Шевцова Зинаида : другие произведения.

Две тетрадки любви (часть вторая)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

  
  Зинаида Шевцова
  
  ДВЕ ТЕТРАДКИ ЛЮБВИ
  
  
   Часть вторая
  
   После окончания школы - десятилетки с аттестатом зрелости на руках и с мечтою поступить в высшее учебное заведение я поехала в Москву. За открытыми окнами поезда, в которые лилась нежная прохлада, тихо проплывал зеленый украинский город Винница, где после Великой Отечественной Войны  1941-45 годов жили и работали мои родители, неустанно заботясь о семье.
   Так совпало, что сразу после моего отъезда в Москву, папу вызвали в Винницкий областной комитет коммунистической партии. В те времена эта партия руководила всем хозяйством страны. Так вот, папу вызвали в  обком партии и предложили стать директором ликёро-водочного завода в Городке - на - Днестре. До этого он был заместителем директора такого же завода в Виннице. Через несколько дней раздумий, поездки на новое место работы и ознакомления с ним, папа дал согласие на повышение в должности. Вскоре наша семья переехала из областного города в районный центр Винницкой области. Об этом мне в Москву много писала мама. На что я отвечала: "...Мамуля, мне всё равно, где и кем станет работать папа, и где мы будем жить. Главное, чтобы ему было хорошо".
   Меня  тогда волновала собственная судьба и вопрос, когда же, наконец, я поступлю в высшее учебное заведение. В Москве с этим не повезло. Поступала два раза и всё неудачно. Прожила год в столице, а потом приехал папа и забрал меня домой.
   Из Москвы до Киева ехали вместе, а далее родитель продолжал путь один, а я, по его настоянию, осталась на несколько дней в Киеве: погулять по столице, познакомиться с её достопримечательностями, заглянуть в Киевский государственный университет, куда отец настоятельно советовал поступать в следующем году. Проведя в Киеве три дня, и я отправилась домой, в Городок - на - Днестре. Прохладным сентябрьским утром поезд  дальнего следования тихо подкатил к маленькому аккуратненькому перрону. Выйдя из душного вагона, я обогнула здание крохотного вокзальчика и вышла на небольшую площадку, где невдалеке стояла светлая автомашина "Победа". За рулём сидел задумчивый грустный папа. Конечно, радостнее встретить дочь, в сумочке которой находился бы студенческий билет, но пока за плечами у неё - только два провала на вступительных экзаменах в институт. Но он знал: дочь его умница и примерная девочка, а эти поражения, просто-напросто, недоразумения, в которых сыграли роль такого рода обстоятельства, которые ей одной разрешить было не под силу.
   "Необходимо самому подключаться к разрешению данного вопроса", - думал папа. И, как показало время, мыслил он верно. Отец заметил меня и помахал рукой. Радость и теплота переполнили сердце. Я подошла к нему.
   - Как доехала? - Спросил он радушно, открывая дверцы машины.
   - Хорошо.
   - А Киев понравился?
   - Красивый...
   Я поставила сумку на заднее сидение и села там же. Папа обернулся.
   - Университет видела?
   - Видела. Впечатляет... и снаружи, и внутри. Окна большие, коридоры длинные, я даже заходила в актовый зал: просторный светлый, и студентов много. 
   - Хотела бы там учиться?
   - Да, хотела бы.
           - Ну вот, зимой поработаешь с учебниками, а летом поедешь поступать. И, Бог даст, поступишь.
   Папа проверил плотно ли закрыты дверцы и посоветовал быть внимательной, когда будут ухабы.
   Под колёсами  "Победы" зашуршал красно-бурый гравий. Ям на дороге было так много, что машину качало из стороны в сторону, как катер на морской волне. Приходилось крепко держаться за переднее сиденье, чтобы не завалиться на бок. Вскоре показался город, и дорога стала ровнее. Замелькали маленькие белёные известью домишки с такими же маленькими куриными сарайчиками. А вот, здание - большое кирпичное. Видимо, школа, во дворе бегают дети. Почти напротив неё виднелись закопченные корпуса какого-то механического завода. Земля вокруг них была чёрная, пропитанная машинным маслом и мазутом. То тут, то там суетились рабочие в тёмных спецовках.  Глянула на вывеску над широким высоким входом, но машина ехала быстро, и удалось прочесть только последние слова... "завод имени Кирова". Хотела спросить у папы, что изготовляет завод, но он сосредоточенно крутил руль, и я не стала отвлекать его расспросами. Дальше опять пошли глиняные беленькие домики. А вот и большой оживлённый базар. Вокруг много мелких мастерских, магазинчиков и лавок,  в центре - серые деревянные прилавки с навесами со всяким товаром. Едем дальше. Поворачиваем на мощёную  зелёную улицу. Здесь дома уже городского типа. Папа объясняет:
   - Это - улица Ленина, главная магистраль города. Считай, центр. Справа - лимонно - белый горсовет. Об этом оповещает красная с золотыми буквами стеклянная вывеска. Чуть дальше, с другой стороны, строение бытового комбината. За ним - кинотеатр имени Котовского. Далее по улице - районный Дом Культуры, напротив - ЗАГС и окна школы. За Домом Культуры - уютные нарядные из разноцветного калёного кирпича домики. Это - городской радиоузел и центр связи, а ближе к дороге - почта. И вдруг, справа, большое двухэтажное здание - "Техникум советской торговли". Обернувшись, я долго смотрю на него. Приятно остановиться глазу на чём-то привычном, знакомом.
   Заглядевшись на техникум, почти не заметила на повороте продуктовый магазин. Машину опять закачало на ухабах. Мы ехали по кривой улочке с небольшими домами. Через несколько минут в конце улицы, слева, показались высокие кованные ажурные, никогда не закрывающиеся, вросшие в землю, ворота с вывеской наверху о том, что это городской ликёро-водочный завод. Тут и работал директором мой папа. Машина замедлила ход. Внимание моё удвоилось. Я стала вглядываться во всё вокруг, вернее, в то, что находилось в первом административном дворе. "А интересно, завод тоже такой же маленький и миниатюрный, как и те сонные домишки на улочках, создающие впечатление, что в них никто не живёт? Наверное, в этих краях большой является только река, притаившаяся там, внизу, за городом. Я видела её, когда поезд брал небольшой подъём, подъезжая к станции. Река текла по самому низу огромной глубокой серо-зелёной ложбины. Извиваясь и поблескивая, она была величественна и прекрасна. Безжалостная, по рассказам папы, она не раз затопляла городок, примостившийся на её берегу".
   Машина совсем сбавила ход. Папа указал на длинный красный каменный дом в один этаж, что стоял слева:
   - Квартиры для служащих. А за деревьями, - он повернул голову направо, -  заводской клуб. Если б окна его были раскрыты, ты б увидела актовый зал и небольшую сцену.
   Прямо перед нами, как бы перемыкая двор, и тоже в тени деревьев, стояло длинное не очень высокое из тёмно-коричневого, словно отполированного, кирпича крепкое здание.
   - А это, наверное, контора? - Попыталась угадать я.
   - Да, все служебные помещения, - кивнул папа, - там и мой кабинет. Приходи, посмотришь.
   На этом  длинном поперечном здании и замыкался первый административный двор ликёро-водочного завода.  Повернув влево, мы подъехали к проходной. Шустрый дежурный, узнав папину машину, выбежал из сторожки и торопливо стал открывать тяжёлые железные ворота. Мы въехали на огромный производственный двор. Новая обстановка также привлекала внимание. С южной правой стороны негромко шумели цеха. Они были наполовину застеклены тусклыми окнами в мелкой сетке старых рам. Завод находился ниже уровня остального двора, будто осел под своей тяжестью. Может быть, это объяснялось и тем, что двор находился на некотором возвышении.
   Двери первого цеха в углу двора были настежь открыты. Лента транспортёра подавала изнутри сколоченные  из деревянных реек ящики с позвякивающими, полными водки, бутылками. Ящики принимали грузчики и заставляли ними кузов грузовой машины. Такая же машина стояла рядом и ждала своей очереди загрузки. Несколько поодаль, у стен другого цеха, дышала седым паром жаркая котельная. Возле её дверей на чёрной площадке двое рабочих в таких же чёрных и замасленных одеждах совковыми лопатами брали из огромной чёрной кучи угольную крошку и пыль и сыпали всё в какие-то наклонные открытые дверцы, скорее всего, в топку паровых котлов. Через дорогу от котельной, чуть впереди, на высоком месте, стоял прочный большой белый дом. Он тоже принадлежал заводу, но сейчас в нём жила наша семья.
   По мощённой сизым гладким камнем не широкой дороге наша легковушка стремительно взяла подъём и остановилась недалеко от дома под навесом у края длинного и широкого огорода. Шум завода здесь еле слышался. Видна была только его верхняя часть, да и то не вся. Через заднее стекло машины я увидела торец и входные двери нашего дома. Возле небольшого цементного крыльца находилась деревянная со спинкой лавка. Дом отделял от огорода небольшой сливовый садик.
   - Приехали, - улыбнулся папа. Вышел из машины, взял мою сумку и помог выбраться и мне.
   - Пойдём! Нас уже заждались: и мама, и бабушка, и Вовик, и Маруся.
   - Маруся? Это та домработница, о которой вы писали?
   Лицо папы сделалось серьёзным и печальным.
   - Да, домработница. А что делать? Бабушка в последнее время болеет, мы с мамой на работе, а в доме кто будет управляться? Обед варить, стирать, убирать. Платим ей совсем немного - четвёртую часть маминой зарплаты. Нам выгодно.
          - Да не оправдывайся, молодцы, что взяли. Бабушке давно пора отдыхать: старенькая совсем.
     Мы взошли на крыльцо. Папа открыл, разбухшую от дождей, большую, чуть перекошенную дверь. Пошли по длинному гулкому коридору с побелёнными шершавыми стенами и серыми деревянными полами. Тускло горевшая лампочка свисала с высокого потолка на длинном кручёном шнуре. По правую сторону две небольшие крашеные двери: видимо, в ванную и туалет. Двери чуть дальше вели на кухню, куда мы и направлялись.
   - О!!! Кто приехал!
   - Наконец-то, явилась наша путешественница! -  Послышались возгласы, как только мы переступили кухонный порог.
   - Проходите, проходите, наши дорогие, заждались вас! -   Я сняла пальто. -
   Проходи и покажись, какая ты теперь? -  Мы поцеловались с подошедшей ко мне  мамой. Бабушка, грузная и совсем старенькая, сидела на краю пружинистой кровати, что стояла у стенки кухни. Я подошла и поцеловала её в губы и щёки. Шестилетний брат Вовик ходил вокруг меня, обнимал за талию и снизу вверх смотрел в глаза. Потрепав его худенькие плечики, я поцеловала и его, хотя он и сопротивлялся этому.
   Большеглазая в цветастом кремовом платке девушка Маруся, с которой я поздоровалась за руку, сновала по кухне, и через несколько минут мы уже сидели вокруг стола перед тарелками и мисками с разнообразнейшей едою. Спиртного на столе не было. Родители редко ставили его, когда рядом находились дети. Зато в избытке стояли томатный сок, компоты, бутылки с лимонадом и газированной водой и всякая другая вкуснятина.
   Быстро покушав, папа извинился и поспешил на работу. С ним побежал и Вовик, а мы: мама, бабушка и я остались за столом, далее предаваясь еде и задушевным разговорам. Мама и бабушка рассказывали, что чувствовали, уезжая из Винницы, где семья прожила годы. Как приехали в незнакомый город и в этот дом, как рабочие заносили вещи и мебель в комнаты, и какие они все внимательные и хорошие ребята.
   - Папу здесь очень уважают, - сказала мама, - он для многих большой авторитет. А ты знаешь - этот дом, где мы сейчас живём, не наш, а заводской? И если папа надумает увольняться, то надо будет освобождать и его. Представляешь, придётся идти на улицу, искать новое жильё. И мы, пока не поздно, решили откладывать деньги на покупку дома.
   - А лучше на постройку своего, - со значительным выражением лица сказала бабушка, водя старой рукой по клеёнке.
   - Собственный дом! Как это важно! - С придыханием сказала мама, - ты бы хотела жить в собственном доме? - она пристально посмотрела меня.
   - Конечно! Куда лучше, чем по квартирам скитаться.-  И тут, перебивая друг друга, мы стали мечтать и говорить о том, каким бы хотели видеть наше новое жилище.
   - Ты приехала, и расходов теперь будет меньше. К тому же, я работаю. Жизнь здесь дешёвая, и сами имеем большой огород. Картошку недавно выкопали. Ты видела, как заходила, маленькие двери возле крылечка?
   - Не обратила внимания.
   - Ещё увидишь. Так это двери в большущий погреб, он - в цоколе дома. Мы уже картошку запасли на зиму. Скоро засолим помидоры, огурцы, капусту. Папа в колхозе купит, там дешевле. Бочки уже приготовлены. А ещё корову держим, как и в Виннице. Сарай - в конце двора возле ворот в заводской сад. Папа мечтает, если повезёт, строиться в конце заводского сада, слева. Там есть свободный участок. Надо только от архитектора разрешение получить
   - Там места много. Можно и садик разбить, и виноградник, - сказала бабушка. - Только вот земля всё вверх идёт.
   - Ничего, для дома ровная площадь найдётся, а надо будет - террасу выровняем.
   - Мама, а что там за гора возвышается за садом?
   - Это не гора, дочка, а склон долины, тянется в обе стороны на километры. Когда выберешься по нему наверх, увидишь колхозные поля, дорогу на Жмеринку, Винницу. По ней и мы ехали сюда, и спустилися вниз, в речную долину. Помнишь, как мы подъезжали на машине к городу, - обратилась мама к бабушке.
   - Боялись - спуск больно крутой.
   А что это мы всё о себе, да о себе. Пусть Оля расскажет, как жила в Москве? Что хорошего видела? - Предложила бабушка.
   Девушка Маруся, закончив свои дела, села к столу и тоже приготовилась слушать меня.
   - Ну, что сказать? Москва как Москва - столица государства. Самое лучшее всё там, всё в ней.
   - Ну да, начни теперь восхвалять её и доказывать, что это лучший город в мире, нигде такого не найти. А я вот всю жизнь прожила в небольших городах и очень люблю их. Кстати, в них прошло и твоё детство.
   Восторгаясь столицей, я как-то написала домой: "Вне Москвы я себя уже не представляю". Тут-то и началось! Мама написала в ответ, что я плохо разбираюсь в жизни, что города, где прошло моё детство, тоже должны быть не менее любимы. Я поняла - эта тема сейчас маму не вдохновляет, и поспешила перевести разговор на другое.
   - Зимой училась на курсах английского языка. Я писала об этом. Помнишь?
   - Конечно, не забыла. А тяжело было учиться? Ведь язык-то очень трудный и совсем не похожий на наш.
   - Ясное дело, трудный, но мы старались изо всех сил. - Тут я задала несколько вопросов сама себе, и ответила на них, естественно, по-английски. Потом пересказала небольшой текст с выражением и интонациями. Мама, бабушка и Маруся, затаив дыхание, слушали и смотрели на меня, как на чудо.
   - А какой концерт наши курсанты приготовили ко дню Октябрьской Революции! Какой успех имела наша группа! Мы исполняли матросский танец. Все хлопали, вызывали на бис, а когда я смотрела в зрительный зал, то казалось, что и вы приехали, и хлопали вместе со всеми. И так хотелось побежать и обнять вас. -   Бабушка заморгала чаще, и на глазах её показались слёзы:
   - Скучала, вот тебе и привиделось.
   - Наверное.
   - Засиделась я что-то, пора на работу собираться, - мама встала из-за стола. - А знаешь, дочка, в этом доме у тебя есть своя комната. Самая крайняя. Маруся, ты всё там прибрала?
   - Аякже! Ще три днi тому! Ходiмо, Олю, я покажу, де ти будеш спати.
   - Ничего, Маруся, занимайся своими делами, я сама осмотрю дом,- кивнула я.
   - Добре, хай буде так.
   Мама ушла; куда-то исчезла и Маруся. Мы остались вдвоём с бабушкой.
   - Хорошото-то как дома, бабулечка!- я улыбалась во весь рот. -  Можно сесть на эту кровать?
   - Да садись, куда хочешь,  -  ласково ответила бабушка, -  ты ж у себя дома.
   Я села на кровать. Подвижная, как батут, панцирная сетка опрокинула меня на спину, а голова упала на подушку.
   - Ого, - рассмеялась я, - хочешь-не-хочешь, а заснёшь на такой мягкой постели!
   - А ты и поспи, поспи немножко, я тебя одеялком укрою.
   Голос бабушки навевал сладкий сон. Я закрыла глаза, поднять веки уже не было сил...
   Не знаю, сколько я спала, а когда проснулась, вокруг никого не было. Полежав немного, поднялась, попила газированной воды и тихонько пошла осматривать дом. Следующей комнатой после кухни была, как ни странно, спальня родителей. Две кровати с чуть облезлой никелировкой. Огромный без ворса сдержанных расцветок шерстяной ковёр, платяной шкаф, маленький столик с зеркалом, возле которого стояли коробочки с пудрой и флакончики с одеколоном и духами. Тут царили полумрак и прохлада. Единственное раскрытое окно выходило на северо-запад в сливовый садик, и солнечные лучи проникали сюда, наверное, ближе к вечеру, и то ненадолго.
   Из спальни двери вели в большой убранный зал. На крашеных коричневых деревянных полах расстелена широкая зеленоватая ковровая дорожка. Посередине стоял массивный раздвижной с толстыми  резным ножками стол, покрытый вязаной скатертью. У левой от входа стены - чёрный дерматиновый диван с круглыми валиками по бокам. Упругая выпуклая спинка его имела вверху полочку, с узорной салфеткой и вставленное маленькое зеркальце. С одного бока дивана стоял большущий, чёрный лакированный радиоприёмник "Телефункен", а с другого - большая плетёная этажерка с книгами. В зале также находились: сервант в стиле "ампир" с множеством отделений, тогда его ещё называли буфетом. Недалеко от дверей - трюмо в чёрной рамке на чёрном узеньком столике, покрытом кружевной салфеткой. У выхода стояли пианино, а у окон - развесистое дерево фикус в маленькой кадке. На окнах  - белые с машинной вышивкой занавесочки и тюлевые шторы. На дверях плотные гардины с кистями. По вечерам всё это погружалось в красивый оранжевый свет, который шёл от круглого шёлкового абажура с длинными тонкими кистями, свисающими над столом.
    
