Родился он в один день, а записан был - на другой. Праздновать решили в тот, в который родился. Стали вызванивать друзей - их осталось двое: один - не может, второй - заболел.
Дед приуныл.
- Чего ты, Лексеич? Мы с Аркадием придем, по стакану выпьем...
- Вы уже выпили, - Марь Петровна недовольно хмыкнула.
Недовольству была причина: накануне "троица" удалилась в "засыпную" и сильно злоупотребила спиртным. Юбиляра вели под руки и чуть не уронили в цветы. Собственно, уронили, и любимая Марь Петровнина настурция изрядно пострадала.
- А что, понимаешь, Антоныч-то? Боится, не доедет? Попросил бы сына - привез...
Антоныч был дедовым сослуживцем и в добрые времена - частым гостем на даче и, разумеется, в "засыпной" и "зеленом ресторане".
- Тихокардия у него.
- Ну?
- Сердце не бьется.
На самом деле у Антоныча был рак, деду не говорили.
- Допрыгался ваш Антоныч, - сказала Марь Петровна и ушла на веранду - смородину перебирать. Кусты застарели, но литров десять она рассчитывала накрутить.
- Много их "напросишь"? То они не могут, то не хотят.
- Это да...
Сад отцветал. Обвисли беспорядочно посаженные флоксы, опали лилии, розы. Завяли ноготки. Одни хризантемы тянули к небу сморщенные кулачки бутонов - все: август. Император года...
- Чего мне им готовить-то? - так и не расплескав недовольства, спросила Марь Петровна у дочери. - Оливье делать?
- Можно, - отозвалась эхом мама Фисташкина. Она смотрела на березу, боясь разреветься. Дед стал худенький, слабенький. От рюмки - падал. Зачем она дожила до его юбилея? Как она будет с ним прощаться - зачем?..
- Картошки с окорочками поджарю, сала нарежу, рыбка у меня есть...
- Огурцы малосольные поспеют...
- Малосольные нам пойдут! - приковылял с крыльца юбиляр.
- Вам всё пойдет. Вы и без закуски...
- Деду восемьдесят, а она: "Всё пойдет! все пойдет!", - он надулся и водрузил на пузо приемник. - Сколько б мы жили, если б не наши бабы?
Он мыслил: до ста.
- Ой, да отстань ты. Было б пятьдесят, тогда юбилей, а восемьдесят - не знаешь, что говорить. Моя б воля - я бы после семидесяти все дни рождения запретила!
- Бодливой корове.... Помидор ведер пять соберем, как думаешь?
- Больше!
- А сливы видела? Висят!
- Тля пожрала....
- На будущий год - доживу - надо химией обрызгать.
- И по яблоням...
- Тыкву твою морозом побило. Говорил, под пленку сажай!..
- Отойдет. По радио сказали, во второй декаде - до двадцати пяти...
Пошел дождь - тихий, неслышный. Небо повисло, как грязная простыня.
Фисташкин младший открыл рот, чтоб воспротивиться: "А че я?", - но закрылся. Только засопел.
- Крыжовнику - не знаешь, куда деть! И красная уродилась.... Никто не ест - избаловались все.
- Надо продать. Ишь, брешут! - дед поймал волну. - О! Солженицер помер. Пора...
- Это ж переть! Может, с Мишей...
Внук дернулся.
- Да где продать?! - Марь Петровна приладила безмен: черной выходило больше десяти. - Раньше как хорошо - в Ручьях базарчик. Надо тебе ягоды, какие сбыть - пожалуйста. Теперь понастроили черте чего. Одни супермаркеты...
- Раньше тётушка огурцы соленые только так продавала...
- Запели! Раньше-раньше. Политики не понимаете. Это ж - "сбережение народа", - проявил осведомленность дед Фисташкина. - Ишь, заливаются! То тебе в карман прибыль, а то - этим! - он толкнул "Панасоник", тот хрюкнул и заверещал про Солженицына...