Илья Смехов

Судьба инженера

повесть

Глава 1

Ключ с трудом поворачивался в ржавом замке. Ледяной ветер забирался под тонкий шарф, и мне хотелось скорее укрыться в теплом подвале.Еще одно последнее усилье!.. Черт, застрял. Мои руки, испачканные в ржавой пыли, совершенно заледенели. Я вздрогнул: мне показалось, что какая-то шершавая тварь залезла мне за шиворот. Я провел рукой по загривку и вытащил поблекший и ломкий дубовый листок; видимо, он, уже мёртвый, из последних сил цеплялся за материнскую ветку и смог дотянуть до конца ноября, когда одного лёгкого холодного дуновения оказалось достаточно, чтобы решить его участь.

Было пасмурно и почти совсем темно; это был мой последний подвал, после него - сразу домой. Чертов замок! Ещё одна отчаянная попытка, и замок, наконец, открылся. Я распахнул тугую железную дверь, пригнул голову и шагнул в темноту, пахнущую тёплыми трубами парового отопления. Рюкзак, в котором лежали противогаз и ядохимикаты, зацепился за притолоку. Нащупав выключатель, я повернул его. Свет не зажёгся, но я был готов к такому повороту событий, и, достав из рюкзака шахтёрский фонарь на резинке, нацепил его на лоб. Фонарь давал мало света, и я рисковал переломать себе ноги в темноте. Я не стал закрывать дверь и шагнул внутрь. И тут я понял, что в подвале кто-то есть. Это был большой подвал - в доме было четыре подъезда - и в его противоположном конце кто-то еле слышно пел. Я пошёл на голос, лавируя между покрытых паклей труб. Голос приближался, и, уже не заглушаемый пьяными матюками с улицы, становился всё отчётливей.

Итак, опять бомж в подвале. Надеюсь, мне удастся выпроводить его без особых хлопот. Тогда я смогу быстро произвести дезинфекцию и пойти домой.

Бомж сидел в инвалидной коляске и пел. Я разглядел, что ног у него не было.

- Эй!

Бомж, не прекращая что-то петь, повернул голову ко мне. Я узнал его. Это он почти каждый день просит милостыню возле бензоколонки. Да, это был он, я узнал его, несмотря на темноту.

- Уходите отсюда!

Бомж перестал петь.

- Зачем мне уходить? Здесь мой дом,- глухо сказал он и указал на большой пакет с каким-то хламом, который, очевидно, всегда носил с собой.

- Я сейчас буду травить здесь крыс. Уходите,- и небольшим поворотом головы я направил луч своего фонаря прямо ему в лицо. Надо сказать, что это было необычное лицо. На нем не угадывалось никаких следов алкоголизма или запущенности, столь обычных для людей этой категории. Скорее, на нём проступала какая-то мрачная одухотворённость. Широкие калмыцкие скулы, большие выразительные глаза, круглый нос, большие оттопыренные уши. Седой ёжик волос. Я заметил, что в правой руке он держит чётки.

- Вы хотите, чтобы я замёрз на улице?

Вопрос поставил меня в тупик. Обычно бомжи - существа покорные, способность к борьбе за свои интересы им чужда. Я не знал, что мне отвечать. Действительно, в те дни ночная температура опускалась до минус пяти.

- Я живу здесь уже две недели. Здесь нет крыс, здесь живут только кошки, да и тех Вы сейчас распугали.

Этот человек - я уже мысленно не смел называть его бомжом - почему-то внушал мне симпатию. Разумеется, я мог вышвырнуть его из подвала и сделать всё как положено. Но тогда от яда погибнут кошки.

- Здесь правда живут кошки?- спросил я.

Человек не ответил. Он стал подзывать кошек. "Кс-кс-кс!" Первой рискнула приблизиться серая одноглазка. Человек спрятал чётки в карман тёмного пиджака и потянулся за пакетом. Порывшись в нём, он кинул одноглазке какие-то объедки явно помоечного происхождения. Послышалось еле уловимое шуршание, в темноте загорались пары зеленых глаз. Кошки собирались на обед.

- Что Вы здесь делаете?- задал я глупый вопрос.

Человек мельком взглянул на меня и продолжал кормить кошек. Потом он сказал:

- Закройте дверь. Тепло уходит. И возвращайтесь сюда.

Его уверенный, даже немного властный тон снова навел меня на мысль, что это не совсем обычный бомж. Я принюхался. К обычным запахам подвала - запахам труб, влажной штукатурки, кошачих экскрементов примешивался еле уловимый аромат благовоний. Бомж был в двух шагах от меня и совершенно не вонял!

- Идите,- повторил он.

Я вернулся и закрыл дверь. Потом я двинулся к нему сквозь темноту, испытывая смутную потребность спросить его о чём-то. И вдруг вопрос созрел сам собой.

- Подвал был закрыт снаружи на висячий замок. Вас заперли дворники. Давно Вы здесь сидите? Вы голодны?

Человек не ответил. Очевидно, кормление кошек было для него более важно, чем праздная болтовня. Если он роется в мусорных баках, то как он это делает, безногий инвалид в коляске?

- Зачем Вы просили меня вернуться?- спросил я.

- Ты хотел узнать, чем я здесь занимался. Ты мне нравишься. Я кое-что расскажу тебе, а может быть даже кое-чем помогу,- голос человека был ровный и спокойный, но говорил он странные вещи.- Как твоё имя?

- Владимир.

- Морцпа. Раньше меня звали иначе. Но теперь у меня новое имя. Так что зови меня Морцпа,- сказал старик.

- Это странное имя.

- Это тибетское имя.

- Вы - с Тибета?- я был очень удивлён. Дело принимало неожиданный оборот; я предчувствовал, что сейчас услышу интересную историю. Но старик меня разочаровал:

- Нет, просто мне дали тибетское имя.

Кто дал? Очевидно, родители, помешанные на Востоке. Мне нужно было уходить, но что-то не пускало меня.

- Владимир. Это хорошее русское имя. Итак, чем я здесь занимаюсь? Я скажу тебе. Но прежде ответь мне, ты знаешь, что такое Дхарма?

Мы беседовали около часа. Инвалид Морцпа оказался учителем одной из московских сект тибетского буддизма. У него не было дома. Он был нищий; у него не было ничего, кроме нескольких реликвий, которые он мне показал. Но его не смущало такое положение - он говорил, что оно благоприятно для человека, отрекшегося от мира. Он долгими часами медитировал в своём подвале, а по вторникам ехал на своей инвалидной коляске через весь город в кинотеатр "Комсомолец", чтобы с семи до девяти вечера учить московских буддистов Дхарме.

Я задержался и не успел сдать в контору свой реквизит и спецодежду. В оранжевой форменной куртке-ватнике, с противогазом в руке и форменным рюкзаком за плечами я вломился в свою трёхкомнатную квартиру на девятом этаже. Увидев противогаз, Алёна решила, что я собрался покрыть паркетный пол лаком, но я её разочаровал. Зато моя десятилетняя дочка обрадовалась противогазу. Она надела его на затылок и с воплями носилась по квартире, гоняя нашу рыжую с проплешинами дворнягу. Дочка бегала так, пока не начала задыхаться. Она сняла противогаз и сказала:

- Папа, можно я возьму его себе?

Сумасшедший инвалид, назвавшийся мне странным именем, не давал мне покоя. Его одежда была явно не для российских холодов. К тому же, он, очевидно, голодал... Проще всего было бы устроить его в какой-нибудь приют, на худой конец - в сумасшедший дом, но я предвидел, что он заупрямится. Глава буддийской секты... Его слова о Дхарме сильно подействовали на меня, но, придя домой, я уже не верил его рассказу. Однако я решил ему помочь. Следующий день у меня был выходным. Утром я сделал себе дубликат ключа от подвала, затем забросил снаряжение и спецодежду в контору и вернулся домой. Жена пыталась послать меня в магазин, но я сказал, что мне некогда. Глотнув холодного кофе, я начал рыться в шкафах. Вскоре я нашел то, что нужно - старые шерстяные рейтузы, дырявый тренировочный костюм и брюки, обглоданные молью. Штаны можно обрезать... Затем я достал с антресоли отцовский ватник, испачканный масляной краской и старую кроличью шапку-ушанку с завязочками. Побросав всё это в походный рюкзак, я стал думать, что ещё взять с собой. Машинное масло, чтобы смазать висячий замок. Фонарь. Теперь что-нибудь из еды. Я наполнил литровую стеклянную банку вчерашними макаронами по-флотски, взял четыре яблока из дачных запасов. Хлеб я решил купить по дороге.

Одевшись потеплее и обмотав горло зимним шарфом, я надел рюкзак, взял сумку и, сказав смотревшей телевизор жене, что приду через час, вышел из квартиры. В лифте привычно пахло собачей мочой.

Мне предстояло пройти два квартала. Я шёл по лужам и грязи, почти не разбирая дороги. Я очень гордился собой. Конечно, я всегда подавал беднякам какую-то мелочь, хотя мы сами жили бедно, но сейчас я действительно задумал доброе дело. Я поговорю со стариком, скажу, что смогу устроить его в такое место, где он будет сыт и одет, где он будет в тепле. Кажется, старик не пьёт. Тем лучше. Главное - не противоречить ему. Скажу, что он сможет руководить своей сектой из больницы, что ученики будут приходить к нему, и прочий вздор.

Увлечённый своими мыслями, я забыл купить хлеб. Ладно, возвращаться - плохая примета. В конце концов, я приду к нему завтра. А послезавтра, в понедельник, возьму отгул и буду искать приют или подходящую психушку. Надеюсь, инвалид не раздаст всю провизию кошкам. Сколько там кошек - пять, шесть?

Вот и дом, который мне нужен, десять этажей, четыре подъезда; рядом с последним - телефонная будка. С торца - железная дверь. А где же замок? Почему-то я был уверен, что инвалид сейчас должен быть в подвале. Я зажёг мощный фонарь, осколок бурной молодости, когда я готовился стать профессиональным спелеологом и облазил немало крымских пещер. Ступенька, ступенька... Да, в подвале кто-то есть. И, похоже, не один, а двое - я слышал глухие голоса. Я направил луч фонаря вглубь подвала, и разговор смолк. Минуты через три я добрался до них. Их действительно было двое - инвалид и ещё какой-то грузный мужик.

- Владимир, это ты?- раздался голос инвалида.- Погаси фонарь.

Я потушил фонарь. Через немногочисленные зарешёченные отдушины в подвал проникал серый дневной свет, но всё же было довольно темно.

- Владимир, я знал, что ты вернёшься. Познакомься, это лама Сандуб, мой ученик.

Лама поклонился мне. Я всё ещё не мог рассмотреть его лицо.

- Владимир,- представился я.- Можно просто Вова.- Весь день я не мог вспомнить имя инвалида, но сейчас оно само выплыло из памяти.- Морцпа, я кое-что принёс для Вас.

Я выложил на грязный пол одежду, положил сумку с продуктами. Морцпа очень вежливо меня поблагодарил. Потом он сказал:

- Владимир, подождите пять минут. Нам нужно закончить урок.

Я отошёл и облокотился на тёплую лохматую трубу. Меня заинтересовал лама. Он был одет по-европейски, в обычное пальто, цвета которого я не мог разобрать в темноте. На голове у него была вязаная шапочка. Между тем лама и Морцпа начали разговор на непонятном языке с преобладанием согласных звуков. Очевидно, это был тибетский язык. Я был озадачен: значит, Морцпа - не сумасшедший, а настоящий тибетский буддист? Но этот подвал... Всё это было весьма странно. Я заметил одну интересную особенность в разговоре двух тибетцев. А именно, Сандуб говорил какими-то короткими рубленными фразами, произнося их очень отчётливо, а Морцпа их повторял по два раза. Выглядело это так, как будто они совершали какую-то таинственную мистерию с заклинаниями. Так прошло минут десять.

- Ну вот и всё,- сказал Сандуб по русски с небольшим акцентом. Любопытно, что инвалид Морцпа говорит по-русски очень чисто...

- Владимир, я знаю, что ты пришёл не просто так,- сказал Морцпа.

При ламе мне было неудобно говорить Морцпе то, что я собирался сказать. К тому же, моё предположение о его сумасшествии казалось мне теперь малоправдоподобным. Я решил обратиться к ламе.

- Лама, как Вы допускаете, что Ваш учитель живёт в таких ужасных условиях?- спросил я довольно резко. Лама повернулся ко мне, но ничего не ответил. В воздухе повисла пауза.

- Владимир, я вижу, что ты хочешь мне помочь,- сказал Морцпа.- Но, поверь мне, ты сам нуждаешься в помощи.

В тот вторник я впервые смог достаточно хорошо разглядеть лицо Морцпы. При дневном свете было заметно, что у него одутловатое лицо землистого цвета, тяжёлые веки и хорошо сохранившиеся зубы. Я толкал перед собой его коляску. Морцпа сидел неподвижно и молчал. Я довёз его до ближайшего метро и стал аккуратно спускать по ступенькам; Морцпа крепко держался за поручни коляски. Когда мы миновали турникеты, он сказал:

- По дороге ты будешь перевозить меня из вагона в вагон. Я буду просить милостыню.

Я чуть было не возразил, но вовремя спохватился. Кто я такой, чтобы указывать Учителю, что ему делать? Он же не заставляет побираться меня. Моё дело - толкать коляску.

Морцпа выглядел внушительно, но бедно, его черный засаленный пиджак, торчащий из-под ватника, выгорел на солнце. Подавали ему много. Уже после второго вагона я насчитал рублей двадцать. Был час пик, но мы ехали в сторону центра, и народу было не так много. Самым трудным делом оказалось переходить из вагона в вагон, это нужно было делать быстро и грамотно, иногда мне приходилось придерживать уже закрывающуюся дверь ногой.

На станции пересадки выяснилось, что ещё труднее - спускаться с коляской на эскалаторе. По левому ряду постоянно спускались граждане, задевавшие коляску, и без того находившуюся в крайне неустойчивом положении. Но всё обошлось благополучно. Нам оставалось проехать две остановки, и Морцпа решил передохнуть; его сборы и так уже составили внушительную сумму - на один полноценный поход в магазин. Он предложил мне выбираться в метро почаще - без моей помощи он не мог этого делать. Я задумался. Работа на санэпидемстанции была почти единственным источником средств для моей семьи... Морцпа, видимо, понимал это и сказал, что будет делиться со мной заработком. Я мысленно прикинул - и вышло, что с Морцпой я смогу зарабатывать больше. Но тут поезд остановился на нужной нам станции, надо было поработать локтями, чтобы выйти, и я обрадовался подвернувшейся возможности не давать пока ответа на это довольно сомнительное предложение. Что скажет моя жена, когда узнает (а она узнает)? Что подумает моя дочь?

Ещё один подъём по лестнице - и мы оказались на улице, на пересечении людских потоков между палаток и лотков. Часы на фонарном столбе показывали без четверти семь. Я уже видел вывеску кинотеатра и направил коляску к нему. Накрапывал мелкий дождик.

Кинотеатр "Комсомолец" был недавно отремонтирован и выглядел довольно помпезно. Рядом со входом висел огромный плакат с изображением Будды в состоянии глубокой медитации:

СЕКТА БЕЛОГО АЛМАЗНОГО ЛОТОСА, ПОБЕДОНОСНОГО ВО ВСЕХ НАПРАВЛЕНИЯХ,

ДАЁТ ВСЕМ ЖЕЛАЮЩИМ ШАНС ПРИПАСТЬ К ИСТОКУ ВСЕГО СУЩЕГО.

ОСВОБОЖДАЙТЕСЬ ОТ ПРИВЯЗАННОСТЕЙ !

Морцпа Ринпоче

Занятия проводятся...

Мы сразу прошли в зал. Сандуб и ещё несколько человек уже были там и стояли возле эстрады. Толкая коляску, я бегло оглядел публику, находящуюся в зале. В основном это были неприметные бедно одетые мальчики лет тридцати, но попадались и женщины бальзаковского возраста. Все они расположились в первых трёх рядах, и среди них я успел отметить для себя того, кого я мысленно назвал новым русским - в добротном двубортном пиджаке, видимо, очень дорогом, с властным холёным лицом он, казалось, попал сюда с какой-то презентации.

Я подвёз Морцпу к эстраде. Сандуб и другие поклонились своему учителю. Человек, стоявший на краю сцены - я только теперь его заметил - сказал в микрофон:

- Прошу выразить почтение нашему гуру.

Публика встала, большинство, в том числе новый русский отвесили поклоны. Морцпа несколько секунд смотрел в зал, а затем опустил голову, приглашая всех садиться. Затем он повернулся ко мне.

- Вова, ты и Дордже-Пам отнесёте меня в кресло. Коляска останется здесь.

Вдвоём с Дордже-Памом, бритым монахом в чёрном тибетском балахоне, мы перенесли гуру и усадили его в одно из четырёх кресел, стоявших на сцене. В остальных креслах расположились Сандуб, Дордже-Пам и кто-то четвёртый. По указанию Сандуба я занял место в первом ряду. И тут я ощутил как стал мне дорог Морцпа. Мне хотелось быть рядом с ним, а здесь, среди прочих зрителей, я чувствовал себя как бы рабочим сцены, только что передвинувшим рояль.

Несколько минут прошло в молчаливой медитации. Ровно в семь Сандуб встал с кресла и подошёл к микрофону. Из его краткого вступительного слова, которое он посвятил великим буддам прошлого, настоящего и будущего, я узнал, что нашего гуру нужно называть Морцпа Ринпоче, и что Ринпоче означает Драгоценный. Указав на портрет, располагавшийся на треноге у самого занавеса слева, Сандуб объяснил, что это - Будда Всепобеждающий, верховный гуру их секты и покровитель Махаяны, учения о Великом Освобождении. Впрочем, о том, что такое Махаяна, я узнал из последовавшей затем лекции Морцпы.

Морцпа говорил громко и отчётливо, не пользуясь микрофоном. Он, в частности сказал, что Махаяна - это... Впрочем, стоит ли об этом здесь рассказывать? Всё это можно прочесть в книгах по буддизму, а я не чувствую в себе достаточно способностей, чтобы быть буддийским проповедником. По крайней мере, не чувствовал тогда. Здесь же отмечу, что меня особенно поразило в тот вечер: Морцпа сказал, что тысяча лепестков лотоса на макушке человека означают тысячу божественных откровений, доступных каждому...

В небольших бронзовых курильницах по краям сцены курился сандал. Вообще, та первая лекция произвела на меня большое впечатление. Я начал воспринимать Морцпу под совершенно другим углом зрения.

В конце своей речи Морцпа сказал:

- Сегодня у нас огромная радость. К нам пришёл новый ученик. Встаньте, Владимир!

Я даже не сразу понял, что речь идёт обо мне. Я не тормоз, но всё это было так необычно. Я встал. Все взгляды устремились на меня, в них ясно была видна доброжелательность, и только один молодой очкарик, сидевший как и я в первом ряду, глянул на меня как-то неприязнено.

Я сел, а Морцпа продолжал:

- В нём есть сострадание - качество ценное и редкое в наше тяжёлое время начала кали-юги. Поприветствуем его!

Все зааплодировали, и я почувствовал, что краснею.

Когда мы с Морцпой ехали обратно, он не стал просить милостыню - видимо, потому, что в метро уже было мало народа. Я благополучно доставил его в тёмный подвал, где он сразу начал кормить кошек, и пошёл домой.

Я начинал понимать, что хотя Морцпа, конечно, тронут моей заботой, но вовсе не так остро в ней нуждается, как мне поначалу казалось. Я продолжал его навещать в течение следующей недели. Пару раз я застал у него Сандуба. Мы с Сандубом не сказали и пары слов друг с другом, а мои разговоры с Морцпой напоминали беседы о вреде алкоголизма - Морцпа советовал мне никогда не пить спиртного, приводя совершенно житейские доводы и аргументы.

Я продолжал называть его просто Морцпа - ведь именно так он мне в первый раз представился. Я носил ему остатки еды, пока он не сказал мне, что не хочет объедать мою собаку. Видимо, хотя я ничего не рассказывал ему о своей семье, я всё же как-то проболтался про Герду. Так или иначе, я перестал носить ему еду и навещал его по вечерам просто так. Наши встречи в темноте были мне приятны; хотя я и чувствовал превосходство Морцпы, но оно не унижало меня, скорее наоборот. В пятницу, после работы, я повёз его в метро побираться. Выручку мы поделили.

В один из этих дней я спросил Морцпу, почему на прошлой лекции присутствовало так мало учеников. Он объяснил мне, что туда допускались лишь те, кто прошёл телефонное собеседование. Я, похоже, оказался единственным исключением из этого правила. Я начал думать, что моё совершенно случайное знакомство с Морцпой - большая удача. То первое чувство, когда я понял, что Морцпа очень дорог мне, хотя я не понимал, чего я от него хочу, сменилось другим. Это было что-то вроде тонкой душевной привязанности. Что касается буддизма, о котором я, воспитанный в лучших традициях атеизма, имел отдалённое представление, то он меня заинтересовал, и следующую лекцию я решил конспектировать.

