Шмиэл Сандлер : другие произведения.

Находка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Первым желанием Иванова было - оставить авоську на остановке: зачем она ему, и что может быть в ней ценного, а так, глядишь, хозяин то и найдется. Но простое любопытство взяло в нем вверх, и он принялся обследовать содержимое своей находки. В авоське он обнаружил сверток. На ощупь последний представлял из себя нечто твердое и угловатое. - Кирпич, что ли? - с усмешкой подумал Иванов, и с шумом стал разворачивать плотную бумагу. Каково же было его удивление, когда вместо предполагаемого кирпича, он обнаружил в загадочном свертке обыкновенную и, видимо, придремавшую в автобусной сутолоке Совесть.
  Шмиэл
  
   Находка
  
   Обычно Иванов ездил на своем стареньком мотоцикле, но в тот памятный день, по неизвестной уже нам причине, до места работы он добирался на общественном транспорте.
   Народу в автобусе было много, и на остановке вместо своего портфеля, который и выпустил то он из рук всего лишь на минуту, Иванов прихватил по рассеянности чью-то авоську, и весь потный и злой от беспрестанных и не очень то любезных толчков в спину и под бока, вышел из автобуса.
   Тольку тут он обнаружил свою ошибку, но автобус уже скрылся за поворотом.
   В портфеле у него не было ничего такого, от чего стоило бы горевать, но все же, был он из натуральной кожи и послужил немало лет, что само по себе наводило на некоторые размышления.
   Иванов покрутил в руках авоську - она была из замши, основательно потрепана и эстетических эмоций в связи с этим не вызывала.
   Первым желанием Иванова было - оставить авоську на остановке: зачем она ему, и что может быть в ней ценного, а так, глядишь, хозяин то и найдется. Но простое любопытство взяло в нем вверх, и он принялся обследовать содержимое своей находки.
   В авоське он обнаружил сверток. На ощупь последний представлял из себя нечто твердое и угловатое.
   - Кирпич, что ли? - с усмешкой подумал Иванов, и с шумом стал разворачивать плотную бумагу. Каково же было его удивление, когда вместо предполагаемого кирпича, он обнаружил в загадочном свертке обыкновенную и, видимо, придремавшую в автобусной сутолоке Совесть.
   - Ты чья? - спросил развеселившийся Иванов. Он впервые видел чужую Совесть и ему вдруг захотелось излить ей свою душу. "Совесть все же, думал Иванов, хоть и чужая..."
   Без сожаления он вспомнил, что свою собственную совесть, так же, впрочем, как и невинность, он потерял в юности на одной из многочисленных вечеринок.
   - Была Рабиновича, теперь твоя, - робко сказала Совесть.
   - Ну, мне ты, положим, вроде и ни к чему, - сказал Иванов.
   - Не бросай меня, - сказала совесть Рабиновича, - я принесу тебе счастье...
   - Премного благодарен, - с усмешкой сказал Иванов, - знаем мы ваше еврейское счастье. Со мной в доме живет один... Шнеерович, на иномарке катается, а все недоволен.
   - Не спеши с выводами, - сказала совесть, - мы с тобой говорить будем про жизнь, я постараюсь, чтобы краснеть тебе на людях не пришлось.
   - А родственники у тебя за границей есть? - с надеждой спросил Иванов.
   - Не забегайте вперед, молодой человек, - строго сказала Совесть, - мы должны поначалу привыкнуть друг к другу и определить наши позиции.
   "А что, подумал Иванов, - тут за деньги иной раз не плюнешь в рожу человеку, а она тебе бесплатно свои услуги предлагает..."
   И поскольку жил Иванов трудно, а ныне в суматохе, ну надо же, потерял портфель из свиной кожи, он и подумал: хоть авоська с чужой совестью и не ахти какое приобретение в наше время, но все же совесть, пусть еврейская, лучше, чем ничего.
   Решил он оставить Совесть Рабиновича при себе, но чтобы не задавалась, и знала свое место, сказал:
   - Пока ничего существенного я тебе сказать не могу. Приедем вечером домой, я посоветуюсь с бабой, тогда и решим на месте.
   - В этот день Иванов бегал на работе с особенным пылом (работал он грузчиком в большом магазине), совсем запарился, и, конечно, забыл про свою удивительную находку. А она, приютившись у него в кармане, преспокойно дремала, стараясь не отвлекать его от дела, и, понимая, что пока еще сама у Иванова на птичьих правах.
