Левитт Мартина : другие произведения.

Кетура и лорд Смерть

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  
  
  Мартина Левитт
  *
  КЕТУРА И ЛОРД СМЕРТЬ
  *
  Перевод sonate10,
  ред. mr_Rain, обложка mila_usha_shak
  
   Дорогим подругам, благословившим и обогатившим мою жизнь
  
   Я не остановилась — нет,
  
   Остановилась Смерть
  
   И нам с Бессмертием вдвоем
  
   Дала в карету сесть.
  
   — Эмили Дикинсон (перев. неизв.)
  
  Слово "смерть" в английском языке — мужского рода.
  Пролог
  
  — Кетура, расскажи сказку! — попросила Наоми. — Какую-нибудь из твоих историй о феях и волшебстве.
  
  — Да, Кетура, расскажи, — сказала Беатрис. — Но мне хотелось бы послушать историю о любви.
  
  Парни, собравшиеся вокруг общего костра, застонали.
  
  — Историю-то ладно, — пробурчал Тобиас. — Но лучше охотничью — про отвагу и смерть.
  
  Мужчины согласно загудели. Один из них, лица которого я не видела, добавил:
  
  — Про великого оленя в господском лесу!
  
  Регент вздохнул:
  
  — Я бы предпочел благочестивый рассказ, который принес бы утешение сердцу в день скорби.
  
  Некоторое время костер потрескивал и взметывал языки пламени, а затем я произнесла:
  
  — Я расскажу вам историю обо всем, о чем просите: о волшебстве и любви, об отваге и смерти, историю, которая утешит ваше сердце. Это будет самая правдивая сказка из всех, когда-либо мной рассказанных. А теперь слушайте и скажите мне потом, так ли это.
  Глава первая,
  рассказывающая обо мне самой, Кетуре Рив, и о моей встрече с кем-то необыкновенным, — история, которой вряд ли поверит тот, кто никогда не терялся в лесу
  
  Мне было шестнадцать, когда я заблудилась в лесу, всего шестнадцать, когда встретилась со смертью.
  
  Я собирала горох в нашем огороде, граничащем с лесом, когда в него забрел и принялся щипать латук знаменитый олень — тот самый, что множество раз ускользал от лорда Темсланда и его лучших охотников и о котором я рассказала немало занимательных историй. Ему было не меньше шести лет, и я бы обязательно удрала при виде его рогов, огромных, как крона молодого дерева, если бы не была зачарована его красотой. Олень поднял голову и некоторое время взирал на меня так, будто это не он, а я нарушила границы его царства, — таким он был гордым, таким по-королевски величественным. Наконец он медленно развернулся и пошагал обратно в лес.
  
  Сначала я хотела только заглянуть за первые ряды деревьев, чтобы полюбоваться оленем чуть дольше. А потом лишь немного проследовала за ним по кабаньей тропе глубже в лес в надежде увидеть что-нибудь такое, о чем потом можно будет рассказать у общего костра. Вот он, как мне показалось, мелькнул между деревьями… потом пропал… потом опять мелькнул — и так до тех пор, пока я, оглянувшись по сторонам, не поняла, что заблудилась.
  
  Я шла оленьей тропой, вьющейся по склону ущелья. Далеко внизу плескалась вода — там протекал ручей, я его слышала, но не видела. Тропа была слишком крутой. Склоны поросли деревьями, некоторые из них упали и лежали, словно почерневшие кости, застрявшие в когтях тянущихся вверх собратьев.
  
  В надежде найти более легкий путь к ручью, я сошла с тропы, но вскоре совсем перестала слышать плеск воды, а вновь найти тропу не смогла. И все же я продолжала идти.
  
  Деревья, которые некогда казались мне дружелюбными и прекрасными, теперь закрывали солнце, валялись поперек дороги, рвали мне волосы и угощали меня не фруктами, а горькими листьями. Ночью я почти не спала, а когда все же засыпала, мне снился все тот же бесконечный лес.
  
  Проблуждав три дня, я поручила себя Богу и села под деревом в ожидании смерти. Я погрузилась в печальные мысли о Бабушке, которая, без сомнения, сидит сейчас у окна и плачет. Вспоминала свои мечты, которые не сбудутся никогда: наводить порядок в собственном домике, укачивать на руках своего ребенка, и самую заветную — выйти замуж за того, кого полюблю от всего сердца.
  
  Так, прислонившись к стволу дерева, я то засыпала, то просыпалась, искренне надеясь, что это моя последняя ночь в темной чащобе. Во мне не осталось влаги для слёз, но сердце мое плакало от тоски по Бабушке и подругам — Гретте и Беатрис, а еще по моей любимой деревне Крестобрежью.
  
  В сумерках ко мне пришла смерть в обличье человека.
  
  Он сидел на черном коне, и его окутывал черный плащ. Под капюшоном я могла лишь разглядеть, что он хорош собой, суров, но прекрасен, не стар, но в самом расцвете сил. Отвага изменила мне. Я хотела убежать, но была слишком слаба, чтобы подняться на ноги. Казалось, мое тело пустило корни в землю, на которой я сидела. Дерево, к которому прислонилась, обхватило меня за плечи.
  
  Я помнила о хороших манерах, которым со всей строгостью учила меня Бабушка, и когда всадник спешился и направился ко мне, проговорила:
  
  — Добрый сэр Смерть, простите, что не могу встать.
  
  Его шаги замедлились.
  
  — Значит, ты знаешь, кто я?
  
  — Знаю, сэр.
  
  Сумерки сгустились еще больше, как будто мрак извергался из складок его плаща.
  
  — Ты Кетура? — спросил он. Его голос, спокойный и холодный, вселял в меня страх. — Ты дочь Кэтрин Рив — я знаю ее.
  
  — Да, сэр.
  
  Верно — он знал мою мать, а я не знала. Она умерла, произведя меня на свет.
  
  — Мне жаль, сэр, но должна сказать, что, как и в случае с моей матерью, вы пришли, а я еще не готова.
  
  — Никто не бывает готов.
  
  — Простите, сэр, — сказала я без надежды, — но у меня остались незаконченные дела.
  
  — Твои дела в прошлом. — Он опустился на одно колено, словно желая как следует меня рассмотреть. Я заметила, что в том месте, где его сапог коснулся травы, та пожухла и опала. — Не надо было совершать глупость — заходить столь далеко в лес.
  
  Я не смотрела ему в лицо, разглядывая вместо этого его мощное бедро и большие затянутые в черные перчатки руки.
  
  — Я следовала за оленем, сэр, тем самым, за которым пытается охотиться лорд Темсланд и который в прошлую зиму вместе со своим стадом уничтожил весь его запас сена. — Собственный голос, рассказывавший мою же историю, почему-то действовал на меня успокаивающе. — Тобиас говорил, что этот олень однажды дал отпор волку…
  
  — Замолчи, — оборвал меня лорд Смерть.
  
  Понятно, волки и олени меня не спасут. Я окинула собеседника взглядом — где же черви? Но он был чист и гладок, словно камень, и так же далек от жизни, как ветер, и дождь, и холод. Наверное, не существует истории, которой бы лорд Смерть не слышал. Я почувствовала, как начали смыкаться мои веки.
  
  — Милорд, я не спала три ночи от голода и укусов насекомых, — произнесла я. — Теперь я усну?
  
  Он встал.
  
  — Пытаешься показать свою храбрость? Это меня не разжалобит, — сказал он, более гордый, чем любой король.
  
  У меня вовсе не было таких намерений, однако я ответила:
  
  — Я и правда храбрая, сэр. И всегда была такая. Едва родившись, я уже встретилась со смертью — так мне постоянно твердит Бабушка. Смерть вошла в меня с первым моим вдохом. Я втянула ее в себя, говорит Бабушка, и раскричалась так, будто у меня разрыв сердца, и даже молоко мертвой матери не утешило меня. Отец стал искать вас, чтобы встретиться со своей покойной женой, и умер еще до того, как у меня прорезался первый зуб. Так и случилось, что бремя моего воспитания легло на дедушку с бабушкой. А когда я прожила достаточно долго, чтобы полюбить дедушку, он тоже умер. Я общалась с вами, сэр, всю свою жизнь.
  
  Его бледное, суровое лицо смягчилось.
  
  — Ты выросла не только красивой, но и честной, Кетура, — сказал он, — ибо все сказанное тобой правда. Сколько тебе лет?
  
  — Шестнадцать, сэр, — ответила я. Мне на руку вскарабкался жук, но у меня не было ни сил, ни желания смахнуть его.
  
  — Шестнадцать… Я забирал и моложе.
  
  Он наклонился ко мне. Я затаила дыхание, однако он лишь смахнул жука с моей руки. Я почти не почувствовала его прикосновения, ощутила лишь исходящий от него холод. Взглянула ему в лицо, всмотрелась в резкие, но благородные черты, словно высеченные из драгоценного мрамора.
  
  — Если бы я решил выбрать себе невесту, — промолвил он, — она обладала бы твоей храбростью.
  
  Каково это, подумала я с ужасом, — быть женой Смерти?
  
  — Сэр, — проговорила я, — но я не могу выйти за вас замуж! Я… я слишком молода.
  
  Какое жалкое оправдание! Многие в нашей деревне вступали в брак и в более раннем возрасте.
  
  Мне показалось, он вздрогнул. А затем рассмеялся леденящим, надменным смехом:
  
  — Это было не предложение руки и сердца, а всего лишь комплимент.
  
  Если бы я не была так слаба, то покраснела бы от стыда.
  
  И тут он сказал:
  
  — Ты и в самом деле слишком молода для замужества, Кетура. И слишком молода, чтобы умереть. — Он упер руки в бока, его плащ развевался на ветру, которого я не ощущала. — А посему я окажу тебе милость: выбери кого-нибудь, кто умер бы вместо тебя, — и останешься жить.
  
  — Вы имеете в виду, чтобы кто-то другой…
  
  — Всего лишь назови имя, и да будет так, — ответил он. Его голос, опять твердый и властный, эхом отозвался в лесу. — Выбирай!
  
  Я подумала о нашей бедной, убогой деревушке, приткнувшейся в дальнем углу королевства, и в сердце моем заныла тоска. И селение, и всё в нем было мне дороже всего на свете.
  
  — Нет, сэр, я не могу.
  
  — Твоя бабушка стара, — сказал он. — Я в любом случае скоро приду за ней. Выбери ее, тем более что она в этот самый момент молится о том, чтобы я забрал ее жизнь вместо твоей.
  
  — Я отклоняю ваше предложение, сэр, — отвечала я трепеща, — потому что я очень люблю Бабушку, и жизнь, которую вы мне подарите, покажется мне без нее бесцветной и жалкой.
  
  — Мне еще никто никогда не отказывал!
  
  — Я отказываю, сэр.
  
  И тут мне показалось, что его темные глаза слегка потеплели. Какое же это было облегчение! Я подумала, что, возможно, произнесла еще не последние свои слова.
  
  — Как насчет Регента? — спросил лорд Смерть. — Насколько я понимаю, всё, чего ему хочется — это петь в небесном хоре. Это я могу устроить. В таком душевном состоянии он все равно быстро загонит себя в могилу.
  
  Я помотала головой.
  
  — Сэр Смерть, ежели бы вы услышали, как он играет на органе, вы бы поняли, почему он не подходит. Даже самая печальная его музыка делает пасмурный день радостным, а уж о солнечном и говорить не приходится.
  
  — Тогда как насчет Портного? — Он отвел от меня взгляд и посмотрел, как я заподозрила, в сторону деревни. — Хотя одна его половина живет ради детей, вторая половина жаждет смерти, чтобы вновь соединиться с покойной женой. Он тоже скоро придет ко мне.
  
  — Но он нужен своим детям, сэр, и как можно дольше!
  
  — Ну хорошо, тогда деревенская сплетница. От нее одни неприятности.
  
  — Она всем улучшает настроение, потому что всегда может рассказать о ком-нибудь, чьи дела еще хуже, чем у тебя. Нет, сэр, пожалуйста, не надо ее!
  
  — В деревне много стариков.
  
  — Сэр, каждого из них любит кто-то молодой. Вы разобьете их сердца! К тому же у старых людей полным-полно грехов, и им нужен лишний день, чтобы их искупить.
  
  — Есть множество младенцев, которые совсем без греха. Я мог бы все сделать быстро и безболезненно. Выбери кого-нибудь — мне безразлично кого.
  
  Я ахнула.
  
  — Да я лучше умру три раза, прежде чем… — Я проглотила пыль, забившую мне горло. — Нет, сэр, пусть это буду я.
  
  — Говорю же, твоя храбрость тщетна. Все равно многие из них умрут, причем гораздо скорее, чем ты думаешь.
  
  — Сэр, что вы хотите этим сказать?
  
  — Грядет чума, — ответил он.
  
  Чума!
  
  — А те, кто останется в живых, — продолжал он, — пожалеют, что не умерли — так велика будет их скорбь по ушедшим.
  
  Чума. Чума! Слово гудело в моей голове, словно колокол.
  
  — Я… я скажу им, что надо бежать, — выдохнула я. Сидя у общего костра, я слышала рассказы о чуме, настолько страшные, что в них невозможно было поверить.
  
  — Даже самый резвый конь не сможет ускакать от чумы, — возразил лорд Смерть, и, хотя он сказал это без сожаления, радости в его голосе я тоже не услышала.
  
  — Когда придет чума? — настаивала я. — И откуда?
  
  Лорд Смерть молчал.
  
  — Да говорите же! Скажите, как ее остановить!
  
  — Даже если бы ты осталась жить, не в твоей власти остановить чуму. Ваш владетельный лорд, возможно… Да нет, даже его усилия будут напрасны. Ваш хозяин превратил свои владения в руины.
  
  Я не могла понять, какое отношение нерадивость нашего хозяина имеет к чуме, но спрашивать не хотела — я бы тогда не удержалась от рыданий.
  
  — Но тебя я мог бы пощадить, — проговорил он.
  
  Я словно проснулась после трехдневного сна. Мысли закрутились вихрем, в центре которого билось одно-единственное слово, черное и тихое: чума. Мне нужно прожить хотя бы еще немного, чтобы предупредить деревню!
  
  Он снял свои черные перчатки, не отводя от меня тонущих в тени глаз.
  
  — Ты, кажется, не против того, чтобы умереть.
  
  — О нет, сэр, я хочу жить!
  
  — Ну еще бы. Ради чего же ты хочешь жить, Кетура Рив?
  
  Мое сердце едва не разрывалось от горя, ибо я осознала, что больше не ощущаю ни рук, ни ног. Жизнь и вправду покидала меня.
  
  — Моим самым большим желанием было наводить порядок в собственном домике, укачивать на руках своего ребенка, а больше всего — выйти замуж за того, кого полюблю настоящей любовью.
  
  Его это не тронуло.
  
  — Немногого же ты хочешь от жизни. Впрочем, и этого ты иметь не сможешь, поскольку не желаешь выбрать кого-нибудь на замену себе.
  
  Он положил холодную руку на мою голову. Рука была тяжела, словно созданная из свинца, а не из плоти. Я сразу почувствовала себя легче, как только он ее убрал.
  
  — Вы умертвили меня? — спросила я.
  
  — Нет. Ты все еще жива. Пока что.
  
  — Зачем же вы коснулись меня?
  
  — Ты не вправе задавать мне вопросы, — отчеканил он.
  
  Лорд Смерть говорил правду — я была очень даже жива. Слышала пенье лесных птиц еще отчетливее, чем когда-либо. И никогда раньше я не ощущала перечно-мускусный запах опавшей листвы и папоротника с такой силой. Нет, я не была готова умереть.
  
  И еще меня терзала мысль о чуме в моей деревне. Ах если бы мне удалось хотя бы словом перемолвиться с лордом Темсландом, предупредить его!
  
  — Сэр, позвольте мне попрощаться с Бабушкой!
  
  — У всех возникает желание попрощаться при приближении конца, — возразил он, — но оно никогда не исполняется. Время пришло, Кетура.
  
  Он протянул руку. Мои мысли продолжали кружиться вихрем, изыскивая способ остаться в живых. Я понимала, что не смогу убежать от Смерти. Всё, на что я была способна — это рассматривать отражение своего бледного, покусанного насекомыми лица в его сияющих черных сапогах.
  
  И тут ко мне пришло воспоминание о сыне Хетти Пенниворт, которого протащила сбросившая его лошадь, — парень должен был умереть, однако остался жив. Джершун Саут проспал две недели подряд, а проснулся так, будто проспал только одну ночь. Мой собственный кузен однажды съел гриб, от которого умерло несколько взрослых мужчин, а он, хотя и был очень юн, выжил. Смерть часто преподносит нам печальные сюрпризы, но иногда она преподносит нам и радостные.
  
  — Сэр, вас очень трудно о чем-то умолить.
  
  — Я неумолим.
  
  — Но я слышала, что иногда вас можно обмануть.
  
  Он засмеялся, и я увидела, как опасно он красив, одновременно неотразимый и вселяющий ужас.
  
  — Добрый сэр Смерть, — заговорила я чересчур громко, — я бы хотела рассказать вам историю, — историю о любви, которую не победить даже вам.
  
  — Правда? Я перевидал многих любящих, и ничья любовь не была так сильна, чтобы я не смог их разлучить.
  
  — Это история о красивой молодой девушке, которая, будучи крестьянкой, полюбила благородного лорда.
  
  — Слышал я это раньше, в тысяче различных вариантов, — сказал он.
  
  — Но моя история, лорд Смерть, — из тех, что даже вас заставит полюбить, что растопит даже ваше замерзшее сердце. — Собственная дерзость потрясла меня саму, но терять-то было нечего.
  
  — Да что ты? — с недоверием спросил он. — Ну тогда рассказывай.
  
  — Жила-была одна девушка…
  
  — Многообещающее начало.
  
  — …которая… никого не любила.
  
  — Хм, история о любви, в которой нет любви. Тебе удалось пробудить мое любопытство, — сказал лорд Смерть.
  
  — Хотя ее мать умерла при родах, а отец вскоре последовал за матерью в могилу, девочка росла в любви.
  
  — Вижу, ты и мне отводишь роль в своей истории, — произнес лорд Смерть, как мне показалось, с оттенком грусти.
  
  — Девочка росла, дыша любовью, наполняющей весь воздух вокруг нее, — продолжала я. — Когда бабушка с дедушкой сидели рядом и бабушка не пряла пряжу, они держались за руки. Разговаривали о большом и малом и редко не соглашались друг с другом. А если когда и не соглашались, это служило им поводом для смеха. Иногда они вместе печалились, особенно вспоминая о дочери, которая не дожила до возможности понянчить собственную дочь.
  
  Они вместе танцевали на деревенских праздниках, вместе молились на ночь, спали, тесно прижавшись друг к другу. Часто, без всякого к тому повода, дедушка дарил бабушке цветок. А бабушка находила на огороде самую большую, самую красную землянику, или самую сладкую малину, или свежую морковь и приносила дедушке. Она делала розовую воду из увядающих роз и брызгалась ею — все ради дедушки. Они вовлекали внучку в круг их необыкновенной любви и пробудили в девочке желание и самой когда-нибудь испытать такую же.
  
  Девушка стала мечтать о любви, неподвластной самой смерти. Со дней своей ранней юности она знала, что где-то ходит ее истинная любовь и однажды их жизненные пути пересекутся. Эта уверенность наполняла каждый ее день сладким предчувствием. Она знала, что ее любимый живет и дышит, и занимается своими повседневными делами под тем же солнцем, что и она, и это знание прогоняло ее страхи, делало ее печали маленькими, а надежды большими. И хотя она не видела еще его лица, не ведала, какого цвета у него глаза, она все же знала его лучше, чем кто-либо другой, знала его надежды и мечты, знала, что заставляет его смеяться и плакать.
  
  Я остановила рассказ и взглянула на лорда Смерть. Выражение на его лице было внимательным и абсолютно непроницаемым. Разве не этот самый взгляд я ловила на себе сквозь пламя общего костра, когда рассказывала волшебные сказки односельчанам?
  
  Он отклонился назад, словно высвобождаясь из паутины моей истории, и, махнув рукой, сказал:
  
  — Каждая девица мечтает о такой любви. А потом выходит замуж, и пошло-поехало: ссоры, жизненные заботы… Все это гонит любовь прочь.
  
  — Девушка понимала, что ссоры неизбежны, потому что их жизни переплетены, а человек с особой страстью защищает ранимое сердце, — возразила я.
  
  — Девушка и ее большая любовь постареют и подурнеют!
  
  Неужели я услышала в его голосе вызов? Неужели он хочет, нет, даже требует, чтобы я переубедила его?
  
  — Конечно, и все же за шрамами времени они будут видеть душу, которую когда-то полюбили.
  
  — Да полно, бывает ли такая любовь? — спросил лорд Смерть уже не так резко.
  
  — Мы никогда не узнаем, потому что однажды за девушкой явился лорд Смерть. Она сознавала, что сердце ее души будет любить так же сильно, как и ее живое сердце, и что она будет тосковать и оплакивать свою любовь всю предстоящую ей вечность. Девушка попыталась переубедить Смерть, показать ему, как мрачна и одинока будет жизнь ее будущего возлюбленного без нее. Постаралась донести до лорда Смерти, что даже его восхитит сладость этой страстно ожидаемой любви, если он отпустит свою жертву. — Произнося эти слова, я плакала, потому что никогда еще не рассказывала столь правдивую историю. — Но Смерть был неумолим, потому что нашел девушку первым. И все же…
  
  — И все же?.. — тихо спросил лорд Смерть.
  
  — Конец этой истории я рассказать не могу.
  
  — Не можешь?!
  
  — Не стану. Расскажу только завтра. Позвольте мне жить, сэр, — взмолилась я, — и завтра я расскажу вам, чем все кончилось.
  
  Листья на деревьях рассержено зашелестели. Ветер подхватил пыль и опавшую листву и закружил их в воздухе. Конь прянул и задрожал. Лорд Смерть застыл неподвижно. Выражение его лица сменилось с недоверчивого на ошеломленное.
  
  — Так, говоришь, не расскажешь мне все сейчас?!
  
  — Отведите меня домой, и я обещаю, что вернусь в лес и расскажу вам конец истории. Только позвольте мне прожить еще один день!
  
  Ветер развевал его волосы и плащ, и даже тени, окружавшие его фигуру, забились и затрепетали.
  
  — Ты слишком высокого мнения о любви, — проговорил он. — Любовь — всего лишь сказка, сотканная из пыли и грёз, в ней нет вещества, нет реальности. Но мне хочется узнать окончание, и к тому же, признаюсь, я надеюсь, что ты и вправду сможешь показать мне любовь, которая сильнее смерти. Возвращайся завтра. Ты расскажешь мне конец, а потом уйдешь со мной.
  
  Он улыбнулся самому себе, и лесные тени успокоились и сгустились вокруг него.
  
  — Окажу тебе еще одну милость. Найди свою любовь за тот день, что я тебе даровал, и останешься в живых, не уйдешь со мной. А сейчас я посажу тебя на коня и отвезу домой, к бабушке. Но только до завтра.
  
  — Вы не сердитесь на меня за то, что я оказалась умнее вас?
  
  — Собственно говоря…
  
  Он сделал шаг вперед, опустился на одно колено и протянул ко мне ладонь — по-прежнему без перчатки — как если бы хотел обхватить ею мой подбородок. Я отдернула лицо, пытаясь избежать его прикосновения. Он не поднял руку, но и не опустил. Я ощущала холод, повеявший от его пальцев, — он был таким леденящим, что обжег мне шею.
  
  — …я решил, что когда заберу тебя завтра, то и в самом деле сделаю тебя своей невестой. Что скажешь на это, Кетура Рив?
  
  Каково это — быть супругой лорда Смерти? Не покоиться в мире, где обитают мертвые — ныне и присно, не испытывая страха, но вечно переходить из одного мира в другой, постоянно взирать на жизнь, что осталась позади? Что еще хуже — вечно быть рядом с ним, служить носителем боли, и слез, и сердечных мук? Каждый день видеть, как мужчина плачет, словно дитя, над своим утраченным младенцем. Видеть, как только что овдовевшая женщина, у которой вырвали сердце, смотрит пустыми глазами на своих детей. Невидимой темной фигурой стоять у постели большого и сильного человека, корчащегося от боли. Служить вестником заразы. О нет, одно дело — умереть, и совсем другое стать женой Смерти!
  
  — Нет, сэр, хоть я и благодарю вас. Но, как я уже сказала, я не стану вашей невестой.
  
  Еще один порыв ветра прошумел в деревьях. Ветви над головой зашевелились, стайка черных дроздов всполошилась и улетела прочь. Конь заржал и затряс серебряной упряжью.
  
  — Я решил, — отрезал лорд Смерть ледяным тоном.
  
  — Нет, сэр, — упрямо повторила я, почувствовав прилив сил. — Я не выйду за вас замуж. Я буду жить, и дышать, и танцевать, и рассказывать своим детям сказки. Я выйду замуж по любви!
  
  Еще мгновение, подумалось мне, и я смогу вновь стоять на собственных ногах. Я говорила храбро и уверенно, но, должна признаться, в сердце ощущала боль, и страх, и пустоту бóльшую, чем в желудке. Чума. Чума. Выл ветер, деревья низко склонялись под его порывами.
  
  — Я не принимаю отказов, Кетура, — промолвил лорд Смерть.
  
  Конь ударил копытом в землю.
  
  — Сэр, я обязана вам подчиняться, но любить вас я не обязана. Подумайте: вам придется провести вечность с женой, которая вас не любит.
  
  Он поднял меня, как будто я весила не больше младенца, и усадил на коня.
  
  Конь был быстр, сбежать мне не удастся. Лорд Смерть больше не говорил со мной, а я не говорила с ним, но мое сердце клокотало от ярости. Нет! Я не буду твоей! Даже если ты утащишь меня в свое изъеденное червями королевство, я не буду принадлежать тебе!
  
  Когда мы наконец добрались до края леса, откуда я могла видеть в окне нашего домика плачущую Бабушку, лорд Смерть ссадил меня на землю.
  
  — Завтра вечером, — напомнил он, — когда тень леса дойдет до твоего дома.
  
  — Я найду свою настоящую любовь, сэр, и не дам вам забрать мою душу. И все души, которые вы пожнете во время чумы, тоже.
  
  — Кетура, — произнес он, наклонив голову, а затем повернул коня и ускакал прочь.
  Глава вторая,
  в которой меня встречают дома с опаской и подозрениями, и в которой я рассматриваю возможных женихов
  
  Лорд Смерть оставил меня близко к опушке леса. Отсюда я могла сквозь деревья видеть наш дом и лежащую позади него деревню.
  
  Ноги подо мной подкашивались, я боялась сделать хотя бы шаг вперед, опасаясь, что упаду и больше уже не поднимусь. Стояла и с тоской смотрела на Крестобрежье сквозь деревья, росшие у опушки.
  
  Крестобрежье было самым бедным селением в самом бедном уголке королевства, и все же в этот момент я сомневалась, что где-нибудь в мире есть место прекраснее. Деревенскую площадь у подножия холма невозможно было перейти, не утонув в грязи, кроме разве что зимой, когда грязь замерзала, или в разгар лета, когда она, ссыхаясь, становилась твердой, как обожженный кирпич. Домики нуждались в починке, и больше всех — наш с Бабушкой. Солома на крышах обтрепалась и истончилась, в ней устроили себе гнезда мыши и птицы. На мельницу было не взглянуть без слез; и не одна хозяйка, ожидавшая, пока ее зерно размелют в муку, видела там полчища крыс. Лодки, качающиеся на волнах залива, обветшали и стали серыми, как будто их долго-долго носило по морю.
  
  — Бабушка! — позвала я. Когда никто не ответил, я сделал шаг вперед — и действительно упала. Собрав все свои силы, я заставила себя сесть и опять крикнула: — Бабушка! Это я, Кетура!
  
  И тут раздался треск — кто-то шумно прокладывал себе дорогу сквозь лес. Я подумала, что это, возможно, великий олень, но тут же обнаружила, что шумел вовсе не дикий зверь, а лошадь. Должно быть, лорд Смерть передумал и вернулся за мной.
  
  Но лошадь оказалась золотистой кобылой, а на ее спине восседал не кто иной как Джон Темсланд, сын лорда Темсланда, нашего землевладельца.
  
  Он спешился и обхватил мое лицо ладонями, а затем протянул мне бурдюк с водой.
  
  — Во имя всех святых! — произнес он, пока я пила. — Мы искали тебя три дня. Думали, ты погибла.
  
  Я вытерла рот и подбородок.
  
  — И очень скоро погибну, если вы оставите меня здесь, сэр, ибо я не в состоянии идти на собственных ногах.
  
  Он бережно поднял меня на руки и понес. Выйдя из леса, поставил на ноги и продолжал удерживать за плечи.
  
  — Вы очень добры, сэр, — проговорила я, смутившись. Красивый молодой лорд заговорил со мной впервые в жизни, и надо же было так случиться, что это произошло после того, как я три дня проблуждала по лесу! И тут я припомнила последние слова, сказанные мной лорду Смерти. — Сэр, мне нужно поговорить с вами об одном очень срочном деле.
  
  — Сначала вам нужно отдохнуть после всех испытаний, мистресс Рив, и вернуть прежний цвет этим милым щечкам, — любезно возразил он.
  
  Такой весомый комплимент мои бедные ноги вынести отказались и еще раз подкосились подо мной. Молодой лорд Джон подхватил меня на руки и понес в дом.
  
  Там было полно народу, все плакали и разговаривали шепотом.
  
  Джон поставил меня на ноги, но продолжал обнимать, не давая упасть.
  
  Плач и шепот как отрезало.
  
  — Я дома, — сказала я. Мои глаза загорелись при виде мясного пирога на столе.
  
  Все головы повернулись ко мне. Какая-то женщина вскрикнула, какой-то мужчина выругался, раздалось всеобщее «аххх». Бабушка вскрикнула «Кетура!» и бросилась ко мне с распростертыми объятиями, но на ее пусти выросла Матушка Между-Прочим.
  
  — Не трогай ее! — воскликнула она. — Это призрак!
  
  Бабушка схватилась за сердце:
  
  — Кетура, ты призрак?
  
  И хотя вид Бабушки был для меня милей всего на свете, мой взгляд так и притягивал к себе пирог на столе.
  
  — Чушь! — отрезал Джон. — Но она им станет, если не поест сейчас же.
  
  Он подвел меня к скамье у стола, а Бабушка обошла Матушку Между-Прочим и поставила передо мной тарелку с пирогом. Она еще не успела разрезать его, как я уже принялась уплетать за обе щеки.
  
  — Призраки так не едят! — счастливо воскликнула Бабушка. Она поцеловала меня в макушку и уселась напротив, излучая облегчение и заботу.
  
  — Где вы ее нашли? — поинтересовалась Сплетница.
  
  — Там, где сто раз искали — у края леса, за ее собственным домом, — пояснил Джон.
  
  — Уж кто-кто, а наш молодой лорд Джон да чтоб не нашел девушку! — сказал кто-то из мужчин.
  
  — Он такой, наш Джон, — согласился другой, и остальные присоединились к похвалам.
  
  Кажется, Джону было немного не по себе от всех этих славословий, и он поспешил распрощаться.
  
  — Я приду проведать, все ли с тобой в порядке, — сказал он мне.
  
  — Спасибо, сэр, — ответила я, спешно проглотив все, что было во рту. — Думаю, со мной все хорошо, но я была бы очень благодарна, если бы могла переговорить с вами совсем по другому поводу и как можно скорее.
  
  Он кивнул и вышел.
  
  В какого он вырос красавца, дивилась я. Волосы цвета зрелой пшеницы, а глаза аквамариновые, как вода в нашем заливе. Все односельчане любили его и гордились, что он пробивал мячом дальше, чем любой парень в деревне, а уж в игре «протащи валун» ему вообще не было равных.
  
  Когда Джон ушел, гости снова зашептались, таращась на меня с вытянувшимися лицами. Само собой, они были несколько разочарованы, потому что пришли-то они на поминки. Некоторые из мужчин, при жизни дедушки бывшие его друзьями, порой рассказывали истории о лесе и людях, павших жертвой его коварства. Сейчас они по временам взглядывали на меня и с изумлением покачивали головами, как будто я пренебрегла всей мудростью великой эпохи прошлого.
  
  Сплетница уж точно была разочарована, когда я появилась живая и относительно невредимая; но когда другие, бросая на меня взгляды искоса, зашептались о проделках фей, она воспрянула духом.
  
  Бабушкины подруги, собравшиеся, чтобы дать ей утешение, посудачить и навести порядок, принесли с собой хлеб и мясо для поминок, несмотря на то, что не было тела, которое можно было бы похоронить. Сейчас они скрепя сердце превратили поминки в праздник.
  
  Здесь были и наши родственники, и еще больше их заявилось, когда распространился слух о моем возвращении: кузены всех степеней родства, двоюродные тетушки и дядюшки и прочие. Я размышляла, где же мои подруги, Гретта и Беатрис? Но еще больше меня занимал вопрос, где сейчас моя истинная любовь, кем бы он ни был, и не находится ли он здесь, среди «скорбящих».
  
  Мне улыбался Бен Маршалл, парень брачного возраста, который в последнее время заговаривал со мной при каждой возможности. Хотя я иногда отваживалась отвечать на его знаки внимания, делала я это с осторожностью. Он был высок и пригож, однако непомерно любил еду, так что уже сейчас в нем были заметны признаки будущей тучности.
  
  Но что сдерживало меня гораздо сильнее, так это одна давняя традиция семейства Маршаллов.
  
  Маршаллы были известны тем, что выращивали на своих огородах призовые овощи. Много поколений назад их предок решил, что женится только на Лучшей Стряпухе наших мест, независимо от того, какие будет испытывать к ней чувства, и поклялся, что и его сыновья поступят так же. Сыновья послушались, их сыновья тоже — так было положено начало традиции, которой Маршаллы непомерно гордились.
  
  Лучшие огороды и Лучшая Стряпуха в одном хозяйстве обеспечивали трапезам Маршаллов зависть всех подданных лорда Темсланда, зато всем также было хорошо известно, что их дети воспитываются в деловой атмосфере, а не в любви, тогда как мне нужна была именно любовь. Тем не менее, я питала некоторые надежды на то, что смогу заполучить не только огород Бена, но и его сердце, что он, возможно, и есть моя настоящая любовь. Может статься, мою нынешнюю репутацию девушки, похищенной феями, сумеет затмить репутация лучшей в Крестобрежье специалистки по пирогам…
  
  Был здесь и Портной. Я вспомнила, как лорд Смерть сказал, что он, пожалуй, загонит себя в могилу своей скорбью по жене, и мое сердце обратилось к нему. Довольно состоятельный вдовец, несколько старше меня, он был хорош собой, молчалив и практичен. Я не знала его по-настоящему, знала только его красивых детей. Но мне было известно, что Гретта восхищается его знаменитыми идеальными стежками, и я тут же решила, что только она одна и сможет возродить его сердце к жизни.
  
  Был здесь и Регент — возможно, самый богатый холостяк в деревне, но Господь столь щедро одарил его по части музыки, что на долю лица ничего не осталось. Что еще хуже, он играл только траурную музыку и, кажется, боялся девушек. И все же он был человеком добрым, и мне захотелось, чтобы лорд Смерть не знакомился с ним поближе. Я знала, что Беатрис восхищается Регентом; возможно, я смогу уговорить ее дать утешение его сердцу.
  
  Здесь был Тобиас, брат Гретты, на год младше меня и все еще юнец, которого больше интересуют лошади, чем девушки. Здесь был Кучерявый Джонс с лицом, сплошь покрытым бородавками, и один из великанов-сыновей Сестрицы Лили, которые любили только свою матушку. И…
  
  — Кетура, ты не скучаешь по феям? — спросила младшая дочка Портного. Толпа мгновенно замолкла.
  
  — Нет в лесу никаких фей, Наоми, — ответила я. — Только деревья, и звери, и кусачие насекомые.
  
  Все снова зашептались. Наоми сказала:
  
  — Ты хотя и покусанная, Кетура, но ты все равно красивая.
  
  Я сгребла ее в охапку.
  
  — Красота — это проклятье, дитя, — промолвила я, думая о лорде Смерти.
  
  — Но как же ты заблудилась, Кетура? — спросила Наоми, первая из всех, кто хотел бы задать этот вопрос.
  
  — Я последовала за великим оленем.
  
  — Она пошла за оленем, пошла за оленем… — зашептали остальные.
  
  Один из мужчин постарше кивнул со значением и обратился ко мне:
  
  — Я слышал, олень и другие лесные звери принадлежат королевству фей. Разве не так говорится в сказках? Скажи правду, Кетура. Ты видела их короля?
  
  Опять набив рот мясным пирогом, я ответила:
  
  — Ни короля фей, сэр, ни просто обычную фею.
  
  — И все же олень заманил тебя…
  
  — Простите, сэр, но он меня не заманивал. Меня завлекло в лес собственное любопытство.
  
  Мужчина пожал плечами, будто говоря, что не верит мне, и по тому, как другие отвели глаза, я поняла, что они тоже мне не верят, предпочитая сказки, которые я им рассказывала у общего костра.
  
  — Все равно, — сказал мужчина, — в этом звере есть что-то дьявольское и лукавое. На него надо устроить облаву, вот что, и не только из-за стога сена.
  
  Эти слова меня совсем не обрадовали. Великий олень встал в моей памяти как живой — высокий, гордый и бесстрашный. Ради его красоты я пожертвовала бы сотней стогов, хотя нехватка сена и означала голодную зиму как для скота, так и для людей. Мужчины загомонили громче, и вскоре несколько человек отправились в замок переговорить с лордом по поводу охоты.
  
  Внезапно я почувствовала, что жую не только что испеченный мясной пирог, а нечто черствое и заплесневелое. Корочка захрустела на зубах, словно щебень, а мясо показалось сальным и жилистым. Сморщившись, я с трудом проглотила последний кусок.
  
  И тут в домик ворвались Гретта с Беатрис и кинулись ко мне с объятиями.
  
  — Мы не пришли сюда сразу, потому как не было аппетита угощаться на твоих поминках, — затараторила Беатрис, — но как только мы услышали, что ты нашлась…
  
  — Слава Господу, что молодой сэр Джон не бросил поиски! — воскликнула Гретта.
  
  Я обняла сначала одну, потом другую: Беатрис, с ее голосом и лицом ангела, которая видела во всех и во всем только хорошее и радостно шла жизни навстречу, и Гретту, чьи волосы всегда были уложены в идеальную прическу, чья одежда была идеально чиста и наглажена, и чьи верность и любовь отличались идеальной постоянностью. Они поцеловали меня — каждая в обращенную к ней щеку.
  
  — Кушай, кушай, — приговаривала Гретта, усаживаясь рядом за стол.
  
  — Какая у тебя изумительная бледность! — восхищалась Беатрис, устраиваясь с другого бока.
  
  Пока мы с подругами болтали, жители деревни продолжали шептаться, а потом начали понемногу расходиться. Бабушка собрала остатки трапезы, чтобы отнести их Отшельнику Грегору, последнему нищему в деревне.
  
  Когда все ушли, Беатрис хихикнула:
  
  — Не сомневаюсь — теперь каждый будет креститься при встрече с тобой!
  
  — Меня совсем не заботит, что будут говорить односельчане, — ответила я. — Ничуть, нимало, ни крошечки, ни капельки. Моя единственная забота — стать женой человека, которого полюблю от всего сердца.
  
  Гретта с Беатрис переглянулись.
  
  — Но у тебя нет такого человека, — недоуменно произнесла Беатрис.
  
  — Конечно есть, — сказала я. — Просто я пока не знаю, кто он.
  
  Они опять обменялись взглядами.
  
  — Да тебе даже и не нравится-то никто, — заявила Гретта.
  
  — Мне все нравятся! — с негодованием возразила я. — Абсолютно все!
  
  Я взглянула вниз, на деревенские хижины, сгрудившиеся на берегу, словно кладка серых яиц.
  
  — Ну… — протянула Беатрис, — да, но, наверное, не в романтическом смысле…
  
  — Мы имеем в виду, что ты не любишь никого из мужчин, — спокойно, по-деловому произнесла Гретта.
  
  — Ты очень хорошо знаешь, что я обожаю мужчин! — взвилась я. — Я всегда говорила, что они все просто душки!
  
  Беатрис вздохнула.
  
  — Ну разве что в самом общем… — начала она.
  
  — …но не в этом особенном смысле! — закончила Гретта.
  
  Я открыла было рот, чтобы возразить, и обнаружила, что не могу. Схватила подруг за руки.
  
  — Ладно, покончим с этим. Я должна найти этого особенного человека, влюбиться в него без памяти и влюбить его в себя. До завтрашнего вечера. Вы должны мне помочь.
  
  Беатрис прочистила горло.
  
  — Конечно мы поможем, дорогая, — сказала она.
  
  — Тебя и в самом деле похитили феи, верно? — полюбопытствовала Гретта. — И король фей придет за тобой, если ты не найдешь свою истинную любовь?
  
  Я вздохнула.
  
  — Это был лорд Смерть. Я заключила с ним договор.
  
  Беатрис прижала ладонь ко рту. Гретта безвольно уронила руки. А я, выложив все своим самым близким подругам, внезапно почувствовала всю реальность происшедшего.
  
  — Ну конечно, — пробормотала Гретта, как будто вдруг все поняла. Она посмотрела мне прямо в глаза. — Как же еще кто-то мог вернуться из этого леса живым? — Она устремила взгляд на лес. — Я никогда не видела фей, но смерть для меня так же реальна, как ссадина на колене. А в точности, Кетура, что за договор?
  
  — Я рассказала ему историю, а конец поведать отказалась. Сказала, дайте мне прожить один день, и я доскажу вам конец завтра. Это история о любви, о любви более великой, чем смерть, сказала я ему, и открыла, что и сама найду такую любовь. И он ответил, что если я найду ее до того, как вернусь, чтобы досказать конец, он меня отпустит.
  