Итак, с чистой тетрадкой в клеточку и авторучкой я в половине шестого явился в подвал к Морцпе. Он меня ждал, и по первому снежку, который, казалось, таял, ещё не успев долететь до мокрого тротуара, мы отправились в путь. Морцпа опять просил милостыню в метро, и вообще, всё было как в прошлый раз.

Добравшись до "Комсомольца" где-то в без двадцати минут семь, мы стояли в фойе, где уже находились ламы и другие ученики. Мы скромно стояли у стеночки, я имел возможность оглядеться и сразу обратил внимание на маленькую брюнетку в короткой белой шубке, которая как будто кого-то искала. Её лицо было одновременно напряжённым и растерянным. Вдруг она стремительно, насколько позволяли ей высокие каблучки, пошла, нет, скорее даже бросилась к выходу. Я успел разглядеть очаровательные ножки в колготках телесного цвета.

- Николай! Мы немедленно едем домой!- крикнула она на всё фойе, схватив за рукав парня в очках. Тот хладнокровно отстранил её и пошёл прямо к нам, улыбаясь совершенно естественной улыбкой. Женщина сделала шаг следом за ним; миловидные черты её лица исказились гневом. Богиня Кали...

Я смотрел на неё, а она медленно приближалась к нам, глядя куда-то мимо меня. Я почувствовал, что кто-то жмёт мне руку, это был тот самый очкарик в чёрной кожаной куртке и вязаной шапочке, именуемой в народе полупидоркой. Помню, я неестественно сильно стиснул его руку и тут увидел, что мой смутный объект желания уже приблизился к нам.

- Коля!- она снова схватила очкарика за локоть.- Коля, прошу тебя!..

- Владимир, ты что, оглох?- услышал я голос Морцпы.

- Что?- я повернулся к нему.

- Отвези меня, пожалуйста, в зал.

- А, старый пердун! Погоди, я ещё доберусь до тебя!- набросилась вдруг она на Морцпу и тут же снова вцепилась в Колю.- Ты что? Не понимаешь с кем связался?! Это же бандиты, настоящие бандиты! Они хотят сделать из тебя робота!

Чувствуя, что сейчас может произойти что-то крайне неприятное, я повёз Морцпу в малый зал.

Вскоре все заняли свои места. Морцпа позвонил в маленький колокольчик, лама Сандуб встал с кресла и подошёл к микрофону. Он уже начал говорить что-то насчёт великих будд прошлого, настоящего и будущего, когда с задних рядов практически пустого зала раздался истошный женский крик:

- Нет!! Я не позволяю!! Я не позволю отбирать у меня мужа! Николай!!!.. А вы!.. Вы все зомби! Ваш безногий дьявол! Я тебя уничтожу!

Вот в чём дело! Она села в один из задних рядов, а теперь вскочила, чтобы произнести свою гневную, но беспомощную речь. Она кричала что-то ещё, но к ней уже приближались два рослых охранника, которые обычно торчали у входа в кинотеатр. Они довольно грубо схватили её под руки и стали выводить из зала. Я тут же вскочил со своего места в первом ряду и бросился к ней с твёрдым намерением набить охранникам морду...

Но тут я услышал мягкий звон колокольчика. Я очнулся. Лама Дзонгпа, глубокий старик в национальном тибетском костюме, которому я наступил на ногу, укоризненно глядел на меня. Шёпотом извиняясь, я вернулся на своё место, шум в зале стих, на несколько секунд установилась тревожная тишина, а затем лама Сандуб, чуть коверкая, видимо, от волнения, русские слова, с ещё больше, чем обычно, акцентом, продолжил свою речь прямо с того момента, на котором его прервали. Атмосфера религиозности и святости казалась ничем не нарушенной, а безобразная выходка прекрасной жены Николая, вернее, её бесполезность лишь подчеркнула нерушимость тех ценностей, которые нас здесь объединяли.

На этот раз Сандуб объяснял значение мандалы, изображение которой находилось рядом с портретом Будды Всепобеждающего. Его лекций затянулась на два с половиной часа, а Морцпа в этот раз вообще не выступал.

После лекции я хотел было подойти к Николаю, но мне нужно было отвезти Морцпу, и я его упустил. На улице, где в подсвеченной оранжевыми фонарями темноте снежок превратился в мелкий дождик, мы с Сандубом усадили Морцпу на переднее сидение "вольво"; мы распрощались, Сандуб сел за руль, и машина тронулась, оставив меня одного под дождём... Но вдруг кто-то мягко схватил меня за рукав.

- Владимир! Ведь Вас зовут Владимир? Я - Люба.

- Очень приятно,- ответил я. Она стояла с непокрытой головой, её жиденькие чёрные волосы намокли косичками. На её губах играла жалкая улыбка.

- Владимир, мне очень нужно с Вами поговорить.

Её голос, глухой и простуженный звучал для меня торжественной музыкой и сердце млело. Я был влюблён.

Глава 2

- Владимир...

- Можно просто Вова.

- Да, конечно. Владимир, Вы - разумный человек. Как Вы можете посещать тоталитарную секту? Простите, может быть, Вам кажется, что я лезу не в своё дело?

- Нет-нет, продолжайте.

Мы шли к метро. Тёмный вечер конца ноября и эта чудесная женщина, взявшая меня под руку.

- У Вас нет зонта, Люба?- спросил я.- Нет? Как жаль, у меня тоже нет зонта. Ничего, сейчас нырнём в метро. Вам куда ехать? Вы будете смеяться, но мне туда же.

- Это действительно удивительное совпадение, но мне сейчас не до смеха. Впрочем, я рада, мне действительно необходимо с Вами поговорить,- серьёзно ответила Люба.- Но Вы не ответили на мой вопрос.

- Может быть, зайдём вон в то кафе?- рискнул я.- Там нам будет удобнее.

Половина сегодняшней выручки Морцпы лежала у меня в кармане, это было кстати. Люба согласилась. Собственно говоря, это было не кафе, кафе даже с выручкой Морцпы было мне не по карману; это была одна из редких теперь недорогих забегаловок, где продавали пиво, кофе, гамбургеры в целлофане - когда их разогревают в микроволновой печи, целлофан намертво прилипает к хлебу, и его приходится выплёвывать,- бутерброды с сомнительной колбасой и бледным кислым сыром и т. д. Итак, мы вошли в кафе "Анюта". Я почти сразу пожалел, что предложил сюда зайти - здесь не было стульев, а только несколько грязных одноногих столиков. Оставив Любу около одного из них, я подошёл к стойке бара и взял нам какой-то подозрительно дешевый коньяк, кофе и бутерброды - мне показалось, что Люба дрожала от холода; очевидно, она всё это время проторчала на улице. Странно, кстати, что она не ушла потом с Николаем.

Люба выпила коньяк и вцепилась в бутерброд своими белыми острыми зубками. Я машинально глотнул кофе и обжёг язык. Я был как-то странно рассеян, мучительно думал, что ей сказать, но вскоре вспомнил, что это она хотела поговорить со мной.

- Люба, я слушаю Вас.

- Вы не ответили на мой вопрос.

- Какой вопрос? Простите, я забыл.

- Почему Вы ходите в эту секту? Конечно, впрочем, это Ваше личное дело. Но я хочу понять,- Люба вдруг заговорила горячо, почти иступлённо.- Вы, конечно, осуждаете меня за то, что я сделала. Но я хочу вернуть Николая. Вы знаете, он уже полгода ходит в эту секту. Он очень переменился, я совершенно его не узнаю. Вы знаете, он отказывается устраиваться на работу. А ведь он хороший инженер. Я должна вернуть его. Помогите мне!- вдруг крикнула она. На нас стали оглядываться пьянчуги (нечего сказать, привёл девушку в хорошее общество). Она ждёт от меня помощи, а я хочу говорить ей только о своей любви!

Не знаю как так получилось, но через несколько минут я обнаружил, что говорю с ней, утешаю её, плачущую, вытирающую крупные слёзы белым платком, глажу её по голове, по мокрым слипшимся волосам...

- Мы всё уладим. Я поговорю с Николаем. Хоть завтра. Хотите завтра?

- Да, да, поговорите с ним...- но вдруг она посмотрела на меня враждебно.- Этот инвалид... Расскажите мне о нём!- её глаза высохли, щеки пылали.

Я понял, что Морцпа для неё - заклятый враг и отвечал очень уклончиво. Когда Люба услышала, что я знаком с Морцпой всего две недели, я почувствовал, что она словно бы испытала некоторое облегчение.

- Я уже говорила, что я не хочу влезать в Вашу жизнь,- Люба слегка улыбнулась.- Но, Владимир... Поймите же, что с Вами может произойти то же, что и с Колей. Вы работаете? Это хорошо. Коля был безработным... то есть, он временно не работал, но он мог снова получить хорошую работу, ведь у нас маленький ребёнок... А теперь он даже не ищет работу, не желает даже говорить на эту тему. Он целыми днями пропадает, а когда приходит домой, то сидит на полу и говорит, что это медитация. А потом начинает названивать по телефону. Как так можно жить?

Люба, казалось, снова собиралась расплакаться. Было уже поздно, бутерброды мы съели, и я предложил ей ехать домой. В метро мы почти не разговаривали. Я всё же пытался под грохот колёс сказать ей что-то насчёт того, что в секту ходят самые обычные люди, многие из них работают и имеют семьи - и сразу почувствовал, что оттолкнул её. Мы сидели рядом, я чувствовал её близкое присутствие, и оно волновало меня.

Выйдя из метро, мы уже готовились распрощаться, но какой-то тонкий флюид между нами никак не мог разорваться.

- Где Вы живёте?- спросила Люба, разглядывая обступавшую нас темноту.

- Видите те дома?

- Да, поняла. Владимир, проводите меня, пожалуйста,- я только об этом и мечтал!- Здесь недалеко. Вы правда живёте здесь?- она улыбнулась коварной кокетливой улыбкой.- Впрочем, что же я спрашиваю. Вы можете обидеться. Вы не похожи на ловеласа. Но всё-таки удивительно, что мы живём в одном районе.

Я довёл её до подъезда - идти было всего-то десять минут; всю дорогу она беспечно болтала, причём в контексте нашего знакомства её речь была настолько бессмысленна, что сейчас я даже приблизительно не могу вспомнить, о чём шла речь.

- До завтра, Владимир. Приходите часов в семь - Коля будет дома.

И она ушла. Я полетел домой как на крылышках, ничего не соображая. Завтра я снова увижу её - только об этом я и мог думать!

Вот мой дом, вот мой подъезд. Я вошёл и увидел свою маленькую Олю, стоявшую под лестницей с каким-то молокососом. Довольно грубо приказав ей немедленно идти домой, я вошёл в грузовой лифт.

На следующий день, то есть в среду, меня задержали в конторе санэпидемстанции всвязи с какими-то квартальными планами и нарядами, так что я опоздал и пришёл на квартиру Стрелецких в без четверти восемь. Дверь мне открыл Николай. Мы поздоровались, я вошёл; из дальней комнаты слышался истошный плач ребёнка. Пока я снимал пальто, Николай, казалось, с интересом меня разглядывал через свои круглые очки. Вообще-то я не очень люблю очкариков, но в этот раз я попытался заставить себя испытывать к Николаю самые тёплые чувства. Как будет видно из дальнейшего, меня хватило ненадолго.

Я решил сразу перейти к делу.

- Николай, поскольку мы с Вами посещаем одну и ту же школу буддизма...

- Говори мне ты,- перебил меня очкарик.

- Так вот... Я рад возможности познакомиться с Вами... с тобой поближе.

- Брось ты. Тебя натравила на меня Люба,- усмехнулся Николай.- Однако...- он вдруг начал давиться дурацким смехом,- однако я тоже рад этой возможности... Хочешь посмотреть, как я медитирую?- добавил он уже серьёзно.

Это вообще-то не входило в мои первоначальные планы, хотя задним числом я сейчас думаю, что, может быть, и имело смысл поучиться у того, кто в этом преуспел. Мне было неудобно отказываться, и я кивнул головой. Ребёнок продолжал орать. Николай повёл меня в большую комнату; по дороге я прикинул - малогабаритная двухкомнатная квартира, живут они втроём - он, Люба и их ребёнок. Комната, куда Николай меня привёл, была метров на двадцать; вдоль левой стены тянулись ряды книжных полок.

- Кстати, Люба скоро придёт,- сказал вдруг он, понимающе глядя на меня.

Я сделал вид, что не придал его словам никакого значения. Николай сел на ковёр в позу лотоса и уставился в стену. Я молча глядел на него минуты две.

- Вова, ты не присоединишься ко мне?- спросил Николай, внезапно повернувшись ко мне.

- На твоём месте я бы успокоил ребёнка,- сказал я.

- Брось ты. Люба придёт и займётся им.

Я сел на ковёр.

- Ну что же. Теперь я отлично понимаю Любу,- сказал я.- Значит, тебе наплевать на твою семью?

Николай не удостоил меня ответом, по крайней мере мне так показалось, потому что следующая его фраза, прозвучавшая после длинной паузы, поставила меня в тупик.

- Ты положил глаз на Любу,- сказал он, не отрывая взгляда от голой стены (позже я узнал от Любы, что там стояло фортепьяно, которое они продали).- Но учти, Люба ещё приподнесёт тебе пару сюрпризов.

Ребёнок перестал орать и начал всхлипывать, как-то неестественно громко.

- У вас мальчик или девочка?- спросил я.

- Мальчик. Его зовут Андрей.

- Знаешь, Коля,- я решился ещё на одну попытку поговорить с ним по-мужски,- ему, похоже, не повезло с отцом.

Я ожидал от него ответа в том духе, что, мол, удачное рождение должно быть обеспечено заслугами прошлой жизни, но на этот раз он действительно решил мне не отвечать. Что же, если он не отвечает на оскорбление, остаётся только дать ему в морду - но это уже выходит за рамки моей миссии.

- И на какие средства вы живёте,- спросил я, биться до конца.

- А вот это, Вова, не твоё дело,- огрызнулся Николай.

Я разозлился, хотя понимал, что в сущности этот очкарик прав передо мной. Но я всё ещё не считал свои козыри исчерпанными.

- Не понимаю, как Люба может с тобой жить,- как можно небрежнее бросил я.

- С тобой она жить не будет. Кстати, как ты познакомился с Морцпой?- он резво переменил позу, сев по-турецки и повернувшись ко мне. И тут я заметил, что ребёнок в соседней комнате больше не плачет.

Я решил перенять его игру, то есть, ничего не отвечать или отвечать не по существу. В качестве пробного камешка я сморозил следующее:

- Ты едва ли продвинешься по пути Махаяны, если будешь жить в семье за чужой счёт и не испытывая сострадания к близким.

- Морцпа - хороший учитель,- с непонятным неудовольствием заметил Коля.- Или ты учишься у Сандуба? В любом случае, тебе лучше пойти на кухню и подождать Любу. Ты же видишь, что нам не о чем говорить.

Я молча встал и пошёл по указанному адресу. Кухонька была маленькая и опрятная. Я сел на табурет и стал ждать Любу. Мне действительно очень хотелось её увидеть, и, хотя моя миссия провалилась, я всё же ожидал от неё небольшого поощрения за саму эту попытку. Всё же этот Николай был определённо умён, этот сущий молокосос, которому, кажется было лет двадцать, который чуть ли не в сыновья мне годился. И всё же это сильный человек. Сильный и несимпатичный. Я представил себе, как бы я мог набить ему морду; бить очкариков - сплошное удовольствие, они всегда снимают очки, чтобы сохранить глаза, и превращаются в слепых котят... Но бить я его не стану.

Ход моих мыслей прервал звук поворота ключа в замке. Из прихожей раздался какой-то шум, и вскоре передо мной предстала Люба с раскрасневшимся от лёгкого морозца лицом (я, слава Богу, умею отличать этот румянец от толстого слоя косметики), в полурасстёгнутой ярко-рыжей кожаной курточке, серых чулках и синих домашних тапочках.

- Здравствуйте, Люба,- я вскочил, чуть не опрокинув табуретку.

- Вы... Спасибо, что пришли. Ну, здравствуйте,- Люба улыбалась мне открытой улыбкой, её глаза блестели, волосы чуть растрепались.- Вы ведь задержались, и я пошла в магазин. Я хотела сначала дождаться Вас и познакомить с Колей. Ах да, Вы ведь знакомы... Я ждала Вас полчаса...

- Простите...

- Ничего, ничего! Мне нужно было в магазин, Коля ведь этим у нас не занимается. Ну, как Вы? У нас совершенно нет продуктов. Николай, возьми сумки,- крикнула она в сторону двери.- Думаете, он придёт? Чёрта с два!.. Хотите чаю? Или кофе? У нас есть пирог, совсем свежий. Да, о чём это я? Как прошёл Ваш день на работе?

Я совершенно не узнавал Любу. Из вчерашней разбитой жизнью дюймовочки она превратилась в очаровательную секси. Я рассмотрел её грудь, она обещала многое... Она весело болтала без умолку, а тем временем скинула на диван курточку, налила воды в электрический чайник, достала из холодильника пирог и всё что-то говорила, говорила. Теперь она осталась в белой блузке и чёрной кожаной коротенькой юбочке, я загляделся на неё и совершенно проглотил язык. Наконец чай был разлит, пирог сервирован, мы сели за стол.

- Ну, Вы поговорили с Колей,- непринуждённо спросила она.

- Медицина здесь бессильна,- попытался отшутиться я.

Она коротко рассмеялась.

- А я, между прочим, так и думала. Вчера, Владимир, Вы были так добры ко мне...

- Люба, давайте перейдём на ты,- предложил я, жуя яблочный пирог, действительно ещё довольно свежий.

- О'кей, Владимир,- улыбнулась Люба.

- Можно просто Вова.

В ту ночь мне приснилась голая Люба, очень эротично лежащая в ванне. Я проснулся совершенно счастливым. Жена уже встала, я лежал один на двуспальной кровати и не мог вспомнить, какой сегодня день. Надо ли сегодня идти на работу? Вчера мы с Любой болтали о каких-то пустяках и договорились, что сегодня я приду к ней в шесть, чтобы серьёзно поговорить о Коле... Четверг! Чёрт, который час? Почему я не слышал будильника? Я вскочил с кровати. Было ровно шесть часов утра - я на полчаса опередил будильник. Ну и прекрасно. Я принял душ, съел яичницу - и то, и другое показалось мне верхом наслаждения - расцеловал Алёну, оделся и вылетел вон из квартиры. Я бегом пробежал семнадцать лестничных пролётов и немного запыхался. Тут я сообразил, что мне некуда спешить. Я медленно вышел из подъезда. В тот четверг, наконец, выпало какое-то подобие снега. Было довольно холодно, и это тоже было очень приятно. Я не поехал на автобусе - времени было более чем достаточно, а идти пешком в такой день - одно удовольствие. Вот и низкое розовое солнышко пробилось из-за молочной дымки облаков... Промчавшийся мне навстречу грузовик обдал меня выхлопными газами.

Я лихо отмахал три автобусных остановки. Вот и бензоколонка - Морцпы там не было. Жаль, не смогу к нему сегодня зайти.

Морить тараканов в трёх огромных офисах - это, я вам скажу, занятие довольно противное. Но к этому я уже давно привык. Как-то раз я стал говорить с Морцпой о моей работе, и он мне объяснил, что многие грызуны и насекомые, которых я ежедневно уничтожаю, в прошлом были людьми. Раньше я этого не знал... Выходит, я - обыкновенный убийца? Морцпа обещал мне помочь... Но как? Мне надо кормить семью.

Николая действительно не было дома, и разговор с Любой получился действительно серьёзный. Мы сидели на кухне, она держала ребёнка на руках, отгородившись бронёй материнства от моей робкой любви.

- Он ничего не делает в доме. Он даже не выбрасывает мусор! Ты можешь себе это представить? Он говорит по телефону по-итальянски, и к нам приходят громадные счета. С каких средств он их оплачивает?

Я уже в который раз пожал плечами.

- Вова, я боюсь. Мне кажется, он связался с криминалом. Что мне делать?

Я понял, что если ещё раз пожму плечами, то перестану быть в её глазах мужчиной.

- Ты говорила с ним об этом?- выдавил я из себя.

- Много раз! Но это как об стенку горох. Он меня в свои дела не посвящает. Но кое-что я понимаю: это как-то связано с сектой. Может быть, они отмывают деньги итальянской мафии... Кстати, я не понимаю, когда он успел выучить итальянский язык?- Люба помолчала, потом закурила сигарету.- Но самое страшное - не это. Я... перестала его узнавать. Ты понимаешь, что это такое - жить под одной крышей с абсолютно чужим человеком, с посторонним?

- Люба...- я волновался и с трудом подбирал слова.- То, что я хочу сказать - это гнусно... это ужасно... Я даже не знаю, как это выразить. Ты любишь Николая?

