейских островов только с одной остановкой?" - Спросил я в изумлении.
  
   "Ну, - сказал он, - теоретически, возможно. На практике торопить события - не лучшая идея. Сначала он сядет в Йорке, просто чтобы осмотреться ".
  
   Было что-то зловещее в том, как он это предложил. "Какого рода вещи?"
  
   "Это незнакомая машина, он будет ... консервативен".
  
   "Ты чего-то не договариваешь мне".
  
   "Ничего важного. Ну, просто, в последний раз, когда она была наверху, она немного тяжело опустилась. Сейчас он удостоверяется, что..."
  
   "Эта машина разбилась?"
  
   "Не столько разбился, сколько... ну, я полагаю, да, он разбился ".
  
   Джавиц наконец заговорил; я скорее хотел, чтобы он этого не делал. "Это кусок дерьмовой машины, который буквально загнали в землю. Если бы у меня было три дня, чтобы разобраться с этим, я был бы счастливее. Но я доставлю тебя туда целым и невредимым, даже если это будет последнее, что я сделаю ".
  
   "Это не совсем обнадеживает, мистер..."
  
   "Шутка", - сказал он, обнажая зубы в усмешке. "С ней все будет в порядке".
  
   Было, конечно, не слишком поздно сесть на поезд до Эдинбурга. И я мог бы это сделать, если бы Джавиц не выбрал этот момент, чтобы бросить свой гаечный ключ в ближайшую сумку с инструментами с ворчанием, означающим удовлетворение, если не настоящее счастье. Он вытер руки тряпкой жирного цвета и поднял мою сумку, чтобы убрать ее в боковое отделение. Карвер вернулся с едой и напитками, и Джавиц взял себе сэндвич с яичницей на тосте и чашку кофе. Карвер также передал ему листок бумаги.
  
   "Парень помахал мне рукой и попросил передать тебе это", - сказал он.
  
   Джавиц взял страницу в руку, которая держала чашку; что бы он ни прочитал, выражение его лица снова становилось мрачным.
  
   "Что это такое?" Я спросил.
  
   Он сунул его в карман и сказал: "Погодные условия. У нас будет немного ветра, не о чем беспокоиться".
  
   "Я думаю..."
  
   Он повернулся на каблуках и уставился на меня злобным взглядом. "Я не летаю с двойным управлением. Ты хочешь управлять этой штукой? Продолжайте, это ваша машина. Если ты хочешь, чтобы я отвез тебя на север, тебе придется позволить мне позаботиться об этом ".
  
   Дважды за год я садился в самолет под управлением человека, которому я не совсем доверял. Я должен научиться водить один сам, и как можно скорее.
  
   Я кивнул и позволил Лофте показать мне, как подняться по лестнице. Он последовал за мной, чтобы продемонстрировать специальную откидную крышку, которая превращает пассажирское сиденье в закрытый ящик. Я осмотрела стекло со всех сторон, задаваясь вопросом, насколько жесткой потребуется посадка, чтобы превратить окна в летающие кинжалы.
  
   Я захватила с собой свое самое тяжелое пальто на меховой подкладке, в которое теперь закуталась. Джавиц пожал Лофте руку и запрыгнул в открытый отсек пилота впереди, в то время как Лофте прошел вперед и ждал сигнала, чтобы включить пропеллер. Джавиц повозился с рычагами управления перед собой, надел защитные очки, затем поднял вверх большой палец; Лофте исчез, пропеллер несколько раз дернулся, прежде чем двигатель заработал, зашипел, а затем с грохотом ожил. Хрупкая конструкция вокруг меня дернулась и поплыла вперед. Лофте снова появился с левого борта и помахал мне с видом уверенности, в которую ни один из нас до конца не верил. Раздался звук мощного двигателя, сиденье вжалось в мою спину, и без всяких церемоний мы подпрыгнули раз, другой, и земля ушла из-под ног.
  
   В отсеке было холодно, пока не взошло солнце, затем я сидел в своей оранжерее высотой в милю и жарил. Я оторвал кончик своего носового платка и заткнул уши маленькими кусочками ваты, защищаясь от непрекращающегося рева двигателя и воя ветра. Мои кости гремели, зубы грозили расколоться, если я не буду держать челюсти сомкнутыми, а земля была далеко, очень далеко внизу. Крошечные кукольные домики росли среди живописных полей; миниатюрные поезда ездили по нарисованным карандашом рельсам и выпускали крошечные клубы дыма: Англия воплотилась в портрете Службы артиллерийской разведки, таком же реальном, как цветное кино, проецируемое у нас под ногами.
  
   Это было - если не задумываться о последствиях - действительно довольно захватывающе.
  
   Мы летели все утро. Время от времени Джавиц вытягивал шею, чтобы посмотреть на меня через плечо, а однажды выкрикнул вопрос. Я пожал плечами; он рассмеялся и снова отвернулся, чтобы я мог продолжить изучение задней части его пальто, шарфа и кожаной кепки.
  
   Два с половиной часа спустя звук двигателя изменился, и земля начала приближаться - медленно, что было утешением. По пути мы миновали несколько городков, и теперь я мог различить характерные очертания Йорка с его собором на северо-востоке. Здесь было летное поле - поле является рабочим термином - которое Джавиц, похоже, знал, потому что он направился к нему и посадил нас на плотно утрамбованную траву. Он заглушил двигатель, и я вытащила из ушей мотки ваты. Они все равно звонили. Я позволяю Джавицу спустить меня с моего насеста; на твердая земля, я чувствовал, как мои кости раскачиваются, как будто я был в долгом морском путешествии. Я сказал: "Трудно поверить, что мы покинули Лондон на рассвете и мы уже в Йорке".
  
   "Вам не нужно кричать, мисс Рассел".
  
   "Извини", - сказал я. "У меня звенит в ушах".
  
   "Но это правда, это следующая революция в путешествиях".
  
   Экстренная скорость - это одно, но я не представлял, что мир полон людей, жаждущих, чтобы их загоняли в угол, трясли, оглушали, замораживали, варили и глупо пугали ради нескольких сэкономленных часов. "Я пока не думаю, что буду инвестировать в Imperial Airways, спасибо".
  
   "Вы теряете возможность", - сказал он и отошел, чтобы осторожно поковыряться в горячем двигателе. Некоторое время спустя к дому подъехал немногословный человек с канистрами бензина на заднем сиденье своей модели T, и Джавиц долил в бак. Он вернулся до того, как мои ноги полностью восстановили свою нормальную чувствительность.
  
   "Готовы?" - спросил я. он спросил. "Следующая остановка, Эдинбург - мы должны быть там в кратчайшие сроки".
  
   На самом деле, однако, пять часов спустя мы с Джавицем были всего в двадцати милях отсюда, на пастбище, заваленном коровьим пометом, работая над двигателем, в то время как два молодых пастуха наблюдали за нами со своего насеста на зарешеченных воротах.
  
   В полумиле отсюда поезд за поездом невозмутимо двигались на север.
  
   Мы быстро спускались. Только что мы весело летели на север, а в следующее мгновение движение воздуха было самой громкой вещью вокруг нас, и через стекло я слышал, как Джавиц вполголоса ругался. К счастью, казалось бы, непокорные двигатели были для него обычным делом, потому что после пугающе долгого времени, проведенного за возней с органами управления и щелканьем приборов, он встал со своего места, чтобы осмотреться, нашел подходящее поле и направил нас в этом направлении.
  
   Через час он обнаружил ряд проблем, которыми это не было. Теперь на мне было столько же смазки, сколько и на Джавице, поскольку его покрытая шрамами рука не могла справиться с более сложными манипуляциями с инструментами. Под его руководством я вытаскивал одну деталь за другой из двигателя, подождал, пока он обсуждал ее качества, и увидел, как он отложил ее в сторону, прежде чем приступить к извлечению следующей. Через полтора часа одна из коров сжалилась над нами и принесла чайник с чаем.
  
   Через два часа я вытер пот со лба и сказал: "Мистер Джавиц, если мы продолжим процесс исключения, то скоро доберемся до руля".
  
   "Трудно думать, когда ты издеваешься надо мной".
  
   Я посмотрел на крепкий гаечный ключ в своей руке, бросил его и ушел.
  
   Через два поля пара огромных кобыл неумолимо тянула комбайн вверх-вниз. Если бы это были ломовые лошади, я мог бы украсть одну из них и направить ее носом к ближайшей железнодорожной станции, но из-за запутанной сбруи и их спокойной походки пешком было бы быстрее.
  
   Мимо пролетел еще один поезд, судя по всему, экспресс. Возможно, я мог бы взобраться на телеграфный столб и смастерить импровизированный генератор Морзе, попросив Майкрофта поколдовать над поездами. Без сомнения, я мог бы найти инструменты в ремонтном комплекте. Или я мог бы быть более прямолинейным и просто развести костер над гусеницами, реквизируя эту штуку под дулом пистолета, когда она остановилась.
  
   Возвращаясь на наш импровизированный аэродром, я увидел Джавица, беседующего с двумя мальчиками. Они побежали прочь, жадно щебеча. Когда я вернулся к самолету, я увидел, что он вернул изрядное количество деталей на свои места.
  
   "Ты это починил?"
  
   "Проблема в бензине. Я надеялся найти мусор в карбюраторе или в топливопроводе, но он в самом бензине. Фильтр в беспорядке".
  
   "Ты можешь это исправить?"
  
   "Конечно, просто слейте бензин и замените его".
  
   Мы обследовали сельскую местность, в которой наблюдалась острая нехватка заправочных станций.
  
   "Ты послал мальчиков за бензином?"
  
   "Я послал их за чистыми, пустыми контейнерами. Если я пропущу его через замшу, все будет в порядке ".
  
   "О каком количестве контейнеров мы говорим?"
  
   "Много", - сказал он.
  
   Оказалось, что в баке было семьдесят галлонов бензина, когда он был полон, как это было, когда мы покидали Йорк филд. Когда два мальчика вернулись час спустя, они были нагружены безумным разнообразием посуды, от расколотого чайника до жестяной ванночки. Моей работой было проверять каждый контейнер, при необходимости промывая его в бензине, прежде чем передать его Джавицу. Затем он подставлял свою замшевую тряпку под струю бензина, капающего из бака, и позволял миске, кофейнику или жестяной ванночке наполниться.
  
   У нас закончились емкости до того, как в машине закончился бензин, поэтому мы вчетвером поволокли машину вперед, подальше от жестяной ванны, чтобы Джавиц открыл пробку и вылил остатки на землю. Я следил за растущей лужей, чтобы убедиться, что наши помощники не подойдут к ней с зажженной сигаретой, но он закончил без сбоев, расчистил линии, почистил фильтр и вернул все на место.
  
   Замена бензина заняла много времени, и, несмотря на всю нашу осторожность, он разлился вокруг, из-за чего мы чувствовали вонь и головокружение. Наконец, когда солнце хорошо опустилось в послеполуденное небо, Джавиц поставил кофейник, в который он переливал жидкость, и мы были готовы.
  
   Он потратил некоторое время, предупреждая мальчиков об опасности испарений и следов, которые остаются на их посуде, и еще больше времени, объясняя более взрослому мальчику в болезненных подробностях, как обращаться с реквизитом и каковы будут последствия, если мальчик сделает это неправильно.
  
   Он забрался обратно, я сбросила покрывало, и мы скрестили пальцы. Когда он выкрикнул свою команду, парень сильно дернул за пропеллер. Двигатель зашипел и заглох, и Джавиц крикнул ему, чтобы он сделал это снова. С четвертой попытки двигатель прочистил горло и ожил.
  
   Когда мальчики были достаточно далеко от крыльев, Джавиц направил наш нос вниз по пологому склону, на который мы приземлились, и открыл дроссельную заслонку.
  
   Жесткий.
  
   Шум двигателя, увеличенный до 230 лошадиных сил, пробудился к жизни. Мы грохотали над полем, подпрыгивая и едва не переворачиваясь. Я почувствовал, что мои зубы шатаются в челюсти, и с каждым ударом мы лишь немного приближались к тому, чтобы оказаться в воздухе.
  
   В дальнем конце поля была каменная стена, и мы быстро приближались к ней.
  
   Слишком быстро. Он выглядел высоким, как здание, и, безусловно, был достаточно прочным, чтобы разнести нас на куски. Я видел только проблески за плечами моего пилота, но я не сомневался, что там были камни, жадные до нашей хрупкости, исчезающие с каждым ударом только для того, чтобы снова появиться ближе и выше, чем раньше. Это повторилось три раза, и я закрыл глаза и опустил голову, потому что, когда мы снова спустимся, мы должны быть на вершине.
  
   Но мы не спускались. Крылья царапали воздух, а колеса мимоходом целовали камни, затем перед нами была только фиолетовая ширь небес.
  
   Ликование длилось, наверное, секунд тридцать, прежде чем до моего сознания дошло, что справа от нас находится более светлая часть неба. Я постучал по стеклу, затем открыл его и, приоткрыв щель, крикнул: "Мистер Джавиц, почему мы едем на юг?"
  
   Ответа не последовало; из-за шума и перегородки общение грозило стать односторонним событием. Я перевел дыхание и крикнул громче: "Мы идем на юг!"
  
   Я думал, что он все еще не слышал меня - либо так, либо отказывался признать это. Затем я увидел, что он склонился над чем-то, что держал у себя на коленях. Через минуту он поднял блокнот, на котором он напечатал:
  
  
   БУДЬ НОЧЬЮ В ЭДИНБУРГЕ.
  
  
   Я громко запротестовал, проклиная то, что мой револьвер был в шкафчике для хранения, но прежде чем я смог порыться в слоях своей одежды в поисках ножа, я понял, что он был прав: я должен был доверять его решениям. Если бы мы могли безопасно добраться до Эдинбурга, мы бы отправились туда.
  
   Мы вернулись на аэродром под Йорком задолго до наступления темноты. К счастью для немногословного человека, который ранее продал нам бензин, Джавиц не нашел его, и когда он тщательно отфильтровал новый бензин через ткань, не было обнаружено ни следа посторонних веществ. Мы провели ночь на соседнем фермерском доме, где сдавались комнаты, и еще до того, как по-настоящему рассвело, фермер отвез нас обратно на летное поле и развернул для нас пропеллер. Через несколько минут шум увлек нас вперед, в небо.
  
   Вряд ли нужно упоминать, что я отказался от каких-либо реальных ожиданий, что это путешествие на север будет чем угодно, кроме погони за дикими гусями. К этому времени я был совершенно уверен, что Холмс приближается к Бергену, и он вместе с людьми Майкрофта будет выслеживать Братьев и его пленников.
  
   Для меня поступательное движение было просто тем, за что можно было цепляться, пока кто-нибудь не прикажет мне остановиться.
  
  
   42
  
  
   Место (2): Все это соображения при выборе места
  
   для работы: центральной и обособленной, она должна черпать вдохновение из веков
  
   и все же будь нестареющим, между мирами, но все же от мира,
  
   признан священным, но полностью светским.
  
   Человек может искать такое место всю свою жизнь.
  
   Свидетельство, IV:6
  
  
  
   МЫ ПРЕОДОЛЕЛИ ДВЕСТИ МИЛЬ До Эдинбурга в кратчайшие сроки, машина скромно скользила на север, как будто за все дни, прошедшие с тех пор, как она вышла из цеха, она ни разу даже не колебалась.
  
   На этот раз проблема заключалась не в двигателе, а снаружи: когда мы летели на север, нам навстречу спустились облака.
  
   В Пятидесяти милях к югу от Эдинбурга поднялся ветер - и не просто ветер, а дождь. Только что мы журчали в приятном твердом воздухе, а в следующий момент у мира опустилось дно. Казалось, было устрашающе тихо, когда я поднялся со своего места, желудок сжался, а кожа покрылась мурашками льда, - пока машина снова не взмыла в воздух, и я внезапно стал тяжелым, когда пропеллеры вонзились внутрь и снова потащили нас вперед. Это произошло так быстро, что Джавиц даже не успел сдвинуть руки с рычагов управления. Он оглянулся через плечо и рассмеялся, скорее с облегчением , чем забавляясь. Мы взбирались, я намеренно выдохнул и разжал окоченевшие пальцы с сиденья. Две минуты спустя это повторилось, только на этот раз, когда отверстие закончилось, и мы получили поддержку и начали подниматься, внезапный порыв ветра сбоку чуть не перевернул нас. Джавиц боролся с управлением, поднял наш нос и удержался.
  
   Затем капли начали время от времени забрызгивать мою стеклянную клетку. Большая часть этого пронеслась мимо Джавица, но его рука несколько раз поднималась, вытирая лицо.
  
