Франтишек с младых ногтей был убежденным фетишистом, и любое воспоминание старался оставить овеществленным. Он консервировал его обычно в бесполезной безделице, порой даже внушительных габаритов. Такого хлама скопился у него целый караван, - если бы только в этих широтах было принято перевозить грузы на верблюдах, о чем Франтишеку всегда тайно мечталось. Ему казалось, что эти таинственные солнцеустойчивые копытные имеют такой же не вписывающийся в обыденность силуэт, что и его обременительные трофеи. Но ведь природа ничего не творит зря, и всякие излишки формы имеют свой смысл. Выходит, что и коллекция Франтишека сгодится на черный день. Когда-нибудь.
Надувной дельфин с дырой в брюхе - память о близнецах Покровских, уехавших из родных мест в семнадцать, попавших походя на короткую войну, а потом сколотивших южное неспешное состояние на квашеной капусте где-то в Испании. Близнецы - друзья детства, не выбрасывать же было их дельфина, который, правда, был подарен уже после своего непоправимого ранения. Сдувшийся, зато красивый. Жена Франтишека не понимала чрезмерной ностальгии, она полагала, что мужчина - это кусок необузданной силы вкупе с коммерческой хваткой и столярными навыками, а все прочее есть отклонение от нормы. Но Фрэнч, как звали Франтишека близкие, в области нормы вроде не подкачал, потому ему были дозволены некоторые слабости.
Дельфин был самой легкой и безболезненной для домашнего пространства единицей хранения. Супружеское ложе покоилось на ящиках с неизданными рукописями. Фрэнч нашел их во времена счастливого студенчества, в общажном хламе, и поговаривали, что их автор теперь большой человек в масонстве. Франтишек зачитался, - что он слаще морковки ел, мальчик из белорусской глуши. Тайно братство по боку, главное сюжет. Давно уж забылось, о чем там излагал масон, но не выбрасывать же, раз уж столько лет эти пыльные бумаги следовали за своим приемным владельцем. Имелась также коллекция морских камней и ракушек (поездка десятилетней давности, где супруги зачали старшего сына), - жаль скарба, все-таки память. Антресоли были забиты первыми поделками детей... и так далее.
Переезжали часто, а бесполезное имущество только увеличивало свое поголовье. Жена грозила нервным срывом, больничной койкой и диверсией против накопленного. Франтишек, напротив, только укреплялся в оптимистической грезе о том, что спасенные им вещи еще отплатят ему по заслугам. Ведь у него был ключ! Самый миниатюрный экземпляр коллекции, доставшийся от отца. Точнее от сказочного эпизода, случившегося лет двадцать пять назад. Родитель тогда занимался одним исследованием, на котором и сломался, заполучив ранний заворот мозгов. Отец всегда был сумасбродом и прожектером, но в семье считалось, что ему тесна местная ничтожность масштабов и нравов, ему бы в какой Иерусалим въехать... Вот папенька и поехал, и захватил младшего отпрыска, дабы явить его юным очам блеск и нищету столицы. Франтишек любил родителей, но немного стыдился. Они казались старыми и странными. Другие отцы как отцы - с удочками на мотороллере, а этот позднего ребенка назвал в честь Франциска Скорины. Одним словом, прихоти избыточного интеллекта.
Города Френч толком не увидел. Папа торопился увидеться с таинственным светилой. Тот будто бы издалека уважал провинциального чудака, обещал принять и подогреть теплым местечком. Папа перед поездкой обрядился в новый костюм (великоват!), в весьма приличные для неудачника ботинки (жали!) и в слишком легкую для конца декабря кепку. Город встретил снегом, и длинным гостиничным коридором, в котором пришлось заночевать двум странникам за неимением свободных номеров. По коридору ходили элегантные африканцы с замшевыми чемоданами, пахло уткой в яблоках и ароматным табаком. Хотя ни того, ни другого в обозримом пространстве замечено не было. Франтишек твердо решил здесь жить.
