ДЕТИ ВЫЖИВШИХ

Роман-фэнтези ПРОЛОГ

Под глухое бормотание наккаров десятки всадников сливались в сотни, сотни - в тысячи, тысячи - в тьмы.

Наккары были разными, большими и малыми. Были даже такие, которые приходилось везти на четырех верблюдах. Голос этих наккаров из буйволовых шкур разносился на расстояние дневного перехода.

Наккары звали в дорогу, ибо произошло то, что происходит один раз за всю вечность: бесчисленные круги кочевий слились в один огромный круг.

Шли люди и бесчисленные табуны, отары овец и стада волов, и тянулись верблюды, и катились со скрипом многоосные телеги. Одни из них маленькие, на одну семью, со шкурами на решетчатых стенах. Другие - огромные, на десятках колес, покрытые богатым белым войлоком, и тащили их тоже десятки медлительных волов. Волы шли медленно, неторопливо, и внутри юрты на колесах можно было пить чай или кумыс, не расплескав их из пиал.

Это были царские повозки, внутри было множество комнат - целые дворцы, со стенами, увешанными богатыми коврами и драгоценными тканями, с трофейным оружием, изукрашенным золотом и рубинами. В таких дворцах ехали любимые и нелюбимые жены военачальников, их дети и няньки-рабыни.

Все дальше на юг стремилась орда. Сначала - поднимаясь вверх, потом - спускаясь вниз. Так считалось: юг и север разделяет невидимый горный хребет, и у каждой стороны хребта свой цвет.

Кочующее воинство медленно клонилось все дальше к югу, за Белую гору. Некоторые кочевья уже перевалили гору и кочевали на той стороне невидимого хребта, - там, где не было в небе путеводной звезды, главной звезды - Екте.

Спускались с перевала воины и опускалась за горизонт звезда. За гребень мира, разделяющий белое и черное, север и юг.

Постепенно опускалась звезда - на три локтя, на два, на один. Пока однажды не исчезла совсем.

Больше не было звезды, которая показывала бы дорогу к дому.

Закатилась звезда хуссарабов.

Закатилась, и теперь уже навсегда.

Часть первая

АХХУМАН

Аххуман поднялся на Барьерный хребет, последний и самый высокий в горной стране Дукейн. Он возвращался домой - на разрушенный войнами Запад, где теперь воцарился наконец мир.

Эпоха Намуххи закончена. По крайней мере, на одном из бортов великой Земли-Корабля.

Аххуман оглядел изумрудные берега, зажатые между морем и горами. К югу, насколько хватало глаз, не было видно ни одного жилья. Разрушенные стены городов виднелись там и тут, затянутые буйной зеленью.

И нигде ни единого человека.

У его ног дымились разрушенные хуссарабами города Намута; далеко на юге небосвод полыхал кровавыми отсветами пожаров. Аххуман взглянул на север: дороги опустели, пустая гладь великой Тобарры ножом разрезала землю повдоль на две половины - и по реке не плыли караваны плоскодонок.

Наконец, взгляд Аххумана упал на северо-запад. Это были гиблые места: полупесчаная пустыня Шуалла, или, как называли её люди, Мёртвая пустыня, тянулась на сотни миль, а потом круто обрывалась вниз - и здесь царили смрад и испарения пересыхающей Лагуны - некогда морского залива, а сейчас мелководного озера с просоленными заболоченными берегами, на которых росла лишь жалкая растительность.

И вдруг взгляд Аххумана потеплел. Сначала он увидел пыль, а приблизив глаза, разглядел медленный и жидкий людской поток, тянувшийся через пустыню.

* * *

Он разглядел их - тысячи, десятки тысяч. Женщины, дети; скрипучие повозки, табуны лошадей, отары овец; воины, похожие на нищих; полумертвые путники, которые падают от усталости, и остаются лежать в ожидании стервятников.

Аххуман снова огляделся, теперь уже другими глазами. Беженцы шли с востока на запад и с запада на восток, с севера на юг и с юга на север; беженцы шли навстречу друг другу!

Аххуман закрыл глаза. И то, что он почувствовал, испугало его. Он всегда помогал людям, у которых Намухха и его орды отнимали родину. Но сейчас, впервые за многие века, он не мог помочь.

Аххуман опустился на раскаленный склон. Под его ногами, не замечая их, муравьиными колоннами упрямо ползли люди. Выжившие. Выжившие - и дети выживших.

А ведь это - только начало бедствий.

Он задумался. Он был в растерянности. Он вспомнил время, когда земля была кораблем, который носили по морю неистовые первобытные ветры. Вспомнил, как множились люди, как грузнел и оседал корабль, достраиваемый многими поколениями.

И вот теперь корабль - вернее то, что когда-то было кораблем, - приходил в негодность.

Был лишь один способ помочь несчастным. Не всем, и даже не большинству. И даже не многим.

Только тем, кто рядом. Быть может, всего десятку людей. Или даже двоим. Нет, хотя бы одному.

Иногда это бывает важнее забот о Вселенной.

Иногда только это и спасает Вселенную - помощь больному старику или голодному ребенку.

* * *

Он повернулся на юго-восток; там собирались черные тучи, окутывая снежные пики Туманных гор.

- Брат! - крикнул он.

Его крик покатился по земле, пригибая деревья, отражаясь от склонов, и уже раскатами грома докатился до туч над горами. Там, в иссиня-темном клубке, расползавшемся по ущельям и пропастям, сверкнуло ослепительное Древо Аххуама; изломанные ветви проросли сквозь тучи и погасли.

Тучи заклубились, и появился Намухха. Он стоял на вершине и прикусив губу смотрел на брата.

- Брат, - повторил Аххуман вполголоса, боясь потревожить живое, - я хочу вернуться к людям.

- А разве ты не возвращаешься? - заметил Намухха. Он повернулся боком, сунул свой громадный извилистый меч, побуревший от засохшей крови, прямо в чрево грозы. Вновь взметнулось Древо, ударив ветвями в утесы. Зашевелились снежные шапки.

Намухха подержал меч в тучах, потом вынул его - новый и сияющий, очищенный молнией, отмытый грозой. Полюбовался его сверканьем и сунул в ножны. Вновь повернулся к Аххуману.

- Настало твое время, - сказал он. - И ты возвращаешься. К родным пепелищам...

Он хохотнул.

- Нет, брат, - спокойно ответил Аххуман. - Я совсем другое имею в виду. Ты ведь понимаешь меня?.. Наш корабль зашатался. Люди истребляют друг друга с невиданной жестокостью. Кажется, еще чуть-чуть - и на земле останутся лишь жалкие кучки дикарей, которые будут бродить по лесам в поисках корма, забыв обо всем, что было.

- А развалины городов заметут пески... - продолжил Намухха. И деланно вздохнул. - Все это уже было, брат. Что в этом нового?

- Наш корабль... Земля. Разве ты не чувствуешь качки?..

Намухха склонил голову, послушал.

- И это бывало, - наконец сказал он. - То, что внизу, под слоем земли и воды, - оно еще не остыло. Горы тряслись и раньше, и земля уходила из-под ног.

- Из-под наших ног? Из-под наших с тобой, брат?..

Снисходительная усмешка пропала с темного лица Намуххи. Он поднял голову. Тучи, приподнявшись, тяжело поползли к югу, оставляя рваные клочья на мокрых гребнях хребтов.

Намухха облизнул внезапно пересохшие губы.

- Что-то я не пойму тебя, брат...

- Или не хочешь понять?

Они обменялись долгим взглядом, и Намухха сделал шаг назад:

- Ты хочешь вернуться на землю?

- Да.

- Вселиться в слабое человеческое тело?

Аххуман глубоко вздохнул:

- В мертвое тело, брат. Мы не можем вселяться в живых.

- Это ты не можешь! - торопливо перебил Намухха. - А я - могу!

Аххуман медленно взмахнул рукой. Взглянул в небо:

- Это уже не так важно.

- И ты, созидатель, будешь сражаться? - спросил Намухха. - Возьмешь в руки меч и пращу и бросишься в человеческий муравейник?

- Ты знаешь, - кивнул Аххуман. - Значит, ты согласен.

- Я еще не решил.

- Это тоже неважно. Мы возвращаемся к людям. Прощай, брат.

Он уже повернулся спиной и сделал шаг, когда сзади донесся хриплый смех, похожий на клекот.

- А будет смешно, если мы встретимся там, внизу, в поединке! Давно же мы не мерялись силой, как в детстве, Строитель! - крикнул Намухха.

- Очень давно, - кивнул Аххуман.

ОГНЕННЫЕ ГОРЫ

Пронзительно голубое небо. Лед, снег, черные обнаженные скалы.

Через перевал, узкой тропой, пробитой среди вечных снегов, движется маленький караван.

На первом верблюде, нахохлившись, сидит проводник. На нем громадная шапка из цельных заячьих шкурок, стеганый кафтан с высоким стоячим воротником, на ногах - теплые меховые сапоги. В прорехи кафтана видна толстая шерстяная рубашка, на поясе - маленький кривой кинжал. Темное лицо повязано платком - оставлена только узкая щель для глаз.

Белое безмолвие нарушает шорох.

Проводник поворачивает голову.

Звук доносится с белого покатого пригорка недалеко от тропы. Под слоем льда, припорошенного снегом, что-то происходит.

Солнце слепит. Верблюд опускается на колени, проводник съезжает на белый наст.

Скрипит искрящийся снег. Проводник медленно идет к пригорку. Наклоняется. Сметает рукавицей снежную пыль.

Издалека, из глубины зеленого льда на него смотрят чьи-то глаза. Человеческие глаза. Живые.

Проводник отшатывается, кричит, машет руками. Караванщики спешат к нему.

Подбегают - и замирают. Вмороженный в лед, перед ними лежит громадного роста человек в полуистлевшей одежде, еще узнаваемой: это военная форма. Потускневшие знаки отличия, рука, судорожно сжавшая длинный кинжал. Рядом, в глубине ледяного монолита, - самострел и три заржавевших железных стрелы.

Глаза человека открыты. И смотрят на ослепительный, залитый солнцем мир с немым вопросом: зачем?

НАРРОНИЯ

Триумвират, правивший Приозерьем, собирался вместе нечасто. Только когда требовались срочные решения или во время общенародных празднеств, или триумфов. Или необычных забав.

На этот раз триумвиры собрались поглядеть на удивительную загадку природы.

Эту загадку несколько дней везли от Огненных гор в специальной закрытой повозке. Внутри повозки, обмотанная пергаментом и несколькими слоями минеральной ваты, покоилась гигантская глыба льда, вырубленная из ледника. Когда повозка спустилась с гор, вокруг собралась толпа. Каким-то образом стало известно, что в столицу везут необыкновенное чудо: ледяного человека. Эту толпу охранники сначала пытались разгонять, потом махнули рукой.

Толпа следовала за повозкой все дни пути, лишь на ночь исчезая в придорожных селениях.

Но то, что началось при въезде в столицу, пахло уже беспорядками. Из канцелярии триумвирата даже последовал приказ применить силу, чтобы разогнать толпу. Конные стражи порядка заработали плетьми, но это лишь добавило ажиотажа. Люди уворачивались от плетей, и хохотали над теми, кто падал от хлесткого удара.

Кут - Старая Столица Нарронии - всегда был веселым городом.

* * *

Главный распорядитель лишь мельком глянул в повозку, хотя специально для него часть ледяного куба освободили от ваты и пергамента. Темный кусок льда. Смутные контуры человеческой фигуры.

- Поставьте его пока вниз, в подвал. Я зайду позже - взгляну на ледяную диковинку...

Повозка подъехала к дверям в подвал, рабочие настелили доски как для бочек с припасами, которые в дни жатвы катали вниз. Куб приподняли механическими домкратами, с помощью канатов и рычагов поставили на доски, смазанные салом, и осторожно вкатили в подвал.

Там куб подхватили, выпрямили и установили у стены, где уже приготовлены были кожаные емкости со льдом. Ими обложили монолит.

Главный распорядитель Эноф появился, когда стемнело. При свете масляных ламп осмотрел монолит, приказав вновь частично освободить его от пергамента. Оказалось, что куб установили вверх ногами: замерзший человек стоял на голове.

Эноф ухмыльнулся.

- Потерпит. Завтра перенесем его в музей, а послезавтра представим триумвирам.

* * *

- Так я и думал - очередной вздор, - сказал Первый триумвир, седой старец с благообразным лицом. - Старая сказка о снежном человеке. Правильнее всего будет вернуть его обратно в горы.

- Нет, пусть он останется в нашем собрании диковинок, - отозвался Второй.

- Но ведь он растает. И начнет разлагаться.

- Мы обложим его льдом. Поместим в двойной саркофаг. Замочим в крепком вине, зальем мёдом, в конце концов...

Третий триумвир молча разглядывал человека, заключенного в кубе льда. Лед уже подтаял, и с помоста, на который его установили, сбегал ручеек.

- Вся штука в том, - вступил в разговор первый советник Второго триумвира, - что этот снежный человек - жив.

- Вздор! - повторил Первый. - Нам уже доставляли подобные диковинки. Была даже одна замерзшая лошадь. Помните?.. Нет, вы, молодежь, ничего не помните... Лошадь во льду. Была лошадь.

- Живая? - спросил кто-то вполголоса.

Старец испуганно взглянул по сторонам, поискал глазами говорившего. Не нашел. И ответил почему-то шепотом:

- Мертвая... Видимо, ее застала в горах осенняя непогода...

- Смотрите! - закричал вдруг советник.

Человек во льду, казалось, шевельнулся. По крайней мере, глаза его ожили, - казалось, что они смотрят, - нет, прожигают взглядом.

В зал между тем входили высшие сановники, и, несмотря на сумрак и каменные своды, становилось все теплее. Ручеек с подтаявшего монолита бежал все обильней.

- Да, странный экземпляр, - сказал Третий - и самый молодой - триумвир. - Необъяснимая загадка природы...

Первый триумвир судорожно вздохнул, глянул из-под насупленных бровей, погладил поредевшую белую бороду.

- Мы многое видели. Да. Жизнь нынче совсем не та, что прежде, когда Наррония... - Он не договорил. Поежился под взглядом замороженного гиганта, с трудом отвел глаза и закончил. - Все изменилось. Сначала - слухи о каком-то завоевателе, который захватил Нуанну и как будто готовился приступить к завоеванию Приозерья. Потом - о диких ордах северных степняков, которые тоже захватили Нуанну и тоже якобы собирались напасть на нас... Вздор. Все вздор.

Он замолчал и пристальнее вгляделся в человека во льду.

- Он похож на аххума. Наверное, вы помните, господа, один мой давний триумф? Кажется, четвертый по счету... Или седьмой. Помнится, тогда я привел в Кут пять тысяч рабов, и они были похожи на этого...

- Конечно, помню! - отозвался его Первый советник. - Это было всего девяносто три года назад!

Зал вздрогнул от хохота. Третий триумвир так смеялся, что даже сполз со скамьи.

Ледяной куб покрылся сетью мельчайших трещин. И внезапно стал распадаться. Куски льда, тая, мягко съезжали к помосту, попадали в ручейки и с легким звоном касались мраморного пола.

- Здесь слишком жарко! - сказал Второй. - И я боюсь...

- Льда! - крикнул Эноф.

Служители торопливо стали вносить в зал мешки со льдом и обкладывать монолит. Ручейки на глазах кристаллизовались. Пар превращался в иней и оседал на стенах куба и на потолке.

- Ну вот, - с неудовольствием заметил Первый. - Теперь здесь становится слишком холодно. Пожалуй, я покину вас. Пусть его прикроют, чтобы не растаял...

С помощью трех советников Первый триумвир сполз с кресла и засеменил, опираясь на услужливые руки, к выходу.

* * *

Служители закрыли монолит покрывалами.

Вскоре все ушли. Где-то вдали, за анфиладой залов и галерей загремели замки и засовы.

Наступила тьма. Похожий на дым свет звезд проникал в узкие стрельчатые окна и светился на плитах пола.

В полной тишине раздался глухой удар. Затем треск и новый удар.

Затем удары стали частыми, задрожал постамент, обложенный мешками со льдом, потом задрожал пол, и наконец - сам свет мутных звезд.

Монолит закачался и медленно, рассыпаясь на мириады ледяных брызг, рухнул на пол. Ледяной человек лежал в груде колотого льда.

* * *

Энофа растолкали среди ночи. Плохо соображая спросонья, он рявкнул на слугу. Сел, потирая руками лицо. Переспросил:

- Что?

- Ледяной человек! Он ожил!

- Что? - снова переспросил Эноф. - Он и был жив...

- Нет, он разбил лед и освободился!

Эноф подскочил.

- Где он сейчас?

- В музее. Вход стерегут гвардейцы, подняты на ноги три сотни дворцового караула...

* * *

Нгар медленно обвел глазами сумрачный зал. И стал переворачиваться на живот.

Каждое движение он делал словно впервые, и приходилось пробовать снова и снова, потому, что он разучился двигаться. Или никогда не умел.

Он силился, тужился, судорожно двигая руками и ногами, и наконец ему удалось оторвать спину ото льда. Он не почувствовал, что оставляет во льду клочья одежды и собственной кожи. Ледяное бесчувствие еще не прошло, и это было хорошо. Он не успевал почувствовать боль.

С превеликим трудом, невероятно медленно и сложно, он поднялся на четвереньки. Постоял, не чувствуя ни рук, ни ног. Покосился на груду льда. Почему-то ЭТО он помнил. Нгар. Шумаар... Нуанна. Нелепые слова всплывали из тьмы. Из тьмы, откуда нет возвращения...

Зачем?

Он снова повел глазами вокруг. И внезапно вспомнил, - будто кто-то шепнул.

Здесь, во льду, должно быть оружие. То оружие, которое оставил ему верный Шумаар на последнем перевале. Хотя сейчас Нгар еще не вполне понимал, зачем оно нужно - оружие.

Он покачался, пытаясь почувствовать руки и ноги, привыкая к себе. Почувствовал жжение, покалывание, - боль догоняла его. Сжав зубы, он медленно разогнулся, оставаясь стоять на коленях. Поднял лицо к стрельчатым окнам, в которые заглядывали звезды, и внезапно - боль догнала его - долго, страшно закричал.

Поначалу это был просто крик - крик обезумевшего от боли животного, но постепенно в крике стали различимы человеческие звуки:

- Нга-а!.. И-а-а... Нга-а-а!..

Голос покатился по каменным анфиладам. Заметалось эхо в бесконечных галереях:

- Нгар! Я - Нгар!..

И вот уже где-то далеко-далеко что-то или кто-то отозвалось звоном.

Звон был похожим на тот, с которым рухнул лёд. Но это был не лёд. Нгар вспомнил: так падает только железо.

Он перевел дух. Боль снова отступила.

Медленно поднялся на ноги. И сделал несколько неуверенных шагов.

Наклонился к куче мелкого льда, погрузил в нее руку. Нашел кинжал, самострел, стрелу. Самострел заржавел, и железные шестерни, натягивавшие тетиву, не сразу удалось сдвинуть с места. Они заскрежетали - и с пронзительным визгом тетива оттянулась, железная стрела встала на место.

Нгар поднял еще две стрелы, заложил их за пояс. Покачался, думая, что это качается пол, окна и звездный свет за окном. И двинулся к выходу.

* * *

За этим залом был другой - точно такой же. У стен стояли странные сооружения, прикрытые мешковиной. Нгар подошел ближе, пощупал руками - кажется, это была статуя.

Он двинулся дальше. Ноги привыкали ходить. Они почти не гнулись, ступали неправильно, ту внутрь, то вовне. Но постепенно дело пошло на лад. Ноги начали заплетаться, но он заставил их двигаться, поймал ритм, и пошел все быстрее и быстрее.

Мимо мелькали залы и галереи. Вдоль стен возвышались странные изваяния - мохнатый зверь с закрученными клыками; громадный медведь, вставший на задние лапы; однорогое чудовище без ног.

Потом Нгар увидел людей - и в первый момент приготовился стрелять. Но это тоже оказались чучела. Или манекены. В богатых доспехах, в пышных одеяниях, в рогатых шлемах, с боевым оружием в мертвых руках. На полу валялся боевой топор - один из манекенов выронил его, услышав крик Нгара.

Наконец, Нгар разглядел впереди массивную дверь - и ударил в нее плечом. Дверь отозвалась грохотом, но устояла. За нею послышалось множество тревожных голосов.

Нгар обернулся, поискал глазами. Топор.

Он вернулся, поднял его. Сначала взялся за лезвие - и зарычал: на каменный пол капнула кровь. Но рука тут же вспомнила, как надо держать это оружие.

Повесив арбалет за спину, он крикнул и бросился к двери.

От могучего удара содрогнулись стены, и смолкли крики за дверью.

Дерево было твердым, с железным переплетом. Лишь с третьего удара ему удалось пробить дверь насквозь.

Гул ударил ему в уши. Язык, на котором кричали там, за дверью, был ему незнаком, но он почему-то улавливал смысл. Это были стражники. Они кричали, что дверь не выдержит. И что-то про снежного человека. Вмешался другой голос - властный и нетерпеливый. Он приказывал установить баллисты.

С тяжким грохотом половинку двери вынесло, сорвав с мощных петель; она рухнула далеко от входа. Раздались испуганные вопли. Нгар увидел свет - и свет едва не опрокинул его. Света было слишком много. Он был слишком яркий.

Нгар отворачивался, но свет был повсюду. Он закрыл глаза. И снова закричал. В конце долгого крика, оглушившего вселенную, его голова задралась к звездам. И он внезапно прозрел, разглядев их - высоко-высоко над ореолом света, заливавшего его самого.

* * *

Когда он опустил глаза, двор был пуст. Лишь валялись на каменных плитах обломки дверей, дротики, и пылали ручейки масла из разбившихся светильников.

Крики слышались откуда-то издалека - из-за стен, окружавших двор.

Там, за этими стенами, были другие дворы, а за ними, наверное, еще и еще - Нгар догадался об этом, разглядывая стены и башни, возвышавшиеся над ними.

На стенах и башнях шевелилось что-то темное. Нгар напряг слух и зрение, и вдруг явственно почувствовал опасность. Он взмахнул топором - и успел отбить пущенный откуда-то из темноты арбалетный болт. Болт зазвенел на плитах двора, а Нгар отступил в проем дверей. Дождь железных стрел посыпался на него; они летели почти бесшумно, и вколачивались в камни и дерево как гвозди.

Нгару послышалось движение за спиной. Он стал поворачиваться, тут же сообразив, что здесь должен быть другой - парадный - вход.

Когда он повернулся во тьму, что-то ослепительное вспыхнуло у него перед глазами и тяжкий удар обрушился прямо в лоб.

Зазвенел лед. Очень много мелкого, рассыпчатого льда. Нгар опускался в него все глубже, и свет мерк, постепенно отдаляясь, пока не превратился в голубую точку - прекрасную и недостижимую, как звезда Аххумана.

* * *

А потом его снова вырвали изо льда.

Он догадался об этом, когда почувствовал боль, которая переполнила его тело и стремилась вырваться дальше, пожирая вселенную.

Поэтому он боялся открыть глаза: боль могла брызнуть из глазниц.

Кто-то дотронулся до него, потрогал губы и лоб.

- Он теплый. Он теплый, этот ваш снежный воин. Он живой.

Это сказал человек в странной одежде, стоявший прямо над Нгаром. Нгар полусидел в неудобном шестиногом кресле, и руки его были крепко привязаны к подлокотникам.

Нгар сначала чуть-чуть приоткрыл глаза. Ничего не произошло. Его не ослепили, как ему показалось вначале. И тогда он поднял веки и посмотрел вокруг.

Это был дворец, и дворец настоящий - не тот темный зал в музее. И человек, стоявший перед ним, не был похож на клоунов-триумвиров.

- Ты жив, - сказал человек по-аххумски, и Нгар вздрогнул, услышав родную речь. - Хочешь пить? Или есть?

Нгар медленно кивнул, и незнакомец повернулся:

- Дайте ему вина!

Бесшумный человек в богатой одежде оказался возле Нгара, приставил к губам диковинный прозрачный сосуд, пузатый, на стеклянной ножке. Нгар приоткрыл рот и начал пить. И только сейчас понял, как велика его жажда. Он выпил весь бокал, и хрипло сказал:

- Еще!

Его собеседник кивнул, и слуга приставил ко рту Нгара второй бокал. Его Нгар выпил так же жадно, облизал подбородок и глубоко вздохнул. Внезапно он почувствовал облегчение, будто тело перестало принадлежать бренности, и стало невесомым достоянием эфира.

- Кто ты? - спросил Нгар.

Незнакомец улыбнулся. Резкие морщины появились на его смуглом лице, и Нгар понял, что незнакомцу гораздо больше лет, чем показалось вначале.

- Я бог, - ответил он.

- Бог? - Нгар мигнул.

- Да. Бог Нарронии. Бог Великого Озера Нарро, оплодотворившего эту землю. Я бог, а это, - он кивнул на неотступно следовавшего за ним молчаливого человека, - мой апостол. Или, если слово тебе непонятно, - раб, слуга, и одновременно единственный жрец. Его зовут Вадемекум, или просто Ваде. Я сам придумал это имя...

Он снова улыбнулся, склонив голову, отчего густые иссиня-черные волосы слегка закрыли лицо.

- Ты, я думаю, удивлен?

- Нет, - ответил Нгар. - Я видел много разных богов. И всем им было нужно, чтобы я при виде их удивился.

Незнакомец помолчал, обдумывая его слова. Наконец кивнул:

- Да, я понял. Ты побывал во многих странах, у многих народов, которые поклоняются самым разным богам. Иные из них похожи на людей, иные - на животных, иные просто невидимы... Так?

- Так. Я знаю народ, поклоняющийся огню. Знаю народ, обожествляющий своего правителя. Не беда, что правитель смертен, может заболеть, или его могут убить. Следующий тоже будет богом, и ему выстроят храм...

- Ты прав, - сказал незнакомец. - Тогда называй меня просто по имени, как называла меня моя мать - Астон.

Нгар шевельнулся:

- Если ты бог - почему ты боишься меня?

- Потому, что ты можешь быть опасен. Существо, которое пролежало во льду несколько зим, а потом ожило, наводит на мысль о темных силах.

- Опасен богу?

Астон рассмеялся. Зубы у него были на редкость белыми и ровными, неестественно, идеально ровными.

- Если бы я был богом... настоящим богом, - сказал он, отсмеявшись, - я предугадал бы твое появление. Но я, к сожалению, человек во плоти. Я родился человеком, хотя это и было двести лет назад, я и теперь остаюсь человеком, хотя многие части тела уже не мои: они износились, и я вынужден был их заменить. Это отдельная и очень долгая история... Сейчас меня больше заботит другое. И ты смог бы мне помочь.

- Как? - спросил Нгар.

Астон наклонился, пристально поглядел ему в глаза и сказал:

- Очень просто. Расскажи для начала, как это тебе удалось. Я знаю, существуют люди, способные останавливать свое сердце и погружаться в сумерки между светом и тьмой. Но это - результат долголетних тренировок. Ты же, как я понимаю, просто умер, тебя залило дождями, занесло снегом, ты стал льдом... А потом очнулся.

Нгар поднял кудлатую седую голову. Лицо его - широкое, почти черное, непроницаемое, изуродованное шрамом - третьей губой, - внезапно приобрело странное выражение. Все три губы полководца бессмертных медленно-медленно растянулись в подобие усмешки.

- Все очень просто, Астон. Я тоже бог.

Астон вздрогнул, повернул красивую голову и вгляделся в лицо Нгара.

- Может быть, - медленно сказал он, - ты и не смеешься надо мной. Может быть. Тогда, как ни печально, придется проверить тебя. Человек отличается от бога многим, но есть совершенно определенное и простое отличие. Ты знаешь, какое?

Он помедлил, хмурясь.

- Человеку, в отличие от бога, иногда бывает очень больно...

* * *

Нгара привели в подземный зал с глухими каменными стенами. Усадили в железное кресло, и пристегнули обручами.

Одним нажатием рычага кресло раскинулось, превратившись в подобие кровати - слишком большой кровати, так, что Нгар, даже при его росте, почувствовал острую боль в суставах.

Орудовал рычагом некто по имени Скорр, а Астон и его секретарь Ваде, неотступно писавший что-то на диковинных желтоватых листках, сшитых в книгу, находились поодаль: Астон сидел, полуразвалясь, и попивая золотистое вино, секретарь стоял чуть позади и сбоку, ловко управляясь и с толстой, пудовой книгой, и с черной угольной палочкой, которая бегала по страницам.

- Не больно? - спросил Астон.

- Больно, бог, - отозвался Нгар.

- Но терпимо, как я вижу, - и Астон кивнул Скорру.

Скорр, невысокий человек в кожаной одежде и кожаном фартуке, с перчаткой на левой руке, снова потянул за рычаг. Кровать стала разъезжаться со скрипом, - видимо, ею слишком давно не пользовались.

На этот раз боль была почти невыносимой. Сухожилия - старые, одеревеневшие от бездействия сухожилия и хрящи Нгара вытянулись, и заскрипели почти так же громко, как железная несмазанная кровать.

Нгар молчал. Кровь отхлынула от лица и шрам, похожий на третью губу, стал светлее губ.

- Еще чуть-чуть, Скорр, - сказал Астон. - Ты же видишь, он терпеливый. Пусть закричит.

Легкое нажатие на рычаг.

Нгар стал длинным, неестественно длинным. Позвонки почти отделились друг от друга, суставы почти выскочили из предназначенных им впадин; теперь Нгар ростом сравнялся бы, пожалуй, с гигантом Шумааром.

Нгар внезапно вспомнил Шумаара; понадобилось всего мгновенье - и Шумаар предстал перед его внутренним взором как живой. Гигантский воин в непробиваемых доспехах, с конским хвостом на плече, с грудью, которой он мог заслонить упряжку из двух лошадей... Шумаар. Защитник. Верный, как пес.

- Шу-ма-ар! - прокричал Нгар; и хотя вместо крика вышел лишь стон, Астон и Скорр вздрогнули.

Астон подался вперед, от неожиданности расплескав вино и вопросительно взглянул на Скорра.

- Он без сознания, - сказал палач. - По-видимому, он бредит...

- Нет, - качнул головой Астон. - Шумаар - это аххумское имя. Я не понимаю, что оно означает, но в нем есть женский слог... Возможно, это название какого-то цветка или дерева.

Он снова качнул головой - на этот раз повелительно, - Скорр повернул рычаг. С пронзительным визгом обе половины кровати съехались. Тело Нгара подбросило вверх, и он открыл глаза.

Астон поднялся и приблизился к нему. Заглянул в лицо.

- Ты жив?.. - спросил он. И добавил удовлетворенно: - Жив. И даже не покалечен. Это странно, очень странно...

Он мельком глянул на Скорра, который лишь развел руками.

- Впрочем, - продолжал Астон, снова усаживаясь, - я знаю случаи, когда ваши воины из так называемых бессмертных могли продлевать свою жизнь. Например, продолжать сражаться, когда им отсекали руку или даже поражали прямо в сердце... Эти случаи описаны в наррийских хрониках, а хронисты у нас платили своими жизнями за записи, если их нельзя было подтвердить. Каждый факт проверялся трижды - с помощью разных свидетельств. Но... - Астон сделал паузу, допивая вино. - Я понял, что ничего сверхъестественного в этих случаях нет. Возможно, в одном из аххумских горных монастырей жрецы научились извлекать из мозга живых людей особое вещество. Чтобы это вещество появилось, человека следовало подвергнуть чудовищным пыткам. Потом они умирали, конечно - им же буравили черепа... Насколько мне известно, одной капли этого вещества достаточно, чтобы превратить любого воина в неистового зверя, совершенно нечувствительного к боли.

Астон остановился, взглянул на Ваде - все ли тот успел записать, - и снова посмотрел на Нгара.

Нгар молчал. Его рубец вновь налился кровью - и внезапно все три губы растянулись в улыбке.

- Не знаю, о чем ты говоришь, - прохрипел он; звуки клокотали в его растянутой гортани.

- Разве? - удивился Астон. - Я-то думал, что ты посвящен в тайны ваших жрецов.

- Наши жрецы не пробуравливают черепа живым людям, - сказал Нгар.

Астон пожал плечами.

- Значит, ты даже этого не знаешь... - с сожалением сказал он. - Тогда придется либо убить тебя, либо посадить в клетку и поместить в триумвирский зверинец. Кстати, там уже содержатся некоторые из твоих соплеменников. И даже размножаются в неволе, что характерно лишь для низкоорганизованных существ...

Астон вздохнул, кивнул писцу и направился к выходу из каземата.

Скорр открыл было рот, но Астон тут же бросил ему на ходу:

- Потренируйся на нем. Возможно, он расскажет что-нибудь интересное. И если останется в живых - доложи мне.

* * *

Все, что было потом, Нгару виделось как бы со стороны. Он не боялся боли - теперь он знал, что больно не ему, а всего лишь этому большому, полумертвому, пережившему себя телу. Главное - суметь сосредоточиться и вынести сознание за пределы тела, даже не стараясь слишком удалиться от него. Сознание становилось оболочкой, второй кожей - но невидимой и неощутимой. Нгар знал, что с ним делают, видел даже, как, хотя и не мог уже видеть заплывшими, спрятавшимися в синие щели глазами.

Он видел иначе. Он видел, как Скорр, пыхтя, пытается что-то сделать с его ногами, вытягивая из голеней красноватые нити. Нити растягивались и прятались в разрезы с обожженными краями. Он видел, что Скорр, роняя Нгару на живот капли соленого пота, орудует каким-то инструментом, похожим на бурав.

Наконец, Нгар ощущал запахи: крови, мочи, кала. И горелого мяса. И вонь давно не мытых подмышек Скорра; его мешковатое одеяние пропиталось почти лошадиным потом. И все эти запахи приносили Нгару куда большие страдания, чем изобретательная работа палача.

Он знал, что все это вот-вот кончится. Он чувствовал это.

Наконец, его сознание раздвоилось.

ТУМАННЫЕ ГОРЫ

И вот он уже видел себя, стоящим на бастионе, с громадным мечом в руке. Из тьмы, поглотившей все вокруг, на него лился поток стрел. Некоторые пробивали защитные доспехи; несколько стрел он уже обломил, чтобы они не мешали сражаться - окрашенные кровью обломки торчали из его рук, ног, плеч, и даже из шеи.

Снизу волна за волной накатывали штурмовые колонны хуссарабов. Рядом, во тьме, сражались невидимые защитники. Нгар видел их, когда над ними пролетали горящие стрелы, на миг освещая гребень стены. Да еще где-то позади мерцал красноватый огонь; оттуда доносился запах жженой кожи. Но огонь не успевал разгораться, потому, что кто-то - возможно, жены и дети защитников - гасили огненные стрелы войлоком, водой, или просто затаптывали ногами.

Нгар знал, что крепость обречена. Двое суток непрерывного штурма измотали защитников. Стена еще не была пробита, но враг уже подкатил осадные башни и перебрасывал переходные мосты с крюками.

По ним на стену бежали воины, и казалось в тьме, что это были не люди, а звери, потому, что у них были звериные головы и звериные покровы, и вместо рук у них были лапы, а в лапах - невидимая во тьме, разящая изогнутая смерть.

Потом он почувствовал, что его теребят, тащат куда-то сзади, и чей-то голос кричит ему в самое ухо:

- Они прорвались, Шумаар! Они уже в крепости! Пора уходить!..

Нгар обернулся и все понял. В разгорающемся огне он увидел, что бой кипит уже во дворе, и ряды защитников тают, а ряды звериноголовых наливаются плотностью и неодолимой силой.

Он выронил меч - снизу громадный дротик попал ему в незащищенную часть предплечья. Рука безжизненно опустилась и повисла, как плеть. Он снова оглянулся. Вгляделся в того, кто тащил его со стены вниз, туда, где были потайные ходы; он пытался вспомнить его имя. Кажется, это был сотник бессмертных - один из немногих, переживших поход на запад, резню в заповедном лесу и схватки под стенами Нуанны.

Впрочем, имя - это неважно. Он уже догадался, что сейчас его зовут Шумаар, но одновременно знал, что все еще остается Нгаром - распятым на железной кровати, там, за горами, далеко на юге, разделенным с гибнущей крепостью не только расстоянием, но и временем. Может быть, неделями. Может быть, месяцами.

Он поднял дротик и почти не оборачиваясь, одним неуловимым движением вогнал его до половины в грудь набежавшего по перекидному мостику хуссарабу. Звериная голова свалилась с его плеч. Под ней обнаружился бритый человеческий череп.

Шумаар спрыгнул на нижнюю ступеньку и вместе с сотником ринулся вниз.

В кровавых отблесках пожара они спустились на площадку и отсюда пошли прямо по стене - перебираясь с одного выступавшего из кладки камня на другой.

Бой еще продолжался - и на стенах, и внутри крепости; часть осажденных перешла за ров в центральный бастион. Может быть, им удастся продержаться до того, как подоспеет помощь, обещанная Хаммаром.

За выступом стены царила полная тьма и сотник, шедший впереди, едва не сорвался вниз: Шумаар поддержал его здоровой рукой, прижавшись к стене. Потом они нашли нишу, в которой едва мог стоять один человек. Сотник сдвинул камни и скользнул куда-то внутрь каменной кладки. Шумаар попытался пройти - но щель оказалась слишком узка.

- Сюда, Шумаар! - донесся голос сотника.

- Я не могу... - прошептал Шумаар. Слишком узкий вход не был рассчитан на его гигантское тело. Он втискивался до тех пор, пока не выбил из себя весь воздух; ему стало нечем дышать; металлический литой доспех заклинило, и теперь Шумаар не мог сдвинуться ни вперед, ни назад.

- Дай мне руку! Протяни мне свою руку, Шумаар!

Почти теряя сознание, Шумаар из последних сил потянулся рукой к невидимому сотнику. Ощутил, что его кисть оказалась крепко перехвачена ремнем: видимо, сотник уперся в выступы входа обеими ногами и руками и потянул на ремень.

Шумаар почувствовал треск. Все кости скелета пришли в движение, ребра согнулись, и казалось, что тяжко бухавшее сердце вот-вот остановится, сдавленное со всех сторон; потом треск заглушил другой звук: заскрипел о камень металл доспехов, и вогнувшийся нагрудный панцирь взвизгнул, как визжит пила каменотеса. Еще миг - и Шумаар вдруг почувствовал, как воздух влился в его грудь, едва не взрывая легкие изнутри.

Сотник по-прежнему держал ремень, и, не оборачиваясь, устремился в темноту. Ход был низок и узок, Шумаар с трудом протискивался в него, но все же здесь можно было идти, хотя и согнувшись в три погибели.

Ход шел внутри крепостной стены, сначала вдоль нее, а потом круто вниз.

Потом дышать стало еще труднее, а ход превратился в лаз, по которому они ползли на четвереньках.

И это продолжалось долго, очень долго.

А когда они поднялись наверх и раздвинули кусты - внезапно им в глаза ударил ослепительный свет.

Вокруг стояли хуссарабы с факелами и кожаными ремнями наготове. Они не успели сделать и шага, как оказались поваленными на землю, и умелые руки скотоводов-кочевников мгновенно спутали их ремнями, как бычков, предназначенных для забоя.

Когда Шумаару вывернули перебитую руку, он вскрикнул, - и потерял сознание.

* * *

- Великий каан не устает повторять, что нам нужны сильные и умелые воины. Даже если это враги. Их следует оставлять в живых и принуждать к службе. А если они не захотят - следует содержать их как собак-попрошаек, которые хуже рабов. Их работа все равно пойдет хуссарабам на пользу. А потом, когда они устанут пожирать отбросы, отбирая их у собак, они согласятся вновь стать воинами...

Человек, говоривший это, не был похож на хуссараба. Скорее - на аххума с примесью южной крови - аррольской, или, может, каффарской.

У него было странное узкое лицо. Глаза он прикрывал, и казалось, что его взгляд служит ему оружием. И оружие это было сильнее меча и даже огня.

Шумаар в рабских обносках стоял в ряду таких же, как он, бывших воинов. Он не знал никого из них. Все они были из разных племен и из разных частей; наречия некоторых он даже не понимал. А кроме аххумов были здесь и таосцы, и каффарцы, и даже киаттцы. Человек, прикрывавший глаза, был одет в кожаную безрукавку, с темной накидкой, сдвинутой на плечо. За поясом у него был акинак в ножнах, украшенных сканью. А за ним стояла свита из хуссарабских воинов, с бесстрастными и сытыми лицами. Такие же воины охраняли шеренги по периметру.

Шумаар знал, где они: это был бывший военный лагерь в Арли, в котором обучали новобранцев. Когда-то ему приходилось бывать здесь. И то, что теперь в лагере хозяйничают хуссарабы, могло означать только одно: Ушаган пал.

Человек в безрукавке прошелся вдоль ряда. Остановился напротив Шумаара, который возвышался над остальными так, что они казались детьми.

- Я знаю тебя, - сказал он вдруг. Его глаза приоткрылись и Шумаар понял, что не сможет выдержать этот взгляд. - Ты - Шумаар, бывший сотник бессмертных, телохранитель темника Нгара. Нгара Непобедимого.

Он едва заметно улыбнулся тонкими синеватыми губами.

- Ты был разжалован в десятники и отправлен в приграничную крепость Гвайба в Туманных горах, на перевале между Южным Намутом и Ну-Аном... Так?

- Я был разжалован в рядовые, - ответил Шумаар.

- Да, правильно. Но в крепости выслужился до десятника. Действительно, было бы странно, если бы комендант крепости сотник Баах оставил тебя в рядовых...

- Откуда ты знаешь? - спросил Шумаар, широко открыв глаза.

- Ничего не спрашивай здесь, - незнакомец длинно вздохнул. - А если придется спросить, то сначала скажи об этом.

- Я хочу спросить, - упрямо сказал Шумаар, - Кто ты и откуда знаешь меня?

- Правильно, теперь правильно. Но неучтиво.

Он поднял руку, останавливая воинов, которые шагнули было к Шумаару.

- Вы все должны называть меня повелителем Хуараго! - громко сказал он. - Ты слышал о Хуараго? - добавил он тихо, глядя в глаза Шумаару.

Шумаар вздрогнул, как от удара. Но не успел ответить: его вытащили из шеренги, свалили на землю, и потащили на аркане, который был захлестнут на шее, к яме.

В эту яму сажали непокорных и особо опасных пленников.

В яме жили собаки.

* * *

Не дворовые или безродные псы - боевые гладкошерстные звери, списанные со службы по разным причинам: по болезни, по старости. Или за излишнюю свирепость. За тягу к человеческой крови.

Люди сидели в этих ямах, нарытых в дальнем углу лагеря, как правило, недолго. Хотя для защиты от псов им давали палки, и иной раз стражники, смилостивившись, выливали на псов, вцепившихся в пленника, бадьи с водой.

Как правило, людей или вытаскивали из ямы через самое непродолжительное время, или собаки пожирали их. Почти без остатка: мощные челюсти желто-белых аххумских псов-воинов могли крошить даже камни. Не говоря уже о костях.

Шумаар просидел в яме несколько суток.

В конце вторых суток хуссарабы стали приходить, чтобы посмотреть на него. Рассаживались на корточках на краю, и смотрели вниз. Молча. Лишь иногда цокали языками.

Потому, что Шумаар сам превратился в зверя, которого боялись собаки.

Он отнимал у них кости и остатки с солдатских столов. Он рычал так, что бывший вожак и хозяин ямы поджимал хвост и забивался в дальний конец углубления, вырытого самими же собаками - там они отдыхали во время дневного зноя и грелись в холодные ночи.

Когда Шумаара подняли из ямы, его окружили самые рослые воины, выставив копья тупыми концами вперед. Шумаар стоял на четвереньках, поворачивался из стороны в сторону и огрызался, когда древко копья приближалось к нему слишком близко.

Потом на шею ему накинули два аркана. Растянули их. Заставили подняться на ноги. И, подгоняя копьями, повели к шатру Хуараго.

Хуараго ждал у шатра, в маленьком креслице с подушечками. Его окружали оруженосцы и писцы, а у ног лежал громадный аххумский пес, раскормленный так, что издалека мог сойти за гигантского борова.

Когда Шумаара подвели, боров внезапно потянул носом воздух и забеспокоился. Он даже приоткрыл заплывшие жирными складками злобные глазки - и уставился на Шумаара. Морда при этом выразила полную растерянность. Если это был человек - почему от него несло псом? Если это был пес - почему он был похож на человека?

В поисках ответа боров пошевелился и не без труда перевел взгляд на хозяина.

Хуараго опустил ладонь ему на темя, слегка потеребил загривок. Боров клацнул зубами, поворчал, но успокоился; уронив морду на могучие лапы, он принял прежнюю позу, хотя красные глазки его не отрывались от человека-собаки, стоявшего на коленях перед ним.

- Кто ты? - спросил Хуараго свистящим шепотом.

Шумаар поднял кудлатую голову. Зарычал (боров даже подскочил от неожиданности, но, видимо, ему было невмоготу проявлять излишнюю активность. К тому же ладонь хозяина все еще лежала у него на загривке).

- Я Шумаар, - наконец выговорил тот. - Сотник бессмертных, верный пес Нгара Непобедимого.

- Если бы ты был верным псом, ты не оставил бы своего хозяина умирать на ледяном перевале.

Шумаар опустил голову и хрипло ответил:

- Если тебе все известно, тогда ты должен знать: я выполнял приказ.

Хуараго помолчал. Кивнул.

- Да. Ты выполнил приказ, Шумаар. И остался верным... Поднимите его с колен!

Добрая дюжина тупых концов копий уперлась в него. Шумаар нехотя поднялся. Он был выше самого высокого воина почти на две головы. И самый высокий воин непроизвольно попятился, крепче сжимая в руках копье.

- Разбейте для него отдельный шатер, - приказал Хуараго склонившемуся ординарцу. - Посадите на цепь. Но сначала устройте баню. Потом надо приставить к нему лекаря... Лучше всего - айдийца Та Роро. У него переломаны ребра, а в плече сидит наконечник хуссарабской стрелы...

Хуараго усмехнулся, глянул в упор на ближайшего стражника-хуссараба:

- А еще говорят, что наши хуссарабские стрелы лучшие в мире, и разят насмерть...

Когда ординарец побежал исполнять приказ, Хуараго прошептал, почти не разжимая тонких бескровных губ:

- Из него выйдет хороший полководец. Он и поведет войско в Нарронию.

НАРРОНИЯ

Нгар очнулся, когда пришло время: и времени понадобилось очень, очень много. Скорр слишком старался, хотя старания его были вознаграждены не золотом или подарками - ударом плетью по лицу.

- Но ведь ты сам приказал мне убить его! - взвыл Скорр, схватившись за залитый кровью глаз.

Астон неприятно усмехнулся и снова поднял плеть. Скорр упал на четвереньки и быстро-быстро, с невероятной скоростью, пополз задом вперед, к выходу из покоев наррийского бога.

После Скорра Астон принял куратора Северо-Западного Округа Азана. Азан был полным темноволосым, пятидесятилетним человеком с набрякшими веками. Он начальствовал в округе уже несколько лет и пользовался доверием второго триумвира, что, впрочем, ровно ничего не означало без одобрения Астона.

- Ты плохо управлял округом, Азан, - сказал Астон. - Очень плохо, если не знал, что творится у тебя под носом.

Азан поклонился, подобрав расшитую золотом кураторскую тогу:

- Все произошло слишком внезапно. Мне доносили из Сандора и Толамбо, что все спокойно. Это донесение поступило всего два дня назад, а поступают они ежедневно из разных городов Западного побережья.

- А вчера пришло противоположное сообщение? - язвительно спросил Астон. - О том, что о спокойствии не может быть и речи?

Азан с достоинством выпрямился.

- Вчера лазутчик, загнавший насмерть двух коней, доложил, что на берегу залива Гао, в нескольких милях от Сандора, появился большой отряд собачьеголовых.

- Донесение ты записал?

Азан угрюмо кивнул и подал Астону запечатанный свиток тростниковой бумаги.

Астон сорвал печать, развернул, быстро прочитал донесение. Отбросил его в сторону.

- Здесь ничего не сказано ни о численности отряда, ни о его целях. Нет ни имени предводителя, ни маршрута, каким степняки вышли к заливу Гао!

- Это было первое донесение. Через два часа поступило второе...

- О том, что Сандор взят внезапным штурмом? - повысил голос Астон и вскочил. Сделал быстрый шаг к Азану - тот отшатнулся, - и прошипел: - Как они могли взять с ходу город, стены которого выдерживали многомесячную осаду?

- В том-то и дело, - голос Азана дрогнул, но он держал себя в руках. - Ничего принципиально нового они не использовали. Разбили тараном ворота.

Лицо Астона перекосилось от ярости:

- Как? Как они могли это сделать, если к воротам Сандора ведет узкий проход с отсечными стенами?

- Они установили две осадные башни и не давали вести стрельбу с отсечных стен...

- Две башни? - Астон схватил Азана за ворот и встряхнул. - Откуда они взяли эти башни, если только что появились у стен??

Азан попытался высвободиться, по пальцы Астона были словно сделаны из железа.

- Они их выстроили. Очень быстро. Из леса, который растет на склонах вокруг залива...

Астон отпустил Азана. Взгляд его погас.

- Сколько их? Кто ими командует?

- В отряде от 10 до 15 тысяч всадников. Каждый имеет двух сменных лошадей. В обозе - еще несколько тысяч рабов, по-видимому, мастеров. Именно они строили башни. Командует отрядом аххум по имени Шум... - Азан запнулся, развернул второй свиток, прочитал по слогам: - Шу-а-м-ма-ар.

Астон внезапно опустился в кресло, широко открытыми глазами глядя на Азана. Спустя бесконечно долгую минуту Азан прочистил горло и сказал:

- В отряде лишь часть воинов составляют степняки-хуссарабы. Остальные - аххумы, намутцы, арлийцы и другие народы, которые уже попали под власть хуссарабского вождя.

Астон молчал.

- В данный момент за ними ведется постоянное наблюдение. Выслан заградительный отряд к Толамбо, закрыты мосты через Танаппу. Это единственный путь, ведущий в Нарронию...

Астон поднял голову. Подумал.

- Ты ошибаешься, Азан. Судя по тому, как внезапно появились они под Сандором, они найдут другой путь.

- Другого пути нет. Разве что через горы - но горные тропы не годятся для кавалерии...

Астон вздохнул.

- Боюсь, ты так ничего и не понял. Немедленно отправляйся в округ. Приготовь к осаде крепости, вооружи всех, кто способен носить оружие. Вышли дозоры на запад, север и юго-запад. И сделай все это быстро. Сегодня. Донесения будешь отправлять через моих ординарцев. И только через них. Не доверяй никому, кого ты не знаешь в лицо.

Он снова встал, подошел к Азану. Спросил:

- Ты все запомнил? Спеши. Тебя будут сопровождать мои люди.

Азан поклонился и вышел.

* * *

Астон мог перейти в каземат внутренними лестницами, но ему захотелось взглянуть, что творится в городе. Поэтому он вышел из своих покоев на крытую галерею. Внизу был широкий двор, на который выходили задние стены дворцовых служб и дворца триумвиров.

Во дворе шли воинские занятия дворцовой стражи. Стражники были похожи на акробатов: они выделывали загадочные комбинации с помощью учебного деревянного оружия, и едва ли не кувыркались. За ними, сидя на возвышении, с одобрением наблюдали двое из троих триумвиров.

- Бездельники! - процедил Астон и повернулся к секретарю, тенью следовавшему за ним. - Через полчаса они, все трое, должны быть у меня.

- Третий триумвир уже ожидает аудиенции, - негромко сказал Ваде. - Он пришел сразу же после Азана...

- Почему же ты не впустил его? - с неудовольствием обернулся Астон.

- Он пришел через внутренние покои и сейчас ожидает в малом закрытом кабинете. Ты был занят с Азаном.

Астон поразмыслил.

- Что ж, тогда пусть ожидает... - процедил он сквозь зубы.

Он прошел через все галерею, поднялся на крышу, где был разбит небольшой сад и в ослепительную голубизну неба вяло брызгали водой фонтаны. Словно мочатся больные с расслабленным мочевым пузырем, - с неудовольствием подумал Астон.

Он взошел на лестницу четырехугольной башни, и легко, почти бегом, поднялся на первую смотровую площадку.

Отсюда была видна большая часть Старой столицы.

Это был не очень большой город - Астону случалось видеть больше, гораздо больше. Город лежал в небольшой котловине, в центре располагались сады и особняки, чем выше - тем более высокими становились дома. К краям котловины они вновь понижались, зато и улочки там были совсем узкими и кривыми.

Дворец Астона располагался на холме, неподалеку от центра котловины. Здесь, среди зелени садов, белели ухоженные особняки знати и придворных, в садах сверкали струи фонтанов. Чуть дальше можно было видеть широкие площади и улицы с каменными мостовыми, с великолепными зданиями в три или четыре этажа. За ними стеной вставали доходные дома, населенные, как муравейники, но еще оборудованные канализацией. Беднота селилась на окраинах, в шести-семиэтажных зданиях, вплотную пристроенных друг к другу, и лишенных даже водопровода.

На первый взгляд, в городе все было, как обычно. По центральным проспектам гуляли праздные горожане, на одной из площадей был разбит шатер заезжего цирка, и площадь кишела народом.

Астон еще раз внимательно осмотрелся, и сбежал вниз, по пути приказав усилить стражу на башне: там, на самом верху, постоянно дежурили наблюдатели. С вершины башни были видны окрестности города и бескрайняя гладь великого озера. Отсюда, с башни, поступали сигналы о любых беспорядках, пожарах, или нашествиях врагов - каковых, впрочем, в Нарронии не видели уже по меньшей мере сто лет.

* * *

Пока он двигался коридорами собственного дворца, он почему-то думал о плаце посреди двора и об играх в солдатики, которыми увлекались триумвиры, особенно старший, выживающий из ума Инул. Солдатики прыгали, бегали, суетились, выравнивали ряды, маршировали, высоко поднимая колени, крутили палки, заменявшие им копья, и махали деревянными мечами.

Они казались игрушечными. И пока Астон шел, он окончательно укрепился в догадке.

Третий триумвир, Армизий, ожидал его в маленькой приемной, прохаживаясь от окна к двери. Астон кивком пригласил его и вошел первым в свой большой кабинет, предназначенный для совещаний.

