Бетти было лет сорок пять, она работала семейным врачом на пару с секретаршей, которую называла Мамуля. Мамуля не была ее мамулей, чтобы это понять, не нужно было быть блестящим антропологом. Просто они проработали дуэтом почти десять лет и стали родственницами, пусть и не по крови. Когда я вошел в кабинет Бетти как раз орала на Мамулю:
- Мамуля, что ты мне подсунула? Сколько можно твердить, что я не пью это говно?
- Ой, извини, дорогая. Я приготовлю тебе что-нибудь другое.
- Ты вечно все забываешь! А еще ты бухнула туда сахар! - продолжили Бетти голосом капризной девочки.
- Там был сахар? - Мамуля суетилась в своем закутке, переживала. Посетители делали каменные лица, притворялись, что не замечают скандала. За окном бушевал январский ливень.
- Да, там был сахар, а я пью чай только с "Сукразитом", пора это запомнить! - продолжала выговаривать Бетти.
Я уселся на стул в приемной, взял почитать дамский журнал и подумал что на месте Мамули понес бы на врачиху трехэтажным матом. Именно поэтому я не люблю работать с людьми. Но я не был Мамулей и Мамуля не была мной, поэтому скандал затих и Бетти умчалась в свой кабинет, а секретарша-мамуля принялась заваривать "штрафную" чашку чая, тихо причитая вполголоса:
- Ох, Бетти, ох уж эта Бетти!
Ну вот и прекрасно. Я с увлечением читал. По-моему дамские журналы изобретены для мужчин: все эти манекенщицы в неглиже, рецептики, рассказы "из жизни". Кретины мужского пола покупают их, чтобы разгадать женские секреты, а почему бы и нет? Не сомневаюсь что религиозные ханжи прутся от этой херни по-черному. Некоторые пациенты Бетти демонстративно чихали и кашляли, строили трагические лица, словно пытаясь показать всем окружающим как они страдают. Мне это было по барабану. Вдруг Бетти снова выскочила в приемную и накинулась на Мамулю как коршун:
- Слушай, что это за белиберда? Почему ты не впустила Микки утром?
- Потому что не было номерков
- Не было номерков? И что ты должна сделать в подобных случаях? - Бетти бурно жестикулировала. По росту он едва доходила Мамуле до плеча.
- Я....я не знаю. - Мамуля выглядела беспомощной
- Ты не знаешь? Ах, ты не знаешь! Ты ПРЕКРАСНО знаешь!
Бетти вновь умчалась к себе. Блин, это же просто идеальные bdsm-отношения на производстве. Классическая пара: садистка-начальница и ее покладистая рабыня-секретарша. У людей все нечисто.
- Ваша очередь! - прервала Мамуля мои размышления, - я положил журнал "Идеальная домохозяйка" на журнальный столик и вошел в кабинет.
- Привет, Зебка! - на столе у Бетти красовался тонюсенький монитор компьютера. Теперь все превратились в банковских служащих, благодаря компьютерам.
- Привет, Бетти. Как дела? - по растрепанным волосам Бетти и по ее красноречивому взгляду я понял что ляпнул бестактность.
- Какие могут быть дела у семейного врача в январе, Зебка?
- Много пациентов? - ну вот, опять я глупость сморозил.
- Много пациентов, - передразнила меня Бетти, - МИЛЛИОНЫ этих зануд!
- И какой процент симулянтов? - Бетти наконец-то улыбнулась. Она пощелкала мышкой компьютера и сказала:
- Анализы у тебя просто чудо. У тебя был вирус, да весть вышел.
- Нет, Бетти, не весь. У меня какая-то экзема не ляжке образовалась.
- Ну- ка покажи! - чем мне нравилась моя семейная врачиха, так это своим любопытством. Остальные врачи предпочитали прикасаться только к клавиатура своих чистеньких компьютеров и выписывать кипы рецептов.
- Но мне для этого надо штаны снять, - смутился я. Бетти развела руками и предложила:
- Хочешь отвернусь?
- Да нет вообще-то, мне все равно, - встал и завозился с брючным ремнем
- Нет, я все-таки отвернусь.
- Да ладно, - она отвернулась, но подглядывала украдкой. Я расстегнул ремень, ширинку и спустил брюки до колен. Хреновый из меня стриптизер.
- Вот это да! - воскликнула Бетти. - И давно это у тебя?
- Недели две.
- Чешется?
- Ага, еще как!- я почувствовал гордость. Хоть чем-то я от других отличаюсь.
- Ладно, подожди еще две недели, если не пройдет, иди к кожнику. - это была гениальная тактика Бетти по борьбе со всеми видами болезней. Она первым делом говорил подождать, потом посылала на анализы, занимающие еще недели две. В результате за месяц организм сам побеждал инфекцию. Или не побеждал. В любом случае она не любила фаршировать пациентом химией и это было ее безусловным плюсом. Как в добрые старые времена она пользовала страждущих силой слова, авторитетом, и если не помогала - проклятиями. То что сегодня получила от нее Мамуля было ерундой по сравнению с тем, что обрушивалось на ослушников, забывших сдать анализы. Пациенты ее любили. Один из них, ебанутый графоман, посвятил ей целую поэму с рифмами " в душе - вообще" которая была обрамлена и гордо вывешена в прихожей. У меня с Бетти были идеальные отношения: ей нравился я, она нравилась мне. Когда пациентов было поменьше, мы ставили Мамулю на шухер и вели долгие разговоры об искусстве и литературе. Я вообще заметил что нравлюсь женщинам серьезным, нравлюсь мамам моих подружек. Мамы мне все карты мешали, когда устраивали своим дочкам сцены на тему: "Почему ты больше не приглашаешь к нам Зебку". Может мне альфонсом стать ?
Однако прием закончился:
- Спасибо Бетти, береги себя!
- Спасибо тебе. Берегись дождя, постарайся не растаять.