Визит к важному человеку он крепко запомнил. Огромный дом, в гулких квартирах которого мог разместиться целый город. Опять коридорные неисповедимые пути, символ земной спирали, что вот-вот достигнет счастливой дверцы...папин саквояж с несвежими замусоленными оттисками статей, с какой-то рукописью. Грецкие орехи в гостинец. Уже тогда Франтишек понимал зыбкую символику: отец хотел посмертной славы, а он, младший сын должен был... впрочем, наверное, это наслоения времени виноваты. Годы, как кривые линзы, искажают хронику моралью. Нет, ничего такого. Оба, и маленький, и взрослый, жили тот миг надеждой, которая сладостно согревает сосуды, но даже от молекулы "нет" в ответе "да" моментально превращается в лед.
Впрочем, и размораживается моментально от обратной пропорции.
Им открыла особа из заграничного фильма. Длинные, светлые волосы, густо накрашенные ресницы, медальон на тонкой золотой цепочке, джинсы. Таких Френч видел только в кино и мельком на городской танцплощадке. Из дальней комнаты доносилась музыка, крики, смех - шумы локального пиршества. Отца принимали в кабинете. Знаменитый Пал Егорыч оказался юрким и бодрым человеком небольшого роста. В его радушии чудилась предательская эйфория Деда Мороза. Приходит раз в год и дарит не совсем то, что хотелось. И все равно приходится в него верить и ждать, и все простить в угоду волнительной традиции. Пока отец и важная персона вели оживленные переговоры, Франтишека занимала красивая особа, мечта битника. Она усадила его в большой зале на толстощекий диван, прикатила сервировочный столик, натащила бутербродов, маринованных грибов и земляничный морс, а сама улетучилась в ту комнату, где копошился праздник. Был чей-то день рождения, краем уха Френч услышал ворчание Пал Егорыча о неугомонной молодежи, которая не хочет заниматься научной работой. Кажется, кому-то из его отпрысков исполнилось двадцать лет. Маленький балкон был совсем запорошен снегом. За ним копошилась уличная панорама: урчали машины, мигали вывески, опутанные новогодними огнями. Чужая заманчивая суета. Франтишек впал в грезы.
Родитель вышел из кабинета, зараженный вирусом здешнего оживления. Сын так и не узнал, что ему пообещал гостеприимный благодетель. Вскоре после поездки отец начал сходит с ума, река времени быстро прибрала к рукам образ Пал Егорыча. Хотя его Френч увидел однажды по телевизору. Папа, окончательно удалившийся за кулисы дремучего эго, даже не повернул головы в сторону радушного вещателя. Он его совсем забыл, как и свой наивный вояж в хлебный город за почестями. Зато его отпрыск имел веский повод держать в заначке образ несбывшегося благодетеля. Когда отец, наэлектризованный перспективой, делал прощальные реверансы Пал Егорычу, тот озаботился вдруг подарками для мальчишки, так терпеливо дожидавшегося "двух скучных дядек". Франтишек тем временем разглядел на стене в прихожей коллекцию ключей. Бог знает, чем она его приворожила. Но экземпляры там были чарующие - от длинющих старинных, с ржавыми пауками-иероглифами вместо резьбы, до самых передовых для того времени - утлых и лаконичных первых ласточек хайтека. Великолепие покоилось в плоском стеклянном шкафчике, на манер тех, что висят в гостиницах у коридорных. В детской голове произошло моментальное смешение символов: гостиница, коридор, ключ и - сияющая перспектива. Не бог весть какой набор, сгусток банальностей. Но для идефикса вполне достаточно.
Пал Егорыч заметил жадный взгляд юного гостя и тут же вручил ему один из экземпляров. Не самый причудливый, но все же иноходец. Да и сама его принадлежность к коллекции делала дар магическим. "Вот тебе ключик, Буратино!", - посмеивался лукавый создатель иллюзий. Френч простил, хоть и не любил деревянного человека. "Твой первый ключ! - привнес сентиментальной многозначительности отец. Потемневший тонкий металл моментально согрелся в обволакивающей его ладони. "Что им отопрешь, то твое, - заверил Пал Егорыч, вдруг посерьезневший. Папаша благодарил с таким жаром, будто ему вручили Орден Подвязки. Словом, была в этой сцене неуловимая масонская подоплека, - а иначе с чего бы Франтишек хранил у себя эти несчастные рукописи!
