Росс Томас : другие произведения.

Восьмой гном

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  
  Восьмой гном
  Росс Томас
  
   1
  Во время войны Майнор Джексон служил в Управлении стратегических служб, в основном в Европе, хотя примерно за четыре месяца до окончания боевых действий его переправили самолетом в Бирму. Ему не очень нравилась Бирма, ее джунгли и то, что ему приходилось в них делать, но теперь, когда война, как и УСС, была окончена, Джексон почти решил вернуться в Европу, потому что подозревал, что что так или иначе он сможет там заработать немного денег. Возможно, многое из этого.
  Вернется ли Джексон в Европу ранней осенью 1946 года, во многом зависело от того, что удалось организовать карлику. Джексон теперь ждал его в коктейль-баре "Зеленые Мезонины" на улице Ла-Сьенега, недалеко от бульвара Санта-Моника; и, как обычно, гном опоздал.
  Джексон, в тридцать два года - на самом деле почти в тридцать три - научился ждать во время войны, которая, как он был слегка удивлен, узнав, почти на 90 процентов состояла из ожидания. И хотя гном опоздал почти на сорок пять минут, Джексон терпеливо сидел, не ерзая, не совсем ссутулившись в глубоком кресле у низкого стола. Он потягивал пиво медленно, чтобы оно продлилось, но оно все еще не вытекло наполовину. Ради развлечения за соседним столиком шел ожесточенный спор.
  Спор продолжался яростным шепотом почти все время, пока Джексон ждал. Это было между молодой парой, и поначалу речь шла о деньгах (вернее, их отсутствии) и небрежном обращении женщины с тем немногим, что у них было. Но теперь она предприняла жестокую, разрушительно интимную контратаку, выбрав своим оружием сексуальную неадекватность мужчины.
  Поскольку Джексон обычно был любопытным человеком, на самом деле даже немного более любопытным, чем большинство других, он слегка поерзал на стуле - это случайное движение, которое, как он надеялся, позволит быстро и незаметно взглянуть на жертву.
  Юноша сидел, опустив голову, закусив губы, и слушал свое проклятие, которое, должно быть, было еще более ужасным из-за ласкающего шепота, произнесшего его. Он также был довольно бледен, хотя, когда приступ женщины только начался, он мог покраснеть до розового или даже алого цвета. "Он похож на краснеющего", - подумал Джексон.
  Женщина, казалось, была примерно того же возраста, что и мужчина, и хотя она была далеко не красивой, она была более чем хорошенькой. Однако Джексон не ожидал, что она окажется настолько наблюдательной. Она почти сразу почувствовала его пристальный взгляд и прервала шепотное осуждение, пристально взглянув на него и спросив: "На что ты смотришь, пап?"
  Джексон пожал плечами. "Я просто хотел посмотреть, где у него течет кровь".
  Если бы не "Поп", он, возможно, улыбнулся бы или ухмыльнулся, когда сказал это. Волосы Джексона были седыми, почти белыми, и хотя он думал об этом достаточно часто, какая-то обратная гордость или тщеславие не позволяли ему их покрасить. Иногда, когда его спрашивали, обычно женщины, он утверждал, что так случилось за ночь во время войны, когда он выполнял какое-то романтически-загадочное задание УСС. На самом деле оно начало седеть, когда ему было двадцать три.
  После щелчка Джексона молодой человек резко поднялся. При этом он случайно опрокинул пиво, которое залило стол и даже вылилось на его сэндвич. Румянец вернулся на щеки молодого человека. Его губы начали работать, пока он стоял там. Сначала они немного дрожали, но наконец он выговорился.
  "Ты очень плохая гнилая сука, не так ли, Диана".
  Поскольку это определенно не был вопрос, молодой человек не стал ждать ответа. Вместо этого он повернулся и поспешил вокруг столов к трем устланным коврами ступеням, ведущим в фойе коктейль-бара.
  Женщина пару мгновений смотрела ему вслед, ее губы шевелились, как будто она все еще молча репетировала какие-то невысказанные строки. Затем она посмотрела на стол с двумя несъеденными сэндвичами и пролитым пивом. Казалось, она внимательно изучала этот беспорядок, как будто когда-нибудь ей захотелось нарисовать его по памяти. Наконец, она посмотрела на Джексона. Он увидел, что ее ярость ушла, возможно, ушла в какое-то секретное укрытие для возможного повторного использования. У нее также появилось новое выражение лица, слегка озадаченное и нечестное.
  "Кто будет платить за все это дерьмо?" она сказала.
  Джексон покачал головой. "Интересно".
  Она быстро поднялась и почти бросилась вокруг столов к трем ступенькам.
  "Эй, Джонни!" она позвала. "Подожди!"
  Но Джонни уже давно не было. Она торопливо спустилась по трем ступенькам, ища Джонни, а не туда, куда шла. На последнем шаге она сбила с ног гнома Николае Плоскару.
  Гному идти было недалеко, но он все равно сильно рухнул и приземлился на задницу. Женщина взглянула на него; сказал: "Ой, дерьмо", в качестве извинения; и поспешил за дверь вслед за исчезнувшим Джонни.
  Никто не предложил помочь гному подняться. Он, кажется, этого не ожидал. Он медленно, с большим достоинством поднялся и задумчиво отряхнул руки. После этого он с легким отвращением покачал своей большой головой и снова начал подниматься по трем ступенькам, взбираясь по ним по одной из-за своих коротких, слегка искривленных ног.
  Плоскару прошёл через столы к тому месту, где сидел Джексон. - Я опаздываю, - сказал гном и поднялся и вернулся на один из глубоких стульев, одновременно подпрыгивая и извиваясь, что казалось уже отработанным.
  "Я к этому привык", сказал Джексон.
  - Я не вожу машину, - сказал гном, словно раскрывая какую-то давно сокрытую тайну. "Если вы не ездите на машине по этому городу, вам придется рассчитывать на опоздание. Когда я был в Нью-Йорке, я ездил на метро и почти никогда не опаздывал. Интересно, почему здесь нет метро?
  У карлика был заметный румынский акцент, вероятно, потому, что он выучил английский довольно поздно, намного позже французского, на котором он говорил практически без иностранного акцента и на своем почти столь же безупречном немецком. В начале войны, в 1940 и 1941 годах, Плоскару работал на британскую разведку в Бухаресте - или, скорее, на двух английских шпионов, которые выдавали себя за корреспондентов нескольких лондонских ежедневных газет. Один из шпионов, как однажды сказал Плоскару Джексону, был весьма компетентным, но другой, постоянно беспокоившийся о своей пьесе, которая в то время шла в Лондоне, оказался практически провальным.
  Когда весной 1942 года немцы наконец вошли в Румынию, карлик сбежал в Турцию. Оттуда ему удалось попасть в Грецию и каким-то образом из Греции в Каир, где он иногда утверждал, что провел остаток войны. Хотя Плоскару никогда в этом не признавался, Джексон подозревал, что гном каким-то образом тайно переправился в Соединенные Штаты, возможно, армейской авиацией. Во всяком случае, гном всегда тепло отзывался об Воздушном Корпусе, несмотря на то, что он сделал с Плоешти.
  - Хочешь выпить? - сказал Джексон.
  "Ты видел, как она сбила меня с ног? Она даже не остановилась".
  - За обед она тоже не заплатила.
  Гном мрачно кивнул, словно ожидал чего-то подобного. Большая голова, на которую он кивнул, была почти красива, если не считать немного слишком большого подбородка. "Мартини", - наконец ответил он на стареющий вопрос Джексона. "Думаю, я выпью мартини".
  "Все еще варвар".
  - Да, - сказал гном. "Довольно."
  Джексон подал знак официанту, который подошел и уперся руками в бедра, с мрачным выражением лица рассматривая обед, который молодая пара не ела и за который не заплатила. Официант был молодой, болтливый и немного женоподобный. Он многозначительно посмотрел на Джексона.
  "Ну, я , конечно, мог сказать, когда они пришли, а вы?" он сказал.
  "Нет, - сказал Джексон, - я не мог".
  "Ну, я , конечно, мог бы. Разве ты не заметил, как близко посажены ее глаза? Это верный признак бездельника - ну, почти, во всяком случае. Хочешь еще пива?
  "И мартини для моего друга".
  "Очень сухое?" - сказал официант Плоскару.
  - Очень сухо, - сказал гном.
  После того, как напитки были поданы, Джексон подождал, пока Плоскару сделал первый глоток мартини, вздрогнул и закурил одну из любимых сигарет "Олд Голд".
  "Хорошо?" - сказал Джексон.
  Прежде чем ответить, Плоскару сделал еще один глоток, побольше. На этот раз дрожи не было. Вместо этого он вздохнул и, не глядя на Джексона, сказал: - Звонок поступил сегодня утром в одиннадцать. Чуть позже одиннадцати.
  "Откуда?"
  "Тихуана".
  - Они оба подошли?
  "Дочь сделала. Старик остался в Энсенаде. Знаешь, он не говорит по-английски. Дочь, в некотором смысле, так и делает. Они хотели бы встречи.
  - Вы говорили о деньгах?
  Затем гном посмотрел на Джексона. У него были зеленые глаза, которые казались умными, а может быть, это был просто их блеск.
  "Мы говорили о деньгах, - сказала Плоскару, - и она, кажется, подумала, что наша цена слишком высока; но ведь она еврейка". Карлик пожал плечами, выразив свое легкое презрение к любому еврею, который был бы настолько глуп, чтобы поверить, что она может переторговать чистокровного сына Румынии.
  "Итак, мы договорились", - продолжил Плоскару. - На английском, конечно, хотя немецкий был бы предпочтительнее, но война еще не так давно закончилась. Очень сложно вести переговоры по телефону, особенно с человеком, который говорит на незнакомом языке и говорит на нем плохо. Упускаешь... э-э... нюансы.
  - Так что же ты придумал? - сказал Джексон.
  "Тысяча тебе; пятьсот мне.
  "Это слишком тонко, не так ли?"
  Плоскару несогласно поджал губы. "Дорогой мой, чтобы заключить любую сделку, требующую двух отдельных платежей, ты должен до последнего вздоха сопротивляться всем попыткам уменьшить первоначальный платеж. Но затем, когда ваши аргументы исчерпаны, вам следует неохотно уступить и поторопиться со второй выплатой. Эту сумму вы можете раздуть, если будете умны и настойчивы, потому что ваш коллега по переговорам знает, что если вы не справитесь со своей задачей, ему никогда не придется платить". Карлик сделал еще один глоток мартини, облизнул губы и сказал: "Мне действительно следовало стать дипломатом".
  "Сколько?" - сказал Джексон. "Второй платеж?"
  "Десять тысяч тебе и пять мне. Оплата в Швейцарии.
  - Если мы его найдём.
  "Да. Конечно."
  Джексон обдумал это. Это было больше, чем он ожидал, почти на две тысячи долларов больше. Карлик справился хорошо, намного лучше, чем мог бы сделать сам Джексон. Он решил сделать гному небольшой комплимент - на самом деле крошечный, потому что что-то большее вскружило бы Плоскару голову и сделало бы его невыносимым до конца дня.
  "Неплохо", - сказал Джексон.
  "На самом деле довольно блестяще". Всякий раз, когда карлик делал себе комплимент, его британский подтекст усиливался, возможно, потому, что два шпиона, на которых он работал в Бухаресте, редко говорили ему приличное слово, и теперь ему нравилось, чтобы его похвала, даже та, что исходила из его собственных уст, была обернута в британский акцент.
  "Однако мне все равно придется продать свою машину", - сказал Джексон.
  "Как жаль", - сказал Плоскару, не потрудившись скрыть сарказм.
  "Встреча", - сказал Джексон. "Когда они этого хотят?"
  "Послезавтра в их отеле в Энсенаде. Они настояли на паре кодовых фраз для идентификации - ужасно глупая чушь; но я дам тебе все это завтра.
  - Что ты хочешь сделать сегодня днем?
  "Давайте поедем на пляж, выпьем пива и посмотрим на женщин".
  - Хорошо, - сказал Джексон.
  OceanofPDF.com
   2
  В середине 1945 года капитана Майнора Джексона отправили обратно в Штаты на борту госпитального корабля из-за острого случая инфекционного гепатита, которым он заразился в джунглях Бирмы, где он вместе с парой зачисленных тяжелобольных и дюжиной или около того еще более жесткие представители племени качин преследовали японцев в их тылу. Небольшое подразделение Джексона входило в состав свободно действующего подразделения УСС под названием "Отряд 101". Причина, по которой его назвали "Отряд 101", заключалась в том, что УСС считало, что это название будет звучать так, как будто поблизости могло быть несколько других подобных отрядов, хотя, конечно, не было.
  Джексон провел день и ночь капитуляции Японии на борту госпитального корабля в гавани Сиэтла, наблюдая за фейерверками и слушая звуки празднования. На следующий день в больнице Форт-Льюиса представители Красного Креста сказали ему, что он может бесплатно позвонить домой по междугороднему телефону.
  Это представляло собой небольшую проблему, поскольку родители Джексона были в разводе уже почти двадцать лет, и он совершенно не был уверен, где они могут быть. Однако он был совершенно уверен, что его матери не будет в Палм-Бич - во всяком случае, в августе.
  В конце концов он позвонил в юридическую фирму своего отца в Нью-Йорке, но секретарша, которая, возможно, была новичком в своей работе, сообщила ему, что мистер Джексон находится на важной конференции и не отвечает ни на какие звонки.
  Позже Джексон написал отцу открытку. Прошло две недели, прежде чем пришло письмо от его отца, в котором он поздравлял Джексона с тем, что он пережил войну (что, похоже, удивило его отца, хотя и не неприятно) и призывал его уйти из армии и заняться чем-то "продуктивным и разумным". " Разумное было подчеркнуто. Несколько дней спустя он получил телеграмму от своей матери из Ньюпорта, штат Род-Айленд, в которой она приветствовала его дома и надеялась, что они смогут встретиться в ближайшее время, потому что у нее было "уйма" вещей, чтобы рассказать ему. Джексон перевел кучу слов как "новый муж" (ее четвертый) и не удосужился ответить.
  Вместо этого, когда армия спросила, где находится его родной город, чтобы его можно было перевести в ближайшую больницу для лечения желтухи, Джексон солгал и сказал, что это Сан-Франциско. Когда он прибыл туда в армейский генерал-лейтенант Леттерман, Джексон весил сто двенадцать фунтов, что, по мнению врачей, было немного легче для его роста шесть футов два дюйма. Им потребовалось более шести месяцев, чтобы откормить его и вернуть индекс желтухи в норму, но когда они это сделали, 19 февраля 1946 года Джексона выписали из армии и госпиталя, а также из УСС, что , так или иначе, прекратил свою деятельность 20 сентября 1945 года.
  Накопленная задолженность Джексона по зарплате, выходное пособие и немаловажный выигрыш в покер составили почти 4000 долларов. Он тут же потратил 1750 долларов на покупку дорогого, но стильного желтого кабриолета Plymouth 1941 года выпуска. Ему также удалось найти и купить шесть белых рубашек (в начале 1946 года их все еще было мало), довольно хороший твидовый пиджак, несколько брюк и серый камвольный костюм.
  Одетый и одетый в такую одежду, Джексон задержался в Сан-Франциско почти на шесть месяцев, в основном из-за обаяния рыжеволосой армейской медсестры. Но затем медсестра, убежденная, что у Джексона нет шансов выйти замуж, согласилась на работу в армейский госпиталь в Риме. Итак, Джексон, чьи планы по-прежнему намеренно расплывчаты, в начале сентября поехал на юг, направляясь в Лос-Анджелес, первую остановку на пути его окольного возвращения в Европу.
  Три основные причины привели Джексона в Лос-Анджелес. Во-первых, он никогда там не был. Второй была женщина, которая жила в Пасифик-Палисейдс и которая однажды переспала с ним в постели в Вашингтоне много лет назад и могла бы сделать это снова, если бы помнила его. Третья причина заключалась в том, что во время войны Джексон подружился с более или менее известным актером, также служившим в УСС. Некоторое время Джексон и актер, который тоже был чем-то вроде моряка, переправляли оружие и припасы через Адриатику из Бари в Италии партизанам Тито в Югославии. Актер заставил Джексона поклясться, что разыщет его, если Джексон когда-нибудь окажется в Лос-Анджелесе или, точнее, в Беверли-Хиллз.
  Как оказалось, женщина, которую Джексон знал в Вашингтоне, только что вышла замуж и не считала, что было бы слишком разумно, если бы они снова начали встречаться - по крайней мере, пока. "Дайте мне пару месяцев", - сказала она.
  Однако актер, похоже, обрадовался, когда позвонил Джексон. Он даже убеждал Джексона остаться с ним, но когда Джексон вежливо отказался, актер дал ему несколько полезных советов о том, где найти комнату или квартиру в разгар нехватки жилья, которая все еще охватила Лос-Анджелес. Затем он настоял, чтобы Джексон в тот же вечер пришел на коктейльную вечеринку. Именно на актерской вечеринке у бассейна Джексон встретил гнома.
  Квартет пьяниц - два сценариста, режиссер и агент - только что бросили гнома в бассейн и заключали пари о том, сколько времени ему понадобится, чтобы утонуть. Сценаристы давали фору, что это займет не менее пятнадцати минут. Карлик так и не научился плавать, и только яростное плескание его чрезвычайно мощных рук удерживало его на плаву. Джексон, возможно, и не вмешался бы, если бы два сценариста не попытались смягчить ситуацию, наступая на руки гнома каждый раз, когда ему удавалось задыхаться и плескаться, чтобы добраться до края бассейна.
  Джексон подошел к одному из писателей и похлопал его по плечу. "Я думаю, вам следует его выпустить", - сказал Джексон.
  Писатель повернулся. "Кто ты?"
  "Никто."
  "Уходите, никто", - сказал писатель; он положил большую, на удивление безволосую руку на грудь Джексона и толкнул его назад.
  Писатель был крупным человеком, почти огромным, и это был тяжелый толчок. Джексон отступил на шаг или два. Затем он вздохнул, переложил стакан в правую руку, быстро вошел и ударил писателя левым кулаком в живот. Писатель согнулся пополам, задыхаясь, и Джексон, пораженный своей безрассудностью, но наслаждавшийся ею, слегка толкнул писателя, и тот упал в бассейн.
  Трое других пьяниц нервно обходили Джексона и поспешили на помощь другу, хотя, прежде чем выманить его, режиссер и агент пытались сделать ставку на то, сколько времени понадобится писателю, чтобы утонуть.
  Джексон опустился на колени у края бассейна, схватил толстое запястье гнома и потащил его на цемент. Плоскару сидел мокрый и задыхающийся, его короткие кривые ноги торчали перед ним, его большая голова опустилась на грудь, и он откинулся назад на свои мощные руки и кисти. Наконец он посмотрел на Джексона, который впервые увидел почти горячий блеск в зеленых глазах гнома.
  "Кто ты?" - сказал Плоскару.
  "Как я и сказал этому человеку, никто".
  "У тебя есть имя".
  "Джексон. Минор Джексон.
  - Спасибо, Майнор Джексон, - серьезно сказал гном. "Я у тебя в долгу".
  "Не совсем."
  "Что вы делаете?"
  "Ничего."
  - Выходит, вы богаты?
  "Нет."
  - Но тебе бы хотелось?
  "Может быть."
  - Вы, конечно, были на войне.
  "Да."
  - Чем ты занимался? На войне?
  "Я был своего рода шпионом".
  Все еще глядя на Джексона, гном несколько раз медленно кивнул. "Я могу сделать тебя богатым".
  "Конечно."
  - Ты мне не веришь.
  - Я этого не говорил.
  Гном поднялся и задумчиво отряхнул все еще влажные ладони. Этот жест он часто использовал, когда пытался принять какое-то решение. Это был также жест, который Джексон хорошо узнал.
  "Утопление - это дело, требующее жажды", - сказал Плоскару. "Пойдем выпьем и поговорим о том, как сделать тебя богатым".
  "Почему нет?" - сказал Джексон.
  Они не выпили у актера. Вместо этого они уехали, не попрощавшись с хозяином, сели в "Плимут" Джексона и поехали к гному.
  По дороге Джексон достоверно узнал, что гнома зовут Николае Плоскару. Он также узнал, хотя эти факты были совершенно непроверяемы, что Плоскару был младшим сыном мелкого румынского дворянина (возможно, графа); что и в Бессарабии, и в Трансильвании имелись обширные, но, конечно, давно утраченные имения; что до войны Бухарест мог похвастаться самыми красивыми женщинами Европы, с большинством из которых карлик спал; и наконец, что перед побегом в Турцию карлик, когда не шпионил в пользу британцев, собственными руками убил четырех, а возможно, и пяти офицеров СС.
  "Я задушил их ими", - сказал гном, держа в руках двойные орудия смерти для возможного осмотра. - Последнего, полковника - вообще-то, довольно симпатичного парня - я прикончил в турецкой бане недалеко от дворца Атене. Вы, конечно, знаете дворец Атене.
  "Нет."
  "Это отель; вполне себе неплохой. Когда вы доберетесь до Бухареста, вам следует взять за правило остаться там".
  "Хорошо, - сказал Джексон, - я сделаю это".
  - И обязательно назови мое имя.
  "Да", сказал Джексон, не совсем улыбаясь, "Я тоже это сделаю".
  Жильем гнома был дом с видом на голливудские холмы. Он был построен из красного дерева, стекла и камня и явно не принадлежал гномам. Во-первых, мебель была слишком женственной, а во-вторых, почти все, что могло ее выдержать, имело на поверхности большую, искусно переплетенную двойную букву W, выгравированную, вытканную или выдавленную.
  Джексон стоял в гостиной и осматривался. "Хорошее место", - сказал он. "Кто такой WW?"
  - Вайнона Уилсон, - сказал гном, изо всех сил стараясь, чтобы его буква "w" не звучала как "в", и это почти удалось. "Она моя подруга".
  - А что делает Вайнона?
  "В основном она пытается получить деньги от своей богатой матери в Санта-Барбаре".
  "Я желаю ей удачи".
  "Я хочу надеть сухую одежду", - сказал гном. "Можете ли вы приготовить мартини?"
  "Конечно."
  Плоскару указал на длинную стойку, похожую на решетку, которая отделяла гостиную от кухни. - Там все есть, - сказал он, повернулся и исчез.
  К тому времени, когда гном вернулся, напитки уже были смешаны, и Джексон сидел на одном из высоких табуретов в баре, глядя вниз через слегка затонувшую гостиную и через стекло на далекие огни Голливуда и Лос-Анджелеса, которые только начинались. приехать в начале сентября вечером.
  На Плоскару был длинный (во всяком случае, длинный) зеленый шелковый халат, явно сшитый на заказ. Из-под юбки халата выглядывала пара красных турецких туфель, носочки которых были завернуты вверх и назад и заканчивались маленькими серебряными колокольчиками, которые весьма неприятно звенели при его движении.
  Джексон протянул гному свой напиток и сказал: "Что ты делаешь, друг, я имею в виду, правда?"
  Плоскару улыбнулся, обнажив большие белые зубы, которые казались почти квадратными. Затем он сделал первый глоток мартини, вздрогнув, как почти всегда, и закурил одну из своих бутылок "Олд Голд". "Я живу за счет женщин", - сказал он.
  "Звучит приятно".
  Гном пожал плечами. "Не совсем. Но некоторые женщины находят меня привлекательным, несмотря ни на что". Он сделал странный печальный жест, который был почти извинением за свой рост три фута семь дюймов. Это был один из двух случаев, когда Джексон когда-либо слышал, как гном упоминал об этом.
  Плоскару поискал место, где можно было бы присесть, и остановился на длинном диване кремового цвета с множеством ярких подушек, на которых вытканы WW. Он снова устроился на нем, как ребенок, сильно извиваясь. Затем он начал задавать вопросы.
  Он хотел знать, как долго Джексон находился в Лос-Анджелесе. Два дня. Где он был до этого? В Сан-Франциско. Когда он уволился со службы? В феврале. Что он сделал с тех пор? Очень мало. Где он ходил в школу? Университет Вирджинии. Что он изучал? Либеральные искусства. Это была тема? Не совсем. Что делал Джексон до войны?
  Некоторое время Джексон молчал. - Я пытаюсь вспомнить, - сказал он наконец. "Я закончил школу в 36-м. Потом я уехал на год в Европу, слоняясь без дела. После этого я работал в рекламном агентстве в Нью-Йорке, но это продлилось всего шесть месяцев. Потом я пошел работать на комиссионное предприятие по продаже яхт, но ничего не продал, так что это тоже длилось недолго. После этого я написал очень плохую пьесу, которую никто не поставил, а потом... ну, потом была одна зима, когда я катался на лыжах, лето, когда я плавал под парусом, и осень, когда я играл в поло. И наконец, в 40-м году я пошел в армию. Мне было двадцать шесть".
  "Вы когда-нибудь были бедными?" - сказал Плоскару.
  "Я разорился".
  "Есть разница".
  "Да", сказал Джексон. "Есть."
  "Ваша семья богатая". Это был не вопрос.
  "Мой старик все еще пытается добиться этого, и, вероятно, поэтому он женился на моей матери, которая всегда была богатой и, вероятно, всегда будет такой, пока она продолжает выходить замуж за богатых мужей. Богатые склонны поступать так, не так ли? - жениться друг на друге".
  "Чтобы сохранить вид", - сказал Плоскару, пожав плечами, как будто ответ был так же очевиден, как и предопределение. Затем он нахмурился, отчего его густые черные волосы упали ему на глаза. "Большинство американцев этого не делают, но вы говорите на каких-нибудь языках?"
  "Французский, немецкий и достаточно итальянского, чтобы обойтись".
  "Где ты выучил языки?"
  "В школе в Швейцарии. Когда мне было тринадцать, мои родители развелись, и я прогнил. Меня отправили в эту школу на три года, которая больше напоминала тюрьму для мальчиков. Богатые мальчики, конечно. Либо ты научился, либо нет.
  Плоскару осмотрел свою сигарету, а затем загасил ее в пепельнице из мыльного камня. - Итак, теперь ты хочешь зарабатывать деньги?
  "Это было бы изменением".
  - Когда война закончится, - медленно произнес дварф, - у предприимчивых людей появится несколько способов заработать деньги. Самым очевидным, конечно, является торговля дефицитными товарами - черный рынок. Другой вариант - предоставить определенные услуги богатым, которым удалось остаться богатыми, даже несмотря на то, что они сами, по сути, стали жертвами войны. Это я предлагаю сделать. Вас это интересует?"
  - Я не знаю, о чем ты говоришь.
  - Нет, я действительно не ожидал от тебя этого.
  "Но это способ заработать деньги?"
  "Да."
  "Это законно?"
  "Почти."
  "Тогда мне интересно", сказал Джексон.
  OceanofPDF.com
   3
  В Лонг-Бич шла газовая война, и Джексон остановил "Плимут" на заправке с большой вывеской на фасаде, на которой хвасталось, что бензин стоит 21,9 цента за галлон. На углу улицы через дорогу мужчина на станции "Тексако" с мрачным выражением лица снимал свою вывеску и устанавливал новую, которая будет соответствовать цене его конкурента.
  У кабриолета был опущен верх, и из радиоприемника доносилась музыка. Музыка была версией "Зеленых глаз" Джимми Дорси, и гном подпевал, пока служитель наполнял резервуар. Гном любил петь.
  Это была одна из нескольких вещей, которые Джексон узнал о Плоскару с момента их встречи в актерском бассейне три недели назад. Через неделю после этого Джексон принял приглашение гнома переехать и разделить дом на голливудских холмах, принадлежавший Вайноне Уилсон, которая, судя по всему, оставалась в Санта-Барбаре на неопределенный срок, пока изо всех сил пыталась вытянуть из нее деньги. богатая мать.
  Именно в течение тех же трех недель Плоскару вел свои часто загадочные переговоры с народом Мексики - переговоры, которые Джексон должен был завершить позже в тот же день в Энсенаде. И именно в течение тех же трех недель Джексон обнаружил, что гном знал невероятное количество людей - невероятное, по крайней мере, по оценке Джексона. Как выяснилось, большинство из них были женщинами, которые выполняли поручения гнома, возили его с собой и возили его - и Джексона - на вечеринки. На вечеринках Плоскару часто пел и играл на фортепиано, если оно было. Иногда песни были грустными румынскими, и если гном напился, он пел со слезами, текущими по его лицу. Тогда женщины обнимались и пытались утешить его, и пока все это происходило, карлик иногда подмигивал Джексону.
  Но чаще всего карлик пел популярные американские песни. Казалось, он знал слова для всех и пел настоящим глубоким баритоном. Его игра на фортепиано, хотя и была восторженной, на самом деле была не очень хорошей.
  Джексон осознал, что большинство мужчин ненавидят карлика. Их возмущало его пение, его рост, его обаяние - и больше всего их возмущал его успех у женщин, о котором их небольшие группы часто обсуждали похотливым шепотом на бесконечных вечеринках. Плоскару, казалось, наслаждался негодованием; но с другой стороны, гном, как узнал Джексон, обожает почти любое внимание.
  Теперь, когда бак был полон, Джексон поехал по прибрежному шоссе на юг, в сторону Сан-Диего. Было еще раннее утро, и гном пел большую часть пути до Лагуна-Бич, где они остановились в отеле выпить кофе.
  После того, как официантка налила ему еще, Плоскару спросил: "Вы уверены, что помните кодовые фразы?"
  "Я уверен."
  "Кто они такие?"
  "Ну, во-первых, они глупые".
  "Несмотря на это, кто они?"
  "Я должен позвонить ей по домашнему телефону и назвать свое имя, а затем, как дурак, сказать: " Wenn der Schwansingt lu, lu, lu, lu". Иисус."
  - И что она отвечает?
  "Ну, если она сможет перестать хихикать, она должна будет вернуться со словами: "Mach ich meine Augen zu, Augen zu, Augen zu".
  Гном улыбнулся.
  После кофе они продолжили путь вдоль побережья, остановились на обед в Ла-Хойе, а затем поехали в Сан-Диего, где Джексон высадил Плоскару у зоопарка.
  "Почему бы тебе не пойти в кино вместо того, чтобы торчать здесь весь день?"
  Гном покачал головой. "Здесь будут дети. Знаете, мы с детьми и животными прекрасно ладим.
  "Я этого не делал, но делаю сейчас. Я постараюсь вернуться сюда до полуночи. Может быть, когда ты разберешься с детьми и животными, ты сможешь найти нам немного бурбона. Не джин. Бурбон. Я больше не могу пить джин.
  - Очень хорошо, - сказал гном, - бурбон.
  Полчаса спустя Джексон пересек пограничный контрольно-пропускной пункт, проехал через Тихуану и ехал на юг по узкой, сильно залатанной прибрежной дороге в Нижнюю Калифорнию. Между Тихуаной и Энсенадой было много пейзажей и больше не на что смотреть. Иногда здесь можно было увидеть скопление рыбацких хижин, солидный дом или два и странный туристический дворик, но в основном это было синее море, крутые обрывы, прекрасные пляжи, а слева - сухие горы тутового цвета.
  Джексон преодолел шестьдесят пять миль менее чем за два часа и остановился у входа в обширный, вдохновленный миссией отель Riviera del Pacífico, который был построен с видом на залив еще в двадцатых годах игорным синдикатом, который Джек Демпси выступал за.
  Было около пяти, когда Джексон вошел в просторный вестибюль, нашел домашние телефоны, снял трубку и спросил у оператора номер 232. На звонок ответила женщина тихим голосом, которая сказала только "Привет", но даже по этому Джексон мог уловить ярко выраженный немецкий акцент.
  "Это Майнор Джексон".
  Женщина ничего не сказала. Джексон вздохнул и произнес заранее заготовленную фразу по-немецки о лебеде, поющем "лу, лу, лу, лу". Совершенно серьезно женщина ответила по-немецки, что от этого у нее закрылись глаза. Затем по-английски она сказала: "Пожалуйста, поднимитесь, мистер Джексон".
  Джексон поднялся по лестнице на второй этаж, нашел номер 232 и постучал. Женщина, открывшая дверь, была моложе, чем гном ожидал. Плоскару сказала, что она старая дева, а для Джексона это означало девушку лет тридцати или сорока. Но английский Плоскару, просеянный через несколько языков, иногда терял часть своей точности.
  Однако она определенно не была старой девой. Джексон предположил, что ей где-то от двадцати пяти до двадцати девяти лет, и в целом он нашел ее почти красивой, но если не совсем красивой, то, по крайней мере, поразительной. Лицо у нее было овальной формы и светло-оливкового цвета. На ней не было макияжа, даже капли помады не было на ее пухлых губах, которые теперь слегка улыбались.
  "Пожалуйста, входите, мистер Джексон", - сказала она. - Вы как раз к чаю.
  Это звучало как фраза, которую рано выучил кто-то с британским акцентом и тщательно сохранил для дальнейшего использования. Джексон кивнул, ответил на ее легкую улыбку и последовал за ней в гостиную номера, где на столе стоял чайный сервиз.
  "Пожалуйста, сядьте", - сказала она. - Мой отец скоро присоединится к нам.
  "Спасибо, мисс Оппенгеймер", - сказал Джексон и выбрал удобное на вид бежевое кресло возле окна. Женщина Оппенгеймер остановила свой выбор на прямом стуле возле чайного сервиза. Она медленно села, держа лодыжки и колени вместе, и совершенно не заботилась о том, что делать с руками. Она сложила их на коленях, предварительно разгладив платье на коленях, и снова улыбнулась Джексону, словно ожидая, что он скажет что-нибудь наблюдательное о погоде.
  Джексон ничего не сказал. Прежде чем тишина стала напряженной, женщина спросила: "У вас было приятное путешествие?"
  "Очень приятно. Очень... живописно.
  - А господин Плоскару, он в порядке?
  "Очень хорошо."
  - Знаешь, мы никогда не встречались.
  "Вы и мистер Плоскару?"
  "Да."
  "Я этого не знал".
  "Мы разговаривали только по телефону. И переписывались, конечно. Сколько ему лет?"
  - Тридцать семь, тридцать восемь, где-то там.
  "Так молод?"
  "Да."
  "По телефону он звучит намного старше. Нет, это неправильно. Я имею в виду-"
  "Взрослый?" Джексон предоставил.
  Она благодарно кивнула. - Он, конечно, не мог прийти сам.
  "Нет."
  "Проблема с его документами".
  "Да."
  "Они очень важны в наши дни, правильные бумаги. Паспорта. Визы".
  "Да."
  "Он крупный человек, господин Плоскару? Судя по его голосу, он кажется довольно большим".
  - Нет, не слишком большой.
  Она снова с благодарностью кивнула в ответ на эту информацию. - Что ж, я уверен, что ты справишься со всем самым удовлетворительным образом.
  "Спасибо."
  Джексон никогда не гордился своей светской беседой. Он задавался вопросом, как долго это будет продолжаться и может ли он рискнуть закурить сигарету, когда вошел слепой. Он почти быстро вышел из спальни, неся длинную белую трость, которая ему, похоже, была не нужна. Он прошел в центр комнаты и остановился лицом к окну.
  - Посмотрим, ты возле чая, Лия, - сказал слепой по-немецки.
  "Да, и мистер Джексон сидит в бежевом кресле", - сказала она.
  Слепой кивнул, слегка повернулся в сторону Джексона, сделал два уверенных шага вперед и протянул руку. Джексон, уже вставший, принял рукопожатие, а слепой сказал по-немецки: "Добро пожаловать в Энсенаду, герр Джексон; Я так понимаю, вы говорите по-немецки.
  "Я попробую."
  Слепой повернулся и остановился, словно решая, какой стул выбрать. Он уверенно двинулся к кожаному экземпляру с крылатой спинкой; бегло, почти неосторожно постучал по нему тростью; и, устроившись в нем, сказал: "Ну, мы будем говорить по-английски. Нам с Лией нужна практика. Конечно, вы уже познакомились с моей дочерью.
  "Да."
  "Мы довольно мило побеседовали о г-не Плоскару", - сказала она.
  Слепой кивнул. "Чертовски умный парень, этот румын. Мы с ним, конечно, не встречались, но поговорили по телефону. Давно его знаете, мистер Джексон?
  - Нет, не очень долго.
  Слепой снова кивнул и слегка повернул голову так, что казалось, что он смотрит почти на дочь, но не совсем: он отклонился немного, хотя и не более чем на несколько градусов. - Как думаешь, Лия, мы могли бы выпить чаю сейчас?
  "Конечно", - сказала Лия Оппенгеймер и повернулась в кресле к чайному сервизу, который, по какой-то причине, предположил Джексон, стоил фунты стерлингов.
  Послеобеденный чай, очевидно, был изученным и любимым ритуалом в доме Оппенгеймеров. Конечно, это было достаточно тщательно продумано. Было четыре вида нежных бутербродов без корочки, два вида тортов и разнообразное печенье.
  Пока дочь совершала чайный ритуал, Джексон пристально разглядывал отца, Франца Оппенгеймера, человека, который, по словам гнома, не говорил по-английски. Либо Плоскару солгал, либо Оппенгеймер обманул карлика. Джексон сделал ставку на гнома. Ибо если Плоскару и не был прирожденным лжецом, то он, безусловно, был практикующим человеком, который считал ложь формой искусства, хотя, возможно, лишь второстепенной.
  Францу Оппенгеймеру было не меньше шестидесяти, решил Джексон, пока дочь подавала чай сначала гостю, а затем отцу. Он также был хорошо сохранившимся шестидесятилетним мужчиной, коренастым, но не толстым, с весом в пять-десять-одиннадцать фунтов, возможно, на десять-двенадцать фунтов больше. Джексон пришел к выводу, что было бы неплохо, если бы Оппенгеймеры отказались от послеобеденного чая.
  На слепых глазах слепого человека были круглые очки в стальной оправе с непрозрачными пурпурно-черными линзами. Он облысел, по крайней мере сверху, и его череп образовывал широкую блестящую розовую дорожку сквозь двойную изгородь густых, седых, тщательно подстриженных волос, которые все еще росли по обеим сторонам его головы.
  Даже в темных очках это было умное мужское лицо, подумал Джексон. Начнем с того, что был весь этот высокий лоб. Еще была пара густых, почти белых бровей, поднимавшихся дугой над очками, покоившимися на приличном носу. Нос выдвинулся вперед и опустился к широкому рту с тонкими сомнительными губами. Подбородок был тяжелый, хорошо выбритый, решительный, возможно, даже упрямый.
  Оппенгеймер быстро съел два маленьких сэндвича, отпил чаю, а затем промокнул губы белой льняной салфеткой. В его движениях не было никакой неуклюжести, только легкая, почти незаметная нерешительность, когда он поставил чашку на маленький столик рядом со стулом.
  Повернув голову почти, но не совсем, в сторону Джексона, Оппенгеймер сказал: "Мы, конечно, евреи, мистер Джексон, Лия и я. Но мы все еще немцы - несмотря ни на что. Со временем мы намерены вернуться в Германию. Это вопрос глубокого убеждения и гордости. Глупая гордость, я уверен, скажут многие.
  Он сделал паузу, словно ожидая комментариев Джексона.
  В поисках чего-то нейтрального Джексон спросил: "Где вы жили в Германии?"
  "Во Франкфурте. Ты знаешь это?"
  "Однажды я был там недолго. В 37-м.
  Слепой медленно кивнул. "Именно тогда мы и уехали, моя семья и я - в 37-м. Мы откладывали отъезд почти до того, что стало слишком поздно, не так ли? Он повернул голову в сторону дочери.
  "Почти", сказала она. - Не совсем, но почти.
  "Сначала мы поехали в Швейцарию - Лия, мой сын и я. Моему сыну тогда было двадцать три. Ему сейчас тридцать два. Примерно твоего возраста, если я прав.
  "Да, - сказал Джексон, - это так".
  Оппенгеймер слегка улыбнулся. "Я так и думал. С возрастом я стал довольно хорошо подбирать голоса. Я редко уезжаю больше чем на год или два. Что ж, швейцарцы нас приветствовали. На самом деле они были очень сердечны. Корректный, конечно, но сердечный - хотя эта сердечность во многом зависела от кругленькой суммы, которую я предусмотрительно перевел окольным путем из Франкфурта в Вену и в Цюрих. Швейцарцы, как и все остальные, на самом деле не слишком любят евреев, хотя обычно у них хватает здравого смысла не позволять им мешать бизнесу".
  Оппенгеймер сделал паузу, посмотрел в сторону дочери, улыбнулся, перешел на немецкий и сказал: "Лия, дорогая, я думаю, пришло время для моей сигары".
  - Да, конечно, - сказала она, поднялась и пересекла комнату туда, где на столе стояла коробка сигар. Она достала один - длинный, толстый и почти черный; отрезал один конец маникюрными ножницами; положил это ей в рот; и осторожно зажег его.
  "Не хотите ли вы одного, мистер Джексон?" - сказал Оппенгеймер, когда его дочь протянула ему сигару.
  "Нет, спасибо, я буду курить".
  "Проклятая неприятность, правда. Одна из немногих вещей, которые я не смог научиться правильно делать для себя, - зажечь сигару. Лие тоже тяжело. Удерживает ее от использования помады.
  - Я не против, - сказала она, возвращаясь на свое место у чайного стола.
  "Мне всегда нравятся женщины, которые пудрят и красят. А как насчет вас, мистер Джексон?
  - Конечно, - сказал Джексон и закурил сигарету.
  Оппенгеймер несколько мгновений курил сигару, а затем сказал: "Я тоже скучаю по дыму, по его виду. Ах хорошо. Где был я? В Швейцарии. Мы оставались там до 1940 года. Пока не пал Париж. Затем мы поехали в Англию - Лондон. По крайней мере, мы с Лией пошли. Некоторые называют меня изобретателем, но на самом деле это не так. Я скорее... Кесселфликер .
  - Тинкер, - сказал Джексон.
  "Правильно, тинкер. Я беру изобретения других людей и совершенствую их. Залатайте их. У меня была идея дешевого способа, с помощью которого британцы могли бы создавать помехи радарам противника. Ну, чуть не посадили меня в тюрьму. Я даже не должен был знать о радаре. Но в конце концов они все равно воспользовались моей идеей. Длинные полоски фольги. Однако заслуга досталась кому-то другому. Я не возражал. У меня были другие идеи. Долговечная батарея для электрофонаря. Я дал им это. Потом пришла идея безметаллической молнии. Похоже, они не думали, что молнии имеют какое-либо отношение к военным действиям. Я должен был попробовать это на американцах. Знаете, именно здесь я изначально и заработал деньги: на застежках-молниях. Проклятый рядом с молнией король Германии. Не придумал, жаль, но усовершенствовал. Но не важно. Затем, ближе к концу войны, у меня развилась катаракта, и именно поэтому я здесь".
  "Почему Мексика?" - сказал Джексон.
  "В Мехико есть глазной хирург, который считается лучшим в мире. Я не знаю, так ли это на самом деле, но он такой же немецкий еврей, как и я, и мне с ним комфортно. В следующем месяце ему предстоит операция, и именно поэтому я хотел заняться вопросом обустройства моего сына".
  - Что заставляет тебя думать, что он все еще жив? - сказал Джексон.
  Слепой пожал плечами. "Потому что никто не представил никаких доказательств того, что он мертв. Если он не умер, то он жив".
  - Он остался в Швейцарии, когда вы уехали в Англию.
  "Да."
  "А потом вернулся в Германию".
  "Да."
  - Он ушел в подполье?
  "Да."
  "Был ли он членом какой-то конкретной группы?"
  "Я не знаю. Мой сын коммунист. Или, во всяком случае, так думал. Он почти поехал в Испанию в 36-м году, но я уговорил его не делать этого, хотя и не смог уговорить его поехать с нами в Британию".
  - Когда вы в последний раз слышали о нем?
  "Напрямую?"
  "Да."
  "В 1940 году было несколько писем. Два в 41-м, а потом ничего. А потом, около года назад, мы услышали, что кто-то слышал, что его видели в Берлине незадолго до конца войны. Это было не более того: просто слухи, слухи. Но мы начали писать письма - американцам и британцам". Он сделал небольшой жест сигарой. "Ничего. Наконец, мы услышали о Плоскару от кого-то, кто знал кого-то в Каире, кто использовал его для чего-то подобного во время войны. Мы навели справки и выяснили, что Плоскару находится в Лос-Анджелесе. Итак, мы приехали сюда из Мехико и начали переговоры, что вводит нас в курс дела. Плоскару сообщает нам, что во время войны вы были американским шпионом.
  "Что-то в этом роде", - сказал Джексон.
  "С Управлением секретных служб".
  "Стратегические услуги".
  "О, так они это называли?"
  "Да."
  "Ну, что вы думаете, мистер Джексон: вы думаете, что сможете найти моего сына?"
  Прежде чем ответить, Джексон закурил еще одну сигарету, уже вторую. "Может быть. Если он жив и хочет, чтобы его нашли, и если он не уехал на Восток.
  - Да, я полагаю, это вполне возможно.
  - Нет, - сказала Лия. "Это не. Он не пошел бы на Восток"
  Джексон посмотрел на нее. "Почему?"
  "Курт не доверял русским", - сказала она. "Он презирал их".
  - Я думал, ты сказал, что он коммунист.
  "Самый своеобразный тип коммуниста, сын мой", - сказал Оппенгеймер и сухо добавил, - "но мой сын весьма своеобразен во многих вопросах. Некоторые его особенности мы записали в своеобразное досье, которое собрали для вас. Есть несколько фотографий - я думаю, уже немного старых. Курт, должно быть, значительно изменился".
  Оппенгеймер кивнул дочери, которая подошла к столу, где лежала коробка из-под сигар, открыла ящик стола и вынула толстый конверт, который она протянула Джексону.
  - Он у него уже есть? - спросил Оппенгеймер.
  "Да."
  - Ваш гонорар тоже там, мистер Джексон: полторы тысячи долларов. Правильный?"
  "Да."
  "Я должен извиниться за те довольно глупые кодовые фразы, на которых я настаивал, но мы узнали, что здесь есть множество мошенников - в основном американцы. Нам бы не хотелось, чтобы деньги попали не в те руки, не так ли?"
  "Нет."
  - Хотя, наверное, ты почувствовал себя немного глупо из-за всего этого лю-лу-лу-инга.
  "Немного."
  Джексон к тому времени обнаружил, что слепой говорил на двух языках. Один из них представлял собой почти беззаботную болтовню с легким акцентом. Оппенгеймер использовал его, возможно, неосознанно, когда занимался своим довольно властным персифляжем, который был чем-то вроде подшучивания продавца. Но когда слепой хотел высказать свою точку зрения или что-то выяснить, акцент становился все сильнее, поскольку он формулировал существительные и глаголы в более формальную структуру.
  Его акцент был довольно сильным, когда он спросил Джексона: "Как вы думаете, когда вы приедете в Германию?"
  "Примерно через месяц", - сказал Джексон. "Сначала я поеду в Вашингтон. Там есть люди, которые могут быть полезны. После этого, если я не смогу получить место в самолете, я сяду на первый пароход, который смогу покинуть Нью-Йорк".
  "Моя дочь уедет во Франкфурт сразу после моей операции, которая состоится через две недели. Это означает, что она прибудет в Германию примерно в то же время, что и вы. Адрес, где она будет жить, указан в конверте, который мы вам дали. Предлагаю вам связаться с ней. Я уверен, что она может быть очень полезной".
  Джексон уставился на отстраненную женщину с торжественным лицом, которая неподвижно сидела в кресле с прямой спинкой, опустив глаза.
  - Да, - сказал он, стараясь скрыть удивление в голосе, - я уверен, что она может быть.
  OceanofPDF.com
   4
  К тому времени, когда Джексон дал мексиканцу четвертак чаевых за то, что тот пригнал "Плимут", уже стемнело. Он сел за руль и возился с радио, пытаясь найти что-то помимо резкого, слегка фальшивого оркестра мариачи, на который настроился дежурный. Джексон уже почти остановился на станции Сан-Диего, когда мужчина вышел из тени, быстро сел в машину, захлопнул дверцу и сказал: "Давай немного покатаемся".
  Акцент этого мужчины исходил откуда-то из Англии; "Наверное, Лондон", - подумал Джексон. Повернувшись, чтобы посмотреть на него, Джексон позволил левой руке соскользнуть с колен между сиденьем и дверью, туда, где стоял монтировка. Найдя его, он спросил: "Куда?"
  - Где угодно, - сказал мужчина и слегка махнул чем-то, что ткнуло ткань правого кармана его куртки.
  "Знаешь, что у меня в левой руке?" - сказал Джексон.
  "Что?"
  "Купил мне монтировку. Так что, если у тебя в кармане не пистолет, тебе лучше следить за своей коленной чашечкой.
  Мужчина улыбнулся и вынул руку из кармана. Там было пусто. "Никакого пистолета", - сказал он. "Давайте покружимся и поговорим об этом гнилом маленьком гноме".
  - Хорошо, - сказал Джексон. Он отпустил монтировку, убедившись, что она обо что-то стукнулась, и завел двигатель. Он доехал до конца подъездной дороги и свернул направо на улицу. Подойдя к первому уличному фонарю, он остановился и припарковался под ним.
  "На этом вращение заканчивается", - сказал Джексон. - А теперь расскажи мне о нем, этом гнилом карлике.
  Мужчина посмотрел на уличный фонарь, а затем на Джексона. Он был примерно того же возраста, что и Джексон, возможно, на четыре или даже пять лет старше. На нем был твидовый пиджак цвета соли с перцем, мятые фланелевые брюки, белая рубашка и темный галстук. У него было худое лицо, которое едва не было изможденным. Его каштановые волосы можно было бы подстричь, но усы, которые он носил под острым носом, выглядели ухоженными. На подбородке было слишком много костей.
  "Мы нашли его в Каире", - сказал мужчина.
  "Плоскару".
  Мужчина кивнул и снова улыбнулся. "Старый Ник".
  "В течение войны."
  "Это верно. Мы его подписали".
  - Кто его подписал?
  "Моя старая фирма".
  "И кто ты такой?"
  "Бейкер-Бейтс. Гилберт Бейкер-Бейтс".
  "Через дефис".
  - Верно, - сказал Бейкер-Бейтс и сунул левую руку в карман куртки. Вышел с пачкой сигарет. Лаки Страйкс. Он предложил их Джексону, но тот отказался, покачав головой. Бейкер-Бейтс зажег себе одну зажигалку Zippo военного времени оливково-серого цвета.
  "Этот дефис, должно быть, бремя", - сказал Джексон.
  "Я больше этого не замечаю".
  "Что это была за старая фирма в Каире - SOE?"
  - Чертовски маловероятно.
  "Другой?"
  Бейкер-Бейтс кивнул и выпустил дым.
  - Что тебе нужно от гнома?
  Бейкер-Бейтс подождал, пока проедет машина. Автомобиль представлял собой стандартное купе Ford 1938 года выпуска с перегоревшим глушителем. В нем находились двое мужчин, мексиканцев. Бейкер-Бейтс смотрел на них, когда они поравнялись с "Плимутом", замедлили ход и помчались прочь.
  "Однажды в Бухаресте он подрабатывал для нас. Когда я нашел его в Каире, он умирал от голода и жил за счет какой-то цыганской девчонки, которую ему удалось собрать. Что ж, мы снова взяли его на работу; искупал его; провел его по странному курсу Алекса - в основном по шифрам; а затем высадил его и еще одного человека обратно в Румынию с двадцатью чертовыми тысячами золота.
  "Доллары?"
  - Фунтов, парень, фунтов. Золотые соверены, хотя, слава богу, они были ваши, а не наши.
  "Мой?"
  "ОСС. Мы сложили это вместе; они заплатили за это. Ваши ребята хотели двух вещей: во-первых, информации о том, насколько хорошо ваши бомбы поработали на нефтеперерабатывающих заводах в Плоешти, и, во-вторых, как румыны удерживают ваших сбитых ими пилотов. Мы возьмем все, что гном сможет отобрать и отправить обратно. Плюс любой вред, который он мог создать. Вот для чего было золото.
  - Ты сбросил его на парашюте, да?
  "Верно."
  "Должно быть, это было зрелище".
  Бейкер-Бейтс равнодушно пожал плечами.
  "Итак, он вошел примерно со ста тысячами долларов золотом".
  Бейкер-Бейтс выпустил дым. "Об этом"
  - Я бы сказал, что ты совершил одну чертовски глупую ошибку.
  "Ну, как говорится, если когда-нибудь тебе понадобится настоящий вор, то сруби его с виселицы или найми румына. Мы наняли двоих".
  "Кулачный мужчина тоже был румыном?"
  "Верно."
  - И ты больше никогда о них не слышал.
  "О, мы получили от них известия, да", - сказал Бейкер-Бейтс. "Один раз. Сообщение из пяти слов: "Плоскару мертв. Полиция приближается".
  Джексон откинулся на кожаном сиденье, посмотрел на уличный фонарь и усмехнулся. Смех продолжался, пока не превратился в смех.
  "Что смешного?"
  "Я думаю, Ник уже потратил твои деньги".
  "Нас это не беспокоит. Мы уже давно списали этого маленького гнилого ублюдка. Он древняя история. Кроме того, на самом деле это были не наши деньги, не так ли? Словно отвечая на свой вопрос, Бейкер-Бейтс выкинул сигарету в темноту. "Вы двое, вы и гном, вы нас не особо интересуете. Вы копейщики. Нас действительно интересует приятель в центре сцены".
  Джексон несколько мгновений смотрел на худого англичанина. "Курт Оппенгеймер", - сказал он наконец.
  "Это парень. Курт Оппенгеймер, сын короля застежек-молний".
  Джексон кивнул. - И ты собираешься рассказать мне о нем.
  Бейкер-Бейтс, казалось, задумался об этом. Он взглянул на часы и сказал: "Ваше угощение?"
  - Конечно, - сказал Джексон. "Я угощаю."
  Бар, который они нашли, находился всего в нескольких кварталах от отеля. Это было маленькое заведение с дыркой в стене, немного сырое и немного вонючее, и его немногими посетителями были грустные мексиканцы, у которых, казалось, были еще более печальные проблемы, которые они обсуждали вполголоса. И Джексон, и Бейкер-Бейтс заказали пиво и выпили его из бутылки.
  "Первое, что я должен вам сказать, это вот что", - сказал Бейкер-Бейтс после долгого глотка. "Мы не хотим, чтобы Оппенгеймер был в Палестине".
  "Почему?"
  "У него была плохая война, очень плохая, но она развила его таланты".
  "Какие таланты?"
  "Помнишь Канариса?"
  "Адмирал Абвера".
  Бейкер-Бейтс кивнул. "Говорят, что Канарис однажды поймал его в конце 43-го, но отпустил. Говорят, что он очаровал Канариса, что они долго беседовали".
  "О чем?"
  "Мораль политического убийства. Знаете, Канарис был медузой. Они бы с самого начала помогли Гитлеру, если бы Канарис когда-нибудь смог принять решение. Но он был у Канариса, и это факт, хотя некоторые до сих пор говорят, что Канарис не отпустил его, что он сбежал".
  "Оппенгеймер".
  "Оппенгеймер". Бейкер-Бейтс поднял большой и указательный пальцы, которые находились на расстоянии менее дюйма друг от друга. "Некоторые говорят, что когда-то он был так близок к Гиммлеру. Говорят, так близко, хотя, наверное, это член. И есть даже те, кто скажет, что он сделал это в Бормане там, в конце, но это тоже чушь, хотя нет никаких сомнений в том, что это генерал-майор СС в Кельне, и тот гауляйтер под Мюнхеном, и, возможно, еще две дюжины других.
  - Так ты его ищешь?
  "Это верно; мы."
  - Что ты будешь делать, если найдешь его? отправишь его на ВТО?
  - Война закончилась, приятель, давно закончилась.
  "Один год", - сказал Джексон. "Один год и двадцать семь дней".
  "Оппенгеймер не слышал. А если и услышал, то не обратил внимания".
  "Сколько?"
  "Со Дня Победы?"
  Джексон кивнул.
  "По крайней мере, девять, возможно, десять, возможно, больше. В основном это мелкие хулиганы и придурки, никто особо важный, но все же нам хотелось бы заполучить их в свои руки. Это почти как если бы он прибирался за нас, чтобы избавить нас от хлопот, так сказать.
  "А теперь вы боитесь, что он может направить свои таланты в Палестину".
  "Бейкер-Бейтс сделал еще один глоток пива. Ты знаешь, что там происходит, не так ли?
  "Империя в беде", - сказал Джексон. "Когда Лига Наций вручила вам мандат на Палестину еще в... когда, в 1920 году?"
  "Официально это был 23-й год".
  "Хорошо, 23-й. Это было тогда, когда вы пообещали евреям национальную родину. Это было на одном дыхании. Но в следующем вы поклялись арабам, что евреи не создадут никаких проблем. Но Гитлер начал нападать на евреев, и те, кто смог уйти, решили выполнить ваше обещание. Арабам это не очень понравилось".
  "Я был там", - сказал Бейкер-Бейтс.
  "Где?"
  "В Палестине во время смуты. Я выступал за Орда Вингейта в 36-м в Пятом дивизионе. В 38-м я помог ему организовать из евреев специальные ночные отряды. Он говорил на этом языке - ну, вы знаете, на арабском. Но он превратился в кровавого сиониста. Он также доказал, что из евреев получаются чертовски хорошие солдаты. Или террористы. Вы были в Бирме; ты когда-нибудь знал его там?
  "Вингейт?" - сказал Джексон, не удосуживаясь спросить, откуда Бейкер-Бейтс узнал о Бирме.
  "М-м-м."
  "Он был до меня".
  Бейкер-Бейтс кивнул - довольно мрачно, подумал Джексон. "Некоторые из тех парней, которых мы с Вингейтом обучали, вероятно, сейчас состоят в "Иргуне" или в банде Штерна", - сказал Бейкер-Бейтс таким же мрачным тоном, как и его кивок.
  - Группа, - автоматически сказал Джексон.
  "Что?"
  "Группа Штерн. Им не нравится, когда их называют бандой".
  "Ну, это чертовски плохо, не так ли? Вы знаете, что они делают, не так ли - ваш драгоценный Иргун Свай Леуми и ваша банда Штерна?"
  "Они взрывают ваши отели и убивают ваших солдат".
  "В июле прошлого года отель "Царь Давид". Девяносто один убит; сорок пять раненых".
  "Итак, я читаю".
  "Но это не все. Ходят слухи.
  "Что за слухи?"
  "Иргун занимается вербовкой в Европе. Что они ищут убийц, хороших. Что им даже не обязательно быть евреями, если они достаточно хороши". Бейкер-Бейтс сделал паузу, а затем продолжил. "Как я уже сказал, это слухи. Но это не так. Это факт; они ищут Оппенгеймера".
  Джексон допил пиво. - Его отец и сестра знают?
  - Я мог бы им об этом упомянуть.
  "Что они сказали?"
  "У нас был только один небольшой разговор. Это было в начале этого месяца, а потом они загадочно набросились на меня. Чтобы выяснить причину, понадобилось всего несколько песо. Одному телефонному оператору на коммутаторе отеля ужасно недоплачивают. Но именно так я и добрался до тебя и этого гнилого карлика. Я проверил тебя. Ты довольно безобиден. Но он плохой собеседник, знаешь ли, очень плохой.
  "Вероятно."
  "Не стоит доверять".
  "Нет."
  "На самом деле этот маленький ублюдок представляет собой угрозу".
  - Но у него это хорошо получается, не так ли?
  "Во что?" - сказал Бейкер-Бейтс.
  "В поиске людей. Если бы ты не боялся, что он может обнаружить Оппенгеймера раньше тебя, ты бы не завел со мной роман.
  Бейкер-Бейтс вздохнул. "А я думал, что просто вел себя довольно мило".
  "Ты. Ты платишь за пиво".
  И снова Бейкер-Бейтс медленно кивнул, глядя на Джексона. - Вы не были в Германии после войны, не так ли?
  "Нет."
  "Там сейчас немного мрачно. Немного неспокойно. Можно даже сказать, что это немного похоже на Палестину. Никто не уверен, что произойдет, что с русскими и всем остальным. Кто-то считает, что может пойти так, кто-то - иначе. Но если наследник Оппенгеймера решит убрать не того парня, он может поднять воздушный шар. Вот почему мы его ищем - это, а также тот факт, что мы чертовски не хотим, чтобы он был и в Палестине. Но, конечно, мы и "Иргун" не единственные, кто его ищет. Как и ваши люди. Но еще интереснее дела у Больших".
  "Почему это так интересно?"
  На этот раз, когда Бейкер-Бейтс улыбнулся, он показал зубы. Они были слегка серыми.
  "Почему? Потому что, дорогой мальчик, они, наверное, хотят его нанять.
  С этими словами он встал, направился к двери, остановился и повернул назад. - Ты мог бы сказать это маленькому гнилому гному. Это может его отпугнуть.
  "Это его не напугает", сказал Джексон.
  - Нет, но все равно скажи ему.
  - Хорошо, - сказал Джексон. "Я буду."
  Лия Оппенгеймер вошла в темную гостиную отеля и включила лампу. Ее отец, все еще сидящий в том же кресле, улыбнулся. - Уже совсем стемнело, не так ли?
  - Возможно, еще одна сигара.
  Она снова подошла к шкатулке, достала одну и зажгла для него. Он сделал несколько затяжек и снова улыбнулся, как ему казалось, в сторону дочери. Он лишь слегка отклонился.
  "Я сидел здесь и думал", - сказал он.
  - Насчет Курта?
  "Да, о нем. Но в основном о том, что я немец. Знаете, я скорее анахронизм, хотя наши друзья-сионисты думают, что я хуже этого. Они думают, что я что-то среднее между дураком и предателем".
  - Мы уже это уже обсуждали, отец.
  "Да, есть, не так ли? Но молодой мистер Джексон снова заставил меня задуматься. Конечно, я всегда буду евреем. И я всегда буду немцем. Я слишком стар, чтобы измениться, даже если бы захотел. Свою национальность не сбрасываешь, как костюм старой одежды. Но вы с Куртом молоды. Нет причин, по которым кто-либо из вас должен следовать моему примеру".
  - Ты знаешь мои чувства.
  "Правда?" - спросил он и снова затянулся сигарой. "Ну, полагаю, да. Но мы не знаем Курта, не так ли?"
  "Он никогда не был сионистом".
  Рот Оппенгеймера скривился в кривой улыбке. "Нет; его своеобразная политика препятствовала этому. Но не важно. Наша обязанность - найти его раньше, чем это сделают власти. Ты правда думаешь, что он совсем сумасшедший?
  Лия Оппенгеймер ответила, пожав плечами, но потом поняла, что ее отец этого не видит. "Я не знаю", сказала она. "Мы столько раз обсуждали это, что я уже не знаю, что и думать".
  "Если британские или американские власти найдут его раньше Джексона и Плоскару, они просто запрут его. Если его не повесят.
  Казалось, на лице Лии Оппенгеймер почти пробежала тревога. "Они не могли", сказала она. - Он... ну, он болен.
  "Он?"
  "Он должен быть."
  "Тем не менее, мы должны рассматривать это как возможность. Поэтому у нас должен быть запасной план на случай, если Плоскару и Джексон потерпят неудачу. И это то, о чем я думал. Если вы принесете мне мой кошелек, я дам вам адреса тех, с кем вам нужно связаться".
  Лия Оппенгеймер поднялась. - Те, что в Кельне?
  - Да, - сказал ее отец. "Те, что в Кёльне".
  Незадолго до полуночи Джексон вернулся в Сан-Диего в отель "Эль Кортес", где гном забронировал для них смежные номера. Он взял со стола ключ, узнал, что бар еще открыт, и пошел выпить стаканчик.
  Бар назывался "Комната для отпуска на берегу", и там было пусто, если не считать бармена и двух лейтенантов ВМФ, которые были с парой застенчивых блондинок, которые, похоже, не были их женами. Джексон заказал бурбон и воду и отнес его к дальнему столу. Попробовав напиток, он достал из внутреннего нагрудного кармана конверт, который дала ему Лия Оппенгеймер. Конверт был запечатан, и Джексон грубо разрезал его карандашом.
  Первым он вынул деньги и пересчитал их на колене под столом. Все это было там. Он отсчитал десять стодолларовых купюр, один раз сложил их и засунул в карман брюк. Оставшиеся 500 долларов он положил обратно в конверт, вынув четыре фотографии и два сложенных листа бумаги.
  Фотографии, похоже, были сделаны коробчатой камерой. На одном из них был изображен молодой человек лет двадцати двух, сидящий верхом на велосипеде. С высоты велосипеда Джексон оценил его рост примерно шесть футов. Рукава его были закатаны выше локтей, рубашка была расстегнута у горла, на нем были шорты, возможно, кожаные. На ногах у него были тяжелые ботинки с толстыми белыми носками. Молодой человек выглядел подтянутым, худощавым и, возможно, загорелым. Рот его был открыт, как будто он говорил что-то шутливое, а на лице было полушутливое выражение. Джексон перевернул фотографию. На обороте было написано: "Курт, Дармштадт, 1936 год".