   Каждую вещь, которая находилась в зале, можно описывать долго и тщательно о красоте её и замысловатости, об истории возникновения в доме. Некоторые - уникальны, сейчас такие редко где найдёшь, разве что на дальних дачах провинциальной глуши. Они ушли в небытие, как и эпоха их породившая. У нас уже и диваны не те, и серванты иного стиля. Столы и кровати совершенно другие. Но есть надежда: пройдёт много лет и, может быть, хорошо забытое старое в несколько изменённом  виде опять войдёт в моду и быт, и снова будет радовать глаз. Кто знает...
   Глядя на убранство зала, в который раз я приходила  к выводу, что здешние хозяева, то-есть мои родители - люди не богатые, но с воображением и несомненным вкусом. И зал, как бы олицетворял это. Он представлял нарядную часть дома. Аскетизм, присущий нашей семье, будет впереди: в бабушкиной и моей комнате.
   Из зала я вышла в маленький квадратный тёмный коридорчик с вешалкой для одежды. Оглядевшись, увидела с правой стороны еле различимые в темноте высокие массивные двери с продолговатым окошечком наверху. Снаружи окошечко - слегка запылённое, а между листьями вьющегося растения и стеклом - паучок и серая паутинка. Приглядевшись, я поняла, что это парадный выход  дома. Снаружи, видимо, были и балкон, и крыльцо, но сейчас от них ничего не осталось, только высоко над землёй забелённый след. По всей вероятности, в далёком прошлом, в советский период, а может быть, и до революции  семнадцатого года администрация завода общалась с рабочими, выйдя из этих дверей. Отсюда сообщалось о всех решениях администрации, а также о важных событиях,  происходящих в стране и городе. Теперь же заводские и государственные дела обсуждались в клубе, находящемся в первом заводском дворе. Там же, вероятно, проходят и торжества по случаю советских праздников. А эти двери уже давно никто не открывал. Они заколочены наглухо, навсегда.
   В коридорчике было ещё две двери. Одна - слева выходила в большой длинный коридор, по которому утром мы шли с папой, а другая - прямо в бабушкину, а затем и в мою комнаты.  Я открыла её. Аскетизм в этой части дома был полнейший. Это говорило о том, что хозяева не стремились во - чтобы то ни стало дорого обставить квартиру. Довольствовались малым и простым. Без средств семья не сидела, но и лишних денег было не много. Во время сталинщины и после войны скромно жило подавляющее число семей Советского Союза. Когда папа стал директором, появилась возможность чуть больше откладывать на сберегательную книжку. Выходцам из бедных семей - моим родителям и в голову не приходило "шиковать", ходить по ресторанам. Они трудились, не покладая рук, и на работе, и дома, особенно это касалось мамы. Единственное, что они любили и позволяли себе - это принимать в праздники гостей. Родственники и знакомые из Винницы, Жмеринки, Львова, даже из Казахстана семьями и поодиночке стремились в наш дом на Октябрьские праздники, на Новый Год, на Первое Мая и были желанными гостями. Папа и мама были доброжелательны и уважительны к каждому, кто переступал порог нашего дома. Иногда гости привозили кое-что из продуктов. Женщины начинали готовить вкусные блюда: жарили котлеты, рыбу, тушили мясо. Из погреба доставались солёные огурцы, помидоры, квашеная капуста и даже арбузы. На столе появлялись водка, вина, пиво, ликёры, фруктовые напитки, компоты. Покончив  с застольем, хозяева и гости долго пели хором народные песни, в основном, украинские, ведь корни у всех были украинскими, хоть и родились они, и провели молодость в Казахстане. Их родители переселялись туда в трудные голодные времена. Это уже после войны поприезжали все на свою историческую родину, где родились и жили их ныне  престарелые или уже умершие родители. А потом начинались танцы. Кто, как умел, тот от души танцевал "Русского", "Гопака", "Цыганочку" и другое. Кончались праздники тем, что гости и хозяева шли в заводской сад, устраивали всякие смешные сцены и фотографировались на лоне природы, особенно в майские дни. Что-то было в этих застольях значительное и приятное, объединяющее всех, и с  наступлением очередного праздника на радость друг другу гости опять съезжались в нашем доме...
   В бабушкиной комнате вдоль стены, на которой был прибит коврик, стояла железная кровать с панцирной сеткой. Насколько я помнила, на ней были и матрасы и перины в бязевых чехлах, и ватные одеяла в ситцевых пододеяльниках, и большая пышная подушка. В нашем хозяйстве после того, как резали курицу, перья не выбрасывали, а мыли, сушили, обдирали и подсыпали в разные подушки. В высоком нешироком окне комнаты виднелись кусочек заводской крыши и небо. По бокам окна в коричневых застеклённых рамках висели два портрета. Это бабушкины сыновья, мои родные дяди:  Коля и Витя, не пришедшие с войны. В углу, почти под самым потолком - икона Божьей Матери с младенцем Иисусом на руках, в блестящем металлическом окладе. Образ обрамлялся желтыми, словно, золотыми из мягкого металла завитками, а также разноцветными бумажными и матерчатыми цветочками. Всё это находилось в деревянной коробке под стеклом, так что пыль внутрь иконы не проникала, и она сияла, как новая. Утром и вечером, стоя перед этой иконой бабушка шептала молитвы.
   Бабушка! Сколько я живу на свете, столько в моей жизни присутствует этот человек. Вроде бы живёт своей жизнью, сама по себе, но её жизненная стезя прочно вплетена в моё существование. Маленькая, кругленькая с заметным животом, с седыми поредевшими закрученными на затылке волосами. Теперь она не может трудиться по дому, но зато вяжет нам шерстяные носки, варежки, вышивает наволочки на маленькие подушечки. И только тяжкий недуг отрывает её от этого занятия. Тогда она лежит на кухне и смотрит на нас маленькими выцветшими глазками, разговаривает с нами, и её темноватое лицо светлеет. Не известно откуда бабушка знает много народных украинских и русских сказок: про Царевну Лебедь и Царя Салтана, про Василису прекрасную, про Храброго Петушка, который перехитрил недругов своего хозяина и принёс ему достаток, и про хроменькую Крошечку-Хаврошечку, про Морозко и ленивую бабину дочку и трудолюбивую дедову, про Гусей-Лебедей и Бабу-Ягу, про Алёнушку и её братца Иванушку и про Конька-Горбунка. Даже в десятилетнем возрасте, когда я приезжала к ней в гости на станцию, а в то время там, в домах не было ни телевизора, ни радио и даже электрического света, засыпала под её сказки, как и мой двоюродный брат Шурик.
   Всё это было бы не удивительным, если б бабушка была  грамотной или хотя бы малограмотной, но она абсолютно не умела читать и писать. А всю жизнь занималась только физическим трудом, чтобы кормить семью, чтоб не голодали дети...
   Родилась она в крестьянской украинской семье на Херсонщине  в глухом селе в 1887 или 88-м году. Метрическое свидетельство её затерялось, да она и не знала было ли оно вообще. Тогда рождённых детей записывали в церковные книги. Так что точную дату своего рождения она не знала, а в паспорте, когда ей его выдавали, сведения черпались из рассказов престарелой матери. В семье, кроме Марии, так звали мою бабушку, было ещё два брата, которые ходили в церковно-приходскую школу и с большим трудом разбирали буквы. А её - девочку, родители в школу не отдавали. Во-первых, не в чем: одежда рваная и обувь изношенная, а во-вторых, тогда в народе считалось, что грамота девочке ни к чему; подрастёт, выйдет замуж, народит детей, и ей некогда будет читать за безконечными домашними хлопотами, хватило бы времени поспать. Царём Российской Империи был в то время Николай Второй.
   На рубеже двадцатого века крестьяне жили очень бедно, особенно в засушливых степях, какими были степи Херсонщины. Многие деревни вымирали от недоедания. Такая судьба ждала и семью Марии - моей будущей бабушки. Но по Херсонской губернии ходили слухи, что новая Транссибирская железная дорога, которая соединяет Россию с Сибирью и Дальним Востоком, пролегает через богатые малозаселённые земли Казахстана. Нашлись и люди, побывавшие в тех местах, и подтвердившие, что Казахстан край обширный, конца ему нет, богат дичью, рыбой, много плодородной земли. И, что по ходу железной дороги, на станциях и полустанках селятся люди. Немало бедных крестьян тогда попродавали свои глиняные хибарки, купили лошадей, кинули в телеги пожитки и кое-какой харч, туда же посажали жён и детей, и, правя лошадьми, отправлялись в далёкий путь, искать лучшей доли. С ними покидала Херсонскую губернию и семья бедняка - крестьянина Григория Клименко - отца бабушки Марии тогда ещё совсем юной девушки. И поехала семнадцатилетняя Мария с родителями из Херсонских степей в Казахстанские степи.
   Ехали долго. Каждый день, ближе к ночи, останавливались лагерем, готовили пищу, давали отдохнуть и пощипать травку лошадям. Зима захватила их в маленьком южно-уральском городке, где путешественники и решили переждать ненастное, холодное время года. Мария - моя будущая бабушка была очень набожной и хорошо знала все доступные ей молитвы. По воскресеньям аккуратно посещала городскую церковь. Там, наверное, и увидел её местный уральский казак Семён Комаров тридцати одного - тридцати двух лет вдовец и отец троих детей. Девушка ему понравилась. Он познакомился с её родителями, расположил их к себе словами и подарками и стал свататься к Марии. Родители были согласны, чтобы дочь вышла замуж за казака,  а Мария - нет. Я не знаю причин отказа. В наше время неловко было спрашивать бабушку об этом, но предположить могла. Девушка, видимо, хотела выйти замуж за ровесника, а не за вдовца намного старше её да ещё с тремя детьми на руках. Отцу же Марии казак понравился, и он настаивал на замужестве дочери. Но Мария по-прежнему отказывалась.  Тогда Григорий по-другому стал уговаривать дочь. Вся чёрная от отцовского ремня она бежала в церковь, падала  на колени перед образами и просила Бога избавить её от пришедшей напасти. Но, видно, судьба девушки была уже где-то начертана. Свадьба состоялась. Казак Семён смог расположить к себе не только родителей невесты, но и её саму. Весной в Казахстан поехали все вместе. Мария была хорошей женой Семёну. Привыкла к нему, а скорее всего, полюбила. Она родила ему тринадцать детей, из которых выжило только семеро. И то сказать, какая медицинская помощь могла быть в последние годы Российской Империи в годы революции и гражданской войны, да ещё в такой глуши, в которой жила семья Марии.
   В начале двадцатого века в тысяча девятьсот четвёртом - пятом годах ещё не было в народном хозяйстве грузовых машин. Их заменял гужевой транспорт: лошадь и телега. Даже в революцию тысяча девятьсот семнадцатого года, а затем и в гражданскую войну войска передвигались, преимущественно, на лошадях. Создавались даже Конные Армии, например, Будённого, Котовского, Махно и другие. Никто не слышал тогда о тракторах, о подъёмных кранах, о землеройных машинах их заменяли мускулы человека.  Не было и других "умных"  машин, которые облегчали бы труд человека, без которых мы просто не мыслим теперь своей жизни. Тогда в домах не было электричества, его заменяли керосиновые лампы, восковые свечи, масляные фитили. А уж о телефоне, радио и телевизоре и говорить не приходится. Заводов и фабрик было мало, и размещались они, преимущественно, в крупных городах. Зато много было мелких ремесленников: сапожников, портных, швей, столяров, жестянщиков, маляров, бондарей, пекарей, кожевников, скорняков, мелких торговцев. Все - и крестьяне, и рабочие, и ремесленники, трудились от зари до зари, зарабатывая на пропитание. Чуть подросшие дети уже помогали родителям. Тут уже не до учёбы было, не до развития интеллекта, хотя бы досыта поспать. Простой народ выживал, как мог. Я говорю это к тому, что в молодые бабушкины годы никто бы не удивился её безграмотности. Её поколение только в каждодневном физическом труде добывало себе хлеб насущный, и грамоте выучивались немногие.
   В Казахстане семья Марии сначала селилась на полустанках у железной дороги. Затем, поехала на станцию Соло-Тюбе, которая была значительно больше, чем полустанки. Там было много глинобитных с плоскими крышами домов, а по другую сторону  железной дороги, внизу в  метрах двухстах - трёхстах, как бы выстроились в ряд домики станционного посёлка с огородами, маленькими садиками, с двориками огороженными плетнями. Соло - Тюбе была от областного центра Кызыл-Орды, в переводе с казахского - Красной Звезды, всего в двух часах езды на поезде. Конечно, скорые поезда со свистом и грохотом мчались мимо станции Соло-Тюбе, но остальные останавливались на две - три минуты. За это время можно было успеть продать пассажирам молоко от своих коров, овощи с огорода. От накопившейся выручки в Кызыл - Орде в магазине покупалась материя для пошива одежды и кое-какая обувь. В первые годы советской власти простой народ жил очень бедно: не хватало денег и промышленных товаров. Казаку Семёну удалось устроиться охранником на склад. Это немного выручало семью. Из землянки она перешла жить в домик в посёлке, дети пошли в станционную школу. Повзрослев, старшая дочь вышла замуж и отделилась, зажила своим домом. Внезапно Мария овдовела, а на руках осталось шестеро детей, которых надо было кормить и выводить в люди. Самой старшей была моя мама. К этому времени она успела закончить только шесть классов школы. Чтобы как-то свести концы с концами, бабушка с мамой пошли работать на кирпичный завод. Там они грузили на телеги кирпичи и отвозили их, правя лошадьми, куда требовалось. Работа была тяжёлая - мужская, и долго они там работать не смогли.
   Мария стала покупать у рыбаков дешёвую рыбу, запекала её в русской печке на больших жестяных листах и носила к поездам продавать. Так делали многие женщины посёлка. Дети помогали ей. А также, все вместе сажали огород, и летом, кроме рыбы, моя мама и бабушка продавали у поездов свежие огурцы, помидоры, зелёный лук, топлёное молоко от своей коровы. И так, кое-как наскребали денег, чтобы прожить. Мама в школу больше не ходила, вместо учёбы был труд с утра до вечера. В семнадцать лет она поехала в областной город Кызыл - Орду, работать и учиться в швейной мастерской. Это был тысяча девятьсот двадцать восьмой год.  А бабушке помогали уже другие подросшие дети.
   В борьбе с нуждой растеряла Мария всё своё здоровье. Ноги и спина болели ещё в Казахстане. А когда, мы приехали на Украину, бабушка ещё помогала немного по хозяйству: варила обед. А сейчас совсем ослабла. Но привычка к труду не покидала её. Чем-нибудь заниматься, только не сидеть, сложа руки. По её просьбе мама накупила цветных ниток: толстых шерстяных и простых тонких. И бабушка вышивала, как могла, чехлы для маленьких подушечек, салфетки. Толстыми шерстяными нитками расшивала коврик. Он долго служил нам и после её смерти и был памятью о ней.
   Немногословная, с чувством собственного достоинства, с феноменальным трудолюбием, бабушка вызывала у нас - своих детей и внуков  большое уважение и любовь. Я думаю, так могут сказать очень многие внуки, когда вспоминают о своих бабушках.
   Открылась дверь, и в комнату вошла Маруся. Девушка восторженно смотрела на меня круглыми голубыми глазами. Видно она ещё находилась под впечатлением от моего английского. Рыжеватые вьющиеся волосы её были заправлены за уши и доставали до плеч.
   - Олю! Бачила свою кiмнату?- Спросила она, тряхнув кудрями.
   - Нет. Не успела.
   - Твiй тато говорить, щоб ми жили дружно, щоб я тебе поважала. Аякже не поважати? Ти така розумна!
   - Скажешь тоже, - засмеялась я.
   - У тебе тут немає знайомих?
   - Нет, - покачала я головой, - какие знакомые, я ж только приехала.
   - Тодi, спочатку, сумно буде, а потiм познайомишся iз ким-небудь. Менi теж, як прихала iз села, то так самотньо було, хоч плач, а потiм подруги з'явилися, на танцi у парк ходили усе лiто.
   - Ни с кем я знакомиться не буду, Маруся, и не собираюсь. Некогда гулять, заниматься надо. Летом хочу поступать в Киевский университет  имени Тараса Григорьевича Шевченко. Бог Троицу любит. Может, на сей раз поступлю.
   - Поступиш, поступиш. Щоб така дiвчина та не поступила, бути такого не може...
   - Спаибо, Маруся, на добром слове.
   - Вiдпочивай, ти, мабуть, стомилася в дорозi. - Маруся улыбнулась, махнула рукой и скрылась за дверями.
   В моей комнате были такие же серые деревянные полы, как и в бабушкиной. Прямо передо мной, у стены, на которой висел дешёвый коврик, стояла высокая с горбатым пружинным матрасом, с никелированными спинками кровать. Её устилало голубенькое покрывало. Сияла белизной новая наволочка на  небольшой подушке. На полу у кровати лежал коврик из лоскутков, сшитый бабушкиными руками. Высокое двустворчатое окно до половины закрывали накрахмаленные белые занавески, а сверху донизу висели тюлевые шторы. Тут же под окном стоял квадратный столик под серой льняной скатертью. У свободной стены ожидала меня фигурная, шатающаяся во все стороны, широкая деревянная этажерка с учебниками и старыми книгами любимых русских и украинских классиков. Я подошла к ней. Книги, словно, ждали меня. Перебирая их, и читая названия, размышляла: "Мне надо иметь высшее образование. Это веление времени. Подавляющее большинство нынешних десятиклассников идут учиться в высшие учебные заведения. Это их пик, их вершина. А мои папа и мама? Они ведь тоже шли к своим, на то время, вершинам? Тогда большим  достижением для многих молодых парней и девушек было среднее специальное образование - техникумы. Это был настоящий прорыв, если учесть, что их родители, зачастую, не знали грамоты. Даже руководство страны в те времена, в основном, имело среднее образование. Сталин, например, учился в духовной семинарии, и редко кому из близкого его окружения довелось окончить институт или университет.
   Как я уже говорила, моя мама в тысяча девятьсот двадцать восьмом году приехала в областной город Кызыл - Орду, чтобы не только работать, но и учиться в швейной мастерской. Выучившись азам портняжного дела, она окончила ещё и специальные двухгодичные государственные курсы руководителей кружков кройки и шитья. И всю жизнь учила женщин тому, чему выучилась сама - обшивать себя и свои семьи. Женщины покупали в магазинах разнообразную материю и шили постельное и нижнее бельё, красивые платья, кофточки, юбки, жакеты, пальто; шили детям и старикам.
   Приехав на новое место жительства, мама стала работать по специальности в районном Доме Культуры руководителем и преподавателем курсов кройки и шитья. Курсы были платными. Полученные за обучение деньги шли в бюджет клуба и составляли большую его часть. Мама хорошо поставила дело, и каждую осень женщин и девушек поступало на курсы всё больше и больше. Приходилось создавать несколько групп обучающихся. Видя мамину способность работать с людьми, директор Дома Культуры чуть ли не молился на неё, да и другие работники очень её уважали. В городке функционировала швейная фабрика. Многие работницы которой, когда-то учились шить у мамы.
   Курсы, которые окончила мама, можно было приравнять к техникуму. Плюс шесть классов школы. Значит, у неё было, хоть и с большой натяжкой, среднее специальное образование, к которому стремились тогда её сверстники. Как-то, в Кызыл - Орде маме встретился голубоглазый коренастый паренёк Вася старше её года на два. Они вместе когда-то работали на станционном Соло - Тюбинском кирпичном заводе. Там перебывала вся станционная беднота. Молодым особенно нужны были хоть какие-то деньги в то тяжёлое время.
   Васе, а это и был мой будущий папа, удалось окончить только четыре класса начальной школы. А потом он вынужден был помогать своему отцу - сапожнику единственному кормильцу семьи из пяти человек. Мать папы умерла при его рождении, и его воспитывала мачеха, добрая женщина, которую он очень почитал. Было у него и две сестры, родные по отцу. Папа рассказывал, как в детстве бегал в одних штанишках и рубахе почти целый год, зимой сидел на печке. Руки, щёки и ноги были всегда красными от холода и ветра. Изо всех сил подросток старался помогать отцу, но мечтал  совсем о другом, о том, чтобы стать бухгалтером. В областном центре, в Кызыл - Орде, он нашёл бухгалтерские курсы и попросил отца отпустить его учиться. Отец дал согласие и немного денег. Паренёк с успехом окончил курсы, стал работать на предприятиях и помогать семье деньгами. Домашние обожали Васю. И смотрели на него уже как на кормильца.
   С этого и началась папина карьера. Никто не догадывался, что этот опытный и даже талантливый бухгалтер имел за плечами только четыре класса школы и курсы. Правда, папа занимался самообразованием: читал, учил правописание и, в конце концов, стал писать довольно грамотно. Ко всему, у него был отличный почерк, круглые мелкие буквы ложились ровно и красиво. Даже военные предлагали ему стать писарем при штабе. В служебных анкетах в графе "образование" он писал - курсы бухгалтеров. Это считалось, как бы, средним образованием. Таких, как папа практиков, были тысячи. Это уже их дети и внуки потянулись к высшему уровню просвещения. Наука и техника в стране начали стремительно развиваться. Строились многочисленные фабрики, заводы. В большом количестве стране понадобились более образованные и квалифицированные специалисты. Когда папа стал директором завода в Городке - на - Днестре, то посчитал своим моральным долгом окончить хотя бы десятилетку. А то стыдно признаваться, что у него нет не только института, а даже десяти классов средней школы.  Он накупил учебников и стал самостоятельно учиться и в тайне ото всех сдавать экстерном экзамены. Об этом рассказала мне мама, когда я приехала. Сейчас  он уже был уже в восьмом классе.
   - А что? Ещё немного усилий и наше образование с ним будет одинаковым, - говорила я маме. - Теперь мне обязательно надо закончить ВУЗ, чтоб хоть как-то оказаться впереди. - "Как  хорошо, что мои родители нашли себя в этой жизни, - не раз думала я, - довольны судьбой и стали уважаемыми людьми.  Это ли не счастье?"
   Я положила на столик, на серую льняную скатерть, объёмистый том романа "Война и мир" Льва Толстого, чтобы ещё раз внимательно перечитать его. Рядом с романом легли учебники по украинскому и русскому языкам, по истории. "Теперь я целиком предоставлена сама себе. Ничто не отвлечёт меня от занятий. Создались такие условия, какие, может быть, никогда не повторятся в моей жизни. Я буду жить, как царевна в замке или, как царевна в заточении. Будет только погружение в науки. Совесть моя чиста, душа спокойна и путь в ещё непознанное открыт..." Я подошла к горбатой кровати, сняла покрывало и прилегла на одеяльце, подумала: "Какие в этом доме высокие потолки. Это неплохо. Воздух всегда будет свежим".
   Счастливая, я долго лежала раздумывая обо всём и почувствовала, что новизна, в которой сейчас пребываю, настойчиво зовёт меня, зачаровывает, увлекает, не оставляя прошлому ничего, как будто его и не было вовсе, а если и было, то не со мной. Она нежно манит в свои лабиринты,  заставляет впитывать неизвестные звуки, запахи, сумрак и тишину таинственного и прекрасного окружения, удивляет красочными и зыбкими видениями тихо ступающей очарованной осени.
   Словно повинуясь призыву далёких серебряных труб, я торопливо одеваюсь. В тёмном маленьком коридорчике снимаю с вешалки лёгкое старое пальто и выхожу на крыльцо. Расправляя плечи, поднимаю лицо к небу, вдыхаю свежий прохладный воздух и обозреваю пространство перед собой. Обширный огород, сад, а неподалёку под лёгким навесом замерла легковушка серого цвета марки "Победа". Это уже вторая папина машина. Вспомнилась история появления первой... Мы тогда жили на окраине любимой мною Винницы в маленьком приземистом флигельке, который завод дал папе для временного проживания. Кончилась осень, и всё ждало зимы. Однажды, утром, уходя на работу, папа сказал:
   - Сегодня вечером выходите во двор часов в семь, в половине восьмого. Увидите необыкновенное.-
   Бабушка мама и я стали расспрашивать, - что, что увидим, о чём ты говоришь? - По глазам мамы было видно, она догадывается, что мы увидим, но не уверенна окончательно.
   - Сюрприз и подарок вам всем. Наберитесь терпения и ждите.
   Папа ушёл. Я стала собираться в школу, мама на работу, а бабушка хлопотала у плиты.
   Наступил вечер. Мама и бабушка занимались хозяйством. Я делала школьные уроки. И вдруг в окна нашего флигеля хлынул ослепительный свет, будто в них были направлены прожектора. Мы вспомнили обещание папы насчёт сюрприза, и кое-как одевшись, выскочили на улицу. К нам медленно и торжественно подъезжала, ярко светя фарами, легковая машина. Шёл крупный первый снег, и в свете фар снежинки, как белокрылые бабочки, летели к папиной машине, приветствуя её. Зрелище было неожиданным и красивым. Мы с мамой стояли не шелохнувшись, пока папа не остановил машину, и не подошёл к нам. И тут мы заметили, что и одет он был во всё новое. На голове из серого каракуля шапка. Этот мех был тогда очень модным. С таким же воротником тёмно-серое шерстяное пальто. На ногах - белые войлочные с кожанными головками бурки.
   - Ты настоящий волшебник, чародей, - сжав ладошки восхитилась я.- И машина и одет с иголочки.-  А папа тихо ответил:
   - Неудобно разъезжать на машине в старье.
   -Правильно сделал, - одобрила мама,- ведь ты, как-никак, заместитель директора, а это обязывает.
   -Хватит ходить в чём попало, - поддержала родителя и я. За ужином папа рассказал, как рабочие, у которых золотые руки, и которые очень уважают его, за небольшую плату собрали машину из трофейных частей. За городом после войны возвышались кучи битой техники - следы совсем недавних жестоких боёв. Среди этого металлического хлама находились и более-менее уцелевшие части от разных, в том числе и немецких, легковых машин. Умельцы свезли их на завод и в мастерских клепали, варили, подгоняли части одна к другой и собрали машину. Марки она была неизвестной, и папа не знал как теперь её регистрировать. Мы долго и много смеялись и говорили в этот вечер, отмечали, как могли, приятное событие. Вдруг, папа посерьёзнел и задумчиво произнёс.
   -А знаете, я не писал вам, чтобы не тревожить: в сорок четвёртом, когда я приехал в Винницу, тут ещё вражеские бомбардировщики летали. - На сборной машине папа ездил несколько лет. Потом продал и купил не новую, но в хорошем состоянии "Победу", и ездит на ней по сей день.  Ходить он много не мог. Рана, полученная на войне на большой берцовой кости ноги, заживать не хотела, и понемногу сочилась. Он присыпал её стрептоцидом.
   Я сбежала с крылечка и медленно пошла вдоль огорода. То тут то там лежали, словно разбросанные кем-то, розовые жёлтые зелёные тыквы. Сквозь вялую коричневую ботву картофеля, помидор  и сорных трав на взъерошенной земле виднелись тускло поблескивающие стеклянные осколки. Это заводские рабочие, когда-то давно сбрасывали здесь бой стеклотары, а по-простому - битые бутылки. Потом эта земля отошла под огород. Может быть, тогда же появился и невысокий каменный забор, что обрамлял всю территорию перед домом и отделял её от заводского сада. Иногда забор совсем исчезал в зарослях бузины, высокой крапивы и буйной листвы дикого винограда. На твёрдой грунтовой  дороге, что вела вверх к саду - пунктир из сухого сена. "Интересно, куда он ведёт?" След обрывался у большого сарая. Сено присыпало порог и середину его. Я заглянула в стайню, так называется на Украине сарай для скота. Она была сухой и светлой. Возле ясель лежала с огромными боками рыжая корова и меланхолично жевала жвачку.
   - Так вот, кто даёт нам молочко! - Произнесла я довольно громко и подошла ближе к животному. Корова скосила огромный в длинных ресницах глаз и посмотрела так, будто хотела спросить: "И чего тебе надо?" Чуть поодаль доставала из ясель вялую зелёную траву молодая тёлочка. Сухое сено было уложено на чердаке под крышей.
   -А вот и я!- В дверях появился любимый братик Вовочка. Он тряс возле ушка ключами.
   -Вовуля! Как ты меня нашёл?-
   -А я видел, как ты пошла наверх, побежал на проходную и взял у охранников ключи. Сейчас пойдём в сад. Тебе нравится наша корова?
   Я кивнула головой.
   - Она смирная, хорошая. Летом пасётся в саду и на склоне, но иногда уходит далеко, и приходится весь вечер искать её. Мама говорит, что она поможет откладывать деньги на дом. Знаешь, где он будет? Вон там, - куда-то за огород показал Вовик.
   - Скажите, пожалуйста, тебе и это известно?-
   Вовик кивнул головой.
   - На участке есть яблони, черешни и один орех.
   Садовые ворота сбиты из разнокалиберных досок: широких и узеньких, длинных и коротких, гладких и шершавых. Звеня ключами, мы открываем замок, распахиваем лёгкие половинки и видим на небольшом возвышении, укрытом жёлтой и зелёной травкой, старые толстые яблони. Листья на них густые, зелёные, не смотря на осень. Было видно, что сад давно никто не охраняет. И почти не ухаживает за деревьями. На стволах старая весенняя побелка. Много сухих веток в кронах. Окрестные озорные ребятишки, видно, часто наведываются сюда пошалить и поиграть, как в безхозный сад, хотя у каждого около дома есть и огороды, и сады, которые устилают землю и дорожки яблочками, вишнями, грушками, сливами, алычой и абрикосами. Мама рассказывала, что фруктово- ягодное изобилие царит здесь повсюду, и консервный завод по переработке его работает на всю мощь.
   Какое-то время мы с Вовиком бродим среди деревьев, отыскивая яблоки в сухой траве. Потом, неспеша, взбираемся на склон. Кажется, на вершине нас ждёт что-то необыкновенное. Но когда поднимаемся, ничего особенного не наблюдаем. Убранные колхозные поля. Невдалеке осенний редкий лесок. А ещё дальше виднеются постройки.
   - Это - Совхоз, самый большой в районе,-  Вовик повторил фразу не раз слышанную  от взрослых. С той же стороны еле слышно доносилось петушиное пение. Две красивые птицы величиной с голубя спланировали вниз, в сад и скрылись в листве.
   - Что это за красавцы такие?- Спросила я у Вовика.
   - Не знаю, я сам их редко вижу. А-а это, наверное, удоды. Есть такие красивые птички.
   Хорошо было смотреть на город сверху, с высоты птичьего полёта. По террасам, вымытым дождями и талой водой, он спускался всё ниже и ниже к реке и тянулся вдоль берега в обе стороны. Дома, и окутывающая их жёлто-зелёная растительность, смотрелись, как картина художника, пишущего разноцветными мазками. Вовик и я ещё долго разглядывали местность, изучая её низины и пригорки. Вернулись домой затемно.
   На следующее утро я спала до десяти часов. Наверное, сказались длительная вечерняя прогулка и усталость последних дней. То ли во сне, то ли наяву в комнате появлялась Маруся и, убедившись, что я сплю, исчезала. Позавтракав, я не спешила покидать дом, и пошла в зал посмотреть, какие книги после переезда остались на этажерке. Там посидела на чёрном дерматиновом диване, как всегда, проверив его прочность и мягкость, обратила внимание на огромный под чёрным лаком радиоприёмник "Телефункен", который слушала ещё в Виннице. Это марка появилась у нас в стране в конце Великой Отечественной Войны с гитлеровской Германией, как появились громадные грузовики "Студебеккеры", как жирная вкусная американская тушёнка, и как трофейные фильмы. Подсев к приёмнику, щёлкнула выключателем. Засветилась длинная горизонтальная панелька, на которой выступили названия городов Нового и Старого Света. Буквы, разумеется, были латинские, но я без труда прочитала слова: Лондон, Хельсинки, Осло, Брюссель, Женева, Варшава, Прага, София, Будапешт, Рим, Копенгаген, Париж, Москва... Покрутила колёсико и по панельке заскользила вертикальная красная полоса. Зазвучала иностранная речь, полилась негромкая музыка. Послушав и то, и другое, остановилась на музыке, и опять села на диван. Захотелось лучше рассмотреть картину, которая висела под самым потолком зала. Раньше я её не видела. Вероятно, она была написана местным  художником.
   У мамы, где бы мы ни жили, всегда было полно знакомых из местной богемы. Они её очень уважали и постоянно что-то дарили на день рождения, на Восьмое марта. На картине были изображены: средневековый замок на берегу спокойного моря, кудрявая зелень недалёкого парка и полная луна на ночном небе. Она заливала мягким светом всё вокруг. Негромкая нежная музыка очень импонировала романтическому сюжету картины. И я на миг представила, что живу в этом красивом замке, гуляю по зелёному парку, и жду на берегу героев - путешественников из далёкого плавания... Я закрываю глаза и сижу так несколько минут, окончательно забыв о книжках. Вместо этого обращаю внимание на высокий красивый необыкновенный сервант. Он очень оригинален: светло-ореховый цвет, поблескивает лакировка, всякие отделения, ящички, стеклянные рифлёные дверцы. Наверное, он куплен здесь. "А что в нём хранится?" Я подошла к серванту. В самом низу открываю дверцу вместительного с полкой посередине отделения. Оно сплошь уставлено стеклянными банками с вареньями. "Да... Мама с Марусей неплохо потрудились летом. Ну, а как не использовать фрукты, которые, в буквальном смысле, валяются у тебя под ногами? Яблоки, абрикосы, сливы, вишни, шелковица, черешни, да и ягоды полно, успевай только обрывать в старом саду и окрестностях".
   Закрываю нижнее отделение и открываю двустворчатые рифлёные стеклянные дверцы среднего, и застываю в изумлении. Красивые бутылки с серебристыми горлышками искрятся рубиновым, изумрудным, янтарным, малиновым, нежно-розовым и шоколадным цветом. Читаю этикетки. Оказывается - это ликёры. "Откуда папа привёз такую роскошь, из Москвы или Киева? Настоящая выставка, коллекция. Может, думает, у себя на заводе изготовлять нечто подобное?" Осторожно беру бутылку с рубиновым напитком. Серебряное горлышко устремлено вверх, а на этикетке рисунок - кисти чёрной смородины в зелёных листочках, и надпись: "Ликёр чёрносмородинный",  а внизу маленькими буковками - завод изготовитель. Ставлю её на место, а рядом ликёры: "Юбилейный", "Нежинская рябина", "Малиновый", "Вишнёвый", "Чайный", "Мятный", "Крем рябиновый", "Шоколадный крем", "Айвовый"...
   Напитки выглядели очень аппетитно. Нельзя было не попробовать. Я отыскала начатую бутылку и чуть-чуть налила в рюмочку вишнёвого ликёра. Он был тягучим и ароматным. Попробовала и... разочаровалась. Напиток оказался таким обжигающим, что я задохнулась, будто понюхала нашатырного спирта, будто в нём содержались все сто градусов крепости, а не те, что указывались на этикетке. Попробовала другой - результат тот же.
   "Конечно, это питие не для девичьего нежного горлышка, не какой-нибудь морс, не сладкий лимонад. Ликёры оценивают люди, понимающие в спиртных напитках. А что могла сказать о них я? Я знала только одно, если часто пить спиртное, то можно превратиться в горького пьяницу. Одним людям ещё как-то сходит с рук, другие же попадают в страшную алкогольную зависимость, теряют человеческий облик. Не раз я видела хронических выпивох на вокзалах. Грязные, несчастные, валяющиеся, где попало, где усыпит их алкоголь. Однажды, попалась на глаза пьяница - женщина. Она сидела на привокзальной лавочке на открытом воздухе возле большой круглой клумбы и хотела, видимо, лечь. Я медленно шла мимо и этого было достаточно, чтобы увидеть одутловатое сине-бурое лицо, жёлтые глаза и сальные прямые космы, выбивающиеся из-под платка. Ей не без труда удалось лечь на лавку, кинув под голову грязную рваную сумку. И какое же это удовольствие жить в алкогольном угаре? - подумал бы каждый, кто её сейчас видел. Возле клумбы бегала и что-то вынюхивала шустрая маленькая собачка. Её окликнули, и она побежала к хозяевам. Так вот, взгляд этой собачонки показался мне более осмысленным, чем взгляд убогой женщины. Взгляд её был в никуда, в небытие.
   В наше время у нас, у зелёной молодёжи, не было в чести и в моде пить спиртное, и даже пиво. А если кто и позволял себе такое, то на него смотрели как на дурака или урода, и редко кто вёл с ним дружбу, никто не относился к нему серьёзно. Выпивохи не заслуживали у молодёжи никакого уважения, кто бы они ни были. Сейчас трудно этому поверить, но это было так. Теперь постоянно пьют: на работе, в институтах, даже в школах. А тогда, если в семье кто-то из взрослых пил, то это считалось настоящей бедой. Никто не хотел прослыть сыном или дочкой пьяницы. Дети стыдились таких родителей и тяжело переживали это. Так мы были воспитаны. Весьма негативную оценку пьянству, бандитизму, распутству, спекуляции, взяточничеству давало всё общество, а значит и мы - молодёжь. Нашими кумирами считались герои только что окончившейся войны, герои труда, знаменитые учёные, писатели, поэты, артисты и спортсмены. Мы - молодые равняли свою жизнь на этих людей".
   Кое-как я слизала оставшиеся капли ликёра,  чтобы не оставлять их в рюмке, ещё раз полюбовалась на искрящиеся бутылки, закрыла красивые дверцы серванта и ушла. В последующие дни, когда заходила в зал, меня, словно, подстрекал кто-то: "Ну, подойди к серванту, выпей рюмочку, ведь ликёр вкусный..."
   "Ну, уж нет, такое питьё не для меня". Вскоре я забыла о ликёрах, будто и не видела их вовсе.
   До вечера оставалось ещё много времени. В доме никого не было, кроме бабушки. Я пошла к ней, и мы весь день в её комнате сматывали разнообразные нитки в клубки. На мои вытянутые руки бабушка надевала большие мотки, отыскивала конец, и, через какое-то время, у неё в руках уже вертелся солидный клубок ниток.
   Первые дни после приезда я, в основном, сидела с бабушкой в её комнате. Но как только приходили родители с работы или на обед, я бежала на кухню, чтобы покушать с ними вместе. Было приятно видеть, как они ходят по дому, как  рассказывают друг другу о работе, о районных новостях.  Вслед за папой прибегал домой и шестилетний братишка Вовик. Он любил заходить в контору, к папе в кабинет. Просиживал там часами, рисуя, и наблюдая за служащими, приходившими по делам. Папа давал ему маленькие поручения, и он охотно бежал их исполнять. Когда работникам давали зарплату, брат тоже вставал в очередь и получал один рубль, который потом вычитали из папиных денег. Вовик очень гордился заработанным рублём, тратил его по своему усмотрению или отдавал маме.
   Однажды, я увидела, как после ужина, сидя за столом в зале папа с мамой тихонько переговаривались. Разговор был явно не о приятном. На лице у обоих была досада. Через несколько дней мама сказала мне:
   - Знаю, дочка, ты не болтлива, и совсем не интересуешься делами старших, а хочешь знать наши последние новости?
   - Хотелось бы. Тем более что папа ходит такой озабоченный.
   - Какой-то недруг всё пишет и пишет кляузы на папу в райком и в обком партии. Завидует что ли? Или хочет на его место?
   - Да что ты? Не может этого быть!
   - Представь себе. Есть такие людишки - жить не могут, чтобы не насолить кому-либо. Причём пишут со знанием дела, квалифицировано. А в результате, на завод приезжает комиссия с проверкой. Почти раз в квартал. Проверяют, проверяют, а нарушений, о которых пишет анонимщик, найти не могут; так, какая-нибудь мелочь, на неё и внимания не обращают. И, оказывается, всё в порядке. Папа не только хороший бухгалтер, но и практик. Сам следит за отчётностью и всякой документацией; нигде недостач не допустит. Его всегда ценят, как хорошего работника. Высшее начальство на его стороне. А сейчас, видно анонимщик опять настрочил что-то. На заводе опять проверка. Папа привык встречать "гостей" из ОБХСС, КРУК.
   - Боже, какие ужасные названия!
   - Да, дочь, папе и сейчас нет, нет, да и приходится воевать, причём, с врагом невидимым. Только он не боится его. И аноним это знает.
   Проверив всё тщательно, комиссия уехала ни с чем, а папа стал ждать очередную. Но он не боялся её, потому что был на своём месте, и обязанности директора выполнял отлично. Завод числился на хорошем счету, а папа пользовался уважением. Рабочий коллектив получал за трудовые достижения и грамоты, и переходящее Красное Знамя, и солидные денежные премии.
   Как известно, посторонних на территорию завода не пропускали, поэтому почтальоны адресованную на нашу фамилию почту оставляли на проходной. Папа, мама, Маруся и даже Вовик забирали с проходной газеты, журналы, письма и несли в дом, оставляя всё в зале на столе. За несколько дней почты накапливалось прилично. Тут были и центральные и областные газеты, популярные журналы "Огонёк", "Перец", "Крокодил", "Работница". Была здесь и небольшого формата местная районная газета "Вперед до комунiзму".  На последней её странице, внизу, печатались разнообразные объявления, касающиеся города. Одно из них сообщало, что в городском кинотеатре имени Котовского демонстрируется заграничный цветной фильм "Багдадский вор". Я бы дала название "Багдадский воришка". Сообщение очень обрадовало меня, как будто в нём шла речь о старом знакомом. Мне уже не раз приходилось видеть фильм в Виннице. Это был настоящий праздник для многих зрителей. Люди шли смотреть кино семьями. Всем хотелось увидеть красочную экзотическую сказку со многими кинематографическими эффектами, совершить маленькое путешествие в арабскую страну. Тогда в домах не было телевизоров, не было туристических поездок за границу, поэтому иностранные фильмы были для нас окном в другой мир.
   И сейчас мне очень захотелось ещё раз окунуться в атмосферу сказки. Но как пройти к кинотеатру? Я ни разу не выходила в город. А идти одной в незнакомые места - можно и заблудиться. Родителей вечером не будет.
   "Маруся! Надо просить её составить компанию". Я пошла на кухню, приготовившись долго и терпеливо уговаривать претендентку в провожатые. Но Маруся быстро согласилась. Видимо, слышала от подруг, что картина интересная.
   Когда наступил вечер, мы надели аккуратненькие матерчатые шляпки, пошитые мамиными ученицами из кружка кройки и шитья. Фасон ученицы срисовали с головного убора американской актрисы Дины Дурбин. Фильмы с её участием широко демонстрировались тогда в Украине.
   - Зараз у таких шапочках увесь город ходить, - сообщила Маруся. Обули осенние на средних каблучках ботинки со шнурочками, накинули демисезоннные лёгкие пальто, она - клетчатое, я - тёмно-синее, и хорошенькие, молоденькие отправились через заводской двор, проходную, через другой двор, где были контора и дом для служащих, на улицу.
   Возле незакрывающихся, вросших в землю ворот, Маруся остановилась.
   - Як пiдемо? Прямо, а там парком? Або ...
   - Через парк!
   - Я теж так думаю. Здається, тут ближче.
   Мы быстро пошли по маленькой кривоватой улочке.
   - А другая дорога, как идёт?- поинтересовалась я.
   - Друга? Ми би йшли направо, потiм прямо, а там до рiчки, до мiстка.
   - До мостика?
   - Так. А далi до технiкума, там переходимо дорогу i буде пошта.
   - Почта?
   - Так! I пошта, i телефон, мiжмiськi переговори. Потiм йдемо по тiй же  вулицi Ленiна до Будинку Культури, де працює твоя мама, а там, ближче до центру i кiнотеатр. Це теж недалеко.
   Ми дошли до широких высоких ворот и ступили в сумеречный уютный парк. Деревья тут - невысокие кудрявые. Между ними попадаются лужайки. Правее, сквозь листву мигали огоньками высокие решётчатые окна. Я спросила Марусю, указывая на них.
   - Что это?
   - Спортивна школа. Там проходять уроки фiзкультури школярiв. I тренуються юнi спортсмени в секцiях. Моя подруга Рая теж туди ходила. Зараз, здається, не ходить.
   Где-то посередине парка, недалеко от танцевальной площадки, протекала бурная шумная речушка. Берега её соединял крепкий широкий деревянный затоптанный мост, цвета земли. И впечатление, что ты идёшь по мосту , отсутствовало.
   - Маруся, а эта танцплощадка работает?
   - Аякже! Влiтку вечорами музику чути аж у нашому дворi.
   - А ты ходишь на танцы?
   - Ходжу.
   - И много тут народу бывает?
   - Буває. Мiсцевi хлопцi, переважно, студенти, що приϊздять на канiкули. Вiдпочиваючi з Ленiнграду з Москви, навiть iз Риги. Вдень на Днiстрi загоряють, а увечерi - на танцi. А ще солдати. Тут по Жовтневому проспектi, - Маруся показала рукой, где находится проспект, - кiлометри чотири вiд мiста знаходиться воєнна часть. Так у суботу i недiлю солдат на танцях повно. ϊх вiдпускають у звiльнення. З нашими дiвчатами гуляють. А опiв на дванадцяту бiжать по проспекту, тiльки чоботи бухкають об асфальт. Треба скорiше прийти на мiсце, бо другий раз не пустять. У вiйськовiй частинi дисциплiна сувора...
   Мы вышли из центральних ворот парка на улочку, упирающуюся в кинотеатр, и ускорили шаги. Ближе к кинотеатру, с левой стороны, на утоптанном пятачке  стояла серая шершавая скульптура - медведица с резвящимися двумя или тремя медвежатами, скорее всего, произведение местных умельцев. Через много-много лет на этом месте построят новый добротный Дом Культуры. Ну а пока, здесь резвятся каменные мишки.
   До начала сеанса оставалось совсем немного, но билеты в кассе были, правда, в первые ряды, которые находились близко к экрану. Ничего не оставалось, как купить билет во второй ряд. Уже гас свет, когда мы забежали в зрительный зал и уселись на свои места. В темноте на большом экране шёл киножурнал. Бодрый голос диктора рассказывал о значительных событиях в стране, об успехах рабочих на заводах и колхозников на уборке урожая на полях и в садах. К концу киножурнала мы уже привыкаем, что экран ближе, чем бы хотелось. И вот начинается сама картина. Идут титры на английском языке, звучит негромкое самобытное пение в исполнении юноши. Ещё немножко, и мы оказываемся на восточном базаре. Всюду пёстрые краски. Люди в национальных одеяниях. Торговые ряды с подносами пряностей и благовоний. Всех цветов экзотические фрукты и овощи. Красивые шёлковые разноцветные ткани, одежда, самобытная восточная обувь, предметы роскоши: ожерелья, браслеты, платки, пояса, золотые и серебряные украшения, ковры и холодное оружие. Привлекая покупателя и набавляя цену, торговцы громко расхваливают свой товар. Тут же, недалеко, отдыхают караваны верблюдов. По морю из далёких стран приплывают с новыми товарами большие красивые корабли.
   Здесь же, на базаре, встречаются и главные герои фильма: высокородный и благородный юноша Ахмад и мелкий плутишка-воришка беспризорный мальчуган Абу. Сейчас они в равном положении: оба не имеют крова, оба без денег и оба давно не ели. Задачу покушать быстро решает плутишка Абу. У одного торговца он хитростью заполучает две пшеничные лепёшки, у другого - мёд. Молодые люди мажут лепёшки мёдом и аппетитно едят. Так начинается их дружба. В Багдаде живёт и правит старый султан. Во дворце, развлекаясь любимыми механическими игрушками, он проводит все дни. Не думает о делах и о собственной красавице дочери. В Багдаде существуют жестокие правила: из простых смертных никто не смеет взглянуть на принцессу, пока отец не выдаст её замуж, а кто нарушит этот закон, поплатится жизнью. И когда кортеж принцессы, восседающей высоко на верблюде, торжественно шествует по базару, все люди в страхе разбегаются, кто куда, лишь бы не попасться на глаза лютым безжалостным стражникам. Но благородному юноше Ахмаду удаётся увидеть лицо принцессы, и он страстно влюбляется в неё и готов идти на смерть, чтобы только встретиться с ней. И эта встреча состоялась во дворце, в саду у пруда, куда девушка со служанками выходит погулять. Когда Ахмад предстал перед ней, она удивлённо спросила:
   - Откуда ты?
   - С того края времени, - последовал ответ.
   - А сколько ты пробудешь со мной?
   - До конца времени, - ответил юноша.
   Впервые принцесса предстаёт перед нами во всей своей красе. Тёмные мягкие до плеч вьющиеся волосы, миндалевидные глаза, брови - разлетающиеся стрелочки. Очень тонкая талия, а плечи и бёдра округлые, женственные. Платье длинное, закрывающее ноги в шароварах. Бледно -голубые шёлковые и прозрачные ткани красиво облегают стройный стан. И, конечно, драгоценные украшения. Они горят на лбу, на шее, на руках и поясе принцессы. Такая красавица хоть кого сведёт с ума. Влюбился в неё и старый колдун Джафар. Он, вопреки воле девушки, решил жениться на ней и призвал для достижения этой цели все свои колдовские чары.
   Много невзгод и опасностей переживут Ахмад и его друг Абу, чтобы вырвать девушку из рук безпощадного, злого колдуна. Они совершают много подвигов и преодолевают все козни тирана. В этом и состоит содержание фильма - сказки. Тут и встреча Абу с коварным, но глупым джинном из лампы на песчаном берегу океана. Абу удаётся укротить великана джинна и полететь на его плечах в горную страну на крышу мира во дворец богини - обладательницы всевидящих глаз. Посредством такого глаза Абу узнаёт, где искать потерявшегося друга. Паренёк проявляет много смекалки отваги, когда достаёт у Богини Мира это всевидящее око. Чудесная музыка, летающий джинн, великолепные горы, таинственные дворцы и царства восхищают и приковывают внимание. Тут мы видим и особый кинематографический приём - комбинированную съёмку. Абу, например, свободно разгуливает на ладони джинна.
   В конце фильма Ахмад и принцесса попадают в плен к колдуну Джафару. И никто не может их спасти. Молодым остаётся одно - умереть во имя любви. Абу далеко от друзей, но сердце его чувствует беду. Он начинает спешить, и когда казнь влюблённых по велению злодея вот-вот должна свершиться, из далёких стран летит ковёр - самолёт. Люди видят на нём паренька Абу с волшебным луком в руках. "Стрела справедливости", выпущенная из лука, отыскивает в облаках удирающего колдуна и поражает его. И на этот раз всё хорошее и доброе в фильме происходит  с помощью Абу - смышлёного, отважного, весёлого паренька из народа. А, как известно, в народе живут доброта, мудрость, справедливость, без них счастье на любой земле невозможно.
   Маруся и я вышли из кинотеатра в приподнятом настроении. Очарование сказки продолжалось. Мы то и дело вспоминали эпизоды фильма, его героев. Я не знаю, под какой эгидой пришли к нам старые английские фильмы "Багдадский вор", фильм про Маугли, "Синдбад-мореход", "Индийская гробница", но большинство иностранных кинокартин, которые довелось нам смотреть в конце сороковых и начала пятидесятых годов двадцатого столетия, назывались "трофейными". Это были и серьёзные киноленты, как "Побег с каторги", "Долина гнева", "Ошибка дипломата" и другие, где остро ставился вопрос о взаимоотношении личности и общества, рассказывалось о судьбах людей, о несправедливости и жестокости, о борьбе за человеческое достоинство, которое попиралось лихими людьми... Были и комедии, в основном, музыкальные, такие как "Три мушкетёра". Наша молодёжь долго распевала весёлую песенку главных героев фильма: " Вар-вар-вар-вар-вара, едем мы в Париж..." Кинокартины с участием очаровательной американской киноактрисы Дины Дурбин, такие как "Сестра его дворецкого", "Сто мужчин и одна девушка..." Молоденькие девчонки были влюблены в Дину Дурбин. Её обаяние было очень велико. Известная венгерская актриса Франческа Гааль, я бы сказала актриса мирового уровня, великолепно играла в кинокомедиях "Петер" и "Маленькая мама", вызывая огромную симпатию к её героям. В начале пятидесятых годов на наших экранах появился и произвёл сенсацию аргентинский музыкальный фильм "Возраст любви" с неподражаемой Лолитой Торрес. Её хорошо помнят люди старшего поколения. А все знают, что музыкальные комедии  "Серенада Солнечной долины" и "Девушка моей мечты" дошли до наших дней, до двадцать первого века. Их много раз демонстрировали по телевидению в девяностые и двухтысячные года. Во всех, без исключения, старых трофейных кинокомедиях звучат прекрасная оркестровая музыка и великолепные завораживающие голоса певцов. Фильмы полны очарования и целомудрия. Их герои - красивые, уверенные в себе, смелые люди. Они танцуют, любят, добиваются поставленных целей. После таких фильмов мир казался прекраснее, рождалась уверенность, что и ты преодолеешь все трудности, какие встретятся тебе в жизни. Трофейные фильмы нашей молодости полны оптимизма, благородства, изящества, эти киноленты хотелось смотреть и смотреть безчисленное количество раз.
   Маруся вела меня уже другой дорогой. Мимо Дома Культуры, техникума, по узенькому мостику через шумную и стремительную речушку и скоро мы уже были дома.
   - Маруся, не жалеешь, что согласилась пойти в кино?
   - Та, ти що, як можна жалiти! Я обов'язково пiду ще раз з Раєю. Хочу, щоб i вона подивилася.
   Сидя за ужином и глядя в тёмное окно, я думала о том, что в городке мне придётся прожить до следующего лета и без знакомых. Все подружки в Виннице, да и все ли? Кто поступил в местные ВУЗы, а кто уехал на учёбу в другие города. Я сама год жила в Москве. А теперь придётся ходить в кино или на концерты в Дом Культуры с Марусей и то, если она будет свободна. И буду я жить на своей горе, в своём белом доме, как затворница. Здесь проведу золотую осень, чёрно-белую зиму, цветущую весну и зелёное тихое лето, прежде чем уеду в громадный, как купол неба, город на пятилетнюю учёбу.
   Вскоре я познакомилась с двумя сёстрами - Светой и Галей. Они жили в том красном доме, что находился при выходе из ворот завода на улицу. Света - старшая сестра - девушка лет двадцати шести, работала бухгалтером в заводской конторе. Младшая - Галя училась в десятом классе. Частенько по воскресеньям я заходила к ним в гости и тихо сидела, рассматривая альбомы с фотографиями или интересную книгу. Девушки всегда были чем-то заняты. Старшая варила или пекла на целую неделю, а младшая делала уроки. Заходил к ним в гости и молоденький, чем-то всегда недовольный, лейтенант, служивший в здешней военной части. И тоже сидел, как и я, не отвлекая хозяев от их занятий. Мы заводили с ним патефон и слушали пластинки.
   А ещё я любила бывать в другой квартире этого дома у старшей лаборантки завода Ларисы чрезвычайно общительной незамужней молодой женщины. Длинными осенними вечерами я охотно слушала её рассказы об институте, в котором она училась, о муже, бросившем её, после чего она приехала сюда на работу. Лариса жила вместе с неприметной тихой мамой. Старушка пекла чудесные пирожки с капустой, с повидлом, с ливером, и мы втроём подолгу пили чай, уничтожая вкусные кулинарные изделия.
   Летом Лариса по путёвке ездила в Дом отдыха не то в Крым, не то на Кавказ и познакомилась там с пожилым вдовцом профессором. Сейчас они переписывались. Она подробно рассказывала, как они познакомились, как он ухаживал за ней во время морской прогулки, искренне смеялась над комическими ситуациями, случавшимися с ними. Было видно, что она не на шутку влюблена в нового знакомого и надеялась, что профессор возьмёт её замуж. В тридцать лет так хотелось обзавестись семьёй. Этого хотела и её мать, да и для маленькой дочки тоже не помешал бы отец. Профессор писал, что разменивает свою большую квартиру на две, чтобы жить отдельно от детей и чтобы было куда привести молодую жену.
   Вдоволь наговорившись и напившись чаю, мы с Ларисой приступали к делу, ради которого я, собственно, и приходила. Лариса брала книжку и диктовала текст, а я писала. Потом мы проверяли, сколько мной сделано ошибок. Но их почти не было, особенно, орфографических. Проскакивали кое-какие синтаксические.
   - Будем так с тобой тренироваться - получишь пятёрку на экзаменах в университет. Слова Ларисы чрезвычайно радовали и обнадёживали. Мы ещё  говорили какое-то время и расставались весьма довольные друг другом.
   В половине одиннадцатого ночи я пробегала через проходную и основной заводской двор, преодолевала небольшой по брусчатке подъём, взбегала на крылечко, заходила в дом, закрывая двери изнутри на длинный крючок. В кромешной тьме снимала ботинки и одевала тапочки, шла по холодному длинному коридору, заворачивала в маленький коридорчик, затем в бабушкину комнату, где похрапывала моя любимая старушка, и заходила к себе. В своей комнате включала свет: белёные шершавые стены, высокий потолок, некрашеные серые полы, кровать, стол, этажерка. Ни ковров, ни цветов, ни какой другой мебели в комнате не было. Да и не нужно оно мне. Я раздевалась и разувалась, забиралась на высокую горбатую кровать, опускала голову на прохладную подушку и, укрывшись лоскутным одеялком, тут же засыпала молодым крепким сном.
   Когда бабушка сносно себя чувствовала, то помогала Марусе варить обед. Я тоже не стояла в стороне и начинала вытирать пыль с мебели и протирать влажной тряпкой полы. Как-то раз, я смахивала пыль с подоконника в родительской спальне и загляделась на сливовый садик за окном. Он был небольшой и очень уютный. Еле заметная тропинка разделяла его на две неравные части и упиралась в забор из светлого камня. Забор укрывали сверху целые вороха увядающего дикого винограда. Некоторые плети с красными, розовыми, зелёными, жёлтыми листьями доставали до самой земли. И, вдруг, среди этой красоты я увидела плотные деревянные двери. Разноцветная листва скрывала их до половины, от этого они казались какими-то загадочными. Я быстро закончила уборку и пошла в сад. Двери в заборе были наглухо закрыты, будто за ними скрывалась какая-то тайна. Пришлось пройти на кухню, где хлопотали бабушка с Марией.
   - А скажите, что это там за калитка в саду? Куда она ведёт? И почему закрыта?
   - Що, хочеш вiдкрити? - Заботливо глянула на меня Маруся.
   - Хотелось бы. - Ось там ключi, на шкафчику. Вiзьми i вiдкривай! - Ключ повернулся без труда, но сама калитка еле-еле приоткрылась: мешал разросшийся виноград. Я с трудом протиснулась в неё и очутилась по ту сторону забора. Да, действительно... Тут был другой мир, но не сказочный... Повсюду кучи шлака, битого стекла. Шлак, конечно, сыпала котельная, ну а битые бутылки - из цехов. Правда, от калитки шла, заросшая по краям, еле заметная тропинка. Она огибала забор, шла мимо проходной, и выходила в административный двор, а затем на улицу. "Значит, в дом можно попасть минуя проходную... Ни ты, ни твои гости не будут мозолить глаза охранникам". Не зная почему, я безмерно обрадовалась этому открытию. Хотя уже привыкла у всех на глазах выходить из дому и возвращаться. Но теперь будет всё иначе. Надо только убрать с тропинки битое стекло, и освободить двери от растений. Из высокой, наполовину сухой полыни я связала веник и подмела дорожку. Железным совком удалила осколки стекла. Получилось неплохо, теперь я могла выходить в город и заводской сад через этот запасной выход.
   Пошла вторая половина октября. Дни стали ещё короче. По утрам и вечерам дольше держались туманы, гуляя по опавшей разноцветной листве, вспоминала Москву и Валюшу. "А всё же, хорошо мне было там, надо написать Надежде Константиновне письмо и обрисовать свою теперешнюю жизнь. Пусть она и Валюша не забывают обо мне".
   После завтрака я шла в свою комнату, присаживалась к столу и открывала учебники. Иногда, с открытой книгой ложилась на кровать и добросовестно повторяла то, что наметила повторить за день. Не знаю, сколько времени уходило на это, но потом с чистой совестью начинала читать "Войну и мир" Толстого. Объёмистая тяжёлая книга с закладкою лежала у меня на столе. Включив свет, так как в комнате бывало сумрачно, я открывала её и погружалась в чтение. Интересно было узнать о прошлой жизни, о прошлых временах, о людях и их нравах, устремлениях, желаниях, вкусах, их понимания своего долга перед Отечеством, семьёй. Я как раз открыла страницу, где говорилось, как один из главных героев, князь Андрей, которого считали погибшим на войне, живым и здоровым вернулся в родной дом, в имение отца. И как  все родные были рады и счастливы. И в это же время начались роды у его жены Лизы.
   Тут пришла Маруся. Щёки её лоснились, будто она намазала их какими-то мазями, округлые голубые глаза загадочно блестели. Заговорила она, мешая русские и украинские слова. Олю, я тебе прошу, зайди на кухню
   - Зачем?
   - Надо. Я тебе очень прошу!
