Повадился к ней. Казалось бы, что тут непонятного... Недавно стали соседями, она - девушка на новенького, а он тоже молодой, языкастый, у него много гостей обоего пола, но женского особенно. Сделала поспешный вывод: "Слишком красивый. Вариант, не годный к рассмотрению. Вон к нему сколько ходит. И все хихикают".
Ксения переехала сюда после развода. Седьмая тетка на киселе ей по-родственному предоставила "летнюю" квартиру. Летнюю - потому что зимой тут люто, ночью под двумя одеялами мерзнешь, как в сенях на сундучке. И хлам пыльный нагроможден-понатыкан, ощетинивается из-за угла проросшими из досок кривыми гвоздями, царапается... Ремонта не было с первой мировой, но замышляли масштабную метаморфозу, хотели хитрые антресоли возвести, отсюда и гумус строительный. Потолки, конечно, заманчивые, метра четыре. И главное - длинное зеркало. Его Ксения в первую очередь привела в порядок, отмыла, натерла. Зеркала для нее много значили, она ведь гримерша.
Потому и обжилась быстро, расставила везде свои тюбики, склянки, блестки, они словно корешки пустили. А к хаосу невоплощенной материи Ксения отнеслась, как к декорациям. В театре работала, привыкла. Вот только к холоду не притерлась, крайние температуры для грима неполезны, да и по дому всегда любила расхаживать в маечках, почти раздетая. Невелика потеря!
Начал с жесткой ноты, не вынимая эквилибрирующей папиросы изо рта: "Замерзла - давай по полтахе. Меня Богдан зовут. А ты кто будешь? Хотя заранее приятно". Припечатал снисходительной симпатией. Ксения растерялась, чувствуя, как милость его в любой момент могла взорваться яростью необъяснимой. Такому приглянуться опасно, лучше б вовсе не заметил. Как там сказано у классиков про господские гнев и любовь...
Началось все битвой за тепло. Ксения к нему за инструментом зашла: окно раскрыла, чтобы вековой прочерневший паралон выдрать и новым заткнуть, а защелка оконная поломалась. Пришлось барабанить в соседнюю дверь за техподдержкой. Оказалось, художник он. Не просто хлыщ беспутный. Помог ей - значит, рукастый. Руки у него особенные, умней и старше лица, и вообще будто от чужого тела. Так бывает с манекенами: габитус светло-кремовый, а кисти присобачат темнокожие...
Сказал, что все равно будет прохладно, рамы огромные, ветхие, тепло не держат. Нужен обогреватель. Ксения только рукой махнула, мол, детали. Богдан в ответ завел ритуал: барабанил в дверь тоном, не терпящим отказа, входил с бутылкой и конфетами. "Я погостить". Ксения препятствовать и не пыталась, даже если планы рушились. Во-первых, его попробуй не пусти. Он словно древний естественный закон вещей, ему перечить - как плотиной Лету перекрывать. Во-вторых, ну какие у нее планы после работы! После работы только еда, сон, телефон. Осень-зима - горячая пора.
Богданом она намеренно не интересовалась. Волевым решением. Приходит - пускай, не приходит - сама не звала. Есть везунчики, которых с рук на руки швыряет. Разошлись - а на приколе уже следующий союз. Ксения, похоже, не из них. Ни одного кандидата на горизонтах, а ведь носилась по слоям и прослойкам, вращалась, как угорелая, по девяти прижизненным кругам. Театр хоть и выжимал, но в свободную минуту умудрялась стрижками промышлять, потому как манипуляции с волосами - ее врожденный дар, и грешно было его в землю зарывать, тем более, что куаферство успокаивало. А дальше по мелочи: пафосный мейк-ап за недорого или вовсе из любви к искусству, раскраска сообразно случаю праздношатающихся тусовщиков и прочих тварей земных с манией переодевания. В ее послужном списке было даже шоу трансвеститов, но с этими гуманоидами больно хлопотно! И во всей ноевой пестроте ни одной мужской особи пока не углядела для себя. А на подобных Богдану, приметных, даже не косилась. Сама она не без шарма, но таких легион. На лице, конечно, что хочешь нарисовать может, но брак на одном декоре не держится, отклеивается двусторонне, как гуммозная налепка от носа на холодке. И хоть в Василису Прекрасную воплощайся каждый божий день, - а волчок-то все в лес смотреть будет, от красивых верности не жди... Вместе с тем Ксения не могла не заметить, что визиты "красивого" участились.