  Остальные фотографии, судя по всему, были сделаны позже, хотя дат не было. На всех из них Курт Оппенгеймер носил белую рубашку, галстук и пальто. Только на одном из них он улыбался, и Джексону показалось, что улыбка кажется натянутой. Джексон также считал, что Курт Оппенгеймер очень похож на свою сестру, хотя у него был тонкий и широкий рот, как у его отца. Джексон внимательно изучил фотографии, но не попытался запомнить их. Он пытался уловить признаки жестокости, или звериной хитрости, или даже самоотверженности, но все, что было видно на фотографиях, это молодой человек с приятным лицом, почти красивый, со светлыми, не совсем светлыми волосами, который выглядел быстрым и умным, но не особенно рад.
  Джексон положил фотографии обратно в конверт и развернул два листа бумаги. Оба были исписаны зубчатым германским шрифтом, написанным темно-синими чернилами. Заголовок был "Мой брат Курт Оппенгеймер". Основная часть двух страниц, как и заголовок, была написана на немецком языке и начиналась словами: "Первого августа 1914 года, в день начала ужасной войны, во Франкфурте родился мой брат Курт Оппенгеймер".
  В эссе, поскольку именно так об этом думал Джексон, далее описывалось скучное, не особенно религиозное детство, состоящее в основном из школы, спорта, коллекционирования марок и каникул в Италии, Франции и Шотландии. Абзац был посвящен смерти матери "той печальной весной 1926 года, когда Курту было 11, а мне 7". Смерть их матери, как писала Лия Оппенгеймер, "стала глубоко ощущаемой утратой, которая каким-то образом еще больше сблизила нашу маленькую семью".
  Лия Оппенгеймер рассказала, как ее брат окончил гимназию во Франкфурте, "где он был блестящим учеником, хотя и был склонен к частым шалостям". После гимназии он поступил в Боннский университет, "где у него развился глубокий интерес к политике". Джексон истолковал это как означающее, что он вступил в Коммунистическую партию примерно в 1933 году, когда ему было 19 лет. Судя по тому, что Джексон слышал, университет в Бонне в то время был довольно скучным местом, мало склонным к радикальной политике, хотя и там. развился довольно опасный случай антисемитизма, который, возможно, объяснил, почему Курт Оппенгеймер хотел бросить все в 1936 году и отправиться в Испанию и на сторону лоялистов.
  Оппенгеймер-старший, по словам его дочери, был занят попытками убедить сына, что Испания - не такая уж хорошая идея. "Невозможная политическая ситуация, сложившаяся в нашей стране, была убедительным аргументом моего отца", - написала она. "Курт согласился вернуться в Бонн, чтобы продолжить учебу, по крайней мере, пока отец занимался своими все более сложными бизнес-проблемами, которые он решил в конце 1936 года". Джексон задавался вопросом, удалось ли королю застежек-молний получить хорошую цену за свой бизнес.
  В начале 1937 года Курт Оппенгеймер в последний раз покинул Бонн. Получил ли он степень, сестра не сказала. Но именно тогда, писала она, "мы втроем глубокой ночью, почти украдкой покинули Франкфурт, оставив своих многочисленных друзей, и отправились в Швейцарию". В течение следующих трех лет ее брат становился "все более несчастным, беспокойным и даже ожесточенным, особенно в 1939 году, когда фон Риббентроп подписал зловещий пакт с Россией. Сохраняя свои яростные идеалы, Курт становился все более критически настроенным по отношению к советским лидерам, сохраняя при этом, конечно, свою стойкую оппозицию гитлеровскому режиму".
  Джексона раздражало как витиеватая проза Лии Оппенгеймер, так и причудливая политика ее брата. Он быстро просмотрел остальную часть письма. Там было немного. После начала войны в 1939 году ее брат присоединился к организации, занимавшейся контрабандой евреев в Швейцарию. Он совершил несколько поездок обратно в Германию, которые его сестра описала как "чреватые опасностями, хотя мой брат выдерживал эти опасные поездки с хладнокровной решимостью и тихой храбростью".
  Джексон вздохнул и продолжил читать. В 1940 году, незадолго до падения Парижа, отец Оппенгеймер решил поехать в Англию, пока дела идут хорошо. Между отцом и сыном произошло то, что Лия Оппенгеймер назвала "кратким спором", но который Джексон интерпретировал как крикливую ссору. Отец и дочь уехали в Лондон, оставив старшего брата - печальное расставание, как писала Лия Оппенгеймер, когда "слезы лились бесстыдно". И это было последнее, что они слышали от старшего брата, за исключением нескольких писем, которые, по ее словам, были "по понятным причинам сдержанными по содержанию, но, тем не менее, полными уверенности". После этого портрет брата, сделанный Лией, внезапно оборвался, за исключением полстраницы, в которой были перечислены имена друзей и знакомых Курта Оппенгеймера в Германии и их последние известные адреса.
  Джексон снова вздохнул, сложил две страницы и положил их обратно в конверт. Это было не такое уж и большое досье. Скорее, это были романтические представления младшей сестры об ее идеализированном брате. Джексон чувствовал, что с таким же успехом она могла бы написать об Алом Пимпернеле. Ну, возможно, так оно и было. Ему только хотелось, чтобы у нее не развился такой жалкий стиль.
  Он допил напиток, спрятал конверт в карман и направился к лифту. На пятом этаже он нашел комнату 514, открыл ее ключом, вошел, подошел к двери, соединявшей две комнаты, и попробовал ее. Он был разблокирован. Он открыл его. Горел ночник. На большой двуспальной кровати крепко спал гном. Рядом с карликом лежала брюнетка лет тридцати, которая могла бы быть довольно хорошенькой, если бы не размазанная помада. Она тоже спала и храпела, хотя и не настолько, чтобы жаловаться. Ни на гноме, ни на брюнетке, похоже, не было никакой одежды.
  Джексон подошел к кровати и наклонился так, что его рот оказался всего в нескольких дюймах от левого уха гнома. То, что вырвалось изо рта Джексона, прозвучало полукриком, полуревом:
  "Бейкер-Бейтс хочет вернуть свои деньги!"
  OceanofPDF.com
   5
  Гном, босой и злящийся, но одетый в насыщенный зеленый халат, вошел в комнату Джексона с сияющими глазами и угрюмым лицом. "Ты чуть не до смерти напугала Дороти", - огрызнулся он.
  "Бедная Дороти".
  - Тебе не обязательно было кричать мне на ухо. Это заставило ее плакать. Терпеть не могу, когда они плачут".
  - Какова была ее фамилия - Дороти?
  "Я не помню".
  - Она ушла?
  "Она ушла. Что там насчет Бейкер-Бейтса? Я не знаю никакого Бейкера-Бейтса.
  - Конечно, Ник. Гилберт Бейкер-Бейтс. Британский парень. Он высадил тебя и твоего первого человека обратно в Румынию с сотней тысяч долларов золотом.
  "Он врет. Это было не так уж и близко. Скорее пятьдесят.
  - Все равно кругленькая сумма.
  Угрюмость исчезла с лица Плоскару. Вместо этого появились некоторые черты того, что Джексон принял за опасение или даже страх. - Он хочет вернуть деньги?
  "Не совсем. Они списали тебя со счетов, Ник. Ты старая шляпа. Древняя история."
  - Он это сказал?
  "Сами его слова".
  Гном расслабился, и морщины опасения - или страха - покинули его лицо, и оно вновь приняло свой обычный вид доброжелательного и хитрого вида. Некоторое время он изучал Джексона. Затем, не говоря ни слова, он повернулся и, на этот раз не торопясь, вернулся в свою комнату. Когда он вернулся, у него было с собой два стакана и бутылка. "Бурбон", - сказал он. "Скрепленные вещи. Зеленая этикетка. Видеть?" Он поднял бутылку "Олд Форестер". Джексон понял, что это нечто большее, чем просто бутылка бурбона. Это было мирное предложение, успокаивающий подарок, который помог бы сгладить часть лжи, которую сказал ему гном.
  Плоскару использовал графин с водой, чтобы смешать два напитка, и протянул один Джексону, сидевшему в кресле. Гном вскочил на кровать и откинулся назад. - Как он на вас наткнулся, Бейкер-Бейтс? Плоскару попытался задать вопрос вскользь, и ему это почти удалось.
  "Он хочет убийцу".
  "Убийца? Какой убийца?
  "Какой убийца? Ну, тот, который вылетел у тебя из головы, Ник. Тот, о котором вы забыли упомянуть. Тот, кого вы описали, был просто потерянным мальчиком, заблудившимся из дома, чьи родственники заплатили нам немного денег, чтобы посмотреть, сможем ли мы вернуть его. Курт Оппенгеймер. Этот убийца.
  "Я ничего об этом не знаю. Ничего."
  - Перестань, Ник.
  Гном пожал плечами. "Возможно, до меня дошли какие-то дикие слухи. Пустые сплетни, возможно. Но... пф. Он снова пожал плечами - красноречивое балканское пожатие плечами, опровергающее эту идею. "Как прошла ваша встреча с Оппенгеймерами?"
  Джексон вынул конверт из кармана и бросил его Плоскару, который поймал его одной рукой. "Ваша версия здесь, - сказал Джексон, - вместе со школьной версией ее брата Лии Оппенгеймер, храброго героя андеграунда. Прочтите, и я расскажу вам, как прошла наша встреча".
  - Скажи мне сейчас, - сказал гном, пересчитывая деньги. "Я могу читать и слушать одновременно. У меня такой склад ума".
  На самом деле он это сделал. К тому времени, как Джексон описал свою встречу с Оппенгеймерами, Плоскару дважды прочитал эссе Лии Оппенгеймер, трижды пересчитал деньги и внимательно изучил четыре снимка.
  - А Бейкер-Бейтс?
  "Он подобрал меня возле отеля. Мы пошли в бар, выпили и поговорили о тебе. Ты ему не нравишься".
  - Нет, - пробормотал Плоскару, - полагаю, что нет.
  - Он обзывал тебя.
  Плоскару грустно кивнул. "Да, он, вероятно, так бы и сделал. Как он выглядел, бедняга, немного потрепанный?
  Джексон уставился на него. "Немного."
  - Ему немного не повезло?
  "Он заплатил за выпивку".
  - Все еще утверждаете, что работаете в старой фирме?
  - Он подразумевал именно это.
  Плоскару вздохнул - долгий, хрипловатый вздох, полный горестного сочувствия. - Он не такой, ты знаешь. Они вернули его в кассу - посмотрим - в начале 44-го, по-моему.
  - Почему? Из-за тебя?
  Гном неприятно улыбнулся. "Не совсем. Было несколько вещей, хотя я, возможно, стал последней каплей. Должно быть, он сейчас работает на фрилансе, бедняга. Он, конечно, видел Оппенгеймеров.
  "Один раз."
  Гном задумчиво кивнул. "Они не разговаривали с ним", - сказал он, скорее самому себе, чем Джексону. "Все его добросовестные утверждения ошибочны". Плоскару просветлел. - Что еще он тебе сказал?
  "Он рассказал мне обо всех людях, которых Курт Оппенгеймер предположительно убил во время войны - и после нее".
  Плоскару отпил свой напиток. - Вероятно, упомянул генерал-майора СС и баварского гауляйтера.
  - Я думал, ты ничего об этом не знаешь.
  - Я же говорил тебе, что до меня доходили слухи - большинство из них были немного причудливыми. Что еще он сказал?
  "Что британцы не хотят, чтобы он был в Палестине. Оппенгеймер".
  Гном, казалось, несколько мгновений обдумывал эту информацию, сортируя ее, оценивая ее ценность, проверяя ее достоверность. Затем он несколько раз кивнул, как будто удовлетворенный, и сказал: "Интересный момент. Очень интересно. Это может привести к всевозможным спекуляциям".
  - Да, могло бы, не так ли?
  Плоскару поднял брови, задавая немой вопрос.
  "Я имею в виду, - сказал Джексон, - что существует вероятность того, что нам платит не отставной король молний, а сионисты".
  "Я должен взять за правило никогда не недооценивать тебя, Майнор. Иногда ты очень освежаешь. Если бы это было правдой, вас бы это беспокоило - сионистская штука?"
  Джексон поднял свой бокал, произнося небольшой равнодушный тост. "До израильтян".
  Гном счастливо улыбнулся. "Мы во многом очень похожи, не так ли?"
  "Я выше", сказал Джексон.
  - Да, я полагаю, это правда. Гном посмотрел на потолок. "Вы знаете, что там на самом деле происходит, не так ли?"
  "Где?"
  "На Ближнем Востоке."
  "Борьба за власть".
  "Точно. Между Россией и Великобританией".
  "Это не совсем ново".
  Плоскару кивнул. "Нет, но в Британии новое правительство".
  "Но не тот, который посвящен ликвидации Британской империи".
  "Нет, конечно нет. Таким образом, Британия должна сохранить некий физический контроль над Ближним Востоком. Россия все еще грызет Турцию и Иран, а Британия либо уйдет, либо ее вышвырнут из Египта и Ирака".
  "Так что остается Палестина".
  "И Трансиордания, но в основном Палестина. Палестина имеет ключевое значение. Так что, если Британия собирается и дальше оставаться мировой державой, а это означает, что русские будут держаться подальше от Ближнего Востока, тогда у нее должна быть база. Палестина прекрасно справится, особенно если евреи и арабы вцепятся друг другу в глотку. Было бы легче контролировать. Так было всегда, за исключением одного.
  "Евреи начали избивать британцев".
  - Именно, - сказал гном. - Довольно интересная ситуация, вам не кажется? Но вернемся к бедному старому Бейкеру-Бейтсу. Что еще он сказал?
  "Он сказал, что и американцы, и британцы преследуют Оппенгеймера".
  "Французский?"
  - Он не сказал.
  "Возможно нет. Французы такие практичные".
  "Но больше всего его хотят русские".
  "Ну теперь. Он сказал, почему?
  "Он сказал, что это потому, что они хотят нанять его. Он также сказал передать тебе это".
  - Да, - сказал Плоскару, не раздумывая, зажав стакан между коленями, чтобы можно было медленно стряхнуть пыль с рук. - Да, я очень рад, что ты это сделал.
  Два дня спустя, в шесть часов утра того дня, когда он и гном должны были отправиться в Вашингтон, Джексон наконец встретил Вайнону Уилсон. Накануне где-то прошла прощальная вечеринка, и Джексон проснулся с легким похмельем и слегка затуманенным видением высокой блондинки лет двадцати шести, которая стояла и смотрела на него сверху вниз, положив руки на бедра.
  Джексон быстро моргнул, чтобы прояснить зрение, и сказал: "Доброе утро".
  "Кто-то спал в моей постели", сказала она. "Я думаю, что именно это я и должен сказать, согласно книге".
  "Кажется, я это читал".
  - А тебя ведь не Златовласка зовут, не так ли? она сказала. "Нет, не с такими волосами. На самом деле я знал Златовласку, хотя он писал это слово через "х". Старый Сэм Голдилокс из Пасадены.
  "Вы, должно быть, Вайнона Уилсон", - сказал Джексон. - Как твоя мама, Вайнона?
  "Скупой. Скромный. Скромный. Кто ты, друг Ника?
  "Ага. Один Младший Джексон. Где он, Ник?
  Она кивнула в сторону двери спальни. "Спящий. Я только что совершил краткую экскурсию - пересчитал ложки и все такое. Вы сохранили его очень аккуратно. Я удивлен."
  - Вчера у нас была горничная.
  - Когда ты уезжаешь?
  "Который сейчас час?"
  Она посмотрела на часы. "Шесть. Немного позже.
  "Христос. Около девяти. Хорошо?"
  - Не торопись, - сказала она, села на край кровати и начала расстегивать блузку. Сняв его, она повернулась к нему и сказала: "Когда я впервые увидела тебя лежащим, я подумала, что тебе около шестидесяти. Волосы."
  "Он серого цвета."
  "Я знаю", - сказала она, сняв юбку и бросив ее на стул. "Держу пари, что все пошло именно так в одночасье".
  "На самом деле так оно и было", - сказал Джексон, наблюдая, как она сбросила остатки одежды. У нее была необычайно красивая грудь и длинные, стройные ноги, которые некоторым могли показаться слишком тонкими, хотя Джексон считал, что с ними все в порядке. Она повернулась и остановилась, словно давая ему возможность рассмотреть все целиком, и Джексон заметил, что ее глаза голубые. "Синий барвинок", - подумал он, но понял, что не совсем уверен, является ли барвинок рыбой, цветком или тем и другим. Он решил поискать это.
  - Расскажи мне об этом, - сказала она, скользнув под одеяло рядом с ним. "Расскажи мне о том, как твои волосы поседели за одну ночь".
  - Хорошо, - сказал Джексон.
  Было около восьми, когда Плоскару вошел в спальню с блюдцем и чашкой кофе. Он сделал глоток, приятно кивнул Джексону и Вайноне Уилсон, сказал: "Я вижу, что вы двое встретились", и вышел. Вайнона Уилсон хихикнула.
  Их выезд из дома на Голливудских холмах задержался почти на час из-за Гранд-Каньона, Йеллоустонского национального парка и Нового Орлеана. Плоскару хотел посетить их всех по пути в Вашингтон. И только после ожесточенных дебатов, в которых Вайнона Уилсон встала на сторону гнома, был достигнут своего рода компромисс. Йеллоустоун отсутствовал, но присутствовали и Гранд-Каньон, и Новый Орлеан.
  "До него еще около тысячи миль", - сварливо сказал Джексон, изучая карту нефтяной компании, которую он разложил на капоте "Плимута".
  "Но оно того стоит и затраченное время, и затраты", - сказал Плоскару. Он вскочил на подножку кабриолета, взял руку Вайноны Уилсон и с легким жестом коснулся ее губами. - Вайнона, ты, как всегда, была более чем щедра.
  - В любое время, Ник, - сказала она, улыбнувшись, наклонилась и поцеловала его в макушку.
  Джексон сложил карту, сунул ее в карман куртки, подошел к высокой блондинке, обнял ее и слегка поцеловал в губы. "Ты - лучшее, что произошло за долгое время. Спасибо."
  Она улыбнулась. - Если ты когда-нибудь снова будешь здесь, Слим, зайди. Ты можешь рассказать мне больше военных историй.
  - Конечно, - сказал Джексон. "Я сделаю это."
  OceanofPDF.com
   6
  В его документах говорилось, что он был типографом-подмастерьем. Бумаги были плотно завернуты в желтую клеенчатую куртку, перевязанную толстой веревкой, и теперь были прижаты ремнем к его тощему животу. В газетах также сообщалось, что его зовут Отто Бодден, что он родился в Берлине тридцать девять лет назад и что его политическим предпочтением была социал-демократическая партия, предпочтение, которое стоило ему пяти лет концентрационного лагеря в Бельзене.
  Он был печатником. Это была правда. И он родился в Берлине и вырос там. Это было не только верно, но и необходимо, потому что люди вокруг Любека не доверяли берлинцам - даже презирали их - и мгновенно узнавали их по болтливости, а также по их, образно говоря, большим носам, которые они всегда тыкали в небезопасные места. Не касаюсь их. Берлинцы были пруссаками. Может быть, и мудрые пруссаки, но все же пруссаки.
  Что касается имени, то Отто Бодден подойдет не хуже любого другого. С тех пор, как тринадцать лет назад он взял свой первый псевдоним, у него было много имен. Он попытался вспомнить, каким был тот первый. Это пришло к нему через секунду или две. Клаус Калькбреннер. Его губы дернулись в улыбке, когда он присел на корточки среди деревьев и изучал троих утренних рыболовов на другом берегу канала. Он вспомнил, что молодой Клаус Калькбреннер был в некотором роде идиотом.
  У него не было часов, поэтому ему приходилось полагаться на солнце. Он повернулся, чтобы рассмотреть его. Оно уже было, но недостаточно. Пройдет еще несколько минут, прежде чем появится патруль. Он повернулся, чтобы продолжить изучение рыбаков на другом берегу канала. Один из них что-то поймал; рыба неплохого размера; возможно, карп, хотя Бодден совсем не был уверен, плавает ли карп в канале Эльба-Траве.
  Он поправил рюкзак на спине, в котором лежало его единственное пальто, рубашка и брюки, в которые он переоденется, когда перейдет через канал. Они тоже все были завернуты в клеенчатую кожу. Но запасной обуви и носков нет. Это было бы перебором, потому что ни у одного печатника-беженца не было бы лишней пары обуви. Он бы уже продал их или обменял на что-нибудь поесть.
  Он повернулся, чтобы еще раз взглянуть на солнце. Еще десять минут, прикинул он. Обернувшись, он выудил последнюю сигарету. Это была американская сигарета "Кэмел". Неделю назад ему подарили пачку таких в Берлине, и он старательно продлил их до сих пор. Американские сигареты были еще одной вещью, которой не было бы у типографа-беженца. Он задавался вопросом, какова цена американской сигареты на черном рынке в Любеке: три рейхсмарки; четыре? В Берлине было пять.
  Он взял спичку из одной из трех спичек, оставшихся в маленькой водонепроницаемой стальной канистре, и чиркнул ею о подошву своего ботинка. Он зажег сигарету и втянул дым в легкие. Ему нравились американские сигареты. Ему тоже нравились их названия: "Кэмелс", "Лаки Страйкс", "Олд Голдс", "Честерфилдс", "Уингз". По какой-то причине Wings не продавалась по такой хорошей цене на черном рынке Берлина. Он не был уверен, почему. Он втянул еще одну полную порцию дыма, задержал его, а затем с наслаждением выдохнул. Это была его первая сигарета за три дня, и он чувствовал это - легкое, приятное, головокружительное ощущение.
  Кто-то однажды сказал ему, что американцы используют патоку для лечения табака. Он задавался вопросом, правда ли это. Он также задавался вопросом, насколько хорош его английский на самом деле. Он научился этому в Бельзене у поляка. Поляк был очень забавным парнем, который утверждал, что когда-то жил в Кливленде, и заверил Боддена, что английский, которому его учили, был американским. У поляка было много забавных теорий. Одним из них было то, что из поляков получаются лучшие в мире летчики-истребители. "В этом проблема нас, поляков", - сказал он однажды Боддену. Все наши политики действительно должны были быть летчиками-истребителями.
  До сигареты уже почти ничего не осталось. Несколько сантиметров. С сожалением Бодден сделал последнюю затяжку и втоптал ее в грязь ботинком. Тогда он услышал их, патруль. Один из них насвистывал. Так и должно было быть.
  "Ну, здесь ничего не происходит", - сказал он себе по-английски. Это была одна из любимых фраз поляка, и он также гарантировал, что она будет правильно использоваться в Америке. Фактически, это было последнее, что он сказал Боддену тем апрельским утром 1944 года, когда поляка увели на расстрел или повешение. "Наверное, повешен", - решил Бодден. Они бы не стали тратить пулю на поляка. Гнядкевич. Бодден вспомнил, что так звали поляка. Роман Гнядкевич. Очень забавный тип.
  Бодден глубоко вздохнул, выскочил из-за деревьев на тропинку и с небольшим всплеском скользнул в канал. Господи, как было холодно! Он услышал крик российского патруля "Стой". Как, черт возьми, ты останавливаешься, когда плывешь? он задавался вопросом. Им полагалось прокричать это три раза, для удобства всех, кто мог слушать, особенно для британцев; но многие русские были тупыми ублюдками, фермерскими мальчиками, которые, возможно, не умели так высоко считать. Поэтому Бодден глубоко вздохнул и нырнул под воду как раз в тот момент, когда треснула первая винтовка.
  Когда он подошел, в него все еще стреляли, ну, почти в него. Пуля ударила в воду менее чем в метре, гораздо меньше, и Бодден снова нырнул под воду. Понты, подумал он, проплывая последние несколько метров брассом. Один из них должен был быть показухой.
  Когда он снова подошел, то увидел, что подошел именно туда, куда и хотел, - недалеко от трех немецких рыбаков, которые смотрели на него сверху вниз, пока он шел по воде, дуя и шипя.
  - Ну, что у нас тут? - сказал один из рыболовов, мужчина лет шестидесяти.
  "Очень мокрая рыба", - сказал Бодден.
  "Может быть, нам следует отбросить его обратно", - сказал старик, опуская шест. Двое других мужчин засмеялись. Бодден заметил, что они тоже старые; где-то под шестьдесят.
  Первый старик подошел туда, где Бодден все еще топтался на месте. Он опустился на колени и протянул руку. Это был крупный, все еще сильный старик, который почти не крякнул, вытаскивая Боддена на берег канала. "Вот и где, герр Фиш", - сказал старик. "Красиво и сухо."
  "Спасибо", - сказал Бодден. "Большое спасибо."
  Старик пожал плечами. "Ничего страшного", - сказал он, вернулся и взял шест.
  На другом берегу канала трое русских солдат кричали на Боддена. Он ухмыльнулся и крикнул им в ответ по-русски.
  - Что вы им сказали, герр Фиш? - спросил старик, вытащивший его из канала.
  "Я рассказал им, что их матери делают со свиньями".
  "Ты говоришь по-русски?"
  - Ровно столько, чтобы сказать им это.
  Старик кивнул. "Кто-то должен".
  Бодден огляделся. Никого не было видно, кроме трех старых рыбаков - и русских, конечно, но они не в счет. Сначала он снял обувь. Затем он снял рюкзак и мокрую рубашку и выжал воду из рубашки. Трое стариков вежливо отвернулись, пока Бодден переодевался в сухую одежду.
  Одевшись, Бодден подошел и сел на корточки рядом со стариком, который вытащил его из канала. "Как далеко до центра города?"
  - Чуть больше шести километров - по той тропе. Старик указал головой.
  "Та рыба, которую ты поймал раньше, что это была?"
  - Ты смотрел?
  "Оттуда".
  "Это был карп".
  "Я так и думал", - сказал Бодден. "Карп".
  Боддену потребовалось чуть больше полутора часов, чтобы добраться до центра Любека. До войны население страны составляло около 100 000 человек, но немецкие беженцы с Востока и перемещенные лица почти отовсюду увеличили эту цифру почти вдвое по сравнению с довоенным размером. Кое-что из этого Бодден узнал, когда несколько раз останавливался, чтобы спросить дорогу. Беженцы и ДП стекались в Любек, потому что его бомбили только один раз, в Вербное воскресенье в 1942 году. Предполагалось, что в результате рейда будут уничтожены доки и промышленный пояс, но вместо этого было уничтожено около трети старого города. центр.
  "Из-за Ковентри, знаете ли", - сказал Боддену один старик. "Мы попали в Ковентри; они ударили нас. Возмездие".
  Как узнал Бодден, среди ДП были в основном поляки, латыши и эстонцы, и они никому не нравились. Многие из них были ворами - умными ворами, как сказал один мужчина, которые "жаждут велосипедов". Все, что они украли, часто оказывалось на черном рынке, который процветал на маленькой улице, на которую указали Боддену.
  Улица называлась Ботчерштрассе, и, похоже, на ней находился не только городской черный рынок, но и бордели. Поскольку она вела из Фишергрубе в Беккергрубе, который находился на его пути, Бодден взял ее. Он обнаружил, что за один короткий блок можно купить практически все что угодно. Были, конечно, сигареты, в основном британские, а также кофе, мясо, птица, жиры и одежда. Бодден даже нашел пару шнурков, которые быстро купил у поляка, размахивавшего толстой пачкой банкнот. Бодден два месяца безуспешно искал в Берлине пару шнурков. Те, что он купил после обычного торга, казались новыми, вероятно, довоенными, и он чувствовал себя счастливым, что нашел их, несмотря на непомерную цену.
  От Беккергрубе до газетной фабрики на Кёнигштрассе было всего несколько минут ходьбы. Это была людная, оживленная улица, забитая пешеходами и велосипедистами, и Боддену пришлось пробираться к входу в пост Любекера. Уличный этаж отдали под типографию, а после расспросов Боддена отправили в кабинет директора на втором этаже.
  Конечно, ему пришлось подождать. Герр директор был занятым человеком, у него было много важных дел и обязанностей, которые занимали его время, но если Бодден захочет подождать, вполне возможно, что ему будет предоставлена аудиенция, хотя и короткая.
  Секретарь директора не просил его сидеть, пока он ждал, но Бодден все равно сидел на деревянном стуле с прямой спинкой. Он просидел пятнадцать минут, почти не двигаясь, а затем скрестил ноги. Секретарша была женщина лет сорока с суровым лицом, худая почти до исхудания, усердно стучавшая на старой пишущей машинке. Телефон зазвонил четыре раза, пока Бодден ждал первые пятнадцать минут; пять раз, пока он ждал вторые пятнадцать.
  Через три минуты его провели к режиссеру Дитеру Рапке, который, по мнению Боддена, был слишком молод для того высокомерного вида, который он себе придавал. В свои сорок два года Рапке выглядел как человек, которого война и ее последствия лишили полноты среднего возраста. У него была круглая голова, на которой к тому времени должен был вырасти двойной подбородок, но этого не произошло. Это придало ему удивительно незаконченный вид. "Когда времена наладятся, - подумал Бодден, - можно будет поесть".
  Рэпке взглянул на человека, стоявшего перед заваленным столом. Он не просил мужчину сесть. Ему это не пришло в голову. Через мгновение он снял очки без оправы, протер их носовым платком и снова надел.
  "Итак, - сказал Рапке, - вы печатник".
  "Да, - сказал Бодден, - и хороший".
  "Из Берлина".
  "Из Берлина".
  "В Берлине нет работы для типографа?"
  "Для типографа в Берлине всегда есть работа, если ему все равно, что он печатает. Мне не все равно."
  - Итак, вы приехали на Запад.
  "Да."
  "Когда?"
  "Этим утром."
  - Через канал?
  "Да."
  "Вы не испытали никаких затруднений".
  Бодден пожал плечами. "Я промок. И они стреляли в меня".
  "Ваши документы". Рэпке протянул руку.
  Бодден достал клеенчатый мешочек, развязал веревку и протянул бумаги. Рапке методично их изучал. У третьего документа он снова посмотрел на Боддена. "Так. Вы были в лагере.
  "Бельзен".
  "Сколько?"
  "С 1940 года".
  Рэпке вернулся к изучению бумаг. "Наверное, это было тяжело".
  "Это был не праздник".
  "Теперь ты выглядишь достаточно стройным".
  "В последнее время я много тренировался на свежем воздухе".
  - Что делаешь?
  "Расчистка завалов. В Берлине его много. Я помог кое-что убрать. До этого я работал печатником у русских. Но я решил, что лучше разберусь с завалами".
  Рэпке начал записывать некоторую информацию, содержащуюся в бумагах Боддена. "У нас здесь ничего нет", - сказал он, когда писал. - То есть, ничего постоянного. Только временно. Два дня назад на одного из наших сотрудников, печатника, напала банда ДП. Поляки, наверное. Они украли его велосипед. И сломал ногу. Он старик, поэтому я не уверен, когда он вернется. Но если вы заинтересованы, вы можете оставить его работу до тех пор, пока он этого не сделает".
  "Мне интересно", сказал Бодден.
  - Очень хорошо, - сказал Рэпке, возвращая бумаги. "Завтра вы выйдете на работу в семь утра. У меня есть некоторые ваши данные, но остальное вы должны передать моему секретарю, фрау Глимм. И обязательно зарегистрируйтесь в полиции".
  "Да, я это сделаю", - сказал Бодден. "Спасибо, герр Рапке".
  Рэпке не отрывался от записей, которые все еще делал. Вместо этого он сказал: "Пожалуйста, закройте дверь, когда уходите".
  Когда Бодден ушел, Рэпке потянулся к телефону и сам позвонил по внешней линии. Это был большой загородный дом, расположенный примерно в пятнадцати километрах к северу и западу от Любека. На втором звонке на трубку ответил мужской голос с британским акцентом.
  "Кабинет полковника Уитлока; Говорит сержант Льюис.
  Собрав все свои знания английского языка, Рапке сказал: "Вот герр Рапке. Я хотел бы поговорить с полковником Уитлоком.
  - Одну минутку, пожалуйста, - сказал сержант Льюис.
  Полковник начал говорить на идиоматическом, хотя и с сильным акцентом, немецком языке, и Рапке выдохнул. Говорить по-английски для Рэпке было трудным занятием, которое он делал так плохо, что заставлял его потеть. Он был так рад возможности говорить по-немецки, что забыл уточнить разговорные тонкости, которые обычно использовал в разговоре с полковником.
  "Он пришел", - сказал Рэпке. - Сегодня рано утром, как вы и сказали.
  - Он называет себя Бодденом, не так ли? - сказал полковник.
  "Да. Да. Бодден. Отто Бодден.
  - И ты, конечно, нанял его.
  - Да-да, как вы и велели.
  "Хорошая работа. Рапке. Возможно, он даже окажется грамотным печатником".
  "Да, этого следует искренне желать. Теперь, есть ли что-нибудь еще, что мне нужно сделать?"
  - Ничего, - сказал полковник. "Абсолютно ничего. Вы будете относиться к нему точно так же, как к любому другому временному сотруднику. Это ясно?
  - Да, естественно.
  - И еще кое-что, Рэпке.
  "Да."
  "Держи рот на замке. Это тоже ясно?
  - Да, - сказал Рэпке. "Самое ясное".
  После того как Рэпке повесил трубку, полковник попросил сержанта Льюиса пригласить капитана Ричардса. Через несколько мгновений вошел Ричардс, набил трубку и сел в кресло перед столом полковника. Полковник мрачно наблюдал, как Ричардс совершал ритуал раскуривания трубки. Полковник не возражал против курения трубки. Он курил сам, сигареты; на самом деле, курил их постоянно. Но вся эта история с набивкой трубы, трамбованием ее, зажиганием и выбиванием куда-то, это действительно было чертовски неприятно.
  - Звонил Рэпке, - сказал полковник Уитлок.
  Капитан кивнул и продолжил раскуривать трубку.
  - Он на другой стороне, - сказал полковник.
  Капитан снова кивнул. "Пришёл сегодня утром около семи. В него даже стреляли. Или к нему. Там было трое рыбаков. Они это видели".
  - Рэпке нанял его.
  "Хороший. Он называет себя Бодденом?
  "Мм. Отто Бодден.
  "Я сообщу Гамбургу".
  - Да, сделайте это, - сказал полковник. - И тебе следует спросить их, как долго нам придется присматривать за этим парнем, прежде чем прибудет их майор. Как его зовут?"
  "Бейкер-Бейтс. Гилберт Бейкер-Бейтс".
  - Он родом из Америки, не так ли?
  - Из Мексики, сэр.
  - То же самое, - сказал полковник.
  OceanofPDF.com
   7
  Если бы карлик не напился во Французском квартале в Новом Орлеане и не пробыл там два дня, и если бы он не настоял на посещении Монтичелло в Вирджинии, а позже настоял, чтобы Джексон устроил ему экскурсию по Университету Вирджиния, тогда они могли бы добраться до Вашингтона за неделю вместо одиннадцати дней, которые им потребовались. Во время экскурсии по университету Джексону пришлось слушать ученую лекцию Плоскару о Томасе Джефферсоне. Лекция длилась так долго, что они задержались еще на день и вынуждены были переночевать в Шарлоттсвилле.
  Они прибыли в Вашингтон вскоре после полудня следующего дня и сумели снять два номера в "Уилларде". Распаковав и отправив костюм на глажку, Джексон пошел по коридору в комнату Плоскару.
  Гном впустил Джексона, вернулся к кровати, вскочил на нее и сел, скрестив ноги, пока рассматривал свои четыре паспорта. Один был французом, один - швейцарцем, один - канадцем, а последний - немцем. Карлик отбросил его и взял тот, что был выдан Канадой.
  "Канадский?" - сказал Плоскару.
  Джексон покачал головой и огляделся в поисках бурбона. Он нашел его на комоде. "Что канадец будет делать в Германии?" - сказал он, наливая себе выпить.
  Плоскару кивнул, отложил канадский паспорт и взял швейцарский. "Я думаю, швейцарский. Швейцарец имел бы бизнес в Германии. Швейцарец будет иметь бизнес где угодно".
  Джексон взял канадский паспорт, пролистал его одной рукой и бросил обратно на кровать. "Если эти вещи настолько совершенны, почему ты не использовал одну из них, чтобы поехать со мной в Мексику?"
  Не отрываясь от швейцарского паспорта, Плоскару сказал: "Тогда я бы столкнулся с Бейкер-Бейтсом, не так ли?"
  Джексон какое-то время смотрел на него, а затем ухмыльнулся. - Ты знал, что он был там, не так ли?
  Гном только пожал плечами, не поднимая глаз.
  - Боже, как ты лжешь, Ник.
  "Не совсем."
  "Вы солгали о Бейкер-Бейтсе. Вы солгали, что Оппенгеймер не говорит по-английски. Ты солгал о его дочери, о том, что она старая дева.
  "Она."
  - Ей нет и тридцати.
  "В Германии женщина, не вышедшая замуж к двадцати пяти годам, считается старой девой. Eine alte Jungfer. Я думаю, это закон. Или был.
  Джексон подошел, встал у окна и посмотрел на Четырнадцатую улицу, на здание Национальной прессы. Мужчина прямо напротив стоял у окна и почесывал голову. На мужчине не было пальто, галстук был ослаблен, а рукава рубашки закатаны. Через мгновение мужчина перестал чесать голову, повернулся и сел за стол. Джексон задавался вопросом, был ли он репортером.
  Джексон отвернулся от окна, нашел стул и сел на него. "А еще есть Курт Оппенгеймер, мальчишеский убийца. Ты тоже солгал о нем.
  - На самом деле я этого не делал.
  "Нет?"
  "Нет. Я не упомянул все, что знал о нем". Плоскару посмотрел на Джексона и ухмыльнулся. - У тебя промокли ноги, да?
  "Трусость."
  "Да, конечно. Трусость."
  "Нет. Не совсем", - сказал Джексон. "Просто я еще не придумал, какую ложь я собираюсь сказать армии и Госдепартаменту".
  Гном весело улыбнулся. - Ты что-нибудь придумаешь.
  "Это то, что меня беспокоит", сказал Джексон. "Наверное, так и сделаю".
  Конечно, Плоскару сначала нужно было увидеть Белый дом. После этого они проследовали по Пенсильвания-авеню до здания казначейства и пообедали в ресторане "Оксидентал", где карлик был впечатлен фотографиями мертвых политиков на стенах, если не едой.
  Когда они закончили обед, гном сказал, что ему нужно увидеться с некоторыми людьми. Джексон не спросил кого. Если бы он спросил, он был почти уверен, что ему снова солгали бы.
  После того, как гном поймал такси, Джексон вернулся в свой номер в отеле и начал звонить по телефону. Это был третий звонок, который принес свои плоды. Человеком, которому позвонил Джексон, был Роберт Генри Орр, и когда Джексон впервые узнал его, он работал в УСС, и все называли его няней, потому что именно к няне обращались все, кто хотел что-то исправить. Теперь Орр находился в Госдепартаменте и, похоже, нисколько не удивился звонку Джексона.
  - Дай угадаю, Майнор, - сказал Орр. "Ты наконец решила, что хочешь вернуться домой, и позвонила бедной старой няне. Как мило."
  "Я не знал, что такой существует", сказал Джексон. "Дом."
  - Пока нет, но дайте нам еще год. А пока я мог бы предложить вам что-нибудь временное, возможно, в Японии. Это было бы чудесно. Вы бы хотели это?"
  "Не так уж и много", - сказал Джексон. "Может быть, мы могли бы встретиться, чтобы выпить позже".
  Наступила тишина, а затем Орр сказал: - У тебя что-то происходит само по себе, не так ли, Майнор? Могу поспорить, что-то нехорошее.
  - А как насчет "Уилларда" в баре в пять тридцать?
  - Я буду там, - сказал Орр и повесил трубку.
  Роберт Генри Орр в начале двадцатых годов был красивым ребенком - настолько красивым, что заработал почти 300 000 долларов на гонорарах за фотомоделирование не только в Нью-Йорке, но также в Лондоне и Париже. Большинство взрослых, бывших детьми двадцатых годов, до сих пор помнят это красивое лицо с длинными темными кудрями, ухмыляющееся им из коробки хлопьев, которые тогда были главным конкурентом Cream of Wheat. Фактически, большая часть взрослой Америки выросла, ненавидя Роберта Генри Орра.
  Но когда ему было тринадцать, у Роберта Генри Орра развились прыщи, неприятный вид, с которым ничего нельзя сделать, кроме как позволить им идти своим чередом. В результате у него осталось лицо с пятнами и ямками, которые, как только он стал достаточно взрослым, он отрастил бороду, чтобы скрыть.
  Хотя борода и скрывала его испорченное лицо, ничто не могло скрыть его блестящий ум и язвительное остроумие. Прекрасно живя на доход от 300 000 долларов, которые он заработал в детстве и которые предусмотрительно вложил его отец-банкир, Роберт Генри Орр стал профессиональным студентом. Он учился в Гарварде и Йельском университете, а также в Лондонской школе экономики. Оттуда он отправился в Гейдельберг, а из Гейдельберга в Сорбонну. После этого он провел год в университете в Болонье и еще два года изучал восточные языки в Токио. Он так и не получил ученой степени, но в июле 1941 года он был шестым или седьмым человеком, нанятым полковником Уильямом Дж. Донованом в Управление координатора информации, которое, после ряда перипетий, должно было стать ОСС.
  Именно в УСС Орр обнаружил свое истинное призвание: он был прирожденным коварщиком. Хотя ему было присвоено звание заместителя директора по кадрам, его настоящая работа заключалась в защите дела УСС против его самого непримиримого врага - вашингтонской бюрократии. В качестве оружия он использовал свой талант, свой уже огромный рост, свою щетинистую бороду, свой злой язык и свои энциклопедические знания почти обо всем. Он вызвал благоговение перед Конгрессом, запугал Государственный департамент, сбил с толку военных и обманул их всех. Большая часть странной коллекции ученых, аферистов, плейбоев, разбойников, патриотов, светских людей, дураков, гениев, студентов и авантюристов, составлявших УСС, обожала его и называла Нянькой. Многим из них он был нужен.
  Ровно в 5:30 Орр вошел в бар "Уиллард" и прошел через комнату к угловому столику, за которым сидел Джексон. Джексон хотел было встать и пожать руку, но Орр жестом пригласил его вернуться на свое место. Он стоял, как всегда тщательно сшитый, раскачиваясь взад и вперед на пятках, удобно сцепив руки на огромном животе, и осматривал Джексона на предмет признаков лени и разложения.
  - Ты старше, Майнор, - сказал он, усаживаясь в кресло. "Ты старше и худой. Слишком тонкий.
  "Твоя борода поседела", - сказал Джексон. "Что ты хочешь выпить?"
  Орр сказал, что хочет виски, и Джексон заказал у официанта две штуки. Когда принесли напитки, Орр попробовал его и спросил: "Вы его когда-нибудь получали?"
  "Получите то, что?"
  "Ваша медаль. Знаешь, они поместили тебя в один из них. Я думаю, Бронзовая звезда за что-то замечательное и смелое, что вы сделали в Бирме. Что чудесного и смелого ты совершил в Бирме, Минор?"
  "У меня желтуха".
  - Возможно, это было для этого.
  "Вероятно."
  "Мне придется это изучить".
  - Ты этим все еще занимаешься, изучаешь вещи?
  Орр сделал еще один глоток. "Мы скрываемся. В основном это то, что мы делаем в течение всего дня. Скрывать."
  - Они гонятся за тобой, да?
  "Действительно. Вы, конечно, слышали.
  "Я слышал."
  "Они нас разделили, вы знаете. Военное министерство получило разведку и специальные операции. Исследования и анализ были переданы государству. Нас девятьсот. Вы бы слышали крики старой толпы в штате. Можете ли вы представить себе Герберта Маркузе в "Государстве"?
  "Это сложно. Кто еще остался?"
  "Ну, некоторые держатся за границей за обглоданными ногтями. Посмотрим, Фил Хортон во Франции, Стейси здесь, Хелмс в Германии, Эл Улмер в Австрии, Энглтон в Италии, Зейтц, конечно, на Балканах. И - о да - Джим Келлис находится в Китае.
  "Что должно случиться?"
  "Дайте нам год, и мы восстанем снова, как Феникс, если Богу и Джо Сталину будет угодно".
  "Коммунистические орды, да?"
  "Точно."
  - Кто будет этим управлять - Донован?
  Орр покачал головой. "Нет шансов. Я подозреваю, что его назначат послом в какое-то ужасное и неважное место. Чили или Сиам - одно из таких мест. Я понимаю, что ему нужны деньги. А теперь скажи мне, что ты задумал, Майнор? Я очень надеюсь, что это что-то действительно неприятное".
  Джексон пожал плечами. "Я просто хочу попасть в Германию и не хочу, чтобы меня кто-то беспокоил, когда я туда доберусь".
  Орр погладил бороду и поджал губы. "Почему Германия?"
  "Думаю, я смогу там заработать немного денег".
  "Юридически?"
  "Почти."
  - Осмелюсь спросить, что делаю?
  Джексон ухмыльнулся и сказал: "Очень деликатная миссия самого конфиденциального характера для старых друзей".
  Орр просиял. "О боже, у тебя есть что-то нехорошее, не так ли?"
  "Может быть."
  "Давайте посмотрим, как мы это сделаем? Вы могли бы поехать туда как первый послевоенный турист Германии. Вы бы как раз успели на Октоберфест. Но я думаю, нам лучше придумать что-нибудь чуть более откровенное, чтобы армия могла это понять. Дай мне подумать." Орр закрыл глаза. Когда он открыл их несколько мгновений спустя, он улыбался. - В следующий четверг в два.
  "Иисус."
  "Удивлен?"
  "Никто об этом не знает".
  - Да, - сказал Орр. "Но ведь я знаю все. На самом деле это была не такая уж плохая пьеса. Я удивлен, что его так и не выпустили".
  "Я не."
  "Но вот оно, видите ли, у нас есть. Майнор Джексон, известный драматург, герой войны - я должен откопать эту медаль - и, посмотрим, что еще ты сделал?
  "Ничего."
  "Независимо от того. Вы решили обратить свой чуткий взгляд на послевоенную Германию и написать, я думаю, книгу; да, книга о том, что вы видели своими глазами. Мой друг занимается издательством в Нью-Йорке, и я могу без проблем получить от него письмо, поскольку это не будет стоить ему ни пенни. После этого я просто пройдусь по нему. Дай мне твой паспорт"
  Джексон достал свой паспорт и передал его. Орр лениво пролистал его и сказал: - Довольно неплохое сходство.
  Джексон проглотил еще немного напитка и, сохраняя голос бесцветным и непринужденным, сказал: "Вы когда-нибудь слышали о румыне, который называет себя Николае Плоскару?"
  Продолжая листать паспорт, Орр сказал: - Злой карлик. Где вы о нем слышали? Он работал у нас однажды, знаете, в... когда это было... в 44-м, 45-м? Он был самым способным. Дорого, но способно".
  - Что он сделал?
  Орр сунул паспорт Джексона во внутренний карман, защитно погладил его и сказал: - Мы использовали его, чтобы посмотреть, что он может сделать с нашими дикими голубыми мальчиками. Знаете, тех, кого сбили над Бухарестом и Плоешти. В конце концов мы отправили туда свою команду как раз перед приходом русских. Что ж, гном все организовал на славу. Летчики клялись ему. Кажется, Плоскару знал в Румынии всех - всех, кого, конечно, стоило знать. Его отец был представителем дворянства в этой ужасной стране - графом или, возможно, бароном, - и поэтому гном использовал свои связи, чтобы проследить, чтобы с нашими ребятами не случилось ничего плохого. К тому времени, когда туда прибыла наша команда УСС, некоторые из них фактически жили за счет жира на земле. Летуны отдали должное гному.
  Орр поднес стакан к губам и посмотрел на Джексона поверх его края. Это был долгий, холодный взгляд. Когда он опустил стакан, он сказал: "И все же он был таким злым человечком. Мы попали в ужасную ссору с британцами из-за него. Это была одна из тех кооперативных вещей, которые никогда не срабатывают. Я думаю, они хотели застрелить его, когда все будет кончено, но его не удалось найти - как и те пятьдесят тысяч золотом, которые мы предоставили. Насколько я помню, золотые соверены. Он просто исчез, но мы думали, что деньги потрачены не зря. Мне любопытно. Где вы о нем слышали?
  "В баре. В Мексике."
  - Так вот где он? - сказал Орр. "Иногда я задавался вопросом".
  "Его там нет, но был кто-то, кто его знал".
  "ВОЗ?"
  "Кассирский британский тип, который сказал, что его зовут Бейкер-Бейтс".
  " Гилберт Бейкер-Бейтс?" Тон Орра был почти недоверчивым.
  Джексон кивнул.
  " Гилберт Бейкер-Бейтс? Маниакальный майор. Касса! Вряд ли, Майнор. Да ведь бедняга Гилберт теперь восходящая звезда на британском небосклоне. Кто вам сказал, что его уволили?
  "Тот, кто много лжет", - сказал Джексон.
  OceanofPDF.com
   8
  Разрушенный замок, или Шлосс, находился в миле или двух от Хёхста, то есть всего в сорока минутах езды от центра Франкфурта. Замок был разрушен временем и парой шальных американских бомб. Теперь никто не был до конца уверен, кому оно на самом деле принадлежало, хотя американцы, очевидно, закрепили свои права большой, тщательно написанной, социально выглядящей вывеской, на которой было написано как на английском, так и на немецком языках:
  Собственность армии США
  АБСОЛЮТНО ЗАПРЕЩЕНО ПОГАШЕНИЕ
  Немцы, еще жившие неподалеку, конечно, с уважением относились к этому знаку. Но даже если бы его там не было, никто из них вряд ли совершил бы серьезное нарушение границ. Их отпугивали слухи, слухи о том, что в замке когда-то собиралась бродячая банда польских и латвийских DP - воров и головорезов, естественно, или того хуже. Хотя ни одного из ДП там уже давно не видели, немногие немцы, если таковые вообще были, были готовы рискнуть. И кроме того, там был знак.
  Один или два раза в день, через нерегулярные промежутки времени, можно было видеть, как джип армии США с капитаном за рулем медленно подъезжал к замку и исчезал, иногда на длительные промежутки времени, за его разрушающимися стенами. Немцы, заметившие капитана и его необычную внешность, одобрили обе стратегии как разумную. Если повезет, он сможет поймать одного-двух поляков.
  Пожалуй, единственное, что отличало этот замок как замок, а не как очередные разбомбленные руины, - это явно готическая башня на его северной оконечности. Оно было почти четырехэтажным, с зубчатыми стенами и достаточно внушительной башней, разрушенной лишь наполовину. Большая часть внешних стен замка также осталась стоять, хотя им больше нечего было защищать или защищать.
  Если бы соседние немцы оказались достаточно непослушными, чтобы проигнорировать предупреждающий знак, или достаточно храбрыми, чтобы рискнуть столкнуться с польским или латвийским отчаянным человеком, они, возможно, были бы удивлены новой, прочной на вид деревянной дверью, которая вела вниз, в область под северной границей. башня, которая, возможно, много лет назад могла быть темницей.
  И соседние немцы были бы еще больше удивлены, если бы они могли наблюдать, как американский капитан использовал свои ключи на двух толстых замках, которые помогали запереть дверь, а затем последовал за ним вниз по старым каменным ступеням в это сырое, пещеристое пространство, которое было подземелья больше нет. Теперь это, очевидно, был склад всех тех труднодоступных американских товаров, которые поддерживали процветание черного рынка.
  Например, были сигареты. Одна вся стена была заставлена ящиками с ними - не коробками, а ящиками. У другой стены были сложены канистры с бензином - розового американского типа, обнаружение которого у немца автоматически означало длительный тюремный срок. Еда была сложена у третьей стены. В основном это были армейские пайки "десять к одному", но были также мешки с армейской мукой США и десять или двенадцать ящиков - опять же не картонных коробок, а ящиков - шоколадных батончиков. Около половины из них были Бэби Рут. Остальные представляли собой смешанную партию батончиков "Херши", "Ох Генри", "Марс" и "Пауэрхаус".
  У оставшейся стены было место, откуда исходил свет. Это был бензиновый фонарь, покоившийся на перевернутом армейском сундуке. Рядом со сундуком стояла аккуратно заправленная армейская койка. Еще два шкафчика образовывали букву "Г" у подножия койки. На одной из них стояла небольшая двухконфорочная бензиновая плита. Недалеко от сундуков стоял грубо смонтированный столб, на котором висели шесть парадных форм армии США. На двух формах были капитанские двойные полоски. Еще на двух были одиночные серебряные полосы старшего лейтенанта. Остальные две униформы украшали золотые дубовые листья майора.
  Надежно заперев изнутри дверь, ведущую в подземное помещение, человек в капитанской форме с помощью фонарика спустился по каменным ступеням. Сначала он зажег бензиновый фонарь, а затем осторожно повесил гимнастерку и повесил на крючок заморскую фуражку. Он казался очень аккуратным.
  Затем он зажег небольшую бензиновую плитку, открыл один из шкафчиков, достал банку чая, немного сахара и алюминиевую кастрюлю. Он налил в кастрюлю воды из канистры и поставил ее на плиту. Затем он вынул из сундучка чайник, чашку и блюдце, обращаясь с ними осторожно, потому что все они были мейсенскими. После того, как вода закипела, он налил в кастрюлю небольшую горсть чая, налил воду, закурил и лег на койку. Заложив одну руку за голову, он курил, смотрел в потолок и ждал, пока чай заварится.
  Когда чай был готов, он медленно выпил две чашки и выкурил еще четыре сигареты. После этого он взглянул на свои золотые наручные часы Longines. Было 3:30 - почти пора идти. Он встал и подошел к еще одному сундуку, стоявшему рядом с канистрами с бензином. Этот был заперт. Он снял замок и открыл крышку. Внутри находились два пистолета-пулемета "Томпсон" 45-го калибра, три автомата 45-го калибра и два карабина М-1. Были также S.&W. Пистолет .38 калибра и автомат Walther PPK. Он выбрал "Вальтер" и сунул его в правый задний карман.
  Закрепив замок, он надел китель с капитанскими погонами и выбрал пилотку. На его левом рукаве было пять золотых заграничных слитков, каждый из которых обозначал шестимесячную службу за пределами континентальных границ Соединенных Штатов. На правой груди он носил значок боевого пехотинца и ленты, свидетельствующие о том, что он участвовал в трех боях на Европейском театре военных действий и один раз был ранен.
  Он внимательно осмотрел комнату, чтобы убедиться, что все в порядке. Его глаза были зеленовато-голубыми и, казалось, ничего не упускали. Они смотрели на узкое лицо с прямым носом и тонкими губами, которое могло быть либо сомнительным, либо жестоким, а может быть, и тем и другим. Он был почти ровно шесть футов ростом и стройный, а его волосы представляли собой странную смесь, что-то среднее между каштановыми и светлыми. Его подстригли, и где-то он приобрел красивый загар.
  Во второй раз он проверил, выключена ли бензиновая плита. Затем он выключил лампу, включил фонарик, похлопал себя по правому заднему карману, чтобы убедиться, что "вальтер" на месте, и направился вверх по каменным ступеням к джипу, припаркованному прямо у толстой деревянной двери.
  Человеку, который продавал личности, называл себя Карл-Хайнц Дамм, и благодаря нескольким разумным взяткам определенным властям ему разрешили жить одному в приятном двухэтажном доме менее чем в шести кварталах от высокого стального забора, который американцы воздвигли вокруг ИГ. Комплекс Фарбен во Франкфурте. По какой-то причине, известной только им самим, американцы проигнорировали практически не поврежденный район Дамма, когда реквизировали жилье. Вместо этого они претендовали на довольно неприятный и явно бедный район, который непосредственно окружал комплекс "Фарбен". Дамму иногда казалось, что американцы там чувствуют себя более комфортно.
  Дамм приобрел свой дом в конце 1945 года, через несколько месяцев после освобождения из Дахау, где он провел три ужасных года. Гравер по профессии, он оказался в Дахау после того, как в 1942 году был осужден за подделку продовольственных талонов. Из-за его технических навыков руководство лагеря поместило его в свой административный отдел - должность, которая давала ему доступ к лагерным записям. К тому времени, когда американцы прибыли в Дахау, он превратился в Карла-Хайнца Дамма, мелкого профсоюзного чиновника с давним опытом оппозиции нацистскому режиму. Американцы почти сразу же предложили ему работу, от которой он с благодарностью отказался, сославшись на тяжелое сердечное заболевание (конечно, полностью документированное), которое у него развилось в результате суровых условий лагеря.
  Он покинул Баварию и почти сразу же направился во Франкфурт, взяв с собой только тщательно отобранные записи 100 бывших узников лагеря; все они мертвы, но их смерть не зарегистрирована; все они в той или иной степени политические оппоненты прежнего режима; все они из восточных пределов Германии, где находились русские; и все они, конечно, арийцы по происхождению. Так Дамм приобрел свой дом. Он променял на него бывшего владельца, несовершеннолетнего и пока необнаруженного военного преступника, на новую личность. Слух разошелся - тихо, конечно; очень тихо - и теперь Дамм вел чрезвычайно прибыльное, но крайне скрытное дело. Он также немного баловался черным рынком. Сигареты в основном.
  Дамм был одним из немногих немцев в 1946 году, которым приходилось следить за своим весом. Обладая недавно обретенным процветанием, он совершил ошибку, наевшись диеты, в которой в некоторые дни содержание калорий достигало 6000 калорий. Теперь он сидел на добровольной диете из 1000 калорий в день, чего было достаточно, чтобы поддержать жизнь праздному человеку и позволить активному человеку медленно умирать с голоду. Кроме того, это было всего на 48 калорий меньше, чем официальный рацион в Британской зоне.
  В свои сорок три года Дамм был холеным на вид мужчиной среднего роста, весившим, пожалуй, на двадцать пять фунтов больше, чем сейчас, облаченным в английский твидовый костюм, который он приобрел у некогда богатого клиента, бывшего жителя Гамбурга. , которого особенно стремились заполучить британцы. Теперь клиент наслаждался своей новой личностью и спокойно жил недалеко от Саарбрюккена, во французской зоне.
  Дамм взглянул на часы, увидел, что уже почти пять, и поставил стаканы, воду и бутылку виски "Джонни Уокер". Из-за своей диеты он позволял себе только один напиток в день, и виски предназначался главным образом для того, чтобы произвести впечатление на его нового делового партнера, американского капитана, называвшего себя Биллом Шмидтом. Дамм ни на секунду не поверил, что это настоящее имя капитана, но "Шмидт" объяснил, почему американец так бегло говорил по-немецки. В немецком языке Шмидта был американский акцент, но его можно было уловить только на хороший слух, которым Дамм гордился.
  Через минуту или две после пяти Дамм услышал, как подъезжает джип. Он выглянул в окно и увидел, как капитан Билл Шмидт поднял капот и снял крышку распределителя. Дамм был слегка недоволен, обнаружив, что капитан думает, что его джип мог быть украден в районе Дамма.
  Когда капитан вошел, они пожали друг другу руки, и капитан сказал по-немецки: "Как дела, К.Х.?" Дамм уже давно смирился с тем, что его называют по инициалам его имени, что, по его мнению, было одним из тех странных американских обычаев.
  - Очень хорошо, капитан, а вы? Хотя менее чем через час после их первой встречи капитан начал обращаться к Дамму со знакомым "дю", Дамм все еще придерживался формального обращения. Капитан, казалось, этого не заметил.
  Капитан Шмидт снял шляпу и положил ее на кушетку. Затем он заметил "Джонни Уокера" и сказал: "Боже мой, виски".
  Дамм улыбнулся, весьма довольный. "У меня есть несколько источников", - сказал он, не видя особого смысла в скромности.
  Дамм подошел к бутылке, смешал два напитка и протянул один Шмидту. После того, как они поджарили друг друга. Шмидт растянулся в мягком кресле, вытянул перед собой длинные ноги и сказал: "Что у тебя есть для меня, К. Х.? Что у тебя есть такого, что стоит двенадцать ящиков сигарет?
  Дамм предостерегающе махнул указательным пальцем. - Но больше никаких "Кулов", капитан. Мне очень трудно разобраться с этим последним делом. Люди думают, что их обманывают, когда вы продаете им Kools".
  Шмидт пожал плечами. "Они не должны их курить. Они валюта. Курить один - все равно, что курить долларовую купюру. Какая разница, какой у них вкус?"
  "Тем не менее, никаких больше Кулов".
  "Все в порядке. Никаких больше Кулов. Что у тебя есть?
  Дамм поднял брови. Это придало ему лукавый взгляд. "Бриллианты?" он сказал. "Что бы вы сказали бриллиантам?"
  "Я бы сказал, что сначала мне придется их увидеть".
  Дамм полез в карман своего твидового костюма и достал небольшую кожаную сумку на шнурке. Он передал его Шмидту. Капитан поставил свой напиток на стол и вылил содержимое сумки на ладонь. Там было двадцать четыре бриллианта размером не менее карата.
  Пока Шмидт внимательно осматривал каждый бриллиант, Дамм взял капитанский напиток и поставил под него небольшой фарфоровый поднос.
  "Сколько вы на самом деле просите, К. Х.?" - сказал Шмидт, бросая бриллианты обратно в сумку. Дамм внимательно следил, чтобы убедиться, что ни один из них не был подсунут.
  "Двадцать четыре дела".
  "Ты псих."
  Дамм пожал плечами. "Они должны быть у меня".
  "Вы знаете, сколько сигарет в одном портсигаре?"
  "Шестьдесят коробок в ящике, двести сигарет в ящике. Двенадцать тысяч сигарет.
  "По доллару за сигарету".
  "Это розничная торговля. Мы с вами, мой дорогой капитан, оптовики.
  "Я дам вам десять ящиков".
  "Двадцать."
  "Мое последнее предложение - тринадцать ящиков".
  "А мне семнадцать", - сказал Дамм.
  "Все в порядке. Пятнадцать."
  "Все верблюды".
  "Полуверблюды", - сказал капитан. "Полувезунчики".
  "Сделанный."
  "Ты только что заключил чертовскую сделку, К.Х."
  - И ты, мой друг, тоже поступил не плохо. Валюта вам больше не нужна. Вы больше не сможете отправить его домой. Но бриллианты. Что ж, бриллианты, вероятно, являются наиболее портативной формой богатства. Их можно спрятать в пачке сигарет. Что еще может быть ценнее?"
  Шмидт наклонился вперед в своем кресле. В левой руке он держал мешок с бриллиантами. Он подбросил их на несколько дюймов вверх и поймал, когда его правая рука медленно двинулась обратно в задний карман.
  "Ну, единственное, о чем я мог бы подумать, К. Х., - это новая личность".
  Дамм замер. Несколько мгновений он не дышал. Он внезапно почувствовал холод, а затем начался прилив крови. Он чувствовал, как оно растекается по его лицу. Он знал, что американец это видит. Послышался резкий звук, и он с некоторым удивлением понял, что он исходил от него. Это был вздох - долгий, грустный и горький. Дамм заставил свой разум работать. Это был быстрый и легкий ум. Он. раньше он использовал его достаточно часто, чтобы выпутаться из более трудных позиций, чем эта. Это было ничего. Он заставил себя улыбнуться, хотя знал, что улыбка должна выглядеть ужасно.
  - Но не для себя, конечно.
  "Нет, конечно нет", - сказал Шмидт. "Я вполне доволен тем, кто я есть".
  "Он говорит не то же самое", - подумал Дамм. Американского акцента больше нет, совсем нет. Он облизнул губы. - Значит, для друга? он сказал. "Может быть, родственник?"
  Капитан вытащил "Вальтер" и направил его на Дамма. "Мне нужны пластинки. Все они."
  - Конечно, мы могли бы поделиться, - быстро сказал Дамм. - На всех хватит, кроме того, я подумывал взять себе партнера. Американский партнер был бы идеален".
  - Ты не понимаешь.
  "Нет?"
  "Мне нужны записи, которые вы ведете сами. Мне нужны настоящие имена и текущие адреса тех, кому вы предоставили новые личности. И их новые имена, конечно же.
  Первое, что подумал Дамм, - это шантаж. Ему это пришло в голову не в первый раз, но до сих пор он довольствовался ожиданием, пока его потенциальные жертвы смогут достичь уровня благосостояния, который оправдал бы это. Но, возможно, американец был прав. Возможно, время для шантажа уже пришло.
  "Это было бы идеально", - сказал он, говоря быстро. "Я предоставляю записи, а вы подходите. Это может быть весьма прибыльно".