   Я пожала плечами, встала из-за стола и, неспеша, пошла вслед за ней. Мы проследовали в зал, затем в родительскую спальню, а оттуда в кухню. Через коридор было бы ближе, но Маруся почему-то пошла этим путём. На кухне возле прибранного стола сидела на табуретке бедно одетая девушка. Электролампочка с абажурчиком висевшая над столом, освещала её бледноватое лицо. Она явно испытывала какое-то волнение. Я невольно засмотрелась на гостью. Черты её лица были удивительно гармоничны. Я в своей жизни ещё не видела такого. Небольшой лоб, русые волосы, широкий к низу, но аккуратный носик, скорбного рисунка полные розовые губы. И глаза...
   О таких глазах поэты написали бы поэмы. Они не были большими круглыми, ни экзотически узкими. Это были два эллипса с бирюзовой инкрустацией и чёрными точечками зрачков по - середине. Такими бы глазами смотреть инопланетянам, представителям других миров. Лицо девушки завораживало. Хотелось смотреть и смотреть на него, как на произведение талантливого живописца.  Несомненно - это был эталон славянской девичьей красоты.
   - Знайомтеся - это Рая. Вона живе на нашiй вулицi. Пам'ятаєш, домiк бiленький у дворi внизу? Ми проходили коло нього. Так вона з батьками, з сестрою i братом там живе. Та ти сiдай, - Маруся пододвинула мне табуретку, и я тоже села, положив локти на стол. - Рая, покажи письмо. Оля - хороша дiвчина, смiятися не буде.- Какое-то время Рая сидела неподвижно, словно раздумывала о чём-то. Потом вытянула из кармана старого жакета сложенный тетрадный листок в клеточку и положила его на край стола. Маруся взяла послание, развернула, разгладила и положила передо мной.
   - Вот, - выдохнула она, - почитай. - Я взглянула на листок, исписанный мелким почерком.
   - Что это?
   - Так, письмо же, почитай!
   - А зачем мне читать чужие письма? Это некрасиво.
   - Оля, ти хороша дiвчинка, ти повинна все зрозумiти i допомогти. У Раϊ тiльки на тебе i надiя. Бiльш нi на кого. Це пише солдат Костя. Як би вiн не подобався ϊй, вона б i не вiдповiдала, а вiн ϊй подобається, i це вже третє письмо, треба вiдповiдати, а вона не знає як. Ледве дотягнула до сьомого класу в школi. Написала: "Здрастуйте, Костя. Пише вам Рая Мироненко...", а далi не знає, що i як писати.
   - Ну, пусть, что-нибудь напишет.
   - Що вона напише зi своϊми кiлькома класами? Про життя? Що вкалує на заводi по-чорному в моєчному цеху, i за себе, i за маму миє пляшки, що кiнчила всього сiм класiв денно, а вечiрню школу вiдвiдує два тижнi на мiсяць? Що живуть бiдно, iнодi, не має грошей на кусок хлiба, бо батьки люблять заглядати в чарку? А ти напишеш щось гарне i без брехнi.
   - Вы хотите, чтоб я написала письмо вместо Раи?
   - Так! Одно чи два, а потiм можна що-небудь придумати, скажемо, що рука болить, або палець.
   - Но обман может раскрыться, что тогда?
   - А ти так напиши, щоб нiхто не здогадався. Почитай письмо i ответь. Только ты можешь Рае помочь и сохранить тайну. Больше некому,- в который раз произнесла Маруся заготовленную фразу по-русски. - Твiй тато робочим допомагає допоможи i ти. - Мешая русские слова с украинскими, весь вечер  говорила только Маруся, добрая душа, близко к сердцу принявшая беду подруги. Рая всё время молчала, и только в очень красивых глазах светилась просьба.
   Маруся когда-то рассказывала, что Рая старший ребёнок в семье, и ей часто приходится работать дома по хозяйству. Рассказывала так же, что она посещала спорт-школу и делала там успехи, но из-за домашних хлопот перестала бывать на тренировках. И тут я увидела загрубевшие от физической работы руки девушки, широкие плечи и бёдра, короткие крепкие ноги. Девушка показалась мне хорошо натренированной спортсменкой. От неё так и веяло силой и здоровьем. И казалось, если б лежала на кухне тяжёлая штанга, она бы легко справилась с ней. А вот интеллектуально - не развита. Да и кто бы занимался развитием её интеллекта. Школа не смогла, малограмотные родители - тем более, а больше некому. Мне стало жаль Раю.
   -Ладно, я беру письмо, приходите завтра к вечеру за ответом.
   Придя в свою комнату, я развернула листок. Почерк был не только мелким, но и не разборчивым: "О-о...Придётся попотеть над  посланием, - а раскрытая книга так манила. - Немного почитаю, а затем займусь письмом", - решила я, и опять погрузилась в прозу Толстого. Прочитала о печальной судьбе жены князя Андрея Лизы, умершей при родах, о страданиях князя Андрея, раздумиях. Интересно было узнать, что исповедовали здоровые, ничем не обременённые сильные личности той эпохи. Что для них было самым важным в жизни. Разговоры - исповеди князя Андрея и его друга Пьера Безухова я перечитывала несколько раз, чтобы понять их главное стремление. Выходило так, что они стремились к внутреннему совершенству, к духовности, в это включалось и понятие долга, и подавление эгоизма. Каждый из них шёл по  тяжёлому и не простому пути совершенства по-своему. Пьер Безухов пережил много физических страданий, а князь Андрей пожертвовал даже жизнью. Оба они не раз ошибались, познавали горе и радость. А истины обнажали перед ними такие бездны, такие безграничные глубины... Можно было прийти к выводу, что эти герои романа принадлежат не только земле, но и вселенной. В книге как бы заключена крохотная капелька высшего разума и понимания сути человека, как Божьего создания.
   А, кстати, в пятидесятые годы нашей эпохи в газетах и журналах, по радио и в документальных фильмах обещался скорый запуск искусственного спутника земли, а потом и космического корабля с человеком на борту. И когда всё это осуществлялось, у всех была такая радость, такая гордость за людей, за нашу Советскую страну. Это были самые главные, самые значительные события того времени и наполняли смыслом многие жизни. Ближе к полуночи решила взяться за письмо. Привыкая к почерку солдата, разбирала строку за строкой, постигая смысл изложенного.
   "Здравствуйте, Раиса Николаевна! Пишет Вам рядовой Константин. Желаю Вам и всем Вашим родным крепкого здоровья и всего самого наилучшего в жизни".- Вежливый кавалер, ничего не скажешь.
   Раиса Николаевна! Я пишу уже в третий раз, но ответа ещё не дождался. Или почта плохо работает, или вы не хотите переписываться. Конечно, мы с Вами виделись один только раз и в действительности вы не знаете, кто я и что я. Но я Вас, Раиса Николаевна, хорошо узнал за тот вечер, что провёл с Вами. Я постоянно вспоминаю, как мы танцевали на танцплощадке в городском парке. Я не могу забыть, как мы гуляли почти до рассвета. Такая большая луна была и звёзды светили. Моя увольнительная позволяла: я был в городе по делам части. Тогда повезло, быстро выполнил задание и хотел уже вернуться в часть, но заглянул на танцы и застрял потому, что увидел Вас, а дальше Вы знаете.
   Раиса Николаевна, когда я танцевал с Вами и держал Вашу руку, мне показалось, что я держу руку очень надёжного и доброго друга. И Вы похожи в своём голубом свитере, который так идёт Вам, на голубую розу. Ваши глаза всё время стоят передо мною.
   Я задаю себе вопрос, что же это такое? Ответ хранится  у меня глубоко в сердце, и я скажу его, как только увижу Вас ещё хоть раз. Но я не знаю, когда произойдёт эта встреча. Сейчас в части карантин и, когда он кончится, никто не знает. Но как только я получу увольнительную, я приду к Вам, и мы снова пойдём на танцы, а потом будем гулять под звёздами, которые Вы так любите, потому что смотрели на них непрерывно. Напишите хоть две-три строчки. Вы даже не представляете, как моё сердце скучает по Вас, просто разрывается. А пока, до свидания. Будьте здоровы. Жду ответа - Костя."
   Число и подпись.
   "Да... Вот так история, - думала я, укладываясь спать. - Парень, видно, не из тех простачков, которые пишут: "Жду ответа, как соловей лета." И рисуют плачущее сердце, пронзённое стрелой", которые крутят романы с местными девушками. У этого большая душа, а как он пишет... И не глуп, если письмо писал сам, а не кто-нибудь из казармы. Несомненно, он умён и грамотен. Постой-постой, Маруся, вроде бы, говорила, что он хорошо учился в школе, чуть медаль не получил и после армии хочет поступать в институт. Так вот с кем мы имеем дело... Парень серьёзный. Но вот, видишь, скоропалительно влюбился. Это понятно: Рая - красавица. Будто и в самом деле существует на свете маленький пухленький мальчик Купидон с крылышками и стрелами за спиной, который - раз... и пронзил сердце бедняги...
   Утром на свежую голову я стала сочинять ответ. В первую очередь поздоровалась с влюблённым. "Здравствуйте уважаемый Константин!" Потом передала привет и пожелания крепкого здоровья ему и его друзьям. Сообщила, что почта работает хорошо, и все три письма были доставлены во-время, но ответить не могла, так как было много работы по дому и на производстве: завод выполнял месячный план. Пожелала, чтобы карантин в части поскорее закончился, и чтоб его, наконец, отпустили в увольнение. А это уже его дело, как использовать свободное время: встретиться ли со мной, или ещё куда пойти, и объяснила, что каждый человек свободен в своём выборе. Потом усомнилась, что, может, он ошибается в отношении меня, и  что я совсем не такая, как ему кажется. Закончила письмо так: "Благодарю за комплименты в мой адрес, а пока, до свидания. С уважением - Раиса Мироненко." И поставила число.
   Я не стала ждать вечера. А пошла на кухню и прочла письмо Марусе. Она одобрила написанное и дала чистый конверт. Я написала адрес части, Маруся вложила в него письмо и поспешила в цех, где как раз работала Рая. У Раи руки в больших резиновых мокрых перчатках. На линии - настоящая запарка. Под грохот стукающихся  друг о друга бутылок Маруся  кое-как прочитала и пересказала послание, и спросила: - Посылать? - Рая кивнула головой.
   Вскоре карантин в военной части закончился.
   Наступил ноябрь. Кроны деревьев в молодом сливовом садике сделались совсем прозрачными, и сквозь них по вечерам я смотрела на звёзды. Увядшие коричневые плети дикого винограда безжизненно свисали с забора, обнажая калитку и серый намокший камень. Несколько раз после обеда мы с Вовиком играли здесь, или бежали наперегонки в большой заводской сад. Конечно, Вовику давалась возможность всегда быть первым. И когда мы прибегали в сад, и он прятался за толстыми деревьями, я подолгу искала его, и расхваливала его  способность скрываться незаметно.
   На удивление, яблони не очень-то охотно сбрасывали листву, но она всё же падала, и внизу вокруг деревьев, среди валявшихся листьев было больше зелёных, чем жёлтых и коричневых. Мы подолгу гуляли под яблонями и отыскивали ветки, на которых ещё оставалось два -три яблока. Вовик радовался этому так, как может радоваться только ребёнок. Вообще, мне очень повезло с братом. У него был такой же характер, как и у папы, и он, как и папа, любил меня. Мы всегда были друзьями. Став взрослым, он защищал меня, когда мама нещадно критиковала и призывала относиться ко мне "серьёзно и без поблажек", но брат всегда в этих спорах был на моей стороне, и очень ценил всё хорошее, что я старалась сделать для него.
   Иногда, чтобы скоротать длинный ноябрьский вечер, к Марусе приходила Рая. Она тихо сидела на табуретке или на краешке кровати и слушала, что говорила подруга. В тот вечер Рая тоже была у нас. Устав от чтения, я зашла на кухню попить воды. Рая сидела одна. Мы поздоровались. Вскоре пришла Маруся.
   - Олю, там охраннiк прийшов, хоче щось сказати.
   - Охранник? С проходной? - Я вышла на крыльцо. Старый человек обратился ко мне, - там якийсь солдат на прохiднiй, питає вашу маму. Каже, позвiть Раю, я кажу ϊϊ немає, вона на роботi. Нi, - говорить, - вона - в домi... Я питаю: а хто ти такий? Каже, - Костя.
   - Добре, я зараз вийду i розберуся. Хай почекає. - Я зашла на кухню, посмотрела на Раю и Марусю. И, вдруг, догадалась, что Костя пришёл к нашей гостье.
   - Ну, так, дивчатка, на проходной стоит Костя и ждёт Раю. - Девчата в оцепенении у ставились на меня. - А охранник думает, что он пришёл к моей маме, ведь её тоже Раей зовут. Костя, наверное, пришёл к тебе домой, Рая, а твоя мама сказала, что ты у нас. Вот он и пришёл сюда. Девчата соскочили с мест и заметались по кухне, стали одеваться, чтобы встретить гостя.
   - Подождите, надо всё обдумать. Пусть охранники считают, что солдат пришёл к моей маме по какому-то делу. Рае нельзя идти на проходную. Скажут, что солдаты, ищут подружек в доме директора. На проходную пойдёшь ты, Маруся, проведёшь Костю в дом, и пусть он немного посидит в зале. Включи там свет, охранники это заметят. А потом Костя и Рая тихонько выйдут в садик, а потом через калитку - на улицу.
   - Яка ж в тебе голова! - Воскликнула Маруся. - Ось, щось значить тато - директор! Рая, чекай тут.
   - Добре, - одними губами прошептала  бледная, как мел, Рая. Через несколько минут в большом коридоре раздались мелкие Марусины и твёрдые уверенные солдатские шаги. Маруся провела гостя через маленький коридорчик в зал и усадила его на дерматиновый чёрный диван, сама же прибежала к нам.
   - Вiн тут. - Мы смотрели на Раю. Бледная и взволнованная она натянула на себя короткое осеннее пальто.
   - Ми почекаємо в садiку, а потiм пiдемо через калiтку. - Рая направилась в зал. Мы с Марусей пошли за ней, но опомнившись, остались на кухне, погасив свет. В какой-то момент в коридоре снова послышались шаги, и через мгновение в окно мы увидели на дорожке сада два силуэта. Один - высокий с тонкой талией и небольшой головой - юноши, другой - низенький коренастый, широкий в плечах - девушки. Мягкий сумеречный свет невидимой за домом луны разливался по садику, заполняя пространство между деревьями, тускло освещая лица. Он смотрел в её глаза, различимые даже в темноте, и всё вокруг него будто растворялось, исчезало, переставало существовать. Невозможно было поверить, что та, о которой грезил всё последнее время,  стоит сейчас перед ним, доверив свои шершавые пальчики его ладоням и нежно глядит на него. Стоит только наклониться и можно утонуть в прекрасных глазах, напиться из красивых губ, чувствуя их прохладу. Но он, как заворожённый, не в силах пошевелиться, не в силах промолвить ни единого слова, по-прежнему, прижимал шершавые короткие пальчики к своей груди и чуть ли не сходил с ума от восторга, с трудом веря в счастье  свершившейся встречи.
   Я и Маруся стояли в тёмной кухне, не в силах оторвать глаз от окна.
   - Нехорошо подсматривать, - прошептала я, - некрасиво.
   - Як це, "не хорошо"? То ж моя подруга, треба ϊϊ охороняти, та ще i на територiϊ заводу, - оправдывалась Маруся, хотя прекрасно понимала, что, действительно, некрасиво подглядывать.
   - Ти помiтила, вiн як не живий?
   - Они, как Ромео и Джульетта, - тихо сказала я.
   - Що?.. А хто це такi?
   - Это книжка такая, я тебе принесу, почитаешь.
   - Лiпше розкажи, бо читати менi зараз немає часу. Вона така, як утебе на столi?
   - Нет, она маленькая, вместе почитаем...
   Вскоре Рая и Костя ушли.
   Низенький, с маленькими окошечками домик Раи располагался посреди небольшого чистого двора. В распутицу из-под колёс автомашин, что ехали по дороге, брызги грязи не долетали до него. На светло-синих стенах редко оседали мутные капли.
   Весной, перед светлым праздником Воскресения Иисуса Христа, перед Пасхой, семья белила домик не только изнутри, но и снаружи, красила в коричневый цвет рамы окон и двери. Чисто подметала вокруг дома, формировала цветочные клумбы, создавала уют и ухоженность жилья. А как же иначе? Ведь в доме подрастали две девочки, две невесты.
   А сейчас была глубокая осень. Листья уже облетели, но в природе всё равно разливалась благодать и очарование. Костик приходил к Рае каждую неделю. Много рассказывал о прочитанных книгах, о выдающихся изобретателях. Рая поила гостя чаем со всевозможным вареньем. Его слова складывались для неё в красивые предложения. Она ценила их высоко, но сама говорить в таком духе не умела, слушала речи Костика, как слушают музыку: понимают смысл и значение мелодии, но воспроизвести, напеть их не могут. Но всё это не мешало влюблённым. Они много гуляли, ходили в Дом Культуры на танцы. Возвращался Костик в казарму из увольнения полный впечатлений. Он писал Рае длинные письма о своих чувствах, о любви. Рая относилась к его посланиям с молчаливым одобрением, и при встречах, как советовали мы с Марусей, благодарила за письма и комплименты.
   Незаметно прошла зима. Где-то в середине марта Костя написал родителям, что встретил очень хорошую девушку - Раю Мироненко и хочет на ней жениться. И, скорее всего, осенью он приедет домой с молодой женой. Родные заволновались. Мать плохо спала ночами. Ведь парень совсем молодой, ему надо поступать в институт, и заводить семью ещё рано. Она попросила замужнюю старшую дочь съездить в город, где служит брат, и разобраться, в чём там дело.
   Приехав в Городок- на- Днестре, сестра остановилась в маленькой местной гостинице, а затем поехала в воинскую часть навестить Константина. Костя был очень рад сестре. Дал ей адрес Раи в полной уверенности, что сестра и любимая познакомятся и подружатся. Но сестра была не так проста и наивна, как думал влюбленный юноша. Под видом работника социального обеспечения она вошла в дом любимой брата. Застала там одну мать, которая не сомневалась, что перед ней "инспектор СОБЕСа" и откровенно рассказала о себе и своих детях. Особенно внимательно гостья слушала рассказы о старшей дочери Рае. Мать не скрывала, что Рае трудно учиться в школе, что она оставалась на второй год в нескольких классах и в последнее время приносила тройки и двойки. Выручало только то, что она хорошая спортсменка. Учителя дотянули её до восьмого класса. Потом она ушла и поступила работать на завод, но посещает вечернюю школу. Так называемый инспектор почему-то попросила Раины тетрадки, и внимательно рассматривала их. Видела и диктанты, написанные на двойку.
   Через пару дней, пригласив Костю в гостиницу, сестра начала рассказывать ему, что узнала о Раисе. Но Костю это не удивило. Он и сам знал, что девушка работает на заводе и посещает вечернюю школу, так как приходил к ней в гости почти каждое воскресенье и не раз помогал делать уроки.
   - Да ты знаешь, что она, из рук вон, плохо учится, оставалась чуть ли не в каждом классе на второй год?
   - Но это дело поправимое! Это пустяк! - Возражал Костя, - надо ей просто помогать. И, в конце концов, если ты меня уважаешь, уважай и мой выбор! - Горячился юноша.
   - Ты слеп! - Настаивала сестра. - Как можно связывать судьбу с человеком, которого ты совсем не знаешь?
   - Как не знаю?! Я встречаюсь с ней пол года! Она кормит всю семью, она трудолюбива!
   - Вот именно. Эта девушка - рабочая. Я не говорю, что она плохая, но простая, умственные способности так себе. Ей нужен такой же простой парень, как она сама, а тебе нужна ровня, девушка образованная, которая добивается чего-то в жизни, чтоб не скучно с ней было. Красота красотою, а надо ещё быть развитой в умственном отношении.
   - Что ты выдумываешь? Смотри, какие она письма писала!
   - Видела я её тетрадки. Одни тройки и двойки. А письма могла написать любая другая девушка. Разве девчата не выручают друг друга? Ты полюбил оболочку. Понимаешь? Красивую оболочку. Ты же не полюбишь фарфоровую статуэтку за то, что она белая и блестящая.
   - Но Рая живая, а не фарфоровая. И я не виноват, что она тебе не понравилась. Ладно, я прислушаюсь к твоему мнению.
   - Вот и молодец. Со стороны виднее.
   - Но хочу во всём разобраться сам! И только сам! А ты поезжай домой!
   - Хорошо, я поеду. Но, Костик, обещай, что не наделаешь глупостей, необдуманных шагов. Можешь пострадать не только ты, но, в первую очередь, пострадает Рая. Подумай хорошенько. В конце-концов, я забочусь о самой Рае. Ну, поженитесь вы, родится ребёнок, а тебя, вдруг, потянет к женщине образованной, равной тебе по умственному развитию. Рая тебе надоест, и ты оставишь её одну с ребёнком, поломаешь ей всю жизнь. Ты об этом думал? Оставь эту девушку в покое. Не пара она тебе, пойми!
   Костя долго сидел за столом, на котором лежали Раины письма, опустив голову на руки. Лицо его горело, а в глазах стояли слёзы...
   Но сестре видно мало было поговорить с братом, она захотела ещё видеть и Раю. Женщина приблизительно знала, когда девушка идёт на работу. Знала и решила встретить её на улице.
   Во дворе не было калитки. Шесть или семь узеньких каменных ступенек и поручни вели наверх, на дорогу. До начала смены времени было достаточно. И девушка не спешила. Когда она поднималась по ступенькам, то увидела хмурую незнакомую женщину в тёмном пальто с норковым коричневым воротником и в такой же шапочке. Неизвестно почему, но Рая поняла, что женщина ждёт именно её. Она смотрела на незнакомку снизу вверх своими красивыми бирюзовыми глазами, в которых появился страх. Но незнакомке было не до Раиных красот и испугов. И встретив её, она горячо и зло что-то говорила и была очень недовольна ею. В речах часто мелькали слова "школа" и "завод". Рая еле успевала следить за нитью разговора. Из всего сказанного она поняла, что перед ней сестра Кости, и она не хочет, чтоб молодые люди встречались. Когда незнакомка прервала свой речевой поток, и обратилась к девушке с непонятным вопросом, та не знала что отвечать всезнающей, пышущей гневом, самоуверенной особе. Не получив ответа и, постояв немного, не попрощавшись, женщина повернулась и пошла прочь. Раю тряс озноб. Она смотрела вслед незнакомке. На какое-то мгновение показалось, что рядом с сестрою идёт и Костя.
   После этого случая Рая подолгу сидела у нас на кухне, словно, в моём молчаливом сочувствии и в Марусином многословии искала ответ на свои вопросы. Хотя и сама неплохо размышляла вслух.
   - После армии Костик в городе не останется. Это точно. И я должна ехать с ним. А куда я поеду от семьи? От малолетних брата и сестры, от родителей? Я всех люблю. И город свой люблю и никуда из него ехать не собираюсь. Даже подумать об этом страшно...
   Костик ещё несколько раз приходил к Рае. Они гуляли, ходили на танцы. Он провожал её, но не горел уже так, как раньше. Мало говорил, только крепче обнимал. Сообщил , что стал писать одноклассникам, и они ему отвечают. Наступили жаркие сухие дни. Солдат отправили в  летние лагеря. Наверное, поэтому за всё лето Костик ни разу не приходил к Рае. А осенью кончился срок его службы. И он уехал, оставив Рае тёплые воспоминания. Ведь она была причиной и свидетельницей страстной и пылкой любви умного и доброго парня... Интересно, посетит ли Костика такая любовь ещё раз?.. Забегая вперёд, скажу, что Рая удачно выйдет замуж за молодого продавца магазина по продаже автозапчастей. Народит пятеро детей. Они будут окружать её, как цыплята наседку. И расцветёт она ещё краше, чем прежде. Семья будет дружной благополучной и многие станут завидовать ей...
   Я, иногда, вопрошаю себя: "Где правда? Может хорошо, что Раю и Костю разлучили? А то возмужалый Константин, разочаровавшись в возлюбленной, бросил бы несчастную с детьми? А с другой стороны: может женившись на Рае, он полюбил бы её ещё больше?.. Это никому не известно. А был ли Костя в дальнейшем счастлив или так и не нашёл свой идеал? И женившись на престижной, образованной, как того хотела семья, девушке, он только тешил своё самолюбие, но не любил по-настоящему? А жизнь не ждёт, бежит быстро. И, возможно, согревает его на склоне лет мысль, что и он, однажды был невероятно счастлив... И, может быть, любовь к Рае расценивает, как самый настоящий подарок судьбы".
   Как советовал папа, в середине лета я поехала в Киев и подала документы в приёмную комиссию Киевского государственного университета - сокращённо КГУ имени Тараса Григорьевича Шевченко на исторический факультет. Конкурс был десять человек на место. С первого августа начались вступительные экзамены. Я их все сдала на высший бал, на пятёрки, и письменный и устные. Остался только один - по истории СССР. Этот предмет был на факультете профилирующим. И хотя я ответила на все вопросы экзаменационного билета, мне почему-то поставили четвёрку. Вроде бы я не так убедительно отвечала, как надо. Это означало, что я не добрала один балл. А зачисляли на учёбу тех, кто всё сдал на пятёрки. Мне намекнули, что в любое время могу забирать документы - я не принята. Об этой ужасной новости пришлось сообщить домой. Позвонила прямо на завод. Папа был в отчаянии. В который раз ему приходилось выслушивать известие о том, что с его дочкой поступают несправедливо, а ему так хотелось видеть её студенткой. Это была - мечта его жизни, и она опять не сбывалась. На этот раз он не стал бездействовать. Выручила его неистребимая находчивость. Переговорил со своим приятелем - третьим секретарём районного комитета коммунистической партии, и они разработали план действия.
   Во-первых, одели военные кители со всеми боевыми орденами и медалями и поехали в Киев в университет. Там выяснилось, что несколько свободных мест пока ещё осталось на экономическом факультете. Тогда папин приятель как третий секретарь райкома партии стал требовать у ректора и в партийной организации университета одно место из оставшихся. Даже один раз стукнул кулаком по столу, громко заявляя, что нашему городу тоже нужны экономисты.
   Мои документы и листок с отметками, полученными  на экзаменах, перекочевали на экономический факультет, где их по указанию ректора и приняли. Через несколько дней возле дверей деканата экономического факультета можно было прочитать мою фамилию в списках лиц, зачисленных на первый курс.
   Я не знала радоваться мне или печалиться. Потому, что раньше я даже не слышала о существовании такого факультета. Всякая бухгалтерия, счётная работа были мне чужды. Получилось так, будто меня выдали замуж, а с женихом познакомили только на свадьбе. Так как я считалась уже студенткой факультета, то попыталась перевестись на факультет журналистики. Но места для меня не было. Конечно, для дочери очень большого начальника оно бы нашлось, но для дочки рядового директора маленького заводика в малюсеньком районном городке оставался только экономический факультет. Говорили, что во Львовском и Черновицком университетах был недобор на журналистику. Можно было взять документы и экзаменационные отметки и поехать туда, и там меня бы зачислили на желаемый факультет. Но, напуганная тяжёлым поступлением и в Киеве, и в Москве, я не решилась на такой рискованный шаг. А вдруг возьму документы, поеду, а там уже нет мест. Сегодня есть, а завтра нет, и я опять повисну в воздухе. Не хватало духу менять что-то. И с болью в сердце все пять лет я училась там, где не желала. Судьба есть судьба, я покорилась ей.
   А ещё я боялась, в случае неудачи, огорчить папу. Любимого дорогого папу, который, как всегда, не бросил меня в беде. Но надо сказать, что экономический факультет, в пятидесятые годы прошлого двадцатого столетия был гуманитарным факультетом, по крайней мере, в университете. Сейчас это покажется невероятным. Ведь экономика - это расчёт, цифры, множество цифр. И, тем не менее, в то время он являлся гуманитарным, а если сказать точнее, стоял на грани гуманитарных и точных наук.
   Учиться мне было не тяжело, а некоторые дисциплины даже нравились. Факультет давал обширные знания по политической экономии, по экономике СССР, социалистических зарубежных и капиталистических стран. Изучали мы диалектический и исторический материализм, основы марксизма-ленинизма, историю экономических учений, экономическую географию СССР, экономику промышленности и сельского хозяйства, иностранный язык и многое другое.  Сдавали зачёты по истории СССР, науке логике, основам педагогики,  теоретической статистике, бухучёту, основам Советского государства и права, по физкультуре. Таким образом, за пять лет мы изучали дисциплины двадцати девяти наименований. Позже стало известно, что своим выпускникам факультет давал широкий спектр применения своих способностей. После окончания его можно было стать преподавателем политэкономии, конечно, если окончить аспирантуру, экономистом на промышленном предприятии или в сельском хозяйстве, служить в банке, стать бухгалтером или партийным работником, если ты член партии, осуществлять руководство в любой сфере народного хозяйства. Если у тебя есть к этому призвание. А главное, никто не запрещает быть журналистом.
   Но всё это меня не радовало. Хотелось совсем другого. Я любила кино, книги, театр, живопись, музыку и вообще искусство. Начали притягивать журналистика, история. Я ведь поступала на исторический факультет, на журналистике был невероятный конкурс - несколько десятков человек на место. Но  если быть справедливым, то надо сказать, что на факультет журналистики принимались талантливые люди. Среди них были и дети рабочих, и крестьян из самых глухих сёл. Они, как правило, имели уже подготовленные к печати сборники стихов и в любой момент могли издать их, или напечатать свои рассказы в известных журналах. Ярко выраженным литературным талантам тогда было легко пробиться в люди. Государство издавало их за свой счёт и выдавало приличные гонорары, а газеты и издательства охотно принимали молодых писателей и поэтов на работу.
   У меня же не было ярко выраженных талантов, но для себя я твёрдо решила: по окончании университета идти работать в редакцию любой газеты, даже такой, как наша районная "Вперед до комунiзму".
   С  первого сентября начались занятия. Общежитие мне не дали: я имела обеспеченных родителей, а потому снимала углы у квартирных хозяек. Нам, студентам-первокурсникам, всё было в новинку. Курс - это не школьный класс, где учились двадцять пять - тридцать человек. В больших аудиториях по двое, а то и по трое за массивными деревянными партами сидело семьдесят с лишним человек, склонившись над толстыми тетрадями. Мы быстро записывали самое основное из того, о чём говорил стоявший у доски, у стола или за кафедрой преподаватель. В коридоре внимательно переписывали учебное расписание с понедельника по субботу включительно. Тут уже вместо обыкновенных уроков по сорок пять минут были пары. Это, как два школьных урока. Таких пар за день было три - четыре, на которых преподаватели читали свои безконечные лекции. Позже начнутся семинары и, если ты захочешь, поднимешь руку и будешь отвечать на вопросы. Казалось, свобода была полной, но почти никто не злоупотреблял ею, потому, что в конце семестра должен быть экзамен. А на нём уже всё аукнется: и пропуск лекций, и пассивность на семинарах, и плохой конспект.
   Многих преподавателей мы ещё не знали в лицо. И перед лекцией с интересом ожидали, кто сейчас откроет дверь, и явится "пред наши очи". Раздаётся  в коридорах звонок. Мы  в большой аудитории на своих местах. Заходит преподаватель, все приветствуют его вставая, он окидывает нас быстрым взглядом, останавливается у стола, и на несколько секунд воцаряется торжественная тишина. Затем преподаватель разрешает нам садиться, называет свою фамилию и имя, объявляет название предмета, который будет читать. Мы раскрываем толстые тетради, на титульном листе пишем название предмета и начинаем конспектировать. У всех явно рабочее настроение. Проходит сорок пять минут и маленький перерывчик. За ним - ещё сорок пять минут. Это одна пара. На второй - уже иной преподаватель читает лекцию по другому предмету. На третьей паре, согласно расписанию, слушаем третьего представителя преподавательского состава факультета. После шести часов умственной работы у всех студентов развивается страшный аппетит. Мы уже ни о чём не  думаем, кроме как о еде, и бежим в студенческую столовую, которая находится в самых нижних помещениях учебного заведения. Вот тут-то и начинаются настоящие муки испытанием голодом. Тогда ещё не было в общепите  системы самообслуживания. Она появилась значительно позже. Идею привезли, кажется, из Чехословакии. А тогда не было ни пластмассовых подносов, ни кучи мытых вилок и ложек, ни очереди на раздаче.  Из кухни зияло небольшое оконце, в которое две официантки получали подносы с едой и разносили её в зале столовой. Мы сидели по четверо за небольшими квадратными столиками, покрытыми серыми льняными скатертями, и мучительно ждали, когда же официантка подойдёт к нам с подносом, уставленным тарелками с едой. Мы ели первое, второе блюдо и на третье пили компот, чай, кофе с булочками или печеньем. Тут же за столиком и рассчитывались за обед.
   Суп или борщ стоили копеек двадцать - двадцать три. Вторые блюда - две котлеты с вермишелью, кашею или шницель с картофельным пюре, гуляш: тридцать пять - сорок копеек. Напитки с булочками или печеньем около десяти - пятнадцати копеек. Таким образом самый беднейший студент, получающий стипендию и шесть - восемь рублей из дому, ночующий в общежитии, мог свести концы с концами и не голодать.
   После обеда очень не хотелось расходиться. В эти первые дни учёбы мало кто сидел в библиотеке, в читальном зале;  семинары не скоро, а экзамены, так и вообще, через четыре месяца. Выйдя из столовой, мы - девочки не спешили уходить и обменивались впечатлениями. К нам присоединялись ребята с курса. Образовывались  стихийные компании. Всей гурьбой мы выходили из университета и направлялись к памятнику Тарасу Григорьевичу Шевченко. Как шаловливые дети, забирались на его подножие, фотографировались и через сквер, а затем улицу Льва Толстого, выходили на Крещатик. Настроение у всех было чудесное. Свежий воздух румянил молодые лица, и мы шли, не замечая земли под ногами. Остроумные ребята развлекали всю компанию. Девочки без конца смеялись и, про себя, восхищались ребятами, а также Крещатиком, Андреевским Собором и Владимирской горкой. В сентябре сумерки наступают быстро. Постепенно студенты разбредаются. Одни - идут в общежитие, другие - на квартиры. Завтра утром все опять встретятся в университете в его аудиториях и коридорах.
   Я уже говорила, что учёба давалась мне легко, а некоторые предметы даже нравились. Конечно, это не были лёгкие изящные, будившие воображение дисциплины, но философия, объясняющая законы бытия и мироздания, казалась интересной. Я с удовольствием изучала диалектический материализм, который утверждал, что всё течёт, всё изменяется, что количество обязательно переходит в качество, и что в одну реку нельзя войти дважды...  По диамату и историческому материализму я имела пятёрки - высшие оценки  в наше время.
   На первых же лекциях нам стали читать политэкономию. Этот предмет являлся профилирующей дисциплиной  факультета. В основе её лежал главный труд знаменитого немецкого учёного Карла Маркса "Капитал". Произведение состояло из трёх томов, и начали мы изучать его, как и положено, с обширного первого тома. Познакомились со схемой накопления капитала : "деньги - товар -деньги", с тем, какую роль играет в ней первоначальный капитал и пути его приобретения, с законом о прибавочной стоимости, о прибыли. Прибыль - вот к чему, в конечном итоге, стремится каждый капиталист. Она составляет "альфу и омегу" его деятельности. Ради прибылей он идёт на всё. И, как указывал Маркс, если она обещает капиталисту составить пятьсот процентов, то нет такого преступления, которого он бы не совершил ради её получения.
   Из-за прибылей развязываются войны, гибнут люди, нещадно эксплуатируются трудящиеся. Положительным при капитализме является только то, что двигается прогресс: усовершенствуются технологии производства, но и это имеет свою негативную сторону. Всё равно, при капитализме развитие общества, в конце концов, заходит в экономический и нравственный тупик.
   И мы, студенты, прослеживая  жестокие законы капитализации и беспощадной конкуренции производителей, благодарили судьбу, что живём уже при социализме и не чувствуем на себе того негативного, что капитализм несёт с собой. Что хоть как-то у нас осуществляются лозунги "Всё для человека, всё во имя человека". "Максимальное удовлетворение всё возрастающих потребностей трудящихся". Что  у нас осуществлялось право на труд, на отдых и жильё. Работы в стране было предостаточно. Путёвки в санатории, в дома отдыха, пансионаты приобретались за символическую цену. Остальное оплачивали профсоюзы. Путёвки так и назывались "профсоюзными". Обычным делом было получение в новых домах квартир, хотя и ждать надо было, но зато  квартиры давались  безплатно. Можно было купить и кооперативное жильё и построить своё собственное. Мы даже и не представляли, а как может быть иначе? И к труду Карла Маркса "Капитал" относились как к анализу определённой исторической вехи развития человеческого общества, и, может, это странно звучит, как к экзотике, не подозревая, что в наши преклонные годы и нам доведётся жить при этом строе, пережить эпоху дикого капитализма и находиться рядом с людьми, для которых прибыль, получаемая на собственных предприятиях, превыше всего на свете.
   Собираясь по утрам в больших аудиториях всем курсом, и выложив на парты толстые тетради  с клеёнчатыми обложками, мы - первокурсники ждали начала лекций, а также появления ещё незнакомого нам преподавателя. Сейчас по расписанию должен прийти Султых - личность довольно известная на факультете. Он мог преподавать и марксизм - ленинизм, и политэкономию. К тому же, он был и секретарём партийной организации факультета. Уж не к нему ли обращались папа и его приятель, у которого грудь была вся в орденах?.. Поговаривали, что Султых из греков. И я ожидала увидеть кудрявого чёрного с круглыми глазами и большим носом подвижного человека. Некоторые студенты визуально знали его: заходили в деканат по делам, сдавали вступительные экзамены, где он присутствовал в экзаменационных комиссиях, а для некоторых он оставался неизвестным. Но когда по аудитории  тихими шагами величественно Султых проследовал к столику, я спрятала в кулачок улыбку, и старалась не рассмеяться вслух, настоящий преподаватель совсем не был похож на воображаемого.
   Приподняв полуопущенные веки, Султых неторопливо оглядел аудиторию, представился и сел за стол. Открыв журнал курса, он не спеша стал зачитывать наши фамилии. А мы один за другим вставали с места и бодро, особенно мальчики, произносили "Я!" или "Здесь!" Преподаватель как-то незаметно бросал на нас взгляды и изучал не то фамилии, не то лица. Жесты его были плавны, неторопливы и, казалось, прежде, чем сказать слово, он его основательно взвешивал. Лекции читал хорошо, мы успевали конспектировать. Кроме серьёзности, лицо его никогда ничего не выражало. Но всегда меланхолическое, чем-то недовольное, оно всё же было нежным и привлекательным: красивый невысокий лоб, светло-карие небольшие глаза, прямой чуть длинноватый нос, тонкие губы. Мягкие тёмные волосы разделялись на два крыла и красивой волной свисали к ушам.
   Позже, когда я сдавала за первое полугодие экзамен по политэкономии, он как-то необычно смотрел, будто знал про меня всё: и что я рвалась на факультет журналистики, и что не готовлюсь стать экономистом, и что принёс на факультет мои документы папа. И как бы я хорошо не отвечала на экзаменах и семинарах, какое-то сомнение блуждало на его лице, и он всегда ставил мне четвёрки, а не высший бал, будто говорил: "Ты, девочка, хорошая, но меня не обманешь. Ты - не экономист, не из наших..."
   На факультете было достаточно и других преподавателей: эмоциональных, в хорошем расположении духа, бодрых, остроумных, больших эрудитов. К ним относился и Журченко, который читал лекции по истории экономических учений, человек с прекрасным характером. Он вихрем врывался в аудиторию, на ходу здоровался и, бросив папку, с которой приходил, на стол, тут же объявлял название предстоящей лекции. Меряя расстояние от стола к двери и обратно, он быстро рассказывал содержание лекции, редко заглядывая в конспект. На вид ему можно было дать тридцать с небольшим. Щупленький, небольшого роста он и сам смахивал на студента. Был очень демократичен, отсутствующих отмечал в журнале только в конце занятий, и хотя держал дистанцию, относился к нам по-товарищески и крайне доброжелательно.
   Был у нас ещё один молодой преподаватель - Птицын, вернувшийся с войны инвалидом. Читал лекции по марксизму - ленинизму. Вместо левой руки почти от самого плеча бугрился в рукаве его пиджака протез. Пластмассовая кисть с чуть согнутыми жёлтыми пальцами пряталась под манжетой рубашки, но иногда довольно чётко выступала и будила в воображении у студентов разнообразнейшие, в основном, жуткие картины его ранения. Было видно, что протез доставлял молодому человеку немало хлопот, но он упорно носил его. На занятиях почти всегда стоял за кафедрой, опираясь единственной рукой о её край. Стоя по сути на одной ноге (вторая нога была тоже повреждена), он читал лекции с листа. Был не злым, в меру открытым, чуточку рассеянным человеком и бодрился перед молодыми девушками
   Однажды, под большим секретом мне сообщили, что Птицын симпатизирует одной нашей сокурснице из группы политэкономии, то есть будущей преподавательнице, и зовёт её замуж. Девушка была очень серьёзной и казалась старше своих лет. На лекциях Птицына она сидела ни жива, ни мертва и не то рисовала, не то писала в тетрадке для конспектов, боясь поднять глаза. Чем кончилась эта история я не знаю. Уж больно всё было засекречено. Принимая в гардеробной от молодого преподавателя пальто или плащ, женщины - гардеробщицы, тихо переговариваясь, одобрительно глядели ему вслед. Тогда многим в голову приходила мысль: "Смотри, как повезло парню, сколько его сверстников лежат в сырой земле, а он, вот, вернулся и не спился, не сломался, как некоторые, а нашёл себя и преподаёт не где-нибудь, а в университете". Каждый приветливо смотрел в его карие с прищуром глаза, на сероватое чуть усталое лицо, русые волосы на косой пробор. У меня Птицын всегда вызывал положительные эмоции и чувство благодарности: все мои ответы на семинарах и экзаменах он оценивал одной отметкой - пятёркой.
   Значительно позже из переписки с университетскими подружками, я узнала, что Птицын женился, но не на нашей сокурснице, а на другой - тоже хорошей девушке. И что семья ждёт появления уже второго ребёнка.
   Тогда исторический факультет университета находился на первых этажах здания, а вот его ветвь - отделение международных отношений соседствовало с нами - экономистами и располагалось, как и мы, на самом верхнем этаже. Бывало, экономисты выходили из аудитории после окончания пары, а международники уже ждали под дверьми, чтобы войти и продолжить свои занятия. В коридоре наши расписания висели недалеко друг от друга, и преподаватели по многим предметам, касающимся экономики социалистических и капиталистических стран, были одни и те же. Преподаватели - учёные: Браславский, Пяртли и некоторые другие читали лекции у нас, а потом их можно было видеть в аудиториях у международников. Помимо прочих специальностей международное отделение готовило дипломатов и послов. А они, в первую очередь, должны хорошо знать экономику страны, где им придётся работать, как говорится, держать руку на пульсе.
   На международном отделении училось много иностранных студентов, в основном, из дружественных стран социалистического лагеря: из Болгарии, Венгрии, Польши, Румынии, Албании. Даже у нас, на экономическом - на нашем курсе учились: Данута и Ежи из Польши, Эмма, Пишта и Дьюла из Венгрии, трое ребят из Албании, где был тогда руководителем Энвер Ходжа. Один из албанцев - низенький большеголовый, большеглазый кудрявый паренёк очень подружился с нашими девчатами с курса, он ещё не освоил хорошо наш язык, не успевал конспектировать и многого не схватывал, а девчата помогали ему разобраться в конспектах, в общем, старались, как могли.
   Мне чем-то понравились наши венгры Эмма, Пишта и Дьюла. Я и ещё две девочки после лекций обедали с ними в столовой, гуляли по Киеву, ходили в кино, фотографировались у памятника Тарасу Шевченко. Дьюла рассказывал, что дом его стоит недалеко от знаменитого большого венгерского озера Балатон, и что очень скучает по родным местам. Я говорила, что тоже скучаю по дому. Но скоро это должно пройти, надо только, как следует, втянуться в учёбу, привыкнуть к Киеву, к университету.
   А втянуться в учёбу, проникнуться интересом к ней, нам помогали увлечённость и мастерство наших преподавателей. Одним из них был Пяртли - обрусевший прибалт, говоривший с лёгким акцентом старичок. Маленький, тонкокостный, худощавый. Реденькие, ослепительно белые волосы кое-как прикрывали его бледно-розовую лысинку и обрамляли круглый лоб. Тонкие склеротические жилки разбегались по тощим щекам и короткому прямому носу. Вставные зубы вперемешку с золотыми коронками чуть кривили синеватые губы и, казалось, мешали говорить, но это только казалось. Небольшие голубые глазки сияли, как у ребёнка. Обыкновенно, он стоял у преподавательского столика, иногда прохаживался и, не заглядывая ни в какие бумажки, говорил, а точнее блистал познаниями. Это был "соловей". Ветхий старик читал лекции так вдохновенно, как читают стихи и поэмы. Иногда я бросала конспектировать и просто слушала его, проникаясь мудростью и красотой его повествования. А потом переписывала конспект у подружек. Эти встречи с преподавателем увлекали многих и звали в мир глубочайших познаний и удивительных законов экономической науки.
   Из того же ряда был и другой, не менее талантливый, преподаватель - учёный, великолепный знаток народного хозяйства СССР и экономики зарубежных стран - Браславский.  Это был крупный очень подвижный человек лет пятидесяти пяти с шапкою тёмных с заметной проседью разлетающихся волос, разделённых на прямой пробор. Из под густой чуприны поблескивали небольшие узкие глазки. Выразительными были мясистый нос, полные губы и темноватый цвет лица. Его голова напоминала голову льва. Он, как и молодой Журченко, не любил стоять на одном месте и во время лекции быстро ходил по аудитории от окна к дверям и обратно. При ходьбе, время от времени, причёсывал пятернёй свою густую шевелюру, когда она спадала на лоб. Был крайне сосредоточен, говорил не уставая. Эрудиции и энергии его, казалось, не было предела. Он мог начать лекцию с обыкновенного рассказа о каком-нибудь обыденном факте из области хозяйствования в каком-нибудь городке, крае или стране, а потом усложнял, раскручивал эпизод до глобальных обобщений. Он сдабривал повествование свежими фактами, знаковыми событиями и точными, иногда неожиданными, выводами и только после всего этого подводил под сказанное теоретическое обоснование.
   Мы превращались в слух и наступали такие мгновения, когда душа педагога сливалась с нашими душами. Логика его повествований восхищала, и мы старались, как можно полнее, конспектировать его. О своём предмете он мог говорить безконечно, увлекаясь сам и увлекая нас. Он щедро дарил нам свои энциклопедические знания, и мы любили его за это.
   Пяртли, Браславский и многие другие учёные мужи факультета привили нам - студентам вкус к хорошему преподаванию. Мы уже не были всеядны и не прощали "халтуры". И когда "на горизонте" появился горе-педагог и натужно стал читать с листа лекции, допуская безграмотные выражения и абсурдные утверждения, аудитория взрывалась смехом и, не слушая его, шумела уже до конца пары. Каждый на свой лад обыгрывал фразу, сказанную преподавателем, что часы Кулибина имели яичную фигуру. Студенты, которых особенно возмущало такое некачественное преподавание, ходили в деканат и требовали убрать горе-лектора:
   - Он попусту тратит своё и наше время, не даёт ничего нового, переливает из пустого в порожнее, лишь бы ему поставили галочку, что лекция прочитана. Косноязычен, допускает безграмотные обороты речи и выражения. Излагает хорошо известные ещё со школьной скамьи факты, - говорили они.
   Давно известно, что по отношению к преподавателям студенты вежливы и терпимы. Но их зоркий глаз быстро и точно определяет личностные качества и квалификацию педагога. И тогда они будут или уважать и восхищаться ним, либо смеяться и сочинять анекдоты за его спиной. 
   Нам - экономистам читались постоянно на протяжении почти всей учёбы общие лекции. Но тем не менее, мы были разделены на три группы: политэкономии, промышленности и сельского хозяйства. Это значило, что факультет готовит и будущих преподавателей, и экономистов в сфере промышленности, а так же в сфере сельского хозяйства. Больше всего желающих было попасть во вторую группу - промышленности. Многие страстно мечтали об этом. Писали заявления. А мне было всё равно. После университета я хотела идти работать в редакцию и, возможно, в сельский район. И хотя меня брали в группу промышленности, оставалось только дать согласие, но чтобы не отнимать у кого-то страстную мечту, не занимать чужое место, я пошла к сельскохозяйственникам. Некоторые девочки удивлялись моему выбору. Но всё это, в конечном итоге, было относительно. Бывали случаи, что тот, кто окончил факультет с уклоном  сельского хозяйства, работал в городах на предприятиях, а промышленники трудились в районных центрах в сельскохозяйственных отделах. Причина? У кого как сложилась судьба: семейные обстоятельства, квартирный вопрос.
   На переменках международники, особенно иностранцы, любили выходить в коридор. Кто гулял, разминаясь, кто просто беседовал с сокурсниками и осторожно поглядывал на наших девушек, которые тоже выходили в коридор и стояли группками. И те и другие потом знакомились, как бы невзначай. Я тоже познакомилась с болгарином Мишей. А было это так: в коридоре, недалеко от дверей деканата, я и ещё две девочки переписывали изменившееся расписание. Наши занятия окончились, и в аудиториях занималась вторая смена. Вокруг никого. Нами овладело прекрасное настроение, а в таких случаях всегда хотелось шутить и веселиться. Мы стали упражняться в остроумии, особенно старалась я. И так увлеклись, что не заметили, как подошёл и стал читать расписание международников высокий с чёрной вьющейся шевелюрой в тёмном костюме парень. Услышав шутки, он повернул голову в нашу сторону и тоже стал шутить. Мы оценили его остроумие, но не собирались сдаваться. Началось соревнование. Кончилось тем, что мы все начали смеяться и вместе пошли на первый этаж. Выйдя из университета, остановились на ступеньках. Девчонки, пощебетав немного, разбежались, оставив иностранца и меня одних. Вокруг сновали то туда, то сюда студенты, а я и доброжелательный молодой человек не спешили и улыбались друг другу:
   - Как я понял, вы наши соседи, учитесь на экономическом? - спросил парень. Я кивнула головой.
   - Миша Благоев, из Болгарии.
   - Оля Шевчук. Мы обменялись рукопожатием и опять дружелюбно улыбались. У каждого из нас была куча дел. Я, например, должна бежать домой: перекусить, взять нужные тетрадки и идти в Академическую библиотеку конспектировать первоисточники, чтобы завтра не дрожать на семинарах. Болгарину, наверное, тоже надо было заниматься. Но сейчас, махнув на всё рукой, мы пошли, неспеша, по красивым в лучах заходящего солнца улицам, рассуждая о серьёзном и пустяках, наслаждаясь ясной погодой и приятным общением. Когда исчерпаются темы разговора, мы ещё постоим немного, пожмём на прощание друг другу руки и довольные знакомством, и всем на свете расстанемся...
   Как выяснилось из неторопливого рассказа Миши, он учился уже на последнем пятом курсе. До Нового года ещё будет посещать лекции, а после начнёт писать дипломную работу и готовиться к госэкзаменам. В университете будет появляться редко. Следующий Новый год встретит уже в родной Болгарии, где будет работать, или в аппарате правительства, или займёт другой какой ответственный пост...
   Потом я несколько раз встречала Мишу в университете, спрашивала, как идут дела? Он отвечал, что всё хорошо, всё нормально, но выглядел усталым. И только через два или три года, когда болгарина уже давно не было в Киеве, я случайно узнала, что Миша был безнадёжно влюблён в одну советскую девушку и до последнего дня в Союзе предлагал ей руку и сердце, звал жить в Болгарию, но девушка уже имела жениха и не хотела уезжать из страны от родных и близких. Говорили, что Миша очень переживал по этому поводу. "От того и выглядел таким усталым"- догадалась я. И была рада, что мы с девчонками, хоть немного, смогли рассмешить и развлечь его.
   Однажды, раньше, чем обычно, закончилась первая пара. Преподаватель, прочитав лекцию и попрощавшись с нами, направился в деканат на какое-то экстренное совещание. До переменки оставалось пять - шесть минут. Некоторые студенты остались в аудитории, доставая из портфелей и  чемоданчиков тетрадки для следующих занятий, а некоторые тихонько вышли в коридор размяться. Среди них была и я с подружками. В конце коридора в одной из аудиторий мы, к великой своей радости, увидели в чуть приоткрытые двери нашего любимого преподавателя Браславского. На этот раз, мягко ступая, не спеша, он ходил по аудитории и что-то вдохновенно рассказывал. Ребята международники, а среди них не было ни одной девушки, тихо сидели и, не поднимая головы, быстро писали в тетрадях. На переднем плане сидел симпатичный русоволосый парень в сером костюме и сосредоточенно конспектировал, казалось, прогреми сейчас гром или случись ещё что-нибудь неординарное, он не оторвётся от своего занятия. Вскоре я узнала, что симпатичный молодой человек - Валерий Гудков, член комитета комсомола университета, и его знают все комсомольские активисты. Я стала поглядывать на парня, когда встречала в коридоре. Он это заметил и тоже стал бросать на меня взгляды. Так мы переглядывались месяца два, пока не познакомились на улице недалеко от Академической библиотеки, где студенты, готовясь к семинарам, изучают и конспектируют первоисточники.
   Шли короткие ноябрьские дни, быстро темнело. Мы опять столкнулись с Валерием Гудковым нос к носу, и я поздоровалась. На секунду он остановился, завязался разговор, и мы пошли рядом.
   - Давайте где-нибудь сядем и поговорим, - сказал он, глянув на меня.
   - Да. Не плохо бы,- кивнула я. По слабо освещённой улице, на которую падало кружево теней от ветвей деревьев, мы всё дальше уходили от университета, от Академической библиотеки, где я только что конспектировала первоисточники. Если б это было теперешнее время, мы бы зашли в первую попавшуюся кафешку, заказали мороженное и стали б вести разговоры. Но тогда работали только столовые и те должны вот-вот закрыться: было уже восемь вечера. На ресторан не хватило бы денег. Да и не был он тогда популярен у молодёжи. Поэтому ничего не оставалось, как вести беседу во время прогулки или сесть на лавочку под развесистыми деревьями.
   Мы дошли до перекрёстка. За поворотом, правее, посреди улицы тянулась огороженная железной кованой оградой длинная аллея из пирамидальных тополей. Мы пошли туда. В аллее между тополями и густыми кустами стояли большие с изогнутыми спинками из деревянных брусьев лавки. Зайдя в тёмный живой коридор, сели на одну из них. Вечер переходил в ночь, и было довольно сумрачно. Но за сухой листвой поодаль на тротуаре весело светились жёлтые фонари, а в вышине у верхушек деревьев блестели звёзды. Валерий выбрал это место, чтобы поговорить в непринуждённой обстановке. "О чём будет разговор?" - у меня сладко замирало сердце и не верилось, что я сижу рядом с парнем, с которым переглядывалась почти два месяца и которого знает почти весь университет. Мне бы разволноваться, но я держусь, как можно спокойнее, и поглядываю сбоку на Гудкова. Лирическое настроение целиком овладело ним. Какое-то мгновение он смотрел перед собой, а потом, обернувшись и положив руку на распухший мой портфель, темнеющий на лавке между нами, начал рассказывать о себе, о своей жизни. Рассказ был тихим, спокойным с остановками, словно исповедь; из него я поняла, что он - романтик, и что окончил школу на Печерске, где и живёт, что они с мальчишками облазили все укромные места района и знают много потаённых троп. А потом университет. В университете он сильно влюбился в девушку своего исторического факультета старше и годами, и курсом: поступил в ВУЗ очень молодым. По характеру девушка была похожа на Жанну д'Арк. Легко управляла мальчишками, не говоря уже о девчонках. Входила в состав комитета комсомола университета, и все её слушались, и подчинялись безпрекословно. Валерия она почти не замечала, но он старался изо всех сил, чтобы понравиться ей. Вскоре и его выбрали в комитет комсомола, и теперь он каждый день встречался с удивительной девушкой и был ей верным помощником во всех комсомольских делах и начинаниях. Со студенческими отрядами они вместе ездили собирать урожай в колхозы, помогая селянам. Работали в стройотрядах далеко за пределами Украины. Он не раз открывал ей своё сердце, но девушка и не думала отвечать Валерию на его чувства. Видно, рассчитывала найти поклонника постарше и побойчее.
   Окончив учёбу, она пустилась в самостоятельное плавание по реке жизни. Валерий назвал её имя и фамилию, и дал понять, что его чувства к ней ещё живы. Забегая вперёд, скажу, что, однажды, эта девушка появилась в университете. Видно, привели её сюда какие-то дела или просто ностальгия о студенческих временах. Заглянула в комитет комсомола на минутку, но пробыла там довольно долго. Тогда-то девчонки и показали мне её.  Через два дня, совершенно случайно, я почти столкнулась с этой девушкой, на ступеньках у входа в университет стояла огромная девица с длинными прямыми ногами, будто их вытесал скульптор. Солнечный лучик запутался в коротких светлых, чуть спадающих на лоб кудряшках. И замечательными были глаза: большие круглые голубые. Даже не верилось, что такие глаза в пушистых ресницах могут принадлежать уверенному в себе, волевому человеку...
   Мне немного взгрустнулось. Я поняла, что со стороны Валерия мне "ничего не светит". Я не умею управлять людьми, организаторских способностей - "кот наплакал", и мне никогда не стать предметом его обожания. Но может он переменится?..
   Валерий, наконец, выговорился. Я рассказывать о себе  не стала. И мы пошли по сумрачным улочкам, по Рейтарской, в сторону моего жилья. У дома с красивыми, коваными воротами, подсвеченными со двора электрическим фонарём, мы расстались. Больше с этим парнем у меня свиданий не было. Мы виделись в университете, здоровались, глядя друг другу в глаза. Иногда мне казалось, что он ждёт от меня комсомольских подвигов, чтобы я проявила себя, как неординарная личность, но я была простой обыкновенной студенткой.
   Однажды, в стройотряд, который должен ехать куда-то очень далеко, скорее всего, в Казахстан, набирали студентов, желающих потрудиться во время летних каникул. В руководстве отряда был и Валера. Вот, где можно было оказаться рядом с парнем, но я на тот момент была такая усталая, такая разбитая после напряжённой весеннее - летней сессии, что валилась с ног. Ехать с отрядом, не восстановившись, чтобы быть ему обузой, показаться "слабаком" - очень не хотелось. Я переживала, но сделать ничего не могла и поехала домой. Девушка Оля могла только подарить Валерию своё свежее стихотворение, или написать письмо. Особенно я писала из колхозов - мест своей летней практики. Адресовала в комитет комсомола университета. Соратники Валерия считали, что у меня с ним сумасшедший роман. А я, всего-навсего, писала о том, как живётся студентам - практикантам в сельских условиях, что хорошо, а что плохо в их буднях: ведь в комитете комсомола должны знать об этом. Но никогда Валера не отвечал на мои письма, как-будто и не получал их. А может, так оно и надо было.
   Неожиданно для всех и, видимо, для самого себя Валерий женился. На сей раз кареглазая комсомолочка-активистка подкрадывалась, подкрадывалась к нему и на одной из вечеринок сделала так, что он, как честный человек, не мог не жениться на ней. Тем более, что тогда с такими вещами не шутили, особенно, в партийном руководстве, а Валера был уже членом партии. Сначала  парень сильно переживал и ходил с чёрным лицом, а его жена плаксиво говорила, что это я "подбиваю под неё колышки". Хотя, после данного сообщения, я старалась не смотреть в сторону Валеры. Но потом, пообвыкнув, Валера побелел, порозовел и стал прежним молодцом, каким был до женитьбы. Я, конечно, уже не переглядывалась с ним,  не писала писем, потому, что женатый человек, как кавалер, для меня не существовал. Я отдавала предпочтение свободным людям.
  