- Постараюсь, - я вышел в приемную, попрощался с Мамулей, спустился по лестнице и очутился в серо-зеленом полдне, брызгавшем в рожу редким дождем. Когда переходил дорогу нечаянно поднял глаза вверх и увидел толстого старика, который сидел у себя в квартире на втором этаже одного из домов, смотрел сквозь полуопущенные жалюзи на дождь и прихлебывал чай.
Оказавшись дома я включил алгоритм мультипроцессинга: врубил чайник, забросил барахло в стирку, поставил варится сосиски. Под мирное гудение стиральной машинки сел за стол и разобрал текущие дела - пара звонков туда, пара записей в ежедневник сюда. Вскочил, пулей бросился на кухню, выключил разварившиеся сосиски, вымыл посуду, залил раковину "Экономикой". Отпидарасил раковину и стол тряпочкой, которую потом кинул в мусорное ведро. Подумал, достал тряпочку обратно, помыл ее и повесил сушиться. Все это время я вполуха слушал телевизор, по которому Эльдар Рязанов рассказывал о семейной жизни Достоевского: о его эротических проблемах и приступах бурной ревности. Судя по письмам Федора Михайловича, я понял что его любимым фетишем была женская нога. Он продолжал славную традицию Пушкина:
Две ножки..Грустный, охладелый,
Я все их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.
Когда нужно было принять важное решение Достоевский с супругой раскрывали Евангелие, подаренное ему в Тобольске женами декабристов, и прочитав раскрытую страницу руководствовались ею. Надо будет попробовать.
В ту пору я работал на автостоянке. Мое рабочее место располагалось в подвале высотного здания, которое называлось "Финансовые башни". Со временем я даже полюбил этот грязный подвал, в котором воротилы из инвестиционных фирм, адвокаты и атташе иностранных посольств оставляли свои авто на время рабочего дня.Самым главным плюсом этой работы было то, что не нужно было никому оказывать услуги, не нужно было фальшиво улыбаться людям, которых хочешь больно избить ногами. Когда кто-нибудь парковался не на своем месте я неторопливо подходил к его машине и неохотно цедил сквозь зубы:
- Куда? - после чего выставлял наглеца вон. Надо сказать что большинство этих наглецов были женщинами.
Одна из них как-то не могла запарковаться между двух машин и я, смилоствившись, разрешил встать ей в более просторном месте. Наивный идиот! Этой манде и там не понравилось, она презрительно скривила губы и процедила:
- Здесь слишком грязно и труба торчит. Поставь меня на другом месте.
- Знаешь что, - ответил я. - Ты меня до ручки довела своими капризами. Или стой здесь или вали на все четыре стороны - скатертью дорожка.
Вот так я работал. Обычно сидел в будке и читал газеты, или доказывал заумные теоремы, или чесал яйца. Устраиваясь сюда я не знал что людей здесь почти не бывает, это оказалось случайным бонусом. Но прошло полгода и в здании грянул ремонт. И люди повалили на меня как из рога изобилия. Они жаловались на здоровье, на детей, на любовниц, они давали мне советы, они лицемерно интересовались моими делами, они не давали мне побыть с самим собой, черт их дери! Может я в душе завидовал им? Они устраивались и крутились как блестящие винтики в механизме общества. Я так не умел. Вот и сегодняшний день начался с непрошенных визитов. Первым в мою будку завалился офицер безопасности банка с курицей в руках. Банки ведут против нас войну, отсюда все эти штатские офицеры.
- Слушай, ничего если я тут покушаю? У нас там ремонт, ты же знаешь. - он уже устраивался за моим столом, сдвигая в сторону кипу тетрадей и учебников.
- Ну хорошо, черт возьми, валяй, только не оставляй жирных пятен на столе, мой босс этого не любит, - офицер по телосложению напоминал моего любимого йокодзуну Таханокана, я тоже был довольно большим, акселерация знаете-ли, и поэтому когда он со своей курочкой завалился ко мне в будку, я почуствовал приступ клаустрофобии и вышел наружу. Стал наблюдать через окошко как вражеский офицер расправляется с курицей. Он аккуратно разломил ее на две части и стал ее жрать, именно жрать, жадно хрустя костями и жалобно постанывая, прямо как голодная дворняга. Сожрал первую половину, накинулся на вторую, слопал и ее. Потом удовлетворенно рыгнул, посмотрел на меня замаслившимися глазами и сказал:
- Ощущение - как после хорошей ебли. У тебя "Сукразита" нет?
- Зачем тебе? - спросил я.
Он аскетически поджал губы и ответил:
- Я пью кофе только с "Сукразитом" - это полезно для здоровья.
Наконец он свалил. Я налил себе чашку чая, раскрыл второй том учебника "Автоматы и формальные языки" и углубился в чтение. Но визиты продолжались, теперь ко мне в дверь стучал русский маляр:
- Здорово студент! - весело приветствовал он меня.
- Здравстувуйте! Ну как идет работа? -поинтересовался я.
- Отлично! Завтра уже заканчиваем. А ты все зубришь? - он с любопытсвом смотрел на мою тетрадь, испещренную математическими закорючками.
- Да, все грызу гранит науки.
- Я тебе вот что скажу: ты должен начать давать школьникаи уроки математики. Ты же знаешь какая здесь ебанутая система в школе? Ну так вот, будешь давать уроки и кататься как сыр в масле: за час такса 80 шекелей, че, плохо что-ли?
- Да да, вы правы, - ответили я, чтобы только от него отделаться. Мысленно я говорил ему: "Сваливай, сваливай отсюда!"
- Так вот, студент, ты тут херней занимаешься. За два час преподавания ты мог бы иметь то, что имеешь здесь за 8 часов работы. Ты че, математик, не допер еще до этого? - он пристально смотрел мне в глаза.
- Да уж, - ответил я.
Маляр удалился наверх вместе со своей краской, кисточкой и советами. Он считал меня идиотом. И по-своему был прав.. Наконец-то я один!
