Мать стояла у раковины и скребла большую морковку. В том месте, откуда недавно торчала ботва, морковка была заметно зеленоватой.
- Сергей, ты на ту фирму звонил? Что они насчёт работы сказали?
- Звонил. Завтра пойду к ним - поговорить хотят. Может, возьмут.
- Сколько они платить обещают?
- Точно не договаривались пока, я даже не знаю, полная ли там занятость. Консультант по товарам в магазине.
- А на полную ставку не хочешь? Отец же тебе предлагал устроить на комбинате через знакомого...
- Боже, да сколько тебе говорить, что не хочу я на комбинате этом работать. Не смогу я там.
Сергей, худощавый парень с трёхдневной щетиной, сидел на скамейке в тени крытого шифером крыльца и играл на откровенно дешёвой акустической гитаре. Крыльцо лепилось к приличных размеров кирпичному дому, окружённому небольшим квадратным двориком. Во дворе росли туи и несколько яблонь, с трёх сторон он был окружён забором, а c четвёртой примыкал к асфальтовому тротуару. За тротуаром, отделённое узкой полоской яркой и явно искусственно высаженной зелени, лежало четырёхрядное шоссе с полосатыми "спящими полицейскими"; через триста метров оно вливалось в крупную трассу. Проехав километров десять по ней, можно было оказаться на окраине гигантского муравейника, именуемого столицей. Солнце пекло, от шоссе исходил жар и плыло марево, на дороге жирно блестели расплавленные битумные пятна.
На крыльцо вышла мать.
- Я в магазин, потом в сберкассу зайду. А ты следи за супом - всё равно ерундой занимаешься.
Сергей медленно кивнул в такт мелодии. Мама ушла, а он продолжал что-то наигрывать, пока дрожание струн не стало бессмысленным и пустым, будто дерево гитарного корпуса вдруг превратилось в бутылочный пластик, а воздух разучился передавать звук. Сергей отложил гитару и вдохнул летний воздух, дрожащий и струящийся вверх, подальше от раскалённого асфальта. Где-то вдалеке лаяли собаки. Сергея разморило, и он откинулся на спинку скамейки...
... потом встал и вышел на дорогу. Воздух снова ожил, и с порывами ветра откуда-то накатывала слабая невнятная мелодия, заполняющая собой всё свободное пространство, усиливающая каждый звук. Любой потревоженный предмет теперь не просто дрожал, колебался и звучал - звуки превращались в причудливых существ, бросающихся врассыпную от каждого предмета как мелкие насекомые. Ветер усилился.
Под ногой лязгнула крышка люка, и от литого чугуна отскочил градом шипящих бронзовых капель звон тарелок безымянного оркестра; зазвенел колокольчик, мечтающий быть главным инструментом. Шелест листьев рассыпался маракасами, свист ветра в проводах стелился вдоль дороги как зариновое облако.
Грузовик, дребезжащий по дороге, тянул за собой целую армию звуков - лязг ржавого бампера, натужный кашель двигателя, шелест шин. Коптя и чихая, грузовик буквально продирался сквозь полчища окруживших его существ, бегущих за ним, висящих на нём, растущих прямо из него. Потом он свернул с облегчением за угол, и ватага изумительных тварей оторвалась от него, покатилась клубком дальше по улице. Улица шла в гору, к старому зданию пятидесятых годов с кирпичными дугами над окнами и тяжёлыми деревянными дверями. Двери были стянуты ржавой сталистой проволокой, продетой в дырки, оставшиеся от вырезанного замка.
В этом здании гнездился главный звук. Воздух вокруг дома дрожал, но не так, как над горячим асфальтом, а всплесками, волнами, расходящимися, как круги по воде. Слышалась ритмичная мелодия, состоящая в равных долях из органа, скрипки, гула ветра в верхушках деревьев и боевых барабанов чёрного племени.
Сергей направился к старому дому. Звуки стремились туда же, неся вперёд как горная река, почти сбивая с ног. Они лезли во все щели, в забитые досками окна, под порог дверей, в трещины стен. Он подошёл к двери и стал с усилием раскручивать проволоку. Ладони расчертились рыжими полосами, куски ржавчины крошились и осыпались, и проволока не выдержала и сломалась. Сергей отбросил обломки и с нетерпением распахнул дверь...
