Рыбаченко Олег Павлович : другие произведения.

Пираты на крючке у спецслужб

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Очень увлекательная история связанная с пиратством, любовной интригой, и агентами КГБ, ЦРУ и МОСАД.
  
   ГЛАВА ПЕРВАЯ
  
  
   БРИНДИЗИ. ИТАЛИЯ
  
   Февраль 1944
  
   Они, должно быть, влюблены, подумала я, наблюдая за парой, танцующей под отрывистую мелодию на Виктроле. Было поздно, и заведение было пусто, если не считать нас, танцоров и официанта у главного входа, выискивающего клиентов. Ему стало скучно наполнять мой бокал, поэтому я сам налил остатки вина и послушал песню. Опять же, поскольку это была единственная запись в joint.
  
   "Кто это там поет, Каз?"
  
   "Карло Бути. Очень популярен в Италии. Билли, ты меня слушаешь?"
  
   "Конечно. Парень по имени Карло Бути. О чем эта песня?" Я мог рассчитывать на то, что Каз разбирается в подобных вещах. Он владел семью языками, но не знал всего, например, когда нужно не лезть не в свое дело. Он кричал на меня в течение последнего часа, и я делала все возможное, чтобы не обращать на него внимания.
  
   "Он поет для своей возлюбленной", - сказал Каз, откидываясь назад и прислушиваясь. "Любовь прекрасна, когда он рядом с ней. Это заставляет его мечтать, это заставляет его дрожать. Обычный романтизм".
  
   У Каза были свои причины разыгрывать циника, так что я пропустил это мимо ушей. В любом случае, он, вероятно, был прав насчет песни. Пара на крошечной танцплощадке раскачивалась в такт музыке, игнорируя нас и официанта у двери, который позвал группу британских офицеров войти и попробовать мидии с фасолью фава. Танцоры тоже игнорировали войну так, как мы с Казом не могли. Они были вместе, их руки переплелись, их страсть витала в ночном воздухе. Они были молоды, может быть, по девятнадцать или двадцать, максимум. Она прижалась щекой к его плечу, пока его рука ласкала ее поясницу.
  
   "Они, должно быть, влюблены", - сказал я, на этот раз вслух.
  
   "Действительно", - сказал Каз, допивая вино в своем бокале. "И к тому же богатый. На ней шелковые чулки, а у него приличные наручные часы. На молодом человеке также нет видимых шрамов или травм, так что, вероятно, ему либо очень повезло - что связано с деньгами, - либо он избежал военной службы у фашистов. Они пьют Бриндизи Россо Ризерва, так что он может позволить себе больше, чем обычное столовое вино. Он украдкой поглядывает на часы, так что ему, должно быть, нужно поскорее отвезти ее домой. Это единственный раз, когда он может побыть с ней наедине и обнять ее, вот почему они танцуют ".
  
   "Неплохо", - сказал я. "Откуда ты знаешь, что она не проститутка?"
  
   "Ее туфли. Они дорогие и новые. Кроме того, они все еще здесь, еще долго после того, как еда готова. Молодой человек не захотел бы танцевать всю ночь, если бы мог затащить молодую леди в постель. Следовательно, он не может. Это всего лишь предположение, но ее родители должны доверять ему, раз он отпустил ее без присмотра. Но сейчас военное время, и эти вещи, возможно, уже не так важны ".
  
   "У тебя могла бы быть карьера детектива, Каз".
  
   "Ты научил меня изучать комнату и людей в ней, как только я вхожу. Мы сидим за этим столом так долго, что у меня было достаточно времени. Что мы здесь делаем, Билли?"
  
   "Ужинаю, наслаждаюсь видом". Я указал на гавань, через дорогу от ресторана. Эсминец Королевского флота был пришвартован у причала, и приглушенные звуки передвижения моряков доносились с широкой улицы, отделявшей причал от города. Ряд пальм шелестел на ветру. Февраль в Бриндизи был не очень похож на февраль в Бостоне.
  
   "Мы закончили есть несколько часов назад. Вино было сносным, должен сказать, в большей степени, чем ваша компания. Билли, посмотри правде в глаза. Она потеряна. К настоящему моменту надежды нет. Почему ты не хочешь меня слушать?"
  
   Любовь прекрасна, когда ты рядом с тем, кого любишь. Когда ты не можешь быть, это ужасно. Она заставляет тебя мечтать, но мечты не бывают счастливыми. И я тоже дрожу, вместе с Карло Бути.
  
   "Я действительно слушаю, Каз. Правда ли, что старая римская дорога заканчивается здесь, в Бриндизи?"
  
   "Аппиева дорога? ДА. На самом деле, не за горами. Римская колонна отмечает конец, спускаясь к воде. Почему?"
  
   "Значит, мы могли бы уехать отсюда, отправиться пешком и оказаться в Риме?"
  
   "Ну, да. Но это почти триста миль, и немецкой армии, возможно, есть что сказать по этому поводу ".
  
   "Да, это проблема". Я наблюдал, как мимо медленно проехал джип, полный американских полицейских, проверяя клиентуру. Я положила подбородок на ладонь, наклонив голову к пальцам, чтобы спрятать лицо. Музыка закончилась, и молодая пара собирала свои вещи, чтобы уйти. Почти полночь. Джип остановился, и полицейские наблюдали, как улетают голубки. На месте было затемнение, но полицейских было легко заметить по их белым шлемам, сияющим в лунном свете. На улицу хлынул свет, но полицейские ничего не сказали, просто покатили дальше, вероятно, любуясь юной леди.
  
   "У тебя неприятности с полицейскими, Билли?"
  
   "Насколько я знаю, нет", - сказал я, моя рука потянулась к столу. Это было достаточно правдиво.
  
   "Хорошо, потому что так поздно они могут остановиться, чтобы допросить кого-нибудь возле гавани".
  
   "Да, особенно хорошеньких девушек. Я думаю, мы в безопасности." В безопасности. Я дрожал.
  
   "Билли", - сказал Каз, кладя руку мне на плечо. Я стряхнул это с себя. "Мы услышали неделю назад. Сообщение дошло сюда за два дня. Ты знаешь, что это значит".
  
   "Должный грапп", - сказал я, подавая знак официанту. Может быть, еще одна рюмка заставила бы Каза замолчать, но я сомневался в этом.
  
   "Это означает, что к тому времени, когда мы узнали, что ее похитили, гестапо позволило ей два дня сидеть одной в камере, слушая крики пытаемых", - сказал Каз. "Чтобы смягчить ее. Стандартная нацистская практика".
  
   "Grazie", - сказал я, когда официант поставил напитки. Я поднял свой бокал, но Каз проигнорировал меня.
  
   "Первый день, возможно, был не так уж плох", - продолжил он. "Они извиняются за то, что заставили вас ждать, предлагая чай, кофе, сигареты. Рациональное обсуждение, чтобы оценить заключенного. Некоторые могли бы тогда поделиться информацией в надежде остаться в живых и сохранить свои ногти ".
  
   Я выпил половину стакана, жгучий ликер отдавал резкостью в горле. Я не смотрел на Каза.
  
   "Но это все уловка", - сказал он. "Чтобы пробудить надежды заключенного, а затем разбить их. Позже в тот же день начинаются настоящие пытки. Это было бы шесть с половиной дней назад. И гестапо сработало бы быстро, зная, что как только агент будет схвачен, остальные члены их группы уйдут в подполье, как только услышат об этом ".
  
   "Когда вы стали экспертом по пыткам в гестапо?"
  
   "Я был проинформирован полковником SOE". Руководитель специальных операций, шпионско-диверсионная организация Великобритании. Обосновавшись на вилле за пределами Бриндизи, они послали молодых и готовых выполнить грязную работу по победе в войне за стариков, которым было слишком много чего терять. У них была собственная эскадрилья королевских военно-воздушных сил на побегушках, плюс небольшая армия фальсификаторов, портных, специалистов по подрывным работам, коммандос и контрабандистов. "Ты не хочешь знать остального. Достаточно сказать, что шесть дней - это больше, чем может выдержать любой смертный ".
  
   Я допил граппу.
  
   "Они называют свои камеры пыток кухнями", - сказал Каз. "Это должно дать вам некоторое представление о том, что они делают. Если заключенные не будут говорить, они, скорее всего, умрут во время допроса. Если они все-таки заговариваются, их часто расстреливают, как только информация проверяется. Или отправлен в концентрационный лагерь. В любом случае, она уже мертва или не подлежит никакому искуплению ".
  
   "Откуда SOE все это знает?"
  
   "Это их работа - знать эти вещи".
  
   "Но как они могут, если все заключенные убиты или отправлены в концентрационные лагеря? Не было бы никакого способа узнать эти подробности ".
  
   "Было несколько случаев побега. И очень немногих людей отпустили. Даже гестапо совершает ошибки".
  
   "Интересно", - сказал я.
  
   "Нет, это ужасно. И что еще хуже, так это то, что ты должен цепляться за любую надежду ". Теперь настала очередь Каза выпить. Он сделал один глоток, а затем допил остальное. Его губы сжались, когда он сглотнул, и шрам на одной стороне его лица, казалось, покраснел. Наши глаза встретились, и я задалась вопросом, кому из нас было хуже. Каз был по уши влюблен, когда я впервые встретила его. И Дафна Ситон тоже любила его, но все закончилось взрывом, который убил ее и искалечил его тело и душу. Дафна никогда не вернется, и эта уверенность преследовала Каза.
  
   Меня преследовала неопределенность. Была ли Диана, сестра Дафны, жива? Диана Ситон работала на госпредприятие и, как сообщалось, была схвачена гестапо в Риме, где она работала под прикрытием в качестве монахини. Была ли она мертва? Я не мог в это поверить. Но я тоже ничего не мог с этим поделать, и это разрывало меня изнутри. Не то чтобы я когда-либо сказал это Казу, но я ревновал его. Он знал, прямо сейчас. Я задавался вопросом, плакал и снова дрожал.
  
   "Пойдем", - сказал я. Я бросил на стол наличные, которых, вероятно, хватило бы на дюжину ужинов. "Покажи мне Аппиеву дорогу".
  
   Каз шел впереди, мимо разбомбленного здания, за угол и вверх по чертовски большому количеству каменных ступеней. На вершине возвышалась единственная римская колонна, рядом с пьедесталом, где когда-то был ее близнец.
  
   "Правильнее было бы сказать, что здесь заканчивается Виа Аппиа", - сказал Каз. "Здесь нет начала".
  
   Ветер свистел вокруг нас, когда я смотрела на гавань, на луну, отражающуюся в низких, набегающих волнах. Военные корабли всех размеров плавали в спокойных водах, их огромные орудия были неподвижны. Почему они не помогли нам добраться до Рима? Почему они сидели, бесполезные, в средиземноморской ночи?
  
   "Сколько еще ты здесь?" Я спросил.
  
   Каз - лейтенант (и барон) Петр Август Казимеж из польской армии в изгнании - был назначен связным со II Польским корпусом, в настоящее время направляющимся на итальянский фронт из Египта через Таранто, на границе с Италией. Каз и я оба работали на генерала Эйзенхауэра, и нас часто отлучали, когда у генерала не было неотложных дел, связанных с расследованием убийств и других преступлений, которые могли помешать военным усилиям.
  
   "У меня приказ вернуться в Лондон в конце недели. Снабжение Польского корпуса и координация действий с Восьмой армией почти завершены ", - сказал Каз. "Прости, что меня не было рядом, чтобы помочь тебе. Слишком много бумажной работы и встреч. Все это ужасно скучно".
  
   "Ты ничего не мог бы сделать", - сказал я. Я проводил каждый день, каждый час, пытаясь получить информацию о Диане - от ГП, МИ-6, даже от командования союзников в Казерте, - но везде было пусто.
  
   "А как насчет тебя, Билли? Вы что-нибудь слышали от полковника Хардинга?" Хардинг был нашим непосредственным начальником в штабе генерала Эйзенхауэра.
  
   "Да, у меня есть", - сказал я, вытаскивая толстую пачку документов из кармана куртки. "Приказано возвращаться в Лондон через два дня после того, как мы узнали о Диане. Приказ следовать на аэродром в Бриндизи для первоочередной транспортировки в Лондон. Запросы с требованием сообщить мое местоположение. И сегодня мне приказано немедленно вернуться или предстать перед военным трибуналом за дезертирство ".
  
   "Билли, ты должен уйти. Вы не можете игнорировать приказы из Верховного штаба".
  
   "Ах, да?" Я поднял бумаги над головой и отпустил их. Ветер поднял их и понес над гаванью, где они упали, как слезы, в море.
  
  
   ГЛАВА ВТОРАЯ
  
  
   Они нашли меня на следующее утро. Я надеялся, что у меня будет день или два отсрочки, но в Бриндизи было полно британцев и не так много янки, так что я знал, что мои шансы невелики. На этот раз не было никаких хорошеньких девушек, которые могли бы их отвлечь, и я был в той части города, которая не была известна офицерскими кварталами.
  
   Я покинул пост Каз, куда меня назначили пару дней назад, и снял дешевый номер в отеле на Виа Читтаделла, между борделем и разбомбленной галантерейной. Я познакомился с некоторыми офицерами из SOE, когда был по официальному делу, как раз перед тем, как мы получили новости о Диане, и я просто продолжал появляться, передавая приказы, которым я не собирался подчиняться, и спрашивая всех, начиная с клерков, есть ли у них еще какие-нибудь новости о Диане. Приказы поступили от полковника Хардинга из Лондона, но никто в SOE в Бриндизи не знал, о чем они были, или о том, что я отсутствовал без разрешения. Они были левой рукой, которая не знала, что делает правая.
  
   Но подснежники знали. Они ждали у моего джипа, у входа в отель. Это была одна из немногих машин армии США в этой части города. Одно из единственных средств передвижения, и точка. Вероятно, было глупо парковать его рядом с публичным домом, но я заплатил консьержу, чтобы он держал ухо востро и отгонял скугницци, когда они подходили слишком близко. Я мог видеть некоторых из них сейчас, наблюдающих за военной полицией из-за груды обломков. Беспризорные дети, в большинстве своем сироты, обычное зрелище в любом итальянском городе, подвергшемся бомбардировке или обстрелу. Они были грязными, вечно голодными и одетыми в лохмотья, которые когда-то были униформой, и невозможно было сказать, с какой стороны. Один из полицейских взглянул в их сторону, и они исчезли в развалинах, словно невидимые.
  
   "Вы меня совершенно правильно поняли, парни", - сказал я, сверкнув своей самой дружелюбной улыбкой. "Что я сделал?"
  
   "Вы лейтенант Бойл?" - спросил сержант, его белые перчатки, шлем и гетры сверкали в лучах утреннего солнца.
  
   "Зови меня Билли, сержант, все так зовут".
  
   "Давай прокатимся, лейтенант. Кое-кто хочет тебя видеть." Он ткнул большим пальцем в направлении пассажирского сиденья. Никакого досмотра, никаких наручников. Хороший знак.
  
   "А как же мой джип?" Я спросил.
  
   "Будь прямо за нами", - сказал он и щелкнул пальцами. Один из полицейских взял мой джип, а сержант забрался в него позади меня. Он был крупным парнем с квадратной челюстью и глубоким, рычащим голосом. Ему нужно было побриться, что, вероятно, означало, что он не спал всю ночь, разыскивая меня или загоняя пьяниц за частокол. Что бы это ни было, это не привело его в хорошее настроение.
  
   "Куда мы направляемся?" - Спросил я, застегивая воротник плаща и придерживая свою гарнизонную фуражку.
  
   "Тебе следовало бы отправиться на частокол, как и всем остальным дезертирам, но у тебя, кажется, есть друзья в высших кругах".
  
   "Эй, я не дезертировал, сержант. Я лишь немного опоздал с возвращением в Лондон ".
  
   "У каждого есть оправдание, лейтенант. Я слышал их все ".
  
   "Не делай ставку на это. Ты собираешься сказать мне, куда мы направляемся?"
  
   "Нет".
  
   "Разве ты не собираешься забрать мое оружие? Надеть наручники? Заковать меня в кандалы или что-то вроде того?"
  
   "Только если ты планируешь перестрелять всех нас, и я не думаю, что у тебя есть то, что для этого нужно. Надевать наручники на тебя тоже не нужно; я и моя билли-дубинка можем разобраться с дюжиной умников-лейтенантов в любой день недели. Хотя у меня здесь есть грязная тряпка, и я заткну тебе ею рот, если ты не заткнешься ".
  
   Я получил сообщение. Я откинулся на спинку стула и наслаждался видом, пока мы огибали гавань, направляясь на север. Это был тот же маршрут, которым я добрался до станции SOE, мимо ржавеющего остова разбомбленного грузового судна в гавани, забора из колючей проволоки, окружавшего бункеры с боеприпасами, и открытой ямы, куда армейские самосвалы каждый день складывали горы мусора дяди Сэма. Десятки женщин и скугницци разбирались в этом, самые удачливые из них были одеты в выброшенные армейские ботинки - немецкие ботфорты, армейские ботинки GI, британские ботинки ammo - некоторые из них доходили до колен детям поменьше. Они настороженно оглядывались, когда мы проходили мимо, готовые разбежаться, но вернулись к своей уборке, когда полицейские не обратили на них внимания.
  
   "Эти дети украдут что угодно", - сказал сержант. Я воспринял это как приглашение к беседе.
  
   "Большинство из них сироты", - сказал я. "Если кто-то из их родителей жив, они, вероятно, были взяты немцами в качестве принудительных работ. Это тяжелая жизнь для ребенка, совсем одного, разрушенный дом, некому присмотреть за ним. Трудно винить их за то, что они стукают пайки "К", когда могут ".
  
   "Группа из них пыталась украсть грузовик с алкоголем", - сказал он. "У парня за рулем к ногам были привязаны деревянные бруски, чтобы он мог дотянуться до педалей. Они воры, ясно и просто."
  
   "Что ты с ним сделал? Сломать ему ноги?"
  
   "Заткнись, пока я не достал эту тряпку, лейтенант. Мы почти на месте ". Он похлопал водителя по плечу и указал на подъездную дорогу к аэродрому. Он показал свои приказы охране Королевских ВВС у ворот, и ему помахали рукой, пропуская. Мы проехали мимо четырехмоторных бомбардировщиков "Галифакс", выкрашенных в черный цвет, с кругляшом королевских ВВС на фюзеляже и почти без опознавательных знаков. То же самое с "Лисандрами", прочным одномоторным кораблем, используемым для быстрой посадки в тылу врага. Это были самолеты 148-й эскадрильи, приписанные к SOE для работы по доставке оружия, агентов и диверсантов в тыл. Работа велась всю ночь, вот почему самолеты находились на земле, под маскировочной сеткой, ожидая, когда небо станет таким же темным, как их корпуса.
  
   Мы проехали мимо склада, где у SOE была упаковочная станция для контейнеров с парашютами, и выехали на край аэродрома, где грунтовая дорога вела к вилле, расположенной на вершине небольшого холма с видом на залив. Она была окружена кипарисами и пальмами, бриз с Адриатического моря производил спокойный шелестящий звук, не соответствующий мрачности предприятия.
  
   Я был озадачен тем, почему мы были здесь. Я ожидал, что меня доставят в ближайший офис главного маршала или, по крайней мере, на объект армии США. Но британская одежда? Та же станция SOE, которую я посещал всю прошлую неделю? Что-то не сходилось. Если бы были новости о Диане, они бы не послали американских полицейских искать меня; они знали, что я должен был появиться скорее раньше, чем позже. Кого из моих высокопоставленных друзей имел в виду сварливый сержант? Впервые я почувствовал беспокойство. Я полагал, что смогу отговориться от обвинения в дезертирстве; хотя это, возможно, было технически правильно, это было преувеличением. Я все еще был в форме, на открытом месте, в последнем месте, куда меня отправили мои приказы. Не считая приказов в Лондон, то есть. Но то, что американские полицейские доставили меня в британское подразделение SOE, заставило меня встрепенуться. Это означало, что я был кому-то нужен, и в последний раз, когда я был нужен британцам, меня застрелили вместе с несколькими другими людьми. Никому из нас это не понравилось.
  
   "Жди здесь", - сказал сержант, выходя и разговаривая с охранником у двери. Форма британской армии, без опознавательных знаков.
  
   "Ты хоть представляешь, что происходит?" Я спросил водителя. Он был молодым парнем, рядовым, максимум девятнадцати лет.
  
   "Понятия не имею, лейтенант. Но я знаю одну вещь наверняка. Сержант не так крут, как он изображает. Он отшлепал того парня, а затем отправил его восвояси с батончиками "Херши" и спамом ".
  
   "Это квалифицируется как жестокое и необычное наказание. Так зачем же ты привел меня сюда? У вас что, ребята, нет своего бара?"
  
   "Да. Мы используем старую станцию карабинеров. Вроде как разбомблен, но камеры все еще запираются ".
  
   "Почему мы не пошли туда?"
  
   "Потому что сержант сказал идти сюда. Так обстоят дела в армии. Тебе следует сейчас же замолчать ".
  
   "Эй, я коллега-полицейский, не переживай. По крайней мере, дома я был таким. Детектив, полиция Бостона. Ты хочешь поступить на полицейскую работу после войны?"
  
   "Может быть. Можете ли вы избить заключенных, которые не хотят заткнуться в Бостоне?"
  
   Я начинал раздражать парня, но у меня было не так много времени. Сержант подписывал какие-то бумаги с офицером, который появился в дверях.
  
   "Бессмысленно. Но мы не одобряем передачу наших воротничков федералам, и мы бы никогда не отдали ни одного из наших иностранцам ".
  
   "Эти парни - наши союзники".
  
   "Ты случайно не ирландец?" - Спросила я, идя на риск.
  
   "Одна четверть со стороны моего дедушки. Остальные три четверти рады избавиться от тебя. Удачи, лейтенант. Я действительно понятия не имею, почему мы здесь ".
  
   Сержант подошел и жестом пригласил меня выйти из джипа, его челюсть была сжата. Мои навыки детектива подсказывали мне, что он был зол на меня, на британцев, на того, кто приказал ему доставить бритый хвост в секретную штаб-квартиру, не задавая вопросов. Они умчались, разбрызгивая гравий, прежде чем я успел сказать: "Зовите меня Билли. У всех бывает."
  
  
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  
  
   "Эндрю Крофт", - сказал британский капитан, ухмыляясь и пожимая мне руку, как будто я был желанным гостем в доме. "Следуйте за мной, лейтенант Бойл", - сказал он, произнося это слово с наклоном влево на странный британский манер.
  
   Крофт был высоким, с сильной челюстью с ямочками, густыми светлыми волосами и обветренным выражением лица. Парень, привыкший к тяжелой жизни, а не разносчик бумаг. Его униформа была выцветшего цвета хаки, такая же неописуемая, как и у охранника. Но у него был такой вид, как будто его носили на соленом воздухе и жарком солнце, и я подумал, что меня заманивают на какую-то миссию вопреки всему. В конце коридора французские двери выходили на балкон с видом на Адриатическое море. Это было впечатляюще. Прозрачная голубая вода до горизонта, волны, разбрасывающие пену на скалы внизу. Может быть, это должен был быть чай с пышками, а не бросающие вызов смерти шансы.
  
   "Не самая худшая берлога из возможных", - сказал Крофт с хитрой улыбкой. "Ты знаешь, как парни из регулярной армии называют SOE? "Величественные "Дома Англии", поскольку мы, кажется, находим самые изысканные поместья для ночлега. Кофе уже в пути. Ты ведь хочешь кофе, не так ли?"
  
   "Конечно, хочу. И эта острота уморительна. Но чего я действительно хочу, так это чтобы ты сказал мне, какого черта я здесь делаю. Потом мы немного выпьем и обменяемся шутками ".
  
   "Разве не все мы?" Сказал Крофт. "Я сам понятия не имею. Сверху пришел приказ ждать тебя и курьера-янки из Неаполя. Хочется надеяться, что все прояснится. Ах, кофе."
  
   Серебряный кофейный сервиз был поставлен между двумя стульями на веранде капралом с револьвером, длинным ножом на поясе и шрамом поперек лба.
  
   "Что это за подразделение?" Я спросил. Это больше походило на пиратское логово, чем на штаб британской армии.
  
   "Они называют нас Силой 226", - сказал Крофт, наливая. С воды поднялся ветерок, откинув назад его густые светлые волосы. "Мы ведем небольшой бизнес повсюду, от Корсики до Крита и промежуточных пунктов".
  
   "С какого именно уровня исходили эти приказы?" Я спросил.
  
   "На самом верху". Крофт отхлебнул кофе и откинулся на спинку стула, подставляя лицо солнечным лучам.
  
   "Как у Кима Филби?"
  
   Крофт приподнял одну бровь при упоминании Филби. "Лучше не называть имен, даже среди друзей", - сказал он. "Нет причин показывать, что ты настолько близок к тем, кто вращается в высших кругах. Тебя могут убить, если какой-нибудь парень повторит это ".
  
   "Почти случилось", - сказал я. Ким Филби работал в британской секретной разведывательной службе, возглавлял средиземноморский отдел МИ-6. Мы работали вместе раньше, оказали друг другу пару услуг, и я думал, что мы квиты. Может быть, я был неправ. "Когда должен прибыть курьер?"
  
   "Сейчас он здесь, заканчивает завтракать на кухне. Я подумал, что для начала нам было бы полезно поболтать, узнать друг друга получше".
  
   "Почему? Мы отправляемся в путешествие вместе? В каком-нибудь экзотическом месте, со взрывчаткой?"
  
   "Понятия не имею, лейтенант Бойл. Но если это так, я хотела бы знать, с каким мужчиной я путешествую ".
  
   "Я несчастный человек, капитан Крофт. Я бы предпочел быть сейчас где-нибудь в другом месте, с кем-нибудь другим. Чем скорее мы покончим с этим, тем скорее я смогу снова стать несчастным ". Я выпил свой кофе и вдохнул морской воздух. Я чувствовал себя виноватым, когда Диана была в камере гестапо, а я сидел на солнце, бессильный помочь ей. Или слишком поздно.
  
   "У тебя действительно вид человека, которому нужно что-то сделать", - сказал Крофт, переводя свои голубые глаза на меня. "Осмелюсь сказать, что угодно, только не сидеть здесь, вдали от войны со стрельбой. Беспокойный. Возможно, с привидениями. Почему?"
  
   "У каждого есть своя история", - сказал я. "Моя слишком сложна, чтобы рассказывать".
  
   "А, женщина", - сказал Крофт, улыбаясь.
  
   Мне захотелось замахнуться на него, но он не мог знать, что это не повод для смеха. Не то чтобы путь истинной любви никогда не проходил гладко; скорее, ее путь был отмечен пытками, смертью и окончательностью. Крофт был проницательным и симпатичным, но я не видел смысла отдавать что-то еще. Итак, я выпил его кофе и позволил ему думать, что он меня раскусил.
  
   "Теперь это наш человек", - сказал Крофт, когда звук тяжелых шагов эхом отозвался в выложенном плиткой коридоре. "Не самый высокопоставленный конфиденциальный курьер, которого я когда-либо видел, но, безусловно, самый крупный".
  
   Этого не может быть, подумала я, сопоставляя визит на кухню, тяжелые шаги и комментарий о ранге и размере. Но будь я проклят, если это был не сам старший сержант Майк Мечниковски. Или Большой Майк, как его называли все, от рядовых до генералов.
  
   "Привет, Билли", - сказал Большой Майк, поднимая руку в наименее возможном подобии приветствия.
  
   "Когда они тебя выпустили?" - Спросил я, игнорируя приветствие и хлопая его по спине. Неплохой подвиг, если принять во внимание плечи Большого Майка. Он выглядел как нечто среднее между полузащитником и лесорубом, облаченный в самый большой костюм оливково-серого цвета, который был у дяди Сэма.
  
   "Пару дней назад", - сказал Большой Майк, надувая щеки, как будто он пробежал дюжину пролетов. Он тяжело сел, на его лбу выступили капли пота. В последний раз я видел его больше недели назад, в военном госпитале в Неаполе, его голова была замотана бинтами, он очнулся от глубокого сна после сильного удара по голове.
  
   "Вам нужна помощь, сержант?" Сказал Крофт с выражением замешательства на лице.
  
   "Нет, я в порядке, спасибо". Большой Майк умел ладить с офицерами. Большинству парней это не удалось бы, но у него был талант. Если только он не считал кого-то из начальства настоящим придурком, он обращался с ним как с одним из парней. Он знал, когда требовалось настоящее приветствие, и он мог красиво отдать его, когда это было необходимо. В остальном это было похоже на старых приятелей, жующих жир. И кто не возражал против симпатичного силача в качестве приятеля?
  
   "Ты неважно выглядишь", - сказал я. Я хотел выяснить, что происходит, но в тот момент меня больше беспокоил Большой Майк. Он был бледен, и его лицо выглядело худым и осунувшимся - и худым было слово, которое я никогда раньше не применяла к нему. "Ты уверен, что тебе не следует все еще находиться в больнице? Или на обратном пути домой?"
  
   "Я в порядке, Билли, только немного запыхался", - сказал Большой Майк. "Я пролежал в постели неделю, для меня этого было достаточно в больнице".
  
   "Ты был ранен?" - Спросил Крофт, окидывая Большого Майка беглым взглядом в поисках явных признаков. Большой Майк снял свою гарнизонную фуражку, обнажив разрез в форме полумесяца на его черепе, над правым ухом. Его волосы были коротко подстрижены, и красный, зловещий шрам все еще виднелся там, где недавно сняли швы.
  
   "Субдуральная гематома?" Сказал Крофт, пристально вглядываясь в шрам. Большой Майк кивнул, его глаза закрылись, когда он это сделал, пытаясь отгородиться от боли. "Острая?"
  
   "Нет", - сказал Большой Майк. "Врачи назвали это подострым или что-то в этом роде. Вы медик, капитан?"
  
   "Не совсем, но все в отряде 226 в той или иной степени обучены экстренной медицине. Это помогает оценить эффективность людей на местах. Я бы предположил, что тебе все еще следует соблюдать постельный режим, по крайней мере. В худшем случае увольняют со службы, хотя, возможно, вы не считаете это худшим исходом ".
  
   "Пока не нужно меня выписывать, я в порядке", - сказал Большой Майк. Я наблюдал, как он глубоко вздохнул, как старик в кресле-качалке. Тогда я понял.
  
   "Большой Майк - профессиональный полицейский", - сказал я Крофту. "Держу пари, он отговорился от медицинской выписки, потому что полиция Детройта не приняла бы его обратно с подтвержденной травмой головы. Я прав, Большой Майк?"
  
   "Не могу сказать, что я был бы против вернуться домой", - признался Большой Майк, задумчиво качая головой. "Но я не могу рисковать своим местом в полиции или своей пенсией. Поэтому я сказал Сэму подержать меня в Неаполе столько, сколько потребуется, чтобы я отдохнул и вернулся в форму ".
  
   "Сэм?" - позвал Крофт.
  
   "Полковник Сэмюэл Хардинг", - объяснил я. "Он работает на генерала Эйзенхауэра, а мы работаем на него в Управлении специальных расследований".
  
   "Действительно, в высших кругах", - сказал Крофт, приподняв бровь. "Воздух, которым вы дышите, положительно разрежен. Сержант, мы оба сдерживаем свое любопытство по поводу того, что будет дальше. Если ты в состоянии, пожалуйста, продолжай в том же духе".
  
   "Конечно, конечно", - сказал Большой Майк, кладя руку на конверт из манильской бумаги с надписью "Конфиденциально" и запечатанный красной лентой. "У меня здесь куча документов, приказы, справочная информация, служебные записки от МИ-6 для SHAEF с копиями для капитана Крофта. Но, может быть, ты хочешь, чтобы длинная история была короткой?"
  
   "От бумажной работы у меня болит голова", - сказал Крофт. "Пожалуйста, своими словами". Я начинал думать, что с этим парнем все в порядке.
  
   "Произошло убийство", - сказал Большой Майк. Пока ничего удивительного. Убийства, которые мешают военным усилиям, - это наш запас и промысел. "Священнику по имени Эдвард Корриган вонзили заточку между ребер. На самом деле, монсеньор."
  
   "Корриган? Он был ирландцем?" Я задавался вопросом, не ведет ли это к еще одному возвращению в старую страну.
  
   "Нет. Американки. Теперь начинается сложная часть. Он был убит в Риме. В Ватикане".
  
   "Рим", - прошептала я. Диана. Я почувствовал, как забилось мое сердце, и надеялся, что Бог простит меня за то, как я был рад, что кто-то зарезал монсеньора Корригана. В Риме.
  
   "Жаль, конечно", - сказал Крофт. "Но какое это имеет отношение к SOE или лейтенанту Бойлу, если уж на то пошло? Ватикан - нейтральная территория. Окруженный оккупированным немцами Римом, это совсем другая проблема ".
  
   "Сначала я отвечу на вопрос о Билли", - сказал Большой Майк. Он говорил медленно, каждое слово давалось с трудом, и я беспокоилась о том, как тяжело сказалась на нем эта поездка. Но я хотел узнать больше о Риме и сблизиться с Дианой, и я пожелал ему продолжать в том же духе. "Монсеньор Корриган является или был американцем. Но у него было гражданство Ватикана, и он жил и работал там в течение многих лет ".
  
   "Корриган работал на Папу Римского", - сказал Крофт.
  
   "Для Священной канцелярии, если быть точным", - сказал Большой Майк. "Он был адвокатом и составлял заявления о церковной доктрине для рассмотрения кардиналами, что-то в этом роде".
  
   "Какое это имеет отношение ко мне?" - Спросила я, с нетерпением ожидая, когда упадет второй ботинок. Смерть священника в городе священников вряд ли можно было назвать потрясающей новостью.
  
   "Что это имеет к вам отношение, так это то, что монсеньор Корриган является двоюродным братом епископа Джона Мерфи Финча из Нью-Йорка. Он и Рузвельт - приятели детства. Из того, что я слышал, когда епископ Финч получил известие о том, что кузен Эдвард был убит, он устроил Рузвельту нагоняй. Рузвельт передал его генералу Маршаллу, который передал его Айку, который передал его Сэму. Сэм узнал новости перед тем, как уехать из Неаполя в Лондон, и сказал мне сообщить вам подробности, как только будут разработаны планы. Это помогло уберечь меня от отправки домой, поскольку я подчинялся приказам самого Айка ".
  
   "Простите меня, сержант", - сказал Крофт, - "но в британской армии унтер-офицеры обычно не посвящены в мысли генерального штаба".
  
   "У меня есть несколько приятелей в SHAEF", - сказал Большой Майк. Верховный штаб экспедиционных сил союзников в Лондоне был тем местом, где мы базировались, и где Большой Майк соприкасался локтями с генералом Эйзенхауэром, не говоря уже о его начальнике штаба в SHAEF генерале "Битле" Смите, который знал все обо всех. Никто не ладил с Битлом на постоянной основе, кроме Большого Майка. "Мы остаемся на связи".
  
   "Итак, президент Рузвельт хочет, чтобы я выяснил, кто убил монсеньора Эдварда Корригана, чтобы он мог сказать епископу Финчу, что правосудие свершилось", - сказал я, возвращая разговор в нужное русло и пытаясь понять, о чем шла речь, а о чем нет.
  
   "Ты понял. Я слышал, епископ и все остальные избиратели-католики в штате Нью-Йорк будут очень рады получить эту новость ", - сказал Большой Майк, искоса взглянув на Крофта и пожав плечами. "Но тогда я всего лишь сержант, что я знаю?"
  
   "Простите меня, сержант, очевидно, что я нахожусь в присутствии прирожденного политика. И дай угадаю, моя роль во всем этом - найти способ доставить лейтенанта Бойла в Ватикан."
  
   "Именно. То есть Билли и Каз."
  
   "Лейтенант Казимеж будет ужинать с нами сегодня вечером", - сказал Крофт. "Приказ свыше, полученный прошлой ночью. Теперь я понимаю почему".
  
   "Сэм хочет, чтобы вы с Казом были здесь, пока не уйдете", - сказал Большой Майк, передавая мне папку. "Это совершенно секретно. Почему бы тебе не прочитать этот материал, и мы поговорим еще немного позже ".
  
   "Я организую место для вашего отдыха, сержант", - сказал Крофт.
  
   "Спасибо, капитан. Не стесняйся называть меня Большой Майк".
  
   Крофт улыбнулся, как будто его пригласили вступить в самый эксклюзивный клуб Лондона.
  
   "Как скажешь, Большой Майк".
  
   Крофт оставил нас одних на веранде, солнце грело плитку у наших ног. Меня соблазняла возможность сблизиться с Дианой, но мне нужно было успокоиться и сосредоточиться. Мы сидели в тишине, и я позволил колесам крутиться. Я думал обо всех смертях в Риме, в Италии и по всей Европе. Я думал о том, что я знал о политике, Римско-католической церкви и мести. Колеса повернулись еще немного, и мне не понравилось, к чему это привело.
  
   "Скажи мне, почему ты на самом деле здесь", - наконец сказал я.
  
   "Чтобы передать тебе прямой приказ от Сэма", - сказал Большой Майк. "Он не хотел давать тебе это задание, но Айк настоял, я думаю, потому, что у него не было выбора". Я мог сказать, что он тянул время.
  
   "Каков порядок?"
  
   "Держись подальше от Дианы Ситон", - сказал Большой Майк, садясь и глядя прямо на меня. "Вы не должны пытаться связаться с ней или освободить ее из тюрьмы. Вы не должны предпринимать никаких действий, которые могли бы поставить под угрозу успешное завершение этого задания, и не вступать в контакт ни с какими другими агентами ".
  
   "Почему?"
  
   "Сэм сказал, что это будет первое, что ты скажешь, так что поехали". Он прочистил горло и закрыл глаза, декламируя по памяти. "Любое вмешательство в дела Ватикана, как нейтрального государства, окажет пагубное влияние на наши отношения с итальянским правительством и Папским государством и поставит под угрозу нейтралитет Ватикана. Ваше задание состоит в том, чтобы помочь в поимке убийцы на территории Ватикана, избегая при этом любых тайных операций или ситуаций, которые могли бы поставить под угрозу нейтральный статус Ватикана ". Он открыл глаза. "Понял?"
  
   "Понял", - сказал я.
  
   "Нет, Билли, я имею в виду, ты действительно понимаешь это? Это не похоже на все другие приказы, которые ты игнорировал, например, не возвращаться в Лондон. Сэм сказал, что не сможет защитить тебя, если ты ослушаешься. На это дело оказывается большое давление, и оно доходит до самого Вашингтона. Это один тяжелый груз кирпичей, готовый обрушиться тебе на голову, если ты покинешь резервацию ".
  
   "Что еще здесь происходит?" - Спросила я, стиснув зубы. "В чем дело на самом деле? В Риме и Ватикане, должно быть, проводятся десятки операций. SOE, OSS или полдюжины других секретных организаций ".
  
   "Вот именно", - сказал Большой Майк. "Вот почему вам приказано держаться подальше от всего, кроме расследования этого убийства. Вы могли бы убить агентов, вмешиваясь в их операции. Ты знаешь это".
  
   "Может и так", - неохотно согласился я. "Это все еще воняет. Диану бросают на растерзание волкам, а я танцую, как марионетка, пока кто-то в архиепархии Нью-Йорка дергает за ниточки ".
  
   "Эй, Билли, ты не хуже любого другого парня знаешь, как обстоят дела в армии".
  
   "Я понимаю это, Большой Майк. Это политика. Генерал Эйзенхауэр хочет, чтобы генерал Маршалл был доволен, а тому нужно, чтобы президент был доволен. Корриган уже мертв, поэтому он не заботится о том, чтобы быть счастливым. Диана, вероятно, мертва или скоро будет мертва. А я? Я буду знать, что ничего не делал, пока женщина, которую я любил, умирала. Черт возьми, какая разница? За двести, триста миль или в двух милях отсюда?" Я встал, отшвырнув стул, злой на весь мир, но вымещающий это на Большом Майке, потому что остального мира здесь не было. "Я мог бы быть в двухстах ярдах от нее, и все, что она будет знать, это то, что я оставил ее там умирать".
  
   "Билли", - сказал Большой Майк, вставая и кладя руки мне на плечи. "Пока что все это были плохие новости. Вот небольшая хорошая новость. Сэм просил передать тебе, что мы знаем, что Диана все еще жива. По крайней мере, по состоянию на два дня назад. В тюрьме Реджина Коэли".
  
   "Откуда ты знаешь? Ты уверен?"
  
   "Сэм уверен", - сказал Большой Майк, его голос затих. Я видела, как побледнело его лицо, и почувствовала, как его руки соскользнули с моих плеч. Его глаза закатились, и он покачнулся, как дерево, которое вот-вот упадет, пока не упал прямо на меня.
  
  
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  
  
   Я принял на себя тяжесть падения Большого Майка и пострадал больше, чем он. Самым трудным было поставить его на ноги и почти донести до кровати. Крофт вызвал врача из госпиталя королевских ВВС на базе, который осмотрел Большого Майка, а затем спросил, какого дьявола его выписали из больницы так скоро после операции. Большой Майк промолчал на эту тему, но согласился оставаться лежачим до конца дня. Я взяла папку, которую он принес, и устроилась в мягком кресле в библиотеке. Крофт был прав, SOE знал, как жить. Не говоря уже о смерти.
  
   Быстро стало ясно, что монсеньор Эдвард Корриган был связан, и не только с Рузвельтом через своего двоюродного брата епископа. Он работал на Высшую Священную конгрегацию Святой канцелярии, организацию, которая до начала века называлась Инквизицией. Я был почти уверен, что еретиков больше не сжигают на кострах, но это заставило меня задуматься, была ли какая-то религиозная связь с убийством. Я был служкой при алтаре в Бостоне и слышал достаточно сплетен о епископах и архиепископах, чтобы знать, что церковная политика - это жесткая игра.
  
   Но убийство? Возможно, месть. Он был убит так близко, лицом к лицу, ударом ножа между ребер, и это могло означать, что это было что-то личное, убийца хотел, чтобы Корриган увидел, кто обрывает его жизнь. Или убийца просто знал, как пользоваться ножом.
  
   Санитар принес мне чай. Я надеялся на еще кофе и был удивлен, когда Крофт распорядился подать его сегодня утром. В конце концов, это была английская одежда, и чай был у них в крови, хотя я заметил, что все больше британцев пристрастились к яве всякий раз, когда им удавалось заполучить американские запасы. Я перечитал файл, сосредоточившись на той скудной информации, которая там была, пытаясь читать между строк, чтобы уловить какую-нибудь ниточку сути, которая дала бы мне повод для продолжения.
  
   Я разложил документы на полу и вскоре уже сидел среди них, скрестив ноги, как десятки раз делал мой отец, когда дело заходило в тупик. Детектив отдела по расследованию убийств бостонской полиции, он часто приходил домой с кожаным портфелем, набитым документами, а после ужина сидел в своем кабинете на коленях, разглядывая бумаги вокруг себя. Прошло немало времени, прежде чем он позволил мне взглянуть, фотографии с места преступления не предназначались для детей в коротких штанишках.
  
   Итак, я разыграл эту сцену здесь, вдали от моего дома в Саути, подчиняясь движениям моего отца, надеясь каким-то таинственным образом войти в его рутину и перенять его опыт - передвигая папки и бумаги, постукивая пальцем по ключевым фразам, как будто произнося заклинание, и извлекая правду из массы запутанных деталей и случайной удачно поставленной лжи. Я обнаружил, что делаю это все чаще и чаще, копируя ритмы моего старика, обманывая свой разум, думая, что у меня половина его ума, пока я сам не потерпел неудачу - или что-то щелкнуло, и движения стали моими собственными, память о том времени смешалась с здесь и сейчас, и я увидел то, что было скрыто у всех на виду. Но не сегодня.
  
   Я был погружен в свои мысли, когда вошел Каз и плюхнулся в кресло напротив моего, подтягивая брюки и скрещивая ноги.
  
   "Что ж, это должно быть весело", - сказал он.
  
   "Ты слышал?"
  
   "Капитан Крофт сообщил мне новости, как только я прибыл сюда. Водитель остановился у твоего захудалого отеля и собрал твои вещи. Это в комнате рядом с комнатой Большого Майка. Он спал, когда я заглянул к нему ".
  
   "Полегче с ним", - сказал я, вставая и закрывая дверь, понизив голос. "Он не посетит Рим раньше союзных армий".
  
   "Билли, мы на охраняемой базе, в здании госпредприятия. Ты думаешь, здесь есть шпионы?" Каз слегка рассмеялся, чтобы показать, что он не был серьезен, но я увидел в его глазах, что так оно и было, поскольку беспокойство на мгновение нахмурило его брови.
  
   "Конечно, здесь есть шпионы, Каз. Это то, что делают эти люди. Что означает, что там тоже могут быть двойные агенты. Или служба безопасности SOE проверяет нас ". Это звучало безумно, но секретные материалы были самой безумной частью этой войны, и это о чем-то говорило.
  
   "Ты права", - сказал Каз тоном, который говорил, что я зашел слишком далеко. "Что касается Рима, это то место, куда ты хотел поехать, ты сам сказал это прошлой ночью. Теперь у нас есть SOE, который доставит нас туда. Это дар небес", - сказал он, загибая пальцы вверх.
  
   "Что ж, Самому Богу есть что сказать по этому поводу", - сказал я. "Наши приказы исходят непосредственно из Белого дома. Генерал Эйзенхауэр - всего лишь посланник". Я рассказал Казу о Рузвельте и епископе, а также о предупреждении держаться подальше от Дианы.
  
   "Это действительно все усложняет", - сказал Каз, постукивая пальцем по колену, уже прикидывая шансы. "Кажется, что мы должны одурачить не только немцев, но и наш собственный народ. Это было бы не в первый раз, Билли."
  
   "Верно", - сказал я. "Я надеялся, что ты согласишься с этим". То, что он согласился, много значило, но я не ожидал ничего меньшего. Каз и я были связаны вместе в этой войне. Каждый из нас рисковал своей жизнью ради другого, и мы оба глубоко заботились о Диане. Каз, из-за его любви к ее сестре Дафне, и всего, что она значила для него. Я, потому что я любил ее и чувствовал, что мне есть чему соответствовать, ответственность перед мертвыми за то, чтобы максимально использовать жизнь. Это было сложно.
  
   "Это сделало бы все более интересным", - сказал он.
  
   Каз любил все интересное. У него не было многого, чего можно было ожидать с нетерпением, и когда ему становилось скучно, он был склонен зацикливаться на этом факте. Все было не так плохо, как когда-то, но я все еще беспокоился о нем. И все же я знал, что могу рассчитывать на него, каковы бы ни были шансы. Он был худым парнем книжного вида в очках в роговой оправе, но он также был жестким. Настоящая вещь, такая жесткость, которая не проявлялась, пока шансы не были десять к одному.
  
   "Я посмотрю, что смогу разузнать о тюрьме "Реджина Коэли", - продолжил Каз. "Теперь расскажите мне, что еще мы знаем о несчастном монсеньоре Эдварде Корригане".
  
   "Ну, он был умным парнем. Поступил в юридическую школу Колумбии после того, как стал священником. Я предполагаю, что его двоюродный брат епископ помог смазать салазки, так как сразу после этого его отправили в Рим. Он пошел работать на Высшую Священную конгрегацию Святой канцелярии, " сказала я, поднимая глаза, чтобы посмотреть, понимает ли Каз, что это значит. Каз знал кое-что обо всем.
  
   "Инквизиция", - сказал он. "Сейчас гораздо укрощеннее, чем в предыдущие столетия. Продолжай".
  
   "Он также работал в Священной Конгрегации распространения веры, что звучит как миссионерская работа".
  
   "Да, это называется своим латинским именем, Propaganda Fide".
  
   "Каз, откуда ты так много знаешь о Ватикане? Вы религиозны?" Я знал, что Каз, как и большинство поляков, был католиком, но я ни разу не спросил его о том, во что он верит. Мы говорили о любви, смерти, страхе и потере, но никогда о Боге. Было странно спрашивать сейчас, после стольких лет.
  
   "Нет, вовсе нет. Какое-то время я был служкой при алтаре, что делало мою мать счастливой. Но я задавал слишком много вопросов, на которые отец не мог ответить, поэтому он попросил меня уйти. Это сделало меня счастливым, поскольку я предпочитал читать газету по утрам в воскресенье. Я никогда не мог воспринимать всерьез все эти библейские истории ".
  
   "Я сам был служкой при алтаре", - сказал я. "Мне это вроде как понравилось. Церемония, являющаяся частью чего-то большего, чем я сам, отделенная от всего остального ". Я пожала плечами, стесняясь признаться, что мне нравилось наряжаться в белое кружево.
  
   "Там, куда мы направляемся, у вас будет много помпы и церемоний", - сказал Каз. "Я был там, чтобы навестить старшего двоюродного брата, который стал священником. Он работал в пропаганде Фиде, обучая студентов из Африки".
  
   "Он все еще там?"
  
   "Нет, они послали его с миссией в Болгарию, проповедовать евангелие среди членов Восточной православной церкви. О нем больше никогда не было слышно. Он был вполне доволен своей жизнью в Риме и был огорчен отправкой на Балканы. Он не был человеком, проповедующим евангелие".
  
   "Тихий и прилежный, как ты?"
  
   "Да. Мы были близки. Каждое лето наши семьи проводили время в горах, и мы хорошо ладили. Я был рад, когда он стал священником, не потому, что верил во всю эту чушь, а потому, что такая жизнь устраивала его. Пока они не отправили его в Болгарию. Среди православных все еще существует неприязнь к католическим миссионерам, и я уверен, что он был убит за свои усилия ".
  
   "Опасная работа", - сказал я. "Но наш человек Корриган никогда не покидал Рим. Похоже, что он в основном выполнял юридическую работу для Святого Престола ".
  
   "Он был скриптором", - сказал Каз, тяжело вздыхая и возвращаясь к настоящему, листая страницы отчета. "Это означает "писатель", но используется как звание для юристов в Ватикане".
  
   "Это выглядит как типичная карьера успешного бюрократа. Хорошие школы, влиятельные родственники, выгодные задания и перекладывание тяжелой работы на других, таких как твой кузен. За исключением этого, " сказал я. Я передал Казу папку с письмами. "Все они от британских военнопленных, которые написали домой о визитах делегации из Ватикана".
  
   Каз пролистал письма, быстро просматривая их. "Все они упоминают отца Корригана", - сказал он. "Как он был полезен".
  
   "Верно. Похоже, что с началом войны новостей на миссионерском фронте было немного, поэтому Ватикан направил делегацию для посещения лагерей военнопленных в Италии. Корриган был частью этой делегации и помогал разносить письма семьям, а также снабжал зимней одеждой многих военнопленных, захваченных в пустыне ".
  
   "Интересно", - сказал Каз. "Это дает нам возможность с чего-то начать. Возможно, он получил какую-то информацию, обладание которой было для него слишком опасным. Или был замешан в шпионских делах. Мы можем попытаться найти остальных членов делегации. Интересно, разрешили ли немцы им посещать тюрьмы в Риме, такие как Regina Coeli?"
  
   "Может быть, мы сможем что-нибудь устроить", - тихо сказал я. Я все еще не всему доверял в этой установке.
  
   "Фотографий тела нет", - сказал Каз. "Где его нашли?"
  
   "За одной из главных дверей базилики Святого Петра", - сказал я. "Его тело было найдено перед рассветом одним из швейцарских гвардейцев".
  
   "Какая дверь?" - Спросил Каз.
  
   Я просмотрел отчет. "Слева, лицом наружу".
  
   "Довольно интересно", - сказал Каз. "Крайняя левая дверь в собор Святого Петра используется только для похоронных процессий. Это называется Дверью смерти". Он поднял бровь и усмехнулся. "Похоже, монсеньора Корригана действительно нашли при смерти".
  
   "Странное место, чтобы оставить тело", - сказал я.
  
   "У нашего убийцы есть чувство жуткого", - сказал Каз. "Или это было совпадением?"
  
   "Совпадений не бывает", - сказал я, вспоминая, что вдалбливал мне в голову мой отец. "Только причины, которые мы еще не раскрыли". Было ли это справедливо и для Дианы? Была ли скрытая причина, по которой меня выбрали для этой работы? Была ли какая-то связь между убийством Корригана и задержанием Дианы гестапо? Если бы это было, привело бы это меня к ней? Или в гестапо? Я стряхнул с себя эти бесполезные размышления. Папа сказал бы, чтобы ты не беспокоился о том, что ждет тебя в будущем, пока не посмотришь ему в глаза.
  
   "Есть еще что-нибудь ценное в этих бумагах?" Сказал Каз, перебирая простыни на полу.
  
   "Не то, что я могу найти. Это все сообщения из вторых рук, без упоминания имен. За исключением упоминания "Руля", который звучит как кодовое название ".
  
   "А", - сказал Каз, найдя один. "Раддер сообщает, что комиссар Фильберто Солетто из Корпуса ватиканской жандармерии был постоянным осведомителем ОВРА, итальянской фашистской тайной полиции, а теперь подчиняется гестапо".
  
   "Вот почему мы не можем ожидать большой помощи от полиции Ватикана. Солетто уже решил, что Корригана убил еврейский проситель убежища, когда тот отказался ему помочь. По словам Раддера, большая часть жандармерии - меткие стрелки, но Солетто держит ситуацию под контролем и имеет могущественных союзников среди наиболее консервативных кардиналов ".
  
   "Нам также придется найти этот Руль", - сказал Каз. "Он, очевидно, передает информацию союзникам. Мы могли бы воспользоваться его помощью ".
  
   "Что-то подсказывает мне, что с этим мы не получим большой помощи", - сказал я. Мне не понравилось, как много влиятельных людей были заинтересованы в этом расследовании. Рузвельт, епископ Финч, продажный ватиканский полицейский, и кардиналы, которые его защищали. Это даже не считая немцев, которые окружили Ватикан, наблюдая за теми, кто входил и выходил.
  
   "Эй, Каз, может быть, немцы что-то видели. Они должны следить за границей день и ночь, верно?"
  
   "Да. Большая часть Ватикана окружена стенами, но площадь Святого Петра широко открыта. Немцы нарисовали белую линию, чтобы обозначить границу, и, как я понимаю, они постоянно патрулируют ее ".
  
   "Но местные могут входить и выходить, верно?"
  
   "Конечно", - сказал Каз. "Любой, кто не вызывал подозрений, мог пройти прямо мимо немецкого охранника и убить монсеньора".
  
   "И снова вышел", - сказал я.
  
   "Да", - сказал Каз. "Двери в базилику находятся за большими колоннами; их было бы довольно трудно разглядеть с площади. Но нам нужно знать, когда он был убит, и здесь ничего об этом не говорится. Если бы это было вечером, то многие люди покидали бы площадь. Поздней ночью или ранним утром, я думаю, вполне вероятно, что охранники допросили бы любого выходящего ".
  
   "Ну, это вряд ли имеет значение. Я сомневаюсь, что фрицы будут сотрудничать с нашим расследованием ".
  
   "Никогда не знаешь наверняка", - сказал Каз. "Возможно, мы найдем способ поговорить с кем-нибудь в отеле Regina Coeli. Это на реке Тибр, в нескольких минутах ходьбы от Ватикана ".
  
   "До тех пор, пока мы можем выходить и возвращаться снова", - сказал я.
  
   "Извините меня", - произнес голос из дверного проема. Это был американец, высокий и худощавый, с густыми светлыми волосами и обветренным взглядом вокруг глаз, как у рыбаков, которых я знал дома. Я не слышала, как открылась дверь, и задалась вопросом, как долго он там стоял. "Кто-нибудь из вас, ребята, видел Энди поблизости?"
  
   "Капитан Крофт?" Сказал Каз. "Он был в своем кабинете некоторое время назад".
  
   "Извините, что прерываю", - сказал он и повернулся, чтобы уйти. У него был глубокий, сочный баритон, и он показался мне знакомым.
  
   "Мы встречались?" Сказал я, вставая. Я был уверен, что у нас было. Я взглянул на его знаки различия и увидел, что он лейтенант. Лейтенант морской пехоты США, редкое зрелище в Италии.
  
   "Нет, лейтенант Бойл", - сказал он, его нижняя губа немного выпятилась, когда он посмотрел на меня сверху вниз. "Мы этого не сделали. Увидимся позже". С этими словами он ушел.
  
   "Кто это был?" - Спросил Каз.
  
   "Не знаю", - сказал я. "Но он выглядит таким чертовски знакомым. Как еще он мог узнать мое имя?"
  
   "Возможно, ты прав, и у стен есть уши", - сказал Каз.
  
   "Предполагается, что это секретная операция с использованием британского госпредприятия для контрабанды нас в Рим", - сказал я, откидываясь на спинку стула. "Так что здесь делает лейтенант морской пехоты США, который знает меня в лицо?"
  
   "Еще одна загадка", - сказал Каз. "Мне также интересно, почему они послали сюда Большого Майка. Капитан Крофт сказал, что он все еще должен быть в больнице ".
  
   "Насколько я могу судить, это было для того, чтобы недвусмысленно сказать мне, чтобы я не пытался освободить Диану. Они, вероятно, решили, что я более серьезно отнесусь к личному подходу. И ты знаешь Большого Майка - он настаивал, что с ним все в порядке, как только Сэм спрашивал его ".
  
   "Жаль, что мы не можем поговорить напрямую с полковником Хардингом".
  
   "Мы можем сделать следующую лучшую вещь", - сказал я. "Все, что нам нужно сделать, это найти устройство связи и отправить радиотелет в ШАЕФ".
  
   "Почему бы не спросить капитана Крофта? Возможно, у него здесь есть подходящее оборудование; на крыше виллы есть радиомачты ".
  
   "Я бы предпочел не делать этого", - сказал я. "Давай взорвем это заведение".
  
   Это была хорошая идея. Жаль, что охранник у двери приказал нам вернуться на виллу. Моего джипа нигде не было видно, а на каждом выезде стояла охрана. Мы были пленниками.
  
  
   ГЛАВА ПЯТАЯ
  
  
   Мы провели вторую половину дня, будучи изгнанными из радиорубки SOE, кабинета Крофта и каждой двери, которая вела с виллы. Каз и я просмотрели все отчеты снова и снова. Ничего нового. В директиве полковника Хардинга подчеркивалась важность не нарушать нейтралитет Ватикана, но на самом деле он имел в виду не попасться на нарушении нейтралитета Ватикана. Большое беспокойство вызывало то, что немцы могли использовать любой предлог, чтобы оккупировать Ватикан и взять Папу под охрану. Это значит, что он станет заложником Третьего рейха.
  
   Я все это понимал. Это не остановило бы меня, если бы я увидел хоть малейший шанс освободить Диану, но это, вероятно, было точным описанием шансов, так что я не беспокоился об этом. Чего я не понимал, так это почему нас держали без связи с внешним миром и внезапного появления лейтенанта морской пехоты. Или что, черт возьми, должно было произойти дальше.
  
   Оказалось, что следующим был ужин. Каза, Большого Майка и меня привели в столовую, где Крофт, его приятель из морской пехоты и пара британских офицеров готовили себе напитки.
  
   "Добро пожаловать, джентльмены", - сказал Крофт, приближаясь к нам, как будто мы были гостями на выходные в его загородном доме. "Не присоединитесь ли вы к нам, чтобы выпить?"
  
   "К черту выпивку", - сказал я, распаренный бегством, а теперь еще и мягким мылом. "Почему нас держат здесь и какое он имеет к этому отношение?" Я указал на морского пехотинца.
  
   "Лейтенант Бойл, все будет объяснено..."
  
   "Не пытайся вести себя со мной так вежливо, Крофт. Мне все равно, капитан ты или кардинал, я хочу правды, и я хочу ее сейчас ".
  
   Крофт поднял брови, взглянул на морского пехотинца и попросил двух других британцев оставить нас наедине. Он смотрел на меня, пока они не закрыли за собой дверь.
  
   "Тебе не мешало бы помнить о звании, Бойл. Капитан превосходит лейтенанта, а SOE превосходит все остальные подразделения, так что следите за своими манерами ".
  
   "Это война, а не чертово чаепитие", - сказал я, чувствуя, как у меня поднимается температура. "Что, черт возьми, происходит, и о чем ты нам не рассказываешь?" Я шагнул ближе к Крофту, мои кулаки сжаты, а руки прижаты к бокам. Это была не его вина, я знал. Он всего лишь выполнял приказы. Приказы, которые могли иметь смысл, а могли и нет, но явно исходили поверх его головы. Тем не менее, я хотел получить ответы. Я пытался держать себя в руках, но мысль о Диане в тюрьме доводила меня до белого каления. Если бы у меня был шанс приблизиться к ней, я не хотел, чтобы вмешались какие-то странные дела SOE.
  
   "Война или чаепитие, мы все на одной стороне", - сказал морской пехотинец. Его глубокий голос звучал так знакомо. "Давайте выпьем и присядем, хорошо, ребята?" У него была легкая улыбка, и он хлопнул рукой по плечу Крофта, снимая напряжение в комнате. Они двое выглядели как двоюродные братья по ту сторону Атлантики. Оба высокие и светловолосые, с обветренными лицами, они двигались с грацией, которая проистекает из уверенности, порожденной встреченными и освоенными испытаниями. Мне не нравилась мысль о том, что они ополчились против нас, но если так, я не собирался соглашаться с их планами без боя.
  
   "Согласен", - сказал Крофт. "Давай начнем сначала. Пить?"
  
   "Да", - сказал я. "Неразбавленный ирландский виски. Ты знаешь, как правду".
  
   "Ирландского виски, я полагаю, у нас предостаточно", - сказал Крофт с едва сдерживаемой усмешкой. "Вы знакомы с лейтенантом Гамильтоном?"
  
   "Нет, нас не представили", - сказала я, беря предложенный Крофтом стакан.
  
   "Извините, лейтенант Бойл", - сказал морской пехотинец. "Джон Гамильтон, Корпус морской пехоты США".
  
   "Ты уверен, что мы не встречались?" Я спросил.
  
   "Да, я уверен", - сказал он устало, как будто часто слышал эту фразу. "Большой Майк, Барон, что будете заказывать?"
  
   "Водка", - сказал Каз. "Правда на стороне, пожалуйста".
  
   "Я буду то, что ты пьешь", - сказал Большой Майк. "Я никогда раньше не пил с кинозвездой".
  
   "О, Господи", - сказал Гамильтон, наливая Казу водки. "Не задавай кучу глупых вопросов о старлетках. Я надеюсь, тебе нравится портвейн с тони. Я сам люблю этот материал ".
  
   "Что?" - Сказал я, пытаясь понять, что происходит.
  
   "Рыжевато-коричневый портвейн", - сказал Гамильтон. "Отличная штука, производит впечатление".
  
   "Нет, я имею в виду..."
  
   "Багамский пролив", - сказал Большой Майк. "Я видел его в нем перед тем, как уехал из Штатов. Я не помню имени, но это был не Джон Гамильтон ".
  
   "Джентльмены", - сказал Крофт, посмеиваясь над дискомфортом Гамильтона, - "позвольте мне представить Стерлинга Хейдена, также известного как лейтенант Джон Гамильтон. Он - наше связующее звено с вашим американским OSS".
  
   "Должно быть, я тоже видел этот фильм", - сказал я. "Я был уверен, что мы встречались. Впрочем, не вспоминай об этом."
  
   "По уважительной причине", - ответил Хейден. "Это был всего лишь мой второй фильм, и, возможно, он станет моим последним. Глупый способ для мужчины зарабатывать на жизнь. Ну же, давайте все сбросим груз и обсудим это дело ".
  
   "Какое отношение OSS имеет к этой операции?" Спросил Каз, усаживаясь за стол. Я увидел, как Крофт и Хейден обменялись взглядами, Крофт едва заметно кивнул.
  
   "Хорошо, мы будем играть с вами откровенно, ребята, поскольку вы говорите как серьезная компания", - сказал Хейден. "Приказы, которые Большой Майк привез с собой, пришли немного иным путем, чем он думал".
  
   "Я получил это от полковника Хардинга", - сказал Большой Майк, его рот сжался в мрачную линию. "Я бы не хотел слышать, как его называют лжецом".
  
   "Если он твой друг, я бы не хотел называть его таковым", - сказал Хейден. "И мне не придется. Или генерала Эйзенхауэра тоже. Просто в этой истории не хватает звена. Епископ Финч позвонил не президенту, когда услышал об убийстве. Это был еще один старый приятель, на этот раз из юридической школы Колумбийского университета."
  
   "Дай угадаю", - сказал я. "Уильям Донован. Глава Управления стратегических служб". УСС было американским эквивалентом Управления специальных операций. Мы были новичками в игре, но стремились наверстать упущенное. "Твой босс".
  
   "Прав по обоим пунктам", - сказал Хейден, с ликованием хлопнув ладонью по столу. "Дикий Билл - это прозвище Донована, против которого он ничуть не возражает - Дикий Билл не хотел, чтобы OSS подключали к этой операции по соображениям безопасности и из той же заботы о нейтралитете Ватикана, что и полковника Хардинга. Но Дикий Билл хочет оказать своему приятелю услугу и выяснить, кто убил монсеньора Корригана, поэтому история была немного изменена на случай, если кто-то заговорит вне школы ".
  
   "Что касается вашего задержания", - сказал Крофт, " это стандартная процедура перед заданием. В этом нет ничего зловещего".
  
   "Итак, кроме наблюдения за нами, лейтенант Гамильтон или Хейден, в чем ваша игра?"
  
   "Эй, зови меня Стерлинг, если хочешь, но не распространяйся об этом. Я бы предпочел сохранить кинобизнес в тайне. В любом случае, это все чушь собачья. И, черт возьми, я здесь не для того, чтобы наблюдать за вами, мальчики. Я здесь, чтобы вести лодку ".
  
   "Лодка?" Сказал Каз.
  
   "Конечно, лодка. Мы совершаем небольшое путешествие по Адриатике, " сказал Хейден, и широкая улыбка расплылась по его лицу.
  
   "Лейтенант Гамильтон - опытный моряк", - сказал Крофт. "Он совершает регулярные рейсы в Югославию, чтобы доставить оружие и припасы партизанам, и привозит сбитых летчиков союзников".
  
   "Билли и Каз едут в Рим, а не в Югославию", - отметил Большой Майк.
  
   "Да", - сказал Крофт. "И мы доставим их туда, через Адриатическое море. Мы не можем использовать западное побережье, поскольку вокруг плацдарма Анцио наблюдается интенсивная активность. Итак, лейтенант Гамильтон и его люди проведут вас по восточному побережью, мимо линии фронта в Пескару."
  
   "Почему бы нам не улететь на одном из тех "Лисандров", которые вы припарковали снаружи? Разве не для этого они используются?"
  
   "Вполне", - сказал Крофт. "Но недавно у нас были некоторые потери в результате перехватов люфтваффе. Мы думаем, что поблизости могут быть агенты, наблюдающие за взлетом наших рейсов. Мы принимаем контрмеры, но мы не можем ждать, пока они подействуют. Поэтому я попросил Гамильтона об одолжении ".
  
   "Я не знал, что SOE и OSS были такими приятелями", - сказал я.
  
   "Мы должны быть", - сказал Гамильтон. Я решила, что называть его двумя именами слишком запутанно, и если он хотел остаться инкогнито, меня это устраивало. Он нравился мне за это. "Мы тратим столько же времени на борьбу с начальством, сколько и с нацистами".
  
   "УСС зависит в судоходстве от Королевского флота", - сказал Крофт. "И когда дело доходит до обмена ресурсами с американцами, у которых, кажется, всего так много, это выявляет худшее в некоторых офицерах".
  
   "То же самое касается типов американской регулярной армии", - сказал Гамильтон. "Они не хотят сотрудничать с британцами и учиться у них, даже если они годами занимались этим делом плаща и кинжала. Глупость не знает границ. Такие парни, как Крофт и я, просто хотят довести дело до конца, поэтому мы помогаем друг другу ".
  
   "Если Королевский флот вам не помогает, о какой лодке мы говорим?" Я спросил.
  
   "Итальянская пятидесятифутовая парусная лодка с восстановленным дизельным двигателем. Выглядит как древняя развалина, но она каждый раз доставляла меня домой в целости и сохранности. Экипаж состоял из дюжины югославских партизан, все они были способными моряками. И чертовски хорошие бойцы тоже".
  
   "Ну, Билли", - сказал Большой Майк. "Что ты думаешь? Они звучат как парни нашего типа ".
  
   "Я в игре", - сказал я. "Каз?"
  
   "Я не люблю лодки", - сказал Каз и залпом выпил свою водку.
  
  
   ГЛАВА ШЕСТАЯ
  
  
   Было четыре часа утра. Я стоял у окна, наблюдая за звездами и серебристой водой внизу. Я не мог спать, в то время как все остальные были мертвы для этого мира. Я слышал, как Большой Майк распиливает поленья в своей комнате, и наблюдал, как Каз мечется, мечтая обо всем, что было потеряно, или, по крайней мере, так я предполагал.
  
   Я немного поспал, и мне снились лошади. Скачущие лошади с черными гривами на фоне зеленых полей и голубого неба. Они были повсюду вокруг меня, и я протянула руки, чтобы пощупать их бока, когда они проносились мимо, кончики моих пальцев задевали теплые, шелковистые шкуры. Лошади замедлили ход и окружили меня, мотая головами, морозные струйки дыхания вырывались из тяжело вздымающихся легких. Они подошли ближе, ткнулись в меня носами, толкали меня вперед, пока я не упала на оседланную лошадь и не почувствовала каблук сапога в стремени. Я поднял глаза. Это была Диана. Внезапно небо потемнело, прогремел гром, и сверкнула раскаленная добела молния. Лошади в ужасе встали на дыбы, большие карие глаза расширились от страха. Все как один, стадо развернулось и поскакало прочь, унося Диану с собой, оставив меня одного в поле, смотреть, как они исчезают в дожде и темноте.
  
   Я проснулся, хватая ртом воздух, не понимая, где я, но мгновенно подумав о Диане и о том, где она была. В тюрьме, но живой. Теперь я знал это. В первый раз, когда я увидел ее, она была верхом на лошади, отводя лошадей в безопасное место, в сарай своего отца, когда приближалась гроза. Это было послание, я был уверен. Она не была мертва. Она ждала, ждала, что я последую туда, куда ведут лошади, и отнесу ее в укрытие от бури.
  
   Я почувствовал спокойствие, которого не знал уже несколько дней. Я встал, оделся и стал ждать. Ждал, пока другие мечтатели восстанут и приведут меня туда, куда мне нужно было идти. Я смотрел на небо, пока не увидел первый слабый след восхода, пробивающийся из-за горизонта. Пришло время.
  
   Час спустя мы с Казом попрощались с Большим Майком и взяли с него обещание на некоторое время успокоиться. Крофт сказал, что присмотрит за ним, и Большой Майк, все еще не совсем веря в то, как все обернулось, сказал, что присмотрит за Крофтом вместо нас, пока мы не вернемся. Я чувствовал себя прекрасно по обоим пунктам.
  
   Каз почувствовал облегчение, когда узнал, что первый этап нашего путешествия был не на лодке. Крофт отвез нас на "Галифаксе" из 148-й эскадрильи, который уже разогревался. Мы стояли на асфальте, мойка для одежды хлестала по нашей одежде, пока ревели двигатели. Крофт обсудил последние детали, пока члены экипажа загружали снаряжение в брюхо черного бомбардировщика.
  
   "У вас будет эскорт из двух "Спитфайров" на север до Термоли", - сказал он. "Это будет быстрый прыжок. Гамильтон будет присматривать за тобой с этого момента. У тебя есть твоя одежда, документы, удостоверяющие личность, и все, что тебе понадобится для Рима, в вещевых сумках, помеченных твоим именем. Он доставит тебя морем из Термоли в Пескару. Есть вопросы?"
  
   "Да", - сказал я, крича, чтобы быть услышанным сквозь шум. "Кажется, у тебя все хорошо организовано, но ты упустил одну вещь".
  
   "Что это?"
  
   "Как, черт возьми, нам выбраться из Рима? Или это не входит в твой план?"
  
   "Шаг за шагом, лейтенант. Сначала найди этого убийцу. Кто-нибудь из SOE свяжется с вами, когда придет время тайно вывезти вас ", - сказал Крофт. "Желаю удачи".
  
   Люк закрылся за мной, металлический лязг эхом отозвался в фюзеляже. "Галифакс", переоборудованный из бомбардировочного для перевозки людей и припасов, строился не для комфорта. Каз, Гамильтон и я сидели, сгрудившись, на узкой скамейке, окруженные деревянными ящиками и холщовыми мешками. Самолет дернулся вперед и набрал скорость, четыре двигателя рычали, когда они несли самолет над водой, набирая высоту, пока Бриндизи не превратился в размытое пятно на горизонте. Когда мы направлялись на север, я думал о Диане, ожидающей освобождения в Риме. Я доверял правде своего сна больше, чем тому, что мне сказали Крофт и Гамильтон. Не то чтобы я думал, что они лгали мне, просто были хорошие шансы, что им солгали. УСС уже скрыло свое участие от самого генерала Эйзенхауэра; что еще было скрыто от их собственных младших офицеров? Если полковник Хардинг не знал всей истории, то что упустил капитан Крофт?
  
   Диана была жива, я был уверен в этом. Я не мог сказать почему - кроме как из-за сна, - но я был. Подпольные организации, такие как SOE и OSS, играли быстро и свободно с правдой - в этом я был абсолютно уверен. Что ждало нас в Ватикане? В этом я был менее уверен. Чертовски намного меньше.
  
   "После того, как мы приземлимся, я введу вас в курс дела", - сказал Гамильтон, повысив голос из-за шума двигателя и ветра, бьющего в бомбардировщик. "Мы отплываем, как только стемнеет".
  
   "Я не люблю лодки", - сказал Каз, выглядывая в маленькое окно из плексигласа. "Смотри, это, должно быть, наш сопровождающий. Четыре ...нет, шесть бойцов." Он указал на маленькие точки вдалеке, спускающиеся с высокого облачного покрова.
  
   "Я думал, Крофт сказал два "Спитфайра"", - сказал я.
  
   "Черт возьми!" Сказал Гамильтон. "Это не "Спитфайры"." Быстрее, чем я думал, что это возможно, истребители были на нас, стрекотали пулеметы, трассирующие пули раскалялись добела на фоне голубого неба. "Галифакс" набрал скорость, но обгонять Me-109 на неуклюжем бомбардировщике не входило в планы. Пули попали в крыло и верхнюю часть фюзеляжа, кромсая металл и со звуком, похожим на тысячу камней, пробивающих жестяную крышу. Пулеметы "Галифакса" ответили, их огонь преследовал немецкие самолеты, когда они разделились на две группы. Один, вероятно, преследует эскорт, другой приближается, чтобы убить.
  
   У нас не было ни единого шанса. Один бомбардировщик, независимо от того, сколько у него пулеметов, не сравнится с истребителями. Бомбардировщики должны были летать в защитных ячейках, прикрывая друг друга своими пушками. В одиночку бойцы набросились бы на нас, как кошки на загнанную в угол мышь.
  
   "Держись", - сказал Гамильтон, когда самолет накренился влево и начал медленное пикирование, пилот использовал гравитацию, чтобы увеличить нашу скорость. Неплохая идея, пока земля не встала на пути. Я держался, пока Каз прижимал нос к окну, наблюдая за шоу. Черт возьми, почему бы и нет? Возможно, это последнее, что мы когда-либо видели.
  
   Два Me-109 приближались к нам с левого борта. Их носы были выкрашены в ярко-желтый цвет, остальная часть изящного смертоносного самолета была в пятнистом камуфляже. Через секунду они были над головой, грохот пулеметов, пушек и хриплых двигателей был невероятно громким. Я думал, что они упустили нас, пока не увидел, как один из наших двигателей извергает черный дым. В мгновение ока появился еще один истребитель, но это был "Спитфайр", отличительные крылья в форме лопаты были мгновенно узнаваемы и приветствовались. Но он не пришел на помощь. Он крутился и выворачивался, затем нырнул, пытаясь стряхнуть с хвоста два Me-109.
  
   "Галифакс" теперь вибрировал, полученные нами повреждения замедляли его, делая нас еще более уязвимыми. Все стрелки бомбардировщика открыли огонь, что означало, что по нам били со всех сторон. Трассирующие пули прошили самолет насквозь, оставив почерневшие и дымящиеся дыры в зазубренном металле. Я посмотрел на Каза и Хэмилтона, все мы широко раскрыли глаза оттого, что не пострадали.
  
   Стрельба стихла, но я знал, что это продлится всего мгновение, пока истребители набирают высоту для нового налета на нас. Это может быть последним.
  
   "Вот так!" Гамильтон закричал. "Он направляется к той облачной гряде".
  
   Впереди нас, вдалеке, поднялась стена темных облаков. Безопасность. "Галифакс" ушел в еще более крутое пике, когда истребители окружили нас. Я видел, как два "Спитфайра", все еще в воздухе, кружили выше в плотном переплетении, уводя Me-109 от нас.
  
   "Смотри!" Сказал Каз, указывая на шлейф черного дыма, направляющийся к морю. Один истребитель фрицев уничтожен.
  
   "Это взбудоражило их кровь", - сказал Гамильтон. "Они идут за "Спитфайрами"".
  
   Звуки стрельбы стихли, когда бомбардировщик снизился, и истребители отошли в сторону. Мы были почти у облака, когда пилот управлял поврежденным двигателем. Пропеллер остановился, когда часть обтекателя отлетела, и последняя струя густого, черного, маслянистого дыма повалила из двигателя, окрашивая крыло в черный цвет, прежде чем облако поглотило нас защитной серой пустотой.
  
   По сравнению с шумом боя, это было тихо. Только оставшиеся три двигателя и стук сердец, бьющихся в груди от ужаса, соперничали с гидравлическим жужжанием башен, поскольку артиллеристы оставались начеку, зная, что облака могут исчезнуть в любой момент. Мы прислушивались к рычанию двигателей, напрягаясь, чтобы различить звук приближающихся истребителей. Проходили минуты, а облачный покров держался. Я почувствовал, что расслабляюсь, и увидел, как Гамильтон надул щеки, выдыхая с облегчением.
  
   "Я решил, что мне тоже не нравятся самолеты", - сказал Каз, скрестив ноги, как будто находился в лондонской гостиной. Мы с Гамильтоном смотрели друг на друга долгую секунду, затем расхохотались. Смех, который приходит от обмана смерти, облегчение от ощущения жизни в течение еще одного часа, оценка ощущений тела, когда жнец отступает, побежденный. Головокружение от войны.
  
  
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
  
  
   "Оба "Спитфайра" потерпели крушение", - сказал Гамильтон. "Один пилот выпрыгнул. Другой не выжил." Он закурил сигарету и выпустил длинную струйку дыма, не отрывая взгляда от потолка. "Чертов позор".
  
   Мы были в столовой королевских ВВС в Термоли, ожидая грузовик, который отвезет нас на судно. Наш пилот и члены экипажа сидели за столом напротив нас, потягивая чай из кружек и демонстративно игнорируя нас, как будто мы были виноваты в том, что столкнулись с истребителями люфтваффе. Возможно, они были правы. За соседним столом сидели и курили с полдюжины итальянских рабочих в их старой армейской форме, грязной и заляпанной.
  
   "Если бы вражеские агенты наблюдали за полетами "Лизандера", - сказал я, - разве они не сообщили бы также о взлете "Галифакса"?"
  
   "Они могли бы", - сказал Гамильтон. "Вот почему у нас был эскорт. Мы даже не пересекали линию фронта, так что казалось маловероятным, что они найдут нас до того, как мы доберемся до Термоли ".
  
   "Кто знал о полете?" Спросил Каз, взглянув на итальянцев.
  
   "Я, Крофт, экипаж самолета и мой первый помощник. Вероятно, другие на базе королевских ВВС в Бриндизи, не говоря уже о штабе УСС в Казерте ", - сказал Гамильтон. "В этом не было ничего необычного. Мы все время летаем туда-сюда".
  
   "Попасть под обстрел шести Me-109 - это чертовски необычно", - сказал я. "Гибель пилота "Спитфайра" была чем-то из ряда вон выходящим".
  
   "Нет, это было не так, лейтенант Бойл. Ты знаешь это. Да, может быть, кто-то проболтался, или, может быть, люфтваффе хотели показать нам, что они все еще могут нанести удар. Это война. Люди умирают". Я не мог с этим поспорить.
  
   "Он прав, Билли", - сказал Каз. "Мы не можем изменить то, что произошло. Но мы должны быть уверены, что не слишком много людей знают об остальной части нашего маршрута ". Он посмотрел на Гамильтона, затем переключил свое внимание на свой чай.
  
   "Хорошо, хорошо", - сказал Гамильтон. "Мы должны отплыть сегодня вечером и встретиться в Пескаре, от этого никуда не деться".
  
   "Почему?" Я спросил.
  
   "Приливы и минные поля. Приливы и отливы должны быть в самый раз, чтобы обходить минные поля. Двое моих людей на берегу с рацией. Они свяжутся с нами, если что-то покажется подозрительным ".
  
   "Ты им доверяешь?" - Спросил Каз.
  
   "У одного из них есть сестра", - сказал Гамильтон. "Она тоже партизанка. Усташи захватили ее в прошлом году. Отправила ее обратно с отрубленными руками. Что ты думаешь?"
  
   "Я думаю, нам не нужно беспокоиться о нем", - сказал я. "Но кто такие усташи?"
  
   "Хорватские фашисты", - сказал Гамильтон. "Нацисты создали их как марионеточное правительство в Хорватии. Они с радостью убивают евреев, сербов, цыган, всех, кто не является хорватским католиком. Они настолько чертовски кровожадны, что немцам пришлось вмешаться и разоружить некоторые из своих подразделений милиции, поскольку они заставляли так много своих противников присоединяться к партизанам ".
  
   "Более жестокий, чем нацисты", - сказал Каз. "Необычный случай".
  
   "Они с энтузиазмом относятся к убийствам во имя религии", - сказал Гамильтон. "Францисканский монах является главным охранником в концентрационном лагере Ясеновац. Лишен сана, но ему все еще нравится носить свои одежды. Так что не беспокойтесь о небольшом путешествии по итальянской сельской местности с хорошими газетами и приличной историей для прикрытия. Ты мог бы отправиться в Загреб, а не в Пескару ".
  
   "Хорошо", - сказал я. "Я понимаю. Что будет после Пескары?"
  
   "У немцев там гарнизон, так что мы высадим вас за городом. План состоял в том, чтобы доставить вас вглубь страны, чтобы встретиться с командой OSS. Им было поручено доставить вас по суше на железнодорожную станцию к северу от Рима, в Витербо ".
  
   "Звучит так, как будто много людей должно быть замешано в этом плане", - сказал я.
  
   "Да", - признал Гамильтон. "По меньшей мере, дюжина. Поэтому мы сделаем что-нибудь другое. Спрячу тебя у всех на виду".
  
   "Что это значит?" Я спросил.
  
   Гамильтон перегнулся через стол, отворачивая лицо от остальных в комнате. Мы сделали то же самое, почти соприкоснувшись лбами. "Это значит, что мы посмотрим, насколько хороши ваши поддельные документы, удостоверяющие личность. Ты собираешься купить билеты на железнодорожном вокзале в Пескаре. Ты будешь предоставлен самому себе почти всю дорогу. Ты говоришь по-итальянски, верно?" Гамильтон сказал Казу.
  
   "Да, но недостаточно хорошо, чтобы сойти за местного".
  
   "Не имеет значения. В ваших документах сказано, что вы румынский священник, барон. И ты, Бойл, ирландский мужчина в рясе. Нейтрал и союзник Германии, оба по делам Ватикана, возвращаются в Рим ".
  
   "Значит, мы просто поедем на поезде прямо в Рим? Тогда вызови такси, чтобы отвезти нас к Папе Римскому? Это звучит чертовски рискованно, " сказал я.
  
   "Хорошая новость в том, что никто другой не знает этого маршрута, пока вы не доберетесь до Витербо. Ваши документы выглядят хорошо, и есть документы на настоящих фирменных бланках Святого Престола. Вы изучаете ситуацию с беженцами и сообщаете о своих выводах. Я дам тебе расписание поездов и маршрут, которым тебе следует следовать. Очень правдоподобно - их священники разъезжают по всей Италии теперь, когда они не могут покинуть страну для миссионерской работы ".
  
   "Что происходит на железнодорожной станции Витербо?" - Спросил Каз.
  
   "Нам нужен безопасный способ доставить вас в Ватикан", - сказал Гамильтон. "Чем ближе к Риму и Ватикану, тем больше контрольно-пропускных пунктов и блокпостов у немцев. Оказавшись в Ватикане, передвигаться по нему довольно легко, при наличии нужных документов и некоторой удачи. Но нацисты наблюдают за приближением. Они охотятся за агентами союзников, итальянскими партизанами, сбежавшими военнопленными, дезертирами - называйте кого угодно. Все хотят попасть в Рим, и каждый, кто в бегах, хочет попасть на нейтральную территорию. Итак, мы подготовили для тебя безопасный проход ".
  
   "Что это?" Я спросил.
  
   "В Ватикане есть своя железнодорожная станция. Железнодорожные вагоны привозят еду и припасы с севера, и они въезжают через специальные ворота ".
  
   "Да", - сказал Каз. "Раздвижные железные ворота, которые убираются в стену. Я видел это на Ватиканской улице".
  
   "Это твой путь внутрь", - сказал Гамильтон. "У нас есть доверенный агент, железнодорожник, который доставит вас с грузом продуктов в Витербо. Мы используем его только для приоритетных миссий, и каждый раз это срабатывало. Когда двери откроются, вы окажетесь внутри Ватикана".
  