- Люблю,- она вздохнула, потом глубоко затянулась.- Но не такого. Его зомбировали.

Она потушила недокуренную сигарету в бронзовой пепельнице. Она плакала. Маленький комочек в жёлтом комбинезончике, который она держала на руках удивлённо повернул к ней головку и вдруг чихнул.

- Люба, ты здесь куришь... Ребёнка лучше отнести в детскую.

- Да, Вова,- она протянула мне малыша.- Отнеси, пожалуйста, его в манеж.

Когда я вернулся, она уже успокоилась, только глаза у неё были красные. Она снова закурила. Я молчал, не зная что сказать.

- Вова... Когда пришёл первый телефонный счёт с кодом Милана, у меня пропало молоко.

Я молчал как пень. Но нужно было что-то говорить, утешать, дарить надежду... И какой-то чёрт внутри меня шептал: "Скажи, что Николай - сволочь. Вместе вы будете счастливы. Ведь ты никогда так не любил. Одно слово - и она твоя". Но пока я, решив послушаться своего чёрта, подбирал выражения поделикатнее, Люба перевела дыхание и снова заговорила:

- Я слышала об этих сектах. Они превращают человека в раба, заставляют бросать семью, отдавать секте всё имущество, заставляют бесплатно на них работать. Почему ты молчишь? Ведь это ты и твои друзья втянули Колю в это!

- Я люблю тебя, Люба.

- Что?!! Иди ты к чёрту.

Да, всё было так, только я ничего не сказал, а она ничего мне не ответила. И вообще, этот разговор начинал мне надоедать.

- Я лично никуда Колю не втягивал.

- Но Вы... но ты участвуешь во всём этом, значит, тоже отвечаешь за него.

- Люба, Николай не мальчик и...

- Ты хочешь сказать мне, что я не должна ему помочь?!

- Люба, чем я могу тебе помочь?- спросил я.

- Я не знаю. Ты ведь мелкая сошка, катаешь этого инвалида. И вообще, похоже, не слишком умён,- Люба вдруг истерически расхохоталась.

Я молча встал и вышел в прихожую. Когда я уже надел куртку, Люба, подкравшись сзади, дёрнула меня за рукав.

- Прости. Я просто очень несчастна. Ты добрый. Прости. Не думай обо мне плохо.

Конечно, я её простил, едва только за мной захлопнулась дверь. Я даже сам готов был просить у неё прощения. У меня есть её телефон. Я поговорю с Морцпой о Николае. Завтра пятница.

Я вышел на улицу. Опять пошёл мелкий снежок, стало скользко. Зачем она оскорбила меня? Может быть, мне лучше забыть о ней? Нет, я не смогу. Есть только один путь...

- Куда это тебя занесло?

Алёна. Она возвращалась из магазина, в каждой руке по сумке. Сумки я взял себе.

- Я гулял.

- Нашёл место для прогулочек. Уж лучше бы пошёл в сквер.

Мы идём домой. Она разогревает ужин. Всё как обычно. Дочь играет с собакой. Потом мы всей семьёй смотрим телевизор. Я был так взволнован, что пропустил вечернюю медитацию. Я теперь медитирую два раза - утром и вечером.

- Ты погуляла с Гердой?

- Да, мама.

Люба сказала мне сегодня, что ей помогает отец. На эти средства они и существуют. Но вот Николай - действительно загадка, у него свой собственный бюджет и своя таинственная жизнь.

- Володя, что случилось?

- Ничего.

Мы уже легли в постель. Алёна всегда чувствует, когда у меня что-то не так. К моему увлечению буддизмом она относится снисходительно. Она всегда говорила мне, что у настоящего мужчины должно быть хобби.

- Ты что-то от меня скрываешь.

- Разве?

- Ты чем-то подавлен.

- Наверное, мне просто не хватает витаминов,- говорю я, чтобы снизить планку разговора.

Люба снилась мне каждую ночь; то в прозрачном белом одеянии, напоминавшем о грациях Ботичелли, то в зелёном домашнем халате у себя на кухне (хотя я никогда не видел её в зелёном халате), то в пурпурном кимоно, разрисованном экзотическими птицами, то в роскошном вечернем платье в углу дивана с бокалом вина в руке. Но каждый раз утро возвращало меня к печальной действительности. Может быть, то утро пятницы, первого дня декабря, было самым тяжёлым. Звонок будильника - и обольстительные чары ночи рассеялись, я снова один на двуспальной кровати, с кухни - запах жаренной яичницы (по давно сложившейся традиции она мне достаётся холодной).

Сегодня может многое решиться.

В шесть часов вечера я был уже у Морцпы. Морцпа, как обычно, медитировал, но увидя, что я пришёл и размахиваю своим фонариком, обратился ко мне с каким-то вопросом. Я отвечал невпопад.

- Вова, тебя что-то серьёзно беспокоит,- сказал Морцпа.

- Нет-нет.

- Если ты считаешь меня своим учителем, ты должен быть со мной откровенен.

- Хорошо,- я сделал попытку сосредоточиться.- Меня беспокоит Николай Стрелецкий.

- Я же просил тебя быть откровенным,- укоризненно заметил Морцпа, так, как будто он был в курсе всего.

- В некотором смысле я откровенен, Морцпа. Но я хотел с Вами поговорить не о том, что меня беспокоит, а о взаимоотношениях Николая с его женой Любой.

- Это-то как раз тебя и беспокоит.

- Согласен. Я продолжу, если Вы не против.

- Продолжай. А я пока покормлю кошек. Можешь не сомневаться, что я буду внимательно тебя слушать,- и он потянулся к своему целлофановому пакету.

- Так вот. Я знаю, что Николай - не зомби. Но Люба - помните Любу? Она хотела сорвать лекцию в прошлый вторник. Так вот, она считает, что его зомбировали в Вашей секте, что он стал совершенно неузнаваем с тех пор, как стал её посещать.

- Кс-кс-кс... Говори, я слушаю.

- Кроме того, он не хочет устраиваться на работу. Но у него есть деньги, много денег. Откуда он их берёт - неизвестно. И ещё - он стал совершенно равнодушен к Любе и своему ребёнку.

- Кс-кс-кс... Знаешь, Вова, меня это совершенно не удивляет.

- И Вы считаете, что всё должно остаться как есть?

- Мои возможности не безграничны, Вова.

- Но что с ним происходит? Откуда он берёт деньги?

- На счёт денег, Вова... Тебе пока рано об этом знать. Что с ним происходит, ты говоришь? Ничего особенного. Обыкновенная низменная жажда власти. Он плохой человек.

- Он был другим!

- Нет. Он никогда не был другим, разве что очень давно.

- Так что же с ним произошло?- продолжал спрашивать я.

- Я уже сказал,- терпеливо отвечал Морцпа.- С ним ничего не произошло, потому что он не изменялся.

- Но Люба говорит другое!

Внезапно Морцпа замолчал. Я ждал, что он что-нибудь скажет, но он молчал. Я повторил свой вопрос.

- Всё, что я тебе сказал - правда,- заявил Морцпа.

- Тогда я ничего не понимаю,- я уже начинал немного горячиться.- Люба не может ошибаться. Они любили друг друга. И даже если Вы правы, Вы - его учитель, Вы можете повлиять на него...

- Я не являюсь его учителем,- отрезал Морцпа, и его всегда спокойный голос прозвучал жёстко.

- А кто его учитель?- спросил я, думая, что это может быть Сандуб, Дордже-Пам или Дзонгпа.

- Никто.

Я понял, что Морцпа твёрдо решил что-то от меня скрыть. Но я был уверен, что он не лжёт мне, и продолжал задавать вопросы, надеясь самостоятельно разобраться в этой головоломке.

- Скажите, Морцпа,- начал я уже более спокойным тоном.- Когда Николай пришёл в секту, то Вы были её верховным гуру...

- Нет.

- Нет?- я снова был удивлён.- А кто им был?

- Я думаю, Вова, сейчас преждевременно называть имя этого человека. Что же до Николая... Поверь мне, что даже Небесный гуру нашей секты - Будда Всепобеждающий - не является учителем Николая. И это очень печально.

Я окончательно запутался, словно обступавшая нас темнота скрывала от меня разгадку. Сказав, что загляну к нему на днях, я покинул Морцпу, который на прощание благословил меня. Уже выбираясь наощупь из подвала, я сообразил, что мне нужно было распросить Морцпу о том гуру, который руководил сектой до него. Но я решил оставить этот вопрос для следующего раза. И вдруг меня осенило! Я вернулся к той тёплой трубе, возле которой обосновался Морцпа. Он, очевидно, уже готовился к медитации. При свете фонаря его тёмная грузная фигура в коляске походила на древнее каменное изваяние.

- Морцпа!

- Да, Вова,- голос моего гуру был как всегда доброжелателен.

- После всего, что Вы наговорили мне о Николае, я думаю, что ему не место в Вашей секте,- выпалил я.

- А ведь ты прав,- Морцпа тихо рассмеялся. Причина его смеха была мне совершенно непонятна, но вместо естественного в таких случаях раздражения я ощутил беспокойство.

- Ну так выгоните его.

- Нельзя, Вова. Устав секты запрещает изгонять однажды принятых учеников. Но они могут уходить сами, если захотят.

- Но у него даже нет учителя! Какой же он ученик?

- О нет, у него есть учитель. Его имя - Мара, злой дух, искушавший самого Гаутаму Будду. Но это всё слова. Я не могу изгнать его из секты, хотя так было бы лучше для всех.

- Морцпа, я разочарован.

- Будущее покажет, сумеем ли мы избавиться от него.

Я вышел из подвала в совершенно подавленном настроении. Идя к Морцпе, я намеревался действовать вопреки всякой логике и здравому рассудку. Я собирался вернуть Любе Николая в целости и сохранности. Казалось, успех в этом деле должен был поставить окончательный жирный крест на моих надеждах найти взаимность со стороны Любы... Но я тогда воображал, что я безумно хитёр. Я был уверен, что Люба уже не любит Николая и собирался таким образом наглядно ей это доказать. Это "я его не узнаю"... Я считал, что Люба просто разлюбила своего мужа, ставшего к ней равнодушным, но не может разобраться в своих чувствах, списывая ситуацию на мнимое "зомбирование". Кстати, я и в мыслях не мог предположить, что Николай зомбирован; моё доверие к Морцпе было в тот момент поистине безгранично. Но то, что я услышал от Морцпы, поставило меня в тупик, и моя задача снова казалась мне неразрешимой. Я должен был понять, кто такой Николай. Пока что я понимал лишь одно: он - какой-то таинственный паразит, присосавшийся к секте, присосавшийся к Любе. Во всём этом нужно было срочно разобраться...

Я прикрыл дверь в подвал и быстро, рискуя подскользнуться, поднялся по обледенелым ступенькам. Помню, у меня мелькнула мысль, что их обязательно нужно посыпать песком, взяв его из ближайшей песочницы... но тут я увидел Любу.

Она быстрым шагом шла сквозь темноту в направлении своего квартала. На ней была та же белая шубка, в которой я увидел её в первый раз. До неё было шагов двадцать, и я бросился её догонять.

- А, это Вы?- она улыбнулась, и все мои тревоги сразу исчезли.- Вова, простите меня за тот вечер.

- Нет, Люба...- горячо начал я.

- Вы не прощаете меня?- она нарочито небрежно взяла меня под руку.

- Нет, Люба, это Вы должны меня простить. Я приходил, чтобы Вам помочь, а вместо этого сидел и молчал как истукан.

- Но в самом деле, что Вы можете сделать?- Люба вздохнула.

- Я много думал об этом, Люба, и пока не хочу посвящать Вас во все подробности, но поверьте мне, что надежда есть...

Я проводил её до подъезда. Наверх она меня не пригласила; я обещал ей позвонить, если ситуация прояснится, обещал предпринять всё возможное. Она ушла, а я всё стоял около её подъезда. Пошёл снег, он сыпался мне за воротник и таял, и вдруг мне безумно захотелось напиться. Морцпа запрещал, но вынести всё это - выше всяких человеческих сил. Я стал шарить по карманам в поисках денег и нащупал в левом кармане, рядом со связкой ключей, жёсткий полиэтиленовый прямоугольник. Машинально я вытащил его и стал разглядывать при свете синего фонаря. Это была визитная карточка ламы Сандуба.

Несмотря на то, что я не смог внятно объяснить Сандубу причины, по которым я хотел бы его повидать, он без колебаний согласился. Шестиэтажный дом на Рочдельской улице, где он снимал квартиру, я нашёл без особого труда.

Сандуб ждал меня и сразу открыл дверь. На нём был изящный бежевый костюм, белая рубашка и жёлтый галстук с золотой булавкой. Его лицо было сумрачно. Когда я вошёл, он тускло улыбнулся и протянул мне руку. Рукопожатие у него было вялое. Он провёл меня в просторный кабинет, в углу которого помещался небольшой алтарь с позолоченным изваянием Будды; в алтарной лампадке курились благовония с удивительно приятным запахом. У широкого окна стоял огромный письменный стол, заваленный бумагами, там же лежало несколько раскрытых фолиантов; в углу стола примостился ноутбук. Лама принёс банку дорогого апельсинового сока и высокие стаканы. Мы сели в глубокие кресла, разделённые столиком красного дерева, покрытым циновкой. Несколько секунд лама так пристально меня разглядывал, что я не мог выдавить из себя ни одного слова. Потом он молча стал разливать сок. Я тоже присматривался к нему. Это был, как я уже писал, атлетически сложеный мужчина лет сорока, брюнет, как и все выходцы с Тибета, с высоким лбом и сильно оттопыренными ушами. В остальном это был типичный азиат.

- Пейте сок,- сказал Сандуб.

Я взял стакан и стал пить большими глотками. Допив, я поставил его на стол и только тут понял, что имею дело с человеком громадной воли. Когда он сказал "Пейте сок", я даже не вспомнил о том, что должен его поблагодарить, я воспринял его слова как приказ.

- Ринпоче хотел этой встречи?- спросил Сандуб. Его тон словно давал мне понять, что разговор будет вести он. Я с большим трудом взял себя в руки.

- Нет, Морцпа не в курсе,- несмотря на только что выпитый сок, в горле у меня пересохло.- Я хочу разобраться с Николаем Стрелецким. С тем, что с ним происходит.

Сандуб поморщился.

- Почему Вам интересна судьба Стрелецкого?

Я чувствовал, что соображаю довольно туго, но всё же нашёлся с ответом.

- Морцпа сказал, что Николай недостоин быть членом секты, подвержен искушению демона Мары, и что мы не можем исключить его из секты.

Сандуб удивлённо посмотрел на меня.

- Ринпоче так сказал Вам? Подождите меня здесь.

Сандуб встал и вышел в другую комнату. Я сразу почувствовал огромное облегчение и без церемоний налил себе ещё сока. Несколько минут я бездумно разглядывал кабинет. Когда Сандуб вошёл, япочему-то почувствовал себя неловко. Лама протянул мне дистанционную трубку телефонного аппарата.

- Ринпоче хочет говорить с Вами,- сказал он.

Я взял трубку и услышал голос Морцпы:

- Вова, зачем ты пришёл к ламе Сандубу?

- Это запрещается?

- Нет, конечно. Я просто задал вопрос.

- На него не так-то просто ответить, Морцпа.

- То есть, ты не хочешь отвечать. Ладно, мы ещё об этом поговорим. Дай, пожалуйста, трубку ламе.

Сандуб снова ушёл с трубкой, но скоро вернулся. Он сел напротив меня и стал пить сок маленькими глотками.

- Кто был гуру нашей секты до Морцпы?- спросил я непослушным языком.

- Странно, что это Вас интересует,- глаза ламы недобро блеснули.- Это был лама Дордже-Драк. Это было давно. Морцпа Ринпоче возглавляет секту Белого Алмазного Лотоса с 1972 года. В том же году преподобный Дордже-Драк скончался. Это было в Неаполе. Вы ведь слышали об оккупации Тибета Китаем?

- Да, я слышал,- в моей голове шумело, словно я выпил много вина или же благовония, курившиеся в алтаре, содержали в себе опиаты. Но всё же я смог уловить главное - Морцпа лгал мне, когда говорил, что он не был главой секты полгода назад, когда в секту пришёл Николай... Это меняло всё.

- Кстати, Владимир,- Сандуб снова уставился на меня.- Ринпоче рассказывал Вам о случившемся с ним несчастье?

- О том, как он потерял ноги?

- Нет, о другом, случившемся... гораздо позже.

- Лама, он не рассказывал мне ни о том, ни о последующем несчастье,- ответил я. И тут я почувствовал, что волевой капкан, в котором держал меня Сандуб, ослаб. Лама смотрел на меня с участием.

- Тогда,- сказал Сандуб,- я не стану рассказывать Вам об этом. Вам лучше услышать это от него.

Глава 3

Шатаясь, я вышел из подъезда, и, тут же поскользнувшись, едва не упал. Всё то, что Люба говорила мне о зомбировании, оказалось правдой. Я медленно шёл к троллейбусной остановке; с тёмного пасмурного неба сыпалась какая-то дрянь. Постепенно мне стало легче, в голове прояснилось. Завтра воскресенье. Я пойду к Морцпе и выскажу ему всё, что думаю о нём, Сандубе и их секте. Люба... Бедная Люба! Теперь я просто обязан ей помочь, даже вопреки своей любви. Но как вернуть ей Николая? Тем более, что она оказалась права - здесь дело пахнет настоящим криминалом. Может быть, вдвоём мы сумеем что-нибудь придумать? А Николай? Сможет ли он вернуться к нормальной жизни? Я начал перебирать в голове всё, что когда-либо слышал о тоталитарных сектах. Коллективные массовые самоубийства. Террористические акты. Сандуб наверняка подмешал мне что-то в апельсиновый сок... А если их деятельность связана с наркотиками? Николая могут посадить в тюрьму! Стыдно признаться, но при этой мысли я испытал жгучую злобную радость и подумал, что мне нужно действовать с Любой заодно. Впрочем, возможно, Сандуб - просто хороший гипнотизёр. Ничего, скоро всё прояснится.

Люба, одетая в длинное чёрное платье, держала в своих маленьких руках букетик жёлтых роз... Она плакала...

Я проснулся; моя подушка была в слезах. Жена, даже по воскресеньям встававшая раньше меня, куда-то ушла, наверное в магазин. На кухонном столе лежала записка от Оли: "Папа, мама! Я пойду погуляю с Гердой часика на три". Съев холодную яичницу, я быстро оделся и вышел на улицу. Ну я ему сегодня врежу! Я никогда ещё не был таким разъярённым с утра -

было начало одиннадцатого. Так показывали мои часы "Полёт" - самые быстрые часы в мире. То, что Морцпа солгал мне, говорило о том, что все его слова были ложью. Нам было о чём поговорить. В голове моей мелькали разные мысли, одна ужаснее другой. Вдруг они сделали Николая наркодилером? Сандуб явно мне что-то подсыпал...

У самого подвала я остановился, чтобы отдышаться. Железная дверь была распахнута. Почувствовав чей-то взгляд, я обернулся и увидел знакомую белую шубку. Люба! Я подошёл к ней и уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но она только кивнула мне и махнула рукой, указывая на торец дома у меня за спиной. Я повернулся и встал рядом с ней. Из подвала вышел дворник, который нёс на плечах инвалидную коляску Морцпы; в дверном проёме он на секунду остановился, чтобы пригнуть голову, а затем начал осторожно подниматься по ступенькам. И тут я, наконец, обратил внимание на милицейский воронок, стоявший у ближайшего подъезда. Теперь я понял всё. Пересказ дальнейших событий займёт немного времени; мы с Любой стояли рядом и наблюдали. Вот дворник одолел пять ступенек, и тут же воронок мигнул фарами и медленно тронулся с места. Ясно, они сперва припарковались у первого подъезда, чтобы вызвать дворника через домоуправление. Воронок проехал метров пятнадцать и остановился напротив входа в подвал. В дверном проёме мелькнули две милицейские шапки. Потом его заслонила шварцнеггеровская спина в серой шинели. Ещё несколько секунд - и спина начала медленно сгибаться и пятиться - мент начал осторожно подниматься наверх. Вся процедура заняла секунд тридцать. Они вынесли Морцпу. Морцпа был в одном пиджаке... Второй мент, приземистый и коренастый, держал инвалида за пояс, а его коллега Шварцнеггер - под мышки. Одолев главное препятствие, менты стали расторопнее и двинулись к воронку, задние дверцы которого уже распахивал шофёр. Рядом с шофёром стоял дворник с коляской.

Коляску и задержанного довольно быстро запихнули внутрь и шофёр захлопнул дверцы. Потом менты стали курить, а дворник тем временем запирал подвал на никелированный замок.

Я перевёл дух и посмотрел на Любу. Она глядела победоносно.

- Люба,- сказал я,- ты оказалась права. Я говорил с Морцпой и Сандубом...

