Скрипник Игорь Сергеевич : другие произведения.

По эту сторону

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Яд начинал действовать, границы рушились, я душил себя, не давая вздохнуть, разрывал себе грудь, пытаясь сбросить с себя отяжелевшую плоть, я бился в конвульсиях, я танцевал свой последний танец, как когда-то его танцевал Иван. Борясь с туманом, я упорно не отводил взгляда от камеры, начиная понимать, что по ту сторону объектива никого нет, и стороны той - тоже нет. Эксперимент был закончен. Я смотрел в единственный глаз пустоты.
  По эту сторону
  Ошибки быть не может, мания преследовать человеческие лица появилась у меня в тот вечер, когда я, скрываясь от назойливого одиночества, забрался в театр марионеток. Это было старое здание, сырое и неуютное. Удивительно, что сюда ещё забредают случайные зрители.
  В узеньком зале с лепным потолком собралось человек двенадцать. Молодёжь сюда не заходила, публику составляли старики, страдающие бессонницей, люди, зашедшие для того, чтобы скоротать время до незначительной встречи, а также вовсе случайные зрители вроде меня, которым было все равно где скучать.
  Я огляделся, уже отчаявшись найти человека, который скрасил бы моё одиночество, и тут на глаза мне попалась девушка, до последнего момента остававшаяся незамеченной мною, ей было лет девятнадцать, и она разительно отличалась от окружающих.
  Я не любитель театра. Его открытая игра раздражает. Марионетки и вовсе двигаются неуклюже, передавая миру свою деревянность и неестественность. Куклы никак не вязались в моим сознании с человеческими голосами и тем более с теми чувствами, которые их заставляли разыгрывать.
  Мой интерес сосредоточился на девушке. С того мига, как я вгляделся в её лицо, представление наполнилось для меня смыслом. Выражение лица постоянно менялось в зависимости от происходящего на сцене. То она скорбно сдвигала брови, вокруг губ пролегали глубокие складки, то вся обращалась во внимание, и черты её заострялись, то принималась беззвучно хохотать, трогательно морща лоб. Иногда её лицо выражало чувства сразу двух героев, переходы были неуловимы. Иногда в уголках её глаз блестели слёзы... Губы девушки чуть шевелились - она пыталась говорить вместе с героем...
  Все эти перемены происходили как бы вне ее воли. Она стала живой частью деревянного спектакля. Куклы заставили играть лицо девушки, которое, в свою очередь, оживило кукольные сердца для меня. Я смотрел пьесу в её лице. Именно так, спиной к представлению, я понял его. Я вжился в него и уже не хотел, чтобы оно заканчивалось.
  Впечатление было настолько велико, что я решил познакомиться с девушкой.
  Подробности нашего знакомства не составили ничего примечательного. Ничего, кроме лица моей спутницы. Я искал в нём своё отражение. Мы встречались около месяца, однако всё это время её лицо оставалось мёртвым для меня. Я не смог отразиться в нем, как игра тех марионеток. Она не полюбила меня. Марионетки значили для неё больше. Когда мы расстались, я сообразил, что нужно было играть, стать марионеткой для того, чтобы её лицо ожило. Но я не умел быть куклой.
  И, кажется, именно тогда в голову мне пришла шальная мысль заставить говорить, смеяться и плакать чужую куклу.
  Судьба сама выбрала для меня верный путь.
  
  ***
  В мае фирма командировала меня в один из небольших южных городков для встречи с директором курорта. Речь, впрочем, пойдёт вовсе не о нём. Приехав, я узнал, что он отбыл по срочному делу и будет отсутствовать всю неделю. Меня поселили в местной гостинице и предоставили полную свободу.
  Здешний контингент составляли люди, уставшие от шума, поэтому основным развлечением здесь оказалась тишина. Как назло зарядил дождь, и я почти не показывался из номера, маясь от скуки и одиночества. Но судьба нашла для меня развлечение. Почти одновременно со мной в гостинице поселились трое. Первым оказался юноша, знаменитый пловец по фамилии Кучанский. Красавец и умница, он мгновенно завоевал общие симпатии. В то же время в гостиницу прибыли женщина с молодой дочерью. Женщина так и не смогла заинтересовать моё воображение, её лицо было на редкость невыразительным, словно маска грубой работы. Зато дочь полностью овладела моим вниманием.
