Он болезненно сжался у стены, едва двигая чёрными крыльями за плечами. Злые слёзы пытались прорваться, но он вскидывал голову на остатках гордости. Улететь не дадут. Рядом стояли напряжённые, с поднятыми крыльями.
- Идём, Нашиэль. Ты за многое должен.
Непонятная изматывающая боль снова скрутила в жестоком приступе. Он сплюнул чёрным, ответил, кривя перепачканные в ихоре губы:
- За что?! За своё естество? Я такой и есть!
- Уже нет, Нашиель. Ты попался.
- И вы спешите отомстить, пока я слаб и беспомощен! Как благородно!
- Мы не вступаем в дискуссии с тёмными. Это бесполезно, - архангел смотрел с пониманием и скорбью.
- Конечно, бесполезно. У вас, беленьких, своя единственная правда и другого вы слышать не желаете, - слабость накатывала, ихор уже струйкой тёк по подбородку. - Отстаньте. Я не пойду с вами.
Нашиэль скорчился чёрным комком, спрятавшись за крыльями.
- Так и скажи, что боишься, - спокойно определил архангел. - Берём его.
Руки вцепились в перья, развернули силой крылья. Сефирот огненно вспыхнул перед глазами.
Нашиэль мучился молчанием: гордость не давала кричать от боли. Меркнущее в приступе сознание не разобрало направления и взмахов крыльев.
В лучезарно-жемчужном зале попытался стоять, нахально глядя Ей в лицо. Но это было невозможно. Больно. Стукнулся коленями об пол, согнувшись. Закашлялся, ихор хлынул горлом. Нашиэль посмотрел в чёрную лужу на лазурной плитке, увидел свою кривую ухмылку в отражении:
- Решила поразвлечься,так не тяни, а то я сам сдохну.
- Если откровенно: почему ты пришёл умирать к границе моего пространства?
- Так отомстить могла только ты, милосердная. За все твои храмы, что я разрушил, за твоих жриц и прихожанок, за монашек и ведьм, души которых я пил, убивая... Теперь ты убиваешь меня.
Глаза слепило белым огнём - Она подошла ближе.
- Нет. Не я - ты сам. Вместе с токами жертв, болью и горем ты каплю за каплей пил и мои энергии.
Силы уходили. Нашиэль упёрся руками в пол, распластал неловко крылья:
- Значит, я - отравлен. Мило.
Светлая Дева присела рядом, заглянула в измученное болью лицо тёмного:
- Знаешь, ты славно поработал на меня, сам того не осознавая. Ты указывал нам наши слабые места, учил выживать, сохранять себя, быть. Спасибо, Нашиэль.
Он усмехнулся зло, помотал головой:
- Больно бьешь, милосердная. Почти поверил. Ладно, скажи архангелу, пусть избавит меня от мучений.
Лёгкая рука легла на холодеющий лоб:
- Я дарю тебе невозможное: выбор. Остаться или исчезнуть.
Нашиэль неверяще поднял глаза. Но белые не врут...
- Останешься на моих условиях.
Проницательно-тёплые глаза поймали взгляд тёмного. Хотел отвернуться, не получилось.
- Ты будешь помнить... - тонкий палец ткнул Нашиэля в лоб.
- ...ты будешь видеть, - ладонь опустилась на переносицу.
- ...ты будешь молчать... - рука пропутешествовала ниже, коснулась губ. С кончиков пальцев легко испарился чёрный ихор, и они скользнули по шее, остановились на вишудхе:
- ...понимать.
Нашиэля дёрнуло, словно вдруг увидел себя над бездонной пропастью. Паника ударила волной, ещё попытался остановить лёгкую руку, скользящую по груди. Поздно:
- И чувствовать.
Внутри обожгло горячими брызгами, перебило дыхание всхлипом, бросилось в глаза. Нашиэль схватился за грудь, показалось, что её сейчас разорвёт.
- Зачем ты это делаешь? - эта горячая глубинная боль была не легче той холодной, смертной.
