Ярко голубым, солнечным июньским днём Нина Павловна, женщина чуть за шестьдесят, была счастлива. С тех пор как сын её поступил в университет, она редко имела радость поехать куда-нибудь вместе с ним. Она, будучи патологической домоседкой, к тому же одинокой, любила выезжать с сыном в город. А тут ей понадобилось одно лекарство. По телефону она выяснила, что ближайшая аптека, где его можно было купить, находится на Домодедовской. Для Нины Павловны, давно невыезжавшей за пределы своего квартала, Домодедовская была почти другим городом. Петя сразу сказал, что быстро 'смотается' сам, чтобы она даже не думала... Но Нина Павловна настояла на том, чтобы поехать вместе с сыном.
От метро путь оказался неблизким. Подъехать было нельзя, поэтому они проделали его пешком между высоких новостроек и зелёных газонов. Свежий ласковый летний ветер чувствовал себя хозяином в ещё слабозастроенных пространствах микрорайона. Очередь в аптеке была небольшой. Лекарство было куплено. Обратная дорога до метро казалась короче. Не спеша, - сказывался её возраст и больные ноги, - мать с сыном спустились в метро. Солнечный день остался где-то сзади.
Иногда кажется, что в метро вечный вечер. Метро, особенно его старые станции, вообще кажется каким-то иным миром. Слегка приглушённое освещение, в чём-то даже интимное. Особый ритм шума прибывающих и исчезающих в тоннелях электричек, который убаюкивает, вводит в лёгкий психоделический транс задумчивости и отрешения. Это место, где совершенно чужие, незнакомые люди, которые встречаются взглядами глаза в глаза в первый и последний раз, некоторое время проводят совсем близко друг от друга. Ограниченные пространства вагонов сближают тела. За окнами - летящая в тесных тоннелях тьма, монотонная, шумная. Она сменяется яркими разноцветными станциями с людской суетой.
'Осторожно, двери закрываются! Следующая станция...'. Другие спины, другие лица, другие глаза.
Подошёл поезд, и Нина Павловна с Петром вошли в вагон. Вагон был неполный, народу было немного, но свободных мест не было. Нина Павловна совсем неплохо выглядела, ещё и поэтому никто особенно не торопился уступать ей место. Да и ехать было от силы остановки четыре, а там - переход до Каховки и на серую ветку.
- Давай, пройдём в середину, может, кто уступит.
- Да ну... Да ладно, я постою, скоро выходить.
- Станция... - раздался голос диктора. Петя заметил, что вышел мужчина, и напротив освободилось место.
- Во! Садись! - шепнул он и даже слегка подтолкнул мать, зная её всегдашнюю нерешительность.
Нина Павловна неторопливо повернулась и облегчённо уселась на свободное место, положив сумку себе на колени. Пётр не стал подходить к матери, а остался стоять напротив у дверей. Стоявших пассажиров было немного. У противоположных дверей парень в плеере со спортивной сумкой, девочка лет тринадцати в джинсах на бёдрах стояла напротив Петра. Рядом с ним сидел пожилой мужчина с дипломатом. В его мощной шевелюре явно намечалась лысина. Ещё ряд лиц напротив... Справа от дверей на противоположном ряду сидела симпатичная девушка. Может, не настолько симпатичная, чтобы надолго привлечь внимание мужчины, но у неё оказались красивые ноги, соблазнительность которых было очень трудно не заметить под крайне короткой юбкой. Она сидела, положив ногу на ногу. Тёмное зеркальное стекло дверей позволяло Пете оставаться внешне равнодушным и одновременно без стеснения любоваться наготой её длинных ног. На тёмном стекле, в котором отражалась девушка, светлели буквы: 'не прислоняться'.