   Он пролетел долгих пятьдесят миль, кувыркаясь и метаясь в облаках. Мы вышли из полуденной мглы тревожно близко к земле, и Джавиц скорректировал наш курс, чтобы указать нам на аэродром. Порыв ветра ударил нас совсем недалеко от земли, и мы ударились о траву с ужасающим треском снизу.
  
   Американец осторожно замедлил ход машины, и я подождал, пока он развернет нас и направится обратно к вешалкам, мимо которых мы пронеслись. Вместо этого он заглушил мотор, затем встал, чтобы оглянуться на здания: казалось, что нам придется возвращаться на аэродром пешком. Я откинула крышку и начала подниматься, но он остановил меня.
  
   "Оставайся на месте. Нам нужен ваш вес".
  
   "Что, простите?"
  
   "Если ты выйдешь, " нетерпеливо объяснил он, " мы будем играть в волан. Перевернись."
  
   "Я понимаю". Я твердо сидел на своем месте, предаваясь тяжелым мыслям, пока не услышал голоса снаружи.
  
   Двое крупных мужчин вцепились в крылья, ветер гонял нас взад-вперед, пока мы разворачивались и возвращались на аэродром. Только тогда мне разрешили спуститься. Мне захотелось опуститься на дрожащие колени, чтобы поцеловать землю.
  
   Один из мужчин направил меня в кафе é, примыкающее к летному полю, куда я направился шаткой трусцой, пока лил дождь, а Джавиц привязывал машину и рассматривал поврежденную ходовую часть.
  
   Укрывшись в комнате с топящейся угольной печью, я выглянул в окно и изменил свою мысль: похоже, мы также будем заниматься ремонтом. Джавиц и мужчина в непромокаемом костюме сидели на корточках по обе стороны от правого колеса, вглядываясь в то место, где распорки соединяются с кузовом.
  
   Я на мгновение закрыл глаза, затем повернулся и посмотрел на официантку. "Нельзя ли перекусить чем-нибудь горячим?" Похоже, что я пробуду здесь какое-то время".
  
   Она была по-матерински добра и пощекотала языком мое состояние. "Мы приготовим вам что-нибудь вкусное и согревающее", - сказала она, начав с напитка, горячего и крепкого. Я позволил ей добавить изрядную и недозволенную порцию виски в чашку чая, стоявшую передо мной, и одним глотком осушил тепловатое "зверство". Это обрушилось на меня, как удар боксерской груши, но когда макушка моей головы вернулась на место, я обнаружил, что импульс вытащить револьвер и начать стрелять также утих.
  
   Я осторожно поставил чашку обратно на блюдце, сделал пару вдохов и решил, что день не совсем потерян. Мужчины починят распорку, ветер утихнет, к ночи мы будем на Оркнейских островах.
  
   И когда мы обнаружили, что на самом деле Братья выбрали Норвегию?
  
   Я бы не стал думать об этом в данный момент.
  
   Я потянулся за чайником, и моим глазам предстал вид из твида: мужчина за столом; маленький, круглый мужчина, которому не мешало бы побриться, одетый в веснушчатый коричневый костюм и довольно мятую рубашку.
  
   "Мисс Рассел?" - спросил я. Его акцент был таким же шотландским, как и его костюм.
  
   "Да?" - спросил я.
  
   "Меня зовут Макдугалл. У меня есть сообщение для тебя."
  
   "Откуда?" - спросил я.
  
   "Мистер Майкрофт Холмс".
  
   "Садись. Пожалуйста. Чай?" По какой-то причине мой язык, казалось, ограничивался предложениями из одного слова. Но он сел, и появление второй чашки спасло меня от трудного решения о том, как выполнить мое предложение, так что это было хорошо. Я наблюдал, как он то появлялся, то исчезал из ясного фокуса, и собрался с мыслями.
  
   "Он прислал мне телеграмму, в которой просил присмотреть за самолетом. При такой погоде, как сейчас, я пошел домой, но мне позвонил здешний мужчина."
  
   "Майкрофт. ДА. Хорошо."
  
   "Э-э, с тобой все в порядке, мам?"
  
   Мой взгляд скользнул к окну, где машина, которая так усердно пыталась убить нас, сидела, мокрая и самодовольная, пока люди обращались к ее ходовой части. "Это был дилли-трудный полет".
  
   Взгляд мужчины последовал за моим. "Я могу себе представить. Я знаю троих мужчин, которые летали в килтах - вы никогда не посадите меня ни в одну из этих адских машин ".
  
   "Спасибо", - холодно сказал я.
  
   Его глаза вернулись к моим. "Извините. Я уверен, что теперь они намного безопаснее, и ваш пилот уверен, что ...
  
   "Ты что-то говорил", - перебил я. "О Майкрофте".
  
   "Да. Ну, я был тем, кто получил его приказ во вторник искать одного или, возможно, двух мужчин и ребенка - и, к сожалению, должен сказать, что мы ничего о них не видели, хотя прошло не более часа после получения первой телеграммы, что у меня были люди в Уэверли, на Принсес-стрит и Хеймаркете - для поездов, вы знаете - и в Лейте для пароходов."
  
   Значит, это все-таки Берген, подумал я, тот безумец с ножом у горла-
  
   "Но пока они смотрели, я сам приготовил блюда для ресторанов в мультяшке. И я обнаружил, что они, возможно, были здесь в понедельник."
  
   "Нет! Неужели?" Сказал я, откровенно удивленный. "Но ты не уверен?"
  
   "Не обошлось без фотографии. Но двое англичан в понедельник обедали в отеле возле вокзала Уэверли, и младший был высоким и с бородой. И у них с собой был ребенок".
  
   "Ребенок с ними?"
  
   "Так сказал официант".
  
   Мне захотелось заплакать от облегчения. "Станция Уэверли - куда отправляются поезда оттуда?"
  
   " Лондон, Глазго и север Шотландии. Но если вы собираетесь попросить меня расспросить продавцов билетов, в этом мало смысла, без фо ...
  
   Я быстро встал, затем схватился за стол, чтобы не растянуться ничком. Пока комната кружилась вокруг меня, я сказал сквозь стиснутые зубы: "Отвези меня в тот отель".
  
   "Мам, я не думаю ..."
  
   "У тебя есть мотор?" Я потребовал.
  
   "Да, но..."
  
   "У меня есть фотографии", - сказал я ему и начал доставать их из кармана, когда мой взгляд привлекла фигура, бегущая по асфальту к нам. Я оставил свою руку там, где она была; Джавиц открыл дверь и просунул голову внутрь. С его шляпы капал дождь.
  
   "Мисс Рассел? Мы отправляемся в путь, как только она заправится ".
  
   Я стоял неподвижно, охваченный нерешительностью: я глубоко сомневался в том, чтобы оставлять жизненно важный допрос другим, даже если другой был одним из Майкрофта... Эта сцена могла бы длиться вечно - с одной капало, другая держала руку в кармане, третья с опаской ждала - если бы официантка не решила, что сейчас самое подходящее время представить мне мое блюдо.
  
   Аромат мяса и жареного картофеля достиг меня там, куда не достигало движение. Я вытащил руку из кармана, затем посмотрел на тарелку и на нее.
  
   "Не думаю, что у меня будет время это съесть. Но если ваш повар приготовит мне с собой полдюжины бутербродов с беконом или яичницей, я получу золотую гинею, если все будет готово через четыре минуты. Мистер Джавиц, планируете ли вы снова остановиться недалеко от Терсо?"
  
   "Инвернесс".
  
   "Я приду к тебе, как только еда будет готова". Двое ушли, в противоположных направлениях. Я повернулась к агенту Майкрофта в твидовом костюме. "Мистер...?"
  
   "Макдугалл", - подсказал он.
  
   "Да. Вы спрашивали официанта о ... чем-нибудь?"
  
   "Только если бы эти люди были здесь".
  
   "Не об их поведении, их характере?"
  
   "Мистер Холмс не просил об этом".
  
   "Ну, я спрашиваю. Мне нужно, чтобы вы вернулись в отель с этими фотографиями и подтвердили, что это был пожилой мужчина, это младший, а это ребенок - у него теперь более пышная борода, а она немного старше. Мне также нужно, чтобы вы спросили о поведении мужчин - были ли они дружелюбны или сердиты, не казался ли один из них пьяным или под действием наркотиков? Казалось ли, что они работали в упряжке, или один из них был главным, а другой испуганным, или обиженным, или... Ты понимаешь, о чем я спрашиваю?"
  
   "А, так и есть".
  
   "Можете ли вы тогда найти способ раздобыть мне эту информацию либо в Инвернессе, либо в Терсо?"
  
   "У меня есть коллега в Инвернессе, хотя я не знаю, будет ли у меня информация к тому времени, как вы туда доберетесь".
  
   "Вероятно, нам придется провести ночь в Инвернессе", - сказал я ему. "Пусть ваш коллега там спросит о нас на летном поле. За неимением инвернесса отправьте телеграмму на телеграф в Турсо ".
  
   Запыхавшаяся официантка сунула мне в руки большой теплый сверток, и я должным образом вычислил стоимость обеда, положив сверху одну из золотых гиней. Она отошла, завороженная блеском на своей ладони. Я поблагодарил Макдугалла и побежал обратно к самолету, чтобы разделить трапезу с Джавицем и проследить за ремонтом шасси. Это было похоже на шину, удерживаемую на месте с помощью проволоки и пластыря; я открыл рот, закрыл его и забрался на свое место. Мы спустились по полю и поднялись в воздух, не разбив его, так что это было хорошо.
  
   Меховая шуба и пледы на моих плечах были почти адекватны. Знание того, что ребенок был жив, согревало мои мысли, но мало повлияло на мои ледяные пальцы.
  
  
   43
  
  
   Звезды (1): Мужчина был всего лишь ребенком, когда услышал
  
   послание звезд, видящих точность связи
  
   между их путями и путями человеческих существ.
  
   Свидетельство, IV:7
  
  
  
   СТО ДВАДЦАТЬ МИЛЬ От Эдинбурга До Инвернесса, и мы боролись с ветром и дождем на каждом дюйме пути. Мы следовали железнодорожным путям, которые добавляли миль, но давали нам верные ориентиры. По мере того, как облака опускались все ниже, мы делали то же самое, пока я не испугался, что мы можем столкнуться с двигателем лоб в лоб. Джавиц склонился над рычагами управления, дрожание ручки управления отдавалось в его теле, как удар. Время от времени я видел, как он смотрит вперед, на приборы, и я мог сказать, когда он обхватывал коленями ручку управления, чтобы протянуть руку и коснуться инструментов.
  
   Выл ветер, дождь бил нас в бок, самолет стонал и трещал, и даже ветер, царапающий обшивку, не мог избавиться от запаха страха в моем замкнутом пространстве.
  
   В хороший день мы могли бы преодолеть расстояние за девяносто минут, но из-за встречного ветра и того, что нас постоянно сносило с курса, к тому времени, когда мы увидели внизу признаки города, прошло вдвое больше времени. Сколько бы раз Джавиц ни наклонялся вперед, чтобы постучать по приборам, моему желудку не становилось легче от яичницы с каменистым вкусом и плещущегося кофе.
  
   Мы спустились угрожающе близко к сумеркам, замедляясь, снижаясь, балансируя на порывах ветра. Джавиц выбрал то, что казалось скошенным сенокосом, хотя, когда мы спускались, я заметил выцветшую красную полосу ткани, прибитую к высокому столбу в дальнем конце, натянутую взад-вперед горизонтально земле. Он замедлил нас еще больше, встав в полуприсед, чтобы видеть дальше носа. Здесь нет аэродрома: если бы ремонт его шасси не удался, мы были бы отстранены от полетов.
  
   Опять же, если ремонт не удался при посадке, дальнейшая транспортировка может быть наименьшей из наших забот.
  
   Очевидно, что опасность была в первую очередь на уме у пилота, а также. Джавиц боролся с машиной за управление, наши низкие баки и 405 квадратных футов крыла угрожали перевернуть нас, прежде чем мы коснемся земли. Когда он все-таки прикоснулся колесами к земле - мягко, осторожно, - ветер упрямо отказался нас отпускать, поднимая и играя на грани того, чтобы перевернуть всю дорогу по полю.
  
   Мы остановились, все еще трепеща крыльями, в десяти футах от живой изгороди в конце поля.
  
   Джавиц убрал одну руку с ручки управления и выключил подачу топлива.
  
   Тишина стучала по нашим барабанным перепонкам. Спокойным голосом, который звучал очень далеко, Джавиц сказал: "Я собираюсь пойти напиться сейчас, если ты не возражаешь. Я встречу тебя здесь на рассвете".
  
   "Что..." Я задохнулась на слове, прочистила горло и попробовала снова. "А как насчет машины?"
  
   "Я приму меры".
  
   Из соседнего дома пришли гости, чтобы встретить нас, в виде седовласого фермера и его рослого маленького сына, последний из которых явно был энтузиастом. Парень с нескрываемым восхищением переводил взгляд с самолета на пилота, в то время как его неодобрительный отец двинулся, чтобы привязать нашу нетерпеливую машину к земле. Я чуть не свалился с лестницы, принял саквояж, который Джавиц сунул мне в руки, и смотрел, как он уходит по полю, а молодой человек плетется позади, забрасывая его вопросами, на которые нет ответов.
  
   Через минуту я понял, что рядом со мной стоит мужчина постарше и что-то у меня спрашивает. "Ужасно сожалею", - сказал я. "Я бы предпочел женский, если вы не могли бы меня направить?"
  
   Я почувствовала его руку на своем локте, подталкивающую меня в направлении здания, из которого он вышел. Он провел меня через кухню, указал на дверь и ушел. Я поставил саквояж, закрыл дверь и опустился на колени, чтобы меня вырвало в аккуратный эмалированный унитаз.
  
   Когда спазм прошел, я некоторое время оставался там, где был, содрогаясь от сочетания холода и реакции, издавая звук, который был наполовину стоном, наполовину плачем. Похожий на шум, который весь день производил ветер у меня над головой.
  
   Хорошо, сказал я через минуту. Хватит. Я встала на ноги, вымыла руки, плеснула водой на лицо и даже полезла в свой саквояж за расческой, чтобы привести в порядок волосы. Когда я вышел, я чувствовал себя примерно на полпути к человеку.
  
   Что было даже к лучшему: мужчина, стоявший на кухне фермера, был настолько неуместен, что мог быть только контактом Майкрофта в Инвернессе, коллегой мистера Макдугалла.
  
   "Мунго Кларти, к вашим услугам", - объявил он. Его имя и манера речи были шотландскими, хотя акцент возник в двухстах милях к югу. Он прошелся по комнате с вытянутой рукой, качая мою руку, как будто пытался набрать воды. "Мне было поручено радушно принять вас и получить все, что вы можете пожелать. И если вы беспокоитесь о своем пилоте, я послал друга присмотреть за ним, на случай, если он решит немного потрепаться. Я позвонил своему дорогому другу, он управляет прекрасным пансионом в городе, где больше горячей воды, чем вы могли бы попросить, кровати, подходящие для королевы, и подвал, не имеющий себе равных. Похоже ли это на то, что вам понадобится?"
  
   Если бы он остался там, где был, я, возможно, обнял бы его в знак благодарности и разрыдался у него на плече, но он отпустил мою руку, взял мой саквояж и уже прощался с фермером, ведя меня из теплой кухни к ожидающему его автомобилю, все время разговаривая через плечо.
  
   "Вы не получали никакой информации от Макдугалла?" Спросила я, когда он сделал паузу, чтобы перевести дух. В его машине было не так тепло, как на фермерской кухне, но, к счастью, здесь не было ветра, а дорожный плед, которым он укрыл мои колени, был толстым.
  
   "Он просил передать вам, что официант ушел навестить его мать, что бы это ни значило, но что он идет за ним".
  
   Я перевел дыхание и отогнал искушение. "Хороший человек. Мне нужно посетить все отели и рестораны в городе ".
  
   "Все это займет большую часть ночи!"
  
   "Что, в городе такого размера?"
  
   "Инвернесс - это дверь на север", - сказал он с упреком в голосе. "Любой, кто направляется в северную Шотландию, проезжает здесь".
  
   "Превосходно", - пробормотал я. "Возможно, нам следует начать с любых билетных агентств, которые могут быть открыты".
  
   Как и предупреждала меня Кларти, прошло много часов, прежде чем я легла в кровать, подходящую для королевы. Даже когда я это сделал, настолько продрогший, что я вздохнул с облегчением, увидев бутылку с горячей водой у своих ног, физическое тепло не имело шансов против сумятицы моих мыслей.
  