До сей поры тем ключом он еще ничего не открыл. Хотя пытался. И даже носил этот талисман с собой. На случай, если эта вещица идеально уляжется в личинку неведомого замка. Ведь раз существует ключ, то где-то есть дверца. Непреложный закон сохранения омеги при условии существования альфы.
Пепел вечно застревал у него в бороде, которая с годами все больше напоминала влажную траву. Пал Егорыч не привык каяться, но сегодня что-то не на шутку разыгралась поясница. Все его грехи легли перед ним аккуратной колодой: сдвигай и начинай с любого. Хорошая память - вот лучшее наказание. Ну и больное нутро, конечно. Жаль, что окно стало таким грязным, а то можно было бы в него поглазеть. Созерцание удаляет от зла, равно как и от добра. Но здесь давно не бывает шумных сборищ, как раньше, и давно исчезли охотницы скрасить одиозному мэтру старость. Одних Пал Егорыч сам разогнал, другие не вынесли жестокостей карнавала. Потому и окна помыть некому. А нанимать домработниц старик считал кощунством. При всем мраке натуры он был избирательно щепетилен, и считал, что женщина, которая разгребает твое свинство, заслуживает куда более высокого места в иерархии, чем наемная работница. А деньги... кто в этом мире получил их, сколько заслуживал? Это очень неудобная мера благодарности, с ней вечно ошибаешься.
И как это ни звучало бы нелепо, именно поэтому он не пригрел того господина из глуши, приехавшего с мальчиком, кажется из... лучше не думать, откуда он приехал, этот тартарский барашек, торопившийся на заклание. Пал Егорыч очень осторожно использовал его гений. Рукопись уничтожил. Идеи распотрошил по волокнам, обернул их в блестящие обертки слов... Главное - сервировка. Куда было этому провинциальному самородку с дурным духом изо рта! Он бы загубил собственное сокровище. А Пал Егорыч довел его теорию до ума. Кто в научном мире не знает, как важно правильно изложить. А светлая идея - она не такая уж редкость. Даже последний подонок раз в жизни может поймать озарение. Но оно утонет в миазмах дремучего неразвитого сознания. И пускай мысль изреченная есть ложь. Но неизреченность так же вредна для организма, как для женской груди не выпитое младенцем молоко.
Никакими деньгами нельзя было отблагодарить того захолустного странника. Он просил о помощи - но Пал Егорыч не Господь. Люди часто путают сильного со всесильным. Зато мальчишка получил ключ. Сам даритель тогда растерялся от своего жеста. Он-то знал, что этой железкой можно открыть. Но ею воспользуется только избранный. Хотя кто теперь берет такие высокие ноты...
А пацан, похоже, толковый, несуетный. Пусть ему повезет больше, чем предку. Парень догадается. Когда-нибудь.
За окном пошел снег. Очень чистый молодой снег за паршивым окном. Где-то за стеной слышалась музыка. Егорычу было что вспомнить.
Старческая рука едва удерживала телефонную трубку. Звонил младший. Так он и не пошел по отцовским стопам. Жаль. Считалось, что папенька спятил. Всем от того было проще. От главы семейства не требовали получки, он мог спокойно заниматься научной работой. Дети по-своему любили чудака. А жена смирилась и жалела. Кажется, подобное называют "советом да любовью"? Никто никому не мешает, каждый занимается своим делом. Старшие сыновья - справные ребята, сколотили деньжат, содержат семьи и своих стариков в достатке. А Франтишек остался мечтателем, подался в столицу. Туда, где у отца похитили труд его жизни. Ничего, он уже насочинял новые творения. У сумасшедших много времени. Френч унаследовал гены? Может быть, но ученым так и не стал. Впрочем, лишь бы сам был доволен. Живет как птица божья. Хитрый подлец подарил ему тогда ключ - будто накаркал. Сын вечно таскает с собой всякое барахло, как старьевщик. Подумать только - он хранит билет, по которому много лет назад приехал в проклятый город! Может, и тот окаянный ключ он сберег. И, думает, смешной, что фетиш ему пригодится. Когда-нибудь.
Кстати, у милых людей часто скапливается много хлама.