Давид Серебряков очень любил гусятину. Это была чуть ли не первая в его жизни любовь, выросшая из беззаботного детства, когда все летние каникулы мальчик проводил на горных кавказских просторах у грузинских родственников по линии матери. Гусей под ногами в крепком хозяйстве вертелось много. Любящая бабушка птицы для внука не жалела и часто готовила во дворе летней кухни, в огромной духовой печи запеченного гуся с яблоками, айвой, орешками и картошкой внутри. Огромную птицу, равномерно подрумяненную, обильно обтекающую жиром, изнутри впитывающую в себя все тонкие вкусовые оттенки свежих, настоящих домашних фруктов.
Давид во время готовки непременно вертелся возле бабушки, в меру сил ей помогал, учился искусству настоящей грузинской кухни. Всякий раз для него это совместное с бабушкой священнодействие становилось праздником. Потом мальчик радовался изысканному лакомству в теплой компании с родными стариками, неторопливое поедание невероятной вкуснятины за душевным разговором, непринужденное освоение грузинского языка за столом, облизывание пальцев после обильной трапезы. Чуть ли не больше самого гуся ему нравилась протомленная, пропитавшаяся гусиным жиром и яркими кавказскими приправами картошка, приготовленная во чреве птицы. Ее отрок всегда уничтожал подчистую.
Все мы родом из детства, и Давид не был исключением. Вкус и запах любимого блюда он пронес через годы, через тошнотворный "вкус" и отвратительный запах перловки с вареным свиным салом в военном училище, через никогда не проходящий голод, так изнуряющий молодой растущий организм юного курсанта. Хорошо, что любимая бабушка внука никогда не забывала. Раз в месяц, а в основном даже чаще, Давид получал от нее посылки с вязаными из овечьей шерсти варежками и носками, домашним вареньем, шоколадом, чурчхелой и обязательно вяленым гусем. Вяленый гусь - это уже само по себе произведение искусства неземного вкуса. Курсант Серебряков радовался этим посылкам как ребенок, а уж как ликовали его друзья в казарме ! Так уж принято, что все посылки из дома - это всегда общее достояние во всякой дружной мужской компании.
Только вот тот вкус детства, невыносимо сладкий аромат промаринованного медом, гранатовым соком и всем богатством специй Кавказа гуся из печки в уютном бабушкином дворике под сенью огромного абрикосового дерева, прелесть промасленной, невыносимо горячей и мягкой картошечки Давид мог позволить себе теперь только раз в году, во время летнего отпуска. Стариков своих он не забывал, навещал регулярно, ну а уж бабушка готовилась к встрече внука от всей души. Отборных гусей изводила заранее, пыталась за несколько дней накормить обожаемого ею юношу на год вперед, до следующего отпуска.
Пришло наконец время свежеиспеченному лейтенанту Серебрякову примерить на себя офицерские погоны и поехать служить Родине в какой - нибудь из многочисленных военных гарнизонов державы. С местом службы парню повезло, распределился он в Германию, в Западную группу войск. Устроился, жену с дочкой перевез, по службе характеризовался положительно, имуществом обзаводился помаленьку.
Только любое благорасположение судьбы не бесконечно, и чем дольше оно длится, тем больше поводов дает человеку задуматься - ну не может же быть такое везение до скончания дней, должны же и неприятности какие - нибудь омрачить легкость жизни. Давид не задумывался об этих сложных философских материях, он просто жил и радовался. Судьба же его, посчитав, что запас отпущенных лейтенанту Серебрякову радостей уже превышен, сыграла с Давидом весьма злую шутку. Поглумилась, поэксплуатировала светлые воспоминания о счастливом детстве.
Произошло это в осенью 1992 года. Батальон наш пехотный, как обычно в то время года, обретался на ближнем полигоне в палатках, недалеко от полка. Комбат, подполковник Кравченко Константин Маркелович, был человеком очень доброй души, хоть и хохол. Между собой мы его звали просто Маркелычем. Он разрешил женатым офицерам по очереди посещать семьи в гарнизоне, но с тем непременным условием, чтобы утром, к 8.00, к общему построению личного состава все были в строю, как штык. В тот злополучный день вообще - то и не Давид вовсе должен был идти в полк, не его очередь наступала. Просто старому, толстому и лениво - вальяжному командиру роты капитану Хохлову, обремененному к тому же тремя детьми, чапать домой откровенно не хотелось. Там его неизбежно ждали заботы по быту и соответствующие задачи от мечущейся, худой и постоянно взведенной жены, а в лагере - воля вольная. Вот старый капитан и предложил комбату отправить вместо себя своего командира взвода, чтобы самому в неге спокойного блаженства насладиться картами и выпивкой в привычной дружеской компании.
