Мой голос наполнял темною комнату, я беседовал с пустотой:
- Все до безобразия просто. Может именно поэтому так сложно понять жизнь. Мы привыкли все усложнять. Иногда, видим в простой вещички то, что ей совсем не присуще, и, наоборот, оцениваем "муху", как обычную "букашку", не замечая "слона" под ней. А потом удивляемся: "Кто это сделал из мухи слона?".
Размышления прервала спичка, проехавшаяся серной головкой по шершавой стороне коробка. Трение родило огонь. Вспышка. Как моментально одна искра рождает пламя... Огонь горящей спички осветил кухню. Затем он стал виновником того, что запылала сигарета.
- Вы знаете, эта сигарета... В общем, я отказывал себе во многом, но не могу отказать в удовольствии выкурить порцию табака. Не из-за того, что мой организм изголодался по никотину, а потому, что мне нравиться насыщенный и богатый вкус табачного дыма. И мне без разницы кто там кого предупреждает, и сколько человек умерло от рака легких.
Я затягивался неторопливо. Затягивался, выпускал дым и снова затягивался. Огонек медленно колыхался во тьме кухни. Дым смешивался с запахом подгоревшего масла, на котором когда-то жарилась картошка, это было давно, но он, кажись, надолго въелся в ауру кухни. Это мне напомнило запах смолы, долгое время почивавший в купе моих волос. Было все совсем недавно, как будто вчера, хотя это и было вчера, может быть, а может быть пару тысяч лет назад.
- Память жестокая вещь, - вновь заговорил я. - Иногда забываешь то, что просто необходимо помнить, а никогда не забудешь то, что хотел бы. Вот вы, мистер Пустота, вселяющий страх малым детям, вы видели вещи и похлещи чем я, скажите, трудно от этого избавиться?
Ответом были зажженные им одновременно четыре конфорки газовой плиты и открывшийся кран холодной воды. Газ горел, как синий цветок, струя воды била что силы об раковину.
- Да, я с тобой абсолютно согласен, - сказал я ему - тому, у кого нет даже имени, и одновременно их ему дают тысячи. - Да я прошел огонь и воду, но не выдержал паутины из миллионов окровавленных медных труб. Я теперь спокоен, а тогда проколол себе барабанные перепонки, но они все равно продолжали играть: "ПАМ! ПАМ! ПАМ!". Сволочи!
Удар моего кулака смял часть жестяного бока газовой плиты. Я ясно вспомнил то, почему мои волосы так долго пахли смолой.
Помню я точил меч, готовясь к новой битве. Мы очень долго стояли под проклятой стеной этого чертового города.
- Все началось из-за яблока, как считают историки. На самом деле все началось из-за женщины. Французы не напрасно говорят: "Ищите женщину". Вот только почему-то, нежелание уступить, или хотя бы поделиться привело к тому, что проливали мы свою кровь. Ну их ко всем чертовым бабушкам!
Время шло к вечеру. "Швырк-швырк-швырк!" - говорил меч, ласкаясь о точильный камень. И вот, наконец, наш прапорщик скомандовал то, что я так долго ждал: "Это вам не ясельки для новорожденных! Понятно?! Поэтому поднимайте свои ленивые зады и на стену!"
- Ура! - Вскричала наша когорта.
С лестницами и оружием мы кинулись на стены Трои. Нас встретили мириадами стрел и кипящей смолой. Я видел в каких мучениях умирали мои друзья. Страшное зрелище. И эта вонь смолы!.. Потом меня от нее очень долго воротило, потому, что как только почувствую ее запах, сразу вспоминал обгоревшие тела, или человека, лицо которого залило кипящей смолой и он умирал, испытывая страшные мучения, весь превратившись в одну предсмертную агонию и одновременно в проклятие целому миру.
Вот именно тогда я понял, что значит ненавидеть, по настоящему ненавидеть. Я ненавидел троянцев, они стали для меня олицетворением зла и порождением всех демонов. И когда, несколько недель спустя, мы въехали в этот город в чреве деревянного коня, мы им всем показали. Кровь лилась рекой, тела убитых валялись на каждом шагу. Да, тогда мы излили весь гнев, что так долго гложил души. Мы вырезали всех, кто осмелился встать против нас.