- Можешь не садится, - хмуро сказал он, когда Армизий прошел в круг, составленный из скамей, покрытых пурпурной драпировкой.

Триумвир удивленно взглянул на Астона.

- Мы прозевали вторжение. Боюсь, что степняки-скотоводы, о которых вы все отзывались так презрительно, уже здесь.

- Где? - спросил Армизий, невольно озираясь.

- По крайней мере, их лазутчики. А армия, выдрессированная в аххумских военных лагерях, вот-вот окажется в Нарронии.

- Мне сказали, что они задержались в Сандоре...

- В эту минуту, я уверен, они уже в пути. И двинуться они могут, если хорошенько подумать, только в одном направлении. Вот сюда.

Астон повернул круглую столешницу с нарисованной картой Нарронии и ткнул пальцем.

- В Новую столицу? - удивился триумвир и с тревогой склонился над картой.

- Они прекрасно знают, что мы охраняем дорогу через Толамбо, что мы укрепляем мосты и переправы через Танаппу, а крепость Эквитан подготовили к осаде. Они понимают, что мы будем охранять и все горные проходы на западе. Поэтому на месте Шумаара, их предводителя, я сделал бы так. Ложная атака на Толамбо и штурм переправ. В то же время основная часть армии движется от Сандора на юг, вдоль побережья. Проходит через Мельф, а потом поворачивает на восток.

- Но здесь тоже горы! - воскликнул Армизий.

- И проходы, которые плохо охраняются. Мы никогда не ожидали нападения с юго-запада. И там нет новых, надежных крепостей и укреплений. Старый пограничный вал выглядит грозным только на карте...

Армизий промолчал.

Астон подошел к нему, положил руку на плечо.

- Ты сегодня, сейчас же отправишься в Новую столицу. И сделаешь все возможное и невозможное, чтобы укрепить перевалы и горные тропы в Мерахских горах. Я займусь оружием.

При слове оружие Армизий не скрыл улыбки.

- Да... Этот дикий народ еще и не ведает об аррадатах - огнедышащих трубах...

- Этот дикий народ, - перебил его Астон, - покорил несколько государств, в течение года пройдя путь от устья Тобарры до Нуанны, овладев тысячами крепостей... Не говори о диком народе. Готовься к большой и серьезной войне.

Армизий с готовностью кивнул.

- Иди.

Когда триумвир вышел, Астон велел вызвать второго триумвира. Но не в кабинет, а на башню.

Там, на первой площадке, разговор был и вовсе короток.

- Взгляни! - повелительно сказал Астон, указав рукой на площадь, запруженную народом.

Триумвир с нарочитой внимательностью глядел на площадь, ожидая пояснений. Наконец, от солнца у него заслезились глаза.

- Это всего лишь заезжий цирк, - наконец просипел он, вспомнив, что жена говорила ему утром о великолепных представлениях, которые дают бродячие артисты.

Астон кивнул.

- Ты увидел главное, мой друг Беттуль. Отправь немедленно туда сотню солдат. Лучше, если ими будет командовать Луз. Прикажи блокировать площадь. Все циркачи должны быть арестованы и не позже, чем через час, приведены сюда, во дворец.

Беттуль открыл рот и забыл его закрыть.

Астон кивнул секретарю и двинулся вниз по лестнице. И уже снизу, чуть громче, сказал:

- Ты слышал меня, триумвир? Немедленно!

Беттуль захлопнул рот так, что клацнула челюсть, втянул голову в плечи и целеустремленно побежал следом.

* * *

Наконец-то Астон добрался до каземата. Скорра здесь не было, и Нгар лежал не на пыточной кровати, а на походной солдатской постели, устланной шерстяным одеялом. Раны его были перевязаны, у изголовья дежурил один из дворцовых лекарей.

При виде Астона лекарь поднялся и доложил:

- Он спит.

Астон пододвинул к койке табурет, сел, и велел секретарю:

- Сюда никого не пускать. А ты, - он взглянул на лекаря, - вряд ли здесь еще понадобишься. Иди.

Он остался один на один с Нгаром. Секретарь стоял в дальнем конце комнаты, охраняя дверь. И его фигура была почти незаметна на фоне серо-коричневых стен.

* * *

Шло время. Солнце склонялось за плоские холмы, окружавшие город. Свет его стал красным, и воздух в каземате тоже стал красным. Этот теплый свет упал на лицо Нгара и пробудил его.

Астон молчал. И Нгар тоже молчал.

За дверью послышался шум - кажется, с Астоном желал встретиться первый триумвир. Секретарь обменялся взглядом с Астоном, вышел, и сейчас же вернулся. Шум за дверью утих.

Наконец теплый свет уступил место сумеркам, которые вползли в эти стены и сгустились в углах. Астон налил вина в два бокала из бутыли, оплетенной ивовыми прутьями. Один бокал поставил, придерживая, на койку, возле руки Нгара - распухшей, посиневшей руки, над которой успел поработать Скорр. Нгар шевельнулся и выбил бокал. Он упал на каменный пол, но не разбился. Красное густое вино забрызгало щеголеватые сандалии Астона.

- Я хотел выпить за твоего друга, - негромко сказал Астон. - Возможно, скоро он будет здесь, хотя мы и постараемся, чтобы этого не произошло.

Нгар скосил глаза на Астона.

- У меня нет друзей, - шелестящим голосом, едва ворочая языком, сказал он.

- Есть, - возразил Астон. - Ты позвал его сюда. И он уже идет.

Нгар молчал.

Астон вздохнул.

- Ты не бог. Ведь тебе больно. Но ты и не простой человек. Потому, что тебя услышали за много миль отсюда. А в совпадения я давно уже не верю...

Он повернулся к двери:

- Вызови Трая. Пусть лечит его так, как если бы лечил меня самого.

* * *

Трай - седобородый человечек в колпаке и туфлях с загнутыми вверх носками - был похож на сказочного человечка.

Он был добр. Это было видно по каждому его движению, каждому вздоху.

Он неторопливо варил какие-то снадобья здесь же, в каземате, на устроенной специально для него походной печурке с бамбуковым дымоходом. Он сыпал в варево порошки, которые сам же и делал, толча что-то в керамической ступке тяжелым медным пестиком. Если Нгар отказывался от лекарства, Трай лишь вздыхал и отставлял их в сторону.

Еще он развесил по стенам пучки трав и кореньев. А по вечерам, не зажигая светильника, что-то бормотал, водя руками над повязками Нгара.

И очень скоро Нгар понял, что, вопреки собственному желанию, выздоравливает. В один прекрасный день он попросил вина и еды. И то и другое карлик собственноручно принес ему, и покормил, поднося кусочки вареного мяса на диковинном двузубом инструменте. Руки у Трая были сухими, со старческими пятнами, и мелко-мелко дрожали.

Наевшись и выпив терпкого молодого вина, Нгар впервые уснул сам, без порошков, снадобий и заклинаний - уснул богатырским сном.

Тогда Трай со вздохом поднялся, засеменил к дверям и сказал охранявшим каземат стражникам:

- Можете доложить магистру: его пленник здоров.

* * *

Нгар был пленником - хотя и почетным пленником. Его перевели из подземелья в светлую, чистую комнату с окном-бойницей, к тому же обрешеченной. Вход закрывала массивная дверь, укрепленная листовым железом.

Астон появлялся редко, и большую часть времени Нгар был предоставлен самому себе.

По ночам из подземелья, где еще не так давно содержался Нгар, доносились вопли и стоны: Скорр тренировался на очередной партии жертв. Нгару не мешали эти звуки. Они даже забавляли его в его унылом одиночестве.

Когда светила луна, Нгар поднимался по отвесной стене к окну. Вцепившись в решетку, часами сидел на камне, разглядывая луну и звезды - то, что было внизу, он видеть не мог.

Однажды его за этим занятием застал стражник.

Доложили Астону. Тот пришел в сопровождении своей тени - Ваде, и спросил, как Нгар это делает: забирается по голой стене.

Нгар вместо ответа подошел к стене. Цепляясь за микроскопические выступы каменной кладки, быстро, по-обезьяньи, добрался до амбразуры и сел на широкий подоконник.

Астон ничего не сказал. Лицо его осунулось и посерело за эти дни. Он подошел к стене, поглядел на нее рассеянно, сказал:

- Это еще не доказательство - ведь так? Я знавал скалолазов из одного горного племени, которые поднимались по гладким утесам на головокружительную высоту...

* * *

Наррония готовилась к вторжению.

Астон устал ждать. Он не понимал, почему хуссарабы, главным оружием которых были неожиданность, стремительность и коварство, медлят.

Судя по донесениям, большая часть их войска все еще оставалась в Сандоре. И не было ни одной попытки атаковать хотя бы одно укрепление на перевалах или мосты.

Теперь Астону казалось, что нападения можно ждать с любой стороны. Он колебался, не направить ли часть сил на восток, для защиты границ со стороны Огненных гор. Сил было достаточно, но распылять их было опасно.

Среди допрошенных циркачей действительно оказались лазутчики. Скорру, правда, пришлось потрудиться, пока он добился признаний.

Лазутчики немного добавили к тому, что Астон уже знал. Циркачей оставили в подземелье и забыли о них.

Если они выживут - они еще, может быть, пригодятся. Если нет - не придется тратить казенное продовольствие. Вот и все.

* * *

Подземные галереи дворца Астона уходили далеко-далеко вглубь - до самого озера, и под озером - до островков, на которых жили лишь рабы-мастера, надсмотрщики, да чайки.

Старая столица стояла не на самом берегу - с озером ее связывал канал, прорытый в незапамятные годы. Вдоль канала располагались загородные усадьбы знати и чиновничества, тянулись бесконечные ухоженные сады и лужайки; во многих усадьбах были устроены фонтаны и целые каскады, которыми можно было любоваться, плывя по каналу.

Да, Астон выбрал для себя не самое худшее место на земле...

* * *

Вторжение началось внезапно, и сразу с трех сторон: с северо-запада, с запада и с юга, откуда не ожидал и сам Астон, наррийский бог.

Нарронию с трех сторон надежно прикрывали горы. Собственно, сама Наррония представляла собой громадную межгорную котловину с огромным озером посередине. Горы в течение многих столетий служили надежной преградой для любых нападений. Приозерье, торговавшее лишь с Западным побережьем, для всего остального материка представлялось неведомым и загадочным краем.

Самые высокие горы - мощные отроги Туманных гор - находились на севере. Огненные горы - чуть ниже - отделяли ее от соседей с востока; на западе были невысокие, но труднопроходимые горы Мерах. А с юга Нарронию защищала пустыня Арара, соленая и безжизненная, где не росло ничего. К тому же пустыня располагалась на плато, приподнятом почти на целую милю над уровнем моря. Оттуда, с юга, по временам налетал на страну суховей. Он сжигал поля, красноватая пыль повисала над великим озером, скручивались листья на персиковых деревьях, а люди предпочитали отсиживаться в каменных домах. Новая столица в эти дни заносилась красноватой пылью. Ручейки пыли бежали по улочкам, проникали в дома сквозь невидимые щели. Пыль сводила людей с ума и в течение некоторого времени нарронийцы, жившие на южном берегу озера, становились немного сумасшедшими.

К счастью, южный ветер дул не более двух недель, и только дважды в год - весной и осенью.

В остальное время дул по большей части западный ветер, приносивший влагу и успокоение.

НОВАЯ СТОЛИЦА

На этот раз вместе с южным ветром, с тучами красной пыли, пришли враги.

Двумя колоннами они спустились с плато и появились у стен Новой столицы внезапно, словно порожденные пылью убийственные посланцы самой Арары.

Они появились в красной пелене - всадники, казавшиеся черными. У них были звериные головы и шерстяные повязки на мордах.

В городские ворота, выходившие на юг, еще длинной вереницей тянулась бесконечная колонная беженцев, когда в красной пыли показались передовые отряды хуссарабов. Армизий велел держать ворота открытыми, а двум сотням всадников вступить в отвлекающий бой.

Противники сошлись неподалеку от городских стен, так, что жители могли видеть, что происходит. А происходило странное: едва нарронийцы устремлялись в атаку, хуссарабы бросались в бегство, но не по прямой, а большим полукругом, рассыпаясь в конце на отдельных всадников, которые, словно играя, бросали коней из стороны в сторону, не принимая боя.

Покружив неподалеку от городских стен в бесплодных попытках вступить в бой, сотни повернули назад. К тому времени последние беженцы успели войти в город.

Тяжко заухали далекие барабаны. Защитники замерли на стенах, арбалетчики изготовились к стрельбе. Жерла аррадатов, укрепленных в бойницах, уставились в красный туман.

Внизу, в городе, еще царила суматоха, беженцы рассыпались по улицам, взад и вперед скакали вестовые и проходили сумрачные отряды солдат.

Шло время. Пыль над городом стала багроветь: солнце закатывалось за дальние хребты юго-запада. И тогда, на закате, из любой точки Нарронии становились видны Огненные горы, на которые падали лучи заходящего солнца; огненные пики возникали на востоке и северо-востоке, и казались языками багрового угасающего пламени.

Сейчас, пока дул южный ветер, не было видно ни гор, ни даже неба над городом. Все тонуло в пыльной мгле, которая постепенно темнела, словно набирая тьму, как губка набирает воду. Когда во тьме потонули бастионы, раздался глухой тягостный гул. Этот гул выбивали тысячи копыт тяжелых боевых коней.

Триумвир на крыше донжона, в башенке, обитой листовым железом, широко раскрыв красные, набитые пылью глаза, тщетно вглядывался в темное марево. Он не мог понять, что за маневр предприняли хуссарабы. Неужели они отчаялись на яростный штурм в сумерки, в бурю, без подготовки?..

Триумвир глядел, пока глаза его не залили горькие черные слезы. Проморгавшись, снова глядел, и спрашивал, склоняясь, у стражников, - не видят ли они наступающих?

Так продолжалось долго. Гул нарастал, ощутимо задрожали стены, но врага все еще не было видно. И в конце концов триумвиру стало казаться, что хуссарабы стали невидимыми, что они уже здесь, рядом, уже выдвигают лестницы и цепляются крючьями за стены. Может быть, подумал он, потому-то они и побеждают всегда и везде: они просто превращаются в призраки. Секреты древнего кочевого народа, секреты дикого севера...

- Вот они! - перекрывая шум, крикнул кто-то. Триумвир поспешно протер глаза мокрым полотном, поданным ординарцем.

Вгляделся. Из густой пелены выползало что-то темное, необъятное, живое и единое. Оно наползало, как туча, только туча эта стелилась по земле.

Еще несколько мгновений - и триумвир разглядел их.

Туча подползла едва ли не к самым стенам, помедлила, накапливая силы, а потом вдруг развалилась надвое. Войско двумя языками стало обтекать город с запада и востока.

Триумвир не верил своим глазам.

- Что они делают? Окружают?

- Видимо, так, - ответил первый советник, стоявший позади триумвира. - Видимо, степной обычай требует...

Он замолчал. Снизу подал голос второй советник:

- Они объезжают город, чтобы рассмотреть стены. Ничего необычного. Просто разведка.

Прошло еще время. Последние приотставшие всадники с подменными лошадьми проскакали мимо. Один из всадников остановился неподалеку от ворот, задрав голову, долго смотрел на укрепления. Потом слез с коня, приподнял полы, и картинно помочился в сторону города.

Потом конь унес его влево, и все поглотила тьма.

СТАРАЯ СТОЛИЦА

Вечерами Астон с Вадемекумом все чаще стал заходить к Нгару. Астон усаживался в кресло с неизменным бокалом в руках. Ваде присаживался на корточки, спиной к стене.

Они не вели каких-то бесед; как правило, говорил кто-нибудь один, а другой лишь слушал.

- Люди очень злы, - говорил, например, Астон.

- Они просто напуганы, - отвечал Нгар. - Их злоба копится из поколения в поколение, по мере того, как копится подспудный страх. Мир устроен так, что тяжесть преступлений и катастроф переходит от отцов к сыновьям. Но сыновья не знают об этом. Они лишь чувствуют что-то, что не дает им покоя. И тогда они хватают мечи и устремляются друг на друга. Чем дальше - тем злее и ожесточенней войны. Когда-то - если ты бог, ты должен знать это, - люди дрались зубами и когтями. У них были медвежьи челюсти и медвежьи когти. Потом они подняли палки - палкой убить можно быстрее, а значит, и больше врагов. Потом вместо палок появилось настоящее оружие. Так, от поколения к поколению, совершенствуется искусство войны, в сражениях гибнет все больше людей, но рождается их еще больше. Война отвлекает их от страха, который вечно томит их души...

Астон внимательно слушал, кивал. Вадемекум строчил, положив на колени толстую, аккуратно сшитую кипу листов. Он писал тростниковым пером, оно иногда брызгало, и Вадемекум морщился, ломал перо, тут же извлекал из футляра новое - футляры с перьями и чернильным пузырьком он носил на поясе.

- Чем больше войн, тем лучше. Но, с другой стороны, с каждым новым витком времени жертвы все многочисленнее. Войны становятся опустошительными - хиреют и разрушаются города и страны, оставшиеся в живых жители уходят в поисках лучшей доли, их место занимают победители, а потом их тоже побеждают. Круговорот...

Астон кивал.

- Когда-нибудь люди изобретут сверхоружие. И тогда в мгновение ока будут исчезать целые страны. Но и этого будет мало - оставшихся в живых по-прежнему будет томить древний ужас, который стихает лишь ненадолго, во время войны. И чем ожесточенней война - тем дальше отступает страх...

- Что же это за страх? - спрашивал Астон. - Откуда он? Чего так страшатся люди, что готовы поскорей умереть, лишь бы избавиться от передающегося из поколения в поколения ужаса?

- Того, что земля потонет, - отвечал Нгар. - Ведь наша Земля, как ты знаешь - корабль...

Астон нервно постукивал пальцами, извлекая из бокала с вином дребезжащий звон.

- Я видел другие земли. Гораздо обширней этой. И там жители не считали, что земля - корабль... Но тоже боялись, что земля однажды потонет.

Иногда Ваде забывал писать. Застыв с раскрытым ртом, он замирал, а с расщепленного тростника медленно скатывалась на листы черная капля.

* * *

- Я прожил много лет... Очень много, - в другой раз говорил Астон. - Сначала там, на Западе. Потом на Востоке... Кстати, на западе, там, где я родился, меня звали Астон Де Ре, и отец мой был великим воителем. Я объездил множество стран и земель. И нашел, что везде люди злы. И всегда были злы. Для меня это было загадкой - почему они злы даже в благодатных краях - там, где есть пища, где нет бурь и холодов, где даже не надо строить домов, не надо обрабатывать землю - она и без того дает разнообразные плоды. На островах я видел таких людей. Они живут, как дети, без забот. Плоды чуть ли не сами падают им в раскрытые рты. Они нежатся на берегах изумрудных морей, в тени пальм. Плоды дают им пищу, а иные, раскалываясь - приятную освежающую воду. Им не надо думать о будущем, они размножаются и жиреют. И что же? Когда у них случаются войны, когда одна деревня нападает на другую - они пожирают убитых. Или убивают пленных - и жарят их на кострах, а сердце, печень, мозг поедают сырыми... Спроси их - зачем? Разве мало еды или места? Они не знают. Впрочем, есть острова, где места действительно маловато. Тогда самые смелые строят легкие вместительные лодки и уплывают к другим островам. И начинается новый цикл...

Там, откуда я родом, есть древнее учение о Конце Света. Рано или поздно, но всему придет конец - земле, морю, миру. Из этого следует, что надо наслаждаться и жить. Но люди не желают наслаждаться...

В древних книгах написано о временах, когда все живое гибло. На небе вспыхнуло второе солнце, океаны перевернулись и смыли все живое с земли.

Может быть, этот страх и сидит в них от века...

В них? Нет, в их богах - тоже. Потому, что и богам может прийти конец - тогда, когда не останется ни единого человека, который бы поклонялся им.

СВЯТИЛИЩЕ ТЦАРА

- Сначала мы съели собак. Потом кошек. А потом, когда развелись крысы, мы стали есть крыс...

Даггар приподнял голову. Он хотел посмотреть, кто это говорит, но увидел лишь контуры темных фигур, сидевших за каменным столом. На столе горела плошка, она нещадно коптила, и копоть бахромой свисала с неровного каменного потолка.

- Что мы будем есть, когда съедим всех крыс? - спросил тот же негромкий надтреснутый голос.

Даггар вгляделся, приподнимаясь на локтях. Его тело не подчинялось ему, оно казалось ему таким хрупким, что кости, казалось, могли переломиться от любого неловкого движения.

Кто-то за столом повернулся на шум.

- Глядите! Он очнулся.

И тотчас же фигуры зашевелились, и тот, кто только что говорил, оказался совсем рядом. У него была черная борода с ослепительно-белыми прядями седины. У него было изможденное закопченное лицо, давно нестриженые волосы падали на лоб и впалые щеки.

И все-таки Даггар узнал его.

- Крисс! - непослушными губами выговорил он.

Тот, что стоял над ним, вздрогнул. Обернулся и сказал:

- Скорее дайте вина. Того, что спрятано в дальнем гроте!

* * *

Даггар очнулся снова, когда его несли на носилках. Он смутно помнил, что его уже несли когда-то давным-давно. По таким же сумрачным коридорам, во тьме, сквозь плеск воды и под содрогание стен.

Но стены не дрожали на этот раз, и лежать ему было куда удобнее, чем на жестких солдатских носилках.

Тогда, в какой-то другой, прошлой жизни его несли прямо к свету, который лился откуда-то издалека - ослепительный, невероятный свет, свет Солнца, которого он не видел тысячу лет.

Сейчас его снова подняли и понесли, и снова - к свету, который приносил не радость, а боль отвыкшим от света глазам.

Солнце ослепило его, да так, что Даггар застонал и снова на краткий миг потерял сознание. Он не почувствовал, как его уложили на горячую землю, прямо под лучи солнца, и снова пришел в себя, лишь когда ощутил тягучую боль во всем теле.

Когда он наконец открыл глаза, оказалось, что лежит он вовсе не на солнце, а в тени, под навесом из шкур, укрепленных на невысоких шестах. Но это были не шесты - это были связанные берцовые кости каких-то тонконогих горных животных.

Рядом с ним сидел на камнях Крисс, и кто-то еще. Они были одеты по-разному - и в старое солдатское обмундирование, кое-как починенное с помощью шерстяных ниток, кусков кожи, и в порядком износившееся одеяние пастухов, и даже в плохо выделанные шкуры.

- Я знал, что ты не умер, Даггар, - сказал Крисс, - Ты помнишь меня?

- Да... - прошептал Даггар.

- Ты помнишь, как мы выбирались из горевшего дворца нуаннийских жрецов?

- Да... По коридорам, которые заполняла вода...

- Дворец падал. Он погружался в воду. Но мы успели...

Он протянул Даггару каменную чашу, приставил к губам. Это была вода. Чистая, терпкая вода из горного ключа.

- Я знал, что ты жив, - снова сказал Крисс. - Хотя они (он кивнул на тех, что сидели и стояли вокруг) уверяли меня, что душа твоя давно уже отлетела во власть Аххумана. А бренное тело высохло и стало мумией наподобие тех, которые делают таосские бальзамировщики... Тебя поили с помощью пустотелой кости: ее всовывали в глотку и лили в нее козье молоко. Тебя обмывали дождевой водой. Иногда ты будто бы просыпался - и снова засыпал. И это продолжалось долго, очень долго...

Даггар напился, прикрыл глаза: его качало, словно он все еще плыл на носилках над черной кипящей водой, заполнявшей гигантский дворец.

- Где же мы теперь? - с трудом шевеля непослушными губами, спросил Даггар.

- На горе Тцара. Это святилище в трех днях пути от Хатабатмы.

- А хуссарабы?

- Они тоже здесь, - горько усмехнулся Крисс. - Они окружили гору, но не в силах взять ее штурмом, берут измором. Уже несколько месяцев, как мы здесь, Даггар. У нас нет еды, наши младенцы не выживают, а их матери похожи на скелеты... Здесь, - Крисс повел рукой вокруг, словно Даггар мог видеть сквозь фигуры людей, - здесь последние из непокоренных. Все, кто боролись до конца, и остались в живых.

- Женщины?

- И женщины тоже. Тысячи людей, из разных племен и народов, которых объединило одно - ненависть к степнякам. Мы и сдаться уже не можем: по приказу каана все, кто оказывал сопротивление, должны быть умерщвлены... Здесь аххумы, киаттцы, арлийцы, намутцы, здесь есть даже каффарцы и жители южных островов... Отдыхай, Даггар. Когда ты наберешься сил, ты узнаешь обо всем, что было, пока ты спал нечеловеческим сном.

* * *

Гора была изрыта пещерами, в которых когда-то жили, молились и умирали монахи - мертвых, их хоронили в стенах, выдалбливая в мягком песчанике прямоугольные склепы.

Сейчас эти пещеры были забиты людьми. Пещер не хватало, и часть людей, нагромоздив из камней укрытий, разбило шатры и палатки прямо на склонах.

У палаток горели костры, бегали голопузые чумазые дети, матери толкли в ступах изъеденное мышами зерно, собранное в давно опустевших монастырских хранилищах. Далеко внизу, у подножья, раскинулся город хуссарабов. Он был выстроен как военный лагерь, и кольцом окружал гору со всех сторон. Прямые улицы пересекали его, шатры стояли в правильном геометрическом порядке. Сверху город казался игрушечным, и улочки - не толще нити.

Гора была обрублена по периметру, так, что подножье заканчивалось отвесной стеной. Под стеной хуссарабы вырыли рвы, а за рвом возвели каменный вал, защищавший лагерь.

Это была осада, рассчитанная на то, что осажденных убьют голод и болезни.

Осада продолжалась седьмой месяц. Все монастырские запасы уже давно истощились. Оставались еще козы, да птицы, но и птицы залетали сюда все реже. Наступала пора решительных действий. И Даггар понял это, обойдя гору, пещеры, разглядев оборону хуссарабов.

* * *

Эту пещеру охраняли ночью и днем. Когда-то, еще в первые дни осады, Крисс приказал постепенно углублять давно пересохший колодец, находившийся в пещере.

Теперь это был не колодец, а широкий круглый шурф, со ступенями, спиралью выбитыми вдоль стен. Шурф доходил до твердых пород, которые не поддавались простым инструментам. Тогда стали копать в стороны, в разных направлениях. Теперь один из туннелей был почти готов; судя по измерениям, всего несколько локтей отделяли его от внешней стороны обрубленного подножия. Эти несколько локтей пробивали осторожно, по ночам, чтобы не выдать себя преждевременно.

Крисс провел Даггара по туннелю, приоткрыл каменную заслонку, и Даггар услышал отдаленный шум большого лагеря.

- Несколько ударов заступом - и вход откроется, - сказал Крисс. - Еще в трех туннелях мы также близки к поверхности. Но что делать дальше? Туннели слишком узки, наши воины, выйдя у рва, смогут накапливаться по одному, и уйдет слишком много времени, пока отряды смогут штурмовать ров и стену...

- Если их вовремя заметят - перебьют поодиночке, - сказал Даггар.

Крисс кивнул.

- Но это единственная надежда, - сказал Даггар.

Крисс снова кивнул и вздохнул.

- И помочь нам может только военная хитрость...

- Конечно, это так, но у нас очень мало офицеров. Места тысячников занимают десятники, рядовые ветераны командуют сотнями. И почти нет командиров, которые умели бы считать, читать и писать...

- Мне надо подумать, - сказал Даггар. - Но для начала... Для начала надо рискнуть, прокопать любой из ходов до конца и провести разведку. Выслать лазутчика.

- Зачем? - спросил Крисс. - За эти долгие месяцы осады мы все, что надо, увидели сверху. Мы подсчитали количество войска. Мы узнали даже, кто им командует.

- Кто же?

- Камда-баатур. Но в войске совсем немного хуссарабской конницы - едва ли тысяча. Остальные - аххумы. И ими командует Маан, предавший Аххум.

* * *

- Можно устроить вот что, - сказал Даггар вечером, когда военачальники собрались за скудным ужином. - Прокопать один из туннелей. Засыпать землей ров. Сверху. Поджечь зажигательными стрелами оборонительную стену на валу.

- А они ответят залпами катапульт, - мрачно покачал головой Ашуаг.

- Пусть. Они не будут знать, что в это же время с другой стороны будет главный удар. Все, кто способен сражаться, спустятся по канатам и веревочным лестницам, преодолеют ров по насыпи - а насыпей надо сделать несколько, в разных местах. И все это проделать ночью. И когда хуссара... - он полувопросительно взглянул на Крисса и продолжал после вздоха, - Хуссарабы и их войско втянется в сражение, и тогда надо будет выводить женщин и детей. У вас есть карта?..

* * *

Теперь все, кто мог работать, по ночам копали землю. Не копали - отрывали узкие щели вдоль края обрыва. Даггар сам наметил места, где следовало рыть, рассчитал глубину, чтобы обрушившаяся земля засыпала хуссарабские рвы.

Земля была твердой, каменистой. Ее приходилось долбить, откалывать клиньями. Клинья делали из длинных кусков породы, которые откалывали в пещерах. А когда били по клиньям, кто-нибудь держал над клином войлок, чтобы приглушить звуки ударов.

Работа продолжалась уже несколько ночей, когда в одном месте край обрыва не выдержал - и рухнул всей тяжестью вниз, наделав переполоха.

К обрыву сбежалась стража, а внизу, за рвом и валом, запылали сотни факелов.

Даггар, Крисс, Ашуаг подбежали к краю. Внизу было темно, со стороны хуссарабского лагеря неслись крики.

- Это похоже на простой оползень, - сказал Ашуаг с удовлетворением, когда они вернулись в пещеру.

- Нет, - покачал головой старый Хамурра, один из жрецов святилища Тцара. - Здесь камень, и осыпей никогда не было.

- Да, но хуссарабы об этом не зают, - возразил Ашуаг.

- Хуссарабы, может быть, и не знают. Зато знают аххумы. Ведь стены горы были обрублены много лет назад, в начале эпохи Аххумана. Обрублены и укреплены.

* * *

Утро было ненастным. Ров действительно оказался засыпанным обвалом, а на защитном валу стояли хуссарабские конники. Один из них размахивал пустым колчаном, подвешенным к древку копья, а другой непрерывно выкрикивал одно слово. Только прислушавшись, Даггар понял:

- Крисс! Крисс! Крисс!

- Кажется, - сказал Ашуаг, - они хотят переговорить с Криссом.

Крисс, тоже подошедший к краю - сюда, на излете, могли долететь стрелы из особых дальнобойных луков - взглянул на всадников, казавшихся игрушечными. Всадник как раз держал один из таких луков - большой, в человеческий рост. Он помахал стрелой и, тщательно прицелясь, выпустил ее, не слезая с седла.

Стрела взвилась высоко в воздух, качнулась вниз - и упала почти у самых ног Крисса. Крисс поднял ее. На стрелу был намотан желтый свиток.

Камда желает говорить с Криссом, - было написано в свитке аххумской скорописью. - Если Крисс спустится вниз, на то место, где засыпан ров, Камда встретит его один и без оружия.

Крисс прочитал послание вслух. Присел на камень, потребовав принести письменные принадлежности. Монах исполнил приказ - вместо пергамента подав прямоугольный кусок холста.

- Предложи Камде подняться сюда, - сказал Даггар. - Мы спустим веревочную лестницу.

- Тогда Камда увидит, что его тактика измора приносит успех... - угрюмо ответил Ашуаг.

- Он ничего не увидит, - возразил Крисс. - Я сам спущусь к нему.

Он подождал, пока чернила впитаются в холст. Повернулся к Хамурре:

- Позови своего монаха - того, который сбивает стрелой стрижа на лету.

Монах появился - худой и высокий, с изможденным, как и у всех, лицом, с аххумским луком, который был значительно короче хуссарабского. Стрелок навертел холст на стрелу, скрепил тесемкой. Посмотрел вниз, на всадников, потом - в небо. Отошел от края и поднял лук. Стрела полетела вверх, описала крутую параболу и исчезла внизу.

Она не только долетела - она вонзилась прямо под копытами коня хуссарабского лучника. Конь прянул назад, и хуссарабы взволнованно загомонили. Стрелу подняли, развернули холст. Всадник помахал им и скрылся за валом вместе с другими.

Даггар взглянул на монаха.

- Как зовут тебя, стрелок?

- Раммат.

- И где же ты научился так стрелять?

- Он не всегда был монахом, - мягко вмешался Хамурра. - Когда-то он был воином.

- Славным, наверное, воином?

Раммат промолчал.

- Как же ты оказался в монастыре? - нетерпеливо спросил Ашуаг.

- Он пришел служить Аххуману, - вмешался Хамурра. - Жрец забывает прошлое. Таковы обычаи. И никто не вправе расспрашивать жреца о его прошлой жизни.

* * *

Это была добротная монастырская лестница, сплетенная из волокон местной конопли. Спуск вниз занял столь долгое время, что человек, ожидавший Крисса внизу, устав, присел у подножия вала.

Солнце едва пробивалось сквозь серую пелену низких сырых облаков. Крисс с трудом преодолел последние метры - сполз, а не спустился вниз. Ноги его подкосились и он сел прямо на оползень, - камни пополам с песком. Казалось, что это была дорога - специально сделанная дорога черед ров шириной в пять всадников, так ровно лег обвалившийся край горы.

Посидев, он пришел в себя; превозмогая слабость и дрожь, поднялся. Походкой пьяного двинулся к человеку, ожидавшему его у вала. Когда он подошел, человек встал. Воин громадного роста, с черным от солнца, обветренным лицом. Он был одет причудливо - не как хуссарабский темник, а скорее, как почетный аххумский гость. В кольчуге из крупных позолоченных колец, с металлическими наплечниками, и в фатоватой рубахе под кольчугой; обрезанный клиньями замшевый воротник ложился на грудь поверх кольчуги.

Это и был аххум.

Крисс поднял голову, с трудом удерживая равновесие, но по мере того, как оглядывал воина, поднимал голову выше, и глаза его раскрывались от изумления.

- Я знаю тебя! - хрипло сказал Крисс.

- Конечно, знаешь, киаттский летописец, - с усмешкой ответил воин и откинул с головы накидку.

Крисс медленно кивнул, закусил длинную седую прядь волос и сказал, не разжимая зубов:

- Как ты здесь оказался и чего ты хочешь, бывший сотник из племени хаттов?

- Я советник Камды, великого воина. Я пришел, чтобы переговорить с тобой.

- О чем?

- Об условиях сдачи.

Крисс промолчал, обкусывая ус. Наконец глубоко вздохнул и ответил с осунувшимся лицом:

- Мы не для того спаслись из подземелья Хааха, прошли сотни миль по горам, по бездорожью, пока не оказались здесь - в последнем прибежище империи.

Маан снова усмехнулся.

- Насколько мне известно, твои люди мрут от голода и болезней. Еще месяц-другой - и тебя проклянут те, кого ты спас от хуссарабов.

Крисс помолчал.

- Ты ничего не знаешь, - хмуро сказал он. - В монастыре богатые хранилища...

- Крысы, - перебил Маан с мрачной улыбкой. - Еще несколько недель назад крысы стали уходить с горы. Они падали в ров и тонули. Потом их стало так много, что нам пришлось обливать их горючей хуссарабской смолой и поджигать. Они сгорали заживо, но сверху лезли все новые. А потом перестали... Разве вы ничего не заметили?

- Огонь во рву? Мы видели его. И смрадный запах достигал вершины горы, - ответил Крисс. - Но мы не знали, что вы сжигаете крыс.

- Они переносят болезни, - пояснил Маан. - Я думал, всем грамотеям это известно... Но хватит об этом. Оттуда, с горы, вы все видите иначе. Многое должно быть видно с этой горы... Если не ошибаюсь, с крыши монастыря можно даже разглядеть Долину Зеркальных озер... Разве ты видишь хоть где-нибудь огонь, пожары? Видишь беженцев или толпы рабов?.. Нет. Хуссарабы принесли спокойствие в эти земли. И так - везде. В Тао, Натале, Киатте. И даже в проклятой богами Нуанне. Люди везде одинаковы, Крисс. Земледельцу все равно, какому императору платить десятину, горожанину - подушный налог. Раньше платили Аххагу Великому, теперь платят его сыну, который зовется Аххагом Вторым, или младшим кааном, или Каан-болом. Не все ли равно? Люди не хотят никакой войны.

- И все-таки война продолжается, - угрюмо возразил Крисс, кивнув на вал, в сторону военного лагеря.

- Вы - последние безумцы, - сказал Маан.

Крисс пожевал изгрызенную прядь седины.

- Я думаю, ты лжешь, Маан. Я думаю, война идет не только здесь. Война приходит туда, куда приходят хуссарабы.

Маан взмахнул рукой. Над валом показались деревянные щиты из толстых плах, а в отверстия щитов глядели нацеленные на Крисса стрелы.

- Я мог бы сейчас убить тебя, но, к сожалению, мне велено вести переговоры...

Маан притворно вздохнул, глянул с опаской вверх, на кромку горы; его острые глаза хорошо видели лучников и арбалетчиков, присевших на самом краю.

- Наши условия приемлемы и почетны. Мы снимаем осаду, освобождаем дороги. Вы спускаетесь и вольны идти, куда захотите. Кроме воинов, монахов и офицеров. Они будут взяты под стражу, допрошены, и, возможно, продолжат службу в войске Камды.

- А те, кто откажется?

Маан широко развел руками:

- Упрямцев пошлют в каменоломни, или продадут в рабство.

- Или вобьют кол в затылок, - сказал Крисс.

Маан ощерился и подобрался.

- Будь моя воля, проклятый грамотей, я давно насадил бы на кол твою безумную голову. Но... - он снова развел руками, - я должен подчиняться Камде, а его доброта не знает границ.

Он снял с пояса деревянный футляр для хранения свитков. Футляр был отлакирован и инкрустирован драгоценными камнями.

- Вот послание Великого Камды. Камда будет ждать ответа.

Крисс взял протянутый футляр.

- Мы прочтем это послание. Когда Камда ждет ответа?

Маан ухмыльнулся:

- Хуссарабы всегда дают на размышление ночь. Ночью люди советуются с богами... Вот и вы сможете посоветоваться. Но только одну ночь.

Маан прищурился и подбоченился. Так, прищурясь, он проследил, как Крисс вернулся к веревочной лестнице, замкнул на поясе карабин в виде двух металлических восьмерок. Наверху заработала деревянная лебедка.

Маан стоял и смотрел, как Крисс поднимается все выше. Потом оглянулся на лучников, стороживших за щитами каждое его движение. Покачал головой и стал подниматься на вал.

* * *

- Говоришь, крысы? - Даггар глянул на Хамурру. - И много в монастыре водилось крыс?

- Это был бич божий, - ответил жрец. - Ни кошки, ни собаки-крысоловы не могли с ними справиться. Монастырь был богат, и зерновые хранилища были набиты зерном, как соты медом.

- И теперь их не стало?

- Ушли, - ответил Хамурра.

- Но не все же они бросились в ров и утонули.

- Видимо, есть какие-то тайные ходы в камне, о которых мы просто не знаем...

- Кроме тех, что мы прокопали, других ходов здесь нет, - сказал Ашуаг.

- Прости, но я не поверю, - возразил Даггар. - Я думаю, что в древности тут выкопали подземный ход, - еще в те времена, когда укрепляли гору.

Хамурра закряхтел и виновато сказал:

- Подземный ход действительно был. Он начинался от усыпальницы жреца Хуагга, самой глубокой в недрах горы. Надо было сдвинуть саркофаг с телом Хуагга, и оттуда начинался ход, который выводил и под гору, и в священную рощу за две мили отсюда...

- И ты молчал об этом? - вскричал Ашуаг.

- Я молчал, потому, что теперь этого хода нет. Когда хуссарабы заняли Зеркальную долину, мы засыпали входы со стороны священной рощи и горы. А вход в гробницу Хуагга замуровали.

Ашуаг повернулся к Даггару:

- Здесь, в горе копать трудно. Здесь камень. Но там, где кончается порода и ход идет под землей - там копать гораздо легче.

Хамурра поднялся с надменным видом:

- Никому не дозволяется беспокоить прах Хуагга, основателя и покровителя монастыря!

Лицо Ашуага стало наливаться кровью.

- Я всегда не доверял жрецам. Из-за своих церемоний они готовы согласиться с тем, что умирают дети.

- Не богохульствуй! - закричал Хамурра и затрясся. - Именем Аххумана-строителя, клянусь, никто не потревожит праха Хуагга, покуда я жив!

Даггар поднялся из-за стола и кивнул Ашуагу. Они вышли вместе из пещеры.

- Надо разыскать Раммата. Если он знает, где усыпальница - он покажет нам.

* * *

Всю ночь в лагере хуссарабов горели костры. Крисс с беспокойством поглядывал вниз, ему казалось, что хуссарабы начали готовиться к штурму.

Даггар и Ашуаг разыскали его в одной из пещер, где Крисс пытался облегчить страдания умиравшей роженицы. Она была так худа, что не смогла родить ребенка. А когда монастырский лекарь вспорол ей живот - ребенок, хотя и был жив, но казался сущим скелетиком, высохшим, темным, с громадным иссушенным ртом.

Жрец зашил женщине живот. Младенец вскоре умер, и его закопали в дальней пещере, которая еще не стала кладбищем, как многие другие.

Теперь умирала мать.

- Сегодня мы должны решиться на что-то, - сказал Даггар, когда Крисс оставил умиравшую и вышел под беззвездное небо.

- На вылазку?

- На вылазку. Другого выхода нет.

Крисс кивнул.

- Две сотни готовы к выступлению. Часть из них уже в четвертом туннеле. А тем временем остальные должны сделать вот что...

Даггар повернулся назад, кивнул кому-то, и из тьмы появилась высокая фигура Раммата.

НАРРОНИЯ

Шумаар стоял на берегу великого озера Нарро и вглядывался в окрашенный кровавым закатом горизонт, туда, где горящие облака скрывали невидимый противоположный берег. Шумаар прислушивался к себе, мучительно ожидая, что голос, звавший его все эти недели, снова заговорит. Но голос молчал.

Он замолчал внезапно, еще в пустыне Арара, когда армия спустилась с гор, чтобы появиться внезапно под стенами Новой столицы.

Голос Нгара.

Тихо плескались волны у самых ног Шумаара. За его спиной ворчали и приглушенно грызлись собаки. Два десятка собак, разношерстная стая, которая не оставляла его ни на минуту с той самой поры, как Шумаара подняли из ямы смерти в учебном лагере хуссарабов.

Собаки ночевали, окружив шатер Шумаара. Они не пускали к нему никого, кроме двух самых преданных слуг, да еще повара. Сначала Шумаар гнал их от себя. Потом, уже став темником, однажды приказал расстрелять их из луков.

Но наутро у выхода из шатра его ждала новая свора - уже другие собаки преданно заглядывали ему в глаза, припадали к земле и униженно пытались лизать сапоги.

Собаки сопровождали его и во время этого похода. Одни околевали, им на смену являлись другие. В любом селении, где бы ни появлялся Шумаар, все собаки сбегались к нему, не обращая внимания на пинки и удары плетей. Солдаты давно уже привыкли к этой странности, и старались не приближаться к полководцу. Держались подальше и офицеры, вызывая, при необходимости, одного из двух слуг темника - и тогда Шумаар сам выходил из шатра, распинывая в стороны непрошеных стражей.

Сейчас собаки вели себя более-менее мирно. Их бог, их хозяин спокойно стоял на пустом берегу и ему ничто не угрожало.

Там, позади, воины вырубали виноградники и персиковые деревья, складывали костры, готовясь к ночному отдыху. Этот шум не беспокоил собак. Он был им привычен.

Шумаар повернулся и зашагал к лагерю. Собаки мгновенно вскочили и потрусили за ним.

Для ночлега полководцу нашли виллу, принадлежавшую какому-то богатому землевладельцу. Шумаар подошел к вилле - сад вокруг нее был вырублен и среди пеньков разбиты шатры агемы, - кивнул поджидавшим офицерам, топнул на собак, которые, тут же присмирев, пропустили офицеров, и вошел в дом.

Офицеры, среди которых были и аххумы, и намутцы, и хуссарабы, расселись на полу, поджав под себя ноги. Шумаар остался стоять, поглядывая в проход, который вел во внутренний дворик дома. Дверь была вынесена; во дворике на нарронийской закрытой печи варилось мясо, и запах его был Шумаару почему-то противен.

Шумаар вздохнул, присел на низенькую скамью, позволив слуге стащить сапоги, расстегнул и отложил пояс, и вытянул громадные ноги.

- Что говорит разведка? - спросил он.

Вскочил маленький таосец Занн, с поклоном начал:

- В Старой столице начинается паника. Беженцы сеют ее. Наши люди докладывают, что нарронийский царь день и ночь готовит огненные заряды в своей подземной мастерской. Войск в столице две тьмы. Еще три с половиной тьмы пехоты высланы нам навстречу, и сейчас они стоят лагерем на дорогах, ведущих к столице в двух дневных переходах отсюда. Командует ими триумвир Беттуль. Ему сорок пять лет, он воевал в последний раз двенадцать лет назад, - брал штурмом Сандор, который отказался платить Приозерью налоги...

- Взял? - поднял глаза Шумаар.

- Нет. Но сандорцы согласились на все его условия.

- Что позади нас?

- Триумвир Армизий получил приказ из Старой столицы защищаться до последнего солдата. К нему прибыло небольшое подкрепление. Те, кто спасся после Акваны.

- Кто же это?

- Некий воин по имени Селло. Он был советником Армизия, а до этого - наместником Новой столицы. Человек невоенный, но храбрый. Он бросился в погоню за нами с отрядом в три тысячи всадников и толпой вооруженных крестьян. Кайюм загнал их в болото у Акваны, и частью перебил из луков, частью перетопил.

Шумаар перевел взгляд на одного из командиров. Это был хуссараб с бритым, по обычаю, черепом, но с оставленной на макушке косицей. Кайюм вскочил и поклонился.

- Они не умели воевать, совсем не умели. Спаслись немногие, Селло тоже спасся. Он получил новый отряд воинов и сейчас находится в Новой столице.

Быстро проговорив все это, Кайюм сел, скрестив ноги.

- Значит, Армизий и Селло... - медленно проговорил Шумаар. - Значит, они могут быть опасны. Но пока нам не до него. На всякий случай, Кайюм, пошли к городу сторожевые отряды. Ровно столько, сколько нужно, чтобы справиться с Армизием и Селло, вздумай он снова воевать.

Кайюм поклонился и снова замер.

Шумаар вздохнул, глядя в дверной проем. Во внутреннем дворе было уже темно, из высокой печной трубы сыпались в небо искры. Бурлил котел и аромат вареного мяса становился все приятней и притягательней.

- В полночь, - сказал он. - В полночь мы выступаем. Два дневных перехода наша конница может преодолеть до рассвета. Цель: разбить тех, кто стоит у нас на пути и выжечь все вокруг Старой столицы. А после - осада.

- Позволь напомнить тебе, господин, - подал голос таосец. - У войска, которое противостоит нам, есть огнедышащие трубы. Наррийцы называют их аррадаты. Они стреляют раскаленными камнями. Наши лошади испугаются грома с огнем.

- Значит, перед атакой мы должны будем спешиться, - сказал Шумаар.

Обвел глазами командиров и взмахом руки велел им уходить. На крыльце их с надрывным лаем атаковали собаки, и если бы не слуга с палкой, многим пришлось бы выступить в поход хромыми.

Внезапно шевельнувшись, Шумаар позвал:

- Занн!

Таосец появился почти мгновенно, словно ожидал:

- Слушаю, мой господин.

Шумаар подождал, пока затихнут собаки, и сказал:

- Эти стреляющие огнем баллисты...

- Аррадаты, мой господин.

- Да... Так вот. Тебе не придется отдохнуть до начала выступления. Возьми самых надежных людей. Проберись в лагерь нарронийцев. Захвати хотя бы один аррадат. Остальные постарайся уничтожить. Аррадат и мастеров, которые умеют стрелять, спрячь. И жди нас перед рассветом.

СТАРАЯ СТОЛИЦА

Трай долго-долго щупал пульс неподвижно лежавшего на полу Нгара. Оттягивая веки, пытался заглянуть в зрачки. Прикладывал ухо к груди. Наконец обернулся к Ваде:

- Доложи магистру: он впал в мертвый сон. Это такой сон, когда человек жив, но неизвестно, когда он проснется. Я чувствую слабое биение жизни в его теле.

- На всякий случай я прикажу приковать его к стене, - проворчал Вадемекум. - Вдруг, он просто притворяется.

Трай развел руками:

- Вряд ли. Такие случаи мне известны: человек впадает в спячку, как это делают некоторые животные на севере в зимнее время. Если попытаться его разбудить - он или умрет, или придет в страшное неистовство.

Вадемекум вздрогнул, опасливо покосился на Нгара и крикнул кузнеца.

* * *

Астон поглядел на ряды новых аррадатов. Металлические стяжки матово поблескивали в тусклом свете, который лился сквозь далекие оконца под потолком.

Он вышел из мастерской, поднялся в свои покои. Вадемекум ожидал его.

- Этот дикий аххум впал в летаргический сон, - доложил Ваде. - Трай провел все испытания, капал ему в глаза и колол иглами в ступни. Я велел на всякий случай заковать его.

Астон молча сел в кресло, уставился в карту на круглом вращающемся столе.

- Я считал... - глухо сказал он, - считал, что благодаря моим познаниям Наррония вне опасности. Что племена, которые живут вокруг Нарронии, еще не вышли из состояния варварства... И что же? Какие-то дикие кочевники вошли в мою страну. В страну, которую я создал! - Он пристукнул кулаком по карте, попав прямо в центр искусно нарисованного Великого озера.

Он повернулся к Ваде.

- Где Азан?

- На внешних стенах, ставит новые аррадаты. Позвать его?

- Нет. Я взгляну сам...

* * *

Для начала он поднялся на башню и осмотрел город. То, что он увидел, не понравилось ему. Улицы запрудили толпы беженцев, на тротуарах велась меновая торговля, оборванные, голодные люди проникли даже в богатые кварталы, и там выпрашивали милостыню, то и дело вступая в потасовки со стражниками.

Он нашел Азана на Южном бастионе. Азан был мокрый, голый до пояса, с нарронийской пестрой накидкой на голове, укрепленной шерстяным агалем. Он не столько командовал, сколько работал сам, устанавливая дополнительные аррадаты между зубцами стены.

Увидев Астона, Азан разогнулся. По его похудевшему, черному от загара телу, обильно тек пот. Азан вытер лицо концом ашмага и сказал:

- Аррадатов много. Хватило бы пороха. Да нужно еще пристрелять их...

Астон кивнул.

- Пороха хватит. Его делают день и ночь в подземных мастерских. Но торопливость до добра не доводит - только сегодня погибли трое рабочих.

- И обученных стрелков маловато. Я выбрал самых опытных, они тренируют новичков в поле, на западном берегу. Слышишь?..

Прислушавшись, действительно можно было различить глухие удары, доносившиеся из-за холмов.

- Это хорошо, - сказал Астон. - Но нужно торопиться. Я чувствую, что враг готовит неожиданное нападение. Сегодня к ночи верни всех в город. И вот еще что... Ты был в городе?

- Я дни и ночи провожу здесь... - развел руками Азан.

- Город переполнили беженцы и паникеры. Возможно, среди них есть лазутчики хуссарабов. Поэтому вот что: не допускай на стены посторонних, тех, которых ты не знаешь в лицо.

* * *

Спустившись с бастиона, Астон проследовал во внутренний двор дворца триумвиров, где по-прежнему шли бесконечные учения. К нему подбежал Луз, назначенный комендантом гарнизона.

Луз был молод, сноровист, и все понимал с полуслова. Астон уже подумывал о том, чтобы назначить его командующим всеми силами Нарронии. Тем не менее, разговор он начал холодно.

- Твое место не здесь, Луз. Обучать новобранцев - забота сержантов и выбывших из строя офицеров.

Луз слушал, глядя прямо в глаза Астона. Астону это не понравилось.

- Видно, я плохо учил тебя... На колени!

Луз молча, но не слишком быстро, опустился перед Астоном на колени. Стальные наколенники звякнули о брусчатку.

Астон помедлил. Посмотрел на солдат, маршировавших в отдалении на солнцепеке: солдаты были мокрыми, их лица казались изможденными.

- Прекрати эту маршировку, - уже спокойнее сказал Астон. - Солдаты должны уметь не столько маршировать, сколько владеть оружием.

- Слушаю, магистр.

- Встань.

Луз поднялся. Теперь он отводил взгляд.

- Сейчас же, немедленно, начни очистку города. Все беженцы должны до вечера быть за стенами. Обустрой для них палаточные лагеря. Если надо, выстави охрану. Выгнать всех!

- Даже больных? - негромко спросил Луз.

Астон помедлил.

- В особенности - больных, - раздельно произнес он. - Столица падет перед варварами, если в городе начнутся повальные эпидемии.

Помолчал и добавил:

- Паника - тоже заразная болезнь. И даже очень заразная.

СВЯТИЛИЩЕ ТЦАРА

Отряды двигались по подземным ходам гуськом. Даггар шел во главе колонны, и сам прорубил дыру боевым топором. Свежий воздух едва не сбил его с ног. Даггар выглянул: земляной мост через ров был пуст, и за валом было тихо. Даггар прыгнул вниз. Высота во тьме оказалась обманчивой, и он упал со всего размаху на землю с такой силой, что не смог подняться. Он знал, что сверху на него начнут прыгать воины, и, захрипев от невероятного усилия, сумел перекатиться в сторону. Воины падали, вскрикивали, отползали. Кто-то не успел отползти, и на него сыпались другие, ломая кости, вдавливая в грунт.

Даггар, уже отдышавшись, дождался, когда вокруг него соберется десяток воинов, и бросился к валу. На вершине вала он залег и осмотрелся. Ограды в этом месте не было. Впереди было пустое пространство, освещенное кругом костров. У костров сидела стража, вяло перекрикивавшаяся друг с другом. Дальше, за цепью костров, царил полный мрак.

Даггар подождал, оглядываясь. Воинов вокруг него становилось все больше. В туннель вошли полторы сотни, и еще сотня ожидала сигнала.