Комбат, занятый карточной игрой, не возражал, только сосредоточенно процедил сквозь зубы, не выпуская дымящейся сигареты изо рта и внимательно изучая очередной расклад карт:
- Давид, ты это, вне очереди сегодня в увольнение идешь, так что завтра будешь именинником.
- Есть быть именинником, товарищ подполковник, не впервой - в радостном возбуждении воскликнул Давид и моментально покинул лагерь.
Тут уж никак не обойтись без отступления с тем, чтобы полностью посвятить его Маркелычу. Дело в том, что комбат наш очень любил заложить за воротник. Жена его эту слабость не слишком поощряла. Вернее сказать, препятствовала как могла. Что ее упрекать, подобное неприятие водится у многих женщин, так уж на роду написано, их не переделать. Потому, зная мужнину слабость и будучи достоверно осведомленной о размере денежного довольствия супруга, подруга жизни раскулачивала комбата нашего сразу же, не отходя далеко от полковой кассы в день выдачи вожделенной заработной платы. Оставляла благоверному марок двадцать на радости жизни, а все остальное безжалостно реквизировала на семейную базу, в вожделенную кубышку.
На двадцать марок в месяц никому особо не разгуляться, особенно товарищу подполковнику. Не по чину, не по статусу. Приходилось уважаемому Константину Маркеловичу всячески выкручиваться. Но голь на выдумку хитра, так что скоро комбат нашел такой способ своего вольготного существования, чтобы и волки были сыты в батальоне, и овцы все целы. Всё устроилось до гениальности просто. Подполковник Кравченко решил любое мелкое нарушение, каждый проступок подчиненных офицеров и прапорщиков приравнивать к измене Родине. Искупить эту вину нарушителю можно было только одним способом - немедленным походом в полковой магазин и доставкой комбату двух бутылок водки с приложением небольшой закуски. Он даже целую схему придумал, назвав это хитроумное действо "день рождения". Бил Маркелыч маркой по карманам провинившихся злодеев.
Вот опоздал, скажем, нерасторопный прапорщик на утреннее построение, прибежал к строю, в состоянии недозаправленности формы одежды, запыхавшись, так комбат будто между делом бросал ему:
- Становитесь в строй, товарищ прапорщик, замечание Вам за опоздание.
- Есть, товарищ подполковник.
- Да, и поздравляю Вас. Вы сегодня именинник.
Звучало эта фраза как приговор к раскулачиванию без всякого права на обжалование, и мгновенно грустнело лицо несчастного приговоренного. Шесть марок за две бутылки польской паленой водки под маркой "Smirnoff", да еще столько же за какую - нибудь консервированную датскую ветчину с баночкой соленых огурцов не лишние в скудном семейном бюджете, а куда денешься ? Не опаздывай на построение батальона, думай, что оклад у тебя не офицерский. Смех смехом, но дисциплину в батальоне после такого нововведения стала на порядок выше, "залетчиков" резко поубавилось. Вроде бы всё как и по делу, справедливо, без официоза, бюрократии и никому ненужных документально оформленных взысканий с неясными последствиями для наказываемого. Комбату тоже неплохо, прямой прибыток налицо, ближайший вечер человек себе обеспечивал. Вышло так, что двух зайцев Маркелыч убил одним выстрелом с введением практики "дня рождения".
Вскоре комбат нашел иной способ извлечения прибыли на ровном месте, для осуществления которого даже и нарушения никакие не требовались. Решил он поэксплуатировать человеческие страсти и слабости. К примеру, служил у нас в минометной батарее лейтенант Серега Слащев. Страшно, до безумия и нервного тика на лице он любил свою жену. Любовь эта, правда не спасла его от неимоверно развесистых рогов. Все вокруг, как водится, об этом знали, кроме самого Сереги. Потому что зла любовь, и лейтенант Слащев по этой причине сам до времени знать ничего не хотел. Он с трудом выносил даже один единственный день расставания с любимой женщиной. Как куда - нибудь на полигон или на выездные работы нас судьба ни забрасывала, Серега сразу же мелким бесом вился возле комбата, подобострастно заглядывал ему в глаза и всячески давал понять, что ближайшая командировка в полк никак не может обойтись без его участия. Понятно, что не лыком шитый Маркелыч срывал неплохой гешефт на таком подчиненном. Любой выезд из пределов части в командировку предварялся примерно одной и той же договоренностью комбата и Сереги:
- Короче, Слащев, делаем так. Если в порядке очереди отправляю тебя в полк на побывку - вопросов нет, дело святое, все законно. Если вне очереди, то ты именинник. Сам понимаешь, за тебя кто - то будет тут службу нести, надо людям спасибо сказать. Идет ?
