0268.608 Одиночные танцы

    Танцы выполняют социальную функцию, удовлетворяя существующие общественные потребности. Меня всегда поражал резкий переход в СССР от парных танцев мужчин и женщин к танцам индивидуальным, в которых каждых танцует сам по себе. И так как индивидуальные танцы не сами по себе родились в СССР, но пришли с запада, то с ними я связываю также и приход, в том числе и через них, буржуазной индивидуалистической идеологии. Так как  СССР в себе содержал феодальные механизмы управления, то переход от царизма к социализму разве что сделал парные танцы более демократическими, но в их сущности ничего не изменил как в одной из сторон воспроизведения   человеческого материала. Переход к индивидуальным танцам представляет собой существенное смещение в сторону лежащей под ними идеологии индивидуализма. Что такое парный танец - это телесный контакт мужчины и женщины, это ощущение мужчиной женщины и женщиной - мужчины. Это отношение общественное, но и индивидуальное, поскольку индивидуальным является сам телесный контакт.  Это -  общественно-индивидуальный контакт двух людей, перерастающий в нерасторжимый семейный союз  оказывается лежащим в основе общества и в этом смысле является его исходной  ячейкой, и необходимость создания этого  отношения имеет для индивидуумов насильственное действие закона. Нормально, когда мужчина живет с женщиной, и обратно. Общество строится на этой половой норме, и поэтому каждый мужчина и каждая женщина принуждены искать для себя  постоянную пару, и те, которым это не удалось сделать, рассматриваются обществом как не соответствующие норме и поэтому как ущербные.  Отсюда также следует и то, что парные танцы являются одним из способов подбора партнера для создания семьи как постоянной экономической ячейки общества с заложенным в неё разделением труда между мужчиной и женщиной: мужчина - добытчик, женщина - хранительница домашнего очага -  машина для рождения и выпёстывания детей. И, в то же самое время, стоит перейти грань, после которой  танцы  превращаются в цель установления многочисленных контактов мужчин или женщин, и человек сталкивается с противоположной действующей на него общественной силой, ограничивающей его похоть, что на уровне психологии находит своё выражение в ревности, предъявляющей свои частные половые права на партнёра, следствием чего является возникновение подпольного института любовников. Так что единство и, вместе с тем, противоречие, то есть форма равновесия  в семье поддерживается тем, что каждый из партнеров ограничивает половую свободу супруга и, в то же самое время, стремится к половой  свободе для себя. Основанием для этого служит  отчуждение в каждом человеке его общественного отношения от его инстинктов, так что на уровне сознания каждый из субъектов следует закону верности своему партнеру, тогда как его инстинкт влечет его к неверности. Исход борьбы этих двух сил определяется соотношением сил общественного и индивидуального в сознании.
    Что такое государство - это механизм, обеспечивающий выживание родовой сущности народа, организованного в государство.  