   "Немцы не обыскивают его?"
  
   "Они наблюдают за погрузкой и запирают двери, но не обыскивают груз до того, как он попадает в Ватикан", - сказал Гамильтон. "Ждите на платформе в Витербо поезда, следующего во Флоренцию. Там будет меньше пристального внимания. К вам подойдет рабочий в синем пальто и попросит две сигареты".
  
   "Почему две?"
  
   "Потому что любой может попросить об этом. Скажи "нет", в наши дни они слишком дороги. Он поместит вас в машину для продуктов и запечатает там. Когда вы доберетесь до вокзала Ватикана, другой контакт снимет вас с поезда ".
  
   "Агент УСС в Ватикане?" Сказал я, задаваясь вопросом, зачем мы совершаем это путешествие.
  
   "Давайте просто скажем, кто-то, кто время от времени оказывает услуги. Не настоящий агент".
  
   "Значит, все, что нам нужно сделать, это ускользнуть от немецкой охраны и запрыгнуть внутрь с грузом брюквы? Должен сказать, у тебя есть способ заставить невозможное звучать совершенно просто. Это не голливудский фильм, это настоящая вещь, Стерлинг ". Я произнесла его настоящее имя так громко, как только могла, зная, что он хотел сохранить это в тайне. Его оптимизм начинал меня раздражать.
  
   "Эй, я даю тебе выбор, приятель", - сказал он. "Ты можешь идти любым путем, но ты идешь. Вы можете следовать запланированным маршрутом, что означает, что вам придется доверять людям, которые ведут вас по нему. Или вы можете сесть на поезд и довериться своим документам. Я бы пошел сам, если бы у меня была такая же хорошая легенда, как у тебя. Менее сложная."
  
   "Не может быть так просто передвигаться по оккупированной Италии", - сказал я.
  
   "Я никогда не говорил, что это было легко. Плавать туда и обратно в Югославию тоже нелегко, но мы делаем это постоянно. Имей хоть немного уверенности, черт возьми!" Он стукнул кулаком по столу, расплескав по поверхности чуть теплый чай. Люди оборачивались и смотрели, затем отходили, оставляя нас наедине с нашим приглушенным спором.
  
   "Ладно, извини за голливудскую остроту", - сказал я. "Это кажется таким незначительным, вот и все".
  
   "Хрупкая", - сказал Гамильтон, немного расслабляясь. "В наши дни это хорошее слово для обозначения жизни, и я могу сказать, что ты не из тех, кто относится к мелочам. Я думаю, ты сможешь справиться с тонкостью. Так почему ты так нервничаешь из-за того, каким путем ты идешь?"
  
   "Я хочу быть уверен, что мы доберемся туда, вот и все". Гамильтон был резок, я должен был отдать ему должное. Я отвела взгляд, не желая встречаться с ним взглядом.
  
   "Что привело тебя сюда, Бойл? В тебе есть что-то другое, что-то, что ты скрываешь, - сказал он, перегнувшись через стол и пристально глядя на меня. "Большинство парней, идущих в тыл, нервничают или усердно работают, чтобы не показывать этого. Кажется, что ты где-то в другом месте, как будто у тебя идет своя личная война. Ты нервничаешь не из-за немцев; ты нервничаешь из-за того, что не попадешь в Рим. Кто ты такой, Бойл, и в чем твоя игра?"
  
   "Я человек на задании", - сказал я. Я был уверен, что Гамильтон и остальные сотрудники OSS не знали о Диане, и я хотел, чтобы так и оставалось. Чем меньше людей знало, тем меньше было тех, кто мог меня остановить. Я пытался пристально посмотреть на него, но у Хэмилтона было его собственное лицо крутого парня, может быть, из фильмов, может быть, по-настоящему.
  
   "Ты можешь хранить секреты?" - Спросил Каз.
  
   "Черт возьми, секреты - это мое дело", - сказал Гамильтон.
  
   "Билли - племянник генерала Эйзенхауэра", - сказал Каз. Какое это имело отношение к чему-либо, я понятия не имел, но это уводило разговор в сторону от вопросов Гамильтона, и я предполагаю, что Каз именно этого и добивался. "Мы оба работаем на него".
  
   "Ни хрена?" Гамильтон.
  
   "Это правда", - сказал я. "До войны я был полицейским в Бостоне, и дядя Айк хотел, чтобы в его штате был опытный детектив". Правда была более сложной, чем это. Я был родственником генерала Эйзенхауэра, по линии моей матери, конечно же. Но когда началась война, дядя Айк был неизвестным генералом, трудившимся в недрах нового здания Пентагона в Вашингтоне, округ Колумбия, а не главой Верховного штаба экспедиционных сил союзников. Мы были семьей копов, бостонских ирландцев, и гордились обоими. Мои отец и дядя оба служили в полиции, и они потеряли своего старшего брата Фрэнка на Первой мировой войне. По их словам, это была еще одна проклятая война в защиту Британской империи, и она не стоила еще одной жертвы семьи Бойл. Поскольку я не был поклонником ни английских угнетателей моих предков, ни смерти, я был склонен согласиться. Итак, семья прибегла к некоторым политическим услугам и добилась для меня чина и назначения работать на дядю Айка в округ Колумбия и пересидеть войну со стрельбой как офицер и джентльмен. Действовало как заклинание, пока дядю Айка не отправили в Лондон, и он решил взять меня с собой.
  
   "Так вот почему они выбрали тебя для этой миссии, как детектива", - сказал Гамильтон, потирая подбородок и по-новому оценивая меня.
  
   "Да, и Каз, потому что он знает кучу языков". Я не упомянул, что своим званием детектива я обязан тому факту, что мой дядя Дэн заседал в совете по продвижению по службе.
  
   "Ну, если происходит что-то еще, и вы хотите сохранить это при себе, меня это устраивает. Рад помочь собрату, жителю Новой Англии. Я начал отплывать из Глостера, время от времени выпивал в Бостоне. Может быть, ты раз или два привел меня в чувство, а?"
  
   "Может быть. Я бросил в воду нескольких пьяных матросов. Хотя парень твоего роста, я бы оставил его на улице ".
  
   "Молодец, Бойл! Пошли." Гамильтон указал на дверной проем, где стояла бородатая фигура, на голову выше любого в комнате. На нем была коричневая шерстяная кепка с ярко-красной звездой, а также поношенная британская форма, пистолет Sten, перекинутый через плечо, и угрожающее выражение лица. Он заметил итальянцев, и его глаза сузились до жестких, темных щелочек. Усмешка скользнула по его губам, и одна рука потянулась к револьверу на поясе. Итальянцы застыли, страх отразился на их бровях.
  
   "Лучше не заставлять Степана ждать", - сказал Гамильтон.
  
  
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
  
  
   Степан был за рулем к тому времени, как мы добрались до джипа. Хэмилтон сел на пассажирское сиденье, а мы с Казом забрались на заднее, когда хмурый водитель тронулся с места.
  
   "Все готово?" Спросил Гамильтон, одной рукой придерживая фуражку, другой вцепившись в лобовое стекло, когда автомобиль набирал скорость.
  
   "Готово, Хамил-тон", - сказал Степан, тщательно выговаривая каждый слог, когда повернулся, чтобы взглянуть на нас. "Одежда священника подойдет. Достаточно хорошо".
  
   "Хороший человек", - сказал Гамильтон, хлопая Партизана по плечу. "Мы отчалим, как только все погрузим на борт".
  
   "Что еще мы берем?" Я спросил.
  
   "Это не для тебя", - сказал Гамильтон. "После того, как мы высадим вас в Пескаре, мы направимся прямо на восток и осуществим доставку через Адриатическое море".
  
   "Оружие для партизан", - сказал Степан, поворачиваясь, чтобы снова посмотреть на нас, безразличный к другому движению на дороге. "Убивайте немцев и усташей. Ты заставляешь нас ждать".
  
   "Прости", - сказал я. "Я только что сам узнал об этой поездке".
  
   "Пустая трата времени", - сказал Степан. "Партизанам сейчас нужно оружие. Ты умрешь, как другие. Расточительство".
  
   "Какие другие?" - Спросила я, внезапно заинтересовавшись разговором.
  
   "С-О-Е", - сказал он, медленно выговаривая буквы. "Англичане слишком много говорят. Как у проклятых итальянцев".
  
   "Не волнуй этих парней, Степан", - сказал Гамильтон. "Теперь они в наших руках. А, вот и лодка."
  
   Если я беспокоился о предсказании Степана, то теперь мне было о чем беспокоиться.
  
   "Мне не нравится никакая лодка", - сказал Каз. "Особенно не эта". Джип спускался по извилистой дороге, ведущей к ряду гниющих доков, где стояли три ржавых рыболовных траулера и парусник, выглядевший так, словно пережил слишком много ураганов.
  
   "Хорошая лодка!" Степан взревел, ударив кулаком по рулю. Впервые он улыбнулся. "Чертовски хорошая лодка, а?"
  
   "Да", - сказал Гамильтон, кивая в знак признательности. "Это двухмачтовая пятидесятифутовая шхуна. Полностью восстановленный дизельный двигатель работает просто великолепно, правда, Степан?"
  
   "Очарование", - согласился Степан и с энтузиазмом затормозил, остановив джип менее чем в футе от причала.
  
   "На нее особо не на что смотреть", - сказал я.
  
   "Именно. Мы предпочитаем не привлекать к себе внимания", - сказал Гамильтон. Там, где была краска, она облупилась, обнажая серое, выветрившееся дерево внизу. Вместо перил там был грубый каркас из досок, заполненный гладкими камнями с пляжа. Что-то вроде брони. Югославские партизаны были заняты погрузкой ящиков с оружием и припасами, сбрасывая то, что не помещалось внизу, на открытую палубу. "Она пригодна для плавания, не беспокойся об этом. Мы заставляем ее выглядеть неряшливо, а это больше работы, чем вы думаете ".
  
   "Разве немцы вас не останавливают?"
  
   "Они еще не сделали этого. Мы совершаем наши ходы ночью и прячемся в какой-нибудь маленькой бухте, весь день прячась под маскировочными сетями ". Гамильтон провел нас на борт, пока партизаны подозрительно смотрели на нас. Они были одеты в разнообразную униформу, единственной общей чертой были красная звезда на их фуражках и всепроникающий запах, свидетельствующий о том, что в горах Югославии было трудно найти банные принадлежности. Они также были хорошо вооружены, здесь, на этом причале на итальянском побережье, вдали от линии фронта. Пистолеты и ножи у них за поясами, станковые пистолеты и винтовки под рукой. Это были мужчины - и несколько женщин, - которые жили на грани, в том месте, где в любой момент могло вспыхнуть внезапное насилие, и вы были либо готовы к нему, либо стали его жертвой.
  
   "Хамил-тон", - прогремел голос с нижней палубы, произнося его имя так же, как произносил его Степан. "Ты принес мне эти чертовски отличные сигареты?"
  
   "Черт возьми, я поступил правильно, Рэндик", - крикнул Гамильтон. "Поднимись и познакомься с нашими гостями".
  
   Дверь, ведущая в кают-компанию, с грохотом распахнулась, и оттуда ворвался невысокий, коренастый мужчина. Он обнял Хэмилтона и выпустил залп того, что, как я догадался, было сербским. У него были длинные каштановые волосы, торчащие во все стороны из-под шерстяной шапочки со стандартной красной звездой. У него были широкие усы с пятнами от никотина, но это мало что могло скрыть его дьявольскую ухмылку.
  
   "К черту гостей, где мои чертовы "Лаки Страйки", ты, американский ублюдок?"
  
   "Прямо здесь", - сказал Гамильтон, вытаскивая две картонные коробки из своего рюкзака. "Рэндик, это лейтенант Петр Казимеж и лейтенант Билли Бойл".
  
   "Наш груз, да? Спускайся вниз, " поманил Рэндик. Мы последовали за ним вниз по узким ступенькам, когда Рэндик разорвал одну из коробок с сигаретами. Главная каюта была забита припасами: одеялами, ящиками с боеприпасами и спамом, коричневыми шинелями и медикаментами. Рэндик скользнул на скамейку и жестом пригласил нас занять места вокруг деревянного стола, отмеченного сигаретными ожогами и вырезанными инициалами, когда он закуривал.
  
   "Рэндик - командир этого отряда", - сказал Гамильтон, хватая бутылку вина и четыре бокала, которые не мешало бы помыть. Он налил, и я решил, что грязная стеклянная посуда была частью маскировки лодки.
  
   "Будь проклято все, Хамил-тон, это я", - сказал Рэндик. "Но это твоя лодка и твои припасы, поэтому мы должны отвезти этих людей на север вместо тебя. Зивели".
  
   "Зивели", - сказал Гамильтон, отвечая на тост. "Давайте жить долго".
  
   "Забавно, да?" Сказал Рэндик после того, как осушил свой стакан. "Сколько мертвецов произносили этот тост?"
  
   "Фаол саол агат, джоб флюх, агус бас в Эйринне", - сказал я, поднимая свой бокал.
  
   "Что это за чертов язык, друг мой?" Сказал Рэндик.
  
   "На гэльском. Это означает "Долгой жизни тебе, мокрый рот и смерть в Ирландии".
  
   "Мне это нравится, ты, чертов ублюдок. Жизнь, мокрый рот, смерть на твоей родине. За что еще можно выпить? Ты ирландец из Америки?"
  
   "Да".
  
   "И ты", - сказал Рэндик, указывая на Каза. "Ты что, сукин сын, румын?"
  
   "Нет, я сукин сын поляк, но я говорю на этом языке. Почему?"
  
   "Хорошо", - сказал Рэндик, подталкивая свой бокал к бутылке вина. Гамильтон налил. "Ваши документы превосходны, но этот - Бойл - он выглядит слишком упитанным даже для проклятого священника. Ты, Поул, ты хороший. Тощие. В Риме мало еды, даже для папы ".
  
   "Ты достал одежду?" - Спросил Гамильтон, допивая второй бокал. Они с Рэндиком курили "Лаки" и запивали красным вином, как будто участвовали в гонке пьяниц.
  
   "Да, да, сутаны, обувь, все, что вы просили, даже нижнее белье, все итальянское".
  
   "Ребята, нам нужно, чтобы вы разделись и оставили все позади", - сказал Гамильтон. "Вы будете экипированы так, как были бы экипированы два священника, путешествующих по церковным делам. Никакого оружия, ничего необычного. У нас есть два маленьких чемодана и немного еды, которые вы можете взять с собой. Бойл, мы не меняли твое имя, чтобы тебе было легче. Лейтенант Казимеж, ваше румынское имя Петру Далакис".
  
   "Все настоящее", - сказал Рэндик. "Проклятые итальянские священники сейчас отмораживают задницы, а?"
  
   "Ты же не ограбил пару священников, не так ли?" Я спросил.
  
   "Почему? Ты святой мальчик? Поцеловать задницу папы Римского?"
  
   "Если два священника сообщают, что их одежда была украдена, немцы могут быть в поисках самозванцев. Но что у тебя за претензии к священникам? И итальянцы, если уж на то пошло? Теперь они на нашей стороне, если ты еще не слышал ".
  
   "Говядина?" Рэндик бросил на Гамильтона вопросительный взгляд.
  
   "Он имеет в виду, в чем твоя проблема", - сказал Гамильтон.
  
   "Ах. Говядина. Чертовски забавный у тебя язык. Во-первых, никакие священники не будут отчитываться, " сказал Рэндик, подняв бровь в направлении Гамильтона. Может быть, он шутил, может быть, нет. "Во-вторых, нет такого сейчас, где итальянцы были бы друзьями. Есть только то, что произошло. Так будет всегда. Для тебя, возможно, есть сейчас. Для нас - никогда". Он постучал пальцами по столешнице, грязные ногти выбивали настойчивый ритм.
  
   "Почему?" Я спросил.
  
   "Хамил-тон, неужели эти мальчики ничего не знают?" Рэндик чиркнул спичкой и зажег масляную лампу, фитиль загорелся, чернильно-черный дым поплыл к потолку, пока пламя не погасло. Солнце еще не село, но в хижине было темно от теней, дыма и уныния.
  
   "Мы знаем о лагерях", - сказал я. "Концентрационные лагеря для евреев, цыган и всех остальных, кого нацисты хотят убить".
  
   "Я не терял свою семью в проклятом лагере", - сказал Рэндик. "Жена и двое маленьких мальчиков шли по улице в Валево, направляясь на рынок. Они проходят мимо отеля, где живет итальянский гарнизон. Итальянский солдат на балконе, читает газету. Хороший день, чтобы побыть на улице. Он видит мою жену и детей, откладывает газету. Поднимает автомат. Стреляет в них на улице. Откладывает автомат и возвращается к газете. Ты думаешь, этот человек теперь мой друг?"
  
   "Нет", - сказал я мягким, слабым голосом. "Никогда".
  
   "Чертовски верно. То же самое со священниками из Рима. Ты знаешь усташей?"
  
   "Только то, что они хорваты, верно?"
  
   "Черт возьми, ты ничего не знаешь. Маршал Тито - хорват, и я бы умер за него. Усташи - это хорваты, да, но..." Он помахал рукой в воздухе, подыскивая правильные слова.
  
   "Фанатики", - сказал Гамильтон. "Правые, римско-католические фашистские фанатики".
  
   "Все это", - сказал Рэндик. "Мы - Сербская православная церковь. Усташи хотят убить или обратить нас. Предпочитаю убивать. Убивайте евреев, мусульман, сербов, всех. И твой папа, он любит их, этот педераст Пий ".
  
   "Послушайте, мы не участвуем в вашей политике", - сказал я, желая сменить тему. Не то чтобы я был святым роликом, но я был католиком, служкой алтаря из Южного Бостона, и мне не нравилось поносить Его Святейшество. Но наши жизни были в руках этого парня, поэтому я не хотел ссориться с ним из-за религии.
  
   "Политика! Послушай, Хамил-тон, он называет это политикой, когда ублюдки-усташи убивают нас. Вот как проходит политика в Америке, мистер Бойл? Нож к горлу? Изнасилованные женщины? Сыновей застрелили и бросили в яму? Ах, ты дурак. Но я надеюсь, что нацисты все равно тебя не убьют".
  
   "Спасибо", - сказал я. "Я чувствую то же самое. Я не знал, что в Югославии все было так плохо ".
  
   "Мир должен знать", - сказал Гамильтон. "Тито собрал армию; это гораздо больше, чем партизанские силы. Он сражался с итальянцами, немцами, роялистами, четниками и усташами и сдерживал их всех ".
  
   "Иосип Броз Тито - великий человек", - сказал Рэндик. "Он сражается". Мы выпили за Тито, когда дизельный двигатель с рычанием ожил и лодка начала двигаться.
  
   "Расскажи мне о Папе римском и усташах", - попросил я. "Какое он имеет к ним отношение?"
  
   "Ты скажи, Хамилтон", - сказал Рэндик, опорожняя бутылку в свой стакан. "Я пью".
  
   "Ватикан не имеет дипломатических отношений с марионеточным государством усташей", - начал Гамильтон. "Но папа даровал согласие премьер-министру Анте Павели? аудиенция, когда Муссолини и Гитлер привели его к власти после падения Югославии. Архиепископ в Сараево Иван Сарич - чистый фашист. Кроме того, среди усташей много активных священников, от телохранителей Павелии до тех, кто управляет его концентрационными лагерями ".
  
   "Иван Сарич", - сказал Каз. "Это епископ, который пишет ужасные стихи, не так ли?"
  
   "Он уничтожает и слова, и людей", - сказал Рэндик.
  
   "Да, он управляет католическими газетами в Сараево, так что он может печатать все, что захочет. Стихи о великолепии Гитлера, о евреях-стяжателях, о радости принудительного обращения сербов - все это ужасная чушь ", - сказал Гамильтон.
  
   "И ваш папа, мистер Бойл, он ничего не предпринимает по этому поводу. Усташи убивают тысячи, архиепископ поет им дифирамбы, а папа позволяет Павели? поцелуй его кольцо. Но они отправляют тебя в Рим, потому что убит один священник. Ha! Что может делать человек, кроме как пить?"
  
   "Зевели", - сказал я, когда судно набрало скорость и начало мягкий, ритмичный крен.
  
   "Я не люблю лодки", - сказал Каз, шатаясь, выходя из комнаты.
  
  
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
  
  
   Каз всю дорогу до Пескары не любил лодки. Примерно через час поднялся ветер, когда сгустилась темнота и тучи закрыли звезды. Каз провел большую часть ночи на палубе, перегнувшись через борт, постанывая, когда не ругался по-польски. Когда мы приблизились к оккупированному немцами берегу близ Пескары, команда помогла ему сменить промокшую форму на священнические одежды. К тому времени он чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы отдать свой револьвер "Уэбли" Рэндику, сказав ему, что надеется, что тот убил из него немало "проклятых" усташей. Этот жест расположил к нему партизан, которые смеялись, хлопали его по плечу и передали множество сербских добрых пожеланий нашей безопасности. Даже будучи совсем зеленым, Каз продемонстрировал свое умение ладить с самыми разными людьми.
  
   С первыми проблесками ложного рассвета, осветившими горизонт на востоке, маленькая лодка доставила нас на берег, Гамильтон на носу, пистолет-пулемет Томпсона наготове. Команда вошла в небольшую бухту и вывела лодку на галечный пляж, каждая волна перекатывала камни и гальку, создавая каскад звуков, которые заглушали плеск весел и шепот команд. Они вытащили лодку на берег, и Гамильтон жестом велел нам оставаться на месте, когда они выпрыгнули и вытащили ее на сушу.
  
   "Не замочите ноги", - прошептал он, когда мы выходили, приподняв наши длинные сутаны, как дамы на вечеринке в саду. "Фрицы на вокзале могут обратить внимание".
  
   "Хорошо", - сказал я. "Где мужчины, с которыми мы встречаемся?"
  
   "Прямо там", - сказал Гамильтон, указывая на пляж, примерно в десяти ярдах от нас. Двое мужчин, одетых в невзрачную униформу, с винтовками, направленными в нашу сторону, появились из ниоткуда. "Желаю удачи".
  
   "Того же вам в Югославии", - сказал я. Мы пожали друг другу руки, и через несколько секунд он исчез, когда лодка соскользнула обратно в воду. Наши новые проводники жестом предложили нам следовать за ними. Мы так и сделали, наши ботинки хрустели по гладким круглым камням, истертым морем.
  
   В сотне ярдов от пляжа мы вышли на неровную дорогу, где нас ждала повозка с мулом. Пожилая женщина, одетая в типичное крестьянское черное с головы до ног, сидела с поводьями в руках. Она не смотрела ни на двух мужчин, ни на Каза и меня. Они жестом предложили нам сесть сзади, и к тому времени, как мы сели, они ушли. Женщина натянула поводья, и мул побрел вперед.
  
   "Спасибо, синьора", - сказал Каз. Она игнорировала нас, когда мы сидели лицом друг к другу, с нашими дешевыми чемоданами на коленях, фальшивыми документами в карманах пальто и бледностью на щеках Каза. Повозка катилась вперед, раннее утреннее солнце согревало наши лица. Это было жутко, это ощущение фальши, все, что касается наших личностей, - ложь, каждая ложь, необходимая, чтобы сохранить нам жизнь. Вооруженные только маскировкой, от этикеток одежды на наших пальто до газеты двухдневной давности из Римини на севере, мы вверили свои жизни в руки молчаливой пожилой женщины в повозке, запряженной мулом. По крайней мере, наша обувь была сухой.
  
   Час спустя мы достигли окраин Пескары, которой по меркам военного времени не повезло иметь гавань, главную прибрежную дорогу и железную дорогу, пересекающуюся недалеко от центра города. Очевидно, недавно он подвергся воздушным налетам. Дороги были усеяны щебнем, а некоторые разрушенные здания стояли открытыми, с каменными полами, мебелью и обломками домов и предприятий, вывалившимися на улицу. Гражданские лица, в основном женщины, работали на разрушенных бомбами сооружениях, укладывая кирпичи с тем щелкающим звуком, который я слышал так много раз прежде, звуком жизни, пытающейся заявить о себе перед лицом разрушения. За углом церковь представляла собой зияющую рану, крыша и боковые стены обвалились, алтарь подвергся воздействию стихии. Передняя стена все еще была цела, но главные двери были снесены взрывом. Над деревянными обломками, вырезанными в известняковой перемычке, было написано "Кьеза дель Росарио". Церковь Розария.
  
   Когда мы приблизились к железнодорожной станции, я увидел, куда подевались все гражданские мужчины. Немецкие войска охраняли рабочие бригады итальянских мужчин и юношей, чинивших повреждения на железнодорожной линии. Некоторые были в комбинезонах, другие трудились в костюмах и белых рубашках, покрытых коркой грязи и пота. Немцы, должно быть, подобрали их прямо на улице и привезли сюда, чтобы засыпать воронки и привести железнодорожное полотно в порядок. Воздух был наполнен густой песчаной пылью. Мужчины на мгновение подняли глаза, когда мы проходили мимо, а затем снова склонились к своим лопатам и киркам, бросая настороженные взгляды на своих надсмотрщиков.
  
   Повозка с мулом остановилась, когда мы приблизились к станции. Мы вышли, и Каз поблагодарил женщину, которая, как и положено, ничего не сказала и погнала своего мула дальше. Вероятно, лучше не вмешивать пассажиров в ее дела.
  
   Когда-то деревья росли вдоль дороги там, где она проходила мимо железнодорожной станции. Теперь там были оторванные конечности, взорванные стволы и воронка от бомбы, заполненная грязью. Окна станции были разбиты, но в остальном она все еще стояла. Хорошие новости, если не считать немецких охранников у дверей и вдоль платформы. Нам некуда было идти, кроме как вперед. Я сжал свой чемодан, поставил одну ногу перед другой и помолился.
  
   "Документэ", - сказал первый охранник. Мы передали их. Сначала он посмотрел на Каза, сверился со списком на планшете и вернул их с коротким кивком. Как только он посмотрел на меня, он позвал своего лейтенанта.
  
   "Ирландский бургер", - сказал он, передавая бумаги офицеру. Я подумал, что не каждый день ирландец садится на поезд в Пескаре, так что я не волновался. Во всяком случае, не так уж много. Он изучил документы, удостоверяющие личность, и проездные документы Святого Престола.
  
   "Вы по делам Ватикана?" - спросил офицер на четком английском.
  
   "Да, это я", - сказал я, делая акцент. "Присматриваю за беженцами на севере, не говоря уже о тех, кто прямо здесь. Это сделали проклятые англичане? Они разрушили церковь Розария, ты видел, чувак?"
  
   "Да, это, должно быть, были англичане. Только британцы бомбят по ночам".
  
   "Вот они какие трусы", - сказал я.
  
   "Ты возвращаешься в Рим?"
  
   "Да, мы с отцом Далакисом возвращаемся с инспекции центров для беженцев на севере. Как вы можете видеть", - сказал я с улыбкой, указывая на буквы, которые были написаны по-немецки и по-итальянски.
  
   "На что это было похоже?" - спросил он.
  
   "На севере? Как и следовало ожидать. Многие семьи разделились, не хватает еды, церкви забиты беженцами. И взрывы, клянусь всеми святыми, это ужасно, " сказал я, перекрестившись в ответ на призыв.
  
   "Такой у меня рюкзак", - сказал он охраннику, который взял наши чемоданы и открыл их. "Мои извинения, отцы, но мы захватили несколько диверсантов, искусно замаскированных. Также много военнопленных на свободе с тех пор, как итальянцы сдались, и все они пытаются пробиться в Рим. Это просто рутина".
  
   Это было. Нижнее белье, носки, чистая рубашка, Библия и газета двухдневной давности из Римини. Офицер взглянул на газету и кивнул охраннику, который отступил назад.
  
   "Все в порядке", - сказал он. "Вы можете забрать свои сумки".
  
   Я почувствовал прилив облегчения и надеялся, что этого не видно. Священник на моем месте уже привык бы к этому. Раздраженный, может быть, но не испытывающий облегчения. Мы закрыли чемоданы, готовые покупать билеты.
  
   "Еще один вопрос, пожалуйста", - сказал офицер, когда мы начали уходить. Я вспомнил, что Каз сказал о гестапо. Сначала они будут обращаться с тобой хорошо, чтобы смягчить тебя, а потом сильно ударят. Я почувствовал, как у меня дрожит рука, и сунул ее в карман, еще один беспечный путешественник с чемоданом, которому нужно успеть на поезд.
  
   "Конечно, лейтенант", - сказал Каз. Я пытался выглядеть скучающим.
  
   "Вы приехали из Римини на поезде?"
  
   "Да", - сказал я. "И указывает на север".
  
   "Тогда, пожалуйста, объясни, как ты прошел через это. Анкона подвергалась сильным бомбардировкам в течение последних двух ночей. Поездов не было".
  
   Мой разум онемел. Было ли это тем, что чувствовала Диана? Загнанный в угол, перехитренный, которому негде спрятаться? Я стоял, не в силах говорить, надеясь, что стук в моей груди не был слышен, пока мысли о кухнях гестапо проносились в моей голове.
  
   "Вы дезинформированы, лейтенант", - уверенно сказал Каз. Я вспотел и старался не оглядываться в поисках места, куда можно было бы убежать. Секунду я не мог отдышаться, пока не понял, что задерживаю дыхание. "Мы посетили тамошний кафедральный собор. Ты знаешь, что этому собору почти тысяча лет? Это великолепно". Каз продолжал болтать об архитектуре, пока офицер не махнул нам рукой, чтобы мы шли дальше, ему наскучила декламация.
  
   "Каз", - прошептала я, когда мы вошли на станцию. "Почему ты был так уверен насчет железной дороги?"
  
   "Очевидно, это был трюк", - сказал он. "А если бы это было не так, мы все равно были бы мертвецами, так почему бы и нет?"
  
   "Для меня это не было очевидно".
  
   "Отец Бойл", - тихо сказал Каз. "Если железнодорожная линия была перерезана между этим местом и Римини, как Гамильтон положил газету в ваш чемодан?"
  
   "Благословляю вас, отец Далакис, это была быстрая мысль", - сказал я, отдавая Казу должное.
  
   Это должно было быть очевидно для меня. Не только газета, но и техника допроса. Не имело значения, что мы приехали на поезде, как и договаривались. Лейтенант ожидал реакции, того проблеска вины, который выдает лжеца, когда его разоблачают. И я почти отдал это ему. Я должен был заметить это, но мои мысли сразу же вернулись к Диане и тому, через что она, должно быть, прошла. Мне нужно было собраться с мыслями и сосредоточиться на том, чтобы добраться до Рима, не говоря уже о том, чтобы избежать кухонь гестапо.
  
   Я слушал, как Каз покупает наши билеты, и слышал названия городов по пути. Из Пескары в Аквилу, затем в Терни, затем в Витербо. Он расплатился пачкой лир, и мы сели на жесткие деревянные скамейки, ожидая наш поезд. Я практиковался не думать о Диане. Все прошло не очень хорошо.
  
  
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
  
  
   Мы мало разговаривали. Разговор по-английски неизбежно привлек бы внимание, а шепот на английском, скорее всего, вызвал бы огонь. Поезд был набит гражданскими лицами, солдатами-фрицами и итальянцами в форме Республиканской национальной гвардии, ополчения, которое осталось верным Муссолини после того, как он был свергнут и спасен немцами. Это были всего лишь пассажиры. Немецкая военная полиция обходила вагоны на каждой остановке, но их больше интересовали собственные войска, вероятно, в поисках дезертиров. Наши белые воротнички, казалось, делали нас невидимыми, двух кротких священников среди униформы и боевого оружия. Я пытался заснуть, но поезд так сильно дребезжал и кренился, что это было невозможно. Локомотив медленно тащился, пыхтя, по крутым горным перевалам и длинным туннелям, вырубленным в скале.
  
   Я подумал, что любой хороший священник мог бы читать Библию, поэтому я достал ее из своего чемодана. У меня, конечно, дома была моя собственная, но я никогда ее толком не читал. Я пропустил все "порождения" и попытался найти истории, которые я помнил по воскресной школе, что угодно, чтобы скоротать время и выглядеть достойно. Именно в Деяниях я наткнулся на историю об апостоле Павле, который приехал в Рим проповедовать новую религию.
  
   И когда мы пришли в Рим, сотник передал пленных начальнику стражи... по прошествии трех дней Павел созвал начальников иудейских; и когда они собрались вместе, он сказал им: мужи и братья! хотя я ничего не совершил против народа или обычаев наших отцов, все же я был отдан пленником из Иерусалима в руки римлян.
  
   "Каз", - сказал я тихим голосом. "Ты знаешь, что случилось с апостолом Павлом?" Он провел пальцем поперек своего горла. Я захлопнул книгу и закрыл глаза.
  
   С наступлением ночи были задернуты плотные шторы и приглушен свет. Мы съели хлеб и сыр, которые были упакованы для нас, и распили бутылку вина без этикетки. Воздух в машине был густым от табачного дыма, запаха несвежей пищи и немытых тел. Я молился о сне и проснулся несколько часов спустя с затекшей шеей и Каз, спящим у меня на плече. Дирижер прошел, развязывая цепочку итальянских фраз скучающим монотонным тоном.
  
   "Мы почти в Терни, отец Бойл", - сказал Каз. "Поезд остановится на один час".
  
   "Тогда не размять ли нам ноги, отец Далакис?" Сказал я, используя акцент. К этому времени два странных священника были знакомы другим путешественникам, и пока мы стояли, один уходящий немецкий солдат сказал нам "Auf Wiedersehen".
  
   На вокзале мы нашли бар, где подавали кофе, и заказали "Должное эспресси на выбор". Когда мы потягивали горький напиток - без сахара, - к улице подъехали два грузовика, и из них высыпали немецкие солдаты. На мгновение я подумал, что мы в беде, но потом я увидел медиков в их белых касках и больших красных крестах. Они выгружали раненых, несколько ходячих, большинство на носилках. Каз поднял бровь, давая мне понять, что он тоже испытал облегчение. Некоторые бинты были пропитаны свежей кровью; что-то случилось с этими людьми недалеко отсюда, и я надеялся, что это не вызовет тревоги у службы безопасности. Когда мы допили эспрессо и вышли из бара, к нам подбежал немецкий офицер. Судя по выражению его лица, это было не для того, чтобы попросить наши документы. Его униформа была темной от сажи, одна рука окровавлена, и кровь, похоже, была не его. У него были дикие глаза, как будто он мог быть в шоке.
  
   "Bitte, Vater, werden Sie einem sterbenden Soldaten letzte Riten geben? Er ist katholisch."
  
   "Letzte Riten? Ja, sicher," Kaz said. "Отец Бойл, один из его людей требует последнего обряда. Хотели бы вы совершить таинство? Это ирландец", - добавил он в интересах офицера, капитана.
  
   По выражению глаз Каза я понял, что он понятия не имел, что делать. Но я сделал это, увидев, как полицейские капелланы пару раз проводили экстренные последние обряды для полицейских, не то чтобы я делал заметки.
  
   "Да, конечно, отец Далакис. Отведи меня к бедному мальчику". Капитан на мгновение растерялся, но быстро пришел в себя. Он кивнул, и мы последовали за ним на тротуар, где были разложены раненые. Умирающий солдат был очевиден. Ребенок, стоящий отдельно от остальных, рядом с ним медик, прижимающий к его груди окровавленный компресс. Капитан опустился на колени рядом с ним.
  
   "Ганс, Ганс", - сказал он, сжимая руку мальчика. Ганс открыл глаза, его соломенного цвета волосы упали ему на лоб. Его глаза были кристально-голубыми и, казалось, смотрели на что-то далекое. Я не хотел этого делать, но я не мог сказать "нет". Это казалось неправильным, поскольку только священник мог совершить таинство. Но Ганс умирал, и он никогда не почувствовал бы разницы.
  
   "У меня нет святого масла", - сказал я Казу. Я слышал, как Каз шептал капитану, надеюсь, историю, которая подтвердится. Я был рад, что он не позволил Хансу услышать. Я опустился на колени, взял руку Ханса из рук капитана и возложил на них обе свои руки, точно так же, как я видел, как это делал отец Керни в Бостоне.
  
   "Vater?" Ганс ахнул. Капитан сказал что-то обнадеживающее, и Ганс сосредоточился на мне. С каждым вдохом на его губах образовывался тонкий розовый пузырь, который затем лопался. Его глаза расширились, ожидая, когда я совершу благословение. Он ахнул от боли, когда ощупал свою шею и поднял маленькую медаль. Святой Георгий, покровитель воинов, истребитель драконов. Он поцеловал ее, и я изо всех сил пыталась вспомнить слова, которые мне нужно было сказать, надеясь, что они принесут утешение, а не выдадут мою фальшь.
  
   "Через это святое помазание пусть Господь простит тебя, какие бы грехи или ошибки ты ни совершил. Так я предаю тебя в объятия нашего Господа". Благословение потекло без раздумий, из того места, где я хранил все святое, воспоминания о том, чему меня учили о добре, прежде чем я узнал зло. Я положил руки Ганса, все еще сжимающие медаль, высоко на его грудь, над повязкой. Его дыхание было прерывистым, а в глазах - отчаяние. Он знал, что вот-вот умрет. Я прикоснулся двумя пальцами к обеим его рукам, затем ко лбу, точно так же, как отец Керни помазал бы его елеем. Он взял меня за руку, обе его руки были в крови от раны, по его щекам текли слезы. Он был мальчиком, но достаточно взрослым, чтобы убивать и быть убитым в свою очередь. Я наклонился близко к его уху и прошептал фрагмент молитвы, которая всегда оставалась со мной. "Пусть Он, истинный пастырь, признает тебя одним из своих. Аминь".
  
   Ханс сжал мою руку и, с хрипом выдохнув из легких, отпустил. Я откинулся назад, осознавая, что солдаты окружили меня кольцом, склонив головы. Я был в присутствии моих врагов, как сказано в старом псалме, идя по долине смертной тени. Я разжал руку Ганса из своей и встал. Капитан взял мои руки и полил их водой из фляги, смывая липкую кровь, возможно, и мою лживость тоже, но уж точно не мои грехи. "Danke sehr," he said.
  
   "Мне жаль", - сказала я и не смогла посмотреть ему в глаза. Я, вероятно, совершил грех против духовенства и церкви, если не самого Бога. Может быть, Ханс замолвил бы за меня словечко.
  
   Каз взял меня за руку и повернул к поезду. Нет причин медлить, он был прав. Мы не прошли и десяти шагов, когда капитан окликнул нас: "Минутку!" Он указал на нас, и два солдата во главе с сержантом потрусили в нашу сторону с винтовками наготове. Каз и я посмотрели друг на друга, задаваясь вопросом, как мы себя выдали и что делать. Если бы мы побежали, они перерезали бы нас за считанные секунды.
  
   "Комм", - сказал сержант, жестом приглашая нас следовать за ним к поезду. Мы следили за ним, двое других по обе стороны от нас. Платформа была переполнена, ряды солдат и гражданских ожидали посадки на поезд. Сержант прокладывал себе путь с безжалостностью, которая никого не щадила. Послышались сердитые крики, но никто в толпе не возражал против небольшого построения. У двери в наш вагон мы увидели налет. Несколько эсэсовцев в серой парадной форме допрашивали всех, кто садился в поезд, проверяя документы, удостоверяющие личность, и просматривая планшеты с длинными списками имен.
  
   Наш сержант поговорил с эсэсовцами, и в мгновение ока разгорелся спор. Я взглянул на Каза, но сейчас было не время просить перевод. Позади нас раздалось еще больше криков, и я увидел, как раненых из грузовиков ведут к поезду. Старший эсэсовец что-то кричал сержанту, его рука лежала на пистолете в кобуре. Это было ошибкой, поскольку сержант держал наготове автомат "Шмайссер МП-40" и отряд солдат был в пути. Он и другие солдаты оттеснили охрану в сторону и помахали раненым и их медикам, чтобы они поднимались на борт. Было много возмущенных криков, но эсэсовцы знали, что они в меньшинстве, причем со стороны настоящих боевых солдат. Они отступили в угол платформы и свирепо смотрели на всех, кто смотрел в их сторону, зажигая сигареты и качая головами.
  
   Сержант улыбнулся нам и помахал рукой, когда поезд тронулся, битком набитый путешественниками, ранеными и, возможно, несколькими другими беглецами. Я не мог не помахать в ответ. Я даже улыбнулся. Это была одна безумная война.
  
  
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
  
  
   "Итальянские партизаны", - прошептал Каз. "Они заминировали дорогу, затем расстреляли конвой из пулеметов. Капитан сказал, что направился сюда, чтобы посадить раненых на поезд до Витербо, поскольку это был самый быстрый путь в военный госпиталь ".
  
   "Вот почему СС проверяла документы: искала партизан", - сказал я. "Нам повезло, что мы ему понравились". Стоны раненых усилились, когда поезд сделал поворот. Через спинки сидений были перекинуты носилки, и менее серьезно раненые лежали под ними или садились, если могли.
  
   "Я не знаю, стоит ли нам беспокоиться, Билли", - сказал Каз очень тихим шепотом. "Я думаю, что наши документы настоящие. Вы их изучали? На письмах есть водяные знаки Ватикана".
  
   "Даже в этом случае, я предполагаю, что эти ублюдки из СС захотят отомстить этим мальчикам за то, что ими помыкали. Когда мы прибудем в Витербо, я бы поставил на то, что там будет вооруженная до зубов приемная комиссия. Водяные знаки или нет, я не хочу быть втянутым в это ".
  
   "Но нам нужно кое-кого встретить на станции", - сказал Каз. "Уповайте на Господа, отец Бойл", - сказал он более громким голосом, когда кондуктор проходил мимо нас. Поезд медленно двигался на поворотах вокруг горы, а затем ускорился на спуске. Каз и я доели то, что у нас осталось, и смотрели, как мимо проносится сельская местность. Теперь мы бежали вдоль русла реки, по узкой долине с параллельной дорогой. Я наблюдал за ранеными и был рад, что все они были достаточно здоровы, чтобы двигаться и говорить, даже если издавали стоны. Я не хотел снова проходить через последние обряды. Одно дело - убить вражеского солдата в бою - достаточно плохо, но необходимо. Но смерть Ганса наступила после выброса адреналина в бою, еще одно фатальное последствие, уход, свидетелем которого живые стали дольше, чем кто-либо хотел. Я желал смерти на расстоянии, если бы мне вообще пришлось иметь с этим дело. Не так близко, как Ганс, с его широко раскрытыми голубыми глазами и мокрыми от слез, одураченный в свои последние минуты другим переодетым солдатом.
  
   "Жабо!" - крикнул один из немцев, высунув голову из окна и вытянув шею к небу. Я столько знал по-немецки. "Ягдебомбер" означало истребитель-бомбардировщик, проклятие всего движущегося, а этот поезд двигался прямо и медленно. Я выглянул из своего окна и мельком увидел, как два одномоторных самолета уходят в сторону, вероятно, готовясь к полету. Они выглядели как P-47 "Тандерболты", и это были плохие новости. Они несли ракеты и бомбы, вместе с восемью. Пулеметы 50-го калибра, которые могли бы превратить эти машины в зубочистки за считанные секунды. Голоса переросли в неистовые крики, когда слово распространилось, в какофонию немецкого и итальянского, которая не нуждалась в переводе. Поезд, казалось, набирал скорость, машинист, вероятно, выжимал все силы, открывая дроссельную заслонку и надеясь обогнать смертоносные самолеты. Но куда было идти?
  
   Мы свернули за поворот, и я смог увидеть, к чему он направлялся. Мост перекинут через реку, по которой мы ехали, а затем рельсы вошли в туннель на следующем холме. Из локомотива валили клубы белого пара; звук "пыхтение-пыхтение" становился все громче, поскольку поршни приводили колеса в движение быстрее. Машинист издал паровой свисток на одной длинной, скорбной ноте, без видимой мне причины, за исключением того, что я знал, что сделал бы то же самое.
  
   Рычание двух Р-47 становилось все громче, превращаясь в устойчивый гул, когда они пикировали, а затем выровнялись, готовясь к бреющему полету. "Пригнись", - сказал я Казу, бросая его на пол между сиденьями и накрывая его своим телом. Я почувствовал, как поезд делает поворот, ведущий к мосту, может быть, слишком быстро, но не слишком быстро, когда на нас надвигается смерть. Мы прижались к стене, когда машина вошла в поворот, и услышали первые всплески, быстрое тарахтение. Пули 50-го калибра подбираются все ближе, пока первые не попадают в цель - разбивая стекло, раскалывая дерево, разбрасывая тела на разорванные и окровавленные куски. Это длилось всего секунду, пока новый звук не поразил мои уши, резкий металлический звон, когда мы достигли моста, и пули забарабанили по стальным балкам, некоторые попали в поезд, другие срикошетили в сторону.
  
   Обстрел прекратился так же быстро, как и начался, когда самолет оторвался, их добыча оказалась вне досягаемости. Темнота окутала хаос, когда поезд въехал в туннель, и машинист нажал на тормоза, визг металла о металл был резким и настойчивым, когда он изо всех сил пытался остановиться, прежде чем выйти из укрытия и дать Джабо еще один шанс. Люди падали, спотыкаясь друг о друга в темноте. Крики раненых смешивались со звоном стекла, выпадающего из разбитых окон. Я помог Казу подняться, и когда зажегся свет, мы сделали все, что могли, чтобы отделить живых от мертвых.
  
   Мы отнесли мертвых в последний вагон, и медики оказали помощь вновь раненым - как солдатам, так и гражданским лицам - как могли. Похоже, им не хватало даже самого необходимого, и я не заметил никаких признаков сульфаниламидного порошка. Я должен был радоваться, поскольку это означало, что кто-то из фрицев, несомненно, умрет от инфекции, но трудно было желать беднягам, едущим в этом поезде, новых страданий. Никто не ставил под сомнение мой английский, и я не беспокоился о наших документах. Каз переводил для немцев и итальянцев, пока мы проверяли участок неба впереди на предмет Джабоса. Забавно, как совместное страдание и близость смерти чертовски быстро превращают их в нас.
  
   Локомотив выехал из туннеля, сначала медленно, как будто чувствуя подвох. Был поздний вечер, и я надеялся, что все Р-47 в Италии вернулись на свои базы, пилоты в безопасности в офицерских клубах, пьют и рассказывают истории о взрывах поездов. Казалось, так оно и было, и по мере того, как мы набирали скорость, настроение улучшалось, выжившие радовались тому, что они живы, мертвые хранились в задней машине, как воспоминание, засунутое в дальний уголок сознания. Мы остановились в деревне на закате солнца, с маленькой башни замка на вершине холма, наблюдающей за сельской местностью. Я надеялся, что у немцев там нет войск; было бы позором разрушить такое древнее и прекрасное сооружение, не говоря уже о деревне, расположенной под ним. Но это был бы идеальный наблюдательный пункт для нанесения артиллерийских ударов по любому в радиусе нескольких миль. Может быть, мне стоит сделать мысленную заметку для отчета, который я напишу, когда все это закончится. Или, может быть, я бы молился, чтобы немцы ушли, когда мы, наконец, вырвались из Анцио и захватили Рим. Не очень по-военному с моей стороны, я знаю, но на мне был римский ошейник, и я не мог не надеяться на милосердие и мир.
  
   Мы вытянули ноги и высматривали гестапо, которое не питало таких добрых пожеланий. Проревел свисток поезда, и когда ночное небо озарилось звездами, мы отъехали от деревенской станции, чтобы совершить последний рейс в Витербо и встретиться с оперативником УСС и грузом продуктов, направляющихся в Ватикан. На самом деле это был простой план, и у него были хорошие шансы сработать, учитывая, что агент был на месте и ему можно было доверять. Единственная проблема заключалась в том, что никто не знал о Королевских военно-воздушных силах.
  
   Сначала мы видели зарево в небе, отдаленное пятно света, каждый раз, когда поезд делал поворот и открывал нам вид на юг. Вероятно, следопыты, сбрасывающие зажигательные бомбы. Затем включились прожекторы, вонзаясь в черное небо в надежде поймать бомбардировщик для зенитных батарей. Казалось, что по Витербо был нанесен удар, и сильный. Как и в большинстве итальянских городов, железнодорожная линия и главные дороги, скорее всего, проходили через центр, куда и нацелились бы бомбардировщики, направляясь к транспортному узлу, окруженному церквями и домами, где поколения жили близко друг к другу, вдали от угрозы открытой сельской местности. Они мало что могли знать.
  
   Поезд замедлил ход, затем остановился, локомотив выпускал мощные порывы пара, словно вздыхая о грядущих разрушениях. Мы чувствовали, как земля сотрясается от взрывов, когда падали бомбы, и закрывали уши от грохота зенитных батарей, пока шум не стих, ярость обеих сторон не иссякла, тишина ошеломила своей полнотой. Поезд подтолкнул себя вперед, двигаясь медленно и осторожно на случай повреждения путей. Дым просачивался сквозь разбитые окна вместе с едким запахом горящего топлива и резины, воздух был насыщен от вторичных взрывов, признак того, что в пожаре оказался еще один конвой. Мы приближались к центру города, купаясь в желтом свете пламени, поднимающегося из разрушенных зданий, лизавшего ночное небо. Пожарные работали ручным насосом, направляя жалкую струю воды против стены огня и дыма. Грузовики и бронетехника лежали на дороге, которая проходила вдоль путей, сломанные и отброшенные в сторону, как будто они были игрушками. Солдаты спотыкались вокруг них, истекающие кровью, обожженные и в шоке. Мы катились дальше.
  
   Поезд остановился недалеко от станции, которая лежала в руинах. Никто не сказал ни слова, пока они собирали свои вещи, помогали раненым и выходили рядом с площадью, которая каким-то образом не сильно пострадала. Мертвых бросили на произвол судьбы.
  
   "Нам нужно обыскать станцию", - сказал Каз без особого энтузиазма.
  
   Я слишком устал, чтобы придумать что-нибудь еще, поэтому мы подняли наши чемоданы над головами, защищаясь от горячих углей, летящих вниз из горящего города. Мы шли по рельсам, огибая дымящийся кратер, в поисках платформы, ведущей на север. Из-за дыма было плохо видно, и я споткнулся о вывеску, которая упала со столба. Красными буквами выделялось слово Nord. Север.
  
   "Мы здесь", - сказала я, пиная знак, смех вырвался из моего горла, когда я оглядела рухнувшие стены и горящие балки.
  
   "Смотри", - сказал Каз, указывая на фигуру, пробирающуюся через обломки в нашем направлении. На нем были грубые ботинки рабочего и синее пальто. Его широко раскрытые глаза метались повсюду, ошеломленные и испуганные. Его волосы были опалены, лицо почернело от сажи. Он поднял руку, чтобы защитить глаза от яркого света разгорающегося пламени, и уставился на нас, изучая наши лица, пытаясь понять, что случилось с его миром и что мы в нем делаем. Он моргнул, возвращаясь к проблеску осознания.
  
   "Per l"amore di Dio, ha due sigarette? Per l"amore di Dio! "Две сигареты, ради всего Святого.
  
   "Нет", - сказал Каз. " Sono troppo cari. Spiacente." Каз дал ответ, которым нас снабдил Гамильтон, и добавил свои извинения. Каждый из нас взял его за руку и позволил ему вести нас, надеясь, что он знает, куда направляется, и что наш поезд все еще цел. Шаркающими, спотыкающимися шагами он повел нас по запасному пути, где стояли неповрежденными три товарных вагона. В нескольких ярдах горел склад, а рядом с ним лежал на боку грузовик с бортовой платформой, из-под шин валил маслянистый черный дым. Он указал на средний вагон и повозился со связкой ключей. Из-за дыма было трудно что-либо видеть, и мы все закашлялись, когда он попал нам в глаза и горло.
  
   Наконец, он достал нужный ключ и отпер висячий замок, который закрывал защелку на раздвижной двери. Он потянул ее назад, металл протестующе заскрипел. Когда дверь открылась, мы все обернулись, когда позади нас раздался еще один звук. Шаги.
  
   Из чернильного дыма медленно выступила фигура с почерневшим и окровавленным лицом. Одна рука безвольно свисала вдоль его тела, из разорванной ткани поднимались струйки дыма.
  
   "Ла Санта мадре ди Дио", - сказал наш гид, умоляя святую матерь Божью.
  
   "Айутаме", - прохрипел мужчина, прося о помощи. Каз шагнул к нему, поддерживая его за здоровую руку, успокаивая его по-итальянски, пока счищал грязь и пыль с униформы мужчины, которая была почти неузнаваема. Почти, пока мы не увидели темно-серую форменную куртку и черные нашивки на воротнике. Один из офицеров RSI Муссолини, часть фашистской армии, сплотившейся вокруг свергнутого диктатора.
  
   "Фашист", - ядовито сказал железнодорожник, появление офицера RSI вывело его из шока. Офицер вопросительно посмотрел на него, как будто не мог понять дерзости этого человека, его неповиновения властям. Его глаза мерцали и щурились, пытаясь сфокусироваться и охватить открывшуюся перед ним сцену: открытую дверь вагона, двух священников, ключи, проклятие. Я наблюдал за его глазами, когда он собирал кусочки головоломки, работая сквозь туман боли, дыма и удивления. Может быть, он был офицером службы безопасности при исполнении служебных обязанностей, или, может быть, он был проездом и попал в воздушный налет. Но это не имело значения. Он был на нашей стороне, на всех нас, и он не был на нашей стороне.
  
   Его рука потянулась к кожаной кобуре на поясе, но Каз все еще держал его за здоровую руку. Он заломил его за спину яростным ударом, и офицер ахнул, когда Каз повалил его на землю, а затем навалился на него, пытаясь удержать его руку от того, чтобы дотянуться до пистолета. Офицер ударил Каза своей раненой рукой, ослабляя хватку. Через секунду "Беретта" была в его руке, его лицо исказилось от боли из-за использования окровавленной руки. Я пнул его по руке, и он закричал, его рот округлился, а глаза расширились от животного страха и боли. Пистолет все еще был у него в руке, и я бросился на него, прижимая его здоровую руку к земле. Каз был рядом со мной, и его руки схватили офицера за шею, душа его, отчаянно пытаясь заглушить угрозу. Парень был силен, и его ноги дергались, блестящие черные кожаные ботинки вращались позади нас. Его шея выгнулась, когда он хватал ртом воздух, и я задалась вопросом, достаточно ли силен Каз, чтобы выполнить эту работу.
  
   Я вырвал пистолет из руки парня и ударил его рукояткой. Тяжело, дважды. Его ноги перестали двигаться, и он обмяк, на его лице все еще читалась ярость, с которой он сражался с нами. Это была последняя эмоция, которую он когда-либо проявил. Каз поднялся из тела, сжимая и разжимая руки.
  
   "Там не могло быть свидетеля", - сказал я, бросая пистолет на землю.
  
   "Нет", - сказал Каз, качая головой и отряхиваясь. "Из-за него нас всех убили бы".
  
   Наш гид не чувствовал необходимости оправдываться за то, что было сделано. Он плюнул на тело и потащил его за пятки к горящему грузовику, оставив офицера RSI распростертым на земле, очевидную жертву бомб. Он побежал обратно, теперь полный энергии, жестом приглашая нас забираться внутрь, ему не терпелось убраться восвояси. Машина была набита припасами, ящиками с едой, бочками вина - месяц пиршеств. Он провел нас по узкому проходу в заднюю часть вагона и прижался к задней стенке. Раздался щелчок, и деревянные планки сдвинулись, достаточно для того, чтобы они отъехали в сторону и позволили нам с Казом протиснуться внутрь. Дверь закрылась, и мы оказались в полной темноте. Мы услышали, как закрылась дверь вагона и защелка встала на место. Потом ничего.
  
   Я зажег спичку, и мы осмотрели пространство. Пара одеял. Достаточно места, чтобы мы двое могли сесть на пол лицом друг к другу. Больше не на что смотреть.
  
   "Интересно, открывается ли это отделение изнутри", - сказал Каз.
  
   "Будем надеяться, что нам не придется это выяснять", - сказал я. Звуки двигателя приближались, и я мог чувствовать вибрацию, исходящую от гусениц. Глухой удар возвестил о том, что локомотив зацепился за вагоны, и секундой позже мы рванулись вперед.
  
   "Рим, следующая остановка", - сказал Каз, немного стараясь быть душой вечеринки.
  
   "Мы должны были это сделать", - сказал я.
  
   "Да. Альтернативы не было".
  
   Я должен был чувствовать себя плохо. Я помог убить раненого человека. В меня стреляли, бомбили, и я отправил беднягу восвояси с помощью эрзац-обряда прощания. Но единственное, что я действительно чувствовал, была усталость. Смертельная усталость от слишком недосыпания. Устал от маскировки, лжи и такого рода войны, где единственным логичным решением было ударить раненого человека по голове. Я уснул, прислонившись к грубым деревянным доскам, но не раньше, чем слабый голос в моей голове, возможно, сон, сказал мне, что мое тело может отдохнуть, но моя душа будет ужасно уставать долгое, долгое время.
  
  
   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
  
  
   Поезд, наконец, остановился несколько часов спустя, тормоза тормозили так долго, что я думал, мы остановились, пока последний небольшой толчок не толкнул меня вперед, к грубой деревянной стене. Должно быть, я спал, потому что между планками просачивались кусочки света, которых едва хватало, чтобы я мог разглядеть Каза, обмякшего напротив меня.
  
   "Скажи портье, чтобы принес кофе", - сказал Каз, кряхтя и пытаясь сесть.
  
   "Я буду, пока он не наденет немецкую форму", - сказал я. Снаружи послышались приглушенные голоса, когда дверь в вагон открылась. Шаги раздались ближе, за ними последовал резкий стук по фальшивой стене. Она открылась, и рабочий в синем комбинезоне поднес палец к губам. Я последовал за ним, сжимая свой чемодан и моргая от утреннего света. Снаружи товарного вагона ждал хорошо одетый джентльмен в черном пальто и начищенных ботинках. Он был не в ладах с рабочими, которые стояли поодаль, готовые разгружать поезд, но они, казалось, терпеливо ждали его. Он прикоснулся к своей фетровой шляпе с короткими полями и наклонил голову, когда мы спрыгнули вниз, слегка отдав нам честь.
  
   "Отцы Бойл и Далакис, я так понимаю", - сказал он, его английский акцент звучал отточенно, но под ним скрывался намек на кокни. "Добро пожаловать в Ватикан. Меня зовут Джон Мэй".
  
   "Я Бойл", - сказал я, пожимая ему руку. У него были живые глаза, которые одновременно наблюдали за нами и за всем остальным. Его кустистые брови возвышались над высокими скулами, и он напомнил мне нескольких ловких хулиганов, которых я знал в Бостоне, тем, как уверенно он руководил этой контрабандной операцией. "Мы в Ватикане? Нейтральная территория?"
  
   "Действительно. С тех пор, как ты прошел сквозь эту стену ". Он указал на железную дверь, которая была плотно закрыта в стене позади нас. Мы были между поездом и железнодорожной станцией, и когда я поднял глаза, купол собора Святого Петра вырисовывался высоко за станцией. "Вы оба немного потрепаны, не так ли?"
  
   Мы были. Сажа и засохшая кровь покрывали наши черные сутаны, вероятно, необычную одежду в этих стенах. Мэй торопливо переговорил с рабочими, снимая пальто. Он отдал его мне, и для Каза появилось другое пальто, значительно более поношенное.
  
   "Надень это и оставь чемоданы. Они будут доставлены позже. Следуйте за мной, но на расстоянии, примерно в двенадцати шагах. Постарайся выглядеть созерцательным".
  
   "К чему такая секретность?" Я спросил. "Разве мы здесь не в безопасности?"
  
   "Безопасность относительна", - сказала Мэй. "Мы должны пройти мимо штаба жандармерии, и я не хочу привлекать к себе внимание. Поверь мне, мы будем целы и невредимы в кратчайшие сроки ".
  
   "Я думал, что мы были", - сказал Каз. Мэй проигнорировала его и ушла. Мы последовали за ней, оставив наши чемоданы позади, следуя за нашим таинственным проводником.
  
   Созерцательный подход был жестким. Мы были в Риме, в тылу врага, нас тайно ввезли в нейтральный анклав. Собор Святого Петра возвышался над горизонтом, и, хотя стояла зима, сады и дорожки были зелеными и ухоженными, кипарисы и кедры образовывали фон, который смягчал суровую реальность стены и окружал это крошечное поместье. Я старался не таращиться, как деревенщина, и остался позади Мэй, оглядываясь по сторонам в поисках того, кто обращает на нас внимание.
  
   Мэй повернул голову и посмотрел на здание справа от нас. Это было пять этажей из мягкого бежевого известняка, с желто-белым флагом Ватикана, развевающимся над главной дверью. Люди в синей форме приходили и уходили, ватиканские жандармы. Я не знал, должны ли мы беспокоиться обо всех них или только об их боссе, Солетто, но Мэй, казалось, держалась подальше от всей толпы. Поэтому я склонил голову и сложил руки, вознося краткую молитву святому Михаилу, покровителю полицейских, прося его занять местных копов, пока мы разберемся с делами.
  
   Мы прошли через официальный сад и оказались перед длинным узким зданием, гораздо более причудливым, чем полицейское управление. Мраморные ступени вели к главному входу с двумя крыльями по обе стороны. Но Мэй не направилась к входной двери, по бокам которой стояли по стойке "смирно" два жандарма. Он пошел по садовой дорожке, которая вела к задней части здания, и направился к боковой двери, которую он отпер, сверившись с тяжелой связкой ключей.
  
   "Куда мы направляемся?" Спросил я, когда мы были одни на лестнице с Мэй.
  
   "Повидаться с Робертом Брэкеттом из американской делегации в Ватикане. Это здание является правительственным, где размещено большинство основных делегаций. Мистер Брэкетт ждал вас ".
  
   "Ты работаешь на него?" - Спросил Каз.
  
   "Боже мой, нет. Я работаю на британского посла, сэра Д'Арси. Вот мы и пришли, " сказал он, останавливаясь у двери и осторожно стуча, прежде чем открыть ее. "Я скоро вернусь, чтобы забрать тебя".
  
   "Где ты...?" Но дверь закрылась прежде, чем я успел закончить, и мы остались одни в хорошо обставленной гостиной. Она была маленькой, но ее высокие окна выходили на изящные сады внизу. Ковер под ногами был плюшевым и мягким. Я чувствовал себя не в своей тарелке в своей грязной одежде.
  
   Открылась внутренняя дверь, и вошла горничная с серебряным подносом, аромат кофе развеял все опасения по поводу моего наряда. Она поставила поднос и спросила на очень хорошем английском, может ли она взять наши пальто. Ей потребовалась всего секунда, чтобы скрыть удивление, когда она увидела состояние нашей одежды, а затем вести себя так, как будто растрепанные, окровавленные священники приходили навестить нас каждое утро.
  
   "А, вот и ты. Роберт Брэкетт, к вашим услугам". Брэкетт был седеющим на висках, высоким и немного сутуловатым, как будто его рост начал работать против него в среднем возрасте. Ему нужно было подстричься, а его костюм-тройка был поношенным, блестящим на коленях и с торчащими по швам нитками. Мы представились, и он рассеянно кивнул, как будто имена были докучливыми.
  
   "Вы американский посол?" - Спросил Каз, пока Брэкетт наливал кофе.
  
   "В Ватикане нет американского посла", - сказал Брэкетт, жестом приглашая нас сесть. "РУЗВЕЛЬТУ пришлось довольствоваться личным посланником при Папе Римском, когда Конгресс разозлился по поводу официального представителя. Они сказали, что речь идет об отделении церкви от государства, но на самом деле это был антикатолический уклон. Итак, президент отправил личного посланника, который не остался поблизости, когда была объявлена война, а остальной персонал был приговорен к длительному заключению в этой позолоченной клетке ".
  
   "Звучит не слишком радостно по этому поводу", - сказала я, смакуя горячий кофе.
  
   "Какой прекрасный вид из окна", - сказал Брэкетт. "Но попробуй смотреть на это более восьмисот дней". Он нахмурился, невольно вглядываясь в открывшийся вид.
  
   "Есть места и похуже для ведения войны", - сказал я.
  
   "Абсолютно. Но это ничего не меняет; это только заставляет чувствовать себя смутно виноватым за обиду. Расскажи мне, как прошла твоя поездка?"
  
   "Насыщенная событиями, долгая и неудобная", - сказал я. "Итак, ты здесь главный?"
  
   "Отец Бойл, " сказал Брэкетт, саркастически подчеркнув титул, " вам придется изучить обычаи Ватикана. Много формальных светских бесед. Здесь долгий путь к истине, спрашиваете ли вы о времени суток или о мнении по дипломатическому вопросу ".
  
   "Точка зрения принята. Обычно я любительница поболтать, но прямо сейчас давайте перейдем к делу. Кто ты, и знаешь ли ты, почему мы здесь?"
  
   "Я знаю, почему ты здесь, хотя ты, вероятно, не знаешь всей истории. Что касается меня, я всего лишь заместитель обвиняемого по делам. Моя работа - присматривать за вами и следить, чтобы вы не сделали ничего, что могло бы поставить под угрозу нейтралитет Ватикана и американские интересы ".
  
   "Видишь, ты прекрасно можешь пропустить светскую беседу", - сказал я. "Какую часть истории мы не знаем?"
  
   "Как ты думаешь, почему ты здесь?"
  
   "Нам сказали, что монсеньор Корриган был двоюродным братом епископа Нью-Йоркского Финча, который дружит с президентом Рузвельтом. Епископ потребовал кое-каких услуг, чтобы выяснить, кто зарезал его родственников, и этого было достаточно, чтобы доставить нас туда, где мы находимся ".
  
   "Это прекрасная история", - сказал Брэкетт, вытаскивая трубку и раскуривая ее, как это делают курильщики трубки. "Части могут даже быть правдой. Чего не хватает, так это одного ключевого факта ". Он утрамбовал табак и зажег спичку, раздувая щеки, как пара мехов.
  
   "Да?" - Сказал Каз, когда Брэкетт наконец бросил спичку в пепельницу.
  
   "Это Донован послал тебя сюда. Уильям Донован, сам глава Управления стратегических служб. Я не знаю о Корриган и Финче, но я знаю, что Донован и Корриган вместе посещали юридическую школу Колумбийского университета. Они были близкими друзьями, тогда и сейчас ".
  
   "Ты уверен в этом?" - Спросил Каз.
  
   "Чертовски уверен. Я был на год впереди них. Мы с монсеньором довольно часто говорили о старых временах."
  
   "Он говорил о Доноване?" Я сказал. Новости Брэкетта имели смысл, учитывая то, что Гамильтон рассказал нам об участии Дикого Билла.
  
   "Никогда", - сказал Брэкетт, хмуро глядя на трубку, которая погасла. "Его молчание сказало мне, что он все еще поддерживал с ним контакт, так или иначе. Так что забудьте о Рузвельте и добром епископе. Ты здесь, потому что Дикий Билл Донован хотел, чтобы ты был здесь. И это может быть довольно опасно".
  
   "Опасен для кого?" - Спросил Каз.
  
   "Папа римский, напрямую, и военные действия, косвенно. Последнее, что нам нужно, это чтобы УСС разгуливало на свободе в Ватикане. Если нацисты поймут, у них будет идеальный предлог для вторжения, которое займет около двух минут. Они бы заявили, что защищали Папу Римского или были вынуждены к этому из-за присутствия вражеских агентов ".
  
   "Мы не ОСС", - сказал я.
  
   "Скажи это нацистам, когда они войдут сюда маршем. Ты выполняешь приказ Донована. Так что не высовывайся, чертовски не высовывайся ".
  
   "Что твой босс говорит обо всем этом? Чувствует ли он то же самое?"
  
   "Он проинструктировал меня держать вас обоих на расстоянии вытянутой руки от него. Он не хочет встречаться с тобой или иметь с тобой что-либо общее, на случай, если ему понадобится отрицать твое присутствие здесь ".
  
   "Замечательно. В любом случае, кто именно послал за нами?"
  
   "Без понятия", - сказал Брэкетт, дергая за нитку на рукаве своего пальто. "Но я бы поспорил, что половина Ватикана знает, что ты здесь".
  
   "Почему ты так говоришь?"
  
   "Ватикан похож на маленький городок, наполненный людьми, чувствующими нюансы. Они замечают все. Плюс, у вас десятки дипломатов и их семей, ютящихся на этих сотнях чертовых акров. Все страны, которые объявили войну Италии и Германии, от Франции до самой маленькой южноамериканской жестяной диктатуры. Секретари, жены, дети, слуги. Люди, которые привыкли к римским кафе и изысканным ресторанам, опере, винодельческой стране. Все заперты в городе, не совсем известном своей ночной жизнью. Как ты думаешь, что они делают? Они гуляют по садам, наблюдают друг за другом и сплетничают".
  
   "Кто-нибудь когда-нибудь уходит?"
  
   "Немцы охраняют границу вдоль входа в собор Святого Павла. Есть белая линия, которую они патрулируют. Поклоняющиеся могут приходить и уходить, и иногда люди сливаются с толпой. Но если их обнаружат, это означает интернирование в менее приятной обстановке ".
  
   "А как насчет того, чтобы перелезть через стену?" - Спросил Каз.
  
   "Это было сделано, я уверен, но я думаю, что большинство обратилось внутрь. У нас приличная еда, а за деньги можно купить хорошую выпивку на черном рынке. С течением времени очарование внешнего мира, связанный со всем этим риск уменьшаются. И из-за нехватки продовольствия общество кафе уже не то, что раньше. Люди приспособились. Изменился". Брэкетт замолчал, его взгляд блуждал по садам, и я задалась вопросом, какие изменения он пережил.
  
   "Как вы думаете, кто убил отца Корригана?" Я спросил, чтобы вывести его из грез наяву.
  
   "Это монсеньор Корриган", - сказал он, выпрямляясь, его лицо покраснело. Какие мысли вызвали в воображении смущение? "Вы не называете монсеньора тем же, чем назвали бы обычного священника".
  
   "Вы и монсеньор были друзьями?" - Спросил Каз.
  
   "Конечно, мы были. Среди Римской курии не так уж много американцев, и мы оба наслаждались сменой обстановки в наших соответствующих профессиях ".
  
   "Я был служкой при алтаре, мистер Брэкетт, но на этом мои знания о церковной структуре заканчиваются. Что именно представляет собой Курия?"
  
   "Административный аппарат Церкви в Риме, - сказал Каз, - он включает в себя международные отношения и все конгрегации, да?"
  
   "Правильно", - сказал Брэкетт, и его голос звучал более уверенно, разговаривая с Казом. Большинство людей так и сделали, вот почему мы такая хорошая команда. "Святой престол - это, по сути, то же самое, что и Ватикан, - имеет своего собственного государственного секретаря, который управляет от имени Папы. Существует отдельная структура для города-государства Ватикан. Полицейские и военные функции, что-то в этом роде ".
  
   "Были ли у монсеньора Корригана какие-либо стычки с Фильберто Солетто, главой полиции?" Я спросил.
  
   "Soletto? Нет, зачем ему это?"
  
   "Не знаю", - сказал я. "Вот почему я спросил. Как насчет тебя? Ты знаешь Солетто?"
  
   "Это место занимает сто восемь акров. Она занимает менее одной пятой квадратной мили. Его офис в двух шагах отсюда. Конечно, я знаю Солетто. Как я мог не?" Брэкетт скрестил ноги, теребя складку на брюках. Подошва его ботинка была изношена, и я мог видеть, где были заштопаны его носки. Очевидно, это была жизнь, полная благородных лишений.
  
   "Как продвигается его расследование?"
  
   "Он решил, что Корригана убил еврей в бегах. Не спрашивай меня почему, но он зациклился на этой идее ".
  
   "Может быть, потому что кто-то могущественный сказал ему быть таким?"
  
   "Это должен быть, по крайней мере, кардинал. Я сомневаюсь в этом".
  
   "О да, эти парни добились своего, будучи милыми и нежными, я и забыл".
  
   "Послушай, Бойл, такого рода разговоры здесь не пройдут, какими бы правдивыми они ни были", - сказал Брэкетт, посасывая трубку. Табак пах плохо, резко, со слабым запахом горящих листьев.
  
   "Там, в Бостоне, вы знаете, какое прозвище у архиепископа О'Коннелла?" Я спросил.
  
   "На самом деле, я знаю. Политики называют его номером один, последнее, что я слышал. Вы правы, политика здесь может быть голой, но все делается тихо, прикрываясь цветистыми выражениями и кружевными одеяниями. Не предполагайте о причастности к убийству без доказательств и подумайте об этом, даже если у вас есть доказательства. Так ты останешься в стороне от неприятностей ". Голос опыта?
  
   "Был ли у Солетто конкретный подозреваемый, или это был какой-нибудь еврей в бегах?" Я спросил.
  
   "О, он поймал этого парня", - сказал Брэкетт. "Нашли его прячущимся где-то в колоннадах Бернини. По-моему, на его пальто была кровь."
  
   "Где он сейчас?"
  
   "Передан итальянской полиции. Скорее всего, к настоящему времени мертв ".
  
   "Я понятия не имел, что Ватикан - такое опасное место", - сказал Каз, поощряя Брэкетта сказать больше.
  
   "Это было для монсеньора Корригана", - сказал Брэкетт. "Он был не из тех, кто уклоняется от вещей".
  
   Вошла горничная с подносом, на котором были хлеб, масло, джем и сыр, и поставила его рядом с кофе. Пока она расставляла посуду, Брэкетт молча смотрел в окно, снова раскуривая трубку. Сам по себе не опасный человек. Он жестом предложил нам помочь самим себе, и я не колебался.
  
   "Какого рода вещи?" Спросила я, хватая тарелку.
  
   "Некоторые священники выполняют свою работу, у других есть призвание. У Корригана было призвание. Думаю, можно сказать, что он не позволил здравому смыслу встать на пути помощи людям, даже если это было не его дело. Я всегда думал, что ему будет больше по душе работать в бесплатной столовой, потирая локти с бродягами ".
  
   "Он был адвокатом в Святой канцелярии", - сказал Каз. "Как он попал в беду, помогая людям?"
  
   "У вас, без сомнения, был опыт общения с адвокатами", - сказал Брэкетт, позволив себе легкую улыбку. "В прошлом году он добровольно отправился на миссию в лагеря для военнопленных. Итальянские и немецкие лагеря на севере. В основном британские заключенные. Они собирали письма для родственников, сотрудничали с Красным Крестом, доставляли одеяла и тому подобное ".
  
   "Похоже, он сделал то, что должен был сделать", - сказал я.
  
   "Возможно, но его и другого священника отозвали. Очевидно, они слишком усердно работали над этим. Епископ, ответственный за посещения, любил останавливаться в хороших отелях, возможно, посещать по одному лагерю в день, а затем приятно ужинать с хорошим местным вином. Корриган посещал два или три лагеря в день, затем возвращался в Рим, чтобы зачитать имена военнопленных по радио Ватикана ".
  
   "Он отправлял сообщения?"
  
   "Нет, только имена, чтобы семьи знали, где находятся их близкие. Может быть, он выставил епископа в плохом свете, или, может быть, нацистам не нравились выпуски новостей о заключенных. Кто-то оказал давление, Корриган получил пощечину и вернулся к своей юридической работе ".
  
   "Кто мог бы рассказать нам больше об этом?"
  
   "Другой монсеньор, имя Ренато Бруццоне, также в Священной канцелярии. Он и Корриган работали вместе и попали в одну и ту же переделку. Возможно, в этом что-то было, поскольку после капитуляции Италии лагеря военнопленных остались без охраны, многие британские заключенные прибыли сюда, направляясь прямиком на нейтральную территорию ", - сказал Брэкетт, нахмурившись, как будто он не одобрял. Нужно кормить больше ртов. "Также монсеньор О'Флаэрти из Священной канцелярии. Это неудачное оружие, вот это да. На твоем месте я бы держался от него подальше ".
  
   Я подавил желание сказать ему, что я был чертовски рад, что он не я. "Сбежавшим заключенным было предоставлено убежище?"
  
   "Да, но очень быстро швейцарской гвардии был отдан приказ запретить им въезд. Опять же, вопрос в том, чтобы не настраивать против себя немцев. Теперь они спокойно прогоняют их". Он произнес это так, как будто они оказывали услугу его союзникам и соотечественникам, ищущим убежища. Нищие на улице идут к нему.
  
   "Сколько человек проникло внутрь?"
  
   "Возможно, десятки. Это один из тех хорошо известных секретов, о которых никто не говорит ".
  
   "Из страха обидеть нашего врага", - сказал Каз.
  
   "Тебе не мешало бы помнить, что наш враг - это не враг нашего воинства. Поссоритесь с официальными лицами Ватикана, и вы можете оказаться выброшенными на улицы Рима ".
  
   "Да", - сказал Каз, бросив взгляд в окно и обратно на Брэкетта, который выпустил струйку дыма к потолку. "Действительно, ужасная судьба".
  
   "Арестовали ли немцы в последнее время кого-нибудь из священников?" Я спросил. "Или монахини?"
  
   "Не на территории Ватикана, нет. В Риме арестовывают, кого им заблагорассудится. Или застрелите их. Едва ли это то, за чем мы можем уследить из этих стен ".
  
   "Никаких слухов? Сплетни о пропавших священниках или монахинях?"
  
   Он нахмурился. "Пропал безвести? То есть убит?"
  
   "Нет, в смысле захвачен гестапо".
  
   "Вам придется навести справки в "Реджина Коэли", - сказал Брэкетт. "Ради тебя я надеюсь, что такой возможности не представится".
  
   "Спасибо за заботу", - сказал я. "Вы можете передать нам сообщение в дипломатической почте?"
  
   "Нет. Хотя нам разрешено использовать курьера Ватикана в Швейцарию, мы не можем отправлять никаких закодированных сообщений и ничего по военным вопросам. Немцы наверняка вторглись бы, если бы знали, что дипломатический курьер использовался союзниками для шпионажа ".
  
   "Ну, кто-то должен был отправить сообщение о Корригане, иначе нас бы здесь не было".
  
   "Вполне", - задумчиво сказал Брэкетт. "Но смерть американского гражданина, даже если у него также был паспорт Ватикана, была законным поводом для комментариев. Кто действовал на основании этой информации - это другой вопрос. В любом случае, ваша связь с УСС делает тем более важным, чтобы вы не нарушали нейтралитет наших хозяев ".
  
   "Мы можем как-нибудь поговорить с Солетто?"
  
   "Возможно, это неразумно или бесполезно, но я могу спросить. Он не совсем симпатизирует делу союзников, но это может измениться по мере приближения наших танков. Не будет слишком скорой для меня ".
  
   Мы поговорили еще немного, Брэкетт снова сказал нам, чтобы мы не трепали перья. Он сказал, что ему нужно посетить собрание, и мне стало интересно, что они будут обсуждать. Война? Или трудности с получением приличного табака? Он принес свои извинения и оставил нас ждать возвращения Джона Мэя. Мы съели остатки еды Брэкетта в надежде, что это даст ему почувствовать, что он вносит свой вклад в военные усилия.
  
   "Это был интересный разговор", - сказала я, слизывая остатки джема с пальцев. "Вы заметили, что он так и не ответил на мой вопрос, когда я спросил, кто, по его мнению, убил Корригана?"
  
   "Возможно, он счел это недипломатичным", - сказал Каз.
  
   "Восемьсот дней в пределах ста акров", - сказал я, когда встал, чтобы полюбоваться видом.
  
   "Некоторые пробыли в лагерях для военнопленных дольше", - сказал Каз. "И у них нет хорошеньких горничных, которые подают им кофе".
  
   "Был еще один интересный комментарий", - сказал я. "Он сказал, что чувствовал себя виноватым".
  
   "Отчасти виновен", - поправил меня Каз.
  
   "Еще интереснее", - сказал я. "Он не мог полностью признаться в этом даже самому себе. У меня такое чувство, что не потребуется много усилий, чтобы подтолкнуть нашего мистера Брэкетта к краю ".
  
   "Я думаю, что он такой же изношенный, как и его костюм", - сказал Каз. "Было бы интересно потянуть за некоторые нити и посмотреть, что скрывается под ними".
  
  
   ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
  
  
   "Джентльмены, пожалуйста, следуйте за мной", - сказал Джон Мэй. Он вернулся с двумя новыми простыми черными пальто. Они были не такими милыми, как он, но он не произвел на меня впечатления человека, давшего обет бедности. Он вывел нас из Губернаторато в сады. Даже зимой территория была потрясающей. Густая зеленая трава, вечнозеленые растения, широколиственные растения и пальмы создавали ощущение тепла и покоя. Купол собора Святого Петра парил над пейзажем, как луна летней ночью. Мы проехали мимо простого двухэтажного дома, стоявшего среди лужаек, как маленький драгоценный камень, такой странный в своей повседневной простоте. Жилистый седовласый мужчина с густыми усами оперся на грабли и приветственно кивнул Мэй.
  
   "Спасибо, Пьетро", - сказала Мэй в ответ. "Ватиканский садовник. Извините меня, я должен перекинуться с ним парой слов".
  
   Каз и я восхищались садами, пока Мэй разговаривала с Пьетро. От клумб поднимался запах свежего навоза. Пальмы шелестели своими листьями на легком ветерке. Восемьсот дней - долгий срок, но это лучше любой тюрьмы, в которой мне когда-либо приходилось остывать.
  
   "Пьетро - счастливый человек", - сказал Каз. "Он живет в красоте, за которой ухаживает собственными руками, и может уйти, когда пожелает".
  
   "И у него красивая жена", - сказала я, наблюдая, как раздвигаются занавески на верхнем этаже, прямо под оранжевой черепичной крышей. Кружева уступили место каскаду темных волос, большим карим глазам и прозрачной коже. Она заметила, что мы смотрим, и поспешно задернула занавески.
  
   "Или дочь", - сказал Каз, улыбаясь. "Возможно, я вернусь, чтобы спросить его, как он поддерживает цветение бугенвиллеи".
  
   "Остерегайся дочери фермера", - сказал я и заметил недоуменный взгляд на лице Каза. Мне придется объяснить это ему позже.
  
   Пьетро полез в тачку и дал Мэй джутовый мешок. Мэй огляделся вокруг, прежде чем сунуть руку в карман, а затем пожал руку Пьетро, когда тот уходил.
  
   "Отличный парень, Пьетро. У него есть двоюродный брат с фермой в Черкето, привозит навоз для садов ", - сказала Мэй.
  
   "Это не то, что у тебя в сумке, не так ли?" Сказал я, втягивая носом воздух.
  
   "Вряд ли", - сказала Мэй. "В тележке для навоза есть фальшивое дно. Немцы не беспокоят старого фермера тележкой, полной спелого коровьего помета, так что это отличный способ привезти еду. Сегодня отличный кусок баранины с картофелем, морковью и сыром пекорино".
  
   "К чему все эти хлопоты?" Я спросил. "Поезд, на котором мы приехали, был полон еды".
  
   "Трех товарных вагонов с припасами здесь не хватит и на неделю. Тысячи людей зависят от того, чтобы Святой Престол их кормил. Все должно быть доставлено - вода, электричество, еда и топливо. Единственный естественный ресурс здесь - молитва, а это мало помогает наполнить желудок. Еда, которую привозят поездом, - это основные продукты, и сэру Д'Арси требуется, чтобы уровень питания соответствовал его статусу здесь ".
  
   "Значит, ты торгуешь на черном рынке", - сказал Каз.
  
   "Пожалуйста, такой ужасный термин. Я предпочитаю думать об этом как об устранении посредников. Гораздо эффективнее покупать продукты напрямую у фермера, который их выращивает, ты так не думаешь?"
  
   "Это звучит разумно", - сказал Каз. "Пьетро и его жене, без сомнения, понравятся свежие блюда от его кузена".
  
   "Его жена умерла в прошлом году. В эти дни он держится особняком. У него есть несколько работников, которые работают в садах, но они здесь не живут. Он хороший парень, но застенчивый, любит, когда его оставляют в покое. Его двоюродный брат неплохо нас обеспечивает. Я надеюсь, ты не будешь разочарован".
  
   "Что ты имеешь в виду?" Спросила я, когда мы с Казом обменялись приподнятыми бровями, оба мы думали, что у Пьетро были веские причины ценить свое уединение.
  
   "Сегодня вечером ты будешь ужинать с сэром Д'Арси", - сказала Мэй, когда мы оставили сады позади и подошли к длинному узкому зданию высотой в три этажа, занимающему целый городской квартал. "Держись поближе ко мне, мы идем внутрь. Не беспокойся о немцах".
  
   Прежде чем я успел сказать ему, что всегда беспокоился о немцах, Мэй болтал с одним из полицейских Ватикана, охранявших боковой вход. Они пожали друг другу руки, и я заметил, как жандарм засовывает пачку сигарет в карман, прежде чем открыть дверь и пропустить нас внутрь.
  
   "Что именно вы делаете для британского посла?" Спросил Каз, явно впечатленный.
  
   "Я дворецкий сэра Д'Арси", - сказала Мэй, как будто это должно было быть очевидно.
  
   "Конечно", - сказал Каз, сказывалось его континентальное происхождение. В конце концов, он был бароном. "Это объясняет все, кроме того, почему именно ты встретил поезд".
  
   "Всему свое время, джентльмены", - сказала Мэй, открывая дверь в широкий проход. "Пожалуйста, без английского какое-то время".
  
   Мы вышли в коридор, сводчатые потолки которого сверкали сусальным золотом и ярко раскрашенными украшениями. Ближе к земле цвета были более серо-зелеными, когда немецкие солдаты проходили мимо нас, изучая фрески, украшавшие стены. Карты. Все это были карты Средиземноморья. Италия, Сицилия, Северная Африка. Средневековые карты, но на них были показаны те же земли и морские пути, за которые мы сражались. Не в первый раз, я видел.
  