   Возвращаясь, домой, после работы, Иванов вспомнил о совести и, несколько утомленный дневной суетой, подумал: "А вообще-то не плохо, что она при мне будет, с ней и посекретничать можно про Клавку из галантерейного отдела. Давно уже девка выпить зазывает..."
   - Ну, как ты там, подружка, дышишь что ли? - усмехаясь, спросил он совесть.
   - Ой вей, - грустно вздохнула Совесть, - ты вроде мужик тихий, на уме одна лишь выпивка, а Рабинович об эту пору, ел бы себя поедом - почему, собственно, он Рабинович, а не Ротшильд?
   - А что нельзя выпить что ли? - обиделся Иванов.
   - Кто же сказал, что нельзя - всполошилась Совесть, - я же Рабиновича критикую, ты что не понял, Вася?
   - Ну, коли, Рабиновича, то можно, - поощрил Иванов, - ты, давай, тетка, осваивайся на новом месте, но только чтобы без глупостев. А то ведь я не посмотрю, что ты с Ротшильдом водишься. Я, милочка, по принципу живу - каждый сверчок, знай свой шесток...
   - И у Рабиновича такой принцип был, да только он не очень к нему прислушивался.
   - От того и не любили твоего Рабиновича, что он везде с принципами своими лез, по морде надо за такие вещи...
   - Это нам знакомо, - сказала Совесть, - Ты, Василий Степанович, заруби себе на носу, я дама деликатная, грубостей не выношу. Хочешь, чтобы я говорила, буду говорить, а не хочешь - тоже буду. А там уж смотри, насильно мил не будешь, отдай лучше меня Шнееровичу...
   - И не подумаю, - спохватился Иванов, - Зачем ему вторая совесть, он и так бессовестный, а я хоть в дом что-то принесу. Будешь у меня заместо мебели в салоне.
   Когда они приехали домой, Иванов представил нового друга жене:
   - Вот, - сказал он, - дорогая, это совесть Рабиновича, прошу любить и жаловать.
   - А зачем она мне? - сказала жена, - тебе, что Шнееровича мало?
   - Как зачем, Люба, - возмутился Иванов, - сама же пилишь еженощно, дескать, совести у меня нету, ну так вот теперь есть, гляди какая чистая...
   - Эх, Вася, - в сердцах сказала жена, - время теперь, сам видишь, не спокойное, - а ты совесть в дом припер, она, что ли кормить нас будет?
   - Вей.з мир! - обиделась совесть Рабиновича, - вы еще и жалуетесь, гражданка... чтобы вам всегда так спокойно было как мне, тогда вы будете сыты по горло.
   - Ну вот, этот еще завелся, - скривилась жена, - мало тебе сосед анекдотами кормит, делом надо заниматься, Вася.
   - Делом я на работе занимаюсь, - уперся Иванов.
   - Знаем, - сказала жена, - на другое нас уже не хватает...
   - Нет, я вполне понимаю, вашу супругу, товарищ Василий, - сказала совесть Рабиновича, сосед ваш рассказывает анекдоты, а вы слушаете, вместо того чтобы делом заниматься. Я бы на месте вашей жены тоже обиделся.
   - Цыц, Абраша, - повысил голос Иванов, - не надо беспокоиться, дорогая, - в крайнем случае, она у нас вместо Шнееровича будет иногда виновата.
  - Верно, - согласилась жена, - жалко как-то Соломона Исааковича, всегда почему-то он у тебя виноват.
  - А хочешь, я его в клетку посажу вместо попугая? - предложил муж.
   - Кого Шнееровича?
   - Нет, Рабиновича.
   - Позвольте сделать Вам официальный протест, - сказала совесть Рабиновича, - это уже антисемитизмом попахивает...
   - Чем, чем? - сказал Иванов, - ты что и вправду такой умный, или это мне кажется?
   - Так и быть, - сказала жена, - пускай остается, - обходительная, видать, совесть попалась, с ней и поговорить можно, а то ведь у тебя, что ни слово то мат... пошел бы ты, Вася повышать свой культурный уровень...
   - Ну вот, Абраша, - обрадовался Иванов, - ты хоть и безродная у нас совесть, а женщинам угождать мастак...
   - Рада стараться, - сказала Совесть и вытянулась в струнку. Но Иванов вдруг огорошил:
   - Звыняйте великодушно, ежели что не так, - сказал он, и, взяв совесть за шиворот, сунул ее в карман.
