Щеткова Ольга Анатольевна : другие произведения.

Воспоминания Еланцева Г.П

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Для того, чтобы свет увидел воспоминания Григория Петровича Еланцева, его внучка Иванова Людмила Юрьевна проделала большую работу!

  



Газета-сборник летописей Урала и Зауралья

  
  
   Родовед из города Кургана:
   Иванова Людмила Юрьевна

[]
Представляет нам военную летопись своего деда Еланцева Григория Перовича.
   (Урожденная Евреинова), родилась 9 июня 1954 года в с. Введенском Мишкинского района Курганской области. Её родители - Евреинов Юрий Андреевич (1931-1994) и Евреинова (в девичестве Еланцева) Степанида Григорьевна /1928-2004/.

Детство Людмилы Юрьевны прошло в д. Речкалово Мишкинского района Курганской области. В 1980 году она с отличием окончила Курганский машиностроительный техникум по специальности "Планирование на предприятиях машиностроительной промышленности" и получила квалификацию техник-плановик. Начинала трудовую деятельность машинистом мостового крана на Курганском машиностроительном заводе.

С 1978 года (27 лет) работала начальником отдела кадров Курганского машиностроительного техникума. На протяжении многих лет - председатель совета ветеранов техникума.

Продолжением рода Ивановых являются сын Андрей и внучки Аннушка и Ариша.

Членом Зауральского Генеалогического Общества (ЗГО) им. П. А. Свищева является с 2001 года.

Темы исследований: "Евреиновы - выходцы из Костромской губернии. Роль первопоселенцев Евреиновых в строительстве ветряных мельниц на территории Зауралья"; "Еланцевы - уроженцы с. Скоблино (в настоящее время - Юргамышского района Курганской области)".
   Военные воспоминания Еланцева Г.П. были изданы в городе Омске Осиповым Борисом Ивановичем. Книга вышла малым тиражом.
   Людмила Юрьевна Иванова сделала электронную версию военных воспоминаний своего деда специально для нашего сайта, за что я ей очень благодарна.
   Сколько я не старалась - ничего не смогла сократить - не поднялась рука... Поэтому публикую полную версию воспоминаний Еланцева Г.П.
  
Если возникнут вопросы, напишите Людмиле Юрьевне Ивановой по адресу:
   E-mail:"Людмила Иванова" [email protected]
   С уважением, Ольга Щеткова.
  
   []
ВОЕННЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ ДЕДА ГРИГОРИЯ
  
   Иванова Людмила Юрьевна с внучкой Анной (слева) на праздновании Дня Победы в 2009 году в городе Кургане.
  
  
  
   ЕЛАНЦЕВ ГРИГОРИЙ ПЕТРОВИЧ
  
   родился 19 ноября 1906 года, умер 17 декабря 1996 года в возрасте девяносто лет.
   Всю свою долгую жизнь он прожил на одном месте в селе Скоблино, Юргамышского района, Курганской области, кроме военных лет. Его военный дневник написан от лица простого солдата, закончившего два класса церковно-приходской школы в селе Скоблино.
   Вся послевоенная жизнь отдана земле, колхозному саду, огороду.
   С женой Екатериной Аверьяновной они воспитали девятерых детей. На таких людях, как Григорий Петрович, держится земля русская!
  
   ПРЕДИСЛОВИЕ
  
   Когда по всей стране развернулась кампания по подготовке к празднованию 30-летия Победы над фашистской Германией, это побудило меня взяться за перо и восстановить в памяти участие в битвах с ненавистным врагом человечества - фашизмом.
   День за днем, событие за событием удалось воспроизвести прошлое по дневнику, который я вел во время Великой Отечественной войны.
   И как самолет, выплывающий из облаков, становится все виднее и четче вырисовывается, так отдельные эпизоды и события встают в моей памяти.
   Лист за листом исписываю бумагу. Когда вспомнишь грустные, трудные минуты, непрошенная слеза накатится на глаза, бросаешь писать, пока не пройдет грусть, не успокоятся нервы. Дрожащей непокорной рукой снова записываешь горькое тяжелое прошлое.
   Вот и финиш. Последний залп по центру Берлина. Прямая наводка в центре. Капитуляция немцев. Строем повзводно стоят обезоруженные фрицы. Колонна их растянулась по улице. По бокам стоят наши солдаты с автоматами в руках...
   НА ПАМЯТЬ ВНУКАМ И ДЕТЯМ ПОСВЯЩАЮ СВОЙ ГОРЬКИЙ ТРУД!
  
