День был на исходе. Недавно прошёл ливень, и в траве стояла вода. Лужи - широкие, словно пруды - отражали задумчиво-тёмный купол с проплывающими там, набухшими голубизной, распускающимися волокнами облаков; и - ближе к краю - золотистую, необозримую пустоту, провал вечернего света.
Вдоль сараев тянулся и тянулся настил, сколоченный из длинных, узких, плотно пригнанных досок. Доски были серыми от времени, и серыми были слепые, нищие сараи. Произносилось всегда весомо и важно: сараи; там хранили поломанную, старую мебель, - а вдруг еще пригодится? - сухие дрова (сырые сохли, сложенные в поленницы, под навесом), всякий инструмент, а на антресолях - сено (многие держали кроликов): на сене спали гости.
Ленивый зигзаг настила - и они вышла на лужайку перед домом. Доски тянулись мимо кочек почти до самого крыльца.
Дом был почти таким же, как и в прошлый ее приезд. Тёмный, бревенчатый, почти чёрный, разбухший от влаги и скрипучий. Очень старый, коммунальный, с двумя "парадными" и двумя деревянными балконами, скрипучими и покосившимися, на которые страшно было выходить: доски дрожали под ногами - того и гляди, обвалятся!
Вот и сейчас из его тёмного нутра доносился скрип: видимо, кто-то поднимался по лестнице. Они вошли в левый подъезд. Свет вяло лился вниз из окошка в торце. Сильно пахло сырым деревом. По серой, шершавой лестнице они поднялись мимо двери подружки Нины (Нины на две недели уехала к бабушке) на второй этаж. У дерматиновой, в каплях коричневой краски, двери (когда-то выкрасили косяк и порог), розовела надтреснутая кнопка звонка. В передней по ногам гулял сквозняк; из кухни выплывал керосиновый чад, смешанный с терпким запахом крепко заваренного чая. Левая, облупленная белая дверь вела в комнату соседа: это он сейчас бубнил на кухне с тётей Тамарой; сосед представлялся смутно, складываясь из серы, уходивших ввысь брюк, смотревшего в сторону лица, да вот этого невыразительного голоса на кухне. Тётя Тамара произносила всегда очень коротко, как бы в скобках: (сосед). За дверью справа, в комнате с балконом, жила тётя Тамара. В комнате сквозило еще сильней - и еще сильней пахло терпким чаем и душным запахом старых вещей. Там стоял покатый и прохладный, кожаный, с кожаной спинкой и резной деревянной каймой, диван: на нем было неуютно сидеть в коротком летнем платье, с голыми ногами; кровать была старая, деревянная, с очень высоким, в рост ребёнка, изголовьем; на нее укладывали маму с Люсей, а папа и мужчины уходили на сеновал, в сараи. Под большим, покрытым тёмно-голубой плюшевой, с кистями, скатертью столом, наверное, хорошо было бы спрятаться, но Люся не смела - боялась тёти Тамары.
Тётя Тамара была женой покойного маминого дяди, которого Люся еще не забыла, и теперь ей казалось, что он вот-вот войдёт в комнату. Дядя Илья был совсем не страшный: огромного роста, громкоголосый, с весёлыми, светлыми голубыми глазами. Он поднимал Люсю едва ли не под потолок, сажая на огромную ладонь.