Даггар тоже ожидал сигнала.

И через какое-то время сигнал последовал: далеко-далеко одновременно из разных мест раздался грохот обвалов. Обрубленные участки монастырской горы посыпались вниз, сравнивая ров с землей.

И тотчас же стражники у костров всполошились, вдали зажглись огни и заметались по лагерю. Потом затрубили горны.

Пока стража у костров в растерянности оглядывалась, Даггар подал знак и взлетел на кромку вала.

С боевым аххумским кличем отряд кинулся к кострам. Большая часть стражников полегла, не успев оказать сопротивление. Но едва Даггар остановился, озирая поле боя, как из темноты, из-за костров появились пехотинцы и даже конница.

Стрелки, которые залегли на валу, дали нестройный и слишком жидкий залп, который не остановил нападавших. Даггар увидел бежавшего прямо на него воина в мохнатой шапке, с панцирем поверх стеганого кафтана, и, внезапно присев, ударил топором по ногам. Воин свалился, шапка отлетела далеко в сторону.

Даггар оглянулся, увидел своих и рявкнул:

- Только вперед!

На него налетел всадник, метивший копьем прямо в глаза. Даггар отбился топором, но конь отбросил его. Всадник стал разворачивать коня и в этот момент Даггар, не вставая, с силой метнул в него топор. Бросок оказался невероятно точным: всадника снесло с коня, конь поднялся на дыбы и начал заваливаться набок.

- Вперед! - снова повторил Даггар, вынимая из ножен меч и прыгнул за свет костра.

Он бежал среди шатров, поражая тех, кто еще не успел проснуться и как следует вооружиться, бежал, не останавливаясь, к центру лагеря. Но чем дальше, тем плотнее и организованней становилась оборона. А потом Даггар обнаружил, что он один, а вокруг него десятки - нет, сотни вражеских воинов, среди которых не было хуссарабов, и которые, как и он, выкликали одно только слово: Ушаг-ган!

На одно мгновение время остановилось. Воины по-прежнему бежали к нему, но бежали медленно-медленно, будто преодолевая невидимые волны. Сверкали мечи в свете факелов, развевался стяг, похожий на аххумский, но как будто изуродованный, нарочно испорченный, с какой-то омерзительной издевкой.

И Даггар, как ни рвался вперед, все равно почти остановился. Только что летел, едва касаясь ногами земли и жаждя вонзить меч в подреберье высокому десятнику, который что-то кричал своим, широко разевая рот - а слов не было слышно. Я знаю его, - подумал Даггар. - Это каул, из бессмертных. Как он здесь оказался?

А в следующее мгновение он понял, что сейчас, прямо сейчас, не дав ему времени размахнуться, его убьют. Он увидел близко-близко перед собой направленный на него болт арбалета. Даггар выставил перед собой щит, хотя и знал, что это не поможет.

И в этот самый момент как будто кто-то произнес у него над самым ухом:

- Брат, остановись! Слышишь? Сейчас он умрет. И я не могу защитить его. Слышишь, брат? Если слышишь - помоги ему.

Ответа Даггар не расслышал: его оглушил внезапный рев со всех сторон. И он тут же ощутил, что тело его стало невесомым и нечеловечески гибким. Он даже не заметил, как увернулся от арбалетной стрелы, а в следующее мгновение увидел, как его собственный меч отсекает арбалетчику обе руки.

Казалось, он видит одновременно все - включая то, что происходило позади. Он упал, и новый болт пробил грудь ближайшего к Даггару воина.

Он отбил удар слева, и почти одновременно - два удара справа. Он обрубил древко копья у самого наконечника, и увернулся от обрубка, грозившего пропороть ему живот.

Даггар не удивился. Он не успел удивиться. Он просто знал, что непобедим - по крайней мере, пока.

И неуловимыми, быстрыми взмахами меча стал прокладывать себе дорогу к центральным шатрам лагеря, где, как он знал, прячется сейчас Маан.

* * *

Бой завязался у всех четырех выходов из горы. Но превосходство было слишком велико, и после первого успеха - успеха внезапности - аххумы стали проигрывать.

Их расстреливали из луков и арбалетов, не давая подняться на вал. Их встречали фаланги копьеносцев и опрокидывали в ров. Их затаптывали боевыми конями.

У трех выходов сражение превращалось в бойню.

И только у четвертого - там, где бился Даггар, - происходило что-то странное. Горстка аххумов прорвалась в лагерь; нападавшие врывались в палатки и закалывали тех, кто еще не успел проснуться, поджигали шатры командиров, - и при этом опережали удары, и оттесняли противника все дальше в глубину лагеря. А на острие прорыва летел Даггар, залитый кровью, которая сверкала на его одежде, на руках, и даже на лице в свете пожарищ, как новое невиданное защитное снаряжение.

* * *

Камда наблюдал за боем, стоя у своего шатра - его ставка была расположена на одной из высот неподалеку от лагерной ограды, и охранялась сотней тяжеловооруженных всадников.

Камда видел, как какой-то безумец, расшвыривая толпы солдат, стремительно приближается к шатру полководца - Маана. Но Камда оставался спокоен. Ему самому ничего не грозило, и он знал, что Маан не струсит. Ему было только интересно, чем все это могло бы закончиться, и он с сожалением подумал, что ничем. Силы человеческие не беспредельны.

Поступали донесения, из которых следовало, что вылазка осажденных закончилась их полным поражением, и с трех сторон уже начался штурм самой горы. Оставалась лишь эта горстка храбрецов, которая напролом рвалась к Маану. Камда усмехнулся. Он знал - там замешаны личные счеты. Может быть, этот безумец - бывший подчиненный Маана?

Лагерь горел во многих местах, и света было достаточно. Камда нагнулся с седла к ординарцу:

- Передай в лагерь мой приказ: этих безумцев не убивать. Взять живыми. И в особенности - того, кто хочет сразиться с Мааном.

Ординарец исчез, а через секунду послышался топот коня, и вот уже всадник появился у самого лагеря, летя во весь опор.

* * *

Даггар не сразу понял, что что-то изменилось. А когда понял, удивился: просто теперь на него никто не нападал. Его окружили, но держались поодаль, а из шатра командира появился Маан. Он был на этот раз в полном вооружении, и вооружение его было великолепно: вороненой сталью отливали доспехи, защищавшие не только грудь, но и живот; пластинчатый панцирь опускался почти до колен. На голове Маана был небольшой шлем с переносьем и усиленными надбровными дугами. Под шлемом - кольчуга из мелких колец. Но всего великолепнее был меч - удивительное произведение искусства, доставшееся ему, видимо, из разграбленной сокровищницы Хатуары.

Маан приподнял меч, опустил голову и двинулся к Даггару. Даггар перебросил свой меч из правой руки в левую, и неожиданно ударил снизу вверх - это был слишком грубый прием, но иногда он срабатывал. Но Маан был достаточно опытным воином. Он отбил выпад скользящим ударом с поворотом, так что меч Даггара сам собой подпрыгнул и едва не вырвался из руки. Даггар отступил и перебросил меч в правую руку. Маан двинулся влево, будто нарочно подставляясь под удар; Даггар сделал выпад, метя в сочленение между панцирными пластинами, но на пути клинка неожиданно возник щит, а меч Маана в то же время ударил Даггара в основание шеи. Удар не пробил кольчугу, но повредил ключицу, и Даггар едва не упал.

- Ты не умеешь драться, хотя ты и бывший тысячник! - крикнул Маан. - Ты привык командовать, сидя на кобыле, а я - я был простым солдатом, и научился воевать руками!

Он хотел засмеяться. Но Даггар сделал ложный замах, а потом, когда Маан приоткрылся, нанес удар головой вперед. Ребристый шлем вышиб из Маана дыхание. Лицо его посинело и он стал жадно хватать ртом воздух.

- Надо уметь воевать не только руками, - сквозь зубы прорычал Даггар, - но и головой...

Маан стал пятиться, выставив меч и прикрываясь щитом, а Даггар легко подпрыгнул и в полете ударил мечом плашмя, прямо по переносью шлема. Из носа Маана брызнула кровь. Он инстинктивно поднял руку, и в этот момент меч Даггара достал его, пробив кожаную рубашку между пластинами. Удар пришелся в пояс. Маана отбросило назад, он не удержался на ногах и упал. Круглый щит отлетел, и Даггар вдруг увидел, что на руке, державшей щит, был укреплен небольшой самозарядный арбалет. Он слышал о таких - кажется, его выдумали оружейники Нарронии. Магазинный арбалет с несколькими стальными стрелами, которые выпускались одна за другой.

Первая стрела скользнула по шлему и сбила Даггара с ног. Он не должен был подниматься - но он поднялся, и получил вторую стрелу, пробившую панцирь на груди и засевшую в грудине.

Он не успел упасть, когда третья стрела ударила его в живот.

Все три стрелы были выпущены с такой быстротой, что Даггар еще стоял, когда понял, что раны его смертельны. Боли он еще не чувствовал, он даже успел краем глаза заметить хуссарабов, со всех сторон потянувшихся к нему; а потом он стал падать.

* * *

- И-и-э-эх!.. - разочарованно вскрикнул Камда. Он знал, что все так и закончится, но надеялся все же, что не так быстро.

Он хотел отвернуться и даже тронул коня, но из лагеря раздался дружный вопль, в котором было много удивления и немного страха.

Камда вгляделся.

Аххум, пронзенный тремя арбалетными стрелами - хоть и маленькими, но все же смертоносными, - поднялся на колени. Шлем упал с его головы, обнажая окровавленную повязку и длинные белые волосы. Аххум глядел в небо - если он еще мог глядеть. По крайней мере, лицо его было обращено вверх, и Камда недоверчиво тоже глянул вверх: там было темное беззвездное небо. А когда он перевел взгляд на аххума, новый возглас И-и-эх! сорвался с его губ. Аххум ВЫРВАЛ стрелы из своего тела. Вырвал одну за другой, при каждом усилии из тела ударяли кровавые фонтаны.

Камда не утерпел, дал шпоры коню и стремительно понесся к лагерю. За ним, с замедлением, посыпалась черная сотня телохранителей.

* * *

Мы отпустим его, брат? Хватит ему воевать. Пусть отдохнет...

Подожди, брат. Мне стало интересно, чем все это закончится. К тому же ночь еще длится, а беженцы все еще идут по подземному ходу... Давай подождем, брат.

Над ним будут глумиться... Так уже было с бессмертным Амгу... Но ладно. Будь по-твоему. Поддержи его силы, брат.

* * *

Штурм, начавшийся почти сразу после того, как вылазка была отбита, шел своим чередом. Гора была слишком крута и высока. Здесь не годились ни штурмовые лестницы, ни осадные башни. Поэтому хуссарабы начали обстреливать гору из легких баллист, заряженных дротиками с тонкими и прочными веревками. На веревках были завязаны узлы - по этим узлам воины карабкались вверх. Дротики обламывались, или плохо впивались в грунт, и тогда целые гроздья воинов сыпались в ров, ломая хребты и шеи.

Камда, прискакавший в лагерь, не обращал внимания на штурм - пусть он идет своим чередом. Он склонился к Маану, сидевшему у шатра, зажав рукой рану на животе. Одежда, доспехи, и вся земля вокруг были залиты кровью.

Маан поднял к Камде серое лицо; распухший нос, заплывший глаз и разбитые губы мешали ему, но он все же вытолкнул из себя вместе с кровавыми сгустками два слова:

- Он... бессмертный...

После этого Маан хотел показать рукой на Даггара, но по телу его пробежала дрожь и он обмяк.

А Даггар по-прежнему стоял на широко расставленных коленях и смотрел вверх.

- Поднимите его, - велел Камда.

Даггара подхватили под мышки и подняли. Камда велел:

- Ближе!

Даггара подвели к самому седлу, осветили факелами.

Камда поглядел ему прямо в глаза. Перевел взгляд ниже: черные от крови руки Даггара сжимали две коротких арбалетных стрелы.

Камда кивнул.

- Он не бессмертный, - с удовлетворением произнес он, - Бессмертны одни только боги. И нет справедливости на земле.

Он развернул коня и поскакал к своей ставке.

ДОЛИНА ТОБАРРЫ

На берегу великой реки, почти на равном удалении от старой столицы хуссарабов Тауатты и центром мира - Нуанны - строился новый город.

Сначала был построен деревянный причал, украшенный искусной резьбой. К нему на широких плоскодонных баржах стали подвозить камень - гранит и мрамор, а также строительный лес.

Десятки тысяч рабов день и ночь трудились на огромной строительной площадке.

Таков был приказ Ар-Угая, отданный от имени младшего каана - строить город одновременно со всех сторон. Каменные блоки тесно укладывали в утрамбованную и посыпанную песком землю. По ней день и ночь катали громадные каменные катки с помощью десятков лошадей. И получалась гладкая мостовая, вдоль которой быстро, как по волшебству, возникали мраморные дворцы с бассейнами и фонтанами.

Дорога, впрочем, была не слишком удобной и долговечной. Но, кажется, это никого не заботило - ни строителей, ни надсмотрщиков, ни, тем более, рабов. Казалось, все знали - и это знание передавалось сверху вниз, от каана до последнего погонщика мулов, - что всё в этом мире недолговечно, и всё рано или поздно пожрет беспощадная огненная бездна.

Первым зданием, которое было возведено в новом городе, был дворец Великого каана, Угды. Угда немедленно покинул свой шатер и со всеми домочадцами, слугами, рабынями переселился в новый каменный дворец.

Во дворце был бассейн с подогреваемой водой. И теперь Угда с утра лежал обнаженным в теплой воде и напивался перебродившим кумысом. Он по-прежнему предпочитал этот напиток всем другим, хотя стоило ему шевельнуть пальцем - и для него доставили бы любое вино из любого уголка мира.

К обеду он засыпал в бассейне, и тогда служанка звала рабов. Они вытаскивали Угду из воды, укутывали в мягкие покрывала и переносили в сад. Там, под хилыми саженцами персиковых, абрикосовых, мандариновых деревьев он спал до вечера.

Впрочем, его решений не требовалось, и его редко будили. В новом городе всеми работами распоряжался мастер Тхи.

* * *

Аххаг Второй, которого хуссарабы называли младшим или просто кааном, за последний год сильно вытянулся и окреп.

Он научился править лошадью, и часто уезжал в степь, за холмы, окружавшие новый город. Хотя по первости няньки, причитая, бежали за ним, когда он с помощью Ар-Угая или Шаат-туура садился в седло.

И в поездках его сопровождал отборный отряд предводителей родов, хотя мальчик и не любил, когда обнаруживал их за собой. Поэтому отряд прятался в урочищах между сопками, следуя за юным кааном на расстоянии и стараясь не попадаться ему на глаза.

А потом он возвращался в шатер, где его ожидала Айгуз - так называли теперь царицу Домеллу.

- Где ты был? - спрашивала она, пытаясь обнять мальчика.

- Дальше, чем вчера, - уклончиво отвечал Каан-бол, и у матери пропадало желание приласкать сына.

Ей не нравились степи, холмистая долина, поросшая редкими рощами. В тихую ясную погоду, рано-рано утром, она часто выходила из шатра и смотрела на запад. Здесь горы были ближе, - и они прорисовывались в неизмеримой голубизне расстояния - темно-синие, далекие, зовущие.

Но поднималось солнце, и горы таяли в воздухе, словно их и не было.

Иногда днем приходил мастер Тхи и приглашал ее посетить город, посмотреть, как идет строительство, взглянуть на будущий дворец, в котором ей предстояло жить. Айгуз соглашалась - только для того, чтобы развеять скуку.

Город этот назывался Арманатта. Так было решено на куруле, хотя имя придумал Ар-Угай. Арманатта значило Отец Дружбы.

НАРРОНИЯ

Астон потер лоб, пытаясь вспомнить что-то очень важное, что мелькнуло и забылось в многочисленных заботах последних дней.

Он спустился в каземат. Трай встретил его и сказал, что в состоянии Нгара никаких изменений не произошло.

Астон молча разглядывал могучую фигуру, распластанную на каменном полу, с руками и ногами, прикованными к стенам.

Он так долго смотрел на него, что ему показалось, будто Нгар шевельнул под веками глазными яблоками.

Астон подскочил, пальцем поднял веко. Бессмысленный, закатившийся глаз. Астон с силой надавил на него.

Трай следил за ним с возрастающей тревогой.

- Прости, магистр, но внезапное пробуждение от летаргии...

- Знаю! - оборвал его Астон.

Отвернулся от Нгара и подозвал Ваде.

- В одной из мастерских у нас есть большой стеклянный сосуд. Помнишь, мы сделали его, когда изучали свойства воздуха?

Ваде почтительно кивнул:

- Ты посадил в него собаку, и велел выкачать воздух насосом. Собака долго мучилась...

Астон топнул ногой:

- Мне наплевать, что произошло с той собакой! Просто опыт был неудачным, у нас нет возможности выкачать весь воздух и создать идеальную пустоту! Много ли выкачаешь с помощью огня и ручного насоса?..

Вадемекум молчал, слегка попятившись.

Астон заставил себя успокоиться, глубоко вздохнув.

- Этот сосуд доставить сюда.

Ваде кивнул с непонимающим видом.

Астон повернулся к Траю:

- Иди, старик. Ты сделал свое дело. Я позову, когда ты снова станешь необходим.

Когда Трай удалился, Астон внезапно схватил Ваде за плечи, рванул к себе.

- Тот опыт с собакой был неудачным, потому, что мы не знали, есть ли у нее душа. Оказалось, что есть.

- Собака околела от недостатка возд...

- Молчи! Молчи!.. Этот человек, называющий себя богом... Ты понимаешь? Впрочем, где тебе понять всё это... Я хочу знать, - прошептал он в самое ухо Ваде, - где он сейчас, его аххумский бог? Мне кажется, что не здесь...

* * *

Битва, как и ожидалось, была скоротечной. Только два или три аррадата успели сделать по выстрелу - но гром и огонь никого не напугали, а каменные ядра упали позади хуссарабов; к тому времени они уже приблизились к лагерю нарронийцев на расстояние двух полетов стрелы, оседлали коней и ринулись в атаку. Обслуга аррадатов была порублена. Пехота в панике бежала, и хуссарабы гнали ее несколько миль, пока не устали кони.

В полдень Шумаар, сидя в седле, смотрел, как грузят аррадаты и ядра в повозки. Занн объяснял ему, как они стреляют, но Шумаар все равно не понимал.

- Железные и деревянные трубы. Каменные ядра забивают в них... Что дальше?

- Главное - не трубы. Главное - вот это вещество, - Занн подозвал воина, бережно взял из его рук небольшой глиняный сосуд, забитый деревянной пробкой. Он вытащил пробку зубами, высыпал на ладонь горсточку серых крупиц.

- Это вещество имеет страшную силу. От одной искры оно взрывается. Горсточки достаточно, чтобы покалечить всадника.

- Почему же тогда его не рассыпают по полю и не поджигают, когда наступает конница?

- Это вещество очень дорого, повелитель. Его производят в тайных подземельях в Старой столице, Куте. Я допросил мастеров. Они не знают состава. Правда, сказали, что в него входит горная сера - есть такое вещество, которое родится в ущель...

- Я знаю, что такое сера, - прервал его Шумаар. - И я понял, что рассыпать его по полю нельзя. Но как стреляют эти трубы?

- Вещество насыпают в трубу, забивают тряпкой. Затем в трубу сверху вкатывают ядро. И снова забивают тряпкой. Потом к заднему концу трубы - там есть особая дырочка - подносят горящий фитиль.

Шумаар перевел взгляд на аррадаты, уложенные на телеге, как стволы деревьев.

- Если у этого вещества такая сила - почему оно не разносит саму трубу?

- Хороший вопрос, повелитель! - воскликнул Занн. - Но взгляни на трубы. Они укреплены мощными ободами... Впрочем, говорят, после сотни выстрелов трубы разрываются, убивая всех вокруг.

Шумаар кивнул.

- А почему ядра летят прямо в цель?

- Стрелки тренируются. Трубы, как видишь, имеют подставки, с помощью которых можно приподнимать или опускать трубу и менять направление выстрела... Но это не так важно. Ведь аррадаты предназначены не для точной стрельбы. Ни один стрелок не попадет из аррадата в одиноко летящего всадника. Зато с помощью ядер можно разбивать стены. А если аррадат заряжают не ядрами, а кусками железа, обломками камня - один выстрел способен прорубить коридор в рядах наступающих.

- Ты утомил меня, Занн, - сказал Шумаар.

Повернулся к тысячникам, которые, навострив уши, тоже внимательно слушали хитроумного Занна.

- Отдых. Выслать отряды вперед, прочесать всю местность до самой столицы. Мы выступим вечером. За ночь пройдем половину пути, или больше. Лагерем встанем, когда увидим стены столицы.

ПЛАТО БОФФА

Стояла глубокая ночь, небо было усыпано ярчайшими звездами - настолько яркими, что можно было писать, не пользуясь светильником.

Крисс сидел возле палатки, положив на колени тетрадь, сшитую из ломкой тростниковой бумаги. Чернильницу он отставил подальше, чтобы не разлить ненароком - чернил больше достать было негде, - и обмакивал тростниковое перо, далеко вытягивая руку.

Больше пяти тысяч человек сумели вырваться из западни, каким стало для нас святилище Тцара. Мы вышли старым подземным ходом, и длилось это так долго, что последние вышли лишь на рассвете. В монастыре оставались только умиравшие и монахи, ухаживавшие за ними.

Мы, не отдыхая, двинулись в предгорья, местные жители повели нас тайными тропами, и после полудня мы достигли перевала, за которым расстилалось плато Боффа.

Те, кто дал нам возможность уйти, погибли. Полторы тысячи храбрецов, и в их числе Ашуаг и Даггар. Местные жители рассказывали, что Даггар с небольшой горсткой воинов внес в лагерь хуссов такое смятение, что им уже было не до нас. Говорят также, что Даггар сразился с Мааном и убил этого предателя до того, как был поражен арбалетными стрелами. Говорят, вся грудь его была утыкана стрелами, а он вытаскивал их рукой и отбрасывал, смеясь...

Впрочем, чего только не расскажут люди.

Они говорят также, что и после этого Даггар оставался жив, и его унесли по приказу Камды.

Третий день мы идем по плато, пересекая ручьи, преодолевая небольшие подъемы и спуски. Воздух здесь, на высоте, довольно разряжен, и дышится трудно. Не только детям, но и взрослым не хватает воздуха, и лица их становятся синюшными.

По-прежнему не хватает еды, поскольку, несмотря на обилие дичи, у нас почти не осталось здоровых мужчин, способных охотиться... И тем не менее впервые за полгода мы попробовали свежего мяса. Кроме того, здесь встречаются дикие плодоносящие деревья, а женщины находят съедобные коренья. Что же касается воды - то ее в избытке в речушках, которые текут в глубоких, вырытых водой ущельях.

Я опасаюсь погони, и поэтому тороплю людей. Завтра, едва рассветет, мы снова двинемся в путь. Главное сейчас - уйти как можно дальше от обжитых мест. Потом, я думаю, нам придется пересечь это дикое плато, чтобы достичь Западного океана, где, как говорят, давно уже нет войны и сколько угодно свободной плодородной земли....

Крисс дописал последнюю фразу, поставил закорючку, которая затем позволит расшифровать написанное, и отложил перо. Поднял чернильницу, заткнул хорошо притертой пробкой, положил перо и чернильницу в специальный футляр. Теперь следовало подождать, пока высохнут чернила - много раз разведенные водой, они высыхали долго.

Он поплотней укутался в войлочную накидку, подаренную местными жителями, и снова стал смотреть на звезды. Наверное, думал он, они от того кажутся такими большими, что слой воздуха, пролегающий между земной и небесной твердью здесь, высоко в горах, значительно тоньше. Когда-то он вычитал это в книгах, что хранились в библиотеке отца, несчастного короля Киатты.

Что сейчас там, в Киа-Та-Оро? Он слышал, что Ибрисс снова ушел в странствия, а Фрисс, называющий себя королем, не смеет выйти за ворота королевского замка без крепкой охраны. Охраной же ему служит железный отряд бессмертных.

Крисс думал о королеве Ариссе, о старой няньке Калассе, о Фриссе... И задремал.

НАРРОНИЯ

Когда войско плотно обложило Кут, и даже каналы, соединявшие город с озером, были перекрыты цепями, Шумаар вызвал в свой шатер Занна.

- Много ли в городе твоих людей? - спросил он.

- Нет, повелитель, - скромно ответил Занн и отвел глаза.

- Вижу, ты, как всегда, хитришь. Мне нужно, чтобы они вызнали, где находятся подземные хранилища для взрывающегося вещества.

- Это можно будет сделать... наверное... - осторожно сказал Занн. - В городе сейчас такая обстановка, что любой неосмотрительный шаг может стоить жизни.

- И все-таки пусть узнают это. И еще. Пусть будут готовы взорвать хранилища, когда нам это потребуется.

Занн склонился в глубоком поклоне.

- Я поражен твоей мудростью, повелитель, - неторопливо проговорил он. - Ты впервые узнал об оружии, стреляющем огнем, и уже хочешь использовать его по-новому... Я преклоняюсь перед твоим умом, и вижу, что ты по праву носишь звание темника.

Шумаар мрачно поглядел на склоненную голову Занна, на его лысеющую макушку. Может быть, он дерзил. А может быть, говорил искренние слова.

- Я не мудр и не умен, - наконец сказал Шумаар. - Я неграмотный неотесанный солдафон... По крайней мере, такое я слышал о себе много раз за время своей службы. И к тому же я бросил своего командира. Одного, умирать в горах...

Занн навострил уши - это было заметно по тому, как шевельнулись волосы на затылке.

- Правда, - сказал Шумаар, - теперь я пытаюсь искупить вину.

Он помолчал, словно к чему-то прислушиваясь.

- Ладно. Теперь иди и выполняй приказ.

- Это трудно будет сделать, повелитель, - немедленно отозвался Занн.

- Разве трудности пугают тебя?..

- Нет, но исполнение твоего приказа потребует денег, чтобы подкупить нужных людей.

Шумаар кивнул.

- Я прикажу казначею выдать тебе любую сумму.

Занн прижал руки к груди и, бормоча: Я поражен, поражен... - пятясь, вышел из шатра, где его немедленно атаковала яростная свора. Шумаар услышал звуки ударов палкой, потом голос слуги, которому удавалось ладить с собаками.

Шумаар закрыл глаза и лег на ковер.

Луна... - сказал кто-то негромко.

Шумаар не открыл глаз. Он лишь вздрогнул, и сердце его забилось тяжко и радостно. Луна... Тогда, в данахской степи, тоже была луна. Но сейчас она не кровавая, как тогда, - а белая, как молоко. Голос продолжал говорить, не останавливаясь, и смысл слов становился непонятным, но это было неважно. Главное - голос снова заговорил.

Шумаар улыбался, не открывая глаз.

* * *

Астон лично проследил, чтобы громадный стеклянный сосуд перенесли из подземелья в каземат. Сосуд имел прямоугольную форму, с широким круглым горлом. Его положили набок, освободив от войлока.

Нгара освободили от цепей, подняли и втолкнули в отверстие сосуда головой вперед. Обод горловины был предусмотрительно смазан жиром, и могучее тело Нгара проскользнуло внутрь легко и свободно.

Теперь он лежал внутри, такой же бесчувственный, каким и был.

Астон велел всем, кроме Вадемекума, покинуть каземат. Запер двери изнутри.

- Теперь, Ваде, ты замуруешь его.

- Но... - робко сказал Ваде. - Но ведь он задохнется там, внутри, как задохнулась та соба...

Астон молча ударил его по щеке. Сильно, но не очень умело. На щеке остался красный след от пальцев.

Вадемекум, втянув голову в плечи, склонился над чаном и принялся готовить раствор.

Астон ждал, пока Ваде приготовил раствор, потом дважды обтер горловину сосуда - тряпкой, смоченной щелоком. Потом смазал раствором края тяжелой стеклянной крышки. И крышка, и горловина, были обработаны шлифовальщиком, так что крышка закрывалась довольно плотно.

Обеими руками Ваде осторожно поднял крышку и вставил ее в горловину.

Все это время Астон молча сидел в кресле, наблюдал и не сделал ни одной попытки помочь Вадемекуму. Даже когда ему очень нужна была помощь: после того, как паз был залит раствором, нужно было стянуть железные скобы, которыми крышка прикреплялась к сосуду. Ваде, торопясь и потея, закрутил до упора винты на скобах. Опустил дрожащие от перенапряжения руки и повернулся к Астону.

Астон, наконец, поднялся. Оттолкнул Ваде, и почти без усилий довернул оба винта еще на полтора-два оборота.

Сосуд был зеленоватый, и стенки были неровными. Лежавший в нем человек казался искривленным, с огромной головой и уродливо длинными ногами. К тому же стекло было не совсем прозрачным, и лицо Нгара разглядеть было трудновато - в особенности при скудном освещении.

Астон снова сел в кресло, налил себе вина и стал цедить его маленькими глотками. Некоторое время спустя Вадемекум, так и не тронувшийся с места, кашлянул, прочищая горло, и осторожно заметил:

- Странно, магистр...

- Что? - лениво спросил Астон.

- Стекло изнутри не потеет.

Астон допил вино, поднялся, потянулся с хрустом и сказал:

- Богов не существует...

Отпер двери каземата, добавил:

- Кроме меня.

* * *

Туман висел над Старой столицей; глядя со стены бастиона, Азан думал, что все Приозерье наполнено этим густым, черным туманом.

Ибо это был не просто туман. Шумаар велел выжечь сады и виноградники вокруг столицы; они мешали штурму и не годились в качестве корма для тысяч его коней.

* * *

А в подземных мастерских день и ночь горел адский огонь, кузнецы отливали новые заготовки для стволов аррадатов.

- Металл кончается, магистр, - докладывал начальник мастерских Ферро. - Мы использовали даже те заготовки, что пролежали в хранилищах много лет. Их проела ржавчина.

- Если его очистить от ржавчины - останется самый прочный металл на свете, - ответил Астон. - Много лет назад мне пришлось побывать в одной далекой стране. Это страна на островах, но народ там един, и говорит на одном языке. В этой стране делают лучшие клинки на свете. И знаешь, как? Кусок металла погружают в болото на много лет. Потом вынимают. Ржавчина - это плохая часть металла. Кусок очищают от ржавчины и снова опускают в болото. Так делают много раз. И в самом конце остается сталь, самая твердая на свете... Впрочем, я думаю, аррадатов хватит.

- У нас больше нет запасов селитры, - сообщал Игнис, ведавший производством пороха.

- Надо лучше хранить тот порох, что уже сделан. Почему мне то и дело докладывают о взрывах?

Лицо Игниса - темное, усыпанное черными пороховыми точками, стало угрюмым. Он развел руками:

- Рабы не могут выполнять такую работу. Рабочие боятся. У них слишком короткая жизнь. Где мне взять новых мастеров? Приходится брать плохо обученных новичков...

- И новичков скоро придется отпустить. Нам нужны солдаты, а не калеки.

* * *

Наконец, Астон понял, что сделать большего нельзя. Хуссарабы будут штурмовать город, а в городе полно предателей...

* * *

Шумаар не повел войска на приступ. Он приказал копать длинные и узкие траншеи, которые зигзагами вели к городским стенам.

Траншеи начали копать утром. Со стен ударил огненный залп, но не принес успеха. Каменные ядра не попадали в цель, а когда аррадаты зарядили каменной крошкой, хуссарабы попрятались в траншеи, за груды выброшенной на поверхность земли.

К вечеру траншеи приблизились к городу на две сотни шагов.

Аррадаты снова сделали несколько залпов.

А утром оказалось, что траншеи подведены почти к самому городу. Азан приказал сменить прицел, воины принялись приподнимать деревянные лафеты, но все равно угол был слишком крутым, и окончание траншей, которые к тому же теперь были соединены между собой зигзагообразными ходами, оказались вне зоны обстрела.

А потом случилось то, чего не ожидали ни Азан, ни Астон. Снизу, из отрытых в земле позиций, ударили аррадаты врага.

На бастионе неожиданно появился Первый триумвир.

Пошамкав почти беззубым ртом, он сказал:

- Нечего удивляться. Эти аррадаты сделаны в наших мастерских. Я думаю, надо выслать послов...

- Послов? - удивился Азан.

- Да, послов. Надо договориться о сдаче.

Азан с потемневшим лицом взглянул триумвиру в глаза.

- Ты слишком стар, триумвир. Ты выжил из ума.

- А ты слишком молод, - ответил старик, - и еще не вошел в ум. Я, воевавший почти сто лет, видевший аххумов и прочих варваров с севера, говорю тебе: нынче нам не устоять. Разве ты не видишь эти траншеи? Разве не видишь, как хорошо они продумали штурм? Разве не знаешь, что армии, которая могла бы остановить их до начала осады, - такой армии у Нарронии больше нет? Подумай, и ты поймешь: надо сдаваться...

Азан молчал, впервые оказавшись в полной растерянности.

- Надо сдаваться, - повторил Триумвир. - И тогда мы сохраним этот прекрасный город. Конечно, они ограбят нас, может быть, даже заставят выплачивать дань. Но зато большая часть нарронийцев останется в живых... Азан, я очень старый человек, и давно уже не боюсь смерти, даже жду и призываю ее, - этот вечный покой, который само по себе есть блаженство. Так вот, я говорю, что граждане - самое ценное, что есть у любого государства, а жизнь подданных - самое ценное, что есть у правителя. Жизнь - она стоит больше, чем эти стены, аррадаты, и даже все золото, которое хранится в наших сокровищницах.

Азан покачал головой, выйдя, наконец, из оцепенения.

- Ты стар, и не понимаешь, что жизнь - ничто по сравнению с позором; что граждане, потерявшие свое государство, не достойны жизни. Они могут быть только рабами.

- А ты... Ты сед и глуп! - торжественно произнес триумвир.

Он развернулся и пошел к лестнице.

А спустя еще время Азан вдруг с изумлением увидел, что внизу, под стенами, появилась небольшая процессия - и впереди в парадном облачении выступал Первый триумвир! Он шел прямо к траншеям, шел так величаво, что никто - ни защитники города, ни хуссарабы - не посмели выпустить в него ни одной стрелы.

- Кто открыл ворота?? - взревел Азан и кинулся вниз по лестнице.

Стражники у Южных ворот уже успели закрыть засовы и опустить решетки, поэтому гнев Азана несколько остыл.

- Зачем вы выпустили старика? - мрачно спросил он сотника охраны.

- Он приказал мне.

Азан сверкнул на него глазами и рявкнул:

- Ворота может открыть только Астон! Или тот, кого он назначит командовать в городе! Сейчас командую я! И если ты еще раз откроешь ворота без моего приказа - я прикажу казнить не только тебя, но и всю твою сотню, а ваших жен и детей велю продать в рабство!

* * *

Азан нашел Астона в каземате. Астон спокойно сидел в кресле, попивая свое любимое вино, рядом стоял Ваде, а в стеклянном гробу перед ними лежал варвар, привезенный в ледяном кубе с Огненных гор.

- Великий магистр! - вытянулся Азан.

Астон поднял указательный палец, приказывая молчать.

Перед ним на круглом столике стояла странная игра: клетчатая доска со стоявшими на ней выточенными из камня фигурками.

Азан застыл, приоткрыв рот. Астон глядел на игру, по-прежнему держа палец вверх.

Наконец он вздохнул:

- К сожалению, через восемь ходов эта партия завершится. Не в мою пользу. Ваде, ты слышишь? Агонию можно продлить - но лишь еще на четыре хода. И это - всё...

Он наконец повернулся к Азану:

- Говори.

- Первый триумвир вышел за городские ворота.

Астон молча ждал продолжения, хотя Азан уже готов был пасть на колени, боясь гнева магистра.

- Он... велел отпереть Южные ворота, вышел со своими советниками за стены и отправился прямиком к хуссарабам.

- Вот как? - заинтересованно спросил Астон. - И как же они его встретили?

Азан недоуменно пожал плечами. Второй раз в это утро его ставили в тупик.

- Я... не знаю. Он шел. Никто не стрелял...

Астон вздохнул.

- Надо бы подняться и поглядеть на это представление... Но я ожидаю Бога. А он все еще не вернулся.

Астон сдвинул фигуры с доски, побарабанил по ней пальцами.

- Вадемекум! Ступай на стены и посмотри, что сделают варвары с нашим почтенным триумвиром. Потом доложишь мне. Впрочем, лучше останься - ты мне можешь понадобиться.

Ваде дернулся, и снова замер. Азан взглянул на Ваде, снова повернулся к Астону:

- Магистр...

- Что?

- Триумвир сказал, что нам нужно сдаться. Он еще говорил про какую-то ценную жизнь, и про то, что повелителю нужны живые подданные...

- Это мудро. Очень мудро. Ты слышал, Ваде? Жаль, Азан, что ты не записал его слов. Что еще?

Азан широко развел руками.

- Ну, тогда ступай и обороняй город. Луз - твой заместитель. Пороха и ядер хватает, солдат пока тоже. В городе есть вода и запасы продовольствия, а всех подозрительных по моему приказу ловят и тут же бросают в клетки в дворцовой тюрьме... Тактика варваров - подкуп. Теперь мало кому можно верить в столице.

Он взглянул на Азана:

- Я велел закрыть двери всех хранилищ с порохом. Выставить возле них самую надежную стражу. Знаешь, почему?

Он в упор посмотрел на Азана и раздельно произнес

- Потому, что сейчас я не верю даже тебе... Ступай!

Азан не поверил своим ушам, и еще мгновение медлил, потом, внезапно осененный мыслью о том, что только что получил приказ, торопливо выбежал из каземата.

СВЯТИЛИЩЕ ТЦАРА

Камда выслушал все донесения о штурме, о потерях, и велел сворачивать лагерь.

Он должен был вернуть войско в Зеркальную Долину, а потом скакать в Арманатту для получения нового приказа. Но кто знает, что его ждет в Арманатте? Новая столица - новые нравы. Камда знал это очень хорошо. К тому же всеми делами в Арманатте заправляет сейчас Ар-Угай. Камда покосился на сопровождавшего его темника Амнака, про которого было известно, что он служит соглядатаем Ар-Угая.

- Есть еще один вопрос, повелитель! - сказал Амнак.

Камда вопросительно взглянул на него.

- Тот аххум, который заколол твоего советника... Тот, кого называли бессмертным.

- Разве он еще жив? - удивленно спросил Камда.

- Жив, и лежит в шатре вместе с нашими ранеными.

- Ну, так закопайте его живого!

- Где? - бесстрастно спросил Амнак.

Камда хмыкнул:

- Земля большая, и места в ней еще много - хватит всем, и бессмертным, и смертным... Коня!

* * *

Даггар видел, как ему в глаза бросали землю. Он не закрывал глаз. Он ничего не боялся и знал, что выполнил главное - свой воинский долг.

Потом прошло время. Сквозь тьму он чувствовал, как дрожит земля от топота тысяч коней. Он даже мог различать отдельные крики.

Потом снова стало тихо-тихо, и так продолжалось долго.

А потом что-то заворчало и завозилось над ним.

Слой земли, которым покрыли Даггара, видимо, был невелик. Потому, что вскоре он почувствовал слабое дуновение свежего ветерка, а потом поток воздуха хлынул ему прямо в лицо. И одновременно с воздухом - тьма, но не та глухая и мертвая тьма, которая липла к нему вместе с землей - тьма ночи, ночи глухой и беззвездной, но все-таки настоящей, живой.

Какие-то тени мелькали над ним, грызлись, ворчали, по-собачьи отбрасывали землю. Одичавшие собаки.

А еще спустя короткое время Даггар почувствовал зловонное дыхание, и чьи-то осторожные зубы попытались попробовать его тело на вкус, в то время как другие зубы, ухватив за рваный хитон, потянули из ямы вверх.

Даггар глубоко-глубоко вздохнул. Земля выпала из его ноздрей, глаза увидели всё. Он взял за загривок особо нахальную тварь, приподнял - она только коротко взвизгнула от удивления, - и отшвырнул далеко в темноту.

И сейчас же другие звери отпрыгнули, прижались к черной земле, лишь светились голодные, злые глаза.

Даггар приподнялся, переполз от края ямы на сухую траву. Вдохнул ее запах - пряный и горький, как потерянное счастье, - и поднялся на ноги.

Раны не кровоточили. Он был разут и почти раздет, не считая драного хитона. Повязка на голове, которую повязали когда-то лекари-жрецы на горе Тцара, тоже оставалась на нем.

Даггар оглядел вселенную. Она была полна тьмы и беззакония.

Он знал, куда нужно идти и кого искать.

Идти - к вечно пылающей бездне во Рву. Искать - тех, кто сидит у Рва.

СТАРАЯ СТОЛИЦА

Хуссарабы не делали попыток идти на приступ. Днем их аррадаты поддерживали вялую дуэль, ночью лагерь, построенный в отдалении, заливал свет бесчисленных костров.

- Они чего-то ждут, - хмуро сказал Азан Лузу вечером, когда они вдвоем обходили караулы.

- Может быть, подкреплений? - сказал Луз.

Азан бросил на него быстрый взгляд и тихо проговорил - так, чтобы не слышали солдаты:

- Нет. Зачем им подкрепления?.. Я знаю, чего они ждут. Они ждут предательства.

Луз непонимающе взглянул на него.

- Магистр сказал, что теперь не верит даже мне. Он закрыл пороховые хранилища, так что войти туда теперь можно только с его разрешения.

- Наверное, так и нужно, - сказал Луз. - Ведь от варваров можно ожидать всего. Они могут подкупить какого-нибудь сотника, и тот откроет хранилища, подведет фитиль, и...

Азан остановился:

- Так ты думаешь, что магистр подозревает даже нас с тобой? Это просто безумие. Кто и за какие деньги может меня подкупить?.. Хотел бы я увидеть этого человека.

Луз внезапно повернулся к Азану. Они стояли на площадке одного из бастионов, на площадке не было света, а до стражников, вглядывавшихся во тьму, было несколько шагов. Луз взял Азана за плечи, притянул к себе и прошептал:

- Хочешь видеть этого человека? Так смотри!

Азан раскрыл рот. От тяжко забившегося сердца у него перехватило дыхание. Он потянул из ножен кинжал, но Луз опередил его: клинок кольнул Азана под кадык.

- Молчи, - тихо и спокойно сказал Луз. - Эти солдаты ни в чем не виноваты, но если ты закричишь - мне придется убить не только тебя, но и их.

Азан разевал рот, не в силах выговорить ни слова, но руки его опустились, и кинжал беззвучно вернулся в ножны.

- Караул! - внезапно крикнул Луз, поворачивая голову к страже. - Все спокойно?

- Все спокойно, господин!

Луз усмехнулся и почти ласково шепнул Азану:

- Пойдем. Нам надо проверить еще караулы у хранилищ.

* * *

Солдаты, игравшие в кости у входа в одно из хранилищ, вскочили и вытянулись.

Азан, набычившись, шел впереди, Луз - сзади.

- Так-то вы исполняете службу? - грозно спросил Луз. - Здесь запрещено разжигать открытый огонь!

Один из солдат начал торопливо затаптывать костер, разожженный на каменных плитах.

- Не верьте ему... - внезапно прохрипел Азан. И, видя, что солдаты в недоумении поглядели на него, повторил громко и отчетливо:

- Не верьте ему! Это предатель! Его подкупили хуссарабы!

Он отскочил от Луза, выхватил кинжал и рявкнул:

- Арестовать предателя!

Дальше произошло немыслимое. Вместо того, чтобы кинуться на Луза, солдаты кинулись на него, Азана. Один перехватил руку с кинжалом, другой упер копье ему в грудь.

- Что вы делаете? Луз - предатель! - крикнул Азан; копье с силой уперлось в грудь и Азан отступил; он сделал назад несколько коротких шагов и уперся спиной в каменную стену. Солдат, выкручивавший ему руку, наконец добился своего: кинжал выпал, зазвенев.

- Заткните ему рот, - приказал Луз. - Иначе он поднимет на ноги все караулы.

Азан больше не успел ничего сказать: солдат с копьем криво усмехнулся, быстро повернул копье вперед тупым концом и с силой вонзил его в солнечное сплетение. Азан согнулся. На голову ему обрушился страшный удар, пол выскользнул из-под ног, и стена внезапно отдалилась и отъехала вбок.

Потом он почувствовал, как голову его туго-натуго перетягивают солдатским ремнем, руки выворачивают назад. Потом его приподняли, массивная дверь хранилища распахнулась, и Азан полетел во тьму, рухнув прямо на хумы - врытые в землю громадные керамические сосуды, набитые порохом.

* * *

Раздался чуть слышный треск. Астон поднял голову, вглядываясь. На стекле появилась маленькая трещина. И вдруг она начала ветвиться, расти, и стекло побелело как молоко.

Астон бесшумно поднялся и скользнул к выходу, а Ваде успел лишь поднять голову - и тут с оглушительным звуком сосуд лопнул, засыпав каземат стеклянными осколками.

Ваде взвыл, согнулся: стекло поранило ему лицо.

Грудь Нгара заходила ходуном, воздух со свистом вылетал из ноздрей.

- Бог возвращается... - сказал Астон. Лицо его стало белым, но он не потерял присутствия духа. - Ваде!

Вадемекум стонал; из-под пальцев, которыми он закрыл лицо, сочилась алая кровь.

- Ваде! - громче позвал Астон. - Нам пора уходить.

Он помедлил мгновение.

Между тем тело Нгара выгнулось самым неестественным образом; казалось, гигант вставал одновременно на руки и на ноги, при этом суставы его с треском выворачивались из пазух.

Астон начал медленно пятиться к двери. Судорожно пошарил рукой позади себя, пытаясь нащупать засов.

А Нгар внезапно начал меняться. Он превращался в кого-то другого - быстро, на глазах у Астона. И чем быстрее и судорожней Астон шевелил рукой, тем быстрее превращался Нгар. Лицо его посветлело, волосы стали длинными и седыми, на голове появилась старая, выпачканная землей повязка. Он стал меньше ростом, а на груди появилось несколько запекшихся ран.

Потом Нгар упал, суставы с хрустом встали на место. Нгар открыл глаза, приподнялся на руках, подтянул ноги. И начал вставать...

В этот самый момент Астон нашарил наконец рукоять засова, открыл дверь и выпрыгнул в коридор. Захлопнул дверь, задвинул внешний засов - стражник, стоявший у дверей, попятился в испуге.

Астон мельком взглянул на него, выхватил у него из руки короткое копье и исчез в дальнем конце галереи.

* * *

Он бежал, не обращая внимания на вытягивавшихся при виде его караульных; выбежал в главную галерею, и не останавливаясь, помчался вниз, туда, где под решеткой плескалась вода канала, соединявшего искусственные пруды столицы с озером Нарро.

По дороге он снял со стены факел. Откинув тяжелый люк, начал спускаться по осклизлой лесенке в колодец. Внизу, у самой решетки, остановился на узком - в ладонь шириной - поребрике. Поднял копье и стал выбивать железные клинья, удерживавшие решетку.

Когда решетка, наконец, рухнула, он глубоко вздохнул, отбросил факел и бросился в воду.

Там, в каменной стене, открывался лаз, обросший длинной, как волосы, тиной. Астон пробрался в него, сделал несколько гребков - и наконец вырвался из воды, очутившись в маленьком гроте. Здесь царила полная тьма, но Астону не нужен был свет - тайный подземный ход строился по его чертежам, и строителей давно уже не было в живых.

Он нащупал еще один лаз, влез в него и пополз. Лаз постепенно расширялся; вскоре Астон уже бежал по нему, бежал что есть силы, разбивая в кровь локти о невидимые каменные стены.

* * *

Ночь на мгновение превратилась в день. Яркая вспышка озарила каменные стены и бастионы. Вздрогнула земля. Конь под Шумааром пошатнулся, едва не потеряв равновесия.

Шумаар обернулся к сигнальщику:

- Труби!

Яростно взревела труба, ей в ответ из тьмы отозвались другие.

Хуссарабы пошли на штурм.

НУАННА

Ворота давно уже были сорваны, проем полуразрушен; в проходе лежали древние битые камни, и бесконечная процессия плавно перетекала через них, выходя из города.

- Плохой город, - сказал Амза. - Некрасивый, слишком большой и скученный. И дома в нем похожи на норы, птичьи норы из глины... Почему же этот город называют Центром Вселенной?

- Наверное, потому, мой господин, что Нуанна лежит как раз посередине земли. Отсюда до Южного Полумесяца столько же миль, сколько и до Северного.

Лухар, тысячник и советник Амзы-баатура, стоял так, чтобы казаться ниже: Амза не любил глядеть снизу вверх. Для Амзы в центре лагеря был насыпан небольшой курган, и на кургане разбит остроконечный шатер с флагом на золоченом шпиле.

- Что они делают? - спросил Амза, кивая на бесконечную толпу нуаннийцев.

- Выносят своего бога. Их богу теперь негде жить: Дворец жрецов разрушен.

Амза приподнялся, вглядываясь в толпу.

- И где же их бог?

- Они его прячут, наверное.

Амза долго думал, шевеля широкими пухлыми губами.

- А! - наконец сказал он. - Они несут его в себе.

* * *

Толпы нуаннийцев, сотни тысяч шаркающих босых ног. Серые балахоны, ни одного лишнего движения, взгляда или жеста.

Они шли с самого утра, едва поднялось солнце. Вначале стража, охранявшая руины жреческого дворца, донесла, что на площади стали собираться люди-тени в серых, до пят, плащах и в надвинутых на глаза накидках.

Амза не велел их трогать. Он только спросил у Лухара, не замышляют ли нуаннийцы бунта?

Лухар успокоил: нуаннийцы никогда не бунтуют. А сейчас, когда разрушена их главная святыня и они остались без вождя, ждать бунта тем более не приходится.

Лухар поведал Амзе о странной религии нуаннийцев, об их бессмертных жрецах. Теперь бессмертие прервалось, нетленные тела жрецов погрузились в пучины. Может быть, нуаннийцы хотят построить новый храм?..

Разговор был утром, когда уже началось шествие. Сначала по улицам прошли сотни людей в балахонах, потом к ним стали присоединяться жители.

- Однако надо на всякий случай взять зачинщиков, - сказал Амза.

Конный отряд хуссарабов врезался в толпу, отсекая балахоны. Тех, кого взяли в кольцо, погнали к ставке Амзы.

- Что все это значит? - сурово спросил Амза у жрецов, ткнув пальцем в сторону шествия.

Он сидел, скрестив ноги, на простом ковре, запыленном и обтрепанном по краям. Ожидал ответа, положив руки на колени, широко расставив их в локтях.

Жрецы опускали головы, прятали глаза.

- Не хотят говорить?.. - удивленно спросил Амза у Лухара.

Лухар подозвал толмача, спустился к жрецам. Стал задавать вопросы. Толмач переводил.

Жрецы молчали.

Лухар вопросительно взглянул на Амзу. Амза кивнул.

Лухар отдал приказ всадникам.

Засвистели в воздухе камчи; удары были такими, что рассекали серые балахоны, и из прорех начинала сочиться кровь. Кто-то падал, кто-то оставался стоять на ногах, но ни один не вскрикнул, не взмолился о пощаде.

Лухар повернулся к Амзе, который, совершив омовение, приступал к завтраку: перед ним на блюде лежал бараний бок.

Амза сердито плюнул и махнул рукой, блестевшей от жира.

Тогда всадники погнали жрецов за курган, вывели из лагеря и в ближайшей роще порубили всех саблями; им даже не пришлось покидать седел; казалось, жрецы сами подставляли шеи так, чтобы рубить было удобнее.

Вечером поток людей иссяк. В городе было спокойно, но Лухар все же усилил стражу.

А те, что ушли на юг, все еще пробирались вдоль одной из проток Желтой реки; наблюдатели докладывали, что толпа втянулась в тростниковые заросли, тянувшиеся на много миль по болотистой местности.

- Ладно, - сказал Амза; его уже перенесли в шатер, он зевал и прогнал рабынь, которые перед сном чесали ему пятки. - Я хочу спать. Подождем до завтра.

А ночью далеко с юга до лагеря донесся жутковатый рев - жалобный и одновременно угрожающий. Амза не проснулся, а Лухар, выйдя из своего шатра, долго стоял на кургане, вглядываясь во тьму.

ДОЛИНА ТОБАРРЫ

Угда был недоволен. Он ругался и бил камчой всякого, до кого мог дотянуться.

Палило солнце. Плавучий дворец Угды плыл вниз по течению великой реки. Это был прекрасный дворец, выстроенный на широкой палубе плоскодонки. Затейливая резьба украшала золоченые крыши со шпилями, балкончики и лесенки.

Угда сидел в башенке, открытой с трех сторон, для прохлады: шелковые стены сдвигались и раздвигались - это придумали строители плавучего дворца, хитроумные таосцы.

И все же в башенке было жарко. Погода была почти безветренной, Угда обливался потом и бранился.

Позавчера, когда Ар-Угай сказал ему, что Тауатта осиротела, он его не понял. Тауатта - родовая столица Богды, лежавшая в Голубой степи, у слияния Тобарры и Авестры, неподалеку от озера Макканай.

- Надо, - сказал Ар-Угай, - чтобы в каждом улусе был хозяин. В империи хуссарабов теперь много улусов. Аххум, Арли, Киатта, Тао, Нуан, Намут. Но главный улус - земля отцов, Тауатта.

Угда мычал. Его вытирали и одевали полуголые рабыни-наложницы, он подставлял то руку, то ногу, глядел на Ар-Угая бессмысленными глазами и время от времени пускал губами пузыри.

- Тауатта - старший улус, - продолжал, как ни в чем ни бывало, Ар-Угай. - Там должен сидеть Великий каан. Арманатта - средний улус. Здесь сидит Младший каан. Зеркальные озера - самый младший улус. Там ставка Камды.

Угда вдруг кивнул и сказал:

- А ты, Ар-Угай?

- Я служу младшему каану, - неторопливо ответил Ар-Угай. - Он еще мальчик, и кому, как не мне, позаботиться о нем?

- Твой улус - Арманатта, - утвердительно сказал Угда.

Ар-Угай мгновение смотрел на него, потом вздохнул и покачал головой.