   "Хорошо хоть не в задницу" - подумала Совесть, тихо вздыхая.
   Два дня он совершенно не вспоминал о ней, и она шушукалась о чем-то с хозяйкой на кухне, пока хозяин отдыхал после напряженной работы.
   На третий день Иванов пришел домой поздно, завалился спать на раскладушку, но жена пинками сбросила его на пол:
   - И где ж это вы, Василий Степанович, запропастились на ночь-то, глядя? - с издевкой спросила она.
   Удивленный таким культурным обхождением Иванов сказал:
   - В музей ходил к Рысакову.
   - После рабочего дня в музей?
   - Сама ж сказала культурный уровень повышать, я там Сикстинскую Мадонну смотрел, вон Рабинович подтвердит.
   - А вот и неправда! - подал голос Рабинович, - в музее вы раздавили бутылку с Рысаковым, а потом прямиком пошли к Клавдии Ивановне, неужто забыли, Василий Степанович?
   - Они что вдвоем к ней пошли? - ужаснулась жена.
   - Нет, ваш навострился к в отдел галантереи, а Рысаков, к Сикстинской Мадонне...
   - Вот видишь, - с упреком сказала жена, - у Рысакова есть культурные запросы, а тебе бы только по отделам шастать, скотина!
   - Да какие у него запросы - усмехнулся Иванов, - просто бутылку не с кем было допить, он и пошел к Мадонне.
   - Зато у вас, товарищ Иванов, скажем прямо, было с кем выпить, - подначила совесть, - вторую бутыль с Клавдией Ивановной раздавили за милую душу...
   - С таким же успехом ты мог заняться культурой и дома, - презрительно сказала жена.
   - Эх, Абраша, - горько вздохнул Иванов, нет в тебе ничего гусарского, ну хоть умри.
   - Пожалуйста, помирайте, - сказал Рабинович, - но за правду я даже мать родную не пожалею, тем более, если она ваша...
   - Потому и не любят вашего брата, что на уме у вас одна лишь мама, - сказал Иванов.
   - Чужая мама, заметьте, - напомнил Рабинович.
   - Твоя взяла, правдолюб! - сказал Иванов, - да, Любка, был я у Клавки, но это в последний раз, поверь, не могу больше идти супротив моей еврейской совести.
   - Так то оно лучше, - сказала совесть Рабиновича. - И прошу учесть, впредь, что я не узник какой-нибудь, чтобы держать меня в кармане. У нас было добровольное соглашение и нечего меня неволить, я все же в пище нуждаюсь, какой никакой
   - Какой еще пище? - настороженно спросил Иванов, - моей зарплаты на всех не хватит...
   - Да не волнуйтесь, Василий Степанович. - Успокоила Совесть, - в этом смысле я существо нематериальное, объедать вас не собираюсь. Мне нужна пища духовная. Не могли бы вы мне отводить ежедневно минут пятнадцать не более?
   - Изволь, - сказал Иванов, - ради дружбы народов, я согласен.
   - Так, - сказала Совесть, - скажите, товарищ Иванов, - в чем вы видите, свое назначение в нашем цивилизованном обществе?
   - Как мужчина я иногда думаю, что Шнееровича надо бы...
   - Нет, как русский человек, - прервала его Совесть, - думаете ли вы иногда о еврейском вопросе?
   С этой минуты Иванов стал систематически предаваться ежедневным угрызениям совести по поводу горькой участи еврейского народа на просторах великого Российского государства.
   Поначалу они говорили за бутылкой водки, а через неделю, Иванов, морщась, выпивал стакан шипучего "Боржоми" и, страдая от изжоги, кричал на зарвавшуюся Совесть:
   - Я, например, могу в карты зараз сто тысяч проиграть, а Шнеерович в карты не играет, это как же понимать, Рабинович?
   - Шнееровича тебе надо беречь, как зеницу ока, - убеждала его Совесть, - он вишь твоей жене анекдоты рассказывает, пока ты в карты играешь...
   - Как хорошо все-таки жить с совестью в ладу, - не нарадовалась на Иванова жена, - и пить совсем перестал мужик...
   - Это все их разумная еврейская экономия, оправдывался Иванов.
   Разговоры разговорами, но жизнь Иванова через некоторое время, в самом деле, пошла наперекосяк. Он перестал пить, увлекся политикой и как-то нехорошо стал приглядываться к Шнееровичу.