  У меня не было сил вынести ни безнадежный взгляд Беатрис, ни мрачный взор Гретты.
  
  Гретта встала и, выпрямившись и уперев руки в бока, посмотрела на деревню.
  
  — Так вот, — сказала она. — Я бы ни за кого из них не вышла. Среди них нет ни одного идеального мужчины. Разве что… Портной немного ближе других к идеалу.
  
  — Портной? — переспросила я. — Ничего подобного, Гретта! Он и в самом деле идеален. Для тебя.
  
  Гретта пронзила меня острым взглядом, а потом перевела его на суетливо бурлящую деревню.
  
  — Когда найдется мужчина, который позволит мне превзойти его в совершенствах, — вот тогда я и выйду замуж, — сказала она. — А Портной не похож на человека, который позволит собой командовать. Зато для тебя он что надо.
  
  — Нет, Гретта, нет. Я никогда не смогу полюбить его. К тому же всем известно, что твои стежки — единственные, вид которых мог бы доставить Портному удовольствие.
  
  — Но он их никогда не видел! Он так горюет по покойной жене, что ничего вокруг не замечает. Нет, я решила, Кетура. Я никогда не выйду замуж. Ты выйдешь за Портного, а я останусь старой девой и лучшей в деревне швеей, сохраню фигуру и сердце в неприкосновенности, состарюсь и никогда не стану сетовать на негодных детей.
  
  — А еще есть Регент, — сказала Беатрис.
  
  — Регент? Для Кетуры? — воскликнула Гретта. — Но я думала, тебе нравится… — Она замолчала, затем, значительно глядя на Беатрис, продолжила: — Ах да, Регент — самый подходящий жених.
  
  — Он умный, — сказала Беатрис.
  
  — Но унылый, — ответила Гретта.
  
  — Мы могли бы развеселить его, — храбро предложила Беатрис. — И он набожный.
  
  На что Гретта ответила:
  
  — А как же его ноздри?
  
  — Ну… а пусть Кетура в них не заглядывает.
  
  — Но это же невозможно!
  
  — Ш-ш, Гретта, — улыбнувшись, шикнула Беатрис. — Регент мужчина весьма видный. А если уж кто-то не может не заглядывать ему в ноздри, так он, по крайней мере, содержит их в чистоте. У него каждый день свежий носовой платок, я заметила.
  
  — Вы знаете, я вообще-то подумывала о Бене Маршалле, — медленно проговорила я.
  
  — Бен Маршалл недостаточно красив для тебя, Кетура, — сказала Гретта.
  
  — Да ты то же самое говоришь обо всех парнях, — вздохнула Беатрис. — Бен, конечно, красивый малый, Кетура, и деньги у него водятся. Но ведь у них традиция — жениться на Лучшей Стряпухе.
  
  Гретта наклонилась над столом, опершись на него локтями.
  
  — Он никогда не будет любить жену так же горячо, как свои тыквы и кабачки, — проворчала она.
  
  Беатрис сказала подбадривающим тоном:
  
  — Он человек бережливый, я так думаю.
  
  — Ага, еще один минус, — съехидничала Гретта и, стукнув ладонями по столу, выпрямилась.
  
  Беатрис нахмурилась, но тут же ее лицо разгладилось, на нем появилось всепрощающее выражение. Беатрис прощала Гретту по многу раз на день.
  
  — Падма хочет выйти за него, — добавила Гретта. — Она подходит ему гораздо больше. Эта стерва превратит его в жизнь в пытку!
  
  Падма Смит была, пожалуй, лучшей поварихой в деревне. Она каждый день ела яйца, доказательством чему служила ее объемистая талия. Она два года подряд выиграла звание Лучшей Стряпухи, но Бен Маршалл пока еще не сделал ей предложение. Тем не менее Падма умела печь такой хлеб, что голодный разрыдался бы от вожделения, и готовить такое жаркое, что даже сытый взмолился бы о добавке. Бабушка говорила, что хотя фигурой Падма напоминает заборный столб, человеку, попробовавшему ее пирог, она начинает казаться красавицей.
  
  Бабушка говорила еще, что Беатрис хорошенькая, хоть и не красавица. Зато стоит ей запеть, и мужчины забывают, что она не красавица. Демонстрируй свой талант, твердила мне Бабушка, и муж будет продолжать любить тебя и тогда, когда красота поблекнет.
  
  Правда, когда очередь демонстрировать талант доходила до меня, мне нечего было демонстрировать. Я умею испечь пирог, умею рассказывать истории, но этим мужа не добудешь, печально констатировала Бабушка. Со временем, надеялась она, я смогу стать приличной повитухой, но в поисках спутника жизни мне придется рассчитывать только на свою красоту.
  
  По моему разумению, вся моя красота не принесла мне добра, лишь горе. Гретта с Беатрисой рассказывали, что другие деревенские девушки обвиняли меня в том, что я отбиваю у них парней. Что за чепуха! Мне их парни были совсем не интересны, а когда они заговаривали со мной или увивались вокруг, я в основном отмалчивалась. Оказывается, я могу быть совсем-совсем неслышной. К тому же какая польза от красоты бедной крестьянской девушке, живущей в скромном беленом домике с крестьянином-мужем и маленьким крестьянином-ребенком?
  
  Я вздохнула.
  
  — Любовь, что сильнее смерти… — пробормотала я и лишь тогда поняла, что не знаю, что это такое.
  
  — Ладно, во всяком случае, одно мы можем утверждать с точностью: начинается охота на мужчин! — сказала Гретта.
  
  Как же хорошо было довериться подругам, хотя я и не открыла им всего. Мне не хватило мужества передать им слова лорда Смерти о чуме.
  
  — Я не отдам тебя Смерти, — заявила Гретта с величайшим спокойствием, под которым, однако, угадывался клокочущий гнев.
  
  Я положила одну свою ладонь ей на щеку, а в другую взяла кисть Беатрис:
  
  — Сколько людей умирает под этим же самым небом, не в силах взять над ним верх хотя бы на один день…
  
  — Я тоже буду с ним бороться! — со слезами воскликнула Беатрис — та самая Беатрис, что не травила тараканов, а выпроваживала их из дома со всей возможной любезностью. Обычные веселость и задор покинули ее. Я сжала руку подруги.
  
  — Беатрис, — покачала я головой, — это не человек, с которым можно побороться. Перед этим властелином остается только склониться.
  
  — Нет, — заупрямилась она. — Я его ненавижу!
  
  — Ладно, ладно, — тихо сказала я. Поцеловала ее в макушку. Почему мне так больно, когда она говорит такое? — Это случится не сегодня. Иди домой и отдыхай.
  
  Когда я повернулась, чтобы поцеловать Гретту, та отстранилась.
  
  — Если из наших планов ничего не выйдет, ты должна вступить с ним в борьбу, Кетура, — сказала она. — Я навечно разозлюсь на тебя, если ты этого не сделаешь.
  Глава третья,
  в которой я решаю попросить помощи у Сестрицы Лили
  
  Я проспала всю ночь напролет, а наутро проснулась с судорожным вдохом, потому что в подземелье своего сна опять оказалась рядом со Смертью. Выглянув в окно, я увидела рассвет — серую птицу с алым клювом.
  
  Дни, проведенные в лесу, не поблекли в моей памяти. Я помнила неприветливость деревьев, горький вкус листвы и черную землю, не давшую мне ни капли воды. И одно слово, постоянно крутящееся в моей голове. Чума. Чума.
  
  Из нашего окна был виден лес — темный, грозный и, казалось, бесконечный. Зато с другой стороны располагалась наша деревня, близкая и безопасная. Нет, не безопасная. Моя деревня в ужасной опасности, но что мне сделать ради ее спасения?
  
  Пошел дождь. В ненастье наше бедное, захудалое селение выглядело еще более бедным и захудалым. Серые домишки становились еще более серыми, а амбары и сараи — еще более покосившимися, как будто не могли вынести груза лишней влаги. Площадь превращалась в болото, дворы тонули в грязи. Залив терял свои краски, и даже замок выглядел как беспорядочное нагромождение камней.
  
  И все же, думала я, разве есть на свете место чудеснее и милее?
  
  «Он превратил свои владения в руины», — сказал о нашем хозяине лорд Смерть, тем самым дав мне подсказку, как предотвратить чуму. Что до собственного спасения, то у меня уже был готов план. Я отправлюсь к Сестрице Лили, деревенской знахарке, и попрошу у нее амулет, с помощью которого найду своего суженого. А потом, применив все хитрости, доступные порядочным девушкам, женю его на себе прямо сегодня.
  
  Я всю жизнь побаивалась Сестрицы Лили, и не я одна. Семеро ее громадных сыновей рьяно защищали мать от всех, кто попытался бы прогнать ее из деревни. И все же даже самые отъявленные хулители знахарки в час нужды бежали именно к ней за снадобьями и отварами, и не было случая, чтобы Сестрица Лили не помогла — за определенную цену, разумеется. Сейчас нужда настигла меня, и я, пересилив страх, пойду к ней.
  
  Как только с этим делом будет покончено, я отправлюсь к Джону Темсланду и попрошу его помощи в предотвращении чумы, хотя как это сделать, я только догадывалась.
  
  Дождь прекратился, и солнце выжгло сырость из грязи и болота. На деревню опустилось белое туманное покрывало высотой до колен. Ребятишки со смехом бегали в тумане, а пасущиеся коровы погрузили в него свои головы.
  
  Я снова откинулась на подушку и обвела глазами обстановку: каменный очаг, дощатый стол, скамьи, разрисованные цветами и птицами, соломенную кровлю вверху — твердую, как дуб. В углу стоял Бабушкин сундук, в котором хранилась моя старая кукла, сделанная из кукурузного початка, и постельное белье — мое приданое. Всё здесь оставалось прежним и, однако, все было другим. В прошлое воскресенье хижина, в которой я выросла, казалась мне до ужаса маленькой и насквозь продуваемой сквозняками. Сегодня она стала для меня самым дорогим и любимым домом в Англанде. С потолка свисали пучки трав: полынь, пижма, медуница, майоран… В прошлое воскресенье я едва замечала их, сегодня они издавали самый чудесный запах во всем Божьем царстве. Странно, думала я, всего лишь вчера я чуть не умерла, а сегодня я опять здесь, живая. Впервые по-настоящему живая.
  
  Я думала о своих подружках Гретте и Беатрис и с грустью вспоминала, как мы, еще совсем маленькими, перешептывались, делясь мыслями о том, кто будут наши суженые. «Мой будет из Маршалла? Или, может, приедет издалека и поселится в Крестобрежье?» Уже тогда маленькая Гретта ехидно замечала, что ни один нормальный человек не поселится в нашем захолустье по доброй воле. Я с нею искренне соглашалась, зато Беатрис мечтала о странствующем музыканте, который однажды придет и заберет ее отсюда.
  
  Может быть, наши будущие возлюбленные находятся среди тех, кого мы уже знаем?.. Но тут мы делали паузу и дружно качали головами. Гретта начинала перечислять качества, которыми должен был обладать ее будущий муж, а мы с Беатрис — закатывать глаза. «Таких идеальных мужчин не бывает, — заявляла Беатрис. — Кроме моего папы, а он уже занят».
  
  «А ты Кетура, что ты думаешь?» — допытывалась Гретта.
  
  «Я? Я выйду замуж только за того, кого полюблю по-настоящему, и мне без разницы, старый он или молодой, бедный или богатый, толстый или худой», — отвечала я.
  
  «Ах, Кетура, ты такая красивая, совсем как красавицы в твоих сказках, — говорила Беатрис. — Ты наверняка выйдешь за рыцаря, а то и за герцога».
  
  «Только если он будет ее достоин», — вворачивала Гретта.
  
  «Да я выйду хоть за Отшельника Грегора, если полюблю его настоящей любовью!» — заявляла я, и мы все трое заливались смехом. Хотя я и была мала, но я твердо верила в то, что говорила, и сегодня это так же верно, как и тогда.
  
  Да, уже в детстве мы все мечтали о настоящей любви. Беатрис, сокрушавшаяся, что никакой странствующий музыкант не забредет в Крестобрежье, решила, что выйдет замуж за священника. Она поклялась, что будет петь в небесном хоре, и вышила кресты на всем своем нижнем белье. Гретта, способная найти недостатки в самом безупречном человеке, объявила, что нет такого мужчины, который мог бы стать ее мужем. При этом она всегда восхищалась Портным, и в своем стремлении подражать ему, даже снискала себе в Крестобрежье некоторую славу. Она могла сшить чепец за один день, а платье за два. Все говорили, что швы, сделанные Греттой, не расходятся, а сшитое ею платье вызывает ощущение, будто на тебе ангельское одеяние. Гретта не отличалась красотой, но, будучи совершенством во всем, она и в своей некрасивости тоже была совершенством: зубы белые и ровные, волосы идеальными локонами обрамляют лицо, фигура тонкая и крепкая. Наверное, Господь побоялся создать ее иной.
  
  Проснулась Бабушка, но я по-прежнему лежала в постели, размышляя о своем безликом возлюбленном. Бабушка подкинула щепок в тлеющие угли и преклонила колени в молитве.
  
  — Господи, благодарю Тебя за испытание, ниспосланное моей девочке, и прошу у Тебя силы жить, чтобы увидеть, как она выйдет замуж. И если я прошу не слишком многого, то пусть она будет счастлива замужем. Да будет воля Твоя. А еще позаботься о нашем старом священнике и скажи ему, что Дэн Филдботтом ворует у него святую воду и обрызгивает ею своих коров. Да будет воля Твоя. И прибавь густоты моей пшеничной каше, чтобы я могла запасти побольше на зиму. Да будет воля Твоя. Аминь.
  
  Я добавила к этому свой собственный молчаливый «аминь» и молитву о нашей деревне, о подругах и моей дорогой Бабушке.
  
  Мои первые вздохи были омрачены горем, а горе было исцелено любовью. Дедушка и бабушка Рив растили меня с нежностью и терпением настоящих родителей. Но уже в малом возрасте, сравнивая собственную жизнь с жизнью других детей, я отметила не только доброту Бабушки и Дедушки ко мне, но и их горячую любовь друг к другу.
  
  Когда Дедушка умер, лорд Темсланд, известный своей бережливостью, назначил Бабушке маленькую пенсию до конца ее дней. После ее смерти я останусь одна, без защиты и без средств. Бабушка мечтала увидеть, как я выйду замуж, чтобы умереть спокойно, сказала она, зная, что тогда мне не придется ради пропитания становиться приживалкой в чужом доме.
  
  Хотя благодаря пенсии мы не голодали, накопить жирка у нас не было ни шанса. Дедушка умер, не обеспечив мне приданого, и Бабушке осталось только уповать на то, что моя красота ослепит какого-нибудь мужчину и он возьмет меня такой, какая я есть.
  
  Мне вовсе не хотелось выходить за кого-то, кто возьмет меня только за мою красоту (если она и вправду у меня была), и поэтому я не шла навстречу стремлениям Бабушки: скрывала волосы под коричневым шарфом, не морочила себе голову, как бы одеться понаряднее, и отказывалась учиться тонким женским трюкам. Мое упрямство принесло плоды — до сих пор никто не признался мне в любви. Сегодня я не стану закутываться в коричневый шарф.
  
  Пшеничные зерна, всю ночь набухавшие в горшке, начали закипать на медленном огне. Бабушка быстро помешала их и подошла ко мне — будить. Когда она наклонилась над постелью, собираясь потыкать меня в плечо, я сомкнула руки на ее затылке, притянула к себе и крепко поцеловала в щеку.
  
  Она улыбнулась.
  
  — Вставай, Кетура, — проворковала она.
  
  — Да, Бабуля. — Я спрыгнула с кровати.
  
  Бабушка подоила корову, а я поставила тесто, хотя еле шевелилась от изнурения. Итак, на завтрак у нас были горячий хлеб и масло к каше, теплое молоко и тушеные сливы.
  
  Покончив с едой, Бабушка протянула руку и погладила меня по голове.
  
  — Кетура, пожалуйста, больше никаких приключений! Девушке твоего возраста не подобает так забываться. Кушай. Давай, возьми еще! Ты голодала три дня, у тебя сейчас должен быть зверский аппетит.
  
  Но я насытилась и положила ложку.
  
  — Бабушка, — спросила я через некоторое время. — Кто повелевает Смертью? Есть ли кто-нибудь более могучий, чем он?
  
  Она посмотрела на меня с недоумением и покачала головой:
  
  — Что за мысли, дитя!
  
  — Скажи, Бабушка! Если мы не станем разговаривать о нем, откуда я узнаю, как его приветствовать, в какой манере обращаться и о чем говорить, когда он придет за мной?
  
  Бабушка некоторое время раздумывала, наверное, вспоминая свою дочь, зятя и собственного мужа.
  
  — Есть кое-что сильнее смерти, — наконец промолвила она. — Жизнь. Ибо жизнь пребудет всегда, и Смерть, с каким бы усердием он ни выполнял свою работу, в итоге склоняется перед жизнью. Когда Смерть пришел за моей дочерью, жизнь дала мне в утешение тебя. Но послушай, дитятко. Люди не любят слышать имя Смерти. В приличной компании о нем не говорят.
  
  — Но ведь он коснулся каждого из нас, Бабушка, — возразила я. — Разве есть кто-нибудь, у кого Смерть не забрал родного человека? Нам следует говорить о нем. Он знаком всем.
  
  — И все же не стоит.
  
  Я поняла, что большего от нее не добьюсь. Но я еще не была готова окончить разговор.
  
  — Бабушка, — робко спросила я, — что такое любовь?
  
  Она вперила в меня взгляд, словно стараясь определить, не зашла ли я слишком далеко в своей дерзости. Однако мой вопрос был искренним, ибо, хотя я и знала, что такое брак и откуда берутся дети, я все-таки до сих пор не понимала, что это за чувство — любовь.
  
  Она сказала:
  
  — Ты разве не любишь детишек, за которыми смотришь, пока их матери в поле?
  
  — Да, но…
  
  — Это все одно и то же, моя дорогая, одно и то же. Вот смотри: есть ребенок, которого кто-то любит, и однажды этот ребенок тоже полюбит кого-то так, что захочет сам родить ребенка. Мы либо растворяем свои души в любви, либо ищем ее.
  
  Она наклонилась поближе. Цвет глаз Бабушки было трудно определить — они выцвели на солнце, но взгляд у нее был живой и проницательный.
  
  — Сейчас я поведаю тебе одну истину, дитя, и, если ты мудра, ты ее запомнишь. Душа тоскует по своей половине так же сильно, как и тело. Печально то, что тело жаднее души. Но ежели ты хочешь счастливо прожить свою жизнь, как я с твоим дедушкой, — смири тело и заключи брак с душой. Ищи любовь, которая заполнит сердце и душу.
  
  Сердце и душу, подумала я. Да, мне нужна именно такая любовь. Значит, надо как можно скорее бежать к Сестрице Лили за амулетом.
  
  — Какая у нас сегодня работа по дому, Бабушка?
  
  — Дитятко, те, кто приходил вчера на поминки, сделали в доме всю работу на целую неделю вперед. Женщины убирали и мыли, Бен Маршалл ухаживал за садом, Портной залатал все, что нужно было залатать, и покрасил сукно. Тобиас вычистил двор, а Гретта с Беатрис начесали и спряли шерсть. Делай, что хочешь, целый день, дитя, только… ни шагу в лес! Я не хочу потерять тебя опять.
  
  Я всей душой хотела бы послушаться ее веления.
  * * *
  
  Передо мной стояли две задачи: поговорить с Джоном Темсландом или его отцом и нанести визит Сестрице Лили. Исполнить последнее было легче, зато и устрашало оно больше.
  
  Сестрица Лили жила у дороги на Маршалл, проходящей под зеленой сенью леса. С ней жили семеро ее громадин-сыновей, каждый размером с двух обычных мужчин. Сыновья любили и рабски слушались ее, никто из них не желал оставить мать ради жены. Воздух, когда я вступила в лес, стоял недвижно, однако листья шелестели и, казалось, шевелились, как будто деревья поблизости от дома Сестрицы Лили были более живыми, чем в каких-либо других местах.
  
  Подойдя к дому, я обнаружила дубовую дверь, широченную и высоченную — чтобы сыночки Лили могли пройти не сгибаясь, как это им приходилось делать, входя в другие дома в деревне. Правда, их и приглашали-то не особо часто.
  
  В волнении стоя перед дверью, я увидела двух ее сыновей, выглядывавших из-за сарая, и еще двух, копавшихся в обширном таинственном саду. Ой, не стоило мне сюда приходить! Переговорю-ка я сначала с Джоном. Но в тот момент, когда я повернулась, чтобы уйти, Сестрица Лили открыла дверь.
  
  — Входи, Кетура. — Она сделала полупоклон, не выказывая ни малейшего удивления, как будто ждала меня.
  
  — Вы знаете мое имя? — спросила я. Мы никогда прежде не разговаривали друг с другом.
  
  — Сегодня все говорят о тебе, причем весьма громко. К тому же я наслышана о твоей красоте, — проговорила Лили тихим, журчащим голосом. — Ты вовсе не фей встретила в лесу, Кетура.
  
  Меня обрадовало, что она не верит в эти сказки.
  
  Имя Сестрицы Лили очень ей шло. Она ходила ровно и размеренно — плыла, как осенняя лилия в пруду. Носила многослойную, будто лепестки, одежду, из-за чего никто не мог определить, толстая она или худая. Кожа у Лили была белая и словно восковая, а выражение лица непроницаемое.
  
  Обстановка в доме была подстать ее сыновьям. Около гигантского камина стояли солидные стулья из грубо отесанных бревен и стол, почти такой же огромный, как у лорда Темсланда. С потолка свисали горшки размером с целые котлы, связки кореньев и пучки сухих трав. У стены напротив камина стоял обширный шкаф, его резные двери были предусмотрительно закрыты. Кругом царили чистота и порядок. Ничто не свидетельствовало о том, что Сестрица Лили — колдунья.
  
  А она была-таки колдуньей.
  
  Хозяйка усадила меня на один из стульев. Мои ноги при этом едва доставали до пола, хотя я обычного роста, как все, не коротышка какая-нибудь. Я прислушивалась, не идет ли кто-то из ее громадин-сыновей, но все было тихо.
  
  Лили сделала легкий книксен и поставила на стол две чашки. Волосы она носила свободно распущенными.
  
  — Выпей-ка чаю. Ты ведь наверняка устала после такой долгой прогулки. Сильно устала. Вот чай. Вот так, вот так, моя красавица… Как приятно знать, что кто-то в этом приходе ославлен еще сильнее меня!
  
  Она говорила, словно заговаривала — тихим, убаюкивающим, гортанным голосом.
  
  — Я не верю в любовные привороты, — твердо заявила я, отказываясь прикоснуться к чаю.
  
  — Нет, нет, конечно нет, — сказала Лили тихо, успокаивающе. Положила передо мной теплые сконы, каждый размером с добрый пирог. Враз потерявшая уверенность и предупредительная, она кружила вокруг меня, словно птица над птенцом, легонько касаясь то моего плеча, то спины, то руки. Наконец уселась за стол и уставилась на меня так, будто была голодна, а я — самое лакомое блюдо.
  
  — Я не верю в колдовство, а больше всего — в любовное колдовство, — проговорила я уже не таким вызывающим тоном.
  
  — Нет, нет, конечно же нет! — повторила она, взмахивая рукой, словно отбрасывала слова прочь движением своих длинных, похожих на паучьи лапки, пальцев. — Конечно же нет, моя дорогая, душа моя! — Ее слова растворялись в невесомом небытии, как будто она каждую секунду забывала только что сказанное.
  
  Вот сейчас я встану и уйду, вот прямо сейчас, сейчас… но я продолжала сидеть, потому что слышала шум ветра в окружающем меня лесу.
  
  — Это правда? — прошептала я наконец. — Правда, что вы можете сделать амулет, который укажет, кто моя истинная любовь?
  
  — О да, правда, — ответила она с печалью. — Истинная любовь… м-м-м… это высшая магия.
  
  — Мне нужен такой амулет, — сказала я, и в моем голосе прозвучала смелость, которой я вовсе не ощущала.
  
  — Ты его получишь, — ответила она, кивая самой себе.
  
  Некоторое время я выжидательно смотрела на нее, но она не смотрела на меня. Она уставилась на огонь, словно ждала, что из пламени вылетит феникс.
  
  — Ну, так что? — наконец спросила я.
  
  Она скосила на меня глаза, прокашлялась и вернулась к созерцанию огня.
  
  — Сестрица Лили, я сказала, мне нужен амулет.
  
  Она обратила ко мне блестящие глаза, и я могла бы поклясться, что они стали твердыми, как янтарь.
  
  — Да. Да, ты его получишь, — полушепотом сказала она. — Но сначала нам надо обсудить один маленький вопрос. Цену.
  
  Ах да, цена. Цена — вот почему люди боялись Сестрицы Лили, потому что она не всегда брала плату деньгами.
  
  — Я бедна, — сказала я. — Вы же знаете, что у меня ни гроша за душой.
  
  — Бедна, бедна, — сочувственно произнесла Сестрица Лили, хотя в ее лице не было ни намека на сочувствие. Она снова принялась изучать огонь. И наконец проговорила голосом, гипнотическим с своей тихой силе: — Но я назначу цену, которую ты сможешь заплатить.
  
  По всему моему телу с головы до пят побежали мурашки.
  
  — Тогда назовите ее.
  
  Она медленно потянулась через стол и схватила мою ладонь. Ее рука была по-мужски сильной.
  
  — Ах, о скольких вещах я могла бы тебя попросить, Кетура… Может быть, попросить вечную жизнь? М-м-м… Может быть, попросить увидеться с моей покойной матерью? О, какие бы вопросы я бы ей задала! Как там был тот рецепт от зубной боли?.. Она говорила мне, конечно, говорила, да я запамятовала. Нет, Кетура, моя красавица, ничего этого мне не нужно. Пойдем-ка.
  
  Она поманила меня за собой, и я пошла на деревянных ногах к двери в другую комнату. Там на массивной кровати лежал один из ее сыновей, настоящая человеческая глыба. Он метался в жару и бреду, не осознавая нашего присутствия.
  
  — Он болен, — сказала я.
  
  — Какое меткое замечание, — пропела Сестрица Лили с приторной сладостью. — Да, он очень болен.
  
  — Почему вы не вылечите его?
  
  — В самую точку, — ответила она. — Прямо в яблочко. Почему не вылечу? Разве не то же самое спросил бы всякий из тех, кто пришел бы ко мне за снадобьями и увидел, что я не могу вылечить собственного сына? Но мое искусство, в отличие от твоего, невластно над смертью. — Тут она наклонилась низко-низко и вперила взгляд мне в лицо.
  
  Я отстранилась.
  
  — Как… откуда вы узнали…
  
  — Мне известно всё, что происходит в лесу, — прошептала она.
  
  — Тогда вы должны знать, что у меня нет никакой власти, я лишь заключила договор.
  
  Лили медленно пожала плечами, но я поняла, что она мне не верит.
  
  Она закрыла дверь, и мы молча проследовали к столу около камина. Я была так разозлена и испугана, что не могла говорить. Надо бы встать и уйти, но не уходить же с пустыми руками. Я смотрела на огонь, Сестрица Лили смотрела на меня.
  
  Наконец она промолвила:
  
  — Ты заставила меня задуматься, о да, задуматься о девочке, о моей собственной дочке. Мальчишкам не интересна женская мудрость. Кто станет учиться моим премудростям, как я училась у своей матери?
  
  Я обводила взглядом связки кореньев и прочие вещи, свисающие с потолка. И не находила ответа. Кто отважится приходить сюда, под глубокую зеленую сень леса, день за днем, чтобы изучать ее темное искусство?
  
  Наконец я тихо проговорила:
  
  — Вы тоже знакомы с ним?
  
  Она кивнула.
  
  — Мы все знакомы с лордом Смертью. Вижу ли я его, как ты? Нет. Но это его близость придает силу моим снадобьям. Ну какой любовный напиток без его дыхания? И как бы я смогла сделать целительный настой, если бы не ощущала, с какой стороны приближается Смерть? Придет день, и ты поймешь, Кетура, что он наполняет магией самый воздух, которым мы дышим.
  
  Пока она говорила, я смотрела на огонь и в нем мне чудилось лицо лорда Смерти. Я живо представила, как из его глаз уйдет терпеливое выражение и они запылают, будто угли, стоит мне только попросить его сохранить жизнь крошке-великану, сыну Сестрицы Лили.
  
  — У меня нет власти над лордом Смертью, — сказала я слабым голосом. — Я вижу его, но ему безразличны мои желания.
  
  — Он не доживет до утра, — сказала Сестрица Лили, показав глазами на дверь комнаты, где лежал ее сын.
  
  — Я, может быть, и сама не доживу. Но… но я посмотрю, что можно сделать.
  
  Она кивнула. В ее глазах стояли слезы.
  
  — Так как насчет моего амулета? — спросила я.
  
  Она снова кивнула.
  
  — Для тебя я использую свою самую могущественную магию.
  
  Она поднялась и, вцепившись в спинку стула, устремила взор куда-то в глубину кухни. Казалось, будто она готовится против своей воли свершить какой-то неправедный поступок — так она побледнела. И в то же время в ней чувствовалась решимость.
  
  — Сначала дистиллят.
  
  Она подошла к кухонному шкафу и достала маленький фиал, держа его только большим и указательным пальцами. Губы Лили скривились от отвращения. Она осторожно капнула три капли в миску и быстро отошла от нее.
  
  — Это будет чистая любовь, чистая и… — Она взглянула на меня и замолчала.
  
  — Только не надо ничего такого-эдакого, — сказала я, обрадовавшись, что Лили наконец приступила к делу. — Одна лишь настоящая любовь, и хорошо бы к человеку, который дал бы мне маленький домик, чтобы наводить порядок, и маленького славного ребеночка, чтобы качать на руках.
  
  — Да, да, — проворчала она, — ничего такого-эдакого. И без этого всё довольно тяжко. Второе — настой.
  
  Она достала из-под мешка с капустой пузырек. Вылила его содержимое в ту же миску и принялась перемешивать. Затем уставилась в миску, как будто пыталась разглядеть на ее дне неприятное будущее.
  
  — Ах, — проронила она печально. — Это будет глубокая любовь, глубокая, как… — И снова, взглянув на меня, замолкла.
  
  — Глубокая? — спросила я, на этот раз почти улыбаясь. — Конечно, глубокая! Вы можете придать амулету силу, чтобы он смог найти такую любовь?
  
  — Я мастер своего дела, — гордо сказала она.
  
  Затем открыла сундук и принялась в нем копаться. Вынула наполовину наполненную бутыль.
  
  — И третье — отвар! — Лили потрясла головой, словно раскаиваясь в том, что нашла бутыль. С кряхтеньем выпрямившись, она аккуратно налила в миску из бутылки. Над миской поднялся дымок.
  
  — Ох, — пробормотала она. — Ох, девушка, какая у тебя будет страстная любовь!
  
  — Ну что, всё? Готово? — спросила я. Смелость начала мне изменять.
  
  — Это будет мой лучший любовный амулет.
  
  Она вытащила из кармана передника какой-то небольшой, мокро блестящий предмет и без церемоний бросила в миску.
  
  — Что это? — спросила я в ужасе, подозревая, что ответ мне известен.
  
  — Это амулет, — ответила Лили, — чтобы, когда ты встретишь свою истинную любовь, ты ее узнала.
  
  — Это… это же глаз! — воскликнула я.
  
  — Да, — подтвердила она. — Положи его в карман своего передника. Притронься к нему — и почувствуешь движение, как будто он смотрит. Когда глаз перестанет двигаться, это будет означать, что перед тобой твоя истинная любовь. И позволь заверить тебя, Кетура: он существует, твой возлюбленный, он ждет тебя. Я это чувствую. Очень остро чувствую.
  
  Не знаю, что именно — благодарность, или жалость, или дымок от снадобья, окутывавший ее пальцы, заставили меня в этот момент полюбить ее.
  
  — Спасибо, Сестрица Лили.
  
  Она обернула глаз лоскутком ткани и завязала кружевной ленточкой.
  
  — Она от моей свадебной фаты, — сказала Лили, указывая на ленту. Я протянула руку за амулетом, но Лили отвела его в сторону.
  
  — Сегодня вечером. Ты должна попросить его сегодня вечером.
  
  Я кивнула.
  
  — Не сомневайтесь — я совершенно точно увижусь с ним сегодня вечером.
  
  Она наконец вручила мне амулет, и я стремглав вылетела из ее дома, испытывая некоторое облегчение и одновременно страшась цены.
  
  Теперь, когда я получила надежное средство, чтобы найти свою истинную любовь, следовало поспешить к Джону Темсланду.
  Глава четвертая,
  в которой я испытываю силу амулета и прошу у Кухарки лимон; появляется неожиданный гость; Джон Темсланд говорит: «Мы обречены»
  
  Шагая по деревне, я сжимала в ладони амулет и заглядывала глубоко в глаза каждому встречному мужчине — на всякий случай.
  
  Если кто-то из них и был моей настоящей любовью, я его не узнала, как не узнал и глаз-амулет. Он моргал и дергался в моей ладони, словно пойманный жук. Большинство мужчин не смотрели на меня, опасаясь человека, якшающегося с феями.
  
  Мне удалось не утонуть в грязи колей, сходивших в Крестобрежье за дорогу, и, выйдя за околицу, я остановилась, чтобы окинуть поселение взглядом.
  
  По другую сторону залива лес подходил к самому берегу, как будто хотел пересечь его и удушить деревню своими мощными корнями. Мы держали лес в узде при помощи пил и топоров. Около воды стояла церковь с почерневшим колоколом, за ней — полуразвалившаяся кузница и кишащая крысами мельница, а за всем этим по склону рассыпались дома, похожие на увядающие цветы в заброшенном саду. На вершине, где начинался лес, расположился замок — жилище лорда Темсланда. Дни величия замка остались в прошлом, крыша нуждалась в починке, да и весь его вид говорил о глубокой запущенности. К западу от замка располагался яблоневый сад, а сразу за ним у самой опушки леса стоял наш маленький обветшалый домик, отгороженный от дикой чащи лишь крошечным огородом.
  
  И все же солнце продолжало радостно сиять.
  
  Чудесный солнечный день и чума не уживались вместе в моем сознании. Я слышала ужасные рассказы о том, как целые деревни вымирали за пару недель. Как плакали младенцы, ворочаясь в собственных нечистотах и недоумевая, почему родители не помоют и не накормят их. Как соседи заколачивали досками двери и окна зачумленных домов, покуда те, кто в них жил, угасали от болезни и, что еще хуже, от голода. Как друг покидал друга, возлюбленный — возлюбленную, мать — своих детей.
  
  Нет! — трясла я головой в ужасе и неверии. Только не Крестобрежье! А если все же так, какие слова могли бы пронять Джона Темсланда, чтобы он за что-то взялся? Я продолжала путь, приспустив шарф на плечи и дерзко посматривая по сторонам. Я вглядывалась в каждого встречного, сжимая в руке амулет, но глаз по-прежнему двигался и искал, искал…
  
  Оказалось, что я была не единственной, кто направлялся к замку. Похоже, там собралась почти вся деревня. Меня нагнали Гретта с Беатрис, и мы все трое взялись за руки.
  
  — Ты тоже хочешь поболеть за охотников, Кетура? — спросила раскрасневшаяся и запыхавшаяся Беатрис.
  
  — Нет, я собираюсь увидеться с Джоном Темсландом. Надо поговорить.
  
  — С Джоном Темсландом? — удивилась Гретта. — Вряд ли он захочет с кем-то видеться.
  
  — Сегодня охота на того оленя, что заманил тебя в лес! — пояснила Беатрис.
  
  — Но я не хочу, чтобы на него охотились! — воскликнула я, вспоминая величественную красоту животного.
  
  — Тебе их не остановить, — покачала головой Гретта.
  
  — Хотя бы попытаюсь!
  
  Значит, у меня теперь не одна, а две задачи: не только передать Джону, чтó сказал лорд Смерть, но и упросить его или его отца отменить охоту. В поисках молодого лорда я пробиралась между столпившимися мужчинами, все время сжимая в ладони амулет, — а вдруг мой любимый где-то здесь? Глаз все время дергался из стороны в сторону, вниз и вверх, пока я сама не начала дергаться, а по руке не побежали мурашки. Глаз не остановился ни на одном из собравшихся.
  
  Я смотрела на молодых и старых, красивых и некрасивых, высоких и низких. На толстых и худых, кудрявых и лысых, богатых и бедных. Почти все мужское население деревни собралось здесь, хотя отправиться на охоту могли только те, у кого хватало средств на лошадь. Остальные подбадривали их, заключали пари, чья стрела уложит зверя, и рассказывали мои же истории о великом олене и о том, как он обманывал охотников в прошлом. При виде этого всеобщего воодушевления я еще острее чувствовала важность своего первого задания.
  
  И вдруг я увидала лорда Темсланда — не сына, а его самого, — и принялась проталкиваться сквозь толпу.
  
  — Милорд! — закричала я. — Прошу, выслушайте меня, милорд!
  
  Но прежде чем мне удалось до него добраться, во двор выехала на лошади леди Темсланд и торопливо заговорила с мужем.
  
  — Посланник? — услышала я восклицание лорда Темсланда. — Но король никогда никого к нам не посылал! К нам даже в гости никто никогда не приезжал.
  
  — Супруг мой, — сказала леди, — охота подождет. Король послал своего самого доверенного слугу, герцога Морланда, и я пригласила его отобедать с нами. Пойдем. — Не дожидаясь ответа, она повернула лошадь, и лорд Темсланд последовал за женой.
  
  — Расставьте на оленя ловушки! — прокричал он и уехал. Некоторые из мужчин углубились в лес, чтобы исполнить задание, но большинство, забыв об охоте, устремились обратно в деревню поглазеть на посланца, и я вздохнула с облегчением. В толчее я так и не увидела Джона.
  
  Я повернулась к лесу, думая, что он, возможно, пока еще там, как вдруг рядом вырос Бен Маршалл, высокий и пригожий.
  
  — Кетура, — проговорил он, — ты все еще бледна. Не совсем отошла от своего приключения.
  
  — Я хорошо выспалась, — возразила я и вдруг обнаружила, что глаз остановился. Нет, не то чтобы остановился, но замедлился. Он по-прежнему крутился вверх-вниз и из стороны в сторону, словно рассматривал Бена с головы до сапог с налипшей на них землей.
  
  Я почувствовала, что краснею, как будто это я сама меряю его взглядом.
  
  — О господи, до чего жарко, — сказала я, хотя жарко вовсе не было. «Остановись! — мысленно приказала я амулету. — Остановись!» Но тот продолжал скользить в моей ладони, крутясь вниз-вверх и из стороны в сторону, словно пытался заглянуть Бену за спину — не там ли моя истинная любовь? Я чуть не сдавила глаз пальцами, чтобы тот утихомирился.
  
  — Ты уже решила, чтó будешь готовить на состязании поваров, Кетура? — спросил Бен заигрывающим тоном, как будто пытался очаровать меня этими словами.
  
  — О да, конечно, — ответила я и опять покраснела, устыдившись своей лжи. «Он замедлился, — подумала я о глазе, — и это хорошо. Или, во всяком случае, вселяет надежду». Глазу нужно время, только и всего, хотя, увы, времени было маловато.
  
  — Пойдем со мной в замок, взглянем на посланца короля, — попросил Бен.
  
  Мы пошли. Бен разговаривал о будничных делах и рассуждал, как могло случиться такое чудо, что к нам явился королевский посланник. А я задавалась вопросом, какими ничтожными показались бы ему его заботы, знай он то, что знала я.
  
  Глаз продолжал вращаться. Может, он просто плохо работает? И не будет работать лучше до тех пор, пока я не заплачу обещанную Сестрице Лили цену? А может, он не остановился потому, что, чтобы выйти замуж за Бена, необходимо стать Лучшей Стряпухой? После этого соображения я почти не слушала своего спутника, размышляя о том, как бы выиграть в состязании поваров. Ах если бы у меня было чуть больше времени!
  
  Я взглянула в небо — узнать, сколько же у меня осталось этого самого времени.
  
  Ну почему солнце, движущееся так медленно, когда я делаю работу по хозяйству или ожидаю общего костра, промчалось по небу стремительно, словно хищная птица? Я затенила глаза ладонью, глядя на своего врага-солнце, и в этот момент придумала, как мне выиграть состязание поваров.
  
  Бен бубнил что-то про фермера Дэна и святую воду, но я перебила его:
  
  — Мне нужно идти! До свидания! — И, подобрав юбки, пустилась почти бегом.
  
  — Кетура… — окликнул он.
  
  — У меня есть план, как стать Лучшей Стряпухой! — прокричала я ему.
  
  По дороге меня перехватили Гретта с Беатрис и приноровили шаг к моей быстрой ходьбе.
  
  — Ищешь Джона Темсланда, Кетура? — осведомилась Беатрис.
  
  — Сначала мне нужно наведаться на кухню лорда.
  
  — На кухню? — опешила Гретта.
  
  — Но зачем тебе на его кухню, Кетура? — недоумевала Беатрис.
  
  — Раздобыть лимон.
  
  Обе мои подруги остановились.
  
  — Лимон? — в один голос переспросили они.
  
  — Лимон, — подтвердила я, не сбавляя шага. — Фрукт такой, мои дорогие. Дедушка как-то рассказывал о нем, когда ездил ко двору с лордом Темсландом.
  
  — Лимон!
  
  — Говорят, он желтый, как солнце, — сказала я.
  
