Шакирова Мария : другие произведения.

Пастор девятой лунки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.25*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Помогая другим - раскрываешь себя!

  Ты играешь всегда, осознанно или нет выбирая свою игру.
   Даже если считаешь, что ты не игрок...
  
  
  
  
  
  
  
  
   Гольф - старинная шотландская забава, придуманная пастухами для коротания времени. Правила современной игры можно свести к одной фразе: нужно минимальным числом ударов загнать клюшкой мяч поочередно во все лунки на поле.
   При игре в гольф необходимо запомнить три главных принципа:
  - играй на поле, как оно есть;
  - играй мяч, как он лег;
  - и если ни то ни другое невозможно, поступай по справедливости.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Лунка 1
  
   Ох, и влетит же Валерке, ну и пусть! Я шмурыгнула носом, сердито пнув трухлявый чурбак. Коряга оказалась неожиданно тяжелой, и я, больно ушибив торчащий из рваного сандалия палец, запрыгала на одной ноге. У-уу!!! Мне было шесть лет, и мы со старшим братом гостили у бабушки. А в этот день, с самого утра, все шло наперекосяк: забравшись на черешню, я расцарапала руку, по дороге на речку порвала сандалию, продула вчистую в "камень, ножницы, бумагу", заработав все возможные щелбаны, а вдобавок ко всему - потеряла своего тряпичного мышонка, Бублика, напоследок поссорившись с братом. Валерка наотрез отказался искать со мной игрушку, сказав, что собирается дождь, и уже давно пора домой, и что ему неохота мокнуть только потому, что я растеряха...
   Где-то в сизой туче раскатисто прогрохотало железом, и обрывки сухой травы с пылью обидно полоснули по голой коже, запорошив глаза. "Сейчас ливанет, - подумала я, припустив бегом и уже жалея, что нарочно отстала от старшего брата, - он-то небось уже дома". Большая дождевая капля упала на голое плечо, спугнув мурашек, вмиг разбежавшихся гусиной кожей по рукам и спине. "Ну вот, не успела", - подумала я и, забыв обо всем, застыла на месте не в силах пошевелиться. Совсем рядом, шагах в тридцати от меня, рождался смерч: ветер играючи взметнул обрывок старой газеты, подхватил солому вперемешку с землей и закрутился в сумасшедшем волчке, пока небольшом, но стремительно растущем, набирающем силу. Тут я увидела бегущую наперерез через скошенное поле женщину:
   - Василиса-а!
   Я закричала в ответ и замахала рукой бабушке, тут же спохватившись и быстро прикинув, что влетит, пожалуй, не только Валерке. Заметив меня, бабушка и малютка-смерч разом рванули ко мне с обеих сторон. Страшно почти не было.
   - Чик-чик, я в домике, - тихонько сказала я, быстро повернув рукой невидимый ключик и зажмурив глаза, на всякий случай. Смерч успел первым. Подхватив, он пронес меня немного вперед по тропинке и, бережно поставив на землю, унесся в степь, словно его дернула в сторону какая-то неведомая сила.
   От бабушки мне в тот раз так и не попало.
  
   ***
   Сразу хочу сказать, я не умею двигать взглядом предметы и не предсказываю будущее. Ничем таким я не занимаюсь. А насчет голосов в моей голове лучше не будем. Тем более что мой закадычный друг психиатр Петр вряд ли обрадуется, если узнает об этом. Да и голоса, в общем-то, весьма безобидны. Это как соседский телевизор за стеной в панельном доме - иногда раздражает до чертиков, но большей частью на этот шум даже не обращаешь внимание. Я не могу по желанию включать и выключать звук. Единственное, что доступно, так это переключиться на другой канал, когда я слышу что-то совершенно невыносимое, хотя, как получается, не понятно даже мне самой. Чаще всего голоса докучают в метро, может поэтому я предпочитаю передвигаться другими видами транспорта, не исключая собственные ноги.
   Я почти сразу научилась не отбивать ногой ритм понравившегося мотива, звучащего в чьей-то голове. Теперь никто не вскакивает, случайно встретившись со мной взглядом и на мгновенье проснувшись, как это бывает от внезапного шума или толчка во сне. В подземке я вообще стараюсь не смотреть на людей, у моей любознательности есть пагубная склонность - стоит отвлечься, и мой взгляд уже зацепился, скажем, за пуговицу пальто, и - хоп - соскользнул вовнутрь. Помимо моего желания, перед внутренним взором предстает картинка со страниц атласа по анатомии Рохена с изображением человека во фронтальном срезе с обозначенными красными жирными точками проблемными местами. Такая схематичная экскурсия в чужую историю болезни вовсе не так увлекательна, как может показаться. Слышать обрывки чужих мыслей и переживаний тоже не сахар. Я не читаю и не люблю желтую прессу, и спрятанные в чьих-то шкафах скелеты, вываливающиеся на мою голову отдельными позвонками, расстраивают меня до крайности. Да потому, что все это похоже на подглядывание в замочную скважину, и увиденное мной, зачастую, не оставляет меня равнодушной. А вот стоит ли приводить в порядок дом без хозяев, влезая за этим в форточку, - бо-ольшой вопрос. Не лезть, куда не просят, пожалуй, самое трудное для меня. Впрочем, метро я пользуюсь редко, - любой общественный транспорт вытягивает слишком много энергии, и, чтобы ее сберечь, приходится следить за своими мыслями. Это совсем не сложно - все дело в тренировке. Большинство людей так привыкли жить по инерции, изо дня в день бездумно делая одно и то же, что растрачивают даже неприкосновенный энергетический запас без особого прока. Удовлетворенности от такой жизни нет и уж тем более удовольствия.
   Когда я научилась отслеживать свои мысли и действия, сразу случилось две вещи: время моего сна сократилось до четырех часов в сутки и я как-то вдруг ни с того ни с сего стала принимать себя такой, какая я есть.
   Несколько лет, расточительно, я пыталась втиснуть себя в формат выбранного в пубертате идеала. Тогда мне казалось это правильным в плане стремления к совершенству и всего такого прочего. Кто спорит, при определенном упорстве (более походящем на упрямство) можно натренировать себя делать или не делать что-то, но все равно, как ни верти, другим ты не станешь; и чем упорней ты борешься с собой, тем больше сил тратишь. Можно подретушировать характер, разобраться со своими подкроватными страхами, можно стать более сильным, гибким, выносливым, но все равно ты останешься собой. Осознанно принимать себя таким, какой ты есть, трудно, но только из-за дурацкой человеческой привычки вечно все сравнивать. Когда перестаешь сравнивать себя с кем-то еще, отпадает надобность быть лучшим, и единственным мерилом твоих поступков становится собственная совесть.
   Забыла сказать, я бывший врач. Хирург. Мне двадцать три года, вуз я окончила пару лет назад, по нелепой случайности перескочив несколько классов в школе и поступив с первого раза в мединститут. Детство мое было обыкновенно-счастливым. Всеобщей любимицей и гордостью школы я никогда не была, а в старших классах меня преследовало смутное подозрение, что большинство учителей с большим удовольствием избавились бы от меня как можно раньше. Я не понимала почему, впрочем, полагаю, что и они тоже. В институте по паре предметов у меня в аттестате тройки. Вовсе не из-за вредности преподавателей. За все мое обучение я могу назвать только несколько предметов, о которых могла говорить внятно. Остальные знания просто сваливались в кучу в моей голове; я никогда не торопилась укладывать сомнительные кирпичики чужих знаний в фундамент профессионального и жизненного опыта и принимать за аксиому что-то общепринятое. После прочтения очередного талмуда перед очередным экзаменом у меня возникало чувствование предмета, говорить о нем более детально было сложно, а умно водить в воздухе руками, к сожалению, было бы недостаточно. Поэтому на экзаменах я нередко пользовалась словами из умных голов людей, сидящих неподалеку. Чужих формулировок и моего понимания обычно хватало на стипендию. Главное, чтобы с первых минут экзаменатор решил, что ты его предмет знаешь. С этой его убежденностью получить оценку ниже четверки практически невозможно. Но именно эта особенность компоновать мысли в ощущения позволила мне нахвататься всяческих знаний чутьем.
   Вообще у меня отягощенный медицинский анамнез: вся моя семья потомственные врачи. Мой отец невропатолог, в совковые времена занимался изучением эффекта Керлиана, попросту говоря - биополя. Это он показал мне в пятилетнем возрасте, как "ловить" невидимый упругий мячик ладошками. Научиться этому может практически каждый, но потом возникает резонный вопрос, что со всем этим делать? Мой интерес угас быстро, как и у большинства с зачатками навыков без точки приложения, и возник уже в институте. К тому времени отец уже бросил всю эту засекреченную хиромантию и вернулся в штат обычным врачом. Он рассказал, как можно лечить людей руками, и строго запретил практиковать, пока я не подрасту, чтобы не навредить себе. Я тогда удивлялась, почему он перестал заниматься этим? Понимание пришло только с собственными пациентами. Это хорошо видно на хронических больных - они буквально прилипают к тебе. Хочешь не хочешь, становишься завсегдатаем их болячек. А болезнь - это проявление нарушенной внутренней гармонии, что бы там кто ни говорил. Сам же человек и не думает ничего менять в своей уже устоявшейся и привычной жизни. Зачем разбираться со своими тараканами - намного удобней, как прижмет, приходить к чудо-доктору, который поводит руками и на время вернет иллюзию здоровья. Вот так, побаловавшись биополями, я отложила все эти тонкие изящества в дальний ящик своего житейского опыта и пошла в экстренную хирургию, со всей ее радикальностью. Четвертый курс, ночные дежурства в больнице. Врачи, охотно показывающие класс несмышленышу-подмастерью и не воспринимающие тебя всерьез. Так незаметно я притерлась. Мне стали доверять мелочевку: зашить кожу, подшить дренаж, вскрыть гнойник. Начистоту: работа хирурга чем-то сродни работе сантехника. Те же трубы с засорами и течью. И по тем и по другим трубам течет жизнь и шлаки. К окончанию института я прочно укоренилась в отделении и ординатуру как-то уже естественно проработала в нем же, правда уже на правах врача. Серьезные операции делать не разрешалось, мала, мол, еще. Да и женский пол в профессии тоже играл не на руку. Мне везло - промахов не было, поэтому и нечего было возводить в квадрат. Мои маленькие хирургические удачи оставались незамеченными, что, в общем, было закономерным.
   Наверное, когда тебе двадцать два года и ты уже врач-хирург, не безнадежный притом, это должно вдохновлять и все такое прочее. Но дело в том, что перед каждой операцией у меня начинался мандраж. Владеть собой удавалось лишь настолько, чтобы сделать морду кирпичом и приказать рукам и ногам не дрожать. Я трусиха. И боюсь я только за жизни людей вокруг, собственная жизнь мне всегда казалась бесконечной и неуязвимой. А меж тем любая, даже самая пустячная операция может "осложниться" смертью. И дома, после дежурства, в голове случалась привычная свистопляска: все ли я сделала так, не забыла ли чего. Сотый раз перелистываю грыжи брюшной полости и пат. анатомию (пять лет уже читаешь одно и то же - смеется папа). На утренней пятиминутке обязательно будет разнос профессора, что пластику сделала не по его методе. Плевать. Дело тут даже не в нежелании идти против здравого смысла, только чтобы прикрыть свой зад, а в том, что я не делаю ничего вразрез со своей душой и совестью.
   И вот, немного поврачевав и, видимо, наврачевавшись, я вдруг поняла - не мое. Каждый раз, собираясь на дежурство, я с тоской думала, куда я иду, зачем? Ну не хочется, хоть убей, не хочется пахать как ломовая лошадь и постоянно доказывать что-то кому-то. И не нравится жить с лозунгом "Если не я, то кто же?" - причем нести его как бескомпромиссное бремя. Оперировать нравится, нравится, когда пациенты выздоравливают. НО! Совсем не нравится беспокоиться о здоровье своих больных больше них самих. НЕ НРАВИТСЯ!!! И все тут! Этому профессиональному пофигизму так и не удалось научиться, хотя я честно старалась, понимая, что если буду каждого больного пропускать через себя, то быстро сгорю. Не хочется лечить, как принято, если это не делает человека здоровым. Не нравится возводить себя в статус бога, решающего, что можно только так; не получается, ну как ни крути недоумевать: "Чего вы так долго тянули?", прекрасно зная, что сама добровольно сдамся только врачам скорой помощи. Не хочу жить на такую зарплату. Могу, но не хочу принимать благодарности от больных. Парадокс, но очень часто больные меня благодарили, гораздо чаще, чем других врачей. Благодарность после операции, при выписке мне была понятна - я воспринимала это как дань богам или откуп от злых духов, где я выступала в роли племенного шамана. Брать деньги было неприятно. Мне казалось, что вместе с ними аренда моего беспокойства за благополучие пациента продлевается на неопределенный срок. А может и пожизненно. А самое главное, я вдруг поняла, что у меня нет ни времени, ни сил, чтобы просто остановиться и понять, что происходит в моей жизни. И как только возникла мысль завязать с медициной, жизнь сразу же предоставила странную возможность. Моя двоюродная бабушка, которую я видела всего два раза в далеком детстве, умерла, оставив мне в наследство двушку в Москве. Не люблю Москву.
   Приехав, я известила домашних о своем решении: с мамой, как и ожидалось, случился легкий обморок, папа просто принял такое положение вещей как данность, старший брат мудро отхохмился, но в целом все обошлось. В Москве у меня было несколько родственников- знакомых, но главное, здесь жил Петька.
   Познакомились мы в студенчестве самым надежным из всех существующих способов - случайно. Был день лечебного факультета, на торжественную часть которого мне идти совершенно не хотелось. Не хотелось вливаться в студенческий общак и предаваться запланированной радости. Настроение было отвратительным с утра. Причин для этого особых не было, и, отсидев положенные пары, я ушла подальше от центральной улицы, где проходили массовые гуляния лечебников. Несколько поворотов, и я оказалась в незнакомом районе с одноэтажными домами. Среди них встретился один заброшенный, с облупившейся штукатуркой и заколоченными досками окнами. Немногочисленные люди, идущие по улице, не обращали внимания на этот курятник. Я бы тоже прошла мимо, но дополнительный градус, добавленный банкой джин-тоника, в сумме с моим бездумьем несколько изменили привычный ракурс, остановив мой взгляд на нем. В углу окна, заколоченного досками, сквозь щель виднелась трава и несколько ромашек. Быстро, чтобы не передумать, я перелезла через забор и забралась внутрь. Сохранились только наружные стены и кусок крыши, создававшие иллюзию дома при взгляде с улицы. Внутри же строение, казалось, по окна затопило землей. Крыши практически не было, теплое солнце прогрело землю, которую почти везде ковром устилала сочная зелень и какие-то аптекарские сорняки. Идти никуда не хотелось, но алкоголь закончился и в голове стало проясняться. Дополнительная ясность была явно лишней, вполне достаточно было пронзительно-высокого неба и понимания того, что, когда я протрезвею, настроение определенно не улучшится. Вывод был очевиден - надо сходить в ближайший ларек. Встретив пару однокурсников и немного поплутав, - район был незнакомый, я нашла ларек с подозрительной старушкой, которая, как-то странно поглядывая на меня, обменяла на бумажные ассигнации пару маленьких банок. Надо сказать, что пить я не умею и пьянею быстро. Мысль о том, что пьяная молодая девушка должно быть со стороны смотрится отвратительно, коснулась моего сознания и покинула навсегда. Я вернулась в разрушенный дом с намереньем провести весь вечер, а может и всю ночь. Родители меня не ждали, день факультета - святое у студента и отмечать его полагается до утра. Когда я выпила вторую банку, меня развезло. Я соорудила из валявшихся досок лежак и, откинувшись, смотрела в вечернее небо с пока еще скромными звездами. В голове было пусто, я слушала, как неподалеку кто-то включил на всю громкость музыку в машине. Потом машина уехала, и некоторое время я лежала в сумерках в тишине, пока не поняла, что уже не одна. Замерев, я скосила глаза, увидев силуэт человека, сидящего на корточках. Я села, бояться было лень. Просто не укладывалось в голове, что со мной может что-то случиться. Я боялась других вещей.
   - Джин кончился, - на всякий случай сказала я, тряхнув в воздухе пустой банкой.
   Молодой человек усмехнулся и достал из кармана аккуратную фляжку.
   - Но у нас с собой было, - и представился, - Петр.
   - Василиса. - Я посмотрела на деревянные пуговицы "бабушкиной" кофты Петра, подумав, что в определенных жизненных ситуациях подобные предпочтения в одежде могут служить фактически протекцией.
   - Васька значится, - усмехнулся он снова.
   - Ну, так тоже можно, - прикинув, кивнула я.
   С Петькой мы сразу приняли друг друга как есть. Целиком. У нас не было необходимости что-то скрывать о себе, обоим было понятно, что мы всегда были близкими людьми. В наших отношениях не было и намека романтики. Петр не вызывал у меня желания флиртовать, со своей стороны он не делал ненужных попыток ухаживать за мной. Мы оба знали, что секс не сделает нас ближе, для этого существовали совершенно другие люди. Мы никогда не говорили о наших отношениях, вероятно потому, что выяснять их не было необходимым, мы вообще часто молчали вдвоем. Именно вдвоем, а не каждый о своем. Между нами никогда не было недоразумений. Бывало, мы подолгу не виделись, но каждый знал, что в любое время может рассчитывать на другого. С противоположным полом у Петра, впрочем, как и у меня, как-то не особо клеилось. Положение вещей было таковым, что единственной долговечной любовью Петьки была психиатрия - наука, в которой я никогда не пыталась разобраться всерьез, поскольку большая часть определений была столь витиевата, что казалась запредельно умной, а каждое второе слово попросту нуждалось в собственном определении.
   Окончив интернатуру, он поехал в Москву, где у него жил отец с новой семьей и было забронировано уютное место аспиранта на кафедре психиатрии. Отец был какой-то шишкой министерства здравозахоронения. Упрямый Петр устроился в рядовую психушку обычным врачом, чем невероятно обидел своего папу. Видимо, стремление все делать по-своему являлось основной составляющей того клея, который прочно скрепил нас. Поэтому, несмотря на бешеный ритм мегаполиса, непонятный и чуждый мне, я чувствовала себя в Москве вполне сносно. Здесь был человек, на которого всегда можно положиться (и даже хлопнуть по тощему заду - Петька был одним из немногих, с кем открыто выражать свои чувства было чем-то самим собой разумеющимся). За время, которое мы с ним не виделись, мы общались периодически по телефону, но я с нетерпением ждала нашей встречи. Все вышло не совсем так, как представлялось. Встретившись, мы говорили мало и на отвлеченные темы, молча попивая коньяк из кружек (рюмок у Петра ясное дело не водилось) и радостно глазея друг на друга. И дело было не в том, что что-то изменилось. Просто мы оба не знали с чего начать, и так получилось, что разговор по душам был отложен на другой раз.
   Я была в Москве около месяца. Пару раз в неделю мы виделись с Петром, три раза у меня были тренировки по айкидо. Благо времени было предостаточно. Финансы? Этот вопрос был решен еще в ординатуре. Когда мне нужны были деньги - всегда подворачивался случай их заработать. Вот и в тот раз меня по протекции устроила на перевязки знакомая медсестра, которая ставила капельницы и уколы на дому. Один из ее пациентов был биампутант - бывший бандит, пересевший в кресло чиновника инвалидом, когда конкуренты, сводившие счеты, подорвали его машину. Оставшись в живых, он потерял нижнюю треть обоих ног. Одна из культей невероятно досаждала: видимо, нерв был отсечен недостаточно высоко и защемлялся тканями натоптыша при ходьбе на протезе. И неизменной спутницей в постоянных разъездах, вместе с его женой, была боль, которую он глушил сильными обезболивающими. Одна из таких инъекций осложнилась абсцессом, который амбулаторно вскрыли. Владислав Георгиевич был человеком большим, к мнению которого прислушивались многие. Я тогда была врачом-ординатором на стипендии. Когда меня привезли на перевязку к нему впервые, жена, открывшая дверь, на секунду застыла в недоумении. Я была уставшей после ночного дежурства, и строить из себя большого доктора, соответствующего рекомендациям, мне не хотелось. Раздевшись, я попросила проводить меня в ванную вымыть руки и переодеться. Набор необходимых одноразовых инструментов у меня был с собой. Владислав Георгиевич тоже видимо ожидал даму, покрытую сединами и умудренную не только жизненным опытом. Впрочем, перевязка была недолгой, поменяв дренаж и обработав рану, я наложила стерильную повязку и закрепила ее лейкопластырем. Сказав, что следующую перевязку можно делать через день, и пожелав скорейшего выздоровления, я собралась и, получив половину своей месячной стипендии и массу благодарностей от жены, откланялась. Но одной перевязкой не ограничилось. Владиславу Георгиевичу было внове такое обращение - простое, без заискивания. Он привык, что его боятся, и не без оснований, и я догадывалась, чем может осложниться подобный тон, но для меня он был лишь очередным пациентом. А мои пациенты должны выздоравливать. В конце концов, я не единственный доктор в городе, выбор за ним. После следующей перевязки он попросил меня присесть - поговорить. Его взгляды на жизнь мне не нравились, они были слишком жестоки и бескомпромиссны. В то же время постоянный недуг подтачивал и изводил. Жалеть его совершенно не хотелось, да он и не нуждался в моей жалости.
   - Знаете, - сказала я, - если качество жизни можно улучшить - его нужно улучшать. Нужно найти время и сделать повторную операцию на культе. Дела? На дела будет больше времени и сил, если отложить их на время и выкроить кусок для собственного здоровья.
   - Если качество жизни можно улучшить, его надо улучшать, - повторил задумчиво он.
   Я перевязывала его еще несколько раз, а потом у меня закончилась ординатура и я уехала на моря, отдыхать. Но после этой встречи многое изменилось в моей жизни: я вдруг поняла, что денег у меня всегда будет столько, сколько нужно, а еще мне стало ясно, что надевать стерильную одежду и умную физиономию для этого совсем не обязательно. И, главное, я отчетливо осознала, чего мне не хватает. Не хватало любви. Той самой, когда находишь себя во всем. С пониманием чего я хочу все было в порядке, проблема была в другом. КАК?
  