- Так точно, товарищ подполковник, - радостно ответил Серега.
- Короче, смотри. Мне в полку все едино делать нечего, так что все мои плановые отлучки отдаю тебе, но с условием - это твои дни рождения. Начиная с дня завтрашнего. Не хочешь если, так желающие и без тебя найдутся, а я просто предлагаю, вхожу в твое положение влюбленного Ромео. Понял ?
- Понял !
- Ну тогда не откладывай на завтра то, что должен сделать сегодня. Давай прямо сейчас бегом в магазин, а завтра вечером с полигона старшим машины в полк и до утра свободен.
- Есть ! - всегда ужасно радовался лейтенант и бегом бежал в сторону ближайшей торговой точки.
Вот так Маркелыч исправлял шероховатости своей семейной жизни и строгость надзора жены. В полк комбата действительно не тянуло, потому что не хотелось ему вместо вольготной лагерной жизни тосковать дома с женой, детьми и котом. Без водки, подручного личного состава и страстно обожаемого преферанса. Будь его воля, Маркелыч, как мне казалось, сутками не вставал бы из - за карточного стола. Даже если бы он был вынужден по делам каким неотложным, или по приказу командира прибыть в полк, комбат старался пробираться в штаб огородами, дабы не быть замеченным, а всех, кого на пути встречал, просил Христом Богом не проболтаться жене о том, что находился в расположении части. Завершив дела, Маркелыч пулей летел к штатному батальонному грузовику ЗИЛ - 131, специально оставляемому на задворках и прямо на бегу матом торопил водителя, чтобы тот заводил машину. Полный вперед - к накрытому в полевом лагере столу, к манящим картам.
Каков поп, таков и приход. Весь батальон поневоле и постепенно заразился преферансом, этой старой красивой игрой. Мы освоили высший уровень мастерства в ней, уловили нюансы большинства карточных раскладов. Играли днями и ночами, при любой возможности. Спасибо Маркелычу. Благодаря переданному им виртуозному искусству игры, я в голодные 90 - е годы, когда учился в военной академии, кое - что даже подзаработал себе на прокорм. Грешны, любили мы, слушатели, поиграть в преферанс на лекциях в огромных аудиториях, специально отсаживаясь для этого на галерку.
Так вышло, что веселую жизнь нашему комбату на какое - то время сломал замполит полка. Причиной тому был серьезный казус. Как - то раз, знойным немецким летом 1992 года командующий армией проводил образцово - показательный строевой смотр части. Маркелыч, накануне игравший по обычаю в карты почти до утра, проигрался на два месяца вперед. По этой причине он был злой, весь какой - то дерганый и заметно злоупотребивший. На втором часу смотра не выдержал мужик телесной муки. Рухнул Маркелыч на тридцатиградусной жаре в обморок, даже пена изо рта пошла. Прямо на глазах командарма. Комбата быстро отнесли в санчасть, вкололи в него что следовало, поставили на ноги, оживили. Потом, конечно, командир полка на нем оттоптался за содеянное, но куда как хитрее и целенаправленнее поступил замполит. В воспитательных целях. Обдумав ситуацию, он пригласил Маркелыча к себе в кабинет и без предисловий молвил:
- Константин Маркелович, Вы офицер опытный, заслуженный. Кандидатура достойная. Дело в том, что поступило указание из управления по воспитательной работе армии создать в каждой воинской части общество трезвости. Вот только Вам могу доверить стать его председателем.
- Да как же так, товарищ подполковник, - искренне и с явным испугом изумился комбат, - да разве я достоин ? Вот, полк недавно подвел на строевом смотре.
- Вы достойны больше всех, - возразил замполит, - батальон у Вас лучший в полку, дисциплина почти образцовая. Вы и только Вы. Так что с указанием и соответствующей инструкцией я Вас ознакомлю, о создании общества и его членах доложите мне через неделю. Особое внимание попрошу обратить вот на этих товарищей.
Тут замполит положил перед ошарашенным комбатом целый список полковых пропойц и откровенных, отпетых разгильдяев.
- Имейте в виду, Константин Маркелович, что именно эти люди должны состоять в обществе трезвости в первую очередь. Так вот и подайте им достойный личный пример, проведите с каждым из них индивидуально - воспитательную работу. Ну и уже излишне будет говорить, что никто, нигде и никогда не должен видеть лично Вас в состоянии употребления. Спрос теперь с Вас будет суровый, вплоть до откомандирования из Германии в случае срывов и прочих ненужных эксцессов. На Вас ложится серьезная общественная нагрузка. Вы моя личная надежда, так что не подведите. Да, и знайте, что с командиром полка все согласовано.