  "Мне нужны пластинки прямо сейчас", - сказал Шмидт. "Все они." Он взмахнул пистолетом - неосторожное, но любопытно угрожающее движение.
  - Да, конечно, - сказал Дамм и медленно поднялся. "Я храню их в сейфе в спальне".
  Шмидт наблюдал, как стоявший на коленях мужчина открыл небольшой сейф. Дамм достал похожую на гроссбух книгу и начал закрывать сейф. "Оставьте это открытым", - сказал Шмидт.
  - Да-да, я оставлю это открытым.
  Дамм передал Шмидту бухгалтерскую книгу. Они вернулись в гостиную, где капитан с помощью пистолета указал Дамму на стул. Дамм наблюдал, как Шмидт просматривал бухгалтерскую книгу. Шмидт поднял голову и улыбнулся. "Вы ведете отличные записи".
  - Думаю, у тебя все будет в порядке.
  "Очень тщательно", - сказал Шмидт и положил книгу на стол рядом с напитком.
  Он на мгновение посмотрел на Дамма и сказал: "Я не американец. Должно быть, ты уже это понял.
  Дамм энергично кивнул. - Твой акцент... его у тебя больше нет. У меня хороший слух на акценты. Очень хороший."
  "Меня зовут, - сказал капитан, - Курт Оппенгеймер".
  - Я очень рад познакомиться с вами, - сказал Дамм и почувствовал себя глупо.
  "Я немец и к тому же еврей. Немецкий еврей. Одно время я был коммунистом, хотя больше так не думаю".
  "Послушайте, мы все еще можем вести дела".
  "Я просто подумал, что вам будет интересно это знать", - сказал Курт Оппенгеймер и дважды выстрелил Дамму в сердце. Сила пуль впечатала Дамма в кресло. Он чувствовал боль и шок, но это не мешало ему работать. Проблема теперь заключалась в том, как выбраться из этой передряги. Он все еще работал над этим сорок пять секунд спустя, когда умер.
  Курт Оппенгеймер положил "Вальтер" обратно в задний карман. Он взял кожаный мешочек с бриллиантами, помедлил мгновение, затем пожал плечами и сунул их в другой карман. Он открыл бухгалтерскую книгу и пересчитал имена тех, кому Карл-Хайнц Дамм продал новые удостоверения личности. Было тридцать два имени. Половину из них он вырвал из гроссбуха, сложил и положил в карман. Он позаботится об этом сам. Другую половину он оставит американцам, которые могут до них дойти, а могут и нет.
  Он оглядел комнату, быстро, но внимательно осматривая ее сине-зелеными глазами, которые ничего не упускали. На его стекле были отпечатки пальцев, но американцы были к ним рады. Он подошел к телу Дамма и пощупал его пульс. Моя немецкая основательность, подумал он, а затем быстро вышел через парадную дверь, сел в джип и уехал.
  Десять минут спустя он стоял в баре американского офицерского клуба в комплексе IG Farben.
  - Как дела, капитан? - сказал сержант, подавая ему свой обычный виски с водой.
  "Неплохо, Сэмми", - сказал Курт Оппенгеймер. - Как твои дела?
  OceanofPDF.com
   9
  Майор Гилберт Бейкер-Бейтс находился в Германии почти неделю, когда Дамм был убит. Он находился в Гамбурге, занимаясь рутинными делами, когда курьер Американской контрразведки принес известие об убийстве Дамма вместе с напечатанным списком из пяти имен и адресов.
  Курьером CIC был двадцатишестилетний лейтенант армии США по имени Лафоллет Мейер, родом из Милуоки и не спешивший туда возвращаться. Мейеру нравилась его работа, и ему нравилась Германия, особенно ее женщины. Он смотрел, как майор Бейкер-Бейтс читает список имен и адресов.
  "Сэр, становится немного интереснее, когда вы сопоставляете их с этими", - сказал он и вручил Бейкер-Бейтсу еще один список, в котором были настоящие имена пяти мелких военных преступников, живших в Британской зоне.
  - Ну что ж, - сказал Бейкер-Бейтс. "Этот парень, Дамм, занимался продажей новых личностей?"
  "Да сэр."
  "Сколько он продал?"
  - Трудно сказать, сэр. В сейфе у него было шестьдесят восемь новых удостоверений личности, готовых к использованию. Потом был тот гроссбух, который мы нашли. В нем было шестнадцать имен, и примерно столько же, похоже, было вырвано тем, кто его убил".
  "Кто?"
  "Ну, мы не уверены, сэр. Не на сто процентов".
  - Но ты абсолютно уверен?
  Лейтенант Мейер кивнул.
  Бейкер-Бейтс просмотрел списки. "Вы передали это нужным людям здесь, в штаб-квартире?"
  "Да, сэр, но мы также подумали, что вам нужна копия".
  - Из-за моего интереса к нему.
  "Да сэр."
  Бейкер-Бейтс еще раз перечитал список. "Я вижу, пятеро живут в нашей зоне. Сколько у тебя?"
  - Семь у нас и четыре у французов.
  - Ты уже забрал свой?
  "Вчера вечером. У нас их шесть. Седьмой, тот, что в Штутгарте, убил себя и свою жену, когда мы входили.
  "Как?"
  - Ну, мы допустили ошибку, постучавшись первыми...
  - Я имею в виду, как он покончил с собой?
  "Ой. С ножом. Он перерезал себе горло. Его жена тоже. Говорят, это был бардак".
  Бейкер-Бейтс достал пачку Lucky Strikes и предложил ее Мейеру, который взял одну. Каждый закурил свою сигарету. Когда они уходили, Бейкер-Бейтс спросил: "Как его убили? Черт возьми.
  "Выстрелил. Дважды."
  "Кто это слышал?"
  "Никто."
  Брови Бейкер-Бейтса поползли вверх. Лейтенант заметил, что в них были следы серого цвета. "Никто?"
  "Ну, сэр, это еще кое-что, не совсем кошерное. Этот парень Дамм жил один в восьмикомнатном доме почти в двух шагах от нас, в здании "Фарбен". Вы знаете так же хорошо, как и я, что ни у кого в Германии нет собственного дома с восемью комнатами, если только у них нет ремонта где-нибудь, а это еще кое-что, над чем наши люди изучают. Мы также не думаем, что его звали Дамм. Он покинул Дахау чистым, как свисток, но мы полагаем, что именно там он, вероятно, и обзавелся новым удостоверением личности. Мы проверяем это".
  - Где работал Дамм? Или нет?
  "Он этого не сделал", сказал Мейер. "Он был на черном рынке, очевидно, в довольно крупных масштабах. У него был подвал, полный вещей - сигарет, кофе; у него даже было три ящика виски "Джонни Уокер", а вы знаете, как трудно его достать. Итак, сначала мы решили, что его убили именно из-за какой-то сделки на черном рынке, которая провалилась. Мы так думали, пока не нашли этот список имен, а затем начали придумывать что-то еще".
  - Вы говорите, никто ничего не слышал?
  "Нет, сэр."
  - Они что-нибудь видели?
  "Может быть."
  "Может быть?"
  "Ну, есть одна старушка, но у нее глаза не очень хорошие. Она сказала, что видела, как американский солдат вошел в дом Дамма около семнадцати часов и вышел около половины седьмого. Он ехал на джипе".
  "Что это за солдат, могла ли она сказать?"
  "Нет, сэр. Как я уже сказал, глаза у нее были не очень хорошие, но она подумала, что он ростом около шести футов и вроде как блондин. Это подошло бы, не так ли?
  "Это подошло бы".
  "Он говорит по-английски?"
  "Оппенгеймер?"
  "Да сэр."
  "Да, он говорит по-английски, лейтенант. Идеальный английский".
  - Тогда это была бы неплохая маскировка, не так ли?
  Бейкер-Бейтс вздохнул. "Как и его английский, он был бы идеален. Как вы думаете, сколько имён у него было?
  - Ну, сэр, как я уже сказал, их осталось шестнадцать, и он, похоже, вырвал половину страниц с именами, так что мы полагаем, что это примерно то, что у него есть. Шестнадцать."
  "И он начнет охотиться за ними один за другим", - сказал Бейкер-Бейтс и затушил сигарету в дешевой жестяной подставке.
  - Вы думаете, что он сумасшедший, сэр, Оппенгеймер?
  "Возможно. Почему ты спрашиваешь?"
  "Ну, он делает почти то же самое, что и во время войны. Насколько я слышал, он тогда разыграл довольно отвратительные вещи. Теперь он, кажется, возвращается и отбирает тех, кого мы пропустили или не можем найти. Ну, черт возьми, сэр, я знаю, что это неправильно, но не думаю, что это сводит его с ума. Я думаю, он просто... ну, преданный делу".
  "Преданный."
  "Да сэр."
  - И ты думаешь, что, возможно, нам следует позволить этой... э-э... преданности делу идти своим чередом.
  Мейер покачал головой. - Нет, сэр, не думаю, что я действительно так думаю.
  - Но вы бы не слишком расстроились, если бы он - как вы говорите - выдал еще несколько очков? Я имею в виду действительно гнилых.
  - Ну, черт, майор...
  Бейкер-Бейтс прервал его еще одним вопросом. - Вы, насколько я понимаю, лейтенант, иудейского вероисповедания.
  "Я еврей", - сказал Мейер, атеист.
  "Вы сионист?"
  "Я не уверен."
  "Но вы знаете, что происходит в Палестине".
  "Да сэр. Вы полны решимости не допустить того, чтобы сто тысяч евреев, которые все еще остались в лагерях для перемещенных лиц, достигли Палестины, куда вы обещали им, что они смогут отправиться".
  "Я думал, ты сказал, что не сионист. Это сионистская линия, если я когда-либо слышал ее".
  - Да, сэр, но это тоже факт.
  - Что ж, мы не хотим, чтобы Оппенгеймер находился в Палестине, лейтенант, и именно поэтому мы собираемся его найти. Мы не хотим, чтобы он был там".
  - Нет, сэр, - сказал лейтенант Мейер. - Могу поспорить, что нет.
  Каждый день по пути домой с работы печатник Отто Бодден проверял оставленные письма возле разрушенной церкви Петрикирхе в Любеке. До сих пор, на следующий день после смерти Дамма, в нем ничего не было. Вернувшись домой и уединившись в своей маленькой комнате, Бодден открыл конверт, который выглядел так, будто им уже пользовались несколько раз. Внутри лежал тонкий лист бумаги, на котором карандашом были написаны цифры. Бодден вздохнул и приступил к утомительной работе по их расшифровке. Когда он закончил, сообщение гласило: "Продолжайте Франкфурт". Карл-Хайнц Дамм убит. Выстрелил дважды. Униформа армии США, возможно, младшего офицера.
  Бодден запомнил имя Дамма, затем набил трубку подозрительным табаком, купленным на черном рынке, и той же спичкой зажег трубку и сжег тонкую бумагу. Русский был быстр, подумал Бодден; вот что нужно было сказать о нем. Человек, как его звали, Дамм, был убит во Франкфурте только вчера. Информацию нужно было собрать и затем передать в Берлин, а оттуда перенаправить в Любек. Очень быстро, очень эффективно.
  Он попыхивал трубкой и думал о том, что ему делать. Была его работа в "Любекер Пост". Ну, это не было проблемой. Он просто не появлялся. Они, конечно, посоветуются с его хозяйкой, фрау Шёттл. Сегодня вечером он увидит ее и скажет, что уезжает, что возникла чрезвычайная ситуация и что он возвращается в Берлин. Он преподнесет ей небольшой подарок, возможно, граммов сто жира. У него еще оставалось достаточно бритвенных лезвий. Они поступили разумно, снабдив его бритвенными лезвиями. В качестве валюты они были почти так же хороши, как сигареты. Он задавался вопросом, к кому из своих знакомых на черном рынке ему следует обратиться по поводу жира. Наверное, высокий, худой эстонец. Он казался самым изобретательным. Эстонец, возможно, даже сможет предложить немного масла вместо сала. Ей бы этого хотелось. Сначала он уложит ее в постель, скажет, что ему нужно вернуться в Берлин, а затем даст ей масло. Он также давал ей свои продовольственные книжки. В американской зоне они ему не пригодятся.
  Боддену нравилось торговаться с высоким худощавым эстонцем. Через десять минут, в течение которых эстонец растянул свое резиновое лицо, приняв выражение от горя до восторга, они заключили сделку. В обмен на пять новеньких бритвенных лезвий Gillette американского производства Бодден получил четверть килограмма настоящего сливочного масла плюс одну пачку сигарет Senior Service. Эстонец стонал и клялся, что его грабят, но потом его лицо растянулось в широкой веселой ухмылке. До войны эстонец был юристом и по натуре, как решил Бодден, был очень веселым парнем. "Теперь это мой зал суда", - сказал он однажды Боддену, величественно махнув рукой в сторону узкого переулка черного рынка. "Вам нравится моя театральность?"
  "Очень", - сказал Бодден.
  Фрау Ева Шёттл, хозяйка шестикомнатного, практически неповрежденного дома, где жил Бодден, была тридцатитрехлетней вдовой, чей муж был либо убит, либо взят в плен в Сталинграде. В любом случае он теперь был бесполезен для нее и ее двоих детей, и поэтому она наняла жильцов, которые платили за квартиру картошкой, хлебом, яйцами, овощами или чем-то еще, что можно было съесть.
  Фрау Шеттл боялась двойного страха: один из них заключался в том, что британский офицер внезапно появится у ее двери и реквизирует дом. Во-вторых, ее умерший или пропавший муж мог когда-нибудь вернуться. Ей никогда по-настоящему не нравился Армин Шоттл, крупный, грубый, громкий и лишенный чувства юмора человек, который до войны работал подрядчиком. Хотя он построил дом и хорошо относился к их десятилетнему сыну и девятилетней дочери, он был скучным, равнодушным любовником с сомнительными личными привычками. Она не видела его уже четыре года и не слышала о нем уже три года, и ее воспоминания о нем стали тусклыми, почти туманными. Единственным ярким воспоминанием о нем было его нижнее белье. Она помнила это, потому что он никогда не менял его чаще двух раз в месяц. И его запах. Она тоже это помнила.
  Напротив, печатник был опытным, изобретательным, даже веселым любовником с аккуратными привычками, и она легла с ним в постель через три дня после того, как он переехал в маленькую заднюю комнату на третьем этаже, комнату, которая была почти гардеробом. Теперь она лежала рядом с Бодденом на узкой кровати, курила одну из его британских сигарет и думала о том, что он только что сказал ей, - о своем возвращении в Берлин на следующий день. Она поняла, что будет скучать по нему. Конечно, ей будет не хватать его занятий любовью, но это еще не все. Ей также будет не хватать тех ироничных шуточек, которые он всегда отпускал. Принтер иногда был очень забавным парнем. Но тогда там было много берлинцев.
  Она повернулась к нему, улыбнулась и сказала: "Я буду скучать по тебе, принтер".
  "Ты будешь скучать по мне или по яйцам, которые я тебе принесу?"
  "Оба."
  "Что еще ты будешь скучать?"
  - Вот это, - сказала она и потянулась к нему. "Я буду скучать по этому".
  - А, это, - сказал он и потянулся за ее сигаретой. Он осторожно положил его на поднос. "Ну, эту конкретную вещь вы можете одолжить еще раз, при условии, конечно, что вы вернете ее в достаточно хорошем состоянии".
  "Разумно?"
  "Разумно".
  Когда он занимался с ней любовью во второй раз за этот вечер, она мельком подумала о том, что ей придется делать дальше. Ей придется оставить его, одеться, а затем пройти три километра туда, где расквартирован британский капитан. Лишь на мгновение она подумала о том, чтобы не рассказать об этом капитану, тому самому, которого звали Ричардс и который всегда курил трубку. Она позволила принтеру идти своим путем. Какое им было до этого дело? Но нет. Она расскажет им. Если принтер уйдет, а она им не скажет, они заберут ее дом. "Жаль, принтер", - подумала она и крепко прижала его к себе.
  На следующее утро в 6:42, когда Бодден сел в переполненный поезд, идущий в Гамбург, шел дождь. Шел холодный и сильный дождь, и Бодден попал под него, когда шел из своего ночлежки в Банхоф. Но ведь то же самое произошло и с другим парнем, подумал он с усмешкой, тем самым, который последовал за ним как раз в тот момент, когда он выскользнул из дома фрау Шоттл.
  Другой парень был молодым мужчиной среднего роста с желтыми волосами, которые падали ему на глаза, несмотря на кепку, которую он носил. Он выглядел сытым, или вполне сытым, и Бодден задавался вопросом, немец он или англичанин. Мужчина с желтыми волосами теперь стоял в нескольких метрах от него, в переполненном проходе поезда. Несколько мгновений Бодден обдумывал идею подойти к этому человеку и попробовать немного его английского, которому поляк научил его в лагере. Что-то вроде "Хороший день для уток", о чем, как заверил его поляк, постоянно говорили и американцы, и британцы. Но то же самое сделали и немцы.
  Нет, с легким сожалением решил Бодден, он будет игнорировать его - по крайней мере, до Гамбурга. В Гамбурге он потеряет парня с желтыми волосами. Ему лучше потерять его, потому что это смерть Вурста. От этого зависит колбаса. Он поинтересовался, говорили ли это и американцы, но решил, что, скорее всего, нет.
  В большом загородном доме, расположенном в пятнадцати километрах к северу и западу от Любека, полковник Уитлок стоял у стеклянных дверей бывшей гостиной, которая теперь была его кабинетом, и смотрел на мужчину и женщину, работавших под дождем.
  Мужчине и женщине было за шестьдесят, и они копали сад, который когда-то представлял собой гладкий простор тщательно укатанного зеленого газона. Газон теперь был засажен картофелем. Женщина и мужчина, которые их выкапывали, были владельцами большого загородного дома. Их звали фон Альвенс, и когда-то они были чрезвычайно богаты. Теперь они были крайне бедны, как и практически все остальные жители Германии, и обменивали картофель, который не ели, на сало, яйца или очень редкую курицу. У них было четверо сыновей, все из которых погибли на войне. Фон Альвены по-прежнему жили в большом доме, но в единственной комнате в задней части дома, где когда-то жил слуга.
  Полковник Уитлок взглянул на часы и подумал: "Черт возьми, этот человек". Это была их третья встреча за два дня, и каждый раз полковнику приходилось ждать, иногда до пятнадцати минут. Полковник был приверженцем пунктуальности. На самом деле это было для него почти фетишем, и он чувствовал, как его раздражение растет, когда он стоял у стеклянных дверей и смотрел на пожилую пару, копающуюся под дождем.
  Но его бесило не только привычное опоздание этого человека. Все в Бейкер-Бейтсе было неправильным, считал полковник Уитлок. Не тот акцент, не та одежда, не та школа и да, черт возьми, не тот класс. Он знал о послужном списке Бейкера-Бейтса во время войны и был вынужден признать, что он был хорош, а местами даже блестящ. Но у многих парней были блестящие достижения, даже у таких парней, как Бейкер-Бейтс, которые не совсем подходили. Но когда война закончилась, у них хватило здравого смысла сказать большое спасибо и вернуться туда, где им место.
  Полковник Уитлок задавался вопросом, что на самом деле такого в Бейкер-Бейтсе, что его так раздражало. Была ли это снисходительность этого человека, граничащая почти с немой дерзостью? Или это был его быстрый и беспокойный ум, который порхал туда-сюда, мчась впереди своих соперников и затем с нетерпением ожидая, пока они их догонят, скука явно читалась на лице его владельца?
  Этот парень, вне всякого сомнения, умен, признал полковник, и, поскольку он гордился тем, что он реалист, и, во всяком случае, не придавал особого значения уму, он далее признал, что Бейкер-Бейтс, вероятно, был умнее, чем он сам. . Но это не объясняло этого - ни быстрого, почти впечатляющего роста этого парня в секретном разведывательном бизнесе. Конечно, не в звании, хотя, вероятно, вскоре ему присвоят звание полковника. Это было на ветру. Вы почти могли почувствовать его запах. Теперь, будучи простым майором, этот парень почти распорядился такой властью. С таким же успехом можно было бы дать ему соответствующее звание. Конечно же, это была жена Бейкера-Бейтса. Некрасивая маленькая женщина. Полковник видел ее фотографии в британской прессе. Однако не потому, что она была миссис Гилберт Бейкер-Бейтс. Вряд ли это. А потому, что она была дочерью министра. Женился на ней во время войны. Никто тогда не думал, что социалисты победят. "Наверное, он сам", - с мрачным удовлетворением заключил полковник Уитлок.
  На его столе зазвонил телефон. Это был сержант Льюис.
  - Майор Бейкер-Бейтс здесь, сэр.
  "Ну, пошлите его; пришлите его, - сварливо сказал полковник.
  - Доброе утро, сэр, - сказал Бейкер-Бейтс, войдя и сел перед столом полковника.
  "Ты опоздал."
  Бейкер-Бейтс пожал плечами. "Извини. Дождь, ты знаешь.
  "Ну, он ушел сегодня утром, как и сказала та женщина".
  "Но не для Берлина".
  "Нет. Он сел на поезд в Гамбурге. Мы натравили на него этого твоего парня.
  "Бодден потеряет его", - сказал Бейкер-Бейтс. "Наверное, в Гамбурге".
  Чтобы скрыть свое раздражение, полковник закурил сигарету в десятую часть утра. "Этот человек невыносим", - подумал он; затем он выпустил дым и сказал: "Почему ты так уверен?"
  - Что Бодден потеряет его?
  "М-м-м."
  "Он должен."
  "Ты чувствуешь, что он настолько хорош?"
  "Наши русские друзья не послали бы его, если бы он не был".
  - Ну, у него не так уж много опыта, не так ли? Насколько я помню, он провел в лагере четыре года. Бельзен, не так ли?
  "В лагере можно многому научиться. Он сделал. Их отобрали в лагерях, знаете, тех, которые потом будут использовать. Они получили приятную работу. Насколько мне удалось узнать, он был одним из лучших учеников. После того как он вышел, его отправили обратно в Москву. У них был год, чтобы обучить его там. Более года."
  "После Гамбурга. Думаешь, после Гамбурга он поедет во Франкфурт?
  - Я в этом уверен.
  - Вы, конечно, будете там под рукой.
  "Да."
  - И ты все еще думаешь, что он может привести тебя к нему - к этому Оппенгеймеру?
  "Он может."
  - А что насчет американцев?
  - А что насчет них... сэр?
  Сэр был добавлен в конце, почти бездумно, и это разозлило полковника. Он погасил недокуренную сигарету на подносе, делая это осторожно, не торопясь, стараясь, чтобы его гнев не стал очевидным.
  "Что насчет них?" - огрызнулся он невольно. "Ну, они просто могут подумать, что вы занимаетесь браконьерством".
  Бейкер-Бейтс пожал плечами. "Если их перья взъерошились, думаю, я знаю, как их разгладить. Знаете, я уже достаточно часто имел с ними дело.
  "Этот человек невыносим", - подумал полковник, наверное, в пятый раз за утро. Но он держал тон низким и непринужденным, почти равнодушным. "Быть уверенным. Но что, если этот парень Бодден не приведет к Оппенгеймеру? Что тогда?"
  "Тогда нам, возможно, придется обратиться к кому-то еще, кто ждет своего часа".
  "ВОЗ?"
  Бейкер-Бейтс впервые за это утро улыбнулся. Это была его обычная серая улыбка; и оно появилось в ожидании реакции полковника. - Что ж, сэр, возможно, нам придется использовать гнома.
  "Гном?" - сказал полковник, пробормотав это слово, несмотря на свою решимость не делать этого. - Ты сказал гном?
  - Да, сэр, - сказал Бейкер-Бейтс, все еще улыбаясь, - карлик.
  OceanofPDF.com
   10
  Роберт Генри Орр, человек, которого в УСС называли няней, редко появлялся в Пентагоне, потому что ему не нравился запах горящих амбиций, которые, как он давно решил, имеют свой собственный запах.
  Амбиции, подумал он, пахнут потом; не тот, что был бандажным или полученный честным трудом, а тот, кисло-сладкий, который является продуктом страха, плохих нервов, плохого пищеварения и слишком большого количества мамы. Орр гордился своим чувствительным носом и был уверен, что сможет уловить резкий запах амбиций в кабинете человека, которого он теперь ждал.
  Офис находился либо на втором, либо на третьем кольце Пентагона. Орр не был уверен, потому что, несмотря на многие другие его качества, у него совершенно не было чувства направления. Север, юг, восток и запад оставались для него полной загадкой. Он различал лево и право, но поскольку он был почти обеими руками, ему всегда приходилось останавливаться и думать об этом. Он, конечно, затерялся в Пентагоне. Он всегда так делал. Гордость, однако, не позволяла ему спрашивать дорогу, и он бесцельно бродил вокруг, вынюхивая амбиции, пока удача не привела его туда, куда он хотел пойти.
  Орр ждал Майло Стрейси, который, как чувствовал Орр, был самым холодным человеком, которого он когда-либо знал. Стрейси приехал откуда-то из Айдахо, недалеко от канадской линии, и Орр был почти уверен, что он был создан, а не рожден. На Стрейси не было никаких острых углов, никаких, и Орр был убежден, что их никогда не было.
  "Если бы вы открыли его, - сказал однажды кто-то Орру, - знаете, что бы вы нашли? Сухой лед, вот что.
  Качества Стрейси были быстро оценены человеком, который руководил УСС, Диким Биллом Донованом, которого в войсках времен Первой мировой войны прозвали в честь какого-то малоизвестного бейсболиста. Донован был таким же диким, как акула на мосту, из-за долга по арендной плате. У него также были самые холодные голубые глаза, которые Орр когда-либо видел до того дня, когда он встретил Майло Стрейси. У Стрейси было холоднее, гораздо холоднее. И именно из-за хорошо сдержанных эмоций Стрейси Донован поручил ему руководить "Свиллом".
  "Свилл" были теми случайными миссиями УСС, которые были обречены на провал, но тем не менее были отправлены, потому что их провал был частью какой-то отчаянной уловки, придуманной мечтателями в здании на 25-й улице и восточной улице, Северо-Запад. Майло Стрейси был диспетчером; очевидно, он наслаждался своим назначением, если вообще когда-либо получал от него удовольствие; и, следовательно, быстро поднялся в структуре власти УСС. Его очень боялись, очень ненавидели, избегали и полностью презирали все, кроме Конгресса, который считал его ответственным и серьезным парнем, который, если бы ему дали хотя бы полшанса, мог бы исправить все эти Пинки УСС, которые собрал Донован.
  Стрейси вошел в свой кабинет, взглянул на Орра, сел за стол и в качестве приветствия спросил: "Чего вы хотите?"
  Орр улыбнулся своей самой доброй улыбкой. "Я немного простудился, но уже почти поправился, спасибо". Он вынул из нагрудного кармана паспорт Майнора Джексона и бросил его на стол Стрейси. "Запомнить его?"
  Стрейси открыла паспорт, взглянула на него и сказала: "Да, я помню. Почему?"
  Орр сплел руки на животе, откинул стул назад и уставился в потолок. - Я слышал, ты наткнулся на препятствие на Холме.
  В Конгрессе находился законопроект, который, если все пойдет правильно, создаст первую национальную организацию по сбору разведывательной информации. Признавая популярность Стрейси в Конгрессе, военное министерство с немалыми опасениями сделало его одним из своих главных лоббистов, чтобы гарантировать, что военные не останутся в стороне, когда Конгресс наконец доберется до дележа разведывательного пирога. Условие quid pro quo было кратко изложено Стрейси четырехзвездочным генералом. "Вы получите нам нашу долю, - сказал генерал, - и мы о вас позаботимся. Возможно, пятое или шестое место в новом наряде".
  Ответ Стрейси был столь же лаконичным. - Номер пять, и я хочу его в письменной форме. Генерал, не сумев взглянуть на Стрейси сверху вниз, согласился.
  На замечание Орра Стрейси ответила: "Загвоздка? Я не знаю ни одной загвоздки".
  "Нет?"
  "Нет."
  - Честно говоря, Майло, ты действительно самый упрямый человек, которого я когда-либо знал.
  - Ты имеешь в виду толстый.
  - Нет, не толстый, хотя и так сойдет.
  "Хорошо. У нас небольшая проблема на Холме. Но ничего такого, что заставило бы нас обосраться. Какое это имеет к нему отношение? Он снова постучал пальцем по паспорту Майнора Джексона.
  "Я не уверен, правда. Он хочет поехать в Германию".
  "Позволь ему."
  "Недавно он был в Мексике. Угадай, с кем он там столкнулся?
  "Я никогда не угадываю".
  "Нет, ты не знаешь, не так ли? Ну, он столкнулся с Бейкер-Бейтсом. Насколько я помню, вы никогда не испытывали к нему большого интереса, но что бы Бейкер-Бейтс делал, находясь так далеко от дома?
  Маска опустилась на маску, которая была лицом Майло Стрейси. Орру показалось, что его голубые глаза стали на оттенок светлее, и при правильном освещении они приобрели почти ледяной оттенок. У него было удивительно бесцветное лицо - не серое, не розовое, а какое-то странное размазанное белое. Это подходило к его волосам, которые не были ни седыми, ни светлыми, а были седыми, пытаясь быть светлыми, или светлыми, пытавшимися быть седыми. Орр не был уверен. Хотя он знал, что Стрейси сорок лет, он не выглядел на это. И при этом он не выглядел на пятьдесят или тридцать, хотя мог бы сойти и за то, и за другое. "Монохромный мужчина", - подумал Орр и был очарован тем, как мало двигались губы, образующие линию рта Стрейси, когда они говорили: "Где в Мексике?"
  "О, нет. О боже, нет. Я никогда, никогда ничего не отдаю. Из всех людей, Майло, ты уже должен это знать.
  - Ладно, если что-то в этом есть, то ты в деле.
  - Всю дорогу, конечно.
  Стрейси уставилась на Орра. Этот взгляд мог бы сморщить большинство мужчин, но Орр ответил на него с улыбкой и уверенностью христианина с четырьмя тузами, которого однажды заметил Марк Твен.
  - Конечно, няня, - наконец сказала Стрейси. "Весь путь."
  "Хороший. Бейкер-Бейтс был в Энсенаде. Итак, в какой колокольчик это звонит?
  "Когда?"
  "Две недели назад. Об этом"
  Стрейси взяла паспорт Майнора Джексона, еще раз заглянула в него, положила обратно на стол и сказала: "Оппенгеймеры".
  "О боже".
  Стрейси еще раз постучала блестящим ногтем по паспорту Джексона, и Орр впервые с легким приятным потрясением осознал, что ноготь ему сделали маникюр. Он сохранил информацию для возможного использования в будущем. Продолжая листать паспорт Джексона, Стрейси сказала: "Он не так уж и хорош; он никогда им не был".
  "Мне всегда казалось, что он довольно хорош - конечно, в очаровательной, вялой манере".
  "Не против Курта Оппенгеймера".
  "Возможно, он просто хочет найти его. Возможно, отец и сестра заплатят ему немного денег только за это.
  - Он тоже не так уж хорош.
  - Я думаю, ему помогут.
  "ВОЗ?"
  "Теперь оно станет по-настоящему вкусным", - подумал Орр. Теперь он сломается, возможно, даже вдохнет и выдохнет один или два раза. "ВОЗ? Ну, гном, конечно. Ты помнишь гнома. Вам следует."
  - Плоскару, - сказал Стрейси, и что-то, возможно, дернулось на его лице возле правого глаза - или левого? Орру пришлось вспомнить, какая рука была какой, прежде чем он мог быть уверен. Но был только один-единственный рывок, если уж на то пошло, а потом мороз вернулся и все скрыл.
  - Плоскару мертв, - сказала Стрейси.
  "Маленький Ник? Ты, должно быть, думаешь о другом Плоскару.
  "Карлик. Он мертв. Он умер недалеко от Праги в июле прошлого года. Русские его поймали".
  - Вы отправили его в Прагу, не так ли?
  - Я послал его.
  - После того, как использовал его в Бухаресте, чтобы найти этого типа из Железной гвардии и немца, того самого, который проделал такую замечательную работу с атакой в Плоешти. Он нашел их, когда никто другой не смог, и в награду вы отправили его в Прагу. Он не пошел, ты знаешь. Вместо этого он сохранил деньги - все это золото, как вы помните, - и попросил одного из своих приятелей из авиакорпуса переправить его обратно в Штаты - в Нью-Йорк. Он пробыл там около двух месяцев, а затем уехал в Лос-Анджелес".
  - Ты устояла передо мной, няня.
  "Конечно."
  "Я запомню."
  "Я очень на это надеюсь; иначе какой в этом смысл? Но вернемся к делу. Предположим, Джексон и карлик смогли найти парня Оппенгеймера. Для вас это было бы весьма неплохо, вернее, для нас; что-то, что вы могли бы шептать о Конгрессе, заставить их почувствовать себя важными, в курсе тех самых вещей, которые они обожают. Разумеется, все это просочится, и пресса поддержит это. Больше похвал, вдумчивые редакционные статьи о том, что, возможно, стране действительно нужна хорошо управляемая разведывательная служба. Все это мы могли бы иметь, если, конечно, не нашли какое-нибудь другое применение весьма своеобразным талантам Оппенгеймера".
  "Такой как?"
  Орр сонно закрыл глаза, открыл их и уставился в потолок. "Сколько еврейских голосов в Конгрессе? Под этим я имею в виду, сколько ярых просионистов - тех, кто искренне верит каждому слову, написанному Беном Хехтом?"
  Стрейси не пришлось делать паузу, чтобы подвести итоги. "Тринадцать", - сказал он. "Трое за нас, восемь против, а два еще можно выиграть".
  Все еще глядя в потолок, Орр сказал: "Предположим, мы нашли молодого Оппенгеймера, сумели тайком увезти его в Палестину, а затем выпустили на свободу, чтобы он делал то, что он делает лучше всего".
  "Убийство людей".
  "Да, убивая людей. Правильные люди - по крайней мере, что касается наиболее ярых сионистов".
  "Британские типы".
  "Да, я полагаю, они должны быть британцами, не так ли?"
  Стрейси улыбнулась - леденящая кровь, почти ужасная улыбка. "Это может повлиять на несколько голосов - при условии, что мы сможем найти способ заявить о себе".
  - Я оставлю это тебе, Майло.
  Стрейси произвела быстрые мысленные расчеты. "Эти голоса ярых сионистов могли бы просто помочь нам в бизнесе".
  "Как мило."
  Двое мужчин долго смотрели друг на друга. Затем Стрейси снова постучала по паспорту Майнора Джексона. - Мы его сгоним - и его, и гнома.
  "Он не хочет, чтобы его бежали".
  "Хельмс находится в Германии; мы посадим его на это".
  Орр вздохнул. "Не Хелмс. Джексон и Хелмс вместе ходили в школу в Швейцарии - кажется, в Ролле. Они презирают друг друга".
  - Нам придется привлечь к этому нашего человека.
  "Придумайте никого", - предложил Орр. "Умный никто, скорее пастырь, чем сопровождающий".
  Это было разумное предложение, и Стрейси немедленно его приняла. Это была одна из причин, по которой он зашел так далеко. И это была основная причина, по которой он зашел так далеко. Хотя выражение лица Стрейси не изменилось, Орр был почти уверен, что слышит круглую папку, наполненную именами, вертящуюся в голове другого человека.
  - Хорошо, - сказала Стрейси после паузы. "Умный никто. Один Лафоллет Мейер. Лейтенант.
  - Боже мой, - сказал Орр. "Из какой части Висконсина родом наш Лафоллет?"
  "Думаю, в Милуоки", - сказала Стрейси. "Почему?"
  Вместо ответа Орр встал, чтобы уйти. Когда он повернулся, Стрейси сказала: "Няня".
  Орр обернулся. "Да."
  "Этого разговора, которого у нас никогда не было, не так ли?"
  Орр улыбнулся. "Какой разговор?"
  Плоскару потребовалось всего тридцать шесть часов, чтобы найти подходящего россиянина, того самого, который теперь зачарованно смотрел на автопортрет Рембрандта, висевший в галерее Меллон на Пенсильвания-авеню.
  Аргентинец поставил его на россиянина; аргентинец, который до войны был плейбоем, пока у него не закончились деньги. Он женился на дальней титулованной кузине Плоскару, которая впоследствии умерла. Теперь аргентинец путешествовал по миру в качестве атташе по культуре в различных посольствах своей страны. На самом деле он был своего рода агентом разведки, пробыл в Вашингтоне более двух лет и всех знал. За установление контакта с русским он взял с карлика всего 250 долларов, поскольку Плоскару действительно был каким-то дальним родственником.
  Имя россиянина предположительно было Икар Кокорев; это был сорокадвухлетний астматик, который тяжело хрипел, стоя, как вкопанный, перед Рембрандтом.
  "У этого человека было много сердца", - сказал россиянин.
  "Мне это не нравится", - сказал Плоскару, оглядываясь вокруг.
  "Он тебе не нравится ? "
  "Это слишком публично".
  "Каждый день в полдень я прихожу сюда и провожу обед. Иногда я разговариваю с людьми; иногда я этого не делаю. Федеральная полиция привыкла к моему присутствию здесь. Если бы я рассказал маленькому человечку о великом сердце мастера, почему бы им возражать? Мы с тобой встретимся только один раз.
  "Я понимаю, что вам нужен Курт Оппенгеймер".
  Русский медленно перешел к следующему Рембрандту, портрету преуспевающего мужчины средних лет. "Свет", - сказал он. "Посмотрите, как он формирует свет. Какой редкий и печальный гений. Я должен поехать в Амстердам, прежде чем умру. Я должен посмотреть "Ночной дозор". Я просто обязан. Мы слышали о вас, господин Плоскару, - продолжал он на том французском языке, на котором они говорили. "Нам не понравилось то, что мы услышали. Самый неприятный.
  "Сколько?" - сказал Плоскару.
  "Я говорил, что мы покупаем? Нет. Но вы, несомненно, имеете в виду какую-то цену. Я рисую, ты знаешь. Действительно, рабские имитации. Мой разум подсказывает моей руке, что делать. Это моя ошибка. Должно быть, оно исходит отсюда, - сказал он, тяжело хрипя и ударяя себя в грудь. - Не голова.
  "Сто тысяч долларов", - сказал Плоскару, когда они перешли к следующей картине, изображающей молодую женщину с меланхоличными глазами.
  "Из-за этого мне всегда хочется плакать. Так грустно; очень, очень грустно. Почему она такая грустная? Она замужем за стариком, но завела молодого любовника, и теперь он ушел навсегда. Я придумываю эти маленькие истории. Я нахожу их забавными. Ваша цена, конечно, непомерна.
  "Это можно обсудить".
  - Да, - сухо ответил русский. "Я думаю, что это возможно. А как насчет доставки?"
  "Что насчет этого?"
  "Если бы мы вообще были заинтересованы, что весьма сомнительно, это должно было бы быть в Берлине или на краю Зоны".
  Плоскару пожал плечами. "Согласованный."
  "Если вы будете во Франкфурте в течение следующих двух недель, кто-то может связаться с вами. А может, и нет".
  "Где?"
  "Как бы мы ни решили", - сказал русский, бросил последний взгляд на портрет грустной молодой женщины, повернулся и быстро пошел прочь.
  OceanofPDF.com
   11
  В тот же день Майнор Джексон продал "Плимут" за 1250 долларов наличными негритянскому сутенеру с 7-й улицы, Северо-Запад, который думал, что продвигается по светской лестнице. Несмотря на легкую прохладу в воздухе, сутенер был одет в легкий костюм лимонного цвета, кремовую рубашку и пурпурный галстук. Он ходил вокруг машины с полугордым, полунастороженным видом любого покупателя подержанных автомобилей.
  Сутенер пнул колесо. "Хорошая резина".
  "Да", сказал Джексон.
  - И бегает гладко.
  "Оно делает это"
  "Опусти верх, будь полезен для бизнеса", - сказал сутенер, все еще продавая себя за счет своих новых инвестиций.
  "Я полагаю."
  - Подвезти тебя куда-нибудь?
  "Нет, спасибо", - сказал Джексон. - Я возьму такси.
  "Поймайте трамвай прямо там".
  - Тогда я это сделаю.
  Сутенеру не терпелось уйти, чтобы продемонстрировать свое новое имущество. - Что ж, тогда увидимся.
  - Конечно, - сказал Джексон.
  Переехав однажды, Джексон вышел из трамвая возле отеля Mayflower на Коннектикут-авеню. Он вошел в тускло освещенный бар, моргнул от темноты и наконец нашел Роберта Генри Орра, сидевшего за столом в дальнем углу. Джексон подошел и сел.
  - У тебя нет офиса? он сказал.
  "У меня очень хороший офис".
  - Почему мы никогда там не встречаемся? Тебе стыдно за меня?
  - Ты не такой уж и чувствительный, Майнор. Никто не мог быть. Что ты хочешь выпить?"
  "Бурбон".
  Орр махнул рукой; материализовался официант, принял заказ и ушел. Орр достал из кармана толстый конверт из манильской бумаги и протянул его через стол Джексону. "Вот", - сказал он. "Теперь вы зависимы от военных. Мы собираемся перевезти вас бесплатно.
  Джексон открыл конверт и достал паспорт. Внутри лежала большая фиолетовая марка с множеством впечатляющих подписей. "Что такое военный иждивенец?" - сказал он и спрятал паспорт в карман.
  "Это что-то вроде армейской жены", - сказал Орр. "На самом деле, это совершенно новая классификация, которую мы придумали - под "мы" я, конечно, имею в виду "я". Вы будете жить за счет экономики, но будете иметь право на привилегии PX. Бензин тоже, если найдешь себе машину. Жилье - ну, жилье вам придется обеспечить самому. Знаете, это довольно тесно. И мы даже предоставим вам своего рода помощника - некоего лейтенанта Лафоллетта Мейера.
  "Милуоки или Мэдисон?" - спросил Джексон, вынимая из конверта отпечатанные на мимеографе листы с командировочными ордерами и просматривая их.
  - Я думаю, Милуоки, и, насколько мне известно, очень умный молодой парень.
  Принесли напитки, и после того, как официант ушел, Джексон постучал по заказам на поездку. "Это дело Пентагона, а не государства".
  "Да, это так, не так ли?"
  Джексон сделал глоток, закрыл глаза и молча пошевелил губами.
  "Молишься?"
  Джексон покачал головой. - Я только что просматривал список имен, которые вы упомянули - тех, которые еще остались со старых времен. Из всех тех, кто больше всего дружил с высшим руководством, всегда был Майло Стрейси. Мистер Айсбокс. Как Майло?
  "Он передает привет".
  Джексон улыбнулся, но это была тонкая улыбка. "Вы пытаетесь управлять мной, не так ли, вы с Майло?"
  - Это должно быть очень приятное путешествие, Майнор. Кажется, DC-4 из Нью-Йорка. В основном очень милые дамы - кажется, жены генералов и полковников, плюс несколько мужчин-штатских джанкетистов.
  "Я не буду бежать".
  "Конечно, нет. Нам просто нужны ваши остатки - более или менее".
  - Их может не быть.
  "Мы воспользуемся этим шансом".
  - Я ничего не обещаю.
  "Я понимаю. Однако, Майнор, я чувствую себя обязанным дать тебе один крохотный совет.
  "Что?"
  - Берегись злого гнома, мой мальчик, - сказал Орр и улыбнулся, но недостаточно, чтобы скрыть серьезность, скрывавшуюся за его предостережением.
  "Я сделаю больше, чем это".
  "Что?"
  "Я также буду избегать бандерснатчей", - сказал Джексон.
  На следующий день в полдень гном и две молодые женщины по имени Дот и Джен приехали на вокзал Юнион, чтобы проводить Джексона в Нью-Йорк. Накануне вечером Дот и Ян устроили для Плоскару и Джексона довольно интересное представление в комнате гнома в Уилларде, и, по их мнению, вечеринка не прекратилась. Джексон, у которого было легкое похмелье, пожалел, что они не приходили, и изо всех сил старался быть вежливым.
  Гном преподнес Джексону прощальный подарок - тонкую, изогнутую, очень дорогую серебряную фляжку с пинтой бурбона - скрепленную, заверил его гном. Джексон любезно поблагодарил Плоскару, а затем повернулся к Дот и Яну.
  "Интересно, извините ли вы нас на минутку, дамы", - сказал Джексон и заставил себя улыбнуться. "Бизнес."
  - Конечно, Майнор, - сказала Дот. Она взяла Яна за руку, и они пошли прочь, хихикая за собой.
  Когда их не было слышно, Джексон посмотрел на Плоскару и сказал: "У вас есть адрес Лии Оппенгеймер - тот, по которому она будет во Франкфурте".
  "Да."
  "Встретимся там."
  Плоскару кивнул.
  - Я больше не буду спрашивать, как ты собираешься туда добраться.
  "Нет", - сказал Плоскару. "Не."
  - Но у меня есть пара замечаний.
  "Мне не терпится их услышать".
  "Держу пари. Но пункт первый: не ври мне больше, Ник. Никогда не."
  Плоскару вздохнул. "Это будет тяжело. Это привычка, знаешь ли. Но я попытаюсь. Я действительно это сделаю.
  - Как я говорил тебе вчера вечером, они попытаются сбить меня с толку, а через меня и тебя.
  - Да, меня это ничуть не удивило.
  "Итак, вот мой второй момент. Я тебе не очень доверяю, Ник.
  Гном улыбнулся. "Как мудро".
  "Итак, когда мы доберемся до того времени или места, а я уверен, что мы доберемся, где, как вы думаете, вы сможете заработать несколько дополнительных баксов, просто облажавшись со мной, вот вам несколько советов. Подумай дважды."
  Карлик, отряхивая руки и не осознавая, что делает это, несколько мгновений задумчиво смотрел на Джексона. - Да, да, Майнор, - медленно произнес он, - теперь, когда ты упомянул об этом, я действительно думаю, что так и сделаю. Подумайте дважды.
  В тот вечер, около 5 часов в Нью-Йорке, Джексон позвонил своему отцу из отеля "Нью-Уэстон". После того, как отец выразил удивление по поводу пребывания сына в Нью-Йорке, он сказал: "Вы говорите, что уезжаете завтра?"
  "Да."
  - Ну, я думаю, мы могли бы поужинать сегодня вечером.
  "Все в порядке."
  "Нью-Уэстон подходит? Еда там не так уж и плоха.
  "Отлично."
  "Скажем семь?"
  "Конечно. Семь."
  Старшего Джексона звали SHP Джексон III, и он происходил из длинного рода выдающихся, но в целом обедневших пасторов Новой Англии. Инициалы обозначали "Сохранение стойкой чести", и вместо того, чтобы посещать Йельский богословский университет, как это делали поколения Джексонов до него, он поступил в Гарвардский юридический факультет, быстро утвердился в скучной, но прибыльной практике, женился на первой богатой женщине, которая захотела его получить. и назвал своего единственного сына Майнором в честь любимого паршивого дяди, который отплыл из Бостона в Сингапур в 1903 году и с тех пор о нем никто не слышал. Отец и сын обращались друг к другу только на "ты" почти с тех пор, как каждый из них себя помнил.
  Старший Джексон, как и его сын, был высоким и худощавым, но в последние годы он слегка сутулился, что, наряду с недавно приобретенными очками без оправы, придавало ему несколько затхлый, почти профессиональный вид.
  "Кто он сейчас, - задавался вопросом Джексон, пожимая руку пожилому человеку: шестьдесят, шестьдесят два?" Когда я родился, ему было тридцать, то есть ему было шестьдесят два, почти шестьдесят три.
  После того, как его провели к их столу, старший Джексон удалился за свое меню, время от времени заглядывая в него, чтобы оставить комментарий или задать вопросы своему сыну.
  "Ты хорошо выглядишь", - сказал пожилой мужчина своему сыну. "Хорошо загорелый, я вижу. Калифорния, должно быть, согласилась с вами".
  "Я провел много времени на пляже и купил кабриолет".
  Над меню Джексон увидел, как неодобрительно нахмурился лоб отца, но все, что он сказал, было: "Никогда не был там, Калифорния. Это так странно, как говорят?"
  "Я полагаю."
  "Однажды знал кого-то из Санта-Барбары. Звали Скаллард. Приятный тип, но не слишком крепкий. Выпьем?"
  "Конечно."
  "Так говорят в армии?"
  "Что?"
  "Конечно, а не наверняка. Я думаю, это неточный способ выражения.
  "Армия может сделать тебя немного неосторожным".
  Официант подошел и ушел, затем снова принес напитки. У Минора Джексона был бурбон; Шерри его отца. Сделав глоток шерри, Джексон-старший спросил: "Вы слышали о ней что-нибудь?" Это, конечно, была бывшая миссис Джексон, мать Майнора, которая всегда будет просто ею или ею для человека, за которого она когда-то была замужем.
  "Однажды я услышал от нее. Она была в Рио.
  - Знаешь, снова женат.
  - Да, так она сказала.
  - Я дал ей твой адрес.
  "Спасибо."
  - Ты написал ей?
  "Нет. Еще нет."
  - Ты должен, ты знаешь.
  "Да."
  - Открытка подойдёт.
  "Да."
  "В том письме, которое ты получил от нее", - сказал пожилой мужчина, отводя взгляд. - Она упомянула меня?
  "Я не думаю, что она это сделала", - сказал Джексон и пожалел, что не солгал.
  - Нет, я не думаю, что она бы это сделала. Он снова отхлебнул шерри, отложил меню и сказал: "Ну, а что такого в твоей поездке в Европу? Я так понимаю, что-то для правительства.
  "Нет, не совсем."
  - Я предполагал, что ты, возможно, нашел что-то постоянное.
  "Еще нет."
  После этого наступило молчание, пока они не сделали заказ, а затем Джексон-старший рассказывал о погоде и своей юридической практике, пока еда не была подана. Когда он нарезал стейк, отец, не глядя на сына, спросил: "Ты много думал о том, чтобы остепениться и создать семью?"
  "Немного."
  "Сколько тебе сейчас - тридцать два, тридцать три?"
  "Почти тридцать три".
  "А как насчет дипломатии? Вы можете быть исключены из-за этого. У вас есть свои языки. Если вам интересно, я знаю некоторых людей в Вашингтоне, которые могут быть вам полезны".
  "Я так не думаю".
  "Могу я спросить, почему?"
  Джексон пожал плечами. "Это скучно"
  "Тупой?"
  "Да."
  Отец опустил нож и вилку и уставился на сына. "Все скучно. Должно быть."
  "Войны не было. Возможно, временами было скучно, но не скучно. Есть разница".
  - Я не могу это различить.
  "Многие люди не могли"
  Джексон-старший откусил шпинат со сливками, тщательно прожевал его, как будто беспокоясь о своем пищеварении, и сказал: "Эту работу вы проделали для организации Билла Донована; было ли это полезно?"
  "Некоторые из них."
  "Интересный?"
  "Во время."
  "Возможно, тебе следовало остаться в армии и сделать на этом карьеру".
  "Я пробыл там шесть лет и вышел капитаном. Я думаю, это демонстрирует определенное отсутствие амбиций или политической хватки с моей стороны - возможно, и того, и другого".
  "Ну, я знаю, что мне уже поздно играть роль мудрого отца, но тебе действительно скоро придется принять решение о чем-то разумном".
  "Почему?"
  "Почему?"
  "Да", сказал Джексон. "Почему?"
  Отец наклонился вперед и говорил очень осторожно и медленно, чтобы убедиться, что его поняли. "Потому что для человека вашего происхождения действительно нет альтернативы".
  "Там есть один."
  "Да? Что?"
  "Я мог бы жениться на деньгах", - сказал Джексон, но когда он увидел, как румянец разлился по костлявым щекам его отца, он пожалел об этом.
  OceanofPDF.com
   12
  Жене генерала не понравилось ее место в DC-4, и она приказала стюарду, измученному сержанту авиационного корпуса, поменять его для нее. В результате возникла ссора, потому что жена подполковника не хотела, чтобы ее трогали, и яростно протестовала, пока жена генерала не сняла с себя звание, используя для этого резкий баритон виски. Жена подполковника, жена самого младшего офицера на борту битком набитого самолета, побледнела от некоторых слов, произнесенных генеральшей женой, но ничего не сказала и смиренно уселась на свое новое место.
  Когда началась ссора, самолет находился почти в часе езды от Нью-Йорка и направлялся на свою первую остановку в Гандере, Ньюфаундленд. Виски-баритон разбудил мужчину, спящего на сиденье рядом с Джексоном. Это был коренастый краснолицый гражданский человек лет сорока, который спал, когда Джексон поднялся на борт, и даже проспал весь взлет. Теперь он проснулся, раздраженно и причмокивая, как будто что-то было невкусное.
  "Суки", - сказал он и посмотрел на Джексона. - Знаешь, я все измерил.
  "Что?"
  "Выпивка. Я выпил ровно столько, чтобы успеть дойти до самолета, уйти и проснуться только до Гандера. Теперь у меня есть голова и полный рот мокрого песка. Вы, правительство?
  "Нет."
  "Хороший. Я Билл Свентон, INS. Один из приспешников Уилли Херста. Свентон протянул руку, и Джексон пожал ее.
  "Минор Джексон. Я видел твою подпись.
  "Ни хрена?"
  "Ни хрена".
  "Я не думал, что вы из правительства. С таким загаром, возможно, актер или комик, которого прислало USO; но ты ведь тоже не актер, не так ли?
  "На самом деле я своего рода прославленный турист", - сказал Джексон, решив убрать маркировку с дороги. "Один издатель из Нью-Йорка подумал, что я мог бы написать ему книгу о послевоенной Германии. Я не знаю, смогу я или нет. Я никогда не писал книги. Но он был готов заплатить мне немного денег, чтобы я это выяснил".
  Это удовлетворило Свентона. "Об этом можно написать целую книгу", - сказал он. "Вы говорите по-немецки?"
  "Да, я говорю на этом".
  "Тогда ты это сделал. Девяносто девять процентов наркоманов, которых сюда присылают, не говорят ни слова.
  - Куда ты сейчас назначен? - сказал Джексон. "Берлин?"
  "Да, вот откуда новости, потому что оттуда их тянут, хотя Бог знает почему. В Берлине бардак. Как и вся эта чертова страна.
  - Так я слышу.
  Свентон достал сигарету и поморщился, закурил ее. "Господи, это ужасно на вкус. Я бы отдал свою левую саму-знаешь-что за выпивку.
  Последнее, что Джексон сделал в Нью-Йорке, - это купил пальто в магазине "Триплер". Это было теплое, ворсистое пальто из овечьей шерсти с маленькой клеточкой "гусиные лапки", рукавами реглан и большими глубокими карманами. Поскольку в самолете было холодно, он все еще был в нем. Он полез в один из карманов и достал флягу, которую дал ему Плоскару.
  "Вот", - сказал он. "Попробуй это."
  Улыбка, появившаяся на лице Свентона, была улыбкой чистой благодарности. "Ей-богу, брат Джексон, - сказал он, принимая флягу, - за это тебя канонизируют".
  Свентон сделал большой глоток и вздохнул. - Так лучше, - сказал он через мгновение. "Намного лучше."
  "Выпей еще".
  - Нет, на данный момент достаточно.
  - Тогда мы будем держать ее под рукой, - сказал Джексон, сделал небольшой глоток и поставил флягу между ними.
  Свонтон откинулся на спинку стула, задумчиво затянулся сигаретой, выдохнул дым и философским тоном, который казался весьма привычным, сказал: "Знаешь, в чем состоит одна из настоящих проблем?"
  "С Германией?"
  "Ага."
  "Что?"
  "Они", - сказал Свентон и сделал жест сигаретой, который вместил в себя весь самолет, набитый женщинами. "Суки. Вернее, их мужья. Знаешь, кто их мужья?
  - Офицеры, кажется.
  - Да, ну, ты знаешь, какие они офицеры?
  "Нет."
  "Они современники Эйзенхауэра, Брэдли и Марка Кларка, такие ребята. За исключением того, что началась война, их не перевели из подполковника в четырехзвездочного генерала. Нет, это были ребята, просидевшие десять, пятнадцать, а иногда и двадцать лет в звании старших лейтенантов и капитанов. Но когда началась война, нам понадобились офицеры, и этих ребят повысили до подполковников, или полковников, а может быть, даже до генералов. Но им не дали линейного наряда. Вместо этого их отправили в Вайоминг, чтобы они руководили Лагерем Отчаяния, или как он там назывался. Или, может быть, они ехали за столом в Вашингтоне. Многие из них были кавалерийскими типами.
  Свентон еще раз глубоко затянулся, выдохнул дым и продолжил. "Поэтому, когда война закончилась, у этих ребят был выбор. Они могли либо вернуться к своим постоянным званиям капитана, майора или чего-то еще, либо продолжать оставаться полковниками и генералами, при условии, что их отправят в Германию, чтобы взять на себя оккупацию. Блин, такого дергания за провода вы еще не видели. Некоторые из них даже прибегли к шантажу, но доказать это я не могу. И вот кто руководит оккупацией - во всяком случае, большей ее частью - ребята, которые не понимают, как управление разрушенным городом с населением в 10 000 человек или около того без отопления, света, воды и людей, умирающих от голода, может сильно отличаться от управления постом по переоборудованию кавалерии в Западном Канзасе, который, вероятно, был их последней работой".
  Свентон на мгновение погрузился в задумчивое молчание, но прояснился, когда Джексон снова предложил ему фляжку. Выпив, Свентон закурил еще одну сигарету и сказал: "Помнишь небратство?"
  Джексон кивнул. "Это не слишком хорошо сработало".
  "Это не сработало, потому что солдаты этого не потерпели. Итак, Айк, великий соглашатель, решил, что солдатам вполне нормально дружить с детьми - маленькими детьми. Настоящие малыши. Но и это правило просуществовало недолго, так что теперь солдаты могут трахнуть кого хотят, хотя до сих пор существуют какие-то дурацкие правила, запрещающие немцам приходить в дом".
  Суонтон помолчал какое-то время, а затем спросил: "Вы знаете, какие сейчас актуальные проблемы?"
  "Что?"
  "Денацификация и демократизация". Он покачал головой из-за неловкости слов. "Я не сторонник нацизма, но эта гребаная страна наполовину голодает, и это будет еще одна холодная зима, и угля больше не будет, и многим из них негде жить, так что я решил, что, возможно, русские правы".
  "Как?"
  "Ну, все в американской зоне должны были заполнить Fragebogen " . Он внимательно посмотрел на Джексона, чтобы проверить, понимает ли он это немецкое слово.
  "Анкета."
  "Да, анкета. Это шестистраничная работа со ста тридцатью одним вопросом, позволяющим определить, являетесь ли вы сейчас или когда-либо большим, средним или маленьким нацистом или никем из вышеперечисленных. Какой-то Шейскопф даже решил, что если ты присоединился к нацистам после 37-го года или около того, это не так плохо, как если бы ты присоединился еще в 33-м. Ну чушь, которая не имеет никакого смысла, если задуматься хотя бы полминуты. В 33-м году в Германии была адская депрессия. Возможно, вы присоединились тогда скорее из отчаяния, чем из убеждения. Но к 37-му году присоединиться было уже не так-то просто, и к тому времени, ей-богу, у тебя было довольно хорошее представление о том, что значит быть нацистом. Но русским, ну, им плевать, был ли кто-то нацистом или нет. Они расстреливали многих из них, если их показатели были очень плохими, а остальных заставляли работать. Они говорили: "Ребята, вы когда-то были нацистскими инженерами, верно?" Ну, вы больше не нацистские инженеры, вы инженеры-коммунисты, понимаете? И, как всегда, немцы говорили: "Führer befehl - wir folgen" - и шли чинить паровую установку".
  Свентон снова покачал головой. "Так вот как обстоят дела. Мы их денацифицируем, что бы это ни значило, а русские заставили их ремонтировать газовые заводы. Что касается того, как мы собираемся сделать из них маленьких демократов, я не знаю".
  - Они тебе нравятся, не так ли? - сказал Джексон.
  "ВОЗ?"
  "Немцы."
  Свентон задумался об этом. "Мне нравятся люди. Они меня интересуют. Мне трудно винить в Гитлере шестилетнего ребенка, который недоедает и которому негде спать. Как ни крути, на самом деле это не его вина. Но ему придется платить за это всю свою жизнь. Вот почему мне пришлось вернуться в Нью-Йорк. Их пришлось вырезать".
  "Что?"
  "Мои язвы, - сказал Свентон, -
  OceanofPDF.com
   13
  Печатник Отто Бодден стоял под холодным дождем напротив разрушенного Центрального вокзала во Франкфурте и ждал женщину. Посреди перекрестка высокий полицейский в длинном теплом синем пальто управлял движением транспорта. Несмотря на дождь, на лице полицейского сияла веселая улыбка, и Бодден решил, что эта улыбка появилась потому, что полицейский был сыт, в тепле и имел работу, позволяющую ему командовать другими немцами.
  Это был второй день Боддена во Франкфурте с момента его прибытия из Гамбурга, где он был почти уверен, что потерял желтоволосого человека. Прошлой ночью он спал в подвале разбомбленного гастхауса, владелец которого, в некотором роде, все еще занимался своим трактирным ремеслом, сдавая углы подвала в аренду бездомным. Хозяин гостиницы хотел, чтобы ему платили едой, но, поскольку у Боддена ее не было, он принял одно из бритвенных лезвий типографа. В качестве другого клинка он дал Боддену тарелку картофельного супа и кусок черного хлеба.
  В подвале было холодно, но сухо. Теперь Боддену было одновременно холодно и влажно, и ему хотелось, чтобы женщина появилась, хотя он не был уверен, что она действительно опоздала, потому что у него все еще не было часов. "Шпиону следует иметь часы", - подумал Бодден и ухмыльнулся, несмотря на дождь и холод. Профессия этого требует.
  Через пять минут появилась женщина, одетая лучше большинства, в длинной шубе и с зонтиком в руках. Она целеустремленно подошла к ступенькам, ведущим на разрушенный вокзал, остановилась, посмотрела на часы с видом человека, знающего, что приходит вовремя, и огляделась вокруг. В левой руке она держала желтую книгу. К ее пальто была прикреплена красная гвоздика.
  Бодден перешел улицу против движения транспорта. Полицейский кричал на него; Бодден весело улыбнулся ему и поспешил дальше. Подойдя к женщине в нескольких метрах, он обнаружил, что она моложе, чем он сначала подумал, - ненамного больше двадцати пяти или двадцати шести лет. "И хорошенькая, ей-богу", - подумал он. Ну, не существовало правила, согласно которому они не могли быть красивыми.
  Женщина, несмотря на холод и обычай, на голове ничего не носила. У нее были длинные, густые темные волосы, обрамлявшие бледное овальное лицо с пухлыми губами; небольшой прямой нос; и огромные карие глаза. "Не помешало бы немного картошки", - подумал Бодден. Их глаза становятся такими, когда они не едят - большими, темными и блестящими, по крайней мере на какое-то время, а потом, когда надежда уходит, они тускнеют.
  Женщина прижала шубу к горлу и уткнулась в нее подбородком. Боддену было интересно, что у нее под пальто. Может быть, ничего. Он вспомнил берлинских девушек прошлым летом, которые в июле носили своих меховых кошек. Это и ничего больше. Они продали все до последней строчки, которая у них была, или обменяли ее на еду. Но не их шубы. Они слишком хорошо помнили прошлую зиму, чтобы расстаться со своими пальто. Этой зимой угля не будет, а без пальто они знали, что замерзнут.
  Бодден остановился перед женщиной, слегка поклонился, улыбнулся и сказал: - Простите, фройляйн, но у вас есть время? Мои часы остановились".
  Она какое-то время смотрела на него своими огромными глазами, а затем взглянула на часы. - Сейчас пять минут двенадцатого.
  "Это полночь или полдень?"
  "Полночь."
  Женщина протянула ему книгу в желтой обложке. Бодден поблагодарил ее, отошел и спрятал книгу под пальто. Женщина огляделась, словно пытаясь решить, куда ей идти, а затем быстро пошла в противоположном направлении.
  Через дорогу, на правом сиденье синего "Адлера" с номерами компакт-дисков, майор Гилберт Бейкер-Бейтс быстро причесал усы и сказал по-немецки: "Я думаю, эта женщина, не так ли?" желтоволосому мужчине за рулем.
  "Он слишком хорош для меня", - сказал желтоволосый мужчина, заводя двигатель.
  "Сколько времени ему потребовалось, чтобы потерять тебя в Гамбурге?"
  "Двадцать минут. Он знает все старые трюки и, возможно, даже некоторые новые".
  "Жёлтая книга", - сказал Бейкер-Бейтс. "Интересно, почему красные всегда используют желтую книгу".
  "В Берне любили зеленые", - сказал желтоволосый мужчина.
  "Оба цвета весенние. Возможно, это как-то связано с этим".