- Потому что я тебя люблю.
По груди, как мечом полоснуло. Ощущение было диким, новым, несуразным и Нашиэль скрипнул зубами, бросил агрессивно:
- Это твой образ существования. Ты любишь всех. Иначе и не можешь.
- А какое тебе дело до других, тёмное создание?..
Это было жестоко и понятно Нашиэлю. Он засмеялся, ещё слабый от объятий смерти:
- В чём же подвох, милосердная?
- Что тебе всегда было ненавистно? - Она спросила с грустной улыбкой, зная ответ.
- Люди.
Тёмный понял,что ему уготовано, скривился от отвращения и ужаса:
- О, нет!
- Я лёгких заданий не даю. Или ты испугался, тёмный Нашиэль?
- Я не хочу. Мне противны смертные.
- Выбирай сам.
Стоявший рядом архангел взял из пространства белый клинок. Острый край коснулся шеи тёмного, предлагая.
Уйти гордо, с достоинством... Нашиэль попытался высокомерно расправить плечи...
Но тонкая рука протянулась над клинком, мягко вытерла тёмному слёзы:
- Ты даже не замечаешь своих слёз. Чего ещё ты не хочешь видеть?
Эти глаза, этот голос. Никто и никогда не делал так... Не было такого чувства... Они сильнее, чем меч...
- Хорошо. Я остаюсь, - настолько тяжело дались слова, что внутри скрутило всё и прорвалось рыданием.
- Плачь, ангел, плачь.
* * *
- Надоели все эти заговоры и покушения, сил нет, - Клемент, уже стоя на пороге, сказал устало.
- Нормальные королевские будни, - ответила, посмеиваясь, Гатта. - Ты у нас - наше величество или как?
- Ох, как не хочу возвращаться к себе, Гаттик. У тебя здесь так тихо.
- Не всегда, - усмехнулась она, огладив рукой висящий на крюке кожаный фартук.
- Я не об этом, - кивнул Клемент. - Ладно, если Сантьяна что-то скажет, сообщи сразу. А то ловлю рыбу в мутной воде... Ещё и с дворцовой почтой проблема: секретарь едва жив остался, вскрыв обычный на вид конверт, два почтальона погибли по дороге. Что теперь? Нанимать мага? Снова дыра в бюджете. Ну, всё, я побежал. Жду.
- Береги себя. И не лезь сам к почте! Что-нибудь придумаем!
Клемент махнул шляпой уже из седла. Пустил коня в галоп; телохранители помчались следом.
Закрыв тяжёлую дверь, Гатта надела передник и неспешно закасывая рукава, стала спускаться вниз по переходам и ступеням.
Старая башня, прилепившаяся к ещё более древней скале, со временем уходила в землю; погружалась, зарастала и скала, превращаясь в холм. Так что основные, рабочие помещения давно стали подземными. И хорошо. Так спокойнее.
Охранник дремал сидя, но стоило тихо сказать, подходя:
- Зино, - как он открыл глаза и кивнул:
- Всё сделано как вы велели. Клиент немного буйный, повозились.
Из тёмного коридора вылетел ворон, сел на плечо охранника, каркнул, отрапортовавшись.
- Как дела, Крохаль? - спросила птицу Гатта.
- Сумр-рак, - ответил ворон, встрепенулся и добавил другим голосом.- Сор-рванцы, егозлики...
- Уже месяц прошёл, как они погибли. Я знаю, твой отец гордился бы своей егозой. Не унывай.
- Ох, Зино, - вздохнула Гатта и перешла к делу. - Где вещи этого Сантьяны?
Охранник показал на коробку. Потянув носом, девушка оценила:
- Амбрэ. В кабаке его взяли?
- Где ж ещё разбойника ловить? Расслабился парень...
Ворон склёвывал изюм с ладони Зино, щипал за ухо.