Как подкошенный, на шатающихся ногах вышел комбат из кабинета замполита полка, неся с собой ворох бумаг - методик и инструкций управления воспитательной работы по организации свалившегося ему на горе полкового общества трезвости. Захотелось сразу же пойти и выпить граммов триста водки, чтобы заглушить смятение чувств и мысли заодно привести в порядок. Так и сделал он у себя в кабинете. Потом, как обычно, до ночи преферанс, но к утру все же как - то собрался мужик и пошел агитировать тех лишенцев, на кого ему замполит полка в своем списке указал. Народ полковой, знавший Маркелыча как облупленного, видя эту агитацию и пропаганду здорового образа жизни за животы хватался от смеха, а "кандидатуры" из черного списка замполита разве что пальцем у виска не крутили. Все безумное красноречие, которое они тратили на объяснение с нашим комбатом, сводилось к одной простой народной мудрости:
- Маркелыч, да ты чего ? Не жили никогда хорошо, так зачем начинать - то ?
Комбат пробовал стращать неразумных карами земными, но добился лишь того, что только пара - тройка человек в общество трезвости всё же записалась. В основном - из страха перед откомандированием на Родину, потому как грехи свои знали наперед. Еще несколько особо дисциплинированных прапорщиков и "сверчков", то есть военнослужащих сверхсрочной службы записались для порядка, на всякий случай, потому что от них все равно не убудет, а очков может добавить. Продуманными такими были эти люди.
Чтобы создать массовость вовлечения личного состава в дело борьбы с пьянством, Маркелыч совершенно волюнтаристским методом приказал батальонному писарю зачислить для довеска в общество трезвости еще весь личный состав нашего батальона, о чем торжественно объявил на вечернем построении. Очень он тогда нас повеселил, смеялись все от души. Особенно смешно было после построения. Завершив эпохальное событие формирования новой общественной организации, Маркелыч в очередной раз назначил "именинником" какого - то перепуганного юного лейтенанта, после чего привычным образом удалился в свою "преферансную" комнату в ожидании допинга и в предвкушении очередной игры.
На следующий день комбат отнес заполненные писарем бумаги замполиту полка. Доложил, что профилактическая работа среди личного состава проведена, все прониклись благой идеей, а полковое общество трезвости всего лишь за день пополнилось обширным списком. Компромисс налицо. Кто там в штабе армии будет разбираться, что почти все "члены общества трезвости" прямые подчиненные его председателя, зато каков масштаб списочного состава для отчетности !
- Очень хорошо, Константин Маркелович, я в Вас нисколько не сомневался, - ответил ему замполит с радостной улыбкой.
- Разрешите идти ?
- Идите, но помните - теперь основополагающим в начатом деле является Ваш личный пример.
"Чтоб ты провалился, упырь", подумал про себя Маркелыч, покидая кабинет главного полкового воспитателя. Дня два после этого наш комбат ходил по полку трезвым, злым и хмурым до черноты на лице, до гуляющих желваков. Пытался было еще кого - нибудь из "черного списка" замполита полка сагитировать в свою новоиспеченную секту для пущей отчетности, но всякий раз в ответ на свое предложение опять нарывался на встречный смех до колик в животе. Не выдержал в итоге подполковник Кравченко иссушающей нутро тоски душевной. Пошел к командиру полка, чуть ли не на колени упал, но выпросил все - таки для батальона долгосрочную командировку на работу. На армейские склады, грузить боеприпасы в эшелоны. К выводу на Родину вся группа войск в то время активно готовилась, так что днями и ночами грузили солдаты для отправки на Родину десятилетиями накопленное в Германии военное и народное имущество.
После получения долгожданного приказа о командировке выдохнул Маркелыч, основательно накатил на радостях, а за себя в полковом обществе трезвости оставил одного из ранее захомутанных им прапорщиков - трезвенников. Парню тому все равно было, он и так ничего крепче кефира в рот вообще не брал, потому что жены своей ужасно боялся. До обморока опасался семейных сцен и своим непроходящим испугом постоянно смешил товарищей.
С великой радостью, свистом и гиканьем комбат быстро организовал, лично возглавил батальонную рабочую команду и впереди собственного ликующего крика умчался к месту погрузки. Там особых происшествий с ним не случилось, разве что один раз, будучи за карточным столом более суток и почти без закуски, он перепутал очень поздний вечер с ранним утром и попытался поднять личный состав, жутко матерясь и ругаясь на дежурного офицера за якобы допущенное упущение. Кое - как его успокоили и втолковали, что время в общем - то урочное, и бойцы после отбоя спят вполне законно. После возвращения с тех работ Маркелыч только и искал случая законным образом улизнуть из полка.