   Мы не нашли никаких их следов. Я просмотрел свою последнюю пару фотографий, оставленных мне Холмсом, не желая расставаться с ними, но в конце концов решил, что с этого момента места, о которых я буду спрашивать, были настолько отдаленными, что любые трое незнакомцев привлекли бы внимание: описания было бы достаточно. Я оставил фотографии у Кларти, чтобы он мог повторить обход билетных касс и отелей в светлое время суток.
  
   В пятницу утром, на рассвете, я вернулся на летное поле, чтобы повторить все это снова.
  
   Если бы Инвернесс был в десять раз меньше Эдинбурга, в Терсо было бы в десять раз меньше населения Инвернесса, слишком маленькое место для Майкрофта, чтобы иметь какого-либо агента: С этого момента я был предоставлен сам себе. Я попросил машину, чтобы она забрала меня задолго до рассвета, не желая лишать Кларти его и без того короткого сна, и я мог слышать, как ее двигатель урчит на улице снаружи, когда я спускался по лестнице пансионата, настолько плохо выспавшийся, что у меня было похмелье.
  
   Владелец был там, выглядел свежим, как терьер, и приветствовал меня добрым утром.
  
   "Я полагаю, у тебя не было никаких сообщений ночью для меня?" Я спросил ее.
  
   Но у нее не было сообщения, чтобы заверить меня, что Холмс решил проблему самостоятельно. Ничего, что могло бы превратить мою поездку Валькирии через ад в спокойную, без приключений, пыхтящую поездку на наземном поезде обратно в теплый, сухой, поцелованный августом Саут-Даунс. Я бы даже обработал мед из других ульев, пообещал я, если бы это освободило меня от необходимости снова забираться в тот самолет.
  
   Но никакого сообщения, телеграфного, телефонного или даже телепатического.
  
   Я последовал за неприлично жизнерадостным водителем на залитую дождем улицу, и он отвез меня на сенокосное поле.
  
   Джавиц был там раньше меня, его юный поклонник держался на расстоянии. Мой пилот выглядел не лучше, чем я себя чувствовал. Тем не менее, его руки были тверды, когда он наливал мне чашку из термоса, наполненного обжигающим кофе.
  
   Он ушел и закончил проверку наших различных уровней при свете факела. Я допила кофе до остатков и поставила чашку обратно во флягу. Когда он вернулся, я протянула ему книгу и с отвращением посмотрела на застекленный пассажирский отсек.
  
   Вместо того, чтобы предложить мне руку, как он делал раньше, он прислонился спиной к крылу и закурил сигарету. "До Турсо девяносто миль, более или менее," начал он. "Тот прогноз погоды, с которым ты видел меня тогда в Лондоне, предупреждал меня, что ветер усиливается, и он с северо-востока. Вот почему мы приехали из Эдинбурга через горы вместо того, чтобы следовать вдоль побережья.
  
   "Но с этого момента у нас нет выбора. Даже если мы будем держаться суши, мы поймаем ветер. Погода будет плохой", - сказал он прямо. "Ожидается, что к завтрашнему дню все пройдет само собой, но сегодняшний день обещает быть тяжелым. И когда мы покинем Турсо, будет еще хуже ". Он изучал меня в полумраке. "Это может убить нас".
  
   С тех пор как я начала работать с Холмсом, я потратила гораздо больше времени, чем большинство женщин моего возраста, на размышления о своей неминуемой смерти. Пистолет, нож, бомба - я столкнулся со всем этим и выжил. Смерть в огне была бы ужасной, а утопление - ужасным, но относительно быстрым. Падение с большой высоты, однако, без контроля, без надежды, без возможности избежать знания об ужасной встрече с землей: Это было бы навсегда.
  
   Я сглотнул: Было бы легче, если бы я только знал. Если бы я был уверен, что мы на правильном пути, что мое присутствие на Оркнейских островах было единственной надеждой для Дамиана и его Эстель, я бы без колебаний рискнул своей жизнью или жизнью этого храброго человека, который слепо сделал все, о чем я просил, и даже больше. Если бы я был уверен...
  
   Я встретилась с ним взглядом. "Я не могу лгать тебе. Есть большая вероятность, что мы преследуем дикого гуся. Мы можем добраться до Оркнейских островов и обнаружить, что наша добыча никогда там не была и никогда не собиралась туда отправляться. И прежде чем ты спросишь, да, я знал это до того, как мы покинули Лондон. Мой партнер и его брат оба не согласны со мной и охотятся в другом месте.
  
   "Я уверен в двух вещах: во-первых, я могу быть прав. И второе, у нас есть только сегодняшний день. Правильно или неправильно, завтра будет слишком поздно для двух жизней, одна из которых - детская. Если бы я мог сам управлять этой машиной, я бы так и сделал. Если ваше профессиональное суждение решит, что подниматься в воздух сегодня безумие, я посмотрю, что я могу сделать на поезде ".
  
   Джавиц отбросил окурок и просто сказал: "Хорошо. Давайте посмотрим, как все выглядит в Турсо. Парень, " позвал он. "Помоги нам развернуть машину".
  
   Когда самолет развернулся в другую сторону, он помог мне подняться, а затем пролез мимо меня на свое место. Наш нетерпеливый помощник занял свою позицию впереди, и когда Джавиц крикнул ему, он дернул за опору со всей своей молодой силой и страстью. Мгновенно до наших ушей донесся рев двигателя. Мальчик убрал чурки, и мы зашагали по пустынному полю еще до того, как солнце показалось из-за горизонта. Фары подъезжающего автомобиля высматривали нас, но мы уже устремлялись к облакам.
  
   Меха и коврики были холодными и влажными; они никогда по-настоящему не нагревались.
  
   Говорят, что роженица входит в состояние, в котором время приостанавливается, а ощущения, которые она испытывает, становятся похожими на сон. Люди, подвергшиеся нападению свирепых зверей, утверждают, что входят в подобное потустороннее состояние благодати, когда их ужас и боль становятся далекими и странно нереальными. Я знаю, пролетев в тот день из Инвернесса в Турсо, что человек может сдерживать только такой ужас, прежде чем разум отключится.
  
   На протяжении всех этих 150 миль нас трясли гигантские руки, подбрасывали и били вверх и вниз. Иногда мы летели над твердой землей; в другой раз мы зависали над холодным, вылизанным добела морем; однажды мы прижались к молодой горе, которая резко вырисовывалась из облаков. В тот раз Джавиц разразился чередой рассеянных проклятий, и я свернулся калачиком, обхватив голову руками, хныча и ожидая сокрушительного удара и небытия.
  
   Двигатель взревел дальше.
  
   Я ушел в себя и обернул мир вокруг своей головы, как дорожные коврики. Мы подпрыгивали и гремели, и я ничего не чувствовал - до тех пор, пока нескончаемый шум внезапно не прекратился и самолет не перестал неумолимо давить на мой позвоночник. Мы оба резко выпрямились, охваченные паникой в течение трех бесконечных секунд тишины, прежде чем двигатель снова заработал и пропеллеры возобновились. Плечи передо мной так сильно склонились над рычагами управления, что я подумал, что ручка управления вот-вот оторвется; у меня странно болело горло, пока я не обнаружил, что воюю вместе с ветром.
  
   Мы шли по железнодорожным путям вдоль побережья, вверх по реке и через горы к другой реке. Земля внизу немного успокоилась, хотя ветер ни на йоту не ослабел, и я с любовью смотрела на зеленые поля и реку, зная, что они будут чуть мягче, чем горы, и теплее, чем море.
  
   Наконец, разрыв в облаках позволил нам мельком увидеть открытую воду с небольшим городком на ее краю.
  
   Затем его скрыли облака; в тот же момент двигатель замолчал на ужасающий счет "четыре", затем снова заработал.
  
   Он сделал это еще раз, когда город был прямо справа от нас. На этот раз молчание длилось достаточно долго, чтобы машина отяжелела и накренилась, стремясь принять гравитацию. Джавиц выругался; я издал какой-то негромкий писк; с шипящим звуком пропеллер снова обрел цель.
  
   Если Терсо был слишком мал для агента Майкрофта Холмса, он также был слишком мал для аэродрома. Однако там действительно было явно ровное и не совсем подводное пастбище, свободное от валунов, скота и скальных стен - Джавиц, похоже, знал это, или же он заметил это и был слишком отчаян, чтобы исследовать местность в поисках других вариантов. В соседнем доме были развешаны для просушки простыни; когда мы нацелились на поле, я ошеломленно отметил, что за несколько секунд белье развернулось примерно на 200 из 360 градусов по окружности.
  
   Мы упали, нас заносило и разворачивало, и мы остановились лицом к тому, откуда пришли. Джавиц заглушил мотор, и мы сидели, неспособные ни говорить, ни двигаться, пока не осознали, что кто-то кричит. Я поднял обложку, и краснолицый фермер выбрался наружу. "Во что это за чертовщину ты играешь, чертов идиот?" - крикнул мужчина. "Вы думаете, может быть, нам нравится соскребать вас со стен?" Может, беспризорник думал, что он придет, бросился в гостиную с ветром- иди сюда и я тебя надеру- капитан Джавиц? Это ты?" Его жесткий шотландский внезапно в значительной степени утратил свою региональность.
  
   "Привет тебе, Магнусон. Извините, что напугал вашу жену, это было и вполовину не то, что мы сделали сами ".
  
   "Будь проклят Джейсус, Джавиц, я бы не подумал такого даже о тебе. О, мисс, простите меня, я вас не заметил."
  
   "Все в порядке", - сказал я. Можно было подумать, что я начинаю привыкать к жизни в состоянии страха и дрожи, но мой голос был не совсем ровным. Как и мои ноги, когда я попытался встать.
  
   Мы с Джавицем, пошатываясь, вышли на открытый воздух. Дождь прекратился, но пахнущий морем ветер дул в лицо и заставлял самолет дергаться, как капризную лошадь. Фермер Магнусон смотрел на него так, как будто он собирался подняться в воздух сам по себе - на самом деле, это не было невозможно.
  
   "Заходите внутрь, и мы позаботимся о том, чтобы найти вам комнаты, пока все это не уляжется".
  
   Джавиц покачал головой. "Мы привяжем ее и найдем немного бензина. Как только я прочищу топливопровод, мы уедем ".
  
   "Никогда!" - взревел другой мужчина. "Моя жена отдала бы мои кишки за подвязки, если бы я позволил Кэшу Джавицу улететь в этот ураган".
  
   "Боюсь, выбора нет".
  
   Я прервал. "Мистер Магнусон? Я Мэри Рассел, рада с вами познакомиться. Простите меня на минутку. Капитан Джавиц, что, черт возьми, заставило его это сделать?"
  
   "Вероятно, обрывок того же мусора, который мы подобрали с той партией топлива в Йорке".
  
   "Но в тот раз мотор просто остановился, а не остановился и не завелся".
  
   "Это будет просто что-то, что сработало само по себе вплоть до топливопровода".
  
   "Сколько времени тебе потребуется, чтобы очистить его?"
  
   "Самое большее, час. Нам тоже следует запастись бензином, пока мы здесь ".
  
   "И ты искренне считаешь, что после этого мы можем возобновить?"
  
   "Не понимаю, почему бы и нет".
  
   "Ты уверен?"
  
   "Да! Черт возьми, ради всего святого, это всего лишь топливопровод ". Просто топливопровод.
  
   "Очень хорошо. Мистер Магнусон, не могли бы вы сказать мне, этот ветер может стать сильнее или лучше позже в тот же день?"
  
   "Я не могу представить, чтобы стало еще хуже".
  
   "Вы согласны, капитан Джавиц?"
  
   Он изучил небо, понюхал воздух и сказал: "К ночи должно немного осесть".
  
   "Мы не можем ждать так долго, но я полагаю, что мы можем позволить себе провести здесь несколько часов. Я молюсь, чтобы ты смог исправить это шипение, прежде чем мы отправимся по воде. Ты сделаешь это, я поеду в город и посмотрю, ждет ли там телеграмма ".
  
   "Как скажешь", - сказал Джавиц, но облегчение было явным, несмотря на слова.
  
   "Я вернусь к полудню, самое позднее к часу дня. Мы все еще будем в Керкуолле к середине дня?"
  
   "Если мы этого не сделаем, ни один из нас не будет в состоянии беспокоиться об этом", - сказал он.
  
   "Э, верно. Мистер Магнусон, могу я попросить вас направить меня к главпочтамту?"
  
   Магнусон поступил лучше; он позвал друга, который отвез меня туда на машине.
  
   Турсо был скорее деревней, чем городом, около четырех тысяч жителей смотрели через пятнадцатимильный пролив на Оркнейские острова. Гавань была маленькой, что объясняло, почему более крупные лодки, которые я мельком видел ранее, находились немного севернее самого города. Несмотря на свои размеры, Турсо казался деловитым и отточенным, возможно, потому, что флот не так давно перенес свои учебные учения в Скапа-Бей на Оркнейских островах, что привело к некоторому процветанию этого ближайшего города на материке.
  
   Сосед на автомобиле был счастлив поработать моим такси на пару часов. Мы начали с почты и телеграфа, где встревоженный джентльмен сообщил мне, что нет, для меня ничего нет, однако дерево перебило телеграфную линию где-то на юге, и связь была восстановлена только недавно. Могу ли я попробовать еще раз через час?
  
   Я забрался обратно в автомобиль и спросил водителя, ушел ли дневной пароход на Оркнейские Острова.
  
   "Возможно, что и нет, учитывая этот ветер", - ответил он и включил передачу для короткой поездки вдоль воды.
  
   Там, наконец, я уловил запах моей добычи. При моем описании братьев продавец билетов покачал головой и упомянул о ребенке то же самое, но когда я спросил о высоком бородатом человеке с английским акцентом, его лицо просветлело.
  
   "Ах, да, это он. Своеобразный лесоруб. Он был здесь более воздушным".
  
   "Только он? Не другой мужчина и ребенок?"
  
   "Нет, только один".
  
   Я не знал, что с этим делать. Ушли ли братья вперед? Неужели он забрал ребенка вместо Дамиана, оставив Дамиана отчаянно тащиться позади? Или Дамиан действовал независимо, по какой-то неизвестной причине?
  
   "В какой день это было?"
  
   "Воздушнее", - повторил он, как будто у меня были проблемы со слухом.
  
   "Что ты имеешь в виду сегодня?"
  
   "Это верно".
  
   "Святые небеса. Пароход на Оркнейские острова уже ушел?"
  
   "Это она там", - сказал он, указывая.
  
   Первая хорошая новость с тех пор, как мы покинули Йорк. Я поблагодарил через плечо, коснувшись кармана, в котором лежал мой револьвер, и двинулся в направлении ожидающей лодки. Затем я услышал мужской голос, разносимый ветром.
  
   Я обернулся и позвал: "Извините?"
  
   Он повысил голос. "Его там нет, если это то, чего ты хочешь".
  
   Я вернулся по своим следам. "Почему бы и нет?"
  
   "Я сказал ему, что она не уедет еще несколько часов, учитывая, что ветер хочет сдуть ее на полпути к Дании".
  
   "Он купил какие-нибудь билеты?"
  
   "Нет. Последний раз, когда я видел его, он направлялся обратно в тун ".
  
   Город. Конечно, не для того, чтобы снять комнату, если завтра должно было состояться солнечное затмение. Был ли у них другой-
  
   Город: Гавань находилась в самом Турсо; в Скрэбстере сюда заходят только большие лодки.
  
   Я рысцой вернулся к своему неофициальному такси и направил его к гавани.
  
   Кабинет начальника порта был пуст. Все лодки, которые я мог видеть, стояли на якоре, не выходя в шторм. Я изучал здания вдоль берега, пока не заметил подходящее.
  
   Воздух в пабе был насыщен запахами пива, мокрой шерсти и рыбы. Было также тепло и влажно, из-за чего мои очки стали непрозрачными, но не раньше, чем я увидел всеобщее возмущение на лицах каждого человека в этом месте. Я снял очки и, пока они обращали на меня внимание, четко произнес в тишине:
  
   "Прошу прощения, джентльмены, но я ищу человека, который, возможно, пытался нанять лодку ранее сегодня. Высокий, худой, англичанин с бородой. Кто-нибудь видел его?"
  
   Если уж на то пошло, враждебность усилилась. Я почистил очки и снова надел их на уши, затем полез в карман за одной из двух оставшихся золотых монет. Я поднял его. "Он пытается перебраться на острова. Я был бы действительно признателен, если у кого-нибудь есть новости о нем ".
  