Наутро, когда мои мозги протрезвели, я прошелся по улицам недавно взятого города, и вызнаете, нигде не увидел ни одного демона, а только человеческие трупы. Над двумя стройными юношами склонилась старая женщина. Их тела были прекрасны, атлетически, грациозны, лица по-настоящему красивыми. Два брата-близнеца лежали рядом друг с другом, с тяжелыми ранами на теле. Они оказались для них смертельными. Теперь, вместо того чтобы стать натурщиками какого-нибудь скульптора или художника, и пройти сквозь время в образе прекрасного, они прочно засели в моей памяти, вместе с их матерью.
Серая сухая женщина упала на колени перед мертвыми сынами. Ее костлявые пальцы гладили волосы убитых. Она рыдала как сумасшедшая, роняя слезы на спекшуюся кровь. Трудно себе представить горе матери. Она начала искать детей после окончания битвы, в надежде найти их живыми. Она посмотрела среди раненых, потом пошла искать по улицам, и, нашла... Само ожидание, предугадывание, надежда, постоянная молитва всем богам и так истрепали ее нервы. Боги обманули, боги кинули ее, не без нашей помощи.
Вот тогда я понял низменность желаний славы и мести, а особенно, тех способов, которыми их осуществляют. Я подошел к несчастной женщине, но ничего не мог сказать. В горле появился душащий ком. Да и что я ей мог сказать: "Извините, я не хотел убивать ваших детей. Вернее, хотел, но теперь жалею"? Она смотрела на меня холодными глазами, в них я прочел ту ненависть, которая была у меня вчера. И если ей дать в командование армию, она бы пошла войной на нас, на наши города. Тоже бы безжалостно убивала, а когда остановилась, то увидела бы себя возле убитых сынов. Эх, родина-мать...
Я ей кинул золотою монету, чтобы старуха смогла похоронить плоть от своей плоти, и хотя бы собрать поминальный ужин. А она плюнула мне на сандалии. Моя рука моментально схватилась за меч и вытащила его. Старуха не шелохнулась, как будто просила о смерти, показывая, что презирает меня даже в этот момент.
Это было слишком жестокое и слишком позднее прозрение. Я замахнулся. Клинок взлетел вверх, и я его швырнул так далеко, как только мог. Надо было выбираться из Трои, точнее сказать, из этого жуткого кладбища. Я искал городские ворота. Для этого требовалось пройти через площадь.
А на площади во всю играли фанфары: "Слава победителям! ПАМ! ПАМ! ПАМ!" Слава, да какая тут слава?! Это позор! Позор всему человечеству! Я не мог протиснуться сквозь толпу ликующих солдат. Я хотел выйти, но не мог. Они не выпускали меня. Я был проигравшим в толпе победителей. Они кружились вокруг меня. В ушах все еще слышались крики умирающих, и их разрезали жуткие звуки медных труб. Чтобы не слышать эту ужасную какофонию, я проколол себе барабанные перепонки, в надежде обрести тишину. Из ушей брызнула кровь, тонкой струйкой стекая на шею и дальше на плечи. Но они по-прежнему играли! "ПАМ! ПАМ! ПАМ! ПАМ! ПАМ!", - гремело в моей голове.
Перед глазами стало темно, как будто печальный господь задул небесное светило. Я упал на мостовую. Те, кто не отпускали меня с площади, теперь топтались по мне, ломая ребра. Минуту назад я был частью толпы, а стояло упасть, никто не подал даже руку. Наоборот, меня не замечали. А если и замечали, то поздно было переступить, ведь я оказался им не в ровень, я оказался у ног толпы.
Когда я открыл глаза, эти трубы смолкли, вместо них стоял гул, непонятный, похожий на завывание ветра или плач волчицы далеко в лесу. Судя по всему, я долго пролежал в беспамятстве, поглощенный грустными туманами. А вокруг все так же ходили люди, проезжали всадники, но я их не слышал. Я не слышал ничего, что припадочно кричал мне этот мир.
Встав на ноги, я просто пошел вперед. Мои латы выглядели странно среди изменившихся одежд прохожих. Они смотрели на меня, оборачивались, что-то спрашивали, но я был глух и не обращал на них никакого внимания. Я стал белой вороной, но мне было безразлично. Мне вообще не хотелось быть среди людей, с их глупыми вопросами, безжалостностью и самовлюбленностью. Я просто шел. Так же просто проходили мужчины и женщины. Шли куда-то по своим делам, и их дела для них, на много важнее чем все, что твориться в этом мире. И я ушел.