  Юное чистое создание лет пятнадцати, она была очаровательна. Робость боролась в ней с желанием любви, поэтому девушка то принималась кокетничать с окружающими, то забивалась в уголок, стреляя оттуда своими наивными глазками. Очаровательное сочетание!
  Нет, я не закрутил роман с пятнадцатилетней девочкой и не соблазнил её. Я поступил, может быть, в тысячу раз хуже. Она могла стать моей героиней, а её жизнь - развиваться по созданному мною сценарию. Идея настолько увлекла меня, что целую ночь я ломал голову над развитием действия. Решение пришло под утро. Я написал девушке письмо, в котором пылко признался в любви. Я рассыпался в комплиментах, достаточно целомудренных и в то же время намекающих на бушующую страсть. Я описал муки влюблённого. Я создал настоящее произведение искусства. В нём не было только одного - подписи автора. На рассвете я вышел из номера с намерением подложить письмо под дверь, за которой остановилась моя героиня. Однако некоторые нестыковки остановили меня. Во-первых, я не знал имени девушки. Во-вторых, письмо не должно попасть к её матери. Я не мог подложить письмо тотчас. В голову пришло только одно подходящее решение. Я спустился к портье и за небольшую плату уговорил его вручить послание девушке в тот момент, когда она останется одна.
  Около восьми утра я сидел за столиком в гостиничном кафе и, ожидая завтрак, просматривал газету. Вскоре появились и мать с дочерью. Радость моя оказалась преждевременна. По лицу девушки я понял, что письмо ей еще не передали. Проклятье! Зато я узнал её имя - Ольга. Прекрасное имя!
  Целый день нетерпеливо бродил я по длинным коридорам гостиницы, выглядывая в залитые дождем окна, и не мог найти себе места. К вечеру я стал реже вспоминать о девушке, смиряясь с мыслью, что это была плохая идея. И тут я встретил Ольгу. Она шла одна. Первого взгляда было достаточно, чтобы понять: она прочла, письмо. Всё её существо выражало полную растерянность. Казалось, она двигаете машинально. Когда, мы разминулись посередине коридора, клянусь, она не заметила меня. В её глазах диким огнем метался страх. Страх того, что выбрана именно она. Страх незнания.
  Торжествуя и мысленно благодаря расторопного портье, я услыхал, как хлопнула за Ольгой дверь. И в этом ударе дерева о дерево отозвалась напряженность и растерянность. Вернувшись в номер, я стал беспокойно шагать от стены к стене. Чего-то не хватало. В моих силах было разбудить в Ольге настоящую страсть, сделать так, чтобы она позабыла в себе ребёнка. И ночью я написал ей второе письмо, где называл её по имени и клялся в вечной любви. Никогда не подозревал в себе способности писать подобные письма. Я снова не назвался, отделавшись тем, что моя известность может сыграть со мною и с нею дурную шутку.
  Портье оставался верен мне. Деньги, заплаченные ему, стоили того удовольствия, которое я получил, встретив девушку на террасе в полдень. Как удивительно изменило её полученное утром письмо! Терраса наполнялась постояльцами. Дождь наконец-то прекратился, солнце теплыми лучами рассеяло облака, и общее настроение неизменно улучшалось. С Ольгой пришла мать. На фоне её деревянной физиономии лицо Ольги казалось светящимся. Стоя у перил террасы, девушка косилась то на одного, то на другого мужчину. Застенчивость боролась в ней с непреодолимым желанием оглядеться, показать свою улыбку, волосы... Я понял: она, фантазируя образ автора писем, ищет реального посланника. Заглядывая в глаза встречным, она гадала; этот или не этот? Кажется, ей нравилось то, что она выбрана. И лишь неопределенность сбивала её с толку. Она еще не знала, как ведут себя предметы обожания. Мать сделала ей несколько замечаний. Но разве сдержишь любопытство юной девушки, в которой вот-вот распустится женщина?
