Штурман Дора Моисеевна : другие произведения.

Из Неуслышанного

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Неизвестный Менделеев. Как неистребимо в человеке умном и великодушном убеждение, что разумное так же самоочевидно для всех, как и для него. И как больно каждый раз убеждаться, что не только не для всех, но даже и не для большинства. Казалось бы, всё было сказано своевременно, но на ход событий не повлияло. Люди в большинстве своём слышат лишь то, что они хотят, а потому готовы услышать. И прозорливые современники чаще говорят в пустоту, чем бывают услышаны активным большинством народа (общества). Оценить их бывает дано (и то - далеко не всегда) лишь раздумчивому, а потому мало деятельному меньшинству и потомкам. И уже после того, как сбудутся наихудшие из их опасений.
  
  
  
  
  
  ИЗ НЕУСЛЫШАННОГО
  
  
  
  
   Дмитрий Иванович Менделеев умер в 1907 году 74-х лет отроду. Достаточно рано в сравнении со многими прославленными учёными, но сравнительно ранняя смерть позволила ему уйти в мир иной с прочной надеждой, что в дальнейшей истории России победит здравый смысл. 1907-й год внушал уже весьма серьёзные опасения на этот счёт. Но 1904-й, упоминаемый в рассматриваемых нами отрывках,* в сравнении, например, с 1994-м выглядит по части добрых надежд поистине идиллическим. Конечно, тревожных симптомов накопилось к 1904 году немало, и Менделеев их видит и констатирует. Началась уже война с Японией. Но победа России в этой войне для Дмитрия Ивановича в 1904 году несомненна.
   Катастрофическое поражение в, казалось бы, предрешенно победной войне, революция 1905 года, её подавление - эти грозные события омрачили последние годы жизни великого учёного. Хотя, вероятно, и не погасили надежды: ещё было на что и на кого надеяться. Край обрыва не казался столь очевидным и близким. Отчётливей просматривались приметы подъёма.
   Как неистребимо в человеке умном и великодушном убеждение, что разумное так же самоочевидно для всех, как и для него. И как больно каждый раз убеждаться, что не только не для всех, но даже и не для большинства. Казалось бы, всё было сказано своевременно, но на ход событий не повлияло. Люди в большинстве своём слышат лишь то, что они хотят, а потому готовы услышать. И прозорливые современники чаще говорят в пустоту, чем бывают услышаны активным большинством народа (общества).
   Оценить их бывает дано (и то - далеко не всегда) лишь раздумчивому, а потому мало деятельному меньшинству и потомкам. И уже после того, как сбудутся наихудшие из их опасений.
   Как сообщает публикатор, эти отрывки из советского издания трудов Менделеева были исключены. Мудрено ли? Как нередко случается, сбылся наихудший из предположенных вариантов: верх взяли силы, победу которых Менделеев считал маловероятной потому, что она несла с собой только зло. Она была бы, на его взгляд, безумием, катастрофой, эта победа. Поэтому её не должно было случиться.
   Вместе с тем, ум уникального систематизатора не мог игнорировать наличествующие в природе вещей возможности.
   Против своего человеческого "я", против страстного своего желания видеть осуществившейся лучшую из возможностей, он не может проигнорировать зародыши худших.
   В отличие от химии, здесь задача его не только определить, констатировать, но и усилить наилучшую из возможностей. Поэтому он, естественно, акцентирует самую благополучную из наличествующих перспектив. Но для того, чтобы она (вполне ещё реальная) состоялась, к действительности надо приложить ум и руки. Много ума и много рук. Может быть, большинство и умов, и рук. Сами собой, без целенаправленных усилий, оптимальные варианты разыгрываются редко. Сама собой в доступном нам мире растёт сама собой только энтропия - мера хаоса, беспорядка. Все противоположно направленн
  ___________
  *
   Неизвестный Менделеев. "Новый мир" Љ 6. М., 1994. Публикация и предисловие И. Мочалова.
  