Не помню, сколько прошло времени. Я стал жить отчужденно, вдали от цивилизации. Сам выращивал овощи, заготавливал их на зиму, а весной начиналось все с начала. Иногда, вдали от моей лачуги проезжала карета, или проносились всадники. Так продолжалось долго.
Однажды, мимо проходил старец с бубенчиком на посохе. Он остановился и посмотрел на меня, занимавшегося проблемами огорода.
- День тебе добрый! - Поздоровался он.
Я кивнул ему в ответ и только тогда понял, что снова слышу, и не противные фанфары, а человеческий голос. Бросив все, я подбежал к нему.
- Стой! Не подходи, - остановил меня старик.
- Почему? - удивился я.
- Я прокаженный. Не видишь бубенчика на посохе? Разве не видишь обезображенного лица и рук?
Я присмотрелся, но не заметил ничего, кроме обычного лица, седых волос и печальных глаз.
- Нет, - честно ответил я.
- Ты что слеп?
- Не знаю, - сказал я, - может быть. Недавно я был глух, теперь, может, и ослеп.
- Но ты же слышишь и говоришь со мною.
- Знаю, - согласился я. - Проходи в дом, ведь устал, наверное.
- И ты не боишься заразиться? - Поинтересовался удивленный путник.
- Нет. Я давно болен, просто не знал об этом. Все люди чем-то больны, только многие не признаются.
Старик вошел в мою лачугу, и сел на предложенный мною стул. Быстро поставив на стол квас и хлеб, я предложил ему угоститься тем, что есть.
- Спасибо тебе, - сказал старик, принимаясь за еду.
Мне просто приятно было смотреть, как он ест, сразу видно, что не ел он давно. Старик пережевывал мой грубый и черствый хлеб с таким наслаждением, словно это был шербет из дворца великого эмира.
- Чем я могу тебя отблагодарить? - спросил, насытившись, мой гость.
- Мне не нужно ничего взамен, - признался я. - Просто поговори со мною. Я, наверное, тысячу лет не слышал и не видел настоящего человека.
- Я тоже. А что заставило тебя жить отшельником?
- Я там чужой. Мне там плохо. Я грешен, а они - звери.
- Ты знаешь, мил человек, - начал старик, - раньше я был богатым и знатным человеком. Я решал судьбы тех, кто был мне должен. У меня была красивая молодая жена, большой каменный дом, моя карета запрягалась шестеркой дорогих скакунов. Я был нужен всем. Все старались мне хоть чем-то угодить. Просто из кожи вон лезли, чтобы понравиться.
А я все принимал как должное. Я отвергал всех, кто говорил правду и поощрял тех, кто восхвалял меня. И, в конечном счете, перестал отличать фальшь от чистого. За это боги наказали меня, и я заразился проказой. Я стал сразу никому не нужен - ни семье, ни тем, кто меня восхвалял, ни тем, кого обидел. Они не могли смотреть на меня без отвращения. Так я стал бедным, больным и одиноким, и нигде, куда бы я ни пошел, никто не захотел даже приближаться ко мне. Все меня отвергли. Я стал среди людей абсолютно одиноким.
Раньше, когда все было по-другому, я мечтал побыть хотя бы день без надоедливых посетителей, без этих назойливых мух. Теперь же, абсолютно одинок, абсолютно сам, и мечтаю услышать хоть слово в свой адрес. Спасибо тебе за это, мой добрый друг.
Знаешь, если бы я не прозрел, то, наверное, сказал бы тебе, что встреть тебя ранее, обязательно сделал бы богачом. Но я никогда не сделал бы этого, не будь в моей жизни проказного прозрения.
- Мне не нужны деньги, - возразил я. - Я уединился, я ушел от всего бренного и мирского. Я хочу стать чистым. Я не желая жить по их глупым правилам, и лучше буду один, чем с кем попало.
- Ты можешь жить как хочешь, и там, если это не грешно.
- Что ты имеешь в виду?
- Если ты не собираешься никого убивать, грабить и насиловать, то почему бы и не жить среди них? Они прекрасны. Ты должен относиться к людям так, как бы ты хотел, чтобы они относились к тебе. Но это я понял поздно. Надо жить и ценить каждый день. Делать добро и не требовать за это платы.
- А в чем же тогда смысл жизни? Скажи мне.
