В ранних лучах утреней зари еще пустая Соборная площадь казалась торжественной и строгой. Словно ожидая команды свыше, замерли мраморные статуи фасада Палаццо делла Пилотта, возвышавшийся слева купол баптистерия вознес из темноты свой крест, и даже надоедливые голуби пока не успели слететься на брусчатку. Можно было спокойно наслаждаться последними мгновениями тишины и прохлады. Чем, собственно, и занимался епископ Франческо Ордалини, неспешно шествуя к Храму.
В этом году ему исполнилось сорок, он был полон сил и радужных надежд и имел все основания благодарить Бога за ниспосланную удачу. Впрочем, он и сам не плошал. Церковная карьера привлекла Ордалини еще в юности. Чтобы добиться успеха, он немало потрудился, зубря псалмы и выстаивая мессы, в то время как его сверстники предавались плотским утехам. Потом он принял сан и был отправлен в портовый городишко на берегу Генуэзского залива окормлять местную паству.
Большей дыры Франческо и представить себе не мог. Грубые рыбаки и их раздавшиеся, с опухшими от тяжелой работы пальцами жены составляли практически весь его приход. И занимало их, конечно же, не спасение души, а простая мысль, где урвать лишний грош, да пропустить еще один стаканчик самого дешевого вина. Так что церковная кружка для пожертвований, как правило, была затянута паутиной.
С духовной пищей дело обстояло не лучше. В забытом Богом уголке образованному Франческо и двумя словами не с кем было перекинуться. Никакие новости сюда не долетали, а разговоры о погоде с чудаковатым лекарем очень скоро начали вызывать у него раздражение.
Честно выждав два года, Ордалини посмел напомнить о себе Папскому престолу. Ответа не последовало. Бурная эпоха Ренессанса сотрясала устои, меняла границы и свергала династии. На жалкого приора, прозябающего в рыбацком селении, Ватикану в тот момент было совершенно наплевать.
Наверное, он так и закончил бы свои дни за чередой крестин и отпеваний, не продвинувшись вперед ни на йоту. Но однажды, хмурым зимним утром, к нему домой заявился подозрительный монах. Ордалини принял гостя со всем почтением, угостил, чем мог и рассыпался в благочестивых выражениях, памятуя о длинных руках святой инквизиции. И попал в точку. Его смиренные речи произвели на монаха самое благоприятное впечатление, под воздействием которого он предложил Франческо вступить в орден иезуитов.
Надо было соглашаться. Только дурак не знал, каким огромным влиянием пользовались братья общества Иисуса, какими богатствами владели, в какие покои были вхожи без стука. И со словами: "Мне Вас сам Бог послал!" Франческо ринулся навстречу судьбе.
Дальше все закрутилось, как колесо несущейся под гору телеги. Спустя три месяца священник забыл проклятый городишко, через год снимал дом в самом центре Ливорно, а после переселился на север. Правда, вся его жизнь теперь была подчинена строгой дисциплине и находилась под руководством и неусыпным вниманием Ордена. Он даже исповедоваться мог лишь занимающим более высокое положение в иерархии братьям, причем, поначалу обязан был делать это чуть ни каждый день. Об остальном и говорить не приходилось. От него требовали полной откровенности и послушания, любой его шаг становился немедленно известен наверху. Но, помимо этого, он был вынужден раскрывать тайны своих прихожан. А из полученных сведений извлекалась польза. Методы применялись самые разные, от запугивания до банального шантажа, но неизменно приносили ожидаемые плоды.
Однако эта сторона Франческо уже не касалась. Для выполнения подобных функций у Ордена имелись другие люди. Сам он по-прежнему отправлял службы, молился Богу и по мере сил торговал индульгенциями. И так преуспел в последнем занятии, что сумел втрое увеличить доход с вверенного ему участка. Его рвение не осталось незамеченным, при прямом содействии иезуитов Ордалини был рукоположен в епископы и, помимо всего прочего, получил в управление новенький, с иголочки, Собор, только что отстроенный в Парме. Еще недавно о таком он даже мечтать не смел.