  ЛЕТНИЕ КАНИКУЛЫ
  
   Проучившись в университете два семестра, первокурсники сдали летние экзамены, которых было немало, и получив наперёд за июль и август стипендию, уже второкурсниками разъехались по домам... Во время экзаменов я почти ничего не ела и мало спала, а потому предстала перед родителями такой похудевшей и синей, что они ужаснулись. Чтобы успокоить их, пришлось пообещать быстро поправиться. Сил у меня никаких не было, поэтому целыми днями я лежала на раскладушке в сливовом садике и то читала, то спала. Маруся старалась кормить меня вкусненьким, особенно молочным. Заставляла пить сливки, перемешанные с сырыми взбитыми с сахаром яйцами. Угощала борщиками с мясом и всякими кашами. На столе в кухне в вазе всегда красовались клубника, смородина и яблоки - паперовки. Недели через три самочувствие моё улучшилось и, как бы сам собой, вставал вопрос о возобновлении походов в кино. Как-то раз, готовя обед на кухне, Маруся выглянула в раскрытое окно, что выходило в садик, и позвала меня. Не отрываясь от книги, я пришла на кухню и села на кровать.
   - Олю! Ти не повiриш, що роказують в городi! Та вже не читай! А послухай.
   - Что? - оторвалась я от книги, хотя ещё мыслила её образами.
   - А то! Лежиш у своєму садочку i не знаєш, що коϊться навколо. На останньому сеансi в кiнотеатрi Котовського iде таке кiно, якого нiхто нiколи ще не бачив.
   - Боже, что за кино? Про любовь?
   - Якби то про любов. Не так щоб про любов, як про, - Маруся подошла ко мне и на ухо прошептала, - про розврат... Там такий, кажуть, розврат, що вдень кiно не пускають, щоб дiти не бачили, тiльки вночi. Кажуть, що воно з Францiϊ, як би трофейне. А може i нi...
   - А... Так это трофейное? Так бы и сказала.
   - А я так i говорю!
   - Тогда чего мы сидим? Я сейчас иду в город по делам и зайду в кинотеатр, куплю предварительно билеты.
   - Але воно пiзно починається, здається, о десятiй.
   - Пустяки! Теперь день длинный. Темнеет не скоро.
   - Може Раю покличемо?
   - Зови Раю! Втроём будет веселее.
   - Олю, а ти б поϊла...
   - А что у тебя есть?
   - Ранiшня рисова каша i борщик свiженький.
   - Давай кашу со сливками...
   Вечером в одиннадцатом часу Рая, Маруся и я тёмными улицами шли в кино. Решили идти мимо школы, техникума и Дома Культуры.
   В отсветах только что отполыхавшей вечерней зари русалочье время ещё не наступило. Но угадывались неровности дороги, длинные штакетники, калитки. Сквозь ветви светлели стены домов и проступали пятна потухших окон. Очарованные тишиной, застыли цветы в палисадниках. И, может быть, скоро, за густыми садами появятся мавки и другие ночные духи. На лунных дорожках и полянках они будут вести свои призрачные хороводы, и веселиться до самого рассвета.
   Свернули в переулок, он выходил на пустынный берег речушки. Уже был виден мостик через неё. Позади нас послышались шаги.
   - Рая! Мироненко! Здравствуй! Здравствуйте, девочки! Парень выше среднего роста поравнялся с нами.
   - А... Юлик! Здравствуй! Давно тебя не видела. Как ты здесь оказался?
   - Да вот, заходил к товарищу. Кстати, я тебя тоже давно не видел. Иду и смотрю, ты ли это? Теперь - узнал. Где пропадаешь? Ходили слухи, что ты бросаешь спорт-школу. - Юлик перешёл на Раину сторону. - Если так, то зря. Ой, как зря! Евгений Петрович всегда говорил, что из тебя классный спортсмен получится. Первый разряд по ядру уже имеешь.
   - Да, зайду, зайду к Евгению. Он недавно к нам домой приходил, ругал, что не посещаю тренировки. А как твои дела? Я слышала, что ты и подростков тренируешь по футболу. Не тяжело? Мой младший брат, как придёт с тренировки, так только про тебя и розмовы. А ты уже перешёл из юниоров во взрослую команду?
   - Перешёл, мне ещё в январе восемнадцать исполнилось. В армию хотели взять. Представляешь, выпускник - десятиклассник и тут же - солдат. С января постоянно вызывали в военкомат. Тренера отстояли. Кричали: "Кто летом будет защищать честь района, если всех юниоров заберёте?". В военкомате тоже любители футбола нашлись и на полгода дали отсрочку. За то какую цену теперь плачу. И работа в секции, и сам тренируюсь, и каждую неделю футбольные встречи с другими районами.
   - Ничего, ты парень крепкий, выдержишь. А болельщики тебя любят, - посмотрела на парня Рая, - везде хвалят, и нам тут слышно, как стадион ревёт во время матчей.
   - Слышно аж тут? Надо же...Вы куда-то спешите,- переменил тему Юлик.
   - В кино.
   - А-а, в кино! То самое! Видел, видел. Вчера ходили...
   - Ну, i як? - спросила, молчавшая доселе Маруся.
   - Да ничего особенного. Кино, как кино. Потому, как раздули о нём слухи, ожидали большего.
   - А то завжди так. Багато говорять, а толку обмаль, - продолжала Маруся. - Юлик повернул голову в нашу сторону. Долго смотрел, а потом изрёк, обращаясь к Рае.
   - Разумеется, тебя и твою подругу пропустят, а вот насчёт подростка... Не уверен. Там порядки строгие. Как бы не пришлось девочке в большом разочаровании обратно домой идти.
   - Хто подросток? Це ти про кого? - строго спросила Маруся. - Наша Оля? Та вона вже студентка: на другий курс перейшла. Тiльки на вигляд така тендiтна. А так дорослiша за тебе! Три тижнi, як вона вдома.
   - Хм! Неужели я так ошибся? - Удивился Юлик. - Правда, сейчас темно. Но, всё-таки, нужны доказательства!
   - Ти дивись, йому докази потрiбнi! Пiти додому i принести паспорт?
   - Подожди, Маруся, доказательства будут, если товарищ настаивает. Вы, как я тут слышала, окончили десятилетку?
   - У вас прекрасный слух, - отозвался парень.
   - Благодарю и, наверное, будете поступать в институт?
   - В этом году вряд ли. Через месяц-другой иду в армию.
   - Неважно. Поступите после. Так вот, на первом курсе вы будете обязательно изучать основы марксизма - ленинизма. Слыхали о таком предмете? Нет? Если бы сейчас позволяло время, я бы рассказала вам о законе единства и борьбы противоположностей, о переходе количественных изменений в качественные и так далее... О трёх источниках и трёх составных частях марксизма: о диалектике Гегеля, об историческом материализме Фейербаха, об экономическом учении Адама Смита. Поняли?
   - Исключительно хорошо понял. Жаль, что только сегодня познакомился с  вами, а то бы ещё три недели назад узнал о трёх составных частях и  источниках марксизма. Рая и Маруся рассмеялись...
   - Вона ще не встигла набрати форму, - сказала Маруся, - та нiчого: до кiнця лiта далеко, ще встигне поправиться. Правда, Олю?
   Кинотеатр блестел огнями, как в праздник. Народ шёл валом, и две билетёрши, у выхода на улицу, а не с вестибюля, едва успевали отрывать от синеньких узеньких билетиков контрольки. Мы остановились на тротуаре под деревьями, ожидая, когда схлынет толпа. Две подружки подошли к Рае и Марусе. Девушки отошли в сторону, и между ними завязался оживлённый разговор. Юлик не торопился уходить, хотя я его и не просила составлять мне компанию. Теперь, при ярком свете можно было хорошо разглядеть ночного собеседника. И надо сказать, что внешность парня впечатляла. Видимо, спорт сделал своё дело. Возле меня стоял довольно натренированный, стройный, похожий на древнегреческого атлета, юноша. Короткие, словно специально завитые, чёрные блестящие волосы. Как стрелы, густые брови, из под которых поблёскивали в свете электрических гирлянд круглые карие глаза. Очень шла ему и белая с коротким рукавом рубашка, расстёгнутая до половины груди.
   Прядь волос падала мне на лоб. Из-под чёлки я строго поглядывала на Юлика. Он ловил эти взгляды, пытался что-то сказать, но не решался, и медленная, смешанная с удивлением, улыбка появлялась на его тёмно-вишнёвых красивых губах.
   Наконец-то и мы проникли в кинозал, уселись на свои места и начали смотреть фильм. Кино действительно было неординарным. Если бы советские режиссёры в то время отсняли нечто подобное, то этот фильм попал бы на полку и неизвестно, когда бы о нём вспомнили и заговорили. Я, Маруся и Рая во все глаза смотрели на чёрно-белые мелькавшие один за другим кадры, в которых то и дело появлялась молодая, пухленькая женщина в узкой чёрной юбке, в белой блузе с глубоким вырезом, с пышными кое-как заколотыми волосами. Она только что приехала во французскую деревню и начала работать учительницей в местной школе... Естественно, ученики и сельские жители стали приглядываться к новому человеку. И что же они увидели? Молодая особа с густо накрашенными губами вела себя очень раскованно, что не соответствовало её званию. Кроме всего прочего, к ней постоянно приезжал какой-то солидный, похожий на отца семейства, военный чин, и на виду у всех они целовались, обнимались, ездили вдвоём на одном велосипеде, падали на землю, скатывались, как брёвна, под горку и громко хохотали при этом, и опять целовались. Старухи, особенно, старые девы, были в шоке. Но некоторые молодые и не очень молодые жители деревни стали на сторону весёлой парочки и даже начали брать с неё пример. Споры и возмущения по поводу нарушения нравственных устоев прокатились по всей округе, и раскололи её на два враждебных лагеря: осуждающих и не осуждающих учительницу. Получился настоящий скандал. Но молодая своевольная учительница вскоре уехала так же неожиданно, как и появилась. Дело было в том, что военная часть, в которой служил её кавалер, поменяла дислокацию. И весёлый толстяк увёз подругу из деревни. Но осуждающие молодую особу и оправдывающие её продолжали спорить.
   Кино подошло к концу. В зале зажёгся яркий свет. Публика неспеша потекла к выходу. Рая, Маруся и я тоже не могли определиться: мы за учительницу или против. Скорее - последнее.
   - Где-то она права, а где-то и нет, - говорила одна молодая женщина другой.
   - Надо выбирать середину, а не кидаться в крайности, - ответил им хорошо одетый молодой человек. Полный серьёзный с лысиной мужчина громко заявил, ни к кому не обращаясь.
   - Пройдёт время, и мы ещё не такое увидим, всё катится к этому! Потом вспомните мои слова...
   Как был прав этот человек. Сексуальная революция уже стояла на нашем пороге, а если не на пороге, то была уже в пути.
   Конечно, эротическим, в полном смысле этого слова, фильм назвать было нельзя. Но всё равно, он являлся вызовом закоренелому ханжеству и мещанству. Эротическое или с элементами эротики кино в нашей стране появилось значительно позже, с началом "перестройки" и развивалось с бешеной скоростью. Уже в конце двадцатого века режиссёры, как бы соревнуясь друг с другом, стали демонстрировать в своих кинолентах постельные сцены с имитацией половых актов киногероев, видимо, считая, что это повысит художественную ценность фильма...
   Мы вышли из душного кинозала на воздух, и сразу же, в полной мере, ощутили его свежесть и прохладу. И вдруг, увидели Юлика. Он стоял на краю тротуара в тени деревьев и улыбался. На нём была уже другая, тёмная рубашка, видимо, он побывал дома. Подойдя к нам, он объявил, что опять идёт к товарищу и ему с нами по пути. Было ясно, что это выдумка: парню просто захотелось нас проводить. Надо сказать, что в домах простых людей в пятидесятые годы телефоны были редкостью, тем более в маленьких городках, как наш. И поэтому ничего странного не было, если кто-то шёл к кому-то поговорить или сообщить какую-нибудь новость. И даже поздней ночью: днём не всегда хватало времени.
   - Ну, как фильм? Понравился? - спросил Юлик. Он шёл рядом со мной.
   - Та, нiчого, дивитися можна, - оветила за всех Маруся.
   - Я не шкодую, що пiшла, - усмехнулась Рая.
   - А вы, Оля, что скажете? Да! А вас пропустили?
   - Дуже придивлялися, але пустили, - с довольным видом сообщила Маруся.
   А от би номер був, - продолжала она.- Оля купила на всiх бiлети, i нас би пустили, а ϊϊ нi. Девчата засмеялись ещё громче и веселее.
   - Тодi чекала би на вулицi пiд дверима, поки сеанс не скiнчиться, - уточнила Рая, - хiба Юлiк надiйшов i провiв би.
   - А ти, Рая, сказала би, що вона твоя дочка, i ϊϊ нема з ким лишити вдома, та ще  би взяла ϊϊ на ручки. Девчата не переставали веселить друг друга. Видно, смех, звучавший в фильме, подействовал и на них.
   - Рая, а що б ти робила, як би до тебе почав навiдуватися той, що у кiно ходив до вчительки?
   - Той, жирний i лисий?
   - Ну, чому жирний i лисий? Вiн досить нiчого.
   - Та я б його палкою, палкою...
   Девчата смеялись, еле выговаривая слова, но мы с Юликом понимали их  и тоже посмеивались.
   - А як би палка не допомогла? Що тодi?
   - Тогда... тогда... - Рая подумала и ответила по-русски,- показала бы ему, как я умею метать ядро: у меня же первый разряд по этому виду спорта! - последние слова Рая еле выговорила. Тут уже и я не выдержала и прыснула со смеху. А уж девчата и Юлик смеялись до слёз, уточняя последнюю фразу спортсменки.
   Подошли к Раиному дому. Ночь была тёмная, даже звёзды не светили. Рая попрощалась и спросила у Юлика:
   - В четверг матч?
   - Да, приходите болеть.
   - Юлик, можешь немного постоять с Олей? Маруся зайдёт ко мне на пару минут.
   - Хорошо, идите.
   В полной темноте девчата осторожно спустились по ступенькам во двор и зашли в дом.
   - А знаете, Оля, я сегодня никак не предполагал, что вечером познакомлюсь с интереснейшей девушкой, которая хорошо разбирается в марксизме. Я рад этому. А вы?
   Я не нашла что ответить, и мы по прежнему молчали.
   - А давайте встретимся ещё раз, - оживился Юлик, - скажем, в четверг после матча.
   - После матча? Так вы же устанете? О какой встрече может идти речь?
   - Представьте, это самый лёгкий для меня день: никаких других нагрузок, матч длится всего девяносто минут. А встреча с вами - это такая разрядка, лучше не придумаешь! Согласны? Я буду ждать вас в восемь вечера вон там, - Юлик показал на слабо освещённое место возле заводских ворот.
   "Вот ещё, - подумала я, - не хватало, чтобы он видел меня выходящей из заводского двора" Поэтому сразу же возразила:
   - Нет, не у ворот, а там, за поворотом на перекрёстке и в девять.
   - Согласен, на перекрёстке - в девять. А сейчас, можно я вас провожу?
   - Спасибо, мы уже пришли, наш дом рядом.
   - И ещё, - Юлик приблизил своё лицо, стараясь заглянуть мне в глаза, - приходите в четверг болеть за меня... Игра начинается в шесть вечера, в восемнадцать ноль-ноль. Девчата покажут, где стадион. Придёте? - Парень замер в ожидании ответа.
   - Возможно... с Марусей.
   - Очень хорошо.
   Во дворе послышались голоса. Через минуту Маруся поднимется к нам. Жаль расставаться с Юликом,  было бы можно,  стояла б вот так до рассвета. Он пожал мне руку, громко попрощался с Марусей и, отступив  шага два в сторону, растаял в темноте.
   Хотя твёрдого обещания придти на стадион не было, так как фраза "возможно приду" - это ещё не обещание, но всё же очень хотелось посмотреть футбольный матч с участием нового интересного знакомого.
   В четверг утром я спросила у Маруси:
   - Ну что, пойдём сегодня смотреть футбол? Или нет?
   - Я би пiшла...
   - Тогда надо наметить себе задачу: управиться с хозяйственными делами к пяти часам вечера. А это не так-то просто. Надо основательно помогать друг другу. Согласна?..
   Покрыв голову лёгкой косынкой, и надев фартук, я решила выполнять всё, о чём бы Маруся ни попросила. Скоблила морковь и свёклу, резала лук, секла капусту, чистила картошку. Маруся смеялась надо мной: всё это делалось не очень умело. Но помощь была ощутима. Мы приготовили мясной борщ, гречневую кашу с подливой, пожарили котлеты, сварили компот из свежих паперовок и черешен. Вытерли пыль в комнатах и занялись своим туалетом. В ванне помыли голову, кое-как искупались и, одев свежие платьица, в половине шестого подходили к стадиону. Он располагался на окраине города и неплохо смотрелся на фоне высокой гряды, казавшейся будто бы рядом. Крашеный штакетник обрамлял стадион со всех сторон. Повсюду вились дорожки и дороги, ведущие к городу. Вдоль них из-за зелёных садов выглядывали беленькие домики. Мы купили билеты и прошли на территорию стадиона. Он показался мне огромным. По обе стороны зелёного поля на длинных деревянных лавках сидели нетерпеливые болельщики. Они говорили, свистели, громко здоровались друг с другом. Особенно в этом упражнялись подростки.
   На поле разминалось несколько футболистов. Двое бегали прямо перед нашим носом. Они были в необычайно яркой спортивной форме, излучая силу и здоровье. Мускулы их напрягались, а серьёзные сосредоточенные лица выражали решимость одержать победу в предстоящей игре. При виде красавцев - футболистов гордость охватывала каждого присутствующего. "Так, наверное, в древнем Риме трепетали зрители при виде на арене героев - гладиаторов, - пришла в голову неожиданная мысль, - как хорошо, что нашим спортсменам не приходится сражаться с тиграми и львами".
   Сердце моё  ужасно колотилось. Казалось, если я сейчас увижу и Юлика, то от волнения упаду в обморок. На переднем плане свободных мест не было. И мы с Марусей, опустив головы, пошли по-над краем поля на другой конец рядов. Там нашлись места, и мы сели. Моё волнение никак не утихало. Я по прежнему боялась поднять голову и посмотреть вокруг. Маруся дёргала меня за руку и шептала:
   - Дивися, дивися, здається, Юлiк бiгає... Чи то вiн, чи не вiн? Подивися...
   Набравшись духу, я подняла глаза. На середине поля  теперь разминались только два спортсмена. Одним из них был Юлик. Он догонял мяч и отдавал пас товарищу. На какое-то мгновение он остановился и посмотрел в нашу сторону. Возможно, увидел нас, и наши взгляды вот-вот встретятся?..
   Как-то сразу над стадионом установилась тишина. С поля исчезли все спортсмены, а болельщики замерли в предвкушении начала увлекательнейшей игры. Через пару минут на поле выбежали одна за другой две команды и выстроились друг перед другом. Появился судья с мячом в руках. И после обоюдных командных приветствий и свистка судьи футбольный матч начался.
   Комментаторов на этом провинциальном стадионе не было, и сразу не каждый понимал, что происходит на игровом поле: кто куда  бежит, кто кому подаёт мяч, но заядлые болельщики, особенно мужчины, в этом разбирались отлично. Они внимательно следили за каждым игроком, будто читали увлекательную книгу. Я наблюдала за их реакцией, прислушивалась к их рассуждениям. Они знали, как играть на результат, что одна ошибка спортсмена могла очень повлиять на весь ход игры, так что обстановка на поле для меня немного прояснялась.
   А страсти накалялись. На первых порах активными были обе команды. Спортсмены быстро бегали: одни, чтоб создать голевую ситуацию, другие - чтоб предотвратить её. Неоднократно стукались друг о друга, падали, старались забить гол в ворота соперника с большого расстояния. Вратари то и дело ловили мячи, чем вызывали бурный восторг у присутствующих, а счёт всё не открывался. Нервные болельщики сильно переживали успехи и неудачи любимых спортсменов и то и дело вскакивали со своих мест и, размахивая руками, душераздирающе кричали, чем ещё больше накаляли и без того напряжённую обстановку.
   Но вот наступил момент, когда городская команда всё более стала сковывать инициативу гостей.  Привлекала игра Юлика. Он неутомимо бегал по зелёному полю и, почти всегда, оказывался в нужном месте, принимал удачные пасы товарищей, вырывался вперёд, создавая опасные ситуации у ворот противника. Это весьма воодушевляло болельщиков городской команды. Они без умолку кричали: "Юлик, давай!!! Давай, Седлецкий!!!" Их поддерживали снующие вокруг мальчишки: "Держись, Татос!" - делая большие глаза, кричали они. И когда Юлик забил свой первый гол, а минуты через две ещё и второй, болельщики, соскочив с мест, ревели от восторга так, будто им подарили безсмертие. Игра уже не шла с переменным успехом, впереди был чемпион среди районов области - команда нашего города, в которой вдохновенно играл Юлик. С его грамотной подачи был забит ещё один гол - третий...
   Время, отведённое матчу, окончилось. Победа, как уже было не раз, досталась команде нашего района. Имя Юлика не сходило с уст болельщиков. Многие тщательно разбирали все его голевые комбинации. Молодой футболист снова становился героем города, кумиром мальчишек, и все его обожали и любили. Когда закончился матч, я и Маруся не знали, что делать дальше. Может быть найти Юлика и поздравить с победой? Но мы ужасно стеснялись. В сущности, кто мы такие? Случайные знакомые... Народ плыл к выходу и растекался по дорожкам, идущим в город. А мы с немногими болельщиками не трогались с места. Вскоре стадион совсем опустел, и было смешно одним сидеть на длинных деревянных лавках, пришлось тоже направиться к выходу. Уже за воротами стадиона мы неожиданно увидели Юлика. Необыкновенно красивый, с сияющими глазами, он быстро шёл в окружении таких же молодых ребят, споривших и доказывающих что-то друг другу. Конечно же, речь шла о футбольной встрече, опять проводился её тщательный анализ. Компания прошла мимо. Юлик мельком взглянул на нас и, не оборачиваясь, поднял над головой руку и помахал ею. Маруся и я обрадовались и стали гадать: было ли это приветствием, и если - да, то кому предназначалось? Народ вокруг ещё был.
   Полные впечатлений мы неспеша шли по дороге, которая сама вывела нас к заводу. Зашли в дом. Часы в комнатах показывали восемь. Я упала на кровать в кухне и отвернулась к стенке. Сил совсем не оставалось. Родители были уже дома, Маруся подавала на стол, и все стали ужинать. Я же сделала вид, что задремала. Ни с кем не хотелось вступать в пространные разговоры. Думалось только об одном: о встрече с Юликом. Придёт он, или передумает? Не верилось, что человек, за каждым движением которого полтора часа на стадионе следили тысячи глаз, на которого возлагались надежды сотен сердец, и который оправдал эти надежды, вызвал восторг всего города и всего района, вечером будет стоять на перекрёстке в кудрявой листве сирени и смиренно ждать меня.
   Если бы я была тщеславна и амбициозна, то моя гордыня удовлетворилась бы полностью. Но я абсолютно не тщеславна и, к тому же, ценю в людях только нормальные человеческие качества, несмотря на то, герои они или простые смертные. Но тем не менее, было приятно сознавать, что Юлик сегодня герой и рыцарь спорта, и что его знает и гордится ним весь город. Я была счастлива. И, как о волшебстве, мечтала о встрече.
   Перед девятью часами сказала Марусе, что ухожу.
   - Куди так пiзно?
   - К Ларисе загляну, а там посмотрим. Как будешь ложиться спать, проверь, пожалуйста, чтоб калитка в садике была не заперта. Добрэ?
   - Добре, ϊϊ i так нiхто не закриває, можна i не перевiряти...
   В девять с минутами с замиранием сердца я уже стояла на перекрёстке, боясь повернуть голову в ту сторону, откуда, как предполагала, должен появиться Юлик. Неожиданно он появился откуда-то сбоку. Тихо подошёл с чуть заметной улыбкой. Какие-то секунды мы смотрели друг другу в глаза, будто пили чистую родниковую воду.
   - Здравствуйте, - медленно произнёс мой герой, - не видел вас целую вечность даже соскучился...
   - Здравствуйте, - ответила я и, после некоторого молчания, продолжила, - а мы смотрели матч с вашим участием.
   - Заметил. Вы с Марусей искали свободные места. Сначала я узнал Марусю, а потом, когда вы сели, увидел ваше лицо и окончательно убедился, что вы пришли тоже. И так обрадовался, почти летал над стадионом!
   - Да, ты бегал быстрее всех...
   - Конечно, если за тебя болеет такая девушка, - мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.
   - Скажу больше:  в сегодняшнем моей удаче есть и твоя заслуга.
   - Моя?
   - Твоя, твоя это даже оспаривать не надо, говорю решительно и возражений не принимаю!
   Местоимение "ты", появившееся в нашей речи, волновало, радовало и сближало наши души ещё больше. Поглощённые беседой, мы неспеша шли по грунтовой дороге, не замечая ни садов, ни цветов, ни домишек по бокам, а если и замечали, то видели всё, как во сне...
   Мы не держались за руки , а встречались только взглядами. Удивительны Юликовы глаза: шутливые, озорные, но глядя в них, можно было понять, что это не по годам умный, знающий себе цену, очень добрый малый. Дорога внезапно исчезла, остался позади и городок, а перед нами открылся тёмно-зелёный простор. Наступала тихая прекрасная ночь. Светлая круглая луна уже давно выглядывала из-за высокой длинной гряды, освещая окрестность. Откуда-то веяли волны то тёплого, то холодного воздуха. Пахли цветы, пробовали голоса сверчки и кузнечики. А впереди простирался стадион. Я остановилась в изумлении и засмеялась:
   - Видно все дороги в этом городе ведут к стадиону?
   - Как в Рим, - согласился смеющийся Юлик.
   Мы подошли ближе к длинному штакетнику, облитому лунным светом. Встав на цыпочки, я заглянула поверх него: поблескивающие лавки и тёмно-зелёное поле были погружены в нежно-синюю дымку.
   - Юлик, а ты сразу увидел нас, как мы вошли на стадион, - спросила я, опять возвращаясь к приятной теме.
   - Конечно, сразу! Я ждал вас, и до чего же был рад, когда понял, что вы пришли, ты себе не представляешь! Не бегал, а летал под облаками. И то, что забил два мяча подряд, а потом помог забить и третий, это твоя заслуга
   - Приятно слышать, хотя трудно поверить во всё это.
   - Да-да... это правда.
   - А как мы уходили тоже видел?
   - Конечно. Я вам помахал рукой, когда шёл с ребятами. Заметила?
   Большие глаза Юлика сверкали. Лицо озаряло вдохновенная улыбка. И подумалось: не снится ли мне всё это? Если да, то пусть этот сон длится вечно.
   - А почему тебе болельщики кричали: "Седлецкий, Татос!"?
   - Седлецкий - это моя фамилия. А Татос... Среди нас, школьников, одно время, в большом почёте была книга Александра Дюма "Три мушкетёра". Татос - производное от имени одного из её героев. Как-то в нашем кинотеатре шла чёрно-белая комедия "Три мушкетёра". Подвески королевы там вынуждены были добывать три весёлых проворных повара. Как мы смеялись, глядя на них! Как они ловко обходили все козни миледи Винтер!..
   - Да, видела, видела, это музыкальная комедия. Там такая музыка волшебная, и артисты красивые: королева, Констанция, д'Артаньян. Все - красавцы, кроме этих комиков поваров. Мне очень понравился фильм.
   - А песню, какую они пели! "Хорошо в степи скакать, вольным воздухом дышать, если только конь хороший у ковбоя..." Мы с ребятами раз десять смотрели картину...
   - А ты знаешь, - сделала я загадочный вид, - вот эта гряда, луна, стадион, сады тоже напоминают декорацию фильма. Тебе не кажется?
   - Может быть. А вот и музыка. - Юлик подошёл к высокому столбу, на верхушке которого играл большой алюминиевый репродуктор. Нежная музыка лилась из него, завораживая всё вокруг, и улетала в ночное небо. Обхватив рукою столб, Юлик прислушивался к чарующим звукам скрипки, и посматривал на меня так, словно эту музыку написал он сам.
   Чёрная фигура зародилась где-то в тёмной дали и росла по мере приближения. Поравнявшись с Юликом, замедлила шаг и, повернув бледное лицо, что-то проговорила, как бы шутя. От неожиданности Юлик замер, а потом, презрительно посмотрев на фигуру, резко ответил: "Постыдился бы такое говорить. Старый уже, а ума не нажил!.."
   Я подошла ближе.
   - Что, что он сказал? - глянула я на удаляющуюся тощую спину.
   - Да, ничего особенного, закурить просил, а я ведь не курю...
   Юлик старался отвлечь моё внимание от неприятной встречи, и вернуться в то шутливо - благоговейное настроение, из которого его вывел незнакомец.  И только у меня в голове потихоньку прокручивалось увиденное. Ну, что могла сказать чёрная фигура? Конечно, что-нибудь непристойное и обидное, может быть, и в мой адрес. Но Юлик хороший дал ответ: фигура ускорила шаг и быстро исчезла. А всё же, кто это был? Видимо немолодой, прожженный гуляка, "знаток женских сердец". Принял и парня за такого же хлыща как и он сам. Но ошибся. И то сказать, в наши молодые годы в обществе царили строгие нравственные традиции и нарушать их осмеливались немногие, и то только люди в зрелом возрасте и в большой тайне. Недаром заурядный весёлый фильм, демонстрировавшийся в кинотеатре имени Котовского с развязными легкомысленными героями поверг общество в смятение. Юлик и я не были безшабашными головами и свято блюли существующие нравственные законы, как и все. К тому же, за плечами у нас были наши родители, которых мы безгранично любили и не хотели огорчать. У меня - мама и папа, у Юлика - мама, вдова, воспитывающая троих детей. Я бы скорее умерла, чем поставила бы отца с мамой перед фактом, что дочь их - девица легкомысленного поведения.
   Вольности до брака для подавляющего большинства молодых людей в пятидесятые годы двадцатого столетия были такое табу, что и представить теперешней молодёжи невозможно. Всё должно было состояться только после свадьбы, росписи в ЗАГСе, а до свадьбы - разврат, позор и даже преступление. У юношей и девушек и не мелькала в голове мысль о чём-то большем, чем танцы, прогулки,  жаркие рукопожатия, как будто секса и не существовало вовсе. И даже после длительных свиданий молодой человек, не всегда осмеливался на скромный поцелуй. Мы щеголяли друг перед другом эрудицией, неплохими познаниями в какой-нибудь научной сфере, или в области искусства и литературы, наконец, гордились силой характера, как её теперь называют харизмой, готовностью совершить благородный и героический поступок. Развязность, легкомыслие, сожительство вне брака приравнивались к уродству, к неполноценности личности.
   Это уже потом, в семидесятые - восьмидесятые годы, как лавина с гор, пошла пропаганда секса. Сначала в западных странах - в кинофильмах, журналах, книгах, а потом и у нас, в СССР. С каким удивлением, а некоторые с одобрением и восторгом смотрели в самом начале семидесятых французский фильм "Мужчина и женщина", который стал настоящим откровением для советского зрителя, где были показаны сокровенные отношения между героями фильма, и открыто демонстрировалась постельная сцена. Это было для всех так необычно, так смело, а для некоторых и оправдано. Совершалась сексуальная революция, утверждалась сексуальная раскрепощённость, обернувшаяся потом во вседозволенность, когда многие молодые люди становились мужчинами и женщинами раньше пятнадцати лет. А пьянство, наркомания и проституция стали обыденным явлением и даже модой у многих подростков.
   И теперь мало кто верит, что в СССР когда-то существовали строгие нравственные законы. Известен факт - в архивах разведки Советской Армии за годы Великой Отечественной Войны есть такие сведения: когда в 1941 году немцы занимали советские территории - русские, украинские, белорусские города и сёла, то враг был удивлён, что девушки, которые под страхом смерти подвергались насилию, оказывались, как правило, девственницами. Офицеры вермахта в своих донесениях писали Гитлеру, что войну надо кончать, что народ, у которого такая высокая нравственность, нельзя победить. Но Гитлер, как известно, не обратил внимания на такие "пустяки". И лишь итог войны показал, кто был прав.
   Погуляв немного возле стадиона, мы отправились в обратный путь. Он показался значительно короче. Видимо, другая дорога сокращала его. Луна зашла за тучку, и стало совсем темно. У заводских ворот растекалась сонная мгла. Расставаться совсем не хотелось. Что же делать? Опять идти гулять? А так хотелось посидеть где-нибудь, отдохнуть. Приложив палец к губам, я выдохнула над самым ухом Юлика:
   - Иди за мной, только не разговаривай.
   - Хорошо, а куда мы идём?- прошептал он.
   - Увидишь.
   - Осторожно ступая по хрустящей дорожке, мы миновали коричнево-красный дом в первом заводском дворе, неслышно обогнули проходную с её ярко светящимся окном и пошли по тропинке вдоль забора к калитке. А вот и она. Какое счастье - не заперта. Я взялась за скобу.
   - Нагни голову, а то тут листьев много, - обернулась я к Юлику.
   Мы нырнули под густые ветви дикого винограда, и сливовый садик принял нас в свои объятия. Остановились, чтобы перевести дух, и огляделись. Вокруг царили необыкновенная красота и покой. Лунный свет и чёрные тени создавали причудливые трепетные картины.
   - Сейчас бы зачерпнуть серебряные листья - монетки и осыпать лицо, плечи и пить, пить лунный свет - эту неземную энергию,- воздев руки и подняв голову, прошептала я мечтательно.
   - Давно подозревал, что вы, девушка, неземное существо...- еле слышно произнёс Юлик.
   Я взяла его за руку и повела к большой деревянной лавке, стоящей под стеной у крыльца. Тень ветвей молодых сливок почти скрывала её. Наконец-то за весь долгий вечер мы сели. Юлик спросил:
   - Ты что, живёшь в этом доме? Я чуть нахмурилась и ничего не ответила. Видя, что вопрос мне не понравился, он не стал больше ни о чём расспрашивать. Мы сели рядышком, он обнял меня за плечи и вдруг поцеловал. Поцелуй получился нежным, лёгким, едва ощутимым. Я опустила голову, не зная радоваться этому или печалиться, а потом с грустью сказала.
   - Интересно, что сейчас сказали бы Маруся и Рая? Наверное, спросили бы: "Где твоя гордость и достоинство? В первый же вечер, в первую же встречу, почти с незнакомым человеком, начала целоваться..."
   - Но это не первая встреча,- возразил Юлик. - Первая встреча была тогда, когда вы ходили в кино, вторая - на стадионе, а третья - сейчас. Ты действительно в растерянности? - Юлик ещё крепче сжал мои плечи и прошептал. - А я бы им ответил: если б вы знали, до чего же мне нравится эта девушка! Как весь вечер хочу поцеловать её, но боюсь: рассердится и, чего доброго, даст мне по физиономии. И ещё бы сказал, что она самая симпатичная, самая удивительная и самая умная. Я никогда подобной не встречал.
   - Примерно, то же я сказала бы и о тебе.
   - Правда? - глаза Юлика заблестели ещё ярче, он весь трепетал. Мы смотрели друг на друга и, не помня себя, поцеловались ещё раз. Постепенно поцелуи повторялись всё чаще и чаще. Мы вкладывали в них весь юный пыл наших сердец и всю любовь, которую испытывали сейчас друг к другу.
   - Наверное, мы похожи на  учительницу и того военного из недавнего французского фильма, - прошептала я.
   - Ничего плохого в том не вижу. Милые симпатичные люди.
   - Ты так думаешь?
   - Конечно.
   И нас снова обнимали тёплые волны восхищения друг другом.
   Луна закатилась за дом и вдобавок закрылась тучками. Стало темно и неуютно. С гряды прилетел прохладный ветер, где-то невдалеке перекликались петухи и лениво лаяли собаки.
   - Тебе пора,- вздохнула я печально.
   - Пожалуй... Проводишь?
   Мы вышли за калитку и поцеловались ещё раз.
   - Я буду ждать в девять там же, на перекрёстке.
   - Хорошо,- кивнула я. Мы опять целовались, замирая в объятиях друг друга. Потом Юлик не спеша пошёл наверх, к гряде в сторону сада. Он хорошо знал его черешнево-вишнёвые тропы. И там, где кончаются они и начинаются абрикосовые заросли, живут его закадычные друзья и хорошие товарищи.
    