  
   Лунка 2
  
   В айкидо я попала вслед за старшим братом, сходив из интереса один раз с ним на тренировку. Мне понравилось. Девушек практически не было. Как оказалось потом, они приходили как месячные у балерины: нерегулярно и ненадолго. Со мной в пару сначала вставали неохотно, оно и понятно - баба. Но природная чутье и сама система помогли мне. Кроме анатомических структур есть еще энергетические потоки, о которых новичкам не говорилось, чтобы не усложнять. Физическая сила в айкидо практически не нужна, хотя на первых порах любой айкидока, упершись рогом, пытается использовать именно ее. У меня получалось неплохо, но не так, как мне хотелось. Проблема была в том, что я знала свои ошибки, но двигаться иначе у меня не получалось. Когда я сказала об этом тренеру, он ответил: "Просто берешь - и делаешь!". Он прав, даже при условии, что сказанное было начисто лишено дзеновской начинки, - тренер был косноязычен по жизни. Заполнить брешь между пониманием и действием у меня получалось редко и спонтанно. За все четыре года тренировок я ни разу не согласилась сдавать экзамен на повышение степени мастерства. Мне казалось это ни к чему. С мужиками соревноваться глупо, у них все равно длиннее. Потом началась ординатура, времени стало катастрофически не хватать; хотя чем еще человек может оправдать собственную лень?
   С любовью было похоже. Еще будучи подростком, я хотела понять, что это такое. Любовь к близким - чувство вполне естественное и часто незаметное, когда ты рядом. Про любовь к родине вообще сказать ничего не могу - моя родина измеряется площадью подошвы моих ботинок. Юношеский максимализм весьма удобная штука для подобных объяснений космополитизма. Впрочем, объяснениями кому бы то ни было я себя особо не утруждала.
   В молодых людей я влюблялась время от времени, всегда предпочитая обманываться в начале знакомства, несмотря на то что с первой секунды внутренний барометр души беспристрастно выдавал краткую характеристику избраннику - "НЕ ТО!". А между тем и романтики, и обычного счастья с любимым человеком хотелось, этим и оправдывалось желание назвать влечение любовью, и я всегда знала, что этот самообман - всего лишь жалкая попытка уйти от реальности. Малодушные попытки играть выигрышной стороне действительности заканчивались одинаково: реальность послушно выворачивалась по моему хотению, правда зачастую "мясом наружу", не принося ни мне, ни моему избраннику того, чего хотелось бы обоим. Наступив несколько раз на одни и те же грабли, я постепенно перестала закрывать глаза на существующее явно неформатное во мне и стала принимать и себя и окружающих такими, какими они и были, или какими пытались казаться. Ослабив хватку, я вдруг почувствовала, что ТОТ САМЫЙ никуда от меня не денется, просто по той причине, что деваться ему некуда, да собственно и незачем.
   Забуксовав в колее каждодневного подвига, я наконец остановилась. Без любви все казалось каким-то бессмысленным. Может быть этот самый орган, созданный любить, просто атрофировался, будучи столько времени невостребованным? Прислушиваться к себе было не просто, потому как последний раз я это делала в детстве, насмотревшись про йогов в "Клубе путешественников" и поспорив с соседским мальчишкой, что тоже смогу сделать что-нибудь этакое. Мы спрятались за гаражами во дворе, где я, в атмосфере большой секретности, проглотила маленький сапожный гвоздик и весь вечер потом прислушивалась к себе, с опаской ощупывая живот. К счастью, все обошлось. Родителям я так ничего и не рассказала, а соседского мальчишку, как помнится, побила под каким-то удобным предлогом, но с тех пор никогда ничего не делала на спор.
   Для начала я решила разобраться с органами чувств, с теми самыми... И хотя школа с институтом не смогли угробить глаза, и зрение вопреки всему было стопроцентным, постоянная зашоренность стала очевидной, как только я обратила внимание на то, как я смотрю. Узкий сектор каждодневного маршрутного коридора вычеркивал из поля зрения все, что не вписывалось в жизненный план, автоматически засчитывая его как невозможное. Даже просто смотреть в небо было непривычно. Наверное, ткани свиньи не просто так схожи гистологически с человеческими. И человеку и свинье трудно смотреть на небо. Правда у свиньи так шея устроена, она просто не может задрать голову. Свинья смотрит на небо со спины, поэтому ее считают грязнулей - пока наглядится, вся вываляется. Большинство взрослых людей поднимают голову к небу, только если им очень хорошо или совершенно плохо, а и то и другое бывает нечасто.
   С обонянием все обстояло еще хуже - и формалин в институтской анатомичке, и больничные запахи совершенно не располагали к нюхачеству. Похоже, что постоянный насморк был защитой, - мой нос явно не желал вдыхать то, в чем я находилась годами. Но настоящая беда в действительности была со вниманием. Его хватало только на то, чтобы сконцентрироваться на несколько рабочих часов в операционной и сесть в нужную сторону на нужный транспорт. И вот перед последней, как оказалось, перевязкой Владислава Георгиевича я сидела на скамейке в аллее, греясь на солнышке. Я закрыла глаза и осторожно провела ладонью по доске. Потрескавшаяся зеленая краска зашуршала тихонько. Стоп! А почему зеленая? Так и есть - моя, ровно как и остальные скамейки в парке, выкрашена в синий. Наклоняюсь ближе, отколупывая чешуйку старой краски, под ней предыдущий слой - зеленый. Оглядываюсь по сторонам в поисках более подходящего объекта, как назло, - вокруг никого. А что если попробовать, по памяти? Закрываю глаза. Та-ак, Владислав Георгиевич, почему-то лежа, - видимо, память выхватила привычную картинку. Нет, не пойдет, надо поставить, лицом к... Вот елки, не выходит. Он же биампутант! Так, на протезы. Получилось! Нечеткие, оплывшие контуры, как будто кто-то неаккуратно раскрасил картинку серой акварелью. Мысленно убираю излишки, как бы стирая ластиком. Вот. Что там у нас в голове, нет, не хочется лезть, как не хочется смотреть триллеры и фильмы ужасов. Ладно, стараясь убавить галоп мыслей и перейдя на аллюр, просто гляну... Смотрю на все тело (добро пожаловать в органы): в левой почке причудливый силуэт, в лоханке. Камень. Большой, сам не выйдет, лежит уютно и давно. Пробую мысленно потереть, поверхность легко ссыпается, за пару минут неторопливо стираю камень в порошок. В остальные органы не лезу, там все более-менее в порядке. Ага, вот оно - левая нога с пульсирующим грязно-багровым пятном! Мягко, поглаживая, успокаиваю пульсацию. Все равно нужна операция, без нее - лишь временное затишье. Осматриваю все в последний раз. Вдруг шальная мысль: легкими штрихами убрала твердость и неподатливость снаружи и изнутри, теплый живой блеск в глаза, улыбнулась - порядок!
   На следующей перевязке украдкой смотрю на пациента. Он как будто чем-то смущен, непривычно терпелив, пока я отлепляю лейкопластырь. Перевязка прошла молча. Наложив повязку, я вдруг решила мысленно окинуть взглядом больного. Картинка получилась сразу, такой, какой я оставила ее в парке. Я удовлетворенно вздохнула, попрощалась и направилась к двери.
   - Вы в Бога верите?
   - Простите? - оглянулась я.
   - Я ничего не говорил, - ответил Владислав Георгиевич.
   Я кивнула и вышла.
  
   Лунка 3
  
   Номер сотового я так и не сменила. Через две недели после приезда в столицу мне позвонила жена Владислава Георгиевича. Нет, у них все в порядке. Да, они знают, что я в Москве, - мои домашние сказали. Владислав Георгиевич просил, если мне не трудно, встретиться с его деловым партнером и другом. Нет, не по медицинскому вопросу. Можно ли дать мой номер телефона? Большое спасибо - всего доброго. Повесив трубку, я несколько раз подбросила яблоко в руке. Как и положено, следуя ньютоновским законам, яблоко неизменно возвращалось в ладонь. Школьная физика мне не нравилась своей необъяснимой бескомпромиссностью. Позвонили в тот же вечер. Немного подумав, я перезвонила и согласилась на встречу. Суть разговора предлагалось обсудить непосредственно за ужином. "Нет, забирать меня не надо, я доеду на метро. Встретить? Да, если не сложно". Двумя часами позднее я приехала в назначенное место. Меня встретил хорошо одетый молодой человек. Уточнив, я ли это, он вежливо проводил меня до сверкающей машины и открыл заднюю дверь. В салоне едва уловимо пахло кожей, до места мы доехали быстро. Ресторан был дорогой; не знаю, впустили бы меня, если бы не мой спутник. Я была в джинсах и легком пушистом свитере, который был больше на несколько размеров. Хотя я вполне могла сойти за презирающую формальности богемную барышню с аккуратной, коротко стриженой головой и большими серьгами из гелиотиса. Тем временем молодой человек проводил меня к столику, за которым сидел лысеющий мужчина средних лет. Отодвинув кресло напротив, он подождал, пока я расположусь, и удалился. Некоторое время мы сидели молча. Я чувствовала себя комфортно, поскольку надобность в данном случае была во мне. Было интересно, что мне хотят предложить.
   - Василиса, вы позволите мне вас так называть? - я утвердительно кивнула. - Меня зовут Глеб.
   - А по отчеству? - вырвалось у меня.
   Собеседник снисходительно улыбнулся.
   - Зовите меня просто Глеб. Тем более что у меня к вам дело весьма деликатное, - он ненадолго замолчал.
   Мне вдруг стало неловко. Передо мной явно сидел человек, который привык говорить и привык к тому, чтобы его слушали. И сейчас этот человек был в смятении, причиной которого была я, а быть этой самой причиной мне совершенно не хотелось.
   - Чем могу помочь? - привычный врачебный тон, казалось, все расставил на свои места.
   Глеб одобрительно усмехнулся.
   - Даже не знаю с чего начать. Вы ведь знакомы с Владиславом Георгиевичем?
   - Да, но я сейчас не занимаюсь медицинской практикой.
   - Речь идет не о медицинской услуге.
   - Тогда, боюсь, я не совсем понимаю, о чем вы.
   Он внимательно посмотрел на меня.
   - Позвольте говорить откровенно...
   - Ну, насколько это позволяет ситуация, - парировала я. Неловкости часто настраивают меня на ироничный лад.
   - Владислав Георгиевич мой старый друг, мы с ним знакомы давно, еще до того как стали партнерами по бизнесу. Дело в том, что в его жизни произошли некоторые перемены. Я говорю не только о здоровье. Вы понимаете? - он выразительно посмотрел на меня.
   - Думаю, не вполне, - я повертела стакан, стараясь не смотреть на Глеба.
   - Гм, - опять смутился он. - Перемены настолько значительные, что это очевидно даже для окружающих. Более того, сам не зная почему, но все это он связывает с вами.
   - У него какие-то осложнения, связанные с моим лечением? - спросила я, уже зная ответ.
   - Нет, напротив. После вашего появления с ним стали происходить необычные... необъяснимые вещи, - Глеб замолчал.
   - Глеб, я не совсем понимаю, какое отношение имеет рассказанное вами к тому, что я здесь нахожусь.
   - Давайте к делу, - согласился он. У меня сейчас такая ситуация, что мне необходимо кардинально изменить некоторые аспекты в жизни. Дипломированные специалисты в этом деле мне помочь не смогут. Мне хотелось бы попросить вас оказать мне услугу. За определенную плату, разумеется.
   - А конкретней?
   Глеб аккуратно снял очки, неторопливо протер их специальной салфеткой и снова надел.
   - Просто побеседовать, это не займет у вас много времени, - он вопросительно посмотрел на меня.
   У меня было два варианта: или принять предложение, согласившись и негласно подписавшись под всем вышесказанным и тем, что подразумевалось между строк, и, самое главное, неоправданно дав надежду; или можно было отказать. Я сделала несколько глотков из стакана - вода была непривычно вкусной. Эта пауза на самом деле была ни к чему, я уже сделала свой выбор. И дело даже было не в том, что Глеб был мне симпатичен, мне хотелось разобраться в себе.
   - Хорошо, - согласилась я. - Только при условии, что беседовать, - я выделила это слово, - мы будем на свежем воздухе и только один раз. Если хотите - можно прямо сейчас. У вас есть время и подходящее для этого место?
   Спустя час мы прогуливались вдоль озера. Набережная была ухожена, и ходить и смотреть было приятно, даже при учете, что от природного ландшафта дизайнеры не оставили практически ничего. Глеб, казалось, отдыхал впервые за долгое время, сняв привычную маску циничности. Говорили о всяких пустяках. Вдруг неожиданно для себя я спросила:
   - Скажите, Глеб, а почему вы решили, что я смогу вам помочь? У меня вот такой уверенности нет.
   - Откровенно, у меня тоже. Даже напротив. В чудеса я не верю, и не верил никогда, и думаю, что именно поэтому имею все, что имею. Если начистоту, я не думаю, что случившееся с Владиславом Георгиевичем как-то связано с вами. Быть может вы прирожденный психолог и чем-то смогли затронуть его. Меня трудно удивить чем-то. Но кроме всего прочего Владислав Георгиевич мой партнер по бизнесу. И в последний раз, когда я его видел, он разительно отличался от того человека, с которым я давно знаком. Ему никогда не было присуще мальчишество. Более того, я всегда знал его как человека жесткого. И я теряюсь в догадках, что с ним произошло. Но, будучи честным с собой, я обнаружил, что кроме настороженности после общения с ним я испытал еще одно чувство, мне не свойственное. Зависть. Потому что увидел в нем то, чего у меня нет. И увидев, понял, что готов на многое, чтобы это у меня было. Точнее, во мне. Я говорю с вами откровенно, как с врачом.
   - Глеб, а вы не боитесь, что я могу вам навредить?
   Он остановился и посмотрел на меня. Без угрозы, но мне стало неуютно под стальным взглядом. Возникло ощущение, что на меня надвигается поезд.
   - Я уже давно ничего и никого не боюсь, - ответил он. - Навредить? Если все, что я узнал о вас, правда, то этого не допустит один исключительный атавизм, - я недоуменно посмотрела на него, - ваша совесть.
   - А вы не думаете, что я могу навредить вам неумышленно?
   - А вы, Василиса?
   - Я боюсь, - негромко сказала я, - некоторых вещей, но не этого.
   Глеб утвердительно кивнул.
   Беседа с Глебом заняла немного времени. Мы были взаимно вежливы: он не давил на меня и умело поддерживал беседу, я упорно боролась с искушением заглянуть, что у него внутри, сознательно пытаясь уйти от привычной схемы врач - пациент. Но чем старательней я избегала этого, тем более наша встреча была похожа на разовый психотренинг. Подобного опыта раньше у меня не было и я интуитивно искала точку опоры, с которой держать равновесие будет проще всего. И естественно эта точка нашлась: споткнувшись на ровном месте, я вдруг неожиданно для себя выругалась.
   - Простите? - переспросил Глеб, видимо решив, что ослышался.
   - Это такая мантра, для концентрации, - слегка сконфуженно ответила я.
   Он, улыбнувшись, кивнул.
   Прощаясь, я протянула Глебу руку, и он пожал ее, протянув от себя невидимую ниточку, которая затронула мое сознание обрывком старого, почти забытого: "...ну, пожалуйста, пап, купи змея, он такой зеленый!", и почти одновременно женский срывающийся голос: "...бревно бесчувственное!", но уже теперешним, почти вчерашним.
   Глеб еле заметно дернул головой, как это делает человек, лица которого коснулся обрывок летящей паутинки, и через мгновенье, казалось, уже забыл об этом.
   Я села в машину и назвала станцию, а потом быстро сообразила, что мне нужно в "Детский мир". Московские магазины я знала плохо, а в "Детском мире" наверняка было то, что мне нужно. Я тихо радовалась, как ребенок, который нашел среди ненужного хлама настоящее сокровище, на которое не позарится никто из взрослых. В магазине я поймала специально обученного человека, который проводил меня к отделу со всяческими летающими штуковинами. Странно, но нужного змея на месте не оказалось. Зато он нашелся в отделе с карнавальными костюмами, кем-то заботливо втиснутый на полку за ненадобностью, - мимо шляп и париков я пройти не смогла бы. Надев на голову колдовской колпак, я посмотрела в зеркало: "Очаровательна, как всегда очаровательна, преданный друг маглов и гроза сварливых кассирш". Вручив пакет шоферу, который без лишних вопросов забрал змея, я отправилась есть правильную яичницу из трех яиц в кафе неподалеку (по не вполне понятной мне причине в большинстве заведений в меню значились только порции из двух или четырех яиц). Есть хотелось жутко. Ожидая заказ, я механически перелистывала страницы бессмысленно-толстого журнала, забытого кем-то на столе: интервью с Говорухиным и повсеместный Депп. Вдруг взгляд остановился на знакомом лице: лысеющая голова, гладковыбритый подбородок, аккуратные очки и взгляд, цепляющий чем-то даже с глянцевой, красиво заретушированной страницы. "Никогда не читайте перед обедом советских газет", - вполголоса сказала я сама себе. "Так ведь других же нет", - сразу подхватил любимый диалог вымышленный коллега. "Вот никаких и не читайте", - закрыв и отодвинув на всякий случай от себя журнал, я достала из сумки и открыла конверт - денег было много. Когда я принялась за третье яйцо, зазвонил телефон: Петр интересовался, чем это я таким занята, что даже не пошла на тренировку. Моя хакама предательски развевалась на веревках балкона...
   По дороге к Петру я размышляла о том, что происходит. А что, если не сработает, с тревогой подумала я. Но мнительность, как и совесть - это то, что есть и от чего не избавиться. Когда это понимаешь, беспокойные мысли в голове крутятся как бы сами по себе. А ты просто позволяешь им вариться в собственном соку, заправляя по вкусу имеющимися специями. Пытаться контролировать это бессмысленно, так же как пытаться упорядочить перемещение молекул воды в закипающем чайнике. Можно лишь научиться принимать или не принимать мысли, для одних бронируя люкс, а других вежливо выпроваживая табличкой: "мест нет!". И даже "не думать о белой обезьяне" становится возможным после того, как ты спокойно разрешишь ей вертеться и гримасничать столько времени, сколько это будет занимать возбужденный разум. Если думанье или не думанье о чем бы то ни было становится одинаково неважно, неподходящая мысль быстро покинет ум в поисках более заболоченного места. Это то, что работает, по крайней мере, у меня. Добравшись до Петра и съев по дороге полплитки шоколада, я с удовлетворением отметила, что мысленная чехарда исчезла.
   Петька снимал квартиру в мансарде хрущевки. Какой-то чудак решил, что это очень удачная мысль, пристроить к четырехэтажному дому пятый этаж, посчитав, что обложенный кирпичом коровник будет являть победу постмодернизма. Внутри все обстояло также бестолково. Комната с кухней были на одном уровне, но для того чтобы попасть из одной в другую, надо было преодолеть пару ступеней вверх и вниз: проходящие коммуникации мешали прировнять полы обеих.
   - Привет. Раздевайся, у меня жарко, - он быстро вытер мокрые руки прямо об джинсы.
   - Привет, - я стянула свитер, бросив его Петьке с целью дальнейшего благоустройства, - ты не один?
   Петр угукнул, дожевывая что-то.
   - Барышня? - слегка удивленно спросила я.
   - М-м, пациент.
   - Пациент?! - я застыла в неудобной позе, так и не сняв до конца вторую туфлю.
   - Давай, проходи, он мешать не будет. - Петр деловито подпихнул меня к кухне.
   В кухне у Петьки было непривычно: пахло здесь невообразимо вкусно, и вместе с тем невозможно было определить, что и как тут готовилось. Около окна расположилось кованое сооружение, отдаленно напоминавшее мангал (в этом как раз не было ничего удивительного - у Петра была слабость ко всяким красивым и странным вещам, об истинном назначении которых мне нередко приходилось лишь догадываться). Возле него на табуретке сидел человек неопределенного возраста, периодически закрывающий глаза и втягивающий носом воздух. На мое появление он никак не прореагировал, продолжая слегка покачиваться на своем месте. Первый раз за все время нашего знакомства я увидела кого-то в гостях у Петра. Впрочем, можно ли называть пациента гостем - вопрос спорный.
   - А-э... - неопределенно протянула я, выразительно кивая в сторону субъекта на табуретке.
   - Не обращай внимания, представлять вас друг другу смысла нет - он все равно тебя не услышит.
   - Глухой? - спросила я.
   - Ну, можно сказать и так, - усмехнулся Петр, - по крайней мере, звуки нашей с тобой реальности его не интересуют.
   - Думаешь? - и тут неожиданно меня осенило: - Петька, он числится в отделении? - с нажимом спросила я.
   - Ага, - спокойно, как ни в чем не бывало, ответил Петр, - это мой пациент. Чай будешь?
   Я плохо знала устройство психбольницы. На занятиях и лекциях я бывала нечасто - кафедра психиатрии была более чем лояльна и разрешала некоторые вольности в посещениях, чем мы, студенты, без зазрения совести и пользовались. На территорию больницы нас впускали и выпускали при предъявлении студенческого билета, а для истории болезни нам обычно выделяли мирных хроников. У Петра все пациенты были "острыми". Я опасливо покосилась на сидящего и мирно покачивающегося человека и осторожно присела на табуретку за другим концом стола.
   - Петр, - я старалась говорить спокойно, - а как тебя выпустили из психушки, в смысле его с тобой?
   Петр включил чайник и подвинул табуретку поближе ко мне.
   В рассказе Петьки не было почти ничего необычного. Почти. Ему никогда не нравилась фармакология. Еще студентом, будучи сначала санитаром, а потом медбратом в психбольнице, он перепробовал на себе действие почти всех доступных методов лечения. И дело тут было не в праздном любопытстве. Он хотел знать на собственной шкуре, что в действительности чувствуют пациенты. В интернатуре его список значительно расширился. Мне до сих пор непонятно, как он умудрился опробовать подотчетные препараты, хранящиеся в сейфе, применение которых строго контролировалось. Так вот, принятые схемы не вызывали у Петра энтузиазма. Напротив, он считал, что подобные методы лечения подавляют не только ненормальные проявления человеческой психики, но и саму личность. Конечно, это большое достижение, когда пациент после лечения не только способен к самообслуживанию, но и становится элементом общества, пусть зачастую безликим, но зато вполне удобным для окружающих. Да и мало ли вокруг таких же серых, но совершенно нормальных людей? Петр был иного мнения. Он считал, что подобная терапия отнюдь не должна быть основополагающей и был убежден, что в гораздо большем числе случаев, чем принято считать, можно излечить или привести к ремиссии больного без уколов, таблеток и прочих медицинских манипуляций, порой весьма унизительных. Это естественно не могло приветствоваться в больнице, ведь любая самодеятельность на медицинском поприще, а тем паче в психиатрии чревата. Поэтому пациенты Петра лечились как принято, по крайней мере на бумаге. Заведующего отделением радовали и аккуратный почерк Петра в историях болезней, и разумные назначения, отражающие принятые стандарты лечения и являющие собой образчик для подражания многим. Потом на работе случилась какая-то перестановка, и Петр был вынужден уволиться по собственному желанию, как только срок интернатуры подошел к концу. На новом месте в Москве все шло спокойно. Петр не лез на рожон, старательно придерживая свои умозаключения при себе, но постепенно, стал заниматься отдельными пациентами по своей методике, основополагающим базисом в которой была психотерапия. Хотя сухой медицинский термин казался мне далеким от истинного врачевания души. Я всегда поражалась медикам, выбравшим своей профессией психиатрию. Мне казалось, что кроме острого ума и врожденной честности истинный психиатр должен обладать безграничной душевной щедростью. Петр, как казалось мне, был одним из этих немногих. Он не оценивал людей вокруг через призму своей профессии, автоматически зачисляя их в потенциальные ряды той или иной патологии. Хотя он был моим другом, а о друзьях трудно говорить объективно. Самое странное было в том, что заведующая отделением была в курсе, но еще удивительней, что она не вмешивалась. Заведующая была хорошей теткой, со своими тараканами в голове, как и большинство врачей, но вместе с тем человеком властным, умеющим держать контроль над ситуацией. Как-то само собой получилось, что Петр стал отлучаться со своими больными с территории больницы. И охрана просто пропускала его, не требуя никаких документов. Более того, сослуживцы, казалось, тоже ничего не замечали. Причем не делали вид, а именно не замечали. И вот очередной пример учебника по психиатрии сидел на кухне у Петра и не просто так сидел, а созерцал процесс приготовления пищи. Как рассказал Петр, пациент считал себя ни много ни мало личным поваром основателя династии Лян, жившего в Китае в VI в. Причем известно это было со слов домочадцев, вызвавших бригаду скорой помощи после похищения соседской собачки с последующей попыткой ее приготовления. Собачку удалось спасти, соседку откачать, а пациент, скрученный санитарами и загруженный реланиумом, был доставлен в психиатрическую больницу N 12 с острым психозом. Надо отметить, что вплоть до этого инцидента он был весьма миролюбив, необременителен в быту и неприхотлив в еде. С момента госпитализации больной заметно успокоился, но не проронил ни единого слова. Самое интересное, что у пациента была дислексия, читать он не умел, а по телевизору смотрел только мексиканские сериалы. Между тем Петр поинтересовался, и император и провинция некогда существовали. А мясо собаки употреблялось именно в южном Китае и считалось очень полезным для ян - составляющей человеческой натуры. Более того, в летописях упоминается, что заговорщики пытались отравить императора У-ди, сделав так, что подозрения пали на личного повара, но, видимо, чего-то не рассчитали и император остался жив. А повар не вынес позора и покончил с собой. Впоследствии злоумышленники были пойманы и казнены, а повар помилован, хоть и посмертно, и его семья осталась жить в приближении.
   - Ясно, а ты значится вроде императора, - подытожила я.
   Петр как-то странно посмотрел на меня, неопределенно мотнув головой.
   - Чем кормить-то собирается?
   - Наверно, тебе лучше не знать, - замялся он.
   - Наверняка, но пахнет восхитительно.
   Немного помолчав, я добавила:
   - Знаешь, плохо брать работу на дом.
   - Ну, лучше, чем тащить дом на работу, - парировал Петр, попав в самое яблочко.
   - Слушай, я пойду, наверное.
   - Мне казалось, ты, мать, хотела мне что-то рассказать, - Петька посмотрел на меня своими серо-голубыми глазами, такими кристальными, что бесстыдно, безоговорочно и сразу подкупали любого собеседника.
   - Хотела, - проговорила я, - но сейчас не совсем подходящее время, - я кивнула на пациента. - Да и два шизофреника на одной кухне - это для меня перебор, - я встала и вышла в коридор.
   - Ладно, - согласился он, и уже в коридоре, когда я обувалась, - прости, но на шизофреника ты не тянешь.
   - Давай, - усмехнулась я, притянув Петьку за затылок и ласково боднув, - береги себя, - и кивнув в сторону кухни, - звони, если шо...
  