  О, моя милая девочка? Как я был доволен тобой! Третье письмо последовало за первыми... За ним - четвёртое; пятое и все остальные письма, которые я писал, будучи не в силах остановиться. Это походило на затмение.
  Ольга менялась на глазах. Она с жадностью всматривалась в окружающих мужчин. И каждый казался ей тем самым, и каждый внушал недоверие. Похоже, она влюбилась по уши в своего виртуального принца.
  Так прошла неделя. Я наблюдал Ольгу, дивясь её красоте, и способности нравиться. Это могло бы продолжаться всю жизнь. Видеть, как твоей властью распустившийся цветок благоухает и меняется от каждого твоего слова, и в то же время совершенно не претендовать не него - разве это не прекрасно?
  Но зачастую прекрасное начинание оборачивается постыдным разочарованием. С Ольгой произошла странная метаморфоза. Она нашла адресанта. Не знаю, как она выбрала его. Возможно, в этом есть и доля моей вины. Кажется, в одном или двух письмах я упомянул о том, что назвать своё имя мешает мне слишком большая известность. Были еще какие-то мелочи, на которые я даже не обратил внимания. Она же изучила и поняла мои письма гораздо глубже, чем я. Сам того не подозревая, я дал влюблённому сердцу богатую почву для домыслов. Я не мог допустить того, что девичья фантазия смешается с реальностью.
  Воскресным вечером общество собралось на летней площадке. Играла ненавязчивая музыка, пили лёгкое вино. Тут-то я и заметил, как моя красавица на цыпочках подбирается к одному молодому человеку. Сначала я решил, что она ведёт привычный поиск, но вскоре заметил свою ошибку. Молодой человек находился в компании друзей, и она не знала, как выманить его. Он, сам того не ведая, помог ей - поднялся из-за столика, чтобы купить что-нибудь выпить, и тут она его сцапала. Клянусь, она действовала с хваткой настоящей львицы. На мгновение я возгордился делом рук своих, но через минуту проклял всё на свете.
  Молодым человеком был пловец Кучанский. Моя Ольга решила, что автор посланий именно он. Похоже, она призналась ему в любви, может быть, в наивности предложила всю себя. Он непонимающе смотрел на нее, потом ласково погладил по голове, как, вероятно, поступал со всеми своими несовершеннолетними поклонницами, и пошел к барной стойке А моя бедная .девочка осталась одна, и казалось, вот-вот упадет в обморок. Я не смог этого вынести и ушел.
  Я до утра бродил по ночному лесу, сжимая кулаки от бессилия. Моя послушная девочка вышла из повиновения. Она полюбила другого. Ведь это я! я!!! писал ей проникновенные письма. Это по моим строчкам она умирала. Над моими словами плакала ночами. Как посмела она выбрать другого! Я метался по тропинкам, словно зверь, подстреленный исподтишка, когда казалось бы охота окончена и опасность миновала.
  Утром я видел, как они уезжали, мать и дочь. Говорят, вчера на площадке Ольга билась в истерике, пришлось вызвать врача. Я стоял у окна и смотрел, как они садились в автобус... И понимал, что больше никогда не увижу свою милую девочку. "Ольга! - шептал я одними губами. - Девочка моя..." По щекам моим катились слезы, искренние слезы. Я полюбил её. Всё записанное оказалось правдой. Разве не от всего сердца писал я эти послания?
  Да, я любил её! Страшно признаться в этом, страшно осознать себя марионеткой в руках юной женщины. Я мог бы догнать её и признаться... Но я не сделал этого. Она любила не меня.
  Вечером я проснулся пустым и озлобленным. Моё дальнейшее существование показалось бессмыслицей. Нужно было дать ему новое содержание.
  
  ***
  Вернувшись в свой город, я ринулся на поиски нового смысла. Я стал наблюдателем. Со стороны. Каждый день, одержимый манией изучения человеческих лиц, я выходил на охоту за новыми впечатлениями. В лицах прохожих я искал выражения чувств, которых, быть может, сам был лишен. Я нуждался в живых человеческих лицах.