- Смысл, - улыбнулся старик, - смысл? Нам не дано его понять. У каждого он разный. Его нужно искать, ты должен стремиться разгадать эту тайну. На мой взгляд это делать добро людям; это забота о себе, но не больше того, чем потребно телу и душе; это любовь к женщине, единственной, любовь взаимная; это нарожать детей, воспитать их людьми, чтобы своих детей они тоже воспитали людьми, чтобы больше в мире было настоящих людей, а не злобных эгоистов. У тебя были дети?
- Женщины были, - после некоторой паузы ответил я, - а вот детей нет. Да и любви не было. Даже привязанности.
- У меня тоже. И об этом я жалею. Когда-то, я отверг женщину, предпочтя ей молодую и красивую. Взял и обменял любовь на яркую, привлекательную куклу, с куском льда вместо сердца. Поэтому со мной никто и не остался.
Слушай что я тебе скажу: цени каждую мелочь, не отпускай счастье, упивайся им, как гурман, растягивая каждую капельку, и не требуй большего, ибо может не стать и того, что есть, а время уйдет. Время всегда уходит, а ты остаешься с неисполненными планами, с делами... Эх, парень, парень, вернись к ним, ведь уйти ты успеешь всегда.
- Я подумаю над этим, - пообещал я раскуривая трубку.
- Подумай-подумай, - зевая ответил старик, который теперь стал моим учителем. - Ты действительно не видишь язв и волдырей на мне?
- Нет, действительно не вижу. Ты, я смотрю, устал. Иди ложись на мою постель и поспи.
Взяв старика под руку, я помог ему подняться. Заснул он почти сразу. Я же сидел и обдумывал его слова.
Так прошла ночь. Утром, когда мой гость проснулся, я поздоровался с ним.
- Доброе утро! - Ответил он. - А я уже подумал, что мне все приснилось. До сих пор не вериться.
- Послушай, - начал я, - сегодня, нет, прямо сейчас я ухожу - решил вернуться к людям. Посмотрим, что из этого получиться. А ты живи здесь, занимайся землей. Зато, я всегда буду знать, что здесь я не чужой.
- Все же возвращаешься? Правильно! Молодец что решился. Для тебя не все потеряно.
- Я подумал, - продолжил я, - что везде, где бы ты ни был, есть свои правила. И эти правила, если не выполнять, будет хуже, в конечном счете, тебе самому. Вот я здесь жил в одиночестве. Вроде, казалось бы, делай что хочу. А оказалось - нет. Если не посею овес, когда не подсохла еще первая грязь, то останусь без хорошего урожая. Не посажу в срок капусту - буду без нее осенью. Не захочу поливать летом, или пропалывать, опять получается себе во вред. Не уберу все в срок - осыпится, или померзнет. Везде есть свои правила. Это законы выживания, а они строгие.
- Ты, знаешь, ты прав, - сказал старик, внимательно выслушав мой рассказ, появившийся в результате ночных размышлений. - Я останусь здесь, если ты разрешаешь. Так что заходи, всегда буду рад тебя видеть.
- Прощай!
- Прощай! - ответил старец, считавший себя прокаженным.
Мы обнялись как старые друзья.
- А зовут-то тебя как? - поинтересовался новый хозяин лачуги.
- Какая разница? - буркнул я. - Пусть я останусь для тебя как "заблудший", а ты всегда будешь для меня "стариком".
"Заблудший" и "старик" еще раз обнявшись, расстались. Я вернулся в город. Вы знаете, я тогда вспомнил старую притчу, которую сейчас расскажу:
"Однажды молодой рыцарь Артур, девятнадцати лет от роду, проснулся. Он был в той же постели, что и всегда, все так же слуга принес воды умыться. Он умылся, и спустился вниз, направляясь в зал. Здесь его отец, другие родственники и гости уже во всю пировали. Может быть, начали с самого утра, а может, еще и не ложились. Вино лилось рекой, стол ломился от закуски.
Так продолжалось каждое утро. Все время одно и тоже. И ему, естественно, как молодому и сильному, захотелось перемен. Поэтому, он облачился в доспехи. Взял меч, оседлал коня и отправился в поход, воевать за гроб господин.
Воевал себе в этом крестовом походе, воевал и воевал, в общем, долго. Потом вернулся на родину, получил в награду за военные заслуги землю, и построил свой замок, руками крестьян, конечно. Женился, завел детей.