  
   ***
   Подлый грипп догнал меня уже дома. Обжигающая ванна, стопка перцовки, горчичники в носки, пол-литровая кружка чая с лимоном и медом рядом с кроватью. Одеяло. Неуловимый сквознячок то там, то тут заставляет укутаться почти с головой, не оставляя щелочек между простыней и пододеяльником. Мышцы рук, ног, спины крутит, выворачивает так, что больно даже лежать. Не лежать невозможно. Голова как чугунок. Тяжелая и полая. Плохо. Мысль о том, что при работе с Глебом я могла надорваться, я просто выбросила из головы. Слишком плохо, чтобы думать такое, думать вообще. Нужно поспать, но заснуть не получается. Тусклый свет уличного фонаря сочится сквозь штору, режет глаза, комариным писком звенит в ушах. Хорошо быть водой. Я закрыла глаза, вспоминая всем телом, как лежала летом в бескрайней бирюзовой толще. Очень скоро комариный писк сменился низкочастотным гулом океана. Незаметно для себя я, наконец, уснула.
  
  
   ***
   Утро наступило внезапно, обрушившись светом и звуком сразу со всех сторон, как будто меня бросили в холодную воду с головой. Я проснулась и облизала пересохшие губы, очень хотелось пить. Что мне снилось, я не помнила, но по ногам пробегали пульсирующие волны. От вчерашней разбитости осталась лишь легкая слабость. Секса у меня не было давно. Заниматься им "для здоровья" мне представлялось весьма сомнительным. Видимо тело, не получив необходимых ласк в состоянии бодрствования, добирало их исподволь, во сне. Я еще не вполне разобралась во всех премудростях устройства собственного организма, поэтому время от времени разного рода сбои все-таки случались. В моих снах практически не бывает сюжетов, выходящих за рамки моей обыденной жизни. События во сне текут своим чередом, без моего вмешательства, ну не возбуждают меня все эти кастанедовские осознанности, более того, я уверена, что всякого рода эзотерическая самодеятельность во сне небезопасна. Намного спокойней, когда сон происходит сам по себе. Кошмары мне не снятся вообще, с ними я разобралась еще в детстве, когда после смерча мне стали сниться очень странные и совершенно чуждые сны, такие реальные, что я очень боялась, что не проснусь и затеряюсь в них навсегда. Я понимала, что это сон, лишь потому, что все происходящее в них я воспринимала невероятно более остро, на пределе всех своих чувств. Они пугали меня до чертиков, по сравнению с ними любые ужастики казались смешной глупостью. И я научилась просыпаться, зажмуривая во сне, а затем широко распахнув глаза. А чтобы проснуться наверняка, я открывала своими пальцами веки, это был беспроигрышный способ, мое спящее тело делало это наяву. С тех пор эти сны не беспокоили меня, а воспоминания о них потускнели и стали не так драматичны.
   Я встала и, слегка пошатываясь, пошла на кухню. Позавтракав и одевшись на автопилоте, я решила прогуляться в парке. День выдался невероятно свежим, и, присев на лавку в парке, я закрыла глаза, наслаждалась еще теплым и каким-то совершенно не московским сентябрьским солнцем. Откинувшись, я завела руки за голову и сладко потянулась. Прикосновение к моей ноге мгновенно сжало меня в напряженную пружину. Рядом со мной сидел молодой человек, положившив свою руку мне на колено. Вот так вот - запросто. В его позе не было ничего вызывающего или развязного. Напротив, он добродушно улыбался. Может он обознался? Нелепость ситуации состояла в том, что я была уверена, что меня сложно перепутать с кем-то.
   - Вы так славно потягивались, я просто не мог пройти мимо! - сказал он, так и не убрав свою руку. - Меня зовут Андрей, а вас? - спросил он, совершенно обезоруживающе улыбаясь.
   - Василиса, - неожиданно для себя ответила я. - Простите, мое колено! - я многозначительно посмотрела на ногу.
   - Что колено? - удивленно спросил он.
   - Ваша рука лежит на моем колене.
   - Да, - просто согласился он.
   Ситуация была до того нелепа, что я замерла в недоумении. Я привыкла, что мое общение с мужчинами складывается несколько иным образом. Обычно меня слегка побаивались. Инициатором и провокатором близости всегда была именно я. Мысль, что мужчина может хотя бы приблизиться ко мне без моего согласия, казалась мне невозможной. И вот я сидела, открыв рот и не зная, что сказать.
   - Вы не могли бы убрать свою руку с моей ноги? - наконец нашлась я.
   - Вам неприятно? - совершенно искренне удивился он, убрав руку.
   Чистой воды провокация. Не помню, когда последний раз врала, я просто не попадала в ситуации, когда это было нужно. Я замялась, совершенно растерявшись и не находя нужных слов.
   - Я не хотел Вас обидеть, да и потом, - положив на мгновение и снова убрав руку с моего колена, - мы уже знакомы. А разве выражение чувств не является чем-то естественным в искренних отношениях?
   Это становилось забавным. Больше всего в этой ситуации меня удивляла я сама. Я привыкла доверять реакциям своего тела, прислушиваясь в первую очередь к ним, а не взбудораженному уму, который часто видел лишь то, что хотел видеть. Рядом с Андреем было комфортно. Я не думала об уместности своего поведения. В то же время фривольности, которые он позволял себе, были совершенно недопустимы. Самое ужасное, что разногласие между приятием моего тела и возмущением моего разума доставляло мне явное удовольствие. Полное безобразие!
   - Вам кто-нибудь говорил, что у вас красивая голова?
   - Угу, мой друг, Петр, считает, что у меня на редкость пропорциональный череп. - (ЕЩЕ И КОКЕТНИЧАЮ?!!) Эта мысль пронеслась в голове одновременно со словами, слетевшими с моих губ. От такой "вилки" я окончательно остолбенела.
   - Ваш друг, видимо, агностик, - засмеялся он. - Но я говорю не о правильности форм, - сказал Андрей, осторожно проведя пальцами по границе роста волос на шее.
   Мое тело сразу откликнулось - внизу живота поднялась волна желания, я непроизвольно свела ноги и...
   В тот же миг утро обрушилось на меня со всех сторон. Звонил телефон. Я, слегка пошатываясь, пошла на кухню, стараясь не обращать внимания на мокрую промежность и пульсирующие волны, пробегающие по ногам. Звонивший не дождался, когда я подняла трубку, там были гудки. Весь день я приводила себя в надлежащее состояние, стараясь не переусердствовать со своими методами лечения, весьма далекими от общепринятых медицинских. К вечеру, проснувшись, я почувствовала себя здоровой и голодной. Уже на кухне я решила позвонить Петьке, он как психиатр должен знать, характерны ли для шизофрении такие цикличные сны. Ни к домашнему, ни к сотовому телефону никто не подходил. Попробовав безуспешно еще пару раз, я махнула рукой. На следующее утро Петр позвонил сам.
   - Мать, привет, - деланно бодрым голосом поздоровался он.
   - Привет, у тебя все в порядке?
   - Теперь да, - усмехнулся он, - я у нашего Кирилла Геннадиевича.
   - У Кирюхи? В гостях?
   - Да нет, загремел в Склиф с острым аппендицитом. Кирилл как раз дежурил, он и соперировал; вообще в пузе все было чинно, за исключением самого отростка. Кира говорит, первый раз такое безобразие увидел: аппендикс разве что не выпрыгнул сам в операционную рану, когда он брюшину вскрыл. Отросток мой пообещали законсервировать на кафедре пат. анатомии, такой он жуткий на вид, - будут студентов пугать.
   - Так, все, - я безжалостно перебила несвойственную Петру трескотню, - через час жди!
   - Ты не торопись. Я тут, скорее всего, до вечера пробуду - уже привычным тоном сказал он.
   - Как до вечера?
   - Ну, у Кирилла суточное дежурство, он может подкинуть нас на машине.
   - Куда подкинуть?
   - Домой, естественно. Я уже написал отказ от госпитализации. Васька, - сказал он примирительно, - не сердись. Ты ведь сама все понимаешь.
   - Ладно, - сказала я, зная, что Петра не переубедить, - не гарцуй только до моего приезда.
   - Ранняя активизация больного в послеоперационном периоде является профилактикой спаечной болезни.
   "Умник", - подумала я, положив трубку.
  
   Кирилл совсем не изменился со студенчества. Он был приятелем Петра, пару раз мы пересекались в разных компаниях. Он всегда слегка снисходительно относился ко мне и к нашим с Петром отношениям. Посовещавшись, мы решили закинуть Петьку ко мне, моя квартира была в трех остановках от "Склифа". Перевязывать и ухаживать за больным предстояло мне. Кирюха уходил в отпуск, но если что, он еще десять дней в Москве. Петька ждал нас внизу, согнувшись и держась рукой за живот, как и полагалось в его случае. В таком же скрюченном положении, слегка шаркая, он добрался до машины, отказавшись от помощи, самостоятельно забрался на заднее сиденье, шумно повозмущался, что его везут не к нему домой, но сидел с довольной физиономией. Доехали быстро. Кирилл попрощался, пообещав как-нибудь обязательно заскочить в гости.
   - Петька, теперь признавайся, твоя идея была? - я сурово сдвинула брови.
   - Да ладно тебе, Базилич. Кира после суток, куда ему на другой конец Москвы. Да и потом, мне кажется за тобой присмотреть нужно, а то ты меня немного беспокоишь в последнее время, - закончил он тихо, чувствуя предстоящую бурю.
   - Петька... да я тебя... вот этими вот... - я возмущенно потрясла руками в воздухе.
   - Ну все, все, - примирительно сказал он, похлопав меня по спине, - бобер, выдыхай.
  
  
  