  
   ДОРОГА
   1941 год
   В июне года правлением колхоза "Красное знамя" я с группой колхозников, поварихой и приемником РПК направлен на строительство дороги Юргамыш - Курган. 22- го услышал речь Молотова о нападении гитлеровской Германии на Советский Союз. ВОЙНА.
   Сбежались колхозники, ревут бабы, озлобленно смотрят мужики. Остановились работы, толпимся.
   Вскоре приехали на грузовике представители из райкома, состоялся митинг.
   В первый же день получил повестку Кудрин Александр Иванович.
   (Июль). И пошла мобилизация! День ото дня не легче: невеселые вести с фронта. Фашистская Германия, овладевшая почти всей Европой, вероломно занимает город за городом.
   21 августа. Уборка озимых. У сцепа двух комбайнов "Сталинец" мне сообщили, что есть повестка в армию.
   22 августа. Приехали в Юргамышский РВК. Людей собралось очень много: и призванных, и еще больше провожающих. Где плачут женщины, а где поют песни, подвыпившие будущие солдаты. Тяжко было смотреть на людей, убитых горем.
   Посадили в вагоны и повезли нас в Чебаркуль. Везде много нашего брата - еще не обмундированных и уже в солдатской форме.
   Зачислили в 72-й запасной полк, а затем в караульную команду.
   27 августа. Обмундировали нас и с этого дня находимся на охране различных объектов.
   Запомнился курьезный случай. Мы шли на станцию Чебаркуль охранять склады. Движение было, надо сказать, большое. Под моей командой было человек десять красноармейцев, в т.ч. уже побывавшие на фронте. Навстречу нам на лошади, запряженной в телегу, ехал старшина какого-то подразделения. Вез он продукты и, прямо на телеге, ничем не прикрытые, - банки. Консервы! Мои солдаты заволновались, глаза разгорелись: жрать хотелось здорово. Красноармеец Ушаков спрашивает разрешения схватить, сколько может консервных банок.
   - Потом, - говорит, - съедим вместе.
   Я не разрешил. Он завез матом, и вдвоем с таким же служакой, побывавшем уже на фронте, они бросились по грязи к телеге и стали хватать банки. Я закричал на них, что нельзя, что это разбой, за это будут судить. Старшина чуть не плачет, вырывает у них из рук банки. Все же они две банки утащили.
   В лагерях, в общей землянке-бараке, жили поляки, ушедшие от немцев. Эвакуированные, все молодежь. Кормили их, видимо, не важно, и вот, наши братья стали сбегать из лагерей. Командование решило отправить их в другое место. Выстроили их по четверо в длинную колонну - и с песней отправили на станцию Чебаркуль. Нам же было приказано по обе стороны колонны идти по лесу - охранять.
   7 октября. Переведен в рабочую команду.
   19 октября. В Чебаркуле нас, одних сержантов собрали около сотни человек и привезли по железной дороге в город Сарапул, в4-й ГАП (тоже запасной).
   23 октября. Ночевали в клубе близ железнодорожной станции. В буфете на станции продавали пиво. Красноармейцы покупали и пили - была бы посуда.
   Утром перешли в деревню Сполохово. Питались с походной кухни. За супом ходить с километр. Ходили по очереди. Добивались добавки, и почти всегда это удавалось. Помогали колхозу убирать солому в копны и копали картошку. По воскресеньям не работаем: выходной.
   ПЕЛЬМЕНИ
   Пятеро из нас живет у старика со старухой. Одна большая изба, большие полати, где мы и спим.
   Задумали ребята сделать пельмени. Нашли и купили муки, долго искали мяса и, наконец, купили овечьего - ну, одна болонь. Стали рубить в деревянном корытце топором - не берет топор! Стали резать болонь складными ножами.
   Нарезали, бабка замесила тесто, настряпали пельменей. Ребята попросили местных жителей сходить в Сарапул, купить красного вина (белое не продавали): кто литр заказывал, кто пол-литра.
   Вечером затопила бабка печь. Мы с ребятами съели свой солдатский ужин и на этот раз за добавкой на походную кухню не пошли.
   Стала бабка варить пельмени, а дед залез на полати, мы с ребятами сели за стол. На столе у нас красное вино, Пьем - каждый свое.
   Вот уж охотники выпить захмелели, а бабка все еще пельменей не несет на стол! Ребята запокрякивали, запоговаривали, за столом оживилось.
   Наконец, бабка сварила варево, разложила нам в чайные блюдца по пять пельменей и подала. Съели ребята пельмени, и только аппетит у каждого разгорелся. Нам бы не по пять, а по пятьдесят - и то бы управились! Бабка варит другое варево, опять долго-долго, дед с полатей выглядывает. Наверное, ждут, когда солдаты напьются пьяные и пельмени им со старухой останутся. Но у нас хватило терпения, и один из нас, работавший в колхозе хозяйственником, проследил за бабкой, чтобы она сварила нам пельмени все до единого.
   Протопилась печка, съели все пельмени, попели песни - родные, домашние, до боли знакомые и близкие нашему сердцу, - уснули.
   5 ноября. Перешли в деревню Яромаску. Жили сначала в школе на обрывистом берегу реки Камы. Еще проходят по Каме пароходы. Красиво смотреть на них.
   Потом расквартировали нас по домам к местным жителям-колхозникам.
   От ребят я узнал, что у соседей, где тоже живут красноармейцы, есть мандолина. Не очень дружелюбно встретили меня хозяева, да и красноармейцы, особенно один десантник, побывавший на фронте: чистяк- парень, любо посмотреть. И как я рад был, когда мне подали в руки мандолину! Настроил, вместо медиатора взял обломок спички, стал играть, едва задевая спичкой струны.
   Сердце радостно и тревожно забилось. Вспомнил, как в Скоблино в клубе учил молодежь играть на струнных инструментах, как дома со своими детьми: Стешей, Галей и Михаилом - устраивал своего рода концерты, а слушателями были меньшие дети: Анна и Александр - и бабки.
   И вот мандолина, видавшая виды, со щелями на днище, знакомо запела. Я боялся резко ударить по струнам, чтобы не извлечь ненужный звук, который мог испортить музыку.
   Постепенно я увлекся игрой и увлек красноармейцев. Слушая, они притихли, даже десантник дружелюбно сказал:
   - А у нас до тебя играл солдат - не столько ударял по струнам, сколько по ящику мандолины.
   Так мы расстались друзьями. Я часто приходил к ним, и развлекал красноармейцев.
   11 ноября. В Яромаске еще помогали колхозу убирать картофель. А наступили холода, стояли дождливые дни. Дали мне двенадцать человек, Все они были сержанты: кто из пехоты, кто из кавалерии, я же артиллерист - ну, мне и командовать! Пришли мы на поле - почва глинистая, сплошная корка льда, подо льдом в ямках вода. Копнем гнездо - и ямка залита водой. Гнезда едва разыскиваем. Собрались мы в кучу и решили бросить работу. Набрали картошки на печенки и ушли.
   Прошло несколько дней, я уже забыл о картошке. Приходят два бойца, спрашивают:
   - Здесь живет Еланцев?
   Отвечаю:
   -Я.
   -Снимайте ремень: Вас приказано отвести на гарнизонную гауптвахту в город Сарапул на три дня.
   Спрашиваю:
   -За что?
   -Не знаем.
   Ребята подсказали:
   -За картошку!
   Попал я на "губу", а там нашего брата, как говорится, хоть ложкой хлебай.
   Боялся, что будут плохо кормить, ошибся: из части мне приносили полное довольствие, и "губа" тоже кормила. А с некоторыми бывали случаи, что не те, ни другие не кормили, и человек жил без довольствия.
   Сидел там один детина, здоровый такой и опрятный. Говорят, разжалован из старших командиров, "Вожак", - заключил я. И вот вечером учинили игру - "выборы старосты". Руководил "вожак". Подобрали молоденького долгоносого солдата, "вожак" говорит ему:
   - Будешь мести, и мыть гауптвахту каждый день! А если изберем тебя старостой, Иванов, то ты кого назначишь, тот и будет уборщиком. Объяснил условия выбора. Встают на нары четыре человека. Один из них на краю нар, у прохода, становится на кукорки, кладет свои руки на колени. Руки - запястья сжаты. Пишут два жеребейка, свертывают, как сигареты, и вставляют между рук сидящему на кукорках. Иванову завязывают глаза полотенцем и подводят его тянуть жеребейки (быть ему старостой или нет). Пока ведут, человек с жеребейками отходит, а на его место встает другой, со спущенными штанами, уставя задницу. Все молча. Подвели Иванова, держат его за руки, говорят:
   - Ну, ищи жребий!
   Иванов тычет долгим носом в задницу. И - взрыв хохоту! Иванов пытается сорвать повязку - ему не дают. Солдат вскакивает, надевает штаны, на его место встает солдат с жеребейками. Дают снять повязку Иванову: вот, смотри, мол, чего же ты тянешься? Уговаривают повторить снова. И так три раза.
   Были и другие шутки рассказывали рассказы и все слушали. Я боялся драки, но это исключено.
   14 ноября. Освобожден с гауптвахты.
   27 ноября. Я получил в Сарапуле первое письмо.
   2 декабря. Перешел в город Сарапул. Работал на кухне в 4-м гаубичном артиллерийском полку.
   3 декабря. Получил посылку - сухарики толченые.
   Идя за посылкой по городу, встретил майора: толстенький, низенький. Думаю, из запаса. Пошел я строевым, взял под козырек - он ответил тем же. Оба улыбнулись. Он спрашивает:
   - Какого полка?
   Я сказал: "367 артполка.
   - Хочешь служить в 4-й ГАП?
   - Нет, - ответил я.
   -Эх ты! - крикнул он, повернулся и побежал.
   4 декабря в гарнизонной бане прожаривали обмундирование в камерах. Голые танцуем на полу, а на цементе лед - стараемся встать на деревянные решетки. Некоторые залезли на перекладины, как петухи. Гремит песня. Марчук запевает:
   -Эх, Днипро-Днипро, ты широк, велик
   Над тобой летят журавли...
   Кажется, и не песенник - пел, подбадриваемый холодом!
   Женщины, обслуживающий персонал, плачут, глядя на нас.
   Стали через час вынимать обмундирование из камер, а оно еле теплое, зато очень влажное. Прожаривание сомнительное!
   Ночью перешли на разъезд Шолья пешком. Убродно, холодно, а в сапогах. Расстояние 23 километра.
   7 декабря. Перевели в 367 артиллерийский полк ПАП, в котором пришлось служить и воевать на Волховском фронте.
   На другой день получили зимнее обмундирование, кроме валенок. Начались занятия по расписанию. Довольствовались в лесу летней столовой. Котелков нет, а чашки в столовой были. Кушали попеременно - весь полк.
   Глубокий снег, холода Удмуртии заставляли "танцевать". Особенно мерзли ноги. Хорошо, хоть не было занятий на улице.
   ПОГРУЗКА МАТЧАСТИ И ТЕХНИКИ.
   20 декабря. Ночью началась погрузка материальной части. Пушки свезли и поставили на железнодорожные платформы тракторами. Но вот еще два лигроиновых "Сталинца" - челябинца неисправны. Вручную погрузили две пушки и на себе же потащили тяжелые трактора. Толстые цепи подцепили с обеих сторон трактора, а за цепи взялись солдаты вплотную друг к другу, поневоле ступая на носки товарища. Долго тянули, мука! Появился комиссар полка Афонин. Пьяный, он начал кричать. Напал на солдата:
   - Что стоишь, турка!
   Солдат убежал. - Афонин снял полевую сумку, начал махать ей, крича и кроя матом. Полетели бумажки из сумки. Один солдат собрал бумажки, сунул комиссару в сумку, отошел - комиссар последовал дальше. Наконец, погрузили трактора на платформу.
   21 декабря. Отправились на фронт. У всех болят пальцы ног, отдавленные при погрузке тракторов. Некоторые ознобили ноги.
   Проехали город Сарапул, проехали Арзамас. В Горьком стояли долго. Я написал домой письмо, понес на вокзал. Почтовый ящик был полон, а под ящиком, горкой, чуть не доставая ящика, на снегу лежали письма. Я положил свое письмо на самую макушку. Идет железнодорожник. Я спросил его, отправляют ли письма.
   - Кто их будет отправлять? - был ответ. На железнодорожных путях стоят обгорелые вагоны - первые признаки фронта.
   Без особых приключений проехали города Муром, Ковров, Иваново. Вот как он выглядит, город ткачей: нет мужчин, много женщин.
   Проехали Ярославль. Покупали хлеб
   1942 год
   3 января приехали в город Рыбинск. Накормили нас в столовой Демьяновой ухой из кильки. До чего ж она вкусна!
   Где-то солдаты нашли вагон с вином, понабрали бутылок. Мне выпить не привелось.
   От Рыбинска пошли следы бомбежки железнодорожных сооружений.
   К этому времени мы накопили вшей. Красноармеец моего отделения Плотников ложился в вагоне к стене, в угол головой. Не так, говорит, вши кусают в холоде. Каждый день я снимал рубашку и выбивал вшей, а другой раз и штаны снимешь - на другой день опять полно вшей!
   Как остановка эшелона, я складываю рубашку и обтираюсь снегом, а зайду в вагон - оботрусь полотенцем. После обтирания снегом становится приятно и свежо.
   9 января. Прибыли на станцию Будогощь. Первый налет немцев: "Ме-109", четыре истребителя, обстреляли эшелон. Обнаружив самолеты, солдаты побежали дальше от вагонов. По глубокому снегу бежал и я. Провалился глубоко в снег, в канаву, задохся и сел, держа винтовку в руках. После бомбежки выяснилось, что ранены в ноги машинист и его помощник, пробита цистерна с бензином.
   Недалеко в лесу был наш аэродром. Показался наш краснозвездный ястребок - и чуть не стал жертвой немца: пошел в круг над аэродромом, а нахал немец увязался за ним.
   На станции стояло два эшелона - два полка: наш 152 миллиметровых пушек и 4-й ГАП 203 миллиметровых пушек. Днем не разгружались - ждали ночи.
   Солдаты нашли в тупике эшелон с мукой, притащили куль, разделили.
   Из эшелонов нас расселили в дома по области. У нас в доме стояла железная, с трубой в окно, печка. Натаяли из снега воды, замешали в котелках тесто и без соли пекли лепешки. Подкрепились, отдохнули до вечера.
   Ночью - разгрузка. Неходячие "Сталинцы" стянули тракторами и остались они на станции для ремонта.
   10 января. Совершаем марш со станции Будогощь под деревню Пехово. Отдыхаем в деревнях, битком набитых солдатами, идущими на фронт, и ранеными, идущими с фронта. Ночью видны сполохи на линии фронта, а днями оглядываемся на пролетавших немцев.
   Хлеб стали давать, выпеченный в русских печах - круглые булки, порой без соли. Но промнешься в походе - ешь, как с медом! Приварка пока нет никакого.
   13 января. Ночью шли по реке Оскуя. Дорога по льду санная, есть проруби для набора воды, где и попьем. Ночь холодная, звездная. На передовой ракеты, то и дело, взлетают в небо.
   Близко и враз слева и впереди - автоматная очередь. Идем - снова очередь, потом другая, третья, а затем пушечный выстрел в сторону немцев - трасса от снарядов прорезала воздух. Помкомвзвода Морковский - человек, побывавший на фронте - скомандовал:
   - Ложись!
   Залегли.
   - Немцы обошли, - говорит Морковский.
   Полежали. Холод лежебок не любит, а, надо сказать, все в сапогах. Сержант Шевелев говорит:
   - Кто, ребята, со мной пойдет в разведку? а то тут замерзнем.
   Двое встали, Шевелев третий. Пошли - опять очередь против них на берегу. Шевелев кричит:
   - Кто стреляет?
   - Свои! - отвечает голос. Подошли к стрелявшему.
   - Что ты тут делаешь?
   - Часовым стою.
   - А чего стреляешь?
   - Холодно, вот и палю.
   Охранял часовой боеприпасы танкистов. Спросили его, не видал ли тут наши пушки 152-миллиметровые?
   - Идите лесом, там поляна - там и огневые. Свернули в лес - снег рыхлый, выше колен, идешь - середышем гребешь.
   Шевелев с ребятами пошли вперед! Нашли огневые!
   Пушки подвезла нам на огневые позиции другая часть: свои трактора частично в ремонте.
   Недоедание во время переезда по железной дороге и марш до первых огневых, сильно нас изнури, обессилели. В пути нам давали по три сухаря на день. Меня поддержала посылка, полученная в Сарапуле. Истолченные сухари никто не воровал. Правда, покрупнее кто-то выбрал!
   В первую ночь нам дали отдохнуть. Приютились мы в землянках огневиков. Тесновато, но все же не на улице.
   Днем наши пушки постреляли - как говорило начальство, заявили о себе. С непривычки диковато, пахнет порохом, пролетают самолеты - наши и немецкие; передовая гудит выстрелами минометов и разрывами снарядов, трескотня пулеметов и автоматов. Бывалые солдаты говорят, что это немец стреляет.
   14 января. Днем стали оборудовать себе землянку в осиннике. Жердовник, какой и у нас в наших лесах. Копать глубоко нельзя: полметра - и вода. Разгребли снег, стали долбить мерзлую землю. Ребята ударят ломом раза три-четыре, и руки опускаются. Взял и я ломик, начал ковырять - хватило меня на четыре удара.
   Половину выкопали - прибегает Баленок, говорит:
   - Сержант, огневики уходят из своей землянки ближе к орудиям, оставляют в целости свою.
   Пошли радешеньки! Землянка не высокая и без наката, высота внутри не более одного метра, но теплая. Двери плащ-палаткой завешали. Печка - лист железа согнут, сверху котел из-под умывальника и труба. Все это огневики принесли из соседней деревни. Жителей в деревне нет: выселены - бери что хочешь.
   Главное, нам повезло (как поется в песне, "бесконечно повезло"), что рядом солдатская кухня нашего дивизиона.
   Ночью устраивали землянку для штаба дивизии. На крутом берегу реки было сухо. Землянку рыли - земля талая под сугробом снега, и, главное, воды нет. Руководил начальник штаба дивизиона старший лейтенант, Откидыч, украинец, и лейтенант, Макаренко - начальник разведки дивизиона.
   Моему отделению было приказано сходить в соседнюю деревню, принести бревен, сделать накат в три ряда. Расстояние до деревни метров восемьсот. Пошли. Смотрим: целая улица в два ряда, дома новехонькие, еще без окон, не обжитые. Видимо, какой-то колхоз строил эти деревянные дома из елок.
   Нашли дом: разобран не полностью. Нарезали бревнышек, а тут еще подошли солдаты нашего дивизиона, быстро натаскали и наложили накат. Замаскировали землянку тальником: он рос по всему крутому берегу речки. Оставили часового у землянки.
   17 января. Из моего отделения был назначен наряд: на кухню два человека, к штабу четыре человека и один человек у своей землянки, он и дневальный: топил печку, рубил дрова. К штабу я назначил Баленка. Он отказался:
   - На кухню пойду, к штабу не пойду.
   Оставили его у землянки: на кухню пошли другие.
   19 января. Дали всем валенки.
   24 января. Марш на Селища (Волховский фронт) через деревню Гладь, станцию Большая Вишера, деревню Гладь, деревню Папоротное, деревню Большие Вяжищи. В Большой Вишере грелись, расходились по домам. Дом, куда я зашел, был нетопленый. Жили в нем мать с девочкой лет восьми. Муж ее офицер, и от него давно нет известий.
   - Почему не эвакуировались? - спросил я.
   - От смерти не убежишь, - сказала женщина.
   От Вишеры до деревни Большие Вяжищи дорога шла лесом. Лес на болоте, исключительно, почти ольха. Вспомнил книжку под заглавием "Путешествие из Петербурга в Москву", где упоминаются каменные Екатерининские казармы в Селищах и прямая, как стрела, по левую сторону реки Волхов, дорога на станцию Спасская Полесть.
   25 января провели остаток дня в Больших Вяжищах. Развели костер, греемся. По дороге движутся автомашины с солдатами. На одной машине на треноге стоит учетверенный пулемет. Налетели немцы - "Ме-109", четыре штуки, стреляли в нас и едущих, ранили красноармейца у пулемета. С опозданием ударили две наши зенитки поперек лету немцев. Снаряды рвались почти над нашими головами, немного правее.
   Командир одной из батарей, дежурный по дивизиону, распорядился разойтись мелкими группами, искать ночлег. Зашел я в домик поблизости, две комнаты. Там был один солдат. Спрашиваю:
   - Разреши, товарищ, погреться.
   Он спросил, какой я части. Я ответил, что ночуем в Вяжищах, а завтра - на передовую. Посидели - солдат выпроваживает меня. Я упрашиваю, чтоб разрешил остаться, - он говорит:
   - Я позвоню в особый отдел, и тебя заберут.
   - Ну, не замерзать же мне - почти кричу солдату.
   Но ничего не поделаешь: вышел. Залез в окопчик, а там солома натаскана. Подремал - замерз, так и подбрасывает меня. Разыскал перед рассветом своих: ночевали они в бане по-черному - отдохнули, а мне не пришлось. Так относились тыловые крысы! Дом пустой, а красноармейцы замерзайте на снегу.
   Утром пошли в лес. Тут огневые одной из батарей. Удосужились украсть от пушек шанцевый инструмент: кирку, ломик и две железные лопаты. (Свой-то мы побросали, выходя из Вишеры).
   Днем обедали на опушке леса. Получили горячий суп из походной кухни.
   Вечером, в каком-то логу, впадающем в речку, старшина выдал противогазы и гранаты. Ночью шли по реке Осьма - деревня Масляная, через Волхов. Справа от нас Селища, а на левом берегу деревня Коломна. Дома все сожжены. Редко где остались строения. Цела стоит церковь.
   25 января ночевали в Коломне. Днем варили мясо убитой лошади. От Селищей увидели переправу через Волхов: по ней двигались наши войска на плацдарм. На левом берегу у переправы стоят указатели: прямо - на Спасскую Полесть, а вправо - деревня Чернушка и другие.
   Помылись в бане, получили чистое белье.
   Прятались от немецких самолетов: двухмоторные, с душераздирающим ревом, сирены.
   26 января. Наши огневые на плацдарме. Перешел в лес и взвод управления дивизиона. Караульное помещение в ста метрах от немецких дзотов.
   28 января. Вечером вызывают меня в штаб дивизиона. Дают пакет боевого донесения, сообщают пароль и отзыв. Начальник штаба Откидыч говорит:
   - Возьми с собой человека: вдвоем веселее.
   Я отказался. Он говорит:
   - Как хочешь. Иди один.
   Ночь была месячная, теплая - так мне показалось.
   Вдруг вижу: за сосной два солдата - один с автоматом, другой с пистолетом, маленький, в длинной шинели, совсем мальчишка. Молоденький - лейтенант - окликнул меня: спросил пропуск. Я назвал. Он потребовал отзыв! Покаялся я, что не взял с собой никого: двое же двое - не один. Говорю лейтенанту:
   - Вы должны назвать отзыв.
   Он за пистолет.
   Я те покажу!
   Пришлось назвать отзыв.
   Отнес боевое донесение в штаб полка в Коломну. Благополучно вернулся на КП дивизиона.
   29 января. Слухи о том, что впереди нет пехоты, что окруженные немцы отсиживаются в трех дзотах, обеспокоили командование дивизиона. Мне было приказано со своим отделением выдвинуться вперед по просеке и оттуда водить смену караула к землянке штаба. Но повел нас помкомвзвода Морковский. Это было метрах в семистах от КП, на той же просеке. Кругом ельник, а между КП и нами - поляна. Редкий молодой хвойный лес. На поляне огневые позиции минометчиков, у нашей просеки их склад боеприпасов, их часовой. Обошел я от землянки метров тридцать в сторону немцев: по лесу мы собирали сушняк и дрова. Дальше снег немятый - нет следов. Реденько постреливают автоматы, пули летят в нашу сторону.
   Землянка нам досталась сырая. Стены облезают грязью, двери-лаз завешены плащ-палаткой. В стене слева, в противоположной стороне от немцев, прокопана дыра-дымоход. Сколько ни топили, тепла не было, только грели руки у пламени
   Рядом вторая землянка - большая: если нас жило 8 человек, то там - 18. Тоже без наката: забросана жердовником, прикрыта землей, навалены еловые ветки.
   Снег замаскировал обе землянки, и не таял, вода на нас не капала. Через два часа меняли часовых. Приносили в котелках обед и ужин.
   Жизнь наладилась. Немцы нас не беспокоят. Да мы их и не видали.
   31 января. Был у нас припасен старый лист кровельного железа. Выправил я его обухом топора на пеньке: надо было соорудить подобие печки. Железо звенит, эхом отдается по лесу - словно мы не перед лицом противника, а в мастерской. Все реденько пролетают автоматные пули: сначала высоко, в сучьях ельника стукаются, затем все ниже и ниже.
   В народе говорят, что сердце чует беду. Так вышло и у меня. Бросил лист железа на землянку, сел в проходе, только голова торчит наружу. Опять засвистели одиночные пули: первая высоко, потом ниже, а третья пуля обожгла мне левое ухо. Присел, говорю ребятам:
   - В ружье! Немцы близко! Слышу смех. Я по фамилии вызвал двоих, все стоим в рост, никто не стреляет.
   Приказал осмотреть местность метров на двадцать вокруг землянки в той стороне, откуда слышались выстрелы. Пошли Бабкин и Мокрушин. Когда вернулись, докладывают:
   - Никого не видали.
   Повел смену часовых на КП. На обратном пути, при переходе к землянке, в воздухе появились самолеты-истребители, и завязался воздушный бой. Сперва я разбирал, которые наши - похожие на голубка и которые "Мессершмитты" - с длинным фюзеляжем. Затем в ходе боя все закружилось, все смешалось: Все стреляют, круговерть.
   Бой был короткий, но жаркий. Вот осталось только два истребителя. Вижу, немец гоняется за нашим "ястребком". Тот кружит небольшим кругом, а у немца получается круг больше. Наш "ястребок" взмыл к верху, свечой, выпрямился и зашел в хвост немцу. Дал очередь, и немецкий самолет загорелся, пошел вниз. Затем от него отделился черный комочек, раскинулся парашют, повис человек на стропах. Наш "ястребок" сделал вокруг парашюта два круга - немец с простреленным парашютом быстро пошел к земле.
   Как приятно смотреть на врага, падающего в тартарары! Туда тебе, собака, и дорога!
   Этот воздушный бой как бы укрепил у солдат веру в нашу авиацию.
   Когда закончился воздушный бой, наши минометчики опять открыли огонь. Они сегодня много стреляли. Но вот и немец открыл огонь по ним. Мины рвались на поляне, около их огневых. Мы все укрылись в землянке. Соседи тоже попрятались в свою землянку.
   Вот мины стали рваться все ближе и ближе. Прибежали к нашей землянке два незнакомых красноармейца: в фуражках, в новеньких бушлатах, воротнички костяные, сапоги, начищенные до блеска, новенькие автоматы.
   - Пустите от обстрела укрыться. Пожалуйста!
   Проверил у них документы. Они охотно достали красноармейские книжки. Посмотрел я подписи и печати - все в порядке.
   Немцы усилили минометный огонь. Мины рвались с небольшим перелетом. Ребята приутихли.
   Вот, одна мина ударила в край землянки - и не разорвалась: послышалось шипенье и как бы стон. Кто-то сказал:
   - Наша смерть умерла.
   Затем возле землянки разорвалась ручная граната: это мы определили по хлопку разрыва. Один из гостей стал беспокоиться, будто бы загрязнился автомат:
   - Надо не атаковали немцы, а автомат вдруг откажет!
   Смотрю - на автомате ни пылинки. А гость шарашится, наводя автомат на ребят. Я заматерился:
   - Отводи, отводи автомат от людей!
   Взял сам автомат, спустил с предохранителя и уставил дуло на гостей. Так сидели - недолго, но напряженно, молчали.
   Наконец, минометный обстрел закончился. Гости, как шальные, выскочили из землянки и побежали - в сторону немцев. Наблюдая за ними, вызвал двух человек, приказал посмотреть - не притаились ли где. Вернулись ребята, принесли ручные гранаты, оставленные кем-то на снегу. Думаю, что были гости - Власовцы.
   Снова стало тихо. Лес приятен своим гостеприимством. Казалось, нет никакой войны.
   Повел смену караула. Подойдя к землянке соседей-пехотинцев, никого не нашли. Они ушли, как только кончился обстрел. Было им чего бояться: буквально в двух метрах от их землянки снег был смешан с землей. Мины перелетали землянку и рвались, нарушив белизну снега.
   - Сохранил их Аллах, - сказали ребята. - Значит, им тоже повезло.
   Дошли до часового, охранявшего мины. И здесь тоже перелет метров 15, и тоже снег, черный от разрывов. На просеке - редкие воронки, а вырубка, поросшая мелким ельником, была зеленая.
   На КП дивизиона было тихо. Повар Липин встретил нас приветливо, с расспросами:
   - Как, жарко у вас там было?
   - Живы, - отвечали ребята.
   Снова потекла сравнительно спокойная жизнь на КП. Несем караульную службу. Связисты поддерживают связь командиров батарей с огневыми позициями. Разведчики поочередно сидят на елке со стереотрубой и видят только бесконечный лес, вернее - верхушки леса.
   Немцы из дзотов после обстрела ночью же ушли.
   Больше всего доставалось огневикам: постреляют наши малость по огневым позициям противника (ведь назначение наших пушек - подавлять артиллерию противника) - немцы засекут их и лупят из минометов.
   Есть у нас на плацдарме звукометрическая служба, она и давала цели. Вел стрельбу наш полк. Звукометристы же и корректировали нашу стрельбу.
   Много ли знает солдат, что творится в водовороте войны? Что прикажут, то он и делает.
   7 февраля. Командиром дивизиона был выбран наблюдательный пункт ближе к передовой. Шли по просеке, идущей параллельно железной дороге на город Ленинград. Где-то, справа - станция Спасская Полесть. Насыпь железной дороги занимали немцы, а затем - нейтральная полоса. Слева просеки березовый лес, на вырубке лесок молодой, густой, толщиной меньше жердочки, а справа, если идти к Спасской Полести, ельник и береза. На просеке стоят две полевые кухни и дымят два котла. Какая-то большая воинская часть - видимо, впервые, новички, как и мы - расположилась на глазах у немцев, дымя кухнями. Рядом с кухнями на дровнях повозка, будочка из фанеры - хозяйство старшины.
   Мы прошли метров тридцать и свернули в высокий ельник. Отошли от просеки метров семьдесят, и тут, командир дивизиона и лейтенант Макаренко облюбовали елки для НП, мне приказали копать землянку в три наката бревен, а сами ушли.
   Разгребли ребята снег, вырыли котлован под землянку. Напилили елок, нарезали бревен, устроили три наката - только бока обложить землей да двери прокопать. Она и была - дыра в землянку, да узкая. Но двери - то не доделали, как надо: в воздухе появились пять вражеских легких бомбардировщиков. Пошли на Спасскую Полесть, закружнули на нашу территорию. По ним реденько ударили зенитки. Самолеты пошли в пике на дымящие кухни.
   Мои ребята с хохотом бросились в землянку. В проходе сперло - трое не успели заскочить, в том числе и я. Первый самолет спикировал на кухни и у самой земли сбросил бомбу. Я наблюдал разрыв, оставшись уже один в проходе. Самолет подбросило вверх - он как бы стал на-попа - ну, думаю, перевернется, торнется о землю, но он выпрямился и ушел.
   Мне почему-то не захотелось в землянку. Перебежал - метрах в семи от землянки была воронка от снаряда. Удобно устроившись, стал наблюдать, как самолеты пикируют - до самой земли, как мне кажется, как их подбрасывает при бомбометании и как они, выпрямляются и улетали прочь, как щелкают осколки о деревья. Все пять штук, сбросив по бомбе, самолеты улетели.
   Вылезли по одному из землянки ребята.
   - Пойдемте смотреть кухни! Будочки на дровнях не было, котлов и кухонь тоже. Только обгорелая земля да обломки железа и дерева от дровней.
   Земля дымилась.
   Ребята нашли несколько пачек горохового пюре - и то, обожженные взрывом. Подержал я их в руках - бросил.
   Вернулись к землянке, сидим на комьях земли, судачим. Плотников, которому, как и мне, никогда не хватало одной порции супа, говорит:
   - Сколько народу оставили голодными! Фашисты!
   Вскоре подошел лейтенант Макаренко, сообщил, что землянка не нужна: НП отменяется. Пошли на старый КП.
   Переменили КП: перешли ближе к дороге на Спасскую Полесть. Недалеко на просеке вырыли землянки: для штаба в три наката, а себе в два наката.
   Выдали нам противотанковые и ручные гранаты. Помкомвзвода Марковский учит нас, как пользоваться боевым противотанковым оружием.
   Попросили его бросить одну. Морковский вышел из землянки, махнул гранатой и, бросивши ее, упал в проход. Крепкий взрыв. Из штабной землянки выскочил адъютант, командир дивизиона:
   - Кто бросал гранату?
   Следом вышел начальник штаба Откидыч и дал нагоняй Морковскому:
   - Немцы засекут взрыв и дадут огневой налет: не балуйтесь!
   Подъехал старшина с бельем. Выдал белое стираное, а старое должен собрать и сдать Морковский. Группами по три, по тять человек идем в баню - метров 800 от КП. Баня фронтовая: на колья натянуты четыре палатки, и одна сверху прикрывает. Банщик один - Вася Комаричев. Вместо пола - хвоя. Топится подобие печки, тают снег. Норма воды на человека, один котелок. Получил водичку - не знаю, с чего начинать мыться. Вася кричит:
   - Еланцев, ты там много воды не расходуй!
   Приятно: помыться, а главное - освежился.
   Вскоре опять пошли оборудовать землянку в лесу, по правую сторону дороги на станцию. Шли все лесом. Лес кончился - вырубка: одни пеньки. За вырубкой где-то станция. Курочкин показывает мне:
   - Вон, сержант, видишь бугорок на вырубке. Это землянка. Тут был НП нашего дивизиона. Приходили сюда к ночи, днем здесь нельзя было находиться: немец засыпал минами Здесь ранило нашего командира дивизиона. Высунулся из землянки посмотреть, близко разорвалась мина - ранило в холку, отправили в госпиталь.
   Нам приказано построить землянку около опушки вырубки. Начали подбирать место.
   Нашли два наших самолета - сбитые и исковерканные.
   Видим дымок, подошли. Три солдата-связиста огромную воронку завалили сучьями, набросали хвои, к одной стороне натянули палатки, а сбоку воронки сделали уступ, где горел огонек. Приспособились, что называется, к обстановке!
   Приступили и мы к своим обязанностям. Начали валить лес - длиннейшие березы. Распилили - стали таскать.
   Противник заслышал падение деревьев (увидеть он не мог: так как было уже темно), начал обстреливать опушку, откуда я не ожидал. Противно, по-кошачьи, выли мины. Возьмешь бревно, а тут недалеко мина шлепнется.
   Бревен десять мы принесли, а мины все шлепаются по опушке леса. Не так страшно, как противно.
   Пришел Морковский, говорит:
   - Бросайте: КП отменяется. Пошли обратно.
   Обходим огромную воронку авиабомбы. Остановились вокруг нее. Воронка метра три глубиной, метров семь в диаметре, больше половины залита водой, на краях кругом образовался бруствер. Земля выворочена, а не распылена, и рядом продолговатый, как обточенный, валун. Природа спрятала его, укрыв землей, а война обнаружила.
   Просеку нашу не трудно найти: если идти от Селища по дороге на Спасскую Полесть, то по правую сторону дороги стоят две зенитки, а просека пересекает дорогу. По ту и по другую сторону в этом перекрестке и были и поставлены зенитки. Дальше стояли 75-миллиметровые пушки. И постоянно стреляют: зенитки по самолетам, а пушки- прямой наводкой в сторону Спасской Полести. Немец тоже отвечает- стреляет по полевым пушкам. Но чтобы снаряды рвались у зениток, я не замечал Это значит, полевые пушки принимают огонь на себя.
   22 февраля. Вечером прибыл на КП старшина дивизиона, украинец, такой подхалим. Он рядовой, исполнял обязанности старшины! Просит человека привезти продукты с огневых. Огневые у этой батареи - на правом берегу Волхова в балке - немец по ним не стрелял, и самолеты противника не замечали. У них стояла машина-полуторка. Старшина просит Морковского, чтобы дали меня. Тот согласился. Пошли.
   Дело было к вечеру, идти километра три-четыре. Пришли в потемках. Получили продукты, в санитарную лодочку уложили. Подошла полуторка, погрузили и поехали.
   Ехали берегом Волхова. В Селищах - переправа. Нас остановили, проверили пропуск. Поехали дальше, заехали в лес.
   Тут немец проявил большую активность: заработали его пушки, минометы по всему лесу на плацдарме. Плацдарм к этому времени был расширен: как говорило начальство, в глубину местами на 7 километров и в ширину по берегу Волхова - до 15 километров. Недалеко от нас разорвался снаряд. Шофер стал:
   - Дальше не поеду.
   Высадились. Немец лупит по всему лесу нещадно. Вот, слышим, зарявкали наши пушки (их слышно по голосу) - да так дружно! Сразу стало веселее. Противник замолк.
   - Вот фашист! - говорит старшина.- Хотел испортить нам день Красной Армии.
   7 марта вышли по просеке под деревню Овинец. Шли, как всегда пешком. Тащим на санках, сколоченных из лыж разный скарб. Насбиралось - всем досталось, что тащить. Просека повернула влево.
   Только мы зашли за поворот - слышим: пулеметная стрельба. Два истребителя противника обстреляли автомашину нашего полка. Вреда не причинили, а нас не заметили из-за поворота просеки.
   Самолеты настигли нас при подходе к КП, летали низко над лесом.
   Все бросились с просеки врассыпную. Я отбежал, смотрю: воронка неглубокая. Упал в нее. Нога поскользнулась, и я очутился на спине, ноги кверху. Кричу:
   - Лежачего баран не будёт!
   Ребята смеются.
   Наконец, пришли под Овинец. Деревня за речкой в ней немцы. Нейтральная полоса - речка. Возле речки, по обе стороны еловый лес. Перед нашими землянками - поляна. Наши землянки в лесу, на опушке перед поляной.
   Землянку для штаба оборудовали ночью. Реденько свистят пули. Передний край от нас в пятистах метрах, пехоты впереди нет. Наши огневые тоже сменили позиции и теперь сзади, километра за три-четыре в том же лесу. Рядом с нашими огневыми - огневые 8-го гвардейского артиллерийского полка (матчасть - тоже 152 -миллиметровые).
   Кухня наша находится на огневых. Обед, как подходит время, нам привозят два раза в день на просеку, метров за восемьсот от наших землянок. Идем по одному, по два человека с дистанцией метров 15-16. Снег был глубокий, и по просеке была прогребена дорожка (проходила автомашина).
   Сначала ходили спокойно с котелками: в одном суп, в другом - каша.
   Но однажды пошли за обедом - нас на просеке обстреляли из пулемета, и это стало повторяться каждый день.
   20 марта. Противник обнаглел: поднял стрельбу из пулеметов и автоматов. Боясь атаки немцев, нам скомандовали:
   - В ружье!
   Надели вещмешки на случай отхода. Лейтенант Макаренко сам командовал ребятами:
   - Ты ложись здесь, ты вон там!
   Мне досталось место перед землянками. Я сбросил с плеч вещмешок, залег.
   Немцы постреляли с полчаса и ушли. Мы не стреляли.
   Вблизи наших землянок была еще одна землянка, у которой день и ночь стоял часовой. Ход в землянку был, как в погребную яму. Закроются сверху плащ-палаткой и топят печку - у них тепло. Солдат было немного, и средний командир с ними.
   По ночам мы несли охрану на просеке по одному часу, и один человек стоит у землянки. Дорожка прогребена до наших землянок, а дальше просека исчезает. Прекращается и чищеная дорожка на передовую. До нее еще метров двести.
   25 марта. Противник проявил активность. Сильная стрельба из пехотного оружия - хоть голову из землянок не высовывай. Передовая обстреляна минометным огнем.
   Ранен Мокрушников пулей в ногу. Днем его отправили в госпиталь.
   Открывать артиллерийский огонь в случае нападения фашистов наше начальство боялось, чтобы немцы не засекли наши огневые. Но на этот раз были подготовлены данные - на критический случай.
   Соседи наши, 8-й гвардейский, - те много стреляли, почти каждый день. Стреляли они не с основных огневых позиций, а сложных. Вытянут одно орудие вперед метров на 300-400 и палят. Ну, немцы засекают и из минометов засыпают площадь минами. Гвардейцы постреляют - и орудие на передки. Оттянут орудие, и выходит, что немец лупит по пустому месту.
   Дали мне секретный пакет из штаба дивизиона отнести на огневые. Пошли мы с товарищем двое днем. Как-то приятно было идти. В лесу пахло хвоей, на просеках тепло. До огневой протоптана дорога: возят нам кухню.
   На огневых передал пакет командованию. Поговорили с огневиками. Они спрашивают, как нам живется. Рассказали, что они на этой огневой живут спокойно, немец их сильно не беспокоит.
   Пошли домой. Перед огневыми 8-го гвардейского поляна, снег на ней черный. Это немцы палили по ложным позициям гвардейцев.
   27 марта. Получил первое на фронте письмо из дома. Рад был бесконечно.
   Лейтенант Макаренко заболел: открылись раны и его отправили в госпиталь. Нам в 3-й дивизион послали нового начальника разведки, из пехоты, по фамилии Смирнов. Молодой парень, лет 25. Жил он в нашей же землянке: в штабную его почему-то не приняли. Сделали ему нары в углу, и они с Марковским лежат день и ночь.
   Как-то днем Смирнов шарашился со своим наганом и - нечаянно выстрелил! Хорошо, что пуля легла между ног - все обошлось благополучно.
   Красноармеец моего отделения Тучков обморозил ноги во время погрузки матчасти в Шолье. Пальцы его почернели. Не помогли и валенки. На пост его не назначали, сидел он все время у печки. Тучков стал реветь и проситься в госпиталь. Его все не отпускали, но потом видят, что он не вояка - отправили в госпиталь.
   Жизнь наша - как на фронте. Пули свистят каждый день, а особенно по ночам. Елочки-молодняк, толщиной в грабловище, до того расщепаны пулями, что валятся, как былинки. И вот, глядя на отверстия в стволах, заметил: пуля пробила стволик тоненькой елочки, высунула нос и на половине застряла: обессилела.
   1 апреля. На посту, на просеке находился красноармеец Каргашин. Раз, ему по каске ударило пуля, аж в голове у него зазвенело! На каске, немного сбоку, обнаружили вмятину.
   Самым недисциплинированным красноармейцем проявил себя удмурт по фамилии Баленок. Стоял он на просеке ночью. Сменили его, на посту остался Лобанов.
   -Еланцев,- говорит Баленок, - хочешь, я тебя застрелю сейчас. Мне ничего не будет, разве отошлют в штрафную, а там тоже люди.
   Затрясло меня от злобы, стараюсь говорить спокойно:
   -А ты убей немца - в штрафную не пойдешь, и одним фрицем меньше будет.
   Пришли мы в землянку - ну, я об угрозе Баленка не сказал.
   Днем на просеке часовым стоял Лобанов. Было приказано задерживать всех проходящих и проверять документы. Лобанов задержал красноармейца, идущего близ землянки. Крикнул ребятам, те крикнули мне в землянку:
   - Еланцев, на выход: кого-то часовой задержал.
   Выскочил я с винтовкой из землянки, похожу к задержанному. Солдат был в вязаном шерстяном шлеме, в шапке-ушанке и в каске. Спрашиваю, какой части. Он ответил. Я потребовал красноармейскую книжку - спрашиваю:
   - Какой губернии?
   - Костромской, - был ответ.
   Я сорвал с него шапку. Заболтались длинные рыжие волосы. Я уже кричу:
   - Фриц! Стой! Руки вверх! А ты, Лобанов, если он пошевелится, штыком его.
   Обыскал его - нет ли оружия.
   - Говори: "Воронеж".
   -Воронеж, - язвительно ответил он, и показалось мне: зубы его зацокали. Отпустил его: - Иди.
   Пошел он в конец просеки и свернул в лес, в сторону противника.
   "Кажется, я немца проворонил", - подумал я.
   9 апреля. Под лесопунктом. Снова меняем КП дивизиона. Меняются и огневые. Огневики расположились в лесу по левую сторону дороги на станцию Спасская Полесть. В лесу был ложок - без помоин и обозначен на карте. КП дивизиона и НП 3-й батареи расположились в березовом высоком густом лесу.
   Я не сказал, как мы перебрались сюда. А перебрались километров пять пешком, скарб тащили на санках. Навесили на себя груза, как ишаки, да еще палкой помогаем санки толкать. Лейтенант Смирнов дает мне свою полевую сумку:
   - На, неси.
   - Я и так, как ишак загружен! - говорю я. Он за пистолет.
   - Я тебя сейчас пристрелю! Это тебе приказ!
   Взял сумку, тащу, а Смирнов и Морковский идут порожние.
   Кое-как добрались до места. Сразу же стали рыть землянку для штаба. За просекой ельник - высокий и не густой. Там расположились НП еще одной из батарей и нашего же полка.
   С первых же дней солдат, что были в ельнике, стали обстреливать автоматчики с деревьев. "Кукушки" стали их выслеживать. Сняли двух.
   Где-то справа приходили "Катюши": дадут залп и уходят, а немец по тому месту лупит минами. Тут же, в лесу, стояла зенитка. Несмело ударит по наплывавшему самолету и молчит. Как нам казалось, боялись стрелять наши зенитчики.
   Начал таять снег, пошли ручьи - ноги все время мокрые.
   Стало известно, что здесь под Лесопунктом, намечается удар по немцам с целью пробить брешь и соединиться со 2-й ударной армией, которая была в окружении.
   15 апреля. Начальника разведки лейтенанта Смирнова послали в разведку в деревню Лесопункт. Взял он разведчиков несколько человек, в том числе Морковского и Каргашина со снайперской винтовкой.