   Я прошел мимо двух немцев, указывающих на карту Сицилии, окруженную кобальтово-синими водами и линейными кораблями на всех парусах. Их пальцы прочертили линии в воздухе, и я понял, что они говорили о своих днях на Сицилии, намечая свой отход через Мессинский пролив. Стреляли ли мы друг в друга? Я убил кого-то из их приятелей, или они моих? На данный момент они были туристами, безоружными, не на службе. У меня было странное желание присоединиться к ним, провести пальцем вдоль побережья, вглубь страны, и посмотреть, пересекаются ли наши линии.
  
   "Padre, bitte?" Сказал один из них, поднимая камеру в знак всеобщей просьбы сфотографироваться. Я кивнул, стараясь выглядеть безмятежным. Они вдвоем позировали перед фреской Сицилии, обняв друг друга за плечи. Я сделал снимок, надеясь, что кто-нибудь из них однажды сможет показать этот снимок своим внукам.
  
   Мэй бросил на меня взгляд, и я догнал его. Я не видел никаких причин для беспокойства в этих стенах, особенно от пары рядовых, глазеющих на произведения искусства. Мы вышли из здания музея и пошли по проезжей части, мимо круглой башни, которая выглядела так, словно принадлежала замку. Мэй провела нас под аркой в узкой стене, и тогда мы оказались там.
  
   Площадь Святого Петра. Площадь окружали великолепные колоннады, с одной стороны открывался вид на реку Тибр, а с другой - на фасад собора Святого Петра. Между ними на камнях была нарисована белая линия, обозначающая границу между нейтральным Ватиканом и оккупированным Римом. Немецкие десантники охраняли строй, их глаза искали тех, кто приближался. Эти парни не были свободны от дежурства. В шлемах и до зубов вооруженные, они остановили и допросили нескольких человек, приближавшихся к площади, в конце концов пропустив их всех. Я заметил, что люди легко выходили; под пристальным вниманием оказывались те, кто хотел войти.
  
   "Я подумала, что вы, возможно, захотите увидеть место преступления", - сказала Мэй. "А также будьте осторожны, не подходите слишком близко к черте. Я бы не стал сбрасывать со счетов, что придурки могут схватить парня, если он окажется на расстоянии вытянутой руки ".
  
   "Хорошо, отведи нас на порог Смерти", - сказал я, чувствуя себя немного мелодраматично, когда произносил это.
  
   Портик был отделан сияющим белым мрамором, пол инкрустирован гербами пап, которые имели влияние, чтобы получить высшую оценку. Три центральные двери были бронзовыми, по бокам от них находились две простые дубовые двери, Дверь Смерти в дальнем левом углу.
  
   "Его нашли здесь", - сказала Мэй. "На верхней ступеньке у основания двери. Швейцарский охранник, который наткнулся на него, сначала подумал, что он сбежавший военнопленный или беженец, спящий под прикрытием портика. Когда он подошел достаточно близко, он увидел сутану. И кровь."
  
   "Было ли найдено оружие?"
  
   "Нет. Солетто обыскал мусорные баки, но ничего не обнаружил. Он был уверен, что нашел своего человека, поэтому поиски были нерешительными ".
  
   "Нам сказали, что Корриган был ранен ножом между ребер", - сказал Каз. "Это в чем дело?"
  
   "Ну, да, в некотором смысле", - сказала Мэй. "Ему нанесли несколько ножевых ранений. Убийца, наконец, всадил один из них в сердце ".
  
   "Откуда ты все это знаешь?" Я спросил.
  
   "У меня есть друзья среди швейцарской гвардии. Время от времени я оказываю им услуги, и они отплачивают за доброту. Сэр Д'Арси любит быть хорошо информированным".
  
   "Долг любого хорошего дворецкого", - сказал Каз.
  
   "Человек стремится понравиться", - сказал Мэй, на короткую секунду проявив свое озорство.
  
   "Нам нужно вернуться сегодня вечером, чтобы получить представление о сцене, когда его ударили ножом", - сказал я.
  
   "Кромешная тьма", - сказала Мэй. "Ночью Ватикан затемнен, как и весь остальной Рим".
  
   "Если Корриган добровольно пришел сюда, " сказал Каз, стоя на мраморных ступенях, ведущих к двери, - то для того, чтобы тайно встретиться с кем-то в самом дальнем, самом темном углу площади".
  
   "Я приведу тебя сюда после наступления темноты, но давай двигаться дальше сейчас. Там не на что смотреть, и это только привлечет внимание". Он провел нас через колоннаду слева от портика и поднял руку. "Мы направляемся к тому зданию, через площадь Святого Уффицио. Нам нужно пересечь немного открытой местности ".
  
   Он указал на белую линию, которая проходила вдоль основания колоннады и пересекала дорогу, ведущую на площадь. Группа монахов направилась к нам, а две монахини - в другом направлении. Два немецких десантника наблюдали за ними со скучающим выражением лица.
  
   "Это выглядит безопасным", - сказал я, пытаясь убедить себя.
  
   "Это так", - сказала Мэй. "Мы пошли длинным обходным путем, чтобы я мог показать тебе дверь и заодно избежать Солетто. Это было бы в нескольких минутах ходьбы от Губернаторато. Но, как вы можете видеть, люди переходят здесь дорогу в обычном порядке. Их не остановишь, если они явно пересекают площадь. Выгляди так, как будто ты принадлежишь этому месту ".
  
   Я сложил руки в созерцательной молитве и последовал. Десантники закурили сигареты и проигнорировали нас.
  
   "Вот где ты останешься", - сказала Мэй минуту спустя. "Немецкий колледж, но не волнуйся из-за названия. Монахини, которые управляют этим местом, - немки, но вполне лояльны папе римскому. Он использовался для размещения немецких священников и семинаристов, которые ездили в Святой Престол, но, как вы можете себе представить, это движение немного сократилось. Одну минуту, пожалуйста". С этими словами он подошел к ватиканскому жандарму, который стоял у главного входа. Они пожали друг другу руки, немного поболтали, а затем перед нами открылась дверь, жандарм поклонился, как швейцар в "Копли Плаза".
  
   "Зачем охранник у двери?" Спросила я, когда мы вошли внутрь.
  
   "Этот район на самом деле находится на территории Италии. Колледж был построен у старой стены, обозначающей границу Святого Престола. Это общественная улица, но колледж имеет экстерриториальный статус и внутри считается суверенной территорией Ватикана. Охрана здесь для того, чтобы не пускать публику, а не для того, чтобы шпионить за вами ".
  
   "Сложная юрисдикция", - сказал я. "Будем надеяться, что здесь не найдут тел".
  
   "Действительно", - сказал Мэй, приподняв свои кустистые брови, как будто это было реальной проблемой. Он провел нас в маленькую комнату, чистую, но по-спартански обставленную. Кровати у каждой боковой стены, стол и стулья между ними. Умывальник с кувшином воды довершал сцену.
  
   "Ваши сумки, джентльмены", - сказала Мэй, указывая на чемоданы на каждой кровати. Рядом с ними лежал чистый комплект одежды, сутаны, целых девять ярдов. "На всякий случай к одежде прилагаются ярлыки римского портного".
  
   "Ты потрясающая, Мэй", - сказал я. "Спасибо тебе".
  
   "Это ничто. Я сожалею, что горячей воды и тепла не хватает. Дальше по коридору есть ванная комната, в лучшем случае с хорошим запасом теплой воды. Его Святейшество постановил, что этой зимой все здания Ватикана останутся без отопления, поскольку в Риме очень мало топлива. Он не хочет, чтобы люди думали, что мы живем здесь в роскоши ".
  
   "Сейчас февраль, черт возьми. Вы имеете в виду, что в Ватикане вообще нет топлива?"
  
   "Нет, в бункерах, спрятанных в садах, есть большой запас угля. Но к нему нельзя прикасаться, пока жители Рима не восстановят топливо. Теперь отдохни, и кто-нибудь доставит тебя в резиденцию сэра Д'Арси в восемь часов."
  
   "Жандарм снаружи в порядке, даже если он работает на Солетто?"
  
   "Он один из лучших. Вот почему он охраняет твою дверь. Отдохни и не волнуйся. Я представляю, каким трудным было ваше путешествие ".
  
   "Интересно", - сказал Каз после ухода Мэй. "Двое мужчин, Брэкетт и Мэй, при одинаковых обстоятельствах. Человек уходит внутрь себя, не смея рисковать. Другой, кажется, процветает, возвышаясь над ситуацией, в которой он оказался ".
  
   "Никогда не знаешь наверняка о парне", - сказал я. "До войны Брэкетт, вероятно, был большой шишкой, а Мэй - слугой. Война, даже если это не перестрелка, оказывает давление на всех. Некоторые могут это вынести, другие - нет. Предсказать невозможно ". Я посмотрел на Каза, который до войны был тощим студентом. Он, вероятно, никогда не думал, что подойдет к оружию или причинит кому-нибудь вред. Теперь он был убийцей со шрамом на лице - жилистым, осторожным и сильным.
  
   "Нет", - согласился Каз. "Жизнь странная штука, Билли. Вот почему я стал ценить это ".
  
  
   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
  
  
   Мы вымылись, переоделись и стали ждать. Наше окно выходило на небольшое, ухоженное кладбище, окруженное кирпичной стеной и украшенное кипарисами и пальмами. Это был немецкий колледж, поэтому я подумал, что он был заполнен мертвыми немцами, как и большая часть Италии.
  
   "Мы сделали это, Каз", - сказал я, думая о том, как близко мы подошли к неправильной стороне травы. "Были времена, когда я не был уверен, что у нас получится".
  
   "Ты теперь священник, Билли, у тебя должна быть вера", - сказал Каз, поправляя свою новую сутану. Каз умудрялся хорошо носить все, что угодно, включая эти священнические одеяния длиной до щиколоток.
  
   "Фейт было легче там, в Бостоне".
  
   "Когда ты был мальчиком из церковного хора?"
  
   "Да. И когда не было войны, пожиравшей половину мира. Тогда у всего было свое место, понимаешь? Церковь по воскресеньям, приношу свечи, каждую неделю, как по маслу. Казалось, так будет всегда. Безопасная, предсказуемая".
  
   "Я думаю, церковь хочет, чтобы вы верили в нечто большее, чем ритуал", - сказал Каз. "Хотя им, конечно, это нравится".
  
   "Я знаю", - сказала я, садясь на свою кровать и задирая ноги. "Это все смерть, разрушение и страх, которые делают это трудным. Трудно представить, что все это - часть Божьего плана ". Страх был самым большим для меня. Страх смерти, страх увечий, страх за Диану. От этого было трудно избавиться. Разрушенные здания можно восстановить, лучше, чем новые, но не сердце и душу после того, как их поглотил страх.
  
   "Вот почему они придумали идею веры", - сказал Каз. "Она отвечает на все вопросы, ничего не выдавая. Умный."
  
   "Ты сам не силен в вере, не так ли?" Я спросил.
  
   "Нет", - сказал Каз, глядя в окно. "Прах к праху, я думаю, это не более того".
  
   "Теперь я понимаю, почему у тебя была короткая карьера алтарного служки".
  
   "Да". Каз рассмеялся. "Мои мысли о теологии не приветствовались. Я также не предлагал, чтобы церковь раздавала все свои богатства бедным. И вот мы здесь, в самом Ватикане, окруженные огромным богатством и достаточным запасом угля. И все же мы продрогли до костей. Как я уже говорил, в жизни человек сталкивается со многими странными вещами."
  
   "Это как отдать последние обряды умирающему солдату. У него была церемония, но не отпущение грехов. У нас есть топливо, но нет тепла ".
  
   "Он мертв, Билли. Ты утешил его в последние минуты. Это все, что имеет значение. Священник или не священник, это не имеет значения".
  
   "Хотел бы я быть настолько уверен, Каз". Я опустил голову на подушку, закрыв глаза, как будто это могло остановить сомнения и вопросы.
  
   Я попытался обдумать то, что я знал об этом убийстве. Это не заняло много времени, и тяжелое одеяло усталости навалилось на меня, когда в моей голове проплыли смутные образы. Сны о горящих городах, мертвых солдатах, священниках в их развевающихся черных сутанах и резком, грохочущем шуме, который не прекращался.
  
   "Билли", - сказал Каз, встряхивая меня, чтобы разбудить. Я сбросила одеяло - Каз, должно быть, накинул его на меня - и встала, осознав, что шум был от того, что кто-то стучал в дверь. Я моргнул, чтобы проснуться, и заметил, что Каз что-то прячет в свой чемодан, прежде чем направиться к двери.
  
   "Добро пожаловать, отцы", - прогремел голос, как только Каз распахнул дверь. Акцент был итальянский, произношение точное, как будто он беспокоился о том, чтобы каждое слово было правильным. "Я монсеньор Ренато Бруццоне". Бруццоне сбросил плащ, под которым на нем была черная сутана с красной отделкой и пурпурным поясом, подчеркивающим его ранг монсеньора.
  
   "Монсеньор", - сказал я, не уверенный в том, как именно к нему обращаться. "Я отец Бойл, а это отец Далакис".
  
   "Да, да, но я знаю, что это не ваши настоящие имена. Неважно, я рад, что ты здесь ".
  
   У монсеньора Бруццоне была густая шевелюра черного цвета, и он неплохо начинал с пятичасовой тени. Он был выше меня, с широкими плечами и темными, твердыми глазами, которые изучали нас, наблюдая за замешательством на наших лицах.
  
   "Настоящие имена?" Сказал Каз, выражение отработанного недоумения исказило его лоб.
  
   "Ну же, джентльмены, я здесь, чтобы помочь. Садитесь, пожалуйста." Он указал на стол, как будто мы пришли к нему в гости. Ранг везде имеет свои привилегии. "Ваше прибытие было отмечено многими. Ватикан - маленькое место со множеством больших ушей и глаз. Так же, как и языки!" Он усмехнулся своей маленькой шутке, приподняв бровь, приглашая нас присоединиться к смеху.
  
   "Как вы отметили наше прибытие, монсеньор?" - Спросил Каз.
  
   "Некоторые из этих глаз и языков работают на меня. Полезно наблюдать за приходящими и уходящими здесь, особенно в этом здании ".
  
   "Почему это здание?" Я спросил.
  
   "Ты, конечно, знаешь?" Наши пустые взгляды ответили на его вопрос. "Это одно из двух зданий, где живут сбежавшие военнопленные союзников. Другая - казармы швейцарской гвардии. Забавно, не правда ли?"
  
   "Монсеньор, вы, безусловно, знаете больше, чем мы", - сказал я. "Но я знаю, что вы были коллегой монсеньора Эдварда Корригана. Вы пришли сюда, чтобы рассказать нам, что вам известно о его смерти?"
  
   "К сожалению, нет", - сказал он, поджав губы. Он порылся в кармане в поисках пачки сигарет и прикурил одну, его серебряная зажигалка была отполирована и поблескивала. Он предложил стаю нам обоим, и мы отказались. Это были Junos, немецкий бренд. "Это ужасно, но в такие времена подойдет любой табак. Нет, я не могу много рассказать вам об Эдварде, кроме того, что он был прекрасным человеком. Для него позор закончить таким образом ".
  
   "Мертв?"
  
   "Ну, да, но подвергнуться нападению со стороны того, кому он пытался помочь, это было ужасно".
  
   "Откуда вы знаете, что он пытался помочь человеку, который ударил его ножом?" - Спросил Каз.
  
   "Это логично. Он был евреем, которому негде было спрятаться. Должно быть, он избежал облавы на римских евреев в октябре прошлого года и был на пределе своих возможностей. Вы были бы удивлены, узнав, сколько беженцев мы здесь спрятали. Не только военнопленные, но и евреи, итальянские антифашисты и даже немецкие дезертиры. Должно быть, каким-то образом этот бедняга услышал об Эдварде и вступил с ним в контакт. Возможно, он запаниковал, возможно, он сошел с ума. Кто знает? С таким же успехом это мог быть я или монсеньор О'Флаэрти".
  
   "Кто знает?" Я спросил. "Где этот предполагаемый убийца?"
  
   "Итальянские власти забрали его. В рамках договора между Святым Престолом и правительством Италии площадь Святого Петра, хотя и является территорией Ватикана, находится под юридической юрисдикцией Рима из-за всех посетителей, которые сюда приезжают ".
  
   "И каковы шансы на то, что еврей, переданный фашистским властям, все еще жив?" - Спросил Каз.
  
   "Почти никакой, к сожалению, должен сказать. Нацисты отправили всех евреев в Риме в эти лагеря несколько месяцев назад. Если его не убили сразу, то отправили на север. Для них величайшим преступлением является религия его рождения. Они изверги, но ты это знаешь ".
  
   "В то время об этом не думали?" Я спросил.
  
   "Воистину, этого не могло быть. Комиссар Солетто, безусловно, профашист. Вы, должно быть, были предупреждены о нем. Но даже кто-то с противоположной точкой зрения должен был бы сделать то же самое. Латеранский договор, в котором изложены эти территориальные обязательства, довольно точен. Здесь даже точно указано, где заканчивается итальянская власть: у подножия ступеней, ведущих в базилику Святого Петра. Мы постоянно боремся за соблюдение наших прав в рамках договора, что означает, что Святой Престол придерживается точной буквы этого документа. Поступить иначе означало бы открыть возможность аннулирования ".
  
   "Что означало бы, что немцы захватят власть", - сказал Каз.
  
   "Да. Ты можешь себе представить? Его Святейшество вывезен в Третий рейх для собственной защиты или что-то в этом роде? Нет, этого нужно избежать любой ценой".
  
   "И все же вы прячете беглецов и беженцев здесь, на нейтральной территории", - сказал Каз.
  
   "Да, мы знаем. Поступить иначе было бы грехом. Это просто вопрос того, чтобы не быть пойманным! До сих пор у нас этого не было ".
  
   "Знает ли Папа Римский обо всем этом?" Я спросил.
  
   "Его Святейшество не говорил нам не действовать подобным образом, и мы знаем, что он открыл свою летнюю резиденцию в Кастель Гандольфо для беженцев независимо от религии. Поместье является территорией государства Ватикан, и многие еврейские беженцы нашли там убежище ".
  
   "Значит, у вас нет прямых приказов от Папы, но вы думаете, что он одобряет?" Сказал Каз.
  
   "Да. Он хороший друг монсеньора Хью О'Флаэрти, самого заметного из нас. Я был свидетелем того, как Его Святейшество смотрел на площадь из окон своего дворца, наблюдая, как Хью встречает сбежавших военнопленных и направляет их в безопасное место. Итак, пока Пий не скажет нам остановиться, мы продолжаем. У вас, американцев, есть поговорка, что что-то делается между кивком и подмигиванием, да?"
  
   "Это с подмигиванием и кивком", - сказал я. "Но я понимаю".
  
   "Подмигивание и кивок. Да, именно так мы поступаем. Хорошо".
  
   "Вы и монсеньоры Корриган и О'Флаэрти работали вместе, посещая лагеря для военнопленных?" Я сказал.
  
   "Мы делали, пока нас не отозвали. Для некоторых наша деятельность была слишком увлекательной".
  
   "Я слышал, ты выставил епископа в плохом свете?"
  
   "Отчасти, но настоящая причина заключалась в том, что мы были вовлечены в спасательные работы с еврейскими беженцами из Франции. Видите ли, Италия оккупировала часть южной Франции, и итальянские антиеврейские законы не были такими суровыми или так строго соблюдались, как французские законы Виши. Когда пал Муссолини и итальянская армия ушла из южной Франции, многие евреи последовали за ним в Италию, надеясь избежать депортации. Но у них не было документов, удостоверяющих личность, и мало денег. Архиепископ Генуи создал сеть для предоставления средств, убежища и документов. Его Святейшество послал деньги епископу, чтобы тот помог ".
  
   "Дай угадаю", - сказал я. "Ваша инспекционная поездка в лагерь военнопленных была прикрытием для этого".
  
   "Да, очень хорошо. Это было, но посещения лагерей тоже были важны. Многие военнопленные, бежавшие после падения Муссолини, помнили наши имена и пришли сюда в поисках убежища".
  
   "Что произошло в Генуе?" - Спросил Каз.
  
   "Мы стали слишком заметны. Гестапо начало допрашивать людей, с которыми мы вступали в контакт. Наши ватиканские паспорта защищали нас, но не других священнослужителей в Генуе. Итак, мы передали наши средства Делегации по оказанию помощи еврейским эмигрантам, подпольной группе, делающей хорошую работу, особенно с детьми ".
  
   "Знали ли гестапо о Корригане?" Спросила я, задаваясь вопросом, был ли это удар из мести.
  
   "Да, они допрашивали всех нас. Вежливо, конечно, учитывая наш дипломатический статус. Они сказали, что обеспокоены нашей безопасностью, учитывая еврейских и коммунистических бандитов, которые разгуливали на свободе. Обычная ложь, но мы поняли смысл ".
  
   "А как насчет здесь, в Риме?" - Спросил я, выуживая информацию о Диане. "Арестовывало ли гестапо священнослужителей?"
  
   "Отец Бойл, многие священники и монахини находятся во власти нацистов. О похищенных почти ничего не слышно ". Бруццоне закурил еще одну сигарету, щелчком выключив зажигалку, выпуская дым к потолку.
  
   "Если член духовенства будет взят под стражу, вас не проинформируют? Я имею в виду Ватикан."
  
   "Если у человека есть паспорт Ватикана, да. Но из тысяч священников, монахинь и монахинь в Риме это делают очень немногие. Если бы это не было доведено до сведения кардинала Мальоне - он государственный секретарь Святого Престола, - ничего нельзя было бы сделать. Даже тогда..." Закончил он красноречивым пожатием плеч. Кто должен знать?
  
   "Есть ли что-нибудь еще, что вы можете рассказать нам об отце Корригане?" - Спросил Каз.
  
   "Ничего, кроме историй о его доброте. Но утром я покажу тебе его комнату. Возможно, ты найдешь там что-нибудь, что поможет".
  
   "Разве Солетто не приказал его обыскать?" Я спросил.
  
   "Нет, он считал, что в этом нет необходимости. Я запер ее и сохранил ключ. Никто не заходил с момента убийства. Я покажу тебе это завтра, но сейчас я провожу тебя на ужин с сэром Д'Арси. Чтобы быть уверенным, что вы не свернете не туда и не окажетесь в руках нацистов".
  
   "Вы хорошо информированы о наших планах", - сказал Каз.
  
   "Важно быть хорошо информированным. Это могло бы спасти твою жизнь ". Бруццоне раздавил сигарету и встал, надевая плащ.
  
   "Нам нужно поговорить с Солетто или, по крайней мере, с офицером, ответственным за расследование", - сказал я. "Даже если он доносчик".
  
   "Тебе не мешало бы запомнить одну вещь: никому не доверяй, пока не узнаешь, на чьей они стороне, а затем держи свой совет при себе, если они настроены недружелюбно. Город-государство Ватикан может быть нейтральным, но подавляющее большинство живущих здесь - итальянцы. Многие приветствовали Муссолини и его фашистскую партию и были рады видеть их у власти вместо коммунистов. Некоторые желают, чтобы он вернулся, и надеются на победу Германии. Будь очень осторожен".
  
   "Стал бы кто-нибудь из них убивать за свое дело?" Я спросил.
  
   "У нас, духовенства, больше опыта мучеников, чем убийц. Но оба приветствуют смерть, не так ли? Следуй за мной".
  
   С этой радостной мыслью мы последовали за монсеньором на холодный вечерний воздух.
  
  
   ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
  
  
   "Сэр д'Арси Осборн, Чрезвычайный посланник и Полномочный министр при Святом Престоле", - нараспев произнес Мэй. Игривая улыбка исчезла. Одетый в темный костюм и белые перчатки, он слегка поклонился, представляя нас.
  
   "Сэр Д'Арси", - сказал Каз, которому больше нравились обычаи высшего класса, чем мне. "Спасибо, что пригласили нас".
  
   "Ах, отец Далакис, я полагаю, судя по акценту. И отец Бойл. Добро пожаловать". Мы пожали руки всем вокруг. Мэй исчезла, чтобы заняться разделкой мяса, пока Д'Арси вел нас в столовую. Бруццоне доставил нас в хоспис Санта-Марта, расположенный в нескольких минутах ходьбы от наших палат, но за тридевять земель. Это было все равно что войти в элегантную лондонскую квартиру. Мебель была тяжелой и плюшевой, шторы плотными, а канделябры сверкающими. Там был портрет короля в рамке, но я думаю, что сам сэр Д'Арси заставил его почувствовать себя частичкой старой Англии. Его редеющие волосы были прекрасными и светлыми, его скулы высокими, а осанка идеальной. В отличие от костюма Брэкетта, костюм-тройка Д'Арси выглядел новым и хорошо сшитым. Его ботинки были начищены, и я готов поспорить, что на его носках не было дырок.
  
   "Прости меня, если я не спрашиваю о твоем путешествии", - сказал Д'Арси, когда мы сидели за столом, накрытым на четверых. "Я уверен, что это было ужасно, и что вы можете рассказать мне немного по соображениям безопасности".
  
   "Прав по обоим пунктам", - сказал я. "Говоря о безопасности, как ты думаешь, сколько людей знают, что мы здесь?"
  
   "Довольно много, но давайте обсудим все это после ужина. Скоро должен появиться еще один наш гость ".
  
   Вошла Мэй и налила нам вина. Д'Арси понюхал его и поднес к свету, как будто знал, что делает. Он попробовал ее и одобрительно кивнул Мэй. Я сделал глоток и понял, что это не то вино, которое я пил в Италии. Они, должно быть, прятали все хорошее в Риме.
  
   "Брунелло ди Монтальчино", - сказал Каз, его брови восхищенно приподнялись. "Превосходно".
  
   "И все более редкая", - сказал Д'Арси. "Немцы забирают все лучшие вина из Тосканы. Май творит чудеса, сохраняя запасы в нашем погребе ".
  
   "У него умная система доставки", - сказала я, затем сделала маленький глоток вина.
  
   "Я не знаю, как он это делает, и не хочу знать", - сказал Д'Арси. "Положение дипломатов союзников в Ватикане шаткое. Мы не должны делать ничего, что могло бы открыто угрожать нейтралитету Святого Престола. Это включает в себя черный рынок, контрабанду продуктов питания и сокрытие тех, кто скрывается от нацистов. Итак, я пью это прекрасное вино в счастливом неведении".
  
   "Левит говорит нам, что если человек согрешит по невежеству, то он заплатит за свой проступок овном без порока из своего стада", - прогремел голос из коридора. "Но я соглашусь на кусочек баранины, приготовленной на вашей кухне, сэр Д'Арси".
  
   "Монсеньор О'Флаэрти", - сказал Д'Арси, представляя нас.
  
   О'Флаэрти был одет в полный костюм монсеньора, но это не скрывало его живости. Он был высоким, широкоплечим, с густой шевелюрой, которая завивками спадала ему на лоб. Его улыбка была приятной, и он тепло пожал нам руки. Его лицо нельзя было назвать красивым, с крупным носом, тонкими губами и круглыми очками, придававшими ему совиный вид.
  
   "Отец Далакис", - сказал О'Флаэрти, занимая свое место. "Я прожил в этой части света достаточно долго, чтобы привыкнуть к акцентам. Ты, конечно, не румын. Уроженец Польши, я бы предположил. А вы, отец Бойл, янки, если я когда-либо слышал такое. Но я бы предположил, что твой дедушка был из старой сволочи. У тебя заметен акцент прямо на кончике языка, парень ".
  
   "Мой дедушка был родом из графства Роскоммон", - сказал я. "Последний из его семьи, кто пережил картофельную болезнь".
  
   "Ужасные времена", - сказал О'Флаэрти, медленно качая головой, а затем с готовностью улыбнулся Д'Арси. "Но из уважения к нашему хозяину-англичанину мы поговорим о других вещах. Политика и хорошая еда не сочетаются. Мой собственный дом находится в графстве Корк, где я рад, что моя семья в безопасности от этой войны ".
  
   Принесли еду, и пахла она намного лучше, чем армейская похлебка. В течение следующего часа мы пировали жареной бараниной, толстыми ломтиками пасты, приправленной сыром и черным перцем, зеленой фасолью и помидорами, и еще вином "Д'Арси". О'Флаэрти рассказывал истории о своих заданиях для Ватикана в Египте и Чехословакии перед войной. Они с Д'Арси говорили о гольфе, ирландец был отличным игроком.
  
   "Монсеньор еще и боксер", - сказал Д'Арси. "Возможно, вы хотели бы дать ему возможность сразиться с новым противником, отцом Бойлом. К настоящему времени он измотал большинство желающих ".
  
   "Не думаю, что я смог бы ударить священника, а тем более монсеньора", - сказал я.
  
   "Что заставляет тебя думать, что ты можешь бросить мне перчатку, мальчик? В любом случае, на ринге это просто один человек против другого. Ни белых воротничков, ни званий. Немного похоже на жизнь, а? Иногда ты должен оставить уверенность позади и выйти победителем". Он и Д'Арси обменялись взглядами, и англичанин встал.
  
   "Джентльмены, я должен откланяться. Я подумал, что будет лучше, если вы и монсеньор О'Флаэрти встретитесь и поговорите, чтобы избежать какой-либо путаницы в вашем расследовании. У него довольно активная организация, и ваши пути обязательно пересекутся. Ты можешь доверять ему во всем. Мэй скоро присоединится к тебе".
  
   "Посол, похоже, держит все на расстоянии вытянутой руки", - сказал Каз после ухода Д'Арси.
  
   "Не дайте себя одурачить", - сказал О'Флаэрти. "Когда я впервые пришел просить его о помощи, я подумал то же самое. Он сказал, что не хочет знать никаких подробностей, а затем позвал своего дворецкого. Я собирался выбежать, но задержался достаточно долго, чтобы встретиться с Джоном Мэем. Самый ловкий попрошайка, с которым вы когда-либо сталкивались. Сэр Д'Арси также снабжает нас большими суммами наличных, чтобы покупать еду и платить тем, кто укрывает наших людей. Публично он может правдиво сказать, что ничего не знает о нашей операции ".
  
   "Просто кто твой народ?" Я сказал. "Сбежавшие военнопленные?"
  
   "Таких много, в основном британцы, но сейчас довольно много американцев и немного других из стран Содружества. Даже несколько французских колониальных войск. Вот почему мы устроили этот небольшой званый ужин сегодня вечером, чтобы я мог проинформировать вас о ряде странных вещей, на которые вы могли наткнуться ".
  
   "Например?"
  
   "Мы разместили многих беглецов в Риме с семьями или в пустующих зданиях. Но сотни людей находятся в Ватикане. У папы есть ополчение, Палатинская гвардия, обычно набираемая из граждан Рима. Их ряды пополнились примерно тремя сотнями евреев, избежавших облавы в октябре. Они размещены в казармах швейцарской гвардии. У нас есть итальянские антифашисты, которые сбежали от нацистов и фашистской тайной полиции после падения Муссолини. Итальянские офицеры, которые сражались с немцами до бегства короля, и за головы которых теперь назначена награда. Обращенные евреи, которые думали, что они в безопасности, пока не начались облавы . Аристократы и дезертиры, у нас есть они все ".
  
   "Как ты их кормишь?" - Спросил Каз. "Ситуация с продовольствием кажется отчаянной".
  
   "Мы зависим от денег из многих источников - церкви, а также от ряда богатых сторонников. Мы покупаем на черном рынке, где Джон творит свою магию. Скажи мне, у тебя есть какие-нибудь предположения, когда союзники достигнут Рима? Освобождение - это то, что нам действительно нужно ".
  
   "Нет", - сказал я. "Линия вокруг Монте-Кассино все еще держится, и войска в Анцио окружены. Месяцы, я бы предположил."
  
   "Ах, это плохие новости. Ну, с этим мы ничего не можем поделать. Итак, чем я могу тебе помочь?"
  
   "У вас есть какие-нибудь предположения, почему был убит монсеньор Корриган?" Я спросил.
  
   "Если бы это произошло в Риме, за пределами этих стен, я мог бы заподозрить, что это как-то связано с другими его занятиями".
  
   "Какие другие действия?" Я спросил.
  
   "Ты не знаешь? Он был в контакте с УСС. Его кодовое имя было Руддер".
  
   "Иисус", - сказал я, принимая это.
  
   "Осторожно, мальчик. Лучше бы это была молитва к небесам. Мне не нравится слышать, как имя Господа произносят всуе".
  
   "Прости. Я читал отчеты Раддера, но понятия не имел, кто это был ".
  
   "В этом есть смысл", - сказал Каз. "Это более логичное объяснение того, почему нас послали сюда".
  
   "Вы знаете, кто были его контактами? У него было радио?" Я спросил.
  
   Раздался осторожный стук, и вошли двое слуг, чтобы убрать посуду. Один вернулся с кофе, но О'Флаэрти отмахнулся от него и налил сам.
  
   "Я знаю только, что где-то в городе есть группа радиосвязи", - сказал он. Кофейные чашки были из тонкого костяного фарфора. Кофе был настоящим, горячим и бодрящим. "Он уходил на день всякий раз, когда ему нужно было отправить сообщение. Они могут быть где угодно, рядом с Римом или за его пределами ".
  
   "Но он доверился тебе", - сказал я. "Он сказал тебе что-нибудь еще?"
  
   "Нет. Два месяца назад он сказал, что ему нужно ограничить свою деятельность с беглецами. Он сказал, что его другая работа делает ее слишком опасной, и если гестапо доберется до него, это может скомпрометировать всех нас. Он рассказал мне о кодовом имени на случай, если ему когда-нибудь понадобится передать мне сообщение, но он никогда им не пользовался ".
  
   "Значит, в течение последних двух месяцев он не был активен в вашей организации?"
  
   "Нет", - сказал О'Флаэрти. "Но мы бы виделись почти каждый день, в ходе обычной нашей работы. Мы были друзьями. Я ужасно скучаю по его обществу".
  
   "Монсеньор Бруццоне тоже? Он из вашей группы?" - Спросил Каз.
  
   "Да, так было с самого начала. Мы втроем были в первой инспекционной поездке по лагерям военнопленных на севере, в основном вокруг Генуи. Мы помогали тамошнему епископу с еврейскими беженцами, прибывшими из вишистской Франции. Бруццоне и Корриган работали в основном с ними, в то время как я сосредоточился на военнопленных ".
  
   "Это было, когда тебя отозвали", - сказал я.
  
   "Да", - сказал О'Флаэрти с усмешкой. "Я знаю, что иногда могу быть слишком восторженным. Один из моих многочисленных недостатков. Я выставил епископа, который был ответственным, в плохом свете. Но это продолжалось недолго. Монсеньор Монтини отправил нас обратно в Геную с деньгами и фальшивыми документами для беженцев".
  
   "Кто такой Монтини?"
  
   "Министр по обычным делам в Государственном секретариате Ватикана. Обычное значение означает, что он обладает юрисдикцией над делами внутри самого государства-города Ватикан. Но он любимец Его Святейшества и часто действует в областях, выходящих за рамки его мандата ".
  
   "Откуда взялись фальшивые документы?" Я спросил. "УСС?"
  
   "Строго говоря, они не были фальшивыми", - сказал О'Флаэрти. "Ватиканские паспорта, свидетельства о крещении, все отпечатано на официальной бумаге, любезно предоставленной типографией Ватикана".
  
   "Итак, у Корригана был доступ к наличным деньгам и документам, удостоверяющим личность", - сказал я. "Наличные Ватикана и УСС для беженцев, плюс документы. Заманчивая цель".
  
   "Ходить с толстыми пачками лир - обычное дело", - сказал О'Флаэрти. "Мы распределяем средства по всему Риму. Документы, да, они ценные. Правильные документы, удостоверяющие личность, - это сама жизнь. Но ограбить нас на любой глухой улице было бы проще простого. Зачем делать это на площади Святого Петра?"
  
   "В любом случае, еда - это валюта дня", - сказал Джон Мэй, входя в комнату с толстой папкой под мышкой. Он сел за стол на место, которое освободил Д'Арси, и налил себе кофе. Я не думал, что дворецкие обычно сидят в кресле своего босса. Несмотря на видимость английской респектабельности, это было место, где правила приличного общества не действовали. "Тебе стоило бы жизни нести хлеб в некоторые римские кварталы".
  
   "Как вы думаете, чего стоила жизнь Корригана?" Я спросил.
  
   "Хотела бы я знать", - сказала Мэй. "Но у меня есть для тебя кое-какая информация. Это досье жандармерии по расследованию дела Корригана. Я должен вернуть это в течение часа, так что смотри скорее. Ты читаешь по-итальянски?"
  
   "Я верю", - сказал Каз. Он взял папку и протянул мне фотографии. Они показали тело Корригана с нескольких ракурсов. У него были ножевые ранения в туловище и порезы на руках. Это выглядело так, как будто это была внезапная, свирепая атака, но неумелая. Убийца наносил Корригану несколько ударов ножом, пока удар в сердце не прикончил его.
  
   "Убийца силен", - сказал я. "И решительный, но не опытный".
  
   "Что заставляет тебя так говорить?" Спросил О'Флаэрти, глядя на фотографии своего друга и печально качая головой.
  
   "Множественные ранения", - сказал я. "Вероятно, он никогда раньше не наносил ударов ножом человеку и изо всех сил пытался найти нужное место. Корриган отбивался, но первый удар уже ослабил его. Нужна сила, чтобы продолжать колоть человека. Убить парня ножом - тяжелая работа, если ты не знаешь, что делаешь. Тяжелее, чем ты думаешь". Я изучал фотографии. У основания ступеней была большая темная лужа. Неудивительно, поскольку сердце или ведущие к нему главные артерии могут откачать много крови, прежде чем тело испустит дух.
  
   "Да", - сказал Каз, - "В отчете говорится, что были многочисленные раны, некоторые поверхностные, другие не очень глубокие. Убийца, наконец, нашел свою цель, нанеся единственное проникающее ранение между ребрами в сердце ".
  
   "Даже в этом случае, похоже, Эдвард умер не сразу", - сказал О'Флаэрти, указывая на кровавый след на ступеньках.
  
   "Верно. Похоже, что он втащил себя по ступенькам, чтобы лечь у двери ".
  
   "Возможно, он пытался проникнуть в базилику", - сказала Мэй.
  
   "Нет", - сказал О'Флаэрти. "Это Дверь Смерти. Она заперта, за исключением похорон. Эдвард знал это ".
  
   "Люди совершают странные поступки в свои последние мгновения", - сказал я.
  
   "Странно для тех из нас, кто все еще полон жизни", - сказал О'Флаэрти. "Но я бы поспорил, что человек, который знает, что он в свои последние минуты, не стал бы тратить их на странности".
  
   Я должен был признать, что он был прав. Я видел несколько странных последних мгновений, по крайней мере, те, которые не были внезапными или из кошмаров. Многие парни потянулись за фотографией, или письмом, или религиозной медалью, каким-нибудь сувениром, который они носили с собой, чтобы напомнить себе о жизни за пределами поля боя. Но я никогда не видел никого, кто тащил бы свое умирающее тело вверх по трем каменным ступеням.
  
   "Кто обнаружил тело?" Я спросил.
  
   "Один из швейцарских гвардейцев, совершает обход с первыми лучами солнца".
  
   "А как насчет предполагаемого убийцы?" - Спросил я Каза, пока он листал машинописный отчет.
  
   "Некто Северино Росси. У него был французский паспорт, помеченный красной буквой "Дж", что означает "Джуиф". еврей". Он распространял фотографию по кругу. Изможденное, небритое лицо тупо смотрело в камеру. У него были длинные волосы, вьющиеся надо лбом. Его глаза потемнели, рот приоткрылся от удивления или страха. На заднем плане были видны ступени базилики.
  
   "Один из многих, кто бежал из вишистской Франции", - сказал О'Флаэрти. "Он вполне мог оказаться не в том месте не в то время и стать удобным козлом отпущения".
  
   "Его нашли за одной из колоннад Бернини", - сказал Каз, просматривая отчет. "Покрытый окровавленным пальто, спящий. Очевидно, этого было достаточно для Солетто".
  
   "То, чего ей не хватает в правдоподобии, она восполняет удобством", - сказал я. "Этот парень Росси зарезал Корригана без видимой причины, а затем прилег вздремнуть в нескольких ярдах от него? Что-то не сходится ".
  
   "Возможно", - сказала Мэй. "Возможно, он встречался с Корриганом, чтобы попросить его о помощи. Если бы Корриган отказался, он, возможно, потерял контроль и напал на него в слепой ярости. Тогда, куда он мог пойти? Швейцарская гвардия перекрыла все входы, а немцы были на границе. Они, конечно, допросили бы любого, кто уходил в этот час. Его лучшим выбором, возможно, было бы подождать и уйти с толпой ".
  
   "Может быть", - сказал я. "Но для меня он все еще звучит как козел отпущения. Что-нибудь еще о нем есть в этом досье, Каз?"
  
   "Родился первого июня 1921 года. Каштановые волосы, карие глаза. В нем указаны его рост, вес, род занятий, как обычно, из его паспорта. Из Тулона, и жил в Генуе после того, как сбежал из вишистской Франции, пока не начались немецкие облавы. Затем он ушел в подполье. Больше ничего".
  
   "Спасибо за досье, Мэй", - сказал я. "Есть ли шанс, что мы могли бы поговорить об этом с Солетто? И не позволить ему выдать нас нацистам?"
  
   "Я думаю, да. Он симпатизирует фашистам, и мы знаем, что в прошлом он доносил, но он ценит свое положение здесь, и он может видеть, в какую сторону движется война. Возможно, он не очень-то склонен к сотрудничеству, но я не думаю, что это было бы риском. Монсеньор?"
  
   "Нет, особенно если мы организуем инструктаж свыше", - сказал О'Флаэрти. "Монсеньор Монтини, я думаю".
  
   "Монсеньор Бруццоне советовал этого не делать", - сказал я. "Он думал, что это будет опасно".
  
   "Я думаю, это стоит того, чтобы рискнуть. Солетто может оценить возможность втереться в доверие к союзникам ", - сказал О'Флаэрти. "Я свяжусь с тобой завтра, как только все уладится".
  
   "И я должна вернуть этот файл, " сказала Мэй, " если вы закончили с ним".
  
   "Конечно", - сказал я. "Спасибо, не то чтобы в этом было много ценного. Чего тебе это стоило?"
  
   "Кусочек сыра, не больше моей ладони. Грустно, на самом деле".
  
   "Ну, ребята, что дальше?" О'Флаэрти сказал, после того, как Мэй ушла.
  
   "Монсеньор Бруццоне собирается показать нам комнату Корригана утром. Тогда мы будем ждать от тебя вестей, " сказал я.
  
   "Что еще я могу для вас сделать, мальчики?"
  
   "Скажите мне, монсеньор, " сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, " на что это похоже на улицах Рима? Есть ли немецкие патрули? Кто-нибудь из ваших людей был арестован?"
  
   "Немцы повсюду, но ты должен быть осторожен и не показывать страха. По большей части, они занимаются своими делами, и если вы будете делать то же самое, вы сольетесь с фоном. Но когда они устанавливают контрольно-пропускные пункты безопасности, вот тогда это становится опасным. Они могут перекрыть улицу и обыскать каждого. Или останови трамвай. А что, ты планируешь осмотреть достопримечательности?"
  
   "Просто любопытно, монсеньор. Возможно, нам повезет, и мы обнаружим, что Северино Росси все еще под стражей ".
  
   "Ну, если это так, то он в "Реджина Коэли". Проблема не в том, чтобы войти внутрь. Выбраться - это."
  
   "Они держат там каких-нибудь священников или монахинь? Это могло бы дать нам повод посетить его и поискать ".
  
   О'Флаэрти посмотрел на меня, изучая мое лицо. Казалось, он взвешивал риск, делясь со мной информацией. Что означало, что у него была информация. "Предоставь это мне, ладно?" Сказал О'Флаэрти, удерживая мой взгляд твердым взглядом. "Я не хочу, чтобы в этом супе помешивало слишком много поваров".
  
   "Извините меня", - донесся настойчивый шепот от двери. "Монсеньор, я должен поговорить с вами". Женщина стояла в полумраке коридора, где все, что я мог видеть, было ее лицом. Этого было достаточно. Широкие темные зрачки под элегантно изогнутыми бровями. Высокие скулы, оттеняющие губы, красные, как кардинальская мантия. Она нерешительно шагнула вперед. Мы все встали, но Каз определенно вытянулся по стойке смирно, как будто в комнату вошел четырехзвездочный генерал.
  
   "Джентльмены, это принцесса Нини Паллавичини", - сказал О'Флаэрти, представляя нас после того, как она прошептала ему срочный отчет.
  
   "Я слышала, ты прибыл", - сказала она с легким итальянским акцентом. "Добро пожаловать в наш маленький заговор". На ней были берет и плащ, на ее стройных плечах блестели капли воды. Она протянула руку, и я пожал ее, не уверенный в протоколе. Каз не был.
  
   "Барон Петр Август Казимеж", - сказал он, взяв ее руку в свою и слегка поклонившись, щелкнув каблуками, его губы коснулись воздуха над ее маленькой, изящной рукой. "В настоящее время служит лейтенантом в Польской армии в изгнании. Я очарован, принцесса".
  
   "Что вы за секретный агент, барон, чтобы называть мне свое настоящее имя?" Она отпустила руку Каза после нескольких секунд изящного колебания.
  
   "Прости меня", - сказал он. "Отец Далакис вернется через мгновение. Но я не мог заставить себя солгать принцессе".
  
   "Какие интересные у вас посетители, монсеньор", - сказала она, не сводя глаз с Каза. "Но я должен забрать тебя у них. У нас проблема. Где Джон? Мне нужны кое-какие припасы".
  
   "Да", - сказал О'Флаэрти. "Иди, найди его, и я буду с тобой через минуту".
  
   "Принцесса в Ватикане?" Спросил я, когда она выходила из комнаты.
  
   "Принцесса Нини Паллавичини происходит из одной из старейших аристократических семей Рима", - сказал О'Флаэрти. "Ее муж был летчиком-истребителем, погиб над Сицилией. Она участвовала в антифашистском восстании после свержения Муссолини. Когда немцы захватили Рим, гестапо пришло арестовывать ее, и она сбежала, выпрыгнув из окна второго этажа и пробравшись сюда. Я предоставил ей убежище, и она оказала огромную помощь нашему делу ". О'Флаэрти встал и надел свой плащ. "Но сейчас я должен покинуть тебя. Чрезвычайная ситуация. Пожалуйста, найди меня завтра утром, и мы уладим твой визит в Солетто ".
  
   "Один вопрос, монсеньор", - сказал Каз. "Затаила ли принцесса какую-либо неприязнь к союзникам за смерть своего мужа?"
  
   "Нет. Она приберегает это для нацистов и изгоев".
  
   "Хорошо", - сказал Каз.
  
  
   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
  
  
   "Как ты думаешь, Билли, мы увидим принцессу сегодня?"
  
   "Я не знаю, Каз", - сказал я. "Если я замечу ее, ты будешь первым, кто узнает".
  
   Это был третий раз за утро, когда он задавал один и тот же вопрос. Большинство парней, по уши влюбленных в даму, витают в облаках и несут всякую чушь. Я делал это сам, но, по крайней мере, я знал, что звучал как идиот. Каз понятия не имел.
  
   "Хотел бы я не притворяться священником", - сказал он, проводя пальцем по белому воротничку, как будто хотел сорвать его.
  
   "Я бы согласилась, если бы ты притворялся детективом", - пробормотала я, когда мы поднимались по пологой дорожке в садах за собором Святого Петра. Если Каз и слышал меня, он был слишком отвлечен, чтобы обращать на меня внимание. В любом случае, я не могла завидовать его роману. Не после того, через что он прошел. Ужас, потеря, печаль. Немного радости пошло бы ему на пользу. Я бы и сам не прочь немного.
  
   После вчерашнего ночного разговора я был уверен, что отец О'Флаэрти знал больше, чем хотел мне рассказать о священниках и монахинях, удерживаемых гестапо. Я также была уверена, что он был осторожным человеком и не проболтался бы, если бы у него не было на то веской причины. Осторожный тип вроде Брэкетта мог бы счесть его распущенным, но мне он казался порядочным парнем. Если бы все остальное потерпело неудачу, я всегда мог бы попробовать узнать правду. Может даже сработать.
  
   "Интересно, что за неприятности были прошлой ночью?" Сказал Каз. "Я имею в виду, когда вошла принцесса". Как будто была другая тема для разговора.
  
   "Давай спросим, когда закончим обыск комнаты Корригана", - сказал я. "Мне нужно вытянуть из него больше".
  
   "О Диане?"
  
   "Да". Была ли она все еще в камере гестапо, мертвая, или на пути в концентрационный лагерь? Мне не нравился ни один из вариантов, но, по крайней мере, у меня был бы шанс, если бы она была все еще жива и в Риме.
  
   Мы шли в тишине, проходя мимо древней церкви, крошечной в нависающей тени собора Святого Петра, со стеной из песчаника цвета ржавчины. Огибая губернаторскую площадь, мы миновали дом садовника. Парня с пышными усами не было видно, но женщина, которая вчера выглядывала из-за занавески, была. Она стояла снаружи с двумя маленькими детьми. С одного плеча свисал матерчатый мешок, ее рука поддерживала его вес. Дети, мальчик и девочка, возможно, пяти и шести лет, играли на лужайке, в то время как женщина наблюдала, поглядывая во все стороны, отводя глаза после того, как заметила нас. Когда она отвернулась, мешок соскользнул с ее плеча, и содержимое высыпалось на землю. Банки с едой. Сыр и маленькая салями. Она сгребла их в пакет и позвала своих детей в дом.
  
   "Она выглядит настороженной", - сказал я. "Даже здесь".
  
   "Вероятно, именно так она и осталась жива", - сказал Каз. "И оставила своих детей при себе". В воздухе было прохладно, но солнце светило ярко, а трава все еще была зеленой и сочной. Мальчик и девочка выглядели как дети во всем мире, играющие беззаботно, довольные наступившим моментом. Их мать стояла, как ястреб, готовая защищать своих детенышей из последних сил.
  
   Мы обогнули базилику, пересекли небольшую площадь и подошли к Средневековому дворцу, где нас должен был встретить монсеньор Бруццоне. Он точно сказал нам, где ждать, что было хорошо, поскольку все здания здесь примыкали друг к другу. Сикстинская капелла, жилые покои папы Римского в Апостольском дворце и Средневековый дворец были соединены переходами и коридорами. Они не были похожи на дворцы, скорее на правительственную архитектуру прошлого века, сколоченную под неправильными углами.
  
   "Сюда, отцы", - позвал Бруццоне из-под арки, ведущей в одно из зданий. Мы пересекли небольшую площадь, пока он разговаривал со швейцарским охранником у входа. Охранник посторонился, чтобы пропустить нас. "Buongiorno", - сказал Бруццоне, похлопав по плечу охранника в серой полевой форме. Во время войны швейцарская гвардия сменила свою красочную полосатую форму на более современный вид.
  
   "Вы и монсеньор О'Флаэрти, оба, кажется, в хороших отношениях со швейцарской гвардией", - сказал я.
  
   "Да, при всей нашей деятельности полезно знать их по именам", - сказал Бруззоне, откидывая со лба густые черные волосы. "Я также служу им духовно. Скажи мне, у тебя был приятный ужин прошлой ночью?"
  
   "Вполне", - сказал Каз. Я подумала, не собирается ли он описать монсеньору достоинства принцессы Нини Паллавичини, но он сдержался. "У вас интересный круг друзей, монсеньор".
  
   "Мягко говоря, отец. Сюда, сюда". Бруццоне повел нас по узкому сводчатому коридору. Мраморные колонны выстроились вдоль прохода, освещенного богато украшенными латунными канделябрами, придававшими камню мягкое, теплое свечение, не вязавшееся с внезапным холодом, который охватил нас, как только мы скрылись с солнца. "Следующее здание - Апостольский дворец, о котором вы, возможно, слышали. Это место, где живет Его Святейшество".
  
   "И что именно представляет собой это здание?" - Спросил Каз, следуя обычной манере экскурсовода.
  
   "В средневековом дворце находится кабинет государственного секретаря, а также других официальных лиц. Один этаж - жилые помещения, небольшие квартиры для тех, кто живет здесь постоянно. Иди сюда, сюда".
  
   Мы поднялись по мраморной лестнице, стены которой были украшены произведениями искусства, в основном изображениями Святых Иоаннов высокого уровня из далекого прошлого. Они выглядели как кардиналы. Возможно, это была награда, которую также получили ран, когда они не заняли первое место на папских выборах. Неплохое место для вашего портрета, чтобы прожить столетия. Потолок сиял отделкой из сусального золота, контрастируя с нефритово-черным мрамором у наших ног. Вернувшись в Бостон, я был впечатлен вестибюлем отеля Copley Plaza. По сравнению с этим, это была дешевая ночлежка. Бруццоне привел нас в коридор на верхнем этаже. Эта секция не была такой шикарной, пол выложен плиткой, а на стенах нет картин. В щели у каждой двери висела табличка с именем, вышитая элегантными буквами. Мы остановились в Корригане.
  
   "Вот", - сказал Бруззоне, доставая из кармана старый медный ключ и открывая дверь. "Я не был внутри со дня смерти Эдварда. Никто другой тоже этого не сделал ".
  
   "Я удивлен, что Солетто не приказал его обыскивать", - сказал Каз. "Даже если бы он был уверен в своем подозреваемом".
  
   "Монсеньор Корриган был человеком великой веры и добрых дел", - сказал Бруззоне, явно оскорбленный. "Каковы бы ни были недостатки комиссара Солетто, он это знает. Что ты ожидаешь найти? Доказательства обратного?"
  
   "Вовсе нет, монсеньор", - сказал я. "Это просто процедура". Для любого порядочного полицейского, хотел я добавить, но не увидел процентного соотношения. Я стоял в дверном проеме, осматривая комнату. Слева стояла узкая кровать. Один комод у стены. Прямо перед собой маленький столик, расположенный у единственного окна с видом на внутренний двор. Раковина и умывальник в углу. Одна книжная полка, забитая книгами, журналами и разрозненными бумагами. Потертый ковер покрывал большую часть деревянного пола. Единственное мягкое кресло было установлено под углом, чтобы воспользоваться открывающимся видом. На крайнем столике лежало еще больше книг и журналов. На вершине стопки лежала биография сэра Томаса Мора, закладка в самом начале. Под этим был роман Рекса Стаута "Лига испуганных людей". Эта закладка была ближе к концу. Читал ли Корриган это в ночь, когда его убили? Я попытался представить его в комнате, поднимающимся со стула, возможно, прикрывающим тайну более весомой биографией, немного смущенного его нерелигиозными материалами для чтения, думающего, что он закончит, когда вернется. Убийство делает из нас всех дураков.
  
   "Хорошо", - сказал я. "Каз, ты проверь кровать, я поработаю с другого конца. Монсеньор, спасибо вам за вашу помощь".
  
   "Это было ничто. Я останусь, если ты не возражаешь. Чтобы потом запереть ".
  
   "Конечно", - сказал я. "Ничего не трогай". Бруццоне задержался в дверном проеме, качая головой, возможно, думая, что привести нас сюда было плохой идеей.
  
   Каз уже начал методично разбирать постельное белье. Я начал в углу, перебирая рукомойник, и добился своего. Я чувствовал неодобрение Бруззоне и знал, что ему было неприятно наблюдать, как мы копаемся в вещах его приятеля. Это был рискованный шаг, но мы могли бы найти что-нибудь, что натолкнуло бы нас на мысль о том, почему был убит Корриган, или, возможно, с кем он встречался посреди ночи на Пороге Смерти. Если бы это был не Северино Росси.
  
   Я должен был признать, что это был хороший шанс. Война толкает людей прямо к краю. Некоторые, как мать с двумя детьми, держатся прямо на краю пропасти, вцепившись пальцами в скользкую глину жизни. Другие, видя только неизбежность смерти, набрасываются, как утопающий, карабкающийся на спину своего спасителя, отчаянно пытаясь урвать несколько секунд дыхания и жизни. Тонул ли Северино Росси, когда встретил Корригана? Из того, что я узнал от Дианы, в оккупированной нацистами Европе не было тонущего человека, подобного еврею в бегах.
  
   Я заменила туалетные принадлежности Корриган, чувствуя взгляд Бруццоне на каждом моем движении. Я проверил книжную полку, листая страницы веером, в поисках чего-нибудь интересного. На пол не упало ничего, кроме клочков бумаги, закладок и заметок, наспех нацарапанных комментариев к тексту. Обломки научного разума.
  
   "Нашел что-нибудь, Каз?" Я спросил, больше от скуки, чем от чего-либо еще. Обыскивать комнату - тоскливое занятие. Фрагменты чьей-то жизни после его смерти приобретают тяжесть и ощущение одиночества. Как будто спичечный коробок или карандаш внезапно стали важнее, поскольку, возможно, это была последняя вещь, которой пользовался покойный парень, тепло его прикосновения все еще свежо, оно сохранилось на дереве или бумаге. Все должно быть наоборот. Теперь они - мусор, готовый быть сметенным. Бесполезные и более печальные, чем они должны быть.
  
   "Ничего, Билли. Как обычно." Он рылся в одежде Корригана, проверяя карманы, носки и обычное содержимое мужского комода.
  
   "Как долго ты рассчитываешь пробыть?" Спросил монсеньор Бруццоне, наклонившись в дверном проеме.
  
   "Я бы сказал, не намного дольше. Возможно, нам больше повезет в его офисе."
  
   "Этого может и не быть", - сказал Бруззоне. "Его работа была передана другому монсеньору. Он просмотрел все бумаги Эдварда и очистил его стол. Не стесняйтесь смотреть, но я сомневаюсь, что там что-то осталось. Мы не думали, что в связи с его убийством может быть что-то важное ". Он извиняющимся жестом пожал плечами.
  
   Мы продолжали в том же духе, ничего не найдя. У Корригана действительно была потрепанная карта улиц Рима, но на ней не было никаких пометок, никаких загадочных упоминаний о Руддере, OSS или радио. Ничего, кроме складок, которые показывали, что он, должно быть, часто носил это с собой. Я сунул его в карман. Ты никогда не знаешь.
  
   "Я скоро вернусь, джентльмены", - сказал Бруззоне. "Мои собственные комнаты дальше по коридору, и я больше не могу на это смотреть. Я знаю, ты должна, но прости меня, видеть, как ты разбираешься с вещами Эдварда, - это слишком." Он закрыл дверь, и мы услышали, как он идет по коридору.
  
   "Эмоциональный парень", - сказал я.
  
   "Южноевропейцы более эмоциональны", - сказал Каз. "Или я должен сказать, они показывают свои эмоции. Чем дальше на север, тем более замкнутыми мы становимся. Что касается меня, то я был бы рад, если бы вы обыскали мои вещи, если меня убьют ".
  
   "Приятно знать, Каз. Но постарайся оставить пару зацепок, ладно? Корриган не слишком помог в этом вопросе ". Я кладу подушки на место, возвращаясь с монетой в пять лир и корешком билета из Королевского оперного театра. "Давайте пойдем и избавим монсеньора от его страданий".
  
   Когда я пошел открывать дверь, я заметил пальто, висящее на одном из двух крючков. Я пропустил это, когда дверь была открыта. Когда я проверил, я почувствовал что-то маленькое и твердое во внутреннем кармане. Я сразу понял, что это нечто такое, чему не место в спартанской комнате священника.
  
   "Каз, ты помнишь, какая профессия была указана Северино Росси в его паспорте?"
  
   "Да, он был ювелиром. Почему?"
  
   "Вот почему", - сказала я, держа то, что моему глазу показалось безупречным бриллиантом в два карата. За время службы в полиции я видел несколько бриллиантов и знал качество, потому что воры знали качество. Ни один уважающий себя вор не пойдет на дешевые вещи.
  
   "Чего это стоит?" - Спросил Каз.
  
   "Может быть, тысяча шлепков или около того. Если Росси был ювелиром, у него могло быть больше. Вопрос в том, почему у Корригана был именно этот?"
  
   "Ты закончил?" Спросил Бруццоне из коридора. Я сунул бриллиант в карман и дал знак Казу помалкивать. Не нужно распространяться об этом.
  
   "Да, все готово", - сказал я, когда мы выходили из комнаты, думая, что Бруззоне ушел как раз вовремя, чтобы избежать разочарования. "Теперь ты можешь запереться".
  
   "Ты ничего не нашел?"
  
   "Нет, монсеньор. Тем не менее, спасибо тебе за помощь. Я знаю, это было трудно".
  
   "Жизнь трудна, когда мы проходим испытания. И в эти дни Господь постоянно испытывает нас". Он вставил ключ, старый замок сопротивлялся, скрежеща металлом о металл, пока не поддался и засов не встал на место.
  
  
   ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
  
  
   "Каз, разведай вокруг и выясни, кто здесь отвечает за ключи. Должен быть кто-то, кто их раздает и следит за ними ".
  
   "Вы думаете, кто-то подбросил бриллиант?"
  
   Ветер хлестал наши сутаны по ногам и пускал брызги из ближайшего фонтана поперек нашего пути, когда мы возвращались в Немецкий колледж.
  
   "Может быть", - сказал я. "Но сначала я хотел бы знать, есть ли где-нибудь другие ключи, плавающие где-то там. Если они есть, то поле для этого широко открыто. Если нет, то более вероятно, что бриллиант был у Корригана, что установило бы отношения между ним и Северино Росси ".
  
   "Но алмаз может быть для чего угодно", - сказал Каз. "Подарок или покупка еды для других беженцев. Это не означает, что монсеньор Корриган был коррумпирован".
  
   "Ты прав. Драгоценные камни - отличная портативная валюта. Легко скрываемая, всегда ценная. В том, что они есть у Корригана, нет ничего плохого, но это связывает его с Росси, чего у нас раньше не было ".
  
   "Верно. Я вернусь во дворец и посмотрю, есть ли там привратник, который может знать о ключах. Где ты будешь?"
  
   "Где бы ни был монсеньор О'Флаэрти", - сказал я.
  
   Я нашла его именно там, где, по словам монахинь Немецкого колледжа, он должен был быть - на верхней ступеньке, ведущей к базилике Святого Петра, недалеко от Врат Смерти. Его было нетрудно узнать по красно-черному костюму монсеньора и широкополой шляпе, не говоря уже о его высоком атлетическом телосложении. Он держал в руках открытую Библию, его голова была склонена, но когда я приблизился, я мог видеть, как его глаза путешествовали по площади, сканируя поредевшую толпу.
  
   "Доброе утро, отец Бойл", - сказал О'Флаэрти. "Что я могу для тебя сделать?" Его глаза метнулись в мою сторону, затем переместились на людей, бредущих по площади, время от времени поглядывая на немецких десантников, патрулирующих белую демаркационную линию.
  
   "Кого-то ждете, монсеньор?" - Спросила я, пока избегая его вопроса.
  
   "В некотором смысле, да. Я жду здесь по два часа каждый день, на случай, если какому-нибудь усталому путнику понадобится моя помощь. Время и место известны тем в Риме, кто помогает нам, и они направляют бедные души в мою сторону".
  
   "Сколько человек прошли твой путь?"
  
   "Сотни. Скорее всего, больше, если бы я поддался греху гордыни и вел счет."
  
   "Они все спрятаны в Ватикане?" - Спросила я, когда холодный ветер подхватил наши сутаны.
  
   "О нет, они бы высовывались из окон, отец Бойл. Мы приводим их, кормим и одеваем, а затем отводим в безопасные дома в городе. По крайней мере, настолько безопасно, насколько это возможно ".
  
   "Как ты их всех кормишь? Это, должно быть, тяжело ".
  
   "Так оно и есть. У нас есть курьеры, которые привозят деньги семьям, укрывающим заключенных, и религиозным домам, которые принимают беженцев и беглецов. Это, безусловно, опасный бизнес".
  
   "Монсеньор, я должен спросить вас кое о чем, и я не могу многое объяснить по этому поводу". Я надеялся, что О'Флаэрти не будет задавать слишком много вопросов. Я доверял ему, но слишком многим людям было опасно быть посвященными в этот секрет.
  
   "Продолжай, сынок. Нет причин, по которым ты не должен приобщаться к тайнам мира".
  
   "Есть ли сестра Юстина среди тех, кто помогает тебе?" Это было имя, которое использовала Диана, позаимствованное у монахини, которую она встретила в Бриндизи, которая научила ее местному диалекту.
  
   "Ах, так вот почему вы так интересуетесь любыми арестованными монахинями, не так ли?"
  
   "Да, монсеньор". Я не знал, что еще сказать. Мне нужна была помощь О'Флаэрти, но я не мог объяснить почему. В любом случае это не имело бы смысла, и он мог бы подумать, что слишком опасно рисковать из-за фальшивого священника, которого он только что встретил.
  
   "Ты шпион, Билли". Он сказал это мягко и просто. Не обвинение, просто утверждение.
  
   "Я не тот, за кого себя выдаю, да. Но в этих стенах я не считаю себя шпионом".
  
   "Снаружи, немцы бы. И они бы застрелили тебя за это ".
  
   "Да, я знаю".
  
   "Конечно. Любой шпион был бы осведомлен о последствиях ". Он позволил словам повиснуть на месте, его взгляд был прикован к моему. Он знал. Может быть, не в деталях, но он знал. На что я не возражал, поскольку в его глазах не было жалости, что означало, что Диана не была мертва. Пока.
  
   "Я люблю ее", - сказал я шепотом, словно на исповеди. "Скажи мне, как я могу ей помочь".
  
   "Понимаешь ли ты сейчас, парень? Действительно любишь ее? В это время убийств и осквернения вы храните любовь в своем сердце? Или это вина, или похоть, или любой из тех других ужасных грехов, которые движут мужчинами?"
  
   "Монсеньор, я был воспитан в уважении к Церкви и тем, кто ей служит", - сказал я, едва сдерживая нарастающую во мне ярость. "Но даже учитывая твою веру и твои добрые дела, кто ты такой, чтобы задавать мне подобные вопросы?"
  
   "Бедный грешник, который задается вопросом о своих собственных мотивах поздно ночью, когда сон не приходит, когда я задаюсь вопросом, не заставили ли мои действия других страдать и умирать". О'Флаэрти потер глаза, как он, должно быть, делал в те предрассветные часы, бодрствуя со своими мыслями. "У тебя когда-нибудь были такие мысли, Билли?"
  
   "Нет", - сказал я. "Что не дает мне уснуть, так это мысль о том, что я могу сделать недостаточно или, что еще хуже, вообще ничего не сделать. Может быть, это чувство вины ".
  
   "Вовсе нет, парень. Чувство вины - это за то, что ты сделал в прошлом. Страх - это то, от чего ты страдаешь сейчас. Страх перед тем, что может произойти, независимо от ваших усилий ".
  
   "То, чего я боюсь больше всего, возможно, уже произошло".
  
   "Нет, это не так", - сказал О'Флаэрти тихим голосом, который почти унес ветер. "Посмотри туда, ты видишь того парня в коричневом пальто и кепке?"
  
   Я была ошарашена, желая спросить больше, но в его голосе звучала настойчивость, которой я не могла сопротивляться. Я проследила за его взглядом и заметила мужчину среди толпы пожилых женщин.
  
   "Да", - сказал я. "Ты уверен насчет сестры Юстины?"
  
   "Позже", - сказал он.
  
   Мы наблюдали, как человек в коричневом пальто отделился от группы и приблизился к одному из швейцарских гвардейцев на его посту возле бронзовых дверей. Охранник посмотрел на монсеньора О'Флаэрти, и мужчина направился в нашу сторону.
  
   "Еще один гость", - сказал О'Флаэрти. "Швейцарской гвардии приказано выдворять любого, кто ищет убежища. Что они и делают, следуя своим приказам в точности. Они также упоминают, что, возможно, пожелают вернуться в то время, когда я стою здесь, чтобы собрать их ".
  
   "Вы знаете, как ходить по тонкой грани, монсеньор".
  
   "Все дело в том, чтобы иметь друзей на высоких должностях, которые могут скорректировать линию, когда это необходимо". Он поднял глаза и посмотрел на Папский дворец, возвышающийся над северной стороной колоннады. Я поймал взгляд на фигуре в белом, стоящей у открытого окна. Затем он ушел.
  
   "Это был Папа римский?" Я спросил.
  
   "Сам его Святейшество", - сказал О'Флаэрти. "Он наблюдает за мной почти каждый день. Мы оба играем роль заботливого пастуха. Тебе нужно подстричься. Приходи в мою комнату сегодня вечером. Рино устроит тебе разнос".
  
   "Что? Подожди..."
  
   О'Флаэрти сверкнул улыбкой, спускаясь по ступенькам, чтобы поприветствовать парня в коричневом пальто и провести его через арку "Колокола" в безопасное убежище. Я задавался вопросом, смогу ли я также доставить Диану в безопасное место, увести ее на нейтральную территорию. Где угодно, только не в Реджина Коэли. Это казалось возможным, теперь, когда О'Флаэрти подтвердил, что она жива, и я был так близко. Мне нужно было найти правильный путь внутрь. Что касается стрижки, я понятия не имел, в чем заключалась игра О'Флаэрти. Но я бы сыграл в нее, это я знал наверняка.
  
   Мысли о Диане терзали мой разум, когда я стоял, глядя на площадь и вниз по длинной аллее, которая вела к реке Тибр. Все, что мне нужно было сделать, это направиться в ту сторону, повернуть направо, и через несколько минут я мог постучать в дверь тюрьмы. Или ходить под окнами, зовя сестру Юстину. Глупые мысли, но это все, что у меня было.
  
   Молитва не повредила бы, подумал я, входя в базилику Святого Петра. Святой Иуда, покровитель проигранных дел и неудачных бросков, возможно, прислушается, если я отправлю молитву отсюда. Внутри это был другой мир. Замолчал. Великолепно. Огромный. Мраморные полы, отражающиеся, как стекло, статуи и картины, украшенные золотом. Я шел по нефу, наблюдая за двумя немецкими офицерами с фотоаппаратами на шеях, которые сверялись с путеводителем и разговаривали шепотом, когда они стояли в часовне Пьета. Скульптура Марии с телом Иисуса, перекинутым через ее колени, заставила замолчать даже завоевателей. Мне пришлось отстраниться от этой ужасной красоты женщины, оплакивающей своего сына, и двигаться дальше, мне не нравилось находиться так близко к моим врагам, даже здесь, в самом безопасном из убежищ. Или это смерть привлекла мое внимание?
  
   Я подошел ближе к могиле Святого Петра, если я правильно помнил уроки воскресной школы. Это было перед массивным папским алтарем с четырьмя черно-золотыми изогнутыми колоннами, достигающими потолка под огромным куполом. В этот момент солнечный свет хлынул из окон в основании купола, освещая стоящих под ним людей, купая их в сияющем сиянии. Я заметил Каза, плечом к плечу с принцессой Нини, их шеи были вытянуты, когда они изучали алтарь.
  
   Я был не так близок, как думал. Масштаб базилики сбил меня с толку, а необъятность и величие здания ошеломили мои чувства. Каз и принцесса были крошечными, как будто находились за много миль друг от друга, или это была игра света? Я поднял глаза к потолку, и комната закружилась вокруг меня, цвета были густыми и тяжелыми, на меня давил груз столетий. Я прикрыл глаза и посмотрел снова, и Каз все еще был далеко, смешиваясь и исчезая в толпе, когда облака закрывали солнечный свет, превращая интерьер в холодную, серую мглу.
  
   Я покинул святое место, как будто оно выплюнуло меня.
  
   Я сидел на холодных ступеньках, обхватив голову руками. С Дианой случилось что-то ужасное, я был уверен в этом. Это была не Пьета, или немцы, или ослепительный свет. Это был крик в моем мозгу, и я был уверен, откуда он исходил.
  
   Реджина Коэли.
  
  
   ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
  
  
   Я бродил по садам, возвращаясь в Немецкий колледж. Мой мозг работал на пределе возможностей, пытаясь придумать какой-нибудь способ вытащить Диану из этой проклятой тюрьмы. Но это был не мой город, и у меня здесь было меньше притяжения, чем у проститутки в монастыре.
  
   "Отец Бойл", - произнес голос сзади. Я чуть не выпрыгнул из собственной кожи. Это был Роберт Брэкетт, заместитель временного поверенного в делах США. Мне не понравилось быть застигнутым врасплох, особенно тяжеловесным гражданским. Оставайся сосредоточенным, сказал я себе. Диана беспокоила меня, очень. Но мне также нужно было беспокоиться об убийстве. Не говоря уже об убийце.
  
   "Вышли прогуляться, мистер Брэкетт?"
  
   "На самом деле, я искал тебя. Ты спрашивал о встрече с Солетто."
  
   "Верно", - сказал я. Я и забыл, что мы просили Брэкетта организовать это, поскольку он, казалось, был не в восторге от нашего расследования. "У тебя есть какие-нибудь новости?"
  
   "Да, он согласился. Мне пришлось пройти через Папскую комиссию по делам города-государства Ватикан", - сказал Брэкетт, выбивая пепел из трубки и засовывая ее в карман своего помятого костюма.
  
   "Это полный рот", - сказал я, приятно удивленный внезапным интересом Брэкетта.
  
   "Это действительно потребовало некоторого разговора. Комиссия является исполнительной ветвью власти Ватикана, и они очень серьезно относятся к любому намеку на нарушение их суверенитета. Но, учитывая тяжесть преступления, они одобрили это, с одним ограничением ".
  
   "Что это?"
  
   "Представитель комиссии должен присутствовать постоянно, чтобы гарантировать соблюдение прав и привилегий города-государства Ватикан. Кстати, это точная цитата".
  
   "Итак, кто мой опекун?"
  
   "Епископ Крунослав Златко. Я не уверен, оказали ли они нам этим какую-нибудь услугу ", - сказал Брэкетт.
  
   "Почему?"
  
   Мы сидели на скамейке возле рощи невысоких сосен, когда ветер раскачивал ветви, создавая звук, похожий на удары волн о берег. Но Брэкетт не выглядел так, будто провел день на пляже.
  
   "Златко находится здесь как представитель архиепископа Ивана Сарича в Сараево, Югославия", - сказал он, как будто это все объясняло. "Или, как он настаивал, в Хорватии. Златко - один из усташей. Ты знаешь, что это такое?"
  
   "Да", - сказал я, вспоминая, что сказали мне Стерлинг Хейден и его сторонники. "Убийцы".
  
   "В наши дни много убийц", - сказал Брэкетт. "Усташи - фанатичное хорватское ополчение. Они ненавидят сербов, евреев и Восточную православную церковь с одинаковой страстью. Они убили тысячи, десятки тысяч, может быть, больше. Как вы можете себе представить, точную информацию трудно получить ".
  
   "Мой проводник к правосудию в Ватикане - один из них? Это чья-то идея пошутить?"
  
   "Вполне может быть", - сказал Брэкетт. "Среди кардиналов есть фракции внутри фракций. Некоторые поддерживают хорватское государство и усташей как оплот против коммунизма. Они ненавидят Тито и Сталина, и это чувство взаимно. Если на руинах Югославии будет создано сильное католическое государство, тогда, по их мнению, безбожных марксистов можно будет держать в страхе ".
  
   "Значит, тысячи тел - небольшая цена за это?"
  
   "Да. Особенно, когда в телах нет католических душ. Хорватское правительство придерживается политики распределения по третям. Одна треть сербов будет изгнана, одна треть будет насильственно обращена в Римско-католическую церковь и одна треть будет убита. В Святом престоле есть кардиналы, которые считают это выгодной сделкой ".
  
   "Дай угадаю. Это те же кардиналы, которым было бы наплевать на работу, которую Корриган проделывал с Бруззоне и О'Флаэрти, " сказал я.
  
   "Теперь ты начинаешь понимать, как здесь все устроено. Но Бруззоне немного смягчил тему плаща и кинжала. Он месяцами не покидал Святой престол".
  
   "Полиция его разыскивает?"
  
   "Это то, что я предполагаю. Слух, должно быть, распространился. Сам О'Флаэрти время от времени маскируется, чтобы его не узнали, посещая его конспиративные квартиры ".
  
   "Эти парни заслуживают медали", - сказал я.
  
   Брэкетт пожал плечами, как будто в их работе не было ничего примечательного. "Теперь не жди, что Златко сильно поможет. Конечно, официальная версия такова, что он хорошо говорит по-английски и по-итальянски, и поскольку он не знает вовлеченных людей, он может быть справедлив ко всем сторонам - вашей потребности в расследовании, стремлению Ватикана к секретности. Скажи, у тебя случайно нет сигарет?"
  
   "Нет, я не курю. Есть ли на это одобрение Папы Римского?"
  
   "Все это происходит внутри Папской комиссии и Государственного секретариата. Пий выше всего этого, по крайней мере, он позволяет миру так думать. Разные группировки соперничают за господство, а тем временем люди умирают, пока мы сидим в этом приятном саду ".
  
   "Так устроен мир", - сказал я, не желая быть втянутым в политику Ватикана. Это была не та битва, которую я мог выиграть, и я не хотел закончить, как Брэкетт, жалуясь на свою судьбу тому, кто будет слушать, и бездельничая, куря. "Прямо сейчас меня интересует только один мертвый человек, и это монсеньор Корриган. Если потребуется епископ-усташи, чтобы доставить меня в Солетто, то так тому и быть ".
  
   "Всего лишь пытаюсь ввести тебя в курс дела, Бойл. Ты хотел увидеть Солетто, иди к нему. Ты найдешь Златко в здании Губернаторато. Я внес свою лепту, теперь ты сделаешь остальное. Боже, чего бы я только не отдал за "Лаки Страйк".
  
   Я оставил Брэкетта на скамейке запасных, довольного, что он выполнил свой долг, мечтая об американских сигаретах. На этот раз я прошел под сенью собора Святого Петра и вошел через главный вход Губернаторато. Жандарм у двери направил меня в кабинет Златко, и я прошел между большими колоннами, по мраморной эмблеме Ватикана на полу, поблескивающим на мне скрещенным ключам Святого Петра. Вчера нас провели через боковую дверь, а сегодня я направлялся на встречу с епископом. Забавно, как быстро я привык к этому месту, уверенный в своей фальшивой личности, чувствующий себя как дома в торжественности. Все в Ватикане было величественным, построенным в огромных масштабах, измеряемых веками и душами. Мне казалось естественным склонять голову при ходьбе, отдавать дань уважения искусству, красоте и порядку вокруг меня. Может быть, его воспитывали как служку при алтаре. Скорее всего, это было мое желание обрести место мира и успокоения среди мира, охваченного войной. В любом случае, это был неправильный ход. Если на святой земле рыскал убийца, мне нужно было поднять глаза и быть широко открытыми. Мне нужно было бояться, а не благоговеть.
  
   Когда я подошел к двери Златко, я попытался стряхнуть паутину со своего разума. Диана была недалеко, напомнил я себе, и ее трудно было назвать спокойной и умиротворенной. Корриган был очень далеко, может быть, в покое, кто на самом деле знал? Здесь что-то порочное скрывалось под поверхностью. Я должен был защитить себя от того, чтобы быть убаюканным святостью и архитектурой эпохи Возрождения. Я сделал глубокий вдох и постучал.
  
   Открыв дверь, я приготовился увидеть монстра с суровым лицом, хорватского фанатика, только что вернувшегося из крестовых походов. Миниатюрный парень за стойкой выглядел совсем не так.
  
   "Ах, вы, должно быть, американец", - сказал Златко тонким, воздушным голосом, как будто он мог в любой момент запеть. Он отложил ручку и пригласил меня сесть. Комната была простой - деревянный стол, пара стульев, портрет Пия XII на одной стене, распятие на другой.
  
   "Паспорт ирландский, епископ Златко", - сказал я. "Я уверен, ты понимаешь".
  
   "Конечно, и я сыграю с вами в шараду, отец Бойл, и помогу вам всем, чем смогу". Златко сложил руки на столе и перевел дыхание. Он был маленьким. Худая, с нежными руками. Его коротко подстриженные волосы были тронуты сединой, но лицо было гладким, кожа розовой и здоровой. Такой цвет лица бывает у некоторых священников, у тех, кто не пьет слишком много. Я всегда думал, что это от жизни, когда о тебе заботятся. Никакого физического труда, не так много ветра и солнца на твоем лице, монахини ведут хозяйство, готовят тебе еду и стирают твою одежду. Это было все равно что смотреть на мальчика в теле среднего возраста. Но глаза были глубокими и понимающими, в них не было привычного детского огонька.
  
   "Я понимаю, что вы будете сопровождать меня, когда я буду говорить с комиссарио Солетто", - сказал я.
  
   "Да, это хороший способ выразить это", - сказал он, единственным признаком акцента была твердость согласных. "Комиссар лишь немного говорит по-английски, так что я тоже могу помочь с переводом. Добились ли вы каких-либо успехов в своем расследовании?"
  
   "Пока ничего", - сказал я. "Вот почему мне нужно выяснить, что известно полиции Ватикана".
  
   "Ты думаешь, это правда, то, что они говорят о евреях?"
  
   "Я знаю только мнение Солетто, и то из вторых рук. Что ты думаешь, бишоп?"
  
   "Кто может понять неверующего? Еврей, серб, протестант - никто из них не принадлежит к истинной Церкви, и мне жаль их. Возможно, в своем извращенном уме этот молодой человек нанес удар по руке, которая помогла ему, не понимая христианского милосердия".
  
   "Если он этого не делал, то убийца разгуливает на свободе в этих стенах".
  
   "Тогда я молюсь, чтобы его сердце исцелилось. Меня больше беспокоит твое присутствие здесь. Вы принесли свой конфликт с собой? Разделишь ли ты нас или обрушишь разорение на этот дом?"
  
   "Это не входит в мои планы. Справедливость - это все, чего я хочу ".
  
   "Правосудие часто требует жертв. О чем ты попросишь нас? Будете ли вы подталкивать Святой престол к тому, чтобы он принял чью-либо сторону в войне?"
  
   "У меня нет таких грандиозных планов, епископ. Если правосудие звучит слишком угрожающе, тогда я соглашусь на правду ". Хотя я знаю, что это маловероятно, я хотел добавить.
  
   "Ha! Это еще хуже. Твоя правда, сербская правда, итальянская правда, английская правда, моя правда - какой она должна быть?"
  
   "Хорошая мысль, бишоп. Из того, что я слышал, твоя правда довольно жестока для многих людей в Хорватии ".
  
   "Мы - новая нация, а иногда нации в молодости заходят слишком далеко. Возможно, у нас есть. Тем не менее, Хорватия олицетворяет цивилизацию среди хаоса. Хаос коммунизма, сионизма, ложной Восточной Церкви. В конце концов, именно Его Святейшество сам назвал Хорватию форпостом христианства. Мы живем в дикой местности, мой американский друг. Мы стоим спиной к Адриатике, сербы среди нас, безбожные русские на востоке. Не суди нас за то, что мы защищали наши жизни и веру ".
  
   "Я многого не знаю", - признался я. Это было правдой, и последнее, что мне было нужно, это ввязываться в драку из-за моего билета в Солетто, поэтому я отступил.
  
   "И я тоже", - сказал Златко. "Вы познакомились с монсеньором О'Флаэрти, не так ли? На что он похож?"
  
   "Кажется, у него доброе сердце", - сказал я. "Как и подобает каждому священнику".
  
   "Ах, да. Я понимаю, что он привозит сбежавших заключенных и преступников в Ватикан. Убежище для всех".
  
   "Я бы не назвал их преступниками", - сказал я. Деятельность О'Флаэрти была ни для кого не секретом, так что отрицать это было бесполезно.
  
   "Гражданские власти в Риме приказали перевезти всех евреев на север. Те, кто не подчиняется, нарушают закон. Следовательно, преступники".
  
   "Ты знаешь, что это значит, епископ? Транспортировать на север?"
  
   "Дело не в этом. Германцы управляют Римом и устанавливают законы. Добросердечный монсеньор своими действиями подвергает риску сам Святой Престол. Он нарушает их законы и нейтралитет государства Ватикан. Как и вы, отец Бойл." Златко виновато улыбнулся.
  
   "Я здесь, чтобы раскрыть убийство, а не решать вопрос дипломатии, бишоп. В том, что ты говоришь, есть логика. Но в том, что делает О'Флаэрти, также есть логика ".
  
   "И что это за логика?"
  
   "Разве в Библии нет чего-то вроде "Я был странником, и вы приняли меня"?"
  
   "Да, логика Мэтью", - сказал Златко, закрывая глаза и декламируя. "И Царь ответит и скажет им: истинно говорю вам, поскольку вы поступили с одним из наименьших из этих моих братьев, вы поступили и со мной".
  
   "Я бы сказал, что наименьшие из наших братьев в эти дни повсюду".
  
   "Мои братья - это не иудеи-язычники или безбожные коммунисты. Конечно, не еретические протестанты или восточно-православные сербы. Мои братья - это мои собратья-католики. Вы, отец Бойл, или как бы там ни было ваше настоящее имя, вы среди моих братьев ". Златко наклонился вперед, его глаза встретились с моими в том, что он, должно быть, считал братской любовью.
  
   "Разве не сам святой Петр сказал нам практиковать горячую благотворительность, чтобы покрыть множество грехов? Оказывать гостеприимство без возражений? Разве не это делает монсеньор О'Флаэрти?" Слова доброй святой всегда были частью беседы сестры Мэри Маргарет в школе о пожертвованиях бедным и церкви, хотя и не обязательно в таком порядке.
  
   "Вы знаете свою Библию, отец Бойл. Как и дьявол".
  