Высыпав всё из коробки на стол, Гатта поворошила вещи. Сантьяна одевался с определённым шиком, не доходя до узкой черты безвкусицы. Абордажная сабля была лелеема как любимая женщина; ножи, наручные арбалетики, горсть амулетов, куча колец.
- Пойду, посмотрю, что можно сделать.
Потянув шитую железом дверь, Гатта прошла тёмным коридором, ещё вниз по полустёртым ступеням. Галереи ходов уводили и дальше, но девушка свернула к неприметной дверке в нише под лестницей. Эта дверь никогда не запиралась. Не нужно. Рабочее место нескольких поколений палачей концентрировало в себе нелёгкие энергии. Первая большая камера со временем превратилась в аккуратный склад старых инструментов, один вид которых порой развязывал языки.
Не сегодня. Клиент был интересный, игра должна соответствовать.
А в малой пыточной жило проклятие. Легендарный ужас. И наследственный долг палача города Тмиин. Долг Гатты. Она хмыкнула. Никогда не воспринимала Вечную Тень как что-то ужасное. Как ни старался когда-то запугать её брат.
Фонари горели ровным светом. Сантьяна дёрнулся, услышав шаги. На его голове был мешок, он не видел и плохо понимал что происходит. Только чувствовал. Грубую дерюжку на теле, крепко затянутые ремни и жёсткий стул.
Позвенев инструментами для вящего эффекта, Гатта выстудила выражение лица и принялась за игру. Сорвала мешок с головы клиента и твёрдо сказала:
- Значит, ты и есть Сантьяна по-прозвищу Исчадье преисподней. Ну, тогда привет, родственничек. Меня называют - Адова девка.
Молодой мужчина быстро включился в ситуацию. Гатта следила за его реакциями и знала, что таких надо додавливать сразу. И внешность подтверждала это: беспорядок из множества косичек на голове, нагло оценивающие глаза, тонкие бородка и усы, татуировка, начинающаяся на скуле и уходящая по шее вниз.
- Приятно увидеть в этом мерзком месте такое милое создание. Не будь букой, крошка. Неужели мы не сможем поладить? - Сантьяна владел голосом, растягивал гласные, красуясь.
- Сможем, если назовёшь того, кто тебе платит за террор и разбой. Сам бы ты до этого не додумался, - раскладывая неторопливо мерзко выглядящий инструментарий, Гатта провоцировала.
- Кто, я - не додумался?! Я - Исчадье, я - мрак и ужас! Мне не нужен никто, чтобы устроить преисподнюю на земле!
- Ненатурально. Ну, запугал ты крестьян. Тоже мне - преисподняя. Кто тебе указывает что делать?
- Кто может указывать Исчадью? Сам Сатана! Я вхожу и выхожу через ворота ада как к себе домой! Мне черти сапоги чистят...
Со стороны Гатте было видно - что происходит за спиной Сантьяны. Стул с узником стоял почти в узком проёме, в котором клубилось темнотой то, что девушка с детства называла Вечной Тенью. Немного подождать. Вот тонкая чёрная дымка затекла на плечо разбойника. Мужчина осёкся на очередной "крошке", почувствовав неладное. Можно было добивать:
- Знаешь, если реально, то в этом королевстве прямым контактом с адом владею только я.
Кольца тьмы обвивали вкрадчиво связанного, Сантьяна елозил, вертел головой.
- Ты шляешься через парадный вход преисподней, а у меня - маленькая запасная калитка. И всегда голодный сторож при ней, - Гатта подошла ближе. Запах страха. Пока - лёгкий, но расчёт оказался верен - Сантьяна испуган.
- Что за ерунда, - а голос разбойника слегка подвёл, дрогнув.- Не дури голову волшебными картинками!
- Никаких иллюзий, - очень серьёзно ответила она. - Потому меня и называют - Адова. Хочешь посмотреть?
Она поддела ногой стул, он накренился назад и Сантьяна с воплем макнулся в шевелящийся мрак по плечи. На два мгновения. Вынырнул белый:
- Я не знаю, я не знаю!