  - Возможно, - сказал желтоволосый мужчина, позволяя "Адлеру" ползти по обочине почти в пятидесяти метрах позади спешащей женщины в шубе.
  - Вчера у вас с ним не было проблем?
  "С принтером? Никто. Он не рассчитывал на то, что мы полетим вниз. Поскольку мы знали, куда он направляется, не составило труда встретить его на вокзале. Однако на этот раз я остался далеко позади. Очень далеко назад. Прошлой ночью он спал в подвале и поплатился бритвенными лезвиями. Их у него должно быть много. Именно это он использовал в Любеке".
  - Здесь, тебе не кажется? - сказал Бейкер-Бейтс.
  "Думаю, да", - сказал желтоволосый мужчина и остановил машину, но оставил двигатель включенным.
  "Вы знаете, где я буду", - сказал Бейкер-Бейтс, когда желтоволосый мужчина вышел из машины.
  "Я знаю."
  Бейкер-Бейтс скользнул под руль машины и какое-то время смотрел, как желтоволосый мужчина двинулся вслед за молодой женщиной в шубе. "Он очень хорош", - подумал Бейкер-Бейтс, отмечая, как желтоволосый мужчина держал между собой и женщиной как минимум пять или шесть пешеходов. Ребята из Абвера, должно быть, хорошо подготовили своих людей, по крайней мере, когда они не занимались самоанализом повсюду. А вот желтые волосы жаль. Это было похоже на маяк.
  Бейкер-Бейтс наблюдал, как женщина в шубе завернула за угол. Желтоволосый мужчина подождал, пока он сможет использовать пару пешеходов в качестве щита, а затем свернул в тот же угол. Бейкер-Бейтс включил передачу и понял, что голоден. Это означало либо ресторан на черном рынке, либо американцы. Бейкер-Бейтс вздохнул и остановил свой выбор на американцах не потому, что они были меньшим из двух зол, а потому, что они были дешевле.
  Через три минуты после того, как он оставил женщину в шубе, Бодден нырнул в дверь закрытого магазина и достал желтую книгу, которая, как он заметил, представляла собой томик саатирических стихов Гейне. Это было хорошо. Ему не помешало бы посмеяться. Он открыл книгу и взглянул на листок бумаги внутри. На бумаге было написано название "Золотая роза", что означало либо "Бирштубе", либо "Гастхаус". Там же был адрес с точными указаниями, как туда добраться. Она была весьма основательной, подумал он, эта мисс в шубе, что вполне устраивало Боддена, потому что ему нравились основательные женщины. "Тебе также нравятся спокойные люди с небрежным поведением", - сказал он себе и ухмыльнулся. Как, по словам поляка, их называли американцы? Бимбо. Вот и все. "Тебе нравятся дурочки, принтер", - подумал он. снова ухмыльнулся; вынул трубку; и решил покурить там, в подъезде, от дождя, пока не придет время отправляться за Золотой Розой.
  Бейкер-Бейтс стоял у бара казино, где располагался американский офицерский клуб с двумя столовыми, и изучал меню. Похоже, в тот день было предложено что-то под названием "жареный из курицы стейк", а также картофельное пюре с соусом, тушеные помидоры, кукурузные сливки и, на десерт, пудинг из тапиоки. С изюмом, как гласило мимеографированное меню.
  Казино располагалось сразу за семиэтажным зданием IG Farben, в котором располагался штаб Вооруженных сил США, Европейский театр военных действий - или USFET, как его называли. После обеда, состоящего из жареного куриного стейка, что бы это ни было, Бейкер-Бейтс назначил встречу с лейтенантом Лафоллетом Мейером, чей офис находился в здании "Фарбен". Мейер должен был отвезти его осмотреть дом, где был убит торговец на черном рынке. Как его звали? Черт возьми. Карл-Хайнц Дамм. На мгновение Бейкер-Бейтс почувствовал укол сочувствия к покойнику - не потому, что его убили, а потому, что ему пришлось носить имя, написанное через дефис.
  - Купить вам выпить, майор?
  Бейкер-Бейтс повернулся к американскому голосу, сделавшему предложение. Оно исходило от высокого, стройного мужчины с майорскими дубовыми листьями на плечах и глазами, скорее зелеными, чем голубыми. Ему около тридцати трех, подумал Бейкер-Бейтс, раздумывая, стоит ли принимать это предложение.
  "Я просто праздную свое повышение", - сказал американец, чувствуя колебания.
  "В таком случае я буду очень рад присоединиться к вам. Большое спасибо."
  "Что ты пьешь?"
  "Скотч с содовой", - сказал Бейкер-Бейтс. - Но на этот раз без льда, пожалуйста.
  - Два виски с содовой, Сэмми, - приказал новый майор сержанту-бармену. - И держи лед на одном.
  - Две бутылки шотландской газировки и в одну положи лед, - повторил сержант. Он быстро смешал напитки, минимальными движениями эксперта, и двинул их через стойку. "Поздравляю с повышением, майор", - сказал Сэмми. "Этот в доме".
  Новый майор поблагодарил бармена и поднял бокал за Бейкера-Бейтса. "Грязь в глазу, что бы это ни значило".
  "Я сам так и не понял этого", - сказал Бейкер-Бейтс.
  "Спасибо, что выпили со мной", - сказал новый майор. "Я слонялся здесь в подвешенном состоянии около трех недель, ожидая получения моего приказа, и единственный человек, которого я узнал, - это Сэмми. Сэмми выслушивает мои проблемы, верно, Сэмми?
  - Хорошо, майор, - сказал сержант с автоматической снисходительностью хорошего бармена.
  - Значит, вас сюда не назначили? - сказал Бейкер-Бейтс.
  "Неа. Просто случайный. Но сегодня утром я получил приказ вместе с повышением, и завтра я уезжаю в Берлин".
  "Это должно быть интересно".
  "Да, я думаю, что это может быть. Где вы находитесь?
  "Место под названием Любек, на севере".
  "Не поверите, я знаю этого человека".
  "Не такое уж и плохое место. Сейчас здесь немного людно. Били во время рейдов, но не слишком сильно. Откуда ты в Штатах?
  "Техас, Абилин, Техас".
  "Если вы не возражаете, что я так сказал, вы не очень похожи на техасца".
  Новый майор ухмыльнулся. "До войны я был диктором на радио. Им нравится, когда ты красиво говоришь. Он растянул слова и сказал: "Но когда мне захочется, я могу говорить по-техасски гордо почти так же хорошо, как и любой другой".
  Бейкер-Бейтс улыбнулся. "Почти непонятно. Не совсем, но почти".
  "Для вас это должно звучать так же, как для меня звучит кокни".
  "Вероятно."
  - Что ж, сэр, - сказал новый майор, допивая свой напиток, - было очень приятно с вами поговорить.
  "Большое спасибо за напиток и еще раз поздравляю. О твоем повышении.
  Новый майор слегка шлепнул стойку ладонью. "Цените это", - сказал он с улыбкой, растягивая слова с псевдотехасским акцентом, повернулся и побрел в толпу пьющих во время обеда.
  За обедом Бейкер-Бейтс обнаружил, что жареный куриный стейк не так уж и плох, как выглядит или звучит, хотя подливка, которая к нему прилагалась, имела текстуру, внешний вид и, возможно, вкус библиотечного теста.
  Подошел немецкий официант и, не спрашивая, налил Бейкер-Бейтсу кофе в чашку. Бейкер-Бейтс откинулся на спинку стула, зажег "Лаки Страйк" и оглядел переполненную столовую. "Они хорошо себя чувствуют", - подумал он. Самая высокооплачиваемая, лучше всего питаемая и лучше всего оснащенная любительская армия в мировой истории. И уже демобилизовался. Армия, совершенно неуверенная в своей роли завоевателя и теперь, почти бессознательно, скатывается к более комфортной роли освободителя. И почему бы нет? Освободителей любят, а завоевателей нет, а американцы хотят и должны, чтобы их любили даже вчерашние враги.
  Новый майор, например. Неплохой парень для американца. Немного одинокие, немного чрезмерно дружелюбные, но достаточно приятные, но не слишком навязчивые, как многие из них. Все, чего хотел новый майор, - это дружелюбное лицо, которое помогло бы ему отпраздновать свое повышение. Диктор радио. Бейкер-Бейтс пытался представить себе жизнь радиодиктора, кем бы он ни был, в местечке под названием Абилин, штат Техас, но потерпел полную неудачу. Что он объявил? Новости? Но новости не объявляют ; его просто читают, довольно скучно, как это делали на BBC. Бейкер-Бейтс вздохнул; допил кофе; затушил сигарету; наблюдал, как немецкий официант налетел на него, вынул окурок, быстро положил его в небольшую жестяную коробочку, которую он достал из кармана, очистил пепельницу и поставил ее обратно на стол.
  Бейкер-Бейтс взглянул на часы и подумал о своем следующем американце, лейтенанте Лафоллетте Мейере. Ну, лейтенант Мейер не был одним из ваших слишком дружелюбных американцев. Лейтенант Мейер был очень замкнутым молодым человеком, немного крутым, немного отстраненным, у которого был мозг, который он, похоже, совсем не возражал против использования. Лейтенант Мейер, с одобрением подумал Бейкер-Бейтс, высматривал лейтенанта Мейера. Ему придется рассказать ему о гноме сегодня днем. Это должно вызвать дрожь во всем этом хладнокровном самообладании. Гном, по крайней мере в этом отношении, был действительно весьма полезен.
  Лифт в здании IG Farben представлял собой открытую шахту с бесконечными ремнями и платформами, на которые нужно было запрыгивать. Бейкер-Бейтс запрыгнул на один из них и поднялся на третий этаж, где и спрыгнул. Штаб-сержант ткнул большим пальцем через плечо в сторону кабинета лейтенанта Мейера, и Бейкер-Бейтс вошел. Лейтенант сидел за столом с очень широкой, но совершенно лишенной юмора улыбкой.
  "Я искал лейтенанта Мейера, - сказал Бейкер-Бейтс, - но, кажется, наткнулся на Чеширского кота".
  - Мяу, сэр.
  - Я так понимаю, у тебя есть что-то - что-то, чего нет у меня, но я желаю Богу, чтобы у меня было это.
  "Точно."
  - Но вы собираетесь поделиться, не так ли, лейтенант?
  - Я все еще наслаждаюсь этим, майор.
  "Так вкусно, да?"
  "Восхитительный."
  "Это может продолжаться весь день".
  "Картинка."
  "Ну теперь."
  "Фотограф. Точнее, снимок".
  "Где оно было?"
  "Наконец-то мы нашли человека, который знал кого-то, кто знал его. И этому человеку, знавшему его, удалось сохранить фотоальбом. Собственно, это все, что ему удалось удержать, но там, на пятой с последней странице, была фотография, сделанная в 1936 году в Дармштадте".
  Лейтенант Мейер залез под блокнот на своем столе и передал фотографию Бейкер-Бейтсу. "Познакомьтесь с Куртом Оппенгеймером в двадцать два года".
  На фотографии был изображен молодой человек с закатанными рукавами, кожаными шортами и тяжелыми ботинками. Он сидел верхом на велосипеде. Его рот был открыт, как будто он собирался сказать что-то шутливое. Он был ростом около шести футов и даже на фотографии выглядел загорелым и подтянутым.
  Бейкер-Бейтс взглянул на фотографию всего один раз, прежде чем тихо сказал: "Черт!" А потом уже не так тихо: "Проклятый сукин сын!"
  Лицо на фотографии, хотя и моложе на десять лет, было таким же, как у нового американского майора из Абилина, штат Техас, который всего час и тринадцать минут назад купил Бейкер-Бейтсу выпивку.
  OceanofPDF.com
   14
  "Золотая роза" располагалась всего в нескольких кварталах от Центрального вокзала в старом районе Франкфурта Кнайпен , который до войны состоял в основном из забегаловок и баров, работающих в нерабочее время. Теперь это были в основном развалины - самые разные обломки: некоторые высотой по пояс, некоторые высотой по плечо, а некоторые высотой в два этажа. В нескольких кварталах были расчищены дорожки, достаточно широкие, чтобы двое мужчин могли идти рядом. В других тропы больше напоминали улицы с односторонним движением, шириной ровно столько, чтобы мог проехать один-единственный автомобиль. Но во многих переулках вообще не было тропинок, и тем, кто по каким-то причинам хотел пройти по этим улицам, приходилось карабкаться вверх по развалинам.
  "Золотая Роза" была единственным зданием в квартале, которое уцелело - во всяком случае, частично. Когда-то это было трехэтажное здание, но теперь верхний этаж полностью исчез. Второй этаж тоже исчез, за исключением ванной, хотя его стены тоже исчезли, оставив открытыми ванну и туалет. Они оба выглядели странно обнаженными.
  Бодден вошел в "Золотую розу", проталкиваясь сквозь неизбежный тяжелый занавес. Внутри тут и там было воткнуто несколько свечей, чтобы поддержать слабую одинокую электрическую лампочку, свисавшую на длинном шнуре с потолка. Под ним, возможно, для того, чтобы уловить то немногое тепла, которое оно давало, реальное или воображаемое, стоял владелец, опираясь на стойку, служившую баром. Владельцем был худощавый мужчина с обожженным лицом и горькими глазами. Он посмотрел на Боддена; пробормотал "Guté MOR-je" с франкфуртским акцентом, несмотря на то, что было уже давно за полдень; и вернулся к газете, которую читал. Это была контролируемая американцами газета Frankfurter Rundschau. Мужчине с горькими глазами, похоже, не понравилось то, что он сказал.
  Бодден пожелал мужчине доброго утра и подождал, пока его глаза привыкнут к темноте. За столиками в одиночестве сидели несколько человек, в основном мужчины, перед ними стояли стаканы с жидким пивом. Все по-прежнему носили шляпы, пальто и перчатки, если они у них были. В "Золотой Розе" не было тепла.
  Молодая женщина в шубе сидела одна за столом. На столе ничего не было, только ее сложенные руки. Бодден вернулся туда, где она сидела, но прежде чем он успел сесть, она спросила: "Ты поел?"
  - Со вчерашнего дня нет.
  Она поднялась. - Пойдем, - сказала она.
  Бодден последовал за ней мимо владельца и обратно в занавешенный коридор. За коридором находился лестничный пролет, ведущий в подвал. Казалось, потеплело, когда Бодден и женщина спустились по лестнице. Боддену также казалось, что он чувствует запах еды. Свинина, ей-богу.
  Он и женщина протолкнули еще одну тяжелую занавеску и вошли в побеленную комнату, освещенную на этот раз двумя лампочками и множеством свечей. Женщина средних лет стояла перед большой угольной плитой, помешивая в кастрюле что-то, что пузырилось. Она оглянулась на молодую женщину в шубе; кивнул в знак признания, если не в знак приветствия; и указал ложкой на один из шести столов.
  Все столы были пусты, кроме одного. За ним сидел грузный, хорошо одетый мужчина с розовыми щеками. Перед ним стояла тарелка с отварным картофелем и толстым куском свинины. Мужчина запихивал в рот вилку картофеля. Казалось, он не находил удовольствия в еде. "Этот просто подпитывает печь", - подумал Бодден и понял, что у него потекли слюнки.
  Девушка выбрала тот стол, который находился дальше всего от еющего мужчины.
  "Сначала мы поедим", - сказала она.
  "Прекрасная идея, но я не могу заплатить".
  Женщина слегка пожала плечами и вынула руку из кармана пальто. В нем находились две пачки сигарет Camel.
  "Одной пачкой хватит на еду", - сказала она и передала их через стол Боддену. - И еще выпить, если хочешь.
  "Я бы очень этого хотел", - сказал Бодден, глядя на сигареты.
  "Курите их, если хотите", - сказала женщина. "Есть еще".
  Он зажег одну, когда подошла женщина средних лет. Глаза ее были такими же горькими, как и у мужчины наверху, и Бодден пытался угадать, были ли она и этот мужчина мужем и женой или братом и сестрой. Он определился с мужем и женой. "Иногда они становятся похожими, - подумал он, - если проживут вместе достаточно долго и обнаружат, что ненавидят это".
  "Да", - сказала женщина средних лет и шумно фыркнула, как будто сильно простудилась.
  "Сначала заплати ей", - сказала Боддену молодая женщина. Он передал нераспечатанную пачку сигарет.
  "Мы возьмем две тарелки того, чем набивает себя тот здоровяк сзади", - решительно приказала молодая женщина. - И хлеб с маслом тоже.
  "Никакого масла, только хлеб", - сказала женщина средних лет и снова принюхалась.
  Молодая женщина пожала плечами. - Очень хорошо, тогда два шнапса. Два больших.
  Женщина шумно фыркнула в третий раз, проглотила то, что понюхала, и ушла. Шнапс , который она принесла, оказался картофельным джином. Бодден сделал большой глоток, почувствовал, как он обжегся и тепло распространился по желудку.
  "Выпивка, сигарета, еда по дороге и симпатичная спутница", - сказал он. "Можно было бы подумать, что мы живем в цивилизованном мире".
  - Если вы так представляете цивилизацию, - сказала молодая женщина, снимая шубу и позволяя ей свисать со спинки стула.
  "Мои потребности, как и мои вкусы, сведены к основам", - сказал Бодден и позволил своему взгляду на мгновение задержаться на груди женщины, которая касалась серого материала ее платья. Этот, сказал он себе, ест лучше, чем я думал.
  "Ты не можешь позволить себе меня, принтер", - сказала она, но в ее тоне не было резкости.
  "Ах, ты знаешь мою профессию".
  - Но не твое имя.
  "Бодден".
  - Бодден, - сказала она. - Что ж, герр Бодден, добро пожаловать во Франкфурт или в то, что от него осталось. Я Ева. Я не думаю, что нам нужно пожать друг другу руки. Это только привлечет внимание".
  Бодден улыбнулся. "Вы очень осторожны."
  "Вот как я выжил; будучи очень осторожным. Вы были в лагере, не так ли?
  "Это видно?"
  Она изучала его с откровенным любопытством. "В глаза. Они выглядят так, как будто все еще болеют. Что привело тебя в лагерь, печатник, твоя политика?
  "Мой большой рот".
  - Значит, вы рекламировали свою политику.
  "Иногда. А ты?"
  "Я еврей. Вернее, полуеврей. Мишлинг . Во время войны у меня были друзья, которые держали меня и мою политику в тайне от глаз. Я бы не продержался в лагере. Скажи мне что-нибудь; как ты?"
  Бодден пожал плечами. "Я играл в политику, в практическую сторону. Я был социал-демократом, но после того, как меня посадили, я увидел, что коммунисты питаются лучше, чем социал-демократы, и живут лучше, поэтому я стал коммунистом".
  - Твои причины, - сказала она через мгновение. "Они мне нравятся."
  "Почему?"
  "Они лучше моих".
  Женщина принесла еду: два больших блюда со свининой и картошкой. Они оба жадно и молча ели. Закончив, Бодден вздохнул, откинулся на спинку стула и позволил себе роскошь выкурить еще одну американскую сигарету. Он курил и смотрел, как молодая женщина доедает. "Она ест, как вон та толстая с розовым лицом", - подумал он. Без радости.
  Женщина, назвавшаяся Евой, закончила есть и аккуратно разложила нож и вилку на тарелке. Салфеток не было, поэтому она достала из сумочки небольшой кружевной платочек и промокнула им губы.
  "Теперь, - сказала она, - мы выпьем чашечку кофе, выкурим сигарету и поговорим о Курте Оппенгеймере".
  Женщина средних лет с насморком, очевидно, ждала, пока Ева закончит есть, потому что она принесла две чашки кофе как раз в тот момент, когда Бодден прикурил молодой женщине сигарету.
  - Никакого молока, только сахар, - сказала женщина средних лет, с грохотом поставила две чашки и ушла.
  Бодден наклонился над чашкой и глубоко вдохнул через нос. "Будь проклят, если это не настоящий кофе".
  Ева наблюдала, как он сделал первый глоток. "Какие указания дал вам Берлин?"
  "Простые. Слишком просто, наверное. Я должен найти его, изолировать и подождать".
  "Для дальнейших указаний".
  "От кого?"
  Бодден какое-то время смотрел на нее, а затем ухмыльнулся. "От тебя."
  Ева на несколько секунд выдержала его взгляд, затем опустила его, взяла чашку и сосредоточила на ней все свое внимание.
  "Вы, кажется, удивлены", - сказал Бодден. - Или, может быть, озадачен.
  "Возможно, и то, и другое", - сказала она.
  "В Берлине есть глубокие мыслители. Очень глубоко. Я больше не подвергаю сомнению их инструкции. Я сделал это пару раз, и, похоже, это задело их чувства. Например, я столкнулся с ним в Любеке, в британской зоне. Вы знаете Любек?
  - Я был там однажды, давным-давно.
  "Достаточно приятное место. Ну, я не прокрался. Нет, я столкнулся с определенной долей помпы. В Любеке жил один старик, такой же печатник, как и я. За два дня до моего приезда какие-то операторы DP сломали ему ногу. Мне сразу же дали работу в газете. Боюсь, то, что у старика была сломана нога, не было совпадением. Однажды я нанес ему визит - даже отнес ему табаку. Он был мудрым стариком и чрезвычайно начитанным. Знаете, принтеров много. Он даже подумал, что для газеты повезло, что я появился именно в такое время. Я не разуверил его в этом мнении. Еще была моя хозяйка, фрау Шёттл. Ее тоже звали Ева. Что ж, фрау Шёттл была по-своему не менее интересна. Она регулярно докладывала о своих постояльцах некоему британскому капитану. Кажется, его звали Ричардс. Не кажется ли мне неразумным снять комнату у фрау Шоттл? Но это были мои инструкции от глубоких мыслителей в Берлине, инструкции, в которых я больше не подвергаю сомнению".
  Снова воцарилось молчание, пока Ева смотрела, как Бодден делает несколько глотков кофе.
  "Берлин хотел, чтобы они знали", - сказала она. "Британский."
  "Так казалось бы. Но британцы не только знали, что я приехал, они также знали, что я приеду, и, благодаря фрау Шеттл, они знали, когда я уехал. Со мной поехал желтоволосый мужчина - до Гамбурга. Мы как-то там потеряли друг друга".
  - Что ты мне говоришь, принтер?
  "Я не уверен."
  Она прикусила нижнюю губу (на самом деле жевала ее) несколько секунд и спросила: "Что Берлин рассказал тебе о Курте Оппенгеймере?"
  "Очень мало. Он убивает людей. До сих пор казалось, что тех, кого он убил, нужно было убивать. Он убивал таких людей во время войны; и теперь, когда война закончилась, он продолжает это делать. Он убивает с определенной скоростью и эффективностью. Я не спрашивал, но полагаю, что Берлин мог бы воспользоваться таким человеком".
  Ева посмотрела на свой кофе, который остывал. - Я знал его до войны.
  "Ах".
  - Это начинает обретать смысл, не так ли, принтер?
  "Немного."
  "Ваши инструкции будут исходить от меня, если они это сделают, не потому, что я хорошо обучен, хитер или даже умен, а потому, что я знал Оппенгеймеров до войны. Мы с сестрой были близкими друзьями, очень близкими. Я, конечно, тоже его знал. На самом деле, в 36-м, когда ему было двадцать два, а мне пятнадцать, я относилась к нему как к школьнице. Мне он показался очень красивым и утонченным. Он, естественно, думал, что я негодяй. Я спала с его носовым платком под подушкой несколько месяцев. Я украл это у него. На нем были его инициалы, КО. Затем она улыбнулась - грустной, обаятельной улыбкой, говорящей о лучших днях. Улыбка внезапно исчезла, так быстро, что Бодден был почти уверен, что она никогда не появлялась. "Что касается улыбки, - подумал он, - боюсь, это уже отвыкло от практики".
  Глядя не на Боддена, а на свою чашку кофе, Ева сказала: "Сестра. Ее зовут Лия. Затем она подняла глаза и заставила свой голос принять нейтральный, безразличный тон. "Она прибудет во Франкфурт через два дня. Она останется со мной. Она придет сюда, чтобы найти своего брата.
  "Ах", сказал Бодден.
  "Это начинает иметь еще больше смысла, принтер, не так ли?"
  "Сложным способом".
  Ева потянулась за еще одной сигаретой. - Есть еще кое-что, о чем ты, возможно, тоже знаешь. Это предоставит вам дополнительные доказательства того, почему Берлин выбрал меня не из-за моей красоты или ума, а из-за моего... ну... удобства, я полагаю. У меня есть любовник.
  Он ухмыльнулся. "И я опустошен".
  "Американец."
  Бодден постучал по пачке "Кэмелов". "Ты прав: я не могу позволить себе тебя".
  "Тщательно выбранный американец".
  "Выбор Берлина или ваш?"
  - Сначала мой, а потом Берлина. Они одобрили это самым искренним образом. У нас с этим американцем много общего. Во-первых, он еврей - американский еврей, но тем не менее еврей. Его зовут Мейер. Лейтенант Лафоллет Мейер. Вы говорите по английски?"
  "Немного."
  "Я называю его Фолли".
  Бодден улыбнулся. - Но не публично.
  "Нет, в постели. Он называет меня Шугар". Она пожала плечами. "Он хороший мальчик. Не простой, но немного наивный. Его армия дала ему задание. Собственно, так мы и познакомились. Его задание - найти Курта Оппенгеймера".
  "Ну теперь."
  "Он пришел меня допросить, потому что я знал Оппенгеймеров. Это казалось слишком хорошей возможностью, чтобы ее упустить. Поэтому, сверившись с Берлином, я взял его в качестве любовника".
  "Он рассказывает вам о своей работе?"
  "Непрестанно. Он думает, что мы поженимся".
  - Когда-нибудь ты должен рассказать мне, о чем он говорит.
  "Я буду. Но на данный момент все, что вам нужно знать, это то, что он не ближе к Курту Оппенгеймеру, чем мы с вами".
  Бодден хмыкнул. - Тогда он скоро не получит повышения.
  "Но это большая армия, и они не единственные, кто в ней заинтересован. Как и британцы, что не должно вас удивлять".
  "Никто."
  "Британцы хотят не допустить его в Палестину", - сказала она.
  "Ах".
  "Что значит "ах"?"
  "Возможно, глубокие мыслители в Берлине хотели бы видеть его в Палестине". Он пожал плечами. - Но это, конечно, не моя забота.
  - Или мой.
  Они смотрели друг на друга очень долго - возможно, слишком долго, потому что узнали друг в друге что-то, что, возможно, лучше было бы не узнавать. Но Бодден заставил себя рассмотреть его, хотя бы ненадолго. Этот, подумал он, не имеет истинной веры. Не больше, чем ты, принтер.
  - Есть еще кое-что, - сказала Ева.
  "Мой простой мозг болит от того, что он уже впитал".
  "Я думаю, не все так просто. Но есть вот это, и это последнее. Я получил письмо от Лии Оппенгеймер. Мы переписывались авиапочтой через армейскую почту моего лейтенанта. Это быстрее. В своем последнем письме Лия рассказала мне, что они с отцом наняли двух мужчин, чтобы те помогли ей найти брата. Один из них сегодня прибудет во Франкфурт. Его зовут Джексон. Минор Джексон.
  Она помолчала и допила свой холодный кофе, видимо, не осознавая, что он остыл. "Сегодня вечером мой американец будет в аэропорту. Он встретит самолет. Человек в самолете, которого он встретит, - Майнор Джексон.
  - Понятно, - сказал Бодден. - На самом деле нет, но я подумал, что должен что-нибудь сказать. Вы сказали, что Оппенгеймеры наняли двух человек. Кто другой?"
  "Он румын по имени Плоскару. Мне также сказали, что он гном.
  - Ты сказал "рассказал". Она тебе это сказала?
  - Нет, принтер, - сказала Ева. - Мне рассказал Берлин.
  OceanofPDF.com
   15
  Бодден наблюдал, как она натянула шубу и подняла ее воротник до подбородка. Ее пальцы гладили мех, как будто его прикосновение и ощущение каким-то образом обнадеживали. "Этому все еще нравится немного роскоши", - подумал он. Ну кто мог ее винить? И уж точно не ты, печатник, который всегда находил спартанцев немного глупыми.
  - Тебе не нравится мое пальто?
  Он покачал головой. "Выглядит тепло".
  "Как и шерсть, но я предпочитаю куницу. Я бы тоже предпочел икру капусте".
  Это был своего рода еще один сигнал, слабый, но безошибочный, и Бодден прислал в ответ осторожный ответ. - Тогда у нас много общего.
  Она задумчиво кивнула. "Возможно, даже больше. Кто знает?" Внезапно она снова стала деловой и энергичной. "Человек наверху, тот, у которого лицо покрыто шрамами. Его зовут Макс. Он в некотором роде сочувствует, и ему можно доверять - до определенного момента. Но не тот. Она слегка кивнула в сторону женщины средних лет, которая все еще стояла у угольной плиты.
  "Его жена?"
  "Сестра. Макс в принципе не одобряет ее сделки на черном рынке, но не настолько, чтобы отказываться от еды. Без нее Макс умер бы с голоду. Как и многие сегодня, они привязаны друг к другу. Но Макс будет твоим связным со мной. Тебе следует проверять его каждый день, и ты тоже можешь поесть здесь. Это не высокая кухня, но сытная".
  "Я не могу себе это позволить."
  - На пачку сигарет, которую ты ей дал, хватит еды на следующие четыре дня.
  Он поднял частично прокопченную пачку "Кэмела". - Могу я оставить это себе?
  Она улыбнулась, и Бодден заметил, что на этот раз это далось легче. "Ты можешь даже курить их, если хочешь, принтер. Хотя ты еще этого не знаешь, ты богат. Каково это?"
  Бодден ухмыльнулся. "Расскажи мне больше, и тогда я расскажу тебе, каково это".
  "Я заметил, что у тебя нет портфеля. Это заставляет тебя выглядеть обнаженной. Иногда мне кажется, что каждый немец рождается с портфелем в руке. Ну, теперь он у вас есть. Это наверху, с Максом. В нем две тысячи американских сигарет".
  "Ты прав. Я богат. И это нормально".
  "Вам понадобится комната и транспорт. Макс подготовит тебе комнату. Будет не тепло, но сухо. Что касается транспорта, то лучшее, на что можно надеяться, - это велосипед. Обычная ставка - шестьсот сигарет или три килограмма жира.
  - Конечно, украденный велосипед.
  "Что еще?"
  "Я попробую DP. Мы с ДП ладим, особенно с поляками. Я знал многих в лагере. Некоторые были очень забавными ребятами".
  - В каком лагере ты был?
  "Бельзен".
  Она отвела взгляд. Когда она говорила, все еще глядя в сторону, ее голос был нарочито небрежным, почти до безразличия. - Вы когда-нибудь знали там человека по имени Шил? Дитер Шил?
  Бодден понял, что она затаила дыхание, пока он не ответил. "Друг?"
  Она выдохнула. "Мой отец."
  "Это был большой лагерь", - сказал он так любезно, как только мог.
  - Да, я полагаю, так оно и было.
  "Ева Шил. Приятное имя. Он был евреем, твой отец?"
  Она покачала головой. "Моя мать была. Мой отец, как и ты, печатник, был болтливым социал-демократом. Ну, неважно.
  Она достала из кармана пальто конверт и протянула его Боддену. "Я уйду сейчас. В конверте отчет обо всем, что мой американский лейтенант рассказал мне о своем расследовании Курта Оппенгеймера. А также о человеке, которого, по их мнению, убил Оппенгеймер".
  - Черт возьми, не так ли?
  "Карл-Хайнц Дамм. Похоже, он продавал личности тем, кто в них нуждался".
  Бодден кивнул. "Самая прибыльная профессия, я бы сказал".
  "Да. Отчет довольно длинный, потому что мой друг-лейтенант, похоже, считает, что его невеста должна заинтересоваться его работой. Я предлагаю вам прочитать это здесь, а затем сжечь на плите".
  "Теперь, когда я богат, я прочитаю это за очередной чашкой кофе".
  Ева поднялась. "Желтоволосый мужчина, с которым вы расстались в Гамбурге. У него было вытянутое лицо и он носил синюю кепку?"
  Теплота комнаты заставила Боддена расслабиться. Тепло, еда, сигареты и шнапс. И женщина, конечно, подумал он. Женщина может вас расслабить или завести, как часовую пружину. Она только что снова тебя завела, печатник.
  - Он был в пальто? - сказал Бодден. "Синее пальто?"
  "Окрашен в темно-синий цвет. Пальто Вермахта"
  "Да."
  "Он подобрал меня вскоре после вокзала. Он очень хорош."
  Бодден медленно кивнул. "Британский. Должно быть, они его сбили.
  "Он не британец".
  "Нет? Вы слышали, как он говорил?
  "У меня не было необходимости. Я мог это сказать по его походке. Он ходит как немец. Разве вы не слышали эту поговорку? Британцы ходят так, как будто они владеют землей. Немцы как будто думают, что они должны владеть им, А американцы как будто им наплевать, кому он принадлежит. Я потеряю его из-за тебя, принтер? Он очень хорош, но я лучше".
  Бодден улыбнулся. "Вы обладаете большой уверенностью".
  Она кивнула. - Почти так же, как и ты.
  - Тогда потеряй его.
  - Конечно, они нас снова найдут.
  Бодден пожал плечами. - Или, возможно, когда придет время, мы их найдем.
  Человека с желтыми волосами, стоявшего под дождем возле "Гойденской розы", звали Генрих фон Штаден, и он был капитаном абвера адмирала Канариса до двадцать первого июля 1944 года, то есть на следующий день после первого Вооруженный полковник граф Клаус фон Штауффенберг положил черный портфель под тяжелый стол в Вольфшанце, или Волчьем форте, в лесу недалеко от восточно-прусского города Растенбург. Капитан фон Штаден, возможно, не стоял бы сейчас возле "Золотой розы" под дождем, если бы полковник Брандт, знаменитый наездник Олимпийских игр 1936 года, не протянул руку и не передвинул портфель, потому что он его беспокоил. Он сдвинул его ровно настолько, чтобы, когда содержащаяся в нем бомба взорвалась, погибло несколько человек, но не тот, кого она должна была убить: Адольф Гитлер.
  Итак, двадцать первого июля 1944 года капитан Генрих фон Штаден покинул посольство Германии в Мадриде, взяв с собой столько документов, сколько он считал уместными и полезными, и явился в офис своего коллеги в британском посольстве. Посольство.
  Его коллега не был особенно удивлен, увидев его. - Жаль бомбы, не так ли? он сказал.
  Фон Штаден кивнул. - Да, жаль.
  - Они больше не попытаются, не так ли?
  "Нет, они все скоро умрут".
  - Канарис тоже?
  - Да, Канарис тоже.
  "М-м-м. Ну и что, по-твоему, нам с тобой делать?
  "Не имею представления."
  "Почему бы нам просто не отправить тебя обратно в Лондон и не позволить им во всем разобраться?"
  "Очень хорошо."
  Итак, они отправили его обратно в Лондон и во всем разобрались. Сначала было одиночное заключение, затем допрос, а затем долгое пребывание в лагере для военнопленных. Затем последовали еще допросы, и, наконец, был один долгий, особенно изнурительный сеанс, который длился шестнадцать часов, пока, вопреки всем правилам, майор Бейкер-Бейтс не сказал: "Как бы вы хотели пойти работать на нас?" ?"
  "Есть ли у меня выбор?"
  - Нет, боюсь, не очень-то. Лагерь для военнопленных, конечно. Вы всегда можете вернуться туда".
  "Я думаю, что нет", - сказал бывший капитан фон Штаден, именно поэтому он сейчас стоял возле "Золотой розы" под дождем.
  Улицы в той старой части города, где до войны Франкфурт пьянствовал и блудил, были кривыми. Те улицы, которые были расчищены, по-прежнему оставались кривыми, с узкими извилистыми тропинками, уводившими в завалы и заканчивавшимися порой, по-видимому, в никуда.
  Фон Штаден наблюдал, как женщина вышла из "Золотой розы", открыла зонтик и поспешила по узкой, кривой улочке. Он двинулся за ней, держась поближе к краю неровных обломков. Женщина свернула с улицы на одну из извилистых троп. Фон Штаден последовал за ней, не торопясь, но удерживая женщину на расстоянии двадцати метров, не позволяя ей уйти дальше. Другая тропа отклонялась от той, по которой они шли. Женщина остановилась, колеблясь, как будто не была уверена в своем направлении. Затем она повернула направо. Фон Штаден дал ей несколько минут и последовал за ней.
  Ширина пути, по которому она пошла, была не более метра. Он пошел вправо, влево и снова вправо почти под углом в девяносто градусов. Фон Штаден уже потерял женщину из виду, поэтому ускорил шаг. Он сделал последний поворот и остановился, потому что тропа резко оборвалась у небольшого святилища, обозначавшего место того, для кого эти развалины были одновременно могилой и склепом. Святыня представляла собой не что иное, как маленькую раскрашенную деревянную фигурку Христа. Перед ним лежали сырые, увядшие цветы. Женщины нигде не было видно.
  Фон Штаден выругался и быстро пошел обратно. На втором повороте он остановился. Подойдя с этой стороны, он увидел это - пространство размером не больше большого ящика. Это была чья-то лачуга, построенная из обломков и куска старого листового железа, закрывавшая вход от глаз, если к нему не подойти с этого угла. Он понял, что она могла закрыть зонтик, нырнуть в хижину, подождать, пока он пройдет, а затем вернуться назад. Это заняло бы не более нескольких секунд.
  Медленно идя обратно по тропинке на улицу, убедившись, что нет других нор, в которых она могла бы спрятаться, фон Штаден восхищался ее сообразительностью. "Этот маленький кролик хорошо знает свое логово", - подумал он. Теперь ему придется вернуться в Золотую Розу. Другой, мужчина, конечно, уже уйдет. Но небольшая беседа с владельцем может оказаться полезной, чтобы узнать, как много он знает о своих покровителях. Он ничего не будет знать, но если надавить достаточно сильно, он может достать бутылку шнапса - хорошего напитка, который он хранит под прилавком. Если повезет, хоть какой-нибудь Штайнхагер. А со шнапсом , возможно, придет и некоторое вдохновение, которое, как знал фон Штаден, должно было послужить основным ингредиентом его по существу негативного отчета майору Бейкер-Бейтсу.
  С 1917 по 1935 год бригадный генерал Фрэнк "Нокер" Граббс был первым лейтенантом армии США. В 1935 году, несмотря на то, что все считали Нокера Граббса просто слегка туповатым, его повысили до капитана - звание, которое он занимал до Перл-Харбора. Только чрезвычайная ситуация в стране или, как говорили некоторые, катастрофа могла создать ту неразбериху, которая позволила генералу Граббсу подняться до своего нынешнего звания; но он добился этого, прикрепив к себе единственную серебряную звезду в конце 1944 года.
  Некоторые говорили, что Нокеру пришлось стать генералом, потому что он знал всех нужных людей. Но другие, а это были его недоброжелатели, а их было легион или два, утверждали, что это произошло не только потому, что он знал всех нужных людей, но и потому, что он знал все их маленькие грязные секреты. И, возможно, это была настоящая причина того, что Нокер, хотя и не очень умный, оказался в разведке.
  Какова бы ни была причина, Нокер Граббс был полон решимости уйти в отставку в звании генерала. Ему оставался всего год, пока ему не исполнилось тридцать, а после этого, как он часто говорил жене: "К черту их. Мы вернемся в Сантоне, будем пить пиво "Перл" в "Гюнтере" и разводить лошадей. У Нокера Граббса, как и у всех людей, были свои мечты и кошмары. Его постоянным кошмаром было то, что его отзовут в Вашингтон и понизят до постоянного звания майора. Разница между пенсией майора и однозвездного генерала была значительной, и когда Нокеру нечего было делать, что случалось часто, он подсчитывал разницу на обратной стороне конверта с каким-то болезненным увлечением. . Разумеется, он всегда сжигал эти конверты. Нокер Граббс не был полным дураком.
  Сейчас ему пятьдесят три года, и, как он всегда говорил своей недоверчивой жене, это был его расцвет, Нокер из своего приятного офиса на шестом этаже здания "Фарбен" руководил половиной усилий армейской контрразведки в зоне оккупации США. Другая половина была направлена в Мюнхен каким-то полковником в трусиках с причудливыми идеями, который до войны работал в аспирантуре в Гейдельберге - за чертовый счет армии, часто говорил Нокер своим приятелям.
  Полковник в Мюнхене, возможно, был трусом, но он также был умен, и это беспокоило Кнокера, пока он не вспомнил, что генералы могут ругать полковников. И еще одна вещь, которую Нокер Граббс усвоил и хорошо усвоил за двадцать девять лет службы в армии, - это то, как жевать задницу.
  Однажды он потратил два часа, упрекая мюнхенского полковника яркими эпитетами, заимствованными из кавалерийских времен, и результаты оказались восхитительными. Вот что Нокер делал большую часть времени. Он жевал задницу. У него это хорошо получалось, ему это нравилось, и он смутно понимал, что это была единственная идеальная маскировка его собственных недостатков, которых, как он был достаточно умен, чтобы понять, могло быть несколько.
  Задница, которую жевал Нокер в тот день, не принадлежала полковнику, но она была почти так же хороша, потому что принадлежала майору из Лайми. Еще больше беспокоило майора то, что свидетелем выступал американский лейтенант, причем лейтенант-жид.
  - А теперь позвольте мне прояснить ситуацию, майор, - сказал генерал Граббс, потирая лысину - жест, который, по какой-то причине, как он думал, мог заставить его выглядеть безобидно озадаченным. "Вы были в баре казино, выпивали, занимались своими делами, и тут появился этот парень, этот американский майор, только что повышенный, сказал он, - вот только он не был американским майором, он был этим дерьмовым Оппенгеймером. и ты собираешься сидеть и говорить мне, что ты действительно купил этому ублюдку выпить? "
  Бейкер-Бейтс вздохнул. "На самом деле, генерал, он купил мне один".
  - Он купил тебе один, - сказал Генерал, выражая недоверие.
  "Скотч с содовой".
  Нокер Граббс несколько раз медленно кивнул. У него была большая голова, все еще смутно красивая, с маленькими, очень бледно-голубыми глазами, которые выглядели глупо, как и некоторые очень бледно-голубые глаза. Его лучшими чертами были сильный нос и подбородок, которые спасали его профиль от недостаточного лба и влажного, слабого рта. То, что осталось от его волос, было дымчато-серого цвета.
  Граббс перестал кивать, но в голосе его звучало изумление. "И вот вы просто стояли там, прижавшись к бару, с этим фрицем-убийцей, которого разыскивает половина армии, и вы с ним просто врали друг другу: я правильно понял, майор?"
  - Да, сэр, боюсь, что так и есть.
  - И по его акценту нельзя было сказать, что он не американец?
  "У него не было немецкого акцента".
  "Вовсе нет?"
  - Ничего такого, что я мог бы обнаружить, генерал. Но у него было два американских акцента. Один из них, я полагаю, можно было бы назвать американским стандартом, а другой - техасским".
  "Откуда ты, черт возьми, знаешь, как разговаривает техасец?"
  "Вы из Техаса, генерал?"
  "Амарилло".
  - На самом деле, сэр, он говорил очень похоже на вас.
  "Как я?"
  "Да сэр."
  "Вы же не пытаетесь быть милым, майор?"
  - Только точно, генерал.
  "Мне не хотелось бы думать, что ты пытался быть милым. Я не знаю, что делают с майорами со смешными усами-хуесосами, которые в вашей армии становятся милыми, мистер, но я знаю, что с ними делают в моей. И я скажу тебе еще одну вещь, приятель; тебе чертовски повезло, что ты не под моим командованием.
  "Да, сэр, я бы так и думал. То есть повезло, - сказал Бейкер-Бейтс и решил, что Нокер Граббс не совсем реален.
  - Итак, вы двое, вы и этот фриц-убийца, расстались лучшими друзьями, верно? А потом вы сидели в одиночестве в американском офицерском клубе, вкусно, горячо по-американски обедали и, может быть, выкуривали пару американских сигарет, а затем, когда все это было сделано, вы забрели сюда, чтобы увидеть лейтенанта Мейера, может быть, час. позже, и тогда ты узнал, что напился с фрицем-убийцей, которого все ищут. И именно тогда вы сказали лейтенанту, что, возможно, было бы хорошей идеей оцепить комплекс из-за того, что этот сумасшедший убийца-фриц, с которым вы только что дружески выпили, возможно, все еще убивает час или два, слоняясь по ПХ или Магазин Шестого Класса, да? За исключением того, что он давно проскочил, и у нас есть чертовы идеи о том, куда он проскочил. Это факты, майор? Я хочу быть честным и чертовски уверенным, что у меня есть правильные факты для отчета, который мне придется отправить вашему командиру.
  "Ваши факты, сэр, по сути верны".
  - А вы, лейтенант: вы думаете, что я правильно понял факты?
  - Да, сэр, за исключением того, что у нас есть копии фотографии Оппенгеймера, и мы распространим их по всей Зоне.
  "Знаешь, как это называют в Техасе?"
  "Нет, сэр, я не знаю", - сказал лейтенант Мейер, задаваясь вопросом, как долго этот тупица будет продолжать свое рассверливание Бейкер-Бейтса, который, по мнению лейтенанта Мейера, хитро сделал несколько собственных ударов. , особенно про техасский акцент.
  "Что ж, я скажу вам, как мы это называем в Техасе", - сказал Нокер Граббс. "Мы называем это запиранием сарая после того, как лошадь ушла".
  "Боже мой, сэр, это очень ярко", - сказал лейтенант Мейер.
  - В Англии так не говорят, не так ли, майор?
  - Не в последнее время, генерал, - сказал Бейкер-Бейтс.
  "Ну, я хочу сказать тебе одну последнюю вещь, сынок. Ты здесь, потому что Берлин хочет, чтобы ты был здесь. Но ты облажаешься еще раз, и Берлин или не Берлин, я получу твою сладкую задницу на воскресный завтрак. Я ясно выражаюсь?
  - Совершенно ясно, генерал, - сказал Бейкер-Бейтс. - На самом деле, в высшей степени так.
  - Уволен, - отрезал генерал.
  Бейкер-Бейтс и лейтенант Мейер встали.
  - Не вы, лейтенант, - сказал Нокер Граббс со злой улыбкой. - Черт, я еще и половины не начал с тобой.
  OceanofPDF.com
   16
  После того, как самолет приземлился в аэропорту Франкфурта Рейн-Майн, Джексон и Билл Суонтон, сотрудник СИН, наблюдали, как жены военнослужащих первыми вышли из самолета. Пока двое мужчин ждали, Свентон достал блокнот и ручку.
  "Вы когда-нибудь видели такое?" - сказал Суонтон.
  "Что?"
  "Ручка. Они называют их шариковыми очками. Я купил его за двадцать девять девяносто пять на распродаже в Нью-Йорке. Он записал свое имя и адрес в Берлине в блокнот, вырвал лист и протянул его Джексону. "Может быть, если ты приедешь в Берлин, я смогу чем-нибудь помочь с твоей книгой".
  "Большое спасибо", - сказал Джексон.
  Свентон еще раз восхищенно взглянул на ручку, прежде чем вернуть ее в карман рубашки. "Знаешь, говорят, что эти штуки сделают?"
  "Что?"
  "Пиши под водой. Итак, что, черт возьми, ты хотел бы написать под водой?
  Джексон задумался об этом. "Может быть, предсмертная записка, если ты топишься".
  Свентон покраснел. "Да, это возможно, не так ли?"
  Он последовал за Джексоном из самолета. Когда они подошли к терминалу, он протянул руку. Джексон взял его. "Спасибо за выпивку, брат Джексон", - сказал Свентон. "И в Берлине. Если доберешься туда, найди меня.
  "Я сделаю это"
  Когда они вошли в терминал, громкоговоритель произнес имя Джексона. - Мистер Майнор Джексон явится в справочную. Мистер Майнор Джексон.
  На информационной стойке работал измученный штабной сержант авиакорпуса.
  "Я Джексон".
  - Хорошо, мистер Джексон, - сказал сержант, открывая ящик стола и доставая конверт. "Это для вас, как и вон тот лейтенант". Он кивнул лейтенанту Мейеру, который стоял неподалеку и старался не смотреть на Джексона.
  "Что в конверте?" - сказал Джексон.
  Сержант вздохнул. "Я не знаю, сэр. Я не открывал его. Обычно я не открываю чужие конверты, но если вы хотите, сэр, я это сделаю. Все, что я знаю, это то, что капитан авиакорпуса дал мне его около трех часов назад и заставил меня поклясться, что я передам его вам. И это то, что я только что сделал, не так ли, сэр?
  "Ты был великолепен", сказал Джексон.
  "Могу ли я быть вам полезен, мистер Джексон? Я лейтенант Мейер.
  "Из Милуоки".
  "Да сэр."
  "Моя няня".
  "Связь, мистер Джексон, но если вы хотите называть меня няней или как-нибудь еще, что может прийти на ум, хотя бы что-то немного вульгарное, ну, это нормально, потому что я к этому привык из-за этого очень После полудня я провел час и пятнадцать минут, пока мне жевал однозвездный генерал, не очень умный, но умеющий жевать задницу, и который обзывал меня намного хуже, чем няня. Так что, если вы хотите называть меня так или, как я уже сказал, как-нибудь еще, что придет вам на ум, это нормально, мистер Джексон, сэр.
  Джексон уставился на него. - Ты в шоке, приятель.
  "Вероятно. Это был очень долгий и очень трудный день".
  "Какой приказ вы получили на мой счет из Вашингтона?"
  "Очень откровенные. Я буду в вашем полном распоряжении и ворвусь в ваше доверие.
  "У нас хорошее начало".
  "Да сэр. Я надеялся, что ты так подумаешь.
  "Думаешь, ты мог бы поманить или вызвать выпить здесь?"
  "Да сэр. Есть VIP-зал. Немного умелой лжи я, вероятно, смогу втянуть нас в это.
  "Давайте сначала посмотрим, в чем дело", - сказал Джексон и разорвал конверт. Внутри были ключ и простая белая карточка. На карточке был написан адрес и надпись: "Постарайтесь успеть к девяти". Сообщение было без подписи.
  Джексон передал карточку лейтенанту Мейеру. "Вы знаете, где этот адрес?"
  Лейтенант Мейер взглянул на него. "Да сэр. Это довольно красивый адрес, недалеко от зоопарка. Я имею в виду, что это будет довольно хороший адрес, если он еще сохранится.
  "Можем ли мы выпить и успеть к девяти?"
  Лейтенант Мейер взглянул на часы. "Легко."
  - Что ж, давай сделаем это, и ты сможешь еще больше втереться в мое доверие.
  Лейтенанту Мейеру, говоря размеренно, потребовалось чуть больше пятнадцати минут, чтобы рассказать практически все, что он знал о Курте Оппенгеймере. Когда он закончил, закончились и напитки. Лейтенант Мейер наклонил свой стакан, позволил кубику льда удариться о зубы, проглотил последнюю каплю, поставил стакан и уставился на Джексона.
  - Расскажи мне что-нибудь, - сказал он с видом человека, готового получить доверие.
  "Конечно."
  - Почему ты его ищешь?
  "Он действительно ожидает ответа", - подумал Джексон. Мало того, он еще и ожидает правдивого ответа. Джексон улыбнулся и сказал: "Не думаю, что я говорил, что ищу его".
  "Вашингтон говорит, что да".
  Джексон сохранил улыбку. "Вашингтон надеется на это".
  Лейтенант Мейер окинул Джексона долгим и мрачным взглядом. - Ну, черт, мистер.
  "Расстроенный?"
  "О, черт возьми, нет", - сказал лейтенант Мейер. - Я тоже не чувствую себя глупо.
  "Ты справишься с этим".
  "Вы ведь служили в УСС, не так ли?"
  "Это то, что говорит Вашингтон?"
  "Вот что здесь написано".
  - Тогда это должно быть правдой.
  "Насколько хорошо ты вел себя?"
  "Средний", - сказал Джексон. "Может быть, тройка с плюсом".
  Лейтенант Мейер покачал головой. "Они бы тебе не позволили так бегать, если бы ты был всего на троечку с плюсом".
  "На вашем месте я бы не слишком доверял Вашингтону".
  Уголки рта лейтенанта Мейера сжались, и он снова покачал головой. "Господи, это все, что мне нужно, загадочный человек". Он полез в карман блузки и достал несколько карточек. "Ну, вот, загадочный человек", - сказал он и передал карты Джексону. "Один из них приведет вас в ПХ, где вы сможете купить сигареты и зубную пасту. Еще один для магазина шестого класса, где вы можете купить выпивку. Тот, кого ты зацепил, позволит тебе поесть в офицерском клубе. Еда там не такая горячая, но дешевая, и если вы там не питаетесь, то вам придется зависеть от ресторанов черного рынка. Они чертовски дороги, но, поскольку вы человек-загадка и, вероятно, этим богаты, возможно, вы сможете их себе позволить. И последний - за бензин, если вам понадобится машина - на что я, черт возьми, надеюсь, так как я не очень люблю играть в шофера. Что касается того, где ты будешь спать, Вашингтон сказал, что это будет зависеть от тебя, так что мне плевать.
  - Я справлюсь, - сказал Джексон, улыбнулся и положил карты в карман.
  Лейтенант Мейер несколько секунд изучал Джексона. Он рассмотрел седые волосы и худое лицо с почти слишком правильными чертами. Если бы не не совсем серые глаза, лицо было бы смесью приятного и красивого. Глаза делают его слишком настороженным для обоих, решил лейтенант Мейер. Слишком насторожен. Мозги вытекают через глаза. В противном случае он был бы Фрэтернити Роу, возможно, капитаном пика в Фи Дельта Тета - если отнять десять лет и все эти седые волосы.
  - Дайте угадаю, - сказал лейтенант Мейер.
  "Конечно."
  "Дартмут".
  Джексон покачал головой и слегка улыбнулся. "Университет Вирджинии".
  Лейтенант Мейер даже не потрудился сдержать насмешку в своем голосе. "Фабрика джентльменов".
  "Я полагаю."
  "Вы что-то знаете, мистер Джексон, сэр?"
  "Что?"
  "Я говорил немного медленно, может быть, даже немного тупо, но, кажется, начинаю понимать, почему ты в этом замешан".
  "Почему?"
  "Деньги. Где-то там есть деньги, не так ли?
  Джексон снова улыбнулся - холодной, отстраненной, совершенно циничной улыбкой. - Вы согреваетесь, лейтенант. Очень тепло."
  Без пяти минут девять джип с лейтенантом Мейером за рулем подъехал по адресу возле франкфуртского зоопарка. Джексон воспользовался зажигалкой, чтобы изучить карточку, которую дал ему сержант воздушного корпуса.
  "Вы уверены, что это правильный адрес?"
  - Я уверен, - сказал лейтенант Мейер. - Какой-то дом, не так ли?
  - Какой-то дом, - согласился Джексон, вышел из джипа и потянулся за сумкой.
  Все еще глядя на дом, освещенный только светом, исходившим из двух окон, и фарами джипа, лейтенант Мейер сказал: - Пятнадцать комнат. Минимум пятнадцать комнат. Вы уверены, что не знаете, кому оно принадлежит?
  "Не имею представления."
  "Кто-то богатый".
  "Видимо."
  - Даже не тронут, - сказал лейтенант Мейер, покачав головой. "Вы это заметили? Оба дома по обе стороны разрушены бомбами, а этот даже не тронут".
  "Я заметил."
  - Ты уверен, что не хочешь, чтобы я подождал?
  "За что?"
  - Чтобы убедиться, что это правильный адрес.
  Джексон покачал головой. "Это правильный адрес".
  - Но ты даже не знаешь, кто здесь живет.
  "Я этого не говорил", сказал Джексон. - Я сказал, что не знаю, кому оно принадлежит.
  Лейтенант Мейер вздохнул. "Еще больше дерьма про загадочных людей".
  "Извини."
  "Конечно ты." Лейтенант Мейер завел джип. "Ну, если ты захочешь поманить и позвать еще кого-нибудь, ты знаешь, где я".
  "Я знаю. Спасибо, лейтенант, за все. Вы мне очень помогли.
  "Я был тупым придурком, - сказал лейтенант Мейер и уехал.
  Джексон проводил его взглядом, а затем подошел к железным воротам в кирпичной стене высотой по грудь, которая, казалось, окружала дом. Ворота были незаперты. Джексон прошел через него и поднялся по каменной дорожке к двери. Он попробовал открыть дверь, но она была заперта. Он достал ключ, который лежал в конверте вместе с карточкой, и вставил его в замок. Он легко повернулся.
  Джексон толкнул дверь и прошел через нее в прихожую, освещенную керосиновой лампой. Он поставил сумку на паркетный пол и огляделся. Лампа стояла на столе. Чуть дальше лестница вела на второй этаж. Слева от Джексона была пара раздвижных дверей. Они были закрыты, но из-под их нижних краев просачивалось немного света.
  Джексон подошел к дверям и попробовал их. Они были разблокированы. Он раздвинул их и вошел в комнату, освещенную еще одной керосиновой лампой и светом, исходившим от решетки угольного камина. По обе стороны от камина стояли два больших стула с высокими спинками. Рядом с одним из стульев стоял небольшой столик. На нем лежали два стакана и бутылка виски.
  Продолжая оглядываться, Джексон заметил темные картины маслом на двух стенах и в дальнем углу детский рояль с поднятой крышкой.
  "Где ты?" он сказал.
  - Здесь, - сказал гном. "Огнем."
  OceanofPDF.com
   17
  Джексон подошел к двум большим стульям, мельком взглянул на гнома, согрел руки перед угольной решеткой и, не оборачиваясь, спросил: - Где женщины, Ник?
  Плоскару извивалась от удовольствия. Это было именно то холодное и лаконичное приветствие, на которое он надеялся. Американец был абсолютно предсказуем.
  - Я подвел тебя, мой мальчик, - сказал Плоскару с притворным отчаянием. Затем он просветлел. - Но есть маленькая горничная, которую мы могли бы напугать для тебя, если... - Он упустил след и завершил его легким жестом.
  - Неважно, - сказал Джексон и отвернулся от пылающего костра. "В Германии нет угля, Ник. Я читал журнал "Тайм" . В американской зоне все равно нет угля. Когда они разделили Германию, Россия получила пшеницу, Великобритания - уголь, а Америка - пейзажи".
  "Я думаю, в подвале тонна угля".
  На карлике был зеленый шелковый халат и красные тапочки. Его зеленые глаза, казалось, танцевали в предвкушении вопросов, которые, как он знал, возникнут.
  "Хорошо, Ник. Чей дом?"
  "Двоюродный брат. Дальний родственник - трижды удаленный, как вы, кажется, говорите в Штатах. На самом деле он швед и работает в ООН. Что-то под названием UNRRA. Что такое UNRRA?
  "Это Агентство ООН по оказанию помощи и восстановлению".
  "Да, ну, мой двоюродный брат руководит лагерем для перемещенных лиц в месте под названием Баденхаузен. Я понимаю, что раньше это был концентрационный лагерь, но теперь там держат ДП. Интересно, был ли кто-нибудь из тех, кто сейчас является его гостями, когда-то его обитателями? Ну, неважно. В любом случае, мой двоюродный брат в отпуске на месяц, и до тех пор у нас есть его дом. Это довольно хорошее место. По-моему, четырнадцать комнат, персонал пять человек. Гораздо лучше, чем в отеле, вы согласны?
  "Конечно."
  "Конечно, нам понадобится машина. Дворецкий дал мне подсказку, которую мы можем рассмотреть завтра.
  "Дворецкий."
  "Разве я не упомянул домашний персонал? Я думал, что сделал. Вот дворецкий; повар, конечно; садовник; и две служанки. Довольно декадентский колониальный стиль, вам не кажется? Я имею в виду всех слуг. Давайте выпьем? Боюсь, бурбона нет, но есть довольно приличный виски.
  - Я их починю, - сказал Джексон и подошел к стаканам и бутылке виски. - Приятной поездки?
  "Очень приятно."
  "Позвольте мне угадать. Опять авиакорпус.
  - Как очень проницательно с твоей стороны, Майнор. Был один молодой капитан, которого я знал в Плоешти. Сбит, понимаешь. Он тогда был всего лишь подпоручиком, но до сих пор верит, что я каким-то образом спас ему жизнь. Ну, я столкнулся с ним в Вашингтоне, и он упомянул, что делает то, что он называет "хорошим пробегом".
  "Хорошая пробежка?"
  - Да, похоже, они иногда так делают - летают на бомбардировщиках, полных предметов роскоши, к тому, кого молодой капитан назвал высшим начальством. У ранга есть свои привилегии, Минор. Поэтому, когда я случайно упомянул, что хочу попасть в Германию, он захотел узнать, как я лажу с животными. Оказалось, что в состав его груза вошли шесть пекинесов, принадлежавших жене какого-то генерала. Я прекрасно лажу с животными, как вы знаете; даже пекинесы, которые, честно говоря, ужасные зверюшки. Итак, мы с моим молодым капитаном заключили сделку. Он согласился подвезти меня, если я присмотрю за собаками. Как я уже сказал, это была довольно приятная поездка. Очень быстрый. Мы даже не остановились ни разу, хотя приземлились не во Франкфурте, а в Висбадене, что было немного неудобно. Огромный самолет - один из этих B-29. Но места было на несколько миль, поэтому мне не составило труда взять с собой несколько сигарет. Сколько ты принес?"
  "Коробка", - сказал Джексон.
  "Ну, я принес еще несколько штук. На самом деле именно молодой капитан предположил, что они нам очень пригодятся.
  - Сколько еще, Ник?
  "Дай мне подумать. На самом деле около сорока восьми тысяч.
  "Иисус."
  "Это четыре крупных дела. Был пятый случай, но когда мы приземлились в Висбадене, я, конечно, был внутри него".
  "Итак, они пронесли тебя контрабандой вместе с твоими сигаретами".
  "Естественно".
  "Я думаю."
  "Интересно, что?"
  "Когда тебя поймают, расстреляют ли тебя или повесят".
  Плоскару усмехнулся, полез в карман халата и достал швейцарский паспорт. Он передал его Джексону. "По-моему, третья страница. Самая официальная въездная виза, правильно заверенная печатью полиции США, которая, как вы знаете, контролирует границы. В лагере для военнопленных, о котором я говорил, это стоило мне двух блоков сигарет. Мой двоюродный брат перед отъездом познакомил меня с самым искусным фальсификатором, чехом. Мой двоюродный брат, к моему сожалению, сам немного балуется черным рынком.
  Джексон осмотрел марку. "Выглядит нормально". Он вернул паспорт. - Так ты здесь уже какое-то время?
  "Почти двадцать четыре часа".
  - Тогда вы, должно быть, уехали из Вашингтона сразу после того, как провожали меня на вокзале.
  "Вообще-то, в Балтиморе. Мы вылетели из Балтимора. А теперь расскажи мне, как прошла твоя поездка?
  "Гнилой", - сказал Джексон. "В аэропорту меня встретил лейтенант Мейер. Лейтенант Лафоллет Мейер, который здесь из CIC.
  "Контрразведчики".
  "Верно. Лейтенант Мейер, похоже, думал, что я помогу ему найти Курта Оппенгеймера".
  - Надеюсь, вы разуверили его в этом.
  "Не полностью. Лейтенант Мейер, вероятно, пригодится. Вместо этого я стал загадочным.
  Плоскару рассудительно кивнул. "Да, это часто эффективно. Он молод, я так понимаю?
  - Двадцать шесть или около того. Он дал мне краткое изложение Оппенгеймера. Кажется, он только что убил кого-то другого".
  "ВОЗ?"
  "Кто-то позвонил Дамму. Судя по тому, что мне рассказал Мейер, Дамма, возможно, и нужно было убить, но армия ужасно расстроена Оппенгеймером. Их беспокоят не только убийства. Дело также в том, что он везде выдает себя за майора армии США".
  "Какая чудесная маскировка!"
  "Это обмануло Бейкера-Бейтса".
  "Дорогой я. Он здесь?"
  "Ага. Твой старый приятель. Очевидно, Оппенгеймер подготовил его в американском офицерском клубе. Они довольно поболтали. Оппенгеймер даже угостил его выпивкой".
  Плоскару усмехнулся. "Бедный Гилберт, должно быть, в ярости".
  "Они также думают, что у Оппенгеймера есть список".
  "Список чего?"
  "О людях, которых он собирается убить следующими".
  Джексон наблюдал, как гном медленно закурил одну из своих сигарет "Олд Голд". Когда сигарета удовлетворительно загорелась, Плоскару потянулся за напитком, который налил ему Джексон, и сделал большой глоток. Затем он вздохнул.
  "Вам придется мне это интерпретировать", - сказал Джексон.
  "Что?"
  "Вздох".
  "Полагаю, это означает, что вместо короткой передышки, на которую я надеялся, нам придется вставать и работать".