Но однажды, ему захотелось увидеть отца и братьев, узнать как же они там, что у них нового. Приехали, а там, как пили все, так и пьют."
Так я думал, когда шел обратно в город. Я считал что все останется таким, каким и было, но я ошибся. Первая же встреча меня ошеломила.
Меня поразили не столько невиданные ранее чудеса, такие как автомобили, трамваи, многоэтажные дома-небоскребы, сколько сами жители. Везде были прокаженные! Нормальных людей, среди тысяч больных, можно было пересчитать по пальцам. Толпы прокаженных на улицах, в транспорте, в общем, везде.
Их лица были обезображены омерзительными волдырями и язвами. Они гнили. В принципе, они гнили давно, изнутри, а теперь, болезнь прорвала, изуродовав внешность так же, как изуродовала душу.
Странным было то, что они нисколько не скрывали тошнотворных лиц. Наоборот, выставляли их напоказ, как идеал человека. Они были большинство, и нормальные люди просто терялись на их фоне.
Да, я попал в лепрозорий. Я понял, что на самом деле так было постоянно, просто я этого не замечал. Ничего все-таки не изменилось, если не считать технический прогресс, и множество рекламы, но она все также извергала тупость.
Поначалу, мне хотелось убежать, или где-нибудь спрятаться. Совсем не хотелось натыкаться на этих беспечных уродов. Но я переборол в себе эту слабость, решив все же остаться, ведь уйти, как говорил старик, я успею всегда.
Еще долго меня тошнило и шарахало в сторону от каждого встречного. Но, со временем, я просто перестал обращать на них внимания, на этих жутких монстров. Устроился на работу, нашел себе маленькую квартирку, прибрался в ней, сделал необходимый ремонт. В общем, начал жить как все, с такими же, как и у всех проблемами: то нет воды, то нет света, то денег, то времени. Все это злило, выматывало. По телевизору выступала говорящая мартышка из правительства, которая пыталась объяснить почему чего-то нет. И это злило и раздражало еще сильнее.
Постепенно я привык к городу, привык к постоянной давке на мозги, к постоянной злобе, повисшей в воздухе и пробирающейся в сознание. Город и его обитатели становились для меня нормальными, и спустя год, я уже редко встречал прокаженных, а потом, и вовсе перестал. Может из-за того, что их стало меньше, а может, из-за того, что и сам дошел до их уровня.
Как-то вечером у меня закончились сигареты. Я набросил на плечи куртку и вышел на улицу, чтобы запачкать свои ботинки в октябрьской грязи. Да, был октябрь месяц, я даже четко помню дату - 17 число. Я не спеша шел к ночному киоску, пересчитывая оставшуюся мелочь. Моросил дождь. В воздухе повисла сырость и запах опавшей листвы.
Иногда проносились машины, оставляя не спокойными лужи, исчезали словно тени, не многочисленные прохожие, и этот вечер не сулил ничего необычного. Но вдруг, я увидел прекрасную молодою девушку, сидящую на троллейбусной остановке. Не смотря на темень, я увидел, что она прекрасна, она божественна. Неожиданно, как удар молнии, меня осенило: она - моя Лаура, а я - ее Петрарка. Да, влюбился с первого взгляда, в одно мгновение, я ощутил неведомое ранее чувство - чувство столь приятного душевного не спокойствия.
Купив сигареты, я подошел к ней. Она, казалось, даже не заметила моего присутствия. Сидела, обхватив себя руками, словно веря в то, что это додаст тепла. На ней была одета легенькая белая кофточка, длинная юбка, элегантные туфли и светлые колготки. Ее некрашеные белые волосы аккуратно спускались на плечи, будто сказочный водопад на молочной речке.
- Добрый вечер! - поздоровался я.
Она окинула меня безразличным взглядом и молча отвернулась.
- Простите, а троллейбуса давно нет?
- Не знаю, я жду уже минут пятнадцать, - ответила она и я пришел в восторг от милого и прекрасного звучания ее божественного голоса.
- Возьмите мою куртку, я смотрю, вы совсем замерзли, - предложил я, и быстро сняв кожанку, набросил ей на плечи.
В благодарность, моя Лаура, наградила меня улыбкой. У нее потрясающая улыбка, смотришь, и, кажется, будто небо улыбается, будто всем вокруг хорошо, словно счастьем переполнен весь мир.