Нет, конечно были люди которым я был рад. Даже отшельником монастырая Каранталь кто-то приносит питье и пищу. Приходили ко мне уборщица Света, похожая на ежика. Мы вместе решали кроссворды. То есть решала в основном она, я все больше записывал. Вторым приятным визитером был мой давний друг Саша. Он поступил на год раньше меня, успешно получил степень по астрофизике в Политехе и теперь работал в системе безопасности банка. Quad erat demonstrandum. Параллельно с этим он сортировал почту (по утрам) и помывал подъезд ( по вечерам). Внешне Саша выглядел как очень дорогой футболист: суровое, будто высеченное из камня лицо, всегда стильная причесочка, прозрачные голубые глаза. В правом ухе маленькая сережка. Он был в моем вкусе - настоящий мужчина, tough Russian guy. Сегодня он приехал проверять банковкую охрану на своем "Рено". Я жестом приветствовал его. Нечаянно у меня получилось "Хайль Гитлер!". Наверное от радости. Ритуал встречи с Сашей был расписан по минутам: он выходил из машины, затем я жал ему руку, потом он шел по своим делам, а я тем временем готовил ему кофе - колумбийский или бразильский, смотря что было. Затем он заходил в мою будку, пил кофе и хорошо поставленным голосом рассказывал разные истории.
В этот раз Саша отхлебнул кофе и сказал:
- Недавно гулял я в ресторане и ко мне привязалась какая-то шлюшонка. Представляешь, сама на мне повисла, дала телефонный номер.
- Ух ты! - отреагировал я уважительно.
- С ней там была веселая компания - какие-то кавказцы. Ну вот, на следующий день я ей позвонил, сказал что хочу пригласить ее в одно место: выпить пива, поговорить. Приезжаю к ней, она выруливает из подъезда. Пьяная, но не сильно. Приезжаем на точку. Я заказываю пиво, она пятьдесят Финляндии (четыре раза). Потом вдруг бросается на меня и начинает обнимать, и все это прямо у стойки бара. Бармен сделал ей замечание, потому что мы смахнули на пол пару стаканов. А она ему: "Да пошел ты на хуй!". Ну тут я расплатился, говорю ему:" Извини друг что так вышло". Он мне - "Ничего, ничего. Я все понимаю." Вышли наружу, сели в машину. Тут она вдруг протрезвела и говорит: "Вот как погано устроен мир. И ты мне не нужен, и я тебе не нужна"
- Ну а дальше? - мне стало интересно
- Дальше? Она пригласила меня в ресторан. С кавказцами.
- Смотри Саня,чтоб они тебе что-нибудь национальное и остренькое в бок не сунули. И вообще, с твоим запасом историй ты мог бы писателем заделаться.
- Ты знаешь Зебка, я думал об этом. Но я такой человек, который не принимает спонтанных решений. Мне надо все предварительно обдумать, взвесить.
Саша пользовался большим успехом у женщин. Я о женщинах думал как о чем-то абстрактном, ну вроде как они существовали в своем мире и меня не касались. Саша был этим обеспокоен.
- Это все твои комплексы, - говорил он. И еще:
- Принципиально важно - жить хорошо. Все остальное - принципиально не важно.
Саша уехал и это означало, что за пятнадцать минут мне надо запереть наш подвал и ехать на вторую работу. Параллельно я работал в одной охранной фирме на подхвате. У них время от времени появлялись для меня интересные подработки. Однажды я охранял кубок по теннису, в другой раз стоял в оцепление при демонтаже незаконной пристройки. На этот раз шеф, бывший полицейский, позвонил мне и сказал:
- Зебка, у меня к тебе конфеденциальное задание.
- Я весь внимание.
- К нам тут один мужик позвонил. У него мебельная лавка на набережной. Недавно он уволил одного из работников и с тех пор каждый уик-энд кто-то, сам догадайся кто, устраивает всякие безобразия с витриной лавки. То спреем все разрисует, то замки ему испортит.
- Ну а я тут причем?
- Я предложил ему такой план: ты будешь сидеть внутри, там есть такая прозрачная стена, как в кино. Когда ты видишь, а тебя не видят. Ну, вот, будешь сидеть в засаде значит. Когда этот человек появится, если появится, ты его сфотографируешь. Все.
- А железо дадите?
- Какое железо, Зебка? Ты у нас внештатный сотрудник. Да и оно тебе нужно? Ты же там под замком будешь. Ну в крайнем случае вызовешь меня.
- Лады, диктуй адрес.
Теперь я ехал туда. Со мной в автобусе сидели две молоденькие хохлушки, возвращавшиеся с сеанса черной магии. Одна была наивной и очень сексапильной, другая так себе, но очень прожженная.
- Ой, а что она тебе сказала? - спросила Сексапильная
- Что есть КТО-ТО. Какой-то мужчина, который мне зла желает. Я у нее пыталась подробнее узнать, кто это. А тебе она что сказала? - поинтересовалась Прожженная.
- То же самое. Что меня сглазили и теперь нужно порчу снять. Ты думаешь стоит? - Сексапильная волновалась.
- Да конечно стоит! Только почему она нам одинаково сказала?
- Не знаю. Ты видела сколько у нее народа сидит? Она наверное устала.
- Извините, а сколько стоит снятие сглаза? - спросил я. Девчонки переглянулись. Наконец Прожженная ответила:
- Триста шакалов.
"Ну ни хуя себе!" - подумал я. "Тут крохоборством занимаешься, на двух работах въябываешь, а какая-то марокканская прошмандовка с образовнием три класса сшибает такие бабки!" Вот я и приехал. Хозяином мебельной лавки был левантиец лет пятидесяти. Лавка была мерзкой, засиженной мухами, провонявшей чем-то затхлым. Видно было что бизнес не очень успешный.
- Слушай, мужик, - наседал на меня левантиец, - Ты вот что, то что тебе твой шеф сказал, ты забудь. Сделаем так. Ты будешь сидеть в засаде на улице. Когда этот отморозок появится, ты его поймаешь и позвонишь мне. А я приеду и так измордую эту сволочь! Я не знаю сказали ли тебе, но я бывший полицейский, - он гордо выпятил грудь.