   - Пошли - сразу же попали под пулеметный обстрел. Добрались до деревни - уже появились раненые. Ранен был и лейтенант Смирнов. В деревне их обстреляли немцы из автоматической пушки малого калибра. И автоматчики со всех сторон и с тыла. Каргашин подполз к сожженному дому (стояла только печь), стал высматривать, откуда бил по ним автоматчик. В оптический прицел разыскал его на елке. Прицелился, выстрелил, и автоматчик, как сноп слетел вниз. Вышли, больше потерь не имели.
   Смирнова отправили в госпиталь.
   Ранен командир дивизиона его адъютантом. В землянке Вася Комаричев возился с немецким автоматом, командир дивизиона стал выходить из землянки и Вася влепил заряд ему в пятку, разбил суставы, тот сильно стонал. Просили машину, но так и не добились, увезли солдаты нашего доброго комдива в госпиталь на санках.
   Вечером поужинали, поставил часовых к землянке штаба дивизиона. Поставили в пирамиду винтовку. Пирамидка стояла меж березками у выхода из землянки: в землянке было сыро, и оружие быстро ржавело. Постоянно дневальный отчерпывал воду и ведром выносил за землянку.
   Баленок еще днем напился пьяный. Я его я поставил у землянки. Прошло два часа, я сменил караул у штаба, а Баленку сказал:
   - За пьянку будешь стоять еще два часа.
   Сменный часовой зашел в землянку. Поставил и я свою винтовку в пирамидку и собрался зайти в землянку. Баленок говорит:
   - Ты вправду, Еланцев, оставляешь меня еще на два часа?
   Стоя к Баленку спиной, я ответил:
   - Будешь стоять.
   Слышу, он загнал патрон в патронник - на звук я успел повернуться влево, вполоборота - и почувствовал, что меня скребнуло по шубе возле поясницы.
   А было вот что. Баленок хотел ударить меня в поясницу штыком, но промахнулся, воткнувшись в снег. Тут прижал я его, хотел вырвать винтовку, да не смог. Ударил он меня головой в бороду, но не очень больно, крикнул ребят:
   - Помогите обезоружить!
   Вскочили два человека, не помню кто, отобрали у него винтовку, затолкнули в землянку, а я сказал ребятам, чтобы не отпускали его из землянки. Немного успокоившись, я пошел, доложил дежурному по гарнизону, он же и судья.
   - Ну и ЧП - сказал он. Тут же послал двоих солдат с винтовками и приказал арестовать Баленка и отвести его на просеку, где всегда двое солдат дежурили у ручного пулемета. Так он и топтался на просеке до утра.
   Утром меня вызвал к себе дежурный по гарнизону. Это был командир 8-й батареи и спросил меня:
   - Что, товарищ Еланцев, в суд будете подавать или как?
   Я сказал, что идет война и не до судов - прошу командование убрать Баленка, перевести его в другую часть или хотя бы подразделение, чтобы он не мог больше посягнуть на мою жизнь.
   Так и сделали: Его перевели куда-то в разведку. Потом были слухи, что он заболел цингой: притянуло ноги к заду, и его комиссовали домой.
   Командиром дивизиона назначили Гунько - украинца лет тридцати, крутого нрава и любящего пошуметь.
   19 апреля. Немец бомбит намечаемый проход ко 2-й ударной армии. Как воробьи летят осколки к нашим землянкам.
   Наступления не последовало.
   23 апреля. Оставили Лесопункт. Снег уже почти растаял, только местами были белые островки - шли водой по колено, тыкали палкой, нащупывая воронки от снарядов. Особенно страшны были воронки от авиабомб: в нее можно с головой окунуться.
   Шли долго, Вода со всплывшими обломками сучьев двигалась тихо, все казалось завороженным, как в другом волшебном мире. Шагали солдаты, нагруженные скарбом, как ишаки. Поглядывали в сторону немцев. Иногда, в просветах леса, видна была насыпь железнодорожного полотна. Там были немцы.
   Шли, кажется, бесконечно долго. Наконец, суша - поперечная просека. Ну, теперь близко. Подошли к вырубке. Длинная и широкая, метров двести шириной, она тянулась к Лесопункту. Когда пролетала "рама" или корректировщик - "костыль", как его называли красноармейцы - то казалось, что самолет летит в конце вырубки.
   Кухня расположилась за вырубкой под большими и густыми елями, вдавшимися в вырубку. Накормили нас неплохо, по тому времени. Вырыли землянку для штаба, три наката. Рыть пришлось с полметра: дальше пошла вода. Рубили срубик, на него еще срубик, побольше на один метр, а в середину набросали березовых чурок и земли. Земля была еще мерзлая. На углу землянки был гнилой пенек, сшибли его ребята, а в нем муравьи - красные лесные. Ну, и набросали в стену земли вместе с муравьями.
   Закончили это сооружение - стали рубить срубик для себя, метрах в тридцати от штабной землянки.
   Был с нами парикмахер Голованов. Пришел он рядовым, а за острую бритву присвоили ему сержанта, так как он ходил в штаб полка, брил там начальство, и в батареи, если его пошлют. Все мы с ребятами носили бревна, а Голованов ходил "поднукивал" нас. Ребята Курочкин и Бабкин говорят мне:
   - Че ты смотришь, Еланцев, на Голованова? Сам носишь бревна, а он ходит руки в брюки!
   Это мне говорили Курочкин и Бабкин. Оба в на гражданке были председателями колхозов, оба коммунисты и помогали мне в трудную минуту.
   -Давайте, - говорю я, - поговорим с ним. Скажем Голованову все, да покрепче. Ведь он сержант, и я сержант - приказать ему не имею права.
   Так и сделали: поговорили с ним, да с крепким русским словцом! Стал наш Голованов помогать носить бревна. Только, если я беру бревно под комель, он всегда под вершину. Бревна были тяжелые, и брать их было не легко - несли бревно человек шесть-восемь.
   Здесь зажили как-то по-новому. Стало сухо. Свою избушку, срубленную из осиновых бревен, топили все время: у нас появилась железная печка. Спали на низеньких нарах, на лапках ельника, прикрытых плащ-палаткой. Спали в одежде, в сапогах.
   Устроились - на другой день, утром из штабной землянки кричит телефонист:
   - Эй, Еланцев, давай посыльного в штаб полка!
   Послал Максимова: он знал дорогу. Штаб был в деревне Коломна.
   Днем мы дооборудовали свою землянку: впервые за все время соорудили стол для чистки оружия. Часть людей работали на кухне. За день ребята устали здорово.
   Вечером с меня просят опять посыльного в штаб. Кого послать? Дорога, известно, местами вода по колено. У ребят у всех ботинки - только один Максимов был в сапогах. Снова назначил идти Максимова. Он вступил в пререкания. Я повторил приказание Максимову, Он сказал:
   - Я пойду, только доложу комиссару полка, что ты издеваешься над коммунистами.
   В гражданке Максимов был заведующим областной конторой по заготовке утильсырья. Так звали его ребята. У него у одного в нашей землянке были карманные часы, и его часто будили, когда он спал: спрашивали время. Еще он был портной и шил начальству кителя - или штаны починит. Уйдет он от нас по вызову и живет где-то дня три-четыре.
   Придя в штаб, Максимов, как он сам рассказывал, доложил о моем приказе комиссару полка Афонину (нарушив субординацию).
   Самолеты противника каждый день (казалось, беспрепятственно) бомбили наш плацдарм. Но нас в лесу не беспокоили.
   Подошла пехотная часть, в ста метрах от нас настроили шалашей, задымили, ночевали в шалашах.
   На следующий день ребята пошли к пехотинцам: нет ли земляков. Нашли многих из Курганской области.
   Немцы заметили, что лес очень задымил - открыли минометный огонь.
   Когда он прекратился, я решил тоже сходить поискать земляков, Сказал Морковскому, что отлучусь. Пошел - и никого не нашел.
   После обстрела пехотинцы ушли. Шалаши опустели. В одном я обнаружил: лежит солдат у огневища, шапка обгорела, шинель тоже местами прогорела, карманы гимнастерки вывернуты. Истощал солдат, ослабел и умер.
   Пошел дальше - в третьем шалаше опять солдат в таком же виде: немного набочок лежит. Я обмер, до боли знакомо было лицо солдата. Рыжая борода покрывала его запалые исхудалые щеки, глаза полуоткрыты, зубы немного оскалены. Я повернул солдата на спину... Да это же мой деревенский сосед Махнин Иван Андреевич!
   Карманы гимнастерки были вывернуты: видимо, товарищи взяли его красноармейскую книжку.
   Снова начался обстрел. Выскочил я из шалаша, заметил его ветками у входа, и убежал из-под обстрела.
   Через полчаса после того, как обстрел прекратился, выбрал я время, пошел с намерением похоронить Ивана Андреевича. Проходя по шалашам, не обнаружил трупов: видимо их товарищи похоронили.
   Шло время. Принесли нам ручной пулемет и ПТР и патронов к ним.
   2 мая. Немцы по-прежнему бомбят в округе. Их самолеты низко летают, группами и в одиночку. Спикирует двухмоторный самолет, вытряхнет серию бомб и безнаказанно уходит. Когда бомбят самолеты, немцы, да и наши не стреляют.
   -Наверное, те и другие как в театре находятся, - шутили ребята. - Только с разными ощущениями.
   Вот летит двухмоторный фашистский самолет, вправо от нас: видимо, высматривает жертву на дороге. Я схватил ПТР, зарядил, положил ружье на наш срубик, успел сделать три выстрела - заругался в срубике Мрковский и особенно Голованов, наш храбрый парикмахер. Кричит:
   - На передовую его надо послать!
   В следующий раз по самолету у нас стрелял кто-то из пулемета.
   Наблюдательный пункт 9-й батареи был у просеки метров на 600 ближе к передовой. Немцы заметили НП и обстреливали бризантными снарядами - сгоняли разведчиков с елки.
   25 мая. Затишье. Нет самолетов противника. Отдыхают уши солдатские от истошного завывания фашистских сирен.
   Замполит одного из дивизионов с несколькими солдатами пришли к нашему срубику, принесли гостинцы.
   -Пряники! - обрадовано крикнул я. Замполит взъелся на меня - я и не рад стал, что крикнул.
   Этот подарок нам сделали шефы. Замполит поручил разделить пряники. Разложили кучками по количеству человек и испытанным фронтовым способом розданы. Каждый получил не менее килограмма.
   27 мая. Пришли замполит и сержант Шунайлов. Замполит приказал Марковскому собрать всех, кто был свободен, красноармейцев и устроили товарищеский суд.
   - Обвиняемый - Еланцев Григорий Петрович, - так объявил замполит.
   - Товарищ Еланцев обвиняется за грубое отношение к красноармейцу, ругается матом и злоупотребляет служебным положением, не соблюдая очередности, посылая в наряд. Кто, товарищи, будет говорить?
   Выступил Максимов:
   - Товарищи, меня Еланцев утром послал в штаб посыльным, а вечером снова приказал идти посыльным. Я отказался, сказал, что плохая дорога, что порой приходится идти с палкой, чтобы не попасть в воронку. Еланцев приказал повторить приказание и выполнять. Я так и сделал и доложил комиссару (он не сказал, какому комиссару!). Комиссар приказал разобраться в этом деле.
   Затем выступил Бутурин Петр Андреевич:
   - На меня товарищ Еланцев еще с гражданки сердит. Был я продавцом в нашей древне Галишовой. Товарищ Еланцев просил отпустить ему ситцу - я ему не дал. Вот и сейчас он мне мстит.
   Затем выступил Шунайлов:
   - Ну, так что, товарищи? Товарищ Еланцев во всем сознался, я предлагаю просить командование разжаловать товарища Еланцева в рядовые.
   Дали мне слово. Я не знал о чем говорить.
   - Максимова мне некем было заменить, сказал я, - У меня оставался один Анненков, но он в ботинках. А товарищ Бутурин говорит так, потому что он сержант-кавалерист, а служит в артиллерии, и чтобы излить на ком-то злобу, он излил ее на мне.
   Так я отстранен был и разжалован в рядовые.
   На другой день Марковских посылает меня часовым к землянке штаба дивизиона. Стою с винтовкой. Вышел начальник штаба старший лейтенант Откидыч.
   - Неправильно с тобой поступили, товарищ Еланцев!
   Я ответил, что мне так будет лучше: я буду выполнять, что мне прикажут, и никто на мне не будет срывать злобу.
   На том КП, под Лесопунктом, хватил меня Баленок, а здесь вот Максимов.
   - Можешь подавать на обжалование выше.
   Я отказался.
   Снова оживление авиации обеих сторон. Сильная ружейная перестрелка не затихала ни днем, ни ночью. Напоминала стрельба трескотню саранчи.
   Утром постреляли наши, одна батарея. Немцы ответили снарядами по нашим огневым. Я погодился около землянки штаба, вышел Откидыч
   -По нашему хозяйству бьет немец, товарищ Еланцев. Сейчас передали по телефону.
   Снаряды летели один за другим, противно завывали. Только один разорвется - другой уж летит, воет.
   Кончился обстрел, доложили, что разбит один передок орудия, люди не пострадали. Вскоре я был на огневых и видел разбитый передок
   - Страшно! - говорил Ушаков. - Счастье, что землянки были в стороне от пушек.
   В Коломне была оборудована баня и по расписанию дошла очередь до нас. Пришли часов в десять дня. Баня была оборудована в подвальном помещении, верх был разрушен. Натоплена баня жарко, помылись хорошо. Сидим, поджидаем остальных, пока вымоются. Немецкие самолеты за лесом бомбят, Говорят, вторую ударную. Спикирует немец с включенной сиреной, бросит тяжелую бомбу - три разрыва, кругами идут волны, как от брошенного в воду камня. Влажный после дождей воздух колеблется, как вода.
   Вторая ударная армия под командованием генерала Власова была заведена в свой злополучный мешок. Был прорван фронт немцев шириной в 6 км. Немцы запустили в этот прорыв целую армию.
   Выйдя на оперативный простор, Вторая ударная прошла километров восемьдесят, три километра не дошла до Ленинградского фронта.
   Немцы сузили прорыв, и участок прохода простреливался с обеих сторон ружейно-пулеметным огнем. Иногда проход совсем закрывался. Тогда наша артиллерия и самолеты снова расширяли проход, выбивая все живое.
   Немцы, в свою очередь, старались сжать проход, и каждый день бомбили и обстреливали.
   Солдаты, вышедшие из окружения, рассказывали, что немцы действовали очень активно, кричали: "Русь, сдавайтесь".
   Нашему дивизиону было приказано помочь окруженным. Матчасть перевозили на тракторах ночью, а мы утром 2 июня 1942 года покинули землянки и пошли пешком. Прошли метров 300 по дорожке - встретили человек десять пехотинцев. Немцы начали обстрел из тех 105-миллиметровых орудий. Снаряды ложились поперек дороги. Огонь велся с плотностью примерно через одну минуту снаряд. Вел нас командир 9 батареи. Людей было человек 15.
   -За мной! Дистанция 15 метров, бегом! Побежали!
   Разорвался снаряд метрах в двадцати от дороги, второй - ближе, ранило пехотинца в ногу, кровь прямо струйкой журчит. Подбежали его товарищи, перевязывают.
   Подошла моя очередь, бежать. Я соображаю, что следующий снаряд упадет на дорожке, и скоро. Задерживаюсь - комбат кричит:
   - Бегом, а то застрелю!
   Побежал - слышу выстрел! Думаю, добегу до булыжника. Не дотянуть! Упал, не добежав метра два - снаряд разорвался по ту сторону камня, валун отразил осколки! Соскочил, как ошпаренный, оглянулся на ребят, за мной осталось три человека, махнул им рукой, крикнул, все бегом. Комбат увидел меня сквозь дым разорвавшегося снаряда, удивленно сказал:
   - Живой, туды его мать! - и пошел.
   Мы догнали товарищей, у нас потерь не было. Тут меня и контузило. Левым ухом и сейчас ничего не слышу.
   Пушки были в лесу около узкоколейки. Батареи еще не выбрали огневые позиции. Дивизион стоял на опушке леса. Летят три штуки двухмоторных фашистских самолета. Командир дивизиона Гунько кричит:
   - Не шевелись!
   Все замерли. Самолеты сбросили бомбы, не долетая до нас. Пушки остались на опушке, а мы пошли по узкоколейке на КП дивизиона. Здесь паровозик, наверное, никогда не ходил. Вот и вагонетки две штуки, на которых солдаты подвозили боеприпасы. По правую сторону Волхова ходил паровозик. Дорога проложена во время войны.
   Идем - опять летит самолет, опять двухмоторный. Ну, думаем, этот - наша смерть. Спикировал, сбросил бомбы, не долетая до нас.
   Вот и передовая, свистят пули. Идем открытой местностью, растянувшись гуськом. Стоят наши пушки 76 мм, замаскированные тальником. Бежит красноармеец:
   -Проходите скорей, не демаскируйте нас, а то опять будут пулять из минометов!
   Вдали по дороге мчится автомашина. Немец сильно обстрелял дорогу, машина загорелась.
   Наши вожаки взяли вправо, в лес. Здесь было навалено столько железа: бочек, изуродованных тракторов и машин! Это ложный склад. Иногда немец его бомбил. Немного в ложбине, похоже на колхозный зерносклад, стояло сооружение - склад ОВС. Вот подвозчики снарядов вскачь подъехали к складу на лошади, запряженной в телегу, бросили в телегу ящики и вскачь угнали обратно в лес: склад обстреливался из орудий противника.
   Зашли в крупный ельник. Видна вырубка, вся в воронках от авиабомб и крупных снарядов. Пошли еще метров 600 - крупный ельник сменился мелким. Здесь и облюбовало наше начальство КП дивизиона.
   В мелкий ельник поставили кухню, выкопали колодец, питались нормально. Опять зажили на новом месте сравнительно спокойно. Работы хватало всем
   Стою, как-то, часовым у штабной землянки - идут пехотинцы с винтовками на ремне. Говорю им:
   - Ребята, сюда нельзя: пускать никого не велено.
   Они послушались и отошли метров на 10, закурили. Подошел к ним, спрашиваю, нет ли курганцев. Слышу в ответ:
   - Я Юргамышского района, кипельский, вернее из Луговой.
   Назвал имя, фамилию, отчество. Попросил меня:
   -Если останешься живой, скажи моей семье, что я ушел на верную смерть.
   Сейчас я забыл, как звать его, только помню, что худощавый, высокий черный, лицо длинное.
   Днем вот так подходили наши солдаты. Ночью занимали оборону, и мало кто оставался в живых.
   5 июня. Посылают меня делегатом связи в штаб армии артиллерии. Откидыч говорит, что должен пойти средний командир, а у нас нет средних командиров, поэтому посылают меня, т.к. я сержант.
   Гунько говорит:
   - Передай в штаб армии, что на переднем крае летает корректировщик противника.
   У меня вырвалось:
   - Да что за новость: он и не уходил весь день!
   Гунько рявкнул:
   - Это тебе приказ! Не передашь - головой отвечаешь!
   Откидыч только рассказал мне, как найти штаб армии и я пошел. Получил у старшины сухой паек на пять дней.
   Авиация противника здесь активно действовала каждый день. Впечатлений было много. Быстро нашел в лесу штаб армии. Думал, что будет что-то большое, где будет много людей, а нашел два срубика, как наши. И шалаши под елками.
   Думаю:
   - Надо кому-то доложить, что я прибыл.
   У срубиков нет часовых. Заглянул в один, увидел человека в кожаной тужурке, в фуражке и ничего военного он из себя не представлял. Говорю:
   - Прибыл делегатом связи. Кому доложить?
   - Докладывай.
   -Делегат связи от 3-го дивизиона 367-го артиллерийского полка.
   - Почему не средний командир?
   Отвечаю:
   - Средних командиров нет: только комдив и начальник штаба. Приказано доложить, что по переднему краю летает корректировщик противника.
   Как я и ожидал, человек засмеялся, сказал:
   - Летают целый день и бомбардировщики! Какой области, солдат?
   - Челябинской.
   -Гражданская специальность?
   -Колхозный агроном, - отвечаю я
   - А что это такое: агрономия?
   - Планирование и получение высоких урожаев. - В свою очередь спрашиваю: - А Вы откуда?
   - Я из Москвы, работал на заводе, а теперь вот видите, куда загнали!
   Двери были открыты, Сквозь редкий и толстый ельник была видна вырубка. По вырубке ложились тяжелые снаряды.
   - Как он по нашему лесу не бьет? Почти каждый день лупит, уши режет от разрывов. Удалось немцу на этой вырубке накрошить мяса! Какая-то конная часть сосредоточилась в этом месте, и очень много погибло и лошадей, и людей.
   Поговорили. Он мне сказал:
   - Все посыльные находятся в шалаше под елками - идите туда. От шалаша была протоптана дорожка, видимо, нашим братом, посыльными.
   Жизнь в шалаше началась своеобразно. Прекратился обстрел вырубки. Нервы напряжены до предела, ведь осколки падали вокруг нас, шлепаясь о сырую землю. К вечеру пришел еще один посыльный из какого-то артполка, стало веселее. Спим в шалаше. На следующий день часов в десять опять стреляют на вырубке. Тяжелые снаряды рвутся со страшным треском, Режет уши. Шлепаются осколки. Укрыться негде. Хожу по дорожке взад и вперед, маленькими шагами. Вот шагнул правой ногой и в полушаге что-то, как воробей, со свистом пролетело возле виска и ударилось в землю, зашипело. Вот она моя смерть: просчиталась немного. Сделай я полный шаг к моменту падения осколка - остался бы без ноги, а то и голову бы разорвало.
   Сегодня орудие стреляло часа два, не больше.
   Под вечер, когда солнце село, за лесом, смотрим, летит "ястребок" - низко и недалеко от нас, над передовой, - и горит. Сзади летит "Мессершмитт", фашистский истребитель, и строчит по горящему из пулемета. Так и скрылись в сторону Волхова. Позднее мы узнали, что горящий самолет упал в Волхов.
   Впечатлений за день так много, что не знаю, о чем писать в дневнике.
   Воздушный бой возник быстро. Два истребителя фашистов навстречу - сбоку и перпендикулярно. Один немец пролетел, по второму наш "ястребок" дал очередь из пулемета. Фашист как-то взыграл крыльями и камнем пролетел вниз. Подлетая к земле, выправился, бешено взревев мотором, и ушел низом. Мы с другом рты разинули: такого маневра мы оба не видывали!
   Особенно было противно слушать, да и смотреть, когда налетали "Хойнкели". Одномоторный самолет, пикирующий бомбардировщик. Летает всегда низко, пикирует с включенной сиреной. Их никогда мы не видели подбитыми, а бомбили они точно. Не летали, а как гуси, плыли, вызывая отвращение у красноармейцев. Эти самолеты называли "музыкантами".
   На этот раз было пять "музыкантов" и два двухмоторных фашиста. "Музыканты" отбомбили, улетели, а один двухмоторный самолет подбили наши зенитки. Самолет пошел на снижение. Выпрыгнули и повисли на парашютах четыре фашиста. Самолет плавно ушел на территорию врага. По парашютистам первыми ударили немецкие зенитки, затем наши из пехотного оружия. Парашюты медленно двигались на нашу территорию. Выбежали, с винтовками, и мы с другом. Бежим и стреляем, бежим и стреляем. Лес ожил: до этого никого не было видно, а тут кругом народ.
   Я чуть в азарте не набежал на генерала. Он даже пригнулся, как я выстрелил у него над головой из винтовки. Подбежал адъютант, кричит:
   - Товарищ генерал!
   Генерал распрямился.
   - Да, бывает, - молвил он. Я остолбенел, стою. Надо было отойти, дать ему дорогу - испугавшись, я даже не извинился. Генерал обошел меня, как чурку, улыбаясь, ушел в срубик.
   Вскоре все четыре парашютиста были доставлены в штаб. Двоих привели под конвоем, а двоих привезли на лошади, на повозке. Парашютисты были ранены осколками фашистских зениток, пулевых ран не оказалось. Выходит, мы с другом промахнулись, зря портили патроны.
   16 июня. В штаб Армии привели выходцев из окружения. Люди до крайности ослабли, исхудали, мокрые, едва держатся на ногах. Рассказывали о трудностях в окружении и том, как ползали по простреливаемому проходу. И все же, люди улыбались, были рады, что находятся между своих. Всех выходцев направили в санбат.
   25 июня. Иногда видны были два красноармейца с телефонным аппаратом и рацией. За день они часто переходили с места на место, передвигаясь метров на пятьдесят в ту или другую сторону. Сейчас они подошли к нам так близко, что я не утерпел, подошел к ним. Слышу, как разрывные пули шлеп, шлеп в сырую почву - и лопаются.
   - Туды его мать! - заматерился радист, - Замаял сегодня: раз десять меняли место работы. Засек нашу рацию и лупит. Вот и бегаем по лесу. Пушка маленькая пневматическая у фрица есть - бьет больно уж точно.
   Вырыл я себе окопчик, настлал хвои, отдыхаю, Отдых, конечно, не то слово. Вот налетел самолет, спикировал над лесом и сбросил две бомбы на наш КП дивизиона, повредило колодец одной бомбой, другая никого не задела, но поломала молодой ельник.
   По утрам ежедневно бомбят "музыканты".
   27 июня. Перешли в деревянный срубик, где я встретил человека в кожанке. Живем втроем. Отдал солдату махорку: у него не было табаку, а я табак получал, но не курил. Взял, подостлал фуфайку, отданную им за табак - тут она потом и осталась.
   В этот день "музыкантов" было десять штук. Били наши зенитка по ним, но они были, как заговорены.
   1 июля. Вернулся из штаба армии в свой дивизион управления. Близко кухня и я почувствовал себя дома, а не оторванным одиночкой.
   Начальство беспокоится, впереди, около прохода в "мешок" второй ударной армии нет нашей пехоты. Выходящие из мешка люди сообщили, что "мешок" разрезан по частям и войска или истребляются или берутся в плен.
   Днем собирают нас человек по десять и под командой помкомзвода Марковского отправляют на передовую, в нейтральную линию злополучного мешка. Сначала было страшновато, когда пошли первый раз.
   Здесь был когда-то прекрасный ельник. Высокие ели поднимались ввысь, сейчас остались одни обломанные, расщепленные снарядами, минами и авиабомбами, обломки. Редкое дерево осталось на корню - и то стояло без сучьев.
   В нашу сторону была вырубка, вся изрытая воронками, в воронках была желтая вода. Над водой, в некоторых воронках был настлан бревенчатый пол, где ставились зенитные пулеметы. Трупы убитых, на половину заваленных, солдат испускали приторный запах. Где-то к Волхову шли бои, а здесь было тихо и мы спокойно обследовали местность.
   Вот откуда начиналась гибель второй ударной армии, прошедшей "мешком "80 километров и недошедшей трех километров до Ленинградского фронта большинство людей сложило головы. Вот почему значащийся на карте местный бор солдатами назван Мясным бором.
   На правом берегу Волхова у Грузино остался немецкий плацдарм. В поселке, частично занятом нашими войсками, в основном, находились немцы. Парк и часть берега тоже занимали немцы. Этот плацдарм и решило командование фронта ликвидировать.
   5 июля. Двигаемся под Грузино. Сначала пешком, а затем нас нагнали автомашины. 8-го гвардейского полка и охотно нам помогли:, погрузили снаряды, посадили в кузов людей, делились впечатлениями.
   Подъезжая под Некшино, машины догнали трактора, везущие матчасть. День был жаркий, безветренный. Колонна подняла облако пыли на песчаной дороге, смотришь и неба не видно. Загудел над головами самолет. Где-то с треском рванула бомба и снова пыль, да шум машин.
   Вот и Некшино. Узнаю, где были зимой, идя на фронт. Огневые выбраны в лесу.
   8 июля. Ночью идем на передовую. Марковских, побывавший там, где будет КП дивизиона, ведет нас осторожно, говорим шепотом. Особенно волновался наш храбрый парикмахер. Беспрестанно тараторя, он то и дело одергивал тех, кто скажет вслух хоть одно слово. Как на грех, наш вожак Марковских заблудился. Пошли трое вперед. Сидим. Курильщикам хочется закурить - ни у кого нет спичек. Какая-то злоба табачная излилась на парикмахера. Он замолчал.
   Пришли Марковских и ребята. КП было близко. Пересекли прямую, как стрела, дорогу на Некшино. Рассветало, исчезли ночные страхи.
   9 июля. Роем землянки для штаба и себе в два-три наката.
   10 июля. Оборудовали наблюдательный пункт (НП). На карте была обозначена железная дорога, подходящая к Волхову, фактически ее не было, только выемка на перевале указывала, где будет дорога. Здесь, на макушке перевала у края начальство выбрало НП. Отсюда просматривалась: часть поселка и парк.
   Два дня стреляла наша дальнобойная артиллерия по парку. Огромные взрывы высоко выбрасывали землю с черным дымом. Сильные дожди каждый день. Вода пошла как в водополье. Лето красное. После дождя выгладывало солнце, и было жарко. Прекрасный урожай сулила рожь, цвели луга. Воздух напоен ароматом цветов. На редкость, замечательная тимофеевка с клевером. Не утерпел я, спустился с перевала, пошел клевером. Травостой был до пояса. Так и хочется идти все дальше и дальше. Поселок метров 400 от меня, никто по мне не стреляет, только рвутся в парке снаряды. Дошел до места, где поле было изрыто свежими воронками. Опомнился, повернул обратно.
   Под вечер вызывают меня в штаб дивизиона. Откидыч дает пакет:
   - Пойдешь в штаб дивизиона с пакетом. Никому в руки пакета не давай. Ни с кем не разговаривай. Придешь в штаб дивизиона, отдашь дежурному, принесешь расписку.
   Пошел. Идти километра три по дороге, выложенной булыжником. Только вышел из леса - смотрю: едет всадник на лошади. Лошадка худенькая, плетется с опущенной головой. Это наш комиссар дивизиона!
   - А, товарищ Еланцев! Веди меня сейчас же в штаб дивизиона. Я еду, как Иисус Христос на осле.
   Показал ему елки, под которыми были землянки, он поехал туда. Пошел и я дальше своей дорогой.
   Штаб дивизиона я нашел быстро. Справа от дороги стоял шлагбаум и двое часовых. Показал пропуск, меня пропустили. Нашел штабную землянку, под расписку отдал пакет.
   12 июля. По дороге от Некшино наши танки Т-34. Стоя на опушке леса, я насчитал их одиннадцать штук. Шли они быстро - искры летели из-под гусениц. Подходили к исходным позициям. В этой группе, в одном из экипажей танков, был наш скоблинский мужик, бывший тракторист ЧТЗ Дубровин Иван Осипович.
   Ночью началось наступление. Отбили у немцев три дзота, потеряли три танка и часть людей. Плацдарм немцев на правом берегу Волхова так и остался
   Еще вечером, часов в семь, комиссар дивизиона взял меня сопровождающим куда-то в другую часть. Пошли опушкой леса. Летят три "Мессершмитта": крутятся кругами, ныряют к земле. Комиссар говорит:
   - Наших зениток не боятся!
   - Чем же кончится эта война? - спрашиваю я.
   - Да, товарищ Еланцев, всяко еще может кончиться. Техники у немцев много, все модернизировано, обновлено, улучшено, и может быть, что немцы победят.
   -Тогда мы будем рабы?
   - Конечно, не сладко будет.
   Прошли установку "Катюш", высоко поднявших свои рельсы над лесом.
   - Пошли обратно, товарищ Еланцев. Все равно сейчас вечер, и в штабе части, куда мы идем, нет никого. Сходим зря, без толку.
   Еще два раза пришлось побывать мне с пакетом в штабе дивизиона. Было как-то все знакомо.
   Дорогой мне даже удалось поесть ягод; черники и голубики. Их было великое множество
   Ребята из штаба дивизиона спрашивали:
   - Часто вас обстреливает немец?
   - Нет! - отвечал я.
   - Нас тут - каждый день.
   И вправду, воронок свежих было много.
   Вскоре мы снялись с огневых и с КП дивизиона. Колонна вытянулась по дороге на Некшино. Поехали. Немец нас обстрелял бризантными снарядами, когда мы поравнялись со штабом дивизиона - выехали на гору. Командир дивизиона дал команду:
   -Стой!
   Колонна стала. Снаряды рвались чуть правее нас - бризантные, со страшным треском, осколками на земле поднимали пыль.
   Постояли минут двадцать, поехали.
   17 августа. Дивизион перешел под Званку. Огневые разместились по лесам. КП дивизиона - тоже в лесу, метрах в пятидесяти от Волхова. Здесь река служит нейтральной полосой. Крутой берег с правой стороны - наш берег, а отлогий берег левый берег занимал противник. На нашей стороне стояла церковь, разрушенная до основания, на стороне противника тоже церковь, тоже разрушенная.
   Верх по Волхову на правой стороне реки,- село Высокое. Правда, село все выжжено, а мостик через балку целый. Село я узнал по описанию его в учебнике первого класса времен 35-40 годов. В балке же стояли долго огневые одной из батарей.
   Около Званки от опушки леса к селу Высокое были поля и по левую сторону Волхова тоже были поля. И далеко просматривалась площадь. Километра за два от Волхова расположилась наша пехотная часть. Известно, у них учеба, атаки: "Ура! Вперед!" Немец заметил их и каждый день начал обстреливать бризантными снарядами. Как рассказывали пехотинцы, кто-то где-то корректировал огонь противника:
   - Куда перейдем, туда переносит огонь противник!
   Были раненые и убитые.
   Каргашин и Коваленко были наши снайперы, ходили к обрыву Волхова. Здесь в лесу была их огневая позиция. Пехоты что-то вообще не было.
   В основном, наблюдали за церковью на стороне противника. Трудно было что-либо обнаружить в развалинах, а если и был наблюдательный пункт немцев, то он был тщательно замаскирован.
   7 сентября. Каргашин и Коваленко сменили свою огневую позицию. При переходе оба подорвались на противопехотных минах, расставленных нашими же саперами. Похороны их были 7 сентября.
   С 8 сентября начались занятия по топографии. Занятия вел старший лейтенант Котович. В гражданке он был землемером в одном из районов. Занятия вел толково, без шума и окриков. Занимается и наш храбрый парикмахер и считает себя преуспевающим в науке.
   Середина сентября. В один из дней в порядке практики Котович дает мне задание сделать привязку 7-й батареи.
   - Сколько тебе нужно человек, товарищ Еланцев?
   - Три человека, - отвечаю я, - Два человека с мерной лентой и один с рейкой.
   Я работал на стереотрубе. Работу мы закончили к обеду - немного запоздали. Котович направил меня с тетрадкой к командиру 7-й батареи:, привязку мы делали для нее. Комбат посмотрел мою работу, записи в тетрадке, быстро отложил все углы на планшете. Получилась неувязка, и значительная.
   - Ну, ничего, - сказал он. - Все равно видно, что работа выполнена добросовестно. Пойдем к нам в батарею?
   Я говорю:
   - Нет: привык я к управлению, к людям.
   Вскоре Котовичу поручили сделать привязку огневых для стрельбы по Чудову. В Чудово работали заводы на немцев: русские рабочие готовили мины. Вот и решило командование потревожить заводы. В определенное время из многих орудий дальнего действия артиллерийские части, находившиеся на Волховском фронте, сделали мощный огневой налет по Чудову. Результат получился хороший.
   26 сентября. Перешли под деревню Вергежи. Деревня сожжена до колышка. Красовался уцелевший сад, обсаженный соснами. Немец часто обстреливал этот сад, и некоторые сосны были поломаны.
   Огневые остались на старых местах, а КП дивизиона, углубился в лес. Около лога, стали оборудовать землянки. Тут же и кухня.
   За мной закрепили ручной пулемет Дегтярева. Строим для себя большую землянку Г-образную. Два бревна положили вместо маток, нарезали коротышей, соткнули их на матках, а внутри поставили под матки столбы. Печка, сделанная из бочки обогревала нас. Живем спокойно. Немец нас не обстреливает, самолеты не бомбят.
   Рядом, по другую сторону лога стояла воинская часть. Были у них лошади.
   10 октября. Вышли из-под Вергеж.
   11 октября. Ночевали в овине на ржаной соломе. Бестолково блудим.
   13 октября. Пришли снова под деревню Овинец, 500 метров от старого КП. Лес здесь кончался толстыми соснами. В соснах был когда-то медсанбат. Был тут колодец. Дальше шло болото. Дальше передовая. Снова свищут пули. Приварок был плохой. Заложат в кухню соленые капустные листья, приправят турнепсом. Люди болели цингой, страдали от нехватки витаминов. Гунько посылает солдат на болото собирать клюкву.
   7 ноября. В землянке-клубе, - концерт. Приехали артисты-шефы, спели несколько песен.
   Ленинград был в окружении. По ночам наши транспортные самолеты шли по одному. Подвозили продовольствие и боеприпасы. Видны были трассы пуль разного цвета, стреляли с земли и с самолетов. Днем наши "ястребки" патрулируют воздух, летая по 3-5 штук по линии фронта. Как появится пара "Мессершмиттов", отлучат одного нашего и собьют Каждый день летала "рама" или корректировщик "костыль" И на земле немец был очень активен.
   Убит командир 7-й батареи прямо на елке, сидел он за стереотрубой. Прилетел бризантный снаряд и погиб комбат. На похороны были направлены из всех батарей по два человека. Нас послали с Дымовым. Руководил похоронами комбат 9-й батареи.
   9 ноября. Пришли мы с Дымовым в Селища. Недалеко от казарм был парк, росла сирень. Могила вырыта. Опустили тело в яму, уложили и засыпали землей. Дали из винтовок три залпа, разошлись.
   Дымов говорит:
   - Давай разожжем огонь, погреемся!
   Нашли сухое сосновое бревно, натесал он щепок, подожгли, сидим: тянем руки к огню. Прилетел воробей, - сел на куст. Дымов прицелился, шлепнул из винтовки, воробей упал. Принес его, надел на заостренную палочку, опалил, поджарил и съел. Чикнул другого, третьего.
   - А ты, что не будешь?
   Я говорю:
   - Мне не попасть.
   Выстрелил я - воробей улетел.
   - Ты целься точнее, сади его на самую макушку.
   Выстрелил я еще. Воробей упал, и его всего разорвало.
   - Ты целься ему в голову.
   У него это так и получалось, а у меня нет
   Дымов был снайпером, был ранен и из медсанбата попал к нам в часть.
   15 ноября. Первый снег. Вторая холодная, голодная зима, полная всевозможных лишений.
   2 декабря. Получил посылку - маленький ящичек толченых сухарей. Идти за посылкой надо было на огневые, за Волхов, по болоту. Болото подмерзло, воды не было, конная дорога была утоптана - уброда не было. Я пошел дорогой, смотрю: на болоте домики стоят. Дорога как по улице проходит, и алые флажки украшают деревню. Подошел к шлагбауму - два солдата не пускают меня, спрашивают письменный пропуск. У меня его не было, да и кто его даст? Они говорят:
   - Иди обратно.
   Поспорив с ними, я вернулся и пошел по линии связи.
   Получил посылочку и пошел обратно. Сухарики мне были к числу...
   Ребята где-то нашли слепую кобылу, застрелили ее, освежевали, принесли на КП дивизиона и стали варить в ведрах. Командир дивизиона приказал мясо отобрать и закопать. Зачинщикам затеи дал по суткам ареста каждому.
   У нас "поставили под елку" Катрановского. Еврей, вышел из окружения, из второй ударной: работал там радистом. Я стоял часовым, он тихонечко рассказывал, как жилось в окружении.
   Кто-то в топку кухни засунул ручную гранату. Рабочий затопил - и взрыв! Никого не повредило, а кухню разворотило. Выдали солдатам сухой паек: муки там немного и жиров. Мука пахла бензином.
   Максимов сварил для нас суп и гречневую кашу. Каша хорошая, а суп есть невозможно: прет бензином. Я предложил Котовичу пережарить муку на листике на печке. Получилось неплохо. Следующий суп варил я, и все были довольны. Даже наш храбрый парикмахер сказал:
   - Молодец, товарищ Еланцев!
   6 декабря. Перешли в свои землянки под Вергежи. Все знакомо: каждый куст, каждое дерево. Зажили, как дома.
   Только варят, по-прежнему, капустные листья, турнепс и свеклу. Нашли походную кухню. Больше гранату в топку никто не подкладывал.
   Как-то раз, отстояв часовым у штабной землянки, я что-то очень промерз.. Раздеваться не стал, лег на нары. В землянке было жарко натоплено. Парикмахер разбудил меня:
   - Пойди-ка, Еланцев, наруби дров.
   Встал - чувствую, что вспотел. Вышел, стал рубить тоненькие сосенки. Вдруг закружилась голова, и я упал прямо в снег лицом. Снег, видимо освежил меня - я вскочил. Подбежал ко мне Бутурин.
   - Ты че, ты че? - спрашивает он меня.
   - Сам не знаю: голова закружилась.
   - Я думал, не ранило ли уж тебя шальной пулей!
   10 декабря. Иногда давали водку, положенную порцию по 100 граммов, а когда дадут за прошедшие дни, то получалось больше. Выпьют ребята, и запоют песни.
   Хорошо жить на одном месте. Даже занятия шли по расписанию
   Котович познакомил с таблицей логарифмов.
   Как-то заставили меня вынести аккумулятор к автомашине полуторке. Его сняли с разбитой при бомбежке автомашины. Взял его на плечо и просекой пошел к Вергежам. Едут на лошади два человека, санки фигурные.
   Встретились - остановились.
   - Откуда солдат родиной?
   Я сказал:
   - Челябинской области.
   - Земляк! - говорит начальник. - Я скоблинский, Третьяков Михаил Андреевич.
   - А я Еланцев Григорий.
   - Какой части?
   - 367-й полк ПАП, ответил я.
   - Хотелось бы мне кого-то своего держать поближе к себе. Я начальник штаба дивизиона 76-миллиметровых пушек, - сказал Михаил Андреевич. Я подумал и ответил отказом, потому что 76 миллиметровые пушки могут совать и вперед пехоты.
   - Это правда, - сказал Михаил Андреевич. Мы расстались: он спешил в какую-то часть, мне давил на плечи аккумулятор.
   Вот и люди, встречавшие меня с аккумулятором - ребята с огневых. Передал груз и вернулся обратно.
   26 декабря. Однажды Котович отобрал 7 человек, в том числе и меня. Пошли с утра. Взяли стереотрубу, мерную ленту и рейку. Дорогой Котович, объяснил задачу. Рассказал, что идем на привязку огневых. Здесь будут проходить "Катюши" и вести огонь. Передовая может быть близко, надо быть осторожными. Не надо отставать в пути, а когда будем работать, все делать точно: дело ответственное.
   Идем, петляя по просекам. Ищем точку, откуда поведем привязку. Котович - с картой в руках. Сличаем карту с местностью. Вот нашли нужную точку. Он же ведет измерение углов и дистанции. Лентой проверяем и стереотрубой по рейке.
   Вот работа закончена. Вбили кол, идем обратно - едет на лошаденке старшина с продуктами. Это была вторая встреча с Манаковым Андреем Андреевичем. Коротко обменялись словами. Он рассказал, где стоит часть Шестакова Степана Ефимовича. Догнал ребят, обращаюсь к Котовичу:
   - Разрешите отстать? Охота повидать земляка.
   Отпустил. Свернул я влево просекой. Вижу: шлагбаум. Похожу - часовой. Не пускает меня: требует пропуск. Пропуска письменного у меня не было. Часовой сочувственно спрашивает меня:
   - К кому Вы?
   Я чуть не плачу, говорю:
   - К земляку Шестакову Степану Ефимовичу.
   - К Шестакову? - радостно сказал часовой. - Вон его срубик, иди!
   Артиллеристы 76-миллиметровых пушек расположились в ельнике - густом, высоком. Местность болотистая - копать землянки невозможно Вблизи видна вырубка. Здесь и были огневые позиции моего земляка.
   Подошел к срубику. Дверь, как правило, без косяков, завешана плащ-палаткой, пол застлан хвоей. Двое красноармейцев сидели на коленках, греясь у печки. Сам Степан Ефимович кочегарит у печки, сидя ко мне спиной. Спрашиваю у двери:
   - Шестаков здесь размещается?
   Узнав меня по голосу, он, засовывая полено в печку и крикнул:
   - Гриха, откуда ты взялся?
   Обнялись - крепко, по-солдатски. От радости, как говорится, в зобу дыханье сперло. Спрашивает о доме. Я рассказал, что знал. Рассказал и он, что ему писали в письмах.
   - Как ты узнал, где я?
   - Да вот сегодня мне сказал Манаков Андрей Андреевич. Так вот я и нашел тебя. Как воюешь? Не ранен? - спрашиваю его.
   - Да пока нет.
   - Вчера мы дали немцу перцу! - сказал один красноармеец.
   - Видимо много стреляли! А вас не обстреливает немец?
   -Бывает! - сказал Степан.
   Поговорили минут десять. Надо идти восвояси: солнце садилось, а ночью в лесу одному не очень весело.
   Пришел домой, т.е в свои землянки. Солнце уже закатилось. Ребятам выдали по 200 граммов водки. Получили ужин. Тост произносил Котович:
   - За победу товарищи! Всем вернуться на родину!
   Настроение у вех приподнятое. Сержант Белов (а они с Котовичем двое имели высшее образование) крикнул:
   - Следующий тост будет в Берлине!
   Громкий смех раздался в землянке. Храбрый парикмахер пробурчал:
   - Будем ли?
   На него зашишикали:
   - Ты что: не веришь в нашу победу?
   Выпили. Разговору прибавилось.
   Ни у кого не укладывалось в голове, что фашистам удастся закабалить нашу страну. До победы также было далеко. Немец был силен, как на земле, так и в воздухе. Солдаты чувствовали это своим хребтом. У нас всегда не хватало снарядов - немец, забравший почти всю Европу, засыпал нас снарядами и минами, заливал дождем пуль из автоматического оружия.
   Ленинград еще был в окружении.
   Не всем суждено было дойти до Берлина. Задавило пушкой Котовича. Выбыл раненый Белов. Погиб бесславно Курочкин...
   28 декабря 1942 года. Ездили на автомашине на выбор огневых позиций для "Катюш" и привязку их. С нами был представитель от "Катюш". Ночевали в деревне Мелехово.
  