    Что такое индивидуальный танец? - человек танцует с самим собой и когда он танцует и получает от танца удовольствие, это удовольствие является также и выражением общественного отношения: вот как хорошо я танцую, вот какой я замечательный -  вот какая моя цена. Он выражает не просто себя - в танце он стремится выразить свою индивидуальную значимость  и,  соответственно, цену. Форма общественной цены человека вытесняется его индивидуальной ценой и определяется формой общественной системы, представленной в государственном устройстве. Государственное устройство, определяющей и первенствующей стороной которого являются товарно-денежные отношения, реализует общественные отношения не непосредственно, но опосредованно - через рынок. Общественные отношения, следовательно, устанавливаются на уровне  отношения "продавец - покупатель". Каждый человек в нём в одних отношениях является продавцом, в других отношениях - покупателем. И это - вещь вполне объективная, имеющая насильственную силу закона. Люди, которые пытаются реализовать себя вне этих отношений, попросту выбрасываются из существующих общественных отношений, выносятся общественной системой за её скобки. Поэтому для каждого нормального человека буржуазного общества основным законом его поведения является - вести себя как товар Не продав(шись), не купишь. При этом вопрос сводится к тому, что именно человек продает - товар, произведенный им, или себя как производительную силу, которую используют для производства своих товаров другие люди. И в массе своей человек продает себя именно как производительную силу в силу действия закона конкуренции между частными производителями, результатом которой является разорение одних и обогащение других. В результате разорившиеся пополняют рынок продающей себя рабочей силы, выигравшие получают возможность покупать людей, выброшенных на рынок рабочей силы, и использовать их в качестве средства для производства товаров. И так как конкуренция действует на всех уровнях товарного производства, то в конечном счете  закон конкуренции в качестве своего последнего  следствия порождает  монополизм и по сути своей возвращение к своему началу - тому же самому феодализму, тому же самому отношению суверена и подданных. И далее снова всё начинается сначала - с равноправия конкурирующих друг с другом единиц, разделяющих всю массу равных в качественном отношении производителей на немногих производителей и массу производительных единиц, оказавшихся собственниками только своей способности к производству, но не способных конкурировать на рынке товаропроизводителей, и для выживания принужденных продавать свою рабочую силу. Соответственно, возникает отношение работодатель - работник, в котором доминирующей силой является работодатель. Формула отношения работодатель - работник состоит в том, что работодатель должен удерживать работника в его качестве работника, то есть оплачивать его рабочую силу, цена которой сводится к возможности воспроизводства её качества, и не более того, так как в противном случае работодатель окажется человеком, своими руками выращивающего себе конкурента, который в конечном счете может сожрать самого работодателя. Т.о., интересы работодателя и работника оказываются прямо противоположными. Принцип доминирования работодателя по отношению к работнику является принципом устройства буржуазной системы. Нарушение работодателем закона поддержания избыточности рынка труда, закрытие им доступа владельцев рабочей силы в круг производителей товаров ничего не меняет в сути дела: общественная система всего лишь выбросит такого работодателя на рынок рабочей силы, разорив его руками в том числе и его же  собственных работников. Это - природный закон выживания: на одном полюсе мы имеем конкурирующих между собой на рынке производителей товаров, и конкуренция в качестве следствия имеет формирование монополий, с другой стороны, на противоположном полюсе - имеет место конкуренция на рынке рабочей силы её индивидуальных собственников. Производители обязаны поддерживать избыточность рабочей силы с целью повышения конкуренции в ней и, как следствие, снижение её цены. Поэтому безработица - необходимое условие сохранения буржуазного производства. Сокращение рынка рабочей силы принуждает производителя искать другие средства её замещения, и такими средствами является развитие технических средств производства. Отсюда получаем следствие: хотите, чтобы производитель занялся повышением производительности труда - делайте дорогой рабочую силу посредством сужения рынка рабочей силы. Но следствием этого является изменение характера затрат производителя на рабочую силу, так как развитие технических средств производства требует для себя более высокого уровня рабочей силы. В этом смысле первоначальные затраты на производство рабочей силы оказываются высокими, но в дальнейшем они окупаются конкурентными преимуществами. В свою очередь, развитие технических средств производства,  с одной стороны, делает более дорогой рабочую силу, но также и уменьшает зависимость производителя от рынка дешевого труда. Как следствие - начинается вытеснение носителей дешевой рабочей силы из сферы производства в сферу потребительских услуг. Но и помимо этого возникает масса лишних людей, которые оказываются вне общественного производства и от которых общественная производительная система откупается выплатами, которыми поддерживается их существование. Появляются массы людей, которые не приучены работать и потому и не хотят и не умеют работать.
  
    В индивидуальном танце   человек представляет себя как товар. В парном танце налицо частное общественное отношение, имеющее в качестве своей конечной цели нахождение пары, которое  есть общественное отношение, основывающееся на элементарном общественном отношении союза мужчины и женщины как первичной общественно-экономической  ячейки,  которая является средним термином между производством общественного богатства и воспроизводством человеческих особей. Семья - это  форма единства  общественного и индивидуального, в которой общественное, родовое отношение является определяющим, тогда как индивидуальное реализует себя внутри семьи и посредством её. Родовая сущность такой общественной системы выражается в том, что простейшим элементом общества является семья, а не индивид. 