- Начальник, я в такие игры не играю. Да у меня и права такого нет, ловить кого-то, задерживать. - ответил я.
- Но я тебе хорошо заплачу!- левантиец полез за кошельком.
- Сколько? - я был крайне меркантилен в вопросах оплаты труда.
- Пятьдесят шакалов! - черт возьми, он был действительно уверен, что это много!
- Нет дорогой, это плохая идея. - жена левантийца была леванийкой, - К тому же где он будет сидеть в засаде? На скамейке что ли? Давай будем действовать по плану.
- Ну хорошо, будь по-твоему! - левантиец спрятал кошелек в карман. - Вот тут ты будешь сидеть, - он отодвинул в сторону зеркало, за зеркалом была небольшая комнатушка. - Только свет не включай!
Они уехали. Я остался один. Одиночество. Иногда оно было необходимо мне как воздух, я страстно желал его. Но часто оно становилось невыносимой обузой. Вокруг была сплошная стена отчуждения без единого зазора. Раздался звонок мобильника. Опять этот хуй!
- Здорово Себастьян! - яростно проорал мне в ухо Серега. От его фальшивого тона меня пробрала дрожь.
- Здравствуйте, Серж, - ответил я как можно спокойней.
- Ну как ты, друг, как дела! - блядь! Да ему было насрать на мои дела!
- Дела нормально. Ну а как вы, уважаемый прозаик, - Серега недавно получил приз престижного литературного фестиваля. Писал он в стиле И. Грековой, характеризуя своих героев следующим образом: "Герман был сед, сухощав, подтянут. Виктория был юна, моложава, велеречива." Иногда у него выходили недурные вещи.
- Про каких еще заек? - Сергей наигранно засмеялся. - Ты знаешь Себастьян, я решил не обольщаться по поводу своего таланта. Не такой уж я и поэт-писатель хуев сосатель. Писатель, это тот из которого проза прет, понимаешь ли, днем и ночью. А мы с тобой, друг? Мы с тобой программисты, которые играются в литераторов.
- Ну да, да, - мне хотелось прекратить эту беседу как можно скорее.
- А ты как? Ты пишешь? - допытывался Сергей
- Да какой там пишешь. Так полрассказа в год, - ответил я. Это было правдой.
- Слушай, нам надо непременно встретится, - заливался Сергей, - Обсудить наши литературные дела, выпить пива.
- Да, стопудово, - ответил я. Сергей был профессиональным динамщиком. Вероятность встретится с ним равнялась нулю.
- Ну до встречи! - попрощался он.
Я развалился на хозяйском кресле и съел два пирожка. Было невыносимо душно и я снял футболку. Потом штаны. Вроде бы полегчало. По набережной во всю тусил народ: клаберы, сутенеры, молодняк, искатели-приключений-на-свою-жопу. Никто не догадывался что я за ними наблюдаю в неглиже. Это была странная сутуация. Я посидел так еще немного и заснул. Во сне я видел себя как бы со стороны: то есть одновременно видел себя и ощущал происходящее. Первым делом я проснулся во сне, потому что мне приснилось свое окровавленное тело - синяки на запястьях, кровоподтеки на лице и перерезанное горло. Лежал я на земле у подножия холма, рядом со мной спала обнаженнная девушка с черной гривой волос. Я вскочил на ноги и услышал крики людей, приближавшихся к нам со стороны предгорного селения. Голова была тяжелой, я плохо соображал, но инстинстивно схватил железный прут, валявшияся рядом и сделал попытку бежать. Ноги не слушались, заплетались как у пьяного, а разьяренная толпа была близка, очень близка. Я стал карабкаться по холму наверх, забираясь все выше и выше. Забравшись на самую верхушку, я спустился с пологого склона в лощину, и быстро пошел по ней. Пахло сухой травой. Дорога казалась знакомой. Вскоре набрел на тропинку, которая вывела меня на большак. Мне встречались люди, но заговорить я с ними не мог, потому что они говорили на каком-то незнакомом языке. Вскоре я набрел на небольшой поселок. На отшибе стояло кладбище, огороженное аккуратной кирпичной оградой. Я с любопытством заглянул внутрь, там какие-то женщины в аккуратных белых платочках ухаживали за могилами. Все памятники на этом странном кладбище изображали лошадей.. Я зашел вовнутрь. Больше всего я боялся что кто-нибудь из женщин заговорит со мной и обнаружит что я чужак. Но женщины продолжали выполнять свою работы и не обратили на меня ни малейшего внимания. Я подошел к скульптуре, стоявшей у кладбищенских ворот. Чья-то мятежная рука изваяла голову скакуна чистых кровей, по-сумашедшему косящего взглядом, с гривой истрепанной степным ветром. Эта скульптура была чем-то большим чем просто изваяние : это было изображение коня-архетипа, скакуна-из-мифа. На постаменте из черного мрамора золотой вязью были выведены какие-то строки, судя по размерности они были стихами. Я постоял еще немного, озираясь вокруг. У некоторых могил на специальных скамейках сидели мужчины. Некоторые в скорбном оцепенении глядели на холмики, украшенные свежими цветами, некоторые что-то страстно говорили своим погибшим коням. Просят ли они прощения? Рассказывают ли о своей горестной жизни верному другу? Я покинул кладбище и, погруженный в свои мысли пошел по бетонной дороге в сторону селения. Вдруг я услышал ржание и ощутил толчок в грудь. Поднял глаза от земли я увидел что на меня едва не налетел великолепный конь, запряженный в катафалк, украшенный черным султаном из перьев. Конь встал на дыбы и на мгновения я увидел шляпки гвоздей на его подковах. Я отпрянул в сторону, возница что-то закричал мне на клекочущем языке, показывая вожжами в сторону кладбища. Я рассеянно кивнул ему и быстро зашагал прочь. Ни одного зеленого деревца не встретилось мне на дороге, вся растительность была пожухлой, иссохшейся. На входе в деревню была лавка, торгующая сувенирами. Я бегло оглядел товары: там были четки, искусно вышитые кошельки, переплетенные в кожу молитвенники. Я пытался прочесть надписи на них, но смысл прочитанного ускользал от меня. Тогда я жестом попросил у продавца, угрюмого крестьянина в черном картузе, один из кошельков. Он протянул мне его и я залюбовался искусной работой вышивальщицы. Что-то подсказало мне, что кладбище является святыней этого селения, что паломники приходят сюда из всех окрестных городов и молятся Духу Коня, и делают покупки в этой лавке. Я зашел в селение и увидел что оно находится на дне обмелевшего моря и тут я проснулся. Светало, пели первые птицы. Я не сразу понял где я. Вкочил с кресла, всмотрелся в витрину, фу ты, вроде все в порядке! Сон еще держался в памяти, но не целиком, а разорванными кусками: железный прут, конские скульптуры, какая-то лавка, черный катафалк. Что это значило? Я посмотрел на часы и стал спешно одеваться. Только оказавшись на улице я начал соображать более-менее связно, пытаясь разгадать ребус сна. У меня ничего не связывалось, потом на секунду мне показалось что я стою у порога какой-то тайны, но это ощущение быстро рассеялось
- Эй ты! - услышал я окрик и увидел как ко мне сзади незаметно подошли трое подростков. - Дай мне шекель! - их вожак нагло смотрел мне в глаза.