   Задвинув засов на калитке, и покинув садик, я зашла в дом. Как можно тише, на цыпочках миновала длинный коридор, зашла в маленький коридорчик, проскользнула мимо шумно дышавшей во сне бабушки, и, попав в свою комнату, прикрыла дверь. Едва успев раздеться, я упала на кровать и тут  же крепко заснула.
    
  * * *
    
   Проснулась где-то в полдень. Солнце во-всю светило поверх крыши завода и попадало к нам в окна. В лёгком халатике я ходила по комнатам и поглядывала на бабушку и Марусю, каждую секунду ожидая вопроса: "А где это ты, девушка, так долго ходила прошлой ночью?". Но бабушка и Маруся были поглощены своими делами и не обращали на меня никакого внимания. Я нагрела в кухне большую кастрюлю тёплой воды и отнесла её в ванную: там почему-то лилась только холодная. Поливая на себя ковшиком, кое-как помыла голову. На кухне уже садились обедать. С платком на мокрых волосах тихо села на своё место за столом. Папа с мамой рассказывали про свои дела, делились новостями, смеялись. Бабушка внимательно слушала их и при этом не громко давала Марусе мелкие указания. Никто ни о чём меня не расспрашивал, не бросал хитрых взглядов в мою сторону. В конце концов, я поняла, что никто ничего не знает о моём ночном свидании, и была на седьмом небе от радости.
   После обеда в наилучшем расположении духа убрала со стола грязную посуду, вымыла тарелки, тщательно протёрла клеёнку, затем вынесла в садик раскладушку: захотелось немного почитать, ну и, конечно, поспать. Недаром ещё Шекспир утверждал: "...Но в молодые годы крепкий сон, мне кажется, единственный закон..." Я прилегла, но книжку не раскрывала. Дуновение ветерка в густой листве располагало к приятным мечтаниям. Я перебирала в памяти подробности вчерашнего вечера и, словно наяву, ощущала тёплые мускулистые руки на плечах, прикосновение к лицу прохладных шершавых щёк. Видения кружили голову. И, предвкушая новую встречу со смуглым кавалером, замирала от счастья.
   Августовский день длился безконечно. Я не могла дождаться конца дневного зноя и начала бархатного тёплого вечера. Но вот солнце поплыло к горизонту, и совсем скоро на перекрёстке зелёных улиц мы встретимся со смуглым парнем и сразу же перенесёмся в прекрасную страну, в которой живут всего два человека - он и я. В этой стране - свои правила, свои законы, которые мы же и придумали. Они самые справедливые, самые добрые, самые мудрые. Всё прекрасное в этой стране создано для нас. Гуляя по садовым тропкам и тихо разговаривая, мы вдруг почувствуем себя совсем другими людьми, какими не были ещё никогда в жизни: более умными, более тонкими, более терпимыми и благородными, смело рассуждающими об очень сложных вещах и удивимся - до чего же мы совершенны, до чего прекрасны наши помыслы, и как высок наш дух...
   В назначенное время Юлик встретил меня на перекрёстке и повёл вверх по глухой узкой улочке, примыкающей к заводу с левой стороны. С невысокого забора из природного серого камня и плит свисали до самой земли длинные гирлянды дикого винограда с резными листочками. С другого бока улочки, чуть поодаль за оврагами на разных уровнях мостились крошечные домики с куриными сарайчиками и кое-как огороженными двориками. Впереди тянулась величественная гряда, поросшая бурой выжженной травкой, а внизу её - кудрявая зелень, которая простиралась всё ниже, растекаясь между домишками.
   Преодолев подъём, мы выходим к деревьям. Это продолжение заводского сада, а скорее окончание его. Яблони редко посажены и очень старые. Реденькая листва, рыхлая кора, поломанные и кое-как сросшиеся старые ветки. Утоптанная земля вокруг стволов означает, что тут частыми гостями бывают ребятишки. Здесь они играют, рвут яблоки. Их ногами вытоптаны тропинки, ведущие в глубину сада к старой высокой черешне и абрикосовым зарослям. Снизу, со двора одного из домиков, слышались песни. У кого-то был праздник. А может сбежать с горки, отыскать веселящихся, и не только посмотреть, но и присоединиться к ним. Никто не будет против, а будут только рады новым гостям. Но это всего лишь мысли. А на самом деле, мы бредём по извилистой, как след ящерицы, тропинке среди высохшей редковатой травы вдоль высокого тёмного откоса. Идём медленно, а потому и долго. Но вот тропинка устремилась вниз. Мы останавливаемся, созерцая вольный зелёный простор и чарующие виды природы.
   - Пришли! - Юлик потряс поднятыми руками, - вот оно - моё любимое место!
   Он обернулся, протянул мне руку, и мы стремглав побежали вниз к одиноко стоящему холму. Зелёный снизу он почти сливался с ландшафтом. Две тропинки вились по его бокам и терялись на выжженной солнцем макушке. Быстро темнело, но ещё хорошо было видно, куда ступать, и мы, не спеша, с разговорами шли наверх. На верхушке уже сидела парочка. Услышав нас, паренёк и девушка посмотрели друг на друга, лениво встали и, не оглядываясь, пошли вниз.
   - Оставайтесь! Вы нам нисколько не мешаете! - крикнул вдогонку уходящим Юлик.
   - Зато мы им мешаем, пусть идут, - тихо сказала я и торжественно объявила:
   - Теперь мы - два моряка, затерянные в безкрайнем зелёном море на бригантине под названием "Холм". - Юлик смотрел на всё вокруг, как будто был на этом месте в первый раз.
   - Правда, здесь хорошо? - вдыхая воздух полной грудью, спросил он.
   - Не то слово: здесь прекрасно!
   - Не жалеешь, что пришла?
   - Конечно, нет!
   И действительно, было чем любоваться. Позади в лунной дымке застыл гребень откоса, вдали внизу мерцали огоньки городка, вверху сияли звёзды, и полная луна освещала синим светом сады. Юлик положил руку на моё плечо.
   - Вон там, - показал он на небольшую скученность огней,- находится кинотеатр Котовского. Видишь? И там, недалеко мой дом.
   - А, в самом деле, где ты живёшь? Я до сих пор не знаю.
   - Почти в центре. Недалеко от кинотеатра. Знаешь, где каменные мишки? Скульптура. Вот, прямо за ними начинается наша улица, на которой живу я и кое-кто из моих лучших друзей...
   Вспомнилось: когда-то мы с Марусей и Раей проходили через дворы подслеповатых глинобитных с плоскими крышами домиков. Какая-то большая смуглая, с слегка вьющимися волосами женщина лила под корни дерева, росшего во дворе, из ведра воду. Рая сказала тогда, что это мать какого-то знаменитого местного футболиста, но я не обратила на её слова внимания. А сейчас поняла, что речь шла о Юликовой маме. Выходит, что мать я увидела раньше, чем сына.
   - У вас квартира государственная?
   - Наверно, я знаю, что это наш дом. А, вообще-то, мы платим за него какие-то гроши, как за обычную коммунальную квартиру. Жаль, что возле наших домов нет садов и огородов.
   - Но это же считается центр города.
   - Да, маме приходится работать в двух местах. Всё покупаем на базаре: в питании себе не отказываем.
   - О-о, у тебя есть свой дом, а у нас даже квартиры нет. А тот дом, в котором живём - заводской, и стоит на территории завода. Мы только мечтаем о своём жилье. Но, если по-правде сказать, мне абсолютно всё равно, где я сейчас живу. Главное, очень хочется понять кто я? Осознать своё место в этой жизни. Вот скажи по-честному, как ты относишься к футболу? Это временное увлечение или нет?
   - Не знаю, как потом, но сейчас футбол - вся моя жизнь. Думаю, и дальше так будет.
   - Вот и хорошо! Я даже завидую тебе - ты знаешь, в чём твоё призвание. А моё... так глубоко закопано, так трудно его определить. Давай сядем.
   Юлик кинул на землю две газеты, и мы сели.
   - Ты думаешь я хочу стать экономистом?
   - Конечно. Ты же на это учишься.
   - А вот и нет. Я поступала на исторический и не добрала одного бала. Все экзамены сдала "на пять", один на четвёрку. А об экономическом факультете понятия не имела. И вдруг узнаю, что если я не хочу вылететь из университета, то должна учиться на экономическом, потому что там ещё есть места и меня могут сразу зачислить в студенты. Потом думала перевестись на журналистику, но это так и не удалось из-за отсутствия мест и на очном, и на заочном отделениях. И вообще, на журналистике был такой наплыв: по десять человек на одно место. Вот я и осталась на экономическом. Всё так ужасно получилось, но факультет сейчас считается гуманитарным, близким к отделению международных отношений. Большинство преподавателей, которые читают лекции международникам, читают их и нам. Мы с международниками даже на одном этаже учимся. А если есть талант, плюс университетское гуманитарное образование, можно стать и журналистом и партийным работником и даже дипломатом.
   - Да ты что?
   - Да!
   - Так это же замечательно, очень хорошо!
   - Я это всё умом понимаю, а сердце моё не согласно. Так хочется учиться на журналистике. Я так завидую тем, кто там учится.
   - Слушай, а если перевестись в другой университет, скажем, в Черновицкий или Львовский? Может там есть места?
   - Боюсь... Здесь меня уже приняли, здесь я уже год отучилась и училась неплохо, а на новом месте, как сложится  - неизвестно. И так уже две зимы потеряла: одну в Москве, другую в Городке просидела. А теперь душа болит, что не учусь по специальности, поэтому такая худая и бледная. Много переживаю...
   - Ничего подобного! Ты не худая и не бледная, а очень даже симпатичная.
   - Успокаиваешь?
   - Ну, есть немножко, но самую малость. И в этом вся твоя беда?
   - Да, мне, порой, так тяжело бывает, что места себе не найду.
   - Ерунда всё это. Ты же сама сказала: в этом деле главное талант, плюс ещё университетское образование... Всего четыре года и уже будешь работать журналистом, пусть эта мысль тебя утешает и придаёт силы. Всё будет в порядке. Вот увидишь. Ведь ты - умница!
   Какое-то время мы сидели молча. Я думала над Юликиными словами, и они согревали сердце. "Всё очень просто. Четыре года и здравствуй редакция. Чего ещё нужно? Сбудется моё заветное желание".
   Луна светила не жалея сил. Лицо Юлика было мечтательным и красивым. Откуда-то лилась нежная протяжная украинская песня. Мелодия была хороша, и мы невольно стали прислушиваться к ней.
   - Откуда это? - спросила я.
   - Репродуктор. Такой же, как на стадионе.
   - Ты думаешь?
   - А откуда ещё?
   Юлик был прав. В то время не было у обыкновенных людей магнитофонов, транзисторов, оглушающих колонок. Инженеры только конструировали их, и в широкой продаже они появятся ещё не скоро. Сейчас в распоряжении населения, и то не у всего, патефоны, радио, огромные радиоприёмники.
   Молодой голос плыл над уснувшими садами, холмами, и всё яснее, отчётливее слышались слова о несчастной любви и расставании. " Может быть, и мы когда-то будем расставаться", - с тоской подумала я и посмотрела на Юлика. Он, как будто читал мои мысли. Мы обнялись и поцеловались, отгоняя тревогу.
   - Слава Богу, хоть мы не расстаёмся...
   - А вот, представь себе, расстаёмся, но не надолго: на два, максимум на три дня. Еду на соревнования на первенство района в Бар, а потом в Жмеринку. Это близко, я быстро обернусь. Выходи к воротам дня через два, в девять вечера, я тебя буду ждать. А если что, то всё можно узнать у Раи. Она теперь ходит на тренировки и будет в курсе спортивных дел.
   Нам хорошо было сидеть рядышком. Отгоняя мысль о разлуке, стали рассуждать о футболе, об учёбе. Взгляды наши во многом совпадали и посреди дебатов мы, вдруг, умолкали, в тайне восхищаясь друг другом.
   - До чего же мы похожи: думаем одинаково. Мне нравится ход твоих мыслей. - Удивлялся Юлик, когда по освещённой луной дорожке, не спеша, мы шли обратно. На какое-то мгновение показалось, что мне уже ничего не надо в этой жизни, только этот холм, высокая луна, пение сверчков и кузнечиков, светлые поляны и тёмные сады, и прикосновение тёплого Юликового плеча.
   - Как всегда, обратная дорога показалась намного короче, и скоро мы уже стояли у заводских ворот.
   - Жалко, что завтра и послезавтра мы не увидимся, - в голосе парня слышалась печаль. - Но что поделаешь, я должен ехать в Бар и Жмеринку. А ты дня через два - три выйди вечером на перекрёсток, если буду в городе, приду обязательно.
   - В девять?
   - В девять, пол-девятого.
   - Хорошо. Ты это хотел сказать на прощание?
   - Не только, - Юлик обнял меня и прошептал на ухо, - ты мне нравишься...
   - Ты мне тоже, - ещё тише сказала я.
   Юлик заключил меня в объятия и жарко поцеловал. Потом мы ещё долго стояли, держась за руки...
   - Я провожу тебя.
   - Не надо, пойду через проходную, а там охранники. Мы распрощались, и я пошла вглубь двора. У проходной оглянулась. В залитых лунным светом воротах темнела высокая фигура моего спортсмена...
  
  
   Не знаю, крепко ли я спала или нет, но почувствовала, что кто-то подошёл к раскладушке, на которой я дремала в сливовом садике. Приоткрываю глаза и вижу любимого братишку Вовика. Надо поговорить с ним, если он не против. Вовик протягивал мне какую-то брошюру. Скосив глаза, я прочитала бронзово-золотистые буквы, тиснёные на бежевом, имитирующем кожу, картоне: "Ликёро-водочные изделия"
   - Откуда это у тебя? - я окончательно проснулась, перевернулась на спину и взяла брошюру в руки.
   - У папы в конторе дали, - не без гордости ответил брат. - Раскрой и посмотри: там красивые картинки.
   Он побежал в дом и принёс низенькую скамеечку. Мы сели и разложили брошюру на раскладушке.
   - Похоже, это рекламный проспект, - задумчиво произнесла я и начала рассматривать издание.
   - А что такое рекламный проспект? - посмотрел на меня Вовик маленькими карими глазками.
   - Ну, это какая-нибудь промышленность показывает свои лучшие изделия.
   - А-а, это она так хвастается...
   - Ну, что-то в этом роде, - улыбнулась я.
   Сразу же, за обложкой, на титульном листе брошюры столбиком шли строчки: "СССР, Министерство пищевой промышленности". Здесь же, посередине страницы, красовалась и эмблема: двойной кружок, в нём в виде красного пятна ещё кружочек, на фоне которого изображались золотистая пузатая бутылочка с тонким горлышком и чуть скошенными плечиками. Вверху по кружочкам надпись: "Минпищепром", "Главликёрводка", внизу эмблемы - абревиатура "СССР". В нижней части титульного листа большими золотыми буквами сияло название рекламного проспекта: "Ликёро-водочные изделия".
   - Ну, что ж, теперь всё ясно, давай приступим к обозрению сего издания, - посмотрела я на Вовика.
   - Всё ясно, приступим, - согласился брат.
   Бежевые из плотной бумаги страницы не перелистывались, а складывались и раскладывались гармошкой. Первая гармошка, вторая, третья и так далее. На них яркими, поблескивающими красками, в разнообразных композициях изображались ликёро-водочные напитки СССР. Это были всевозможные сладкие и горькие наливки, настойки, всемирно известные ликёры и, наконец, водочные изделия. Вот как было написано в самой первой аннотации проспекта.
   "Разнообразие и богатство плодовых садов, лесных ягодников, цитрусовых плантаций, необъятной территории СССР используются советской ликёро-водочной промышленностью для производства различных ликёров, наливок, настоек. Высшей очистки спирт, натуральный сахар, душистый мёд, великолепные плоды и ягоды идут на изготовление ликёро-водочных изделий, вырабатываемых в разнообразнейшем ассортименте.
   Точный анализ и тщательный контроль лабораторий, безукоризненная чистота цехов, научно обоснованная рецептура, совершенные машины- автоматы обезпечивают продукции ликёро-водочных заводов высокое качество".
   Сомнений у читателя не возникало. Рядом с этой аннотацией картинка: на тёмно-вишнёвом фоне прозрачная ваза, через край наполненная фруктами и ягодами: янтарные груши, тёмно-синяя слива, красная рябина, вишня, свисает с боку чёрная смородина; хрустальные рюмки и две красивые бутылки с настойкой рубинового цвета - одна: "Нежинская рябина - особый сорт" и вторая - с ликёром "Чёрносмородиновый". На следующей странице опять хрустальная ваза с персиками, сливой, вишней, разными ягодами, а рядом красивые бутылки с крутыми боками с тёмно-красными наливками: "Вишнёвая", "Чёрносмородиновая", "Спотыкач". В хрустальной рюмке на высокой ножке - красное прозрачное вино.
   На следующих листах - страницах изображены наливки: "Золотая осень", "Чайная", "Украинская запеканка", "Малиновая", "Московская наливка". Складываем в гармошку листы с наливками, и тут же наше внимание привлекает новое название: "Настойки сладкие". Смотрим на картинку: и опять - хрустальная ваза, на этот раз, с печеньем. На тонких ножках хрустальные рюмочки, а в них настойки: "Облепиха" и "Малиновая". На соседних страницах в красивых бутылках, будто составленных из стеклянных квадратиков, настойки: "Рябина на коньяке", "Ежевичная", "Яблочная", "Клюквенная", а в вытянутой вверх с серебристым горлышком бутылке, низ которой тоже составленный из стеклянных квадратиков, настойка "Нежинская рябина - особый сорт".
   У горьких настоек свой титульный лист и своя аннотация, в которой говорится: "Горькие настойки - это крепкие напитки, настоянные на травах, цветах, листьях, плодах и кореньях лекарственных и ароматических растений. Пряный вкус придаётся применением специй - гвоздики, корицы, ванили.
   "Охотничья водка", имеющая крепость сорок пять градусов, одна из лучших горьких настоек, приготавливается из ароматного спирта на травах, кореньях и цитрусовых корках. Имеет мягкий вкус и сильный пряный аромат.
   "Старка", настоянная на листьях особых сортов крымских яблонь и груш, содержит сорок процентов спирта, в неё добавляется коньяк и портвейн высшего качества.
   Приятный жгуче-горький вкус перцовой настойки, содержащей тридцать пять процентов спирта, особенно ценится знатоками.
   Хороши также и другие сорта горьких настоек: "Зубровка", "Горный дубняк", "Тминная" и т.д..
   Я посмотрела, как выглядят эти напитки. "Охотничья водка", например, в плоской прямоугольной узорчатой бутылке, ёмкостью ноль пять литра с очень коротким горлышком и навинченной пробкой.  На художественно выполненной этикетке изображены скачущий олень и охотничья труба егеря.
   Следующие страницы были посвящены всевозможным известнейшим ликёрам. Об этой продукции Министерства пищевой промышленности и говорить не приходится - всё и так было ясно. На первом титульном листе, на тёмно-вишнёвом фоне, на столе с белой скатертью изображение красивейших бутылок с ликёрами: "Чёрносмородинновый" и "Юбилейный", на массивной хрустальной вазе - печенье и ещё какие-то закуски, рядом рюмки, а также серебрянный чайный прибор. Далее, на страницах, на тёмно-красном с бликами фоне два керамических сосуда и, словно в шеренге, переливаясь на свету, разной конфигурации бутылки с серебристыми вытянутыми горлышками с ликёрами: "Мятный", "Вишнёвый", "Чайный", "Крем-рябиновый", "Юбилейный", "Малиновый", "Айвовый", "Школадный крем", "Майский". Наконец, наступила очередь показа водочных изделий. Если предыдущие напитки в большинстве своём красного цвета и демонстрировались на светлых листах, то прозрачная водка в стандартных бутылках со скромными этикетками были показаны на голубом фоне.
   На титульной странице она изображалась на белой скатерти, на серебряном подносе с хрустальными на тонких ножках рюмками. Сзади виднелись: разрезанный гранат и два бутерброда с густо намазанной чёрной зернистой икрой. В короткой аннотации читаем:
   "Достоинство русской водки высоко оценено потребителями. Особенно славятся своими качествами "Столичная", "Московская особая", "Столовая".
   Изготовленные на ректификованном спирте, сорокаградусные водки "Столичная" и "Московская особая" обладают прекрасными ароматическими и вкусовыми свойствами.
   Ликёро-водочная промышленность выпускает также высококачественные столовые водки в пятьдесят - пятьдесят шесть градусов"...
   В конце проспекта была указана фамилия, с участием которого было создано это издание: С. В. Попов.
   Теперь я иногда думаю: с какой любовью и мастерством создавались крепкие напитки много лет назад для широкого потребителя. А теперь, в эпоху рынка, они создаются не для того, чтобы порадовать людей своим вкусом и качеством, а исключительно в целях наживы, и которые часто являются причиной отравления, а то и смерти покупателя.
   - Какой чудесный проспект! - Восхитилась я, - правда?
   - Хочешь, забирай его себе, - предложил Вовик.
   - Солнышко, зачем он мне? Я же вина и водки не пью и не разбираюсь в них. Это папе нужно. Он посмотрит на такую красоту, глядишь, и на заводе начнут выпускать такое же, а папу хвалить.
   - И то, правда. Давай я отнесу его в мамину и папину спальню. Пусть читают перед сном, им это будет полезно.
   Вовик убежал и быстро вернулся.
   - Оля! Сколько времени прошло, как ты приехала, а на речке мы были всего пять раз. Я бы сам пошёл, но ты же знаешь, меня одного не пустят.
   Лицо Вовика сделалось грустным. Хитрец, правильно рассчитал, чтоб его пожалели.
   - Хорошая мысль! Вот сейчас и пойдём. Собирайся. Только покушай немножко на дорожку.
   Августовский зной господствовал над всей округой. В жарком мареве млели садики, огороды, травы, цветы, увитые виноградом дворики и палисадники. Даже бархатная пыль на дорогах была такой горячей, будто её калили на угольях. И когда мы с Вовиком, невзначай, наступали на неё, она нестерпимо жгла пятки и щиколотки между ремешками босоножек. Люди, коты, собаки, куры, гуси искали прохладные места и затаивались в них, пережидая самое жаркое время суток. Молодые переносили жару на работе под вентиляторами. Старики дремали в прохладных комнатах. Коты и собаки забегали в прохладные сени домов и, распластавшись на глиняных полах, крепко спали, не обращая внимания на надоедливых мух. Куры купались в пыли под развесистыми тенистыми ягодными кустами и затихали там. Гуси искали воду и, поплавав, тихо сидели. Во дворах жизнь, как бы замирала.
   Но и в прохладные сезоны были свои трудности. В распутицу, например, по самодельным тротуарам ещё можно кое-как передвигаться, а вот по дорогам - не пройти и не проехать. Теперешняя горячая пыль превращалась в грязь, и проезжавшие тут грузовые и легковые машины, часто буксовали, оставляя глубокие борозды и обширные лужи. Некоторые жители обували резиновые сапоги, а в кожаной обуви прыгали с камушка на камушек, с досочки на досочку, добираясь до сухого места.
   Конечно, центральные дороги в городе были более-менее ухожены, но асфальтировать или мостить окраинные улицы у местных властей руки не доходили. Да и то сказать, прошло всего шесть - семь лет, как кончилась тяжелейшая война века, разорившая страну, и теперь надо было все силы и средства отдавать восстановлению народного хозяйства. К этому времени в городе уже начали работать многие промышленные предприятия. Уже через два года после Победы газеты не раз сообщали, что промышленность города достигла довоенного уровня. За две послевоенные пятилетки были построены ватная, швейная, бытовой химии, мебельная фабрики и хлебозавод. Реконструировались и оснастились новой техникой плодоконсервный, винодельческий, машиностроительный и консервный заводы. Развивалась промышленность и в ближайших больших сёлах района. Строились магазины, универмаги и многие другие объекты разного назначения, а окраинные улочки и улицы оставались такими же, как и прежде.
   Маленькие улочки! Сколько раз мы, молодёжь, пробегали и проходили по ним летом, когда спешили купаться на речку, или зимой, посещая знакомых. Я не замечала и снисходительно относилась к их топкой грязи. И сейчас бы пробежала по ним, если б кто вернул мне молодые годы.
   Наконец, мы выходим на одну из центральных городских магистралей асфальтированную и прямую, как стрела. Асфальт пышет жаром, пересекаем её и вновь оказываемся в зелёном царстве садов. Где-то рядом журчит неугомонная маленькая речка. Она стремительно пронесла свои воды по всему городу и вот уже добралась до конца пути, до реки Днестр. Шумная и быстрая, тут она меняет свой характер: успокаивается, разливается на многочисленные рукавчики и ручейки и, серебрясь на ослепительном солнце, сливается на пологом берегу с водами большой реки.
   Сняв босоножки, мы с Вовиком бредём по мелкому устью речушки, огибая крутой невысокий берег, от которого простиралась длинная полоска сухой земли - пляжа. Вешние воды не раз заливали его, подмывая рыхлый берег, и теперь к нашим босым ногам прилипали песчинки и мелкие камешки. Выбрав место, остановились. Брат сразу же побежал к воде, а я, расстелив старое покрывало и сняв сарафанчик, подставила спину и плечи солнцу.
   В круглой панаме, стоя по колено в воде, Вовик лепил из мокрой прибрежной глины какие-то ходы и резервуары. Работа ему нравилась, тем более, что строительного материала было предостаточно. Дно реки глинистое, наверное, поэтому и вода казалась сероватой. Я повернулась другой стороной к солнцу и посмотрела на  не высокий, поросший мелкой сухой травкой, берег. И хотя не видела, но хорошо знала, что на верху его, начинается хозяйство заводика телефонно-телеграфной аппаратуры. Знакомые рассказывали, что летом в нестерпимую жару во время обеденного перерыва, рабочие бегают к реке купаться.
   По соседству с заводиком красовались  светлые металлические цистерны, лежавшие на боку в ряд, тут же стояли большие темноватые баки. Земля вокруг них была пропитана бензином и соляркой, и на ней ничего не росло. Ещё дальше, в конце центральной улицы, на высоком берегу располагался пятачок свободной земли с несколькими врытыми деревянными лавочками. Вечерами там сидели парочки и просто горожане и созерцали вид на реку. Центральная улица возле пятачка круто шла вниз, к самой воде. По правую сторону спуска, на высоком берегу стоял нарядный бело-голубой одноэтажный крепыш-дом с большим цементированным крыльцом с улицы и окнами на реку. В нём создавалась на украинском языке районная газета под названием "Вперед до комунiзму".
   Где мне было догадаться, что через четыре года, по окончании университета, я буду работать в этом домике, в этой славной редакции. Что именно отсюда пойдёт мой трудовой стаж и здесь будут приобретаться мои первые трудовые навыки. Каждое утро из окна я буду украдкой ото всех  наблюдать за далёкими фигурками гидрологов, моих хороших знакомых Кости и Володи, которые на еле заметной лодочке на середине Днестра делали гидрологические замеры. Фигурки будут казаться крохотными, движения - незаметными, и всё будет похоже на  графику.
  