Гатта снова дёрнула стул, но Сантьяна заорал, потный от ужаса:
- Я не видел, кто мне платит! Честно, абсолютно. Просто рука из окна, с деньгами. Обычный голос. Мне говорили что делать.
Мужчина не мог продышаться, его заметно колотило. Пришлось чуть-чуть отодвинуть стул от проёма.
- Поощряю честность, - сказала Гатта.- Но не поверю, что тот оторва Сантка, у которого были самые ловкие пальцы на Тмиинском базаре, не заметил что-нибудь интересное.
Сантьяна скривился, не желая вспоминать, но от собственного детства никуда не скроешься. И тот восхитительный круг домашней колбасы в этих самых ловких пальцах Тмиинского базара, и своё ухо в пальцах кабатчика, толстых, как эта самая колбаса. Твёрдая рука городского палача, остановившая занесённый кулак. Тяжкий стук монет о стол и не менее тяжкая фраза напоследок, что никак не давала жить легко и безоглядно до сих пор. "Становись человеком, иначе следующая наша встреча закончится печально". И скривившая ему рожицу кроха, сидевшая на плечах великана. Так давно это было...
- Повезло тебе. У тебя по жизни все рядом были хорошие и добрые. А я сам себе дорогу прогрызал.
- Если бы грыз... А то - катился по-наклонной. Мой брат был прав: у тебя кишка тонка оказалась, чтобы стать флибустьером. Пустое мальчишечье бахвальство. Быстро ты променял морские просторы на глушь лесную.
Лицо Сантьяны вытянулось.
- Чтобы иметь корабль - нужны деньги.
- Чтобы иметь корабль - нужна смелость. А тебе, видимо, проще крестьян запугивать.
Побледневший и злой, разбойник процедил сквозь зубы:
- Я деньги копил. И книги по морскому делу тоже денег стоят.
Гатта усмехнулась, хотя её тянуло улыбнуться. Догадка оправдывалась.
- Сантья-яна, - с растяжкой произнесла она, словно пробуя звучание на вкус. - Славное бы было имя для пирата. А жаль. Начнем, пожалуй, лечить тебя от потери памяти. На первое пойдут иглы и щипцы.
- А на десерт - мыло и верёвка?
- И не надейся. У меня адский зверь не кормлен.
- О, Боже. Пожалуйста, не делай этого, - Сантьяна вдруг стал предельно серьёзен.
- Вспомни что-нибудь.
- Было бы - что, - нотки отчаяния проскользнули в голосе. Сантьяна рыскал глазами, словно просматривал страницы прошлого. - Карета - наёмная, каких сотни по стране. Возница в чёрное замотан был. Встречались мы всегда в сумерках... О, я же... да, я у заказчика платок вытащил из-за отворота перчатки. Детство вспомнил. В моих вещах должен быть.
Третья игла плавно вошла под кожу пытуемого. С недоумённой брезгливостью Сантьяна посмотрел на железки в своём теле.
- И дальше всё может быть настолько же безболезненно, если останешься понятливым и милым, - Гатта улыбнулась по-деловому. - Кстати, как ты посмотришь на то, что некоего безымянного заключённого через неделю продадут на галеры короля Рубальда в седьмое королевство? А море - оно большое.
Сдерживая дыхание, мужчина сглотнул, кивнул, не сводя неверящих глаз с Гатты.
- Подумай, может, ещё что вспомнишь, - сказала она, открывая дверь.
- Подожди! - вдруг опомнился разбойник. - Ты же не оставишь меня наедине с этим?!
Сантьяна аж выгнулся на стуле, пытаясь отодвинуться от мрачного проёма за своей спиной.
- А ты спой ему. Он колыбельные очень любит, - посоветовала девушка и закрыла дверь, переступив порог.
Платок нашёлся в перчатке Сантьяны и использовался ласку-ток явно по прямому назначению. Чудесный кружевной платок с маленьким таким вензелёчком в уголке.