   В комнате произошло общее движение, и кто-то прочистил горло. Через минуту скрипнул стул. Мужчина на заднем сиденье поднялся и направился вперед.
  
   "Оставь свою монету при себе, мам", - сказал он. "Давайте зайдем в салун-бар, и я расскажу вам то, что вы хотите знать".
  
   Я последовал за ним в соседнюю пустую комнату, пустой чулан, пространство, которое, возможно, было спроектировано так, чтобы отпугнуть любую леди, которая могла ошибочно принять разрешение за одобрение. Можно только представить, как дерзкая местная феминистка отважно заходит внутрь, заказывает шерри и быстро его выпивает.
  
   Однако я не собирался пить.
  
   "Когда он был здесь?" Я спросил мужчину. Рыбак, судя по его виду, пережидающий ветер.
  
   "Кто он для тебя?"
  
   "Сын моего мужа", - сказала я.
  
   Он выглядел пораженным.
  
   "Мой муж немного старше меня", - сказала я ему нетерпеливо. Асимметричные браки были обычным явлением после разрушительной войны. Возможно, здесь, на Севере, погибло меньше людей? Возможно, женщины более смирились со своей одинокой участью? Возможно, это было не его дело. "Какое это имеет значение? Ты видел моего пасынка?"
  
   Он удивил меня, ухмыльнувшись.
  
   "Если бы это был приемный сын, я бы встретился с отцом. Он был упрямым, вот. Вверх и вниз по лодкам, не о том, чтобы принять "нет" в качестве ответа. Начал с того, что попросил, чтобы тебя увезли с Материка, и...
  
   "Он хотел отправиться на материк?" Я прервал. Разве мы не были на материке?
  
   "Материк - это большой остров. Керкуолл - это город".
  
   "Я понимаю. Продолжай".
  
   "Лайк, я говорю, он хотел поехать на Материк, и когда мы все посмотрели на него, как на сумасшедшего, он сразу предложил мне купить лодку".
  
   "О, Господи. Надеюсь, никто ему его не продал?"
  
   "Нет. Здесь вы найдете немногих, кто не отправит человека на смерть за деньги ".
  
   Я осознавал чувство пустоты внутри. "Ты думаешь, ветер настолько силен?"
  
   "Ты думаешь, у нас вошло в привычку брать отпуск каждый раз, когда дует легкий ветерок?"
  
   "Я понимаю. Итак, куда он делся?"
  
   "Он на лодке".
  
   "Но..."
  
   "Ты готова заплатить достаточно, найдется мужчина, достаточно отчаявшийся, чтобы заполучить твое желе". Тяжелое неодобрение в его голосе придало иной оттенок густой тишине в соседней комнате: нужда этого англичанина угрожала лишить их одного из них.
  
   "Только он, или другой мужчина и ребенок?"
  
   "Только один". Хотя Братья могли бы ждать на побережье, вместе с Э'Стеллой.
  
   "Когда они улетели?"
  
   "Два часа. Может быть, больше."
  
   "Тогда они уже должны быть там".
  
   "Если они не на дне или в Ставангере".
  
   Норвегия? Я надеялся, что он мрачно пошутил.
  
   "Мне жаль. Это... Мне очень жаль."
  
   "Это были большие деньги". Он не пытался скрыть свою горечь. "Достаточно, чтобы содержать семью год или больше. Молодой человек был бы соблазнен. Молодые люди всегда думают, что вернутся невредимыми, не так ли? Даже когда у них дома двое крошечных детенышей. Ах, по крайней мере, у него хватило ума оставить кошелек у нас, на случай, если его не будет рядом, чтобы принести его домой ".
  
   Я поблагодарил его и вышел обратно на ветер. Что еще можно было сказать?
  
   Мы были на полпути к ферме Магнусона, когда я вспомнил о телеграфном отделении. Должен ли я беспокоиться о том, чтобы вернуться назад, на тот случай, если что-то пришло через? Я уже знал, где находится моя добыча.
  
   Но Майкрофт этого не сделал. Итак, я попросил водителя повернуть обратно в город и пошел в офис, чтобы составить телеграмму. Когда я все записал, я отнес это к окну. Мужчина узнал меня.
  
   "Мисс Рассел, это было? Для тебя пришли двое. Может, мне отправить это и для тебя тоже?"
  
   "Подождите, возможно, есть ответ на один из этих вопросов".
  
   Я отложил листки в сторону. Первое было от Макдугалла:
  
  
   ИДЕНТИЧНОСТЬ ТРИО ПОДТВЕРЖДЕНА, ПРЕКРАТИ ОТНОШЕНИЕ
  
   ЦИТАТА ДОСТАТОЧНО ДРУЖЕЛЮБНАЯ, НО НЕКОТОРЫЕ
  
   СПОР И МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК, КАЗАЛОСЬ,
  
   СООБЩЕНИЕ О НЕТЕРПЕЛИВОЙ ОСТАНОВКЕ Из ЛОНДОНА
  
   ПРОЦИТИРУЙТЕ ДВЕ СТАТЬИ ИЗ ОРКНЕЙСКИХ НОВОСТЕЙ ПЕРВЫМИ
  
   ПЯТНО ОТ СОБОРА ОБРАБОТАНО ЗАПРОСОМ
  
   ЦИТРАТ НАТРИЯ, ЧТОБЫ ОСТАВАТЬСЯ ЖИДКИМ, И ВТОРОЕ
  
   КРЕМИРОВАННЫЕ ОСТАНКИ ДОСТАВЛЕНЫ В ОТЕЛЬ STENNESS
  
   С ПРОСЬБОЙ РАССЕЯТЬ ИХ В БРОДГАРЕ
  
   ЗВОНОК ЧЕТЫРНАДЦАТОГО августа ПРЕКРАЩАЕТСЯ
  
  
   Другое сообщение пришло от Мунго Кларти из Инвернесса:
  
  
   ДВА БИЛЕТА НА ПАРОХОД ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ И ОДИН ДЕТСКИЙ
  
   ПРИОБРЕТЕН ВО ВТОРНИК УТРОМ В АБЕРДИНЕ, ОСТАНОВКА
  
   САМОСТОЯТЕЛЬНО ОТПРАВИЛСЯ В АБЕРДИН, НАШЕЛ ТРИО, КУПИЛ
  
   БИЛЕТЫ В КЕРКУОЛЛ С ОСТАНОВКОЙ Вика ПЕРВЫМИ
  
   СТОП ЧЕТЫРЕ ПЬЕСЫ НОВОСТИ Из ЛОНДОНА СТОП
  
   ОДНО ПЯТНО ОТ СОБОРА ОБРАБОТАНО, ЧТОБЫ ОНО ОСТАВАЛОСЬ ЖИДКИМ
  
   ДВА КРЕМИРОВАННЫХ ОСТАНКА РАЗБРОСАНЫ БРОДГАРОМ
  
   ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ КОЛЬЦО ТРЕТЬЕГО АВГУСТА ГАНДЕРСОН
  
   ОСВОБОЖДЕНЫ ЧЕТЫРЕ КВАРТИРЫ На ПЭЛЛ-МЭЛЛ, ОБЫСКОВ НЕТ
  
   АРЕСТ, ОСТАНОВКА, УДАЧНОЙ ОХОТЫ, ОСТАНОВКА
  
  
   Совершали набеги? Квартира Майкрофта? Неужели Лестрейд полностью сошел с ума? Я даже не хотел думать о Майкрофте Холмсе в ярости. Или в Лондоне происходило что-то еще, что-то большее и мрачное, чем моя нынешняя охота за религиозным психом?
  
   Я оторвал взгляд от этой части телеграммы и попытался сосредоточиться на остальном.
  
   Четырнадцатое августа было днем лунного затмения, за день до смерти Иоланды. Новости, должно быть, пришли из Лондона в четверг вечером - почему Кларти не узнала об этом раньше? Затем я вспомнил, как фары мчались к летному полю, когда мы взлетали, и подумал, что, возможно, он получил свою телеграмму на рассвете того дня.
  
   Я понял, что кто-то обращается ко мне, и поднял голову, чтобы увидеть, как джентльмен из telegraph указывает на бланк, на котором я написал Майкрофту. Я покачал головой и разорвал страницу поперек: Все, что я отправлю Майкрофту сейчас, будет перехвачено Лестрейдом.
  
   "Нет", - сказал я. "Ответа не будет". Я медленно пошел обратно к машине. Идея о налете Скотленд-Ярда на квартиру Майкрофта Холмса была столь же загадочной, сколь и тревожной, но мне было трудно воспринимать это как серьезную угрозу. Лестрейд шел бы в такт, когда мы вернулись, или просто уволился бы сразу?
  
   И братья: Почему он так много путешествовал по сельской местности? Боялся ли он, что их заметят, если они будут слишком долго сидеть на одном месте? Боялся ли он, что Дамиан увидит газету и, наконец, узнает о смерти Иоланды? Возможно, он почувствовал, что кто-то сидит у него на хвосте, и надеялся стряхнуть их?
  
   Или - что, если бы человеком, от которого он избавлялся, был Дамиан? Что, если братья похитили Эстель и намеренно ускользнули от Дамиана в Абердине, предварительно купив билеты до Оркнейских островов, но перед посадкой на корабль? Это объяснило бы, почему Дамиан был здесь, в Турсо, один, обезумевший отец, который провел последние три дня, обыскивая северную оконечность Шотландии в поисках своей дочери и братьев. И если бы Дамиан знал, что завтра на Оркнейских островах что-то должно произойти, это объяснило бы, почему он был в таком отчаянии, что купил услуги молодого рыбака, который перевез бы его через реку.
  
   Вернувшись на ферму Магнусона, я расплатился с довольным водителем и подошел к двери, которая открылась прежде, чем я успел постучать. Меня окутал аромат жареной баранины и картофеля, совершенно не похожий на мое мрачное настроение; от жизнерадостности женщины, которая пригласила меня зайти внутрь, соблазняя горячим блюдом, легче не стало.
  
   "Спасибо", - сказал я. "Миссис Магнусон, не так ли? На самом деле я не голоден, поэтому не присоединюсь к вам. Могу я просто попросить у вас немного писчей бумаги и конверт?"
  
   "Ты уверен, что у тебя не будет крошечного кусочка?"
  
   "Пахнет вкусно, но нет". На самом деле, насыщенный аромат вызывал у меня тошноту, и я хотел побыть один. Она провела меня в холодную, заброшенную гостиную, разожгла камин и оставила мне канцелярские принадлежности и ручку. Я погрел руки перед огнем и, в конце концов, снял пальто и шляпу, взявшись за ручку.
  
   Дорогой Холмс,
  
   Я пишу из Турсо, собираясь отправиться на Оркнейские острова. Должно быть, что-то задержало братьев в пути - их видели в Эдинбурге в понедельник, но Дамиан был здесь только этим утром, наняв местного рыбака, чтобы тот переправил их. Ветер сильный, необычно сильный, и осуждающие местные жители не были оптимистичны в своих шансах на успех. Если я не доберусь домой, не будете ли вы так добры разыскать семью человека, чью лодку нанял Дамиан, и проследить, чтобы им выплатили компенсацию?
  
   R
  
   Я посмотрел на неадекватность этого окончания и добавил:
  
   Постскриптум: Я не знаю, действует ли Дамиан в одиночку и против братьев, или он был под давлением в качестве агента этого человека. Если последнее, я могу только поверить, что у него были на то веские причины.
  
   И снова я колебался, испытывая искушение зачеркнуть постскриптум или заменить его на что-нибудь более нежное, менее унылое, но в конце концов я запечатал конверт и написал адрес в Сассексе, оставив его вместе с монеткой для марки и запиской, предписывающей миссис Магнусон не отправлять его до конца сентября. Это было похоже на одно из тех писем, которые солдатам рекомендовали писать перед битвой. Я сожалел о мелодраме, но я не хотел рисковать с семьей молодого рыбака.
  
   Я сидел в медленно нагревающейся комнате, пока не услышал голоса в коридоре, затем пошел присоединиться к капитану Джавицу для финального штурма на север.
  
  
   44
  
  
   Звезды (2): Не секрет, что звезды отмечают величие:
  
   Звезда привлекла мудрецов к младенцу Иисусу, когда зашло солнце
  
   темный в Его смерти. Комета принесла Уильяму
  
   Завоеватель, взошедший на трон. Солнце задержалось, чтобы подарить Джошуа
  
   время завершить его завоевание.
  
   Свидетельство, IV:7
  
  
  
   ДЖАВИЦ И МАГНУСОН ПРОЧИСТИЛИ ТОПЛИВОПРОВОД, который был причиной сбоев в работе нашего двигателя, и использовали фермерскую лошадь, чтобы перетащить самолет обратно к началу неровного поля. Белье все еще дико моталось взад-вперед, но мне показалось, что оно не было таким жестким в своем натяжении.
  
   Возможно, это был самообман: я решил не спрашивать.
  
   Поднявшись в воздух, мы повернули на восток, чтобы как можно дольше оставаться над сушей, и боролись с ветром, пока не миновали материк. Когда до Скандинавии перед нами не было ничего, кроме моря, Джавиц повернул прямо на север, через залив Пентленд-Ферт, и ветер схватил нас, тряся в зубах, как собака крысу.
  
   Я не думаю, что на пяти милях между домом Джона о'Гроута и первым островом было десять футов, когда мы летели тихо и устойчиво. Когда Джавиц повернулся, чтобы изучить руль, его лицо приобрело зеленоватый оттенок. Через некоторое время я обнаружил, что снова и снова повторяю отрывок из Книги Иова, о котором я не думал с тех пор, как умерла моя мать. Облака проносились за нашими окнами, толкая нас ниже и соблазняя сбиться с курса, пока Джавиц не вернулся к компасу и не скорректировал направление нашего полета. Проблески суши дразнили нас, казалось, не приближаясь, хотя белые шапки волн становились все ближе. Затем внезапно, с моментом ясности, земля снова оказалась под нами.
  
   Джавиц снизился еще ниже, ища защиты от ветра, и последовал вдоль восточного побережья маленького острова. В конце мы пролетели над небольшим участком моря к другому, еще меньшему острову, затем под нами открылся пейзаж, который действительно напоминал материк. Он снова направил нос на запад, скользя над сельской местностью, удивительно похожей на Англию - не знаю, чего я ожидал от островного государства, которым семьсот лет правили викинги, но безмятежные зеленые поля, окаймленные живой изгородью, были не такими.
  
   Через несколько миль вдалеке высилась темная колокольня: собор в центре Керкуолла, на алтарь которого в июльское полнолуние была пролита химически разжиженная кровь. Джавиц начал разглядывать проплывающие поля в выжидательной манере, которую я видел раньше. Вскоре на окраине города показалось длинное пастбище. Он целился в нее, но мне показалось, что он был высоко - слишком высоко, я начал было восклицать, потом понял, что он намеренно обходил ее стороной. И хорошо, что он это сделал: три косматых коров паслись на намеченной посадочной полосе, прочной, как стена из сухого камня. Когда мы с ревом отъехали на сорок футов от соседнего каменного дома, оттуда выбежал маленький мальчик. Джавиц поднял нос и повел самолет назад по широкому кругу; когда мы снова нацелились на поле, мальчик гнал коров через брешь в стене.
  
   Мы коснулись земли, поднялись, затем приземлились настолько плавно, насколько это возможно на неровной местности. Джавиц вывел самолет на широкую площадку в конце поля, сделал большой круг и заглушил мотор.
  
   Дрожащими кончиками пальцев я достал свои часы: четверть третьего в пятницу, 29 августа.
  
   За день до того, как солнце на севере померкнет.
  
   "Капитан Джавиц", - сказал я, мой голос прозвучал громко в гулкой тишине, - "Я безмерно благодарен и в большом долгу перед вами. Но я молю Бога, чтобы мне никогда больше не пришлось летать с тобой ".
  
   Он рассмеялся, и в его голосе прозвучало нечто большее, чем просто мужская истерия.
  
   И только тогда - поскольку опыт научил меня, что некоторые вещи лучше всего делать без обсуждения, - я сказал ему, что я хотел бы сделать.
  
   "Я полагаю, эта машина привлечет большое внимание?"
  
   "Это обязательно произойдет".
  
   "Наша история в том, что вы предлагаете увеселительные поездки, и я пригласил вас на одну из них из Wick. Вы должны оставаться с машиной, рассказывать людям о веселых прогулках, может быть, даже предложить одному или двум подняться с вами, когда стихнет ветер. Ты можешь это сделать?"
  
   "А как насчет тебя?"
  
   "Я ускользну, как не смог бы, если бы ты был со мной".
  
   "Ты не можешь пойти один".
  