- Нет у меня шекеля , - ответил я, оценивая обстановку. Самое главное - смотреть ему в глаза.
- А если мы поищем? - спросил он и сунул руку в мой карман.
Я увидел как на повороте притормозило такси, сиганул к нему, спешно назвал адрес и сел внутрь. Водителем оказался старый араб, страдающий артритом и недержанием слов. Он вез меня какой-то альтернативной дорогой, наверное через промзону: все дома увиденные мной были неизлечимо больны проказой. Эта дорога и его бессвязные жалобы на жадных клиентов и больные ноги сплелись вместе в какое-то подобие истории государства, погребенного под вековым слоем желтой пыли и моей усталости. В такси сильно пахло арабским кофе. Я расплатился со стариком, быстро взбежал к себе. Дома все спали, едва-едва занимался рассвет. Я выпил стакан горячего молока, почистил зубы и заснул. Разбудил меня настойчивые крики с улицы.
Какой-то мальчик кричал:
- Мама! Мама! Ма-Ма!
А потом:
- Мама-мама-ма-а-а-ма-мама-а-а-а-а!
Сначала я закрыл голову подушкой, но это не помогло. Я отбросил подушку в сторону, распахнул окно и вызверился:
- Заткнись!
Я не на того напал! Ребенок продолжал канючить:
- Мама-мама! Мама-мама!
Наконец мама удосужилась ответить:
- Ну чего тебе?
- Мама! Какой-то дядя сказал мне: "Заткнись!"
- Что-что?
- Мама! Какой-то дядя сказал мне "ЗАТКНИСЬ!"
Я понял что поспать не удастся. Лежа на кровати бездумно смотрел в потолок, голова была совершенно пустой. Потом встал, оделся и пошел готовить куриный суп. По учебному каналу шла передача про Диего Риверу. В жизни он был еще более монструозным чем в фильме "Фрида" про Фриду Кало. Необъятное пузо Гаргантюа, baby face, маленький член (по свидетельсту бывших любовниц. Так, мелкая женская месть) Но в своих полотнах он был великолепен: Капелла Революции, панно национального дворца в Мехико. Его работы завораживали меня - и я понимал, что для того, чтобы в стране возник такой художник нужны столетия истори и восприимчивость к другим культурам. Больше всего мне понравилось,что он расписал лобби рокфеллеровского небоскреба революционными фресками с Троцким и Ильичом. Есть ли среди современных художников человек с такими крепкими яйцами?
- Задача современного artisto (художника), - ораторствовал с экрана Диего, - заключается в том, чтобы производить культурную пищу. Крестьянин производит пищу для желудка, художник производит пищу для ума.
- Правильно, мачо! - отвечал я ему с кухни, снимая накипь с бульона.
Мне нужно было усадить себя за подготовку к экзамену. Это было не просто - у меня была экзаменофобия. Я учился весь семестр как примерный мальчик, писал все контрольные. Но как только начиналась сессия на меня находила настоящая оторопь: все казалось скучным, бесполезным. Я был способен что-либо учить лишь в процессе жизни, моя учеба должна была быть вписана в жизнь, подобно квадрату, вписанному в круг. А во время сессии жизнь приостанавливалась: у меня оставалась лишь моя инвалидная работа и груда мертвых учебников. Слово мертво, буквы - лишь колебания двух спектров - черного и белого. Жизнь надо было наращивать на эти кости. Но как? В школе меня этому не учили.
В ту пору я переписывался с одной студенткой. Познакомились мы через Интернет, сначала переписывались мылом, потом перешли на обычные письма. Свои письма она писала от руки аккуратным почерком с верно раставленными знаками препинания. Я отвечал ей, печатая на компьютере, так как никто не мог разобрать моего корявого почерка, такого же противоречивого как я сам. Запятые я рассеивал по тексту шедрой рукой, а еще очень любил тире и точку с запятой, но больше всего все-таки тире. Она просила меня писать обо всем и я описывал ей все хаотично: то свою сумбурную жизнь, то книги которые читал. Наверное по моим письмам можно было составить великолепную историю болезни, попади они в руки к психиатрам. Ее письма были очень взвешенными, предложения построенны логично и напоминали сухие пулеметные очереди, когда у бойца осталось только одна лента, а враги напирают со всех сторон. Иногда одно ее предложение весило больше чем мои два листа. Я с нетерпением ждал ее писем, каждый день проверяя почтовый ящик. Когда они приходили я читал их и очень ясно представлял себе ее внутренний мир. Он казался мне волшебным замком, замороженным в глыбе льда. Почему-то от этого мне становилось хорошо.