- Зино, скажи ребятам, пусть переведут Сантьяну в шестнадцатую, - попросила она охранника. - Он сам пойдёт, не усердствуйте.
- Да вы просто чудеса делаете.
Гатта хмыкнула, смутившись. Взяв перо и бумагу, она сказала в темноту свода:
- Джава, дело есть! Иди сюда, пушистая.
Зино оглянулся, чтобы посмотреть, как бесшумно слетела на стол крупная сова, заметил:
- Не надёжнее ли нарочитого послать?
- Не-а. Лучше Джавки зверя нет. Незаметная, неподкупная.
Завернув платок в короткую записку, Гатта погладила сову:
- Отнеси Клементу. Он тебя угостит вкусненьким.
Большие крылья плеснули по воздуху, острые когти впились в пергамент и донесение улетело в ночь.
Гатте вспомнилось, как Клемент приказал ей перенять дела отца. "Я знаю, что у тебя получится. Да, мне сейчас нужны люди вокруг себя, которым я верю. Всё слишком внезапно. Больно. Тяжело. Но если не мы - то кто?
За одну горькую, бездыханную ночь Клемент стал из безалаберного принца жёстким королём.
- У меня нет времени быть подавленным, испуганным, больным или нерешительным. Я делаю сейчас или потом лишь смогу фантазировать об упущенной возможности.
Своды городской ратуши, рухнувшие во время праздничной весенней церемонии, обезглавили всё королевство. Погибли многие из видных жителей, титулованные особы, управляющие гильдий. И погибло бы ещё больше, если б не отец Гатты и отец Клемента. Палач и король. Двое, которые вечно мерялись своей недюжинной силой. Они держали балки оседающего здания. До последнего. Брат Гатты, Гастон, снимал с балкона детей из хора. Сколько успел. Сам не выбрался.
А Гатта сидела дома, наказанная, и обиженно смотрела на пошитое к празднику платье, бестолково лежащее на кровати. Тогда казалось, что очень уж дорого ей обошлось проникновение в дедовы архивы.
Время шло, боль свернулась жёстким комком где-то внутри сердца. Жизнь повзрослела. Архивы пришлось изучать всерьёз.
Покушения на молодого короля не оставляли палача без работы. Главное - дознание. Правильно потянуть за ниточку. То, что Гатте всегда было интересно исследовать - страхи и слабости, теперь стало основой её подхода к работе.
Вернулся Зино, озадаченно почесал в затылке, пряча глаза в прищуре. Сознался-таки:
- Давно мне надо бросить удивляться. Но парень так душевно пел... Умеете ж вы человека довести.
Гатта только улыбнулась. Завтра пойдут пересуды, добавляя в её портрет ещё мрачных красок. Хорошо. Построение авторитета - уже полдела.
Тишина в пыточной странная - полуживая. И делать архивные записи Гатта предпочитала именно здесь, разговаривая с Вечной Тенью. Как с тем, к кому привык с детства, почти не замечая; ответные реакции она улавливала по едва различимым движениям... души? Она не знала. Возможно, ей это всё лишь казалось.
- Мило мы сегодня сработали. Ты его сильно напугал, удачно. Я запишу, что Сантьяна суеверный и впечатлительный. Или это я к тебе спокойно отношусь?
Девушка скрипела пером по бумаге, задумываясь, глядела в подвижную черноту ниши с её молчаливым помощником.
- Сегодня я получила ответ от Мастера бестиария из коллегии волшбы. О тебе нет никаких упоминаний в их Хрониках. Мастер даже считает, что тебя специально предали забвению, - она говорила это, между прочим, сверяя записи и листая геральдический ежегодник. - Получается, что ты либо не чудовище, либо такое чудовище, что само время содрогнулось от ужаса.
Кольца темноты сникли, опали вяло, поверхность в проёме словно застыла.
- Не переживай, - улыбнувшись, Гатта вспомнила, как в детстве подолгу сидела возле Вечной тени, пытаясь понять его немое существование. И сейчас подошла вплотную, не боясь, обегая глазами глубокий мрак ниши. Девушка чувствовала взгляд оттуда - измученный, странный.