- Кто такой Сандуб?- живо и весело откликнулась она. Боже, я люблю её!

- Сандуб... Сандуб. С ним ты так просто не справишься, он ведь не живёт в подвале.

- Смотри, сейчас отъедут... Я - домой. Проводишь меня?

Воронок действительно уже отъезжал, оставляя влажную колею на асфальте и три брошенных окурка. Люба привычно взяла меня под руку, и мы пошли. По дороге я начал рассказывать о событиях последних дней.

- Спасибо, Вова,- внезапно прервала меня она.

Я замолчал.

- Ну что же ты! Продолжай!

- Так вот. Сандуб напоил меня апельсиновым соком...

- Дай мне его визитную карточку,- она снова перебила меня.

Я на секунду задумался.

- Нет, Люба. Сандуба я беру на себя. Он слишком опасен.

Я не стал рассказывать ей о том, что пытался сделать со мной этот лама. Но в самом деле, Любе лучше с ним не связываться...

- Зайдёшь?- спросила Люба. Мы уже были у её подъезда.

- Только если у тебя есть вкусный яблочный пирог.

- Пошли, есть печенье,- улыбнулась она.

- Тебе пора,- сказала она и опустила глаза. Андрюша уже давно занял своё законное место в детском манеже; Люба дважды успела покормить его из бутылочки. Николай так и не пришёл. Часы "Полёт" показывали восемь часов.

Мы попрощались, стоя около двери в тесной прихожей.

- Люба, до свиданья...

- Иди.

Через несколько слишком коротких секунд дверь захлопнулась за мной. Я стал спускаться по лестнице. Я вообще не люблю лифты, у меня никогда не бывает одышки.

Всё было прекрасно! Уже выйдя на улицу, я начал вспоминать события сегодняшнего утра. Глаза Морцпы были закрыты, как будто... как будто он не хотел видеть меня. Совесть моя была чиста - не мог же я, в самом деле, отбить его у милиции!

Я остановился у фонаря и стал шарить по карманам в поисках сигарет, потом вспомнил, что бросил курить два года назад. Это меня рассмешило. Тут я заметил, что иду совсем не в ту сторону. Эта любовь сделала из меня психопата... Я шёл не домой, а к подвалу Морцпы. Я подумал, что у моей внезапной профессорской рассеянности могут быть другие причины. Я снова стал вспоминать то, что было утром. Дворник вынес коляску; менты вынесли Морцпу... Пакеты Морцпы! И его одежда. Если её не успел забрать дворник, всё это ещё там.

Кажется, дворник повесил новый замок. Я свернул к ближайшей помойке и - о чудо! - почти сразу нашёл то, что мне было нужно - небольшой железный прут. Нужно забрать всё из подвала.

Ещё пять минут - и я у цели. Мой ключ от старого замка не подошёл. Это был новый замок, и я взломал его железным прутом, который тут же выбросил к чертям. Мелькнула идиотская мысль, что на пруте должны остаться мои отпечатки пальцев. На улице было сравнительно светло от фонарей и облаков, отражающих огни большого города, а вот в подвале... Так и есть - электричество не починили. Я стоял, сделав один шаг внутрь, и впереди была абсолютная темнота.

Не стану описывать, как я шарил в тёмном подвале. Всех ощущений всё равно не передать.

У меня не было спичек... Как только мои кости остались целы! В конце концов, моё сумеречное зрение настолько обострилось, что когда я со своей добычей пробирался к спасительному светлому прямоугольнику выхода, то уже мог различать в темноте глаза кошек.

- Где ты шлялся целый день?- спросила меня Алёна. Она брезгливо глядела на меня. В моих руках был грязный белый пакет и ворох одежды - ну точно как грабитель, раздевший на улице честного прохожего.

- Хоть бы записку оставил. Уходишь на целый день. А это что?

Пока я думал, что ей ответить, она ушла на кухню, откуда доносились соблазнительные запахи ужина.

А после ужина я с чувством мальчика, который роется в письменном столе своего отца, раскрыл пакет Морцпы. Я вытаскивал одну вещь за другой и клал их на ковёр. Довольно свежий батон в целлофановом пакете, край обломан. Мобильный телефон. Грязное жёлтое полотенце. Пластиковая бутылка с водой. Мятая серая рубашка... И в отдельном пакетике, который я обнаружил почти на самом дне - реликвии; Морцпа уже однажды мне их показывал. Жёлтая костяная ложка какого-то аскета древности, имя которого я позабыл. Бронзовый колокольчик - да, тот самый. И чётки Себан-Репы из рубиновых человеческих черепов. На самом дне пакета я обнаружил рукопись, написанную по-тибетски. Я без особой цели стал её перелистывать, и вдруг из неё как бабочка выпорхнула фотография и спланировала на ковёр картинкой вниз. Я поднял её. На цветной фотографии была Люба - юная и прекрасная. Я перестал что-либо понимать. Я снова начал во всём сомневаться и просто хотел вернуть вещи своему учителю, даже не требуя от него никаких объяснений. Но эта фотография... Откуда она у него? Поколебавшись, я спрятал фотографию в свой бумажник.

Это было замечательное утро. За ночь выпал снег, небо - необыкновенно чистое, с лёгкой дымкой смога у горизонта. Солнце ещё не взошло, но уже позолотило просвет между шестнадцатиэтажными домами. Я шёл быстрым шагом; я вообще не люблю ездить автобусом. Я не мог отказать себе в удовольствии пройтись. У бензоколонки сидел какой-то нищий. Я привычно кинул ему рубль.

- Я думаю, что Сандуб обошёлся с тобой слишком круто.

Да, это был Морцпа. Странно, что я не узнал его. Он сидел в своей коляске - в пиджаке, без шапки.

- Сандуб не знает всего,- продолжал Морцпа.- Если ты хотел докопаться до истины, тебе следовало поговорить со мной.

- Морцпа, я же пытался...

- Да, но ты мне не поверил.

- Я поверил...

- Но Сандуб тебя разубедил. Неудивительно, ведь я же сказал, что он не знает всего.

Посовещавшись, мы решили, что я отвезу Морцпу обратно в подвал, а потом зайду домой и принесу его вещи. Так мы и сделали. Толкать коляску по тротуару было легко и приятно.

- Поскольку ты пришёл к нему без моего разрешения, он принял тебя за интригана и карьериста, вроде Николая,- говорил мне Морцпа.

- А что с Вами было в милиции?

- Я связался с итальянским консульством, и меня отпустили. Но это дурной знак. Понимаешь, существует негласное распоряжение, запрещающее бездомным жить в подвалах...

- Да, да, я знаю. Оно действует после прошлогодних взрывов жилых домов.

- Так вот. Это дурной знак: моя виза истекает, и её могут не продлить.

Я ненавязчиво перевёл разговор на Сандуба и узнал, что по заданию Морцпы он изучал практику Высокой моральной силы и серьёзно в ней преуспел. Это кое-что объясняло...

Я опоздал на работу на полчаса и получил устный выговор.

А вечером того же дня, предварительно созвонившись, я отправился к Любе, но застрял в лифте, откуда был извлечён аварийной службой через три часа. Идти к Любе было поздно, хотя мне очень хотелось её увидеть. Я позвонил ей из автомата на улице и объяснил ситуацию.

- Завтра мы не сможем встретиться. Мы с женой покупаем холодильник,- врал я в телефонную трубку.

- Тогда до среды.

- Ладно. Созвонимся.

Жена опять сказала мне, что я неизвестно где шляюсь, я вяло съел холодный ужин и тут же лёг спать. И мне снова снилась Люба.

Работа в известной степени стабилизирует жизнь. В том числе двойную жизнь. Во вторник вместо воображаемой покупки холодильника я снова побирался с Морцпой в метро, а затем, в кинотеатре, конспектировал лекцию Сандуба о Падмасамбхаве, принёсшем великое Учение из Индии в Тибет в восьмом веке нашей эры. На эстраде были установлены колонки стереосистемы, и после лекции мы прослушали буддийские песнопения монахов одного из тибетских монастырей, ныне разорённого китайцами. Запись была сделана в 1938 году одним англичанином, и качество звучания оставляло желать лучшего.

Потом я отвёз Морцпу обратно. Было довольно морозно, но учитель был в одном пиджаке и без шапки. Он объяснил мне, что сейчас практикует оккультную способность сохранения жизненного тепла.

Придя домой, я полчаса медитировал перед ужином. Затем я съел свой ужин (я никогда не разогреваю его из принципа) и перешёл ко второй половине моей двойной жизни. Воспользовавшись тем, что Алёна ушла в ванную, а Оля смотрела телевизор, я позвонил Любе. Герда пристроилась у моих ног, понимающе глядя на меня.

- Купили холодильник?- спросила Люба нежно и насмешливо.

- Потом, потом. Я завтра кончаю в шесть.

- Давай в полседьмого в сквере, на волейбольной площадке.

- Замётано.

Мы ещё немного поговорили. Минут через пять шум воды в ванной стих.

- Ну всё, пока, не могу больше говорить.

- До завтра, милый,- обиженно пропела Люба и бросила трубку.

И я знал, что этой ночью снова увижу её во сне.

Я никому не сказал, что взял отгул. Я вышел из дома в обычное для среды время и отправился к Морцпе.

Лицо Морцпы было светло и радостно. Он поднял руку вверх, давая мне понять, что я не должен ничего говорить.

- Владимир. В тебе есть сострадание и преданность, но тебе не хватает веры. Я знаю, что ты присвоил себе вещь, принадлежащую мне. Я дарю её тебе. Теперь она твоя. Посмотри на неё!

Я вынул из бумажника фотографию. На ней был изображён Падмасамбхава. Морцпа снова поднял руку, не давая мне говорить.

- Я знаю, что этого проявления моей оккультной силы недостаточно, чтобы поверить в Дхарму. Если бы это было так просто, все бы уже спаслись, даже демоны. Поэтому я помогу тебе, как и обещал в одну из первых наших встреч. Ты уже освоил позу лотоса?

- Да, учитель.

- Отныне называй меня только так. Но думай обо мне, вспоминая моё имя.

В тот день учитель научил меня входить в состояние Самадхи, дающее всеведение и многие другие чудесные способности. Учитель сказал, что мне следует использовать эту способность лишь для возвышенного созерцания миров - нашего мира, Небес, ада и других, о которых я раньше даже не слышал.

Было четверть седьмого. Я стоял на волейбольной площадке и думал о том, что не удивлюсь, если сейчас вместо Любы увижу Падмасамбхаву.

Но Люба пришла. Мы перешли железнодорожное полотно и на шоссе взяли такси. Мы решили поехать в Сокольники. В баре я взял Любе пиво, а себе - минеральную воду. Есть нам не хотелось, нам хотелось танцевать. И как бы я хотел показать ей танец на маленькой радуге, которому научил меня мой учитель!

Потом была аллея, полная влюблённых парочек, в ней было темно, и мне захотелось, чтобы с ясного звёздного неба падал дождь из золотых цветов, я мог это сделать ради Любы, но я не решился. Чудесные способности, которым меня научил Морцпа, разрешалось использовать только ради торжества веры, и я не смел ослушаться учителя.

В субботу я зашёл к Морцпе с утра.

- Ты давно не приходил,- заметил он.

- Простите, учитель.

- Главное, чтобы ты регулярно практиковал.

- Я это делал, учитель.

И это была правда, я практиковал Самадхи каждое утро и каждый вечер, даже когда встречался с Любой.

- Ты получил сокровища, доступные немногим,- сказал Морцпа.- И поверь мне, они ценнее всех земных сокровищ. Наша секта - особенная. Мы даём своим лучшим ученикам возможности, которые в других сектах достижимы лишь для особо одарённых и лишь годами упорной медитации, жизни вне мира, аскетизма. Мы ограждаем наше Учение от недостойных. Тех учеников, которые слабы в своём духовном развитии, мы просто учим правильно медитировать, и это также приближает их к Нирване, то есть Освобождению,- учитель вздохнул и немного помолчал.- Как ты собираешься распорядиться тем, что приобрёл? Что ты чувствуешь?

- Радость. Радость познания мира. А насчёт распорядиться... Учитель, мне придётся придётся просить на этот счёт совета у Вас.

- Я дам тебе совет,- вздохнул Морцпа.- Когда лучше узнаю тебя. А пока продолжай свои практики.

- Учитель, я уже говорил Вам, что этот подвал небезопасен...

- Пустое. Мне здесь нравится. И мой лучший ученик легко может приходить ко мне.

- Я?!!

- Да, ты.

- А остальные? Как же остальные? Сандуб, Дзонгпа и другие?

- Я не стану критиковать их. Позже ты узнаешь, почему я назвал тебя моим лучшим учеником.

- Учитель, расскажите мне о секте.

- Твоё любопытство похвально. Из лекций ты уже знаешь историю секты в древние времена, а о последних годах узнаешь позже.

- Дзонгпа старше Вас?

- Да, он - старший. Мы все его уважаем.

- Он хороший ученик?

- Владимир,- мне показалось, что Морцпа улыбнулся.- Ты узнаешь всё - в своё время. Кстати, не забывай, что твоё Самадхи даёт тебе всеведение. Если ты почувствуешь, что должен что-то узнать, воспользуйся им. Всеведение - мощная сила. Ты можешь узнать, например, как сложится твоя жизнь, день своей смерти. Пользуйся им осторожно, чтобы выдержать груз полученного знания. И ещё. Это всеведение, которое доступно тебе... Очень скоро ты сможешь глядеть сквозь века вперёд и назад, в прошлое, но кое-что будет от тебя скрыто. Истинно всеведущ лишь Вечно Радующийся.

Глава 4

В жизни многого хочется. Например, не ждать автобуса, а чтобы автобус ждал тебя. Всё это называется привязанностями, от которых нужно избавляться. Вы, конечно, читали об этом или слышали. Именно этому учил меня Морцпа.

- Самое печальное - это то, что человек всем сердцем привязывается к вещам, которых не существует,- говорил он.- Самадхи, которое я тебе дал, служит одной цели - показать тебе, что предметов твоих желаний не существует.

Но Люба существовала, не могла не существовать. И я не стал разубеждать себя в этом. Вместо этого я подарил ей маленький букетик обмороженных фиалок. Она спрятала его на груди, и мы долго бродили по заброшенной узкоколейке, ведущей к кладбищу. Мы не виделись целую неделю из-за моих сверхурочных и теперь с жадностью пытались восполнить недостающую близость взаимными упрёками. Но вскоре это нам надоело.

- Смотри, галка.

- Странно. Галок не бывает зимой. Это, наверное, подранок,- предположила Люба.

В моё сердце закралось смутное подозрение - ведь галок действительно не бывает зимой.

- Иди вперёд, я тебя догоню,- сказал я Любе.

- Если ты собрался пописать, смотри не отморозь!- весело крикнула она и убежала вперёд по засыпанным снегом шпалам.

Я быстро вошёл в Самадхи и ещё раз посмотрел на галку. Это был Николай. Он без тени улыбки смотрел на меня сквозь свои круглые очки.

- Ты делаешь успехи,- процедил он.

Я не стал отвечать, наспех привёл себя в нормальное состояние и побежал догонять Любу.

Неделю назад чеченцы взорвали в Москве ещё один жилой дом. Погибло тридцать с чем-то человек, в основном, женщины и дети. А несколькими днями спустя президент своим указом возродил народные дружины.

Я продолжал время от времени посещать Морцпу. В эти дни ударили такие морозы, что кое-где в нашем околотке полопались трубы. В понедельник я пришел к Морцпе в восемь вечера. В подвале было холодно, кошки лежали на полу у остывшей трубы, прижавшись друг к другу. Морцпа сидел в своей коляске и перебирал чётки. На нём была лишь тёмная хлопчатобумажная рубашка. Посветив фонариком, я обнаружил ком тёплой одежды на полу.

Учитель прервал своё занятие, и мы беседовали около получаса. Между прочим, я рассказал ему, как Николай превращался в галку.

- Ты тоже сможешь делать это. Не сейчас, позже,- сказал учитель.

- Но кто его научил?

- Ты узнаешь.

Больше я ничего не смог от него добиться. Во всяком случае, Николай - не зомби.

Во вторник была обычная лекция, Сандуб объяснял очередную мандалу. Я аккуратно скопировал её в свой блокнот, чтобы дома вновь её нарисовать на большом листе ватмана.

- Я записалась в народную дружину нашего микрорайона,- сказала мне Люба.- Мама будет сидеть с Андрюшей. Платят за вечер по двадцать рублей. Гуляем толпой с семи до десяти,- и она искоса посмотрела на меня.

- Я тоже запишусь,- подумав, сказал я.- У меня все вечера свободны, кроме вторника.

- Да-да, по вторникам ты покупаешь холодильники,- Люба закусила губу.

Мы сидели на обледенелой скамейке, обнявшись, чтобы хоть немного согреться. Люба как-то смирилась с тем, что я продолжал учиться буддизму. Конечно, я не стал пересказывать ей то, что Морцпа говорил о Николае, это только испортило бы наши отношения. Полчаса назад мы до одури наигрались в снежки и теперь отдыхали, обсуждая совместный поход на лыжах, который мы планировали на ближайший выходной. В качестве запасного и, безусловно, лучшего варианта рассматривалась дача Стасика. Проблема была в том, что он не мог найти ключи от дачи или, скорее всего, врал, что не может. Времена нашего общего пещерного энтузиазма безвозвратно прошли... Кстати, Люба поинтересовалась, как это я со своей квалификацией спелеолога не устроился работать промышленным альпинистом - у них-то заработки дай Боже. Я рассказал ей, что пытался устроиться в одну такую контору, но не прошёл тест на психологическую совместимость с её руководителем. Начальники в Москве - страшные хамы.

Взяв отгул в четверг, я записался в одну дружину с Любой и уже в пятницу вышел в свой первый вечерний рейд. Нас было шесть человек; руководителя дружины Виктора я знал довольно неплохо, когда-то мы с ним играли в одной баскетбольной команде. Кроме того, было ещё два парня, готовившихся к армии, и одна старушка в телогрейке, представившаяся Марьей Афанасьевной. Мы шеренгой ходили по мостовым, довольно часто уступая дорогу машинам. Никаких происшествий, требовавших нашего вмешательства, не происходило. Мы с Любой шли под руку; целоваться было неловко, хотя очень хотелось.

В субботу выяснилось, что я напрасно подозревал Стасика: ключи от его дачи нашлись! На следующий день мы с Любой выехали рано утром; я тащил бесполезные лыжи (вы поняли, зачем я их взял). Два часа на электричке; потом мы долго ждали автобуса - слава Богу, хоть для Любы в нём нашлось, куда сесть. Нам пришлось ехать ещё около получаса; автобус ехал медленно, делая редкие остановки в чистом поле. Потом по правой стороне дороги потянулись леса. Мы сошли на остановке под названием "Газовая подстанция". На противоположной стороне дороги на фоне бесконечных снегов совхозного поля сиротливо маячила будка автобусной остановки. На нашей стороне такой будки не было, а только торчал указатель с расписанием движения единственного в этих краях маршрута. Еловый лес стоял перед нами стеной.

- Ну, и куда ты меня завёз, гражданин Сусанин?- Люба, казалось, нисколько не устала от долгой дороги.

- Нам идти - пять минут,- сказал я.

- Шутишь?

- Нет, сама увидишь. Пойдём!

Мы прошли метров двадцать вперёд по шоссе и свернули на буквально заваленную снегом дорогу, на которой едва ли можно было различить какую-нибудь колею. В снегу виднелись глубокие следы сапог; мы старались ступать в них, чтобы не проваливаться в снег.

- Ого, сколько здесь навалило!- чуть развернувшись, крикнула мне Люба, которая шла впереди.

- Стасик говорит, что так бывает каждую зиму! Стой, пришли!

Я догнал Любу. Угол высокого серого забора из широких досок упирался в небольшую вырубку рядом с участком.

- Ого, сколько пней!

Пройдя ещё метров десять, мы дошли до двустворчатых железных ворот. Я отпер их, прислонив лыжи к забору. Чтобы пробраться к крыльцу, мне пришлось разгребать снег; широкая лопата, предусмотрительно оставленная Стасиком прислонённой к забору, утонула в сугробе.

- Хороший участок.

- Но маленький.

- Шесть с половиной соток.

- Не развернёшься.

- Жарко.

- Да ладно, нормально.

- Выбрось это одеяло к чёртовой матери.

. . .

- Слушай, меня, кажется, клопы кусают!

- Ну извини.

- Да ладно.

- Здесь, наверное, зимой волки водятся...

- А мы здесь не угорим?

- Нет. Печку клал профессиональный печник. Дедешка Стасика. Классный был дед. В восемьдесят шесть лет водку стаканами глушил. В праздники, конечно.

. . .

- С родителями я сейчас мало общаюсь. Дочка выросла, сама к ним ездит.

- А кто они?

- Номенклатура. Пенсии у них приличные.

- Кто же им платит? КПРФ?