   "Только отрывки из воскресной школы, епископ. Я был служкой при алтаре, но отец Макгонигл раз или два назвал меня прислужником дьявола".
  
   "В этом я не сомневаюсь", - сказал Златко с хитрой усмешкой. "Должен сказать, что у вас приятные манеры, отец Бойл, несмотря на вашу ошибочную веру в монсеньора. Хотя я сомневаюсь, что он добился бы такого успеха без помощи английского посла и его исчезнувшего дворецкого."
  
   "Исчезаешь? Ты имеешь в виду Джона Мэя? Где он?"
  
   "О, он всегда где-то есть. В Риме или посещение тайных мест на территории Святого Престола. Интересно, как у него хватает времени заботиться о после, а у тебя?"
  
   "Он кажется вполне способным, хотя я мало что знаю о дворецких. Хотя у меня есть двоюродная сестра, которая была горничной."
  
   "У вас, ирландцев, действительно беззаботное сердце. Должно быть, это от жизни на острове с холодным морем между тобой и твоими врагами. Мы, хорваты, слишком опасаемся ножей у своего горла, чтобы так много шутить ".
  
   "Разве мы не должны пойти и найти Солетто сейчас?" Мне нужно было убраться оттуда, прежде чем я преподам ему урок истории, который может включать в себя хук справа.
  
   "Конечно, если тебе удобно сейчас", - сказал Златко. Он встал, разглаживая свою черную сутану и поправляя алый пояс. Затем он заговорил, стоя со сцепленными за спиной руками. "Ты должен помнить одну вещь о святом Петре. Сначала его звали Симон, и только позже он стал известен как Петр. Когда Иисус сказал ему: "На этой скале Я построю Свою церковь", он, возможно, пошутил на счет своего ученика".
  
   "Что за шутка?"
  
   "Питер- Петрос - в переводе с греческого означает камень. Возможно, это был комментарий к умственным способностям Симона Петра больше, чем к его стойкости. Помните, он был тем, кто трижды отрекся от Иисуса после того, как его арестовали ".
  
   "Я не понимаю, что ты имеешь в виду, бишоп".
  
   "С точки зрения доктрины, папа непогрешим. Но мы также должны помнить, что Римская церковь была основана смертным, тем, кто нуждался в помощи, как и Святой Отец сегодня".
  
   Он улыбнулся и кивнул головой, давая мне понять, что готов уйти. Джентльмен. Он никогда не повышал голос, никогда не показывал ни малейшего намека на гнев. Но когда мы уходили, я знал, что ненависть кипела под этой гладкой кожей и этим мягким голосом, и была подведена черта. У меня также было ощущение, что меня допрашивали, и что Златко извлек из разговора намного больше, чем я.
  
  
   ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
  
  
   Дворец трибунала, в котором размещался Корпус жандармерии, представлял собой приземистое пятиэтажное строение, которое было бы как дома в любом городе США - простое и непритязательное, с главным входом, как в любом другом полицейском управлении. Флаг, развевающийся на ветру, охрана у двери и горстка офицеров в стороне, курящих сигареты и разговаривающих. Они взглянули на нас тем косым взглядом, которым смотрят копы, оценивая новичка или потенциальную угрозу. Их взгляды не задерживались. Епископы были обычным делом, и другой безобидный священник не удостоил второго взгляда.
  
   Если бы не их модная униформа, ватиканские жандармы могли бы быть полицейскими где угодно. Но они все еще носили одежду прошлого века: белые брюки и черное короткое пальто, дополненное золотыми эполетами и серебряными пуговицами. Наполеон чувствовал бы себя как дома в одной из их шляп с красным плюмажем. Когда охранник открыл дверь епископу Златко, я отметил, что их пистолеты были строго двадцатого века, "Беретты" 32-го калибра в блестящих черных кожаных кобурах.
  
   Офис Солетто находился на третьем этаже. Стены вдоль коридора были увешаны портретами поколений ватиканских полицейских, в основном одетых в один и тот же наряд. Пол был мраморным, инкрустированным гербом Святого Престола в виде скрещенных ключей. Охранник у двойных дверей в офис Солетто открыл их для Златко, который тащил меня за собой. Нас ожидали, или епископ был постоянным посетителем? Поскольку Солетто предположительно был профашистом, а Златко дружил с хорватским правительством, поддерживающим Ось, это имело смысл. Дверь закрылась за нами с решительным, тихим звуком, который исходит от многовекового мастерства, а не от низкопробного, тонкого звука бостонского городского правительственного учреждения.
  
   Солетто владел большим участком недвижимости на углу здания, и мне почти пришлось прищуриться, чтобы разглядеть его на огромном ковре. Его стол находился прямо перед окном с великолепным видом на собор Святого Петра. Свет, проникающий внутрь, мешал сфокусироваться на его чертах, и я могла сказать, что он знал это.
  
   "Бенвенуто, Весково", - сказал Солетто, вставая, чтобы поприветствовать епископа. Они обменялись скороговоркой по-итальянски, пока мы шли к стульям, установленным перед массивным столом. Полированный орех глубокого темного цвета, вероятно, был антиквариатом, когда Бойлы еще жили в Ирландии. В нем лежал один телефон, богато украшенная модель из блестящей латуни, пресс-папочка, авторучка и одна папка, которая занимала примерно десятую часть пространства. Остальное Солетто, вероятно, использовал, чтобы проверить свое отражение. Он был коренастым парнем с жесткими седеющими волосами. В нем был вид политика, то внимание к ухоженности, которое отличает парня, который хочет, чтобы мир обратил на него внимание. Поскольку в пределах Святого Престола не было обычной преступной деятельности - никаких проституток, выпивки или азартных игр, должно быть, многое делает для снижения уровня преступности, - я решил, что его работа была в основном политической, что, возможно, означало и мошенничество.
  
   "Мой английский не очень хорош", - сказал Солетто.
  
   "Il mio italiano non e perfetto", - сказала я, пытаясь сказать ему то же самое о моем итальянском. Это была заученная фраза, и она вызвала смех. Солетто открыл ящик стола, предложил сигареты, и они со Златко закурили. Они были ориентированы на Echt, распространенный немецкий бренд. Не очень хорошее начало.
  
   "Пожалуйста, поблагодарите комиссара за то, что он принял меня", - сказал я. "Любая помощь, которую он может оказать, будет высоко оценена".
  
   Златко перевел, и Солетто выпустил дым мне в лицо, отвечая отрывисто по-итальянски.
  
   "Комиссар Солетто говорит, что он принимает вас в соответствии с инструкциями Папской комиссии", - сказал Златко. "Он считает расследование закрытым, и виновная сторона была передана соответствующим властям. Каким был бы и ты, " добавил Златко с ноткой извинения в голосе, " если бы у него были на это полномочия".
  
   "Я понимаю", - сказал я. "Я сам был офицером полиции до войны, и я бы тоже не потерпел ни малейшего намека на вмешательство". Я ждал, когда это пройдет, надеясь на какую-то братскую солидарность.
  
   "Комиссар говорит, что ты все еще шпион и должен быть передан немцам за нарушение нейтралитета Святого Престола. Он говорит, что как коллега по службе, вы должны понимать его позицию ".
  
   Очарование Бойла, очевидно, давало сбой. Златко слегка пожал плечами, как бы говоря: "А чего ты ожидал?"
  
   "Спроси его, какие конкретные доказательства у него есть против Северино Росси, и, если можно, я их посмотрю", - сказал я. Я опустил слово "пожалуйста". Это показало бы ему.
  
   Пока Златко говорил, Солетто повернулся к окну, любуясь открывающимся видом. Отсюда я почти мог видеть то место, где Росси был найден среди колоннад.
  
   " E Ebreo," Soletto said. " Con il sangue sulle sue mani."
  
   "Он еврей", - сказал Златко. "С кровью на руках".
  
   "Неужели? От его рук? Я думал, это было только на его одежде? Или мы говорим метафорически?"
  
   "Ты действительно хочешь, чтобы я задал ему этот вопрос?"
  
   "Для смеха, да".
  
   Златко так и сделал, и Солетто сердито ответил. "Он говорит, что это не имеет значения", - сказал Златко. "Росси был весь в крови, монсеньор Корриган был мертв. Для него этого было достаточно. Он предлагает вам обратиться в гестапо, если вы хотите узнать больше ".
  
   "Знает ли он, жив ли еще Росси?" Когда я говорил, мне показалось, что я увидел реакцию на лице Солетто. Понимал ли он английский лучше, чем показывал? Если да, то что было такого в вопросе, что заставило его быстро моргнуть, отвести взгляд, как будто ему было что скрывать? Или что-то, с чем он не хотел сталкиваться.
  
   "Он не знает", - сказал Златко, когда перевод был завершен. "Гестапо не информирует Святой престол по таким вопросам".
  
   "Тогда последний вопрос. Спроси его, почему, по его мнению, монсеньор Корриган потащился на верхнюю ступеньку у Порога Смерти ". Златко передал это Солетто, но я видел, как расширились его глаза, как только я это сказал. Его английский, возможно, был не таким плохим, как он утверждал.
  
   "Где ты это услышал?" Солетто зарычал, отмахиваясь от Златко.
  
   "Это правда?"
  
   "Была борьба. Монсеньор Корриган, у него везде была кровь. Molto sangue." Он пожал плечами от печали всего этого.
  
   "Я видел отчетливый кровавый след на фотографиях. Те, кого забрали ваши жандармы."
  
   "Все, что тебе нужно было сделать, это попросить", - сказал Солетто, протягивая руки. "Мы бы предоставили их тебе. Вы не можете полагаться на того, кто берет взятки".
  
   "Я согласен. Ваш английский очень хорош, комиссар."
  
   "В эти дни здесь так много англичан, что у каждого есть возможность попрактиковаться", - сказал Солетто. "Я бы предпочел придерживаться итальянского, но инглези не утруждают себя его изучением. Ты сказал, что это был твой последний вопрос, да?"
  
   "На самом деле ты не ответил на это. Вы уверены, что монсеньор Корриган не двигался с того места, где его оставили?"
  
   "Он не мог этого сделать. Его травмы были слишком серьезными ".
  
   "Спасибо, что уделили мне время", - сказал я, поднимаясь со стула. Было что-то, что Солетто скрывал, что-то, что заставляло его нервничать. У него не было причин быть таким, ничего такого, что я мог бы на него повесить. Росси был мертв или в "Реджина Коэли". Дело закрыто.
  
   Или это было? Я нащупал бриллиант, который был у меня в кармане. Это был рискованный шаг, но если Солетто был в сговоре с убийцей, то клин между ними мог сделать свое дело.
  
   "Кстати, ты нашел еще какие-нибудь бриллианты?"
  
   "Diamanti?"
  
   "Да, как этот". Я держал сверкающий драгоценный камень между большим и указательным пальцами, позволяя ему блеснуть.
  
   "Еще бриллианты, ты сказал?" - Спросил Златко. "Где были остальные?"
  
   Солетто выглядел смущенным, его густые брови сошлись вместе.
  
   "Убийца - настоящий убийца - спрятал их в единственном месте, которое, как он знал, было безопасным. Комната Корригана. Он, должно быть, проник внутрь после того, как вы его обыскали, комиссар. Или ты пропустил ту расшатанную половицу? Небольшое состояние, может быть, больше, я не ювелир ".
  
   "Эти бриллианты - улика!" Солетто взревел, стукнув кулаком по столу.
  
   "Но дело закрыто, комиссар. Ты сам так сказал. Я передам их Папской комиссии, как только мое расследование будет завершено. Buongiorno."
  
   Я вышел так спокойно, как только мог. Была мертвая тишина, пока я не вышел за дверь, затем снова крики и удары кулаками, которые сказали мне, что наша небольшая беседа стоила того. Я ожидал холодного приема по многим причинам. Полицейский, защищающий свою территорию, и профашистские наклонности были во главе списка.
  
   Единственное, на что я всегда мог рассчитывать, это на жадность. Если бы там было больше бриллиантов - а за пределами кольца богатой дамы они редко путешествовали в одиночку, - тогда я бы поспорил, что именно ими убийца расплатился с Солетто. Фальшивая фраза о неучтенных бриллиантах могла навести Солетто на мысль, что убийца что-то скрывает от него. Или подкинуть идею, что он мог бы выжать из него больше. В любом случае, я надеялся, что Солетто теперь сорвался с цепи и катится к убийце, который думал, что он дома и на свободе.
  
   Я выбрался наружу, не будучи арестованным или застреленным, что стало облегчением. Теперь мне нужно было найти Каза и узнать, не забыл ли он проверить ключи, или он провел весь день, осматривая достопримечательности с принцессой. Затем подстричься, что может привести к информации о Диане, хотя связь определенно была потеряна для меня.
  
   Я вернулся на место преступления, чтобы взглянуть на него еще раз. Я представлял это в часы перед рассветом. Северино Росси спит, спрятавшись за одной из колоннад. Корриган стоит у двери, его убийца близко. Они должны были знать друг друга, или, по крайней мере, убийца не казался угрозой. Было бы достаточно легко закричать, чтобы привлечь внимание одного из швейцарских гвардейцев, если бы не находившийся поблизости немец. Интересно, подумал я. Этот район был достаточно близко к линии границы, чтобы один из патрулирующих фрицев мог что-то увидеть или услышать. Я решил, что слишком рискованно, поэтому я вернусь к тому немногому, что знал наверняка.
  
   Корриган получает несколько ножевых ранений, пока нож не находит свою смертельную отметину. Он теряет сознание и попадает как раз в зону юрисдикции жандармерии. Или тащит себя туда. Я думал о крови. Ее было много, от множественных ножевых ранений. Я мог видеть, как убийца снимает пальто и кладет его на спящего Росси, затем крадется в ночь, оставляя позади мертвого монсеньора и спящего беглого еврея, покрытого пропитанным кровью пальто.
  
   Козел отпущения, если он когда-либо был.
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
  
  
   Я наконец-то разыскал Каза. Не найдя его, а спросив, где принцесса Нини Паллавичини повесила свою шляпу, берет или тиару. Будучи проницательным следователем, каким я и являюсь, я загнал Каза в угол в мгновение ока. Он и принцесса пили чай. Мой первый успех в расследовании в Ватикане.
  
   Принцессу поместили в хоспис Санта-Марта, недалеко от Немецкого колледжа. Монахини в стально-синих одеяниях с огромными белыми прическами, похожими на паруса, набирающие ветер, работали в трапезной на первом этаже, готовя еду для беженцев и семей дипломатов, которые были размещены там. Каз и его принцесса были в соседней гостиной, потягивая чай из тонкого фарфора, в то время как Мария, держа на руках младенца Иисуса, смотрела на них со старинной картины.
  
   "Отец Бойл, пожалуйста, присоединяйтесь к нам", - сказала она.
  
   "Спасибо, принцесса, но чай - не мой напиток. Мне нужно поговорить с Казом, если ты не возражаешь ".
  
   "Пожалуйста, зовите меня Нини. "Принцесса" такая утомительная, а Петр рассказал мне несколько замечательных историй о тебе. Я чувствую, что мы уже друзья ".
  
   "Хорошо, если ты будешь называть меня Билли", - сказал я, усаживаясь. "Но не верь всему, что он говорит".
  
   "Значит, вы не племянник генерала Эйзенхауэра и не великий американский детектив, второй после Дика Трейси?" На губах Нини заиграла игривая улыбка, в то время как Каз покраснел.
  
   "Дик Трейси только в смешных газетах", - сказал я. "И мы с генералом в некотором роде дальние кузены, но поскольку он старше, я называю его дядей, хотя и не на людях. Это не те вещи, о которых я распространяю, когда нахожусь в оккупированном немцами городе ". Я бросил на Каза суровый взгляд, но меня не слишком беспокоило, что Нини кому-нибудь проболтается. Она выглядела как женщина, которая может сама о себе позаботиться.
  
   "Мне жаль, Билли", - сказал Каз. "Это вырвалось в разговоре".
  
   "Не беспокойся об этом", - сказал я. "Тебе удалось выкроить какое-нибудь время, чтобы разобраться в вопросе, который мы обсуждали, с осмотром достопримечательностей и чаепитием?"
  
   "Ну, Нини действительно потратила несколько минут, чтобы показать мне раскопки в некрополе под базиликой. Ты знал, что они нашли то, что может быть костями самого Святого Петра?"
  
   "Это здорово, Каз, но как насчет ключей?" Каз был, пожалуй, самым умным парнем, которого я знал. Это означало, что он много знал обо всем, поэтому иногда ему было трудно сосредоточиться только на чем-то одном. Особенно когда прекрасная принцесса шла впереди.
  
   "Да, да, ключи. Мы нашли кабинет привратника в Средневековом дворце. Он хранит копии всех ключей, висящих на стене за его столом. Он также доставляет почту внутри здания, принимает сообщения и выполняет другие поручения ".
  
   "Не говоря уже о том, что он крепко спал", - сказала Нини. "Мы могли бы ограбить беднягу до полусмерти".
  
   "Значит, кто угодно мог взять ключи от комнаты Корригана и заменить их?"
  
   "Это было бы легко", - сказал Каз. "В Ватикане было мало случаев кражи личной собственности, о которых стоило бы беспокоиться".
  
   "Нини", - сказал я, полагая, что Каз уже ввел ее во все подробности, - "ты слышала что-нибудь об алмазах?"
  
   "Кроме удивления, какая нацистская свинья украла мою? Нет. Я уверен, что у некоторых беженцев здесь есть ценные драгоценности, просто потому, что их легко носить с собой и прятать ".
  
   "Можете ли вы назвать какую-либо причину, по которой монсеньор Корриган мог иметь такую в своей комнате?"
  
   "В одном мало смысла. Если бы у беженца были бриллианты, он мог бы отдать их доверенному лицу, чтобы продать за еду или документы, удостоверяющие личность. Но одна? Дай мне посмотреть". Я дал ей бриллиант, и она поднесла его к свету. "Очень мило. Я не вижу недостатков. За один такой бриллиант можно было бы получить хорошую цену. Горсть всего этого - целое состояние ".
  
   "Северино Росси был ювелиром по профессии", - сказал Каз, очевидно, забыв поделиться этим лакомым кусочком.
  
   "Ну, он, конечно, знал свои бриллианты. Это довольно красиво".
  
   "Вы встречались с ним?" Я спросил. "Возможно, помогая монсеньору О'Флаэрти?"
  
   "Нет, никого с таким именем. Я не знаю, как он выглядел, поэтому не могу сказать наверняка ".
  
   "Где ты был, Билли?" - Спросил Каз, пока Нини изучала сверкающий бриллиант.
  
   "Оказывается, Брэкетт был действительно полезен. Он привел меня к Солетто. Мне пришлось ехать в сопровождении представителя Папской комиссии, епископа Златко. Настоящая работа".
  
   "Златко настроен пронацистски", - сказала Нини. "Он практически агент хорватского марионеточного государства".
  
   "Он также не слишком любит сербов, евреев, протестантов и Восточную православную церковь. И, вероятно, несколько других, о которых мы не успели поговорить ".
  
   "Вы оба должны быть осторожны", - сказала Нини. "Внутри комиссии есть фракции, и очевидно, что прогерманская сторона одержала победу. Златко сообщит обо всем, что ты узнал ".
  
   "Что ж, это не займет много времени. Солетто замолчал, настаивая на том, что поймал нужного человека. Но зачем комиссии понадобилось посылать с нами Златко? Солетто - профашист, не так ли? Информатор тайной полиции?"
  
   "Боюсь, здесь все более тонко", - со вздохом сказала Нини. "Да, у Солетто есть связи с OVRA, фашистскими силами безопасности. Но на этом с ними покончено, поскольку Муссолини отстранен от власти. Фракции внутри комиссии действуют на другом уровне. Они действуют, чтобы направить Папу в ту или иную сторону. Оказывать благосклонность нацистам или союзникам или сохранять стойкий нейтралитет. Все это недоступно простому осведомителю вроде Солетто".
  
   "Я начинаю думать, что мы создадим больше проблем, чем стоит это расследование", - сказал я. "Пока я уверен только в том, что Росси этого не делал, если только он не самый тупой убийца в истории". Я рассказал им о своем прощальном выстреле Солетто, надеясь, что он подумает, что его сообщник что-то скрывает от него.
  
   "Если есть соучастник преступления", - сказал Каз. "Комиссар Солетто, возможно, просто выполняет свой долг как можно лучше. Возможно, мы действуем в обратном направлении, предполагая, что он в этом замешан ".
  
   Назад. Каз был прав. У меня было что-то отсталое. "Каз, ты выбил его из парка вот этим". Они оба посмотрели на меня с недоумением. "Бейсбол. Хоумран. В любом случае, мы были озадачены тем, почему Корриган потащился вверх по ступеням базилики."
  
   "Кровавый след, о котором я тебе говорил", - сказал Каз Нини, которая быстро кивнула.
  
   "Но мы смотрели на это задом наперед. Он не ползал. Убийца потащил его вверх по ступенькам. Борьба происходила под дверью Смерти, но для того, чтобы она перешла под юрисдикцию Солетто, убийце пришлось положить тело на ступени базилики, поскольку сама площадь Святого Петра находится под юрисдикцией Италии. Не было причин делать это, если только он не мог рассчитывать на то, что шеф жандарм быстро закроет дело. Если бы вмешалось гестапо или фашистская полиция, все могло бы выйти из-под контроля. Таким образом, убийца был задержан, признан виновным и передан немцам. Дело закрыто".
  
   "Петр, хоумран, как замечательно!" Сказала Нини, похлопав Каза по руке своей. Он снова покраснел.
  
   "О, это было пустяком", - сказал Каз, отмахиваясь от комплимента и в то же время наслаждаясь им. "Ваше замечание о том, что бриллиантов больше, может сработать, если Солетто чрезмерно жаден или быстро приходит в ярость из-за того, что ему дали ничтожную награду".
  
   "Он и то, и другое", - сказала Нини. "И я бы не стал рассчитывать на многое от мистера Брэкетта. Этот человек большую часть времени находится в депрессии. Мы не видим его неделями, затем внезапно он появляется, полный идей и замыслов. Ни одно из них не имеет большого значения. Будь осторожна с обоими мужчинами, они могут привести только к неприятностям".
  
   "Мы предупреждены", - галантно сказал Каз. "Билли, у Нини есть проблема, которую нужно обсудить с нами. Ей нужна наша помощь ".
  
   "Это, должно быть, серьезно", - сказал я, держа при себе мысль, что если бы Каз мог справиться с этим, он бы из кожи вон лез, чтобы произвести впечатление на свою принцессу.
  
   "Вы знаете, что у нас есть сотни евреев, военнопленных, антифашистов и даже несколько немецких дезертиров, спрятанных в Ватикане", - начала Нини. "Монсеньор О'Флаэрти также разместил сотни других, в основном сбежавших британских военнопленных, в укрытиях по всему Риму".
  
   "Да. Огромное начинание, " сказал я.
  
   "Особенно кормить их всех. Мы даем деньги семьям в Риме, чтобы они могли купить как можно больше еды, но здесь, в стенах Ватикана, все должно быть тщательно накоплено и справедливо распределено. Взрывы нарушили доставку продуктов питания, и на рынках, куда мы можем добраться, почти ничего нельзя купить ".
  
   "Билли", - сказал Каз, - "кто-то крадет еду, здесь, в этом здании. Из запертой комнаты".
  
   "Кто хранит здесь ключи?" Учитывая то, что Каз обнаружил во дворце, любое количество людей могло бы помочь себе сами.
  
   "У сестры Луизы и у меня есть единственные ключи от кладовой. В лучшие времена это здание служило общежитием для религиозных посетителей. Поскольку через нее проходит так много людей, они все хорошо охраняют ".
  
   "Сколько людей знают о кладовой?" Я спросил.
  
   "Это не секрет, но мы и не объявляем об этом. Все сестры и те, кто помогает собирать еду, знают об этом. Она в подвале, и у большинства жильцов нет причин спускаться туда ".
  
   "Сколько всего не хватает?"
  
   "Я заметила это три недели назад", - сказала принцесса. "Сначала только несколько вещей, и я подумал, что, возможно, я ошибся в подсчете. Но каждые несколько дней пропадало все больше вещей. Банка джема или кусочек сыра. Я беспокоился, что их забирает один из наших помощников, но я не мог в это поверить. Мы все так усердно работаем, чтобы доставить еду, и ее никогда не бывает достаточно ". Ее рука поднялась ко рту, и на краткий миг напряжение опасности и ответственности отразилось на ее лице.
  
   "Нини не думает, что это кто-то из ее народа", - сказал Каз. "Кражи на прошлой неделе были хуже, забрали больше еды, лучших деликатесов. Мясо, сыр, рыбные консервы."
  
   "Мясо и рыба тщательно распределяются, поэтому каждый получает правильное питание", - сказала Нини. "Это может стать серьезным".
  
   "И вы каждый раз обнаруживаете, что комната заперта?"
  
   "Да, следов взлома нет".
  
   "Позволь мне самому судить об этом. Покажи нам".
  
   Нини повела нас вниз, в маленькую подвальную комнату, заполненную выброшенной мебелью, покрытой пылью и паутиной. Вдоль одной стены тянулся верстак, на нем были разбросаны старые инструменты и древесная стружка. Сцена была освещена одной голой лампочкой, тускло освещавшей единственную прочную деревянную дверь. Нини потянулась за своим ключом, но я поднял руку.
  
   "Подожди", - сказал я. "У тебя есть фонарик или спички?"
  
   "Что?" - спросила она.
  
   "Факел", - подсказал Каз. "Torcia."
  
   "Нет, но у меня есть зажигалка". Она включила его, когда я опустился на колени, чтобы изучить замок. Она была старой, вероятно, из прошлого века.
  
   "Это замок с поворотным рычагом", - сказал я, прищурившись, чтобы разглядеть метки вокруг него в слабом свечении. Свет погас, когда Нини стало слишком жарко, чтобы держать его, и Каз забрал его у нее.
  
   "Смотри", - сказал я, указывая на царапины вокруг замка. "Это было выбрано".
  
   "Эти маленькие царапины?" Сказал Каз. "Они могли быть из-за того, что не попали в замочную скважину в темноте. Эта дверь, вероятно, была там сотни лет ".
  
   "Да, но этот замок был изобретен только в конце восемнадцатого века. В любом случае, когда ты промахиваешься ключом, это оставляет след, но небольшой, а не длинную царапину, как эти."
  
   "От чего они?" Спросила Нини, наклоняясь, когда Каз должен был потушить зажигалку.
  
   "Инструменты для вскрытия замков".
  
   "У кого в Ватикане могли быть подобные инструменты?" Сказал Каз.
  
   "Любой, кто знает, как ими пользоваться, знал бы, как их изготовить", - сказал я, подходя к верстаку. Я порылся вокруг, пока не наткнулся на моток толстой, толстой проволоки. Шило. Ножовка и куски металлолома. "Все, что может понадобиться опытному взломщику замков. Или слесарь, разница лишь в том, как используются знания ".
  
   "Вор сделал свои собственные инструменты, здесь?" - Спросил Каз.
  
   "Ну, я сомневаюсь, что он пришел с ними. Все, что ему было нужно для этого замка, - это натяжной ключ и отмычка. Это не простой замок, но для того, кто знает, что он делает, это не займет много времени. С каждым разом все быстрее".
  
   "Значит, он просто заскакивает сюда всякий раз, когда проголодается", - сказал Каз. "Эгоистично с его стороны".
  
   "Так что, скорее всего, не слесарь", - сказал я. "Скорее всего, парень из B & E, которого так и не поймали".
  
   "Взлом и проникновение", - сказал Каз, ради Нини.
  
   "К счастью, он принял немного, но то, что у него было, было лучшим из того, что было", - сказала она.
  
   "Вы сказали, что в последнее время количество увеличилось", - сказал я. "Это включало бы целую салями?"
  
   "Да", - сказала Нини. "Даже Дик Трейси не смог бы этого понять. Как ты узнал?"
  
   "Предположение", - сказал я.
  
   "Дедукция", - поправил Каз.
  
   Вернувшись наверх, мы сидели вокруг, пока сестры убирали чайный поднос. Я проголодался и не стал спорить, когда они вернулись с хлебом, кусочком сыра, оливками и вином. Дедукция - это тяжелая работа.
  
   "Что дальше?" - Спросил Каз.
  
   "Мы ждем. И смотри".
  
   "Кто?"
  
   "Дом садовника", - сказала я тихим голосом, приложив палец к губам.
  
   "Та молодая девушка?" - Недоверчиво сказал Каз.
  
   "Та молодая девушка, которая сегодня утром держала пакет с салями и другими вкусностями. Я ничего не думал об этом, пока Нини не упомянула, насколько нормированным было мясо ".
  
   "Розана? У нее двое маленьких детей. Как она могла...?" Нини остановила себя, затем сказала: "Ага".
  
   "Да. Возможно, у нас есть влюбленный вор. Или тот, кто пытается произвести на нее впечатление ".
  
   "Здесь, среди семей дипломатов, достаточно женщин, которые отдали бы все за эту еду. Некоторые с энтузиазмом. Но Розана через многое прошла. Я не вижу ее в этом свете ".
  
   "Как долго она здесь?" Я спросил.
  
   "Почти две недели. Она пришла с воскресной толпой и попросила проходящего мимо священника о помощи. К счастью, он был другом монсеньора Корригана. Мы были так переполнены, что нам пришлось поселить ее и детей в домике садовника. Она готовила и убирала для него, и я думаю, ему нравится компания ".
  
   "Откуда она взялась?"
  
   "Я не знаю. Где-то на севере. Она еврейка, и когда ее мужа похитили, она решила отправиться в Рим. У нее были фальшивые документы, но они были не очень хорошими. Это чудо, что она выжила. Должен ли я спросить ее, кто дал ей еду?"
  
   "Нет", - сказал я. "Возможно, она хочет защитить его. Каз, почему бы тебе не присмотреть за домом садовника. Нини, у тебя есть какая-нибудь еда, которую ты могла бы принести, что-нибудь, чтобы соблазнить его?"
  
   "Нет, но я уверен, что Джон Мэй может совершить набег на кладовую посла ради благого дела. Я возьму что-нибудь сегодня вечером и принесу это через трапезную, когда все будут есть ". Она взяла бокал с вином, ее маленькая ручка была такой же изящной, как хрусталь.
  
   "Идеально. Каз, ты найди место сегодня вечером и продолжай наблюдать. Будь осторожен, и приди за мной, как только заметишь этого парня. Помните, он профессиональный преступник, поэтому мы не знаем, чего ожидать ".
  
   "Что ты собираешься делать?" - спросил он.
  
   "По словам монсеньора О'Флаэрти, я собираюсь навестить его и подстричься".
  
   "О, тебе понравится Рино. Очаровательный мужчина", - сказала Нини.
  
   "Ты знаешь его?" Я спросил.
  
   "Да, Рино Мессина - один из нас. Он стрижет беженцев и является курьером монсеньора. Он также очень хороший бизнесмен ".
  
   "Как же так?"
  
   "Он получил контракт на предоставление парикмахерских услуг в тюрьме Реджина Коэли. Дважды в месяц он проводит там целый день. Рино бесплатно подталкивает охранников. Он управляет этим местом. Вам с ним должно быть о чем поговорить".
  
   "Видел ли он...?" Я остановился и посмотрел на Каза.
  
   "Да, Билли, я рассказал Нине о сестре Юстине".
  
   "Он видел ее?" Я спросил. Надеялся. Умоляла.
  
   "Да, после того, как ее впервые схватили во время облавы. Ей не причинили вреда".
  
   "Но это было некоторое время назад".
  
   "Да. С тех пор мы не получили ни слова. Что не всегда является плохой новостью, " поспешила добавить она. "Родственники всегда уведомляются, когда заключенный умирает в заключении. Есть надежда, Билли". Она положила свою руку мне на плечо, пока я пытался найти хоть какую-то надежду в том факте, что Диана жива, но затеряна в глубинах гестаповской тюрьмы.
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
  
  
   Каз и я ужинали в трапезной. Нини подавала еду вместе с монахинями, и мы обе брали маленькие порции, не желая показаться жадными после того, как они уже накормили нас обедом. Это было не так уж много. Паста с небольшим количеством оливкового масла, чеснока и репы. Это наполнило желудок, но я обнаружил, что еще больше злюсь на вора, который лишил этих людей чего-то лишнего.
  
   За длинными столами сидели семьи, родители и дети говорили на испанском и португальском, языках последних стран, чьи дипломаты нашли здесь убежище. Группа итальянских мужчин сидела вместе, выглядя удрученными, и ела в тишине. Некоторые были одеты в поношенные костюмы, другие - в униформу. После падения Муссолини некоторые итальянские войска сражались против немцев, когда те вошли в Рим. Это была храбрая битва, но плохо спланированная. Эти люди были счастливчиками, оставшимися в живых. Остальные собравшиеся за ужином были сбежавшими военнопленными, их униформа была вычищена и заштопана, но на ней виднелись следы месяцев или лет плена. Было легко определить новых военнопленных. Их униформа была в лучшей форме, и у них все еще были мускулы на костях. Остальные, особенно ветераны Восьмой армии Северной Африки, были худыми и изможденными, их легкие рубашки цвета пустынного хаки едва держались на ногах. Там было много британцев с небольшим количеством американцев, в основном летчиков, которых сбили над Италией.
  
   "Ты думаешь, вор здесь?" - Спросил Каз.
  
   "Если он находится здесь, то да. Он не мог позволить себе отказаться от ужина; это вызвало бы подозрения ".
  
   "Возможно, это один из тех бедолаг, захваченных в плен в Тобруке два года назад", - сказал он. "Я мог бы это понять. Они выглядят полуголодными".
  
   "Может быть. Но они, вероятно, прошли через это, держась вместе, а не действуя каждый сам за себя. Помните, кражи были мелкими, их недостаточно для целого отряда ".
  
   "Итак, нам нужно искать одиночки", - сказал Каз. "Может быть, кто-то, кого недавно схватили".
  
   "Почему ты так говоришь?"
  
   "Потому что у него было бы меньше времени, чтобы приспособиться к лишениям. Или, возможно, он никогда не был схвачен, но добрался сюда после того, как его сбили. Он был бы меньше обязан другим, если бы не разделял их страдания ".
  
   "Хорошая мысль, Каз! Ты становишься чертовски хорошим детективом ". Он снова покраснел, и я поймала его взгляд, когда Нини проходила мимо с подносом посуды. Ее улыбка была ослепительной, и все это было для Каза. "Ты один из счастливчиков, ты знаешь это?"
  
   Его лицо стало непроницаемым, и я поняла, что это было неправильно сказано. Парень, которому повезло, не потерял всю свою семью из-за нацистов, а затем наблюдал, как женщина, которую он любил, погибает при взрыве автомобиля.
  
   "Прости, Каз, я не имел в виду..."
  
   "Нет, Билли, все в порядке. Я знаю, что ты имел в виду, и я тоже это чувствую. Но я чувствую, что меня тянет в двух направлениях. Прошлое таит в себе глубокие печали, а настоящее дает шанс на радость. Я должен убедить себя, что я не предаю одного ради другого ".
  
   "Каз", - сказал я, наклоняясь и кладя руку ему на плечо. "В твоем прошлом нет ни одного человека, который не хотел бы, чтобы в твоей жизни была радость. Ты обязан ради них жить, а не просто существовать ".
  
   "Я знаю", - сказал Каз тихим, неуверенным голосом. "Но так намного легче ничего не чувствовать. Безразличие к жизни снимало все бремя. Теперь мое сердце разбивается каждый раз, когда я вижу ее ".
  
   "Потому что она напоминает тебе о любви к Дафне".
  
   "Да".
  
   "Которого ты никогда не забудешь, до самой своей смерти, несмотря ни на что".
  
   Каз не ответил. Он посмотрел на меня из-за очков в стальной оправе, его глаза увлажнились. Поднятие брови, кивок, и этого было достаточно. Я позволила своей руке соскользнуть с его плеча, и мы оба заерзали на своих местах, пытаясь придумать, что сказать дальше.
  
   "Итак, Дик Трейси", - сказал Каз. "Скажи мне, что искать".
  
   "Хорошо", - сказал я, радуясь смене темы. "Посмотри на их руки. Профи будут заботиться о своих руках больше, чем любой обычный парень. Вскрытие замков требует концентрации, терпения и хорошей зрительно-моторной координации, поэтому следите за тем, чтобы кто-нибудь чувствовал себя комфортно, например, парень, который мог сидеть и ждать, не ерзая. И если он профессиональный преступник, он в мгновение ока раскусит копа, так что будь осторожен ".
  
   "Я всего лишь простой священник, отец Бойл. Благословляю вас за вашу заботу ".
  
   Я ударил его по руке и ушел.
  
   В Немецком колледже я постучал в дверь монсеньора О'Флаэрти. Его открыл невысокий, жилистый мужчина с густыми черными волосами и аккуратно подстриженными усами. Одна рука покоилась на дверной ручке, а в другой была открытая опасная бритва.
  
   "Давай, давай", - сказал он, махнув на меня бритвой. "Я брею монсеньора, давай, давай".
  
   "Отец Бойл", - прогремел голос О'Флаэрти. "Познакомься с Рино Мессиной, лучшим парикмахером во всем Риме". Он сидел на стуле с прямой спинкой посреди комнаты, с полотенцем, наброшенным на плечи, и наполовину выбритым лицом.
  
   "Отец Билли Бойл", - сказал я, следуя примеру О'Флаэрти, чтобы сохранить свою священническую идентичность. Вероятно, это была хорошая идея - не делиться слишком многими секретами с парнем, который посещал Regina Coeli так часто, как он. "Рад познакомиться с тобой, Рино".
  
   "Пожалуйста, отец, сядь, и я порежу тебя следующим". Я воспринял это как ограничение его владения английским, а не угрозу. Я сел в мягкое кресло лицом к О'Флаэрти, который быстро кивнул мне в знак одобрения.
  
   "Рино - один из наших близких друзей", - сказал монсеньор. "Он подстригает блуждающие души, которые появляются на нашем пороге, и придает им презентабельный вид. Он также провозит контрабандой одежду для мужчин, верно, Рино?"
  
   "Да, иногда я надеваю три костюма внутрь и один снаружи!" Рино от души посмеялся над этим.
  
   "Военнопленные, которых я только что покинул, все еще были одеты в свою форму", - сказал я.
  
   "Это часть мальчиков, которых мы спрятали", - сказал О'Флаэрти. "Большинство из них содержатся в квартирах по всему Риму. Рино помогает экипировать их, чтобы они могли слиться с толпой, как только уйдут отсюда ".
  
   "Я доставлю солдати в любую точку Рима в целости и сохранности", - сказал Рино, закончив разговор с монсеньором. "Хорошо побрит, да?"
  
   "Превосходно. Отец Бойл, немного подровнять?"
  
   "Конечно", - сказал я, садясь в кресло и позволяя Рино поправить полотенце у меня на шее. Он поработал ножницами так, как это делают парикмахеры перед тем, как приступить к работе, а затем начал подстригать.
  
   "Монсеньор сказал, что вы спрашивали о сестре Юстине, да?" Сказал Рино, наклоняя мою голову вперед.
  
   "Да. Ты знаешь ее?"
  
   "О, да. Хорошая монахиня, она помогла многим людям. Я много раз хожу с ней, чтобы развозить еду и лиры по всему городу".
  
   "Семьям, которые дают приют беглецам", - добавил О'Флаэрти.
  
   "Да. В Риме мало еды, очень жесткая."
  
   "Вы были с ней, когда ее арестовали?" Я спросил.
  
   "Нет. Меня бы здесь не было, если бы я был. Ее схватили на контрольно-пропускном пункте на Виа дель Корсо. Не повезло, много людей арестовано".
  
   "За что?"
  
   "Всевозможные нарушения", - сказал О'Флаэрти, глядя в окно, как преследуемый гангстер. "Поддельные документы, никаких документов, детали ухода с работы и так далее. Немцы оцепят квартал и будут проверять документы у всех по крайней мере раз в день. Они всегда убивают нескольких таким образом ".
  
   "В чем обвинили сестру Юстину?" Я должен был остановить себя от произнесения ее настоящего имени.
  
   "Это то, что Рино узнал во время своего последнего посещения тюрьмы", - сказал О'Флаэрти, кивая парикмахеру.
  
   "Черный рынок", - сказал Рино. "Она покупает еду, и у нее тоже есть много лир. Это нехорошо, но гестапо не знает о военнопленных".
  
   "Это здорово, правда? Должно быть, половина Рима в эти дни торгует на черном рынке ". Арест за торговлю на черном рынке был предпочтительнее обвинения в шпионаже.
  
   "Верно, верно", - сказал О'Флаэрти. "Наказание за торговлю на черном рынке может быть суровым, но так много людей делают это, что указы редко исполняются. И тот факт, что они не установили никакой связи между сестрой Юстиной и нашей деятельностью, очень многообещающий ".
  
   "Так как же нам ее вытащить?" - Спросила я, когда Рино закончила с ножницами и почистила мне затылок.
  
   "Есть хорошие новости", - сказал Рино, пожав плечами и бросив взгляд на О'Флаэрти, который сказал мне, что плохие новости намного перевесят хорошие.
  
   "Расскажи мне все начистоту", - сказал я.
  
   "Ну, мой мальчик, - сказал О'Флаэрти, - хорошая новость в том, что Рино нашел, кого подкупить. Охранник, который, к счастью, одновременно религиозен и жаден. Ему не нравится видеть, как арестовывают монахинь, но он хочет пачку лир за свои хлопоты. Его обычная смена приводит его к выходу, где осуществляется доставка еды и других товаров. Куда входит и выходит Рино".
  
   "А как насчет священников? Им разрешено посещать заключенных?"
  
   "Да, обычно для совершения последних обрядов. Но это не редкость. И, отвечая на твой следующий вопрос, да, они пользуются одним и тем же входом ".
  
   "Если двое из нас войдут, он выпустит троих за правильную цену?" Это звучало так, как будто это могло произойти на самом деле.
  
   "Да, да, деньги - это не проблема", - несколько поспешно сказал О'Флаэрти.
  
   "В чем проблема? Какие плохие новости?"
  
   "Две вещи", - сказал он. "Во-первых, тюремщик, отвечающий за камеры, где сестра Юстина содержится с другими монахинями, не поддается подкупу".
  
   "Он фашистская свинья", - с чувством сказал Рино.
  
   "Вы можете отвести нас к ее камере?" Я спросил его.
  
   "Да. Я стриг волосы женщин. Не монахини, а другие женщины. Я иду туда и притворяюсь, что мы с охранником хорошие друзья. Он не только фашист, но и дурак ".
  
   "Хорошо", - сказал я. "В чем другая проблема?"
  
   "Пьетро Кох", - сказал О'Флаэрти. При упоминании этого имени Рино перекрестился. нехороший знак.
  
   "Кто он, черт возьми, такой?"
  
   "Сам дьявол", - сказал О'Флаэрти. "Итало-австриец по происхождению, садист по темпераменту и больший фашист, чем Муссолини, который, как говорят, его боялся. Он возглавляет фашистскую политическую полицию и действует вместе с бандой итальянцев-единомышленников и худшими из гестапо. Он захватил небольшой отель рядом с Виллой Боргезе и использует его как частную камеру пыток. Они называют себя бандой Коха".
  
   "Банда Кох", - сказал Рино, выглядя так, будто хотел сплюнуть.
  
   "Скажи мне, какое это имеет отношение к Диане - я имею в виду сестру Юстину". Я едва мог выдавить из себя эти слова.
  
   "Кох потребовал перевести всех монахинь из Реджина Коэли в его учреждение в Pensione Jaccarino".
  
   "Почему?"
  
   "Потому что его забавляет мучить монахинь. Этот человек безумен, но связан. У него есть все полномочия на арест, поэтому никто не осмеливается высказаться. Он также находится под защитой шефа гестапо в Риме, так что даже немецкая армия не смогла выступить против него ".
  
   "У него их еще нет", - сказала я, молясь, чтобы я правильно поняла.
  
   "Нет. Немцы любят бумажную волокиту, благослови господь их тевтонские сердца. Это займет некоторое время. У нас может быть два или три дня ".
  
   "Рино, когда ты планируешь вернуться в тюрьму?"
  
   "Через два дня. Визиты назначены гестапо; я не могу приехать раньше ".
  
   "Тогда через два дня я отправляюсь с тобой". Он кивнул в знак согласия и начал собирать свои вещи. "Встретимся у дома монсеньора на ступеньках, где он ждет беженцев. Мы прогуляемся до отеля Regina Coeli. И моли Бога, чтобы мы вернулись ".
  
   "Но как, во имя всего Святого, ты вытащишь ее из этой камеры?" Спросил О'Флаэрти после ухода Рино.
  
   "Монсеньор, имейте веру. Я уверен, что Господь даст ответ". Был ли я? Был ли я прав, подвергая других риску из-за возможности, что я действительно вытащу Диану?
  
   Да, я решил. Я зашел так далеко, и это должно было что-то значить. Может быть, все это произошло случайно, или, возможно, это была работа Господа. В любом случае, я должен был извлечь из этого максимум пользы.
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
  
  
   Каз и я сидели на корточках в тени хвойной рощи, между домом губернатора и домом садовника. Это дало нам четкое представление о маршруте между коттеджем и Санта-Мартой. Было бы проще - не говоря уже о том, что теплее - схватить вора в помещении, но не было места, где можно было бы спрятаться, чтобы он нас не заметил. Мы надели плотные пальто, шарфы и перчатки, но дул холодный, сырой ветер, и у меня возникло бы искушение покончить с этим вечером, если бы не то, что я хотела этого парня по своим собственным причинам.
  
   Я посвятил Каза в свой разговор с О'Флаэрти и Рино Мессиной. Ему не понравилось многое из того, что я хотел сказать, особенно та часть, где я сказал ему, что не хочу, чтобы он сопровождал меня в моей маленькой прогулке по Реджина Коэли. Он сказал мне, что не заметил никого подозрительного, но Джон Мэй принес коробку консервированного лосося, которую он доставил Нини в столовую с достаточной секретностью, чтобы только опытный глаз мог уловить, что происходит. Он выбрал идеальное время: сразу после ужина, когда было слишком поздно подавать лосося, но когда большинство людей все еще сидели за столами. Умный парень.
  
   Близилась полночь, и я подумал, что нам недолго осталось ждать. Электричество было нормировано, и его не было несколько часов. Ватикан не мог похвастаться богатой ночной жизнью.
  
   "Мы отлично справляемся с делом о похищенных пайках", - прошептал я Казу. "И я поймал паузу, когда добрался до Дианы. Интересно, добьемся ли мы чего-нибудь с убийством Корригана ".
  
   "Насколько нам известно, убийца мог покинуть Ватикан", - сказал Каз.
  
   "Если это правда, мы в безвыходном положении", - сказал я.
  
   "Смотри, там!" - Прошептал Каз, дергая меня за рукав и указывая на фигуру, движущуюся со стороны Губернаторато, но слишком далекую, чтобы направляться к дому садовника. "Возможно, он сделает круг, чтобы посмотреть, не наблюдает ли кто-нибудь".
  
   "Может быть", - сказал я, но что-то не сходилось. Сады Ватикана ночью точно не были районом с высоким уровнем преступности. В свете полумесяца я мог разглядеть темную фигуру, но не было никакой возможности определить, кто он или как он был одет. Он срезал линию кустарников и исчез. Единственной вещью в том направлении была радиовышка Ватикана.
  
   "Наверное, опаздывает на работу в участок", - сказал Каз. "Надеюсь, он не спугнул нашего человека". Когда он говорил, изо рта его струился иней, и холод пробирал нас до костей, пока мы ждали, наблюдая за домом и подходами к нему. Затем мы увидели его. Он держался в тени, не привлекая к себе внимания. Он не метался, а шел уверенно, неся сумку, перекинутую через плечо, с беспечным видом человека, вышедшего на полуночную прогулку. Парень, привыкший к ночным побегам. Он направлялся прямо к коттеджу. Я кивнул Казу, и мы сделали наш ход.
  
   "Держи это", - сказала я, пробегая перед ним. Каз схватил мешок и держал парня за руку, пока я оценивал наш улов. На нем была кожаная летная куртка на подкладке из овчины ВВС США с сержантскими нашивками. "Что ты делаешь так поздно, летун?"
  
   "Какое вам дело, падре? " Он вызывающе выпятил челюсть и заговорил с сильным нью-йоркским акцентом из детского фильма "Тупик". "Эй, отдай мне это обратно". Он сделал выпад на Каза, который открывал матерчатый мешок.
  
   "Полегче, сержант", - сказал я, схватив его за запястье и заломив его за спину. "Что там внутри, Каз?"
  
   "Вы не священники", - сказал он. "Что за игру ты затеял?"
  
   "Ах, добрый сержант, должно быть, был на рыбалке, Билли. У него здесь хороший запас лосося. И банка сгущенного молока".
  
   "Я получил это честно, и молоко предназначено для детей", - сказал он, хватаясь за пакет свободной рукой.
  
   "Да, честно, с некоторой помощью отмычек, которые ты сделал для себя в подвале. Как тебя зовут, сержант?"
  
   "Эйб. Кто ты, черт возьми, такой?"
  
   "Это долгая история, Эйб. Полное имя и экипировка".
  
   "Эйб Сейдман, Девяносто восьмая бомбовая группа. Мой B-17 был сбит над Витербо пару недель назад. Еще один парень выбрался, но я так и не переспала с ним. Пробрался сюда и прокрался мимо этих швейцарских гвардейцев ". Его глаза заметались, когда я отпустила его руку, поэтому я снова схватила ее, чтобы он не убежал.
  
   "Как тебе это удалось?"
  
   "У меня было потрепанное пальто, которое я подобрал, чтобы спрятать летную куртку, но в нем я бы далеко не уехал. Итак, я засек этого фрица, который шел один по улице с этими кастетами ". Свободной рукой он вытащил кастет и надел его на свою ладонь. "Я взял его ботинки, длинное пальто и кепку и вошел как турист. Я ни за что не собирался позволить этим нацистским ублюдкам схватить меня. Я еврей, это написано прямо на моих жетонах. Смотри, у меня все еще есть ботинки этого ублюдка ". Я не посмотрел вниз, чтобы проверить, но не сводил глаз со смертоносного кастета.
  
   "Послушай, Эйб, я собираюсь отпустить твое запястье, но после того, как ты уберешь их. Потом мы поговорим, хорошо?" Я наблюдал за ним в поисках каких-либо признаков сопротивления. У него была сильная челюсть, широкий рот и темные глаза, которые метались между мной и Казом, оценивая ситуацию.
  
   "Хорошо, но я все еще хочу знать, кто вы, ребята, такие и какого черта вы задумали".
  
   "Достаточно справедливо", - сказала я, ослабляя хватку, пока Эйб прятал свое оружие. Колокола базилики и всех других близлежащих церквей начали отбивать полночь. Они были громкими, но успокаивающими, из тех звуков, которые заставляют вас думать, что в мире все в порядке. Но затем ночь разорвал пронзительный крик, за которым последовал более громкий, ужасный вопль.
  
   "Что за черт", - сказал Эйб. "Вон там". Он указал на радиовышку.
  
   "Давай", - сказал я. "Эйб, останься с нами. Это маленькое местечко, мы найдем тебя, если ты поторопишься ".
  
   "Не беспокойся об этом", - сказал он, уходя впереди нас, оставляя мешок с Казом. Мы бросились догонять, поднимаясь на холм, где стояла каменная башня с высокими антеннами, устремленными в ночное небо.
  
   Мы могли бы сберечь дыхание.
  
   Темные тени и лунный свет играли на теле, когда ветер трепал ветви вечнозеленых растений над головой. Под ними, в нескольких ярдах от двери в радиовышку, комиссар Фильберто Солетто лежал на спине с открытым от удивления или, возможно, ужаса ртом. Пиджак Солетто был расстегнут, его белая рубашка была в красных пятнах. У меня было ужасное чувство, что я послал его сюда с миссией жадности, решив получить большую долю алмазов.
  
   "Это чертовски неприятный конец для быка", - сказал Эйб. "Получил удар заточкой в сердце".
  
   "Откуда ты знаешь, что он коп?" Я спросил. "Он не в форме".
  
   "Стоит проверить любое заведение, в котором ты собираешься провести время, не так ли? Его зовут Солетто, он главный полицейский в округе. Я слышал, что он на подхвате у фашистской полиции, поэтому у меня вошло в привычку держаться подальше. Нельзя быть слишком осторожным, идет война, понимаешь?"
  
   "Что нам теперь делать, Билли?" - Спросил Каз. Тоже чертовски хороший вопрос.
  
   Прежде чем я успел предложить сбежать, ближайшая дверь открылась и появилось несколько фигур. Не было света, даже изнутри, из-за затемнения.
  
   "La santa madre di Dio", - произнес голос, говоривший почти споткнулся о тело, когда другие сзади протолкнулись вперед. Это был монсеньор Бруццоне, неуверенно смотревший на нас. "Кто это сделал?"
  
   "Без понятия", - сказал я. "Разве ты не слышал криков?" Казалось, они должны были добраться до тела раньше нас, учитывая расстояние, которое нам пришлось преодолеть.
  
   "Нет, мы были в звуконепроницаемой комнате, вели трансляцию". Этот голос принадлежал Роберту Брэкетту, который подошел ближе и опустился на колени рядом с телом.
  
   "Какая передача?" - Спросила я, задаваясь вопросом о психическом состоянии Брэкетта после того, что рассказала нам Нини. Должно быть, он был в одном из своих хороших настроений, раз вышел так поздно.
  
   "Радио Ватикана передает имена военнопленных, которые мы получаем от Красного Креста, чтобы родственники знали, что они живы", - объяснил Бруццоне. "Сегодня вечером это были американцы. Мы всегда передаем список высокопоставленному дипломату, когда он заканчивается ".
  
   "Монсеньор, я предлагаю вам вызвать жандармов. У них будет много вопросов ".
  
   "Я могу только представить", - сказал он, отступая в здание.
  
   Брэкетт протянул руку, чтобы проверить пульс Солетто, но потом передумал. Мертвый был мертвым.
  
   "Что это?" Резкий голос прорезал ночной воздух. На тропинке появился епископ Златко с портфелем в руках.
  
   "К сожалению, комиссар Солетто. Вызваны жандармы".
  
   "Что случилось?" Спросил Златко, оглядывая небольшую группу, столпившуюся возле тела. "Он мертв?"
  
   "Да. Зарезан".
  
   Златко уставился на тело, затем перевел взгляд на меня, давая понять, что его мнение очевидно. "Я сказал, что ты доставишь неприятности. Я должен зайти внутрь, у меня запланирована трансляция. Я буду молиться за его душу". Он не упомянул ни мою душу, ни чью-либо еще. Я думаю, он предпочитал молиться за мертвых, а не за живых.
  
   "Не самый очаровательный парень", - сказал Брэкетт. "Личность или политика".
  
   "Не могу не согласиться. Тебе тоже следует зайти внутрь, " сказал я. "Чем меньше ты вовлечен, тем лучше".
  
   "Да, хорошо. Эй, Эйб, как у тебя дела?" Брэкетт слегка помахал Эйбу рукой.
  
   "Не могу жаловаться", - ответил Эйб.
  
   "Вы двое знаете друг друга?" - Спросил я, когда Каз сказал паре радиотехников отойти назад.
  
   "Конечно", - сказал Брэкетт. "Я знаю всех американских военнопленных, которые остаются здесь. Часть работы. Эйб ведь не в беде, не так ли?"
  
   "С чего бы ему быть таким?"
  
   "Во-первых, он стоит над мертвым телом".
  
   "Мы все были в саду и услышали крик. Мы прибежали сюда и нашли Солетто таким. Кто-нибудь покидал студию до тебя?"
  
   "Я так не думаю", - сказал Брэкетт, открывая дверь. "Но я не следил за всеми. Как ты думаешь, кто это сделал?"
  
   "Без понятия", - сказал я.
  
   "Что ж, удачи".
  
   Мне это было нужно. Когда дверь за ним закрылась, я услышал топот сапог - жандармы затопали через сады и вверх по холму.
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
  
  
   Папа всегда говорил выбирать самую маленькую комнату для допросов, какая только есть. Поставьте себя и своего партнера между подозреваемым и дверью, и вы на полпути к дому. Несмотря на все эти причудливые статуи, картины и полированные мраморные полы вокруг, комната для допросов в Ватикане могла бы быть одной из любимых комнат моего старика в Бостоне. Маленькая, простая и холодная. Один полицейский напротив меня, сидящий за прочным деревянным столом. Другой на стуле у двери. Я, в углу, на старом деревянном стуле, который скрипел при каждом моем движении. Я не мог не восхититься обстановкой. Тем не менее, мы занимались этим целый час, и они не выказывали никаких признаков того, что поверили хоть одному моему слову.
  
   "Мы знаем, что вы агент союзников", - сказал парень за стойкой. В тридцатый раз. Он был высоким, примерно моего возраста, с короткими каштановыми волосами и тонким разрезом рта, который я подумывал о том, чтобы ударить. В какое-нибудь другое время.
  
   "Все это знают", - сказал я.
  
   "Ты признаешь это?"
  
   "Что? Что все знают, что я агент, или что я им являюсь?"
  
   "Что ты агент союзников".
  
   "Я лейтенант армии США. Послан сюда расследовать убийство. Меня выбрали, потому что я был детективом у себя дома до войны, " сказал я, повторяясь со вздохом.
  
   "Вас послали расследовать убийство, которое уже было раскрыто? Или тебя послали совершить убийство?"
  
   "Я никого не убивал. И вы действительно думаете, что комиссар Солетто раскрыл убийство монсеньора Корригана?"
  
   "Ты была расстроена из-за него, да? О его руководстве расследованием? Вы спорили с ним в его кабинете, в присутствии свидетеля, да?"
  
   "Да". Лучше было дать короткий, решительный ответ, чем спорить. Это давало ему меньше возможностей для работы.
  
   "А потом вечером ты договариваешься встретиться с ним на радиостанции и наносишь ему удар ножом. Почему ты это сделал?"
  
   "Я не договаривался о встрече с ним. Или ударь его ножом".
  
   "Так ты утверждаешь", - сказал он, бросив взгляд на своего партнера. Его большой, молчаливый партнер, чьи глаза сверлили меня. Он был старше, толще в талии, с хорошей серой шерстью сверху.
  
   "Как по-итальянски называется "некомпетентный"?" Я вставила вопрос, когда он сделал паузу. Следователям не нравится, когда нарушается их ритм, и особенно они не хотят отвечать на вопросы. Что-то вроде ботинка на другой ноге. Но он превосходно говорил по-английски, его единственный акцент намекал на то, что его учитель языка -британец. Может быть, он хотел покрасоваться.
  
   "Некомпетентный", - сказал он. "Теперь скажите мне, зачем понадобилось троим из вас убивать одного человека. Или двое других были невольными обманутыми?"
  
   "Неужели Корпус жандармерии Ватикана настолько некомпетентен, что никто из вас не может найти орудие убийства? Солетто не смог, и около дюжины из вас не смогли сегодня вечером. Если я убил Солетто, что я сделал с ножом? Свидетели были в течение нескольких секунд после нашего прибытия ".
  
   "Ах, через несколько секунд после того, как ты сказал, что прибыл. Ты мог бы поджидать комиссара в засаде. Вы ударили его ножом, спрятали нож, затем вернулись со своими сообщниками ".
  
   "Значит, нож должен был находиться в пределах ста ярдов или около того? Не в радиовышке, поскольку она была заполнена людьми. Снаружи, в садах. Сколько времени тебе потребовалось, чтобы найти это? Или все, кто носит этот маскарадный костюм, некомпетентны? "
  
   Его рот искривился в сердитой гримасе, когда он попытался ответить. "Почему ты убил комиссара?"
  
   "Какой у меня мотив?" Я в изумлении развожу руками. "Ты злишься на меня больше, чем я был зол на Солетто. Ты готов убить меня?"
  
   Большой парень перебил, задав вопрос по-итальянски. Тонкогубый ответил, и они рассмеялись. Я решил, что этот большой парень - его босс, и что он говорит по-английски, но недостаточно, чтобы понять, что значит "взбешенный".
  
   "Инкаццато", - сказал здоровяк. "Да, ты превращаешь нас в инкаццато, да?"
  
   "Я есть".
  
   "Я думаю, может быть, вы являетесь полицейским в Америке, как вы говорите".
  
   "Да".
  
   "И что ты не убивал комиссара".
  
   "Да". Мы были в ударе, не было причин прерывать парня.
  
   "Маленький священник, Далакис. Он с тобой".
  
   "Да. Он действительно из британской армии ".
  
   "А американский сержант?"
  
   "Мы столкнулись с ним в садах. Мы были все вместе, когда услышали крики и побежали к вышке ". О лососе и сгущенном молоке не упоминалось, и я подумал, что лучше не поднимать эту тему из солидарности с полицейскими любой нации. Вызвала у меня что-то вроде тоски по дому.
  
   "Хммм", - вот и все, что сказал здоровяк. Он кивнул тонким губам, и тот вернулся к своим расспросам.
  
   "Кто организовал для вас встречу с комиссарио Солетто?"
  
   "Роберт Брэкетт, заместитель временного поверенного в делах США. Или он обратился в Папскую комиссию, в любом случае. Они назначили епископа Златко присутствовать на собрании".
  
   "Ты знаешь почему?"
  
   "Я думаю, чтобы действовать как буфер между нами. Но Златко, похоже, не слишком обрадовался меня видеть."
  
   "Нет, добрый епископ дал об этом знать", - произнесли тонкие губы с достаточным акцентом, чтобы сказать мне, что Златко, возможно, не его лучший друг.
  
   "Что сказал епископ Златко на встрече с комиссарио?"
  
   "Он переводил, пока Солетто не разозлился настолько, что использовал свой английский".
  
   "Ты ему еще и инкаццато готовишь, а?" - сказал здоровяк, смеясь.
  
   "Это дар", - сказал я. "Единственное, что Златко на самом деле сказал мне, это спросить об алмазах". Я наблюдал за их глазами, ожидая реакции.
  
   "Какие бриллианты?"
  
   "Послушай, я не хочу оскорблять память твоего босса", - сказал я. Мне было наплевать на память о фашистском информаторе, но я хотел, чтобы они спросили меня, потребовали, чтобы я рассказал им свою теорию. Это могло бы открыть их умы для такой возможности.
  
   "Пожалуйста, говори свободно", - произнесли тонкие губы.
  
   "Один полицейский другому", - сказал здоровяк, ободряюще кивнув мне.
  
   "Северино Росси был ювелиром по профессии. Он покинул вишистскую Францию, когда там стало слишком жарко для евреев. Он направился в Геную, затем в Рим. Все, что мы знаем о нем здесь, это то, что он был найден спящим в колоннах, недалеко от того места, где был убит Корриган. Он был накрыт пальто, пропитанным кровью, но на нем его не было. Когда я обыскивал комнату Корриган, я нашел единственный бриллиант. Моя теория заключается в том, что убийца украл бриллианты у Росси, который, должно быть, превратил все, что у него было, в бриллианты, чтобы заплатить за взятки, документы, еду, за все, что ему было нужно ".
  
   "Почему монсеньор Корриган оставил бриллиант в своей комнате?" Тонкие губы делал записи в своем блокноте, когда задавал вопрос. Хороший знак.
  
   "Я не думаю, что он это сделал. Я думаю, убийца подложил его туда, чтобы отвести от себя подозрения и создать путаницу. Готов поспорить, что убийца заплатил Солетто бриллиантами, чтобы тот обвинил Росси в убийстве и быстро от него избавился."
  
   "Кровь", - сказал здоровяк. Он был рядом со мной.
  
   "Да, кровь. После борьбы убийца потащил Корригана вверх по ступенькам, в вашу юрисдикцию. И он тоже кое-чему научился".
  
   "Что?" Он сказал это, приподняв бровь, которая сказала мне, что он уже понял это.
  
   "Он все испортил, ударив Корригана ножом. Но он, наконец, нашел место. Вверх через грудную клетку, в сердце. Точно так же, как тот единственный удар, которым убили Солетто, между третьим и четвертым ребрами ".
  
   "Комиссар Солетто лично обыскал комнату монсеньора", - произнесли тонкие губы. "Но он сделал это без посторонней помощи". Он поднял бровь в сторону своего босса, который пожал плечами самым элегантным из итальянских пожатий плечами, тем, которое говорит: "Возможно, да, но мы никогда этого не узнаем", и, к сожалению, так устроен мир.
  
   "Я сказал Солетто, что нашел еще бриллианты", - сказал я.
  
   Они выглядели ошеломленными. Тонкие губы посмотрел на большого парня, который потер подбородок. "Но это было неправдой", - сказал он.
  
   "Верно. Я хотел, чтобы Солетто думал, что убийца что-то утаил от него ".
  
   Какой-то расторопный итальянец сновал туда-сюда между ними.
  
   "Тогда получается, что вы несете ответственность, по крайней мере косвенно, за убийство комиссара", - сказал тонкие губы, делая пометки в своем блокноте. "Вы заставили его надавить на убийцу, требуя еще бриллиантов, если верить вашей теории".
  
   "Нет. Жадность заставила его сделать это. И страх, вероятно, заставил убийцу Корригана лишить жизни другого ".
  
   "Страх быть шантажируемым?"
  
   "Может быть. Или страх перед кем-то, кто всегда будет знать, что он сделал ".
  
   "Кольпа", - сказал большой парень. "Чувство вины".
  
   "Да. Очень по-католически, кольпа".
  
   "Андиамо", - сказал он тонким губам, который закрыл свой блокнот и вышел из комнаты. "Некоторые вещи лучше всего говорить немногим людям, а? Вы думаете, что убийца - священник?"
  
   "Я думаю, что этому человеку есть что терять. Здесь есть и другие, но беженцы уже потеряли почти все. Я ставлю на того, у кого все еще есть положение и власть. В противном случае, какой был бы смысл?"
  
   "Да, многие нашли здесь убежище. Также дипломаты. Брэкетт. Он немного странный, да?"
  
   "Я это слышал. Но не настолько странная, чтобы убивать. Я не думаю, что он из таких ".
  
   "Я согласен. Он - малинконико?"
  
   "Меланхолия. А порой и наоборот. Я думаю, он был здесь слишком долго".
  
   "Как у немцев, да?" Он достал пачку сигарет из-под своей форменной куртки и предложил мне одну. Я отказался, но был рад, что теперь мы в более дружеских отношениях.
  
   "Да, как и они. Ты будешь рад видеть, как они уходят?"
  
   "Они и фашисты вместе с ними. Италия в руинах, и все ради чего? Муссолини и его империя? Бах!"
  
   "Я так понимаю, вы с Солетто не сошлись во мнениях по поводу политики?"
  
   "Вы должны понимать это в отношении Святого Престола. Есть фракции и группировки внутри фракций. И все же мы все работаем здесь, в этом же пространстве. Для Церкви. За Его Святейшество. Мы сражаемся между собой, но никогда с ним. Это не похоже на мир. Не такая, как в вашем мире. Тебе не следовало приходить".
  
   "Было совершено убийство. Был убит хороший человек".
  
   "Да, большая потеря. Но так много людей умерло. А теперь еще одна. За что? Ничто. Комиссар не вершил правосудие, но он также не угрожал Святому престолу".
  
   "А я верю?"
  
   "Да, я так думаю. Раньше все стороны уравновешивали друг друга. Capisci? Теперь ты приходишь, и Солетто мертв. Епископ Златко выступает против вас перед Комиссией Понтификата. Может быть, немцы узнают о тебе и придут за тобой. Еще больше мертвых. Я не угрожаю; я предупреждаю. Комиссия будет действовать. Ты уходишь".
  
   "Сколько у меня есть времени?"
  
   "Они любят поговорить. Поэтому я даю тебе один день, не больше".
  
   "Тогда мне лучше поторопиться. Могу я увидеть тело? Commissario Soletto?"
  
   Его прищуренные глаза сверлили меня, когда он раздавил сигарету каблуком. Затем он встал и одернул свою синюю тунику, расправляя ее. "Давайте посмотрим, помогает ли он вам мертвым больше, чем при жизни. Приди."
  
   Нам не пришлось далеко ходить. Маленький морг находился в конце сырого коридора. Служащий в кожаном фартуке выливал ведро воды на обнаженное тело Солетто, разложенное на металлическом столе. Его одежда была сложена стопкой на соседнем столе.
  
   "В его карманах ничего необычного", - сказал мой новый друг, поговорив со служащим и порывшись в вещах. Он склонился над раной, щурясь от света голой лампочки наверху. "Смотри".
  
   Все было примерно так, как я и думал. Между третьим и четвертым ребрами, слева по центру. Он явно повторил удар, который в конце концов поверг Корригана на землю. На этот раз никаких диких порезов, но одна-единственная рана прямо в сердце. Я почувствовал на себе взгляд служителя и понял, что он ждет от меня чего-то святого, но я был не в настроении.
  
   "Это был не широкий клинок", - сказал я. Входное отверстие было небольшим, чистый порез. "Но острый".
  
   "Конечно", - сказал он. "Несчастный случай. Как глупо с моей стороны ".
  
   "Что?" - Спросил я.
  
   "Позволь нам забрать твоих друзей, быстро. Я знаю, где орудие убийства. Если оно было возвращено".
  
   Я последовал за ним, когда он выкрикивал приказы, которые жандармы бросились выполнять. Хлопали двери, и люди разбегались, когда он поднимался по лестнице. Он представился инспектором Чиприано и по-прежнему называл меня отцом Бойлом, хотя знал, что это не так. Появились Каз и Эйб, и через несколько секунд мы тронулись в путь, сопровождаемые парой жандармов, первые лучи рассвета освещали наш путь. Мне действительно не нужно было, чтобы Эйб таскался за мной по пятам, но я также не хотела отпускать его. У меня были планы на этого маленького мошенника.
  
   "Куда мы направляемся?" Спросила я, задыхаясь. Сиприано был чертовски быстр для такого крупного парня.
  
   "Казармы швейцарской гвардии. Арсенал, " сказал он, подыскивая английское слово.
  
   "Арсенал", - сказал Каз, труся рядом со мной.
  
   "Что такое misericorde? " - Спросил я Сиприано.
  
   "Нечто вроде средневекового стилета, изначально предназначенного для умерщвления тяжело раненных рыцарей", - сказал Каз. Конечно, он должен был знать. "Это от латинского misericordia, что означает милосердие. Длинный, тонкий, острый клинок, созданный для прохождения сквозь щели в пластинах брони."
  
   "Один был объявлен пропавшим без вести несколько недель назад", - сказал инспектор. "Швейцарская гвардия хранит все оружие, которое у них когда-либо было. Из их коллекции пугнали пропал один ".
  
   "Кинжалы", - объяснил Каз. Эйб сделал небольшой жест поднятой рукой, который копы не могли видеть. Не вини меня.
  
   "Да", - сказал Сиприано, когда мы проходили через Средневековый дворец, охрана вытянулась по стойке смирно. "Затем однажды это было возвращено. В то время я думал, что это безвредно; возможно, кто-то из мужчин положил его не туда или взял, чтобы надеть ".
  
   "Дай угадаю", - сказал я. "Это было сразу после того, как был убит Корриган".
  
   "Я так думаю, да. Я не идиот!"
  
   Я знала, что он чувствовал. Иногда ответ был прямо перед тобой, но ты не мог его увидеть, потому что задал неправильный вопрос. Не где был нож, а почему кто-то положил его обратно?
  
   Мы вошли во внутренний двор, и Сиприано направился к дальнему концу, отмеченному башней замка, которая, как я предположил, была оружейной. Раздались новые салюты, и нас провели внутрь под руководством швейцарского гвардейца в серой боевой форме. В огромной комнате был низкий потолок с несколькими кирпичными арками, разделяющими помещение. Ряды винтовок были расставлены рядом с доспехами, длинными мечами, алебардами и арбалетами. Пулеметы делили пространство с пиками и средневековыми шлемами. Выглядело так, будто охранники ничего не выбрасывали пятьсот лет.
  
   "Вот", - сказал Сиприано, указывая на стойку с ножами, все длинные и тонкие. "Шпильки, рондели, мизерикорд. Да, это тот, которого не хватало ". Он постучал пальцем по рукояти и обратился к стражнику.
  
   "Можно мне?" Спросила я, моя рука зависла над ножом.
  
   "Да, но держи это осторожно. Я сомневаюсь, что там будут отпечатки пальцев, но на всякий случай. Охранник говорит, что оружейная заперта, но часового там нет. Любой, у кого был ключ и доступ в казарму, мог войти ".
  
   Я держал нож за рукоять, поднося его к свету. Сиприано был прав; если бы кто-то взял на себя труд заменить нож, он, несомненно, вытер бы его. Этот выглядел безупречно, как и другие, выставленные на стойке. Я провел по ним пальцами, и на прямых рукоятях остался едва заметный след пыли. Не так с этим, который был чист как стеклышко. Я лизнула кончик пальца и потерла им в углублении, где лезвие соединялось с рукоятью. Крошечные красноватые хлопья прилипли к моей коже. Кровь Солетто.
  
   "Это из шестнадцатого века", - сказал Сиприано, забирая у меня нож и заворачивая его в носовой платок. Я посмотрела на него, задаваясь вопросом, какое это имеет отношение к чему-либо.
  
   "Это убило достаточно", - сказал он, и в его голосе прозвучала грусть от того, что этот кусок старой, холодной стали снова погрузился в плоть. "У этого нет другой цели, кроме смерти. Возможно, в этом столетии ты чувствуешь себя как дома, а?"
  
   "У скольких людей есть ключи от оружейной?" - Спросил Каз. Сиприано продолжал смотреть на нож, как будто он мог заговорить с ним.
  
   "Не так много", - наконец сказал он. "Должно быть, несложно найти того, кто мог проникнуть внутрь".
  
   "Ну, это, возможно, не так уж много," - сказал Эйб, возвращаясь к нашей группе. Я не заметила, как он ушел. "Этой двери, наверное, столько же лет, сколько той наклейке со свиньей. У него защищенный замок, выглядит как оригинальная фурнитура ".
  
   "Бобы? Наклейка на свинью?" - Спросил Сиприано. Каз объяснил ему основы итальянского, а затем кивнул Эйбу, чтобы тот продолжал.
  
   "У вас там примитивный замок, один из самых старых. Внутри есть вещи, называемые палатами. Они мешают, если только у тебя нет ключа с соответствующими насечками. Один из этих ключей старого образца, понимаешь?"
  
   "Ну, это старое место", - сказал я. "В чем проблема?"
  
   "Проблема - это ключ. Видишь ли, то, что открывает защиту, - это то, чего там нет. Пробелы в ключе, понимаешь? Итак, чтобы создать отмычку, или ключ доступа, все, что вам нужно сделать, это убрать большую часть защищенного центра. Это откроет любой простой защищенный замок".
  
   "Невозможно", - фыркнул Чиприано. "Если бы это было правдой, половину дверей в Риме можно было бы открыть таким ключом".
  
   "Помните, инспектор, на этой двери оригинальная фурнитура", - сказал Эйб таким тоном, словно поправлял чересчур увлеченного ученика. "Защищенные замки действительно стали более сложными, с дополнительной безопасностью. Но эту никто никогда не заменит. Этому место в музее".
  
   "Что делает тебя таким экспертом?" Спросил Сиприано, его глаза подозрительно сузились.
  
   "До войны я был слесарем", - сказал Эйб. "Там, в Штатах, вы могли бы найти такой замок на старом шкафу или тому подобном, но не там, где вы хотите спрятать что-то действительно ценное".
  
   "Итак, каковы шансы, что кто-то может заполучить в свои руки отмычку где-то здесь?" Я спросил.
  
   "Ты имеешь какое-нибудь представление о том, сколько запертых дверей в Ватикане?" Сказал Сиприано. "Сколько комплектов ключей у каждого и где они все хранятся?"
  
   "Нет", - признался я.
  
   "Я тоже", - сказал он. "Единственные воры, которые у нас есть, - это карманники. Мы запираем наши двери, чтобы защитить помещения от любопытных и потерянных. Не для защиты от убийцы, крадущего оружие. Если резидент Святого Престола имеет доступ к ключам, ему доверяют".
  
   Инспектор Чиприано дал серию инструкций своим копам и швейцарской гвардии. Он передал одному из жандармов нож, и они поспешили выполнить его приказ. Он сказал нам следовать за ним, и мы последовали, я в хвосте, наблюдая за Эйбом, чтобы убедиться, что его не соблазнят какие-нибудь древние замки.
  
   Сиприано был копом по душе мне. Его следующей остановкой была столовая швейцарской гвардии, где повара подавали то, что по вкусу напоминало настоящий кофе.
  
   "Я послал своих людей поискать ключи в штаб-квартире", - сказал он. "И сказал Охраннику найти, у кого хранятся ключи от казарм".
  
   "У тебя должны быть ключи от каждого здания", - сказал я.
  
   "Да, дубликаты всех ключей хранятся в штаб-квартире. Но никто не проверяет их регулярно. Как я уже сказал, они нам почти не нужны".
  
   Я выпил свой кофе и решил рискнуть с Сиприано, который казался вполне приличным парнем. "Инспектор, " сказал я, " что вам известно о "Реджина Коэли"?"
  
   "Держаться от этого подальше", - сказал он.
  
   "Что такое "Реджина Коэли"?" - Спросил Эйб.
  
   "Это означает "Королева Небес", - сказал Каз, что на мгновение удовлетворило Эйба. Каз понял, к чему я клоню, и мудро поступил, не желая беспокоить нашего легкомысленного приятеля.
  
   "Я имею в виду, кто этим управляет? Гестапо?"
  
   "Нет, хотя они этим пользуются. Это итальянская государственная тюрьма, построенная около полувека назад. Очень современно для того времени. Почему?"
  
   "Ты знаешь что-нибудь о заключенных там, о том, как с ними обращаются?"
  
   "Я знаю, что здесь очень многолюдно. Людей могут арестовывать за мелкие правонарушения или за измену. В случае измены они долго не живут. Если они нарушают комендантский час или у них отсутствуют документы, удостоверяющие личность, они могут вскоре появиться. Сейчас этим руководит Организация по бдительности и антифашистским репрессиям OVRA. Многие мужчины из ОВРА отправились на север с Муссолини, но некоторые остались здесь, чтобы работать с нацистами. Так что это зависит от того, как были захвачены заключенные. Если немцы устроят облаву, может быть шанс. Если от OVRA, то меньше".
  
   "Ты знаешь Пьетро Коха?"
  
   "Худшее существо в Италии. Не пересекайся с ним, если только не планируешь всадить ему пулю в голову ".
  
   "Я слышал, он хочет, чтобы все монахини, содержащиеся в Реджина Коэли, были освобождены под его опеку".
  
   "Ты уверен в этом?"
  
   "У меня есть веские причины верить человеку, который сказал мне".
  
   "Я разберусь с этим. Если это правда, я сообщу кардиналу Мальоне".
  
   "Государственный секретарь", - сказал Каз. "Я надеюсь, что они прислушаются к нему".
  
   Пока мы обсуждали целесообразность дипломатического протеста Ватикана, появились швейцарский охранник и жандарм и вручили ключи Чиприано.
  
   "Смотри", - сказал Сиприано Эйбу, выкладывая их на стол. Все они были в старомодном стиле key, некоторые потускневшие, а некоторые отполированные. "Это пароли, найденные здесь, в казармах и в штабе. Мог ли кто-нибудь из них открыть дверь оружейной?"
  
   Эйб подбирал их одного за другим. Большинство концов были обрезаны до зазубрин. "Эти четверо", - сказал он. "Любой из них справился бы с этим трюком".
  
   "Трое из них из казарменного управления, один из штаба жандармерии", - сказал Сиприано со вздохом.
  
   "Держу пари, что есть и другие", - сказал я. "У привратника в Средневековом дворце была связка ключей, висевшая на самом виду".
  
   "К сожалению, вы правы, отец Бойл", - сказал Сиприано, когда Эйб положил ключи обратно в стопку. "У нас есть орудие убийства, но мы не приблизились к убийце".
  
   "Мы знаем, что у него есть доступ к паролю, и он тот, кто не вызовет подозрений в казармах. Мы знаем, что он умен, раз воспользовался этим ножом и спрятал его на виду ".
  
   "Да", - сказал Каз. "В таком мирном месте, как Ватикан, было бы необычно иметь нож вне кухни. Это один из способов получить орудие убийства и не беспокоиться о том, чтобы спрятать его или избавиться от него ".
  
   "Да, да", - сказал Сиприано. "Он гений. Благодарю вас, джентльмен. Я дам вам знать, как только что-нибудь услышу, от комиссии или о Кохе ".
  
   Мы пожали друг другу руки, и я списал это на ту долгую ночь, когда Сиприано не заметил, как Эйб подложил один из отмычек. Ты должен любить вора. Особенно, когда он твой вор.
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
  
  
   "Нет, я не такой", - был ответ Эйба, когда я сообщил ему, что у него серьезные проблемы. Мы были в нашей комнате в Немецком колледже, и я сделал все возможное, чтобы организовать допрос. Каз в кресле у двери, я в удобном кресле, а Эйб в углу. Я сказала ему сесть на край кровати, думая, что это поставит меня выше него. Очевидно, он сам побывал в нескольких комнатах для допросов и отреагировал тем, что лег, взбил подушку и скрестил ноги на моем чистом одеяле. "У тебя ничего на меня нет. Нет полномочий, и эти Святые Угодники собираются вручить вам обоим ваши ходячие бумаги. У тебя проблемы, приятель, не у меня ".
  
   "Зачем ты вламывался в кладовую?"
  
   "Я ничего не ломал. Я открыл дверь", - сказал Эйб.
  
   "С помощью отмычек, которые ты сделал из металлических обрезков на верстаке для инструментов", - сказал я. "Такой парень, как ты, Эйб, может выбрать что угодно. Но они дали тебе инструменты, все, что тебе было нужно. С их стороны было почти преступлением оставлять все это барахло повсюду ".
  
   "Не понимаю, что ты имеешь в виду. Теперь скажите мне, кто вы, черт возьми, такие, ребята? Вы никакие не священники".
  
   "Мы агенты союзников", - сказал Каз, - " посланные сюда, чтобы выяснить, кто убил монсеньора Корригана. Генерал Эйзенхауэр хочет, чтобы любая незаконная деятельность союзных войск, укрытых в Ватикане, пресекалась быстро ".
  
   "И у нас не хватает подозреваемых, Эйб. Может быть, это был ты, шнырявший где-то по ночам. Узнал ли Корриган, что ты воровал у беженцев?" Мы оба немного перегнули палку, но я хотел, чтобы Эйб думал, что он говорит по-голландски.
  
   "Вы двое? Не смеши меня. Если ты здесь расследуешь, почему ты не придумал ничего получше?"
  
   "У нас есть подозреваемые", - сказал Каз, проделав хорошую работу, чтобы не звучать оправдывающимся.
  
   "Да, ну, я надеюсь, что этот ублюдок Златко - один из них".
  
   "Ты столкнулся с ним?"
  
   "Если бы я это сделал, я бы засек его, бишоп он или нет. Он должен был носить нацистскую форму, он был приятелем этих хорватских усташей. Кровожадные не берись их описывать. Нас проинформировали о ситуации в Югославии, из-за чего мы пролетели над этим местом. Как определить, кто на чьей стороне, что-то в этом роде ".
  
   "Не буду спорить с тобой о епископе, Эйб", - сказал я. "Расскажи мне о Брэкетте".
  
   "А что насчет него?"
  
   "Что-нибудь необычное. Он нормальный парень?"
  
   "Да, конечно. Горячо и холодно, понимаешь? Иногда по-настоящему дружелюбный, в других случаях он пройдет прямо мимо тебя или набросится на тебя за то, что ты вообще ничего не делаешь. Он и Златко не ладили, не то чтобы я ожидал, что они будут приятелями ". Эйб засунул руки в карманы, глядя на запертую дверь. Я мог бы сказать, что он нервничал, находясь взаперти здесь с полицейским.
  
   "Что ты имеешь в виду?"
  
   "Он и епископ орали друг на друга пару ночей назад в садах. Я направлялся на встречу с Розаной, так что я вроде как прятался в кустах ".
  
   "О чем они спорили?" Я спросил.
  
   "Это звучит безумно, но я думаю, что они говорили о лодках. Клянусь, Брэкетт сказал "руль" пару раз. Я не знаю, наверное, долгое пребывание здесь взаперти подействовало на него."
  
   "Да", - сказал я, обмениваясь взглядами с Казом. Это были сверхсекретные материалы, и не было причин сообщать Эйбу, что это что-то значит. "Теперь расскажи мне о женщине в домике садовника".
  
   "Боже", - сказал Эйб. "Ты знаешь о Розане?"
  
   "Так вот для кого ты стащил дополнительную еду, верно? Прекрасная вдова, почему бы и нет? Она, должно быть, была по-настоящему рада, да?"
  
   "Ты закрой свой рот!" Эйб в мгновение ока вскочил и схватил меня за горло. "Закрой свой чертов рот, пока я не закрыл его за тебя. Ничего подобного не было ".
  
   "Твоя реакция делает тебе честь", - сказал Каз, хватая Эйба за руку. "Но теперь отпусти Билли". Он отпустил, затем сел на край кровати, свирепо глядя на меня.
  
   "Извини, Эйб, я пытался вывести тебя из себя. Так что там за история?"
  
   "Да, ну, я забыл, ты сказал, что был копом. Я не должен был купиться на это. Я встретил Розану в первый день, когда она была здесь. Этот ирландский монсеньор, он привозил ее к Нини. Ты знаешь, что она влюблена в тебя, не так ли?" Последнюю фразу он адресовал Казу.
  