  - Что делаешь?
  "Конечно, найти молодого Оппенгеймера".
  "Когда?"
  "Мы начнем завтра утром".
  "Не сегодня ночью?"
  Плоскару нахмурился, но морщины на его лбу быстро разгладились. "Ага, понятно. Ты немного шутишь, да? Ты, должно быть, ужасно устал.
  "Ты прав; Я."
  "Сегодня вечером мы хорошо выспимся, завтра хорошо позавтракаем, а затем отправимся на встречи".
  "Встречи?"
  "Да, у тебя завтра встреча в десять часов с Лией Оппенгеймер. Она приехала вчера поздно из Парижа. Ужасно сложная поездка, насколько я понимаю, на поезде.
  Джексон медленно кивнул. - Ты не пойдешь со мной?
  "Нет, я думаю, что нет. Мне нужно прийти на встречу.
  "Какая встреча?"
  "Ну, естественно, моя встреча в зоопарке".
  Дождь прекратился час назад. Со своего места на скамейке возле пруда зоопарка Плоскару наблюдал, как аккуратно одетый старик достает из портфеля небольшой сверток ткани. Старик, слегка прихрамывая, появился минут пять назад. Он ходил с помощью тяжелой трости. Некоторое время, почти целых пять минут, он простоял на берегу пруда, опираясь на трость и глядя на уток.
  Теперь он достал сверток из портфеля и начал тихонько звать их. Утки не обращали на него внимания, пока одна из них, более любопытная или более голодная, чем остальные, не вышла из пруда и, громко крякая, не подошла к старику, который развернул сверток с тканью и скормил утке кусочки хлеба. Утка жадно ела их и крякала, требуя еще.
  Старик поднял тяжелую трость и быстро забил утку до смерти. Затем он сунул его в портфель, захлопнул его и украдкой огляделся. Когда он увидел Плоскару, он напрягся; выглядел так, словно собирался объяснить или, по крайней мере, попытаться; видимо, одумался; повернулся; и быстро захромал прочь.
  "Наслаждайся ужином из утки, старик", - подумал Плоскару и посмотрел на часы. На этот раз он пришел рано или почти рано. Если бы он не пришел раньше, он бы пропустил казнь утки. Он задавался вопросом, как долго старик не ел ничего, кроме хлеба, прежде чем голод заставил его сделать то, что он только что сделал. День? Два дня? Три? Плоскару остановился на трех, потому что старик выглядел очень опрятным и респектабельным. Он задавался вопросом, кем он был до того, как стал убийцей уток. Учитель? Может быть, мелкий бюрократ? Во всяком случае, что-то жесткое и правильное. Что-то с ручкой, своего рода титулом, чтобы старика можно было называть "Герр Этот" или "Господин Тот". Теперь его можно звать Герр Утиный Убийца.
  Гном слегка ухмыльнулся и достал Старое Золото. Как раз в тот момент, когда он зажег ее, хриплый голос позади него прошептал: "Николае, это ты?"
  Не оборачиваясь, Плоскару сказал: "Кто еще это был бы, Мирча?"
  - Я должен был быть уверен, - сказал хриплый голос.
  - Ради бога, мужик, выходи из-за кустов.
  Большая, неуклюжая фигура, появившаяся из-за зарослей вечнозеленых растений, принадлежала Мирче Улеску, не совсем гиганту, но ростом намного выше шести футов. Он налетел на карлика, поднял его за подмышки, поставил на скамейку, наклонился вниз и влажно поцеловала его в обе щеки.
  "Николае, Николае, Николае! Это действительно ты".
  - Конечно, это я, тупица, - огрызнулся гном, но усмехнулся, вытирая влагу со щек.
  "Вчера в лагере я знал, что это ты, но ничего не сказал. В наши дни никто не знает. Но потом, когда я получил записку, и там говорилось, что она здесь, в зоопарке...
  - Я все это знаю, Мирча, - сказал гном, перебивая его.
  "Все еще без ума от зоопарков, как и всегда", - сказал здоровяк, с любовью глядя на Плоскару, который все еще стоял на скамейке. "Маленький Николае". Две слезы образовались во внутренних уголках глаз здоровяка и скатились по его щекам. Глаза были невероятно нежно-серого цвета, глаза романтика, и они, казалось, совершенно не сочетались с выдающимся носом или широким разрезом рта, которые могли принадлежать тому, кого с детства учили никогда не улыбаться. . Если бы не глаза, это могло быть лицо солдата. Или несчастного полицейского.
  "Маленький Николае", - снова сказал Мирча Улеску и погладил гнома по голове. "Мой самый старый друг".
  - Прекрати, дурак, - грубо сказал Плоскару, хотя и не смог скрыть своего удовольствия. "Можем ли мы теперь сесть, как двое взрослых?"
  "Садитесь", - сказал Улеску, быстро доставая грязный носовой платок, которым он стряхивал пыль со скамейки. "Сиди, Николае; сядьте, и мы поговорим на нашем языке прежних дней. Как я устаю говорить по-немецки. Это язык варваров".
  - Ты говорил это достаточно охотно, когда я видел тебя в последний раз.
  Большой человек мрачно кивнул. "Я снова выбрал не ту лошадь. Сначала Железная гвардия, потом немцы".
  - Вы, я вижу, не дождались русских.
  "Они бы меня повесили. Немцы дали мне обещания, но ни одно из них не выполнили. Я вернулся с ними. Что еще я мог сделать? О боже, Николае, как я скучаю по Бухаресту и старым временам". Еще две слезы скатились по щекам здоровяка. Он вытер их грязным носовым платком.
  "Так теперь ты оператор?"
  "Я даже не так легален. Румыния была воинственной страной. Гражданин воюющей страны не может быть ДП - по закону. Теперь я эстонец".
  "Вы не можете говорить по-эстонски".
  "Но я говорю по-французски, как родной. Так что я утверждаю, что родился в Эстонии, но вырос в Париже. Я очень запутал власти".
  Плоскару достал свои "Старые золотые монеты" и предложил их Улеску, который улыбнулся, покачал головой и достал пачку "Кэмелов". "Я предпочитаю этих Николае", - сказал он и закурил обе сигареты американской "Зиппо".
  Карлик внимательно посмотрел на здоровяка. "Даже будучи оператором Мирчи, вы, похоже, не пропускали много еды".
  Большой человек пожал плечами. "Из-за ужасных страданий, которым подверглись мы, ДП, власти кормят нас по две тысячи калорий в день. В основном это тушеное мясо, но все равно довольно сытное. Он резко сменил тему. "Вы видели, как этот старик убил утку? Николае? Разве это не что-то? Я не думаю, что это был его первый раз, не так ли? Нет, я думаю, он приезжает сюда регулярно, возможно, раз в неделю, и уходит домой с вкусным ужином из утки.
  "Ты процветаешь, Мирча". Гном выдвинул это пустое обвинение.
  Здоровяк немного вздрогнул. "И посмотри на себя в твоем милом костюмчике". Он пощупал материал. "Скроено, конечно, но ведь твоя одежда всегда была сшита на заказ. Не может быть, чтобы ты все еще работал в британской разведке, Николае? Нет, конечно нет. Британцы никогда не заплатят столько, чтобы вы могли позволить себе такой милый маленький серый костюм. Наверное, американцы, да? Кто-то сказал мне, что там, в конце, как раз перед приходом русских, вы и американские летчики стали очень толстыми. Откуда ты приехал, Николае, из Америки?
  "Калифорния".
  "Действительно?"
  Гном кивнул.
  "Голливуд? Ты видел Голливуд?"
  "Я жил там какое-то время".
  - И женщины, Николае. Расскажи мне о женщинах. Вы бы знали их всех. Тебе всегда везло с женщинами.
  "Красивый."
  "Ах."
  "Но не так красиво, как в Бухаресте в старые времена".
  "Нет, конечно нет."
  Наступила тишина, и двое мужчин, казалось, погрузились в задумчивость. Мирча Улеску украдкой взглянул на гнома.
  - Николае, - сказал он.
  "Да."
  "Я стал вором". Признание прозвучало хриплым шепотом.
  "Так."
  "Можете ли вы это представить? Я, Мирча Улеску, стал обычным вором".
  - Не так часто, я уверен.
  - Но все равно вор, хоть и хороший.
  "Ну, в наши дни надо делать то, что надо. Скажи мне, много ли в лагере воров?"
  "Это их логово".
  - А что ты воруешь, Мирча?
  Большой человек пожал плечами. "Мы организованы в банды". Он немного просветлел: "Конечно, я свой лидер".
  "Конечно."
  "Мы воруем только у американцев. Сигареты, бензин, кофе, роллы "Тутси". Он нахмурился. "Можете ли вы представить себе нацию-завоеватель со сладостями под названием Тутси Роллс?"
  "Американцы - странный, но замечательный народ, Мирча".
  "Да, я знаю. Остальные в лагере воруют у немцев. Поляки особенно. Поляки любят избивать немцев, воровать их свиней и насиловать их женщин. Но поляки такие. Они думают, что они оправданы. Мы, естественно, моя компания, воруем только у американцев. И иногда мы тоже ведем с ними дела".
  "Вы ведете дела преимущественно с офицерами или с другими чинами?"
  "В основном с офицерами".
  "Я ищу некоего офицера, Мирча. Когда-то ты был очень хорошим полицейским. Скажи мне, ты еще?
  "Я не забыл старые методы. Их так легко не забыть, Николае.
  Гном кивнул. - Вы имеете в виду разумную взятку и подкупленного свидетеля.
  Большой человек снова пожал плечами. "Те и другие".
  "Я пробыл во Франкфурте всего час или около того, прежде чем узнал, что любую документацию, которая может мне понадобиться для моего пребывания здесь, легче всего получить в лагере для перемещенных лиц".
  - А, так вот что ты там делал. Вы, должно быть, видели Кубисту Чеха. Он наш лучший фальсификатор".
  "Я думаю, это было его имя. Есть ли в лагере ДП много фальсификаторов?"
  "Несколько, но Кубиста - лучший".
  "Этот американский офицер, о котором я говорил. Возможно, ему пригодятся услуги фальсификатора. Как думаешь, ты мог бы заняться этим для меня, старый друг? Выяснить, купил ли недавно себе какие-нибудь документы американский офицер, возможно, майор? Конечно, в этом будет что-то для тебя.
  - По дружбе я не решаюсь спросить, сколько это немного, Николае.
  "Скажем, сто долларов?"
  "Зеленые?"
  "Конечно."
  "Заранее?"
  - Естественно, - сказал гном и достал бумажник.
  OceanofPDF.com
   18
  Дворецкий был не очень хорошим водителем. Или, возможно, он просто не был слишком знаком с официальной машиной своего работодателя UNRRA, седаном "Форд" 1941 года выпуска, снятым с вооружения армии, с большим пробегом на нем. Он часто останавливался, включал передачи и большую часть времени ехал на второй передаче, как будто не подозревая о третьей передаче или равнодушно к ней.
  - Сегодня днем, герр доктор, - сказал дворецкий через плечо Джексону, - мы пойдем осмотреть подходящую машину.
  - Прекрасно, - сказал Джексон с заднего сиденья "Форда", куда его провел властный жест дворецкого. Джексон совершенно не понимал, почему к нему обращаются как к герру Доктору, но предположил, что это была какая-то сказка, которую гном сочинил для дворецкого. Он лениво задавался вопросом, должен ли он стать доктором медицины или философии.
  - Вчера я описал машину герру директору.
  - Герр директор?
  "Маленький джентльмен".
  "Ах, да", сказал Джексон. - Герр директор Плоскару.
  "Это редкое имя для швейцарца".
  "Очень редкий."
  "Но я думаю, что это замечательно, что человек с таким недугом, как господин директор, достигает столь важного положения".
  "Лучшие вещи иногда приходят в маленьких упаковках", - сказал Джексон, поморщившись от собственной банальности.
  - Как верно, - серьезно сказал дворецкий. "Как очень, очень верно".
  Разговора больше не было на протяжении нескольких кварталов. Тогда дворецкий сказал: "Я не всегда был дворецким, вы понимаете, герр доктор".
  "Нет?"
  "Нет. До войны и даже во время нее я работал провизером в Берлине. У меня была своя фирма. Мы специализировались на свадьбах и... и некоторых гражданских делах. Последнее он пробежал немного поспешно, подумал Джексон.
  "Затем, после войны, когда прибыли американцы, я пошел работать на них на должность, которая повлекла за собой много серьезных обязанностей".
  "Я уверен."
  "Это длилось недолго".
  "Что случилось?"
  "Мой зять, которого я взял в свою фирму общественного питания и научил этому бизнесу, донес на меня американцам за то, что я был членом партии. Меня уволили, и американцы дали работу моему зятю, что он и имел в виду с самого начала".
  "А ты был?"
  "Пожалуйста?"
  "Член партии".
  Дворецкий пожал плечами. "Естественно. Как я уже сказал, моя фирма обслуживала многие гражданские мероприятия, в основном приемы. Чтобы получить такие дела, нужно было быть членом партии. Это было просто деловое предложение. Я, конечно, не участвовал в его деятельности. Я без политики и считал партию большей частью глупостью. А вот мой зять... - Голос дворецкого затих.
  "Что насчет него?"
  "Он очень интересовался политикой. Он шесть раз пытался вступить в партию, и каждый раз ему отказывали - по причине эмоциональной нестабильности". Дворецкий убрал одну руку с руля и многозначительно постучал по правому виску. "Эйн зондербарер Канц". Странный клиент.
  - Он не совсем прав, не так ли? - сказал Джексон.
  "Не совсем. Я, естественно, сказал об этом американцам. Это был мой долг".
  - Точно так же, как обязанностью твоего зятя было сообщить им о тебе.
  "Точно. Правила необходимо соблюдать, иначе где бы был кто-нибудь из нас?"
  - Действительно, где?
  "К сожалению, два месяца спустя мой зять пришел в ярость и убил нанявшего его американца. Задушил его до смерти. Капитан и очень хороший человек, подумал я, хотя он и уволил меня.
  - Вы не затаили обиду на капитана?
  "Конечно, нет. Он всего лишь соблюдал правила".
  "Может быть, если бы он этого не сделал, он был бы до сих пор жив".
  Дворецкий обдумал эту идею, а затем отрицательно покачал головой. "Наверное, о таких вещах лучше не думать".
  "Возможно", - сказал Джексон.
  Десять минут спустя они были по адресу, который Лия Оппенгеймер дала ему в Энсенаде, в то время, которое, казалось, прошло несколько месяцев назад. Дворецкий поспешно выбрался из-за руля и поспешил к двери Джексона так быстро, как только мог, что было не очень быстро, потому что ему было по меньшей мере шестьдесят, и, похоже, он страдал артритом правой ноги.
  "Как тебя зовут?" Сказал Джексон, вылезая из машины.
  "Генрих, герр доктор".
  - Генрих, ты очень сильно хромаешь.
  "Я знаю. Это артрит. Я надеялся, что господин доктор, возможно, сможет дать мне какой-нибудь совет.
  "Принимайте две таблетки аспирина два раза в день и держите их в тепле и сухости".
  "Большое спасибо, господин доктор".
  "Пожалуйста", - сказал Джексон и направился к зданию, в котором находилась Лия Оппенгеймер. оставался. Он заметил, что адрес находится в многоквартирном доме, который в результате бомбардировки пострадал лишь незначительно. Для их строительства использовался тускло-красный рейнский песчаник, из которого строилась большая часть Франкфурта. На другой стороне улицы тот же камень представлял собой груду обломков, которая когда-то могла быть двойником здания, в которое он сейчас входил. Джексону показалось странным, что бомбы могли сравнять с землей один квартал, а тот, что находился напротив, остался практически невредимым. Ему было интересно, какой процент Франкфурта был разрушен: шестьдесят процентов, семьдесят? Разрушенные участки выглядели удручающе одинаково. До войны Франкфурт не был красивым городом. Теперь это было некрасиво. Однако, как ни странно, он все еще выглядел старым. Старый, разрушенный и уродливый.
  В адресе говорилось, что номер квартиры 8. Согласно справочнику в малом вестибюле, номер 8 занимал Э. Шил. Джексон начал подниматься по лестнице и нашел номер 8 на третьем этаже. Он постучал, и дверь открыла молодая женщина в шубе. Джексону показалось, что пальто выглядит дорого.
  - Фройляйн Шил?
  "Да. Вы, должно быть, мистер Джексон. Пожалуйста, войдите."
  "Спасибо."
  Войдя в квартиру, Джексон оказался в небольшой приемной. От него вели три двери. В приемной не было никакой мебели, кроме небольшого, очень тонкого восточного ковра. Джексон подумал, что ковер тоже выглядит дорого.
  "Вы меня извините, если я не предложу взять ваше пальто", - сказала Ева Шил. "Сегодня жары нет, и я думаю, с ней вам будет комфортнее. Лия только что здесь.
  Она открыла дверь, и Джексон последовал за ней в гостиную. У окна, выходящего на улицу, сидела Лия Оппенгеймер. На ней было подпоясанное пальто из верблюжьей шерсти, поднятое вокруг шеи. Когда она увидела Джексона, она улыбнулась и протянула руку. Джексон взял его, слегка поклонившись, точно так же, как его учили кланяться много лет назад в той школе в Швейцарии. "Может быть, ты почти разорен, - сказал он себе, - но твои манеры все еще дорого обходятся".
  Сохраняя улыбку, Лия Оппенгеймер сказала: "Итак, мы снова встречаемся в другой стране, мистер Джексон".
  "Кажется, так и есть", - сказал он, задаваясь вопросом, планировала ли она это слегка инсценированное замечание заранее или оно произошло само собой. Он не мог точно решить, что ему больше по душе. В любом случае это напомнило ему ее жалкий стиль прозы.
  "Вы уже встречались с моей подругой, фройляйн Шил".
  "Да."
  - Садитесь, мистер Джексон. Еще раз: вы как раз к чаю.
  Джексон выбрал хлипкое на вид кресло, обитое темно-бордовым бархатом, ножки которого заканчивались змеиными головами. Рот каждой змеи был широко открыт, и в нем был зажат стеклянный шар. Он заметил, что остальная мебель в комнате была такой же ужасной. Ева Шил выбрала аналогичный стул поближе к чайному столику.
  Женщина Оппенгеймер превратила подачу чая в свой обычный ритуал. "Хотя у нас нет отопления, - сказала она, - перед самым вашим приходом электричество шло два часа, поэтому нам удалось вскипятить воду для чая".
  Поскольку он не мог придумать, что еще сказать, Джексон сказал, что это было приятно.
  "Помните те вкусные пирожные, которые мы ели в отеле в Мексике, мистер Джексон?"
  Джексон сказал, что помнит.
  "Ну, боюсь, на этот раз у нас не будет ни одного из них или чего-то подобного из-за моей глупости. Мне было бы так легко привезти кое-что из Мехико. Но, к счастью, фройляйн Шил нашла решение".
  Джексон не смог заставить себя спросить, в чем заключается решение, поэтому просто улыбнулся, как он надеялся, вежливо и заинтересованно.
  "Решение", - сказала Ева Шил сухим тоном, - "состоит из нежно нарезанных сладостей под названием "Млечный путь", любезно предоставленных американской армией".
  "У Евы есть друг-американец, молодой офицер", - сказала Лия, протягивая Джексону чашку чая. "Он кажется очень милым молодым человеком. Я встретил его вчера вечером. Его зовут Мейер. Лейтенант Мейер.
  Через край чашки Джексон с новым интересом посмотрел на Еву Шил. Ну, что у нас здесь? он задавался вопросом. Симпатичная немецкая девочка, мечтающая попасть в Америку, или что-то еще? Что-то еще, решил он после того, как попытался представить себе Еву Шил в постели с лейтенантом Мейером, в эту игру он часто играл. По какой-то причине комбинация Шила-Мейера просто не сработала. Ему также пришлось быстро решить, стоит ли упоминать, что он уже встречался с лейтенантом Мейером. Если вы этого не сделаете, это будет молчаливая ложь, которая может усложнить ситуацию. Одно из немногих личных правил Джексона заключалось в том, чтобы никогда не лгать, если можно сказать правду.
  "Это лейтенант Лафоллет Мейер из Милуоки?" - сказал он и надеялся, что улыбка на его лице была победной.
  "Ты его знаешь?" - сказала Лия.
  "Мы встретились вчера в аэропорту. Лейтенант Мейер очень интересуется вашим братом - в официальном смысле.
  Лия Оппенгеймер грустно кивнула. "Да, я знаю. Вчера вечером у него было много вопросов ко мне, на большинство из которых я не смог ответить. Разве это не ужасно - все эти люди?"
  - Ты имеешь в виду мертвых?
  "Да."
  - Что твоего брата убили?
  "Я не знал. Во время войны я знал, что ему приходилось совершать ужасные поступки. Но теперь... - Она покачала головой. "Он, должно быть, ужасно болен. Вот почему мы должны найти его, мистер Джексон: чтобы мы могли оказать ему надлежащую медицинскую помощь.
  Она лгала, как понял Джексон, о том, что не знала, что ее брат был чем-то большим, чем просто безобидный негодяй, но он решил оставить это без внимания, потому что, опять же, так было проще.
  - Думаешь, они позволят тебе это сделать? он сказал.
  "Что ты имеешь в виду?"
  - Твоего брата ищут три правительства - американцы, британцы и русские - по крайней мере, мне так сказали: я имею в виду русских. Я хочу сказать, неужели ты думаешь, что они просто позволят тебе увезти твоего брата в какой-нибудь хороший тихий санаторий, а потом забыть обо всех тех людях, которых он убил?
  Ева Шил поднялась, взяла тарелку и предложила ее Джексону. "Выпейте немного Млечного Пути, мистер Джексон; они действительно очень хорошо сочетаются с чаем".
  Конфеты были нарезаны на кусочки толщиной в четверть дюйма и с большой осторожностью разложены на тарелке. Хотя Джексон не слишком любил конфеты, он взял одну, поблагодарил и сунул ее в рот. "Она дает подруге время подумать", - подумал он, наблюдая, как Ева Шил ставит тарелку обратно на стол, садится на свое место и начинает поглаживать воротник своей шубы, как будто ее это утешает.
  - Русские, - сказала Лия почти шепотом. "Я не знал о русских". Она посмотрела на Джексона, а затем на Еву Шил. "Зачем русским...?" Она не закончила свой вопрос.
  Ева Шил пожала плечами и посмотрела на Джексона. "Возможно, мистер Джексон знал бы".
  "Я могу только предполагать", - сказал он.
  Лия кивнула. "Пожалуйста."
  "Масло."
  "Масло?"
  "И политика. На Ближнем Востоке или Ближнем Востоке, называйте как хотите, все перемешано. У Соединенных Штатов нет какой-либо политики в отношении Ближнего Востока - по крайней мере, той, которая была бы очевидна. Российская политика вполне очевидна. Они хотят вытеснить британцев, чтобы они могли войти. Прямо сейчас они склоняются к арабам, потому что они достаточно умны, чтобы понять, что нельзя быть в разногласиях с арабами в Палестине, не отразившись на всем остальном. мусульманского мира - а это означает Саудовскую Аравию, Бенгалию, Малайю, Северную Африку и Дарданеллы; не говоря уже о тех частях России, которые также являются исламскими. Твой брат, больной он или нет, очень хороший убийца. Русские могли бы высадить его практически в любом месте, где ситуация постоянно меняется - в Иране, например, или в Ираке - и если бы ваш брат устранил нужного человека или людей, то возникший в результате беспорядок мог бы стать единственным оправданием того, что Русским придется переехать".
  "Какая интересная теория", - сказала Ева Шил с почти вежливой улыбкой. "Немного надуманно, но интересно".
  "Есть еще Палестина", - сказал Джексон.
  "А как насчет Палестины?" - сказала Ева Шил.
  Джексон посмотрел на Лию Оппенгеймер. "Политика вашего брата немного странная. Вы думаете, он все еще коммунист?"
  Она покачала головой. "У меня нет возможности узнать".
  "Скажем так. Скажем даже, ради спора, что он из самых пылких. Теперь предположим, что русские смогли передать палестинцам первоклассного убийцу, который был также евреем-отступником, который мог сойти за американца, англичанина или немецкого беженца. Не думаете ли вы, что палестинцы могли бы использовать его с пользой - возможно, даже внедрить его в "Иргун" или "Группу Штерна"?
  Лия Оппенгеймер энергично покачала головой. "Это вздор."
  "Это?"
  "Мой брат никогда не сможет стать чьим-либо наемным убийцей".
  "Никто на самом деле не знает, кто ваш брат - или кем он мог бы стать, если бы был достаточный стимул. Прямо сейчас он убивает плохих немцев, или думает, что это так. Я не думаю, что это слишком беспокоит американцев, британцев или русских, пока он продолжает убивать тех, кто действительно гнилой. Но никакого процента в этом нет - по крайней мере, ни для русских, ни для американцев, ни для британцев. Сейчас его таланты, какими бы они ни были, тратятся впустую. Любой из троих мог бы использовать его где-нибудь еще - и сейчас Ближний Восток кажется наиболее вероятным местом".
  "Я удивлена, что вы включили в список американцев, мистер Джексон", - сказала Ева Шил.
  "Почему?"
  - Я думал, они будут слишком... ну, чистыми.
  "Мы потеряли свою чистоту во время войны. Как и девственность: потеряв ее, ты никогда ее не вернешь".
  "Многие ли люди находят ваше легкомыслие таким же оскорбительным, как и я?"
  Джексон несколько мгновений смотрел на Еву Шил. Наконец он сказал: "Я не пытался быть легкомысленным; Я просто пытался сформулировать проблему, и поверьте мне, проблемы есть. Например, ты. Ты можешь представлять собой просто адскую проблему.
  "Извините."
  - Вы друг лейтенанта Мейера. Лейтенант Мейер ищет Курта Оппенгеймера. Он хочет найти его и запереть где-нибудь. Мы с сестрой Курта Оппенгеймера участвуем в заговоре, чтобы предотвратить это. Итак, проблема в том, чтобы не допустить, чтобы то, о чем мы здесь сегодня заговариваем, дошло до лейтенанта Мейера. Я не думаю, что смогу выразить это яснее".
  "Я знаю Лию и Курта Оппенгеймеров дольше, чем лейтенанта Мейера, мистер Джексон".
  "Конечно."
  - Ты говоришь неубедительно.
  "Мне жаль."
  Она долго и пристально смотрела на него, не мигая. "Уверяю вас, - сказала она тихим, почти страстным голосом, - я бы никогда не предала двух своих старых друзей кому-то вроде лейтенанта Мейера".
  Джексон хотел спросить, что не так с лейтенантом Мейером, но прежде чем он успел, Лия Оппенгеймер сказала: "Мы можем доверять Еве, мистер Джексон. Мы должны."
  Джексон пожал плечами. "Решать вам, конечно. Извините, но всякий раз, когда кто-то говорит: "Поверьте мне", я очень быстро бегу в противоположном направлении".
  "Вы очень циничны по отношению к американцу, мистер Джексон", - сказала Ева Шил.
  "Я очень цинично отношусь ко всем, фройляйн Шеель. Это удерживает меня от разочарования".
  "Как ужасно забавно", - сказала Ева Шил с легкой улыбкой. "Из-за этого ты звучишь очень, очень молодо".
  - Пожалуйста, - сказала Лия, прежде чем Джексон успел ответить. "Почему-то я не думаю, что сейчас время для ссор". Она торжественно посмотрела на Джексона. "Могу ли я сделать вывод из того, что вы сказали до сих пор, что вы все еще собираетесь помогать нам, мистер Джексон, вам и мистеру Плоскару?"
  "У нас еще есть сделка".
  - Я понимаю, что эти новые осложнения - так ужасно болен мой брат - могут усложнить вашу жизнь, чем мы думали. Перед моим отъездом мы с отцом обсудили такой случай, и он разрешил мне увеличить ваш гонорар с пятнадцати до двадцати пяти тысяч долларов. Это удовлетворительно?"
  Джексон кивнул. "Как твой отец? Прошу прощения, что не спросил раньше".
  Лия слегка покачала головой. "Операция не увенчалась успехом. Боюсь, он навсегда ослеп".
  "Мне жаль."
  "Спасибо. Судя по всему, дела у семьи Оппенгеймеров сейчас идут не слишком хорошо". Она сделала паузу, а затем сказала: "Мы должны найти моего брата, мистера Джексона. Я не могу заставить себя согласиться с вашими ужасными теориями об американцах, британцах и русских. Честно говоря, я не думаю, что кто-то из них заинтересован в том, чтобы взять Курта живым. Они были бы так же счастливы, если бы он умер. Не знаю, помните ли вы, но когда мы впервые встретились, я говорил о том, чтобы помочь моему брату. В Швейцарии есть такое место, санаторий, очень хороший. Конечно, это будет дорого. Чрезвычайно дорого".
  "Я полагаю."
  "Тогда, когда ему станет лучше, возможно, он сможет..." Она остановилась. "Я не знаю. Я пока не хочу об этом думать".
  - Не надо, дорогая, - сказала Ева Шил, наклоняясь и кладя руку на плечо Лии. - Сейчас не нужно об этом думать.
  - Хорошо, - сказал Джексон и поднялся. - Когда мы его найдём, мы доставим его в Швейцарию. Конечно, это не так просто, как кажется".
  - Конечно нет, - сказала Лия.
  "Я поговорю с Плоскару. Вероятно, у него появятся какие-нибудь идеи. Обычно он так и делает.
  "Как господин Плоскару?" - сказала Лия. "Мне очень жаль, что нам до сих пор не удалось встретиться"
  "Плоскару", - сказала Ева Шил. "Это балканское имя?"
  - Румынский, - сказала Лия. "Мы разговаривали по телефону и переписывались, но так и не встретились. Я с нетерпением жду этого"
  "Я ему это скажу", - сказал Джексон.
  "Я не хочу показаться слишком любопытной, - сказала Лия, - но не могли бы вы сказать мне, что он делал такого важного, что это помешало бы ему присутствовать на нашей сегодняшней встрече?"
  - Конечно, - сказал Джексон. - Он искал твоего брата.
  Ева Шил проводила Джексона в холл, открыла ему дверь и протянула руку. Когда он взял его, она сказала: "Я действительно не решаюсь сказать это снова, мистер Джексон, но вы можете быть уверены, что ничто из того, что было сказано здесь сегодня, не дойдет до лейтенанта Мейера".
  Джексон задумчиво кивнул. "На самом деле ему не так уж и много чего можно рассказать, не так ли?"
  - Нет, - медленно сказала она, и на ее лице снова появилась полуулыбка. - Как ты говоришь, не так уж и много.
  Затем они попрощались, и Ева Шил наблюдала, как Джексон спускался по тускло освещенной лестнице. Вот и пошла оппозиция, подумала она. Очень быстрый, очень умный и, несомненно, очень компетентный, но, возможно, лишенный некоторой доли звериной хитрости. Возможно, это поставляет гном. Что ж, принтер, подумала она, поворачиваясь и закрывая дверь, мы должны встретиться снова, и как можно скорее, потому что теперь мне есть что тебе сказать. Она была весьма удивлена тем, как сильно она этого ждала.
  OceanofPDF.com
   19
  Во сне Генрих Гиммлер находился всего в метре от него. И во сне всегда шел дождь, когда Курт Оппенгеймер медленно вытаскивал пистолет из кармана своей эсэсовской шинели, кожаной, подпоясанной ремнем; направленный; и нажал на спусковой крючок. Затем, во сне, всегда приходилось решать, кричать ли это на латыни или на немецком языке. Иногда одно, иногда другое, но чаще всего оно звучало на латыни - "Sic semper tyrannis" - как раз перед тем, как он нажимал на спусковой крючок пистолета, который, как он знал, никогда не выстрелит. И именно тогда Гиммлер улыбался и становился кем-то другим. Он стал отцом Курта Оппенгеймера, который нахмурился и потребовал объяснить, почему его сын стоит на улице без одежды. После этого Курт Оппенгеймер смотрел на себя и обнаруживал, что он холодный, мокрый и голый. Тогда он просыпался.
  На самом деле в тот день в Берлине шел дождь, и на нем была украденная кожаная шинель СС с ремнем и остальная часть формы капитана СС, а в кармане у него был пистолет. Люгер. Он стоял там в группе офицеров СС, когда Гиммлер вышел из машины.
  Он и рейхсфюрер смотрели друг на друга с расстояния менее метра. Но крика не последовало, и пистолет остался в кармане шинели, потому что Курт Оппенгеймер вдруг осознал то, о чем давно подозревал: что он боится умереть.
  Иногда, просыпаясь от сна, как сейчас, лежа на койке в подвале разрушенного замка близ Хёхста, Оппенгеймер сравнивал сон с тем, что произошло на самом деле. Во сне он почувствовал стыд. Но стыд был оттого, что он стоял обнаженным перед отцом. Было ли ему стыдно, когда он отвернулся от Гиммлера с еще невыстреленным пистолетом в кармане? Нет, не стыдно. Стыд случился только во сне. На самом деле, когда он понял, что не умрет в тот день, он испытал огромное облегчение.
  После того 19 января 1945 года, дня, когда он отвернулся от Гиммлера, он также отказался от убийства. Он вернулся к жизни в разбомбленных руинах и добывал еду везде, где только мог. Потом был воздушный налет в начале мая. Была ли это последняя война? Он не был уверен, потому что произошел взрыв, он помнил это, а затем помнил очень мало, пока не услышал голоса, спорящие, стоит ли затрачивать усилия на его выкапывание, потому что он, вероятно, уже был мертв.
  Он тогда что-то крикнул или попытался, и его откопали. Он не пострадал, если не считать нескольких царапин. Тогда он узнал, что русские взяли Берлин и что война окончена. Он сказал людям, которые его выкопали, что очень голоден и хочет пить. Ему дали воды, но еды дать ему не смогли, потому что ее у них не было. Ему сказали, что ни у кого нет еды. Никто, кроме русских. Если хочешь еды, иди к русским. Потом они рассмеялись.
  Но он не искал русских. Они преследовали его, русские. Из-за дела Гиммлера. Они узнали об этом. Как? Что ж, у русских были свои пути. Теперь они прочесывали город в поисках него. Когда они его найдут, его арестуют и судят за трусость. Его признают виновным, а затем его расстреляют. Ему предстояло долго страдать, прежде чем умереть.
  Часть его всегда знала, что его страхи беспочвенны. Эта его часть, насмешливая часть, стояла в стороне, пока он съеживался среди каких-нибудь разбомбленных развалин, и с острой логикой объясняла всю иррациональность своих страхов. Наконец, страхи начали уходить, и наступила депрессия. Насмешливая часть его была далеко не так искусна в борьбе с депрессией. Единственное, что могло сказать ему это насмешливое "я", - это то, что он слегка сумасшедший. Но ведь он уже знал это.
  Однако иногда депрессия парализовала его на несколько дней. Он сидел практически неподвижно в каких бы руинах ни оказался, подтянув колени и крепко обхватив их руками. В это время он не спал, не пил и не ел.
  В начале июня стало лучше после того, как он убил крысу. Он убил его камнем, снял с него кожу, приготовил и съел. После этого почти неделю он питался крысами. Они дали ему достаточно сил, чтобы покопаться в разрушенном здании, в котором он оказался. В куче мусора, которая когда-то была ванной, он обнаружил осколок разбитого зеркала и впервые за месяц посмотрел на свое отражение. Он начал смеяться. Смех продолжался долго, и хотя под конец он, возможно, перешел в какую-то истерику, когда все кончилось, ему стало легче. Намного лучше.
  На самом деле он чувствовал себя настолько лучше, что порылся в развалинах того, что раньше было ванной, и нашел опасную бритву, щетку и потрескавшуюся кружку для бритья с позолоченным тиснением, на дне которой осталось лишь немного мыла. Он прошел три квартала до ближайшего водоема, принес большую банку с водой и сбрил бороду, порезавшись при этом лишь дважды.
  После этого он не ел крыс. Вместо этого он воровал еду, когда мог, а когда этого не делал, бесцельно бродил по Берлину. Примерно через неделю он уже даже не дрожал при виде русского солдата, хотя где-то глубоко внутри он оставался совершенно убежденным, что каждый русский солдат имеет приказ арестовать его, как только увидит. Когда его насмешливое "я" говорило ему, по крайней мере, в сотый раз, что это безумие, он отвечал, иногда вслух: "Ну, возможно, это могло быть правдой".
  2 июля 1945 года он заметил группу зевак, стоящих на углу, и присоединился к ним, как делал почти всегда. Объектом любопытства зевак стал джип. В нем находились двое американских солдат, очевидно потерявшихся. Это были первые американские солдаты, которых увидели зеваки, и они принадлежали ко Второй танковой дивизии, которая тем утром наконец вошла в Берлин.
  Одним из солдат был крупный мужчина лет тридцати с огненно-рыжими волосами. Он носил тщательно подстриженную пиратскую бороду и нашивки старшего сержанта. Рядом с ним, за рулем, сидел еще один сержант, трехполосный, с умными, горькими глазами и ртом, который открывался и закрывался, как кошелек.
  Рыжеволосый старший сержант изучал карту. Другой сержант курил сигарету. Он отбросил окурок и лениво наблюдал, как зеваки тянутся к нему.
  - Я же говорил тебе, что это был чертов неправильный поворот, - сказал он старшему сержанту.
  - Спросите их, - сказал старший сержант.
  "Что спросить у них?"
  "Спросите, говорит ли кто-нибудь из этих хороших бюргеров по-английски".
  Трехполосник встал в джипе. "Кто-нибудь из вас, ублюдков, говорит по-английски?"
  Это могло быть потому, что ему было скучно, или потому, что ему было любопытно, или просто потому, что он никогда не разговаривал с американским солдатом, но Курт Оппенгеймер обнаружил, что говорит: "Я говорю по-английски".
  - Иди сюда, мальчик, - сказал трехстрайпер.
  Оппенгеймер подошел к джипу. Мужчина с рыжей бородой рассматривал его зеленовато-голубыми глазами, которые, казалось, были полны личного смеха.
  - Боюсь, мы немного потеряли.
  - Возможно, я смогу помочь.
  - Ты знаешь Берлин?
  "Довольно хорошо."
  "Мы пытаемся добраться до Далема".
  - Вы идете в противоположном направлении.
  "Я же говорил тебе, что мы свернули не туда, черт возьми", - сказал трехстрайпер.
  "Вы очень хорошо говорите по-английски", - сказал рыжебородый сержант.
  "Спасибо."
  "Разве он не говорит на хорошем английском языке?" - сказал рыжебородый сержанту за рулем.
  - Как чертов Лайми.
  "Нам понадобится кто-то".
  Трехполосник угрюмо кивнул. "Может быть, это и он". Он уставился на Оппенгеймера. - Как они тебя зовут, мальчик? Ганс или Фриц?
  "Я думаю, Ганс", - сказал Курт Оппенгеймер.
  "Садись в джип, Ганс; ты нанят".
  "Извините?"
  "Меня зовут сержант Шеррод", - сказал рыжебородый мужчина. - Мой коллега, Пекос Билл...
  "Меня зовут не Пекос Билл. Черт возьми, мне бы хотелось, чтобы ты перестал называть меня Пекос Билл. Меня зовут Джеймс Роберт Пакер из Абилина, штат Техас, и мои друзья, одним из которых вы не должны быть, зовите меня либо Джим, либо JR - мне плевать на это, пока это не Джим Боб. или Джимми Бобби; но ты даже можешь называть меня так, если перестанешь называть меня Пекос Билл.
  - Вы прошли?
  "Я через."
  "Хороший." Сержант Шеррод снова повернулся к Оппенгеймеру. "Пекос Билл и мне нужны гид, переводчик и грабитель собак. Вам знакомо выражение "собачий грабитель"?
  "Нет."
  "Это означает фактотум".
  "Слуга".
  - Не совсем, - сказал сержант Шеррод, - но близко к этому. У американцев нет прислуги. Они наняли рабочих, девушку, которая живет в доме, помощниц матери и служанок, но редко прислугу. У британцев есть слуги; американцы имеют помощь. Это тонкое различие, которое, я думаю, нам не нужно исследовать дальше, по крайней мере, на данный момент".
  "О, Лорди, как долго это дерьмо будет продолжаться?" Сержант Пакер никого конкретно не спрашивал.
  - Ты никогда не был нацистом, Ганс? Прежде чем Оппенгеймер успел ответить, сержант Шеррод продолжил. "Я понимаю, что это праздный вопрос, но за последние месяцы мы с Пекосом Биллом опросили примерно триста граждан Рейха, были ли они когда-либо членами нацистской партии, и, как ни странно, они заявили, что нет. Это подводит нас к интересному вопросу о том, кто присматривал за магазином последние несколько лет".
  "Я еврей", - сказал Оппенгеймер.
  Сержант Шеррод ухмыльнулся. "Еще один редкий вид. Если ты согласишься работать на нас, Ганс, тебе будут платить сигаретами. Вы можете откормиться пайками армии США, и мы, вероятно, сможем раздобыть для вас какую-нибудь другую одежду, которая хоть и не стильная, но будет несколько лучше, чем те лохмотья, которые вы сейчас носите. Ну, сэр, что вы скажете?
  - Вы совершенно серьезно, не так ли? Оппенгеймер сказал.
  "Полностью".
  "Я принимаю."
  - Вставай, мальчик, - сказал сержант Пакер.
  Зеваки хмуро наблюдали, как Оппенгеймер забрался на заднее сиденье джипа. Когда они уехали, рыжебородый старший сержант повернулся и предложил Оппенгеймеру "Пэлл-Мэлл". С чувством роскоши и благополучия Оппенгеймер принял лампу и втянул дым в легкие.
  "Сколько американские сигареты приносят на черный рынок, Ганс?" - спросил сержант Шеррод.
  "Не имею представления."
  - Думаю, это будет твое первое задание, - сказал с улыбкой рыжебородый мужчина. "Выяснить"
  В течение следующих нескольких недель Оппенгеймер узнал, что у двух американских сержантов была одна простая цель: заработать по 50 000 долларов каждый на черном рынке Берлина. Он также узнал, что они оба точно знали, что сделают с деньгами.
  Сержант Пакер собирался купить вместе со своим ранчо недалеко от Абилина. Сержант, который любил Оппенгеймера и иногда называл его "довольно хорошим старым еврейским мальчиком", часто описывал ранчо с любовью и подробностями. Описания были настолько яркими, что для Оппенгеймера они стали почти такими же реальными, как его собственный бывший дом во Франкфурте. Иногда в его снах эти два места становились размытыми.
  Но Оппенгеймер забрал у сержанта Пакера больше, чем просто мечту. Он также перенял от него акцент и детальное знание города Абилин, штат Техас. И то, и другое, как чувствовал Оппенгеймер, когда-нибудь могут оказаться полезными, хотя он совершенно не был уверен, как именно.
  Сны рыжебородого старшего сержанта носили несколько иной характер. До призыва в армию сержант Шеррод был доцентом кафедры экономики Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Дважды он отказывался от участия в боевых действиях. Его послевоенные мечты были четко намечены - при условии, что он достигнет своей цели в 50 000 долларов на черном рынке.
  "На половину этой суммы я собираюсь купить участки на берегу океана", - иногда говорил он Оппенгеймеру. "Меня не особо волнует, какой океан, лишь бы он был тёплый: подойдет Испания, Южная Калифорния, Флорида, Гавайи и, возможно, даже Карибский бассейн. Остальные двадцать пять тысяч я намерен вложить в компанию под названием IBM, акции которой, я убежден, принесут впечатляющий рост в течение следующих нескольких лет. Тогда, после еще нескольких лет нищеты в академии, я смогу сказать миру, чтобы он пошел на хуй - если использовать одно из наиболее ярких выражений Пекоса Билла".
  - Ты знаешь, кто он, да, Ганс? - сказал сержант Пакер.
  Оппенгеймер покачал головой. "Нет. Что?"
  "Он чертов коммунист, вот что".
  - Вы, сержант?
  Рыжебородый мужчина улыбнулся. "Возможно, марксист-ренегат, но вряд ли коммунист. Знаешь, есть разница.
  "Да", - сказал Оппенгеймер. "Я знаю."
  К тому времени, когда русские получили тарелки, два сержанта заработали около 5000 долларов каждый, в основном на сигаретах, о продаже которых Оппенгеймер договорился на процветающем черном рынке, возникшем в Тиргартене.
  "Я не понимаю", - сказал сержант Пакер. "Вы хотите сказать, что мы просто дали этим ублюдкам пластины, чтобы они напечатали свои деньги?"
  "Точно. Наш министр финансов г-н Моргентау, похоже, считает, что для наших доблестных российских союзников нет ничего слишком хорошего, включая привилегию печатать собственные деньги, которую нам, конечно же, в конечном итоге придется выкупить. Насколько я понимаю, русские намерены расплатиться этим со своими войсками".
  - Ты имеешь в виду, что это принесет хорошие деньги?
  "Так же прочны, как и знаки оккупации, которые мы печатаем. Естественно, русские достаточно мудры, чтобы сделать одну оговорку. Их войскам придется тратить деньги в Германии, а не в России".
  "Ты что-то знаешь?" - задумчиво сказал сержант Пакер. "Некоторым из этих старых русских мальчиков не платят зарплату уже два-три года".
  "В некоторых случаях даже больше", - сказал Оппенгеймер.
  "И на что же они хотели бы потратить все эти прекрасные деньги, Ганс?" - сказал сержант Шеррод.
  - Часы, - быстро сказал Оппенгеймер. "В русских деревнях часто есть только один человек, достаточно богатый, чтобы иметь часы. Часы - это символ значительного содержания".
  "Вы хотите сказать, что всем нужно пойти к этому старику только для того, чтобы узнать, который час?" - сказал сержант Пакер, явно потрясенный.
  - Ну, я полагаю, часы есть.
  "Сколько они платят за часы, Ганс?" - спросил рыжебородый сержант.
  "Различается. Но это где-то между пятьюстами и тысячей долларов.
  "Но если всем этим старым русским мальчикам заплатят сразу, - сказал сержант Пакер, - тогда цена на часы вырастет, верно?"
  "Неумолимый закон спроса и предложения, над которым я смеялся годами, - заявил сержант Шеррод, - снова вступит в силу. Наша проблема - снабжение. Где много часов?"
  "Швейцария", - сказал Оппенгеймер.
  "Ах, но как можно проникнуть в Швейцарию и покинуть ее незамеченным с чемоданом, полным часов?"
  "Это может быть сделано."
  Сержант Шеррод внимательно посмотрел на Оппенгеймера. "Смогли бы вы это сделать?"
  "Да."
  "По какой-то причине, - сказал сержант Шеррод, - я думал, что вы сможете".
  Имея приклеенные к животу 5000 долларов США в американской валюте, Оппенгеймер использовал те же маршруты и тот же переход в Швейцарию недалеко от Зингена, которыми он пользовался во время войны. Теперь ничего не изменилось, разве что стало легче.
  В Цюрихе он купил сто наручных часов по несколько штук у разных дилеров. У большинства часов были черные циферблаты с стреловидной секундной стрелкой, и все они имели легкосъемную заднюю крышку. Русские любили открывать часы и исследовать их внутренности. Еще они любили считать драгоценности. Несколько мазков лака для ногтей увеличили бы количество камней в каждых часах, купленных Оппенгеймером, с семнадцати до двадцати одного.
  Вернувшись в Берлин, трое мужчин медленно передали часы с черными циферблатами русским. Они стали настолько высоко ценимыми предметами, что последние пять были проданы по 1500 долларов каждая. Общая прибыль двух американцев за вычетом расходов составила 97 500 долларов. Они отправляли деньги обратно в Штаты в виде почтовых переводов, но не более 1000 долларов за раз. Менее чем через неделю после того, как они отправили последнюю тысячу долларов, армия осознала, что происходит, и приняла меры. Но к тому времени сержант Пакер купил свое ранчо площадью 640 акров, а старший сержант Шеррод купил свои первые 100 акций компании International Business Machines и вел по почте переговоры о трех участках на берегу моря в Малибу.
  Доля Курта Оппенгеймера составила 10 000 долларов, которые он взял в виде сигарет. В Берлине в 1945 году он обнаружил, что он очень богатый человек. Он также обнаружил кое-что еще, время от времени отвечая на телефонные звонки штаб-квартиры сержанта Шеррода. Он обнаружил, что его обычно принимают за американца.
  Обдумывая эту информацию, однажды вечером в кафе на Курфюрстендамме он заметил гауляйтера из Баварии. Звали гауляйтера Яшке, и во время войны он занимал высокое место в списке погибших давно разрушенной организации Оппенгеймера. Гауляйтер поставил перед собой задачу очистить свой район от евреев. К 1943 году не осталось ни одного. Все 1329 из них - мужчины, женщины и дети - были либо мертвы, либо находились в концентрационных лагерях. Оппенгеймер вспомнил, что гауляйтеру была оказана своего рода похвала.
  Оппенгеймер последовал за Яшке из кафе. На темной улице он обратился к гауляйтеру со словами: "Тебя зовут Яшке".
  "Нет это не так. Вы ошибаетесь. Меня зовут Рихтер".
  Как и во сне о Гиммлере, Оппенгеймер медленно вытащил "Люгер" из кармана плаща и нацелил его на Яшке. "Тебя зовут Яшке", - повторил он, гадая, что будет дальше.
  "Нет-нет, ты ошибаешься. Видите, у меня есть доказательства. Яшке потянулся к внутреннему карману пальто, и Курт Оппенгеймер нажал на спусковой крючок "Люгера". Он был слегка удивлен, когда пистолет выстрелил, и тем более, когда большая часть головы Яшке, казалось, взорвалась.
  Оппенгеймер повернулся и ушел. Он задавался вопросом, что делать со своим недавно приобретенным богатством на черном рынке, и теперь он знал. Это было очень похоже на хобби и досуг, чтобы им заниматься. Он снова будет искать тех, кого нужно убить, и убивать их. Знаешь, ты совсем сумасшедший, - тут же сообщил ему старый, знакомый насмешливый "я", от которого он не слышал вестей уже несколько месяцев.
  "Да, я знаю", - ответил Курт Оппенгеймер и еще через несколько шагов понял, что сказал это вслух.
  OceanofPDF.com
   20
  Дезертир из американской армии, с которым Курт Оппенгеймер когда-то имел небольшие дела в Мюнхене, был тем, кто наконец дал властям первую подсказку. Это произошло через шесть недель после того, как Оппенгеймер покинул Берлин. Дезертир продал Оппенгеймеру пистолет "Вальтер" - фактически тот самый пистолет, из которого он позже убил человека, торговавшего личными данными, Карла-Хайнца Дамру.
  Вторым в долгой серии смертей стал смерть бывшего подполковника Ваффен СС, и какое-то время армейские следователи допускали предположение, что американский дезертир мог быть тем, кто выстрелил в него трижды. В конце концов дезертир убедил их, что это не так, и при этом дал им чрезвычайно точное описание человека, которому он продал "Вальтер". Единственное, что вводило в заблуждение в его описании, - это его утверждение о том, что человек, купивший пистолет, говорил по-английски с сильным немецким акцентом. Конечно, это был акцент, который иногда использовал Оппенгеймер.
  Но все остальное в описании дезертира почти точно совпадало с обширными досье на Курта Оппенгеймера, которые когда-то вели Бюро IV и Бюро SS Reichssicherheitshauptampf, или Центрального управления национальной безопасности. Схема действий была такой же, как и рост, вес и окраска. Единственным недостающим предметом в файлах СС была фотография. Ничего не было.
  Американцы поделились своим открытием с русскими и британцами. Они также предложили эту информацию французам, но французы на той неделе были чем-то недовольны и отклонили это предложение. Однако русские и британцы были очень заинтересованы, а по мере продолжения убийств интерес становился еще больше.
  Сидя сейчас на краю своей койки в подвале разрушенного замка близ Хёхста и ожидая, пока закипит вода для чая, Курт Оппенгеймер пытался вспомнить лица всех людей, которых он убил. По какой-то причине лица тех, кого он убил до окончания войны, были более ясными, чем лица тех, кого он убил позже. Лица этих последних имели тенденцию расплываться, а иногда даже принимали черты сержантов Пэкера и Шеррода. Он часто думал о двух американцах, которых отправили домой несколько месяцев назад, и задавался вопросом, что они делают. Пакера он всегда представлял себе верхом на лошади, одетым как ковбой, а Шеррод с ощетинившейся рыжей бородой всегда валялся возле прибоя на каком-нибудь теплом пляже.
  Однако ему без труда удалось вспомнить лицо Карла-Хайнца Дамма, поскольку Дамма он знал довольно хорошо. Фактически, Дамм был единственным, кого он по-настоящему презирал. Остальное было просто символами, которые он уничтожил. Он решил, что не обязательно ненавидеть символ, чтобы его уничтожить. Все, что нужно сделать, - это нажать на курок. Это было действительно очень просто.
  Он встал и налил кипятка в чайник. Затем он взял список, который вырвал из похожей на гроссбух книги Дамма, и изучил его. Первое имя в списке было в американской зоне, в Рюссельсхайме, всего в 19 милях от Франкфурта. Второе имя в списке было в Британской зоне, в Бонне - или это был Бад-Годесберг? Независимо от того. Сначала он сделает это в Рассельсхайме. Сегодня он разжалуется в звании до лейтенанта. Это будет последний раз, когда американская офицерская форма окажется полезной. Вчера в казино он понял, что испытал удачу, обратившись к британскому майору. Но это было забавно. Он понял, что его, вероятно, ищут британцы. И существовала даже вероятность того, что майор был одним из тех, кто проводил поиски. У него был вид охотника, и, кроме того, британские майоры не так уж часто встречались в американской зоне. Было бы еще забавнее, если бы британский майор каким-то образом обнаружил, что американец, купивший ему выпивку, на самом деле был тем самым человеком, которого он искал.
  "Ты хочешь, чтобы они поймали тебя, дурак", - сказало ему его насмешливое "я". "Ну да, естественно", - сказал Оппенгеймер вслух. "Я всегда это знал".
  Автомобильный завод "Опель" в Рюссельсхайме, примерно на полпути между Франкфуртом и Майнцем, занимал площадь в пятьсот акров и одно время был крупнейшим автомобильным заводом в Европе. На пике своего развития предприятие выпускало около 5000 легковых и грузовых автомобилей в месяц, на нем работало около 24 000 рабочих.
  И ВВС Великобритании, и авиация армии США бомбили его днем и ночью, но, несмотря на их совместные усилия, к концу войны завод Opel все еще работал на 40 процентов своей мощности. Теперь он в каком-то смысле вернулся в строй, и руководил всем заводом и его 4137 немецкими рабочими лейтенант Джек Фэллон, который до войны был продавцом в местном объединении рабочих автомобильной промышленности (CIO) на заводе Форда в Дирборн, Мичиган. Чтобы помочь ему управлять своей новой империей, военное правительство выделило ему двух военнослужащих, грузовик массой три четверти тонны с прицепом и переводчика.
  Лейтенант уголовного розыска хотел встретиться с переводчиком.
  "Господи, ты же не думаешь, что он нацист или что-то в этом роде?" - сказал Фэллон. "Я уже потерял двух переводчиков, потому что кто-то заявил, что они нацисты. Черт, этот парень не мог быть нацистом. Он был в концлагере".
  "Это просто рутина", - сказал Курт Оппенгеймер.
  - Хорошо, я посмотрю, смогу ли я найти его для тебя.
  Фэллон повернулся на вращающемся стуле и крикнул в открытую дверь: "Эй, Литтл, куда, черт возьми, делся Визе?"
  "Выбивает из меня все дерьмо, лейтенант", - капрал. Вирджил Литтл крикнул в ответ.
  - Ну, иди, найди этого ублюдка и тащи его сюда.
  "Да сэр."
  Фэллон откинулся на спинку стула. "Это может занять некоторое время", - сказал он. "Это чертовски большое растение"
  "Все в порядке", - сказал Оппенгеймер.
  - Они заставляют вас быть занятыми, ребята?
  - Примерно так. А ты?"
  Фэллон вздохнул. "Это беспорядок. Знаешь, от кого я получаю заказы? Я получаю заказы от G-Five во Франкфурте. Вот только иногда их заказы прямо противоположны тем, которые я получаю от G-Four - это контроль производства. И прежде чем я успеваю обернуться, приходит новый набор заказов - на этот раз от OMGUS в Берлине. И если этого было недостаточно, эти ублюдки из G-Five из Седьмой армии в Гейдельберге думают, что им придется вложить свои два цента. Я не знаю, какого черта я делаю половину времени".
  "Звучит грубо", - сказал Оппенгеймер, доставая пачку "Кэмелов" и предлагая их Фэллону.
  Фэллон покачал головой. "Позвольте мне привести вам пример того, что я имею в виду". Он с надеждой посмотрел на Оппенгеймера и был воодушевлен полученным сочувственным кивком.
  "То, что мы здесь пытаемся сделать, - это выпустить грузовики - небольшие, знаете ли, грузоподъемностью три четверти тонны. Но тем временем мы также должны производить радиаторы и карбюраторы, которые мы отправляем на завод DB в Мангейме".
  "ДБ?" Оппенгеймер сказал.
  "Даймлер-Бенц".
  "Ой."
  "Ладно, молодец, мы выпускаем четыреста шестнадцать радиаторов и шестьсот два карбюратора, так?"
  "Верно."
  "Потом они отключили нам чертов газ. Что ж, мы получаем газ из Дармштадта, а Дармштадту нужен уголь, прежде чем он сможет производить газ. Но Дармштадт зависит от получения угля откуда-то из Рура, из Британской зоны. Ну, они не добывают уголь в Руре, а если и добывают, то эти британские ублюдки оставляют его себе. Итак, DB кричит о своих радиаторах и карбюраторах, а я кричу в ответ, что не смогу их выключить без бензина и не смогу получить бензин, пока Дармштадт не получит уголь. Так ты знаешь, что они мне говорят делать?
  "Что?"
  "Импровизировать."
  "Иисус."
  "Итак, вот что я делаю. Беру один из тех грузовиков, что у нас получились, и списываю его. Я имею в виду, что записи на нем просто исчезают. Его так и не выпустили, если вы понимаете, о чем я? Потом я начинаю обшаривать черный рынок и нахожу парня, у которого есть уголь. Вы можете найти его, если знаете, где искать. Поэтому я говорю этому парню: "Как тебе новенький грузовик?" Конечно, он хочет знать, в чем подвох. Ну, загвоздка в том, что ему придется использовать грузовик, чтобы перевезти в Дармштадт достаточно угля, чтобы обеспечить меня бензином на три недели.
  "Это чертовски гениально", - сказал Оппенгеймер.
  Фэллон провел рукой по коротким каштановым волосам. Это был жилистый мужчина, не слишком высокий, немногим старше тридцати, с выражением постоянного раздражения на лице, которое было слишком молодо, чтобы на нем было столько морщин.
  "Ну, черт возьми, я не знаю, гениально это или нет. Все, что я знаю, это то, что я поеду домой в следующем месяце, но если меня сначала не отдадут под трибунал, я скажу вам одну вещь. Здесь я научился некоторым трюкам, которые наставят этих ублюдков Форда на задницу, если они не будут осторожны. Он счастливо улыбнулся этой приятной перспективе, и большая часть раздраженного взгляда исчезла.
  капрал. Через несколько минут в офис без стука вошел Вирджил Литтл, за ним последовал гражданский немец, одетый в коричневый костюм и черные туфли. Капралу Литтлу было около двадцати лет, у него было лицо мыслителя и сутулость ученого. Немецкий штатский был более чем в два раза старше его, с круглым лицом, маленькими голубыми глазами и тонкогубым, неумолимым ртом, отделявшим крошечный подбородок от довольно большого носа. От его волос остался тусклый серо-коричневый оттенок.
  - Вот он, лейтенант, - сказал капрал Литтл. "Что-нибудь еще?"
  Прежде чем Фэллон успел ответить, Оппенгеймер сказал: - Я бы хотел, чтобы капрал остался, лейтенант. Все в порядке?"
  Фэллон пожал плечами. "Хорошо."
  - И еще один военнослужащий. Вы бы хотели, чтобы он тоже вошел?
  - Скажи Бакстеру, чтобы он вошел, - сказал Фэллон.
  - Привет, Бакстер, - крикнул капрал Литтл через дверь. - Лейтенант хочет вас.
  Вошел крупный, сонный на вид юноша лет девятнадцати и огляделся. Это был рядовой Луи Бакстер, единственной страстью которого в жизни были автомобили. Работа на заводе, где они действительно производились, была для него бесконечной радостью.
  - Не могли бы вы закрыть дверь, пожалуйста? Оппенгеймер сказал.
  Бакстер повернулся и закрыл дверь, затем повернулся обратно.
  "Рядовой, я думаю, вам следует сесть вон там, - сказал Оппенгеймер, указывая на стул, - а вам, капрал, туда".
  Бакстер сел, где ему сказали, но капрал Литтл сначала посмотрел на лейтенанта Фэллона, который слегка нахмурился, затем кивнул. Капрал Литтл сел.
  В центре большого офиса остался только немец. Он спокойно посмотрел на Оппенгеймера, слегка улыбнулся, затем снова посмотрел на Фэллон.
  - Могу я узнать цель этой встречи, лейтенант?
  Фэллон кивнул Оппенгеймеру. - Лейтенант вам расскажет.
  Немец кивнул, посмотрел на Оппенгеймера, снова кивнул, почти так, чтобы это было похоже на легкий поклон, и сказал: "Пожалуйста?"
  "Ваше имя?" - сказал Оппенгеймер скучающим голосом.
  "Визе. Иоахим Визе".
  "Ваш возраст?"
  "Сорок три."
  "Место рождения?"
  "Лейпциг".
  "Занятие?"
  "Устный переводчик."
  "Оккупация до войны?"
  "Учитель."
  "Какие предметы ты преподавал?"
  "Английский, французский и латынь".
  Оппенгеймер долго смотрел на Визе, улыбнулся, достал пачку "Кэмелов", поднялся и предложил немецкий. Визе заметно расслабился и взял сигарету. Используя зажигалку Zippo, Оппенгеймер закурил немцу сигарету, снова очаровательно улыбнулся и сказал: "Ты лжешь".
  - Я не лгу, - сухо сказал немец, и его лицо стало ярко-розовым.
  "Что, черт возьми, это все значит?" - сказал лейтенант Фэллон.
  Оппенгеймер вернулся к своему стулу и сел. Он полез в задний карман, словно за носовым платком, и вместо этого достал "Вальтер".
  "Ради всего святого", - сказал Фэллон.
  "Вальтер" был нацелен на немца, который сказал, что его зовут Иоахим Визе. "У нас будет военный трибунал, лейтенант", - сказал Оппенгеймер. "Это не займет много времени. Я буду обвинением; ты будешь судьей; Я думаю, что капрал Литтл будет защитником; и рядовой Бакстер - посмотрим... рядовой Бакстер, да, будет сержантом по оружию.
  - О чем, черт возьми, ты говоришь? - сказал Фэллон и начал подниматься. Оппенгеймер помахал ему пистолетом, и он снова сел.
  "Я говорю здесь о друге Визе. Видите ли, лейтенант, его фамилия вовсе не Визе. Он улыбнулся немцу. - Назови им свое настоящее имя.
  Лицо немца начало потеть. "Я не понимаю", сказал он. "Меня зовут Визе. Я был учителем. Потом меня отправили в Дахау. Я чуть не умер там. Моя жена, она... она умерла. Он умоляюще развел руками. "У меня есть доказательства... документы".
  - И очень хорошие документы. Вы купили их у человека по имени Дамм - Карла-Хайнца Дамма - в Мюнхене 2 июня 1945 года. Вы заплатили за них сумму, эквивалентную десяти тысячам долларов в швейцарских франках. Это была отличная сделка".
  Немец боялся пошевелить своим телом, поэтому лишь повернул голову, чтобы посмотреть на Фэллон. - Я... я ничего из этого не понимаю, лейтенант. Ты не можешь что-нибудь сделать? Это все какая-то ужасная ошибка. Вы видели мои документы. Скажи ему, что ты их видел.
  - Я их видел, - сказал Фэллон ровным голосом.
  "Хорошо", - сказал Оппенгеймер. "Судья видела документы, поэтому мы оговариваем, что они приобщены к делу в качестве доказательств. Теперь займемся обвинением. Видите ли, ваша честь, обвиняемый не всегда был переводчиком и никогда, никогда не был преподавателем английского, французского или латыни. Нет, во время войны он занимался совсем другим делом - рабским трудом. Не могли бы вы рассказать нам о трудовом бизнесе?
  Немец энергично покачал головой. Розовый цвет исчез с его лица. Теперь оно было мелово-белым. "Я не понимаю", сказал он. "Я ничего из этого не понимаю".
  "Нет? Вы никогда не слышали имени Оскара Гервината?
  Немец снова покачал головой. "Нет. Никогда."
