Приехали мы с Калитой в Омск. Калита на пять дней приехал. Мне и вообще было непонятно, зачем он приехал, всё-таки начальство. Но я в это не вникал, у меня свои проблемы были. Проблемы были, а настроения, соответственно, не было. Через пять дней
Калита уехал, и остался я один в комнате. Скука неимоверная. Ни тебе телевизора, ничего. И спасался от скуки тем, что торчал на заводе с утра до позднего вечера.
А никакого настроения не было из-за Лариски. В очередной раз расфордыбачилась, и даже не могу не то, что понять, а вспомнить, из-за чего. Искал причину и не мог найти. Просто на ровном месте начала выступать. Выступала, выступала и, наконец, совсем со мной расплевалась, хотя я стоял и молчал, только глазами хлопал. Ну, в глубины женской психологии я и никогда не вникал, и эти их выпендривания принимал как факт. То есть для них это, может быть, и не выпендривания, но для меня - выпендирвания. И это в них мне никогда не нравилось. Вечно они что-то из себя изображают, что-то из себя строят,
и, главное, не поймещь, что и из чего.
Опять же, не будешь же целый день в станке ковыряться. Перезнакомился, почитай, со всеми сверловщицами. Впрочем, далеко не заходил, правда, до времени. А не заходил потому, что все они одинаковы, о каждой скажешь: это - Лариска. И эта Лариска, и та Лариска. А Лариска испортила мне настроение. Так что так просто
потреплешься, и всё.
И тут появилась Рыжая. Она была не просто рыжая, а какая-то огненно рыжая. И кожа на лице такая белая-белая, аж прозрачная, и в веснушках. Но то, что она рыжая, на это я только в первую минуту обратил внимание. А во вторую минуту обратил внимание на то, что она - другая. А другая в том смысле, что она - не здесь. Где угодно, но только не здесь.
Подойду к ней, стану рядом, и мне больше ничего не нужно - покой. И так и стою. Сверловщицы заметили это и давай пересмеиваться: прилепился. Но я на это не обращал внимания. А стал думать. И вот думал, думал, да и говорю ей: поедем со мной в Ростов. Понимаешь, вот так думал, думал, а потом и ляпнул то, что думал. Это когда мы уже встречались. Хотя если бы я не только думал, но и подумал, в смысле, рассудил, что и как,
то понял бы, какой это бред и глупость, потому что здесь, в Омске, у меня одна
жизнь, а дома, в Ростове, другая, и там, дома, несмотря на скандал,
который устроила мне Лариска, всё устоялось.
А Рыжая возьми, и согласись. То есть, может быть, она тоже об этом думала, и услышала то, о чем думала, и так же, как я, ляпнула то, о чем думала. Сначала ляпнула, а потом рассудила. И хотя оба мы, как я понимаю, рассудили, но слово - не воробей, вылетит - не поймаешь, и каждый оказался связан словом. Но я-то лечу домой, а она,
ей-то каково?!
Словом, прилетели в Ростов, и оба в раздрае., и я начинаю понимать, что она в
раздрае, и даже нет, не в раздрае, а в переживаниях, наблюдая мой собственный
раздрай, потому что неизвестно, чем всё кончится. Но оба молчим, и каждый остается на своей стороне, сам по себе. А кто знает Ростов, знает и ростовское бабьё, какое это лицемерное "сю сю",
когда им что-то нравится или нужно, и какие это самолюбивые и тщеславные собаки,
когда что-то против их шерсти.
Словом, долго ждать не пришлось. Началась всеобщая обструкция. Не то что
дамский пол, но и мужской, мои же приятели начали лезть ко мне со своими
соболезнованиями, убеждениями и советами. Но я-то понимаю, кто их за ниточки дергает, и
ожидаю "последнего и решительного боя", потому что у меня и сомнения никакого
нет, что Лариска даст бой, что захочет на своём настоять, на своём самолюбии и
тщеславии, захочет победить.
И такой момент наступил. До Рыжей уже донесли "благожелатели" мою историю с Лариской, так что когда Лариска появилась на пороге, Рыжая знала уже, кто это, и вышла из комнаты. Лариска тут же
захлопнула за ней дверь и взялась за меня. А что мне оставалось делать? Говорить, что-то объяснять - только подкладывать хворост в костер, уж я Лариску хорошо знаю. Так что я помалкивал и, больше того, не слушал её. В какие-то моменты я слышал её голос и мне казалось, что она разговаривает сама с собой, существует в каком-то собственном ареале. Но когда она, приняв моё молчание за согласие с ней, издав победный клич, бросилась ко мне с объятиями, я
заорал: "Дверь, открой дверь!" Где-то близко должна быть Рыжая. Я подошел о окну, и за стеклом увидел показавшееся неестественно синим, лицо Рыжей,
мёртвое лицо. Я ударом ноги открыл-вышиб дверь, и через несколько мгновений на пороге показалось лицо Рыжей, которое я только что видел. Лариска отпрянула в сторону. Не знаю, что она подумала, но,
наверное, что когда тебя убивает живой человек, это всё же не то же самое, чем
когда это делает мертвец, потому что от живого человека можно защититься,
а от мертвеца - нет. И Лариска в свою очередь побледнела и как-то по стенке просочилась наружу.
Я сел, и мной овладело новое удивительное ощущение. Я подумал, что и Лариска, и все мои приятели, и вся моя дружеская приятельская жизнь - это не
весь я. Что я сам по себе что-то значу и что-то могу. И еще я почувствовал, что это ощущение у меня потому, что рядом с
собой я ощущаю Рыжую.