Вы, наверно, не поверите, но я могу назвать день, с которого всё это началось. Нет, предвестий хватало, Тень в очередной раз ломилась в этот мир, который, как выяснилось в дальнейшем, был готов принять её; бесовские шёпоты раздавались всё чаще и отчётливей. Я помню, как расстроился отец, когда собиравшиеся в нашем доме ромеи - изгнанники, рассказали ему о прошедшем не так давно в Галлии суде над маршалом де Ре. Особенно огорчило отца то, что чароплёт, наставлявший барона в тонкостях демонолатрии, был выходцем из Италии.
Этот кошмарный эпизод стал предвестником союза чароплётов с зачастую нечего не подозревавшими подобниками. Слуги мрака использовали наивных, жаждавших тайных знаний варваров как таран, обрушив мир в хаос.
Отец тогда долго не мог уснуть и всё читал "Да воскреснет Бог" перед вывезенными из Константинополя семейными иконами. Впрочем, вскоре поколебавшаяся было вера в варваров заняла прежнее место в его душе. Я не могу судить отца; расстаться с тем, что стало смыслом его жизни, было не в его силах.
Мой бедный отец...сейчас ты напоминаешь мне несчастного Боэция, прародителя королевского искусства, забитого готскими дубинами. Он тоже верил в варваров. Слава Богу, ты избежал как подобной страшной кончины, так и созерцания всего того, что пришлось увидеть мне.
Однако я отвлёкся. В тот промозглый осенний день отец был рассеян и задумчив. К огорчению нашей доброй матушки он почти не прикоснулся к ужину, явно не сумев хоть ненадолго отринуть обуревавшие его тяжёлые мысли.
- ...Надеюсь, это ошибка, - бормотал он снова и снова, качая седой головой, - ошибка...она сгорела...или турки спалили её...они не готовы к этому, не готовы... книга... Михаил Палеолог....
Мне тогда едва исполнилось шестнадцать лет. Набравшись смелости, я вошёл в комнату отца.
- Батюшка, Вас что-то гнетёт?
Тот как-то странно посмотрел на меня.
- Наверно, это знак. Иди ко мне, мальчик мой.
Усадив меня рядом с собой, отец начал рассказ:
- Ты, Иоанн, у нас книжник, scriba, так что, думаю, всё поймёшь.
Если соединить рассказ отца с тем, что я узнал позднее, вкратце получится следующее. В 1260 г., незадолго до похода, в результате которого Константинополь был освобождён от крыжацкого ига, базилевс Михаил Палеолог собрал в Никее учёных людей империи.
- А базилевс Михаил шутить не любил, - строго прибавил тогда отец.
Книжникам и мудрецам было дано задание - обобщить в одной книге всю историю Рима, от свержения этрусских царей-ведьмаков, до учинённого крыжаками в 1204 г. погрома константинопольских алхимиков, безо всяких прикрас и умолчаний. Это во-первых. А во-вторых - предложить что-то, что позволит Христианской державе жить и процветать дальше после упадка алхимии. Замятня Тёмных веков не должна была повториться.
- Трактат, родившийся в результате этого, стал такой тайной, что он даже не получил имени. Его называли просто Книга или Никейская книга. Знали о нём только базилевсы и ближайшие советники. В том числе и наш род, - торжественно завершил рассказ отец. - Переписывать её было запрещено под страхом даже не ослепления, а смерти
После 1453 г., прибыв в Италию, изгнанники провели ревизию вывезенных книг и не нашли тогда Никейский трактат. Шли годы, а Книга словно канула в Лету; в итоге все решили, что она пала жертвой пожаров или турок при штурме Города или после него.
- Но вот уже несколько месяцев до меня доходят смутные, противоречивые вести о том, что Книга объявилась. Здесь её называют Кодексом Галаты, ибо этот трактат якобы вывезли из захваченного басурманами Города генуэзцы. Возможно, это очередная подделка, и тогда камень спадёт с моей души, но если нет...ооо...варвары не должны видеть этого, их разум не готов, нет, не готов, они всё поймут не так, - отец воздел руки к потолку.
- Так что завтра, Иоанн, ты оденешься потеплей и поедешь в Геную, чтобы, не привлекая лишнего внимания варваров, добыть мне Кодекс Галаты. Пойдём к матушке.
- Елена, - мягким, но не терпящим возражением голосом сообщил отец, едва мы переступили порог её комнаты, - Иоанн завтра едет в Геную. Распорядись, пожалуйста, чтобы приготовили всё необходимое.
- В Геную? Так далеко? Но он ещё так молод!
- Это-то и хорошо. Мальчика не знают, он не успел примелькаться, а я бы не хотел, чтобы варвары узнали, что мы кой-чем интересуемся. Не хочу подогревать их любопытство. Иоанн смышлён и расторопен, но меня сейчас успокаивает на его счёт кой-что другое: у него рыбья кровь, это уже понятно. И в кого он таким вырос, ума не приложу.
Отец повернулся ко мне:
- В жизни это тебе помешает и не раз, но сейчас пойдёт только во благо - я уверен, ты станешь пороть горячку, не влезешь в неприятности и не надуришь. А теперь ступай и как следует выспись на дорогу.