   "Да, я могу".
  
   "Я не собираюсь отпускать тебя одну", - настаивал он.
  
   Я вздохнула: Иногда мне кажется, что я вышла замуж за единственного в мире разумного мужчину. Предвидя это, я в мельчайших подробностях рассказал своему пилоту о том, почему я здесь. "Капитан Джавиц, пожалуйста, не напрягайте передо мной свои рыцарские мускулы. Уверяю вас, я могу сделать то, что должно быть сделано. Я пойду сейчас, пока ты отвлекаешь этих людей. Я вернусь за тобой сегодня вечером. Встретимся ли мы здесь?"
  
   Последнее было откровенной ложью: у меня не было намерения подвергать его дальнейшей опасности. У него, с другой стороны, не было причин думать, что молодая женщина может предпочесть встретиться с врагом в одиночку. И начали собираться первые любопытные жители - констебль и местный репортер не отставали. Он неохотно согласился.
  
   Мы выбрались наружу, и я приготовился болтать, как безмозглый маньяк, об острых ощущениях полета, скорости и шуме, петлях и тупиках, о том, что это стоило каждого пенни. Но в планах была небольшая заминка: оказалось, что Кэш Джавиц здесь не новичок.
  
   Я услышал, как он весело поздоровался - не с мальчиком, а с полногрудой краснощекой женщиной, которая вышла из кухонной двери позади нас.
  
   "Привет, милая", - прогремел он, чуть не сбив меня с ног от удивления.
  
   "Капитан Джавиц! Я мог бы догадаться, что это ты появился из тумана и напугал коров". То, что она сказала, было больше похоже на: "Ка'н Явиц, я, может быть, знал, что это предупреждает тебя", - рисуясь от муггри и флеггинса, который кричит; однако писать такой диалект так же утомительно, как и расшифровывать. Тем не менее, звучание его было восхитительным, мелодичность больше походила на скандинавский язык, чем на что-либо, что я слышал в Британии, и его невозможно воспроизвести на странице без музыкальных обозначений.
  
   "Я знал, что ты мне не веришь, что я был мальчиком на побегушках, поэтому я подумал, что зайду и докажу это".
  
   "Что, через пять лет ты просто заглядываешь?"
  
   "Я тосковал, не мог больше держаться от тебя подальше".
  
   "Не позволяй моему мужу услышать тебя", - игриво предупредила она.
  
   "Есть над чем поработать", - ответил он, и она восторженно закукарекала. "Бриджид Росс, познакомься с Мэри Рассел. Мисс Рассел - это мое оправдание для того, чтобы пересечь пролив ".
  
   Она спустилась по ступенькам и взяла меня за руку, пристально глядя на меня, прежде чем решила, что золотое кольцо, которое я носила, указывало на то, что я не соперница в подшучивании над добрым капитаном.
  
   Я поняла, что не одета и не накрасилась достаточно, чтобы выглядеть как яркое юное создание, вышедшее погулять, поэтому вместо этого я просто спросила миссис Росс, где я могу найти чашку чая.
  
   Она сказала мне, что чайник включен, и хотя я возражал, возражал не так уж сильно. Мы с ней зашли внутрь, оставив Джавица с собирающейся толпой потенциальных клиентов.
  
   К чаю были поданы толстые ломтики жевательного, слегка сладковатого содового хлеба, намазанного только что взбитым сливочным маслом, и мой желудок, после минутного колебания, проснулся от аромата и вкуса. Я съел три куска и остановился только потому, что в дверях появился мальчик, слегка запыхавшийся, но сияющий от возбуждения.
  
   "Могу я прокатиться на самолете капитана?" он умолял.
  
   "Конечно, нет", - ответила она. "Но если ты помоешь руки, то сможешь выпить свой чай. Вы двое остановитесь на ночь в Керкуолле?" - спросила она меня, когда я встал и взял свое пальто.
  
   "Мы можем, особенно если ветер усилится", - сказал я. "В любом случае, я думаю, что прогуляюсь по городу. Я никогда раньше не был на Оркнейских островах ".
  
   "Если тебя здесь застукают и у тебя возникнут проблемы с поиском комнат, дай мне знать", - сказала она, показывая мне на дверь. "Сейчас разгар сезона, и в номерах было тесно еще до того, как отель в the Stones сгорел дотла".
  
   Я обернулся. "Ты имеешь в виду вонь?"
  
   "Это тот самый".
  
   "Когда это произошло?"
  
   "Прошло два дня? Нет, я лгу, это было во вторник, значит, через три дня. Забронированный до самых стропил с рыболовами, это было, и все превратилось в дымное месиво. Владелец провел день в больнице, они остаются с семьей его жены в Сент-Мэри, по крайней мере, на две недели ".
  
   "Но это место на самом деле не сгорело дотла?"
  
   "Не вниз, нет, просто осталось ужасное вонючее месиво. Они заколотили окна, и все переехали в город, пока не высохнут полы и не починят крышу ".
  
   "Я понимаю. Ну, я определенно не планирую там оставаться, " сказал я ей с улыбкой и отправился в сторону Керкуолла, погруженный в раздумья. Если братья и ребенок сели на пароход в Абердине во вторник, как он мог оказаться на месте, чтобы разжечь костер к вечеру? Но это не могло быть совпадением - нет, у него был помощник на Оркнейских островах, тот самый помощник, который разбрызгивал петушиную кровь в соборе, шпиль которого я мог видеть впереди.
  
   Как сказала миссис Росс, на дворе был август, и все возможности для развлечения туристов были заложены с максимальной отдачей. Магазины продавали вязаную одежду или сыр, приготовленный из местных коров, чайные дома вывешивали баннеры, рекламирующие свои настоящие оркнейские пироги, а автобусы ждали, чтобы развезти посетителей по достопримечательностям Оркнейских островов.
  
   Один из них привлек мое внимание - предприимчивый водитель автобуса, пытающийся превратить уходящий день в бонус, а не в недостаток. "Посмотри на Кольцо Бродгара в ярком вечернем свете, когда солнце отбрасывает тени далеко через озеро", - призывал он громовым голосом.
  
   Один взгляд на небо заставил усомниться в его отбрасываемых тенях, но на самом деле вечерняя поездка была именно тем, что мне было нужно. Дополнительным преимуществом была горстка туристов, которых он уже привлек, три серьезные голландские пары и подросток, принадлежащий к одной из них. Я отдал мужчине свою монету, занял свое место, и вскоре мы уехали.
  
   Преимущества маскировки в численном отношении были продемонстрированы при первом взгляде на карту артиллерийской разведки, и это стало причиной, по которой я всю дорогу носил в сумке полевой бинокль. По мере того, как мы приближались, а наш водитель бодро выкрикивал через плечо всевозможные дезинформации о викингах, кельтах и друидах, становилось все более очевидным, что мои единственные варианты укрытия при дневном свете - это спрятаться на виду у группы людей или выкопать яму в дерне и натянуть ее на голову.
  
   От холмов вниз земля была голой, как яйцо.
  
   Я с первого взгляда понял, почему это отдаленное место было отмечено ранними оркидианцами как священное. Это было промежуточное место: ни моря, ни суши, ни Британии, ни Европы, участок твердой земли между двумя широкими озерами, одно соленое, другое пресное. В течение четырех тысяч лет жители строили храмы в этой низменной и мрачной болотистой местности, от гигантского каменного кольца, венчающего возвышенность на одном конце дамбы, разделяющей озера, до меньшего, но более впечатляющего круга ближе к дороге. Христианство тоже имело точку опоры, с маленькой церковью и кладбищем, претендовавшими на свою землю среди могильных холмов и стоячих камней.
  
   Даже современная религия была представлена в лице преданных рыболовов, разбросанных по берегам озер.
  
   Водитель-проводник остановил свой экипаж на широкой площадке возле меньшего каменного круга, чьи темные гранитные плиты напоминали осколки разбитого оконного стекла, брошенного богами, и сообщил нам, что это Камни Зловония. На невысоком холме к северо-западу, через дамбу, находилось Кольцо Бродгара (где, он не сказал нам, но моя телеграмма сообщила мне, недавно были разбросаны кремированные останки). К северо-востоку, за церковью, находился холм беременного живота Мэшоу, где в майское полнолуние была найдена зарезанная овца.
  
   Голландский контингент был занят переводом и комментариями к тому, что гид сказал об артефактах, мимо которых мы проходили: сначала Камни Стеннесса, затем пара колонн толщиной с карандаш, воткнутых в землю, и ныне разрушенный Камень Одина (который был одним из тех почтенных предметов, которые вдохновляют ухаживающие пары, развлекают антикваров-любителей и приводят в бешенство фермера, на земле которого они находятся - отсюда и снос этого камня). Мы пересекли дамбу, минуя фермерские постройки и другие стоячие камни, пока почва не начала подниматься, открывая размеры озер по обе стороны. Перед нами лежало широкое низкое кольцо Бродгара.
  
   Я оставил остальных выслушивать их дезинформированную лекцию и самостоятельно совершил кругосветное плавание по кольцу, чувствуя давление земли под собой. Многие камни были выпавшими или отсутствовали полностью; те, что остались, были потрескавшимися и неровными; тем не менее, первоначальное Кольцо было идеально круглым. Возможно, именно поэтому, несмотря на износ, он сохранил ощущение точного механизма, круга, тщательно откалиброванного для того, чтобы охватить и сконцентрировать любое поклонение, совершаемое на этом бесплодном и продуваемом всеми ветрами холме. Это напомнило мне старинное устройство из латуни в музее, функции которого не пострадали от разрушительного воздействия времени.
  
   Стоя в центре, я посмотрел вниз и увидел следы пепла среди травы.
  
   По заросшему вереском периметру Ринга, который когда-то был вырыт и насыпан, чтобы образовать хендж, я изучал местность. Передо мной и за моей спиной простиралась вода; справа от меня полуостров между озерами был усеян стоячими камнями, брохами и земляными насыпями. Слева от меня полуостров сужался до дамбы, прежде чем присоединиться к дороге; с одной стороны были Камни Стеннесса и Мэшоу; с другой находился сгоревший отель "рыболовы". Короткий луч солнца осветил доски на его окнах.
  
   Гид уводил голландцев, соблазнившись его разговорной морковкой, которая, казалось, связывала викингов и друидов - хотя я мог ошибаться, я слушал не очень внимательно. Я слонялся среди камней, позволяя остальным продвигаться вперед, прежде чем последовать за ними вниз по дамбе к Камням Зловония.
  
   Возможно, это были приближающиеся сумерки в сочетании с мчащимися облаками и пронизывающим ветром. Возможно, это было знание того, что где-то рядом человек с ножом ждал, чтобы пролить кровь на землю. В любом случае, я почувствовал здесь атмосферу, которую редко ощущал раньше: ни в Стоунхендже, мрачном и изолированном нагромождении камней, ни даже в Эйвбери - тот метафизический авторитет, которым он когда-то обладал, давным-давно был застроен амбарами и уютными коттеджами. Это место обладало совершенно иной аурой: можно было почувствовать, как оно задумчиво.
  
   Камни Стеннесса тоже были хендж, хотя ров и насыпь на этом участке были более эллиптическими, чем Кольцо, и то, что когда-то было каменным кругом, было немногим больше, чем набор плит. Они были высокими, одна из них приближалась к двадцати футам, и невероятно худыми - казалось невозможным, что они простояли здесь тысячелетия и не обломались на ветру. Одна из них выступала из земли под углом, затем резко повернулась сама на себя, как стрелка направления для гигантов.
  
   В их центре находился восстановленный алтарь. Согласно путеводителю в кабинете Майкрофта, около двадцати лет назад один энтузиаст, исполненный благих намерений, решил, что наполовину зарытый камень в середине круга первоначально был камнем-алтарем, и поднял его, растянув между камнем, который лежал сбоку, и парой камней, которые были расколоты и установлены вертикально с зазором между половинками.
  
   Хотя положение треснувшего камня, казалось, имело значение не только для опоры - зазор между его половинками обрамлял бы холм Мейсхоу, - массивный стол на трех ножках, тем не менее, производил наибольшее впечатление. Не требовалось воображения сэра Вальтера Скотта, чтобы представить это как жертвенный алтарь, длиннее любого человека, огороженный высокими серыми гранитными обломками.
  
   Моих спутников по экскурсии увели в Мэшоу, наш гид явно решил, что я не оценил его компетентность. Оставшись один, я медленно обошел камни, запоминая расположение вертикальных валунов, позволяя своим ногам освоиться с низким углублением канавы и мостом на уровне земли, который когда-то проходил через канаву и насыпь.
  
   Под видом изучения водоплавающих птиц я достал бинокль и направил его на озеро с соленой водой на юге. Три лебедя расправили крылья и подумали об ужине; чайки носились и кричали на ветру. Пара рыбаков, занимавших отмель между мной и отелем, начали прокладывать себе путь обратно к берегу, без сомнения, они тоже думали об ужине; позади них я мог видеть, где потушили пламя, прежде чем оно проело обшивку отеля. В окнах на этой стороне здания виднелись задернутые шторы - должно быть, пожар начался ночью.
  
   Его внутренние помещения, хотя и не уютные, были бы пригодны для жизни.
  
   Обрывки голосов предупредили меня о возвращении моих спутников, и я позволил биноклям побродить вдоль береговой линии в течение минуты, прежде чем убрать их. Я обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на ближайший протокруг.
  
   В этих камнях была напряженность, почти насилие, которого не было в Кольце на холме. Раньше я воображал, что они были отброшены богами, но это было слишком пассивно. Скорее, они выглядели так, как будто боги схватили каждую плиту с острыми краями, чтобы яростно вонзить ее в дерн, отводя окровавленную руку.
  
   Я поймал себя на том, что слишком долго был вдали от Холмса, и мое воображение разыгралось вместе со мной.
  
   И все же, когда я посмотрел на тот каменный алтарь, меня пробрала дрожь.
  
   Я вернулся к экипажу и без возражений поехал во второй город острова Стромнесс, но когда остальных повели в направлении ресторана, я ускользнул. Я пошел обратно тем путем, которым мы пришли, не торопясь пройти четыре мили, чтобы на последней миле были глубокие сумерки; проехали три автомобиля; каждый раз я сворачивал на травянистую обочину, подальше от их фар.
  
   Небо было безлунным; отель казался едва различимым очертанием на фоне чуть более светлой полосы облаков. Я подкрался на запах дыма и вжался в стену между первыми двумя окнами, пытаясь расслышать сквозь непрекращающийся вой ветра. За неимением стетоскопа я вытащил нож из ножен на ботинке и упер его острие в камни, приставив рукоятку к задней части уха. Ничего.
  
   Двигаясь вниз по стене к следующим окнам, я попробовал еще раз, и снова услышал только звуки ночи и глухой стук собственного сердца. За углом ветер был достаточно громким, чтобы заглушить что-либо меньшее, чем крик, поэтому я продолжал кружить в сторону, противоположную озеру. Я снова прислушался, снова - ждать. Не голоса, а ритмичный стук, стук, стук, который затем ускорился на дюжину или около того ударов. Ноги, спускающиеся по лестнице?
  
   Я подошел к заколоченной задней части отеля и там заметил движение. Огонек замерцал, затанцевал и выровнялся: свеча, наполовину видимая сквозь доски. Фигура двигалась по комнате; я услышал звук воды, льющейся в сосуд, увидел вспышку света, когда газовая плита зажглась под чайником. Темная фигура выдвинула ящики и достала из третьего длинный нож. Он поднес его к бесформенному куску на столе рядом с чайником и начал пилить: хлеб.
  
   Все это происходило спиной ко мне, так что он был ничем иным, как неясной фигурой в полутемной комнате. Я подумывал подойти к заколоченной двери и посмотреть, смогу ли я найти щелку, но прежде чем я смог пошевелиться, он повернулся, и непослушные волосы и борода идентифицировали его: Дэмиан Адлер.
  
   Если он и был заключенным, то действительно очень богохульным é заключенным, готовящим чай и бутерброды, как будто жизнь в сгоревшем здании с религиозным фанатиком была скучной частью повседневной богемной жизни.
  
   Он отвернулся к чайнику, а я ближе прижалась лицом к стеклу, пытаясь хоть как-то понять этого человека. Горел ли он тоже фанатизмом Свидетельства?Участвовала ли эта помятая фигура в ритуальном убийстве своей жены? Собирался ли он присоединиться к подобному убийству невинной падчерицы?
  
   Мой нос завис над стеклом, мои очки были в опасной близости от того, чтобы коснуться его твердой поверхности; без предупреждения чья-то рука опустилась мне на плечо.
  