    Индивидуальные танцы не имеют телесного контакта, и, т.о.. телесный контакт, привязывающий людей друг к другу, отсутствует.  И поэтому индивидуальные танцы отрицают именно привязывающий людей друг к другу телесный контакт,  которым существенным образом определяется выбор человеком себе пары. И если в индивидуальном танце телесный контакт отсутствует, то это означает, что общественное отношение, ибо отношение мужчины и женщины - это общественное отношение, как и вообще отношение между любыми двумя людьми - форма общественного отношения - выносится за скобки, и исходной ячейкой общества становится не семья, а индивид,  и общественно-экономическое разделение труда по половому признаку - общественный характер труда мужчины и домашний характер труда женщины - вытесняются за счет вытеснения домашнего труда,  функции  которого во всё большей степени берет на себя общественное производство. Семейные отношения перестают быть вещью, определяющей судьбу индивида.  Человек освобождается от семейного гнёта. Но если семейное отношение - это общественное отношение, то отрицание одного общественного отношения не может не сопровождаться утверждением  замещающим его функции другим общественным отношением. И это означает, что одна форма гнёта необходимым образом должна замениться другой формой ограничения, поскольку природа не терпит вакуума, и "жить в обществе и быть свободным от общества нельзя", .
    Что такое одиночные танцы? - это танцы товаров, предлагающих себя. Семья как вещь постоянная превращается в вещь переменную, временную, случайную, определенную выгодой. Устранение в танце  контакта означает вытеснение чувств как регулятора поведения человека, и на замену им приходит рационализм с его кардинальным  вопросом  выгоды,  что порождает   смещение центра тяжести с  любовного отношения на отношение сексуальное, не предполагающее моногамную семью, да и вообще никакую семью.
    И именно подобного рода процесс вытеснения семьи мы и наблюдаем на данном историческом отрезке в западной культуре.

    На лето организовался студенческий отряд, и мы оказались на стройке, высоко в горах, где-то у подножия которых разместилась Красная поляна. Поселили нас в общежитии, представляющем собой несколько  одноэтажных сборных домов, с разными по площади комнатами, рассчитанных на  разные  количества людей. Мне досталась комната на 16 человек, но так как из отряда  на комнату оставалось всего семь человек, мы лишние койки вынесли, и стало просторно, хоть танцы устраивай, что мы периодически и делали. Кроме нашего отряда и полицейских,  из русских было только начальство в виде прорабов  и т.п., и механизаторы, которые, впрочем, в общежитии не жили, а их каждое утро привозили откуда-то снизу на машинах и увозили вечером. Остальная публика была  Средняя Азия, таджики, наверное, которые в подавляющей массе если и умели говорить, то через пень колоду, так что понять их  часто было практически невозможно. 
    Общежитие огорожено, но не по всему периметру, а только со стороны дороги, и на входе в общежитие стоит автоматический шлагбаум, у которого дежурят полицейские с автоматами. Рядом со шлагбаумом сборный домик, в котором они обретаются, это их полицейский участок. Несмотря на их устрашающий вид полицейских,  они становятся действительно устрашающими только при приезде начальства. Во всё остальное время они не несут службу, а делают вид, что несут. Я хочу сказать, они нас никак не стесняли.
    Нашей бригаде досталась работа, показавшейся мне до крайности странной - штукатурить бетонные панели, которые устанавливаются  вдоль  дороги со стороны склонов гор, а сверху панелей метров на сто вверх , вплоть до нижней кромки леса, до которой не добрались грызущие их экскаваторы, труха гор выравнивается  азиатами, затем на всё это пространство укладывается  всё теми же азиатами  сетка и высевается  трава. Трава растёт  сквозь сетку, и в результате  глаза радует ровный зеленый ковер травы одного сорта, осота, наверное, впрочем, я в этом не разбираюсь.