- У меня нет улуса. Я буду оберегать каана, пока он не войдет в разум. Когда каану исполнится двенадцать зим, он выберет себе старшую жену, и станет править всем поднебесным миром. Тогда я буду делать то, что он прикажет.

Угду, казалось, заинтересовали слова Ар-Угая. Он озабоченно осмотрелся, оттолкнул наложницу, которая растирала ему грудь, и сказал:

- У меня тоже должна быть старшая жена!

Ар-Угай снова вздохнул.

- Ты так и не выбрал ее. Помнишь, что сказал Богда, твой отец? Он сказал, что ты - его главная надежда, но у тебя не будет детей.

- Он так сказал? - удивился Угда. - Я не слышал.

Он подумал и вдруг закричал:

- Мне трижды по двенадцать зим! А старшей жены у меня все еще нет! Я тоже хочу жениться!

- Если хочешь - женись, - сказал Ар-Угай, начиная раздражаться. - Но все знают, что ни одна женщина, с которой ты спал, не смогла понести от тебя.

- Я хочу жениться на Айгуз! - внезапно выпалил Угда.

Ар-Угай до того опешил, что на мгновение потерял дар речи. Наконец сказал:

- Айгуз - мать младшего каана. Ее муж погиб в Нуанне...

- Вот и хорошо, что погиб! - радостно кивнул Угда. - Теперь ее снова можно взять в жены! И у меня будет свой сын - настоящий сын!

- Ты говоришь о младшем каане? - не веря ушам, спросил Ар-Угай.

- Конечно! Ты угадал!

Ар-Угай хлопнул себя по коленям и прошипел:

- Ты дурак, Угда. Кому нужен такой муж, который не владеет мужской силой? Ты порченный, Угда! Твой отец так говорил!

Лицо Угды стало красным от гнева, а обвисшая, как у женщины, грудь затряслась.

- Это не я, это они порченые! - Он схватил наложницу за волосы, развернул лицом к Ар-Угаю. - Разве не видишь? Они все порченые!

Он повернул женщину к себе и смачно плюнул в искаженное от боли лицо.

Женщина взвыла и вцепилась двумя руками в лицо и грудь Угды. Угда завизжал, как резаный, и повалился на спину. Перепуганная рабыня отскочила, в ужасе взглянула на Ар-Угая, завыла в голос и исчезла.

Ар-Угай шевельнул бровью - остальные женщины тоже исчезли.

Тогда он наклонился к Угде. Угда хлюпал носом, размазывая кровь; кровью набухали и царапины на груди.

- Порченые! Видишь? Порченые! - Проговорил он сквозь слезы.

- Угда! Ты великий каан, а ведешь себя, как мальчишка-недоумок!

Ар-Угай схватил Угду за жирный загривок и, запрокинув ему голову, прорычал:

- Твой улус - Тауатта! Запомни! Корабль уже снаряжен. Сегодня же ты отправишься на север!

Угда вытаращил глаза от страха, лепеча что-то нечленораздельное.

Ар-Угай отпустил его, выпрямился.

- Ты понял меня, великий каан?

Угда несколько раз судорожно кивнул.

Ар-Угай вышел из покоев; за занавесом, служившим дверью, плакала наложница, а две других ее утешали. При виде Ар-Угая они затихли.

- Идите к нему, - приказал Ар-Угай. - Умойте ему лицо. Сегодня он уплывает домой, в Тауатту.

- А мы, господин? - срывающимся голосом спросила та, что расцарапала каана.

Ар-Угай несильно ударил ее по лицу тыльной стороной ладони. Голова ее откинулась, но она, не обращая внимания на боль, повалилась на пол, обхватив обеими руками ноги Ар-Угая.

- Пощади! - чуть не в голос завопила она. Обе других, как по команде, завыли. - Оставь нас здесь! Мы будем служить тебе или твоим слугам! Не отдавай нас Угде!..

- О чем ты говоришь, женщина? - грозно спросил Ар-Угай. - Или хочешь, чтобы тебя закопали живой на границе заката?..

- Я не жена ему, чтобы меня закапывать! Я ничего не сделала ему плохого! Пощади! Отпусти нас, великий каан!..

Ар-Угай вздрогнул, присел, посмотрел ей прямо в глаза.

- Как тебя зовут?

- Кенже, господин! Я из рода Кенет-бея...

Ар-Угай помедлил.

- Хорошо... - проговорил он наконец, - Я оставлю вас здесь. Будете служить мне. А сейчас...

Они зарыдали в голос, но он топнул ногой:

- А сейчас - идите к нему. Пока еще он - ваш каан!..

* * *

И вот теперь плавучий дворец медленно двигался вдоль серых от зноя и пыли берегов, мимо крутых синих хребтов, которые постепенно приближались, тесня долину великой реки, а потом так же медленно отступали, исчезая в расплавленном мареве.

Угда терпел. Он с утра не пил забродившего кумыса. Он думал, он вспоминал разговор с Ар-Угаем, но так и не смог ничего придумать.

Ар-Угай прав. Старший каан должен сидеть в Тауатте. Тауатта - главный улус. В этот улус входит вся Голубая степь, все нижнее течение Тобарры, северный берег Ноккарда. И в подчинении у Тауатты столицы родов - Данабатта, Махамбетта, Алаш.

И все-таки...

Угда по привычке хлопнул в ладоши. На лестнице послышались легкие шаги и в башенку вошла молодая женщина, тоненькая, с круглым, как луна, белым лицом и черными, как смоль, волосами, заплетенными в сотню косичек.

Угда в недоумении взглянул на нее.

- А где Кенже?

- Не знаю, мой господин, - ответила девушка. - Меня зовут Айгуль. Разве тебе это имя нравится меньше?

- Причем тут имя! - рассердился Угда. - Где мои рабыни?

- Остались там.

- Там? В Арманатте?

- Да, мой господин.

- А кто им разрешил?

- Не знаю, мой господин. Мне сказали, что теперь я - твоя рабыня. Я умею разводить кумыс и делать баурсаки, и варить жирный плов, и чесать пятки...

Угда тупо смотрел на нее. Она наклонилась, и стала щекотать его ухо губами.

Угда сказал:

- Пыф!.. Мне жарко...

- Я велела наполнить бассейн, мой господин!

- А разве здесь есть бассейн?

- Есть! Прикажи - я покажу его тебе. Там, внизу, прекрасный бассейн, я могу поплавать с тобой...

- Да... - Угда задумчиво пожевал губами. - Только сначала принеси мне разбавленного кумыса...

* * *

Ночью трех женщин, со связанными руками и завязанными ртами, вывели за город. Там Ар-Угай приказал воинам оставить его с ними наедине.

Ар-Угай никому не доверил этого дела, даже верному Тухте, начальнику его телохранителей.

Он велел связать всех троих одним ремнем. Ремень затянул на луке и поехал к берегу реки.

Женщины молча бежали за ним. Он ехал не слишком быстро, и они не падали, лишь суетливо перебирали ногами.

Он подъехал к самой воде. Река была тиха и пустынна, и лунная дорожка бежала по ней - казалось, что у реки нет другого берега, потому что дорожка вдали просто сходила на нет.

Ар-Угай послушал, как шепчутся неторопливые волны, и, не оглядываясь, направил коня прямо вперед.

Вода плескалась внизу, постепенно поднимаясь все выше. Когда она скрыла ступни Ар-Угая, конь всхрапнул, выгнул шею, и поплыл. Ремень натянулся, задергался. Конь фыркал от неподъемной тяжести, но все-таки плыл.

Когда коню стало невмоготу, Ар-Угай вынул нож и перерезал ремень.

Коню сразу же стало легче, и Ар-Угай стал поворачивать его по течению, сначала понемногу, потом все круче и круче.

Выбравшись, наконец, на берег, Ар-Угай повернулся и долго вглядывался в реку. Лунная дорожка была недвижима, и ничто не нарушало покоя, кроме тихого плеска волн.

НАРРОНИЯ

В конце подземного туннеля была еще одна лестница, и тяжелая, обитая стальными полосами, дверь.

Астон присел отдохнуть на небольшой выступ в стене. Он прошел много миль по туннелю. И хотя на пути, в тайниках, были запасы вина, меда, орехов, которыми он несколько раз подкреплялся, - все равно он устал.

Подземелье почти внушало ему ужас. Первые часы он шел быстро, не обращая внимания на тьму, время от времени касаясь руками стен. Потом ему стало не хватать воздуха. Он убеждал себя, что этого не может быть, туннель достаточно просторен, и хитроумные мастера, строившие его, предусмотрели воздушные отводы, по которым поступал свежий воздух, но страх сжал его сердце и стеснил дыхание.

Он едва не пропустил первый поворот. Остановился, задыхаясь. Торопливо ощупал стену, нашел нишу, а в ней с трудом нашарил светильник. Руки его тряслись, он едва не выронил светильник, но все же справился с собой: поставил светильник на пол, вытащил пробку из горлышка; пробка потянула за собой фитиль. Фитиль на ощупь был скользким, и Астон немного успокоился. Он высек огонь с помощью огнива, которое прихватил с собой из столицы, раздул огонек и зажег светильник. Фитиль затрещал, но занялся, и вскоре Астон смог оглядеться.

Туннель был почти таким, каким он помнил его: почти полвека прошло с тех пор, как он побывал здесь, пройдя с Вадемекумом и Паиром от начала и до конца. Паир был начальником строительства, и он ручался, что подземелье будет сухим, несмотря на то, что часть пути проходила под дном великого озера Нарро.

Действительно, тогда стены были сухими, и с потолка не капало.

Не то, что теперь. Теперь стены были влажными, а в иных местах с потолка сочилась вода.

Астон внимательно огляделся. Первый поворот не так далеко от столицы, и туннель еще не спустился под дно. Что же будет впереди?

Он вытащил из ниши несколько кувшинов, отыскал тот, в котором было старое вино из виноградников Первого триумвира, хорошо приложился. Потом достал из поясной сумки склянку с желтоватой жидкостью, запрокинул голову и капнул на язык несколько капель.

Когда кувшин наполовину опорожнился, Астон почувствовал себя увереннее. Он вспомнил, как наградил Паира. Достаточно было двоих, кто хорошо знал все тайны туннеля. Что знает третий, - знает и свинья; так говаривал когда-то Альбертус Магнус, Альберт Великий, а он знал, что говорил. Впрочем, кажется, это была народная поговорка.

Паира хорошо наградили, очень хорошо. И отправили в Новую столицу, где тоже требовалось проложить подземный ход.

Только Паир не доехал до столицы. Он плыл туда на маленьком паруснике с двумя слугами, с женой и детьми. А посреди озера в днище парусника обнаружилась течь. Корабль очень быстро пошел ко дну. Дело было утром, в тумане: по утрам в это время года над озером всегда клубился густой туман...

Пожевав горсть изюма, насыпав орехи в карманы и прихватив оплетенную фляжку с легким вином, Астон отправился дальше. Светильник он нес с собой, но в туннеле был слабый сквозняк, и приходилось защищать пламя рукой. Тогда Астон погасил его, и продолжил путь в абсолютной тьме.

До второго поворота он дошел быстро. Здесь уже пахло сыростью, и он с трудом разжег новый светильник, подумав, что все-таки следует прихватить его с собой.

Он отдохнул, и двинулся дальше.

А потом ему стало страшно. Ему казалось, что пол и потолок поменялись местами, и какие-то подозрительные шорохи наполнили тьму.

Астон зажег светильник, в ужасе озираясь. И увидел, что потолок явственно прогнулся, а по стенам струится вода. Ее было немного, и отводная дренажная система, устроенная Паиром (все же умный был человек) пока справлялась с потоком. Но что будет, когда она переполнится?..

Астон присел прямо на пол. Камни отсырели, но он не замечал неудобств. Он жадно приложился к фляжке, почти опустошив ее. Снова капнул на язык из склянки.

Светильник погас. Пошатываясь, Астон продолжил путь.

После третьего поворота стало совсем легко. Он добавил еще несколько глотков, и почти развеселился. Он даже помочился на струи воды, стекавшие по стене, и разбил светильник.

Горящее масло с шипением разлилось, Астон засмеялся, и отправился дальше.

Оставалось пройти совсем немного. Жаль, что он не успел обследовать туннель перед нападением хуссарабов. Но кто же знал, что варвары окажутся так сообразительны и быстры...

Впрочем, ведь он, Астон, смутно подозревал опасность. Кому, как не ему, знать силу и напор кочующих орд? За время своих скитаний он видел творков и тартар, намунов и хиндан. Эти народы умели воевать, и умели штурмовать крепости. И войска их насчитывали много десятков тысяч воинов, в сравнении с ними орда Шумаара - жалкая горсть.

- Я отомщу тебе, грязный варвар, - прошептал Астон. - Я, Гастон де Ре, Гастон Проклятый, как сказано обо мне в папском эдикте...

Он шел, держась рукой за стену, иногда спотыкаясь. Ему уже захотелось запеть, как вдруг, запнувшись, он упал и растянулся в грязи. Он в недоумении попытался подняться, но снова упал. Казалось, он провалился сквозь каменные плиты. Под руками был слой мокрой грязи, и руки проваливались в него все больше. Астон с трудом поднялся на четвереньки, пополз вперед, пока не уткнулся головой во что-то мокрое и мягкое.

Он пощупал рукой.

Это был завал. Вода всё же размыла кирпичную кладку, потолок просел, приоткрывая туннель, - и внутрь хлынули глина, песок, мелкие камни...

Астон повернулся и лег спиной прямо на глинистый склон. Вот когда ему понадобятся все силы. Волшебный эликсир альрауна удвоит их.

Он достал склянку и сделал целый глоток. Ему показалось, что волшебная сила приподняла его. Руки и ноги сделались невесомыми, и больше не скользили по грязи. Одним движением Астон разбил о стену фляжку, содрал с нее оплетку. Зажал в ладони горлышко осколка и воткнул его в глину.

Сколько времени он отбрасывал грязь, он не знал. Руки его не ведали усталости, глаза, казалось, начали видеть в темноте, а мысли в голове оставались совершенно ясными.

Если он не пробьется сквозь завал - ему просто придется вернуться. Сил у него вполне достаточно, чтобы совершить обратный путь и добраться до города. Нет, не до города - там уже наверняка хозяйничают хуссарабы, - а в подземелья, в тайные лаборатории, где когда-то Астон проводил многие часы, занимаясь алхимией.

Но земли не становилось меньше. Она плыла откуда-то спереди и сверху, становясь все жиже.

Это было хорошим признаком. Это значило, что промоина оказалось небольшой, и ее, видимо, закрыли крупные камни. Правда, бежит вода, но это уже пустяки.

Астон сделал еще несколько трудных шагов вперед. Потом задержал дыхание и просто нырнул вперед.

Он то ли плыл, то ли полз сквозь пробку из жидкой грязи, барахтался, не дыша, упорно продвигаясь вперед.

Потом ползти стало легче. Он сделал еще несколько судорожных гребков - и скользнул вниз.

Сверху лилась вода почти непрерывным потоком, туннель был заполнен водой чуть не на треть. Но выше - выше был воздух. И если вода прибывала - значит, воздуху было куда уходить.

Астон допил эликсир, отшвырнул склянку, и, раздвигая воду руками, ринулся вперед.

* * *

Дальнейший путь казался ему сном. Он не помнил, как добрался до первой лестницы, разбил камнем задвижку и открыл дверь. Дверь рухнула, едва он вошел: проржавевшие петли не выдержали тяжести.

Но Астон был уже вне опасности. Коридор полого поднимался вверх, и здесь было сухо, лишь пахло водорослями и мокрой землей. Или этот запах принес сюда он сам?

Вторая дверь запиралась на замок. Астон постучал по нему камнем, сбивая ржавчину, вставил ключ в скважину. Благодарение всем богам - ключ повернулся. Дверь открылась не без труда, но за дверью - за дверью было светло.

Свет пробивался из дальнего конца подземелья, где горел настенный светильник. Астон подошел к светильнику, ослепленный и оглушенный. Стал ощупывать руками последнюю дверь - и внезапно повалился вперед, не встретив препятствия.

Кто-то вскрикнул - и принял Астона в свои объятия.

Раздались голоса. Астон почувствовал, что его берут под руки и тащат наверх. Но ему нельзя было наверх - глаза отвыкли от света, и он видел лишь плясавший во тьме сдвоенный огонек светильника. Поэтому то, что хлынуло сверху, было подобно взрыву заряда; Астон мгновенно ослеп и лишился чувств.

* * *

По стенам комнаты, где он лежал, тянулись бесконечные полки, заполненные самыми разными предметами. Тут были стрелочные весы, стеклянные сосуды всех форм и размеров, ступки и пестики, песочные и водяные часы, деревянные сундуки, футляры со свитками, непонятные инструменты.

В комнате царил полумрак - окон здесь не было, свет давали несколько светильников, от которых разило гнилой рыбой: для светильников использовался вытопленный рыбий жир.

Астон шевельнулся, из-за плотной занавески показалось лицо подростка. Подросток улыбнулся и исчез, и через некоторое время в комнату вошел его отец.

- Кто ты? - спросил Астон.

- Рыбак. Я живу на этом острове много лет, а до меня здесь жил мой отец, а до него дед...

- Я знаю твоего деда, - проговорил Астон; рыбак приставил к его губам глиняную кружку, наполненную водой. Вода показалась Астону восхитительной, хотя на самом деле была чуть солоноватой на вкус, теплой и затхлой. - Твоего деда звали Хранителем, так?

- Так, - согласился рыбак. - И моего отца тоже звали Хранителем. А теперь и меня так зовут.

Астон приподнялся и сел.

- Я - тот, кто пришел из-под озера. Я - Астон, нарронийский бог.

Рыбак кивнул:

- Я знаю. Отец говорил мне, что ты можешь прийти в годы бедствий.

* * *

Рыбак помог ему встать, вывел из комнаты, помог подняться по лестнице. Вверху был открыт лаз, который вел в одну из двух комнат простой, сложенной из камней и глины, хижины. Астон выбрался наверх, рыбак закрыл крышку лаза и прикрыл ее старой циновкой, сплетенной из озерного тростника.

Астон прошел во вторую комнату и сел за стол, на который хозяйка выставила нехитрую снедь - соленую рыбу, кувшин козьего молока, брынзу.

* * *

Поев, Астон вышел из хижины. Был вечер, солнце закатывалось за далекие Мерахские горы. Островок был мал - всего-то шагов сто в поперечнике. Астон окинул его одним взглядом - хижина, лодочный сарай, растянутые для просушки сети, кусты колючки и маленький огород.

- Мне нужно попасть на плавучий остров, - сказал Астон, вернувшись в хижину.

- Сегодня уже слишком поздно, - ответил рыбак.

- Хорошо, - сказал Астон, - тогда завтра, еще до рассвета...

* * *

Туман стлался над великим озером Нарро, великим и безбрежным, как океан. Корабль в тумане казался призраком - темным силуэтом с размытыми краями.

Это был большой корабль, с великолепной парусной оснасткой, с сильно приподнятой кормой, в которой находились каюты.

Лодка, которой управлял рыбак, выплыла из тумана и оказалась возле самого корабля - это и был плавучий остров: на озере Нарро не знали больших кораблей.

На борту сыграли зорю, показались матросы. В воду сбросили веревочный трап.

* * *

Астон поднялся на борт. Человек, встретивший его, был ему знаком, но он смотрел на Астона во все глаза, будто увидел его впервые.

- В чем дело, Вальб?

- Э-э... Это вы, магистр? - спросил Вальб и почему-то покосился на матросов, выстроенных на шканцах.

- А кто же еще? - не понимая, буркнул Астон. - Мы виделись с тобой не так давно, когда ты приплывал в Кут, чтобы пополнить запасы...

- Да, но...

Вальб замолчал, по-прежнему разглядывая Астона.

- Я устал, - сказал Астон. - Я очень устал, и хотел бы для начала отдохнуть и смыть с себя всю эту грязь...

- Да, конечно, - ответил Вальб. - Я сейчас распоряжусь. Мраморная ванна, если вы помните, стоит в трюмной каюте...

- Я помню! - оборвал его Астон. - Я даже помню, где моя собственная каюта.

Он отстранил Вальба, прошел к кормовой надстройке. Еще несколько шагов, и он оказался в достаточно просторной каюте, обставленной изящной мебелью, с круглыми окнами в двух переборках.

Он шагнул вперед и что-то остановило его. Он похолодел, и, не веря себе, еще раз взглянул в круглое зеркало, прикрепленное над столом.

Астон пересилил себя. Не чувствуя ног, он подошел к столу, сел в кресло и медленно-медленно поднял взгляд.

Перед зеркалом сидел угрюмый старец с невесомой бородой и могучим черепом. Астон вгляделся в свое отражение, потрогал морщины, машинально попробовав их разгладить. Это было бесполезно.

Силы внезапно изменили ему. Астон уронил голову на руки.

Потом поднял ее. В блеклых старческих глазах стояли слезы. Они текли сами, и он не мог их остановить.

- Дьявол... - прошептал он. - Альраун отнял у моей бессмертной ауры слишком много сил. Проклятый корень, похожий на сморщенного человечка!..

СТАРАЯ СТОЛИЦА

Шумаар въехал в город, когда его конница уже захватила ворота, мост и предмостные укрепления, и сбила защитников города со стен.

Но в тот момент, когда он проехал под аркой, он вдруг вспомнил, что давно уже не слышит голоса.

Он пришпорил коня, помчавшись прямо ко дворцу триумвиров, расположенному на возвышенности. Там, он знал, располагается тюрьма.

Площадь перед дворцом была выстроена в торжественном стиле: громадные колоннады украшали ее по периметру, а чтобы попасть на нее с главной улицы, надо было пройти через тетрапил - и Шумаар удивился, что это красивое и огромное здание построено вовсе не для того, чтобы в нем жили люди.

С площади к главному входу во дворец вела многоступенчатая лестница. Шумаар погнал коня прямо по ступеням.

- Здесь может быть опасно, - сказал кто-то позади, и Шумаар обернулся: обогнав толпу телохранителей, по пятам за Шумааром следовал Занн. Он прятал лицо с помощью наррийской головной повязки - клетчатого ашмага.

- Хорошо, что ты здесь, Занн, - сказал Шумаар. - Мне потребуется твоя помощь. Нужно проверить все тюрьмы и казематы. Найти одного человека...

- Я покажу, где прятал здешний каан - они называют его богом, а еще - менгисту, - своих самых важных пленников. Но сначала позволь сотне солдат прочесать все эти дворцы. Возможно, там прячется засада.

* * *

Некоторое время спустя, когда непродолжительный бой в городе уже затих, Шумаар вошел во дворец бога Нарронии - менгисту Асатуна.

Он не замечал мраморных лестниц, колонн из голубого агата, мозаичных полов. Он двигался, как во сне, обогнав Занна, как будто точно знал, куда идти.

И он пришел к каземату, у дверей которого лежал труп стражника-наррийца. Он остановился так внезапно, что спешивший за ним Занн налетел на него.

- Останься здесь, - сквозь зубы сказал, не оборачиваясь, Шумаар, и голос его стал низким и странным.

Занн замер с открытым ртом, и замерли охранники, столпившиеся за спиной Занна.

Шумаар открыл тяжелую дверь.

В каземат через небольшое оконце под потолком падали солнечные лучи. В пятне света на полу лежал человек, который не был похож на человека.

Шумаар вгляделся до боли в глазах. Сделал несколько шагов вперед. И все-таки ничего не понимал. Лишь подойдя совсем близко и задержав дыхание, чтобы пляска пылинок в солнечном потоке не мешала смотреть, он вдруг все разглядел.

Шумаар глядел долго, нахмурившись и низко опустив голову в хуссарабском шлеме с меховой опушкой. Потом нагнулся, протянул руку. Ему стало страшно, но он никогда не знал этого чувства, и поэтому просто не понял, что с ним происходит.

Он покосился по сторонам. Стол, нелепое кресло, топчан, какие-то осколки на полу, какая-то труха, клочья одежды, и еще - пятна засохшей крови.

Наконец Шумаар тяжело перевел дух, разогнулся, и крикнул:

- Занн!

Занн влетел в каземат.

- Ты знаешь этого человека? - прогудел Шумаар.

- Кажется, да... Но надо уточнить. Разреши позвать кого-нибудь из наррийцев, чтобы опознать его.

- Позови.

Шумаар повернулся и хмуро взглянул на солдат, заглядывавших в каземат. Занн отдал приказ, и через несколько минут появился Луз. Он был без шлема, лицо его было пунцовым. Выкатив глаза, он взглянул на громадную фигуру Шумаара и неловко, но низко, поклонился.

- Это тот, кто помог нам овладеть столицей, - негромко сказал Занн. - Командир гарнизона, тысячник. Его зовут Луз.

Шумаар мрачно кивнул. Занн подбежал к Лузу и что-то быстро спросил на неизвестном Шумаару языке. Выслушал ответ. Повернулся.

- Луз говорит, что здесь, в этой темнице, был заключен аххум, которого привезли с перевала, когда в горах начал таять снег. Аххум был во льду...

Занн прервал сам себя, быстро что-то спросил у Луза, выслушал ответ, кивнул.

- Да, ледяной человек - так он говорит. Его привезли с перевала неживого, в кубе льда. А когда выставили в музее, лед растаял и этот человек вдруг ожил...

Шумаар вздрогнул. Тяжело перевел дыхание, но промолчал.

- Но тот, что лежит здесь, на него не похож, - продолжал Занн. - Он похож на Ваде - секретаря и верного слугу менгисту Асатуна.

Помолчав, Шумаар кивнул.

- Хорошо. Несите его наружу, передайте похоронной команде.

Он повернулся, чтобы идти, но в этот момент заметил на полу, среди осколков стекла, что-то еще - до боли знакомое. Он быстро нагнулся, поднял его и зажал в кулаке. И стремительно вышел.

Он шел по коридорам и залам, по мраморным лестницам и мозаичным полам, мимо колонн и витражей, шел, чувствуя, как ладонь его жжет нагрудный знак аххумского темника. Ему казалось, что эмалевый орел ожил в его кулаке и начал яростно клевать ладонь, расклевывая ее до крови.

Часть вторая

НАМУХХА

АРМАНАТТА

Ар-Угай спешился, поднялся по узкой лестнице заднего крыльца, обходя занятых работой строителей. Они, перепачканные гипсом, выкладывали стену глазурованной плиткой. Это было помещение для прислуги: парадный вход еще не был готов, и Ар-Угай входил в собственный дворец со стороны внутреннего двора.

Дворец еще строился, но Ар-Угай, подавая пример подданным, первым велел свернуть свой шатер в лагере на берегу Тобарры и переехал в недостроенное здание. Жить здесь было невозможно. Но Ар-Угай терпел. По ночам, когда ему не спалось, когда в темных и пустых комнатах чудились шаги и шорохи, он поднимался со своей почти царской постели, поднимал с пола шкуру барса и пробирался на крышу.

Крыша была плоская, на ней, по замыслу начальника строительства, в будущем должен был быть разбит цветник, устроен фонтан и установлены удобные низкие скамьи для отдыха. Но пока еще ничего этого не было. Крыша была абсолютно пустой, и Ар-Угай бросал шкуру прямо на сланцевые плиты и ложился. Здесь ему было спокойно, ему казалось, будто он просто заночевал в степи - как бывало когда-то в юности, во время бесконечных кочевок. Ветер приносил горький запах степной полыни, и Ар-Угай, глядя на звезды, чувствовал себя маленьким мальчиком, который наконец-то вернулся домой.

На рассвете Ар-Угай просыпался: его будили вопли петухов, плеск воды, шум пробуждающегося города. Тогда он, пригибаясь, торопился покинуть крышу и спускался вниз, в опочивальню, чтобы позвать раба, который приносил таз и кувшин с водой.

Рядом с дворцом Ар-Угая строился дом Верной Собаки. Это было приземистое двухэтажное здание, с массивными стенами безо всяких украшений. Ар-Угаю докладывали, что Верная Собака тоже плохо привыкает к своему новому жилищу. Он разбивает маленькую палатку прямо в своей спальне, и спит внутри, выставив ноги наружу.

Дальше, за домом Собаки, был дворец младшего каана. Его крыша была вровень с крышей дворца Ар-Угая, и однажды рано утром, замешкавшись, Ар-Угай увидел Айгуз. Она стояла на крыше у самого края и глядела на восток - на Гемские горы.

Там, за горами, были земли аххумов, и как раз оттуда всходило солнце.

Ар-Угай, приподнявшись, долго смотрел на темный силуэт Айгуз. А когда она ушла, он спустился вниз, и вместо того, чтобы позвать раба, лег на громадное ложе и долго думал, глядя в высокий потолок.

* * *

Женщины хлопотали во внутреннем дворе. Здесь был устроен хуссарабский очаг - углубление, выложенное камнями. В очаге пекли плоские длинные лепешки из муки, разведенной скисшим молоком.

Айгуз вздохнула. Эти лепешки считались очень вкусными, и предназначались для царской кухни. Люди попроще разводили муку водой.

Несколько дней назад Айгуз переселилась из шатра в недостроенный дворец. Она думала, что в каменных стенах, привычных ей с детства, будет спокойней. Но запахи сырого войлока, кумыса и лошадиной мочи не оставляли ее и здесь. В шатре, по крайней мере, можно было раскурить благовония, и их аромат долго не выветривался, если не откидывать полога. Во дворце вечно гулял сквозняк, поскольку во многих помещениях еще не было дверей, а в окнах - стекол.

Впрочем, каан-бол в первое время носился по бесконечным анфиладам, скакал мячиком по лестницам, радуя себя громкими воплями. Но потом поскучнел, и сказал матери, что в шатре ему спалось лучше.

- Сын, - сказала Айгуз однажды вечером, когда они вернулись с прогулки по реке. - Ты помнишь, как мы жили в Ушагане?

- Нет, мама.

- Ты родился в Ушагане, и прожил там первые два с половиной года. Неужели не помнишь золотые крыши и старый сад, по которому мы гуляли?

Каан-бол упрямо поджал губы и покачал головой.

- Почему ты спрашиваешь? - подозрительно спросил он.

- Так. Я думала, ты соскучился по Ушагану...

- Это не я, это ты соскучилась, - рассудительно сказал мальчик. - Я знаю, ты давно скучаешь. И Ар-Угай знает...

Айгуз вздрогнула.

- Он не знает.

- Знает, он сам мне говорил об этом.

Айгуз помедлила и сказала:

- Тебе нравятся степи, лошади, реки. А мне - горы и море.

- Ты хочешь уехать? - обиженно спросил каан-бол.

Айгуз вздохнула, привлекла к себе мальчика, обняла его - хотя он разрешал ей подобные вольности все реже, - и заговорила:

- Вспомни. На каком языке мы говорим с тобой?.. Это язык моего детства, я не знаю никакого другого, и не хочу знать. Тот язык, на котором говорят хуссарабы, я почти не понимаю. Я не Айгуз, хотя теперь меня так называют. Я Домелла, царица Аххума.

- Ты - Айгуз, дочь Великого каана! - с вызовом перебил мальчик, вывернулся из объятий и, отбежав, встал, уперев руки в боки - точно так же, как это делал Ар-Угай, когда разговаривал с подчиненными.

Айгуз с удивлением взглянула на него.

- Да, я дочь каана... Но еще я дочь Ахха... Его называли Аххом Мудрейшим, потому, что он не делал зла...

- Замолчи! - крикнул каан-бол, топнув ногой.

Его губы запрыгали и он выговорил:

- Когда умрет Угда, и я стану великим кааном, я тоже не буду делать зла...

Домелла покачала головой.

- Сын, ты еще слишком мал, чтобы делать зло. Но если ты желаешь смерти другому человеку, - это зло, которому тебя уже успели научить.

- Я не знаю, о чем ты говоришь, - каан-бол снова приосанился, мелькнувшие было слезы мгновенно высохли. - Я никому не желаю смерти.

- Вот видишь, - укоризненно сказала Домелла. - Ты говоришь чужими словами... А Угда?

- Угда - глупый. Он никому не нужен. Никто не заплачет, если он умрет.

Неслышно ступая, в комнату вошел Ар-Угай. Он был в своей лисьей шапке, с камчой в руке, которой он похлопывал по голенищу мягкого сапога.

- Прости, каан, - сказал он, улыбаясь. - Я еду на охоту. Не желаешь ли поехать со мной?

* * *

В самый знойный час, когда строители прекратили работу и ушли под навесы, когда замерла жизнь в громадном полупустом городе, и даже пыль, вечно клубившаяся на дороге, прилегла в поникшие травы, Домелла услышала слабое треньканье.

С сильно забившимся сердцем она перешла через внутреннюю галерею и вышла на балкон, глядевший на улицу.

Вдали, в кипящем мареве полуденного солнца, показалась процессия. Доносился легкий перезвон бубенчиков и шарканье усталых ног.

Когда процессия приблизилась, Домелла разглядела группу людей в запыленных дорожных плащах, с походными мешками за плечами. Пеших сопровождали два конных городских стражника.

Звон, тревоживший Домеллу, становился ближе и ближе... Процессия остановилась у дворца Ар-Угая. Под ленивый лай разбуженных собак произошли переговоры у входа, потом процессия повернула к дому Верной Собаки.

Верная Собака с кряхтеньем спустился с лестницы, которая, прилепившись к наружной стене, вела сразу в спальные покои. Собака был в драном халате, его синий череп в складках жира блестел от пота.

Еще минута-другая переговоров. Верная Собака поднял голову и посмотрел на балкон, где, замерев, стояла Домелла. Потом он перевел взгляд на гостей, кивнул, и что-то коротко буркнул.

Прибежали рабыни. Одна постелила коврик, на который Верная Собака сел, другая стала натягивать ему на ноги короткие мягкие сапожки.

Рабыни помогли ему встать, и он двинулся к балкону.

Процессия последовала за ним, позванивая бубенцами, укрепленными на щиколотках. Домелла вглядывалась, надеясь разглядеть знакомые лица, но не находила их; лица жрецов были одинаковыми - уставшими, землистого цвета.

Верная Собака, стоя под балконом, попытался задрать голову, чтобы взглянуть на Домеллу. Это ему не удалось, и он, фыркнув, прошел мимо склонившегося стражника, и исчез под козырьком портика. Жрецы потянулись за ним.

Домелла вернулась в дом, прошла в приемную залу.

Наконец, с сопением вошел Верная Собака. Он сделал какое-то движение головой, словно пытался поклониться, и, глядя исподлобья на Домеллу, сказал по-хуссарабски:

- Госпожа, к тебе просятся какие-то люди. Говорят, что пришли из Аххума, из города, называемого Хат-Тура. Кажется, они служат аххумским богам.

Домелла понимала хуссарабский язык, но в последнее время предпочитала не говорить на нем Она ответила на языке Гор:

- Если это служители храмов, пусть войдут.

Верная Собака проворчал что-то, повернулся и вышел. За пологом, служившим дверью, послышалась возня и треньканье бубенчиков: жрецов обыскивали.

* * *

Жрец, выступивший вперед, был еще молод, хотя его волосы уже тронула седина. Он сделал глубокий поклон и проговорил надтреснутым голосом:

- Мы, посланники храмов Хатуары, приветствуем тебя, прекрасная царица Домелла.

Верная Собака, стоявший сбоку, дернулся при звуках аххумской речи. Открыл было рот, но потом передумал - шепнул что-то стражнику, и вскоре возле Верной Собаки появилась фигура толмача.

- Наши храмы долгое время стояли пустыми, - сказал молодой жрец. - После того, как хуссарабы... - он покосился на Верную Собаку, - После того, как погиб верховный жрец Маттуахаг, мы долгое время не совершали обрядов; потом в Хатуару снова стали возвращаться паломники. Мы служили, каждый в своем храме, но не было у нас единого владыки, и подворье Великого жреца заросло травой, там стали пастись козы. Теперь наместник Хатуары Камда разрешил нам избрать нового верховного жреца. Благодарение богам, наши недруги, ставшие нам друзьями, не преследуют обычаи и веру. Через сорок четыре дня начнется священный месяц Третьей Луны. В первый день месяца в Храме Краеугольного камня состоится посвящение в верховные жрецы. Мы пришли к тебе, великая царица Домелла, с нижайшей просьбой - посетить Хатуару и Хатабатму, освятив своим присутствием предстоящее событие.

- Домел-Ла? - рявкнул внезапно услышавший знакомое слово Верная Собака. - Её зовут Айгуз!

Он ткнул пальцем в сторону Домеллы и грозно уставился на жреца.

- Как прикажешь, мой господин, - на языке гор ответил жрец. - Прости, но в Аххуме госпожу знают под другим именем.

- Никогда его больше не произноси! - Верная Собака затрясся от гнева и, не зная, как выразить обуревавших его чувств, сильно толкнул толмача. Худосочный толмач отлетел к стене, безропотно кивая и улыбаясь.

Домелла сделала шаг вперед. Не глядя на Верную Собаку, спросила жреца:

- Как тебя зовут?

- Харрум, госпожа. Я жрец повелителя морей бога Амма.

- Я знала тебя?

- Нет, госпожа, мы никогда не виделись. Всю жизнь я провел в горных святилищах, и лишь однажды побывал в Ушагане и Аммахаго, а побывать в Кейте мне так и не пришлось.

Домелла побледнела при звуках родных названий. Закусила губу.

- Принеси воды! - негромко сказала служанке.

Запотевший кувшин, доверху наполненный родниковой водой, она сама поднесла Харруму. Харрум с благодарностью принял его:

- Спасибо, моя госпожа. Мы немного притомились в дороге...

Он напился и передал кувшин товарищам.

- Вы шли пешком? - участливо спросила Домелла. - Отсюда до Зеркальной долины почти сто миль пути.

- Да, мы пришли пешком. Мы мирные жрецы, и наши ноги привыкли к бубенчикам, а не к стременам.

* * *

Домелла велела устроить жрецов в одной из верхних комнат дворца, а на ворчание начальника дома ответила:

- Они чужестранцы. Еще год назад они и мы были врагами. Им есть чего опасаться в Арманатте, а наверху им будет безопасней.

Тем временем Верная Собака отправился на поиски Ар-Угая. Ему было лень далеко ходить, поэтому он лишь доковылял, отдуваясь, до дворца Ар-Угая и приказал слугам разыскать хозяина.

Внизу, в парадной комнате, Собака взгромоздился с ногами на тахту и велел принести ему шербета, а позади поставил раба с опахалом.

Ар-Угай появился неожиданно.

Верная Собака неодобрительно взглянул на него:

- Где ты был?

- А какое тебе до этого дело?

Собака прихлебнул шербета, почмокал:

- В такую жару... Я на твоем месте просто лежал бы в тени.

- Ты - плохой полководец, - сказал Ар-Угай. - А я - хороший. В этом вся разница. Так говорил Богда.

- Да. Я помню, - согласился Собака.

И, отставив шербет, начал:

- Из Аххума пришли жрецы. Они говорили с Айгуз. Звали ее к себе. На какой-то храмовый праздник.

Ар-Угай вопросительно поднял брови.

- И где они сейчас?

- У нее во дворце.

Ар-Угай подумал.

- Надо взглянуть на них.

- Я хорошо рассмотрел. Это жрецы, а не воины.

Ар-Угай прошелся взад-вперед, остановился.

- Она, конечно, согласилась?

- Не знаю. Но она говорила с ними ласково, на аххумском языке.

- На своем родном языке, - уточнил Ар-Угай. Уселся напротив Собаки, налил себе шербета и сказал:

- Их храмы в Зеркальной долине. Там стоит Камда, и ничто не пройдет незамеченным. Я думаю, пусть она едет.

Собака вздохнул.

- Но она - женщина, - продолжал Ар-Угай. - И требует особой заботы...

- Женщина? - Верная Собака почмокал непонимающе. - Какая забота ей нужна?

- Всякая. Женщины болтливы и вздорны. Ты ведь знаешь женщин, Верная Собака?

- Да, конечно. Очень болтливые и вздорные, - подтвердил Собака, но тут же спохватился:

- Но она дочь великого каана...

- Вот именно. И поэтому ее нужно сопровождать.

Ар-Угай поднялся на ноги, склонился к Верной Собаке:

- Я хочу, чтобы ее сопровождал ты сам.

Верная Собака нахмурился. Лоб покрылся множеством складок, и было понятно, что мозг его в эту минуту занят тяжелой работой.

- Да, - наконец сказал он. - От меня она не убежит.

ПЛАТО БОФФА

Сегодня проводник из селения Пирраун сказал, что мы вышли к истокам Тобарры. Никто ему не поверил, но я подумал, что он прав.

Я долго стоял на обрывистом каменистом берегу, глядя на пенный поток. Он был шириной не более двух десятков шагов. Только через две-три сотни миль к северу этот поток, набравшись сил, превращается в великую и спокойную реку. Немудрено, что проводнику не поверили.

Я продолжаю составление карты. Так далеко на северо-запад не заходил еще никто, кроме, может быть, тех древних географов, чьи книги я читал в библиотеке отца. Судя по моей карте, озеро Бонго почти точно к югу от нас, может, на два-три градуса западнее. В Бонго сидит Каран-Гу, один из самых заслуженных темников хуссарабского воинства. Надеюсь, его отряды не заберутся так далеко на север.

Еще несколько дней пути отделяют нас от селения Дибах. Там живут совсем дикие люди. Говорят, у них нет никакой письменности, а когда, в суровые зимы, им не хватает еды, они высылают шайки разбойников на юг, на запад и на север. Мы обойдем Дибах стороной и выйдем к горам Валла. За этими горами, как я помню, лежит цветущая приморская равнина. Но если мы ошибемся и возьмем чуть больше на север - то, спустившись с гор Валла, окажемся на окраине Мертвой пустыни. Земли там отравлены Лагуной, и люди не могут жить.

Крисс поднял голову: кричали дети, купаясь в пенном потоке. Неподалеку от них женщины устроили стирку - вода большая редкость в этих местах. Женщины сварили мыло из жира и золы, и натирали этими черными, зловонными кусками одежду, потом долго мяли ее, а потом полоскали в небольшой заводи.

Крисс вновь окунул перо в чернильницу.

Скоро наступит новый год, - в первый день Священного месяца. Год 575-й от Возвращения Аххумана. Но Раммат говорит, что жрецы-вычислители сделали ошибку ровно на три года. Что Аххуман давно уже пребывает на западном борту земли, а у нас, на восточном, царствует Намухха.

Это похоже на правду. Чем дальше на запад мы движемся, тем дальше от нас война и разрушения. В высокогорном селении Туаскан, где живут туаски, - они выстроили каменный город прямо внутри горы, - даже не слышали о хуссарабах. Они говорят - война здесь была, но была давно, только старые люди помнят. Туаски отсиделись в своих пещерах, и вот уже несколько лет на этом краю плато не появлялись ничьи войска.

Не означает ли это, что здесь правит Аххуман, а в Аххуме и на Равнине Дождей три года назад наступила эпоха Намуххи, эпоха крови и разрушений.

Скорее всего, Маттуахаг ошибся. Тогда выходит, что сейчас наступает четвертый год от возвращения Намуххи. Но мы все дальше уходим от него, и летосчисление будем вести по-прежнему - от возвращения Аххумана.

Крисс задумался. Вновь обмакнул перо и дописал: Но если бы все это было так просто, почему же люди раньше не догадались переходить вслед за богом добра с одного борта земли на другой?

НУАННА

По дороге Аххага неторопливо двигался целый поезд закрытых степных кибиток, в окружении конных стражников.

Люди Амзы встретили посольство еще в предгорьях, далеко к северу от Нуанны.

К посольскому поезду отправились самые близкие Амзе люди - родственники, которых называли ахул, большинство из которых, хотя и имело высокие воинские звания, редко брало в руки мечи.

Посольство спустилось с гор, неторопливо проехало мимо пыльных неубранных полей, и наконец приблизилось к лагерю.

Амза, одетый почти по-царски, в кафтане с золотой вышивкой и меховой опушкой, поднялся со своего места и неторопливо спустился к подножью кургана.

После церемонных приветствий трое послов, главным из которых был родич Ар-Угая Арстун, поднялись на курган и вошли в шатер.

Арстун отказался от нуаннийского вина, велев заварить чай из верблюжьей колючки - традиционный напиток хуссарабов. Принял пиалу, отхлебнул темную обжигающую жидкость.

Амза и его родичи сидели по другую сторону дастархана, а позади стоял Лухар. Арстун взглянул на него и покачал головой.

- Что делает здесь аххум?

Амза повел плечами, но промолчал. Лухар, помедлив, двинулся к выходу из шатра.

Амза неодобрительно почмокал губами.

- Нехорошо поступаешь, Арстун. Ты - гость, мы - хозяева. Гости должны уважать порядки хозяев...

- Разве этот аххумский пес здесь зовется хозяином? - усмехнулся Арстун.

- Этот пес... - неторопливо начал Амза, - этот пес с одной тьмой воинов вихрем пронесся по Равнине Дождей. Все государства к востоку от Нуанны стали нашими данниками.

- Наверное, вихрь был слишком сильным, - ответил Арстун. - Людей сдуло.

Теперь и Амза побагровел.

- Что ты хочешь сказать?

- Проезжая через покоренные страны, - ответил Арстун ровным голосом, - я видел много пепелищ, и очень мало работников. Поля кое-где засеяны, но их не убирают. Деревья склонились к земле под тяжестью плодов - их некому срывать... Кто будет платить дань, Амза?

- Еще года не прошло, - едва сдерживая гнев, ответил Амза, - с тех пор, как здесь была война. Дай срок - земледельцы вернутся в поле.

- Хорошо, если вернутся...

Арстуну наполнили вторую пиалу.

- Доходят до Арманатты вести, - сказал он, - что Амза ведет жизнь праздную, сидит в шатре и принимает подарки. Одевается в пышные наряды, как женщина, и тело его покрыл слой жира...

Амза вскочил, топнул ногой:

- Кто ты такой, чтобы разговаривать со мной, как с рабом? Где ты был, когда мы завоевывали эту землю? Не прятался ли в кибитке, закрываясь маминым подолом?..

Он хотел еще что-то сказать, но слов ему не хватило, и он с силой наподдал ногой длинногорлый серебряный кувшин с вином.

Кувшин перелетел через головы гостей, вино брызнуло во все стороны.

- Сядь, Амза! - повелительно сказал Арстун. - Я посланник каана, и могу говорить то, что думаю!

- Какого каана? - спросил Амза с ненавистью. - Того, который с утра напивается пьяным, или того, которому еще надо вытирать сопли?

Арстун нахмурился.

- Думаю, что ты сказал свои слова в запале и не хотел выказать неповиновение великому каану. Но я буду вынужден донести обо всем в Арманатту.

- Донеси, донеси обо всем Ар-Угаю! - повысил голос Амза. - Он и есть твой каан!

- Приказы Ар-Угая - это приказы самого каана. Но хватит говорить впустую.

Арстун тоже поднялся, и теперь уже все в шатре стояли, разбившись на две враждебные группы.

- Вот приказ, подписанный Ар-Угаем и Великим кааном. Если ты не захочешь его выполнять - с тобой поступят, как с преступником.

Арстун не протянул, а бросил свиток на ковер, заставленный яствами, развернулся и вышел.

Когда послы снова расселись по кибиткам, и поезд неторопливо тронулся через лагерь, Амза с приказом в руках тоже вышел из шатра.

- Лухар! - позвал он. - Послы поедут домой. Они не захотели принять наше угощение. Что бы сделал любой полководец аххумов в таком случае?

- Полководец стал бы выполнять приказ, чтобы загладить свою вину.

- Вот! - с торжеством сказал Амза и топнул сапогом из узорчатой юфти. - А хуссарабы поступают иначе.

Он обошел шатер, долго глядел вслед кибиткам. Они уже выехали за ворота лагеря и направились к Дороге Аххага. Лухар стоял рядом, и не удивился, когда Амза, почти не размыкая губ, почти беззвучно - но всё же достаточно отчетливо - выговорил:

- Они не должны вернуться в Арманатту.

* * *

Казалось, Лухар занимался этим всегда: так легко ему было догнать посольство темным пасмурным вечером, таясь, окружить его со всех сторон, а потом начать резать, беспощадно и быстро.

Он прыгнул в кибитку Арстуна прямо с седла - научился этому у хуссарабов. Откинул полог, увидел блеснувший в полутьме лысый череп телохранителя, обхватил его рукой, развернул, и одним движением перерезал горло. Выбросил еще живое, содрогающееся тело из кибитки. Наткнулся на горящий взгляд Арстуна. Кинулся к нему.

Переведя дух, склонился к горячей голове посла и тихо проговорил:

- Терпи. Чтобы ни случилось - молчи и жди. Тогда останешься жив.

Он сорвал с груди Арстуна золотую пайцзу, бросился к пологу, пряча пайцзу за пазухой. И выскочил из кибитки.

Все уже было кончено. Ни один телохранитель не успел сбежать, ни один посол не остался в живых. Лухар оглядел опрокинутые кибитки, приказал добить раненых лошадей, собрать оружие, оттащить трупы с дороги.

Стремительно темнело, багровые облака угасали на западе, землю поглотил мрак.

...Отряд Лухара заночевал в брошенной деревушке на краю большого, заросшего сорняками поля. Когда развели костры и поставили казаны, Лухар вытащил пайцзу. Показал всем, кто мог видеть.

- Она вся в крови, - сказал сотник Тулпак, служивший Лухару и начальником штаба, и ординарцем, и телохранителем.

- Пусть. Это кровь предателя, - спокойно ответил Лухар.

Он бережно завернул пайцзу в кусок шелка, взятый в одной из кибиток. Подошел к своему седлу, лежавшему у палатки, и спрятал сверток в седельную сумку.

* * *

Наутро, когда они вернулись, лагерь оказался пуст. Лухара встретил родич Амзы, тысячник Будэр.

- Амза приказал догонять его. Войско ушло на запад.

Лишь к полудню Лухар догнал орду. Нашел Амзу и передал ему золотую пайцзу.

- Хорошо, молодец, - сказал Амза. - Теперь слушай. Мы продолжаем поход. В приказе, который оставил этот заносчивый пес, написано: два года назад курул решил, что хуссарабы не остановятся, пока не дойдут до пределов мира, до Южного Полумесяца. Я хочу выполнить приказ.

ХАТУАРА

Раб.

Это слово его раздавило. Если бы два года назад его назвали рабом, он снес бы наглецу голову одним взмахом меча.

Теперь он был настоящим рабом, и остальное его не заботило. Ни побои, ни тяжкий труд с восхода солнца до глубокой ночи, ни оскорбления, которые сыпались на него со всех сторон, когда он шел за своей госпожой по улицам святого города, - шел с зонтиком, чтобы, не дай бог, цвет лица госпожи не испортило солнце.

Его звали Карша. Это было обидное прозвище, а не имя. Но это прозвище помогало ему забыть о прошлом, о том, что на самом деле он - воин и сын воина, тысячник, надежда родителей, защита и опора семьи, отец солдатам. Когда-то у него была семья, теперь он ничего не знал о ней. И его сын никогда ничего не узнает об отце, кроме того, что расскажет ему мать.

А мать расскажет, как отец штурмовал Алабары, как освобождал невольников на острове работорговцев - Арроле. Как стремительным маршем пронесся через Киатту и Арли, спеша на помощь Ушагану.

И никого не спас.

Карша брел позади госпожи. Ее огромный зад, обтянутый драгоценным шелком, колыхался, ходил ходуном, словно жернова - могучие, обширные жернова. Нет, как бурдюки, налитые маслом. Упругие. Лоснящиеся.

Впереди, перед госпожой, шел другой раб, молодой и красивый Арбах. Он должен был расчищать дорогу госпоже, но ему не приходилось даже шевельнуть рукой с жезлом. Он шел такой спокойный, горделивый, исполненный сознания своей неотразимости, что встречные сами уступали ему дорогу, а иные, из нищих беженцев, которых теперь было много в городе, принимали его за вельможу и кланялись.

Госпожа тоже шла, раздуваясь от гордости. Ведь этот красавчик, шагающий впереди - был ее собственностью.

Арбах был монахом, вернее, хотел им стать. Но ему это не удалось - пришли хуссарабы и жизнь перевернулась. Теперь этот юноша, почти мальчик, вместо целомудрия, к которому стремился, стал самым развратным человеком из всех, кого знал Карша.

Хуже вот этих шлюх, толпящихся у входа в святилище Хуаммы, где им разрешено зарабатывать деньги и для себя, и для храма.

Хозяйка между тем дошла до стены, у которой сидели нищие, и стала раздавать милостыню, - мелкими аххумскими монетами. Нищие в голос завыли, лицемерно восхищаясь добротой и милосердием прекрасной госпожи.

Карша, проходя мимо последнего - одноглазого, который к тому же еще притворялся безногим, не утерпел и лягнул его ногой. Безногий рассыпал деньги, завопил, и кинулся их собирать. При этом приподнял повязку: как тут без второго глаза? Того и гляди, товарищи стянут монету.

Вот и храм. Но госпожа пришла сюда не молиться. Она пришла погадать и поговорить с толстым жрецом Пахаром. Пахар когда-то был начальником храмовых служб, но после того, как хуссарабы казнили большую часть настоятелей храмов - причем резня была учинена под стенами самой Хатуары, - Пахар стал настоятелем. В его ведении оказался храм Нун - богини луны, которая посылала людям вещие сны и знала будущее.

Теперь, глядя на Пахара, никто бы не подумал, что еще недавно его звали Голоногим - за привычку бегать по двору, подоткнув подол рясы под пояс.

Теперь Пахар был нетороплив и значителен. Его храм стал самым богатым в Хатуаре. Люди все меньше молились Аххуману и другим богам-воителям, которые не смогли защитить Аххум; люди больше не знали будущего, и предсказания Нун стали им нужней всего.

Пахар встретил госпожу на входе, как самую дорогую гостью. Они вошли в боковую галерею, которая вела в исповедальню - комнату, предназначенную для бесед.

Арбах немедленно сунул жезл за пояс, вынул два шарика и принялся подбрасывать их одной рукой. Другой он подбоченился, искоса оглядывая толпу. Сейчас он найдет в толпе смазливое лицо прихожанки и начнет строить ей глазки...

Карша сложил зонтик, с наслаждением присел в тень, прислонившись спиной к стене.

Он закрыл глаза и почти сразу же уснул.

Ему снилась не та последняя битва, которую он проиграл - хотя мог бы сдаться и начать служить хуссарабам, не изведав рабского ошейника, - нет, ему снилось именно то, что он ненавидел.