- Ты знаешь - сегодня чёрная луна... Хочешь, зачитаю из первоисточника? - она поймала себя на некотором смущении, отойдя к столу и ткнув в толстый фолиант. - " И в каждую чёрную луну заповедано было прожигать очищающим огнём чудовище мрака, проклятое и жестокое, дабы не обрело оно сил, дабы терзалось и мучилось - это и есть вечный долг всех палачей города Тмиин, через все времена", - последние слова Гатта произнесла блёкло, задавленно. Тень сначала отшатнулась, но после струйка тьмы дотронулась до руки девушки, и сумрак замер в нише покорно.
- Вот видишь. Настоящее чудовище сопротивлялось бы, - Гатта сжала губы на миг и твёрдо сказала. - Я не хочу причинять тебе боль. Я не стану тебя жечь, проклятие ты или нет.
Развернувшись, чтобы побыстрее уйти, она услышала:
- Так ты все заклятия с меня снимешь, маленькая.
Голос был поломанный, проваливающийся, но пытающийся усмехнуться. Гатта медленно обернулась:
- Заклятия? Ты заговорил, потому что я ...
- Отказалась меня жечь, - словно испытывая огромную вину за происшедшее. - Спасибо. Но...
- Значит... - Гатта оборвала Тень, резко подступила ближе. - Ответь: ты хочешь оставаться зыбкой ерундой между двух столбиков?
- Нет. Но... - так говорят через боль, сглатывая, чтобы не заорать. Гатта же, услышав нужное, погрузила руку в сумрак, потянулась сквозь него, сквозь крик Тени:
- Не надо! Ты не знаешь что делаешь. Я проклят! Я - тварь, изверг! Я - убийца. Я виноват... Я - зло...
Рука девушки двигалась во мраке. Она сама сильно закусила губу, болью перебивая страх и знобящий холод. Пальцы коснулись ледяной, стылой кожи.
- Не надо, маленькая. Я - ужас, - и как последнее. - Я - Тёмный.
Закрытые глаза, вздох. Гатта тряхнула головой, отгоняя мысли, крепко ухватилась за судорожно напряжённое плечо во мраке и потянула на себя. С треском что-то лопнуло, внезапно отпустив, и девушка почти упала, удержавшись за стул.
Сумрак смялся, и из его клочьев сложилась фигура почти человека. Его дикие глаза нашли взгляд Гатты, зафиксировались на миг, и бывшая Тень рухнул негнущимся телом на камни пола. Крылья косо упали, разметавшись у ног девушки.
- Ты не тёмный, - тихо сказала она. - Ты - седой.
Короткий смешок болезненной иронии прервался стоном и всхлипом.
- Я поняла, в каком смысле - Тёмный, не смейся. - Гатта поправила чужие мёртвые крылья, опустилась рядом на колени. Гибко нагнувшись, приложила висок к камню пола, чтобы разглядеть лицо Тени. - Расшибся?
Глубокие чёрные глаза не верили, мучались осознанием, изумлённые.
- О, тебе сейчас не до этого, вижу, - согласилась Гатта, мягко убрав прядь седых волос с губ - старого-нового? - друга. - Но мир погибать в судорогах апокалипсиса не собирается пока, и стража с огненными мечами за тобой не явилась. Я думаю, нам самим надо разбираться со своей жизнью. И нечего греть холодный пол...
Лежащий улыбнулся, тоже соглашаясь. Ещё улыбаясь, закрыл глаза, сосредоточившись на чём-то глубоко внутри себя. Медленно подтянул непослушные руки, оторвал себя от пола и сел тяжело боком. Начал заваливаться, но Гатта удержала, села рядом, подперев собой.
- Меня зовут Нашиэль, - тихо сказал он.
- Хорошо знать твоё имя. На Тень ты теперь совсем не похож. Нашиэль.