Однако на этот случай, дабы не размякнуть и не потерять бдительности, у ней была припасена цитата из птичьей энциклопедии: "Как и некоторые другие птицы, японские журавли танцуют, чтобы привлечь свою избранницу, однако часто бывает так, что они танцуют без всякой цели". Встретив столь виртуозную трактовку мужских маневров, она уж с ней не расставалась. И действительно - бывает с целью, а бывает и просто так!
- И что же, любишь это дело, - спрашивал Богдан, насмешливо кивая на ксюшины гримерные причиндалы.
Она отвечала со строгой честностью, даже как будто обороняя свое ремесло от пренебрежения: да, мол, люблю и буду в нем лучшей. И сразу смущалась в присутствии апологета большого искусства. Художник - он творец, он худо-бедно претендует на вечность, а гример - солдат преходящей иллюзии, обслуга бренного тела, вот как получалось. Впрочем, и ему отведена роль в великом синема, и премии, между прочим, за грим дают. Хотя даже если не замахиваться на высоты признания, украшательское дело никак нельзя умались. Судьба человеческая с ним в тесной спайке, встречают по одежке и любят за красивые глаза, не так ли? А как презреть народную страсть к карнавалу? Да что там, с первобытных времен праздник читай переодевания и маски, что служат тайным воплощениям натуры. Это ценная терапия, господин художник, - узнать альтеров своего эго...
Тут Ксения сворачивала патетику, стыдясь подкованности и энтузиазма: ведь она все о себе да о себе, а с мужчиной, как и с клиентом, надо о нем, о нем. "Лекцию зарядила", - вздыхал Богдан то ли с досадой, то ли с удовольствием.
Как-то в вечер Хэллоуина Ксения за полночь приковыляла с другого конца города, где целую команду богатых деток раскрашивала. Художник встретил ее на лестнице.
--
Жених завелся? - спрашивает весело.
Она парировала, что, если б жених, так и на ночь бы осталась.
--
Ну я-то думал, ты последняя скромница, до свадьбы себя бережешь!
--
Так уж после брака кулаками не машут, - развеселилась.
Он напрягся почему-то. Не знал, говорит, что ты разведенная женщина.
--
Господь с тобой, неужто я за ненадеванную сойду?!
--
Можно к тебе, - бросил.
Ксения уже привыкла, что это не вопрос, а утверждение, и было это некстати, она устала, и не столько от дел, сколько от сует и от мыслей про то, что кому-то все, а ей немного, и от шампанского, которого от жажды хватанула чрезмерно. Попросила у галдящей ребятни попить, а эти трясогузки сунули бокал выдохшегося пойла. "Шампунь" отборный, только Ксении не впрок, у нее сразу головная боль. Могла бы и отказаться от алкоголя, потребовать настойчиво водички кипяченой или из-под крана накатить на худой конец, но махнула рукой на себя, выпила, что дали. Негоже капризничать, когда диковинным угощают, - теперь вот тошно. А тут еще гость незванный.
Учил правильно заваривать чай, особенно зеленый. Она объясняла, что ей незачем, что до церемоний она не охотница. "И тебе удивляюсь: у тебя ж водка вместо чая". На провокации не реагировал и вообще в тот раз казался смирным. Порасспросил, откуда она такая замотанная. Принес три пластиковых коробочки с с селедкой под шубой, - у него друг занимал должность с неограниченным доступам к салатным массам. Вознося благословение правильно трудоустроившимся друзьям, Ксения наелась до отвращения к харчам казенным. "А что он, друг твой, тебя только одним наименованием потчует?" - язвила уже на сытый желудок. "Нет, просто захватил, что было под рукой. Сам-то он уже смотреть на это месиво не может, ты ж понимаешь...". Ксения понимала, но, думала, что все равно парню повезло.
--
Слушай, а мне нарисуй какой-нибудь хорор на физии, а?! Что там у тебя самое простенькое? Давай потом на улицу выйдем и напугаем кого! - и сам обрадовался, как дитя. Так вот к чему журавлиные танцы, наверное...
--
А что если я тебя попрошу за здорово живешь мне холст написать, - отбрыкивалась. - Это ж я работаю, а не балуюсь со скуки маминой помадой.
--
Холст не холст, а картинка с меня, - ответил серьезно-уважительно.
Мало того, что ему не откажешь, так Ксения и без того была слаба против дружеской халявы. Просят люди, - а ей в охотку, почему не пойти навстречу.