Так вот, возвращаясь теперь после столь долгого отступления к злосчастной участи Давида. Утром, после своего внеочередного увольнения, он прибыл в лагерь в весьма приятном расположении духа. Сразу же отдал Маркелычу причитающееся за отлучку в полк. С энтузиазмом прекрасно отдохнувшего джигита занялся боевой подготовкой своего взвода в соответствии с расписанием занятий.
Беда, однако, пришла вскоре, причем откуда и не ждал никто. Сам командир полка вдруг нагрянул в лагерь совершенно неожиданно и было всем очевидно, что он очень зол. Сразу же, инстинктивно, на уровне рефлексов полковник отметил все видимые вокруг недостатки, поорал для порядка на тех, кому судьба не улыбнулась вовремя спрятаться в поле и бороздить его в оттачивании тактических навыков подальше от всепроникающих начальственных глаз. Но, он не один приехал, командир полка. С ним в компании были какой - то заскорузлый немец лет пятидесяти, вкрученный в старый, чуть ли не довоенного кроя костюм, да еще такая же старая, сухая немецкая грымза в очках, с огромным гроссбухом, калькулятором, конвертом с фотографиями и целым набором пишущих принадлежностей. На свою великую удачу комбат после бессонной ночи более - менее соответствовал форме и деловито ставил задачу последней роте, убывающей на занятия. Как - то ему даже удалось притвориться трезвым.
- Товарищ подполковник, пройдемте вот с товарищами немцами пообщаемся, пусть ваш начальник штаба инструктаж завершит, - с какой -то иезуитской ноткой в голосе произнес командир полка.
- Есть, товарищ полковник. Майор Петров, завершите постановку задач подразделению на учебный день, - четким, командным голосом молвил Маркелыч.
В целом спокойная, деловая обстановка плановых занятий в батальоне, а также уровень несения внутренней службы в лагере командиру полка понравились, не стал он более рыть своим длинным начальственным хоботом разные неизбежные недостатки, сопутствующие всякому процессу. Просто часа на два утащил подполковника Кравченко вместе с немцами в штабную палатку. После чего, уже уезжая, главный полковой начальник бросил комбату:
- Ты сразу до своего этого грузина Серебрякова доведи - оговоренную с бюргерами сумму спишем с его заработной платы в течение полугода. Оформим все приказом по полку. В дисциплинарном порядке накажи дурака своей властью, мне со всякими мелкими жуликами возиться некогда. По общественной линии взбучку замполиту поручу, пусть суд офицерской ему чести организует.
- Есть, товарищ полковник, - вытянулся в струнку Маркелыч и лихо отдал честь. Про себя подумал, что лично его, слава Богу, пронесло. Не заметил командир остатки похмелья после ночи, не нашел серьезных нарушений во внутреннем порядке и организации занятий.
Когда интернациональная делегация скрылась в клубах пыли от резко рванувшего с места командирского УАЗика, Маркелыч в задумчивости пропустил стакан водки, встряхнулся и отправил посыльного бойца в поля, чтобы тот срочно нашел и вызвал старшего лейтенанта Серебрякова. Давид прискакал бодрым козликом, на БТРе и в состоянии незавершившейся еще эйфории от визита домой. Взыскующий допрос был учинен ему с ходу:
- Давид, дорогой мой джигит, скажи пожалуйста, ты как вчера домой шел, где ?
- Да обычной дорогой, товарищ подполковник, через деревню.
- Так, понятно. Теперь ответь только честно, ты просто так прогулялся по деревне или было чего по пути, а ? Только сказки сочинять не вздумай !
- Да, так, было там, - замялся Давид, быстро поняв недоброе.
- Было, говоришь ? За это твое было меня уже с утра натянули на каркалыгу. Докладывай !
- Да, товарищ, подполковник, - поник бодрый потомок горцев, - вы извините, как - то само все вышло. Бес попутал, не сдержался я.
После этого Давид честно, в подробностях рассказал о совершенном им накануне блудодействе. Он влип в историю на ровном месте исключительно по недалекости своей. Торопясь домой в чудесном настроении, на самой окраине немецкой деревни старший лейтенант Серебряков обнаружил одиноко гулявшего гуся. Пернатый почему - то не соизволил вернуться домой вместе со всем стадом. Что - то детское внезапно вспомнилось Давиду, какие - то светлые ассоциации прошелестели в его мозгу. Вид жирного, ленивого гуся, копошащегося в жухлой осенней траве, не мог оставить его равнодушным, разум помутился. Один прыжок, одно ловкое, отточенное еще в детстве движение руками вокруг головы птицы, и гусь со свернутой шеей, немного потрепыхавшись, безжизненно повис у него на руках. Дед так научил. Ничтоже сумняшеся, Давид потащил убиенную добычу домой. Шел, предвкушая радость готовки и поедания любимого лакомства. Дома не стал откладывать блаженство в долгий ящик, быстро приготовил заветное, манящее таким сладким запахом детства блюдо. Насладился вдоволь, порадовал семью... На следующее утро уже самого Давида "порадовали" по полной программе. Вот как будто бы с него легендарные Ильф и Петров писали сюжет про удирающего Паниковского с украденным гусем.