   1943 год.
   1 января. Отмечая Новый год, немцы открыли сильный ружейно-пулеметный огонь в воздух трассирующими пулями (на станции Чудово Октябрьской железной дороги).
   6 января. Выбор огневых позиций и привязка у станции Суворовка. Ночевали в бане.
   14 февраля. Марш под Новгород. Основное наступление намечалось под Синявино. Наше действие носило отвлекательный характер. Вышли из землянок. Пешком пошли по льду Волхова. Подойдя к Селищам, поднялись на правый берег реки. Прошли Селища и пошли дорогой возле Волхова.
   Догнали нас трактора нашего дивизиона, тянувшие пушки и тележки со снарядами. Гунько приказал идти пешком, на орудия садиться запретил. Трактора шли быстро, и люди отставали.
   Заехали, где дорога шла лесом и была положена лежневка: положены поперек дороги бревна, а на них плахи для прохода колес автомашины. Пролеты между шпалами были больше одного метра. Решено было посадить людей на тракторные тележки (на снаряды) и Ра орудия. Красноармейцы облепили пушки. Стороной от дороги ехать - боялись подорваться на минах. Ехали лежневкой. Лежневка была завалена снегом, и тракторист в потемках сбивался с колеи, и пушки прыгали по шпалам.
   Старший сержант Котович выбрал себе место на стреле между трактором и пушкой. Я сидел, свесив ноги, на казенной части ствола.
   Первый раз, когда нас стало трясти, я усидел на своем месте. Трактор вытянул орудие на колею, и все опять сели.
   Второй раз затрясло сильнее, и меня сбросило на землю. Лежа, я подобрал ноги, чтобы колесо орудия не отдавило. Мог бы отскочить, но со стороны напирала "Катюша" - так я и лежал, пока не остановились трактор и "Катюша", шедшая по санному пути. Остановились машины в стрелке.
   Обрадованный исходом дела, я вспомнил о Котовиче. Забежал на другую сторону (колонны) - его не было. Обнаружил его под осью передка. Закричал:
   - Ребята, Котовича задавило!
   Сбежались люди, стоят. Я скомандовал:
   - Всем взяться за передок станины и поднимать колесо.
   Ничего не вышло, хотя уцепилось нас человек пятнадцать. Пока искали домкрат, пристраивали его, человек задыхался. Подняли передок, вытащили Котовича - он был без сознания.
   При тряске он не мог удержаться под передком, его захватило болтом за ремень и тащило, прижимая к каждой шпале. Отвезли его на полуторке в госпиталь.
   Поехали дальше и больше не сбивались с лежневки.
   Выехали на асфальт. Дорога на Новгород. Подъехали к дубовой роще.. Трактора затянули материальную часть в лес, замаскировались. Дневалим.
   В дубовой роще были гипсовые изваяния вроде фонтанов, как в тарелках, огромных гипсовых блюдцах. Этих безделушек было много. Лес был редкий. Дубы стояли старые. Сюда когда-то новгородская знать выезжала на гулянья.
   19 февраля. Чтобы создать видимость, что сюда подходят войска, разогнали людей из леса по полянам, по дорогам, а меня заставили вести топосъемку на реке.
   У деревни, расположенной около речки стоят две "катюши", направив свои рельсы на Новгород.
   Днем нас неплохо накормили.
   К вечеру подул сильный ветер, небо затянуло тучами. Пошел мокрый снег, а потом пошел дождь, как из ведра - теплый, как нам казалось
   Огневики с пушками потащились на огневые. Мы шли в темноте - туда, куда люди идут. Смокли до ниточки, как говорят. Местность незнакомая. Справо за бугром оказалось болото.
   Нашли знакомых ребят. Они сказали нам, что вот сейчас командир полка покидает землянку.
   - Успевайте, занимайте!
   Получилось так, как мы хотели: заняли землянку. Тут была и печка, и нары, и немного дровец. Пошли еще поискать дров. Деревья были толстые. Нашли обломок сосны - снесенную верхушку, притащили. Поочередно дежурили по часу, топили печку.
   Я проснулся, вышел во двор - солнце было уже высоко. Снег превратился в твердый наст: иди хоть куда - не провалишься. Огневики маскировали свои орудия снежными комьями: ночью взяли близко к болоту - увезли. На горизонте летал "костыль" - корректировщик.
   20 февраля. Оборудовали землянки у Сиверсова канала. За каналом - деревня Сковородка. Здесь берем бревна на землянку и дрова.
   - Здравствуй, господин великий Новгород! - говорит Максимов. На гражданке он был учителем и любит говорить в рифму.
   Когда мы подходили к Сиверсову каналу, то Новгород был, как на ладони. Особенно мы оглядывались на монастырь. Белый, огромный, он казался ближе всех строений города. Глядели на монастырь всегда с опаской, как на НП противника. Город казался большим поселком. Видно было, как ходили люди.
   Наши орудия еще не сделали ни одного выстрела, а немец бросал снаряды по огневым.
   25 февраля. Максимов переведен на огневые. Но не выдержали его нервы под постоянным обстрелом. Помешался парень - отправили в госпиталь.
   Вот и прямое попадание в землянку. Убито 8 человек огневиков.
   Днем не особенно ходим, чтобы не обнаружить себя противнику. Лежим в землянке. Сыро: приближается весна. В свободное время спим.
   Однажды послали меня на огневые за продуктами. Иду один, снегом напрямик - по насту, как по асфальту, с санками, сколоченными из лыж. Немец вот уже третьи сутки стреляет по церкви на нашей стороне. Там НП, да не одной части. Стреляет, а сбить колокольню, даже макушку, не может.
   Получил я продукты, пошел домой в свои землянки, взглянул на церковь, а в это время снаряд сбил макушку колокольни. Второй попал ниже - и больше немец не мог попасть, сколько не стрелял.
   27 февраля. Огневые наши по-прежнему методически обстреливаются. Немец бьет по огневым тяжелыми снарядами, хотя мы не стреляли. Есть убитые и раненые.
   3 марта. Перешли под деревню Новониколаевскую Колонию. Сменили огневую и огневики. Сейчас они были в лесу, не тронутом снарядами.
   7 марта. Отыскали землянку для штаба дивизиона и для себя в лесу, у речки.
   15 марта. Зачитан приказ о наступлении. Бой. Наши огневые впервые постреляли. Ушаков рассказывал нам на огневых, как страшно, когда снаряды рвутся рядом.
   Нас тоже вывели из землянок, под деревню Новониколаевскую. Никакой задачи нам не ставилось. Нашли мы около глубокой балки чьи-то пустые землянки, забрались в ни, сидим. Печку топить нельзя: обнаружит фриц - забросает снарядами.
   Вот уж полдень. Есть хочется, как из ружья! Я предложил свои услуги
   - Помогите мне только унести дрова, сухое бревнышко, два ведра и продукты. Один не так буду заметен.
   Храбрый парикмахер помог мне донести вещи, и я его проводил.
   Маленькие дубки росли на косогоре балки. Тут и облюбовал я место. Нарубил дров. Задымил костерок.
   Бегут по дну балки два солдата, увидели меня - кричат:
   - Что ты делаешь?
   - Кашу хочу сварить: ребята есть хочут.
   - Ты нас демаскируешь: у нас тут провода проложены!
   Так все же они выгнали меня метров на двадцать. Выбрал место пониже в дубках, развел костер, натаял снега, заложил продукты, варю. По гребню, за которым велось наступление нашей пехоты, была тяжелая пушка. Снаряды рвались, как авиабомбы. Сначала осколки и комья земли не долетали до меня. Но скоро снаряды стали рваться ближе и ближе. Огромные комья мерзлой земли летели далеко за мою кухню, хотя при взрыве большая часть земли, вывернутой взрывом, ложилась возле края воронки. Один снаряд особенно близко разорвался: комья полетели, как грачи. Я почему-то думал: "Только бы не сбило ведра!"
   Прилетели два истребителя. Я припал к земле в дубках. Самолеты сбросили по одной бомбе в круглый лесок. Слышу, парикмахер спрашивает:
   - Живой?
   Крикнул ему:
   - Иди сюда!
   И вдвоем унесли варево.
   Поели горячего, отдохнули, а вечером вернулись в свои землянки.
   17 марта. Перешли на НП к реке Вишера. На берегу речки стояли огневые 76-миллиметровых орудий.
   20 марта. Снова бой. Наступает пехота, шесть орудий поддерживают пехоту. Слаженно работают орудийные расчеты. Пролетели два самолета - расчеты не прекращали работу.
   Наступление, сказывают, было успешное, немцев потеснили, а затем отошли.
   Вечером работаю на планшете. Нет Котовича - жаль его!
   Немец обстреливает просто по площади. Близко разорвался снаряд. Осколки миновали нас.
   Ночью я почувствовал куриную слепоту.
   Обратно под Вергежи возвращались тем же путем. Шли пешком по асфальту толпой, ночью. Многие держались рука за руку - куриная слепота. Идешь ночью, видишь только силуэт головы, впереди идущего человека. Хочется спать. Ноги движутся механически.
   Возвратились в свои землянки, как домой. Недели две я слеповал. Меня даже в наряд ночью никуда не посылали.
   14 апреля. Вызывает меня начальник штаба дивизиона. Объявляет, что я пойду в хозчасть полка в качестве бригадира огородной бригады. Как раз с огневых машина пойдет за продуктами в хозчасть - она меня заберет.
   Как бы ни было трудно мне здесь, в управлении дивизиона, мне не хотелось уходить от ребят. Но приказано.
   Побежал я на огневые - машина еще не ушла, и к вечеру я был в хозчасти. Разыскал нашего начальника Белоусова. Он меня и назначил агрономом - по его личному выбору из учетных списков полка: по гражданской специальности я, колхозный агроном - он и облюбовал меня заочно.
   17 апреля. Стали собирать инвентарь: де плуг найдем, где борону. Прислали из другой части ездовых на лошадях с бричками, стали возить навоз из сгоревших деревень. В деревне дома деревянные, рядом к дому пристроена конюшня, и навоз копится всю зиму под ногами животных, а летом его вывозят на поля и огороды. Так что навоз нашли. Поджаренный...
   1 мая. Отдыхаем. Дальше от фронта, спокойнее жизнь. Получили по 250 граммов водки. Выпили, запели песни. Тоска щиплет сердце.
   3 мая. Тоска щиплет сердце. Чаще вынимаю из грудного кармана фотографию детей - Шурки и Аннушки.
   Возим навоз трактором и лошадьми. Знакомая работа. Огород копали лопатами, заделывая навоз.
   4 мая. Садим свеклу, морковь, укроп и одну гряду огурцов.
   21 мая. Переведен на второй участок огорода. Дали мне четыре человека, живем в дзоте: закрыли амбразуры, двери завешали плащ-палаткой. Вспахано 5 га под картофель. Пахали с боронами в два следа. Трактор мощный - тянет, как зверь. Прислали людей, да и сам Белоусов, пока не посадили, не отходил. Посадили под лопатки за три дня.
   29 мая. Посадил посланные (из дома) огурцы.
   10 июня. Долго не всходят мои огурчики
   5 июля. Плохо растут мои огурчики пять штук домашних.
   7 июля. Проклятая блоха ест мою капусту. Засуха.
   19 августа. С утра на фронте стреляла "Катюша". Стреляет и немец. Наши самолеты атакуют передний край противника.
   20 августа. Работы на огороде свелись к охране. Построили сторожевую вышку.
   Рыть картошку стали сразу после посадки, придет солдат с котелком и роет, пока не наберет котелок. Днем и ночью поочередно ходили ребята, сторожили.
   Садила картошку не одна наша часть. И были случаи, что часовых на картошке убивали наши же солдаты.
   Подросла картошка - больше стало пакости. Стали нас ругать за плохую охрану. Чуть не каждый день стал на лошадке верхом, без седла наведываться лейтенант Чичибаба. Стал он меня песочить - каждый день ругать, придираясь к чему-нибудь. Обидно было то, что мы старались изо всех сил, и еще обиднее - что ругал он не по-военному, а по-бабски: точит, да еще скажет:
   - Я тебя, Еланцев, на передовую отправлю!
   25 августа. Читаю книги "Радуга" Ванды Василевской и другие.
   5 сентября. Заморозок. Укрыл огурцы.
   6 сентября. Еврей Дорисман требует жиры.
   9 сентября. Дорисман выкрал акты на хищение картофеля и партийной линии занялся враньем.
   10 сентября. Я переведен на огород N1. Помогаю плести корзинки.
   13 сентября. Пришло время убирать картошку. Людей нагнали много. Выкопали быстро. Машинами свезли в построенное в хозчасти новое овощехранилище.
   7 октября. Закончили работы на огороде. Огородники вышли на передовую.
   Белоусов остался сдавать картошку. Склад охраняли часовые. Белоусов был разводящим. Часовым стоял солдат, выпущенный из тюрьмы и пьяный. Белоусов хотел снять часового с поста, но тот застрелил разводящего.
   11 октября. Все огородники пошли на передовую. Я зачислен в 9-ю батарею 3-го дивизиона в качестве связиста, что вполне меня устраивает.
   На наблюдательном пункте ночевал одну ночь. Здесь командир отделения связи - Шунайлов, которого я хорошо знаю с формировки в Сарапуле, командир отделения разведки Обивков, толковый парень, и другие.
   13 октября. На другой день командир батареи сказал:
   - Пойдешь, Еланцев, на 2-ю контрольную. Будете работать вдвоем с Соловьевым.
   Пошел я первый раз по протянутому проводу. Попал под обстрел бризантных снарядов. Здесь вели просеку к передовой красноармейцы, и фриц их часто обстреливал. Соловьев встретил меня на проводе. Пришли к дзоту, где была контрольная. В дзоте железная печка.
   Обстрелами часто портит связь, приходится бегать исправлять.
   В лесу была построена вышка, выше леса - для осмотра. Немец часто обстреливал вышку. Порой ее разбивало снарядами. По ночам ее восстанавливали.
   Проходя возле вышки, попали под обстрел и мы с Шунайловым. Под свист снарядов он командовал мне:
   - Падай, Еланцев!
   Шел он впереди. Сравнялись с вышкой - снаряд попал прямо в нее. Шунайлов как-то комично вытянулся и ткнулся головой в тальник, матюгнулся, побежал дальше.
   18 октября. Снова бризантные снаряды.
   22 октября. У вышки с Шунайловым прятались от снарядов.
   28 октября. Обстрел по площади. Рвались бризантные и фугасные снаряды.
   29 октября. Обстрел повторился, опять отсиделись в дзоте.
   2 ноября. Нам повезло: наша линия (связи) цела. Отсиделись от обстрела в дзоте.
   6 ноября. Подстыло болото.
   7 ноября. Орудийный залп дивизиона. Дали по сто грамм водки. Немец меньше стреляет.
   25 ноября. Тишь и гладь, божья благодать. Живем мы в своем дзотике, как у Христа за пазухой. Работать не работаем, а все больше лежим (2-я контрольная, 9 батарея).
   9 декабря. Огневой налет. Сидим в дзоте.
   10 декабря. Сидим в дзоте. Небольшой перелет (снаряда).
   11 декабря. Огневой налет. Проклятый немец не дает спокойно отдохнуть.
  