- А то. Золото партии! Я потому и пошёл тогда в спелеологи...

- Ну и как тебе твоя жизнь?

- Моя жизнь - блаженство. Ведь у меня есть ты...

- А на кой чёрт тебе этот буддизм?

Мы уже сидели за столом. Мебель на даче была очень хорошая. После второй чашки чая с водкой (водку пила только Люба) нас разморило и потянуло на задушевные разговоры.

- Буддизм... Для меня это Дхарма. Просто Дхарма.

- А что такое Дхарма?

- Дхарма - значит, закон. В переводе с санскрита. Теперь ты спросишь, что такое санскрит, да?

- Ну, по-твоему я уж такая тёмная?- Люба поджала губки. Без макияжа она выглядела очень хорошенькой. Мне до сих пор не верилось, что я только что ей обладал!

- Короче, Дхарма... Закон. Учитель помогает мне правильно жить.

- Чтобы правильно умереть?

- Откуда ты знаешь?

- Николай говорил мне. Давно, когда он вообще ещё со мной разговаривал. И про нирвану говорил.

- А как у тебя с религией?

- Ну... Я некрещеная.

- Ясно.

- Скажи, что они сделали с Николаем?

- Ты не поверишь. Хотя я пока сам всего не знаю. В-общем, он многого достиг по части практик, но он... он отщепенец или что-то вроде того. Учитель очень его ругал.

- Сам твой учитель его и испортил.

- Нет.

- Как нет?! Люба искренне удивилась.

- Морцпа не может никого испортить. Он очень мягкий и добрый человек. В отличие от Сандуба...

- Слушай, я же давно тебя прошу, расскажи мне про этого Сандуба.

- Как-нибудь в другой раз.

- Вот чёрт!- Люба поморщилась, как будто съела что-то кислое.- А ты не боишься, что тебя как Колю, а?

- Что "как Колю"? Коля сам виноват.

- Иди ты к чёрту!- Люба огрызнулась.- Помнишь, мы смотрели как твоего старика забирали из подвала менты? Слушай, почему он вообще живёт в подвале? Он сумасшедший?

- Я не намерен в таком тоне...

- Вай-вай-вай...- Люба сделала смешную гримаску.- Знаешь, ты ведь один из них, но ты другой. Ты не стал хуже, но ты стал одним из них. А они мои враги. Все они, кроме Коли и тебя.

Я подошёл к ней и поцеловал её в шоколадные губы. Женщины иногда бывают очаровательно сильны в своей слабости.

Я вернулся домой в половине двенадцатого. Алёна ждала меня. Она разогрела мне ужин.

- Ты забыл свою лыжную мазь,- заметила она, пока я ел.

- Мне дал свою мазь Стасик.

- Мы тоже могли бы покататься на лыжах в выходной. Втроём, как раньше, помнишь?- спрашивала Алёна.

Я молча кивнул, что-то жуя.

В понедельник мы снова пошли с народной дружиной. Сначала мы ходили по улицам коллоной по трое, но постепенно как-то незаметно перестроились; мы с Любой оказались позади и начали целоваться. Я помню этот факт с потрясающей ясностью. Внезапно я обнаружил, что мы стоим недалеко от входа в подвал Морцпы. Я ещё держал Любу за руку.

Дверь в подвал была распахнута. Поотдаль, рядом с телефонной будкой, стояла Марья Афанасьевна. Несколько секунд я так и стоял полным идиотом. Потом я бросился в подвал. На ступеньках я поскользнулся и проехался по ним своей задницей. Боли я не почувствовал. В темноте передо мной мелькал свет фонарей.

Вообще-то было очень темно и почему-то страшно. Я двигался вслепую. Наконец я увидел Морцпу: его держали за подмышки и несли к выходу. Это были Виктор и Вася.

- Отпустите его!- громко крикнул я. Ответом мне было дикое мяуканье какой-то кошки.

Сзади меня схватили и стали выкручивать руки, потом прижали к горячей трубе, так что я ткнулся в неё носом. Не помню, что тогда сделало моё когда-то очень тренированное тело, но через мгновение я освободился, наступил ногами на что-то мягкое, которое заорало басом, а затем прыгнул прямо направленный мне в лицо слепящий фонарь. Я выбил фонарь, он разбился и потух.

- Ну что, будем махаться?- спокойно спросил меня Виктор и вдруг несильно дал мне по зубам. Я тут же пнул его ногой в живот, и он упал.

- Мальчики, я милицию вызвала!- раздался откуда-то сзади голос Любы.

Я огляделся. Любы я, конечно, не увидел. Рядом стоял, очевидно, Вася, осещавший своим фонарём неправильный овал пола прямо перед собой. Больше я никого не разглядел.

- Морцпа!- позвал я.

- Я здесь.

Я пошел на голос и упёрся в него. Он сидел на полу. Я бережно поднял его и, медленно ступая, отнёс в инвалидную коляску. Что-то заставило меня оглянуться. Три тени, три призрака с фонарями в руках. Обступили нас полукругом. Два фонаря было направлено в пол. Я очень быстро сообразил, что с ними мне не справиться.

- Позвольте мне попрощаться с моим преданным учеником,- очень задушевно попросил их Морцпа. Тени заколебались и чуть отступили.

- Вова, я должен тебе кое-что сказать.

Я стал перед ним на колени. Морцпа наклонил голову ко мне и обхватил меня рукой за шею. Потом он начал шептать мне в ухо.

- Что?- от волнения я не мог почти ничего разобрать.

- Это секретные Истины, охраняемые нашей сектой. Ты станешь гуру. Передашь Истины только одному ученику, наиболее достойному,- очень тихо шептал Морцпа. Его губы касались моего уха.

- Морцпа, но почему?

- Тише. Никто не должен слышать,- шептал Морцпа.- Мне отказались продлить визу, и я уеду в Италию, чтобы проповедывать там Дхарму. Ты останешься здесь. Сандуб и Дзонгпа предупреждены, они тебе помогут и будут слушаться тебя.

- Сандуб...

- Молчи, слишком мало времени. Слушай очень внимательно.

. . .

- Возьми мой мобильник, тебе он сейчас нужнее.

Я взял телефон и засунул его во внутренний карман куртки. Морцпа снова наклонился ко мне, но теперь его шёпот стал громче.

- Колокольчик и чётки я оставляю тебе. Колокольчик - символ власти. Если будет помощь богов-хранителей, ты передашь реликвии своему ученику. Молись богам-хранителям. Ты должен сегодня же увидеть их в своём Самадхи, иначе случится беда.

Он откинулся на спинку коляски и попросил меня передать ему пакет. Я почти сразу нашарил его в темноте и передал ему. Морцпа вынул колокольчик, который издал гулкий звук, и протянул его мне. Затем он вынул чётки и, держа их перед собой, склонил голову. Потом он отдал их мне.

- Спрячь получше,- шепнул Морцпа.- Это почти всё. Теперь слушай последнее,- он снова наклонился к моему уху.- У тебя было две привязанности, Люба и я. Ты одинаково был привязан к нам обоим, и тот выбор в пользу меня, который ты сейчас сделал, почти ничего не значит. Для буддиста объекты его привязанностей иллюзорны. Он не ищет новых привязанностей, когда утрачивает старые, и не возвращается к ним. Он следует Дхарме. Понимая, что объекты твоих привязанностей иллюзорны, ты научишься правильно действовать в любой ситуации. Потому что скоро тебе станет очень трудно.

Несколько секунд он молчал, снова откинувшись на спинку коляски.

- А теперь быстро уходи,- сказал он своим обычным голосом.

- Морцпа, мы увидимся?

- Иди. Иди же! И завтра приходи в кинотеатр,- в голосе учителя слышалась тревога.

- Прощайте, учитель,- сказал я, вставая с колен. Он только молча поднял руку в благословляющем жесте.

Я повернулся, чтобы уйти. Я сделал несколько неуверенных шагов. В лицо мне метнулся луч фонаря, и тут же я получил сокрушительный удар по голове.

Я лежал на снегу рядом с телефонной будкой. Я поднялся и снова упал. Голова была тяжелой, она словно перевешивала; на лбу больно пульсировало. Кто-то помог мне встать на ноги. Это был Вася.

- Кто меня ударил?- язык у меня был какой-то ватный.

Вася пошевелил губами, его лицо пошло передо мною тёмными пятнами, и я снова стал падать. Вася поддержал меня.

-... менты перестарались. Все тебя бросили. Я тебе снег к голове прикладывал,- голос Васи слышался как будто из преисподней. Я упал грудью на его плечо.- Мне же ещё пришлось тебя из подвала вытаскивать.

Неожиданно всё передо мной прояснилось, голос Васи зазвучал нормально, но в ушах слышался сильный шум.

- Где Люба?- машинально спросил я. Вася похабно захихикал. Я оттолкнул его или, скорее, сам оттолкнулся от него и обнаружил, что могу стоять на ногах.

- Ну чего, до дома дойдёшь?

- Спасибо, Вася.

- Дойдёшь, говорю?

- Дойду.

Шум в ушах совершенно прошёл, и я уже слышал обычные ночные звуки - редкие автомобильные сирены, лай бездомных собак... Вася повернулся и ушёл не прощаясь, оставив меня одного. А я вдруг вспомнил все события этого вечера и пришёл в такое бешенство, что ногами разбил стёкла в телефонной будке. Потом мне стало стыдно, и я пошёл домой. Я один раз поскользнулся и упал на спину и обнаружил, что вставать мне совершенно не хочется.

Глава 5

- Где твоя шапка? Ты подрался? Боже... Что с твоей головой!- Алёна схватила меня за воротник и втащила в прихожую. Она пыталась помочь мне раздеться, но я сказал, что справлюсь сам.

- Вовочка, может быть, скорую вызвать?

- Нет.

- Раздевайся, раздевайся,- она села на корточки, помогая мне снять ботинки. Вскоре я остался в кальсонах и свитере.

- Идём, идём на кухню.

Я вяло потащился за ней. На кухне сидела Оля, она взглянула на меня и открыла рот.

- Ничего, ничего,- сказал я ей и вернулся в прихожую, чтобы глянуть в зеркало. Шишка, частично скрытая волосами, действительно была большая, кожа на ней лопнула, на правой щеке запеклась кровь. Мимо меня проскользнула Оля и скрылась в своей комнате. Я вернулся на кухню; Алёна усадила меня на диван и куском мокрой марли стала стирать кровь с моего лица. Потом она занялась шишкой. У нас в холодильнике всегда был лёд, Оля любила добавлять его в пепси-колу; Алёна довольно быстро соорудила мне повязку, прижимавшую лёд к голове. Было больно.

Потом она потребовала, чтобы я поужинал, но я отказался. Тогда она налила мне стакан тёплого молока. Я выпил, ожидая тошноты, рвоты и прочих симптомов сотрясеня мозга, но ничего этого не было. Наконец Алёна приступила к распросам. Я отвечал односложно, что, мол, напали, попросили закурить, а потом врезали по голове.

- Подростки?- озабочено спросила Алёна.

- Да...

Алёна стала внимательно всматриваться в моё лицо.

- У тебя губа разбита.

- Ерунда.

- Зубы-то целы?

- Да.

- Вовочка, куда тебя ещё били? А ногами тебя не били?

- Вроде нет.

- Чем же тебя ударили-то?

- Резиновым шлангом.

- Ох ты Господи Боже ты мой...- Алёна чуть не плакала.

Я чувствовал, что мне нужно поспать.

- Сейчас, сейчас постелю,- мигом вскочила Алёна и выбежала с кухни. Я вышел в прихожую, где на тумбочке валялись мои брюки и стал искать визитную карточку Сандуба. Карточка оказалась на месте - в левом кармане. Я вернулся на кухню и набрал его номер.

Я плохо помню наш разговор. Я, кажется, только рассказал про Морцпу и сказал, что завтра приду на полчаса раньше. Не помню совершенно, что мне говорил Сандуб, но в его голосе было столько надёжности, что я совершенно перестал беспокоиться за Морцпу. Повесив трубку, я снова обрёл чувство реальности, и эта реальность оказалась страшной головной болью. Я знал, что резиновой дубинкой можно проломить череп, но мой череп, похоже, выдержал.

Лёд под повязкой растаял, и Алёна сделала мне новую. Потом в моём сознании наступил провал, такие бывают, когда много выпьешь. В общем, утром следующего дня я обнаружил себя в трусах, носках и рубашке до пояса укрытым одеялом, лежащим на диванчике в кухне.

С утра я поехал в травмпункт. Алёна хотела меня сопровождать, но я ей не разрешил. Мне сказали, что сотрясения мозга у меня скорее всего нет и что я легко отделался. Мне также велели обязательно посетить поликлинику. Потом я вернулся домой. Алёна ушла на работу, Оля была в школе. Голова болела, и я не мог медитировать. Поэтому я просто лёг на диван и уснул перед включенным телевизором. Будильник, который я предусмотрительно поставил, разбудил меня в пять часов, прервав мой необыкновенный сон: мне снились боги-хранители.

Их было двое. Они стояли на вершине горы, покрытой льдом. Небо над ними было цвета бирюзы. Я видел их издалека, однако мог отчётливо разглядеть каждую деталь. Тот, что стоял справа, был обнажён и имел кожу тёмно-синего цвета. У него было восемь рук. Он был хорошо сложен, хотя его торс не был человеческим. Глаза у него были тёмные, нос широкий, губы - чёрные.

Второй был одет в свободный серебристый плащ, закрывавший его ступни. Его мускулистые руки были сложены на груди. Он улыбался и вообще выглядел как человек. Почему-то я знал, что это - боги хранители.

Я проснулся, но весь мой сон как бы ещё стоял перед глазами. Я помнил, что Второй сказал что-то непонятное о даровании новой мандалы. Я огляделся кругом, сидя на диване, постепенно погружаясь в повседневный мир. Голова не болела, я чувствовал себя великолепно. Мне очень хотелось есть, и у меня совершенно не было времени; иначе я бы обязательно попробовал тогда помедитировать или войти в Самадхи.

За едой сон как-то забылся, и я стал думать о том, что произошло вчера. Зачем Люба затащила меня в эту дружину? Я не сомневался, что она руководила всем и предупредила парней, что я могу встать на защиту своего учителя, в коем случае был предусмотрен вызов милиции. В результате мне разбили голову резиновой дубинкой. Зачем? Зачем она сделала меня участником своей акции, направленной против Морцпы? Как только я мысленно произнёс имя учителя, я тут же вспомнил его последние обращенные ко мне слова: "Ты одинаково привязан к нам обоим". Возможно, Люба полагала, что я стану на её сторону. Она хотела понять, чего стоит моя любовь. Я любил её. Я любил её... От этого прошедшего времени мне стало не по себе. Я ощутил печаль. Возможно, Люба действовала так, не отдавая себе полного отчёта в своих поступках. Я поймал себя на том, что пытаюсь его оправдать. Конечно, она не хотела, чтобы меня ударили дубинкой по голове, и, скорее всего, именно она настояла на том, чтобы меня не забрали в милицию. Но это всё было уже не важно. Я не хотел больше о ней думать.

Поев и помыв за собой посуду, я прямо на кухне сел в позу лотоса и стал вслух молиться богам-хранителям, называя их по именам. Я испытал чувство необыкновенной эйфории. Когда оно оставило меня, я встал и начал собираться; я уже сильно опаздывал, просидев на полу почти полчаса. К сожалению, у меня не было денег на такси.

Я вошёл в кинотеатр в без четверти семь; ламы ждали меня у входа под козырьком. Они все поклонились мне. Мы прошли внутрь. Сандуб, как всегда, был в дорогом светло-бежевом костюме; Дзонгпа, Дордже-Пам и Дур-Бум - в национальных тибетских одеяниях. Я предложил пройти в малый зал, чтобы поговорить.

Итак, мы прошли в малый зал. Два мужика на сцене устанавливали треногу с портретом Будды Всепобеждающего. Я сбросил куртку и повесил её на спинку одного из кресел. Мы все остались стоять. Я достал из сумки священные реликвии и мобильник Морцпы. Я чувствовал себя необыкновенно уверенно. Прежде всего я предложил причислить мобильник Морцпы к реликвиям нашей секты. Все промолчали. Потом Сандуб сказал, что это следует сделать не раньше, чем я передам его своему ученику; он указал на повязку на моей голове и добавил:

- Ринпоче, я вижу, ты получил травму. Не беспокойся ни о чём. Ты сядешь на своё почётное место, а я проведу лекцию. Если ты не возражаешь, Ринпоче.

Я пожал плечами:

- Ну какой я вам Ринпоче?

Ламы уставились на меня.

- Наш гуру ты?- спросил Дордже-Пам.

- Ты будешь нашим гуру?- пояснил вопрос Дзонгпа.

- Я над этим думаю.

- Если сомневаешься, спроси богов-хранителей,- сказал Дзонгпа.

- Я видел их сегодня во сне,- сказал я, чтобы что-то сказать.

- Хороший знак,- удовлетворённо сказал Сандуб. Все как бы перевели дыхание.- Нужно начинать лекцию, продолжим разговор завтра у меня на квартире. Если ты, Ринпоче, не возражаешь.

Я не возражал. Испытывая потребность высказаться, я вкратце рассказал им о событиях понедельника. Когда я кончил, Сандуб объявил, что он нанял учителю хорошего адвоката, и что ему как иностранному подданому ничто не угрожает. Как только его отпустят, он сразу же вылетит в Милан.

На этом наше импровизированное совещание закончилось. Сандуб сказал, что поскольку я ещё не решил, буду ли я их учителем, то он не будет просить учеников приветствовать меня. Я сел в кресло на сцене между Дзонгпой и Сандубом; ученики проходили в зал и садились на свои места. Я заметил в первом ряду Николая Стрелецкого; он был невозмутим.

Поскольку я был на больничном, я мог посвятить всё утро духовным практикам. Не стану писать здесь о результатах, достигнутых мной тогда; отмечу лишь, что они были достаточно высоки. Когда я закончил, мне позвонил Сандуб; он как будто бы ждал, пока я закончу - впрочем, может быть, так оно и было. Он попросил меня прийти пораньше, чтобы он мог сообщить мне нечто конфиденциальное.

Я пришёл к нему ровно в четыре часа, на час раньше, чем было оговорено вчера. История с апельсиновым соком повторилась. Без особого интереса Сандуб спросил меня о моём здоровье и, не дослушав моего ответа, чуть ли не перебив меня, перешёл к делу.

- Ринпоче, Дзонгпа преподобный может прийти с минуты на минуту. Позволь мне сообщить тебе...

- Да я слушаю, слушаю,- в свою очередь перебил я.

- Ринпоче, Морцпа преподобный так и не рассказал тебе о несчастье?

- Кажется, я был ему свидетелем позавчера,- ответил я.

- Ринпоче, ты видел лишь его окончание. И молю богов-хранителей, чтобы это было окончанием,- Сандуб явно торопился, и мне требовалось напрягать мозги, чтобы уследить за его мыслью.- Несчастье случилось шестого июля этого года. В этот день Морцпа преподобный потерял память.

- Да?

- Да. Он забыл тибетский и итальянский языки. Он забыл все свои достижения и долго не мог полноценно руководить сектой. Мне пришлось его обучать. Но боги-хранители оставили ему память о тайных Истинах, которые получил ты.

Я покачал головой.

- В это трудно поверить.

- Но это так. Преподобный забыл также, где хранятся деньги секты. Кстати, он не говорил тебе, почему он избрал тебя своим преемником?

- Нет.

- У нас нет времени, пускай Дзонгпа преподобный расскажет. Я учил преподобного всему, что знал, и он быстро поднялся. Он даже смог обучить тебя. И теперь он нас покидает. Помнишь тот день, когда ты впервые встретил меня?

- Да, я помню.

- В тот день я давал преподобному урок тибетского языка. Я также учил его итальянскому.

Раздался звонок в дверь.

- Я всё сказал, Ринпоче,- Сандуб встал, ритуально поклонился мне и пошёл открывать.

Вошёл Дзонгпа и тоже поклонился мне. Я только кивнул, даже не привстав. Моя новая роль давалась мне удивительно легко. Оба ламы попросили моего позволения сесть! Я, стараясь сохранить серьёзный вид, кивнул. Ламы сели и уставились на меня. Я предложил помедитировать, пока не придут остальные.

- Никто больше не придёт,- сказал Дзонгпа.

Я вдруг почувствовал себя неуютно. Мне было неловко говорить этим двум ламам, которые, очевидно, знали гораздо больше меня, что я собираюсь стать их учителем.

- Ты знаешь больше нас,- возразил Сандуб.

Я пожал плечами.

- Я не могу обучить вас секретным Истинам, по крайней мере, обоих. И потом, Вы, Сандуб, владеете практикой Высокой моральной силы. Я не владею ей.

- Попроси богов-хранителей научить тебя,- сказал Дзонгпа.

- Не в этом дело.

- Но ты согласен?- спросил Сандуб.- Нам нужен твой формальный ответ. Если бы Морцпа не оставлял нас...- он вдруг замолчал.