  
  ные процессы требуют притока энергии, приложения силы, сопротивления самотёку событий.
   Второй закон термодинамики был Менделееву достаточно хорошо известен. Неслучайно он на склоне лет урывает бесценное время от научных занятий и несколько раз переиздаёт книгу, предназначенную помочь России выбрать правильный путь.
   Что означает в данном случае "правильный"? Не только позволяющий выжить (то есть сопротивиться второму закону), но и выжить достойно.
   Для того, чтобы человечеству выжить достойно, надо не только некоторому количеству мудрецов разглядеть во мраке оптимальную траекторию. Надо, чтобы некая критическая масса людей либо нащупала стихийно эту же траекторию, либо поняла мудрецов, поверила им и повела себя соответственно их советам и увещеваниям.
   Но ведь мудрецы размышляют на языке своём и близких себе. Они говорят негромко и ненавязчиво. Они обычно приводят мудрёные соображения о вещах, на поверхностный взгляд, от обыденной жизни весьма далёких. Они не занимательны для массового читателя, зрителя, слушателя, избирателя. Они из века в век делают одну и ту же ошибку, полагая, что правда самоочевидна. На самом же деле правда трудна и плохо различима в переплетении лжей и полуправд. Её итог нередко бывает весьма отдалён от текущего момента. Её рекомендации сбываются только в том случае, если хорошо и своевременно потрудиться, а то и повоевать. Кроме того, любой результат является в истории лишь промежуточным. Венчая одну задачу, он выдвигает массу других, ибо чудовище тепловой смерти отступает, но не исчезает. А люди жаждут результата быстрого и окончательного, навсегда снимающего их проблемы: "Это есть наш последний и решительный бой..." Между тем, бой бывает последним только для того, кто в нём убит.
   Учитывая все эти обстоятельства, какую огромную практическую работу должны бы вести провидцы, чтобы повести за собой активное большинство народа?
   Но ведут её, эту работу, не провидцы, а демагоги, задачи которых проще и легче по определению. И побеждают. И ведут мир в тупик. Ибо их "окончательные решения" убийственны.
   Не надо думать, что Зло сильнее Добра, но дело Зла примитивней. Во-первых, оно нащупывает в подсознании и сознании большинства какую-то исконную, органическую, ещё с животными корнями, струну и на ней играет. Оно говорит людям не о том, что есть, а о том, что некоей критической массе людей хотелось бы видеть, знать, иметь. Во-вторых, реальное дело Зла - разрушение. А последнее энергетически неизмеримо дешевле, чем созидание. Если ему, разрушению, ничего не противопоставляется, оно идёт и само по себе, своим ходом. В-третьих, масса людей не знает, что дело Зла - разрушение. Она принимает единственную его, Зла, способность (разрушение, умерщвление) за промежуточный этап - за расчистку места для замечательной постройки. А строится всего-навсего тюрьма, и люди очинаются уже в ней, в Зоне. Причём - не сразу. Иногда - не скоро. И очинаются, в значительной их части, с уже другим сознанием, и то далеко не все. Многие остаются во власти Зла и Лжи навсегда, пожизненно.
   Размышления Д.И.Менделеева, опубликованные "Новым миром", можно рассматривать как пример фундаментального парадокса. В них точно обрисована современная автору ситуация, рассмотрены реальные возможности её положительного развития и указана опасность этого нарушения естественного, с точки зрения автора, хода вещей.
   В чём же погрешность этих размышлений, причём роковая?
   Наиболее разумное и благоприятное уравнено в них с наиболее вероятным. Это отождествление - трагедия большинства разумных и даже мудрых людей, иногда - посмертная, и это хорошо. Для них, разумеется, а не для остающихся жить. Иногда - прижизненная, и это страшно. Неразумный, неблагоприятный, тем более - безумный ход событий часто представляется мудрым и высоконравственным людям маловероятной аномалией в поведении большинства. Вольно или невольно они мерят человечество на свой аршин. "Во многой мудрости много печали", - сказал Экклезиаст. Но, по-видимому, очень уж во многой.
   "Заветные мысли" Менделеева - это гражданский патриотический итог размышлений и наблюдений всей его жизни. На склоне лет он предлагает своим соотечественникам оценить и обдумать его выводы, касающиеся не науки, а общей жизни. При этом возникает ряд обстоятельств, работающих не в пользу широкого усвоения современниками его идей. Они, эти его идеи, в отличие от политической демагогии всех направлений, массе читателей не льстят. Напротив: многих они должны раздражать и обижать. Чем? Сохранением естественного для автора языка. Нелицеприятной социальной терминологией. И дело здесь не в сложности лексики учёного для массового читателя. Язык "Заветных мыслей" достаточно прост и выразителен для того, чтобы читающая часть российского общества его поняла. Но Менделеев не даёт себе труда щадить чьё бы то ни было самолюбие - вот что должно вызывать отталкивание и раздражение. Кроме того, он не соблюдает общепринятых идеологических условностей интеллигентного слоя. Он чужд культа "униженных и оскорблённых" и не боится уважать тех, кого образованная публика большинства направлений склонна и даже "обязана" ненавидеть или презирать. Его миропонимание не зависит от чьих бы то ни было кастовых, классовых, партийных и т.п. идеологических канонов. Он привык иметь дело с точностью научной терминологии. Для него корректность и точность - синонимы. Поэтому он даёт слоям и группам народа, над ролями и судьбами которых размышляет, наименования, не гладящие по шерсти. На фоне охватившего интеллигенцию идолопоклонства перед человеком массы (крестьянской у народников, пролетарской у марксистов, маргинальной у анархистов, да и у всех профессиональных революционеров), беспристрастие Менделеева - это непростительная ересь. Ереси "реакционности", или "правизны", "направленческая" интеллигенция никому не прощает. Не в моде в её различных кругах и спокойная конструктивность, созидательная, а не разрушительная заданность. Вспомним господствующее настроение не только политических, но и художественных направлений тех лет. Страсть к разрушению, к ломке, к радикальному переустройству мира, человечества и человека, предчувствие, предсказание, даже апология общей гибели считались атрибутом прогрессивности или рафинированности (в разных кругах - по-разному).
   Публикатор нескольких глав менделеевских "Заветных мыслей", И.Мочалов, цитирует отрывок из авторского предисловия к ним:
  