Сегодняшний день обещал стать хлопотным. Местная коллегия Общества Иисуса принимала у себя ежегодное собрание клира, съехавшегося со всей страны, и после показательной проповеди был запланирован обмен опытом по самым насущным вопросам. Так что до обедни Ордалини необходимо было расправиться с остальными делами.
Не успел он выйти из ризницы, поправляя облачение, как на пороге возник первый страждущий.
- Зачем пожаловал, сын мой? - произнес епископ, на ходу прочищая голос и оглядывая посетителя.
Молоденький священник, путаясь в длинной рясе, припал к протянутой руке.
- Молю о покаянии! - пролепетал он, заливаясь краской.
Ордалини крякнул от удовольствия. Что может быть приятнее отпущения чужих грехов, да еще если на этом удается подзаработать? Он быстренько накинул на шею епитрахиль, широкую, расшитую крестами ленту, которую накануне умудрился забыть на дверце исповедальни, и скрылся внутри.
- Кайся, сын мой! - уже спустя минуту вымолвил Франческо, отодвигая шторку, - Бог милостив!
- Я согрешил, святой отец! Я ужасно согрешил! - торопливой скороговоркой понеслось из-за перегородки, - Я не знаю, как дальше жить! Моя прихожанка, Анита, жена булочника... Она однажды пришла на воскресную мессу. И все смотрела на меня со смирением. А после подошла и испросила совета, как ей угодить мужу. Тот бьет ее на глазах у сына, и чадо, пяти лет от роду, уже не выказывает должного почтения матери. Я велел ей без уныния нести свой крест и искать заступничества у Пресвятой Девы. Но через день Анита прибежала снова, и лицо ее было в синяках. Она плакала и говорила, что стала безобразной и толстой и оттого не мила более супругу. Но это не так, святой отец, совсем не так! Анита пышна формами. Но, напротив, Бог милосердный дал ей красоту и здоровое сложение плоти. А неразумная женщина продолжала роптать и грозилась уморить себя голодом. Я не мог оставить без руководства столь заблудшую овцу и два месяца наставлял ее на путь истинный.
- Надеюсь, старания твои не пошли прахом? - строго изрек Ордалини.
- Нет. Анита, Господней милостью, отвратилась от дурных намерений и вкушает пищу. Но я...я, святой отец... Я возжелал ее! - из-за барьера послышалось всхлипывание.
- Как именно? - спросил епископ, потирая руки.
Кажется, тут было, из чего извлечь выгоду.
- Я представлял ее нагою за виноградником, и что я шепчу ей неприличные слова, и как я касаюсь ее, и...и..., - несчастный священничек больше не мог говорить, его душили слезы.
- И? - приподнял бровь Ордалини.
- И всё, - спустя некоторое время растерянно промямлил исповедуемый.
- Что значит "и всё"? А дальше что было?
- Ничего. Просто я ее хотел...
Епископ прокашлялся, стараясь скрыть разочарование.
- Ну что ж, прелюбодеяние - смертный грех. Но раз ты совершил его только в мыслях, то сие можно искупить.
- Как?
- Постом и молитвой. И индульгенцией Святой Церкви, разумеется. В твоем случае она будет стоить...пятьдесят монет, - быстро решил Ордалини, покидая кабинку.
Молодой священнослужитель с радостью отдал тугой бархатный мешочек, хотя, наверняка, это были все его сбережения. И окрыленный, склонился, было, за благословением.
- А что мне делать с Анитой? - вдруг спросил он, меняясь в лице, - Ведь она ходит к каждой обедне.
- Думаю, не по-христиански оставлять слабую душу без поддержки. Твое слово должно помочь ей укрепиться в благих намерениях. Но сам ты не смеешь впредь поддаваться искушению, - промолвил епископ и добавил про себя: "А если поддашься - тем лучше. Я с тебя в следующий раз столько сдеру, что небо с овчинку покажется".