  * * *
   Через два дня вечером я вышла за ворота, но Юлика не увидела. Кривыми улочками, закоулочками вышла к городскому парку, постояла у входа и вернулась. Затем прошла по своей улице мимо Раиного дома, в его окнах уже горел желтоватый свет. Завернула к мостику, послушала, как шумит речушка, и уже в густых сумерках вернулась к заводским воротам. Юлика по прежнему не было.
   На небе проступали звёзды, от пыльной, нагретой за день дороги, шёл тёплый дух, он смешивался с неизвестно откуда веявшей прохладой. Грустная, я пошла к проходной. "Значит тот, кого ждут в этом городе, ещё не вернулся. Но, если хорошенько подумать: две футбольные встречи за два дня - не реально. Надо подождать до завтра". На следующий день я не пошла купаться на реку и всё время была возле бабушки и Маруси, помогая им по хозяйству, тайно надеясь на приход Раи. Может она скажет что-то интересное, но Рая не приходила. А вечером я сидела на кухне, как на иголках, и не могла дождаться девяти часов. Наконец, в заветное время, вышла за ворота, и неподалёку увидела того, кого так сильно ждала. Он тоже заметил меня и заулыбался. Сдерживая радость, я медленно шла к перекрёстку, зная только одно, что я безмерно счастлива. Похоже, Юликом владели те же чувства, он крепко пожал мне руку и, блестя глазами, повёл опять вверх по узкой улочке, слева примыкающей к заводу, как и в прошлый раз. Нежные чувства переполняли нас. Задыхаясь от волнения и подъёма, мы говорили о чувствах, переживаемых во время разлуки, о соревнованиях, и во весь рот улыбались друг другу. Дорогу прошли быстро и уже стояли на холме.
   Прекрасное настроение завладело мной окончательно, хотелось петь, танцевать. Я еле сдерживала себя. И не дослушав до конца рассказ Юлика о соревнованиях, указала рукой:
   - Вон там - огни кинотеатра Котовского, левее - твоя улица. А где завод? Покажи!
   Юлик посмотрел направо.
   - Где-то здесь. Он в низине и за деревьями почти не виден. Хотя, вот эти огни могут принадлежать ему.
   Лицо его приобрело мечтательное выражение, заложив руки за голову, он предался воспоминаниям.
   - Знаешь, весной, когда земля совсем просыхала, а дни становились длиннее, мы - одноклассники и ребята из параллельного класса любили прибегать сюда и забираться на самый верх гряды, откуда смотрели на город. Листочки на деревьях только начинали появляться и не закрывали ещё улицы и дома. И город оказывался перед нами, как на ладони. Хорошо было видно и школу , и завод, и улицы.
   - Ты так говоришь, будто ещё учишься в школе, и все твои друзья ещё не разъехались. Ты - романтик?
   - Наверное, и ещё не отошёл от школы - это точно. Говорят, школьные годы остаются в памяти навсегда. А школьные друзья, как родные. Дружба для меня  - святое... С моим лучшим другом Славиком мы решили вместе идти в армию. Он, кстати, боксёр...
   Мы помолчали...
   - Юлик, а ты бы попробовал поступать в институт в этом году.
   - Сейчас? Не имеет смысла. Во-первых, поздно, а во-вторых, меня освободили от призыва в армию на пол-года, чтобы я честь района защищал, а не бегал по институтам. Это нечестно. Да и надо послужить: а в армии всё равно зачислят в спорт-роту. За три года, если всё будет хорошо, получу кандидата в мастера. И с поступлением станет проще. Я так и маме говорю, она сильно переживает за меня. Ты сама знаешь, как теперь трудно поступать в институт...
   - Да уж, что-что, а это я хорошо знаю.
   - Ну вот, я и рассчитываю, что армия, в особенности спорт, помогут открыть двери многих институтов, если поступать, то наверняка.
   - Пожалуй, ты прав.
   - Конечно, прав...
   - Юлик, а у тебя в школе была хорошая компания?
   - Ещё какая!
   - И девочки были?
   - И девчонки были!
   - А куда же все подевались?
   - Как сказать? Некоторых ты видела, когда они шли со мной после матча. Помнишь? Я тебе тогда ещё рукой помахал?
   - Помню.
   - А остальные: кто поехал в другие города в институты, кто уже в армии...
   - А девочки?
   - А девчонки? Представляешь, на целине в Казахстане. Их наш комитет комсомола сагитировал. Долго агитировал. Многие из нашего города поехали. Даже те, кто уже школу давно окончили.
   - Итак, ты остался один...
   - Почему один? Знакомых ребят в городе полно...
   - А ты - понравилась! Разве запрещено гулять с девушкой, которая нравиться?
   - А вот, интересно, если б твоя компания опять собралась в прежнем составе, ты б меня бросил?
   - Что ты! Я привёл бы тебя в наше общество и познакомил со всеми.
   - Да?
   - Да!
   - Спасибо. А если б я не понравилась, как ты говоришь, твоему обществу, что тогда?
   - Быть такого не может. Ты замечательный симпатичный человечек. Ты необыкновенная!
   Юлик пристально посмотрел на меня.
   - Вот с девчонками было бы сложнее. Они у нас зубастые, укусить могут...
   - Ты говоришь, что хочешь быть только футболистом, только спортсменом и никем больше?
   - Футбол - моя страсть. Хотя старшие говорят, что надо иметь ещё какую-нибудь специальность. Спорт - это пока молодой и здоровый. Сейчас иду в армию. Время покажет, что к чему и расставит всё на свои места.
   - Совсем скоро мы уже не сможем гулять вот так, как сейчас. И это продлится три года, - печально сказала я.
   - Но ты же будешь писать! Обещаешь?
   - Куда же я денусь, конечно, обещаю.
   - Обязательно пиши, иначе я сойду с ума.
   Мы обнялись и начали гадать, что нас ждёт впереди.
   - Я думаю, что всё будет в порядке, вот увидишь, - Юлик был полон надежд и оптимизма.
   Надо сказать, что тогда ещё не было дедовщины в войсках. Демобилизованные ребята здоровые, жизнерадостные, с румянцем во всю щёку приезжали домой и сразу хотели жениться. Видя это, некоторые матери ходили в военкоматы и просили военкомов поскорее призвать сыновей в армию, чтобы они после школы не болтались без дела и не связывались с уличным хулиганьём. Теперь даже не верится, что так было когда-то. Мерзость дедовщины стала распространяться где-то в семидесятые годы.
   Юлик уехал на отборочные соревнования в Винницу, и я опять стала ждать его возвращения. О футбольных встречах и его игре в Жмеринке и Баре знали многие в городе. Его хвалили, рассказывали, как красиво он забивал голы и гордились ним, особенно мужчины - евреи, ведь он был их роду- племени.
   Два вечера я сидела дома с бабушкой. Маруся  пропадала у Раи. Вечерами они ходили на танцы в парк. Не раз, вернувшись с гулянья, она рассказывала, что местные ребята задираются с солдатами, а те ни в чём не уступают им.
   - Знаєш, Олю, є такi люди, навiть людьми ϊх назвати важко, якi просто жити не можуть, щоб не зачепити кого-небудь. I серед наших хлопцiв є такi, i серед солдатiв. Що-небудь не так, вони вiдразу виходять з танцiв i починають битися. Добре, що мiлiцiя розганяє. Їϊ бояться i тi, i другi. Вiдразу розбiгаються хто куди, як тi мишi. I щоб то було, як би не мiлiцiя, - ужасалась Маруся.
   На следующий день я старалась не думать о свидании с Юликом и всячески отгоняла мысль об этом. "Не мог же он так скоро вернуться с областного соревнования. Там же идёт отбор спортсменов, которых надо посылать в Одессу на первенство Украины". Но, как только наступил вечер, забыв все доводы, я одела хорошенькое платьице и ждала на кухне девяти часов, чтобы выбежать за ворота.
   - Зустрiчаєшся з Юлiком? - неожиданно спросила Маруся, когда мы мыли после ужина посуду. От этого вопроса меня кинуло в жар.
   - Вот ещё чего выдумала! Выдумщица! - я покраснела и растерялась, но старалась изо всех сил делать безразличный вид.
   - Добре-добре, не буду питати. Не хочеш, не говори. Тiльки май на увазi: не ходiть близько заводу, тут багато очей, побачать - будуть язиками плести. Люди рiзнi є.
   - Хватит, Маруся, кто тебе рассказал эту небылицу?
   - Сама бачила.
   - Ми з Раєю йшли з танцiв, нас ще один хлопець проводжав, а ви стояли недалеко, бiля забору, i так говорили, що нiчого не помiчали навколо. А що тут такого? Чи ти не маєш права ходити з хлопцем?
   - Хорошо, Маруся, пусть будет по-твоему.
   А я-то думала, что о нашем романе с Юликом не знает ни одна живая душа, и наши встречи проходят в глубокой тайне.
   - А больше никто не знает?
   - Думаю, що нiхто. Та й кому воно цiкаво? Молодi, от i гуляємо, а коли ще гуляти, як станемо старими? Скажи, що я не права?
   - Права, права, сдаюсь. Между прочим, у меня к тебе большая просьба: пойдём сегодня со мной за ворота, а то так неудобно одной ходить вечером по улице туда-сюда.
   - Я згодна. Ще й до Раϊ зайдемо.
   Ми выходили с Марусей за ворота два вечера. И только на третий увидели Юлика. Улыбаясь, он подошёл к нам, поздоровался и сказал, что, к сожалению, сейчас гулять не сможет. У него есть очень срочное дело.
   - А завтра, - он значительно посмотрел на меня, - в семь вечера жду тебя в заводском саду у ворот. Пойдём к моему другу. Я обещал навестить его. Хорошо?
   Ничего не спрашивая, я кивнула головой. Пожав руки мне и Марусе, Юлик быстро ушёл.
   Было как-то необычно идти на свидание засветло. Ещё с утра я накрутила на бигуди свои короткие волосы и теперь убедилась, что сделала это не напрасно, кудри украшали моё скуластое личико.
   Зачем дожидаться семи часов, можно отправиться в сад и пораньше. Выйдя за калитку сливового садика, я стала оглядываться и смотреть по сторонам, как какой-нибудь разведчик: нет ли кого, кто бы мог увидеть меня, направляющуюся в безлюдное место. Но, кроме огромных куч битого стекла и застывшего в комьях шлака, ничего не увидела. Тропинка шла вдоль длинного забора, огибающего наш огород. Я дошла до поворота, дорожка, что вела прямо, стала теряться в саду. В густой тени воздух стал более прохладным. Было приятно прогуливаться между старыми и молодыми деревьями. Откуда-то появился Юлик.
   - Непонятно! Где ты скрывался? - Юлик улыбался и был очень хорош собой. Я загляделась на него. Поздоровавшись, он спросил:
   - Ты что, сделала новую причёску? А тебе идёт! Я в восторге.
   - Ну, что идём к твоему другу? - Перебила я восторженного Юлика.
   - Да-да... идём.
   - Это далеко?
   - Нет! Немного по садам, немного по подножию гряды. В конце будет запущенный сад.
   Мы отправились в путь. Прошли все названные Юликом этапы и очутились перед заросшей травой ржавой перекошенной калиткой. Еле пролезли в неё и оказались в ухоженном небольшом саду. Правее, за аккуратно сложенными деревянными брусками, виднелись летняя кухня, и, в тени деревьев, горбатая крыша погреба. По утоптанной, идущей через весь сад дорожке, мы направились к тщательно выбеленному, на высоком фундаменте крепкому дому и увидели светловолосого голубоглазого юношу, идущего нам навстречу.
   - Передали, что ты зайдёшь вечером. Вот, жду, - он протянул Юлику руку.
   - Знакомься, - кивнул Юлик в мою сторону, - девушка Оля.
   Я старалась не смотреть на парня, чтобы не краснеть и не смущаться под его пристальным взглядом, и, в свою очередь, подала ему руку. Рукопожатие паренька оказалось крепким, энергичным, каким обладают, по моему мнению, уверенные в себе, открытые люди.
   - Сергей, - представился юноша, и я уже с доверием посмотрела на нового знакомого. - Проходите, проходите! - Молодой хозяин повёл нас к длинному деревянному столу под развесистым виноградом. На чистой клеёнке стояли большие блюда со спелыми абрикосами, яблоками, сливами. Фрукты имели такой аппетитный вид, что рука сама тянулась к ним.
   - Кушайте, не стесняйтесь!
   Я села на краешек лавки и стала пробовать душистые угощения. Юлик же, стоя, отправлял в рот один за другим жёлтые абрикосы. Потом они с Сергеем, извинившись, тихо удалились в сад и стали оживлённо разговаривать о чём-то. Было хорошо заметно, что предмет разговора являлся важным для Юлика. Затем, Сергей принёс большие старые куски материи, и ребята стали трясти с деревьев созревшие фрукты...
   А вечер разгорался. Солнце низко висело над изумрудной землёй и деревьями, над розовой рекой и само было похоже на спелый абрикос. Его оранжевые лучи играли в листьях винограда, пронизывали ароматный бархатный воздух. Стряхивая фрукты, Юлик и Сергей смеялись, паясничали, рассыпали шутки. Ловкие, сильные, они светились счастьем и были прекрасны. "А что, если это не дети земли, а какие-то эльфы, - еле заметно улыбаясь, начала выдумывать я, - и прилетели к нам из фантастических дальних миров, о которых ещё никто не знает, и счастье единственное чувство им известное".
   Моя потаённая печаль понемногу таяла. Пришло ощущение лёгкости, свободы. " Эх, если бы крылья, то можно полететь далеко-далеко над крутою грядою, золотой рекой, над белыми тучками. А может быть и я, и ребята, и ещё кто-то пришли в этот мир не на годы, не на столетия, а на тысячелетия, уходящие в вечность. И не будет нам ни конца, ни предела. Огромная, как небо, радость будет наполнять все наши дни, и удивительное бытие будет до краёв наполнено незабываемыми счастливыми мгновениями".
   Солнце шло к закату. Розовые, золотые блики трепетали по всему саду, на ослепительно белых стенах дома, на крашеном штакетнике, на стожке сена, на маленькой полянке. Настоящий карнавал красок уходящего солнца, его прощальный поцелуй... Постепенно буйство красок сменяет голубое свечение вечера, оно длится не долго, и переливается в густую бархатную ночь.
   Юлик громко позвал меня. "Как жаль расставаться с грёзами и фантазиями"... Я подошла к ребятам. Под деревьями стояли кошёлки, наполненные спелыми плодами. Юлик опять начал оживлённо разговаривать с Сергеем, и тот внимательно слушал его. Потом друзья начали прощаться. Две полные кошёлки стояли в стороне, и Сергей, кивнул на них:
   - Не возьмёшь - обижусь.
   - Возьму-возьму. У нас же нет таких садов, как у вас. Только на обратном пути и выйду через ворота, ты их не запирай!
   - Договорились, я вообще -то редко ворота запираю.
   - Спасибо. А я выйду на дорогу и вниз. Ты спи. Будить не стану. Ну, пока!
   - Пока!
   Ребята обменялись крепким рукопожатием, и тем же путём мы с Юликом вышли в безхозный старый сад.
   Месяц на небе был тоненьким, как волосок, и еле освещал дорогу. Но Юлик хорошо знал, куда надо идти, и минут через десять, мы очутились под шатром яблонь заводского сада. Уже можно было различить знакомые очертания забора огибающего наш огород, сонную громаду дома, а левее - верхушки заводских цехов с несколькими тускло светящимися точками.
   Юлик обнял ствол яблони и, молча, переживал чувства переполнявшие его.
   - У тебя хорошее настроение?
   - Как ты догадалась?
   - Это нетрудно. Вы так оживлённо разговаривали с Сергеем. Узнал какую-то хорошую новость?
   - Узнал. Я и раньше знал об этом, но Сергей мне подтвердил, ведь он учится в военном училище, а там все про всё знают. Представляешь, ребятам, которые отслужат армию, будет большая поблажка.
   - Что именно?
   - Кругом будет зелёный свет: при устройстве на работу, поступлении в институт, в прописке в том месте, где они пожелают жить после армии. При сдаче экзаменов в учебное заведение лишь бы двойки не схватить - зачислят, потому что демобилизованный.
   - Наверное, всегда так было?
   - Не скажи, теперь это на государственном уровне.
   - Понимаю, армия, да ещё и футбол откроют перед тобой двери любого института, любого города.
   - Выходит так. Я счастлив, ты даже не представляешь как. Партия и правительство требуют развития спорта в стенах учебных заведений, и сейчас там работают многие спортивные секции.
   - Да, у нас в университете всякие спортивные секции есть. Я, например, занимаюсь фехтованием.
   - Фехтованием? Ну и как, нравится?
   - Достаточно интересно.
   - А я думаю пойти в Институт физкультуры. Возможно, буду учителем, тренером. Знаешь, как интересно с детьми работать? Сейчас уже все мои ребятишки на каникулах. И окончание школы позади. А раньше - вертелся, как белка в колесе. Посмотрела бы тогда на меня. Тут выпускной десятый класс, тут детская секция, тут свои тренировки, а ты в это время была в Киеве, учила марксизм-ленинизм, сдавала экзамены...
   - В армии у тебя могут другие таланты открыться. И ты забудешь о футболе.
   - Что?.. Ты сказала, забыть о футболе? Ну, не ожидал от тебя такого. Как ты не можешь понять: футбол для меня - всё.  Это моя мечта, это моя жизнь, всё равно, что для тебя журналистика. Ты бы бросила журналистику? Нет? Вот и я никогда не брошу футбол. И давай больше не говорить на эту тему.
   - Хорошо-хорошо, не обижайся, это я просто так сказала. Хотела узнать, что ты на этот счёт думаешь. Спорт и армия действительно откроют перед тобой большие перспективы.
   Руки Юлика лежали на моих плечах. В темноте он старался разглядеть моё лицо.
   - Веришь, что нас ждёт прекрасное будущее, и наши мечты сбудутся. Веришь?
   Я молчала. Душа по-прежнему томилась сомнениями.
   - Что, сомневаешься, что всё будет хорошо? Сомневаешься? Юлик тряс меня за плечи и тихо смеялся.
   -  Давай допустим, что ты прав, - неожиданно для самой себя согласилась я.
   - Выкину все печали и, как ты, проникнусь верой во всё хорошее. В самом деле, я хуже всех, что ли? Ты - молодец, всегда вселяешь уверенность. Обожаю тебя.
   Я обняла Юлика за шею и поцеловала в прохладную щёку. Он наклонился, и наши губы слились в жарком поцелуе, какого ещё никогда не было. Прижавшись, мы чувствовали друг друга так, что начали кружиться наши головы и бешено стучать сердца.
   - Миколо, це ти? - Раздался неподалёку молодой мужской голос. - А я чую хтось смикає i смикає ворота.
   - Та я вже з пiв-години тут стою i не можу замка вiдкрити. Iди, вiдкривай сам!
   Мы замерли. Тёмный силуэт высокого охранника вырос у садовых ворот. Зазвенели ключи и скоро двое мужчин, переговариваясь, пошли вниз по двору.
   Опомнившись, я выскользнула из объятий Юлика, и, отбежав немного, прошептала:
   - Пора домой. Охранники во дворе, добегу до калитки сама. Не провожай. Когда тебя ждать?
   - Завтра, выйди к воротам в восемь.
   Юлик глубоко вздохнул.
   - Хорошо. - Я махнула рукой и побежала вдоль забора по колючей сухой траве, не разбирая дороги. Рядом со мной бежало моё сердце. Оно давно выскочило из груди и отчаянно билось поблизости. Вот и сливовый садик.  Быстро закрыв за собой калитку и, прерывисто дыша, оперлась на неё спиной: двигаться не было сил. Если Юлик пойдёт следом и окликнет, я не смогу не выйти. Но всё кругом было тихо. Побежала к дому. Посидеть, прийти в себя манила деревянная лавка у крыльца. Но я забежала в дом, закрыла все засовы на входных дверях и, очутившись в своей комнате, сидя на кровати, с головой укуталась в одеяло. Ни Юлик, ни я не знали, что это была последняя наша встреча. А дальше были другие события и уход в армию.
  
   Утром следующего дня мы сидели с Марусей за столом на кухне и пили чай.
   - Гарний хлопець цей Юлiк, - задумчиво произнесла Маруся.- Щоб такого втримати, треба дуже постаратися. Взяти в руки i не випускати.
   - Ну, что ты такое говоришь, Маруся? Взять в руки, не выпускать... Он что, вещь какая-то? Ты умная, а как скажешь, иногда, хоть с хаты беги.
   - Так- так, Олю, щоб з Юлiком залишитися, треба мати смiливiсть i рiшучiсть. А що, як би ви одружилися i поϊхали, де вiн буде служити, разом. Треба йти замiж.
   - Ты что, Маруся, какой "замиж"? Мне ещё учиться четыре, а ему служить три года?
   - Ото ж бо i воно, цi роки i можуть розлучити вас.
   - Не разлучат! Если он меня любит, не разлучат!
   - Ой, Олю, не знаєш ти життя: або тебе, або його перед таким фактом можуть поставити, так голову заморочити, що до кiнця життя не розплутати.
   - Вот тут ты права, дорогая. Я тоже много думаю об этом, и сильно грусть одолевает...
   - Та не журися, Олю. Чого наперед сумувати? Життя велике, ще насумуєшся... Я це говорю тому, що чула розмову твого тата. Здається, не хоче вiн бачити Юлiка зятем.
   - Да, Маруся, я давно поняла: счастье возможно тогда, когда ты будешь абсолютно самостоятельным и свободным. Так сказать, материально и духовно. Когда будешь достаточно сильным, чтобы выстоять и победить трудности. Но этому не бывать. Я ещё долго в большом и малом буду зависеть от родителей, так или иначе они будут влиять на мою судьбу. Но я всё равно благодарна им за поддержку и заботу. Скажи?
   - Та про що говорити, Олю, вони дуже дбають про тебе...
   - Юлик тоже очень дорожит мнением родных и друзей. Для него они - всё. И вряд ли ему хватит сил сопротивляться этому мнению, идти против него. Ещё не известно, как ко мне отнесётся его мама? Знаешь, есть люди сильные, смелые, умеющие влиять на окружающих, подчинять их своей воле. Мы не такие. Идти напролом, чтобы добиться своего, не умеем. Ты права, папа не захочет видеть зятем Юлика, а его мама - меня невесткой.
   Маруся внимательно слушала.
   - На одном из свиданий я осторожно стала рассуждать на эту тему. Юлик искренно возмущался, начинал переубеждать, говорил, что у меня слишком развита фантазия, и всё это - выдумки.
   "Кто мне может запретить кого-то любить и чем-то увлекаться? Всё это глупости!" И я с радостью соглашалась с ним.
   - Маруся, пойдём сегодня вечером со мной к воротам. Если Юлик придёт, пойдёшь, куда тебе надо, а нет, погуляем вдвоём... Выручи!-
   Я умоляюще смотрела на голубоглазую подружку.
   - Добре...
   - Ты хороший друг, Маруся, что бы я без тебя делала?
   Но вечером мы не ходили к воротам. В обед пришла Рая с известием, что Комитет по физкультуре и спорту, не наш - районный, а Винницкий, включил Юлика в сборную областную команду, которая должна ехать в Одессу. Там уже начинались соревнования на первенство Украины по футболу.
   - Я занималась в спорт-школе, - говорила Рая,- как вдруг ко мне подбегает Юлик, он очень спешил и просил передать тебе вот эту записку.
   Я раскрыла свёрнутый вдвое тетрадный листок и прочла: "Оля! По всему видно, что нам не придётся этим летом встретиться. Не знаю, как тебя, но меня дрожь пробирает от этого. Но я наизусть выучил твой киевский адрес. Думаю, ещё осенью ты получишь моё письмо из армии. Всё остальное тебе известно. А пока до свидания. Целую, твой друг Юлий".
   Я читала и читала записку, будто в в её словах был ещё какой-то тайный смысл. Но всё было предельно ясно... Я сидела, прикрыв ладонью лицо, и плакала. Закрывалась одна из прекраснейших страниц моей жизни. Впереди и Юлика, и меня ждали многие события и борения. Выйдем ли мы из их огня благополучно? Или израненные духовно, а может и физически, никогда не встретимся, и будем жить воспоминаниями о былом?
   Я закрываю эту страницу жизни и кладу её на самую высокую полку, чтобы не достать, не рвать сердце, чтобы она затерялась там... Но, если судьбе будет угодно, и она опять попадёт мне в руки, то оживёт заветное и желанное, и я вновь встречусь со счастьем. Если всё случится наоборот, я не отыщу страницу никогда. И только смутные воспоминания будут одновременно терзать и восхищать душу. Я не успокоилась, а примирилась с судьбой, потому что привыкла к её крутым поворотам. И как бы мне не было тяжело, я живу, и жизнь мне интересна.
  