   "Откуда ты знаешь? Она что-нибудь сказала?" - Спросил Каз, меняя стойку жесткого агента союзников.
  
   "У меня есть глаза. В общем, я увидел, что Розана напугана, и у меня случайно оказалось с собой немного шоколада. Так что я отдал это ей для детей. Она как-то странно посмотрела на меня, а потом начала плакать. Не печаль, ты знаешь, но что-то вроде слез, которые наворачиваются, когда ты не можешь поверить, насколько хорошо у тебя это получилось. Вот она была в бегах от нацистов, двое детей на буксире, муж мертв, и вдруг она в безопасности на нейтральной территории, и к ней подходит американский летчик и дает ей шоколад. Все еще достает меня".
  
   "Ты начал звонить ей?"
  
   "Да, но я не мог быть очевиден в этом. Они не хотят, чтобы здесь бродило слишком много людей. У некоторых кардиналов могут искривиться носы, особенно если им придется пересечься с евреем. Я не жалуюсь на Церковь или что-то в этом роде, я, вероятно, обязан им своей жизнью. Но такова человеческая природа, понимаете, что я имею в виду? Ты остаешься с себе подобными, как дома ".
  
   "Конечно", - сказал я. "Теперь скажи мне, Эйб. Ты хорош в том, что делаешь?"
  
   "Черт возьми, да. Я оружейник-наводчик на B-17. Это большая ответственность. Есть два вероятных убийства ".
  
   "Это не та работа, которую я имею в виду".
  
   "Хорошо, хорошо. Ты застукал меня с товаром, так что, думаю, мне следует проболтаться. Как я уже сказал, у меня есть глаза. Я видел, как вся эта еда спускалась по этим ступенькам, так что однажды я взглянул. Когда я увидел этот верстак, я знал, что это будет несложно. Сделал пару выборов, вошел и выпил немного, чтобы снять напряжение, понимаешь?" Он поднял брови и наклонил голову, как будто кража была не чем иным, как розыгрышем.
  
   "Так вот откуда взялся шоколад", - сказал я.
  
   "Да. Я хотел снова увидеть Розану, и я подумал, что с такой рожей, как у меня, я должен прийти с подарками. Итак, у меня есть еще немного, и довольно скоро она думает, что я действительно нечто. Она тоже ничего об этом не знает. Ты же не хочешь, чтобы у нее из-за этого были неприятности, правда?"
  
   "Нет, у нас нет к ней претензий. Или с тобой лично, Эйб. Но вам предъявлены серьезные обвинения ".
  
   "Билли", - сказал Каз с озадаченным выражением на лице. "Будут ли обвинения американской армии хуже, чем обвинения итальянской?"
  
   "Ну, там мародерство. Армии не нравится, когда рядовые грабят. Не оставляет так много для офицеров. Но взлом со взломом в Ватикане - это что-то новенькое для меня. И то, и другое может означать много времени, затрачиваемого на разбивание камней. Будет стыдно повредить эти пальцы, Эйб ".
  
   "Вы, ребята, собираетесь весь день терзать мне яйца или перейдете к делу?" Сказал Эйб.
  
   "Нам нужны твои особые навыки, Эйб", - сказал я. "Завтра мы собираемся осмотреть достопримечательности, спуститься к реке Тибр. Мы найдем тебе хороший костюм для ношения".
  
   "Ты хочешь сказать, что хочешь, чтобы я ворвался в какое-то заведение в Риме, которое кишит фрицами, одетый в гражданскую одежду. Так что, если они не застрелят меня один раз за то, что я еврей, они могут застрелить меня дважды за то, что я шпион ".
  
   "Мы можем попасть в тюрьму, хорошо", - сказал я. "Но нам нужна дверь, незапертая изнутри. Ты делаешь это, мы возвращаемся сюда, и все прощено и забыто ".
  
   "Что ж", - сказал Эйб, потратив минуту на обдумывание. "Я видел Рим только с высоты тридцати тысяч футов. Думаю, я мог бы размять ноги. В какое место мы направляемся?"
  
   "Тюрьма Реджина Коэли".
  
   Глаза Эйба расширились. "Нет, спасибо, я буду рисковать, разбивая камни в течение двадцати лет. Ты что, спятил? Это единственное место, которого все хотят избегать, и ты думаешь о том, чтобы танцевать там вальс? Как ты собираешься это устроить?"
  
   "У нас есть вход", - сказал я. "Парень, который руководит тюрьмой. И охранник, которому заплатили. Мы входим, все официально и откровенно. Ты открываешь одну дверь, и тогда мы выходим с одним человеком, с которым больше, чем мы вошли. Охраннику на выходе дали взятку, чтобы он ничего не заметил. Затем мы возвращаемся сюда в кратчайшие сроки ".
  
   "Ты знаешь, почему я занялся взломом замков? Потому что я не должен зависеть ни от кого другого. Мой старик, он был мускулом у Монка Истмена в Нижнем Ист-Сайде. У банды всегда были большие планы, слишком большие. Кто-то проговорился или не появился, и все полетело к чертям. Когда старик поднялся в Синг-Синг после того, как один из этих больших результатов провалился, я решил сделать это сам. Это попахивает одним из планов Монка. Слишком легко и слишком сложно одновременно".
  
   "Эйб", - сказал Каз, подходя, чтобы сесть рядом с ним. "Без тебя мы сможем подойти к одной двери с леди, которая нуждается в спасении".
  
   "Пощади скрипки", - сказал Эйб.
  
   "Я не взываю к твоим лучшим качествам", - сказал Каз твердым, ровным голосом. "Я взываю к вашему чувству выживания. Твой выбор таков. Иди с нами и вернись героем в глазах Армии и Розаны. Откажитесь, и за ваше пренебрежение долгом вы будете изгнаны из Ватикана. Мы прикажем жандармам оттащить тебя к белой линии и бросить через нее в поджидающие объятия немцев".
  
   "Ты бы не стал", - сказал Эйб. Я и сам удивлялся.
  
   "Да, я сделаю это, и немедленно", - сказал Каз, вставая.
  
   "Черт возьми, ладно, ладно", - сказал Эйб, поднимая руки в знак капитуляции. "Я иду с тобой. И если мы вернемся, ты обеспечишь мне медаль и повышение. И держи язык за зубами обо всем остальном ".
  
   "Конечно", - сказал Каз.
  
   "И когда армия, наконец, прибудет сюда, я хочу раввина. Армейский капеллан".
  
   "Почему?" - Спросила я, не принимая Эйба за религиозного типа.
  
   "Чтобы мы с Розаной могли пожениться. Для следователя, Билли, ты не слишком умен."
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
  
  
   Все, чего я хотел, это спать. Мы не спали всю ночь, бегая кругами, в то время как убийца, вероятно, выпил на ночь стаканчик, поздравил себя с еще одним прекрасным убийством и считал зарезанных ягнят, пока не задремал. Но было слишком много дел и не было времени вздремнуть. Вероятно, прошло всего несколько часов, прежде чем мы получили загрузку.
  
   Каз ушел собирать гражданскую одежду для Эйба для нашей завтрашней прогулки. Я отправился на поиски монсеньора О'Флаэрти и приготовил все на случай, если нас вышвырнут до прихода Рино утром. Если я стану персоной нон грата в Святом Престоле, я хотел быть уверен, что это не помешает мне присоединиться к Рино во время его обхода в Regina Coeli. На минуту, когда я прихорашивалась для Эйба, я почти поверила, что это может быть так просто. Но Эйб попал в точку. Было с полдюжины вещей, которые могли пойти не так, и я был бы дураком, если бы верил, что по крайней мере одна из них не пойдет.
  
   Это не имело значения. Я собирался добраться до Дианы завтра. Даже если бы мы потерпели неудачу, она бы знала, что я не бросил ее. Я не хотел думать о том, что меня поймают, поскольку немцы имели бы полное право расстрелять меня как шпиона. Но то, что мне предложили завязать глаза и угостить сигаретой, беспокоило меня не так сильно, как мысль о том, чтобы оставить Диану на произвол судьбы, которую немцы уготовили монахиням-отступницам. Сумасшедший, я знаю. Я действительно переживал из-за Эйба, но если бы он не был мошенником, у меня бы ничего на него не было, и он был бы просто еще одним сбитым летчиком, выжидающим своего часа. Я знаю, это было оправданием, но мне стало немного легче жить с самим собой.
  
   Руль был настоящей проблемой. Ни Каз, ни я не могли понять, почему Брэкетт и Златко распространяли это имя повсюду. У нас было не так много времени, чтобы обдумать это, и я все еще качал головой, когда постучал в дверь монсеньора.
  
   "Ах, отец Бойл, как раз вовремя для завтрака", - сказал О'Флаэрти, приглашая меня войти. "Я ожидал монсеньора Бруццоне, но он, должно быть, задержался. Звучит так, как будто вы все пережили ужасный шок прошлой ночью на радиовышке ".
  
   "Слухи распространяются довольно быстро, не так ли?" Сказал я, садясь за маленький столик. На завтрак было накрыто два места, но О'Флаэрти уже принялся за свое.
  
   "Это маленький городок, и сплетни - это кустарное производство", - сказал он, наливая мне кофе. "Насколько я понимаю, вы обнаружили тело Солетто".
  
   "Каз-отец Далакис и я так и сделали. Вместе с американцем, сержантом Эйбом Сидманом. Ты помнишь его?"
  
   "Да. Еврейский парень. Мы подумали, что лучше оставить его здесь, для его собственной безопасности. Большинство беглецов переодеваются в гражданскую одежду, чтобы жить с семьями, и мы думаем, что с теми, кого поймали, не обращались как со шпионами. Одежда стольких военнопленных износилась за месяцев постоянного ношения, что немцы, как правило, не обращаются с ними слишком сурово, если их застают без формы, если только их не забирает гестапо. Но сержант Сидман никогда не был заключенным, так что они могут по-разному смотреть на это. Это, плюс его религия, приняли решение за нас ".
  
   "Ну, он вызвался пойти с нами завтра. Он умеет обращаться с замками, которые могут пригодиться, " сказал я. "Плюс слабое место для Розаны, в коттедже садовника".
  
   "Знает ли он сейчас? Я обязательно буду бдителен по обоим пунктам. Стремишься помочь, говоришь?"
  
   "Стремлюсь держаться подальше от неприятностей", - сказал я.
  
   "У этого человека странный способ держаться подальше от неприятностей. Вы тоже не очень искусны в этом, отец Бойл, " сказал О'Флаэрти с понимающей усмешкой.
  
   "Я думаю, что было ошибкой встретиться с Солетто. Я не получил никаких ответов, и, возможно, я стал причиной его смерти." Я рассказал О'Флаэрти о бриллиантах и моей лжи Солетто. Удар между ребер мешал думать об этом как о маленькой невинной лжи, но мои намерения были чисты.
  
   "Каждый день мы приводим все в движение, парень", - сказал О'Флаэрти. "То, что делают другие, тяготит их души, не ваши, до тех пор, пока вы не действовали со злым умыслом в своем сердце".
  
   "Злоба, нет", - сказал я. "Но иногда я не продумываю всех последствий. Как ни крути, если бы я не мучил Солетто мыслью о том, что можно заполучить еще больше богатств, он бы не лежал мертвым на земле ".
  
   "Мне кажется, что человек вашей профессии вряд ли мог бы рискнуть даже на дружеское приветствие без того, чтобы это к чему-то не привело. Ты общаешься с преступниками и убийцами и со всеми бедными душами, которые живут на их орбите. Чтобы вытащить из них правду, ее нужно исказить шестью способами до воскресенья. Беспокойся о своей душе, мой мальчик, а не о земных последствиях действий, предпринятых без намерения причинить вред ".
  
   "Меня беспокоят и тело, и душа", - сказал я. "Я слышал, епископ Златко просит Папскую комиссию выгнать нас. Он думает, что мы представляем угрозу для Ватикана".
  
   "Как и я, как и я", - сказал О'Флаэрти. "Но если мы не будем сражаться с силами Кесаря, тогда какая польза миру от того, что все это принадлежит Церкви?" Он обвел руками вокруг себя, окидывая взглядом свою простую комнату, здание, базилику и сокровище веков. "Не все кардиналы согласны со Златко. Таких, как я, меньше, но посмотрим ".
  
   Некоторое время мы ели в тишине, глядя в окно на маленькое кладбище внизу.
  
   "Как ты думаешь, какие шансы у нас есть завтра?" Я спросил.
  
   "Хорошо. Не верный вариант, но хороший шанс. Я бы не стал рисковать Рино, равно как и он не стал бы рисковать собой, если бы это было невозможно. Теперь, когда у вас есть человек, который знает толк в замках, вы решили самую сложную часть. Они так привыкли видеть Рино и посещающих их священников, что, как только вы окажетесь внутри, у вас не должно возникнуть проблем. И мы договорились о такой значительной взятке, что охранник дезертирует и скроется, если у него есть хоть капля здравого смысла ".
  
   "И ты также можешь держать это над его головой. Одно слово властям, и ему пришлось бы объяснить, откуда взялась лира ".
  
   "Почему отец Бойл, такой изворотливый ум. Я знал, что мы были родственными душами", - сказал О'Флаэрти.
  
   Мы обсудили план, включая место встречи Эйба и Рино на случай, если мы окажемся разделенными за стенами Ватикана. О'Флаэрти дал мне координаты конспиративной квартиры на Виа ди Санта Доротея в Трастевере, недалеко от тюрьмы, которой можно пользоваться только в экстренных случаях.
  
   "Что дальше в вашем расследовании?" - Спросил О'Флаэрти, когда мы доели остатки еды. "Какой бы печальной ни была смерть комиссара Солетто, она, должно быть, сузила список подозреваемых для вас".
  
   "Возможно, это оружие сужает круг поисков", - сказал я и рассказал о пропавшем кинжале, который таинственным образом вновь появился в арсенале швейцарской гвардии.
  
   "Ах, несчастный случай", - сказал О'Флаэрти. "Я вспоминаю, что слышал о пропавшем кинжале. Швейцарская гвардия была ужасно смущена этим. Им доверено все оружие и доспехи, когда-либо принадлежавшие Ватикану. Их оружейный склад - это такой же музей, как и настоящий военный склад ".
  
   "Кто здесь следит за ключами? Это кажется довольно свободным ".
  
   "Вы должны понимать, что большая часть безопасности здесь - это традиции и обычай. Община, за пределами общественных зон в базилике и за ее пределами, очень маленькая и, очевидно, религиозная. Преступлений почти нет, если не считать карманников на площади ".
  
   "Итак, двери заперты, как и всегда, но на замки, которые не заменялись столетиями".
  
   "Да, и ключи терялись годами, делались копии, терялись, затем находились снова. Только после притока беженцев мы начали замечать, какой это было проблемой ".
  
   "Ты хочешь сказать, что любой, кто хотел, мог проникнуть внутрь и украсть этот нож", - сказал я.
  
   "Достаточно верно. Мы очень доверчивы, и было бы детской забавой прибрать к рукам все, к чему ты стремишься. Кого ты подозреваешь?"
  
   "Я не знаю, монсеньор. Если бы мне пришлось назвать кого-то, это, вероятно, был бы парень, пытающийся избавиться от меня, хотя бы ради этого ".
  
   "Епископ Златко - не тот, с кем я часто соглашаюсь. Одной ногой он твердо стоит в мире Цезаря, а другой готов пнуть любого, кто не согласен с ним в вопросах веры. Но он прямолинеен, надо отдать ему должное ".
  
   "То есть вы не считаете его тайным убийцей?"
  
   "Нет. Честно говоря, я вижу в нем больше гордого массового убийцу. Не то чтобы он запачкал свои собственные руки, заметьте. Но он один из самых фанатичных хорватов. Некоторые священники в его епархии даже напрямую сотрудничают с усташами. Шеф тайной полиции в Сараево - священник, если вы можете в это поверить ".
  
   "Почему папа Римский ничего не предпринимает по этому поводу?"
  
   "Хороший вопрос. Он оказал давление на архиепископа Загребского, чтобы тот обуздал режим усташей. Архиепископ недавно осудил убийство хорватских евреев и сербов, но к тому времени, когда он это сделал, большинство из них были уже мертвы. Ватикан, еще до папы Пия, решительно поддерживал хорватский национализм как оплот против коммунистов на востоке. Как только усташи пришли к власти, они действовали быстрее и яростнее, чем кто-либо ожидал ", - сказал О'Флаэрти, нахмурившись. "Но католическая церковь движется медленно, мой друг. Это оставляет место для деятельности, подобной моей, но к сожалению, и для деятельности Златко тоже. Но, возможно, его время здесь тоже истекло ".
  
   "Почему?"
  
   "Пойдем, я объясню по дороге", - сказал О'Флаэрти. "Мне нужно добраться до моего поста на ступенях базилики".
  
   "Все еще поступают сбежавшие военнопленные?" Спросила я, когда он выходил из Немецкого колледжа первым.
  
   "Не так много теперь, когда немцы захватили итальянские лагеря. Но некоторым удается добраться сюда, вместе с беженцами, сбитыми летчиками и несколькими немецкими дезертирами. Некоторые, кто скрывался в Риме, боятся, что будет битва за город, и делают ставку на то, что на нейтральной территории будет безопаснее ". Мы пришли на площадь Святого Уффицио, где нам нужно было пересечь этот небольшой участок итальянской территории, чтобы попасть на площадь Святого Петра. О'Флаэрти резко остановился, затем попятился, пока мы не оказались в тени базилики. "Неприятности", - сказал он.
  
   Грузовики прогрохотали мимо нас, поворачивая у колоннады Бернини, три проехали дальше, в то время как последний съехал на обочину и остановился, визг тормозов эхом отразился от каменных зданий, выстроившихся вдоль узкой улицы. Немецкие десантники, дежурившие вдоль линии белой границы, посмотрели друг на друга, затем на нас с удивлением на лицах. Грузовые ворота с глухим стуком опустились, и немецкие солдаты каскадом хлынули наружу, занимая позиции вдоль границы. Большинство из них были военнослужащими регулярной армии вермахта в серо-зеленой форме, которые занимали промежуточное положение между десантниками. За ними стояли зловещие гестаповцы в черной коже и несколько эсэсовцев в серой форме и блестящих черных ботинках. Галерея обычных мошенников.
  
   "Что-то случилось", - сказал О'Флаэрти. "Они полностью оцепляют площадь".
  
   "Они вторгаются в Ватикан?" - Спросила я, внезапно пожалев, что у меня нет с собой чего-то более мощного, чем четки.
  
   "Нет, их слишком мало для этого. Пойдем, мы обойдем вокруг длинным путем и посмотрим, что происходит на площади".
  
   "Если они закроют границу, как мы выберемся завтра?" - Спросила я, не думая, что у него действительно есть ответ.
  
   "Более вероятно, что они запечатали его, чтобы никто не смог войти. И это может означать только одно".
  
   "Что это?" Я ахнула, изо всех сил стараясь поспевать за широким шагом О'Флаэрти.
  
   "Возможно, они совершили налет на некоторые из наших зданий. У нас есть люди, спрятанные в семинариях, монастырях и других объектах Святого Престола. По закону они пользуются экстерриториальной защитой, поэтому к ним относятся как к нейтральной территории. Но все, что это означает, - это медная табличка у двери ".
  
   "Любой, кто сбежал, направился бы прямиком сюда", - сказал я.
  
   "Да. Как беженцы, так и священнослужители". Он провел нас через ризницу, богато украшенное здание, пристроенное к базилике, в котором хранились сокровища Ватикана. Швейцарские гвардейцы открыли двери перед монсеньором, как если бы он был генералом. Мраморный коридор привел нас в собор Святого Петра, но у меня не было ни секунды, чтобы поиграть в туриста, поскольку О'Флаэрти поспешил к двери под обеспокоенный ропот посетителей и священников. Я последовал за ним вниз по ступенькам, через большую площадь, прямо к белой линии, нарисованной широкой дугой у входа. Группа монахов в развевающихся на ветру коричневых одеждах стояла, разинув рты, и смотрела на немцев по ту сторону границы. Безоружные немецкие солдаты, минуту назад мирные туристы, вышли с площади между рядами своих собратьев, выглядя почти застенчиво при виде демонстрации оружия.
  
   "Билли". Каз помахал нам рукой. Неудивительно, что он был с Ниной.
  
   "Что ты знаешь?" - Спросил О'Флаэрти у них, его взгляд скользнул по людям в кожаных куртках, стоявшим в центре событий.
  
   "Это монастырь при базилике Сан-Паоло-фуори-ле-Мура", - сказала Нина.
  
   "Базилика Святого Павла за стенами", - сказал Каз, не в силах не играть роль гида. "Недалеко на юг, вдоль Тибра. Место погребения святого Павла".
  
   "И дом для более чем сотни скрывающихся евреев", - мрачно сказал О'Флаэрти. "Они должны были быть там в безопасности; это территория Ватикана. Кто-нибудь выбрался оттуда?"
  
   "Нет. Я звонила, сколько могла, пока телефонные линии не оборвались ", - сказала принцесса. "В Институте психологии не ответили".
  
   "Боже милостивый", - сказал О'Флаэрти, на его лице промелькнула паника. "Это католическая школа-интернат для мальчиков. Когда началась война, он был почти пуст. У нас там десятки еврейских мальчиков, тех, кто избежал римской облавы в октябре прошлого года ".
  
   "Как они узнали?" - Спросил Каз.
  
   "Кто-нибудь мог бы проболтаться. Пытки или деньги. Или, возможно, они совершили налет на несколько мест, и им повезло ", - сказала Нини.
  
   "Вот он", - сказал О'Флаэрти, его длинная рука указывала на человека по другую сторону белой линии. "Koch."
  
   Он подошел к линии, стряхивая руку Нини, когда она пыталась удержать его от безрассудного жеста. Он поставил пальцы ног менее чем в дюйме от границы и встал лицом к лицу с Пьетро Кохом. Хотя для этого ему пришлось посмотреть на него сверху вниз.
  
   Кох оказался не таким, как я ожидал. У меня не было никакого образа этого человека в голове, но если бы и был, это было бы не так. У него было почти нежное выражение лица. Безмятежная, даже посреди всех этих криков и топота сапог. Его глаза были немного близко посажены, но они были проницательными, его брови слегка приподняты, как будто он задавал вопрос. У него была сильная челюсть и зачесанные назад темные волосы, но в нем также было что-то женственное. Когда он листал блокнот с фотографиями, я заметила, что у него изящные руки с ухоженными ногтями. Он выглядел собранным, что, как я подумал, было бы трудно изобразить, когда монсеньор-гигант упирает руки в бока и смотрит на тебя сверху вниз.
  
   "Лэ", - сказал он, указывая на фотографию.
  
   "Si", - сказал другой офицер. "Это он. Монсеньор Хью О'Флаэрти. Не могли бы вы, пожалуйста, пройти сюда, монсеньор?"
  
   "Ни за что в жизни", - прорычал О'Флаэрти. "Но скажи своему боссу, что я буду молиться за его душу и, вероятно, буду единственным, кто это сделает".
  
   Кох снова перевернул страницы, улыбаясь при этом Нини. Он остановился, снова постучал пальцем и прошептал: "Principessa", затем послал ей воздушный поцелуй. Каз шагнул вперед, но у него хватило ума остановиться. Сверкнула камера, и лицо Каза вскоре попало в книгу Коха.
  
   "Мой капо говорит, что с нетерпением ждет встречи с вами в Риме", - сказал другой офицер, дергая за пояс своего пальто. "Ты и принцесса".
  
   Я мог чувствовать напряжение и гнев повсюду вокруг меня. Мне захотелось перегнуться через черту и врезать парню ремнем, но вместо этого я отступил, не желая привлекать к себе внимание и фотографироваться. Я полагал, что есть большая вероятность, что у этих парней могут быть дела в "Реджина Коэли", и я не хотел, чтобы меня обвели вокруг пальца как приятеля монсеньора и его банды. Это напомнило мне о самом старом Святом Петре, когда он был учеником. На Тайной вечере Иисус предсказал, что до рассвета Петр трижды отречется от него. Конечно, Питер сказал, что отдаст свою жизнь за своего капо. Затем, когда римляне арестовали Иисуса, Петр пошел прямо вперед и отрицал, что знал его. Три раза.
  
   Сегодня римская полиция по-прежнему внушает страх и молчание. За две тысячи лет цивилизации не видно большого прогресса.
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
  
  
   Нини и О'Флаэрти сцепились с некоторыми из своих сообщников. Вернувшись в Немецкий колледж, Джон Мэй ждал их вместе с монахиней и несколькими британскими беглецами в поношенной униформе. Никто не видел монсеньора Бруццоне, и все опасались, что его схватили.
  
   "Хотя и странно", - сказал Джон Мэй. "Он уже несколько месяцев не выходил за пределы этих стен, со времени поездки в Геную. Сказал, что слышал, что гестапо нацелилось на него, и что это небезопасно. У него, должно быть, была важная причина для ухода ".
  
   "Если бы он действительно ушел", - сказал я Казу, когда мы обсуждали это по дороге к Брэкетту. "Или, может быть, у нас где-то спрятан еще один труп. Или он убил Солетто и пустился в бега". Мы миновали штаб-квартиру жандармерии и направились к Губернаторато.
  
   "Это не имеет смысла", - сказал Каз. "Если гестапо охотилось за ним, зачем покидать безопасность Ватикана? Особенно когда против него нет улик?"
  
   "Да, я понимаю, что ты имеешь в виду. Возможно, у него была веская причина отправиться в Рим, и его подобрали случайно. Или он залег на дно, пока не закончится облава ". Когда я думал об этом, это казалось наиболее вероятной ситуацией. Мой отец всегда говорил, что самые простые ответы обычно самые правдивые.
  
   Когда мы поднялись по главным ступеням, охраны нигде не было видно. Должно быть, все были призваны противостоять немецкой угрозе на границе. Брэкетт был в своем кабинете и смотрел в окно, на тот самый вид, который так заинтересовал его при нашей первой встрече.
  
   "Брэкетт", - сказал я. Он не поднял глаз. "Ты слышал о немцах?"
  
   "Если они войдут, как ты думаешь, они отправят нас куда-нибудь еще?" Может быть, другой взгляд?" Он заговорил, не отводя взгляда от окна.
  
   "Да, может быть, под шестью футами земли. Как тебе такой вид? Мне нужно, чтобы ты показал мне радиовышку и где все были прошлой ночью ".
  
   "У тебя есть сигарета?" - Спросил Брэкетт. "Может быть, "Лаки Страйк"?"
  
   "Нет, я же сказал тебе, я не курю".
  
   Каз вытащил из кармана наполовину полную пачку итальянских сигарет Nazionali и бросил их на стол.
  
   "Лучшее, что я смог найти", - сказал Каз.
  
   "Мерзкие твари", - сказал Брэкетт, вздыхая. Он все еще не повернул головы, и я наклонилась, чтобы посмотреть в окно. Он не смотрел на сады. Это было его собственное отражение, наряду с достаточным количеством стола, чтобы разглядеть пачку.
  
   "Хватит с меня этих чертовых сигарет", - сказал я, хлопнув ладонью по его столу. Я ждал, что на его лице отразится удивление или, может быть, стыд. "Проснись и делай свою работу".
  
   "Моя работа?" Он взял пачку "Националис" и посмотрел на нее так, как будто никогда раньше их не видел. Я хотел разбить окно, смести все с его стола и немного поколотить его, и все это во имя того, чтобы вырвать его из грез наяву, но я знал, что это ни к чему нас не приведет. Я обошла стол и прислонилась к окну, загораживая ему обзор. Я сделала глубокий вдох и попыталась говорить спокойно.
  
   "Послушай", - сказал я. "Нам нужна ваша помощь. Это то, что будет означать повышение по службе, как только Рим будет освобожден. Они, вероятно, сделают тебя послом где-нибудь. Но ты должен взять себя в руки. Я знаю, это тяжело, но у нас не так много времени ".
  
   "Златко", - сказал он.
  
   "Да, он пытается вышвырнуть нас вон, и кто знает, что случится с фрицами, выстроившимися снаружи. На всякий случай, нам нужно выяснить все, что мы можем, о том, что произошло внутри радиовышки. Ты можешь сделать это с нами?"
  
   "Хорошо", - сказал Брэкетт. "Я могу это сделать".
  
   Начался дождь. Когда мы пересекали сады, Брэкетт ссутулил плечи и глубоко засунул руки в карманы. Каз и я решили, что подождем и спросим Брэкетта о его разговоре со Златко после того, как он покажет нам все, что нам было нужно. У меня было чувство, что он скоро может сорваться с катушек, и я не хотел подталкивать его к краю, пока мы не получим то, за чем пришли. Мы пробирались вдоль четырехэтажного здания, пока не добрались до башни, в которой размещались гигантские радиомачты. Внутри мы стряхнули с себя дождь, как шавок, и повесили наши пальто. Моя сутана промокла там, где ее не прикрывал плащ, и белый воротничок врезался мне в шею. Это была единственная маскировка, от которой мне не терпелось избавиться.
  
   Радио Ватикана было крупной операцией, но это место не было сплошь из мрамора и статуй, как остальной Святой Престол. Длинный коридор вел в комнату ожидания с диспетчерской и несколькими студиями за ней, все со стеклянными окнами и звукоизоляцией. Использовались два. Каз тихо переговорил со звукорежиссером, который одобрительно кивнул.
  
   "Это студия, которую мы использовали", - сказал Брэкетт, указывая на комнату немного большего размера. Микрофоны были установлены вокруг стола с тремя стульями. Больше ничего.
  
   "Ты был внутри студии, я думаю, ты сказал, верно?"
  
   "Да, я и ведущий. Это была трансляция на английском языке".
  
   "Но монсеньор Бруццоне тоже был там?"
  
   "Да, конечно. Он принес список военнопленных. Это поступило через Комиссию по делам беженцев, что является частью его работы. Он отдал это диктору, который передал это мне после трансляции ".
  
   "Кто еще был здесь?"
  
   "Звукорежиссер. И еще один диктор, ожидающий своей программы ".
  
   "Это была передача Златко?"
  
   "Конечно. Он проводил час хорватского языка два раза в неделю. Он заходил раньше, чтобы убедиться, что его ведущий был там ".
  
   "Подожди, ты имеешь в виду, что Златко был в студии до того, как Солетто был убит?"
  
   "Да", - сказал Брэкетт, подумав об этом. "Может быть, минут пятнадцать или около того. Он поговорил со своим парнем, а затем сказал, что забыл свои записи. У него было достаточно времени, поэтому он вернулся в свой офис ".
  
   "Он разговаривал с кем-нибудь еще?"
  
   "Он и Бруццоне поболтали минуту, вот и все".
  
   "Для Бруццоне было обычным делом околачиваться поблизости после того, как он передал список американских военнопленных?"
  
   "Он бы остался до начала программы. Тогда он уходил, в других случаях - нет ".
  
   "И он все это время был за окном?"
  
   "Думаю, да. Я имею в виду, что я не следил за ним, не было причин для этого ".
  
   "Ладно, это прекрасно. Каз, спроси инженера, запирается ли эта дверь в офисы на ночь."
  
   Каз поговорил с ним, затем сообщил, что это было. Дикторам и инженерам не требовался доступ в офисы, поэтому соединяющая дверь была заперта в нерабочее время. Я проверил дверь. Он был довольно новым, с одноцилиндровым засовным замком. Определенно не шестнадцатый век.
  
   "Что дальше по коридору?" Я спросил Брэкетта.
  
   "Маленькая кухня и ванная. Я думаю, там есть кладовка с припасами, но это все. Радиостанция довольно хорошо изолирована от остальной части здания ночью ".
  
   Каз и я обыскали комнаты. Я надеялся найти окровавленное пальто или перчатки, какие-нибудь улики, которые могли пропустить жандармы. Ничто. Мы вышли на улицу и искали под дождем, проверяя ветви деревьев, кустарники и любое укрытие, которое только могли придумать. Снова ничего.
  
   Вернувшись в дом, я кивнул Казу, когда мы подошли к Брэкетту, который сидел в комнате ожидания, покуривая одну из сигарет "Национали", которые дал ему Каз.
  
   "Ладно, ты мне очень помогла", - сказал я. "Мы исключили несколько вариантов".
  
   "Молодец для тебя. Все это вы могли узнать у инспектора Чиприано; я изложил ему то же самое вкратце. Я должен идти", - сказал он, как будто его ждала тонна бумажной работы.
  
   "Мне нужно спросить кое о чем еще", - сказал я. "Монсеньор О'Флаэрти упомянул, что епископ Златко, возможно, скоро покинет Ватикан. Ты что-нибудь знаешь об этом?" О'Флаэрти как раз собирался объяснить это, когда на площади поднялся шум.
  
   "Конечно. Кардинал Боэтто прибывает в Рим. Он архиепископ Генуи. Говорят, у него есть информация о депортации евреев из Хорватии ".
  
   "И дай угадаю, в этом замешан епископ Златко", - сказал я.
  
   "Это сплетня. Боэтто очень активно прячет евреев, которые добираются до его двери. Они приезжают отовсюду, и, вероятно, немало из Хорватии. Боэтто постоянно снабжает их деньгами и фальшивыми документами, удостоверяющими личность".
  
   "Значит, Боэтто был бы рад, если бы Златко отправили обратно?"
  
   "Он и другие хотят, чтобы Папа выступил против хорватского духовенства, участвовавшего в убийствах усташей. Или более сильная, во всяком случае. Он был бы рад, если бы Папская комиссия приняла меры против Златко".
  
   "Теперь я понимаю, почему Златко работает против нас", - сказал я. "Это снимает с него некоторое давление".
  
   "Да, хорошая политика с его стороны", - сказал Брэкетт, вставая, чтобы уйти.
  
   "Еще один вопрос", - сказал я, кладя руку ему на плечо, когда он проходил мимо. "Как бы вы описали свои отношения с епископом Златко?"
  
   "Отношения? Что, черт возьми, ты имеешь в виду? Он правый фашист-католик, а я протестант, демократ Рузвельта. Нас трудно назвать приятелями".
  
   "Ты разговариваешь с ним? Ну, знаешь, светская болтовня".
  
   "Я бы не хотел показаться грубым, этого нет в руководстве дипломата. Но я не ищу его для разговора, если ты это имеешь в виду. И отпусти меня". Он стряхнул мою руку.
  
   "Разделяете какие-нибудь интересы? Катание на лыжах, какой-нибудь вид спорта?"
  
   "Ты с ума сошел?" Он посмотрел на Каза в поисках поддержки, неуверенный в том, к чему это приведет.
  
   "Просто мы слышали о странном разговоре между вами и епископом", - сказал Каз. "Что-то связанное с лодками. Упоминался руль. Если вы с ним не дружны и у вас нет общих интересов, почему вы говорили о рулях?"
  
   "Есть некоторые вещи, которые даже таким вайзенхаймерам, как вы, знать не разрешено", - сказал Брэкетт, протискиваясь мимо нас. Сигарета застряла у него во рту, он схватил свое пальто, накинул его на голову, чтобы прикрыться, и захлопнул за собой дверь.
  
   "Давно не видел его таким оживленным", - сказал я.
  
   "Вайзенхаймер?" - Спросил Каз.
  
   "Знаешь, мне было шесть лет, прежде чем я узнал, что моя фамилия не вайзенхаймер, поскольку мой отец так часто меня называл. Это ласковый способ назвать кого-то умником ".
  
   "Нашему другу, похоже, не очень понравился этот вопрос", - сказал Каз.
  
   "Нет, но интересно, что он выдал ту информацию о том, что Златко был здесь ранее. Если бы они были в сговоре, он, вероятно, не упомянул бы об этом ".
  
   "Мы должны сравнить записи с инспектором Чиприано", - сказал Каз.
  
   "Сначала о главном", - сказал я. "Ты достал гражданскую одежду для Эйба? Я хочу разобраться с этим ".
  
   "Пока нет. Нини собиралась показать мне, где они хранят пожертвованную одежду для беженцев в Санта-Марте. Она сказала, что там будут костюмы, поношенные, но пригодные."
  
   "Поношенный - это хорошо, он будет выглядеть более аутентично. Давай покончим с этим, а потом ты посоветуешься с Сиприано ".
  
   "Что ты будешь делать?" - Спросил Каз, когда мы вышли на улицу, где дождь сменился туманом, который плыл по садам.
  
   "Держись подальше от жандармов". Я не хотел рисковать тем, что меня вышвырнут из Ватикана или, что еще хуже, отправят в тюремную камеру, если все обернется против меня. Или мы, на самом деле.
  
   "Лучшая часть доблести - это осмотрительность, как сказал Фальстаф".
  
   Я знал, что Фальстаф был из Шекспира, но поскольку все, что я вспомнил, был образ толстого пьяницы, я не стал комментировать. В конце концов, это была территория Каза. Которая охватывала практически все, чему учили в школе.
  
   Мы добрались до Санта-Марты за секунду до того, как снова начался дождь, обрушившийся тяжелыми, густыми каплями. Я рассмеялся над образом немцев, охраняющих границу в своих промокших шерстяных мундирах, но потом подумал о евреях, которых похитили, и о тех, кто в ужасе бежал по Риму, промокший до нитки, неуверенный в том, друг это или враг, и смех застрял у меня в горле.
  
   "Сюда", - сказал Каз, открывая дверь в длинную, узкую кладовую. Рубашки были аккуратно сложены на полках, обувь выстроена в ряд на полу, а пальто, костюмы и брюки висели в дальнем конце. Они были мягкими, хорошо поношенными, выстиранными и залатанными. Идеальный. Мы нашли коричневую тройку, которая подошла Эйбу, а Каз нашел некогда белую рубашку, не слишком потертую в районе воротника. Я схватил галстук, немного кричащий на мой вкус, но, похоже, он хорошо подошел Эйбу. Каз рылся в коробке, набитой нижним бельем, так как мы не хотели, чтобы Эйба схватили на случай, если ему по какой-либо причине придется разоблачить свои BVDS Военно-воздушного корпуса .
  
   "Билли", - сказал Каз, его тон был слишком серьезным для того, чтобы рыться в коробке с использованным нижним бельем. "Смотри". Он вывалил содержимое коробки на пол. Скомканный белый шарик, окрашенный ржаво-красной давно засохшей кровью, подкатился к моему ботинку.
  
   "Это стихарь", - сказал я, поднимая его и разглаживая. Я рассмотрел это, белое кружевное одеяние, которое священники носят поверх сутаны. На правой руке было густое пятно, с красными брызгами на груди.
  
   "Нет, на самом деле это роше", - сказал Каз. "Похоже, но роше обычно делают из льна, как это".
  
   "В чем разница?"
  
   "Хлопковый стихарь носят низшие чины духовенства. Роше предназначен для прелатов, епископов и высших чинов".
  
   "Хм. В любом случае, это удобный фартук, чтобы уберечь одежду от крови. Ты мог бы носить это под пальто, где никто бы не заметил, а потом избавиться от этого ".
  
   "Помнишь крючки для одежды у двери в радиовышке? Кто угодно мог выйти на улицу, пырнуть Солетто ножом и забрать роше ".
  
   "Или, " сказал я, " сложи это очень туго и засунь в карман пальто. Надень это, выскользни наружу в нужный момент и сделай дело ".
  
   "Это мог быть кто угодно", - сказал Каз. "Мы знаем, как легко здесь что-то украсть. "Роше" могли взять из незапертой комнаты, прачечной, где угодно." Он поискал бирку с одеждой, но там ничего не было.
  
   "Или это могло принадлежать епископу или монсеньору", - сказал я. "Это не для повседневной носки, их надевают на службы. Это была холодная ночь, помните, мы были застегнуты наглухо. В темноте не было бы никакого способа узнать, был ли кто-то в нем ".
  
   "Возможно, мы делаем поспешные выводы. Это мог быть священник с разбитым носом ".
  
   "Тогда зачем прятать это здесь?"
  
   "Верно. В этом нет никакого смысла".
  
   "Отдай это нашему другу инспектору Чиприано. Пусть он беспокоится об этом. Я отнесу эту одежду Эйбу".
  
   Единственное, что имело смысл для меня, это освободить Диану, и это было маловероятно, но у меня было больше шансов на это, чем на раскрытие этого дела. Что должно было сделать меня счастливой, но все, что я делала, это волновалась, перекинув через руку коричневую тройку Эйба.
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
  
  
   Удача была на моей стороне, хотя столкновение с епископом Златко - это не то же самое, что ваша лошадь, поставившая на Саффолк-Даунс. Я направлялся на его поиски, когда завернул за угол Средневекового дворца, и там был он, одетый в белоснежную роше поверх сутаны и спешащий по коридору, его каблуки цокали по блестящей мраморной мозаике. Когда он увидел меня, его глаза метнулись куда угодно, только не в мою сторону.
  
   "Епископ", - сказала я достаточно громко, чтобы он не смог проигнорировать меня, и достаточно резко, чтобы привлечь взгляды спешащего монаха, который, вероятно, никогда не слышал, чтобы с епископом так разговаривали.
  
   "Я не могу говорить. Я направляюсь на полуденную мессу. Два священника из моей епархии совершили трудное путешествие сюда, и я пообещал им отслужить мессу в базилике".
  
   "Я пойду с тобой", - сказал я. "Кстати, симпатичный роше. Я выучил это слово сегодня ". У него была кружевная кайма. На мой вкус, немного женственная.
  
   "Я рад слышать, что вы кое-что открыли за время, проведенное здесь", - сказал Златко, усмешка приподняла одну губу. Он не пропустил ни одного удара. Продолжал идти ровным шагом, руки расслаблены по бокам. Глаза не расширяются, на щеках не появляется румянец, только быстрый сарказм. Если это был его чертов роше, он проделал чертовски хорошую работу, скрыв это.
  
   "О, я многому научился. Например, о вашей деятельности в Хорватии. Интересно, что предпримет Папская комиссия, когда услышит от кардинала Боэтто?"
  
   "Ложь! Клевета!" Он остановился и повернулся ко мне лицом, кулаки сжаты, белки его глаз сверкают. "Тебе не мешало бы не распространять необоснованные слухи".
  
   "А, так вот для чего нужны ваши приезжие священники", - сказал я. "Свидетели характера. Чтобы опровергнуть то, что скажет кардинал Боэтто".
  
   "Вы дурак, отец Бойл. Но не неразумная."
  
   "Эй, если бы я был действительно умен, я бы знал, почему вы с Брэкеттом спорили о лодках. Или это были рули?" Я наблюдал за реакцией и задавался вопросом, не слишком ли много я выдал.
  
   "Возможно, ты прав", - сказал Златко, вообще ничем не выдавая себя. "Ты совсем не умен".
  
   С этими словами он был в пути. У меня все еще оставались вопросы о том, где он был до того, как направился к радиовышке, но теперь они казались менее важными, учитывая его полное отсутствие реакции на мои намеки о роше и то, как он вернул мне упоминание о руле. Я думал о том, чтобы последовать за ним в базилику и отслужить мессу, но от одной мысли о нем у алтаря меня бросило в дрожь. Вместо этого я решился на какое-нибудь воровство.
  
   Полчаса спустя, с Эйбом на буксире, мы шли по коридору Средневекового дворца, где ранее Каз и я обыскивали комнату Корригана. Проверяя таблички с именами, мы остановились у двери Бруццоне, и я повернулся, чтобы понаблюдать, как Эйб со своими отмычками быстро справился с замком. Прежде чем я успел посмотреть в обе стороны, вверх и вниз по коридору, я услышал щелчок, и дверь открылась. Я последовал за Эйбом внутрь.
  
   "Проще простого", - сказал Эйб. "Ты мог бы сделать это, малыш. Неужели бостонские копы ничего не знают?"
  
   "Мне нравится полагаться на профессионала, Эйб". Лучшим отмычкой, которая у нас была в полиции, был Муз Михан, и он в основном пользовался правой ногой. С ногами размером со ствол дерева, ему не нужны были кирки. Конечно, мы носили синие мундиры, и это была наша территория. Эта операция требовала тонкости, которой порой недоставало полиции Бостона.
  
   "Что мы ищем?" - Спросил Эйб, выглядя довольным комплиментом и элегантным в своем новом коричневом костюме.
  
   "Понятия не имею", - сказал я. "Иногда лучше что-то делать, чем ничего, поэтому мы здесь". Комнаты Бруццоне были больше, чем у Корригана или О'Флаэрти. Может быть, старшинство. У него была маленькая спальня и большая гостиная с парой стульев у окна, из которого открывался вид на внутренние дворы внизу.
  
   "Он уехал из города?" - Спросил Эйб.
  
   "Этим утром он не появился на завтраке с монсеньором О'Флаэрти", - сказал я. Я проверил спальню. Его кровать была заправлена, а в шкафу хранилось несколько пар черных брюк, сутана и рубашки. Один стихарь, без роше. На умывальнике, под маленьким зеркалом, лежала расческа для волос. На его тумбочке лежала книга. Рядом с ним была бутылочка с таблетками.
  
   "Эйб, ты знаешь, что означает "соннифери"?"
  
   "Нет, но я думаю, что сонно означает сон. Может быть, ему нужна была помощь с закрытыми глазами ".
  
   "Не та вещь, которую стоит оставлять после себя, если ты отправляешься в путешествие, не так ли?" Я встряхнул бутылку. Она звучала наполовину полной.
  
   "Что ты делаешь?" - потребовал громкий голос из другой комнаты. Это был Бруццоне, выглядевший не слишком довольным, обнаружив нас в своей спальне. Он тоже выглядел неряшливо. Небритый, в мятой одежде, его волосы нуждаются в расческе. "Как ты смеешь входить в мою квартиру!"
  
   "Простите, монсеньор", - сказал я, ставя пузырек с таблетками обратно на тумбочку. "Похоже, ты пропал без вести, и мы были обеспокоены".
  
   "Кто дал тебе ключ?" Спросил Бруззоне, изучая Эйба секунду. "И кто этот человек?"
  
   "На гражданке он слесарь", - сказал я. "Он - ключ".
  
   "Ты вломился?" Бруззоне выглядел встревоженным, как будто он не мог переварить то, что мы ему говорили.
  
   "Давайте присядем, монсеньор". Я подвел его к стульям в кабинете, и мы сели. Эйб двинулся к двери, пытаясь выглядеть невидимым, готовый сбежать. "Мы просто искали какой-нибудь ключ к тому, куда вы ушли или были похищены. После убийства прошлой ночью мы были обеспокоены ".
  
   "Спасибо за вашу заботу", - сказал Бруззоне. "Было просто шоком обнаружить кого-либо в моей комнате. Уверяю тебя, со мной все в порядке ". Он отряхнул грязь со штанов и откинул назад волосы, беря себя в руки.
  
   "Где вы были, монсеньор?"
  
   "В Риме. Это ведь не преступление, не так ли?"
  
   "Вовсе нет", - сказал я, разыгрывая услужливого, но сбитого с толку приятеля. "Монсеньор О'Флаэрти был обеспокоен, когда вы не появились сегодня утром. Он ждал тебя к завтраку."
  
   "Я совершенно забыл. Я извинюсь перед Хью. И я также должен извиниться перед тобой за то, что был таким грубым. Я благодарю вас за вашу заботу, но я просто не мог заснуть и вышел. Я часто просыпаюсь до рассвета". Он вздохнул и хлопнул себя руками по бедрам. Все сделано, пора двигаться дальше, по крайней мере, он на это надеялся.
  
   "Должно быть, это было что-то очень важное, " сказал я, " что заставило вас покинуть Святой престол. Мне сказали, что ты уже довольно давно не пересекал границу с Римом."
  
   "Это правда, но не со времени моей последней поездки в Геную, когда я работал с кардиналом Боэтто. Мы были на волосок от смерти, и я подумал, что гестапо следит за мной. Я счел разумным не рисковать здесь. Каково американское выражение? Залечь на дно?"
  
   "Да", - сказал я. "Что было такого важного, что вы ушли после убийства Солетто?"
  
   "Почему ты так говоришь?" - Спросил Бруццоне. Я не была полностью уверена, за исключением того, что у него был вид парня, который спал в одежде, если он вообще спал.
  
   "Потому что ты выглядишь так, словно тебе пришлось нелегко. Я предполагаю, что ты вышел после комендантского часа и должен был где-то спрятаться ".
  
   "Это было бы трудно. Немцы вводят комендантский час и охраняют периметр. Они бы подобрали любого, кто переходил границу ".
  
   "Но ты поступил нормально?" Я спросил.
  
   "Конечно. Как у гражданина государства Ватикан, у меня нет проблем в течение дня ".
  
   "Так где же ты был? Когда бы это ни было, ты был там?"
  
   "Я сожалею, отец Бойл. Это должно оставаться конфиденциальным. Даже ты не посвящен здесь во все. Или в Риме."
  
   Его голос был удивительно похож на голос Брэкетта, когда я намекнул ему о Руле. Или Златко, если уж на то пошло. В его голосе была уверенность, как будто его поддерживала какая-то высшая сила. Не та высшая сила, но подкрепленная аппаратным обеспечением.
  
   "Эйб, подожди меня снаружи, хорошо?" Я хотел кое-что попробовать, и было бы лучше, если бы Эйб не слышал. Его не нужно было уговаривать покинуть место преступления, и я услышала, как за ним закрылась дверь. Я позволил тишине установиться вокруг нас и посмотрел в глаза Бруццоне. Он нервничал. Но так поступил бы любой, солгав полицейскому, каким был он.
  
   "Что это сейчас? У меня есть дела, которыми нужно заняться, " сказал он, ерзая на своем стуле. Он не мог дождаться, когда избавится от меня.
  
   "Скажите мне вот что, монсеньор. Ты Рулевой?" Он перестал ерзать. Его глаза расширились на долю секунды, показав вспышку белого, которая исчезла, когда он откинулся назад, вздыхая, как будто я выбила из него воздух.
  
   "У всех нас есть свое бремя на этой войне, сын мой. Это последнее, что я скажу по этому поводу ".
  
   Это было все, что мне нужно было услышать. Я забрал Эйба, и мы отправились обратно в немецкий колледж.
  
   "Тебе нужно проникнуть куда-нибудь еще?" - Спросил Эйб, когда мы шли за собором Святого Петра. "Я слышал, у них там, в ризнице, хранится тонна драгоценностей и прочего хлама. Та церковь, которую они повесили рядом с базиликой ".
  
   "Да, мы с тобой могли бы навести порядок, Эйб". Я знал, что Эйб несерьезен, по крайней мере, не слишком серьезен. Но это была его работа, и я понимал, что он не мог не разоблачить это заведение, даже если этим заведением был Ватикан. "Но как мы вообще сможем вытащить это отсюда?"
  
   "Прирежьте пару фрицев, и все готово. Должна быть пара таких ублюдков, которые взяли бы взятку, понимаете, о чем я?"
  
   "Да, хочу", - сказал я. Эйб пробудил что-то, похороненное глубоко в моем сознании, но не настолько глубоко, чтобы оно не пробудилось к мысли о немце как о способе выбраться отсюда. Я уже был занят тем, что жонглировал тем, что знал о Брэкетте, Корригане, Златко и Бруззоне, так что у меня не было времени все хорошенько обдумать, но это все равно пустило корни.
  
   "Эйб, у нас все готово к утру?" Спросил я, когда мы вошли в немецкий колледж.
  
   "Да. Я заеду за тобой в комнату О'Флаэрти в 08.30. Если тебя там не будет, я пойду с Рино-парикмахером. Мы встречаемся на конспиративной квартире в Трастевере".
  
   Я сказал ему поесть и хорошенько выспаться. Альтернатив было немного, но для парня, который разбирался в замках и новом гражданском костюме, могли возникнуть соблазны.
  
   Каз оставил записку в нашей комнате, в которой говорилось, что он в Санта-Марте, и мы договорились встретиться с ним за ужином там. Неудивительно, ведь именно туда Нини повесила свою шляпу. Я подошел поближе, наслаждаясь свежим, прохладным воздухом. Дождь прошел, и все казалось чистым и новым. Было бы хорошо, если бы только она очищала и людей тоже. Но, возможно, никогда не будет достаточно дождя, чтобы смыть грехи этой войны.
  
   "Где Нини?" Спросил я, когда нашел Каза в трапезной, сидящим в одиночестве.
  
   "Помогаю готовить ужин", - сказал он. "У нас было время выпить чаю. Это было вполне цивилизованно. Хотя я действительно хотел бы не носить эту священническую одежду. Это подавляет меня".
  
   "Может быть, мы купим тебе новый костюм, как у Эйба. Как все прошло с Сиприано?"
  
   "Инспектор опросит всех священнослужителей рангом выше епископа, чтобы выяснить, не пропал ли у кого-нибудь роше. Я предполагаю, что это не включает в себя самого папу Пия. Рядом с типографией есть магазин, торгующий одеждой для священнослужителей, и он проверит, не помнит ли кто-нибудь, что такая одежда продавалась недавно. Он думал, что есть неплохой шанс выяснить, не была ли одна из них украдена, поскольку они дорогие, со всеми этими кружевами ручной работы ".
  
   "Все, что это нам скажет, - это больше о паршивых замках Ватикана".
  
   "Что ж, тогда, я надеюсь, ты нашел что-нибудь более полезное в комнате Бруццоне", - сказал Каз, немного обиженный.
  
   "Я сделал. Бруццоне".
  
   "Живой?" - Спросил Каз. Разумный вопрос.
  
   "Да, и выглядит так, будто он провел ночь где-то в другом месте. Он застал нас врасплох, но я убедил его в том, что мы беспокоились о том, куда он делся ".
  
   "Которая была где?"
  
   "Он бы не сказал. Он нервничал, пока мы не добрались до этого вопроса, потом у него вырос характер. Звучит знакомо?"
  
   Казусу потребовалось мгновение, чтобы обдумать это. "Брэкетт", - сказал он. "На радиовышке. Когда ты спросил его о Руле."
  
   "Верно. И я прямо спросил Бруццоне, был ли он Рулевым. Он поставил меня в тупик. Как и Златко, когда я изложил это ему, хотя он бы отмахнулся от меня, черт возьми ".
  
   "Все трое связаны с Руддером?" Сказал Каз, нахмурив брови. "Нет, подожди. О'Флаэрти сказал, что Корриган был рулевым. Что здесь происходит?"
  
   "Поправка. О'Флаэрти сказал, что Корриган был Рулевым. Большая разница".
  
   "Я не понимаю", - сказал Каз.
  
   Сейчас Каз самый умный парень, которого я знаю, когда дело доходит до того, чему учат в колледже. Но иногда самые простые вещи ускользают от него. Вот так. "Если все - Рулевой, то никто им не является".
  
   Каз замолчал, и я увидел, как завертелись колесики. Он включил всю свою мозговую мощь на полную мощность, и это заняло у него около тридцати секунд. "Ты хочешь сказать, что никто не является настоящим Рулевым", - сказал он. "Немцы захватили или убили его, кем бы он ни был, и снабжают нас ложными сообщениями".
  
   "Ты получил это", - сказал я, представляя, как это могло бы пройти. "Команда УСС обосновывается в Риме, где немцы арестовывают их самих и их радио. Они превращают их или заменяют после того, как выжимают все их секреты. Затем они вербуют агентов и начинают собирать информацию. Таким образом, они знают, что происходит за стенами Ватикана, и контролируют то, что передается обратно в штаб-квартиру. Например, мы получаем настоящую информацию о Солетто. Это было в отчете OSS, который мы прочитали ".
  
   "Итак, Брэкетт и Бруззоне думают, что помогают OSS, и их контакт говорит им ни при каких обстоятельствах не раскрывать нам свою роль".
  
   "Да", - сказал я, внезапно осознав подтекст. "Что означает, что ложный Рулевой знал о нас".
  
   "И Брэкетт, и Бруззоне знали, что мы придем, так что это неудивительно", - сказал Каз. "Но что насчет Златко? Вряд ли он похож на человека, который шпионит в пользу союзников ".
  
   "Я не знаю. Может быть, он каким-то образом наткнулся на это и угрожал Брэкетту ".
  
   "Или, " сказал Каз, " он был растением. Наблюдать за двумя другими. Или трое, я бы сказал, считая Корригана."
  
   "Может быть", - сказал я. "Это была бы хорошая история. Он говорит им, что на самом деле он сторонник союзников, но вынужден скрывать этот факт в Хорватии, потому что это было бы слишком опасно. Он мог бы сказать, что снабжает УСС информацией об усташах. Это было бы выгодно ".
  
   "Билли, " сказал Каз, " возможно, завтра слишком опасно заходить в "Реджина Коэли". Ты можешь и не уйти ".
  
   "Я не могу оставаться в стороне, Каз. Я не думаю, что смог бы жить с собой, если бы сделал это ".
  
   "Ты можешь не жить, если сделаешь это".
  
   "Это чертовски приятное место для пребывания, не так ли?" Я сделала глубокий вдох, как будто немного дополнительного кислорода могло помочь всему обрести смысл. "Я мог бы оставаться в безопасности завтра и сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Или рискнуть и жить с последствиями ".
  
   "Возможно, тебе нужно какое-то духовное руководство", - сказал Каз. "В этом здесь нет недостатка".
  
   Каз был прав, но проблема заключалась в том, что руководство шло в двадцати разных направлениях. Увидеть Ватикан вблизи оказалось не таким, как я себе представлял. Вместо духовного святилища это больше походило на мэрию во время выборов. Политика и обман, все во имя высшего блага. Монсеньор О'Флаэрти был храбрым и порядочным парнем, но я задавался вопросом, почему таких, как он, больше нет, и вообще нет епископа Златкоса.
  
   Нини пришла посидеть с нами, но я извинился и оставил их при себе. Или самому побыть одному, я думаю. Я бродил по садам, пытаясь продумать все, что может произойти завтра. Это свело меня с ума, так что я довольно быстро бросил это занятие. Я оказался на площади Святого Петра и решил зайти в базилику, не зная, будет ли еще один шанс.
  
   Как и прежде, я был ошеломлен ее огромными размерами. Я почувствовал себя маленьким и незначительным под величественными высокими потолками и сразу же пожалел, что вошел. Мне нужно было взбодриться, а не унижаться. Я повернулся, чтобы уйти, не найдя того, что хотел, в святая святых. Слева от меня я увидел скульптуру. Я узнал это по фотографиям, которые видел в журнале Life. Пьета. Его название в переводе с итальянского означало "жалость".
  
   Меня тянуло к ней, даже когда я пытался направиться к двери. Белый мрамор поблескивал даже в слабом внутреннем освещении. Мертвое тело Иисуса, лежащее на коленях его матери Марии, ее рука поднята, как будто спрашивая, почему?
  
   Здесь не было ответов, только печаль и огорчение.
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
  
  
   Ринд Мессина пришел как раз вовремя, Эйб хорошо выглядел в своем новом костюме, и жандармы не забрали меня ночью. Я подумал, что мы неплохо начали.
  
   "Понеси это, мой мальчик", - сказал О'Флаэрти, вкладывая Библию мне в руки. "Ты будешь больше соответствовать роли. И не беспокойся о том, что будешь выглядеть немного нервным. Ни один человек в здравом уме не стал бы свистеть, работая в этой адской дыре ".
  
   "Да", - сказал Рино. "Я бываю там так часто, что это легко. Но даже для охранников первый раз дается тяжело. Странно, да?"
  
   "Да, странно", - сказал монсеньор О'Флаэрти, выводя Рино за дверь, прежде чем он смог рассказать нам больше о том, как это место пугает даже охранников.
  
   "Ты уверен насчет этого?" - Спросил Эйб.
  
   "Конечно же", - сказал я, пытаясь придать себе веселый тон. "У нас все будет хорошо".
  
   "Удачи, Билли", - сказал Каз, пожимая мне руку. Мы согласились, что у Каза не было причин сопровождать нас, и была некоторая опасность, если он это сделает. У Коха была его фотография, и не было смысла рисковать своей шеей на улицах Рима. "Если все пойдет хорошо, мы поужинаем здесь с Дианой сегодня вечером".
  
   "Звучит заманчиво", - сказала я, пытаясь придать себе уверенности, которая пришла не так легко, как мне хотелось. Каз сжал другой рукой мою, а затем отпустил, отворачиваясь, чтобы встать у окна.
  
   "Итак, Билли", - сказал О'Флаэрти, когда мы стояли снаружи на маленькой площади у Немецкого колледжа. "Ты должен подготовиться. Сестра Юстина содержалась под стражей довольно долго. Возможно, ее допрашивали. Жестоко. Просто нет способа узнать, в каком она состоянии ".
  
   "Я знаю", - сказал я. Это было все, что я мог сказать. Я знал о кухнях гестапо. Я знал о деградации.
  
   "Это не то, что я имею в виду, сынок", - сказал он шепотом. "Возможно, она не сможет двигаться самостоятельно. Вам придется судить, безопасно ли для всех вас выходить, если вам придется нести ее. Это может привлечь слишком много внимания".
  
   "Судить?" Я сказал. "Я не могу ни о чем судить. Все, что я могу сделать, это сделать все возможное, чтобы вытащить ее. Я отправлю Рино и Эйба впереди себя, если понадобится. Если есть хоть какой-то риск ".
  
   "Жизнь - это риск, Билли. Да пребудет с тобой Бог. Я буду молиться святому Михаилу Архангелу за тебя".
  
   "Отправьте также одного к Святому Иуде, монсеньор". Святой Михаил, покровитель полицейских, был защитником небес, прогнав сатану и падших ангелов в Ад. Он был праведным святым воином, но я чувствовал себя ближе к святому Иуде, покровителю безнадежных дел. У Майкла была сила, но у Джуда была вера, и против меня было развернуто столько силы, что вера была всем, на что я мог рассчитывать.
  
   "Я буду молиться им обоим", - сказал О'Флаэрти. "Я не провожу тебя до границы. Будет лучше, если тебя не увидят со мной. Прощай, Билли".
  
   С этими словами он ушел. Эйб, Рино и я вышли с площади, пересекли белую линию, даже не взглянув на немецких охранников. Я прижал Библию к груди, когда мы резко свернули направо на Виа делле Мура Аурели, увеличивая расстояние между нами и кордоном охраны. Эйб нес кожаную сумку Рино, в которой лежали инструменты парикмахерского ремесла.
  
   "Так дольше", - прошептал Рино, оглядываясь на нескольких людей на улице. "Но меньше Тедески. А теперь, больше никаких разговоров. Ты молишься".
  
   Меньше немцев и пара молитв звучали как отличная идея. Эйб шел, не отрывая взгляда от тротуара, как его проинструктировали. Мы блуждали по боковым улочкам, стены горчичного цвета наклонялись друг к другу над нашими головами. Белье, влажное и неподвижное, свисало с окон, тишину нарушали редкие звуки детского плача или детского смеха. Это было так, как будто город затаил дыхание - для меня, для Дианы, для всех скрытых душ. Ради освобождения. Я молился, но не связно. Это была просьба, большой олл-ин, ставка моей души, если только это сработает и Диана выйдет целой и невредимой.
  
   Узкий проход вывел нас на Виа делла Лунгара, главную дорогу вдоль Тибра. Вид реки и города, раскинувшегося на другом берегу, вырвал меня из моих грез. Низкие здания вдоль реки, их крыши из оранжевой черепицы, освещенные восходящим солнцем, и остальной Рим за ними.
  
   Рино коснулся моей руки. Справа от нас был кроваво-красный флаг, в складках которого пряталась черная свастика. В одном квартале отсюда стояла Карцере Джудизьяро Реджина Коэли, сама Царица Небесная. Я попыталась сделать глубокий вдох, но мое сердце колотилось слишком быстро, чтобы мои легкие могли его догнать. Мои ноги дрожали, и это было все, что я мог сделать, чтобы двигаться вперед. Ледяной укол страха заглушил все мои молитвы и сделки с Богом, оставив только ужас и стыд от сильного желания развернуться и убежать, исходящего из моего нутра, очищающего мое тело и разум от всех мыслей , кроме самосохранения. Но прежде чем я это осознала, я последовала за Рино, когда он подошел к двум охранникам с каменными лицами у двери, моя Библия была зажата в потных ладонях, а Эйб шел рядом.
  
   Один охранник был немцем, другой итальянцем, в черно-серой форме Национальной гвардии Республики, фашистской полиции безопасности Муссолини. Рино кивнул, когда мы проходили мимо, часовые скучали и были апатичны. Никто не вышел, и никто не хотел входить. У них была одинокая работа. Мы завернули за угол и пошли по узкому проходу между двумя крыльями тюрьмы. Сломанные ящики и раздавленные продукты подсказали мне, что мы были у входа, где дежурил приятель Рино. Пахло, как на задворках ресторана. Жир, моча и гниющие овощи.
  
   Внутри все было по-другому. Мы шли по широкому, выложенному плиткой коридору, наши каблуки жутким эхом отражались от каменных стен. В конце коридора у кафедры стоял охранник, перед ним лежал открытый блокнот. Напротив стоял другой солдат GNR, с автоматом Beretta, перекинутым через плечо, и направленным в нашу сторону.
  
   "Отец иль мио ученик соно против меня", - сказал Рино охраннику с книгой, игнорируя того, у кого был пистолет-пулемет. Я прижал Библию к груди и слегка поклонился парню с пистолетом, полагая, что это стандартное движение священника. Он удивил меня коротким кивком, его глаза метнулись к проходу за ним. Я взглянул в том направлении, но там никого не было. Может быть, он ждал кофе или нервничал из-за появления своего сержанта.
  
   Я слушал, как Рино и другой охранник быстро говорили по-итальянски. Он подписал книгу, они рассмеялись, и Рино оставил пачку сигарет, чтобы показать, что все они друзья. Охранник махнул рукой, пропуская нас в большую квадратную комнату, освещенную высокими окнами, утреннее солнце создавало мозаичный узор на полу. Она была просторной и светлой, не похожей ни на одну тюрьму, которую я когда-либо видел.
  
   Рино наклонился ближе и прошептал: "У нас есть только двадцать минут. Смена Марчелло меняется рано". Глаза Эйба на долю секунды расширились, затем вернулись к скучающему безразличию ученика парикмахера, несущего принадлежности своего мастера. В этом было преимущество работы с опытным вором. Я мог рассчитывать на то, что он сохранит бесстрастное лицо и не привлечет внимания. В себе я не был так уверен.
  
   Уверенный, что удары моего сердца могли быть услышаны часовыми на улице, я последовал за Рино, который небрежно махал охранникам и полицейским в коридоре. Я хотела, чтобы он поторопился, но он продолжал двигаться медленной, переваливающейся походкой, пока я прижимала Библию к груди. Наконец, мы вошли в круглую комнату с четырьмя коридорами, расходящимися, как спицы в колесе. Окна были высотой в три этажа, увенчанные изящными арками. Комната была выкрашена в ярко-белый цвет, а на полу красочной мозаикой были выложены четыре направления компаса, которые безжалостно показывали заключенным все направления, в которых у них не было ни единого шанса пойти.
  
   Рино свернул по коридору направо, который вел в крыло с камерами высотой в три яруса. Винтовые лестницы в каждом конце вели к подиумам, где патрулировали охранники, глядя вниз, когда мы входили. Каждый переход простирался до дальней стены, где они изгибались вне поля зрения, соединяясь с другими камерами. Стоны эхом отдавались в дальнем конце, когда резкий, громкий крик боли донесся из камеры напротив нас. Я подскочил от звука, но Рино потащился вверх по лестнице, как будто это был просто еще один рабочий день.
  
   На втором ярусе поднялся шум, послышались громкие голоса на итальянском и немецком. Трое мужчин в черных кожаных пальто кричали на тюремщика, который возился с ключами у двери камеры. Он, наконец, открыл ее, и двое из них вытащили заключенного. Едва способный стоять, в грязной и изорванной одежде, с лицом, покрытым синяками, он стоял, прислонившись к перилам, когда открылась следующая дверь и оттуда вытащили другого заключенного. У этого парня не было никаких отметин, и его внешний вид подсказал мне, что он провел в камере максимум пару дней. Небритый, грязный и взъерошенный, но стоящий самостоятельно.
  
   Третий мужчина повернулся лицом ко второму заключенному и заговорил с ним по-итальянски. Это был нежный голос, успокаивающий. Но я знал, что за этим скрывается что-то еще. Говорившим был Пьетро Кох. На его лице было то же подобие улыбки, которое я видела на его лице в соборе Святого Петра, когда он кивнул двум своим сообщникам в кожаных куртках. Они перекинули окровавленного заключенного через перила и смотрели, как он падает на твердый пол внизу.
  
   Падать было не так уж далеко, но он упал плашмя, резкий звук ломающейся кости, за которым последовала тишина. Темно-красная кровь сочилась из-под тела. Его ноги в последний раз дернулись, а затем тело стало инертным, неизбежная поза смерти - сама серьезность и окончательность, поскольку физическое тело стало не более чем истекающим мешком из костей и крови.
  
   Кох одобрительно рассмеялся и похлопал своего пленника по плечу, как бы делая ему комплимент за то, что он наблюдал за этим зрелищем. Были надеты наручники, и подручные Коха повели заключенного к нам, несмотря на протесты тюремщика. Один из них ответил по-немецки, другой по-итальянски. Я не понимал слов, но смысл был ясен. Иди к черту.
  
   Они пронеслись мимо нас, у заключенного было ошеломленное, отсутствующее выражение лица. Кох пришел последним, резко остановившись передо мной, его томные глаза смотрели глубоко в мои, как будто они могли видеть мои мысли, проникнуть в мой мозг и вытащить правду наружу.
  
   "Prega per lui", - сказал он, затем похлопал меня по плечу, как заключенного. Он усмехнулся, мягким, веселым смехом, ожидая моего ответа. Позади него Рино поднял руки, сложив ладони вместе в молитве. Молись за него, он говорил мне.
  
   "Si", - сказала я шепотом, целуя Библию и поднимаясь по лестнице, действительно молясь, но только о том, чтобы Кох не сказал больше ни слова, не услышал звон стали о кожу, выхватывание пистолета, выкрик команды остановиться. Все, что я хотел услышать, это звук моих собственных ботинок по металлическим ступенькам.
  
   "Ma non per me!" Кох выкрикнул, и двое других головорезов рассмеялись. Это я понял. Но не для меня. Здесь не о чем беспокоиться. Мы поднялись, они спустились, когда охранники на первом этаже приказали двум заключенным утащить тело.
  
   На третьем ярусе наверху был размещен охранник, сидевший за небольшим столом у лестничной площадки. Это, должно быть, тот самый неописуемый фашист, о котором нам рассказывал Рино. На мостках стояла женщина-охранник, пристально глядя на сцену внизу. Заключенные приносили швабры и ведра для уборки, и, похоже, это был кульминационный момент ее дня. Рино расписался на листе на столе охранника. Он объяснил, что, поскольку этот ярус был женским отделением, здесь был последний контрольно-пропускной пункт, главным образом для того, чтобы держать праздных охранников подальше от женщин-заключенных. Рино и охранник над чем-то посмеялись, и появилась еще одна пачка сигарет . Тюремщик поблагодарил Рино, открыл пачку, прислонил свой стул к стене и закурил. Это убрало его с подиума, возможно, чтобы ему не пришлось делиться своими сигаретами. Какова бы ни была причина, это дало нам передышку.
  
   Мы подошли к женщине-охраннику, которая помахала Рино, одновременно строя глазки Эйбу. Он подмигнул ей, будучи либо великим актером, либо непревзойденным дамским угодником.
  
   "Спасибо, Фабриция", - сказал Рино. Фабриция улыбнулась, открывая одну из дверей камеры. Эйб хорошо сыграл свою роль, восхищаясь изгибами под униформой. Фабриция подошла к другой двери и открыла ее, играя со своими волосами и болтая с Рино, возможно, спрашивая, может ли он подстричь ее. Ее волосы были черными и вьющимися, выбивающимися из-под шапочки во все стороны.
  
   Я проходил мимо каждой двери, когда она их открывала. Внутри первой были две женщины, съежившиеся от страха на своих маленьких узких кроватках. Один был в синяках и крови, у другого один глаз закрывала грязная повязка. Стрижки, вероятно, были последним, о чем они думали.
  
   Теперь были открыты три двери. Я поймал взгляд Рино, кивающего в сторону, где мостик огибал стену. Нам нужна была камера номер 321, а мы были перед 313-й. Пока Рино советовался с Фабрицией по поводу ее прически, и открытые двери камеры загораживали ей обзор, мы с Эйбом завернули за угол. Он остановился у зарешеченной двери, которая вела к винтовой лестнице в противоположном конце крыла, откуда мы вошли. Эта дверь была вне поля зрения охраны и должна была стать нашим маршрутом отхода. Эйб достал отмычки и быстро с этим справился, оставив дверь незапертой позади нас. Мы должны были действовать быстро, и я доверил Рино отделиться от Фабриции и присоединиться к нам. Ей пришлось бы остаться с заключенными или запереться, и в любом случае это дало бы нам немного времени. Не много, но достаточно.
  
   Красный знак приветствовал нас, когда мы подошли к последней из камер. Limitato. Ограничено.
  
   В каждой камере было отверстие Иуды, которое было закрыто на задвижку. Под этим был толстый железный прут, вставленный в замок, приваренный к двери. Камера 320 была открыта, вероятно, пуста. Но номер 321 был наглухо закрыт.
  
   "Ки-рист", - прошептал Эйб. Я заслонил его своим телом, как мог, когда он опустился на колени, чтобы вставить свои отмычки в замок. Он тихо ругался, уходя. Этот замок казался прочнее любого из замков в Ватикане. Я прижал руку к холодной стальной двери, единственной вещи, которая стояла между Дианой и свободой. Или я, по крайней мере. До свободы оставалось еще несколько дверей, и у нас оставались считанные минуты до смены, когда наш купленный и оплаченный охранник отправится домой на весь день. Из главного зала доносились голоса, но это были всего лишь заключенные, которые убирались. Грохот ведер эхом отражался от стен, но я все еще слышала щелчок, когда Эйб открывал замок. С ухмылкой на лице он отодвинул железный засов и открыл дверь.
  
   Я ожидал худшего. Я знал, что она была бы в тяжелой форме, даже если бы не случилось худшего. Но последнее, чего я ожидал, это увидеть Диану, сидящую за столом, одетую в чистую серую юбку и белую шелковую блузку. Перед ней стояли два пустых стула. Ее светло-каштановые волосы были убраны с лица, которое выглядело бледным, но в остальном неповрежденным. Выражение ее лица было полно извинения или печали, я не мог сказать, но в любом случае это было нехорошо.
  
   Ее глаза были полны слез, когда она бросила быстрый взгляд направо от меня, где немецкий офицер прислонился к стене.
  
   "Лейтенант Бойл", - произнес знакомый голос. "Полагаю, вы знакомы с мисс Дианой Ситон, также известной как сестра Джастина?"
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
  
  
   "Диана! Что происходит?" Я едва успел произнести эти слова, как с подиума снаружи донеслись крики.
  
   "Не волнуйтесь, лейтенант Бойл", - сказал Эрих Ремке. "Твои товарищи не пострадают. А теперь сядь. Мы должны поговорить".
  
   Я уже дважды сталкивался с Ремке. Один раз, когда я был не по ту сторону решетки во французской тюремной камере времен Виши, и другой раз на Сицилии, когда мы соперничали за преданность боссу мафии. Я надеялась, что он не злился из-за того, как это получилось.
  
   "Я предпочитаю стоять, майор Ремке", - сказал я, пытаясь не выглядеть обеспокоенным потасовкой за дверью и преодолеть шок, пронизывающий мой мозг. Что здесь происходило?
  
   "Теперь это полковник Ремке, лейтенант", - сказал Ремке, садясь. "И ты все еще лейтенант?" Неужели американская армия не признает инициативных офицеров?"
  
   "Что здесь происходит?" Я спросил. Все еще стою. Это было, пожалуй, единственное, что я мог контролировать.
  
   "Давай, Билли, садись", - сказала Диана. Она попыталась улыбнуться, и это почти сработало. Итак, я сел, и наши глаза встретились друг с другом.
  
   "Ну вот, теперь мы можем поговорить втроем", - сказал Ремке. Он говорил на превосходном английском, скорее с оксфордским акцентом, чем с немецким. Он был высоким, с точеным лицом, со всеми углами и солдатской решимостью. Он хорошо носил свою форму из серо-зеленой ткани, хорошо сшитой. На одном рукаве была манжета с надписью "Бранденбург" готическим шрифтом. Я знал, что это был специальный отряд коммандос, прикрепленный к абверу, немецкой разведывательной службе. Ремке заметил мой взгляд. "Да, как вы можете видеть, мисс Ситон и я занимаемся одной и той же работой. Разум, или то, что выдает себя за него."
  
   "Чего ты хочешь?" Я спросил. Я думал о том, чтобы сделать то, что нам сказали сделать, если нас схватят, то есть назвать имя, ранг и серийный номер, а затем замолчать. Но все это было слишком тщательно продумано, слишком сложно. Мы вышли далеко за рамки протоколов Женевской конвенции.
  
   "Разве вы не рады видеть мисс Ситон в добром здравии?" - Потребовал Ремке. "Ты должен знать репутацию этого места. Это приятный сюрприз, не так ли?"
  
   "Диана, ты сказала ему свое имя?"
  
   Ремке откинулся назад и кивнул Диане, предоставляя ей слово. Они были слишком непринужденны друг с другом. Что-то происходило, что-то, что мне нужно было выяснить, быстро.
  
   "Нет, Билли. Он знал это. И, я знаю, это звучит странно, но я так рада тебя видеть, " сказала она, ее губы дрожали. Я протянул руку, чтобы взять ее за руку, но Ремке удержала меня.
  
   "Я сожалею, лейтенант Бойл. Сейчас нам нужно обсудить важные вопросы. Позже вы с мисс Ситон можете обняться. Но не сейчас."
  
   "Ты Рулевой", - сказал я. Это было рискованно, но если бы я был прав, это могло бы сбить его с толку. Это произошло.
  
   "Очень хорошо", - сказал Ремке, на его лице промелькнуло удивление. "Как ты пришел к такому выводу?"
  
   "Для начала, ты здесь. Ты знаешь имя Дианы. Несколько подсказок из Ватикана. Слишком много людей, утверждающих, что они Рулевой, или находящихся в контакте с ним ".
  
   "Да, я Рулевой. Мы захватили американскую оперативную группу четыре месяца назад, с радио и всем прочим. Мы наблюдали за ними в течение некоторого времени и отслеживали их передачи. Как только мы забрали их, мы продолжили передачу и завербовали новых агентов ".
  
   "Значит, люди в Ватикане думали, что они помогают союзникам? Брэкетт, Корриган, Бруззоне?"
  
   "Первые два, да. Монсеньор Бруццоне не был завербован. Он не высовывался со времен Генуи, где, как я слышал, его чуть не поймало гестапо." Один балл в пользу Бруццоне: он не солгал мне насчет Руля.
  
   "Даже епископ Златко?"
  
   "Нет, не добрый епископ. Он работает с нами, пытаясь выслужиться перед высшим командованием. Он сообщал о деятельности в Ватикане, одновременно пытаясь выведать информацию о Тито и его сторонниках, но от него мало пользы для меня. Он передал ту же информацию гестапо, у которого он числится на жалованье. Это, конечно, стало для него неудобным. Последнее, что я слышал, он пытался убедить американского дипломата в том, что он двойной агент и на стороне союзников. Я думаю, он строит планы на будущее ".
  
   "Я сомневаюсь, что союзники воспримут его всерьез".
  
   "Или вермахт. Насилие усташей ошеломило даже эсэсовцев, что является замечательным достижением". Его глаза избегали моих, и я задумалась о зверствах, которые он видел, чтобы вынести такое суждение.
  
   "Я уверен, что это не давало тебе спать по ночам. Итак, что все это значит? Ты мог бы подобрать нас по дороге сюда. Зачем тащить меня всю дорогу до камеры Дианы?" Пока я говорил, я вспомнил ситуацию в Алжире, когда Ремке нашел полковника Хардинга и меня в камере тюрьмы Виши. Он позволил нам жить ради его собственных целей, чтобы помочь освободить одного из его агентов, также удерживаемого полицией Виши.
  
   "Потому что у меня есть задание для вас, лейтенант Бойл. Такая, которая особенно подходит племяннику генерала Эйзенхауэра".
  
   "Как ты узнал...?" Я бы никогда не проговорился об этом, и я не верил, что Диана рассказала бы ему. Я также знал, что OSS не включило этот лакомый кусочек ни в одну из своих передач.
  
   "После нашей встречи на Сицилии я начал составлять досье на вас, лейтенант Уильям Бойл, ныне покойный из Бостонского полицейского управления. Дальний, но надежный родственник и доверенное лицо генерала Эйзенхауэра".
  
   "Очень отстраненный и, как ты сам заметил, все еще скромный лейтенант, так что не рассчитывай, что я многого стою в профессии". Я подумал, что Ремке хотел обменять меня на одного из своих агентов, и если Диана не была достаточной разменной монетой, возможно, он думал, что я был.
  
   "Нет, лейтенант Бойл. Я не хочу обменивать тебя. Я хочу, чтобы ты помогла мне закончить войну".
  
   Это было последнее, что я ожидал услышать. Глядя на Диану, я мог сказать, что она не была удивлена. Ремке рассказала ей все, и по тому, как она держалась, я знал, что она в это поверила. В ее глазах не было ни страха, ни колебаний, больше желания привлечь меня к себе. Я хотел довериться ее инстинктам, но это происходило слишком быстро.
  
   "Возможно, тебе следовало подумать об этом раньше", - сказал я. Всегда легче прибегнуть к остроте, когда не знаешь, что еще можно сделать.
  
   "Мы сделали", - сказал Ремке, откидываясь на спинку стула. "Позвольте мне провести краткий урок истории. В 1939 году адмирал Канарис из абвера начал вербовать агентов разведки, имеющих связи с Ватиканом. Канарис отправил Йозефа Мюллера в Рим для встречи с Папой Римским. Сообщение состояло в том, что существовал антинацистский кружок и что существовали планы убийства Гитлера и государственного переворота ".
  
   "Вы хотите сказать мне, что все высшие чины немецкой разведывательной службы настроены антинацистски? В это трудно поверить".
  
   "Я не говорю вам ничего такого, что не было бы известно высшим чинам ваших собственных разведывательных служб. Итак, в конце 1939 года Мюллер встретился с личным секретарем папы Римского, отцом Лейбером. Он изложил свои планы и попросил, чтобы Папа Римский связался с британцами и помог определить, поддержат ли они переворот и не нападут ли на Германию, пока антинацистские силы борются за контроль ".
  
   "СС, вероятно, так просто не сдались бы", - сказал я. "Даже после смерти Гитлера".
  
   "Именно. Мы должны были быть уверены, что Англия не нанесет удар в разгар гражданской войны в Германии. Это только настроило бы нацию против нас ".
  
   "Так что же сделал Папа римский?"
  
   "Он согласился помочь. Он встретился с британским послом, сэром Д'Арси Осборном".
  
   "Я знаю его", - сказал я, пытаясь осознать чудовищность того, что я слышал.
  
   "Да, я знаю", - сказал Ремке. "Ты ужинала с ним в тот день, когда приехала".
  
   "Откуда ты это знаешь?"
  
   "Через итальянского мальчика, который работает у него на кухне. Сэр Д'Арси прекрасно осознает, что он информатор. Хитрость в Риме в том, чтобы знать, кто на кого доносит, и соответствующим образом адаптировать свои комментарии. В любом случае, Пий рассказал Д'Арси о заговоре, и посол переслал информацию в Министерство иностранных дел Великобритании. Состоялся обмен телеграммами, и какое-то время казалось, что англичане восприняли нас всерьез".
  
   "Но они этого не сделали?"
  
   "Не в конце. В феврале 1940 года им передали планы вторжения во Францию и Нидерланды. Они отреагировали, потребовав список всех заговорщиков, их звания, роли в новом правительстве и так далее ".
  
   "Подожди минутку. Вы говорите, что у британцев были планы вашего вторжения во Францию в 1940 году?"
  
   "Да. Они были переданы через канцелярию папы Римского сэру Д'Арси, а затем в Министерство иностранных дел. Они, вероятно, похоронены глубоко в запертой комнате где-нибудь в Лондоне, если их не уничтожили. Довольно неловко, если правда выйдет наружу. Адмирал Канарис также напрямую проинформировал голландцев о планах вторжения, но они сочли это уловкой и проигнорировали его ".
  
   "В 1940 году не было никакого переворота", - сказал я, пытаясь вернуться в нужное русло.
  
   "Нет. Как вы можете себе представить, никто не счел разумным передавать список главных противников режима британцам. Они могли легко использовать это в попытке дестабилизировать Германию, что стоило бы жизни многим хорошим людям ".
  
   "А потом Гитлер побеждает Францию, и британцы убираются из Дюнкерка, а он оказывается в кресле кэтберда".
  
   "Британцы уходят в большой спешке, и Гитлер остается в завидном положении", - перевела Диана, заметив растерянное выражение лица Ремке.
  
   "Ах, американские идиомы. Должен признать, замечательное использование языка", - сказал Ремке. "Да, без гарантии сотрудничества и с учетом побед Гитлера в 1940 году ничего не могло произойти. Его успех во Франции стал нашей величайшей гибелью. Благодаря пакту о ненападении с русскими наша восточная граница была в безопасности. На Западе Франция была нашей, а Англия стояла особняком. Некоторые думали, что это закончится мирными переговорами, а другие верили, что Гитлер был гением, на котором он настаивал. Вместо этого этот маленький австрийский дурачок решил напасть на Россию, когда ему наскучило жертвовать своими люфтваффе над Англией. С тех пор было несколько покушений на его жизнь, но ничего даже близкого к успеху ".
  