  — Да знаем мы, — буркнула Гретта. — Но…
  
  — И он еще кислее, чем яблоки-дичок. — По мере того как я говорила, мой план вырисовывался все яснее. — Однако с его помощью я смогла бы приготовить такое яство, что Бен Маршалл забыл бы про все другие. Да ладно там яство — он забыл бы вообще про всю еду и про других женщин. И тогда я стану Лучшей Стряпухой на ярмарке и он позовет меня замуж, а я отвечу да. — Я посмотрела на подруг и улыбнулась. — Говорят, на Пасху и на Рождество королева всегда пьет чай с лимоном. Надеюсь, что у кухарки лорда найдется один для меня.
  
  — Так, значит, твоя истинная любовь — Бен Маршалл? — отважилась спросить Беатрис.
  
  — Да, — ответила я. — По крайней мере, амулет дает мне надежду, что это так. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы полюбить его. Всем сердцем. Неумирающей любовью.
  
  — Тогда мы идем с тобой! — заявила Гретта.
  * * *
  
  Я постучала в дверь замковой кухни. Открыла старая кухарка лорда.
  
  — И кто же это такой? — спросила она, глядя прямо на меня. Кухарка была так дальнозорка, что не различала лиц, зато нюх у нее был отменный. — Должно быть, Кетура Рив. Сегодня только и разговоров что о тебе. До сих пор пахнешь лесом. Ну а Гретта с Беатрис всегда где-то от тебя поблизости. Благодарение небу, что вы все пришли.
  
  — Госпожа Кухарка, мы не можем остаться.
  
  — Вы должны! — сказала она, буквально загоняя нас в кухню. — У меня сегодня все болит, и надо же такому случиться, чтобы именно в такой день к лорду заявился посланец короля! Нужно приготовить обед, да такой, чтобы комар носа не подточил.
  
  — Но госпожа Кухарка! — взмолилась я. — Я пришла только попросить лимон.
  
  Она остановилась.
  
  — Ли… лимон?
  
  — Лимон, госпожа Кухарка, — пояснила Беатрис, — это то, что принесет Кетуре победу в состязании поваров. И тогда Бен Маршалл женится на ней, и она… — Гретта толкнула ее локтем, и Беатрис умолкла.
  
  Кухарка расхохоталась. Зубы у нее были коричневые, но крепкие.
  
  — Лимон! Всего-то-навсего, дитятко? Ладно, пойду проверю в кладовке, не завалялся ли где один. Но они очень дорогие. Я дам тебе лимон, но сначала ты должна мне помочь с готовкой. Ты и твои подружки.
  
  Свирепо улыбаясь, она потащила меня дальше с такой силой, словно была вдвое больше меня, а не в половину моего роста.
  
  — Сегодня займешься выпечкой. Я знаю, ты умеешь. И проследи за поросенком.
  
  Кухарка завела меня в недра кухни, и мне пришло в голову, что, должно быть, так чувствовал себя Иона в чреве громадной рыбы. Тут было темно и жарко, склизко от крови, кишок и жира. Помещение наполнял дым, в печи полыхал огонь, вонь гниющего мусора забивала запах жарящегося поросенка. Кто-то кричал, кто-то стонал.
  
  Кухарка загрузила меня работой; я пекла и крутила вертел, пока спина не превратилась в жесткую, дико ноющую доску. В пламени очага мне являлось прекрасное лицо лорда Смерти, иногда казалось, будто я слышу его смех. Кухарка засадила за работу и Гретту с Беатрис. Я говорила себе, что выпечка — не такая уж плохая цена за лимон, раз это поможет мне расстроить планы лорда Смерти.
  
  Через несколько часов (как мне показалось), я схватила за рукав пробегающую мимо Кухарку:
  
  — Думаю, я уже заработала свой лимон!
  
  — Как бы не так, — огрызнулась она. — Давай работай!
  
  — Откуда мне знать, есть ли он у вас вообще? — осведомилась я, зная, какая она хитрая старая плутовка.
  
  — Да есть, есть.
  
  — Покажите! — потребовала я.
  
  — Я не показываю свои драгоценные лимоны всяким деревенским простушкам! — заявила она.
  
  И я продолжала печь пироги, пока не раскаялась во всех своих когда-либо свершенных прегрешениях, включая приход сюда за лимоном до того, как попросила Джона предпринять что-нибудь против чумы. Вслух исповедалась в этих самых прегрешениях жарящемуся поросенку. Когда наш пастор говорит о смерти, он всегда в той же строке упоминает преисподнюю и огонь. Если царство смерти хоть немного походит на кухню лорда Темсланда, у меня нет ни малейшего желания попасть туда. Интересно, лорд Смерть правит хорошими или плохими? Несмотря на то, что темнота его глаз, как мне помнилось, не таила в себе зла, я сразу поняла, что он много страдал. Но опять же, не имеет значения, властвует он над счастливыми мертвыми или над печальными — мне не хотелось ни туда, ни туда.
  
  Наконец пришла Кухарка и объявила, что пироги и поросенок вышли что надо. Я упала на стул.
  
  — А теперь соус! — сказала она, приподняв мой подбородок замасленным пальцем.
  
  — Нет! — решительно запротестовала я. — Вы же знаете, что я не умею делать соусы.
  
  — Ага, значит, ты не умеешь готовить? — сказала она. — А ну как я расскажу об этом Бену Маршаллу?
  
  — Пожалуйста, не надо! Я умею делать пироги. Мясные и фруктовые. Пироги. Только пироги, зато они у меня получаются лучше, чем у Падмы.
  
  Кухарка пронзила меня взглядом, поняв, что наткнулась на такую же упрямицу, как она сама.
  
  — Пойдем, — сказала она. — У тебя прям ангельское личико, значит, будешь прислуживать. Ты же справишься, а? Всего-то и надо, что ходить туда-сюда с подносом.
  
  Я встала.
  
  — Да. Но прежде чем сделать еще хоть шаг, я требую свой лимон!
  
  — Нет уж, сударыня, сначала работа, а потом я дам тебе мой самый зеленый лимон.
  
  — Зеленый?! Но лимоны ведь желтые!
  
  — Н-ну да, я и имела в виду желтый.
  
  — У тебя нет лимонов! — воскликнула я и схватила ее за нос. — Признавайся, старая гнилозубка, у тебя нет лимонов!
  
  — Конечно нет, дурочка ты такая! — рявкнула она, шлепнув меня по руке. — В наших краях их ни у кого нет, ни единого. Правда, я слышала, что его можно купить на столичном рынке на вес золота. Но если ты любишь лорда Темсланда и не хочешь опозорить его перед посланцем короля, то иди прислуживай!
  
  — Тогда я попрошу лимон у самого лорда, — упрямо заявила я.
  
  — Попроси! — с готовностью ответила она. — А заодно и половину его владений. Подумаешь какая мелочь!
  
  Гретте, Беатрис и мне вручили по тяжеленному подносу с хлебом и велели нести в большой зал. Поначалу мы возмущались, но, увидев толпу и сообразив, что нам, как прислуживающим за столом, удастся подобраться поближе к посланцу, герцогу Морланду, приободрились. Герцог вырядился в бирюзовый шелк — не в пример лорду Темсланду, который всегда одевался в шерсть и меха, не любя тратить время ни на что, кроме охоты. Прислуживая посланцу, Беатрис покраснела и поведала мне, что герцог благоухает бегонией.
  
  Герцог скосил глаза на стоявшее перед ним блюдо с угощением и улыбнулся как человек, которому малыш поднес куличик из песка. Он сосредоточился на еде и принялся тщательно пережевывать, как будто мясо было жестким. Молодой Джон Темсланд ковырял вилкой свою порцию мяса и ничего не ел. Леди Темсланд тоже клевала как птичка. И только лорд Темсланд, казалось, наслаждался едой, облизывал пальцы и, подбирая соус отличным свежим хлебом, с прихлюпом отправлял куски в рот. Вел он себя расслабленно и беспечно, как будто был в зале один.
  
  Леди Темсланд и герцог обменивались любезностями. Прислуживая, я старалась заботиться прежде всего о нуждах Джона. Я не забыла, что обязана ему, ведь это он нашел меня у опушки леса и отнес в дом. Как не забыла, что он обещал поговорить со мной.
  
  — Кетура, — с улыбкой обратился он, когда увидел, кто прислуживает ему за столом. — С тобой все хорошо?
  
  — Не жалуюсь, сэр. — Я улыбнулась в ответ.
  
  Посланец, услышав, что Джон обратился с добрыми словами к простолюдинке, нахмурился с явственным неодобрением. Заметив это, Джон покраснел, а затем сказал достаточно громко, чтобы услышал герцог:
  
  — Ты слишком хорошенькая, чтобы прислуживать, Кетура Рив, и только-только оправилась от опасного приключения. Пожалуйста, сними передник и садись с нами за стол.
  
  — О нет, сэр, я…
  
  — Такова моя воля, — молвил Джон, и по его тону я поняла, что разгневаю его, если ослушаюсь.
  
  Сама не своя, я присела за стол, но передник с драгоценным амулетом в кармане не сняла. В большой зал набилось много деревенского люда, чтобы посмотреть на посланца короля, и теперь все глаза устремились на меня — я чувствовала их, хоть и не видела, потому что сидела, уставившись в стол перед собой. Острее остальных я чувствовала полный пренебрежения взгляд герцога.
  
  Судя по виду лорда Темсланда, он тоже был несколько удивлен, но ничего не сказал. Вежливая леди Темсланд вела себя так, будто все шло как положено.
  
  Гретта поставила передо мной блюдо, обратившись ко мне «мадам» и присовокупив тонкую усмешку.
  
  Я украдкой бросала взгляды на Джона. Он всегда любил поозорничать, и сердце у него было храброе. Будучи мальчишкой, он много раз вылетал из седла, но так и не научился бояться лошадей и стал превосходным наездником. Как-то раз он залез на высоченное дерево и не смог спуститься. Его спас Кэсс Портер, и лорд Темсланд велел сыну целый месяц рубить для Кэсса дрова. Джон отнесся к наказанию добродушно и рубил дрова еще две недели сверх месяца — как он объяснил, в качестве собственного извинения.
  
  Признаюсь, я почти ничего не ела. Зато не выпускала из руки амулет, рассматривая мужчин, собравшихся в зале. Вскоре, впрочем, мне надоело постоянное шевеление глаза, и я убрала руку.
  
  Но вот принесли пироги, и лишь тогда герцог Морланд сообщил о поручении короля.
  
  — Слава о ваших владениях достигла ушей его величества, — сказал придворный громко, так чтобы его было слышно во всех уголках зала.
  
  Воцарилась мгновенная тишина. Крестобрежье — и слава?!
  
  — Я польщен, сэр, — ответил лорд Темсланд своим глубоким хриплым голосом. Джон встревоженно посмотрел на мать.
  
  Герцог промокнул губы, чинно положил салфетку на стол, наклонился к лорду Темсланду и надменно проговорил:
  
  — Король прознал о… кха-кха… о великих преобразованиях, которые вы, как говорят, проделали в сем углу королевства, которым он столь щедро вас одарил. Его величество слышал… — тут посланец обвел зал скептическим взором, — что у вас лучший угол из всех углов.
  
  Лорд Темсланд широко улыбнулся, выпрямился, откинулся назад и положил руку на спинку стула, на котором сидел молодой лорд Джон.
  
  — Воистину так, — подтвердил он. — Король был щедр. Нигде не найти такой отличной охоты, как на моих землях.
  
  Всем в деревне было известно, каким образом лорд Темсланд стал владельцем здешних мест. Много лет назад король пригласил его на охоту в королевских лесах. Монарху в тот день улыбнулась удача — он завалил взрослого оленя с огромными рогами. Все рассыпáлись в лести королю до тех пор, пока не вернулся лорд Темсланд, задержавшийся в лесу. Оказалось, что он завалил еще более роскошного оленя. Вскоре после этого некоторые придворные, позавидовавшие лорду Темсланду, воспользовались моментом и убедили недовольного короля, что лорду Темсланду необходимо указать его место. Обширные владения Темсландов недалеко от королевского двора были у него отобраны, а вместо них ему дали крохотное поместье в северо-западном пределе королевства всего с двумя деревушками — Крестобрежьем и Маршаллом. «Я решил, что умный и рачительный хозяин сможет многое сделать с сими землями, — сказал ему король. — Но во всяком случае, там густые леса, которые так и кишат зверьем. С вашими охотничьими умениями вы будете там совершенно счастливы».
  
  И верно: как только обида лорда Темсланда при этом отлучении от двора и титулованного общества улеглась, он начал получать удовольствие от жизни в наших краях, а его жена и сын полюбили и земли, и населяющих их людей. Однако всем было также хорошо известно, что лорд Темсланд — самый нищий из лордов, и, когда он появлялся при дворе, многие издевались над его бедственным положением. Поскольку ни король, ни придворные никогда носа не казали в здешние края, лорд Темсланд принялся рассказывать сказки о том, что обитатели его деревень живут так же хорошо и благополучно, как жители Большого Города.
  
  — В частности, король слышал, что у вас каждый год проводится отличная ярмарка, — сказал посланец.
  
  — Да, сэр, это верно, у нас тут прекрасные края, — подтвердил Джон Темсланд. Похоже, он был рад, что хоть что-то из сказанного герцогом — правда.
  
  — Меня послали объявить вам, — сообщил герцог, — что его величество прибудет в Крестобрежье в сопровождении своих самых знатных приближенных. Он хочет собственными глазами убедиться, насколько… прекрасны ваши края. — Герцог прочистил горло. — Поскольку его величество приедет во время ярмарки, мне поручено передать, что он назначает приз — свою королевскую туфлю, полную золота, и исполнение одного желания, каковой приз получит тот, чье участие в ярмарке вызовет у его величества наибольшее восхищение.
  
  Несколько мгновений в зале царила звенящая тишина. Лорд Темсланд покраснел и пригладил усы. Наконец леди Темсланд сказала своим тихим, нежным голосом:
  
  — Будьте добры передать его величеству, что мы глубоко польщены и с нетерпением ожидаем его визита.
  
  Герцог Морланд кивнул и встал.
  
  — А сейчас прошу вашего позволения откланяться.
  
  Никакого позволения он дожидаться не стал. Обвел взглядом ветхий замок, плохо одетых слуг и, высокомерно усмехнувшись, покинул зал.
  
  И господа, и слуги шумно выдохнули. Все враз загалдели:
  
  — Король прибывает в Крестобрежье! Король приедет на нашу ярмарку!
  
  Но я слышала, как леди Темсланд сказала мужу:
  
  — Напрасно ты хвастался, дорогой.
  
  Джон Темсланд, сидевший рядом со мной, проговорил:
  
  — Мы обречены.
  Глава пятая
  повествующая о том, как я утратила почти всяческий страх и что произошло между мной и таинственным браконьером в лесу, а также почему эту главу следовало бы скрыть от глаз стыдливых юных дев
  
  — Сэр, — сказала я так тихо, что мой голос потерялся в общем гаме.
  
  — Джон, — угрюмо буркнул Джон, обращаясь к столу.
  
  — Джон, сэр, простите, если я напомню, что вы милостиво обещали мне поговорить.
  
  — Конечно, — рассеянно произнес он. — Я не забыл. Я пришлю за тобой Генри. Скоро.
  
  — Это чрезвычайно важно! Речь о безопасности всей деревни.
  
  — Звучит действительно очень важно, — сказал он, но я-то видела, что для него нет ничего важнее новости, которую объявил посланец.
  
  — А почему бы мне не похвастаться? — прогремел лорд Темсланд своей жене и всей публике. — Разве это не самый лучший приход в королевстве?
  
  Мы украдкой покосились на нашу заплатанную одежду, на обувь и чулки, заляпанные грязью наших немощеных дорог… На ум пришли — о стыд! — наши облупленные двери, и криво висящие ставни, и кучи мусора во дворах, которым позволили вырасти выше крыш. Даже стены замка нуждались в штукатурке. Солома на полу большого зала была свежей — леди Темсланд позаботилась об этом, — но крыша кое-где протекала, так что, если бы наступила тишина, стал бы слышен стук капель. А тут еще и корова, улизнувшая из ветхого хлева, просунула в дверь голову и замычала.
  
  Постепенно всеобщее воодушевление утихло. Мне стало жаль собравшихся и жаль себя, ведь народ встретил весть о приезде короля с таким оживлением, с таким энтузиазмом! Люди продолжали прибывать в зал, но их улыбки меркли, когда они видели помрачневшие лица односельчан.
  
  И вдруг ко мне пришла идея, которая могла бы сбить спесь с лорда Смерти, а заодно и исполнить мое заветное желание. Короля нам не иначе как сам Господь послал, подумала я и набралась смелости изложить свою идею.
  
  — Милорд, если позволите, это и правда лучший приход в Англанде, — проговорила я. — Если брать по мелочам, то кто богаче нас? Животы у нас набиты, очаги жарки, а у господина Регента прекрасная музыка. В наших деревнях много пожилых людей, а наш лорд справедлив и…
  
  — Эй, а ну-ка сядь! — выкрикнул кто-то.
  
  — Ты кто такая, чтобы рот разевать? — рявкнул другой.
  
  — Она дунула пылью фей на молодого лорда Джона! — сказал третий.
  
  Но лорду Темсланду, похоже, мои слова понравились.
  
  — Пусть говорит! — велел он, и толпа сердито замолчала. — Кажется, ты Кетура Рив? Говори.
  
  — Мы люди веселые, такие же, как и жители Большого Города, — продолжила я, стараясь, чтобы голос не дрожал, несмотря на мои трясущиеся колени. — Но увидят ли король и придворные то, что видим мы? Нам надо подготовиться к визиту его величества. Надо уничтожить крыс на мельнице, и построить дорогу, и замостить площадь…
  
  — Это обойдется дорого, — прервал лорд Темсланд с бесповоротностью, заставившей меня сесть на место.
  
  Но Джон подхватил за мной:
  
  — Отец, это отличная идея! Ради такой цели вам следовало бы распечатать кубышку.
  
  — Это золото, сын мой, пойдет на то, чтобы купить тебе земли получше, чем те, куда меня сослал король! — возразил лорд.
  
  Толпа ахнула, а Джон покраснел при этих словах отца, сказанных во всеуслышание.
  
  — Отец, вы думаете об этих владениях как о ссылке. Но я тут родился. Эта земля — мой дом и мое наследство. Давайте откроем казну и подготовимся к приезду короля! Мы и правда могли бы замостить дорогу и площадь, а заодно подправить церковь и побелить дома. Зачем давать королевским прихвостням повод позубоскалить?
  
  Лицо старого лорда лучилось гордостью за сына, но он был человеком упрямым.
  
  — У меня план получше. Я отправлюсь к королю и уговорю его отложить поездку… на неопределенное время.
  
  — Попросить короля отложить поездку будет означать только одно: что он приедет обязательно, — заметила леди Темсланд.
  
  — И все-таки я поеду, — проговорил лорд Темсланд, поднялся и махнул нескольким приближенным. — Я скажу ему… скажу, что здесь зараза или что-нибудь в этом роде.
  
  По дороге из зала лорд отдавал распоряжения:
  
  — Робертс, седлай лошадей! Уэбстер, быстро собери вещи, необходимые в дороге.
  
  Слуги спешили выполнять приказы, жители деревни расступались перед хозяином. Выходя из зала, он не оглянулся и не попрощался с женой и сыном.
  
  Когда лорд ушел, собравшиеся загомонили, как грачи на пашне. Леди Темсланд встала и подняла руку, прося тишины. Ничего не говорила, только прислушивалась, поэтому прислушались и мы. И наконец услышали удаляющийся стук копыт — лорд Темсланд со свитой отбыл к королевскому двору.
  
  Леди Темсланд опустила чуть дрожащую руку и взялась за связку ключей, висевшую у нее на поясе. Отцепив один, она сказала:
  
  — Сын мой, древний закон гласит, что когда владетель покидает поместье, распорядителем ключей и казны становится его наследник. Этот ключ открывает сундуки с золотом, которое отец собрал, чтобы купить тебе землю лучше, чем у него.
  
  Джон взял ключ и улыбнулся матери:
  
  — И оно действительно даст мне землю лучше, матушка, — сказал он. — Хотя, возможно, и не ту, которую воображал отец.
  
  С этими словами он улыбнулся и мне.
  
  — Сэр, — сказала я, — мы могли бы сделать ярмарку этого года лучшей из всех, какие у нас были. Нет, лучшей в королевстве!
  
  — Вот дерзкая девчонка! — возмутился кто-то.
  
  — Похоже, молодой лорд не возражает, — сказал другой. — Должно быть, она околдовала его своими сказками.
  
  — Мы устроим праздник в честь короля! — объявил Джон собравшимся. — Он любит изысканную одежду, хорошую охоту и вкусную еду. Мы удовлетворим все его запросы.
  
  Толпа враз заобожала своего молодого хозяина.
  
  — Верно, лорд Джон! — поддержали его люди. Двое или трое испустили восторженные крики.
  
  — Где Регент? — спросил Джон. — Позовите его. Король любит музыку — мы дадим ему музыку. Она будет набожной, и, возможно, Бог поможет нам.
  
  На этот раз восторженными криками разразилась вся толпа. А слуги уже бежали по склону в деревню — за Регентом.
  
  Лорд Темсланд не боялся ничего и никого, но он испытывал почтение к двум вещам: королевской власти и церкви. Господский замок был больше по размерам, чем приходская церковь, зато благодаря нашему лорду она могла похвастать цветными витражами, колоколом, звонившим по воскресеньям и для свадеб и похорон, и — чудо из чудес! — органом.
  
  Целых три года орган, этот символ цивилизации, стоял в церкви Крестобрежья, величественный, натертый до блеска и… молчаливый. Никто не умел играть. А потом в деревне появился Регент — вот уж странно так странно, ибо никто никогда не приезжал в нашу деревню — и пробудил орган к жизни.
  
  Щеки леди Темсланд, всегда такой спокойной и невозмутимой, сейчас слегка порозовели, и она промолвила:
  
  — Сын мой, надо бы изобрести новые, необычные блюда, чтобы усладить нёбо наших гостей.
  
  — Позовите Кухарку! — крикнул Джон.
  
  Та явилась незамедлительно, как будто ожидала, что ее позовут.
  
  — Я здесь, милорд!
  
  — Ты, несомненно, слышала всё, — почтительно сказал Джон — он любил старуху. Когда он был младенцем, она кормила его. А как только его отлучили от груди, кормилица стала пекарем на замковой кухне и частенько баловала его всякими лакомствами. — На нашу ярмарку прибудет король. Будь готова подать ему самые лучшие свои яства — мясо, хлеб, пироги. Возможно, ты также придумаешь новое блюдо, которого король никогда раньше не пробовал.
  
  Кухарка потеребила мягкие усики на верхней губе.
  
  — И что же это за блюдо-то такое, а, Джонни? — осведомилась она.
  
  — Не знаю. Ты у нас Кухарка, не я.
  
  — Не забудь, молодой господин, мы всего лишь бедные деревенские жители из самого дальнего угла Англанда. Думаешь, мы сможем чем-то удивить короля?
  
  — Постарайся, Кухарка, — скомандовал Джон, хотя ему и было непривычно проявлять власть.
  
  — Не-а, — отрезала Кухарка.
  
  Беатрис ахнула. Гретта вытаращила глаза.
  
  Джон побагровел. Все в помещении переводили глаза с него на Кухарку и обратно. Однако упрямая старуха не стушевалась.
  
  — Ты сделаешь, как велю, — твердо сказал Джон.
  
  — Не могу, Джонни, — ответила она.
  
  Он задохнулся от возмущения:
  
  — Кухарка, ты должна обращаться ко мне…
  
  — Я меняла твои грязные пеленки, сэр, — сказала она.
  
  — Во имя всего!..
  
  Леди Темсланд успокаивающе положила ладонь на руку сына.
  
  — Быть может, Кухарка, ты все же станешь звать его Джонни, только когда он приходит на кухню воровать печенье? — проговорила она с легкой улыбкой. — Дорогая Кухарка, я уверена — ты придумаешь что-то воистину удивительное.
  
  — Я стара, миледи, — слегка смягчившись, сказала Кухарка.
  
  — А твои сыновья?
  
  — Они научились готовить, миледи, да только без искры Божьей. Ни у одного из них нет кулинарного таланта. Все трое безнадежные тупицы, как их папаша, слава Господу, уж много лет как покойник.
  
  Леди Темсланд понимающе кивнула, хотя улыбка и не совсем покинула ее лицо.
  
  — Хорошо, будем уповать на помощь Божью.
  
  И тут подала голос я:
  
  — Позвольте мне, миледи?
  
  Даже леди Темсланд, всегда отлично владеющая собой, кажется, удивилась, что я заговорила опять. Беатрис покраснела от стыда за меня.
  
  — Эта Кетура Рив… — (усики Кухарки встали торчком), — …совсем не умеет стряпать!
  
  — Падма поможет, она выиграла звание Лучшей Стряпухи. И я помогу. Мы все поможем.
  
  Опять все взгляды устремились на меня, но особенно остро я почувствовала взгляд Джона.
  
  — И что ты намерена приготовить? — спросил он.
  
  — Я умею делать всякие замысловатые штучки из яиц, трав и сыров.
  
  — Крестьянская еда, — вздохнул он.
  
  — Но очень вкусная, — возразила я.
  
  Все впали в шок — я посмела перечить молодому господину! Возможно, дерзости мне придала мысль о том, что меня хочет взять в жены кое-кто, перед кем даже молодой лорд может только склониться.
  
  — Сэр, говорят, королева каждое Рождество пьет чай с лимоном, — продолжала я. — Лимон — это драгоценный фрукт, но если ваша милость раздобудет две-три штуки, я приготовлю такое блюдо, от которого сама королева придет в восторг. — И которое, добавила я мысленно, обеспечит мне звание Лучшей Стряпухи, после чего Бен Маршалл станет моим мужем. А может быть, я даже получу королевскую туфлю, полную золота.
  
  — Тобиас! — позвал Джон.
  
  — Мой господин, — отозвался брат Гретты, выступая вперед.
  
  — Тобиас, ты сможешь раздобыть лимоны для Кетуры, чтобы она приготовила блюдо, от которого сама королева придет в восторг?
  
  — Да, милорд, для нее, для вас… ну и для королевы, само собой.
  
  — Отлично. Вот, держи, тут должно хватить. — Джон отцепил кошель с монетами от собственного пояса. — Возьми лошадь — любую, по своему выбору. И возвращайся поскорее, нам нужна каждая пара рук.
  
  — Да, милорд!
  
  Тобиас сверкнул улыбкой и помчался на конюшню. Я обернулась ему вслед, и в этот момент Джон и его матушка ушли в свои покои. Я потеряла возможность поговорить с молодым лордом.
  
  Ладно, план привести в порядок деревню все еще оставался в силе, и день еще не закончился.
  
  Присутствующие начали расходиться. Каждый прикидывал, как бы ему выиграть полную туфлю золота и выполнение желания. Некоторые отправились по домам — готовить еду, шить, убирать. Тобиас взнуздывал одну из господских лошадей. Несколько человек уже мерили шагами деревенскую площадь, прикидывая, как ее замостить.
  
  Приходи же, лорд Смерть, думала я мрачно. Не заполучить тебе ни меня, ни Крестобрежья!
  * * *
  
  Мы с подругами, взявшись под руки, зашагали прочь от площади. Беатрис без умолку тараторила о предстоящем визите его величества, гадая, какой король на вид и какого размера у него нога, маленькая или большая, пока Гретта не шикнула на нее.
  
  — Прости нашу веселость, Кетура, — сказала она. — Мы не забыли о твоей сделке. Собственно говоря, я разработала план, как тебе выйти замуж за наименее несовершенного мужчину в деревне. Я сошью для королевы платье, а скажу, что это ты, и оно будет таким прекрасным, что король отдаст тебе свою туфлю с золотом, и она послужит тебе приданым, когда вы с Портным поженитесь.
  
  Я благодарно улыбнулась и сказала твердо:
  
  — Спасибо, Гретта, но Портной — для тебя.
  
  — Чушь. Как я могу выйти замуж за человека, у которого любимый цвет — оранжевый?!
  
  — Ну хорошо, если не Портной, значит, Регент, — вмешалась Беатрис. — Правда я не знаю, как завоевать для тебя его сердце…
  
  И, словно произнеся имя, она накликала его хозяина, перед нами появился Регент. Он направлялся в лес, над его плечом торчала палка с болтавшейся на ней котомкой.
  
  — Господин Регент! — вскрикнула Беатрис.
  
  Он приостановился, не поворачиваясь к нам. И снова зашагал.
  
  — Господин Регент! — повторила она, на этот раз громче, и помчалась к нему. Мы с Греттой последовали за ней чуть медленнее.
  
  Наконец Регент повернулся и уныло кивнул.
  
  — Приятно видеть тебя, Беатрис.
  
  — Куда вы идете, господин Регент? — спросила та.
  
  — В лес, — печально ответил он.
  
  Я положила ладонь ему на локоть:
  
  — Добрый сэр, это дорога к смерти.
  
  — Я это хорошо знаю, сестра Рив, — сказал он, повернулся и ступил под деревья. Те, казалось, протянули к нему ветви и зашептали: «Иди, иди к нам!»
  
  — Сэр, стряслась какая-то беда? — с тревогой спросила Беатрис.
  
  — Я пытался объяснить молодому лорду, — отвечал Регент, — но он не слушал. Король любит музыку, сказал он. Твой хор должен петь, сказал он, причем так, чтобы очаровать его величество. Увы, я не сумею сшить шелковый кошель из свиного уха. Я сказал, что мой ведущий дискант отрастил усы и перешел в тенора, и все это за одну ночь, но молодой лорд и слушать не хотел. Ему нужна прекрасная музыка. Прекрасная! Здесь, в Крестобрежье! В лучшем случае я потеряю свою должность, а в худшем лишусь весьма полезной части тела — зависит от того, насколько плохо будет петь хор. Ах, и как только меня занесло в этот медвежий угол?!
  
  Я знала, почему его занесло сюда. Потому что люди в селениях побогаче не могли вынести той мрачной музыки, какую навязывал их ушам наш Регент.
  
  — Ох! — внезапно воскликнула Беатрис. — Дорогой Регент, думаю, у меня имеется способ вызволить вас из беды. То есть… то есть у Кетуры имеется способ вызволить вас из беды.
  
  — Правда? — Он вынул из кармана большой белый платок и промокнул свой внушительный нос.
  
  — Она… у нее… есть кузен по имени Билл. И он поет.
  
  — Билл? Почему я никогда не слыхал о нем?
  
  Я и сама задавалась тем же вопросом, пока не поняла, что задумала Беатрис. Будучи женского пола, она не могла петь в церковном хоре. Но вот если бы она была мальчиком…
  
  — Он… он редко поет, сэр, потому что его мать боится, как бы ангелы не позавидовали ему, — вымолвила я и получила от Беатрис благодарный взгляд.
  
  — Вот как?
  
  — Она пошлет его к вам, и тогда у вас будет дискант и прекрасная музыка, — заверила Беатрис.
  
  Он улыбнулся ей, потом мне.
  
  — Спасибо Кетура. — Тут он нахмурился. — Но если вдруг он не умеет петь…
  
  — Он поет так, что даже река останавливается послушать, господин Регент, — сказала я, и Беатрис зарделась, как весенняя роза.
  
  — Скажи ему прийти ко мне завтра утром.
  
  — А если он придет, господин Регент, — спросила Беатрис, — вы тогда сыграете веселую музыку? И придете на обед к Кетуре?
  
  — Если он поет, как вы уверяете, то все возможно, — ответил Регент. Он с недоумением глянул на котомку у себя на плече, как будто позабыл, куда направлялся.
  
  Мы пожелали ему хорошего дня, и он побрел обратно к церкви.
  
  — И как же, моя милая Беатрис, ты намерена превратиться в мальчика к завтрашнему утру? — осведомилась я.
  
  — Буду молиться, и Господь поможет, — ответила она. — И буду петь так, что Регент станет играть только веселую музыку, и тогда ты полюбишь его, и он из благодарности женится на тебе, и король отдаст тебе свою туфлю с золотом и исполнит твое заветное желание.
  
  Я скрыла от нее улыбку. У меня на нынешний день сложилось много планов, а теперь к ним прибавился еще один — как бы сделать счастливыми моих подруг. Хотя в лесу уже собирались вечерние тени, мое сердце исполнилось надежды. Лорду Смерти Регент тоже не достанется.
  
  Гретта и Беатрис разошлись по домам, спеша поговорить с родными о захватывающем повороте событий в Крестобрежье, но сначала взяли с меня обещание, что я позову их, если у меня возникнет нужда.
  
  Когда я поднималась по тропинке к дому, моему сердцу было легче, чем ногам, ибо меня вдруг охватила странная усталость. Порыв ветра из леса, напоенный горьковатым ароматом сосен, напомнил, что хотя работы в деревне уже пошли полным ходом, Джон Темсланд все еще в неведении о мрачной причине моих начинаний. А день между тем подходил к концу.
  
  И снова я задавалась вопросом, почему глаз вращался как заведенный в присутствии Бена Маршалла, и снова пришла к выводу, что глаз не скажет мне правду, пока я не заплачу цену, назначенную Сестрицей Лили.
  
  Хотя один только запах лесного ветра заставлял мои руки покрываться гусиной кожей, я знала, что заплачу запрошенную цену, — и не ради амулета, а потому, что не вынесу зрелища того, как лорд Смерть заберет себе крошку-великана, пусть он и сын мрачной Сестрицы Лили.
  
  Дома Бабушка уже возилась с ужином, и как только я переступила порог, она попросила о помощи:
  
  — Пойди на огород, детка, принеси кореньев и горошка.
  
  Я послушалась, несмотря на усталость, и пошла на огород. Не глядя в сторону леса, прилежно собирала стручки на ближайших к дому грядках и все время ломала голову, где бы раздобыть мужскую одежду, чтобы помочь Беатрис перевоплотиться в мальчика. Я уже набрала достаточно кореньев и гороха, как вдруг в лесу сразу за огородом раздался дикий шум.
  
  Я так перепугалась, что уронила корзинку с овощами. Может, это лорд Смерть строит для меня брачный чертог? Рассердившись, я побросала овощи обратно в корзинку и снова прислушалась. Шум не прекращался, и, осторожно приблизившись к краю леса, я вгляделась в зеленую мглу.
  
  Теперь из-за деревьев послышались звуки, явно издаваемые диким животным. Я вздохнула с облегчением. И тут различила в шуме человеческий возглас.
  
  Я осторожно вошла в лес, при каждом шаге уверяя себя, что уж этот-то будет последний, дальше не пойду. И в тот момент, когда я уже готова была повернуть назад, я вышла на полянку и увидела посреди нее грациозную олениху, а рядом с ней — молодого человека, одетого в коричневое с зеленым. Его голова скрывалась под глубоко надвинутым капюшоном. Юноша разговаривал с оленихой. Он не видел меня. Протянул одну руку к оленихе, будто желая успокоить ее, а в другой сжимал нож. Капюшон глушил его голос, но он показался мне знакомым.
  
  Я подобралась ближе.
  
  И тогда увидела, что олениха попала в ловушку. Ее трепещущую заднюю ногу охватывала туго натянутая веревка. Тихо, чтобы не испугать животное, но достаточно громко, чтобы услышал браконьер, я сказала:
  
  — Наш лорд тебя повесит.
  
  Он наполовину развернулся и, казалось, устремил на меня взгляд из глубокой тени капюшона. Потом медленно поднял указательный палец и приложил к губам.
  
  — Не пытайся заставить меня молчать, чужак! — сказала я тише, но все так же решительно. — Этот лес принадлежит лорду Темсланду, и если ты поймаешь его оленя, то по закону короля он имеет право тебя повесить.
  
  — Это не моя ловушка, — сказал юноша тихо. — Я как раз наоборот хотел освободить ее.
  
  Продолжая говорить тихим, ласковым голосом, юноша приблизился к оленихе. Пленница так яростно пыталась высвободить ногу, что веревка растерла ее до крови.
  
  — Почему ты пытаешься освободить ее, вместо того чтобы забрать и съесть?
  
  Несколько мгновений юноша молчал, затем кивнул в чащу леса:
  
  — Потому что она его подруга.
  
  Я взглянула и… Там неподвижно стоял великий олень и смотрел на нас, — тот самый олень, что годами уходил из ловушек и от господской охоты, тот самый, за которым я последовала в лес, где встретила лорда Смерть. Олень заглянул мне в глаза, и на мгновение у меня занялось дыхание.
  
  Юноша быстро наклонился к колышку и одним ловким движением перерезал веревку. Олениха в два прыжка скрылась в лесу. На ее задней ноге болтался кусок веревки.
  
  Великий олень в лесной тени еще одно мгновение стоял, уставив свой круглый глаз на нас с юношей, а потом медленно удалился вслед за оленихой.
  
  Юноша, глубоко вздохнув, убрал нож. Я заметила, что нож был дорогой, но ни руку, его державшую, ни фигуру незнакомца пока так и не узнала. Сейчас он расслабился, явственно довольный собой. Затем поклонился уходящему оленю.
  
  — Узел постепенно развяжется и свалится, — сказал он скорее себе, чем мне.
  
  — Этот олень — вожак стаи, которая разорила у нас три стога сена этой зимой, — сказала я.
  
  — Он самый.
  
  — Лорд Темсланд охотится на него уже несколько лет, и пошел бы на охоту и сегодня, если бы не посланец короля. — И тут у меня осенило, как сделать так, чтобы молитвы Беатрис исполнились. — Тебе не пришло в голову, что это лорд поставил ловушку на олениху, чтобы приманить его?
  
  Юноша дернул головой. Я продолжала:
  
  — Если лорд Темсланд узнает о твоем поступке, он тебя подвесит за большие пальцы[1], уж будь уверен. Если не хочешь, чтобы я донесла на тебя, сделай для меня кое-что.
  
  Мне показалось, что в тени своего капюшона он улыбается, но уверенности в этом у меня не было.
  
  — К вашим услугам, леди. — Он поклонился так низко, что это, конечно, была насмешка.
  
  — Мне нужна твоя одежда.
  
  Он ничего не ответил, но и не убежал сломя голову.
  
  — Сэр, если тебе дороги твои большие пальцы, — сказала я, — ты послушаешься. Мне нужна мужская одежда. Зайди за куст и сними всё.
  
  Одно мгновение он не двигался, затем слегка поклонился. Он не стал прятаться за куст. Снял сапоги, затем бриджи, снова надел сапоги, и швырнул бриджи к моим ногам. И все это он проделывал лицом ко мне, словно бросая вызов: мол, смотри!
  
  Я почувствовала, как краснею, подбирая его штаны.
  
  — Тунику тоже, — потребовала я.
  
  Одним движением он сдернул с себя капюшон и тунику.
  
  Передо мной предстал молодой лорд Джон Темсланд.
  
  Я ахнула от неожиданности. Он еще раз поклонился.
  
  — Простите меня, сэр, — выдавила я, застыв от страха, да так, что даже не могла выпустить из рук его одежду.
  
  — Не надо извиняться, мистресс Рив, — весело улыбаясь, сказал он.
  
  — Но… насчет ваших больших пальцев…
  
  — Если отец раскроет мою тайну и узнает, что я уже некоторое время мешаю ему добыть великого оленя, моим пальцам и правда не поздоровится, сын я ему или не сын. Однако я замерз. Можно мне обратно мою одежду?
  
  Я взглянула на свою добычу, которую по-прежнему держала в руках, и вспомнила, что именно в этом лесу встретилась лордом Смертью.
  
  Я сделала реверанс.
  
  — Мне очень жаль, сэр, — проговорила я еле слышно, — но мне она тоже крайне нужна. Если вы очень хотите получить ее обратно, я принесу, когда мы с вами встретимся, чтобы поговорить.
  
  Едва вымолвив это, я кинулась бежать, и мои щеки пылали так, что вечерний ветер не мог их охладить.
  
  Дома я спрятала добычу под Бабушкиными малиновыми кустами и поспешила в дом с овощами для ужина. Если Бабушка и замечала, как я нервничаю и вздрагиваю при каждом неожиданном звуке, она не задавала вопросов.
  Глава шестая,
  рассказывающая о второй встрече и о моей попытке отсрочить неизбежное
  
  Я едва прикоснулась к ужину, все сидела и со страхом поглядывала в окно, где тень леса все ближе подползала к домику. Нет, никуда я не пойду! Не могу. Не сейчас, по крайней мере. Оставалось еще немного времени, и Бабушка попросила меня пойти с ней к общему костру.
  
  По дороге мы слышали доносящиеся из церкви печальнейшие звуки, вздымавшиеся и опадавшие, словно облачка весенних бабочек. Большинство жителей уже сидели вокруг костра, но если на пути нам попадался мужчина, я на всякий случай притрагивалась к амулету в кармане передника. Глаз все время дергался, крутился и моргал. Ни один из встречных не взглянул на меня, хотя пара-тройка поздоровались с Бабушкой.
  
  — Я что, и правда превратилась в призрака, Бабушка? — спросила я.
  
  Она сжала мою руку.
  
  — Люди боятся фей. Ничего, скоро они все позабудут.
  
  Я кивнула и крепко сжала ее руку. Если вспомнить, что темное королевство Смерти находится совсем рядом, по ту сторону леса, то наша убогая деревушка представлялась просто лучезарной. Урожай зерна выдался отменный, а через пару дней в садах зарумянятся яблоки. Я любила всех, кого только замечала по дороге: Эдвина Хайфилда, чистящего свой колодец; прихрамывающую матушку Джонсон — ее мучил прострел; сына каретника, украдкой пожимавшего ручки Мэри Тикап в саду… Все те же с детства знакомые беленые домики, те же украшающие их розы-вьюшки. Конечно, я в безопасности, в безопа…
  
  Нет, я не в безопасности. Что такое наша деревушка по сравнению с лесом? Что такое наши жалкие убежища, сложенные из остовов деревьев, наши закоптелые очаги, в которых заживо горят все те же остовы, что такое наши безобразные кучи золы? Мы прячемся в лачугах, притворяясь, что нас не окружает лес, и это несмотря на то, что он поет, когда топор обгрызает его края. Лес растет, и дышит, и отбрасывает свои длинные тени. И все же разве существовал когда-либо более величественный собор? По сравнению с лесом, вдруг осознала я, наша церквушка выглядит съежившейся и сутулой. Нет, я не в безопасности.
  