- Сергей! Я тебе говорила следить за супом! Хорошо что на медленном огне был, а то выкипел бы весь! Спишь тут, бестолковый.
Вернулась мать, с ней пришла на чай Ольга Ивановна из сельсовета. У Сергея на лице лежала соломенная шляпа, и сквозь дырочки пробивались солнечные лучи. Похожим методом Пеппи Длинный Чулок рассчитывала заполучить веснушки. Сергей поднялся и встал в проёме двери, бессильно наблюдая, как мать справляется с супом. Потом вышел на крыльцо и снова взял гитару. Из кухни через окно долетали обрывки разговора, и Сергей волей-неволей вслушивался в них, ловя отдельные фразы.
- ...Отец под сокращение не попал, и слава Богу. Зарплата там нормальная, а сейчас вот ещё кредит думаем взять на ремонт, потому что тут перекрытия на втором этаже старые, надо менять. Это же ужас, тут жить невозможно будет, но куда деваться?
Разговор в кои-то веки был не о нём, а об отце. Обычно же, когда приходила Ольга Ивановна, мать начинала жаловаться ей на непутёвого сына, на его несерьёзное отношение к жизни и на дедовы гены, которые, ей, к счастью, удалось в себе перебороть.
- А кредит на какой срок берёте?
Сроков кредита Сергей не расслышал. Да не сильно и хотелось. Пальцы привычно лежали на струнах, но начать играть никак не получалось, будто пружина была отпущена и разжата.
- Сергей пока ищет работу, вот на фирму консультантом хочет устроиться. В музыкальную фирму - говорит, на заводе неинтересно. Пусть ищет, где ему интересно, я думаю. Может, квартиру в городе снимет или комнату. Тут в посёлке и не поймёшь - столица это или нет, все отсюда все в город бегут.
- Не по специальности пойдёт работать?
- Не по специальности. Парень умный, мог бы и работать где-то нормально. Характер такой - повзрослеть никак не может, всё с друзьями собираются да на гитаре играют.
- Ну, в принципе, ему можно - ещё возраст позволяет. Через это все прошли, переросли и забыли.
Разговор матери с Ольгой Ивановной уплыл куда-то в сторону. Слушать женщин стало лениво и неинтересно, и Сергей, уложив гитару в чехол, вышел на дорогу. Сон был не из тех, которые несовместимы с нормальным сознанием, и при пробуждении мгновенно выметаются из него, как чужеродный мусор, поэтому в голове ещё оставались обрывки образов из сна. На дорогу выехал грузовик - почти как тот, только новее и не свернул на повороте к детскому саду, а поехал прямо. Сергей отвёл назад плечи, покрутил головой, разминая шею, и пошёл по тротуару, уложенному серыми силикатными блоками, вверх по улице. К старому дому. Чёрный гитарный чехол разогрелся, плотно приставал к телу, и майка противно прилипала.
Сергей вырвался. Человеческие поселения имеют свойство держать при себе, и не отпускать, чтоб делать тебя кем-то полезным и нужным. Всё понятно и логично - без разделения функций люди не смогли бы достигнуть почти ничего из того, чем давно пользуются; само общество на этом строится. Но иногда надо вырваться, и идти туда, где кто-то стрекочет в траве, где нет обязательств, где в загрузочном отверстии поломанной стиральной машины, выброшенной во двор старого дома, дрожит паутинка.
Сергей уселся на эту стиральную машину и стал наигрывать что-то на гитаре. Справа было окно дома - штапиков кое-где не было, но стёкла по большей части остались на своих местах. Говорят, стекло - аморфный, текучий материал, поэтому через сотню лет стеклянная пластинка в оконной раме станет внизу немного толще, чем вверху, но вряд ли кто-то это заметит.
К потемневшим от времени брёвнам хаотично лепились разноцветные лишайники. Из щели между стеной и рамой выползла сороконожка, и Сергею вспомнился образ из сна - странные твари-звуки, ни на что не похожие, лезущие в этот вот дом, в каждую дырку.