  "Странный. Ну, Оскар Гервинат занимался рабским трудом. Он был подрядчиком. Под этим я имею в виду, что ему дали контракты на кормление и размещение рабов. Что ж, герр Гервинат был отличным бизнесменом. Вскоре он обнаружил, что чем меньше он кормит своих подопечных, тем прибыльнее его бизнес. Если они умерли, от переохлаждения, или от переутомления, или от голода, ну неважно. Их всегда было гораздо больше: Польша, Франция, Голландия и тому подобные места. Герр Гервинат не был крупнейшим подрядчиком в своей конкретной области, но у него был очень хороший небольшой бизнес, главным образом в Рурской области. По самым достоверным данным, две тысячи триста пятьдесят четыре подопечных герра Гервината умерли от голода, переутомления или переутомления, а иногда, я предполагаю, все трое. Вы уверены, что никогда не слышали об Оскаре Гервинате?
  Человек, которого обвиняли в том, что он Оскар Гервинат, теперь дрожал. - Никогда, - сказал он, и это прозвучало так, словно он чем-то подавился. "Это все ошибка, ужасная ошибка".
  "Теперь обвинение представит новые доказательства", - сказал Оппенгеймер. Он вынул из кармана один из листов, вырванных им из гроссбуховой книги Дамма, и, не сводя глаз с немца, протянул его Фэллону.
  Фэллон посмотрел на него. "Черт, это по-немецки. Я не могу это читать".
  "Фотография, вклеенная на страницу".
  "Есть две фотографии".
  "Самый лучший".
  "Да, это Визе, все в порядке".
  - Снято через окно, не так ли? Но все же вполне справедливое сходство.
  - Да, это он, все в порядке.
  "Теперь мы попросим переводчика перевести показания на английский для вас, ваша честь. Будьте так любезны, передайте ему это.
  Немец взял лист бумаги и посмотрел на него. Пока он читал, его лицо сморщилось так, что с почти лысой головой он был очень похож на сморщенного младенца, готового заплакать. Потом начались слезы. Он фыркнул, покачал головой и молча передал лист обратно Оппенгеймеру.
  "Нет? Что ж, на самом деле, ваша честь, здесь нет ничего большего, чем то, что я вам уже сказал. Это записи, которые очень дотошный шантажист сделал для использования впрок. Но если вы думаете, что это послужит правосудию, я...
  - Нет, - сказал немец и опустился на колени. Слезы все еще текли по его лицу. По-немецки он сказал: "Да, да, это правда. Это все правда. Я Оскар Гервинат, я...
  - Что он говорит? - сказал Фэллон.
  "Он только что признался, что он Оскар Гервинат".
  - Ты это сказал, Визе?
  Визе-Гервинат, склонив голову, пробормотал: "Да".
  - Господи, - сказал Фэллон.
  "Обвиняемый признал свою вину, - сказал Оппенгеймер с веселой улыбкой, - но я думаю, что нам все равно следует выслушать мнение защитника. Капрал Литтл?
  "Боже, лейтенант", - сказал Литтл Фэллону. "Что я должен сказать?"
  "Ничего. Ты не должен ничего говорить.
  "Ну, я мог бы сказать, что он всегда был здесь довольно милым стариком".
  - Заткнись, Литтл, ладно?
  "Да сэр."
  "Теперь посмотри", - сказал Фэллон Оппенгеймеру. - Я не знаю, кто ты, черт возьми, такой, приятель, но...
  Немец бросился на "Вальтер" прежде, чем Фэллон успел финишировать. Оппенгеймер быстро отступил и дважды выстрелил ему в грудь. Немец упал на колени, что-то захныкал, а затем тяжело растянулся на полу. Прежде чем умереть, он несколько раз дернулся.
  - Господи Иисусе, - прошептал Фэллон.
  - Он застрелил его, лейтенант, - потрясенным голосом сказал рядовой Бакстер. "Он просто вырвался и застрелил его".
  "Это... это похоже на пьесу", - сказал капрал Литтл, который провел год в Университете Небраски и уже работал над романом о своем опыте в послевоенной Германии. Он немедленно решил отказаться от написанного и начать все заново. Глядя на Оппенгеймера, он начал делать осторожные мысленные записи.
  Оппенгеймер на мгновение взглянул на мертвого Оскара Гервината, а затем поднял глаза на Фэллона. - Знаешь, он действительно это заслужил.
  Фэллон покачал головой. - Ты сумасшедший, парень.
  Оппенгеймер кивнул. "Вероятно. Теперь одному из вас придется пойти со мной на некоторое время. Какой это будет?"
  Быстрый ум Фэллона сразу почувствовал, что нужно Оппенгеймеру. - Ты берешь заложника, да?
  "Только на время".
  "Я пойду."
  - Нет, лейтенант, я думаю, что нет. Ты слишком быстр для меня. Боюсь."
  - Отпустите меня , лейтенант, - сказал капрал Литтл, стараясь не пропустить ничего, что могло бы оказаться полезным для его литературной карьеры.
  Оппенгеймер снова кивнул. - Вы умеете водить джип, капрал?
  "Конечно."
  "Хороший. Вы вернетесь через два часа - при условии, что лейтенант не позвонит в течение часа.
  "Никаких звонков", - сказал Фэллон.
  "Хороший."
  Фэллон нахмурился. "Позволь спросить у тебя кое-что."
  "Конечно."
  "Вы действительно американец?"
  "А будет ли это иметь какое-то значение?"
  Фэллон медленно покачал головой. - Нет, думаю, не так уж и много. Но ты же не причинишь вреда ребенку, если я не буду звонить в течение часа?
  "Нет, я не причиню ему вреда", - сказал Оппенгеймер. Он повернулся к Литтлу. - Вы готовы, капрал?
  - Держу пари, - сказал капрал Литтл.
  OceanofPDF.com
   21
  Они ждали джип у заднего входа в лагерь для перемещенных лиц в Баденхаузене. В течение трех часов после того, как Оппенгеймер въехал на него, джип будет полностью разобран, а его части проданы на черном рынке.
  Задний вход в лагерь для военнопленных на самом деле не был задним входом. Даже при достаточно внимательном осмотре не удалось бы обнаружить искусно вырезанное высокое ограждение из стальной сетки, которое было отодвинуто назад, чтобы позволить Оппенгеймеру проехать на джипе. ДП не были узниками лагеря Баденхаузен, и джип с таким же успехом мог проехать через главный вход. Но тогда некоторые должностные лица UNRRA, возможно, увидели это и начали задавать вопросы. Не имело значения, видели ли это другие операторы. Почти у каждого была своя скрипка, в большинстве случаев это было общеизвестно, а с доносчиками расправлялись путем информирования. Если это не сработало, всегда находились трое поляков, которые за справедливую цену устроили бы серьёзную избиение.
  После того как грек и латыш вернули забор на место, Оппенгеймер, не сказав ни слова, вышел из джипа и направился к небольшому сараю, в котором размещались операции чеха Кубисты. Хотя Оппенгеймер услышал звук джипа, когда они завели двигатель и тронулись с места, он не взглянул на него на прощание. Для Оппенгеймера эта часть жизни закончилась. Теперь ему предстояло стать кем-то другим, и он уже избавлялся от американизмов, которые так заботливо приобретал.
  Оппенгеймер слегка улыбнулся, вспомнив почти бесконечные, иногда сочувственные и всегда наивные вопросы молодого американского капрала, когда они уезжали с завода "Опель". Оппенгеймер ответил на большинство из них собственными вопросами.
  Вы действительно американец, сэр? Мог ли американец сделать то, что сделал я? Сэр, вы не возражаете, если я спрошу вас, что вы чувствовали, когда сделали это? Всегда ли необходимо что-то чувствовать, капрал? Это был первый раз, когда вы делали что-то подобное, сэр? Разве ваш вопрос не должен заключаться в том, будет ли это в последний раз? Вы имеете в виду, что собираетесь сделать это снова, сэр? Я не знаю, капрал; нужно ли мне? Вы не возражаете, если я спрошу вас об этом, лейтенант? Считаете ли вы себя своего рода ангелом-мстителем? Я больше не уверен, что верю в ангелов, капрал. Ты?
  А затем возник последний вопрос, когда в шести милях от завода "Опель" Оппенгеймер остановил джип, чтобы выпустить капрала Литтла.
  "Я не знаю, как спросить об этом, сэр", - сказал капрал Литтл, вылезая из-за руля, и Оппенгеймер скользнул под него.
  - Ты имеешь в виду, что я сумасшедший?
  - Ну да, сэр, примерно это я и имел в виду.
  "Как клоп", - сказал Оппенгеймер, вспомнив одно из выражений сержанта Пакера.
  Литтл задумчиво кивнул, как будто это был именно тот ответ, который он хотел.
  - Ну, черт возьми, сэр, я думаю, удачи.
  "Почему, спасибо, капрал. Большое спасибо."
  Оппенгеймер постучал в дверь сарая и вошел после того, как голос на немецком произнес: "Входите". Внутри помещение казалось наполовину распродажей, наполовину типографией. У одной стены стояло несколько металлических контейнеров. Они были наполнены гражданской одеждой - пиджаками, брюками, жилетами и обувью - ни одна из которых, казалось, не подходила друг другу. В одном контейнере не было ничего, кроме мужских шляп. Рядом с мусорными баками на деревянном столбе висела разнообразная униформа армии США - куртки Эйзенхауэра, розовые офицерские мундиры, плащи, полевые куртки, кожаные летные куртки, униформа, ОД и даже две формы WAC.
  Деревянный столб, увешанный армейской одеждой, более или менее отделял беспорядочную торговлю от типографии, которая состояла из небольшого ручного печатного станка, бумаги различной плотности и качества и широкого ассортимента резиновых штампов. На стенах висели образцы некоторых законных усилий ручной печати: в основном официальные лагерные правила и прокламации.
  Рядом с гравировальным столом сидел Кубиста-чех, лагерный печатник, торговец одеждой и мастер-фальсификатор. Это был худощавый мужчина среднего роста, едва избежавший истощения. Он поднял голову, когда вошел Оппенгеймер; кивнул своей длинной узкой головой; и сказал: "Я вижу, мы разжаловались в лейтенанты".
  "Это вносит изменения", - сказал Оппенгеймер. "Я буду скучать по роли американского офицера. Это была довольно беззаботная жизнь".
  "Я приготовил для тебя твою новую жизнь", - сказал Кубиста, полез в ящик стола и достал небольшую стопку документов размером с бумажник. Он разобрал их одного за другим. "Конечно, ваше основное удостоверение личности; ваш межзональный пропуск; ваши продовольственные книжки Британской зоны; квитанции об аренде; некоторые мелочи военного времени, которые могли бы быть полезны для правдоподобия; и три письма от твоего возлюбленного, который живет в Берлине и отчаянно скучает по тебе.
  Оппенгеймер просмотрел документы один за другим. Он улыбнулся своему новому имени. "Эккехард Финк. Зяблик. Знаете ли вы, что слово "финк" имеет довольно неприятный оттенок в английском языке?
  "Нет."
  - Думаю, это означает "информатор".
  "Я должен это помнить. Здесь много людей, к которым это можно применить".
  "Вероятно."
  "Даже я подвергался искушению".
  "Ой?"
  "Дважды за последнее время. Вот, - сказал он, вставая и снимая с гвоздя темно-синий костюм. "Попробуй это. Вон на стуле рубашка, галстук, туфли и все остальное. Шапку и пальто мы тебе подберем позже.
  Оппенгеймер начал снимать форму. "Расскажи мне о своем искушении".
  Кубиста полез в карман и достал пачку "Честерфилдов". Он зажег одну, глубоко затянулся, выдохнул дым и с удовольствием посмотрел на сигарету. У него были глубоко посаженные влажные карие глаза, которые смотрели сквозь толстые очки в проволочной оправе. То, что осталось от его волос, было белым. Нос у него был длинный и тонкий и немного смещался туда, где его сломал лагерный охранник в 1942 году. У него был запавший рот, как у старика, который проваливался сам по себе, потому что у него отсутствовала большая часть зубов. Он выглядел на шестьдесят. Ему было тридцать восемь.
  "Какая неописуемая роскошь - американский табак".
  "Одна из немногих валют, которую можно потреблять или тратить с одинаковым удовольствием", - сказал Оппенгеймер. "Расскажи мне о своем искушении".
  "Да, это. Первое произошло вчера утром. Немец. Он пришел купить велосипед и, найдя тот, который ему подходил, очень осторожно навел справки о получении документов и был направлен ко мне. Оказалось, что он был печатником - и хорошим, насколько я могу судить. У нас была довольно милая беседа. Он утверждал, что ищет давно потерянного брата. Младший брат. Кажется, он слышал, что этот молодой брат, плохой человек, выдает себя за американского офицера. Мой новый друг-принтер хотел найти его и наставить на путь праведности и искупления. Я не поверил ему ни на секунду, и он не ожидал, что я поверю. Он упомянул сумму денег. Вполне приятная сумма. Судя по всему, мой друг-принтер выглядел довольно обеспеченным.
  Оппенгеймер закончил завязывать галстук. - Что ты ответил?
  "Я сказал ему, что мне придется поспрашивать. Он сказал, что вернется завтра".
  - А второй искуситель?
  "Ах, этот. Ну, он один из нас. Вор. Довольно неплохой, кстати. Он румын, который притворяется эстонцем. Он не скрывал, кого искал: американского офицера, который недавно, возможно, купил себе новые документы. Он также упомянул о сумме денег, хотя он и далеко не был таким щедрым, как типограф. Я сказал ему то же самое. Что я наведу справки.
  Оппенгеймер кивнул и надел пиджак. - Жаль, что у тебя нет зеркала.
  "Ты очень хорошо выглядишь", - сказал Кубиста. "Бедный, но респектабельный".
  - Я передал джип вашим сообщникам.
  "Отличный."
  "А потом вот это". Он раскрыл ладонь. В нем лежал бриллиант весом чуть больше карата.
  - Ну, - сказал Кубиста, взяв камень и поднеся его к свету. "Я этого не ожидал".
  "Я надеюсь, что это купит молчание", - сказал Оппенгеймер. "Не полная тишина, а лишь частичная тишина".
  Кубиста кивнул. "Вы мудры. Слишком многие уже делают запросы. Скоро их будут делать американские власти".
  - И тебе будет что им рассказать.
  "Хороший."
  "Но сначала ты можешь продать то, что знаешь, своему другу-принтеру и румыну".
  "Даже лучше. Но за сколько я смогу их продать?"
  "Вы можете продать их там, где я был, но не там, куда направляюсь".
  Кубиста улыбнулся. "Подвал в старом замке".
  Оппенгеймер кивнул.
  - Включен ли ваш огромный запас сигарет?
  "К сожалению, да."
  Кубиста снова улыбнулся. "Тогда я соответствующим образом скорректирую свою цену".
  К тому времени, когда туда прибыли лейтенант Мейер и майор Бейкер-Бейтс, полицейские силы США в лакированных сине-желтых подшлемниках кишели над заводом "Опель" в Рассельсхайме, словно картофельные жуки.
  Полиция была тем, что придумала армия, когда внезапно обнаружила, что у нее есть немногим более 150 000 солдат, чтобы поддерживать порядок в зоне оккупации и одновременно угрожать русским. Недостаток численности он решил компенсировать заметностью.
  Куртки Эйзенхауэра были сразу же выброшены на слом, из-за чего солдаты, находившиеся там, были похожи на служащих заправочной станции, если только они не были ростом шесть футов и телосложением модели-мужчины. Пиджак Айка заменили блузкой с медными пуговицами, на левом плече которой красовалась 2½-дюймовая нашивка в виде золотого диска с синей каймой. Когда сотрудники полиции не носили ярких подшлемников, им приходилось носить фуражки с козырьками. На ногах у них были начищенные до блеска ботинки парашютиста, а последним штрихом того, что кто-то счел классным, стал ремень Сэма Брауна. На поясе висел автомат 45-го калибра.
  В основном все это было для галочки, но поскольку немцы не восхищались ничем так сильно, как хорошо одетым солдатом, джип, полный полицейских, проносившийся через деревню, мог надолго сохранить в памяти немцев американское присутствие. Их называли Полицейскими, потому что кто-то вспомнил, что именно так армия называла свои войска, когда оккупировала Филиппины после войны с Испанией. У него также был красивый полуполицейский статус.
  Тело мертвого Оскара Гервината было вынесено из кабинета лейтенанта Фэллона к тому времени, когда капитан полиции ввел Мейера и Бейкер-Бейтса. Лейтенант Фэллон уже рассказал свою историю некоторым сотрудникам уголовного розыска, которые все еще слонялись вокруг и ждали, пока он отдышается, чтобы рассказать ее дважды, а возможно, и трижды. Они неохотно согласились позволить Мейеру и Бейкер-Бейтсу разобраться с Фэллоном, но только после того, как Мейер назвал имена нескольких генералов ВВС США, которые, как он утверждал, ожидали полного отчета в течение часа.
  Первое, что сделал Мейер, - это показал Фэллону фотографию Курта Оппенгеймера. Фэллон внимательно изучил его, затем поднял глаза и сказал: "Да, это тот парень. Он немец, да?"
  "Он немец", сказал Мейер.
  "Ну, он чертовски хорошо говорит по-американски".
  - Расскажите нам об этом, лейтенант, - сказал Бейкер-Бейтс. "Начните с самого начала и расскажите так, как вы это помните".
  Итак, Фэллон рассказал это еще раз, и после того, как он дошел до того, что Оппенгеймер представил свои "доказательства" в виде одной из страниц, которые он вырвал из похожей на гроссбух книги шантажиста Дамма, лейтенант Мейер прервал его.
  "Это была просто страница?"
  "Да, страница с двумя фотографиями".
  - Но ведь и об этом была информация?
  "Конечно, но я не смог прочитать это, потому что оно было на немецком языке".
  "Эта информация. Это было напечатано или написано?"
  "Это было написано."
  - Чернилами?
  - Да, конечно, чернила.
  "Хорошо, - сказал Мейер, - продолжайте".
  Итак, лейтенант Фэллон продолжил, а когда он закончил, лейтенант Мейер снова вернул его к странице, вырванной из бухгалтерской книги Дамма. На самом деле лейтенант Мейер открыл свой портфель и достал саму бухгалтерскую книгу.
  "Взгляните на это, лейтенант, и посмотрите, похожа ли страница, которую вы видели, на страницы в этой книге".
  Лейтенант Фэллон пролистал бухгалтерскую книгу. "Да, я бы сказал, что это так. Я бы сказал, что он был в точности таким же, как они, за исключением того, что тот, который я видел, был порван по одному краю, как будто его вырвали.
  "Давайте вернемся на минутку к этой странице", - сказал майор Бейкер-Бейтс. "Вы сказали, что на нем были две фотографии?"
  "На одной из них была фотография Визе, или Гервината, или как там его, черт возьми, звали. Выглядело так, будто его сняли через окно, когда он не смотрел. Я имею в виду, что Визе не выглядел так, будто знал, что его фотографируют".
  - А другая фотография? - сказал Бейкер-Бейтс.
  "То же самое, за исключением того, что оно не выглядело так, будто его забрали через окно".
  "Это был мужчина?"
  - Да, мужчина.
  - Можешь ли ты описать его?
  "Черт, я только взглянул на это. Я бы сказал, что это был парень лет сорока или сорока пяти".
  "Он был толстолицый, тонколицый, носил очки, что?"
  Лейтенант Фэллон покачал головой. "Честно говоря, я не помню. Не думаю, что он носил очки, но я не могу в этом поклясться".
  "Нет, на это было бы слишком надеяться", - сказал Бейкер-Бейтс.
  Лейтенант Мейер вздохнул. "Хорошо, давайте еще раз, шаг за шагом".
  На лице Фэллон появилось болезненное выражение. - Ты имеешь в виду все это?
  - Нет, как раз тогда, когда он протянул тебе лист бумаги с фотографиями. Что он сказал?"
  "Он просто попросил меня посмотреть это, а когда я сказал, что не умею читать по-немецки, он сказал, что пусть переводчик переведет это. Знаешь, Визе.
  "Как долго вы смотрели на страницу?"
  - Как долго? Всего несколько секунд.
  - Но ты пытался это прочитать?
  "Конечно."
  "Теперь подумай хорошенько. Было ли что-нибудь, что вы могли бы вспомнить не из той части страницы, которая касалась Визе, а из другой части - нижней?"
  Фэллон сморщил лицо в искренней сосредоточенности. Мейер и Бейкер-Бейтс терпеливо ждали. Наконец Фэллон покачал головой. "Единственное, что я мог прочитать, - это цифры".
  "Какие цифры?"
  "Там была пара цифр какого-то адреса. По-моему, их двое. Либо двенадцать, либо тринадцать, а может быть и пятнадцать. Я помню, что это было небольшое число".
  - Откуда ты узнал, что им нужен адрес?
  - Потому что они были как раз перед Нечто-штрассе. Черт возьми, я знаю, что такое Штрассе .
  - Но вы не помните, что это была за Штрассе ?
  - Я точно нет.
  "Какая жалость", - сказал Бейкер-Бейтс.
  "Но я помню, что было сразу после адреса".
  "Что?"
  "Название города. Чтобы я мог читать. Это поможет?"
  Мейер и Бейкер-Бейтс переглянулись. Затем Мейер очень осторожным голосом сказал: "Это может немного помочь, лейтенант. Какой это был город?"
  - Бонн, - сказал Фэллон. "Причина, по которой я это вспомнил, заключалась в том, что в прошлом месяце, когда я отправился в путешествие вверх по Рейну, мы дошли до него далеко. Это довольно маленький город. Ребята, вы когда-нибудь были там?
  - Не в последнее время, - сказал майор Бейкер-Бейтс.
  Когда они вернулись к джипу Мейера после допроса капрала Литтла и рядового Бакстера, майор Бейкер-Бейтс находился в приподнятом настроении, граничащем с энтузиазмом. "Ну, похоже, оно снова в моем дворе, не так ли?"
  Мейер мрачно кивнул ему. "Бонн в Британской зоне, все в порядке"
  - Вы, конечно, приедете в Бонн?
  - Мне придется проверить.
  "Я очень надеюсь, что вы сможете. Это даст мне возможность ответить взаимностью на ваше великолепное гостеприимство.
  "Конечно, есть вероятность, что он не поедет в Бонн".
  "Оппенгеймер?"
  Мейер кивнул.
  "О, он поедет в Бонн, хорошо".
  - Что дает тебе такую уверенность?
  "У него есть список, не так ли? Что-то вроде списка дел, хотя в данном случае это список людей, которых стоит убивать".
  "Да, у него есть список".
  "И он немец, не так ли?"
  И снова Мейер кивнул.
  "Вы когда-нибудь видели немца, который, имея список дел, не начинал с самого верха и не продвигался вниз до самого низа? Они, лейтенант, очень методичные люди. Это одна из их главных добродетелей, при условии, что у них вообще есть какие-либо добродетели".
  "Оппенгеймер - еврей".
  - Но он еще и немец, мой мальчик. У него есть свой небольшой список дел и людей, которых нужно убить. Он начал сверху и спустится вниз".
  - Если только кто-нибудь не остановит его.
  - О, я его остановлю, - сказал майор Бейкер-Бейтс. "Я остановлю его в Бонне".
  OceanofPDF.com
   22
  Примерно в двадцати километрах к востоку от завода "Опель" седан "Форд" UNRRA свернул на молочную ферму. За рулем был Генрих, дворецкий-шофер и бывший работник общественного питания нацистской службы в Берлине. Двумя его пассажирами были Джексон и гном. В багажнике машины лежало пятьдесят блоков американских сигарет.
  Фермерский дом был построен из красноватого камня с шиферной крышей, как и молочный сарай, пристроенный к нему под прямым углом. Посреди скотного двора - и, по мнению Джексона, слишком близко к дому - находилась огромная дымящаяся куча навоза.
  - Дай угадаю, - сказал Джексон, кивнув на кучу навоза. "Он спрятал это под этим".
  Гном наморщил нос. - Знаешь, это признак процветания.
  "Он, должно быть, очень богатый человек".
  - Я приведу его, - сказал Генрих и вышел из машины. Осторожно обогнув кучу навоза, он подошел к фермерскому дому и постучал кулаком в дверь. Дверь была приоткрыта на подозрительный дюйм или два. Генрих что-то сказал, дверь открылась шире, и вышел фермер.
  Это был коренастый мужчина лет пятидесяти с толстой талией, одетый в резиновые сапоги и грязно-зеленый комбинезон в пятнах. На голове у него была бесформенная черная фетровая шляпа, а под ней на лице было настороженное, осторожное выражение мужика, убежденного, что его собираются обмануть. Глаза у него были маленькие, голубые и хитрые, глаза опытного торговца. Джексон решил, что позволит гному вести всю торговлю. У гнома это хорошо получалось.
  Джексон и Плоскару вышли из машины, но не представились. Фермер какое-то время пристально смотрел на них, особенно на Плоскару; крякнул; и мотнул головой в ту сторону, куда намеревался их вести. Он двинулся дальше, а трое мужчин остались позади.
  "К чему вся эта тайна, Ник?" - сказал Джексон, пока они следовали за вентилятором к задней части сарая.
  "Это не загадка, это сюрприз", - сказал Плоскару. "Все любят сюрпризы".
  "Я не."
  "Вам понравится этот".
  Позади сарая фермер остановился у грубого сарая без стен, который, очевидно, был построен для того, чтобы обеспечить некоторую защиту четырехфутовой стога сена. В сарае была только дощатая крыша и четыре опоры, которые ее поддерживали.
  Фермер взял грабли и начал тянуть сено вниз и в сторону. Сено сверху было всего на несколько дюймов глубиной. Под ним был запятнанный, заплатанный холст, которым что-то было прикрыто. Когда большая часть сена закончилась, фермер снял брезент, и Джексон сказал: "Боже мой!"
  Он был красный, с двумя пулевыми отверстиями в лобовом стекле. Огромный капюшон был застегнут кожаным ремешком. Крышку радиатора украшала трехконечная звезда.
  Джексон посмотрел на сияющего гнома. "Разве это не красиво?" - сказал Плоскару.
  "Это монстр", сказал Джексон.
  "Вы знакомы с этой конкретной моделью, господин доктор?" - спросил Генрих, явно желая стать доцентом.
  "Это "Мерседес", - сказал Джексон.
  "Ах, но что за Мерседес. Это SKK 38-slash-250, разработанный, как вы знаете, доктором Порше. Как видите, у него 7,069-литровый двигатель с наддувом. Я бы сказал, около 200 лошадиных сил. Он оснащен двухлопастным нагнетателем типа Рутса и...
  "Расскажите мне о пулевых отверстиях", - сказал Джексон.
  "Ах, те. Что ж, возможно, нам стоит позволить его владельцу рассказать вам об этом. Он обратился к фермеру. "Он хочет знать о пулевых отверстиях в лобовом стекле".
  Фермер сплюнул в сено и пожал плечами. "Что тут знать? Это сделали ваши самолеты".
  "Мои самолеты?" - сказал Джексон.
  - Ну, тогда твой самолет. Был только один. Американский истребитель. Он подошел низко и пробил ему голову.
  "ВОЗ?"
  "Полковник".
  "Какой полковник?"
  "Полковник СС, только тогда он уже не был в форме. Это было сразу после того, как Франкфурт захватил американцы. Полковник пытался попасть в Швейцарию, по крайней мере, так он сказал перед смертью. Я похоронил его там". Он указал подбородком на поросший травой холмик земли под платаном.
  "И сохранил свою машину", - сказал Джексон.
  Фермер снова пожал плечами. "Кто сказал, что это была его машина? Он был дезертиром. Вероятно, он украл его.
  - Но ты хочешь продать его сейчас? - сказал Плоскару.
  Фермер посмотрел на небо. "Я мог бы."
  - Бумаги, конечно, у вас есть.
  Фермер перестал смотреть на небо и нахмурился. "Никаких документов".
  "Ну, это действительно создает определенные проблемы".
  "Какие проблемы?"
  "Очевидно, что за машину с бумагой цена одна. А за машину без документов - ну, естественно, должна быть другая цена.
  "Особенно для автомобиля, принадлежавшего полковнику СС, который отвозил его в газовую камеру только по субботам вечером", - сказал Джексон по-английски.
  Фермер нахмурился. "Что он сказал?"
  "Я сказал, что он, вероятно, потребляет много бензина. Наверное, два километра на литр. Может быть, три.
  "У него большой резервуар. Кроме того, - продолжил фанат, еще раз пожав плечами, - ты американец. Бензин для вас не проблема".
  "Так сколько же вы просите за эту двенадцатилетнюю штуковину?" - сказал Плоскару.
  "Я не буду ставить оценки".
  - Хорошо, никаких отметок.
  "Либо сигареты, либо доллар".
  - Тогда сколько в долларах?
  Фермер не мог сдержать лукавство и жадность, отразившиеся на его лице. "Пятьсот долларов."
  Плоскару несколько раз кивнул, как будто нашел цену вполне разумной. - Это, конечно, с документами.
  "Я говорил тебе. Никаких документов.
  "Ага, понятно. Тогда ваша цена без документов должна составлять около двухсот долларов, верно?"
  "Неправильно", - сказал фермер. "Это необычная машина, редкая модель. Любой заплатил бы за это как минимум четыреста долларов".
  - Верно, верно, - сказал Плоскару. "Они могли бы заплатить столько же, если бы к нему были прилагаемые документы и если бы в его лобовом стекле не было двух пулевых отверстий. Подумайте о вопросах, которые вам зададут, когда кто-то пойдет заменять стекло".
  - Возможно, три пятьдесят, - сказал фермер.
  - Триста, и мы идем на ужасный риск.
  - Готово, - сказал фермер и протянул руку. Плоскару потряс его, затем повернулся к Генриху. "Сколько сегодня сигареты приносят на черный рынок, Генрих?"
  - Десять долларов за коробку, герр директор, - автоматически сказал он.
  "Тридцать коробок?" - сказал Плоскару фермеру.
  Он кивнул. "Тридцать коробок".
  "Ты забыл спросить его об одной вещи", - сказал Джексон.
  Плоскару посмотрел вверх. "Что?"
  "Он работает?"
  "Он работает", - сказал фермер. "Он работает очень быстро".
  Узкая дорога была длинной, прямой и свободной от движения. Когда спидометр достиг отметки 70 километров в час, Джексон вдавил педаль газа в пол, нагнетатель с воем включился, и большой открытый родстер прыгнул вперед, словно выстрелив из огромной резиновой ленты.
  Гном опустился на колени на пассажирском сиденье, его губы раздулись ветром и почти маниакальная ухмылка. "Быстрее!" - крикнул он сквозь вой нагнетателя. "Быстрее!"
  Джексон прижал ногу, и спидометр быстро достиг отметки 160 километров в час. Он держал ее так несколько мгновений, затем убрал ногу с педали газа, и большая машина замедлила ход. Он позволил ему снизить скорость до разумных 60 километров в час.
  "Как быстро мы шли?" - спросил Плоскару.
  - Около ста миль в час.
  "Мне нравится идти быстро. Я думаю, это как-то связано с сексом. Я очень возбуждаюсь".
  "Это какую-то машину, которую ты нашел, Ник".
  "Как оно справляется?"
  "Лучше, чем я мог подумать. Очень плавно, очень быстро. С этим справится даже ребенок. Хотя я не уверен, что они не забыли поставить пружины. Пробежавшись по мрамору, вы почувствуете, как он проясняет ваш позвоночник. Не буду придирчивым, но тебе не кажется, что это слишком уж критично для нашей работы?
  - Яркий?
  "Да, яркий. Мы должны быть немного скрытными, не так ли? Знаешь, хитрый и подлый. Эта штука такая же коварная, как парад.
  "Но быстро."
  "Очень быстро."
  - Тогда нам это может понадобиться.
  "За что?"
  "Чтобы добраться отсюда туда очень быстро".
  Когда они вернулись в большой дом возле Франкфуртского зоопарка, их ждала одна из молодых служанок с конвертом и важным видом человека, который должен сообщить плохие новости.
  "Он сказал передать это любому из вас", - сказала она, сделав реверанс.
  "ВОЗ?"
  "Человек, который это принес. Он приехал на велосипеде. Он сказал, что это имеет величайшее значение. "Вопрос жизни и смерти", - сказал он.
  Брови Плоскару поползли вверх. "Он сказал, что?"
  - Я почти уверен, герр директор.
  Джексон взял конверт и последовал за Плоскару в гостиную, где в камине горел уголь.
  "Откройте его, пока я приготовлю нам выпить", - сказал Плоскару.
  Джексон осмотрел конверт, сделанный из плотной бумаги кремового цвета. На нем ничего не было написано ни спереди, ни сзади, поэтому он понюхал его. От него исходил легкий запах, который, как он решил, был лавандой. Он открыл конверт пальцем и достал один лист бумаги.
  Он сразу узнал почерк. Но даже если бы оно было напечатано, он чувствовал, что автоматически определил бы отправителя по витиеватой прозе. Приветствия не последовало, и записка началась резко: "Произошла ужасная вещь. Я в отчаянии и должен увидеть вас немедленно. Пожалуйста, не подведите меня в этот час серьезной нужды". Он был подписан инициалами Лии Оппенгеймер, LO.
  Он обменял письмо Плоскару на выпивку. "Девушка в беде", - сказал Джексон.
  Плоскару быстро прочитал записку, поднял глаза и сказал: - Ей нравятся мелодрамы, не так ли? Полагаю, тебе лучше пойти к ней.
  - Ты не придешь?
  Гном покачал головой. "Думаю, нет. Кажется, вы неплохо с ней обращаетесь, и есть шанс, что сегодня вечером у меня будет важная встреча.
  - Она продолжает спрашивать о тебе.
  "Извини меня".
  "Я думаю, она устала от оправданий".
  - Тогда пригласи ее на ужин. Я слышал, что есть очень хороший ресторан на черном рынке. Вот, я дам вам адрес. Он написал адрес золотым карандашом на обратной стороне письма и вручил его Джексону. "Можно даже подвезти ее на машине. Ей это может понравиться.
  "Думаю, я прогоню ее мимо заправки, просто чтобы посмотреть, что думают ребята".
  "Извини?"
  "Ничего."
  Когда Лия Оппенгеймер открыла дверь квартиры на третьем этаже, Джексон солгал и сказал: "Я пришел, как только получил твою записку". На самом деле, сначала он выпил еще.
  - Вы очень добры, - сказала она почти шепотом. - Заходите.
  Когда она ввела его в комнату, где подавала чай и нарезала Млечный Путь, у Джексона возникло ощущение, что его ведет в похоронное бюро самый скорбящий родственник покойного. В комнате все еще было холодно, а на Лие Оппенгеймер было пальто из верблюжьей шерсти.
  "Извините, но электричества нет", - сказала она, указывая на две свечи, которые горели возле стола, где подавался чай. - Боюсь, тепла тоже нет, но садитесь.
  "Что случилось?" - сказал Джексон, выбирая тот же стул, на котором сидел раньше.
  "Это ужасно. Это настолько ужасно, что я не могу в это поверить". Ее голос почти сорвался, и теперь, когда она была под светом свечи, Джексон мог видеть, что она плакала.
  "Скажи мне."
  "Мой брат, он... он..." Потом начались слезы и рыдания. Джексон поднялся и похлопал ее по плечу. Он чувствовал себя неуклюжим. Она потянулась к его руке и прижала ее к своей щеке. "Она плачет так же, как пишет", - подумал Джексон, другой рукой нашел носовой платок и подал ей.
  "Вот, - сказал он, - высморкайтесь".
  "Спасибо." Она высморкалась, вытерла слезы и посмотрела на него. "Ты всегда такой добрый. Я чувствую, что могу доверять тебе. Я... я всегда чувствовал это с первой минуты нашей встречи.
  Джексон старался не гримасничать. "Она читает это", - решил он. У нее есть мысленный сценарий, который какой-то идиот написал для нее, и она его читает.
  "Лучше?" - сказал он, высвободив руку и еще раз похлопав ее по плечу.
  Она кивнула.
  Джексон вернулся на свое место и сказал: "Расскажите мне об этом. Расскажи мне, что такого ужасного.
  Она сложила руки на коленях и отвела взгляд, как будто это облегчило бы рассказ. "Мой брат."
  Джексон ждал. Когда через несколько мгновений она ничего не сказала, он спросил: "А что насчет него?"
  Все еще глядя в сторону, она сказала: "Говорят, он убил еще кого-то".
  Джексон вздохнул. "Кто они?"
  "Лейтенант Мейер. Он был здесь раньше. Он сказал, что мой брат застрелил человека на заводе "Опель". Что он мог делать на заводе Opel? Вы знаете, это в Рассельсхайме.
  - Кого он убил?
  "Мужчина. Он провел суд, признал его виновным, а затем убил его".
  Джексон достал сигареты, подумал о том, чтобы предложить одну Лие Оппенгеймер, но передумал, закурил одну для себя и сказал: "Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал".
  Тогда она посмотрела на него. "Конечно. Что-либо."
  - Расскажите мне точно, что сказал лейтенант Мейер.
  Это заняло у нее некоторое время, почти полчаса, учитывая ее отступления, риторические вопросы и несколько долгих периодов, в течение которых она абсолютно ничего не говорила, а вместо этого молча смотрела на свои руки.
  Когда Джексон почувствовал, что с ней покончено, он сказал: "Вот и все? Ты рассказал мне все, что он сказал?
  "Да. Все."
  "Где ваш друг?"
  "Ева? Она и лейтенант Мейер вышли. Возможно, на какое-то время это будет их последняя ночь вместе. Вероятно, они выйдут довольно поздно. Она хотела остаться со мной, но я сказал ей нет, что в этом нет необходимости, что, возможно, было бы лучше, если бы я остался наедине со своими мыслями".
  "Она снова читает", - подумал Джексон.
  "Итак, какое-то время я был один, а когда больше не мог этого выносить, отправил тебе эту глупую записку. Вы были так любезны, что пришли.
  - Почему лейтенанта Мейера какое-то время не будет? - сказал Джексон.
  "Почему? Потому что он, конечно, чувствует, что ему нужно ехать в Бонн".
  "Конечно. Но почему именно Бонн?"
  "Потому что именно туда собирается мой брат. Разве я не упоминал об этом?
  "Нет. Ты этого не сделал.
  "Это важно, не так ли?"
  "Да", сказал Джексон. "Это важно."
  Джексону потребовалось некоторое время, чтобы убедить ее принять его приглашение на ужин. Несколько раз он почти сдавался, но вместо этого упорствовал, и когда она, наконец, согласилась, она внезапно обнаружила, что не может идти так, как была одета.
  "Чтобы измениться, понадобится всего минута", - сказала она.
  Это заняло у нее двадцать минут, но когда она вышла из спальни, она выглядела совсем не так, как когда вошла. На самом деле, подумал Джексон, она выглядела почти красивой.
  Она что-то сделала со своими волосами, хотя он не совсем понимал, что именно, за исключением того, что они больше не были уложены в ее обычной девичьей манере. Вместо этого он мягкими волнами упал почти до ее плеч. Она также сделала что-то, чтобы стереть следы своих слез - возможно, умелое нанесение макияжа, подумал Джексон, но не был уверен, потому что не было никаких следов макияжа, за исключением слабого прикосновения помады, которую она добавила.
  Платье тоже помогло. Это было простое черное платье. "Твой простой, простой черный цвет", - решил Джексон, - который, вероятно, стоит сто долларов. Он был срезан низко и достаточно близко, чтобы выгодно обнажить ее грудь, и впервые он задумался, каково будет лечь с ней в постель. Он был слегка удивлен, что не задавался этим вопросом раньше, потому что, как и большинство мужчин, он обычно размышлял об этом вскоре после встречи с женщиной. Любая женщина.
  Она стояла в центре комнаты, почти застенчиво, как будто совсем не была уверена, что он все еще хочет, чтобы она ушла.
  "Ты очень хорошо выглядишь", - сказал он. "Очень хорошенькая."
  "Вы действительно так думаете?"
  "Да."
  "Как это называют в Штатах?"
  - Что позвонить?
  "Что мы делаем".
  "Я думаю, они называют это "пойти на ужин".
  Она покачала головой. "Нет, я прочитал еще одно слово. Они называют это свиданием, не так ли?
  "Иногда."
  "Это похоже на настоящее свидание?"
  - Абсолютно, - сказал Джексон, молясь, чтобы она не улыбнулась.
  Вместо этого она застенчиво улыбнулась и сказала: "Знаешь, это будет мой первый".
  - Твой первый? Каким-то образом ему удалось скрыть в голосе шок, если не удивление.
  Она серьезно кивнула. "Мой первый в жизни. Ты все еще хочешь, чтобы я ушел?
  "Конечно", - сказал Джексон и улыбнулся, как будто он действительно имел в виду это, и был весьма удивлен, осознав, что он это сделал.
  OceanofPDF.com
   23
  Хотя пиво было не лучше обычного, в тот вечер в "Золотой розе" было многолюдно. Там было настолько людно, что печатнику пришлось делить стол с двумя другими людьми, мужчиной и женщиной, которым почти нечего было сказать друг другу. Бодден решил, что они женаты.
  Он ждал почти тридцать минут, когда вошла Ева Шил. Она стояла у входа сразу за тяжелой занавеской, прижимая одной рукой шубу к шее, пытаясь разглядеть Боддена в переполненной, задымленной комнате. Он помахал рукой. Она кивнула и направилась к нему.
  Она села за стол, предварительно автоматически пожелав молчаливой паре "Добрый вечер", на что они пробормотали в ответ, это были их первые слова почти за двадцать минут.
  "Ты съел?" она сказала.
  Бодден кивнул и улыбнулся. "Ранее. Жирная курица. Очень вкусно. Кислый, хранящийся в погребе, хорошо готовится. А ты?"
  "В американском офицерском клубе. Стейк. Недавно решили впустить немцев. Настоящих немцев, конечно. Она оглядела комнату и нахмурилась. "Мы должны поговорить. Но не здесь. Твоя комната далеко?
  "Недалеко."
  - Нам лучше пойти туда.
  Бодден улыбнулся. "Это холодное место; нет тепла, понимаешь. Но мне удалось найти бутылку бренди.
  - Тогда мы этим согреемся, - сказала Ева Шил.
  В комнате Боддена был только один стул. Один стул, кровать, сосновый стол, шкаф, окно и велосипед, который он таскал вверх и вниз по трем лестничным пролетам, чтобы его не украли.
  - Домой, - сказал он, проводя ее в комнату.
  Ева Шил огляделась вокруг. "Я видел и хуже".
  - И лучше, без сомнения. У тебя есть выбор - кровать или стул".
  - Думаю, кровать. Она подошла и села на него. - Я вижу, ты нашел себе велосипед.
  "В лагере для военнопленных в Баденхаузене", - сказал Бодден, открывая гардероб и доставая бутылку " Брантвайна" и два разных стакана. "Там был мужчина. Чех по имени Кубиста. Судя по всему, он местный фальсификатор. Мы говорили. За определенную плату он может продать мне некоторую полезную информацию. Я бы купил его на месте, если бы у меня были средства".
  "Сколько?"
  "Сто американских долларов".
  "Этот чех. Он вел дела с Оппенгеймером?"
  Бодден кивнул и протянул ей стакан бренди. - Он намекнул на это.
  Она достала из кармана пальто небольшой кошелек, открыла его и отсчитала десять двадцатидолларовых купюр. "Купи это", - сказала она. "После этого вы отправитесь в Бонн".
  "А что я найду в Бонне?"
  "Оппенгеймер, если тебе повезет. Он убил еще одного".
  "Занятой человек".
  "У него есть список. Следующий в списке - в Бонне".
  Бодден улыбнулся. "Ваш молодой американский офицер, должно быть, был в одном из своих разговорчивых настроений".
  "Очень. Я услышал все это впервые, когда он сегодня днем пришел навестить сестру Оппенгеймера. Я услышал это во второй раз, а также его теории, за своим стейком. Теперь, когда я расскажу это вам, я услышу это в третий раз".
  Тогда она рассказала ему все, что рассказал ей лейтенант Лафоллет Мейер, включая его разочарование по поводу того, что поиски Курта Оппенгеймера теперь будут сосредоточены в Бонне и под юрисдикцией британцев и майора Бейкера-Бейтса.
  Когда она закончила, Бодден наполнил им стаканы. "Будет чудо, если я найду его первым".
  "Берлин не ждет чудес".
  Бодден задумчиво кивнул. - Вы слышали от них новости?
  "Этим утром. Курьер. Она привезла инструкции плюс огромную сумму денег".
  "Насколько велик огромный?"
  "Двадцать семь тысяч долларов".
  "Ты прав; это огромно".
  - Две тысячи - на наши расходы.
  - А остальные двадцать пять?
  "Тем самым вы купите Оппенгеймера у гнома, если гном найдет его первым".
  "Но мне еще предстоит попытаться найти его самому, поскольку Берлин, без сомнения, так же экономичен, как и всегда".
  "Тебе придется очень постараться".
  - Вы встречались с гномом?
  Ева Шил покачала головой. "Нет, но я встречался с его коллегой. Американец позвонил Джексону.
  "Ваше мнение?"
  Она отпила бренди и нахмурилась. "Я не уверен. Он не типичный американец. Я думаю, ему не хватает амбиций. Знаете, американец без амбиций встречается довольно редко. Если бы у него была цель или цель, которую он считал важной, я думаю, он мог бы быть очень жестким и безжалостным".
  "Сколько ему лет?"
  "В его ранних тридцатых."
  "Разумный?"
  "Он не дурак. У него также есть несколько интересных теорий".
  "Такой как?"
  "Например, теория о том, что Берлин - или, я полагаю, я должен сказать, Москва - хочет, чтобы Оппенгеймер был в Палестине. Джексон выдвинул необычное предположение, что еврей-отступник может быть весьма полезен палестинцам. И в Москву.
  "У вашего мистера Джексона сложный ум".
  Ева Шил кивнула. - Да, я думал, ты так подумаешь.
  Бодден сцепил руки за головой, откинулся на спинку стула и посмотрел в потолок. "Конечно, гном ведет двойную игру. Этого и следовало ожидать. Он румын, и они должны выучить это в своей колыбели. А как насчет этого Джексона? Вы говорите, что у него нет амбиций. Обман требует определенного количества этого".
  "Хороший момент. Полагаю, гном мог просто его использовать. Мой молодой американец рассказал мне, что у Джексона есть неофициальные, но очень влиятельные связи с американской разведкой в Вашингтоне. Я бы сказал, что американцы позволяют Джексону бежать, чтобы посмотреть, куда он пойдет. У моего молодого американца было очень необычное описание Джексона. Насколько хорош ваш английский?"
  "Испытай меня."
  "Он назвал Джексона "бывшим убийцей из УСС".
  "Горячий парень, которого я знаю с поляка".
  "Какой поляк?"
  "Тот, кто научил меня американскому английскому. Очень забавный тип. Он помолчал какое-то время. Затем он спросил: "Как вы думаете, что произойдет, если этот Джексон узнает, что карлик ведет двойную игру?"
  "Возможно, ничего. Он мог бы только пожать плечами - если только это не обернулось для него плохо. В таком случае мне бы не хотелось быть гномом.
  Бодден снова несколько долгих мгновений молчал, изучая все, что ему сказали. "А потом, - сказал он наконец, - есть британцы".
  Она вздохнула. - Мне было интересно, когда ты доберешься до них. Я почти надеялся, что ты этого не сделаешь.
  "Почему?"
  "Потому что, если британцы первыми найдут Оппенгеймера, то у Берлина есть для вас дополнительные инструкции".
  "Что?"
  Она опустила взгляд на свой напиток. - Ты должен убить его... каким-нибудь образом.
  "Ну теперь."
  Наступило еще одно молчание, пока, глядя на него на этот раз, она не сказала: "Ты когда-нибудь делал что-нибудь подобное раньше?"
  Он кивнул. "Я убивал, но я никогда не убивал. Есть разница. По крайней мере, мне нравится думать, что есть. Это делает мой сон более спокойным".
  Она вернулась к осмотру своего напитка. "Смогли бы вы это сделать?"
  На этот раз молчание было дольше, чем когда-либо. В конце концов Бодден решил, что если быть честным, терять нечего. "Я не знаю", сказал он. - Это будет зависеть от... от многих вещей.
  Она посмотрела на него. "Возможность?"
  "Да, есть такое. Если бы британцы заперли его, у него не было бы никакой возможности".
  Она кивнула. "Поэтому я тоже поеду в Бонн. Как я уже сказал, Берлин не ждет чудес. Но не было бы чуда, если бы британцы впустили его сестру и ее старую подругу на прием к Оппенгеймеру, не так ли?
  Бодден нахмурился. Отвращение было написано на остальной части его лица. - Они ведь не ждут, что ты убьешь его?
  - Нет, но я мог бы легко подсказать ему средство покончить с собой. На самом деле это всего лишь очень маленькая таблетка".
  - Что он предпочел бы повешению.
  Она слегка улыбнулась, хотя в этом не было и следа юмора. "Если Берлин не может заполучить Оппенгеймера, они были бы вполне счастливы, если бы его повесили британцы - или американцы. Но они не повесят его - ни один из них.
  Бодден начал понимать. Он медленно кивнул. "Да я вижу. Если Берлин готов заплатить двадцать пять тысяч долларов за убийцу, подумайте, чего он должен стоить для британцев, не говоря уже об американцах".
  "Полагаю, они очень редки", - сказала она. "Убийцы. Хорошие, во всяком случае. Скажи мне, печатник, ты когда-нибудь думал о себе таким образом - как об убийце?
  "Нет", - сказал он. "Никогда."
  - Я думал, что нет. Она похлопала по кровати рядом с собой. "Сядь здесь, рядом со мной. Тогда тебе не придется постоянно подпрыгивать, чтобы наполнить мой стакан. Мы собираемся допить ее, не так ли, твою бутылку, просто чтобы согреться?
  Бодден поднялся. - Я думал, что мы могли бы. Он опрокинул стул возле кровати, поставил на него бутылку и сел рядом с ней.
  "Вы знаете, что говорят о Берлине зимой, не так ли?" он сказал.
  "Что?"
  "Что есть только два места, где можно согреться - в постели или в ванне".
  - Конечно, у тебя нет ванны.
  "Только кровать".
  - Тогда это придется сделать.
  Он поцеловал ее тогда. Она была совершенно готова к этому, ее рот и язык были нетерпеливы и исследовали. Когда все закончилось, она откинулась на кровати, опираясь на локти.
  - Некуда спешить, правда, принтер?
  "Никто."
  "Сначала мы допьем бутылку, и ты расскажешь мне о себе, а потом мы пойдем спать. Я давно не спала с мужчиной".
  - А как насчет твоего молодого американца?
  "Он очень хороший мальчик и, как большинство мальчиков, очень энергичный и нетерпеливый. Ты когда-нибудь был таким, печатник, молодым, нетерпеливым и нетерпеливым?
  "Давным давно."
  "Расскажи мне об этом. Расскажи мне о себе и о том, что ты делал до войны в Берлине".
  Он откинулся назад и обнял ее. Она слегка подвинулась так, что ее голова легла ему на грудь. "У меня был свой магазин, - сказал он, - недалеко от гостиницы "Адлон"; ты знаешь это?"
  "Очень модный район".
  "Я был очень модным печатником. Меня любили богатые - богатые и бедные поэты. Я распечатал их приглашения и визитные карточки - я имею в виду богатых. Никто не был никем, пока это не сделал я. Я сделал лучшую работу в Берлине и стоил мне очень дорого. Будучи дорогим, я мог позволить себе печатать бедных поэтов. Вы знаете, что такое - тоненькие томики на толстой бумаге. Еще я занимался коммерческой работой - модные брошюры и тому подобное; больше хлеба с маслом. И, конечно же, был политический материал. Я тоже это распечатал и продолжал печатать даже после того, как меня предупредили не делать этого. В то время я был тем, кого ваш молодой американский друг назвал бы очень "горячим" социал-демократом. В конце концов за мной пришли гестапо. Они развалили завод. Я должен это посмотреть. Потом меня увезли, и наконец я оказался в Бельзене. И там я расширил свой политический кругозор".
  - Чтобы ты мог поесть.
  - Чтобы я мог поесть.
  - Ты говоришь так, будто тебе нравится жить хорошо, принтер.
  "Это слабость".
  "Я тоже страдаю от этого. Как ты думаешь, ты когда-нибудь снова это сделаешь?
  - Если только не произойдет чудо - одно из тех, в которые, как вы говорите, Берлин не верит.
  Она помолчала какое-то время. Затем она перевернулась на живот и посмотрела на него. "За двадцать пять тысяч долларов можно купить очень много чудес, принтер. На самом деле двадцать семь.
  Он ухмыльнулся и намотал прядь ее волос на палец. - У тебя опасные мысли, малыш.
  - И ты тоже.
  "Я удивлен."
  "В моих мыслях?"
  - Что ты не упомянул о них раньше.
  "Это можно сделать".
  "Это также было бы опасно".
  "Не более опасно, чем убить человека, которого на самом деле не хочешь убивать".
  Он нежно потянул прядь волос. - Могу поспорить, что у тебя даже есть план.
  Она поцеловала его - быстрый, дружеский, теплый, влажный поцелуй. "Ты прав, я так и делаю. Займись со мной любовью, принтер. Займись со мной любовью, и тогда я расскажу тебе о своем плане.
  - Скрыться с двадцатью пятью тысячами долларов.
  - Вообще-то двадцать семь.
  Он снова ухмыльнулся. "С такими деньгами я мог бы позволить себе тебя, не так ли?"
  Она снова быстро поцеловала его. "Правильно, принтер. Вы могли бы."
  OceanofPDF.com
   24
  По дороге в ресторан на черном рынке Лия Оппенгеймер, казалось, даже не заметила ни огромный старый родстер, ни взгляды, которые он привлекал. Она молча сидела на пассажирском сиденье, с шелковым шарфом на голове и маленькой застенчивой улыбкой на губах: такая улыбка, как решил Джексон, наденет приличную молодую женщину на самое первое свидание.
  Припарковав машину возле ресторана, он дал плохо одетому мужчине средних лет пять сигарет, чтобы тот присмотрел за ней. За еще две сигареты мужчина предложил протереть машину грязной тряпкой, которую он достал из-под шляпы. Джексон пожал плечами и заплатил ему свою цену.
  Ресторан назывался "Погреб Голубой Лисы" и располагался в недрах здания, построенного где-то в конце восемнадцатого века. От здания теперь ничего не осталось, кроме груды обломков и нового, построенного на скорую руку входа, который выглядел примерно так же привлекательно, как вход в нью-йоркское метро.
  Чтобы попасть в сам ресторан, им пришлось спуститься по крутой лестнице, затем по коридору и через другую дверь. Но прежде чем им разрешили пройти через это, их осмотрел глаз, который смотрел на них из похожего на подпольный глазок глазка. Джексону показалось, что глаз выглядит как бусинка, но он ничего не сказал.
  За дверью они оказались в огромной круглой комнате с каменными стенами и широкой каменной лестницей, которая охватывала изогнутую стену и спускалась в обеденную зону на тридцать футов ниже. Место было освещено множеством керосиновых ламп и, по оценке Джексона, сотнями толстых, приземистых свечей.
  Внизу лестницы их встретил кланяющийся, подобающий подобострастию метрдотель в белом галстуке и фраке, проводил их к столу, взял пальто и вручил меню. Прежде чем просмотреть счет, Джексон оглядел остальных посетителей.
  Большинство из них были немцами: преуспевающими, румяными мужчинами лет сорока-пятидесяти. Почти всех их сопровождали гораздо более молодые женщины, которые, казалось, жадно ели. Было также несколько офицеров американской армии среднего звена: в основном майоры и подполковники, с небольшим количеством капитанов. Американские женщины по большей части выглядели лучше, лучше одетыми и не такими голодными. На небольшой возвышении струнный ансамбль из четырех человек играл угрюмые вальсы. Несколько пар танцевали.
  Шок, который испытал Джексон, просматривая меню, чуть не стоил ему аппетита. Цены были выше самых высоких в Нью-Йорке, выше даже астрономических цен на черном рынке, которые он заплатил в Париже во время недельного отпуска, который он взял там в 45-м, как раз перед тем, как его вылетели самолетом в Бирму. Он предположил, что выход из подвала "Блю Фокс" обойдется ему в 10 000 марок. Десять тысяч марок - это примерно пятьдесят американских долларов.
  Лия Оппенгеймер застенчиво улыбнулась и спросила, не против ли он сделать для нее заказ. Поскольку меню было написано на плохом французском языке и хвалилось икрой и шампанским, он заказал и то, и другое, плюс кок-о-вин, салат и мозельское вино, которое, как утверждалось в меню, было довоенным. Он сделал заказ по-французски, и немецкий официант ответил по-английски.
  Хотя икра и шампанское были немного подозрительными, курица была хороша, как и Мозель. Лия Оппенгеймер ела и пила все, что ей предлагали. Позже она сказала, что на самом деле ей не нужен десерт, но она была бы не против кофе и бренди, которые предложил вместо этого Джексон.
  Бренди сделал ее смелой или, возможно, просто менее сдержанной. Положив локоть на стол и подперев подбородок рукой, она посмотрела на Джексона и сказала: "Ты делал это много раз, не так ли?"
  "Ну, не совсем так", - сказал он, думая о законопроекте, который еще впереди. "Это нечто особенное".
  "Я думаю, у тебя был большой опыт общения со многими женщинами".
  Джексон не мог придумать, что сказать на это, поэтому улыбнулся и надеялся, что это была уклончивая улыбка, а не ухмылка.
  - Но ты никогда не был женат.
  "Нет."
  - Думаешь, однажды ты это сделаешь?
  "Я начинаю задаваться вопросом".
  "Я думаю, ты женишься на хорошей американке, поселишься и будешь жить... в Талсе, Оклахома".
  Джексон поняла, что для нее Талса так же далека, как Тимбукту. Возможно, даже в большей степени. "Я думаю, что ты паршивая гадалка", - сказал он.
  "Когда я была молодой, я думала, что когда-нибудь хочу выйти замуж", - сказала она. "Но теперь, конечно, я слишком стар".
  "Хорошо, ты довольно старая - по крайней мере, двадцать семь или двадцать восемь", - сказал он, сократив ее возраст как минимум на год, потому что думал, что это поможет ей почувствовать себя лучше.
  "Это старо для европейца", - сказала она и вздохнула - несколько драматично, подумал Джексон. Он также задавался вопросом, вернулась ли она снова к чтению своего ужасного сценария.
  "Моя подруга, фройляйн Шил", - сказала она и сделала паузу.
  "То, что о ней?"
  "Я думаю, ей одновременно очень повезло и очень глупо".
  "Почему?"
  "Есть очень приятный молодой американец, но вы его знаете, не так ли: лейтенант Мейер?"
  "Мы встретились."
  "Это верно; конечно. Что ж, она позволила ему думать, что выйдет за него замуж, но она не собирается этого делать.
  - В чем дело? Неужели ей нет дела до Милуоки?
  "Она говорит, что он слишком неопытный юноша".
  "Она снова читает сценарий", - решил Джексон. - Она сказала "незрелый"?
  Они говорили по-английски, и Лия Оппенгеймер слегка покраснела, словно от смущения. "Разве это не правильное слово - неопытный? По-немецки это ungefiedert ".
  "Это правильное слово, все в порядке. Просто лейтенант Мейер не показался мне таким уж невежественным .
  "Еве всегда нравились мужчины постарше", - сказала она почти конфиденциально. "Даже когда мы были молодыми девушками, она ужасно кокетничала. Семья Шеелей до войны, как вы знаете, была довольно обеспеченной, и у них было много посетителей, и Ева всегда флиртовала с мужчинами, даже с теми, которые были достаточно взрослыми, чтобы быть ее отцом. Я думаю, она скучает по этому".
  "Что? Мужчины?"
  "Нет, быть состоятельным. Я думаю, что Еве очень сложно оказаться в стесненных обстоятельствах". Джексон уже почти начинала верить, что сценарий действительно существует и что его написал для нее викторианский писатель. Женщина-романистка.
  - Разве вы не флиртовали, когда вы с фройляйн Шил были моложе?
  Казалось, она была почти шокирована этим предложением. "О, нет. Я был слишком застенчив".
  "А что будет позже, когда вы будете в Швейцарии? Должно быть, поблизости были какие-то мальчики.
  "Но не так много еврейских мальчиков, мистер Джексон. К тому времени, я полагаю, нигде в Европе не было слишком много еврейских мальчиков".
  Это была тема, которую Джексон не хотел развивать, поэтому вместо этого он пригласил ее потанцевать.
  Эта идея, похоже, тоже ее шокировала. "Я не танцевала со школы в Швейцарии, да и то только с другими девочками".
  "Это как плавание или езда на велосипеде. Однажды научившись, вы никогда не забудете". Он вовсе не был уверен, что это правда, но чувствовал, что это, вероятно, обнадеживает.
  "Мне было бы неловко".
  "Я сильный лидер".
  - Ну, - сказала она нерешительно, - если ты не думаешь, что я...
  - У тебя все получится, - сказал он.
  Струнный ансамбль играл "As Time Goes By" с довольно методичным тевтонским ритмом, и поначалу она немного напряглась. Но затем она обрела уверенность, и когда она это сделала, она позволила себе расслабиться и подойти ближе. Джексон решил узнать, как ей понравится танцевать щека к щеке. Когда она не сделала попытки отстраниться и даже прижалась к нему поближе, он впервые серьезно обдумал возможность увести ее в постель. Чуть позже, когда ее бедро начало двигаться между его ног, он понял, что так и будет.
  Джексон обнаружил, что она была замечательна в постели. Он лежал в скрученном пуховом одеяле, утомленный и все еще слегка задыхающийся, ожидая, пока его дыхание придет в норму и он сможет закурить. Пока он ждал, он просматривал три четверти часа борьбы, зондирования, дегустации, прикосновений и других довольно сложных акробатических трюков, которые ушли в их занятия любовью.
  Лия Оппенгеймер села на кровати, наклонилась и нашла свою рубашку на полу, где ее поспешно выбросили в лужу одежды. Она достала из кармана сигареты и спички, зажгла одну и протянула ему. Он заметил, что ее лицо и глаза как будто светились.
  "Спасибо", сказал он.
  Некоторое время она смотрела, как он курит, а затем спросила: "Так это занятия любовью?"
  "Вот и все. Я не могу вспомнить ничего, что мы упустили".
  "Это был мой первый раз. Я очень рада, что это было с тобой".
  "Ага."
  "Был ли я адекватен?"
  "Ты был неадекватен, ты был фантастическим".
  "Действительно?" Она выглядела довольной.
  "Действительно."
  - Меня это беспокоило... ну, вы понимаете.
  "Конечно."
  "Знаешь, когда я решил, что сделаю это, если ты меня попросишь?"
  "Когда?"
  "В Мексике. В отеле. Пока мы сидели там с моим отцом. Не могли бы вы сказать?
  "Нет."
  "Я думал, ты сможешь. Я думал, что это было очень очевидно. Если бы с глазами моего отца все было в порядке, я уверен, он бы это заметил. По крайней мере, он бы заподозрил.
  "Я не мог сказать".
  "Я был слишком неуклюжим?"
  "Ты вовсе не был неуклюжим. Ты был очень... изобретательным.
  Это тоже ее порадовало. "Ты уверен? Ты не просто так говоришь?
  "Я уверен. То, что ты сделал с лентой.
  - Тебе это не понравилось.
  "Нет, все было в порядке. Настоящая сенсация. Кто-то однажды сказал мне, что это фирменное блюдо мексиканского публичного дома, в котором он когда-то провел некоторое время.
  "Я была как шлюха? Я так старался быть таким".
  "С тобой все было в порядке. Мне просто интересно, как ты это придумал - про ленту.
  "Ах это. Ну, это тоже вышло из книг. Было ли это интересно?"
  "Очень сильно. Какие книги?
  "На вилле в Швейцарии. Мой отец арендовал эту виллу у мужчины, и там была библиотека. Была одна стеклянная витрина, которая была заперта. Я нашел ключ. Все книги были написаны на английском языке, но написаны они были очень давно, кажется, в 1890-х годах, потому что все разъезжали на больших кебах. В основном это были истории о том, что мужчины и женщины делают друг с другом. Иногда я читал их себе вслух, потому что думал, что это пойдет на пользу моему английскому. Некоторые из них были очень захватывающими. Иногда, когда они делали друг другу что-то действительно интересное, я делал заметку об этом в своем дневнике".
  "Для дальнейшего использования".
  Она торжественно кивнула. "Я думала, что если я когда-нибудь выйду замуж, это понравится моему мужу. Конечно, мы не сделали всего того, о чем я читал".
  - Мы этого не сделали?