  * * *
  
   Первого сентября, как и полагалось, в университете начался учебный год. Наши портфели, а у некоторых маленькие (но ещё не плоские), вошедшие в моду, чемоданчики были битком набиты чистыми толстыми тетрадями и кое-какими учебниками. Автоматические ручки были заряжены чернилами всех оттенков. Делясь впечатлениями о событиях прошедших летних месяцев, мы гудели, сидя в аудитории за громоздкими чёрными деревянными партами, и ждали преподавателя. Но его всё не было. Наконец, двери открылись, и в аудиторию вошли декан и два студента пятикурсника: один - худенький маленький, другой - высокий и плотный. Мы стоя приветствовали вошедших.
   - Садитесь, - кивнул маленькой головой декан и окинул аудиторию светлыми глазками. Присели на передние парты и студенты-пятикурсники,  слегка касаясь пальцами преподавательского стола, декан поздравил нас с началом учебного года. Похвалил за то, что у нас нет отсева за неуспеваемость. А потом объявил:
   - В этом году трудовое крестьянство на колхозных полях вырастило неплохой урожай и надо помочь его собрать. С этой целью ваш курс, в числе других, едет на месяц в колхоз в Николаевскую область. А товарищи, - он назвал фамилии и имена пятикурсников, - ваши руководители. Они отвечают за поездку в колхоз, за пребывание там и благополучное возвращение в Киев. По всем вопросам обращайтесь к ним.
   Мы были рады и не рады этому известию. Конечно, трудно сидеть за партами и строчить конспекты, когда за окном продолжается лето. Куда лучше гулять под солнцем, рвать цветы и вдыхать чистый воздух. Но, вместе с тем, хочется и позаниматься, встретиться со старыми друзьями и погулять по вечернему Киеву. Декан ушёл, а руководители остались, отвечая на наши вопросы: "Берите одежду по-проще с коротким и длинным рукавом и обязательно шаровары с резинками у щиколоток. Ну, и полотенце, мыло, зубную щётку...".
   На следующий день с рюкзаками, чемоданчиками и просто с солдатскими мешочками за плечами в сопровождении наших руководителей мы сели в поезд. После поезда с песнями ехали по степям в открытых грузовых машинах, приспособленных для перевозки людей. И, наконец, наш пёстрый десант второкурсников высадился в безлюдной окрестности одного из колхозов - миллионеров Николаевской области. Вокруг простирались, с еле заметными неровностями, открытые пространства. Мы сели на длинные лавки за длинные деревянные столы под открытым небом. Неподалёку виднелась приземистая постройка, как выяснилось, кухня. Кухарки в белых передниках вышли из неё и с улыбками смотрели на нас, готовые в любую минуту накормить студентов. Откуда-то явился председатель колхоза - лысоватый плотный, невысокого роста человек. Он громко поздоровался с нами, поздравил с благополучным прибытием в колхоз и выразил надежду, что наш отряд добросовестно потрудится на благо колхоза и страны. Потом он говорил с нашими руководителями - пятикурсниками. Все они сидели за одним столом. Председатель показывал какие-то бумаги, пятикурсники долго читали их и подписывали. Очень довольный председатель пожал им руки и, с улыбкой поглядев на студентов, пошёл к куховаркам. Мы рассчитывали, что нас тут же и покормят, но наши вожаки решили иначе. Они повели всех к двум домикам, стоящим на почтительном расстоянии друг от друга и сказали, что в одном из них будут жить девочки, в другом - мальчики. Дома были низенькие тёплые и сухие, видно, недавно построенные.
   Мы зашли в домик, и с большим любопытством осмотрели две просторные чистые с деревянными крашеными полами и широкими окнами комнаты. И нашли, что жильё нам подходит. В каждой комнате в углу было много матрасов, подушек и лёгких одеял. На стуле и подоконниках лежало чистое постельное бельё и полотенца.
   - Девчонки! А давайте устраивать постели на полу. Он чистый и тёплый. Вряд ли нам привезут сюда столько кроватей! - И тут поднялась невероятная суматоха, но она имела определённую цель: скоро обе комнаты нельзя было узнать. Всюду рядами лежали аккуратно застеленные матрасы с затейливо сложенными одеялами и взбитыми подушками. Недалеко от дома стояла водоразборная колонка. Девчата пошли посмотреть работает ли она и, вскоре, плескались в чистой холодной артезианской воде. Умывшись и причесавшись, одев свежие маечки и кофточки, студентки подтягивались к кухне и садились за столы под открытым небом, за которыми уже сидели ребята. Кухарки на помощь позвали крепких парней, и те поднесли к столам огромные чаны с супом, кашей с мясом, компотом. Впоследствии, вместо компота, на столы ставили парное молоко, благо, молочная ферма находилась в пределах видимости, или огромные арбузы.
   Колхозная деревня находилась отсюда в километрах десяти. А тут, где мы обосновались, был просто колхозный стан, каких по полям Украины было разбросано множество. После ужина стало смеркаться. Многих разморило так, что они еле добрались до своих постелей и, укрывшись кое-как лёгкими одеялами, тут же засыпали. И только некоторые подружки, сидя на постелях друг перед другом, что-то ещё ели из привезённых запасов и вполголоса разговаривали. Потом и они засыпали, проверив перед этим запоры на дверях и окнах, и выключив свет.
   Рано утром, после плотного завтрака, мы с нашим руководителем и старостой, которую выбрали накануне, пошли в поле, так сказать, на свои рабочие места. Шли недолго, и необыкновенная картина открылась перед нами. Кукуруза в рост человека и выше заполнила всё пространство, какое мог охватить глаз. Жёлто-сухие, а также и зелёные сочные стебли были облеплены длинными толстыми кукурузными початками, обёрнутыми в долгие с прожилками листья. Они уже давно созрели и как бы просили: "сорвите нас". На макушках стеблей, устремлённых к небу, застыли пшеничного цвета сухие метёлочки. Девчата зашли в кукурузный лес и, как требовала инструкция, в мешочки, которые висели на лямках на плече, складывали сорванные початки и относили их в общую кучу.
   По нескольку человек мы шли между рядами, отрывали початки и кидали в торбу, висевшую на животе или бедре. И когда их вес становился ощутимым, шли чуточку вперёд и высыпали всё в кучу. Пообедав, вновь возвращались на поле и продолжали работать. Таким образом, за день мы насыпали на своём участке несколько огромных куч, которые забирали грузовые машины. Проверять работу приходили строгие наставники пятикурсники. Редко кто из студентов "сачковал", почти все работали добросовестно. Во-первых, надо было выполнять дневную норму, а во-вторых, никому не хотелось перед всем коллективом прослыть жалким слабаком или легкомысленной пустышкой, лодырем. Чем серьёзнее и трудолюбивее, а ещё и талантливее был студент, тем больше его уважали сокурсники. А некоторые и тайно завидовали.
   А как проводились свободные часы? В выходные? Ребята в своём домике досуг проводили по-разному: кто читал, кто играл в малюсенькие шахматы, а кто, сидя на постелях, резался в карты. У некоторых где-то были любимые девушки, и они писали и писали им нежные письма. К нашим девушкам пареньки относились, как к товарищам. На курсе дружила только одна пара. Позже парень и девушка поженились. А после колхоза стала дружить ещё одна пара.
   Девчата, в основном, проводили время в разговорах, валяясь на постелях. О чём мы только не говорили: о подругах, о родителях, о себе, о мальчиках, которые нравились. Прислушивались к разговорам двух замужних студенток. Не таясь, они были довольно откровенны. От них мы узнавали о мужчинах такое, о чём раньше и не догадывались. Всё сказанное замужними подругами было для некоторых, и для меня в том числе, настоящим открытием. В наши годы книги, фильмы о сексе отсутствовали. Только художественная литература кое-как освещала этот вопрос. Вседозволенности, распущенности не было. До брака в обычае молодёжи была только романтическая платоническая любовь. И если бы нам тогда кто-нибудь сказал, что в нашей стране через много, очень много лет будет процветать подростковая и студенческая проституция, мы бы плюнули тому в глаза, и никогда бы не поверили его словам.
   Физическая работа, солнце, чистый воздух, хорошее питание сделали своё дело. Мы загорели и окрепли, и вечерами возле домика стали засиживаться допоздна, рассказывая при свете звёзд всякие байки и страшилки. Иногда присоединялись к нам и некоторые ребята. Более предприимчивые девчата и ребята брали на молочной ферме старые большие алюминиевые бидоны, в каких отвозили молоко в деревню, набивали их принесёнными с поля молодыми кукурузными початками, заливали водой и варили на кухне, а потом, сидя кружочком под звёздным небом, ели вкусную варёную кукурузу. Иногда ребята ходили на колхозные бахчи: необъятные поля, на которых росли арбузы и дыни. На старых тачках они привозили огромные арбузы. Один отдавали девчонкам. А потом и девчата стали ходить на бахчи, и уже ни одного вечера мы не оставались без сладкого угощения. И, что интересно, арбузы сразу же трескались, как только нож вонзался в них. Маленькие крупочки-пузырьки ярко-красной мякоти лопались и исходили сладким, как мёд, соком. Такие арбузы сейчас - редкость.
   Видимо, пятикурсники в Киеве узнали, что нам живётся в колхозе неплохо. Группка их не замедлила прибыть и "влиться в наши ряды". Приехала даже жена одного из руководителей Лена - тоже пятикурсница. Она работала вместе с нами и ела с мужем, по вечерам, знаменитые "персональные" арбузы. Старшекурсники частенько устраивали танцы. Руководитель, что повыше и по плотнее, начал ухаживать за нашей однокурсницей Зиной. И жизнь стала ещё интересней. Каждый день мы узнавали кучу правдивых и выдуманных новостей о влюблённом, о его шагах в целях покорения сердца девушки. Было у нас и ещё одно событие. Как-то раз, трое или четверо шутников-ребят рассудили: "Быть в колхозе и не напугать девчат - невозможно. Мы себе этого не простим". Не долго думая, они нашли добровольца на главное пугало и самой тёмной ночью, крадучись, как заправские злоумышленники, подошли к девчачьему домику, накинули на исполнителя главной роли простыню и завязали на шее, из другой - сделали юбку и выставили пугало на подоконник, придерживая сзади. Благо, окно не занавешивалось, так как выходило в глухую степь. В комнатах у девчат ярко горело электричество, и царила невообразимая суета. Правда, некоторые студентки уже спали. И вдруг, одна из девочек завизжала и указала на окно. Тут все увидели настоящее, качающееся "привидение". Оно царапало стекло и противно выло. Девчонки замерли, не зная, что и думать. И неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы простыни не пришли в движение, и в них не мелькнуло лицо студента Лисицина. Ему трудно было дышать и захотелось глотнуть свежего воздуха.
   Возмущённые девчонки сразу же закричали, некоторые стали грозить кулачками, потом выбежали наружу с целью сорвать маски с возмутителей спокойствия. Но те ждать не стали: подхватив "привидение", с развевающимися в темноте простынями, со страшным хохотом пустились наутёк. В эту ночь девчата долго не спали, обсуждая случившееся, а по вечерам стали занавешивать окна.
   Дни быстро бежали. Месяц пролетел, и мы с радостью стали собираться домой. Теперь уже было не важно, продолжается лето или нет, каждый насытился им сполна. Уже хотелось бегать по утрам в университет, внимать мудрым профессорам, засиживаться в библиотеках за учебниками. А милым колхозникам мы слали горячий студенческий привет, оставляя на память огромное поле убранной кукурузы. Начнут птицы кружить над ним, мышки, суслики бегать в свои норки. Скорее всего, до весны стоять тут оглушительной тишине. И только лёгкий ветерок будет гонять по полю и теребить сорванный нами узкий с прожилками длинный кукурузный лист.
   По приезде в Киев с головой ушли в учёбу. Слушали лекции, занимались на семинарах. Часы занятий увеличивались. Нередко, они длились по четыре академических пары в день. А на улицы Киева пришла золотая осень. Деревья дружно перекрашивались в жёлтый, красный, апельсиновый цвета и становились ещё краше и загадочнее. Осень развешивала разноцветные, словно в праздник, гирлянды по всему городу. А мы, студенты, особенно девочки и весной, и летом, осенью и зимой были лирически настроены и находились в трепетном ожидании случайной, но закономерной встречи с замечательным человеком, с которым бы захотелось пройти весь жизненный путь, и которому могли бы подарить свою горячую и преданную любовь...
   Несмотря на интенсивные занятия, мы ходили в кино, на молодёжные вечера, реже - в театры. Всё равно перед экзаменами придётся сидеть за конспектами дни и ночи. Я тоже ходила с подружками на развлекательные мероприятия. Тихая, скромная, я была в составе всех групп девчонок, образовавшихся на курсе. Ко мне на квартиру приходили девчата из группы промышленности: Лёля, Алла и Лиля и вытаскивали на танцы в военные училища. Дружили со мной и долго ещё слали письма после окончания университета и девочки из моей сельскохозяйственной группы, которые поддерживали хорошие отношения со студентами художниками. Приятельские отношения сложились и с девочками других факультетов. Жить бы и радоваться пёстрой круговерти молодой жизни, ощущать её неповторимую прелесть. Но, не тут-то было. Как я не старалась, но чувство одиночества не покидало меня. Мне шёл уже двадцать первый год, а сердечного друга так и не было. И кто знает, будет ли? Юлик писем не слал, хотя и знал мой киевский адрес. Позже выяснится, что военная часть, где он служил, была на карантине, и до определённого срока слать письма не разрешалось. Только активный учебный процесс, особенно, скучать не давал. Появились новые интересные дисциплины, новые преподаватели, но, так или иначе, думалось о журналистике. Смогу ли я без специального образования стать литературным работником? И тут приходила спасительная мысль. Ведь раньше люди тоже специального образования не имели, а как писали, какими литераторами были, поэтами, но всё равно душа страдала, и я опять начала худеть и бледнеть.
   Октябрь пролетел незаметно и вот, уже приблизился праздник очередной  годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции. Каждый год седьмого ноября на главных улицах Киева происходили грандиознейшие праздничные демонстрации с алыми флагами, транспарантами, лозунгами, живыми и искусственными цветами, портретами руководителей партии и правительства. В демонстрации участвовали трудящиеся всех заводов, фабрик, военные части, учебные заведения и много других организаций, и, естественно, наш университет. Шестого ноября ещё читались лекции, а числа - седьмое и восьмое становились праздничными днями. Если после них наступало воскресенье, то получались маленькие каникулы. Я ездила домой только после зимней и летней сессий, а тут, вдруг, так потянуло к родному очагу.
   Вечером пятого ноября я взяла сумочку и пошла на вокзал. Села в поезд, кажется Киев - Черновцы, а утром уже была в своём городке. Кондуктор, стоявший на перроне, подал мне руку и помог выбраться из тёплого общего вагона, в котором я проспала всю ночь, опершись головой на маленький столик. В плацкартных вагонах мест перед праздником уже не было. Поэтому пришлось ехать в общем, с пёстрыми цыганами и с их громоздкими мешками и корзинами.
   На привокзальной площадке, на автобусной остановке, стояла толпа народу, жаждущего немедленно уехать в город. Подошёл автобус. Все устремились к нему. Ломая двери, с невероятными усилиями, люди протискивались в середину машины. Наконец, перекошенные такими посадками двери захлопнулись, и набитый до отказа пассажирами автобус тяжело тронулся с места. На остановке остались нерешительные люди вроде меня. Следующего автобуса надо ждать полчаса, если людей не подберёт какая-нибудь другая машина.
   Я стала бродить по вокзальчику и обдумывать, что же предпринять дальше. Заглянула в зал ожидания. Он был почти пуст. На перроне тоже царил покой. Поезд, привёзший меня, давно ушёл, и распластанные поблескивающие рельсы ждали новых локомотивов. Вдалеке, в конце станции, стояли товарняки, и маневровые паровозики перекликались короткими тонкими свистками.
   "Надо позвонить на завод и сказать, что приехала дочка директора и ждёт на вокзале. Папа приехал бы сразу, или прислал кого-нибудь. А если хорошо подумать, то так ли уж далеко до завода? Каких нибудь пять - шесть километров, а хоть бы и десяток. Неужели я не преодолею их? Каблучки на ботинках невысокие, крепкие - выдержат". Через час с небольшим, порозовевшая и посвежевшая, я подходила к заводу. Ни на проходной, ни на территории никто не обратил на меня внимания. По крайней мере, так показалось. Все знали дочку директора в лицо и не препятствовали её передвижению. На заводских воротах, клубе и конторе развевались праздничные красно-голубые флаги. А за проходной, в уголке у дверей под навесом транспортного цеха шла отгрузка сверхплановой продукции - праздничного подарка Родине. Сегодня шестое число - как раз успели. Рабочие грузчики ставили деревянные ящики с позвякивающими, полными водкой, бутылками в открытые кузова грузовых машин, а экспедиторы с накладными в руках считали их. Нагруженные машины, пофыркивая, отъезжали, а пустые становились на их место. Из открытых настежь дверей цеха, из чрева завода, быстро бежали по транспортёру новые тяжёлые ящики с водочной продукцией, грузчики подхватывали, их и всё начиналось сначала.
   Я поднялась по мощёной сизой дороге вверх, прошла мимо стен моего дома, и, обогнув его, с душевным трепетом поднялась на знакомое крыльцо. Открыла дверь и пошла, стуча каблучками по длинному коридору. Затем, сняв ботинки, обошла все комнаты, но в них никого не было. Только одна бабушка сидела в кухне на кровати, застеленной тонким тёмным одеялом, и разбирала разноцветные шерстяные нитки.
   - Здравствуй, дорогая! А где все? - Я глядела на бабушку во все глаза. Завидев меня, она не удивилась.
   - На каникулы приехала, дочка?
   - Нет, только на праздники, а где все?
   - Где? Папа на работе, мама на базар пошла: Марусю домой отпустили, в село к родным. Мама ей отпуск дала. А Вовик где-то бегает в саду или у папы в конторе. Такой непоседа стал. Делает уроки и спит в твоей комнате: там ему больше нравится, чем в зале. А ты что стоишь? Снимай пальтишко, помой руки и садись кушать - всё ещё тёплое. Мы недавно завтракали. Небось, с дороги проголодалась?
   Я позавтракала. И меня разморило.
   - Пойду, посплю немножко, - я еле ворочала языком.
   - Отдыхай, мама придёт, - скажу, чтоб не будила.
   Проснулась я во второй половине дня и пришла на кухню. Готовя праздничные угощения, разгорячённые мама и женщины, приехавшие в гости на праздник, варили, жарили и пекли одновременно. Мы с мамой поцеловались и разговорились. Она спрашивала про учёбу, Киев, квартирную хозяйку, поделилась своими новостями. Наговорившись всласть, я предложила поварихам свою помощь. Но они запротестовали и заявили, что я за эти дни должна хорошо отдохнуть и набраться сил.
   - Тебе надо больше гулять на свежем воздухе. Одевайся и иди во двор, а то вон какая синяя, - советовала мама.
   - Иди, если хочешь сделать нам приятное, - поддержала её бабушка.
   Поняв, что не переспорю дорогих сердцу женщин, я одела пальто и вышла на крыльцо. Отсюда смотрела на знакомый пейзаж. Осенние краски казались более обозначенными, чем летом, а тогда были нежными изумрудными. Над жёлто-коричневыми деревьями и над кромкой гряды тянулась полоса светло-серого, как дымка, неба, но чуть выше господствовали голубые тона, а наверху голубизна переходила в сочную синеву. То тут, то там, как бы застыли, перистые ажурные облака. Идти никуда не хотелось. Если бы не уехала Маруся, то возможно, мы  побродили бы по городу, заглянули в кино. Но она сейчас далеко, в селе, среди родных и подружек, показывает им свои "тетрадки любви" - рукописные альбомы, в которых наивно, но так искренне провинциальная и сельская молодёжь выражала свои чувства верности, любви и дружбы.
   Как-то летом, ещё на каникулах, во время завтрака я заметила на кухонной кровати две толстые тетрадки в коричневой клеёнчатой обложке. Когда поели и убрали со стола, я обратила внимание на них.
   - Что это за тетрадки такие, Маруся?
   - А-а, то одна - з села, а друга - дiвчини, що живе поблизу. То такi альбоми. Я хочу завести собi такий самий.
   - Альбомы? Можно посмотреть?
   - Та дивися. Може i сама щось напишеш в них. Але вони тобi не сподобаються: то сiльськi дiвчата в них пишуть.
   Я села на кровать и стала листать толстую в клеточку тетрадку. Это был рукописный сборник самого, что ни на есть, примитивного народного фольклора. Аккуратно написанные стишки и песни. Над некоторыми были нарисованы и раскрашены разнообразные цветочки, голуби, под стишками внизу сомкнутые кисти рук или сердца, пронзённые стрелами, с капающей кровью. Были вырезаны откуда-то и приклеены головки барышень с пышными волосами и кавалеров с гладкими причёсками. Барышни и кавалеры должны были вот-вот поцеловаться. Демонстрировались открытки и целиком, сопровождаемые стихами: "Люби меня, как я тебя" или "Любовь наша навеки". Попадались, но не часто, стихи Котляревского, Тараса Шевченко, Ивана Франка, а также народные песни. Но больше в альбомы писала сама молодёжь, выражала то, что наболело на душе. Нередко, списывался текст и с других подобных тетрадок. Иногда высказывания были такими, что сколько бы их ни читал, понять, что хотел выразить автор, было невозможно. На некоторых страницах загнуты нижние уголки. Сверху них рисовались цветочки, пронзённые сердца, и, если отогнуть уголок, то можно прочесть и узнать самые потаённые пожелания хозяйке альбома и даже в стихах признание в любви.
   В общем, смотреть такой альбом совсем не скучно. Но у меня не хватило терпения дочитать их до конца. Хотя заметила, что всё альбомное творчество было искренним и морально выдержанным. Я снисходительно относилась к письменной части альбома и больше рассматривала лубочные рисунки. Некоторые из них, по-моему, были даже талантливы. И я думала, какой же смысл в этих наивных текстах и рисунках: конечно же в любви, в благих устремлениях и чудесных свойствах молодой души.
   Я сбежала с крылечка и зашла в любимый сливовый садик. Его нельзя было узнать. Осень изменила всё. На сырой чёрной земле лежали кучками жухлые опавшие листья, а голые тонкие ветки сиротливо смотрели в синее небо. В глубине садика на заборе и калитке висели бурые голые плети от когда-то пышного дикого винограда. Сквозь них уныло выглядывала потускневшая дверная скоба. Осторожно ступая на увядшую листву, я пошла обратно и села на деревянную лавку у крыльца. Совсем недавно, и вместе с тем так давно, мы сидели здесь с Юликом и изъяснялись в своих чувствах.  Заметила, что за последнее время очень изменилась, повзрослела что ли? Стала более утончённой и мечтательной, острее чувствовала своё и чужое несовершенство и условность обстановок, в каких иногда оказывалась, хрупкость своей душевной организации. В эту осень особенно почувствовала зыбкость своего счастья. Не может быть, что всю свою жизнь придётся мириться с потерями, с поражениями, терпеть неудачи. И, если у меня будет счастье, то, наверное, не такое, как у всех.
   Я старалась гнать эти печальные мысли, но, уверять себя, что всё у меня будет хорошо, сейчас бы не стала. И, как всегда, старалась анализировать, и искать спасительную соломинку.
   Бывает так, что человек не замечает своего счастья и видит только плохое, омрачающее душу. Однако, ещё Козьма Прутков говаривал: "Если хочешь быть счастливым - будь им!" Ведь счастье - категория относительная. Скажем, если я буду вести здоровый образ жизни, то буду здорова - это же счастье. Если у меня будут хорошие умные дети и будут любить меня - это тоже счастье. Может, что-нибудь доброе жизнь припасла и мне? И это - наверное. Надо только сохранить всё положительное, что в тебе есть, чем располагаешь. Одна моя подруга говорила: "Надо быть счастливой изначально, потом последующее счастье будет вытекать из предыдущего". Что она хотела этим сказать? Я часто думаю над этими словами. Я поднялась с лавки и медленно пошла вдоль длинного огорода вверх. С него уже убрали картофель и другие овощи, перемешав землю с бурой увядшей травой и тусклым битым стеклом. С противоположной стороны огорода до самого сада тянулся забор. Летом его скрывала пышно разросшаяся, цветущая белыми цветами, бузина. Теперь она потеряла свой вид, поблекла, почернела и впала в сон до весны. Меня тянуло в сад. Хотелось снова очутиться среди тенистых яблонь у склона высокой гряды, где мы ходили с Юликом. Пройтись по еле заметным тропкам, как будто от этого что-то должно сейчас измениться, произойти несбыточное, необыкновенное. С непонятным волнением я поднялась на пригорок и вошла в сад, будто там меня давно ожидает Юлик.
   Сад был прозрачен и пуст. Яблони почти облетели, усыпав землю  разноцветной увядшей листвой. Чётко смотрелась высокая гряда и её обнажённые плоские, как керамические плиты, породы. Стояла грустная и прелестная тишина, пропитанная запахами осени. Завернувшись поплотнее в пальтишко, я села на сухую, покрытую жухлой травкой кочку, и перед мысленным взором предстала тихая летняя ночь. Яблоневые ветки закрывают звёздное небо. Какое чудесное настроение наполняло тогда наши души! Как наяву слышится голос Юлика: "Ты что? Сомневаешься, что у тебя всё будет хорошо? Сомневаешься?" Сколько было уверенности в интонации слов, сколько веры в сказочную удачу в дальнейшей нашей жизни. И подумалось: "Всё, о чём мечтаем, пусть сбудется хотя бы наполовину. Чистая восторженная душа, он не знал, как много будет препятствий на этом пути, преодолеем ли мы их, хватит ли сил?
   Кто захочет выпустить из рук такого чудесного парня? Взять хотя бы "девичий клан", где иные девчонки лёгким обманом и изящной интригой заполучают в мужья парней, с которыми недавно учились в школе. А может быть и такое: оживёт старая школьная любовь и разгорится так, что в её пламени исчезнут все другие увлечения и страсти. Три года разлуки - срок немалый. За это время может случиться всякое. И то, что от Юлика сейчас не было писем - не удивляло. Может пишет ему какая-нибудь местная девчушка, ведь у него так много друзей в этом городе. Но мне очень захотелось побывать в местах, где мы гуляли с ним и так много мечтали о счастье и удаче. Эти воспоминания  будоражили воображение и наполняли душу теплом. Но, наверное, пора уже проститься с ними и начать новый отсчёт жизни уже без Юлика.
   В Киев приехала вечером, пришла на квартиру. Хозяйки не было дома. В передней сняла пальто и обувь, одела тапочки и зашла в комнату. Уже начался отопительный сезон и радиаторы были горячими, как раскалённые щипцы. В комнате царили тишина и уют. На столе, на кружевной скатерти, лежало письмо, конверт чем-то отличался от обычного: какой-то желтоватый и вместо марки - пустая рамочка. Я посмотрела, кому оно адресовано, оказалось - мне. Не догадалась сразу, что солдаты посылают письма без марки. Распечатала. Вверху тетрадного листа стояла дата. Я лихорадочно стала читать.
   "Здравствуйте, Ольга!!! Передаю Вам большой армейский привет из Забайкалья. Это пишет Ваш друг, если можно так сказать, Юлий. Моё вступление носит шуточный характер, но ты, я думаю, на меня за это не обидишься, не рассердишься.
   Оля, ты, наверное удивишься, получив моё письмо из такого далёкого места... Я тебе говорил и думал, что буду служить во Львове, но... ты сама видишь, что это совсем не так. И в этом я сам виноват.
   10 сентября этого года я приехал из Одессы. Ты знаешь, что там проходило первенство Украины по футболу, и я выступал за сборную нашей Винницкой области. Так вот, когда я приехал домой, все медкомиссии, которые проводил военкомат по призыву в ряды нашей армии, уже закончили работу. И только я один не проходил медицинскую комиссию. Тут я узнал, что одному из моих друзей есть повестка на шестнадцатое число. И я решил добиваться разрешения ехать с ним. Мне это удалось сделать благодаря тому, что в нашем военкомате есть много моих болельщиков. Я тебе рассказывал об этом. Наш комитет по физкультуре и спорту добивался того, чтобы мне дали отсрочку, чтобы я тренировал городскую команду и выступал на соревнованиях сам. Потом артиллеристы через город Львов, то-есть через Прикарпатский военный округ хотели меня оставить у себя служить. И я бы служил дома. Они почти добились своего и только нужно было моего согласия. Так я же тебе напоминаю, что только из за моего друга, может ты его знаешь, это Славик Кошут, я отказался и, вообще, не хотел служить дома. И ещё потому, что все ребята, с которыми я тренировался в "Чайке" демобилизовались и уехали домой в Москву. Я с ними переписываюсь почти со всеми.
   Короче, я служу в шести - семи километрах от города Улан -Удэ, на станции Дивизионной. Нахожусь пока в карантине. Скоро нас всех, кто имеет десять классов, пошлют в учебный батальон и через год, это срок обучения, мы будем, кто командирами танка, кто механиками - водителями и заряжающими и так далее. В полку нахожусь уже несколько недель. Ехали сюда очень долго - четырнадцать суток. И не в пассажирском, а в товарном "экспрессе", короче, в теплушках. Сейчас здесь уже холодно, есть снежок. Температура пятнадцать - двадцать ниже нуля, и я, как южанин, замерзаю. У нас, если и бывает столько градусов, то погода мягкая и морозы легче переносить. Но ничего, думаю акклиматизироваться.
   Ты, наверное, удивляешься, почему я до сих пор ни одного слова не упомянул о футболе. Да, тут придётся немного забыть о нём. Кажется, в этом округе нет даже спорт-роты. Я знаю, у нас, как только прибывают новобранцы, то их вначале спрашивают, есть ли среди них спортсмены. А здесь нас начали спрашивать, есть ли среди нас электрики, сварщики, писари и так далее. И, к сожалению, я ни одной из этих специальностей не владею, особенно писаря, это ты можешь судить по письму. Я говорил со многими, обращался ко многим с этим вопросом, но все отвечают так, что мне немного не по себе становится. Говорят, что футбол здесь слаб, лёгкая атлетика тоже и, вообще, все виды слабы. Может быть потом что-нибудь изменится - не знаю, а пока придётся только думать и мечтать о спорте. Здесь говорят, что вы пришли в армию не в футбол играть, а служить. Вот так, Ольга Васильевна, но ничего, поживём - увидим. Может всё ещё переменится в нашу пользу.
   Оля, скажу откровенно мне в начале и даже сейчас трудновато. Всё делается строго по режиму, а я к этому не привык. За одну минуту надо раздеться и лежать уже под одеялом и одеться за минуту тоже. Однажды мы со Славиком не успели одеться и за это должны были подмести всю казарму на сто двадцать пять человек. Но это ещё ничего. Другие по пять - шесть раз одевались и раздевались и мели казарму. Так что тут не дом и нужно всё делать точно и вовремя.
   Тебе, я думаю, уже надоело читать моё писание, поэтому буду заканчивать. Жму твою руку и крепко целую. Жду ответа. Юлик. Октябрь 1955г."
   Первый раз я читала письмо залпом, второй раз - так же, а третий и последующие - чуть спокойнее, вдумываясь в каждую строчку. Я знала, что Юлик - романтик, но полученное  письмо убедило меня в этом окончательно. Он не хотел служить дома, хотя нелёгким трудом футболиста и тренера заработал это право. Его влекла неизвестность и новизна, и он поддался этому влечению. Но через год в его письмах уже появится тоска по родной украинской земле, по дому. Он будет много писать об этом. И ещё я узнала, какое у него большое открытое сердце. Он любил людей, умел ладить с ними. Поэтому у него было много друзей и товарищей не только на Украине, но и в других местах. Его мысли по-прежнему были о футболе. Он горюет, что в их военной части нет спортивной роты, о которой он так мечтал, едучи служить, и что массовый спорт в Бурятии так слаб, не то, что в родной Украине, где хорошие спортсмены приравнивались чуть ли не к героям, где спорт и физкультура играли в жизни молодого человека не последнюю роль. Но Юлик не терял надежды, что всё переменится к лучшему, чему он будет безконечно рад. Видимо, страдал он и от холодного сурового климата. На дворе постоянно тридцать пять - сорок градусов ниже нуля. И вспоминал тёплые короткие зимы и длинное лето в родном городке. Надо было привыкать и к строгой армейской дисциплине. И не то меня, не то себя постоянно убеждал, что всё преодолеет и ко всему привыкнет.
   Приятно удивляла грамотность Юлика. Я искала, но почти не находила ошибок: одна - две. Особенно он хорошо расправлялся с запятыми, тирэ, двоеточиями, многоточиями, кавычками, восклицательными и вопросительными знаками. И мог хорошо излагать свои мысли. Было видно, что он основательно изучал в школе синтаксис. Его хоть сейчас можно было посылать на экзамены в институт, и он бы их выдержал.
   Студенческая жизнь, напряжённые занятия, новые впечатления на какое-то время заставляли забывать о друге. Любовь к Юлику была сродни тлеющему костру: пламени нет, но ещё жарко горят угли. И стоит бросить в них охапку хвороста и костёр разгорится с новой силой. Этим хворостом для костра моей любви были сейчас его письма. Он опять стал мне чрезвычайно интересен. В последний день ноября на моё первое письмо Юлик написал ответ, который я получила уже в начале зимы. А зима выдалась спокойной и не очень снежной. Всё время держалась хоть и холодная, но сухая погода. В декабре ритм студенческой жизни не ослабевал. Приближались зимние экзамены. Второе письмо Юлика опять заставило меня много думать о нём и скучать.
   "Здравствуй, Оля!
   Привет тебе от солдата Советской Армии из Забайкалья! Я думаю, что ты его ожидаешь, правда?
   Оля, если бы ты видела, как я обрадовался, узнав, что ты, наконец, мне ответила. Вчера вечером ходил в тот полк за письмами, где проходил карантин. Но оказалось, что ничего мне нет. Тогда я пошёл проведать ребят, и они мне сказали, что для меня есть четыре письма: их взял один парень, наш земляк, из Винницкой области. Я оттуда пулей к себе. Ребята сказали, что одно из Киева и из Городка... Я уже было потерял надежду на твой ответ. Написал тебе, а ответа всё нет и нет. И, наконец, прибежал к себе в учебный батальон и к нему, к земляку. Он говорит, что есть только два письма это от тебя и Игоря Заславского из Городка. Читаю сразу твоё письмо. Ты говоришь, чтобы я окреп и набрался сил и что лучше, если нет спорта. Но как ты меня обидела этим! Ведь я, во-первых, себя плохо не чувствую, а, во-вторых, для меня спорт, это то, что для тебя журналистика и, если хочешь знать, ещё ценнее. Понимаешь? Так что меня в этом не переубедишь. Ведь я такой же фанатик, как и ты. Ну, ладно, поспорили и хватит.
   Оля, ты хотела узнать какая здесь природа.  Постараюсь описать её. Ты не ошиблась: здесь действительно степи и сплошной песок. Деревья: сосна, берёза, лиственница, а таких, как у нас нету. Ел уже кедровые или, как их называют, сибирские орехи. Они чуть больше наших семечек. О наших орехах здесь только слышали, и мало кто видел и ел. Я написал домой, чтоб выслали наши орехи, пусть ребята "покуштуют". На счёт погоды ничего определённого не могу сказать. Я и сам её не понимаю. Вчера только было двадцать семь градусов ниже нуля, а сегодня утром часов в шесть было так тепло, что я почувствовал себя, как дома летом. А через четыре часа, в десять утра, поднялась такая пурга -  носила туда-сюда весь  песок в округе. Я прошёлся по двору и набрал полный рот, нос и за шиворот этого песка. Он поднялся высоко - даже была плохая видимость. Сейчас я сижу в нашем классе. Меня и ещё одного моего дружка послали сделать уборку и растопить печь. Вот мы и топим. Выбрал свободную минуту и пишу тебе своё послание. Да, я совсем забыл тебе написать: меня отправили учиться в учебный батальон на механика - водителя тяжёлых танков. С первого декабря начинаются у нас занятия. И на следующий год в это время, я буду уже сержантом механиком-водителем тяжёлых танков. Вот я сейчас и готовлю класс к занятиям.
   Оля, пиши больше о себе. Как и с кем ты проводишь время, какая температура и погода в Киеве, ведь я нахожусь в местах, где почти на шесть часов разница во времени с Москвой. Когда у нас вечер, у вас только разгар дня. Так что пиши обо всём, прошу. Мне очень приятно читать твои письма и настроение хорошее становится. Даю честное слово, если ты мне не веришь. Не понимаю только одного, почему ты так и не ответила, можно ли тебя поцеловать заочно в письме? Прошу ответить.
   Буду заканчивать письмо, пора работать.
   Целую без разрешения раз, нет лучше два, а ещё лучше безчисленное количество раз... Жду ответа. Твой друг - армеец Юлий. 29.11.1955г."
   Я быстро написала ответ, в котором поздравила Юлика с наступающим скоро Новым годом. Сообщала, что буду сдавать зимние экзамены, потом поеду домой на каникулы. Перед этим обязательно напишу ему ещё одно письмо. Из Городка писать не буду: боюсь, что любопытные на почте прочтут, а в середине или в конце февраля уже из Киева опять напишу. Я так и сделала. Но когда получила от Юлика ответ, поняла, что сделала ошибку. Надо было писать и писать письма: ведь солдатам так тоскливо без них. И я получила заслуженный упрёк от друга и узнала о неудаче, постигшей его. Письмо было не очень длинное и оказало на меня большое впечатление.
   "Здравствуй, Олечка!
   Что же ты зазналась так? Давно тебе написал, а ответа не получил. Не знаю, чем это объяснить. Гоню плохие мысли. Оля, я жив и здоров. В субботу выписался из госпиталя. Поломал палец на левой руке и сильно ушиб ногу. Но это ничего, главное, что я намного отстал в учёбе и мне придётся туговато: надо догонять товарищей. Постараюсь всё исправить и идти в ногу со своими сослуживцами. Погода, как будто улучшается. Мороз упал до тридцати - тридцати пяти градусов. Дует "маленький" ветерок... До этого всё время были морозы сорок - сорок пять градусов. Но зима уже позади, скоро лето, и я постараюсь дать волю своим ногам. Вот и все мои армейские новости. Есть кое-какие оживления со спортом. Мой друг Славик, с которым мы вместе пошли служить, уже выступал на первенстве дивизии по боксу и даже на окружных соревнованиях побывал. Правда, ему немного не повезло, но это ничего. Бокс без травм не бывает. Летом он ещё войдёт в спортивную форму и тогда, думаю, несколько челюстей соперников пострадают.
   Оля, напиши о себе, как жизнь, здоровье, учёба, как провела свои каникулы, где встречала Новый год, вообще, обо всём напиши. Да, Оля, прошу тебя, очень, чтоб никто не знал о том, что я лежал в госпитале, а то дойдёт до моей старушки - мамы. Она догадалась, почему я так долго не писал ей и, видно, ещё кто-нибудь отсюда сообщил. Вот она в каждом письме и спрашивает, что со мной, почему я обманываю её. Но я пишу, что со мной ничего не случилось, что это просто "свист". Так же и Славик пишет домой. Ну, всё. Думаю, что ты меня поняла. Буду заканчивать. Извини, что так мало и плохо написал. Приходится догонять своих ребят, поэтому надо спешить. Почти совсем не хватает времени.
   Заканчиваю, целую тебя крепко - крепко.
   P.S. Поздравляю тебя с Международным Женским Днём. Желаю здоровья, счастья и долгих лет жизни. Пусть исполнится всё, о чём ты мечтаешь и думаешь. Привет твоей журналистике. Какие успехи в этой области? Целую без разрешения. Поцелуй и ты меня, хотя бы в письме. С дружеским армейским приветом - Юлик. Жду ответа. 27.02. 1956г."
   После этого письма мне стало очень безпокойно. Юлик всё время стоял у меня перед глазами. И решила писать ему каждую неделю. И несмотря ни на что, это решение я выполняла.
   Учёба учёбой, а от жизни никуда не денешься, она тебя кругом найдёт, и будет диктовать свои условия. Моим подругам захотелось посещать танцы в военных училищах. Они так смотрели на меня, чтобы я согласилась составить им компанию, что невозможно было отказаться. Четверо - это уже коллектив, а в коллективе, как известно, чувствуешь себя на любом мероприятии увереннее. Например, на танцах, если тебя никто не приглашает, стоишь и разговариваешь с подругами, а не торчишь одна, как былинка в поле, одинокая, никому не нужная... Я мечтала, чтобы девчата, хоть раз забыли обо мне и не забирали из дому в субботу и воскресенье. Я бы отдохнула, почитала, законспектировала первоисточники, готовясь к семинарам. Не знаю почему, но эти "танцульки" меня не очень привлекали. Охотнее я бы сходила на танцы в Политехнический институт, где занимаются будущие инженеры, механики или в институт к художникам. Но субботний и воскресный танцевальные вечера чаще всего устраивались у военных.
   Четыре подружки: Лёля, Алла, Лиля и я садились в трамвай и долго ехали куда-то на окраину города в Танковое или Ракетное училище. Большую половину вечера я просиживала на лавке, где-нибудь в уголке большого освещённого зала, где было много народу, рядом с другими девчатами и изредка танцевала.
   Однажды, мои девчонки подвели ко мне худого жилистого, выше среднего роста парня с узким лицом и редким светлым чубом.
   - Оля, это - Игорь, большой спорщик, у него даже прозвище "философ". Поговори с ним, тебе будет с ним интересно. - Девчата прыснули в кулачок и исчезли. Парень пожал мне руку и назвал своё имя. Перекидываясь с "философом"  меткими словечками и наблюдениями я потихоньку изучала его. Был он вежливым и чересчур сосредоточенным, словно, боялся что-то расплескать или выронить. Заиграла музыка, мы пошли танцевать. Танцевали весь вечер, и, естественно, он пошёл меня провожать. Мы долго ехали на трамвае. Я сидела, а он стоял около меня, хотя свободные места были. Потом медленно шли по ночному Крещатику в сторону Андреевского собора. Игорь был в шинели, которая делала его ещё выше и стройнее. Особенно тонкой казалась его талия, перетянутая широким дерматиновым ремнём и схваченная сзади хлястиком с большими медными пуговицами. Впереди ремень украшала большая начищенная металлическая пряжка. На погонах виднелись знаки сержанта. Он слегка поддерживал меня под локоток и раза два отдал честь встретившимся военным. Шёл двенадцатый час ночи. Освещение Крещатика было слабым и его заволакивала еле уловимая дымка ночного тумана. На противоположной стороне улицы за тротуаром появилось небольшое открытое место с несколькими тусклыми фонарями и лавками. К нему вели протяжённые в длину ступени. Мы перешли улицу, поднялись на площадку и сели на большую деревянную лавку передохнуть.
   Сосредоточившись и поглядывая на меня, Игорь начал задавать вопросы и сам же на них отвечать. Всему сказанному он придавал какое-то особое, даже непонятное значение. И так закручивал тему разговора, что нельзя было разобрать, что именно он хочет сказать. Я тоже была не лыком шита и так отвечала, что он тоже долго искал в моих речах смысла и колебался, соображая соглашаться со мной или нет.  У него был свой оригинальный взгляд на многое, что нас окружало. В письмах ко мне, написанных мелким бисерным почерком на семи - восьми, а то и более тетрадных листах, он развивал свои неординарные суждения. Я же на одном - двух листах разбивала все его постулаты. И он опять, как мифологический Сизиф, выкатывал свой камень на гору, а попросту, отстаивал свою точку зрения на многих тетрадных страницах. Наше знакомство длилось почти год, до тех пор, пока девчата ходили танцевать в  училище, где занимался "философ". Я перестала отвечать на толстенные письма: необычные и утомительные, искренне желая Игорю, найти девушку, которая без всякого спора будет согласна со всеми его философскими выкладками и охотно разделять все его взгляды.
   Надо сказать, что в наше время общение между девчатами и ребятами, разделёнными расстоянием, даже, если и жили, и учились они в одном городе, скажем, в Киеве, чаще всего, осуществлялось посредством переписки. Телефоны в квартирах были редкостью. Наверное, поэтому, почта всегда была перегружена, а почтовые служащие работали от зари до зари. В письмах молодые люди назначали друг другу свидания, приглашали на институтские вечера и дни рождения. Писали любимым, писали родителям в другие города, друзьям и товарищам, братьям и сестрицам, учителям и наставникам и просто знакомым. Под Новый год, к Первому Мая, на День Советской Армии и ко Дню 8 Марта посылались горы красочных поздравительных открыток. А если надо было сообщить что-то важное и срочное, во все концы страны летели телеграммы. Реже ходили на телефонно-телеграфные переговорные пункты. Для этого надо было посылать вызов лицу, с кем хотели поговорить, а потом на другой или третий день являться на переговорный пункт и долго ждать соединения с абонентом. Но телефонная связь неустанно совершенствовалась.
   Кто не выбрасывал письма времён молодости, у тех сохранились пухлые папки с заветными посланиями. Это были письма любви, дружбы, признательности. У меня таких писем насобиралось две пухлые папки. Я так и называю их "папки любви". Когда возьмёшь какое-нибудь письмо и начнёшь перечитывать, то сразу оживает давно прошедшее, но такое близкое время.
   Не знаю, как ребята, а девчата на втором, а особенно на третьем курсах начинали серьёзно задумываться о своей дальнейшей судьбе. Когда сдавались выпускные экзамены в школах, а потом вступительные в университете, было не до того. И, к тому же, хотелось посмотреть, с кем придётся встретиться на факультетах. Но, как известно, пару отыскать не так-то и просто. Многие не нашли на ком остановить своё внимание, а если и существовали такие, то доступиться к ним не было возможности: они уже имели своих любимых.
   Тогда-то и полетели письма в родные края. Стали восстанавливаться утраченные связи с подругами и школьными товарищами, а через них и с ребятами, которым когда-то симпатизировали. На каникулах зимних и летних в компаниях на домашних вечеринках старые знакомые и друзья радостно встречались и многие для того, чтобы уже не расставаться никогда.
   После летних экзаменов всем хотелось поскорее отправиться домой, чтобы хоть на какое-то время окунуться в атмосферу ничегонеделания, выспаться, без хлопот покушать вкусненького, встретиться с давними друзьями, гулять с ними ночи напролёт и встречать рассвет. Но не тут-то было. Надо сначала ехать на практику, побыть там какое-то время, написать курсовую, а уж потом отправляться домой. Студенты нашего факультета, в основном, проходили практику на промышленных предприятиях, а так же совхозах и колхозах. Университет договаривался с теми и другими, чтобы они принимали студентов- практикантов и оказывали им всяческое содействие. Наша группа сельского хозяйства проходила практику в колхозах недалеко от Киева. Так было и на сей раз.
   Ясным июньским утром, часов в десять, я, проехав на автобусе, десятки километров, появилась на пороге просторной конторы, в одноэтажном невысоком строении. За длинными столами, покрытыми  слегка выцветшим малиновым сукном, сидели две нестарые женщины в чистеньких летних платьицах, а поодаль, в углу - старичок в сатиновых нарукавниках и очках. На столах стояли чернильные приборы, лежали деловые бумаги, деревянные счёты, тихо трезвонил чёрный телефон. Одна из женщин, что помоложе, то и дело брала трубку и, прижимая её к уху одной рукой, другой - карандашом водила по густо исписанному листу и сообщала данные посева зерновых культур, наверное, в сельскохозяйственный отдел райкома или обкома партии.
   Я поздоровалась со всеми и подошла к той работнице, которая, как мне показалось, была менее занята, хотя и она тоже всё время писала, прерываясь только для того, чтобы прикоснуться к деревянным счётам и быстро, почти молниеносно, гоняя пальцами костяшки, подсчитать что-то, чтобы, как я подумала, подвести итоги хозяйственной деятельности колхоза. "Наверное, подводит итоги за второй квартал года". Она как раз и являлась главным бухгалтером колхоза. Женщина прочитала моё направление на практику, заглянула в студенческий билет с моей фотографией и сказала, обращаясь к старичку:
   - Фёдор Иванович! Это по вашей части. Устройте девушку на квартиру и выпишите продукты.
   Взяв свои документы, я направилась  к старичку. Фёдор Иванович оказался милым исполнительным человеком. И уже к обеду я имела жильё и две полные авоськи выписанных на колхозном складе, разных продуктов. По сонной, слегка запылённой широкой колхозной улице, я несла к себе на квартиру две авоськи, в которых были два килограмма гречки, пол литра прозрачного жёлтого мёда, кулёк муки, сливочное и растительное масла, яйца, две рыбные консервы, молодую картошку, молоко, зелёный лук, петрушку и ещё всякой разной зелени. На складе мне сказали:
   - Кончатся продуты - не стесняйтесь, приходите ещё.
   Денег с меня не взяли. Уже с утра хозяйку нельзя было застать дома, она рано уходила на работу, и я была предоставлена самой себе. На занавешенной  тюлем веранде на керогазе, что стоял на столе, я сварила гречневую кашу и ела её с молоком. Этой еды мне хватило на целый день. На другой день, когда молоко скисло, добавила в него муку и яйца и спекла вкусные оладушки. Яиц было много, и каждый день теперь я начинала с яичницы и салата, а в дальнейшем  жарила картошку, ела консервы и мёд. Так что голодная не сидела, и в часов в десять утра уже присутствовала в конторе. Садилась за длинный стол, позади которого у стены стояли стеллажи. На них стопками хранились квартальные и годовые отчёты о хозяйственной деятельности колхоза за несколько последних лет. Просматривая страницы толстых и широких с мягкими обложками фолиантов, можно было узнать о затратах труда, себестоимости  продукции и доходах хозяйства за тот или иной год. Там было много всяких важных таблиц и расчётов. Прочитав большую часть материала, решила построить курсовую на анализе хозяйственной деятельности коллектива за два последних года. Если будет разница в доходах, то объясню, что послужило увеличению или снижению их. Эта  работа будет тянуть даже на диплом и сидеть над ней надо будет всё лето. Не лучше ли взять для исследования одну какую-нибудь отрасль хозяйственной деятельности? Надо подумать.
   В конторе я работала над курсовой, а на квартире лежала на топчанчике под маленькими окошечками, в которые заглядывали веточки молоденьких вишен. Читала и перечитывала письма Юлика и думала о его службе в армии. Он писал, что с приближением весны стала оживать спортивная работа в дивизии. Об этом он писал и в последнем письме, которое начиналось словами:
   "Привет с Дивизионной!
   Здравствуй, Оля!
   Решил тебе написать ещё одно письмо по нескольким причинам. Во-первых, потому, что ты скоро едешь на практику, если ещё не уехала, и я не буду иметь твоего адреса, а переписываться с тобой хочу обязательно. Во-вторых, потому, что я ещё не уехал в новый пункт назначения, и ты можешь пока писать на прежний адрес. И, в-третьих, потому, что мы, в конце концов, с тобой переписываемся, и я соскучился по твоим письмам.
   Немного о себе. Живу по-прежнему, и нахожусь там же, на Дивизионной, в "Бурмундии", как мы называем БМАССР. Погода одно время была хорошая, можно сказать, отличная. Я ходил в это время с ребятами по сборной дивизии по "баскету" тренироваться. Поиграв с ними, пришёл к выводу, что не хуже каждого из них играю в баскетбол, и пройду за сборную дивизии запросто. После хорошей погоды, на следующий день, вдруг, выпал снег, и шёл он "всю дорогу" - несколько суток подряд. Теперь растаял, но погода стоит неважная, хотя и апрель месяц. Дует сухой и холодный ветер. Не знаю, когда, наконец, установится летняя погода. Говорят, что здесь климат может выкинуть такую шутку, что снег выпадет в конце мая.
   Этими днями мы перейдём уже на летнюю форму. Нам уже выдали ещё одно новое обмундирование и пилотки. Скоро сдадим бушлаты и шинели и будем ходить только в гимнастёрках и пилотках. Ещё холодновато переходить на летнюю форму, но ничего не поделаешь.
   Двадцать второго апреля разыгрывается открытие спортивно-летнего сезона по футболу: будет проведён блиц-турнир между командами дивизии. Даже не знаю, как выступлю: ведь много месяцев не гонял мяч. Наверное, будет туговато. Как-то волнуюсь ещё и потому, что от меня ожидают многого, как с перворазрядника. Так что, боюсь потерять доверие, которое завоевал сначала. По "баскету" завоевал, в дивизии очень довольны игрой. Хотел бы, чтобы так получилось и по футболу. Что ж, постараюсь не подкачать.
   Насчёт перевода в спорт-роту пока ничего не слышно, но я ещё немного подожду, а потом и перестану. Скоро Первое Мая, завидую тому, как ты будешь его встречать. А мне придётся встречать его по-солдатски. Но ничего не поделаешь, что-то чаще, за последнее время, стал вспоминать дом и скучать по нему. Может быть, потому, что наступает лето, и мы вспоминаем со Славиком жизнь и дни, проведённые в это время дома. Кажется о себе всё.
   Оля, напиши подробно о себе: как сдаёшь экзамены, куда поедешь на практику и вообще, о всей своей жизни. Оля, напиши, если будешь на практике, куда тебе писать, твой новый адрес. А мне, пока пиши на дивизионку.
   Какая погода в Киеве? У меня всё. Заканчиваю. Пиши обязательно и почаще. Целую тебя крепко. Твой друг Юлик. Жду ответа. Апрель 1956.
   P.S. Да, Оля, чуть было не забыл, наверное, до Первого Мая это письмо придёт в Киев. Разреши поздравить тебя с Международным праздником солидарности трудящихся и пожелать отличного здоровья и наилучших успехов в твоей будущей большой и плодотворной жизни. Пусть исполнится то, чего ты сама желаешь".
   Я ответила на письмо и посоветовала Юлику на практику не писать потому, что закончу её досрочно. Материалов набрала много, хватит на две курсовых, а окончу работу дома на каникулах: " скоро буду в Городке: жаль, что тебя не будет там"...
   ...Мы ещё долго переписывались с Юликом, но когда я перешла на четвёртый курс, письма приходить перестали. Я писала, но ответа не получала. "Может его перевели в такое место, откуда нельзя писать, или оттуда  не доходят письма". Было грустно и обидно. Многие девчата на курсе имели кавалеров, а я опять осталась одна. Подруги: Лёля, Алла и Лиля редко ездили на танцы. Из них только одна Алла вышла замуж за лейтенанта - танкиста. Сильная личность Лиля в читальном зале академической библиотеки, где мы, по обыкновению, конспектировали первоисточники, познакомилась со студентом - журналистом и позже, когда уже закончила университет, уехала с ним в Сибирь. А Лёля и я не имели пока сердечных дружков.
   В лекциях и семинарах, в сдачах многочисленных экзаменов и зачётов, в написании курсовых работ проходили наши студенческие будни. И вот мы уже заканчиваем четвёртый и переходим на пятый курс. Нам верится и не верится, что мы уже без пяти минут специалисты с высшим университетским образованием.
   Я, как всегда, еле волоча ноги, приехала на летние каникулы домой и в благожелательной спокойной обстановке приступила к отдыху. Надо сказать, что на каникулах в городе было не очень скучно. На пляже с местными девчатами и ребятами, тоже студентами, купалась, загорала, ходила на танцы в парк, иногда - в кино. Оказывал мне знаки внимания студент машиностроительного техникума Вадик. Мы фотографировались, загорали. Вадик плавал с братиком Вовиком на другой берег реки. Но у него была девушка Маша, которая уехала на целину в Казахстан по комсомольской путёвке, и должна вот-вот приехать.
   Последние летние студенческие каникулы подходили к концу. Пришло время паковать чемоданы и отправляться в Киев на учёбу на последнем пятом курсе. Как говорили в деканате, лекции на этот раз должны читаться только до Нового года, а там дипломная практика, написание дипломной работы, защита её, один госэкзамен по политэкономии и учёба заканчивалась. Я не чувствовала себя уж очень самостоятельной. Казалось, что такая же студентка, какой была и на первом курсе. Это, наверное, потому, что процесс приобретения знаний с окончанием ВУЗа не приостанавливается, а продолжается. Об этом нам всё время твердили преподаватели.
   На дворе задождило, и стало довольно прохладно. Пришлось одевать плащи. Незадолго до отъезда Маруся принесла весть: в городе объявился Юлик. Вроде, как вернулся из армии, или ещё откуда-то. Появляется в окружении друзей и подойти к нему, и поговорить нет никакой возможности. У меня заныло сердце. Захотелось вскочить, накинуть плащ и бежать, встретить его и крепко-крепко обнять. Пришла Рая и подтвердила Марусины слова, а ещё добавила, что среди друзей Юлика всё время крутятся две девушки, приехавшие недавно из Казахстана, куда ездили по комсомольским путёвкам.
   - Как быстро время пролетело, - задумчиво произнесла Рая, - три года назад провожали парня в армию, а вот он уже и вернулся. Оля, ты не хочешь с ним встретиться? Поговорить, спросить:  почему не писал?
   - Эх, Рая! Я, как на крыльях, полетела бы к нему, но если б он хотел увидеться, то прибежал бы сразу к тебе, а от тебя к нам. И сидел бы тут с нами и пил чай.
   - Чиста правда, - кивнула головой Маруся.
   - А как хочется пройти возле него, увидеть какой он теперь!
   - Звiсно! Накрий голову платком, i тебе нiхто не помiтить, - посоветовала Маруся.
   После шести вечера, одев плащ, новые туфельки на среднем каблучке, покрыв голову шёлковым платком, я пошла в город. Приближаясь к главной улице, ещё издали у почты, увидела молодых людей, располагавшихся кружком. Среди них лицом ко мне стояла в лёгком светлом пальтишке, статная девушка с тонкими косичками вокруг головы. Она победно глядела по сторонам и чуть-чуть улыбалась, разговаривая с ребятами. Я подошла ближе и наши взгляды на какое-то мгновение встретились. И тут девушка рассмеялась. Непонятно, что её так развеселило, но мне было не до неё. Я увидела Юлика. Он стоял в полоборота ко мне, в красивом тёмном плаще с чуть приподнятою головою, с коричневым осунувшимся лицом. "Не каждый мог бы узнать его сразу", - подумала я. Нагнув голову, быстро завернула на главную улицу и пошла вперёд, ни на кого не глядя. Платок с головы сполз на плечи, но я этого не замечала. Одного взгляда на Юлика было достаточно, чтобы понять: жизнь за последнее время была для него не сахар. И, по всей вероятности, требовала многих душевных и физических сил. Интересно, перевели его в армии в спорт роту, как обещали, или пришлось до конца службы оставаться механиком - водителем тяжёлых танков? А это дело нелёгкое и его надо любить, а он любил футбол. Но больше всего, наверное, страдал он от сурового климата, и постоянно писал об этом. А сейчас не мог надышаться свободой, нарадоваться общением с друзьями. Мне стало жаль парня. Я, вдруг, всё поняла про него и не сердилась, что мы расстаёмся. Тёплое чувство осталось и очень хотелось поздороваться, поговорить по душам, как бывало прежде. Как жаль, что он не хочет возобновлять знакомство. Что же случилось? Может быть постарались "добрые люди", а скорее всего заинтересованные лица и не пожалели чёрных красок для меня, сплели хитроумные доводы против нашей дружбы. Но неужели он не понимает, что всё это вздор и сплетни? А заняться всякими выяснениями считала ниже своего достоинства. Не хотела, унижаясь, бегать за Юликом и выпрашивать крохи внимания...
   А Рая приносила одну весть за другой. Сказала, что Юлику как-то удалось сдать  экзамены в институт. Помог, наверное, первый разряд по футболу, что в его компании всегда находятся девушки и одна из них считает себя чуть ли не его невестой, но точно на этот счёт никто ничего не знает. Это известие особенно отрезвляло. Я старалась не думать о любимом парне и считала дни до отъезда...
   Как вдруг, пришла Рая и сообщила, что послезавтра на городском стадионе состоится матч по футболу, и в местной команде будет играть, кто бы мог подумать, Юлик. Его долго упрашивали принять участие в игре, но он отказывался, говорил, что сильно устал за последнее время, но футболисты умоляли его и добились согласия. А теперь болельщики бегали по городу и сообщали новость, что Юлик Седлецкий вернулся из армии и примет участие в предстоящем матче. Маруся и Рая загорелись желанием побывать на стадионе и начали уговаривать и меня пойти с ними. Идти не хотелось. Лишний раз рвать сердце? А потом подумалось: "А что, посмотрю на Юлика в последний раз, останутся хорошие воспоминания. Буду весела и беззаботна. Докажу разлучникам, что разрыв со спортсменом - футболистом меня нисколечко не омрачает, и я дарю его им". И согласилась пойти на матч.
   Время, которое я прожила без любимого, срок не большой, но и не маленький. За год, за день, за один час, за мгновение может произойти такое, что перевернёт всю жизнь человека. И начнётся новый отсчёт бытия. И если опустошённой душе не к чему будет прислониться, пусть она вспомнит, что существуют ещё на свете добро, справедливость, любимый труд, любовь, которые остаются неизменными, как заповеди Божьи. И пусть душа начнёт трудиться, делать добро, быть справедливой, пусть поселит в себе новую любовь и в этом будет спасение.
   Как всегда, стадион был заполнен до отказа. Матч ещё не начался, но болельщиками уже овладело лёгкое нетерпение. Вот, сейчас, на широком зелёном поле на их глазах, произойдёт действо, которое определит, кто из молодых спортсменов, молодых мужчин, красивых в своём порыве - победить, окажется более сильным, более ловким и выносливым, кому улыбнётся спортивная удача. И кто на сей раз уйдёт с поля увенчанный победными лаврами, вызовет восхищение и благодарность болельщиков?
   Шло время. Болельщики продолжали трепетать в ожидании матча. Юлик правильно делал, что отказывался играть. Во-первых, он только что сдал в институте вступительные экзамены. И хотя они проходили на льготных условиях, всё равно пришлось поволноваться. Во-вторых, он недавно пришёл из армии, где три года жил в не подходившем ему климате. И это тоже отразилось на его здоровье. Но Юлик не мог отказать ребятам, боясь обидеть их: не хотел, чтоб они подумали, что он загордился, и вышел на поле. Играл вяло, делал ошибки. Бегал, как по принуждению, а не из азарта выиграть момент. Куда девался тот неутомимый юный футболист, который, восхищал любого придирчивого болельщика, футболист, который был гордостью города и области, на кого глядели, как на героя?..
   Команда города проиграла. Такое бывает. Болельщики, видимо, прощали бывшему любимцу плохую игру. Никто не кричал, не посылал в его адрес обидных слов... Народ быстро расходился. Каждый переживал поражение городской команды по-своему и не терял надежды на лучшие результаты в будущем. Рая где-то потерялась, и мы с Марусей в числе последних болельщиков вышли со стадиона и неспеша по широкой дороге отправились домой. Мимо нас пронеслась оживлённая компания молодых парней. А ещё через мгновение кто-то поравнялся с нами и пошёл рядом. Мы посмотрели - это был Юлик. Поздоровавшись, он спросил, как наши дела, и слабо улыбаясь обратился к Марусе:
   - Ты не возражаешь, если мы с Олей отойдём немного и поговорим?
   Глядя на Юлика голубыми большими глазами, Маруся, закивала головой и прошептала:
   - Добре.
   - Неспеша, сдерживая волнение, мы сошли с обочины в сумрак небольшого  сада из простых  деревьев. Остановились у глухой белой стены какого-то здания, видимо, конторы. Рабочий день давно кончился, и вокруг не было ни души. Сомкнув руки, я пристально смотрела на Юлика. Нежная смуглость его бархатных щёк, яркость вишнёвого красивого рта и чёрный цвет кудрей исчезли, будто выцвели  на бурятских безпощадных ветрах и жгучих морозах.
   - Ну, как тебе служилось? Тяжело, наверное?
   - Да всякое бывало, - сказал он неохотно и перевёл разговор на другое. Ты знаешь, - Юлик посмотрел куда-то в сторону, оттягивая пальцами карманы длинной куртки, - я кое-что понял в этой жизни, о чём раньше и не догадывался. Но ты не думай, я не разочаровался, и по-прежнему оптимист. Просто стал смотреть на многое проще, трезвее что ли? А ты? - ласковый взгляд его ещё больше заставил трепетать моё сердце, - всё такая же пессимистка?
   - Такая же, - прошептала я с еле заметной улыбкой. Наши взгляды встретились. Юлик ещё пристальнее всматривался в моё лицо.
   - Боже мой, как я мечтал в армии об этих сереньких глазках. Они так и стояли передо мной, особенно, когда засыпал... - Он взял мою руку, его ладони были холодны. - А ты изменилась и, конечно, в лучшую сторону. Подросла, что ли?
   - Да это туфли! Каблуки!
   - Может быть, но всё равно стала такой стройной. Чуть-чуть поправишься и станешь настоящей красавицей. Отбоя от женихов не будет.
   - Что толку, если среди них не будет тебя.
   - Знаешь? Когда ты позавчера на улице прошла мимо, я обратил внимание: "До чего же тонкая талия  у этой девушки!" А потом присмотрелся... "так это же моя Оля!" Хотел побежать вдогонку, но ты шла так быстро и ребят неудобно было оставлять.
   "И девушку, что находилась в вашей компании" - хотела добавить я, но воздержалась.
   - Так ты меня узнал?
   - Узнал,  узнал! Зря платком укуталась. Дал матери слово: не заглядываться на директорскую дочку. Забыть навсегда. И уже смирился с этой долей. Но, как увидел тебя, всё вернулось на круги своя, словно вулкан взорвался внутри, всё старое возвратилось. И я, в который раз, понял: именно ты - самая любимая моя девушка на свете. И никто никогда не заставит меня изменить это мнение. Если б я знал, что твоё счастье зависит только от меня и ни от кого больше, я бы никого не слушал и женился бы на тебе, но говорили - у тебя полным полно женихов и в Киеве, и в Москве...
   - Это - невыносимо!  Кто же такие сплетни распускает? - ужаснулась я.
   - Говорят, даже приезжали сюда свататься, но ты отказала. Я думаю, что не из-за меня, конечно, а просто никто тебе не понравился. Но ты обязательно найдёшь равного себе, умного, образованного. Это, как дважды два. А я, что я? Провинциал, простой человек...
   - А я что, по-твоему? Не могу полюбить простого человека?  Мне запрещено? Я сама из простых и родители мои самые, что ни на есть, простые люди.
   Юлик опустил голову и глухо произнёс:
   - Ты рвёшь мне сердце. Я тебя прошу, не говори ничего, ладно?
   - Хорошо, не буду.
   - Ты понимаешь, до армии было счастье. Я был очень молод, имел успех в спорте и многого не понимал. Казалось, что заслуживаю самой милой, необыкновенной девушки, которая каким-то чудом появилась в наших краях. - Юлик замолчал, приподняв голову.
   - Ну вот, видишь, - стала рассуждать я, - твоя высокая оценка моей особы говорит о том, что ты хорошо понимаешь меня, а если так, значит и достоин. Ты недооцениваешь себя, свою личность. Это ещё надо разобраться, кто из нас лучше по душевным и другим качествам ты или я. Я, например, считаю тебя совершенством!
   -А я тебя, - улыбнулся Юлик. - Мы порывисто обнялись и поцеловались. - Наши родители не хотят, чтобы мы поженились. Твой отец ещё - так-сяк, но моя мама, - Юлик глубоко вздохнул,- плакала и умоляла забыть дочку директора, говорит, что я тебе не пара.
   Конечно, можно на всё наплевать. Взяться за руки и убежать, уехать, куда глаза глядят, не пропали бы. Советский Союз - большой. И нам бы место отыскалось. Думая об этом, я чуть с ума не сошёл. Но, согласись, нельзя считаться только с собой. Правда? Это бы убило мою мать; твои родители тоже были бы не в восторге. Я поступил в институт. Осенью начну заниматься, а ты уже заканчиваешь учёбу. К тому же мне надо сестру и брата растить, выводить, так сказать, в люди: у мамы совсем нет сил. А тебе надо утвердиться в новой профессии. Это тоже нелегко.
   - Но это всё отговорки, - возразила я. - За этим стоит что-то более серьёзное, ведь так? Не мучай себя и меня. Расскажи всё, чего я ещё не знаю. Скажи правду.
   - Ну, хорошо, уговорила, - глубоко вздохнул Юлик. - Только не задавай потом вопросы, ладно? Если тебе хоть немного жаль меня.
   - Хорошо.
   - Помнишь, я тебя в одном из писем спрашивал, не выходишь ли ты замуж? Если да, то я бы очень хотел погулять на твоей свадьбе?
   - Помню, я ещё так удивилась этому вопросу, а на душе стало неспокойно. И всё гнала эту тревогу.
   - Вот какое у тебя сердце. Оно чувствовало беду. Мне как раз начали писать из дому, из Городка, что ты выходишь замуж и чтобы я перестал писать тебе, потому, что ты смеёшься над моими письмами. Сам не знаю почему, я, как дурак, сразу поверил всему этому. И был в таких разобранных чувствах, так переживал, места себе не находил. А тут девчонки из Казахстана приехали. Они там работали по комсомольским путёвкам, одна из них подружка Славика, и они знали наш адрес. С ними мы всегда гуляли в одной школьной компании. Представляешь, заявились девчонки, с которыми прошло  детство. Так повеяло теплотой дома, сколько радости было, сколько счастья, мы ведь так тосковали! Они несколько раз наведывались к нам, перед тем, как окончательно уехать на Украину. Ну, а теперь приезжаю и узнаю: не ты выходишь замуж, а я, как честный человек, должен жениться.
   От последних слов у меня потемнело в глазах. Хотела что-то сказать, но не смогла: язык перестал слушаться. Какое-то время так и стояла молча. Потом захотелось крепко обнять Юлика и никому не отдавать, кто бы не отнимал его у меня. И с упрямым отчаянием не хотела верить, что настал конец нашим отношениям. Наверное, есть какой-то выход, и мы его обязательно найдём. Эта мысль придавала немного сил. Я уже начала слушать, что говорил Юлик.
   - Запутался, словно в каком-то лабиринте, будто попал в ловушку. Я тебя очень прошу, только не задавай вопросы, не растравляй раны, они и так болят.
   Он снова обнял меня и замер. А потом тихо произнёс:
   - Обещай вспоминать меня. Обещаешь?
   Я кивнула головой.
   - У меня есть твои письма из армии: такие интересные, искренние. Они не позволят забыть о нас. Когда буду перечитывать их, мысли полетят к тебе, как к самому дорогому гостю...
   - Я, наверное, буду чувствовать это.
   - Конечно...
   - Мне будет приятно. Да, ты была и останешься Дамой моего сердца. И больше никто. Помнишь, как в рыцарских романах? Прекрасная дама жила в сердце рыцаря всю его жизнь до самой смерти.
   - Что ты такое говоришь? Смерть! Пройдёт время и всё забудется!
   - Нет, не забудется.
   Он обхватил мою голову ладонями. Из огромных глаз его катились слёзы. Задыхаясь от подступивших к горлу спазм, он неистово целовал мои глаза, щёки, губы...
   - Прощай... Вспоминай бедного, несчастного Юльку, - с трудом выговаривал он, потом отступив назад, уходя, всё смотрел и смотрел на меня. Выйдя из сада, в последний раз обернулся, слабо махнул рукой и, подставив лицо ветру, медленно зашагал по влажной рыхлой дороге.
   Я стояла, ни жива, ни мертва, совершенно опустошённая. В голове не было ни единой мысли. И не понимала, почему фигура Юлика уплывала всё дальше и дальше. Я не могла говорить и сдвинуться с места. Подошла Маруся, взяла меня под локоток и осторожно, как слепую, повела куда-то. Мы пришли домой. Я закрылась в своей комнате. Придя в себя, лихорадочно стала думать, как сделать так, чтобы ещё раз увидеться с Юликом. И если он не сможет поговорить, то хотя бы пусть прочтёт моё письмо. "Да, письмо. Надо написать письмо. Развеять все заблуждения и сплетни. Сказать, что всё, о чём кто-то говорит - вымысел, не стоящий внимания. Не надо слушать сплетников и разных советчиков. А только верить своему и моему сердцу, а они нас не подведут. Слушать своё сердце и больше никого".
   Письмо получилось большое и искреннее. Было уже поздно и, чуть успокоившись, я легла спать. Наутро, стала искать Марусю, чтобы она отнесла послание Рае, а та передала бы его Юлику. Придя на кухню, увидела обеих подружек и очень обрадовалась. Начала издалека, обращаясь к Рае.
   - Видала сегодня Юлика?
   - Да, видела. К их дому подъехала легковушка, и они с большими чемоданами и кошёлками сели и уехали на вокзал. Всей семьёй.
   - Как уехали?
   - Вот так, и уехали: и Юлик, и мама, и брат с сестричкой. Поэтому он и гулял по городу - прощался со всеми.
   - А куди вони поϊхали?
   Маруся присела к столу, подперев кулачком щёку.
   - Ты знаешь, Маруся, что за люди в нашем городе: никто толком ничего не знает. Одни говорят в Черновцы, другие - в Одессу, некоторые - что в Москву. Он поступил учиться, так они все туда и поехали, где его институт. После армии его везде пропишут.
   - А в футбол вiн буде грати?
   - Не знаю... Плохо только одно, когда в дела двоих впутывается кто-то ещё, и некому защитить тех двоих, - задумчиво сказала Рая. - Ох, и нелегко ему будет учиться и кормить всю семью, хотя мама ещё может помогать. Труд уборщицы кругом нужен.
   Я сидела не поднимая головы. Маруся останавливала на мне тревожный взгляд голубых ясных глаз. Лицо Раи тоже выражало сочувствие.
   - Я знала, що то добром не скiнчиться, тому що вони дуже любили одне одного.
   Не было сил улыбнуться и что-нибудь сказать Марусе. На следующий день я уехала в Киев.
   С  начала учебного года мы долго не раскачивались и приступили к занятиям сразу. Пятый курс, как быстро пролетело время... Занимались усердно, как и всегда. Отдельные студенты, без ложной скромности, продолжали блистать познаниями и эрудицией и на семинарах, и в кругу товарищей, жаждавших ответов на разные каверзные экономические вопросы. Мы втайне восхищались нашими отличниками и видели в них будущих руководителей производства и учёных. Но все мы одинаково понимали, что  жизнь наша обретёт совсем другое качество: мы станем совершенно самостоятельными, и уже никто другой не будет отвечать за нас, а мы сами за себя. Вольёмся в ряды специалистов и будем служить Родине каждый на своём посту. Так или иначе, а жизнь уже раскрывала нам свои объятия, то нежные и тёплые, то холодные и жёсткие. Не исключено, что нас ждут всевозможные испытания и серые будни. Но мы, ещё склонясь над конспектами и учебниками, не хотим думать о сером и нудном, а думаем о светлом увлекательном и счастливы ожиданием скорого свидания с волнующей неизвестностью.
   Теперь многие старались больше, чем когда либо, как спринтер на последних метрах дистанции. Впереди диплом и госэкзамен. Подведение итогов пятилетней учёбы. На последних лекциях преподаватели не уставали повторять нам, что с окончанием учёбы, мы не должны расхолаживаться, становиться консерваторами, а обязаны следовать новому, прогрессивному, пополнять свои знания, где бы мы не работали.
   - Всегда будьте в поиске, если хотите стать хорошими специалистами, - убеждали они.
   Поговаривали, что в деканате уже есть список назначений, куда мы можем явиться на работу со своими новенькими дипломами. Государство обязывало нас три года поработать там, где мы больше всего нужны.
   Как-то я сидела в аудитории на переменке, погружённая в чтение. Кто-то подошёл и наклонился ко мне. Я посмотрела. Это была пышноволосая пожилая машинистка из деканата.
   - Вы - Оля Шевчук? - Спросила она негромко
   - Да, я.
   - Просили передать, что вас будут ожидать сегодня с двух часов  в коридоре у лестничного пролёта. Вы меня поняли? - вопросительно глядя, прошептала она.
   - Поняла, а кто?
   Машинистка выпрямилась, пожала плечами и пошла к дверям.
   "Интересно, кто это может быть? Скорее всего, работники завода приехали по делам, а мама передала с ними посылочку с продуктами. Она не раз слала такие посылки по почте. В небольшой ящичек клались: свиное солёное сало,  укутанная старым полотенцем банка с вареньем, домашнее печенье, орехи. Хоть бы не забыть после занятий посмотреть, кто же приехал"...
   Пронзительный электрический звонок, внезапно раздавшийся на всех этажах университета, оповестил об окончании третьей пары. В коридоры из аудиторий стали выходить преподаватели и студенты, для многих из них занятия уже окончились, и они считали себя абсолютно свободными до завтрашнего утра. Поток студентов заструился по лестничным ступенькам на нижние этажи. Попросив девчонок занять мне место в столовой, я, естественно, задержалась. Ещё издали увидела у начала лестничного пролёта парня. Его фигура выделялась на общем фоне своей неподвижностью и, то и дело, закрывалась снующими туда-сюда студентами. Решила подойти незамеченной, чтобы не обознаться. "Вон, у стены тоже стоят парень и девушка и тоже ждут кого-то". По мере приближения к молодому человеку я всё больше и больше убеждалась, что он ждёт именно меня. Знакомы были: и подстриженный затылок, и маленькие крылышки прямых волос над ушами, и сутуловатая спина, и тонкая талия, длинные ноги. Я подошла совсем близко. Молодой человек обернулся. Это был мой давний московский друг Валюша Зеленцов. Я смотрела на Валентина, не веря в чудо его появления здесь, будто это и не он, вовсе, а кто-то другой, очень похожий на него. Мы не виделись пять лет.
   - Здравствуй, Ольга! - Валентин сжал мою руку, счастливо улыбаясь. - Не узнаёшь меня? Неужели я так сильно изменился?
   - Почему не узнаю? Узнаю! Здравствуй! - Я сильно заволновалась. - Рада видеть тебя. Как ты здесь оказался? Наверное, проездом в Киеве и решил повидаться?
   - Как всегда, угадала. Решил повидаться. - Счастливая  улыбка не сходила с лица Валюши.
   - А ты изменился, в Москве был не таким... Возмужал, поправился.
   - Это сейчас, а видела бы ты меня два,  два с половиной года тому назад, так бы не сказала. Кожа да кости был. Твои занятия окончились?
   - Закончились.
   - Тогда, что мы стоим? Давай свой портфель и пойдём гулять по Киеву, как когда-то по Москве! Помнишь, не забыла?
   - Помню...
   Радостно улыбаясь, мы всё время говорили, перебивая друг друга. Не заметили, как очутились на первом этаже и направились по длинному коридору в вестибюль. Если б не условности, мы бы, наверное, обнялись и расцеловались. Но проявления такой радости у всех на глазах считалось неприличным.
   - До чего же я рад тебя видеть, - обратил ко мне кареглазое вдохновенное лицо Валюша, - очень боялся, по какой-либо причине, не встретиться.
   - Я тоже рада встрече.
   - Оля, это ж сколько мы с тобой не виделись? Пять лет?
   - Да, пять лет, - согласилась я. - Можно сказать, целую вечность. Сколько воды утекло, сколько было всего всякого. Помню, как мне в Москве не везло с поступлением, это ты везунчик, а теперь я уже университет оканчиваю. - Мой взгляд устремился к Валюше.
   - Как хочешь думай, а мне кажется мы и не расставались вовсе, -сказал Валентин, - так... на короткое время.
   Пообедали в студенческой столовой. В гардеробной получили и одели свои плащи и вышли из университета. На улице стояла глубокая осень, но солнце ещё согревало землю и было тепло и сухо.  Если бы не  жёлтые, красные, бурые листья, трудно было бы представить, что лето уже позади. Вспоминая события, которые переживали в Москве, мы не спеша шли по нарядному Крещатику, потом гуляли на Владимирской горке. И я тоже начинала верить, что никакой разлуки между нами не было. Просто мы перенеслись из московских далей в украинские сады, только в пути немного задержались. Валентин держал меня за руку, и нам было так хорошо, как никогда прежде. А Валюша рассказывал, что происходило в Москве после моего отъезда.
   - Представляешь? В конце августа я приезжаю с практики, кидаю вещи в общежитии и сразу - к вам, а Надежда Константиновна и говорит: "Оля уехала". - Я не мог сразу поверить: " как уехала?" - А она рассказывает: "Опять провалилась на экзаменах в институт и с досады отбыла домой на Украину, и никому писать не обещала!"
   - Да, оборвала связующие ниточки, чтобы все забыли обо мне и не вспоминали о неудачнице, жившей в столице целый год и ничего не добившейся. Думала, напишу, когда поступлю, да так и не собралась.
   - Но всё же, самой Надежде Константиновне ты писала.
   - Писала...
   - Я иногда заходил к ней, и она разрешала читать твои письма. И когда  читал их, было такое чувство, что ты пишешь нам обоим...
   - А ты и на пятом курсе был агитатором?
   - Нет, на пятом с нас сняли все нагрузки. Благодаря Надежде Константиновне я всё время был в курсе твоих дел: как ты целую зиму жила дома среди родных, узнал, что ты поступила в Киевский университет на экономический факультет и был очень рад за тебя. Об этом Надежда Константиновна написала мне уже в Сибирь, где я работал по распределению после окончания института. Тянули ЛЭП. Представляешь, кругом непроходимая тайга, а мы в просеках ставим высоченные опоры и тянем провода. Я работал инженером. Электрофицировали населённые пункты и всякие важные объекты. Был увлечён работой, питался кое-как: преимущественно в сухомятку и через два года получил, как ты думаешь, что?
   - Что?
   - Язву желудка. Ещё в институте не обращал должного внимания на питание, да ещё курил безбожно. Врачи говорили, что и курево способствовало язве...
   - Да! Ты тогда сильно курил. Приходил к нам и просил у Надежды Константиновны разрешения закурить. Помнишь?
   - Вот-вот!
   - И она, добрая душа, разрешала. Хотя пожилому человеку это не так-то и приятно. А как весной, в апреле, мы гуляли на огромных просторах недалеко от Тимирязевской академии и твоего института? Насиделись за зиму в аудиториях: ты в институте, я на курсах. Километров по пять - шесть за один вечер проходили. Смотрели на закат солнца, а оно было такое огромное, малиновое, и даже фантастическая грязь нас не пугала. Помнишь? Месили её ногами до самого моего дома. Надежда Константиновна ворчала на нас. Ой, я тебя перебила, рассказывай дальше о себе.
   - Ну вот, желудок так разболелся, что врачи предлагали сделать операцию. А мать пишет: "Приезжай домой, у наших деревенских лекарей полечишься". И действительно, когда я приехал в деревню, за меня взялись две старые бабки. Лечили долго, года полтора, и вылечили. Сейчас я совершенно здоров. Спасибо им. Всё же есть сила в народной медицине. А в этом году в аспирантуру поступил.
   - В Москве?
   - В Москве, по специальности. Так что перед тобой будущий научный сотрудник, возможно, преподаватель.
   -  Какой ты молодец! Какой молодец! Ты даже не знаешь, как я рада за тебя! Да, ты всегда был самостоятельным человеком. Знал, чего хотел. Не то, что я. Всегда неуверенная, вечно сомневающаяся, всё время в раздумьях. Иногда, я о себе очень низкого мнения...
   Услышав это, Валентин весело рассмеялся и спросил:
   - И сейчас?
   - И сейчас тоже!
   - А в чём же ты себя обвиняешь?
   - Да вот, не хочу быть экономистом, мечтаю о  профессии литературного работника в редакции любой газеты.
   - Мечтаешь о профессии литературного работника? Так это надо было ожидать, - воскликнул Валюша. - Ты же всё время писала стихи. И, как на мой взгляд, неплохие. У тебя есть литературные способности, ты вполне можешь стать литработником.
   - Ты это серьёзно?
   - Абсолютно!
   - Спасибо, за поддержку. До чего же я люблю эту твою черту...
   - А я люблю тебя: с тобой всегда интересно. - Мы увидели свободную лавочку в аллее и сели.
   Ты знаешь, я два раза чуть было не женился.
   - И у меня был роман... Печальный, правда. И что же тебе помешало жениться?
   - Да, всё что-то удерживало... Не пускало. И Надежда Константиновна всё время писала, и даже в деревню письма приходили, когда я лечился. Хвалила тебя, что прилично учишься, а главное, не собираешься ещё замуж. Если б не болезнь, я давно бы приехал. "И был бы я у ваших ног в тени украинских черешен", если немного перефразировать Пушкина.
   Хорошее предчувствие наполнило душу, но я старалась не сосредотачиваться на нём, чтобы потом не разочаровываться. А знаешь, как я чувствовала себя перед отъездом на Украину?
   - Как?
   - Очень одиноко. Всё ждала, ждала, что ты придёшь, а ты сдавал экзамены и не приходил почти месяц, а потом на несколько часов явился, а через день всем курсом уезжали куда-то.
   - На практику! Я же тебе оставлял записку. Чтобы ты пришла на вокзал проводить...
   - Я приходила, а поезд уже ушёл. Так было жаль, что опоздала...
   - А я так ждал...
   - А почему ты не написал мне на Украину? Мог бы взять адрес у Надежды Константиновны.
   - Боялся.
   - Чего?
   - Что ты будешь против переписки. А мне бы этого не хотелось. Тяжело бы переживал окончательный разрыв. Думал, когда поступишь, то легче будет разговаривать. А дальше был пятый курс, Сибирь, болезнь, о которой ты уже знаешь. А теперь всё позади, и мы опять вместе. Это хороший знак, тебе не кажется? Всё возвращается на круги своя. - Валентин задумался...
   Сердце моё замерло. Я боялась взглянуть на него и чувствовала: сейчас услышу что-то очень важное для нас обоих. Валентин, как бы прочитал мои мысли, и тихо молвил:
   - Да, да. Приехал свататься...
   Я сидела боясь пошевелиться, и чуть погодя, тоже тихо сказала:
   - Всё так неожиданно, надо подумать и мне, и тебе.
   - Я об этом долго думал, и всё давно решил. Быть только с тобой. А ты, дорогая, конечно, подумай. А то явился молодец, как снег на голову, закружил девушке голову, и немедленно отвечай ему на все вопросы. Короче, я буду в Киеве до тех пор, пока ты не соберёшься с ответом. Хорошо? А сейчас пойдём  гулять, я так счастлив видеть тебя!
   Около полуночи Валентин проводил меня до дверей моей квартиры. На лестничной клетке тускло горела лампочка. Махнув на приличия рукой, мы обнялись и поцеловались.
   - Буду ждать завтра на том же месте в университете, чтобы не разминуться.
   - Хорошо... - прошептала я и, повернув ключик в замке, скрылась за дверью.
   В тёмной комнате я села на кровать и просидела часа два, не сдвинувшись с места. "Валюша сделал мне предложение руки и сердца, и надо на него отвечать. В том, что он был хороший надёжный человек не было сомнений. А вот, люблю ли я его? Ну, конечно же, люблю, какой-то потаённой любовью. И там в Москве мне всегда хотелось его видеть, и когда он долго не приходил, страдала, а однажды даже ходила навещать его в общежитие. Тогда он курсовую писал и был очень занят. Но мы, всё же, погуляли и долго разговаривали прежде, чем расстаться. Может это большое счастье - любовь Валюши. Счастье, которым надо дорожить, а не пренебрегать. И когда я была дома, в Городке, воспоминания о нём окутывали сердце теплом и нежностью. Видимо, и я любила друга, только не понимала этого. И, если быть правдивой, не хочется отпускать его никуда, не хочется расставаться с ним". Я горько заплакала: стало жаль себя и его. "Что уж тут думать, завтра он получит ответ". Не помню, как заснула, что писала на лекциях. После третьей пары Валентин уже ждал меня на том же месте, что и вчера. Мы опять пообедали в студенческой столовой, и, выйдя из университета, пошли в скверик позади памятника Тарасу Шевченко. Сели в уединённом месте на лавочку. Я посмотрела на Валюшу, в его настороженные глаза.
   - Ты знаешь, чтобы не томить друг друга, я дам ответ на твоё предложение сегодня.
   - Конечно, Олюня, так будет лучше. Мы долго шли к этой встрече. Какие испытания выдержали, сколько всего пережили. Эх, если б можно было, взял бы я тебя сейчас на руки и понёс прямо в ЗАГС!
   - Не надо нести. Я и так пойду, куда бы ты ни позвал.
   - Правда?
   - Правда!
   Тогда не принято было обниматься на людях. Валентин взял мою руку и крепко поцеловал. Потом прижал её к своему сердцу, и я услышала, как оно сильно бьётся. Мы долго сидели, приходя в себя от нахлынувших чувств, от радости принятого решения. Вспоминали, как познакомились, что подумали тогда друг о друге, и всю нашу московскую жизнь.
   - А помнишь морозную ночь, ослепительную луну, и как я поцеловала тебя в первый раз в щёку у деревянных сарайчиков возле дома Надежды Константиновны?
   - Помню. Я тогда всю ночь не спал, всё ходил по общежитию и переживал впечатление от встречи... А поцелуй горел и горел на щеке. Только на лекциях и задремал немного.
   Я внимала Валюше и думала о переменах, произошедших в его характере. Тогда, в Москве, он был таким максималистом, таким принципиальным: безкомпромисно решал, что хорошо, что плохо. И хотя я нравилась ему, он запрещал себе какие-либо вольности по отношению к девушке. Расценивал их, как кощунство, как предательство идеала порядочного волевого человека - комсомольца. И только взгляд, устремлённый на меня, выдавал его. Глазам он не мог приказать быть неискренними. Теперь же Валентин был более откровенен и прозаичен, но это не портило его, а наоборот, подчёркивало мужскую зрелость и привлекательность.
   - А распишемся где, в Киеве? - Спросил Валентин.
   - Можно, а мои подружки будут свидетелями. Когда начну писать дипломную работу, приеду к тебе в Москву аж на два месяца.
   - А Новый год, где будем встречать?
   - У моих родителей. Приём будет отменный. Вот увидишь, они у меня такие добрые, хорошие.
   - Потом поедем в деревню, к моей маме, - предложил Валюша.
   - Поедем, - согласилась я. - И проведём там каникулы!
   Горячие, сверкающие глаза Валентина смотрели на меня с нежностью и любовью. И всё было просто, ясно, празднично. Нас ожидало свадебное торжество, законное супружество. И никаких тебе терзаний, непреодолимых препятствий. И чувство одиночества, которое ни на минуту не оставляло меня последнее время, стало исчезать, таять, как дым, как снег на полях под весенним солнцем.
  