Нина Павловна по обыкновению обдумывала, как они с сыном доехали в аптеку, сколько стоило лекарство... 'Нет, всё же хорошо, что мы поехали сюда, там-то на Нахимовском оно на пятьдесят рублей дороже!.. - размышляла она. - Сейчас приедем, надо будет на обед... - борщ у меня есть, на второе я ему сварю вермишель с котлетами, они у меня уже пожарены. Да, по пути у Чертановской надо будет батон белого купить...'.
Солидный седоватый мужчина в очках дорогой оправы с дипломатом на коленях о чём-то сосредоточенно думал. Молодая пара рядом с ним занималась собою, ничего вокруг не видя вообще. Рядом с Ниной Павловной с краю сидела молодая женщина в длинном синем платье. Мать видела лишь её чуть полноватые обнажённые руки.
Справа, держа в руке огромную лупу, старушка в очках с толстыми стёклами, читала 'Советскую Россию'. Она была поглощена чтением. Однако морщинистыми пальцами крепко держала пакет с апельсинами.
Поезд остановился. 'Станция...' - объявил голос, и, очнувшись, мужчина с дипломатом встал и торопливо вышел. Вслед за ним вышла и пассия Петра. Ноги у него, кстати, тоже устали, - с утра он уже успел съездить на кафедру, заскочить в библиотеку за книгами... Поэтому он с удовольствием занял место вышедшего мужика.
Напротив Петра рядом с его матерью сидела дама лет тридцати. Чуть полновата, но это скорее добавляло ей шарма. Роскошные чёрные волосы искусно уложенными локонами падали на плечи. Довольно глубокое декольте. Синее платье чуть ниже колен туго обтягивало её бёдра и большую грудь. Красивые губы, художественно выполненные дорогой помадой, тонкие тёмные брови. И замечательные восточные миндалевидные глаза, - то ли кавказские, то ли среднеазиатские, но краси-ивые! Изящные ладони покоились на небольшой бежевого цвета кожаной сумочке, лежавшей на её коленях. Взгляд женщины сосредоточился где-то чуть выше Петиных глаз. Ему даже показалось, что она думала о чём-то приятном. Её глаза, - в них Пётр угадывал улыбку. 'А моложе-то она была ещё эффектнее! - резвился студент сам с собой - Хотя как знать...'.
Мать посмотрела на сына, он взглянул на неё и нежно ободряюще, едва заметно для окружающих махнул её головой, мол, 'всё ведь хорошо?!'. Она утвердительно моргнула ему в ответ.
'Надо будет начать прямо с утра - подумала она - по одной таблетке после еды, два раза в день. Утром и вечером'.
Её незатейливые мысли прервало лёгкое, почти неосязаемое движение где-то под левым локтём. И ей показалось, что освещение в вагоне чуть-чуть стало слабее, почти незаметно померкло. Обдумать, свидетельствует ли это о том, что у неё ещё и зрение садится, она не успела...
Нина Павловна впервые в жизни почувствовала, как зашевелились волосы на голове.
Слева откуда-то из-за пухлой руки её соседки к локтю Нины Павловны тянулась... тонкая старушечья ручка, полупрозрачная, тёмного землистого цвета, суховатая, наверное, как у египетской мумии, с тонкими пальцами, - которые едва заметно шевелились, она была живая и мёртвая одновременно! Рука медленно тянулась к локтю Нины Павловны. Будто заворожённая, Нина Павловна не могла двинуться. Она видела, она чувствовала, как по мере приближения к её руке тёмные пальцы сухой кисти раскрывались в предвкушении схватить мякоть её предплечья.
Вы видели, как медленно двигаются лапки паука?!
Секунды разбились на сотые доли, стали осязаемыми, как из мягкой резины! Это была длиннота, полная ужаса. Ступни Нины Павловны мгновенно замёрзли.
Этого не бывает! Этого никто не видит и видеть не может. Это видит только она. Даже не то чтобы видит, она ощущает то, что происходит между э т о й слева и ею. Или это ей только ка...