  "Нет, есть много других вещей. Некоторые из них, на мой взгляд, очень странные. Тебе нравятся странные вещи?"
  "Иногда."
  - Ты хочешь сделать это со мной еще раз?
  "Очень."
  "Я не был уверен. Вы, конечно, поедете в Бонн - вы и господин Плоскару.
  "Завтра."
  Она нахмурилась - озадаченная, серьезная. "Вы думаете, в Бонне мало кнутиков?"
  "Понятия не имею", - сказал Джексон.
  Когда он вошел в большой дом возле зоопарка, Джексон услышал, как Плоскару стучит по пианино, пока он пел "Deep Purple" своим богатым, настоящим баритоном. Джексон прошел через раздвижные двери в большую гостиную, где в камине горел уголь. Маленькая горничная стояла возле рояля. Она попыталась сделать реверанс, но не смогла, потому что на ней было только нижнее белье. Вместо этого она схватила остальную одежду и молча выбежала из комнаты, ее лицо и большая часть ее тела покраснели. Гном закончил петь о сонных садовых стенах и со вздохами выдыхать имена и ухмыльнулся Джексону.
  - Давай выпьем, - сказал он.
  - Я что-то прервал или ты уже закончил?
  "Вполне закончено, спасибо. Как прошел ужин?
  "Дорогой. Завтра мы поедем в Бонн".
  "Ой? Почему?"
  После того, как Джексон закончил объяснять ему причину, Плоскару кивнул и сделал глоток напитка, который приготовил Джексон. "Интересный. Бедный человек звучит совершенно безумно. Как ты думаешь, да?
  "Вероятно."
  "Но в целом довольно хитрый. Будет интересно посмотреть, где он жил".
  "Где кто жил?"
  "Почему, Оппенгеймер. Но я тебе не говорил, да? Конечно, нет. Не было времени. Это стоило немалых денег, но сегодня вечером я купил у оператора кое-какую информацию, которая может оказаться полезной. Это адрес Оппенгеймера. Кажется, он жил в разрушенном замке недалеко от Хёхста. Завтра мы отправимся туда первым делом, а затем по Рейну в Бонн. В это время года здесь должно быть очень красиво. Мы пойдем вдоль западного берега, ты так не думаешь?
  - Конечно, - сказал Джексон. "Западный берег".
  "Я рад, что ты согласен. С западного берега их видно гораздо лучше".
  "Вид на что?"
  - Ну, конечно, о замках.
  "Конечно", сказал Джексон.
  OceanofPDF.com
   25
  Бодден только что открыл шкафчик, в котором находились пистолеты-пулеметы Томпсона, автоматы 45-го калибра и карабины М-1, когда услышал подъезжающую машину. Это звучало так, как будто это была большая машина, возможно, даже грузовик. Двигатель заглох, а затем с грохотом захлопнулась дверь. Мгновение спустя раздался еще один удар. "Это значит, что их двое", - подумал он. "По крайней мере двое".
  Он осмотрел шкафчик с оружием в подвале старого замка и остановил свой выбор на карабине. Он взял один, вставил магазин на место, вставил патрон в патронник и тихо и тихо выругался в адрес Кубисты-чеха. В то утро Бодден заплатил чеху сто долларов за информацию о старом замке, который когда-то был домом, логовом или убежищем Курта Оппенгеймера, и он был расстроен тем, что не подозревал, что Кубиста продаст эту информацию кому-то другому. "Ты знала, что он это сделает", - подумал он. Вы просто не думали, что он сделает это так скоро.
  Убедившись, что предохранитель снят, Бодден повернулся к каменным ступеням, ведущим в подвал. Он держал винтовку на груди, как мог бы держать ее охотник. Тогда он услышал голоса и был немного рад осознать, что может понять их, потому что они говорили по-английски. Они говорили о висячих замках, которые он разбил большим камнем. Ему действительно пришлось взломать замки, прежде чем они открылись.
  - А что, если он все еще там? он услышал, как один из голосов сказал. Это был мужской голос, американец.
  - Его не будет, - сказал другой голос, не так глубоко, но почти. Это тоже был мужской голос, но он говорил по-английски с каким-то акцентом, который Бодден не мог идентифицировать.
  - А если так? - сказал американец.
  "Потом поговорим."
  "Будем надеяться, что это все, что он сделает".
  Теперь Бодден мог слышать шаги, спускающиеся по каменной лестнице. Он слегка повернулся так, чтобы карабин указывал в общем направлении ступеней. Его палец был на спусковом крючке, но когда он увидел гнома, он убрал палец со спускового крючка и прижал винтовку к себе.
  Когда гном увидел Боддена, его брови слегка поползли вверх. Затем он кивнул и сказал: "Доброе утро". Казалось, он не обращал внимания на винтовку.
  "Доброе утро", - сказал Бодден. "Так вот это гном", - сказал он себе. А того, кто стоит за ним, с седыми волосами, зовут Джексон - тот, у кого нет амбиций.
  - Вы хозяин? - сказал Плоскару.
  "Вас интересует красивый, сухой подвал?"
  Гном начал отряхивать руки. "Я заметил, что замки сломаны. Вандалы?
  "Их здесь много. В основном ДП.
  Джексон, оглядев подвал, кивнул в сторону ящиков с сигаретами. - Ваш бывший арендатор, видимо, время от времени любил покурить.
  Бодден кивнул. - Казалось бы, так, не так ли?
  "Сломанные замки. Означает ли это, что он задержал арендную плату?
  "Что-то в этом роде", - сказал Бодден.
  Карлик подошел и потрогал рукав одной из форм американской офицерской формы, которая висела, словно ожидая осмотра. "Очень аккуратно, ваш арендатор. Жаль, что он задолжал с арендной платой.
  - Да, - сказал Бодден, - очень жаль.
  - Есть идеи, куда он мог пойти? - сказал Джексон, подталкивая одну из канистр с бензином, чтобы проверить, полна ли она.
  "Без понятия. Он должен тебе денег?
  - Что-то в этом роде, - сказал гном.
  Затем они услышали звук двигателя. На этот раз сомнений не было, что это был грузовик - судя по звуку, дизельный. Хлопнула дверь, потом другая, и голоса начали переговариваться - польские голоса.
  - Ну, маленький человек, - сказал Бодден Плоскару. "Хочешь потерять кошелек?"
  "Не особенно."
  Бодден быстро опустился на колени возле сундука и открыл его крышку. Он достал один из автоматических пистолетов 45-го калибра, проверил, заряжен ли он, некоторое время внимательно изучал гнома, а затем бросил ему пистолет. Плоскару поймал это ловко, с улыбкой.
  - И ты, мой друг, - сказал Бодден Джексону. - У тебя есть предпочтения?
  "Все, что пригодится".
  "Вот", - сказал он, вынимая один из пистолетов-пулеметов "Томпсон". "Оружие гангстера".
  Он бросил его Джексону, который легко поймал его и проверил уверенными, быстрыми движениями. Голоса все еще переговаривались по-польски, но теперь уже ближе, и все трое мужчин повернулись к каменным ступеням.
  Их было шестеро, все потрепанно одетые, за исключением очень высокого, похоже, их лидера. когда он увидел гнома, он выглядел так, словно собирался улыбнуться, но передумал - возможно, из-за трех пистолетов, направленных в его сторону.
  "Ну, - сказал высокий мужчина по-немецки, - что у нас здесь?"
  - Приемная комиссия, - сказал Бодден.
  - Но почему так недружелюбно? - сказал высокий мужчина. "Конечно, мы можем заняться бизнесом?"
  "Нет, я думаю, что нет", - сказал Бодден. "Я думаю, было бы намного лучше, если бы ты и твои друзья ушли". Он слегка помахал карабином, словно подчеркивая свою точку зрения.
  Взгляд высокого мужчины скользнул по коробкам с сигаретами и конфетами. "Мы готовы заплатить справедливую цену. Никто во Франкфурте не платит..."
  Высокий мужчина так и не закончил свою рекламу, если это была именно она, потому что карлик сделал два быстрых шага назад и вонзил дуло своего автомата в поясницу Боддена. Плоскару держал автомат обеими руками, но для этого ему пришлось поднять руки.
  "Я думаю, домовладелец, что самое разумное для вас - это очень осторожно положить винтовку на пол".
  Удивление быстро исчезло с лица Боддена. Он нахмурился, а потом нахмуренность сменилась улыбкой - почти веселой. "Нет", - сказал он.
  "Нет?"
  Бодден кивнул, все еще улыбаясь. "Видишь ли, человечек, я уже давно принял решение. И решение, которое я принял, было простым: если кто-нибудь снова направит на меня пистолет, чтобы заставить меня сделать что-то, чего я не хочу делать, то тому, кто направил пистолет, придется его использовать".
  Плоскару склонил голову набок, словно изучая философскую обоснованность решения Боддена. "Смелое решение, - сказал он, делая быстрый шаг в сторону, - но глупое".
  Он взял автомат обеими руками и всадил его в правую коленную чашечку Боддена. Бодден не закричал, хотя и втянул в себя, казалось, огромный глоток воздуха. Его правая нога начала хрустеть. Падая, он выпустил карабин. Плоскару поймал его прежде, чем он упал на землю, осторожно положил на землю, а затем оттолкнул ногой. Бодден теперь лежал на каменном полу, его губы были закушены, он обеими руками сжимал коленную чашечку.
  - Ради всего святого, Ник, - сказал Джексон.
  - Он пойдет через час или два. С годами, по необходимости, я стал настоящим экспертом по коленным чашечкам". Плоскару повернулась к высокому мужчине. "Теперь, Мирча, - сказал он по-румынски, - ты можешь загрузить свой грузовик".
  Мирча Улеску, бывший полицейский, ставший вором, широко ухмыльнулся, и его мягкие серые глаза сияли. "Ах, Николае, это как в старые добрые времена, не так ли?" Он быстро повернулся и отдал остальным пятерым приказы на польском языке. Они поспешили к ящикам с сигаретами и начали нести их по ступенькам подвала.
  "Итак, Мирча, ты теперь говоришь по-польски", - сказал Плоскару.
  Большой человек пожал плечами. "Что я мог сделать, Николае? Они не хотели изучать немецкий язык. Они такая упрямая раса, поляки".
  Джексон взглянул на пистолет-пулемет, который все еще держал в руках, нахмурился, глядя на него с каким-то легким отвращением, положил его на каменный пол и подошел к Боддену. Джексон на мгновение посмотрел на мужчину, чьи губы все еще были растянуты в гримасе боли. Затем он опустился на колени рядом с ним и достал пачку сигарет и несколько спичек.
  "Вы курите?" он спросил.
  - Я... еще... пью, - сказал Бодден с усилием. Ему удалось взять сигарету и свет.
  - Посмотрим, не оставил ли арендатор что-нибудь после себя, - Джексон встал, открыл шкафчик, в котором Оппенгеймер хранил свои чайные принадлежности, нашел бутылку бурбона и две чайные чашки. Он вернулся к Боддену и налил обе чашки почти до краев.
  "Вот, - сказал он, - какое-нибудь американское обезболивающее".
  Бодден сделал глоток. - Я бы сказал, приобретенный вкус.
  "Быстро приобрёл", - сказал Джексон, поднимая свою чашку. "Кто ты, друг?"
  Бодден превратил свою гримасу в своего рода улыбку. "Никто."
  Джексон кивнул почти сочувственно. - Но не хозяин.
  "Нет. Не хозяин.
  - Друг арендатора, или, вернее, бывший арендатор?
  "Может быть."
  - А может, и нет.
  "А может и нет", - согласился Бодден. Он сделал еще один глоток бурбона, вздохнул и сказал: "Твой маленький друг... он немного коварен, не так ли?"
  "Немного."
  - В следующий раз... ну, в следующий раз я не буду таким доверчивым.
  "Когда это произойдет в следующий раз?"
  Бодден какое-то время изучал Джексона. "Скоро. Я бы сказал, довольно скоро, не так ли, мистер Джексон?
  Джексон даже не пытался скрыть свое удивление при упоминании своего имени. - Ты поставил меня в невыгодное положение, друг.
  "Небольшой, но, похоже, единственный, который у меня есть. Однако, если вам нужно имя, подходящее к моему лицу, я буду рад вам помочь".
  "Не беспокойтесь".
  "Хороший. Я не буду".
  "Позвольте мне кое-что угадать", - сказал Джексон.
  - Конечно, но сначала, пожалуй, еще капельку американского шнапса. Как вы говорите, этот вкус приобретается быстро.
  Джексон снова наполнил чашку Боддена. - Если вам случится найти бывшего арендатора, куда вы предложите ему отправиться - на восток?
  "Почему Восток?"
  - Как я уже сказал, это только предположение.
  "Мы оставим это так. Но я дам вам несколько советов, мистер Джексон. Не бесплатный совет, который обычно ничего не стоит, а совет в обмен на обезболивающее, которое уже начинает понемногу действовать. Мой совет таков: когда вы начнете верить, что можете доверять своему маленькому коллеге, не делайте этого".
  Джексон ухмыльнулся. - Ты даешь хорошие советы, друг.
  "Я стараюсь, мистер Джексон, я стараюсь".
  Они оба посмотрели на Плоскару, в вытянутой ладони которого здоровенный румын пересчитывал какие-то купюры. Их было много, немецких марок, и время от времени крупный румын смачивал палец, чтобы повысить точность счета.
  Огромный подвал к этому времени был разграблен. Ничего не осталось, кроме сундучка с оружием. Даже аккуратно застеленную койку пятеро поляков убрали. Двое из них вернулись в подвал, чтобы произвести последнюю проверку. Казалось, они о чем-то спорили друг с другом. Один из них задал вопрос на польском большому румыну.
  Улеску заставил их замолчать, нахмурившись, и продолжил подсчет. Закончив, он улыбнулся и сказал: "Что ж, Николае, удачного утра для нас обоих". Плоскару кивнул и спрятал купюры в карман пальто. Улеску повернулся к полякам и сказал им что-то на их родном языке. Он выслушал их ответ, а затем снова повернулся к гному.
  "Снаружи стоит велосипед", - сказал он. "Это твое?"
  "Нет."
  "Они хотят его забрать".
  Плоскару пожал плечами. "Позволь им."
  Джексон поднялся. "Велосипед останется", - сказал он.
  Улеску посмотрел сначала на Джексона, а затем на Плоскару. Гном на мгновение осмотрел Джексона, затем слегка улыбнулся, снова пожал плечами и сказал: "Как он и сказал, велосипед останется".
  Улеску сообщил полякам эту новость и, прежде чем они успели возразить, отмахнулся от них большой рукой.
  Джексон снова повернулся к Боддену. Он вынул сигареты из кармана и бросил их раненому, который кивнул в знак благодарности.
  "Ваше сострадание может однажды навлечь на вас неприятности, мистер Джексон".
  Джексон ухмыльнулся. - Не рассчитывай на это, друг.
  "Нет, - сказал Бодден, - я не буду".
  Плоскару подошел к оставшемуся сундуку, снова открыл его крышку и заглянул внутрь, словно изучая содержимое. Наконец он протянул руку и достал пистолет 38-го калибра. Он проверил, загружен ли он, и подошел к тому месту, где стоял Джексон. В правой руке он все еще держал автомат сорок пятого калибра. Карлик несколько мгновений смотрел на Боддена, затем протянул пистолет 38-го калибра Джексону.
  "Если мы не убьем его, - сказал Плоскару, - мы совершим ошибку".
  "Мы не убиваем его", - сказал Джексон.
  - Хорошо, - сказал гном, повернулся и пошел прочь.
  "Итак, печатник, проживешь еще немного", - подумал Бодден и взглянул на американца. " Auf Wiedersehen, мистер Джексон".
  Джексон кивнул. " Auf Wiedersehen, друг".
  OceanofPDF.com
  26
  Седан Ford 1946 года выпуска, припаркованный перед большим домом возле Франкфуртского зоопарка, был оливково-серого цвета, с белой звездой и опознавательными знаками армии США. У него также были деревянные бамперы, потому что на момент его производства в январе того же года все еще была нехватка хромированной стали. За рулем седана сидел скучающий армейский капрал. Рядом с ним был лейтенант Лафоллет Мейер.
  Капрал, любитель автомобилей, немного оживился, когда на подъездную дорожку свернул большой родстер "Мерседес". Лейтенант Мейер вышел из седана и прислонился к его переднему крылу. Он с любопытством посмотрел на гнома, который следовал за Джексоном по аллее.
  "Нам нужно поговорить", - сказал лейтенант Мейер, когда Джексон приблизился.
  Джексон кивнул. - Я не думаю, что ты встречал...
  Лейтенант Мейер прервал его. "Я говорю с тобой; не ему".
  Плоскару на мгновение взглянул на Мейера, слегка улыбнулся, пожал плечами и отвернулся, направляясь к большому дому.
  - Пойдем, - сказал Мейер.
  - Хорошо, - сказал Джексон и присел рядом с ним.
  "Я пытаюсь кое о чем решить", - сказал лейтенант Мейер.
  "Что?"
  "О том, сионист я или нет"
  - В какую сторону ты наклоняешься?
  Мейер, казалось, задумался об этом на несколько мгновений. - Я не уверен, - сказал он наконец. "В каком-то смысле, если сионисты добьются своего, это будет означать, что он победил".
  "ВОЗ?"
  "Гитлер".
  "Ой."
  "Одно время, вы знаете, он подумывал отправить всех евреев на Мадагаскар. И в свое время англичане предложили им Кению. Кения, насколько я слышал, была бы совсем не плохой. Хорошая земля, хороший климат. Но это была не Палестина. Или Израиль. Знаешь, чем, по моему мнению, может стать Палестина?"
  "Что?"
  "Самое большое гетто в мире".
  "Евреям сначала придется избавиться от британцев", - сказал Джексон. "Тогда им придется избавиться от палестинцев. Если они продолжат оказывать давление, британцы, вероятно, уйдут. Они разорены. В ближайшие несколько лет они покинут многие места. Но палестинцам некуда отступать. Евреям придется с ними бороться".
  "И сирийцы, и египтяне, и ливанцы, и, возможно, трансиорданцы".
  "Возможно", - сказал Джексон.
  "Интересно, смогут ли они победить".
  "Евреи?"
  "Ага."
  Джексон задумался об этом. "Наверное, это зависит от того, в какую сторону склонится Россия. Сионистское лобби в Штатах довольно сильно, поэтому Вашингтон, вероятно, склонится в ту же сторону. По какому пути пойдет Россия, остается только догадываться".
  Лейтенант Мейер кивнул, и какое-то время они шли молча. Затем Мейер сказал: "Помнишь того генерала-самца, о котором я тебе рассказывал?"
  Джексон кивнул. - Тот, который, как ты говорил, был не очень умным?
  "Ага. Генерал Граббс. Нокер Граббс. Ну, Молоток вышел, а твой старый друг пришел.
  "ВОЗ?"
  "Они привезли его из Мюнхена. Говорят, он гениален. Я не знаю, может быть, он и есть. Я разговаривал с ним только один раз, и это было сегодня утром. Однако он говорит по-немецки, и это изменение. Он уехал в Гейдельберг перед войной. Его послала армия.
  "У этого моего старого друга есть имя?"
  "Извините, я думал, что уже упоминал об этом. Переплетчик. Сэмюэл Букбиндер. Он еврей, как и я. Может быть, поэтому он до сих пор всего лишь полковник".
  "Он мне не старый друг".
  - Хотя ты его знаешь.
  "Во время войны мы встречались пару раз в Италии. Это не делает нас старыми друзьями.
  - Ну, может быть, он старый друг некоторых из ваших старых друзей - тех бывших сотрудников УСС в Вашингтоне, которые считают, что к вам нужно особое отношение. Так или иначе, кабели между ними и Переплетчиком метались взад и вперед. Вы слышали последние новости об Оппенгеймере?
  Джексон кивнул. "Я слышал."
  "Я думал, что ты это сделаешь. От его сестры. Ну, теперь это британское шоу".
  "В Бонне".
  "Правильно, в Бонне. Они посылают меня в качестве связного. Полагаю, ты пойдешь.
  "Да."
  "Хорошо. Прежде всего вот это". Лейтенант Мейер достал из кармана конверт и протянул его Джексону.
  "Что это такое?"
  "Это своего рода пропуск ", - сказал лейтенант Мейер - с французской фразой у него дела обстоят не так уж плохо, подумал Джексон. "На нем подписано имя четырехзвездочного генерала. Это должно держать британцев подальше от вас, если только вы не облажаетесь повсюду".
  - Я постараюсь этого не делать, - сказал Джексон и отложил письмо, не читая его.
  "Хорошо, это один. Вот два, и второй мне не очень нравится, хотя армию чертовски не волнует, что нравится или не нравится ее старшим лейтенантам. Вот только я думаю, что это не столько армия, сколько ваши бывшие приятели из УСС в Вашингтоне.
  "Угу", - сказал Джексон, потому что Мейер сделал паузу, словно ожидая каких-то комментариев.
  "Переплетчик практически организовал собственное шоу в Мюнхене. Ему пришлось это сделать, потому что Кнокер был чертовски глуп. Ну, у Bookbinder есть всякие маршруты - до Берлина, сюда и даже до Гамбурга, где находятся британцы. Я не знаю, откуда он это взял; возможно, это было от англичан. Но, возможно, нет. В любом случае, он узнал, что русские кого-то подослали.
  "После Оппенгеймера?"
  "Это верно. Он переправился на север, в месте под названием Любек. У британцев на нем была бирка, но она упала, что их не слишком обрадовало, поскольку они думали, что он может привести их к Оппенгеймеру".
  - У него есть имя?
  "Без имени. Все, что знает о нем Переплетчик, это то, что иногда его называют Принтером.
  "Когда ты доберешься до той части, которая тебе не нравится?"
  - Сейчас, - сказал лейтенант Мейер. "Британцы не хотят, чтобы Оппенгеймер был в Палестине. Это означает, что это делает кто-то другой, но я начинаю задаваться вопросом, кто". Он испытующе посмотрел на Джексона, но тот только пожал плечами.
  - У тебя есть идеи? - сказал Мейер.
  "Иргун" - почти беспроигрышный вариант.
  - Кроме них?
  "Русские".
  "Что насчет нас?"
  Джексон остановился, повернулся и посмотрел на Мейера. После долгого молчания он сказал: "Если бы война все еще продолжалась, я бы сказал да. Это может быть что-то хитрое, что УСС попытается провернуть. Теперь я не знаю. Полагаю, это возможно.
  "Переплетчик сказал мне, что русские очень сильно хотят Оппенгеймера. Если они не смогут выследить его самостоятельно, они даже готовы его купить".
  "От кого?"
  - От того, кто продал его. Они снова пошли, но Мейер остановился, чтобы смотреть на Джексона без всякой симпатии. - Полагаю, это относится к тебе и твоему жуткому маленькому приятелю.
  "Я работаю на Лию Оппенгеймер".
  "Конечно ты."
  - Ты не веришь?
  "Я не знаю, чему верить насчет тебя, приятель, кроме того, что я тебе не доверяю. Или тот гном. Переплетчик тоже. В Бонне он хочет, чтобы я надрал тебе задницу, а если ты начнешь злиться, у меня есть приказ остановить тебя, даже если для этого придется привлечь британцев. Понимаешь?
  "Я понимаю."
  "Теперь мы подходим к той части, которая мне действительно не нравится. Это личное послание вам прямо из Вашингтона. Я думаю, это должно быть смешно, но я вообще не думаю, что это очень смешно".
  "Иди к этому".
  "Хорошо. Вот оно, и это точная цитата: "Не продавайте, пока не услышите наше окончательное предложение". Ты получил это?"
  "Я понял."
  - Ты это понимаешь?
  "Может быть."
  Лейтенант Мейер холодно кивнул. - Да, я так и думал. Затем он повернулся и пошел обратно к седану "Форд".
  Из-за плохих дорог и плохих мостов им потребовалось почти три часа, чтобы добраться до Ремагена. Большую часть пути гном пел, громче обычного, чтобы его было слышно сквозь большой двигатель старой машины. Последний час он пел немецкие застольные песни. Когда он не пел, гном рассказывал истории замков, мимо которых они проходили. Казалось, он знал истории обо всех из них.
  Они остановились в Ремагене, чтобы выпить бокал вина и потому, что Джексон хотел увидеть то, что осталось от моста, по которому армия США впервые пересекла Рейн.
  - Вы, конечно, уже бывали здесь раньше, - сказал Плоскару, когда они вернулись в машину и снова тронулись в путь.
  "Давным давно. До войны".
  "Вы помните истории об этом регионе?"
  "Некоторые из них."
  - Знаешь, Роланд построил свой замок здесь, в Ремагене. Он ухаживал за прекрасной Хильдегундой, дочерью графа Драхенфельса. Но затем Роланд отправился сражаться с маврами в Испанию, а вернувшись, обнаружил, что Хильдегунда стала монахиней. Поэтому он построил свой замок и сидел в нем, хандря, пока она не умерла, а затем снова отправился сражаться с маврами. Вот он, слева от вас, Роландсбоген. Арка Роланда".
  - Так оно и есть, - сказал Джексон, не замедляя шага.
  "Теперь, немного выше, мы впервые увидим действительно хороший вид на Зибенгебирге, семь гор".
  "Где тусовался Зигфрид".
  "Верно. Помните, после того как он убил дракона, он окунулся в его кровь, что сделало его невосприимчивым к любым ранам, за исключением очень маленького пятна между лопатками. Плоскару вздохнул. "Это не очень оригинальный миф - почти прямая кража у Ахилла и его пяты; но ведь немцы никогда не были самым оригинальным народом, даже в мифотворчестве".
  "Насколько я помню, там, в Зибенгебирге, были еще какие-то люди".
  "Действительно? ВОЗ?"
  "Белоснежка и семь гномов."
  Плоскару слегка улыбнулась, даже немного грустно. - А теперь их будет восемь, не так ли?
  Они столкнулись с британским заграждением на шоссе B 9, как раз в тот момент, когда оно достигло пригорода Бонна Бад-Годесберга. Британский сержант в сопровождении двух рядовых подошел к машине и попросил у Джексона и Плоскару паспорта.
  "Возможно, вы тоже захотите взглянуть на это, сержант", - сказал Джексон, передавая пропуск. Сержант первым делом проверил паспорта. Он не торопился, несколько раз переводя взгляд с паспортных фотографий на пассажиров "Мерседеса". Затем он неторопливо открыл конверт и прочитал содержащееся в нем письмо. Если подпись четырехзвездного генерала должна была произвести на него впечатление, то на его лице этого не было видно. Возможно, он читал расписание троллейбусов. Он медленно сложил письмо, аккуратно засунул его обратно в конверт и протянул обратно вместе с паспортами.
  - Вы останетесь в Бонне? он сказал.
  - Плохой Годесберг, - сказал гном.
  "Где?"
  "Отель Годесберг".
  Сержант задумчиво кивнул. "Хорошо, господа. Можешь идти.
  Сержант смотрел, как старый "Мерседес" укатился. Затем он повернулся к одному из рядовых и сказал: "Отправляйся к майору, Чарли, и скажи ему, что янки и карлик останутся в Годесберге".
  Отель "Годесберг" не был лучшим отелем ни в Бонне, ни в Бад-Годесберге. Лучшим отелем, вероятно, был "Дрисен", где Гитлер и Невилл Чемберлен встретились в 1938 году, незадолго до Мюнхена. Однако Бонн никогда не был известен своими отелями, а скорее своим университетом и тем, что он был местом рождения Бетховена, который, как только смог, уехал в Вену, к труппе Моцарта и Гайдна, чтобы никогда не вернуться. Война почти обошла Бонн, хотя бомбардировки и артиллерия союзников сумели разрушить, по утверждениям некоторых, 30 процентов города, хотя другие утверждали, что эта оценка слишком завышена.
  В первый послевоенный год Бонн оставался тем, чем он был всегда с тех пор, как его основали римляне в 12 г. до н. э ., - сонный, что в путеводителе означало "тупой". И если Бонн хотел спать, то Бад-Годесберг был без сознания.
  Отель "Годесберг" представлял собой трехэтажное здание на боковой улице недалеко от Рингсдорфа. Джексону и Плоскару хватило времени только на то, чтобы зарегистрироваться, распаковать вещи и расположиться в комнате гнома за выпивкой, прежде чем кто-то начал стучать в дверь.
  Гном открыл его, посмотрел вверх и улыбнулся. "Ну, - сказал он, - какой восхитительный сюрприз. Заходите, Гилберт, и ваш друг тоже.
  В комнату вошел майор Гилберт Бейкер-Бейтс, одетый в твидовый пиджак и серые брюки, в сопровождении человека с желтыми волосами. Джексон решил, что куртка и брюки были такими же, какие Бейкер-Бейтс носил в Мексике. Он попытался вспомнить, какова зарплата британского майора, но не смог. Он подумал, стоит ли это выяснять, но решил, что нет. Гном бы знал. Гном всегда знал подобные вещи.
  Оказавшись в комнате, Бейкер-Бейтс не взглянул на Плоскару. Вместо этого он позволил своему взгляду блуждать по сторонам. Когда письмо дошло до Джексона, он кивнул, как можно было бы кивнуть смутно припоминаемому знакомому на большой, но скучной коктейльной вечеринке.
  Все еще не глядя на Плоскару, Бейкер-Бейтс спросил: "Как дела, Ник?"
  "Хорошо. На самом деле, неплохо. А ты?"
  Бейкер-Бейтс повернулся к желтоволосому мужчине. "Это, конечно, Плоскару. А вон тот Джексон. Минор Джексон.
  Желтоволосый мужчина кивнул, но только один раз.
  Плоскару улыбнулся ему. "Я не верю, что получил удовольствие".
  "Этого не будет, Ник. Его зовут Фон Штаден. Генрих фон Штаден. Он твоя новая няня. Куда вы идете, он идет".
  - Фон Штаден, - пробормотал Плоскару. "Фон Штаден. Да, кажется, теперь я вспомнил. Вы были одним из ярких молодых людей Канариса, не так ли? Я думаю, в Мадриде довольно долго".
  Фон Штаден ничего не сказал. Вместо этого он продолжал рассматривать гнома, словно пытаясь решить, стоит ли добавлять его в какую-то коллекцию.
  Однако отпоры уже давно были специализацией Плоскару. Он весело улыбнулся и сказал: "Давайте все выпьем, Гилберт, а Майнор покажет вам письмо, которое вам должно показаться наиболее интересным".
  - Мы выпьем, но не стоит размахивать этим письмом. Я знаю, что там написано и кто это подписал, и меня это не впечатлило. Один неверный шаг, и мы посадим вас обоих в тюрьму, а если возникнет шум, ну, предоставим Берлину во всем разобраться.
  Джексон смешал два напитка. Он передал один из них фон Штадену, который молча принял его. Когда он вручил Бейкер-Бейтсу свой, Джексон кивнул фон Штадену и сказал: "Разве он никогда не затыкается?"
  "Он наблюдатель, а не болтун. Тебе следовало последовать моему совету и держаться подальше от Плоскару. Бейкер-Бейтс посмотрел на гнома. - Он коварный засранец, а ты, Ник?
  "Все румыны такие", - сказал Плоскару с еще одной веселой улыбкой. "Это у нас в крови. Но давайте поговорим о том, что нас всех интересует. Давайте поговорим о Курте Оппенгеймере. Расскажи нам, почему он тебе действительно интересен, Гилберт.
  "Вы знаете, почему", - сказал Бейкер-Бейтс. "Потому что мы, черт возьми, не хотим, чтобы он был в Палестине".
  "Я имею в виду твою настоящую причину. Не нужно стесняться; мы все здесь друзья".
  - Ты только что это услышал.
  - Но это общественная причина, Гилберт. А теперь расскажи нам о частном , о котором почти никто не знает.
  "Частного, как вы его называете, не существует".
  "Нет? Как странно. Я думал, что есть. Я имею в виду, можно понять, почему вы не хотите, чтобы Оппенгеймер был в Палестине. Но сейчас, когда вокруг тебя рушится Империя, я подумал, что найдется несколько мест, где ты сможешь использовать человека с его особыми талантами. Греция, например; Малая; даже Индия. Я имею в виду места, где может быть уместно место для разумного убийства.
  Бейкер-Бейтс несколько мгновений смотрел на гнома, а затем улыбнулся, но это была тонкая улыбка с сжатыми губами, без юмора и зубов. "Я почти забыл, насколько ты на самом деле сумасшедший, Ник".
  Гном покачал головой и разумно улыбнулся. "Нет, не совсем. Возможно, я немного невротик, но у меня есть на это причины. Теперь мы точно знаем, что русским нужен бедный Оппенгеймер. И американцы тоже. И я предполагаю, что оба заплатили бы скромную сумму тому, кто мог бы передать его в их нетерпеливые руки. А как насчет твоих людей, Гилберт? Сколько бы они предложили, если бы его, так сказать, преподнесли им на серебряном блюде?"
  "Сколько?"
  "Да. Сколько."
  - Ничего, - сказал Бейкер-Бейтс, ставя стакан. "Ни копейки".
  "Какой позор".
  Бейкер-Бейтс медленно покачал головой. - Не пытайся, Ник. Не пытайтесь, иначе мы наступим на вас так же, как наступили бы на жука". Он сделал паузу. "Небольшая ошибка".
  Он повернулся и направился к двери. Фон Штаден быстро подошел и открыл ее. Но Бейкер-Бейтс снова повернулся и долго смотрел на Джексона. Майор кивнул гному. - Знаешь, ему нельзя доверять. Ты действительно не можешь.
  Джексон улыбнулся. "Я знаю."
  OceanofPDF.com
   27
  Как только Бейкер-Бейтс ушел, Плоскару поставил стакан, полез в карман, достал большую пачку немецких марок и положил их на стол. Затем он полез в другой карман и достал еще одну пачку. Он продолжал делать это до тех пор, пока стол не был почти завален деньгами. После этого он посмотрел на Джексона и сказал: "Наживка".
  "Приманка?"
  Гном кивнул. "Для нашей ловушки".
  "Конечно. Да, черт возьми. Почему я об этом не подумал?"
  Плоскару улыбнулся. - Ты еще не совсем со мной, Майнор.
  Джексон повернулся к бутылке и налил в стакан еще немного виски. "Я не думал, что это заметно". Он повернулся назад. "Скажи мне."
  - Сегодня днём и вечером мы будем очень заняты.
  - Что делаешь?
  "Да ведь это наживка в нашей ловушке". Плоскару указательным пальцем размешал следы. "Вот сколько нам заплатили за содержимое подвала сегодня утром. Здесь около ста тысяч немецких марок - около пятисот американских долларов. При условии, конечно, что мы сможем обменять их на доллары, чего мы не можем. Все-таки сто тысяч марок - это довольно кругленькая сумма, и именно ее мы и предложим.
  "Что мы покупаем?"
  "Предательство".
  - Я так понимаю, от Иуды.
  - Да, я думаю, ты мог бы так сказать.
  "Кто продаст Оппенгеймера".
  Карлик удивленно посмотрел на Джексона. "О, Боже, нет. Прости, Майнор, но у тебя такой логический ум. Нам действительно нужно поработать над этим, когда у нас будет такая возможность. Но сейчас давайте начнем с начала. Какие факты у нас есть?"
  "Едва ли кто-либо."
  "Нет, у нас есть несколько. Во-первых, где-то в Бонне или Годесберге находится следующая предполагаемая жертва молодого Оппенгеймера, верно?"
  Джексон кивнул.
  "Хороший. Теперь, если я правильно помню, что вы мне сказали, у нас есть частичный адрес этой жертвы.
  - Вы имеете в виду то, что запомнил тот американский офицер на заводе "Опель"?
  "Да."
  "Это не частичный адрес".
  - Тогда фрагмент. Это было небольшое число, не так ли - в подростковом возрасте?"
  И снова Джексон кивнул.
  - И это было на Что-то-штрассе.
  "Это верно."
  "Как вы думаете, кто станет следующей жертвой молодого Оппенгеймера?"
  - Не имею ни малейшего понятия.
  Плоскару покачал головой с легким раздражением. "Конечно, вы делаете."
  "Хорошо. Вероятно, он был членом партии, которому было что скрывать".
  "Достаточно высокопоставленный член партии, у которого были необходимые средства, чтобы купить себе новую личность. Или ее. Это могла быть женщина. Итак, чем же до войны славились Бонн и Годесберг?
  "Немного."
  "Точно. Немного. Оба они были тихими местами, почти без какой-либо промышленности; особенно подходит для чего?"
  Джексон пожал плечами. - Хорошо, что?
  "Ну, пенсия, мой мальчик. Выход на пенсию. Многие люди, даже некоторые британцы, ушли сюда на пенсию просто потому, что это такое сонное место".
  "Тупой."
  "Действительно. Тупой. Итак, что же предполагает выход на пенсию?"
  "Возраст?"
  "Хороший. Но есть и еще кое-что. Деньги. Чтобы комфортно выйти на пенсию здесь, нужны деньги. На самом деле, это немалые деньги. Теперь мы можем с уверенностью предположить, я думаю, что предполагаемая жертва молодого Оппенгеймера имеет деньги и что он или она живет комфортно и конфиденциально. Приватность, конечно, предполагает дом, возможно, даже виллу. Итак, наш поиск сужается до человека, который живет вполне комфортно и уединенно в доме или вилле с небольшим количеством подростков на Что-то-штрассе".
  - Или в одной комнате на чердаке. Могло быть и так, Ник. Ваша теория хороша до определенного момента. Но вполне возможно, что тот, кто купил свою новую личность у того парня, который ее продавал, - черт возьми, не так ли? Ну, возможно, у него или у нее было достаточно денег только на это и ничего больше. Взять, к примеру, переводчика на заводе Opel. У него не было денег".
  Плоскару покачал головой. "Анонимность, Майнор. Вы забываете об анонимности. Без денег для этого лучше всего подходит большой город. С ним... ну, с ним ты плаваешь с другой рыбой: один пенсионер среди многих. Что может быть более анонимным?"
  Джексон ухмыльнулся. - Это все догадка, не так ли, Ник?
  Гном на мгновение задумался, а затем пожал плечами. "Я предпочитаю называть это интуицией, подкрепленной сильными фактами".
  - Или догадывается.
  "Все в порядке. Догадки. Но есть кое-что, о чем нам не придется догадываться. И это настоящая радость и восторг, которые испытывает среднестатистический немец, взяв на себя роль информатора. Знаете, они просто обожают это. Дети сдаются своим родителям; жены их мужья; братья их сестры и так далее. Они делают это ради денег, из мести, ради личной выгоды и, возможно, просто потому, что им от этого приятно. Во время войны информирование было чуть ли не крупной отраслью промышленности. Так и есть, за исключением того, что теперь они сообщают об этом американцам, британцам или кому-то еще, потому что если они это сделают, они могут получить работу или комнату человека, против которого они доносят. Вот чем мы займемся сегодня днем. Мы ищем информаторов".
  "Где?"
  "В кафе, барах, Бирштубене - везде. Передаём весть, что ищем бывшего партийного деятеля, - такое приятное слово; это английский или американский?"
  - Я бы сказал, и то, и другое.
  - Да, ну, мы передаем это слово, действуя, конечно, по-настоящему загадочно, и упоминаем вскользь, что тот, кто выполнит эту патриотическую услугу, будет достойно вознагражден - и в этот момент мы могли бы даже выбросить немного денег. И, наконец, мы установили крайний срок".
  "Когда?"
  - Скажем, в полночь?
  "Все в порядке. Полночь."
  Гном вздохнул. - Мне бы очень хотелось, Майнор, чтобы ты был более, ну, общительным человеком, как мой. Это такая помощь в такой работе. Ты так ужасно сдержан для американца.
  "Я всегда думал, что я чертовски дружелюбен".
  - Еще немного дружелюбия было бы совсем не лишним.
  - Господи, Ник, я обязательно попробую.
  "Я знаю, что вы будете."
  "А как насчет нашей желтоволосой компаньонки? Кто его достанет?
  - Он не может следовать за нами обоими, не так ли?
  "Не очень хорошо."
  Гном снова вздохнул. - Оставь его мне.
  "Хорошо. И мы встретимся здесь, когда... около одиннадцати?
  - Думаю, не позже.
  - А если это не сработает, Ник, что тогда?
  - Да, мы, конечно, попробуем что-нибудь другое.
  "Что?"
  Гном ухмыльнулся. "Я действительно понятия не имею."
  Добраться до Бонна Курту Оппенгеймеру стоило еще одного бриллианта. Алмаз достался капитану голландской баржи, направлявшейся в Кельн с грузом столь необходимого зерна. Баржу дважды обыскивали: один раз американцы и один раз англичане, но капитан был опытным контрабандистом, благодаря чему он пережил войну, и спрятать одного довольно худощавого человека не представляло никакой проблемы.
  Баржа бросила якорь на ночь на западном берегу Рейна, прямо напротив части Бад-Годесберга, известной как Мехлем. Капитан вез Оппенгеймера к берегу на маленькой лодке. Никто из них не говорил. Когда ялик достиг берега, Оппенгеймер выпрыгнул. Он повернулся и посмотрел на капитана баржи, который несколько мгновений смотрел на него, затем пожал плечами и поплыл обратно в Рейн. Оппенгеймер взобрался на берег реки.
  Троллейбус отвез его в центр Бонна, и после этого ему потребовался почти час, чтобы найти именно то, что он искал.
  Шлюха, которую он выбрал, не была самой молодой из всех, кого он заметил, или самой красивой, или, возможно, самой чистоплотной. Она стояла в темном дверном проеме, женщина лет сорока, и предлагала свой товар хриплым, усталым, почти безутешным голосом, как будто дела шли плохо и она в самом деле не ждала, что станет лучше.
  Оппенгеймер однажды прошел мимо нее и теперь вернулся. Шлюха вспомнила его.
  - Передумал, красавчик?
  Он улыбнулся. "Возможно."
  "Вы не пожалеете".
  - У тебя есть комната?
  "Конечно, у меня есть комната".
  "Тихая комната?"
  Одна плохо нарисованная бровь поползла вверх. "Как тихо?"
  "Очень тихо, из тех, кого полиция никогда не беспокоит".
  "Там достаточно тихо".
  "Сколько?"
  "Это зависит. Если вам нужны французские трюки, это дополнительно".
  "На всю ночь".
  - У тебя есть сигареты?
  "Да."
  "Американский?"
  "Да."
  "Двести сигарет на всю ночь". Это была ее стартовая цена. Она понятия не имела, что за это будут платить. Этого никогда не было.
  "Согласованный." Он протянул ей десятидолларовую купюру. Она посмотрела на это с подозрением. "Вы сказали двести сигарет.
  "Это для наших закусок. Немного вина или шнапса. И немного еды. Что-либо. Все в порядке?"
  "Да."
  - Сначала мы зайдём в твою комнату. Потом ты сможешь вернуться и купить вино и другие вещи".
  Она кивнула. "Сюда."
  Как и у шлюхи, комната была не слишком чистой, но в ней были кровать, стул и стол. Это было на третьем этаже старого здания. Оппенгеймер поставил портфель на стол и огляделся. "Все в порядке", сказал он.
  "Он воняет", - сказала шлюха.
  Принтер прошел большую часть пути от автобана до парома, который должен был переправить его через Рейн в Бад-Годесберг. Во Франкфурте он подкупил водителя грузовика, чтобы тот позволил ему ехать сзади с грузом репы. Это была неудобная поездка, но гораздо безопаснее, чем поезд. Переправившись через реку, он мог дать отдых пульсирующему колену в гастхаусе, где Ева Шил велела ему остановиться. Она сказала, что владелец Gasthaus сочувствует ей. Молчаливый, надеялся Бодден, у которого не было настроения для политических дискуссий.
  Гастхаус представлял собой фахверковое здание с одиннадцатью комнатами, баром и вывеской, гласившей, что он был основан в 1634 году. Жена владельца показала Боддену его комнату, и ее единственным замечанием было: "Там нет отопления, но кровать теплый."
  Когда женщина уходила, Бодден спросил ее, сколько времени. Она сказала ему, что уже без четверти десять, и ушла, закрыв за собой дверь. Бодден сел на кровать и начал массировать колено. Долгая прогулка не принесла ему никакой пользы, хотя боль была не такой сильной, как сразу после того, как гном разбил его из пистолета.
  "У тебя есть три четверти часа", - сказал себе Бодден, ложась на кровать. Вы можете использовать его, чтобы дать отдых ноге и подумать о гноме и обо всех гадостях, которые вы хотели бы с ним сделать. И деньги. Вы тоже можете подумать об этом и о том, как вы собираетесь их потратить.
  Вопреки всем правилам, лейтенант Лафоллет Мейер подвез Лию Оппенгеймер и Еву Шил в Бонн на армейском "Форде" 1946 года выпуска. Он высадил их в отеле "Парк" в Бад-Годесберге и отправился на поиски Гилберта Бейкера-Бейтса.
  Обе женщины поужинали в отеле, а затем разошлись по своим комнатам. В десять часов вечера того же дня Ева Шил спустилась вниз и поинтересовалась у конторки, как добраться до гастхауса, основанного в 1634 году. Ей сказали, что это не долгая прогулка - не более тридцати минут. Она поблагодарила портье и пошла вверх по лестнице в свою комнату, чтобы взять шубу. Если бы она взяла с собой пальто, она могла бы повернуть в другую сторону и заметить гнома, когда он шел через вестибюль в бар отеля.
  Возле Парк-отеля желтоволосый мужчина прислонился к стене и ждал, пока гном выйдет. Пока он ждал, фон Штаден подсчитывал количество баров, кафе и отелей, в которые Плоскару заходил и из которых нырял той ночью. "Пока пятнадцать", - подумал он. Этому будет шестнадцать. Он задавался вопросом, как и весь вечер, что делает гном. Не было возможности узнать. Завтра, пообещал он себе; завтра я еще раз посещу каждое место и спрошу. Они его запомнят. Люди всегда помнят гнома.
  Первым он узнал шубу. Она вышла и остановилась на ступеньках в тусклом свете отеля, словно пытаясь решить, куда идти. Фон Штаден внимательно рассмотрел ее профиль и быстро отвернулся. Да, это был маленький кролик - тот самый, который потерял его под завалами возле "Золотой розы" во Франкфурте. Майор был этим недоволен, вспомнил фон Штаден. Самый несчастный. Итак, кто же будет сегодня вечером, гном или кролик?
  Поскольку фон Штаден обладал быстрым и логическим умом, он почти сразу сделал свой выбор. Он знал, где гном был той ночью и где остановился. Все кафе, бары и отели были тщательно записаны. Они могли подождать до завтра. Сегодня вечером он пойдет за маленьким кроликом. И на этот раз он не позволит ей так легко потерять его.
  В тот вечер в несколько минут одиннадцатого Бодден и Ева Шил вышли из гастхауса и повернули направо, к Рейну. Они шли медленно, потому что колено Боддена затекло. Боддену пришлось отдать предпочтение колену, и при этом он слегка прихрамывал.
  На другой стороне улицы, защищенный темнотой и стволами старых деревьев, фон Штаден почувствовал, как его волнение нарастает. Несмотря на прохладу в воздухе, он слегка вспотел. Ну, принтер, подумал он, откуда у тебя хромота? И о чем вы с кроликом говорите? Это было бы еще интереснее.
  Вид Боддена, когда он вышел из гастхауса с Евой Шил, был для фон Штадена почти шоком. Ему пришлось заставить себя отступить. Только когда пара достигла Рейна и свернула направо на тропинку, он позволил себе пересечь темную улицу.
  В густых кустах он колебался. Затем медленно он обогнул их и вышел на тропинку.
  Это был камень, который ударил фон Штадена в висок, хотя он этого и не подозревал. Он также не чувствовал, что его стаскивают с крутого берега и бросают в воду. Через две минуты он утонул. Он тоже этого не чувствовал.
  После того как Бодден снова поднялся на берег реки и присоединился к Еве Шил, он сказал: "Плохие дела".
  "Он был единственным, кто мог нас соединить".
  "Ты уверен?"
  "Я позитивный."
  Ева Шил, конечно, ошибалась. Майор Гилберт Бейкер-Бейтс также мог подключить ее к принтеру. Но он не делал этого почти десять часов, и к тому времени все развалилось.
  OceanofPDF.com
   28
  Когда тем вечером Джексон вернулся в свой номер на третьем этаже отеля "Бад-Годесберг", было 11:15, и перед дверью гнома выстроились в очередь тринадцать человек. Семь были мужчинами; шестеро были женщинами. Некоторые из них выглядели пристыженными. Некоторые другие казались почти высокомерными. Все старательно игнорировали друг друга.
  Дверь гнома была незаперта. Войдя в комнату, Джексон обнаружил, что мебель была переставлена. Стол, на котором Плоскару считал отметки, теперь находился в центре комнаты. На нем лежали аккуратно сложенные деньги. Рядом с деньгами стояла студенческая лампа, изогнутая так, что ее свет падал прямо в лицо тому, кто садился на единственный стул, поставленный перед столом. За столом стояли два прямых стула. Плоскару был в одном из них.
  "Господи, Ник, единственное, что ты забыл, это резиновый шланг".
  "Атмосфера, Майнор. Атмосфера".
  "Это похоже на заднюю комнату в штаб-квартире гестапо".
  "Ты так думаешь? Это было именно то прикосновение, к которому я стремился".
  Джексон кивнул в сторону двери. "Они все ..." Он не закончил предложение, потому что гном начал радостно кивать.
  "Все. Каждому есть против кого доносить. Разве это не восхитительно?
  "Мы собираемся не спать всю ночь".
  - Вы узнали кого-нибудь из них?
  Джексон прокручивал в уме эти лица. - Думаю, два или три.
  "Сколько мест вы посетили?"
  "Около двадцати."
  "Хороший. Я посетил почти столько же. А теперь, я думаю, вам следует проводить их внутрь и наружу, сесть здесь рядом со мной и выглядеть мрачно и загадочно. Я проведу допрос, если, конечно, ты этого не захочешь.
  "Нет, я просто буду выглядеть мрачным и загадочным и много хмуриться".
  "Начнем?"
  "Конечно."
  Первым информатором оказался мужчина лет сорока двух. У него было бледное, рыхлое лицо с глазами, похожими на мокрые изюминки. Взгляд остановился на сложенных деньгах и не отходил от них. Джексон молчаливым жестом пригласил мужчину сесть на стул, а затем сел на свой стул за столом, не забывая строго нахмуриться.
  - Я думаю, тебе есть что нам рассказать, - сказал гном.
  "Меня зовут-"
  Карлик прервал его. "Нас не интересует ваше имя".
  Мужчина моргнул, но не сводил глаз с денег и начал снова. "Есть этот человек, которого следует арестовать".
  "Почему?" - спросил гном.
  "После войны он солгал".
  "О чем?"
  "Обо мне."
  - Какую ложь он сказал о тебе?
  "Он сказал, что я член партии".
  "А ты был?"
  "Нет."
  "Правда. Мы не будем платить за ложь".
  "Ну, я был участником, но ненадолго".
  "Сколько?"
  "Пять лет. Я потерял работу. Этот человек донес на меня, и я потерял работу. Он получил это. Британцы дали ему это".
  "Какая это была работа?"
  "Это было в канцелярии стипендиата университета. Я был бухгалтером. Он получил мою работу, солгав".
  - Он был членом партии?
  "Нет, но он был большим нацистом, чем я когда-либо. Он ненавидел евреев. Он ездил в Кельн со своими приятелями-нацистами и избивал их. Я знаю. Он рассказал мне об этом".
  - И теперь у него твоя работа?
  "Да."
  - Кажется, ты хорошо его знаешь.
  "Я должен", - сказал мужчина. "Он мой двоюродный брат".
  Гном вздохнул и повернулся к Джексону. "Сто марок".
  Джексон отсчитал сто марок и протянул их мужчине.
  "Сто? Я слышал, что сто тысяч.
  "Только за правильную информацию".
  - Подожди, я могу рассказать тебе еще кое-что о нем.
  Джексон теперь сидел за столом. Он взял мужчину за локоть и повёл его к двери. "Вы американец, не так ли?" - сказал мужчина.
  "Это верно."
  "Расскажи другим американцам о моем кузене. Британцев это не волнует. Расскажите о нем другим американцам. Возможно, его посадят в тюрьму. Вот где ему место".
  - Прекрасно, - сказал Джексон. - Я им скажу.
  У следующего человека, севшего за стол перед деньгами, был сосед, которого он презирал. После этого это была женщина, у которой зять украл у нее какое-то имущество. Другой мужчина утверждал, что его жена изменяла ему с человеком, который, по его обвинению, был военным преступником. Дальнейший допрос показал, что любовник жены на самом деле был другом детства мужа. Оба они были машинистами троллейбусов уже много лет.
  Так продолжалось до тех пор, пока в комнату не вошел двенадцатый человек. Она была моложе остальных, немногим старше двадцати двух или двадцати трех лет. Она не была особенно хорошенькой - от этого ей мешали торчащие зубы, - но тело у нее было сытое, почти сладострастное. Она расстегнула свое тонкое черное пальто и глубоко вздохнула, то ли от нервозности, то ли для того, чтобы двое мужчин могли полюбоваться ее большой грудью. Ни Плоскура, ни Джексон не узнали в ней никого, с кем он разговаривал, когда ранее тем вечером ходили по кафе и барам.
  - Кто вас послал, фройляйн? - спросил Плоскару.
  "Друг", - сказала она. "Он сказал мне, что тебе не обязательно знать мое имя".
  "Это верно."
  - Он сказал, что ты ищешь мужчину.
  Плоскару кивнул.
  "Плохой человек, злой человек".
  Плоскару снова кивнул.
  "Есть человек, на которого я работал". Она опустила голову и уставилась себе на колени.
  - Что ты для него сделал?
  "Я была горничной".
  - У него есть дом?
  "Да. Это большой дом почти на берегу Рейна.
  "Расскажите нам о нем, об этом человеке".
  "Он никогда не выходит. Иногда, правда, к нему приходят люди, но только очень поздно вечером. Они разговаривают до утра".
  "Как насчет?"
  Она покачала головой. "Я не знаю. Какое-то время у него была кухарка, но она уволилась, и он заставил меня готовить. После ухода повара остались только я и садовник, вот только садовник приходил только три раза в неделю.
  - Ты жил там с ним, с этим мужчиной?
  Она кивнула. "Мне приходилось заботиться обо всем доме. Позже он заставил меня готовить и делать другие дела. "
  "Какие вещи?"
  "Плохие дела".
  "Что плохого?"
  "Он дал мне денег и заставил пойти и купить ему платья. Потом он заставлял меня смотреть, как он их надевает. Он снимал всю одежду, надевал платья и заставлял меня смотреть. Потом он заставлял меня делать другие ужасные вещи. Если я этого не делал, он меня бил. Ему нравилось меня бить".
  "Какова его профессия?"
  Она покачала головой. "Он сказал, что до войны был учителем - в Дюссельдорфе. Но он сказал, что они пришли, схватили его и поместили в один из лагерей - тот, что в Даухау. Сначала я ему поверил, но потом - нет".
  "Почему?"
  "Когда остальные пришли к нему, я так и не услышал, о чем они говорили. Но всегда, когда они думали, что я не слушаю, они называли его герром доктором".
  - Как долго ты пробыл у него?
  "Почти год."
  - Почему ты оставался с ним так долго?
  Затем она подняла глаза с колен. Они смотрели прямо на Плоскару. "Потому что он мне заплатил", - сказала она. "Он мне очень хорошо заплатил".
  - И что заставило тебя уйти?
  "Моя мама заболела. Мне пришлось уйти и остаться с ней".
  "Как давно это было?"
  "На прошлой неделе."
  - Твоя мать все еще больна?
  "Нет."
  "Но вы не вернулись к человеку, который говорит, что он был учителем?"
  "Нет. Еще нет."
  "Как он себя называет?"
  "Глот. Мартин Глот.
  - А его адрес?
  - Ты собираешься дать мне денег?
  Плоскару кивнул. "Мы дадим вам деньги. Возможно, многое из этого".
  "Адрес: Мирбахштрассе, четырнадцать".
  Карлик записал это, а за ним и Мартин Глот.
  "Он сумасшедший", - сказала девушка.
  "Да. Что еще вы можете рассказать о нем?"
  "Однажды ночью, когда эти люди пришли навестить его, они не спали всю ночь и разговаривали до рассвета. Потом мужчины ушли, а он пришёл ко мне в комнату и заставил меня делать плохие вещи. Вот здесь у него на руке была новая повязка. Она указала, где была повязка. "Он держал это почти неделю. А потом однажды ночью, когда он заставил меня смотреть, как он снимает одежду и надевает платье, повязка исчезла. На месте повязки не было шрама. Было что-то еще".
  "Татуировка", - сказал Джексон.
  Девушка выглядела разочарованной. "Как ты узнал?" она сказала. - У него на руке были вытатуированы цифры - прямо здесь.
  "Заплати ей деньги, Ник", - сказал Джексон.
  OceanofPDF.com
   29
  После того как девушка ушла, ее потертый портфель был почти набит марками, Джексон расплатился с последним потенциальным информатором в коридоре и вернулся в комнату. Гном стоял возле стола, потирая руки. Улыбка на его лице заставила его выглядеть почти в восторге.
  "Скажи мне, какой я умный, Майнор. Я должен это услышать.
  "Ты великолепен".
  "Более."
  "Проницательный, умный, хитрый, сообразительный, хитрый, и это заслуга вашей расы. Как это?
  "Лучше. Иногда мне нужна похвала, как другим нужны наркотики. Это мой единственный недостаток. В остальном я вполне идеален".
  "Я знаю."
  "Теперь ты понимаешь, что нам нужно делать".
  "У меня есть неплохая идея".
  "Когда?"
  "Они учили нас, что ранние утренние часы самые лучшие".
  - Вы имеете в виду УСС.
  "Верно."
  Плоскару задумчиво кивнул. - Я бы сказал, около четырех.
  "Давайте сделаем это в три тридцать. Оппенгеймер, возможно, слышал ту же лекцию". Джексон посмотрел на часы. "Сейчас двенадцать тридцать. Это даст мне время разбудить его сестру и рассказать ей, что мы задумали.
  "Я не уверен, что это очень разумно".
  Джексон несколько мгновений смотрел на гнома. Всякое дружелюбие покинуло лицо седого человека. Вместо этого была холодная, жесткая настороженность.
  - До сих пор мы поступали по-твоему, Ник, - сказал он. "Я был Томми Тагалонгом, не слишком умным, но преданным, отважным и очень веселым. Теперь нам предстоит противостоять парню, который носит платья во время чаепития, но при этом, возможно, умеет пользоваться оружием. А еще есть Оппенгеймер, хотя мне не обязательно вам о нем рассказывать. И, наконец, есть ты, Ник, и тот обман, который, как ты все еще думаешь, ты собираешься провернуть. Это меня тоже беспокоит, поэтому я собираюсь повторить вам еще раз то, что я сказал вам на вокзале в Вашингтоне. Подумай дважды."
  Гном кивнул почти грустно и снова начал стирать руки. Его взгляд блуждал по комнате. - Мне жаль узнать, что ты все еще не доверяешь мне, Майнор, - пробормотал он. "Это настоящий удар. Это действительно так".
  На мгновение Джексон почти поверил ему. Затем он ухмыльнулся и покачал головой. "Ты поправишься".
  "Да, конечно", - сказал Плоскару. "Но вы совершенно правы насчет Оппенгеймера и этого человека Глота. Осторожность должна быть нашим девизом. Итак, что вы собираетесь сказать мисс Оппенгеймер?
  "Что ей лучше собрать свою сумку, потому что мы с ее братом, возможно, очень быстро отправимся отсюда туда".
  - В родстере?
  "Ага. В родстере. Именно поэтому мы его купили, не так ли?"
  "Быть уверенным. Теперь мы все знаем, где это находится. Но где ты можешь быть?
  Джексон пожал плечами. "Может быть, Голландия. Это близко. Но ей нужно придумать какое-нибудь безопасное место, где она сможет спрятать его на некоторое время, пока все не успокоится. Я попрошу ее."
  Гном посмотрел на потолок. "Я думаю, вы сказали, что вы с Оппенгеймером умчаетесь. Что же я буду делать тем временем?"
  "Ты?" Сказал Джексон с усмешкой. - Да ведь ты будешь сидеть у него на коленях, Ник.
  Ева Шил села на кровати в комнате гостевого дома, построенного в 1634 году, и посмотрела на Боддена. В комнате было прохладно, и она прикрыла руками обнаженную грудь и обняла себя. Бодден смотрел, как дым поднимается над его сигаретой.
  - Итак, принтер, - тихо сказала она. "Убийство тебя не волнует".
  Он вздохнул и покачал головой. "Это был плохой бизнес".
  "У тебя есть совесть", - сказала она. "Я рад."
  "А ты?"
  Она пожала плечами. "Он мертв. Возможно, он это заслужил. Возможно нет. Но я ничего не чувствую".
  Он посмотрел на нее. - Ты правда такой строгий, малыш?
  - Нет, но я притворяюсь. Время для раскаяния наступит позже, когда мы сможем себе это позволить. Знаете, это настоящая роскошь. Она снова вздрогнула и задалась вопросом, действительно ли это холод заставил ее сделать это.
  Бодден сел на кровати и потянулся к маленькому столику за бутылкой. - Вот, - сказал он, наливая в стакан немного прозрачного шнапса . "Это согреет тебя".
  Она с благодарностью приняла стакан, выпила и снова вздрогнула, когда резкое спиртное ушло. "Конечно, мы могли бы просто бежать с теми деньгами, которые у нас есть".
  Он пил из бутылки. "Они нас найдут. Ты знаешь что. Твой план лучше.
  - Да, если это сработает. Она поднялась и повернулась. Только холод заставил ее осознать свою наготу. Он смотрел на нее с интересом, если не с желанием.
  "Тебе все еще нравится то, что ты видишь, принтер?"
  "Очень."
  "Мы должны найти что-то, что вас заинтересует".
  "Подсчет большого количества денег может помочь".
  "Было ли оно раньше?"
  - Не знаю, - сказал он, впервые улыбаясь. "Я никогда не пробовал"
  Она поставила стакан и начала одеваться. "Лия дала мне название отеля, в котором, по словам американца, они остановятся. Будет лучше избегать его, поэтому, когда я доберусь туда, я отправлю записку.
  - К гному?
  "Да."
  Бодден наклонился и потер все еще пульсирующее колено. "Тому, которому я кое-чем обязан".
  "Месть, как и раскаяние, - это еще одна роскошь, которую мы пока не можем себе позволить".
  "Когда-нибудь".
  "Когда-нибудь", - согласилась она и надела шубу. Из глубокого кармана она достала пистолет. Она какое-то время с любопытством смотрела на него, а затем протянула ему.
  - Ну, - сказал он. "Вальтер".
  "Удовлетворительно?"
  "В совершенстве."
  Ее голова слегка склонилась набок, когда она посмотрела на него сверху вниз. "Возможно, вам придется его использовать".
  "Да, - сказал он, - я знаю".
  Шлюха проснулась, когда Курт Оппенгеймер поднялся со стула, от чего ее ноги слегка поцарапались.
  - Ты не спал, - сказала она.
  - Немного, здесь, в кресле.
  - Ты мог бы воспользоваться кроватью.
  "Я знаю."
  Он открыл портфель и достал коробку "Честерфилдов". "Твои сигареты".
  "Вы хотите, чтобы-"
  Он покачал головой и улыбнулся. "Нет, не сегодня вечером. Возможно, в другой раз.
  Она зевнула. "Который сейчас час?"
  - Чуть позже часу.
  - Ты сейчас уходишь?
  "Мне предстоит долгая прогулка".
  "В такое время ночи?"
  "Да."
  - Разве это не может подождать до утра?
  "Нет", - сказал он. "Не может".
  Джексон наблюдал, как Лия Оппенгеймер натягивает чулки. Она намочила палец и провела им по швам, поворачивая голову и оглядываясь назад и вниз, чтобы убедиться, что они прямые.
  "Почему женщины всегда так делают?"
  "Что?"
  "Намочи им палец, а затем проведи им по швам".
  "Это держит их прямо".
  "Швы?"
  "Да, конечно."
  "Как?"
  "Я не знаю. Просто так".
  Она надела через голову темно-синее платье, взглянула на себя в зеркало, несколько раз одернула платье, а затем повернулась к Джексону.
  "Все в порядке. Теперь я одет. Куда мы идем?"
  "Нигде".
  "Почему-"
  Джексон прервал его. - Когда-нибудь в ближайшие несколько часов мы можем найти твоего брата.
  Она не выглядела удивленной этому объявлению. Вместо этого она торжественно кивнула, ожидая продолжения Джексона.
  "Если мы его найдем, нам, возможно, придется в спешке покинуть Бонн. Вопрос в том, куда нам идти? Нам нужно место безопасное и относительно близкое".
  "Кёльн", - почти автоматически сказала она.