   ***
   Петька стоял посреди кухни и курил, изредка втягивая воздух носом и вздыхая: кулинарные изыски, в этот раз, были не для него, и я не без садистского удовольствия готовила себе ужин.
   - Ну что, отравили-таки ваше величество? - спросила я.
   - Да нет, слушай, даже неожиданно вкусно оказалось, - никогда ничего подобного не ел. У меня несколько дней живот побаливал, а тут отпустило, ну я Лю Вэя вернул в больничку, а потом хотел заехать к Кире, повидаться, заодно пару дисков закинуть. Приехал в Склиф, там меня и скрутило.
   - Ясно, синдром белого халата.
   - Угу. Ну, а ты? - он пристально посмотрел на меня, прищурив глаз от сигаретного дыма.
   - Что я?
   - Что с тобой происходит? - в лоб спросил он. - Я же вижу, Васька, только понять не могу, в чем дело.
   - Может в другой раз? - я вдруг почему-то разволновалась.
   - А почему не сейчас? - он вопросительно поднял бровь.
   - Даже не знаю, с чего начать.
   - Ну, расскажи, чем ты занимаешься.
   - Чем я занимаюсь... В этом то и вопрос, как назвать то, чем я занимаюсь. Можно сказать, что я (как и ты) решаю проблемы других людей несколько нетрадиционным и не совсем понятным даже мне образом. Но, как ни странно, это работает.
   Петр внимательно посмотрел на меня.
   - В общих чертах понятно, что дурка светит не тебе, а окружающим. Ну, если что, давай мой номер, глядишь - обогачусь, если у самого крыша не съедет. Тебе-то все это зачем?
   Я пожала плечами.
   - Да я и не думала ничем таким заниматься, просто так получилось. Человек попросил, я, так сказать, чем могла... Если уж говорить начистоту, то решая чужие проблемы, я избавляюсь от своих.
   Позвонили в дверь. Я, облегченно выдохнув, ретировалась из кухни.
  В дверях стояла моя соседка снизу, Лариса, в который раз возвращая сорванную ветром с веревки хакаму. В нашем дворе всегда дул ветер, разогнавшись в затейливом коридоре из домов улиц, и видимо просто не мог пропустить пару черных парусов, праздно болтающихся на веревке моего балкона, срывая их вместе с прищепками.
   - Слушай, Василис, можно я попозже приведу Илюшку помыться, а то у нас трубы меняли сегодня, не доделали, воды нет совсем, а он чумазый пришел с улицы, как будто специально в грязи валялся.
   - Давай, - согласилась я.
   Илюша, четырехлетний сын Ларисы, ангелоподобное чудо с веселыми чертиками в искрящихся глазах. Чрезвычайно подвижный и крайне неудобный для взрослых малыш, не поддающийся детской дрессуре, с собственным мнением обо всем, безошибочно определяющий слабые места во взрослых и без зазрения совести их использующий. В поликлинике ему навесили ярлык гиперактивного ребенка, назначив соответствующий курс лечения. Лариса послала к чертовой бабушке участкового педиатра и лечила ребенка на свой манер - любовью, разрешая ему многое, не обращая внимания на мелочи, но круто закручивая дисциплинарные гайки, когда речь шла о главном. При всем при этом она была стопроцентной женщиной. Заметив на кухне курившего Петра, она с любопытством заглянула мне через плечо.
   - Твой? - подмигнув, шепотом спросила она, кивнув в сторону Петра.
   - Нет, Лар, это институтский друг, - просто ответила я.
   - Мм, - протянула она, оценивающе смотря мимо меня в сторону кухни. Странно, но мужа у Ларисы не было, мужчины, насколько я знала, тоже.
   - Петька, давай с разговорами не сегодня, - сказала я, вернувшись на кухню.
   Он задумчиво затянулся и угукнул.
   - Вась, я могу молчать, но не делать вид, будто не замечаю, что с тобой что-то происходит.
   - Слушай, добрый доктор, я обещаю, мы поговорим. Просто сейчас как-то... - я выразительно потрясла деревянной лопаткой в воздухе.
   - Ладно, в другой раз, - усмехнулся он. - Кто приходил? - спросил, чтобы сменить тему, ревниво приподняв бровь.
   - Соседка, - я деловито придавила его привычную игру в Отелло в зародыше. - Петь, мне на тренировку надо, Лариса приведет сына помыться, ты тут обойдешься сам?
   - Если шо, позвоню, - согласно кивнул он.
   - Лучше обойдись, - посоветовала я.
   Два раза в неделю я ходила на тренировку в небольшой зал в нашем районе, один раз в неделю на общую тренировку в большом комплексе, где сдавались экзамены на повышение степени мастерства. Сегодня тренировка проходила в большом зале. Я успела вовремя, в женской раздевалке переодевались девушки, закончившие занятия фитнесом. На татами было много народу, я осмотрелась, кивнула паре-тройке знакомых и стала разминаться. Слабость еще давала о себе знать, и тело было каким-то скованным. Я попыталась сбросить напряжение в мышцах спины и вдруг с удивлением обнаружила, что грипп тут ни при чем. Я осмотрелась по сторонам в надежде обнаружить источник моей зажатости, но не успела - началась тренировка. При отработке каждой новой техники партнеры менялись. Ребята, которых я знала, охотно брали меня в пару, незнакомые же вставали без особого энтузиазма. Иногда для показа техники учитель брал кого-то из молодых учеников. В этот раз этим кем-то оказалась я. Описав положенную траекторию полета, мое тело шумно приземлилось на татами. Со стороны падение смотрелось жестко, но я оценила искусство мастера, который сделал все, чтобы не травмировать неповоротливого ученика. Казалось, что учитель был слегка раздосадован. Не знаю, чего он ожидал от меня. Повторив, мы поменялись ролями. Теперь уке* был он. Я отключила центральное зрение, расфокусировав взгляд. Об этом приеме мне рассказал отец, который в свое время занимался рукопашным боем: при таком взгляде обработка зрительного сигнала происходит периферией сетчатки, что на порядок быстрее и в боевом применении сокращает время восприятия движения партнера, укорачивая реакцию. Глаза при этом выглядят невидящими и совершенно "стеклянными", в голове - полное бездумье, любое движение на периферии улавливается мгновенно. Мне показалось, что учитель намеренно несколько замедлил скорость атаки. Продолжив его движение и добавив ускорения небольшим усилием, сжав, а затем отпустив какую-то пружину внутри себя, я описала учителем изящный крендель, вдруг краем сознания зацепив источник моей скованности среди сидящих учеников. Сфокусировать на этом человеке не получилось: довершив траекторию полета, я оказалась спиной к сидящим. Учитель глухо ухнул при приземлении, поднялся и как-то странно посмотрел на меня, мы поклонились друг другу, и сразу же была дана команда для всех. Несколько секунд я стояла на месте, чувствуя необъяснимую неловкость. Ученики быстро рассыпались по залу, разбившись по парам. В тот момент я даже забыла о человеке, которого хотела выследить. Всю оставшуюся тренировку учитель, казалось, не замечал меня, я отметила это про себя как бы вскользь, мне не хотелось заморачиваться.
  
  
   *Уке - тот, на ком отрабатывают прием, проигрывающий в учебной схватке.
  
  
   Вернувшись, я застала своего "пациента" в чудесном расположении духа. Видимо, Лариса затронула в нем какие-то неизвестные мне струны. Я была немного раздосадована, мне казалось, что для охмурения Петьки нужно обладать чем-то большим, чем мягкой, вкусно пахнущей цветастой женственностью. Я сразу же одернула себя, такая реакция была откровенной ревностью и неприкрытым собственничеством, что было не честно с моей стороны как друга и девушки, не имевшей видов на Петра. Я вздохнула. Чтобы избавиться от нарастающего чувства жалости к себе и навалившейся усталости, я отправилась в душ. На краю ванной лежали оставленные Илюшей резиновые игрушки: рыба с выраженным экзафтальмом, утка, злоупотребляющая опиатами, и кальмар со сходящимся косоглазием. Видимо, производители детской резиновой промышленности осознанно подготавливали детей к взрослому миру, в котором обитали сами.
  
  
   Лунка 4
  
   Приняв горячий душ, я окатила себя из ведерка холодной водой. С визгом. Обливалась я давно, следуя выведенной для себя формуле: "Все, что не делает нас сильными, - делает нас слабее"; но до сих пор радость и чувство удовлетворения приходили на смену напряженному ожиданию, только когда пустело ведро. Повеселевшая, я завалилась на кухню - пить чай. Зазвонил телефон. Какой-то необъяснимый импульс толкнул мою руку к трубке, быстрее, чем я успела осознать, что мне звонят, номер был незнаком.
   - Алло? - сказала я.
   На другом конце кто-то медленно выдохнул. Мне показалось, что я сейчас услышу гудки, как это бывает, когда человек ошибся номером или просто не решился заговорить.
   - Василиса? - спросил женский голос.
   - Да.
   - Простите, вы меня не знаете. Я давняя подруга Анны Михайловны, жены Глеба Павловича.
   Я угукнула, уже примерно представляя направленность дальнейшего диалога.
   - Анна Михайловна дала мне ваш номер. Мы могли бы встретиться? - женщина явно волновалась.
   - Скажите, а что... простите, как вас зовут?
   - Татьяна, Татьяна Игоревна.
   - Татьяна Игоревна, скажите, а что вы, собственно говоря, хотите? Петр отвлекся от своей книги и с интересом посмотрел на меня.
   - Анна Михайловна сказала, что вы, вероятно, сможете помочь. Дело в том, что у моего сына проблемы.
   - У вашего сына? - переспросила я.
   - Да, в последние месяцы с ним что-то происходит. Он бросил институт. Неделями пропадает по ночным клубам. Говорить ни со мной, ни с отцом не желает. Мне кажется, он употребляет какие-то наркотики. Несколько раз он приходил домой под утро как будто не в себе, но от него не пахло спиртным. Потом отсыпался сутки. Мой муж пытался, как он говорит, выбить из него эту дурь, но стало только хуже. Он даже с друзьями перестал общаться. Мы не знаем, что с ним происходит.
   - Татьяна Игоревна, я ничего не понимаю в лечении наркомании, думаю, что вам стоит обратиться к специалистам.
   - Мы обращались, но врач сказал, что без желания сына жить лечение не имеет смысла. Я ходила в церковь, но...
   Повисло тягостное молчание.
   Мне малодушно захотелось вернуться в то утро, когда я решила разобраться в себе с помощью моего пациента-биампутанта и оставить все как есть, без вмешательств. Но это было невозможно, как невозможно было положить трубку и выкинуть из головы этот разговор. Если кто-то просит помощи, ты просто делаешь, что можешь. Это не высокие моральные ценности, просто я так живу. У моей совести особенно острые зубы, и душевные терзания не самый лучший попутчик.
   - Татьяна Игоревна, сейчас уже поздно, давайте встретимся завтра. При одном дополнительном условии. Благодарность от вас я приму только в том случае, если помогу, - договорившись о встрече, я попрощалась и вопросительно уставилась на Петра, который задумчиво разминал в пальцах сигарету.
   - Что? - спросила я наконец.
   - Ничего, - ответил он, с минуту молча рассматривая меня, - это и есть твоя "работа"?
   - Ну, как-то так.
  
  
  
   Лунка 5 (мяч вне игры)
  
   Ехать куда бы то ни было совершенно не хотелось, весь день с самого утра моросил дождь. Люди в метро были уставшие, мокрые и злые.
   - И падать, паскуды, должны, такими маленькими кусочками...
   Бррр, вникать в подробности не хотелось, тем более цепляться за услышанный кусок и вылавливать источник. Закрыв глаза, я сконцентрировалась на себе, немного побаливало правое колено после тренировки, старая травма с тех времен, когда тело в первую очередь доверяло менее подвижному разуму. Я старалась не думать о предстоящей беседе, там было мало удовольствия. Почему же я еду туда? Неужели мне будет достаточно того, что я не прошла мимо? А что я могу? Как убедить человека жить, если он сам не хочет? Куда я лезу... Моего кармана коснулась чья-то рука. Я даже не посмотрела, все и без того было ясно. Документы и деньги я ношу в нетипичных местах. Я неуловимо поменяла позу, и чужая ладонь, неловко зажатая, быстро покинула мою зону комфорта.
   - Простите, - сказали мне, и человек быстро вышел на остановке. Извинение прозвучало очень искренне.
   В ночные клубы я не ходила, музыка, звучавшая там, в подавляющем большинстве была мне неприятна, как и новые знакомства. Стас был ди-джеем. Людей в клубе не было, еще слишком рано. В небольшой комнатке для персонала, где он ждал меня, сильно пахло сигаретным дымом и потом. Кожаный диван, стеклянный стол и два кресла. Стас сидел на диване и курил. К моему появлению он отнесся с подчеркнутым равнодушием.
   - Привет, садись, - коротко бросил он. - Я тебя не знаю, но бабушка попросила меня встретиться с тобой. Ты ее знакомая?
   Накануне мать рассказала, что единственным человеком, мнение которого до сих пор было важно для Стаса, была его родная бабка, воспитывающая его с рождения, пока родители зарабатывали на кусок хлеба с икрой. С ней он не общался с тех пор, как началось все это.
   - Нет, - честно ответила я.
   - Так ты - типа врач? - лениво спросил молодой человек, стряхивая пепел прямо на пол.
   - Вроде того, - ответила я.
   - Че, лечить меня будешь? - усмехнулся он.
   - Вы не совсем по моему профилю, я - хирург.
   Стас удивленно-насмешливо поднял бровь и затянулся.
   - Что ж ты тогда сюда пришла? - вдруг раздраженно вскинулся он.
   - Просто побеседовать, - я старалась говорить спокойно.
   - Да кто ты такая, блядь! - бросился он ко мне через стол и вцепился рукой в горло.
   Я просто осталась сидеть на месте, обмякнув и не пытаясь ничего предпринять, чтобы высвободиться. Страшно не было, подобный вариант предполагался мной, я чувствовала лишь сожаление, что так все получилось. Стас некоторое время смотрел мне прямо в глаза, немного ослабив руку. На миг, сквозь мутный от ярости взгляд, я увидела страх. Он слез с меня.
   - Убирайся, - не поворачиваясь бросил он, плюнув на пол.
   Я возвращалась в паршивом настроении. Дело было даже не в том, что случилось, просто у меня появилось ощущение, что я бессильна что-то сделать. Одно дело, когда человек знает, чего боится, другое, когда этот страх таится внутри его самого, как заведенная бомба, ждущая своего назначенного срока. Громкая музыка, выпивка и доза кислоты отупляли, лишь на время заглушали гул бездны страха.
   Выйдя на своей станции, я пешком поднялась по эскалатору - когда на душе плохо, физическая нагрузка помогает. На улице я подняла воротник пальто, моросил дождь. Вдруг сбоку от меня пожилой мужчина стал заваливаться на бок. Женщина, шедшая рядом под руку, подхватила его, но, не удержав, осела вместе с ним.
   - Папа! Папа, что с тобой? - испуганно закричала она.
   Да что ж такое! Я бесцеремонно отодвинула кого-то. На лучевой пульса нет, на сонной вроде нитевидный, или это в моих пальцах? Срывая пуговицы, распахиваю пальто - ухо к груди. Господи, зачем я это делаю, все равно ни черта не слышно. Голову запрокинуть. Как там, в ритме вальса, поехали: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три. Зажать нос, вдох. Раз-два-три, раз-два-три...
   - Вызывайте скорую, - я не узнала собственного голоса. - Давай, дедуль, давай...
  
   Лунка 5
   Скорая приехала на удивление быстро. Оживить деда мне так и не удалось. Врач что-то говорил рыдающей женщине.
   - Это ваш родственник? - спросил у меня кто-то.
   - Нет, - ответила я и вытерла рукой мокрые щеки.
   У каждого врача есть свое кладбище.
  
  
  
   ***
   Петр все это время изнывал дома. Когда я вошла, он встревоженный выглянул из кухни.
   - Васька, что случилось? Хреново выглядишь, - он ринулся было ко мне, но, видимо что-то почувствовав, остановился.
   - И чувствую себя также, - я вытерла ладонями лицо.
   - Я буду на кухне.
   Я кивнула и побрела в душ. Также невыносимо мне было лишь однажды. Это было на пятом курсе. У нас была курация по акушерству. На одном из ночных дежурств мне приснился сон. Тогда мне часто снились больницы, институт, словом, моя жизнь. В этом сне все тоже было обычно: я шла из магазина медтехники, довольная своими одноразовыми приобретениями, ходить со своими материалами в анатомичку хоть и считалось шиком, но было, несомненно, удобным. Поэтому, когда позволяли средства, я покупала себе инструменты и шовный материал, которыми было приятно работать.
   Я перешла дорогу и зачем-то обернулась. Послышался противный визг тормозов, груженая газель, пытаясь избежать аварии с одной из столкнувшихся машин, резко вывернула, развернувшись на встречной полосе, и с грохотом завалилась на бок. Послышался крик. Я рванулась с места. Женщина с неестественно вывернутой головой лежала на дороге. Беременная. Пульса, дыхания нет. Дальше все происходило как в тумане. В сумке обменная карта - беременность первая, 38 недель. Бегу к ларьку:
   - Водку!
   Ору так, что продавец, даже несмотря на шок от увиденного, сразу сует в окошко бутылку.
   - Сюда, живо! - хватаю по дороге кого-то из прохожих, несмотря на вялое сопротивление. Вытряхиваю из сумки припасы: пару одноразовых скальпелей, викрил. Дрожащими руками срываю колпачок, одновременно лью на руки и зачем-то прямо на кофту женщине. Оголяю живот, втиснув в чьи-то побелевшие от ужаса пальцы бутылку. В голове всплывает картинка кесарева сечения, но я вдруг понимаю, что все это уже не важно. Быстро, чтобы не передумать, делаю разрез на коже. Большой. Сразу через все слои. Матка вываливается в зияющую рану. Господи, помоги. Делаю робкий разрез. Потом еще раз, смелее - теплые околоплодные воды вперемешку с кровью стекают на асфальт. Бросаю скальпель, хватаюсь скользкими от крови пальцами за края раны и с усилием развожу мышцы. Маленькое синее существо выскальзывает из нутра легко, совсем не так, как я видела в операционной. Подхватываю его на руки. Кладу животом на грудь мертвой матери, заведя палец в ротик. Глотаю из бутылки, полощу рот, не чувствуя, как опалило горло. Ртом захватываю маленький носик и всасываю, чтобы очистить дыхательные пути. Сильно тру ребенка по спине, ручкам и ножкам. От этого ребенок начинает скрипеть. Сначала слабо. Потом все сильней. Здравствуй, малыш...
   Проснувшись, я долго не могла прийти в себя. Пришлось сходить к медсестрам на пост за валерианкой. Я не знала, что напугало меня больше, этот дикий сон или собственная осознанность и четкая последовательность в действиях в нем. Я думала, а что если бы это случилось на самом деле? Несколько недель после этого сна я ходила сама не своя. Как-то сидя на кухне с отцом (а все важные разговоры происходили именно там), я спросила, как быть, если беременную собьет насмерть машина, а ребенок по срокам будет уже доношенный. Отец внимательно посмотрел на меня и мягко сказал: "Зачем ты думаешь о таком? Не надо". С тех пор я не носила с собой без надобности инструменты. Мне совсем не хотелось чувствовать свою нужность в этом мире подобным способом. По той же причине я никогда не брала газовых баллончиков и прочего "на всякий случай". Мне не хотелось носить с собой пригласительные билеты для подобных событий в мою жизнь.
   Но в тот раз это был всего лишь сон.
   Я знала, что не смогу сейчас ни с кем говорить и что Петр не будет спать допоздна и как часовой сидеть на кухне. Дружба - это когда ты можешь рассчитывать на другого. Всегда.
   Заснула я быстро.
  
   Мне снился привычный приморский город. Я сидела на волнорезе с кем-то близким, болтая ногами в прозрачной воде, распугивая мелкую рыбешку.
   - ... я не знаю. Как думаешь, можно узнать?
   - Можно, - ответил Друг, замолчав ненадолго, прикидывая что-то в уме. - Хочешь я отведу тебя к Уле?
   Мы шли недолго, но как-то незаметно спустились сумерки, наполнив воздух стрекотанием цикад. Неподалеку от песчаного пляжа, переходящего в похожий на саванну ландшафт, горел костер, приманивая летнюю летающую живность своим светом. Странного вида мужчина в широких шортах-трусах и огромной меховой шапке, надвинутой на глаза, скрестив ноги сидел возле костра. Кроме трусов и шапки с множеством каких-то значков, нашитых и свисающих фенечек из кусков кожи и дешевых пластиковых бусин, на нем ничего не было, несмотря на то что заметно похолодало.
   - Мы пришли, - сказал Друг. - Прости, но дальше с тобой я идти не могу.
   Меня вдруг посетила догадка, сразу переросшая в уверенность, что он просто не хочет показываться на глаза Уле. Кивнув, я одна двинулась к костру. Шаман был похож на казаха, черные усы на округлом лице усиливали сходство. Он периодически икал, каждый раз выпуская изо рта маленькое огненное облачко, которое рассеивалось с легким треском. Рядом с шаманом, в тени дерева, в почтительной позе сидел молодой человек, более походивший на безмолвную тень, старающуюся не привлекать к себе лишнего внимания.
   - А это, похоже, любимый ученик факира, - вполголоса сказала я сама себе и вдруг оказалась сидящей рядом с ним.
   Я рассказала про Стаса и попросила помощи. Обращалась я к ученику, а тот каким-то необъяснимым образом передавал сказанное мной шаману. По какой-то очевидной и убедительной тогда для меня причине я не могла сама говорить с Уле. Вдруг шаман впервые посмотрел на меня. Мне не было видно его глаз, но я почувствовала его внимательный взгляд на себе. И в этот же миг сильный толчок в солнечное сплетение сжал в тугой комок что-то внутри, и сквозящая пустота потянула это "что-то" наружу. Я чуть не завизжала от неожиданности, в одно мгновенье превратившись в кроличью нору, через которую во весь опор несся нескончаемый локомотив, мне захотелось зажать живот, чтобы хоть немного ослабить напряжение. Причем я знала, в том, что сейчас происходит, виноват не Уле, шаман лишь был проводником, знающим кратчайший путь. Выбор идти ли этим путем был за мной. Я и выбрала! Больно не было, было нечеловечески трудно, почти невозможно! Как будто стало доступным сорвать лист с дерева в лесу, обозначенном на карте топографическим значком, по ту сторону этого бесконечного тоннеля. Я старалась расслабиться, но упрямые мышцы скрутило жгутом, не давая мне ни малейшей возможности для рационального понимания происходящего. Я уже не видела ничего вокруг, кроме серой пульсирующей пелены, в мгновенья проблесков сознания утешаясь мыслью, что пройдет и это. Кажется, я что-то говорила. Не знаю, долго ли все это продолжалось, но в один момент я поняла, что все позади. Все так же горел костер, возле которого сидел невозмутимый шаман, икая время от времени. Ученик что-то рассказывал мне, похохатывая, и, казалось, совершенно не придавал никакого значения тому, что я его не слушаю. Все вокруг было прежним. Только теперь я знала, чего боялся Стас. Я вытерла испарину со лба. Мне вдруг стало холодно, и ученик снял с себя, накинув мне на плечи что-то вязаное и теплое. Тут я вспомнила, что сплю. Машинально поправив съехавшее с плеча покрывало, я заметила знакомый узор на любимом шоколадном свитере Петра, взглянула на ученика и проснулась.
   На часах было четыре утра. Петр, как и предполагалось, не ложился спать. Увидав его, мне вдруг вспомнился короткий разговор с учеником за мгновение до того, как я проснулась. Я спросила, может ли человек изменить казалось бы предначертанное. Вместо ответа ученик рассказал мне историю про хорошего мужика, который во время чернобыльской катастрофы оказался в эпицентре и остался с отрядом "смертников" разгребать последствия аварии. Суммарная доза облучения, выпавшая на его долю, в несколько раз превышала допустимую.
   - Позавчера он выписался из больницы, ему прооперировали ущемленную грыжу, - ответил ученик на мой немой вопрос и добавил - Успешно!
   Я налила себе и Петьке чаю, вкратце рассказав о вчерашнем дне. Петр, не перебивая, смотрел в свою кружку, изредка поднимая на меня обеспокоенный взгляд.
   - Слушай, Петь, скажи, а тебе сны снятся? - вдруг спросила я.
   - Интересный вопрос, а главное неожиданный. С тобой, мать, заметь, я совсем спать перестал, не то что сны смотреть. Вообще-то я сны не вижу уже года три, после того как устроился на работу врачом. А еще точнее, - задумавшись и сбавив темп речи, - когда стал отрабатывать свою методику, - он вопросительно уставился на меня. - А почему ты спросила?
   - Да так, - уклончиво ответила я. - А как, ты говоришь, звали твоего соседа по палате, ну, того, чернобыльца?
   - Иван Алексеевич, а я разве тебе о нем говорил?
   - Мне Кира рассказал, - сымпровизировала я, подумав, что врать не так уж и сложно. - А с чем он лежал-то?
   - Грыжа ущемилась, поспорил с мужиками на даче, что быка поднимет. Кстати, выиграл ящик водки. А что? - недоуменно спросил Петр.
   - А то! - я радостно поцеловала Петра в лоб.
   Петр озабоченно покачал головой, натянул на себя плед и стал устраиваться прямо на раскладном кресле.
   - Вижу у тебя все в порядке, насколько это вообще возможно. Тогда я спать.
  
