Ромео, забрызганный грязью и не на шутку встревоженный, появился в дверях, сжимая в руке очки (упредительное действие, которым он никогда не пренебрегал, если существовала хоть малейшая опасность казаться сконфуженным), и, безусловно, ждал, пока какая-нибудь добрая душа не предложила бы ему стул, и Джульетта подумала, что ей нечасто приходилось видеть человека, который бы выглядел более царственно смешным. Ищущий быть Богом, подумала Джульетта, в рабской надменности ничтожного зла.
- Будто что-то, - сказала она Антиоху, - собака принесла в пасти.
Антиох подыграл ей, он повысил ставку.
- Будто нечто, - сказал он, - что, по зрелому размышлению, собака приносить бы не стала.
Он хохотнул и засопел этой тупой остроте, словно сам её придумал. В непреодолимом порыве сострадания она резко встала со стула.
- Малыш, - позвала она без церемоний или стеснения.
Для Ромео этот крик был что глоток родниковой воды в темнице. Он поплёлся на голос.
- Подвинься, - сказала она Антиоху, - и освободи место.
Такой, грубо говоря, была диспозиция, когда Ромео появился в дверях.
Каждому в ряду пришлось подвинуться на один стул.
- Малыш, - позвала она снова, похлопывая по освободившемуся месту, - сюда.
Ромео тяжело рухнул на соседний стул. Вот видите, теперь они рядом. Она положила руку ему на рукав. Он сидел, уставившись в пол, опустив голову и вяло пощипывая грязные старые брюки. Она потрясла его за плечо, он поднял голову и посмотрел на неё. К её отвращению он плакал.
- Ты пил, сказала она.
Парочка по соседству вытянула шеи.
В своём стремительном любопытстве они были не одиноки.
Ромео вежливо кивали. Он сделал над собой страшное усилие, чтобы ответить на приветствия, и всё-таки ему это удалось.
- Двустворчатая, - зазвучал сосед, - монотеистическая функция, вырванная софистами, Христом и Платоном из поруганной матрицы чистого разума.
Ох, кто же заставит их замолчать? Кто же, наконец, обрежет им губы?
Ведущая всячески пыталась привлечь к себе внимание - она снова взошла на помост.
- Для нас споёт, - сказала она, - г-н Беккет.
- Платон! - ухмыльнулся Антиох. - Кто-то помянул Платона? - Это, если угодно, был решающий удар.
Г-н Беккет сорвал аплодисментов больше, чем заслуживал его корявый язык.
- Это невыносимо, - сказал Ромео, - это невыносимо.
Ведущая бросила на брешь Поэта. Она сообщила слушателям, что тем выпала честь присутствовать на декламации.
- Уксус, - застонал Ромео, - на селитре.
- Не пытайся, - сказала Джульетта с деланной сердечностью, потому что ей совсем не нравился вид Ромео, - вешать на меня ведущую.
Он не испытывал ни малейшего желания, абсолютно никакого желания вешать на неё или кого другого эту дуру или что другое. Он был глубоко, непритворно опечален. Из его илистого берега каменными столбами восставали два желания: тихо соскользнуть на паркет, и прислониться затылком к бедру Джульетты, и спастись от рычащего волка, на съедение которому его разум отдал в целях самосохранения его же уши. Он подвинулся ближе к Антиоху.
- Интересно, - сказал он, - мог бы ты...
- Тише, - завопил кто-то с заднего ряда.
Антиох немного пожелтел - так, как мог.
- Дай человеку дочитать свои стихи, - зашипел он, - ради Бога.
- Дерьмо, - сказать Ромео громким отчаявшимся голосом. Он мог бы это понять. Нет Бога на небесах.
- В чём дело? - прошептала Джульетта.
Ромео был зелёный, его рука беспомощно трепыхалась в воздухе.
- Черт бы тебя побрал, - сказала Джульетта. - В чем дело?
- Дай человеку дочитать стихи, - промямлил он. - Почему ты не даешь человеку дочитать свои стихи?
Взрыв рукоплесканий, беспрецедентный в анналах розово-голубого полусвета, означал, что тот наконец закончил.
- Ну? - сказала Джульетта.
После недолгих колебаний он следующим образом изложил свою абсурдную дилемму:
- Когда с безразличием я вспоминаю былую печаль, в моём разуме - безразличие, в моей памяти - печаль. Разум, в силу пребывающего в нём безразличия, - безразличен; однако в памяти, несмотря на пребывающую в ней печаль, нет печали...
- Хватит.
Уже шевелились ранние птицы. Вдруг у Джульетты родилась мысль:
- Ты проводишь меня домой?
- А он у тебя есть? - спросил Ромео. - Потому что у меня - нет.
Она накрыла его руку своей.
- Проводишь? - повторила она.
- Мне хотелось бы знать... - сказал сосед слева.
-Я читал в газете, - дружелюбно сказал Антиох, - что моряки красят Останкинскую телебашню в жёлтый цвет и изведут на это никак не меньше сорока тонн желтой краски.
Ведущая холодно простилась с ренегатами. Для неё они были ренегаты, ни больше ни меньше. Похоже, она снова собиралась взобраться на сцену.
- Быстрей, - сказал Ромео, - пока не началось.
Он встал и выбрался из окружения стульев. Пропустив ведущую вперед, он вышел из пыточной камеры. За ними ринулась ведущая. Злоба била из неё фонтаном. Заметив, что Джульетта склонна проявить любезность, он сказал громким, яростным голосом, бояться ему было нечего (потом говорили, что этот крик донесся даже до тугоухих):
- Выйдешь ты, во имя милосердного Господа, из всего этого?
В молчании они доехали до дома на такси.
Они стояли, друг подле друга, у подъезда. Дождь перестал.
- Что ж, - произнёс он, намереваясь, самое большее, запечатлеть на ее руке целомудренный поцелуй, и, удалившись на своих загубленных ногах, тем и покончить. Но она отстранилась и открыла дверь.
Дерни за веревочку, дверь и откроется.
- Входи, - сказала она, - здесь тепло и бутылка вина.
Он вошел. Она наполнила два бокала и задернула шторы, а потом села, откинувшись на спинку стула, а он сел, повернувшись к ней спиной.