- Чего само, дятел ты стоеросовый, - заорал Маркелыч, - чего само ? Тебя кто обучал мародерству, в какой школе, в каком военном училище ? Ты назови мне того учителя или преподавателя, я ему лично письмо напишу. Благодарственное. Ну вот скажи, кто тебя учил крысятничать так мелко, а ? Да еще на территории другого государства позориться и товарищей своих позорить ! Ты если трахать кого решил, так трахай, но желательно королеву, воровать - воруй, но миллион, не меньше. Главное - не попадайся никогда, а ты... На гусе дешево попалился, молокосос !
Маркелыча несло, он не находил себе места. Конечно, он сам не был святошей, пуританином, ханжой и моралистом. Но главные вещи в жизни строго исповедовал и с подчиненных того же требовал.
Конечно, Давид совершил циничную кражу, совершенно не подумав о последствиях. Дело в том, что немецкая деревня не место для воровства среди бела дня. Это открытое жизненное пространство, где всем всё видно и все друг за другом наблюдают. Особенно пристально - за разными посторонними гражданами и праздношатающимися российскими военнослужащими. Даже небольшого непорядка, не говоря уже о явном беззаконии, укорененное сообщество благочестивых бюргеров не переносит органически. Так что легкомысленный и своекорыстный поступок старшего лейтенанта Серебрякова никак не мог остаться незамеченным. Факт мародерства был, как и полагается у немцев, тщательно зафиксирован, снят на видеокамеру и фотоаппарат неравнодушными гражданами деревни. Поздним вечером местный председатель сельсовета со своим помощников и потерпевшим хозяином гуся прибыли к дежурному по полку с благой вестью и уже подготовленными документами, которые не оставляли никаких сомнений в вине Давида.
Командиру полка, у которого голова шла кругом от забот в перспективе скорого вывода из Германии, еще только этой боли не хватало. Но чрезвычайное происшествие и недостойное поведение подчиненного офицера налицо. Куда денешься, надо заглаживать, не давать же делу ход наверх. Пришлось полковнику на ночь глядя идти разговаривать с нагрянувшими товарищами.
Трудным вышел тот разговор. Ко всем обвиняющим бумагам, аккуратно и без единого изъяна оформленным местным сельсоветом за какие - то три часа, прилагался счет на компенсацию потерь хозяину гуся. В размере аж пяти тысяч немецких свободно конвертируемых марок. Получалось, что Давид Серебряков за один вечер съел свою почти полугодовую заработную плату, ни разу при этом не поперхнувшись. На робкие возражения командира на тему "а что, корм гусиный нынче дорог, господа бюргеры ?", немцы ничуть не смущаясь, в индифферентной манере выложили на стол расчет будущей рыночной стоимости потомства убиенной птицы. Рассчитали, сволочи, сумму до пфеннинга на весь оставшийся репродуктивный период гуся. После чего привели к текущему моменту размер упущенной выгоды от реализации недополученного гусиного мяса нерожденных гусят - детей и внуков убиенного. Естественно, с учетом всех индекс - дефляторов и прочих рыночных коэффициентов. Командир полка раньше таких умных слов отродясь не слышал, поэтому ровным счетом ничего не понял. Только сидел и хлопал глазами. Он по - своему, по рабоче - крестьянски осмысливал размер ущерба. Рассуждал примитивно, просто исходя всего лишь из цены килограмма гусятины на рынке. Даже предлагал хозяину фермы купить за счет полковой кассы самого жирного гуся, на которого тот только укажет. Про оценку будущей стоимости актива наш товарищ полковник - пехотинец даже и не задумывался, пока немецкие товарищи в иезуитской форме не преподали ему на пальцах первый в жизни урок рыночной экономики. Тот проклятый гусь, по факту пребывавший на момент убийства в самовольной отлучке из хозяйства, оказался каким - то жутко дорогим, элитным, то есть очень доходным активом. Работал бедолага производителем пернатого потомства в маточном стаде хозяина фермы. Документы об этом немцы предъявили незамедлительно. Со всеми колхозными печатями.
Сразу же загрустил командир, глубоко задумался, выпил немного коньяка для облегчения состояния разума, угостил иностранных гостей. После чего предложил продолжить разговор утром с выездом в расположение батальона, где находился виновник сотворенного безобразия.