   "Всегда мне нравился и верным казался чисто русский совет Тютчева:
  
   Молчи, скрывайся и таи
   И чувства, и мечты свои,
   Пускай в душевной глубине
   И всходят, и взойдут оне,
   Как звёзды ясные в ночи;
   Любуйся ими и молчи.
  
   Но когда кончается седьмой десяток лет, когда мечтательность молодости и казавшаяся определённою решимость зрелых годов переварилась в котле жизненного опыта, когда слышишь кругом или только нерешительный шопот, или открытый призыв к сугубо личному успокоению (от которого вскоре разбудят отрешенных мыслителей гибельные потрясения), - тогда накипевшее рвётся наружу, боишься согрешить замалчиванием и требуется писать "Заветные мысли"" ("Новый мир" Љ 6, 1994; стр. 175).
  
   Казалось бы, последние три книги Менделеева публиковались достаточно настойчиво для того, чтобы быть услышанными вовремя. Публикатор сообщает:
  
   "Первая из них "Заветные мысли" - выходила четырьмя отдельными выпусками в 1903 - 1905 годах в Петербурге в типолитографии М.П.Фроловой.
   Это издание, увы, осталось единственным.
   Вторая - к познанию России - была опубликована в 1906 году издателем А.С.Сувориным. Она быстро разошлась, и автор подготовил её переиздание - редчайший случай, когда в течение года выходят в свет четыре (!) издания подряд. На следующий год, уже после кончины Д.И. Менделеева, появились 5-е и 6-е, а в 1912-м последнее, - 7-е издание.
   Судьба третьей книги - "Дополнения к познанию России" - сложилась более драматично. Работу над ней Д.И. Менделев начал в 1906 году. Вступление и первую главу он ещё успел отослать в типографию. Рукопись же второй главы позже была обнаружена на его рабочем столе. Книгу выпустил в свет в 1907-м в том же издательстве сын великого химика И.Д. Менделеев" (там же).
  
