История, которую я вам расскажу, случилась лично со мной, в середине октября 1989 года.
Я, тогда еще достаточно молодой человек, уехал в очередную авантюрную поездку на байдарке по озерам Карелии со своим приятелем Димкой, бывшим старше меня лет на семь. Такие поездки обычно занимали у нас около недели.
Той осенью мы сплавлялись на байдарке по реке Суна. Первые несколько ночей мы провели в палатке, но на пятую ночь, случайно наткнулись на лесную избу местных карел, стоящую на одном из небольших лесистых островков.
Под вечер погода испортилась. Откуда-то нанесло туч, моросил мелкий противный дождик. И обнаружить такое место для ночлега было большой удачей.
Причалив, мы разгрузились, вытащили и перевернули байдарку. Дорогу долго искать не пришлось, к избе вела только одна тропка, с остальных сторон к избе было не пройти, так все там заросло мелким кустарником.
В то время еще не воровали так, как сейчас. В избушке было достаточно всякой утвари, матрасы, посуда, свечи... Была даже керосинка. Про недельный запас продуктов я уж и не говорю - целая полка литровых стеклянных банок, в которых были спрятаны от мышей крупы, макароны, прочая еда, которая может долго храниться. В избе нашелся даже маленький погребок, в котором лежала банка тушенки, пара банок перловки со свининой и даже чекушка водки. Еще в погребке почему-то лежала небольшая икона св. Николая Угодника. Это я сейчас знаю, кто был изображён на иконе, а тогда православие было для меня белым пятном на карте моего мира.
Сама избушка представляла собой сруб из сухостоя. Щели между бревнами были забиты сухим мхом, по стенам избы были устроены нары, а по центру между ними был стол, так что было удобно и посидеть за столом, и выспаться. Стол узкой стороной упирался в торцевую стену избы, и прямо над ним в стене было прорублено окно.
Еще одно окно было над небольшим столиком, рядом с металлической печкой-буржуйкой. Тут же был сколочен небольшой столик, по типу кухонного, под него был задвинут сосновый чурбак, служивший табуретом.
В общем, это было очень уютное и теплое местечко. Даже входная дверь была утеплена изнутри стеклотканью с толстым слоем ватина под ним. Замка, естественно, не было. Дверь была просто подперта жердиной, чтобы ветром случайно не открыло. Изнутри дверь запиралась на обычный накидной крючок.
День за веслами выдался хоть и утомительным, но зато рыбалка порадовала. За избой, как на заказ, нашлась даже небольшая металлическая коптилка. Ольха росла рядом, так что к ужину на столе были оглушительно пахнущие копченые окуни. Чекушку из погребка мы доставать не стали, у нас в запасе на такой случай имелся темный ром в металлической фляжке. А вот иконку достали, поставили на стол.
Только мы собрались вечерять, как в дверь постучали. Мы с Димкой решили, что кто-то из хозяев избы нагрянул и уже приуныли, представляя еще одну ночь в палатке. Из натопленной избы в холодную сырость уходить совсем не хотелось.
Однако обошлось. К нам на постой попросился один из местных карел, невысокий кряжистый мужик. Как он был одет, сейчас вспомнить сложно. По-моему, на нем был ватник, какая-то не совсем обычного вида шапка, полосатые брюки, заправленные в сапоги. Представляться было как-то не принято, свела судьба под одной крышей на одну ночь, развела, и разошлись, позабыли путники друг друга...
Мы пригласили мужика к столу, он не отказался. Присел, достал из кармана ватника завернутый в газету кусок хлеба. Кивнул на образок:
-С-под пола достали?
Мужик говорил с ярко выраженным карельским акцентом, делая ударения на каждую гласную в слове, отчего речь звучала как-то необычно торжественно
- Да, достали, а что такого? - Удивились мы с Димкой вопросу.
-Зря. - Коротко ответил он. И положил икону лицом вниз.
После того, как с рыбой и ромом было покончено, мужик ушел к кухонному столику, сел на чурбак и, раскурив трубку, ушел в себя.
К тому времени стемнело, морось сменил мелкий снежок, пока недолговечный, но предрекающий грядущую зиму. На столе осталась гореть одна свеча и вечер в избе посреди глухого леса сам собой настроил нас на мистический лад.
Мы долго обсуждали книги, которыми были увлечены не на шутку, потом разговор свернул на всякие темы, касающиеся мир духов. Я рассказывал, как мы с приятелями, начитавшись спиритических романов Конан-Дойля, пытались заниматься столоверчением, потом предложил попробовать погонять блюдце. Димка, раньше активно болтавший, тут неожиданно замолчал. Я попробовал продолжить тему спиритизма, но Димка, как-то резко меня оборвав, попросил помолчать.
Минут пять мы молча курили. А потом он начал рассказывать:
"Лет десять назад я служил в роте связи. Мы уже собирались на дембель, как вдруг нас бросили на учения. Нашу роту расположили неподалеку от Тамбова, в брошенном колхозе. Рота была небольшой, в основном спецы-связисты.