Немцы до конца оказались въедливыми, педантичными, пунктуальными, расчетливыми в мелочах. Такими, впрочем, немцам и полагается быть всегда, недаром ведь нашей памятью народной заповедано издревле: что русскому любо, то немцу смерть. Ну, и наоборот тоже. Утром, на переговорах в штабной палатке батальона местные сухарь с грымзой продолжали лезть нашим начальникам под кожу, неумолимо настаивали на собственном видении калькуляции потерь. Аккуратно разложенные на столе и прямо изобличающие Давида фотографии не оставляли сомнений в содеянном, а лишь подкрепляли правоту немецких товарищей. Еле - еле командир полка с Маркелычем уговорили их уполовинить цену вопроса в марках с обещанием отработать вторую половину предоставлением для нужд деревни бесплатной рабочей силы в виде нескольких десятков толковых узбеков. Председателя это вполне устроило. Он как раз канаву какую - то копать собрался, а нанимать в Германии экскаватор на работу - дело весьма затратное. На том и сошлись, хлопнули по рукам, выдохнули. Пришлось на все согласиться, дабы не давать делу ход и не вешать на полк пятно позорного факта мародерства, за которое еще товарищ Сталин безжалостно карал с самого начала оккупации Германии.
Сказать, что у Давида упала челюсть, когда он узнал о том, во сколько ему обойдется детская ностальгия по бабушкиному блюду - это не сказать ничего. Несчастный старлей впал в полнейший ступор и просто не хотел верить в то, что теперь ежемесячно, в течение полугода с его зарплаты финансовая служба полка будет удерживать по четыреста с лишним марок из кровно заработанного.
Маркелыч изложил решение по предстоящим финансовым карам спокойно, деловито, причем не обошелся без контрольного выстрела в затылок ошарашенному Давиду:
- Ну что, Серебряков, - произнес комбат с тяжелым вздохом, - золотым тот гусек оказался для тебя. Не иначе, расклад твой сегодня даже не на день рождения, а на целый торжественный юбилей выпал. Так уж масть легла, извини. Так что вечером бегом в магазин, позолотим еще немного твоего гусенка.
Что ни говори, подполковник Кравченко всегда оставался верен своим выработанным годами службы правилам и принципам.
- Товарищ подполковник, - чуть не плача произнес оглушенный горем любитель жирной птицы, - да я и так на две тысячи марок... ни за что, можно сказать, а так наказали. Куда еще платить больше - то ?
- Потерявши голову по волосам не плачут, дорогой - с глубокомысленным, почти философским вздохом ответил ему Маркелыч. Затем, выговорившись и отойдя от эмоций ранее учиненной им словесной экзекуции, добродушно добавил:
- Ладно, не переживай, джигит недоделанный, жулик криворукий, скинемся понемногу батальоном, поможем тебе чем сможем.
- Спасибо, Вам Константин Маркелович ! - воскликнул обрадованный Давид, внезапно обнадеженный, очень воодушевленный внезапной поддержкой и мгновенным осознанием того, что есть же возле друзья - товарищи, они не оставят его наедине с внезапно свалившейся бедой.
- Ну а как иначе - то ? Не чужой же ты, хоть и придурок. Все, давай чеши обратно на занятия.
- Есть, товарищ подполковник !
Вечно влюбленному лейтенанту Сереге Слащеву в этот день тоже не повезло - его боец перед обедом, справляя нужду, уронил в недра лагерного отхожего места штык - нож от автомата, то есть боевое холодное оружие. Утрата которого само по себе является делом громким и подсудным. Он, боец этот, дневальным был в наряде, а штык - нож, как и положено, на ремне болтался. Одного неосторожного движения солдата хватило, чтобы боевое оружие ускользнуло, утянулось снятым ремнем в смердящие глубины. Маркелычу доложили об этом происшествии аккурат после отбытия из лагеря командира полка с немцами.
- Да твою же в дивизию мать ! - громко выругался товарищ подполковник, - вот действительно уж правильно говорят, что беда не приходит одна.
- Так точно, товарищ подполковник ! - испуганно поддакнул ему сержант, дежурный по лагерю, принесший комбату такую недобрую весть.
- Сержант, а ты про закон парных случаев знаешь ? - c хитрой усмешкой поинтересовался Маркелыч у дежурного.
- Никак нет, товарищ подполковник !
- Ну почитай, интересно. Вот сегодня он, закон этот, сработал в чистом виде. Да, и того убогого, который штык в клозет уронил, немедленно отправить доставать обратно. Пусть хоть щукой в дерьмо ныряет, но чтобы к вечеру мне доложили, что оружие найдено и извлечено.
