День
рождения
У Достоевского встречаются единичные рассказы, которые характеризуются тем, что он смотрит на объекты описания со стороны, не сделал их своими. К таким рассказам относится рассказ "Кроткая". Сообщение в газете вызвало сильное впечатление у Достоевского, и он представил себе, как это могло бы происходить. И написал в соответствии с представлением рассказ. И хотя в рассказе всё логично, рассказ оставляет вас холодными. Он представляет собой сообщение, подобное сообщениям в газете.
Тогда как явно неправдоподобные описания, сделанные им, заставляют вас видеть в них правду. Это значит, что писатель прежде, чем писать, должен сделать материал своим, превратить его в часть себя.
В связи с этим возникает вопрос: как это возможно - превратить внешний, чужой вам материал в часть себя. И возможно ли это? А если возможно, то как это делается?
Кажется, что для этого нужно работать с материалом т.о., чтобы он из внешнего вам объекта превратился в объект внутренний, то есть осуществить достаточно полное его отражение, а для этого нужно довести его отражение до такого уровня, чтобы существовала возможность действовать с ним не как с внешним объектом, а как с объектом, который внутри нас. В этом случае мы будем знать объект и сможем говорить о нём со знанием дела.
Может быть, так. А, может быть, и нет.
С вечера поставил компьютер на загрузку и лёг спать.
Утром просыпаюсь, продираю глаза, компьютер шумит, и что я вижу: на компьютерном столе, на куче в порядке беспорядочно разбросанных бумаг сидят мыши, как у себя дома. Я начинаю соображать, чем бы их прихлопнуть. Под руками ничего не находится, кроме пакета, в который я складываю ненужные бумаги. Хлопнуть им. Но я понимаю, что только разворошу порядок лежащих на столе бумаг, и потом не разберусь, что к чему. Что же делать? Кошка. Тут нужна кошка. Иду в бабушкину комнату. "Ба, где наша кошка?"- Бабушка показывает на коробку, в которой лежит кошка. Она только что окотилась. Когда вернулся, мыши, разумеется, разбежались. Я взял пол-литровую банку, установил её край на рубль и ушел на работу.
В перерыв пришел домой обедать. В банке сидит мышка. Своими маленькими ручками она отрывает кусочки бумаги от листов, кладет в рот, пережёвывает, потом вытаскивает жвачку изо рта, и ручкой бросает на стенку банки. Стенки банки украшены прилипшими комками мышкиной жвачки.
Надо мышку убить. Убить не могу: она же не виновата, что кому -то мешает. Она никому не хочет вреда. Она просто живет.
Но и я не виноват в том, что её нужно убить - смотри, сколько их развелось. Выхожу на крыльцо, вижу Славку. "Слав, я мышь поймал"-"Давай её сюда"- радостно говорит Славка. Выношу банку с мышью. Славка вытряхивает мышь на землю, мышь бросается бежать, Славка с наслаждением подпрыгивает и ногой раздавливает мышь в лепешку. И пока он летит, и подошва его кроссовок настигает мышь, я чувствую, как мне становится плохо. Совершив подвиг, Славка оборачивается ко мне. Лицо его сияет от удовольствия. Я иду за совком и веником, чтобы выбросить то, что осталось от того, что только что было живым.
Бабушка говорит: "На работе не задерживайся, не забывай, что у тебя сегодня день рождения".- "Да, ба, я только зайду в гараж, и сразу домой". А дело в том, что в гараже у меня ржавое ни к чему непригодное ружье, которое каждый раз, как я захожу в гараж, мозолит мне глаза, которое я всё собираюсь выбросить и никак не соберусь. Поняв, что это может продолжаться бесконечно, я решил сегодня заставить себя его выбросить, иначе это никогда не кончится. Возвращаюсь с ружьём домой: выброшу в мусорник.
У магазина Татьяна стоит с какими-то мужиками, как обычно, чем-то их достаёт. Я надеюсь, что она меня не заметит, но не тут-то было: увидев меня, бросает мужиков и летит ко мне: "Переставь ящики в магазине, а то мне неудобно пиво доставать" - "Ты что, считаешь, мне больше нечего делать?"- спрашиваю я. Она смотрит на меня с недоумением: "А что тебе еще делать?" Оставляю её с её недоумением. Иду во двор. Выходят две соседки и критически смотрят на меня, что бы такое сказать, какое замечание сделать. Я делаю вид, что не вижу их. Не получив удовлетворения, они идут по двору. Между тем, весь двор заполнен мусором: видно, мусорная машина давно не приезжала. До мусорника не добраться. Вижу спины удаляющихся соседок и бросаю ружье среди мусора. Если бы они увидели, что я сделал, крику бы не обобрался: весь двор замусорили такие как ты и пр. Поэтому я не просто бросаю ружье, а делаю это, воровато оглядываясь.
И тут мне приходит мысль: а ведь и Татьяна, которая своего не упустит, и эти соседки, которые позиционируют себя командирами во дворе, ищут, на ком бы оторваться - всё это люди, у которых доминантой их поведения является пожирательный рефлекс в той или иной его форме. Я вспоминаю английское телевидение, которое любит муссировать, как животные пожирают друг друга. Ну, животные делают это по-необходимости, да и пожирают не себе подобных, а люди пожирают себе подобных, хотя и не в явном виде, и делают это не столько по необходимости, сколько ради удовольствия. Человек всё же в этом отношении более совершенен и изобретателен, чем животные: ведь животные не способны заставлять работать на себя других животных (а что это, как не форма пожирания), а человек - способен. Так что у людей инстинкт пожирания достиг "вершин бездны" своего развития.
Теперь- всё. Иду домой. Поднимаюсь на крыльцо. Как вкусно пахнет! Вот сегодня я попирую! Захожу на кухню: о, сколько пирогов, всяческих пирожков, а какое мясо!
Меня поражает мертвая тишина в доме. Я бросаюсь в комнату. На кровати лежит мама. Я бросаюсь к ней: "Сейчас, мама, сейчас!" Я смотрю на неё, и вижу её глаза, в которых нет сознания. Она тяжело, прерывисто глотает воздух. У меня возникает ощущение, что она уже не здесь, а где-то. Комок подкатывает к горлу, тело словно одеревенело; нужно быстрей, быстрей, но руки не слушаются, я смотрю на лекарства, и не могу ничего сообразить: голова не работает. Ведь я же всегда знал, что ей нужно давать во время приступов, где же моя голова, где...
06.04.10 г.