Как тёмный дым, кисть тянулась к Нине Павловне как-бы сквозь одежду, пальцы, словно пасть атакующей кобры, размыкались всё шире, готовые схватить... Дыхание давно уже перехватило, и в висках стучали колёса метро в унисон с провалившимся внутрь и вниз похолодевшим сердцем. Этого не быва... Тысячные доли секунды стрекотали в исчезнувшем вагоне. Она уже ощущала - кожей ли, разумом ли - прохладную шершавость т о г о запястья...
И тут со звуком падения в вечность очередной капли доли секунды рассудок Нины Павловны откуда-то из залежей в подсознании вырвал слова своей давно умершей крёстной: 'чтобы не пострадать от чьей-либо магии, в мгновение ока вырази максимальное презрение угрозе со стороны зла - сделай так!'. Это не была ни истовая молитва и ни стремительное крестное знаменье. С ударом следующей капли она полуавтоматически обеими кистями рук сложила фигуры из трёх пальцев - две фиги!
Рраз!..
И будто сознание вернулось к Нине Павловне, и освещение в вагоне вернулось к своей кондиции.
Рука исчезла!..
В ушах вновь появился шум летящего к следующей станции электропоезда. Она увидела сына. Он сидел напротив и спокойно разглядывал е ё. 'Станция...' - услышала Нина Павловна голос в динамиках. Парочка, сидевшая рядом с сыном, поднялась со своих мест и вышла. Нина Павловна поднялась, как на резиновых ногах перешла полтора метра прохода и подсела к сыну. Она не села, она упала рядом с ним на сиденье. И крайне осторожно, как-будто опасаясь сдуть невидимую паутину перед собой, задерживая воздух внутри себя, вздохнула. Она была бледна. Пётр ничего не заметил, поскольку смотрел куда-то в сторону.
Нина Павловна сидела, не поднимая глаз. 'Станция 'Каховская'...'.
- Мамуль, выходим - сын взял её под локоть, она снова почувствовала свои зудевшие артритом ноги. Петин взгляд скользнул по лицу той живописной дамы, что сидела напротив. Она сидела в той же прекрасной позе. Только ему показалось, что глаза её больше не улыбались. Он вышел вслед за матерью. Ожидавшие поезда ринулись за их спинами занимать свободные места.
Купив батон белого, они сели в почти свободный автобус. Сын сел у окна. Минут пять они ехали молча. Каждый был занят своим. Перед глазами Нины Павловны медленно плыла тёмная рука. Наконец, не в силах больше держать это в себе, мать тихо проговорила: 'Петь, слушай, ты только не подумай, я не сошла с ума...'
Спустя час на противоположном конце Москвы, разрезая вечерний поток машин, с сиреной наперевес пытался лететь автомобиль 'скорой помощи'. Водилы без особого энтузиазма пропускали привилегированный транспорт. В вечернем воздухе красиво смотрелись всплески её проблесковых маячков. Сказочными цветными вспышками они отражались в пролетавших мимо стеклянных витринах и лобовых стёкол автомобилей. 'Скорая' торопилась в одну из коммуналок недалеко от метро 'Аэропорт'. Соседи вызвали врача. Старушке далеко за восемьдесят стало очень плохо. Дама из комнаты напротив всё причитала:
'Надо ж, мне до таких лет просто не дотянуть! И ведь никогда не болела! Ну, разве что видела уже не так хорошо и слышала неважно... Но ещё вчера окна у себя мыла. Сама!'
Бригада 'скорой' вошла в комнату. Горел верхний свет. На полу прихожей были рассыпаны оранжевые апельсины. Старушка лежала навзничь на кровати. Она была одета, и было понятно, что бабуля, как пришла с улицы, так сразу и легла, не раздевшись. Нос заострился, она была бледна. В комнате было чисто прибрано, ничего лишнего. Только прямо у двери на полу валялась лупа, выпавшая из старенького ридикюля, да тут же на кресле лежал газета 'Советская Россия'.