   В один прекрасный день он не выдержал, почистил себе обувь, надел красный галстук с темными разводами, и пришел к директору магазина, в котором работал:
  - Товарищ директор, - сдержанно сказал он, - позвольте вам заметить, что у вас совершенно нет совести, хотя вы и еврей.
   Заявление грузчика было столь неожиданным, что директор недоуменно развел руками:
   - Ты чем почистил обувь Иванов? - сказал он.
   - Галстука для этого дела не пожалел, - честно признался Иванов.
   - Молодец, - сказал директор, - значит уважаешь.
   - Уважаю, - подтвердил Иванов, - но молчать больше не могу, Борис Абрамович, совесть не позволяет.
   Директор был тронут поступком Иванова:
   - Вот она удалая русская душа, - восхищенно сказал он, и предложил ему сфотографироваться на фоне его еврейской совести.
   А в Иванове, тем временем, шла борьба. Он никак не мог принять в себе еврея:
   - Это что же такое делается, - орал он, размахивая кулаками, куда не сунься все уже там - здесь Лифшиц, тут Федерман, а дома Шнеерович с Рабиновичем, куда податься добру молодцу?
   - Иди к нам в музей, Вася, - уговаривал друга Рысаков, - есть вакантное место. Меня, вишь, поперли оттуда...
   - Опять козни Шнееровича? - догадался Иванов.
   - Да нет, выпил, понимаешь, слегка на работе, и сдуру стал приставать к Венере Милосской... Титьки у нее знатные, дай, думаю, щипну для интересу... ну и погнали меня.
   - За что? - удивился Иванов.
   - За сексуальное домогательство к памятнику.
   - А я что тебе говорил, - засиял от радости Иванов, - фамилия то у нее не русская!
   Иванов в музей не пошел, а захандрил на всю катушку, понимая, что еще немного и он пойдет делать обрезание.
   Как заправский еврей, Василий Степанович уже никого вокруг не слушал, кроме самого себя. Он страстно полюбил деньги (как правило, в крупных купюрах), но считал их почему-то у других. В каком то смысле Иванов стал большим философом и мечтал о том дне, когда Шнеерович подавиться, наконец, свининой.
   - Я перестану с тобой здороваться, если ты наденешь кипу - сказала ему как-то жена
   "Да, - с отчаянием думал Иванов, - как алкоголика тянет к спиртному, так и еврея тянет совать нос не в свое дело"
   Он не только думал об этом, но и сам стал повсеместно совать нос, куда не надо: обозвал директора, гоем, не помнящим родства, принципиально стал ходить в соседнюю синагогу, хотя рядом стояла своя синагога, но там молился Шнеерович, и он поклялся жене, что его ноги там не будет, пока туда ходит это ничтожество...
   - Послушай, - раздраженно сказала жена, - не испытывай мое терпение, Василий, - вчера вместо кепки ты натянул на голову кипу, все хорошо в меру, дорогой, с кипой ты можешь заморозить себе мозги.
   - Кипа занимает меньше места, - резонно сказал Иванов, - а это более экономно, дорогая.
   - Ах, так - сказала жена - да пропади ты пропадом со своей экономией.
   И жена в тот же день ушла от него к Шнееровичу, который на женщинах не экономил.
   Иванов тяжело перенес удар судьбы, но, понимая как изменчиво еврейское счастье, смирился.
   - И напрасно, - негодующе сказал ему Рабинович, - это как раз тот случай, когда Шнеерович действительно виноват.
   Однако Шнееровичу было легко теперь отбиваться от соседа:
   - Вы товарищ Иванов, не хотите простить мне, что ваша жена не может экономить. Напрасно вы беспокоитесь, со мной она быстро научится этому.
   Иванов был вынужден уволиться.
   Он пошел учиться, устроился в конструкторское бюро, жил один, годами ходил в одном заношенном пиджаке, перессорился со всем светом, всех учил жить, говорил людям одну лишь правду, бился с сильными, заступался за слабых, хотя его об этом никто не просил - словом всячески портил жизнь себе и ближним.
   - Мужайтесь Иванов, - доверительно говорил ему Шнеерович в подъезде, - мы с женой сэкономили кое-что на ваши похороны.
