Валерия травил уничтожающий шок... Сознание отрицало происшедшее. Ничего не смогли обнаружить от любимых людей... только отдельные вещи и... игрушка Олежки - слоник. Он категорически отказывался это воспринимать, всецело отдавался во власть беды, потому как между безотчётными чувствами и им самим образовалась непробиваемая толстая стеклянная стена. Не получалось плакать слезами, вырывался лишь режущий дикий стон, нанося нестерпимую физическую боль за грудиной, заставляющая целиком уходить в себя, превращая в затворника. Всё больше глодала недоговорённость важных слов любимым детям, жене, матери. Длительные расставания с ними, порождали вину за их гибель. Возникало чувство, что самому уже не в состоянии совладать с нашествием обвиняющих наитий, но, упрямо отказывался от предоставляемых услуг военных врачей и Лизы. Учился существовать сам. Ему не аккомпанировали депрессивные приступы жалости к себе, наоборот - притягивало ещё большее безжалостное наказание за то, что он остался жив, а любимых... уже нет... навсегда.
"Я не имею право брать ответственность за жизни людей, когда внутри все безжизненно и нет ни единого отголоска присутствия жизни. Если его не обрету за это время, то вынужден буду уйти в отставку", - сверлило воспаленный мозг сознание.
Военное командование удовлетворило личную просьбу предоставить одногодичный отпуск. Ему безуспешно предлагали психолога. Но горько усмехнувшись, всякий раз отказывался от помощи. Он уехал к батюшке на Алтай, и вскоре там предавали земле ещё и родителей Федора Васильевича... Василий Макарович и Ефросинья Никитична покинули их вслед за одним. Перед беспощадным концом обессиленная рука великого деда дрогнула в крепкой ладони Валерия, и он прошептал: 'Внук... с этим необходимо жить. Но во что бы то ни стало жить. Боль не уходит. Ты постоянно учишься с нею существовать. Неизменно остаётся... остаётся боль. Она будет ныть, изнурять тебя, доводить до предела постижения, но не разрушит до самого конца. Мы это умели совершать. Не подведи. Оберегай отца'.
И он стремился изо всех сил осознать: 'Как же?! Откуда же?! Извлечь хотя бы то мало-мальски обоснованное желание жить', - взывало к сознанию измученное сердце.
Отправлялся в лес и часами бродил, растворяясь в природе, не слыша щебетанья птиц, но зато набатом раздавалось в висках: 'Не хочу. Уйди. Зачем? Как? Отец... отец... отец'. И именно в слове 'отец' улавливал, пусть неотчётливо, призрачное шевеление крыльев ответственности... желания. Сердце продолжало биться, но не в привычном ритме, а отдельно от него. Горесть всё больше обволакивала душу замызганной, чёрно-белой плёнкой омерзительной действительности. Он ходил, опустив глаза, сторонясь встреч с людьми, испытывая от них физическую усталость. Но главным образом от их стремления отвечать на все вопросы... Его изматывали стереотипные, трафаретные бессмысленные фразы, утешения горя вряд ли понимающие суть и глубину драмы, а если понимали, то исходя из собственного опыта и ощущения, но они у всех людей различные: и степень их тяжести, и степень восприятия. Валерий старался видеть горестную правду, как бы отвратительно она ни выглядела. И совершенно не желая принимать, принуждал себя постигать, что так теперь будет вечно. Он мучительно выискивал в себе искру маленькой надежды, научившей с этим жить.
Друзья не покидали и брат с женой; все по очереди проживали у них, но он словно бы их не замечал, а они и не донимали его своим присутствием... попросту находились рядом. Фёдор Васильевич, видел сына каждый день на излюбленных качелях детей под сосной. Часами мог сидеть на ней, прикрыв глаза, а то и лежал на волглой земле, и туловище вздрагивало от горьких взрывов бесслёзного рыдания. Переживания за сына, отводили немного собственную боль, и тогда явилась превосходная мысль, как ему казалось, но дальнейшее время продемонстрировало, что оказался прав. Сто раз прав... Возвращаясь с очередного метания по лесу Валерий, издалека заметил, что отец под сосной разговаривает с местным священником - отцом Василием. Его тут уважали за могучий ум и рассудительность, мало чем напоминающую духовные проповеди, но по-человечески понятную и обращённую, как казалось, к любому непременно в душу. Индивидуально выверенную. Валерий остановился, желая избежать встречи: 'Вероятно, отец его пригласил для беседы с ним, так как самому не удавалось урезонить сына пойти в церковь', - заподозрил он. Привалившись к дереву, вслушался, о чём они беседуют с батюшкой.