- Разрешите поинтересоваться, как вас зовут? - спросил я.
- Я не знакомлюсь на улицах, молодой человек, - донеслось в ответ.
- Простите меня, пожалуйста, скажу вам честно, вы мне очень понравились. Если вы мне разрешите, я буду называть вас Лаурой.
- Почему Лаурой?
- Я вас обожествляю. Мне кажется, что Амур попал своей стрелой прямо мне в сердце. И на этой стреле написано ваше имя, а я его не знаю. Поэтому готов называть Лаурой, но не хочу называть Еленой, или Афродитой, так как они вас не стоят, уж я это знаю, поверьте.
- У вас интересный способ знакомиться, - заметила моя любимая. - На самом деле меня зовут Лиза.
- Очень приятно, а меня Аврелием.
- Редкое имя.
- Да, - согласился я, - просто мои родители очень любили античность.
- Так вы из интеллигентной семьи?
- У меня за плечами большой жизненный опыт, - сказал я, уйдя от прямого ответа.
В это время подъехал троллейбус. Лиза вошла, а я вслед за ней. Он был почти пустым, поэтому я без проблем сел рядышком с моей Лаурой.
- Вам куда ехать? - спросила Лиза, застав меня врасплох.
- На самом деле, никуда. Я просто хотел вас провести домой. Можно?
Она не много удивилась такому ответу, и подняв вверх тонкие брови, задала мне еще один вопрос.
- Вы что хотите со мной встречаться?
- А у вас уже кто-то есть? - спросил я в ответ.
- Нет. Но ни на что больше, чем проводить меня до подъезда, и не рассчитывайте!
- Хорошо-хорошо, - согласился я.
Вот так, мистер Пустота, я познакомился с Лизой. Она оказалась очень воспитанной, доброй и восхитительной девушкой. Я встречаюсь с ней уже больше двух месяцев. За это время мы хорошо узнали друг друга. И, в принципе, я захотел жениться на ней, чтобы связать с Лизой всю свою жизнь.
Представляете, я первый с кем она встречается. Она почти святая, в моих глазах. Через три дня, когда мы возвращались из театра, она разрешила мне поцеловать себя в щечку. Еще через неделю, я сорвал поцелуй с ее уст. Все остальное, как сказала она, только после свадьбы, а я и не собираюсь торопить события.
Вот и все, мистер Пустота, что я хотел вам рассказать. И, вы знаете, я наконец-то нашел смысл жизни - это любовь. Я люблю Лизу. А она полюбила меня. Я изменился после встречи с ней. Я никогда не думал, что дарить цветы так приятно. Никогда не думал, что стану писать любовные стихи, или дарить подарки, чтобы сделать приятное. В общем, никогда ранее у меня такого не было, и это замечательное чувство, всю глубину которого не возможно описать словами. Я люблю мою прекрасную Лауру! Я счастлив!
Пока я беседовал с пустотой, настало утро. Бледный, предрассветный свет, именуемый сумерками, появился за окном. Развиднялось поздно, где-то около семи часов. Зима, и этим все сказано.
Мне пришла в голову замечательная мысль - подарить Лизе полевые цветы. Они должны стать символом нашей любви. Свежие полевые цветы в канун нового года, по-моему, ей это должно понравиться, тем более, что сегодня католическое Рождество.
Одевшись, я вышел и отправился загород, в поля, где собирался нарвать букет цветов. По дороге я думал о том, что буду готовить на Новый Год, и к какому часу пригласить Лизу. Гадал, понравиться ли мой подарок - я купил ей шубу из меха какого-то ценного зверька. И самое главное, еще раз обдумывал, как именно сделаю предложение выйти за меня замуж.
У меня было замечательное настроение. Я шел, улыбаясь прохожим, иногда, даже пританцовывал.
Оказавшись за пределами каменных джунглей, моему взору предстало огромное заснеженное поле.
- То, что нужно! - воскликнул я.
Я был уверен, что мои чувства способны растопить снег. Поэтому, выйдя на средину поля, я поднял руки вверх, и попросил снег, землю и солнце:
- Тайте снега, под пламенем моей любви! Проснись земля от ласк теплой воды! Награди, небо, лучом солнца! Проснись жизнь цветами яркими!