Ещё усилие и он встал на колени, уже не шатаясь.
- Спасибо.
Нашиэль посмотрел на свои руки, сжал, разжал пальцы, подтянул крылья.
- Ты красив как бог, - Гатта сказала что подумала.
- Как ангел, - поправил её вскользь, поглощённый неимоверным ощущением материальности.
- Кто же так ненавидел, что сделал такое с тобой?
Нашиэль моргнул озадаченно, признался:
- Это сделали любя...
Странное напряжение повисло вдруг, словно раскрылось небо над головами и приблизилось плотно-плотно, сдавив бесконечностью.
- Искупление, - шепнул тёмный ангел, и внимательное давление исчезло.
- На досуге расскажешь? - серьёзно попросила Гатта.
- Угу. На досуге от чего? Я понятия не имею что теперь делать, - Нашиэль распахнул крылья и одним взмахом поставил себя на ноги, словно оперевшись о воздух. Фонари мигнули, свечи погасли и книги прошелестели страницами. Девушка усмехнулась весело, еле сдерживая странную радость в груди:
- Будешь королевским курьером, пока не определишься.
* * *
- Я словно в древней страшной сказке! Моя родная тётка и кузены! - Клемент снял корону и откинулся в кресле. Повторил, глядя в потолок. - Моя тётка и кузены.
- Власть, - сказала Гатта, сидя на подоконнике. Далёкие горы в утренней дымке не гармонировали с предметом разговора. Слишком красиво. Повод мрачности короля был тривиален: подкупами, смутами, шантажом его тётка тянула одеяло власти на себя.
- Нет, ну пришла бы прямо ко мне, спросила бы просто: "Клемент, сколько ещё собираешься править?". Я бы ответил, что годков пять, не больше. Чего я на престоле не видел? - король прокрутил корону на пальце, нахмурился. - А теперь из принципа ей трон не отдам.
Гатта хмыкнула, однако, прекрасно зная, что вот такие вот обещания Клемент держит твёрдо. Уже бывало.
- А кузены - три близнеца! Они королевство на троих поделят?
- На четверых, - спрыгнув, Гатта открыла высокое окно. - Княгиня Тнессен себя не обидит.
Тёмная точка на фоне гор стремительно увеличивалась, обретая крылатые контуры.
- Мне не хватает верных людей, мне не хватает денег. Я должен опережать своих оппонентов, а вынужден лишь распутывать их следы в моём огороде и подсчитывать убытки. Необходимы какие-то нестандартные шаги, идеи. Ратушу надо восстанавливать, - Клемент набрал в грудь воздух, с шумом выдохнул и невесело улыбнулся. Седой ангел влетел в окно, аккуратно, практически на сложенных крыльях, опустился на пол. Не находя нужным постоянно здороваться и прощаться, Нашиэль просто поставил на стол перед королём старинную медную посудину, плотно укупоренную и запечатанную.
- А вот и решение с ратушей. И с деньгами тоже, в некоторой мере, - ведя пальцем по вязи охранных значков, Клемент неверяще качал головой. - Я такое только на картинках... даже не думал...
- Это последний из добровольно заточённых, - Нашиэль тихо и мрачно сообщил это, как, впрочем, делал всё.
- Такая же редкость, как и ты?- Клемент поднял на него глаза.
- Нет. Я - не добровольно, - голос остался спокоен, но крылья дрогнули. - Сулейман ибн Дауд силой запечатывал бешенных ифритов. А с джиннами был договор. Они мечтали получить возможность из стихийных духов уйти выше, дальше. Сами выбрали страдание как очищение.
- Безвременное заточение с обязательством выполнить три любых, даже самых глупых, желания смертной твари. Это серьёзная проверка на смирение и неотождествление, государи мои, - король высказался, с уважением глядя на позеленевшую медь перед ним.
- А остаться в мире и смиренно жить день за днём, было бы серьёзнее, - заметила Гатта.
- Это было бы по-человечески, маленькая.