Вечером я был приглашен к Леше, крупнейшему художнику-антисемиту и члену партии Э.Лимонова. Леша проживал в квартире-студии, продуваемой всеми солеными ветрами. Когда я зашел к нему, он как раз заканчивал свою очередную гениальную картину: коричневый волк, ебущий голую Красную Шапочку на фоне свастик и киббуцных тракторов.. Мы поздоровались:
- Привет, фашист! - сказал я.
- Шалом-шалом, - ответил Леша. - Вот, выполняю заказ еврейской общины Дюссельдорфа. Потом крикнул в сторону кухни:
- Зинуля, к нам пришел Зебочка! Приготовь пожалуйста чаю и бутербродики!
Зина и Леша были очень гостеприимны. Я чинно уселся на диване и стал наблюдать за Лешей, делающим последнии штрихи. У него были волосы до плеч, капризное лицо вундеркинда и грустные глаза. Ногтей он не стриг принципиально.
- Ну как живется среди любимых арабов? - поинтересовался я. Недавно Леша перебазировался из центра столицы в арабский район.
- Архихуево! - ответил Леша.
Тут в салон вошла Зиночка. Она несла поднос с чашками, чайником и горячими бутербродами. Бутерброды были аппетитными, Зиночка тоже. Она пожаловалсь:
- Посыльные отказываются сюда приезжать. Невозможно даже пиццу заказать!
- Ничего, - ответиля я, - Ноблисс оближ.
Мы начали пить чай. Тут я заметил, что они не притрагиваются к бутербродам. Мне стало неловко, я спросил:
- Ребята, а че вы не едите?
- Мы с Лешенькой решили стать вегитарианцами, - ответила Зина самым сексуальным голоском из тех что я слышал. При этом она посмотрела на сосущего чай Лешу взглядом любящей мамамочки. Чай был не простым. Это был китайский сорт "Лапсанг сучонг", по вкусу напоминающий отвар из носков шанхайского рикши. Все было непростым в этой семье. Заправляла здесь Зиночка: она подбирала Леше манеру письма, галерейщиков, журналистов и пр. В постели она тоже безусловно доминировал. В качестве неприкосновенной мужской территории Леша после долгих боев отстоял членство в Национально-Большевистской партии и пиво, а по особо торжественным случаям - травку. Членство в партии заключалось в демонстрациях у русского посольства и распевании песен, типа:
За Эдичку, суки, палец на курок!
За Эдичку, суки, сперма между строк!
После демонстрации довольные нацболы пили пиво. На мое предложение устроить демонстрацию возле базы американских ПВО они ответили ленивым отказом. Самым удивительным было то, что Лешины работы шли на ура и раскуплись подчистую музеями и частными коллекционерами. Я несколько раз был приглашен на лешину выставку в престижной галерее и испытал такое чувство, будто меня пытаются трахнуть в жопу без мыла и при этом ожидают восторженного благоговения. Леша специализировался на разрушении мифов, говне, антисемитизме и убое священных коров. Вместе со мной по галерее шароебились другие идиоты. Они обескураженно таращились на картины и скульптуры и думали: "И это называется искусством? Но мой пятилетний сын рисует лучше!" , но вслух ничего не говорили, потому что на входе стоя стол, а на столе толстенная папка с вырезками из прессы, певшей Леше дифирамбы. Возле стола цербером стоял Зиночка в кожанном прикиде комсомолок двадцатых. Весь этот головокружительный успех Леши был ее заслугой.
Между тем мы продолжали светскую беседу
- Зебка, до тебя еще Толстой не добрался? - поинтересовался Леша.
- Это который из них, Лев или Алексей? - спросил я.
- Владимир, - сказала Зиночка. - Объявился тут недавно проходимец, утверждает, что он сын Татьяны Толстой, просит деньги взаймы.
- И похож? - поинтересовался я.
- Не так чтобы очень, но говорит литературно, - ответил Леша, - К тому же, по-моему обладает навыками гипноза, по крайней мере Зиночку он загипнотизировал.
- Ой, да ну тебя! - жеманно вокликнула Зиночка. - Хорошо что дома как всегда не было денег. Однако холодильник он обчистил.
- Да, матерый человечище! - резюмировал Леша.
Я с любопытством осматривал студию. В углу стояло знамя с серпасто-молоткастой свастикой и висел портрет Эдички в старомодных роговых очках. Везде стояли лешины скульптуры, изображающие бичей и алкоголиков, на стенах висели картины "говенного периода" лешиного творчества. Вдоль стен стояли добротные книжные шкафы в сирийском стиле с перламутровыми инкрустациями. В основном в них теснились альбомы по искусству: "Московский концептуализм", "Искусство третьего рейха и фашистской Италии" и прочие. Из художественной литературы были только произведения Э.Лимонова в широком ассортименте.
- Ребята, а может мы пойдем в скверик, прошвырнемся? - на мгновение в лешиных глазах мелькнул прежний Леша, которого я знал и любил сто лет.
- Поддерживаю, - ответил я.
Зиночка подчинилась большинству. Мы захватили бутылку вина (болгарское, красное сухое, "Sophya") и пошли в близлежащий сквер. На небе как раз наметился закат, в сквере никого кроме нас не было. Бутылочка пошла по кругу, Леша начал сворачивать косячок.
- Ты слышал, Зебка, Лешины работы покупает тель-авивский музей, - подала голос Зиночка. Лучше бы она молчала.
- Ну и плохо, - ответил я. - Будут теперь пылится у них в подсобке. Ты вообще когда последний раз в этом музее была? Когда в нем последний раз вообще кто-нибудь был?
- Зебка у нас романтик, - ухмыльнулся Леша, - Считает, что художник должен быть нищим, голодным и жить на свалке. На ка, Зебочка, курни травки.
- Слушай, Леша, - я проигнорировал косяк, - Ты че, не врубаешься в то что происходит? Они же тебя высасывают! Все твои заказные халтурки,-бесконечное перетирание старых сюжетов. Опомнись, чувак!