  У костра мальчики и девочки упражнялись в беге наперегонки, надеясь получить на ярмарке приз-ириску. Мужчины обсуждали, кто победит в конкурсе на лучшую корову, или овцу, или свинью, превозносили шансы других, втайне веря, что выиграет-то он, а не сосед. Женщины занимались рукоделием, мастеря вещи для выхода на люди и для продажи: вязали чулки, плели кружева, шили прелестные чепчики.
  
  При моем появлении все замолчали. Женщины перестали прясть и вязать. Большинство мужчин созерцали собственные сапоги или нервно таращились на огонь. Двое или трое с вызовом уставились на меня. По их взглядам я поняла, что сегодня меня не попросят что-нибудь рассказать. Сказки — это одно, а когда они случаются в реальности — совсем другое. Я пристроилась позади всех, куда не достигал жар костра.
  
  В тот вечер никто ничего не рассказывал. Мужчины беседовали об урожае да о своем скоте, а женщины — о садах и детях. Мы с Бабушкой ушли домой раньше всех. Мне стало мниться, что тень Смерти уже начала отделять меня от прежней жизни.
  
  Я была так измотана, что Бабушке пришлось ради меня замедлить шаги на поднимающейся в гору тропинке. Я страшилась поручения, которое мне по-прежнему предстояло выполнить. Хватит ли мне отваги снова отправиться в лес? Боюсь, ответ был «нет».
  
  Я делала вид, что страшно занята, пока Бабушка готовилась ко сну. Она как раз собиралась надеть ночную сорочку, когда раздался стук в дверь. Я испуганно подскочила, однако то был всего лишь племянник Гуди Томпсон. Гуди вот-вот должна была родить. Парнишка пришел за Бабушкой, деревенской повитухой. Бабушка велела мне ложиться спать и заверила, что скоро вернется.
  
  — На этот раз я пойду одна, Кетура. Тебе необходимо выспаться. К тому же со своим первым Гуди справилась всего за час, я ей не очень-то была нужна. А со вторым всегда легче.
  
  Не успела она уйти, как в лесу завыл ветер. Свечи в домике замерцали.
  
  Я выглянула из окна. Деревья сгибались под ветром. «Смерть», — шелестели они. «Наш властелин», — стонали они, клонясь и качаясь — иногда неторопливо и величаво, словно в танце, а иногда сотрясаясь и хлеща ветвями, словно хотели в страхе убежать от корней. Я должна была пойти и заплатить цену, назначенную Сестрицей Лили, но мне была невыносима сама мысль о том, чтобы отправиться в лес. Я не нашла настоящую любовь, и лорд Смерть наверняка это знает.
  
  Ветер бросал зеленые листья в стекло, и они, дрожа, прилипали к нему. Замычала корова, добавляя шума. Я помолилась за птичек в кронах деревьев и наших кур, сидевших на насесте у края леса, — если только их уже не унесло ветром до самого Большого Города. Где-то в деревне билась о стенку ставня, а еще дальше стучали друг о друга лодки у причала. Застыв, я сидела на кровати и слушала вой холодного лесного ветра в щели под окном. По временам он напоминал вопль женщины, любимого которой принесли домой мертвым, или плач ребенка, чья мать больше никогда не подойдет к нему ночью. Иногда мне слышался в нем стон мужчины, чья постель пуста и холодна и чья жена больше никогда не будет трудиться с ним в поле бок о бок. А вот сейчас он похож на стук…
  
  Это и в самом деле оказался стук, и я обнаружила, что впала в полудрему, сидя.
  
  Пока я шла к двери, мое сердце колотилось громче шума бури. Но то опять был племянник Гуди Томсон.
  
  — Твоя Бабушка просит тебя прийти к моей тете, — сказал он. Ветер швырял волосы ему в лицо, и парнишка все время отдувался, как будто бежал всю дорогу вверх по холму. Да, конечно, я пойду.
  
  Завернувшись в шаль, я пошла за мальчиком к дому Гуди, благодарная за повод отложить поход в лес.
  
  Прежде чем я успела войти в дом, на порог вышла Бабушка. Ее белые волосы трепал ветер. Она даже не пыталась придержать улетающие юбки.
  
  — Иди домой, сынок, — сказала она моему спутнику, и тот кинулся прочь. Полы куртки хлопали за его спиной, будто крылья.
  
  — Я думала, что к этому времени все уже будет кончено, — сказала я.
  
  Бабушка покачала головой:
  
  — У Гуди плохи дела.
  
  — Я могу помочь?
  
  — Никто из нас ничем не может помочь, — вздохнула Бабушка.
  
  — Зачем же ты позвала меня?
  
  — Не я, Кетура. Это Гуди попросила меня послать за тобой. — Она пристально посмотрела мне в лицо. — Кетура, ты же останешься? Пожалуйста!
  
  — Останусь?
  
  — Ты не уйдешь, пока роды не кончатся?
  
  — Конечно не уйду! — сказала я.
  
  — Независимо от того, как пойдут роды? — Бабушкин голос был едва слышен за шумом ветра.
  
  — Бабушка, почему ты задаешь такие странные вопросы?
  
  Она взяла мою руку в свои.
  
  — Кетура, когда ты была еще совсем юной, я решила научить тебя ремеслу повитухи, на случай если бы я умерла и ты осталась совсем без средств. Мы ходили на вызовы вместе. Поначалу ты только наводила порядок и ухаживала за младенцами. Когда ты подросла, я стала учить тебя тому, что знала сама.
  
  — Ты хорошо меня выучила, Бабушка. Ты прекрасная повитуха.
  
  — С тех пор как ты стала ходить со мной, я потеряла трех рожениц. До этого я не потеряла ни одной, если не считать твоей матери. Ты помнишь этих трех, Кетура?
  
  Я кивнула и плотнее запахнулась в шаль. Ветер налетел так неистово, что, казалось, сама темнота сомкнулась вокруг меня и завыла.
  
  — Помню, — сказала я. — Мелинда Стоун умерла, рожая тройню. Джессика Купер истекла кровью. У Джун Сиддал — ее дочка позже порезала себе лицо — плод лежал поперек.
  
  Бабушка погладила мою ладонь.
  
  — Ты помнишь их имена. Это хорошо. Что еще ты помнишь?
  
  Я задумалась, стараясь не прислушиваться к вою ветра и не чувствовать, как замерзают ноги. Наконец я произнесла:
  
  — Больше ничего, Бабушка.
  
  — Это потому, что ты не присутствовала при этих родах, Кетура. Все три раза, зайдя в дом, ты пару секунд оглядывалась по сторонам, а потом поворачивалась и уходила. В первый раз, с Мелиндой, ты пожаловалась на боль в животе, и я не обратила на это внимания. Во второй раз, с Джессикой Купер, ты сказала, что тебе нехорошо от вида крови. И это девочка, которая уже в три года помогала забивать свиней! В последний раз, с Джун Сиддал, ты не стала выдумывать оправдания, не стала просить разрешения. Просто повернулась и ушла.
  
  Бабушка остановилась и положила руки мне на плечи.
  
  — Кетура, я думала, я единственная, кто знает, что ты видишь приближение смерти. Непонятно как, но Гуди Томпсон тоже знает. Я не в силах ничего для нее сделать, хоть и притворяюсь, что предпринимаю все возможное. Но она знает. Она хочет увидеть, уйдешь ты или останешься. Она страшится этого. Видеть приближение смерти и бояться его — это куда хуже самой смерти. Вот почему я прошу тебя не уходить, что бы ни случилось.
  
  Я медленно кивнула.
  
  — Я останусь, Бабушка.
  
  Она заторопилась в дом, я за ней.
  
  Во время этого разговора я вспомнила еще кое-что о тех трагических родах. Я видела лорда Смерть раньше.
  
  Я видела его в тот самый день, когда Бабушка взяла меня к Мелинде. Вот он, в полутемной комнате, прекрасный и печальный, и одновременно терпеливый, дарующий утешение… Он был словно член семьи — богатый дальний родственник или дядя, вернувшийся из далекого путешествия. Его лицо в ночь смерти Джун, как я теперь вспомнила, было скорбным, как и наши лица позже в ту же ночь. Мать умерла, а с нею и ее дитя. Старшая дочь бедной женщины взяла нож и порезала себе лицо, чтобы никогда не выходить замуж и не рожать детей.
  
  Я видела его и в прошлом году на празднике св. Иоанна, когда мужики крепко перепили и переругались. Он был там — тень среди людей, высокий, красивый, величественный. Но когда я попробовала приглядеться, он исчез. На следующий день один из тех мужиков был убит, а сын кузнеца пропал. Бедняжка Дженни Дэнсон — ведь это ее отца убили, а сбежал ее тайный возлюбленный.
  
  Я вдруг осознала, что видела лорда Смерть множество раз с тех пор, как была еще малышкой. Не зная, кто это, я уже боялась его и прятала лицо в Бабушкиных юбках. Став старше, я убедилась, что он приходит не ко мне.
  
  Он маячил в тени, молчаливый и бледный. Не смотрел на меня, не разговаривал со мной и вообще, похоже, не подозревал, что я его вижу. Даже в юном возрасте я понимала, что не должна привлекать чье-либо внимание к его присутствию. Я не спрашивала о его имени и никому на него не указывала. Он всегда стоял и ждал — терпеливо, уважительно. Я предпочитала игнорировать его и жила так, будто он не появлялся передо мной вовсе.
  
  Когда я вошла в дом Томпсонов, раздался крик. Я решила было, что это я сама кричу от страха. Но нет, кричала Гуди.
  
  Как только я открыла дверь, она впилась в меня глазами, то же самое сделали ее мать, сестра и муж, державший на коленях их старшего ребенка. Бабушка знала, и все присутствующие знали. Ветер хлопнул дверью о стену, и я поспешила закрыть ее.
  
  Пройдя в комнату, я посмотрела на Гуди, собрав все свое самообладание. Бабушка, следуя своему обычаю, вычистила домик и выгнала наружу кур. В очаге горел слабый огонь, а в тени, спиной к Гуди, стоял лорд Смерть.
  
  — Так ты останешься, Кетура? — слабо выдохнула Гуди.
  
  Лорд Смерть плавным, грациозным движением повернулся и посмотрел на меня. В лесу он был высок, строен и силен, но здесь, в бедном домике, он выглядел как настоящий король, властный и неумолимый, и его ужасная красота осветила убогую лачугу светом благородства.
  
  И тогда сквозь потрескивание углей в очаге, до меня донесся голос, который слышала только я, голос, проникший мне в самое сердце.
  
  — Да, Кетура, ты останешься? — спросил лорд Смерть.
  
  — Останусь, — ответила я Гуди, прошла в дальний угол комнаты и опустилась в плетеное кресло-качалку. Я решила, что не сдвинусь с места, пока не родится дитя или его мать не умрет.
  
  По лицу Гуди заструились слезы радости.
  
  — Благослови тебя Бог, Кетура, — сказала она, и тут же снова скорчилась от боли.
  
  Лорд Смерть направился ко мне, и по мере того как он приближался, жар очага ощущался все меньше. Я перестала качаться в кресле. В его сияющих сапогах отражался свет умирающих углей.
  
  — Ты еще прекраснее в свете очага, — молвил он.
  
  — Это просто потому, что на этот раз я не при смерти. Смерть делает нас безобразными.
  
  — Ты должна была прийти ко мне, — сказал он ледяным тоном. — Не боишься навлечь на себя мой гнев?
  
  — Чего мне бояться? — сказала я тихо, и все же от страха мое горло сжималось и голос дрожал и срывался. Остальные присутствующие сгрудились вокруг постели Гуди и не слышали меня за стонами роженицы. — Сегодня я не потеряшка в вашем лесу.
  
  — И все же теперь ты видишь — я могу достать тебя повсюду, — молвил он.
  
  Я ничего не ответила.
  
  Немного помолчав, он сказал:
  
  — До сегодняшнего вечера я не знал, что ты всегда, с самого детства, была способна видеть меня.
  
  Итак, он понял. Меня это рассердило, впрочем, я тут же ощутила облегчение, какое чувствуешь, когда поделишься с кем-то сокровенной тайной.
  
  — А тогда, Кетура, — тогда ты боялась? Когда была так юна?
  
  — Сначала я считала вас богатым родственником, который не любит разговаривать, — знатный дядя, что-то в этом роде. А потом пришел день, когда я поняла: если я увидела вас, то, значит, вскоре кто-то будет горько рыдать.
  
  Гуди заворочалась на постели и испустила вопль. Бабушка заговорила с ней уверенным и успокаивающим тоном, и лишь я одна могла различить в нем нотки страха. Гуди была вся в поту. Ее губы побелели, зубы оскалились. Сестра и мать роженицы громко молились, а по щекам мастера Томпсона катились слезы.
  
  — И вы дадите ей умереть? — прошипела я.
  
  Он провел рукой по своим волосам.
  
  — Кетура, я бы хотел, чтобы ты знала: моя работа не доставляет мне ни малейшего удовольствия. Во всяком случае, не эта ее часть.
  
  Гуди опять закричала, и ее сынок в отцовских объятиях захныкал. Несмотря на теплую шаль, я дрожала от холода, но мое сердце было еще холодней.
  
  — Так не делайте ее, — сказала я.
  
  И вдруг обнаружила, что мои слова прозвучали во внезапно наступившей полной тишине.
  
  Глаза Гуди, обращенные ко мне, были полны ужаса и несбывшейся надежды.
  
  — Здесь Смерть! — выдохнула она. — Ты разговариваешь с ним!
  
  Ее снова охватила боль, и маленький сынок вскрикнул: «Мама!»
  
  Я крепко стиснула руки вместе, но они продолжали трястись.
  
  — Разве вы не слышите, как жалобно плачет ее сын? Не видите, что ее родные нуждаются в ней?
  
  Он смотрел на меня с глубокой грустью.
  
  — Она знает твою тайну. Если она останется в живых, они разнесут ее по всему свету. Тогда тебе станет очень трудно жить в деревне.
  
  Вынести рыдания мальчика было свыше моих сил. Я поднялась на ноги.
  
  — Ради всего святого, уведите малыша к тете! — воскликнула я.
  
  — Не уходи, Кетура! — закричала Гуди.
  
  — Не уйду! Не уйду!
  
  Муж Гуди ушел, унося сына, который теперь кричал не переставая. Мужчина с мольбой взглянул меня, прежде чем дверь за ними закрылась.
  
  Гуди завопила опять. На этот раз по-другому: она больше не боролась за жизнь. Это был дикий вой человека, идущего навстречу смерти.
  
  — Пожалуйста! — взмолилась я.
  
  — Но так будет лучше, — ответил он.
  
  — Да как это может быть лучше?!
  
  Он замер. Затем положил ладонь мне под подбородок и приподнял так, чтобы я смотрела прямо ему в глаза. Не знаю, откуда исходил ощущаемый мной жар — от моего собственного лица или от его обжигающе холодных пальцев. Наконец он заговорил:
  
  — Кетура, в награду за твое сострадание я дарю тебе жизнь Гуди. Но ты должна прийти ко мне этой ночью.
  
  За криками роженицы я едва могла расслышать его слова.
  
  — Ее жизнь, — сказала я, — и жизнь крошки-великана, сына Сестрицы Лили. И тогда я приду к вам.
  
  Он нахмурился и убрал ладонь.
  
  — Он вовсе не крошка, он мужчина, и очень большой. И ему предназначено умереть. Для него уже слишком поздно.
  
  — Все равно! — Должно быть, я выкрикнула это — я больше не могла отличить собственного голоса от голоса Гуди. Мои легкие боролись за воздух так же, как боролись ее легкие.
  
  Лорд Смерть посмотрел на Гуди и обратно на меня, затем наклонил голову в знак согласия.
  
  — Ты должна сдержать слово и прийти ко мне, — произнес он.
  
  Я медленно кивнула.
  
  И тут услышала голос Бабушки:
  
  — Головка показалась! Тужься, Гуди, тужься! — А еще через несколько минут: — Сын! Огромный, как теленок!
  
  Я обернулась к лорду Смерти, сама не знаю, с благодарностью или с торжеством, но его в комнате уже не было.
  
  Вернулся муж Гуди. Он расплакался сильнее, чем давеча плакал его сын, да и все остальные тоже рыдали и смеялись от счастья. Гуди уже забыла про боль. Она не отрывала глаз от своего новорожденного ребенка. Я тоже смотрела на младенца, словно вливая в него жизнь, пока Бабушка пеленала кроху и клала ее матери на грудь.
  
  Я обвела взглядом домик Томпсонов. Из всей обстановки здесь были только кровать да пара горшков, зато Гуди украсила окошко пучками свежей травы. Я вспомнила, как однажды пришла к ней, и она приветствовала меня с такой обходительностью, с какой королева встречает гостей в своем дворце. И теперь я позавидовала ей, ее соломенной постели, ее мужу, что сидел у этой постели, и ее сыну. Я стояла в тепле ее счастья и тепле ее очага и дрожала, вспоминая прикосновение ледяной ладони лорда Смерти. Смотрела на новорожденного, потому что его вид согревал меня, и хотела подержаться за его крошечные пальчики, но муж Гуди отвел мою руку в сторону и помотал головой. Бабушка хлопотала над Гуди и ничего не заметила.
  
  Я открыла дверь, чтобы уйти. Муж Гуди проводил меня до порога.
  
  — Спасибо, Кетура, за моего нового сына. Но прошу тебя — никогда больше не приходи в мой дом.
  
  Я видела по его лицу, каких усилий ему стоило произнести эти слова.
  
  — Я исполню вашу просьбу, сэр, — сказала я и ушла.
  
  Карканье ночных ворон царапало мне душу, когда я поднималась по склону к лесу.
  * * *
  
  Дубы, растущие на опушке, казалось, делали манили меня своими длинными ветвями: «Иди сюда, — шептали они, — иди сюда!» Но я знала: стоит чуть углубиться в чащу, и там будут только мрачно-задумчивые сосны да высоченные вязы. Мертвые бурые иголки хрустели под моими ногами на лесной тропинке. Я боялась сойти с нее, помня коварство деревьев.
  
  Может, повернуть обратно? С каждым шагом мне хотелось этого все сильнее. Но я сознавала: бегство меня не спасет.
  
  Я остановилась. Там, в стороне от тропинки, в блике лунного света стоял великий олень, который едва не завел меня в королевство смерти.
  
  — И за все эти долгие годы лорд Темсланд не смог тебя найти, — прошептала я. Олень стоял очень тихо; он не боялся меня, просто был настороже. — Ни один другой олень не смог спастись от нашего лорда, потому что он отменный охотник. Так почему же?…
  
  Олень всегда жил под сенью этого леса. Он знал все его заветные тропинки, знал, где найти потаенный ручей с чистой водой. Когда наступала темная лесная ночь, он подымался и вел свое стадо к сочным свежим травам и питательным орехам. Он жил бок о бок со смертью и не тужил.
  
  — Вот, значит, почему ты не попадаешься лорду Темсланду — лорд Смерть и с тобой заключил договор, — догадалась я. — Но почему?
  
  — Потому, — раздался голос позади меня, — что он сказочно прекрасен. Как и ты.
  
  Я обернулась и увидела лорда Смерть. Даже в темноте ночи я разглядела его глаза, взирающие на меня так, словно ему хотелось смотреть на меня вечно. На мгновение я перестала дышать, ожидая, что вот сейчас он схватит меня и увезет на своем черном коне. Но вместо этого он просто прислонился к дереву.
  
  — Сэр, мы намереваемся убрать и отремонтировать деревню, чтобы чума до нас не добралась. — Я была как маленькая девочка, которой не терпится выложить новости. Пусть он заберет меня, но мои люди ему не достанутся. Не в этот раз.
  
  — Вы намереваетесь? Я разве говорил, что это поможет? — В его голосе слышалась веселость.
  
  — Нет… но я пришла к такому выводу… — пробормотала я.
  
  — Этого будет недостаточно, ежели лорд Темсланд не запретит какие-либо сношения с Большим Городом, — резко сказал он. — Там чума уже началась. — Он пошевелился, чтобы удобнее опереться о ствол. — Итак, доскажи конец истории, Кетура. Девушка нашла свою великую любовь? Расскажи окончание, как обещала.
  
  Я и думать забыла о конце моей истории — так много я размышляла о собственном конце. Так, надо что-то быстро придумать…
  
  — Жила-была одна девушка…
  
  — Ах, самый печальный из концов.
  
  — …которая раскрыла тайну Смерти.
  
  Должно быть, страх — отличный рассказчик, потому как я и понятия не имела, откуда ко мне пришли эти слова.
  
  — Но это не конец, это начало, — сказал он.
  
  — Это часть той же самой истории, сэр.
  
  Он нахмурился.
  
  — Какая-то она не очень правдоподобная по сравнению с первой. Но продолжай.
  
  — Его тайна состояла в том, что… хотя он и был Смертью и находился по ту сторону всех желаний, все же было кое-что, чего он желал больше всего на свете. Его сердце томилось, и страдало, и пылало, как может томиться, страдать и пылать только сердце бессмертного существа.
  
  Лорд Смерть застыл. И деревья вокруг него затихли, даже сам воздух, казалось, задержал дыхание. Я тоже замолчала на несколько мгновений, испугавшись и исполнившись благоговейного ужаса, поняв, что эта история так же правдива, как и предыдущая.
  
  — Что же это было? Чего хотел лорд Смерть, о чем рыдало его сердце? — Я снова помолчала. — Он жаждал любви, он хотел иметь супругу, которая украсила бы его бесконечные пустые чертоги, утешила бы его сердце, разрывающееся от необходимости выполнять его печальный труд, плакала бы вместе с ним, видя, как он несет домой в руках мертвых малюток, приветствовала бы его с радостью, равной тому ужасу, с которым его встречают смертные. Больше всего на свете он жаждал иметь жену, на которую мог бы излить свою страсть…
  
  — Прекрати! Не испытывай мое терпение, — сказал он холодно.
  
  Но я не замолчала. Не могла.
  
  — Но кто же полюбит такого? Какая девица захочет, чтобы ей придавили веки золотыми монетами и уложили на атласную подкладку гроба вместо брачной постели? Разве кто-нибудь пойдет на это добровольно? Потому что он хочет, чтобы это было сделано по доброй воле.
  
  Тьма, клубящаяся под полами его плаща, рассеялась, на лицо его упал первый рассветный луч, и он теперь казался не более чем человеком. Великим и воинственным властителем, но — человеком, мужчиной. Я отвела взгляд, испугавшись, что разгневаю его, потому что, зачарованный моей историей, он предстал сейчас предо мной таким ранимым, таким уязвимым.
  
  — И он продолжал делать свою бесконечную работу, — говорила я, — без сочувствия, без жалости, без отдыха, ибо впустить эти чувства в свое сердце означало бы открыть его одиночеству и тоске. Этого он вынести не мог.
  
  — Есть те, кто приходит добровольно, — тихо сказал он, словно боясь, как бы собственный голос не разрушил очарование моей истории.
  
  — Были те, кто приходил добровольно, — проговорила я, словно не слыша его, — но не из любви, а из скорби, из страданий, из недостатка понимания. Такие люди были ему не нужны. Вот он и ждал, ничего не ожидая, воображал то, чего не мог вообразить, исполнял свою ужасную работу и жил лишь мгновениями, которые сплетались в вечность, зная, что его ожидание напрасно.
  
  Я замолчала. Солнце почти взошло, но Смерть ведь не боится света дня.
  
  — А дальше? — спросил он.
  
  Я ничего не ответила.
  
  — Дальше! — потребовал он.
  
  — И поскольку девушка раскрыла его тайну, она попросила его: «Подари мне этот день, и завтра я доскажу свою историю».
  
  На последний словах я закрыла глаза, ощущая как его гневный взгляд промораживает меня до мозга костей. Я слышала, как участилось его ледяное дыхание. Ждала его нетерпеливого прикосновения, боялась, что вот сейчас он унесет меня в глубину безмолвного и вечно мрачного леса, откуда нет возврата.
  
  Но так и не дождалась.
  
  Я открыла глаза.
  
  — За окончание этой истории я готов заплатить одним днем, — промолвил он. — Приходи вечером. Да не опаздывай!
  
  Я поплелась домой, в свою уютную постель, и, страшась тьмы за опущенными веками, уснула с открытыми глазами.
  Глава седьмая,
  повествующая о приглашении в покои Джона Темсланда, по каковой причине она настоятельно рекомендуется в качестве назидания вышеупомянутым юным девам
  
  Чума. Такова была моя первая мысль тотчас после пробуждения. Второй моей мыслью было воспоминание о прикосновении лорда Смерти прошлым вечером. Я до сих пор ощущала его пальцы под подбородком, близко-близко к губам, на которых замерзло мое дыхание.
  
  Я вскочила с кровати и, задохнувшись, тут же опустилась обратно. А потом вспомнила свое обещание опять явиться к лорду Смерти сегодня вечером.
  
  Поднеся руки к лицу, я обнаружила, что они трясутся, как у старухи.
  
  — Ты долго спала, Кетура, — нежно проговорила Бабушка. — Вставай, пора завтракать.
  
  Я заставила себя дойти до стола и поела, сколько смогла. Как выяснилось, я потеряла обоняние, а вместе с ним и ощущение вкуса. Каша была похожа на клейстер, фрукты — совсем не такие, как вчера.
  
  — Мостят ли люди дорогу, Бабушка? Я ничего не слышу.
  
  — Приступили вчера, внученька. — Бабушка погладила мою дрожащую руку. — Продолжат, без сомнения, как только покончат с утренними делами.
  
  Бабушка не стала упоминать о том, что случилось накануне в доме Гуди, но была со мной ласкова.
  
  — А мельница, Бабушка? От крыс избавились?
  
  Бабушка выглянула в окно.
  
  — Отсюда не видно.
  
  Я положила ложку.
  
  — Бабушка, скажи — ты видишь младшего сына Сестрицы Лили в деревне?
  
  Ожидая ответа, я закрыла глаза. Ожидание показалось мне бесконечным.
  
  — Да, вон он, гора мышц, в полном порядке. Почему ты спрашиваешь?
  
  — Я… я слышала, он болел. — Я улыбнулась. — Спасибо за завтрак, Бабушка, и спасибо, что дала мне выспаться.
  
  Она испустила смешок и засуетилась над посудой.
  
  — Тебе надо набраться сил к открытию ярмарки.
  
  Бабушка ушла к Гуди Томпсон — удостовериться, что с ней и младенцем все хорошо. Я сидела у окна, напитываясь силой солнечного сияния. Ночной кошмар лип ко мне, словно паутина. Я провела рукой по тому месту, где меня коснулся лорд Смерть — там все еще ощущалось покалывание. Он подарил мне еще один день. Я не была этому рада. Непонятно как, но мне казалось, что этим он привязал меня к себе еще теснее.
  
  Я заставила себя обратиться мыслями к Бену Маршаллу и пирогам, которые завоюют для меня победу в состязании. Сегодня я постараюсь раздобыть самую лучшую, тончайшую муку. И буду ради практики печь пироги, пока не появится Тобиас с лимонами. Корочка на моих пирогах станет таять во рту и будет такой воздушной, что ее, чего доброго, унесет ветром. Один пирог начиню рыбой, другой олениной, третий малиной и четвертый персиками. Можно сделать пирог с картошкой, грибами и сыром, и еще один со сливами. Дрожа от слабости, я умылась, собралась с силами и медленно пошла на мельницу за мукой.
  
  По дороге я видела людей, занятых приготовлениями к ярмарке. Мужчины бросали взгляды на скот соседа и кормили свой собственный овсом и яблоками. Женщины во дворах занимались варкой сыров, сбивали масло и делали колбасы по заветным рецептам. Но на дороге еще никто не работал. Камни лежали, сваленные в груды, напоминая древние могильные курганы.
  
  Молодки смеялись, похваляясь друг перед другом своими ярмарочными товарами. Но когда я подходила, они замолкали. Марта Хорнсби, у которой всегда находилось для меня доброе слово, даже не подняла головы от своего варенья, когда я прошла мимо ее летней кухни.
  
  Молодые мужчины, вместо того чтобы мостить дорогу или чистить мельницу, ставили ярмарочные палатки. Кое-кто поглядывал на меня, когда я проходила по дороге, но их глаза не задерживались на мне, как это всегда происходило раньше. Куда бы я ни шла, тишина следовала за мной по пятам.
  
  Лорд Смерть предупреждал, что, если Гуди Томпсон останется в живых, мне жить в деревне станет трудно. Он был прав. Похоже, страх смерти в односельчанах далеко превосходил по силе страх перед феями. Я не осуждала их за несправедливость, я их понимала. Каково это — думать, что вот оно, мое сердце, скрыто за крепкими ребрами, окружено плотью, надежно защищено, и внезапно осознать, что лорд Смерть может протянуть свои холодные пальцы, дотронуться до этого сердца, причинить ему страдания и остановить его. А если я — друг такого существа, значит, считали они, им я не друг.
  
  Когда я пришла на мельницу, мельник буркнул, что слишком занят, чтобы возиться со мной, и направил меня к своему подмастерью, а тот так трясся, что половину муки просыпал мимо мешка.
  
  — Барнабус Рен, — строго спросила я, — чего ты так дрожишь? Призрака увидел, что ли?
  
  — Н-нет, — промямлил тот, — но все говорят, что ты, Кетура, видела. Теперь болтают, что тебя вовсе не феи похитили, а что тебя спас сам Смерть. То есть это Гуди Томпсон так говорит, и ее муж не опровергает…
  
  Я впилась в парня долгим взглядом. Мне не требовалось щупать глаз в кармане передника — я чувствовала его шевеление даже сквозь передник, юбку и нижнюю сорочку.
  
  — Для тебя он лорд Смерть, — отчеканила я наконец и ушла, оставив парня стоять с разинутым ртом.
  * * *
  
  Вернувшись домой с мешком муки, я обнаружила там Гретту — та сидела и орудовала иглой. Повернувшись, она печально взглянула на меня.
  
  — Они знают, — проронила я.
  
  Гретта ничего не сказала.
  
  — Он меня предупреждал, — добавила я, принимаясь за тесто.
  
  — Значит, ты и в самом деле опять виделась с ним? — спросила Гретта.
  
  Я кивнула.
  
  — Тебе было страшно?
  
  Я опять кивнула. Вмешивая жир в тесто, я не проронила ни слова.
  
  Вошла запыхавшаяся Беатрис — всю дорогу вверх по холму она бежала.
  
  — С домашними делами покончено. Нужно бы идти петь, но, ох, Кетура, Господь не создал меня мальчиком, и…
  
  — Господь ответил на твои молитвы, Беатрис, — прервала я и протянула ей одежду Джона Темсланда.
  
  — Ах! О, спасибо, Кетура! Как ты… Да ладно, и знать не хочу. — Она обняла меня, а потом, отстранившись и продолжая удерживать за плечи, проговорила: — Ты вся дрожишь и так бледна…
  
  — Не обращай внимания, — отмахнулась я. — Одевайся и иди.
  
  — Скажи, это правда — то, что болтают? Что ты… говорила с… с ним прошлой ночью?
  
  Я кивнула. Потом села на стул и продолжала работать с тестом уже сидя, как делала в последнее время Бабушка.
  
  — Я рассказала ему другую историю и опять не закончила. Он дал мне еще один день. И в этот день, если будет воля Господа, я найду свою истинную любовь.
  
  Я не стала упоминать о другой своей заботе, не желая пугать подруг разговорами о чуме.
  
  — Ну и кто женится на ней теперь, когда все знают? — спросила Беатрис у Гретты.
  
  Гретта сначала сердито воззрилась на нее, потом с сочувствием — на меня.
  
  — Все меня ненавидят, да? — спросила я.
  
  — Моя семья всегда за тебя горой, — сказала Гретта.
  
  — И моя, — сказала Беатрис.
  
  Гретта глубоко вздохнула.
  
  — Но люди боятся тебя, — добавила она. Беатрис кивнула.
  
  — А Бен Маршалл?
  
  — Его мать пригласила Падму к ним домой, чтобы поучить ее всяким кулинарным трюкам.
  
  — Она хочет, чтобы Бен женился на Падме, — вздохнула я.
  
  — Ну, это еще ничего не значит, — успокаивающе заметила Беатрис.
  
  — Молодой лорд Джон хохочет над этими дурацкими слухами, — поведала Гретта. — Он говорит, это все чушь и басни, и к тому же, говорит, мол, что плохого в том, что у нас есть своя собственная любимица Смерти?
  
  И опять все замолчали. Я добавила слишком много воды, чем испортила тесто. Бросила его в ведро для свиньи и начала заново.
  
  Через некоторое время Гретта прервала молчание:
  
  — Тебе следует пойти к Сестрице Лили.
  
  — Я у нее уже была, — ответила я.
  
  — Нет! — ахнула Беатрис.
  
  — Я слышала о ней много всякой жути, — сказала Гретта.
  
  — А я слышала, что она заставила многие мужские сердца потеплеть к их дамам, — возразила Беатрис. Гретта ущипнула ее за руку.
  
  — Посмотрите на Теодора и Джейни Лоуфилд, — сказала я. — Теодор даже не думал о Джейни, пока Сестрица Лили не дала ей амулет. Теперь они женаты, и во всем мире не найти парня счастливее.
  
  — И женщины несчастнее, — ввернула Гретта. Крыть было нечем, и я прикусила язык.
  
  — Иди, Беатрис, — велела я. — Регент ждет тебя.
  
  Она переоделась в мужскую одежду и теперь стояла перед нами со смущением на лице.
  
  — Беатрис, — промолвила я, пытаясь улыбнуться, — ты будешь петь перед королем и, конечно, выиграешь туфлю, полную золота, и одно желание. Используй все это как приданое, чтобы выйти замуж за твоего возлюбленного. За Регента.
  
  Беатрис покраснела и едва не улыбнулась, но тут же нахмурилась.
  
  — Не нужно мне никакое приданое, — сказала она. — Зачем оно тому, кто лучше обзавелся бы парой ангельских крыльев, чем мужем? Нет, пусть Регент станет твоим. Если мое пение доставит ему радость, я употреблю все свое влияние, чтобы помочь ему понять, что он любит тебя.
  
  Она повернулась к двери, набрала полную грудь воздуха и… не двинулась с места.
  
  — Подружки, а разве это не грех — одеться как мужчина?
  
  — Не грех, если ты решилась на это ради подруги, — успокоила ее Гретта. — И ради короля.
  
  — Признаю, мне бы очень хотелось быть полезной лорду Темсланду, — сдержанно произнесла Беатрис.
  
  — Это так похоже на тебя, — согласилась Гретта.
  
  Беатрис наклонила голову и глубоко вздохнула.
  
  — Ходит молва, что в странах за морем женщины поют на публике. Но здесь, конечно, это невозможно.
  
  Я кивнула:
  
  — Это был бы скандал.
  
  Беатрис еще раз глубоко вздохнула и уставилась на дверь.
  
  — Если женщина может готовить пищу для короля и если женщина может шить ему одежду, то почему бы женщине не петь для него?
  
  — Иногда, Беатрис, — изрекла Гретта, — девушке приходится прибегать к чрезвычайным мерам, наподобие Фамари[2] в Библии. То, что Кетура нашла эту одежду, можно считать доказательством Божьего промысла.
  
  Беатрис некоторое время стояла и размышляла над греховностью своего поступка, но постепенно ее лицо прояснилось и приняло выражение религиозного восторга. Она сложила руки вместе, словно в молитве.
  
  — Да, я вижу, — произнесла она, и в ее голосе я услышала неземную музыку. — Теперь все стало ясно. С нами действительно произошло чудо!
  
  Раскрасневшись, она выскочила за дверь и побежала на репетицию хора. Обрадованная, по-видимому, тем, что наконец-то избавилась от юбок, которые носила всю свою жизнь, она обернулась на ходу и с улыбкой помахала нам рукой. Я улыбнулась в ответ. Даже Регент не сможет пребывать в унынии рядом Беатрис. Я почувствовала удовлетворение: если все пойдет согласно нашему плану, лорду Смерти не достанется душа этого человека.
  
  Ах да, еще ведь был и другой источник тревоги — Портной, но у меня был план и для него.
  * * *
  
  Бабушка прислала записку, что проведет весь день у Гуди Томпсон, той придется полежать несколько дней. Я принялась за выпечку: сделала пирог с картошкой и луком, а потом с малиной. Гретта шила.
  
  Я недоумевала: хотя на площади были навалены груды булыжников, никто не явился, чтобы продолжить работу. Это заставило мои нервы натянуться, как нить на прялке.
  
  Спустя некоторое время кто-то постучал в дверь. Я подпрыгнула от неожиданности. Гретта пошла открыть.
  
  На пороге стоял Генри Бин, верный товарищ Джона Темсланда. Он поклонился.
  
  — Мистресс Кетура Рив, — обратился он формально.
  
  — Мы же знаем друг друга с младенчества, Генри! — сказала я. — Давай, заходи.
  
  — Я пришел по поручению молодого лорда Джона Темсланда, — сказал Генри, не трогаясь с места. — Он готов к беседе, о которой вы просили. — Генри сделал шаг в сторону от двери, опять поклонился и элегантно взмахнул рукой. — Если не возражаете, я вас провожу.
  
  Ах да, я же обещала Джону вернуть одежду. Но одежда была на репетиции хора вместе с Биллом. Времени возиться с этим не было.
  
  Я оглянулась на Гретту — та уронила шитье себе на колени.
  
  — Я скоро вернусь, Гретта.
  
  — Конечно, — отозвалась она.
  
  Шагая, я не обращала внимания на Генри, думая только о том, как преподнести Джону свою новость. Внезапно я остановилась, вспомнив об амулете в кармане.
  
  Я повернулась и подождала отставшего спутника.
  
  — Генри…
  
  — Да, Кетура?
  
  — Генри, ты уже почти мужчина, — произнесла я.
  
  Он улыбнулся и выпятил грудь.
  
  Может, это он моя любовь? Парень не был красив, но и уродом назвать его было нельзя. Он обожал хорошую охоту, а работать в поле особенно не стремился. Несмотря на все это, он стал-таки доверенным лицом Джона Темсланда, и та, кто выйдет за него замуж, наверняка может рассчитывать на кое-что побольше, чем маленький деревенский домик.
  
  — Я уже совсем мужчина, и уже давно, — гордо возразил он. — Чего ты так на меня щуришься?
  
  — Генри, ты смог бы меня полюбить?
  
  Его рот раскрылся и тут же резко захлопнулся. Парень снял кепку, провел пальцами по волосам и снова надел.
  
  — Ну, если ты спрашиваешь, Кетура… — смущенно произнес он. — Все ведь знают, что я влюбился в тебя еще тогда, когда мы детишками играли в прятки.
  
  — Но я спрашиваю о взрослой любви, Генри. Если бы я полюбила тебя, ты полюбил бы меня в ответ?
  
  — Н-ну… да, думаю, полюбил бы…
  
  С большой надеждой я коснулась глаза, но тот продолжал двигаться взад-вперед, вправо-влево, еще быстрее, чем обычно. Я вздохнула.
  
  — Неважно, Генри. Все идет как должно идти. Еще несколько дней назад я и думать не думала о своей большой любви. А сейчас ищу ее, но это не ты. И никогда не будешь.
  
  Я пошла дальше. Генри двинулся за мной и после небольшого молчания вдруг разразился хохотом:
  
  — И помилуй Господь того парня, кто ею окажется! — Он обнял меня за плечи. — Кетура, у тебя на одном плече ангел, а на другом дьявол, и я не знаю, кто из них мне нравится больше.
  
  В замке он проводил меня в покои Джона Темсланда.
  
  — Мистресс Кетура Рив, — объявил он, поклонился мне и ушел.
  
  Зайдя в комнату, я остановилась у двери. Джон стоял у окна и озирал земли и людей своего отца.
  
  — Прошу прощения, сэр, но вашей одежды у меня нет, — начала я. Лучше покончить с этим, решила я, прежде чем заговорить о более важных вещах.
  
  Кажется, Джон не слышал. Он не шевельнулся и не посмотрел на меня, лишь тихо произнес:
  
  — Молва говорит, что когда ты покидаешь место, где происходят роды, мать умирает.
  
  Я ничего не ответила.
  
  — А когда ты остаешься и присутствуешь при родах, мать продолжает жить, даже когда должна была умереть.
  
  — Кто вам это сказал? — спросила я.
  
  — Вся деревня трубит. Гуди Томпсон рассказала, что ты беседовала у нее в доме с неким невидимым существом — кое-кто утверждает, что это ангел; она говорит, что Смерть. Другие болтают, что это потому феи утащили тебя в лес, а затем вернули обратно живой.
  
  — Сэр…
  
  — Джон.
  
  — Джон, сэр, если вы сердитесь на меня из-за вашей одежды, я вам заплачу за нее, когда смогу. Стану работать на кухне…
  
  — Оставь ее себе, Кетура, — прервал он. — Хотя зачем она тебе, даже представить не могу. Все, о чем прошу — это чтобы ты хранила нашу тайну насчет великого оленя.
  
  — Буду хранить, сэр… Джон.
  
  — Кетура, благодарю тебя за отличную идею сделать деревню привлекательнее — замостить дорогу, очистить мельницу от крыс. Все отдают тебе должное за эту идею. В том-то и проблема.
  