  
   ***
   Совсем другая игра...
  
   Стас летел, подставив лицо ветру, скользя по водной глади босыми ногами. От захлестнувшей свободы немного кололо в груди, перехватывая дыхание. Широко распахнув глаза, он глядел, как в далеком темном небе то ли восходит, то ли садится солнце, окрасив линию горизонта в алый цвет. Я видела происходящее одновременно глазами Стаса и как бы со стороны, и тут я услышала голос, который, как только я обратила свое внимание, зазвучал отчетливей и громче, так что я смогла разобрать слова песни:
  
  В который раз в полночный час страх прячется в тиши,
  Ни ярких звезд, и не луны ты света не ищи,
  В кромешной тьме носить тебе священный оберег,
  Под кровом тьмы ночной беглец свершает свой побег.
  
   Нельзя вот так, пойми, чудак, зло обратить в добро,
  Но для побега подан знак, смотри вокруг габбро,
  Уверен будь и не забудь, что тьма и свет одно!
  Беги, беги, найдешь в себе судьбы веретено. **
  
   Появившиеся в небе светящиеся узоры вдруг превратились в знаки, разделенные огненной чертой: год рождения, год смерти - пока не четкий, и возраст двадцать лет. Леденея от ужаса, Стас вдруг понимает, что эти цифры ЕГО, а воздух вдруг становится плотный, превращая небо в темно-серый камень...
  
   ** Авт. А. Куценко.
  
  
   ***
  
   Я спала 12 часов. Впервые за долгое время. Мне нужно было собраться. Немного подумав, я решила пойти на внеплановую тренировку в большой зал, сегодня по расписанию там проходили групповые занятия. Я подумала, что мне не откажут, несмотря на то, что я была из другой группы. Приехала я на час раньше. В зале не было никого. Немного размявшись, я решила постоять в столбе. Тем более что к этому располагали обстоятельства: никто не будет глазеть и задавать ненужных вопросов. Я давно поняла, что укротить волю путем жестких ограничений может быть и надежный способ, но не вполне мне подходящий. Следовать своей природе - дело другое.
   Forever trusting who we are
   And nothing else matters.***
   А природа такова, что мою волю нельзя ставить в форматные рамки. Иначе все внутри сначала натягивается до предела, а потом начинает рваться, выламывая, казалось бы, такой прочный фундамент. Последствия такой закалки приходится долго залечивать. Поэтому, когда я чувствую, что уже совсем невмоготу стоять с прямой спиной, обхватив как медведь громадное дерево, я начинаю медленно двигаться, как подсказывает мне мое тело. Мысли привычно успокаиваются почти сразу, в голове становится пусто и ясно. Я чутко прислушиваюсь к себе, но делаю это расслабленно, без ненужных усилий, ощущая все свое тело. Изнутри - наружу и дальше, насколько хватает воображения. БУХ.
   Толчком невидимая волна расходится во все стороны от меня.
   Мысли неторопливо потекли своим чередом. Татьяна Игоревна сказала, что день рождения у Стаса двадцать девятого. Значит, у меня есть шесть дней, чуть меньше недели. На все. А потом часовой механизм отмотает положенный срок и сработает бомба. Внутри меня все было спокойно, я приняла решение.
   Терзания вопросом быть или не быть - оставим людям, которые к этому тяготеют. Быть. Здоровым. И счастливым. Так задумано. Кем? Этот вопрос можно присовокупить к множеству других о смысле бытия и без сожаления вручить тому, кому нравится в этом вариться. Я знала, что мне предстоит, - я перепрограммирую Стаса. Я не беру на себя многое и не нарушаю законов - я плачу по счетам своим временем и силами. И не важно, что этот счет предъявлен не мне. Здесь нет чужих счетов. Что я буду делать - было ясно, но совершенно непонятно, КАК я это сделаю? До этого я следовала по наитию, словно знала, какую зацепку можно дать другому человеку, чтобы выбраться из наезженной колеи и попробовать пойти другой дорогой. Дорогой своего сердца. Все связано в этом мире, и одно действие безусловно и безоговорочно влечет другое, правда, о большинстве последствий своих поступков мы никогда не узнаем. Сейчас же мое чутье молчало, у меня не было необходимого собственного опыта для дискусса со смертью в пользу чужой жизни. Говорить со Стасом бессмысленно, он не помнит своего сна, а кроме того, небезопасно. Кто знает, не придушит ли он меня в следующий раз. Проверять не хотелось.
  
   Первым в зале появился Кузнечик. Так я окрестила про себя тонкого юношу, почти подростка, питавшего ко мне романтические чувства. Ромка очень злился, что я не воспринимала его ухаживания всерьез. Вскоре подтянулись и остальные. Учитель, казалось, не обратил внимания на мое присутствие. Никто не спросил, что я здесь делаю. Людей было немного, в отличие от общих тренировок и для отработки техник использовалась только небольшая часть зала. Через какое-то время я обратила внимание, что один из учеников намеренно избегает меня. Странно, ведь объяснимого повода для этого не было. Я была уверена, что видела его в другом месте, но где - никак не могла вспомнить. У меня возникло странное ощущение, что он испытывает нечто подобное и именно поэтому не хочет со мной пересекаться. Тут какая-то смутная догадка промелькнула у меня в голове, но я не успела ухватиться за нее: передо мной стоял учитель. Посмотрев на меня, он повернул голову к Ромке, взглядом указав сесть в сейдза. Ромка поклонился и поспешно присел неподалеку - учитель излучал такое спокойствие, что вселял в окружающих почти благоговейное восхищение и страх, как Дед Мороз на елке у младших групп детского сада.
  
   *** Всегда доверяй тому, чем мы являемся на самом деле,
   Все остальное - не важно
   Metallica
  
  
  
   - Тори****, укэ, - коротко бросил учитель.
   "Ну, тори, так тори", - подумала я. Пытаться понять учителя все равно бесполезно. Иногда казалось, что его поступки начисто лишены логики, но это было не так. Просто его ум двигался по непредсказуемой для окружающих, но вполне определенной траектории. Я выкинула все из головы и просто сделала технику, а потом еще. И еще раз. После третьего раза учитель коротко поклонился, я поспешила поклониться в ответ. Сеанс показательных полетов был закончен. Ромка быстро вернулся в пару ко мне. Уходя, учитель посмотрел на меня.
   - Пойдешь на следующий экзамен, - непререкаемо сказал он и удалился.
  
   **** Тори - тот, кто выполняет технику, побеждающий в учебной схватке.
  
   Лунка 6
  
   Петька встретил меня на улице. Точнее сказать - я его встретила на детской площадке возле дома. Илюшка старательно закапывал сидящую в песочнице сверстницу. Было видно, что это занятие доставляет удовольствие обоим. Он упорно работал лопаткой, и вскоре нарядные ботиночки и розовые колготки скрылись под песком.
   - Вот, вышел подышать, - чуть виновато сказал Петр.
   - Вижу, - усмехнулась я. - А где Лариса?
   - Мама побежала к тете Наташе за сметаной. Будет нас колмить.
   - Вас? - спросила я у Илюши, еще больше смутив Петра.
   - Ага, - бесхитростно ответил он. - Ты не волнуйся, я плисматливаю за Петей.
   - Вась, меня пригласили на ужин.
   - Ладно, только не забудь, ковбой, что ты сейчас на диете, - я похлопала Петьку по плечу и отправилась домой.
   Холодильник: масло, сыр такой-сякой разный, творог, зелень всяческая, яйца цесарки, ткемали, сметана... Кетчуп. Откуда кетчуп? Убью Петра! Ну что, мать, пост? Посты появились как-то сами собой. Иногда я с удивлением отмечала, что мои посты совпадают по времени с некоторыми религиозными. У меня внеконфессиональная вера, о чем я не сильно распространяюсь, чтобы не смущать людей верующих. И хотя я пока не знаю, что и, главное, как я буду делать, но со Стасом определенно придется потрудиться. Впрочем, поститься не обязательно. Это похоже на то, как служивые в армии бегут многокилометровый кросс. Поначалу тяжело, язык на плече, отдышка через километр, а ближе к дембелю - сигаретка во рту пых-пых, ничего - бежим. Но я трусиха. Особенно когда дело касается чьей-то жизни. Лучше перестраховаться, а правильное питание поможет сберечь энергию. А вот фруктовых радостей никто не отменял, и я с удовлетворением пододвинула банку с маминым янтарным айвовым вареньем с апельсиновыми корочками.
   Петр вернулся не поздно, попыхтел в дверях, переминаясь с ноги на ногу. Я дружелюбно улыбнулась и кивнула на табурет.
   - Есть - не предлагаю, чай будешь?
   - Буду.
   - О чем говорили? - спросила я.
   - Об ужах.
   - ???
   -Знаешь, мать, Илюша рассказал очень занятную историю, тебе будет интересно.
   - Думаешь? - я покачала головой.
   - Летом он ездил к бабушке в Подмосковье. Ловил всякую живность, ясное дело. Один раз, гуляя вечером, он услышал отчаянное кваканье. Представь: еле переставляя трясущиеся от напряжения и страха лапки, лягушка помимо своей воли шла на замершего в полуметре от нее ужа. - Петр выразительно изобразил эту трагическую сцену, ничуть не переживая, что я намеренно игнорирую этот спектакль. - И единственное, что эта несчастная могла - это истошно орать, пока ее не съели. Илюше стало жаль лягушку, он взял ее и отнес в безопасное место, подальше от ужа. Вот, собственно говоря, и вся история, - скомкав конец и не сделав никаких напрашивающихся выводов, Петр потянулся к банке с вареньем.
   - Да, действительно интересно, - как бы невзначай пододвинув банку ближе к себе, в недосягаемости для Петьки, и подумав, что в детстве мы тоже занимались чем-то подобным, только с тем отличием, что спасали ужей от голодной смерти. Петр усмехнулся, переставил табурет рядом со мной и бесцеремонно залез ложкой в варенье.
  
  
   ***
   Забраться на дерево оказалось проще, чем я думала, другой вопрос, как я буду с него спускаться? Несколько детей резвились на траве поблизости. Двое мальчишек постарше расположились прямо под деревом, на которое я залезла. Судя по обрывкам фраз, долетавшим до меня, они устраивали на зимовку большого жука, строя ему из палочек двухэтажный шалаш с подземным гаражом. Я перекинула ногу через сук и оперлась спиной о ствол, ветка росла почти параллельно земле, сидеть было удобно. Испуганные мальчики посмотрели наверх, но, увидев меня, заулыбались.
   - А зачем вы залезли на дерево? - спросил меня один из них.
   - Захотелось, - заговорщицки подмигнула я.
   А, кстати, зачем это я залезла на дерево? Я осмотрелась, но листва была такой густой, что сквозь нее ничего не было видно, даже мои мальчишки внизу куда-то подевались. Не могу сказать, что при всей странности своего будничного поведения лазанье по деревьям является для меня нормой. Я попыталась вспомнить, как здесь оказалась. Я хотела встретиться... Уле! Шаман, явно довольный произведенным эффектом, удовлетворенно крякнул. Последнее, что я услышала перед тем, как грохнуться на землю, был горловой рык Уле, раздосадованного моей неуклюжестью. Когда ко мне вернулась способность дышать, я открыла глаза. Со второй попытки мне удалось сесть, чудовищно болела спина.
   - Зря ты это затеяла.
   Напротив меня под деревом сидел Петр, озабоченно качая головой.
   - В смысле?
   - Теперь придется снова лезть на дерево, он не спустится, - Петр кивнул вверх.
   - Ты уверен?
   - Угу.
   Петру явно было скучно. Для него я была лишь очередным обременительным и бестолковым отвлечением от ученичества. Он сидел на земле скрестив ноги и играл сам с собой в трехмерные крестики нолики: рисуя щепкой разноцветные значки прямо в воздухе в кубе, поделенном на сектора светящимися линиями. Это было удивительно красиво, я восхищенно таращилась на Петьку, забыв и о боли, и о сидящем над головой шамане. Вдруг раздался громкий звук и запахло сероводородом. Петька поспешно скомкал кубик и отряхнул с рук разноцветные искры, те послушно ссыпались в пыль.
   - О, салют нации! - он рывком поднял меня за руку с земли и стал деловито подпихивать в сторону дерева. - Ну, давай, давай. Лезь, пока он по-настоящему не расперделся.
   Я с удивительной для самой себя скоростью снова забралась на дерево.
   - Шляпу сними, - шепнул мне Петр, устроившись на соседней ветке.
   Я схватилась за голову, быстро стянув невесть откуда взявшуюся шляпу. Уле вопреки всем законам расположился на конце ветки, грациозно покачиваясь в такт дуновению ветерка. Перед ним, прямо в воздухе, горел уютный костерок, искры от которого летели не вверх, как это полагалось, а вниз, как капли воды у брызг фонтана. Залюбовавшись, я забыла на миг обо всем.
   - Слушай, не трать время попусту, - сердито прошептал Петр.
   "Ничего, вот буду снимать швы, тогда Петр Лаврентич и поглядим, кто чье время тратит, - подумала я с обидой. - Швы. Петьку прооперировали, он живет у меня и никогда не опускает стульчак на унитазе".
   - Это сон, - слышу я чей-то знакомый голос.
   - Это сон, - повторяю я удивленно. - Да нет же, как такое возможно, вот я, вот мой друг Петр. Кроме всего у меня болит спина, разве во сне может ТАК болеть.
   - Да сон это, сон. Проснись же! - слышу я все тот же голос. Проснуться? Легко! Зажмурившись за мгновение до того, как распахнуть глаза, я вдруг поняла, что действительно проснусь. И все, другой возможности спасти Стаса может и не быть. Усилием воли, вязко, как в тягучем киселе, я развернулась обратно, обрывая внутри какие-то невидимые, но осязаемые нити, уже почти связавшие меня с реальностью. Осторожно открыв глаза, я посмотрела на свои руки, мысленно стерев привычный шрам на тыле кисти: след зубов из моего детсадовского прошлого. Получилось! Где-то сбоку тихо заматерился Петр, кажется, у него выпало что-то из кармана.
   - Кончай развлекаться, шляпу сними! - он бесцеремонно ткнул меня в бок.
   Я быстро стащила с себя предательскую шляпу и вдруг услышала нарастающий гул.
   - Ну вот, досиделись! - расстроился Петр, схватил меня за шиворот и сбросил с ветки. - Зажмурь глаза, ослепнешь!
   Падала я бесконечно долго, закрыв глаза руками и с ужасом ожидая приземления. Припомню я тебе, Петька! Вдруг сокрушительная волна обрушилась на меня, несмотря на зажмуренные и закрытые руками глаза, свет пробился сквозь веки, оглушив меня. Я не могла ни видеть, ни слышать. В голове звенело. Спустя какое-то время я ощутила, что сижу на земле. Глаза я не открывала в полной уверенности, что ослепла.
   - Давай пей, - услышала я голос Петра где-то вдалеке.
   Я приоткрыла рот и стала руками шарить по воздуху.
   - Глаза открой!
   Я открыла глаза, вокруг было темно, но просто потому, что была ночь. Мы сидели у костра в том самом месте, где я встретилась с шаманом впервые. Немного привыкнув, я стала различать все вокруг. Петр сидел рядом на корточках и протягивал мне свою флягу. Из нее пахло каким-то травяным отваром. Отвратительно.
   - Пей, кому говорят.
   Я послушно сделала небольшой глоток, меня чуть не вырвало: на вкус зелье было еще хуже, чем на запах, но, как ни странно, в голове сразу прояснилось и пропал нудный звон в ушах.
   - Давай по-быстрому, у меня дела.
   Я подавила в себе волну раздражения, вспомнив, зачем я здесь, и что Петр был своего рода единственным переводчиком. Успокоившись, я спросила у Уле, как быть со Стасом. Своего сна он не помнил, поэтому говорить с ним на эту тему было бессмысленным. Уле ничего не ответил, казалось, он даже не смотрел в мою сторону. Он лениво икнул, выпустив изо рта очередное огненное облачко. Его ответ пришел изнутри, не словами, звучащими в голове, а моим собственным пониманием. Если в реальности это невозможно - нужно сделать это там, где ничего невозможного нет. Поговорить во сне!
   Но как? Я вдруг почувствовала, что удаляюсь от костра, брифинг был закончен. Петр торопливо похлопал меня по плечу и побежал куда-то, уже издалека прокричав мне на ходу: - Да как получится-а.
   И я проснулась, на часах было пять утра. Петька спал, облюбовав мою кухню в качестве спальни. Стараясь не разбудить его, я тихо собралась и не спеша отправилась в ближайший эзотерический магазин. Большую часть дороги я шла пешком, прогулочным шагом. Добравшись до магазина, я обнаружила, что пришла все равно рано. Походив кругами и поняв, что все ближайшие кафе тоже закрыты, я набрела на маленький с виду магазинчик, в сверкающей витрине которого стоял диковинный стул. Несмотря на столь ранний час, магазин был открыт и внутри неожиданно оказался большим, уходя далеко вглубь здания. Предметы интерьера и мебель в нем были расставлены как попало, но вместе с тем настолько гармонично, что создавалось ощущение уютного жилого помещения. На стенах висела какая-то раритетная кухонная утварь, на одной из полок лежало несколько старинных кулинарных книг, которые, судя по всему, тоже продавались. Я неторопливо обошла магазин по кругу и подошла к окну витрины. Волшебный стул был сделан из двух пород дерева - светлого и темного, переходящих одно в другое, как детали в головоломке. Ни одного винта, сплошной деревянный массив. Не удержавшись, я провела рукой по теплой живой поверхности, которая, казалось, подалась навстречу моим пальцам.
   - Здравствуйте, могу ли я вам чем-то помочь?
   Я обернулась. За моей спиной стоял молодой мужчина, изящно сложивший ладони возле груди. Изысканно повязанный шарф, заправленный в отутюженную рубашку в тонкую разноцветную полоску, элегантный шелковый жилет, шикарная пара туфель и, ах да! - серебряные запонки в виде половинок грецкого ореха.
   - Мне понравился ваш стул.
   - Ну, чтобы действительно оценить вещь, ею надо воспользоваться.
   "Надо же, даже пальцы с безупречным маникюром", - отметила я про себя, присев и взглянув на улицу. Снаружи было солнечно, прохожие, согретые нежданным теплом, были как-то по-весеннему нарядны и веселы. Я перевела взгляд с улицы на стекло в окне, в котором отражалась часть магазина, залитая солнцем. Сразу за моей спиной на комоде, покрытом китайской росписью, лежала коричневая суконная шляпа с широкими полями. Я подошла и взяла ее в руки - стоила она отрезвляюще дорого. Шляпа оказалась впору, более того, она, безусловно, мне шла. "Вещи должны быть такими, чтобы их сразу хотелось надеть, а жизнь должна быть такой, чтобы хотелось жить", - подумала я.
   Вернувшись к уже открывшейся лавке, я зашла внутрь и подошла к одному из продавцов. Девушка восточного типа окинула меня томным взглядом.
   - Вы что-то хотели?
   - Да. Скажите, у вас есть какой-нибудь оберег для сна?
   - У нас есть "ловушки для снов" - вот эти недорогие по сто рублей, а есть из карельской березы с...
   - Нет, вы не поняли, мне не нужна ловушка для снов. Мне нужно что-то, чтобы гарантированно проснуться, - нетерпеливо перебила я.
   Девушка недоуменно посмотрела на меня и крикнула куда-то вглубь магазина: - Егор! - и уже мне, уходя: - Подождите, к вам сейчас подойдут.
   Ко мне вышел молодой человек, одетый во все черное, с длинными волосами, схваченными сзади в пучок. Выглядел он так, как будто не спал год, вдобавок ко всему он периодически усмехался чему-то позади меня. Я повторила свой вопрос.
   - Увлекаетесь ОСами? - спросил он тихим голосом.
   - Чем?
   - Осознанными сновидениями?
   - Ну-у, - протянула я, не зная что и ответить.
   - Выход в астрал?
   - Нет, думаю в астрал мне пока рановато, - я обернулась, проследовав за взглядом собеседника, тщетно надеясь отыскать хоть что-то подозрительное или интересное позади себя.
   Он утвердительно кивнул.
   - Мне бы оберег или что-нибудь в этом роде.
   - Я вас, девушка, не вполне понимаю. Если разговор о осознанном сновидении, то в нем сюжет вы меняете намереньем сами, по своему усмотрению. У начинающих сновидцев обычно проблема как раз, чтобы не проснуться в момент осознания. Н-нда. Если речь идет об обычном сне - то вообще непонятно - все течет своим чередом, даже в кошмаре. А если вы подразумеваете выход в астрал...
   - Нет, мне нужна какая-то зацепка, если что-то вдруг пойдет не так, а я не смогу проснуться.
   - Де-ву-шка, - он повел меня к полкам, - мне кажется, мы с вами говорим на разных языках. Вы, как я вижу, новичок в этих делах, если не сказать профан. Н-нда. Нет, это не пойдеть, - пробормотал он сам себе и поставил книгу обратно на полку. - То, о чем вы меня просите, тут не продается, если вообще существует. Если желаете, я могу посоветовать вам кое-что из литературы. Почитаете, самоопределитесь. Тогда и потолкуем. - Он вручил мне стопку книг, попрощался и ушел.
   Я подошла к кассе на входе.
   - Еще что-нибудь желаете? - промурлыкала та же девушка.
   "...Семейные традиции? Духи предков? Позорные тайны? Цены самые доступные..." - вспомнилось мне.
   - Нет, спасибо.
   В общем, ни на что особенно я не рассчитывала.
  