Сергей заглянул в окно, но ничего особенного там не было - какой-то хлам на провалившемся полу и жуткого вида телогрейка, висящая на гвозде. Он взял гитару и стал что-то тихо наигрывать. Вскоре сами собой подобрались слова. Впрочем, звучали они искусственно, едва ли не оставляя во рту синтетический привкус, и играть быстро стало неприятно. Сергей остановился и просто сидел, слушая окружающий шум.
Через пару минут по дороге к дому подошёл Андрей Арсеньев. Друг.
- Привет.
- Здорово.
- Домой к тебе заходил - тебя нет, так я сюда пошёл.
- А с чего ты взял, что я буду тут?
- А где тебе ещё быть?
Сергей замолчал и снова заиграл что-то на гитаре, скрестив ноги. Пружина оказалась сжатой и теперь медленно распрямлялась, пока Сергей обрабатывал мимолётную мысль: большая часть слов, произнесённых людьми, были сказаны потому, что ничего лучшего не придумалось.
- Что-то новое играешь?
- Не знаю. Что-то играю. - Сергей сосредоточенно перебирал струны.
- На Джона Ли Хукера похоже.
- Вполне возможно...
Сергей как-то собрался, подобрал ритм и вдруг хриплым голосом в такт музыке начал то ли говорить, то ли петь:
I've seen a dream 'bout the music soul.
Oh' I've seen a dream 'bout all music soul.
It was the old house blues...
Андрей стоял, теребя жидкую чёрную бородку, и внимательно слушал, покусывая губу. Сергей пел пока не закончились слова, потом просто играл. Когда он остановился, Андрей постоял ещё несколько секунд, откинул голову и как-то со вздохом произнёс:
- Сыровато. К июльскому квартирнику надо это причесать.
Сергей рассмеялся.
- Сыровато потому, что это я только что придумал. Я не гений и не могу сразу всё делать идеально.
- Не смеши хоть, не гений. Надо успеть к июлю, дай это Юре и он прикрутит свою гармошку. Им понравится. - Андрей помолчал. - Драфт на форуме опять визжит. А ещё, прикинь, Солодов отписался, что придёт.
- Хм. С чего бы это он решил появиться?
- Не знаю. Что-то понравилось ему, наверное.
Сергей продолжал играть, пока сороконожка на растрескавшейся раме не спряталась от косого луча во влажную темноту старого дома. Вспомнилось, как старательно мама поправляла ему воротничок, когда он пытался объяснить, для чего надо было ехать куда-то на флэт за триста километров. Она, наконец, добившись от воротничка удовлетворительного положения, спросила: "Оно тебе надо?". Пару лет назад он не выдерживал и злился, теперь при любом намёке на необходимость объяснить наваливалась серая, как засаленный матрас, усталость, и хотелось уйти туда, где тихо. Там мысли потекут именно так, как должны - как два человека, сидящих на травянистом холме, ведущие неторопливый разговор. Образ этот взялся непонятно откуда, но сопровождал Сергея всегда, когда он оставался наедине с собой. Ветер треплет траву и свободные одежды собеседников, уносит слова, но двое понимают друг друга; слова их просты, коротки и всегда достигают цели, и каждая достигнутая цель - только веха на пути их неспешного разговора, но никак не его конец.
- А Драфту дать бы по шее при встрече. Энтузиаст чёртов, никто не просил его нагнетать. Кому надо - всё равно придут. - Сергей вздохнул. - Мне только интересно как мы будем квартирник причёсывать, если нам даже репетировать негде?
- Найдём. На крайняк всегда есть вариант..
- Снова на природе? Идиотский, прямо скажем, вариант.
- А есть предложения лучше? У меня негде, у тебя... семья дома.
- Да, семья... - Сергей заметно приуныл.
Андрей прикрыл глаза ладонью и поморщился.
- Достают снова?
- Да никто меня не достаёт. Всё нормально, просто тяжело выносить такое непонимание - как вот человеку втемяшить, что не все в этом мире страстно желают работать слесарями или упаковщиками?
- Скоро свалишь оттуда - легче будет.
- Легче вряд ли станет. Пусто станет - да... - Сергей запустил руку в густые волосы. - Пока. Наверное, я уже пойду домой. Надо записать эту чертовщину, пока она не вылетела из головы.
- Угу, позвоню если что.