  
   45
  
  
   Жертва освобождения (1): Как мы видели,
  
   чем больше жертва, тем больше высвобождаемой энергии.
  
   Это эпоха войны, когда земля выпила
  
   жертвенная кровь миллионов. Мир лежит загрунтованный,
  
   для искры преобразования.
  
   Свидетельство, IV:8
  
  
  
   КРИК, ВЫРВАВШИЙСЯ Из МОЕГО ГОРЛА, был мгновенно подавлен, превратившись в сдавленный предсмертный хрип. Прежде чем Дамиан успел повернуться, я уже исчезла, атакуя своего обидчика.
  
   Мои мышцы автоматически отреагировали на руку на моем плече, но так же мгновенно потеряли всякую силу при торопливом шепоте: "Рассел!"
  
   "Холмс? Холмс! Что, черт возьми, ты такое - Быстро, отойди от окна".
  
   Я оттолкнул его в угол и дальше, затем откинул голову назад: Тень прижалась к окну, высматривая звук; через минуту она отступила. Я повернулся и ударил Холмса кулаком в грудь.
  
   "Черт возьми, Холмс, что вы здесь делаете? Ради бога, ты был на пути в Норвегию".
  
   "Вы не получили мое сообщение?"
  
   "Нет - как бы я получил сообщение? Я не слышал от тебя ни слова с тех пор, как ты уехал из Лондона ".
  
   "Интересно. Я бы подумал, что Майкрофт ..."
  
   "Холмс".
  
   "Я пересмотрел свои планы".
  
   "Очевидно".
  
   "Многие вещи, имеющие полное отношение к одному согласию, могут работать противоположно; как много стрел, выпущенных несколькими способами, летят к одной цели".
  
   "Холмс!"
  
   "Шекспир, о пчелах. Генрих Пятый", - добавил он.
  
   "Черт возьми, Холмс!"
  
   "Я решил, что ты был прав".
  
   "Ты решил-? Святые небеса. Что ж, черт возьми, я бы хотел, чтобы ты дал мне знать раньше, я чуть не выпрыгнул в окно, когда ты схватил меня ".
  
   "Это было бы прискорбно".
  
   Я ударил его еще раз, для пущей убедительности, и почувствовал себя несколько лучше. На самом деле, я чувствовала себя значительно лучше, когда он был рядом. Я обвила его руками и крепко прижала к себе, затем отступила и исследовала его лицо своими руками.
  
   "Ты не брился несколько дней, " воскликнул я, " и почему ты такой влажный? Ты замерзаешь."
  
   "Я провел большую часть последних трех дней в море", - ответил он, что объясняло как сложность бритья, так и проникающую влагу.
  
   "Нам нужно вытащить вас с холода".
  
   "Это имеет второстепенное значение".
  
   "Они заваривают чай, какое-то время они никуда не денутся. Позвольте мне просто проверить..." Я на цыпочках вернулась к окну и мельком увидела, как Дамиан беззаботно наливает воду в чайник. Я забрал Холмса и повел его к пристройкам отеля.
  
   Они были надежно заперты, но висячий замок на самой большой из них не помешал бы и ребенку. Внутри воняло рыбой и было много сетей, шестов, резиновых сапог и весел, но в угловой комнате без окон я обнаружил запас старого постельного белья и принадлежностей для гостей, от графинов с водой до дорогих удочек для ловли нахлыстом. В плетеной корзинке для пикника лежали парафиновая горелка, пакет с заваркой и даже банка слегка раскрошенного печенья. Когда я зажгла конфорку, в поле зрения появился удивительно бородатый муж, натягивающий на плечи одеяло.
  
   Я был поражен, затем начал смеяться. "Ты был бородатым англичанином!"
  
   "Я не знал, что ты находишь растительность на лице такой забавной", - проворчал он.
  
   "Не сам по себе, но когда я спрашивал о Дамиане и братьях в Турсо, я описал его как "бородатого англичанина". Я не подумал добавить "из тридцати". Итак, когда мужчина сказал, что видел такого человека, и я сказала ему, что англичанин был моим приемным сыном, бедняга был ошеломлен, что мой муж должен быть таким ... "
  
   "Поистине древний".
  
   "В то время мне показалось странным его удивление, но я никогда не рассматривал... Холмс, что вы здесь делаете?"
  
   "Когда ты в последний раз получал известия от Майкрофта?" - спросил он.
  
   "Не сразу после моего отъезда, но сегодня в полдень я получил две телеграммы в Турсо. Они были от людей Майкрофта, передавали информацию о том, что кровь, найденная в Керкуоллском соборе, была проанализирована и установлено, что она разжижалась химическими веществами, и что пепел был найден в Кольце Бродгара, но затем ...
  
   "Эти новости были тем, что свернуло меня с моего пути".
  
   "Я понимаю. Так, возможно, вы не слышали, что на квартиру Майкрофта был совершен налет?"
  
   "Лестрейд?" - спросил я. Недоверие Холмса совпало с моим собственным, когда я услышал.
  
   "Так могло бы показаться". Я рассказал ему то немногое, что знал, но он также не смог найти смысла в неосторожном нападении Лестрейда на дом Майкрофта.
  
   "Это объясняет, почему я больше ничего не слышал от моего брата и почему он не сообщил вам о моих изменениях в планах".
  
   "Как далеко ты продвинулся?"
  
   "Боюсь, далеко в Северном море, когда один из офицеров принес мне телеграмму от Майкрофта с информацией о крови в соборе".
  
   "О, Холмс, вы не заставили их повернуть обратно к Халлу?"
  
   "Я пытался, но потерпел неудачу. Я, однако, убедил их, что упражнение по переносу в воде будет в порядке вещей, как только он сможет поднять лодку, направляющуюся в противоположном направлении. Я оставил пакет с фотографиями для людей Майкрофта в Норвегии, и мне удалось пересесть на судно, идущее в Ньюкасл, не сильно промокнув ".
  
   "Я поражен, что у тебя нет пневмонии. Но если твоя телеграмма дошла до его дома после налета, Лестрейд может знать, что мы здесь."
  
   "Я не думаю, что старший инспектор сможет что-нибудь организовать сегодня вечером".
  
   "Наверное, нет. Итак, зола и цитрат натрия изменили твое мнение?"
  
   Он пригвоздил меня взглядом. "Даты и невозможность совпадения изменили мое мнение. Восемь событий, восемь площадок."
  
   Я перечислил смерти: "Белтейн в Лонг-Мег; майское полнолуние в Мэшоу; Фиона Картрайт во время июньского полнолуния в Серне-Аббасе; июльское полнолуние в Керкуолле ..."
  
   "Этот последний был петухом, согласно конверту в сейфе Братьев, хотя он сам не окроплял собор кровью - он был в Лондоне".
  
   "Интересно, есть ли в Керкуолле агентство по трудоустройству - или он мог договориться, когда был здесь в мае, о забое овец в Мейшоу".
  
   Холмс продолжил список с того места, на котором я остановился. "Затем появился Альберт Сифорт в Йоркшире, во время Персеид. Два дня спустя, в ночь лунного затмения, служащий отеля в Стэннессе послушно развеял прах какого-то неизвестного человека ..."
  
   "Который на самом деле был лошадью, если верить этим конвертам".
  
   "Я бы сказал, часть лошади, учитывая, что работник считал, что это прах человеческого существа. И следующей ночью, в августовское полнолуние, Иоланда Адлер".
  
   "Дорсет, Оркнейские острова, Камбрия, Оркнейские острова, Йорк, Оркнейские острова, Сассекс и обратно на Оркнейские острова в конце. Но чья кровь использовалась для обозначения Показаний, которые он дал Иоланде?" Я задавался вопросом. "Миллисент Дануорти получила свое письмо четырнадцатого мая, и в нем стояла цифра два. Мы пропустили что-нибудь раньше?"
  
   "Не обязательно. Возможно, он просто уколол свой собственный палец, чтобы запустить процесс. Конечно, он использовал свой собственный для номера семь, чтобы прикрепить пепел лошади к странице ".
  
   "Как можно найти крематорий, готовый избавиться от лошади?" Я задавался вопросом.
  
   "Бедро, уже лежащее в гробу, было бы ничем не примечательным. В любом случае, схема была ясна, поэтому я сел на лодку, идущую на север вдоль побережья Британии, а не вдоль побережья Европы. Несколько лодок прокладывают себе путь против урагана. Последний стоил мне королевского выкупа ".
  
   "Я знаю. Друзья парня планируют его похороны ".
  
   "Он был здоров и более или менее сух, когда я уплывал на его лодке. Он бросил якорь возле Стромнесса, сказал, что останется там, пока не стихнет ветер."
  
   Я столь же лаконично описал ему свое собственное путешествие, от которого волосы встают дыбом, и налил нам обоим чаю, процедив его через чайное ситечко sterling.
  
   "Что, молока нет?" - Спросил Холмс.
  
   "Притворись, что ты китаец", - сказал я. Маленькая кухонная плита немного смягчала пронизывающий холод комнаты; у Холмса нашлись силы пошутить, и он больше не был цвета мела.
  
   Я обхватила руками дымящуюся чашку. "Сколько подробностей было в телеграмме, которую ты отправил Майкрофту?"
  
   "Зная, что за ним следят полицейские, очень мало. Однако я сказал, что присоединяюсь к вам, и если бы кто-нибудь из его людей был менее осторожен в своей информации ...
  
   "Тогда нас ждут лучшие блюда Оркнейских островов. Холмс, вы же не думаете, что с Майкрофтом что-то случилось? Еще один сердечный приступ, вызванный возмущением?"
  
   "Я думаю, что более вероятно, что мы найдем его арестованным за нападение на полицейского", - ответил он. "Майкрофт серьезно относится к авторитету своего положения".
  
   Я вдруг кое о чем подумал. "Святые небеса. Интересно, арестовали ли местные силы бедного капитана Джавица?"
  
   "Твой пилот? Вы предполагаете, что он может все рассказать полиции?"
  
   "Он настолько галантен, насколько это возможно, и в любом случае, он не знает о моих планах. Кстати об этом, Холмс, каковы наши планы? Я намеревался дождаться, пока братья выйдут, и наставить на него пистолет. Ты бы предпочел штурмовать дом?"
  
   Он покачал головой. "Шансы проникнуть в дом без шума невелики, и я боюсь, что к горлу ребенка приставят нож еще до того, как мы доберемся до лестницы".
  
   "Значит, мы подождем, пока они не выйдут?"
  
   "Мы ждем, пока ребенок не окажется вне опасности".
  
   Я перевел дыхание. "Холмс, у вас есть..."
  
   "Да", - сказал он. "Я знаю. Вопрос о Дамиане. Рассел, я, может, и дурак, но я не слепой. Несмотря на невероятность невежества моего сына, я не верю, что он полностью в курсе того, что задумали Братья. Однако я ошибался насчет его матери с того момента, как увидел ее, и я мог ошибаться насчет него ".
  
   "Я согласен, что он не знает", - сказал я, к его удивлению. "На самом деле, он, возможно, все еще не знает о смерти Иоланды". Я объяснил свои рассуждения: в основном дружеские отношения между двумя мужчинами; странное нежелание братьев оставаться на одном месте.
  
   "Так какого дьявола Дамиан остается с братьями, если он не заключенный и не истинно верующий?" Холмс волновался.
  
   "Разве он не остался бы с братьями, если бы думал, что этого хочет его жена? Если братья убедили его, что они должны встретиться с Иоландой в этом странном месте, потому что она полна решимости провести ритуал?"
  
   "Мой сын тоже не слепой".
  
   "Нет, но его жена была известна своей непредсказуемостью. Помнишь то письмо, которое она написала, рассказывая Дамиану, что она была в деревне с друзьями? Что, если было второе письмо, которое Братья передали ему, когда он добрался до дома со стеной, в котором объяснялось, что она отправляется в одно из своих безумных приключений, и умоляла его присоединиться к ней?"
  
   Холмс с несчастным видом покачал головой. "Я не вижу альтернативы тому, чтобы позволить пьесе доделать себя до финального акта, а затем определить злодеев. Все, о чем я прошу, это чтобы вы воздержались от использования пистолета против моего сына, если вы не будете абсолютно уверены ". Он допил чай и откинул одеяло, выключая маленькую плиту. Свет умер вместе с ним.
  
   Я включил маленький фонарик и последовал за Холмсом из кладовки, захватив с собой два темно-серых шерстяных одеяла. Снаружи сарая было почти так же темно, как и внутри, но, по крайней мере, сильный ветер немного стих. Впервые за, казалось, недели я не чувствовал, что меня треплет ветер; было приятно стоять с подветренной стороны здания, пока наши глаза привыкали к темноте, слушая шепот волн озера, облизывающих берег.
  
   Над головой медленно появлялись звезды; слабейший след света все еще отмечал западную часть неба. Холмс, обладавший кошачьим ночным зрением, двинулся в направлении Камней, в то время как я последовал за ним медленнее, руководствуясь скорее памятью о местности, чем зрением. За мгновение до того, как я споткнулся о подъем канавы, Холмс пробормотал: "Смотрите под ноги".
  
   Я ворчал и выбирал свой путь, и когда мы преодолели саму канаву, я тихо сказал: "Я предлагаю подождать на дальней стороне канавы-работы. Это будет за пределами досягаемости любого света, который они могут принести ".
  
   "А также вне досягаемости для оказания помощи. Нет, давайте воспользуемся этим алтарным камнем. Даже если у них есть фонарик, он должен быть достаточно простым, чтобы держаться подальше от его луча."
  
   "Ты хочешь посидеть под той массивной каменной плитой?" Сказала я, мой голос повысился.
  
   "Это было всегда, Рассел, это не собирается раздавить нас".
  
   "Холмс, группа археологов-любителей раскопала его всего двадцать лет назад", - запротестовал я.
  
   "Ты не говоришь? Что ж, она еще не упала, - безмятежно заметил он и нырнул под нее.
  
   Было бы иронией, если бы я пережил множество возможностей упасть с неба только для того, чтобы быть раздавленным валуном. В общем, подумал я, забираясь под ненадежный дольмен, я бы предпочел собирать мед в Сассексе, где наибольший риск быть ужаленным до смерти.
  
   Я завернула нас в одеяла, которые не только уберегли бы наши мышцы от замерзания, но и помогли бы нам слиться с тенью под камнями. Сгорбившись, плечом к плечу, мы ждали Рагнарека, конца света.
  
  
   46
  
  
   Жертва освобождения (2): Это когда
  
   Практикующий знает, что работа готова: когда его фокус
  
   является абсолютным. Когда за ним стоит воля его сообщества.
  
   Когда Инструмент в его руке, а его рука в Инструменте.
  
   Когда место понято, и организовано, и достигнуто.
  
   Когда звезды выровнены, и он может почувствовать дрожь, как
  
   Механизм времени готовится к удару.
  
   Свидетельство, IV: 8
  
  
  
   КАК ТЫ ДУМАЕШЬ, ОНИ БУДУТ ЖДАТЬ ДО ПОЛУНОЧИ?"
  
   Спросил я, после того, что казалось долгим временем.
  
   "Свидетельство называет это "часом ведьм". "
  
   "Неужели он действительно верит, что человеческое жертвоприношение лишает сил"?" Я задавался вопросом.
  
   "Рассел, ты эксперт в религии, я просто преследую преступление".
  
   "Это ни то, ни другое. Это безумие".
  
   "Да. Но у безумия есть метод."
  
   Мы рисковали жизнью - возможно, жизнью ребенка - в зависимости от требований этого метода. Что за человек-мужчины?-в заброшенном отеле ритуал был бы превыше практического. Что человек - или люди, - которые отвергли бы как несущественный тот факт, что затмение на самом деле не коснулось выбранного места, тем не менее сохранили бы детали акта, как если бы оно произошло. Что обычная полночь будет иметь приоритет над фактическим часом полного затмения.
  
   "Один из нас должен вернуться в отель", - сказал я Холмсу.
  
   "Они будут на страже там; здесь они будут заняты". Решающим словам противоречила напряженность в его голосе, но я не стал спорить, потому что он был прав.
  
   Мы прижались друг к другу, ужасная тяжесть навалилась на наши головы, и наши сомнения росли вместе с холодом.
  
   "У меня есть отмычки", - сказал я сорок минут спустя. "Если мы позволим себе войти в парадную дверь ..."
  
   Его тело, а не слова, прервали меня, когда он перешел от напряжения к натянутости. Я уставился в направлении отеля, ничего не видя.
  
   "Ты..." - начал я.
  
   Он прошипел мне, чтобы я замолчал, и мгновение спустя я тоже это увидел: короткая игра света, очерчивающего угол здания, появилась и снова исчезла.
  