-Вы, Фёдор Васильевич, верное приняли решение, и я его благословляю. Мы поможем вам в этом благом деле. А то, что сын не желает идти в церковь, так это не должно вас тревожить, как и нежелание общаться с людьми. Ибо они нередко не имеют почтения к горю, но чаще всего им видится, что способны утешить и как-то облегчить пустотелыми фразами. В большинстве своём, людям, присуще совершать ошибки. Но более того, в попытках постоянно апеллировать Божьей волей, предполагая, что они близко знакомы с характером Бога. Людям характерно в горести отклонять веру. Не нужно этого опасаться. Бог сопровождает их в скорби, и вместе с ними терпит мучения. Но даже если он и предоставит ответ, пусть даже самый точный, подходящий к их горю, разве это сделает его менее болезненным, и осязаемым. Конечно же, нет. И ему бесполезно заявлять, о том, что Создатель испытывает муки вместе с ним, ибо ему знакома эта безмерная боль, ведь он также лишился однажды своего сына. Но ваш сын не примет этого ответа. Не примет подобное утешение, ибо он лишился всех своих... Именно своих. Ему не нужны ваши богословские рассуждения о его боли, ибо это только его БОЛЬ.
Никто не может ведать, что он испытывает: потеряв своих детей, жену. И даже тот, кто так же кого-то похоронил. Но он лишился своего, а не его. Даже равные обстоятельства имеют разные лица. У нас неодинаковые отношения с родными, нить, соединяющая сердца, а значит, степень горя будет разной, как бы противоестественно это ни звучало. Ни один человек не может знать, что ощущает другой. Разве возможно заявлять о Боге у ворот к газовым камерам в лагерях смерти, или родителям, потерявшим единственного ребёнка?! Но ведь часто можно слышать, как говорят, что 'на все есть своя причина' или 'такова была Божья воля', из чего должно вытекать, будто Бог сотворил с ними такую злую шутку. Успокоить евреев в страшных лагерях, сказав, что 'у Бога все под контролем'. Не правда ли, звучит чудовищно? Но именно этим и грешат люди, не подключившие язык к здравому смыслу. Способен ли Бог менять зло на добро? Разумеется, но это не означает, что ОН правит злом. И уж конечно, ошибочно думать, что у Бога имеется причина отнять ребёнка у родителей, или другого близкого человека.
Часто звучат такие непотребные и лишённые смысла вопросы, к человеку, переживающему ужасающую беду типа: 'Как ты?' Необразованно рассуждать о вечности. Она у каждого человека своя, не находясь ни в чьей компетенции. Мы практически ничтожно мало знаем о жизни после смерти и не имеем прав гарантировать с нашей уверенностью, что ваш любимый человек попадает в самое лучшее место. Тем не менее, неизменно остаётся факт сотворение нас Богом. Земные люди сотворены из праха, для того чтобы обитать на земле, и они созданы любить землю. Это наилучшее для людей место-Земля. Бог по Библии находится везде. Ко мне как-то раз обратился молодой человек. Он потерял своего единственного ребёнка и ему один из сочувствующих, в качестве поддержки неосмотрительно, если не сказать невежественно, изрёк такое успокоение: 'У вас ещё будет другой ребёнок', - и он явился ко мне с праведным гневом. Никому не дано знать о том, способен, или нет кто-то из родителей, иметь детей в дальнейшей жизни, но ещё вульгарней их успокаивать чудовищной альтернативой, не способной не только облегчить их участь, но больше вонзая в душевную ярость. Так, нет же... горе успокоители, ступают далее: 'Бог захотел иметь рядом ещё одного ангела' - с наилучшими побуждениями, как им кажется, заявляют они горемычному.
И здесь не просто теологическая безграмотность, ибо люди не превращаются после смерти в ангелов, но что уродливее всего для человека в несчастье осознавать, будто Бог отнял у них ребёнка для ублажения своих потребностей. Да неужто Бог дарил чадо родителям, чтобы впоследствии жестокосердным образом его же и отобрать?! Только вдумайтесь в чудовищность подобных выражений человеческой глупости, граничащей с преступлением против Истины и точности понимания. Бог не способен нуждаться в очередном ангеле, или ком-то из нас из-за своего, якобы безрадостного одиночества или прочих нужд. Он жив в нас и вместе с нами. И вам, не следует формировать вокруг вашего сына иллюзию, что его семья и ваша супруга в настоящий момент в мире лютиков и белых ромашек, ибо и он, и вы пребываете в данной ситуации в глубине непроходимой мглы и надгробных плит. Не надо обманывать и обманываться. Но то, что вы решили построить небольшую часовенку-исповедальню, это выше любых похвал. В ней можете разместить чрезвычайно дорогие ушедшим родным маленькие вещицы, фотографии и вести с ними безмолвную беседу. Место вы выбрали абсолютно правильное. Дорогое для них.