    Так вот,  эти самые бетонные блоки, препятствующие осыпанию гор, которые и правда внутри оказались трухлявые, как сгнившие деревья,  на трассу, мы должны были штукатурить.  Работа поразила меня своей, как я решил, своей бессмысленностью. Для чего, спрашивается, нужно  штукатурить бетонные блоки? Я возмутился бессмысленностью и попросил у прораба объяснить смысл работы.. Когда же он сказал, что штукатурят из для того, чтобы потом их покрасить, я возмутился вдвойне подобного рода излишествами. Но больше всего меня, пожалуй,  поразило то, что никого, кроме меня, это не возмутило. "Тебе деньги за твою работу платят?"- сказал прораб. Ещё бы не платили!- подумал я. "Тогда тебе должно быть всё равно, что и для чего ты делаешь. Получил за свою работу деньги - и свободен. А для чего и почему ты делал,  это тебя уже не касается, это других людей дело, это они знают, что и для чего это им нужно." 
    С этого дня своё "кофе я пил без всякого удовольствия", потому что весь мой пионерский задор после слов прораба вылетел дымом в трубу.
    Конечно, человеку свойственна потребность высказываться. Что-то в нём сидит, и оно увеличивается в нём и стремится вырваться наружу в словах, и пока человек держит это в себе, при том, что хочет высказаться, это самое то, что хочет вырваться наружу, все эти слова, сидящие во нём, остаются в   нём  и не является внешним для него   фактом.
    Это то, что в нём - как джин в бутылке, каковой являешься ты сам. Но стоит вытащить пробку из бутылки, открыть рот - и джин вырывается наружу, и то, что было в тебе, превращается благодаря высказанным словам во внешний,  осязаемый факт, и этот факт есть то, что было в тебе, но стало внешним объектом, который есть ты сам, и который определяет теперь твое поведение как программа, определяющая как твое отношение к реальности, так и реагирование на неё, поскольку теперь нас двое: я и  объективированный образ меня, в который я и смотрюсь.
    Но тут произошло нечто прямо противоположное: я словно превратился в мех, из которого выпустили весь воздух. Я опал. Я получил вместо объективации субъективацию:  вместо перенесения своего образа в реальность - перенесение образа реальности  в меня.
    И поэтому я теперь  делал работу, потому что получал за неё деньги. И, делая  работу, я думал. И разные мысли стали у меня возникать.
    Как-то после работы я шел через мост и остановился, пораженный красотой открывающегося вида. Неподалеку из лесного  массива гор на уровне моста вырывались два ручья и устремлялись глубоко вниз, в ущелье. Пока я так стоял и смотрел вниз, ко мне подошел охранник, молодой парень с заполненной кобурой и полицейской дубиной. "Что смотришь? - сказал он - Исследуешь сваи моста, исследуешь крепления?"- Какая красота - сказал я. показывая на ручей. "Мне, конечно, всё равно, как и где ты стоишь и на что смотришь, но не нужно, чтобы это видело начальство,  мне за это деньги платят, чтобы на мосту не останавливались".
    И слова охранника улеглись в слова прораба.
    И тут мне припомнились другие слова, которые лет пять назад меня поразили и относительно которых я тогда решил, что такого не может быть, потому что так не должно быть. А тут, из всего того, что я видел и слышал, получалось, что именно так, и никак иначе, и должно быть.
    Это было время, когда сочинская стройка только-только начиналась, во всяком случае, в Весёлый она тогда ещё не добралась, и я обретался на диком пляже вместе с другими автолюбителями. Как-то вечером рядом с моей машиной остановился минивэн       и из него вышел парень  лет тридцати пяти, как оказалось, почитай, земляк, из Самарского. Парень оказался на удивление компанейским, и через минуту я уже знал, что он постоянно  колесит по Кавказу по делам зеркального бизнеса. Сейчас же он был с дочерью - девочкой подростком, которая при папе чувствовала себя молодой хозяйкой.