   Прошло несколько минут, прежде чем он вернулся, но когда это произошло, свет был ровным и общим, а не мечущимся лучом фонарика. Хорошо: лампа уменьшала вероятность того, что они нас заметят.
  
   Одним движением мы с Холмсом вытащили из карманов револьверы и приставили их к груди под шерстяным покрывалом. Приближающаяся группа сначала представляла собой путаницу ног, танцующих на свету; затем она превратилась в двух мужчин.
  
   Они остановились у окружающих канав, и мы услышали голоса, но не слова. Когда они снова двинулись в путь, это было вокруг Камней, следуя по поднятой земляной насыпи по часовой стрелке. Мы наблюдали, переместившись, чтобы держаться подальше от их стороны алтарного камня: один мужчина, одетый в темные брюки, держал лампу и слегка выдвинулся вперед; другой был одет в вельветовые брюки. Они маршировали по кругу, а когда вернулись туда, откуда начали, направились по земляному мосту к нам.
  
   До наших ушей долетали обрывки разговора:
  
   "- на самом деле не думаю, что она вообще (что-то)". Голос Дамиана.
  
   "... это ненадолго".
  
   "(что-нибудь эдакое) утром на прием к врачу".
  
   "Иоланда спросила (что-то)".
  
   Затем они либо преодолели препятствие, либо повернулись к нам, потому что голос Дамиана прозвучал громко, ясно и высоко, как у Холмса, когда он зол или на взводе. "Знаешь, Хайден, я никогда не разыгрывал напыщенного мужа Рэя и не говорил Иоланде, что она не может посещать вашу церковь, но это действительно перебор. Прошло две недели - у меня моноспектакль, над которой я должен работать, Эстель простудилась, и вот мы здесь посреди ледяной ночи, потому что у Иоланды в шляпке пчела. Я думаю, она, должно быть, сошла с ума, на самом деле я..."
  
   Когда его голос зазвучал четче, я понял, что он звучал более чем немного пьяно. Напротив, когда Братья-Хейден - прервали меня, его голос, который я в последний раз слышала в доме со стеной, был спокойным, успокаивающим и рассудительным.
  
   "Я знаю, Дамиан, я знаю. Ваша жена - страстная женщина, и когда она за что-то берется, ничто ее не переубедит ".
  
   "Но что она себе представляет, заставляя меня следовать за ней по пятам в течение двух недель, а затем ... следовать повсюду за ней, а затем забраться на камень посреди ночи ... на камень, чтобы помолиться ... упс."
  
   Его последний звук сопровождался рывком приближающегося света лампы; из-за камней я увидел, что Братья теперь поддерживают его, и я выдохнул Холмсу в ухо: "Это наркотики, а не выпивка".
  
   Я почувствовал, как он кивнул.
  
   Двое мужчин остановились на краю камня, их ботинки были на расстоянии вытянутой руки от того места, где мы присели. Свет заплясал и отступил, когда Братья поставили лампу на верхушку камня, затем сделали шаг назад.
  
   "Забирайся наверх, Дамиан", - сказал он.
  
   "Здесь чертовски холодно. Просто произноси свои молитвы и меньше уходи".
  
   Если бы Бразерс сохранил свое разумное отношение, он вполне мог бы уговорить Дамиана подчиниться, но усилий по контролю было слишком много, и его голос стал жестким. "Вставай, Дамиан", - приказал он молодому мужчине и сделал еще один шаг назад. "Сейчас".
  
   "Какого черта, черт возьми...?" Дамиан, пошатываясь, сделал пару шагов, прежде чем пришел в себя, оставив Братьев на прямой линии между нами и ним. Было слишком опасно рисковать нашим оружием; ночь была слишком тихой, чтобы позволить нам двигаться.
  
   "Извини, старик", - сказали братья. "Я не хочу использовать это на тебе, но это важно, действительно важно. Мне просто нужно, чтобы ты забрался на камень, сейчас же ".
  
   Дамиан несколько секунд смотрел на него, покачиваясь, затем ответил. "О, очень хорошо", - проворчал он, звуча устрашающе как его отец.
  
   Он проложил себе путь к камню: ему потребовалось три попытки, чтобы забраться на него всем телом. Его ботинки на мгновение освободились, затем ноги последовали за ним вверх. Впервые у нас появилось четкое представление о Братьях, в то время как мы оставались скрытыми в тени. Однако ни Холмс, ни я не сомневались, что пистолет в его руке был направлен на Дэмиана.
  
   Рука Холмса легла на мою руку, сильно сжимая, предостерегая меня от преждевременных движений. Мы оба перестали дышать, пока ждали, когда Бразерс уберет пистолет и достанет свой Инструмент, нож для жертвоприношений, который слишком много раз "двигал" его рукой.
  
   "Это хорошо, Дамиан. Иоланда была бы счастлива".
  
   Его ответом было бессловесное бормотание, переходящее в ничто.
  
   "Ты можешь растянуться на спине?" Спросили братья, снова обратившись к голосу разума. "Дамиан? Потянитесь, пожалуйста. Дамиан!"
  
   Мы слышали шорох одежды о камень, но слов не было.
  
   Тем не менее, Brothers были осторожны. Когда он приблизился, он держал пистолет на Дамиане, пока тот не оказался на краю камня. Рука Холмса твердо держала меня, хотя он тоже, должно быть, сомневался в себе, спрашивая, не предпочтут ли братья верный путь ритуальной чистоте ножа. Мы сгорбились, как заведенные пружины, не сводя глаз с фалд пальто, которые шевелились, когда Бразерс убирал пистолет и тянулся за ножом - Все забывали, что Дамиан Адлер был солдатом. Я знаю, что я сделал, и, конечно, братья сделали. Но под успокоительным, скрытым под личиной длинноволосого богемного художника, скрывался солдатский инстинкт выживания. Что Дэмиан Адлер теперь действовал, используя единственное доступное ему оружие: лампу.
  
   Нашим первым предупреждением был одновременный крик и выстрел, за которыми мгновенно последовал хрустящий звук бьющегося стекла. Поток огня полился вниз по поддерживающим камням и растекся по земле.
  
   Холмс бросился через край пламени к ногам братьев, но одеяло, которое он отбросил, запуталось у моих ног. Мне потребовалось две секунды, чтобы освободиться от налипшей шерсти, к тому времени пламя распространилось на потрескивающий лист длиной с алтарный камень. Я оттолкнулась от воспламеняющегося керосина, больно ударившись головой о камень, когда вскакивала на ноги с противоположной стороны алтаря.
  
   Моим глазам предстала кошмарная сцена, достойная Иеронима Босха. Путаница прыгающих языков пламени и теней перемежалась криками и проклятиями, затем еще один выстрел, но когда мои глаза прояснились от удара, их привлек огонь, который лизал верхушку камня по направлению к лежащему там человеку.
  
   Мой пистолет улетел в ночь, когда обе руки потянулись, чтобы оттащить неконтролируемое тело Дамиана подальше от огня. Я бросил его на землю и хлопнул по горящему плечу его пальто. Как только это прозвучало - дело нескольких секунд, - я побежал, все еще пригибаясь, к носу алтарного камня, где двое мужчин боролись за контроль над оружием.
  
   Я подпрыгнул, чтобы сильно ударить кулаком по оружию, отбросив его на алтарный камень, но локоть Бразерса сильно ударил меня в грудь и отправил в полет. Я перекатился, поднялся на ноги и увидел Холмса, распростертого на камне в поисках пистолета.
  
   Но братьев не интересовал револьвер. Его рука двигалась, и он сделал два быстрых шага вперед, держа в воздухе нож с изогнутым лезвием, сверкающим и зловещим в прыгающем свете костра. Я открыл рот, чтобы выкрикнуть предупреждение, собираясь прыгнуть, но я знал, что опоздаю, на долгие секунды опоздаю, потому что рука скользнула к обнаженной спине Холмса.
  
   Третий выстрел разорвал ночь. Опускающаяся рука потеряла цель; металл заискрился о камень. Нож издал скользящий звук, когда он полетел вниз по алтарю, за которым последовал кашляющий звук и падение тяжелого тела.
  
   Пламя уже начало затухать, и я достал фонарик, чтобы осветить Холмса: у него был порез, кровавый, но неглубокий, на одной стороне лица. Затем я перевел его на братьев и увидел пулевое отверстие прямо над его сердцем и кровь, окрашивающую его толстое пальто рядом с отверстием.
  
   Одним движением мы с Холмсом отошли от алтаря и увидели Дамиана, лежащего там, где я его оставил, с удивлением смотрящего на пистолет в его руке - мой пистолет, я увидел, вылетел у меня из рук, когда я вытаскивал его из пламени, и упал на землю, где он лежал. Его рука опустилась, восстановилась, затем опустилась на землю, за ней последовал подбородок.
  
   Холмс перевернул Дэмиана на спину и стянул с сына пальто: кровь на правой стороне груди Дэмиана, шириной с ладонь и растущая. Холмс сорвал рубашку и с облегчением выдохнул: пуля не задела легкие и могла бы, если нам повезет, не задеть и основные органы.
  
   "Ему нужен врач", - сказал я.
  
   "Эстель", - пробормотал Дамиан сквозь стиснутые зубы.
  
   Холмс мне не ответил.
  
   "Холмс, мы должны отвезти его к врачу".
  
   "Если мы это сделаем, его арестуют".
  
   Я встретила его взгляд, ошеломленная. "Ты же не собираешься..."
  
   "Давайте, по крайней мере, отвезем его в отель, где мы сможем увидеть степень повреждения. Мы сможем решить после этого ".
  
   "Холмс, нет. Я пойду на ту ферму и посмотрю, есть ли у них телефон - видишь, наверху уже горит свет, они все это слышали ..."
  
   Он потянулся к стопке одеял. "Мы можем использовать один из них в качестве носилок".
  
   "Вы убьете его, Холмс!"
  
   "Заключение в тюрьму убьет его". Холмс уставился на меня в угасающем свете пламени; я никогда не видел такого отчаяния на его лице. "Ты собираешься помочь мне, Рассел, или мне придется нести его?"
  
   Мы подогнали одеяло под безвольный вес Дамиана и вытащили его на свободу, затем Холмс укутал его другим одеялом. "Мы не хотим оставлять следы", - сказал он.
  
   Дамиан застонал от этого движения, затем замолчал.
  
   Холмс собрал три пистолета, передал один мне, второй сунул в карман, а третий положил рядом с рукой мертвеца. Затем он обернул два угла одеяла вокруг своих кулаков и подождал, пока я сделаю то же самое.
  
   Однажды мы сбросили нашу ношу, а во второй раз я упал. В тот раз Дамиан закричал, но мы были достаточно далеко от лампы, качающейся в нашу сторону с соседнего фермерского дома, чтобы фермер не услышал.
  
   И, слава Богу, у этого человека не было собак.
  
  
   47
  
  
   Конец и начало: Когда звезды находятся в
  
   выравнивание, и возрасты смотрят вниз в одобрении.
  
   Когда его мужественность готовится действовать, а его женское
  
   природа готова принимать. В тот момент,
  
   Работа готова к завершению.
  
   Так свидетельствует человек.
  
   Свидетельство: Часть величайшего
  
  
  
   МЫ ДОБРАЛИСЬ До ОТЕЛЯ. ПОКА ХОЛМС, запыхавшись, стоял у задней двери, я сунул затекшие руки под мышки и провел быстрый осмотр первого этажа, обнаружив внутреннюю кладовку, в которой снаружи не было света. Я вытащил метлы и ведра и заменил их подушками, и мы, пошатываясь, побрели по темному отелю с нашей полубессознательной ношей. Пока Холмс раздевал своего сына, я отправился на поиски гостиничной аптечки.
  
   Я вернулся и обнаружил, что Холмс стоит над распростертой фигурой, хмуро разглядывая рану. Это выглядело ужасно, но Дэмиан дышал ровно, что означало, что ни одно сломанное ребро не вошло в легкое, а сочащаяся кровь указывала на то, что не был поврежден ни один крупный кровеносный сосуд.
  
   "Пуля все еще там?" Я спросил.
  
   "Она прошла вдоль ребер, вероятно, сломала пару из них, и застряла сзади, под мышкой".
  
   "Вы не собираетесь проводить операцию, Холмс", - предупредил я.
  
   "Он похоронен довольно глубоко в мышцах", - более или менее согласился он. "Я не хотел бы нести ответственность за то, что повредил его правую руку".
  
   Словно услышав угрозу, нависшую над рукой художника, Дамиан пошевелился, затем ахнул.
  
   "Он не кажется сильно накачанным наркотиками", - сказал я.
  
   "Он крупный мужчина, и братья, возможно, не хотели рисковать, отправляя его в нокаут слишком рано. Он мог нести бессознательную Иоланду, но не Дамиана."
  
   "Черт возьми, это больно", - удивленно сказал Дамиан, затем снова расслабился.
  
   "Я собираюсь найти ребенка", - сказал я Холмсу. "Может, нам попробовать влить в него немного кофе?"
  
   "Возможно, было бы проще перевезти его в бессознательном состоянии".
  
   Я проигнорировал предложение. Вместо этого я прошла через кухню, чтобы поставить чайник на газовую плиту.
  
   Я нашел Эстель в комнате наверху, которая была тускло освещена горящей свечой. Ее маленькое тело лежало в клубке постельного белья. Она не двигалась.
  
   В агонии трепета я пересек комнату, чтобы склониться над ее неподвижной фигурой. Прошло несколько секунд, и мое сердце упало при мысли о том, чтобы рассказать Дэмиану - но затем она издала тихий звук в глубине горла, за которым последовал детский храп.
  
   У меня подкосились ноги, и мне пришлось сесть на неубранную кровать рядом с ней. Слегка кружась, я уронил голову на руки и сидел, слушая ее дыхание, слыша, как драгоценный воздух входит и выходит из ее горла. Я не знал, была ли это внучка Холмса или нет, но, по правде говоря, это больше не имело значения: Дамиан любил ее, следовательно, она была нашей.
  
   Потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить о нагревающемся чайнике и ожидающих мужчинах. Я села, изучая крошечную, безвольную фигурку. Я бы не удивился, если бы Братья не дали ей еще и дозу Веронала.
  
   Мысль о мертвом человеке, наконец, подняла меня на ноги. Я оставила спящего ребенка и пошла в соседнюю комнату, где обнаружила следы Братьев. В отличие от Дамиана, чья одежда была разбросана по комнате, которую он делил со своей дочерью, Бразерс собрал сумку, готовый к отъезду.
  
   Когда я открыла пакет, я увидела два паспорта. Я подобрал их, еще раз проверил, чтобы убедиться, что Эстель все еще спит, и спустился вниз.
  
   Я сварил кофе и отнес его во внутреннюю комнату, где Холмсу удалось усадить Дамиана и привести его в состояние сонного полубессознания. Кофе был достаточно густым, чтобы стимулировать мертвых, не говоря уже о том, чтобы просто усыпить. Я вложил чашку в здоровую руку Дамиана, подождал, чтобы убедиться, что он не собирается ее уронить, затем вытащил паспорта из кармана и протянул их Холмсу.
  
   Одно было для гражданина Великобритании по имени Джонас Алджер; другое было для того же человека, но включало его маленькую дочь Эстель.
  
   Отвращение на лице Холмса совпало с моим собственным; когда он отложил паспорта в сторону, его пальцы незаметно вытерлись о штанину брюк, прежде чем он протянул руку, чтобы потрясти сына за плечо.
  
   "Дамиан", - сказал он решительно. "Ты мне нужен разумным. Ты можешь говорить?"
  
   "Где Эстель?" - последовал ответ, невнятный, но внятный.
  
   "С ней все в порядке", - заверил я его. "Спящий".
  
   "Боже, что, черт возьми, произошло?"
  
   "Братья пытались убить тебя".
  
   "Не будь хитрым".
  
   "Он застрелил тебя".
  
   "Это что...? Ах. Причиняет дьявольскую боль".
  
   "Ты выстрелил в него в ответ, если тебе от этого станет легче. Он мертв".
  
   "Мертв? Я убил Хейдена? О Боже..."
  
   "Дамиан!" Резко сказал Холмс и подождал, пока глаза сына сфокусируются на нем. "Нам нужно увести тебя отсюда, сейчас же. Ты можешь двигаться?"
  
   "Хайден мертв. Не могу просто уйти от мертвеца. Полиция будет преследовать нас".
  
   "Полиция уже охотится за нами".
  
   "Почему?"
  