   Но - не услышалось... Предположения о том, почему, высказаны выше.
   В советское время (1930-е -1950-е гг.) было предпринято издание двадцатипятитомного собрания сочинений Менделеева, псевдополного, как почти все ПСС, издававшиеся в те годы. По мнению И.Мочалова, из трёх упомянутых выше книг было изъято в этом издании 7 - 8 печатных листов - всё самое актуальное в историко-осмыслительном отношении.
   В этих изъятых из советского переиздания страницах Менделеевым предугадывалась готовившаяся к прыжку сегодняшняя реальность. Правда, повторим, лишь в качестве весьма маловероятного допущения. В 1903 - 1917 гг. допущение это осталось практически проигнорированным. В 1930 - 1950 гг. его, пожалуй, уловили бы даже и в двадцатипятитомном собрании сочинений. Хотя бы коллеги-естественники. Но там его уже не было. Тут уж точно "этого не могло быть, потому что этого не могло быть никогда". Такого рода убийственных для себя прозрений коммунисты не переиздавали. Спасибо "Новому миру" (И.Мочалову), что он поспешил их издать теперь - то ли на заре новой России, то ли в рекреационной паузе между двумя кошмарами. Правда, печатное слово утратило сегодня в России свой магизм.
   В испугавших советскую власть размышлениях Менделеева одинаково поучительны и прозрения, и ошибки. В ряду последних - убеждение Менделеева, что Азия свою историческую роль отыграла и на сцену всемирной истории никогда не вернётся:
  
   "Азиатские народы... в наше время слабы и до того шатки, что поддаются сравнительно ничтожным влияниям передовых народов" (там же, стр. 176).
  
   Комментариев эта европоцентристская иллюзия не требует, равно как и другие подобного рода просчёты в прогнозах.
   Не пытаясь переписать всю публикацию "Нового мира", я выделю несколько мыслей, особо зорких, но "историей" (как любят именовать себя деспоты и их идеологи) во внимание не принятых, несмотря на, как доказала история же (но без кавычек), их правоту.
   Вот один из примеров как точности мысли, так и недипломатичности терминологии:
  
   "Для умножения продуктов земледелия не столько нужно умножения в нём простой ручной работы, сколько умножения в количестве и качестве урожаев. Наши урожаи, в среднем достигающие лишь трети того, что получают в Бельгии или Англии с того же количества земли, явно указывают на это, а потому умножение количества босяков определяется отнюдь не размерами нашего сельского хозяйства, а исключительно тем, что рядом с ним не развиваются другие виды промышленности, везде и всегда возникающие, между прочим, из необходимости дать работу всюду размножающимся босякам, называемым чаще всего просто "пролетариями" (так у автора - Д.Ш.), а потому на переделывающую промышленность можно смотреть как на единственно верное средство к уменьшению числа босяков, ищущих работу. А улучшения сельского хозяйства должно ждать отнюдь не от того, чтобы занять этих босяков земледелием, а лишь от приложения к нему капиталов и знаний" (там же, стр. 178).
  
   Или:
  
   "Наши газетчики, подделываясь под тон некоторой части наших отсталых людей, просто не понимают даже прямой своей выгоды, когда бичуют переделывающую промышленность, потому что газету могут покупать только те, у кого есть какие-то избытки, а не босяки и сельскохозяйственные рабочие.
   При начале промышленной эпохи, уже ныне совершающемся, ещё будут уповать на земледелие, потому что свободных или малонаселённых земель ещё довольно, но это очень скоро пройдёт, если прирост народонаселения не будет сильно уменьшаться всякого рода недугами и войнами, а при тесноте народонаселения неизбежны будут босяки, и сперва для их прокормления, а потом из чисто личных соображений непременно будут затеваться промышленные предприятия, т.е. по миновании переходной эпохи все страны станут промышленными, и земледелие просто станет в ряд других видов промышленности" (там же, стр. 178).
  