  — Проблема?
  
  — Вчера, когда все думали, что тебя похитили феи, ты, скажем так, вселяла в людей тревогу. Они боятся фей с их лесным колдовством, и тот, кого подозревают в общении с феями, заставляет их нервничать.
  
  — Я не видела ни фей, ни их зачарованных дворцов, — сказала я.
  
  Джон отвернулся от окна и добродушно улыбнулся мне:
  
  — Я тебе верю. Но нынешняя, новая, история — это совсем другое дело. Никто никогда не видел фей, так что их все равно что вовсе нет. Однако дело рук Смерти видели все, поэтому все до единого ненавидят его. И сейчас они боятся тебя, Кетура, боятся тем страхом, который порождает ненависть. Они считают, что самый воздух, который окружает тебя, заражен смертью. Они ненавидят тебя, потому что ты напоминаешь им об их смертности. Один твой вид возвещает им собственный конец.
  
  Пока он говорил, я стояла, глядя в пол.
  
  — И теперь мы подобрались к проблеме. Видишь ли, Кетура, поскольку замостить дорогу было твоей идеей, никто больше не хочет этим заниматься. Они… они верят, что ты выполняешь поручение Смерти.
  
  Я подняла на него взгляд, полный тревоги, и воскликнула:
  
  — Но ведь все как раз наоборот!
  
  Он долго изучал меня, а потом указал на кресло:
  
  — Сядь, Кетура, ты вся дрожишь.
  
  Я с благодарностью села.
  
  — Сэр, я бы рассказала вам свою историю, но вы мне не поверите.
  
  — Меня зовут Джон, и я тебе поверю, Кетура. — Он смотрел на меня во все глаза. Видно было, что он готов слушать и слышать.
  
  — Но вы ведь меня не знаете. Как же вы можете мне верить?
  
  — Я знал тебя почти всю твою жизнь. Я слушал твои сказки у общего костра и наблюдал, как ты, будучи еще девочкой, завладевала вниманием слушателей.
  
  — Но… но вы бывали у костра очень редко.
  
  — О нет, я был там всегда. Прятался поблизости в темноте, чтобы никто не увидел.
  
  Да, вспомнила я, еще совсем юным Джон всегда принимал участие в деревенских затеях, но как бы поодаль. Играл в футбол с мальчишками, однако присоединиться к гулянке после победы ему не разрешалось. Помогал в поле, но после сева или уборки всегда уходил в замок, не принимая участия в наших празднествах. Пока другие ребята развлекались, он учился читать и считать. Пока другие ребята ловили рыбу, Джон учился стрелять из лука и охотиться. И мне вдруг открылось, как же одинок он всегда был. Я вполне могла вообразить его слушающим мои истории, но никогда не входящим в общий круг.
  
  — Вам следовало бы подходить и греться у костра, — сказала я. — Мы были бы только рады.
  
  Он задумчиво склонил голову.
  
  — Кетура, ты по себе видишь, как это трудно — чтобы тебя принял круг людей, считающих тебя иным, не таким, как они.
  
  — Верно, — согласилась я.
  
  Он молча ждал, пока я соберусь с мыслями. Я собиралась рассказать ему историю куда более необычную, чем все, что рассказывала раньше, и тем не менее она была правдива.
  
  — В тот день, когда я заблудилась в лесу, я последовала туда за великим оленем, — начала я. — Ах сколько сказок я рассказывала о нем, и вот пожалуйста — он сам предстал передо мной, как будто мои рассказы вызвали его к жизни. Люди говорят правду — он завлек меня в лес, изнурил меня, а когда я окончательно потеряла дорогу, бросил в темной чаще.
  
  Феи, которых я так и не увидела и не услышала, должно быть презрительно смеялись надо мной. Я блуждала и блуждала, насекомые искусали меня, ноги сбились до крови, ночные ветры продували до костей. А потом ко мне пришел сам лорд Смерть.
  
  Я воспользовалась единственным доступным мне средством, чтобы отсрочить свою кончину, — рассказала ему историю. Историю о любви. И обещала поведать конец на следующий вечер, если он разрешит мне жить еще один день.
  
  И он разрешил. Я сказала ему, что эта история правдива и это история моей любви.
  
  Я прервала рассказ. Джон присел на корточки около моего кресла. Его глаза оказались на уровне моих, и в них отражались образы, рождавшиеся в моей голове. Еще никогда я не видела такого красивого молодого человека. Моя рука дернулась было потрогать амулет в кармане, но тут же остановилась. Это же нелепо! Я простая девушка, а он сын лорда. Я овладела собой и вернулась к рассказу.
  
  — Он предложил, чтобы кто-нибудь другой умер вместо меня. Сказал, мол, не имеет значения, кого я выберу. Все равно многие умрут во время чумы, сказал он, а когда я стала умолять его поведать мне, как остановить чуму, он ответил: «Это не в твоих силах. Ваш лорд допустил, чтобы его земли превратились в руины».
  
  Вот почему, сэр… Джон, я и выступила, когда королевский посланец уехал. В визите короля я углядела возможность отогнать угрозу чумы. У нас должна быть хорошая дорога, а на мельнице надо уничтожить крыс. А еще — мы ником образом не должны сообщаться с Большим Городом.
  
  После долгого молчания Джон кивнул. Я увидела, что он испытывает такой же ужас перед чумой, как и я.
  
  — Кетура, тебе следует обратиться к односельчанам, рассказать им, что чума на подходе, — проговорил Джон после некоторого раздумья. — Может быть, тогда они возобновят работу.
  
  — Думаете, они мне поверят?
  
  — Поверят, — убежденно сказал он. — Разве они не верили всегда твоим волшебным сказкам, Кетура? Разве твои истории о великом олене не вызвали к жизни настоящего оленя? Конечно они тебе поверят!
  
  Я поднялась.
  
  — Тогда я должна попытаться.
  Глава восьмая,
  в которой Сестрица Лили приходит мне на помощь, Бен дарит кабачок, я пеку пироги, а появление Тобиаса с лимонами приносит разочарование
  
  Генри быстро разнес весть, что Джон Темсланд обратится к жителям на площади, и народ так же быстро начал стекаться туда.
  
  Солнце припекало, с залива не прилетало ни дуновения, и вскоре люди начали недовольно шуметь. Как же так, уже полдня прошло? — дивилась я. Как бы мне хотелось замедлить ход времени!
  
  Джон проводил меня на площадь и вскарабкался на груду булыжников.
  
  — Мой народ, — обратился он, протянув вперед руки. — Я стою на тех самых булыжниках, которыми вы сейчас должны были мостить площадь. Но никто не вышел на работу сегодня. Вы забыли, что к нам едет король, чтобы убедиться, что наша деревня именно такова, как рассказывает мой отец?
  
  — У нас своей работы по горло, молодой Джон! — крикнул Джордж Паддингтон. — Идет страда, и еще очень много чего собрать осталось!
  
  — А эти остатки не могут подождать до конца ярмарки, Джордж? — спросил Джон.
  
  Джордж бросил на меня угрюмый взгляд и ничего не ответил.
  
  — У нас тут и залив, и лес для охоты, — выкрикнул Питер Уитти. — Мы не стыдимся своего Крестобрежья!
  
  — Но почему бы не сделать его еще лучше? — В голосе Джона звучали задабривающие нотки.
  
  — Мы падаем с ног под конец дня! — выпалил Питер. Толпа согласно загудела.
  
  — Питер, Джордж и все вы, — а вы не задумывались, зачем эти высокородные господа вложили в голову короля идею о приезде в Крестобрежье именно сейчас, сообщив об этом совсем незадолго до приезда? Они не любят моего отца, который советует королю проявлять милость и доброту по отношению к простому люду. Отец внушает королю, что основа власти — это любовь народа. Высокородные же господа предпочитают упрочивать свою власть путем угнетения своих людей. Поэтому им выгодно опозорить отца и окончательно лишить его милости его величества. Возможно, они нацелились отобрать его земли. А тогда сюда явится новый хозяин, который может оказаться совсем не таким добрым, как мой отец.
  
  Толпа опять загомонила.
  
  — А она какое имеет отношение к тебе, Джон? — выкрикнул Питер, указывая на меня. — Небось дунула тебе в глаза волшебной пылью? Или, может, еще чего похуже?
  
  — Если верности моему отцу для вас недостаточно, то у Кетуры Рив есть, что вам сообщить, — ответил Джон. — Заклинаю — выслушайте ее!
  
  Всего несколько дней назад мужчины встречали меня умильными взглядами. Сейчас же их глаза стали жесткими, подозрительными и недоверчивыми.
  
  — Это из-за нее мы перестали работать на дороге! — выкрикнул Пол Стоппиш. — Идея-то ее была, верно?
  
  Толпа согласно зашумела.
  
  — Кто подговорил тебя начать мостить дорогу, а, Кетура? Небось сам Смерть? Он же не против, чтобы мы посдыхали тут от жары и утомления! — крикнул один.
  
  — Он наверняка еще засветит камнем в висок какому-нибудь ничего не подозревающему бедолаге! — завопил другой.
  
  — А то, может, кувалда переломится да и отлетит в голову тому, кто ею орудует? — прокричала Пэтси Крандл в переднем ряду.
  
  Джон поднял руку, призывая к тишине.
  
  — Говорю вам — выслушайте ее! — Он наклонился и поднял меня к себе на верх груды. Я так дрожала, что никак не могла сфокусировать глаза на толпе. Открыла рот, чтобы заговорить, но не знала, с чего начать.
  
  Джон подбодрил меня взглядом.
  
  Я откашлялась, набрала в грудь воздуха и… все равно не смогла выговорить ни слова.
  
  Джон положил ладонь мне на спину и снова обратился к толпе. Жаркое солнце, казалось, зажгло сам воздух — в нем появился едкий дымный запах, но толпа стояла неподвижно и тихо.
  
  — Молва, которую вы слышали, правдива. Кетура действительно видела Смерть и узнала кое-что такое, что следует знать нам всем. Говори, Кетура. Скажи им…
  
  — …что идет чума, — раздался голос в толпе.
  
  Народ ахнул, кто-то вскрикнул. Все глаза обратились к Сестрице Лили, потому что голос принадлежал ей. Шестеро из ее семерых сыновей окружили мать защитным кольцом. Седьмой, как я внезапно заметила, стоял на страже около моей груды булыжников, словно охраняя меня.
  
  Лили прошла вперед, где каждый мог видеть ее.
  
  — Зараза прибыла в Англанд, — промолвила она. — Чую ее запах. Я уже давно про нее знаю.
  
  Толпа взорвалась воплями.
  
  — Успокойтесь! — сказал Джон.
  
  — Вы не сможете убежать от чумы! — прокричала Сестрица Лили. — Бежать некуда!
  
  Толпа притихла. Несмотря на то, что люди боялись Лили, считая ее ведьмой, здесь не было ни одного человека, которому бы она не помогла справиться с зубной болью или с резью в животе, или с воспалением уха, шишками, гнойниками, язвами либо другой какой хворью.
  
  — Чума пока еще далеко, но не настолько, чтобы не настигнуть Крестобрежье. Нам следует послушать, что хочет сказать эта девушка, — произнесла Сестрица Лили и выжидательно повернулась ко мне.
  
  К толпе присоединились Гретта и Беатрис. Гретта подбадривающе кивнула мне: мол, говори, Кетура!
  
  — Смерти тяжелее шагать по хорошей дороге, — начала я, и хотя мой голос звучал сдавленно, в наступившей тишине он был отчетливо слышен всем. Я заговорила громче: — Смерть обожает грязные углы и ненавидит вычищенные колодцы и мельницы без крыс. Надо навести в деревне порядок, и тогда кто знает — может, чума к нам и не придет. Если мы возьмемся все вместе и сильные будут помогать слабым, если все мы разделим общее бремя, тогда наверняка…
  
  И тут в моем мозгу вспыхнуло: лорд Смерть, чистый, как отточенный клинок, отнюдь не всегда с охотой принимает к себе души, которые мы волей-неволей к нему отсылаем. Интересно — может, он и вложил эту мысль мне в голову? Или, может, просто сама близость к нему сделала меня умнее?
  
  — Да, и еще — никто не должен ездить в Большой Город, — добавила я.
  
  Пока я говорила, глаза у людей раскрывались все шире, как будто уши не справлялись со своей работой, и глаза должны были им помочь.
  
  — Я ей верю, — сказал Калеб, отец Генри Бина.
  
  — И я! — сказал Уилл, отец Гретты.
  
  — Нам надо работать на дороге всю ночь напролет, — сказал Джеймс, отец Беатрис.
  
  Несколько жен принялись уговаривать своих мужей подчиниться. Матери крепко обняли детей и заторопились домой.
  
  Джон спрыгнул с груды, мужчины собрались вокруг него, и не успела я даже толком покинуть площадь, а работа уже закипела.
  
  Я поплелась домой, еле живая от усталости. Однако сделав всего несколько шагов, остановилась как вкопанная, потому что прямо у моих ног что-то разлетелось в мелкие брызги. Гнилое яблоко. Я была слишком вымотана, чтобы хотя бы посмотреть, кто его бросил, просто переступила и двинулась дальше. И тут около меня взорвалось второе. На этот раз я оглянулась назад. Ко мне приближался Джон Темсланд, в каждой его руке было зажато по уху с прилагающимися к ним пацанами. Озорники извивались, пытаясь вырваться, но вынуждены были тащиться за собственными ушами.
  
  — Эти мальчики хотят тебе что-то сказать, — весело гаркнул Джон.
  
  — Простите, — вякнул один.
  
  — Простите, — вякнул второй.
  
  Джон отпустил их, и пацаны рванули прочь, потирая уши.
  
  — Я поставлю человека, чтобы следил за твоим домом, — сказал Джон.
  
  — Я не боюсь, — ответила я. «Их не боюсь», — добавила я про себя. От того, кого я боялась на самом деле, не защитит никто.
  
  Я почтительно наклонила голову и продолжила путь.
  
  — Ты храбрая женщина, Кетура Рив, — сказал мне вслед Джон.
  
  Я едва слышала его, ибо солнце неизменно свершало свой путь по небу, и мой ум лихорадочно придумывал новую историю.
  * * *
  
  Дома Бабушка поставила передо мной обед и ласково погладила по голове. Поев, я вымыла деревянные тарелки и роговые кружки и аккуратно расставила их на полке под кухонным столом, рядом с Бабушкиным огнивом. Прокручивая в голове всевозможные сюжеты, я удостоверилась, что деревянные ложки лежат выпуклостью вверх, чтобы в них не забрался дьявол — так меня с детства учила Бабушка. Подметая пол, я почти что уловила идею для байки, которую наплету лорду Смерти, но тут в комнату вошел не кто иной как Бен Маршалл.
  
  — Ты сегодня была такая храбрая, — робко сказал Бен. — Я принес тебе вот это. — Он протянул мне огромный золотистый кабачок.
  
  Поблагодарив, я приняла овощ на руку, словно ребенка. Другую руку я опустила в карман передника и, к своему неудовольствию, обнаружила, что глаз не остановился, наоборот — крутится как заведенный.
  
  — Я никогда не верил, что тебя похитили феи, — тихо проговорил он.
  
  — Верно, Бен, никто меня не похищал.
  
  Я же заплатила цену! Почему же глаз не останавливается? Бен принес мне подарок — чем не доказательство того, что Бен в меня влюблен?
  
  Гость прокашлялся.
  
  — По деревне идут пересуды. Мать слышала их. Но никакие слухи не помешают тебе выиграть звание Лучшей Стряпухи на ярмарке. Ведь правда, Кетура?
  
  Я прищурилась на него, пытаясь заставить свои глаза увидеть в нем самого красивого парня в наших краях. Я хочу полюбить его! «Люби его!» — приказала я сердцу. И все равно глаз продолжал вращаться.
  
  Из сада в дом зашла Бабушка и обрадовалась, увидев, что у меня гость.
  
  — Что новенького, Бен?
  
  — Добрый день, Бабушка Рив. Я… я просто зашел сказать, что корова нашего бедного священника умерла от вздутия.
  
  — Может, ему стоило бы сбрызгивать ее краденой святой водой, как фермер Дэн, — усмехнулась бабуля.
  
  — Я слышал, Дэн сказал священнику, мол, его скот так потучнел, что раскаиваться в содеянном ему совсем неохота, — сказал Бен. Было видно, что он старается понравиться Бабушке. — А святой отец ответил, что Дэновы коровы, наверно, стали такими святошами, что теперь и размножаться-то не захотят. Вот тут Дэн испугался.
  
  Бабушка рассмеялась, а Бен залился краской от собственного анекдота.
  
  «Хорошая шутка, смешная», — подумала я. Бабушка тоже посчитала ее забавной. Почему же мне не до смеха? Я попыталась засмеяться, но то, что получилось, было больше похоже на икоту. Может быть, глаз выжидает, пока я не стану Лучшей Стряпухой?
  
  — Бен, — сказала я, прерывая его пространную речь об искусстве выращивания спаржи, — ты придешь завтра попробовать мои пироги?
  
  Если, конечно, для меня наступит это самое «завтра».
  
  Он заулыбался:
  
  — Конечно, Кетура. Здорово, что ты практикуешься в стряпне для ярмарки.
  
  — Бен, а что если я не стану Лучшей Стряпухой?
  
  — Ты должна, Кетура, — сказал Бен. — Я связан традицией.
  
  — Да, — раздался вдруг голос его матери, появившейся в дверном проеме. Мы оба вздрогнули. — Традиция — великая вещь.
  
  — Констанс! — воскликнула Бабушка. — Не зайдешь?
  
  — Некогда. Да и у Бена дома полно дел.
  
  — Констанс, ты же не веришь… всем этим дурацким сплетням? — натянуто сказала Бабушка.
  
  — В нашем огороде еще только ваших фей и не хватало, — отрезала Констанс. — Вечно подъедают стебли и затягивают бобы паутиной!
  
  — Матушка! — одернул ее Бен.
  
  — Матушка Маршалл, уверяю вас, я никогда не имела дела с феями, — сказала я.
  
  — Нет? Тогда, значит, правду говорят, что тут еще хуже, чем феи, — что ты стакнулась с… ним?
  
  — Матушка, пожалуйста… — взмолился Бен. — Идите, я вас догоню.
  
  Матушка Маршалл одарила меня сердитым взглядом и пошагала по дорожке. Когда она отошла на некоторое расстояние, Бен сказал:
  
  — Кетура, традиция Маршаллов велит мне жениться на Лучшей Стряпухе, но она же мне и помогает. Стань Лучшей Стряпухой, и тогда никто, даже матушка, не осмелится нам помешать.
  
  Он широко улыбнулся и поспешил за матерью. Несмотря на то, что это была самая прекрасная из всех когда-либо виденных мной улыбок, глаз продолжал вращаться, а мое сердце осталось нетронутым.
  
  Ладно. Я научу свое сердце любить Бена и его кабачки размером с младенца. А когда я выиграю звание Лучшей Стряпухи, глаз должен будет остановиться.
  
  — До свидания, Бен! — крикнула я ему вслед. — Спасибо за роскошный кабачок!
  * * *
  
  Остаток дня я прислушивалась к звону молотов и возгласам мужчин, мостивших дорогу, и всё пекла и пекла пироги. Пришли Гретта с Беатрис, и я угостила их. Подруги заверили меня, что моя выпечка — лучшая в деревне, однако я сомневалась, что она обеспечит мне звание Лучшей Стряпухи, как бы я ни старалась. Я испекла все те пироги, которые наметила испечь: один с рыбой, другой с олениной; сладкие пироги с персиками, с малиной, со сливами и напоследок пирог с картошкой, грибами и сыром. И на всех у меня получилась корочка, готовая, кажется, улететь по воздуху, если пирог разрезать.
  
  Вечером, отрезая по куску от каждого пирога, чтобы понести их на пробу Кухарке, я следила, как солнце опускается в зеленоватом небе, и придумывала историю, которая спасет мне жизнь. Гретта шила около огня, Беатрис выводила вокализы и болтала с Бабушкой.
  
  Подул вечерний ветерок. Кусты чернотала на опушке леса уже давно разрослись слишком широко, и один из них стукнул тонкой веткой в наше окно.
  
  Я сознавала, что то был всего лишь безобидный куст, однако мое настроение от этого не улучшалось. Весь день наш домик словно бы съеживался, стремясь убежать от тени леса, но та настырно подползала к нему; еще немного — и она коснется стены. Будь жив Дедушка, он бы схватил топор и очистил наш маленький участок от медленно наступающих деревьев.
  
  И тут в окне возникла физиономия. Мое сердце бухнуло, словно в него ударили колотушкой от большого барабана, но я сразу же сообразила, что это Брусничка, наша корова. С наступлением ночи она всегда старалась подобраться поближе к дому.
  
  Стук в дверь спугнул Брусничку.
  
  — Кто бы это мог быть? — удивилась Бабушка.
  
  В дверях, к моему облегчению, нарисовался Тобиас, раскрасневшийся и запыленный, с холщовым мешочком в руках. За его спиной стояла лошадь, вся в мыле.
  
  — Мои лимоны! — завопила я. — Ты раздобыл мне лимоны, Тобиас?
  
  — Раздобыл, — ответил он. — Самые красивые, самые круглые на свете!
  
  Я вырвала мешок из его рук.
  
  — Круглые? Но мне говорили, они овальные! Словно яйца, отложенные солнышком.
  
  Я осторожно вытряхнула фрукты из мешка на стол.
  
  Тобиас довольно ухмылялся. Я таращилась на содержимое мешка. Остальные присутствующие собрались у меня за спиной и вытянули шеи.
  
  — Ах, — сказала Гретта, — ну ты и удалец, Тобиас.
  
  — Да, — гордо отозвался он.
  
  — Тобиас. — Гретта ухватила брата за ухо. — Какого цвета солнце?
  
  — Ну желтого, — ответил он, морщась.
  
  — Тобиас, а какого цвета одуванчик? — опять спросила Гретта, дернув брата за ухо.
  
  — Желтый, как солнце, Гретта! — ответил тот, скривившись от боли.
  
  Я не выдохнула ни единого разу с того момента, когда увидела его добычу.
  
  — Кетура, — наконец сказала Беатрис, — почему твои желтые лимоны такие… оранжевые?
  
  — Потому что это апельсины, а не лимоны, — ответила за меня Гретта, намереваясь опять дернуть брата за ухо. Я придержала ее руку.
  
  Тобиас попятился.
  
  — Но… но тот мужик сказал, что это лимоны, или все равно что лимоны. Только послаще, сказал.
  
  — Иди обратно, Тобиас, — велела Гретта, — и не возвращайся без лимонов. Желтых — желтых! — лимонов!
  
  Она погнала брата с кухни и запустила в него парой апельсинов.
  
  Я побежала за ним.
  
  — Тобиас! — закричала я. — Тобиас, постой!
  
  Он остановился, тяжело дыша, и с опаской посмотрел на меня, как будто ожидал, что сейчас и я метну в него какой-нибудь фрукт.
  
  — Забери эти апельсины себе, — сказала я. — После такой долгой поездки ты заслуживаешь съесть их.
  
  Он с тоской посмотрел на апельсины.
  
  — Да знаешь, сколько раз я чуть не соблазнился, — признался он. — Но я не хотел есть твои… лимоны. — Он вздохнул и взъерошил рукой волосы. — Ну откуда мне было знать, Кетура! Я ж никогда раньше не видел лимона. И апельсина тоже, если уж на то пошло.
  
  — Пойдем, Тобиас, в дом. Отдохни. Идем же, я пирогов напекла.
  
  Парнишка понуро поплелся за мной в дом. Бабушка усадила его за стол и принялась угощать. Гретта испепеляла брата сердитыми взглядами, а Беатрис часто всхлипывала и отказывалась смотреть на него.
  
  — Вот только немножко отдохну и опять отправлюсь за лимонами для тебя, — сказал Тобиас.
  
  — Да ладно, Тобиас… Ну, если ты не против…
  
  — Конечно не против! — сказала Гретта. — И не только ради Кетуры, но и ради Джона Темсланда и королевы.
  
  Тобиас решительно кивнул.
  
  — Только не езди в Город, Тобиас, — попросила я. — Там может быть чума.
  
  Беатрис погладила его по руке. Она уже простила паренька за оранжевые лимоны.
  * * *
  
  Когда он ушел, я с испугом увидела, что тень леса коснулась нашего дома.
  
  Нет! Я не могла заставить себя идти туда. Еще нет. Мне надо взять образцы пирогов и отправиться к Кухарке за советом. Он подождет. Наверняка он уже и позабыл обо мне, ведь у него сейчас столько работы — сопровождать пап, крестьян и императоров на их последнем пути.
  
  Я сложила большие куски пирогов на поднос и вышла в вечерние сумерки, устремив взгляд к Кухаркиному дому, где в крохотной спаленке спала Кухарка. Нужно, чтобы она прямо сейчас отведала моих пирогов и сказала, какой из них принесет мне победу. Она, конечно, рассердится, что я разбудила ее, — она всегда ложилась рано. Ну да пусть сердится, я все равно ее разбужу, ибо Бен Маршалл должен полюбить меня и жениться на мне, Лучшей Стряпухе ярмарки.
  
  Правда, я пока еще не разглядела в нем свою истинную любовь, да и глаз-амулет не остановился, но ведь это может измениться в один момент. Я ощутила укол вины: в случае моего успеха бедную Падму, которая тоже хочет замуж за Бена, постигнет неудача. Я утешала себя тем, что ее, скорей всего, интересует не сам Бен, а его огород.
  
  Я дошла до середины пути, когда на рано вставшую луну наползла туча. В наступившей темноте я не заметила небольшую рытвину и споткнулась. В то же мгновение некая неведомая сила удержала меня от падения, а затем подступающая ночь словно сгустилась в зримую фигуру, и я увидела лорда Смерть.
  
  Некоторое время мы шли вместе молча, а затем я виновато проговорила:
  
  — Сэр, я собиралась прийти, правда-правда собиралась!
  
  — И придешь, — ответил он. — Я просто решил напомнить тебе об этом.
  
  Его губы были очень близко к моему уху, но посмотреть на него я не отважилась.
  
  Плащ колыхнулся за его спиной и дохнул на нас уже совсем непроглядной ночной тьмой. Лорд Смерть не сделал ни малейшего движения, чтобы дотронуться до меня, и все же я ощущала, что рядом со мной идет мужчина. Я взглянула на его лицо, суровое и прекрасное, — в его чертах застыла печаль.
  
  — Уверена, что и сегодня ночью я с вами не останусь, лорд Смерть, — тихо сказала я. Слышал ли он сомнение в моем голосе?
  
  Он слегка поклонился, но ничего не ответил.
  
  — Что ощущает человек, когда умирает, сэр? — спросила я. — Это больно — вот и все, что я об этом знаю.
  
  Опять мы некоторое время шли молча. И наконец он промолвил:
  
  — Боль причиняет жизнь, не смерть.
  
  Я поежилась при мысли о черно-зеленой ночи в лесу, и сказала:
  
  — Милорд, зачем вы мучаете меня, шагая рядом в темноте? Это жестоко.
  
  — Я намереваюсь защитить тебя от них, — ответил он.
  
  И тут, не поворачивая головы, я увидела черные тени людей на иссиня-черном фоне ночи. Они следили за мной — недвижно, молчаливо.
  
  — Это очень галантно с вашей стороны, сэр, — тихо сказала я, — но для меня их компания милее вашей. И, кстати, именно из-за вашей компании они боятся и ненавидят меня.
  
  Он ничего не сказал. Я уже почти добралась до цели своей прогулки.
  
  Последние шаги я пробежала и заколотила в Кухаркину дверь.
  
  — Госпожа Кухарка! — закричала я и стукнула снова. — Госпожа Кухарка!
  
  За дверью послышалась брань, а затем дверь распахнулась. Кухарка была одета в ночную сорочку, на голове — шерстяной ночной капор.
  
  — Что, что такое? Луна, что ли, с неба свалилась?
  
  — Госпожа Кухарка, вы должны отведать моих пирогов!
  
  Я оглянулась, но не увидела ничего, кроме лунного сияния в ночи, и проскользнула в кухню.
  
  Кухарка потеряла дар речи — возможно, впервые в жизни. Я подхватила с подноса кусок пирога и сунула ей:
  
  — Попробуйте и скажите, достанется ли мне звание Лучшей Стряпухи.
  
  Она взяла пирог и проворчала:
  
  — Ну ты и чокнутая. Правда, говорят, что чокнутые повара готовят самые лучшие соусы.
  
  Кухарка прожевала, а потом взяла по куску от каждого пирога, да не по одному, а по два и по три. И наконец вынесла суждение:
  
  — Кетура, ты печешь самые лучшие пироги, какие я когда-либо едала, но любая баба в деревне сумеет сделать пироги наподобие этих. Если хочешь выиграть, тебе придется изобрести что-то новое, такое, чтобы каждая стала умолять тебя о рецепте.
  
  — Тобиас обещал достать для меня лимоны…
  
  — Сделай так, и Бен Маршалл будет твоим. Если ты его хочешь, конечно. — Она внимательно всмотрелась в меня и вытерла рот передником. — Ты уверена, что он тебе нужен?
  
  — Почему вы думаете, что нет?
  
  — Потому что он хочет для себя повариху, а не любовь, а ты как раз ищешь любовь, причем настоящую.
  
  Я ахнула.
  
  — Откуда… откуда вы знаете?
  
  — Джон Темсланд сказал.
  
  Я вытаращила глаза:
  
  — Джон Темсланд разговаривал с вами обо мне?
  
  — Разговаривал. — Кухарка бросила на меня косой взгляд — один ее глаз все еще мог что-то видеть. — Только и знал, что трещал про тебя.
  
  Я не нашла, что сказать, и приписала свою беспомощность усталости.
  
  — Мне пора домой, — наконец выдавила я.
  
  — Постой.
  
  Она разбудила своего сына и настояла, чтобы он проводил меня. Бедняга с досадой согласился, но ему так хотелось спать, что он не видел ни моего более могущественного сопровождающего, ни мужиков, следивших за мной из темноты.
  
  Едва завидев мой дом, Кухаркин сын повернулся и бросился домой, непрерывно крестясь.
  Глава девятая,
  в которой я рассказываю очередную историю; необычная цена, которую Сестрица Лили запросила за свою наперстянку и которую я заплатила сполна, хоть и не без глубочайшего смятения
  
  На небе опять зажглись звезды.
  
  Я слышала ученые рассказы о том, что звезды на самом деле — это гигантские солнца, но они так далеко, что кажутся крошечными точками света. Конечно, каждый знал, что это невозможно, и смеялся над учеными.
  
  Но сейчас, глядя вверх, я надеялась, что это правда. Надеялась, что холодное, пустое небо и вправду наполнено жаром и светом, что вселенная может оказаться чем-то невозможным, неподвластным ни моему зрению, ни воображению.
  
  Нет, я пока еще не готова покинуть это небо и эти звезды.
  
  Я вошла в дом.
  
  Огонь в очаге еле теплился.
  
  — Бабушка? — позвала я. Ее кровать была пуста. И тут я увидела, что она лежит на полу.
  
  — Бабушка! — Я кинулась к ней. Она была в сознании, но бледна, как воск, лоб и верхняя губа мокры от пота. — Бабушка!
  
  — Кетура, как хорошо, что ты пришла, — еле слышно сказала она.
  
  — Ты больна!
  
  — Помоги мне добраться до кровати.
  
  Я медленно подняла ее, уложила в постель и хорошенько укрыла.
  
  Она притихла под теплым одеялом, и я взяла ее за руку. Ее кисть дрожала в моей ладони, словно пойманная птичка.
  
  — Я боюсь, Кетура, — проговорила она.
  
  — Бабушка, я защищу тебя, — сказала я.
  
  Она скользнула по комнате взглядом, полным страха.
  
  — Ты видишь его, Кетура? Он близко?
  
  — Нет, Бабушка, он не близко.
  
  Я обхватила ее руку обеими ладонями.
  
  — Разве я не сказала бы тебе, будь он поблизости? — ласково спросила я. — Все хорошо. Давай я расчешу тебе волосы?
  
  — Кетура, — сказала она с усталым удивлением. — Я умираю.
  
  — Нет, Бабуля!
  
  Она долго молча вглядывалась в меня.
  
  — Нет, — повторила я более решительно.
  
  — Ты позволишь мне умереть одной? — спросила она.
  
  Я рассердилась:
  
  — Бабушка, это всего лишь лихорадка, та же самая, что мучила тебя в прошлую зиму!
  
  Она слегка нахмурилась и обратила взгляд к окну.
  
  — На самом деле я не смерти боюсь. Я боюсь оставить тебя одну. Пока я жива, память твоего почтенного дедушки охраняет нас. Пока я жива, лорд Темсланд будет платить нам маленькую пенсию. Но когда я уйду, ты останешься одна и без средств. Репутация твоего дедушки умрет вместе со мной, и тебя сможет обидеть каждый.
  
  — Не бойся, Бабушка, — прошептала я. — Поспи.
  
  Я расплела ее упавшую на пол косу и расчесала волосы — мягкие, словно серебряный шелк. Затем снова начала их заплетать. Зарыться пальцами в Бабушкины волосы, совсем как когда я была маленькой, — это было так тепло, так успокоительно! Наконец она уснула и спала очень тихо, так что мне иногда казалось, что она забывает дышать.
  
  Я вышла из дома и ринулась в лес, черный и мрачный, будто ночной кошмар.
  
  Он ждал меня, его конь по имени Ночь стоял рядом.
  
  — Ты думаешь, что, выставляя напоказ свою силу, заставишь меня полюбить тебя? — закричала я, едва завидев его. Ярость во мне убила страх.
  
  Он стоял прямой, собранный, властный.
  
  — Твоя Бабушка очень больна, Кетура, — спокойно промолвил он. — Я говорил тебе, что она скоро умрет. Я говорил тебе это в лесу в тот день, когда нашел тебя. Ее конец близок.
  
  Это верно, говорил, но какая разница?! Да, предупреждал, — ну и что с того?!
  
  — Почему ты всегда прячешься в темноте? Почему я единственная, кто видит тебя? Ты трус?
  
  О, какое это было удовольствие — выплеснуть ему все прямо в лицо!
  
  — Кетура, меня может увидеть всякий, ежели захочет, — сказал он все так же спокойно. — Я так или иначе коснулся каждого. — Он подступил ближе ко мне. В его голосе появилась резкость. — Они думают, мое царство где-то далеко. Стали бы они спать ночью, ежели бы знали, что я совсем рядом? Пели ли бы так звонко у костра, зная, что я жду в их холодных постелях? Радовались ли бы так урожаю, сознавая, что я обретаюсь в их погребах? Так что трус здесь вовсе не я.
  
  Он подошел еще ближе. Его тело было мощным, движения — грациозными, словно танец.
  
  — Как бы не так, сэр! — сказала я тем же тоном, что и он. Если уж мне суждено отдать ему Бабушку, молчать я не стану. — Они знают, что вы собой представляете и что вы близко. Мы все вас знаем. Разве зимой, когда мы вынуждены куда-то идти в метель, пальцы на руках и ногах не шепчут нам: «Смерть!»? А когда зима идет к концу и вся картошка уже съедена и бекон покрылся плесенью, разве наши животы не шепчут нам: «Смерть!»? Когда вы рядом в темноте — разве мы этого не знаем? Или когда нас сковывают страхом ночные кошмары? Мы знаем, кто вы. Наш первый крик — это наше первое проклятье вам. Мы видим вас в каждой капле крови, в каждой слезинке. Неудивительно, что они ненавидят меня за то, что я общаюсь с вами.
  
  Он сделал еще один шаг ко мне.
  
  — Историю! — приказал он. — Больше мне от тебя ничего не нужно. Но теперь это две истории, два окончания, и я хочу услышать оба. Мое терпение не безгранично, Кетура.
  
  Ах да, моя история. Я отомщу ему своим рассказом!
  
  — И вот однажды, — яростно прошипела я, — Смерть нашел свою любовь.
  
  Само собой, подумала я, какой еще конец тут может быть?!
  
  — Но ты же сказала, это безнадежно! — запротестовал он.
  
  — Было безнадежно, но в моей истории может случиться что угодно.
  
  — Не верю. Это самый неудовлетворительный конец из всех, какие могут быть!
  
  — Потому что это вовсе не конец.
  
  — Что? Не конец? Еще одно начало?
  
  — Смерть нашел свою любовь, но объект его бессмертной любви не отвечал ему взаимностью.
  
  — Поразительно, — скривившись, пробормотал он.
  
  — Он следил за ней всю ее жизнь, видел, как она росла, как с каждым днем становилась все красивее, как превращалась в женщину. Спрятавшись в густой тьме, он слушал ее истории у общего костра. И с каждым днем любил ее все сильней. Она не обращала на него внимания, жила своей жизнью, как будто он был невидимкой или даже вовсе не существовал. Он искал способ показать возлюбленной, что она его госпожа, его королева, его супруга. В отчаянии он был готов на все. Он мог бы похитить ее, но ему хотелось, чтобы все произошло по доброй воле. И тогда он обманом завлек ее в лес, почти погубил, а потом сделал так, чтобы она приходила к нему каждый вечер, чтобы соткать для него сказку.
  
  Я замолчала, но он стоял абсолютно неподвижно и не издавал ни звука.
  
  И вдруг расхохотался глубоким, гулким смехом, от которого ветви дрогнули, словно испугавшись, а его черный жеребец попятился и заржал. Лорд Смерть поднял руки, повернулся на каблуках своих высоких черных сапог и засмеялся еще громче. Лес загудел, как будто деревья тоже готовы были упасть со смеху.
  
  Но тут веселость покинула его, и он сказал:
  
  — Не хочу больше слушать эту историю. Расскажи лучше о девушке. Что случилось с ней, Кетура?
  
  Я обняла себя руками за плечи. Глупо было надеяться уязвить Смерть гневом, жестокостью и местью. Я задрожала. Пожалуйста, взмолилась я в душе, пожалуйста…
  
  — Жила-была одна девушка… которая догадалась о тайне Смерти… и она попросила его… попросила оставить ее Бабушку в живых, потому что знала, что Смерть ее любит.
  
  — И как он поступил в этой истории? — спросил Смерть.
  
  — Он удовлетворил ее пожелание, потому что… потому что он ее любил.
  
  Вокруг меня закрутился вихрь. Пыль сухих листьев набилась мне в глаза, в горло. Но вихрь не затронул лорда Смерть. Вокруг него все было недвижно.
  
  — А она ответила на его любовь? — тихо спросил он.
  
  — Ах это… — сказала я еще тише, потому что весь мой гнев покинул меня. — Конец этой истории я расскажу завтра.
  
  После долгого молчания он проговорил:
  
  — Иди. Твоя Бабушка сейчас спит целительным сном. Утром напои ее чаем из наперстянки. Мы увидимся завтра. Не опаздывай. И вот еще что, Кетура, предупреждаю: больше никогда не проси.
  
  До меня не сразу дошло, что лорд Смерть дал мне надежду. Я подняла глаза, чтобы поблагодарить, но его уже не было.
  
  Я стремглав бежала сквозь черный лес и остановилась, только когда влетела в дом, где на подоконнике оплывали свечи и в очаге дремали угли.
  
  Я опустилась на колени перед спящей Бабушкой и не сомкнула глаз, пока небо не побледнело. Когда наконец разгорелся свет утра, я разглядела, что серость сошла с лица Бабушки. Тогда я встала и отправилась к Сестрице Лили.
  
  Открыв дверь, я увидела, что внизу, в центре деревни, уже трудятся мужчины, молодые парни и женщины. Люди пели и смеялись, мостя дорогу, а Джон Темсланд разъезжал на лошади от одной группы работающих к другой. Все весело приветствовали его, он в ответ подбадривал их словами похвалы и спешивался, чтобы внести и собственный вклад в общий труд. Некоторые из лачуг весело сияли свежей побелкой, лодки у причала покачивались, сверкая новым слоем краски.
  
  Недалеко от нашего дома я увидела Дженни Тэлбот, девочку, часто прогуливавшуюся со своим любимым поросенком на опушке леса, чтобы питомец мог полакомиться желудями. Поросенок вымахал в самого здоровенного борова в деревне, но отец Дженни не мог набраться духу, чтобы забить животное, которое так любила его дочь.
  
  Я остановилась и некоторое время наблюдала за девочкой. Не замечая меня, она нежно разговаривала с поросеночком, иногда поднимала с земли желудь и угощала любимца. Боров по временам задирал голову, как будто вслушиваясь в ее слова, и деликатно подбирал желудь с ладони хозяйки.
  
  И как я раньше не замечала, какая Дженни милая? И вообще — какие милые все мои односельчане, какие тут красивые дома, деревья, сады! Как успокаивающе плещется вода о колесо мельницы, как чудесно звенит молот кузнеца, как весело мычат коровы, как прелестно смеются женщины… Разве есть в мире драгоценности великолепнее, чем яблоки в саду, украшения роскошнее, чем цветы вокруг каждого дома, на соломенных крышах и на стенках беседок?
  
  Дженни увидела меня и сделала реверанс.
  
  — Дженни, почему ты кланяешься мне, как будто я чем-то выше тебя? Мы ведь равны, — сказала я.
  
  — Я хотела было закричать, но вместо этого поклонилась, — ответила Дженни. — Говорят, ты ведьма, ты якшаешься со Смертью.
  
  — Не верь всему, что болтают люди, Дженни. Судьба-злодейка, приведшая меня к встрече со Смертью, сделала так, что я еще больше полюбила жизнь. Ой, скажи — ведь это на тебе новое платье, да, Дженни? Такое же зеленое, как твои глаза.
  
  — Да, и у меня есть еще одно, от которого мои глаза становятся голубыми, — сказала она. — Но я надену его только на открытие ярмарки.
  
  — Два новых платья? — удивилась я. Семья Дженни была одной из самых бедных в Крестобрежье.
  
