Из семи лет, которые они женаты, если они вместе прожили полгода, это будет еще хорошо. Его жизнь вращалась по какому-то замкнутому кругу: сначала было, по её выражению, "всё очень хорошо". Это её "всё очень хорошо" заключалось в том, что ему было с ней бесконечно скучно, словно он попал из своей жизни в какую-то другую, иную жизнь, и словно существовал какой-то закон, что мужчина, достигнув какого-то определенного возраста, должен переставать жить своей жизнью, а должен жить какою-то другой, чужой ему жизнью, и что это так и надо, и это нормально. И в эти короткие периоды жизни с ней, когда "всё было очень хорошо", он приходил для себя к выводу, что это и есть жизнь, и терпеть эту жизнь можно. Потом начинались непонятные для него выплески с её стороны, причину которых он не мог понять, и, наконец, она говорила, что видеть его не может и чтобы он убирался. И тогда он уходил. Проходило какое-то время, и она заявлялась к нему, и говорила своё "теперь всё будет очень хорошо". И опять всё было "очень хорошо", потом с её стороны снова начинались выплески, и так они ходили по кругу в течение уже почти семи лет, в течение которых его сопровождало ощущение, что он попал в какую - то непонятную вязкую среду, из которой выхода не может быть, и он должен терпеть её, потому что это и есть жизнь, и что он будет жить такой жизнью до своего конца.
Любимым её словечком было: "Быть совершенно свободной", и её поведение показывало, что это не просто слова..
Выражение лица её было странное, не здешнее. В первое время он решил про себя, что оно выражает глупость, но потом увидел, что оно не выражает и глупости. Оно просто было не здешнее, словно это было существо с другой планеты, и это существо жило своей собственной, неведомой ему жизнью, и всё то, что окружает её, является для неё неизвестными ей вещами, но она смотрит на эти вещи как на забавные, как на то, что является игрушками, которые даны ей для её развлечения.
Вела она себя с окружающими странно, не сообразуясь ни с какими нормами, но его поражало то, что что бы она ни делала, всё сходило ей с рук, всё выглядело так, словно, хотя это и странно и не в порядке вещей, но всё это ничего, и всё это принималось, не вызывало агрессии, а было даже словно приятно. Окружающие и относились к ней как к странной, и говорили о ней с усмешкой.
После очередного наступившего "всё очень хорошо" они вышли на прогулку. Она тут же оставила его, и он уже видел её в какой-то компании, в которой она вела себя "совершенно свободно", но на этот раз это не вызвало в нём чувства возмущения. Он испытал чувство отчуждения, замешанное на отвращении. Но и в этом отвращении было больше отчуждения, чем отвращения, и уж, конечно, не было возмущения. У него возникло ощущение удаленности от неё. Потом он увидел её уже вне компании. Она подошла к какой-то женщине или девушке, и с удивлением, как на какое-то чудо, смотрела на неё. И в тот момент, когда это беспардонное разглядывание должно было вызвать взрыв в девушке, она быстро подошла к ней и поцеловала её, и он, как обычно в подобного рода случаях, удивился, что после того, как она поцеловала девушку, девушка приняла этот поцелуй, и "снова стало всё очень хорошо".
Он почувствовал, что ему нужно побыть одному, что есть что-то насущное, о чем он должен подумать. Он быстро пошел вперед в каком-то напряжении, и по мере того, как он шел вперед, он словно ощущал, как внутреннее расстояние между ним и ею всё увеличивается, и вот он словно оторвался от неё и стал вне её, и у него возникло ощущение, что он свободен, что больше его с нею ничто не связывает. И тогда он остановился и с удивлением подумал: "Почему я до сих пор не развелся с ней?" Он остановился у какой-то лавочки, на которой лежал железный прут. Он механически взял прут, повертел его в руках и бросил на землю. В это время она догнала его и что-то ему говорила. Он краем глаза видел её, и слышал, что она ему что-то говорила. Но он не слышал, что она ему говорила. Ему нужно было что-то додумать. И он снова быстро пошел вперед. Когда он прошел метров пятьдесят, он услышал перемежающийся свист и шепот чего-то летящего, и железный прут воткнулся рядом с ним в землю. Это не вызвало в нём никаких ощущений, но он понял, что должен заставить себя подумать, что прут едва не попал в него, и что он должен нечто сделать в соответствии с этой мыслью. В нём не было возмущения, в нём не было никаких чувств, словно и то, что в него она запустила прут, было в порядке вещей, и то, что прут лишь случайно не попал в него, и это тоже было нормально, и это тоже было в порядке вещей, и если бы прут и попал в него, то и к этому он отнёсся бы как к тому, что совершенно нормально и что так и должно быть. Ему пришлось сделать усилие над собой, заставить себя играть некую роль. Он обернулся. Она стояла поодаль и смотрела на него. Он возвратился, он подошел к ней, и, разыгрывая злость и возмущение, сказал: "Убирайся, и чтобы больше я тебя никогда не видел"