   "У тебя что-то есть в работе", - сказал я. Я начинал видеть проблеск надежды. Ремке называл имена, и это означало, что либо он играл на большие деньги, либо он не планировал, что кто-то из нас когда-либо повторит что-либо из них.
  
   "Я всего лишь курьер. Адмирал Канарис составил этот план. Я доложил ему, когда раскрыл ваши отношения с Эйзенхауэром. Затем, когда мы услышали, что ты приезжаешь в Рим, все начало становиться на свои места ".
  
   "Так вот почему ты схватил Диану? Сестра Юстина?"
  
   "Нет, Билли", - сказала Диана. "Меня забрали при обычной проверке личности. Я несла еду для некоторых наших гостей, и полиция арестовала меня за торговлю на черном рынке ".
  
   "Но ты знала, кто она такая", - сказал я Ремке. "И ты использовал ее как приманку, чтобы заполучить меня в свои руки".
  
   "Да. Что может быть лучшим местом для встречи, чем Regina Coeli? Гестапо никогда бы не догадалось, что мы использовали тюрьму для наших свиданий. И мне нужен был определенный рычаг воздействия, чтобы гарантировать, что ты сыграешь свою роль. Это место вполне подходит для этой цели ".
  
   "Чтобы шантажировать меня, ты имеешь в виду".
  
   "Если ты окажешься непокорной, этот визит должен послужить тебе напоминанием о том, что может случиться с вами обоими. Многие брошены на произвол судьбы в Regina Coeli каждый день. Еще двоих никто бы не заметил ".
  
   "Со мной не обращались плохо, Билли", - сказала Диана. Я знал, что она имела в виду. Диана была замучена и изнасилована в Алжире офицером-психопатом Виши, и для нее это был долгий путь назад. И мы. С тех пор как началась война, Диана повидала больше действий, чем многие мужчины. Служа в британских экспедиционных силах в 1940 году в качестве оператора коммутатора в штабе лорда Горта, она была одной из счастливчиков, которым удалось выбраться из Дюнкерка, чуть опередив немцев, только для того, чтобы ее эсминец был поднят из воды благодаря любезности люфтваффе. Она видела, как раненые солдаты на носилках соскальзывали с палубы в холодные воды Ла-Манша, когда корабль шел ко дну, и сама едва выжила. С тех пор Диана постоянно заигрывала со смертью, возможно, чтобы проверить себя, заслуживает ли она жить, в то время как так много людей вокруг нее погибло. Я посмотрел в ее глаза и кивнул. Это было очень приятно узнать.
  
   "Если вы подведете меня, я могу обещать, что мисс Ситон никогда не выйдет из этой тюрьмы живой", - сказал Ремке. "Ни твои товарищи".
  
   "Это не оставляет мне особого выбора", - сказал я.
  
   "Хорошо", - сказал Ремке, его отношение смягчилось. "Я был очень рад услышать, что вы спасли мисс Ситон в Алжире".
  
   "И твой агент тоже", - сказал я. В группе, которую взяли в заложники отступники Виши, по крайней мере, один был немецким агентом. Мы так и не узнали, какая именно, и мне было все равно, с тех пор как я вернул Диану.
  
   "Да. Я также был рад, что ситуация разрешилась. Я бы сделал это сам, но в то время мы "рвались" в Тунис ". Ремке улыбнулся, используя свой новый американизм. Я разрешил ситуацию с помощью ножа, и хотя это помогло, было слишком много боли, чтобы исцелить ее одной местью.
  
   Минуту мы сидели в тишине, маленькая камера была пропитана прошлым. Может быть, Ремке знал подробности, или, может быть, он чувствовал их в воздухе.
  
   "По сути, вы собираетесь удерживать Диану и людей, которые пришли со мной, в качестве заложников, чтобы гарантировать, что я передам какое-то безумное послание Папе Римскому, которое, как вы надеетесь, положит конец войне. То же самое послание, которое британцы проигнорировали четыре года назад, до того, как Германия сожгла, разграбила и убила по всей карте Европы ".
  
   Ремке сердито посмотрел на меня. Он был не из тех офицеров, которым нравится, когда им перечит лейтенант, даже тот, кто связан с Айком. Очень похож на другого полковника, которого я знал. "Сейчас это тем более важно", - сказал Ремке, стукнув кулаком по столу. "Сколько еще умрет, пока ты будешь ползти по итальянским горам? Сколько их будет еще, когда вы вторгнетесь во Францию? Сколько мирных жителей погибнет в результате террористических взрывов? Сколько еще десятков тысяч солдат погибнет на Восточном фронте? Сколько евреев, цыган, политических заключенных и других умрут в лагерях на востоке? И как далеко зайдут Советы, когда все будет сказано и сделано?"
  
   "Откуда мне знать, что тебе небезразличны все эти жизни?" Сказал я, придвигаясь ближе к Ремке, чтобы соответствовать его гневу. "Может быть, все, чего вы хотите, это защитить Германию от русских. Когда они пересекут вашу границу, им придется оплатить один чертов счет мясника ". Может быть, именно поэтому они хотели обратиться в Ватикан. С их хорошо известным желанием держать безбожные Советы подальше от Восточной Европы, Пий и его советники, вероятно, согласились бы с немцами в этом вопросе.
  
   "Лично я должен признать некоторую правду в том, что ты говоришь. Моя семья из Восточной Пруссии. Они будут первыми, кто столкнется с русскими, если зайдут так далеко ".
  
   "Когда они зайдут так далеко", - сказал я. "Не если. Иначе тебя бы здесь не было ".
  
   "Никого из нас не было бы здесь, если бы англичане серьезно обошлись с нами в 1940 году", - сказал Ремке. "Помни это. Спросите своего собственного полковника Сэмюэля Хардинга. Если у него нет доступа к этой информации, он, безусловно, может ее получить ".
  
   "Прекрати это", - сказала Диана. "Вы оба. Если есть шанс, Билли, ты должен им воспользоваться. И полковник Ремке, скажите Билли, что вы можете предложить ". Мы оба уставились на нее. "Сейчас".
  
   "Что ты предлагаешь? Помимо нашей свободы?"
  
   "Ваша свобода придет ко всем вам, как только вы передадите сообщение, и я получу подтверждение. В этом нет ничего такого, что могло бы нанести ущерб армиям союзников. Я надеюсь, что совсем наоборот".
  
   "Итак, каково предложение?"
  
   "Это", - сказал Ремке, вытаскивая из кармана пиджака сложенную стопку бумаг и бросая их на стол. "Протокол Освенцима".
  
   "Это доказательство, которое мы искали, Билли. О том, что происходит в лагерях", - сказала Диана, бросив взгляд на Ремке, который откинулся на спинку стула, как бы желая установить дистанцию между собой и документом. "Я прочитал это, и это обличительно".
  
   "Два словацких еврея, Альфред Ветцлер и Рудольф Врба, были перевезены в Освенцим в 1942 году", - сказал Ремке, как будто цитируя отчет, который он читал много раз. "Они были свидетелями всего, что происходило в Освенциме и близлежащем рабочем лагере Биркенау. Выбор для отравления газом. Случайные убийства, голод, жестокость. Они сбежали совсем недавно и добрались до Словакии, где подпольная еврейская организация взяла у них интервью и написала этот отчет. Первая версия была на словацком языке, а затем переведена на немецкий ".
  
   Я подобрал отпечатанные на машинке листы. Я не мог разобрать, кто этот немец, но там были нарисованные от руки диаграммы, показывающие планировку гигантского лагерного комплекса. "Что это?" - Спросил я, указывая на здание странной формы.
  
   "Газовые камеры и крематорий для утилизации тел", - сказала Диана. "В массовом масштабе".
  
   "Ты можешь что-нибудь из этого прочесть?" Я спросил ее.
  
   "Немного. Этот отрывок, например, из февраля 1943 года. Здесь говорится о двух больших транспортах, прибывающих в лагерь." Она провела пальцем по тексту, медленно переводя. ""Польские, французские и голландские евреи, которые в основном были отправлены в газовые камеры. Число отравившихся газом в течение этого месяца оценивается в девяносто тысяч. Две тысячи поляков-арийцев, в основном интеллектуалы." Это продолжается и продолжается".
  
   "Теперь, лейтенант Бойл, вы удовлетворены?" Спросил Ремке, отводя взгляд от документа, от меня и Дианы. Казалось, он не находил места, на котором мог бы остановиться его взгляд. "Позор моей нации лежит перед тобой. Плоды нашего бездействия. Мы пытались остановить это безумие и потерпели неудачу. Мы предупреждали наших собственных врагов о вторжении и нарушали наши клятвы только для того, чтобы видеть, как Гитлер и его нацисты побеждают на каждом шагу. Все, о чем я прошу, это просто доставить документ в Ватикан".
  
   Я был ошеломлен. Найти Диану, выслушать невероятные цифры в отчете, попытаться выяснить истинные мотивы Ремке - всего этого было слишком много. Я был всего лишь лейтенантом десятицентовика, бывшим полицейским, который случайно оказался на генеалогическом древе генерала.
  
   "Вы знаете Мильтона, полковник Ремке?" Спросила Диана, давая мне время подумать.
  
   "Довольно хорошо", - сказал он. "Мой профессор английского языка в Гейдельберге заставил нас прочитать это в оригинале. Почему?"
  
   "Обманутые зрелищем растущего перед ними запретного дерева, они жадно тянутся, чтобы сорвать Плод, жуют пыль и горький пепел. Деяния греха и смерти", - процитировала она.
  
   "Действительно, потерянный рай", - сказал Ремке. Они оба посмотрели на меня.
  
   Я знал, что Мильтон был своего рода поэтом, но я не понимал, к чему они клонят. Я только знал, что не хочу сожалеть о том, что сделал дальше, и не хочу помнить ничего, кроме пыли и горького пепла во рту.
  
   "Да, я сделаю это", - сказал я. "Но я хочу кое-чего другого".
  
   "Что?" Спросила Ремке устало, нетерпеливо и сердито одновременно.
  
   "Severino Rossi."
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
  
  
   У Ремке не было времени спросить, кто такой Северино Росси или зачем он мне нужен. Один из его людей вошел в камеру и поспешно прошептал ему что-то на ухо, нервно поглядывая в мою сторону. Ремке кивнул, затем встал и собрал протокол Освенцима. "Следуй за мной", - сказал он. "Мы должны немедленно уходить. Гестапо знает о мисс Ситон".
  
   Он пролаял приказы своим людям, и через несколько секунд мы спускались по лестнице на первый этаж. Рино и Эйб со связанными руками бросали на нас испуганные взгляды, когда Ремке торопливо вел Диану и меня мимо них, наши руки были заметно свободны. "Не волнуйтесь", - сказал я, проходя мимо, но сомневался, что это их сильно утешило или дало ответы на вопросы, вертевшиеся у них на устах.
  
   "Ruhe", - сказал один из немцев, что, как я знал, означало "тихо". Рино и Эйб поняли намек.
  
   Мы были за дверью меньше чем через минуту, и Ремке затолкал нас в заднюю часть стоявшей на холостом ходу штабной машины. Он сел на переднее сиденье, и водитель умчался прежде, чем его дверь закрылась. Позади нас я увидел, что Эйб и Рино подверглись такому же обращению. Их кураторы были профессионалами, они клали руки им на макушки, заталкивали их в машину, как это делали копы у нас на родине. Это заставило меня задуматься, какого черта делал бы честный полицейский при нацистах, и порадоваться, что мне не пришлось делать такого выбора.
  
   "Куда мы направляемся?" Я спросил.
  
   "Твои друзья отправляются на конспиративную квартиру абвера", - сказал Ремке. "Они останутся там, пока ты не выполнишь свое задание. Затем мы вернем их на территорию Ватикана".
  
   "И куда ты нас ведешь?" Спросила Диана, сжимая мою руку в своей.
  
   "К обеду, конечно", - сказал Ремке, когда церковные колокола Рима начали звонить в полдень. "В отеле "Эксельсиор"". Он, должно быть, шутил, играл с нами, пока придумывал, как обойти гестапо. Я держался за руку Дианы, ее прикосновение было моей единственной правдой. Даже здесь, в неопределенном плену, этого было достаточно.
  
   Мы пересекли Тибр и петляли по узким боковым улочкам, без движения. На главной улице были только немецкие машины. Грузовики, штабные машины и мотоциклы, большинство направляется на юг, к фронту в Анцио. Мы свернули на Виа Венето, и у меня возникло ощущение, что мы въезжаем в один из более фешенебельных районов города. Как и Бикон Хилл у нас дома, Виа Венето находилась на возвышенности, и здания имели ухоженный вид, дополняемый немногочисленными прохожими, вышедшими прогуляться. Пара кафе были открыты, и, несмотря на прохладный воздух, эти элегантные римляне наслаждались эспрессо на свежем воздухе.
  
   Машина подъехала ко входу в отель, шестиэтажному сверкающему белому зданию, увенчанному куполом на одном углу, название Excelsior было выведено большими зелеными буквами, на случай, если вы не поняли, что это действительно шикарное заведение.
  
   "Добро пожаловать в германский военный штаб в Риме", - сказал Ремке. "Не говори ничего и следуй за мной".
  
   Он открыл нам дверь, и я предложил Диане руку, но у нее хватило ума вспомнить, что я был одет как священник, и поднялась по ступенькам с таким видом, будто это место принадлежит ей. Ремке вел меня за руку, возможно, думая, что я собираюсь убежать, всю дорогу придерживая мою сутану. Внутри роскошный вестибюль был освещен люстрами, черно-белый мраморный пол ослеплял. Блестящие черные ботинки застучали по широкой лестнице, когда офицеры в брюках в красную полоску, обозначающие генералов, отправились выполнять свои обязанности. Более молодой немецкий офицер, также носивший бранденбургские манжеты, поднялся с дивана и сдержанно кивнул Ремке. Он открыл ожидающий лифт и проводил нас на третий этаж. Не говоря ни слова, он открыл дверь в люкс и проверил комнаты, пока мы ждали.
  
   "Простите за драму плаща и кинжала", - сказал Ремке, ведя нас в просторную комнату, где был накрыт стол на троих. Тяжелые золотые шторы были задрапированы на окнах на уровне потолка, а гобелены висели между богато украшенными римскими колоннами. Это место было более безвкусным, чем лучший люкс в отеле "Копли Сквер". "Банда Кох совершала налеты на монастыри в Риме и обнаруживала скрывающихся евреев и итальянских антифашистов. Кто-то, несомненно, проговорился и опознал сестру Джастину как часть организации О'Флаэрти. Гестапо не потребовалось много времени, чтобы понять, что она находится под стражей за нарушения на черном рынке ".
  
   "Все эти здания имеют экстерриториальный статус как часть Святого Престола", - сказала Диана. "Как это можно допустить?"
  
   "Пьетро Кох - монстр в мире монстров", - сказал Ремке. "Я слышал, что даже Муссолини боится его. Гестапо позволяет ему действовать, потому что он эффективен, а его статус командира фашистской полиции позволяет им дезавуировать его действия, когда он заходит слишком далеко. Ватикан уже подал дипломатическую жалобу, и посол Германии приносит извинения ".
  
   "Но Кох смог подвергнуть пыткам достаточное количество беженцев, чтобы получить информацию, которую он хотел", - сказала Диана.
  
   "Да. Но сейчас мы сядем и поедим. Мы не должны позволить Коху испортить вам аппетит, мисс Ситон, " сказал Ремке, выдвигая для нее стул.
  
   "После еды в "Реджина Коэли" потребуется не один итальянец-психопат, чтобы сделать это", - сказала она, и Ремке выглядел почти смущенным. Я изучал Диану, пока она сидела, откидывая назад свои светло-каштановые волосы, поправляя накрахмаленную белую салфетку на коленях. Странно, насколько нормальными могут казаться даже самые абсурдные моменты. В то утро я не знал, найду ли я ее полумертвой или меня припрут к стене и застрелят. И вот мы были здесь, перед нами был разложен костяной фарфор и граненый хрусталь. Стол, приготовленный в присутствии моего врага.
  
   "Что это за документ, который вы хотите, чтобы я отвез в Ватикан?" - Спросила я, пытаясь стряхнуть путаницу и паутину. "Что-то другое, чем протокол Освенцима, если я вас правильно понял".
  
   "Сначала мы поедим. Я должен скоро покинуть Рим, и, учитывая, как идет война, у меня может не быть другого шанса насладиться изысками кухни Эксельсиора ".
  
   Итак, мы поели. Я действительно был голоден, несмотря на то, что ужинал под носом у немецкого высшего командования с агентом абвера, который, вероятно, спас Диану от пыток и смерти от рук гестапо, и который хотел, чтобы я был его личным посыльным к Папе Римскому. Мы начали с артишоков, а также тарелок с оливками и моцареллой, затем лосося и спаржи с макаронами. Запил парой бутылок вина. Мне нужно было чаще попадать в плен.
  
   Ремке справлялся о полковнике Хардинге, и я сказал ему, что с ним все в порядке. Я спросил о его помощнике, которого в последний раз видел в Алжире. Мертв, сказал Ремке. Находясь в отпуске, чтобы навестить свою семью в Гамбурге, он был убит во время ночной бомбардировки. За исключением того, что он назвал это террористической бомбардировкой. Я не стал обсуждать этот вопрос, и мы перешли к более приятной беседе. Они с Дианой болтали о Бернини, Караваджо и других художниках, о которых я никогда не слышал. Наконец, когда посуду убрали и принесли кофе, мы перешли к делу.
  
   "Во-первых, условия", - сказал Ремке. "Я дам тебе документ. Вы должны доставить это монсеньору Джованни Монтини в Государственный департамент Ватикана. Мы понимаем, что он причастен к контрабанде средств организациям беженцев на севере. Он, скорее всего, проявит сочувствие и передаст это папе Пию ".
  
   "Монсеньор О'Флаэрти упоминал о работе с беженцами", - сказал я. "Он должен быть в состоянии заставить меня встретиться с Монтини".
  
   "Меня не волнует, как ты это делаешь. Но когда будешь говорить с О'Флаэрти, предупреди его, чтобы он держался в стенах Ватикана. Гестапо хочет его смерти. Поговаривали даже о снайпере, застрелившем его снаружи, но, к счастью, эта операция была отменена ".
  
   "Я сомневаюсь, что он когда-либо покинет свой пост на ступенях базилики, снайпер он или нет. Но я передам ему твое сообщение. Итак, что такого важного в этом документе?"
  
   Ремке наклонился ко мне, его голос был почти шепотом, хотя в комнате больше никого не было. "В ближайшем будущем будет предпринята еще одна попытка убийства. Мы почти добились успеха в прошлом месяце, когда одного из наших людей выбрали для демонстрации Гитлеру новой зимней формы. В портфеле у него был динамит, который он был готов привести в действие при приближении фюрера".
  
   "Что случилось?" Спросила Диана.
  
   "Герр Гитлер отменил встречу в последнюю минуту. Этому человеку дьявольски везет. Теперь другой офицер, которого часто вызывают для инструктажа Гитлера на русском фронте, вызвался застрелить его при следующей возможности. На следующей неделе он должен отправиться в Бергхоф, горное убежище Гитлера ".
  
   "В документе все это изложено?" Я спросил.
  
   "Да. На этот раз больше информации о заговорщиках. Мое имя, среди прочих. Я вручаю тебе петлю, с помощью которой ты мог бы повесить нас всех", - сказал Ремке. "Отдай это Монтини и попроси его переслать это англичанам. Есть две копии. Я рассчитываю на то, что вы пошлете письмо генералу Эйзенхауэру, вероятно, через вашего полковника Хардинга ".
  
   "Вы знаете, что Черчилль и Рузвельт согласились ни на что иное, как на безоговорочную капитуляцию Германии", - сказал я.
  
   "Я должен верить, что это не что иное, как пропаганда, направленная на то, чтобы успокоить Советы. Это величайший подарок, который они могли бы преподнести нацистам. Теперь они могут заявить, что пощады не будет, что Германия будет потеряна, если война не продолжится. Это нелепо", - сказал он. "Как только переворот увенчается успехом, мы разоружим СС, арестуем оставшееся в живых руководство и отступим из Италии вплоть до Альп. Мы потребуем прекращения огня с Советами и отступим к нашим границам, какими они были в начале войны. Все это займет время, и нам нужно знать, что западные союзники не будут действовать против нас, пока мы это делаем ".
  
   "Совсем как в 1940 году", - сказал я.
  
   "Да, но в 1940 году Советы были нашими союзниками. Теперь русские идут на запад и не остановятся, пока не поглотят всю Европу".
  
   "А в 1940 году мир не знал о лагерях уничтожения", - сказала Диана. "Если есть шанс остановить войну и спасти десятки тысяч жизней, им стоит воспользоваться, Билли".
  
   "Что происходит с Дианой?" - Спросила я, не совсем с таким нетерпением, как она.
  
   "Она останется здесь, как моя гостья. В несколько лучших условиях, чем в отеле Regina Coeli. Но под замком, под охраной женщины-агента. Пока ты не выполнишь свою миссию".
  
   "Я думаю, это стоит попробовать", - сказал я, имея в виду, что это стоило того, чтобы уберечь Диану от тюрьмы. Я сомневался, что план Ремке сработает, даже если им удастся свергнуть Гитлера. Я не был так уверен, как Ремке, что требование безоговорочной капитуляции было показухой, и я знал, что русские, потеряв миллионы жизней, не позволят немецкой армии ускользнуть целой и невредимой. Из того, что я знал о них, это был не их способ ведения бизнеса. "Как ты узнаешь, выполнил ли я свою часть работы?"
  
   "Я потребую подтверждения. От монсеньора Монтини. Расписку, если хотите. Письменное подтверждение того, что документы у него на руках ".
  
   "И тогда Диана свободна? Двое моих друзей тоже?"
  
   "Да. Даю тебе слово".
  
   Ремке казался из тех, кто обидится, если я усомнюсь в его словах, так что я пропустил это мимо ушей. "Вы не хотите подтверждения того, что я передал это полковнику Хардингу?"
  
   "Как ты мог не?" Сказал Ремке. "Этот документ и протокол Освенцима, вероятно, являются двумя из самых ценных разведывательных находок войны. Ваш полковник был бы весьма недоволен, если бы вы не доставили их немедленно."
  
   "Хорошо", - сказала я, зная, что он был прав. Хардинг убил бы за это, и Диана поставила перед собой задачу раскрыть правду о лагерях. Это преследовало ее, когда она начала слышать обрывки после первого приезда в Рим. Не так давно нам удалось урвать несколько часов вместе между заданиями, и она рассказала мне о поездах, транспортах на восток и тысячах исчезающих людей. Промышленное убийство в таких немыслимых масштабах, что было трудно принять, и еще труднее убедить ее начальство, что сообщения не были преувеличениями или преднамеренной пропагандой.
  
   "Теперь расскажи мне об этом человеке, который тебе нужен", - сказал Ремке, вставая из-за стола и подходя к одному из окон. "Заключенный, я полагаю?"
  
   "Северино Росси, и я надеюсь, что он все еще им является", - сказал я, наблюдая за Ремке, когда он откидывал занавеску, выглядя как гангстер, проверяющий, не сидит ли Джон Лоу у него на хвосте. "Он французский еврей, который добрался до Ватикана и был обвинен в убийстве монсеньора Корригана. Комиссар Солетто передал его полиции Рима без особого расследования ".
  
   "Если прошло больше недели, я сомневаюсь, что месье Росси все еще в Риме. Или живой, я сожалею. Это преступление, которое вас послали расследовать, да?"
  
   "Это так. У меня пока не было большого успеха. Мне нужно поговорить с Росси и выяснить, что ему известно, прежде чем убийца нанесет третий удар ".
  
   "Кто еще был убит?" Спросила Диана.
  
   "Soletto. Прошлой ночью, " сказал я.
  
   "Неужели? Я этого не знал", - сказал Ремке. Его голос звучал не так, как будто он привык к новостям из вторых рук. "Как ты думаешь, кто несет ответственность?"
  
   "Трудно сказать. Вокруг радиовышки, где это произошло, было много людей. Возможно, это был епископ Златко, но он на первом месте в моем списке, главным образом потому, что мне наплевать на этого человека. Монсеньор Бруццоне был там вместе с Робертом Брэкеттом, американским дипломатом. Радиотехники, швейцарская гвардия, жандармы, различные беженцы, список можно продолжать ".
  
   "Существует небольшая вероятность, что Росси не отправили на транспортировку, если он был замешан в уголовном деле. Я посмотрю и посмотрю, что смогу выяснить. Если Росси жив, и ты выполнишь свою часть сделки, я отдам его тебе ". Ремке опустил занавес, очевидно, удовлетворенный уличной сценой.
  
   "Как мы установим контакт?" Я спросил.
  
   "Я дам тебе военный пропуск, который позволит тебе беспрепятственно передвигаться по городу. Будь на Пьяцца Навона завтра ровно в полдень. Стань у фонтана Кватро Фиуми, и я встречу тебя там. В то время я расскажу вам, что я выяснил. Вы должны получить подтверждение от Монтини к следующему дню ".
  
   "Два дня? Что, если он не захочет меня видеть?"
  
   "Сделай своим делом следить за тем, чтобы он это делал. Если нет, я буду вынужден взять мисс Ситон с собой в Германию в качестве моей пленницы, а двое ваших товарищей вернутся в "Реджина Коэли".
  
   "Но..."
  
   "Два дня. Оправдания неуместны. Я оставлю вас обоих наедине сейчас, на двадцать минут. Не предпринимай ничего глупого. Мои люди в коридоре и на улице".
  
   С этими словами он вышел из комнаты. Мы с Дианой были одни, две пешки в игре гигантов. Единственное, что может сделать пешка, это медленно продвигаться вперед, надеясь достичь того последнего ранга, где она может быть кем захочет.
  
   Я полагал, что был на полпути к цели. Может быть, еще немного, подумал я, глядя в глаза Дианы, вдыхая ее аромат, ощущая прохладу ее кожи и падая в ее объятия.
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
  
  
   Еще одна поездка по узким римским улочкам, только на этот раз я был один на заднем сиденье служебной машины Ремке. Маленькие баннеры со свастикой на крыле лопнули, когда BMW помчался по Виа Национале, водитель нажал на клаксон, столкнувшись с пробками и медленно идущими пешеходами. Скоро по этим улицам будут мчаться "Крайслеры", но пока черный BMW с кроваво-красными вымпелами все еще имел право проезда.
  
   "Здесь", - указал Ремке с переднего сиденья, когда мы проезжали Пьяцца Навона. "Это всего в нескольких минутах ходьбы от Ватикана. Источник Четырех Рек находится в центре. Мы находимся на Корсо Витторио Эмануэле, названном в честь итальянского короля".
  
   "Я встретил его", - сказал я. "Не был впечатлен".
  
   "Я согласен. Маленький человек, во многих отношениях. Слишком часто у наций нет тех лидеров, которых они заслуживают. Вместо этого они обременены слабыми, упрямыми или слепыми".
  
   "Это хорошая вещь в жизни при демократии. Мы можем избавляться от них каждые несколько лет ".
  
   "Возможно. Но ваш президент Рузвельт, похоже, находится под влиянием чар Сталина, и я сомневаюсь, что он будет отстранен от должности за это преступление, даже если это должно быть преступлением. Черчилль, теперь есть человек, который знает, как управлять, а также сражаться".
  
   "Вы надеетесь, что он уговорит Рузвельта согласиться на мир, заключенный путем переговоров?"
  
   "Он должен. В противном случае Европа превратится в пустыню".
  
   Я прикусил язык. Немцы сами неплохо начали дело с пустошью, но не было смысла настраивать Ремке против себя, когда он собирался меня отпустить. Он был нужен мне, чтобы освободить Диану, а также Рино и Эйба. Окончание войны, это был шанс из тысячи; но, когда эти трое оказались на нейтральной территории, я прикинул, что шансы были скорее четыре к одному в мою пользу, поэтому я держал язык за зубами.
  
   Ремке отбивал ритм пальцами по двери, высунув руку из открытого окна. Его голова повернулась влево, затем вправо, оценивая все, что происходило вокруг него. Очевидно, он был профессионалом, солдатом и шпионом, который знал, что делал. Но что-то затуманило его рассудок. Что-то держало его в своих тисках, заставляя упускать общую картину. Какими бы логичными ни были планы заговорщиков, даже если на этот раз они победят Гитлера, жребий был брошен. Советские танки и армии людей двигались на запад, устремляясь к Германии. Не похоже на мучительное ползание наших немногочисленных дивизий вверх по сапогу Италии. Даже не похоже на вторжение во Францию, когда бы это ни было. Нет, были сотни подразделений, все жаждали крови и мести. И единственная эмоция ослепила Ремке, заставив осознать этот неизбежный факт. Надежда.
  
   Этот план дал ему надежду не только для его нации, но и для него самого и его семьи. Он не произвел на меня впечатления человека, который верил всей нацистской пропаганде о чистой нордической расе. Вместо этого он казался достойным человеком для врага. Я должен был восхищаться им, но все, во что я верил прямо сейчас, это вытащить Диану и освободить Эйба и Рино. Я знал, что не хочу, чтобы их смерти были на моей совести. Что ж, возможно, это тоже была слепая надежда. Я должен был бы остерегаться этого.
  
   Нам пришлось подождать, чтобы пересечь Тибр. Колонна полугусеничных автомобилей и грузовиков длиной около мили змеилась по дороге впереди, блокируя перекресток. Я лег на спину, закрыл глаза и наслаждался воспоминаниями о двадцати минутах наедине с Дианой.
  
   Мы сидели на диване, безмолвно обнимая друг друга, хватаясь за минуты, которые пролетали незаметно. Я не знал, что сказать, какое предложение я мог бы составить, которое имело бы смысл в этом перевернутом мире элегантных тюрем, переодеваний и немецких спасателей. Наше желание прикоснуться, погладить губы, щеки и руки, ощутить физическое ощущение того, что мы вместе, было непреодолимым, наши тела пережили столько опасностей, жестокого обращения и разлуки. Мы целовались, но в конечном счете нашу страсть превзошли облегчение, страх, печаль и тикающие часы, и мы просто держались друг за друга, как утопающие пловцы. Когда пришло время уходить, мы вцепились друг в друга так крепко, что я, должно быть, оставил синяк на руке Дианы, когда изо всех сил пытался привлечь ее к себе, прижать ближе, запомнить ее прикосновение, запах ее волос, очертания ее плеч, рук, талии и бедер. Все было острым и четким, мой разум был начеку, чтобы впитать каждую деталь, даже когда Ремке взяла меня за руку и закрыла дверь, оставив Диану стоять одну, на ее лице блестели слезы.
  
   Мы не произнесли ни единого слова.
  
   Водитель нажал на газ, как только колонна проехала, пробудив меня от моих грез наяву, вернув обратно в кошмар фантазии Ремке. Бронзовые статуи Крылатой Победы на колоннах по бокам моста посмеялись бы над нашим жалким заговором, если бы они раньше не видели так много сорванных планов и разбитых надежд. Муссолини, должно быть, раз или два приподнял шляпу перед ними, и посмотрите, к чему это его привело. Мы обогнули массивный замок Святого Ангела, где папы обычно прятались, когда приходили гунны. Не наши современные моторизованные гунны, а их предки на лошадях. Теперь замок был бесполезен, на него было приятно смотреть, но ничего такого, что могло бы противостоять нескольким метким снарядам из гаубицы.
  
   Мы проехали по Виа делла Конкилиазионе, широкому участку дороги, которую Муссолини проложил, чтобы соединить город с площадью Святого Петра. Предполагалось, что речь пойдет о примирении между Римом и Ватиканом, но мне показалось, что это сделано специально для бронетехники.
  
   Мы остановились недалеко от белой границы, в двух шагах от большого гранитного обелиска в центре площади. Я вышел, заметив худощавую фигуру в черной сутане, нервно расхаживающую взад-вперед в нескольких ярдах от очереди. Это был Каз, но он еще не заметил меня, вероятно, не принимая во внимание, что я поеду автостопом с немецким полковником.
  
   "Помните, лейтенант Бойл", - сказал Ремке, выходя на тротуар. "Два дня, не больше".
  
   "И помните, полковник Ремке, мне нужен Северино Росси. Я надеюсь, мы оба сможем уйти победителями".
  
   "Как и я . Я найду Росси, если он жив, чтобы его можно было найти", - сказал Ремке, затем указал на площадь. "Это не твой друг лейтенант Казимеж, тоже одетый как священнослужитель?" Baron Piotr Augustus Kazimierz?"
  
   "Да", - сказал я, полагая, что Ремке все равно наверняка знает. "Ваши люди уничтожили его семью, так что он, вероятно, не обиделся бы, если бы я вас не представил".
  
   "Вы, американцы, можете быть довольно лицемерными, но я не верю, что у вас достаточно самосознания, чтобы осознать это", - сказал Ремке, его губы сжались в тонкую сердитую линию. Он двинулся, чтобы сесть в машину, но остановился, его лицо покраснело от ярости. "Происходит ли это от превосходства, которым, как вы воображаете, вы обладаете, находясь в безопасности на своем континенте, в окружении океанов вместо соперников, соперничек и врагов со всех сторон? Вы, американцы и ваши английские союзники, которые не проявили ничего, кроме презрения ко всем нашим усилиям избавиться от сумасшедшего, вы без колебаний ставите меня и других благородных людей в один ряд с головорезами из гестапо и СС. С нацистами. "Твой народ", - говоришь ты. Разве не ваш народ уничтожил индейцев и поработил африканцев? Не так ли вы построили свое убежище от войн и жестокостей старой Европы?"
  
   Ремке отвернулся, и машина умчалась, оставив в воздухе гнев и подозрение. Я попыталась придумать, что бы я сказала, если бы он дал мне хотя бы половину шанса, но у меня ничего не было, поэтому я переступила белую черту на случай, если он передумает и вернется.
  
   "Билли!" Каз подбежал ко мне с выражением замешательства на лице. "Что случилось? Что ты делал с этим нацистом? Где Рино и Эйб? Ты видел Диану?"
  
   "Это долгая история", - сказал я, решив не поправлять Каза относительно членства Ремке в партии. "Давай найдем О'Флаэрти, и я все объясню".
  
   "Это хорошая новость или плохая?" Спросил Каз, когда мы шли к немецкому колледжу.
  
   "Диана жива и здорова, это хорошая новость. Что касается остального, нас провели".
  
   "Скажи мне сейчас", - настаивал он.
  
   "Они знали каждый наш шаг. Они имеют в виду абвер. Мы с Дианой провели вторую половину дня за ланчем с немецким полковником в "Эксельсиоре". Он хочет, чтобы мы помогли ему закончить войну, но он держит Диану, Эйба и Рино в заложниках на случай, если я не соглашусь с этим ".
  
   "Если ты не хочешь говорить мне, Билли, просто скажи".
  
   "Пресвятая Матерь Божья", - сказал О'Флаэрти несколько минут спустя. "Притормози и начни сначала. Не думаю, что я когда-либо слышал такую невероятную историю". Мы были в комнате О'Флаэрти, сидели вокруг стола, на котором я разложил документы, которые дала мне Ремке.
  
   "Здесь нет руля", - сказал я. "Некоторое время назад абвер поймал команду УСС и вербовал агентов под этим именем и передавал по радио фальшивые отчеты, вероятно, приправленные достаточным количеством реальной информации, чтобы сделать их заслуживающими доверия. Брэкетт думает, что он докладывает агенту союзников, но на самом деле он скармливал наркотики Джерри. Корриган тоже, я уверен."
  
   "Было бы очень любезно не говорить Брэкетту", - сказал О'Флаэрти. "Вероятно, это придало какой-то смысл его жизни здесь. Но это означает, что Руддер, или, скорее, полковник Ремке, все знал о вашем прибытии."
  
   "Да. Когда он наткнулся на мое имя, он начал составлять план. Он нашел Диану в тюрьме, где она содержалась под псевдонимом сестры Юстины. Возможно, он знал о Рино и его связи с вами, монсеньор. Он осведомлен о вашей работе, и это предупреждение о гестапо было сделано совершенно искренне. В любом случае, он ждал нас".
  
   "Этот документ невероятен", - сказал Каз, читая протокол Освенцима. "В нем подробно описывается внутренняя работа лагеря уничтожения. До нас доходили слухи о зверствах, ужасных массовых убийствах, но это ... непостижимо".
  
   "Я думаю, он, возможно, дал нам это, чтобы помочь изменить отношение высшего командования", - сказал я. "Возможно, Ремке думает, что Рузвельт и Черчилль разберутся с антинацистскими заговорщиками, если это поможет положить конец этим массовым убийствам. Это другой документ, с которым мы должны разобраться в первую очередь ".
  
   "Я должен быть в состоянии достаточно легко увидеть монсеньора Монтини", - сказал О'Флаэрти. "Джованни и я раньше хорошо работали вместе. Он направлял деньги и ресурсы многим организациям беженцев. Но письменное подтверждение ". Он сделал паузу, чтобы обдумать это требование. "Это будет сложнее".
  
   "Почему?" Я спросил. "Это всего лишь квитанция".
  
   "Да, но расписка, которая может быть использована против Святого Престола. Состоит в заговоре с предателями Третьего рейха, работает каналом связи с британской секретной службой. Этого было бы достаточно, чтобы послать полк войск СС в Ватикан. О нет, мой мальчик. Это опасный листок бумаги. Очень опасно".
  
   "Если я не доставлю через два дня, он заберет Диану с собой в Германию. А Рино и Эйб сгниют в "Реджина Коэли"."
  
   "Ты доверяешь этому человеку?" Сказал О'Флаэрти. "Делать то, что он говорит, каким бы путем это ни пошло?"
  
   "Да", - сказал я. Ремке не произвел на меня впечатления лжеца. Слишком лощеный для этого, даже если он работал на абвер. "Но он ходит по натянутому канату. Этот план, заговор против Гитлера, это значит для него все. Если мы не получим от Монтини то, что он хочет, он заберет Диану ".
  
   "Я думаю, у вас есть его номер", - сказал О'Флаэрти. "Для такого человека, как Ремке, пути назад нет, если ты прав насчет него".
  
   "Тогда мы должны найти способ", - сказал Каз. "Мы должны получить это письмо".
  
   "Есть еще кое-что", - сказал я. "Я попросил его найти Северино Росси, если он все еще жив".
  
   "Восхитительно, Билли", - сказал О'Флаэрти с оттенком раздражения в голосе. "Здесь мы обсуждаем гибель миллионов, убийство диктатора и возможное прекращение войны, а вам все еще не терпится найти убийцу одного человека".
  
   "Двое мужчин", - напомнил я ему. "Двух мужчин война не достала бы, по крайней мере, пока".
  
   "Достаточно справедливо", - сказал О'Флаэрти. "Душа есть душа. Как ты думаешь, что скажет тебе Северино Росси?"
  
   "Кое-что, что я, возможно, уже знаю", - сказал я. Это было связано с надеждой. Росси и Ремке были из разных миров, но я начинал замечать сходство. Оба приехали в Рим с надеждой. Надеяться на себя, на мир, в котором они привыкли жить, теперь перевернутый с ног на голову насилием и смертью. Росси приехал в Рим за чем-то определенным, я был уверен в этом. Он выбрался из Франции в Геную. Почему бы не остаться там? Что заставило его отправиться в Рим без документов, удостоверяющих личность, и спрятаться в соборе Святого Петра?
  
   "Он хотел видеть Корригана?" Каз догадался.
  
   "Нет", - сказал я, и затем что-то еще щелкнуло. Еще одно одолжение, о котором я должен был попросить Ремке. Теперь мне пришлось бы ждать до завтрашнего полудня. "Каз, нам нужно увидеть Златко сейчас. Монсеньор, я хотел бы оставить эти документы у вас на хранение. Мы скоро свяжемся с вами по поводу Монтини ".
  
   "Я возьму их на себя, мальчик, но это тяжелое бремя, которое мы должны разделить. Я думал, что это было достаточно тяжело - заботиться о десятках, затем сотнях бедных душ. Но это, сколько тысяч жизней висит на волоске?" Он уставился в окно, как будто пытаясь оторвать взгляд от бумаг на столе. Не было необходимости отвечать.
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
  
  
   "Вы уверены, что Диана в добром здравии?" Каз сказал в десятый раз.
  
   "Каз, она в "Эксельсиоре". Насколько плохо это может быть даже в запертой и охраняемой комнате? Ремке уложил ее на лед в "Реджина Коэли", но с ней хорошо обращались. Все, о чем нам нужно беспокоиться, это получить это письмо от Монтини ".
  
   "Так вот почему мы ищем епископа Златко?"
  
   "Нет. Я полагаю, у нас есть немного времени, прежде чем ситуация с документами Ремке накалится. Итак, я хочу попробовать что-нибудь со Златко ".
  
   Мы направлялись через сады Ватикана, и когда мы проходили мимо дома садовника, я увидел Розану, выглядывающую из окна. Я почувствовал укол вины, когда опустил голову и поспешил вверх по холму к радиостанции. Может быть, я должен сказать ей, что Эйб был на задании. Может быть, я должен извиниться за то, что его поймали. Или не лезь не в свое дело, но было уже поздновато для этого, поэтому я сосредоточился на Златко. Он должен был участвовать в радиопередаче на хорватском, и нам пришлось поторопиться, чтобы успеть на него.
  
   "Епископ", - сказал я, помахав рукой, когда он приблизился по тропинке, ведущей к башне. Он нес портфель и, казалось, спешил. Или, может быть, он уже заметил нас.
  
   "Джентльмены, у меня нет времени на болтовню. Через пять минут у меня выступление по радио ". Он зашагал быстрее, и мы подстроились под его темп.
  
   "Полковник Ремке шлет вам привет", - сказал я. Златко держал голову опущенной, но кончик его ботинка зацепился за гравий, и он чуть не потерял равновесие.
  
   "Я не знаю никого с таким именем", - сказал он. Казалось, ему не хватает дыхания. Ложь - это тяжелая работа.
  
   "Прости, я хотел сказать "Рулевой". Ты знаешь, немецкий агент, которому ты передавал информацию. В нарушение нейтрального статуса Святого Престола".
  
   "Как ты смеешь!" Златко остановился и повернулся к нам лицом.
  
   "Интересно, что ты хочешь избавиться от меня как от агента союзников, когда все это время работаешь на нацистов. Придает нейтралитету дурную славу".
  
   "Откуда у тебя взялась эта сказка?" Сказал Златко, высоко подняв подбородок. Должно быть, он отрабатывал образ Муссолини.
  
   "Полковник Эрих Ремке. Сегодня, когда мы обедали в отеле "Эксельсиор". Ты должен попробовать это. Или, может быть, у тебя есть? Это немецкий военный штаб; вы бы чувствовали себя как дома ".
  
   Это задело его. Его глаза расширились, и он не стал этого отрицать. Я мог видеть, как он оценивает соотношение правды и лжи. "Да, я был в контакте с полковником", - сказал он, отказываясь от шарады. "Я сделаю все возможное, чтобы защитить церковь от безбожных большевиков".
  
   "Но борьба с коммунизмом не помешала вам подстраховаться с Брэкеттом, не так ли? Ты пытался сказать ему, что ты двойной агент, чтобы быть на стороне победителя, когда Пятая армия войдет в Рим. Ты угрожал ему? Скажи ему, что ты раскроешь его связь с Руддером и добьешься его изгнания из Святого Престола?"
  
   "Что этот слабак может для меня сделать?"
  
   "Он мог бы письменно заявить, что ты работаешь на союзников", - сказал Каз, его глаза остановились на Златко. "Тогда ты мог бы убить его, возможно, как ты убил других".
  
   Златко вздрогнул. "Я не убийца", - сказал он. Это выходило медленно, как будто он жалел, что не подумал об убийстве Брэкетта, и корил себя за это.
  
   "Но ты получил от него письмо", - сказал я.
  
   "У меня есть доказательства того, что я предоставлял информацию союзникам", - сказал Златко, снова делая движение подбородком Муссолини.
  
   "Я уверен, что это пригодится, когда Папа Римский отправит тебя обратно в Хорватию. Вы можете показать это Советам. Тебе это понадобится на суде по обвинению в военных преступлениях ".
  
   "Где ты это услышал?" - спросил Златко, явно не спешивший приближаться к русскому фронту.
  
   "У меня есть связи", - сказал я. "Знаешь что, ты сделай мне одолжение, и я сделаю одно для тебя. Достань мне список информаторов в Ватикане. Любой, кто снабжает немцев или итальянскую секретную полицию информацией. Завтра первым делом. Тогда я замолвлю за тебя словечко".
  
   "Это невозможно", - сказал Златко. "Повсюду есть информаторы. Как я должен знать их все? Ради Бога, это Рим!"
  
   "Тогда это должно быть легко. Начни с немцев. Этого может быть достаточно. Приезжай с товаром, и я все устрою, чтобы ты остался в Риме ".
  
   "Но как я могу..."
  
   "Ты не опаздываешь на свою передачу, Бишоп?" Сказал Каз. Мы ушли, оставив его возвращаться к своим расчетам. На этот раз это была ценность сотрудничества вместо конфронтации. Как я и предполагал, Златко, если сотрудничество спасет его шкуру, у меня будут имена к закату.
  
   "Хорошая игра", - сказал я Казу. "Как тебе пришла в голову эта фраза о письме?"
  
   "Мне пришло в голову, что такой документ был бы очень полезен, особенно если человек, который его написал, не сможет отозвать его позже. Я думал о том, что ваш полковник Ремке был достаточно умен, чтобы всего лишь запросить письмо, подтверждающее получение его предложения о мире. Это требует небольших обязательств, в то же время придавая важность документу ".
  
   "Давайте поговорим с Брэкеттом и посмотрим, что он скажет".
  
   "Это должно заставить Златко отменить процедуру нашего отстранения от Святого Престола", - сказал Каз, когда мы пересекли сады и спустились к Губернаторато. "Ты поэтому хотел допросить его?"
  
   "Отчасти. Если пойдут слухи, что он называет имена, мы можем немного расшевелить ситуацию ".
  
   "Значит, Златко - козел отпущения, назначенный убийце?"
  
   "Разве жертвенный агнец не был бы лучшим описанием, поскольку он человек в одежде?"
  
   "В любом случае, " сказал Каз, " он отличный выбор".
  
   Мы нашли Брэкетта в его кабинете. Его стол был завален бумагами, а в руке он держал бокал, опережая время коктейлей. Он предложил нам выпить, но мы отказались. Я бы не возражал против ремня, но мне не нравилось пить с парнем, который делал это, чтобы скоротать время. Такого рода вещи заканчивались дракой на кулаках, обильными слезами или, что еще хуже, и тем, и другим. Я был не в настроении.
  
   "Мы пришли предупредить тебя", - сказал я. Я вспомнил, что монсеньор О'Флаэрти сказал о том, что Брэкетту не стоит напрягаться, поэтому я решил, что сойдет невинная ложь. "Была отключена рулевая сеть".
  
   "Зачем рассказывать мне?" Сказал Брэкетт, наливая себе еще бренди.
  
   "Потому что мы знаем, что ты один из агентов Раддера. Это то, на что мы наткнулись в ходе расследования. Я думал, ты захочешь знать".
  
   Брэкетт потянулся за своей трубкой, мгновение вертел ее в руках, затем бросил на стол. "Хорошо", - сказал он. "Как долго это было скомпрометировано?"
  
   "Это случилось два дня назад. Когда ты в последний раз вступал в контакт?"
  
   "Четыре дня назад. Всякий раз, когда у меня есть что сообщить, я прохожу вдоль границы в девять часов утра, огибая колоннады Бернини. Энрико - это кодовое имя моего связного - выходит на площадь."
  
   "Энрико, возможно, не знает", - сказал я. "Держись от него подальше, хорошо?"
  
   "Конечно", - сказал Брэкетт. "Ты уверен в этом?"
  
   "Это подтвердилось", - сказал Каз. "Ты оказал огромную услугу. Ты заслуживаешь похвалы".
  
   "Это спасло мне жизнь, я скажу вам это", - сказал Брэкетт, вздох сожаления сорвался с его губ. "Это место в лучшем случае тюрьма, в худшем - сумасшедший дом. Знаешь, это сломало некоторых людей. Однажды перуанский министр исчез, испарился. Гондурасец допился до смерти - по моему мнению, в основном из-за того, что был заперт со своей женой ".
  
   "Что было последним, о чем вы сообщили Энрико?" Я спросил.
  
   "Статус вашего расследования. Он сказал, что Раддер хотел, чтобы его проинформировали. Я подумал, что мы все на одной стороне, так что это не имеет значения. Верно?"
  
   "Ну, это вряд ли можно назвать сверхсекретными материалами. Что еще?"
  
   "О, Солетто и епископ Златко, что-то в этом роде".
  
   "Что ты имеешь в виду?" - Спросил Каз.
  
   "Послушай, я не хотел сделать ничего плохого", - сказал Брэкетт, допивая свой напиток и наполняя стакан бренди из бутылки.
  
   "Письмо", - подсказал ему Каз.
  
   "Правильно, письмо. Как ты узнал? О, не обращай внимания. В любом случае, я не хотел рисковать, что Златко действительно раскроет мое прикрытие. Итак, я отдал ему письмо. Я сказал, что он был ценным агентом союзников, что-то в этом роде. Только Солетто узнал ".
  
   "Что?" Каз и я сказали одновременно. Это была новость.
  
   "Да", - сказал Брэкетт, прихлебывая бренди и причмокивая губами. "Он послал за мной и помахал копией у меня перед носом".
  
   "Вы сохранили копию в файле?"
  
   "Это то, чем мы здесь занимаемся. Печатайте вещи в трех экземплярах. Я никогда не думал... Что ж, давай просто оставим все как есть ".
  
   "Чего хотел Солетто?"
  
   "Информация. Как обычно. Он также намекнул, что, не выдав меня за нарушение нейтралитета Ватикана, он помогал делу Союзников. Вроде как Златко, который подумал, что это забавно, когда я рассказал ему. Шантаж и патриотизм в красивой, аккуратной упаковке. Но шутка была о Солетто. Не могу сказать, что мне было жаль видеть, как он уходит." Брэкетт поднял свой бокал, выпил, а затем изучил оставшийся янтарный осадок. Это потребовало всего его внимания.
  
   "Что ж, ты, безусловно, храбрый человек", - сказал я.
  
   "О, это было не так опасно", - сказал Брэкетт. "Подожди минутку, что ты имеешь в виду?"
  
   "Теперь, когда Солетто мертв, ты единственный, кто знает, что письмо фальшивое. Конечно, тебе пришлось написать это, чтобы защитить свою обложку, но это ставит тебя в трудное положение. У Златко могут быть большие неприятности, если ты отменишь его ".
  
   "Ты же не хочешь сказать, что епископ Златко может причинить мне вред?"
  
   "Не причинение вреда", - сказал Каз. "Убийство".
  
   "Нет, он бы не стал", - сказал Брэкетт, отпивая глоток бренди и со стуком опрокидывая стакан. "На самом деле, он неплохой парень". Он налил еще, решив убедить себя поверить в это.
  
   Мы покинули Губернаторато, испытывая к Брэкетту гораздо меньше симпатии, чем когда приехали. Теперь мы знали, что у Златко был мотив заставить Солетто замолчать. Возможно, Брэкетт тоже, но он, вероятно, выпил половину бутылки бренди, когда Солетто вонзил нож ему в сердце.
  
   "Странный человек", - сказал Каз. "Трагично, то, как он был запечатан здесь. Даже в лагере для военнопленных у тебя, по крайней мере, есть твои товарищи. Он здесь единственный американец".
  
   "И к тому же не католик", - сказал я. "РУЗВЕЛЬТ был чувствителен к антикатолическому голосованию, поэтому он позаботился о том, чтобы размещенные здесь дипломаты были протестантами. Он был одинок во многих отношениях. Неудивительно, что он ухватился за возможность развеяться и приложиться к бутылке ".
  
   "Вы уверены, что у него не было других увлечений, таких как убийство?"
  
   "Я не знаю. Он не кажется таким типом ".
  
   "Однажды ты сказал мне, что не существует типажа, когда дело доходит до убийства, что убийцей может быть любой", - сказал Каз. Мы остановились перед маленькой церковью, спрятавшейся в тени величественного купола Святого Петра. Фасад был простым, приглушенного ржавого цвета, который требовал внимания. Казалось, что здесь едва ли могла поместиться небольшая свадьба в Южном Бостоне.
  
   "Да, но это зависит от состояния, в котором они находятся. Я уверен, что Брэкетта могли подтолкнуть к убийству, но это должно было произойти из-за чего-то,что ему небезразлично. Единственное, что может его взволновать, - это перерыв от монотонности или нераспечатанный ящик бренди. Так что прямо сейчас он не тот тип, он слишком угрюм и зациклен на себе. Точно так же, как эта маленькая церковь никогда не могла бы стать базиликой, Брэкетт может танцевать на грани шпионажа и небольшой опасности, но это не его мир. Он просто не опасный человек ".
  
   "И все же, " сказал Каз, " это красивая церковь. Девятый век, насколько я помню. Назад, когда человек убивал при малейшей провокации ".
  
   "Да, ну, может быть, Корриган оскорбил свою альма-матер. Давайте нанесем визит инспектору Чиприано".
  
   Управление жандармерии находилось всего в нескольких шагах, и мы нашли Сиприано в его кабинете, с телефоном в руке и кивающим. Время от времени он открывал рот, как будто хотел что-то сказать, но дальше этого дело не заходило. Он неопределенным жестом указал на стулья перед своим столом, затем убрал телефонную трубку ото рта, чиркнул спичкой и закурил сигарету. К счастью, я никогда не поднимался достаточно высоко в рядах полиции Бостона, чтобы выдержать подобный вызов, но я повидал многое. Кто-то наверху навлек на Сиприано гору неприятностей.
  
   "Пожалуйста, не спрашивайте, нашел ли я пропавшего Роше", - сказал Сиприано, вешая трубку с большей выразительностью, чем было необходимо. "Я ничего не делал, кроме как выслушивал жалобы священнослужителей на то, что их допрашивают".
  
   "Совсем не везет?" Я спросил.
  
   " Sfortuna. Но я нашел это", - сказал он, бросая лист бумаги через свой стол. Копия письма Брэкетта Златко под копирку.
  
   "Мы знаем об этом", - сказал Каз. "Брэкетт чувствовал давление со стороны епископа Златко".
  
   "Хороший епископ практикуется под давлением", - сказал Сиприано. "Это был он, кто громче всех жаловался на мои поиски. Сохрани письмо. А еще лучше, сожги это. Синьор Брэкетт не заслуживает неприятностей со своим правительством из-за такого человека, как Златко".
  
   "Это достойно с вашей стороны, инспектор".
  
   "Любой шанс вести себя прилично в эти дни следует использовать энергично", - сказал Сиприано. "Я был римским полицейским, прежде чем присоединился к силам Ватикана. Я оставил позади трудный выбор, который моим коллегам приходилось делать в последние годы: служить фашистам или страдать от последствий. Я пересидел войну, во многом как синьор Брэкетт, в этих стенах, занимаясь мелкими делами. Поэтому я рад сделать для него одну достойную вещь ".
  
   "Ничего нового о ноже?"
  
   "Все, что у меня есть, это новые вопросы и головная боль", - сказал Сиприано, потирая виски пальцами. "Например, я нашел кое-что странное в отчете комиссара о Северино Росси, беженце, обвиняемом в убийстве монсеньора Корригана".
  
   "Что?"
  
   "Переписка с Региной Коэли с просьбой не передавать заключенного Тедески для транспортировки. Вы знаете, что такое транспорт для евреев, да?"
  
   "Лагеря смерти", - сказал Каз. "Но почему это удивительно? Речь идет об убийстве. Разве Солетто и римская полиция не хотели бы, чтобы подозреваемый оставался здесь?"
  
   "Единственные полицейские, оставшиеся на службе в Риме, - это худшие из фашистов", - сказал Сиприано. "Комиссар Солетто сам сказал, что они окажут нам услугу, пустив пулю в голову Росси. Они тоже были бы рады услужить. Особенно Пьетро Кох и его банда. Но странно то, что этот запрос был сделан на следующий день после убийства ".
  
   "Как будто Солетто все обдумал и передумал", - сказал я.
  
   "Да, esattamente", - сказал Сиприано. "Зачем ему это делать? Он не испытывал симпатии к евреям. Или кто угодно".
  
   "Потому что Росси имел для него какую-то ценность", - сказал я.
  
   "Росси знал, кто был настоящим убийцей?" Предположил Каз.
  
   "Он никого не называл", - сказал Сиприано.
  
   "Ты сам видел его в ту ночь?"
  
   "Да. Когда я приехал, было раннее утро. Они просто забирали его. Он казался дезориентированным, возможно, в шоке. Такое часто видишь после жестокого преступления ".
  
   "Сказал ли он что-нибудь швейцарской гвардии, которая нашла его? Он, должно быть, разбудил Росси, верно?"
  
   "Он не был связным. И обнаружил его не швейцарский охранник", - сказал Сиприано.
  
   "Это то, что было в отчете", - сказал я.
  
   "А, официальный отчет из этого офиса", - сказал Сиприано. "Тот, кого держат под замком". Он наслаждался собой.
  
   "Ну, мы знаем, сколько пользы приносят здесь ключи", - сказал я. "Тогда кто его нашел?"
  
   "Твой американский друг, Роберт Брэкетт. Его имя не было указано в письменном отчете ".
  
   "Почему?"
  
   "Потому что синьор Брэкетт возвращался из спальни дамы. Причем замужней леди. Ее муж, один из размещенных здесь южноамериканских дипломатов, находился в другом месте, вероятно, делил другую спальню с женой другого мужчины. Этим дипломатам целый день нечего делать, поэтому они находят, чем заняться в темноте".
  
   "Вы брали у нее интервью?"
  
   "Как можно деликатнее, да. Они расквартированы на Виа дель Пеллегрино, в том же здании, что и ватиканская газета L'Osservatore Romano. Время совпадает, и Брэкетт нашел дежурного швейцарского охранника и привел его на место происшествия. Итак, отчет - тот, который вы не могли прочесть, - был верен во всем, кроме присутствия Брэкетта ".
  
   "Верно во всех отношениях, за исключением человека, который нашел тело".
  
   "Si", - сказал Сиприано, лишь слегка пожав плечами, чтобы показать свое профессиональное смущение. "Я думал, Солетто сказал бы тебе. Как ты думаешь, что Росси может знать?"
  
   "Если не личность убийцы, то что-то стоящее, чтобы сохранить ему жизнь", - сказал я. Я решил не упоминать, что Ремке искал Росси. Если он пережил последнюю неделю или около того, это повышало вероятность того, что Ремке сможет его найти. Но не было причин афишировать этот факт.
  
   "Возможно", - сказал Сиприано. "Что ты делал?"
  
   "Вы бы мне не поверили, инспектор, а если я расскажу вам, это только усугубит вашу головную боль".
  
   "Спасибо, что не обременяешь меня правдой", - сказал он. "Я предпочитаю знающее молчание".
  
   Он взял зажигалку и передал ее Казу, который взял письмо Брэкетта и поджег его над пепельницей на столе инспектора. Оно вспыхнуло быстро, слова рассыпались в пепел.
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
  
  
   Я почти не спал в течение последних тридцати шести часов. Ничто не было более похоже на это, и это настигло меня. О'Флаэрти сообщил нам, что мы сможем увидеть Монтини в девять часов утра. Каз сказал, что собирается прогуляться по садам с Нини, обсудить дело, конечно, и спросить ее о том, что ей известно о Северино Росси и связи с Генуей, поскольку он проходил там, пока Корриган и другие тоже были в этом городе. Я подумал, что это была прекрасная история, и пожелал ему всего наилучшего. Я перекусил на скорую руку в столовой, а затем завалился спать. Я до смерти устал, но мой разум не переставал прорабатывать детали. Что мы знали о Росси? Или Брэкетт и его ночные визиты в спальню? А как насчет Корригана, Златко, даже таких стоячих парней, как Джон Мэй и Хью О'Флаэрти? Почему монсеньор Бруццоне исчез на одну ночь? Если уж на то пошло, почему он не покинул Ватикан за несколько месяцев до этого?
  
   Мэй и О'Флаэрти были замешаны в торговле на черном рынке. Они неосознанно привлекли смертельно опасного партнера?
  
   Но самой большой загадкой по-прежнему оставался сам Корриган. Почему его убили? По общему мнению, он был одним из хороших парней. Даже с его связями в колледже с Диким Биллом Донованом из УСС и его невольной разведывательной работой на Ремке, он был прямым стрелком, который делал добрые дела. Имело смысл, что, будучи американцем в Ватикане, он отреагировал на фальшивую подсказку так, как отреагировал, передав лакомые кусочки информации. Так почему же его убили?
  
   Деньги. Корриган, Бруццоне и О'Флаэрти перевезли деньги в Геную вместе с поддельными удостоверениями личности на сумму небольшого состояния. Стоит жизни. Деньги и документы равнялись надежде. Вот это было снова. Эти трое несли с собой надежду, принося ее в дар евреям и другим беженцам в Генуе. Пересекались ли их пути с Северино Росси в Генуе? Неужели надежда покинула его, и он искал мести?
  
   Мои веки отяжелели, и я думал, что все еще обдумываю это дело, но внезапно я увидел Росси, идущего по улицам Бостона, в районе Дорчестер Хилл. В поношенной одежде он шаркал по улице - она была похожа на Блу-Хилл-авеню с ее ателье, мясными рынками и галантерейными лавками, - вытягивая шею при виде вывесок на английском и идиш. Я не мог их разобрать, слова испарялись, когда я пытался сосредоточиться на каждом из них.
  
   Холм был еврейским кварталом. В основном польские евреи, те, кто избежал погромов в России и Польше и поселился в Бостоне и Челси. Я последовал за Росси, сворачивая на боковую улицу, вдоль которой выстроились дома на две семьи и трехэтажки. Я хотел спросить его, что он искал, но так и не смог до конца догнать его. Он исчез, а я обернулась и обнаружила, что нахожусь в Южном Бостоне, за много миль отсюда.
  
   Я был с папой в парке на М-стрит. Мы были в форме, я в своей синей куртке, а папа в своем коричневом костюме, подтягивающий брюки так, как он делал, когда его значок, манжеты и револьвер начали давить на него. День был холодный, ветер развевал его куртку и обжигал наши лица. Старые особняки позади нас скрывали солнце, а перед нами мертвый мужчина прислонился к дереву.
  
   Я вздрогнул и проснулся. Мне снился сон, смутные образы дома и Росси будоражили мое подсознание. Мне понравились воспоминания о доме, и я вспомнил случай в парке на М-стрит. Я вспомнил, что папа не разговаривал, когда мы только приехали. Так было всегда, когда он брал меня с собой на место преступления. Я был там, чтобы сдерживать толпу и приносить кофе, когда детективы хотели его. Плюс сверхурочные, конечно. Но его настоящей причиной было научить меня.
  
   Я обошел тело кругом. Его ноги были вытянуты на земле. Его голова откинулась влево. В результате выстрела в правый висок кость, мозги и кровь разлетелись по стволу дерева. Револьвер А. 38-го калибра лежал на земле рядом с его правой рукой. Вопрос был в том, самоубийство или убийство? Отец никогда не предполагал самоубийства, предпочитая не исключать нечестной игры даже в самых очевидных ситуациях. Для меня это выглядело очевидным с первого взгляда. Но папа всегда говорил, что детектив не смотрит.
  
   Я ни к чему не прикасался, но опустился на колени возле тела и стал искать улики. Папа вбил это в мою тупую башку. Все, что угодно, является ключом. Одежда на трупе может рассказать вам, что парень планировал сделать в тот день. По износу подошв его обуви можно было определить, зарабатывал ли он на жизнь вождением или ходил необычной походкой. Я посмотрела на его руки. На левой руке нет кольца. Пороховые ожоги справа. Я наклонился ближе. Между его указательными двумя пальцами было желтое пятно от никотина. Я принюхался, пытаясь уловить аромат дыма. Она была там, несмотря на ветер и запах крови и пороха. Я стоял, изучая землю. Я посмотрел на горизонт.
  
   "Он был убит", - сказал я.
  
   "Расскажи мне еще, сынок", - сказал папа.
  
   "Он заядлый курильщик. Но на земле нет спичек, нет последней сигареты. Может быть, он выкурил свою последнюю сигарету в другом месте и пришел сюда, чтобы покончить с собой, но это кажется неправильным ".
  
   "Почему?"
  
   "Это хороший парк. Красивые здания с трех сторон. Но в ту сторону, куда он смотрит, в сторону Первой Восточной улицы, есть электростанция и прибрежные здания. Как я себе это представляю, самоубийца сел бы лицом в другую сторону, выкурил сигарету, полюбовался деревьями и парком, а затем совершил бы поступок ".
  
   "Так что же здесь произошло?"
  
   "Убийца схватил его, привез сюда. Я не могу сказать наверняка, но я не вижу пачки сигарет в кармане его рубашки, с которой он, вероятно, никогда не расставался. Швырнул его сюда, лицом в сторону от домов, чтобы никто сразу не заметил."
  
   "А потом велел ему застрелиться?"
  
   "Нет. Убийца выстрелил в него, затем обхватил рукой оружие и выпустил вторую очередь в землю, чтобы на нем остались пороховые ожоги ".
  
   "Хорошая мысль, Билли. Теперь приведи этого мальчика сюда. Парень, который нашел тело."
  
   Парню было, может быть, двенадцать или тринадцать. Он был долговязым, дрожащим на холодном ветру.
  
   "Ты прикасаешься к телу?" Папа спросил его.
  
   "Не прикоснулся бы к мертвому парню", - сказал он, уставившись в землю.
  
   "Я не виню тебя", - сказал папа. "Ты хороший парень, я могу сказать. Некоторые люди перевернули бы его и забрали бумажник. Ты поступил правильно". Папа похлопал его по своему костлявому плечу, но не отпустил. Он притянул его ближе и похлопал по плечу, доставая пачку "Рейли" из кармана пиджака, сам сэр Уолтер уставился на нас. "Зажигалка, мальчик".
  
   "Это было на земле, честно", - заикаясь, пробормотал он, вытаскивая "Зиппо" из кармана брюк. "И сигареты тоже. Я подумал, что они все равно никому не понадобятся ".
  
   "На земле были окурки?"
  
   "Да, двое. Я убрал их, чтобы никто не обратил внимания на пропавшую пачку ".
  
   "Ты слишком молод, чтобы курить, парень. Я должен рассказать твоим родителям, " сказал папа. Он позволил ребенку умолять и обещать никогда больше ничего не брать, прежде чем сказать ему отвалить.
  
   "У тебя была хорошая теория, Билли", - сказал папа, когда мы оба смотрели в сторону гавани. "Но Уолт Хоган здесь, он работал через дорогу. Владел одним из таких складов. Так что он действительно выкурил здесь свою последнюю сигарету, глядя на то, что было для него важно ".
  
   "Почему он покончил с собой?" Спросил я, когда мы выходили из парка, мимо рядов узких домов.
  
   "О, я не знаю. Может быть, проблемы с деньгами, может быть, проблемы с законом, о которых мы еще не знаем. Мы узнаем. Что важно помнить, помимо того, что нельзя доверять тому, кто найдет тело, так это то, что причин для убийства больше, чем вы можете себе представить. Не имеет большого значения, твоя это собственная смерть или смерть другого человека ".
  
   "Является ли надежда причиной?" Я спросил.
  
   Прежде чем папа смог ответить, открылась входная дверь дома и вышел Северино Росси. Он открыл рот, чтобы заговорить, и тогда я проснулась с резким вздохом, только чтобы увидеть, как Каз закрывает дверь в нашей затемненной комнате. Где-то на этом пути я снова заснул, и Росси снова проник в мой сон.
  
   "Который сейчас час?"
  
   "Почти полночь", - сказал Каз. Он плотно задернул плотные шторы и зажег лампу. "Я тебя разбудил?"
  
   "Да", - сказал я, опуская ноги на пол и развязывая шнурки на ботинках. "Мне снилось дело, на которое меня взял мой отец. Оказалось, что это самоубийство. Но Северино Росси тоже был там. Все было перепутано. Росси собирался что-то сказать, когда ты вошел."
  
   "О самоубийстве?"
  
   "Я не знаю. Я только что спросил своего отца, была ли надежда причиной убийства. Я имел в виду потерю надежды."
  
   "Это был реальный случай?" - Спросил Каз, скидывая ботинки.
  
   "Это было. Парень был владельцем склада по имени Уолтер Хоган. Позже папа узнал, что он проиграл платежную ведомость компании. Затем он занял у мошенника и проиграл все это на лошадях. Он собирался лечиться от перелома ноги, потерять свой бизнес и предать людей, которые на него работали ".
  
   "Похоже, надежда покинула мистера Хогана задолго до того, как он нажал на курок", - сказал Каз.
  
   "Я так не думаю. Вероятно, у него была надежда вплоть до последней гонки, которая могла вернуть ему все. В этом суть надежды. Мысль об этом подбадривает тебя для еще одной попытки ".
  
   "Как полковник Ремке", - сказал Каз.
  
   "И, возможно, наш убийца. Если бы только ты задержался позже, Росси, возможно, сказал бы мне. Как прошла ваша прогулка с Нини?"
  
   "Шел дождь, Билли. Мы пошли в ее комнату после ужина."
  
   "Каз, ты краснеешь?"
  
   "Нет, вовсе нет. Здесь тепло".
  
   "В этих комнатах не было тепла с августа. Представьте себе, барон и принцесса. Они могли бы снять фильм о вас двоих ".
  
   "Как ты думаешь, кто бы сыграл меня?" - Спросил Каз, скидывая ботинки.
  
   "Джимми Кэгни", - сказал я, зная, что это порадует Каза. На самом деле он был больше похож на Лесли Ховарда, но в прошлом году его сбили над Бискайским заливом, так что я не стал его упоминать. "Знала ли Нини что-нибудь о Дженоа?" Или ты был слишком занят, чтобы спросить?"
  
   "Долг превыше всего", - сказал Каз, вешая сутану. "Она сказала, что монсеньор Монтини передал много денег кардиналу Боэтто в Генуе. Боэтто работает в еврейском агентстве помощи, Delegazione Assistenza Emigranti Ebrei. Кардинал вместе с группой священников, монахинь и мирян помогает им со средствами, поддельными документами и маршрутами контрабанды в Швейцарию ".
  
   "И Корриган, Бруззоне и О'Флаэрти были посредниками?"
  
   "Да, до тех пор, пока несколько месяцев назад. Гестапо совершило налет на офис кардинала, но ничего не нашло. Они оставили его в покое, но охотятся за несколькими его помощниками, которые ушли в подполье. Нини сказала, что все трое наших монсеньоров покинули Геную за несколько минут до облавы."
  
   "Это в основном то, что сказал нам Бруццоне", - сказал я. "Вот почему он так долго не покидал Ватикан".
  
   "Нини думала, что он перестраховался", - сказал Каз. "Корриган часто ездил в Рим, и его не забирали. О'Флаэрти прекратил работу совсем недавно, поскольку его деятельность здесь привлекла так много внимания. Несмотря на это, он продолжает переодеваться по ночам через стену".
  
   "Возможно, у Бруззоне просто сдали нервы. Трудно винить парня ".
  
   "Мы должны расспросить его об этом подробнее", - сказал Каз, выключая свет. "Но сейчас мне нужно поспать. Я измучен".
  
   "Держу пари", - сказал я.
  
   Каз запустил в меня ботинком, промахнувшись на милю.
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
  
  
   На следующее утро нас сопровождали шесть швейцарских гвардейцев, окружавших монсеньора О'Флаэрти, который крепко сжимал портфель с документами Ремке. Монсеньор Бруццоне тоже был с нами. О'Флаэрти сказал нам за ранним завтраком, что он показал документы Монтини накануне вечером, и что мы были уверены в благоприятном слушании.
  
   Мы пересекли площадь Святого Петра, небо было густо-серого цвета, который соответствовал как влажным камням мостовой, так и униформе нашего эскорта. Пройдя между двумя охранниками у колоннад Бернини, мы вошли в Cortile di San Damaso, небольшой внутренний дворик Апостольского дворца, где швейцарская гвардия стояла по стойке смирно у входа в личные покои Папы. Мы пошли другим путем, войдя в Средневековый дворец под аркой как раз в тот момент, когда тяжелые капли дождя начали падать на землю.
  
   О'Флаэрти привел нас в комнату, которая была буйством красок по сравнению с унылым днем снаружи. Оно было огромным, вероятно, сорок на шестьдесят футов. Пол был из белого мрамора с папским гербом, инкрустированным золотом. Стены были оклеены желтыми и белыми обоями, украшенными декоративной лепниной с ангелами, спрятанными по углам. Диваны и стулья были расставлены с трех сторон, все обтянуто каким-то витиеватым ситцем с желтыми цветами и виноградными лозами. Это выглядело как видение того, к чему мог бы стремиться шикарный бордель у нас на родине, за исключением епископа Златко, который стоял с кислым лицом, глядя куда угодно, но не в нашу сторону.
  
   Мы сидели лицом к пустому столу. Дверь открылась, вошел худощавый мужчина лет сорока и в одиночестве сел в центре. Его волосы поредели, а глаза были прикрыты густыми бровями, лоб сморщился от беспокойства.
  
   "Я думаю, будет проще всего, если мы все будем совещаться по-английски", - сказал он, говоря медленно, но четко. "Я монсеньор Джованни Монтини, министр по обычным делам Государственного секретариата. Я попросил доброго епископа Крунослава Златко позаботиться о нас. Епископ, я понимаю, что вы подали жалобу на наших посетителей, но теперь она отозвана. Это верно?" Монтини кивнул в нашу сторону, но его глаза были прикованы к Златко.
  
   "Да, монсеньор", - сказал Златко, поднимаясь со стула. Должно быть, его раздражала необходимость подчиняться простому монсеньору. Но в Римской курии монсеньор мог прислушиваться к мнению папы, пока дюжина епископов прохлаждалась в коридоре дворца. "Я беспокоился за безопасность Его Святейшества и наш нейтральный статус. Но я несколько раз беседовал с этими двумя молодыми людьми, и я верю, что их намерения благородны. Я бы посоветовал только соблюдать осторожность с их стороны ". Другими словами, мы заключили сделку, и у него было кое-что, что гарантировало бы мое молчание.
  
   "Очень хорошо, епископ Златко. Спасибо. Не позволяй мне отвлекать тебя от твоих обязанностей". Златко выглядел ошеломленным увольнением, но быстро оправился. Проходя мимо меня, он встретился со мной взглядом и слегка кивнул в сторону двери. Мы встречались снаружи.
  
   "Джентльмены, у меня печальные новости", - сказал Монтини после того, как за Златко закрылась дверь. "Я только что говорил с Его Святейшеством. Он сильно обеспокоен деятельностью Банды Коха. Они вторглись в экстерриториальную собственность Святого Павла за стенами. Они захватили более шестидесяти беженцев, евреев, антифашистов - всех, у кого не было документов".
  
   "Это ужасно", - сказал О'Флаэрти с ноткой воинственности в голосе. Он глубоко вздохнул и попытался успокоиться. "Что Святой Отец собирается с этим делать?"
  
   "Он считает, что это может быть первым шагом в захвате Ватикана Германией", - сказал Монтини. У него было страдальческое выражение лица, которое говорило о том, что он считал это неправильным, даже глупым. "До нас дошли слухи о плане СС вторгнуться в Ватикан и передать Папу Римского под защиту нацистов. В Германии, конечно. Его Святейшество считает, что действия против нашей собственности могут стать первым шагом в осуществлении этого плана." Монтини вздохнул, не глядя ему в глаза.
  
   "О чем ты нам не договариваешь?" - Спросил Бруццоне.
  
   Монтини сложил руки на столе, словно в молитве. Затем он заговорил, так тихо, что мне пришлось напрячься, чтобы расслышать его. "Чтобы не давать немцам повода для вторжения, Его Святейшество распорядился выдворить всех гостей из владений Ватикана за пределами этих стен. Это должно быть сделано немедленно".
  
   "Это возмутительно!" О'Флаэрти рявкнул, вставая. "Я в это не верю". Бруззоне потянул его обратно на диван в цветочек, где он и сел, стиснув зубы от гнева, готового вырваться из него. Он произвел на меня впечатление священника, которому приходилось по-настоящему трудиться над послушанием.
  
   "Что ты будешь делать?" - Спросил Бруццоне.
  
   "Мне удалось отговорить Папскую комиссию от того, чтобы делать это своей работой. Если бы я этого не сделал, это была бы официальная встреча с присутствующими кардиналами, а не собрание верных друзей. И их желанные гости".
  
   Я почувствовал, как О'Флаэрти выдохнул. "Тогда ты собираешься пустить в дело разводной ключ", - сказал он.
  
   Монтини махнул рукой и пожал плечами, соглашаясь с точкой зрения, даже если он не понимал, какое отношение обезьяна имеет к гаечному ключу. "Вы помните, когда комиссия приказала швейцарской гвардии не пускать заключенных союзников на площадь?"
  
   "Да", - сказал О'Флаэрти. "Приказ так и не был приведен в исполнение".
  
   "И как только Его Святейшество проигнорировал приказ - свой или комиссии, - он остается проигнорированным. Так что предоставь это мне. Никто не будет изгнан. Но это означает, что сейчас трудное время просить Папу заниматься шпионажем ".
  
   "Еще раз, Джованни", - сказал О'Флаэрти. "Он сделал это в 1940 году. Теперь мы знаем гораздо больше о том, что происходит в этих лагерях. Это делает это еще более важным ".
  
   "Да, я согласен. Но в 1940 году в Риме не было немецких дивизий. СС не управляли Италией".
  
   "Сэр, могу я сказать?" Я наполовину привстал со стула. Я не был уверен в своем статусе здесь, но решил, что мне нечего терять.
  
   "Да", - сказал Монтини, улыбаясь. "Мистер Бойл, не так ли?"
  
   "Да, сэр. Я понимаю, насколько это деликатный вопрос, и что выбор времени важен ". Я сделала глубокий вдох, заставляя себя притормозить и собраться с мыслями. "Но помните, то, о чем просит полковник Ремке, - это просто подтверждение того, что вы получили документ о планируемом перевороте. Он назвал вас по имени, монсеньор. Не Папа римский".
  
   "Верно", - сказал Монтини. "Но как сотрудник Секретариата, я говорю от имени Папы Римского. Все было бы иначе, если бы этот полковник попросил монсеньора О'Флаэрти подписать такое письмо. Он мог бы сделать это без последствий. Удовлетворит ли это полковника?"
  
   "Нет. Он довольно ясно высказался о тебе, учитывая твое положение здесь."
  
   "Монсеньор?" Каз встал и подошел к Монтини.
  
   "Пожалуйста, не стесняйтесь говорить, барон Казимеж".
  
   "Вы также видели протокол Освенцима?"
  
   "У меня есть. Мы слышали много сообщений, но это первая подробная документация. В это невозможно поверить. Шокирующе".
  
   "Да, монсеньор. Согласие на получение этого отчета не было бы шпионажем, не так ли?"
  
   "Нет. Мы часто получаем сообщения из других частей оккупированной Европы. Почему?"
  
   "Он на что-то наткнулся, Джованни", - сказал О'Флаэрти, хлопнув Каза по спине, отчего тот едва не пошатнулся. "Послушай парня, это могло бы спасти трех человек от немцев без всякого риска".
  
   "Продолжай", - сказал Монтини.
  
   "Вы могли бы дать нам письмо, подтверждающее получение протокола Освенцима. Такой опытный дипломат, как вы, мог бы также вставить формулировку, которая была бы понятна осведомленному читателю, относящемуся к другому, отдельному документу ".
  
   "Это сработает?" - Спросил Монтини. "Освободит ли это сестру Юстину и остальных?"
  
   "Это лучше, чем ничего, монсеньор", - сказал я. "Если вы абсолютно не можете подтвердить информацию о заговоре, по крайней мере, сделайте это. Это даст нам шанс".
  
   "Я согласен", - сказал Бруззоне. "Это может сработать, и вы сможете подписать такое письмо, не опасаясь инцидентов. Вы подготовили письма для Его Святейшества именно по этому вопросу, отвечая на сообщения епископов из Польши ".
  
   "Возможно", - сказал Монтини. Он поднялся со своего места и подошел к О'Флаэрти и Бруззоне. Все притворство официальной встречи исчезло. Трое мужчин прижались друг к другу, разговаривая по-итальянски. Они были легко знакомы, их места в иерархии Ватикана сейчас менее важны, чем их общие узы друзей и заговорщиков.
  
   "Ты действительно думаешь, что это может сработать?" Каз прошептал мне.
  
   "Так должно быть", - сказал я. "Это было острое мышление. Это добросовестное усилие с нашей стороны, которое должно чего-то стоить. Я все же думаю, не следовало ли нам сильнее надавить на Монтини ".
  
   "Если папа нервничает из-за захвата Ватикана немцами, я сомневаюсь, что он стал бы подписывать какой-либо документ, который связал бы его с союзниками и антинацистскими заговорщиками".
  
   "Джентльмены", - сказал монсеньор Монтини. "Я верю, что смогу составить письмо так, как ты предлагаешь. Я поработаю над этим сегодня. Тем временем монсеньор Бруззоне доставит оба документа сэру Д'Арси. Я полагаю, он может переправить их в Швейцарию ".
  
   "Я сделал копии прошлой ночью", - сказал О'Флаэрти. "Мы сохраним их для того, когда придет время. У меня есть священник, работающий над переводом Протокола Освенцима на английский. Я дам тебе копию, Билли, когда это будет сделано ".
  
   "Пока это должно храниться в секрете", - сказал Монтини нам с Казом. "Я безоговорочно доверяю монсеньорам. Мы много раз работали вместе во время этой войны, чтобы помочь несчастным среди нас. Они оба хорошие люди, как и ты, я уверен. Могу ли я доверять твоему молчанию?"
  
   "Да", - сказал я. "Но я должен буду доложить об этом своему начальству, как только эта миссия будет завершена".
  
   "Конечно", - сказал Монтини. "Вы добились прогресса в своем расследовании?"
  
   "У нас есть", - сказал я. "Как только мы вернемся с Дианой - сестрой Юстиной - я ожидаю, что мы будем очень близки к поиску убийцы".
  
   "Превосходно", - сказал Монтини. "Мы были очень опечалены потерей монсеньора Корригана. Работа, которую мы выполняем, не лишена опасности ".
  
   "Как скоро ты сможешь подготовить письмо?" Я надеялся, что он скажет в течение часа. Все, о чем я мог думать, это о том, как Диана пересекла ту белую черту.
  
   "Не раньше, чем позже сегодня. У меня есть другие неотложные дела, требующие внимания. Пусть монсеньор Бруццоне доставит вас в мой кабинет в Папском дворце в три часа. "Вот и все, на что я возлагаю большие надежды. Тогда еще один день.
  
   "Отличная работа, ребята", - сказал О'Флаэрти после того, как Монтини ушел от нас. "Это должно сработать. Монсеньор Бруццоне доставит вам письмо сегодня днем. Я должен покинуть тебя сейчас. У нас небольшой кризис в одном из наших домов ".
  
   "В Риме?" Я спросил. "Ремке предупреждал тебя о гестапо, помнишь?"
  
   "И я рад, что он это сделал, мальчик. Вот почему я буду замаскирован, чтобы моя собственная мать не узнала меня ".
  
   "Будь осторожен, Хью", - сказал Бруццоне, когда мы выходили из комнаты. "Твой рост не скроешь".
  
   "Не беспокойся обо мне. Увидимся со всеми вами сегодня вечером. Удачи".
  
   "Я немедленно передам документы сэру Д'Арси", - сказал Бруззоне, когда мы вышли на улицу. "Я встречу тебя в Немецком колледже до трех часов, чтобы отвести во дворец".
  
   Мы стояли под аркой во внутреннем дворе, наблюдая, как два монсеньора разбегаются в разные стороны, подняв воротники своих пальто от холодного дождя. Что-то из того, что было сказано в модной желтой комнате, было не так, как надо. Может быть, я слишком много думал о Диане и отвлекся. Или, может быть, было сказано что-то важное. Или не сказал. Я огляделся в поисках Златко, но не увидел его. Крытая арка защищала от дождя, но не от пронизывающего холода. Может быть, он струсил, любого рода, и ушел в дом.
  
   "Билли, есть причина, по которой ты не упомянул о своей встрече в полдень с Ремке?"
  
   "Нет причин для этого", - сказал я. "О'Флаэрти знает об этом. У Монтини все равно не было достаточно времени, чтобы подготовить письмо ".
  
   "Тебя что-то беспокоит? Там все прошло довольно хорошо. Ты должен быть рад".
  
   "Я должен. Почему это не так?"
  
   "Волнуйся", - сказал Каз.
  
   "Разве не это делает всех нас трусами?"
  
   "Нет. Это совесть, как говорит Гамлет ".
  
   Я огляделся в поисках Златко, и мне показалось, что я мельком видел его, когда мы направлялись в хоспис Санта-Марта. Но епископов в черном и фиолетовом здесь было пруд пруди, и я полагал, что он рано или поздно придет со своим списком информаторов.
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
  
  
   Ремке показал мне южный вход на Пьяцца Навона. Итак, я изучил свою карту и нашел маршрут к северному входу. Я надел дополнительные слои одежды - шарф, шляпу, перчатки - любезно предоставленные Нини. Недоверие, которого у меня и так было достаточно. Дождь превратился во влажный туман, который казался еще холоднее, чем предыдущие ливни, и я, засунув руки в карманы, тащился вдоль Тибра, проверяя, есть ли у меня пропуск от Ремке, находящийся неподалеку, вместе с моими удостоверениями личности из Ватикана.
  