    Из машины были извлечены складные стол, стулья, дочка занялась приготовлением ужина на газовой плите, папа  же  достал бадью с пивом и уселся за столом, приготовившись к длительному бдению, которое таковым и оказалось.
    Много он порассказал и о природе Кавказа, и о обычаях  кавказцев. Из его рассказа вполне можно было бы составить весьма любопытную книгу, потрудись он или кто-н другой  записать его повествование. Рассказы, один любопытнее и занимательнее другого лились из его уст, в  которые в короткие паузы периодически заливалось пиво из бадьи, количество которого хотя и медленно, но неуклонно уменьшалось.
    Но меня из всего, что он рассказал, поразило тогда  одно сделанное словно мимоходом замечание: они уходят в отряды убивать федералов. Поубивают, заработают, и возвращаются. И та обыденность, с которой были сказаны эти слова, заставили меня тогда усомниться в правдоподобности сказанного. Но сейчас я думал иначе, потому что то, что я тогда услышал от него и то, на что я постоянно натыкаюсь здесь - это одно и то явление по своей сущности. Люди берут оружие и идут убивать других людей не потому, что эти другие люди им чем-то навредили, или потому, что они иноверцы иноверцы, или еще по какой-то причине  неприятия. Они не имеют ничего против людей, которых убивают, никакого их неприятия,  и они не имеют ввиду никаких принципов. Они  убивают других для того, чтобы заработать, чтобы получить за свою работу деньги и на эти деньги жить самим. Они убивают для того, чтобы жить.
    Есть рынок рабочей силы. И вопрос в том, кто и как организует этот рынок. В разных обстоятельствах на рынке рабочей силы требуется работа того или иного рода. Убийство - это точно такая же работа, как и любая другая. Преступления не существует, а есть закон выживания. "Разве тебе не всё равно, что ты делаешь? Это не твоё дело, что ты делаешь, какую работу выполняешь. Это дело  других людей. Твоё дело - получить за свою работу деньги - и ты свободен".
    А ведь и правда,  что такое деньги? Это - всеобщий эквивалент. Вы можете иметь одни идеи и можете иметь другие, прямо противоположные идеи. Но там, где деньги выступают в качестве основного закона, определяющего отношения между людьми, в качестве рыночного механизма оценки ценностей, там любая идея, какой бы ни была, имеет свою рыночную цену и весь её практический смысл определяется её рыночной ценой. Она   выражается  в денежном эквиваленте, и может быть обменена на деньги. А это значит, что там, где деньги - последнее слово отношений между людьми, не существует никаких идей, поскольку идея - это точно такой же товар, как и любая материальная потребительная стоимость.
    Что такое, в частности, бог в широком смысле этого слова? - это идея. "Бога нет - и всё дозволено" - говорит Достоевский. Почему бога не стало? - потому что он вытеснен деньгами. Существует и существенен только индивид. Всё остальное несущественно. Индивид среди индивидов - это один из товаров, обладающий той или иной ценой. Об индивиде можно сказать только одно - сколько он стоит, и больше ничего сказать нельзя. А стоит он ровно столько, сколько у него денег, потому что деньги - это единственный эквивалент,  которым всё измеряется.
    Индивид в этой жизни танцует одиночные танцы.

    Вот я высказался. И что, разве, высказавшись, я не выпустил джина, который оказался во мне, запертый, как в бутылке, наружу. И разве теперь он не существует вне меня, определяя моё поведение  в мире, который меня окружает!?
     И тогда я сказал себе; "Пошли все в жопу". И когда утром меня будили, я сказал это вслух и продолжил спать.
    Проснулся в двенадцатом часу, потому что кто-то включил в комнате негромкую музыку.
    Открыл глаза. Солнце заливает  своими лучами комнату. У окна стояла Валентина. Солнечные лучи делают видимыми сквозь  платье очертания её тела. Меня словно пронзило током, я сразу проснулся.
