Так звали учительницу. Она, как я понимаю (хотя уверенности нет), недавно закончила педвуз по специальности русский язык и литература и не была учительницей начальных классов. Видимо, ее попросили позамещать нашу классную на время ее болезни.

По-моему, она увлекалась войной. Великой Отечественной. В те годы о войне говорили и писали гораздо больше, чем теперь. Ведь с момента ее окончания прошло не так уж много лет, и память о ней жила в обществе. С педагогической точки зрения, война была хорошим материалом для воспитания юного поколения, говорю это без капли иронии.

С Бэллой Ефимовной мы проходили Сына полка В. Катаева. Я тогда поспорил с ней по поводу одного из героев книги, Енакиева, а точнее, по поводу произнесения его фамилии: она считала (и объясняла это какими-то правилами орфоэпии), что ударение надо ставить на и, что меня удивляло сильно. Не имея никаких аргументов, кроме интуиции, я сдался, хотя в душе все протестовало.

Должен заметить, что у меня, скорее всего, была врожденная грамотность. Никто этого вслух не произносил. Может, даже понятия такого не было, не знаю. Только взрослые не переставали поражаться тому, с какой легкостью я писал без ошибок любой диктант, не попадался ни на какие орфографические и грамматические подвохи, еще не зная правил, но уверенно ставя верное количество н в прилагательных и причастиях, улавливая и отражая на письме непроизносимые согласные, не задумываясь над безударными, в том числе чередующимися, гласными. В школе, а потом и в институте меня научили сомневаться. Я стал все чаще размышлять над тем, правильно я пишу или нет, и сегодня я уже вряд ли пройду тест на врожденную грамотность, если таковой существует. Точно не пройду.

Поклонницей моих способностей стала и Бэлла Ефимовна. Она с удовольствием вписывала пятерки в мой дневник, а я уж так устроен, что если меня хвалят, я с еще бОльшим рвением выполняю то, что от меня хотят. Но - довольно самовосхвалений, вернемся к урокам в третьем классе 161-й общеобразовательной школе города Ташкента.

На одном из них Бэлла Ефимовна рассказывала о жизни и гражданском подвиге Мусы Джалиля, сопровождая рассказ чтением наизусть его стихов. Может, она диплом по нему защищала? И вот она дошла до стихотворения Варварство. Читала она эмоционально, убедительно, сильно. Там речь идет о том, как фашисты расстреливают мать с ребенком на руках. Тяжелые стихи...

Когда она закончила, в классе стояла гробовая тишина.

Ни до, ни после этого я не был свидетелем такого массового потрясения слушателей, как тогда. Хочется написать, что кто-то плакал, но, честно признаться, я этого не помню. Если и были среди нас те, у кого слезы текли по щекам, то это было очень естественно.

Оправившись от шока, мы попросили Бэллу Ефимовну написать это стихотворение на доске. Каждый переписал его в свою тетрадь и выучил, хотя задания такого никто не давал.

Шел 1975-й год.

Иногда мне, поборнику частного предпринимательства и рыночной экономики, хочется, чтобы мы жили в уродском социалистическом застое - ради таких вот событий, которые переворачивают душу.

"Варварство"

Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами
У края бездны выстроили в ряд
Бессильных женщин, худеньких ребят
Пришел хмельной майор, и медными глазами
Окинул обреченных... мутный дождь
Гудел в листве соседних рощ
И на полях, одетых мглою
И тучи опустились над землею
Друг друга с бешенством гоня...
Нет, этого я не забуду дня,
Я не забуду никогда, вовеки!
Я видел: плакали, как дети, реки.
И в ярости рыдала мать - земля
Своими видел я глазами
Как солнце скорбное, омытое слезами
Сквозь тучу вышло на поля,
В последний раз детей поцеловало
В последний раз...
Шумел осенний лес. Казалось что сейчас
Он обезумел. Гневно бушевала
Его листва. Сгущалась мгла вокруг
Я слышал: Мощный дуб свалился вдруг
Он падал издавая вздох тяжелый
Детей внезапно охватил испуг
Прижавшись к матерям, цеплялись за подолы.
И выстрела раздался резкий звук
Прервав проклятье,
Что вырвалось у женщины одной.
Ребенок, мальчуган больной,
Головку спрятал в складках платья
Еще не старой женщины. Она
Смотрела, ужаса полна.
Как не лишиться ей рассудка!
Все понял, понял все малютка
- Спрячь мамочка меня!,
- Не надо умирать!
Он плачет, и как лист, сдержать
Не может дрожи.
Дитя, что ей всего дороже
Нагнувшись, подняла двумя руками мать
Прижала к сердцу, против дула прямо
- Я, мама, жить хочу. Не надо, мама.
Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь?
И хочет вырваться из рук ребенок,
И страшен плач, и голос тонок
И в сердце он вонзается как нож.
- Не бойся мальчик мой,
Сейчас вздохнешь ты вольно.
Закрой глаза, но голову не прячь
Чтобы тебя живым не закопал палач
Терпи сынок, терпи. Сейчас не будет больно
И он закрыл глаза, и заалела кровь
По шее лентой красной извиваясь
Две жизни наземь падают сливаясь
Две жизни и одна любовь!
Гром грянул, ветер свистнул в тучах
Заплакала земля в тоске глухой...
О сколько слез, горячих и горючих,
Земля моя, скажи мне, что с тобой?
Ты часто горе видела людское,
Ты миллионы лет цвела для нас,
Но испытала ль ты хоть раз
Такой позор и варварство такое?
Страна моя, враги тебе грозят,
Но выше поднимали великой правды знамя,
Омой его кровавыми слезами
И пусть его лучи пронзят,
Пусть уничтожат беспощадно,
Тех варваров, тех дикарей
Что кровь детей глотают жадно,
Кровь наших матерей...