Рабство.

ТУМАННЫЕ ГОРЫ

Намухха, присев на корточки на вершине Анкон, смотрел вниз, на зеленую прибрежную полосу Северного Аххума. Он слышал, как подошел Аххуман, но не повернул головы.

Аххуман загородил солнце. Намухха поднял голову и сказал:

- Ты огорчен.

- Да, - ответил Аххуман. - В святой книге, которую читали в монастыре в устье Тобарры, написано: горе тому, кто огорчит строителя...

- А еще там написано: око за око, - сказал Намухха.

Они помолчали.

- Ну, что же ты не расскажешь мне о своих подвигах? - чуть насмешливо спросил Намухха.

- Подвиги... Я убил предателя. Но это не подвиг.

- К тому же ты дал убить себя, - в тон ему продолжил Намухха. - Я знаю. Даггар.

Аххуман кивнул.

- Я ничего не смог поделать. Смертные слишком смертны...

- Смертные могут стать бессмертными, если прославят себя, - возразил Намухха. - И о Даггаре уже рассказывают чудеса, а этот чудак Крисс описал его подвиги, не пожалев чернил.

- А ты? - спросил Аххуман. - Где был ты?

Намухха широко улыбнулся, поднялся, и показал на юго-запад, на блестевшее в туманной котловине озеро Нарро:

- Я добрался до бога Нарронии. Хотя это было нелегко. Я не стал героем, но я вызвал героя.

- Шумаар?

- Шумаар, - подтвердил Намухха.

- А мне показалось, - с новым вздохом сказал Аххуман, - что героев уже не осталось.

- Шумаар всё сделал сам. Нарронии больше нет, - я сделал то, что хотел. Но Нгар, которому я дал новую жизнь - не герой. И тут ты прав: героев почти не осталось. Я надеялся, что Нгар, обретя новые силы, вступит в бой. Но у него кончились жизненные силы. Он уже ничего не желал. Он был сломлен.

- Он был сломлен давно, - сказал Аххуман. - Еще в детстве, когда его мать убила отца. С тех пор он стал мстить всем, поскольку это был единственный выход, чтобы забыть. Забыть, как он слаб и беззащитен.

Намухха ничего не сказал. Он повернулся к Аххуману спиной и шагнул на следующую вершину.

- Война продолжается, - донесся издалека его голос. - Ищи героя, Аххуман!

- Герои - вовсе не те, о которых ты думаешь, - проговорил Аххуман, не вполне уверенный в том, что Намухха слышит его. - Сильные строят, хотя они выглядят слабыми. Слабые разрушают, - хотя они выглядят сильными...

Он проводил глазами мощную фигуру Намуххи, пока она не расплылась в тумане, оставляя лишь зыбкую тень. Потом внимательно посмотрел вниз и сказал:

- Герои найдутся. А я попробую повернуть колесо времени. Всего на одно мгновение. Всего одно движение руки. Смертной руки человеческой.

Он помолчал. И подумал: Надеюсь, этого движения хватит, чтобы изменить будущее.

КАНЗАР

(Возвращение в прошлое)

- Руаб?

- Я здесь, повелитель.

Было темно, в полуоткрытый полог шатра заглядывали звезды.

- Значит, ты жив, Руаб...

- Я только потерял сознание, когда падал с коня. Ударился головой о мостовую...

Голос Руаба доносился сквозь сотни других голосов, но Берсей не понимал, о чем они говорят. Одна мысль не давала ему покоя: Руаб должен был умереть. Должен. И... не умер.

Значит, Руаб, как и Аммар, тоже предал его.

- Разреши спросить, повелитель, - сказал Руаб. - Зачем ты поехал в Канзар?

Берсей усмехнулся одним углом рта.

- Было два списка, Руаб. Один - с именами тех, кого назвал пленный киаттец. Другой я составил сам - в него вошли те, кого он не назвал. Как ты думаешь, в каком из списков были имена предателей?

Руаб поежился. Сейчас этот могучий воин казался мальчишкой.

- Значит, предатели - те, кого пленный не назвал?

- Быть может, - ответил Берсей.

- И в каком же списке оказался я?

Берсей глубоко вздохнул.

- Не спрашивай больше. Ведь я приказал тебе убить Аммара. Но Аммар жив. Как и Ахдад...

Руаб внезапно захохотал:

- Ты болен! Ты просто болен, повелитель! Не зря каффарцы назвали тебя Безумным!..

В голове Берсея что-то лопнуло, и он увидел мертвецов, которые окружили его, и каждый хотел заглянуть ему в лицо, чтобы плюнуть.

- Зажгите светильник... - прохрипел Берсей. - Я умираю...

Он почувствовал, как немеют его губы, холодеют и теряют чувствительность руки. Он попытался шевельнуться. Потом захотел вздохнуть. И не смог.

* * *

Его дух поднялся над телом и долго-долго висел в дымовом отверстии, глядя вниз, на распластанное тело того, кто назывался Берсеем.

Внезапно появился Руаб с двумя стражниками агемы. Они внесли светильники. Следом появились три лекаря агемы и двое канзарцев. Они стали ощупывать Берсея, заглядывали ему в рот, в глаза, прикладывали уши к груди.

По небритой щеке Руаба скатилась слеза.

А потом вышли все, кроме двух канзарцев. Это были малорослые, как и все таосцы, люди с жесткими черными волосами и ловкими руками. Они достали какие-то инструменты. Выбрили Берсею виски и лоб и буравом начали сверлить череп.

Берсей ничего не чувствовал. Он словно стоял сбоку, глядя на происходящее.

Брызнула кровь. Потом послышался режущий скрип. Бурав завращался быстрее, и из-под него вместе с кровавой пеной стала всплывать мелкая белая пыль.

Они просверлили голову с одной стороны. Потом стали сверлить с другой. Один сверлил, другой вытирал тряпкой выступавшую кровавую пену.

Потом они взяли что-то вроде стеклянной трубки, раздутой посередине, с мехами на конце. Опустили трубку в отверстие, и начали качать меха. В круглом сосуде появились кровавые сгустки. С чавканьем они плыли по трубке из просверленного черепа Берсея. Потом раздалось чмоканье - в сосуде оказалось что-то темно-зеленое, почти черное.

Лекари вытащили трубку и оживленно защебетали на своем певучем наречии.

Вошел Руаб. Дико взглянул на окровавленную, обезображенную голову Берсея.

- Что вы делаете? - вскричал он гневно.

Лекари стали совать ему под нос сосуд с кровью, что-то объяснять.

- Вот что было у него в голове, - сказал один на ломаном языке Равнины. - Это и есть его безумие.

- Но ведь он умер!

- Да. Но его можно оживить.

Руаб дернулся, как от удара.

Схватил за грудки стоявшего ближе лекаря и свистящим шепотом выдохнул:

- Никто... Никто не должен этого знать. Он умер.

Лекари непонимающе защебетали, но Руаб еще крепче прижал к себе лекаря, и другой рукой притянул к себе второго, так, что все три головы соприкоснулись.

- Пусть он умер. Для всех. Мы подменим тело, или саркофаг будет пуст. Это неважно. Главное, чтобы об этом никто не знал. Иначе - его убьют.

Руаб передохнул, отпуская лекарей и приказал:

- А теперь - оживляйте его!

* * *

Берсей увидел, как лекарь взял длинную серебряную иглу, начертил на груди Берсея, левее грудины, крест. И с силой вонзил иглу. Тем временем второй вставил в рот Берсея, достав до гортани, жгут с мехами на конце и принялся качать воздух. Замедленными, но уверенными движениями. Воздух со свистом вырывался изо рта, из носа, но лекарь упорно качал, а первый крутил иглу, то чуть-чуть поднимая, то опуская ее.

И внезапно Берсей понял, что он уже не висит в дымоходе, и не стоит сбоку. Он лежит, и кровавая пелена застилает ему глаза, и боль становится такой невыносимой, что превращается в тошноту.

Он провалился в небытие.

Тем временем его грудь вдруг выгнулась, наполняясь воздухом, дрогнули посиневшие веки, и гулко ударило сердце.

Лекарь вытащил иглу. Другой отнял от рта Берсея меха, сложил в свой сундук. Потом они вместе очистили раны на голове мягкими кусочками тростниковой ваты, смоченными в канзарской водке. Потом зашили кожу над дырами, обвязали голову длинной полосой белого полотна.

Потом вошел Руаб с тяжелой ношей на плече. Осторожно положил ее на пол, рядом со столом. Посмотрел на Берсея.

- Оставайтесь здесь. У вас ведь есть вещества для бальзамирования? Ведь вы умеете бальзамировать тела?

- Да, конечно, - ответил тот, что умел говорить на языке Равнины. - Каждый хороший таосский лекарь умеет делать мумии. А мы хорошие лекари.

- Значит, сейчас вы будете делать мумию.

Он нагнулся над холстом, который принес, и начал его разворачивать. На холсте лежала женщина, убитая в утренней схватке на площади, - женщина из женской агемы царицы Домеллы.

- Теперь она - Берсей, - сказал Руаб.

* * *

На мгновенье придя в себя, Берсей увидел, как его поднимают и укладывают на холст. А вместо него, на столе, лежал кто-то другой - и теперь лекари с сосредоточенными, в капельках пота лицами, разрезали ей живот, вскрыли грудину, и стали вытаскивать кровавые, фиолетовые куски. Но Берсей, к счастью, снова впал в беспамятство.

Руаб завернул его в тот же самый холст. Подошел к задней стене шатра, острым ножом надрезал его внизу, почти вровень с землей. И стал проталкивать в дыру тело темника. На той стороне его приняли еще две крепких руки.

Руаб бросил ковер, прикрыв разрез, вытер руки, испачканные кровью и землей. Повернулся к лекарям.

- Делайте все, как полагается. Никто не войдет сюда, а если войдет - так испугается, что не отличит Берсея от освежеванной свиньи.

* * *

Душной канзарской ночью, на полотне, натянутом между двумя седлами, Берсея везли куда-то два темных всадника. Стучали копыта. Из леса доносились визги и чмоканье обезьян, водяных крыс, мелкой ночной живности.

* * *

Утром запеленутую мумию Берсея вынесли на руках из шатра четверо воинов агемы. На повозке стоял простой деревянный саркофаг. Берсея положили в него и закрыли крышку. Сверху на голые доски набросили парчовый аххумский стяг, который использовался лишь для самых торжественных случаев, и хранился у войскового казначея в особом футляре.

А потом началось траурное шествие агемы. Из Канзара - в Сенгор, затем в Каффар, Азамбо. И везде, при виде катафалка, жители собирались вдоль дорог и плакали над Берсеем. Не он был безумным - они. Теперь это всем вдруг стало понятно.

А самого Берсея боевые лошади уносили все дальше на север, в густые леса Северного Тао, в предгорья, в один из тайных таосских монастырей. Руаб был рядом. Берсей больше не волновался.

* * *

Когда тело Берсея было предано огню на главной площади Нуанны, а войска уже выходили из города, и Дворец жрецов, охваченный пожаром, начал погружаться в подземные воды, - как раз в это время сам Берсей, очнувшись, внезапно понял, что видит обоими глазами, и красный лоскут не мешает ему смотреть. И в голове не слышится чужих голосов, и в виски не бьется тёмная боль.

И тогда он разглядел Руаба, разглядел бамбуковые стены и циновки вместо дверей, улыбнулся и попросил пить.

КЕЙТ

По пыльной дороге шел старик с котомкой за плечами, с палкой в руке. Он был одет, как одеваются странствующие монахи - в драный хитон, подпоясанный веревкой из крапивы.

Он присел отдохнуть у придорожной харчевни. Харчевня, казалось, была заброшена - нигде не видно было ни души, не топился очаг, и пустые глазницы оконных проемов глядели на дорогу.

Но окошко мансарды все же было затянуто холстиной, и она шелохнулась, когда старик остановился возле водяной колонки. Он подставил ладони под струйку воды, стекавшую с мраморного желоба, и напился. Потом сел на каменную скамью и вытянул ноги.

Когда он открыл глаза, рядом с ним стояла девочка, закутанная в дырявую взрослую накидку. Она с любопытством разглядывала странника, блестя черными живыми глазами.

- Где ты живешь? - спросил старик.

- Здесь, - она показала рукой на харчевню.

- Твои родители тоже здесь?

Девочка отрицательно помотала головой.

- Мы живем с сестрой и старой служанкой. Отец и мать погибли, когда была война.

- Разве здесь была война? - спросил старик.

- Конечно. Давно. Пришли дикие люди из степи, поджигали дома, а потом ворвались в город. Они и теперь еще там, - простодушно добавила она.

Старик протянул руку и коснулся щеки девочки. Она не убежала, только слегка отстранилась и ее щеки порозовели.

- Далеко ли отсюда до города?

- Нет, - сказала девочка. - Вон за тем холмом - последний столб.

- Столб?

- Ну да, столб, на котором пишут, сколько еще идти. Разве не знаешь? Они называются...

Она задумалась, наморщив лоб.

Старик взял в руки палку.

- А кто правит в этом городе?

- В Кейте? Господин по имени Толук.

Старик прикрыл глаза.

- Он самый главный, и ему подчиняются все всадники, ну, те воины, которые примчались из степи. А ты идешь в город?

- Да.

- Смотри. Бойся этих всадников.

Из дома вышла девочка постарше, голова у нее была покрыта вылинявшим женским покрывалом, которое закрывало ей лицо, оставляя лишь щель для глаз.

Старик поклонился ей и сказал:

- Жаль, что харчевня не работает. Когда-то мне случалось закусывать здесь супом из свиных ножек...

Девушка мрачно сказала:

- Теперь нет ни супа, ни ножек. Хуссарабы отняли все. Да и кого теперь кормить? Дороги опустели, все, кто может, уходят из города, а кто не может - обедают дома.

Она покачала головой, как взрослая, и добавила, видно, услышанное от кого-то:

- Нет больше города. Нет больше страны.

Старик кивнул.

- Я знаю. Теперь это улус великого каана. Самый дальний и самый бедный улус. Хотя когда-то здесь жил царь по имени Мудрейший... Вам не страшно здесь жить одним?

- Нас не трогают, - неохотно ответила старшая. - В городе осталось мало людей, а хуссарабы проезжают нечасто.

Старик снова перевел взгляд на маленькую девочку, улыбнулся ей и достал из котомки тряпичную куклу.

- Смотри. Тебе нравится?

Глаза ее загорелись, а руки сами метнулись к кукле.

- Возьми, - сказал старик. - У нее нет лица, лицо было нарисовано углем, но уголь смыла вода... Нарисуй сама. Сможешь?

Она кивнула, прижав куклу к груди.

- Я возьму уголек в печке!

Старик повесил котомку за спину и двинулся к городу по пыльной дороге. А две девочки долго смотрели ему вслед, пока он не скрылся за холмом.

Кукла тоже смотрела - как умела.

ЗЕРКАЛЬНАЯ ДОЛИНА

Домелла выглянула из окошка повозки: они въезжали в город. У полуразрушенных городских ворот стояли сборщики платы за вход, но при виде Верной Собаки и богато одетых воинов молча посторонились.

Повозка прогрохотала под покрытой копотью аркой и выехала на площадь. Здесь их встречали. Наместник Хатабатмы, жрецы-настоятели, самые знатные жители. Стража оцепила площадь, и за их спинами была видна многочисленная толпа.

Верная Собака, открыв дверцу повозки, сказал негромко:

- Вот как встречают тебя, Айгуз.

Домелла не успела ответить: толпа пришла в движение, пытаясь прорвать оцепление; многоголосый вопль раскатился по древней площади:

- Домелла!

Наместник повернулся к стражникам, лицо его стало красным от гнева:

- Немедленно разогнать зевак!.. Самых отчаянных - задержать!..

Но стражники едва сдерживали напор. Наместник вызвал подкрепление, а Верная Собака, оскалив желтые клыки, рявкнул:

- Садись в повозку, госпожа!

Охранная полусотня, приехавшая с царицей, сомкнулась вокруг повозки. Собака подозвал наместника:

- Ты еще ответишь за эту встречу!..

И вскочил на коня.

- Где твой дворец? Показывай дорогу!

Всадники перестроились, и клином врезались в толпу. Раздались вопли задавленных, стражники заработали тупыми пиками, а хуссарабские всадники пустили в ход настоящее оружие. Толпа отхлынула в разные стороны, оставляя окровавленные тела на древней мостовой.

Возница хлестнул лошадей, повозка снялась с места рывком и понеслась вслед за всадниками.

* * *

Дворец тоже был полуразрушен. Хотя для царицы отстроили несколько жилых помещений, но всё вокруг носило следы ожесточенного штурма.

Не было уже башенки со знаменитым балкончиком, с которого прежний наместник, Уггам, бывало, подглядывал за горожанами. Разваленные стены окружали руины дворца.

Воды во дворце тоже не было: колодец оказался отравленным; где-то в засыпанном подземелье еще гнили трупы защитников.

- Айгуз не будет ночевать здесь, - сказал Верная Собака. - Где Камда?

- Ставка Камды не здесь, - пролепетал наместник. - Он остановился далеко к югу, у озера Цао. Там в прежние времена отдыхали высшие чиновники империи.

- Империи больше нет! - Верная Собака исподлобья посмотрел на наместника, что-то соображая. - Вот что. Ночью мы выедем из города, а заночуем где-нибудь на постоялом дворе. Есть же здесь постоялые дворы?

- Есть, конечно есть, - закивал сановник, заискивающе заглядывая в лицо Собаке. - Тут раньше бывало множество паломников, и дворы не пустовали... - Он сделал паузу и испуганно прошептал:

- Только сейчас они все разрушены...

Зря он это сказал.

Верная Собака одним ударом кулака в железной перчатке выбил его из седла, спрыгнул с коня, и принялся топтать поверженное тело, рыча и плюясь. Он бил и топтал, перекатывал его, покуда тело наместника не превратилось в окровавленную куклу с переломанными руками. И только тогда, вытерев пот, огляделся.

В дальнем углу двора, возле повозки, стояла Домелла. Смотрела молча.

Верная Собака плюнул еще раз, и крикнул:

- Всем по коням! Мы выезжаем в Хатуару!..

ХАТУАРА

Церемония растянулась на несколько дней. Хатуара казалась очень оживленным городом после полуразрушенной Хатабатмы. К началу Священного месяца пришли, как обычно, паломники, хотя среди них почти не было мужчин, а только старики, женщины и дети.

Кто станет главным жрецом Храма Краеугольного камня, давно было известно. Коллегия жрецов избрала Харрума. Для Домеллы и ее свиты приготовили дворец Верховного жреца, хуссарабы разместились несколькими отрядами в постоялых дворах при храмах.

Церемония шла день и ночь. Процессия жрецов обходила все храмы, останавливаясь в каждом, чтобы совершить молебен и принести жертвы, объясняя богам, кто будет теперь исполнять обязанности посредника между небом и людьми. Харрум ходил вместе со всеми, и в Верхнем городе подолгу звенели бубенчики.

* * *

Верная Собака, посмотрев на шествия жрецов, быстро прискучился зрелищем и устроил за городскими стенами собственный праздник - скачки.

Гиканье и свист доносились оттуда, и клубы пыли поднимались выше стен.

Хуссарабы возвращались на закате, разгоряченные борьбой; проносились по узким улочкам Нижнего города, с улюлюканьем влетали в ворота и хохотали, когда от конских копыт уворачивались перепуганные паломники и нищие.

Наконец, наступил день посвящения.

С утра Верная Собака неотлучно находился возле Домеллы. Прислушивался к крикам за стенами дворца и недовольно морщился. Подзывал Пахара и снова заставлял его объяснять, как должна проходить церемония.

- Жрецы идут вокруг Верхнего города, потом вокруг Нижнего... - начинал Пахар на языке Гор.

- Знаю! Что должна делать она? - Собака показывал пальцем в комнату Домеллы.

- Царица...

- Не называй ее царица!

- Госпожа...

Собака устало мотал круглой головой. Он ломал голову, где надо усилить стражу, а где можно ослабить оцепление. Войск хватало только на Верхний город, но тогда Нижний останется без присмотра.

В Хатуаре не было наместника. Это был религиозный центр, и в нем испокон веку всеми гражданскими делами заведовал верховный жрец.

Пока жреца не было, в городе стоял отряд хуссарабов. Он просто поддерживал порядок, а жизнь в городе монахов текла сама по себе: служила храмовая стража, храмовые суды рассматривали тяжбы, поступавшие со всей Зеркальной долины, и только храмовая тюрьма пустовала. Хуссарабы сначала пользовались ею, но тюрьма была расположена неудобно, чуть ли не в центре Верхнего города, и чтобы вывести преступника, надо было пройти мимо толп паломников.

- Нам нужен верховный жрец, - решил когда-то еще Ар-Угай. - Мы дадим ему ярлык на владение городом. Он будет собирать десятину и отправлять в Арманатту. Так будет удобно всем. Пусть знают, что мы уважаем их веру.

Верная Собака уже ненавидел этот город больше, чем мятежную Хатабатму. Он удивлялся, как можно жить в таком тесном многоярусном скоплении домов и домишек, где каждый второй - монах, а каждый первый - паломник. Он крутил головой, недовольно цокал языком, и желал лишь, чтобы церемония как можно скорее закончилась.

Главное он уяснил - царица должна подъехать к Верхнему городу, войти в него пешком, мимо коленопреклоненных монахов и толп зевак, и перед храмом, на открытом алтаре, вручить Харруму жезл и пояс, а также другие символы верховной жреческой власти. Уяснив, что требуется от Домеллы, он сказал ей, что церемонию можно сократить. Вовсе не обязательно надевать жрецу на голову шапку, а на плечи - белую накидку с каймой. Не маленький, оденется сам.

Кроме того, он, Верная Собака, сам будет охранять госпожу, а верные люди всегда будут рядом.

Однако сценарий сломался с самого начала. Еще до того, как Домелла села в золоченое седло белой кобылы, вокруг дворца собралась толпа. А когда Домелла выехала на улицу, которая вела к Храмовой горе, толпа хлынула к ней. Улица была слишком узка, и стражники, выставленные вдоль дороги, не могли даже размахнуться. Толпа сбилась в плотный поток, смешавшись со стражниками, и потекла вслед за Домеллой, причем из переулков все время норовили выплеснуться новые толпы.

Верная Собака, вплотную приблизившись к Домелле, вокруг которой образовалась пустота, сказал:

- Вскачь, госпожа! Иначе тебя задавят здесь!

Он хлестнул кобылу камчой, кобыла заржала и рванулась вбок. Раздались вопли: кто-то попал под копыта.

Верная Собака обернулся, посмотрел на конных телохранителей, затертых и разделенных толпой. Помахал камчой и стегнул своего жеребца.

Толпа, забившая проход, каким-то чудом отступила, прижавшись к стенам, втянувшись в проулки. Домелла и Верная Собака галопом промчались вверх, остановившись у входа в Верхний город.

Здесь стоял основной отряд хуссарабов. Они охраняли вход, держа его свободным.

Перед входом царица спешилась, Собака тоже. Они вошли в Верхний город и двинулись по проходу между несколькими рядами коленопреклоненных монахов.

- Куча бездельников и дармоедов! - проворчал Собака.

Но бездельники, по крайней мерей, не бесновались и не тянули рук к Домелле, и вообще здесь царила относительная тишина. Позади монахов стояли зрители - судя по одежде, зажиточные горожане. Они тоже не махали руками, лишь с любопытством вытягивали шеи.

Но самые богатые паломники и горожане, как выяснилось, ожидали церемонии у входа в храм, на небольшой площади. Здесь для них были приготовлены специальные места - вынесены из трапезных длинные скамьи, на каменные плиты брошены ковры и циновки.

Домелла поднялась на алтарь, окруженный цепью храмовых стражников. Она повернулась лицом к площади, бегло оглядев зрителей. Мелькнуло несколько смутно знакомых лиц. Она попыталась разглядеть кого-нибудь, но внезапно встретила нахальный взгляд: на нее, не отрываясь и ничуть не смущаясь, глядел юноша с золотыми кудрями. Он был полуобнажен, и мускулатура у него тоже была красивой. Раб. Он и сидел на корточках, на циновке, у ног женщины, одетой по-царски: в бело-розовом покрывале с золотой оторочкой, с голубым шарфом на белой шее, с золотыми перстнями, нанизанными на пальцы так густо, что дама, по-видимому, с трудом могла сжать ладони. А за дамой стоял другой раб, - он держал зонт из драгоценного голубого шелка. И тоже неотрывно глядел на Домеллу.

У нее внезапно закружилась голова. Она вспомнила эти глаза.

* * *

Карша вернулся с церемонии, едва волоча ноги. Он с раннего утра был на ногах, и ему лишь однажды удалось передохнуть.

Он вошел в привратницкую, получил глиняную миску с похлебкой и вышел на задний двор. Сел у стены, в тень. Из дверей привратницкой слышались говор и смех: повара и слуги уже начали пировать.

Быстро смеркалось. Госпожа сейчас наверху, и Арбах, наверное, тоже там. Он прислуживал, когда в доме собирались гости, разливал вино, и, стоя в углу, преданно смотрел на хозяйку, угадывая ее желания.

Карша видел однажды такой пир, - относил наверх чистую посуду. Госпожа лежала на низкой кушетке, выставив бедра напоказ, гости частью полулежали, частью сидели на мраморных ложах - эту моду, говорят, переняли знатные аххумы от каффарцев.

Карша помотал головой, отгоняя слепней, и принялся за еду.

В городе еще раздавался шум: теперь Хатуара будет праздновать весь Священный месяц избрание нового верховного жреца. Хотя сам жрец, говорят, не любит праздников и безделья.

Карша вздохнул и стал пить похлебку через край глиняной миски. Он пил, пока не закрылись глаза, и миска не вывалилась из рук. Он уснул.

Его разбудила обжигающая боль и он, привычно скорчившись, повалился на землю.

На фоне звездного неба над ним стоял надзиратель Аххур. Он тоже был рабом, но благодаря своим талантам держать других в страхе и повиновении ни дня не сидел на ошейнике. Его продали в рабство хуссарабы, вместе со многими другими жрецами. Аххур попал в число рабов по ошибке. Он служил в храмовой охране, производя дознания по особо важным уголовным делам.

Впрочем, его познания сослужили ему хорошую службу и после того, как его сделали рабом. Прежде всего, выкупила его сама Рахима, богатейшая женщина Хатуары, вдова, покровительница храмов. Она хорошо была знакома с Аххуром и его доблестями, поскольку сама не раз посещала судебные храмовые слушания - это было ее любимое развлечение. И поэтому Аххур сразу же стал надзирателем, и никто в доме, даже свободные слуги, не смели перечить ему.

Аххур снова поднял плеть, и Карша, кряхтя, поднялся на ноги. Он был настороже, готовый в любой момент если не уклониться, то хотя бы защититься руками в случае следующего удара.

Аххур опустил плеть и сказал:

- После наступления темноты рабы должны находиться в своей комнате.

Карша молчал.

- Всякий раб, замеченный во дворе после заката, подлежит наказанию, а в особо злостных случаях - отданию под суд.

Карша молчал.

- У меня есть основания полагать, - медленно, со вкусом растягивая слова, проговорил Аххур, - что твой случай относится к злостным.

Карша поднял глаза, стараясь рассмотреть выражение лица Аххура. Но Аххур стоял против света, и только зрачки его светились тусклым отраженным светом.

- У меня есть основания думать, - продолжал Аххур, - что ты, называемый Карша, бывший воин и враг каана, нарочно дожидался темноты. И собирался, воспользовавшись тем, что весь город начал празднования по случаю наступления Священного месяца и вступления в должность благочестивого Харрума, совершить побег.

Аххур с удовольствием выговорил эту длинную фразу - она ему не стоила никакого труда, на процессах ему случалось говорить куда более сложными периодами, - и чуть-чуть нагнулся, чтобы рассмотреть лицо Карши и насладиться его ужасом.

Но то, что он разглядел, обеспокоило его: лицо Карши исказила гримаса не страха, а ярости.

Аххур отпрянул и слегка попятился. Мучители всегда трусливы, - Карша это знал, - и, охваченный порывом бездумного гнева, выпрямился во весь рост, молча протянул руку, выдернул плеть из дрогнувшей руки Аххура.

- Что ты делаешь? - дрогнувшим голосом спросил Аххур. - За неповиновение тебя сбросят в пропасть или удавят в тюремном замке!

- Не удавят, - тихо проговорил Карша, со сдержанной яростью постукивая рукоятью плети о свою ногу, избитую, худую, до колен прикрытую лохмотьями.

Аххур побелел и сделал несколько шагов назад. И еще один... И не успел. Плеть взвилась, как будто была живым существом, прыгнула к Аххуру и мгновенно впилась ему в горло, крепко обвив шею. Аххур мгновенно начал задыхаться, выкатывая глаза.

Карша, не отрывая взгляда от лица мучителя, начал наматывать плеть на руку, затягивая петлю.

Аххур мелкими шагами побежал к нему, цепляясь руками за плеть, но на половине дороги упал, повернулся лицом вверх, захрипел, высунув язык.

Карша дрожал всем телом и еще чего-то ждал. Во дворе было тихо, только из покоев верхнего этажа раздавались ликующие пьяные вопли, да в конюшне топтались и фыркали лошади.

Карша приподнял Аххура, оттащил его к нужнику - каменному сооружению в самом дальнем углу двора. Этим нужником пользовались слуги (нужника для рабов не предусматривалось), втащил его под низкий свод. Сначала Карша хотел утопить тело Аххура в дерьме. Но он знал, что яма для нечистот неглубока - он сам ее чистил, бывало, вывозя тачки с нечистотами за город, - и Аххур там не уместится. Тогда он ощупал свод, сделанный из сланца, нашел щель, и вбил в нее рукоятку плети. Завязал плеть узлами, подтянув тело Аххура так, что оно почти приняло вертикальное положение. Потом сорвал с его головы ашмаг, закрученный чалмой, и выбрался во двор. Ашмаг был просторным, как и полагается зажиточным людям: они наматывают на голову столько полотна, сколько хватило бы на то, чтобы покрыть тело двум-трем беднякам.

Накидка было темного цвета.

Он перелез через дальнюю стену двора и оказался в проулке. Крадучись, пошел в сторону Верхнего города. Это была единственная надежда - попросить убежища в храме Аххуама, повелителя неба, который в священный месяц мог укрывать тех, кто искал его защиты. Даже если вход в Верхний город охранялся, стену его можно было преодолеть - в отличие от крепостных стен, опоясывавших весь город.

* * *

Он перелез через стену Верхнего города. Здесь уже не было хуссарабских патрулей, как внизу. Храмы охраняла местная стража, но и она в эту ночь, собравшись у костров, праздновала в меру сил и разумения.

Пробираясь мимо одного из таких костров, Карша вдруг услышал имя Домелла, и невольно остановился.

Стражник выпил вина из глиняной посудины и сказал:

- Не знаю, как вы, а я рад возвращению Домеллы.

- Вот увидишь, - возразил другой, - она завтра же уедет обратно. Кто она здесь? Бывшая царица. А там она - самая главная. По крайней мере, пока не подрастет наш волчонок.

- Речи твои глупы, - отозвался первый, снова приложился к сосуду, утер губы и передал сосуд товарищу. - Царица не может быть бывшей. Ее никто не лишал трона - так ведь?

- Так-то так... Но правят здесь другие.

- Т-с-с! - первый настороженно оглянулся. Но улица была пуста, а следующий огонек костра светился слишком далеко. - За эти слова нас могут и того... А куда мы пойдем, если выгонят со службы? Да хорошо, если не продадут в рабы. У этого Голоногого всюду сейчас шпионы...

Они замолчали, и Карша, переведя дух, двинулся дальше.

Он надеялся пройти в храм Аххуама незамеченным, но вход во двор тоже охранялся, и стражники здесь не пили вина. Карша затаился, выжидая и обдумывая. Двор окружен невысокой стеной, к которой вплотную пристроены хозяйственные помещения, мастерские, трапезная, ночной приют паломников. Если идти по крышам - могут услышать внизу.

Но выбора не было.

Он отошел в глубину проулка, подпрыгнул, уцепившись за край стены, влез наверх. По черепице начал пробираться вперед, на четвереньках, ощупывая каждый выступ. Черепица была старая, кое-где она отвалилась, кое-где расшаталась. Неверное движение - и черепица затрещала под рукой.

Карша быстро преодолел оставшееся расстояние, заглянул во двор. Здесь было темно, но из открытого входа храма лился неяркий свет.

Карша спрыгнул в темноту и упал на что-то мягкое.

Раздался вопль, чьи-то руки схватили его.

- Вор! Святотатец! - раздался голос, и еще несколько человек поспешили на помощь.

Это были храмовые слуги, спавшие, по случаю недостатка места, прямо под открытым небом.

Карша получил довольно увесистый удар в ухо и еще несколько чувствительных тычков. Потом его подняли и потащили к храму.

На пороге храма появился жрец.

- В чем дело? - спросил он.

- Святотатец! - закричал все тот же голос. - Вор, или того хуже, пробрался ночью по крыше! Хорошо, что мы оказались начеку!

Жрец отступил в сторону, чтобы свет упал на Каршу.

- Кажется, я знаю тебя, - сказал он. - Ты - Карша, раб Рахимы.

- Я не раб, - угрюмо ответил Карша и сплюнул. - Не был им и не буду.

- Ну-ну, - примирительно сказал жрец. - Отпустите его. Я его знаю, никуда он не убежит, и он не вор.

Когда слуги с неохотой выпустили Каршу из своих цепких рук, жрец спросил:

- Чего же ты искал здесь ночью?

- Защиты.

- Вот как...

Жрец склонил голову, подумал.

- Почему же ты не пошел в храм небесного защитника - Аххуама?

Теперь удивился Карша.

- Но разве это другой храм?

Жрец ничего не ответил. Он молча поманил Каршу рукой и вошел в храм.

Там, под высокими сводами, шла молитва. Десятка полтора монахов ходили вокруг алтаря со светильниками, а на алтаре, положив пергаментную книгу на обсидиановый куб, один негромко читал молитву.

Карша приблизился и шествие остановилось. Жрец на алтаре прервал чтение и повернулся к Карше. Это был Харрум, ставший сегодня верховным жрецом Хатуары.

- Он искал убежища, - пояснил тот жрец, что ввел сюда Каршу. - Но, кажется, ошибся храмом...

Харрум спустился с алтаря, приблизился к Карше.

- Что же ты натворил, бедная душа?

- Я... Я удавил Аххура. Он был надсмотрщиком в доме...

Харрум взмахом руки остановил его.

- Я знаю и Аххура, и Рахиму. А ты - ты ошибся, и пришел в Храм Краеугольного камня, - он показал рукой на алтарь, на обсидиановый куб, олицетворявший краеугольный камень Аххумана. Помедлил, и сказал:

- Но, я думаю, сами боги вели тебя. Когда-то все храмы Хатуары могли давать защиту. А сегодня - особый день. День возвращения нашей госпожи. Будь спокоен. Никто не тронет тебя здесь.

Он повернулся к жрецу, который привел Каршу, и сказал:

- Проводи его в мою келью. Дай воды и еды.

* * *

- Все мы хорошо знали Аххура, - сказал Харрум. - Он вел дознания при храмовом суде. И почти всегда добивался признаний и смертного приговора...

Харрум перевел дыхание и ровным голосом продолжил:

- Проще говоря, он был истязателем. Он был чудовищем, недостойным жреческого сана...

Ожидая услышать ропот, он приостановился, но никто на площади не издал ни звука, только Карша, коленопреклоненный, с вывернутыми назад связанными руками, повернул голову и в изумлении глядел в рот Верховного жреца.

- Тем не менее... - голос Харрума стал строгим, - тем не менее, совершено преступление. В праздничную ночь, в ночь, когда люди должны прощать друг другу и забывать обиды, этот человек лишил жизни другого человека. Это неслыханно, и не может остаться безнаказанным. Суд, однако, состоится лишь по прошествии священного месяца. А до тех пор раб по прозванию Карша останется под защитой Храма.

- Это неправильно, - подал голос долго сдерживавшийся Пахар. - Убежище преступнику может дать только один храм - отца-небосвода. Хотя, может, ты и не помнишь этого по молодости лет... - Губы Пахара исказила змеиная улыбка.

Верная Собака, стоявший позади Домеллы, крутил головой. Ему было скучно, жарко, и к тому же он ничего не понимал. Если раб убежал, и его поймали - его надо бросить под копыта стада диких быков. Если он к тому же убил надсмотрщика - его надо закопать живьем или залить ему рот кипящим жиром.

Верная Собака облизнул пересохшие губы (вчера ночью он тоже принял участие в пиршестве и приналег на дивные сладкие вина), и, набычась, попытался сосредоточиться и понять, о чем идет речь.

- Пахар, я не забыла обычаев, - ровным голосом говорила Домелла.

Она сидела на возвышении, на открытом алтаре, и все действо происходило у ее ног.

- И знаю, что раба, совершившего преступление, в Священный месяц может укрыть любой храм. И еще я знаю, что царь может выкупить беглеца, заплатив храму и хозяину.

Она взглянула на Харрума, потом - на Рахиму, которая с оскорбленным видом стояла впереди толпы. Зонтик над ней держал на этот раз красавчик Арбах, и чувствовал он себя, после вчерашних излишеств, не самым лучшим образом: под глазами синели мешки, а лицо было неопределенно зеленого цвета.

- Ты права, царица, - с полупоклоном ответил Харрум. - И такие случаи бывали в прежние времена, когда Аххумом правил Ахх Мудрейший. Выкупленный раб поступал в полное распоряжение государства, но по прошествии семи лет он мог попытаться выкупить себя.

Пахар воздел руки, как будто призывая небо в свидетели такой несправедливости, но промолчал.

Домелла кивнула Рахиме, и та отделилась от толпы, сделала несколько неровных шагов. На этот раз она была одета без пышности, но держалась с крайним достоинством.

- Сколько же ты хочешь за потерю Аххура и за этого раба? - спросила Домелла.

Рахима уставилась на Каршу. Зашевелила губами. Потом с натугой выговорила:

- Потеря Аххура для меня невосполнима... Он один заменял дюжину рабов.

Ее широкое лицо покрылось красными пятнами, но она решилась идти до конца.

- Ты хочешь, чтобы я отдала за двух рабов столько же, сколько стоит дюжина? - спросила Домелла.

- Нет, - Рахима уткнулась взглядом в землю. - Аххур был надзирателем и начальником домовых служб. Он один стоит дюжины. А этот разбойник...

Она взглянула на Каршу и осеклась, поймав его исступленный, исполненный ненависти взгляд.

- Я согласна на все твои условия, достойная женщина, - сказала Домелла. - Но учти, что Храм получит вдвое больше того, что получишь ты.

Рахима бросила злобный взгляд на Харрума, потом взглянула на Пахара и лицо ее просветлело:

- Только я желала бы, госпожа, чтобы деньги пошли на храм Нун - богини, которую особо чтит моя семья...

Арбах шевельнул зонтиком - от такого вранья своей госпожи он приободрился и почти развеселился.

- Стой прямо, бездельник! - прошипела Рахима, не оборачиваясь.

Но Арбах не сдержался и прыснул, зажав рот свободной рукой, от чего зонтик качнулся так, что зацепил головную накидку и высокую - башенкой - прическу госпожи.

В толпе позади засмеялись. Бледная от злобы Рахима сделала шажок назад и изо всей силы придавила деревянным каблуком босую ступню Арбаха. Арбах вскрикнул от боли.

Верная Собака, уловив суть происходящего, повернулся к Пахару и, ткнув в сторону Рахимы пальцем, громко спросил:

- Чего хочет эта потаскуха?

Пахар не ответил, но Харрум поспешил ответить за него:

- Слишком много золота за двух потерянных рабов.

Он выговорил это по-хуссарабски, причем на диалекте, который использовал род Собаки. Собака так удивился, что сон мгновенно слетел с него.

Он рассмеялся, почесал взопревшее горло и спросил на языке Гор:

- А плетей она не хочет?

Раздался смех, причем на этот раз смеялись все, кто понял слова Собаки. А через секунду к ним присоединилась вся толпа, заполнившая храмовый двор.

Не смеялась одна Рахима. Она попятилась, приседая и кланяясь, а лицо ее выражало попеременно то испуг, то злобу, причем и то и другое чувство - в самой крайней степени.

Харрум между тем сошел с алтаря и двинулся к Рахиме. Он протянул ей кошель с монетами, она сразу же вцепилась в него и постаралась поскорее затеряться в толпе - Арбах едва поспевал за ней.

- Сколько я должна тебе? - тихо спросила Домелла, когда Харрум вернулся.

- Рабы сильно подешевели с тех пор, как пришли хуссарабы, - ответил он. - Но я был бы счастлив, если бы ты позволила мне просто сделать подарок. Этот раб - твой.

НАРРОНИЯ

- Я думаю, нам пора уходить отсюда.

- Что? - Занн вытаращил глаза.

Шумаар угрюмо пояснил:

- Здесь нет того, кого я искал. Уже нет.

- Да, но... - залепетал Занн. - Город, столько богатств, столько необыкновенных машин. Аррадаты и порох, наконец...

- Да, добыча должна быть записана, и, как положено, поделена. Часть аррадатов можно взять с собой - у нас впереди еще долгий путь войны.

Шумаар горько усмехнулся, но Занн на этот раз потерял свой дар все замечать и не увидел усмешки.

- Я должен найти менгисту. Он знает, где тот, кого я ищу.

- Менгисту ушел тайной подводной тропой. Он может быть где угодно - никто не знает, куда выводит эта тропа. - Занн помолчал. - У меня с собой запись предварительного допроса турума Инул-ло. Того старика, который сдался нам незадолго до штурма.

- Ты же знаешь, что я неграмотный, - равнодушно сказал Шумаар.

- Инул-ло сказал, что тропу строили мастера, которых потом убили. По крайней мере, никто и никогда больше не видел их.

- Он знает, где вход?

- Нет, господин. Это было секретом одного менгисту.

- А выход?

- Тоже нет, господин. Видимо, очень далеко от города, возможно, на берегу озера.

- Эта часть Нарронии охраняется, и по моему приказу отряды стоят там, где канал выходит в озеро. Там менгисту не появлялся.

- Может быть, вход был через подземную клоаку, - так называются пещеры под городом, в которые сливаются нечистоты, - сказал Занн. - Инул-ло говорит, что клоака очень большая - целый подземный лабиринт.

Шумаар кивнул.

- Значит, тебе придется поискать вход.

- Что? - Занн попятился. - Ты хочешь, чтобы я спустился в нечистоты?..

Шумаар глянул на него из-под опущенных век и сказал:

- Мне кажется, ты никогда из них и не выходил.

И, откинувшись к стене, захохотал. Смех прекратился так же внезапно, как и начался. Шумаар поманил Занна пальцем и проговорил:

- Если бы ты был полководцем, и у тебя было два города, один из которых взят врагом, - что бы ты сделал?

Занн насупился:

- Конечно, я стал бы защищать другой город.

- Значит, менгисту должен быть сейчас в Новой столице.

Занн промолчал.

- Но его там нет, да? Твои шпионы сразу бы сообщили тебе об этом.

- Они сообщают, что Армизий запасся продовольствием и безвылазно сидит в городе, ожидая штурма. А менгисту - нет, менгисту там не появлялся.

Шумаар сказал:

- Значит, нужно ловить его где-то между двух столиц. Если только он не переоделся женщиной.

- Это идея! - лицо Занна просияло. - Я даже не подумал об этом. Немедленно передам своим людям, чтобы они приглядывались ко всем, кто появится в Новой столице. Даже если это будет столетняя старуха.

- Так вот, - продолжал Шумаар. - Ты будешь ждать менгисту здесь, в городе. А я начну охоту на него вокруг озера. Теперь об этом старце, который сдался нам перед штурмом. Где он?

- Инул-ло - примерно так звучит его имя. Мне сказали, что оно означает девясил. Есть такая травка в северных лесах. Он сидит под охраной в своем дворце.

- Что ж, пойдем. Я хочу поговорить с ним.

* * *

- Все дело во времени, - глубокомысленно сказал первый триумвир, когда Шумаар, расположившись напротив него, стал задавать вопросы через Занна: хитрец достаточно хорошо знал нарронийский язык, и уверял, что он не очень труден для изучения. Такое впечатление, сказал он, будто этот язык кто-то выдумал, и выдумал так, чтобы им было удобно пользоваться.

- Да, во времени... - Триумвир помолчал, поглаживая бороду. Повернулся к советнику - единственному, который оставался при нем. - Так?

- Воистину, - сурово ответил советник.

- Скажи, сколько мне лет? А то я постоянно забываю это.

Советник наморщил лоб, подсчитывая.

- Через два месяца солнечного календаря тебе исполнится сто четырнадцать лет.

Шумаар внимательно прислушивался к этому разговору.

- Да, это правда, - кивнул триумвир. - А магистру Астону, нашему богу, как он говорил, уже третья сотня лет.

Шумаар молчал.

- Так вот. Время. Это было главным богатством Астона.

- Значит, он не старел? - спросил Шумаар.

- Когда я родился, он выглядел тридцатилетним. Сейчас, когда приближается мой смертный час, ему можно дать тридцать пять.

Шумаар задумался.

- И ты не знаешь, в чем тут секрет?

- Нет, славный полководец. Я прожил долгую и счастливую жизнь. Но это обычная человеческая жизнь. А Астон - не человек.

- Кто же он?

- Он велел называть себя богом.

Шумаар помолчал.

- Когда мы начали штурм, тебя здесь не было, но, может быть, ты знаешь, куда исчез Астон?

- А? - Инул приложил ладонь к заросшему толстым седым волосом уху. - Прости, полководец, я стал туговат на ухо, да и глаза... А вот магистр отличался замечательным слухом.

- Я спросил, куда исчез магистр?

Старик разгладил волосы, - расчесанные на прямой пробор белесые реденькие пряди, ниспадавшие на грудь.

- Я уже говорил твоему слуге Занну. Когда-то давно, когда я не был еще триумвиром, магистр выстроил подземный ход, который выводил из города. Где начинался ход и где заканчивался - никто не знает.

- А что говорили люди?

- Люди говорили разное. Говорили, что ход очень длинный, и ведет к островам на озере. На озере, знаешь ли, есть острова - плоские и безжизненные, на которых живут нищие рыбаки... Но я не верю этому. Подумай: какой ход выдержит давление воды на протяжении многих миль?

- Ходы бывают разными, - возразил Шумаар.

- Ну-да, ну-да... Но я таких не видел.

Шумаар сделал усилие, сумрачно взглянул на Занна и негромко спросил:

- Менгисту ушел один? И куда делся его пленник?

Старик, слушая Занна, снова приложил ладонь к уху:

- Ты говоришь, наверное, о той диковинке, что привезли несколько месяцев назад с Огненных гор? - переспросил Инул. - Да, это было настоящее чудо. Человек, вмороженный в глыбу льда. Помнишь, как он, ожив, перепугал половину города? - спросил триумвир, повернувшись к советнику.

Советник этого не помнил, но всё равно кивнул. Советник уже привык соглашаться с Инулом, - это было вовсе не трудно.

Шумаар перевел взгляд с одного на другого и вдруг повернулся к советнику:

- Опиши мне его!

- Кого? - советник насторожился. Это был полный, почти рыхлый человек, с голым черепом и заплывшими от обжорства и пьянства глазами.

- Ледяного человека.

- Ну... - советник развел руками. - Это был варвар... В варварской одежде. Громадного роста. С кинжалом на поя...

Шумаар вскочил:

- А здесь? Что у него было здесь? - он показал на рот, потом прижал палец к подбородку параллельно губам.

Инул всплеснул руками:

- Истинная правда! Именно так! Ты помнишь... - Он повернулся к советнику.

- Да, конечно. Я тогда не понял... И сейчас не очень понимаю. Но у него как будто бы было три губы.

- Это боевой шрам! - перебил его Инул. - Эх, молокосос! Ты и битв-то настоящих не видел!

- А ты если и видел - давно уже забыл, - огрызнулся обиженный советник.

Шумаар хлопнул в ладоши. Вздохнул.

Повернулся к Занну и сказал:

- Проводи старика. Советник останется.

Занн кивнул, подхватил старца под руки и повел к выходу из тронного зала.

Советник хотел было последовать за ними, но Шумаар крепко взял его за предплечье.

- Я думаю, - сказал он по-аххумски, так, будто был уверен, что его понимают, - я думаю, ты знаешь, кто это был. Как твое настоящее имя?

В глазах советника появилось выражение ужаса. Советник внезапно обмяк и повалился бы на пол, если бы Шумаар его не удержал.

- Имя, - спокойно повторил он. - И звание.

- Димах... Сотник Димах, - тихо ответил советник. - Я служил в пограничной страже на западной границе, близ города Кассенбак.

- И ты не узнал Нгара, темника бессмертных?

- Я... Конечно, узнал... Но я всего лишь...

Шумаар выпустил его и советник без сил повалился на мраморный пол. Он прикрыл голову руками и затрясся в беззвучных рыданиях.

Шумаар потер лоб рукой.

- Я помню... Восемь... Нет, семь лет назад ты предал свою сотню. Нет, ты её не просто предал, а продал - и вывел под стрелы горцев. А сам бежал с поля боя, бежал до самого Кассенбака, поднял тревогу, вернулся с отрядом на место побоища... Почему-то тогда тебе поверили и не отдали под суд. Но потом ты все равно исчез. Так?

- Нет, мне грозил суд тысячников, и я убежал. Я долго скитался в горах, пока не встретил торговый караван в Нарронию. Я пришел в Кут, добился приема первого триумвира, Инула, и честно рассказал ему обо всем. Инул - добрый старик. У него было много советников, и он сделал меня одним из них.

- Ладно... - Шумаар вздохнул. - Ты снова лжешь, но это уже не важно.

Он поднял Димаха с пола за шиворот, как котенка, встряхнул, заставив стоять на ногах.

- Такие, как ты, всегда многое знают. Больше всех остальных. Где сейчас Нгар?

- Клянусь... Я не знаю, пусть свидетелем будет сам Аххуман! Магистр держал его при себе, в каземате, куда доступ имел только сам Астон и его слуга Вадемекум. Они подолгу говорили там, а больше мне ничего не известно...

- Магистр увел его с собой через потайной вход?

- Я не знаю! - чуть не плача, завопил Димах. - Клянусь!..

- Хорошо. Я поверил бы тебе, но... Занн!

Занн появился мгновенно. Шумаару показалось, что все это время Занн просто прятался за ближайшей колонной.

- Видишь его? - Шумаар показал на Занна и схватил Димаха за жирный трясущийся подбородок, повернул. - Посмотри хорошенько. Я доверчив, а Занн - нет; он никому не верит, даже мне... Верно, Занн?

- Тебе? Тебе я верю... Иногда. - Занн ухмыльнулся, мгновенно включившись в игру.

- Так вот, - сказал Шумаар, поворачивая лицо Димаха к себе. - Если ты не знаешь, где вход, тебе придется это выдумать. Потому, что Занн не выпускает своих жертв, пока не добьется своего. А потом эти жертвы остаются калеками на всю оставшуюся жизнь - слепыми, с пробитыми ушами, с переломанными пальцами... Понимаешь меня?

- Да! Да! Я скажу всё, что знаю! Я спущусь, куда прикажешь! Только не отдавай меня Занну, повелитель!

- Не-ет, - улыбнулся Шумаар. - Я не отдам тебя Занну. Но Занн всегда будет рядом с тобой.

Дрожа, переводя бессмысленный от страха взгляд с Шумаара на Занна, Димах вдруг нашел, как ему показалось, спасительный выход:

- Нужно арестовать Луза, Энофа и Трая. Эти проходимцы и льстецы много знают, куда больше меня!

Шумаар полуобернулся к Занну.

- Будет сделано, повелитель, - сказал Занн, но внезапно смутился и тихо проговорил:

- Прости, повелитель, Луз - тот самый военачальник, который взорвал склады с порохом. Арестовать его было бы неверно.

Шумаар пожал плечами:

- Но ведь он получил деньги? Или ты присвоил их себе?..

- Получил. Конечно, получил. Всю сумму, которую выдал мне казначей, - торопливо проговорил Занн.

- Ну, так пусть завещает это золото своим детям.

Занн промолчал. Он не стал уточнять, что у Луза не было детей.

* * *

Корабль магистра дрейфовал в юго-западной части озера. Земли здесь были малонаселенными, озеро было мелким, а дно таким покатым, что к берегу могла пристать только плоскодонка. Впрочем, берегом была поросшая редким кустарником степь, куда забредали лишь охотники на леопардов.

Вода здесь была солоноватой на вкус, и магистру приходилось расходовать драгоценный запас воды, хранившийся в трюме.

Большую часть времени магистр проводил в каюте. Изредка приказывал отвезти себя на один из плоских песчаных островов, и подолгу оставался там, слушая крики чаек и плеск воды.

Он сгорбился и постарел за эти дни еще больше. И это волновало его сильнее, чем захват столицы ордой Шумаара.

Сидя перед зеркалом, он рассматривал свое лицо, волосы, глаза. Теперь он выглядел старше первого триумвира.

Ему больше не помогал настой альрауна, более того, настой только ускорял старение.

В глубокой задумчивости Астон вышел на борт перед рассветом. Команда отдыхала, и даже вахтенный спал, свесив голову.

Наконец, магистр принял решение.

Он разбудил вахтенного и приказал позвать капитана. Когда заспанный капитан появился на палубе, Астон сказал:

- Пора причаливать к берегу.

- Где прикажешь, магистр? - спросил Вальб.

- К южному берегу, там, где песчаная коса.

* * *

Плаванье заняло весь день, хотя ветер был попутным. Вечером корабль приблизился к берегу, высадил магистра.

- Лодку вытащишь на берег, закопаешь в песок. Но корабль все равно должен быть поблизости, - сказал Астон.

- Не беспокойся, магистр.

- Не я, а ты должен беспокоиться! - Астон сердито нахлобучил на голову соломенную шляпу, какие носили рыбаки и странники. - Не сомневайся: варвары скоро дознаются, что на озере есть острова, и найдут корабли, чтобы прочесать озеро. А кораблей в каналах столицы хватает.

Вальб кивнул:

- Хорошо, магистр. Я буду осторожен.