Тётя Тамара была маленького роста, узкоплечая, но очень широка в бёдрах. В длинном тёмно-синем, в мелкую белую крапинку, платье она напоминала средних размеров тёмный холм. Ее чёрные, жёсткие волосы были гладко прилизаны и закручены в маленький, твёрдый пучок; лицо было смуглое, цвета крепкого чая, который она так любила пить обжигаясь и вприкуску; но примечательней всего был нос: изогнутый от переносицы дугой, он тянулся далеко вниз и заканчивался грозным крючком, нависшим почти над самой верхней губой; из каждой ноздри торчало по пучку чёрных волосков, а над правым углом рта отвратительная, как жаба, морщинилась бородавка. Голос у тёти Тамары был густой, басовитый. Она только что принесла из кухни вымытые чашки - фиолетовые с золотым узором по краю, а внутри - голубовато-белые - и убирала их в буфет. "Не хочешь чаю?" - спросила она у Люси. Люся представила бурую, огненную жидкость и покачала головой. Тётя Тамара почему-то утверждала, что такой же крепкий чай пьют на флоте, и Люся охотно ей верила. Сама тётя Тамара никакого отношения к флоту не имела, но по характеру могла бы быть капитаном, с чёрной трубкой в зубах: так представлялось Люсе, да и в самом доме было что-то схожее с кораблём - с подвалом вместо трюма; эта вечная дрожь, как на зыби, и скрипы. И раскачивание...
Тётя Тамара - она никогда не уговаривала - повернулась к Люсе спиной. Но в комнате был сейчас совершенно новый предмет, поглотивший всё внимание девочки. Рядом с широкой деревянной кроватью стояла - коляска! А в коляске спало маленькое существо, для которого еще не выбрали имени. Существо это появилось на свет совсем недавно, всего восемь дней назад. Люся уж и прошла мимо коляски по скрипучим половицам туда-сюда несколько раз - и кашлянула негромко, но дочка тёти Розы всё не просыпалась. А Люсе так хотелось посмотреть, какого цвета у нее глазки. Тётя Роза говорила, что цвет еще не определился, но наверное, этого не может быть. Цвет - он всегда какой-то цвет. Тётя Роза - дочь тёти Тамары, и совсем на нее непохожа. Люсе нравилось ее имя - Роза, Роза... Блондинка с нежным румянцем, голубыми глазами и мелкими золотистыми веснушками на носу. Роза, Роза... Лепестки осыпались, и Люся любила собирать их в пустую мамину пудреницу - там, в Крыму.
Но вот - наконец-то, дождалась! Дитя шевельнулось, захныкало. Люся подскочила к коляске и заглянула вовнутрь. Крохотное, натужно багровое личико; кукольная головка свободно поворачивается в просторном, с кружевной оборочкой, чепчике... Но вот открыла глазки... Ой! И в самом деле не поймешь, какой цвет. Не то зеленовато-серый, не то синеватый, как мясные прожилки... Люсе сделалось скучно и она отошла к балконной двери. "Иди, погуляй до ужина", - посоветовала ей тётя Тамара.
Люся заторопилась в прихожую и в дверях чуть не столкнулась с тётей Розой, которая на ходу (дитя кричало, изгибаясь дугой) расстёгивала жемчужно-серое шерстяное платье, готовая напитать дочь влагой пышных, будто облака, грудей.
По скрипучей лестнице Люся спустилась, вздыхая: жаль, что Нины нет; за собой она волочила скакалку. Но прыгать не хотелось. Мокро еще! Скакалку это она просто так взяла. А сама отправилась за дом. В прошлый раз ее туда водила Нина, и Люся, огибая тёмное, угрюмое крыло, думала: что-то там, за домом? А за домом ничего не было Выйдя из-за торца, девочки увидели луг.
Вот и теперь всё было точь-в-точь, как в прошлый раз, только без Нины. Люся стояла, прижавшись спиной к влажным покатым брёвнам (на этой стороне не было окон), и вглядывалась в невесомое, голубоватое сияние, пытаясь за дымкой угадать очертания рощи. И мерещилось ей, что нет больше на свете никого - только она, да ее заговорщица-подруга где-то вдали, да еще этот подслеповатый, скрипучий, почти живой дом. Трава - сине-зелёная - серебрилась от росы, Люся, вглядываясь в дымку, словно уже сделалась невесомой; она слышала, как ее звали к ужину, и как заскрипели шаги на лестнице (наверное, мама шла за ней), но всё смотрела и смотрела как зачарованная - и не откликалась.