   Я прошел под нависающим замком Святого Ангела и огромным Залом Правосудия, построенным из такого количества тяжелого белого камня, что, по словам Нини, в нем образовалась воронка и он почти рухнул в реку Тибр. Она и Каз так усердно старались быть беспечными друг с другом, что я был уверен, что они оба по уши влюблены. Хорошо для Каза. Он страдал больше, чем большинство, потерял больше, чем большинство, и меньше других заботился о жизни. Принцесса и барон. Это звучало как счастливый конец, но в наши дни их было чертовски мало, и я беспокоился о своих собственных шансах на такой конец.
  
   У Каза не было пропуска на выход из тюрьмы, а у Коха была его фотография, поэтому он остался, чтобы поискать Златко. Если бы все прошло гладко, я бы вернулся через час, и у нас были бы некоторые кусочки головоломки на месте. Конечно, если бы на кону был гладкий, я бы не выходил в такую погоду. Подставив голову ветру, я перешел мост и свернул на Виа Агонале, которая вела к северному концу площади. Нептун стоял в фонтане со своим трезубцем, как часовой, его взгляд был прикован к обелиску, куда я направлялся.
  
   Я обогнул левую сторону площади, смешавшись с пешеходами, которые прогуливались между несколькими открытыми ресторанами и магазинами; в основном немецкие офицеры направлялись на ранний обед, с несколькими гражданскими в кожаных куртках, брошенными для пущей убедительности. Любой из них мог следить за мной. Или просто голоден. Я сделал полный круг по площади и не заметил Ремке. Я вернулся к Фонтану Четырех рек с его египетским обелиском, трофеем с другой войны.
  
   Каз сказал мне, что четыре реки обозначали степень папской власти в те дни, когда царство Божье было в такой же степени земным, как и небесным. Каждая река была представлена законом. Дунай, Рио-де-ла-Плата, Ганг и Нил. Каз объяснил, что фигура, изображающая Нил, была натянута на лицо, чтобы символизировать, что исток этой реки неизвестен. Парень был в таком же неведении, как и я, так что это показалось мне подходящим местом для ожидания.
  
   "Следуйте за мной, лейтенант Бойл", - прошептал мне голос. Это был не Ремке, но у меня не было возможности возразить. Он направился на юг от площади, свернув на узкую боковую улочку, которая вела к неприметному ресторану "Пиккола Кукканья". Стены были знакомого ржаво-красного цвета, а из переулка доносился запах гниющего мусора. Не одна из лучших достопримечательностей Рима, но в стороне от дороги и сухо. Хороший выбор.
  
   Мой сопровождающий открыл дверь, и аромат теплой еды с кухни сделал этот выбор еще лучше. Ремке сидел за угловым столиком в одиночестве, с единственным бокалом красного вина в руке.
  
   "Какие у тебя новости? Не беспокойся о том, чтобы говорить по-английски, ресторан в нашем распоряжении ". Пока он говорил, его люди задернули шторы и погасили большую часть света. "Все эти офицеры преданы мне и нашему делу, так что вы можете говорить свободно".
  
   "Я получу письмо от Монтини сегодня днем. Я встретился с ним этим утром, и он согласился написать это."Когда вам нужно убедительно солгать, правда может быть удобной. Я взглянул на людей Ремке, которые одобрительно кивнули мне. Приятно получить вотум доверия от врага.
  
   "Ты уверен? Ты получишь это завтра?"
  
   "Я могу сделать это для тебя позже сегодня. Почему бы нам не поменяться местами сегодня днем?"
  
   "Невозможно. Позже мне нужно проинформировать генералов, и все они любят поговорить и выпить. Пустая трата времени, но необходимая. Завтра будет достаточно скоро. Твои друзья будут рядом со мной. Если ты освободишь их, они будут освобождены ".
  
   Я не спрашивал об альтернативе. "Я сделаю. Ты нашел Северино Росси?"
  
   "Да". Ремке подал знак принести мне бокал вина. Я воспринял это как плохой знак.
  
   "Мне не нужно пить, полковник. Мне нужен Росси. Он жив?"
  
   Ремке выглядел смущенным, и я подумал, был ли он из тех, кто считает, что должен выполнить обещание, каким бы трудным оно ни было. Он все больше и больше напоминал мне моего собственного полковника Хардинга.
  
   "Да, он жив. Но вытащить его будет трудно ". Ремке сказал, что отдаст мне Росси, если я выполню свою часть сделки. Для него это означало "все включено". Если бы Росси был мертв, он бы не потерял ни минуты сна. Но не выполнение обещания, которое не давало бы ему спать по ночам. "Когда тюремщики в Реджина Коэли не получили никаких дальнейших инструкций от Солетто, они не знали, что делать. Вчера, когда вы столкнулись с Кохом в тюрьме, он был там для заключенных. Они отдали ему Росси".
  
   "Заключенные для пыток".
  
   "Да. Он делает это как для извлечения информации, так и ради удовольствия, которое это ему доставляет ".
  
   Я сделал большой глоток вина. "Передаст ли он его ватиканской жандармерии?"
  
   "Кох посмеялся бы над ними. Их юрисдикция ничего для него не значит. Он явно безумен, хотя мне говорили, что он предан своей жене и детям, а также своей любовнице ".
  
   "Передал бы он его абверу?" Я посмотрела Ремке в глаза, побуждая его сделать тот шаг, который я предлагала. Теперь у нас была связь, связь, основанная на новой лояльности в меняющемся мире, где враги были друзьями, а друзьям нельзя было доверять.
  
   "Возможно, вопрос в том, мог ли абвер забрать его у Коха? Отдавать не в его природе".
  
   "Полковник, я уважаю то, что вы делаете против Гитлера. Но мой рассказ полковнику Хардингу будет звучать намного лучше, если вы примете активное участие в спасении еврея из лап этого сумасшедшего фашистского полицейского. Это помогло бы мне продать весь пакет, особенно если бы я был свидетелем ".
  
   "Продать посылку? Ты говоришь как уфимский продюсер. Это не сценарий фильма, лейтенант. Если мы пойдем за Росси и заберем тебя, это может стоить тебе жизни ".
  
   "Я должен идти. Я знаю, как он выглядит".
  
   "Хорошо, мой американский друг. Мы уйдем. Но ты должен одеться соответственно роли. Чтобы мы могли продать этот пакет Коху ". Затем он рассмеялся, и я не мог решить, было ли у него здоровое чувство юмора или желание умереть. Он выкрикнул что-то по-немецки, и его люди собрались вокруг.
  
   Следующее, что я помню, я менялся одеждой с капитаном вермахта, который был примерно моего роста. Среди Ремке и его группы из четырех человек было много нервного смеха и шуток. Пятеро, считая меня. Это был тот вид подшучивания, который вы услышали бы в любом подразделении перед операцией, особенно если один из парней был в нижнем белье и менялся одеждой с фальшивым священником. Это была бочка смеха.
  
   "Вы знакомы с "Вальтером"?" Спросил меня Ремке, когда я натягивал кожаный ремень и кобуру. Ботинки были в обтяжку, а рукава немного длинноваты, но в остальном я выглядел как любой хорошо одетый фриц.
  
   "Вальтер Р38"?" Я сказал. "Конечно. Ты направляешь ствол на плохого парня, верно?"
  
   "Не забудь нажать на курок", - сказал священник в новом облачении. Даже Ремке рассмеялся.
  
   "Хорошо", - сказал Ремке, когда мы были готовы. "Дитер поведет машину, а Карл останется с ним в машине, на случай, если кто-нибудь задастся вопросом, почему священник ездит на немецкой штабной машине. Ганс, ты стоишь на страже у двери и прикрываешь наш выход. Лейтенант Бойл и я войдем с Бернардом. Бойл с нами, чтобы опознать Северино Росси. Мы действуем очень серьезно, очень сердито, но не на Коха и его людей. Они наши коллеги, и именно некомпетентные дураки из Regina Coeli заслуживают нашего гнева. Понял?"
  
   Головы кивнули. Это был хороший подход. Умный.
  
   "Лейтенант Бойл", - сказал Ремке. "Кох обосновался в небольшом отеле Pensione Jaccarino, недалеко от отеля Excelsior. Помните, мы здесь ради одного человека. Скорее всего, вы увидите других в большой нужде. Ты должен игнорировать их ".
  
   "Хорошо, но зовите меня Билли, полковник. У всех бывает."
  
   "Что ж, значит, я должен, Билли. Отель маленький, с узкими коридорами и множеством комнат. Не отделяйся от нас и, очевидно, не разговаривай. Люди Банда Кох - худшие из худших. Гестапо называет их Специальной полицейской командой, но все это означает, что они являются самыми жестокими из фашистской полиции, гестапо и СС вместе взятых".
  
   "Так что, если возникнут проблемы?"
  
   "Стреляй на поражение, Билли", - сказал Дитер. "Мир станет лучшим местом".
  
   Мы набились в штабную машину, Ремке объяснил, что его люди пешком вернутся в Эксельсиор, если мы вытащим Северино. Это означает, что он, вероятно, был бы не в той форме, чтобы сидеть прямо. Мы снова проехали по Виа Венето, на этот раз повернув направо после Эксельсиора и остановившись на Виа Романья, перед скромным трехэтажным отелем. Дождь прекратился, но воздух был холоднее, и тротуар покрывали скользкие участки льда. Бернард, Ремке и я поднялись по ступенькам, и полковник попробовал открыть дверь. Заперт. Он колотил по ней, крича на итальянском. Ганс ходил взад и вперед по тротуару, проверяя переулок, подавая сигнал "все чисто".
  
   Наконец дверь открылась. В дверях стоял коренастый парень, невысокий, но крепкий. Рукава его рубашки были закатаны, подтяжки свисали с талии. На его лбу выступили капельки пота. Он оглядел Ремке и выпустил в него залп итальянского. Ремке поднял руки, качая головой, вероятно, говоря парню, что он все неправильно понял, что в этой путанице виноваты идиоты из тюрьмы.
  
   Этого было достаточно, чтобы завести нас внутрь. Коренастый парень поманил нас в комнату, которая, вероятно, когда-то была гостиной для гостей. На полу валялись газеты, на боку валялась пустая бутылка из-под шнапса. В соседней комнате, дальше по темному коридору, громко играл патефон, какая-то опера. Он сложил руки рупором, чтобы перекричать музыку, очевидно, призывая своего начальника или, по крайней мере, другого немца разобраться с этим офицером.
  
   "Un momento", - сказал он. Пока все так хорошо. Послышались тяжелые шаги, когда скрежет иглы по винилу возвестил об окончании музыки. Но парящий оперный голос, казалось, продолжал звучать, ужасно фальшивя и без аккомпанемента. Это был крик. Пронзительный вопль на грани безумия, нарастающий крик, который прерывался только для отчаянного вдоха, прежде чем начаться снова, взбираясь по чешуе невероятной боли.
  
   "Баста!" - крикнул коренастый парень, указывая на кого-то в комнате, приказывая ему остановиться. Высокий, худой мужчина с запавшими темными глазами и двухдневной щетиной неторопливо вышел из комнаты, держа в руке окровавленные плоскогубцы. На нем был кожаный фартук, испачканный как свежей, так и засохшей кровью. Крики уменьшились до воплей и всхлипываний, опера в антракте.
  
   "Siamo qui per il prigioniero che si chiama Severino Rossi," Remke said. "Koch e qui?"
  
   Двое итальянцев покачали головами. Нет, Коха там не было. Они немного поспорили друг с другом, а затем невысокий парень, казалось, победил. Он указал наверх и поманил нас следовать за собой. Мы прошли мимо комнаты, где высокий парень вернулся к своей работе. На нем фигура была привязана к стулу, его лицо было неузнаваемым. Четыре пальца на его левой руке были сломаны, плоскогубцы сделали свое дело. Ты приберегаешь большой палец напоследок. Если бы это был Росси, у меня не было бы шанса узнать его. Опера боли началась снова, громче и настойчивее. Я чувствовал, как колотится мое сердце, когда я пытался контролировать себя и вести себя так, как будто это был просто еще один рабочий день.
  
   Комната наверху была переоборудована в офис. Мужчина сидел за столом. Он был одет в гражданскую одежду, к тому же прекрасно сшитую. Белая рубашка с серебряными запонками, синий шелковый галстук, темно-серый шерстяной костюм. Большие фотографии занимали одну сторону стола, в основном фотографии в личках, некоторые из толпы на улице. Он рылся в стопке папок, авторучка застыла над блокнотом. Следов крови видно не было, но чернила вытекли из его ручки, цепочка синих пятен просочилась на промокашку.
  
   "Был воллен Си?" - спросил он, не поднимая глаз. Его темные волосы были зачесаны назад, и до нас донесся запах надушенной помады. Я взглянул на фотографии и увидел Каза, его лицо было перевернуто, но ясно как день. И моя собственная кружка на заднем плане.
  
   "Was ist ihr Name?" - Резко потребовал Ремке.
  
   "Hauptsturmfuhrer Becher. Und Sie?"
  
   "Oberst Remke von dem Abwehr." Тон Ремке ясно давал понять, что как полковник он превосходил по званию эсэсовца Бехера в штатском.
  
   "Der Gefangene Severino Rossi," Remke said. "Schnell."
  
   Они начали спорить, поэтому я изобразил скуку и вышел из комнаты, сцепив руки за спиной и стуча каблуками ботинок по полу, как высокомерный ариец. Я заглянул в комнаты, ведущие от главного коридора. В одном из них женщина лежала на голом матрасе, ее руки были прикованы наручниками к железной раме. У нее был синяк под одним глазом и выражение безнадежности в обоих. В соседней комнате не было даже кровати, только смятое одеяло, на котором свернулся калачиком монах, молитвенно сложив руки. Возможно, его схватили во время недавнего налета Коха на собственность Ватикана. Ни один из них не встретился со мной взглядом, что меня вполне устраивало.
  
   В третьей комнате двое мужчин лежали в противоположных углах, как бойцы между раундами. Их лица были окровавлены, а глаза у обоих заплыли от свежих побоев. Стены были забрызганы кровью, а ведро, наполовину наполненное водой, стояло у двери. Я задавался вопросом, чья это была работа - наводить порядок в этом месте.
  
   Из коридора я слышал громкие голоса, но в них не было той грани опасности для них. Они были огорчены, но не буйствовали. Это звучало как шумиха из-за бумажной волокиты в участке.
  
   Я вошел в комнату и толкнул одного из мужчин ботинком. Он не двигался. Я присел на корточки, чтобы рассмотреть поближе, но ничего не смог разглядеть в его лице. Хотя его прическа была неправильной. Короткий и темно-каштановый, а не черный и кудрявый. Я встал, и в этот момент он упал на бок, его голова ударилась об пол с тревожным звуком. Он был мертв.
  
   Я схватил ведро и облил другого парня водой. Он пошевелился, скорчив при этом гримасу. Хотя его волосы были перепачканы засохшей кровью, я мог сказать, что они были такими же, как у Росси. В лице я не был так уверен, но он был худым и изможденным, как Росси выглядел на фотографии. Шаги и бормотание направлялись в мою сторону, поэтому я отступил назад, когда Ремке и другой немец вошли в комнату. Гражданский, или полицейский, или кем бы он ни был, сверился с планшетом. Он не обращал внимания на мертвое тело, поэтому я решил, что он получил от него то, что хотел.
  
   "Росси", - сказал он, указывая на кучу в углу, которая начала стонать при упоминании этого имени.
  
   "Данке", - сказала Ремке, быстро щелкнув каблуками, очень по-прусски. Он щелкнул пальцами и указал на Росси. Мы с Бернардом подхватили его под мышки и направились к лестнице, не слишком торопясь, но и не осматриваясь. Когда мы спустились вниз, громкость оперы уменьшилась. Итальянец стоял в дверях камеры пыток, вытирая руки о полотенце.
  
   "E morto", - сказал он, пожимая плечами. Думаю, нет причин не наслаждаться музыкой.
  
   Ремке прошел вперед и открыл дверь. Мы тащили Росси за собой, его ноги подпрыгивали на каждой ступеньке. Он закричал, и это, в свою очередь, причинило ему боль. Он ахнул, и я поняла, что он мог видеть сквозь эти черные глаза, потому что там был Пьетро Кох, в черном кожаном плаще и всем таком, который смотрел на нас с тротуара. Двое мужчин в одинаковых одеждах стояли позади него, засунув руки глубоко в карманы и не сводя с нас глаз.
  
   "Ho bisogno di questo prigioniero per l'inchiesta", - сказал Ремке, когда Карл открыл заднюю дверь BMW. Карл стоял, держась одной рукой за открытую дверь, а другую положив на кобуру. Привязка уже была отменена, на случай, если Кох не купился на объяснение, которое было что-то о том, что заключенный нужен для допроса. Бехер появился на пороге, глядя на нас сверху вниз, пистолет в его руке свободно висел на боку.
  
   "Colonnello Remke, si?" Сказал Кох, его взгляд метнулся к дверям пансиона, затем обратно к группе вокруг машины. Его слова вылетали с придыханием, его щеки были розовыми, как у школьника.
  
   "Si", - сказала Ремке, снова щелкнув каблуками.
  
   Кох обошел машину, его взгляд остановился на Дитере, на котором было мое пальто, наглухо застегнутое, чтобы прикрыть белый воротничок. Мы с Ремке забрались внутрь, я на заднем сиденье с Росси, пытаясь удержать его в вертикальном положении. Карл и Бернард перешли улицу, заняв позиции за припаркованной машиной. Кох посмотрел в окно, его пристальный взгляд был направлен на меня, и я кивнул, как бы говоря спасибо за то, что одолжил полумертвого заключенного. Темные глаза-бусинки Коха не отрывались от моих, пока он не расплылся в улыбке и не кивнул в ответ. Он встал, хлопнул по капоту машины и направился в здание.
  
   Дитер включил передачу и подождал, пока проедет грузовик. Машина замедлила ход, и я тихо выругался, когда Росси навалился на меня. Его дыхание было неровным и хриплым, когда он что-то бормотал по-французски. Я взглянул на Коха и Бехера, которые наблюдали за нами из дверного проема пансиона, и увидел, как их глаза метнулись к тротуару.
  
   Это был Златко. На нем был распахнутый плащ, его пурпурный епископский пояс ярко выделялся на фоне черной сутаны. Он кричал Коху, его рука обвиняюще тянулась в нашу сторону. Я смог разобрать только одно слово, но этого было достаточно.
  
   "Americano!"
  
   Бехер поднял свой пистолет, и моя рука потянулась к "Вальтеру", но Дитер выскочил на дорогу, обогнув грохочущий грузовик, из-за чего мотоцикл занесло на тротуар. На улице раздались пистолетные выстрелы, и я увидел, как Кох и Бехер нырнули в укрытие, когда Карл и Бернард выстрелили в их сторону, прежде чем исчезнуть на узкой улочке.
  
   "Похоже, епископ Златко нашел нового спонсора", - сказал Ремке.
  
   "Мы должны были застрелить его и Коха", - сказал я.
  
   "Это было бы неразумно", - сказал Ремке, наблюдая за мной с переднего сиденья. "Убийство Коха привело бы к тому, что гестапо и фашистская полиция перевернули бы город вверх дном. Это усложнило бы ситуацию для нас обоих ".
  
   "Да", - сказал я, держась за Росси. "Хотя я не думаю, что ты человек, который идет по жизни, выбирая самый мудрый путь".
  
   "О, это я", - сказала Ремке с резким смехом. "Но, возможно, мудрость пришла ко мне слишком поздно".
  
   "Я уверен, что немного бы не помешало", - сказал я. "У меня была сделка со Златко, но, похоже, он обманул меня".
  
   "Должно быть, он последовал за тобой", - сказал Ремке. "Или, по крайней мере, он видел, как вы покидали Ватикан, и пришел сообщить Коху".
  
   "Это означает для тебя неприятности", - сказал я.
  
   "Для тебя, Билли, будет больше, чем просто неприятности, если нас остановят до того, как мы достигнем границы Ватикана. Что касается Коха и его банды, то они часто оказываются втянутыми в конфликты с вермахтом и даже обычной итальянской полицией ", - сказал Ремке, пока Дитер спокойно вел машину в потоке военных машин, каждые несколько секунд поглядывая в зеркало заднего вида. "Бернард и Карл стреляли высоко, просто чтобы заставить их укрыться, чтобы мы могли уйти. Если будет подана жалоба, это будет считаться ошибочной идентификацией. Но Кох не из тех, кто работает по официальным каналам. Засада больше в его стиле, поэтому мы должны быть осторожны ".
  
   "Мы должны изменить место встречи", - сказал Дитер. "На случай, если Златко действительно наблюдал это сегодня".
  
   "Да", - согласился Ремке. "Мы встретимся в Тринита деи Монти, церкви у подножия Испанской лестницы. Ты знаешь площадь Испании?"
  
   "Я видел это на карте. Я буду там ".
  
   "Какова была ваша договоренность со Златко?" Спросила Ремке, когда Дитер несся по одной узкой, извилистой улочке за другой, держась подальше от главных магистралей.
  
   "Информация в обмен на то, что я сделаю все возможное, чтобы удержать его в Риме. Я не думаю, что он большой поклонник русских, и ему за многое придется ответить в Хорватии ".
  
   "Как и все мы", - сказал Ремке, отворачиваясь и глядя прямо перед собой.
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
  
  
   "Еще кое-что, полковник Ремке", - сказал я, когда штабная машина проехала вдоль южной стороны колоннады Бернини, направляясь ко входу, ближайшему к немецкому колледжу. "Мне нужно знать..."
  
   "Остановите свое движение вперед", - сказал Ремке своему водителю, указывая на конец колоннады. "Ты, мой американский друг, не в том положении, чтобы просить о дальнейших одолжениях. Я сделал это, потому что сказал, что сделаю, в качестве жеста доброй воли. Но ничего больше, пока ты не выполнишь свою часть сделки ".
  
   "Я сделаю", - сказал я с большим пылом, чем чувствовал. "И когда я это сделаю, если вам случайно известно имя кого-нибудь в Ватикане, кто был информатором гестапо в Генуе, я был бы не прочь услышать это имя".
  
   "Генуя?" Сказал Ремке. "Почему Генуя?"
  
   Я знал, что поймал его на крючок. Я никогда не встречал офицера разведки, который мог бы удержаться от того, чтобы не задавать вопросы. "Потому что там с Северино Росси случилось что-то очень плохое", - сказал я. "Что-то, что заставило его отправиться в Рим без документов, удостоверяющих личность, и оставило его на ступенях базилики с убитым монсеньором Корриганом у его ног".
  
   "Генуя, вы говорите? Там большой поток беженцев. Прибывает из Франции или Югославии, или пытается попасть в Швейцарию. Возможно, мы сможем что-то найти, но ты узнаешь об этом только тогда, когда полностью выполнишь свою задачу. Теперь оставьте ремень и пистолет на сиденье и возьмите с собой месье Росси, если он еще жив. Поторопись".
  
   "Я был бы признателен за возвращение моей формы", - сказал Дитер, когда мы переносили бессознательное тело Северино Росси через линию. Ремке перехватил любопытствующих немецких охранников и прогнал их. Двое швейцарских гвардейцев в серой форме приблизились с винтовками наизготовку, с подозрением глядя на окровавленное тело, с которым немцы обращались грубо. "Когда это удобно, конечно".
  
   "Конечно", - сказала я, чувствуя, как его ботинки сжимают мои пальцы. Я огляделся в поисках знакомого лица и быстро заметил Каза и Нини, которые смотрели на нас из тени колоннады. Я увидел, как расширились глаза Каза, когда он сначала узнал меня, а затем увидел останки человека, которого мы с Дитером поддерживали. Он и Нини подбежали к нам, разговаривая с охранниками, когда те проходили мимо них. Официально беженцам должно было быть отказано. Но, как и большинство швейцарских гвардейцев, эти двое сочувствовали монсеньору О'Флаэрти и отступили назад, настороженно поглядывая на Ремке, когда он прислонился к капоту машины в одном большом шаге от белого бордюра.
  
   "Это Росси?" - Спросил Каз, беря одну руку и перекидывая ее через плечо. Он обратил внимание на мою одежду на Дитере и форму, которую я носил, и коротко кивнул Дитеру.
  
   "Да", - сказал я. "Мы должны были забрать его из Банда Кох".
  
   "Мы"? - Спросил Каз, когда Нини пощупала пульс Росси.
  
   "Это долгая история, барон", - сказал Ремке, повысив голос на другом конце провода. "Твой друг не лишен мужества. Я надеюсь, что завтра это не потребуется в таком количестве ".
  
   "Полдень", - сказал я. "Они все трое, и их имена, полковник".
  
   "В моей армии лейтенанты не отдают приказов полковникам", - сказал Ремке.
  
   "И все же ты забираешь их у австрийского капрала", - сказал Каз. После того, что немцы сделали с его семьей после вторжения в Польшу, он не испытывал особой любви ни к одному немцу, даже к тому, у кого пистолет был направлен в голову Гитлеру.
  
   "Да, барон. Но, возможно, ненадолго. Любые требования лейтенанта будут рассмотрены только после того, как его обязательства будут выполнены, - сказал Ремке, его глаза были жесткими и прищуренными. "Выдержка мало что значит, если я буду разочарован в этом. Тогда до завтра". Он поклонился в сторону Нини и проигнорировал меня, что было хорошо, поскольку я была уверена, что плохо скрывала свое беспокойство.
  
   "Мы должны отвезти его в Санта-Марту", - сказала Нини. "У монахинь там небольшая клиника. Ему нужна помощь, у него очень слабый пульс".
  
   "Хорошо, но не в клинике, там слишком людно. Нам нужно безопасное место, чтобы спрятать его, " сказал я.
  
   "Прятать людей - это то, что мы делаем", - сказала Нини. "Я попрошу Хью..."
  
   "Нет", - сказал я, когда мы неуклюже несли Росси через Ворота Колоколов. "Даже монсеньор О'Флаэрти не должен знать, где он. Куда мы можем его привести?"
  
   "Боже мой, неужели ты не доверяешь даже ему?" Спросила Нини.
  
   "Это для того, чтобы защитить эту бедную душу", - успокаивающе сказал Каз. "Чем меньше людей знают, где он, тем в большей безопасности он будет".
  
   "Тогда все в порядке. Мы отведем его к боковому входу, и он сможет занять мою комнату. Сестры знают, как хранить секреты ".
  
   Мы обогнули Немецкий колледж и, держась в тени, пересекли небольшую площадь, ведущую к Санта-Марте. Нини достала связку ключей и отперла боковую дверь. Росси начал стонать, когда мы несли его вверх по узкой лестнице так осторожно, как только могли.
  
   "Кто мог сделать такое?" Сказала Нини, как только мы уложили Росси на ее кровать. У нее была маленькая гостиная и отдельная спальня. По-спартански, но роскошно по стандартам Ватикана. Она начала стирать засохшую кровь с лица Росси влажной тряпкой и велела Казу принести сестру Сесилию и ее аптечку.
  
   "Не волнуйся, Билли", - сказала Нини после ухода Каза. "Сестра Сесилия - опытная медсестра и довольно сдержанная. Я только надеюсь, что этот мальчик может быть исцелен. Говорят, это он убил монсеньора Корригана, не так ли?"
  
   "Это то, что сказал Солетто, но я бы не стал в это особо верить".
  
   "Потому что он тоже был убит?"
  
   "Да. Я думаю, что убийца заплатил Солетто, чтобы скрыть это, а затем стал слишком жадным ".
  
   "Сколько бы вам пришлось заплатить полицейскому, чтобы скрыть убийство?" Спросила Нини.
  
   "Очевидно, больше, чем Солетто", - сказал я.
  
   Росси поморщился, когда Нини промокнула его опухшие глаза, что было хорошим знаком. Ты должен был быть живым и в сознании, чтобы чувствовать боль.
  
   "Я почти уверен, что речь шла об алмазах, но я не знаю, в каком количестве. Впрочем, хорошего качества." Мы с Казом до сих пор хранили все в тайне об алмазе, который нашли в комнате Корриган, но казалось безопасным рассказать Нини.
  
   "Это странно", - сказала Нини, прижимая влажную салфетку к губам Росси.
  
   "Почему?"
  
   "То, что ты сказал о хорошем качестве. Около месяца назад для матери-настоятельницы был оставлен конверт. В нем были три бриллианта".
  
   "Отличного качества?" Это было довольно неожиданно; возможно, нам с Казом следовало рассказать Нини об алмазе раньше. Знать это было бы полезно.
  
   "Да, и это было то, что было замечательным. Как вы знаете, алмазы - полезная валюта для беженцев. Мы видели некоторых, но обычно маленьких и ущербных. Ювелир сказал мне, что это превосходные экземпляры ".
  
   "Ты понятия не имеешь, откуда они взялись?"
  
   "Совсем никакой. Мы были просто рады, что смогли купить еду на то, что получили для них. Довольно много еды, а также немного взяток".
  
   "Это вроде как ни для кого не секрет, что в Санта-Марте скрываются евреи и беженцы, не так ли?"
  
   "Это хороший способ выразить это", - сказала Нини. "Я всегда думал, что бриллианты принадлежали человеку, у которого были деньги и документы, удостоверяющие личность, но, возможно, сам он был евреем и хотел помочь, не раскрывая, кто он такой".
  
   "Бриллианты принадлежали ему", - сказал я, указывая на Росси.
  
   "О нет", - сказала Нини. "Так вот к чему все это? Простая жадность?"
  
   "Я не знаю", - сказал я, и я не знал. Люди все время убивали из-за жадности. Но если мотивом здесь была жадность, зачем отдавать небольшое состояние в бриллиантах? Жадный человек не расстался бы с прекрасными драгоценностями, чтобы помочь беженцам. Нет, не жадный человек, или, по крайней мере, не человек, жадный до наживы.
  
   Сестра Сесилия ворвалась в комнату, развеваясь в стально-синем одеянии, с аптечкой в руке. Она взяла на себя ответственность, послав Нини за добавкой воды и выгнав нас с Казом из комнаты.
  
   "Кажется, ты сменила портного", - сказал Каз, наливая нам обоим по бокалу вина с бокового столика в гостиной Нини.
  
   Я сидел в мягком кресле лицом к широкому окну с великолепным видом на купол собора Святого Петра. Было странно, как это место вращалось вокруг базилики - физически, духовно и эстетически. Несмотря на это, ее аура величия и безмятежности мало повлияла на окружающую ее человеческую драму. Издевалась ли она над нами, над нашими конфликтами и борьбой? Будет ли это здесь через тысячу лет, когда эта война будет забыта? Я не знал. Все, что я знал, это то, что у меня болят ноги.
  
   "Это принадлежит Дитеру. Один из людей Ремке, " сказал я, с некоторым усилием стаскивая ботинки. "У него маленькие ножки".
  
   "Я предполагаю, что ему не просто понравился твой священнический наряд", - сказал Каз, садясь на диван напротив.
  
   "Нет". Я сделал изрядный глоток вина и расстегнул воротник моей -Дитеровской -туники. "Ремке выяснил, что Пьетро Кох и его банда похитили Северино Росси у Реджины Коэли только для того, чтобы помучить его".
  
   "Нини рассказывала мне истории", - сказал Каз. "Кох был вынужден переехать в свое нынешнее местоположение из своего предыдущего отеля после того, как соседи пожаловались на какофонию криков днем и ночью".
  
   "Да. У них была опера, включенная на полную мощность на фонографе, чтобы заглушить звуки пыток. В любом случае, Ремке согласился забрать Росси у них, поскольку он сказал мне, что забрал бы его, если бы тот был еще жив ".
  
   "Интересно", - сказал Каз. "Похоже, человек своего слова".
  
   "Это может сработать против нас, если ему не понравится письмо, которое мы ему передадим. Мы можем не вернуть Диану и остальных."
  
   "Возможно", - сказал Каз. "Но почему форма?"
  
   "Я видел фотографию Росси, так что я был единственным, кто мог его узнать. Мы понятия не имели, во что ввяжемся, так что, казалось, будет лучше, если я пойду с ними ".
  
   "Они выдали Росси?"
  
   "Да, Ремке скормил им реплику о том, что он нужен для допроса, и о том, что в тюрьме произошла путаница. Типичная бюрократия, и они купились на это. Но это не самая важная новость. Я знаю, куда исчез Златко".
  
   "Скажи мне где, и я скажу тебе почему", - сказал Каз, поднося бокал с вином к губам.
  
   "Хорошо. Он появился в пансионе Джаккарино, как раз когда мы уезжали. Это тоже не было совпадением. Он указал Коху на меня как на американца, и было произведено несколько беспорядочных выстрелов, чтобы прикрыть наше бегство. Итак, почему он был там?"
  
   "Потому что кардинал Боэтто из Генуи прибыл с отчетом о деятельности епископа Златко в Хорватии. Ряд свидетелей помещают его в концентрационный лагерь, которым руководит францисканский монах. Кроме того, его настоятель, архиепископ Иван Сарич, забрал ряд еврейских владений для церкви и личного пользования, в том числе одно имущество, которое он передал Златко. Боэтто хочет, чтобы Златко был лишен епископства, что поставило бы в неловкое положение многих в Ватикане, которые не обратили внимания на поддержку духовенством усташей в Хорватии ".
  
   "Звучит так, будто все выстроились против Златко", - сказал я.
  
   "Да. Поскольку он здесь, он является удобным громоотводом для праведного негодования. Новость дошла до Златко, и один из швейцарских гвардейцев видел, как он пересекал границу ".
  
   "Ремке сказал, что немецкая разведка не оценила то, чем их кормил Златко, но что Кох может взять его на себя. Возможно, это единственное место, куда Златко осталось отправиться, если он не хочет столкнуться с музыкой здесь или вернуться в Хорватию, когда сюда нагрянут Советы ".
  
   "Мне жаль этого человека, если Банда Кох - его последнее прибежище. Но он уже доказал им свою ценность, предупредив их о твоем присутствии сегодня. Покидать Ватикан завтра может быть слишком опасно, Билли."
  
   "Мы сменили место встречи на церковь на вершине Испанской лестницы. Я надену гражданскую одежду. Нет смысла снова становиться священником".
  
   "Или немец", - сказал Каз.
  
   "Трудно поверить, что мы объединились с офицером немецкой разведки против итальянского фашиста и хорватского епископа".
  
   "Ватикан не совсем такой, каким я его себе представлял", - сказал Каз. "Я не религиозный человек, и то, что случилось с моим двоюродным братом, изменило мой взгляд на церковную иерархию. Но здесь много как добра, так и зла. В Польше нацисты казнили священников вместе со всеми остальными, кого они зарезали. В Хорватии именно священники руководят бойней, и церковь мало что делает, чтобы остановить это. И все же многие здесь рискуют своими жизнями, чтобы спасти других. Это приводит в замешательство, не так ли?"
  
   "Только если ты ожидаешь откровения", - сказала я, глядя на базилику. "Мне легче смотреть ниже. Только потому, что люди носят модные одежды, они не обязательно ведут себя прилично. Важно то, кем они были до того, как надели мантии ".
  
   "Я думаю, что мантии действительно имеют значение, Билли. Как только они надеты, это становится местом абсолютов. Никаких оттенков серого, только сверкающий небесный купол или спуск в ад. От О'Флаэрти до Златко, все они действуют во имя Бога, не так ли? Я не знаю, почему я удивлен; возможно, у меня было больше веры, чем я думал ".
  
   "И теперь ты разочарован?"
  
   "Это действительно заставляет меня желать более простых времен".
  
   "За грядущие более простые времена", - сказал я, поднимая свой бокал и допивая остатки вина, задаваясь вопросом, когда могут наступить эти времена. Каз допил свой напиток, и мы тихо сидели, лучи заходящего солнца собирались вокруг купола, заливая базилику чистым светом.
  
   "Как вы думаете, Ремке удастся осуществить заговор против Гитлера?" Даже здесь, наедине, Каз понизил голос до шепота.
  
   "Если это можно сделать, то для этого нужен такой человек, как Ремке. Он не будет тем, кто нажмет на курок, но, похоже, он из тех, кто способен привести все в движение ".
  
   "Говоря о нем, мы должны получить письмо от Монтини. После того, как я найду тебе новую одежду ".
  
   Я подошел к окну, когда Каз ушел, чтобы найти для меня новую одежду. Небо стало темно-красным, купол теперь был темным на фоне угасающего света. Росси закричал из соседней комнаты. Я надеялся, что мои молитвы о завтрашнем дне действительно что-то значат, и что я не совершаю греха, думая, что это не так.
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
  
  
   Я был одет в красивый синий костюм, немного лоснящийся на коленях и локтях, но он был впору. Я тоже был не прочь сменить канцелярский воротничок на темно-синий галстук в горошек. Каз тоже сбросил свою сутану, поскольку все в Ватикане, казалось, знали, кто мы на самом деле.
  
   Монсеньор Бруццоне сидел за своим столом и, казалось, не был огорчен тем, что оставил бумаги. "Я полагаю, вы слышали о епископе Златко", - сказал он, выводя нас из Средневекового дворца. "Он покинул Святой престол".
  
   "Всего на шаг впереди кардинала Боэтто", - сказал я.
  
   "Похоже на то. Его архиепископ и архиепископ Боэтто - заклятые враги. Поскольку епископ Златко находится рядом, он знал, что навлечет на себя гнев, предназначенный архиепископу саричу ".
  
   "Не без причины", - сказал Каз, когда мы приблизились ко входу в Апостольский дворец.
  
   "Нет, конечно, нет", - сказал Бруззоне, останавливаясь посреди двора. Было холодно, и нигде не было видно ни единого огонька. "Я просто имел в виду, что епископ увидел почерк на стене и действовал, чтобы спасти себя. Или, возможно, он и есть убийца, которого вы ищете, и вы думали, что близки к его поимке. Вы добились какого-нибудь прогресса, который мог бы его напугать?"
  
   "Нет, ничего", - сказал я. "Как только дело с этим письмом будет улажено, нам, возможно, будет что расследовать".
  
   "Ах да, это более важно, не так ли? Пойдем, я отведу тебя наверх." Бруззоне указал на верхний этаж погруженного в темноту дворца. Над нами последние остатки света отбрасывают чернильное сияние на небо. Я вздрогнул и последовал за ней.
  
   "Alois, come stanno sua moglie ed i bambini? Franco, come stai?"
  
   Бруццоне поболтал с Алоисом и Франко, на которых поверх серой полевой формы были накидки. Я услышал, как были названы наши имена и Монтини, затем двери открылись, и охранники дружелюбно кивнули нам.
  
   "Вы и монсеньор О'Флаэрти, оба, кажется, хорошо знаете всю швейцарскую гвардию", - сказал я.
  
   "Конечно, мы знаем. В нашем бизнесе выгодно дружить с теми, кто стоит на страже у ворот, да? Я узнал их еще ближе, когда заболел их капеллан, и я ненадолго взял на себя его обязанности. Они хорошие люди, многие из них готовы закрыть глаза, когда военнопленные или беженцы появляются на площади. Другие даже охотно оказывают свою помощь ".
  
   "Похоже, приказы сверху не всегда выполняются в точности", - сказал я, вспомнив, что Монтини сказал этим утром об игнорировании директивы папы Римского о выдворении беженцев из папских владений.
  
   "Но разве это не тот дух, о котором мы должны здесь беспокоиться?" Бруццоне подмигнул, и мы последовали за ним по мраморной лестнице на третий этаж. Он был прав, и я вспомнил, что Каз сказал о том, что это место абсолютов. Правда, между раем и адом было немного середины, но некоторым из этих парней удалось найти место в тени, чтобы рационализировать свои собственные действия. Пока это было в моих интересах, у меня не было с этим проблем. В конце концов, бостонский коп учится рационализации на коленях у своего папочки.
  
   "Монсеньор", - сказал Бруззоне, постучав в открытую дверь. Монтини выполнял двойную работу, работая днем папским секретарем. Его кабинет находился на границе личных жилых помещений папы Римского, которые тянулись за углом верхнего этажа. Единственное окно было закрыто плотными шторами, а тяжелые деревянные панели приглушали звук, из-за чего голос Бруццоне звучал кротко и испуганно.
  
   "Да, входите", - сказал Монтини, поднимаясь со стула. "Я полагаю, вы здесь из-за письма?"
  
   "Да, монсеньор", - сказал я.
  
   "Вы отказались от священства, вы оба?" Сказал Монтини с хитрой усмешкой. "Я в отчаянии от потери двух таких находчивых кандидатов в священники".
  
   "К настоящему времени большинство людей в этих стенах знают, что мы ненастоящие", - сказал я.
  
   "Правильно. Если бы молитва распространялась так же быстро, как сплетни, все святые на небесах не смогли бы за ней угнаться. Но будьте осторожны, когда будете пересекать границу, чтобы доставить это." Монтини протянул Казу толстый белый конверт. "Есть копия на английском, а также на немецком. Я думал, что первое может подразумевать передачу англичанам или американцам ".
  
   "Это умно, монсеньор", - сказал я. "Но что на самом деле говорится в письме?"
  
   "Адресовано полковнику Эриху Ремке, отель "Эксельсиор", Рим", - сказал Каз. Затем он прочитал.
  
   Как министр по обычным делам Государственного секретариата Ватикана, я подтверждаю получение документа, именуемого Освенцимским протоколом, наряду с другими документами, относящимися к конфликту, который сейчас охватывает мир.
  
   Святой Престол получил много сообщений о чудовищных зверствах, связанных с мирными жителями, которых пытают по причинам национальности или происхождения и которые обречены на меры по уничтожению. Когда солдаты обращают свое оружие против мирных жителей для осуществления этих мер, будь то с воздуха или на земле, такие действия больше не являются частью jus ad bellum, критериев справедливой войны, но должны называться убийством. Такие сообщения вызывают вопрос, как должен действовать благородный человек?
  
   Не должен ли он на руинах общественного порядка, который дал такое трагическое доказательство своей несостоятельности, собрать воедино сердца всех тех, кто великодушен и честен, в торжественной клятве не успокоиться, пока не будет сформирован огромный легион из тех горстей людей, которые, стремясь вернуть общество к его центру тяжести, которым является сам закон Божий, предпримут справедливые действия?
  
   Человечество обязано дать эту клятву бесчисленным мертвецам, которые лежат похороненными на полях сражений: пожертвование их жизнями - это холокост, принесенный в жертву новому и лучшему социальному порядку. Человечество обязано этой клятве сотням тысяч людей, которые без какой-либо вины с их стороны, иногда только из-за своей национальности или расы, были обречены на смерть. Человечество обязано этой клятве потоку слез и горечи, накоплению печали и страданий, вызванных убийственными последствиями этого ужасного конфликта, и взыванию к Небесам с просьбой освободить мир от насилия и террора.
  
   "Это подписано монсеньором Монтини", - сказал Каз, протягивая мне письмо. Я покачал головой, и он положил его в конверт.
  
   "Рождественское послание?" - Спросил Бруццоне.
  
   "Да", - сказал Монтини. "Я взял слова, которые Его Святейшество использовал в своем рождественском послании миру в 1942 году. Поскольку он уже высказывал эти чувства, я не видел причин, по которым их нельзя было бы высказать еще раз".
  
   "Это слишком много слов", - сказал я. Мне казалось, что они были настолько запутанными и плотными, что потребовалась бы дюжина философов, чтобы расшифровать их. Может быть, в этом и была идея.
  
   "Это стиль письма, к которому призывает Святой Престол", - извиняющимся тоном сказал Бруццоне. "Богато, можно сказать".
  
   Непостижимый и неясный, я мог бы добавить, но не хотел показаться неблагодарным. Это было все, что у нас было, и я знал, что это все, что мог дать Монтини. "Благодарю вас, монсеньор Монтини. Я уверен, что Ремке это понравится, особенно та часть, которая касается оружия с воздуха. Он назвал это террористической бомбардировкой ".
  
   "Пожалуйста, помните, что, пока мы работаем над оказанием помощи тем, кто преследуется нацистским режимом, мы также молимся за всех тех гражданских лиц, чьи жизни были унесены в этой войне, однако их смерть была предрешена. Мы действительно нейтральны, независимо от того, насколько симпатичны мы можем быть таким порядочным людям, как вы ".
  
   "Спасибо", - сказал я, хотя не был уверен, за что именно я его благодарю. Малейший комплимент после осуждения нашей воздушной войны?
  
   "Я знаю, ты ожидал большего", - сказал Монтини. "Но есть пределы тому, что можно сделать без участия Его Святейшества. Или с его участием, как вы знаете, мы не можем рисковать нейтралитетом Святого Престола ".
  
   "Мужчины и женщины постоянно рискуют своими жизнями ради других", - сказал я. "Даже плотники".
  
   "Да пребудет с вами Божье благословение", - сказал Монтини, игнорируя мое замечание и отпуская нас, когда вернулся к своим бумагам.
  
   Бруццоне пригласил нас к себе в офис выпить, что прозвучало как лучшая идея дня. Мы устроились в креслах, не снимая пальто из-за холода в комнате, пока он наливал три бренди.
  
   "Салют", - сказал Бруззоне. Бренди обжигало мне живот, и я отказался от второго. Мне нужно было напрячь мозги, чтобы понять, как лучше всего воспроизвести это письмо.
  
   "Как вы думаете, что ваш полковник Ремке скажет о письме Монтини?" - Спросил Бруццоне.
  
   "Я не знаю. Он мог бы на это купиться, даже без прямой ссылки на переворот ".
  
   "Я не так уверен", - сказал Каз. "Из того, что вы мне рассказали, Ремке звучит как человек, который также имеет дело с абсолютами".
  
   "Assoluto?" - Спросил Бруццоне.
  
   "Билли и я говорили о том, как религия, особенно здесь, в Ватикане, заставляет людей видеть мир в абсолютных терминах. Рай и ад, между которыми почти ничего нет. Без обид, монсеньор, но, похоже, это происходит естественно для тех, кто твердо верит."
  
   "Да, я понимаю. Любой, кто сильно верит - в свержение тирана или в свою собственную религию, - такой человек должен верить абсолютно. Как могло быть иначе? Откуда еще могла бы взяться твоя сила?"
  
   "Проблема в том, что тираны - это абсолютные сторонники абсолютизма. Прекрасно верить в религию и церковь, но если все, что ты получаешь от этого, - это размытое письмо с использованием прошлогоднего рождественского поздравления, тогда я не могу сказать, что впечатлен могущественной властью Ватикана ".
  
   "Ты должен понимать, как здесь все устроено, мой друг". Бруззоне перегнулся через стол, как будто близость могла улучшить его логику. "Святой Престол не принадлежит к бренному миру. Церковь существует вне времени, вне нормальных пределов человеческого понимания. Его Святейшество - и да, его советники, такие как монсеньор Монтини, - они рассматривают проблему не с точки зрения месяцев или лет, а столетий. Подъем фашизма в Европе - это всего лишь один случай в истории. Тираны приходят и уходят. Они восстают, они убивают тысячи, сжигают монастыри, закрывают церкви, распространяют зло всех видов. Но они не длятся вечно. У них никогда не было. Слова ничего не могут сделать против них в краткосрочной перспективе, поэтому мы склоняемся перед штормовыми ветрами и ждем. Мы ждем, и у нас есть вера. Руководители Церкви строят планы на вечность. Что такое "Тысячелетний рейх" по сравнению с этим? Это не продлится десятилетие, и скоро исчезнет из Европы ".
  
   "Но что со всеми, кто умер, в то время как ты кланяешься ветру?" - Спросил Каз. "Все невинные мирные жители, о которых монсеньор Монтини так красноречиво писал?"
  
   "Вы просите нас решить эту проблему, временную проблему, в создании которой мы не принимали участия", - сказал Бруззоне с тяжелым вздохом. "Вы хотите, чтобы мы приняли чью-то сторону в этой борьбе и рискнули Его Святейшеством, Святым Престолом, сокровищами Церкви здесь, в Риме. Но мы не армия. Мы не Красный Крест или Лига Наций. Ты хочешь более сильного письма, чтобы спасти своих друзей. Это я понимаю. Но такое письмо, попавшее не в те руки, навлекло бы на нас гестапо. Здесь, где святой Петр построил свою церковь. Что хорошего это дало бы - отдать Его Святейшество в руки Гитлера?"
  
   "Ваши слова имеют смысл, монсеньор, но это слова, сказанные в безопасном месте, под боком хорошего бренди", - сказал Каз. "Там, в мире, за белой пограничной линией, все не так однозначно".
  
   "Не забывай, я тоже побывал в этом мире. Я знаю, каково это, когда за тобой охотятся. Не судите нас слишком строго, друзья мои. Наша работа - заботиться о душах и делать все, что в наших силах, пока мы здесь, на земле. Возможно, мы слабы и боязливы, возможно, мы совершаем ошибки, но это потому, что мы люди ".
  
   Бруццоне сложил руки перед собой. Пока его слова повисали в воздухе, я подвинула свой стакан к бутылке, и он наполнил его. Я был рад этому маленькому жесту.
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
  
  
   Я стоял в ногах кровати, желая, чтобы Северино Росси проснулся. Я был уверен, что он был ключом к раскрытию убийства. Он выглядел намного лучше, но я знала, что это потому, что его вымыли, уложили на чистые простыни, а его грязную одежду заменили белой пижамой. Его глаза все еще были закрыты, а синяки винного цвета украшали его щеки. На одной руке у него была шина, а на худой груди туго намотана повязка. Каждый вдох был затрудненным, каждый вздох неровным. Он выглядел так, словно подрался с Джо Луисом, а затем встал перед молоковозом.
  
   "Что ты думаешь?" Шепотом спросил Каз. Сестра Сесилия спала в кресле рядом с кроватью и во время нашего разговора приоткрыла один глаз.
  
   "Я думаю, мы не единственные, кто ждет, чтобы увидеть, очнется ли он", - сказал я, выводя Каза из комнаты.
  
   В гостиной Нини расставила тарелки с пастой и бокалы с вином. "Aglio e olio", - сказала она. Чеснок в оливковом масле. Это было настолько едко, что я подумал, что Северино может подняться и попросить миску.
  
   "Он вообще что-нибудь говорил?" Я спросил.
  
   "Он прошептал что-то по-французски", - сказала Нини. "Я не мог этого разобрать".
  
   "На случай, если кто-нибудь спросит, скажи, что он в коме. Вероятная черепно-мозговая травма".
  
   "Это вполне может быть правдой", - сказала Нини. "Сестра Сесилия говорит, что он был жестоко избит и, несомненно, получил сотрясение мозга. Он должен быть в больнице ".
  
   "Мы не смогли защитить его там", - сказал Каз.
  
   "Ты должен", - сказала Нини, ее рука сжалась в кулак. "Этот мальчик и так слишком много страдал".
  
   "Каз должен остаться здесь", - сказал я. "Если ты не против, Нини".
  
   "Конечно. Как ты думаешь, что может произойти?"
  
   "В том-то и дело, что мы не знаем. Убийцей может быть кто угодно, даже тот, кому мы все доверяем. Нини, тебе придется быть настороже против всех, " сказал я.
  
   "Возможно, сейчас самое подходящее время показать тебе это", - сказал Каз, вытаскивая из кармана куртки автоматический пистолет "Беретта". "Я взял это у того фашистского офицера на железнодорожной станции. Я не сказал тебе, потому что не хотел, чтобы ты волновался ".
  
   "У нас был приказ не проносить никакого огнестрельного оружия на нейтральную территорию", - объяснил я Нини. "Но я чертовски рад, что ты это сделал", - сказал я Казу. "И этого ты мне тогда не сказал. Тебе это может понадобиться, если убийца предпримет что-то против Северино ". Я потянулся за своим бокалом, и когда я положил руку на стол, я увидел, что она дрожит. Я уже несколько дней не думал о железнодорожной станции. Об убийстве итальянца. Необходимо, сказали мы друг другу в то время. Это было, но моя рука все еще дрожала при воспоминании об этом.
  
   "Тогда, возможно, тебе стоит соблазнить его", - сказала Нини, бросив взгляд на мои руки, который сказал мне, что она заметила. "Если мы скажем двум людям, что он бодрствовал и говорил, двести человек услышат это сообщение в течение часа".
  
   "Пока нет", - сказал я. "Я должен доставить письмо Ремке завтра. Я не знаю, как долго меня не будет. Но как только я вернусь, мы проговоримся, что Росси чудесным образом выздоровел ".
  
   Когда я вернусь завтра. С Дианой, Эйбом и Рино на буксире. Другого выхода не было, я ни о чем другом не мог думать, кроме как об их безопасности. Эйб и Рино были моей ответственностью. Диана была всем остальным. Я изо всех сил пытался сосредоточиться на Росси и придумать лучший способ использовать его в наших интересах. Когда все это было позади, я мог сосредоточиться на поиске убийцы Корригана. Было легко забыть приказы, которые привели меня сюда, будучи так далеко от начальства. Одно из преимуществ опасной работы: за твоим плечом не приглядывают старшие офицеры.
  
   "Ты должен взять это", - сказал Каз, протягивая "Беретту" через стол.
  
   "Я так и сделаю", - сказала я, протягивая его обратно ему. "Но ты оставь это сегодня вечером и оставайся здесь. Заблокируйте дверь и стреляйте в любого, кто попытается силой проникнуть внутрь ".
  
   Когда Каз потянулся, чтобы взять пистолет, дверь в комнату Нини открылась, и сутулая фигура в поношенном пальто уставилась на нас сверху вниз. Он был покрыт пылью от ботинок до бороды, и поверх одежды на нем был синий рабочий комбинезон. Каз выхватил "Беретту" и направил ее в живот незнакомца. "Чи э?" - потребовал он ответа, спрашивая личность мужчины.
  
   "Вы бы застрелили безобидного священника, барон?" Ирландский акцент был безошибочным.
  
   "Хью!" Воскликнула Нини. "Ты знаешь лучше, чем подкрадываться и пугать людей своей маскировкой. Однажды ты получишь пулю в себя ".
  
   "Простите меня, принцесса. Я думал, меня ждет теплый прием, но мне и в голову не приходило, что в нем будет задействована маленькая пушка. Я пойду умоюсь и вернусь измененным человеком, пока барон убирает пистолет." Говоря это, он выпрямился, увеличившись в росте на шесть дюймов. Нини покачала головой, как будто раздраженная выходками маленького мальчика, и я подумал, что, несмотря на всю опасность для себя и других, Хью О'Флаэрти все же удалось выжать из ситуации чувство удовольствия. Десять минут спустя он сидел с нами за столом, фальшивые бакенбарды исчезли, а остальное тело было довольно хорошо отряхнуто. Я кратко изложил ему события дня.
  
   "Ты можешь сохранить все в тайне о Росси? Знаешь, его присутствие здесь подвергает Нини опасности, " сказал он, делая глоток вина.
  
   "Каз останется здесь на ночь, чтобы охранять их обоих", - сказал я. "Мы вошли так, что нас не заметило слишком много людей, так что я надеюсь, это позволит выиграть немного времени".
  
   "Вы удовлетворены письмом от Монтини?"
  
   "Нет, но это лучшее, что он мог сделать. Будем держать пальцы скрещенными".
  
   "Знаете ли вы, " сказал О'Флаэрти, делая паузу, чтобы набить рот макаронами, " что скрещенные пальцы были знаком, который использовали ранние христиане, чтобы тайно идентифицировать друг друга? Создание креста, вы видите? Это хороший знак, но я добавлю пару молитв сегодня вечером за твой успех ".
  
   "Что вы делали сегодня, монсеньор, что вам понадобилась такая маскировка?" - Спросил Каз.
  
   "Проблемы в некоторых домах, где у нас спрятаны люди. Мне пришлось проехать через весь город. Рабочие - часть декораций на заднем плане в Риме. Это помогает мне слиться с толпой, а сутулость отчасти уменьшает мой рост ".
  
   "Что за неприятности на этот раз?" Спросила Нини.
  
   "Все личные проблемы, ничего хуже. Мужчине тяжело быть запертым дома и не иметь возможности говорить на том же языке. Был британский офицер, который был уверен, что семья, с которой он был, ненавидела его, поскольку они обедали отдельно. Подавала ему еду в потайной комнате на чердаке. Он испугался, что они собираются предать его. Оказалось, что они отдавали ему львиную долю своей еды. Если им доставалось одно яйцо, оно отправлялось ему, чтобы поддержать его силы ".
  
   "И они не хотели, чтобы он видел то немногое, что у них осталось", - сказала Нини.
  
   "Да. Я объяснил ему это, а потом все вокруг заплакали и затрясли руками. Я обещал прислать им больше еды. Затем на другую семью, где молодой сержант из Южной Африки уделял слишком много внимания жене хозяина дома. Должен сказать, я буду рад, когда союзники доберутся сюда и избавят нас от этих парней ".
  
   "Как ты передвигаешься? Ты, должно быть, изношал много обувной кожи, " сказал я.
  
   "С помощью невоспетых героев оккупации Рима", - сказал он. "Кондукторы троллейбуса. Хорошие ребята, каждый из них. Видите ли, раньше я проводил раннюю мессу в соборе Святого Петра. Это было перед рассветом, и я заканчивал как раз перед началом первой смены на тележках. Итак, я узнал их, а они меня. Теперь я могу поехать куда угодно на римском троллейбусе. Я подмигиваю водителю, и он видит сквозь мою маскировку, позволяет мне ездить бесплатно. Плюс они знают, где находятся все контрольно-пропускные пункты и проверки личности ".
  
   "Держу пари, они тоже могут заметить хвост", - сказал я.
  
   "У них нюх на полицейских, конечно. Хочешь завтра доехать на трамвае до Пьяцца Навона?"
  
   "Место встречи перенесено на Испанскую лестницу. Было бы неплохо узнать, следит ли кто-нибудь за мной отсюда. Златко, должно быть, уже все рассказал Коху о нас. Для него было бы большим плюсом подцепить меня, и он наверняка затевает кровную месть с Ремке ".
  
   "Все еще в полдень?" Тихо спросил О'Флаэрти.
  
   "Да. Но я хотел бы попасть туда пораньше и разведать окрестности. Кох мог следить за Ремке так же, как и за мной ".
  
   "Умный. Будем надеяться, что полковник Ремке так же осторожен и сам принимает меры предосторожности. Вы можете подождать в церкви Тринита деи Монти на верхней площадке лестницы, откуда вам будет хорошо видно все вокруг. Я зайду за тобой в семь часов на завтрак".
  
   "Замаскированная, конечно", - сказала Нини.
  
   "Чтобы быть уверенным. Только, которая из них должна быть? Из меня не получится очень красивой монахини, но это было сделано ".
  
   "Ты шутишь, да?" Я спросил.
  
   "У меня это не входит в привычку", - подмигнув, сказал О'Флаэрти, допивая вино одним глотком.
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
  
  
   У Каза был пистолет и девушка. У меня не было ни того, ни другого.
  
   Вместо этого я был один в затемненной комнате, желая спать, надеясь, что завтра я буду здесь, чтобы сказать то же самое. Я оставила Каза и Нини с Северино, который все еще не пошевелил и пальцем. Я подождала, пока не услышала, как они подтаскивают бюро к двери, затем прошлась по зданию, высматривая незваных гостей и привлекая раздраженные взгляды монахинь, которые все еще были на ногах. Оттуда я вышел на улицу, подняв воротник, чтобы защититься от холодного ночного воздуха. Я прошел в ризницу и держался в тени, разглядывая вход в Санта-Марту. Больше никого не было на свободе; никакой убийца не приглядывал за заведением.
  
   Я отказался от слежки и вернулся в немецкий колледж. Колокола пробили полночь, когда я лежал один, думая о том, что может произойти завтра на Испанской лестнице. Или не случится. Что, если я вернусь с пустыми руками? Что, если, что, если, что, если? Я снова услышал звон колоколов, один раз, затем дважды.
  
   Резкий стук в дверь разбудил меня. Был дневной свет, и Хью О'Флаэрти приветствовал меня в необычном наряде. Если бы он не заговорил, я, возможно, не узнала бы, что это был он.
  
   "Одевайся, Билли", - сказал он, едва сдерживая ухмылку. "Мне нужно доставить письма". Он был одет в синюю форму почтальона и кепку, в комплекте с кожаной сумкой, набитой почтой. Густые усы довершали маскировку. Он бросил мне шляпу, серую фетровую шляпу с короткими полями. Это хорошо подошло и помогло затенить мое лицо.
  
   Я последовал за ним в трапезную. Его сумка, казалось, придавала его телу сутулость, скрывая несколько дюймов его роста. Монахини подали нам кофе и хлеб, только что из печи, и монахини не удивились такому наряду.
  
   "У раннего подъема есть одно преимущество", - сказал О'Флаэрти, запихивая в рот кусок теплого хлеба. "Я тоже был на мессе. Приятно начать день с чистого листа, ты так не думаешь?"
  
   "Это лучше, чем день, когда у меня впереди", - согласился я, когда мы отправились в Санта-Марту. "Ты, должно быть, у кого-то поднял брови на мессе в этом наряде".
  
   "Никто не завидует почтальону, которому он поклоняется", - сказал он. "И люди здесь привыкли видеть меня во всех видах одежды, как вы могли заметить. Монсеньор Бруццоне сам пошутил со мной по поводу наряда монахини только этим утром. Это была не выдумка, Билли, но я расскажу тебе все об этом сегодня вечером, когда, я надеюсь, у нас будет праздник ".
  
   "Празднование. Да, " сказал я, стараясь не думать об этом, поскольку это означало думать об альтернативе. Когда я впервые услышал, что Диану похитили, нас разделяли сотни миль и вражеская армия. Я никогда не думал, что подойду к ней так близко и смогу освободить ее. Я не мог вынести мысли о неудаче сейчас. Что бы подумала обо мне Диана, подумал я, если бы я оставил ее в цепях, чтобы ее отвезли в нацистскую Германию? Что бы я подумал о себе, размышлял я, пока мы шли в комнату Нини. Мы объявили о себе, и Каз отодвинул мебель, чтобы мы могли войти.
  
   "У вас здесь настоящая крепость", - сказал О'Флаэрти. "Какие-нибудь изменения в вашем госте?"
  
   "Я смогла дать ему несколько глотков бульона ранее", - сказала Нини. "Сестра Сесилия пошла на кухню и сказала, что я плохо себя чувствую, и принесла еду наверх. Никто не подозревает, что Северино здесь, я уверен ".
  
   "Это верно", - сказал Каз. "Всю ночь было тихо".
  
   "Хорошо, хорошо", - сказал О'Флаэрти. "Что ж, собирай свое вооружение, Билли, и поехали. Сегодня утром я отправил свою молитву святому Гавриилу, так что я сделал все, что мог ".
  
   "Почему Святой Гавриил?"
  
   "Он святой покровитель почтальонов, так и есть! Давай, подбодрись, мой мальчик. Все будет хорошо, вот увидишь. Но если что-то пойдет не так, я буду рядом. Офисы пропаганды Фиде находятся на площади Испании, которая представляет собой площадь у подножия ступеней. Это территория Ватикана, так что, если вам нужно убежище, отправляйтесь туда. Следуйте за мной, когда я сойду с троллейбуса, и я укажу на это ".
  
   "Спасибо за вашу помощь, монсеньор. И твои молитвы, " сказал я.
  
   "Мы, ирландцы, должны держаться вместе, не так ли? А теперь давай уйдем. Чем скорее, тем лучше".
  
   "Хотел бы я пойти с тобой", - сказал Каз, вручая мне "Беретту".
  
   "Я тоже", - сказал я, убирая оружие в карман. "Держись крепче, хорошо?"
  
   "Мы будем ждать", - сказал Каз. "Для всех вас".
  
   Мы ушли через Порта Анжелика, недалеко от казарм швейцарской гвардии, избежав большинства немецких охранников. О'Флаэрти вошел первым, склонился над своей сумкой, сортируя почту. Я следовал за ним в нескольких шагах, засунув руки в карманы, ссутулив плечи от холода, пытаясь выглядеть как еще один итальянец, отправившийся по делам или возвращающийся с мессы. Главное было не оглядываться по сторонам, не выдавать нервозности, которую я испытывал, одним взглядом слишком часто бросая на скучающих охранников вермахта или секретную полицию в штатском, маячившую в нескольких ярдах позади них.
  
   О'Флаэрти был хорошим актером. Он был убедительным почтальоном, с доставкой за каждым углом. Покрутившись по нескольким боковым улочкам и убедившись, что за нами нет слежки, мы вышли на главную улицу, Виа Кола ди Риенцо. Движение было небольшим, в основном военные. По дороге прогрохотал троллейбус, и я встал в очередь на остановке, О'Флаэрти прямо за мной. Рука на моем плече, подмигивание кондуктору, и мы были на борту.
  
   Мы дважды меняли тележки. Исходя из того, что я знал о Риме из карты, которую я изучал, мы ехали долгим обходным путем, через Тибр, а затем к Квиринальскому дворцу, где Муссолини и король Италии обычно заправляли делами. Теперь Дуче был на севере, под каблуком у Германии, а король был на юге, под большим пальцем союзников. Оба были пережитками истории, жалкими шутками, которые история сыграла с этой бедной, прекрасной нацией.
  
   Троллейбус катился под гору по Виа Систина, набирая скорость. Прозвенел звонок, призывающий к остановке, и О'Флаэрти жестом пригласил меня следовать за ним. На улице несколько магазинов были открыты, но лишь наполовину. Нет покупателей, не так много еды на продажу. У булочной была очередь, а в витрине одного ювелирного магазина было так много часов, что я решил, что голодные покупатели, должно быть, продали их за хлеб. Я держал О'Флаэрти в поле зрения, что, учитывая длину его шага, требовало некоторых усилий. Когда улица вывела на небольшую площадь, он остановился у основания обелиска в центре площади, поправляя ремень на своей почтовой сумке. Я остановился и вытянул шею, любуясь Девой Марией, стоящей на вершине колонны.
  
   "Здание справа от вас", - сказал он низким голосом. "Видишь желто-белый флаг? Это пропаганда Фиде. Где мы планируем нашу миссионерскую работу, хотя в наши дни этого очень мало ".
  
   "Понял", - прошептал я.
  
   "Следуйте по площади в другом направлении. Ты будешь у подножия Испанской лестницы. Церковь находится наверху, справа от вас. Иди, ищи Диа и т-адх орт".
  
   "Я пожелаю вам того же, монсеньор, но я бы сказал, что Бог уже послал вам свою удачу".
  
   Он оставил меня смотреть на Деву Марию, пытаясь вспомнить пару молитв. Я сориентировался: Пропаганда Фиде вышла на площадь в южном конце, охраняемую Мэри на ее колонне. Три этажа высотой, бежевая штукатурка. Я знал, где я был.
  
   Многие окна по пути были плотно закрыты ставнями. Эта зима немецкой оккупации не способствовала развитию туристического бизнеса. Я прогуливался по площади, которая расширялась по мере того, как я приближался к фонтану. Справа от меня поднималась испанская лестница, но я старался не таращиться. У меня было больше двух часов до встречи, и я был здесь, чтобы наблюдать за признаками подставы, а не осматривать достопримечательности.
  
   Группа немецких солдат, очевидно, в отпуске, судя по их мягким матерчатым кепкам и фотоаппаратам, висящим у них на шеях, болтали и курили сигареты, бросая окурки в пустой фонтан. С северного конца площади я услышал отдаленный топот марширующих сапог. Несколько гражданских на площади разошлись в разных направлениях, и я понял намек. Я срезал путь по Виа делла Кроче и сделал длинный крюк, чтобы вернуться на площадь как раз вовремя, чтобы увидеть, как с площади покидает строй из десяти немецких солдат. Я догадался, что сержанты одинаковы в каждой армии, и какой-то фриц почувствовал необходимость в бесполезной утренней зарядке.
  
   Я направлялся в сторону Испанской лестницы, поэтому поднялся по ней, остановившись на полпути, как будто мне нужно было перевести дыхание. Притворяться было нетрудно. Там было чертовски много ступенек. Подо мной я увидел почтальона, но это был не О'Флаэрти. Наверху пара рабочих в синих комбинезонах мыли ступени, таская мусорные баки и по ходу дела выливая в них мусор.
  
   Я сделал еще несколько медленных шагов и обернулся. Трудно было не восхититься видом. Собор Святого Петра возвышался над крышами, кресты и шпили церквей поменьше усеивали пейзаж. Утренние облака рассеивались, и на город падали лучи солнечного света, отражаясь в окнах и придавая зданиям мягкое золотистое сияние. Дул сильный ветер, поэтому я подняла воротник и натянула фетровую шляпу, радуясь, что у меня есть веская причина скрыть свои черты. Трудно узнать парня, если у тебя есть только фотография или ты видел его всего один раз, вдвойне трудно, если ты не можешь разглядеть его лицо целиком.
  
   Я прошел мимо церкви, не оглядываясь, пытаясь выглядеть римлянином, опаздывающим на утреннюю встречу. Рядом с церковью был отель "Хасслер", и меня привлекло звучащее по-немецки название. Нет лучшего места для Ремке, чтобы спрятать своих людей и, возможно, пленников, чем в соседнем отеле. Конечно, то же самое произошло и с гестапо. Это место могло бы кишеть ими.
  
   Я толкнул полированную латунную дверь и почувствовал желанное тепло вестибюля. Мраморные полы и колонны простирались по всей длине здания. По обе стороны стояли плюшевые кресла и кушетки из красного бархата для тех, кто хотел видеть и быть замеченным. Я выбрал стул в углу, откуда открывался вид на улицу и вестибюль. Я взял газету и пролистал ее. Итальянец приводил в замешательство, но фотографий Муссолини и Гитлера было предостаточно. Я притворился, что читаю, обводя взглядом вестибюль и окно в поисках чего-нибудь необычного.
  
   Вереница монахов брела по улице, вероятно, направляясь к церкви. Немецкий генерал вермахта направился к лифту под руку с красивой темноволосой женщиной. Двое помощников схватили стулья на другой стороне вестибюля и закурили сигареты. Не нужно было быть детективом, чтобы это выяснить. Дворники прокладывали себе путь мимо моего окна, их метлы выметали мусор из сточных канав. Они смотрели прямо вниз, а не из стороны в сторону, что означало, что они были сосредоточены на своей работе. Одно это вызвало у меня подозрения. Подметать улицы звучало как скучная работа. Почему эти парни были так сосредоточены? Переигрываешь?
  
   Я уже собирался встать и осмотреть подметальные машины повнимательнее, когда с улицы вошли двое здоровенных головорезов в фирменных черных кожаных плащах гестапо. Я снова принесла свою газету, чтобы почитать, не желая, чтобы они думали, что я ухожу из-за них. Они тяжело опустились на два ближайших стула, на лацканах их пиджаков виднелись значки нацистской партии. Они не разговаривали, но презрительно смотрели на любого, кто встречался с ними взглядом. Я изучал фотографии итальянских войск, сражающихся с немцами в Анцио, и такие слова, как "Виттория", создавали впечатление, что храбрые фашисты вот-вот столкнут союзников в море. Наконец-то победа.
  
   Может быть, так оно и было. Какое-то время я был вне пределов досягаемости, а ситуация на плацдарме Анцио никогда не была хорошей. Это было всего в тридцати или около того милях отсюда, и когда я украдкой взглянул на гестаповцев и других офицеров, бездельничающих в вестибюле, я задался вопросом, слышали ли они когда-нибудь выстрелы, когда ветер дул в сторону Рима, и испугались за то, что их ожидало. Они были властителями Рима, но за столетия их было предостаточно. Эта мысль придала мне смелости, поэтому я отложила газету в сторону и встала, поправив свою фетровую шляпу под небрежным углом, и направилась к двери.
  
   Один из гестаповцев поднялся и указал на меня пальцем. "Darf ich Ihre Zeitung lesen?"
  
   Я остановился, почувствовав холодный пот на пояснице. Я не понимал его и понятия не имел, что делать. Я изо всех сил старался не произносить ни слова, поскольку все, что я скажу, выдаст меня.
  
   "Джорнале", - сказал другой, указывая на мою газету.
  
   "Si", - сказала я, счастливая, что смогла отделаться односложным ответом. Я улыбнулся и кивнул головой. "Да", - сказал я снова, решив, что еще один раз не повредит. В ответ я получил вежливое "Данке".
  
   Уходя, я чувствовал, что они провожают меня взглядами. Я опустил голову и пошел прочь от церкви, на случай, если они меня вычислили. Я повернул налево, чтобы свернуть с улицы, и оказался недалеко от отеля Excelsior. Немецкая штаб-квартира не была подходящим местом назначения, поэтому я изменил курс и наблюдал за дорогой из-за угла. Никакого гестапо. Это было либо хорошим знаком, либо они оцепили район.
  
   Я не торопился, разглядывая витрины магазинов и высматривая отражение хвоста. В Риме военного времени не было ничего необычного, кроме того, что сошло за городскую суету. Множество униформ и худых гражданских, притворяющихся, что жизнь идеальна. Я последовал ее примеру и спустился на площадь, готовый к очередной пробежке по Испанской лестнице.
  
   День был теплым, поэтому я расстегнул пальто и сдвинул шляпу на затылок. На этот раз я поднялся по ступенькам быстрее, проходя мимо тех же подметальных машин, которые видел раньше, хотя ступеньки, казалось, не нуждались в повторной уборке. Никто не обращал на меня особого внимания, насколько я мог судить. Перед церковью двое подметальщиков, которых я видел из отеля, возвращались в противоположном направлении, работая своими метлами и совками для мусора так, словно завтрашнего дня не было. Неудачный выбор слов, мрачно подумала я.
  
   Я поднялся по ступенькам ко входу в церковь. Эта небольшая прибавка высоты открыла мне необыкновенный вид на город. Может быть, когда мы возьмем Рим, подумал я, мы с Дианой могли бы приехать сюда и насладиться видами. Выпей в "Хасслере". Будьте лордами и леди Рима.
  
   Внутри церковь была длинной и узкой, с маленькими часовнями по обе стороны. Солнечный свет проникал сквозь высокие витражные окна, и шаги верующих и любопытствующих солдат эхом отражались от мраморного пола. Немцы фотографировали. Сгорбленные старухи в черных платьях стояли на коленях и молились. Полдюжины монахов, вероятно, та же группа, которую я видел ранее, сидели на передней скамье, склонив головы. Ни Ремке, ни гестапо, насколько я мог видеть.
  
   Я вышел и сделал еще один круг, спустившись по Виа Кондотти, осматривая достопримечательности, затем поднялся обратно, откуда мне были видны ступени. Я мог разглядеть тот же синий комбинезон среди полевых серых и темных пальто. Я мало что видел в городе, но не думаю, что за всю свою жизнь видел так много муниципальных служащих, которые так усердно работали. Не очень похоже на Бостон.
  
   Если бы это была подстава, они бы меня уже сделали. Так почему же меня не забрали? Потому что они хотели Ремке? Может быть, они понятия не имели обо мне, но знали, что Ремке будет здесь, на виду. Может быть. Может быть, я нервничал на службе.
  
   К черту все это, сказал я себе. Я пересек площадь, остановившись, чтобы рассмотреть товары нескольких уличных торговцев, которые установили столики у подножия ступеней. Подержанная одежда, книги, фарфоровые безделушки. Несколько картин. Никакой еды в поле зрения. Вероятно, это были семьи, которые распродавали свое имущество, надеясь обменять его на хлеб. Но немцы были единственными, у кого были деньги и еда, и какое им дело до обносков итальянца? Они могли урвать все, что хотели.
  
   Я снова поднялся по ступенькам, не обращая внимания на подметальщиков, не заботясь о том, почему они стирали ступеньки своими метлами. Я проверил свой внутренний карман, ощущение сложенных бумаг успокаивало. По крайней мере, у меня был шанс. Вероятно, больше, чем было у бедняг на площади, распродающих бабушкину посуду. Войдя в церковь, я позволил своему зрению привыкнуть к тусклому освещению и обошел периметр, восхищаясь произведениями искусства в каждой часовне и разглядывая других зевак и молящихся.
  
   Монахи ушли; нет, двое из них стояли возле исповедальни. Возможно, один из их приятелей был внутри и исповедовался в своих грехах. В любом случае, в какие неприятности может попасть монах? Мимо прошла пара монахинь, их четки позвякивали при движении. Я занял место на задней скамье, запахивая пальто. В церкви было холодно, и я вздрогнул. Мне оставалось идти около получаса. Я проверил буквы в сотый раз. Я проверил "Беретту", почувствовав рукоятку, вспомнив фашиста, которого я убил на железнодорожной станции. Я взглянул на исповедальню и решил не делать этого.
  
   Резкий стук каблуков прозвучал у меня за спиной. Шаги были решительными, не случайной прогулкой туриста. Я стоял, готовый к худшему.
  
   "Билли", - раздался шепот у меня за спиной. "Ты забыл мою форму. Не говоря уже об итальянских кожаных ботинках ручной работы. Теперь следуй за мной".
  
   Я стояла, ожидая, пока Дитер сделает несколько шагов вперед, поражаясь тому, каким хладнокровным и собранным он казался. В чем, вероятно, и был смысл быть хладнокровным и собранным. В церкви по-прежнему было тихо, несколько монахинь все еще молились, монахи на исповеди. Один из солдат с фотоаппаратом шагнул вперед Дитера и открыл дверь, примыкающую к главному входу. Он держал его для нас обоих, и я задался вопросом, сколько из экскурсантов на самом деле были людьми Ремке.
  
   Свет снаружи был ослепляющим после полумрака внутри, и я моргнул глазами, чтобы привыкнуть. Мы были на лестнице, ведущей к боковой двери церкви, с высокой балюстрадой, которая давала некоторое прикрытие. Ремке стоял спиной ко мне, обозревая площадь внизу.
  
   "Что у тебя есть для меня?" Его тон был резким, требовательным.
  
   "Письмо от Монтини", - сказал я, доставая из кармана пальто. Дитер вздрогнул, его рука потянулась к кобуре. Сила привычки, как я понял. Я медленно вытащил конверт, давая ему его увидеть. Я думала, что он улыбнется и извинится, но его рука осталась там, где была. Двигались только его глаза. Ремке схватил конверт и вскрыл его. Он читал, и ветерок трепал края страниц. Казалось, это заняло вечность. Я оглядел толпу, гадая, где может быть Диана.
  
   "Мне не понравилась внешность дворников", - сказал я. "Их слишком много".
  
   "Они наши", - сказал Дитер. "Мы наблюдали за тобой".
  
   "А как насчет двух гестаповцев в вестибюле отеля?"
  
   "Они наблюдают за генералом, у которого роман с женой турецкого дипломата. Решительно неарийски с его стороны".
  
   "Это", - сказал Ремке, его голос был мрачным, а рука дрожала. "Это все, что у тебя есть?"
  
   "Это дипломатический язык", - сказал я, пытаясь успокоить его. "Ты должен читать между строк".
  
   "Идиоты!" Ремке закричал. "Чего они ожидают от этой разбавленной чуши? Я передаю вам ценный документ о преступлениях нацистского режима, а ваши друзья в Ватикане не могут даже признать, что мы рискуем всем, чтобы свергнуть их? Это помои для посуды. Ничто. Я мог бы передать этот отчет в швейцарскую газету и извлечь из этого больше пользы ".
  
   "Это было лучшее, что мог сделать Монтини. Рейды Коха на объекты Ватикана в Риме заставили папу римского занервничать из-за вторжения на Святой Престол, поэтому он не хотел рисковать, привлекая к этому его внимание. Он думал, что половина заявления лучше, чем ничего ".
  
   "Сделал ли он это сейчас?" Ремке сунул бумаги в карман. "Что ж, у тебя будет тот же выбор. Ты доставил половину того, что я хотел, так что тебе решать, какую половину оплаты ты возьмешь на себя. Мисс Ситон, или итальянец и американец? Одна женщина или двое мужчин? Читай между строк этой сделки и посмотри, как тебе это понравится ".
  
   Ремке спустился по ступенькам, оставив меня прикованным к месту. Мне никогда не приходило в голову, что он разделил разницу, но в этом был какой-то извращенный смысл. Это было не более чем то, что мы сделали. Диана, сказал я себе. Возьми Диану. Но я не мог выдавить из себя ни слова. Рино и Эйб были моей ответственностью; я не мог оставить их позади. И, зная Диану, она бы не хотела, чтобы их судьба была на ее совести. Ей потребовалось достаточно времени, чтобы преодолеть чувство вины за то, что она выжила в Дюнкерке. Мне не нужно было снова взваливать на себя это бремя.
  
   Так что это было на моей совести. Я должен был оставить ее здесь или сесть на поезд до Германии, где бы Ремке ни намеревался держать ее в секрете. Я должен был рассчитывать на то, что он не передаст ее гестапо. Я не думал, что он это сделает, но я не хотел рисковать. У меня не было ничего, кроме блефа.
  
   "Отдай их все мне", - сказал я, следуя за Ремке к тротуару. "Или я сожгу ваши документы. Они никогда не доберутся до Лондона".
  
   "Тогда я не дам тебе ничего, кроме пули", - сказал он. "Вы американский офицер без формы. Я мог бы пристрелить тебя сейчас как шпиона и покончить с этим. Сделай свой выбор".
  
   "Откуда ты знаешь, что я не сообщу гестапо о твоих планах?" Я знал, что это было слабо, но мне нужно было время, чтобы подумать о чем-то другом. Все, что могло бы дать мне преимущество. Ремке только рассмеялся.
  
   "Если бы вы были англичанином, я бы беспокоился об этом. Но вы, американцы, слишком наивны, чтобы играть в эту игру. У тебя есть тридцать секунд, чтобы принять решение", - сказал он. "Тогда мы уходим".
  
   Поднялся ветер, кружа бумагу и пыль, несмотря на тяжелую работу фальшивых дворников. Я прикрыл глаза и огляделся вокруг. Должно быть, они все были у него где-то рядом. Моя рука сомкнулась на "Беретте" в кармане, когда я задумался, каковы мои шансы против Ремке с Дитером за спиной.
  
   Ее не было. "Двое мужчин", - сказал я, мои слова осуждали Диану. Я не мог смотреть Ремке в глаза. Пока я говорил, два монаха подошли к нему сзади, и дверь над нами распахнулась. Монахи поспешили вперед, порыв воздуха откинул капюшон первого монаха.
  
   Becher. Я узнал его по пансиону Джаккарино. Koch"s pal.
  
   Я вытащил пистолет и левой рукой оттолкнул Ремке в сторону. Я дважды выстрелил в Бехера, точно в центр. Я ждал пули в спину, либо от Дитера, если бы он не понял, что происходит, либо от людей Коха, врывающихся в дверь. Другой монах замешкался, когда Бехер упал на землю, затем попятился, поднимая пистолет, чтобы выстрелить. Я опустился на колени и выстрелил еще дважды, отправив его на тротуар.
  
   Надо мной еще выстрелы эхом отразились от каменной церкви. Ремке стоял с вытянутой рукой, выжимая патроны из своего "Вальтера". Два монаха скатились по лестнице, их пистолеты бесполезно застучали по каменным ступеням. Дитер с трудом поднялся на ноги, его рука была залита кровью, вероятно, от одной из шальных пуль Ремке.
  
   Пары дворников в синих комбинезонах прибежали на место происшествия, сменив метлы на пистолеты-пулеметы MP-40, которые они, должно быть, спрятали в своих мусорных баках. Гражданские разбежались во всех направлениях, а солдаты, не занятые на службе, нырнули в ближайшее укрытие. Мы были по колено в мертвых монахах.
  
   "Смотри", - сказал я, указывая на фигуру в черном плаще, выглядывающую из-за статуи в пятидесяти ярдах от нас. Невозможно было ошибиться в темных, зачесанных назад волосах и близко посаженных темных глазах. Пьетро Кох, который, вероятно, думал, что у него есть место у ринга для поимки немца, похитившего одну из его жертв. Или я, американский агент.
  
   "Кох", - сказал Ремке, указывая на него своим людям. Но он уже ушел, растворившись в паникующей толпе. "Sind Sie schlecht verletzt?" сказал он, обращая свое внимание на Дитера, который держал руку на своей правой руке, между его пальцами капала кровь.
  
   "Nicht schlecht," Dieter said. Я думаю, он говорил, что с ним все в порядке, но его лицо было белым, и он терял кровь. "Я видел Бехера, но его люди сбили меня с ног, когда выбегали из церкви".
  
   "Кажется, я обязан тебе своей свободой, если не жизнью", - сказал мне Ремке, поддерживая Дитера. "Но знай вот что: кто-то предал тебя, и это были не мои люди. Только трое из нас знали об изменении этого местоположения. Кто-то, кому вы рассказали, должно быть, проинформировал Коха ".
  
   "Епископ Златко?" Предположил Дитер.
  
   "Нет, его не видели в Ватикане", - сказал я. "Вы уверены, что это не мог быть кто-то из ваших умерших?"
  
   Вдали эхом зазвучали сирены, и самые любопытные из зрителей собрались, чтобы поглазеть на залитые кровью трупы в монашеских рясах.
  
   "Я ставлю на это свою жизнь", - сказал Ремке. "А теперь мы должны уйти, пока не было задано слишком много вопросов".
  
   "А как насчет...?"
  
   "Да, да", - сказал он. "Ваши действия освободили меня от необходимости кого-либо задерживать. Считай, что все долги уплачены".
  
   Он щелкнул пальцами, и два седана отъехали от тротуара и остановились перед нами. Дверь водителя открылась, и Бернард вышел с пистолетом наготове. Ремке коротко кивнул и придержал для меня дверь. Диана сидела впереди, Эйб и Рино сзади, их глаза были широко раскрыты, на лицах читалось замешательство.
  