   1944 год.
   1 января. Немцы стреляют из минометов и орудий, из пехотного оружия и по всему фронту пускают ракеты.
   2 января. Тепло. Играем в снежки с ребятами-хохлятами. Живут они тоже в дзотике: связисты от "Катюш". По "Катюшам"-то и бил немец. Но они очень подвижны: обстреливается площадь, где стоят "Катюши", а они уходят.
   Как-то раз приехали к нам огневые шефы. Командир дивизиона захотел показать, как стреляем. Дали несколько залпов. Немец ответил "ишаком".
   Мощные разрывы потрясли передовую. А там, к счастью, никого не было.
   14 января. Начало нашего наступления. Немец бьет по передовой. У нас спокойно.
   16 января. Снялся с огневых позиций и наш дивизион. Снимаем телефонную лилию. Мне приказано мотать кабель в сторону огневых, а Капилевичу - в сторону НП батареи. Пришел с огневых комиссар дивизиона:
   - Товарищ Еланцев, сейчас же ведите меня на НП.
   Отвечаю, что мне приказано мотать кабель к огневым.
   - Тогда звоните на НП, чтобы меня встретили.
   - Кабель на НП снят.
   Он взял трубку, начал вызывать НП. Я повторил, что кабель снят.
   - Как снят?! - Сунул мне трубку, приказал: - Кричи, вызывай" - а сам за пистолет. Я начал кричать. Потом опустил трубку и говорю:
   - Боже мой, как убедить человека, что кабель снят?
   - Кто же меня поведет?
   - Приказывайте, поведу я: солдат исполняет последнее приказание командира.
   - Нет, нет, я пойду один.
   Кое-как ко времени смотал кабель, приволок катушки и телефонный аппарат на огневые. Двинулись. Сосредоточился в лесу весь дивизион.
   Идут бои за станцию Подберезье.
   19 января. Двинулись вперед и мы. Тянуть орудия берегом Волхова не решились: боялись ми. Орудия где-то протянули в обход, а две тележки с боеприпасами потянули по льду. Лед на Волхове под тяжестью прогибался - трактор с тележкой шел, как в блюдце. Шли трактора друг за дружкой, и когда задний настигал передний, провал льда увеличивался. Оглянулся - кругом никого на виду: все ушли и скрылись за бугром. Подбежал к заднему трактористу, крикнул:
   - Не наезжай!
   Стали выходить на брег - ускорили ход машин. Передний трактор проломил лед задним колесом тележки, но проскочил. Задний взял влево и тоже проломил лед задним колесом - тоже проскочил! Вышли на берег благополучно.
   Поехали местностью, освобожденной от врага. Здесь крепко поработали наши саперы: то и дело видны были противотанковые мины, выброшенные с дороги.
   Появились наши люди. Шунайлов приказал мне сесть на тележку, все же остальные шли пешком.
   Вот стали попадаться свежие воронки, убитые наши солдаты.
   Противотанковых мин так много, что дорога как бы размечена: через 100-200 метров были поставлены мины по три штуки, прикрепленные к доске. Так встречал нас враг.
   На станции Подберезье стоят два немецких орудия, прямо на дороге. На деревянном настиле, и лежат убитые немцы, человек 15. Слева видны боеприпасы. Не успел фашист обрушить громадные снаряды, что потрясали передовую! На - попа поставлены авиабомбы. Стоят разбитые немецкие автомашины. Не помогли фрицу и минные поля, которые сейчас подрывали наши саперы.
   21 января. Движемся вперед. По обе стороны дороги болото. Дорога местами настолько узкая, что два танка не могли разойтись. Дальше двигаться с нашей системой опасно.
   Вправо лужок. В тыльной части заняли огневые позиции минометчики, затем - пушкари с трофейными пушками. На дороге разместились "Катюши" на гусеничном ходу. Нам осталось место для огневых у самого леса, где угол возвышения деревьев не позволял вести огонь.
   Положение наших огневых было крайне печальное.
   Трофейные орудия, три штуки, почти беспрерывно вели огонь, поддерживая пехоту.
   Пехота не шла: немцы сильно сопротивлялись. Ударили "Катюши" и, сделав залп, ушли в тыл.
   - Пехота пошла! - сообщают по рации. Пушкари и усилили огонь: снарядов у них было много.
   Наше начальство не страдало насчет водки. Командир 1-го дивизиона, крепко подвыпивший, решил выбить немцев, стоящих в деревне Оссия. Взял разведчиков-связистов. По зимней проселочной дороге, по которой ездили только на санях, потянули кабель. С левой стороны в ста метрах был ельник, а с правой стояла снегозащитная изгородь из еловых сучьев. Возле дороги были сделаны несколько укрытий из снега. Немцы пропустили комдива и, не допустив метров триста до лесочка, убили и его, и разведчиков. Двое успели убежать и спрятались за снежным укрытием. Один из них был ранен в живот. Разведчик Смолин позвонил на огневые о случившемся. Надо выручать ребят, а стрелять нельзя: лес мешает! Наши обращаются к пушкарям-трофейникам, просят помочь огнем. Они ответили, что не могут: поддерживают пехоту. Принялись пилить лес.
   Нам приказали взять санитарные лодочки и идти за ранеными. Тащу лодочку один, еще двое тоже тянут лодочку. Вышли из леса - стоят в полукилометре от нас красноармейцы. Этим людям было приказано растянуться по дороге с небольшой дистанцией и вести беспорядочный огонь. Люди не шли - стояли, топтались на месте.
   Подбегаем к ним:
   - Где раненые?
   - Там, дальше, - ответил кто-то. Пошли дальше. Вскоре справа от снегозащиты услышали стон. Все трое побежали на стон, нашли двоих раненых. Нас обстреляли из автоматов фрицы. Двое моих товарищей положили одного раненого на лодочку, помогли мне положить второго в мою. Они быстро потянули, а мне было трудно одному. Нас опять обстреляли. Кое-как вытянул я лодочку на дорогу - подбежал старшина, пьяный, разгоревшийся, вырвал у меня поводок:
   - Иди вперед: там еще есть раненые!
   Подбежал разведчик Смолин - молодой парень, энергичный. Он был в маскхалате.
   - Пойдем, товарищ Еланцев: там лежит ваш Обивков.
   Идем друг за другом.
   - Не бойтесь, товарищ Еланцев: кроме смерти ничего не будет!
   Несколько раз нас обстреляли.
   Вот и снежная куча, за которой укрывался Смолин с телефоном.
   Наконец, на огневых вырубили лес. Смолин просит помочь огоньком.
   Выстрел. Снаряд разорвался далеко вправо, в лесу.
   - Немножко левее, - попросил Смолин. Второй снаряд хлопнул ближе.
   Можно было сделать еще небольшой доворот, но Смолин побоялся, что угодят по нам.
   - Дайте еще по этим установкам снаряда три!
   Дали. Прибежал разведчик Харитонов, молодой парень, с автоматом. Положил Обивкова на мою козлиную шубу (а я остался в одной гимнастерке). Потащили таском.
   - Ну вас к такой матери! - выругался Обивков. - Больно! Оставьте меня здесь.
   Тогда мы взяли шубу за полы, понесли его на руках. Но пальцы не дюжили: разгибались. Носилок сделать было не из чего, а в лесу немцы. Так мы и тянули раненого на руках больше километра. Пять, раз нас обстреливали немцы, а мы больше двадцати метров без отдыха не могли пронести: пальцы разгибались. Вот дошли до красноармейцев. Харитонов вырвал у одного поводок лодочки, положили раненого на шубу, как несли, - и пошли в санбат.
   Санбат расположился в лесу. Днем немец пустил по нему несколько снарядов. Занесли раненого в палатку. В палатке было тепло - и Обивков умер.
   -Шок, шок! - зашокал персонал. Подбежал худенький солдат.
   - Всегда так: занесут раненого в тепло - шок, станут перевязку делать - шок, операцию делают - шок!
   - Но-но, Авдонин! - крикнул на него кто-то из медперсонала.
   Ночью меня и еще троих сержант (не помню по фамилии) послал дежурить в лесу на опушке. Пришли мы на опушку. Место уже знакомо мне: здесь мы тащили раненого. Двое из пехоты ходили, топтались на снегу, тоже в ботинках, как и мы. Люди уставшие, не спавшие, измученные. Один засыпает на снегу. Наломав еловых веток, разложив их на снегу, укрылся и другой пехотинец. Храп от них стоял по лесу - что машина без глушителя!
   Хожу по дорожке. Отоптал дорожку в снегу по крайним елкам, так, чтобы был обход впереди, на открытом поле. Холод не давал стоять на месте.
   Удалился от пушки метров на пятьдесят - слышу шорох работы двигателя и легкое постукивание гусениц. Пошел на край леса - из своего укрытия никого не обнаружил.
   Сон одолел и меня: трое суток уже не спали. Наломал веток, отоптал снег в сторонке, за елками, лег, накрывшись плащ-палаткой, моментально заснул.
   Мне кажется, что спал я недолго, - но замерз так, что меня трясло. Организм тяжело переносил чрезмерное переохлаждение, но голове стало легче.
   Утром разведка донесла, что немец оставил деревню Оссию. Отошел, но недалеко.
   Двинулись и мы. Сидя на прицепе, я увидел извлеченные противотанковые мины, отброшенные в сторону от дороги, и ямки, где они стояли.
   В деревне Оссия немцы оставили две 105-миллиметровых пушки и штабелек снарядов. Видимо, не было у них транспорта.
   Пушки-то немец оставил, а прицельных приспособлений не было. Так и таскал наш дивизион их вместо уродов.
   Ночевали в деревне, но не в тепле. Дома не все сгорели, но окна ни одного не было целого. Спали в фанерной будке, на соломе, навалясь друг на дружку.
   Пушки перетянули и поставили у деревни. НП 9-й батареи выдвинули в лес - туда, где было ничего не видно.
   Шла прямая, как стрела, дорога по лесу. У ручья - поворот дороги. Вот здесь и устроил фриц засаду: 5 пулеметов и одну пушку.
   24 января. Немец стрельнул из пушки болванкой, подкатил машину и укатил пушку. Освободил нам дорогу.
   У незнакомого поселка расположились огневые позиции. Комбат и старший лейтенант, разведчики и связисты пошли выбирать НП.
   Недалеко железная дорога Новгород-Ленинград. Мы шли по левую сторону железнодорожного полотна, зимним проселком. Вправо сворачивал след прошедших колонной людей. Остановились: чей это след? Заключили, что шли немцы. Но сколько их, мы не знали.
   Пошли дорогой влево, прошли километра три, свернули в лес вправо. Углубились в густой высокий ельник, остановились. Сержант выставил вокруг часовых - метров по 50 от НП. Развели огонь. Я тоже встал к огню: как бы ни было тепло, а зимой в ботинках холодно, да еще ноги мокрые.
   Погрелись, начальство сняло нас с постов. Связистов заставили тянуть связь на ОП, а разведчики полезли на елку.
   Было почти тихо: не было стрельбы. Размотали мы километра два кабеля - слышим: впереди нас, примерно за километр, поднялась ружейно-пулеметная стрельба. Вот взревел тягач, загудели танки - и все понемногу опять улеглось.
   Идти по азимуту - был непроходимый мелкий лес, идти по полянам - значит нарваться на немцев. Потянули кабель по полянкам. Прошли с километр - кабель на исходе. Оставили в лесу Соловьева с телефоном, а мы с Шунайловым потянули кабель дальше, сколько хватит. Смотрим: справа сенной сарай. Протянули к нему конец кабеля, привязали его за палку и решили посмотреть, что впереди. До огневых остался километр или немного больше.
   Вышли из леса, смотрим: на полянке стоят дровни, на них нагружены плащ-палатки, тулупы, белые полушубки-бекеши, сапоги, бурки, вещмешки немецких солдат. Один пулемет и несколько наших санитарных лодочек с вещмешками и гранатами. Подошли, взяли по сапогам, по одеялу и по плащ-палатке. Вытряхнули несколько вещмешков - нашли по пистолету, бутылку растительного масла и бутылку шнапса (немецкое вино). Отошли за лесок, сели на пеньки. Шунайлов надел свои сапоги, а мне оказались малы - так и оставил их на снегу.
   Нашли протянутый немецкий кабель. Потянули - он поддался, и быстро вытянулся конец. Потянули другой конец - он сначала подался, а потом уперся. Поднажали оба - оторвали где-то близко, вытянули. Смотали мотком: сгодится.
   Смотрим, еще лежит кабель. Включились в него - это был кабель 7-й батареи. Знакомые ребята! Они коротко рассказали, что их при прокладке кабеля обстреляли немцы:
   - Они в нас принялись палить, мы в них. Близко - метров пятьсот. Ранило одного связиста. Тут наши три танка идут. Мы кричим, машем им, что здесь немцы - танки внимания на призыв не обратили и близко от них прогремели. Немцы, испугавшись танков, завели тягач и скрылись в лес, больше даже за манатками не возвращались.
   Солнце село. Тянуть линии на огневые мы не стали. Позвали из леса Соловьева, завешали ворота в сарае плащ-палатками и давай варить суп и кашу. На НП не сообщали. Сержант решил:
   - У них есть рация - пусть работают.
   Изготовили ужин.
   - Давайте, ребята, не шуметь, говорить вполголоса.
   Сели ужинать - впили наперво немецкий шнапс. Крепко поужинали, добавили своего вина, полученного по чекушке на брата - заговорили громче. Соловьев предлагает:
   - Давайте, ребята, в полголоса споем.
   Затянули - сперва тихо, а потом сержант рявкнул:
   - Что мы: у бога баню сожгли? Давай на всю!
   Запели, что было мочи. Песни долго разливались по лесу.
   Наконец, напелись. Давно была темная ночь. Беспечно поставили в уголок два автомата и карабин, зарылись в сено, укутались в одеяла. Уснули.
   Утром проснулись - солнце уже высоко. Сержант позвонил по телефону:
   - Дайте комбата. Товарищ 36-й, мы захватили большие трофеи - приходите по проводу к нам. Посылайте людей - возьмете что надо!
   Через полчаса пришли три солдата и старший лейтенант Леменко. Показали им трофеи, а мы с Шунайловым протянули немецкий кабель, смотанный уже на катушки, до огневых. Кабеля хватило. Рассказали огневикам о трофеях. Тут же отправилась делегация.
   Связисты на огневых были Тельманов Дмитрий Михайлович, мой земляк из Гагарьего, сын двоеданского попа - горький пьяница, за водку все отдаст, и пианист Жмакин - тоже горький пьяница. Вот что они коротко рассказали. Вчера наши солдаты нашли две бочки древесного спирта. Разделили его котелками. Достал и Тельманов Митька две фляжки и даже попробовал без своего друга (уж так они крепко дружили!) Принес Тельманов спирт и говорит:
   - Вот, я каким богатством владею!
   Показал Жмакину фляги.
   - Что-то я сомневаюсь, - сказал Жмакин. Взял щепку, облил ее спиртом, зажег. Щепа горела фиолетовым пламенем. - Нет, Митя это не спирт, а смерть!
   Жмакина еще дома, когда он ходил по городу и настраивал рояли и пианино, сестра научила распознавать древесный спирт.
   ЧП дорого обошлось нашему полку: 130 человек выбыло из строя!
   Митька и Жмакин притащили еще по тулупу трофейному.
   30 января. Деревня Большие Кусони. Отдыхаем на краю деревни. Стоит полуразрушенная деревянная кузница. Лежит солдат у огонька: шапка обгорела, полы тоже сгорели. Вынесли его из кузницы, положили на доски, головой на кочку. Разбудить его не могли. Так и остался он, лежать - живой покойник.
   Нас позвали в деревню. Дома большей частью были целы, но людей никого не было: ушли в лес или угнаны немцами
   Деревню пересекала речка - мост взорван. Командир дивизиона Гунько приказал ломать ближний забор и складывать в русло речки. Закипела работа.
   Я чувствовал себя усталым - как говорится, и белый свет не мил.
   Приболелось: руки не поднимаются, ноги не носят. Рядом был сгоревший дом. В голбце валялись кирпичи, местами от пожарища еще шел дым. Спустился я в голбец - тепло, даже жарко. Нашел ржаные снопы соломы во дворе под крышей, разостлал на кирпичи, лег и уснул. Кто-то пожаловался Шунайлову - тот подошел, спрашивает:
   - Еланцев, ты чё улегся?
   - Заболел, - еле вымолвил я.
   - Вставай, а то застрелю!
   - Стреляй, - сказал я, а сам еле говорю.
   - Ну, ладно, лежи. Как двинемся, я крикну. Не отставай, а то пропадешь!
   Сколько я спал, не знаю. Кричит Шунайлов:
   - Еланцев, вставай: поехали!
   Я встал.
   - Ну, как? - спросил он
   - Лучше, - ответил я. Он посадил меня на тележку, на снаряды, и я ожил.
   Переехали речку. Справа стоит церковь из красного кирпича, а к вышке идет колонна наших солдат. По краю выемки двое красноармейцев ведут двух немцев - пленных, без головных уборов. Красноармеец Сучков успел набросать эскиз деревни. Он сказал:
   - Ребята, если я буду живой, то смотрите мою картину в Кургане на видном месте.
   8 февраля.
   Наступление продолжается. С боями шли от деревни до деревни: немцы крепко сопротивляются. Шедшие впереди нас "Катюши" и часть артиллеристов оказались окруженными. Четыре дня дрались в окружении.
   Дивизион наш подошел с опозданием. Огневики остановились у неизвестного поселка, а НП выбрали в круглом березовом колке. За возвышенностью рос лес-ельник, в этом лесу и были окружены "Катюши".
   Хозяйственная часть из других подразделений прошла метров восемьсот дальше нашего НП. Сначала было все спокойно. Разведчики донесли, что на 500 метров нет немцев - видели только трех наших пехотинцев.
   Но вот немцы проявили активность: из лесу посыпались пули. Того и гляди, пойдут в атаку! На НП прибыл Гунько, приказал командирам батарей влезть на березы. Никого не было видно, а пули еще чаще засвистели. Порвали кабель - я побежал по линии к огневым. Наши обозы и хозчасти, сминая друг друга, бегут назад. Я нашел порыв (недалеко от огневых), устранил его и побежал на огневые. И по лесу стрелять нельзя: лес был за бугром. Трактора отогнаны в тыл за три километра (чего никогда не бывало).
   Подготовили данные по станции Кастрони, - попугать немца, а то и мы окажемся в окружении! Командир подает команду:
   - Дивизион, залпом - огонь!
   Рванули пушки, завыли снаряды, все удалось.
   Дали три залпа - перешли на одиночные выстрелы. Я побежал на НП. Смотрю: сидит в снежном окопчике маленький, худенький солдат, перед ним мой провод, завязанный по изоляции, а петля, которую мы делали перестригнута! Меня взорвало. Закричал на него:
   - Ты портишь связь, подлец!
   Он съежился.
   - Убирайся к чёрту отсюда!
   Обозы по-прежнему мяли друг друга. Пули перестали свистеть. С дороги мне кричит генерал:
   - Эй, солдат, ты что тут делаешь?
   - Иду по связи. Вот кто-то перерезал провод, а батарея наша стреляет.
   - Ну, иди! - крикнул он, взмахнув пистолетом, и отвернувшись от меня, крикнул ближнему солдату:
   - Видишь, на бугре занимают оборону? Иди туда!
   Я поглядел: было бугорков десять, и за ними прятались люди.
   Пришел на НП. Командиры батарей слезли с берез, там сейчас уже сидели разведчики.
   Пошел в деревню Савины Поляны. Деревня была пуста. Человек с десять красноармейцев слонялись так же, как и я. Поговорили об обстановке. Вот из лесу по дороге вышли к нам два красноармейца, посмотрели и ушли. Кто они, чёрт их знает: может власовцы тут орудуют! Набрал ведро картошки, понес ребятам. Вечером собрались все на огневых. Мы устроились в амбаре, поставили печку, сделанную из огромной бочки. Пекли печенки.
   Утром узнали, что немцы ушли. Часть "Катюш" пришлось взорвать. Наши понесли потери в технике и в людях.
   Подошли наши трактора, и мы двинулись дальше. Пешком уже не ходим, а едем: кто на орудиях, кто на прицепах.
   13 февраля. Зашли в деревни Городня и Черная. Впервые видим мирных жителей: весь Батецкий район был выселен немцами.
   14 февраля. Проехали деревню Раковка Лужского района.
   15 февраля. Село Наволок. Заболел гриппом. Огневые за деревней, на чистом поле. Огневики нашли тракторную будку и живут в ней. Меня послали телефонистом на огневые - ночь провел в будке. Стояли здесь пятидневку. Отдохнули.
   21 февраля. Покинули Наволок. Приехали в город Луга. Три дня прошло, как освобожден город. Много деревянных домов разрушено, много сожжено. Стоит четырехэтажное здание: было когда-то училище, в нем расположились на ночлег. Пушки и трактора поставили в улице перед окнами.
   Дом был заминирован немцами. Ночью случился взрыв, и опять, говорят, 130 человек погибло.
   На следующий день пошли на Гдов. Двигались днем и ночью в составе полка. Колонна растянулась.
   Однажды ночью двигались левее какого-то большого села. Немцы уцепились за него крепко. Половина села была сожжена, на второй шли бои. Наша задача была пройти незамеченными. Из местных жителей был проводник. Вел он нас какой-то гранью между деревнями. Ночь была темная, ехали без света. Колонну сопровождали аэросани (две единицы). Моторы их ревели, что самолеты.
   Вот засвистали пули: немцы обнаружили нас. Своим маневром, создавая вид окружения, мы помогли нашим частям освободить село, не вступая в бой.
   25 февраля. Движемся без особых приключений. Немцев здесь уже нет: действовал Ленинградский фронт. Местность исключительно лесистая, пересеченная. Город Гдов от нас остался направо. Начинаются дюны. Лядский район. С трудом движется матчасть: песок. Колонна расчленилась. Дюны увеличиваются. То бугор - как вулканическая сопка кверху и круглый у основания, то котловина, а в котловине - болото, камыш.
   Вот и деревня. Отдыхаем у дедушки Варлама. Ребята спрашивают деда:
   - Как жилось при немце?
   Дед неохотно отвечает:
   - Немцев тут не было: что им тут делать, если взять нечего? А вы вот хуже немцев: нагрянули, растащили мою картошку. Чем я питаться буду?
   - А где семья?
   - Где: немцы угнали!
   И не знаем, правду дед говорит или нет.
   - Давно немцы ушли?
   - Три дня.
   1 марта. Марш на Тосненский район. Впереди пехоты нет. Прошедшие вперед нас два танка застряли в глубоком снегу, смешанном с песком. Танкисты рубили сосны и подкладывали под гусеницы - их тянуло по дюне вниз, в болото, а из болота выбраться еще хуже, чем из песчаной дюны.
   3 марта. Прошли железную дорогу - станцию Сланцы. Перешли бывшую эстонскую границу. Протопали к берегам Нарвы. Наши огневые - километра три-четыре от передовой, то есть от реки Нарвы.
   Оборудовали огневые! С правой стороны дороги - редкий осиновый лес, зарываться, копать землянки нельзя: болото - как копнем, сразу же заливает ямку водой.
   - Надо заявить о себе, - говорит Гунько. Задрали стволы высоко-высоко и наугад стали пулять: первое орудие, второе и т.д. Редкий разрыв был слышен: снаряды не рвались, погружаясь в болото.
   Потянули связь. Пошли по азимуту - на пути болото, кочки, снег глубокий. Раскручиваем немецкий провод - такие неудобные катушки! Шунайлов потерял ручку от катушки. Насилу размотали, дотянули до огневых.
   Огневики живут в шалашах - непривычно!
   Когда мы возвращались с огневых, то пошли не болотом, где была проложена линия связи, а дорогой, в обход болота, по деревне Загривье. Деревня сожжена до единого дома. Оставлена была одна школа.
   - Ловушка, - говорили мы. Деревня живет не в домах, а в землянках. Живут в землянках и солдаты. Немец часто бомбит Загривье и обстреливает снарядами и минами.
   Вот на этом пепелище был когда-то штаб генерала Власова.
   К вечеру вернулись в свой лес. Спим тоже в шалаше.
   По лесу проходит дорога, она нанесена на карте. Недалеко от нас расположились пехотинцы. Они тоже в шалашах. Сильно дымят разведенные костры.
   И здесь, как на Волховском фронте, летают каждый день "рама" и "костыль". Немец обстрелял пехотинцев, разогнал их. Были раненые и убитые.
   6 марта. 20 легких истребителей "Фокке-Вульф" бомбили наши огневые. Первый самолет сбросил бомбу стоявшую разгруженную автомашину. Машину разнесло, выгруженные и лежавшие в штабеле снаряды загорелись. Несмотря на бомбежку, огневики потушили огонь - снаряды не пострадали, матчасть не пострадала. 19 человек ранено, 3 человека убито.
   8 марта. На другой день досталось и нам. Большая группа таких же самолетов пробила дорогу в лес, где НП. Самолеты бросали ракушки (мелкие бомбы), и обошлось без ЧП, кроме случая с Шунайловым. Кончилась бомбежка, все сразу ожили, балагурят. Шунайлов гладит себя по пузу:
   - Ребята, чё-то пузо колет.
   Подбежал Василий Иванович:
   - Ну-ка, сержант, посмотрим: поди ранен?
   Загнули шинель, фуфайку и рубашки - на животе выступила кровь. Она не текла, а просто - кровавое пятно. Маленький осколок от маленькой бомбы пробил обмундирование и до крови ушиб живот. Осколок выбросили. Сержант смеется:
   - Звоните, вызывайте Гальку с НП дивизиона.
   Вызвали, ждем. Ребята пошли оправиться: метров за 50 от шалаша была уборная из веток. Бегут оттуда без ума:
   - Товарищ комбат, тут совсем рядом упала и не разорвалась затяжная бомба!
   - Не может быть! - говорит комбат. Послал двух разведчиков проверить. Те пошли осторожно. Стали обходить бомбу - и засмеялись там, в лесу. Это была одна створка со стабилизатором. Другая улетела бог знает куда.
   Прибежала Галя. Завидев ее, Шунайлов растянулся на лапниках от елок. Лежит. С Галей был провожатый солдат. Не добежав до шалаша, спросила, где раненый.
   - Какой человек был! - жалела санитарка. Подбежала к раненому:
   - Куда ранило?
   - В пузо, - лежа отвечает сержант. Галя загнула обмундирование и спрашивает:
   - Где осколок?
   - Василий Иванович вытащил.
   - Чем он вытаскивал?
   - Рукой.
   - Кто тебе разрешил лезть руками?! Можешь занести заразу! - читала нотацию Галя Василию Ивановичу.
   Посидела Галя, ушла. Долго еще выкомаривали ребята.
   Да, было дело в наше время!
   Живем мы в лесу, спим на снегу, греемся у небольшого костра. Ночью разводить огонь нельзя: немец на огонек бросает бомбы или, на худой конец, обстреливает из пулеметов.
   На левом берегу Нарвы у нас небольшой плацдарм. Этот плацдарм наши стараются, во что бы то ни стало удержать. Немец же старается спихнуть наших с плацдарма. Вот и деремся каждый день. По ночам уходит наш комбат с разведчиками и рацией на плацдарм, и огнем отбиваем атаки врага. Утром, в сумеречках, комбат с ребятами возвращаются в лес. Ребята рассказывали, что жарко на плацдарме. То миномет лупит, то пулеметы строчат - головы не поднимешь. Днем помогают отбивать атаки "Катюши" и "Андрюши" - наши минометы.
   Однажды вечером немцы атаковали плацдарм - и зашипела стоявшая на пожарищах наша реактивная техника. Заволокло дымом место, где стояли "Катюши". Огневые трассы с пологой траекторией протянулись в воздухе, опускаясь на плацдарм. Красивое - и страшное это было зрелище. Страшное, потрясающее до глубины души. В какой же ад превратилась обстрелянная площадь! Вот так иногда и отбиваются атаки врага.
   Наконец, перестала изрыгать страшный огонь со своих пепелищ деревня Загривье. Наступила зловещая, как-то не к месту пришедшая, давящая тишина.
   На этом плацдарме погиб мой земляк, скоблинский мужик, заместитель председателя колхоза Шестаков Степан Ефимович. Со своим расчетом и пушкой находился он на плацдарме. Вечная память нашему герою, да будет пухом ему эстонская земля!
   16 марта. Нас обстреляла трехдюймовая батарея противника. У нас жертв не было. Ранен один пехотинец.
   18 марта. Огневые перешли в деревню Тещино. Частые и сильные дожди.
   НП выбрали в лесу, на болоте, недалеко от Нарвы. Снова разведчики сидят на сосне. Связь пришлось тянуть длинную. Ее часто кто-то портил: шла грунтовая дорога и уходила в наш тыл.
   Деревня Тещино - маленькая, это один из хуторов, разбросанных в этом районе. Здесь когда-то было поселение русских крестьян. В Тещино живут хозяева домов, хотя фронт находится в двух километрах - на реке Нарве. Нам с Василием Ивановичем впервые за всю войну посчастливилось пожить с мирными жителями. Два дома, в которых когда-то жили хозяева, были разбомблены и сгорели - для жилья приспособлен амбар: сделаны длинные нары, на них спали хозяева.
   Мы с Василием Ивановичем установили на полу телефон, здесь у нас и была контрольная, отсюда бегали исправлять линию.
   У хозяев был скот: коровы, овцы, а лошадей не было. Получали мы сухой паек, так как от кухни были оторваны. Из нашей муки девочка Зоя пекла нам оладьи. Иногда давали нам молока.
   22 марта. Вскоре наших хозяев выселили, ушли и мы в лес, на 5-ю контрольную. Василия Ивановича куда-то забрали, нас спарили с Тельмановым Дмитрием Михайловичем, моим земляком из Гагарья.
   Жить стало легче. Мы с Митей вырыли маленькую земляночку - один накат, ветки из елок и засыпали землей. Маленькое окошечко и подобие печки из железа.
   Часто кто-то портит связь, а то и осколком скоро пробьет - ну, и бежишь, один, бывает. Часто и ночью бегаем.
   Вот - не стало связи с огневыми. Побежал я по линии - в лесу все в порядке. Выбежал на поле - смотрю: упал снаряд, метров 50 от меня. Куда сделает шаг немец: вперед или назад? Следующий снаряд упал дальше, метров за 100 от предыдущего. И так, дошагав до деревни, немец открыл беглый огонь. Включился я в линию - НП отвечает, а огневые нет. Сообщаю, что деревня под обстрелом, огонь ведется беглый. Шунайлов говорит:
   - Ладно, Еланцев, не ходи. У нас есть рация - мы работаем.
   Скоро огонь прекратился. Нашел порыв и пошел на огневые.
   Связисты живут в землянке. Наверху брошены два тулупа, трофейные.
   - Зачем же тулупы постлали на землянки?
   - Накопилось в них много вшей, вот и проветриваем. Зимой Тельманов и Жмакин наденут тулупы и спят в них, а мы в лесу на свежем воздухе закалялись.
   19 апреля. По ночам нас беспокоит ночной бомбардировщик, солдаты звали его "фур-фур". Вот он сбросил бомбу в сторону огневых. Вторую привез к нам. Бомба упала в центре дороги. У нас в землянке горела коптилка - при взрыве пламя коптилки наклонилось наружу из землянки и погасло. Мы с Митей удивились, почему пламя бросилось наружу.
   Утром Митя пошел на двор и увидел человек 10 солдат около воронки. Воронка заняла весь поперечник дороги. Заровняли воронку только к обеду.
   Снова обстреляны наши огневые. Прилетели немецкие "Фокке-Вульфы", 5 штук, начали бросать бомбы. Вдруг все закружилось: возник быстротечный, как всегда, воздушный бой. Наши "ястребки" отогнали немцев.
   Рядом у дороги, стояли минометчики. Они часто стреляли. И были у них огневые в лесу, у Нарвы. Постреляют они с ложных огневых - и в землянку. Немец лупит по ним. Отсидятся наши в землянке - и опять лупят по немцу.
   1 мая. Меня пригласили на НП. Нас выстроили, старший лейтенант Лемешко подал команду "смирно".
   - Слушайте приказ, - сказал комбат и зачитал приказ о награждении воинов Красной Армии. Всех наградили по заслугам. Мне предназначалась первая медаль "За отвагу".
   (Начало мая). Спустя несколько дней после праздника немец обстрелял наш НП. Обошлось без потерь.
   14 мая. Находимся оба с Тельмановым на контрольной. Немец ведет разведку боем. Лес обстрелян из минометов - укрылись в землянке.
   Немец хотел спихнуть наших с пятачка - маленького плацдарма напротив нас, на левом берегу Нарвы. Не вышло.
   18 мая. Получил медаль "За отвагу", прицепил к гимнастерке и носил ее, пока не потерял. Осталась одна колодочка и удостоверение на медаль.
   Часто кто-то портит связь. Были случаи: связисты исчезали бесследно.
   Нас комбат предупредил:
   - Будьте осторожны!
   Связь на НП от контрольной шла лесом возле дороги. Не стало связи - днем бегу до НП. Смотрю: моя линия порвана, и кабеля нет. Я оборвал чью-то линию, привязал к своему кабелю, пошел дальше. Вот и другой конец обрыва. Обрезал наставленный кабель, соединил со своим. Отошел метров так тридцать - бежит молоденький солдат с карабином - и ко мне с ножом:
   - Вот кто портит нашу связь! - и ножом замахнулся на меня. Я огрызнулся словесно - и автомат наставил. Парень отступил.
   - У меня у самого вырезали и утащили кусок кабеля! - кричал я.
   Второй случай. Темная ночь. Не стало связи на НП. Бегу по линии. Нашел обрыв, привязал кабель к сосенке, ищу другой конец. Нашел, подтянул кабель, связал. Подходят двое с автоматами и тихо говорят:
   - Кто-то нашу линию обрезал.
   Я, наоборот кричу на весь лес:
   - Не подходи, стрелять буду!
   Они говорят:
   - Не шуми, а то немец услышит - стрелять будет!
   - Чёрт с ним, лес большой - пусть стреляет! - кричу я. Отстали, перешли на другую сторону дороги, зовут меня:
   - Иди сюда, разберемся.
   - Нечего мне разбираться с вами. Вот придут ребята - разберемся! - кричу я. - А сейчас к моей линии не подходите, а то стрелять буду!
   Кто эти солдаты - осталось загадкой.
   1 июня. Жили здесь долго, спокойно. Справа где-то держал оборону на болоте женский батальон. К ним "охотников" никто не пускал. Вместо окопов у них были сделаны длинные лавы из жердей. Здесь они охраняли болото.
   С НП мы иногда переплывали на огневые за продуктами или в пятую батарею - помыться в бане. В крутике берега был вырыт котлован, набросан потолок их жердей, завален хвоей, землей. Дров и воды не было в достатке. Через каждые 10 дней мылись в бане и получали стираное белье. Иногда грязное белье сдавали новое, крепкое, а из стирки получали рваное.
   Один раз мне пришлось идти в баню последним. Пошел один. Отошел метров двести от НП - слышу сзади взрыв снаряда. Земля еще не успела осесть - второй снаряд разорвался, немного на недолете. Третий сделал перелет через НП, но недолет до меня. Следующий шлепнулся у меня на пути: перелет метров 50. Иду - вижу: змея-медянка, потревоженная последним снарядом, быстро мчится по мху прямо на меня. Только успел снять автомат (а он у меня был за спиной) - змея уж тут. Снял с предохранителя и, не допустив змею с метр, дал очередь. Змея исчезла в мох и не появлялась.
   Иду дальше, смотрю, тут целое поселение выросло! Натянуты палатки брезентовые, на столбах прибиты лозунги. Один замполит: "Возьмем город Нарву!" Стоит часовой у грибка, молоденький худенький мальчик лет семнадцати. Я подошел, попросил разрешения пройти.
   - Иди, у нас все ходят.
   Заиграл духовой оркестр: музыканты разучивали новый гимн Советского Союза.
   У переправы долго ждать не пришлось. Из бани переехали наши ребята, а мы с одним разведчиком поехали туда.
   Помылся в бане - сижу, отдыхаю. Вдали показались самолеты противника "Фокке-Вульф". Мы насчитали 30 штук. Вот они зашли почти над нашими головами, повернули и стали пикировать куда-то на передовую. Заиграл баян. Думаю: с чего веселиться? Спрашиваю рабочих в бане:
   - Кто это у вас тут играет?
   Это нам послали нового комбата. Как только налетают немцы, он берет баян, играет: ему немцы нипочем!
   Вскоре этого комбата убрали. Ходили слухи, что у него в баяне был передатчик.
   15 июля. Рядом с нашими огневыми стоял полк такой же системы, как и наша. Я был на огневой. Наша батарея вела огонь по закрытой цели. Соседней части был придан аэростат наблюдения. С НП он казался меньше, и не видно было троса, на котором аэростат держался. Сейчас он был у меня над головой, виден был в корзинке человек. Аэростат двигался: его водила машина. Немец открыл огонь бризантными снарядами.
   - Каково же человеку в корзинке? - сказал командир огневого взвода Степан Сухачев.
   Вот аэростат стал худеть: его понесло в сторону, и он быстро приближался к земле.
   У немцев тоже был аэростат. Наши стреляли по нему, но он был далеко, и снаряды не доставали его: наши орудия били только на 18 километров. Целыми днями висел немецкий пузырь, словно заколдованный.
   24 июля. В 6 часов наши начали артиллерийскую подготовку. Говорят, участвовала и молодежь. Летало много наших "Илов-2". Попало и нам: на обратном пути "Ил-2", приняв нас за немцев, обстрелял два раза наши хлевушки. Славно бьют наши крупнокалиберные пулеметы: только шлепотня стоит на болоте!
   1 августа. Двинулись на Путки. Дорога шла берегом реки. Течение стало незаметно. Мост через Нарву деревянный. Виден морской прибой в виде небольших волн.
   Мост проехали благополучно. Весь дивизион - на левом берегу Нарвы. Вот и деревня Путки. Несколько домов, вернее дымников - и вся деревня!
   Огневые 9-й батареи выбрали на возвышенности: тут же были огневые какой-то части. Дальше шел ложок. По этому ложку проложена узкоколейка. Правый берег ложка был выше метров на 8-10 против левого, к вершине выравнивался. Возле узкоколейки идти было опасно: немец обстреливал из орудий и пулеметов, часто налетали и бомбили самолеты. На НП пришли верхом, то есть правым берегом.
   Только сверху - шлеп снаряд, метров за 10 до колонны! Воткнулся глубоко в синюю глину, в глубине лопнул. И не только осколков - звука не последовало, только "пфа". Ребята засмеялись.
   - Пукнул, как старая старуха!
   В ложбине, не успевший подняться Екимов, был убит осколком.
   Из-за облаков стали пикировать самолеты фрица. Лейтенант Лемешко приказал всем:
   - Ложись!
   Все повскакивали в траншею, вырытую пехотой на гребне берега, а в траншее на дне была вода. Лемешко же выходил из себя: выхватил пистолет и снова приказал:
   - Ложись!
   Сам же сидел на кукорках в траншее.
   Самолеты бомбили по указке ракет: немцы беспрерывно пускали ракеты, указывая передовую.
   Фрицы отбомбились, улетели. Кое-где были убитые и раненые наши бойцы.
   Кабель потянули верхом. Но вот все сворачивают в ложок. И повозки, и люди движутся узкой дорогой: тут от передовой вверх идет минное поле, выставленное нашими минерами. Шунайлов знал об этом, но почему-то решил сократить путь, и мы и дальше потянули кабель верхом. Вдруг он говорит:
   - Стой, не шевелись! Мы зашли в минное поле. Пойдем обратно. Ступай за мной - след в след.
   Увидел и я колодочку деревянную с куском тола.
   Благополучно вышли из опасного места, потянули кабель возле минного поля - в ложок. Здесь был разминирован проход, было много проводов, идущих в вершину лога. Немец от ложка был отогнан, наши минометчики и стрелки окопались за узкоколейкой. Потянули связь и мы, укладывая кабель между рельсов. Тут уже лежали три нитки кабеля - наша четвертая.
   Так шли, пока нас не стали обстреливать фрицы из автоматов. Дотянули до высокого леса. Тут и было выбрано место для НП, хотя кроме леса ничего не было видно.
   К вечеру к потемочкам, ушли в глубину леса. Ночь провели сравнительно спокойно. Днем опять комбат загнал разведчиков на елки. За день мы осмотрели местность: немцы днем не стреляли.
   Справа от нас в лесу замаскированы два танка, а впереди, метрах в пятнадцати от елок, стоят две противотанковые пушки и валяются противотанковые снаряды. Людей не видно.
   Вечером, на солнцезакате, комбат приказал мне и Соколову остаться дежурить и по телефону докладывать, что происходит на НП.
   Стрельба из стрелкового оружия усилилась. Пули засвистели и у нас. Залегли мы с Соколовым, в яму занесли телефон. Скоро связь с комбатом оборвалась. Идти поправлять ее мы не сочли нужным: у него есть рация.
   Стрельба все усиливалась. Вышел один танк, пострелял по фрицам из пулемета. Фрицы немного успокоились. Снова сидим. Начался методический орудийный фугасными снарядами, толкуем мы. Вот ударил снаряд в те елки, где днем сидели наши разведчики. У елки комель слетел по ходу снаряда, а вершиной закрыло нас с Соколовым, едва опомнились.
   - Замаскировало! - сказал Соколов.
   - К лучшему, - ответил я - Сейчас фриц не найдет нас.
   Снова усилился ружейно-пулеметный огонь. Разрывы снарядов послышались в глубине леса. Поднялся крик: кого-то ранило. Снова один танк походил, пострелял. На танке был ранен лейтенант, сильно стонал. Танкисты отнесли его вглубь леса.
   Перед утром мы подремали с часик: стрельба стихла. Решили сматывать кабель: наверное, уже не придут наши. Дошли до узкоколейки. Иду между рельсами, а Соколов забегает вперед, разбирает кабель. Подошли к минометчикам. Они успели вчера и сегодня ночью окопаться, поставили свои 80-миллиметровые минометы за бруствером, в канаве, а в канаве вода. Минометчиков обстреливали пулемет и орудия.
   Нам было приказано беречь кабель - под ответственность вплоть до расстрела. Мотаю связь под обстрелом. Пули пролетают выше: мешает бруствер, а снаряды в болотистой почве рвутся, не давая осколков.
   Соколов бросил разбирать провод, убежал к минометчикам. Те его выгнали:
   - Вы тут ходите, демаскируете нас!
   Соколов прибежал ко мне. Оторвали провод и вскоре вышли из-под обстрела. Нашли по проводу землянку, где был комбат. Ребята сказали, что только что командир дивизиона Гунько с комбатом ушли на огневые. У них ночь прошла более спокойно: ружейно-пулеметной стрельбы не было. Немец частенько бросал мины.
   Комдив с Курочкиным пришли к вечеру. Начался минометный обстрел. Все укрылись в землянке, а Курочкин был на дворе. Приглашали и его - Курочкин отказался, сказал:
   - Нечего каждой мины бояться!
   Сел на край ступеньки, сложил нога на ногу и стал закуривать. Близко разорвалась мина, прилетел осколок в голову - и нет больше Курочкина, председателя колхоза!
   2 августа. Сменили наблюдательный пункт: ушли вправо в лес, на болото. Огромные елки стоят, как великаны, внизу - мох, копнем яму - вода.
   Нам досталось три сруба. Сруб в срубе, а середина забита обрезками. Тут и стали на елках оборудовать НП. Пришел командир дивизиона с разведчиками еще какой-то батареи, приказал нарастить елки тычками и там наблюдать.
   Ночью налетели самолеты, навешали на парашюте ракет и бомбили передовую. Нам досталось две бомбы - к счастью, в срубик не попали, и жертв не было.
   3 августа. Утром снова приступили к наращиванию елок. Немец обнаружил разведчиков на елках и жерди, торчащие выше леса, стал обстреливать - сперва поверху, по разведчикам, а потом и по горизонту. Все разведчики пулей слетели с елок и больше не пытались их наращивать. Снаряды с визгом пролетали по низу леса, ударяясь о елки, рвались, а некоторые, как полено, ударялись о елки и рикошетили. Я вышел из срубика понаблюдать за полетом снарядов - комбат крикнул:
   - Не шляйтесь по улице, все в срубик!
   Немец долго стрелял, пока не натешился. Жутко было сидеть в срубике.
   - Наверно, "Фердинанд" бьет: начальная скорость очень большая, - сказал комбат. - Ни одна сволочь не скажет, что надо отойти в лес, выйти из-под обстрела!
   Днем немецкие самолеты бомбили передовую и нас "мелочью". Жертв не было. Огневые были недалеко, и связь нас не мучила. Немец часто обстреливал огневые, но этот обстрел был особенный. Противник с утра начал обстрел первой батареи. Пуляет - через пять минут снаряд. Вот угодил в штабель наших снарядов. Появились раненые и убитые.
   С помощью звукометристов засечена батарея противника. Открыли и мы огонь одной батареей. Противник как стрелял, так и стреляет! Дали залп дивизионом - не берет! Постреляли всеми орудиями полка - стреляет, сука!
   - Куда мы стреляем? - в трубку выругался командир полка.
   Батарея противника стреляла сутки.
   4 августа. Ночью по обе стороны домика, в десяти метрах, самолет сбросил бомбы. Днем бомбили "мелочью".
   Нервное состояние Соколова.
   12 августа. Перешли к Белой Березе. Огневые выбраны в лесу. Крупный смешанный лес. НП батареи выдвинуто вперед, до высоты 31,4. Землянки достались старые, оставленные какой-то артиллерийской частью. Тянули связь на просеке.
   На просеке, против нашего НП, стояла пушка 76-миллиметровая, загороженная бревнами, поставленными стоя, а рядом - трофейный миномет 80-миллимеитровый, весь день, пулявший в сторону противника минами.
   Авиация нас здесь не обижала. Зато почти каждый день ходил "трамвай" - тяжелый снаряд, так прозвали его солдаты.
   На этой высоте было всего три НП: наш и двух других частей.
   13 августа. Ходил "трамвай", снаряды ложились метрах в пятидесяти от землянки. Начнет фриц издалека, метров за 200, и садит все ближе и ближе к землянкам - шагом в 50 метров. Пройдет дальше и успокоится.
   К "трамваю" примазалась 75-миллиметровая пушка. Она стреляла поперек хода "трамвая", низом. То ли полевая пушка стреляла, то ли "Фердинанд" немцы подогнали - аллах его знает.
   Сидел я у телефона, держал трубку у правого уха (так как левое было контужено), комбат сидел в углу землянки. Последовал оглушительный, какой-то с треском взрыв.
   - Вот, туды его мать, - проговорил комбат. - Прямым попаданием в землянку!
   Последующие взрывы были далеко от землянки, и мы вышли посмотреть, куда угодил снаряд. Спасли нас от верной смерти камни, булыжник: заботливо обложены с этой стороны были стены снаружи. Видимо, нашим предшественникам было не впервые испытывать коварство врага.
   22 августа. Рекогносцировка местности - так назвали наш демарш. Посадили нас человек 15 в кузов полуторки, с нами начальник разведки нашей батареи - и поехали. Проехали железную дорогу Нарва - Таллин. Около станции Подберезье стоят разбитые немецкие танки и самоходки. Рельсы путей на станции взорваны все без исключения, насколько по горизонту охватывает взгляд.
   Я узнал эту станцию: здесь мы проезжали в лагеря, когда я служил в кадрах в 1929-1930 годах. В сторону Эстонии стояла высокая железная арка, и был лозунг - не помню его содержания.
   В походной колонне четвертого корпусного артиллерийского полка проехали мы эстонскую границу до наших первых огневых. Дальше шло болото, затем река Нарва.
   Поехали дальше - стоят четыре орудия, 6-дюймовые гаубицы, и штабель снарядов перед каждым орудием.
   Остановились, подошли, поглядели. Трогать затворы побоялись, могут быть заминированы. Почему орудия стоят наведенные в нашу сторону - так осталась загадка.
   Доехали до хуторка. Дома были сожжены, красноармейцы выламывали кирпич из фундаментов. Вдали виден корпус шахтных выработок. Там были немцы.
   Проехали еще километра полтора - стоит на треноге крупнокалиберный пулемет и около - целый ворох, высотой с метр, стреляных гильз. Это фриц стрелял по наши "Илам".
   Местность здесь ровная, покрытая зеленым мхом. Лес отступил километра на два-три и стоит зеленой опушкой. Земля и небо на горизонте сливаются. Смотришь на горизонт, и кажется, как бы лежишь на спине и смотришь в небо - ясное, далекое. Слышен глухой шум прибоя. Балтийское море! Как бы нам всем хотелось посмотреть море поближе, увидать его плещущие волны - но у моря нас могут обстрелять с кораблей.
   На обратном пути остановились у хутора - нас обстреляли из орудий, и мы по-быстрому убрались восвояси.
   26 августа. Вернулись к Белой Березе. По-прежнему ходит "трамвай!" - тяжелый снаряд. Трудно разведчикам на березе: того и гляди сбросит взрывной волной.
   Порвана связь. Пошел устранять порыв - смотрю: сидят на бревешках человек двенадцать пехотинцев, они и оборвали провод.
   - Надо беречь провод, товарищи! Это провод артиллеристов.
   - Вас всех перебить надо! - взъелся один солдат. - Когда нас немец засыпает минами, вас нет!
   Не больно дружелюбно приняла меня пехота!
   Исправил порыв - пошел по лесу. Собираю бруснику, ем. Зашел далеко. Слышу: автоматная очередь, бьет немецкий автомат. Потянулся я к землянике, скоро нашел.
   Немец активничал: снарядами беспокоил, ружейно-пулеметным огнем.
   3 сентября. Объявили, что из Ленинграда приехал фотограф, и кто желает фотографироваться, шли по очереди метров 500 по просеке: там в таком же срубике, как наш, работал фотограф. Он был один, в военной форме. Ребята сфотографировались, пришли - пошел я. Быстро нашел срубик, сфотографировался. Фотографии будут высланы на нашу батарею. Заплатил вперед деньги.
  