Ангел улыбнулся, но девушка заметила, как промелькнула странная тоска в его глазах. Обязательно надо выяснить, вечером же, причину. Седой снова не договаривает...
- Подожди, Наши, а КАК ты этот раритет достал? - Клемент спохватился, отодвинув в сторону романтику.- Ты потратился? Сколько?
- Выменял. На совет, - Нашиэль уже уселся на спинку дивана, разбирая королевскую корреспонденцию из своей сумки. - На Аньёльском базаре. Оружейника с пиньскими кинжалами обманули. Сталь плохая. Он говорит: "Мне честь денег дороже. Бери что хочешь". Я медяшку и взял. Он смеётся: "Редкость к редкости тянется". А я ему: " Ты сам - редкость. И не смеши магов - те два меча - заговорённые, цену в десять раз подними, покупателей не смущай". Странные вы, люди.
Клемент сделал дурашливое лицо, глядя, как летают конверты и бумаги из пальцев ангела, укладываясь в стопки на столе.
- Та-ак. Три желания: старую ратушу доразрушить, новую ратушу построить и дать джинну вольную. Я - молодец? Молодец, - это всё бодрым тоном, с улыбкой, а после - серьёзно. - В моём королевстве много честных и хороших, верных и любящих. Вот за них сделаю всё что смогу.
- За них или... для них?
- ...для, если угодно.
- ...только для хороших? Какой критерий?
- Ой, не цепляйся к словам!
- Меньше слов - больше дела, ваше величество.
- Камни от старой ратуши лучше возле Мрынькина болота положить. Со временем там дороги сделают.
- Гатти, ты тоже - молодец.
- Кто бы сомневался.
Нашиэль положил руку на самую высокую стопку писем. Разноцветная бумага сильно осела, хотя рука казалась тонкой.
- Это - желающие стать королевами или любовницами короля.
Клемент кашлянул нерадостно.
- Нелепо, конечно, настраивать против себя женскую половину королевства... Но не могу же я лично на всё это ответить! Просто отнеси секретарю, пусть вышлет каждой какую-нибудь завитушку с чем-то типа: король ознакомился, король выбирает.
Дальше ангел называл пачки по мере их утоньшения:
- Жалобы и просьбы общего порядка, ходатайства от городских чинов, доклады плюс приглашения от разных обществ и институтов, доносы и анонимки, личные просьбы, королевская переписка, проекты и предложения, прошение о помиловании; два письма с проклятиями и одно - лучше не открывать.
- Магов ведь каких-то задействовали, - задумчиво сказал Кле-мент, глядя на три опасных конверта. - Спасибо, Наши.
- Ещё каталог на распродажу раритетов. Нелегальный. Я защитную печать с него снял, - ангел бросил книжечку на стол, игнорируя серьёзность короля. - Это у вас часто присылают?
- Никогда, - каталог подхватила Гатта. - Это только для особых клиентов. Клемент, радуйся, тебя внесли в списки "особых".
- Радуюсь. Гатти, мне нужно резюме на новых членов магистрата. Я должен знать - кому я могу верить, кому - нет.
Девушка покивала, соглашаясь, полностью погружённая в изучение каталога. Перевернула страницу:
- Чёрт. Де Люп жив.
- Проклятый? Из-за Волка я даже с отцом ругался. Покажи-ка... - король вынул из рук девушки листки.
А Нашиэль почуял, всмотрелся пристально в лицо Гатты. Тонко-тонко, неосознаваемо, воздух трепетал, нечто рождалось и умирало тут же, не пойманное, но видимое для него. Шепнул одними губами:
- Выкупи его.
Она прошептала так же, только внутренне, боясь вдохнуть:
- Всё, всё что есть, что соберу. Боже мой.
Клемент нахмурился, ровным голосом сказал:
- Возьми из денег на ратушу. Что-нибудь придумаем. Если бы такой, как де Люп был рядом...
- А кто он такой - де Люп? - простодушно спросил ангел.