   ***
   - Василиска! Шикарно выглядишь! - Анфиса шла неминуемым монументом прямо мне навстречу.
   - Ух ты, привет! - я уже была погребена под множественными складками Анфискиной одежды. Анфиса была моей хорошей приятельницей еще с тех времен, когда было принято в студенчестве дикарями ездить на море. Там мы и познакомились. Сказать, что Анфиса была большой женщиной, - это не сказать ничего. Весила она далеко за центнер. Росту была необыкновенно высокого. Даже добротно скроенные мужики терялись на ее фоне. Попасть под горячую руку Анфиске было смерти подобно. Может поэтому окружающие люди были на редкость вежливы и услужливы с ней.
   - Обалдеть! Ты что ж теперь - в Москве, и не позвонила? - прохожие опасливо обходили нас.
   - Ну, тут я относительно недавно, да и телефона твоего у меня нет, только адрес, - высвободившись из стальных объятьев, я подвигала плечами - вроде все цело.
   - А ну, пойдем! Какая ты стала, а?! В шляпе! Пойдем-пойдем!!! Посидим, расскажешь, что к чему. - Анфиска уже тащила меня в сторону ближнего кафе. По дороге у нее зазвонил телефон, посмотрев на номер, она раздраженно цыкнула, гаркнув в трубку:
   - Да! Когда буду?! Буду, когда буду! Да! Так и передай. В конце концов ты - мой зам, я тебе деньги за это плачу! Да пусть идет в жопу! Я других поставщиков найду! Тоже мне! Все, отбой!
   - Слушай, может в другой раз?
   - А, ну их! - Анфиса махнула рукой. - Достали! Тебя вот хоть встретила. И не порть мне радость! - она погрозила пальцем.
  
   ***
   Мы второй час сидели в кафе.
   - А это что? - спросила Анфиска, показав на стопку книг.
   - А так, эзотерика всякая, - отмахнулась я.
   - Ты что, во все это веришь? - спросила она.
   - Да как сказать...
   - А я верю, - она придвинула ко мне стул и понизила голос. - Я, когда свой бизнес начинала, сожителя своего взяла в партнеры, дура, а этот засранец меня взял и кинул! После этого у меня все наперекосяк пошло. Но тут приятельница телефон дала, мужичка, типа экстрасенса. Он со мной поработал. Денег не много взял. Он всякого такого, - она кивнула головой в сторону книг, - много знает. Я бы вас свела, да только он сейчас срок мотает.
   - А за что срок?
   - А-а, проиграл в казино, пьяный был. Ну, расстроился, громить там все стал - вот его и посадили.
   - Понятно, - усмехнулась я.
   - Ты не смейся! Бабка у него - очень сильная знахарка. Только она не принимает уже лет десять как.
   - Умерла?
   - Ха, умерла! Недавно видела ее, шустро бегает, нас с тобой вместе взятых переживет. Но адрес ее у меня есть, могу дать. Правда она в Подмосковье живет.
   - Давай, - на автомате сказала я, думая о своем.
   Анфиска стала рыться в своей бездонной сумке.
   - Она ведь, бабка, не простая знахарка. Она сны толкует. По снам может сказать, что с человеком, что ждет его. На вот! - Анфиса протянула мне листок.
   Я сложила листок и засунула в карман брюк, перестав удивляться странной веренице событий, которые как бусины рядком нанизывались на нить реальности, создавая невероятно пестрое ожерелье моей жизни.
   Анфиска ни за что не отпустила бы меня, если бы не очередной звонок зама, который вывел ее из себя настолько, что люди с соседних столиков торопливо засобирались. Проревев в телефон нечто поистине устрашающее, горько подосадовав, что не удалось нормально посидеть, она чмокнула меня в щеку и унеслась тайфуном делать дела.
   Ехала я сначала на метро, а затем на автобусе, попав во все возможные пробки. На место я добралась ближе к вечеру, на удивление быстро отыскав нужный мне дом. Бабка была еще не старой на вид, сухонькой и очень жилистой. Сидя на скамейке возле забора, она курила папиросу, что-то пережевывая.
   - Меня, что ль, ищешь-то? - неожиданно звонким голосом спросила она, прищурив глаз.
   - Наверное.
   - Да молчи уж, итак знаю. А что, разве не сказали тебе, что я не принимаю? - бабка явно потешалась. - Что ж пришла тогда?
   - А вы гоните?
   - Прыткая, молодец! - бабка длинно затянулась, издав при этом звук, как будто раздувают продырявленный баян. - Не гоню, - после паузы сказала она и как-то совсем уж по-разбойничьи выпустила струю дыма вверх. - А ну-ка, пойдем!
   Резво вскочив, бабка шустро шмыгнула за калитку. Я зашла за ней во двор. В дом она меня не повела, вместо этого уселась возле сарая на пеньке.
   - Снами, поди, маешься? - спросила она меня.
   "Маюсь - это самое подходящее слово", - подумала я и кивнула.
   - Страшно, поди?
   - Да так, не особо.
   - Страшно, - кивнула она, - коль боишься не проснуться. В Бога, поди, веруешь? А в божественное в человеке?
   Помолчав, я кивнула снова.
   - Чего ж тогда боишься? Никакие обереги-заговоры тебе не помогут в этом. Так и знай. И друга своего сердобольного не буди, не втягивай. Себя помни, на себя рассчитывай. Все, иди с Богом, - почти ласково сказала бабка и вдруг ворчливо добавила: - Дел у меня, - встала крякнув и прихрамывая пошла в дом.
   По-настоящему осенний ливень догнал меня у метро, не спас даже зонт. Я ввалилась в квартиру, стуча зубами от холода, на ходу снимая мокрую насквозь одежду.
   - Давай в душ, я пока чайник поставлю! - Петька поймал на лету мой свитер.
   - Угу, а лучше чего-нибудь покрепче!
   Отогревшись под горячей водой, я натянула на себя теплые вещи, просунутые Петром в приоткрытую дверь ванной.
   - Не вздумай заболеть, - заботливо пропыхтел Петька за дверью, пока я одевалась. - Васька, ты только не бузи, я швы снял.
   - Заметано, но только в обмен на что-нибудь согревающее, - сказала я, вытирая полотенцем практически сухой сантиметровый ежик на голове, думая о загадочной душевности, присущей Петьке, совершенно бесследно испаряющейся во сне.
   На кухне вкусно пахло глинтвейном. Петька наполнил дымящимся ароматным вином кружку.
   - Я тут похозяйничал немного - обалдеть можно, сколько нашел всякого. Хотел вот этого из жестяной баночки заварить, но, похоже, это какие-то грибы. Я решил не рисковать, тебя дождаться. Вась, - он понизил голос, - можно я останусь у тебя до конца недели?
   Я сделала несколько глотков, сразу захмелев.
   - Из-за Ларисы?
   Петр кивнул.
   - Только ты ей не говори пока, что у меня швы сняты, - еще больше засмущался он.
   - Ладно, Петька, договорились, но только в том случае, если ты будешь опускать стульчак и крышку на унитазе.
  
   ***
   - Петр прав - сделай так, как будет удобно. Все невозможное разум все равно по привычке обкатает на знакомый манер. А с чем не справится, того просто не заметит.
   Я шла по зеленой аллее, затянутой густым туманом. Деревья то и дело выныривали по бокам дорожки расплывчатыми силуэтами, влажный гравий приятно шуршал под ногами. В руках я почему-то держала тяжелую пивную кружку, которую еще в студенчестве унесла с собой когда-то из кафе в качестве трофея. Уносить что-то из понравившейся посуды в то время казалось забавным. "ВЛАДИМИР", - прочитала я на толстом граненом стекле и посмотрела на спутника.
   - А ты кто? - неожиданно для себя самой спросила я.
   Лицо молодого человека на миг неуловимо изменилось, словно по водной глади пробежала рябь, и вновь стало прежним, как в одном из снов, где я тщетно пыталась развернуть к себе кого-то, каждый раз вновь и вновь упираясь в затылок, так что мне никак не удавалось рассмотреть лицо.
   Я посмотрела на кружку, барельеф на стекле изменился: "SATELLIT". Глупая шутка.
   - И будь внимательна, - сказал он, так и не ответив на мой вопрос, - насколько сможешь. Все не так... - он замолчал, словно пытаясь найти нужное слово, - просто. Помни, зачем ты тут.
   - А где я?
   - Там же, где и я, в твоем сне.
   В ту же секунду мир вокруг стремительно пронесся мимо меня, я пошатнулась от неожиданности и очутилась в своей комнате в родительском доме. На столе стоял мой старенький компьютер. Я подошла к зеркалу, висящему на двери, - так и есть, опять длинные. Ничего, пять минут поработать машинкой и на голове снова будет порядок.
   - Василиса, вспомни, ты тут из-за Стаса. Не теряй времени, -прошелестело в голове уже привычным голосом Друга.
   Я села на скрипучий стул, включив компьютер. И звуки и запахи были такими реальными. Ага, вот и Стас. Его окошко висит в сети уже не первый час. А какой ник у меня? Ах, ну да... С чувством юмора у моего подсознания было куда хуже, чем я могла предположить.
   Angel-03: - Привет, поболтаем О:)
   Stаs: - Давай, Энджел, только из меня сейчас собеседник никакой :/
   Angel-03: - Из-за сна?
   Stas: - А ты все знаешь, Angel?
   Angel-03: - Слушай, да ты все не так понял.
   Stas: -?
   Angel -03: - Ты обратил внимание не на то.
   Stas: - То есть?
   Angel-03: - Этот сон означает не то, что ты умрешь в 21 год, а то, что после этого у тебя только начнется настоящая жизнь. Эта черта -рубеж! Те года для тебя как бы мертвые, пустые, потому что ты не жил по велению своего сердца. Только сейчас и начнется главное - ТВОЯ ЖИЗНЬ!
   Stas: - Думаешь?
   Angel-03: - Я - знаю.
   Некоторое время на мониторе ничего не происходило, а потом я услышала голос Стаса, прочтя одновременно на экране:
   - Спасибо тебе!
  
   Меня вдруг сильно тряхнуло, несколько книг упало с полки, я выглянула в окно. Квартира на восьмом этаже немыслимым образом переместилась на первый. Я вышла наружу, земля под ногами дрожала, что-то явно не желало происходить, как положено. Я ведь сплю. Это мой сон!
   - ПОБЕРЕГИСЬ! - услышала я голос Петьки.
   На меня неслось огромное облако полупрозрачных существ с жесткими изумрудными крыльями, которые светились ярким светом, окрашивающим их контуры золотой каймой. Стая приближалась с невероятной быстрой, и умные ноги, которым было все равно сон это или нет, уже не раздумывая уносили меня прочь. Существа неслись над землей, практически касаясь ее, сотрясая все вокруг. Я прибавила ходу, чувствуя нутром, что мне стоит держаться от них подальше. И чем дальше, тем безопасней! Проснуться. Надо всего лишь проснуться. Я зажмурила глаза и резко распахнула, помогая векам пальцами, чтобы наверняка ... НЕ СРАБОТАЛО?!!!!!!!!!!
   Очередной толчок сбил меня с ног, и я повисла на краю обрыва.
   - ПЕТЬКАААААААА! - заорала я изо всех сил, но мой голос потонул в грохоте уходящей из-под ног породы.
   "Какой банальный сюжет, - подумала я, цепляясь пальцами за крошащуюся землю. - Ну что за ерунда лезет в голову!".
   - А-а, Петька! Это же я!!!
   - Не ори! Давай выбирайся! - меня схватили за руку и резко потянули вверх. - Думай о чем-нибудь постороннем, быстро, лучше считалочку или детский стишок.
   Я уже была на твердой земле.
   - Стишок, - я лихорадочно пыталась припомнить хоть что-то, тщетно собираясь с мыслями.
   - Черт, беги, - меня снова тянули за руку. - Ну, давай же, дава-а-ай!
   - Бронзовка - жук изумрудный,
   очень приятный для взгляда, - начала я вслух, поймав на себе недоуменный взгляд Друга. Мне казалось, что читать вслух надежней, хотя читать было сложно, - бежали мы так быстро, что было удивительно, что я не лечу.
   - В дружбе он жил обоюдной
   с Феей волшебного сада.
   Воздух задрожал сухим треском и стал иглами впиваться в кожу, буравя спину.
   - Вместе... - я споткнулась, тут же подхваченная сильной рукой.
   - Вместе по дикой рябинке
   в час проходили урочный,
   Вместе вкушали росинки,
   с пылью мешая цветочной.
   - Вместе... - я закашлялась, моя спина горела, как будто ее обожгло раскаленным железом, - стая была уже совсем рядом.
   - ...Дождались рассвета
   яркого пышного мая.
   "И с наступлением лета
   скрылись из этого края!".*****
   Последние строчки галопом пронеслись у меня в голове, говорить я уже не могла: горло раздирала чудовищная боль. Мы прыгнули.
  
  
   ***** стихи К. Бальмонт
  
  
  
   ***
  
   - Так лучше.
   Я сидела, опершись на свои колени, умные руки бережно натирали мою спину и шею какой-то мазью, а затем набросили на плечи просторную рубашку из мягкой ткани. Мне стало совсем хорошо. Я вздохнула и надолго закашлялась.
   - Ничего, сейчас пройдет.
   Я устало откинулась на спинку кресла, положив руки на подлокотники: справа - из светлого дерева, слева - из темного.
   - Что случилось?
   - Да ничего особенного, твой друг просто выгонял домашнюю скотину, а ты оказалась поперек дороги.
   - А что это были за существа?
   - Ну, эйдос, который ты видела, скорее всего, был просто твоим воображением.
   - Ничего себе... - я опять закашлялась, но на этот раз кашель быстро успокоился, - у меня воображение.
   - Те сущности, что были там в действительности, не имеют формы, которую можно было бы увидеть. Более того, вызывают разную реакцию у разных существ. Уле, например, из них делает, нм-м... суп.
   - Суп?
   - Ну, по рецептуре это больше всего походит на лагман.
   - Понятно... Гуси-гуси, га-га-га, - я нервно усмехнулась, - хорошо, что с крупным рогатым не встретилась.
   - Шаман не держит серьезную скотину, слишком много хлопот.
   - А откуда ты столько знаешь об Уле.
   - Я его бывший поставщик.
   - ?
   - Раньше я доставал для него всякое, время от времени.
   - А сейчас? - я внимательно посмотрела Другу в глаза и вдруг провалилась внутрь.
   Петька стоял рядом с ним перед костром, возле которого в неизменной шапке сидел шаман. Петр настороженно озирался по сторонам - было видно, что он немного не в своей тарелке. Друг что-то говорил шаману, показывая на Петра. Шаман некоторое время сидел неподвижно, а потом кивнул в знак согласия и, махнув рукой, дал понять, что разговор закончен. Друг обиженно покачал головой и коротко свистнул, вытянув вперед руку: маленький комочек, похожий на воробья сорвался с ветки и, впечатавшись ему в ладонь, бесследно пропал, сбив по пути шапку с головы Уле. Последнее, что я увидела перед тем, как вновь очутиться в комнате, - это бегущий шаман, сердито трясущий палкой, и удирающий с победным заливистым смехом Друг.
   - Ну, теперь понятно, почему ты не хотел показываться на глаза Уле.
   - Я случайно, - Друг отвернулся, врать у него получалось еще хуже, чем у меня.
   - А откуда ты знаешь Петра?
   - Да я, в общем, его и не знаю. Просто Уле нужен был очередной ученик, а твоему другу нужно было то, что мог дать ему шаман. Петр не помнит своих снов. Не будет помнить, пока обучается у Уле. По сути это его защита. Во сне он просто ученик. В свою реальность из сна он перетаскивает лишь то, что может протащить. Кажется, Петр занимается с людьми, у которых что-то не так с душой. Можно сказать, что во сне он добирает недостающие детали конструктора- головоломки. А я? Я просто поставщик. Иногда я нахожу и привожу к Уле учеников, вот и все.
   - А что случилось с предыдущими учениками? - я тревожно посмотрела на Друга.
   - Как что? Выучились, чему хотели. Или чему смогли.
   - А как ты их находишь? - спросила я, принимая из рук Друга чашку с ароматным чаем.
   - Я хожу по снам людей. Не по всем, по которым хочется, только по тем, по которым могу. Я чувствую, когда кто-то чем-то долго озадачен. Сначала я присматриваюсь. Если этот человек подходит, я веду его к Уле. И все довольны: ученик чаще всего получает то, в чем нуждался, а Уле толковую домработницу.
   - А ты?
   - А я получаю маршрут. По крайней мере та часть, где живет Уле, мне более-менее известна и безопасна. Ну и так, по мелочи.
   - А зачем тебе это?
   - Ну, каждый делает то, к чему у него есть способности. Я не могу влиять на других людей в снах, как некоторые, - он кивнул в мою сторону, - но я могу быть проводником. Правда, случись что, помочь человеку мне не удастся. Я как голос в голове, за меня не ухватишься.
   - А как же там, со мной?
   - Честно говоря, я и сам не понимаю, как это получилось. Твой сон - это видение в целом безопасное как раз потому, что ты не привлекаешь к себе ненужного внимания тем, что формируешь события сна своим намереньем. Ничто не манит так сильно, как энергия, бьющая фонтаном через край. Лично для тебя опасными становятся моменты, когда ты воздействуешь на окружающих людей. Даже некоторое время после этого тебя можно обнаружить по следу чувства глубокой удовлетворенности. Это как развевающийся яркий флаг с надписью "ВОДА ТУТ" посреди пустыни, не заметить который трудно. Так что ничего удивительного в том, что стая рванула в твою сторону, нет. Все что требовалось - это просто проснуться, но ты почему-то выбрала нестись в этом бредокошмаре. Поэтому пришлось перемещаться с тобой туда, где сон был бы спокойней. Когда мне надо быстро вернуться в безопасное место, я всегда неосознанно выбираю свой дом, вот и сейчас... Правда, до этого мне никогда не случалось приводить сюда гостей. Тем более таких симпатичных, - усмехнулся он, вдруг смутившись.
   - Постой, я знаю тебя! - воскликнула я и проснулась.
  