  "Это не намного лучше, чем Бонн".
  "У меня там есть друзья, которые хорошо организованы. Если ты сможешь доставить к ним моего брата, тогда твоя работа будет выполнена. Она подошла к сумочке и достала карандаш и бумагу. "Вот, я напишу их имя и адрес".
  Пока она писала, он сказал: "Могут возникнуть осложнения".
  Она посмотрела вверх. "Какие осложнения?"
  "Я не знаю. Если бы я знал, это были бы не осложнения, а только проблемы".
  Она вернулась к написанию имени и адреса. "А если они действительно превратятся в проблемы, что их решит?"
  - Наверное, деньги, - сказал Джексон и посмотрел на листок бумаги, который она ему протянула, неловко прочитав имя. "Шмуэль Бен-Цви?" Его взгляд был вопросительным. - Что это за имя? Еврейское?
  Выражение лица Лии Оппенгеймер было вызывающим. "Израильтянин", - сказала она.
  "Ну, сейчас", - сказал Джексон.
  - У вас есть какие-нибудь возражения?
  Джексон пожал плечами. "Он твой брат, а не мой. Вы можете передать его кому пожелаете.
  "Вы сказали, что деньги решат любые проблемы, которые могут возникнуть. Сколько денег?"
  "Столько, сколько у вас есть или вы можете получить от своих израильских друзей в ближайшие несколько часов".
  "Мне придется поехать в Кельн. Это займет как минимум два-три часа. Хватит ли мне времени?"
  "Я должен так думать", - сказал Джексон.
  Она задумчиво кивнула, глядя на Джексона. "Что советует господин Плоскару?"
  "Ну, видите ли, - сказал Джексон, - я на самом деле не спрашивал, потому что мистер Плоскару может быть одновременно и осложнением, и проблемой".
  Когда сонный четырнадцатилетний мальчик принес записку в комнату Плоскару, гном прочитал ее, дал мальчику совет и сказал: "Скажи ей, чтобы она встретила меня на углу через пять минут".
  "Какой угол?"
  "У банка".
  После того как мальчик ушел, Плоскару достал из футляра большой армейский 45-й калибр и засунул его за пояс брюк. Он застегнул поверх него куртку, а затем забрался на стул, чтобы рассмотреть себя в зеркале. Удовлетворенный тем, что выпуклость не слишком заметна, он слез со стула и постоял некоторое время, задумчиво осматривая комнату. Размышляя, он машинально стряхнул с ладоней какие-то воображаемые крошки.
  Ева Шил наблюдала за приближающимся гномом. Когда он подошел достаточно близко, она сказала: "Я Ева Шеель, герр Плоскару".
  Гном поклонился. - Насколько я понимаю, вы друг фройляйн Оппенгеймер.
  - И ее брата.
  "Ах".
  - Я думаю, нам стоит поговорить.
  "Возможно, в баре было бы удобнее. Кто-то в моем отеле сказал мне, что рядом есть один, который работает допоздна. Пойдем туда?"
  В баре не было никого, кроме владельца и трех одиноких пьющих, сгорбившихся над стаканами.
  Усадив Еву Шил, Плоскару подошел к бару, доплатил и принес обратно два стакана того, что, по словам владельца, было его лучшим бренди.
  - Итак, - сказал Плоскару, возвращаясь в кресло, - о чем нам поговорить?
  "Курт Оппенгеймер".
  "Интересный человек во многих отношениях. Я с нетерпением жду встречи с ним".
  - Вы ожидаете, что это произойдет скоро?
  - О да, очень скоро.
  - Ему, конечно, нужна помощь.
  "Да, конечно."
  "Я представляю некоторых лиц, которые хотели бы ему помочь".
  "Для человека, находящегося в таких трагических обстоятельствах, он, кажется, не страдает от недостатка друзей. Никакого недостатка".
  "Лица, которых я представляю, сочли бы за честь помочь ему".
  - Да, я уверен, - сказал гном и отпил свой напиток.
  "Они рассчитывали заплатить за эту привилегию".
  - Они упомянули сумму?
  "Пятнадцать тысяч долларов".
  Плоскару опустил уголки рта. "Есть почти множество дорогих друзей, которые заплатили бы гораздо больше за такую редкую привилегию".
  - Мы могли бы торговаться всю ночь, герр Плоскару, и все равно прийти к той же цене.
  "Который?"
  "Двадцать пять тысяч."
  "Доллары?"
  "Да."
  "Интересная цена", - сказал Плоскару. "Нечестный, но все же интересный".
  "Как интересно?"
  "Достаточно интересно, чтобы я посоветовался с моим коллегой".
  "Когда вы примете решение?"
  "Есть еще много неизвестных факторов, которые предстоит решить, но я бы сказал, что мы примем решение завтра к десяти часам утра".
  "Где я могу связаться с вами? В отеле?"
  "Нет, я думаю, что нет. Я дам вам адрес. Если все пойдет так, как я ожидаю, мы сможем договориться там. Адрес: Мирбахштрассе, 14, здесь, в Бад-Годесберге. Хотите записать это на чем-нибудь?"
  "Нет, я помню это", - сказала она. - Мирбахштрассе, четырнадцать, завтра в десять часов.
  Плоскару улыбнулся и слез со стула. "Мне жаль, что я так спешу, но есть еще немало деталей, на которые нужно обратить внимание. Это была очень интересная дискуссия, фройляйн Шил. Мне нравится ход твоих мыслей. Возможно, в другой раз мы поговорим о чём-нибудь - ну, менее коммерческом.
  "Возможно."
  Он взял ее руку, склонился над ней, а затем посмотрел на нее с выражением, которое могло бы показаться обеспокоенным, если бы не хитрый взгляд в его глазах. "Кстати, - сказал он, - передайте мои наилучшие пожелания вашему другу".
  - Что это за друг, герр Плоскару?
  - Ну, конечно, тот, у которого болит колено.
  Она смотрела, как он проходит мимо столов к двери. "Столько хитрости в таком маленьком теле", - подумала она. И секс, конечно, тоже. Несмотря на то, что он ушел, он оставил свой след - как открытое приглашение. Если бы было время, это могло бы оказаться интересным, очень интересным. Большой, способный мозг может указывать на большой, способный на что-то еще. Она слегка улыбнулась, подняла глаза, поймала взгляд владельца и дала знак принести еще бренди. После того, как он кивнул, выражая понимание, она достала из сумочки бумагу и конверт и начала писать. "Сонный мальчик в отеле отнесет это на принтер", - подумала она. Принтер может перейти в спящий режим в другой раз. То, что происходит сегодня вечером на Мирбахштрассе, 14, может быть важнее его сна. Гораздо важнее.
  Вернувшись в отель, Плоскару узнал, что Джексон еще не вернулся. Он поднялся в свою комнату и на мгновение постоял посреди нее, скрестив руки, совершенно не осознавая того факта, что он это делает, и размышляя, кто из них будет дежурить в тот вечер на Мирбахштрассе, 14 - женщина в шуба или мужчина с поврежденным коленом. Он ухмыльнулся, даже не осознавая, что делает это. "Этот усыпит ее", - решил он. Она заставит мужчину уйти, ноет колено и все такое. Это была настоящая причина, по которой он дал ей адрес - чтобы выманить этого человека. Этот человек был опасен, и с ним придется разобраться, но в месте, которое гном выберет сам.
  Насвистывая "Голубую луну", Плоскару подошел к своей сумке, вынул из ее подкладки тонкий британский нож коммандос и вложил его в шелковые ножны, пришитые к внутренней стороне рукава его пальто. После этого он налил себе немного бурбона из бутылки, вскочил в самое удобное кресло в комнате, откинулся назад, перестал насвистывать "Голубую луну" и вместо этого начал петь ее слова.
  Он все еще пел, когда Майнор Джексон постучал в его дверь.
  OceanofPDF.com
   30
  Они дважды проезжали мимо большого темного дома на Мирбахштрассе, 14, затем припарковали "Мерседес" в квартале от него и пошли обратно. Дом окружала кирпичная стена высотой почти восемь футов. Почти полная луна давала немного света - по крайней мере, достаточно, чтобы они могли разглядеть очертания дома через кованые ворота.
  Это было суровое место, подумал Джексон, трехэтажное и построенное из какого-то темного камня или кирпича. Мансардная крыша, казалось, была покрыта шиферной черепицей. Джексон без особой надежды попробовал пройти через высокие ворота. Оно было заперто.
  - Ну, тогда вверх и вниз, - сказал Джексон и поднял стремя.
  Он поднял гнома. Он оказался тяжелее, чем ожидал Джексон, намного тяжелее.
  - Есть стакан?
  "Как заботливо с вашей стороны спросить", - сказал Плоскару. "Но нет."
  - Ты готов?
  "Да."
  Джексон почувствовал, как рука гнома обхватила его запястье. Затем он почувствовал, что его плавно и легко поднимают вверх, пока он не смог перекинуть другую руку через верх стены. Сила гнома удивила его.
  После того, как он перекинул ногу через стену и оседлал ее, Джексон сказал: "Я пойду первым".
  Он осторожно опустился и затем отпустил. Падение составило менее фута. Гном опустился до тех пор, пока не повис на вершине стены только на руках. Джексон обнял гнома за ноги и сказал: "Хорошо, ты у меня есть".
  Они встали на колени у стены и всмотрелись сквозь кусты. - Судя по всему, никаких собак, - сказал Джексон.
  "Нет."
  "Что теперь?"
  "Что давали эти лекции?"
  "Смелость."
  - Тогда давай будем смелее.
  - Я постучу, - сказал Джексон. - Ты прикроешь меня. Он вынул из кармана пальто пистолет тридцать восьмого калибра. Согнувшись почти вдвое, он перебегал от куста к кусту, направляясь к входу в дом. Гном помчался за ним. Джексон заметил, что у Плоскару в правой руке теперь был большой армейский кольт.
  "Что ж, посмотрим, что произойдет", - сказал Джексон.
  Он подошел к двери. Рядом с ним гном прижался к стене. Это была большая дверь, сделанная из тяжелых дубовых досок и перевязанная декоративными железными ремнями. Джексон постучал еще раз, на этот раз сильнее. Они снова подождали, и снова ничего не произошло.
  "Никого дома", - сказал Джексон.
  "Попробуй дверь".
  Джексон попробовал дверную ручку. Он легко повернулся. Он толкнул дверь, почти ожидая услышать ее скрип. Но этого не произошло. Вместо этого она плавно открылась на петлях, которые могли быть смазаны маслом. За дверью была чернота.
  "Давайте вернемся в отель и выпьем", - сказал Джексон. "Найди женщин".
  Гном подошел к открытой двери и заглянул внутрь. "Возможно, дома действительно никого нет".
  - Я буду смелым и спрошу. Джексон осторожно шагнул в дверной проем. Гном последовал за ним. "Есть кто-нибудь дома?" Джексон позвонил.
  - Думаешь, он говорит по-английски?
  Джексон не ответил. Вместо этого он достал зажигалку Zippo и щелкнул колесиком. Зажигалка вспыхнула, давая ему достаточно света, чтобы найти выключатель. Он нажал ее, но свет не загорелся.
  "Нет питания."
  "Давай посмотрим, сможем ли мы найти свечи".
  Зажигалка Джексона уже гасла. Но света было еще достаточно, чтобы он мог найти дверь, ведущую из вестибюля, в котором они оказались. Он направился к двери, гном следовал за ним.
  Затем зажегся свет. Это был яркий, сфокусированный желтый свет мощного фонарика. Позади них мужской голос произнес по-немецки: "На вас нацелен пистолет-пулемет, господа. Я полностью готов его использовать".
  "Ну, черт", - сказал Джексон.
  "Вы оба очень медленно встанете на колени", - сказал голос. "Очень, очень медленно".
  Джексон и Плоскару сделали, как им сказали.
  "Теперь ты, человечек. Опустите пистолет на пол и очень осторожно сдвиньте его влево.
  Плоскару отвел армейский 45-й калибр влево.
  "А ты, седой, сдвинешь пистолет вправо. Очень нежно.
  После того, как Джексон сделал именно это, голос сказал: "Хорошо. Теперь вы хлопнете в ладоши по макушке и подниметесь, но очень медленно. Не оборачивайся".
  И снова они сделали, как им было сказано. Свет перестал танцевать вокруг, как будто его источник положили на стол. Джексон почувствовал, как что-то холодное прижалось к его затылку. Он задержал дыхание и даже на секунду закрыл глаза. Но когда он почувствовал, как рука начала двигаться по его телу и похлопывать по карманам, он открыл глаза.
  Рука тоже двинулась по Плоскару, но быстрее, почти небрежно, словно гном был слишком мал, чтобы скрыть что-нибудь опасное.
  Желтое сияние фонарика снова начало танцевать и, наконец, остановилось на паре раздвижных дверей.
  "Ты, человечек, откроешь двери прямо перед собой, но медленно, очень медленно".
  Гном сделал, как было сказано. - Хорошо, - сказал голос. - Руки обратно на голову, пожалуйста. Плоскару снова положил руки на голову.
  "Теперь вы оба медленно пройдете через дверь ровно пять шагов и остановитесь. Ты не обернешься".
  Плоскару и Джексон отошли на пять шагов, хотя гному пришлось растянуть шаги, чтобы не отставать от более высокого человека.
  Раздался щелчок, и в паре торшеров загорелся свет. Они находились в гостиной, где было слишком много уродливой мебели, большая часть которой была обтянута красным и коричневым плюшем, и большая ее часть, очевидно, была построена в прошлом веке.
  - Электроэнергию ведь не отключили, не так ли? - сказал голос. "Только в прихожей. Видите ли, господа, я вас ждал. Затем голос рассмеялся, хотя на самом деле это было скорее хихиканье, чем смех.
  "Теперь я верю, что заставлю тебя повернуться, но очень медленно, и держать руки там, где они есть".
  Джексон и Плоскару обернулись. Сначала они увидели пистолет-пулемет и тонкие белые ухоженные руки, которые неуклонно целились им в живот. Высокий мужчина, державший пистолет-пулемет, тоже был стройным и почти элегантным. Он был одет в черный свитер и черные брюки, а на ногах у него были черные лакированные тапочки. Лицо его было белым, мучнистым, нездоровым, как лицо, запертое от солнца. Однако на высоких скулах виднелись два круглых красных пятна, то ли нарисованных, то ли притертых. За исключением бровей, остальная часть лица была достаточно обычной: костлявый подбородок, тонкие красные губы, прямой нос и глубоко запавшие темные глаза. Брови над глазами были выщипаны.
  - Итак, что у нас здесь? - сказал мужчина. "Карлик и седой американец. Ты, маленький человек, ты тоже не американец, не так ли?
  "Нет", - сказал Плоскару.
  - Скажи что-нибудь еще - по-немецки.
  "Что бы ты хотел чтобы я сказал?"
  Мужчина какое-то время изучал Плоскару, а затем улыбнулся. "Конечно. Румынский. Я прав?"
  "Ты прав."
  "Я бы сказал, из Бухареста. Твои гласные выдают тебя. Я так горжусь собой. Я думал, что потерял связь". Он снова улыбнулся, зубы которого были слишком правильными и слишком белыми. Джексон решил, что они были ложью. Он попытался угадать возраст этого человека и остановился на сорока, хотя чувствовал, что в любом случае он мог бы опоздать на десять лет.
  - У вас есть имена? - сказал мужчина, все еще улыбаясь.
  "Мой - Джексон; это Плоскару.
  "Джексон и Плоскару. Хорошо. Я Глот, но ты это знаешь, не так ли? Мое маленькое сокровище рассказало тебе, тот, кто взял твои деньги. Но потом пришло раскаяние - и вина. Знаешь, она действительно меня обожает. Поэтому она помчалась сюда так быстро, как только могла, и рассказала мне все. Я, естественно, простил ее, и мы вместе плакали, обнимались и делали другие интереснейшие вещи, а потом я ждал твоего приезда. Ты всегда такой неуклюжий?
  "Почти всегда", - сказал Джексон.
  "Действительно? Как интересно. Теперь мне нужно решить, что с тобой делать.
  - Почему бы просто не отпустить нас? - сказал Плоскару. "Конечно, мы заплатим тебе, а потом забудем, что мы когда-либо встречались".
  "У тебя есть деньги?"
  "Некоторый."
  "Тогда я заберу его у тебя после того, как убью тебя. Вы понимаете, что это то, что мне придется сделать".
  "Мы этого не сделали", сказал Джексон.
  "О, да. У меня действительно нет выбора. Именно это я только что сказал моему маленькому сокровищу, но это неважно. Я хотел бы продолжить нашу беседу, господа, но это был такой длинный вечер. Я думаю, мы сейчас спустимся в подвал и сделаем то, что должны сделать. Если вы держите руки за головой и поворачиваете направо, вы увидите еще одну дверь. Мы пройдем через это. Вы, господин Плоскару, откроете дверь и включите свет - это будет слева от вас. Затем вы снова положите руки на голову. Пойдем?"
  Глот помахал им автоматом. Джексон и Плоскару подошли к двери. Плоскару открыл его, нашел свет и включил его.
  - Руки назад, пожалуйста, за голову, - сказал Глот.
  Плоскару положил их обратно.
  "Теперь медленно, джентльмены, очень медленно. Полагаю, мне следует сказать вам, что я чрезвычайно хороший стрелок.
  "Мы верим вам", - сказал Джексон.
  - А теперь спускайтесь по лестнице - вы первый, герр Джексон.
  Джексон начал спускаться по бетонной лестнице. Свет исходил от единственной лампочки, подвешенной на изолированном проводе. Джексон подумал о том, чтобы прыгнуть и разбить фонарь руками. Но он решил, что она слишком высока - почти на четыре фута выше.
  Когда они дошли до начала последних четырех ступенек, Плоскару споткнулся и отнял руки от головы, чтобы попытаться ухватиться за перила. Он промахнулся и упал головой вниз со ступенек, приземлившись скомканной кучей. Он застонал и извернулся, сжимая руками живот.
  Джексон направился к нему. - Нет, мистер Джексон, - отрезал Глот. "Отойдите назад и держите руки там, где они были".
  "Он ранен", - сказал Джексон, но сделал, как ему сказали.
  - Он не будет долго страдать, - сказал Глот и медленно спустился по ступенькам.
  Он толкнул Плоскару ногой. "Вставать. Ты можешь вставать".
  Плоскару снова застонал и медленно опустился на одно колено.
  - Теперь до самого верха, - сказал Глот.
  Все еще сжимая руками живот, гном начал медленно подниматься. Он застонал еще раз, на этот раз довольно ужасно, а затем резко развернулся. Нож коммандос был в его правой руке. Он вонзил его в Глота чуть выше паха. Глот вскрикнул и выронил пистолет-пулемет. Он схватился за себя, когда Плоскару вытащил нож. Глот согнулся пополам, и нож с резким толчком вошел обратно. Плоскару отпрыгнул. Глот посмотрел на рукоять ножа, торчавшую из его груди, прямо под грудной клеткой. Он снова закричал - пронзительный, испуганный крик; потянул за нож; упал на колени; снова закричал; и опрокинулся. Он умер тогда или вскоре после этого.
  Джексон обнаружил, что ищет сигареты. Он закурил одну, втянул дым глубоко в легкие и задул. Он заметил, что его руки дрожат.
  - Мне понравилось, как ты стонал.
  "Да", - сказал Плоскару. "Мне показалось, что я говорю довольно расстроено".
  Гном наклонился, схватил рукоять ножа и вытащил его. Некоторое время он смотрел на него с отвращением или, возможно, с отвращением, а затем осторожно вытер лезвие о штанину мертвеца. Убедившись, что нож чистый, Плоскару засунул нож обратно в шелковые ножны, вшитые в рукав его пальто.
  - Ты всегда держишь его там? - сказал Джексон.
  - Не всегда, Майнор. Просто при случае.
  Джексон наклонился и взял пистолет-пулемет. Он внимательно осмотрел его, а затем посмотрел на Плоскару. "Безопасность была включена".
  - Разве ты не заметил?
  "Нет."
  - Чему тебя учили в УСС?
  - Недостаточно, я бы сказал.
  Плоскару нашел свои сигареты и закурил одну. Джексон заметил, что руки гнома не дрожат, когда он спокойно курит и задумчиво осматривает подвал.
  "Я думаю, это вполне подойдет, не так ли?" - сказал гном.
  "За что?"
  "За Оппенгеймера".
  Плоскару подошел к тяжелой двери и открыл ее. Он заглянул в комнату, быстро отступил назад и захлопнул дверь. Когда он повернулся, его лицо было бледным и напряженным.
  "Что это было?" - спросил Джексон.
  - Девушка - его горничная. Не нужно смотреть. Она мертва. Это довольно противно".
  Джексон покачал головой и посмотрел на мертвого Глота. "Интересно, кем он был на самом деле".
  "Вы можете спросить Оппенгеймера", - сказал Плоскару, открывая другую дверь. - Он узнает.
  Гном осмотрел другую комнату, дверь которой он только что открыл. "Этот подойдет", - сказал он. "Взглянем."
  Джексон подошел посмотреть. Это была маленькая голая комната без окон. Слабая лампочка давала тот свет, который был. Плоскару осмотрел дверь, в которой было небольшое отверстие, закрытое железной сеткой. Дверь была сделана из тяжелого массива дерева и снабжена большим стальным замком. Плоскару повернул ключ взад и вперед, проверяя замок. "Это сослужит хорошую службу".
  - Что нам с ним делать? - сказал Джексон, кивнув Глоту.
  "Тащите его под лестницу".
  - Тогда давай сделаем это.
  После этого они начали подниматься по лестнице. На полпути гном остановился и обернулся. - Знаешь, - медленно произнес он, - это действительно был не такой уж плохой план.
  "Который из?"
  "У Глота. Возможно, нам стоит посмотреть, как это подействует на Оппенгеймера".
  - Ты думаешь, он такой же глупый, как мы?
  - Возможно, - сказал гном. "Многие люди".
  OceanofPDF.com
   31
  Бодден был рад слезть с взятого напрокат велосипеда. Поездка из Гастхауса не принесла пользы его колену. Он стоял через дорогу от Мирбахштрассе, 14 и изучал большой темный дом. Смотреть было не на что - только большой дом, окруженный высокой стеной.
  Бодден посмотрел на луну и попытался угадать время. Было около четверти четвертого, когда мальчик принес записку от Евы Шил. Тогда Боддену пришлось разбудить владельца гастхауса, чтобы тот одолжил велосипед. Поездка заняла еще четверть часа, возможно, двадцать минут. Получалось почти четыре - возможно, без четверти. Любимый час грабителя.
  Первое, что нужно было Боддену, - это место, где можно спрятать велосипед. Там был куст кустарника - что-то вроде вечнозеленых растений. Он подкатил велосипед и прислонил его к кустам. А теперь ты, принтер, подумал он; какое-нибудь место, где можно встать с ноги, сесть и посмотреть. Недалеко от кустарника росло большое дерево. Он мог лежать или сидеть за ним и при этом видеть ворота, ведущие в дом.
  Бодден устроился за деревом. Он задавался вопросом, осмелится ли он рискнуть и выкурить сигарету. Он очень этого хотел. Но нет, с этим придется подождать. Бодден сидел, наполовину скрытый большим деревом, вытянув перед собой пульсирующую ногу. Ожидая и наблюдая, он массировал колено.
  До комнаты проститутки в центре Бонна было далеко идти, и Оппенгеймер, слегка вспотевший, приближался к дому, где жил человек, называвший себя Глотом. Оппенгеймер не спешил. По возможности он придерживался переулков, но пару раз приходилось идти по Кобленцерштрассе. Однажды британский патруль проехал мимо него на джипе. Патруль внимательно посмотрел на него, замедлил ход и поехал дальше.
  Во время долгой прогулки Оппенгеймер разговаривал сам с собой - или, скорее, со своим ироничным "я". Однажды, когда он сел отдохнуть и выкурить сигарету, его ироничная личность прокомментировала погоду. Хорошая ночь для этого, не так ли? За что? За убийство, конечно. Состоится казнь, не более того. Не так давно вы использовали более причудливые слова, чем эти - такие слова, как справедливость, долг и долг перед мертвыми. Скажи мне, ты все еще считаешь себя ангелом-мстителем? Я не верю в ангелов. Да ладно, это почти то же самое, что вы сказали мальчику - тому американскому капралу. Ты можешь сделать для меня лучше. Назовите мне несколько высокопарных предложений, где-нибудь о том, что мертвые умерли не напрасно. Я делаю только то, что нужно сделать. Ты дурак, не так ли?
  Оппенгеймер перестал разговаривать сам с собой, когда достиг высокой стены. Он шел по ней, пока не достиг ворот. Он остановился, чтобы изучить дом. Он почти случайно попробовал открыть ворота, зная, что они будут заперты. Осмотрев дом еще несколько минут, Оппенгеймер пошел дальше.
  "Это глупо", - сказал он иронично. Совершенно глупо. Это необходимо сделать. Я не буду участвовать в этом. Затем перейти. Знаешь, что произойдет, если я это сделаю? "Пусть", - ответил Оппенгеймер, удивившись, обнаружив, что сказал это вслух.
  Он перекинул портфель через стену, затем внимательно огляделся, отмечая в уме другие улицы и дома. Он повернулся обратно к стене. Я не собираюсь. Ты поедешь. Не в этот раз. "Жаль", - сказал Оппенгеймер или подумал, что так и есть, и вскочил, едва успев ухватиться руками за верхнюю часть стены. Он повис там на мгновение, собираясь с силами. Все, что вам нужно сделать, это отпустить, бросить и уйти. Нет, я не могу. Брось это. Нет, ты не понимаешь. Вы никогда этого не делали. Я больше ничего не могу сделать.
  Оппенгеймер медленно подтянулся вверх, пока не смог ухватиться рукой за верхнюю часть стены. После этого стало легче. Он подставил ногу и какое-то время лежал на стене, ожидая, чтобы отдышаться. Затем он перелез через другую сторону стены, повис на секунду и упал. Присев у стены, он спросил: "Где ты?" Он спросил это молча, но ответа не последовало. Он спросил еще раз, и когда ответа не последовало, он понял, что он один, действительно один. И впервые с тех пор, как его выкопали из-под завалов в Берлине, он еще и понял, что ужасно и тотально напуган.
  С другой стороны улицы Бодден наблюдал, как Оппенгеймер взбирается на стену. "Этот ходит вверх и вниз, как обезьяна", - подумал он. Для тебя нет ничего более гибкого, принтер. Когда пойдешь, тебе понадобится стремянка. Велосипед может подойти. Но спешить некуда. Подождите и посмотрите, что будет дальше. Если тот, кто перелез через стену, - это тот, кем вы его считаете, то, возможно, лучше подождать и позволить ему сначала заняться своими делами - какими бы они ни были. Дайте ему несколько минут, а затем можете идти. Сначала выкури сигарету, а потом ползи по стене.
  Оппенгеймер присел у стены и проверил свой пистолет "Вальтер". Он сделал это автоматически, не задумываясь. Низко присев, он теперь быстро побежал от стены к каким-то кустам, останавливаясь только для того, чтобы быстро окинуть взглядом дом. Сначала он попытается открыть дверь. Оно будет заперто, но всегда стоит попробовать. Однажды в - где это было - в Штутгарте? Независимо от того. Дверь осталась открытой. Он попытался вспомнить, где это было, но не смог.
  Все еще пригнувшись, он побежал к дому. Затем, прислонившись спиной к кирпичу, он медленно пошел боком к двери. Он поднялся по ступенькам и перестал дышать, чтобы можно было слушать. Он ничего не услышал и снова начал дышать, медленно и бесшумно, через открытый рот.
  Он положил левую руку на дверную ручку и нажал. Оно сдвинулось. Он повернул ее до упора и медленно толкнул дверь назад. Он остановился, чтобы послушать. Опять не было звука. Он толкнул дверь настолько широко, чтобы можно было проскользнуть внутрь. Но он не двинулся с места. Вместо этого он снова перестал дышать, чтобы можно было слушать, но звука не было. Вовсе нет. Он медленно проскользнул в дверь и остановился. Двигаясь в сторону с вытянутой рукой, он нашел стену. Он двинулся вдоль стены, пока не нашел выключатель. Он не стал нажимать на нее, а нащупал дверь, которая, как он знал, должна была находиться рядом с выключателем. Как только он его нашел, загорелся желтый свет и голос сказал по-немецки: "Не двигайся, иначе ты мертв".
  Оппенгеймер переехал. Он развернулся и одновременно упал, дважды выстрелив в желтый свет. Затем что-то твердое упало на его правое запястье, почти разбив его. Он больше не мог держать "Вальтер". Чья-то рука схватила его за волосы и потянула голову назад. Что-то холодное и твердое прижалось к его подбородку.
  "Всего одно движение, - сказал голос, - всего лишь движение, и я нажимаю на спусковой крючок". Оппенгеймер не пошевелился.
  Кто-то посветил ему в глаза. Он закрыл их.
  Другой голос сказал: "Он быстрый, не так ли?"
  - Я думал, он тебя поймал.
  "Нет, я двинулся сразу после того, как включил фонарик. Я двигался очень быстро".
  Оппенгеймер смутно понял, что голоса говорили по-английски. Это было неправильно. Возможно, он допустил ошибку. Он задавался вопросом, не тот ли это дом.
  Голос того, кто держал пистолет под подбородком, сказал по-немецки: "Я хочу, чтобы ты вставал очень медленно".
  Оппенгеймер поднялся. "Теперь повернись". Оппенгеймер так и сделал. Он скорее услышал, чем увидел, как открылись некоторые двери. "Положи руки на голову", - сказал голос. После того, как он это сделал, голос велел ему пройти пять шагов прямо вперед. Когда он прошел пять шагов, голос велел ему обернуться. Когда он обернулся, зажегся свет. Двое мужчин, один из них очень маленького роста, стояли в нескольких футах от него с пистолетами, направленными ему в грудную клетку. Ни один из них не был человеком, называвшим себя Глотом.
  Оппенгеймер уставился на маленького человечка, того самого, который на самом деле был карликом. - Ты же не мог быть тем, кто называет себя Глотом, не так ли?
  - Извините, - сказал Плоскару, покачав головой.
  Оппенгеймер улыбнулся. "Неважно", - сказал он и продолжал улыбаться. Это было последнее, что он мог сказать.
  "Посмотрите, что у него на него есть", - сказал Плоскару. - И не забудь поискать нож.
  Джексон подошел к Оппенгеймеру и обшарил его карманы. Он нашел немного американских денег, несколько немецких марок, полукопченую пачку "Лаки Страйк", несколько спичек, расческу, карандаш и несколько листов разлинованной бумаги. Ножа не было. Джексон открыл бумаги и посмотрел на них. Это были листы, которые Оппенгеймер вырвал из бухгалтерской книги Дамма.
  "Это его список людей, которых нужно убить", - сказал Джексон. - Ты хочешь знать, кем на самом деле был Глот?
  "ВОЗ?"
  "Кто-то позвонил доктору Клаусу Спальке, врачу. Здесь сказано, что его специальностью было исследование болевого порога. Он проводил свои эксперименты в нескольких лагерях - их список можно найти здесь, если хотите, чтобы я его прочитал.
  "Не совсем", - сказал Плоскару.
  "Здесь сказано, что его эксперименты стали причиной смерти шести тысяч четырехсот семидесяти одного человека. Как, черт возьми, они могли быть настолько точными?"
  "Понятия не имею", - сказал Плоскару. "Спроси его."
  "Хорошо?" - сказал Джексон, глядя на Оппенгеймера.
  Мужчина, заложивший руки на голову, приятно, почти с любопытством улыбнулся Джексону, но ничего не сказал.
  "Я не думаю, что он в настроении", - сказал Джексон.
  "Может быть, он не понимает по-английски".
  "Он это понимает, да. Он даже может говорить по-техасски, когда захочет, а ты, брат Оппенгеймер?"
  И снова Оппенгеймер приятно улыбнулся и продолжил улыбаться.
  "Я думаю, нам лучше отвести его в подвал, прежде чем он решит сделать какую-нибудь глупость", - сказал Плоскару.
  Джексон кивнул. "Я думаю ты прав." Он взял Оппенгеймера за руку и указал пистолетом на дверь, ведущую в подвал. "У нас есть хорошее, теплое место, приготовленное для тебя".
  Оппенгеймер не двинулся с места, пока Джексон не потянул его за руку. После этого он пошел послушно, но странной походкой, словно старик в тапочках, которые он боялся снять.
  Когда они достигли лестницы, Джексон остановился. - Иди вниз, Ник, - сказал он. "Если наш друг попытается сделать что-нибудь умное, например, имитировать падение, ты сможешь пристрелить его на пути вниз".
  Карлик поспешил вниз по лестнице и с пистолетом наготове стал ждать, пока Джексон и Оппенгеймер сойдут по ступенькам. Никаких проблем не было. Оппенгеймер тихо, но медленно спустился по лестнице, всю дорогу улыбаясь.
  Плоскару поспешил открыть дверь со стальной сеткой и тяжелым замком. Джексон повел не протестующего Оппенгеймера к маленькой комнате. "Это немного, - сказал Джексон, - но ты пробудишь здесь недолго". Он провел Оппенгеймера в комнату. Когда Джексон начал поворачиваться, Плоскару всадил ему в спину армейский 45-й калибр.
  - Я не убью тебя, Майнор, но без колебаний выстрелю тебе в ногу.
  - Ну, черт, Ник.
  Плоскару протянул руку и взял пистолет Джексона. - Проблема с тобой, Майнор, в том, что ты не доверяешь людям, но недостаточно. А теперь, если ты просто подойдешь и прислонишься руками к стене.
  Джексон оперся руками о стену. Плоскару быстро вышел из маленькой комнаты, закрыл дверь и запер ее. В комнате Оппенгеймер приятно улыбнулся Джексону.
  - Я оставлю свет включенным, - сказал Плоскару, крича через окно с железной сеткой. - Возможно, тебе удастся заставить его поговорить.
  "Спасибо."
  "Это ненадолго".
  - Ты собираешься продавать его, Ник, не так ли?
  - Тому, кто предложит самую высокую цену, - сказал Плоскару и начал подниматься по лестнице.
  Бодден лежал, задыхаясь, на стене. "Ты слишком стар для этого, печатник", - сказал он себе. Слишком старый. Сначала он перекинул ноги через борт, затем опустился так, что остался висеть только на руках. Берегите колено, подумал он. Приземлитесь неправильно, и вы станете калекой. Он приземлился неправильно, и его правая нога подогнулась под ним. Бодден выругался и обхватил колено обеими руками, нежно ощупывая его. Боль была намного острее, чем раньше. Осторожно он попытался подняться, но не смог. Боль была слишком сильной. "Тебе нужна палка, - подумал он, - что-нибудь, чем можно поддержать себя". Он пополз вдоль стены, нащупывая в траве палку или шест. Его рука что-то нашла. Мотыга, ей-богу! Просто вещь.
  Используя мотыгу как своего рода опору, он направился к двери. Медленно поднимаясь по ступенькам, он впервые заметил, что дверь открыта. "Вынь пистолет, калека", - сказал он себе. Мотыга - хорошая вещь, но внутри ты не найдешь картошку. Он потянулся за пистолетом "Вальтер", когда в дверь вошел Плоскару.
  Бодден пытался решить, ударить ли гнома мотыгой или попытаться выхватить пистолет. Гному не пришлось принимать такого решения. Нож вылетел из рукава нечетким движением. Он низко, очень низко нырнул под поднятую мотыгу. Он ударил один раз ножом, а затем отпрыгнул назад. Мотыга упала, промахнувшись на несколько дюймов. Затем боль поразила Боддена. Он уронил мотыгу и неуклюже спустился вниз, пока не растянулся на ступеньках.
  Гном осторожно подошел к нему. - Ты не умер, не так ли?
  Бодден уставился на него. "Нет."
  "Я знал, что должен был убить тебя во Франкфурте. Но теперь ты умрешь достаточно быстро.
  - Ты слишком много говоришь, маленький человек. Слишком много."
  Плоскару кивнул. "Наверное", - сказал он. Он посмотрел на Боддена, словно пытаясь что-то решить. Затем он повернулся и легко побежал к железным воротам. Бодден наблюдал, как гном пробрался через ворота и спустился по другой стороне. Мгновение Плоскару смотрел через ворота на человека, распростертого на ступеньках большого дома. Он кивнул себе, слегка улыбнулся, а затем повернулся и быстро пошел по улице. На ходу он отряхивал руки то ли от удовлетворения, то ли от предвкушения. Трудно было сказать.
  OceanofPDF.com
   32
  Джексон пятнадцать минут пытался разговорить Оппенгеймера, но безуспешно. Они сидели в диагонально противоположных углах маленькой комнаты, пока Джексон вел свой односторонний разговор. На все, что говорил Джексон, Оппенгеймер улыбался приятной, но довольно расслабленной улыбкой. Его зеленовато-голубые глаза по-прежнему были яркими и заинтересованными, но они постоянно двигались, как будто все требовало одинакового внимания.
  - Я довольно хорошо знаю твою сестру, - сказал Джексон.
  Оппенгеймер улыбнулся и осмотрел туфлю. Его правый. Он потянул за шнурок, а когда петля немного сдвинулась, улыбнулся еще больше.
  Джексон пристально посмотрел на него. Сначала он подумал, что Оппенгеймер просто отказывается говорить. За этим последовало подозрение, что молчаливый улыбающийся мужчина притворялся, чтобы застать Джексона врасплох. Но затем пришло почти наверняка осознание того, что Оппенгеймер вовсе не притворялся.
  - Как я уже сказал, теперь я довольно хорошо знаю вашу сестру. Она думает, что ты сумасшедший.
  Оппенгеймер еще раз слегка потянул шнурок и радостно улыбнулся его движению.
  - Или так она сказала сначала. Она также сказала, что хочет отвезти тебя в санаторий в Швейцарии, где специализируются на таких орехах, как ты. Но оказывается, что она, вероятно, лгала".
  Шнурок получил еще один легкий, осторожный рывок и еще одну счастливую улыбку.
  - Чего она действительно хочет, так это доставить тебя в Палестину, где тебя натравят на тщательно отобранных британцев и, возможно, на странного араба. Если вы убьете их достаточно, вы можете даже стать национальным героем, если евреи когда-нибудь обретут независимость. Вы можете даже стать мучеником. Это было бы здорово, не так ли?
  Оппенгеймер продолжал улыбаться и играть со шнурком.
  "Знаешь, я трахал твою сестру", - сказал Джексон.
  Оппенгеймер рассмеялся, но это был скорее смех, чем смех. Это был глубокий, хриплый, довольный и мудрый смешок, полный космических тайн. Шнурок у него полностью развязался.
  "Ты действительно ушел, не так ли, друг?" - сказал Джексон. "Ты вне этого"
  Оппенгеймер снял туфлю и протянул ее Джексону. Когда Джексон взял его, Оппенгеймер усмехнулся от восторга и начал снимать с себя остальную одежду. Он передал все предметы Джексону, который принял каждый, слегка сочувственно покачав головой, и аккуратно сложил их на пол.
  Когда вся его одежда была снята, Оппенгеймер обнаружил небольшую кожаную сумку, висевшую у него на шее. Он снял его, открыл и съел один из бриллиантов, прежде чем Джексон успел их у него отобрать. Джексон пересчитал бриллианты. Их было двадцать один, размером не меньше карата.
  "Если ты действительно хорош, - сказал Джексон улыбающемуся обнаженному Оппенгеймеру, - я мог бы дать тебе один позже на десерт".
  Вернувшись в отель, Плоскару сразу же поднялся в свой номер, достал из чемодана четыре толстых листа бумаги цвета слоновой кости с соответствующими конвертами, сел за стол и начал писать приглашения. Он писал старой авторучкой с широким пером и время от времени откидывался назад, чтобы полюбоваться своим почерком. Гном всегда гордился тем, что умеет красиво писать.
  Когда приглашения были готовы, он адресовал четыре конверта фр. Лия Оппенгеймер, фр. Ева Шил, майор Гилберт Бейкер-Бейтс и лейтенант Лафоллет Мейер.
  Затем он спустился вниз, разбудил спящего мальчика и дал ему огромную взятку, чтобы тот немедленно доставил приглашения. Как только мальчика благополучно отправили, Плоскару разбудил портье и зарезервировал конференц-зал на 8 утра. Когда это было сделано, гном посмотрел на свои часы. Было 5:14.
  Сержант-майор разбудил Бейкера-Бейтса в 5:33 утра.
  - Они нашли его, сэр, - объявил сержант-майор мрачно-заунывным голосом человека, обученного искусству сообщать плохие новости.
  Бейкер-Бейтс неуверенно сел на кровати. "ВОЗ? Нашли кого?
  - Фон Штаден, сэр. Старый Желтоволосый. Нашел его плавающим в реке недалеко от Бюэля. Он утонул, с ужасной шишкой на голове прямо здесь. Старший сержант постучал себя по правому виску.
  "Боже мой", - сказал Бейкер-Бейтс.
  - А еще вот это, сэр, только что из Лондона, переправленное через Гамбург. У него был высший приоритет, поэтому я подумал, что лучше поторопиться сразу после завершения декодирования".
  Бейкер-Бейтс взял конверт, разорвал его и вынул единственную напечатанную бумажку, на которой было написано: "Ваш последний отчет был распространен на самом высоком, повторяю, самом высоком уровне. Настоящим вам приказано, повторяю, приказано предложить до, но не более, четырех тысяч фунтов за неповрежденный товар, если он появится в наличии". Оно было подписано фамилией руководителя организации Бейкера-Бейтса.
  Бейкер-Бейтс долго и горько ругался. Сержант-майор выглядел соответствующим образом сочувствующим. - Плохие новости, сэр?
  "Я сказал им не делать этого, черт возьми. Я сказал им не пытаться его купить. Но они не слушали. Так что теперь они попытаются сделать это по дешевке. По чертовой, чертовой дешевке.
  - Да, сэр, - сказал сержант-майор. - Тогда есть еще и это, сэр. Это для того молодого американского лейтенанта. У него тоже высший приоритет, сэр, но я подумал, что вам лучше сначала на него взглянуть. Сержант-майор вручил Бейкер-Бейтсу еще один напечатанный листок.
  - Вы случайно не взяли с собой чашку чая вместе со всем этим придурком, сержант?
  "Прямо здесь, сэр, красиво и жарко".
  Бейкер-Бейтс принял чай, сделал глоток и начал читать бумажку: "Лейтенант. Лафоллет Мейер, майор Гилберт Бейкер-Бейтс. После этого последовала обычная техническая тарабарщина со стороны отправляющих и принимающих подразделений. Само сообщение гласило: "Р. Х. Орр прибывает в аэропорт Бонн-Кёльн из Вашингтона через Лондон в 06:15 этого дня рейсом 359 УВД. Вы будете одновременно инструктировать и проводить офицер". Послание подписал четырехзвездный американский генерал.
  Бейкер-Бейтс задумчиво посмотрел вверх. "Итак, они посылают няню. Это интересно."
  - Ваш друг, сэр? - вежливо спросил сержант.
  Бейкер-Бейтс покачал головой. - Когда я его знала, во время войны, его так называли - Няня.
  "Да сэр. И это последнее, сэр; оно пришло через посыльного. Поймал меня на пути вверх. Он протянул Бейкер-Бейтсу конверт цвета слоновой кости с причудливым почерком. Бейкер-Бейтс разорвал его и начал читать. Потом он начал ругаться. Он все еще ругался, когда сержант-майор отправился на поиски молодого американского лейтенанта.
  Роберт Генри Орр был первым и единственным пассажиром, сошедшим с DC-3 в 6:15 того утра. Закутавшись в огромную старую енотовую шубу, с топорщившейся бородой, Орр подошел к лейтенанту Мейеру, вытянув обе руки.
  "Итак, это автор всех тех абсолютно блестящих отчетов, которые мы получаем", - сказал Орр, схватив правую руку Мейера обеими своими.
  - Ну, я не знаю, насколько блестящими они были, сэр.
  "Первоклассно, мой мальчик; абсолютно первоклассный. Это наша машина?"
  "Да сэр."
  Орр забрался на заднее сиденье седана "Форд", за ним последовал Мейер. Капрал закрыл дверь, подбежал к водительскому сиденью, сел в машину и уехал.
  "Из вашего последнего отчета стало ясно, что ситуация приближается к апогею", - сказал Орр.
  "Что-то происходит".
  - Джексон не доверял тебе, не так ли?
  - Не совсем, сэр.
  "Ну, мы не ожидали, что он это сделает. Это одна из причин, по которой я решил заглянуть. А как насчет Бейкер-Бейтса? Он доставлял тебе какие-нибудь неприятности?
  - Никакого, сэр. На самом деле он был очень отзывчивым".
  "Хороший. Так что же задумал Джексон?
  - Я не уверен, сэр. Но это произошло сегодня утром. Он протянул Орру конверт цвета слоновой кости.
  "От Джексона?" - сказал Орр.
  "Нет, сэр. От гнома.
  "Плоскару?" Орр прочитал письмо, вложенное в конверт, и начал хихикать. Он посмотрел на Мейера. "Вы это читали?"
  Мейер кивнул. "Да сэр."
  - Ты думаешь, он действительно собирается это сделать? - сказал он, все еще посмеиваясь.
  "В настоящее время, сэр, - сказал лейтенант Мейер, - я поверю почти всему".
  Когда Лия Оппенгеймер вернулась из своей спешной поездки в Кельн, было семь часов утра. Ее ждал конверт от Плоскару. Прочитав это, она сразу же подошла к соседнему с ней гостиничному номеру и постучала. Через несколько мгновений дверь открыла Ева Шил.
  "Который сейчас час?"
  - Чуть позже семи, - сказала Лия, войдя.
  - Ты уже одет.
  "Я был там уже несколько часов".
  - Что-нибудь случилось?
  - Вот это, - сказала Лия и протянула Еве Шил конверт цвета слоновой кости.
  Хотя Ева Шил уже знала, что было в конверте, она сделала вид, что читает: "Тебе не кажется, что это какая-то ужасная шутка?"
  Лия Оппенгеймер покачала головой. "Нет, я не думаю, что это шутка. Мистер Джексон предупреждал меня, что что-то может случиться, но я не ожидал ничего подобного".
  - Полагаю, ты пойдешь.
  Лия Оппенгеймер кивнула. "Пойдешь со мной?"
  "Да, я пойду с тобой", - сказала Ева Шил. "Конечно я буду."
  Было еще темно, когда Бодден проснулся и удивился, узнав, что он еще не умер. Какое-то время он тихо лежал на ступеньках большого дома, пытаясь вспомнить последнее, что он сделал. Платок. Он завязал платок на том месте, куда его ударил гном. Он осторожно запустил руку под рубашку и коснулся носового платка. Оно было мокрым. Это не остановило кровотечение, но помогло.
  Что ж, принтер, либо ты можешь лечь здесь и умереть, либо ты можешь встать. Может быть, ты сможешь найти что-нибудь в доме - бинты. Подойдет даже простыня, если хватит сил ее порвать. Он медленно заставил себя принять сидячее положение. Боль ударила, и ему пришлось задохнуться. Если бы он не ахнул, он бы закричал. Потом кровотечение возобновилось. Он чувствовал теплую влагу, которая стекала по его боку.
  Он нашел мотыгу там, где уронил ее, и с ее помощью подтянулся. Боль в колене смешалась с болью от ножевой раны, и он снова задохнулся. "Это всего лишь боль", - сказал он себе. Вы можете преодолеть это. Принтеры могут преодолеть все.
  С помощью мотыги он медленно пробрался через все еще открытую дверь в дом. Он повернул направо и через раздвижные двери прошел в комнату с коричнево-красной плюшевой мебелью. Кухня, подумал он. Что вам нужно сделать, так это найти кухню. Повернувшись, чтобы выйти из комнаты, он услышал теплый, глубокий, хриплый смешок. Казалось, оно пришло издалека. Он огляделся и увидел открытую дверь, ведущую в подвал. Он заставил себя подойти к двери. Кровь текла по его ноге и попадала в ботинок.
  Он посмотрел вниз по лестнице. Дно казалось далеким - невозможным расстоянием. Затем он снова услышал смешок. На этот раз оно звучало теплее. Это звучало тепло, дружелюбно и необычайно мудро. "Тебе нужна помощь, принтер", - сказал он себе. Вам придется спуститься по этим ступенькам. Там, внизу, есть кто-то, кто может вам помочь.
  Он начал спускаться по лестнице, используя мотыгу, делая шаг за шагом. Кровотечение усилилось, как и боль. Он почти решил сесть и отдохнуть, но затем снова услышал смешок, еще более теплый и мудрый, чем раньше, и это помогло ему медленно спуститься по ступенькам, пока он не достиг низа.
  Дверей было несколько, и Бодден открыл первую, к которой попал. При виде выпотрошенного тела девушки он чуть не потерял сознание. Он знал, что ему будет плохо. Он закрыл дверь и его вырвало. Когда все закончилось, он вытер рот рукавом. Затем он снова услышал смешок.
  "Ты всегда слишком легко доверяешь людям", - подумал он. Этот счастливый хихикающий мог быть тем, кто зарезал там девушку. Он вынул из кармана "Вальтер" и направился к двери, откуда, казалось, раздался смешок. Бодден заметил ключ в дверном замке. Он повернул его и распахнул дверь. Первое, что он увидел, был Майнор Джексон, сидевший в углу. Затем он увидел Оппенгеймера.
  Бодден кивнул Оппенгеймеру. "Почему он без одежды?"
  "Я не совсем уверен", сказал Джексон. - У тебя идет кровь, но я полагаю, ты это знаешь.
  "Да."
  "Что случилось?"
  - Этот маленький гном, - сказал Бодден, - он очень хорошо обращается с ножом, не так ли?
  "Очень."
  Бодден подошел к одной из стен и прислонился к ней. Пистолет не был нацелен ни на что конкретное. Оппенгеймер поиграл пальцами ног и снова усмехнулся.
  "Что с ним произошло?" - сказал Бодден, глядя на Оппенгеймера.
  "Я не знаю", сказал Джексон. "Полагаю, он решил, что реальность его просто не особо заботит".
  - Он совсем сошел с ума?
  "Не знаю, как насчет этого, но он довольно сумасшедший. Хотя, я думаю, безвредно.
  Бодден уронил пистолет в сторону. Он улыбнулся - кривой, сардонической улыбкой. - Мы собирались забрать его у тебя.
  "ВОЗ?"
  "Женщина и я - женщина Шил. Ты этого не знал, не так ли?
  "Нет."
  "Это был наш план. Мы собирались позволить вам и гному поймать его, а затем забрать его у вас. Какой-то план.
  - И отправить его на Восток, а?
  "Восток? Нет, мы не собирались отправлять его на Восток. Мы должны были это сделать, но это не входило в наши планы. Я имею в виду ее план. Нет, мы собирались отобрать его у вас, а затем продать американцам. Неплохой план, не так ли?
  "Лучше среднего."
  - Знаешь, что я собирался делать с деньгами?
  "Что?" Сказал Джексон, протягивая руку и беря Вальтер. Бодден, казалось, не обращал на это внимания и не обращал на это внимания.
  "Я собирался купить где-нибудь типографию. Я действительно чертовски хороший печатник.
  Он начал сползать по стене. Ноги его выскользнули из-под него, и он тяжело сел, хотя его это, казалось, не беспокоило. - Гном... он перешёл тебе дорогу, не так ли?
  Джексон кивнул.
  "Я знал, что он это сделает. Ну, у нас обоих дела пошли не слишком хорошо, не так ли?
  "Нет", - сказал Джексон. "Они этого не сделали".
  - Крутое дерьмо, - сказал Бодден по-английски и слабо ухмыльнулся. "Мне сказали, что в Кливленде, штат Огайо, часто так говорят. Это правда?"
  "Да, - сказал Джексон, - я думаю, что в Кливленде, вероятно, часто так говорят".
  "Поляк сказал мне, что да". Голова Боддена опустилась, пока подбородок не коснулся груди. Через мгновение он поднял его и посмотрел на Джексона. "Поляк. Он был очень забавным парнем".
  Его подбородок опустился на грудь, глаза закрылись, и через мгновение или две он перестал дышать.
  OceanofPDF.com
   33
  Лия Оппенгеймер все еще не хотела верить, что карлик, стоявший на стуле за кафедрой в конференц-зале отеля "Годесберг", был Николае Плоскару. "Он самозванец", - сказала она себе. Николае Плоскару не был карликом - он был высоким, белокурым и невероятно красивым. Карлик, должно быть, был самозванцем.
  Ей пришлось заставить себя принять тот факт, что гном был тем, кем он себя называл. Конечно, это сделал голос - этот низкий, почти музыкальный баритон с нотками сексуального приглашения. Это был тот самый голос, который она много раз слышала по телефону. Ошибки быть не могло. Это был голос Николае Плоскару.
  "Я сожалею, моя дорогая, - сказал гном, представившись, - что все пошло не так, как мы планировали".
  Лия Оппенгеймер смогла лишь тупо кивнуть и ответить на один вопрос. "Где мой брат?"
  "С мистером Джексоном", - сказал гном, улыбнулся и серьезно кивнул Роберту Генри Орру и лейтенанту Мейеру.
  В комнате было расставлено десять стульев в два ряда по пять человек в каждом. Орр и Мейер сидели вместе, как и Лия Оппенгеймер и Ева Шил. Карлик, сидевший за кафедрой, улыбнулся и посмотрел на часы.
  - Мы начнём, дамы и господа, как только прибудет наш последний гость.
  Последним гостем был майор Бейкер-Бейтс, вошедший в конференц-зал две минуты спустя. Он кисло кивнул гному, а затем заметил Еву Шил, сидящую рядом с Лией Оппенгеймер. Он улыбнулся впервые за этот день. Что ж, Гилберт, сказал он себе, утро все-таки не будет потрачено зря.
  Бейкер-Бейтс сел рядом с Евой Шил и приятно ей улыбнулся. - Принтер придет? он сказал.
  "Мне очень жаль", сказала она. "Я не понимаю вашего вопроса".
  - Вы понимаете, - сказал Бейкер-Бейтс. "Когда этот фарс закончится, мы с тобой поговорим. Длинный."
  Гном постучал по порядку стаканом с водой. "Думаю, мы сохраним это в достаточно неформальной обстановке, дамы и господа. Мы здесь, чтобы выставить на аукцион довольно интересный предмет, с которым все вы знакомы. Условия будут, конечно, наличные, либо в американских долларах, либо в британских фунтах. Швейцарские франки также вполне приемлемы. Могу добавить, что предмет, выставленный на аукцион, находится в отличном состоянии и будет доступен через час после того, как будет сделана окончательная ставка. Есть вопросы?"
  Орр поднял руку. "Как мы можем быть уверены, что у вас есть рассматриваемый предмет?"
  "Вера, дорогой сэр, вера. Во всей торговле обе стороны должны проявлять определенную добросовестность. У меня есть на продажу определенные товары, которые вы и другие хотите купить. Я бы вряд ли пошел на такие сложные приготовления, если бы не собирался доставлять удовольствие. При доставке, если вы не полностью удовлетворены, у вас есть определенные способы защиты, о которых я бы предпочел не упоминать".
  "Я рад, что вы о них знаете", - сказал Орр.
  "Совершенно в курсе".
  Ева Шил не слушала Орра и гнома. Вместо этого ее мысли бешено метались, пока она пыталась решить свой следующий шаг. Должно быть, что-то случилось с принтером, поняла она. Он мог даже быть мертв - убит либо гномом, либо Джексоном. Поэтому от этого плана придется отказаться. В ее кошельке было 25 000 долларов Берлина. Британский майор каким-то образом связал ее с принтером. Это означало, что он знал, кем и чем она была - действительно была. Если она предложит цену на товар, они ни за что не позволят ей покинуть Бонн вместе с ней, если ее ставка будет самой высокой. Но все же, если она предложит цену, а она будет высокой, то это может стать разменной монетой в ее разговоре с британским майором. Ей понадобится вся переговорная сила, которую она сможет собрать. Она прикусила нижнюю губу и решила сделать ставку.
  "Теперь, дамы и господа, - говорил гном, - я приму первую ставку. Я слышу пять тысяч долларов?"
  Плоскару оглядел комнату. Орр кивнул.
  Гном улыбнулся. "У нас пять тысяч. Я слышу шесть?
  "Шесть", - сказал Бейкер-Бейтс.
  "Десять тысяч долларов", - сказал Орр.
  "Джентльмен из США предлагает десять тысяч долларов. Я слышу одиннадцать?
  "Одиннадцать тысяч", - сказала Лия Оппенгеймер.
  Гном понимающе улыбнулся. "Одиннадцать тысяч из, скажем так, будущего государства Израиль. Я слышу двенадцать?"
  - Двенадцать, - сказал Бейкер-Бейтс.
  - Четырнадцать, - быстро сказал Орр.
  Бейкер-Бейтс выполнил умножение. При цене фунта в 4,03 доллара он решил поставить предел и покончить с этим. "Шестнадцать тысяч", - сказал он. Про себя он добавил: "И ты, черт возьми, можешь принять это или оставить это".
  "Восемнадцать", - сказала Лия Оппенгеймер.
  - Двадцать тысяч, - сказал Орр.
  Наступила тишина. Плоскару добродушно кивнул и сказал: "У нас есть предложение в двадцать тысяч долларов, дамы и господа. Я слышу двадцать пять?
  Тишина продолжалась. - Итак, дамы и господа, мы не собираемся отдавать этот ценный предмет всего за двадцать тысяч, не так ли? Я слышу двадцать пять?
  Ева Шил вдохнула, задержала дыхание, выдохнула и произнесла тихим, почти вызывающим тоном: "Двадцать пять тысяч".
  Лия Оппенгеймер повернулась и уставилась на нее. Ева Шил отказалась встретиться с ней взглядом. Через четыре стула лейтенант Мейер выглядел больным. "Иисус Христос", - сказал он.
  "У нас есть двадцать пять тысяч от дамы в шубе", - сказал Плоскару. - Кого ты представляешь, моя дорогая?
  Ева Шил ничего не сказала, а вместо этого посмотрела прямо перед собой.
  - Честное слово, - сказал гном, с притворным ужасом глядя на Орра. "Как вы думаете, она может представлять наших товарищей на востоке?"
  - Тридцать тысяч, - быстро сказал Орр.
  "У нас есть тридцать тысяч от дяди Сэма", - сказал Плоскару с радостной улыбкой. "Я слышу тридцать пять?"
  "Тридцать пять", - сказала Лия Оппенгеймер. Она все еще смотрела на Еву Шил. - Ты могла бы сказать мне, Ева, - грустно сказала она. "Я бы понял. Что бы ты ни делал, я знаю, что я бы понял.
  Ева Шил ничего не сказала.
  "У нас есть предложение на сумму тридцать пять тысяч", - сказал Плоскару. "Тридцать пять. Я слышу сорок?
  - Сорок, - сказал Орр.
  - Ставка составляет сорок тысяч, дамы и господа. Сорок тысяч долларов. Я слышу сорок пять?
  Наступило еще одно молчание.
  "Я слышу сорок пять тысяч?" Плоскару сказал еще раз.
  Никаких ставок не было.
  - Один раз сорок тысяч, - сказал Плоскару и сделал паузу. "Сорок тысяч дважды". Он снова сделал паузу, затем постучал по стакану с водой, широко улыбнулся и сказал: "Продано, американец", как раз в тот момент, когда Майнор Джексон вошел в комнату, ведя Курта Оппенгеймера за руку.
  Оппенгеймер, одетый только в пальто Джексона, глупо улыбнулся, мудро усмехнулся и начал мочиться на пол.
  OceanofPDF.com
   34
  К полудню того дня в Бонне произошли следующие события:
  Британская армия заперла Курта Оппенгеймера в тихой темной комнате.
  Майору Гилберту Бейкер-Бейтсу почти удалось убедить Еву Шил стать двойным агентом, и он был уверен, что сможет полностью изменить ее сразу после великолепного обеда, который он заказал для них обоих.
  Лейтенант Лафоллет Мейер все-таки решил не убивать себя, а вместо этого напиться в одиночестве в своей комнате, чем он сейчас и занимался.
  Лия Оппенгеймер села на поезд до Франкфурта, ни с кем не попрощавшись, в Марсель, где ей предстояло сесть на корабль, который в конечном итоге должен был доставить ее в Палестину.
  А Николае Плоскару в одиночестве выпил три стакана джина в баре отеля и подумывал о четвертом, когда Роберт Генри Орр, все еще одетый в енотовидную шубу, тяжело опустился на стул напротив него.
  - Ну, Ник, я вижу, ты тихо напиваешься.
  - Тихо, - согласился Плоскару.
  "На что?"
  "Какой-то джин. Это все, что у них есть".
  - Тогда вот что мы выпьем, - бодро сказал Орр и дал бармену знак пригласить еще порцию.
  После того, как принесли напитки, Орр снял свою енотовидную шубу. "Знаете, - сказал он, - все это было действительно очень умно, почти блестяще. Жаль, что бедный ублюдок разозлился.
  - Да, - сказал Плоскару, потягивая джин. "Очень жаль."
  "Какие у тебя планы?"
  "В этот конкретный момент? Никто."
  "Вы знаете, в Вашингтоне дела идут".
  "Ой?"
  "Да. Не в этом году, а в следующем у нас должен открыться собственный новый магазин. Заинтересовано?
  "В чем?"
  "Сдельная работа между сейчас и потом. Мы заплатим вам справедливую цену. Потом, когда откроется новый магазин, мы могли бы организовать что-то более постоянное и прибыльное".
  - Как они его назовут - твой новый магазин?
  "Я думаю, Национальное разведывательное управление, хотя это еще не точно. Некоторые не считают, что National прав. Это слишком похоже на банк.
  "Я подумаю об этом", - сказал Плоскару.
  - Сделай это, Ник, - сказал Орр, допивая свой напиток. - Я пробуду здесь несколько дней.
  Когда через час Майнор Джексон вышел из своей комнаты со своей сумкой, чтобы выписаться из отеля, гном стоял в вестибюле. Джексон мог Плоскару был изрядно пьян.
  Гном серьезно поклонился. "Я здесь, чтобы принести свои извинения".
  - Уйди с дороги, Ник, или я наступлю на тебя.
  Плоскару вздохнул. - И это тоже правильно. Он развел руками. "Что еще я могу сказать?"
  "Ничего."
  - Значит, ты ушел?
  "Это верно."
  - Могу я узнать, куда вы направляетесь?
  "Амстердам."
  Гном выглядел озадаченным. "Амстердам. Почему Амстердам?"
  "Здесь они покупают бриллианты".
  Гном оживился от запаха прибыли, но лишь на мгновение. - Я не думаю...
  - Нет, - сказал Джексон, повернулся и направился к столу.
  "Незначительный."
  Джексон повернулся назад. Гном стоял один в центре вестибюля. Он выглядел очень маленьким. Он облизнул губы, словно пытаясь придумать, что он хотел и должен был сказать. Но слов не последовало. Вместо этого он неосознанно начал смахивать с ладоней какие-то воображаемые крошки. "Он умоляет", - подумал Джексон. Он стоит там один и совершенно голый, как никогда, и просит милостыню, вот только он толком не знает, как это сделать.
  "Ох, дерьмо", сказал Джексон. "Забирайся в машину."
  Гном просиял. - Я просто возьму свою сумку. Внезапно Плоскару был полон планов: "После Амстердама ты знаешь, куда мы поедем, не так ли?"
  "Где?"
  "Канны. Мы поедем в Канны, будем лежать на пляже, пить вино и смотреть на женщин. Разве это не звучит великолепно?
  - Конечно, - сказал Майнор Джексон. "Великолепный."
  OceanofPDF.com
  Все права защищены в соответствии с Международной и Панамериканской конвенциями об авторском праве. Уплатив необходимые сборы, вам было предоставлено неисключительное и непередаваемое право на доступ и чтение текста этой электронной книги на экране. Никакая часть этого текста не может быть воспроизведена, передана, загружена, декомпилирована, подвергнута обратному проектированию, сохранена или введена в любую систему хранения и поиска информации в любой форме и любыми средствами, будь то электронные или механические, известные в настоящее время или изобретенные в будущем. без письменного разрешения издателя.
  Это художественное произведение. Имена, персонажи, места и происшествия либо являются плодом воображения автора, либо используются вымышленно. Любое сходство с реальными людьми, живыми или мертвыми, предприятиями, компаниями, событиями или местами полностью случайно.
  авторские права No 1979, Lucifer, Inc.
  дизайн обложки Джейсона Габберта
  Это издание опубликовано в 2011 году на сайте MysteriousPress.com/Open Road Integrated Media.
  Варик-стрит, 180
  Нью-Йорк, штат Нью-Йорк 10014
  www.openroadmedia.com
   OceanofPDF.com
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"