О Боге множество философских рассуждений, но я могу сказать только одно с неограниченной верой: Ему не нужны ангелы из людей, он не творит зло, но помогает обрести себя в горестях, если они им кажутся неподъемными. Мы должны доверять Богу. А вам желаю быстрее воздвигнуть эту удивительную обитель вашей светлой памяти и благословляю первый камень, заложенный в её возведение. Пусть она поможет не только вам, но и тем, у кого возникнет желание высказаться туда, где их услышат. Федор Васильевич тепло поблагодарил отца Василия и пригласил в дом пообедать, но он отказался, пояснив долгом присутствовать на службе.
Валерий осмотрелся вокруг, и впервые за все время заметил небольшой огонёк надежды в ещё не существующей, но уже такой необходимой для больной души - часовенке. Прикрыв глаза, воочию увидел её рядом с качелями - на возвышении, куда солнце, целый день приветливо направляет свои лучи, а внизу бежит кипучая река жизни. Он уже жаждал возводить пристанище блуждающей во тьме душе: 'Батя, дорогой мой! Большое спасибо тебе!' - благодарило стонущее сердце.
Соорудили деревянную часовню за три месяца. Игорь взял отпуск, и ещё помогали строители леспромхоза, друзья Федора Васильевича. Им было интересно работать под руководством опытнейшего архитектора. Товарищи Валерия находились в походе, но вскоре должны были вернуться и вместе с ними принять этот божий дар. Первое время его невозможно было вызволить из часовни. Он принёс игрушки детей и любимые вещицы, их фотографии, Светика, матушкину любимую вязальную машинку с неоконченным свитером для Жени. Здесь было тепло и уютно душе. Он мог лежать на маленькой софе часами, улавливая дыхание любимых, но надо было жить и за пределами часовни... Помогать отцу с пасекой. Ему ведь приходилось нести на своих плечах тяжёлый груз печалей вместе с весом их тел.
Однажды Отец пожаловался на боли в ногах, и попросил закупить необходимые продукты в городе. Валерий не догадывался, что это уловка отца, вынуждающая его пойти к людям. Быстро купив все по списку, он неудачно попытался прогуляться по набережной Оби, но ноги не несли его. Тогда Валерий спустился к речному порту подальше от людей. Присел на железяку перед заброшенной сухогрузной баржой, разъедаемой ржой. Долго смотрел на неё, сродняясь все ближе, ощущая себя таким же поверженным жизнью, как и она.
-Дяденька, возьмите моего слоника. Вы его только обнимите, - ребяческий голос немедленно вывел из беспокойных размышлений. Валерий, оглянулся и увидал мальчишку в грязной одежде. Он протягивал ему чумазого пластмассового слонёнка. Внутри все оборвалось: 'Как же похож этот слоник на мамин, сшитый для Олежки. Только тот из ткани!' - ёкнуло сердце.
-А ты почему решил отдать друга?! Он же твой дружок, не так ли?! - искренне удивился он.
-Вы так грустно смотрели на море, ну я и подумал, что вам охота, чтобы вас кто-нибудь обнял. У меня так тоже было, когда папка разрезал мамку, а мы с братом спрятались под кровать и все видели, а потом там долго ещё сидели, пока его не увезли в милицию, а дом заперли. Мы с братиком вылезли в окно, и чтобы нас не отослали в детский дом, спрятались на этой барже. Когда я разыскивал в помойном ящике еду, то увидал слоника... Его кто-то выкинул. Мне захотелось обнять его, а он ко мне прижался, - изрёкши эту чудовищную информацию, он развернулся и направился к барже, а из неё высовывались любопытные чумазые мордашки ещё нескольких пареньков, приблизительно такого же возраста( от десяти до двенадцати лет), а один совсем маленький вылез...
-О, брат ты мой! Да вас в этом месте целая сопротивленческая колония, - Валерий хотел пойти за ним, но оглянувшись, мальчонка с тревогой спросил:
-Вы же нас не отдадите в милицию?
-А милиция не знает, что вы здесь обитаете?!
-Знает, но мы драпаем, когда они едут. Мы постоянно дежурим.
-А чем же вы кормитесь? - поинтересовался потрясённый до того самого места, где, казалось, уже нет возможности испытывать что-либо. Но надо же, зашевелилось что-то опять такой силы, что он даже не стремился разъяснить себе, но следовал этому упорному повелению, управляющему им из глубины души. И вдруг ни на мгновение, не задумываясь, спросил, как его зовут, и...
-Митяй.