- Ну вот, Зебка напился, - сказала Зиночка своим шлюховатым голоском, - Больше Зебке не наливать.
- Слушай ты, заткни хайло, по-хорошему прошу, - рявкнул я на Зиночку.
- Ты че, гонишь? - Леша аккуратно положил косячок на скамейку и дал мне левой в челюсть. В общем не больно получилось.
- Ой Леша, Леша, перестань! - заверещала Зиночка, - Он же псих, псих недоделанный!
Мне все выпитое ударило в голову. А может это говно во мне вскипело? Мы вскочили со скамейки. Леша попытался ударить меня еще раз, я подставил плечо, так себе - удар художника, злоуботребляющего пивом. Я перехватил лешину руку, схватил его за шиворот и бросанул через бедро. Тут же почуствовал что Зиночка зашла мне в тыл и резко обернулся. Эта сука замахивалась на меня бутылкой! Я уклонился в сторону, потерял равновесие и шмякнулся в траву. Извернулся на земле и ухватил Зиночку за калбук, резко крутанул его вверх. Зиночка грохнулась. В этот момент вскочил Лешенька и больно пнул меня по почкам. Ах ты, фашист хренов! Теперь ты меня разозлил! Я подпрыгнул как раненый зверь и стал безжалостно гасить Лешу: в бровь, в нос, под дых. На! На! На! У Леши из носа потекла кровь. Это меня отрезвило.
- Все, все кончаем, - прохрипел я и обшарил взглядом поле сражения.
Леша согнулся пополам и заныл. Зиночка барахталась в траве, проклиная меня страшными проклятиями. Я почувствовал себя отвратительно.
- Леша, Леша, ты как?- я положил руку ему на плечо. - Извини Леш, я не хотел.
- Козел, козел, - ныл Леша.
Я приехал домой на автобусе. Есть не хотелось. Сел в зале и закурил сигару. Сигары я покупал поштучно, каждый раз разные, но предпочтение отдавал доминиканским. Затем я поставил в видак кассету с фильмом Сакурова "Отец и сын". Уже вторую неделю я скрупулезно изучал этот фильм. В этом было нечто нездоровое: некоторые моменты я прокручивал до десяти раз, как ребенок, который курочит телевизор, пытаясь вытащить оттуда людей. Этот фильм был для меня взрывом сверхновой, шагом к телепатии, к Другому Искусству. Вроде немножко отпустило - когда дошел до половины сигары стал размышлять более-менее связно. В гости они меня больше не позовут, факт. Да собственно, и не очень хотелось. Я ощутил прилив сил, сел за компьютер и стал работать. Ненависть - самый дешевый вид энергии.
Посколько в родном городе в гости меня никто не звал, я напросился к своей давней подружке, хиппушке Еве. У этого предприятия был один недостаток - Ева жила в столице. Я наскреб денег на проезд, купил упаковку памперсов для Евиного сына, бутылку вина для Евы и отправился в путь со старой автобусной станции. Ева жила в богемном районе возле иракского рынка. Райончик был очень тихим, от городской суеты он был огорожен стенами домов. По улочкам шатались довольные жизнью коты. Первым делом я пошел на рынок. Рынки притягивали меня как магнит: в них было нечто, что начисто отсутствует в современных супермаркетах. Супермаркет - это линейное пространство, претенциозный бордель с выбором между плохим и очень плохим (причем и то и другое - чрезмерно дорого). Рынок - нечто многомерное, изменяющееся каждую секунду, но в то же время позволяющее вернутся назад во времени, войти дважды в одну и ту же реку, вопреки философии Гераклита. Если сравнить иерусалимский рынок с женщиной - то это зрелая женщина, в пике своей осенней красоты, великодушная и искренняя. Я ходил по рынку и впитывал его в себя как губка. Не столько делал покупки, сколько смотрел, и смотрел, и смотрел. Заходил в лавки, приценивался к товару, внимательно слушал разговоры и крики продавцов. Кричали они здесь не очень громко, из-за муниципальных штрафов, и поэтому я мог спокойно наблюдать и размышлять. Походив по рынку около часа я понял, что это и есть эрогенное чрево Иерусалима, ибо города - живые, у них есть желудки, сердца, мозги. Я жадно вдыхав запахи, которые напоминали мне запахи моего детства, особенно запах шашлыка в холодном воздухе. Неожиданно передо мной замаячил дос в потрепанном лапсердаке. Он почесал в затылке и пернул так мощно, что я отскочил назад. Он продолжал идти вперед как ни в чем не бывало. Я купил мандаринов, свежих лепешек и выпечки. Потом перешел через дорогу и вошел через одни из ворот в евкин район. Быстро нашел ее дом, постучал в дверь. Открыла Евка, как всегда довольная жизнью, босая и без гроша за душой.
- Зебка приехал! - радостно заорала она. Черт, приятно все-таки когда тебе так рады. - Ты пожрать привез, а то мы уже вторую неделю на аске?
Я вошел в комнатушку. Стены были разрисованы хозяйкой явно находившейся в high: кислотные гномы или эльфы, сиреневые слоны. В комнате висел гамак. Никаких буржуазных кресел или стульев.
- А где твой архаровец? - поинтересовался я.
- Сдала его бабушке. Гуляем!!!
Евка зарядила кальян. Вместо воды мы залили в него спирт "Элит" , который позаимствовали у евкиного компаньона. Предварительно разбавив его fifty-fifty водой и размешав дабы ускорить реакцию.
- А он не рассердится? - спросил я.
- Да нет. Он мировой чувак, - ответила Ева. Вскоре комната заполнилася густым яблочным дымом. Спирт резко обжигал легкие, в евиных глазах плавало растворенное умиротворение. Я мог любоваться на нее часами: как она курит, как лежит в гамаке, как причесывается. В этом не было никакой эротики, просто она была естественно как животное, как растение, как ясная вода.
- Блин, Ева, я тебе завидую, - сказал я, выпуская изо рта столб дыма.
- Чего? - не поняла она.