Сергей повесил гитару за спину и поплёлся домой. Бордюр, отделяющий тротуар от автостоянки у магазина, растрескался и рассыпался; из-под отслоившегося бетона вылезла арматура. По бордюру часто кто-то ходил, поэтому он и рассыпался - с этой позиции можно рассматривать разрушенный бордюр не как символ нерадивости дорожных служб, а как а) знак наличия большого количества детей в округе, б) знак наличия в округе пары-тройки романтиков. Романтиков хоть и меньше,чем детей, зато они в полтора-два раза тяжелее, и разрушительный эффект от романтиков и детей получается приблизительно одинаковым.
Мелодия всё ещё играла в голове, и Сергей ускорил шаг. Особо, меж тем, спешить не хотелось, чтоб с большей вероятностью разминуться с Ольгой Ивановной - при ней проиграть новую песню, чтоб хоть что-то записать, было бы невозможно.
Сергей тяжело вздохнул, ощутив на себе дальнодействующие волны непонимания и упрёка, исходящие от родственников. Как может быть такое, что эти люди воспитали его - они же совсем другие, непохожие - даже понимания нет, нет даже стремления понять. Не укладывалось в голове - человек, которого считаешь близким и родным с первых лет жизни, не может тебя понять и даже не осознаёт того, что что-то между вами остаётся непонятым.
Думалось на ходу легко, и мысли скатывались в раздражение, как капли в раковине стекаются в слив. Возвращаться домой расхотелось.
"Всё равно скоро, если всё получится, съеду отсюда. И пофиг, что придётся самому готовить. Свободнее станет, потому что они меня заметно гнетут."
Стало противно. Сергей вернулся домой, открыл дверь ключом, разулся и пошёл в свою комнату, стараясь не встретить мать, чтобы не начать скандал.
Мама спала на диване перед телевизором.
В течение тех нескольких секунд, что Сергей стоял и неотрывно смотрел на неё, его раздражение, злоба и тошнота высохли, растрескались, рассыпались в мелкую пыль и разлетелись по ветру. Он прокрался в свою комнату, упал в кресло и шесть раз ударился затылком о мягкий подголовник.
- Чёрт.
Слово прозвучало одиноко; комната, дотоле погружённая в тишину, поглотила этот звук и даже не стала укоряюще шикать на своего жильца, который собирался вскоре перестать быть таковым.
А жилец сидел в зелёном потёртом кресле и пребывал в смятении. Досаду и раздражение сняло, как рукой. Парень, ты просто не видел очевидного: да, вокруг нас друзья, но они ценят нас по большей части за что-то, и стань ты не таким, какой ты есть сейчас, вряд ли число и качество твоих друзей не изменилось бы вслед за тобой.
А за спиной твоей стоит семья, и тебе повезло - ей неважно, кто ты, какой ты и что с тобой случилось. Останься ты без руки, потеряй зрение, сойди с ума - всё равно они будут рядом, потому что человеческую дружбу придумал разум. То, что привязывает мать к тебе, придумала сама природа, а сильней её вряд ли что-то изобретёшь. Глупый инстинкт и прочная привычка ничем не могут противостоять твоим упрёкам в непонимании, которые только расстраивают намертво привязанных к тебе людей. Вот они, рядом - пользуйся, не каждому так повезло. Отчего же ты отвернулся?
Мысли вытекли, как вода из рукомойника, осталась только капля на ржавом донышке. Осталась необходимость уехать.
Причина этой необходимости изменилась с точностью до наоборот, и теперь сверкала белозубой ироничной улыбкой: оставить дорогих людей приходится нередко именно потому, что они тебе дороги.
"Не улыбайся, гадина. Я буду приезжать на выходные"
"Само собой, будешь. Тут же недорого, быстро - всего полчаса езды от города, не считая того, что надо добраться до метро."
"Сволочь."
Несмотря ни на что, стало легче, только осталась досада за несвойственную для такого возраста сентиментальность и несамостоятельность.
Сергей пошёл на кухню и стал мазать бутерброды, пока на плите насвистывал свой блюз белый эмалированный чайник. Он тоже, как ни старался, не мог угадать, когда же начать кипеть, чтобы чёрный чай успел завариться к тому времени, как проснётся мама.