Разговор оный, естественно, состоялся ещё до моего знакомства с секретным либрарием.
Батюшка оказался прав. Путешествие моё прошло без приключений, и через неделю Кодекс Галаты лежал на его столе. Полистав страницы, отец побледнел:
- Это Никейская книга...но какой скверный перевод...благодарю тебя, Иоанн, хоть ты и привёз скверные вести. Ступай.
Сейчас я порой думаю, что вообще выжил только благодаря своей рыбьей крови. Другой бы просто не вынес всего этого. Хотя, могу ли я назвать свою жизнь успешной - нет. Хотел ли я так жить - снова нет. Об этом ли я мечтал в юности - и опять нет. Так что отец был прав.
***
Кто из нас может похвастаться тем, что задуманное им воплотилось в жизнь в первозданной неизменности? Сей искажённый и падший мир не щадит наших замыслов, и боги лишь весело смеются, когда мы наивно поверяем им свои планы на будущее.
Сейчас, оценивая замысел отца с учётом всего увиденного и пережитого мною, я могу сказать, что тот выглядел подобно человеку, решившемуся в одиночку остановить лавину или камнепад. С другой стороны, верно ли всегда считать свершившееся также и единственно правильным? Неужели нет у мира иных троп, кроме дорог зла и безысходности?
Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло,и нет ничего, что страховало бы нас от промахов. Можно легко построить логичную, непротиворечивую, соотносящуюся с фактами ошибочную систему взглядов и, вооружившись ею, рухнуть в пропасть. Тот, кто понял это, вряд ли когда-либо осмелится судить ближнего своего.
Учёба моя прошла ровно, без запоминающихся происшествий. Окончив курс, я, естественно, остался в Схоле, пополнив ряды её докторов. Отец тут же передал мне курс истории алхимии, сбросив со своих усталых плеч хоть немного работы. Вечный труженик, он чувствовал, как недуги медленно, но верно вонзали свои когти в его могучее, но уже измотанное тело.
На закате своей жизни отец, казалось, имел все основания считать себя счастливым человеком. Замысел его воплотился, Схола выжила, преодолела начальные испытания и устремилась в открытое море, преодолевая штормы, огибая рифы и отмели. О "Константине-греке" и его докторах философии заговорили в варварских столицах и в самом Вечном городе. Довелось нам видеть в своих стенах гостей из Сорбонны, Болоньи и Праги. Студиозусы, ромеи и варвары, десятками приезжали в наш городок - припасть к забившему здесь роднику знаний; князья и богачи мира варваров не гнушались отправлять к нам своих детей и принимать на службу наших выпускников.
Ладились и семейные дела. Матушка была верна отцу, как Пенелопа. Одна за другой покинули дом мои сёстры. Первой вышла замуж тихая и кроткая София, а ещё через год уже Ирина взнуздала соединившего с ней свою судьбу бедолагу, словно катафракт боевого коня. Во мне отец видел продолжателя - это звучало бы как бесстыжее хвастовство, если бы я не воспроизводил сейчас собственные его слова.
Да, отец ушёл от нас счастливым. Он успел узреть, как воплощается задуманное, но Господь уберёг его от созерцания последствий этого.
Месяца за три до смерти отец, уже задыхаясь от приступов кашля и синея, сказал мне:
- Иоанн, ты ещё слишком молод, я не могу вверить тебе Схолу прямо сейчас. Думал, Господь отведёт мне ещё хотя бы лет пять... Скоро Он возьмёт меня к себе, и ректором станет Фома. Но я ни на секунду не сомневаюсь в том, что третьим ректором станешь именно ты! Обещай мне сделать всё, чтобы быть достойным этого поприща.
Я хотел было убедить отца оставить чёрные думы о близкой кончине, но стоило мне посмотреть на его лицо, как фальшиво-весёлые ободряющие слова застряли у меня в горле. Сжав кулаки так, что ногти больно вонзились в ладони, я лишь почтительно склонил голову.
Кончина отца окончательно оставила меня полностью беззащитным перед давно уже терзавшими душу демонами сомнений. Я томился, видя зарницы и слыша тихий рокот приближавшейся катастрофы, и не понимая, что мне делать и как донести свою тревогу окружавшим меня восторженным энтузиастам, таким честным, наивным и уверенным в своей правоте.
Фома был не тем человеком, которому я мог доверить свои мысли. Механик и математик, он обладал всеми характерными чертами людей, выбравших это занятие: сухим прагматизмом, самоуверенностью и полнейшим отсутствием воображения. Всё, что было непонятно ему самому, казалось этому человеку глупым или вовсе не существующим.
Идеальный номер два, Фома очень долго был правой рукой отца, так что Схола сама по себе стала для этого человека смыслом жизни. Любые сомнения в правоте отца, в его замысле показались бы новому ректору кощунством. Мне кажется, я, наконец, поймал за хвост, как птицу, ускользавшую от меня мысль: если для батюшки Схола была средством, то для Фомы она стала целью. Так фанатик чтит храм, забывая о Господе.