  Так, однажды, бродя по скверу, я наткнулся на плачущую молодую женщину. Она сидела, в одиночестве на скамье, спрятавшись в самый дикий уголок сквера. Я притаился неподалеку. Девушка плакала навзрыд. Может быть, она потеряла близкого человека, может быть, её бросил любимый, может быть, это была минута отчаяния или обиды на мир. Считая себя укрывшейся от посторонних глаз, она полностью отдалась переполнившему её чувству. В её рыданиях слышался такой надрыв, что, каралось, рушится вселенная. А её лицо... Никогда я не видел такого опустошенного лица! Пустота её глаз пугала, и я поспешил уйти.
  Я не потревожил ту женщину. Но причастность к её тайне даровала мне некую власть. Я видел то, на что наложено табу, - неприкрытое человеческое горе. В такие минуты люди, как животные, уходят в тихий угол, чтобы там в одиночестве насладиться собственной болью. Я почувствовал себя избранным. Я торжествовал, возбужденный победой.
  Изучать человеческие лица стало моей радостью, печалью, тоскою, удивлением, удовольствием, вдохновением... Я читал эти лица, словно энциклопедию, но ни в одной энциклопедии мира не найти того, что прочитывал я. Все мои попытки выразить увиденное и пережитое словами ни к чему не привели: слова оказались беспомощными. А один случай заставил меня прибегнуть к помощи видеокамеры.
  В тот день впервые я был близок к смерти. Она прошла на расстоянии двух секунд от меня.
  В час пик на одном из центральных перекрестков города царит дикая суета: пешеходы с риском для жизни пытаются проскользнуть на ту сторону улицы, а автомобилисты стараются проскочить мимо озлобленных пешеходов, никого не сбив. Я переходил перекресток на зеленый, который сменился на красный как раз в тот момент, когда я достиг противоположного тротуара. За моей спиной раздался глухой звук удара. Я обернулся и еще успел увидеть, как катится в пыли тело пожилой женщины, сбитое тяжелым радиатором иномарки. Меня бросило в ледяной пот от мысли о том, что замешкайся я на две секунды, там, в пыли и крови, лежало бы мое тело. Я бы многое отдал, чтобы увидеть собственное лицо в тот момент. Зато передо мной оказалось иное лицо, оно принадлежало молодому мужчине, вероятно, сыну сбитой женщины. Его мать погибла прямо у него на глазах. Он, так же, как и я, находился в двух секундах от смерти, но по ту её сторону. А я по эту. Наверное, наши лица в тот момент были в чем-то схожи.
  Он стоял над телом, опустив руки, и выглядел самым спокойным в суетливой толпе. Но его лицо... В нем отразилась вся прошлая жизнь, начиная с утробы матери, той, которая лежала теперь у его ног бездыханной, и вся будущая жизнь, лишенная материнского тепла и заботы. Он стоял и пытался представить себе жизнь без матери, напрягся так, что вздулись вены на висках, но, похоже, воображение изменило ему, и, кроме пустоты, он ничего не видел.
  Мы стояли с ним - он по ту сторону тела, я - по эту, и оба переживали смерть матери. Я бы хотел время от времени возвращаться и просматривать его лицо заново. Так возникла потребность в видеокамере.
  Первым я запечатлел на плёнку лицо немолодой женщины, стоящей возле салона красоты. Из витрины на неё глядели глянцевые глазки фотомоделей. К сожалению, женщина не могла позволить своему лицу роскошь возвращения к былой красоте. Но что для женщины потеря красоты? Она равносильна смерти.
  Целый год работала моя видеокамера. Я снимал лицо сосредоточенно читающей молодой матери; снимал лицо старика, потерявшего сознание на улице; снимал лица проституток, скучающих в ожидании клиента, предлагающих свои услуги и возвращающихся домой туманным утром; снимал лицо уснувшего кондуктора ночного трамвая; снимал лицо дирижёра во время концерта. Моя коллекция росла.