- Есть почитать про закон ! Поиски штык - ножа организую. Разрешите идти ? - заученно вытянулся воин по стойке "смирно".
- Иди, - махнул рукой комбат, - и лейтенанта Слащева ко мне бегом вызвать из полей.
- Есть вызвать бегом ! - козыряя ответил сержант.
Испуганный, с выпученными глазами и уже знавший обо всем лейтенант прибежал в палатку Маркелыча быстрее северного оленя.
- Товарищ подполковник..., - начал было что - то нести Серега, но уже явно утомленный с утра всяческими происшествиями, Маркелыч просто хотел поспать и набраться сил на очередную ночь за карточным столом. Потому резким, каким - то своим особенным, нервическим жестом левой руки он прервал Слащева:
- Так, лейтенант, я уже с фашистами с утра наболтался. Сказ мой тебе краток и таков - раз не научил бойцов нужду справлять, то ты сегодня именинник. На пару с Серебряковым. Хотя нет, тот целый юбиляр. К двадцати двум чтобы все было готово, поляна накрыта. Кооперируйтесь. Вопросы ?
- Нет вопросов, разрешите идти ? - испуганно ответил Серега.
- Да. Только попробуйте мне нож не откопать из дерьма, всех порву ! Всей батареей будете сортир чистить и просеивать !
Несчастный боец, так незадачливо сходивший по нужде, часа три ковырял длинной палкой место предполагаемого падения штык - ножа, пока, наконец, не нащупал в недрах отхожего места утраченное оружие. Еще час у него ушел на смекалку, а также поиск средств извлечения в виде помойного ведра и длинной веревки. После нескольких неудачных зачерпываний штык - нож наконец - то оказался на дне ведра. Боец облегченно выдохнул, хотя и получил от вернувшегося со стрельб командира батареи добрую порцию взысканий в виде пяти нарядов вне очереди и неповторимого орнамента армейского словарного запаса.
Маркелыч, к его чести, слов на ветер никогда не бросал. Наоборот - бросил он на построении пламенный клич о помощи Давиду, помянул недобрым словом жадных и расчетливых немецко - фашистских товарищей. После чего вдохновленный негодованием от явно творящейся несправедливости батальон стал понемногу, но каждый месяц скидываться в поддержку старшего лейтенанта Серебрякова. Не в полном объеме, конечно, но в значительной части боевые товарищи покрыли долг Давида перед полковой кассой. Давид в ответ всякий раз обязательно проставлялся, причем пару раз делал это с истинно кавказским изыском и шармом. Ему отпуск вскоре выпал, так он не поленился специально съездить к бабушке в Грузию, навьючился целым ворохом местных деликатесов и притащил все это в полк. Какая же на тех застольях была вкусная, прозрачная чача и тающая во рту чурчхела, нежный сыр и вяленое мясо, какие сладкие грунтовые помидоры ! Да и без гуся не обошлось. Как ни странно, любовь к гусятине у Давида не прошла даже после такого перенесенного душевного потрясения. Замполит полка провел суд офицерской чести, где Давиду для порядка попеняли. После того суда к старшему лейтенанту Серебрякову в полку прочно приклеилось прозвище "Паниковский".
Сереге Слащеву подфартило куда как меньше. Он все - таки свою жену застукал с поличным на примитивном и пошлом гарнизонном адюльтере. Не повезло лейтехе в тот вечер, слишком неожиданно он в очередной раз нагрянул домой из лагеря. Причем, как всегда с цветами, чтобы сделать сюрприз любимой женщине, а там такое...
После кое - как перенесенного потрясения Серега переселился в солдатскую казарму и вскоре натурально высох от горя и внешне стал похож на мумию. Внутренне тоже от нее не сильно отличался в состоянии своей полной утраты интереса к жизни. В свободное от службы время лейтенант в основном безжизненно лежал на кровати в каптерке и моргал глазами в сторону потолка. Водку не пил, в карты не играл. Замер изнутри. Маркелыч от греха подальше приказал командиру батареи отстранить Слащева от любой службы, связанной с оружием и использовать несчастного артиллериста только как старшего машины или начальника какой - нибудь рабочей команды.
Сам же Маркелыч после того, как нашу танковую дивизию вывели из Германии на Родину, в милый провинциальный уральский городок, быстро уволился из армии. После этого как - то ухитрился занять неплохую должность в городской мэрии. Что, впрочем, неудивительно. Мэром города стал командир дивизии, а тот Маркелыча знал давно, высоко ценил и очень уважал. Старая схема "день рождения" заработала в мэрии городка.
Давид уехал служить в Забайкалье. Далеко, конечно, но там тоже водятся гуси.