Жахнула кофе с коньяком и приступила. Заморочила Богдана подробностями: что да как ему надо изобразить, все же не профан в художествах. Если раны нужны, то какую кровь используем - "венозную" ли, "капиллярную", по консистенции и по съедобности. "Опять ты за научпоп взялась! - отмахивался, пузырился. - Делай, как знаешь, лишь бы впирало и эффект был". Эффект был. Избитое лицо со шрамом и с бонусом: выпросил кровяную капсулу, раскусываешь ее - и кровавой пеной плюешься. Красота! Издал вопль индейца и понесся через двор к полузнакомым "мещанам", как сам обозвал. Ксению уже и не звал с собой. Ей бы и как раз тут и отдохнуть, но назло бессонница навалилась. Перевозбудилась, утомилась, а ее раззадорили и бросили! С досады включила тетушкин телик, где работали всего две программы, и уселась смотреть ужастики с профессиональным прищуром. Грим не понравился. Заснула в кресле.
Богдан зашел уже под утро. Из-за двери крикнула: "Я сплю". В ответ проблеял: "Я с гостинцами. У дверей положить - так ведь собачка опысать может"... Впустила, конечно. Он приволок нежнейший творожный торт и акварельный пейзаж. На нем море темное, как перед бурей. Ксения любила все морское. "Думал, вот эта тебе подойдет. Я маслом обычно на заказ рисую. А графика у меня для своих"... Досидели до мутного рассвета, Богдан галдел о том, как наложило в штаны почтенное семейство, когда он ввалился и осел по стенке. Гриму аплодировал, хотя предположил, что у нас таким делом много не наживешь. "А твоим - наживешь разве?" "Если напрячься, то пожалуй... А мне оно надо?!" Потом пошли к нему, он свои работы показывал. Теперь пришла очередь Ксении рукоплескать, хотя Богдан нахохлился на похвалы, опять утрамбовался в свой брутальный панцирь. Дескать сам знаю, чего стою.
Ксения сконфузилась недоуменно: неужто надо было помалкивать, как кариатида, непроницаемо? Или же - благоговейно, надменно, смиренно, неодобрительно? Может, живописцы берут кредит у будущего величия и потому в любом полотне стоит подразумевать грядущую "Девочку с персиками". А кто ж ее хвалит, девочку с персиками, этак можно докатиться до того, что и Венеру с "Незнакомкой" отметить замечаньицем "недурно-с". Ксения стушевалась, да и пора было уже либо по домам расходиться, либо затевать любовную игру. Она-то уж любую шероховатость сгладит. Но для нее как будто не было эрзац-повода. Например: оказалась в гостях, домой ехать поздно и незачем, мужчина предлагает остаться, клянется, что никоим образом на девическую честь не посягнет, - особо щепетильные демонстрируют отдельную кровать, - далее необременительные напитки, музыка, разговор об искусстве и момент истины. Это классика жанра, но что было делать в данном случае, отягченном соседским анамнезом? Только кажется, что выгодный географический фактор облегчает сближение. Много ли любовников из одного подъезда? И полно тех, кого разделяют масштабы Атлантики.
Стоп! Логика ущербна. В нее не вписываются сюжеты с влечением к силуэту в окне, фильм Трюффо "Соседка" и наверняка вездесущая статистика, богатая на любые крайности. Зря лелеет Ксения смягчающие обстоятельства для заминки. Ее вовсе не звали остаться языком жестов. Ее не звали. Так бывает. Но ведь и не очень-то надо! Так нет же, если не хочется, все равно хочется, иначе зачем мы разделены на "М" и "Ж"...
Ворочалась в утренней своей скомканной скрипучей постели. Припоминала. Много в нем все-таки странностей. Накатила вдруг на его светлое чело туча, а с чего? Остался мрачным, едва пару слов из себя выдавил, когда прощался. Немотивированные перепады настроения налицо. Заходит без приглашения, - бесцеремонный, значит. Смотрит иногда, словно ангел гнева на отдыхе: пока-де я безобидный, но подмечаю, кого испепелить в грядущий рейд. Может, гений? Одну картину от чужих глаз схоронил, не стал показывать. Она на мольберте стояла, Богдан объяснил, что незаконченная и потому смотреть на нее нельзя. Ксения с пониманием - сама суеверная.
Недели две не заходил. Ни ответа, ни привета. Ночами от него доносились все те же завитушки смеха. Женского. И гул. Мужской. Музыка. Топот на лестничной площадке. Однажды - драчливая перепалка. После всего это Богдан зашел мимолетом и с каверзной просьбой. Сказал, что ему нужно сделать "приличный подарок", и посему хочет посоветоваться с "уважаемой о бабской ерунде" О косметике. "Ну ты ж должна в этом понимать". Раньше он Ксению уважаемой не называл. Плохой признак или хороший?