В нашей компании было четверо. Я, Толик - водитель, Витька - радист и Славик. Славик был у нас центровой фигурой - поваром. Все уже старослужащие, как раньше говорили, "Деды". Соответственно, мы могли себе позволить больше других солдат.
Работы у нас было немного, времени достаточно, и мы с ребятами вечерами ходили играть в преферанс. Играли мы в коровнике, который был в двух шагах от наших палаток. Да, сидели мы, конечно, не в коровьем стойле. Между стойлами коровника был сделан коридорчик, пол которого был местами проломлен, местами прогнил, но с фонариком пройти было можно. Этот коридор приводил нас к двери, ведущей в комнату отдыха. Вот в ней-то мы и сидели.
И вот, вечерком мы собрались в коровнике, запалили свечку, расселись. Табуретами у нас были такие же чурбаки, как и здесь, в избе, только намного тяжелее. Наверно, дубовые, мы их еле ворочали.
Славка запаздывал. Пульку положено расписывать на троих, Толик в преферанс не играл, а играть с "гусариком" не хотелось. Тут Толик и предложил идею. Давайте, говорит, духов вызывать, я умею. Да и вас научу, сложного ничего. зато весело. На гражданке потом девчонок пугать будете.
Все загорелись идеей. Толик сказал, что нужно лист бумаги, блюдце, свечку и карандаш. Карандаш был у меня, блюдце с трещинкой Толик нашел в буфете, а за лист бумаги сошёл пласт обоев, содранный Витькой со стены.
Толик расстелил лист на столе, разметил его на сектора и написал буквы и цифры. На лист поставили блюдце с трещиной, горящую свечу в левый угол листа, и началось.
Мы возложили по два пальца каждой руки на блюдце. Сначала Толик вызвал дух Наполеона, потом еще кого-то, не помню уже... Помню, что блюдце носилось по листу, трещина указывала на буквы с такой скоростью, что мы едва успевали складывать их в слова. Мы пытались поймать, кто из нас двигает блюдце, задавали каверзные вопросы из собственного прошлого, о котором никто знать не должен был. Духи отвечали нам на любые вопросы, казалось, что они знают о нас всё.
Но Толику и этого было мало. Он потребовал от духов доказать свою реальность. Дальше начался кошмар.
Блюдце резко замерло, сразу же погасла свеча. Мы вскочили на ноги. Из коридора, ведущего в комнату отдыха, раздались тяжелые ритмичные удары. До меня не сразу дошло, что это шаги, настолько тяжело и как-то медленно кто-то шёл по коридору. Ближайшим сравнением будет, наверно, поступь статуи Командора. В полной темноте сквозь щели досок в двери не было видно света, а я уже говорил, что по такому прогнившему полу в полной темноте, без фонарика, пройти невозможно. Тяжелые шаги, от которых вздрагивал пол, приближались. Толик зажег свечу. Буханье шагов замолкло.
Повисла томительная пауза, все смотрели на дверь. Прошло, наверно, секунд десять, которые длились не меньше пяти минут по внутреннему ощущению, дверь медленно открылась, и вошел наш Славик, прижимающий к груди термос. Картинка была бы смешной, если бы не абсолютно белое лицо Славки, испуганно смотрящего перед собой. Я оглянулся и увидел, что Славик смотрит на Витька. Витек, ростом метр шестьдесят, весом чуть больше пятидесяти килограмм, держал над головой дубовый чурбак, весивший не меньше самого Витька. Общее оцепенение прервал глухой удар упавшего на пол за спину Витька чурбака. Свеча опять погасла. Когда мы ее зажгли, то увидели, что дверь закрыта и Славика в комнате нет.
Тут наше внимание привлек шорох на столе. С ужасом мы смотрели, как блюдце, самостоятельно ползающее по листу бумаги, написало "Достаточно?", после чего по трещине распалось пополам. Мы, не сговариваясь, рванули на воздух, прочь отсюда.
Славку в этот вечер мы не нашли. Его обнаружили утром, за деревней. Он был прибит вилами, прошедшими сквозь грудь, к задней стене амбара. Удар был настолько силён, что грудную клетку вдавило внутрь. Синее лицо Славки было страшно исковеркано, будто по нему били кувалдой, выбитый глаз болтался на нитке нерва... Мне эта картина до сих пор снится.
Толик, как только увидел, что стало со Славкой, ушел в караулку, отобрал автомат у часового и застрелился.
Потом было расследование, нас мотали по разным инстанциям, но вскоре отвязались, свалив все на Толика. Так что с того дня спиритизма мне хватило на всю жизнь".
Ночь в глухом лесу, мерцающий свет одинокой свечи, стоящей посреди стола, тусклый огонек трубки, подсвечивающий красным густые брови ночного гостя, придали Димкиному рассказу понимание того, насколько хрупка и прозрачна преграда, отделяющая мир непознанного от нашего мира.