Астон пошел по песчаной косе. Он был одет в балахон, подпоясанный простой веревкой, за спиной нес котомку. Вот его фигура добралась до начала косы, поднялась на дюны. И исчезла.

ХАТУАРА

Верная Собака думал.

Он не знал, как быть, и впервые не мог спросить совета у своих приближенных. Он, конечно, послал гонца в Арманатту, но пройдет немало времени, пока придет ответ Ар-Угая.

Вчера, после всех церемоний, после того, как Айгуз выкупила преступника Каршу, к которому Собака почему-то проникся доверием, вечером, когда они остались одни, Айгуз сказала, что хочет ехать дальше - в Кейт, Аммахаго, Ушаган.

- Зачем? - спросил Верная Собака, никак не ожидавший такого поворота.

- В Кейте прошло мое детство, - сказала она. - В Ушагане - юность. А в царской усыпальнице в Кейте покоится прах Ахха Мудрейшего - моего приёмного отца.

Верная Собака крякнул от неожиданности. Если бы Айгуз сказала, что просто хочет развеяться, - он сразу бы согласился. Но могила Ахха - это серьезно. Пожалуй, Ар-Угаю это не понравится. Верной Собаке это тоже не нравилось, хотя он и не отдавал себе отчета, почему.

Когда Айгуз удалилась в свои покои (а толпа перед дворцом еще ликовала, пришлось приказать разогнать ее - впрочем, дело обошлось миром, поскольку хуссарабы в разгоне не участвовали), Верная Собака сел на пол, поджав под себя ноги, и стал думать.

Его беспокоило, что у него слишком мало войска. Правда, он мог взять отряд в Хатуаре и Хатабатме - будь трижды проклят этот город и поскорее бы сгореть ему во Рву, - но и этого было маловато. Ведь в Ушагане тоже могли устроить беспорядки. Но там, по крайней мере, стоит сильный гарнизон. Но и гарнизона не хватит - Ушаган большой город, очень большой. Святой город хумов.

Дорога дальняя, Аххум велик.

И где Камда? Что он задумал?..

Когда луна закатилась, и ночь пошла на убыль, а голова у Собаки стала разламываться от боли, он, наконец, махнул на всё рукой и решил поспать, надеясь, что утром все вопросы решатся сами собой. Ведь в крайнем случае он может и запретить Айгуз эту поездку. Сослаться на Ар-Угая, на то, что царицу ждут в Арманатте...

- Ой-бой... - по-бабьи вздохнул Верная Собака и повалился спать. Да, неважный он полководец - правильно говорил Богда-каан.

* * *

Процессия вышла из города утром.

Дорога вела на восток, к синевшим вдали горам, которые отделяли Зеркальную долину от прибрежной части Аххума. За перевалом дорога раздваивалась, северная вела к Аммахаго и дальше, к Кейту, южная - в Ушаган.

Впереди скакал отряд хуссарабов. При виде них редкие паломники отступали на обочину, возчики неистово нахлестывали неторопливых волов, уступая дорогу.

Верная Собака тоже ехал в повозке с поднятым войлочным верхом. Он потел, пил крепко заваренный напиток из колючек, и всё мучился сомнениями.

Он уже отправил гонцов в Аммахаго и Ушаган. За перевалом их должны были встретить. Но перед этим надо было проехать несколько десятков миль по горам, среди круч и обрывов. А там сколько угодно мест для засады. Хотя случаев нападения на хуссарабов в этой части Аххума не было уже больше года, все-таки...

Да еще этот верховный жрец Харрум. Он напросился сопровождать свою госпожу. И теперь, вместо того, чтобы тихо сидеть в своей Хатуаре, призывая народ к смирению, то едет в своей легкой повозке, то бьет ноги, шагая рядом.

Таких жрецов не бывает, думал Собака. Прежнего жреца носили в паланкине, а пешком он ходил только по великой надобности. Надо было оставить его великим жрецом - он оказывал большие услуги хуссарабам. Но его зачем-то посадили на кол. Верная Собака выглядывал из повозки, смотрел, всё ли в порядке, и снова прятался в тень.

По временам он вздыхал: Ой-бой..., - и недовольно причмокивал толстыми губами.

* * *

Во время привала Харрум подошел к Карше, сидевшему на земле, прислонившись к колесу повозки.

Харрум присел рядом. Карша покосился на него, но промолчал.

- Ты аххум? - спросил Харрум.

Карша промолчал.

Харрум посмотрел на ослепительно синее небо, на кручи, высившиеся на востоке, и сказал негромко:

- Пройдет немного времени, и слава Аххума опять воссияет.

Карша бросил на него быстрый взгляд.

- Я не аххум, - нехотя ответил он. - Я арлиец.

Харрум внимательно посмотрел на него.

- Я слышал про одного арлийца. Он был тысячником Музаггара. Когда Музаггар получил приказ Домеллы привести войско в Ушаган и принести присягу новому царю - малолетнему Аххаггиду, которого теперь называют Младшим кааном, - этот арлиец отказался выполнить приказ.

Карша молчал, опустив голову.

- Я раб, - наконец сказал он.

- Да. Мы все рабы, хотя твой ошейник видим, а мой - нет.

Харрум вздохнул, поднялся и сказал:

- Домелла велела позаботиться о тебе. Хочешь поехать в моей повозке?

- Нет.

Мимо проскакал хуссараб с поднятой рукой. Привал закончен.

АММАХАГО

На перевале их встретил наместник Аммахаго сотник Ултан. Это был пожилой хмурый хуссараб, считавший свое наместничество ссылкой.

Аммахаго и раньше не был большим городом, а теперь, когда заглохла торговля с островами и часть жителей разбежалась, и вовсе превратился в захолустье.

Ултан поклонился Верной Собаке, сказав, что путь надёжен, вдоль дороги усилена охрана.

Поезд спустился с гор, и целый день тащился по дороге среди заброшенных полей с редкими нищими деревушками, жители которых выходили из домов и провожали процессию глазами, но не подходили к дороге.

Ворота Аммахаго были разрушены, на развалинах ворот стража жгла костры. В городе было тихо, факельщики стояли воль главной улицы, которая вела мимо рыбного рынка к гавани.

Вокруг гавани стояли лучшие дома города. Здесь для царицы и ее свиты был приготовлен ночлег. Завтра или послезавтра Домелла отправится дальше - в Кейт, город, где она родилась во второй раз.

* * *

Домелла вышла из повозки, обвела глазами пустую гавань. Море глухо и тяжело ворочалось за волноломом, и на море не было видно ни единого паруса. На набережной тоже не было ни единого прохожего или зеваки - только темные фигуры стражников, застывших, как статуи.

* * *

Ночью Верная Собака снова не спал. Он только что принял гонца от Ар-Угая и несколько раз перечитал его послание. Подперев щеку рукой, он задумался. Ар-Угай писал, что царица может проведать родные места, посетить гробницу Ахха. И вообще, она вольна делать, что хочет. Пусть ездит и смотрит, сколько угодно. Ар-Угай велел только регулярно сообщать ему о передвижениях и заботиться о безопасности Домеллы. И еще - ожидать приказа.

Верная Собака понял одно: Ар-Угай хочет, чтобы Айгуз задержалась в Аххуме. Ар-Угай - полководец, не то, что он, Верная Собака. Ар-Угай умеет заглядывать в будущее, строить планы и воплощать их.

Другое дело - совпадают ли эти планы с планами Верной Собаки?

Собака догадывался, что Ар-Угай нарочно удалил из Арманатты Угду. А теперь, получалось, что он удалил и Айгуз. Зачем ему это надо? Чтобы самому воспитывать каан-бола, а пока каан-бол подрастает - безраздельно править новой хуссарабской империей?

Собака вздохнул. Он верно будет служить Ар-Угаю. Но если бы знать, какое будущее Ар-Угай приготовил для него, для Верной Собаки...

* * *

Ночь была ветреной. Где-то с силой хлопала ставня, и море волновалось, набрасываясь на изъеденные камни волнолома. На самом краю волнолома, далеко уходившего в море, сидел человек в рваном хитоне и холщовой накидке.

Его не было видно с набережной.

Волны тяжело били в камень внизу, и пена взметалась и обдавала его с головы до ног. Но он не двигался, закутавшись в промокший насквозь плащ. Волнолом вздрагивал от ударов, и отзывался тяжким гулом. Издалека, с берега, время от времени доносились заунывные голоса: это перекликалась хуссарабская стража.

Под утро ветер стал стихать, волны уменьшились.

Человек, сидевший на волноломе, исчез.

КЕЙТ

Смотритель Священного города мертвых - кейтского некрополя - ожидал высоких гостей.

Это были непривычные для него хлопоты. Ему дали в помощь целую полусотню воинов городской стражи - по большей части аххумов из горных племен. Стражники пригнали множества народа - и горожан, и жителей окрестностей. Согласно приказу, каждый должен был явиться с метлой, лопатой и тачкой. Но, поскольку зажиточные горожане откупились, пришел всякий сброд, у которого не то что тачек - не было даже лопат. А метлы по большей части были самодельные и никуда не годились.

Тем не менее за два дня не только царская усыпальница, но и все кладбище было приведено в порядок. Выметены дорожки, поправлены надгробья. Даже выкрашены ворота, и вдоль главной дороги высажены цветы. Жаль только, что они быстро увяли.

Рабочие были никуда не годны - уже к вечеру первого дня часть из них разбежалась, а другая стала отказываться работать. Вечером, по их представлениям, находиться на кладбище было опасно. Но если они боялись теней усопших, то смотритель боялся другого.

Еще утром он переговорил с командиром стражи.

- Здесь водятся не только лисицы и совы, - сказал он. - Бывает, что могилы раскапывают волки.

Командир оглянулся в испуге. Они сидели в каморке кладбищенского сторожа; окна каморки выходили на главную дорогу и на холм, усыпанный надгробьями.

- Придется вам поохотиться нынче ночью, - сказал смотритель. Он видел страх полусотника и даже приосанился от сознания собственной смелости. - Волки здесь не те, что в горах. Смирные. На людей они не нападают. Промышляют свежими покойниками.

Полусотник позеленел и отвел глаза.

- Видимо, придется выставить стражу по всей окружности кладбища, особенно на той стороне холма, - сказал смотритель, и, словно только сейчас заметив состояние полусотника, спросил: - Да ты никак боишься, господин?

Полусотник простодушно кивнул:

- Боюсь. Я и с детства не очень-то люблю мертвяков. Сколько их, бывает, разгуливает по ночам, ища добрую душу, которой можно было бы закусить...

Он бросил быстрый взгляд в маленькое окошко. Впрочем, при солнечном свете холм с надгробьями не выглядел слишком уж страшным.

- Разве ты не встречал разгуливающих мертвецов? - понизив голос, спросил полусотник.

Смотритель поерзал на жесткой скамье.

- Как не встречать - встречал. Но меня они знают и уважают. Как им без меня обойтись? На кладбище должен быть порядок! К тому же каждый вечер жрец богини Танны обходит холм и просит мертвецов оставаться лежать, где их положили, не пугать живых. А когда смеркается, я выпускаю собак. Они тоже боятся восставших из могил, но своим лаем отгоняют их от ворот.

Полусотник слушал, раскрыв рот.

- А волки?

- Что волки?

- Разве волки не боятся собак?..

Смотритель поманил полусотника пальцем. Они вышли из сторожки, завернули за угол. Здесь был хозяйственный двор, мастерская по изготовлению надгробий, хижины землекопов. А на столбах висели шкуры.

- Посмотри, - сказал смотритель. - Этих тварей я убиваю сам. Время от времени, когда появляется слишком много свежих могил, я с двумя помощниками устраиваю засады. Но вообще-то волки боятся людей. А когда зажжешь факел - разбегаются.

Полусотник опасливо потрогал одну из шкур. Она была плохо выделана, задубела, и от прикосновения качнулась и стала глухо стучать о столб. Полусотник вздрогнул.

- А собаки? - напомнил он.

- А что собаки? - недовольно ответил смотритель, боясь запутаться в собственной истории. - Собаки тоже боятся волков. А иногда присоединяются к ним... Хотя корма у них достаточно.

Он показал рукой в дальний угол двора, где на солнцепеке дремала целая свора больших разномастных псов. Для них был отгорожен угол, они лежали за железной решеткой высотой в человеческий рост. Полусотник разглядел среди объедков и куч собачьих нечистот обглоданные кости и снова вздрогнул.

Обернулся к смотрителю:

- Помилуй, господин... Я не решусь участвовать в твоей ночной охоте.

- Значит, выбери добровольцев, - ворчливо ответил смотритель и чуть не добавил: посмелее.

- Мои солдаты - сплошь деревенщина. Они недавно были призваны, и головы их набиты суевериями. Думаю, они не согласятся.

- Ну, предложи им награду! - смотритель уже терял терпение.

- Награду?.. - полусотник задумался. - Пожалуй, это мысль. Схожу-ка я к магистрату - пусть выделит денег из городской казны.

* * *

Городской магистрат - каул, коренной житель этих мест, - исправлял свою должность два последних года, с тех пор, как калекой вернулся с войны: у него не было одного глаза и он прихрамывал на правую ногу.

Выслушав полусотника, магистрат вздохнул:

- Ты же знаешь, казна почти пуста. Сейчас все налоги собираются наместником и его фискалами-баскачами. А те крохи, что достаются городу, сразу исчезают. Ремонт водопровода, например, обошелся нам так дорого, что пришлось просить о помощи наместника...

Он помолчал.

- Да, волки - это плохо. Смотритель докладывал мне о них. Время от времени он устраивает облавы, нанимая бродяг, которые живут в полуразрушенных склепах...

Полусотник поежился. Магистрат взглянул на него из-под насупленных косматых бровей.

- Бродяги не опасны. Они отгоняют волков...

Он подумал, потом вздохнул:

- Впрочем, я думаю, что делу можно помочь иначе. Среди горожан хватает нищих, которые не боятся ни богов, ни духов, и готовы на все. Думаю, волчья шкура будет им достаточной наградой. Я сейчас же пошлю глашатая.

* * *

Во время ночной охоты полусотник оставался в усыпальнице Ахха. Жрецы Танны собирались молиться здесь всю ночь, и полусотнику это место показалось наименее опасным.

Он заглянул в главный зал, где, окруженные низкой решеткой, на возвышениях стояли четыре саркофага, украшенные изображениями покойных Ахха, его супруги и двух детей, умерших во младенчестве. Здесь жрец с прислужником негромко читал молитвы, отвешивая поклоны статуе Танны. Статуя была небольшая, высеченная из темного гранита. Это была скорбная фигура в погребальном одеянии и безглазым лицом.

В другом помещении сидели два стражника. Отсюда вела дверь в келью, где поочередно дежурили жрецы Танны.

Полусотник присел на каменное возвышение. Ему показалось, что это самое безопасное место во всем городе мертвых.

Стражники, покосившись на него, продолжали бросать кости, играя на солдатский паек.

Издалека донесся неистовый лай собак, потом он стал удаляться.

- Собаки гонят волков, - сказал стражник, бросая кости.

- Нет, - ответил второй, - сегодня тут что-то вроде охоты. Жители склепов вооружились дубинами. Говорят, их ждет награда...

- Награда у них одна, - усмехнулся первый, - обобрать покойника...

Полусотник посмотрел на говорившего, но промолчал.

Некоторое время игра продолжалась в молчании, потом стражники снова завели разговор о покойниках.

- Да, иного покойника обобрать трудно, - глубокомысленно сказал один из игроков. - Надо вскрыть плиту, спуститься вниз... А тут собаки.

- Я слышал, что бродяги, которые живут в здешних склепах, некоторых могил как огня боятся.

- Еще бы... Покойники разные бывают. Одни лежат себе смирно, а другие...

- Тьфу! - не выдержав, в сердцах плюнул полусотник. - Нашли вы о чем говорить!

- Прости, господин, - сказал игрок. Задумчиво посмотрел под ноги полусотника и проговорил: - Ты как раз сидишь на могиле одного такого покойника.

Полусотник едва не подскочил. Поглядел себе под ноги, пощупал холодный камень.

Стражник подмигнул товарищу.

- Здесь лежит тот монах, который приплыл на плоту.

- О чем ты болтаешь? - спросил сотник, приподнимаясь. Он уже понял, что стражник говорил правду: на камне был выбит странный знак в виде креста.

- Разве господин не слышал эту историю? - удивился стражник и отложил кости. Его товарищ сел поудобней, опустив руки между колен.

- Давным-давно к берегу прибило плот, на котором были полумертвый монах и грудной ребенок, девочка.

- Знаю, - проворчал полусотник, оглядываясь, где бы присесть: садиться на надгробие странного монаха-крестоносца он теперь не решался. - Кто же не знает историю нашей царицы.

- Так вот, - сказал стражник, - монаха похоронили здесь, в царской усыпальнице, по повелению Ахха Мудрейшего. К тому времени здесь уже покоились его супруга Тахма и двое детей. Но негоже было класть незнакомца рядом с ними. И тогда Ахх придумал положить его здесь.

Стражник понизил голос и продолжал:

- Но здешние бродяги, господин, рассказывают, что монах этот не умер. Иной раз по ночам он встает и бродит по кладбищу. Тогда наутро на многих надгробьях находят веточки, сложенные крестом. Такая уж вера была у этого монаха, - добавил он задумчиво. - А встает он, господин, потому, что похоронили его не по его обычаю, а по-нашему. Вот и нету ему покоя...

- Нет, - перебил второй стражник. - Я слышал другое. Его просто похоронили живым. Он, понимаешь, уснул от безводицы, да так, будто казалось, что умер...

Полусотник раскрыл было рот, в страхе покосился на могильный камень, на котором только что сидел. Ему показалось, что камень сейчас поднимется.

- Он казался мертвым, когда его перенесли с плота на берег, - продолжал рассказчик. - Наши лекари посмотрели и решили, что он умер. Вот и поторопились похоронить. А на самом деле... Да вот, изволь взглянуть, господин... Видишь? Плита как будто сдвинута.

Полусотник машинально взглянул и действительно увидел зазор между крышкой и стенкой саркофага.

- Великий Аххуман! - охнул сотник. - Послушаешь вас, бездельников, так...

Голос его предательски дрожал, поэтому он резко оборвал себя и решил, что, пожалуй, лучше выйти на воздух.

У костра тоже сидели стражники - воины его собственной полусотни. Один из них тихим голосом рассказывал что-то, а другие слушали, затаив дыхание, и по временам испуганно оглядывались в темноту.

- ...Говорят, с тех пор, как хуссарабы надругались над усыпальницей, Ахх потерял покой, - говорил худой, как скелет, солдат-нестроевик. - По ночам он выходит из склепа и обходит весь город. Иной раз они выходят вдвоем - вместе с монахом, который лежит у входа. Люди слышат причитания Ахха: он зовет потерянных детей. Его встречали и в гавани, и на базаре. Один нищий рассказывал мне...

Заметив командира, солдат притих.

Полусотник мрачно поглядел на него. Досада вытеснила страх и он рявкнул:

- Хватит болтать!

* * *

Домелла хорошо отдохнула в последнем перед городом постоялом дворе, и въехала в Кейт верхом на белой кобыле. Ее иссиня черные волосы были расчесаны на пробор и собраны на шее заколкой с золотым орлом. Верная Собака, скакавший следом, глядел на заколку неодобрительно.

Кейт встречал ее, как и положено встречать царицу. Ворота были распахнуты, а мост через ров застелен коврами. Стража в позолоченных шлемах с конскими хвостами выстроилась по обе стороны моста. В воротах царицу встретили наместник-хуссараб и магистрат. Причем магистрат собирался вручить Домелле ключ от городских ворот в знак того, что она сможет теперь приезжать, когда ей захочется. Однако наместник заявил, что этот обычай устарел, а ключ, если он есть, давно уже должен быть у него. Поэтому магистрат ограничился краткой приветственной речью.

Жителей на улицу, по которой следовала процессия, не пустили (Верная Собака позаботился об этом заранее), поэтому кейтцы заняли крыши прилегающих домов. С крыш неслись приветствия и летели цветы.

Верная Собака подумал, что вместе с цветами могут бросить и камень, но наместник, ехавший рядом с ним, его успокоил: таков обычай, и все, кто желал видеть торжественный въезд Домеллы, были обысканы.

- Ты молодец, - похвалил его Верная Собака; он покосился на наместника и решил, что этот человек может ему пригодиться.

* * *

Царский дворец в Кейте походил на обычный дом, хотя и имел целых три этажа, остроконечную крышу, крытую глазурованной черепицей, башенки и балконы.

Здесь жил Ахх Мудрейший, здесь прошло детство Домеллы.

Она не сдержала слез при виде дворца.

* * *

Время пребывания царицы в ее родовом городе было тщательно распланировано. После торжественного обеда она должна была посетить заседание городского совета (который теперь ни за что не отвечал и ничего не решал), потом совершить прогулку по городу и окрестностям, а вечером полюбоваться на кейтский карнавал.

Посещение усыпальницы Ахха было запланировано на следующий день.

* * *

Поздно вечером, когда карнавал закончился, мусорщики взялись за метлы, а стража заняла места на крышах и бастионах, во двор Кейтского дворца въехал всадник. Отряд, сопровождавший его, отвели к конюшне, а всадник, спешившись, показал командиру ночной стражи золотую пайцзу, прикрытую плащом.

После коротких переговоров по-хуссарабски всадника проводили во дворец, к покоям, которые занял Верная Собака.

Полог откинулся, и Верная Собака, подняв голову, в недоумении уставился на человека в дорожном плаще, в пастушьей шапке с лисьей опушкой.

Когда человек снял шапку, Верная Собака изумился и поднялся на ноги.

- Ар-Угай?..

- Тихо, - вполголоса сказал Ар-Угай. - Никто не знает, что я здесь. Никто и не должен этого знать.

- Я и не думал, что ты...

Верная Собака не смог закончить мысль, и махнул рукой. Вышел из комнаты, сказал стражнику:

- Никого не пускать.

Вернулся, прошел в спальню, посмотрел в окна. И только после этого сел на пол, поджав ноги, прямо напротив Ар-Угая.

Ар-Угай налил себе самую большую пиалу напитка из колючки, сделал несколько глотков и поморщился.

- Как ты пьешь эту дрянь?

- Она придает сил... - возразил было Верная Собака и замолк, понимая, что это не главное.

Ар-Угай взял с блюда сразу несколько шариков высушенного соленого творога из кобыльего молока, сунул в рот, запил все тем же напиткам.

- Дорога была нелегкой... У тебя простая, хорошая еда... В Арманатте придворные повара, которых набрали где попало, готовят всякую гадость, вроде черепашьего супа.

Прожевав, он передохнул и сказал:

- Я приехал, чтобы сообщить тебе плохую весть. И сегодня же уеду обратно в Арманатту.

Верная Собака навострил уши.

- Великий каан, брат Богды, Угда, умер.

Ар-Угай слегка откинулся и, прищурившись, мгновение смотрел на Верную Собаку. Тот лишь шевельнул головой, но промолчал, выдержав взгляд. Это понравилось Ар-Угаю.

- Может быть, еще не умер. Может быть, еще мучается кровавым поносом... Но скоро умрет.

Верная Собака молчал, ожидая продолжения. И это Ар-Угаю уже не очень понравилось.

- Айгуль. Его новая наложница, - наконец пояснил Ар-Угай. - Толчёное стекло.

Верная Собака все молчал.

Ар-Угай вздохнул, неторопливо проглотил еще несколько шариков. Продолжил:

- Этот обиженный небом пьяница вздумал жениться. И знаешь, на ком?.. На дочери Богды, на своей сестре.

- Айгуз? - На этот раз Верная Собака не сдержал изумления.

- Айгуз. Перед тем, как отплыть в Тауатту, которую мы назначили ему в улус, он потребовал, чтобы собрался курул. И чтобы на куруле было решено отдать ему в жены Айгуз.

- Тогда... - Верная Собака вдруг сообразил. - Это значит, что он стал бы настоящим великим кааном, а каан-бол - его сыном и наследником.

- Вот именно, - подтвердил Ар-Угай. - Не собираясь отдавать судьбу хуссарабов в руки умовреженного каана, я приставил к нему свою родственницу, Айгуль.

- Я знаю ее, - сказал Верная Собака. - Красивая девушка.

- Не только красивая, но и умная. Я велел ей подсыпать в пищу Угды толченое стекло. Сейчас его плавучий дворец приближается к Большой излучине Тобарры. Я послал отряд из своей тысячи. Дворец доплывет до Махамбетты. Кайлык проследит, чтобы похороны были мирными и пышными, такими, какие подобают великому каану.

Ар-Угай протянул руку и хлопнул Верную Собаку по плечу, от чего тот едва заметно вздрогнул.

- Однако теперь власть переходит к Айгуз. И с этим тоже надо что-то делать.

Верная Собака нахмурился.

- Она ни во что не вмешивается. Думаю, больше беспокойств вызывают Камда и Амза. Что-то они стали не в меру самостоятельными.

- Одно с другим связано, - резко сказал Ар-Угай. - Когда власть в руках женщины, между мужчинами не будет мира.

- Это верно, - Верная Собака наклонил голову. Поднял и спросил тихо-тихо, одними губами:

- Что же ты предлагаешь?

Ар-Угай поднялся, прошелся по просторной комнате, выглянул в окно. На темной зубчатой стене дворца истуканом застыла маленькая черная фигура стражника.

Ар-Угай двумя быстрыми прыжками пересек комнату и, оказавшись рядом с Верной Собакой, внятно проговорил:

- Завтра ты зарежешь её.

Верная Собака не дрогнул. Он только надолго задержал дыхание, а потом медленно, с трудом, выдохнул. Его мясистый загривок взмок от пота.

- Ты - полководец, а не я, - наконец выговорил он. - Так говорил Богда.

Ар-Угай кивнул и улыбнулся.

- Не беспокойся. Со мной приехал человек, который поможет тебе. Когда-то он служил самому Богде, выполняя деликатные поручения. Ты должен знать его - человек без племени, Хуараго.

* * *

Утром город мертвых не казался страшным. Невыспавшийся полусотник расставил караулы и пошел в сторожку смотрителя.

На кладбище стали появляться хуссарабы. Один из них, толстый и сердитый, видимо, был тем самым, которого звали Верной Собакой.

Он объехал все кладбище, спешился у усыпальницы, вошел внутрь. Обернулся к Хуараго.

- Всех местных стражников отсюда убрать, - сказал Хуараго. - Пусть охраняют аллеи кладбища. А усыпальницу будут охранять мои люди.

Верная Собака кивнул.

* * *

Домелла подъехала к кладбищу верхом, у ворот сошла на землю и вошла внутрь, на посыпанную песком центральную аллею. Вдоль аллеи, обсаженной вечнозелеными кипарисами и миртом, стояли шеренги хуссарабских воинов - темных и невозмутимых, в шлемах с опушкой и стеганых кафтанах с нашитыми латами.

Домелла шла очень медленно. Позади шел Харрум, а за Харрумом - смотритель и магистрат. Хуссарабский наместник держался рядом с Верной Собакой, Хуараго и десятком телохранителей в черных панцирных доспехах.

Она помнила здесь каждую тропинку - кладбище было одним из излюбленных мест детских игр. Аххаг хвастался, что не боится мертвяков, и не раз приводил сюда маленькую Домеллу. Рассказами о покойниках, которые ночью встают из могил, он, бывало, пугал ее до полусмерти.

Сейчас кладбище выглядело заброшенным. На некоторых холмиках не было надгробий, иные лежали разбитые.

Она поднялась на холм и остановилась перед усыпальницей Ахха. Это было приземистое сооружение из гранитных блоков, слишком тяжелых для почвы: гробница, казалось, постепенно тонула в земле, и даже вход в нее опустился настолько, что надо было наклонять голову, чтобы войти.

Два жреца Танны встретили ее внутри. Харрум обменялся с ними несколькими словами. Вместе с Домеллой в усыпальницу вошли Верная Собака и Хуараго.

Домелла подошла к гробу безымянного монаха.

Верная Собака с неудовольствием посмотрел на высеченный на камне крест. Он помнил тот страшный ночной штурм. Он был тогда совсем юным, и штурм монастыря был первым штурмом в его жизни. Он помнил, как лез на стену по шаткой приставной лестнице, помнил, как бежал по задымленным узким коридорам монастыря, и, пьянея от запаха крови, рубил саблей странных белолицых людей в черных рясах. Он помнил хриплый голос Шаат-туура - седой полководец тогда тоже был молод, - Ищите девчонку!

Девчонку так и не нашли. Ее спас тот, чьи кости покоятся сейчас под плитой с ненавистным крестом... Зато девчонка - вот она. И сейчас она в его власти.

Верная Собака обменялся взглядом с Хуараго. Хуараго чуть заметно качнул головой.

Постояв над плитой - Харрум возложил на крест кипарисовый венок и прочел молитву, - Домелла прошла в царскую усыпальницу.

Жрецы Танны отступили в стороны. Харрум неторопливо двинулся вдоль саркофагов, с благоговением шепча то ли молитвы, то ли читая надписи, сделанные староаххумскими значками, которые нынче мало кто умел разбирать.

Когда Домелла склонилась над гробом Ахха Мудрейшего, Верная Собака почувствовал слабый толчок. Кровь ударила ему в голову, и проклятый аххумский орел, скреплявший волосы Домеллы, ослепил его золотым блеском.

Верная Собака неуловимым движением выхватил из-за пояса нож. Мгновение, когда он выбирал место для удара - в основание неприкрытой белой шеи Домеллы, - показалось ему слишком долгим. Он сделал короткий замах, слыша за спиной тяжелое дыхание Хуараго...

Но что-то помешало ему опустить руку. Чужая рука - только Верная Собака не сразу это понял. Он подумал, что Хуараго в последний момент передумал, или это жрецы успели кинуться к нему, заметив блеск стали... Все это промелькнуло у него в голове в одно мгновенье, а потом он почувствовал жесткую хватку - казалось, его запястье попало в клещи. Он удивился. До сих пор ему не встречалось равных в борьбе на руках. Он был самым сильным в стойбище, и еще подростком удивлял взрослых богатырей, легко разжимая их руки. Он был самым сильным в ставке Богды - и все это признавали, потому, что охотников померяться с ним не находилось. И вот...

Потом до него дошло, что вокруг внезапно стало темно, потому, что порыв ветра погасил сразу все светильники. Потом он услышал позади вопли и возню, а сам, внезапно потеряв опору под ногами, стал падать на пол. Он с размаху ударился лицом о край саркофага, замычал, зарычал, пытаясь свободной рукой нащупать голову Домеллы - но под рукой почему-то оказалась холодная мокрая плита, и он рухнул на нее, уже не чувствуя боли в вывернутой руке...

Кладбище, только что погруженное в суровую тишину, огласилось воплями.

Кто-то - или что-то - внезапно вырвалось из склепа и помчалось на гребень холма. Кто-то из хуссарабов успел бросить ему вослед тяжелое копье, но не достиг цели, - остальные даже не сообразили пустить в ход оружие.

* * *

Потом из склепа вынесли окровавленного Хуараго, а следом за ним - Верную Собаку. Он был очень тяжел, невероятно тяжел. Трое солдат едва вытянули его из гробницы, им на помощь подскочили еще несколько. Лицо Верной Собаки было обезображено: сквозь кровь и вывернутые лоскутья кожи белела кость. Правая рука, неестественно согнутая, волочилась по траве.

Потом из гробницы выволокли живых, но едва дышавших от страха Харрума и жрецов. Их тут же связали и посадили на землю.

Никто не понимал, что происходит.

Никто не знал, что делать дальше.

Пока не вышла Домелла. Белая, как полотно, она шаталась, и два стражника из аххумской полусотни, стоявшие на карауле у гробницы, подхватили ее под руки.

Один из них, сообразив, открыл солдатскую фляжку и плеснул ей в лицо. Она подняла голову.

- О боги! - прошептала она. - Вот я и дома.

* * *

Потом рассказывали всякое. Один из стражников уверял, что в склепе, видно, притаился волк, который накануне ушел от облавы.

- Он выскочил - и прямо на меня! - рассказывал стражник. - Огромный, как теленок. Такой огромный, что не вместился в собственную шкуру, и синие кишки волочились за ним!

Волка искали. Но не нашли никаких следов.

Впрочем, это была самая приемлемая версия. Действительно, кто еще, кроме громадного волка, мог справиться с Верной Собакой? И сам Верная Собака, наверное, знал, с кем имеет дело, - успел вытащить нож!..

* * *

- Что ж, волк - это не самое худшее из объяснений того, что случилось, - проговорил Хуараго.

Он прохаживался по комнате в покоях Верной Собаки. Сам Верная Собака, сложив руки на груди, лежал в гробу, установленном на двух тяжелых аххумских табуретах.

- Следствие будет вестись в Арманатте, - сказал он. - Всех арестованных, всех свидетелей Ар-Угай велел доставить к нему.

Наместник Кейта и два сотника-хуссараба стояли перед ним навытяжку.

- Верную Собаку тоже велено доставить в Арманатту. Придется везти его в этом аххумском сооружении, - Хуараго с отвращением кивнул на деревянный гроб. - Надо обложить тело льдом, гроб закрыть, завернуть в войлок...

Он шагнул к наместнику.

- Ты... Я с удовольствием казнил бы тебя сам, и прямо здесь. Но Ар-Угай велел, чтобы ты тоже был доставлен в его ставку.

Повернулся к сотникам. Внимательно посмотрел на одного, на другого. Потом ткнул пальцем:

- Как тебя зовут?

- Бараслан!

- Назначаю тебя полутысячником. Завтра к вечеру, самое позднее - послезавтра из Цао прибудут две сотни под командой темника Амнака. Но до его прибытия ты отвечаешь здесь за всё. Ты понял?

- Я понял тебя.

- Расставь караулы так, чтобы ни один человек не смог выйти из города.

- А если выйти захочет Айгуз? - спросил Бараслан.

- Ты правильно спросил. Я вижу, что не ошибся в тебе, Бараслан. Так вот, если Айгуз попытается выехать из Кейта - не дай ей этого сделать.

Он посмотрел в глаза Бараслана. С нажимом повторил:

- Ты понял?

- Понял.

- Хорошо. Есть еще вопросы?

- Два, - Бараслан украдкой глянул на наместника, на второго сотника, стоявшего рядом истуканом, переступил с ноги на ногу. - Первый: отчего умер Верная Собака?

Хуараго прищурил глаза. Бараслан слегка попятился и отвел взгляд.

- Этого не знаю даже я... Второй вопрос?

- Даже не знаю... Не обидеть бы тебя, господин, - замялся Бараслан, упорно отводя глаза. - Но все же спрошу - меня спрашивают об этом мои солдаты. Скажи, правда ли, что в Арманатте Айгуз за глаза называют Хум-Баба?

Хуараго поднял брови, потом расхохотался.

- И это уже известно здесь, в захолустном хумском городке?.. Да, полутысячник, это правда. Давно уже Айгуз называют Хум-Баба, что означает мать хумов. Это название придумали... кто бы ты думал? Рабы-строители, согнанные в Арманатту со всех концов земли...

Он благосклонно взглянул на Бараслана, кивнул:

- Охраняй ее. И... называй, как хочешь.

* * *

- По городу ходят чудовищные слухи, - Харрум сидел на скамье в большом зале царского дворца. Зал только назывался большим, - на самом деле это была обычная комната с высоким потолком и вытянутыми от пола до потолка узкими окнами.

- Народ стал совсем темным, что делать, - вздохнул магистрат. - Школы закрыты уже два года, если кто и учится - только самостоятельно. Богачи, бывает, нанимают для своих детей учителей... Все переменилось с тех пор, как Кейт стал частью Аххумского улуса.

- Так что же говорят люди? - спросила Домелла.

- Говорят об ожившем монахе, царица, - Харрум повернулся к ней. - О том самом монахе, который похоронен в царской усыпальнице.

- Это он дал мне мое имя, - с трудом выговорила Домелла. - Ахх много раз рассказывал об этом странном человеке...

- И все-таки он был человеком, а не оборотнем, - сказал Харрум. - Мы осмотрели его гроб, - правда, уже после того, как в усыпальнице похозяйничали хуссарабы. Крышка гроба была сдвинута, это так. Но ведь ее могли сдвинуть и солдаты. Внутри - прах; кости, истлевшая ряса и серебряный крест на шейных позвонках.

Харрум помолчал.

- Все перевернуто, перемешано. Хуссарабские варвары...

- А скажи, - встрепенулся магистрат, - не было ли там клочков волчьей шерсти?.. Ведь говорят, что там прятался волк.

- Шерсти?.. Нет, шерсти не было, - твердо сказал Харрум и отвернулся.

Домелла пристально посмотрела на него, перевела взгляд на магистрата:

- Много ли неизвестных людей появлялось в Кейте в последнее время?

- Обычно - немного. Всех бродяг мы записываем, списки передаем в наместничество. Хуссарабы время от времени ловят их и изгоняют. Но перед твоим приездом, госпожа, в город, конечно, прибыло много людей. Из Аммахаго, Фроа, Випо, Хоана... Кое-кто пришел из самого Ушагана. Ты ведь знаешь, - прибавил он, - как все мы ждали твоего возвращения.

Харрум мягко коснулся руки Домеллы и проговорил:

- Мы молились за тебя все эти годы. Мы знаем, что ты потеряла мужа, а теперь теряешь сына... Но у тебя еще остается Родина, которую нельзя потерять. Прости мне мою дерзость, госпожа. Но вчера ты снова обрела ее.

НАРРОНИЯ

Ворота были закрыты, из пустыни бился в них горячий ветер и сыпал в глаза стражников красной пылью.

В Южную столицу снова пришел безумный ветер.

Армизию доложили, что сторожевой объезд изловил подозрительного старца, который непременно желал увидеть господина триумвира.

- Что же в нем подозрительного? - спросил Армизий.

- Небылицами говорит, - отвечал десятник. - Будто орда захватила север и взяла штурмом Кут, и будто бы стену не проломили, а взорвали. И еще стреляли из аррадатов.

- То, что варвары в Куте - это и без него известно, - нахмурился Армизий. - Ведите его сюда.

Когда старца привели, Армизий подумал, что перед ним очередной безумный, которых много в последние дни стало бродить по стране. Кто-то помешался от горя, кого-то свели с ума великие и страшные бедствия, впервые за сотни лет поразившие цветущую Нарронию

Старик беспрестанно вытирал рукавом слезящиеся глаза, лицо и руки у него были красными от пыли и солнца, а редкие седые волосы торчали вверх, и казались невесомыми.

- Кто ты и зачем хотел меня видеть? - спросил Армизий.

- Я странник, господин! Прикажи оставить нас вдвоем, ибо я могу раскрыть свое имя только тебе одному!

При этом, как показалось Армизию, старик хихикнул.

Он болен, - подумал Армизий, вглядываясь в лицо старика. - Еще один безумец; скоро все, кто остался в Нарронии, сойдут с ума. Старика надо упрятать подальше, ибо безумие заразительно. Он уже поднял было руку, и даже открыл рот, чтобы приказать десятнику взять старика под стражу, но вдруг что-то неуловимо знакомое проглянуло в изможденном морщинистом лице. Армизий опустил руку, глянул на десятника и приказал:

- Оставьте нас.

Когда все вышли, старик сделал несколько шагов вперед. Он молчал, и Армизий снова почувствовал беспокойство. Как бы сумасшедший не кинулся на него с ножом... Впрочем, его, должно быть, обыскали.

- Армизий... - скрежещущим голосом сказал старик. - Дай мне напиться. Я не могу говорить.

Армизий налил вина и протянул старику стакан. Тот с жадностью осушил его, причмокнул, подмигнул Армизию и поставил стакан на стол.

- Славное вино, Армизий. Видно, в городе полно припасов, если ты не жалеешь страннику вина из триумвирского подвала...

Армизий поднял брови.

- Боги... Кто ты?

- Ты не узнаешь своего повелителя?.. Видимо, я слишком сильно изменился... Что поделать - почти триста лет. Это, сам понимаешь, далеко не юность...

Старик рассмеялся скрипучим смехом. Зубы у него были почти идеальными, и Армизий внезапно понял, кто перед ним. Он вскочил, подбежал к старику, схватил его за руку.

- Магистр? Астон? Что случилось с тобой?

- Небеса наказали меня за гордыню, - скрипуче ответил Астон. - Превращение произошло мгновенно. Только что я был молод и полон сил, и вдруг...

Он развел руками.

- Но сначала прикажи приготовить мне ванну. Много горячей, чистой воды, и много, много вина...

* * *

- ...Вот так они и захватили город, - закончил Астон рассказ.

Он сидел, полуразвалясь, на подушках, брошенных прямо на мраморный пол. Он завернулся в белое покрывало, и, несмотря на горячую баню, рука его, когда он коснулся Армизия, оставалась холодной. Высохшая старческая рука с выпиравшими уродливыми узлами вен.

- Теперь ты всё знаешь. Так слушай: если в самое ближайшее время я не найду лекарства, я иссохну и рассыплюсь в пыль. Да, в пыль...

- Я понимаю, магистр. Но что делать? Штурмовать Кут?

- Конечно же, нет. Хуссарабы разобьют твою армию еще на подступах к Куту. Надо найти верного человека... Очень верного. Он должен пробраться в Старую столицу, войти в мою потайную лабораторию в подземелье и вынести снадобья. Я скажу, какие.

Армизий почесал подбородок.

- Кто же это мог бы сделать?

- Я думаю - ты.

- Я? - Армизий искренне удивился. - Но ведь меня знает весь город. Сколько шагов я смогу сделать по улице Процессий, пока меня не схватят по доносу?..

- Я думаю, шагов девяносто.

Армизий непонимающе посмотрел на Астона.

- Именно столько шагов надо сделать, чтобы добраться до первой решетки ливневого стока. Поднять решетку. Нырнуть вниз. Опустить решетку. И - ты в безопасности. Я нарисую схему, как можно по клоаке добраться до подземелья.

Армизий с минуту переваривал информацию. Он всё еще не мог поверить, что Астон говорит вполне серьезно.

- Ну... - с трудом начал он. - Допустим, я пройду по клоаке и войду в твою тайную комнату. Но как я смогу выбраться из города?

- А вот это действительно задача, - отозвался Астон. Поднял палец, внимательно рассмотрел кривой желтый ноготь, длинный и тяжелый, как нож. И запустил палец в ухо.

- Старость, видишь ли, - пояснил он, поковыряв в ухе. - Я глохну, а мне кажется, что просто в ухе скопилась сера...

Он тяжело вздохнул, вытер палец о край покрывала.

- Думаю, выбраться можно будет, скажем, переодевшись рабом. Или женщиной. Или хуссарабом. И лучше - по воде. На озере, в нескольких милях южнее Кута, есть несколько островов. Там живут бедные рыбаки. Они могли бы помочь тебе переплыть через Нарро.

Он помолчал и добавил странным тоном:

- Конечно, если ты согласишься.

Армизий помолчал.

- А город?

- Что город? - раздраженно спросил Астон.

- Ведь эти варвары, как ты говоришь, совсем не дураки. Думаю, скоро они могут вернуться к Новой столице.

- Ну и что? Пусть возвращаются. Здесь, слава богу, нет пороховых складов. Хотя предателей, по-видимому, не меньше, чем в Куте...

Армизий наконец решился:

- Знаешь, магистр, думаю, что не гожусь на эту роль. Здесь нужен кто-нибудь, кто моложе, ловчее, быстрее меня. Кто-нибудь, на кого даже хуссарабская стража не обратит внимания, не говоря уж о жителях Кута. А я должен остаться, чтобы защищать город.

Астон колюче посмотрел на Армизия.

- И что же, у тебя есть на примете такой человек?

- Думаю, есть.

КЕЙТ

- Эй, раб!

Карша поднял голову, оторвавшись от своего занятия.

Перед ним стоял высокий могучий человек с крупной седой головой и загоревшим до черноты лицом.

Карша, отложив обрезки кожи и сбрую, которую он чинил, ждал продолжения.

- Раб, - повторил незнакомец, - можешь оказать мне услугу?

- Какую? - настороженно спросил Карша.

- Открой мне свое настоящее имя.

Карша вздрогнул, выронил шило. Оглянулся, не слышит ли кто этого странного человека. За стеной, в конюшне, слышался голос главного конюха, но здесь, в закутке между конюшней и глинобитной стеной, отделявшей хозяйственный двор Кейтского дворца от улицы, посторонних ушей не было.

Карша поднялся. Он оказался одного роста с незнакомцем. И, чем больше он глядел, тем яснее ему становилось, что он уже где-то встречал этого человека. Давно. В свободной стране...

- Я - Карша, - твердо сказал он. - Раб царицы Домеллы.

- Хорошо, Карша, - кивнул незнакомец. - Я знаю, что плохие рабы не задерживаются у царицы. Так вот, передай ей вот это. Скажи, что ее друзья хотят встретиться с ней.

Он сунул в руку Карши что-то твердое, с зазубренными краями. Повернулся. Выбросил руки вверх, подпрыгнул, и исчез по ту сторону ограды.

Карша посмотрел на ладонь и невольно задрожал. Это была половина эмалевого аххумского орла - знака Хранителя.

* * *

Каршу не слишком утомляли работой. Более того, теперь он мог есть вместе со слугами, и спать на тюфяке, набитом соломой, а не на голых досках, как у госпожи Рахимы.

Вечером, когда слуги уснули, он поднялся и вышел во двор. Сел на ступеньку заднего крыльца и вынул из-за пазухи орла.

Орел засиял в свете полной луны.

Орел с одним крылом. Второе крыло - у другого Хранителя.

Карша помотал головой. Это было давно. Он знал одного хранителя - того, который принес страшные вести о падении Ушагана.

Тогда хранитель вынул свою половину орла и соединил с другой - той, что принадлежала темнику.

С тех пор прошло больше двух лет.

Половинка орла - это еще ничего не означает. Сколько их, этих половинок, затерялось за это время? Сколько их было всего? Сколько было хранителей? Трое, как говорил Эттаах, или четверо, как утверждал ординарец темника? А может быть, их было больше?..

Карша мучительно размышлял, и не мог прийти к решению. Домеллу уже пытались убить - прямо в склепе, над гробом ее отца. Тогда что-то - или кто-то - помешал злодейскому замыслу, и сам убийца погиб. Говорили, что его загрыз огромный волк, волк-оборотень, - но что только не болтают люди! А может быть, это был Хранитель? Один из тех, кто должен был беречь Аххум?

Знает ли о них Домелла?

Или все-таки это - еще одна попытка добраться до царицы?

Теперь никому и ничему нельзя верить.

Уже несколько дней, как из Кейта никого не выпускают. Домелла не может даже выйти в город, пускают лишь слуг, - на рынок, за продуктами. И то их сопровождают хуссарабские конники.

В городе запрещено зажигать свет. Запрещено ходить по улицам после темноты.

Но и днем город кажется вымершим. Только слышен перестук копыт конных патрулей.

Карша поднял голову. Было так тихо, что он расслышал далекий шум прибоя. Круглая луна заливала город недобрым голубым светом.

Карша тяжело вздохнул.

Он передаст царице орла. Завтра.

Он поднялся, сунул орла за пазуху. Еще раз взглянул на чистые небеса, на лунный двор и повернулся, чтобы идти в дом.

Из-за лестницы, которая вела на галерею, неслышно вышла тень. Взмах увесистой дубины, обтянутой кожей, - и ступеньки выскользнули из-под ног Карши.

Он не упал. Чьи-то руки подхватили его и поволокли в тень хозяйственных построек.

* * *

Когда он открыл глаза, то увидел всё то же - половину эмалевого орла. Орел парил над самым лицом, почти задевая его белым крылом.

Карша непонимающе улыбнулся и попытался поймать орла рукой. Но рука почему-то не послушалась, а орел внезапно взмыл куда-то вверх.

А вместо орла Карша вдруг увидел два черных сверлящих глаза.

- Очнулся, раб? - гортанно спросил хуссараб в черной коже и с черными пластинами, нашитыми на грудь.

Карша услышал короткий разговор по-хуссарабски, потом голову ему приподняли, и он увидел перед собой другого хуссараба - того, который распоряжался в Кейте в последние дни. Бараслан - кажется, так его звали.

- Кто дал тебе этот знак? - спросил на языке Гор Бараслан.

Карша молчал.

Бараслан кивнул воину, и Карша почувствовал, как тяжелая рука приподнимает его за волосы выше, выше...

Карша молчал. Он привык и не к такому обхождению.

- Зря, зря молчишь, - сказал Бараслан. - Тебя убьют пытками. Царицу убьют предатели. И никто не сможет узнать, кто их послал...

Карша молчал.

- Я охраняю царицу. Кто-то хочет добраться до нее, - сказал Бараслан. - Не хочешь говорить? Как хочешь.

Он сделал знак, воин выпустил волосы, и Карша с облегчением упал навзничь. Перед глазами поплыли круги, и тошнота подступила к горлу.

* * *

Амнак приехал на день позже, чем обещал Хуараго. И немудрено: он двигался с огромным обозом, который, по мере движения по Зеркальной долине, обрастал все новыми повозками и табунами, поскольку Амнак считал себя вправе собрать любую дополнительную дань в любом месте любого улуса.

Прибыв, он хотел устроиться в лучшем здании Кейта - царском дворце, а когда узнал, что дворец уже занят, поморщился и решил подыскать себе другое. Оказалось, что в Кейте есть дома, которые выглядят куда лучше дворца Ахха Мудрейшего, не особенно заботившегося о внешнем великолепии. Были особняки богатых торговцев, превосходившие царский дворец и размерами, и пышностью отделки.

Амнак выбрал самый большой дом. Пока обоз втягивался в город, расквартировывался в пакгаузах гавани, пока сам Амнак со свитой устраивался на новом месте, прошли еще сутки.

И только потом он вспомнил о делах и вызвал Бараслана.

Аххумский орел, найденный у Карши, нисколько не встревожил Амнака. В осторожной беседе Бараслан выведал, что хотя Амнак и слышал о хранителях - хранители были и у хуссарабов, как почти у всех больших народов, населявших Горы и Равнину, - но плохо представлял себе, кто они, и зачем они нужны.

- Что это? - спросил он, когда Бараслан протянул ему половину орла. - Сломанная игрушка?

- Нет, - терпеливо ответил Бараслан. - Это знак хранителя. Другие половинки орлов были у нескольких высших полководцев и у царя.

- Ну и что? - Амнак поднял на Бараслана непонимающие глаза.

- Этот знак кто-то хотел передать царице, через его раба.

- Знак? Через раба? - Амнак захохотал, захлопав себя по жирным ляжкам. - Ну, значит, это не знак, а просто игрушка. Значит, кто-то просто подшутил над бедным рабом.

- Этот раб - бывший воин.

Амнак пренебрежительно махнул рукой

- Нынче все рабы - бывшие воины...

Потом, подумав, добавил снисходительно:

- Ладно. Я посмотрю на этого раба. Надеюсь, ему еще не переломали ноги?

- Нет. Сейчас он в подвале казармы, которую заняли мои сотни.

- Твои сотни! - фыркнул Амнак. - И много их у тебя? Две? Три?.. А у меня - двенадцать!.. И вообще, я слышал, что ты, Бараслан, еще недавно был простым сотником. Видно, успел втереться в доверие к Хуараго. И как же тебе это удалось? Хуараго не настолько падок до лести.

Бараслан, потемнев лицом, сдавленно спросил:

- Когда темник соизволит взглянуть на раба?

- Только не сейчас. Сейчас я изволю отдыхать после изнурительной дороги... Кстати, какие здесь, в Кейте, развлечения? Есть ли Храм вечной Весны с представлениями юных жриц?.. Хотя вряд ли... Судя по царскому дворцу, это настоящее захолустье. Ладно. Ступай. Тебя вызовут.

* * *

Карша лежал на тонком слое трухлявой соломы в каменном мешке подвала. Когда-то здесь хранили вино, но потом вода подтопила фундамент, подвал стал сырым и непригодным для хранения припасов. С тех пор здесь обитали лишь крысы, белые водянистые пауки, слизни и двухвостки.

Карша ожидал, что за ним придут. Начнут бить плетьми, вздернут на дыбу, - и ждал этого без особого страха.

Но никто не приходил. Тусклый свет пробивался сквозь небольшую отдушину в дальнем конце подвала. Когда глаза привыкли, Карше казалось, что света вполне достаточно.

Однажды он захотел напиться. Он перевернулся на живот - руки его были связаны и подтянуты к коленям - и постепенно, совершая самые странные движения, подполз к стене, выложенной диким камнем. По камням по капле сочилась вода. Карша стал слизывать их, и слизывал, пока не почувствовал, что онемело все тело, и он не сможет сдвинуться с места.

Тогда он уснул.

Когда он проснулся, в подвал вошел, пригибаясь, Бараслан.

Он был один, и в руках у него не было ни плети, ни даже дубинки. Он подошел к Карше, присел. Достал нож и перерезал ремни. Карша повалился на пол мешком - словно все кости его растворились от сырости.

Бараслан ушел и снова вернулся - с кувшином холодной воды и большим куском хуссарабского хлеба - лепешки из пресного теста.

Он приподнял голову Карше, и стал лить воду в рот. Карше не сразу удалось открыть рот, а потом он закашлялся. Но Бараслан был терпелив, и Карша, наконец, напился.

Прислонившись спиной к сырой стенке, он впервые прямо взглянул на Бараслана. Тот сидел на корточках, на расстоянии вытянутой руки.

- Скажи мне, кто передал тебе знак хранителя, - сказал Бараслан. - Я не буду бить тебя. Я клянусь, что ты останешься жив. Более того - я верну тебе свободу, дам новое имя и отправлю в любой город, по твоему желанию. Хочешь в Ушаган?

Карша молчал.

- А в Марпессу?

Карша вздрогнул всем телом - он никак не ожидал услышать родное название из уст хуссарабского сотника.

Марпесса. Небольшой городок, улицы-лестницы, домишки карабкаются в зелени изумрудных холмов. А внизу - мелководный залив, вода которого зеленая в ясную погоду и серая - в ненастье. И треугольные паруса кораблей на горизонте: в Марпессу корабли заходили редко.

Карша опустил голову. Марпесса. Есть ли еще такой город? Может быть, его уже нет, остались только развалины на черных, обугленных от пожаров холмах, жалкие люди в лохмотьях, живущие в норах, выкопанных на обрывистых склонах...