- Да,- сказал я.- Я согласен.

Сандуб и Дзонгпа торжественно встали со своих кресел. Потом они преклонили колени и одновременно склонили головы.

- Ринпоче, благослови нас,- сказал лама Дзонгпа каким-то неожиданным голосом.

Я понял всю серьёзность момента. Я благословил их обоих, так, как это делал Морцпа; ламы встали, поклонились мне ещё раз и сели в кресла. Я снова не знал, что делать, но Сандуб выручил меня.

- Ринпоче, пусть преподобный Дзонгпа говорит.

- Дзонгпа, говорите,- попросил я.

Дзонгпа поднял лысую голову, открыл рот, полный вставных зубов, потом снова его закрыл. Потом он заговорил:

- Морцпа Ринпоче создал московскую секту, чтобы исполнить пророчество и отвратить гнев богов. В пророчестве сказано, что секту Белого Алмазного Лотоса спасёт новый русский.- Он замолчал. Он как будто бы не собирался продолжать. Но едва я чуть пошевелился в кресле, он снова заговорил.- Десятки лет мы не могли понять смысл пророчества. Но полгода назад Морцпа объявил, что время настало.

На этот раз Дзонгпа замолчал окончательно. Чтобы что-то сказать, я сказал:

- И я - этот новый русский.

- Мы этого не знаем,- быстро сказал Сандуб.

- Скорее всего, у тебя будут русские ученики,- добавил Дзонгпа.

Я налил себе сока.

- Что ещё нужно сегодня обсудить?- спросил я, обращаясь к ним обоим.

- Деньги. Деньги секты. Мы не можем их найти даже в Самадхи. Что-то мешает,- сказал Дзонгпа.

- Морцпа хотел открыть филиал секты в Ленинграде,- сказал Сандуб.- Но сейчас слишком трудное время.

- Преподобный Сандуб финансирует секту из своих средств,- сказал Дзонгпа.- Он недавно получил наследство.

Я усмехнулся.

- Неудивительно, что нам нужен новый русский. Кстати, он у нас есть.

- Истины нельзя обменять на деньги,- предостерегающе сказал Сандуб.

Некоторое время мы молчали.

- Кстати,- сказал я.- А почему всё-таки Морцпа жил в подвале?

В субботу моя голова уже не была обмотана повязкой, и моя шишка была открыта для всеобщего обозрения. Мы все собрались в аэропорту; с Морцпой улетал молодой лама Дур-Бум. Сандуб, Дзонгпа и Дордже-Пам оставались. Сандуб, очевидно при помощи взятки, сделал так, что нам всем разрешили проводить своих до трапа самолёта. Фактически мы уже распрощались; Морцпа и Дур-Бум прошли паспортный контроль, мы последовали за ними, сдав свои паспорта человеку в фуражке. Из уважения ко мне все говорили по-русски; Дордже-Пам, едва ли знавший по-русски десяток фраз, в разговоре не участвовал. Сначала мы хотели обсудить планы московской секты, но Морцпа сказал, что это уже моё дело и что он не может давать мне никаких советов. Тогда разговор зашёл об Италии, об итальянских друзьях и последователях Морцпы, о буддийской общине в Милане, о спонсорах секты. Мне стало скучно, и я прошёлся пару раз по залу ожидания. Завтра - тридцать первое декабря, а я ещё не купил ёлку - из-за того, что нам только вчера выплатили зарплату. Нужно ещё купить новогодние подарки родителям. До рождества меня вряд ли вызовут на работу, хотя мой больничный кончается третьего января...

Однако аэропорт он и в Африке аэропорт. Узбеки в тюбитейках сидели на чемоданах под большой новогодней ёлкой. Мимо меня прошла толпа вьетнамцев. Какие-то восточные женщины сидели на тюках, предоставив своим детям скамейку; одна из женщин держала на руках младенца. Рядом громоздилась баррикада из чемоданов. Одинокий носильщик вёз куда-то тележку с багажом.

Я пытался позвонить домой, мне нужно было сообщить, что я задержусь, но телефон был занят. Я спрятал мобильник и увидел, что Морцпа отделился от группы тибетцев и едет на коляске в мою сторону. Я пошёл ему навстречу. Морцпа остановился, поджидая меня.

- Куда Вас отвезти, учитель?- спросил я, заходя ему за спину и берясь за спинку коляски.

- В дьюти фри шоп,- ответил Морцпа.- Я хочу тебе кое-что рассказать. Там нам не помешают.

- Учитель, как с Вами обращались в милиции?

- Об этом нечего рассказывать,- махнул он рукой.

- Действительно, бестактный вопрос. Простите меня. Скажите, пожалуйста, где дьюти фри шоп?- обратился я к человеку в пальто.- Там? Спасибо... Морцпа, а что с деньгами секты?

- Они у Николая Стрелецкого.

- Ни хрена себе!

- Сейчас ты услышишь кое-что ещё более удивительное. Как-то раз Коля Стрелецкий пришёл в кинотеатр "Комсомолец". Морцпа в тот день читал очень поучительную лекцию.- Мы остановились в трёх шагах от стеклянной двери магазина.- Да, давай постоим здесь. Так вот, Морцпа читал очень поучительную лекцию об одном тибетском ламе, который так возжаждал почестей и духовной власти, что из зависти отравил великого святого, подвижника и аскета Миларепу. После лекции Коля пристал к Морцпе с вопросами.

- Морцпа, почему Вы говорите о себе в третьем лице?- спросил я.

- Ты слушай и не перебивай, пожалуйста. Коля был очень любознательным мальчиком. Морцпа предложил ему пройти за кулисы и поговорить. Коля радостно согласился - ведь он так верил в Морцпу! Коля отвёз Морцпу в маленькую комнатку за сценой. Там он сел на один из стульев и стал задавать свои дурацкие вопросы. Морцпа всё ему очень подробно объяснил. Потом он стал расспрашивать Колю о его жизни, о его семье. В заключение он сказал: "Коля, у тебя с собой фотография твоей жены, Любы?" - "Да",- ответил Коля. Он очень любил свою маленькую Любу и всегда носил с собой её фотографию. "Можно мне посмотреть?"- спросил Морцпа. "Конечно, учитель",- обрадовался Коля. Он думал, что его учитель будет рад, что у него такая молодая и красивая жена.- "Вот, возьмите."

Морцпа так живо изображал эту сценку в лицах, изменяя свой голос, что я невольно улыбнулся.

- Он достал из кармана бумажник, вынул из паспорта фотографию жены и протянул её инвалиду,- продолжал Морцпа.- Странное дело - Коля отдал фотографию, но тут же заметил, что он держит её в руках и смотрит на неё. Коля посмотрел на свои руки. Это были руки старика - морщинистые, бурого цвета, со вздувшимися венами. Вот такие!- Морцпа продемонстрировал мне свои руки.- Потом Коля увидел, что у него нет ног, что от них остались только маленькие обрубки,- Морцпа показал мне на свои культи.- Коля поднял голову. Перед ним на стуле сидел Николай Стрелецкий и смотрел на него сквозь очки. Потом Николай поднялся со стула и ушёл. Коля остался один. Он сидел в инвалидной коляске, и у него не было ног... Знаешь, купи-ка кассету группы Pink Floyd, а то Сандуб приподнёс мне в качестве прощального подарка плеер, а у меня совсем нет кассет. Давай, сходи по быстрому, а потом ещё поговорим. Если нет Pink Floyd, возьми что-нибудь на свой вкус.

- Боюсь, там только компакт-диски,- сказал я.- Морцпа, как же так...

- Что, хороша история?

- Так Вы - Николай Стрелецкий?

- Коля Стрелецкий. Вернее был им. Морцпа сделал со мной страшное зло - он оставил мне не только своё тело безногого старика, но и свою карму. Если бы я тогда умер, я бы попал в Ад... Ну ладно, иди, я тебя прошу. Я хочу, чтобы ты купил мне кассету. На, возьми денег,- Морцпа протянул мне сотенную бумажку.

- У меня есть,- сказал я.- Пусть это тоже будет подарок.

Я ехал в машине Сандуба. Сандуб сидел за рулём, а мы с Дзонгпой - на заднем сидении. Дордже-Пам следовал за нами на своём "Дэу". Я думал о том, что рассказал мне Учитель. Он сказал, что мы больше никогда не увидимся... Да, по крайней мере, с деньгами секты всё ясно.

- Мне повезло,- говорил мне Морцпа.- Этот старик был очень крепок и имел сильные руки. Я даже мог приподниматься в коляске на своих обрубках, держась за поручень. Если бы не сильные руки, разве бы я смог подниматься и спускаться по лестнице, которая вела в мой подвал? Да ещё по несколько раз в день, каждый раз, когда мне хотелось поссать?.. Сандуб, конечно очень мне тогда помог. Но я не стал ему ничего рассказывать. Почему? Потому что я сразу тогда решил, что Морцпа знал, что делал, и мне его не переиграть. А как мне тогда хотелось попасть домой! Я колесил вокруг дома и однажды увидел, как Николай ведёт Любу под руку. Тогда-то я и понял, что мой дом - это подвал. А потом я понял, что всякий дом иллюзорен, как и всё в этом мире...

У Сандуба мы сначала перекусили, сидя на кухне. Ели мы молча. Потом Сандуб убрал грязные тарелки и вилки, и мы устроились в кабинете. Как обычно все сидели, уставившись на меня. Я предложил обсудить финансовые вопросы.

- Ринпоче, аренда зала в кинотеатре "Комсомолец" стоит нам...

Доклад Сандуба на эту тему занял минут двадцать. Я узнал много нового - оказывается, у секты был в Москве офис с секретаршей, в котором они печатали на ксероксе брошюры для учеников. Кроме отделения секты в Ленинграде планировалось организовать летом большое паломничество в Тибет.

- Но вряд ли теперь это нам удастся. Учеников у нас мало. Что же касается денег, то...

- Ну?

- Моих средств хватит года на два - если не предпринимать дорогостоящих проектов. Я уже давно предлагал закрыть офис и найти более дешёвый зал для лекций, но Морцпа возражал.

- Это всё?

- Да, Ринпоче.

Я молчал, обдумывая услышанное; кое-что я успел записать в свой блокнот. Внезапно Дордже-Пам заговорил по-тибетски, сопровождая свою речь бурной жестикуляцией. Сандуб смотрел на него, не скрывая своего раздражения, но Дзонгпа был невозмутим. Говорил он минут пять.

- Дордже-Пам преподобный говорит, что деньги секты пропали,- начал переводить мне Дзонгпа, но я его перебил:

- Какая сумма пропала?

- Точную сумму знал только сам Морцпа. Но это были очень большие деньги,- сказал Сандуб и сделал едва заметный жест, предлагая Дзонгпе продолжать.

- Преподобный говорит, что деньги украл Морцпа.

- Что?!!- от возмущения я задохнулся.

- Ринпоче, хотите сока?- спросил вдруг Сандуб.

- Нет. Спасибо.

Несколько минут мы сидели молча. Я уже несколько успокоился и вдруг понял, что преподобный определённо прав. Но я решил не раскрывать пока своих карт.

- Пусть Дзонгпа и Сандуб выскажутся по этому вопросу,- сказал я.- Кстати, Сандуб, расскажите им, как Морцпа потерял память.

Сандуб рассказал то, о чём недавно уже сообщил мне. Потом он добавил:

- Я думаю, Морцпа действительно потерял деньги.

Дзонгпа тихонько переводил наш разговор Дордже-Паму, сидевшему с мрачным лицом. Я повернулся к Дзонгпе.

- Преподобный, а что скажете Вы?

Дзонгпа, похоже, предпочёл бы ничего не говорить. Он долго подбирал подходящие слова, и наконец выдавил из себя:

- Морцпа - великий мастер Дхармы. Но его моральный облик всегда оставлял желать лучшего.

Дордже-Пам опять что-то сказал.

- Преподобный говорит, что мы зря позволили Морцпе улететь.

Сандуб повернулся к нему и что-то сказал по-тибетски. Затем он тут же перевёл мне:

- Я сказал преподобному, что он ошибается.

Дордже-Пам горячо заговорил, обращаясь ко мне.

- Преподобный говорит,- перевёл Дзонгпа,- что Морцпа обманул Сандуба. Он не потерял, а украл деньги, чтобы уехать с ними в Италию.

Я покачал головой, как китайский болванчик.

- Это совершенно не похоже на Морцпу.

- Ринпоче, вообще-то это очень похоже на Морцпу,- неожиданно возразил Дзонгпа.

- Почему?- я искренне удивился.- Впрочем...- я снова вспомнил о том, что рассказал мне Морцпа. Эти два Морцпы окончательно перепутались у меня в голове.

- Дело в том,- неторопливо проговорил Дзонгпа, пока Сандуб переводил наш диалог Дордже-Паму.- Дело в том, что Морцпа покупал уже однажды Истины за деньги. Ринпоче, я прошу позволения рассказать тебе об этой истории,- я коротко кивнул, а Дзонгпа продолжал.- Морцпа, как и я, был учеником великого мастера Дордже-Драка. Морцпа знал, что Дордже-Драк не собирается передавать ему Великие Истины. Он знал также, что если он купит Истины за деньги, то это вызовет гнев богов. Морцпа был богат. Я не понимаю, почему Дордже-Драк согласился продать Истины. Но мы знаем, что сделка состоялась. Это было в Неаполе в 1972 году. В том же году Дордже-Драк преподобный умер, а Морцпа попал в автомобильную катастрофу и лишился ног,- Дзонгпа перевёл дух.- Многие ученики были возмущены и покинули секту; они не признавали Морцпу, называя его Чёрным гуру. Но многие остались. Я сам хотел уйти, но я не мог этого сделать, потому что пообещал своему умирающему учителю, что останусь в секте и буду заботиться о ней. Я всегда был в хороших отношениях с Морцпой, хотя я и перестал его уважать.

- Сандуб, дайте, пожалуйста, сока,- попросил я, когда Дзонгпа замолчал.

- Я знал, что Морцпа якобы потерял память,- продолжил между тем Дзонгпа.- Тогда я подумал, что это был снова гнев богов, и решил, что мы не должны ему помогать. Я узнал об этом от ученика-слуги Морцпы, который потом ограбил его и сбежал, когда Морцпу уже выселили из гостиницы.

Дзонгпа замолчал, и я решил, что подходящий момент настал.

- Я знаю, где деньги секты. Морцпа сказал мне об этом перед отлётом.

Ламы слушали меня с вполне объяснимым интересом; Дзонгпа синхронно переводил, наклонившись к уху Дордже-Пама. Минут через пятнадцать, когда я закончил, все сразу возбуждённо заговорили по-тибетски, но вдруг замолчали. Я сказал, что мне хотелось бы услышать мнение Дордже-Пама.

Дордже-Пам нехотя выдавил из себя какой-то звук.

- Преподобный говорит, что Морцпа пытался тебя обмануть,- перевёл Сандуб и развёл руками.

- Переведите Дордже-Паму, что Морцпа, которого я знал - мой учитель, и что я полностью доверяю ему,- сказал я.- Деньги - у Николая Стрелецкого. Так я предлагаю его называть, чтобы избежать путаницы.

Когда Дордже-Паму перевели, он что-то сказал.

- Преподобный говорит, что Морцпа притворился, что потерял память, чтобы обмануть Сандуба, а затем тебя,- перевёл Дзонгпа.

Я почесал в затылке. Дзонгпа уже объяснил мне, почему он остался в секте, несмотря на своё отрицательное отношение к Морцпе. Интересно, какие мотивы могли быть у Дордже-Пама?

- Если Ринпоче прав, и Морцпа поменял своё тело на тело Стрелецкого, то всё сходится,- заговорил Сандуб.- Секретные Истины, которые получил Ринпоче, хранятся не в памяти, а в особом тонком теле, и их нельзя передать вместе с принципом сознания.

- Правильно,- поддержал я.- Морцпа в аэропорту говорил мне то же самое.

Дордже-Пам опять что-то сказал.

- Преподобный говорит, что Морцпе нельзя верить. Ты уверен, что получил секретные Истины?

- Да,- серьёзно ответил я.- Их ни с чем не спутаешь.

- Сомневаться в этом нельзя,- высказался Сандуб.- Ринпоче общается с богами-хранителями, а мы - нет.

- Я уверен,- продолжал я, немного подумав,- что Морцпа, тот Морцпа, которого я знал, не брал денег секты. Хотя я пока не могу этого доказать. Видимо, мне придётся разговаривать об этом со Стрелецким... Что же касается того, что, дескать, Морцпа мог притвориться, будто потерял память... По-моему, это не выдерживает никакой критики. Сандуб, скажите, ведь до потери памяти Морцпа говорил по-русски с акцентом?

- Да, Ринпоче.

- Так куда же пропал его акцент?- спросил я, обращаясь к Дордже-Паму.

- Морцпа очень хитёр,- начал переводить ответ Дзонгпа.- Ринпоче, ты ведь встретился с Морцпой почти через полгода после несчастья. За это время он мог успеть в совершенстве выучить русский язык. А мы не могли заметить, сразу ли у него пропал акцент. Мы сами говорим с акцентом.

Я досадливо махнул рукой, показывая, что всё понял и не желаю больше это обсуждать. Видимо, пока я не найду деньги секты, переубедить Дордже-Пама и Дзонгпу мне не удастся.

С утра я пошёл покупать ёлку. До базара я доехал автобусом; выбрал ёлку побольше и посимпатичнее, заплатил не торгуясь шестьдесят рублей и отправился домой. Подарки, шампанское - всё это было у меня уже заготовлено, ёлка - последний штрих. Обратно мне пришлось идти пешком - автобусы шли переполненные и втиснуться туда с разлапистой ёлкой не было никакой возможности. Шёл мелкий снежок, белые крупинки, которые сбрасывали низкие серые облака. Мне предстояло пройти семь остановок. Свернув на Инженерную улицу, я сошёл с тротуара и по протоптанной на снегу тропинке пошёл наискосок квартала, чтобы срезать угол. Пару раз я поздоровался со знакомыми собачниками; раньше у нас с Алёной был английский дог (ей подарили щенка на день рождения), но дог умер, а теперь у нас Герда. На углу сберкассы столпились алкаши - они уже празднуют и, в сущности поступают правильно. Оля вчера умоляла нас отпустить её в одиннадцать вечера на Арбат, но нам с Алёной лениво туда с ней тащиться. В десять утра, когда я выходил из дома, Оля уже висела на телефоне. Вообще, Новый год - самая лучшая национальная идея, которую породил русский народ. Неделю нажираться водкой - это сплотит и объединит кого угодно, даже на необъятных просторах нашей великой Родины.

Осталось две остановки. Налево - живут Стрелецкие, направо - бывший подвал Морцпы, а мне прямо, а потом направо. В Москве выпало мало снега. Впрочем, обещают циклон...

- Молодой человек, закурить не найдётся? А где ёлку брали?

Грузовой лифт не работал, и я едва поместился со своей ёлкой в маленькой кабинке.

- Ура! Папа пришёл! Мама, папа пришёл!

Я прислонил ёлку к стене, и Оля бросилась мне на шею. С ней это бывает. С кухни тянуло чем-то вкусным, слышался звон кастрюль. Я не спеша разделся.

- Папа, где бенгальские огни?

- Погоди, зачем они тебе?

- Я хочу попробовать, горят они или нет.

- Будут тебе и огни, и хлопушки.

С кухни выглянула Алёна.

- Володенька, тебе кофе сварить?

- Спасибо,- сказал я.- Лучше чаю.

- А пахнет-то как!- сказала Алёна, указывая на ёлку. На ней был розовый халат, поверх халата - фартук. Я терпеть не мог этого розового халата. Но Алёне я никогда об этом не говорил - я вообще не люблю делать людям замечания.

- Как в лесу,- пробормотал я.

Алёна варила себе кофе. Я пил чай. Алёна говорила что-то про Олиного классного руководителя, про новогоднюю ёлку в доме архитектора, на которую Оля собиралась пойти с подругой и её мамой.

- Оля пригласила девочек,- сказала Алёна.- Сходил бы ты за пепси-колой.

- А ёлку кто будет наряжать?- спросил я.

- До магазина два шага.

- Ну, схожу. А ещё чего купить не надо?

Около четырёх часов заварушка началась. Пришли не только девочки, но и мальчики, всего - десять человек. Дети съели всё, что было на столе, выпили почти всю пепси-колу. Потом девочки включили магнитофон и устроили танцы; мальчики скромно стояли у стеночки или сидели на диване. Мы с Гердой сходили прогуляться, а вернувшись - отсиживались на кухне. Алёна сначала порывалась следить за порядком, но вскоре присоединилась к нам. Из коридора слышалась беготня и громкие крики.

- Что за музыку они слушают?- сокрушалась Алёна.

- Давай поедим, что ли?- предложил я.

Алёна разогрела вчерашний суп. Мы доели его, а затем подкрепились новогодним салатом, благо его было много.