-Это хозяин тогда шалил. - Нарушил тишину мужик,
-Вы его позвали и не угостили. Вот он и разозлился, сам своё забрал.
-А кто он такой, этот хозяин? - Спросил я.
-По-разному бывает... Бывает, халтиа шалит. По-вашему будет дух. Но ваш хозяин не халтиа был, только одного взял. Халтиа всех забрал бы. Ваш из колдунов был. Силу до смерти не успел отдать, вот и бесился, неупокоенный.
-А ты откуда знаешь? - завелся Димка.
-Знаю. А вам спать пора.
Мужик пыхнул трубкой, и нас вырубило, точно наркозом.
Утром, проснувшись, мы увидели, что мужичка уже нет. Решив, что он ушёл потихоньку, быстренько вскипятили чайник на печке, заодно спалив в ней остатки вчерашнего ужина. Пока ждали кипяток, собрались в дорогу. Но, открыв дверь, мы слегка удивились. Точнее, обалдели.
Снежок, выпавший этой ночью, лежал тонким слоем по всей поляне, окружающей избу. И на этом снегу не было никаких следов, ни к избе, ни от избы.
Подумав, что мужик решил нас разыграть, мы вернулись в избу. Прятаться там было решительно негде, но мы проверили все возможное. Заглянули под нары, сунули нос в подпол. Иконка Николая Угодника снова лежала в погребке. Мужика нигде не было. Единственным свидетельством его визита был сверток, забытый на столе. Развернув его, мы обалдели второй раз. В кусок газеты "Карельская коммуна", датированный аж 20 июля 1928 года был завернут здоровенный сухарь ржаного хлеба, полностью несъедобный из-за своей окаменелости.
Сверток тоже полетел в печку, где тут же вспыхнул так, как будто хлеб был пропитан спиртом. Мы взяли свою поклажу и пошли к берегу, где лежала перевернутая байдарка. Там мы обалдели в третий раз. Тонкий, как бумага, утренний береговой ледок был нетронут вдоль всего берега. То есть, никто на остров ни приплывал, ни уплывал.
Погода утром ничуть не напоминала вчерашнюю. Стоял полный штиль. Байдарка рассекала идеальное зеркало озера, в котором отражалось голубое небо. Воздух был кристально прозрачным, по-утреннему студёным, байдарка как будто зависла между водой и небом, и было непонятно, где заканчивается одно и начинается другое. Солнце уже поднялось над горизонтом, пробиваясь лучами сквозь золотые осенние кроны деревьев, растущих по берегам озера. Кора сосен в этих лучах тоже казалась золотой, весь пейзаж дышал таким умиротворением, что все наши ночные переживания начали потихоньку таять в памяти.
Но всё же, нам пришлось удивиться еще раз. Выплыв из-за острова, примерно в ста метрах мы увидели в небольшой бухточке колышущийся шар серого тумана. Решив хоть тут разобраться, что к чему, мы поплыли к этому шару. Но не проплыв и десятка метров, увидели, как из этого шара выплыла лодка-карелка, в которой сидели две женщины. У обеих во рту торчали отчаянно дымящие курительные трубки.
- Ну ничего себе накурили - фыркнул Димка. Смеялись мы негромко, сдерживались, чтобы случайно не опрокинуть груженую байдарку.
Но к лодке мы все-таки подплыли. Интересно было, что же за мужик с нами ночевал. Прослушав наше описание мужика, одна тетка сказала:
-Это Федька Лесонен, патьвашка наш. Хороший был, ни одной свадьбе не отказал. Только он умер давно, лет пятьдесят уж. Мне про него мамаша рассказывала, как мучился он, силу отдать никому не мог. Наши-то все уже комсомольцы были, в сказки не верили, не хотели с колдуном знаться. Все позабыли, сколько хорошего он людям сделал...
-Да, точно, Федька. Он как жив был, моего отца поднял, когда ему спину сосной поломало. Да и сейчас, бывает, кажется людям - сказала вторая.
-Ну, раз вы живы, значит, глянулись нашему патьвашке. Кто от него живым уйдет, тот год болеть не будет. - Добавила первая.
-Он вам там не оставил чего? - спросила вторая.
-Оставил, гнилой сухарь в старой газете.
-И что, взяли?
-Нет, конечно. В печке спалили.
-Ну и дурни. Он вам через хлеб силу свою оставлял. Теперь нельзя вам в избу вертаться, худо будет, осерчал теперь Федька то. Живыми боле не уйдёте.
Озадаченные, мы с карелками и распрощались. Через три-четыре часа мы выплыли к вырубкам, где тормознули попутный лесовоз, подбросивший нас до железнодорожной станции. Больше в тех краях мы не бывали.
Не знаю, Федька помог или походы наши меня закалили, но с той поездки года два я ни разу не чихнул. Про силу сгоревшую, каюсь, не раз вспоминал, сначала жалел, что спалил.
Больше не жалею.