- Ну, как тебе объяснить. Все вокруг хотят что-то иметь: престижную работу, или там приличный счет в банке. А у тебя ни фига нет и в то же время - у тебя есть все. Как тебе это удается?
- Зебка, - Ева выпила глоток вина и посмотрела мне в глаза, - Имхо ты грузишься. Не грузись! Я тебя сейчас поведу гулять в Старый Город.
- А это не опасно? - спросил я и тут же пожалел об этом.
- Нет, я же буду с тобой, - ответила она. Мне стало стыдно.
И мы пошли гулять. Именно пошли - не поехали. Мы шли через этот сложный, многоуровневый город, а он шел сквозь нас: своими типажами, запахами, своей историей и своей судьбой. Мы держались за руки, чтобы не потеряться в его разобщенной толчее. Наконец пришли с дамасским воротам со стороны Мусрары, квартала арабской голытьбы. Там стояли во всю разъезжали грузовики и легковушки с синими и белыми номерами. В здравом уме и трезвой памяти я бы никогда сюда не поперся, но с Евой все было по-другому. Как все святые и дети она не могла вызвать ни ненависти, ни подозрения. Мы прошли через двойные ворота и углубились в мусульманский квартал, пахнущий кофе с кардамоном и бараниной. Евка привела меня в лавку к знакомому арабу, поторговалась с ним, потом я заплатил какие-то копейки за пачку сигарет и бутылку латрунского "Муската". Араб очень нехорошо посмотрел на меня. Так смотрят на жертвенного барашка, который уходит из рук. Наружу мы вышли через яффские ворота. Когда мы подходили к дому уже смеркалось. Всю дорогу Евка рассказывала мне какие-то свои, особенные анекдоты, от которых я смеялся до колик. В окошке горел свет:
- О, Хейфец уже пришел - констатировала Ева.
За столом в кухоньке сидел битник, сошедший со страниц Керуака. Мудрый и нищий как йог кандидат всех наук Миша Хейфец.
- Так Зебка и Евка, - сказал он после того как нас представили. - На ужин у нас хряпа, так что не обессудте.
Мускат был разлит по бокалам. Хряпа, оказавшаяся постным рисом, разложена по плошкам. На меня нашло пафосное настроение - от вина, усталости и от той вечерней благодати которую иногда дарит этот недобрый город.
- Ребята! - сказал я, поднимая бокал, - Я хочу выпить за вас! За людей, который своей жизнью отрицают все ценности этого ебаного общества и всех других ебаных обществ мира!
- Не корректно, но прочуственно, - подал реплку Хейфец и мы выпили этой кислятины.
Последний автобус давно ушел и надо было оставаться на ночлег, а ночевать в незнакомых местах я ох как не люблю! Хозяева выделили мне тонкий спальный мешок и я улегся на кухонном полу. На столе приглушенным светом горел ночник. Меня окружала иерусалимская ночь. Спать на полу было жестко и противно. Вот почему я никогда не стану ни Джеком Лондоном ни Эрнестом Хэмингуэем. Я слишком люблю комфорт, люблю одиночество, люблю свои сложившиеся годами привычки и обычаи. А все эти путешествия и связанные с ними неурядицы не по мне, даже если в конце гарантированы красавицы и клад с золотом. Я домосед, законченный домосед. Так и уснул, ворочаясь с боку на бок. Ну вот, опять сон из этой серии, которую я называл "Скитания". Обычно такие сны снился мне когда я спал на чем-то твердом или был напуган. Как всегда я и присутствовал во сне и видел себя со стороны. Мы шли по берегу бескрайнего океана, кем был я неясно, а люди шедшие со мной были одеты в белые одежды, на головах у них были чалмы. Непонятно, то ли мы были паломниками, то ли просто странниками потерпевшими караблекрушение, но зной и жажда гнали нас вдоль побережья. Некоторые из моих спутников мочили чалмы в морской воде и обматывали ими головы, некоторые бессильно опускались на влажный песок
- Не пейте морской воды! - приказал наш предводитель, низкорослый человек без бровей, с красной бородой, - Это смерть!
Губы растресклись от жары, нутро нестерпимо жгло. Язык стал шершавым и распух. Яркая желтизна песка, яркий аквамарин океана. Мир был поделен на две равномощные бесконечности - на синюю бесконечность океана и на желтую бесконечность пустыни.
- Нужно попробовать поискать воду в прибрежных дюнах, - сказал наш предводитель и пошел в сторону берега. Я поплелся за ним. Все это уже было со мной: водоросли на песке, начинающийся отлив и трупы поломников в дюнах. Меня разбудил звонок мобильника
- Ч-черт! - выругался я. - звонила Зиночка.
- Алло, - произнесла она чарующим голоском.
- Алло - ответил я.
- Я тебя разбудила? - спросила Зина
- Нет, я еще не ложился, - ответил я, потом одел очки и посмотрел на часы: было два часа ночи.
- Зебка, я хочу чтобы ты меня выебал, - сказала Зина. Неожиданный поворот событий! Слово "выебал" она произнесла как ребенок, который говорит "шоколадка". Я в том смысле что прозвучало это вполне невинно.
- Прямо сейчас? - задал я идиотский вопрос.
- Ой, бля-а-а -дь, я же серьезно говорю, - мелодично пропела Зиночка.
- А как же Леша? - спросил я и проклял сам себя. Может быть я последний рыцарь?
- Твой Леша умеет только упиваться "Балтикой" и смотреть телевизор. Ты его совсем не знаешь! Он настоящий мещанин: хочет чтобы я сидела дома и штопала ему носки.
- Слушай, Зинка, я сейчас в Иерусалиме. Давай я тебя выебу, когда приеду домой?
- А когда ты приедешь домой? - это начинало походить на допрос. Вот таким образом люди садятся мне на шею.
- Завтра, - ответил я. И прибавил - Тебе понравится.
- Правда? - капризно спросила она.
- Чесслово, - ответил я.
Потом я выключил мобильник, перевернулся на другой бок и снова заснул. На этот раз ничего не приснилось.