   Заметил ли читатель, что для Менделеева "босяк" и "пролетарий" - синонимы (как в древнем Риме)? Соответственно "рабочий" для него уже не "пролетарий".
   В советской, с позволения сказать, историографии господствовали сменяющие друг друга стереотипы. К примеру: "Александр III - махровый реакционер, не имеющий ровно никаких заслуг перед Россией"; "Столыпин - вешатель" и т.д. Трудами прежде всего Солженицына стереотипы эти начали рушиться. Разрушение отрицательных стереотипов не должно порождать их замены стереотипами же, но апологетическими. Исторические факты нуждаются в трезвой, проверенной опытом столетия оценке, с учётом и реалистическим сопоставлением всех конкретных явлений и ситуаций.
   Однако на смену одним стереотипам пришли другие. С одной стороны, возник бездумный культ имперского прошлого. Нередко с безмерным восхвалением именно тех его, этого прошлого, сторон, которые немало причастны к его крушению.
   С другой стороны, понимание гибельности, ненужности двух революций, взорвавших далеко не безнадёжное и вполне жизнеспособное государство, обернулось безволием, отвращением к любому политическому шевелению, антипатией к любой власти. Так, например, нынешняя альтернатива: "Российская Федерация или доимперская Московия" - пугает либеральную интеллигенцию меньше, чем какое бы то ни было сопротивление распаду существующего государства Российского. Не учитывается даже ядерная компонента этого распада. Возник мистически-расслабленный ужас перед любой мерой государственного насилия, перед любым политическим действием.
   На этом фоне трезвые оценки Д.И. Менделеевым как государственных деятелей, так и особенностей общественной и хозяйственной жизни России конца XIX - начала XX века поражают своей нетривиальностью и независимостью от устоявшихся стандартов не только его времени, но и нашего.
   Очень полезно в нынешней духовной и политической неразберихе прислушаться к спокойному голосу, прозвучавшему почти век назад. Полезно даже и в том случае, если некоторые суждения покажутся нам спорными или ошибочными.
   Вот примеры его, мягко выражаясь, парадоксального, с либеральной точки зрения, взгляда на геополитические интересы России и на действия её последних царей:
  
   "Миротворец Александр III-й, провидевший суть русских и мировых судеб более и далее многих своих современников, решил, что надо всеми способами покровительствовать развитию всех видов промышленности в своей стране, и как можно скорее, с двух сторон, повелел строить Великую Сибирскую железную дорогу, чтобы связать Россию с теми берегами Тихого океана, где нет ни полярных льдов, ни стесняющих проливов в чужих руках. Туда отправил он и своего Наследника, заложившего во Владивостоке концевую часть пути, а затем достроившего и всю его громадную длину. Только неразумное резонёрство спрашивало: к чему эта дорога? А все вдумчивые люди видели в ней великое и чисто русское дело. Теперь же, когда путь выполнен, когда мы крепко сели на тёплом открытом море и все взоры устремлены на него, всем стало ясно, что тут выполняется наяву давняя сказка.
   Мы должны быть ещё долго и долго народом, готовым каждую минуту к войне, хотя бы мы сами этого не хотели и хотя наши императоры Александр III и благополучно царствующий Государь явно и торжественно выразили русское миролюбие своей инициативой. Хотя мне, как русскому, выросшему в Сибири, где на чудо всему миру совсем не было сколько-нибудь заметных войн, чрезвычайно симпатично стремление ко всеобщему миру, о котором молится каждый день церковь, но я совершенно ясно понимаю, почему русский народ без большого доверия относится ко всяким миролюбивым тенденциям; ему в том чудится несогласие с реальной действительностью, грозящем именно нам больше, чем кому-нибудь на свете, бедствиями военного быта" (там же, стр. 179).
  
   Заметим, что Менделеев отнюдь не ощущает себя консерватором и уж - тем более - реакционером:
  