   Прихожу к землянкам - свежие воронки. Ребята рассказали, что немец проявил активность, впереди пехоты не было, комбат приказал телефонисту Панину взять запасной телефон, протянуть связь до дзотика из колбышек и докладывать на НП, что творится у них на глазах. Миша ушел, сидит. Прилетела мина прямо в дзотик, и его контузило. Он все бросил, прибежал на НП, и его тут же отправили в госпиталь.
   5 сентября. Огневой налет нашего полка на батарею противника. Не умолкает противник.
   7 сентября. Покинули Белую Березу. На прощание дали огневой налет: как говорится, дали немцу перцу. Погрузили орудия на передки - и марш на станцию Сланцы. Вечером прибыли к шахтному кургану. Высоченный конус выработки шахты по добыче сланца. Из сланцевых плит вырабатывают бензин. Рядом с заводом река. Берега крутые: обрыв метров пять с обеих сторон. На обрывах высунулись сланцевые плиты. Течение в реке очень быстрое: так и кипит в ней вода. Наш разведчик Волков залез на выработки: охота ему посмотреть с высоты. Но, конечно, ничего не увидел - получил нагоняй от командира дивизиона за самовольство: от передовой по карте 2,5 километра - немец может заметить или передаст кто координаты - и, пожалуйста, веди огонь по скоплению войск!
   Ночевали тут спокойно - отдохнули без войны.
   20 сентября. Так закончились боевые действия нашего полка на Ленинградском фронте. Куда нас забросит судьба - мы не знали. Знали только одно - что на какое-то время будет нам передышка. Смерть отступила от нас.
   На заводе по переработке сланцевых плит, в хвойном лесу, жили спокойно. Никаких ЧПр не случалось.
   Но вот пришло время отправляться. На автомашинах, на тракторах с прицепами, гружеными снарядами, на орудиях сидели красноармейцы с вещмешками на горбу. Прибыли на станцию Сланцы. Погрузка на эшелон проходила организованно - не то, что на разъезде Шолья под Сарапулом. Тракторы со станционных платформ затянули на железнодорожные площадки пушки, тележки со снарядами. Затолкнули кухни (самое важное предприятие!), погрузили манатки - и в телячьих вагонах отправились с песнями на Ленинград.
   Вот бывалые ребята поговаривают:
   - Скоро должен показаться Ленинград.
   Два года мы произносили слово "Ленинград" с состраданием в сердце. Будучи на Волховском фронте, однажды ночью, как-то тайком, шепотом, передавали друг-другу, что блокада прорвана - а утром узнали горькую новость: что кольцо вокруг города сомкнулось.
   21 сентября. Утро. Вглядываемся в туманную даль. Всем хочется посмотреть своими глазами многострадальный город.
   Минуты на две - на три мы увидели его из вагонов. Ярко выделялся Исаакиевский собор. Остальное все выглядело серым и сливалось в утреннем тумане. Медленно по высокой насыпи двигался поезд. Кончились станционные пути, пошла двухколейная линия. Наш поезд прошел правее города. До свидания, Ленинград! Мы помогали тебе, чем могли.
   В этот же день проехали станцию Чудово.
   22 сентября. Проехали станцию Бологое, Вышний Волочок, Торжок, город Ржев.
   23 сентября. Город Вязьма.
   24 сентября. Город Ярцево. Смоленск, разрушенный больше всех городов.
   25 сентября. Город Орша.
   26 сентября. Выгрузились на стации Колодища. Марш на деревню Волма.
   27 сентября. Работали в лагерях - оборудовали землянки.
   1 октября. Вошли в общие землянки. Начались занятия: прибывало молодое пополнение из освобожденных районов Западной Белоруссии. К нам пришли Бутто Володя и Савчук. К Володе скоро стали приезжать родители и всегда привозили мешок съестного. Володя угощал своих товарищей-белорусов и меня.
   На учения выходили в поле. Ходили по лесам. Искали подбитые танки, автомашины. Вот стоят два танка - "Тигры", обезвреженные нашими войсками. Здесь была окружена крупная группировка противника. Много воронок от снарядов, много и убитых солдат Гитлера валяется по полям и лесам Белоруссии. Почему-то их никто не подбирал, не зарывал на месте. Трупы побелели, и открытая часть кожи шуршала, как пергамент.
   Огневики обучали свое пополнение около орудий. Были молодые способные парни. Например, красноармеец по фамилии Козел так и пошел из лагеря воевать наводчиком.
   Телефонисты таскались со своими телефонами по полю.
   Проходя по поселку, можно встретить солдатскую кухню, сброшенную с колес и приспособленную для варения самогона. Подошли мы к одной кухне. Женщина лет тридцати трудилась около самогонной "фабрики".
   Спрашиваем:
   - Где муж?
   - Был в партизанах, да убили. Вот и осталась: четыре человека ребятишек - надо кормить как-то.
   Спросили бутылку самогону. Налила, расплатились. Все попробовали - остатки вылили: самогон варили из картошки - противный: душной и кислый. Первач хозяева продавали офицерам: у них больше денег, и они платили щедро.
   Пошли дальше - опять кухня, опять дымится и пахнет самогоном. Стоит также на улице, возле амбара, на видном месте, чтобы все видели!
   15 ноября. Выпал первый снег. Белой пеленой покрылась битая техника немцев.
   Заниматься на дворе стало холодно - больше отлеживались в землянках.
   В одно прекрасное время нам всем приказали построиться в составе полка: приехал командующий артиллерией Воронов. Подана команда:
   - Полк, смирно!
   Командир полка доложил командующему:
   - Полк построен для личного осмотра.
   - Здравствуйте, товарищи - бойцы Кингисеппско-Новгородской бригады разрушения.
   Строй крикнул:
   - Здравия желаем, - и т.д. Короткую речь держал командующий:
   - Ваша бригада пополнилась молодым пополнением, заменена побитая техника. Командование надеется на вас. Вперед, товарищи - добивать врага в его логове!
   19 декабря. Оставили лагерь возле деревни Волма с ее славными самогонными заводами. Погрузились на машины, прибыли в город Минск. Только теперь во всем его облике мы увидели страшные разрушения города... Сердце, замирало от боли, глядя на страшные развалины. Злоба закипала в каждом солдате. Жажда мести не давала покоя.
   20 декабря. На другой день оставили Минск и поехали на фронт 1-й Белорусский фронт под командованием товарища Жукова.
   21 декабря. Проехали благополучно станцию Негорелое. Тут и случилось ЧП. Ванька Бутюгин где-то напился пьяный и заскандалил в вагоне. Комбат дал ему трое суток ареста. Посадили Ваньку на площадку, а часовым стоял Ушаков - удмурт, парень работящий и дисциплинированный. Только был у него недостаток: заикался. И если не скажет вот так сразу - то, хоть, сколько заикается, а выговорить ничего не может. Только тронулись со станции Негорелое, поезд стал помаленьку набирать скорость - идет девушка лет 25, дородная такая. Ванька манит ее рукой к себе. Девка прыгнула. Едут. Ванька говорит часовому:
   - Давай, используем ее:
   - Нельзя, Ванька! Я не дам и тебе: я часовой.
   Наконец часовой уступил. Ванька увел девку под брезент, к орудию.
   Скоро вышли. Ванька говорит часовому:
   - Иди: она не откажет, я спрашивал.
   Часовой поупирался, потом сдался. Ванька взял винтовку, посвистывает на "посту". Вышел Ушаков, взял обратно винтовку, а тут остановка. Девка спрыгнула, убежала. На остановке Ванька с Ушаковым хохочут. И признались ребятам. Поднялся смех у вагонов. Комбат дал трое суток гауптвахты часовому.
   Проехали Барановичи. Здесь к нашему вагону подцепили пять вагонов с польскими солдатами.
   22 декабря. Приехали в город Луков. Польские солдаты вышли из вагонов и строем ушли в город, а мы стали разгружаться. Разгрузка прошла быстро, организованно. Трактора стянули пушки и тележки с платформы. При разгрузке поляки-гражданские относились к русским доброжелательно. Наше молодое пополнение хорошо говорило по-польски. Просим перевести полякам:
   - Как жилось при немцах?
   Ответ у всех поляков один:
   - Работали на немцев.
   Выстроились мы в колонну и поехали. Отъехали с километр - остановились ночевать. Зима дала о себе знать. Погреться негде. Огонь разводить нельзя: иногда навещали немецкие самолеты. У орудий осталась охрана, а мы пошли на станцию. Пришли - стучим: закрыто изнутри. Нам открыли. Зашли сперва трое: начальник разведки Лемешко, еще один разведчик и белорус-переводчик. Вскоре впустили и нас. Зал был уставлен койками. Лежали на перинах четверо детей и их мать, все порознь, и укрыты были тоже перинами. В помещении было холодно, так что отдохнуть нам не пришлось. Железные дороги здесь принадлежали частным лицам, и заботы о пассажирах, видимо, не предусматривались.
   Утром колонна двинулась по асфальту догонять наступающие части наших войск. Правее остались Варшава. Впереди - большой длинный лес. Близко река Висла. Заехали в хвойный лес. Вот и река. За Вислой - Тарновский плацдарм.
   Колонна переправилась по наведенному саперами понтонному мосту. Здесь же проходили танки.
   24 декабря. На автомашинах едем по Польше.
   27 декабря. Колонна рассыпалась по лесу на огневые и НП. Наш НП в сосновом лесу. Досталась готовая землянка в три наката. Разведчики со стереотрубой и телефоном полезли на сосну. На реке не было льда: здесь стояла мокрая осенняя погода.
   1945 год.
   10 января. Первые огневые налеты противника вблизи нас.
   12 января. Чувствуется подготовка наших частей к наступлению.
   За все время пребывания на Тарновском плацдарме не было налетов вражеской авиации. Не летают и наши.
   13 января. Подошли к передовой и притаились в лесу наши танки, грузовые машины, амфибии и спецмашины. Вся техника не гудела, а как-то молча подходила и укрывалась в лесу. Не ревели танки, не слышно лязга их гусениц, не слышно выхлопов автомашин.
   Рядом с большим лесом - огневая минометчиков: 120-миллиметровые минометы. Они частенько постреливают.
   14 января. В 6 часов утра началась артподготовка. В сплошной гром сливался рев орудий и взрывов. Стреляли и орудия нашей батареи по закрытым целям, подавляя артиллерию противника.
   Разведчик Воробьев просит разрешения слезть с сосны:
   - Все равно ничего не разберу: все рвется впереди.
   Начальник разведки кричит в трубку:
   - Не смей слезать, а то приду и пристрелю!
   - А ты сходи и сам проверь, чем кричать! - приказал комбат.
   Зря, без нужды, из землянки никого не выпускали: немец побрасывал по лесу снаряды.
   Понемногу стрельба стала стихать. Двинулись в прорыв танки и автомашины.
   На передовой множество воронок. Хотя минеры разминировали узкий проход, но все равно боялись мин - и танки, и автомашины шли друг за другом. Боялись мин - шли одним следом.
   15 января. Двинулись и мы той же растоптанной, топкой дорогой, увязая в грязи: отвернуть боялись. Еще не выбравшись на дорогу, в сторонке стояли две дальнобойные пушки с длинными стволами, методически вели огонь. При выстреле ствол пушки, казалось изгибался, как соломина, а выстрел так резал слух, что хоть затыкай уши. Вот такие пушки били под Грузино. Стреляют они очень далеко - до сорока километров.
   По дороге ехали без препятствий. Благо, что авиация противника не показывалась.
   17 января. Вот и передовая. На открытой местности поставили пушки - и никакой маскировки. Впереди речка, а за речкой немцы. Комбат приказал развернуть рацию. Эфир был наполнен звуками азбуки Морзе и разговорами на разных непонятных языках. Но вот громкий голос раздался в наушниках радиста:
   - Береза, Береза, я Сокол. Доложите обстановку. Прием.
   - Я Береза. Вас понял. Дошли до речки. На другом берегу огромный танк. Мешает раздвижению. Необходимо танк обезвредить.
   Вскоре танк был обезврежен.
   Комбат успокоился - значит наши наступают. К вечеру снялись с огневых. Мост через речку взорван - переправлялись по льду. Вот и огромный танк. Красноармейцы обходили его.
   Снова едем дорогой с твердым покрытием. Встречаются столкнутые с дороги грузовые немецкие автомашины и повозки. Видимо, наши танки настигли их здесь.
   19 января. Приехали в рабочий поселок Конопницы. Небывалое зрелище поразило взгляд. Наш русский солдат, обозленный войной, вооруженный винтовкой, с ножом, с гранатами на поясе, шатаясь, чуть не падая, кричит:
   - Я никого не боюсь! Я перебью всех немцев!
   Свою речь он украшал крепким русским словцом.
   На спиртзаводе солдаты нашли цистерну со спиртом. Спирту было немного, но ведром свободно зачерпывалось. Прибежит солдат, заглянет в цистерну, снимет ремень - не достает! Связывает с другим и, зачерпнув ведерко спирту, с победой возвращается в свое подразделение. Так тащили спирт: кто ведром, кто котелком. В общем, было все кругом пьяно.
   Появились случаи убийства: слово за слово, патрон в патронник и - бах! Прав тот, кто стреляет первым.
   У нас в дивизионе умер от спирта Тамашевич. Но в нашей батарее был полный порядок: все шло чинно-благородно. Комбат сам поставил эмалированное ведро на стол, взял стограммовую мерочку и говорит:
   - Ну, христолюбивое воинство, выпьем за победу по стопочке, а остальное приберем про запас. Не напиваться же нам, как те, что бегают и стреляют!
   Выпили все, даже и я выпил. Выпил и комбат. Пили - кто разводил водой наполовину, кто чистый.
   - Товарищ старший лейтенант, налейте воинам еще по стопочке. А остальное приберите, - сказал комбат и вышел. Старший лейтенант налил всем по стопке, сказал:
   - За полный порядок, товарищи!
   - За полный порядок! - ответили бойцы и осушили бокалы.
   Раскраснелись бойцы, заговорили. Старший лейтенант, видя, что все добродушно относятся друг к другу, все любят друг друга, любезно относятся к нему, расчувствовался. Передал стопку сержанту-радисту, по национальности татарину. Тот с живостью исполнил приказание - налил ребятам еще по стопке. Наливая, приговаривал что-то на своем языке. Смеху поднялось, шуму! Всякий хотел проявить себя в искусстве, в изобретательности.
   Выпили - сержант говорит:
   - Ну, ребята, выпейте еще по стопке, кто хочет.
   Охотников нашлось немного.
   Забегает в комнату старший лейтенант:
   - Все во двор с манатками: уходим из поселка!
   Быстро собрались. Вещмешки на горбу. Лейтенант построил нас, сам улыбается. Привел нас к автомашине-полуторке:
   - Садись!
   В машине были ящики со снарядами, одеяла, плащ-палатки и телефонные аппараты - семь штук, связанные между двух досок. Сели, поехали.
   Остановились у помещичьего двора, обнесенного высоким забором из досок. Надо где-то ночевать. Пошел старший лейтенант с двумя разведчиками искать квартиру. Дом был занят какой-то частью, и свободных мест не было. Да и не очень-то любезно их приняли. Здесь тоже было пьяно.
   В одном километре был хутор - туда и решили уйти на ночевку. Оставили на машине часового - Волкова Ивана Ильича.
   - Самый надежный человек, - говорит Лемешко. - Милиционер в гражданке, здесь разведчик - вот пусть и охраняет.
   Пришли в хутор - там тоже было человек десять бойцов. Хозяин всю ночь торговал ливерной колбасой. Солдаты покупали.
   Тем временем какая-то часть украла у хозяина телку-полуторницу. Хозяин хватился не сразу, а когда обнаружил пропажу, ночь уже прошла - воров след простыл.
   Ванька Бутюгин подобрал у поляка будильник с окошка:
   - Пригодится!
   Кто-то из ребят захотел посмотреть время, а будильника нет.
   - Где, ребята, будильник? - спрашивает боец.
   - Да, где будильник? - хватается поляк. Лемешко кричит:
   - Отдайте будильник!
   Никто не сознается. Построил нас Лемешко, обыскивает и поляка не отпускает. Начали вытряхивать все из вещмешков на снег. По колонне смех. Обыскали всех - ничего не нашли.
   - Вот видишь, - говорит поляку Лемешко, - это другой части солдаты взяли ваш будильник.
   Отпустил поляка и сам ушел. Ванька Бутюгин вытаскивает будильник из середыша:
   - Вот он, ребята!
   Дружный смех раздался на дворе.
   Прибежал солдат от автомашины:
   - ЧП: машина горит!
   - Позвать всех из дома! - крикнул Лемешко. - Становись! Бегом к автомашине!
   Бежать дорогой - километра полтора, напрямик - один километр, но по вспаханному на зябь и заваленному снегом полю. Побежали напрямик - полем. Слышу, лейтенант на кого-то кричит:
   - Не отставать, а то застрелю!
   Бегу, что есть силы, задохся! Лейтенант сзади меня кричит:
   - Не отставать, - а сам трясет пистолетом.
   Вот и машина. В кузове три поляка тушат горящие наши манатки: плащ-палатки, одеяла, трофейные, мешки вещевые. Из наших первым прибежал разведчик Воробьев. Прыгнул в кузов машины, взглянул на поляков:
   - Ну-ка уходите!
   Быстро выбросал из кузова горящие манатки.
   Потушили тлевшие доски снарядных ящиков - немного опомнились.
   - Где часовой? - кричит Лемешко. Часовым был с вечера оставлен разведчик Волков. Он лежал у забора. Растрясли его, спрашиваем, как это получилось.
   - Я ничего не помню. Очнулся я - куда-то лечу, ухватиться не за что, а потом торнуло меня о забор - вот сейчас только очувствовался.
   - Где поляки, что тушили машину? - спросил комбат. Поляки как спрыгнули с машины, так и убежали.
   Подошли мы к машине - борта были разворочены, доски бортов переломаны, дно кузова зияло дырой, два снаряда выпали из ящиков, провалились в дыру на дне кузова. И, упав на землю, к счастью, не разорвались. Вот такое первое впечатление о машине.
   В кузове нашли пробитую пушечную гильзу. По догадкам установили, что произошел пушечный выстрел, но кто стрелял - так и осталось загадкой. Снаряды не разорвались при падении потому, что не хватило энергии при толчке о землю.
   Надо как-то доказать командованию, что машину обстрелял самолет. Лемешко собрал нас около машины и говорит:
   - Товарищи, машину обстрелял самолет: вот видите отверстие, вот другое, вот третье.
   Кто-то из белорусов хихикнул, кто-то из молодого пополнения крикнул:
   - Это же отверстие закрашено оно не свежее!
   - А тебе говорят, свежее! Так все и запомните, если будут спрашивать!
   ЧП обошлось без жертв. Пострадали телефонные аппараты: из семи аппаратов целыми остались два.
   22 января. Проехали город Бжеск, Стрыхов. В городах есть разрушения от снарядов и побитые стекла в окнах домов.
   23 января. Пересекли речку и город Унивеж. На дороге стоят три наших танка: подбитые. Один стоит прямо на дороге, у подхода к лесу, второй чуть свернул в лес, третий - на выходе из леса. На поляне около дороги - две немецкие 75-миллиметровые пушки. Они и погубили танки. Наша пехота перебила немецких артиллеристов: окружила их и уничтожила до единого.
   24 января. Рабочий поселок Жихлин. Отдыхаем. Пивоваренный завод. Достали пива. Хозяин-поляк, высокий мужчина, может немного говорить по-русски.
   - Нам велят приветствовать русских солдат, - говорит он, коверкая слова. - Мы угощаем вас. Две жареные курицы - кушай, пей пиво.
   Все шло хорошо. Появились две дочери поляка - молодые, хорошенькие. Ребята-молодежь разговаривают с ними через Бутто Володю. Шутят:
   - Я, я, Москау - лопочет полячка.
   - Поедешь со мной в колхоз? Будешь дояркой! - приглашает второй солдат. Бутто объясняет ей суть сказанного.
   - Нет, нет! - ерзает на стуле полячка. - Нет, калгас - нет!
   Все наши ребята смеются.
   Спрашиваем, как жилось при немцах.
   - Плохо, - говорит хозяин.- Видали: на дворе настроены двухэтажные дома? Это немцы-помещики забирали землю у крестьян. Людей сгоняли работать на немцев.
   Запас патронов к автоматам у нас был большой - я зарядил полный диск (72 патрона), пошел к пушкам. Часовой был рад, что появился знакомый человек.
   - Слушай, - говорю я часовому, - я постреляю здесь в лесу. Отойду немного, а то начальство увидит.
   Выбрал я сосну и стал стрелять. Постреляю, - подойду, посмотрю, как попадание, опять постреляю.
   Смотрю: бежит наш хозяин-поляк, спрашивает:
   - Кто стрелял?
   Отвечаю, что я.
   - Не надо! Я думал, немцы! - встревожено сказал он.
   29 января. Проехали город Конев. Какая-то речка. Отступая, немец взорвал мост. Нетерпеливые танкисты бросились переправляться по льду и провалились под лед. Торчат в полынье стволы орудий. Так погибли еще два танка. Экипаж наверняка тоже погиб. Наши трактора и орудия прошли благополучно.
   Движемся по дороге на Познань. Два раза немецкий истребитель пролетел низко-низко, немного левее нас. Думали, что он приведет бомбардировщика, но все обошлось.
   По дороге то и дело встречаются стоптанные нашими танками автомашины - легковые и грузовые, повозки со скарбом. Вот подбежал солдат к повозке и хватил ножом перину - разорвал. Полетело перо, гонимое ветром. В колонне смех: потеха!
   Приехали в местечко Сважиц, в десяти километрах от Познани. Расположились ночевать. Добыли жратвы в помещичьей усадьбе, нашли аккумулятор от автомашины и провода с лампочкой от фар. Поставили в помещении.
   - Да будет свет! - сказал Шунайлов. Окна наглухо закрыли, чтобы не было видно света.
   3 февраля. Полк занял огневые позиции вокруг города! НП в домах. Город окружен нашими войсками. Немцы отсиживаются в цитадели. Постреливают по нам из домов, которые еще занимают немцы. Наши огневые тоже за городом. Дальше - большой склад, трехэтажное здание, длинное - метров 80. Ребята ходили - говорят, что там нитки, катушки.
   Пришли на первый НП. Кто-то стрелял с третьего этажа. Комбат послал двух разведчиков:
   - Узнайте, кто там: свои или немцы.
   Разведчики дошли до второго этажа, дальше не пошли. Постояли мы у входа - комбат решил:
   - Пойдем в другой дом.
   Перешли улицу, зашли в один из домов, а из его двора пробита дыра в каменной стене ограды - ход в другой двор. Зашли - тут ход в подвальное помещение, и живет в подвале женщина с двумя девочками года по четыре. Женщина вытащила швейную машину на крайние ступеньки и шьет что-то девочкам. В сторону противника - высокая каменная стена - метра четыре.
   НП выбрано на чердаке. Видно хорошо дома, занятые противником. Но НП видно противнику, как на ладони, и он стал вскоре обстреливать чердак из автоматов. На чердаке есть дежурные разведчики с биноклем, иногда к ним приходит комбат или начальник разведки Лемешко. Высовываться и глядеть в окна нам запретили.
   Подошел здоровенный поляк, назвался антифашистом, предложил комбату:
   - Пойдемте, я отведу вас в безопасное место.
   Комбат отказался. Поляк постоял и ушел в другой выход, в другой подъезд. Комбат спохватился:
   - Что же мы не проверили у него документы?
   Послал двух разведчиков вернуть его, но поляк как в воду канул.
   Ночевали в каком-то узком помещении с одним окном на улицу: здесь будет безопаснее в случае бомбежки.
   Стекол не было ни в одном доме. Город был сильно разрушен.
   Ночь прошла спокойно. На следующий день к нам на НП прибыл командир полка. Молодой еще, лет 30, с высшим образованием. Пошли на НП - на чердак. Подготовили данные по одному дому. Стрельнули, внесли поправку. Попали. И тут снайпер ранил в голову командира полка. Сразу после ранения НП батареи сменили. Противник долго еще обстреливал из пулемета разрывными пулями чердак, где был наш НП. Рвались они, напоминая шлепок.
   На новом НП, тоже в доме, был широкий двор. В нижнем помещении было много бумаги - рулоны, обыкновенная газетная бумага.
   По телефону передали:
   - Ожидается налет самолетов противника.
   Вышел я во двор - тут ходит поляк, беспокоится, поглядывая на нас.
   Налет был необычный. Небо было безоблачно, и самолеты летели не строем, а один по одному и бомбы бросали тоже врассыпную. Враз что-то зашипело за городом, и полетели реактивные снаряды: наши "Андрюши". Круто взбирались снаряды в воздух и с такой же крутой траекторией опускались в крепость. Смотрим мы с поляком и рты разинули. Вдруг одна бомба разорвалась у нас в улице, а вторая - за стеной нашего дома. Поляк убежал в подъезд трехэтажного дома по соседству, стал оттуда наблюдать полет наших реактивных снарядов. Зрелище было поистине чудесное: только начинает опускаться в крепость один снаряд, как огневые отправляют уже второй. Главное, со стороны виден полет этого снаряда, его головка, труба и стабилизатор. Летит он в воздухе, виляя стабилизатором. Рвутся эти снаряды, что авиабомбы. Я видел эти снаряды и установки, с которых пускаются "Андрюши". Высота снаряда - в среднем рост человека, а пускается он с рельса длиной полтора-два метра. Стояли они в Загривье.
   Начальство наше так расшифровало эту операцию немцев: немцы пускают на город 100 самолетов, чтобы создать панику в наших войсках, окруженная группировка немцев из крепости на танках, бронетранспортерах и автомашинах выскакивает в ворота крепости, сминает все на своем пути и соединяется с отходящими немцами. Но наши "Андрюши" накрыли их в крепости, и операция немцев не осуществилась.
   4 февраля. Ночью отбит у немцев склад с продовольствием. Наши ребята сходили, хотя это было небезопасно, в склад, набрали мясных консервов, сливочного масла, запечатанного в непромокаемую бумагу, повидла в ведерных банках - ну, и снова зажили по-пански. На другой день захотелось и мне пойти что-нибудь поискать. Пошли мы втроем, я, Волков Ваня и еще один солдат. Идем по улице - Волков говорит:
   - Здесь за углом немцы обстреливают из автоматов. Рассредоточимся по одному - и бегом!
   Побежали - нас обстреляли справа.
   Ночью наши вывезли пушку 152-миллиметровую на прямую наводку, вырыли укрытие для снарядов и людей. А дальше, метров за 150, стоит пушка 76-миллиметровая, и один солдат матерится и кричит:
   - Я вам, туды вашу мать, дам!
   Это он на немцев кричит. В одной гимнастерке и пилотке. Сам заряжает и палит.
   Забежал я в низинку: здесь не обстреливали автоматчики. Тут был базар когда-то продажа с рук по столам. Товарищей я потерял, но видел к каким дверям они подбежали. На базаре лежали убитые лошади, тюки белого полотна, годного на портянки, и рулоны газетной бумаги. Забежал я в те двери, куда вошли наши ребята. В складе было темно, и они ходили с фонариками. У меня был фонарик, но не было батарейки. Нашел своих ребят - набрал батареек в карман. Нашел сливочное масло - набрал в вещмешок. Попались консервы - прихватил и их. Опять потерял своих ребят. Надо выходить не знаю куда! Вижу дневной свет, вышел к дверям - незнакомо все, не тут вышел, а с противоположной стороны - к немцам. Осторожно выглянул в дверь, а в стену раз! - как ломом кто-то ударил. Я обратно. Чуть не остался навечно: пуля ударилась в гранит, расплющилась и тут же упала.
   Осторожно пошел искать другой выход - набежал на убитого красноармейца. Инстинкт самосохранения подстегнул меня - вылетел я на свет и угадал в те двери, в которые входил. Немного отлегло.
   Прошел базар. Вот и пушки 152-миллиметровая и дальше 76-миллиметровая. Солдат все еще воевал один - сам, заряжая и стреляя по домам, где был противник.
   Пришел - рад, что живой. Дежурю у телефона, пью пиво, есть и закуска.
   7 февраля. Выехали из города Познань. У ворот завода стоит польский солдат с винтовкой, кричит:
   - Я сам зацепил вот из этого не одного немца!
   Ребята смеются:
   - Ожил! Как-то ты при немцах кукарекал?
   Покидая последний НП, комбат, начальник разведки и несколько бойцов зашли в большое квадратное помещение. Здесь на стеллажах не в один ярус лежали отпечатанные на немецком языке военные карты, наверно, всей Европы.
   Снова едем автострадой целой колонной полка. Навстречу нам идут пешком и едут на велосипедах люди, освобожденные из фашистской неволи, все больше мужчины.
   Вдруг где-то заработал пулемет. Люди, освобожденные от фашистов, заметались по дороге, колонна стала. Перестал стрелять пулемет. Нам приказали сойти с дороги и идти искать пулемет. Мне удалось отойти метров на 10 от дороги - нас вернули обратно. Завели моторы, поехали. Стоит на дороге легковая машина, никого в ней нет, и никто к ней не подошел. Проехали. Сзади низко летел вражеский "ястребок". Опять разведчик - и опять ждали налета немцев.
   Под вечер подъехали к лесу. Здесь была граница между Германией и Польшей. Стоят указатели дорог и прямоугольная дощечка с надписью: "Вот она, проклятая Германия!" Эти слова как нельзя лучше выражали гнев и ненависть к зачинщикам войны за варварское уничтожение наших людей, городов и сел, они звучали набатом к мщению и уничтожению фашизма и вливали новые силы даже в тех, кто устал от войны.
   Ночевали в хуторе у богатого Бауэра. Дом деревянный, новый.
   Ребята застрелили поросенка килограммов на 50. Хозяин заволновался.
   - Комендант! Комендант! - кричал он. На него прицыкнули. Замолчал. Женщины все попрятались. Такой большой дом - и один немец-хозяин! Нам дорого ночевать в помещении, в тепле.
   Утром поехали по шоссе - часто пролетают немецкие самолеты-разведчики.
   Проехали какой-то городок, остановились совсем ненадолго. Нас предупредили красноармейцы из другой части, что в городке фашисты убили коменданта городка и много случаев убийства наших солдат.
   Оставили городок, свернули с дороги на поле с копнами. Вдали поля - сарай. Комбат приказал порыться в копнах: нет ли фашистов? Полезли огневики. Вдруг Ушаков кричит:
   - Здесь немец!
   Прибежали еще два красноармейца, вытащили немецкого солдата с пистолетом, отобрали пистолет, поколотили его маленько. Комбат приказал отвести его в штаб полка.
   Ночевали в сарае. Утром до свету, потащили на огневые позиции пушки. Дорога была плохая: самая распутица, снег растаял. Пушки поставили в истоке глубокой балки. Балка сплошь заросла кустарником, впереди - долина, а затем бугор за бугром, городок Геритц и река Одер. С первого же дна кто-то стал обстреливать из пулемета огневые. Жертв не было, но и ходить было опасно. На косогоре, с километр от огневых, был березовый лесок - растянулся по косогору, а бугор был голый, за бугром, слева от дороги, стояли четыре наших зенитки.
   Место для НП выбрали в городке Геритц.
   Часто налетают самолеты противника. Маловато наших самолетов! Красноармейцы, прибывшие до нас, рассказывали, что когда они форсировали Одер по льду и занимали плацдарм, то самолеты противника летали весь день, и низко-низко, не давая нашим войскам ни днем, ни ночью покоя.
   11 февраля. НП в помещичьей усадьбе Эгер. Усадьба напоминает конезавод в Красном Уральце. Кругом каменные стены и помещения для скота. В одном помещении лошади, в другом крупный рогатый скот, в третьем - овцы. За скотом ухаживает работник-немец. Посреди двора - две колонки для воды: одна - в каменной будке, другая - в ограде. Летняя. Мы поселились сначала в будке, тут и ночевали. Зажили по-хозяйски. Каждый день молодой казак нам колол овечку. Сам заколет складным ножом, сам огоит и притащит - только варите и кушайте. Был у нас и запас консервов. Овец ели не мы одни - приезжали танкисты. Один раз зашли два танка, танкисты настреляли овец, привязали их телефонным проводом к башням, а сами, видать, пьяные - и давай палить на ходу из своих пушек трассирующими снарядами! Жили мы тут с неделю, и остались в пригоне одни ягнята.
   Трофейные пушки, две штуки, без прицельных приспособлений, закреплены за нашим 3-м дивизионом. Установили их на правом берегу Одера и по очереди стреляли: сегодня 7 батарея стреляет, завтра 8-я, послезавтра - 9-я. Стреляли много: снарядов было хоть пруд пруди - а толку мало: стреляли в воздух. Маленько левее, маленько правее, маленько пониже, маленько повыше - а то и по своим! С передовой стали приходить жалобы, что кто-то по своим передовым стреляет. И вот приказ командования свыше: "Выдвинуть НП на передовую с пехотой".
   Так же по очереди, стали дежурить комбаты со своими разведчиками и корректировать огонь.
   За городком Геритц, на берегу Одера, стоял спичечный завод. Две огромные трубы высоко поднялись в воздух. Из городка шла дорога, мощенная камнем, миновала завод и упиралась в паромную переправу. Самолеты "Фокке-Вульф", забираясь за облака, часто обрушивали удары по переправе. Часть, в которой служил мой земляк Кармацких Капитон Константинович, взорвала, как немецкий ориентир, обе трубы завода. Потерь стало меньше: снаряды не точно по переправе ложились, а рассеивались.
   15 февраля. Тысячи снарядов из немецких трофейных пушек выпускали на голову врага наши огневики.
   16 февраля. Река Одер здесь ограждена дамбами. Высота их метров пять-шесть и ширина в вершине - метров восемь. Вода в водополье не разливалась по долинам и не затопляла жителей, живущих в долине.
   Переправлялись через Одер на лодке из фанеры. Тянем свой провод поперед реки. Одной катушки мало - надо быстро соединить концы и хорошо изолировать провод. С трудом переплыли на левый берег, лодка ушла на правый берег за остальными людьми. Вот собрались все. Идти надо по дамбе вниз по течению. Впереди, метров за триста, рвутся снаряды: немец накрыл наших артиллеристов, везущих на лошадях 76-миллиметровые орудия. Под разрывами лошади ошарашились и не идут. По реке подплыла лодка - такая же, на какой переправлялись мы. Подошла к берегу, выпрыгнули красноармейцы, затащили лодку повыше, чтобы не уплыла, схватили из лодки по ящику со снарядами - и
   наверх дамбы. Кричит один солдат:
   - Еланцев! Не признал? Я из Камагана. Я признал тебя.
   Это был Щапин Николай Александрович.
   - Как жив, Коля? - спрашиваю я.
   - Да вот, видишь: немец обстреливал нас, сволочь, да перенес огонь на конников.
   Тут комбат кричит:
   - Не отставай, а то застрелю!
   Так коротко обменялись словами с Николаем, и я побежал догонять своих, нагруженный телефонными катушками, как ишак.
   Когда подошли к артиллеристам-конникам, немцы обстрел прекратили, и мы прошли спокойно.
   НП батареи заняли на возвышенности, разрезанной балкой. По этой балке и связь тянули. Немец часто обстреливал возвышенность: тут было много наблюдательных пунктов и других частей. Часто перебивало осколками провода и приходилось бегать поправлять. Вот не стало связи с огневыми. Побежал. В балке нашел разрыв: прямое попадание мины. Связал, бегу дальше - на выходе из балки вижу: защита от осколков, похожая на соломенный щит для закрытия парников, но гораздо больше. Стали быстро рваться мины. Я бросился к щиту - тут два солдата с автоматами и телефонным аппаратом.
   - Можно, ребята, у вас укрыться, пока идет обстрел?
   - Нельзя! - говорит один. - Здесь особый отдел.
   - Ну и что же? - вырвалось у меня. Второй говорит:
   - Я сейчас его прикончу.
   - Ну, чё он тебе? - отвечает первый.
   На опушке леса, выдавшегося на одной стороне балки, наши пулеметчики ведут огонь, а по ним бьет немец. Вот уж слышны стоны раненых, а минометчики все стреляют. Телефонист говорит в трубку:
   - Береза, Береза, я Клен. У нас погода, у нас погода.
   Думаю, это не наши люди. Побежал. Немец прекратил огонь. У возвышенности слева от моего пути было болото: кочка на кочке. На болоте стояли шестидюймовые гаубицы. Говорят, они сыграли большую роль при наступлении. Будучи сами прикрыты гребнем возвышенности, от огня противника, забрасывали за гору свои снаряды. Было много стреляных гильз. Дальше стояли зенитные пушки, и было много землянок. "Копай-город", называли солдаты. Прошло минут двадцать - я нашел порыв, устранил его и вернулся к истоку балки.
   Противник часто обстреливал нашу возвышенность. Главное, бил туда, где были люди. Было ясно, что кто-то корректировал полет снарядов. Комбат приказал начальнику разведки прочесать окрестности возвышенности. Пошли два человека: угадали мы с Волковым. Походили в своем районе - никого не нашли.
   - Давай, - говорю, - залезем на самую макушку.
   - Могут наши же снять нас с макушки из пушки!
   Все же зашли, приклоняясь. На вершине не было деревьев. Вид отсюда открывался чудесный. В сторону Одера лежала ровная долина, изрезанная водосточными канавами, сейчас наполненными водой. В сторону противника была равнина, где-то там передовая пехоты, если она была. Наша высота была просто берег Одера при разливе.
   24 февраля. Перешел на огневые позиции.
   5 марта. Какой покой на ОП против НП! Не стал обстреливать ОП пулемет. Авиация немцев минут нас.
   8 марта. Проезжаем через Одер. Прекрасная понтонная переправа у города Кюстрин. Даже не верится, что никто не беспокоит на переправе. Переезжали ночью, с вечера, и была хорошо видна переправа. Ехал я в тележке со снарядами и все подумывал, как бы не угадать в рай.
   Пушки установили под тополями на макушке дамбы. Хобот орудия свешивался, а танина расшарашилась на дамбе. Но оставалась еще дорога - здесь проходили танки.
   Началась новая жизнь. Метров на 50 ниже по течению, тоже в дамбу, врубили свои землянки бойцы станции наведения. Они нас каждый раз предупреждали о приближении самолетов противника.
   Выше по течению была огромная переправа и лесок такой - с гектар величиной. На переправе у причала утонули два танка. У одного видать башню, у другого - только ствол.
   Орудия дивизиона разместились в лесочке рядом с переправой, прямо в створе. НП от переправы метрах в трехстах. Горячую пищу ходим получать на кухню.
   11 марта. Не стало связи с НП. Ночь темная-претемная. Пошли по проводу. В районе зениток немец бросил мины - где-то осколком перебило провод. Нашли - я стал связывать, Савчук побежал вперед. Когда я догнал его, он говорит:
   - Еланцев, что-то пузо болит.
   Загнули гимнастерку - кровь. Рана неглубокая: прошило только шкуру. Осколков не нашли.
   Отыскали порыв провода, устранили.
   12 марта. Со станции наведения нам кричат:
   - Эй, артиллеристы, со стороны Берлина движутся 30 штук самолетов противника!
   Посмотрели вверх - в самом деле, за облаками видны "Фокке-Вульфы". Не успели попрятаться - самолеты зашли с солнечной стороны и пикируют на нашу переправу. Часть самолетов бомбила другую такую же переправу. Отбомбились - улетели низом восвояси, без потерь.
   Пришли мы получать обед - переправа разрушена. К вечеру кухня перебралась в какой-то двор и в несколько одноэтажных домиков. И очень правильно сделали. На следующий день от станции наведения опять кричат:
   - Артиллеристы, со стороны Берлина движутся 30 немецких самолетов!
   Переправы все были задымлены дымовыми шашками, и самолеты бомбили вслепую. Зато мы со своими пушками не были задымлены, и нам малость попало. К счастью, бомбы рвались в воде, и сильный зенитный огонь парализовал строй немцев. Сбито два самолета.
   13 марта. На передовой не спокойно. Атака танков и немецкой пехоты отбита.
   Так и живем. Сменили НП: вышли вправо, ближе к автостраде на Берлин, за дорогой. Где-то проходом на Кюстрин.
   Кюстрин, будучи частью за немцами, имел сообщение с "большой землей". Попытки выбить немцев из этого мешка не увенчались успехом. Вот туда-то и выдвинулся наш НП.
   Связист Шинбетов где-то поймал кобылу-тяжеловоза и приехал на ней на огневые за продуктами. Все получил, только садиться на кобылу - из станции наведения кричат опять то же самое:
   - Артиллеристы, со стороны Берлина движутся 30 самолетов противника.
   Шинбетов соскочил с кобылы:
   - Я пережду у вас налет.
   - А кобылу куда? Она будет демаскировать нас!
   Подбежали ребята - один держит кобылу, двое заталкивают Шинбетова на кобылу, и двое стегают кобылу. Кобыла не идет. А самолеты уже заворачиваются, вот-вот начнут пикировать. Я схватил с пола вицу, отогнул кобыле хвост, подсунул под хвост сучок. Кобыла поджала хвостом сучок, хватила через дамбу и понесла. Все попрятались по землянкам. Кончилась бомбежка - Шинбетов говорит, уже с НП.
   - Ну, Еланцев, как вынесла меня кобыла за дамбу - самолеты низко возле меня - жин-жин! Все повылазили из землянок.
   Добро ты придумал!
   Послали нас шесть человек, в городок Геритц. Переплыли мы на лодке. Искали шпионов. Никого не нашли. Такие рейды делали нередко.
   Возвращаемся - на дороге стоят корпуса - четырехэтажные дома. Середина дома разрушена до земли, и груды камня лежат у подножья.
   - Вот это бомба! - говорит один. Нет, это не бомба! Это наши зенитчики повредили самолет-снаряд, пущенный на переправу. Поврежденный, он заколесил и торнулся в дом.
   А вот и кирпичный завод. Здесь стояла часть Кармацких Капитона Константиновича. День клонился к вечеру. Зашли мы в какое-то помещение. Разведчик Воробьев сходил на кухню, попросил накормить своих друзей-разведчиков - так назвал он нас. Дали нам каши пшенной: супу уже не было. Подкрепились неплохо.
   Паром на двух баржах из фанеры стоял у берега. Начали грузиться.
   - Товарищи! - кричит старшина. - Помогите погрузить двуколку!
   Быстро затолкнули на паром двуколку и лошадь. Бежит по дороге легковая, необычная. Не останавливаясь, у берега шлепнулась в воду - только брызги полетели. Подплыла к парому, подцепила его за трос и потащила. Отъехали метров 20 - средняя лодка затрещала: нашла на подводный камень. Паром стал, отцепили трос, стали снимать с парома людей по пять человек и вывозить обратно на берег. Отвезли вторую пятерку, погрузилась третья - облегченный паром сорвало течением с камня и понесло. Догнала нас амфибия, подцепила паром, подошла к причалу, посадила вывезенных людей - поехали. Дно лодки было пробито, и вода быстро прибывала. Заткнули дыру гимнастерками и брюками и благополучно переплыли Одер.
   Днем немец доставлял самолеты-снаряды на переправы. Наши зенитки подбили один самолет. Заколесил и упал метров 300 от ОП.
   Нарушена связь. Бежим с Савчуком. Вот она - причина порыва: огромная воронка, метра полтора глубиной и пятнадцать метров в диаметре. Устранили порыв. Дорого обошлось немцам наша нитка связи: затрачен самолет-снаряд!
   21 марта. В 7 часов утра - налет "Юнкерсов", 6 штук, на переправы. Днем эти самолеты немцы не пускают: их сбивают наши зенитчики и истребители.
   Наши самолеты "Петляков-2", 30 штук, бомбили передний край противника.
   Говорят, немец подбросил силенки.
   22 марта. Ночью много наших самолетов "У-2". Не дают покоя немцам.
   23 марта. Немцы три и четыре раза в день бомбили наши переправы, хотя переправы задымлялись дымовыми шашками.
   После обеда я спустился с дамбы. Рядом в грязи утонули два наших танка - стоят бедолаги, ждут, когда их вытащат. Танкисты куда-то ушли.
   У нас в кустах была оборудована уборная, а рядом выемка - земля взята на дамбу, в выемке вода. Сижу - "культурно отдыхаю". Летят наши самолеты бомбить передовую. Думаю: "Ну, дадут перцу немцу!" Тут, под наши самолеты с высоты пикируют немцы. Посыпали бомбы, полетели осколки камни-булыжники. Вспрыгнул я - некогда надевать штаны - упал, а бомбы сыплются! Думаю: надо ползти ближе к воде. Пополз - штаны вовсе с меня спали. Мне смешно - и не до смеху!
   Кончилась бомбежка, заправился я и пошел на дамбу. Ребята тяжело переживали эту бомбежку. Рассказываю Володе Бутто о своем приключении - он махнул рукой.
   - А ну тя!
   Ночью немецкий самолет навешал на парашютах фонарей, и бомбит переправы всеми видами бомб.
   24 марта. Немцы бросают снаряды в Одер - шлепаются осколки в землянку.
   26 марта. Немец атакует. Бомбят немецкие самолеты, навешав фонарей.
   27 марта. Тише на фронте. По-кошачьи противно мяукают пролетающие снаряды. Ноет сердце. В землянке пишу письмо соседу Махнину Афанасию Петровичу - изливаю свою тоску. Солдатскую тоску.
   28 марта. Благополучно кончилась жизнь на дамбе реки Одер. Снова по Кюстринской переправе двинулись целым дивизионом по правой стороне Одера в направлении города Франкфурт-на-Одере.
   Огневые выбраны у какого-то поселка, вернее помещичьего дома-усадьбы. Стоит баня с часами. Впереди, за Одером, город Франкфурт.
   Вот как изменилось время, соотношение сил: когда ехали сюда днем, не прятались, и сейчас здесь не маскировались. В поселок солдаты не врывались, не грабили, как немцы.
   Живем здесь спокойно. Авиация противника нас не беспокоит. Немцы за Одером. Расположения наших войск не видно - не то что на главном направлении под Кюстрином.
   3 апреля. Ночью вдали множество прожекторов и вспышек от разрывов снарядов зениток. Говорят, это бомбят Берлин.
   7 апреля. Посевная в разгаре. Послали солдат со всего дивизиона человека по три, по пять прочесать местность. Пошли и мы по своему участку. Нигде никого нет. Смотрим: поле проехано конным плугом. И на земле видны зерна овса. Это наши войска закладывали гектар помощи немецкому населению. За Одером сеют немцы, тоже вручную.
   По Фракфурту постреляли только один раз - по вокзалу. Стрелять по городу начальство не разрешило: немцы предупредили русских, что в городе много химических заводов, и за последствия обстрелов или бомбежек мы, мол, не отвечаем.
   10 апреля. Переехали с огневыми к городу Кюстрин. Проехав переправу свернули влево, километра на два от переправы. Здесь было людно, смеялись ребята. Тут и прожектористы, и понтонники, и огневые различных калибров, автомашины различных служб и назначений.
   Нам с Бутто досталась земляночка с одним накатом из жердей, забросанных соломой и землей, но обширная - человек на десять.
   Часто налетают самолеты противника на переправы. Наши зенитки лупят по фрицам, иногда сбивают. Заметно окрепла охрана воздуха. Прошло время для немцев летать безнаказанно.
   14 апреля. Днями немец пускает самолеты-снаряды на Кюстринскую переправу и все не может ее разрушить. Однажды под вечер появились "Фокке-Вульфы", бросили бомбы, улетели.
   Появляются один за другим самолеты, доставляющие самолеты-снаряды. Примерно так выглядит картина. Обыкновенный "Фокке-Вульф", легкий бомбардировщик-истребитель, несет на своем горбу самолет, больше себя вдвое. Летят эти "верблюды", как мы их называем, тихо заходят в цель и пикируют с пологой траекторией. "Фокке-Вульф" пускает струю дыма и, как воробей, вывертывается, отделившись от самолета-снаряда, и кружит, пока не разорвется сам самолет-снаряд - фотографирует взрыв.
   В этот вечер пустили немцы пять самолетов-снарядов по Кюстринской переправе, а переправа осталась цела.
   Мне было интересно посмотреть, как взрываются самолеты-снаряды. Пренебрегая смертью, вышел я из землянки в проход. Вот оторвался "Фокке-Вульф", самолет-снаряд летит на цель один, наши зенитки лупят со всех сторон. Стреляет и наша соседка, стоящая на горе за городом Геритц. Я узнаю ее по голосу и характеру стрельбы. Ее снаряды, не долетев до цели километра два, лопаются, осыпая осколками. Взрыв самолета-снаряда появился: черный клуб дыма с красными языками пламени, моментально исчезнувшими. Дым становится белым и высоко столбом поднимается к небу, расплывается вверху, как гриб. Если такой взрыв произойдет за 50 метров от переправы, то выбросит из воды даже сваи.
   По ночам противник навешает ракет - и бомбит всеми видами бомб.
   15 апреля. Тишина. Ночь.
   С вечера меня назначили идти с лопатой на передовую что-то копать. Комбат спрашивает Шунайлова:
   - Кто назначен на передовую?
   Шунайлов сказал:
   - Еланцев.