  Но сами, ценными становились записи тех случаев, когда я сам воздействовал на выражение лица. Так, долгое время я увлекался тем, что в постели просил своих девушек рассказать об их былых возлюбленных. Девушки, расслабленные и доверительно раскрывшиеся, принимались живописать свои "любови". Постепенно я начинал расспрашивать о причинах расставания - и начиналось самое интересное: девушки, охотно рассказывающие о своих победах, отказывались говорить о трагических минутах жизни. Но я настаивал, плёл паутину небылиц якобы из собственного несчастного опыта. Девушек подкупал мой доверительный шёпот, и они сдавались. Я забирался в святая святых женской, души, вытряхивая такие воспоминания, которые потрясли бы любого мужчину. Я выуживал такие признания, на которые женщины не решились бы даже под следствием. Но здесь, в моей уютной постели, им хотелось раскрыться, пожаловаться на самое страшное. Я становился свидетелем тех сексуальных опытов и извращений, которым подвергались женщины от мужчин. Но важнее самой истории было для меня лицо рассказчицы. Камера, умело спрятанная в углу, запечатлевала все переходы от истории к истории - к полному раскрытию личности. Когда женщина опустошала свой мозг, я успокаивал её, и она засыпала. Я тихонько вставал и выключал камеру.
  Но и это не удовлетворяло меня. Я запечатлевал эпизоды жизни, но не саму жизнь в её развитии. Момент воспоминания проходил, и более я не имел над женщиной власти. А мне был необходим постоянный контроль над чужой жизнью. Я хотел развить случай с Ольгой, но в более широком и глубоком русле. Это рискованный проект, но я уже не мог остановиться. Мне нужно было создать чужую жизнь, закрепить её на плёнке, почувствовать, что это - сотворенная мною жизнь.
  
  ***
  То, что я задумал, требовало тщательной технической подготовки. Для осуществления плана я перестроил собственный двор, создав там подобие простого жилища с самой необходимой грубой мебелью. Ключ от флигеля был только у меня. Окна изнутри я оснастил сетками, дабы защитить стекла от любых ударов. В то же время я вёл дело об опеке двух восемнадцатилетних людей - парня и девушки. Оба были умственно неполноценными и находились в психиатрической лечебнице. Дело решилось в мою пользу, и в один прекрасный майский день я забрал парня с девушкой к себе.
  На все приготовления ушел год.
  Сначала я поселил их в разных комнатах, так как друг друга они не знали, и внезапное соседство могло испугать их. Парня звали Иван, хотя на это имя он не откликался, равно как и на любое другое. Он был невысоким и худощавым. Его лицо едва ли выдавало в нем сумасшедшего, если бы не глаза, стремящиеся к одной точке, к неподвижности. Иван оказался очень тихим. Меня воспринимал как очередного врача, поэтому ничему не удивлялся. Говорил очень мало, только в крайних случаях. Бывали дни, когда он не проронил ни слова.
  Девушка откликалась на имя Мария. Была она маленькая и худенькая, со смугловатой кожей и очень темными волосами, остриженными до ушей. Мария казалась более общительной, однако слова по большей части заменяла ярким и осмысленным взглядом, живым и подвижным, в отличие от стремящегося застыть взгляда Ивана. Оба серьёзно и внимательно вслушивались в звук моих слов.
  Первые две недели я подолгу рассказывал Марии об Иване, а Ивану о Марии, подготавливая их встречу. При этом Иван выглядел гораздо более холодным. В его лице почти не происходило изменений. Мария же как женщина более активно реагировала на мои рассказы. Конечно, она не владела понятиями "муж" и "любовник", но инстинктивно приглаживала свои короткие волосы, как бы прихорашиваясь. К концу второй недели я понял, что она ждёт встречи. И я устроил им встречу.
  Свою пару я снимал на видеокамеру, я создавал фильм, в котором сам играл главную роль - Бога, а Иван с Марией стали моими Адамом и Евой.
  Мои подопечные отлично прижились в новом жилище, откуда не могли выйти. Впрочем, они и не хотели никуда выходить. Проведя всю жизнь в клинике, они не знали ни свободы, ни общения. Тем паче общения противоположных полов.