   "Чтобы быть понятым - по существу, - прежде всего мне следует сказать, что со своей стороны я понимаю совершенную необходимость в гражданской жизни как мер решительно резких, так и осторожно постепенных, или иначе - как революционных, так и эволюционных действий, как со стороны власти, так и со стороны общей массы, но эволюционным влияниям придаю гораздо большее значение, чем революционным. Чтобы показать для людей, не освоившихся с тем языком, которым я заговорил, необходимость и смысл действий революционных, мне кажется достаточно сказать, что освобождение крестьян я причисляю именно к таким действиям, а польза от освобождения крестьян бесспорно громадна.
   Что же касается до эволюционных действий, то для выяснения их смысла достаточно сказать, что в 60-х годах, когда самое слово "эволюция" ещё не было в ходу, в частном разговоре (то было в Париже, в Café de la Regence) со знаменитым уже тогда И.С.Тургеневым я развивал мысль о наибольшем значении ясно сознанных и разумных, но не резких и быстрых, не крупных по виду, но влиятельных мер и преобразований; а мой знаменитый собеседник сказал: "Так вы, значит, постепеновец, и я тоже стал им, хотя был прежде иным". Мне очень памятно слово: "постепеновец", и я думаю, что оно лучше, чем "эволюционист", выражает сущность того образа мышления, которого, вместе со многими другими, я придерживаюсь, потому именно, что в самом понятии о постепенности видны разумность, воля и неспешливое достижение цели, тогда как "эволюция" говорит только об изменении и последовательности. Был и остаюсь "постепеновцем", хотя и не думающим, что всегда надо держаться пословицы: "Тише едешь - дальше будешь".
   Затем самое главное и важнейшее, на мой взгляд, решить, победнел и или нет или же побогател русский народ в целом своём составе за время последних двадцати трёх лет, то есть во время, протекшее с кончины Императора Александра II-го? Суждение моё о том, что русский народ за это время в целом много побогател (как вообще, так и на одного, т.е. в среднем), основано на ряде всяческих статистических данных, начиная с чисел о миллиарде мелких народных сбережений, вложенных в сберегательные (сохранные) кассы, о числе выпущенных акций и облигаций, о запасах золота в кладовых государственного банка, о величине торговых оборотов, о количестве грузов, движущихся по железным дорогам и водным путям, о ценности земель и услуг и т.п.
   Всё это выразимо цифрами, но не привожу их, потому что считаю достаточно известными всем, только недостаточно принимаемыми во внимание" (там же, стр. 181; выд. Д.Ш.).
  
   Выделенные мною слова подчёркивают ту ошибку, о которой сказано выше. Эти данные не только не были "известны всем" тогда, ибо заглушались настойчивой тенденциозной контрпропагандой радикалов. Они надолго останутся неизвестны и потомкам. Тем более, что тенденциозность сменится сознательной и агрессивной ложью.
   Отношение Менделеева к социализму не ново для истории как мировой, так и российской мысли. Оно сопровождает утопию социализма все долгие тысячелетия её развития в разных цивилизациях, в том числе и в новой и новейшей истории. Столь же не нов и синдром неуслышанности, игнорирования этого отношения.
   Вдумаемся в следующие размышления учёного (привожу лишь кратчайшие отрывки, надеясь, что заинтересованный читатель обратится к оригиналу).
  
   "Хотя происхождение социализма должно искать в глубокой древности, но всем известно, что учение это стало приобретать последователей преимущественно во вторую половину XIX столетия. Сущность этого учения настолько известна, что я не считаю надобным на этом останавливаться, а быстрота распространения учения социалистов, несмотря на всю несообразность многих понятий, конечно, поражала многих, и я не раз слыхал объяснение этой быстроты тем, что социализм отвечает дурным наклонностям людей и потому привлекает их массы, а иногда ставят распространение социализма в зависимости от расширения фабрик и заводов, банкиров и капитализма, антимонархических начал и пролетариата" (там же, стр. 185; выд. Д.Ш.).
  
   Прервём цитату, чтобы заметить: "сущность социализма" массам людей непонятна по сей день. Они воспринимают лишь его обещания. Но причин, которые, даже при абсолютной благонамеренности "вождей", не позволили бы этим обещаниям осуществиться, масса людей, ангажированных социалистической утопией, не понимает. И очень немногие озабочены тем, чтобы втолковать ей, массе, причины неизбежного вырождения социализма в разрушительную и обречённую деспотию. Кроме того, на социализм работают не только дурные, но и вполне благонамеренные наклонности человека. Например, стремление к стабильности, к скромному, но гарантированному достатку, к справедливости, понимаемой каждым по-своему. Короче говоря, ко всему тому, что социализм обещает и чего он не даст, даже если его власть имущие того захотят. Менделеев и сам это понимает. Он пишет:
  