   Комбат приказал заменить кем-нибудь помоложе. Пошел Попруга. Скажу вперед, что Попруга пошел копать капонир для прожектора. Работа, надо сказать, не из легких, рассказывал Попруга. Копали 15 человек яму впереди нашей пехоты. Немцы беспощадно обстреливали из пулеметов. Работать в яме было безопасно, а вот отбрасывать землю под пулеметным обстрелом жутко. Так готовились прожектористы по большому участку фронта.
   Для меня эта ночь была очень беспокойна. Немец иногда навешивал на парашюте фонарей и бомбил ракушками. На плацдарм прибывало много танков - они рвали мне связь. Вот идут в темноте танки один за одним, проходят мою линию и сосредотачиваются у дома. Идет танк, задрав орудие кверху - и, как нарочно, обрывает телефонные провода. Кричу идущим возле танка солдатам:
   - Что вы делаете: собрали все провода!
   Орудие неисправно, - говорит один. Заело.
   Другой подошел и почти шепотом говорит:
   - Не кричи, а то немец услышит - стрелять будет.
   И так всю ночь бегали мы и исправляли свою линию.
   16 апреля. В четыре часа загремели наши пушки: началась артподготовка. Ночь была туманная, и передовая была в каком-то молочном мареве. Работу прожекторов мы не видели: все сливалось в молочном тумане. Низко летали наши "Ил-2" - мы узнавали их только по шуму моторов.
   - Пошла наша пехота, - передают с передовой.
   Немцы крепко сопротивляются, пускают в ход авиацию и самолеты-снаряды. Но наши войска продвигаются вперед.
   17 апреля. Ночь. Немецкий самолет навешал фонарей (Григорий Петрович имеет в виду осветительную бомбу), бомбит мелкими бомбами. Одна из ракет, догорая, опустилась низко и поплыла, освещая проход нашей землянки. Техники было сосредоточено много, и немец мог без ошибки сбрасывать бомбы. Переправа была сохранена.
   18 апреля. Двинулись мы вперед, догоняя наши части. Едем по главной автостраде на Берлин. Очень много наших самолетов участвует в операции. Одни летят на бомбежку, другие возвращаются с бомбежки. По дороге большое движение: идет вперед техника. Мчатся обратно машины за боеприпасами. Много танков и самоходок. Ночью далеко на запад видно множество прожекторов. Навешены разноцветными пулями ракеты. Это бомбят Берлин. Когда мы доберемся до него?
   Днем нас засыпал "ракушками" "Фокке0Вульф". Самолетов противника было мало, зато мишеней для них было много.
   19 апреля. ОП дивизиона в районе Зеелова. Местность открытая. Артиллеристы выставили свои пушки, как на показ, как на базаре, ничем не маскируя. Мне достался готовый окопчик. Я сижу в нем один, рядом - пушка. Огневики отошли подальше, сидят на ящиках. Вот начал стрелять противник со стороны Зеелова болванками. Сначала болванки подымали пыль далеко от нас, потом все ближе. Забеспокоились артиллеристы-конники. Постреляв с полчасика, орудие замолкло.
   По дороге на Зеелов скопилось множество автомашин - создалась пробка с хвостом машин в три километра.
   Наша автострада проходила под виадук железной дороги. Во время наступления наших войск немцы взорвали виадук и спустили на автостраду паровоз. Пока наши танки растаскивали и очищали дорогу, скопилось множество машин.
   Наши самолеты летят беспрерывно. Вот появилось 5 штук "фокеров", один сбросил бомбу в скопление машин у дома. Загорелась машина, лопаются в кузове снаряды. От дороги побежали красноармейцы, стараясь отбежать подальше от мин.
   Один по одному сбрасывали "ракушки" "фокеры" и уходили. Последний сбросил контейнер на наши огневые. У соседнего орудия на ящике от снарядов сидел лейтенант. Бойцы ему кричат:
   - Уходите, товарищ лейтенант!
   - Ну, нечего их бояться!
   Все наблюдаем за бомбой. Вот она оторвалась от самолета, спустилась немного - последовал взрыв, открылись две створки контейнера. Содержимое вывалилось: полетели обрывки картона и килограммовые бомбы. И только лейтенант упал в окопчик - разорвалась у самого ящика килограммовая бомба, расщепив доски ящика.
   - Ну, уцелел, товарищ лейтенант!
   Почему наши истребители, шедшие на охране наших самолетов, не вступали в бой с "фокерами"? Было как-то обидно. Вот летит, возвращаясь с бомбежки, пятерка наших "Илов", их охраняют два "ястребка". В хвост "Илам" залетели два "фокера", сбили одного "Ила". Он повис, как на нитке, не кувыркаясь, плавно стал спускаться. За лесом последовал его взрыв.
   К вечеру пробка автомашин стала ликвидироваться. Снялись с огневых и наши пушки. Проехали благополучно виадук. Нас встретили наши разведчики. Подошел Волков и говорит:
   - Здесь, Гриша, немец постреливает. Вон вправо деревня - там немцы. Ходила пехота - их перестреляли немцы: огнем никто не поддерживал.
   Колонна дивизиона стояла, свернув с дороги. Стало темнеть - двинулись проселочной дорогой в обход деревни. Ехали тихо-тихо. Ночь темная, навалилась как-то враз. Исчезла деревня и лес возле нее.
   Вот реденько заработали автоматы, засвистели пули. Раздалась команда командира дивизиона.
   - Стой!
   Колонна стала. Огонь со стороны немцев усилился. Раздалась вторая команда:
   - Разведка, вперед! Метров 50 не стрелять!
   Побежал и я, хотя не разведчик. Залег. Впереди раздался треск, стало светло, зажглись, как свечки на колышках, ракеты. Они не взлетали в воздух, а горели внизу, образуя веревочку метров двести по опушке леса.
   Скоро ракеты погасли: немцы оставили деревню. После ракетного света ночь показалась еще темнее. Двинулись дальше, повернув влево. Я думал, поедем во тьме всю ночь - и ошибся. Заполыхали по фронту ракеты, сделалось светло, как в месячную ночь. Дивизион разъединился побатарейно.
   Подъехали к небольшому лесу, отцепили прицеп со снарядами, и старшина приказал мне сидеть в прицепе и ждать, когда за мной приедут. Двигались в неразведанной местности и боялись, что попадем в руки немцев или нашими же снарядами перебьют нас.
   Сижу - страшно хочется спать. Нервы за эти три дня так напряжены: то и дело смотри, что лопнет голова.
   Стало от ракет еще светлее. Гудит передовая. Слышны хлопки ручных гранат. Вот раздались два сильных взрыва, напоминающих взрыв самолета-снаряда. Вспышки показали направление взрывов. Где-то в этом направлении крупные заводы. Слышу, кричит старшина:
   - Еланцев!
   Отозвался ему.
   - Сейчас подойдет трактор - поедем.
   Трактор пришел минут через десять. Подцепили тележку, поехали.
   20 апреля. Ночью бомбит немец. Много самолетов - очевидно, и наши, и немецкие. Кажется, по всему фронту навешаны ракеты. Днем масса наших самолетов "Петляков-2".
   21 апреля. Наши войска идут вперед. Ежедневно движемся и мы. Огневые по левую сторону автострады: у дворца - наши, а возле дороги - дивизиона "Катюш". Впереди от нас - автомашины понтонников.
   Налет "Фоке-Вульфов", 5 штук. Сбросили контейнеры на огневые "Катюш". Одна створка от контейнера упала за 15 метров от моего окопа. Подтащил ее на свой окопчик. Все ребята во дворце. Жаль, что не сходил, не посмотрел внутри. Одно орудие 150-миллиметровое кидает снаряды на дороге. Наши поставили регулировщиков с той и с другой стороны. Снаряды досыпались через пять минут, и все по одному месту. Регулировщики пропускали машины между взрывами. Пробок не образовалось, и жертв не было.
   22 апреля. Огневые у деревни. Впереди идет бой за деревню. Наши "Илы", 18 штук летят по фронту, а не по курсу на Берлин. Два самолета обстреляли огневые из крупнокалиберных пулеметов - пули ударяли в землю, как удар ломика. Ущерба не нанесли.
   23 апреля. Дождь. Взорвана немцами в нескольких местах железная дорога. Трактор-дизель "Сталинец" идет по огородам немцев.
   Огневые около железной дороги, в поселке. Почему-то очень высокая насыпь. В двух местах взорвана насыпь до основания. Получились огромные выемки, а рельсы не взорвало, а поставило дугой, как две огромные арки.
   Разместились в домах, укрылись от дождя, отдыхаем. Трактора поставлены возле каменных стен домов, в огородах.
   24 апреля. Едем по автостраде на Берлин. Роскошный парк. Видна четырехэтажная гостиница. Чьи-то пушки нашей системы ведут огонь по центру Берлина.
   - Заряд полный, по фашистскому логову - огонь!
   Сильные, режущие слух выстрелы кажутся музыкой, а слова команды - добрыми, ласковыми словами, сказанными от души. Так наболело сердце и я чувствую ненависть к врагу, нанесшему человечеству столько бед!
   Едем дальше. Вот и окраина БЕРЛИНА. Заехали в пригород. Большая площадь, кругом четырехэтажные дома. Справа - кладбище, огороженное штакетником. Возле кладбища, через улицу, стоит трехэтажный дом. На площади 76-миллиметровые орудия. Ребята встретили нас радостно:
   - Нам немцы пройти не дают: стреляют из автоматов откуда-то из домов.
   Около пушек вырыты окопчики для укрытия. Колонна стала на улице около дома - ни одного выстрела, немцы смолкли.
   Подошли два танка "Т-34". Постояли мы здесь не более одного часа - получили приказ двигаться дальше. Танки и пушки остались на площади. Колонна повернулась по площади и пошла, выполнять следующее задание.
   Проехали несколько кварталов. Небольшая площадь, кругом опять четырехэтажные дома. Это тоже пригород Берлина, только больше населенный. Огневые дивизиона на площади. Мне достался деревянный блиндажик. Залез я туда с телефонным аппаратом. Установлены пушки, подается команда командира дивизиона:
   - По фашистскому логову - заряд полный - и т.д. - огонь!
   Здесь мы давали первый залп по центру Берлина!
   От выстрела залпом мой блиндаж осел, засыпало песком телефонный аппарат. Выскочил Попруга из блиндажа, боясь, что задавит.
   25 апреля. Помогаем окружать Берлин. Дивизион занимает огневые у газоубежища. Это тоже пригород Берлина.
   Побывал в немецком газоубежище, оно же и бомбоубежище. Помещение все забито немцами - гражданскими, большинство - женщины. Горит электросвет.
   Принято известие по радио: "Берлин окружен советскими войсками".
   Проезжая пригородом Берлина, видим: стоит на постаменте наш танк "Т-34". Какое-то гитлеровское изваяние сброшено с постамента. Идет молодая немка, улыбается, показывает рукой на танк. Красиво и гордо выглядит это сооружение, выражая силу и волю советского народа.
   26 апреля. ОП батареи в районе фанерных заводов. Пригород Берлина на берегу Шпрее. Много наших самолетов летит в центр Берлина. Сбросив бомбы, возвращаются обратным курсом. Не видать авиации противника.
   Все ребята куда-то попрятались - на огневых я один, если не считать часовых. У меня маленький окопчик, можно в случае обстрела и прилечь.
   Ходит оборванный мальчик годов четырнадцати, в фуфайке. Подозвал его к себе. Подошел Бутто Володя. Мальчик оказался поляк! Володя спросил его, как он попал в Берлин.
   - Нас угнали немцы. Работал на хозяина-немца.
   Наши самолеты - их много - над нами начинают пикировать и, пролетев на цель, сыплют бомбы.
   27 апреля. Переправа через реку Шпрее была устроена на резиновых понтонах и узкая - не так, как у Кюстрина. Подъезд к ней был лугом, и почва под колесами орудий так и проседала.
   Проехали благополучно - не утонули. Едем городом. Мое место на прицепе, на снарядных ящиках.
   Боишься каждого дома, каждого окна, из которого может быть пущен Фауст-патрон.
   Повернули на длинную прямую улицу. Вот мост через водную преграду. Мост короткий, но широкий. Стоит танк "Иосиф Сталин" - наш тяжелый танк с орудием 120-миллиметрового калибра, рядом на метр вперед, стоит второй танк - такой же. Левая часть обоих пробита болванкой - зияют круглые дырки.
   За мостом, впереди, метрах в ста пятидесяти, поперек улицы построена баррикада из строительных рельсов. Вкопаны, как копанцы, два рельса, положены всплошную строительные рельсы и завалены битым кирпичом, которого в Берлине превеликое множество.
   Проехали мост - повернули вправо. Вот улица, по которой проходит метро Неукольн. В проход метро загнана пушка, как затычка. На углу следующей улицы стоит 76-миллиметровая короткоствольная, на деревянных колесах, пушка. Расчета не видно.
   Вот и аэропорт Темпельхоф. Отсюда перед войной на своем самолете германский посол Риббентроп поднимался и летал в Москву для заключения договора о ненападении - с тем, чтобы вскоре нарушить его.
   Навалы земли, высотой с телеграфный столб отгораживали аэропорт от дороги.
   Не доезжая до кладбища, выбрали мы наши последние огневые. К центру от аэропорта - котловина. Здесь был какой-то завод, и торчат три высоченных трубы. За дорогой пустырь, на нем навалены груды кирпича и черепицы, вывезенные при очистке улиц от развалин домов после бомбежки. Трупы немцев лежат на земле.
   Наши "Илы-2" опускались и поднимались с аэродрома. На другой нашей стороне паслись коровы - большое стадо коров черно-бурой породы.
   Нам с Бутто достался кролятник. Здесь мы поставили свой телефон и дежурим. Пушки стоят рядом.
   Кухня дивизиона помещается во дворе домов, стоящих на опушке аэродрома. Ходить за обедом приходится метров семьсот. Питаемся хорошо. Иногда достаем трофейное питание.
   Наши пушки постреливают. Над центром Берлина стоит все время дым. Сколько дней только наши самолеты бомбят Берлин! Множество снарядов обрушивается и поддерживает пламя пожара в городе. Вот где получила настоящую работу наша 189-я тяжелая гаубичная Кингисеппско-Новгородская бригада разрушения!
   Недалеко от нас, на опушке аэродрома, стоят пушки нашего собрата по оружию и формированию в городе Сарапул - 4-го гаубичного артиллерийского полка. Сейчас он получил, наверное, тоже новое название. Они тоже постреливают в центр города - выражают свою солидарность с нами!
   Бутто где-то у ребят достает пиво, водку, даже спирт, консервы мясные, варенье. Рассказываю ему, как голодали на Волховском фронте.
   28 апреля. Наши пять "ястребков" патрулируют над городом.
   Появился немецкий истребитель - очень быстроходный. Говорят, реактивный. Наши зенитки ударили по нему - снаряды рвались далеко от самолета и не могли причинить вреда.
   Зенитки сбили появившийся над городом "Фоке-Вульф". Летчик вывалился из самолета и повис на парашюте. Длинный верзила, он болтался на стропах.. Упал парашютист на площади, недалеко от наших огневых. Враз ожила площадь: отовсюду бежали красноармейцы. Посыпались на летчика удары. Он, обороняясь, кричит:
   - Я русский, русский!
   - А, ты русский, гад! На тебе еще!
   Подошла автомашина. Люди из особого отдела забрали летчика и увезли. Наши огневики наблюдали это зрелище.
   Вот заработало еще одно немецкое орудие - откуда-то слева от центра. Снаряды рвутся на аэродроме. Красноармейцы отгоняют коров к окраине аэродрома, самолеты продолжают садиться на аэродром.
   У артиллеристов, стоящих на опушке аэродрома, поднялся крик, передаются команды. Много орудий открыли огонь по дерзкой пушке противника. Пушка замолчала. Мы вспомнили, как под Путками стреляли всем полком и заставили вражью пушку замолчать. Здесь стрелял, наверное, не один полк.
   День ото дня появляется больше пьяных красноармейцев, падает дисциплина.
   Ночью из центра Берлина поднялся двухмоторный самолет.
   - Гитлер полетел, - смеялись ребята.
   1 мая. С утра дежурил у телефона Бутто Володя. Едет на велосипеде Алешка Шишов, командир отделения тяги:
   - Еланцев, поедем кататься по Берлину!
   - У меня нет велосипеда.
   - Вон, бери, поехали!
   На дворе бросил велосипед пьяный красноармеец: заболтался, упал, полежал немного, встал, пошел. Я схватил автомат - и на дорогу. Взял велосипед, поехали.
   - Мы с тобой сейчас, Еланцев, оккупанты, - бормочет пьяный Алешка. Поехали улицей, где проходило метро. Каждый выход был завален: то машина, то танкетка прижимала дверь. Проехав с полкилометра, Алешка говорит:
   - Поедем обратно, а то нас заберут патрули.
   Повернули, едем обратно. Идет молодая немка в шляпке, красивая такая. Алешка догнал ее и колесом на пятку ей наехал. Она заойкала. Подошел молодой немец, увел женщину.
   - Ну, хватит, поехали домой!
   Вскоре ребята-огневики посылают меня за водой на кухню. Я взял автомат, два ведра, пошел. Повар говорит:
   - Нет у меня воды, и откуда привозят, не знаю.
   - Ну, скажи хоть, с какой стороны приезжают с водой!
   - Вот оттуда,- повар указал на заводские трубы. Побежал я в низину, в сторону завода. Бежит молодой солдат, тоже с ведром. Спрашиваю у него.
   - А чего ее искать? Вон на заводе колонка.
   Забежали на завод, парень - прямо к колонке, которая находилась в каменной будке. Кран был открыт, вода стекала на пол и стояла - чуть в сапоги не наливалась. Набрали воды, вышли. Рядом такая же будочка, но на замке. Парень стал:
   - А что там?
   Нашел железяку, сбил замок, открыл дверь - стоят бочки с пивом. Распечатали одну, поменьше (наливать легче), налили по ведру. Из другого ведра я выливать воду не стал: ребята пить хотят.
   Стоит ящик, как улей, с корпусом, высокий, на таком же замке. Открыли - консервы мясные. Парень сейчас же схватил один мешок, стоявший на полу с эрзац-продуктами (сушеный укроп, петрушка, горошек), вытряхнул содержимое, положил консервы в мешок, сбросил прокладку из ящика - там коньяк и сироп. Уложил ряд бутылок, приподнял мешок.
   - Хватит!
   Я прошу одну бутылку сиропу. Он:
   - Вон, бери!
   Выбросили прокладку, и все повторилось сначала.
   На огневые я принес полведра воды, ведро пива и бутылки с коньяком, сиропом и банки мясных консервов. Наперво дал Бутто две бутылки коньяка, две бутылки сиропа. Немного погодя прибегают ребята, просят:
   - Еланцев, сходи еще за пивом!
   Отказываюсь:
   - Один не пойду.
   Дали человека - пошли. Сбегали быстро.
   Приехали на огневые - огневики тащат два ящика водки. Принесли и пиво. Я не рад, что принесли: охотники выпить скоро зашумели.
   Я заступил дежурить у телефона. Вскоре из штаба полка говорит наш комбат:
   - Кто у телефона?
   - Еланцев, - отвечаю я.
   - Сейчас стрелять будем. Сейчас все будут стрелять.
   Кричу:
   - Расчеты к орудиям!
   Идет политрук, повторяет:
   - Расчеты к орудиям!
   Передаю: прицел такой-то, угломер такой, заряд такой, по 10 снарядов на орудие.
   - Огонь!
   Подбежали наводчики. Огонь открыли с опозданием на одну минуту. Сделали по пять выстрелов - загорелся порох, сложенный в ворох, пламя высоко взметнулось в небо, мешочки разлетелись по сторонам и горели. Создалась высокая температура, и расчет первого орудия залег на землю.
   Быстро сгорел порох. Второе орудие уже отстрелялось, а первое отстало: расчет пролежал, спасаясь от температуры сгоравшего пороха.
   Снаряды нашего соседа - 4-го ГАП - были видны в полете со стороны наших огневых: черная болванка с очертанием носовой части снаряда. Наш снаряд виден был, если смотришь на него стоя в стороне от орудия.
   То ли мы так привыкли к реву пушек, или пушки были рассредоточены по всему кольцу окружения - гром казался не таким страшным. Но какой же ад создался в центре города, где рвались тысячи снарядов!
   Отстрелялись - пора и отдохнуть! Так многие трезвые головы и поступили. Чтобы не мешаться под ногами, легли под прицеп со снарядами.
   Пришел сержант Можаров. Хоть пьяный, хоть трезвый, он был непокладистый, а сейчас не допускал никого слова сказать. Имея при себе на вооружении автомат на груди, пистолет на ремне, он взял из пирамиды карабин:
   - Я сейчас пойду немок искать!
   - Ну, а карабин тебе зачем? - уговаривали его товарищи. Тут появился Алешка Шишов, кричит:
   - Зачем мой карабин берешь?
   Можаров взревел:
   - Ах, твою мать!
   Загнал патрон в патронник - и бах. В Алешку не попал, а спал под навесом наводчик по фамилии Козел - попал ему прямо в сердце.
   Наводчик умер - даже не встрепенулся...
   Красноармейцы схватили убийцу и всю его башку избили в кровь.
   Кто-то перевязал ему голову, и бросили его на прицеп со снарядами. Он уснул.
   Слухи о капитуляции Берлинского гарнизона.
   Ночью на 2-е мая тихо. Порой пролетит немецкий бомбардировщик, но и по нему не стреляют зенитки.
   Вечером 9-я батарея выехала в центр Берлина на прямую наводку.
   2 мая. Двигались темной ночью. Мое место - на прицепе, на ящиках со снарядами. Наш путь проходил в одном месте под железной дорогой. Думаю, спустит фриц гранату сверху - и крышка! А умирать так не хотелось: близился конец войны.
   Вот и передовая. Это, стало быть, и есть центр Берлина. Вместо домов лежали груды камня. Все дымило, горело, шаяло - и постреливало из автоматов.
   Остановились в улице уцелевших домов. Стоят наши танки. "Замаскированные!" - подумал я. Ходят красноармейцы. Спрашиваю:
   - Крепко немец стреляет?
   - Нет, - отвечают они. - Зато вчера наша авиация отбомбила нас. Танки завалило кирпичом, но они выдержали, а вот автомашины раздавило.
   Два орудия нашей батареи были вытянуты на прямую наводку. Немного постреляли прямой наводкой по домам, уцелевшим от бомбежки.
   Надвигался рассвет. Вот бежит солдат-украинец. Я его узнал: он был нашего дивизиона, такой черный, корявый парень.
   - Ребята, наверно немцы сейчас будут капитулировать. Я сам видел, говорил он, - как немецкий генерал и наш майор встретились с белыми флагами!
   И действительно, вскоре из-за угла по улице с переднего края появилась колонна немцев. Они были обезоружены, в шинелях, рюкзак на спине, противогаз, одеяло и плащ-палатка у каждого. Голова колонны прошла метров тридцать за мою тележку и остановилась. Хвост колонны был еще за углом. Немцев никто не конвоировал.
   Колонну принимал молодой майор и с ним два автоматчика требовали у немцев пистолеты и карты. Пистолетов никто не отдал - не нашли, а план города был у каждого. Наши красноармейцы с автоматами стояли по всей улице. Немцы стояли повзводно.
   Майор с автоматчиками ушли далеко: все забирали карты. С головы колонны зашли два автоматчика из стоявших на улице и у каждого немца стали требовать:
   - Ур! Ур! (Часы).
   Один немец сердито сунул им часы. Колонна зашумела. Их начальник закричал:
   - Комендант!
   И автоматчиков наших забрали и вывели из колонны.
   Проснулся Можаров - башка вся в бинтах.
   - Что тут происходит?
   - Видишь, немцы капитулируют.
   Схватился за голову:
   - Что я наделал, что я наделал!
   Прибежали два автоматчика, хотели забрать Можарова - я не дал:
   - Охраняю арестованного я, и у меня есть начальство.
   Подбежал старшина:
   - Еланцев, отдай Можарова: это люди из особого отдела.
   Совсем рассвело. Покрапывал мелкий дождь. Подошел старшина:
   - Еланцев, сейчас подойдет трактор, я дам людей - поедете, заберете оставшиеся не расстрелянные снаряды.
   Подошел трактор, подцепили тележку. Проехали два квартала - повернули вправо, в улицу, в тупик.
   Открылось то, что я никогда не видел - глазам своим не верил. Здесь стояла мертвая боевая техника: танки, самоходки, полевые пушки - наши, немецкие. Побито, покорежено, обгорело. Вот, думаю, где была настоящая война!
   Кое-как проехали туда, где лежали ящики со снарядами сбросали их в тележку, выехали на улицу, где стояла колонна немцев. Гражданские немцы рубили мясо убитых лошадей, галдели. Их было три группы.
   Когда приехали туда, где стоит наша техника, пленных уже не было. Только смеялись наши ребята, что не больно мило было немцам, когда командовал майор - по национальности еврей!
   И как горды были наши солдаты, видя перед собой обезоруженного ненавистного врага, принесшего столько лишений, горя и унесшего столько жизней наших товарищей!
   Как говорится, дело сделано, можно и домой - с победой! Гордые, веселые бойцы возвращались с прямой наводки 2-го мая 1945 года.
   Пушки поставили на окраину аэропорта Темпельгоф. Через дорогу стояли четырехэтажные дома, где жили немецкие летчики.
   К вечеру напился пьяным Ванька Бутюгин - с каждым задирался. Вступил в пререкания с сержантом. Комбат дал ему сутки гауптвахты.
   В тот же день организовали баню в полуразрушенном заводском складе. Нагрели воды в бочке без верхнего дна. Баня была холодная, так как одной стены совсем не было: снесена взрывом. Белье выбирали сами в немецком складе.
   - Вышла амнистия, - смеялись бойцы. Раньше нам не давали брать вещи у немцев. А брать было чего! Что солдат принесет - выбрасывали совсем с мешком. Сейчас же что солдат приобрел, все мог увезти домой или выслать посылкой.
   3 мая. Зачитали приказ товарища Сталина о взятии Берлина. Батарея была выстроена во дворе дома, узком, как колодец.
   4 мая. Перебрались на окраину города, в район разрушенного авторемонтного завода. Для жилья приспособили умывальник. На дворе валялись железяки. Среди них нашли резиновые дубинки: немцы ими били работавших пленных. Набрали на заводе стекла, гвоздей, тесу, толя. Заменили изломанные тракторные тележки на более новые, с помощью распылителей покрасили их зеленой краской. Сквозь краску проглядывали старые названия владельца завода "Эрик".
   6 мая. Прощай, Берлин! Совершали марш по Берлину колонной дивизиона. Проехали улицу Герман-штрассе. Едем к центру. Улица Адальберт-штрассе. Метами разрушено метро. В одном из входов в метро загнано два немецких танка. Улица Адмирал-штрассе. Едем где-то недалеко от рейхстага. Комбат и двое красноармейцев бывали в рейхстаге, заходили в подземелье, где гитлеровцы отсиживались, как барсуки. А вот сейчас мы с ребятами не видим здания. Знаем твердо, что бункер от нашего пути влево. Вот и река Шпрее. Здесь она широкая, в дамбах. Вот так и хочется ей выплеснуться из берегов! В воде торчат затопленные пароходы. Другие стоят на якоре.
   От центра на выезд из города едем по одному восстановленному мосту. Вдали по реке много мостов. На берегах четырехэтажные дома, из окон которых - чуть не из каждого - торчит белый флаг, знак капитуляции. Красота-то, какая - не насмотришься! И снова сердцами бойцов овладевает гордость за силу нашего оружия. Прощай, Берлин! Помни русского солдата! Может, будем друзьями.
   Еду по мосту и не нагляжусь, забыл на короткое время страхи и лишения - пользуюсь преподнесенной красотой.
   Длинная улица Пренцлау-аллее. Центр города разрушен полностью, на некоторых улицах проезжали по грудам камня. Разрушенные стены домов угрожали падающими сверху камнями: при проходе тракторов и пушек нет-нет, да и бухнет глыба.
   Досталось и отдаленным частям города. Целые кварталы представляют собой развалины. Это работа наших союзников.
   - Англичане, американцы бум-бум! - говорят немцы.
   Проезжали возле какого-то завода. Сложенный штабелями лес. На бревешках сидят немолодые люди, большинство - женщины. Возле них ходит полицейский с дубинкой. Одна черная, противная баба указывает на нас пальцем, кричит:
   - Эрик, Эрик!
   Это она увидела закрашенную надпись на нашей тележке. Полицейский быстро повернулся к женщине, пригрозил своей дубинкой, и все как воды в рот набрали: замолчали.
   7 мая. Вправо от дороги Бренцлау-Берлин в редком сосновом бору строим землянки. Тес, толь, гвозди, стекло облегчили наш труд. Накатов на землянки не делали. От дождя сверху затянули брезентом. Хорошо в лесу! Как говорится, культурно отдыхаем, сил набираем. Под ногами густая трава: прошлогодняя и нынешняя зелень. Кипец. По лесу недалеко от нас расположились другие артиллерийские части.
   6 мая мы выехали из Берлина, а сегодня Темпельгофским аэропортом уже командует английский генерал Монтгомери.
   9 мая. Праздник победы. Батарейный обед. По сто граммов. Все счастливы: вот и кончилась война!
   - Может, скоро отпустят домой, - мечтаем с ребятами.
   Под вечер множество ракет появилось над лесом. Начали и наши пучками пускать ракеты. Загорелась высохшая за день трава - стали тушить сырыми свежими ветками.
   В сторону Берлина поднялась артиллерийская стрельба. Все небо покрылось дымками от разрывов.
   -Салютуют, - говорят бойцы.
   Но скоро зашлепали о землю осколки - и укрыться негде, и погибать так глупо нет охоты! Встать под сосну? Как-то стыдновато.
   Стреляли не только зенитки - стреляли и полевые пушки, а может и союзники.
   Все обошлось благополучно. Осколки скоро перестали шлепать о землю. Тишина восстановилась.
   12 мая. В лесу прожили пятидневку. Спокойно отдохнули. Разобрали землянки и поехали по дороге на Франкфурт.
   13 мая. Близ города Форстенвальде вновь в высоком лесу. Снова строим лагерь.
   15 мая. Ночевали в общей землянке. Самая бездельная пора! Бойцы меняют, не глядя, вещи, часами без механизма развлекаются.
   21 мая. Занятия по расписанию. Наше дело - телефон, кабель. Все побывали в боях, и кажется, учиться нечему.
   25 мая. Случай нападения немцев. Три немецких солдата задержаны были восемью нашими солдатами.
   27 мая. Первый послевоенный выходной. Использован до дна!
   1 июня. На политинформации гвардии майор объявил нам, что мы числимся в оккупационных войсках СССР в Германии.
   13 июня. Вызвали в штаб дивизиона солдат старших возрастов - по 1905 год рождения.
   15 июня. Подготовка к параду. Холодно. Провели в землянку электричество.
   16 июня. Смотрел и слушал концерт артистов 1-го Белорусского фронта. Вечером смотрели кинокартину "Учитель".
   17 июня. Парад. 29 дивизионов. Парад проходил в лесу, на опушке. Войска выстроены в колонны. Подана команда "смирно". С приветствием выступал генерал. Говорил, чтобы все были бдительны.
   - Мы находимся во враждебной стране.
   Кончился парад - разошлись по батареям
   24 июня. Набрал котелок черники.
   3 июля. Демобилизовали первую партию - по 1900 год рождения.
   15 июля. Физкультурный праздник.
   17 июля. Оставили лагерь под Фюрстенвальде. Марш на машинах за реку Эльбу. Проехали город Торгау. В городе много разрушенных зданий. Хорошая асфальтированная дорога. Наряду с декоративными растениями дороги обсажены яблонями и сливами. Прекрасный урожай хлебов - лучше, чем под Фюрстенвальде.
   Ночевали в лесу.
   18 июля. Проехали город Лейпциг. Стоим у двенадцатиэтажных домов, а через улицу разбомблен такой же дом, и груда кирпичей достигает четвертого этажа. Рядом с дорогой трамвайная линия. Москвичи сразу обратили внимание на трамвай:
   - Вот, туды его мать: идет и не гремит! Не то что наш, московский.
   Взорваны все мосты через Эльбу - наведены временные деревянные переправы. Разрушены заводские здания. Навстречу нам идут немцы с пожитками: тащат на тележках свой скарб, возвращаются домой.
   Мало гражданских автомашин. На поле стоит жатка-сноповязалка, подорвавшаяся на мине во время работ.
   Едем дальше. Населения много. Здесь как не было войны.
   Прибыли в город Гера. Виден взорванный завод.
   27 июля. Уехали домой вторая партия - по 1905 год рождения, сибиряки.
   30 июля. Начались занятия по расписанию.
   31 июля. Уехали домой удмурты по 1905 год рождения.
   3 августа. Уехали домой жители Саратовской области по 1905 год рождения.
   8 августа. Обедали в общей столовой. Большой зал.
   10 августа. В кинотеатре города Гера "Метрополь" смотрел советский фильм "Крымская конференция трех великих держав".
   11 августа. Подготовка к параду на стадионе. Дождь.
   12 августа. Парад физкультурников. Дождь с утра. С двенадцати погода улучшилась. Свободные гуляют солдаты... Пивом хоть залейся. Побывал в цирке. Хорошо работают акробаты, слоны.
   14 августа. Прочесывание местности. Вышли из города Гера на деревни Дорна, Заллмнитц, Хермсдорф. Крепкие кулаческие хозяйства немцев. Хозяева держат работников по нескольку человек. Нашли одну русскую девушку - вернее, украинку. Работает у бургомистра деревни Хермсдорф. Спрашиваем, почему не вернулась на родину.
   - Родных нет, а меня здесь не обижают.
   Комбат попросил бургомистра организовать нам обед. Сели за стол. Дали нам по ломтику ржаного черного хлеба, по стакану молока и по ломтику сыра. И по одной бутылке на двоих.
   Домой пошли группами по пять человек. Стоит поле маку. Подошли, полюбовались, поели. Полоса - гектара два. Зайдем на поле - маковки достают до подбородка. Мак чистый, крупные головки.
   Мак на полях встречали и еще.
   Идем дальше - пашет ржище пахарь. Подошли, пошли рядом. Лошадей пара - здоровенные тяжеловозы. Плуг одноконный, сакковский, повернут предплужник, а впереди его нож. Пашет парень глубоко - не найдешь пожнивных остатков. Воробьев и говорит:
   - Эх, давно я не пахивал! Подошел к пахарю: - Ну-ка, я пройду!
   Работник-немец не понимает, боязливо смотрит на нас. Воробьев грубо оттолкнул пахаря, взялся за рогаль:
   - А ну, родные!
   Немец заревел: видимо боялся помещика. Воробьев прошел метров двадцать, крикнул немцу:
   - На, не реви!
   Немец схватился за рогаль плуга, радостно засмеялся.
   15 августа. Стали отпускать бойцов в краткосрочные отпуска домой.
   19 августа. Ходили в цирк на стадион.
   20 августа. Уехали домой жители Киевской области по 1905 год рождения.
   23 августа. Смотрели кинокартину "Кащей Бессмертный".
   28 августа. Ходили на проческу деревни Хермсдорф. Рассредоточились по два человека, и пошли лесом. Мне пары не хватило, пошел один. С автоматами наготове зашли в сосновый лес. И лесок казался небольшой - гектаров пять, а как он долог, мне показался одному! Чувство одиночества овладело мной. Папоротник густой, по пояс. Едва двигаюсь. Местами попадается плешина - зола: сожжена чаща от порубок.
   Вышли из леса - в деревне разбились на пятерки. Ходили - просто слонялись. Подошли к большому двору, огороженному штакетником, стоим у воротец, обсуждаем, зачем такой большой двор и вдали дом. А дома, надо сказать, здесь все каменные, вернее кирпичной кладки. Из дома вышла женщина лет 35 спрашивает по-русски:
   - Что вам угодно?
   Воробьев спрашивает:
   - Как вас зовут?
   - Анна.
   _ Зачем у вас такой большой двор?
   Женщина не ответила, ушла. Мы засмеялись:
   - Ну, что, Коля, поговорил?
   Идем улицей - стоят обветшалые дома. Вот этому дому двести лишком лет, наверно: черепица сейчас позеленевшая, менялась несколько раз. Дома - большинство - двухэтажные, одноэтажные только старые - вот такие, как тот, которому двести лет.
   Подошли к одному дому. Палисадник, как и у нас, штакетником огорожен. Растут две карликовые груши. Плодов на грушах - как игрушек на богато украшенной елке. Хозяин дома, лет сорока, сидит у окна на втором этаже, немка скрылась в глубине комнаты.
   - Здравствуй, хозяин!
   - Не ферштейн. Ну, черт с тобой, - говорят меж собой ребята. - Дай нам по паре груш!
   - Найн, найн, не гуд.
   - Сейчас попробуем.
   Воробьев и Волков залезли в палисадник, нарвали пилотку груш. Хозяин скрылся в глубине комнаты. Раздали груши. Мне досталось две. Одна вкусна: спелая груша, как мед таяла во рту.
   Обед нам по распоряжению бургомистра давала хозяйка, вдова погибшего на войне солдата. Немногим отличался он от первого, но вкуснее.
   Это обычное, стандартное кулацкое хозяйство: двухэтажный дом, большой двор, посреди двора навозохранилище - яма с пологим заездом на бричке, бока выложены из серого крупного булыжника на цементе. Ворота большие, от ворот идет Г- образное строение скотного двора в нижнем этаже. Наверху живут работники. Лежит зерно, разобранные машины. Например, лежала у стены сенокосилка, фураж для скота. У ворот, в подвальном помещении - жижесборник, цементное сооружение: вся моча животных, а также вода от мытья полов в скотнике скатывается по этим желобам. Скот стоит круглый год на стойловом содержании. От Г- образного скотника метрах в десяти стоит, ну как бы сарай длинный. В подземной части устроено овощехранилище. Вход в него - пологая цементная лестница. Деревянные доски, и сводом выведен потолок. Все оштукатурено под стальной цвет. Топнешь ногой - все звенит. Дальше идет сарай. Сюда свозятся все снопы, убранные сноповязалками. Стоит сложная молотилка, а рядом треугольное помещение для электромотора с отверстием для ремня передачи с электромотора на молотилку. Обслуживает молотилку 7 человек. Зерно идет по сортам, а солома сразу прессуется и складируется в противоположный конец сарая. Где нет снопов.
   После обеда меня послали стоять часовым у деревни, на дороге, и никого не выпускать из деревни. Дали мне пистолет, автомат остался с ребятами. Стою или похаживаю по дороге у деревни. Жарко, кругом ни души, всё в деревне как вымерло.
   Вот появилось трое ребятишек с коляской: двое тащили одного маленького (года три) мальчика. Поняли, сели. Я потащил коляску, ребятишки захохотали. Вот дорога идет под гору. Вылезайте, маячу им. Они плакать! Вылезли, стоят. Сел я в коляску, ребятишки со смехом стали толкать коляску - она поддалась их усилию и покатилась. Вылез - ребятишки пялят глаза, стоят. Подошли два мальчика лет двенадцати, один держит в руках апфель-кофе. Подал - я поробовал: вкус кофе, приятный вкус. Приходилось ли кому кушать такие яблоки и наслаждаться всеми качествами кофе?
   Маленькие дети ушли, понемногу стали собираться такие, как эти двое. Гоню их, объясняя знаками - не понимают, стоят. Ушел от них метров на сто, сел под сливу, сижу. Вот сначала подошли те двое, а затем и остальные. Завели беседу через словарь русско-немецкий. Беседа не вязалась. Вот двое забрались на сливу. (Дорога была обсажена сливами). Нарвали фуражку слив, слезли. Сидим кружком, едим. Они показывают, которые сливы вкуснее.
   На дороге промелькнула машина - легковая, зеленая. Потом другая. Немного проехала, остановилась недалеко от нас. Из машины вышел человек невысокого роста, кричит:
   - Эй, солдат, ты что тут делаешь?
   Я вскочил - и бегом к машине. Встал по стойке смирно. Шофер стоя обращается к человеку:
   - Товарищ генерал, водички надо добавить.
   Я понял: человек этот - не просто человек в военном, а генерал! Взял под козырек и крикнул:
   - Стою часовым, товарищ генерал!
   - А зачем ты собрал эту нечисть?
   У меня дома пять человек детей. Скука, вот я и решил.
   - Правда, товарищ генерал, - сказал шофер.
   - Где ваше начальство?
   Сказал им адрес - они уехали. Я ждал наказания, но его не последовало.
   Из деревни идет трактор двухцилиндровый, тащит тележку с прицепом. В тележке навоз и человек десять женщин. Тракторист - мужчина. Остановил их. Хохотавшие женщины смолкли, тракторист спрыгнул с трактора, говорит:
   - Я румын.
   Я потребовал у него пропуск. Он понял, повернулся обратно, пошел к трактору и вскоре вернулся. Протянул мне бумажку: "Товарищ Еланцев, пропустите людей". И подпись комбата. Пропустил. Трактор прошел метров триста, свернул в поле, и женщины стали ровно расстилать навоз.
   Пришли ребята, говорят:
   - Пойдем, Еланцев, хватит стоять.
   В хозяйстве шла работа. Вот подъехал работник на паре лошадей, с огромной бочкой, ручным насосом, накачал навозной жижи. Сзади бочки - кран, а под краном - железная вогнутая пластина. Струя жидкости, ударяясь о пластину, рассыпается по земле веером. Подошла бричка с выкопанной картошкой, стала у картофельной сортировки. Один человек крутит сортировку, другой засыпает, и картошка выходит по сортам, по крупности, в отдельные мешки - и тащат их в овощехранилище.
   31 августа. В кинотеатре "Капитоль" смотрели кинокартину "Иван Грозный".
   Слухи о скорой демобилизации 1906-1910 годов рождения.
   3 сентября. Праздник победы над Японией.
   На кухне не было дров, и чтобы не остаться голодными, выносили из казарм городка шифоньеры, стулья, столы. Все это было пищей для огня. Не было вешалок - вернее, их сожгли.
   Заставили меня сверлить стену шлямбуром, чтобы вбить в отверстие дерево, а затем гвоздь. Кирпич был настолько прочен, что не поддавался долбежке. Так и бросили.
   Живем спокойно. Дисциплина крепкая, и начальство мы приветствуем от всей души. Заходит в казарму комбат - все лежат на койках. Комбат кричит:
   - Встать, туды вашу мать!
   Все вскакивают.
   5 сентября. Все ищем фашистов. Куда они девались? Все честные, трудолюбивые немцы! Сегодня на проческе рабочего поселка Корбуззен. Как солдату отличить честного немца от фашиста? Ну, остановили на улице немца, он спросил нас, что значит паспорт. Подает он свою книжицу. Смотрим, и обидно становится: не знаем, что написано. Подадим ему паспорт, махнем рукой - и все.
   Все же находили крупных нацистов - конечно с помощью местных жителей...
   9 сентября. Смотрели кинокартину "Свинарка и пастух". Отзывались о картине так:
   - Часть фантазии, а больше горькой правды.
   Картина произвела большое впечатление: напомнила родину, родной дом, семью.
   По одному в город не пускают - только группами человек по пять: были случаи, что немцы убивали красноармейцев.
   Однажды от нашей батареи был наряд в комендатуру города Гера. Сюда приходили с жалобами и слезами немцы, разрешали житейские вопросы. Дежурить здесь было нетрудно, и шли сюда бойцы с охотой, но дело было не в дежурстве. Обед сюда доставляли сами, то есть с котелками два человека ходили в город и приносили суп и кашу. По пути почти всегда заходили в загородные сады немцев. Пошли и мы с Шинбетовым. Он шел не впервые, знал порядок. Пошли искать, кому что нравится. Мне надо было помидоров и яблок, а ему - груш. Я быстро набрал, что надо, а он все искал грушу. Вдруг немец заорал на него. Шинбетов потряс автоматом - немец успокоился. Груш он все же нашел, но они были зеленые и невкусные. В остальном все обошлось благополучно.
   18 сентября. Телесный осмотр. Мой вес 66.4 кг, рост 169 см. Показатели ниже среднего. Когда-то я был тяжелее.
   20 сентября. Боевые стрельбы. Получил деньги снова как сержант, командир отделения.
   1 октября. Впервые вызвали в штаб дивизиона записать домашний адрес. Ну, думаю, скоро домой отпустят!
   Дни кажутся долгими. Развлекаемся, кто как может. Есть в полку спортсмен - упражняется на велосипеде. Поставит табуретку, на нее поставит доску. Доска опускается другим концом, и велосипедист скатывается на землю. Нашлись охотники повторить этот номер, что казалось простым, а оказалось недоступным при выполнении: неопытный человек падал совсем с велосипедом, под дружный хохот зрителей. Солдат-спортсмен выполнил второй номер: езда на одном заднем колесе, а переднее оторвано от земли на полметра и выше. И опять нашлись охотники, и снова падали под смех красноармейцев.
   5 октября. Старшина взял мою красноармейскую книжку, объявил, что завтра уезжаем в 9 часов домой.
   Прибывают к нам новое, молодое, пополнение из тех, что были угнаны немцами в неволю. Они снимают свое обмундирование и надевают красноармейскую форму.
   6 октября. Провожали меня сослуживцы: мой добрый друг Бутто Володя и Савчук. Быстро сбросали манатки в машину и поехали. Радостно билось сердце: начало пути к родному дому было положено!
   Прибыли в штаб дивизии - город Цейц.
   7 октября. Проехали город Лейпциг. Город сильно разрушен. Издали вода выглядит выше земли: это озеро - искусственное, наливное.
   Прибыли в запасной полк - в лесу на берегу канала Одер - Шпрее. Проехали в распределительный полк на станцию.
   8 октября. Погрузились в вагоны. Капитан обещал подарки, но в суматохе ничего подобного не было.
   9 октября. Проехали город Франкфурт-на-Одере. Здания вокзала и стеклянная крыша над перроном разрушены. Может, наши снаряды угодили сюда - кто знает: ведь мы дивизионом стреляли по вокзалу.
   Подъезжая к Одеру, состав круто затормозил. Побежали выяснять причину. Оказалось, что состав был направлен по пути, рельсы которого упирались в воду. Отъехали назад, пока искали виновных. Нашли кого или нет, аллах его знает, - но мы поехали дальше.
   10 октября. Стояли долго в Познани. Ребята бегали по магазинам. Тащили камеры от велосипедов. Побежал и я. По тому, откуда солдаты возвращаются с покупками, я нашел магазин. Продавцы говорили по-польски и не понимали меня. Я волновался, доказывал, что уйдет поезд - продавцы пожимали плечами. Подошла женщина:
   - Я сейчас с ним разберусь. Пару камер? Плати 600 рублей.
   Уплатил. Опомнился, что нет золотников, ниппелей. Кричу:
   - Ниппеля!
   Женщина вернулась, подала.
   - Плати 30 рублей и не кричи. Здесь не в вашем кооперативе.
   Бегу. Дорогу перегородил паровоз: поперек улицы, где нет рельсов, идет, пыхтит паровоз! Увидел прицепы на колесах резиновых - опомнился.
   Город Познань сильно разрушен. Сейчас работают магазины. Хоть чайниками, но торгуют. Все дорого. Хлеба, сколько хотим, берем.
   Вернусь к воспоминаниям о боевых действиях. Первая батарея нашей бригады заняла ОП около шоссе, по которому ехали на Познань. Город и дорога просматривались. Немцы здесь в черте города. Два тяжелых танка медленно движутся по шоссе от города. Огневики расчета сержанта Кост(а?)ерина заметили фашистов. Можно было стрелять, но надо было делать разворот орудия. Костерин не растерялся - сделали разворот.
   - Бронебойным заряжай!
   Ударили - танк остановился. Подбежали пехотинцы, докончили фашистскую гадину. Второй танк тоже был уничтожен. Расчет был представлен к правительственной награде. Командиру орудия Костерину было присвоено звание Героя Советского Союза.
   11 октября. По дороге на Варшаву много крестьянок-полячек продают хлеб, молоко, колбасу.
   Проехали город Лодзь. Безобразно долго стоим на станции.
   Медленно едем: боимся бандеровцев.
   12 октября. Проехали город Радом.
   13 октября. Проехали город Лугов.
   14 октября. Приехали в Брест-Литовск. Здесь ушел и не вернулся Герой Советского Союза Костерин. Больше мы его не видели. Что с ним произошло - не знаем.
   16 октября. Выехали из Бреста на Барановичи, на Лиду.
   17 октября. Проехали станцию Молодечно, город Полоцк.
   18 октября. Город Невель и город, Великие Луки. Не раз я его видел - правда, с железной дороги, когда мы в 1929 году из Витебска отправлялись в Тосненские лагеря. Великие Луки сильно пострадали от войны.
   Выпал снег. Проехали станцию Бологое-2 и Бологое-1.
   20 октября. Проехали город Рыбинск. Обедали в знакомой столовой: здесь нас накормили, когда мы ехали на Волховский фронт.
   Проехали город Ярославль.
   21 октября. Проехали города Данилов, Буй, реку Кострома.
   22 октября. Станция Котельнич. Город Киров. Здесь обедали в общевойсковой столовой.
   23 октября. Проехали город Молотов. Встретили нас на вокзале с музыкой. Пообедали в столовой. Хлеба здесь не купишь, и на столиках его нет.
   24 октября. Приехали в Свердловск. Выменял у солдата шинель. Дал ему денег впридачу - он и рад. Молоденький парнишечко, только что призван на службу.
   25 октября. Приехали на станцию Далматово. Ребята загуляли. Окончилось скандалом.
   Приехали в Курган, ночевали на вокзале. Встречали знакомых.
   26 октября. Приехал в Юргамыш.
   27 октября. К вечеру добрались до дома (с.Скоблино). Радости не было конца.
   Встают новые заботы - о семье. Положение не из легких: большая семья, нет хлеба.
   - Не горюй, - говорит Стенька (старшая дочь). - На картошке проживем!
  