- Так где ты пропадал вчера?- спросила Алёна, когда мы уже пили чай.

- Долго рассказывать,- попытался отмахнуться я.

- Мы куда-то торопимся?

- Ну... Сначала провожали учителя в аэропорт. А потом нам нужно было кое-что обсудить. Всвязи с его отъездом.

- Вова, я хочу тебя спросить,- чуть поколебавшись, произнесла Алёна.- Твоя шишка на голове - она что, тоже связана с буддизмом?

- О чём ты?

- Ну... Алёна не нашлась с ответом.- А откуда у тебя сотовый телефон?

- Оттуда.

- Слушай, я серьёзно спрашиваю. Изволь отвечать нормально.

Я вздохнул. Этого разговора всё равно было не избежать.

- Ну вот что,- сказал я внушительно.- Это - телефон учителя.

- ?

- Дело в том, Лена, что... Короче, на мне сейчас вся московская секта - после отъезда учителя.

- А ты справишься?- озабоченно спросила Алёна.

- Хрен его знает. Попытаюсь.

Алёна покачала головой. Потом её вдруг "осенило".

- Слушай! Тебе же придётся платить за этот телефон!

- Не придётся. Один мужик оплачивает мои разговоры.

Магнитофон продолжал орать. Девочки по очереди ездили на нашей собаке по коридору. Наша Герда никогда не лает; вообще, это очень добрая и послушная собака. Жена опять принялась за свои кастрюли, я сидел на диванчике и читал позавчерашнюю газету.

День прошёл незаметно. К восьми часам за детьми стали приходить их мамы. Мы с Алёной угощали их чаем с тортом. Когда на кухне собралось человек шесть, я понял, что пора открывать шампанское.

- Володя, а что же Вы не пьёте?

- Горло застудил.

- Володенька у нас сектант, спиртного не пьёт,- сказала Алёна.

Между тем, бутылка шампанского подходила к концу.

- Девушки, водку будете пить?- спросил я.

- Конечно! Но только если Вы с нами выпьете,- сказала Лариса, толстая крашеная блондинка лет сорока.

Я достал бутылку "Зубровки", Алёна пошла за рюмками. Вообще, когда трезвый человек находится в компании пьющих, ему сначала становится скучно. И завидно. Но не мог же я в самом деле сорвать свою вечернюю медитацию!

Пока я разливал водку по рюмочкам, маленькая Марина рассказывала про своего шурина-алкоголика, который зашился и стал бегать по утрам. Потом девушки выпили, Алёна тоже. Раздался звонок в дверь, я пошёл открывать.

- С Новым годом!

- Тебя также. Заходи,- я впустил мужа Кати в прихожую.- Давай, раздевайся, сейчас водочки налью.

- Только одну, а то я за рулём.

- Понимаю. Ну, как жизнь?- спросил я, пытаясь вспомнить, как зовут этого мужика. Мужик снял дублёнку, я положил её на диван в детской, где трое мальчиков играли в колдунчики, опрокидывая табуретки.

Из кухни вышла Алёна.

- Здравствуйте, Пётр Васильевич!- Пётр Васильевич церемонно поцеловал ей ручку. Он был в костюме и при галстуке.- Володя, сходи, пожалуйста, за тортом.

- Ладно,- сказал я и пошёл за тортом.

Когда я вернулся, толпа в квартире поредела. Пётр Васильевич увёл Катю с дочкой, Лариса - своих близнецов-мальчиков. И ещё кто-то ушёл. На часах было полдесятого. Я снял свитер и начал чистить картошку.

- Мама! Я не хочу больше пепси-колы!

- Действительно,- сказала Алёна.- Купил бы ребёнку сока.

- Виноват,- сказал я.- Надо было купить.

- Ну что, проводим старый год?

- Давай,- сказал я и выстрелил шампанским. Я налил шампанского Алёне; свой бокал я оставил пустым.

- Ты что? Ты правда не будешь пить?

- Не буду.

- Ну, хоть тост скажи.

Я выдавил из себя какой-то тост, и Алёна выпила.

- Говорят, в одиночку спиваются,- сказала она.- Вова, по-моему ты слишком серьёзно ко всему относишься.

Бац!! Оля взорвала хлопушку и стала ползать по ковру, разыскивая сюрприз. Я снова наполнил алёнин бокал. Она укоризнено на меня посмотрела. Потом она положила себе на тарелку маслин и стала их есть. Я включил телевизор. По первой программе шла реклама; я сделал звук потише. Вдруг мне показалось, что звук в телевизоре усилился; я отчётливо слышал отдельные слова, они отпечатывались в моём мозгу. Каждое слово имело определённую окраску. Фразы распадались, я уже не мог уловить их смысла. Потом я вдруг увидел на экране огромный чан с грязной жижей; механический половник перемешивал жижу, и она постепенно густела. Я понял, что это реклама майонеза...

Я тряхнул головой, и всё пропало. Точнее, всё пришло в норму; я видел на экране обычную рекламу какой-то косметики; звук был опять тихим, слова перемешивались с музыкой. Я сообразил, что только что пребывал в Самадхи. Кстати, я вспомнил тогда, что пропустил вечернюю медитацию. Есть мне больше не хотелось. Реклама кончилась, и в телевизоре показался президент.

- Сделай погромче,- попросила Алёна. Я вдруг почувствовал, что мне хочется остаться в старом году. Столько проблем... Этот Новый год надвигается на меня как локомотив. Раньше всё было просто и понятно - загубленная жизнь неудачника, обременённого семьёй...

- Я поднимаю этот бокал,- говорил между тем президент,- за то, чтобы те проблемы, с которыми столкнулось наше общество в истекшем году, были успешно решены в году наступающем.

Что же, я охотно бы сейчас с ним чокнулся. Тост хороший, правильный. Почему буддисты не пьют?

- Оля, сядь с нами... Вова, налей Оле пепси.

Часы начали бить. Мы чокнулись. Мы с Олей выпили пепси, Алёна глотнула шампанского. В бутылке оставалось ещё две трети. Пожалуй, завтра я возьму эту бутылку с собой - Алёна с ней явно не справляется.

Союз Нерушимый!

И грянул бал, как говорится. Мы с Олей жгли бенгальские огни, от них жутко воняло, и мне пришлось открыть окно. Алёна смотрела "Голубой огонёк". Потом мы вспомнили про подарки. Мне достался очередной одеколон, Алёне - крем, а Оле - кукла Барби (она их коллекционирует, как и все её подруги). Герда уже давно спала на своей подстилке в олиной комнате, она всегда засыпает часов в одиннадцать. В какой-то момент я подумал, что ыбло бы неплохо мне тоже отдохнуть. Алёна ещё не стелила постель, поэтому я решил посидеть в своём любимом кресле в нашей спальне. Как только я немного расслабился, сработала моя привычка к медитации. Я позволял своим мыслям свободно перетекать одной в другую, и постепенно они все куда-то вытекли. Я понял, что сейчас могу при помощи лёгкого усилия увидеть всё, что захочу. Мне почему-то захотелось посмотреть на президента. Подглядывать неприлично и глупо: то, что я увидел, было совершенно неинтересно. Ну, уснул мужик при параде на антикварном диване; ну, чёрная икра к галстуку прилипла... Я прогнал картинку и увидел множество светящихся точек; я стал смотреть на самую яркую. Это был Морцпа. Он спал. Впервые я видел, как мой учитель отдыхает в человеческих условиях - на кровати, положив голову на подушку и укрывшись одеялом. Я понял, что это была квартира ламы Дур-Бума. Я подумал, что зря, наверное, разболтал всем то, что он рассказал мне в аэропорту - вряд ли мне это поможет, а Морцпе может здорово навредить... Потом я переключился на другую точку. Это был Дзонгпа. Он сидел на ковре в маленькой комнате с грязным потолком. Вокруг него горели свечи. Дзонгпа сидел в позе лотоса и медитировал. Я стал смотреть на него внимательнее и сразу понял, что именно он должен был стать преемником Дордже-Драка. Я испытал необыкновенно тёплое чувство к этому старику-энтузиасту.

Я увидел сбоку ещё одну яркую точку. Я попытался рассмотреть её поближе, но точка налилась энергией, стала твёрдой и не пускала меня внутрь. Я понял, что это - Сандуб...

- Вот Вова говорит, что водка иллюзорна, а по-моему, он просто нас не уважает.

Пьянка была в самом разгаре; закуски катастрофически не хватало. Войдя под гостеприимный кров Паши, я первым делом набросился на еду, но другие тоже не отставали. Через небольшое время на столе осталась только селёдка и дымящаяся картошка в мундирах, наполнявшая грандиозную кастрюлю.

- Я очень вас уважаю. И вообще считаю, что всё равно, что делать: пить водку или практиковать буддизм.

- Ну так выпей с нами,- сказал мне Стасик.

- Нет, правда не хочется.

- Действительно, что пристали к человеку,- сказала Даша.

Я улыбнулся ей очаровательной улыбкой:

- Хочешь селёдки?

- Пойдём лучше покурим.

- Я не курю. Но всё равно пойдём.

Милая девочка Даша была когда-то подружкой Олега, который покинул нашу тёплую компанию несколько лет назад. Мы вышли на лестницу.

- Ну, как ты?- спросил я.

- Я сейчас ухожу,- сказала Даша и опустила длинные ресницы от Maxfactor.- Проводишь меня?

- Уходим по-английски?- понимающе спросил я.

- Ага.

- Тогда докуривай, а я схожу за монатками.- Тебе в Чертаново?

- Нет, в Химки. Ты на машине?

- А ты?! Ладно, такси возьмём.

Даша относилась к тому типу девочек, на которых оказывают магическое воздействие сотовые телефоны, "мерседесы" и прочие радости жизни. За этот вечер она выпила меньше всех, но зато успела посидеть у меня на коленках. Такие девочки, как правило, имеют в сумочке два-три презерватива, что как-то компенсирует их безудержную легкомысленность.

Домой я вернулся только поздно утром и сразу же нарвался на скандал. Алёна вычислила, что я ночевал не у Паши. Я не мог медитировать и пошёл гулять с Гердой. На волейбольной площадке стояла дама с коляской. Похожа на Любу... Да это она и есть. Выбравшись из сугробика, в который затащила меня моя рыжая псина, я направился к ней.

- Привет.

- А, это ты? Как твоя голова?

- Пока поддерживается шеей. Кстати, Морцпа улетел.

- А... Чудесная у тебя собачка.

- Её зовут Герда.

- А меня - Люба. Ну, давай лапу! Вот так!- Люба села на корточки и начала гладить Герду по ушам. Герда приветливо махала хвостом. Я заглянул в коляску. Тепло закутанный ребёнок спал.

- Кстати, с Новым годом тебя,- сказала Люба.

- И тебя. Как встретили?

- Да разве с моим уродом встретишь по человечески?

- Почему нет?

- Я, знаешь ли, живу с ним в одной квартире только потому, что мне некуда деваться.

Моя милая Люба! Как прятно было стоять рядом с ней на морозце, болтать о ерунде... А дома у неё этот хмырь, опасный старик с телом мальчика. Я должен прижать его к стенке как минимум по двум причинам. У него должно быть слабое место. Какое?

Третьего числа меня вызвали на работу. Нам предстояло морить тараканов в общежитии железнодорожников на Рязанском проспекте. Мне и моему напарнику Грише достался седьмой этаж; лифт не работал. Начинать полагалось с комнат, потом - коридоры, санузлы, кухня и мусоропровод. В комнатах - дикий срач: ребята, похоже, квасили несколько суток подряд. Бутылки штабелями.

Я взял левое крыло. Двери комнат были заблаговременно открыты комендантом. Надев респиратор, я брызгал состав на пол, залезал под столы и кровати; потом брызгал на стены и потолок. В большинстве комнат два-три таракана издыхали на моих глазах. Братья по сансаре, которых я убиваю, чтобы кормить семью. Большинство насекомых прячется в щелях под шкафами, но им тоже конец. Морцпа открыл мне, что если я стану Буддой, то все животные, которых я убил, родятся людьми и станут моими учениками. И всё же он советовал мне как можно скорее сменить работу.

Эта встреча снова перевернула мою жизнь. Я опять видел Любу во сне. С богами-хранителями дело было дрянь: они угрожали мне. В четверг, после утренней медитации, я чувствовал себя совершенно разбитым. В принципе, я знал, что мне нужно делать... В какой-то момент я сидел на ковре, и мне вдруг очень захотелось ещё раз посмотреть на усатую физиономию Падмасамбхавы. Я вышел в пихожую, открыл шкаф, вынул из куртки бумажник и достал фотографию. Лицо Падмасамбхавы излучало бесстрашие.

Жаль, что у меня нет фотографии Морцпы. Но это можно восполнить. Раньше я неплохо умел рисовать. Я нарисую лицо Учителя на большом листе ватмана. Где-то были угольные мелки... Вот сейчас выпью кофе... Нет, мне же нельзя. Ладно, портретом займусь после, когда немного расслаблюсь и успокоюсь.

Есть две главные проблемы: Стрелецкий и моя работа. Проще всего бросить работу. Пойду-ка я в грузчики. Или в охранники? У меня все данные - служил в погранотряде, первый разряд по самбо. Боксом я тоже занимался; правда всё это было давно. Теперь Стрелецкий. Позвонить ему, что ли? Я пошёл на кухню и набрал номер.

- Аллё,- мелодично пропела Люба на другом конце провода.

- Привет, это Вова.

- Привет! Я как раз собралась гулять с Андрюшей. Ты сегодня работаешь?

- Нет. Коля дома?

- Нету его.

- Когда придёт, пусть позвонит мне на мобильник Морцпы. Номер не менялся.

- Я оставлю ему записку,- серьёзно сказала Люба и бросила трубку.

Тьфу, как всё получилось. Можно, конечно, пойти поискать её в сквере... Я подумал немного и набрал номер конторы.

- Дитрих Генрихович! Здравствуйте, это Вова. Я увольняюсь...

Ну вот и всё, можно заняться портретом Морцпы. Я положил лист ватмана на пол, закатав ковёр, и стал рисовать. Чтобы размяться, я сначала рисовал лошадей, оленей. Потом, повинуясь неясному импульсу, бегло набросал портрет Любы: получилось очень похоже.

- А, рисуешь,- в дверях стояла Алёна, в шубе, с двумя сумками в руках. Я не слышал, как она вошла.- Сегодня вечером тебе нужно съездить за Олей.

- О'кей,- коротко бросил я.

- Ты с Гердой погулял?

- Рано ещё.

- Возьми сумки. И помоги мне снять пальто.

Стрелецкий не позвонил, и я даже был рад этому, хотя мне было что ему сказать. Но чем больше я думал, тем лучше осозновал, что мне нужно не говорить, а действовать. Нельзя допустить, чтобы Люба и её сын оставались в лапах этого монстра, наделённого к тому же мощными оккультными способностями. С утра, в пятницу, я сходил в контору и поговорил с Дитрихом. После долгих препирательств я написал заявление об уходе и получил свою трудовую книжку. Вернувшись домой, я захватил Герду и пошёл в сквер, на волейбольную площадку. Люба была там. Мы гуляли около полутора часов и дико замёрзли, а потом я проводил её до подъезда. Естественно, я помог ей втащить коляску по лесенке к лифту. Потом мы поцеловались как два преступника.

Вечером Алёна в ультимативной форме потребовала, чтобы завтра мы вчетвером отправились на лыжах. Вчетвером - то есть, с Гердой.

С утра пошёл снежок.

- Будет плохое скольжение,- объявил я Алёне.

- Намажем лыжи мазью,- ответила моя супруга, примеряя перед зеркалом свою новую лыжную шапочку.

- Оле вечером идти в дом архитектора.

- Ну и что?

- Она же устанет.

- Оля! Ты пойдёшь на лыжах?!- крикнула Алёна.

- Пойду!- крикнула Оля из своей комнаты. Потом она выбежала к нам в белой маечке и колготках и заявила:

- Если вы пойдёте без меня, то я вас не люблю.

- Вот так!- сказала Алёна.- Ну, собирайся скорее!

Мы быстро собрались, взяли лыжи и вышли на улицу. Я вёл на поводке Герду. До леса мы доехали на 230-м автобусе. Мы намазали лыжи и стали на полузасыпанную снегом лыжню; я снял с Герды поводок. Снег шёл крупнокалиберными хлопьями. Скольжение было отвратительное, я быстро вспотел и мысленно чертыхался. Зимняя сказка... Ни за что не уеду в Африку!

Между тем, лыжня повела в овраг. Коварный трамплинчик, за котроым торчит коряга; кусок чьей-то свежесломанной лыжи, как бы мои не навернулись. И опять еловая чаща. Мы с Гердой далеко оторвалилсь от своих. Лыжников было мало, в-основном попадались пенсионеры в тренировочных костюмах, охотно уступавшие лыжню. А лыжня-то стала петлять и разветвляться-то! На каждой развилке нам с Гердой приходилось поджидать наших женщин.

Я стоял под огромной ёлью. К горкам - направо, но всё равно нужно их подождать. Герда каталась в снегу, вымораживая блох. А вот и Оля - мчится по лыжне со скоростью десять километров в час, не меньше. Эффектно затормозила, как на скоростном спуске, искорёжив лыжню; выглянувшее на минуту солнце позолотило её рыжие веснушки.

- Папа, пойдём!

- Надо подождать маму.

- Да нет же, пойдём назад! У неё крепление сломалось!

Приходилось возвращаться. Я осмотрел крепление. Нет, без отвёртки и болтов тут ничего не сделаешь. Хорошо ещё, что дома у меня есть запасные болты... А, чёрт! Прогулку приходилось сворачивать. Алёна молодец, нисколько не расстроилась.

До автобусной остановки мы добирались около часа. Алёна надела мои лыжи. Кошмар! Мне пришлось переобуться в её ботинки. У неё большая нога, но всё же не сорок пятый. О мои бедные больные ноги! Воистину, жизнь есть страдание.

Дома мы пообедали, и Оля ушла на ёлку. Прогулка доконала Алёну, и она легла спать. Я решил позвонить Любе, чтобы объяснить, почему я не был в сквере.

- Слушаю!

К телефону подошёл Николай!

- Коля, привет, это Владимир.

- Привет,- нелюбезно отозвался он.

- Мне кажется,- я старался говорить непринуждённо,- что нам есть о чём поговорить.

- Ты прав. Говори.

- Я думаю, что это не телефонный разговор.

- Завтра с утра тебя устроит? Зайдёшь ко мне. И не забудь захватить свои Истины,- Николай грубо расхохотался. Мне стало не по себе.

- Я зайду, часов в одиннадцать.

- Хорошо. Любу позвать?

- Нет...

- Тогда до завтра,- многозначительно сказал Николай.

Какого лешего?! Почему я его боюсь? Впрочем, было бы хуже, если бы я его недооценивал... Я сидел на кухне и обдумывал завтрашний разговор. От напряжения у меня разболелась голова.

Саттва. Ясность сознания. Меня разбудил будильник, который поставила вчера Алёна. После разговора с Морцпой я весь день был как пьяный и вечером не мог медитировать. Страшно даже представить, как этот человек способен изуродовать жизнь Любы и Андрюши. Я сказал ему, что такому как он Истины не помогут, но он расхохотался мне в лицо и заявил, что он хочет продать Истины демонам. Если бы я мог поговорить с Учителем! Я звонил ему вчера пять раз, но его номер не отвечает... Зашла Алёна:

- Вставай! Ты опоздаешь. Завтрак на столе, лодырь!

- Я уволился.

Алёна помрачнела.

- Ты с ума сошёл!

Мои доводы на неё не действовали. Через полтора часа опущенный и обосранный с ног до головы, я пошёл за картошкой. Снег всё ещё шёл. Собачники, одинокие пенсионеры, мамы с колясками... Да, этот новый год сведёт меня в могилу. Люба... С двумя сумками картошки в руках я пришёл на волейбольную площадку. Любы не было. Я пытался позвонить ей по мобильнику, но трубку никто не брал. Я ждал её минут сорок, а потом пошёл домой. Слава Богу, что Алёна ушла на работу. Вечером мне снова достанется, но сейчас я могу расслабиться и поразмышлять. Я опять не мог медитировать. Работу начну искать через недельку, работа никуда не денется. Мне очень хотелось позвонить Любе, но я не хотел нарваться на Николая. И всё же решение нужно принять сегодня же.

Чтобы успокоиться, я стал перечитывать свои конспекты по буддизму. Как бы всё было просто, если бы проблема заключалась в том, чтобы набить ему морду!

Оля вернулась из школы, пообедала, разбудила Герду и куда-то с ней ушла. Внезапно я понял всё.

К телефону подошёл Морцпа.

- Я согласен,- сказал я.

- Вот,- сказал Николай.- На этой карточке семьсот тысяч долларов.

- Морцпа, ты собираешься наступить на те же грабли.