Ксения сухо и учтиво провела краткий экскурс. Кивнул со смущенным спасибом, исчез. Теперь уж не было резона к смеху прислушиваться, и без него тошно. И вдруг через день вваливается во хмелю свежем и злом. Не просто поддамши, как за ним водилось, а пьяный углубленно, по-достоевски. Теперь уж ангел не столько гнева, сколько отчаяния. Пойдем, говорит, со мной. Просто успокой меня. А то в голове два братца друг за дружкой носятся - Шухер и Шумахер, того и гляди столкнутся и заискрят, и тогда я за себя не ручаюсь.
Когда Ксения ознакомилась с проблемой, не знала, как справиться с клокочущим изумлением. Хорош фрукт! Хотя и достоин респекта за дерзость. Заказали ему Адама и Еву. То есть написать прародителей с должными атрибутами - с Яблоком, со Змием. В сущности - двух голых людей, допустивших вселенскую оплошность на радость хлопотливым повитухам, корпорации "Кока-кола" и теоретику Мальтусу. Прозябать бы им без славы и без заработка, не народись на Земле обильного населения. Однако Богдан изрядно искупал канон в собственном, неканоническом, соку.
--
А заказчик кто? - осторожно поинтересовалась Ксения.
--
Неплохой мужик один. Хотел у себя в холле повесить. Он мне мало-помалу клиентуру подбрасывал. Думаешь, я ждал, что меня за это, - он кивнул в сторону доселе незаконченного, а теперь готового холста, - в дворянское собрание примут или в зад поцелуют? Но повела своя тема, понимаешь!
Ксения влюбилась в его тему на раз. На диване полулежала брюхастая деваха откуда-то из Средней полосы (так казалось), - Ева. Рядом с диваном стоял мужчина астенических формы и содержания, похожий на актера Тараторкина, - Адам. На полу валялся огрызок, - Яблоко. В растворенном настежь окне виднелась едва-едва ватага ребятишек с бумажным змеем...
--
А это Змий никак? - обомлела Ксения. - Смело...
--
Вот! Ты сразу просекла! А он...
--
Ты надеялся, что тебе заплатят?
--
Нет. Но надеялся, - голос обескуражено съежился. - Вдруг бы ему показалось прикольно. Ведь я предупреждал его, что получится не то, что он ожидает. А он, мол, делай, делай, шевели булками. Доверял мне! Теперь уж вычеркнул из списков, другого зарядит, своего придворного. У того все как в фотоателье. Скопирует, скажем, Джорджоне и нарубит лавандос. А мне так и надо!
--
Ну... ты подожди еще лет сто. Он за тобой по аукционам будет охотиться!
--
Издеваешься? Все правильно. Ему Ева не понравилась. Толстая, говорит. И морда не глянцевая. А я ему настоящую Еву сделал. Прикинь, натурщицу так и звали. Судьба! Девка из тьмутаракани, думала, что за раздевания перед художником много платят. Можешь себе представить ее мощный интеллект! Ну я ей башку, конечно, заморочил... Кстати, я ее даже омолодил тут, ей на деле 25. Но дура дурой, пуста, как киндар без сюрприза. Привязалась ко мне. Подарил ей ерунды разной, помнишь, к тебе приходил за советом...
Ксения кивнула, забытая заноза сама собой выдавилась. На ее место другая вонзилась: уж больно обиженный просветлел, расписывая Еву, успокоился, отвлекся от фиаско. Хотя его дело! Ксения сделала важное лицо, сухо похвалив за жизненную правду. Ева чай не Памела Андерсон и ума явно небольшого. У ней другая правда.
--
Тебе нравится? Хочешь, подарю? Ты потом и будешь ее продавать на аукционах...
--
Давай. У меня сохраннее будет, - сказала и осеклась, задумалась, чем ей может грозить всплеск брутальной щедрости.
А Богдан сидел смурной. Ксения, увязнув в робких попытках реабилитировать его самомнение, напилась. Сама от себя не ожидала. Расслабилась. Гений не усугублял, трезвел. И вдруг давай ее звать в злачные места. Но со спиртным у Ксении разговор короткий: блаженный затяжной прыжок в кондицию, быстрая нирвана и неуклонно по нисходящей в сон. Если хорошо, то недолго, а если плохо... то тоже недолго, главное чай попить. С тортом!
Он настаивал на загуле и номерах, потом и рукам дал волю. Ксения ничтоже сумняшеся покаялась:
--
Ты красивый слишком. Как дикий зверь. У тебя и Ева не одна в обойме найдется, не говоря уже о банальностях именного указателя вроде маш-марин... Красивый, да еще, не дай бог, знаменитым станешь. А тебе некуда деваться! Магритт был тихим бельгийцем, в бутылку не лез, а все равно слава его настигла... А с красивым и знаменитым - то же самое, что со статуей Апполона Бельведерского. Неестественно! Не за что глазу зацепиться - слишком гладко...