   "... Не отвергая влияния всех этих сторон на распространение очевидно ложного учения социалистов, я полагаю, что главную для того причину должно искать в том, что новейший социализм, по названию и до некоторой степени по своему существу, должно противопоставить индивидуализму, так как последний имеет в виду прежде всего благо отдельного лица, а социализм благо общее, для всех одинаково равное, так сказать, обязательно равное.
   Социализм ответил известным образом требованию времени, когда начали уже понимать, что личное благо возможно лишь только внутри, а внешнее удовлетворение более или менее необходимо для всех живущих - иначе наступит рано или поздно беда даже личная. ...Внутреннее противоречие между красивым названием и некрасивым содержанием социального учения ведёт к тому, что умы опытливые и уравновешенные, наиболее способные к восприятию новых начал, повсюду стали отвергать это учение и оно увлекло только мало развитых людей, в которых погашена живая струя личной инициативы и впереди видится только потребность в хлебе насущном и в удовлетворении наших склонностей. Следствия социализма очевидны: застой и неизбежность порабощения новыми или свежими народами, чуждыми утопическим увлечениям социалистов: для них общее благо низводится исключительно к сытости.
   ...Во всяком случае, увлечение социализмом, по моему мнению, нельзя правильно понимать, если не принять во внимание лучших его стремлений к достижению общего блага и если не видеть, что основную ошибку социализма составляет подавление личной инициативы, которая в сущности своей и ведёт ко всем видам прогресса, заставляя, как показал Тард, массы народа "подражать" личному примеру. Словом, утопия социализма есть крайняя противоположность утопии индивидуализма. Истина - в срединном сочетании" (там же, стр. 185 - 186).
  
   К сожалению, в данной своей работе Менделеев не вдаётся в структурные причины губительности социалистического моноцентризма. А эти причины к тому времени были уже неоднократно исследованы рядом авторов. Их только следовало неустанно и непрерывно переводить на язык массы, в том числе - и массы образованщицкой. Доводить до массового адресата, что не делается и по сей день. Но ведь Менделеев - не политический пропагандист. В данной его работе вообще нет системных (структурных) обоснований принципиального и безнадёжного утопизма социалистических иллюзий. Между тем великий систематизатор не мог этого утопизма (его структурных истоков) не осознавать. Скорее всего он не стал в них вдаваться, ибо счёл их тоже, как и многое другое в своих размышлениях, самоочевидными. Частая и печальная ошибка глубоких умов.
   Как человек великодушный, Менделеев мерит других на свой аршин. Ему представляется, что большинство нормальных людей не может не понимать самоочевидных (для него) вещей. И всё-таки некоторая вероятность такого непонимания им допускается. А вместе с ней - и трагические последствия подобной погрешности в мировоззрении большинства.
  "...только развитие просвещения и промышленности её (свободу - Д.Ш.) развило, развивает и развивать будет, от тирании предохранит, незыблемою поставит и права с обязанностями уравновесит. Согласен, что в этом моём определении течения "новейшей истории" есть своего рода предвзятость, идеализм, пожалуй, даже утопизм, что судьбы истории человечества ещё темнее судеб земных форм, ещё не охвачены разумом, а потому гадать далеко вперёд и вообще - рискованно" (там же, стр. 191).
  
   И далее:
  
   "Крупную задержку, конечно, нужно ждать со стороны (прочными они быть не могут) господства социалистических или анархических идей, потому что те и другие подорвут семейственные условия развития общего мира и благоденствия, но нельзя не стать уверенным в том, что такое господство - если только случится - будет лишь на очень ограниченной местности и продолжится лишь на очень короткий срок из тех 250 - 300 лет, в которые человечество станет дорастать до десяти миллиардов душ" (там же, стр. 197; выд. Д.Ш.).
  
   Что означает, в данном случае, выделенное нами: "Прочными (в смысле: "продолжительными" - Д.Ш.) они быть не могут"? В сравнении с чем? С геологическими эпохами? С историческими формациями других типов?
   "Местность" господства губительной утопии оказалась огромной. Прочности её вполне хватило для разрушения экономики, экологии, нравственности, воли, здоровья огромных человеческих множеств. Наука и технология совершили в ХХ веке несколько непредсказуемых поворотов, в частности и в дорогой сердцу Менделеева химии. Его таблица пополнилась рукотворными элементами, поистине адскими. В нестабильный, грезящий губительными утопиями мир вошло ядерное оружие.
   Осталось одно утешение: если один из светлейших умов человечества погрешил в лучшую сторону в своём прогнозе, то, может быть, ошибёмся и мы в своих страхах?
  
  
  Д.Штурман
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"