И природа помогла мне. Солнце ниспослало, со своего небесного пьедестала, любовь земле. Снег превратился в теплую воду. Вода пробудила матушку-землю. Мать-земля, в свою очередь, показала силу плодородия, протолкав на поверхность зеленые проростки. Те же, не по дням, а по секундам, превратились в прекрасные цветы.
Я насобирал синих, как глаза Лизы, васильков, диких фиалок, молодых одуванчиков, гордых ромашек и много других чудес растительного мира. Я благодарил каждый цветок, перед тем, как сорвать его. Наконец, получился потрясающий букет, который я подарю любимой женщине. От него пахло весной, надеждой, верой и, конечно же, любовью. Коктейль ароматов кружил голову, пробуждая все лучшее, что есть у человека. Я люблю!
Просто паря над землей, как вольная птица, я летел над городом, к заветному дому. Летать, на самом деле, не трудно, надо просто не бояться упасть. Да и не было сейчас такой силы, что заставила бы меня пасть камнем.
Я решил сделать сюрприз, поэтому не звонил в дверь ее квартиры, а прошел сквозь них, неся с собой охапку цветов. Никем не замеченный, я очутился в ее жилище. Я был невидим. Осталось только пройти в комнату и поставить их в вазу, а еще лучше, разложить их на постели. Хорошо будет, если она еще не проснулась.
Но я ошибся, Лиза не спала. Еще стоя в коридоре, я услышал ее встревоженное дыхание. Пройдя дальше, я застыл. Такого, я вообще не думал увидеть. Сначала я опешил, потом не нашел слов описать происходящее.
Моя Лиза трахалась с двумя мужиками одновременно! Моя Лиза! Они делали с ней все, что хотели, а она безропотно подчинялась, наслаждаясь их грубостью. Мерзость! Как она могла?! Та скромная девушка, которую я знал, та, кого я почитал за святую, сейчас была похожа на последнюю шлюху! Грязь!
Лиза обезумела от удовольствий, она вся была влажной. Густой запах ее возбужденности, забивал аромат цветов. Я выронил букет, и они, упав на пол, завяли. В один момент цветы превратились в сухие остатки, все, кроме двух нарциссов, не понятно как оказавшихся в букете.
- Что стоишь, как статуя? - раздался сзади меня чей-то вопрос.
Я обернулся и увидел мужчину лет сорока. Я знал кто он, а он знал кто я. На нем был элегантный черный фрак, и совсем нелепо выглядевшие в паре с ним, солдатские берцы.
- Задета честь, - продолжал мужчина, - а это - не шутка. Догадайся, чтобы я сделал на твоем месте?
- Знаю, - ответил я, - хорошо знаю.
- Держи, - сказал он, достав из-за спины подушечку, обтянутую красным бархатом, на ней лежал короткий меч. - Ты потерял его в Трое. Непростительно с твоей стороны, такая вещь везде пригодиться.
Взяв меч с подушечки, я развернулся к ним. Теперь я стал видим. Два удара. Резких и сильных. Два удара, взойк, брызги крови и два трупа. Лиза закричала, но на сей раз от ужаса. Она стояла на коленях возле двух мужчин со смертельными ранами на теле. В воздухе запахло смолой. Клинок взлетел вверх, и я его обрушил вниз, со всей злобой и ненавистью, что была в моей душе. Он раскроил ей голову, сделав по-настоящему двуликой.
На миг, во время удара, я увидел на месте Лизы, ту старую женщину из Трои, что стояла на коленях перед убитыми сынами. Поучается, я убил и ее?
Теперь пустота... Когда уходит ненависть, появляется пустота.
Я подошел к зеркалу, чтобы посмотреть на убийцу, и увидел ужасные язвы на собственном лице. Это была проказа. Теперь и я прокаженный.
- Почему ты не забрал меня еще в Трои?! - спросил я того мужчину, что дал мне меч, но его уже не было. Да и был ли он вообще?
- Теперь, ты - убийца, а не палач, вот почему, - ответило мне мое зеркальное отражение.
- Нет! - закричал я, и вдребезги разбил зеркало.
Я вышел. На улице, уже все шарахались от меня. Все сторонились прокаженного. Мне некуда было деваться, и я отправился к старику.
Лачуги, как оказалось, уже не было. Она разрушилась, а на ее месте имелось лишь небольшое возвышение. Оказывается, все меняется. Сев на выступающее из земли бревно, я обнял голову руками и заплакал. Я знал, что это лепрозорий.