- Я не знаю, кто хочет убить Домеллу, - сказал Бараслан. - Но я знаю, что опасность по-прежнему велика. И, кажется, опасность грозит не только ей. Хочешь знать, кому еще?

Бараслан вгляделся в лицо Карши.

- Можешь догадаться и сам. Власть - сладкая вещь. И тот, кто рвется к власти, ни перед чем не остановится.

Карша молчал.

Бараслан вздохнул.

- Наши полководцы после смерти Богды-каана уже не хотят дружить. Они сидят каждый в своем улусе, и мечтают только об одном: окончательно отделиться от Тауатты. Или от Арманатты. Теперь ты понимаешь, кому мешает Домелла?

Карша открыл глаза.

Она мешает всем вам, - подумал он. Вам, и еще тем предателям, которые уже несколько лет служат вам, хотя называют себя аххумами, киаттцами, арлийцами...

Но нет у них родины, как бы они себя не называли. Их родина - предательство.

- Что? - спросил Бараслан.

Наверное, последние слова Карша произнес вслух.

- Чего ты хочешь от меня, Бараслан? - спросил он надтреснутым, отвыкшим от речи голосом.

- Хочу знать, кто этот хранитель. Насколько мне известно, все они давно уже мертвы.

- Я не знаю, кто он, - ответил Карша.

Бараслан недоверчиво покачал головой.

- Ты, начальник агемы темника Музаггара, многое должен знать. Если только годы рабства не отшибли тебе память...

- Отшибли, - согласился Карша. - Поэтому ни о чем не спрашивай.

Бараслан раздавил ногой проползавшую по полу гигантскую двухвостку. Вздохнул.

- Жаль.

Он поднялся на ноги, сильно нагнув голову, чтобы не задеть потолок.

Двинулся к выходу, на полпути остановился:

- Приехал Амнак. Темник Камды. Он считает, что твои знания никому не нужны, и знак хранителя, найденный у тебя - теперь стала обычной, никому не нужной безделушкой. Может быть, так оно и есть. Но только живым ты отсюда все равно не выйдешь...

Дверь подвала заскрипела. Полоса света сжалась в нитку и пропала.

Тьма хлынула на Каршу.

Ничего. Это ничего. Глаза быстро привыкают. Ко всему. И к свету, и к тьме. К несправедливости и жестокости. К обману и вероломству.

Карша нащупал лепешку, оставленную Барасланом.

Пожевал. Запил водой из кувшина. Вода была очень вкусная - вкусней сладкого киаттского вина.

И внезапно он понял, о чем говорил Бараслан. Если убийцам не удалось убить Домеллу, - значит, они постараются добраться до ее сына. Аххага Второго. Каан-бола. Он с трудом проглотил кусок лепешки и повернулся к двери. Потом - к отдушине в противоположном конце подвала.

Потом привстал, кряхтя, и стал ощупывать кладку. Камень за камнем, камень за камнем. При такой сырости связка должна была разрушиться. Хотя бы один из камней должен шататься.

Дальше будет легче.

* * *

Он не знал, сколько времени прошло. Наверное, много - он успел найти камень, который вынимался из стены. Разбил кувшин и осколком раскрошил связки и успел раскачать и вытащить еще два камня, находившиеся рядом, а потом освободить два камня из второго ряда.

Дверь открылась внезапно и снова появился Бараслан.

- Я вижу, ты в добром здравии, - сказал он.

На этот раз он был не один - светильник держал низкорослый хуссараб.

- Готовься: тебя хочет видеть темник Амнак. Он будет допрашивать тебя. И сомневаюсь, что ты сюда вернешься.

Бараслан сам связан локти Карши за спиной и повел к выходу.

Солнечный свет ослепил его, и первые минуты Карша ничего не видел. Он упал бы, если бы Бараслан не поддерживал его за связанные локти.

* * *

- А, это и есть твой страшный хранитель? - спросил Амнак, увидев Каршу.

Каршу поставили на колени перед темником; сам темник сидел на возвышении, почти утопая в подушках. Его ноги были босы, и ухожены, как у женщины, с накрашенными ногтями и натертыми хной ступнями.

Бараслан молча кивнул.

- Ну, - спросил Амнак. - Ты по-прежнему не хочешь говорить?

Карша исподлобья взглянул на Амнака.

- Ты еще ни о чем не спрашивал, темник.

- Ой-бой! - притворно всполошился Амнак, хватаясь за голову. - Видно, память подвела меня. Как же это я забыл тебя спросить? Ой-бой!..

Два обжигающих удара - справа и слева - почувствовал Карша; удары были так точны и последовательны, что Карша сохранил равновесие. Через голову, руки и спину вытянулись два сочащихся кровью рубца.

Карша не поднял головы. Он побоялся, что любое движение вызовет новые удары: палач с витой плетью стоял наготове.

- Молчит! - всплеснул руками Амнак. - Бараслан! Видно, ты слишком хорошо кормил его, давал пить и спать. Ты плохо сделал, Бараслан.

Карша увидел, что палач развернулся, и едва уловимым движением плетки рассек Бараслану лоб и щеку, едва не задев глаза. Бараслан не пошевелился.

- Ой-бой... - вздохнул Амнак. Поманил пальцем слугу, взял у него из рук половинку аххумского орла и показал Карше.

- Видишь? Скажи, откуда это у тебя?

- Я... нашел на дороге.

- Нашел на дороге, - удрученным голосом повторил Амнак.

- За... за городом.

- За городом! - почти горестно повторил Амнак и покачал головой.

Подумал, покрутив орла в руке, потом вздохнул:

- Видно, придется спросить у Хумбабы. Позови-ка ее...

Карша дернулся, испугавшись. Ему показалось, что Амнак собрался пытать Хумбабу, - как за глаза хуссарабы презрительно называли Домеллу.

Домеллу пришлось долго ждать. Все это время Карша и Бараслан не двигались, замерев у ног Амнака, а Амнак развлекался, подбрасывая орла и поглядывая на дверь.

Наконец вбежал посланец, растянулся на полу и крикнул:

- Повелитель! Хумбаба не пошла. Она велела сказать, что дочь каана не ходит к своему солдату.

Глаза Амнака широко раскрылись, он замер и несколько мгновений просидел, лишь шевеля губами. Потом неожиданно резво вскочил - так, что Карша невольно отшатнулся, а посланец, распростертый на полу, прикрыл голову руками.

Амнак хлопнул в ладоши. Два полуголых мускулистых раба-телохранителя кинулись к нему, быстро натянули на ноги мягкие сапожки, подняли с подушек и понесли к выходу.

Стражник дернул Каршу за веревку, поднимая с пола.

Когда Карша оказался во дворе, темник уже сидел на коне и кричал:

- Ну, скоро вы там? Мы, простые солдаты, едем к дочери каана!..

Каршу привязали к седлу одного из всадников. В окружении полусотни воинов Амнак поскакал к кейтскому дворцу. Он скакал так быстро, что Карша дважды чуть не упал, а когда стал виден дворец, его грудь ходила ходуном, а рот с хрипом хватал воздух.

Амнак влетел в ворота, спрыгнул с коня, не дожидаясь, пока спешится охрана, взбежал на парадное крыльцо. Хуссарабы, стоявшие в дверях, бросились на колени.

- Хумбаба здесь? - сквозь зубы спросил он. И, не дожидаясь ответа, пинком распахнул тяжелую, с бронзовыми набойками, дверь.

Он пробежал прямо в тронный зал, встал посередине и зычно крикнул:

- Эй! Все сюда! Амнак пришел!..

* * *

Домелла, Харрум, слуги появились в зале. Домелла не стала подниматься на трон. Она остановилась напротив Амнака.

- Если ты Амнак и темник, почему ты ведешь себя как варвар? - спросила она.

- У меня срочное дело, госпожа, - став внезапно изысканно вежливым, ответил Амнак, потупив глаза. - Прости мое поведение, которое может показаться недостойным. Но речь идет о важнейшем государственном деле.

Он без предисловий бросил к ногам царицы эмалевого орла. Домелла сделала движение, порываясь подобрать его, но вовремя одумалась.

- Что это? - спросила она сквозь зубы.

- Это символ твоей прошлой власти. Аххумский орел.

Амнак повернулся и кивнул воину, державшему Каршу. Каршу вытолкали вперед и заставили опуститься на колени между Амнаком и Домеллой.

- Это твой раб?

- Да, - кивнула Домелла, сдерживая ярость.

- Орла нашли у него.

Амнак обернулся снова, нашел глазами Бараслана, кивнул:

- Вот он нашел.

- И что же?

Амнак качнул головой.

- Так я и знал. Дочери каана еще ни о чем не сообщили... Твоему рабу кто-то отдал орла, чтобы он передал его тебе. Теперь понятно?

Домелла молчала.

- Если бы он успел - ты встретилась бы с этим таинственным незнакомцем. И что было бы дальше? Ты знаешь? А я - нет...

Домелла молчала.

- Тогда вот что. Сейчас я велю содрать шкуру с твоего раба - можешь попрощаться с ним. И буду сдирать медленно. Пока не узнаю, что еще за хранитель объявился в моем улусе.

- Это не твой улус! - вспыхнула Домелла.

- И не твой, - ухмыльнулся Амнак. - Пока эти земли входят в улус Камды, а я - его советник и полководец.

Харрум встрепенулся:

- Прости, темник, но не в наших обычаях пытать людей в присутствии царицы...

- Закрой рот, обманщик, - злобно ответил Амнак. - Ты позвал царицу на какую-то свою божественную церемонию, а сам увез за сто миль от храма.

Голос Домеллы внезапно зазвенел:

- В чем ты обвиняешь его, раб! И в чем ты хочешь обвинить меня? Я Айгуз, дочь Богды, я вольна ехать туда, куда мне захочется!

- Ой-бой!.. - удивленно протянул Амнак и обернулся на воинов. - Слышали, вы, рабы?..

Потом резко повернулся к Айгуз.

- Дочь каана не должна вмешиваться в дела мужчин. Если дочь каана решила отправиться в путешествие, должен собраться курул и выделить ей тысячу войска и надежных провожатых. А ты сбежала из Хатуары, и здесь, в родовом гнезде аххумских царей, задумала черное предательство.

Домелла быстро шагнула вперед и дала Амнаку звонкую пощечину.

- Вай... - удивленно сказал Амнак. - Больно... Но тебе будет больней.

Он сделал знак, вперед выскочили телохранители, вставшие по бокам от Домеллы и Харрума. Потом из толпы, переваливаясь, вышел малорослый воин, похожий на кастрата. В руке у него был полукруглый тяжелый нож.

Он подплыл к Карше, схватил его за волосы и спросил у Амнака:

- С чего прикажешь начать свежевать, повелитель? Со скальпа или с промежности?..

Домелла ахнула, Харрум бросился было вперед, но обоих тотчас же схватили воины.

- С чего хочешь, - лениво ответил Амнак и двинулся к трону. Уселся, свесив ноги, не достававшие до верхней ступени. - Лишь бы он подольше не умирал и побольше мучился.

- Темник, ты ответишь за это. Ты поднял руку на мою собственность! - сказала Домелла.

- Не беспокойся, госпожа. Когда дело будет закончено, виновные найдены и наказаны, об этом пустяке никто не вспомнит. Ну, а если ты будешь настаивать, пусть Ар-Угай расплатится с тобой. Ведь я действую по закону Тамды, и по приказу Ар-Угая. Начинай, Халкат.

Кастрат кивнул, обошел Каршу вокруг, примериваясь. Потом толчком заставил его упасть навзничь. Присел. Ярко сверкнул поднятый нож...

Из-за трона шагнул человек в простой одежде бродяги. Он неуловимо быстро обхватил Амнака сзади, задрал подбородок и приставил к горлу кинжал.

Сумрачно взглянул на кастрата и сказал ему громко:

- Начнем вместе и одновременно. Ты - с промежности. Я - со скальпа... Хорошо?

КИАТТА

- Фрисс вернулся! Фрисс! - раздались голоса в просторном дворе королевского дворца.

По зеленому склону к главному входу бежали слуги и служанки. А по дороге к воротам дворца летела кавалькада во главе с человеком в рогатом шлеме, в королевской мантии и с мечом на боку.

Это был Фрисс. Подскакав к крыльцу, он бросил поводья слуге, соскочил с седла и повернулся, уперев руки в бока.

- Всем отдыхать. Лошадей - в конюшню.

Грозно посмотрел на засуетившихся слуг и вошел во дворец.

Арисса сидела в своей каморке. Ей давно уже было разрешено покинуть каземат. Для нее отвели две маленьких комнатки на третьем этаже, с окошком, выходившим на восток. В окошко была видна припортовая часть города, тесно застроенная, скученная, с несколькими торговыми площадями, на которых торговали определенным видом товаров. Зато над крышами, вдали, были видны мачты кораблей и ослепительная полоска моря. Только королева не видела этого.

Старая Каласса сидела у ног королевы и натирала ей ноги какой-то пахучей мазью, которую прописал новый королевский лекарь.

Фрисс вошел, гремя сапогами.

- Мать! - сказал он. - Ты жива? Я боялся, что не успею застать тебя в живых.

- Я жива, сынок. Я ждала тебя.

Королева обратила к Фриссу просветлевшее лицо с заросшими глазницами.

- Подойди... Я хочу потрогать тебя...

Фрисс подошел, взял Ариссу за руку.

- Я тоже жив и здоров, мать. Не надо меня трогать. Я весь в дорожной пыли...

- Ты торопился, - кивнула Арисса. - И, наверное, очень устал...

- Еще бы! Мы промчались через два улуса. Мы неслись почти без остановок, меняя лошадей, и все равно путь занял пятеро суток.

- Ты долго был у каана. Я беспокоилась о тебе, - вздохнула Арисса. - Он бил тебя?

- Меня? - Фрисс захохотал. - Он называл меня сыном!

Он достал из футляра, спрятанного на груди, аккуратно свернутый лист с целой гроздью золотых печатей, болтавшихся на шнурках.

- Вот. Если бы ты могла видеть, ты смогла бы прочесть эту грамоту. Это ярлык на власть над Киаттой. Теперь, мать, я ее законный король!

- Я радуюсь вместе с тобой... - прошептала королева, и, не сумев дотянуться до Фрисса, заплакала.

- Да, он умен, этот новый каан.- продолжал Фрисс. Не в силах стоять от возбуждения, он прохаживался по каморке, то и дело задевая головой низкий потолок. - Он сказал, что я буду его приемным сыном, и долго не хотел меня отпускать. Показывал новый город на берегу Тобарры... Делился планами.

- Что же это за планы? - спросила чутко прислушивавшаяся к разговору Каласса.

- Планы покорения всего мира, - не без гордости сказал Фрисс.

- Они и так покорили весь мир, - покачала головой Каласса. - Скоро не останется ни одного клочка земли, где бы ни паслись их лошади...

- Ты ничуть не изменилась, старая ворчунья, - сказал Фрисс, начиная раздражаться. - У каана великие планы, и понять их может не всякий...

- Конечно. Мне, глупой служанке, не понять, зачем нужно покорять мир, заменяя спокойствие войной... А что до изменений - так старые люди уже не меняются, Фрисс.

Каласса пожевала беззубым ртом и прибавила:

- Да и молодые - тоже.

Фрисс махнул рукой:

- Ты опять заводишь свои песни. Хватит с меня твоих глупостей. Теперь я - законный король, и ты будешь говорить только тогда, когда я прикажу.

- Так было и раньше, когда ты не был законным королем, - ответила Каласса.

Фрисс начал медленно багроветь. Опять эта старая ведьма напомнила ему, что его отец завещал королевство третьему сыну, а он, Фрисс, беззаконно занял отцовский трон. Сколько унижений ему пришлось пережить! Собственные подданные не считали его королем. Родной брат Ибрисс, этот придурок, помешанный на стихах и путешествиях, издевался над ним.

Да и там, в Арманатте, Фрисс целый месяц жил на положении раба. Ар-Угай посылал его пасти овец, или помогать женщинам на кухне чистить казаны - как много лет назад...

Фрисс потряс головой, стряхивая навязчивые воспоминания. Бережно спрятал ярлык в футляр. Теперь Крисс никто. Теперь Фрисс назван владетелем Киа-Та-Оро. На вечные времена.

- Я - король. Законный король Киатты - запомни это, старуха!

Он с трудом сдержал рвавшиеся с языка грубые слова. Королю не подобает опускаться до брани, тем более, в отношениях с ничтожными служанками.

- Вечером будет пир. Приглашены магистраты городов, знатнейшие купцы и владельцы мастерских. Мать! Тебе тоже нужно будет присутствовать. Оденься получше. Впрочем, у тебя еще есть время приготовиться. Я пришлю за тобой слугу.

Фрисс развернулся и вышел. Не мешало бы ей помыться - от нее и от этой ведьмы Калассы воняет чем-то прогорклым, - наверное, именно такой запах у старости и болезней.

* * *

Вечер вполз в зарешеченное окно. В гавани зажглись огни.

Каласса засветила масляный светильник и критически оглядела мать-королеву, которая сидела на разобранной постели в своем лучшем платье - из парчи и шелка, с повязкой под грудью, с кружевным воротником.

Каласса украсила шею королевы бусами из цветного стекла, запястья - позолоченными браслетами. Драгоценностей давно уже не было в королевском доме: часть распродал еще король Эрисс, чтобы поддерживать скудную придворную роскошь, часть реквизировал покоритель Оро Аххаг Великий, а то, что еще оставалось - забрал и спрятал Фрисс.

- Ну как, Каласса? - дрожащим голосом спросила Арисса.

- М-м... - Каласса критически оглядела фигуру королевы. - В прежние времена бывало и получше...

- На платье нет дыр?

- Нет, госпожа.

- А бусы и браслеты ты вычистила?

- Конечно, госпожа.

Королева вздохнула.

Они слышали, как во двор съезжались гости. Кареты - настоящие кареты - вкатывались, гремя железными ободьями по брусчатке, и слышались крики слуг и кучеров, и мелькали факела и дорожные фонари. Всё как прежде, как сорок лет назад, когда Эрисс каждую неделю устраивал пышные вечера, а Арисса блистала настоящими драгоценностями, и самые красивые мужчины домогались чести сказать ей комплимент. Под сводами звучала настоящая музыка, устраивались состязания бродячих певцов...

Арисса снова вздохнула. С одним из этих певцов восьмилетний Ибрисс и удрал однажды из дому. Его искали по всем дорогам, устроив настоящую облаву с собаками. Но Ибрисса так и не нашли.

А спустя год каффарский купец привез известия об их старшем сыне. Купец видел его на ярмарке в Лувензоре; Ибрисс выступал вместе с бродячей труппой циркачей.

Эрисс сам отплыл в Лувензор, привез мальчишку и приказал дать ему плетей. Арисса плакала, но понимала, что приговор отца справедлив.

Но, отлежавшись, Ибрисс как ни в чем ни бывало снова стал убегать из дому. Его ловили на городских улицах и площадях, где он развлекал зевак песнями собственного сочинения, при этом сопровождая песни звуками диковинного инструмента. Ибрисс хвастался, что придумал его сам. Это был длинный барабан с натянутыми сверху и с боков струнами. Снизу была приделана колотушка. Ибрисс вешал инструмент на ремне на грудь, одной рукой постукивал в колотушку, другой бренчал на струнах. Народ смеялся и угощал юного музыканта апельсинами.

Эрисс каждый раз приказывал наказать сына. А потом и вовсе запретил выпускать его за ворота королевского дворца.

Ибрисс по целым дням сидел в своей комнате в южной башне и играл на инструментах, которые сам же и изобретал. Это были странные изогнутые дудки из рогов горных баранов, деревянные свирели, похожие на пастушьи, но со множеством дырочек и язычком в мундштуке, пустые тыквы с натянутыми поверху струнами, барабаны самых разнообразных форм. Но особой страстью Ибрисса были стихи. Бывало, он читал их ночью вслух: открыв окно, встав на подоконник, громким голосом, от которого пробуждались собаки на псарне и начинали подвывать.

А потом Ибрисс снова исчез. Рассказывали, что он уговорил стражника, который жалел полоумного принца, пробрался в гавань и спрятался на одном из каботажных судов, которых в те времена по две сотни в день заходили в гавань Оро.

И еще раз король-отец попытался образумить сына. Пришло известие, что Ибрисс сидит в тюрьме в таосском городе Альканзаре.

Ибриссу уже исполнилось четырнадцать. Фрисс уже научился ходить, и только что появился на свет Крисс.

Король Эрисс отправился в Альканзар сушей - так было быстрей. Он встретился с царьком Альканзара, который заломил за освобождение Ибрисса неслыханную сумму.

- Твой сын совершил тяжелое, очень тяжелое преступление, - пояснял царек на ломаном языке Равнины. - Он выучил наш язык и стал петь песни, в которых оскорбил мое величество. У нас строгий закон, и Ибриссу надо было отпилить голову бамбуковой пилой. Но я пощадил его, узнав, что он - всего лишь больной принц Киатты, Ибрисс из дома Риссов.

Эрисс ничего не сказал в ответ, заплатил деньги (ему пришлось взять ссуду у одного из альканзарских ростовщиков), и привез сына домой.

После этого на Ибрисса махнули рукой. Пожив немного дома, отъевшись и отдохнув, он снова исчез. Правда, не тайно, как делал это раньше. Он разбудил ночью Фрисса и Крисса и сказал братьям:

- Вы, сосунки, не видели света. Когда подрастете - тогда поймете, почему человек уходит в дорогу. Вот вам мои рукописи - берегите их.

И он ушел, забросив за спину обыкновенную дорожную котомку. Фрисс угрюмо, набычившись, глядел ему вслед, сосредоточенно сося палец. Маленький Крисс плакал и просил, чтобы Фрисс разбудил мать.

- Пусть уходит, - ответил Фрисс. - Корона короля всего одна, а нас трое. Ибрисс уйдет - останется только двое. Не реви!

Крисс замолк от такой мудрости, которую он еще не мог постигнуть. Он перестал плакать, и глазами, полными ужаса, смотрел за окно, во тьму, которая проглотила его несчастного брата...

* * *

Каласса задремала, свесив голову чуть не к самому светильнику. Арисса дотянулась до столика, и отодвинула его.

Стража на башнях прокричала полночь.

Снизу, сквозь каменные перекрытия, доносился веселый шум. Пир продолжался.

Спустя еще час в дверь постучали.

Арисса встрепенулась, пошарила перед собой руками, нащупала голову Калассы:

- Зачем ты заперла дверь?

- Дверь, госпожа? - отозвалась сонная Каласса. - Я не закрывала ее.

Но дверь была заперта снаружи. Она открылась, на пороге стоял один из слуг. Он щурился в полумраке комнаты, потом разглядел королеву и подошел к ней.

Поставил на стол большой поднос, уставленный тарелками с разнообразными яствами, корзинкой, полной фруктов, и большим пузатым стеклянным сосудом с вином.

- Это от его величества Фрисса, - сказал слуга. - Он велел, чтобы вы выпили за его здоровье.

Слуга подождал, потом налил вино в два позолоченных кубка из королевского сервиза - видимо, Фрисс прятал этот сервиз все эти годы, - поклонился и вышел.

- Чтоб ему подавиться!.. - крикнула вдогонку Каласса, но Арисса сказала:

- Перестань. Ты слышала? Мы должны выпить за его здоровье.

Дрожащей рукой она нащупала кубок, но вина было слишком много, а руки старой королевы давно уже тряслись от старости. Она вылила на себя чуть не все вино. Но часть все же донесла до губ, выпила.

- Твое здоровье, сынок, - сказала она.

Кубок выпал из ее руки, скатился по коленям и со звоном упал на пол.

- Жаль, - сказала королева. - Такое хорошее платье. А это вино, наверное, похоже на кровь. Разве его отстираешь?

Она сидела прямо, уставив заросшие складками глаза в полумрак, перебирала руками складки платья и покрывала, которым Каласса прикрыла ей ноги.

Каласса молчала.

По ее лицу катились слезы. Но она не шевелилась и не издавала ни звука, чтобы не потревожить королеву.

АРМАНАТТА

- Как ты мог допустить это? - в очередной раз прошипел Ар-Угай.

Хуараго вздрогнул, прикрывая лицо. Одна щека у него была синего цвета, и на глазах раздувалась. Губы были окровавлены, и кровавая слюна засохла на подбородке.

- Где ты был? Почему не помог? Кто этот загадочный убийца?..

От каждого вопроса Хуараго вздрагивал. Потом с трудом разжал разбитые губы, попытался ответить, но вместо этого со стоном выплюнул еще один зуб. Красный ошметок упал на пол, Хуараго испуганно взглянул на Ар-Угая.

- Я... уже докладывал... Все произошло так быстро...

- Замолчи! Ты же был рядом с ним!..

- Да... Но тот, убийца, словно вырос из-под земли... - Хуараго утер кровавую слюну. - Разреши мне напиться, господин.

- Напьешься в каземате, - ответил Ар-Угай.

Поднялся со скамьи, брезгливо оттолкнул ногой Хуараго, стоявшего на коленях, и крикнул в дверь:

- Тухта! Возьми его, отведи в подвал. Прикажи приковать к стене.

- Напиться... - простонал Хуараго.

-... И прикажешь дать ему воды.

Тухта кивнул, подхватил Хуараго под мышки и потащил к выходу.

Ар-Угай дождался, пока стих шум на лестнице, вышел на заднюю галерею.

Внизу горели четыре костра. В центре на возвышении лежало тело Верного Собаки.

Стража из личного отряда Ар-Угая недвижимо стояла у костров, огненные блики плясали на черной коже и вороненых нагрудниках. Слабый ветерок трогал лисьи хвосты на громадных копьях.

Завтра будет церемония. Дух Верной Собаки успокоится во рву. Ров уже выкопан в степи, на окраине Арманатты. Вместе с Верной Собакой будут сожжены все его наложницы и телохранители.

Какой-то таинственный враг вмешался в великие планы Ар-Угая. Хорошо, если это был просто аххумский фанатик из этих хранителей. А если это происки самого Хуараго, или даже Камды?..

Хумбаба осталась жива. Ар-Угай взглянул на юг, словно пытался разглядеть громадные черные спины Сидевших у Рва. Скрипнул зубами. Жива. Но это не надолго.

* * *

От рева труб, ржания лошадей, воплей невольниц казалось, будто плачет вся Арманатта. Горестные звуки летели далеко в степь, по всей долине Тобарры, и путники на дорогах, и рыбаки, и плотогоны, услышав отдаленный, почти потусторонний звук, оборачивались в сторону Арманатты.

Таких пышных похорон не было, даже когда умер Богда.

Сотни людей с утра двинулись в степь, туда, где виднелись горы земли, вывороченной неустанной двухдневной работой землекопов. Зигзагообразный ров был многометровой глубины, и тянулся на два полета стрелы.

Вдоль рва в несколько шеренг стояла стража.

Вначале шла полусотня телохранителей, в полном вооружении, с копьями, луками и колчанами, полными стрел. На копьях полоскались белые ленты с траурными надписями.

Тело Верной Собаки несли на руках, высоко подняв над головой. Несли поочередно, в дюжину рук. Верная Собака лежал на деревянном помосте, покрытом лучшим ковром, вытканном в Тауатте.

Следом вели толпу наложниц. Женщины выли в голос и рвали на себе волосы без передышки - за этим присматривала стража.

Затем толпой вели рабов, принадлежавших Собаке.

Ар-Угай совершил весь путь пешком, следуя чуть в стороне от общего шествия. Дойдя до рва, повернулся и стал ждать.

Те, кто был предназначен для жертвоприношения, поднимались на помост вдоль рва. Тело Верной Собаки опустили на возвышение из выкопанной земли, и Ар-Угай встал рядом с ним.

В ров сначала приказали прыгать рабам. Их было несколько десятков, и каждый нес с собой большую вязанку хвороста, корзины с плитками кизяков. Их обнаженные тела были серыми от пыли, налипшей на потную кожу.

Рабы прыгали вниз безмолвно, только иногда кто-то вскрикивал снизу, неудачно упав.

Потом с костров сняли громадные чаны с разогретой кровью земли. Чаны установили на особые носилки. Рабы с носилками с двух сторон обошли ров, опустошая чаны.

Все это продолжалось долго, так долго, что у Ар-Угая зарябило в глазах. Ему показалось, что тело Верной Собаки, лежавшее у его ног, раздулось и почернело. Над ним кружился и зверски гудел черный столб насекомых.

Надо было торопиться.

Ар-Угай поднял руку. Вскоре стало тихо, и в ров полетели пучки подожженной травы, смоченной кровью земли.

Когда пламя разгорелось, помост с телом Верной Собаки опустили в ров.

Тишина стала вновь наполняться. Негромкий ропот и гудение пламени становились все громче, пока не достигли оглушающей силы.

Пламя взметнулось вверх, выше густого черного дыма. Из пламени и дыма доносились отдельные вопли, с треском что-то лопалось, и тогда взметались фонтаны искр.

От пылающего рва попятились не только испуганные лошади, но и люди. Жар был так невыносим, что воины стали прикрывать лица щитами, а меховые опушки на шлемах начали тлеть.

Ар-Угай вытерпел, сколько мог, потом спустился вниз, оседлал храпевшую лошадь и, сдерживая ее, отъехал на безопасное расстояние.

Не только ров, но и всю местность вокруг заволокло дымом. И это был не дым, а зловонный чад.

Он уже собрался заканчивать церемонию, когда увидел рядом Тухту. Лицо его было в копоти, а рот выкрикивал что-то, силясь перекричать рев огня. Тухта показывал рукой и все что-то кричал, выкатывая глаза.

Ар-Угай в недоумении стал оглядывать стену пламени и дыма, повернулся было к Тухте - и внезапно разглядел...

Конь под ним беззвучно поднялся на дыбы, прянул в сторону, Ар-Угай изо всех сил натянул удила, пытаясь удержать коня. Но не смотреть туда он не мог.

Изо рва, охваченная огнем, вылезала черная обугленная фигура.

Она с усилием преодолела край рва, отползла, и стала подниматься. В дыму было плохо видно, и все же Ар-Угай - и все, кто был рядом, - разглядели человеческую фигуру, громадную, раздутую, черную, как кемпир из страшных сказок.

Человеку удалось встать на ноги. Это чудовище, охваченное языками пламени, быстро побежало к Ар-Угаю. Тухта взвизгнул, выхватил саблю. Телохранители попятились, выставив копья.

Ар-Угай сосредоточил все силы на том, чтобы удержать коня, поэтому страха почти не испытывал --только безмерное удивление.

Но вот силы чудовища иссякли. Оно споткнулось, упало. Язычки пламени сошли на нет, лишь струился ядовитый дым.

Ар-Угай соскочил с коня, едва не упав. Грозно обернулся на Тухту, который поспешил присоединиться к командиру.

Ветер подул сильнее, отогнав чад и вонь за ров, и теперь фигура, лежавшая на земле, была ярко освещена солнцем. Позади, от самого рва, за упавшим тянулся черный след сожженной травы.

Ар-Угай подошел ближе. Черное и страшное не подавало признаков жизни.

Ар-Угай приблизился еще на несколько шагов. Обернувшись, сделал знак воину. Тот опасливо вытянул копье. Ткнул им в черное плечо.

Ар-Угай выругался, вырвал копье, и как следует вонзил в чудовище. Наконечник с треском вошел в него, как в головешку. Темник вырвал копье. Повернулся к воину, хотел выкрикнуть гневное и грозное слово, которым приговаривал его к смерти, как вдруг услышал что-то. И обернулся.

Сожженный человек шевельнулся и поднял голову. Это было лишь смутное очертание головы. На уже подернувшемся пеплом лице появилась черная впадина рта с горящим угольем внутри.

- Пощади... - услышал Ар-Угай.

Не веря ушам, он придвинулся ближе.

- Пощади каан-бола, - повторило чудовище.

Горящая пасть его стала гаснуть. Ар-Угай стоял и смотрел. Потом снова ткнул копьем. Черная голова легко отделилась от тела, отскочила. Тухта подскочил к ней, с силой опустил ногу. Голова рассыпалась.

* * *

На обратном пути (ров еще дымился позади, и рабы начали забрасывать его землей, чтобы в конце концов насыпать большой курган) Ар-Угай тихо сказал Тухте:

- Все, кто видел это, должны исчезнуть. А если ты что-то еще и слышал - то должен исчезнуть первым.

- Я ничего не слышал, - прохрипел Тухта. - Ни единого звука, господин.

- А рев пламени?.. - Ар-Угай взглянул на него без улыбки и внезапно, хлестнув коня, стрелой понесся к городу.

КЕЙТ

У одного из сопровождавших Амнака оказался арбалет - и сейчас он глядел острием болта прямо в голову незнакомцу. Но у арбалетчика тряслись руки.

Амнак оставался спокойным - насколько может быть спокоен человек, которому к горлу приставили нож.

Пока кастрат, открыв рот, глядел на Амнака, Амнак соображал. Наконец прохрипел:

- Халкат... Отпусти его.

Кастрат с неохотой убрал нож и отошел от Карши.

- Хорошо, - сказал незнакомец. - Теперь прикажи своим воинам убраться.

Амнак исподлобья бросил взгляд в зал, буркнул:

- Убирайтесь.

Воины, пятясь, стали покидать зал.

Незнакомец обратился к Домелле:

- Царица, тебе не место здесь. Вели слугам собираться.

Амнак слегка встрепенулся:

- И куда же вы собрались?

- Скоро узнаешь, - сказал незнакомец. - Ведь ты едешь с нами.

- Глупцы, - сказал Амнак. - В городе несколько сотен всадников. Даже если вас выпустят из дворца - далеко вы не уйдете.

- Ты будешь щитом, - сказал незнакомец.

Амнак осклабился.

- Неважный из меня получится щит. А закон Тамды не велит выпускать изменников.

Домелла вопросительно взглянула на незнакомца.

- Да, это так, - сказал Карша, поднимаясь с пола. - В таких случаях убивают всех.

- Даже темника?

Карша пожал плечами.

- Темником может стать любой тысячник. А тысячником - сотник. А сотником - десятник... Закон Тамды утверждает, что сколько воинов - столько и темников.

Амнак хотел было кивнуть, но вспомнил про нож, приставленный к горлу. И все же не утерпел:

- А твой раб, Айгуз, хорошо знает наши законы. Может быть, он один из тех, кто после победы перешел к нам на службу?

- Нет, я не служил вам. Хуссарабский тысячник продал меня в рабство.

Амнак еще шире растянул губы в улыбку и беззвучно - так, чтобы не тряслась голова, - захохотал.

Незнакомец убрал нож, толкнул Амнака и он свалился с трона, упав на руки.

- Свяжи его, - приказал незнакомец Карше.

Но едва Карша сделал шаг к распростертому на полу Амнаку, тот с неожиданной ловкостью сделал подсечку и Карша упал.

В тот же момент в зал ворвались воины с обнаженными саблями.

Амнак откатился к стене и крикнул:

- Живыми! Всех взять живыми!

* * *

Спустя некоторое время Карша снова оказался в знакомом подвале. Только теперь кроме Карши в подвале оказались Харрум и таинственный незнакомец.

* * *

Далеко-далеко, за горами Гем, на самом юге Зеркальной долины, Камда, сидя в своем роскошном шатре, потер руки.

Он только что выслушал донесение от Амнака, и велел наградить гонца, принесшего радостные вести.

- Что ж, Айгуз - это хороший товар, - сказал Камда самому себе. - Будет чем торговаться с Ар-Угаем...

ПЛАТО БОФФА

Сначала была мгла. Тяжелые тучи обложили небо, воздух стал сырым и тяжелым. Крисс проехал по лагерю, приказав укрепить палатки, собрать скот в загоны.

Лагерь был разбит два дня назад, и оставаться здесь надолго Крисс не собирался. Он выслал дозор на запад: по всем признакам, до побережья оставалось немного.

Но здесь царили камень и ветер. Глухие темные горы, одно из самых мрачных мест на земле - западная окраина плато Боффа, безлюдная, голая, выжженная солнцем. Здесь не росло ничего, кроме жесткой травы и редкого кустарника. А из животных встречались только змеи и тушканчики.

Если они двигались верно, то Мертвая пустыня осталась южнее, а Лагуна - севернее.

Крисс выехал из лагеря, поднялся на утес. С него открывался вид на западный склон плато - склон понижался постепенно, как будто нехотя уступая притяжению земли; скалы и камни, казалось, были разворочены чудовищами, тут и там зияли расселины, и конца склона не было видно.

А сейчас все заполняла мгла - тугая, плотная, угрожающая.

Крисс развернул коня и поехал в лагерь. Люди уже попрятались в палатках, укрепив края камнями. В загоне, устроенном в углублении среди скал, испуганно ржали лошади.

Мгла вползла в лагерь и стала топить палатки. Звуки гасли, и Крисс поторопил коня. Он видел в тумане свою тень: казалось, ему навстречу скачет громадный черный всадник.

Он спешился перед палаткой, начал привязывать коня к коновязи, устроенной из кривого сухостоя, - и в этот миг почувствовал чье-то холодное дыхание.

Он обернулся. С пронзительным воем на него налетел и мгновенно затопил, завертел, снежный буран.

Мгновенно все вокруг стало белесым, снег летел с огромной скоростью, колол, как иглы. Издалека послышалось ржание напуганного коня, Крисс пригнулся и ощупью нашел вход в палатку. Нырнул внутрь. Палатка приподнималась, ухала и стонала, и казалось, еще немного - и ветер надует ее громадным пузырем, сорвет с земли и унесет куда-то.

- Раммат, ты здесь? - спросил Крисс, ничего не видя в темноте.

* * *

Ветер бушевал две недели. Все вокруг было засыпано колючим снегом, и многие не могли выйти из палаток. Лагерь превратился в белое холмистое поле, по которому злобно носился темный ветер.

Я записываю это, сидя в своей палатке, один. Я не могу выйти: вход завален снегом. Я погребен в снежной могиле. Палатка достаточно велика, столбы изогнулись и трещат под тяжестью снега, я укрепляю их, перевязывая ремнями, нарезанными с коровьей шкуры, служившей мне постелью.

Рукопись я не вижу, так как не зажигаю лампы.

Воздуха не хватает.

Впрочем, воздуха не хватает давно. Проводники из Дибаха, которые вели нас последний месяц, говорили, что мы слишком высоко поднялись в горы. Деревьев не было - только кустарник и трава. Мы жгли кустарник и сухие корни травы. Огонь задыхался. Вода закипала очень быстро, но мясо не разваривалось. И многие в те дни чувствовали, как тоскует сердце и распирает грудь. Проводники говорили, что еще выше совсем нечем дышать. Многие из нас не верили им.

Потом плато постепенно стало снижаться. Проводники, ведя нас по узким тропам вдоль круч, заставляли молчать или говорить вполголоса. Потому что громкий голос мог разбудить лавину. Это снег, лед и камни, которые срываются с далеких вершин и несутся потоком вниз, сметая всё на своем пути или замораживая. Но как заставишь молчать младенцев?

Наверное, мы всё же сдвинули лавины, но не попали под каменный дождь. А снежная буря - это последствия лавин. Ведь в этих местах достаточно тепло, и снег зимой не выпадает.

Не хватает воздуха.

Вот и вся Киатта. Это поговорку я вспоминаю всё чаще. Говорят, так сказал король Нерисс, триста лет назад, когда собрался на войну. Он сватался за арлийскую принцессу, и дело дошло до обмена кольцами. Но потом отец принцессы, Треа Толстый, внезапно передумал. Тогда Нерисс - делать нечего, - решил пойти в Арли, взять штурмом Марпессу и наказать Треа Толстого, а заодно и капризную принцессу. Нерисс начал собирать войско, призывая ополчение, взывая к патриотизму граждан. Но никто не хотел идти на войну из-за неудачного сватовства короля. В конце концов Нерисс велел набрать наёмников, объявил об этом через глашатаев и утром направился на загородное военное поле встречать войска. Но вместо марширующих колонн под киаттскими знаменами он увидел несколько сотен бедняков, бродяг, иноземцев. Этому войску до Нерисса и тем более до Треа Толстого не было никакого дела. Король Нерисс оглядел жалкую кучку вояк и произнес знаменитое: Вот и вся Киатта!

Хотя в одной из хроник (кажется, это была хроника Белого монастыря Реа-Та-Оро) я вычитал другой вариант. Будто бы Нерисс сказал: Вот и вся женитьба!

Сейчас я лягу и еще немного покопаю, хотя каждое движение дается мне с трудом, а земля успела промерзнуть. Я копаю кинжалом землю, перемешанную со льдом, отбрасываю в дальний угол палатки, а потом пытаюсь утрамбовать. Она превращается в грязь, и иногда мне кажется, что мне суждено закончить жизненный путь, потонув в грязи.

Под края палатки набился снег - я собираю его и пью, так как вода давно уже кончилась.

Не знаю, что сейчас - день или ночь. Время остановилось. Может быть, прошло уже несколько недель, а может быть - только несколько суток.

Мне кажется, что в лагере уже никого не осталось в живых - люди, которые прошли тысячу миль, нашли ледяные могилы на краю проклятого плато. Возможно, я последний, оставшийся в живых. Если это так - то лагерь превратился в гигантское кладбище. И даже когда снег растает, некому будет нас похоронить: в эти места не заходят даже охотники и каменные люди, похожие на огромных обезьян, - они собирают коренья и не знают огня.

Уже не хочется ни пить, ни есть. Хочется только спать.

Вот и вся Киатта...

НАРРОНИЯ

Лаяли собаки. Громадная стая собак бродила под городскими стенами Новой столицы, и Армизий не понимал, откуда их столько набежало в эти не самые благодатные для собак края.

Сначала они лаяли, налетая на любого, кто осмеливался выйти за городские ворота. Потом разделились на несколько стай - каждая облюбовала себе местечко у одних из городских ворот.

Целыми днями они лежали в тени пожухших после песчаной бури деревьев, лениво грызлись между собой, а когда тень уходила - переползали следом за ней.

По ночам они, бывало, выли, и тогда у Армизия сжималось сердце от нехороших предчувствий.

Впрочем, то же самое чувствовали все горожане - от сурового воина-ветерана до малых детей.

Потом кто-то пустил слух, что собаки служат ненавистному хуссарабскому каану - Шумаару. Они - его войско.

Кто-то выдумал даже, что степняки, составляющие хуссарабское войско, могут превращаться в собак, и сейчас город окружили не голодные облезлые твари, а обернувшиеся ими люди.

В один миг они могут принять человеческое обличье.

Поэтому воины на стенах прекратили стрельбу по собакам. Они стали бояться.

* * *

- Ну, где же твой посланник? - брюзгливо спросил Астон, когда Армизий вошел в его покои.

За эти дни Астон еще сильнее сдал. Старость наверстывала упущенное, и магистр дряхлел едва ли не на глазах. На коже у него выступили старческие пигментные пятна. Волосы окончательно поредели и почти выпали. Руки и ноги высохли и искривились настолько, что Астон мог передвигаться с огромным трудом, держась за стены, согнувшись чуть ли не пополам и едва не доставая пола руками.

- Известий пока нет, - сказал Армизий.

Астон пожевал втянутыми в беззубый рот губами - зубы у него выпали однажды ночью, один за другим, - и проскрипел:

- Мне это не нравится. Ты обманул меня, негодный пес, и никого не посылал в Старую столицу.

- Нет, - вежливо ответил Армизий, стараясь говорить громко, медленно и отчетливо, - Я послал человека, который служил у меня много лет. Он смелый и находчивый человек, и я не знаю, что могло задержать его.

- Я не знаю! - передразнил Астон в бешенстве и пристукнул кулачками, изуродованными синими узлами вен, о мраморную столешницу. - Ты должен знать! Я дал подробные указания. Может быть, ты ошибся? Мне следовало самому переговорить с ним.

- Ты с ним говорил, магистр, - мягко напомнил Армизий.

- Да?.. Я не помню... Это значит, что ты лжешь!..

Он задохнулся от гнева, широко открыл рот и стал со свистом втягивать воздух в ходившую ходуном грудь.

Армизий пожал плечами.

- Надо подождать, магистр. Прошло всего шесть дней. За это время можно успеть лишь переплыть озеро туда и обратно, но ведь ему еще нужно было пробраться в город, найти подземную мастерскую, и невредимым выбраться назад.

- Сколько же еще надо ждать, по-твоему?

- Думаю, еще день или даже два...

Астон наклонил голову. Кожа на голове натянулась, обозначая каждую вмятинку. По коже можно было изучать строение костей черепа. Армизий поежился. Если Астон умрет...

- Если я умру, - внезапно сказал Астон, словно услышав мысли Армизия, - Ты умрешь тоже. Все вы умрете. Вся страна. Потому, что я создал вас. Я придумал ваш язык, я обучил вас возделывать сады и ковать лучшие в мире мечи. Я...

Он закашлялся и махнул рукой.

Армизий за последние дни уже несколько раз слышал эту историю, и не мог решить, бредит ли старик, или говорит чистую правду. Он подождал, потом тихонько вышел, кивнул слуге, прислуживавшему Астону. Слуга схватил склянку с лекарством, которое было приготовлено по указаниям магистра, и бросился в комнату.

* * *

Занн велел скакать во весь опор, и рессорная наррийская кибитка действительно летела по дороге, поскрипывая и почти не замечая колдобин.

Дорога лежала вдоль озера. По одну сторону в окошке была видна бескрайняя голубая гладь с белыми барашками волн, по другую - сады и виноградники на холмах и белые домики земледельцев. Сады были ухожены, и это Занн отметил с удовольствием. Война - войной, но земледельцу погода, засуха или дожди важнее битв там, в городах, где и в мирное время жизнь полна беспокойств и опасностей.

Рядом с Занном сидел человечек, то ли связанный, то ли запеленатый. По крайней мере, он подскакивал на ухабах и падал на жесткое сиденье, как безвольная кукла. Занн поглядывал на него, и иногда спрашивал:

- Хочешь пить?

Кукла не отвечала.

* * *

- Занн приехал, повелитель, - доложил Кайюм.

- Пусть войдет.

Шумаар поднялся во весь свой громадный рост, по привычке наклоняя голову, хотя его шатер был достаточно высок.

Послышался яростный лай, удары, и наконец появился Занн. Лицо таосца выражало неописуемую радость.

Шумаар невольно поддался этой радости и шагнул вперед.

- Ну?

- Я привез! - доложил Занн.

- Менгисту?

- Нет! Человека, которого менгисту послал в Старую столицу, чтобы добыть лекарство.

Шумаар непонимающе глядел на Занна.

- Менгисту умирает, повелитель, - понизив голос сообщил Занн. - Чтобы поддерживать силы, ему нужно особое лекарство. Это лекарство осталось в Старой столице, в подземелье, куда никто не может войти. Менгисту добрался до Новой столицы, и послал оттуда человека похитить лекарство.

Шумаар взял Занна за одежду, легко оторвал от пола, поднес к самым глазам.

- Ты слишком быстро говоришь. Если менгисту в Новой столице - почему ты не знал об этом?

- Повелитель! - голос Занна стал прерывистым. - Менгисту страшно изменился. Мои соглядатаи приняли его за бродягу. Это ветхий старик... Он умирает!

Шумаар медленно опустил Занна на пол. Занн ловил ртом воздух.

- Где этот посланец?

- Здесь...

Кайюм вошел, ведя под локоть человечка, закутанного в темный дорожный плащ так, что руки были прижаты к бокам. Кайюм развязал узел, капюшон упал с головы человечка.

Шумаар ожидал увидеть кого угодно - девочку, мальчика-подростка, - но увидел зрелого мужчину с длинными светлыми волосами и светлыми глазами.

Шумаар попятился и сел. Мужчина тряхнул головой - волосы мешали ему смотреть - и сказал на языке Гор:

- Пусть развяжет мне руки.

Шумаар взглянул на Кайюма:

- Развяжи ему руки...

- Но, повелитель, - запротестовал Кайюм. - Этот карлик, несмотря на свой рост, очень силен и коварен. Это тот самый Селло, которого я едва не взял в плен тогда, у Акваны...

- Селло... Селло... - повторил задумчиво Шумаар. - Да, я помню. Ты - Селло?

- Развяжи мне руки, - повторил тот.

Шумаар взглянул на Кайюма, кивнул. Кайюм развязал еще один узел. Плащ распустился. Селло казался подростком, надевшим взрослую одежду.

Он потер руки, покачался.

- Дай мне пить.

Он выпил целую кружку чистой холодной воды, благодарно кивнул и сказал:

- Я слышал о тебе, Шумаар. Ты - не хуссараб. Поэтому я буду говорить с тобой. Пусть все выйдут.

Кайюм повиновался мгновенно, Занн замешкался, с неудовольствием посматривая на наррийца.

Шумаару пришлось притопнуть ногой - только тогда Занн исчез.

- Садись, - сказал Шумаар. - Говори. Но помни: мне нужна правда. И ищу я не менгисту, а того, кого менгисту прятал в своем дворце.

* * *

Собаки, казалось, взбесились: все разом они подняли такой лай и визг, что горожане высыпали на улицы. Многие подумали, что начался штурм, и кинулись прятать добро в подвалы, другие побежали к центральной цитадели, в которой надеялись отсидеться, а третьи поспешили на стены.

Армизию доложили, что отряд хуссарабов приблизился к северным воротам, и он поспешил туда прямо по стене, хотя это был не самый короткий путь, к тому же ему приходилось преодолевать лестницы и мостики в башнях.

Когда он, запыхавшись, добежал до ворот, советник был уже там и с любопытством глядел вниз.

- Они не стреляют, - сообщил он. - Взгляните сами.

Армизий не без опаски выглянул в бойницу надворотной башни. Отряд расположился на холме на расстоянии полета стрелы. Вокруг холма лежали собаки - громадное количество собак. Потом три человека спешились и, прокладывая себе дорогу сквозь собачье лежбище, двинулись к воротам, причем один из хуссарабов привязал к копью кусок белого полотна.

- Не стрелять! - приказал Армизий.

Когда хуссарабы приблизились, он с удивлением заметил, что один из них до странности напоминает Селло - таких маленьких людей было немного в Нарронии.

- Это Селло! - воскликнул советник и повернулся к Армизию.

Селло приблизился настолько, что можно было разглядеть его лицо. Но, судя по выражению, он вовсе не был испуган.

- Опустите мост! - крикнул Селло. - Мне надо говорить с Армизием. Армизий! Ты слышишь меня?

Армизий помахал Селло рукой, обескуражено посмотрел на советника.

- Их всего трое... - сказал советник. - Не надо к ним спускаться. Надо их впустить и обезоружить.

Армизий и сам это понял. Он приказал опустить мост и открыть калитку в воротах.

Селло и один из хуссарабов поднялись на мост и вошли в город.

- Селло! В чем дело? Тебя поймали? - Армизий обнял Селло и покосился на огромного, гораздо выше Армизия, хуссараба. Впрочем, хуссараб был вооружен только небольшим кинжалом на поясе.

- Да, мне не удалось проскользнуть, - сказал Селло. - Меня схватили, когда я уже выбрался из города - у канала, где была спрятана лодка. Но я, как видишь, жив и здоров, и принес то, что просил магистр.

Он кивнул на деревянный сундучок, обитый железом. Сундучок держал хуссараб, и поняв, о чем идет речь, поставил его на землю.

- Хорошо. Очень хорошо. Магистр совсем плох... Надо торопиться.

- Постой, - Селло потянулся к уху Армизия. - С магистром хочет говорить этот человек.

- Хуссараб?.. Это невозможно!

- Он не хуссараб. Он аххум.

Армизий снова взглянул на гигантскую фигуру, маячившую позади Селло.

- Какая разница. Он варвар!

- И все-таки я должен доложить о нем магистру.

Армизий развел руками.

- Хорошо. Только он будет под надежной охраной.

Армизий подозвал советника, отдал приказ.

Стражники окружили хуссараба. Советник велел ему отдать кинжал. Хуссараб с неохотой повиновался.

* * *

Магистр Астон лежал у окна, на белой перине, прикрытый белым шелковым покрывалом.

Он и сам казался белым - высушенным, почти бесплотным.

Он даже не встрепенулся, когда вошли Армизий и Селло. Только повернул голову и спросил:

- Принес?

Селло поклонился и протянул сундучок.

Астон дрожащими руками снял с шеи цепочку, на которой болтался маленький посеребренный ключ.

- Открой. Боюсь, у меня уже не хватит сил...

Армизий поставил сундучок на столик, открыл его. По комнате разлились странные, незнакомые ароматы.

- Помоги мне сесть...

Селло приподнял Астона, - он оказался совсем легким, - подложил под спину подушки. Астон передохнул, свесив голые ноги вниз.

- Возьми синюю и фиолетовую склянки, - велел он Армизию. - И еще там должен быть маленький мерный стакан.

Армизий достал все, что было нужно. Потом, по указанию Астона, достал маленькую горелку с тарелочкой, отмерил содержимое двух склянок, высыпал на тарелочку, зажег фитилек.

Что-то было не так - он понял это по взгляду Астона.

- Что это? Порошки должны соединиться и стать жидкостью! - сказал Астон.

- Но они, кажется, горят...

- Дай сюда!

Астон дотянулся до пузырьков, потряс, вытряхнул на ладонь по нескольку пылинок, лизнул.

- Кажется, я что-то забыл... - он посмотрел на Армизия глазами, полными ужаса. Перевел взгляд на Селло. - Там должен быть еще один пузырек. Красноватый. И еще один - из свинцового стекла...

В комнате стоял удушливый запах, Армизий и Селло попеременно пытались приготовить что-то, и каждый раз Астон вскрикивал:

- Не то! Совсем не то!..

Тарелочка оплавилась и почернела. Астон велел соскрести черный нагар. Жадно схватил серебряную ложечку и сунул в рот.

- Может быть, позвать лекаря? - спросил Армизий. - Ведь магистр сам учил его...

- Да-да, позови! Он должен вспомнить.

* * *

Шумаар сидел у стены в окружении стражников. День клонился к вечеру, густая синяя тень наползла на него. Один из стражников протянул ему фляжку, Шумаар отрицательно покачал головой.

Стражники негромко беседовали между собой, лишь иногда грозно одергивали слишком любопытных детей, которые прибегали смотреть на страшного варвара.

Шумаар тоже глядел на них с любопытством. Дети были всюду одинаковы.

Вокруг него постепенно собралась большая стая бродячих собак. Они легли вдоль стены, прячась в узкую полоску тени.