  
   *********************************************
   Уважаемые читатели!
   Вы закончили читать повествование о войне Григория Петровича Еланцева...
   На его долю выпали лишения, голод, холод, болезни, трудности войны... Всё превозмог солдат.
   Как живой передо мной стоит Григорий Еланцев с полной каской собранной им в лесу черники... Особенно в конце войны соскучились солдаты по земле, это неоднократно упоминалось в воспоминаниях Г.П. Еланцева... А дорогу к дому я уже переживала вместе с ним: вот проезжаем Киров, Молотов, Свердловск, Далматово, Курган - и, наконец, Скоблино!...
   Низкий поклон Вам, солдаты! Спасибо за Победу!
  

Ты же выжил, солдат...

Агашина М.

Пролетели года,
Отгремели бои,
Отболели, отмаялись
Раны твои,
Но, великому мужеству
Верность храня,
Ты стоишь и молчишь
У святого огня.

Ты же выжил, солдат,
Хоть сто раз умирал,
Хоть друзей хоронил,
И хоть насмерть стоял.
Отчего же ты замер -
На сердце ладонь?
И в глазах, как в ручьях,
Отразился огонь.

Говорят, что не плачет
Солдат - он солдат,
И что старые раны
К ненастью болят.
Но вчера было солнце
И солнце с утра...
Что ж ты плачешь, солдат,
У святого костра?

Посмотри же, солдат, -
Это юность твоя,
У солдатской могилы
Стоят сыновья.
Так о чем же ты думаешь,
Старый солдат?
Или сердце болит,
Или раны горят...

Ты же выжил, солдат,
Хоть сто раз умирал,
Хоть друзей хоронил,
И хоть насмерть стоял.
Отчего же ты замер -
На сердце ладонь?
И в глазах, как в ручьях,
Отразился огонь.

[]

Сыновья Григория Петровича Еланцева на родине в селе Скоблино.


i>


i>

Редактор газеты "Союзная мысль" (щадящее редактированиее авторского текста) - Ольга Щеткова.

  
  
  
  
  
  
  
  

Газета "Союзная мысль" N 8 (244) от 04 апреля 2010 года.

  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список