Обычный вечер, обычный продуктовый магазин. Среднего возраста дама, немного пошатываясь, зашла в него. Ее безукоризненная осанка заставляла остальных покупателей обращать на нее внимание. Небрежно открыв дверь рукой, свободной от сумочки, она впустила и своего спутника, пожилого мужчину, аккуратно одетого, с небольшим, но сильно покрасневшим носом. Мужчина юрко втиснулся в дверной проем, но его сосредоточенность, необходимая для совершения этого действия, сменилась полным расслаблением, когда дело было уже сделано и, войдя в магазин, мужчина буквально начал падать на свою даму.
- Прощу-у прощ-щ-щения, мадам, - протянул он.
Дама же, и так пребывая в не очень устойчивом состоянии, нагнувшись вперед, облокотилась на стойку кисломолочных продуктов. Продавщица вскрикнула, но дама, не теряя самообладания, схватилась за большую бутылку молока, и тем самым удержав равновесие, передала ее своему спутнику со словами:
- Это тебе.
- Прощу опять прощщщения, мадам, - повторился он, - но молоком не злоупотребляем.
- Это котенку, - сказала дама.
- Какому?
- Не знаю!
- Для котенка это чересчур: он обопьется!
- Фи, какие вы слова употребляете! - произнесла дама с пренебрежением, все еще рискованно покачиваясь рядом со сметаной и ряженкой.
- Значит, выпьешь сам!
- Это неблагородно!
Дама повернулась спиной к мужчине и направилась к овощному отделу.
- Возьмем что-нибудь?
- Какой выбор! - удивился мужчина, взяв в руку спелое яблоко.
- Мне душно, - произнесла дама, растягивая каракулевую шубу.
- Разрешите вам туда яблочко положить, - ехидно заметил ее спутник, посмотрев на внутренний нагрудный карман. - А второе симметрично подержите сами, - и он захихикал.
- Пошляк!
- Нам бы яблочек. Мы честные люди, - произнесла дама, положив мандарин с соседней полки в левый карман.
- Это очевидная ложь.
- Это подарок магазина! Каждый день закупаемся на радость хозяину и на необходимость нам.
- На радость нам, - поправил мужчина.
- Вы, хочу заметить, не тянете ни на одного исторического персонажа.
- А вы Вера Засулич, я полагаю?
- Каждым день вы падаете все ниже и ниже.
- Я диссидент! У меня ночевал Зверев! Мне писал письма Ерофеев! Я читал Вознесенского! Я пил, когда танки давили в Будапеште мирных жителей!
- Вы пили всегда!
- Я сопротивлялся властям! - сказал мужчина раздраженно. Верхняя губа его затряслась.
- Вас грузили в вытрезвитель.
- Это был протест, я пил и протестовал!
- Ваш протест - это физиология после выпитого. Вам все кажется. Белый цвет - это ваша болезнь.
- В таком случае, - сказал морально раздавленный мужчина, - мне придется сказать на кассе, что лежит у вас в левом кармане.
- Предатель!
- У меня нет выхода!
Оба, расчувствовавшись, направились к вино-водочному отделу.
Водка "Путинка" стояла на самом видном месте, манила к себе, но цена ее манила еще больше. Дама нетвердой рукой потянулась к бутылке. В течение тех секунд, пока ее рука приближалась к заветной цели, дрожь уходила, движение становилось все более уверенным и точным.
- У вас, надо сказать, мозжечковая недостаточность проходит вот в такие моменты.
- Не надо умничать!
- Скажу проще: зачатки болезни Паркинсона.
- Посмотрите на себя.
- Я решительно против вашего выбора: я диссидент. Если б в этом мире больше не было водки, кроме как вот с таким названием, я бы вовсе не пил, клянусь! - самоотверженно заявил мужчина.
Оба они отошли от прилавка, чтобы лицезреть всю палитру.
- Может, возьмем эту? Мы такую не пробовали: на березовом соку. - Ей представилось далекое поле в разгар теплого майского дня, проглядывающее сквозь белые молодые березы. Она подходила к каждой из них, гладила стволы, обнимала, прижималась к ним. - Что может быть совершеннее природы, а тем более родной, русской. Возьмем вот эту бутылку.