  — Леди Темсланд подарила каждой семье по нескольку отрезов материи. Она сказала, если чистая и ухоженная деревня сможет некоторое время отгонять от себя заразу, как ты говоришь, то, может, чистые и ухоженные люди смогут прогнать ее насовсем?
  
  Как бы ни было велико мое изумление, раздумывать над ответом у меня не было времени, потому что надо было срочно бежать к Сестрице Лили за наперстянкой для Бабушки.
  
  — Ну что ж, тогда до свидания, Дженни с изменчивыми глазами, — сказала я.
  
  — До свидания, прекрасная ведьма Кетура, — ответила она с предельной вежливостью.
  
  Шагая к деревенской площади, я видела свежевыстиранное белье, сушащееся на веревках. Хани Билфорд разжигала огонь под крюком для котла, ее соседка убирала в погребе. Молодые парни полировали лопаты, точили топоры и смазывали хомуты. Молодки начищали кастрюли и сковороды до такого блеска, что в них начинали отражаться их хорошенькие личики. Внизу, около воды, несколько мужчин ремонтировали причал, а Энди Мерси вырезал на доске красивую надпись «Добро пожаловать в Крестобрежье!». Церковный колокол сиял как золотой.
  
  В середине группы, мостящей дорогу, я увидела Джона Темсланда. Кто-то сообщил ему о моем приближении, и он выпрямился. Остальные работающие отошли в сторонку, ворча и бросая хмурые взгляды, но по одному слову Джона сдернули шапки.
  
  — Кетура, что скажешь? — обратился ко мне Джон. — К завтрашнему утру можно будет пройти по деревне, не замарав ноги грязью. Женщины работают наравне с мужчинами. Ни в одном доме не найдется неубранного шкафа или грязного угла. Матушка тоже так обустроила поместье, что не стыдно будет показаться перед королем.
  
  — Вы все просто молодцы! — воскликнула я.
  
  — Это ты нас вдохновила, Кетура Рив, — сказал Джон.
  
  Я покраснела.
  
  — Мне нужно идти, — произнесла я. — Бабушка больна.
  
  От отступил в сторону и слегка поклонился, а я поспешила дальше.
  
  — Если позволишь, я позже приду засвидетельствовать свое почтение твоей Бабушке! — крикнул он мне вслед. Я кивнула, не останавливаясь.
  
  На крышах всех домов красовалась свежая солома, девушки обкладывали края дорожек белеными камнями. Дверь и ставни одного коттеджа были выкрашены в яблочно-зеленый цвет, у других они были желтыми, ярко-синими, лавандовыми… Розовые кусты были подрезаны, металлические обручи на бочках начищены до блеска. Народ работал и смеялся, но когда я проходила мимо, все отворачивались. Никто не заговаривал со мной.
  
  Бог знает, какую цену запросит Сестрица Лили за свою наперстянку, но я заплачу любую. Ходьба по мощеной мостовой не так сильно утомляла мое измученное тело.
  
  Знахарка стояла в дверях, как будто ожидала меня. Двое ее сыновей прятались в кустах у боковой стены дома.
  
  Сестрица Лили выглядела более озабоченной, чем в прошлый раз, более нервной. Она так осторожно поставила передо мной чашку с чаем, что, соприкоснувшись со столешницей, та не издала ни звука.
  
  — Кетура, — сказала Лили, — этого мало, правда? Дорога, мельница — все это хорошо, но, наверное, недостаточно.
  
  — Не знаю… Да, наверное…
  
  — Ты не очень хорошо себя чувствуешь. Посмотри, как ты бледна, как дрожат твои руки. Ты исхудала.
  
  — Со мной все в порядке. Просто не выспалась. Я… я пришла из-за Бабушки. Сестрица Лили, мне нужна наперстянка.
  
  — Да, наперстянка. У меня есть для тех, кто чурается идти за ней сам.
  
  — Пожалуйста, — взмолилась я. — Мне очень нужна наперстянка. Для Бабушки.
  
  — Для твоей дорогой Бабушки. Она всегда была добра ко мне.
  
  Сестрица Лили поднялась, сходила за просимым и протянула мне бумажный фунтик с измельченными листьями.
  
  Я хотела взять его, но она отдернула фунтик таким быстрым и ловким движением, что он попросту исчез, оставив меня в недоумении: да протягивала ли она мне его вообще?
  
  — Пожалуйста, Сестрица Лили! У меня совсем нет денег. — Голос у меня дрожал, несмотря на мое намерение вести себя твердо. — Мне нечего вам дать. Если я опять попрошу лорда Смерть хотя бы о крохотной услуге, то попросту умру, и все.
  
  — Нет-нет. Это всего лишь наперстянка, доступная любому. Нет, деточка. Это мелочь, поэтому я попрошу тебя о малом. — Она задумчиво погладила фунтик с травой. — Посмотри на моих сыновей, одновременно трогая амулет.
  
  Я потеряла дар речи.
  
  — Это ведь не такая уж большая цена, правда? — тихо спросила она.
  
  Так и не дождавшись от меня ответа, она подошла сначала к двери, потом к окну, и постепенно в дом один за другим вошли ее сыновья. Комната, довольно просторная, стала удушающе тесной, когда в нее набилось семеро здоровенных мужиков, ссутулившихся и надувших губы, словно нашалившие мальчики, которых поймали с поличным.
  
  Сестрица Лили положила пакетик с наперстянкой на стол. Я смотрела на него и собиралась с силами, чтобы выполнить поставленное условие, а затем медленно сунула руку в карман и притронулась к амулету.
  
  Один из сыновей скрестил руки на груди, явственно рассердившись, что его выставили напоказ. Другой, тот самый крошка-великан, которого пощадил лорд Смерть, испуганно хлопал на меня глазами и кусал ногти. Третий стоял, завернув стопы внутрь, четвертый ковырял в ухе, пятый шумно дышал через рот, и в уголках его рта собралась слюна. Последние два прятались за первыми пятью, так что я их практически не видела.
  
  Сестрица Лили прошептала мне прямо в ухо:
  
  — Теперь коснись амулета, деточка. Посмотри на моих крошек. Это и есть моя цена за наперстянку. Посмотри на них. Разве я многого прошу? Всего лишь посмотреть.
  
  Одно мгновение я оценивала, не схватить ли пакетик и не дать ли деру, но куда там! Разве я пробьюсь сквозь эту стену из громадных мужичищ?
  
  Я стиснула зубы и сжала амулет в ладони. Глаз подергивался, переходя с одного парня на другого. Те съеживались под моим взглядом.
  
  — Вот так, милая Кетура. Смотри, смотри, — шептала Сестрица Лили. — Разве не выйдет из тебя отличная ученица, когда я стану учить тебя моему волшебству? Разве ты не та самая дочь, о которой я так мечтала? И разве я по-прежнему не чую в воздухе заразу? Что если дороги недостаточно? Ах если бы ты полюбила одного из моих сыновей, быть может, он тогда остался бы в живых…
  
  Я вглядывалась в лицо каждого, но глаз-амулет, благослови его Господь, все смотрел и смотрел, и не прекращал двигаться. Наконец я с огромным облегчением сказала:
  
  — Я посмотрела, и я не полюблю никого из них, Сестрица Лили.
  
  Она схватилась узкой белой рукой за грудь и издала звук, похожий на стон раненой птицы.
  
  — Ни одного? — прошептала она.
  
  — Ни одного, ни капельки.
  
  Она печально посмотрела на сыновей:
  
  — Трудно поверить, но, должно быть, это правда. Ну, бегите, сыночки, играйте.
  
  Они исчезли так быстро и тихо, что казалось, будто их здесь никогда и не было.
  
  — До свидания, — сказала мне их мать.
  
  — Еще нет, Сестрица Лили. Мне нужно вам кое-что сказать.
  
  Она немного испугалась.
  
  — Конечно, — кротко согласилась она.
  
  — Вы плохая знахарка, — сказала я.
  
  Она сокрушенно потрясла головой и пробормотала:
  
  — Плохая, плохая, совсем плохая…
  
  — Я заплатила вашу цену, правда? — В моем голосе явственно ощущалась растущая паника. — Я же заплатила! Спасла жизнь вашему сыну, разве не так?
  
  — Да, да! Моя крошка снова на ногах. — Она сгорбилась и повесила голову.
  
  — Но ваш любовный амулет не работает! Он только чуть замедлился для Бена, но не остановился. Вы обманули меня! — сказала я со всем негодованием, которое смогла наскрести.
  
  Затем сердито выхватила глаз из кармана и положила на стол. Лили смотрела на него с таким ужасом, как будто перед ней лежала отрубленная рука.
  
  От отчаяния я перестала сдерживаться.
  
  — О Боже, что же мне делать? — взмолилась я. — Может быть, это не тот глаз, нужен второй? Вы же умеете колдовать, верно?
  
  — Да. Ох, девушка, что умею, то умею, — проговорила она таким тоном, словно это причиняло ей величайшее беспокойство.
  
  Я стиснула ее твердую, как у мужчины, руку.
  
  — Я должна, должна выйти сегодня замуж! Разве вы не знаете? Я должна выйти замуж за человека, которого полюблю всем сердцем! Сегодня! Или… или уйти к нему.
  
  Она кивнула.
  
  — Да, — повторила она. — Да, я так и догадывалась. — Она медленно положила длинный белый палец на глаз и печально проговорила: — Есть только одна причина, почему он все время движется.
  
  — Верно! — согласилась я. — Вы напутали с составом. Вы меня обманули!
  
  — Напутала, обманула?.. — повторила она, словно взвешивая возможности. А потом медленно покачала головой. — Нет. Ничего я не напутала и ни в чем тебя не обманула, девушка. Причина одна.
  
  — Какая? — умоляла я. — Скажите же мне, в чем причина?
  
  — Кетура, ты уже любишь кого-то другого. Глаз пытается высмотреть того, кого ты любишь большой, настоящей любовью.
  
  Я открыла рот, не знаю зачем — то ли чтобы засмеяться, то ли чтобы закричать от ярости, но не смогла издать ни звука. Лили пытливо заглянула в мой открытый рот, как будто надеялась прочитать слова, которые застряли там, внутри.
  
  Наконец я произнесла:
  
  — Нет. Никого я не люблю. В том-то и горе, Сестрица Лили.
  
  — О да, — мягко и спокойно возразила она. — Уже любишь. Настоящей любовью. Это так грустно. Просто трагедия.
  
  — Но зачем мне лгать вам? Я никого не люблю!
  
  — Настоящей любовью. — Она начала всхлипывать. — Как жаль, как жаль…
  
  — Прекратите! — закричала я.
  
  Она немедленно остановилась. Печаль пропала с ее лица, она засияла, довольная, что угодила мне. Затем сунула глаз обратно в карман моего передника и взяла меня под локоть.
  
  — До свидания, деточка, — приговаривала она, провожая меня к двери. — До свидания, удачи, Бог тебя благослови, — бормотала она, выпирая меня за дверь. — Такая красивая… До свидания.
  
  Я побрела обратно к дороге, наполовину ослепшая от страха, недоумения и гнева.
  
  Уже люблю!
  
  Я стояла на мощеной дороге, неуверенная, что делать, куда идти.
  
  Нет, наконец решила я. Двинусь обратно! Я знала, на что способна Сестрица Лили, знала, что она повелевает великими силами. Пусть попытается снова.
  
  Я повернула было обратно к ее дому, но путь мне преградил один из ее великанов-сыновей.
  
  — До свидания, — сказал он.
  
  Я хотела обойти его, но вовремя увидела, что дорогу к дому Лили охраняют все семеро ее «сыночков».
  
  — До свидания, — сказал второй, за ним третий и все остальные по очереди.
  
  Я побрела обратно в Крестобрежье.
  Глава десятая,
  повествующая о Портном и Регенте и о том, что я решила; о хороших лимонах и плохих новостях
  
  Пока меня не было, в наш домик пришли Гретта с Беатрис и выполнили за меня всю домашнюю работу. Сейчас они сидели и шили, на их лицах застыла тревога. Бабушка по-прежнему спала.
  
  — Я ходила к Сестрице Лили, — тихо сообщила я и принялась заваривать наперстянку.
  
  — Чары не действуют, верно? — спросила Гретта напрямик.
  
  — Она говорит, это потому, что я уже кого-то люблю.
  
  — Должно быть, Бена.
  
  — Должно быть, но глаз не останавливается на Бене, только замедляется.
  
  — Наверное, ждет твоего пирога, — с надеждой проговорила Беатрис.
  
  — Наверное.
  
  Я присела на край Бабушкиной кровати с чашкой чая из наперстянки и гладила Бабушкины волосы, пока та не проснулась, улыбаясь.
  
  Пока я держала для нее чашку, Гретта с Беатрис перешептывались. Бабушка еще не успела допить, а на ее лицо уже вернулся румянец, и я предложила ей позавтракать.
  
  — Ты была права, Кетура, — сказала она. — Смерть, похоже, еще не так близко, как я думала.
  
  Поев, Бабушка взялась за веретено и заверила меня, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы приготовить ужин.
  
  — Если вы чувствуете себя хорошо, Бабушка Рив, можно мы с Кетурой немного погуляем? — попросила Гретта.
  
  — Конечно, мои дорогие, бегите, играйте. Ах, молодость так беззаботна и невинна!
  
  Мы вышли на улицу, и подруги немедленно набросились на меня:
  
  — Ты не всегда бралась за амулет! — обвиняюще воскликнула Гретта. — Иногда ты смотрела на парня, а амулет не трогала. Что, скажешь, не так?
  
  — Не так! — защищалась я. — И на охоте, и на собрании, и когда народ работал…
  
  — А на Портном ты амулет испытала? — спросила Гретта.
  
  — На Портном нет…
  
  — А на Регенте? — подключилась Беатрис.
  
  — И на нем нет…
  
  — Так мы и думали, — подвела итог Гретта, уперев руки в бока.
  
  — Но они ведь ваши! — воскликнула я. — Гретта, признайся — ты же сама любишь Портного!
  
  — Это верно, я им восхищаюсь, Кетура. Он добрый отец своим детям и чинит одежду Отшельника Грегора бесплатно. Но человек, который просто так, по собственной воле, совершает добрые дела, не позволит командовать собой, а это, Кетура, может быть весьма опасно. К тому же я заметила пыль в углах его дома.
  
  — Не каждый же может быть таким совершенством, как ты, Гретта, — пробормотала я.
  
  — Послушай меня, сестра моя, подруженька, — строго сказала она. — Мы проявляем себя во всем, что делаем. Грязный пол — грязная душа, не заправленная постель — неряшливая душа. Идеальная чистота в доме показывает, что и ты сам идеально чист. В каждом совершенном стежке звучит хвала Господу нашему. А этот человек, он живет…
  
  — …комфортно, — перебила я.
  
  — …в лености, — закончила Гретта. — В его саду я насчитала целых девять сорняков!
  
  — Тогда тебе должно быть приятно, что он требует совершенства в стежках, — сказала я.
  
  — Посмотри, как вынуждены одеваться его бедные дети! Ходят в заплатанных лохмотьях! — продолжала она.
  
  — Я видела их, — возразила я. — Они одеты не хуже, чем бедные пастухи дальше по дороге.
  
  — Мастер Портной вовсе не беден, — огрызнулась Гретта.
  
  — Может, он просто бережлив, — сказала я.
  
  — У него такие чудесные дети! Вот они идеальны. А он с его оранжевыми чулками!.. — Она задумалась, потом сказала: — У него такая пышная шевелюра, он такой мускулистый… Ему бы податься в кузнецы, а он одежки шьет!
  
  Тут в спор вступила Беатрис:
  
  — Если глаз-амулет не выносит вида оранжевых чулок Портного, то он наверняка перестанет крутиться, как только услышит музыку, которую Регент сочинил для короля.
  
  — Но, Беатрис, признайся — ты же сама любишь Регента! — воскликнула я.
  
  — Я не выйду замуж и уйду на небо чистой, — сказала она, медленно покачав головой.
  
  — Подруженька, что может быть чище, чем отдать всю себя, и сердце, и душу другому человеку? — возразила я. — Нет, я никогда не смогла бы полюбить ни Регента, ни Портного!
  
  — Но ведь Сестрица Лили сказала, что ты уже любишь!
  
  — Сказать-то она сказала, но…
  
  — Тогда ты должна испытать всех, — настаивала Гретта. — Пойдем!
  
  Они подхватили меня с обеих сторон под руки и повели к коттеджу Портного. Признаю — я слишком устала, чтобы спорить, не говоря уж о том, чтобы вырваться от них. Я даже начала опираться на подруг при ходьбе, до того я вымоталась.
  
  Потной проявил исключительную любезность, принимая нас у себя. Дом у него был солидный, прочный, ладно выстроенный, хоть и простой. Мебель была сработана так, чтобы выдерживать плохое обращение со стороны детей. В комнате стоял запах хорошей еды, чувствовалось, что она тут в изобилии. Правда, на окне ни цветочка, ни занавески, но все равно дом был полная чаша.
  
  — Заходите, Кетура, Гретта, Беатрис, — сказал он, жестом приглашая нас в свой уютный коттедж. Гретта с надеждой посмотрела на меня и показала глазами на мой передник.
  
  — Спасибо, Кетура, — продолжал Портной, — за помощь с платьем для леди Темсланд.
  
  — С платьем?..
  
  Гретта выложила какое-то шитье на солидный стол.
  
  — С платьем, над которым ты работала, Кетура, — «напомнила» она мне. И обратилась к Портному: — Ей не терпится, чтобы вы оценили ее труды.
  
  — Конечно! — отозвался Портной. Он взял платье и вывернул его, чтобы проверить стежки на юбке. Поначалу его лицо было строгим — вот-вот велит все переделать, — но по мере того как он вглядывался в швы, все ближе поднося ткань к глазам, выражение на его лице смягчалось и наконец сменилось на восхищенное.
  
  — Очень хорошая работа, Кетура! — похвалил он.
  
  Я покраснела, услышав похвалу за работу, выполненную не мной, но он принял это за румянец скромности.
  
  — Ни к чему стесняться таких отличных швов, Кетура, — продолжал Портной. — Я вижу всего лишь пять несовершенных стежков.
  
  — Пять?! — выпалила Гретта.
  
  Он коротко кивнул ей и вновь воззрился на меня, словно удивляясь, каким образом он до сих пор не замечал, какая я искусная швея.
  
  — П-пять кривых стежков? Где? В-вы, должно быть, ошиблись! — Гретта даже заикаться начала.
  
  — Здесь, — показал он. — И здесь, и вот эти два, и вот тут.
  
  Мы с Греттой впились глазами в стежки, на которые он указывал. Затем Гретта выпрямилась и натянуто произнесла:
  
  — Верно. Они не такие ровные, как остальные.
  
  — Господи, сэр, — сказала я, — рука, сшившая это платье, не сделала пяти неверных стежков с тех самых пор, как ей самой исполнилось ровно столько же лет!
  
  — Но он прав, Кетура, — сказала Гретта. Ее гордость была уязвлена. — Они не совершенны. — Она опять многозначительно указала глазами на карман моего передника, где лежал амулет.
  
  Взгляд у подруги был так настойчив, что я почла за лучшее прикоснуться к амулету. Да, да, я восхищалась Портным, но… нет, я его не любила. Глаз дергался и метался с обычной живостью.
  
  Я еле заметно покачала головой. Гретта вздохнула и посмотрела на Портного так, будто это была его вина.
  
  — Мастер Портной, у вас прекрасные дети. Но почему же они бегают по улице в лохмотьях, тогда как у других детишек новая одежда?
  
  — У них будет новая одежда, когда они сами научатся ее шить, — сказал он. — Я буду их учить, но шить для них я не буду.
  
  Гретта бросила на него неприязненный взгляд, но он, кажется, не заметил.
  
  — Значит, вы разрешаете своим детям носить только ту одежду, которую им отдают другие? — бесцеремонно спросила она.
  
  — Именно так, — кивнул Портной.
  
  Глаз так бешено дергался в моей ладони, что вскоре я уже не могла больше переносить это и вынула руку из кармана. За нашими спинами вздохнула Беатрис.
  
  — Доброго дня, мастер Портной, — сказала Гретта.
  
  — Доброго дня, Гретта, — любезно ответил Портной. — Еще раз спасибо тебе, Кетура.
  * * *
  
  — Какой несносный человек! — бормотала Гретта, когда мы шагали по дороге. — Позволять своим детям бегать Бог знает в чем! Конечно, ты никогда не влюбилась бы в такого, Кетура.
  
  — Гретта, это не его вина, что я не могу его любить.
  
  — Ну и отлично, — буркнула она. — Не придется выносить вид его оранжевых чулок, когда я приходила бы тебя проведать.
  
  — Тогда, — подала голос Беатрис, — пойдемте в церковь.
  
  — Нет, нет, я так устала! — застонала я.
  
  — Чем скорее ты посмотришь на Регента и потрогаешь амулет, тем скорее сможешь пойти домой отдыхать, — отрезала Беатрис. Я настолько не привыкла слышать от нее такие решительные заявления, что больше не сопротивлялась.
  * * *
  
  Мы вошли в маленькую часовню. Регент сидел, склонившись над пюпитром с нотами, и что-то писал. Когда он поднял голову и увидел нас, скорбное выражение его лица несколько смягчилось.
  
  — Кетура! — обрадовался Регент. Он почти что улыбнулся — я едва узнала его с этим намеком на улыбку на лице. — Твой кузен Билл — в точности такой, как ты обещала. Благодарю, что послала его ко мне. Наш хор сможет выступить перед королем!
  
  Беатрис, покраснев до ушей, деликатно указала на карман моего передника. Тем временем Регент рассыпался в похвалах голосу моего кузена, а потом, снова опечалившись, заметил:
  
  — Как странно, что ты, будучи из одного с ним рода, не получила и толики его таланта!
  
  Я собралась с духом и опустила руку в карман. Глаз дергался вверх-вниз и влево-вправо так энергично, что чуть не выпрыгнул из моей ладони.
  
  Я слегка качнула головой, подавая знак Беатрис, и та обратила на Регента обиженный взор, как будто он ужасно подвел ее.
  
  — Господин Регент, — произнесла она, — Билл сказал мне, что знает причину вашей постоянной печали. Он говорит, это потому, что вы одиноки. Потому что вам нужна жена.
  
  Я ахнула, удивленная такой дерзкой речью моей робкой подружки. Гретта спрятала улыбку.
  
  — Тогда он столь же проницателен, сколь и талантлив, — ответствовал Регент. — Он разгадал мою тайну. Я и вправду одинок, но жениться не могу.
  
  — Почему? — изумилась Беатрис.
  
  — Если я стану растрачивать свою любовь на женщин, для музыки ничего не останется. Так учила меня мать.
  
  — Да ведь вы уже взрослый! — воскликнула она.
  
  — Я все равно слышу ее голос, даже сквозь музыку: «Помни, сын мой: музыка, и только она одна, вознесет тебя в небеса».
  
  Он обшаривал глазами пустое пространство над головой, словно пытался высмотреть призрак матери. Потирал суставы пальцев, как будто они ныли.
  
  — Она учила меня каждый день отрекаться от мирских вещей. Все они — зло, говорила она. Музыка же, говорила она, — это язык небес. Я должен посвятить музыке всего себя.
  
  — Она где-то поблизости, господин Регент? Я думала, вы приехали издалека.
  
  — О да, она близко, хотя и не в таком месте, куда можно дойти ногами или доехать на лошади. Но она близко. Я чувствую это. Когда я делал ошибку, играя на органе, мать била меня по пальцам тонкой золотой линейкой. Я и сейчас ощущаю эти удары — всякий раз, когда желаю любить что-то другое.
  
  Беатрис мягко проговорила:
  
  — Ну что вы, не может же все быть так плохо!
  
  — Мать хотела стать супругой Господа, но ее отец этого не позволил. Боялся, что Господь накажет его, обнаружив, какую мегеру он вырастил из своей дочери. Поэтому он выдал ее замуж за органного мастера, который слишком много пил. Она воспитала из меня музыканта. Я еще не умел произнести слово «мама», а уже мог сыграть сонату. Каждый миг бодрствования я занимался музыкой. Материну линейку я называл «Зуб», потому что она больно кусалась.
  
  — Как мне жаль вас! — сказала я. Беатрис поахала в знак сочувствия, а Гретта прижала ладонь к губам.
  
  — А тебе — тебе жаль, Беатрис? — спросил Регент с глубоким чувством.
  
  — Господин Регент, ваша музыка напоминает мне обо всех печальных мыслях, которые я когда-либо передумала, — проговорила Беатрис. — Ваша музыка вывернула бы наизнанку сердце самого Князя тьмы. Быть может, если бы вы сделали ее… чуть веселее, вы меньше слышали бы голос вашей матери и кто-то смог бы утешить ваше сердце.
  
  — Мне нет другого утешения, кроме музыки, — грустно ответил он. Потом сел за орган и заиграл такую траурную мелодию, что я вылетела вон из церкви.
  
  Гретта с Беатрис вскоре нагнали меня.
  
  — По крайней мере, ты попыталась, — сказала Гретта.
  
  — Должно быть, это все же Бен, — сказала я. — Глаз просто ждет, когда я испеку пирог, за который мне дадут звание Лучшей Стряпухи. Я уверена.
  
  Беатрис погладила меня по руке:
  
  — Отдыхай. Позже придумаем что-нибудь с пирогом.
  
  Я помотала головой и, хотя все мое тело ныло от изнеможения, шла, не замедляя шага.
  
  — Нет времени. Ярмарка открывается завтра, и если допустить, что у меня есть хоть малейшая возможность дожить до нее, я должна сегодня печь пироги.
  * * *
  
  Когда мы пришли домой, Бабушка возилась в саду и выглядела так хорошо, что моя душа возрадовалась, а тело обрело новые силы. Я принялась за пирог с кабачком.
  
  Не успела я управиться с ним, как раздался стук в дверь. Гретта поднялась, чтобы открыть. На пороге стоял Бен Маршалл и баюкал еще один кабачок размером с младенца. Держа в одной руке деревянную ложку, а в другой мутовку, я с сияющим лицом шагнула к нему. За его спиной маячила Падма, сжимавшая в объятиях несколько кочанов латука.
  
  — Заходи, Бен, — пригласила Бабушка, — и ты, Падма. Кетура как раз приготовила пирог с твоим чудесным кабачком, Бен, и мы собирались попировать. Садитесь, садитесь оба. Как нам повезло, что ты выращиваешь такие огромные овощи, Бен, потому что у тебя тогда есть, чем делиться.
  
  — Я принес еще один. Кетура, ты вся в муке! Ты такая… красивая.
  
  Ох, милый Бен, подумала я. Добрый, надежный Бен. Но как бы мне не пришлось вечно ходить обвалянной в муке с сахаром, чтобы он находил меня красивой! При этой мысли я почувствовала себя еще более усталой. Но все равно Бен очень милый.
  
  — Мне подумалось, — сказала Падма, — что это так великодушно со стороны Бена — раздаривать кабачки беднякам, и я решила принести латук. К тому же меня попросила пойти матушка Маршалл.
  
  Бен глянул на нее как на бродячую кошку, увязавшуюся за ним домой. Бабушка подала им по куску моего пирога, и Бен тут же принялся уплетать за обе щеки.
  
  — Практикуюсь перед завтрашними соревнованиями, — пояснила я, всей душой желая, чтобы для меня настало это самое завтра.
  
  Падма тоже села за стол и с готовностью попробовала пирог.
  
  — Потрясающе вкусно! — промямлил Бен с набитым ртом.
  
  — Есть некое послевкусие, — деликатно заметила Падма, — но в общем пирог весьма неплох.
  
  Бабушка перевела разговор на то, как похорошела наша деревня, и Бен, мои подружки и даже Падма заговорили о чудесах этого превращения.
  
  — Мистресс Смит и еще несколько женщин ходили к Отшельнику Грегору, — рассказывал Бен. — Скребли, и выбрасывали хлам, и убирали, и мыли, и подметали, и пололи, пока он не расплакался и не пообещал исправиться.
  
  Все засмеялись.
  
  Падма учтиво проговорила:
  
  — Вдова Харкер, которая держит свою корову прямо в доме, потому что у нее нет хлева, сегодня утром пришла домой и обнаружила во дворе премиленький коровник.
  
  Бен заметил мою молчаливость и сказал:
  
  — С таким пирогом, Кетура, ты могла бы выиграть звание Лучшей Стряпухи на ярмарке.
  
  — Я рада, что он тебе понравился, — ответила я.
  
  Падма метнула хмурый взгляд сначала в Бена, потом в меня.
  
  — По пирогу мало о чем можно судить, — изрекла она. — К тому же вчера он сказал то же самое мне. Бен такой переменчивый!
  
  — Но я и правда считаю, что с этим пирогом Кетура немножко выходит вперед.
  
  Гретта с Беатрис заулыбались, а Падма принялась яростно тыкать вилкой в свой кусок пирога. Мне стало ее жалко, такой у нее был несчастный вид, но меня порадовало, что Бен высказался в мою пользу.
  
  И тут послышался тихий стук в дверь. Я открыла и увидела Тобиаса с лимонами в руках.
  
  Я кинулась к нему на шею.
  
  — Боже, какие они красивые, Тобиас! — воскликнула я, забирая у него лимоны. — Такие пузатые, такие свежие. Очень дорого стоили?
  
  Он медленно протянул ладонь с пригоршней монет, которые Джон Темсланд дал ему на вторую покупку.
  
  — Ни пенни, Кетура, и все же они стоили очень дорого.
  
  Только сейчас я заметила, как страшно он бледен, — белее, чем серая пыль, припорошившая его губы и веки.
  
  — Как же ты раздобыл их?
  
  — Это очень странная история, Кетура.
  
  — Садись и рассказывай, — велела я.
  
  Он медленно сел, предварительно нащупав стул рукой, будто слепец. Гретта положила руку на плечо брата.
  
  — Я искал и искал, Кетура, — начал Тобиас. — Ни у кого не было лимонов. Наконец я решил пойти на дорогу, что ведет в Большой Город — только до перекрестка, вдруг там проедет какой-нибудь торговец, который скажет, где искать лимоны. И мне таки встретился проезжий со всякими диковинками в телеге. Я рассказал ему, что мне поручено раздобыть лимоны для лучшей в Крестобрежье стряпухи. О, лимоны, сказал он, надо же, у меня они есть — из самой Испании. Я хочу их купить, сэр, сказал я. Но когда я протянул ему деньги лорда Темсланда, он покачал головой. Тут мало, сказал он. Возьмите это, сэр, сказал я, и скажите, что мне сделать, чтобы восполнить недостающее; что бы это ни было, я это выполню. Он схватил монеты и сказал, что я должен буду служить ему целый год, и только тогда я расплачýсь полностью.
  
  Но мне нужны лимоны сейчас, сказал я, чтобы Кетура Рив могла приготовить блюдо для короля. Очень хорошо, сказал он, тогда ты сделаешь годовую работу за месяц. Нет, сэр, сказал я, лимоны нужны прямо сейчас. Тогда мы не сделали дела, сказал он. Тогда отдайте обратно мои монеты, сказал я. Не отдам, сказал он, и вали отсюда, парень, сказал он.
  
  Мистресс Кетура, ты же знаешь, я никудышный борец, но ведь и тебе, и молодому лорду, и королеве нужны лимоны! И я кинулся на него. Он был высокий и куда толще меня, но я на все был готов ради лимонов. Он избил меня зверски, а потом вытащил дрын, которым погонял осла, — видно, хотел меня прикончить. Я бы потерял и жизнь, и деньги — их мне было жаль больше всего, потому что они должны были пойти на твои лимоны.
  
  Торговец занес дрын и уже готов был обрушить его мне на голову, как вдруг застыл, глядя куда-то в никуда. Побелел, посерел, как рыбье брюхо. Один раз мотнул головой, потом тоже один раз кивнул, как будто вел беседу с кем-то невидимым. Я задрожал от страха, глядя на его лицо — такой на нем был ужас. Он забыл про дрын, и тот выпал из его руки.
  
  Наконец он перевел глаза на меня. Они были белыми от ужаса и одновременно в них застыло смирение. За мной пришел Смерть, сказал он. Я много раз водил его за нос, и теперь он пришел взыскать должок. Перед тем как забрать меня, он дает мне один, последний, шанс искупить страдания, которые я причинил людям своим мошенничеством. Паренек, сказал мне торговец, тут у меня в куртке зашиты монеты. Забери их себе, если простишь меня.
  
  А лимоны, сэр, спросил я, — можно я заберу их? Он кивнул. Тогда я прощаю вас, сказал я. И тут он весь как бы сжался и рухнул замертво.
  
  Глаза у него оставались открытыми даже в смерти и, казалось, смотрели на меня с благодарностью. Я долго стоял около него, пока не пошел дождь и вода не залила его открытые глаза, а осел не заревел от голода. Тогда я отправился домой.
  
  Тобиас смотрел в стол, рот его был раскрыт, как будто у него не хватало сил свести челюсти вместе.
  
  Я поднесла лимоны к носу. Они пахли солнцем. Мой пирог усладит нёбо солнечным сиянием и облачной сладостью. Мой пирог принесет мне звание Лучшей Стряпухи на ярмарке. Мой пирог даст мне Бена Маршалла…
  
  Тобиас заплакал.
  
  — Кетура… Тот человек умер от чумы.
  Глава одиннадцатая,
  в которой я дарю свой первый поцелуй
  
  Мои лимоны принесли с собой чуму. Я принесла чуму в мое любимое Крестобрежье. Разве лорд Смерть не предупреждал нас не ходить в Большой Город?! Чума! Слово звенело в моих ушах и застревало в горле, и душило, так что некоторое время я не могла говорить.
  
  Тобиас закрыл лицо руками.
  
  — Я болен, Кетура!
  
  Гретта обняла его, а я погладила по голове:
  
  — Не бойся, Тобиас, — сказала я.
  
  Мальчик поднял ко мне лицо. Слезы, смешавшись с дорожной пылью, прочертили грязно-серые дорожки на его щеках.
  
  — Никому не рассказывай о том, что случилось, — сказала я и тоже заплакала. — Я пойду к лорду Смерти.
  
  — Поздно пытаться сохранить тайну, — возразила Гретта. — Падма уже полетела разносить новости.
  
  — Что ты сделаешь, Кетура?! — воскликнул Бен, в его голосе прозвучали страх и обвинение. — Так это правда, что ты привела к нам смерть?
  
  Внизу, в деревне, раздавались крики и вопли.
  
  — Они будут думать, что ты принесла чуму, Кетура, — простонала Беатрис, сложив ладони вместе, словно в молитве.
  
  — Но это так и есть, подруженька, — сказала я. — Они будут правы.
  
  Гретта подошла к окну.
  
  — Они идут сюда! — воскликнула она.
  
  Бабушка, одетая в ночную сорочку, подошла ко мне.
  
  — Уходи в лес и схоронись там, Кетура, — сказала она с пугающим спокойствием. — Я притворюсь, будто ты здесь и не пущу их в дом. Постараюсь задержать их подольше.
  
  — Я пойду в лес, — сказала я, — но не затем, чтобы прятаться.
  
  И тут я услышала стук копыт по булыжной мостовой, а затем в дверь заколотили.
  
  — Бен, ты должен защитить Бабушку, — обратилась я к нему.
  
  — Я? Как я смогу защитить ее от толпы? — беспомощно сказал Бен.
  
  Снова раздался стук в дверь, а затем она с грохотом распахнулась. Перед крыльцом стояли Джон Темсланд, Генри и еще несколько молодых людей.
  
  — Мы рассеем толпу, — сказал Джон, спешиваясь. — Возьми мою лошадь и уезжай, Кетура. Беги! Отправляйся к моему отцу при дворе короля. Я найду тебя там.
  
  — Нет, я пойду в лес. Защитите Бабушку. И молчите о том, где я. Доверьтесь мне.
  
  Я схватила Тобиаса за руку, мы выбежали через заднюю дверь и припустили в лес. Мчались, пока крики толпы не затихли вдали.
  
  — А теперь будем ждать, — сказала я. — Он придет. Он всегда приходит.
  
  И верно — минуло совсем немного времени, и из-за деревьев выехал на коне лорд Смерть. Плащ развевался за его спиной, словно огромные черные крылья. Он ехал медленно и уверенно. Лицо лорда Смерти было прекрасно и ужасно в своей решимости.
  
  При дневном свете его вид наводил жуть. Как смеет он разгуливать под лучами солнца без тени стыда и раскаяния?! Лорд Смерть и его могучий конь составляли глыбу тьмы, высасывавшей свет из дня. Из-под ног коня вздымались облака, так что казалось, будто он ступает в тумане. Деревья с жадностью вбирали в себя солнечный свет — весь до последнего лучика, и лишь зеленая мгла медленно ложилась на лесную почву.
  
  — О Господь наш небесный, — прошептал Тобиас. — Я теперь тоже вижу его!
  
  Веснушки на лице мальчика, казалось, встопорщились от страха. Но успокаивать его не было времени.
  
  Лорд Смерть взглянул на меня с высоты, и выражение на его лице было мрачным, горьким и властным. Облака, которые теперь закрывали солнце, сделали весь мир серым; даже листья приобрели какой-то непонятный цвет. Тобиас перекрестился, его начала бить дрожь.
  
  Лорд Смерть спешился и отвесил мне церемонный поклон. Я присела в глубоком реверансе. Он не уклонялся от моего взгляда, а я от его. Мои глаза спрашивали: «Почему, почему, почему?»
  
  Наконец он произнес:
  
  — Перемен, что вы произвели в деревне, могло бы хватить, но…
  
  — Это все моя вина… мои лимоны… Это я принесла чуму, — прошептала я.
  
  — Я же предупреждал не иметь никаких сношений с Городом! — Он перевел иссушающий взгляд на Тобиаса. Тот застонал.
  
  Поднялся ветер. Черные тучи громоздились все выше и выше, как будто вся земля горела и небеса задыхались от темного дыма.
  
  — Почему? — спросила я. — Почему ты губишь ни в чем не повинных людей?
  
  — Такие ли уж они невинные, Кетура? Ты говоришь о толпе, которая пришла в твой дом и сожгла бы тебя заживо, ежели бы застала! — Голос лорда Смерти гремел так, что под моими ногами сотрясалась земля.
  
  — Думаешь, я не знаю, что чума не выбирает, что она убивает всех подряд? Как насчет детей — маленьких, невинных детей? Как насчет них? — Мой голос был тонок и тих, он совсем потерялся в вое ветра. Но лорд Смерть слышал его.
  
  — Ежели бы безвременная смерть приходила только к тем, кто ее заслуживает, что сталось бы со свободой выбора? Никто не творил бы добро ради добра, но лишь затем, чтобы избежать ранней гибели. Никто не выступал бы против зла по велению собственной отважной души, но лишь затем, чтобы прожить лишний день. Право на выбор — великий дар человеку, но одно он выбирать не в силах — когда и как ему умереть.
  
  На это мне нечего было ответить.
  
  Но я знала, что должна сделать.
  
  Я протянула к нему ладони.
  
  — Прости меня! — Я не узнавала собственного голоса — такой он был придушенный и жалкий.
  
  Вдали блеснула молния, последовал раскат грома, потом еще один, на этот раз ближе. Над головой клубились черные тучи, но дождем даже не пахло. Воздух был сух, как старые кости.
  
  — Не проси, Кетура! — повелел он тихим голосом, в котором, однако, прозвучала нотка мольбы.
  
  — Прости, мой господин, — сказала я, — но я должна попросить.
  
  — Слишком поздно. Гуди Томпсон, ее муж и оба ребенка уже больны. И другие… Слишком поздно!
  
  — Нет, государь, нет! Я знаю, что для тебя ничего не поздно. Я прошу… прошу тебя…
  
  — Кетура! — Его крик отразился от туч, слился с громом в единый звук.
  
  — Мой господин, я прошу…
  
  — Как ты смеешь, Кетура?!
  
  Небо вокруг было темным, почти как ночью, и беззвучные молнии змеились в вышине. Тобиас упал на колени, а затем потерял сознание. Вокруг меня грохотал гром и ревел ветер.
  
  — Пощади его! Его и… — я подняла ладони выше, — и все Крестобрежье! И короля, и… Пусть я умру, но ты должен сделать моих подруг счастливыми. Прошу тебя! Ты не можешь мне отказать!
  
  Я не смотрела вверх, видела лишь его сапоги. И тогда, хотя ветер продолжал метаться в траве и раскачивать лес, хотя черное небо яростно гремело и сверкало молниями, вокруг нас воцарилась тишина. И в этой тишине его голос пронзил мне сердце:
  
  — Кетура, разве ты не знаешь, что твоя душа принадлежит мне? Никто на земле — ни человек, ни король, ни волшебник не могут равняться со мной в могуществе. Приходит день — и каждый склоняется передо мной. Однако ты, Кетура, деревенская девушка, заключаешь со мной сделку, водишь меня за нос и выпрашиваешь все новые и новые милости, оправдывая это тем, что хочешь выйти замуж по любви! Что ты скажешь в свое оправдание?
  
  Я едва могла вдохнуть — с такой силой ветер бил мне в лицо.
  
  — Что если на этот раз я дам тебе кое-что… — проговорила я. — Кое-что драгоценное?
  
  Вокруг него вздымались черные тени.
  
  — Ты ничего не можешь мне дать, — ответствовал он с поистине королевским достоинством.
  
  Я сделала шаг к нему.
  
  За этот шаг я проделала путь в сотни миль. Моя деревня была теперь так далеко, что я едва помнила ее. Путь обратно займет тысячу дней.
  
  В нем не было ни дыхания, ни тока крови, ни следа пота или слез. Рядом с ним я остро ощущала бренность и грубость собственного тела, ощущала, что у меня больше общего с землей, чем с ним. Он был воздух, ветер, облако, птица. Я была лишь прах и тлен.
  