    Любопытная вещь: я сейчас совершенно определенно знаю, что женщины, которые мне нравятся, или, может быть, нравятся моему телу, или. как я это чувствую, являются женщинами "моего размера", эти женщины не испытывают ко мне ответных чувств. Они могут еще как-то умом принимать меня, а по больше части и умом меня не принимают. И, напротив, женщины "не моего размера", женщины, к которым я не испытываю никаких особенных, и уж тем более каких-то исключительных чувств - как раз этим женщинам я нравлюсь. Присутствует здесь и еще одна штука. Например, моя рациональная часть не только не признает, но и сугубо отрицает женщин, которыми руководит нижний этаж. Но именно этим женщинам я нравлюсь и периодически оказываюсь у них на крючке, с которого потому долго и нудно стараюсь сорваться. При этом странность состоит в том, что им, оказывается, нравится как раз моя рациональная часть, которая их отрицает. Я также нравлюсь и "хорошим" женщинам, то есть женщинам, у которых есть и чувства и ум. Я подозреваю, что при этом их притягивает мой нижний этаж, который  из-за их ума как раз и стесняется их, потому что ему кажется, что они своим умом подглядывают за ним.
    Как бы там ни было, сейчас у окна стояла Ввлентина, в телесном плане очень одаренная женщина. Вот чем хороши такие женщины - тем, что их понимаешь без слов, всё происходит само собой, и твоё сознание ни в малейшей степени этому не препятствует, словно сознает свою излишность. Ты даже не то, что знаешь, что нужно делать, но вот в данный момент ты чувствуешь, что и как ты должен делать, и ты это делаешь. И то, что ты чувствуешь,   это словно излучает её аура, то, чего женщина  хочет, что нужно ей, и ты следуешь за этим излучениям, исходящим от неё.
    Мы танцуем, я чувствую своими ногами  её ляжки, и испытываю известное сладкое чувство.
    И вдруг меня пронзает острое чувство ревности. Я словно отделяюсь от себя и смотрю на себя со стороны, наблюдаю за своим томлением, за всем тем, что я испытываю внутри себя, и я  начинаю ревновать себя к самому себе, словно тот, кто сейчас танцует с Валентиной, это не я, а кто-то другой. И  я ставлю этого себя, но другого,   на своё место, и теперь понимаю, что он будет испытывать то же самое томление, и это для меня невыносимо.
    За спиной слышится скрип кровати. Мы останавливаемся и расходимся. Я оборачиваюсь  вижу её,  севшего на кровати,  просыпающегося мужа.
    Их семейная жизнь -это сплошной цирк. Валентина притягивает к себе мужчин, как мух на мед. Каждый мужчина, увидев её, уже "знает, чего она хочет", и "не нужно слов". Соответственно, жизнь мужа проходит в нескончаемой ревности из-за ощущения, что другие мужчины испытывают рядом с ней те же самые ощущения, которые испытывает он, и этого он не может перенести.
    Не проходит дня, чтобы он не исходил в истерике и не  бросался с ней  драться, но и ударить он её не может, что-то останавливает его. Он начинает и заканчивает истерикой,  которую, как кажется, Валентина воспринимает как естественную его  дань себе за то, что она является его женой.
    "Со стороны всё это выглядит забавно. -  подумал я - Но вот я же - а ведь приревновал же Валентину, и ведь, по сути, приревновал её к самому себе. Нет, всё-таки хорошо, что она - "не моего размера", а то ведь с такой ни жить, ни бросить невозможно".
    С этой утешительной мыслью отправился умываться, соображая, видел или нет он наш танец вдвоём. Скорее всего, почти не видел, а, может быть, и вовсе не видел. Потому что всё было тихо. А впрочем, ведь ничего и не было, подумаешь, потанцевали.
    Снаружи, может быть, и не было, зато внутри - было - это ощущение слияния тел.

    17.01 14 г.