  
   ***
   Сонный Петька стоял, согнувшись надо мной, положив ладонь на лоб, и озабоченно смотрел на меня.
   Я приподнялась на локте и вопросительно уставилась на него.
   - Ты как себя чувствуешь?
   - В горле немного першит, пить хочу, а что?
   - А ну-ка, открой рот, - он откинул мою голову и повернул ее к свету. - Ничего не болит?
   - Вроде нет. А что, я так ужасно выгляжу?
   - Да нет, - Петр заметно успокоился, - выглядишь неплохо, но кашляла жутко и с горлом у тебя, мать, беда, даже не понятно, как ты говоришь. А ну-ка, доставай фонендоскоп...
   - Да ну тебя, нет у меня никакого фонендоскопа! - я сердито отпихнула его. - Слушай, Фея, я себя нормально чувствую. Только пить хочется. Сделаешь чаю?
   Петька застыл на мгновение, недоуменно моргнул, а потом улыбнулся.
   - С палками?
   - Давай-давай, - быстро согласилась я, вспомнив, что на кухне у меня осталось немного китайского чая с ароматными веточками, которые плавали в кружке как маленькие бревнышки, после него всегда тянуло подремать.
   Проснулась я ближе к полудню. Заглянув ко мне в глотку, Петр недоуменно покачал головой.
   - Знаешь, мать, либо у меня что-то с глазами, либо ты в полном порядке.
   - Замечательно, а кто приходил, или мне приснилось? - сквозь дрему я слышала дверной звонок, но выбираться из кровати совершенно не хотелось.
   - Приходил вьюноша, принес пригласительный билет. Сказал, что от Анфисы Палны.
   - Значит, от Анфиски, - я вытащила небольшую открытку с занятным карандашным наброском вместо ожидаемой штампованной картинки из типографии - приглашение на закрытый вернисаж. Внизу под схемой проезда, крупным размашистым почерком Анфисы было приписано: "Быть обязательно!!!". А раз так написано, значит, Анфиска в очередной раз откопала нечто исключительное - на такие вещи у нее было особое чутье.
  
  
   Лунка 7
  
   Оставив Петра на Ларису с Илюшкой, я отправилась развеяться. Выстовка проходила в лофте, состоявшем из огромной студии и небольшой жилой зоны, в два этажа. На первом располагалась гостиная, из которой по двум лестницам можно было попасть на кухню и в спальню. Кованая винтовая лестница, ведущая в спальню, была стилизована под виноградные лозы, тронутые инеем, и казалась почти невесомой. Лестница, ведущая на кухню, напротив, была прямой и массивной, с удобными деревянными ступеньками, на которых можно было бы уютно посидеть. Сама студия была разбита на коридоры полотном на котором располагались работы. Ничего подобного я никогда и нигде не видела. Картины подсвечивались изнутри, и сочные краски полупрозрачной толщей создавали объемный образ. Я застряла возле картины с крыжовником, очутившись в своем детстве, в бабушкином дворе, буквально ощутив кисло-сладкий вкус у себя во рту, как будто бы только что раскусила упругую ягоду, взбрызнувшую соком.
   - Василиса! Иди сюда, я тебя познакомлю, - Анфиса налетела, сгребла меня в охапку и потащила за собой.
   Татьяна Макарова была миниатюрной девушкой неопределенного вечно-весеннего возраста с огромными фисташковыми глазами. Она слегка смущенно поздоровалась со мной и улыбнулась Анфисе.
   - Ты уже видела Танюшину графику? Это полный улет! - Анфиса потрясла в воздухе руками.
   - Пока не успела.
   - Ты что!? Давай, пока другие до дыр не заглядели, - Анфиска потащила меня обратно в полотняный лабиринт.
   Основной темой действительно поразившей меня графики был венецианский карнавал. Карлики в масках изумительной красоты, почти невесомые юные девы в полупрозрачных платьях с тяжелыми накидками на плечах, сказочные существа, переодетые людьми, пышные залы, гондолы, салюты. В черно-белой гамме удалось передать весь красочный блеск и великолепие карнавала, но вместе с ним я увидела то, что шепотом говорили картины. Это была душа художника. Казалось, что Татьяна пыталась кому-то сказать что-то важное. Я вдруг почувствовала себя подглядывающей за чем-то сокровенным. Мне стало неловко. Я быстро просмотрела оставшиеся работы и вернулась к Анфисе, что-то весело рассказывающей молодому человеку, который непроизвольно отклонялся назад при каждом взмахе ее руки. Увидев меня, Анфиса бросила своего кавалера и, всучив мне бокал с вином, под руку потащила меня к окну.
   - Ну как? Потрясающе, да?!
   Я кивнула и посмотрела на Татьяну, беседующую с одним из друзей-поклонников. Таня приветливо улыбнулась, но увидев кого-то позади нас, вдруг напряженно замерла, почти сразу отвернувшись. Я оглянулась и увидела мужчин, который неторопливо двигался от одной картины к другой, скрестив руки на груди. Казалось, что он не замечал никого вокруг. Люди по возможности обходили его стороной.
   - А это кто? - тихо спросила я, слегка толкнув Анфису в бок.
   - Ты что?! - заорала по привычке Анфиска, сразу понизив голос. - Это же Громов! Талантище! В Европе его готовы на руках носить. Он у Танюшки преподавал, его в ректоры прочили. А он вдруг все бросил и ушел. Никто не знает почему, - она перешла на шепот. - Очень умный мужик, оттого и все беды.
   - А он женат? - спросила я прежде, чем успела подумать, как это будет выглядеть со стороны.
   Анфиска отпрянула удивленно.
   - Что, понравился? Нет, насколько я знаю. С таким попробуй уживись.
   - Да нет, я не для себя.
   Громов, обойдя картины, подошел к Татьяне, враз прервав разговор и смех.
   - Я посмотрел ваши работы.
   Таня вопросительно подняла глаза.
   - Хорошая техника, но художник - это не только талант умело класть краски.
   На ее щеках вспыхнул румянец, она отвела глаза, скользнув по мне взглядом, с брызнувшей из них горечью и обидой.
   - Вам не понравилось? - дерзко спросил молодой человек.
   Громов даже не посмотрел на него.
   - Я думаю, что Тане есть куда расти, - он сухо поблагодарил за приглашение, попрощался и ушел.
   Мне стало тоскливо. Тоскливо, что я вижу то, что мне видеть не полагалось, тоскливо от чужой душевной боли, но больше всего мне было тоскливо от собственного одиночества. В этот момент я совсем не была уверена в том, что моя любовь может действительно согреть кого-то цельного. Я вдруг почувствовала в себе все наносное и ненастоящее таким массивом, что не могла понять, было ли во мне вообще то живое, искреннее, бесконечно нежное и жаждущее. А хуже всего мне стало, когда я поняла, что мне нравилось упиваться своими страданиями. Грош цена взлелеянному одиночеству. Стало так противно, что я просто ушла, не простившись ни с кем, спустилась во внутренний дворик и присела на лавку, чувствуя один нестерпимый стыд. За себя и перед собой. Я несколько раз глубоко вздохнула, почти сразу успокоившись, - эмоциональная незрелость не так страшна, как ампутация души. И ничего постыдного в моем желании нет, в желании человека испытать человеческое.
   Возле дерева рядом со скамейкой стоял Громов. Он курил, прищурившись совсем как Петр, когда ему в глаза попадал дым.
   - Я помню вас, - сказал он, и в его голосе было столько же металла, как и несколькими минутами раньше. Я вопросительно подняла глаза.
   - Я видел вас, возле станции метро, когда вы пытались оживить старика. Вы его знали?
   Я помотала головой. Мне говорили, что Москва - большой город.
   Он кивнул.
   - Хотите, я подвезу вас?
   - Хочу, - сказала я и подумала, что лезть в чужую жизнь, похоже, становится моей привычкой.
   Мы ехали молча. Я смотрела перед собой и пыталась найти нужные слова, и, не найдя их, спросила:
   - Вы ее любите?
   Громов кинул гневный взгляд на меня. Отступать было поздно. "Все равно хуже уже не будет", - подумала я.
   - Это не ваше дело, - он все-таки остановил машину.
   Удивляясь сама себе, я осталась сидеть. Не вышвырнет же он меня силком, хотя... Я посмотрела на Громова, и меня привалило гранитной глыбой.
   - Я предложил подвезти вас, а не лезть бесцеремонно в мою жизнь.
   - Простите, - я даже не пыталась оправдаться, - мне очень стыдно, но еще хуже будет потом, если я буду вести себя как-то иначе.
   - Что вы знаете о любви, - гранитная глыба немного отлегла, но не до конца, только чтобы я снова смогла дышать.
   - Я мало что знаю. Но мне бы хотелось делать что-то в жизни из любви, а не избегать ее.
   Громов положил руки на руль и уставился в лобовое стекло, к которому прилипло несколько мокрых листьев.
   - Почему вы заговорили со мной об этом? Вы ведь меня не знаете, - неожиданно спокойно сказал он.
   - Наверное, поэтому.
   Он грустно усмехнулся.
   - Понятно. Уже наслышаны обо мне, - он надолго замолчал.
   - Думаете без вас ей лучше? - кто-то опять дернул меня за язык.
   Громов больно хлестнул взглядом, но вдруг как-то сник и устало сказал:
   - Я не думаю, я знаю, - и повернул ключ зажигания.
   Больше мы с ним не говорили, и я знала, что мы больше никогда не увидимся, даже случайно. Зачем я влезла? Неужели я действительно решила, что могу открыть взрослому человеку глаза на чувство, которое сама не испытала. Мне стало противно от мысли, что моя помощь людям есть не что иное, как простое позерство. Пусть даже перед самой собой. И вдруг среди месива мыслей появилась одна, звенящая тихо и чисто. Я набрала номер. Сегодня у Стаса день рождения.
   - Татьяна Игоревна, простите за поздний звонок. Да. Хорошо. Если все получилось, вместо благодарности у меня будет к вам одна просьба. Закажите картину для музея у художницы Татьяны Макаровой. Да, я подожду. Ма-ка-ро-вой. Думаю, для вас это будет несложно и не слишком дорого. Попросите написать "любовь". Спасибо. Пока не за что. И вам всего доброго, - я положила трубку.
  
   ***
  
   - Слушай, это, мягко сказать, было невежливо с твоей стороны. - Петр сидел рядом со мной на земле, поджав под себя ноги. - После этих твоих фейерверков мне пришлось заново сгонять бронзовок, - он обиженно кинул камешек с обрыва.
   - Ну, извини, мне, знаешь, не до того было, я еле ноги унесла. Ни про какие фейерверки я ничего не знаю.
   - Тебе оказали услугу, - Петр театрально описал несколько окружностей руками перед собой, - потому что за тебя попросил Пастор девятой лунки, а ты так себя ведешь. - Он многозначительно замолчал, видимо давая мне время что-то понять, но решив, что это бесполезно, обиженно пробубнил: - Не знает она. Расскажи кому другому. Такие свинги* у новичков не бывают.
   - Какие свинги? И кто этот Пастор девятой лунки, в первый раз слышу.
   - Ну ты совсем, - Петька недоверчиво покачал головой. - Он же привел тебя первый раз. Скажи спасибо, что Уле не видел.
   Он поднес к самому носу очередной камешек, придирчиво рассмотрев его со всех сторон, а потом вдруг сунул за щеку, как карамельку, и, подержав немного, передвинул за другую щеку. Погоняв камешек во рту, он скривился и ловко выплюнул его. Камень со свистом полетел вниз с обрыва. От выходок Петра мне стало немного не по себе. Я подумала, что лучше сейчас не приставать к нему с расспросами, но он, помолчав, решил продолжить.
   - Пастора девятой лунки знают все. Правда, до девятой лунки он добрался относительно недавно.
   - Знают все?
   - Ну, так или иначе, как Пастора девятой лунки - немногие.
   - Почему? Это секрет?
   - Да нет никакого секрета, просто будут потом... вот с такими дурацкими вопросами приставать, - раздраженно ответил Петр.
   - А он любит играть? - осторожно предположила я, боясь вызвать очередную волну возмущения. Петька закатил глаза, я вдруг подумала, что следующий камешек полетит мне в лоб.
   - А вон он идет, сама у него и спроси, - Петька радостно оживился, ткнув пальцем мне за спину. - В общем, я пошел, - засобирался он.
   Я обернулась и увидела Друга. Он шел навстречу, метрах в пятидесяти от нас, но как только я посмотрела на него, непостижимым образом в два шага оказался рядом.
   - Почему ты мокрый?
   - Да так, попал под дождь слегка, - он достал из-за шиворота мокрый пучок водорослей, в котором трепыхалась мелкая рыбешка, тряхнул головой, и на меня полетели соленые брызги. Когда я вытерла ладонями лицо, Друг уже сидел на земле рядом со мной, совершенно сухой.
  
  
   *Свинг - основной удар в гольфе с целью послать мяч как можно точнее и дальше.
  
   - Слушай, Петр мне рассказал про тебя.
   - Да ну, очень интересно! - он иронично приподнял бровь.
   - Ну да, про Пастора девятой лунки, только я ничего не поняла.
   - А что бы ты хотела узнать?
   - Почему Пастор, это что - местный социальный статус?
   - Да я и сам толком не понимаю. Просто так получилось, когда я стал перемещаться по снам, я гостил у моего приятеля в Штатах, он уговорил меня поиграть с ним в гольф. Сама игра ничем не зацепила, но получалось у меня очень неплохо. К большому сожалению мой приятель оказался фанатом - он так часто таскал меня на поле, что сложные переходы в снах для меня стали представляться в образе "загнать мяч в лунку". А разные техники перемещений больше походили на выбор подходящей клюшки. В целом, если выражаться фигурально, все поле здесь я уже отыграл, осталась только финальная лунка, если это вообще можно хоть как-то назвать.
   - Петька говорил про какой-то там свинг.
   - А-а, - засмеялся он, - это и вправду было зрелищно. Жаль, что тебя немного поджарило, поэтому ты ничего не успела рассмотреть.
   Я покачала головой, с трудом представляя себе Петра, интересующегося нюансами игры в гольф. Впрочем, во сне он разительно отличался от того Петьки, которого знала я, и вызывал во мне куда меньше симпатий, поэтому я решила не развивать эту тему.
   - А что будет после того, как ты пройдешь последнюю лунку?
   - Если честно, я и сам пока не знаю, но как-то обидно тратить свое время на осознанное праздное шатание.
   - Слушай, а почему ты просил за меня?
   - Просто хотел помочь.
   - Но ты ведь меня совсем не знаешь.
   - А разве ты всегда знаешь людей, которым помогаешь? - он положил руку на мое колено.
   Я вихрем взвилась на ноги. От неожиданности он тоже вскочил, и некоторое время мы стояли замерев и смотрели друг на друга. Я никак не могла запомнить черты его лица. На словах все просто: прямой нос, широкий лоб, приветливая улыбка, сияющие глаза, правильная форма ушей. Но из этих слов можно было составить десятки тысяч, миллион портретов, каждый из которых появлялся в следующее мгновение, стоило только отвести взгляд.
   - Что за маскарад!
   - Ты о чем?
   - Ты знаешь, о чем. И почему ты мне не сказал, что это ты тогда был на скамейке?
   - А ты бы стала на моем месте? - смутившись на мгновенье сказал он и, не глядя на меня, снова опустился на землю. Немного подумав, я присела рядом.
   - Можешь сердиться, но это был ТВОЙ сон, и то, что в нем происходило, было в пределах установленных ТОБОЙ правил. Я бы не мог даже дотронуться, если бы ты не допускала такой возможности.
   Я вспомнила, как он коснулся затылка. Краснела я редко, но сейчас был как раз тот самый случай. Я не помнила его лица, но я помнила руки. И когда я сидела в его доме, я вспомнила его не случайно, и, если бы я не была так сосредоточена на себе, когда висела над пропастью, и когда бежала я бы узнала его раньше!
   - Да, но ты мог не воспользоваться этой возможностью.
   - С чего это вдруг? - он искренне удивился.
   - Да потому, что нельзя играть другими людьми в их снах!
   - А кто сказал, что я играл?
   Я ругала себя последними словами.
   - Послушай, - он немного пододвинулся ко мне, - я знаю, что может быть вел себя тогда слишком... Я не хотел тебя обидеть. Просто во сне все происходит немного иначе, любое скрытое намеренье воплощается сразу. Мне самому не совсем понятно, почему так происходит, но ты единственный человек, с которым я пересекаюсь в снах больше одного раза.
   - А Петр?
   Андрей посмотрел на меня:
   - Петр это лишь часть твоего сна.
   - Да, но ведь он учится у Уле и не раз тебя видел.
   - Только в твоем сне, - мягко сказал он.
   - Постой, а как же тогда на самом деле?
   Андрей развел руками. Я хотела спросить про Уле, но передумала. Я не была уверена, что готова к ответу, который могла получить.
   - Послушай, а как же тогда со Стасом?
   - Я не могу этого объяснить. Просто так есть: я могу ходить по снам, ты можешь влиять на людей. Причем ты можешь сколько угодно хотеть чего-то разумом, но возможным это станет только, если это найдет отклик в твоей душе.
   - Откуда ты знаешь?
   - Я это вижу.
   - ?
   - Я вижу людей так, как они себя сами воспринимают. Поэтому даже при встрече с человеком в реальности я не узнаю его: представления людей о себе зачастую расходятся с тем, что видят другие. Страх, сострадание, любовь... - все чувства и стремления человека во сне просто фасуются в удобную для моего восприятия упаковку. Ну, это как привычные обозначения: холодная вода - синий вентиль, горячая - красный. Кстати, именно поэтому ты видишь меня таким, пропуская все через призму своего восприятия. Мне не совсем понятно, как ты это сделала, но твоя призма весьма и весьма динамична. Я такого никогда не видел. И то, что я сел тогда к тебе на скамейку, даже при учете, что в тот раз ты не размахивала флагом, просто данность, - ты чрезвычайно симпатичный... девушка.
   - Хочешь сказать, что если встретишь меня в реальности, то...
   - Точно. Все обозначения в твоем сне верны только для тебя. Протащить что-то в реальность практически невозможно. К сожалению, - он заметно погрустнел. - Даже карту безопасного маршрута мне приходится держать в ощущениях. Как ни странно, но встречи с тобой для меня стали равнозначны возвращению домой. Потому как в этот раз в безопасное место я вернулся сюда, - он положил ладонь поверх моей.
   Свою руку я так и не убрала.
  