   Холмс посмотрел на меня, затем перевел взгляд на своего сына. "Иоланда была убита. Скотланд-Ярд -"
  
   "Нет", - сказал Дамиан. "Невозможно. Она в одном из своих религиозных приключений ".
  
   "Ваша жена умерла", - мягко сказал Холмс. "Две недели назад, в "Уилмингтонском гиганте". Я видел ее, Дамиан. В воскресенье после того, как ты ушла от меня, за три дня до того, как вы с Хейденом уехали из Лондона, я увидел ее. В морге. Ее накачали наркотиками, как и тебя, а затем принесли в жертву, как и тебя бы. Она ничего не почувствовала."
  
   "Нет", - повторил Дамиан. "Там было письмо. Хайден- братья, он сменил имя - оставил мне сообщение о том, как с ним встретиться ".
  
   Вместо ответа Холмс достал что-то из кармана и вложил в ладонь Дамиана.
  
   Дамиан разжал руку и уставился на золотое кольцо, которое мы нашли в сейфе Братьев. Тем не менее, он продолжал говорить, тихо и быстро, как будто слова могли заглушить свидетельство его глаз. "Мы встретились на площади Пикадилли, и он передал мне письмо, которое она написала. В пятницу. Вот почему я ушел. Я написал тебе, чтобы рассказать тебе, что я делаю. Я действительно писал тебе ".
  
   "Мы получили это", - сказал Холмс. "Что говорилось в письме Иоланды?"
  
   "Это был просто один из приемов Иоланды..." Но когда прозвучало ее имя, правда поразила его. Он сжал руку вокруг кольца. "Она всегда говорила о духовных экспериментах, всегда хотела втянуть меня в них. И я сделал. Я никогда не возражал, это делало ее счастливой. Она всегда была так счастлива, в те времена. О, Боже. Итак, когда она написала, что у нее было действительно жизненно важное приключение - именно так она их назвала,приключения- и что она знала, что это требует от меня многого, но что она хотела, чтобы я поехал с Хайденом и Эстель на несколько дней, пока она готовится, а потом Хайден собрал бы нас вместе, и это было бы самым последним ". Теперь он плакал, захлебываясь словами. "Она сказала, что это было бы для меня большим беспокойством, и что ей жаль, но это того стоило, и если я хочу, чтобы она никогда больше этого не делала, она не станет, после этого ".
  
   Он больше не мог говорить, просто прислонил голову к стене и заплакал. Холмс осторожно опустил его на подушки, затем потащил меня в бар отеля.
  
   При свете лампы, падавшем из приоткрытой двери, Холмс осмотрелся за прокуренным баром. Он нашел бутылку, опрокинул в горло первый стакан и налил второй; я сделал щедрый глоток из своего.
  
   "Лодка будет там, пока утром не сменится прилив", - сказал он.
  
   "Поездка может убить его".
  
   "А может, и нет".
  
   "Холмс, до Стромнесса четыре мили. Нам обоим потребовалось бы выносить его, и что бы мы сделали с ребенком?"
  
   "Мы могли бы накинуть ее на него".
  
   "И когда она очнется от этого наркотика, в темном месте, на холодном воздухе, при странном движении? Ты думаешь, она будет молчать?"
  
   "А как насчет автомобиля - здесь должен быть один?"
  
   "Старый грузовик, да. И там есть повозка, если мы захотим позаимствовать лошадь из загона через дорогу. Но не думаете ли вы, что тот фермер с лампой уже позвонил в полицию?"
  
   Я видел, как его смутная фигура подошла к окну и стала спускаться, пока не обнаружила смотровое отверстие между досками. По тому, как он вернулся, я понял, что он видел.
  
   "Они уже здесь, не так ли?" Я спросил. "Они поймают тебя задолго до того, как ты заполучишь Дэмиана на борт".
  
   "Мы могли бы дать ребенку еще одну дозу..."
  
   "Абсолютно нет. Я не буду участвовать в том, чтобы накачивать ребенка наркотиками ".
  
   "Значит, ты предлагаешь оставить ее здесь?"
  
   Мы мгновение смотрели друг на друга, и я сдался. "Она была очень вялой. Я бы предположил, что она будет спать до рассвета. У меня достаточно времени, чтобы помочь тебе отнести Дамиана на лодку и вернуться до того, как она проснется."
  
   "Ты уверен?" Он не спрашивал о сроках.
  
   "Нет", - сказал я. "Но я видел носилки в сарае".
  
   Итак, мы понесли его.
  
   Он почти отказался ехать без своего ребенка. Только когда я пообещал охранять ее ценой своей жизни, он согласился, и даже тогда он потребовал сначала увидеть ее самому. Нам обоим потребовалось убедить его, что разбудить девочку, спустив ее вниз, чтобы попрощаться, подвергнет ее опасности.
  
   "Она подвергается почти такой же опасности, как и вызванная вами задержка", - наконец заметил Холмс. Мы несли его. Две с половиной мили до конца залива около Стромнесса; только однажды нам пришлось прижаться к краю, чтобы избежать света фар. Шлюпка была там, спрятанная среди камышей, и была достаточно большой для двоих. Мы с Холмсом поставили Дамиана на ноги, и Холмс начал вести его к маленькой лодке.
  
   Дамиан стряхнул его и схватил меня за руку. "Ты обещаешь, что будешь защищать мою Эстель? Сказать ей, что мы с ее матерью должны быть далеко, но мы будем вместе очень скоро? Ты обещаешь?"
  
   "Я обещаю сделать все, что в моих силах, чтобы ей было безопасно и комфортно".
  
   "И любила?"
  
   "Да. И любим."
  
   Холмс помог ему забраться в лодку, завернув его в одеяла. Затем он подошел и встал рядом со мной. Вода мягко поднималась и опускалась у наших ботинок; несколько огней Стромнесса сверкали на постоянно меняющейся поверхности.
  
   "Спасибо", - сказал он.
  
   "Ты обнаружишь, что мои услуги няни стоят дорого", - сказала я ему, угроза была одновременно игривой и реальной. Но няня была не тем, что он имел в виду.
  
   "Я знал, что ты будешь упорствовать", - резко сказал он. "Я знал, что, будь улики против Дамиана, вы бы их нашли".
  
   "Холмс", - сказал я, пораженный.
  
   "Спасибо, что не заставляешь меня расследовать дела моего сына".
  
   "Я... да. Отведите его к врачу ".
  
   "Скоро".
  
   "И оставайтесь на связи - через Майкрофта".
  
   "Если он тоже не арестован", - криво усмехнулся он, забираясь в шлюпку.
  
   "Я почти забыл. Ты не думаешь, что он такой?"
  
   "Если это так, вы всегда можете связаться со мной через колонку "Таймс агония"". Казалось, он не беспокоился о судьбе своего брата, и я согласился: Майкрофт Холмс мог сам о себе позаботиться.
  
   "Холмс, не..." Я спохватился и заменил это на "Просто, будьте осторожны". Слишком мелодраматично говорить: "Не заставляйте меня говорить пчелам, что их хранитель ушел".
  
   Итак, все закончилось так же, как и началось: Холмс исчез в ночи со своим сыном, оставив меня с другими своими обязанностями.
  
   Я ждал на берегу, пока он не добрался до рыбацкой лодки, стоявшей неподалеку, и не вызвал ее капитана. Я услышал звуки, когда они затаскивали Дамиана на борт, и шум двигателя донесся до меня через полмили по дороге; после этого я перешел на быструю трусцу, всю дорогу до сгоревшего отеля. Я мог видеть огни на камнях, когда полиция выясняла, что там произошло, но, похоже, они не обнаружили оскверненный отель.
  
   Я открыла дверь и поднялась наверх. Свеча догорала на блюдце. Эстель все еще спала, хотя мне показалось, что звук ее дыхания был менее сильно одурманен. Я подкрался вперед и просунул руки под теплое постельное белье, двигаясь так осторожно, что можно было подумать, что я держу в руках нитроглицерин. От нее пахло молоком и миндалем, и когда я потянул клубок хлопка и шерсти к себе, у нее перехватило дыхание. Я застыл. Через мгновение она вздохнула, затем прижалась к моей груди, как котенок на солнце.
  
   Необыкновенное ощущение.
  
   Я медленно встал и с изысканной осторожностью спустился по лестнице во внутреннюю комнату. Там я изменил процесс в обратном направлении, позволив ее весу переместиться на подушечки, где ранее отдыхал ее отец. Я осторожно вынул руки из-под нее: ее дыхание продолжалось, не прерываясь, и я почувствовал, что выиграл какой-то трофей.
  
   Я оставил лампу горящей, на случай, если она проснется, и вернулся наверх, чтобы посмотреть, что было оставлено.
  
   Я взял все, что могло бы идентифицировать Дэмиана или братьев, включая альбом для рисования Дэмиана и паспорт. Я складываю несколько теплых вещей Эстель и старую куклу в наволочку, затем закрываю все остальное, что может кричать Ребенок! в ее маленький чемодан с твердыми стенками. Я вынес его через заднюю дверь, придавил камнями и зашвырнул далеко в озеро.
  
   Ночь была ясной, ветер слабым: у Холмса и его рыбака Терсо не возникло бы проблем с пересечением пролива. Я подошел туда, откуда мог видеть Камни, и обнаружил, что они темные, что показалось мне странным. Возможно, сельская полиция была менее оснащена прожекторами? Или вас меньше беспокоит смерть, и вы довольствуетесь тем, что забираете тело и откладываете осмотр места до рассвета?
  
   Я зашел внутрь, взял немного еды из кладовых отеля и вернулся туда, где тихо похрапывал мой юный подопечный.
  
   Я жевал сухое печенье и пил бутылочное пиво, изучая ее. Я увидел, что ей было три с половиной года, в которые Дамиан заставил нас поверить, а не восемь или девять лет, как я предполагал: читает она или нет, дружит со старшим ребенком или нет, у этого спящего лица мягкие и неоформленные черты почти младенца.
  
   Поэтому не было ничего удивительного, когда она пошевелилась и проснулась полчаса спустя, почувствовав на себе взгляд пары жутко знакомых серых глаз, властных, как у только что вылупившегося ястреба.
  
   Это были глаза Холмса. Эстель была ребенком Дамиана.
  
   Серый пристальный взгляд прошелся по комнате, отмечая отсутствие ее отца и мужчины, которого она знала как Хейдена. Не испугавшись, она села прямо.
  
   "Кто ты такой?" Ее голос был как у маленького ребенка: за ним скрывался интеллект чего-то большего.
  
   "Я..." Я улыбнулся этой мысли и ей. "Я полагаю, ты мог бы сказать, что я твоя бабушка".
  
   "Где мой папа?"
  
   "Я боюсь, что твой папа ранен, Эстель. Его собственный папа пришел, чтобы помочь ему, и везет его к врачу ".
  
   "Моя мама еще не пришла, не так ли?"
  
   "Я... нет".
  
   "Вы друг мистера Бразерса?"
  
   "Нет, я не такой".
  
   "Он мне не очень нравится".
  
   "Я могу понять почему".
  
   "Его другое имя - мистер Хейден. Он разозлился, когда я попыталась раскрасить его книгу ".
  
   "Неужели он?"
  
   "Я думала, это книга для раскрашивания", - объяснила она. "У моего папы есть книги для раскрашивания, а у моей мамы есть книги для письма, и они не возражают, когда я раскрашиваю в их, но мистер Бразерс не хотел, чтобы я пользовалась его."
  
   "Это звучит разумно ..." Я остановилась, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Боже мой, как я мог упустить это из виду? "Эта книга мистера Бразерса". В нем были пустые страницы?"
  
   "Некоторые. На нем тоже были письмена, но я не мог их прочесть. Я еще не читаю скоропись. И там было несколько рисунков папы."
  
   Книга истины, другой связующий проект Толливера. Этого не было в Лондоне, этого не было здесь, в его комнате. Что могло означать только то, что у Братьев это было с собой - но, конечно, у него было, вместе с пером и промокательным песком. И даже если бы он не рискнул писать тогда и там и был вынужден взять с собой немного крови в колбе, книга стала кульминацией его ритуала. Он носил бы это с собой.
  
   Он всегда носил бы его с собой...
  
   На пальто Бразерса, там, где Дамиан выстрелил в него, была кровь: это я видел. Конечно, кровь была немного сбоку от отверстия - наверняка это потому, что одежда сдвинулась, когда он упал? И относительно небольшое кровотечение было вызвано тем, что он умер сразу же, как пуля вошла ему в сердце. Не так ли?
  
   Пятьдесят чистых страниц, шесть рисунков, две обложки - толстые обложки, говорящие о работе Толливера. Если бы его "Книга истины" находилась во внутреннем нагрудном кармане Бразерса - так сказать, надевалась на сердце, - когда пуля попала в него, была бы она достаточно тяжелой, чтобы отклонить пулю вверх, чтобы она попала в плечо, а не в сердце?
  
   Я был на ногах, прежде чем осознал, что сдвинулся с места. Ребенок в тревоге отшатнулся; я попытался подумать. Моим импульсом было схватить ее и броситься к двери, но я сказал себе, что, если Братья не нашли ее за три часа с тех пор, как мы оставили его умирать, были шансы, что у меня было еще несколько минут. И у меня действительно был пистолет.
  
   "Милая, мы должны уехать", - сказал я ей. "Ты можешь одеться для меня и надеть свои ботинки и пальто?"
  
   Я помог ее медленным пальцам, засунул оставшееся печенье в карман и выключил свет. Я взял ее руку в свою свободную и прошептал: "Мы должны вести себя очень тихо. Мы выходим из этого места и немного спускаемся по дороге, и после этого мы можем поговорить снова. Все в порядке?"
  
   Она ничего не сказала, и мне потребовалось мгновение, чтобы понять, что она ответила кивком: Нет, не старше, просто сверхъестественно умна. Я сжал ее руку и открыл дверь.
  
   Отель был ничем иным, как тенью. Эстель старалась изо всех сил, но ее туфли шумели от песка на полу, и через несколько шагов я наклонился и поднял ее. Что было лучше, но теперь она дышала мне в ухо, и я больше ничего не мог слышать.
  
   Я прокрался с ней через комнату. Братья воспользовались задней дверью, поэтому я пошел к передней, опустив ее, чтобы открыть замок.
  
   Как только дверь открылась, я подхватил ее на руки и побежал: никаких следов, никаких криков или движения позади нас.
  
   Мы добрались до дороги, пересекли ее, затем поднялись по узкому переулку к сараю, прежде чем, наконец, я признал, что мы в безопасности. Я опустил ребенка на землю и сел рядом с ней, моя голова упала на колени, когда я перевел дыхание с облегчением.
  
   Через минуту я почувствовал, как маленькая ручка коснулась моей ноги, и я обхватил ее своей.
  
   "Мне называть тебя моей бабушкой?" - спросила она.
  
   Я подавил смешок. "Может быть, тебе следует называть меня просто Мэри, пока мы не решим".
  
   "Очень хорошо", - сказала она, что снова заставило меня рассмеяться.
  
   "Мэри?" - спросила она. "Куда мы направляемся?"
  
   Я поднял голову к небу и увидел звезды.
  
   Разумнее всего было бы пойти в полицию и довериться им, чтобы они приняли мое объяснение. Верно, они забрали бы Эстель и, за неимением другой семьи, отдали бы ее на попечение, но они не были людоедами. Конечно, они вернут ее мне или ее отцу, как только все уладится. Разумнее всего было бы послать Майкрофту телеграмму и надеяться, что он в состоянии вытащить меня из этого.
  
   Но тогда, будь я разумным человеком, сидел бы я в пять утра на склоне оркского холма с рукой незнакомой падчерицы в моей? Я посмотрел на нее и сжал ее крошечную, доверчивую ручку.
  
   "Эстель, как бы ты смотрела на то, чтобы подняться в воздух на самолете?"
  
  
  
   Сценарий публикации
  
  
   Много дней спустя, поселившись в скрытых глубинах Шотландии, я прочитал устаревшую газетную статью о фермере, который жил рядом с Камнями Стеннесса, проснувшемся в ту пятницу ночью от выстрелов и вида пламени среди камней. Когда он добрался до места с дробовиком и керосиновой лампой в руках, он нашел только разбитую лампу, обгоревший край одеяла и следы кровавой борьбы.
  
   Никаких следов книги в ручном переплете, написанной кровью; никакого ножа, изготовленного из метеоритного железа.
  
   Полицейское расследование на следующий день не обнаружило тела, и в приемной доктора не было обнаружено ни одного раненого. Полиция была озадачена и предположила, что юношеская шалость в "Стоунз" пошла наперекосяк.
   Некоторые из нас знали иначе.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"