Раскаявшийся просиял и в упоении облобызал ризу иерарха.
- Иди, сын мой, и больше не греши, - жестом отпустил священника Ордалини.
И внезапно почувствовал, как земля уходит из-под ног и все куда-то проваливается. А затем мягкий баритон произнес: " На счет три вы очнетесь, откроете глаза, и будете вспоминать свое путешествие как приятный сон. Итак, раз, два, три...".
Вадим Константинович Романов распахнул веки и обнаружил себя сидящим в красном велюровом кресле в девятом ряду. И вспомнил, что присутствует на конференции международной психоаналитической ассоциации, посвященной вопросам корпоративной этики. Точнее, конференция уже закончилась, а последний докладчик, слегка безумный мужик из Питера, предложил всем желающим развлечься метемпсихозой. То есть, попросту, посмотреть, кем они были в предыдущем воплощении. Для чего готов был ввести коллег в необходимую степень транса и направить в нужную сторону. Причем, абсолютно бесплатно.
В реинкарнации Вадим Константинович не верил, но на халявный семинар все же пошел. Из чистого любопытства. И теперь не жалел об этом совершенно. Ну когда еще удастся посмотреть изумительное по реалистичности кино с собой в главной роли, и, заодно, отдохнуть на полную катушку? Бодрость и оптимизм, напоследок внушенные питерским доктором, обрели в лице Романова благодарного пользователя.
Вот с этим-то оптимизмом Вадим Константинович на следующее утро и ожидал своего подопечного, молодого психотерапевта Попова, которому приходился супервизором. Надо заметить, что Попов, несмотря на свои неполные тридцать, был очень старательным, подавал определенные надежды и взирал на именитого Романова, как на божество. Только все время опаздывал.
Краснея, он бочком втискивался в кабинет, извинялся несколько преувеличенно, но вполне искренне, и пытался компенсировать свой хронический недостаток максимальной откровенностью. Что сильно облегчало Романову работу и очень его устраивало.
Но сегодня парень что-то совсем потерял совесть. "Хоть бы позвонил. Полчаса - псу под хвост, - отметил про себя супервизор, глянув на часы, - В следующий раз скажу ему, что с него не тридцать баксов, а пятьдесят. Пусть попляшет". Он уже сам потянулся к телефону, и в этот момент, наконец, открылась дверь.
Что случилось что-то неординарное, стало ясно сразу. Во-первых, вечно краснеющий на входе Попов сейчас, напротив, был белым, как мел. А во-вторых, обычно добродушную физиономию подопечного искажала такая мука, что у Романова язык не повернулся его отчитывать. Вместо этого он спросил:
- Что стряслось? На вас лица нет...
Попов тяжело опустился в кресло, потом подался вперед и замер на самом краешке сидения.
- Моя пациентка, Анна... Ну, та, с анорексией..., - выдохнул он.
- Да-да, - кивнул Вадим Константинович.
Разумеется, он помнил историю Анны. Первый раз она пришла на прием к Попову два месяца назад. Молодая симпатичная женщина располнела после родов, что, впрочем, судя по принесенным фотографиям, ее совершенно не портило. Однако муж дамы, не особо отесанный субъект, вместо того, чтобы поддержать супругу, как-то в запале семейной ссоры обозвал ее коровой. Дальше-больше. Уловив, что попал в болевую точку, он начал при каждом удобном случае Анну поддевать, сравнивая ее то с бройлерным цыпленком, то с ходячей рекламой маргарина "Пышка". Похоже, мужик просто прикрывал таким способом свои походы "налево", утверждая, что периодически теряет к жене сексуальный интерес.
Однако женщина приняла все за чистую монету, расстраивалась, плакала и обвиняла себя в обжорстве. Она села на овощную диету, сбросила три кило и заработала бессонницу. Хотя, может, все и обошлось бы. Но однажды муж не пришел ночевать, а на вопрос, где он был, бросил презрительно:
- У друга. Я с тобой рядом на диване не помещаюсь. В зеркало на себя посмотри.