--
Так ты и про Магритта в курсе? Начитанная, значит, - отпрянул со злой усмешкой, разомкнул объятия. - Пожалуй, тогда мне пора. Тогда - не плачь по мне, Аргентина...
С отвращением сгрудил грязную посуду в раковину, задвигал стульями, а Ксения под безнадежные кухонные звуки смирялась: все, больше не увидимся. Я сюда ни ногой! И его не пущу. А, может, не надо было ломаться? Но теперь уж смешно идти на попятную, хватаясь за обшлага. Она ведь не в "динамо" играла, а по-честному не собиралась... во всяком случае, сегодня! Впрочем, если все равно когда-нибудь, то почему бы и не сегодня... "Дать или не дать", или, как выразилась одна литературная француженка, to bed or not to bed - вот в чем вопрос, будь Гамлет барышней с амбициями. Женские амбиции сильно усложняют отношения полов.
Что ж, остались друзьями в самом грустном смысле этой идиомы. Картину забрать было как-то неловко, сам не напомнил, ему не до этого, он мстительно заспешил ко "всем тяжким". Ксения вернулась домой и быстро на боковую, чтобы не думать. У нее получилось, спасибо обильным возлияниям. Дальше все снова пошло по старой колее. Смех вечерами, к ней - ни ногой. Ксения даже Еву краем глаза повидала. Не такая, значит, она толстая и глупая, раз вхожа сюда после сокрушительного провала своей наружности. Богдан, стервец, не наврал, что сделал ее моложе. Справедливо: Ева по сюжету свежевыструганная девственница, так что с точки фабулы привередливому заказчику придраться не к чему.
Звонок раздался в усталые постновогодние дни, в размазанный, как губная помада, угасающий пир. От Ксении как раз гости разъехались, она дремала. Услышав трель звонка, угадывала, чего ждать. Не угадала. Про зарок "не пущать" забыла, открыв дверь и, увидев, что он с собой сотворил, даже заулыбалась понятливо. Дескать, меня-то не проведешь, я-то привыкла к фальшивой крови. Еще успела вяло заметить, что Богдан сгоряча традиции попутал и окрест Рождества грех якшаться со злыми духами...
--
Что, голубушка, теперь я достаточно некрасивый для тебя? Есть за что взгляду зацепиться?
Тут только разглядела, что кровь настоящая. Она ведь куда менее эффектная, чем симулянтская, любой гример на том собаку съел. Во всю щеку у Богдана сочился свежий шрам. За доли секунды накатила и ушла в ноги холодная волна: очень похожий шрам она ему нарисовала, когда он баловаться к соседям ходил. Матка боска!
Пока суть да дело, пока в ужасе звонила в "скорую", пока искала и не находила поручные кровоостанавливающие средства, пока приехали ленивые медики и пока они мучали распросами, откуда ранение, - от Богдана было не добиться, - все корила себя за никудышность. Рисовать бутафорские увечья умеет, а с настоящим справиться слабо. Потом ехали в травму, там накладывали швы, а он смотрел насмешливо и победоносно. Не знала, куда деваться.
Обратно привела его к себе. В голове вертелась мысль подначить его о шрамах, украшающих мужчину, - в конце концов, этот пошлый трюизм еще никто не отменял. Но не рискнула связываться с бешеным, вдруг еще чего выкинет. Сказала только, что лучше б он ухо, что ли, отрезал. Все-таки классика жанра. Гладишь, и в вечернюю хронику попал бы.
--
Да я и так попаду в хронику. Ван Гог, это, девушка, не Александр Матросов. За повторение Ван Гога орден посмерно не дают. Так чего стараться?
Спустя три месяца решилась попробовать его сделать прежним. Получилось очень прилично. Ксения мысленно гладила себя по голове: "Молодчина, растешь..." Видимо, слишком явно загордилась. "Рада, что как новенький? - сощурился от неразлучной папиросы. - Так ведь я таким был. А ты на меня клала с прибором. Вас, баб, не поймешь!"
Ксения еще долго искала символические закономерности. Кара за хэллоуинское богохульство? Нетипичная Ева - к чему в этой притче? А Ксения теперь - реставратор неразумного творения божьего? Не-ет, такая логика снова к Лукавому приведет. Все же гримерше, далекой от богословия, был ближе недалекий "журавлиный" дуализм: иногда в происходящем есть понятная логика, иногда - непонятная. А, случается, что и нет ее совсем.