   ЭПИЛОГ
  
   Незаметно проходит неумолимое время. И вроде бы совсем недавно мы жили при социализме, а уже два десятилетия прошло, как у нас обосновался капитализм.  Изредка, я приезжаю в Городок-на-Днестре, о котором рассказываю в повести. И то с  щемящей грустью, то с удовлетворением гляжу на происходящие перемены в его облике.
   Люди, у которых приходится останавливаться, не раз возили меня на своей легковой машине с гордостью показывая современные высокие новостройки, очень преображающие город; но меня всегда тянуло посетить старые места, с которыми связаны воспоминания о молодости.
   Однажды, в начале капитализации, я заглянула на территорию ликёро-водочного завода. На это было мало времени, но я стояла, созерцая картину, развернувшуюся передо мной: ни старенькой проходной, ни ворот, ни завода я не увидела. Кругом возвышались кучи тёмной влажной земли, а посреди был вырыт глубокий четырёхугольный котлован, даже заглянуть в него было страшно. Со дна его густо торчали и доходили до самого верха металлические стержни. Стало ясно, что это была закладка фундамента для новой постройки.
   Через несколько лет я снова приехала в город и опять пошла посмотреть на знакомые места. Очень захотелось постоять на мостике, послушать шум речки, и  направиться к ликёро-водочному заводу, к тому месту, где он стоял. Вступив на первый его двор, сразу увидела новую проходную, новые металлические решётчатые ворота, а через них - новое заводское здание. Всё это понравилось, но когда я обвела взглядом весь двор, то с грустью заметила, как состарились и потускнели прежние знакомые строения.
   Красный дом, где жили когда-то, а может и сейчас живут, служащие завода, уменьшился по высоте почти на треть: так осел и ушёл в землю. Исчезли крылечки у входных дверей, а сами двери обветшали, и открываясь, задевали грунт. Низко над землёй поблескивали окна. Я узнавала и не узнавала дом. Теперь он был похож на инвалида - старичка с очками на носу.
   Еле узнаваем был и клуб. Он тоже осел, стал ниже и потускнел, будто его обсыпали землёй. А когда-то он выглядел нарядно и прочно. В нём проходили праздничные торжества, мой брат справлял там свою свадьбу... И только длинное, из коричневого, словно отполированного кирпича, здание заводской конторы ещё сохраняло свои очертания и крепость, будто застыло во времени. Но особенно меня поразило другое. Стоявший когда-то чуть выше старого завода на высоченном, как постамент, каменном фундаменте большой белый дом, где временно проживали вновь назначенные директора, главные инженеры со своими семьями, сейчас был похож на старую серовато-грязную больную птицу, которая присела и уже не могла взлететь. Я стояла у новой проходной возле новых ворот, у новых корпусов завода и смотрела на старый дом не в силах оторвать взгляда.
   Не была в тех местах уже больше пяти лет. Может сейчас там всё по - другому. Последнее время всё быстро меняется, и мы еле успеваем осмыслить исторические события и факты. Что же мы должны  думать о своей жизни сейчас, о её перспективах? Бедность унижает человека. И любая национальная идея - это благополучие народа. Мы думаем о будущем, вспоминая прошлое. Многие люди, особенно те, у кого жизнь, в основном, прошла при социализме, хором утверждают, что куда легче жилось раньше. А многие - что живут сегодня, при капитализме, говорят, что хорошо жить так, как сейчас. И все спорят, какая система общественных отношений лучше. И этот спор будет безконечен, и никогда не определит правоту тех или этих.
   А может быть, взять самое лучшее из прошлой жизни и сегодняшней и создать совсем новые общественные отношения. И если, как говорят философы, мир развивается по спирали, то я бы желала, чтобы к нам обернулся такой её виток, при котором все люди жили бы достойно и  счастливо.  
  
   Ноябрь 2010 г.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"