   На Иванова страшно было смотреть. Он стал худ, глаза впали - горят неистовым пламенем, нос загибается, волосы вьются - короче правдолюб и только. Другие живут себе, наслаждаются жизнью, а Иванов только и знает, что ходит повсюду, где еще не ступала нога еврея и так громко потрясает основы, что вокруг сплошной колокольный звон стоит.
   Так было до тех пор, пока его не вызвал к себе новый начальник Главка, где он теперь работал:
   - Послушайте, Иванов, - сказал он - я здесь человек новый, но уже слышал кое-что про вас. Ваша новая колокольная конструкция под название "Мудазвон" вызвала широкий интерес в научных кругах, но мне лично эта идея не кажется оригинальной, и я вынужден...
   В это время из кармана Иванова раздался радостный вопль
   - Да это же Рабинович, боже мой, Рабинович, как я рада тебя видеть, этот поц ужасно мне надоел... все понимает буквально, идиот
   Начальник Иванова смертельно побледнел:
   - Простите, - сказал он, - что это у вас там, в штанах звенит?
   - Моя новая конструкция, - отвечал Иванов.
  - Неправда, - заорала Совесть, - это я, Рабинович, забери меня отсюда!
   - Немедленно отдайте ее мне, - негодующе потребовал Рабинович.
   Иванов попытался противиться, но начальник был тверд:
   - Руки прочь от еврейской совести! - сказал он.
   Иванов нехотя полез в карман и вытащил визжащую от восторга совесть. Рабинович нежно взял ее в руки, и небрежным жестом свернул ей шею.
   - Я, товарищ, Иванов взяток не беру, - сказал он непреклонно, но тут же смягчился:
   - Коллега, я очень хорошо вас понимаю, вы такой же Иванов, как я, простите, бывший Рабинович, а ныне Сидоров-Засславский.
   - Да, конечно, и я вас понимаю, - сказал потрясенный Иванов.
   - А вот начальник планового отдела, стервец, не понимает, - повысил голос Рабинович, - вы знаете, где он носит кипу?..
   - Догадываюсь, - сказал Иванов...
   - Нет, вы только представьте себе...
   - Но с другой стороны это единственное место, где она может держаться, - возразил Иванов.
   - Для этих целей есть вешалка, - холодно напомнил начальник главка.
   - Простите, мне пора, - засобирался Иванов.
   На улице он вздохнул полной грудью, оглянулся вокруг, и быстрым шагом зашел в ближайшую забегаловку. Выпив стакан огненной водки и, закусив не кошерной сосиской, он расправил былинные плечи и пошел в бюро находок давать объявление о своей некогда пропавшей совести.
   В бюро его встретили приветливо.
   - А Иванов, - сказали ему, - с чего вы взяли, что ваша совесть пропала?
   - А где же она тогда?
   - Вы просто пропили ее, а точнее заложили нам в ломбард...
   - Так я могу ее выкупить?
   - В наше время товар сей ничего не стоит. Пользуйтесь, пожалуйста, на здоровье. Честно говоря, вы первый человек, столь озабоченный своей совестью. У нас этого добра...
   Иванов взял свою совесть и посмотрел ей в глаза.
   - Ну что, Вася, - сказала Совесть, - как тебе жилось без меня?
   - Плохо, - сказал Иванов, - давай выпьем, родная, за встречу.
   - Вот это я понимаю, - сказала Совесть Иванова, - а то снимал тут меня один... Лейбович, так поверишь, валерьянки на смертном одре не выпросишь.
   - Натерпелась, бедняжка, - понимающе сказал Иванов, закусывая редиской после второй, - ты не переживай, сестренка, я тебя теперь лелеять буду...
   - Я верила, что ты найдешь меня, - тихо вздохнула Совесть, - не хорошо мне как-то было все эти годы, Васек...
   - А как же, - сказал Иванов, наливая себе по третьей, - Совесть ведь она, не может жить без русского человека.
   - Да, - взволнованно согласилась совесть, - русскому человеку тоже без совести никак нельзя.
   Выпив, четвертую, Иванов успокоил растревоженную неожиданной встречей совесть, и как-то сразу повеселел, впервые за много лет:
   - Да, - тихо сказал он, боясь потревожить сомлевшую от водки совесть, - прав был Рабинович - во всем виноват Шнеерович, но теперь уже это никому не докажешь - Рабинович, слава Богу, преставился, а Шнеерович, подлец, укатил в Израиль. А ведь утверждал, что он лицо кавказкой национальности.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"