  Их первая встреча стала, одним из самых драматичных эпизодов, которые я наблюдал в жизни. Я снял на плёнку то, как они стояли в разных углах комнаты, как Иван усиленно делал вид, будто в комнате, кроме него, никого нет; как Мария разглядывала его, словно диковинку, долго изучала, живо перебегая взглядом с лица на руки. Именно она сделала первый шаг для обуздания мужчины, который теперь мог принадлежать ей. Иван, напротив, выглядел так, будто ему всё равно, принадлежит он кому-то или нет. Первую ночь мои герои провели в разных комнатах, но дверь, отделяющую комнаты друг от друга, я снял. Впрочем, было бы глупо надеяться в первое же утро найти их в объятиях. Через пару дней я сделал хитрый ход. Памятуя правдивую библейскую историю, я принес моим героям на завтрак фрукты... в одном блюде. Они привыкли к тому, что в клинике у каждого было отдельное блюдо, теперь же встретились с необычной формой подачи пищи. Блюдо Марии, если она возьмет еду, превратится и в блюдо Ивана, если он также соизволит присоединиться к трапезе. И тут моя девочка проявила недюжинную женскую смекалку. Она спокойно перекусила, потом долго разглядывала голодного Ивана, который, насупившись, сидел в своем углу, и, наконец, взяв самое крупное яблоко, медленно и нерешительно начала, приближаться. Клянусь, на её лице было написано то же самое, что и у любой другой женщины, которой надоедает безынициативность мужчины. И в тот момент, когда Мария положила яблоко на колени Ивана, он оторвал от пола неподвижный взгляд и посмотрел ей в глаза. Так моя Ева соблазнила Адама. Между ними установились своеобразные отношения. Мария часто разговаривала" со своим другом на понятном ей одной языке, а Иван по-прежнему сумрачно молчал. Знаки внимания своей подруге он оказывал чаще всего во время еды. Большую часть дня они, привыкшие к одиночеству, проводили отдельно. Нелегко сломать себя ради общения с другим человеком.
  Заметив, что мои герои всё больше времени проводят в одной комнате, не прячась по углам, я предпринял следующую хитрость. Начинался июнь, часто дождило, и ночью становилось довольно холодно. В один из вечеров я зашел к Марии и забрал у неё тёплое покрывало. Девушка не проявила беспокойства, так как я часто менял постельное белье. Только на этот раз взамен я не принес ничего. Немного поволновавшись и погоревав о пропаже, Мария, по природе спокойная и терпеливая, легла спать на голую постель. Ночью холод заставил её искать тёплое убежище... Которое она и нашла под покрывалом Ивана. Он безоговорочно пустил её в свою постель.
  Я снимал из специальных окошек в стене, отделяющей комнаты, где жили мои сумасшедшие, от небольшого коридорчика, через который я входил к ним. Снимал часто, стараясь запечатлеть малейшие изменения в быте моей пары. Изучение лиц отошло на второй план. Я пришел к тому, что теперь мог творить судьбу моих героев. Ведь именно это, а не изучение лиц, было моей целью. Лица - это внешность, за которой - глубокая жизнь. Иметь власть над этой глубиной - вот действительная цель человека.
  Отделившись от своих подопечных стеной с проделанными в ней окошками, я не мог не вмешиваться в их жизнь. Но я никогда не действовал прямо. Даже Бог никогда, не действует напрямик. Его действия - шифр, который человек пытается прочесть.
  Когда Иван и Мария привыкли друг к другу, я решил создать из них образцовую семью. Мария станет послушной женой, никогда не изменит мужу и не бросит детей. Иван никогда не напьётся, ему не нужно зарабатывать деньги, он лишен возможности приходить домой за полночь и проигрывать свое имущество в карты. Мои сумасшедшие станут гораздо порядочнее нормальных людей.
  Время от времени я вводил в обиход семьи новые предметы. Мне было достаточно два раза в присутствии Марии вымыть посуду, как она, словно умная обезьянка, с тщательностью повторила мои действия. Так я приучал семью к хозяйству. Марию научил следить за чистотой. Ивану купил гончарный круг и показал основы лепки. Через месяц он создавал произведения искусства, которыми украшал комнату. Я никогда не приказывал, я мог только показать, намекнуть. Ни разу не применил я силу. Из двух сумасшедших-одиночек я создавал прекрасную семью, где муж и жена безмерно любили друг друга, где царствовали честность и простота, ибо лукавить мои подопечные не умели - этому я их не учил.