  Внезапно мне пришло на ум, что он, быть может, и не желает того, что я могу ему дать, но ничего драгоценней у меня не было.
  
  Еще один шаг.
  
  — Кетура… — прошептал он. Поднял руку, как будто хотел коснуться моих волос. Его глаза светились теплом, хотя сам он источал только холод.
  
  И когда его уста приоткрылись, чтобы снова заговорить, я нежно прижала свои губы к его губам.
  
  Неужели я и в самом деле думала, что останусь жива, поцеловав его? Но я умерла. На одно мгновение дыхание и жизнь покинули меня, и больше не было времени, не было завтра — только мои губы, прижавшиеся к его губам.
  
  Я тут же отстранилась, часто дыша… и вернулась в мир живых.
  
  С него слетела вся его величественность, на лице осталось лишь ошеломление и… и что-то еще, чему я не могла подобрать имени.
  
  — Я поцеловала тебя, — выдохнула я.
  
  Тени вокруг его лица посветлели.
  
  — Теперь… теперь я повелеваю тобой! — сказала я, торжествуя и трепеща. — Ты должен удовлетворить любое мое желание, — добавила я чуть более смиренно.
  
  Он еле заметно покачал головой.
  
  — Но… но я же поцеловала тебя! — воскликнула я, краснея. Меня охватила неуверенность. — Пожалуйста, ведь я не за себя прошу.
  
  — Не смей, — грустно сказал он.
  
  — Ты должен мне помочь, лорд Смерть! Одного поцелуя недостаточно? Тогда…
  
  И я опять поцеловала его.
  
  — И еще…
  
  На этот раз я почувствовала, как его руки обхватили меня, он привлек меня к себе и поцеловал в ответ. В первое мгновение я не могла поверить, что передо мной смерть — нет, он был просто человеком, мужчиной, не более того. А в следующий миг я испугалась и попыталась оттолкнуть его. Тщетно! Он обладал силой большей, чем у сотни мужчин. Он продлевал поцелуй, пока моя кровь не стала такой холодной, что начала жечь меня изнутри.
  
  Он внезапно прервал поцелуй и отшатнулся так резко, что я чуть не упала. Мои губы заледенели, глотка горела от холода, в груди стало морозно и пусто.
  
  — Это опасно! — сказал он сурово.
  
  Я подняла к нему лицо.
  
  — Сэр, я знаю, вы можете сделать все что угодно…
  
  Его глаза не были мутными, пустыми глазами мертвеца. Наоборот, они были ясными — мне показалось, что я вижу в них бесконечное ночное небо и звезды. В его глазах жила невыразимая скорбь и беспримерная красота.
  
  — Почему я не в состоянии отказать тебе, Кетура? — настойчиво спросил он.
  
  Я не могла ответить ничем, кроме правды:
  
  — Потому что вы меня любите!
  
  Тишина, в которой мы разговаривали, исчезла, и снова в моих ушах заревел ветер.
  
  — Это правда, — сказал он голосом тихим и в то же время всепроникающим.
  
  Послышался треск молнии и раскат грома — такой оглушительный, что у меня зазвенело в ушах, и с неба полился дождь.
  
  Сквозь завывание бури я отчетливо расслышала голос лорда Смерти:
  
  — Твоя любимая деревня в безопасности. У тебя время до конца ярмарки, а затем я пошлю за тобой оленя.
  
  Мне показалось, что он не произносит слова вслух, но говорит напрямик в некие безвоздушные уголки моего тайного разума.
  
  Дождь привел Тобиаса в чувство. Мальчик не двигался, не оглядывался по сторонам — вытаращив глаза, он смотрел только на меня.
  
  Лорд Смерть взлетел на коня и в следующий миг пропал. Я опустилась на колени рядом с Тобиасом.
  
  — Он… это… — пролепетал мальчик.
  
  — Он ушел. — Я погладила его по волосам. — И забрал с собой чуму.
  
  Тобиас еще немного полежал, поплакал, и я не могла отличить, где на его лице капли дождя, а где слезы. Затем он медленно сел. Дождь постепенно иссякал, в разрыве между облаками проглянуло солнце.
  
  Тобиас встал, ощупал себя, словно удостоверяясь, что жив. Немного покачался на ногах и улыбнулся.
  
  — Я буду жить! — прошептал он. — Я это чувствую. Я это знаю! Это сделала ты, Кетура! Я обязан тебе жизнью.
  
  Я зажала ему рот ладонью.
  
  — Не мне, Тобиас. Не мне. Жизнь тебе подарил лорд Смерть, как он делает это каждый день. Никогда этого не забывай.
  
  — Но…
  
  — Никогда не забывай!
  
  Тобиас заулыбался.
  
  — Я только знаю, что жив и хорошо себя чувствую, Кетура. Во мне не осталось заразы.
  
  — Пойдем, — сказала я. — Надо узнать, что там с остальными.
  Глава двенадцатая,
  в которой много неожиданных признаний. Я спасена от ужасной судьбы
  
  Выйдя из леса, мы с Тобиасом оказались не там, где я ожидала. Мы очутились у южной околицы деревни, в месте, где тележная тропа переходила в нашу только что вымощенную дорогу.
  
  Мы молча двинулись в деревню. Она была необычно тиха, и мое сердце на секунду замерло в страхе, что лорд Смерть солгал мне.
  
  Однако рядом шагал Тобиас — бодрый, здоровый и румяный, и даже если бы это не служило доказательством, я была уверена, что слова лорда Смерти не следует подвергать сомнению. Моя деревня спасена.
  
  Но вот странно: радостная мысль о спасении отозвалась в моем сердце не так глубоко, как я ожидала. Я подружилась со смертью и больше ее не боялась.
  
  По дороге шел со своим мулом Томас Ред. Завидев нас с Тобиасом, он поклонился, как будто я была титулованной особой.
  
  — Кетура Рив, — сказал он. — Какая счастливая встреча! Не окажешь ли мне честь въехать в деревню на моем муле? Там собрались все жители. Это действительно большая честь для меня, ибо я слышал, да и видел, как ты спасла нас от чумы.
  
  — Не я, но один мой знакомый.
  
  — Но он не спас бы никого, если бы не ты, — возразил Тобиас.
  
  У меня не было сил пререкаться с ними обоими, да и поездка верхом в тот момент выглядела весьма привлекательно. Я села на мула, и мы двинулись по нашей прекрасной дороге и вскоре увидели впереди толпу односельчан. Заметив нас, они расступились и встали по обе стороны дороги. Когда мы приблизились, толпа затихла.
  
  Маленькая девочка бросила передо мной на дорогу охапку маленьких букетиков. Люди зашептали мое имя. В толпе послышались смех, радостные возгласы, а потом все собравшиеся разом загомонили. Я в недоумении оглядывалась по сторонам, пока мы не въехали на площадь.
  
  В ее центре стоял Джон Темсланд. Тобиас подвел меня к нему, я спешилась и сделала книксен.
  
  Жители собрались вокруг нас кружком. Гуди Томпсон и ее муж подошли ко мне ближе других.
  
  — Прости нас, — сказала Гуди. Ее муж стоял, крутя в руках шапку и глядя в землю. Я заулыбалась — было так приятно видеть в добром здравии и их самих, и их чудесных мальчиков.
  
  Я окинула собравшихся взглядом, и внезапно их лица показались мне незнакомыми. Воздух в деревне сиял светом, который я не узнавала. Я поискала глазами Гретту и Беатрис. Вон они — улыбаются и подбадривающе кивают.
  
  — Мне хочется наградить тебя, Кетура. Что я могу для тебя сделать? — тихо спросил Джон. — Требуй все что угодно. Если в моей власти дать это, я дам.
  
  В этот момент я не желала ничего другого, кроме как снова стать той, кем была когда-то, — девочкой, надеющейся найти любовь и качать на руках собственного ребенка, девочкой, перед которой лежала целая жизнь. Я хотела только, чтобы все оставалось таким, как было до того дня, когда я пошла за оленем, до того, как узнала, какой тьмой лес может окутать мою душу.
  
  — Сэр, если вы и вправду хотите что-то для меня сделать, — сказала я, — то вот мое желание: больше не говорите об этом. Давайте забудем о прошлых тревогах и подготовимся к ярмарке и встрече короля.
  
  Джон долго и пристально смотрел на меня, затем промолвил:
  
  — Быть посему. Король прибудет завтра, а сегодня вечером, когда все будет готово к открытию ярмарки, мы устроим танцы. — Он окинул взором толпу. — Ступайте! Готовьтесь.
  
  Толпа начала расходиться. Мужчины кивали мне, женщины приседали в легком книксене. Гретта и Беатрис пробились ко мне, и мы все вместе принялись наблюдать, как народ ставит ярмарочные палатки. Некоторые из мужчин возводили подмостки для короля и его свиты и для лорда и леди Темсланд — чтобы высокородные особы могли следить за состязаниями, играми и представлениями, запланированными для развлечения почтеннейшей публики. Замок, возвышавшийся над селением, украшали шелковые знамена ярко-синего и оранжевого цветов, свисавшие со второго этажа. Уличные музыканты настраивали инструменты, отовсюду слышались пение, смех и разговоры. Женщины оставили свои прялки и ткацкие станки и понесли на площадь завернутые в чистую материю хлебы, и булочки, и торты, и печенье. Они несли шитье и рукоделие, и свежесбитое масло, и мыло, и головки сыра. Молодые мужчины заводили в загоны своих лучших бычков, и овец, и свиней, а старики ставили на животных клейма и обсуждали скотину с серьезным прищуром глаз. И все в деревне кивали мне и улыбались.
  
  Но вскоре народ позабыл обо мне в предъярмарочной суете. Народ-то забыл, но не Гретта с Беатрис.
  
  — Мы не знаем, какой истории верить, — вздохнула Гретта.
  
  — Когда-нибудь я расскажу вам настоящую и совсем не так, как будут рассказывать другие, — пообещала я.
  
  — Когда захочешь, — сказала Гретта.
  
  — Если захочешь, — добавила Беатрис.
  
  У меня не хватило отваги рассказать им об обязательстве, которым связал меня лорд Смерть. К тому же во мне еще жила надежда. Разве не ждали меня дома лимоны?..
  
  — Я должна идти домой и сделать лимонный пирог. Но прежде чем я уйду, нам всем троим надо управиться кое с какими делами. Пойдемте. — И я повела их к дому Портного.
  
  — Но я уже вручила ему платье от твоего имени, Кетура, — запротестовала Гретта, поняв, куда мы направляемся.
  
  — Вот именно, — сказала я, не останавливаясь.
  
  Когда мы подошли к дому Портного, его детишки кинулись навстречу, но окружили они одну только Гретту.
  
  Вышел Портной и пригласил нас в дом. Дети последовали за нами. Я в изумлении уставилась на висящее в ожидании леди Темсланд чудесное платье. Портной проследил за моим взглядом.
  
  — Отличная работа, Кетура, — похвалил он. — Ты полна скрытых талантов.
  
  — Сэр, я должна кое в чем признаться, — сказала я. — Поэтому мы и пришли к вам. Платье сшила не я, а Гретта. Объяснять, почему мы обманули вас, слишком долго и сложно. Поэтому просто примите мои извинения. Эту отличную работу на самом деле проделала Гретта.
  
  — Кетура! — воскликнула та. — Это неправда!
  
  — Вот как? — сказал Портной и улыбнулся. — Ну конечно я обо всем догадался, Гретта. Неужели ты думала, что я не узнаю твои ровные стежки?
  
  Гретта покраснела и пролепетала:
  
  — Это сделала Кету…
  
  Портной продолжал:
  
  — Никто другой не мог выполнить эту работу. Во всем платье я нашел только три не очень ровных стежка.
  
  Румянец на лице Гретты сменился бледностью.
  
  — Три?! — Ее глаза сузились. — Три? Сначала пять кривых стежков, а теперь три! Пойдемте, дети, — обиженно сказала она. — Давайте играть.
  
  И она увела их во двор.
  
  — Хорошая женщина, но гордая, — пожаловался Портной открытой двери. — Велела мне не носить оранжевое. — Он улыбнулся.
  
  — Господин Портной, — сказала я, — если вы станете угождать ей в малом, то наверняка сможете верховодить в большом. Я знаю — она очень хотела бы поучиться у вас.
  
  — Кетура, ты стала мудрой, — произнес он.
  
  — Кетура! — позвала Гретта со двора.
  
  Я пожелала хозяину доброго дня и вышла во двор, где немедленно подверглась укорам Гретты.
  
  — Как же наш план, Кетура? — сердито накинулась она. — Зачем ты ему все рассказала?
  
  — Потому что я говорила тебе, Гретта — он не тот, кого я люблю настоящей любовью.
  
  — Конечно же ты его не любишь! Да и кто бы полюбил человека, который носит оранжевые чулки? Я указала ему на сорняки в саду, и пожалуйста — они и сегодня там, причем вымахали еще больше! — Она вздохнула. — Несносный человек! Но ты должна его простить, и тогда, я уверена, ты его полюбишь.
  
  — Гретта, — сказала я. — Ты смотришь на мужчину как на старую рубашку, которую следует распороть и перешить заново. Может быть, стоило бы думать о нем как о хорошей, богатой ткани, которая только ждет того, чтобы ты вышила на ней прекрасный узор? И если ты это сделаешь, то убедишься, что сама любишь Портного.
  
  — Что-что? Я? Люблю Портного? — Она громко расхохоталась, затем развернулась к двери, в проеме которой стоял, глядя на нее, Портной. Гретта проглотила смех и уставилась на него в ответ.
  
  Джейн, старшая из детей, спросила:
  
  — Ты любишь его, Гретта? Если это правда, то мы с радостью просим твоей руки.
  
  — Что?
  
  — Папа сказал, что одежда, которую ты втайне сшила для нас, будет храниться ненадеванной до дня его свадьбы. Вот мы и просим: не могла бы ты поторопиться и выйти за него поскорее?
  
  — Ты сшила детям одежду, Гретта? — изумилась я.
  
  — Ну не могла же я позволить им бегать в рванье, когда все другие дети щеголяют в новом!
  
  Самая маленькая, Наоми, подергала Гретту за юбку:
  
  — Так ты женишься на нас или как?
  
  Она сгребла детей в охапку.
  
  — Я очень люблю вас, но, видит Господь, я не люблю вашего папу.
  
  Оборвыши переглянулись между собой со спокойным удивлением. Старшая сказала:
  
  — А папа говорит, что любишь.
  
  — Он… он так сказал? — смешалась Гретта.
  
  — Да, — подтвердил средний сын. — Когда мама умирала, она взяла с него клятву, что он женится опять, только если найдет женщину, которая будет любить нас еще больше, чем его. А прошлой ночью всем нам приснился один и тот же сон. К нам пришла мама — сказала, что Смерть позволил ей прийти. И она сказала, что папа никогда не спросит тебя сам, поэтому мы должны попросить тебя выйти за нас замуж.
  
  Гретта прижала ладони к щекам.
  
  — Да, — продолжил мальчик. — Папа нам поверил и велел сделать, как сказала мама.
  
  Младшенькая вынула большой палец изо рта.
  
  — Папа сказал, что одежда, которую ты сшила, — это так, пустяки. Он сказал, что, как только ты начнешь заботиться о нас ночью и днем, мы тебе быстро разонравимся. Это правда, Гретта?
  
  Та замотала головой, сначала медленно, а затем решительно.
  
  — Конечно нет! Чем больше я буду заботиться о вас, тем больше стану любить. А вот вашего папу буду любить меньше.
  
  — Так, значит, ты его любишь! — сказала Джейн.
  
  — Нет!
  
  — Но ты только что сказала…
  
  — Я… — заговорила Гретта с большой неуверенностью. — Я не люблю вашего папу, Джейн. Я люблю вас, но не его. Вообще не люблю. Нет, нет! И никогда не любила. И никогда не полюблю. Да и не смогла бы никогда. Это невозможно.
  
  Дети опять переглянулись.
  
  — Бедный папа, — наконец сказал сын.
  
  Они уставились на свои чумазые ноги.
  
  — Да, бедный папа, — повторила младшая.
  
  — Бедный? Почему он бедный? — спросила Гретта, прикасаясь к их грустным мордашкам.
  
  — Потому что он любит тебя.
  
  — Он… — Гретта схватила подол своего передника и промокнула им виски. — Он что?
  
  — Папа любит тебя неудирающей и увечной любовью, — сказала малышка.
  
  — Неумирающей и вечной! — поправила Джейн.
  
  Портной, слышавший весь этот разговор, все еще стоял в дверях молча, с еле заметной улыбкой, и не отрывал глаз от Гретты.
  
  — Не может быть, — сказала Гретта. Лицо ее пылало.
  
  — Нам лучше знать, — возразила старшая. — Мы знаем его всю свою жизнь.
  
  Я не могла истолковать выражение на лице Гретты. В ее глазах угадывалось неверие, а в морщинках на лбу — изумление. Такое лицо бывает у человека, увидевшего летящего ему навстречу ангела. Гретта старательно не смотрела на Портного.
  
  Я поцеловала подругу в щеку:
  
  — Я так за тебя счастлива!
  
  Гретта заключила меня в объятия, затем отпустила.
  
  — Пойдем, Беатрис, — позвала я. — Пора уладить и твое дело.
  
  Я взяла ее за руку и повела к церкви. Один разок я оглянулась и увидела, как Портной с поклоном приглашает Гретту в свой дом. Детишки последовали за ней, словно стайка свидетелей на свадьбе.
  
  По дороге к церкви я размышляла над сном, который одновременно увидели все дети Портного. Нет сомнения, визит их матери устроил лорд Смерть. Неужели он сделал это ради меня — потому что знал, что я люблю Гретту?
  
  Я все еще дивилась случившемуся, когда мы подошли к церкви. Регент, похоже, ждал нас. Впрочем, вскоре выяснилось, что ждал он на самом деле Билла, к тому же с большим нетерпением.
  
  — Да где же он? Где твой кузен, Кетура? Сегодня последняя репетиция!
  
  — Сэр, мне нужно кое-что вам рассказать про Билла, но только с глазу на глаз. Другие мальчики, я так думаю, не прочь пойти посмотреть приготовления к ярмарке.
  
  — Кетура, нет! — запротестовала Беатрис.
  
  После некоторого колебания Регент проговорил:
  
  — Я не очень боюсь того, что ты скажешь, ибо я сегодня счастлив! И не только из-за того, что услышал о тебе, но в личном плане тоже. Певчие, вы можете идти. Только голоса поберегите!
  
  Мальчишки разлетелись, словно стая чаек, и мы остались в церкви одни.
  
  — Господин Регент, — начала я, — это не ее вина… это все моя придумка… Словом, нам надо кое в чем признаться.
  
  Беатрис подняла руку, останавливая меня:
  
  — Нет, Кетура, я не позволю тебе взять вину на себя. Ведь это я, а не ты всю жизнь мечтала петь в хоре. — Она повернулась к Регенту. — Сэр, Билл — это я. Я приходила, переодевшись мальчиком.
  
  — Не может быть! — сказал он, сделав большие глаза.
  
  — Но это правда, — ответила она.
  
  — Не верю!
  
  И тогда Беатрис открыла рот и запела. Ах, какая это была мелодия! Она даже мертвому разбередила бы сердце. Когда Беатрис замолчала, Регент долго ничего не говорил.
  
  — Неужели ты думала, что я этого не понял? — сказал он наконец. — Как мог я не узнать голос, который полюбил с самого первого раза, когда услышал тебя поющей вместе с другими прихожанами?
  
  Беатрис открыла было рот, словно опять собиралась запеть, но на этот раз не издала ни звука. Регент улыбнулся такой ослепительной улыбкой, что стал почти красивым. И тут же приуныл опять.
  
  — Только не говори никому, иначе мой хор… мой хор без тебя просто рассыплется.
  
  Он взял ее руку и медленно, нежно сжал ее в ладонях, как маленькую птичку.
  
  — Мне приснился очень странный сон, Беатрис, — сказал он.
  
  — Расскажите, — тихо попросила моя подруга. Кажется, оба забыли, что я тоже здесь.
  
  — Сначала я должен кое-что объяснить. Я думал, что после смерти матери брошу музыку. Но не бросил. Нет, я полюбил ее еще сильнее. А все из-за него — из-за Смерти. Потому что я видел, как он пришел за матерью, и осознал, что она была всего лишь девочка, слабая и смертная. Мельком — лишь мельком! — заметив его черный плащ, я понял, что мать всю жизнь искала силу, которая помогла бы ей не поддаться Смерти, и только когда он наконец пришел, она поняла, что в этот день не помогают никакие силы. Подчиниться — вот и все, что нам дано. Вот почему я играл свою музыку — чтобы смирить сердце, чтобы не бороться, как боролась она. — Регент вздохнул. — А сейчас я расскажу свой сон.
  
  Он мгновение помолчал, затем начал:
  
  — Тот, кто приходил тогда за матерью, явился мне прошлой ночью. Высокий, одетый в черное человек стоял около моей постели, величавый и внушающий благоговейный ужас. «Регент, — промолвил он, — я лорд Смерть. Твоя мать хочет поговорить с тобой».
  
  Беатрис прикрыла рот свободной ладонью.
  
  — Он назвал ее имя, и дух явился — поспешно, как будто его оторвали от какого-то срочного дела. В руках матери была маленькая золотая линейка.
  
  Я спрятал голову под одеяло, но высокий человек стянул его с меня. «Регент, — сказал он, — пришло время стать мужчиной!»
  
  Я поднял глаза — около постели стояла моя мать и держала линейку в обеих руках, словно предлагая ее мне. «Я пришла просить у тебя прощения», — сказала она. Положила линейку на постель рядом со мной и вздохнула. «Мои мучения окончены, — сказала она. — Помни, сын мой: не только музыка есть творение небес, но и любовь тоже. Будь счастлив». Она заторопилась прочь, а я проснулся.
  
  Беатрис нежно сказала:
  
  — Это всего лишь сон, господин Регент.
  
  — Возможно, — ответил он, а потом достал из складок мантии маленькую золотую линейку. — Я похоронил ее вместе с ней, но когда я сегодня проснулся, она лежала на моей постели.
  
  Немного помолчав, он произнес:
  
  — Беатрис, давай зайдем в часовню. Мне нужно поговорить с тобой наедине.
  
  Я оставила их вдвоем и направилась домой, улыбаясь самой себе.
  * * *
  
  Почти забытые лимоны так и лежали на столе. Я взяла один, отрезала ломтик и попробовала. Вкус оказался таким кислым, что из моих глаз брызнули слезы.
  
  — Бабушка, — спросила я, — как ты полагаешь — у меня получится приготовить пирог с таким ужасно кислым фруктом?
  
  — Конечно, — ответила она. — Если подсластишь сахаром. Вот, используй весь, моя Кетура, ибо я нутром чую, что после сегодняшнего дня нам никогда не придется волноваться насчет сахара.
  
  И я принялась за готовку, а Бабушка отправилась разузнать, кто что будет представлять на ярмарке, а заодно принять массу поздравлений с тем, какая умная ей досталась внучка.
  * * *
  
  Я смешивала и пробовала, и опять смешивала и пробовала, пока наконец у меня не получилась начинка в самый раз — не слишком сладкая, не слишком кислая и на вид как солнышко. Для глазури я взбивала яичный белок с сахаром до тех пор, пока они не стали воздушными, словно облачка в летний день. Тогда я приступила к выпечке.
  
  Наконец у меня будет пирог, который заставит всех мужчин в деревне влюбиться в меня, а Бена Маршалла вообще потерять голову и сделать мне предложение.
  
  Раздался стук в дверь. Это был Бен собственной персоной.
  
  Я с надеждой улыбнулась ему.
  
  — Кетура, — сказал он, — ярмарка открывается завтра.
  
  — Я как раз готовлю особенный пирог. Лимонный.
  
  — Можно? — Он протянул руку за ложкой, вымазанной в блестящей начинке.
  
  Отведал. Глаза у него стали большие-пребольшие. Он снова лизнул ложку.
  
  — Кетура, это же невероятно вкусно!
  
  Он вылизал ложку начисто, не оставив на ней ни капли начинки.
  
  — Не похоже ни на что, что я когда-либо пробовал. Просто чудо! Нет сомнений — ты получишь звание Лучшей Стряпухи.
  
  И промолвив эти слова, он упал на одно колено.
  
  — Кетура, ты выйдешь за меня замуж?
  
  — Но… Бен, я… я же еще не получила призовую ленту…
  
  — Получишь. А если нет, отцу достаточно будет отведать твоего пирога, чтобы понять, кто должен был победить. Скажи же, Кетура, что выйдешь за меня!
  
  Мое сердце трепыхнулось, будто умирающая бабочка, и тут же замерло. Замолчало и затихло.
  
  — Одну секунду, — сказала я, опустила руку в карман передника и крепко зажала амулет в ладони. Да, вот парень, которого подразумевала Сестрица Лили, когда говорила, что я уже люблю кого-то. Конечно это он!
  
  Нет. Глаз продолжал кого-то высматривать. Он медленно поворачивался в моей ладони из стороны в сторону — движение, похожее на печальное покачивание головой.
  
  Сердце в моей груди оставалось немым, как камень.
  
  — Нет! — сказала я, обращаясь к собственному сердцу вслух.
  
  Лицо Бена приняло озадаченное выражение.
  
  — Я… я имею в виду — нет, я должна выиграть честно, Бен, — выдавила я. — А вдруг корочка получится грубой?
  
  Он поднялся.
  
  — Не волнуйся об этом, Кетура. — И наклонился, чтобы поцеловать меня.
  
  Я оттолкнула его.
  
  — Бен, — сказала я, — прошу тебя…
  
  Он опять принял озадаченный вид.
  
  — Ну хорошо. Конечно, я уважаю твою девичью скромность. Подождем, пока пирог не выиграет первый приз, все честь по чести, и тогда я тут же сделаю тебе предложение.
  
  Он схватил мою руку, поцеловал ее и ушел. Я стояла недвижно с ложкой в руке и смотрела, как он уходит. Сжала амулет еще раз, как будто хотела принудить глаз остановиться. Я даже не позаботилась закрыть за Беном дверь.
  
  — Глупая девчонка! — наконец обругала я себя. И принялась скрести кухню, не забывая честить себя на чем свет стоит. Ведь каждая девица в Крестобрежье мечтает о таком женихе!
  
  Но Бен не был моей заветной любовью, и мне не нужен был амулет, чтобы это подтвердить.
  
  Я скребла с такой яростью, что чуть не опрокинула пирог на пол, а потом в смятении выбежала из дома. Я бежала и бежала, заглядывая в глаза каждому встречному парню. Кто же он — тот, кого я люблю? Я искала его не только для того, чтобы избавиться от обязательства перед лордом Смертью. Зачем мне жизнь, если мое сердце никого не любит?!
  
  Я пробежала по всем тропинкам Крестобрежья, всмотрелась в каждого мужчину, который мне улыбнулся, и наконец оказалась у лачуги Отшельника Грегора. Деревенские женщины убрали и заново побелили хижину, но Грегор уже успел захламить двор: я увидела груду косточек, спутанный клубок волос, ниток и овечьей шерсти, горку из камней и кучу всякого мусора, собранного со всего селения. В окне торчала его чумазая, обросшая щетиной физиономия.
  
  — Выйди ко мне, Отшельник Грегор! — ласково попросила я.
  
  — Ты же не убирать заявилась, правда? — взмолился он.
  
  — Нет, Отшельник, я пришла узнать, не влюблена ли я в тебя.
  
  Раздался вопль ужаса, и голова в окне исчезла. Я дерзко вошла в хижину. Отшельник попытался спрятаться под кучей соломы, служившей ему постелью. Я видела только его ноги. Они дрожали.
  
  — Ну же, будь мужчиной, — потребовала я. — Посмотри на меня!
  
  — С какой стати тебе в меня влюбляться? — жалобно проблеял он из-под соломы.
  
  — С той стати, чтобы выйти за тебя замуж, конечно!
  
  — Замуж?! — Он глубже зарылся в солому.
  
  — Посмотри на меня, — настаивала я, — не то позову своего друга лорда Смерть в гости к тебе.
  
  Отшельник медленно выпростался из-под соломы и настороженно уставился мне в глаза. Амулет завращался так бешено, что едва не вырвался из моей ладони.
  
  Я с радостью выскочила из лачуги.
  * * *
  
  К тому времени, когда я медленно вернулась в деревню, уже настал вечер. Зажглись фонари, зазвучала музыка и начались танцы. Печальная, потерявшая всякую надежду, я стояла на краю площади, пока Гретта и Беатрис не отыскали меня и не затащили в самую гущу веселья. Кто-то немедленно пригласил меня на танец.
  
  Я пыталась распознать свою любовь в каждом холостом парне, который приглашал меня танцевать, но все напрасно. И тогда на меня снизошло спокойствие. Где-то, как сказала Сестрица Лили, есть тот, кого я уже люблю.
  
  Все — и холостые, и женатые просили меня потанцевать с ними и были со мной добры и любезны. Но трудно наслаждаться почестями, когда знаешь, что ты уже одной ногой в вечности и когда глаз-амулет в руке крутится и дергается, как заведенный, на кого бы я ни взглянула.
  
  Бабушка со своими давними подругами наблюдала, как я танцую. Она вся сияла от гордости за меня. Время от времени танцы прерывались для выступления акробатов и певцов, а один раз нам даже представили фарс. Замечательный вечер!
  
  В самый разгар праздника меня вновь позвали танцевать, и на этот раз пригласившим оказался Джон Темсланд.
  
  Мои подруги и вместе с ними все жители деревни остановились и, разинув рты, наблюдали, как Джон ведет меня в круг. Постепенно, сделав над собой усилие, чтобы не таращиться, к нам присоединились и другие пары, однако Гретта с Беатрис продолжали пялиться на меня и не обращали внимания на тех, кто приглашал их на танец.
  
  На Джоне была туника кремового цвета и бриджи оттенка лесной зелени. Его длинные волосы спадали на плечи, кожа загорела от работы на свежем воздухе, а глаза синели, как шелковые знамена, украшавшие его замок.
  
  — Сэр, — сказала я.
  
  Он крутанул меня, а затем привлек чуть ближе к себе.
  
  — Я хотел бы выразить тебе свою личную благодарность, Кетура, — проговорил он.
  
  — Совсем необязательно, сэр, — ответила я. — Вы и так оказали мне честь этим танцем.
  
  — Пожалуйста, Кетура, зови меня по имени!
  
  — Джон, — смущенно проговорила я, — не надо меня благодарить.
  
  — Я не все понимаю из того, что сегодня случилось, — признался Джон, — но я собственными глазами видел бубоны на Гуди и ее ребенке. Он был болен. А потом, когда пошел дождь, я этими же глазами увидел, как он выздоровел.
  
  Я ничего не сказала, думая о дожде и лорде Смерти.
  
  — Об этом дне будут рассказывать легенды еще многие поколения, — продолжал Джон, — но я надеюсь, что однажды ты расскажешь настоящую историю.
  
  — Конечно, сэ… Джон, — сказала я. — Но вы должны знать, что мною двигала не исключительная храбрость, а всего лишь любовь к односельчанам.
  
  — Как и подобает истинной леди, — подхватил Джон. Он опять закрутил меня в танце и подступил еще ближе. — Кетура, я спрашивал матушку… — очень тихо сказал он, — может ли сын лорда взять в жены простолюдинку.
  
  — Как простолюдинку?! — изумилась я.
  
  — Я знаю, ты считаешь, что это невозможно. Даже матушка в сомнении. Но послушай: у кого достаточно власти, чтобы сделать из простой женщины благородную леди? У короля! У его величества короля, того самого, который прибудет в Крестобрежье на ярмарку.
  
  — Джон… — Я покачала головой. — Король не возвышает простолюдинов, кроме разве что героев и богатых купцов.
  
  — Помнишь, Кетура, — помнишь, что король обещал тому, кто выиграет главный приз ярмарки?
  
  — Свою туфлю, полную золота и исполнение желания.
  
  — Верно. И я это выиграю, — заявил Джон.
  
  — Вот как? И с чем же вы его выиграете? — Его уверенность вызвала у меня улыбку.
  
  Он широко повел рукой:
  
  — С Крестобрежьем! Вот мой вклад в ярмарку, Кетура!
  
  — Сэр, это прекрасный вклад. Но кто же та простолюдинка, что удостоится такой чести, осмелюсь спросить?
  
  — Ты, Кетура.
  
  Я остановилась и начала танцевать опять, только заметив, что народ пялится на нас.
  
  — Ты помогла мне увидеть, каким может стать Крестобрежье, — сказал Джон. — Ты вдохновила меня. И за это я превращу тебя в леди. В мою леди.
  
  Леди!
  
  Вся моя усталость внезапно улетучилась. Ноги сами понеслись в такт музыке.
  
  Благородная леди!
  
  Односельчане зауважали меня, мои подруги нашли свою любовь, а меня… меня полюбил сын нашего лорда!
  
  Я посмотрела в сторону леса и улыбнулась. Может ли быть, что моей настоящей любовью все это время был Джон? Я опять остановилась.
  
  — Сэр, но вы лорд, а я крестьянка. Этому никогда не бывать.
  
  Однако, произнося эти слова, я опустила руку в карман передника.
  
  Глаз не двигался!
  
  Но погодите… Нет, он не крутился туда-сюда, как будто присматриваясь. Но все же он шевелился. Он запульсировал в моей ладони, а затем, к моему ужасу, засочился слезами. Мои пальцы вмиг стали мокрыми.
  
  Я вытащила руку из кармана и отерла ее о юбку. Будь моя ладонь обагрена кровью, я, наверное, и тогда не испытала бы большего ужаса и отвращения.
  
  Джон продолжал говорить о своих надеждах на монаршую милость. Его глаза смотрели на меня пытливо, выжидательно и… с любовью.
  
  — Сэр… Джон, мне нужно домой. Я… я должна подумать.
  
  — Думай, Кетура, думай и мечтай, — сказал он. — Я тоже буду думать и мечтать о тебе.
  
  Я повернулась и побежала вверх по склону домой с разумом, все еще пляшущим от неверия.
  * * *
  
  Я стояла у окна и смотрела на мерцающие фонари, вслушивалась в музыку и смех, порхающие над деревней, как стайка бабочек. Я попала в сказку. Впервые я была не рассказчиком, а тем, о ком рассказывают.
  
  Прошло совсем немного времени, и в дверях появились Гретта с Беатрис. Подруги несколько секунд взирали на меня в молчаливом изумлении, а затем Гретта сказала:
  
  — Значит, тайна твоей настоящей любви раскрыта. И это Джон Темсланд, сын лорда!
  
  — Он такой красивый! — воскликнула Беатрис.
  
  — Красивый, — подтвердила я, улыбаясь.
  
  — Он добрый и честный, — добавила Беатрис. — И влюблен в тебя, это ясно как день.
  
  — Похоже на то.
  
  — И он сын лорда! — повторила Гретта.
  
  — Невероятно, — сказала я.
  
  — Он сделал тебе предложение, Кетура? — с улыбкой поинтересовалась Беатрис.
  
  — Сделал, — сказала я, сама себе не веря.
  
  — И что ты ответила?
  
  — Я… кажется, я забыла ответить.
  
  Беатрис захихикала, но Гретта уставилась на меня в недоумении:
  
  — Ты проверила амулет?
  
  — Он дрожит и плачет, но больше не смотрит по сторонам.
  
  — Наконец-то! — счастливо засмеялась Беатрис. — Ты спасена, Кетура!
  
  — Но что это значит? — нахмурилась Гретта. — Почему глаз заплакал?
  
  — Не знаю, — ответила я. — Зато знаю другое: день ярмарки станет днем свадеб. А теперь бегите домой мечтать о своих любимых. А я буду мечтать о моем.
  
  Они убежали, а я всю ночь не сомкнула глаз, пытаясь найти ответ на вопрос Гретты.
  Глава тринадцатая,
  рассказывающая о короле и ярмарке с ее блеском и весельем; о состязании стряпух и о том, чтó я попросила у короля
  
  Ярмарочный день начался с барабанного боя.
  
  Барабаны грохотали, пока приехавшие со всего юга Англанда торговцы ставили палатки и раскладывали товары. Издали отвечали другие барабаны, встречавшие королевский кортеж. К нам ехал король!
  
  Рано поутру ко мне пришли подруги, чтобы вымыть головы, вплести в кудри цветы и нарядиться в чистые платья. Бабушка от всей души радовалась и напевала, пока они прихорашивались.
  
  Я делала домашние дела медленно и тщательно. Чистила и полировала горшки, как будто это была самая важная работа на свете. Заправляя постели, я остановилась и вдохнула аромат Бабушкиного одеяла. Вытерла пыль с любимого кресла-качалки, подмела знакомый пол. Я прикасалась к жизни, которую знала и, как поняла только сейчас, любила. В сердце жило чувство, что завтра я не буду та, что сегодня.
  
  Все сельчане выстроились вдоль улиц, ожидая прибытия короля и его свиты. И наконец, когда утро уже переходило в полдень, королевский кортеж прибыл в деревню, сопровождаемый трубами герольдов, коим вторили флейты.
  
  Первым ехал верхом сам король, по его правую руку — герцог Морланд, тот, что передал нам весть о намерениях его величества. По другую сторону от монарха ехал лорд Темсланд. Изумление на его лице равнялось бешенству на физиономии герцога. К герцогскому гневу примешивалась зависть: убедив короля изгнать лорда Темсланда в это захолустье, герцог и его присные, как теперь выяснилось, сами того не желая, наградили нашего лорда. Солнечные блики играли на волнах залива, домики усеивали склон холма, словно цветы, и даже лес выглядел приветливо в золотом сиянии дня.
  
  Зазвонил колокол, и наши сердца воспарили, увидев, как обрадованный лорд Темсланд вытер глаза рукой. Молодой лорд Джон и его мать выехали навстречу кортежу, чтобы приветствовать высоких гостей и присоединиться к ним. Проезжая мимо нас, Джон наклонился и подал мне красную розу. Девушки, стоявшие вокруг, захихикали, а когда я взглянула на них, присели в книксене. Я действительно была спасена, как верно заметила Беатрис. Я улыбнулась девушкам и понюхала розу.
  
  Все восторженно приветствовали королевский кортеж и осыпали его лепестками цветов. Лошадиные подковы весело цокали по новой мощеной дороге.
  
  Придворные, явившиеся в нашу деревню, чтобы позлорадствовать, озирались с недовольным видом. При виде аккуратно побеленных домов и цветов, украшавших каждый порог, каждую тропинку и каждый свежепокрашенный подоконник, их лица становились все более кислыми. Высокородные лорды хмурили брови при виде нашей булыжной мостовой и опрятной площади и угрюмо пялились на наш новый причал и сияющий церковный колокол. Они не смотрели на деревенских жителей, которые походили на цветы в своих красочных нарядах. И самыми самыми яркими и красивыми из всех были дети Портного.
  
  Король и королева, с другой стороны, сияли от восторга при таком великолепном приеме. Деревенские девочки шли перед ними, размахивая длинными лентами, мальчики стучали в тамбурины. Шествие замедлилось, когда кортеж достиг ряда ярмарочных палаток. Торговцы низко кланялись проезжающим мимо королю и королеве.
  
  Проехав по центру деревни, царственная чета и придворные взошли на паперть, где пастор Том поприветствовал гостей и всех нас, собравшихся вокруг лестницы. Лорд Темсланд произнес речь.
  
  — Как хорошо вернуться домой! — провозгласил он с искренней радостью. — Ах если бы я был в силах передать вам, как это здорово! — добавил он, подмигнув нам.
  
  И тут же посерьезнел.
  
  — Это действительно мой дом, как я теперь понял. Я понял и кое-что еще: мой сын созрел, чтобы принять на себя многочисленные обязанности хозяина поместья и, скорее всего, сможет исполнять их намного лучше меня.
  
  Услышав это, народ засмеялся и захлопал, а Джон покраснел до ушей. Лорд Темсланд тоже раскраснелся при виде всеобщего энтузиазма и согласия.
  
  — Я также узнал, — продолжал он, — что, открыв сундуки с казной, человек приобретает иные сокровища, и это… — Он замолчал и оглянулся вокруг. — Ладно, хватит речей. Время открыть ярмарку!
  
  На этот раз крики восторга стали оглушительными.
  
  Пастор Том воздел руку.
  
  — Да благословит Господь эту ярмарку, — возгласил он. — Пусть же она начнется!
  
  Кто-то заиграл на флейте, несколько человек затянули песню.
  
  Я услышала разговор короля с лордом Темсландом — они беседовали, как добрые друзья.
  
  — Завтра мы устроим охоту на великого оленя, — говорил лорд Темсланд королю. — Он уже много лет никак мне не дается. Это благородное животное. Он так же умен, как и статен, и помогает другим оленям избегать ловушек, а когда прошлой зимой свирепствовал мороз, он привел свое стадо к нашим стогам сена. Мои стрелы его не берут, но вам, ваше величество, я не сомневаюсь, будет сопутствовать успех.
  
  Король улыбнулся и с вожделением взглянул на лес.
  
  — Для меня ничего нет лучше трудной, но захватывающей охоты, — промолвил он.
  
  Мы с Джоном переглянулись.
  
  — Великого оленя нельзя добыть, отец, — сказал Джон. — Он, скорее всего, заколодован. Мне кажется, для охоты лучше избрать более легкую цель.
  
  Король нахмурился.
  
  — Ни один зверь не уйдет от моей стрелы, если я вложу в выстрел душу, — изрек он.
  
  — Конечно нет! — согласился лорд Темсланд, и оба рассмеялись. Король дружески положил руку на плечо нашего лорда.
  
  Тем временем пастор Том обмяк в своем кресле и крепко уснул. Его зоб был больше обычного. Придет день, и пастор заснет и не проснется — зоб высосет из него всю жизнь.
  
