Да я, собственно, и не пишу. В детстве и ранней юности пыталась укладывать слова в строчки, что делают многие, как выясняется впоследствии. Этакий способ познания себя и мира на фонетическом уровне. Не вредное, вобщем-то, занятие. Впрочем, моих амбиций тогда хватило на то, чтобы отдать тетрадку с рифмованными текстами приехавшему в школу корреспонденту журнала "Костер". В редакции выбрали восемь строк про осень и уходящее детство. А я долго потом хранила письмо в фирменном конверте. Пожалуй, это и было единственным "официальным признание" моего творчества.
А неофициальным... наверное, самым неожиданным и приятным было, когда обнаружила блокнот, где отцовским почерком был выписан фрагмент моего стиха...
Простите, недописанные строчки,
Простите, недосказанные мысли,
За то, что, обещая лишь отсрочку,
Забыла вас, чтоб душу мне не грызли.
Прости меня, забытая мечта,
За то, что не поверила когда-то,
Что и в обычном скрыта красота,
А прошлое не требует возврата...
Родители не баловали меня похвалами, видимо, боялись испортить. И уж тем более не брались рецензировать стихи. И это нечаянно подсмотренное признание так и осталось без обсуждений. Что же касается сестер и друзей, они бережно относились к каждому клочку промакашки, на котором я соизволила начертать что-то собственной рукой. Не скажу, что сама я относилась к этому небрежно, но по 20 раз каждый стих старательно не переписывала. Складывала исписанные листки, выдранные из блокнотов, в дежурную папку с намерением когда-нибудь туда заглянуть и навести порядок. И заглянула-таки. В результате, на 37 году жизни, когда поэтическое вдохновение практически перестало посещать меня, я чисто механически отобрала более или менее приличное по форме, отредактировала и оформила в виде маленькой самиздатовской книжечки, назвав все это "Черновик, переписанный набело". 20 экземпляров оказалось достаточно, чтобы подарить всем, кому это по-настоящему дорого. И теперь, когда меня спрашивают, почему я не издаю свое бесценное творчество, я отвечаю, что знаю, каков мой реальный тираж, и не стоит ради этого напрягать типографию.
Мой милый, сядь передо мной,
И нашей книге дай раскрыться
На той единственной странице,
Где мне вовек не быть одной.
Где вязью спутаны слова,
И не поставлены все точки,
И на истлевшией листочки
С деревьев сыплется листва.
* * *
Испугайся, кто-нибудь, за меня.
Да, я сильная, да... и все же
Этот страх мне в сто раз дороже
Обжигающего огня.
И средь самого теплого светлого дня,
Когда, вроде, никто за себя не боится,
Встрепенись, как от крика встревоженной птицы.
Испугайся, кто-нибудь, за меня!
* * *
Глаза так много говорят! -
Гораздо больше, чем словами
Себе мы позволяем сами
Сказать. Слова лишь в нас горят.
Глаза ж, как проруби на льду,
Где хлещут через край водою
Слова, грозящие бедою,
И замерзают на лету.
* * *
Мой друг, пока ты еще друг,
Пока твой дом меня встречает,
Теплом и светом привечает,
Легко впуская в узкий круг,
Еще могу твою ладонь
Я взять в свою и улыбаться.
Но, боже мой, ведь может статься,
Что вспыхнет голубой огонь,
И разведутся те мосты,
Что прежде нас соединяли,
И мы шагнем в иные дали,
Где даже песни не просты.
...А мы уходим дальше, дальше
От той невидимой черты,
Где я - не я еще, а ты...
Ты сделал выбор много раньше.
Теперь пришла пора и мне
В потоке слов определяться.
Теперь мне нужно опасаться
Тебя. Как в том запетом сне,
Где старый друг вдруг стал врагом.
Мы - не враги, и слава богу, Но эту трудную дорогу
С тобой мы вместе не пройдем.
* * *
Я, как камин, где нет огня,
И мне никак не разгореться,
И человеку не согреться,
Он мерзнет около меня.
И холодеющие пальцы
Он тянет в поисках тепла.
А я не в силах разобраться -
Я умерла иль не жила?
* * *
Как страшно и странно -
Как будто в квартире не стало дверей,
И устлана спальня
Листками опавшими календарей.
Молчит твой маяк -
Он в тумане неясных тревог.
И мне не понять -
Так ли ты, как и я, одинок.
* * *
Звук рвущейся бумаги, запах гари.
Холодная постель. И пустота.
Вина моя понятна и проста -
Я поджигатель на большом пожаре.
Я вижу тени в пляшущем огне
Моих надежд - я их сама сжигаю.
Я так легко, без устали шагаю,
Когда ничто не прячется во мне.
Я так рвалась достигнуть высоты,
Я слишком долго шла к заветной цели.
Цветы в моих руках завять успели,
Не дотянув до зрелой красоты.