   "Значит, снова станем врагами?" - Сказал я, положив руку на дверь. Я должен был ненавидеть Ремке. Если бы все не сложилось, он бы оставил Диану гнить в тюрьме, я был уверен в этом. Но в тот момент я ненавидел себя еще больше, потому что понял. Ремке сделал именно то, что нужно было сделать. Он ставил на кон жизни тысяч, и одной жизнью больше или меньше его не остановит. Я должен был ненавидеть его, но все, что я чувствовал, это благоговейный трепет перед его сосредоточенным намерением и жалость к тому, что это, должно быть, сделало с его душой.
  
   "Да. Пока мы не наведем порядок в Берлине", - сказал Ремке.
  
   "Теперь я должен настаивать на возвращении моей формы", - сказал Дитер, пытаясь выглядеть беспечным, но ему это не удалось, поскольку он неуверенно пошатнулся, кровь просачивалась сквозь его пальцы.
  
   "И ботинки ручной работы", - сказал я. "Если ты сможешь попасть в Ватикан завтра, направляйся к Арке Колоколов в полдень".
  
   "До тех пор", - сказал Дитер, когда Бернард помогал ему забраться в другую машину. Я протянул руку Ремке. Он поколебался, затем пожал ее.
  
   "Удачи", - сказал я, затем запрыгнул в машину и нажал на газ, увеличивая расстояние между нами и чертовой испанской лестницей, насколько мог.
  
  
   ГЛАВА СОРОКОВАЯ
  
  
   "Что происходит?" Потребовала Диана, ее рука потянула меня за рукав. "Из-за чего была стрельба?"
  
   "Нас предали. Это были люди Коха, переодетые монахами. Они устроили ловушку, " сказала я, направляясь прочь от церкви. "Рино, где ближайший мост?"
  
   "Поверни направо, на Виа дель Корсо", - сказал он. Мы миновали машины скорой помощи, двигавшиеся в противоположном направлении, и отделение немцев, дважды пересекавшее его пешком. В зеркало заднего вида я видел, как немцы остановили движение и перекрыли дорогу. Диана тоже это заметила.
  
   "Они установят проверку личности на мостах", - сказала она. "Пройдет некоторое время, прежде чем они поймут, что это не было партизанской атакой".
  
   "Так наступи на нее", - сказал Эйб с заднего сиденья. "Я не собираюсь отсиживаться в лагере для военнопленных. Или что похуже. Ради всего святого, мы в гражданском".
  
   Я посмотрел на Диану. Она кивнула и вцепилась в сиденье обеими руками. "Хорошо", - сказал я. Я нажал на клаксон и наблюдал, как пешеходы и несколько велосипедистов разбегаются. Я порылся в кармане и отдал Диане "Беретту". "Три или четыре раунда, вот и все".
  
   "Это слева!" Рино закричал, и я принял это близко к сердцу, шины взвизгнули. Диана опустила окно и держалась, держа "Беретту" наготове. В квартале впереди нас мост Кавур пересекал реку Тибр. Одинокий немецкий военный полицейский стоял на перекрестке с красно-белым знаком в руке. Остановись. Позади него, на мосту, мы могли видеть, как другие немцы устанавливали баррикаду из колючей проволоки на деревянном каркасе. Они были Kettenhunde, или "цепными псами", как называли их простые немецкие солдаты за металлические горжетки, которые они носили на шеях. Они были в некотором роде полицейскими, но вряд ли братьями в синем.
  
   "Вперед!" Сказала Диана и, высунувшись из окна, выстрелила в немца. Я клянусь, она врезалась в знак, который вылетел у него из рук, когда он нырнул с пути мчащейся машины. Солдаты останавливали движение на дороге, которая шла вдоль Тибра, позволяя нам проехать прямо через перекресток. Мило с их стороны.
  
   Дорога пошла под уклон, встретившись с мостом, и автомобиль содрогнулся от удара, когда его понесло вперед на высокой скорости. Он вильнул, и я изо всех сил старался сохранить контроль, пока мы мчались к линии немцев. Если бы мы потерпели крушение, мы были бы мертвы, так или иначе. Один офицер выхватил пистолет и поднял руку. Диана выстрелила еще два, три раза, и солдаты бросили баррикаду и бросились на мостовую, откатываясь в сторону от моста. Мы влетели в проем, разбрасывая щепки, когда машина ударилась о концы рам. Колючая проволока прилипла к переднему бамперу и фарам, и одна из баррикад тянулась за нами, все еще вися на волоске, теряя контроль, катаясь по проезжей части и страхуя тех, кто не пытался быть героем.
  
   Все, что осталось, это один офицер, стоящий на дальнем конце мостика. Ни баррикады, ни подкрепления, только один фриц в фуражке с козырьком и в нагрудном знаке цепного пса. И с автоматом в руках.
  
   "Ложись!" Я закричал и сильно нажал на акселератор, надеясь, что несколько тысяч фунтов металла на высокой скорости могут дать ему пищу для размышлений.
  
   Этого не произошло. Он поднял MP-40 и выпустил очередь в лобовое стекло. Пуля ударила высоко, вероятно, от отдачи, разорвав крышу. Теперь я был ближе. Рино ругался или молился, я не мог сказать. Пули прошили капот, оставив рваные отверстия, из-за которых из радиатора валил пар. Немец не двигался; он продолжал стрелять, стреляные гильзы ярко вспыхивали на солнце. Последние несколько ярдов, казалось, заняли вечность, как будто я могла сосчитать гильзы, вылетевшие из его оружия и отскочившие от тротуара. Эйб ругался, Диана кричала, а я молился, чтобы бампер выдержал это.
  
   Тяжелый глухой удар. Его тело ударилось о лобовое стекло, разбив и без того рябое стекло. Его лицо, на котором уже была печать смерти, на секунду прижалось к стеклу, прежде чем его тело соскользнуло с капота, рука безвольно повисла в жесте прощания. Тупой ублюдок. Он был бы жив, если бы просто отошел в сторону и позволил нам уйти.
  
   Из-под капота повалил дым, когда лобовое стекло наконец поддалось и упало, как лед с карниза, прямо нам на колени. Я взглянул на Диану, которая выглядела с дикими глазами, но невредимой, ее рот все еще был открыт в крике, который я слышал перед столкновением. Позади нас был адский грохот, часть баррикады из колючей проволоки все еще оставалась на месте. Я быстро повернул, и проволока, наконец, лопнула, оставив баррикаду, перегораживающую улицу позади нас.
  
   "Ты неплохой парень для побега", - сказал Эйб, поворачиваясь на своем сиденье, чтобы проверить нашу шестерку. "Теперь давай бросим машину, пока она не загорелась".
  
   "Хорошая идея", - сказал я. Мы были немного заметны. Я заехал на площадь за Дворцом правосудия, которая показалась мне идеальным местом, чтобы оставить подбитый седан. Диана бросила пустую "Беретту" на сиденье, и мы пошли в направлении замка Святого Ангела, пытаясь выглядеть непринужденно, когда мы поворачивали за угол, оставляя тлеющий автомобиль позади нас. Мое сердце бешено колотилось, а по вискам стекал пот, когда приглушенный удар обозначил сочетание вытекающего бензина и ползущего пламени.
  
   "Следуй за мной", - сказал Рино. "Я знаю обходные пути". Он и Эйб прошли несколько шагов вперед и исчезли в палаццо. Мы прошли через большие дубовые двери, закрыв их за собой. Рино провел нас через здание на следующую улицу. Мы проходили квартал, затем ныряли в другое здание, ждали, пока горизонт очистится, и повторяли процесс.
  
   "Мы близко", - сказал Рино, когда мы сгрудились в проходе. "Это Виа ди Порта Анжелика. Смотри, Ворота Сант'Анна, вон там". Он указал вниз по улице. "Я дружу со многими из швейцарской гвардии, у нас не будет никаких трудностей".
  
   "Все, что нам нужно, это отвлечь внимание, чтобы пройти мимо немецких часовых", - сказала Диана. Немецкие десантники в своих характерных шлемах и халатах прогуливались вдоль белой линии, винтовки были небрежно перекинуты через плечо.
  
   "Выглядит тихо", - сказал Эйб. "Может быть, на этой стороне реки еще не подняли тревогу".
  
   Мы отступили, скрывшись из вида с улицы.
  
   "Рино, у тебя есть документы, удостоверяющие личность?"
  
   "Нет, sono spiacente, они забрали все. Я знаю некоторых немцев в лицо; они привыкли видеть меня и, возможно, позволят мне пройти. Но это не принесло бы вам никакой пользы, друзья мои".
  
   Мы отступили в тень, ожидая, когда появится преимущество, которое поможет нам преодолеть последние пятьдесят ярдов до безопасной нейтральной территории.
  
   "Билли", - прошептала Диана, когда мы прислонились к стене. "Ты сделал это. Ты вытащил нас ". Она сжала свои руки поверх моих и притянула их ближе. Я наклонился к ней, и мы поцеловались. Это был голодный поцелуй, рожденный из жизни и смерти и драгоценных секунд между ними. Мы могли бы оказаться перед расстрельной командой или в постели вдвоем; это не имело бы ни малейшего значения. Наши щеки соприкоснулись, и я почувствовала теплые слезы, когда мы прислонились к холодной каменной стене. Я должен был сказать ей прямо тогда, но я не мог найти слов, чтобы сказать правду. Как я мог сказать ей, что собирался оставить ее позади? Она уткнулась лицом в мое плечо, и мы держались друг за друга, не совсем веря, что мы вместе, боясь, что можем не пройти последние несколько ярдов.
  
   "Трудно было заставить Монтини написать письмо?" наконец она сказала.
  
   Я был счастлив поговорить об этом, а не о том, что меня почти бросили. "Да. Это было не все, чего хотел Ремке, но, думаю, этого было достаточно. Монтини конкретно упомянул протокол Освенцима, но ссылка на переворот была расплывчатой ".
  
   "Ну, ты, должно быть, убедил Ремке. Он извинился перед нами, но сказал, что намерен сдержать свое слово, если ты не справишься. Он собирался отвезти меня в тюрьму абвера в Германии. С меня хватит тюрем. Хватит на всю жизнь, большое вам спасибо".
  
   "Ну, мы еще не вернулись домой свободными. Если Кох поймет, что мы движемся в этом направлении, и будет действовать быстро, он может перекрыть Ватикан ".
  
   Мимо проехало несколько машин, и мы плотнее прижались к стене. Рино сунул нос за угол и вернулся, качая головой. "Возможно, нам стоит попробовать прогуляться до площади Святого Петра", - сказал он. "Возможно, они не проверяют документы".
  
   "Если они не сейчас, они могут начать в любую минуту", - сказал я. "Мы не знаем, за кем охотился Кох - за Ремке или за мной. Или ты."
  
   "Что в тебе такого особенного, в любом случае?" - Спросил Эйб.
  
   "Я тот парень, который укажет на убийцу, и я думаю, он это знает", - сказал я. "В остальном я просто обычный Джо".
  
   "Значит, этот ублюдок бросил на тебя пять центов? Заставляет Коха делать свою грязную работу?"
  
   "Либо это, либо Кох имел зуб на Ремке. Вероятно, Кох был рад сыграть вничью. Несмотря ни на что, мы застряли здесь, пока не придумаем, как пройти мимо этих часовых ".
  
   "Предводитель?" - Спросил Рино.
  
   "Бейсбол, приятель", - сказал Эйб. "Помнишь, я рассказывал тебе о "Бруклин Доджерс"?"
  
   "Эти бродяги", - сказал Рино, идеально передавая бруклинский акцент.
  
   "Иди, Рома", - сказал Эйб в ответ. "Итальянский футбол. Рома выиграла скудетто еще в 42-м. Нам больше не о чем было поговорить за последние пару дней ".
  
   Мы устроились в тени, прислушиваясь к звукам улицы, размышляя о наших шансах. Может быть, мы могли бы просто войти. Может быть, нас схватили бы и мы оказались бы гостями Pensione Jaccarino.
  
   "Послушай", - сказал Эйб.
  
   "Что?" Сказала Диана, наклоняя голову, чтобы уловить звук.
  
   Эйб закрыл глаза и поднял палец, давая нам знак подождать. "Б-24", - сказал он. "Звук не такой приятный, как у B-17, но они приближаются".
  
   Секунду спустя я уловил тяжелый гул. С шумом, не похожим ни на какой другой, четырехмоторные бомбардировщики направились в нашу сторону. Однажды услышав это, вы не скоро забудете это.
  
   "Давай", - сказал я, придвигаясь ближе к улице. "Как скоро они будут над головой, Эйб?"
  
   "В любую минуту", - сказал он. "Они немного южнее". Он завернул за угол и осмотрел улицу и небо. "Фрицы все смотрят вверх".
  
   Мы вышли на улицу. Все смотрели вверх: немцы, швейцарская гвардия, монахини, священники, прохожие. Гудение становилось все громче, пока мы смотрели, как самолеты пролетают высоко над городскими крышами - десятки, может быть, сотни самолетов - пролетают над Римом, направляясь к какой-то цели на западе. Несколько залпов зенитного огня добавили зрелища, но бомбардировщики улетели невредимыми. Эйб кивнул, и мы вышли на улицу, запрокинув головы к небу, как и все остальные, руками прикрывая глаза от солнца. Мы шли медленно, двигаясь сквозь толпу, как призраки, невидимые. Все души вокруг нас были едины в любопытстве и облегчении от того, что такая разрушительная сила уходит в другое место, проходя мимо с закрытыми дверями бомбоотсека, боги войны даровали нам еще один день жизни и солнечного света.
  
   Такова была радость, что никто не заметил нас, когда мы переступили черту, оказавшись в безопасности Святого Престола.
  
  
   ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
  
  
   "Идите быстрее, вас не должны увидеть", - сказал О'Флаэрти, подзывая нас нетерпеливым взмахом руки, как будто мы были замешкавшимися школьниками. Рино попросил одного из швейцарских гвардейцев позвонить монсеньору, который оставил нам сообщение, чтобы мы оставались на месте. Он прибыл через две минуты, запыхавшийся и с обеспокоенным выражением лица. Мы находились далеко за стенами Ватикана, поэтому я не понимал, от кого мы прячемся. "Здесь, внутри".
  
   Он распахнул дверь церкви Сан-Пеллегрино и провел нас в маленькую часовню недалеко от казарм швейцарской гвардии. Расположенный между двумя большими зданиями, он выглядел как запоздалая мысль ватиканской бюрократии.
  
   "Вы все в целости и сохранности", - сказал он. "Благодарю Господа. Мы слышали сообщения о стрельбе; никто из вас не пострадал, не так ли?"
  
   "Нет, монсеньор", - сказала Диана, кладя руку ему на плечо. "Это было близко, но мы ушли. Кох ждал нас. Или для полковника Ремке."
  
   "Единственная хорошая вещь в Кохе - это то, что он является доказательством присутствия самого дьявола среди нас. А тебя, моя дорогая, я бы почти не узнал. Большая перемена, большая перемена, " сказал О'Флаэрти, позволяя улыбке расползтись по озабоченному лицу. У меня не было времени заметить, но Диана была прекрасно одета. На ней было темно-синее платье и приталенный жакет под стильным коричневым плащом. Она выглядела так, словно ходила по магазинам, а не сидела под домашним арестом.
  
   "В чем проблема, монсеньор?" - Спросила я, приберегая свои вопросы о римской моде на потом. "Теперь мы в безопасности, не так ли?"
  
   "На данный момент, да. Я так понимаю, вы не слышали?"
  
   "Слышал что?"
  
   "Американцы разбомбили Монте-Кассино. Этим утром более двухсот бомбардировщиков атаковали аббатство. Он полностью разрушен, и многие гражданские беженцы были убиты. Из-за этого назревают неприятности, и немцы извлекают из этого максимум пользы ".
  
   "Что особенного в этом аббатстве?" - Спросил Эйб. "Мы бомбили целые города, так что же делает это заведение таким важным?"
  
   "Аббатство Монте-Кассино расположено на самой высокой площадке над городом Кассино и выходит окнами на долины Лири и Рапидио", - сказал О'Флаэрти. "Холм является частью немецкой оборонительной линии. Они не заняли аббатство, но контроль над территорией вокруг него давал им исключительную позицию для наблюдения. Солдаты союзников сильно пострадали, пытаясь захватить его ".
  
   "Ты точно знаешь, что фрицев внутри не было?" - Спросил Эйб.
  
   "Да, мы регулярно получали доклады от настоятеля, а Святой Престол получил официальные заверения от фельдмаршала Альберта Кессельринга, что нога немецких войск не ступит внутрь. Обитателями были монахи, беженцы и бесценные произведения искусства. Он был основан в 524 году бенедиктинцами, и на его завершение ушли столетия. Сегодня он был разрушен американскими бомбами за одно утро. Некоторые кардиналы хотят, чтобы Его Святейшество выразил прямой протест, но он еще не принял решения ".
  
   "Конечно, нам ничего не угрожает?" Сказала Диана.
  
   "Многие в Коллегии кардиналов очень разгневаны из-за взрыва. Некоторые из-за того, что они все еще питают симпатии к фашистам; другие искренне потрясены бессмысленным разрушением. Были разговоры о высылке всех союзных беглецов из Ватикана. Не говоря уже о тебе и бароне, вместе с мисс Ситон. В зависимости от того, какие действия предпримет Его Святейшество, вам действительно может грозить исключение ".
  
   "А как насчет его приказа о высылке беженцев из других владений Ватикана?" Я спросил.
  
   "Монсеньору Монтини удалось сорвать эту идею", - сказал О'Флаэрти. "Но сейчас так много гнева против союзников, что он, возможно, не сможет сделать то же самое, если кардиналы потребуют действий. Что еще хуже, союзники также объявили, что могут разбомбить Кастель Гандольфо, летний дворец папы римского в горах над Анцио, утверждая, что он оккупирован немецкими войсками, что нелепо! Там более пятнадцати тысяч беженцев. Можете ли вы представить бойню, если они ее разбомбят? Я должен сказать, что ваши генералы используют свои бомбардировщики беспорядочно. Сейчас я заставил себя говорить тебе это, но пойми, тебе, возможно, скоро придется уйти, и притом быстро ".
  
   "Нам нужно доставить Эйба в безопасное место", - сказала я. "Команда бомбардировщика, возможно, не самые популярные ребята здесь. Для него лучше всего залечь на дно ".
  
   "Рино", - сказал О'Флаэрти, - "ты отведешь Абрахама в мою комнату? И, возможно, тебе тоже стоит остаться, на случай, если тебя узнал Кох. На улицах Рима для тебя может быть небезопасно ".
  
   "Да, хорошая предосторожность", - согласился Рино. "Мы пройдем через сады, так меньше шансов, что нас заметят".
  
   О'Флаэрти оглядел улицу и жестом велел им уходить. Мы решили выйти по отдельности, на случай, если кто-то искал группу из четырех человек.
  
   "Вы в безопасности с большей частью швейцарской гвардии", - сказал О'Флаэрти. "После того, как они помогли мне переправить беглецов, у них не хватит духу вышвырнуть их вон. Может быть, есть несколько человек с прогерманскими наклонностями, но их не так много ".
  
   "А как насчет полиции Ватикана?" Спросила Диана.
  
   "С уходом Солетто кто-то может взять на себя роль главного информатора фашистов. Ты в безопасности с Сиприано, я уверен в этом. Но я бы не стал объявлять о себе в штаб-квартире. Любой чересчур ретивый жандарм может в мгновение ока арестовать вас за нарушение нейтралитета Ватикана".
  
   "Как Росси? Есть какие-нибудь улучшения?"
  
   "Боюсь, плохие новости. Он умер несколько часов назад".
  
   "Черт! Кто знает об этом?"
  
   "Никто, кроме меня, барона, Нини и сестры Сесилии. Ты хотел, чтобы его присутствие оставалось в тайне, поэтому я решил, что это касается как жизни, так и смерти. Сестра Сесилия и я перенесли его тело в морг. Он внесен в список неопознанных, и никто ничего не знает ".
  
   "Ты уверен, что до него никто не добрался?"
  
   "Уверен, парень. Комната была укреплена, и появилась информация, что Нини слегла с гриппом. Все держались подальше. Только сестра Сесилия входила и выходила ".
  
   "Кто именно такой Росси?" Спросила Диана.
  
   "Северино Росси был единственным человеком, который мог бы опознать убийцу монсеньора Корригана. И он все еще может, " сказал я.
  
   "Это Святой престол", - сказал О'Флаэрти. "Но не надейся, что мы сможем воскрешать мертвых, мой мальчик".
  
   "Я имел в виду тот праздник, о котором ты упоминал, помнишь? Как думаешь, мы могли бы устроить небольшую вечеринку сегодня вечером, чтобы выпить за возвращение Дианы и остальных?"
  
   "Конечно. Но почему и кто приглашен?"
  
   "Около дюжины человек. Вот что нам понадобится..."
  
   "Ciao?" спросил голос из открытой двери, проливая свет в затемненную комнату. "Алло?"
  
   "Кто там?" Спросила я, на мгновение ослепленная яркостью.
  
   "Это монсеньор Бруццоне, Билли. Ты благополучно вернулся?"
  
   "Да", - сказал я. "У нас были небольшие проблемы, но мы в порядке. Я не знаю, встречались ли вы с Дианой Ситон? Бывшая сестра Юстина".
  
   "Нет, я не встречал ни того, ни другого. Рад познакомиться с вами, мисс Ситон, " сказал Бруззоне, протягивая руку.
  
   " E un piacere di conoscerla," she said.
  
   "Монсеньор О'Флаэрти вызвал вас сюда?" - Спросила я, удивляясь внезапному присутствию Бруззоне.
  
   "Нет, нет, я здесь чисто случайно. Я готовлюсь к послеполуденным молитвам. Это часовня корпуса жандармерии Ватикана. Как я уже упоминал, я иногда подменяю их капеллана, как я должен сделать сегодня. В Неурочный час происходит пересменка, и многие приходят на службу".
  
   "Ну, нам пора", - сказал я, не желая пробиваться сквозь толпу полицейских, чтобы выбраться наружу.
  
   "Ты не останешься на молитвы?" Сказал Бруззоне, глядя на О'Флаэрти, а также на нас с Дианой.
  
   "Нет, к сожалению, нам нужно навестить больного друга", - сказал я. "Но я надеюсь, что ты присоединишься к нам сегодня вечером, чтобы отпраздновать наше безопасное возвращение".
  
   "Конечно", - сказал Бруззоне, затем пошел готовиться к службе.
  
   Мы вышли на улицу, холод снаружи был не таким пронизывающим, как в старой церкви. Солнце уже стояло низко в небе, на которое наползали темно-серые тучи.
  
   "В любом случае, что такое Час Отсутствия?" Спросила я, когда мы проходили через музей Ватикана. Я задавался вопросом о совпадении появления Бруццоне.
  
   "Девятый час после рассвета, наблюдался в три часа", - сказал О'Флаэрти. "Часть Божественных часов, расписание ежедневной молитвы. Бьюсь об заклад, ты не уделял особого внимания уроку конфирмации, Билли ".
  
   "Должно быть, я пропустил это", - сказал я.
  
   "Смерть Христа нигде не отмечается", - сказала Диана. "И легенда гласит, что это был также час того дня, когда Адам и Ева были изгнаны из Эдемского сада".
  
   "Ах, девушка, которая знает религиозные предания. Приятно беседовать с тобой, Диана", - сказал О'Флаэрти, когда мы спускались по мраморной лестнице, украшенной красочными фресками по обе стороны. "Ты в курсе, что девять считается неполным и несчастливым числом?"
  
   "Да, в отличие от совершенства десяти", - сказала она. "Разве новена по умершим не происходит от девяти дней траура?"
  
   "С девятого дня, если быть точным, моя дорогая", - сказал О'Флаэрти. "День похорон".
  
   Они болтали взад и вперед в том же духе, но я не обращал особого внимания. Я потерял счет тому, сколько дней мы были здесь, но, конечно, я хотел уехать до того, как наступит этот девятый день.
  
  
   ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
  
  
   "Так что там с новыми нитями?" Я спросил.
  
   "Тебе нравится мой новый образ?" Спросила Диана, когда мы поднимались по ступенькам в квартиру Нини.
  
   "Я думал, ты был заперт, ожидая, что я тебя спасу", - сказал я, возможно, с оттенком досады. Одно дело - вырвать любимую женщину у ее похитителей, но совсем другое - найти ее одетой по высокой моде, когда это сделал ты.
  
   "Полковник Ремке послал за новой одеждой для меня. Его подруга-итальянка вышла в ближайший магазин. Слава богу, немцы разместили штаб-квартиру в самой богатой части города. Мне, конечно, это нравится больше, чем мое монашеское одеяние, если только ты не хочешь снова увидеть меня в одеждах целомудрия и благоразумия?"
  
   "Это не остановило нас в Швейцарии, помнишь?" У нас была короткая встреча на той нейтральной территории, когда Диана пересекла границу, чтобы доложить своему начальнику разведки. Я обнял ее, и мы остановились недалеко от двери Нини. "Я даже не могу выразить это словами, Диана. Я так рад, что ты свободен. И мы вместе".
  
   "Я тоже, Билли", - сказала Диана. Мы целовались, долго и томно, пока не открылась дверь, и мы оба подпрыгнули.
  
   "Диана!" Это был Каз. Они обнялись среди смеха и слез.
  
   "Это было так давно, Каз", - сказала Диана. "Как ты?"
  
   "Если не считать войны, я замечательный", - сказал он. "Ты встречал Нини?" При упоминании ее имени она вышла из комнаты и встала рядом с Казом, взяв его за руку. Я заметил, как Диана бросила взгляд на интимное прикосновение.
  
   "Я знаю о принцессе Паллавичини, но мы не встречались. Диана Ситон, " сказала она, протягивая руку.
  
   "Пожалуйста, зовите меня Нини. Каз так много рассказывал мне о тебе. И Дафни тоже. Я рад познакомиться с тобой".
  
   На мгновение воцарилась тишина, и я испугалась, что упоминание имени Дафны омрачило ситуацию. Нет ничего лучше, чем напомнить девушке о ее умершей сестре при первой встрече. Особенно когда ты спала с любовником мертвой сестры. Взглянув на Диану, я увидел слезу в уголке ее глаза.
  
   Внезапно они двое обнялись. Я услышала короткий, приглушенный всхлип, а затем они направились в квартиру Нини, переплетя руки, оставив нас с Казом в коридоре.
  
   "Каз, ты понимаешь женщин?"
  
   "Немного больше, чем ты, Билли, но ненамного", - сказал он, когда мы последовали за ними внутрь.
  
   Войдя в дом, Нини налила вина, и мы произнесли тосты. "За безопасное возвращение", - сказала она.
  
   "Для всех нас", - добавила Диана. Трудно поспорить с этим чувством, но я заметил, как Каз схватил Нини за руку. Безопасное возвращение для него означало расставание с Нини, и я мог видеть, что эта идея была мало привлекательной.
  
   "Нам так жаль, что мы потеряли Северино", - сказала Нини. "Сестра Сесилия сказала, что у него, должно быть, были серьезные повреждения внутренних органов".
  
   "Он пришел в сознание? Скажи что-нибудь?" Я спросил.
  
   "Ничего", - сказал Каз. "Нини накормила его бульоном, и он отреагировал на это, но без слов. Его голова была настолько разбита, что, возможно, у него была травма головного мозга. И я знаю, о чем ты собираешься спросить дальше, Билли. Никто не вошел. Он умер от полученных травм".
  
   "Хорошо, тогда вот план. Сегодня вечером у нас собрание в Немецком колледже. Монсеньор О'Флаэрти сейчас это организует. Он обеспечивает едой и вином, чтобы отпраздновать благополучное возвращение Рино, Эйба и Дианы. Мы полагаем, что при нормированном питании никто не откажется от приглашения ".
  
   "Кто в списке приглашенных?" Спросила Нини.
  
   "Роберт Брэкетт, заместитель временного поверенного в делах США. Монсеньоры Монтини, О'Флаэрти и Бруззоне. Джон Мэй, дворецкий сэра Д'Арси. Инспектор Чиприано. И епископа Златко, если он снова объявится в Ватикане. Плюс трое наших почетных гостей ".
  
   "С какой целью?" Спросила Диана. "Хотя хорошая вечеринка - достаточная причина после Regina Coeli".
  
   "Чтобы выкурить убийцу. Нас могут отправить паковать вещи в любой момент, и я хочу докопаться до сути вещей. Северино Росси - последняя жертва, даже если он умер не от руки убийцы ".
  
   "Догони меня, Билли", - сказала Диана, делая здоровый глоток вина.
  
   "Росси обвинили в убийстве Корригана. Он был подставлен убийцей и Солетто, которые сдали его фашистской полиции. Они, в свою очередь, держали его, пока Кох не пришел в поисках новых жертв. Это его рук дело, которое убило Росси, но он все равно был мертвецом. Он был бы уже в поезде, направлявшемся в лагерь смерти, если бы Кох не забрал его ".
  
   "Что произойдет на вечеринке?" - Спросил Каз.
  
   "Это часть плана, над которым работает О'Флаэрти. Мы собираемся объявить, что Росси вернулся и выздоравливает. Мы ожидаем, что он сможет говорить к утру ".
  
   "Вы думаете, убийца попытается убить его?" Спросила Нини.
  
   "Это отличная часть этого плана", - сказал я. "Ты не можешь убить мертвеца".
  
   Разрушение Монте-Кассино было у всех на устах. О'Флаэрти реквизировал для вечеринки небольшую столовую в Немецком колледже и обеспечил ее достаточным количеством вина и еды. Хлеб, сыр, оливки, сардины, брускетта, тарелки с закусками, миски с пастой с чесноком и оливковым маслом - все это пахло раем, но темой по-прежнему был ад на земле. Взрыв.
  
   "Мне пришлось стоять и слушать, как кардинал Мальоне говорит мне, что это была колоссальная ошибка, проявление вопиющей глупости", - жаловался Брэкетт. "Когда я сказал ему, что американское правительство поможет восстановить его, он сказал, что даже если они построят его из алмазов, это никогда не будет прежним аббатством".
  
   "В его словах есть смысл", - сказал я, когда Брэкетт сделал глоток красного вина. "И мы также не можем восстановить жизнь мирных жителей, которые были убиты".
  
   "Мы выплатим компенсацию. Но кардинал Мальоне не слишком доволен вашим продолжающимся присутствием. Он назвал оскорблением то, что ты остался после бессмысленного разрушения аббатства. Так что пойми намек и заканчивай свое расследование, милашка ". Брэкетт придвинулся ближе. Его дыхание пахло чесноком и алкоголем. "Как дела?"
  
   "Мы должны закончить с этим к утру", - сказал я, уводя его подальше от остальных. "Я собирался доложить тебе завтра, но с таким же успехом могу и сейчас. Мы забрали Северино Росси из полиции. Он здесь".
  
   "Росси? Парень, которого арестовал Солетто?"
  
   "Да. Оказывается, он был свидетелем убийства Корригана и был подставлен для этого. Он перенес несколько избиений, пока был под стражей, но начинает приходить в себя. К утру он должен проснуться и заговорить. Мы спрятали его наверху, в комнате прямо напротив монсеньора О'Флаэрти. Он не спускает с него глаз ".
  
   "Тогда что он здесь делает?" Сказал Брэкетт, указывая на монсеньора в другом конце комнаты.
  
   "Я уверен, что кто-то наблюдает за ним. Но я не волнуюсь. Никто не знает, что он здесь. Держи это при себе, хорошо?"
  
   "Конечно", - сказал Брэкетт, отрезая себе кусок сыра. Встреча с кардиналом ничуть не повлияла на его аппетит. "Дай мне знать, что произойдет".
  
   "Ты будешь первым, кто узнает", - сказал я.
  
   Я пересек комнату и подошел к столу, на котором была накрыта еда в стиле шведского стола. Эйб привел с собой Розану и представлял ее Нини и Диане. Розана была тихой, ее темные глаза порхали по комнате, оценивая каждого человека, настороженная даже среди друзей и обильной еды. Она умела выживать, была крепким орешком, которая сохранила жизнь себе и своим детям, что было немалым подвигом в оккупированной Италии. Я задавался вопросом, как бы она приспособилась к миру и комфорту. Как мы все могли бы бороться с потерей бдительности.
  
   Диана была ослепительна. Нини снабдила ее косметикой и одолжила нитку жемчуга, которая оттеняла богатую ткань ее платья. Они оба взяли Розану под свое крыло и вскоре заставили ее улыбаться. Эйб просиял и подмигнул мне.
  
   Пришли все, кроме Златко. В его комнате и офисе было оставлено сообщение, но никто не утверждал, что видел его. Монсеньор Монтини и инспектор Чиприано сидели рядом, доедая свои тарелки с пастой.
  
   "Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе?" Я спросил.
  
   "Пожалуйста", - сказал Монтини. "Я так рад, что вы все вернулись к нам целыми и невредимыми. Письмо сработало, я так понимаю?"
  
   "Я не могу сказать. Нас прервал Банда Кох. Я не знаю, преследовали ли они меня или полковника Ремке, но после того, как мы отбились от них, Ремке забрал письмо и отпустил всех ". Достаточно честный ответ.
  
   "Мои источники в городе говорят, что вы спасли полковника", - сказал Сиприано. "Вы были вооружены?"
  
   "Если твой настоящий вопрос в том, вооружен ли я, то ответ - нет. У нас здесь нет оружия".
  
   "Это хорошо", - сказал Монтини. "Я уверен, вы слышали, что после Монте-Кассино настроения против союзников накаляются. Верховное командование союзников усугубило эту трагедию, угрожая разбомбить Кастель Гандольфо. Аббатство не было территорией Ватикана, поэтому, хотя мы скорбим о гибели людей и таком грандиозном монастыре, это не считается прямым нападением на Святой Престол. Но бомбить резиденцию папы римского, где нашли убежище тысячи людей, это нанесло бы удар по всем представлениям о нейтралитете и безопасном убежище ".
  
   "Я понимаю, монсеньор. Как только я вернусь, я приложу все усилия, чтобы передать это послание дальше ".
  
   "Приятно это знать. Возможно, тебе придется вернуться раньше, чем тебе хотелось бы. Кардиналы оказывают давление на Секретариат, требуя каких-либо действий в ответ на взрыв. Твое изгнание может удовлетворить их. Мне жаль, если это мешает вашему расследованию ".
  
   "Вовсе нет", - сказал я. "Нам удалось добиться освобождения Северино Росси".
  
   "Где он?" - Потребовал Сиприано.
  
   "Его нельзя переместить", - сказал я. "И вы не можете снова передать его римской полиции. Они избили его до полусмерти. Он здесь, в Немецком колледже. Я даю тебе слово, что он никуда не денется ".
  
   "Он тебе что-нибудь сказал?" - Спросил Сиприано.
  
   "Немного, всего несколько часов назад. Он сказал, что не делал этого, и что он видел фигуру, приближающуюся к Корригану. Он не мог говорить дальше. Сестра Сесилия говорит, что ему нужен хороший ночной отдых, а завтра он будет достаточно здоров, чтобы рассказать нам больше ".
  
   "Я должен увидеть его немедленно", - сказал Сиприано. "В конце концов, он подозреваемый в убийстве".
  
   "Пожалуйста, дай ему отдохнуть. По крайней мере, до завтрашнего утра."
  
   "Я думаю, мы можем удовлетворить вашу просьбу", - сказал Монтини. "В конце концов, эта бедная душа уже однажды была передана фашистам. Нам не нужно преследовать его дальше. Завтра мы соберемся вместе и решим, что делать".
  
   "Очень хорошо, монсеньор", - сказал Сиприано. Он допил свое вино, а затем посмотрел на меня. "Где?"
  
   "Наверху", - сказал я. "Комната прямо над комнатой монсеньора О'Флаэрти. Там было пусто, поэтому мы поместили его туда. Пожалуйста, сохрани это в тайне".
  
   Они оба согласно кивнули, Сиприано нервно барабанил пальцами по столу. Я мог сказать, что ему это не понравилось, и я не мог винить его. Ни одному копу не нравится, когда его отменяет гражданский.
  
   "Джентльмены, большое вам спасибо, что пришли сегодня вечером", - сказала Диана, скользнув к столу. Монтини и Сиприано оба встали, инспектор отвесил легкий поклон и поцеловал ей руку, все очень учтиво и по-европейски.
  
   "Я счастлив, что ты вернулась к нам, моя дорогая", - сказал Монтини. "Даже если мы потеряли сестру". Мы все послушно рассмеялись.
  
   "Я хотела спросить о документах", - сказала Диана. "Они были переданы дальше?"
  
   "Они уже должны быть в Швейцарии", - сказал Монтини, понизив голос. "Нашему послу там было поручено передать их союзникам. Я надеюсь, что из всего этого может получиться что-то хорошее".
  
   "Будет ли Его Святейшество высказываться?" Спросила Диана. "Это так важно, так много жизней в опасности".
  
   "Ситуация довольно сложная", - сказал Монтини. "Как вы знаете, Пий не хочет предоставлять немцам никакого предлога для вторжения в Ватикан. Он чувствует, что это может дать им оправдание, на которое они надеются. Тогда все люди, находящиеся на нашем попечении, здесь и в других владениях, будут конфискованы ".
  
   "Но он Папа Римский", - сказал я. "Разве он не должен что-нибудь сказать?"
  
   "С какой целью, вот в чем вопрос", - сказал Монтини. "Слова не могут остановить продвижение на восток. Каждый раз, когда мы протестовали, нацисты усиливали свою жестокость. Мы получили сообщения от наших собственных священников в концентрационных лагерях с просьбой не высказываться, поскольку репрессии, которым подверглись они, настолько суровы. Поверьте мне, если бы слова могли освободить эти бедные души, я бы умолял понтифика произнести их." Он сделал паузу, чтобы сделать глоток из своего бокала, и покачал головой, как будто проигрывая спор с самим собой. "Но я думаю, что слов нам не хватает. Кажется, что только действия имеют какой-то эффект. Такие действия, как предоставление убежища".
  
   "Я рад, что я не на вашем месте, монсеньор".
  
   "Ничто не дается легко в этом порочном мире", - сказал он.
  
   Я оставил их размышлять, а Диана пошла за новой бутылкой вина. Я взял немного еды и встал рядом с Бруззоне и О'Флаэрти, которые в углу разговаривали приглушенным голосом.
  
   "Билли, боюсь, я проболтался монсеньору Бруззоне", - сказал О'Флаэрти. "Я рассказала ему о бедняге Северино, в комнате напротив моей".
  
   "Просто держи это в секрете, хорошо?" Я спросил Бруццоне. "Мы не хотим, чтобы слухи распространились".
  
   "Конечно, у тебя есть мое слово. Он тебе уже что-нибудь сказал?"
  
   "Немного, но мы хотели, чтобы он набрался сил. К утру мы должны знать все".
  
   "Хорошо, хорошо", - сказал Бруззоне. "Ты знаешь, что, возможно, это все время, которое у тебя есть. Коллегия кардиналов собирается завтра. Тебя могут исключить до наступления ночи. Я говорил Хью, что он, возможно, захочет подготовить для тебя безопасное место в Риме ".
  
   "Спасибо за предупреждение", - сказала я, задаваясь вопросом, насколько безопасным может быть любой дом в оккупированном Риме.
  
   "Дай мне знать, если я смогу помочь", - сказал он О'Флаэрти, а затем вернулся к столу за новой едой.
  
   "Билли, мне не нравится обманывать друга", - прошептал О'Флаэрти.
  
   "Это должно быть сделано таким образом. Думай об этом как об исключении друга из числа подозреваемых ".
  
   "И все же это ложь".
  
   "Копы все время лгут. Часто это лучший способ докопаться до истины".
  
   "Теперь есть один для философов", - сказал он.
  
   Я загнал Джона Мэя в угол и подтвердил, что сэр Д'Арси получил копию протокола Освенцима и письмо Ремке. Мэй знала о документах, отправляемых в Швейцарию. Мэй знала почти все, что происходило, но не историю Северино Росси. В его версии Росси был в комнате О'Флаэрти. Я попросил его передать новость о том, что мы, возможно, завершим расследование к завтрашнему дню, и что нам нужно выбраться отсюда. У него была своя собственная сеть связи, и я не хотел знать подробностей, за исключением того, когда Каз, Диана и я сможем выбраться.
  
   И, может быть, Нини, подумал я, наблюдая за ней и Казом вместе. Как только я это сделал, дверь открылась, и в комнату вошел епископ Златко. Все замолчали и уставились на меня.
  
   "Теперь вы все видите, что я был прав, когда сказал, что этих шпионов следует изгнать", - сказал он. "Союзники осквернили Монте-Кассино и разрушат сам Ватикан!"
  
   "Епископ Златко, здесь не место для обвинений", - сказал монсеньор Монтини, поднимаясь со своего места.
  
   "Ты прав. Завтра будет подходящее время. Я только надеюсь, что с монсеньором О'Флаэрти тоже разберутся. Он, очевидно, агент союзников, сотрудничающий с этими провокаторами".
  
   "Бишоп, я знаю, что мы не согласны, но преломи с нами хлеб", - сказал О'Флаэрти, явно прилагая все усилия, чтобы сдержать свой темперамент.
  
   "Епископ, пожалуйста, ради мира в этом доме", - сказал Монтини, указывая на стол.
  
   "Да, конечно", - сказал он, явно успокаиваясь. "Прости мою грубость. Новости о Монте-Кассино были весьма огорчительными ". Он подошел к столу, и я налила ему бокал вина.
  
   "Итак, что случилось с нашей сделкой?" Я спросил.
  
   "Я действовал, чтобы прекратить судебное разбирательство против вас, как я и обещал".
  
   "Но вы не дали мне список информаторов, о котором я просил. Вместо этого ты направился прямо в штаб-квартиру Коха".
  
   "Конечно, именно там я и собирался получить информацию. Что может быть лучше места? Я был просто удивлен, когда увидел тебя там, в этой немецкой форме".
  
   "Тогда, я полагаю, ты знаешь, что у нас есть Северино Росси?"
  
   "Что из этого?"
  
   "Он уже достаточно поправился, чтобы сказать нам, кто убил монсеньора Корригана".
  
   "Ты бы поверил еврею? Он сказал бы что угодно, чтобы спасти свою шкуру", - сказал Златко, его губы скривились от отвращения.
  
   "Это описывает многих людей. Что насчет информатора?"
  
   "О, я точно знаю, кто это. Но у меня нет причин говорить тебе сейчас. У тебя нет права стоять здесь, и ты ничего не можешь сделать против меня. Довольно скоро тебя вышвырнут в собственно Рим. Спасибо за вино, оно было посредственным". Он отрывисто рассмеялся, развернулся на каблуках и ушел, даже не поинтересовавшись, где Росси.
  
  
   ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
  
  
   "Теперь мы ждем", - сказал я. Я вышел на улицу с последними гостями, чтобы убедиться, что все покинули здание. Джон Мэй ушел последним, и я наблюдал, как он шел по кладбищу во дворе Немецкого колледжа.
  
   "Ты думаешь, это сработает?" - Спросил О'Флаэрти.
  
   "Это уже произошло", - сказала Нини. Она стояла у стола, за которым убирала. "Нож для сыра пропал".
  
   "Ты уверен?"
  
   "Абсолютно. У него была ручка из белой кости и длинное, тонкое лезвие. Достаточно острый, чтобы разрезать этот пекорино ".
  
   "Хорошо, нам нужно двигаться. Рино, отведи Нини и Диану обратно к Нини домой. Эйб, отвези Розану домой, хорошо?"
  
   "Удачи, Билли", - сказала Диана, целуя меня. Я сжал ее руку, и затем она ушла, без протеста, без аргументов о том, чтобы остаться, чтобы помочь. Это было на нее не похоже. Какова бы ни была причина, я был рад избавить ее от опасности.
  
   "Каз и я будем в вашей комнате, монсеньор", - сказал я, когда мы втроем поднимались по лестнице наверх. "Приоткрыв дверь, мы увидим коридор. Я сомневаюсь, что Монтини - наш человек, но они с Сиприано думают, что Росси в комнате над вашей. На случай, если это кто-то из них, я хочу, чтобы ты был наверху, в комнате напротив этой."
  
   "Я не могу поверить, что монсеньор или инспектор виновны".
  
   "Это потому, что вы видите в людях лучшее, монсеньор. Профессиональный риск для полицейского - видеть худшее ". Мы остановились на его этаже. "У нас есть три возможности. Джону Мэю отвели твою комнату, а Брэкетту и Бруззоне сказали, что это комната напротив ".
  
   "Жаль, что Златко не заглотил наживку", - сказал Каз.
  
   "До него все еще могли дойти слухи. Или, может быть, он уверен, что получит свою информацию от кого-то другого. Мы также должны следить за ним ".
  
   "Ты уверен, что лучшее место для меня наверху?" - Спросил О'Флаэрти.
  
   "Да", - сказал я. "Мы могли бы пропустить легкие шаги на лестнице. Поднимите тревогу, если что-нибудь услышите, и мы примчимся ".
  
   "Хорошо, мой мальчик", - сказал он, открывая дверь в свою комнату. "Давайте поймаем убийцу до того, как закончится ночь. Я перенес много оскорблений, вывозя людей на ночь. Я надеюсь, оно того стоило. Вооружайтесь". Он достал клюшку для гольфа из сумки у двери и взвесил ее. "Я не играл с тех пор, как немцы захватили власть. Будет приятно размахивать девяткой железных ".
  
   Каз и я устроились после того, как О'Флаэрти поднялся наверх. Я полагал, что у нас было время, поскольку убийца подождал бы по крайней мере час, чтобы убедиться, что все спят. Не было еще и десяти часов, но для Ватикана это была середина ночи. Я решил сделать один быстрый обход здания. Я схватил тройной утюг и оставил Каза пялиться через тонкую щель в открытой двери.
  
   Спустившись вниз, я проверила кухню, убедившись, что там никто не прячется. Я вышел через заднюю дверь и обошел территорию, наблюдая, не приближается ли кто-нибудь. Ничто не двигалось, кроме мороза на моем дыхании. Я вошел через кладбище, где высокие каменные плиты и вечнозеленые растения отбрасывали тени в слабом лунном свете. Часть кладбищенской стены ремонтировалась, и я осторожно обошел груду кирпичей и строительных лесов. Ряд арок тянулся вдоль одной стены, создавая крытый проход, который вел с кладбища. Главная дверь находилась в стороне от этого прохода, и я проверил, была ли она оставлена незапертой. Со стороны внутреннего двора внешняя лестница вела на второй этаж. Эта дверь была крепко заперта. Хорошо. Только один путь внутрь. Я вернулся по своим следам, по пути проверяя двор. Нигде не было видно огней, никаких признаков активности. Балкон тянулся вдоль второго этажа, где двери вели в комнаты напротив О'Флаэрти, но туда не было доступа снаружи. Лестница была отдельной конструкцией, и с запертой дверью проход был заблокирован.
  
   Мне показалось, что я уловил движение краем глаза. Я вошел в кладбищенский сад, наблюдая, как ветерок шелестит в соснах. Может быть, это было все, что я видел. Я ждал, позволяя ночи сгуститься вокруг меня. До меня не доносилось никаких звуков, кроме ветра, поэтому я оставил кладбище позади. Этого времени было достаточно с мертвецами.
  
   Вернувшись в комнату, Каз пожал плечами, показывая, что ничего необычного не произошло. Мы подождали еще немного. Колокола пробили одиннадцать. Мы по очереди наблюдали через щель в двери. Любой, кто поднимался по лестнице от главного входа, был бы в поле нашего зрения, независимо от того, направлялся он на наш этаж или этажом выше. Я не хотел оскорблять монсеньора, но предпочел убрать его с дороги. Во-первых, он был слишком важен для всех военнопленных и беженцев, спрятанных в Риме, а во-вторых, он казался слишком добросердечным для работы, которую, возможно, нужно было выполнить сегодня вечером.
  
   Прошло еще немного времени, и колокола пробили полночь. У меня появились сомнения. Корриган, Солетто и Росси, возможно, не получат того правосудия, которого они заслуживали. Может быть, я слишком много думал. Может быть, я был смертельно неправ.
  
   Я услышал шум. То же самое сделал Каз со своего поста у двери. Он открыл ее, поморщившись, когда она заскрипела. В зале никого не было. Еще один звук, на этот раз из комнаты напротив. Мы оба ходили на цыпочках, с клюшками для гольфа в руках, и у меня мелькнула мысль о том, как нелепо мы, должно быть, выглядим. Я положил руку на дверную ручку и медленно открыл ее.
  
   Еще один шум, но комната была пуста. Кровать, где мы застелили подушками и одеялами, чтобы выглядеть как спящий человек, была разобрана, перья из подушки разбросаны повсюду.
  
   Дверь на балкон была открыта, и я выбежал наружу как раз вовремя, чтобы увидеть фигуру, падающую с балкона на лестницу. Бруззоне, Златко или Брэкетт, я не мог сказать.
  
   "Каз, выходи через главную дверь", - прошептал я.
  
   Я вышел на балкон и увидел в одно мгновение. Он спустился с лестницы, используя водосточную трубу в качестве рычага, и подтянулся через балкон. Я прыгнул на лестницу, теряя равновесие, падая вниз, клюшка для гольфа выскользнула из рук. В моем колене возникла острая боль, и я перекатился, пытаясь встать, но мое колено подогнулось.
  
   "Неужели этому нет конца?" Это был голос монсеньора Бруццоне, в его руке был зажат нож с белой рукоятью, перья все еще прилипали к его черной рубашке. Он возвышался надо мной, его рука была отведена назад, готовая вонзить нож мне в грудь.
  
   Раздался глухой удар, и Бруццоне упал на колени, нож выпал из его руки. Его глаза закатились, когда он на мгновение заколебался, а затем упал.
  
   "Это конец для тебя", - сказала Диана из-за его спины, орудуя толстым бруском с лесов на кладбище. О'Флаэрти, отставший на шаг от Каза, перешел на бег и резко остановился перед Бруццоне с выражением ошеломленного восхищения на их лицах.
  
   Каз и О'Флаэрти втащили бесчувственное тело Бруццоне внутрь и подняли по лестнице в комнату монсеньора. Нам нужно было немного уединения. Я хромал позади них, Диана помогала мне идти.
  
   "Спасибо", - сказал я. "Ты спас мне жизнь. Это тебя я заметил раньше?"
  
   "Да. И я счастлива отплатить тебе тем же, " сказала она, ее рука оказалась под моей. "Я знал, что ты будешь спорить со мной насчет ожидания снаружи, поэтому я решил не упоминать об этом. Это сработало хорошо, ты не находишь?"
  
   "Не могу спорить", - сказал я. "Давай все же прекратим это, хорошо? Никому из нас больше не нужно спасаться ".
  
   "Договорились", - сказала она, хотя мы оба знали, что это может быть нарушенным обещанием.
  
   Каз привязал Бруззоне к стулу, пока О'Флаэрти смывал кровь с его головы. Бруззоне застонал, в лучшем случае находясь в полубессознательном состоянии после удара Дианы два на четыре.
  
   "Я не могу в это поверить", - сказал О'Флаэрти. "Вы подозревали его больше, чем других?"
  
   "У меня возникли подозрения по поводу его отъезда из Ватикана. Эйб проболтался об ограблении и порезал нескольких немецких охранников сразу после возвращения Бруццоне. Это заставило меня задуматься о причинах, по которым он мог улизнуть ночью. Одной из возможностей было заручиться поддержкой фрицев, помочь ему сбежать. Это было единственное, что имело смысл для парня, который так долго боялся переступить эту черту ".
  
   "Да, он отказался объясниться и со мной", - с горечью сказал О'Флаэрти, выплескивая стакан воды в лицо Бруззоне. "Проснись и объяснись!"
  
   "Отпусти меня", - хрипло сказал Бруззоне, моргая глазами и морщась от боли. "Я ничего не сделал".
  
   "Нет", - сказал я. "Ты всего лишь случайно украл нож, взобрался на балкон, а затем изрезал подушку в комнате, где, как мы сказали тебе, спал Северино Росси".
  
   "Нет, я выходил, чтобы помолиться. Заутреня."
  
   "Я видела, как ты выходил из комнаты", - сказала Диана. "Я не видел, как ты вошел, но это было ясно как день, когда ты выходил".
  
   "Хью, ты собираешься поверить на слово этим шпионам?" Глаза Бруззоне расширились от страха, он умолял своего товарища.
  
   "Послушай себя, Ренато, друг мой. Ты говоришь, как епископ Златко. Что ты наделал, чувак? Это не тот парень, которого я знал, когда мы работали на севере ", - сказал О'Флаэрти, надвигаясь на Бруззоне, когда гнев охватил его, и его голос повысился до дрожащего гнева. "Что с тобой случилось? Кем ты стал?"
  
   Бруццоне начал выставлять себя на посмешище. Иногда, перед лицом неопровержимых доказательств, лучшее, что можно сделать, это все отрицать, обвинять всех остальных. Я видел, как дорогостоящие адвокаты проделывали такую работу в суде. Но это был не зал суда Бинтауна. Это был парень, привязанный к стулу в темные ночные часы, кровь стекала по его белому воротничку священника.
  
   Я подобрал перо с рукава Бруззоне и позволил ему упасть ему на колени. Затем я держал нож перед ним, не угрожая, просто позволяя ему увидеть это.
  
   "Ты собирался убить Северино Росси, упокой Господь его душу, этим самым ножом!" О'Флаэрти закричал. "Ты, священник, который спасал жизни. Как ты вообще мог ее принять?"
  
   "Я ничего не сделал", - сказал Бруззоне. Он покачал головой и уставился в пол. У меня было ощущение, что он говорил правду, но не об убийстве.
  
   "Ты предал Северино Росси, не так ли?" Спросила я так мягко, как только могла, пытаясь извлечь правду из этого заявления.
  
   "Оставь меня в покое, пожалуйста", - сказал Бруззоне, избегая моего взгляда.
  
   "Ренато, мы все доверяли тебе", - сказал О'Флаэрти. "Скажи ему, что это не может быть правдой, ради любви к Богу!"
  
   Бруццоне дрогнул перед лицом страданий своего друга. Его губы задрожали, и я наблюдала, как он начал медленно распадаться, когда его фасад респектабельности и невинности рухнул. Легкая дрожь превратилась в гримасу, когда он попытался сдержать поток эмоций, который так долго сдерживался. Я видел, как все рушилось, вина и стыд переполняли его, стирая с лица земли его желание выжить, его способность лгать и строить козни, верить собственным заверениям. Он разрыдался, как ребенок, получивший выговор от разгневанного, но любящего родителя. Я видел это раньше, в комнатах для допросов и закоулках. Желание освободиться от великого и ужасного бремени, подавляющее инстинкт самосохранения.
  
   "Почему вы это сделали, монсеньор?" Прошептал я. Бруццоне обхватил голову руками, сквозь которые капали слезы. Я отвела его руки, держа их в своих, опустилась перед ним на колени и спросила снова, глаза в глаза. "Почему ты это сделал?"
  
   "Потому что я боялся", - причитал он. "Я не хотел умирать. Я не хотел страдать от боли, которую они обещали мне. Ты понимаешь? Я трус, и я не хотел умирать!"
  
   "Расскажи нам, как это привело тебя сюда сегодня вечером", - сказала я так успокаивающе, как только могла, уговаривая его, как непослушного ребенка.
  
   "Как только я начал, как только я сдался, мне было слишком стыдно, что меня разоблачили за то, кем я стал. Я жаждал собственной жизни и жертвовал другими. Прости меня, скусами".
  
   Слезы без конца текли из его глаз, постоянным потоком, который пропитывал его черную рубашку.
  
   "Это началось в Генуе, не так ли? Где вы впервые встретились с Северино Росси?" Я спросил.
  
   "Он действительно мертв?"
  
   "Да. После того, как вы передали его фашистской полиции, Кох схватил его и пытал ради развлечения. Мы вытащили его, но было слишком поздно ".
  
   "Мой бог", - сказал он. "Да, в Генуе".
  
   "Откуда ты это знаешь?" О'Флаэрти спросил меня.
  
   "Бриллианты", - сказал я. "Росси был ювелиром по профессии, и он приехал через Геную, где монсеньор Бруццоне творил свои добрые дела. Солетто заплатили бриллиантами за сокрытие, которое он организовал для убийцы. Мы нашли единственный бриллиант в комнате Корригана, когда Бруццоне привел нас туда, чтобы обыскать его. Я предполагаю, что Бруццоне подложил это туда. Солетто хотел большего за свою роль в сокрытии и оказывал давление, требуя большего. Но я предполагаю, что их больше не было, что убийца чувствовал вину за то, что они у него были. Не так ли, Ренато?"
  
   "Да, да, я тихо отдал их принцессе, чтобы помочь с едой, никогда таким образом, чтобы она не могла узнать, откуда взялись деньги. Тот, кого я оставил тебе, чтобы ты нашел, был последним из проклятых существ. Я не хотел их, я не хотел ничего из этого ".
  
   "Как это произошло?" О'Флаэрти взревел. "Объяснись, пожалуйста".
  
   "Конечно, это началось в Генуе", - сказал Бруззоне. Он глубоко вздохнул и, казалось, расслабился. Я видел это раньше, с еще более жестокими убийцами. Как только они начали рассказывать свою историю, с их душ словно сняли огромный груз, и они загорелись желанием увидеть аудиторию, чтобы объясниться, рационализировать свое поведение, даже продемонстрировать свои навыки столь долгого уклонения от разоблачения. "Северино был там со своей семьей, своими отцом, матерью и сестрой. Да поможет мне Бог, мы подружились. Они были добрыми людьми. Его отец был ювелиром и обучил Северино ремеслу. Они отдали мне свои бриллианты на хранение. Старший Росси сказал, что я должен использовать их в качестве взятки, чтобы освободить его детей, если их похитят ".
  
   "Но ты украл их", - сказал я.
  
   "Нет, нет, все было совсем не так", - сказал Бруззоне, стремясь доказать, что он всего лишь убийца, а не вор. "Я раздобыл для них документы, удостоверяющие личность, подлинные паспорта Ватикана, Хью, как мы раздавали очень многим. Я был на пути к дому, где они были спрятаны, когда меня схватило гестапо. Они наблюдали за кардиналом Боэтто и много раз видели, как я входил и выходил. Они нашли паспорта и бриллианты".
  
   "Они позволили тебе оставить бриллианты?"
  
   "Сначала они показали мне камеры в штаб-квартире гестапо. Это было ужасно, пытки, на которые они заставляли меня смотреть. Вырванные ногти. Сломанные кости - Боже мой, я все еще слышу хруст берцовой кости ", - причитал Бруззоне. Он посмотрел на каждого из нас, как будто мы могли даровать отпущение грехов. "Они хотели запугать меня, и у них получилось. Хью, если бы я мог умереть быстро, я был бы рад сделать это. Но они специалисты по отсрочке смерти и продлению боли, большей боли, чем даже наш Господь перенес на кресте. Они дали мне выбор. Они сказали, что их не волнуют бриллианты или священники, им нужны евреи. Если бы я отдал им евреев, я мог бы выйти на свободу и забрать бриллианты ".
  
   "Дорогая Матерь Божья", - пробормотал О'Флаэрти.
  
   "Ты не видел, что они делают с человеческой плотью, Хью". Слезы текли из глаз Бруззоне, и О'Флаэрти плакал вместе с ним, когда мы все почувствовали ужас от того, что Бруззоне носил в себе. "Я не святой, я быстро это понял. Я никогда не испытывал такого ужаса, как тогда. И дать мне выбор! Это было дьявольски. Я умолял, я молился, но в конце концов я сказал им, где найти семью Росси. На следующий день они отпустили меня. Они сказали, что гестапо в Риме будет на связи. Я оказался на улице в Генуе, с бриллиантами в кармане и пятном на душе. Я молился, чтобы никто никогда не узнал, каким трусом я был. Мне стало плохо от самого себя, и я вернулся сюда так быстро, как только мог. Я не хотел, чтобы гестапо в Риме забрало меня. Я знал, что сделаю все, что они потребуют, да поможет мне Бог ".
  
   "Вот почему ты больше никогда не ступишь за пределы Святого Престола", - сказал О'Флаэрти.
  
   "До того дня", - сказал я. Я хотел, чтобы Бруццоне продолжал говорить, рассказывая нам все детали, которые придут на ум, чтобы, когда мы доберемся до убийства Корригана, правда была бы единственным логичным выбором. "Куда ты пошел?"
  
   "Ну, в гестапо, конечно. Я подумал, что если ты узнаешь, что я несу ответственность, мне понадобится защита. Я попросил обеспечить мне безопасный проезд на север и предложил предоставить им любую информацию, в которой они нуждаются. Но они избили меня и выбросили на улицу. Они смеялись. У них не было записей о том, что произошло в Генуе, и они назвали меня дураком. Это почти комично, да, все это время волноваться?" Никто не ответил ему.
  
   "Вчера ты попробовал другой подход. Ты позвонил Коху в его штаб-квартиру и рассказал ему о моем рандеву, " сказал я.
  
   "Я сделал. Я думал, что если тебя отстранят от расследования, я буду в безопасности. Поскольку гестапо не поверило мне и не оценило моих услуг, я думал, что Кох поверит ".
  
   "Ренато, я рассказал тебе об этой встрече по секрету", - сказал О'Флаэрти с очевидной болью в голосе. "Сегодня утром на мессе это было!"
  
   "Мне жаль, Хью. Не все мы такие же образцы, как ты. Гигант среди людей, святой воин, счастливый в своей работе. Иногда я думаю, что ты самый большой дурак из них всех ".
  
   "Расскажите нам, что случилось с монсеньором Корриганом", - попросил я, чувствуя почти жалость к этому жалкому существу.
  
   "Однажды он пришел ко мне и сказал, что Северино Росси был на площади Святого Петра, обвинив меня в предательстве его семьи. Корриган встретил его в Генуе, когда они впервые обратились за помощью к кардиналу Боэтто. Я понятия не имел, что Северино сбежал. Мне было так стыдно за то, что я сделал, я хотел только забыть. Но Северино живой не позволил бы мне".
  
   "Корриган поверил ему, не так ли?" Я спросил.
  
   "Да, поэтому я сказал ему, что у меня есть доказательства, которые снимут с меня эти обвинения, и что я представлю их той же ночью. Я сказал, что Росси обезумел от потери и страха и не понимал, что говорит. Я дождался, пока не увидел Северино на площади, и сказал ему встретиться со мной у Дверей Смерти той ночью, чтобы отдать ему его бриллианты, а также доказательства того, что это не я предал его семью ". Бруззоне опустил голову, пристыженный собственным признанием.
  
   "Снотворное", - сказал я. "У тебя в комнате было снотворное. Ты отдал их Северино". Я задавался вопросом, почему Росси остался рядом с телом, и теперь, вспомнив о снотворном в комнате Бруццоне, все это обрело смысл.
  
   "Да, я давал ему пищу, в которую были подмешаны измельченные снотворные таблетки. Он съел все это, и я сидел с ним, пока он не уснул. Затем монсеньор Корриган появился в условленный нами час. Это было сложнее, чем я думал, что это будет. Было так много крови, а он не прекращал сопротивляться".
  
   "Умирающие цепляются за жизнь", - сказал О'Флаэрти. "Как и грешники".
  
   "Ты знаешь, в чем ирония судьбы?" Сказал Бруццоне. "Пытки, которым я подвергла себя, были намного хуже, чем физическая боль, которую я испытала бы в руках гестапо. Были времена, когда я тосковал по камере пыток ". Он выглядел задумчивым при мысли об этом.
  
   "У тебя была сделка с Солетто, верно?" - Спросил Каз, возвращая нас в нужное русло.
  
   "Да. Я знал, что он был жадным человеком, что он позаботился бы обо всем за несколько моих бриллиантов. Он согласился арестовать Северино и обеспечить, чтобы тело монсеньора Корригана было найдено за пределами юрисдикции Ватикана ".
  
   "Но монсеньор сумел дотащиться до ступенек под Дверью Смерти", - сказал я.
  
   "Я никогда раньше не убивал человека", - сказал Бруззоне. "Я не мог поверить, что у него еще остались силы. Я ударил его ножом один раз и подумал, что этого достаточно. Он упал, но спросил меня, почему, почему я это делаю? Я вытащил нож и вонзал его снова и снова, пока он не успокоился. Я понятия не имел, что в нем осталась хоть капля жизни, было так много крови. Солетто приехал, как только охранник обнаружил тело, и действовал быстро. Северино забрали, и я думал, что все кончено. Но Солетто был ненасытен. Он хотел большего, и он не поверил мне, когда я сказал ему, что все бриллианты пропали. Я использовал свой последний, когда оставил его, чтобы ты нашел в комнате Корригана. Я надеялся обвинить Росси в убийстве ".
  
   "Значит, Солетто пришлось уйти, верно?"
  
   "Если вы понимаете логику, вы знаете, что однажды выбрав курс, вы должны придерживаться его. Иначе, какой в этом смысл?" Сказал Бруццоне. "Как вы указали, это место абсолютов".
  
   "Вы использовали misericorde, потому что у вас был доступ к арсеналу швейцарской гвардии", - заявил О'Флаэрти.
  
   "Это было идеальное оружие. Это то, для чего она была создана ", - сказал Бруззоне, и в его голосе послышались нотки вызова. "И у нас мало оружия, которое можно было бы иметь".
  
   "Логично", - сказал Каз.
  
   "Да, и логично, что ты должен меня отпустить", - сказал Бруззоне, сделав глубокий вдох. Теперь слез больше не было, он снял всю тяжесть с души и почувствовал себя лучше. Пора идти домой и оставить все это позади. Странно, как разум убийцы может рационализировать каждое действие, каждую мысль, искажая все, чтобы соответствовать его собственным потребностям и желаниям.
  
   "Почему?"
  
   "Какое преступление я совершил на территории Ватикана? Изувеченная подушка?" Он улыбнулся, вытирая влагу со щек.
  
   "Вы только что признались в убийстве монсеньора Корригана", - сказал Каз.
  
   "Я присутствовал, да. Но преступление произошло за пределами границы, определенной Латеранским договором. И ватиканская жандармерия уже передала убийцу властям в Риме ".
  
   "Солетто", - сказал О'Флаэрти. "Он был убит глубоко внутри стен".
  
   "Я никогда не говорил, что причинил ему вред. Просто то, что как только курс установлен, ему нужно следовать ". Он расправил плечи и высоко поднял голову, вновь обретенная уверенность сменила выражение горьких слез. "Пожалуйста, позвоните инспектору Чиприано и спросите его, какое обвинение может быть выдвинуто против меня. На самом деле, это на меня напали сегодня вечером. Была пролита только моя кровь".
  
   Каз, Диана и я отступили в коридор, оставив О'Флаэрти охранять Бруззоне.
  
   "Мне это не нравится", - сказала Диана. "Возможно, он немного сумасшедший, но умный. Он вернулся прямо к своей первоначальной истории ".
  
   "Он, должно быть, немного чокнутый. Нам следовало позвать Сиприано сюда, чтобы он увидел все это, " сказал я. "Но он тоже был возможным подозреваемым".
  
   "Бруццоне, очевидно, находился под большим давлением, - сказал Каз, - держал все в себе. Теперь, когда он признался в своих грехах, он отступил в сторону самосохранения. После месяцев обмана это, вероятно, стало его второй натурой. Что мы должны делать? Он прав в том, что наше положение здесь в лучшем случае ненадежно ".
  
   "Я собираюсь кое-что попробовать", - сказал я. Мы вернулись в комнату.
  
   "Ты собираешься отпустить меня?" - Спросил Бруццоне.
  
   "Я думаю, мы можем возбудить дело против вас с инспектором Чиприано", - сказал я.
  
   "Конечно, я забыл. Я также украл нож для сыра. Удачи, мой друг".
  
   "Хорошо", - сказал я, качая головой, как будто нас перехитрили. "Позволь мне поздравить тебя. Ты все делаешь правильно. Придерживайтесь своей истории, я уверен, что вы сможете продержаться здесь до прибытия союзников ".
  
   "Да", - вмешался Каз, уже вместе со мной. "Тогда в Риме будут другие полицейские силы. Они, безусловно, возьмутся за дело об убийстве американского монсеньора".
  
   "Так что сиди смирно", - сказал я. "Вы знаете, что Корриган дружил с Диким Биллом Донованом, главой OSS? Я уверен, что он отправит команду с первыми союзными войсками, которые войдут в Рим. Может пройти месяц или около того, но твой день настанет. Наслаждайся временем, которое у тебя осталось ".
  
   "Я пойду к немцам. Меня не могут держать здесь против моей воли".
  
   "Не будь так уверен, Ренато", - сказал О'Флаэрти. "Инспектор Чиприано может поместить вас под стражу для защиты. У монсеньора Корригана здесь много друзей, которые могут желать вам зла, независимо от юридических вопросов. Это было бы для твоего же блага". О'Флаэрти сам быстро сообразил.
  
   Я наблюдал, как взгляд Бруццоне из спокойного и уверенного стал настороженным и обеспокоенным. Он был у нас. "Есть другой способ", - сказал я.
  
   "Что?" - спросил он.
  
   "Мне нужно закрыть это дело. Напиши, что ты нам здесь рассказал..."
  
   "Никогда!"
  
   "Точно так, как ты нам сказал. Ничего о преступлениях, совершенных в Ватикане. Но Генуя, приезд Росси сюда, контакт с гестапо, Кох, все такое. Ничего такого, за что Сиприано мог бы тебя арестовать ".
  
   "И что ты сделаешь для меня?"
  
   "Я вытащу тебя отсюда сегодня к полудню. Я нахожусь в контакте с офицером немецкой разведки, который может переправить вас на север. Он захочет услышать о твоих контактах с гестапо и Кохом. Может быть, они сведут тебя с Муссолини в Сало, на озере Гарда. Весной там должно быть неплохо. Фашистам не помешал бы ручной священник, ты так не думаешь?"
  
   Мы некоторое время ходили взад-вперед, прежде чем Бруццоне сдался. Я убедил его, что это будет либо короткое ожидание союзников и возможной группы убийц из УСС, либо шанс оставить Ватикан позади и отправиться на север с немецким эскортом, поставив мили и кучу боеприпасов между его драгоценным "я" и наступающими союзниками. К тому времени, когда он написал свое заявление, он посмеивался над тем, какую выгодную сделку заключил.
  
  
   ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
  
  
   Спустя несколько часов сна мы с Дианой стояли у белого бордюра на площади Святого Петра, ее лицо было обращено к теплому солнцу. Каз и Эйб стояли в нескольких ярдах позади Бруццоне, каждый из них держался за руку. Это был приятный день.
  
   "Какова цель этого заявления, Билли? Ты не можешь использовать это ни для чего. Во всяком случае, ничего законного, " сказала она.
  
   "Верно, но мне нужно было, чтобы Бруццоне поверил, что это чего-то стоит для меня. И он думает, что это вернет ему расположение немцев, поскольку он предупредил их об агенте союзников на Испанской лестнице ".
  
   "Но он не знает, что вы передаете его одному из людей полковника Ремке".
  
   "Именно. Я упомянул офицера разведки, но он не сложил два и два вместе. Он так отчаянно пытался найти согласного спонсора, который отвез бы его на север, подальше от армий союзников, что не рассматривал такую возможность ".
  
   "Значит, признание действительно для Ремке", - сказала она, все еще закрыв глаза и подняв их к небу. "Забавно".
  
   "Что?"
  
   "Что, если бы Бруццоне не был так отчаянно заинтересован в собственной жизни, он мог бы потратить время на то, чтобы все это обдумать. Теперь его жажда жизни погубит его ". Я не соглашался, что это было смешно, но и не придирался к этому.
  
   Несколько минут спустя подъехала служебная машина и остановилась у белой линии. Бернард опустил окно со стороны водителя и помахал рукой. Дитер вышел со стороны пассажира, его рука была на перевязи, но с улыбкой на лице. Приятно иметь приятелей среди своих врагов.
  
   "Кажется, ты должна нам автомобиль, а также форму", - сказал Дитер, щелкнув каблуками и слегка поклонившись в сторону Дианы. Я решил, что дружелюбие было особенно направлено на нее. Но я привык к этому.
  
   "Я не думал, что ты захочешь вернуть машину, полную дырок. Но у меня есть твоя форма, вычищенная и отглаженная. Ботинки тоже сияли, " сказала я, протягивая ему небольшой саквояж.
  
   "Спасибо тебе, Билли. Я не думаю, что еще долго увижу Италию снова. Я рад, по крайней мере, что ухожу со своей сшитой на заказ униформой и хорошими итальянскими ботинками ".
  
   "У меня есть кое-что еще для тебя", - сказал я, протягивая ему бумагу и указывая большим пальцем на Бруццоне. "Монсеньор-убийца. Это тот парень, который предупредил Коха о нашей встрече ".
  
   "А человек, который убил монсеньора Корригана и комиссара Солетто?" - Спросил Дитер.
  
   "Ходят слухи", - сказал я. "Твои информаторы быстро сходят с ума. Да, это он ".
  
   "Зачем отдавать его нам?" - Спросил Дитер. "Не то чтобы я возражал против того, чтобы наложить лапы на человека, который был причиной моей раны". Он потер руку, глядя на Бруццоне.
  
   "Были подняты определенные юридические вопросы. Латеранский договор, юрисдикция, что-то в этом роде. Есть шанс, что это сойдет ему с рук, учитывая текущую ситуацию ".
  
   "Он не выглядит обеспокоенным", - сказал Дитер, взглянув на Бруццоне.
  
   "Ну, он не знает, кто ты. Он пытался наладить хорошие отношения с гестапо, чтобы они защитили его от любых обвинений. Он думает, что ты следующая лучшая вещь. Я обещал ему, что ты отвезешь его на север ".
  
   "Он убийца, вы уверены?"
  
   "Мы такие", - сказала Диана.
  
   Это, казалось, все решило. "Его увезут на север, даю тебе слово". Дитер кивнул Бернарду, который запихнул Бруццоне на заднее сиденье машины. Мне показалось, что на его лице промелькнуло выражение, возможно, озабоченности, или, может быть, головная боль прошла, и он стал мыслить более ясно. Но это длилось недолго. Я мог видеть, как крутятся колесики убийцы, как снова запускается процесс рационализации. Он рассказывал себе историю и желал, чтобы это было правдой. Он направлялся на север, да.
  
   Мы помахали на прощание.
  
   "Давай прогуляемся по собору Святого Петра", - сказала Диана после того, как мы посмотрели, как отъезжает машина. Рино и Эйб исчезли, и мы были так же одиноки, как и в последнее время, огромная площадь осталась позади нас.
  
   "Я не знаю", - сказал я, когда мы приблизились ко входу. "Я не знаю, хочу ли я войти внутрь".
  
   "Билли, это прекрасно. Внушающий благоговейный трепет. И я даже не католик".
  
   "В том-то и дело. Я есть. Но люди, которых я видел здесь, ничем не отличаются от людей где бы то ни было. Некоторые достойные, некоторые плохие, и много чего посередине. Я думал, что в Ватикане все будет по-другому, как в сияющем городе на холме. Но это просто еще один город на возвышенности, где добро и зло довольно хорошо уравновешены. На каждого Златко приходится О'Флаэрти и слишком много Бруццоне - слабых и готовых обменять свои души ".
  
   "Я увидела здесь много хорошего, Билли", - сказала Диана. "Но тогда это не обязательно соответствовало моим юношеским идеалам. Это слишком много, о чем я прошу ".
  
   "Не здесь. Этого не должно было быть". Я отправил человека на север, зная, что это значит. Даже при том, что он убил и предал людей, которые ему доверяли, это давило на мой разум. Ватикан не казался достойным моего детского представления о нем, и в то же время я чувствовал на себе пятно смерти и жалел, что не смог найти здесь больше утешения.
  
   "Тогда все в порядке", - сказала она. "Давайте прогуляемся по садам. Я не могу передать тебе, сколько раз я проходил через них и думал о тебе рядом со мной ".
  
   Мы договорились о садах, и я не оглядывался, когда мы покидали базилику. Мы проходили мимо домика садовника и увидели Эйба и Розану, сидящих на крыльце. Эйб коротко кивнул в знак приветствия, а затем перевел взгляд на Розану с двумя детьми рядом с ней. Счастливый конец, по крайней мере, для них.
  
   Мы шли вдоль старой Львиной стены, древней укрепленной стены города. Мы обошли стороной радиовышку с ее ассоциацией с внезапной смертью. Это было похоже на весну, зеленую траву и ранние цветы, распускающиеся под ярким солнцем. Скворец защебетал на верхушке дерева, и мы ухмыльнулись, как идиоты, такому простому удовольствию.
  
   "Билли!" Это был Каз, трусивший по дорожке. В спешке. Прощай, простые удовольствия. Диана вздохнула и отвела взгляд.
  
   "Что?" Сказал я, стараясь не срываться на Казе.
  
   "Джон Мэй хочет нас видеть. Нам нужно уходить. Нас троих, " добавил он, увидев выражение моего лица. Каз резко повернулся, и мы последовали за ним, пока я гадал, как выглядело его лицо.
  
   "Это не имеет никакого отношения к сложившейся здесь ситуации", - сказал Мэй, подавая чай в гостиной сэра Д'Арси. "Я имею в виду Монте-Кассино. Просто все на месте, чтобы вытащить тебя. Приливы и отливы, луна, что-то в этом роде. У нас есть отличная подделка проездного билета. Это доставит грузовик на побережье без обыска ".
  
   "Насколько хороша подделка?" Спросила Диана.
  
   "Практически оригинал", - сказала Мэй. "У нас в одном доме есть три лейтенанта, которые сходили с ума от переполоха. Они убедили хозяина сводить их в оперу. Итак, они нарядились в самую лучшую одежду, которую смогли найти, и она отнесла ее в свою шкатулку. Богатая женщина. Прямо в следующей ячейке был не кто иной, как генерал Райнер Шталь, военный комендант Рима! Итак, леди начинает возмутительно флиртовать с ним. Она, очевидно, подумала, что это лучший способ отвлечь его внимание от очень тихих молодых людей, сидящих с ней. В перерыве она попросила у него автограф, если вы можете в это поверить, и он нацарапал это на ее программке. Мы скопировали это и использовали несколько раз. Всегда действует как заклинание".
  
   "Лучшая защита - это хорошее нападение", - сказал я. "Когда мы отправляемся?"
  
   "В течение часа. Нам нужно доставить тебя во Фьюмичино до наступления темноты. Это маленькая рыбацкая деревушка на побережье ".
  
   "Ты можешь взять нас четверых?" - Спросил Каз.
  
   "Принцесса?" Спросила Мэй. Каз кивнул. "Да, еще один не должен стать проблемой". Это вызвало улыбку на лице Каза. Мы все помчались в Санта-Марту, чтобы сообщить Нини хорошие новости. Мы нашли ее в трапезной, но ее реакция была не такой, как ожидал Каз.
  
   "Я не могу уйти с тобой", - сказала она, заламывая руки. "С беженцами так много работы. И я нужна Хью. Ты знаешь, на что это похоже, Петр. У меня есть долг, даже несмотря на то, что я не в форме. Я итальянец, и многие из них - мои соплеменники, как христиане, так и евреи. Я не могу оставить их".
  
   "Ты не хочешь?" - Спросил Каз.
  
   "Я желаю этого всем своим сердцем", - сказала она. "Но я не могу". Она поцеловала меня в щеку, со слезами на глазах обняла Диану, затем взяла Каза за руку и повела его наверх.
  
   Мы ждали. Не то чтобы у нас было много вещей, которые нужно было упаковать. Диана все еще была одета в свои дорогие шмотки, а на мне было пальто, так что мы были готовы настолько, насколько это было необходимо. Полчаса спустя Каз спустился вниз один. Он не сказал ни слова.
  
   Джон Мэй не спрашивал о Нини. Может быть, он знал, каким будет ее ответ. Он запихнул нас в кузов очень старого грузовика неопределенного урожая и накрыл одеялами пустые ящики, выставленные перед нами. Он хлопнул по борту автомобиля, и молчаливый водитель вывез нас через ворота Сант'Анна из города-государства Ватикан в неизвестность. Я ничуть не возражал.
  
  
   ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
  
  
   "Uscire qui." Водитель сказал после двух часов медленных дорог и одного контрольно-пропускного пункта. Мэй была права. Нам махнули рукой, чтобы мы проходили мимо.
  
   "Это наша остановка", - перевел Каз. Это было первое, что он сказал с тех пор, как мы ушли.
  
   Мы выпрыгнули из кузова грузовика и размяли затекшие конечности. Мы были на пристани, среди множества рыбацких лодок, покачивающихся на волнах. Заходящее солнце сверкало на воде. Если бы нас не вывозили контрабандой с вражеской территории, это было бы совершенно мило. Водитель указал на самое ветхое судно в гавани, в дальнем конце причала.
  
   Направляясь к рыбацкой лодке, я чувствовал себя беззащитным. Любой на берегу мог заметить нас, и не было никакого укрытия, некуда было бежать. Наши шаги эхом отдавались по выветрившимся доскам, единственный другой звук исходил от чаек, ссорящихся из-за рыбьих потрохов.
  
   Наша лодка была основательно проржавевшей, краска на ней отслаивалась большими кусками. Я увидел движение в салоне и пожалел, что у меня все еще нет той "Беретты".
  
   "Это ты, Билли?" Из лодки появилась большая тень.
  
   "Большой Майк!" - Сказала Диана, подбегая, чтобы обнять его.
  
   "Тихо там!" - эхом отозвался рокочущий баритон с нижней палубы.
  
   "Давай", - сказал Большой Майк, ухмыляясь, помогая Диане подняться на борт. "Мы готовы отчаливать".
  
   Мы покинули гавань, когда солнце скрылось за горизонтом, единственный свет исходил от далеких звезд. За рулем лейтенант Джон Гамильтон проверил свой компас с помощью фонарика, красный фильтр которого защищал его прибор ночного видения.
  
   "Ты скажешь этому большому увальню, чтобы он не путался под ногами?" Сказал Гамильтон. "Я почти готов выбросить его за борт". С Гамильтоном были два члена экипажа, судя по виду, югославские пираты. Они засмеялись, и я мог сказать, что это стало ходкой шуткой.
  
   "Что ты здесь делаешь, Большой Майк?" Спросила Диана после того, как мы устроились в маленькой каюте.
  
   "Я привез Билли приказ отправляться в Рим", - сказал он. "Тогда я подумал, что должен побыть поблизости и убедиться, что OSS вытащила его нормально".
  
   "Это единственная причина, по которой мы здесь", - сказал Гамильтон, не отрывая взгляда от горизонта. "Потому что тогда Большой Майк вернется в Лондон и оставит нас в покое".
  
   "Ты выглядишь знакомо", - сказала Диана Гамильтону. "Мы встречались раньше?" Это вызвало еще больше смеха.
  
   "Ты смотришь на настоящую кинозвезду", - сказал Большой Майк. "Стерлинг Хейден собственной персоной".
  
   "Никогда о нем не слышала", - сказала Диана. Гамильтон громче всех смеялся над этим.
  
   Он объяснил, что мы отплываем всего на двадцать миль, на встречу с британской подводной лодкой. Прошлой ночью они поднялись на лодке из Анцио, смешавшись с рыболовецкими судами, которым немцы разрешили ходить вдоль побережья. У нас было около двух часов, и он хотел, чтобы весь экипаж был на палубе, чтобы следить за немецкими патрульными катерами. Это был спокойный сектор, большая часть боевых действий разворачивалась вокруг Анцио, но это не было причиной рисковать.
  
   Мы с Дианой вышли на нос и, прищурившись, вгляделись в темноту, высматривая какие-нибудь фигуры, движущиеся на фоне звезд. Время шло, звук мотора сливался с ночью, чернота окутывала нас, пока не стало казаться, что мы даже не двигаемся, а плывем в водянистом сне.
  
   "Как ты думаешь, как Каз это воспринимает?" Спросила я шепотом.
  
   "Это еще одна потеря. Но не страшная, а, возможно, временная. Они кажутся очень влюбленными, тебе не кажется?"
  
   "Да", - сказал я. "Это был трудный выбор, который ей пришлось сделать".
  
   "Любой выбор на войне - это проигрыш, так или иначе", - сказала Диана. Она задрожала, и я снял свое пальто и накинул его ей на плечи. Я хотел рассказать ей о выборе, который я сделал и с которым мне почти пришлось жить. Я не знаю почему, но это было похоже на секрет, который я не должен был скрывать от нее. Чувство вины, может быть, когда я думал о Бруццоне, его история выливалась из него, как вода через плотину.
  
   Звук выстрела эхом разнесся над водой. Это было далеко, темное небо на юге освещалось слабыми красными вспышками. Эсминцы или катера ПТ, возможно, слишком далеко, чтобы причинить нам какие-либо неприятности.
  
   "Иногда трудно понять, какая потеря хуже другой", - сказал я. "Диана..."
  
   "Смотри!" Она указала в сторону левого борта. Взбаламутилась белая пена, и черная фигура заслонила звезды перед нами. Я подумал, что это кит, готовый раздавить наше хрупкое суденышко.
  
   "Подводнаялодка!" Гамильтон закричал. Он замедлил ход лодки и повернул к подлодке. "Приготовьтесь к высадке".
  
   Фигуры высыпали из боевой рубки и запустили резиновый плот в нашем направлении.
  
   "Мы возвращаемся домой, Билли!" Диана кричала, ее лицо было диким от возбуждения, когда она обнимала меня. "Что ты собирался сказать?"
  
   "Ничего", - сказал я. Вместо того, чтобы говорить, я поцеловал ее. Там, во враждебных водах, покачиваясь на носу рыбацкой лодки в Средиземном море, с одной из подводных лодок Его Величества, ожидающей нас, когда разрывающиеся снаряды создавали фейерверк на горизонте, и с парой югославов, подбадривающих криками, мы поцеловались - поцелуй удовольствия, радости и забвения.
   О некоторых вещах лучше не говорить.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"