Но его влекла другая. Водка "Мороша" на основе минеральной воды, берущей свое начало из настоящего горного источника, идеально чистая, без примесей, со всеми необходимым набором микроэлементов.
- Возьмем эту! - воскликнул мужчина. - Полезно для здоровья.
Цепкий взгляд дамы впился в "Морошу", будто бы уже начиная высасывать содержимое; губы ее вытянулись.
Пожилая женщина, проходя мимо наших героев, сказала чуть слышно:
- Какая беда!
Мужчина, услышав эти слова, крикнул ей вслед:
- А Мусоргский тоже пил! Но какой талантище! Ему бы вы также сказали?
- Возьмем и ту и ту, - решила дама, улыбнувшись. - Посмотри, сколько у тебя денег.
- Не хватит, - уверенно ответил спутник. - На закуску не хватит.
- Дома ничего не осталось?
- Дома замороженная клюква. Возьмем одну и бутылку "Кока-Колы"?
- Давай томатного сока.
- Я ненавижу томатный сок! - рассвирепел мужчина.
- А я твою "Кока-Колу"!..
Раньше Мария Ивановна (так звали женщину) стеснялась своих покупок и поручала донести их до кассы Николаю Ильичу (так звали мужчину), а сама выходила из магазина и смиренно ждала. Но со временем ей стало как-то неудобно отдавать покупки Николаю Ильичу: то ли она стала терять доверие к нему, то ли ей было спокойнее, когда главное событие дня совершалось под ее полным контролем. Она прятала бутылки в принесенный из дома пакет, донося до кассы, но теперь, она чувствовала, это стало неуместным: все видели, что она уже выпила, и они пришли за добавкой, и она, гордая, с бутылкой у груди, поручая спутнику нести закуску, направлялась к кассе. Таковы были будни этих людей, перемешанные с выходными. И никто не вглядывался в них, никому было не интересно, что еще не так давно у них была другая жизнь, свое счастье, свое уважение и призвание, своя семья и дети, свои улыбки и радости, своя молодость.
А ведь когда-то Мария Ивановна закончила исторический факультет МГУ имени Ломоносова, знала несколько языков, защитила сначала кандидатскую, а потом и докторскую диссертации, была признанным специалистом в области римского права; у нее был муж - инженер-технолог, работавший на большом предприятии космической промышленности, был и ребенок - дочка. Но муж умер от инфаркта, когда дочке было уже за двадцать, та переехала в Москву и обосновалась там, а мать стала навещать все реже и реже. Счастье Марии Ивановны было разрушено в одночасье: привыкшая по-женски, по-матерински отдавать себя, свою любовь близким людям и лишившаяся этого, она будто бы лишилась жизни. И только тело ее продолжало жить, возможно, по той только причине, что дочка, ее любимое создание, жила хоть и в другом городе, но жила, звонила ей иногда, навещала, и Мария Ивановна хоть немного знала о ней.
Дочь рассказывала о себе редко и скудно, но мать ловила каждое ее слово и ценила его на вес золота, а потом долго размышляла, как лучше поступить, переиначивала эти мысли, жила кусочком этой малой информации, но жила и проживала все про себя, редко надоедая советами, тем более, что однажды дочь резко оборвала ее, сказав, что сама во всем разберется, что она уже взрослая. Оно было и правдой. Раз в месяц мать посылала дочери деньги - часть своей пенсии, на что неизменно получала смс с одним коротким словом: "Спасибо".
Николай Ильич когда-то работал мастером по починке обуви и был отправлен на пенсию слишком рано, а может, и сам ушел. Он жил этажом ниже Марии Ивановны и часто выходил курить за дверь. Так вот и здоровались они каждый день, шаг за шагом привыкали друг к другу при помощи простых слов. А то иногда, бывало, перегорит лампочка или засорится раковина - заходил Николай Ильич, по-соседски помогал.