-Так вот, 'Мальчик со слоником', можно я тебя буду называть так? И ещё, возьми-ка его обратно. Ему без тебя худо, он мне сам шепнул и попросился к тебе, но раз ты добрый, с таким взрослым умом и бескорыстным сердцем, то я тебе предлагаю поехать со мной. Жить у меня, чтобы слоник имел возможность и тебя, и меня обнимать, а ещё там... дедушка, которому тоже необходимы ваши объятия... Не бойся, я офицер - подводник и никогда тебя не обижу. У тебя будет замечательный дед и немало мировых друзей офицеров, - от самого себя не ожидая такой пламенной осознанной и желанной речи, с сияющими глазами заявлял Валерий. Митька, обстоятельно размышляя, авторитетно произнёс:
-Я бы поехал к вам. Вы что надо. Я вижу, но у меня здесь брат и друзья. Я там у вас буду мыться, есть, а они здесь... голодные да, будут, а то и милиция их заметёт. Нет, я с ними останусь. Они без меня пропадут. А если вам меня жалко, тогда купите нам жратвы, чтобы мы варили. У нас есть маленькая печка там на барже.
Валерия несла вперёд незнакомая сила, вал внезапных порывов и он, не задумываясь, объявил, что забирает их всех с собой, а с милицией обещал разобраться позже и вообще... со всеми властями.
-Вы же хотите стать курсантами, морского училища. Моряками, хотите стать? Мальчуганы, раскрыв рты, пялились на непонятно откуда взявшегося дядьку, шмыгая маленькими носами, а Митяй выдвинул ультиматум:
-Но, вы нас отвезёте назад, если мы не захотим у вас.
-Слово чести! Доставлю на баржу в наилучшем виде.
-Дяденька, а мой брат сидит в детской колонии; он папку пьяного грохнул колодкой и убил, за то, что он мамку бил... она померла. А вы и его возьмёте с нами, потом, когда его выпустят, - детской мольбой в глазах просил самый маленький мальчик - лет семи.
-Мы эту проблему обсудим дома. Хорошо? Конечно, мы его не оставим, если он захочет быть с нами.
Фёдор Васильевич уже начал тревожиться. Валерий давным-давно мог быть дома, что же случ... Но то, что он увидал, развернуло все его волнение на 360 градусов.
-Отец! Принимай пятерых молодцев! Это - 'мальчик со слоником', спасающий мою душу, и, думаю, что души этих мальчиков. Он и не собирался решить мою проблему, но просто увидел её. Ему хорошо знакомо, как это может быть, когда не представляешь, как жить, а жить надо. И кто всю свою жизнь останется с потерями внутри. Они знакомы с непосильным грузом трагедий для хрупких, маленьких плеч, и ещё не осознают, как его одолеть. Представляешь, он не произнёс ничего глубоко осмысленного, не сделав ничего проникновенного, но были бесхитростные объятия слоника. Понимаешь, объятия, а я, оказывается, в них более всего нуждался. За время монолога сына, лицо дедушки поневоле, меняло выражение раз двадцать.
-Так, внучатки, шагом марш в баньку. А она у нас славная. Вам придётся по вкусу. Пока ошеломлённый родитель занимался помывкой новоявленных внуков, Валерией, извлёк из машины одежду, купленную для них в городе на первое время. О себе думать уже не оставалось время.
Его закрутила круговерть великой ответственности и всяческих оформлений, бюрократических странствий по кабинетам, но быстро включилось командование, и одним росчерком пера: он, отец, брат Игорь и Лиза получили опеку над ватагой кадетской коммуны во главе с 'мальчиком со слоником', ещё и присудив им звание 'Сынки подводников'. И кажется, им очень понравилось это новое название, а главным образом пришёлся по душе Дед - Федя и его обсерватория. Пока временно их разместил по спальням, а там решили строиться вширь и ввысь в морском стиле. Им обещали оказывать поддержку в управлении местного леспромхоза и в военном командовании. Тем более, что посовещавшись с отцом и братом - они решительно взяли под свою опеку ещё пятнадцать трудных мальчишек во главе с братом того самого малыша. Его прозывали - Костяном, а значит - маленький Костик.
-Ну, что сын! - Федор Васильевич в упор смотрел на него, - назад хода нет, брат. Теперь только вперёд.
-С полной ответственностью вперёд, отец. Ты, не думай, я не позволю тебе перегружаться работой, я сам и... - но ему не дали договорить.
-Нет, сын! Вместе. Самое страшное - это остановиться, погрязнув в горе, а движение - оно только силы придаёт и ускорение.
С Богом, сын и жизнеутверждающей ответственностью!
![[]](/img/s/sheremetewa_s/ksyu-276/preview-1.jpg)