  В начале сентября стало заметно, что Мария беременна, и с этого момента всё пошло наперекосяк. Что-то не заладилось в моей семье. Мария ни с того ни с сего раздражалась, но я объяснял это состоянием беременности. Иван снова стал замыкаться в себе. Если ему не нравились действия Марии, мог прикрикнуть на нее или схватить за руку. Я стал дежурить возле них почти круглыми сутками, пытаясь понять, что происходит. Но их агрессивность казалась мне лишенной смысла. Или смысл был спрятан слишком глубоко? Неужели мои сумасшедшие обзавелись некоей тайной, которую я, их создатель, не мог постичь? Неужели между ними установилась неведомая мне связь и язык?
  Эти опросы привели меня в гнев. Ночью я ворвался во флигель (чего ранее никогда себе не позволял) и, скорее подсознательно, разбил несколько произведений иванового искусства. Заметив, что моя пара проснулась (а спали они снова отдельно друг от друга), я поспешил ретироваться. Через мгновение, приникнув к объективу камеры, я вдруг с ужасом заметил, что Иван со своей кровати пристально всматривается в меня. Нас разделяла стена. Однако он упорно сверлил взглядом глазок видеокамеры, будто пытаясь испепелить его. Вероятно, он догадался о том, что через мигающий глазок за ним наблюдают. Этого я от него не ожидал. Может быть, Иван почувствовал присутствие Бога? Может быть, в его сознании камера, Бог и моя личность как-то связывались? Возможно, в его глазах я воплощал ту силу, которая вмешивается в его, Ивана, жизнь и жизнь его семьи, и потому мыслится враждебной. Он боялся меня, своего создателя.
  Эта мысль настолько поразила, меня, что я не смог уснуть в ту ночь, утром вошел во флигель с чувством животного ужаса. Иван посмотрел на меня. Я содрогнулся. Точно так же ночью смотрел он в глазок камеры. Вероятно, он в чем-то завидовал мне. И, может быть, желал занять мое место. Я приносил еду. От этого Иван ощущал их с Марией обоюдную зависимость от человека, еду приносящего. При этом он уже не мог ощущать себя главой семейства. Одна вещь выскользнула из-под моего контроля - способность Ивана сомневаться в самом себе. Он научился этому сам. Я не мог не приносить еду. Я не мог передать ему эту функцию. Моя система рухнула. Я проиграл. Оставалось лишь ждать развязки. Мой человек рано или поздно должен был восстать против своего Бога, и он сделал это.
  Беременность Марии Иван тоже неведомым мне образом связал с моей личностью, поэтому возненавидел жену. Однажды он ударил её. А затем дождливой сентябрьской ночью впервые в своей жизни я снял на плёнку убийство.
  Иван убил Марию острым куском застывшей глины, одним из тех осколков, на которые я разбил его произведения искусства. Он перерезал жене горло и, пока она билась, захлебываясь кровью, яростно смотрел в объектив камеры, будто пытался взглядом прорваться сквозь стену.
  Когда Мария была мертва, Иван, как мне кажется, полностью осознавая, что делает, поднял труп на руки, перенес ко входу в комнату и положил у порога так, чтобы я, входя, не смог бы не заметить тела. Он принес жертву Богу, своему отцу.
  Утром я вошел и забрал труп. Иван не пошевелился и не проявил агрессии. Я похоронил Марию в саду. Мне было искренне жаль её, невинную. Все последующие ночи я не спал и совсем измучился. Я не знал, как поступить с Иваном. Спустя несколько дней после убийства я услыхал глухой шум во дворе. Иван в приступе жестокого отчаяния и тоски бился в дверь флигеля, пытаясь прорваться, сквозь стену. Вскоре он упал на пороге, обессиленный, и я услышал, как он плачет, может быть, он хотел, чтобы я верну ему Марию? Он был сумасшедшим, вышедшим из-под контроля. Я не знал, что от него ждать.