Выйдя из магазина, пара направилась прямиком домой со своими обычными покупками.
- Позволите раскупорить? - как бы невзначай произнес Николай Ильич.
- Что за наклонности?
- Да вы и ведь сами не против.
- Дойдем до дома, накроем стол.
- Да что тут накрывать? Выпили бы - и все тут.
- Отстаньте от меня!
- Отстать могу только в том случае, - произнес неприятный голосом Николай Ильич, - если вы мне передадите бутылочку.
У Марии Ивановны сжалось сердце: так ей захотелось покончить с этой низостью, с этим недостойным поведением, оставить все в прошлом и никогда не вспоминать об этом. Она потянулись за бутылкой, чтобы отдать ее... Но в тот момент, как пальцы ее почувствовали холодное, чуть запотевшее, стекло "беленькой", настроение переменилось, и она отпустила бутылку.
- Подождешь, - сказала она коротко.
Дошли они до дома, точно повторяя маршрут десятков предыдущих дней. Мария Ивановна, не снимая сапог, вбежала в кухню, опираясь то на левую, то на правую стену коридора. Пока Николай Ильич зазевался в прихожей, схватила бутылку, жадно, чуть дрожащими пальцами отвинтив крышку, сделала глоток.
- Так вы ж накрыть хотели! - послышалось с порога.
- Сейчас накрою, - ответила Мария Ивановна, чуть успокоившись, почувствовав теплый прилив у себя в груди.
Сидела она как-то боком, потупившись, вытянув левую руку на столе, не обращая внимания на Николая Ильича. Тот тем временем тоже приложился и опустился на стул напротив.
- Хорошо жить! - сказал он довольно.
- Какой же вы мерзкий! - заметила пьяная Мария Ивановна, посмотрев собутыльнику в глаза.
- Вы не лучше.
- Так и убирайтесь отсюда! - закричала она.
- Вот сейчас выпью свою долюшку и пойду, больно и надо мне в таком обществе долго пребывать!
- Интеллигент треклятый!
- Прошу с уважением, я диссидент, на то у меня и документы имеются.
- Какие документы? - лицо Марии Ивановны исказилось в пьяной усмешке. - Документы твои - кляузы, доносы? Да ты не в то время доносил: родился бы пораньше - сгубил бы столько людей!
- Откуда в вас, Мария Ивановна, столько злости?
- Пей и уходи!
- С превеликим удовольствием сделаю и то и другое. И вот что: ищите себе другого приятеля. Вы женщина, конечно, приятная, но прискорбием хочу вам заявить, что наши отношения вошли в завершающую стадию.
Не сразу, потихоньку родилась у Марии Ивановны пагубная страсть. Когда же она сама стала осознавать эту зависимость, было уже поздно. А Николай Ильич - алкоголик потомственный, с опытом - только лишь подтолкнул ее к пропасти. Дочка, единственный родной человек, заметив что-то неладное, не пришла на помощь, а наоборот, отвернулась, закрыла глаза на горе, стала реже появляться, реже звонить, а потом и вовсе пропала, как и все люди - друзья, соседи, знакомые, прохожие; оказалось, никому нет до нее дела, все только лишь удивлялись про себя: "Боже мой, какое горе, какое горе!.."
Увядающая, опустившаяся женщина, с головы до ног пропитанная алкоголем, сидела в своей маленькой грязной квартирке. Как-то она упала и заснула на полу, так и не дойдя до кровати.
Через несколько дней приехала дочь и застала Марию Ивановну в невменяемом состоянии. Брезгливо, не подходя близко, позвонила в "Скорую помощь", сказала, что матери плохо, а когда врачи приехали, дала денег, попросив увезти в вытрезвитель. Переночевав в гостинице, на следующее утро она вышла через своих знакомых на главврача одного из специализированных заведений и договорились с ним, опять же за деньги, что мать примут туда. Дочь знала, что Мария Ивановна вряд ли вернется.
Один раз дочь навестила мать.
- Машенька, милая моя, а я думала, что затерялась! И ты меня уже никогда и не отыщешь. Я хотела звонить тебе, но телефон потеряла, да и тут вряд ли бы дали.