Это была последняя капля. В тот злополучный день Анна почувствовала, что кусок не лезет в горло, а после скромного обеда испытала приступ неудержимой тошноты.
Через полгода на приеме у психотерапевта несчастная походила на обтянутый кожей скелет. Нет, она и дальше продолжала бы свои убийственные "очищения", но неделю назад, провожая сына в садик, упала в обморок прямо посреди улицы. Прохожие предлагали вызвать "скорую", ребенок вопил, как резаный, и Анна испугалась.
Доктор Попов на удивление быстро нашел подход к больной. Женщина перестала дурить, потихоньку начала приобретать нормальный вид, и терапию в данном контексте можно было считать вполне успешной. Но, видимо, что-то случилось.
- Ей снова было плохо? - смело предположил Романов.
- Нет, Вадим Константинович, с ней все в порядке. Она даже похвасталась мне, что уже неделю не вставала на весы, - отозвался Попов, - Но, понимаете, вчера она явилась на сеанс в такой кофточке...с вырезом. И я...я ощутил возбуждение, - вот теперь молодой терапевт действительно покраснел.
- И? - выжидательно произнес супервизор, в упор разглядывая своего визави.
- Я не мог с этим справиться. Я пытался сосредоточиться на беседе, отвлечься, вспомнить что-нибудь противное. Но ничего не помогало. Я просто не воспринимал то, что она говорила. Это было ужасно..., - застонал Попов, закрывая руками лицо.
- И дальше? - напрягся Романов.
- Дальше? Она ушла. Я не стал ее провожать до двери, сделал вид, что копаюсь в бумагах. Ну, чтобы она не заметила... А потом я приехал домой, и когда собрался ложиться спать, все повторилось. Я представил ее в деревне, на сеновале. И как я шепчу ей всякие непристойности, и трогаю ее, и снимаю с нее эту блузку...
Попов удрученно замолчал.
- И чем кончилось? - не удержался супервизор.
- Через час меня стошнило, - признался терапевт, - Я обманул ее доверие. Я ведь не имею права на такие мысли...
- А что вы чувствуете сейчас?
- Я чувствую себя грязным, похотливым скотом, недостойным звания врача. Мне нечего делать в этой профессии, - разразился Попов самообличительной тирадой.
Вадим Константинович крякнул.
- Ну что вы, коллега, - снисходительно изрек он, - Конечно, вы допустили серьезный промах, утратив над собой контроль. Да еще позволили себе фантазировать на опасную тему. В последствии мы непременно подвергнем анализу ваше поведение. Но я уверен, что впредь этого не повториться и вы будете держать себя в рамках. Так что можете спокойно работать дальше. А сейчас я вынужден прощаться - наше время истекло.
Романов задрал манжету рубашки и продемонстрировал циферблат золотых часов.
- Спасибо вам огромное! Вы вернули меня к жизни! - расчувствовался Попов, - Вы ведь, правда, считаете, что это было временное, спонтанное затмение?
- Разумеется, - подтвердил Вадим Константинович и подумал про себя: "Еще одно такое затмение, и я точно начну драть с тебя по пятьдесят баксов за сеанс".
Просветленный Попов бодро рванул к выходу. Но вдруг остановился у самого порога и спросил:
- Мне нужно отказаться от лечения Анны?
- Зачем же? Процесс идет очень успешно. Я не вижу причин, по которым вы должны бросать пациентку.
А дальше произошло нечто странное. Супервизор неожиданно встал, поднял руку над замершим в благоговейном трепете Поповым, и промолвил торжественно:
- Отпускаю тебе, во имя Отца, и Сына и Святого Духа. Иди, сын мой, и больше не греши!
И показалось, что за окнами московского офиса мелькнули на мгновение величественный фасад Палаццо делла Пилотта и строгий купол баптистерия. Говорят, привычка - вторая натура.