  Но всё решилось уже в следующую ночь. Невообразимым способом Ивану удалось открыть дверь, и он вырвался наружу. До меня донесся его победный вопль. Включив камеру, я начал снимать из окна дома. Больше ничего сделать я не мог. Никакой власти над сумасшедшим я уже не имел.
  Иван исполнял дикий танец. Где-то в сарае он раздобыл птичьи перья и воткнул несколько десятков себе в одежду. Он кружился по двору, раскинув руки, и, кажется, изображал ангела. Но откуда он мог знать, что такое ангел? Зачем понадобились ему перья? Я мог только снимать его танец, безумный и бессмысленный. Он что-то хотел сказать мне, но я не понимал его. Постепенно Иван слабел, терял свои перья, танец его терял напряженность, Он падал, но вставал и упорно продолжал кружение, будто в этом танце заключался для него весь смысл жизни. И вдруг он выхватил из-за пояса блестящий предмет, и я увидел садовый нож, который еще вчера собственноручно натачивал. Молниеносно провел он лезвием ножа по горлу. Еще мгновение стоял, повернувшись ко мне лицом, и, кажется, последний момент своего существования всё же заметил мерцающий огонек моей камеры, смотрящей на него, не отпускающей даже в минуту смерти. Утром я похоронил его.
  Стоило мне бросить последний комок земли на могилу Ивана, как навалилась непонятная тоска и злость. Я бросился в сарай, схватил кувалду, вбегал во флигель и за пять минут снес ту перегородку, что отделяла комнаты от коридора. Всё было кончено.
  
  ***
  Первые дни я не знал, чем заняться. Слонялся по дому, боясь выйти во двор, потому что там были могилы, напоминающие мне о бессилии. Тогда взял видеокамеру и предпринял то, от чего успел отвыкнуть за полгода - вышел на улицы в надеже запечатлеть редкое выражение лица. Два дня бродил я по городу, ни разу не вынув камеру из чехла. Снимать было нечего. Все человеческие лица я уже когда-то видел. Да и какое из них могло сравниться по силе и глубине с лицом Марии, когда Иван убивал её, с лицом Ивана, когда он убивал Марию и когда он убивал меня в себе. Мир иссяк. Мне ничего не осталось.
  Ночь я провёл в бреду. Мне каралось, будто рушится мир, словно та стена, которую я разбил два дня назад. Мне приснился безумный сон: призрак, чьё лицо оказалось до боли знакомым. Я узнал моего покойного отца. Без сомнений, это был он. Но сколько я ни взывал к нему, призрак безмолвствовал. И только когда я, леденея от ужаса, спросил: "Кто же ты?" - он ответил: "Бог". Я проснулся. Одна мысль терзала мое сознание.
  Днем я сходил в аптеку. Пришлось выложить огромные деньги за медленно действующий яд. Аптекарь мог быть спокоен: я уже никому не расскажу, где достал зелье.
  Вечером я открыл дверь в свой архив. Две тысячи видеокассет взирали на меня с полок. Я поставил камеру на телевизор, подключил, вставил кассету - эта станет последней - вышел в ванную и принял яд. Теперь мне осталось лечь на диван лицом к зрачку камеры и наблюдать в экране телевизора за тем единственным выражением лица, которое до сих пор не изведал. Я вглядывался в черный поблёскивающий глаз и ловил себя на том, что пытаюсь разглядеть что-то за ним. Но что могло находиться за объективом камеры? Только я сам и мое беспомощное лицо. Я, Бог, приносил себя в жертву кому-то необъяснимому, с маниакальной страстью наблюдающему за мной. Яд начинал действовать, границы рушились, я душил себя, не давая вздохнуть, разрывал себе грудь, пытаясь сбросить с себя отяжелевшую плоть, я бился в конвульсиях, я танцевал свой последний танец, как когда-то его танцевал Иван. Борясь с туманом, я упорно не отводил взгляда от камеры, начиная понимать, что по ту сторону объектива никого нет, и стороны той - тоже нет. Эксперимент был закончен. Я смотрел в единственный глаз пустоты.
  16.03.03. Донецк
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"