"И эта женщина - моя мать?! - подумала Маша. - Старая, пахнущая хозяйственных мылом, одетая в казенные обноски, с дрожащими руками и огромными покрасневшими синяками под влажными глазами, с неопрятными седыми волосами, неустойчивым взглядом и лицом, перекосившимся от нервного тика... Это моя мать?!"
Она сделала шаг назад.
- Здравствуй... мама.
- Иди ко мне, дитя мое. Садись вот тут, побудь со мной.
- Ничего, я постою.
- Что с тобой?
- Ничего...
- Мама твоя болеет, но скоро все пройдет, - Мария Ивановна сделала паузу. - Я хочу, чтоб ты забрала меня отсюда... - слезы выступили на ее глазах.
- Мама, я не могу, тебе надо лечиться.
- Я знаю. Сядь же со мной рядом, посиди.
- Я тут бумаги принесла, - сказала Маша, как-то неловко подойдя к женщине и положив аккуратно на стул папку - туда, куда Мария Ивановна предлагала сесть.
- Что это? - удивилась мать, глядя на стопку бумаг.
- Это... это так, нужно сейчас продать... - Маша запнулась. - Подпиши, пожалуйста. И вот познакомься: это Дмитрий Федорович, - добавила она, как-то комкая фразу.
Из-за спины дочери появился высокий мужчина средних лет, с острой бородкой и в очках, презентабельной внешности.
- Кто это? - еще более удивленно спросила Мария Ивановна.
- Это нотариус, - тихо ответила Маша.
- Боже мой, дочка, зачем же нам нотариус? - всколыхнулась мать, широко раскрыв глаза.
- Мама, пока ты будешь тут... Я подумала, нужен ведь полный комплекс... И ты, и я понимаем, как важно, чтобы ты была здоровой, и физически, и нравственно. А пока все это будет происходить, я хотела бы продать квартиру. Но ты не волнуйся, пожалуйста! - продолжала Маша все более возбужденно. - Я обязательно куплю, да и лучше, и в другом месте, как только ты выйдешь! Вот... - сказала она коротко. - Надеюсь, ты поймешь меня.
- Ну ты, доченька, за мою нравственность не переживай, - сказала Мария Ивановна как-то инстинктивно, просто стараясь защититься, но потом одумалась и поправила сама себя: - Ты прости меня, дочка, что я так, прости, ты же для меня самый дорогой человек... Не бросай меня!
Покашливание нотариуса дало возможность Маше прервать разговор.
- Мамочка, давай в другой раз все обсудим. Человек спешит, надо отпустить его, неудобно.
Мария Ивановна беспомощно посмотрела на дочь, потом отвела взгляд куда-то в сторону. Смотрела она отрешенно и могла бы сидеть так еще очень долго, если бы дочь не отвлекла ее.
- Мама?
- У вас есть ручка?.. - обратилась она к нотариусу. - Покажите, где подписывать.
Тот протянул Марии Ивановне дорогой, инкрустированный золотом "Паркер".
- Попробуйте для начала тут расписаться: важно, чтобы рука не дрожала, линии должны быть ровными и четкими.
Удостоверившись на примере, что все нормально, он позволил женщине подписать документы.
- Ну вот и отлично, - сказал нотариус после окончания этой несложной процедуры. - Теперь я могу быть свободен, а то ведь дела.
- Не могу, извини, я и так с работы отпросилась. Я скоро приеду снова.
- А как тебе позвонить?..
- Я привезу тебе телефон, и мы будет на связи. Только прошу тебя, не беспокойся!
Ничего не осталось у Марии Ивановны, даже личных вещей. У нее не было даже водки. Только больничный халат, всевозможные пилюли, таблетки и вечная капельница, как тень передвигавшаяся за ней по палате. Обреченная теперь уже наверняка, покинутая всеми, сидела Мария Ивановна и смотрела в окно, и взгляд ее падал на серую крышу дома - того самого, который она видела в последнее свое свидание с дочерью.