Но это боль, а вовсе не каприз.
К чему ж еще бросать мне камень в спину?
Я холодна и больше не остыну.
Я по весне сойду снегами вниз,
Где смятая постель. И запах гари.
Звук рвущейся бумаги. Пустота.
И где вина понятна и просто,
И крови нет при колющем ударе.
* * *
Как больно могут бить слова,
Как их непогрешимость зыбка.
Так запоздалая открытка
Обычным словом обожгла.
Четвертый день как новый год.
Уже и пожеланья смяты.
Не тает снег из пыльной ваты,
А настоящий не идет.
* * *
Твой мир ослеп,
он краски все смешал,
границы стер
и кисти перепутал.
Потух костер
На пыльном перепутье,
И робкий след
Уходит к камышам.
Твой мир оглох,
он песни позабыл
и звон колоколов
уже не слышит.
Он сотней ртов
рвет воздух, но не дышит.
Последний вздох
слезой смолы застыл.
Твой мир уснул,
Но это не покой.
Смотри, все замерло
В тревожном напряженье,
Как будто заново
Рождается движенье,
И мерный гул
Завис, как взмах рукой.
Твой мир в тебе,
Там ночь, когда ты спишь,
И серый дождь,
Когда ты тихо плачешь.
И ты не ждешь,
А посекундно платишь
Своей судьбе
За то, что не хранишь.
Твой мир так мал,
Что хочется собой
Его закрыть
И отогреть дыханьем,
И пробудить
Цветов благоуханьем,
Величьем скал
И высью голубой.
Я никогда не считала себя поэтом. Чтобы писать по-настоящему, нужно воспринимать жизнь с болевой точки. Мне было лет 16, когда я это поняла. И не захотела обрекать себя на этот неуют. Позднее, сталкиваясь с настоящими поэтами - а они, как правило, люди довольно неустроенные с обывательской точки зрения - я испытывала раздражение, которое проходило лишь, когда я слышала их стихи. Позднее я поняла, что меня раздражает не их непутевость, а мое малодушие. Хотя, все случается так как должно. Видимо, моих задатков хватило лишь на "прикладное" стихописание.
"Поэт не может не писать". А я могу. И подолгу. Пишу только когда нужно разобраться в себе. Скидываю с подкорки все, что накопилось, а потом сама себе ставлю диагноз и назначаю лечение. Слово - первая материализация чувства. Даже слово сказанное, а уж тем более написанное, - свершившийся факт, который способен сам по себе менять реальность.
Сейчас, перечитывая старые свои записи, я благодарна себе - тогдашней - за этот подарок. Я слишком стремительно живу, слишком быстро меняюсь и забываю о том, что со мной происходило даже не так давно. А ведь многие мои сегодняшние поступки - следствие чего-то происходящего пять, десять лет назад... И, общаясь с собой "прошлой" через те же стихи, я многое понимаю в себе сегодняшней.
...Я называю их "рваными" стихами или "ломанными". Какое-то время я была уверена, что они появились под впечатлением от поэзии Эмили Дикенсон, но как-то заглянула туда снова и не обнаружила ничего похожего. Впрочем, у меня так бывает часто: первоначальное ощущение извне настолько перерабатывается, что потом только я и могу проследить, откуда что пришло. Но есть и второй факт, который позволяет мне отречься от влияния американской поэтессы. В своих листочках со стихами прежних лет я обнаружила несколько экземпляров, подходящих под определение "рваного стиха". Рифма есть, но очередность ее в строках сбита, а ритм прослеживается лишь при чтении, внешне же создается впечатление хаоса. Именно это сочетание внешнего беспорядка и внутренней логики больше всего привлекает меня в этой форме. Это то, что присуще мне самой. Пожалуй, с тех - неосознанных попыток уложиться в эту неправильную форму и начну.
1985г. А грязь
даже не сквозь нас,
а мимо.
Привет! -
Слов других и нет,
Коль нелюбима.
Так неделима пустота,
И горечь неделима.
Пусть я наивна и проста,
Но все чужое - мимо!
1986г. Мои травы скосили.
Я по ним босиком прежде часто ходила.
Скосили - меня не спросили.
И теперь я тайком
босиком
убегаю на луг,
чтобы молча ослушаться краткого: "не прикословь".
Я - хозяйка себе,
только ноги исколоты в кровь.
1987г. Пресный пирог посолить,
и обмазать горчицей,
и перцем приправить,
и удивиться:
неужто вот эту отраву
можно еще проглотить?!
В январе 98 года я написала то, что можно назвать обоснованием "ломанных" стихов.
Я не люблю укладывать слова
В накатанные строчки
И подбирать их по размерам и хвостам.
Неправильность права -
Споткнусь о многоточье,
Рассыплю здесь и там.
И пусть! Улягутся, как им удобно,
А не мне угодно.
А теперь то, что появилось буквально в два захода с интервалом в год.