  Но сегодня я не хотела видеть ничего такого. Я жаждала шума, и музыки, и смеха. А посему взяла Бабушку за руку, и мы нырнули в гущу ярмарки.
  
  Утро началось с игры «протащи валун». Все предсказывали, что дальше всех протащит валун Саймон Лэнгли или Барнаби Баттеркросс, ведь уже семь лет подряд эти состязания неизменно выигрывал один из них. Но, к нашему удивлению, выиграл Стивен Литтл. Он жил в самой каменистой части прихода и очень поднаторел в искусстве освобождать свою бедную почву от камней. Лорду Темсланду этот оборот событий доставил такое удовольствие, что он разрешил Стивену расчистить еще пол-акра леса, соседствующего с его наделом.
  
  Когда закончилось это соревнование, все направились к палаткам с овощами и прочей едой. Чего тут только не было: капуста, ревень, зерно, порей и огурцы, бобы и чеснок, мясо, молоко и сыры, крыжовник, ржаной и пшеничный хлеб — свежий, еще теплый, золотистое масло в красивых горшочках, букеты цветов, перевязанные лентами… Марта Хорнсби торговала своими знаменитыми вареньями и сиропами, и лорд Темсланд заплатил ей золотой за одну бутылку. Марта расплакалась, ибо всю жизнь мечтала разжиться настоящей золотой монетой, чтобы было чем полюбоваться и что попробовать на зуб уютным вечером.
  
  Молодежь принялась соперничать, кто больше съест. Вокруг участников собралась огромная толпа — люди заключали пари, кто больше других умнет булочек с коринкой. Джереми Смит лопал, пока ему не сделалось дурно. Ричард Уолтерс был вынужден остановиться на двадцатой, после чего добрый час провалялся на лужайке, стеная и держась за живот. Майкл Ред одолел тридцать три штуки и на том остановился, заявив, что это его счастливое число и что впервые в жизни он наелся до отвала. Жена Майкла очень им гордилась и вплела в косу голубую ленту победителя.
  
  В соревновании лучников победил Барти Ламберджон. Молодые парни стоически приняли свое поражение, зная, что он станет похваляться своей победой до ярмарки следующего года. Впрочем, они воспряли духом, когда Адам Уилтвезер побил Барти в арм-рестлинге. Адам был парень скромный и тихий, частенько давал выиграть другим и при этом неизменно клялся, что, мол, сделал все от него зависящее, чтобы победить.
  
  Я повела Бабушку к торговым рядам. Мы щупали сукно и шелка, пробовали необычную еду, вдыхали аромат экзотических приправ. Наблюдали за представлением жонглера, подбрасывавшего сначала горящие факелы, а потом сырые яйца. Бабушка захлопала в ладоши от восторга, увидев, как какой-то человек завязался в узел. Односельчане с гордостью показывали своих телят и бычков, овец и ягнят, индеек, петухов и боровов. Дети демонстрировали своих призовых кроликов и осликов. Мы с Бабушкой смеялись и хлопали, а я дивилась: неужто я стану госпожой всех этих чудесных людей?
  
  Пришло время назвать лучшие овощи и фрукты. Выиграли, разумеется, дыни, тыквы, капуста, брюква и порей Бена Маршалла. Другие фрукты и овощи тоже получили ленты победителей — вернее, конечно, их получили люди, их вырастившие, причем все горячо обсуждали, а была ли продукция победителей лучше, чем у Бена. Малина у Бидди Содвелла крупнее, но вот слаще ли — это еще вопрос. Латук у Сэма Бакстера больше размером, но у Бена он был зеленее и хрустел громче. Как бы там ни было, Бен светился от счастья и, подняв кружку с пивом, объявил, что сегодня же вечером в славном сиянии своего триумфа женится на Лучшей Стряпухе ярмарки.
  
  Крошка-великан Сестрицы Лили выиграл соревнование по борьбе и отдал ленту матери. Сама Лили не вступала ни в какие состязания, зато продала немало бутылочек своего бальзама, исцеляющего всё — от прыщей до меланхолии. Мужичок с усеянным бородавками носом выдул разом всю бутылку, и через несколько минут бородавки отвалились. Мужичок был так счастлив, что тут же позвал Сестрицу Лили замуж и был немедленно прогнан взашей тремя ее сыночками.
  
  Гуди Томпсон тоже выиграла, назвав верное количество бобов в горшке, за что получила красивый новый чайник. Бродя по ярмарке, она всюду носила с собой своего младенца — обладателя пухлых розовых щечек.
  
  Гретта получила голубую ленту за изысканную вышивку, но все отлично знали, что самой красивой ее вышивкой щеголяла леди Темсланд, нарядом не уступавшая королеве.
  
  В категории текстиля всех ожидал сюрприз. Мастер Портной выставил на всеобщее обозрение изумительное платье из шелка лавандового цвета и, само собой, был единодушно признан победителем. Получив заветную ленту, он немедленно подарил платье Гретте.
  
  — Это свадебный наряд, — сказал он. — И, если мой глаз меня не обманывает, он будет тебе в самый раз.
  
  Она с восторгом схватила платье — и тут же строго глянула на Портного:
  
  — Обещай, что никогда не будешь мной командовать!
  
  Тот заулыбался:
  
  — А если попытаюсь?
  
  — А, да ладно, все равно буду тебя любить, — ответила она и тоже улыбнулась.
  
  Они обнялись, и все захлопали, а громче всех детишки Портного.
  
  Хор нашего Регента пел для короля и королевы во время обеда, который состоял из лучших блюд ярмарки, включая хлеб замковой Кухарки, тоже получившей голубую ленту. Высокородные лорды из свиты теперь стали все очень приветливы с лордом Темсландом и холодны с герцогом Морландом, который сидел, мрачный и одинокий, в стороне от прочих. Должно быть, придворные решили, что приврал в своих рассказах о нас герцог, а не лорд Темсланд.
  
  И вот подошло время последнего конкурса — на Лучшую Стряпуху. Я представила свой пирог из желания почтить усилия Тобиаса, похвалявшегося, что блюдо из его лимонов будет кушать сама королева. Для меня исход этого конкурса уже не играл роли, но подруги подхватили меня под руки и потащили в шатер, где выставлялись конкурсные блюда. Мы шли, приплясывая и напевая, обмениваясь любезностями с торговцами и сюсюкая с младенцами.
  
  В шатре достопочтенные судьи все еще пробовали и обсуждали блюда. Они положили голубую ленту на чайное пирожное Падмы и красную — на ее же фасолевый суп. И так было в каждой категории, кроме пирогов — до них еще дело не дошло. Мое сердце подпрыгнуло при виде лент Падмы. Конечно же, она выиграет. Бен Маршалл во все глаза следил за судьями.
  
  Наконец, один из судей попробовал мой лимонный пирог. И застонал от удовольствия.
  
  Тогда к пирогу подступили другие судьи и пробовали, и пробовали, пока от пирога осталась только половина.
  
  А затем они положили на блюдо голубую ленту.
  
  Главный судья объявил:
  
  — Этот пирог настолько изыскан, насколько необычен, что мы ничего не можем поделать, кроме как объявить Лучшей Стряпухой ярмарки мисс Кетуру Рив!
  
  Мои подруги завопили от восторга и засмеялись, вокруг нас собралась толпа с поздравлениями.
  
  — Но это же несправедливо, что звание Лучшей Стряпухи дали за один-единственный пирог, тогда как Падма выиграла так много лент! — запротестовала я. Однако мои возражения были отнесены на счет ложной скромности. Судьи умоляли дать им рецепт.
  
  Хотя Бен Маршалл не мог пробиться ко мне, он улыбался и пытался перехватить мой взгляд.
  
  — Вот моя невеста! — сообщил он тем из толпы, кто стоял ближе к нему, и они подняли кружки за его удачу. Мне стало не по себе, ведь я дала Бену ложную надежду, да и несчастное лицо Падмы тоже не доставило мне удовольствия.
  
  В тот самый момент, когда Бен уже почти прорвался ко мне сквозь толпу, затрубил рог. Долгий и звучный сигнал призывал нас на площадь. Толпа двинулась в ту сторону, увлекая меня за собой. Оглянувшись, я увидела, что Бен безнадежно отстал.
  
  Снова протрубил рог. Площадь постепенно заполнялась народом, заиграла музыка, и даже торговцы и комедианты побросали свои палатки и подмостки и отправились послушать.
  
  Джон Темсланд вытащил меня из толпы.
  
  — Мы оба выиграли, — сказал он.
  
  — Как и ожидалось. Вы отлично справились! Я так обрадовалась, увидев, как сник герцог Морланд, когда не удалось унизить вашего отца.
  
  — Король сказал, что выполнит мое желание, — проговорил Джон. — Все идет по плану.
  
  — И чего же вы попросите?
  
  — Попрошу его выполнить то, о чем ты его попросишь, — ответил Джон. — Решение за тобой, Кетура. Отец знает о моих намерениях. Попроси сделать тебя леди Кетурой Рив, и не пройдет и часа, как мы поженимся.
  
  С этими словами он скользнул прочь, и, хотя меня со всех сторон окружали люди, я осталась наедине со своей дивной тайной.
  
  Король надел все регалии и золотую корону, украшенную рубинами. Королева тоже нарядилась в пурпурный бархат с мехом горностая, на ее голове красовался серебряный венец с алмазами. Она единственная из высокородных не смотрела на собравшихся, потому что была занята — что-то с увлечением ела. Только через несколько мгновений я поняла, что королева угощается моим лимонным пирогом.
  
  — Пойдем-ка поближе к королю, — сказала Беатрис, беря меня за руку. На ней по-прежнему была мужская одежда, в которой она пела в хоре. Мы протолкались сквозь толпу вперед.
  
  Зазвучали фанфары. Уличные музыканты перестали играть, люди затихли.
  
  — Я благодарю народ Крестобрежья и Маршалла за теплый прием на вашей прекрасной земле, — произнес король.
  
  Слушатели закричали, и засвистали, и подбросили шапки в воздух.
  
  — Я пообещал полную туфлю золота тому, кто больше всех порадует меня на ярмарке. Лорд Темсланд выбрал своего претендента, леди Темсланд — своего. Я также выбрал, и королева тоже. Поэтому мы разделим приз на четверых.
  
  — Первым пойдет выбор лорда Темсланда. Четверть туфли золота достается ведущему дисканту вашего хора. Выйди вперед, дискант!
  
  Беатрис в обличье Билла нервно оглянулась на нас и выступила вперед.
  
  Я не расслышала, что она сказала, но Гретта с Регентом ахнули, когда она вместо поклона сделала реверанс. Король, однако, только рассмеялся и попросил «Билла» снять шапку. Длинные волосы рассыпались по плечам Беатрис. Толпа загомонила, послышались приглушенные смешки. В первое мгновение лорд Темсланд смешался, но увидев, что его жену веселит происходящее, несколько расслабился, а поняв, что и короля этот маскарад только позабавил, успокоился окончательно.
  
  — Что ж, — пожал плечами король, — в хоре столичного епископа поют женщины.
  
  Повернувшись к лорду Темсланду, он добавил:
  
  — Если желаете следовать моде, не прячьте ваших женщин.
  
  — Ваше величество, — проговорила Беатрис, — если позволите, в обмане виновата только я одна. Прошу прощения у вашего величества!
  
  Король милостиво отвечал:
  
  — Как я могу дать тебе его? Это же все равно что дать прощение ангелу. Но я могу дать тебе вот это. — Он протянул Беатрис маленький бархатный мешочек, в котором звякало золото. — А теперь назови свое желание.
  
  — Ваше величество, я хотела бы только одного — разделить ваш подарок кое с кем другим.
  
  — И кто же это?
  
  Беатрис взяла Регента за руку и вывела перед королем.
  
  — Ваше величество, вот человек, в присутствии которого я не могу не петь, ибо его музыка — дар небес. И… и мы скоро поженимся.
  
  Толпа зашумела, заохала, разразилась удивленным смехом.
  
  Регент вытащил сверкающий белизной платок и промокнул вспотевший нос.
  
  — Полагаю, это согласуется и с вашими желаниями, Регент? — спросил король.
  
  — Да, ваше величество, — ответил тот, склоняясь перед королем в глубоком поклоне и при этом не отпуская руку Беатрис.
  
  — Напишите для меня пасхальную мессу, — сказал король, — и я заплачу вам за нее золотом.
  
  — Это всегда было моим самым заветным желанием, — признался Регент с улыбкой — самой широкой из всех, которые я когда-либо видела на его лице.
  
  Чета смешалась с толпой, и король вновь провозгласил:
  
  — А теперь Портной.
  
  Тот вышел вперед, и я заметила, что на нем не было ни единой оранжевой нитки.
  
  — Ваше мастерство так же высоко, как у любого из королевских портных. Леди Темсланд выбрала вас. Вот ваше золото, и какую еще награду вы бы хотели?
  
  — Я хотел бы жениться на девушке, которая сшила большинство из тех прекрасных вещей, которые вы имеете в виду, ваше величество, — ответил Портной.
  
  — О? И кто же это?
  
  Портной сделал приглашающий жест, и Гретта дерзко выступила вперед и присела в реверансе.
  
  — А каково ваше желание, юная дева? — спросил король.
  
  — Ваше величество, здесь, перед вами, стоит несовершенный человек, который единственный во всем мире вполне совершенен для меня.
  
  — Быть посему. И каждый год на Пасху вы будете приезжать в мой дворец и шить принцессе новое платье. За это я буду платить вам золотом.
  
  — Это мое самое заветное желание, — сказал Портной, кланяясь с превеликим достоинством.
  
  Жители разразились криками восторга, ибо больше всего на свете любили свадьбы. Король поднял руку, призывая к молчанию.
  
  — Кетура Рив, — сказал он. — Выйди вперед.
  
  Я вышла и сделала реверанс.
  
  — Королева выбрала твой пирог как самую изумительную вещь на этой ярмарке, — промолвил король. — Ты тоже получишь четверть золота.
  
  Он протянул мне мешочек, но вместо того чтобы взять его, я опять присела в реверансе.
  
  — Прошу вас, ваше величество, разделите мою долю между всеми бедняками в деревне, — сказала я, зная, что завтра мне деньги не понадобятся, что завтра я буду не та, что сегодня.
  
  Король наклонился к лорду Темсланду и Джону и сказал им несколько слов, а я повернулась, чтобы присоединиться к толпе.
  
  — Подожди, Кетура Рив, — остановил меня король. — Золото будет разделено, как ты просишь. Но у тебя есть еще желание, которое я обязуюсь выполнить.
  
  Я снова встала перед королем.
  
  Джон улыбнулся и кивнул, подбадривая меня. Он стоял рядом с монархом, такой молодой, такой красивый и сильный. И он любил меня. Его мать и отец тоже смотрели на меня с ласковой, даже любящей улыбкой.
  
  Я попрошу сделать меня благородной леди, и Джон женится на мне. Сколько добра я могла бы принести нашим людям, став леди Темсланд!
  
  Я вдруг осознала, что толпа ждет моего ответа. Я тоже ждала, — ждала слов, которые должны были прийти ко мне, как приходили около общего костра, слов, с которых началась бы моя новая история… Односельчане, казалось, недоумевали, озадаченные моим молчанием, как будто знали в точности, о чем бы они попросили на моем месте. И более всех недоумевал Джон.
  
  Я понимала, что нужно что-то сказать, причем немедленно.
  
  — Ваше величество… — произнесла я. Джон Темсланд был чудесным парнем, красавцем с волосами цвета спелой пшеницы и глазами ясными, как у младенца, и он любил меня…
  
  — Говори же, Кетура! — подбодрил меня Джон.
  
  Я ощущала на себе свет вечернего солнца… но какая была бы от него радость, если бы не существовало ночи? Разве закат не самое прекрасное время суток? Разве можно жаждать только света дня и никогда — тьмы ночи?
  
  А как же мои подруги? Могу ли я требовать, чтобы они всегда были рядом со мной? Я уже чувствовала, что они уходят от меня все дальше, все быстрее, тогда как я остаюсь на месте, недвижимая. И — о, какой покой в этой неподвижности!
  
  А как же богатства и золото? Земли и почести? Но, когда я думала об этих вещах, то слышала в себе лишь тишину. Нет, даже не тишину — пустоту. Это было неправильное ощущение, как плохое окончание для хорошей истории.
  
  Все были счастливы — стар и млад, богатые и бедные, мужчины и женщины. Но я не могла прикоснуться к их радости, не могла взять ее в руки и удержать. Она лишь сон, не реальность. Реальным для меня было то, что в этой жизни ничто не приносило мне удовлетворения, ничто не давало покоя, я никого не любила и не была любима так, как мне хотелось, — полностью, навсегда. Я не могла понять, что со мной, знала лишь, что не найду исцеления ни в улыбающихся лицах Бабушки и подруг, ни где-либо в нашей чудесной деревеньке, ни тем более в красочных палатках ярмарки.
  
  Нет, единственное, о чем стоило просить — это о настоящей любви, а ее мне не мог дать даже король. В этот момент для меня все окончательно прояснилось.
  
  — Ваше величество, я прошу… — Я услышала вдох всей толпы — такой он был громкий и такая вокруг стояла тишина. — Я прошу, чтобы навсегда прекратилась охота на великого оленя и его подругу.
  
  Король в изумлении уставился на меня, потом перевел взгляд на Джона. Я не смотрела на молодого лорда. Не могла. Люди за моей спиной зашептались.
  
  — Очень хорошо, — наконец проговорил король. — Ты высказала странное желание, но я удовлетворю его. Лорд Темсланд, Джон — вы поклянетесь в этом?
  
  — Поклянемся, — сказал Джон после непродолжительного молчания, и в его голосе прозвучали обвинение и бесконечная боль.
  
  — Быть посему, — сказал лорд Темсланд. В его голосе явственно слышалась нотка облегчения.
  
  Король жестом подозвал меня поближе, и когда я подошла, сказал тихо, так, чтобы слышали только ближайшие окружающие:
  
  — Я хочу задать тебе необычный вопрос, Кетура, и он касается необычного предмета. Скажи мне, что ты думаешь о следующем. Когда мы проезжали Большой Город, я видел пустые деревни, неубранные поля, полегшие и гниющие колосья. Я видел людей, прячущихся в норах, как животные, и мертвый скот на обочинах дороги. Везде стоял запах чумы. Но здесь, в Крестобрежье и Маршалле все пышет здоровьем, жизненной силой и благоденствием. Как я понял, причина этого — в тебе.
  
  — Нет, ваше величество, не во мне, а кое в ком намного более могущественном, чем я, и, да простит меня ваше величество, даже более могущественном, чем вы.
  
  Он долго вглядывался в меня, а потом торжественно кивнул.
  
  — Скажи ему… скажи ему, что я кое-чему научился. И поблагодари его… или, как я подозреваю, я сам однажды поблагодарю его.
  
  Король кивнул музыкантам, и те снова заиграли. Толпа начала понемногу расходиться — люди шли, чтобы праздновать. А я… я, подумав, что тень леса должна скоро коснуться стен нашего домика, направилась домой.
  * * *
  
  Гретта с Беатрис заметили, что я ухожу, и, вырвавшись от своих мужчин, их друзей и родных, припустили за мной. Гретта обхватила меня за плечи.
  
  — Кетура! — воскликнула она. — Ты куда?
  
  — Домой. Я устала.
  
  Беатрис склонила голову мне на плечо.
  
  — Пожалуйста, Кетура, не уходи! Ты так бледна, ты меня пугаешь!
  
  — Не печальтесь, — прошептала я, поглаживая ее по голове. — Не сегодня.
  
  — Кетура, — попросила Гретта, — обещай, что не пойдешь в лес.
  
  — Вам нужно заняться подготовкой к свадьбам, — сказала я. — Не тревожьтесь, я ненадолго.
  
  В этот момент нас догнали их родные и возлюбленные и со смехом умыкнули моих подруг, не понимая, почему Гретта вдруг расплакалась. А я продолжила свой путь.
  Глава четырнадцатая —
  в нескольких смыслах конец…
  
  Я вошла в дом, где в последних, косых лучах солнца кружились пылинки. Поправила Бабушкину постель, прибрала миски и горшки, оставленные на столе, подошла к Бабушкиному сундуку и достала оттуда свою куклу, сделанную из кукурузного початка. Бережно покачала ее на руках, припомнив вдруг, что так и не дала кукле имя. Через некоторое время осторожно положила ее обратно, а затем пошагала через сад к лесу.
  
  Каким разреженным показался мне воздух на опушке, какую жуть наводили деревья, стоявшие на страже своего царства! Я оглянулась вокруг. Весь мир представился мне хрупким и легким, как пушинка одуванчика, и таким же мимолетным. Хотя солнце еще не село, луна уже поднялась, и в ее свете наше селение выглядело прекрасным как никогда. Как печально было сознавать, что деревня, этот плод моего воображения, не исчезнет, когда исчезну я; сознавать, что не я создала луну, впервые увидев, как она красива. Грустно признавать, что не мое дыхание заставляет ветры дуть. Я оплакивала не только собственную жизнь. Не окончится ли всякая жизнь вместе с моей? Рассудок говорил мне, что нет, но сердце… сердце знало, что, каждый раз закрывая глаза, я создаю ночное небо и звезды. Разве весь небесный свод не повторяет форму моей головы? Разве не я создаю солнце и день, когда каждое утро поднимаю веки?
  
  Нет. Я словно внезапно стала взрослой, мое сердце — умудренным. Мои подруги, моя деревня, весь Англанд пойдут дальше. Они уже оставили меня позади.
  
  Я повернулась к селению спиной и вступила в лес.
  * * *
  
  Прошло совсем немного времени, и я перестала различать знакомые звуки деревенской жизни — смех ребятишек, гогот гусей, мычание коров. Отовсюду до моих ушей доносился лишь шелест зеленого моря листвы, принуждавший меня к молчанию.
  
  В те дни, когда я блуждала здесь, мне показалось, что я научилась понимать лес. О гордые деревья, какие вы высокие и суровые! — думала я. Вы не согнетесь, чтобы я чувствовала себя не такой маленькой. Вы будете стоять прямо и смотреть, как я умираю.
  
  Лес, грозный, глухой, полный теней… Лес был смертью, и все же я, пробираясь по нему, под каждым листом видела тайную жизнь. Слышала, как моргают глаза, как бьются крохотные сердечки. Ствол под моей ладонью был теплым даже в прохладной тени. Я стояла тихо и смотрела, как перелетают с ветки на ветку птицы, как белки выскакивают из своих дупел, как кролик на бегу огибает дерево. На кусте сверкнула бабочка, и из глубины леса в мое поле зрения вступила изящная косуля. Лес встрепенулся и заколыхался.
  
  И тут я увидела оленя, стоявшего в окружении теней безмолвно, словно дерево. Олень смотрел на меня. Затем повернулся, и я так же без звука последовала за ним.
  
  Я шла за оленем, пока не решила, что потеряла его. Но нет — я снова нашла его, а потом снова потеряла. Вскоре поняла, что заблудилась, и села под деревом. Я погрузилась в мечты, и вся моя жизнь до этого момента показалась мне сказкой, которую я придумала, а сейчас забыла, забыла всё, кроме ее конца. Она была как великолепное платье, которое я когда-то примеряла, а сейчас не могла вспомнить, какого оно цвета. Она была как вкуснейшее блюдо, которым я не насытилась.
  
  Стук копыт поднял меня на ноги. Увидав приближающегося черного коня, я опустила руку в карман передника. Глаз был недвижим, как смерть, но мне не нужен был амулет, чтобы понять, какое волшебство поселилось в моем собственном сердце.
  
  Лорд Смерть подъехал ко мне близко-близко. От него не веяло теплом, я не слышала его дыхания. Он стоял рядом совсем тихо и неподвижно, но в этой тишине был необыкновенный покой. Казалось, что он готов стоять около меня целую вечность и слушать, слушать… Ничто не могло потревожить нас, ибо вокруг не существовало ни времени, ни движения.
  
  — Значит, там не нашлось для тебя любви? — спросил он мягко.
  
  — Расскажите мне, каково это — умирать, — ответила я.
  
  Он сошел с коня, все время глядя на меня каким-то странным взглядом.
  
  — Ты каждый день испытываешь нечто подобное смерти, — тихо сказал он. — Она так же знакома тебе, как хлеб и вода.
  
  — Да. Каждую ночь, когда засыпаю.
  
  — Нет. Каждое утро, когда просыпаешься. — Он всмотрелся в мое лицо, прикоснулся к нему пальцами — такими холодными, что они обожгли мне щеку, висок, губы, прожгли все мое существо до самого нутра. — Но просто знать — этого недостаточно. Кетура, я отказался от прав на твою душу. Пойдем, я отвезу тебя домой. Знаешь ли ты, что победила меня? Что каким-то ловким трюком заставила мое сердце полюбить тебя? Делай, что пожелаешь, выходи замуж, за кого пожелаешь, иди, куда пожелаешь. Ты доживешь до глубокой старости и не увидишь меня до той поры, когда рука жизни придавит тебя до того тяжело, что ты будешь рада избавиться от этой тяжести.
  
  Он отступил от меня и протянул руку, чтобы посадить в седло.
  
  Меня вдруг осенило, что я держу свою жизнь в собственных руках. Я обняла ее, прочувствовала ее теплую тяжесть, ее дыхание. Но я слишком далеко зашла. Лес стал теперь для меня красивее деревни с ее яркими красками. Лесная тишина звучала для меня прекраснее, чем пение Беатрис.
  
  Я чувствовала, как растет тяжесть жизни в моих руках, пока ноша не стала непосильной.
  
  Я гордо выпрямилась во весь рост.
  
  — Сэр, вот мое желание: возьмите меня в жены.
  
  Ветерок стих, птицы прекратили свои песни, а деревья, казалось, наклонились, прислушиваясь.
  
  — Ты же твердо решила выйти замуж только по любви, — промолвил он.
  
  — Я люблю вас, — ответила я.
  
  Деревья вокруг задышали, запели, зашелестели.
  
  — Могу ли я верить твоим словам? — спросил лорд Смерть.
  
  — Я доскажу вам конец истории, — сказала я. — Самый последний конец, самый правдивый из всех концов. Жила-была одна девушка…
  
  — И какая девушка! — прошептал он.
  
  — …которая задолго до того, как потеряться в лесу, полюбила лорда Смерть. В прошлом году снег шел до самого июня. Ее это не заботило, потому что она любила лорда Смерть.
  
  Когда голодный олень и его мерзнущие дети пришли в деревню той холодной весной, девушка не сердилась на них за то, что они съели ее тюльпаны — и стебли, и листья, и бутоны. Она не сердилась за то, что они украли у нее желтый цвет весны. Надежда, которую рождает желтизна цветов, думала она, наверное, не идет ни в какое сравнение с их вкусом.
  
  Она знала, что это лорд Смерть насыщает яблоки сладостью, когда приходит осень. Это он научил ее радоваться солнцу в синем небе и слышать дыхание деревьев в весеннем ветре. Он заставил ее понять, как сильно она любит своих друзей и как сильно любит ее Бабушка, и… О, это он научил девушку любить дыхание в ее легких.
  
  Она знала, что никогда по-настоящему не жила, пока не встретила его, и никогда не была так счастлива и довольна судьбой, пока ее не тронула его скорбь.
  
  Он поднял руки, как если бы хотел сжать в них мои, но не сжал.
  
  — Кетура… — простонал он и опустил руки.
  
  — Вы, мой господин, вы конец всех правдивых историй.
  
  Я подняла руку, чтобы прикоснуться к нему.
  
  — Я не дам тебе уйти с ним! — раздался голос у меня спиной.
  
  — Джон! — вскрикнула я.
  
  Он выскочил из подлеска, бурлящая в нем жизнь заставляла самый воздух вибрировать вокруг него. Лицо Джона было бледно, челюсти стиснуты.
  
  — Я-то думал, что ты убежала по крайней мере к принцу фей, Кетура! Никогда не подумал бы… Ладно, неважно. — Джон встал лицом к лицу с лордом Смертью. — Разрешите ей остаться здесь, сэр. Если вы ее любите, вы подарите ей жизнь, и я сделаю ее благородной дамой, хозяйкой замка.
  
  — Джон! — Я подняла ладонь. — Джон, не вмешивайся!
  
  — В моем королевстве, Джон Темсланд, Кетура обретет королевскую власть, — сказал лорд Смерть.
  
  Джон подступил к нему на шаг. Его руки сжались в кулаки, потом расслабились, потом сжались опять, словно не знали, как бороться с таким врагом.
  
  — Я слышал, что у вас сердце пирата, но до сей поры не подозревал, насколько оно черно, — проговорил он тихим, дрожащим голосом.
  
  — Я люблю ее, — сказал лорд Смерть, и его бездонные глаза обратились ко мне.
  
  — Если вы ее любите, почему забираете в свое мрачное жилище? В вашу преисподнюю?
  
  Лорд Смерть смотрел теперь на Джона, и в его глазах светилась жалость.
  
  — Нет никакой преисподней, Джон Темсланд. Каждый человек, умерев, видит ландшафт собственной души.
  
  — Я не боюсь ни тебя, ни преисподней! — взревел Джон, делая еще один шаг.
  
  И действительно — в это мгновение в лорде Смерти, казалось, не было ничего, что внушало бы страх. Он был всего лишь темный и прекрасный человек. Его горящие глаза погасли, одно плечо приподнялось и опустилось.
  
  — Конечно же ты меня боишься, — промолвил он. — Я могу забрать две вещи, которые тебе дороже всего, — твою жизнь и твою любовь.
  
  Джон приблизился еще на шаг, и я почувствовала, какой яростью полон этот единственный шаг. Он выхватил из ножен свой охотничий нож. Ветер поднял пыль с лесной почвы, запорошил мне глаза, и они наполнились слезами.
  
  Лорд Смерть приподнял бровь. Он чуть приоткрыл полу своего плаща, и из его складок исторгся мрак. Конь по имени Ночь шарахнулся и заржал.
  
  — Джон, — проговорила я дрожащим голосом, — ты хочешь убить Смерть?!
  
  — Нет, — ответил Джон мне, не отводя глаз от лица лорда Смерти. — Но если он заберет тебя, я последую за тобой.
  
  Он повернул нож к себе лезвием и направил острие прямо в сердце.
  
  Я выставила руку, желая успокоить его, как он когда-то успокаивал подругу оленя в тот день в лесу, который теперь казался мне таким далеким. Моя рука дрожала, и я собрала всю свою волю, чтобы унять дрожь.
  
  — Разве ты не видишь, Джон, — я должна уйти с ним!
  
  Нож не сдвинулся ни на йоту.
  
  — Джон, я попробую объяснить… — Я старалась говорить как можно ровнее, чтобы успокоить юношу. — Каждое мое дыхание принадлежит лорду Смерти. Мысль о нем заставляет меня радоваться каждому новому дню. Я… я люблю его.
  
  — Разве можно любить Смерть?!
  
  Как я могу объяснить, что лорд Смерть шагал рядом со мной всю мою жизнь? Как объяснить, что он — ее неизбежная, ее самая сокровенная часть, что он всегда был и должен оставаться впредь моим спутником, моей единственной и вечной любовью? Сколько раз он поддерживал меня? Сколько раз я думала, что ускользнула от него, тогда как на самом деле он всего лишь не заявлял на меня свои права? Как часто я ощущала силу его объятий, — силу, способную повернуть реку вспять, обрушить гору, остановить мир и запустить его вновь?
  
  Наконец я сказала:
  
  — Его голос холоден поначалу, Джон. Он кажется лишенным чувств. Но если ты вслушаешься в него без страха, то обнаружишь, что, когда он говорит, самые простые слова становятся поэзией. Когда он стоит рядом, твоя жизнь превращается в песню, в гимн. Когда он касается тебя, даже самые маленькие твои таланты расцветают золотым цветом, а самая простая любовь поражает твое сердце своей красотой.
  
  Джон отвел взгляд от лорда Смерти и посмотрел на меня так, будто никогда раньше не видел. Он сморгнул, словно пробуждаясь от кошмара. Кончик ножа касался его груди.
  
  — Останови его! — приказала я лорду Смерти.
  
  — Не могу. Если он захочет последовать за тобой, он это сделает. Но…
  
  И тут из-за деревьев на нашу полянку бесшумно вышел великий олень.
  
  Он был так близко, что мы могли различить свои отражения в его огромных круглых глазах. Мышцы на его груди подрагивали, потому что он слишком близко подошел к людям. Мы не шевелились из опасения, что он испугается и убежит. Джон смотрел на него, открыв рот, а олень не отводил глаз от Джона.
  
  — Он хочет, чтобы ты жил, — тихо сказал лорд Смерть Джону.
  
  Юноша метнул в него короткий, полный ненависти взгляд, а потом посмотрел на нож в собственной руке.
  
  Должно быть, все ангелы в небе улыбались, когда глаза Джона снова устремились на великого оленя. Олень подошел ближе к молодому человеку, а затем опустил свою величественную голову, словно кланяясь. Когда голова оленя достигла земли, он принялся пощипывать росшие там грибы.
  
  Джон протянул руку — потрогать громадные рога. Юноша забыл и про лорда Смерть, и про меня, а вскоре его правая рука забыла про нож и выронила его. Лорд Смерть коснулся юноши, и тот упал ему на руки без сознания. Вместе мы устроили Джона удобнее на лесной подстилке. Лорд Смерть кивнул оленю, тот повернулся и неслышно исчез между деревьями.
  
  — Он всего лишь спит, — сказал мне лорд Смерть. — Отец скоро найдет его — олень приведет. Они найдут и тебя и заберут домой.
  
  — Они найдут мое тело, — поправила я, — потому что я уйду с тобой.
  
  — У тебя нет приданого, — сказал он. — Живи, Кетура. Возвращайся домой.
  
  — Есть у меня приданое! — отчеканила я. — Вот оно, лорд Смерть: венок, который я никогда не надену на свою свадьбу. — Мои глаза наполнились слезами, и я не смогла их удержать.
  
  Он опустился передо мной на одно колено.
  
  — Домик, в котором я не буду расставлять мебель и наводить порядок. Это тоже часть моего приданого.
  
  — Я дам тебе целый мир, можешь использовать его как подставку для ног, — сказал он.
  
  — И самое драгоценное: я отдаю тебе ребенка, которого никогда не буду качать на руках.
  
  Лорд Смерть заключил меня в объятия и заплакал вместе со мной. Наконец я избавилась от своей печали. Я положила ее на лесную почву, чтобы никогда не поднимать снова. Мы вместе сели на его высокого черного коня и растворились в бесконечном лесу.
  Кода
  Множество концов, и все счастливые
  
  Ну что, Наоми, правдива ли моя сказка? И конец в ней такой, какой должен быть?
  
  Но я уверена — есть и другие концы, которые тебе не терпится узнать.
  
  К примеру, Беатрис. Она пела в хоре Регента и в его сердце еще много долгих лет. И хотя у нее был ангельский голос, люди толковали, что на самом деле крылья ей дала любовь ее мужа. Она родила много детей, у всех них был ее маленький носик и все они стали музыкантами по собственной воле. Беатрис умерла на руках мужа, который немедленно вернулся к сочинению самой печальной на свете музыки, и не прошло много времени, как смерть соединила его с женой.
  
  Гретта с Портным поселились поблизости от королевского дворца, где купили огромный дом, который Портной выкрасил в синий цвет. Гретта быстро забыла, которые дети ее, а которые мужа. Она дожила до глубокой старости и оплакала всех, кто был ей дорог: сначала супруга, затем, одного за другим, детей. В своих страданиях она обрела высшее совершенство — то, которое не требует его от других.
  
  Бен в конечном итоге женился на Падме, и хотя нельзя сказать, что они были счастливы вместе, они жили в комфорте и сытости и оба умерли, как того и желали, — от обжорства. Все четверо их сыновей покончили с традицией Маршаллов и женились по любви.
  
  Что касается молодого Джона Темсланда, он стал выдающимся человеком и был любим своим народом. Король ставил его другим в пример. Джон женился на племяннице короля. Он искренне любил ее и, говорят, ни в чем ей не отказывал, кроме одного: он никогда не разрешал ей охотиться в лесу Темсландов. Его непреклонность служила для его жены источником любопытства всю их супружескую жизнь — наряду с его склонностью ночью во сне звать кого-то: «Кетура!». Но других тайн в Джоне не скрывалось, и поэтому супруги были счастливы, а вместе с ними был счастлив и их народ.
  
  Что касается Бабушки, то, когда ярмарка закрылась и стало известно, что произошло со мной, она пошла в сад, сорвала самую большую спелую землянику и отправилась в лес.
  
  — Оливер Говард Рив! — выкликнула она, стоя в прохладной тени леса. — Оливер Говард Рив!
  
  И вскоре по моей просьбе лорд Смерть разрешил Бабушкиному мужу прийти к ней.
  
  — Сибил, — позвал он из зарослей плакучей ивы.
  
  — Все оставили меня одну, — пожаловалась Бабушка, едва слышно всхлипнув.
  
  — Ах, — сказал он, — но должен же кто-то быть последним.
  
  Они говорили обо всем в жизни — о большом и о малом; и вскоре Бабушкины жалобы стали поводом для смеха, и она отдала мужу землянику, а он подарил ей ландыш. А потом он взял ее за руку и повел сквозь лес на горные лужайки. И — о, с какой радостью мы все встретились там!
  
  Что же до великого оленя, то он живет по сей день, как живет история Кетуры и лорда Смерти, которую и сейчас рассказывают, сидя вокруг общего костра в большом городе Крестобрежье.
  Конец
  Благодарности
  
  Некоторые книги приходят незаметно — они живут глубоко в душе писателя, и им требуется лишь легкое прикосновение редакторской руки, чтобы предстать перед читателем.
  
  Другие же, как та, что сейчас перед вами, нуждаются в помощи многих людей, поэтому без благодарностей не обойтись. Я писала первые несколько страниц в отчаянной попытке заполнить квоту, требуемую программой MFA. Мой тогдашний консультант Брок Коул сказал: «Там несомненно прячется книга. Тебе надо только написать ее». Когда писатель уровня мистера Коула говорит, что ты должен что-то сделать, умно будет послушаться. Я рада, что послушалась.
  
  Хочу поблагодарить М. Т. Андерсон и Джен Реш Томас, которые возились с последующими страницами и побуждали меня смотреть вперед до самого конца.
  
  Я очень благодарна своей машинистке и дорогой подруге Валери Бэтрам, без которой эта книга так и осталась бы лежать на моем письменном столе в виде стопки исписанных от руки страниц. Она всегда в числе моих самых первых и самых дорогих читателей. Я в долгу также и перед Стивеном Роксбургом, Катей Райс и моей дочерью Сарой за редакторские советы.
  
  Выношу благодарность Канадскому Совету Искусств и Фонду Культуры Альберты за своевременную финансовую поддержку.
  
  И наконец я выражаю свою любовь моей младшей сестре Лоррейн, которая умерла от болезни почек много лет назад, когда ей было всего одиннадцать. Сейчас, став матерью и бабушкой, я понимаю, каким долгим и одиноким является для ребенка путь к смерти. Я хотела бы пройти с ней часть пути. Эта книга — мой способ исполнить это желание.
  * * *
  
  Книги Мартины Левитт для подростков и юношества получили множество призов и почетных наград в США и Канаде. Писательница живет в Хай-Ривер, Альберта, Канада.
  Notes
  1
  
  Род средневекового наказания, когда жертву (обычно строптивого узника за попытку к бегству) подвешивали за большие пальцы рук. Если повисеть так долгое время, пальцы деформируются, руки калечатся, а значит, узнику труднее было выполнять возложенную на него работу, что делало наказание еще болезненней.
  (обратно)
  2
  
  Фамарь — ветхозаветный персонаж из книги Бытия, обманом женившая на себе своего же свекра Иуду (она была замужем за двумя его сыновьями и осталась вдовой).
  (обратно)
  Оглавление
  Пролог
  Глава первая, рассказывающая обо мне самой, Кетуре Рив, и о моей встрече с кем-то необыкновенным, — история, которой вряд ли поверит тот, кто никогда не терялся в лесу
  Глава вторая, в которой меня встречают дома с опаской и подозрениями, и в которой я рассматриваю возможных женихов
  Глава третья, в которой я решаю попросить помощи у Сестрицы Лили
  Глава четвертая, в которой я испытываю силу амулета и прошу у Кухарки лимон; появляется неожиданный гость; Джон Темсланд говорит: «Мы обречены»
  Глава пятая повествующая о том, как я утратила почти всяческий страх и что произошло между мной и таинственным браконьером в лесу, а также почему эту главу следовало бы скрыть от глаз стыдливых юных дев
  Глава шестая, рассказывающая о второй встрече и о моей попытке отсрочить неизбежное
  Глава седьмая, повествующая о приглашении в покои Джона Темсланда, по каковой причине она настоятельно рекомендуется в качестве назидания вышеупомянутым юным девам
  Глава восьмая, в которой Сестрица Лили приходит мне на помощь, Бен дарит кабачок, я пеку пироги, а появление Тобиаса с лимонами приносит разочарование
  Глава девятая, в которой я рассказываю очередную историю; необычная цена, которую Сестрица Лили запросила за свою наперстянку и которую я заплатила сполна, хоть и не без глубочайшего смятения
  Глава десятая, повествующая о Портном и Регенте и о том, что я решила; о хороших лимонах и плохих новостях
  Глава одиннадцатая, в которой я дарю свой первый поцелуй
  Глава двенадцатая, в которой много неожиданных признаний. Я спасена от ужасной судьбы
  Глава тринадцатая, рассказывающая о короле и ярмарке с ее блеском и весельем; о состязании стряпух и о том, чтó я попросила у короля
  Глава четырнадцатая — в нескольких смыслах конец…
  Кода Множество концов, и все счастливые
  Благодарности
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"