- Не называй меня Морцпой. Морцпа в Италии. Если будешь считать нас обоих Морцпами, у тебя крыша поедет.

- Дзонгпа мне всё рассказал,- упорствовал я.- Ты собираешься совершить ту же самую ошибку.

- А ты - нет. Добро пожаловать в мир ошибок!- Николай рассмеялся.- Но,- он принял серьёзный вид.- Какого лешего ты сюда пришёл? Займёмся не разговорами, а делом. Эту карточку мы можем проверить в любом отделении "Альфа-банка". Там же и снимешь себе немного деньжат.

- Хорошо, я готов,- сказал я и энергично кивнул. Мне всё же было не по себе.

- Ссышь?- расхохотался Николай.- Я на машине, поехали.

Я был одет. Стрелецкий натянул кроссовки, надел серый клубный пиджак, и мы вышли.

У Стрелецкого оказались чёрные "жигули". Я сел на заднее сиденье. Стрелецкий не стал прогревать двигатель, а сходу включил вторую передачу, и мы поехали. Через двадцать минут мы были у отделения "Северное" "Альфа-банка". Мы припарковались. Николай заглушил мотор.

- Выходи.

- Ты всё обдумал?

- Выходи.

- Ты торопишься?

- Да.

- Боишься, что я передумаю? Или что сам передумаешь?- мне почему-то доставляло удовольствие тянуть время. Николай, казалось, нервничал, и я удивился, услышав его совершенно спокойный голос:

- Это платная стоянка. Кончай дрочить.

Эта фраза меня отрезвила. Обратного пути уже не было.

Мы прошли через автоматические стеклянные двери; охранник покосился на мои облезлые джинсы.

- Нам туда,- Стрелецкий указал в сторону банкоматов. Выбрав один из них, он достал карточку и вставил её в прорезь. Примерно полминуты он колдовал с банкоматом.

- Вот, смотри.

Из банкомата выполз рулончик бумаги. Николай оторвал его и протянул мне. Да, всё было правильно, сумма - ровно семьсот тысяч долларов США.

- Хорошо,- сказал я.- Давай карточку.

Николай отдал мне карточку. Потом он отобрал у меня рулон, достал авторучку и что-то написал на обратной стороне. Потом он вернул бумажку мне. Он написал четыре цифры.

- Это пин-код,- сказал Николай.

- Ясно.

- Теперь шепни мне Истины.

Я наклонился к его уху, держа руку за спиной.

- Пошёл на хуй,- шепнул я и засмеялся.

Николай отодвинулся от меня. Его лицо было непроницаемо. Вдруг листок с пин-кодом вспыхнул на моей ладони!

Я машинально стряхнул горящий пепел. Кода я запомнить не успел.

- Знаешь, Николай,- сказал я.- Я хочу сам поработать с банкоматом.

- Это была хорошая шутка,- усмехнулся Стрелецкий.- Валяй, пробуй!

Он снова написал мне пин-код. Я снял пятьсот долларов и сунул их себе в карман.

- Если ты не передашь мне теперь Истины, ты умрёшь,- сказал Николай.- Сейчас.

Без пяти минут семь я вошёл в кинотеатр. Дзонгпа, Сандуб и Дордже-Пам ждали меня у дверей. Они ритуально склонились передо мной.

Сандуб сразу перешёл к делу.

- Ринпоче, ты собирался объяснять новую мандалу...

- Да. Мне обещали... Я не получил новую мандалу.

- Тогда позволь мне прочесть плановую лекцию,- Сандуб отреагировал совершенно спокойно.

- Конечно, Сандуб. Читайте лекцию,- устало сказал я.

Мы прошли в зал; он был практически пуст - только десяток учеников в трёх первых рядах, сидящие поодиночке или групками. Пахло благовониями. Огромные белые циллиндрические светильники на красных боковых стенах... Мы поднялись на сцену и сели по местам. Я не мог смотреть в зал. Я боялся увидеть Стрелецкого, я знал, что он здесь, на своём месте в первом ряду.

Я достал колокольчик. Это был обычный ритуал. Я поднял его над головой и потряс. Колокольчик не звонил. Я долго тряс его, пока не понял, что он больше не зазвонит в моих руках. Я посмотрел прямо перед собой и увидел тёмные очки Стрелецкого. Я встал и подошёл к микрофону. Я был спокоен.

- Раз, раз, раз. Всем слышно?- микрофон работал отлично.- Я прошу Николая Стрелецкого пройти на сцену. И Вы, Дзонгпа, подойдите. Дзонгпа подошёл и встал слева от меня. Стрелецкий уже поднимался по лесенке на сцену; он был невозмутим.

- Я передаю этот колокольчик и чётки Николаю Стрелецкому,- сказал я.

Николай принял от меня реликвии и прижал их к голове.

- Николай,- сказал я.- Самое лучшее, что Вы можете сделать - это посвятить Дзонгпу.

Лицо Николая было бесстрастно. Сзади послышался шум; я оглянулся - Сандуб не справился с собой и вскочил с кресла.

- Пусть он позвонит,- сказал Дзонгпа.

- Не стоит его проверять,- сказал я.- У этого жулика всё будет звенеть.

В зале начались разговоры шёпотом. Николай поднял колокольчик над головой и позвонил. Это был самый мелодичный звон, который мне приходилось слышать.

- Никто и не думал его проверять,- сказал Дзонгпа.- Но ритуалы должны соблюдаться.

Эту фразу он произнёс мне вслед - я в этот момент спускался со сцены. Когда я выходил из зала, Сандуб уже начал читать свою лекцию.

Трудно передать, что я чувствовал в этот вечер. Всё пошло прахом. Можно было всё - курить, кофе, водка. Позор джунглям. Я сидел в кресле и тупо смотрел в стену. Мне хотелось умереть. Задним числом я припоминаю, что тогда я совершенно не думал о том, что стал богатым человеком; я вообще забыл о деньгах. Я обманывал себя, когда думал, что эти деньги я отдам секте. Но сейчас мне было слишком больно от того, что колокольчик не зазвонил. Я с иронией воспринимал выпавшую или даже навязанную мне роль гуру-буддиста. Тогда почему мне так больно? От ужина я отказался. Было примерно полдвенадцатого, когда Алёна позвала меня к телефону.

- Вова, это я...

- Что?.. Ты? Ты плачешь?

- Коля умер.

- Что?!

- Коля умер,- и она зарыдала в трубку.

- Подожди, подожди. Как умер? Когда?

Ни одно известие о смерти не обходится без этого дурацкого и нелепого вопроса: "Когда?"

- Мне страшно, Вова. Мне страшно... Андрюша спит...

- Я сейчас же приду,- сказал я и бросил трубку. Дурак, хоть бы сказал что-то, посоветовал бы принять валерьянки!

- Ты куда?

- К Любе,- я совершенно ничего не соображал.

- Можешь не возвращаться! Я видела эту бабу. Ты просто подонок. Между нами всё кончено! Тебя, значит, на шлюх потянуло. Ключи отдай, гад!

Я выскочил из квартиры, на ходу застёгивая непослушные пуговицы.

Гололёд, снежок, фонари. Бездомные собаки и вороны. Только бы не застрять в лифте как тогда! Боги-хранители! Это же я убил его!

Люба сразу открыла дверь. Я обнял её, и она прижалась ко мне. Её лицо было мокрым от слёз; тушь, губная помада - всё потекло; очевидно, она пыталась накраситься к моему приходу. Я не мог оторвать её от себя.

- Он точно умер? Ты уверена? Ты вызвала "скорую"?

- Вы... вы... вы...

Она совершенно не владела собой. Я отвёл её на кухню, усадил на табурет, заставил выпить воды. Пустой стакан упал на пол, покрытый линолиумом и укатился куда-то в угол. Тут же на кухне стоял телефон, по ошибке я набрал 01. Извинился, набрал 03. Выяснилось, что машина уже едет.

- Люба, любовь моя, посиди здесь ровно одну минутку.

Люба жалко посмотрела на меня. Надо будет заставить её умыться.

Я вышел в коридор. Так, это детская. Тут вроде всё тихо... Дверь направо, я открыл её.

Комната была ярко осещена. Стрелецкий в одежде лежал на разобранной постели. Его лицо было красным, глаза были закрыты. У носа запеклась кровь. Я сразу понял, что вижу перед собой труп. Ничто живое не могло выглядеть так, как эта деревянная кукла.

Белая рубашка на нём была расстёгнута до пояса, обнажая безволосую грудь. Я подошёл к нему вплотную. Под ногами что-то хрустнуло - я раздавил его очки. Я взял его за руку. Пульса не было. Безжизненная рука была сжата в кулак. Не знаю, что тогда ударило мне в голову, но я разжал его. На ковёр упала скомканная жёлтая бумажка; я поднял её. Купюра в сто рублей... Он сделал это! Подумав секунду, я положил купюру в карман его рубашки.

Что-то коснулось моих плеч, и я вздрогнул. Я выпрямился и медленно повернулся. Люба...

- Как это произошло?

- Я не могу быть сейчас одна. Слишком тяжело. Ты знаешь, как мы любили!

- Люба, пойдём, тебе нужно умыться.

- Эта секта его доконала. Ты обещал спасти его. А что ты с ним сделал?!

Она снова разревелась, она била меня кулаками в грудь, она кричала, обвиняла меня. Я обнял её и поцеловал в губы. Она укусила меня..........

- Люба, я есть хочу.

- Сейчас, Вова, сейчас. Пойдём. Что же они не едут...

- Люба, я тебе всё объясню.

- Вова, не надо только оправдываться. Я знаю, что ты виноват.

- Пойдём.

Мы вернулись на кухню. От шума, который мы устроили, Андрюша проснулся и жалобно плакал, но нам было не до него. Люба варила мне сосиски; я с жадностью жевал чёрный хлеб.

- Вот что,- сказал я.- Тебе нужно срочно позвонить твоим родителям. Пусть с утра приезжают.

- У тебя лицо в губной помаде. Сейчас позвоню,- её голос звучал как-то механически.

Я подошёл к мойке и умылся. Потом вытерся рукавом рубашки; на ней остались красные следы.

Скорая приехала около часа ночи. Тело увезли в морг. Врачи дали Любе какое-то успокаивающее, и она в полусне укачивала Андрюшу. Я лёг на кровать и сразу уснул.

- Как ты можешь? Я даже не поменяла бельё!

- А, извини. И вообще, прими мои соболезнования,- я открыл глаза и сел на двуспальной кровати.

- И свет не погасил.

- Люба, ляг со мной.

- Спасибо, Вова. Я только поменяю бельё.

Люба не спала почти всю ночь. Я постеснялся раздеться и лежал поверх одеяла; я убаюкивал её как ребёнка. Когда в окошке показалась полная луна, Люба заснула; тогда я тихонько прошёлся по квартире, пожевал что-то на кухне. Потом я вернулся в спальню и осторожно лёг рядом с Любой. Мы забыли закрыть шторы, и комната была освещена восхитительным, неземным светом. Люба спала, положив кулачок под щёчку. Её волосы растрепались по подушке. Я смотрел на неё и чувствовал, что она - моё маленькое и неповторимое счастье. Я никак не ожидал, что она станет моей так. Завтра, нет, уже сегодня я ей всё объясню, я заставлю её себя выслушать. Хотя... зачем? Она должна знать. Должна? А если она этого не перенесёт? Хватит с неё одного страшного удара.

Так я переселился к Любе. Её родители смотрели на меня довольно косо, но ничего особенного не говорили. Когда справляли поминки, я ушёл к себе домой. Алёна встретила меня ледяным взглядом. Олю она увезла в Серпухов, к родителям. И Герду тоже.

Любе прописали реланиум. Первые несколько дней после похорон Мария Петровна жила у нас, но потом Люба сплавила её вместе с Андрюшей, и наступила пора любви. Мы не вспоминали о прошлом. В ту ночь... Это была первая наша ночь, по настоящему первая. Ребёнку разрешили съесть всю банку варенья!- так я себя чувствовал в ту ночь.

Мы почти совсем не спали, предаваясь любви, наслаждаясь друг другом. О чём мы только не говорили тогда! Об эрогенных зонах, о мужчинах и женщинах, которые были у нас раньше, об их достоинствах. Мы обсуждали, как каждому из нас больше нравится заниматься любовью и почему. Но когда от разговоров мы переходили к делу, мы импровизировали. В ту ночь она отдавалась мне вся без остатка, и оказалось, что её тело переполнено желаниями. Чего мы только не вытворяли, даже 69! И мы прекрасно понимали друг друга. Я сказал ей, что навсегда запомню эту ночь. Когда мы устали, мы начали говорить друг другу нежные слова, которые сближали больше, чем сама близость. Кстати, мы даже не думали предохраняться - видимо, нам обоим показалось это нелепостью, это бы всё опошлило.

Я лично люблю, когда грудь умещается в ладонь, но к Любе это не относится. Её грудь чуть больше. И она очень чувствительная... с маленькими розовыми сосками. Её ноги тоже очень нежные. Но больше всего ей нравилось, когда я гладил её по рёбрышкам и под лопатками. Попка была у неё немного худая и спортивная, как раз то, что я люблю. Я вообще не очень люблю большие задницы, а это было как раз то, что надо. А спина... хрупкий позвоночник... Обычно она кончала по два раза.

Тогда она сразу сбросила с кровати одеяло. Поскольку она предпочитала лежать на мне, то я не замерзал. Под конец она как-то незаметно задремала в моих объятиях, устав ласкать меня. Я протянул руку, нашарил одеяло и укрыл нас.

- Помнишь, ты говорила, что перестала узнавать Колю? Я тогда подумал, что ты просто разлюбила его, это случается.

- Случается,- сказала Люба.- Но не так.

Я не решился продолжать. Если Люба сама что-то заподозрила, то тем тяжелее будет ей узнать правду. Николай умер от кровоизлияния в мозг. Этого с неё достаточно.

В те дни мы не думали о будущем. Мы закрылись в построенном нами мире любви и ничего не хотели знать. Первой в реальность вернулась Люба.

- Ты взял отпуск?- спросила она меня как-то вечером.

- Нет, я уволился.

- Как это хорошо!- сказала Люба.

Вы можете смеяться, но тогда я полностью разделял её энтузиазм.

- Ты что, получил наследство?

- В общем, да,- сказал я и осёкся.

То, в каком мы были тогда состоянии, наглядно демонстрирует тот факт, что Люба так и не вернулась к этому вопросу. Как истинный джентльмен, я ходил в магазин; холодильник был полон продуктов, Люба готовила вкусные обеды и ужины. Завтрак я подавал ей в постель на серебряном подносе. Ну, впрочем, не совсем серебряном... Где-то раз в три дня Люба ездила к родителям, чтобы увидеться с Андрюшей. Что же касается меня, то я смирился с тем, что буду теперь видеться с Оленькой очень редко. Во всяком случае, я не планировал поездки в Серпухов. Да что там! Я и в мыслях не мог представить себе такого, чтобы оставить Любу одну на несколько дней. Когда она уезжала, я скучал.

Мы стали посещать театры, литературные салоны. Мы ходили в бассейн. Мы собирались покупать горные лыжи - я обещал научить её кататься. Мы уже присматривали по рекламным журналам подходящий курорт... С этих журналов всё и началось. Там ведь сплошные пальмы.

- Хочу на Канары!

На Канары так на Канары. Мы бросились по магазинам. Пять новых купальников, соломенная шляпка, бейсболки, четыре пары тёмных очков, крем для загара, шорты, маечки, вечерние платья. Я купил себе, наконец, приличные брюки. Новые чемоданы. Попутно покупались духи, летние платья и кофточки, губная помада, шампуни, французское нижнее бельё...

До отъезда оставалось две недели. Люба совершенно перестала ездить к Андрюше. Дома она придирчиво осматривала каждую новую шмотку, часами крутилась перед зеркалом, примеряя купальники.

- Мне нужно загореть.

Нам было легко, до полной пустоты в мыслях. Любу совершенно не интересовало, откуда берутся деньги. Она пристрастилась к сладкому, съедала массу пирожных. За неделю до отъезда она вспомнила об Андрюше и стала ездить к нему уже каждый день. Наши визы были готовы, номер в четырёхзвёздочном отеле в Лас-Пальмас был забронирован. Мы собирались провести на островах месяц. Наш медовый месяц.

Я купил банбинтон. Вечерами я пытался учить её играть в шахматы - она едва знала, как ходят фигуры. Она уже была беремена; чтобы убедиться, она сделала тест. Мы оба были счастливы. После островов мы собирались завести котёнка.

Между тем, Алёна подала на развод. Я послал её к чёрту, сказав, что займусь этим, когда мы вернёмся с островов. Вообще, я не жалел о прошлой жизни. Мне казалось, что моя жизнь только начинается.

Мы уложили чемоданы за четыре дня до отъезда. Мысленно мы были уже там. Эти последние несколько дней Андрюша жил у нас; я даже успел за эти дни научиться менять памперсы. Я мыл посуду, подметал полы. Я хотел, чтобы жизнь Любы была как праздник.

Четырнадцатого февраля мы отвезли Андрюшу к любиным родителям. Был ясный солнечный день; мы ехали на такси около двадцати минут. За обедом Сергей Сергеевич спросил меня в очередной раз, где же я всё-таки работаю, и я как всегда ответил, что официально - нигде. Похоже, они считали меня бандитом. Люба уже сказала им, что мы скоро поженимся; они не возражали. Вообще, это были милые, уравновешенные люди, ещё не старые.

Мы поспешили домой, чтобы сделать последние приготовления. Всё уложили, всё проверили. Посмотрели телевизор. Ещё несколько часов, и для нас наступит лето. Мне было немножко грустно оставлять дом, в котором мы нашли своё счастье. Беспорядок в квартире, вызванный отъездом, привёл меня в состояние лёгкой сентиментальности.

Мы поздно легли спать и долго не могли уснуть, обсуждая наше будущее, наше путешествие, нашего ребёнка. Мы целовались, но большего нам не хотелось - сказывалось волнение перед отъездом.

Ночью мне приснился сон. Я видел самолёт, летящий посреди голубого неба, гораздо выше облаков, которые были внизу. Это был наш самолёт. Потом он взорвался и его фюзеляж раскололся пополам; крылья отвалились, и всё это загорелось и рухнуло вниз. Я проснулся; в висках стучала кровь. Люба спала рядышком как маленький котёнок. Я посмотрел на часы. Половина седьмого. Лимузин был заказан на девять утра, но спать я больше не мог. Я осторожно вылез из-под одеяла, подошёл к окну и чуть-чуть отодвинул штору. Было темно, но снег под окном светился своим собственным белым светом.

Я тихонько пробрался в пустующую и заброшенную детскую, зажёг свет. Манеж и кроватка были пусты; по ковру были разбросаны игрушки. Сиреневые шторы были открыты. Я побросал игрушки в манеж. Потом я сел на ковёр лицом к окну. Ощутив, что мысли вытекают из меня, я сменил положение ног и теперь сидел в позе лотоса. Самадхи, давно забытое ощущение беспредельности. Теперь я знал всё... Это был гнев богов, и его нельзя было отвратить. А я даже не зашёл попрощаться с Оленькой! Правда, я позвонил ей по телефону. Самадхи прошло, я не мог вызвать его снова, чтобы её увидеть, а её фотографии у меня нет. У меня только фотография Падмасамбхавы. Должны спастись все, не только люди, но и тараканы.

Я нёс оба чемодана, Люба - лёгкую спротивную сумку. Чёрный лимузин уже стоял у подъезда - мы увидели его в окно. Люба была хороша как никогда. Мы влезли на заднее сиденье этого катафалка и поехали в Шереметьево. Люба, как всегда, весело щебетала. Наше с Любой счастье действительно оказалось иллюзорно - что мне пытался втолковать Морцпа и чего я никак не мог понять. А иллюзорность моего мнимого богатства как бы подчёркивалась его громадной величиной. Остановить машину, выйти и уйти куда глаза глядят. Билеты и паспорта у меня в бумажнике, так что с Любой ничего не случится. Я виновен в продаже Истин, но Люба тут не при чём. Или просто развернуться и вернуться домой.

- Шереметьево.

Я слишком долго думал; меня словно парализовала навязчивая мысль, что гнев богов нельзя отвратить. Со мной может случиться всё что угодно, но Любу я должен защитить.

- Милый, ты спишь?

А, пусть всё летит к чертям и мы тоже. Я люблю её и не собираюсь испортить ей отпуск.

Паспортный контроль, регистрация, томительное ожидание рейса.

- Ты чем-то встревожен?

- Нет, дарлинг.

КОНЕЦ ?

- Ваш сын станет ослепительным воином Дхармы,- сказал нам Морцпа, когда мы приземлились в Неаполе. Мы всё ещё не могли получить свои вещи - весь багаж лайнера арестовали местные спецслужбы.

Потом Люба ушла в туалет, и Морцпа добавил:

- Понимаешь, с этой задачей мог справиться только зомби.

На взлётном поле горел и разваливался на куски наш самолёт.