   Лунка 8
  
   Весь день я бесцельно шаталась по городу. Меньше всего мне хотелось думать, что этот сон был выдумкой моего мозга впавшего в сигма-ритм. Чувства внутри меня смешались в безумной палитре. Радость от того, что был человек, с которым мне было так хорошо, была окрашена тоской по далекому и недостижимому. Сквозь грусть, похожую на ту, которая бывает, когда долго не видишься с родными, просвечивалась невозмутимая уверенность в будущей встрече. Сама не зная как, я оказалась возле мебельного магазина, в котором купила свою шляпу. Стула на витрине не было. Я зашла внутрь. В атмосфере магазина что-то неуловимо изменилось, настолько, что сперва мне показалось, что я попала не туда.
   - Чем могу помочь? - ко мне подошла девушка в элегантном костюме, абсолютно красивая и какая-то неживая.
   - Здравствуйте. Скажите, в прошлый раз, когда я заходила, у вас на витрине стоял стул.
   - Его купили, - небесно-голубые, с подтаявшим льдом глаза взмахнули накрашенными ресницами, - у нас бывают изредка работы этого мастера.
   - Мне хотелось бы заказать у него кресло.
   - К сожалению, он ничего на заказ не делает. Он друг хозяина магазина и просто иногда отдает ему что-то из своих работ, чтобы не загружать дом мебелью. Кстати, вы не первая, кто про него спрашивает.
   Я попрощалась и направилась к двери, и уже у выхода обернулась:
   - Скажите, а когда можно застать хозяина?
   - Каждую субботу.
   Добравшись до кафе, куда меня затащила Анфиска, я подумала, что мои ноги ведут меня по недавнему маршруту, как преступника на очной ставке. В ожидании официантки я поглядывала в экран, на котором время от времени мелькало лицо исполнителя. "Просто такая сильная любовь, ты еще не знаешь...". Сквозь бьющую через край гиперсексуальность и умело берущее за живое "...где ты, где ты?.." проскакивала во взгляде пока еще не зашлифованная, а потому подкупающая своей искренностью надежда. В тот момент я впервые увидела себя в ком-то еще. Пусть даже надежда певца была на сытое будущее. Где-то там, внутри меня, терпеливо ожидало это всеобъемлющее "просто так" из советского мультика, согревающее спокойным теплом и не ждущее ничего взамен. Росток чувства, которое я так ждала, уже набирал силу, и я робко прислушивалась к себе, опасаясь, что наработанная годами толща удобного душевного бетона может все погубить. Но ростку, похоже, все это было неважно.
   Реальность догнала меня возле трамвайной остановки. Купив по дороге стаканчик кваса, осторожно передвигаясь, чтобы не потревожить внутри себя это драгоценное чувство, я присела на край скамейки.
   - Стой! Сто-ой!!! - молодой человек, деловито всучив мне на ходу свой стаканчик с остатками не расплескавшегося по дороге кваса, со словами "Подержите, пожалуйста" подбежал к остановке.
   На трамвай он успел. Я сидела, замерев он неожиданности, с двумя стаканчиками в полусогнутых руках.
   - Гаутамма Будда, сразу после просветления, в обоих стаканчиках водка! - резюмировал сияющий Кузнечик.
   - Это квас, - улыбнулась я, выбросив лишний стакан, - привет, ты откуда?
   - Из альма матры, - кивнул он куда-то в сторону. - Слушай, а почему тебя на тренировке не было?
   - Да так, - уклончиво ответила я.
   - А сейчас куда?
   - Да, в общем, никуда особо.
   - Понятно. Может, сходим куда-нибудь?
   Мне вдруг пришла в голову забавная мысль, что если бы у меня была грудь четвертого размера, то мой отказ мужчинами воспринимался бы спокойней.
   - Давай прогуляемся одну остановку, тебе куда?
   Кузнечик вздохнул и показал рукой. На ладони был записан ручкой чей-то телефонный номер. У меня в голове сработал выключатель и я с какой-то сумасшедшей надеждой схватила телефон и быстро набрала номер, который зазубрила во сне перед тем, как проснуться: ...914. Трубку взяли со второго гудка.
   - Сестра, дык, елы-палы...
   Я чуть не треснула себя по лбу. Я совсем забыла о той жизни, которая была у меня еще совсем недавно. И чуть не забыла, что послезавтра у брата свадьба.
   - Привет! Слушай, я прилечу сегодня. Да. Билетов у меня пока нет, только ты родителям не говори. Я сейчас смотаюсь домой и сразу в аэропорт, оттуда звякну. Все, до встречи.
   Когда я прилетела, меня встречал Валерка с невестой и мама. Папа мотался, как и положено в последние дни перед свадьбой, улаживая нерешенные вопросы с машинами. Увидев их, машущих мне за стеклянными дверями, я почувствовала, что к горлу подступил комок. Я не думала, что могу так скучать по своим.
   Свадьба предполагалась с соблюдением всех китайских церемоний: а значит, невеста в белом облаке, свадебный торт и куча народу.
   Все прошло удивительно быстро; ближе к концу праздника за наш стол подсел Валеркин друг - счастливый владелец частной стоматологии. Мне Артем не нравился. Он был прижимист и слишком ограничен. Все разговоры у него крутились около денег, и все было не так плохо, если бы он не считал людей вокруг идиотами. Идиотов он делил на две категории: первая - это те, кто так или иначе отдавал ему деньги, вторые - те, которые не могли позволить себе его дорогостоящие услуги. Кстати, об услугах. Однажды в студенчестве он уговорил меня полечить зуб в своей клинике, взяв потом денег "только за материалы" на кругленькую сумму. Так что я попала в обе категории сразу. Валерке я об этом не рассказала. Теперь уже выпивший Артем не то, чтобы склонял меня к сожительству, но явно выбрал меня в плане девушки на этот вечер. Даже незнакомая мне барышня с глубоким декольте, сидящая напротив, перестала строить Артему глазки и занялась, быть может, менее респектабельным, зато более доступным соседом. Так как отделаться от него, не разводя скандал, у меня не получилось, я использовала Артема как эмоциональный тренажер. Очень быстро справившись с желанием стукнуть его по носу, я просто наблюдала, когда же безразличие к нему станет для меня настолько очевидным, что реальность просто сметет его под стол, как и все незначительное, что случается в жизни, но на что мы не обращаем внимания.
   Артем знал, что я бросила медицину и что я ни с кем не живу, и естественно разговор сводился к тому, как мне надо обустроить свою жизнь. По его словам выходило, что у меня все не так уж и плохо, что у меня красивые ножки и что если я отпущу волосы, как все девушки, то буду просто прелесть. К счастью, Артем курил. Поэтому, воспользовавшись случаем, когда он пошел в курилку, я ретировалась к невесте. Света сидела усталая и счастливая. Культурная часть программы была честно отработана, и теперь можно было расслабиться, сняв под столом туфли. Валерка принимал поздравления от запоздалых гостей, его обнимал, похлопывая по плечу, загорелый, на первый взгляд простовато одетый мужичок. Дядя Боря был другом семьи с времен, когда папа стал работать в полузасекреченном институте исследования биологических полей. Одним из гос. проектов, которые дядя Боря неофициально финансировал (а в то время он уже крепко стоял на ногах, как один из первых бизнесменов страны), была как раз исследовательская работа моего отца. Однажды, хорошо погуляв на своем дне рождения, у дяди Бори прихватило поджелудочную, а ложиться в больницу он наотрез отказался, трезво полагая, что попав к эскулапам выйдет оттуда не скоро. Отец поставил его на ноги за три дня. В течение этого времени они успели не только узнать друг друга, но и стать большими друзьями. Дядя Боря всегда приезжал поздравить нас с праздниками, отодвинув на это время все дела. И часто потом они с отцом допоздна сидели на кухне и говорили, говорили... Иногда мне было непонятно, как за столько лет знакомства у них находилось столько тем для разговоров.
   Поздравив молодоженов, дядя Боря пересел ко мне. Потрепав по голове и поцеловав в щеку, он с минуту сидел и, улыбаясь, смотрел на меня.
   - Похорошела, - он пожал мое плечо.
   - Василис, ты эт куда девалась? - Артем вернулся, видимо по дороге закинув в себя еще пару рюмок. Теперь он был откровенно пьян.
   Дядя Боря посмотрел на Артема, потом на меня.
   - Твой кавалер? - спросил он.
   - А разве похож?
   Дядя Боря усмехнулся, заговорщицки подмигнув мне.
   - Ну-ка, молодой человек, пойдемте, покурим.
   - Не, отец, я только что... - запротестовал Артем, уже увлекаемый помимо своей воли.
   - Пойдем, пойдем!
   Когда я собралась домой, Артем выловил меня в фойе.
   - Ну что... - и положил мне руку на плечо, приобняв.
   Внутри меня что-то взбурлило и сразу успокоилось. Я подняла на него глаза и поняла, что он мне не противен. Просто его мир так устроен. Мне вдруг стало его жаль. Артем отшатнулся, на секунду протрезвев.
   - Слушай, ну ты чего? - спросил он обиженно. - Да ну вас! Дедок, вон, тоже о высоких материях складно говорил. Говорил, что деньги - это идея. Идейный видать мужик, а курит дешевые сигареты - он пошатываясь пошел прочь, плюнув на пол. Я усмехнулась, дядя Боря всегда был верен и своим идеям, и марке сигарет.
  
  
   Лунка 9
  
   На обратном пути домой я заснула и проснулась, только когда мы подъехали к подъезду. Сняв наконец туфли на высоких каблуках, я первым делом направилась на кухню. Очень хотелось есть. Открыв холодильник, я с удивлением обнаружила, что кроме горчицы и пучка вялой зелени там ничего нет. Переодевшись в джинсы и теплый свитер, я решила зайти в ближайшее кафе, где кормили из картонной посуды с пластиковыми столовыми приборами и подавали совершенно бесподобную выпечку. Не прошло и десяти минут, а я уже ела горячий яблочный пирог с корицей, запивая молоком. Пирог был изумительный. Напротив меня сидел мужчина, тоже поглощенный едой, только в отличие от меня он ел уже далеко не первый кусок - пустые тарелки красноречиво стояли стопкой сбоку, причем уписывал с таким аппетитом, что было непонятно, как в нем помещается столько еды. Его лицо мне было знакомо. "Наверное, живет поблизости", - подумала я. Расправившись с очередным куском, он запил все газировкой из картонного стакана, шумно глотая через соломинку. Затем довольно откинулся на стуле.
   - Вкусно, - сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, и вытер усы, - пожалуй, еще кусок возьму.
   Взяв порцию пирога, он снова сосредоточенно стал жевать, не обращая на меня никакого внимания. Я вернулась к своей тарелке.
   - Хорошее сочетание.
   Я застыла с куском у рта. Мужчина пересел за мой столик, одобрительно кивая на стакан с молоком.
   - Ну и как ты думаешь это провернуть? - спросил он безо всякого перехода, устраиваясь поудобней.
   - Что провернуть? - машинально спросила я с набитым ртом и, подавившись, закашлялась.
   Участливо похлопав меня по спине, он сел на прежнее место.
   - Как ты думаешь помочь Пастору пройти девятую лунку?
   На этот раз я подавилась уже молоком.
  
   ***
  
   - Девушка, просыпаемся! Приехали.
   Я протерла глаза. Такси стояло возле нашего подъезда. Я расплатилась и поднялась пешком на восьмой этаж - лифт не работал. В квартире было пусто. Родители догуливали на свадьбе. Дома вкусно пахло едой. Открыв холодильник, я усмехнулась - все полки были забиты продуктами. На столе стоял большой поднос с яблочным пирогом. Я отрезала кусок и засунула его в микроволновку. Молока не было. Я жевала пирог и думала о том, что очень может быть, что я действительно могу помочь Андрею. И вдруг поняла, что мне этого хочется больше всего на свете. И хотя Андрей ничего не говорил, я знала, что для него это очень важно, может быть даже важнее прочего.
   - Большая кухня, - Уле одобрительно закивал головой, отряхивая с помятой рубашки крошки. Я чуть не рухнула с табуретки. - Слушай, я тебе не зубная фея. Если будешь от меня так шарахаться, то молочных зубов для желаний у тебя не хватит, - шаман взял с подноса пирог и, откусив, довольно промычал.
   ґ - А... - я пыталась собраться с мыслями. - А как вы здесь...
   - Вопрос не как, а почему! - шаман сделал серьезное лицо и многозначительно поднял палец. Потом довольно фыркнул и деловито принялся за еду.
   - Да, но я ведь не думала о встрече.
   - Я сам пришел, - просто ответил он, - ты ведь нашего Пастора знаешь?
   Я кивнула.
   - Про девятую лунку тоже слышала?
   Я снова кивнула.
   - Помочь ему хочешь?
   Кивнув, я подумала, что похожа на болванчик.
   - Вот для этого я здесь, - ласково закончил он.
   - А как это сделать?
   - Правильно, теперь техническая сторона вопроса. Все, что требуется, это в нужный момент послать мячик... - шаман посмотрел на меня и сменил тон, вразумляя как бестолкового ученика. - Представь, что ты мячик, круглый такой. Так вот, нужно послать мяч по горизонтальной дуге, - для большей доходчивости он наглядно продемонстрировал рукой траекторию полета, посмотрел на меня, вздохнул, вероятно задумчиво прожевав вместе с пирогом невысказанную мысль о моей сообразительности, и продолжил, - это сложно, но если ты обойдешь своих кредиторов...
   - Кредиторов?
   - Ну да, - шаман на мгновенье застыл, а потом терпеливо продолжил, - люди, которые обращались к тебе за помощью, брали в долг. Не у тебя, конечно, но через тебя. Причем ты еще и отдавала им вычитаемый при выдаче ссуды процент на благотворительность. Из своих сбережений. Процент мизерный, поэтому ты не ощущала. Этот процент с ди-ви-ден-да-ми - это слово он нарочито произнес по слогам, - ты можешь забрать.
   - Забрать?
   - Ну, ясное дело, забрать, - шаман усмехнулся, - по доброте душевной тебе никто ничего не отдаст! Так и уйдет обратно в общий котел со временем.
   - Похоже на разбой.
   - Угу, разбой и есть, - Уле довольно улыбнулся. - А не разбой вторгаться в жизнь людей и шебуршить там по своему настроению?
   - Но ведь они сами!
   - Конечно сами, как же иначе? - Уле хохотнул. - Ты вон тоже - сама...
   Я со смутной догадкой посмотрела на шамана, который, несмотря на оживленную беседу, уже успел умять полподноса.
   - Ты хочешь сказать...
   - Как ни крути, а местный шаман один, - он с довольным видом разгладил усы.
   - Слушай, а тебе-то это зачем нужно? - подозрительно спросила я.
   - Да достал меня уже твой Пастор, - с такой искренней досадой сказал он, что с рубашки осыпались крошки, - а иначе от него не избавишься. Ну ладно, засиделся я. Поехали.
   Я не успела ничего сообразить, не то чтобы ответить, оказавшись вдруг висящей в бесконечной пустоте. Прозрачный холодный воздух ожег своей лучистой синевой, и тут меня рвануло вниз. Внутри все сжалось в маленький тугой комок, так как в этом самом "внизу" абсолютно ничего не было. Падать от этого становилось еще страшней. Я моргнула и резко остановилась, так что ком ударил в диафрагму, а потом плюхнулся где-то в животе, расправляясь как губка, которую отжали, и почти сразу растворившись совсем. В голове гулко пульсировало. Вокруг было тихо, настолько, что я слышала свое дыхание. Услышав позади неясный звук, я обернулась. Из увиденного я сделала неутешительный вывод, что в юности явно злоупотребляла просмотром массовой фэнтези: на огромном стволе поваленного дуба, склонившись над глянцевой планшеткой, сидела фигура в длинном плаще с надвинутым на лицо капюшоном. На планшетке балансировал детский резиновый мячик-прыгунок, наклоняя ее то в одну, то в другую сторону. Уловив мое присутствие, фигура подняла голову и легким кивком предложила присесть напротив, меня обдало ледяной волной - под капюшоном ничего не было. И тут до меня дошло, что мой страх всего лишь один из нажитых стереотипов. В конце концов, вряд ли существующие на деле силы соответствуют скудному ассортименту, представленному в кинематографе. А в данном случае у меня была вполне определенная цель, пусть даже я не вполне понимала, каких действий она от меня требует, и бояться происходящего стоило не более всего остального в моей жизни. Осмелев, я подтянулась на руках и присела на ствол дерева, такого большого, что я почувствовала себя ребенком, карабкающимся на взрослую мебель. Мячик подпрыгнул, позволив ладони, одетой в перчатку, смахнуть невидимую пыль с полированной поверхности, и задержался в воздухе. Капюшон вновь повернулся ко мне, подняв ладонь с расставленными пальцами. Пять. Еще не понимая, о чем идет речь, я согласно кивнула. Фигура вновь провела рукой по планшетке, мячик со звонким стуком упал и снова завис в воздухе. В тонких пальцах была карта, повернутая ко мне рубашкой. Изящным движением шулера кисть перевернула карту лицом ко мне. "Наверное, - подумала я, - все было бы не так натянуто, если бы вместо фигуры в плаще было бы, ну не знаю, какое-нибудь милое животное". Я протянула руку к карте, стараясь не смотреть на фигуру, которая, кажется, усмехнулась. Нет, никакого звука не было, просто едва уловимое движение капюшона более всего походило на усмешку. Взяв карту, я подняла изумленный взгляд - напротив меня сидел бурундук в белых перчатках фокусника на маленьких лапках, заинтересованно наклонив голову и внимательно разглядывая меня своими черными глазами-бусинами. Я облегченно выдохнула, хотя, по сути, подобная метаморфоза должна была меня напугать еще сильней, и вновь взглянула на карту - трефовый король мне кого-то напоминал. Как только мне пришла в голову эта мысль, я увидела издали Вячеслава Георгиевича, который ехал на велосипеде по тропинке среди заросших свежей зеленью холмов. Он на ходу повернулся и помахал мне обеими руками. И хотя я так и осталась сидеть на дереве, но на мгновение я очутилась рядом с ним. Кажется, я помахала в ответ. Дальнейшее происходило настолько быстро, что образы накладывались друг на друга, как будто я просмотрела фильм, взглянув на кассету. Шарик падал снова и снова, выдавая карту за картой: бубновый туз, червовый валет. В последний раз карты было сразу две: червовая дама и крестовый туз.
   Глеб, Стас, Татьяна и Громов...
   Татьяна напишет свою знаменитую картину на заказ, и Громов разыщет ее, как и все Танины картины, не оставлявшие его равнодушным. Увидит себя в ней и ту самую настоящую любовь, которую нельзя, невозможно не принять.
   Стас не вернется в институт, он станет заниматься делом всей его жизни - кайтингом .
   Глеб...
   Мне стало спокойно и немного грустно. Я сидела, зажав в руке карты, а маленькая лапка в белой перчатке проворно схватила прыгунок и с силой стукнула им об ствол. Мячик прыгнул так высоко, что я потеряла его из виду, и тут увидела, что он летит вниз. Мощный удар сшиб меня со ствола. У меня перехватило дыхание, я чувствовала, что мне ни при каких обстоятельствах нельзя разжимать ладонь, в которой находились карты. И тут произошло нечто странное, я вдруг увидела удивленное лицо Андрея. Точнее сначала я ощутила его присутствие, как если бы он зашел в комнату, в которой было темно, а потом включился свет. Его лицо было не таким, как во всех снах, хотя были все те же нос, лоб, уши и глаза. Правда, не было уже привычной улыбки, вместо нее удивление на лице сменил ужас. Ужас совершенного, ужас от того, что уже нельзя остановить, ужас, что он может навсегда потерять меня. В этот раз я узнала его - это был молодой человек, которого я видела на общих тренировках, именно его я заметила, когда отрабатывала показательную технику с учителем. Все это произошло за считанные доли секунды; теперь я не просто неслась в каком-то могущественном потоке, а уже являлась им. Я не чувствовала своего тела, единственное, что осталось, это нестерпимый жар там, где была рука, сжимающая пять игральных карт. Я уносилась прочь от Андрея. Последнее, что я увидела, как он пытается остановить свой последний успешный удар. То, чего он добивался не один год. Потому, что в жизни появилось нечто, что стало важнее прохождения последней лунки.
   Я для верности еще сильней сжала кисть в кулак, чтобы не потерять что-то важное, не обращая внимание на невыносимое жжение. Жар упругой сферой стал пульсировать в ладони, я стиснула зубы и, прорвавшись через какой-то барьер, закричала, то ли от испуга, что исчезну, растворившись навсегда в этом потоке, то ли от счастья, что у меня все получилось! В тот же момент я чуть не захлебнулась морской водой. Огромная живая толща, окружила меня со всех сторон. Я не знала, куда плыть, чтобы всплыть на поверхность, но страшно не было. Я всегда чувствовала, что в этой бирюзовой глубине есть нечто, древнее и разумное. И сейчас я не была крохотной частицей, затерянной в чуждой среде. Я была Его неотъемлемой частью. "Привет, мне надо на поверхность, помоги". Вихрь, образовавшийся вокруг, был таким стремительным, что у меня заложило уши. Бурлящий поток подхватил меня, и мне показалось, что вода протекает сквозь мое тело. Это было так приятно, что я засмеялась и вынырнула на поверхность.
  
   ***
  
   - Василиса Андреевна, с вами все в порядке? - надо мной нависло испуганное лицо Оли, соседки и медсестры в больнице, где я работала. Я лежала мокрая на кафельном полу. Я даже сначала подумала, что нахожусь в больничном коридоре хирургического отделения. На улице громыхала гроза и, кажется, пошел град.
   - Все нормально, наверное, я потеряла сознание, - я попыталась успокоить Ольгу.
   - Вы уверены, что все хорошо? - она помогла мне встать.
   Я облизала губы - они были соленые.
   - Да, - твердо сказала я, посмотрев на ладонь и крепко сжав ноздреватый, похожий на маленький апельсин мячик в своей руке.
  
  
   Эпилог
  
   Я вернулась в Москву на следующий день. Общая тренировка была только через два дня, а столько я ждать не могла. Я заехала в мебельный магазин и встретилась с хозяином. Мастера, который сделал стул, звали Андрей Титов, именно эту фамилию я никак не могла вспомнить, хотя она вертелась в голове весь предыдущий день. Я решила пойти ва-банк и попросила дать мне его адрес. Хозяин магазина внимательно посмотрел на меня и просто написал на листке бумаги название улицы и номер дома. Я ехала в метро и в голове у меня вертелась только одна мысль. Мне ничто не мешало: я больше не слышала голоса, а о чувствах находившихся рядом людей могла только догадываться. Я не знала, будет ли так всегда, но теперь это было не важно. Я думала о том, что Андрей откроет мне дверь и удивление на его лице не успеет смениться другим чувством. И что я, воспользовавшись замершим на секунду временем, просто возьму его ладонь и вложу в нее обычный, такой же как и сотни тысяч других, и все-таки самый особенный мячик.
  
Оценка: 8.25*6  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"