Стражники гнали их, удивляясь, откуда их столько взялось. Они, не огрызаясь, молча поднимались, неторопливо переходили на другое место и снова ложились.

Шумаар не смотрел на них.

Он закрыл глаза. От зноя, духоты, от непривычно долгого сидения в одной позе он почувствовал такую усталость, что на мгновения проваливался в сон. Во сне он видел все то же - любопытные рожицы детей с открытыми ртами, толпу горожан, собравшуюся на площади и глазевшую издалека, дома с затейливыми башенками и остроконечными крышами.

Солнце закатилось. Мухи, прятавшиеся от жары, налетели целой тучей, но у Шумаара не было сил отмахиваться. Скоро стража разведет огонь, и тогда станет полегче.

Шумаар спал. Он видел себя - маленького оборвыша, подпоясанного веревкой. Рыбный рынок в Ушагане. Важные бородатые стражники, крикливые торговки, жирные коты, лениво валяющиеся возле мусорных куч, и солнце, слишком яркое солнце, заливавшее все вокруг так, что нельзя остаться незамеченным.

* * *

- Я забыл... Я забыл что-то очень важное... - в который уже раз шепнул Астон. Он по-прежнему полулежал на постели, свесив вниз уродливые ноги с непомерно огромными ступнями и тонкими голенями.

Он велел высыпать по одной мерке порошков из разных склянок в стакан с крепким старым вином, размешал все это и выпил в несколько приемов, отдыхая между глотками. Возможно, ему полегчало, поскольку вечером, когда последние лучи заходящего солнца окрасили белую постель в багровый цвет, Селло счел наконец возможным заговорить с ним.

- Магистр... Со мной в город пришел человек, который давно ищет тебя.

Астон выразил заинтересованность, и Селло приободрился.

- Этого человека зовут Шумаар.

- Шу-ма-ар... - повторил Астон. - Не помню. Хотя... Что-то знакомое слышу в этом варварском имени. Он аххум?

- Верно, магистр.

- А... - внезапно вспомнил Астон. - Конечно. Это он. Да, я знаю. Надеюсь, он еще никого не зарезал?

- Нет. Его охраняют стражники у ворот.

- И чего же он хочет? Узнать секрет пороха?

- Не знаю, магистр. Но только благодаря ему я смог вернуться и принести тебе твои лекарства.

Астон вяло взмахнул рукой.

- Они мне уже вряд ли помогут. Процесс зашел слишком далеко. Я должен был подумать об этом заранее. Видно, слишком много альрауна я выпил тогда, убегая из города. Альраун не прибавляет сил извне. Он забирает силу изнутри. И лишает человека энергии...

Астон помолчал. Потом взглянул на Селло и вспомнил:

- Так ты говоришь, его зовут Шумаар?

- Да, магистр. И он ждет.

- Конечно. Он ищет бога. Но бог умер. Или... Или просто вернулся на небеса.

Астон выпил еще стакан снадобья, приказал вскипятить вино с теми же порошками, добавив немного опия. Потом со вздохом сказал:

- Конечно, Селло. Пусть он придет сюда.

- Надо позаботиться об охране... - сказал Армизий, но Астон взмахом прозрачной руки остановил его.

- Не надо. Мне нечего бояться. Я просто должен ему рассказать то, что он хочет. А заодно и вам - то, что вы должны обо мне знать. Как-никак, а я почти двести лет был вашим богом... Приведите его сюда, без охраны. Прикажите накрыть стол. И пусть эту ночь мы проведем вчетвером... Да, и еще одно. Прикажите подать мне одежду...

Армизий замялся.

- В чем дело? - скрипуче осведомился Астон.

- Та одежда, что хранится здесь, она вряд ли подойдет, магистр... Она... э-э...

Астон секунду смотрел на него.

- Ты все-таки болван, Армизий. Наступило время, когда можно говорить прямо. Или ты боишься меня - дряхлого, немощного старца, праха, который вот-вот разлетится на молекулы?

Армизий не знал, что такое молекулы. Но закряхтел с удвоенной силой.

- Ладно, - смилостивился Астон. - Мне действительно будет трудновато в кожаных штанах, рубашке и жилете... Но подайте по крайней мере мантию!

* * *

Шумаара привели под конвоем двух десятков стражников. Но сначала в покои вошел советник Армизия и объявил, что Шумаар ожидает в прихожей.

- Варвар очень опасен, - доверительно сообщил советник, переводя взгляд с Армизия на Астона. - Мы отобрали у него кинжал, но, возможно, под одеждой он прячет другое оружие. Прикажите обыскать?

Астон, прикрытый голубой мантией с вышитыми белыми лилиями и серебристой опушкой, сказал Армизию:

- Я всегда подозревал, что триумвиры выбирают в советники тех, у кого гибче позвоночник. Как правило, это бездарные и бессовестные льстецы, а следовательно, и глупцы. Причем - самодовольные.

Советник раскрыл было рот, потом лицо его сделалось пунцовым.

- Я... меня выбрали... я верой и правдой... - пробормотал он, потом вдруг выпятил грудь и рявкнул:

- Введите варвара!!

При этом он глядел на Астона.

Из-за бронзовых дверей послышались топот и бряцанье оружия, и весь конвой вперся в покои. Посреди толпы стражников на две головы возвышался Шумаар. Лицо его было бесстрастным, но, войдя, он сразу же определил менгисту и впился в него глазами.

Астон, тоже глядя на Шумаара, кивком подозвал Армизия, шепнул ему:

- Всех вон.

Армизий развернулся и четко отдал две команды. Стражники разбились на две шеренги, повернулись и вышли. Следом, пятясь, вышел советник, которому Армизий приказал закрыть двери.

- Подайте гостю кресло. Нет, ближе, еще ближе...

Астон на мгновение закрыл глаза, словно вспоминая что-то, и выговорил по-хуссарабски:

- На каком языке ты предпочитаешь общаться, воин?

Шумаар вздрогнул. Он сидел в неудобном наррийском кресле - жестком, с высокими подлокотниками. Кресло было низким и слишком маленьким для него. Поэтому Шумаар вытянул ноги, почти дотянувшись до кровати Астона.

- Мне все равно. Но если сможешь, - говори по-аххумски.

- Ваш язык мне давался с трудом... Ты не будешь против, если иногда я буду переходить на язык Равнины или Гор?

Шумаар качнул головой.

- Тогда... Армизий! Налей гостю вина.

Армизий поднялся с некоторой задержкой. Он не был уверен, что должен прислуживать вчерашнему врагу. Тем не менее исполнил приказ Астона и подал Шумаару кубок. Шумаар взял его не глядя и осушил несколькими быстрыми глотками.

Астон одобрительно покивал.

- Я знаю, ты ищешь человека, который называл себя Нгаром, - проговорил Астон.

Шумаар выронил кубок, привстал. Лицо его перекосилось, но он сдержался, выдохнув сквозь зубы. Сел и подтвердил угрюмо:

- Да.

- Прости. Я не хотел тебя обидеть... Я не знаю, где этот человек.

Шумаар мучительно наморщил лоб, размышляя.

- Не знаешь? - наконец спросил он.

- Нет.

И, заметив, что Шумаар начал приподниматься с явным намерением уйти, остановил его жестом руки.

- Не торопись. Я не знаю, где сейчас Нгар. Но, возможно, мог бы помочь тебе продолжить поиски. В правильном направлении...

Шумаар сел и, сжав подлокотники огромными руками, приготовился слушать.

- Но для начала я хотел бы знать вот что. Расскажи мне о религии хуссарабов.

Шумаар в удивлении взглянул на Астона.

- О... богах? - переспросил он.

- Да-да, об их богах.

- У них нет богов. Таких как у аххумов - нет. Они поклоняются огню. Нельзя плевать в огонь. Нельзя мочиться на огонь, заливая костёр. Нельзя совать в пламя нож... Все остальное можно.

- Это так, - Астон устроился поудобнее, сложил пальцы на животе. - Но я спрашиваю о тех, кто ведет их в поход. О тех, что Сидят у Рва.

Шумаар помолчал.

- Этого я не знаю, - наконец сказал он.

- Во рву горит вечный огонь. Огонь, который нужно кормить. Разве ты не знал?.. А возле рва сидят хуссарабские боги, которые отдают приказы каану - куда ему вести свою орду. Они жили так всегда: каан слушал Сидящих, воины слушали каана.

Шумаар наконец что-то начал понимать. Он медленно выговорил:

- Орда движется по кругу. Летом - в горы, зимой - в долины. Она пасет скот. Каждое племя движется по кругу, каждый род. Иногда эти круги пересекаются - тогда высекаются искры. Начинается война.

Астон отпил вина, кивнул.

- Ты прав. Точно так же мне объяснял Кублу-каан там, далеко-далеко на западе, много лет назад. Он говорил: один раз за все времена движение колец совпадает. Одно кольцо попадает внутрь другого, они смешиваются, в него вливаются всё новые и новые кольца. И тогда племена и роды объединяются в один неизмеримо огромный круг. Этот круг такой огромный, что не хватает земли, чтобы вместить его, не хватает вселенной. И тогда остальным народам, населяющим землю, кажется, что началось ужасное нашествие, волна за волной, с промежутками в годы или даже десятилетия. Орды кочевников сметают все на своем пути, и нет у них цели, кроме одной: вместить кольцо в мироздание. Я видел огромные, как корабли, кибитки из белого войлока; они поставлены на шесть или на двенадцать колес, их тянут десятки волов. Они все время передвигаются, плывут. Людям, которые живут в городах, кажется, что это бессмысленное и разнонаправленное движение, но это не так. Просто они не знают, насколько велик мир. А кочевники, вернее, их громадное кольцо, их общий разум - знает... То же самое, мне кажется, случилось и здесь, на этом вашем корабле - как вы называете землю. Хуссарабское кольцо слишком велико, а корабль слишком мал...

- Может быть, - сказал Шумаар.

Астон взглянул на него, пытаясь определить: понял ли его этот гигант, или старое правило не знает исключений: в большом теле всегда очень маленький ум.

Так и не определив, он вздохнул и промолвил:

- Ты не хуссараб. Тебя ведут другие боги. Но пока ты в орде - ты исполняешь чужую волю, и гонишь людей ко рву... Ладно. Я умираю. И хочу перед смертью рассказать тебе кое-что. Ибо я много видел, потому, что долго жил и внимательно смотрел вокруг.

* * *

В той земле, где я появился на свет, тоже был свой бог. Когда-то он родился в образе человека, ходил по земле, пытаясь говорить о братской любви. Его схватили и распяли на кресте. Поэтому крест считается в тех краях святым символом.

Город, в котором умер распятый бог, захватили пришельцы из пустыни. Их называли сарразены. У них был свой собственный темноликий пророк, свои обычаи. А тем, кто поклонялся кресту, хотелось, чтобы этот священный город снова стал городом распятого бога. И тогда они объявили военный поход, чтобы освободить священный город. В поход собирались воины со всех земель, где поклонялись кресту. Они нашивали на одежду и на плащи крест, и потому назывались крестоносцами.

Надо было пересечь множество стран, перейти через горы, переплыть через море.

Первая армия ушла и не вернулась. Она сумела разбить сарразенов, отвоевать святой город. Но сил у нее было слишком мало, она были окружена сарразенами и сидела в отвоеванном городе, как в осаде.

Тогда снова объявили поход. Снова воины - их еще называли шевалье, что означает всадники - изо всех стран двинулись на восток. Они тоже почти все остались там, воюя с сарразенами, защищая святой город.

Еще спустя долгие годы понадобился новый поход.

А потом четвертый. Наши армии были малы, а сарразенов - слишком много.

Я родился бастардом - незаконнорожденным. Меня отдали кормилице в крестьянскую семью, и там, в деревушке Клуа, я познакомился с мальчиком, который сыграл большую роль в моей судьбе. Все считали его пастушком, но на самом деле он был избран нашим богом и наделен великими способностями.

Это было время, когда многие бредили войной с сарразенами. Мальчишки играли в воинов и мечтали поскорее вырасти, чтобы отправиться на восток и совершить подвиги во славу божию.

Пастушка звали Этьен.

Однажды с ним случилось чудо, после которого многие поверили в его богоизбранность.

Его коровы зашли на хлебное поле. Этьен с хворостиной бросился к ним, чтобы выгнать с поля. И вдруг все коровы опустились перед ним на колени...

Астон внезапно замолчал и посмотрел на Шумаара. Шумаар хранил невозмутимость. Астон покачал головой.

- Я вижу, ты не очень-то веришь мне.

Шумаар угрюмо молчал.

Астон вздохнул, снова откидываясь на подушки.

- Но я-то сразу поверил. И стал тенью ходить за Этьеном. И когда однажды Этьену явилось новое чудо - я поверил и подтвердил, будто к нему с небес спустился некий человек в монашеской рясе и передал свиток. Этьен взял свиток, а монах исчез. Этот свиток был письмом к нашему королю, и в письме говорилось, что Этьен - пророк, посланный на грешную землю во искупление грехов.

Этьен показал этот свиток нашему местному деревенскому жрецу. И жрец посоветовал ему идти в богатый и славный монастырь Святого Дионисия, куда приходят толпы паломников, и проповедовать среди них.

Мы пришли с Этьеном в монастырь, где нас хорошо приняли местные жрецы. Этьен стал говорить о новом походе, и о том, что если королям и их верным шевалье не удалось отстоять Святой город, то это должны сделать юные и невинные агнцы.

Тогда-то и прозвучало: не мечом, но невинностью и кротостью можно победить врага. Ибо из уст младенцев исходит сила. Детям не нужны мечи и доспехи, они защищены невинностью - в отличие от взрослых, погрязших во всех мыслимых и немыслимых грехах.

Мы надели на себя серые рубахи с вышитыми на них большими крестами, и береты, - это стало нашей униформой. Сотни, а потом и тысячи детей стали стекаться в местечко неподалеку от тамошней столицы.

Да, это было похоже на всеобщее помутнение рассудка. Я во всем горячо поддерживал Этьена, и иногда он даже доверял мне говорить проповеди.

Этьен действительно был чудотворцем - сейчас, спустя почти триста лет, я могу с чистой совестью подтвердить это. Он исцелял больных одним прикосновением руки, а то и простым участливым словом. С каждым днем он вырастал в моих глазах, пока не превратился в сияющую фигуру посланника, Сотера. И знаешь, что?.. Я тоже научился этому дару. Я мог положить больному лихорадкой ладонь на лоб - и жар спадал. Я мог прочесть короткую молитву - и ребенок, мучившийся животом, мгновенно исцелялся, улыбался и тянул ручки к плачущим от счастья родителям...

Боже, как давно это было. Но я помню всё, как будто это было вчера. Вся остальная жизнь, хотя она была удивительной, мне кажется, была прожита впустую - лишь вначале ее была вспышка, озарение, которая светила мне целые столетия - этот свет поддерживал меня в испытаниях и давал силы жить, когда жизнь казалась невозможной...

И в новый поход стали собираться простые люди, которые, кажется, посходили с ума. В Клуа жители бросали дома и виноградники или продавали их за бесценок, грузили в повозки семьи и устремлялись на юг, к морю, чтобы там нанять корабли и плыть на восток. Некоторые бедняки подковывали быков (лошадей у них не было), запрягали их в двухколесные колымаги, сажали в них стариков и малых детей вместе со скудным скарбом.

А слова Этьена обретали такую силу, что никто уже не смел ему перечить. Особенно легко верили ему дети. Он говорил им: взрослые не смогли вернуть Гроб господень, значит, теперь наш черед. Мы, невинные агнцы, избраны Богом, чтобы вернуть святую землю, отнятую сарразенами в долгих и бесконечных войнах.

То, что не могут сделать отцы, должны сделать дети.

Астон замолчал, механически перебирая складки покрывала восковыми пальцами. Глаза его смотрели в неведомую даль; казалось, он и сам постепенно уходил туда - в далекое, непостижимо далекое прошлое, через тысячи и тысячи миль, где светят другие звезды и говорят на неведомых языках.

- Некоторые родители опомнились было, - продолжил Астон, - Они запирали детей в чуланы, нещадно секли их. Но дети перегрызали веревки, как дикие волки. Рыли подкопы под стены и убегали. Наша армия росла с каждым днем. Мы разделились на отряды, у каждого был свой отличительный знак - крест особой формы или цвета, берет, короткие штаны. Кстати, мы собирались выступить в поход босыми... Король той страны даже обратился к ученым жрецам с просьбой выяснить, угодно ли Богу дело, затеянное нами. Жрецы подумали и сказали: нет, не угодно. Это происки Князя Тьмы.

Но было уже поздно. Мы выступили в путь. По дороге к нам присоединялось все больше и больше людей; дети убегали от родителей, и ни уговоры, ни наказания не могли остановить их.

Десятки, сотни тысяч шли по дорогам. Путь был долог, многие голодали и, чтобы добыть пропитание, грабили попадавшиеся на пути деревушки.

Я слышал, что еще двадцать тысяч детей вышли из другой страны, из города Колония. Им пришлось куда хуже: чтобы добраться до моря, они должны были пройти через горные перевалы. Говорили, что на перевалах погибло очень много детей - от холода и голода, от болезней, и от рук своих товарищей: рассказывали, что оголодавшие дети доходили до людоедства.

Наконец, мы пришли к морю. Но море не расступилось перед нами, как обещали жрецы.

Я увидел город на воде, где дома растут прямо из волн. Вместо улиц в этом городе - каналы. Множество каналов, по которым люди плавают на узких черных лодках с одним веслом. В этом каменном городе не бывает зимы, но в комнатах всегда сыро, и простыни к утру становятся мокрыми от влаги.

Этот город славился корабельщиками, и мы надеялись уговорить их перевезти нашу армию в Святую землю.

Корабельщики смеялись над нами и требовали платы. Они говорили, что шевалье расплачивались с ними тем, что брали приступом богатые приморские города и отдавали часть добычи.

Я пришел к правителю этого города, старому дожу. Он сказал, что не может приказать корабельщикам бесплатно перевезти нас и посоветовал идти в другой город, где тоже жили мореходы.

Многие ушли.

Шло время, и от нашей великой армии осталась лишь горсть больных и голодных детей. И тогда правитель смилостивился, уплатил корабельщику, и нас взяли на корабли...

После долгого и тяжелого плавания, после бури, во время которой погибло два корабля - и несколько сотен детей, корабельщики привезли нас к сарразенам, в страну, называвшуюся Аль-Джерия. И знаете, куда они вывели нас? На главный невольничий рынок. Вот что они сделали с нами - продали, как животных: в сарразенские гаремы, на галеры, в прислугу, в работники...

Астон вновь замолчал. Шумаар шевельнулся и проговорил:

- Я тоже видел детей, невинных агнцев, которые тоже бросили родительский кров и ушли. Не знаю, кто их вел и куда. Но когда я их встретил - они жили в лесу, как в своем государстве, и торговали с лесными дикарями. Это было не так далеко. На Чужих территориях. Там - за Огненными горами.

В глазах Астона промелькнул интерес.

- Это было давно?

- Это было давно, - подтвердил Шумаар. - Больше двух лет назад, когда бессмертные хотели покорить Нарронию.

Раздалось странное дребезжание, и, подняв глаза, Шумаар увидел, что Астон трясется от мелкого старческого смеха.

- Так вот оно что! Ну, теперь я знаю, кто ты, и кого ты ищешь! - воскликнул он и закашлялся.

Шумаар сумрачно следил за ним, потом подобрал ноги и стал подниматься.

Астон забеспокоился.

- Куда ты?

- Если ты всё понял, - то знаешь и сам, куда. Тот, кого я ищу, ушел. Мне здесь нечего делать.

- Но... подожди... Я же еще не все рассказал.

- Когда я вернусь, я дослушаю тебя, - сказал Шумаар.

Астон наморщил лоб, потом спросил:

- А куда делись те дети, которых ты встретил в лесу?

- Не знаю, - ответил Шумаар. - Но главного из них, который называл себя повелителем Маленького Приозерья, мой командир разрубил на две части.

Астон вздрогнул.

- И то сказать, - проворчал Шумаар. - Он был как две капли воды похож на тебя и твоего Эттиена. Такой же обманщик...

Астон растерянно моргнул и пролепетал:

- Но я же не рассказал тебе самого главного. Как попал в рабство, как выучился чужим языкам, познакомился с великим магом Альбертусом... Как шинуаз Шаншун открыл мне рецепт эликсира вечной жизни... Как потом я переплыл океан и оказался здесь, в дикой стране, как нашел озеро среди прекрасных синих гор. Как начал строить земной рай, настоящий город Солнца. Я даже придумал для жителей этой страны новый язык и дал им новые имена...

Шумаар поднялся и с хрустом расправил затекшие плечи.

- Расскажи всё это им, - он кивнул на сидевших безмолвно Армизия и Селло. - Расскажи это им, придуманным тобою людям с придуманными именами.

Шумаар вышел. Астон сжал кулачки и простонал:

- Догоните его... убейте... Иначе они возьмут штурмом город и перережут всех, как агнцев. Невинных агнцев...

Никто не тронулся с места. Астон удивленно посмотрел на Армизия и Селло.

- Я сказал - убейте его!

Армизий покачал головой:

- Если мы убьем его, город превратится в пепелище.

Повисло молчание. Астон, открыв рот и трясясь, переводил взгляд с одного на другого.

- Вы... не выполняете приказа...

- Тебе всё равно умирать, - угрюмо ответил Армизий. - А люди еще собираются жить.

- Люди! - выкрикнул Астон, уставив в него высохший, с изуродованными суставами палец. - Какие вы люди? Это я создал вас, я...

Он остановился. У него перехватило дыхание. Он боролся с одышкой, пытаясь трясущейся рукой ухватить бокал с вином.

Селло сказал, не поднимая головы:

- Мы - люди без имени.

Он взглянул на Армизия.

- Что означает, например, мое имя? Комнатушка. Клеточка.

Астон поперхнулся вином.

- Я всегда удивлялся, что не ведаю, как звали моего прадеда... - выговорил Армизий, глядя на Селло. - Ты ведь тоже знаешь своих предков не дальше деда?

Селло кивнул.

Они повернулись к Астону.

- Ну и что? - спокойно сказал Астон. - Да, я придумал вам имена. Чем плох Армизий? А Беттул?.. В этой стране, когда я пришел сюда, жила горстка дикарей. Они прятались от грома, копали норы, охотились на диких коз и ловили рыбу острогами. Знаете, как они называли себя? Укх. Это слово означало и мужчину, и женщину, и младенца. У них вообще было очень мало слов. У них даже не было огня, и когда я зажег огонь с помощью стеклянного шара, наполненного водой, они пали передо мной ниц. Так я стал богом... Что хорошего, Селло, если бы тебя звали Укхмагукхом? А ведь именно так звали одного из вождей этого пещерного народа. Ты поклонялся бы грому и молнии, бегал за дикими овцами по горам, и изъяснялся мимикой и жестами. А женщин укхи брали только сзади, как животные. Что в этом хорошего, Селло?

Астон перевел дух.

- Зато теперь вы разговариваете на прекрасном древнем языке, который знают во всем просвещенном мире. Селло, согласен, не самое красивое имя. Но ведь не я дал его тебе, а твои родители. Посмотрите на эту страну. У нас нет рабов из числа нарронийцев, и все свободны. Я запретил продавать землю, а детей, не получавших наследства, брал на государственное воспитание. Все работали, все были сыты и богаты... В этом я виноват, Селло?

Астон снова закашлялся.

- Наверное, моя ошибка лишь в том, что я слишком увлекался своими опытами, не всегда обращая внимание на то, что происходит вокруг. Мне казалось, что я создал идеальное государство, которое может функционировать бесконечно, без моего вмешательства. И еще мне казалось... Мне казалось, что я буду жить вечно...

Знаете, сколько жили ваши предки? Едва ли мужчины доживали до тридцати. В сорок лет они становились стариками, питались объедками, потому, что никто не собирался заботиться о них. Зато сейчас...

Астон разразился новым приступом кашля, сотрясаясь всем телом. Армизий, покосившись на Селло, поднялся с места и протянул Астону бокал. Астон отпил и кивнул с благодарностью. Откинулся на подушки.

- Я устал, - сказал он. - Я не хочу больше жить вечно, испытывая неблагодарность тех, кого хотел осчастливить. Лучше я расскажу вам, что было дальше...

* * *

Шумаар шел по площади, а следом за ним следовала длинная цепочка собак. Они шли понуро, не глядя по сторонам.

Когда он подошел к воротам и молодой стражник попытался преградить ему путь, несколько собак молча и яростно атаковали его.

- Проклятье! Стреляйте в собак! Режьте их! - взвизгнул стражник, на ногах и руках которого висела целая гроздь собак. Он вопил и махал мечом, и даже прыгал, пытаясь стряхнуть с себя псов.

Лучники на стенах молча глазели вниз: они видели громадную собачью свору, которая разлеглась за воротами.

- Если мы начнем стрелять по собакам, - проворчал десятник, - нам нечем будет встретить хуссарабов.

На помощь молодому кинулись остальные, охранявшие ворота, а потом подскочил конный отряд. Поднялась пыль, площадь заполнилась воплями и визгом.

Шумаар остановился, с некоторым недоумением глядя на побоище. Потом молча шагнул вперед, в клубы пыли. Расшвыривая пинками собак и стражников, он добрался до ворот. Там, у калитки, вцепившись в засов, стоял бледный воин. Шумаар только взглянул на него - и воин безропотно выдвинул засов.

* * *

- А мы уж хотели установить аррадаты, - встретил Занн Шумаара.

- Зачем?

- Пальнуть по воротам.

Шумаар качнул головой. Сбросил накидку на руки ординарцу. Перед тем, как войти в шатер, обернулся:

- На рассвете выступаем. Вышли разведку на юг. Посмотри, как быстрее и лучше преодолеть пустыню. И вот еще что... Меня - не будить.

КЕЙТ

Незнакомец вынул оба камня из кладки. Камни были расшатаны еще Каршой.

Затем ощупал дыру.

- Еще один камень. За ним - земля, - сказал он.

Харрум звякнул бубенчиками.

- Всё бесполезно. Даже если мы выйдем отсюда... Двор и дом охраняется. Как и весь город.

- Знаешь, жрец, - проговорил незнакомец - и Харрум понял, что он улыбается, - жизнь состоит из одних преград. За первой - вторая, за второй - третья. И мы не живем - мы берем одну преграду за другой...

Было слышно, как он засопел от усилия. Потом раздался шелест песка, и с легким чмоком камень освободился. Во тьме не было видно, какой величины этот камень. В подземелье ворвался запах влажной земли.

Карша хотел помочь, протянул руки. Он нащупал камень и руки незнакомца на нем. Камень был слишком большим.

- В аххумском войске, - дрогнувшим голосом прошептал он, - было немного таких силачей, как ты... Как тебя зовут?

- Зови меня Сейром.

- Тогда я останусь Каршой, - сказал Карша и вздохнул.

Сейр промолчал. Он что-то делал у стены - слышался шорох. Потом раздался глухой удар и камень охнул.

Карша протянул руки, пошарил в темноте.

- Что ты сделал?

- Расколол камень, - ответил Сейр. - Землю чем-то надо копать.

Карша нащупал камень - под его руками он вдруг раскрылся, как цветок, с острыми тонкими лепестками.

- Но ведь это... гранит... как ты смог?

Сейр промолчал.

Он уже выбрал подходящий скол и полез в отверстие - слышалось кряхтенье и шорох одежды.

- Так кто же ты, Сейр? - почти крикнул Карша.

Мгновение длилось молчание. Сейр был занят работой. Когда заскрежетал скребок и посыпалась земля, до Карши донеслось загадочное:

- Я просто мертвый человек.

* * *

- Разреши, я сам буду прислуживать тебе, царица, - сказал Амнак.

Он поднес золотой кубок на маленьком серебряном подносе.

Домелла полулежала на войлоке, в закрытой кибитке, в которой было душно и тесно.

- Ты хочешь везти меня как нелюбимую жену, пряча от людей, - сказала она. - Куда?

- Домой, Айгуз.

- В Арманатту?

Амнак покачал головой и ответил вопросом:

- Разве твой дом - Арманатта?

Айгуз напряглась, привстала. Лодыжки ее были привязаны к деревянной распорке, которая поддерживала войлочную крышу.

Амнак загадочно улыбнулся.

- Ты лжешь... Ты опять лжешь, - сказала Айгуз. - Мой дом здесь, в Кейте.

Амнак снова покачал головой.

- Нет, не угадала. Выпей этот освежающий напиток, и я скажу тебе, куда мы едем.

Айгуз смотрела на него из полутьмы. Глаза ее увлажнились.

Она протянула руку, взяла кубок и выпила его. Это был густой напиток с привкусом вина и трав.

Тело ее стало невесомым, а сердце забилось радостно и тревожно, как будто в предчувствии счастья.

- Ушаган, - прошептала она, засыпая.

Амнак наклонился, посопел, а потом неожиданно для себя самого поцеловал ее в лоб.

* * *

Пленники дождались ночи, и наконец решились выйти из подземелья. Первым хотел идти Карша, но Сейр сказал:

- Ты несчастливый. Пусть идет Харрум. Но сначала, Харрум, сними колокольчики, иначе ты поднимешь на ноги всю хуссарабскую стражу.

Харрум вздохнул:

- Верховный жрец Маттуахаг не носил колокольчиков. И все-таки кончил плохо...

Он развязал бечевки на лодыжках, колокольчики освободились со звоном. Собрал их в ладонь, завязал в уголок накидки и скользнул в проход.

Через некоторое время раздался его шепот:

- Я не совсем уверен... Только в доме, по-моему, никого нет.

- А у ворот?

- Везде тьма, и стражи не видно.

Сейр с кряхтеньем полез в дыру.

Когда он выбрался и огляделся, он понял, что Харрум не ошибся.

Крадучись подобрался к воротам. Они были закрыты, но их никто не охранял. Что-то мягкое ткнулось ему в ноги. Раздалось ворчание.

Карша и Харрум, следовавшие за Сейром, замерли.

Сейр нагнулся.

- Это пес. Всего лишь пес, - сказал он.

Он потрепал его за ухо, пес забеспокоился, лизнул руку, заскулил.

Сейр поднял засов с калитки в воротах и вышел на улицу.

Здесь тоже было темно и пустынно. Вдалеке горели огоньки, обозначая здание магистрата, да еще мягко хлопала крыльями над головами летучая мышь, вылетевшая на ночную охоту.

* * *

Бараслан видел, как беглецы вышли за ворота и растворились во тьме. Он нарочно убрал стражу от задних ворот, а передние охранялись только снаружи. Во всем доме оставалось лишь несколько человек: войска Бараслан вернул в казармы.

Он отошел от окна, нащупал жесткую постель - деревянное ложе, прикрытое старым ковром.

Амнак велел завтра казнить пленников. Он так торопился, что последние приказания отдавал, сидя в седле.

- Пленных, которые в подвале, заруби и вынеси за городские ворота. Пусть их сожрут бродячие собаки. Прощай, наместник.

Несколько кибиток выехали за ворота. Две сотни всадников сопровождали их, наполнив узкие вечерние улочки Кейта грохотом копыт.

АРМАНАТТА

На военном совете был лишь один темник, оставшийся от старых времен. Шаат-туур. Он был стар, но выглядел бодро. Хотя иногда его выдавала старческая болезнь: ни с того ни с сего у него начинала мелко трястись голова. Седая косица начинала подпрыгивать, но Шаат-туур оставался спокойным. Он лишь старался глядеть в землю, не поднимая глаз. Потом приступ проходил, и старик украдкой вытирал мокрые от непрошеных слез щеки рукавом.

Все остальные на совете были молодыми, при жизни Богды они служили под началом Ар-Угая, а теперь, став тысячниками и темниками, были его главной опорой. Но и им Ар-Угай уже не мог доверять. После того, что случилось с Верной Собакой, ему казалось, что даже кровники превратились в его врагов.

Ар-Угай нахмурился, оглядел лица, выражавшие только преданность и внимание, и камчой показал на глиняную карту, - ту самую, которой пользовался еще Великий Богда.

- У нас сейчас три потока идут на юг, - сказал он. - Каран-Гу - по западному берегу, вот здесь, - он ткнул камчой на узкую полоску земли за последним западным хребтом. - Его темник Шумаар взял Нар-рану, и тоже отправился на юг. Сюда.

Он указал камчой на песок, изображавший пустыню Арару.

- Амза... Амза двинулся восточным берегом на Эль-Манну. Вот сюда.

Ар-Угай пришлепнул камчой по игрушечным домикам Эль-Мена, выстроившимся вдоль песчаной косы Киэнт, далеко выдававшейся в Море Слез.

- От него давно нет вестей, - сказал кто-то.

Ар-Угай быстро вскинул голову, но так и не понял, кто посмел открыть рот.

Он снова прихлопнул концом камчи по Эль-Мену. Глина была обожжена и покрыта глазурью, но домики оказались хрупкими - от удара большая часть рассыпалась на кусочки.

- Да, Амза молчит! - подтвердил Ар-Угай. Обвел взглядом командиров, остановился на Шаат-тууре. Старик завозился, заговорил, с трудом выталкивая слова:

- Амза горяч. Эль-Манну славится своими воинами. Может быть, тяжелые бои не оставляют времени Амзе послать подробное донесение...

Взгляд Ар-Угая стал тяжелым. Он прищурил глаза и сказал:

- Темник не сражается. У него всегда есть время составить донесение и послать гонцов в ставку.

- Верно, - отозвался Шаат-туур. - Но Эль-Манну очень далеко. Нас разделяют Равнина Дождей и отроги Туманных гор. Может быть, гонцы еще в пути.

Ар-Угай ничего не сказал. А у старого воина начался приступ - косица запрыгала по плечам, хотя лицо Шаат-туура оставалось спокойным, лишь глаза он прикрыл тяжелыми темными веками.

- Ладно. Мы уже посылали к Амзе верных людей. Время идет, но они не возвращаются...

Ар-Угай обошел карту, - сидевшие подобрали под себя ноги, - остановился на другой стороне.

- Это - Южный Полумесяц. Три армии дойдут до него через полгода. Там богатые земли, много городов, много добычи. Но меня беспокоит пустыня.

Он снова показал камчой на Арару.

- Здесь нет ни воды, ни травы. Я не знаю, как Шумаар решил преодолеть ее.

- Пустыню пересекают две дороги, - напомнил Тухта. - Караванные пути. Значит, там должны быть колодцы и трава.

Ар-Угай кивнул, сказав:

- Может быть, и так, Тухта. Но лошади - это не верблюды.

Тухта внезапно съежился и опустил глаза. Это плохо, подумал Ар-Угай. Плохо, что и Тухта стал бояться его. Страх - спутник предательства. Страх ведет за собой измену.

Он вспомнил о Хуараго и скрипнул зубами. Ах, как он пригодился бы сейчас!.. Но он испугался чего-то. И доверия к нему не стало.

Если бы этот паук не боялся, Ар-Угай не стал бы сдирать с его спины ремни. А теперь - поздно. Хуараго уже не станет прежним. Может быть, он даже не выживет. А жаль. Он был очень удобен. И незаменим.

Ар-Угай вернулся на свое место, сел и сказал:

- Теперь вот что. Полумесяц - это край земли. Когда наши тьмы достигнут его, поход будет закончен. К тому времени каан-бол возмужает и сможет сам вести военные советы и собирать великие курулы. Но пока еще он не вошел в разум, надо решить дело Айгуз.

И снова он взглянул на Шаат-туура. Старик уже справился с трясучкой. Вытер темную морщинистую щеку и сказал:

- Не надо было отпускать Айгуз с этими лживыми жрецами.

- Но разве мы могли приказать Айгуз остаться? - спросил Ар-Угай почти насмешливо, хотя в душе его клокотала ярость. - Она мать каан-бола, и вольна ходить по землям, которые мы для нее завоевали.

Шаат-туур поднял голову. Ар-Угай взглянул на него и его охватило нехорошее предчувствие.

- Камда и Амза, - начал Шаат-туур медленно, - хотят сами держать свои улусы.

Рот Шаат-туура был похож на трещину в темном камне, только эта трещина могла приоткрываться.

- После смерти Великого Богды всё стало не так, - продолжал Шаат-туур. Голова его тряслась всё заметнее, но речь была ровной.

- Что же ты предлагаешь? - спросил Ар-Угай.

- Я думаю, надо закончить поход. Вернуть в Арманатту все верные войска. Я думаю, что Амза и Камда могут направить свои тьмы не на юг, а на север. И тогда Арманатту придется защищать от них.

Шаат-туур погладил редкую белую бороду, которая тоже тряслась; он пытался справиться с трясучкой, загораживал бороду рукой.

- Для того, чтобы напасть на Арманатту, им нужно объединиться, - подал голос Тухта. - А доносчики говорят, что они готовы скорее вцепиться друг в друга...

Тухта быстро взглянул на Ар-Угая.

- Доносчики говорят, - с усилием выговорил Ар-Угай, - что Амза двинулся на юг. А Камда собирает войско, чтобы продолжить поход в Туманные горы.

Шаат-туур внезапно вздохнул.

- Нам нужен настоящий великий каан, - проговорил он. - Тогда в степи будет мир и порядок, как при Великом Богде.

Военачальники молчали, и Ар-Угай тоже молчал.

Шаат-туур мудр, но на чьей он стороне? И всё ли он сказал, что думал?

- У нас есть каан, - сказал Ар-Угай. - Тот, кто пойдет против каан-бола - предатель, изменник, шелудивый пёс, попрошайка-кайерши!

Он с трудом остановил себя, тяжело дыша. Шаат-туур даже не взглянул на него, другие военачальники глядели в страхе; Тухта опустил голову и делал вид, что разглядывает раскинувшуюся перед ними глиняную страну - с озерами, реками, горами, снежными пиками, обложенными клочками овечьей шерсти; казалось, что это плывут облака.

- Сидящие здесь должны принести клятву маленькому каану, - твердо сказал Шаат-туур.

И военачальники быстро и дружно закивали.

Клятва?.. Ар-Угай подумал, и понял, что это пустая формальность. Да, надо принести новую клятву и заставить принять ее Амзу, Каран-Гу, Камду. Всех хуссарабов от Тауатты до Эль-Манну.

А это значит, подумал Ар-Угай, что еще не время...

Нет, не время. Пока жив Шаат-туур, пока живы Камда, Каран-Гу, и подлый Амза - придётся терпеть и слушать глупости на этих военных советах. Жаль, что нет Хуараго. Он сумел бы достать их всех.

А главное - Айгуз нельзя трогать сейчас.

Ар-Угай опустил голову и снова, уже в который раз, пожалел, что так сурово обошелся с Хуараго.

Потом он подумал о Тухте.

Надо рискнуть. Тухта пока надежен, ему еще надо доказать свою верность, у него еще нет своей тьмы.

Ар-Угай поколебался мгновение. И внезапно решил.

Что ж. Пусть это будет Тухта. Пусть теперь он и докажет свою верность. Что же касается Шаат-туура - пусть живет старик. Он мудр, он единственный из всех помнит, как началось брожение в Голубой степи. Он единственный знает по именам тех, кто сидит у Рва.

Впервые за время военного совета Ар-Угай почувствовал, что тяжкое бремя свалилось с его плеч.

ДОРОГА НА УШАГАН

Кибитка затряслась. Айгуз очнулась, приподнялась. Чья-то рука коснулась ее мокрого лба.

- Лежи, госпожа, - раздался ласковый голос.

- Кто ты? - непонимающе спросила Айгуз.

- Господин велел мне ухаживать за тобой. Я жила в придорожном постоялом дворе, а господин проезжал мимо. Он увидел меня, спросил, что я умею, и сказал, что для его госпожи нужна служанка... Я поехала. Жаль, моя сестричка осталась там одна.

- Почему так трясет кибитку? - спросила Айгуз, выпив воды, которую ей дала служанка.

- Мы, наверное, свернули с главной дороги.

- Ладно, - Айгуз снова легла. - Ты знаешь, куда мы едем?

- Дорога ведет и в Ушаган и на юг Зеркальной долины. Я не знаю. Мы еще не проехали развилки.

За стенками кибитки послышались крики, заржали лошади. Кибитка остановилась.

- Развяжи мне ноги, - сказала Айгуз.

- Я давно развязала тебя, госпожа, - ответила служанка. - Надо выглянуть, посмотреть, что случилось...

Она приподняла задний полог. Айгуз мельком увидела факела и всадников.

Служанка опустила полог и сказала дрогнувшим голосом:

- Наверное, господин решил сделать привал.

Как будто в ответ полог откинулся и в дальнем отблеске костра появилось лицо Амнака.

- Мы заночуем здесь. Выходите обе.

Айгуз вышла.

Всадники спешивались, разжигали костры, натягивали шатры, отводили в сторону стреноженных коней.

Для Айгуз развели отдельный костер и даже вскипятили воды, чтобы она могла умыться и заварить крепкий степной чай.

Амнак со своими сотниками расположился за соседним костром.

Вскоре лагерь стал затихать, только тяжело переступали и фыркали кони. Айгуз и служанка влезли в кибитку. Служанка вскоре уснула, а Айгуз молча лежала, глядя во тьму.

Кажется, она задремала, потому что не заметила, как кибитка тронулась с места. Но едва она шевельнулась, как узкая ладонь прикрыла ей рот, и раздался горячий шепот:

- Не бойся, госпожа! Не бойся и не кричи! Мы уезжаем от Амнака!..

Служанка подождала несколько мгновений, дожидаясь, пока Айгуз усвоит новость. Потом убрала руку.

Кибитка набирала ход. Возница в темноте плохо видел дорогу, и кибитка подскакивала на бугорках и ухала в ухабы, скрипя рессорами.

Было слышно, как ругается возница, подбадривая лошадей, и еще был слышен топот десятков коней.

Держась обеими руками за распорки, Айгуз крикнула:

- Кто нанял тебя?

- Тот, кто хочет спасти тебя, - ответила служанка прерывистым голосом.

- Ар-Угай?

Служанка не ответила. Потом, когда тряска уменьшилась - видно, возница нашел дорогу, - служанка заговорила:

- Амнак вёз тебя к Камде. Тебя сделали бы женой Камды, или наложницей...

- Ар-Угай хочет того же, - ответила Айгуз. - И еще неизвестно, что хуже.

Служанка молчала.

Потом шепнула:

- Ничего не бойся. Верь мне.

Бешеная скачка прекратилась, лошади побежали спокойней, а потом, после поворота, остановились.

Откинулся полог. В слабом свете начинающегося рассвета Айгуз увидела человека в шапке с меховой опушкой и почувствовала, как запрыгало сердце. Но когда человек начал говорить, она поняла, что ошиблась. Это был не Ар-Угай. Это был Тухта.

- Мы свернули в горы, госпожа, - сказал Тухта, блеснув в улыбке зубами. - До перевала останавливаться не будем. А по перевалу проходит граница улуса Камды. Там нас встретят и ты сможешь отдохнуть.

Он взглянул на служанку:

- С госпожой всё в порядке?

Служанка кивнула, не раскрывая рта. Тухта не разглядел кивка, помедлил, потом исчез. Полог закрылся и в кибитке снова стало темно.

- Видишь, госпожа, - сказала служанка, когда кибитка снова тронулась в путь, - всё в порядке. Амнак вряд ли догонит нас.

Айгуз глухо ответила:

- Может быть, ты знаешь, чем Тухта лучше Амнака?

Служанка не ответила.

* * *

Айгуз снова задремала, и снова ее разбудил шум. Кибитка круто затормозила, заваливаясь на бок, заржали лошади.

Раздался звон сабель, свист стрел, вопли раненых.

Схватка была скоротечной, но Айгуз показалось, что она длилась целую вечность.

Потом всё стихло, полог широко откинулся. В кибитку заглянул седой человек с безобразными шрамами на голове.

- Ты свободна, царица, - сказал он по-аххумски, и Айгуз узнала его.

Её пошатывало после скачки, так что незнакомец должен был поддержать ее. Служанка выскочила следом.

Карша подвел оседланного коня.

- Садись, госпожа!

Домелла осмотрелась. Вдоль дороги, на высоких обочинах, лежали поверженные тела. Большой конный отряд окружал кибитку а вдали еще слышались топот и звон стали. За спиной незнакомца гарцевал на коне человек, которого Домелла видела в Кейте, но не могла вспомнить его имени.

Всадник, словно угадав ее мысли, поклонился ей и крикнул:

- Полутысячник Бараслан приветствует тебя, царица Аххума и всей долины Тобарры! Нам придется поспешить.

- Куда же на этот раз? - спросила Домелла, садясь в седло с помощью Карши.

- Может быть, в Ушаган, - ответил незнакомец со шрамами.

- В Ушаган - так думают и Амнак, и Тухта, - сказал Бараслан. - Они будут ждать царицу там. Если, конечно, не догонят сейчас.

Незнакомец спросил:

- Ты предлагаешь скакать туда, где нас не ждут?

Бараслан кивнул.

- В Арманатту?

Бараслан снова кивнул.

- Но Ар-Угай только и ждет, когда царица...

Незнакомец искоса взглянул на Домеллу. И добавил вдруг:

- Впрочем, может быть, ты и прав.

Домелла тронула коня, посмотрела на незнакомца. Солнце уже поднималось и ей снова показалось, как тогда в Кейте, что она давно знает этого человека.

- Как твое имя? - спросила она.

- Сейр, госпожа.

Она покачала головой.

- Раньше ты звался иначе.

Сейр посмотрел на нее снизу вверх, лицо его было серьезным и даже сумрачным.

- Ты ошибаешься, царица, - сказал он. И добавил вполголоса:

- Мертвые не возвращаются.

ПЛАТО БОФФА

Что-то мокрое упало ему на лицо. Крисс помотал головой, но мокрое не уходило. Оно полилось ручьем в губы, в ноздри, в глаза.

Он подскочил, ловя ртом воздух.

И сразу же зажмурился, ослепленный неистовым солнцем.

Над ним стоял какой-то странно одетый человек, невысокий, с невероятно черным от загара и грязи лицом. В руках он держал кожаное ведро - и готовился снова облить Крисса.

Крисс замычал, поднял руку, защищаясь.

Долина была залита светом. Пятна быстро таявшего снега сияли так ослепительно, что Крисс терял зрение и снова закрывал глаза.

- Буря кончилась, - гортанно сообщил человечек на языке Гор. - Вставай! Ведь ты снова живой. Живые должны стоять.

- Подожди... - Крисс начал подниматься, помогая себе руками.

Встав на четвереньки он спросил:

- Кто ты?

- Я живу в Куэ. Это далеко отсюда. Я охотник из племени ланнов. А кто ты?

- Путник...

Крисс огляделся, но не заметил ни людей, ни палаток.

- Где остальные?

- Эй-до! Там! - человечек указал за ближние скалы. Потом поставил ведро и стал помогать Криссу подняться.

- Ты ушел один. Под снегом. Как крот.

Опираясь на плечо Эйдо, Крисс обогнул скалы и увидел голое место. Лишь пятна костровищ да обглоданные кости диких коз говорили о том, что здесь был лагерь.

Крисс повернулся к Эйдо:

- Ты ведь сказал, что остальные здесь.

- Эй-до! Там! - он показал за следующее нагромождение скал.

Крисс с подозрением посмотрел на него.

- Покажи мне их.

Эйдо развел руками, свистом подозвал маленького конька, похожего скорее на мула, и влез в седло.

- Иди за мной! - сказал он.

Они поднимались в гору едва ли не до вечера. Крисс несколько раз просил сделать привал. Эйдо охотно соглашался, вытаскивал полоски сушеного несоленого мяса, жевал сам и угощал Крисса.

К закату они поднялись на одну из вершин.

Внизу, насколько хватало глаз, расстилалась пустыня.

Вглядевшись, Крисс заметил многочисленные следы, которые вели за горизонт.

- Они ушли в пустыню? - ахнул Крисс.

- Да, - кивнул Эйдо.

- Но ведь...

Крисс внезапно замолчал. Он ошибся. Они должны были выйти южнее, как раз к селению Куэ, стоявшему на берегу Ваххи - вади, наполнявшегося водой лишь во время дождей и таянья ледников. Но теперь он понял, что они вышли к краю плато гораздо севернее.

- Мертвая пустыня, - сказал Эйдо. Покосился на Крисса и добавил: - Так ее называют и в Куэ, и в Таххеле.

- Я знаю, - сказал Крисс.

- А за пустыней - Лагуна, - продолжал Эйдо. - Она тоже мертвая.

Крисс молча смотрел, как багровый закат заливал всю пустыню. Он знал, что позади него по земле все дальше и дальше вытягивается его черная холодная тень.

Потом положил руку на колено Эйдо, сидевшего в седле.

- Ты пойдешь со мной?

- В пустыню?

Эйдо тоже пристально вгляделся в бескрайнюю чашу пустыни, наполненную мрачным багровым светом. И сказал:

- Да.

Он начал слезать с коня, медленно и неуклюже. Потом достал небольшой нож. С сожалением глядя на коня, сказал:

- Без мяса нам не обойтись.

- А без коня? - спросил Крисс.

- Без коня... Без коня обойтись можно. Эй-до!.. Он всё равно падёт с голодухи.

- Тогда отпусти его, - сказал Крисс.

Эйдо вздохнул:

- Мы слишком далеко ушли от дома...

Поцеловал коня в лоб, примерился и взмахнул ножом.

ЭЛЬ-МЕН

Радас, сын Радамаса, командовал всеми войсками Эль-Мена. Он был аррантом, - выборным военным вождем.

Арранты менялись каждые два года, и было их два: один командовал флотом, другой - сухопутными войсками. Но сейчас второго арранта - Самбрия - не было в городе. Он с отрядом наёмников уплыл на помощь Жемчужному королю, который затеял войну с Таннаутом.

В городе вообще оставалось очень мало войск. Большая их часть несла службу по договору с княжествами Равнины Дождей, на островах Южного моря, в Хиссе и в том же Таннауте.

Радас мог призвать свободных граждан, - что он и сделал.

Но не так-то просто в Эль-Мене было призвать граждан. Граждан было немного, и большая их часть занималась торговлей, путешествиями, возделывала скудные участки земли, трудилась на судовых верфях, которых было три. На одной строили военные корабли, на другой - купеческие торговые галеры, на третьей - лодки и парусники для каботажного плавания.

Самые богатые владели рабами, которые работали на соляных копях - главном богатстве Эль-Менского государства. Они сдавали рабов в аренду государству, потому, что по закону копи принадлежали народу, то есть казне.

Народное собрание, выслушав Радаса на главной площади города, которая одновременно была и главным рынком, решило: хуссарабов следует остановить в Ардском проходе. Этот проход, шириной в два полета стрелы, был единственной дорогой, по которой можно было пройти на Равнину Дождей.

От прохода до Эль-Мена - два дневных перехода. Войска перекроют проход, а тем временем подоспеет Самбрий с флотом и войсками. Тогда можно будет высадить с моря десант в тылу у хуссарабов и разбить варваров.

Так решил народ.

* * *

Амза ехал в просторной повозке, состоявшей из двух комнат. В одной он спал и отдыхал, в другой принимал военачальников. Повозку тянули волы, медлительные и выносливые. Амза говорил, что стремительность и быстрота - главные преимущества хуссарабов, но ингода не мешает и подумать.

Тем не менее, думалось в повозке плохо. Духота измучила Амзу, и вечером, после захода солнца, он с облегчением приказывал разбить лагерь и, отдуваясь, вываливался из повозки.

Там, где отроги Огненных гор вплотную подходят к морю, Амза велел остановиться на несколько дней. Узкая полоса между морем и горами постепенно сужалась и в нескольких милях к югу превращалась в Ардский проход.

Проход был укреплен трудом многих поколений эль-менцев. Зигзагообразная насыпная стена замыкала его, перед стеной были вырыты несколько рвов. Шесть высоких башен сторожили проход. В башнях не было бойниц, лучники находились на верхней площадке, защищенной зубчатым парапетом. Не было лучников и на стене: достаточно было воинов на башнях.

Первый разведывательный отряд хуссарабов, приблизившийся к укреплениям, был обстрелян с башен из баллист и катапульт. Отряд понес потери, и вернулся с неутешительными известиями.

- Надо искать обходную дорогу, - сказал Амза.

- Её нет, - отозвался Лухар.

Амза сердито глянул на него.

- Откуда ты знаешь?

- Эль-менцы позаботились об этом давным-давно, еще во времена бронзовых мечей и колесниц. Огненные горы здесь непроходимы.

- А как же ходят козы? - насмешливо спросил Амза.

- Козы здесь не ходят.

Амза приподнялся рывком, раздосадованный возражениями.

- Откуда ты знаешь? - грозно повторил он.

Лухар обернулся к начальнику разведки Нангу.

Нанг выступил вперед, поклонился Амзе и сказал:

- Повелитель! У нас есть пленные и перебежчики. Они рассказывают одно и то же. Горные дикие тропы срыты или завалены. На перевалах стоят сторожевые башни со стражей, на вершинах - наблюдатели. Ард непроходим.

Амза, оттопырив нижнюю губу, обдумал слова Нанга. Потом вздохнул и угрюмо воззрился на Лухара.

- Наверное у тебя, аххумская лисица, есть в запасе какая-нибудь хитрость, да? Иначе бы ты не спорил со мной.

Губы Лухара тронула едва заметная улыбка, но лицо его было серьезным и сосредоточенным.

- Есть только один путь, повелитель. По морю.

Амза открыл рот от удивления, как будто услышал нечто невероятное.

- Аххум! - начал он, - Может быть, ты не знаешь, что хуссарабы не умеют плавать по морям? Может быть, тебе не сказали, что Великий Богда однажды поклялся, что ни один хуссараб никогда не бросит коня? Может быть, тебе неведомо...

Лухар повернул квадратный лоскут кожи, на котором была изображена карта. Эту карту он купил на рынке в Нуанне, у какого-то купца, не раз бывавшего в Эль-Мене.

Это была схематичная, но достаточно подробная карта, и на ней были нарисованы все береговые изгибы между устьем Неррайны и Эль-Меном.

- Посмотри, повелитель, - сказал Лухар. - Вот здесь расположен наш лагерь. Этот полумесяц - Киэнтская коса, выдающаяся в море на три дневных перехода. Коса охраняется, но вовсе не так хорошо, как горы.

Амза нехотя глянул на карту.

- От нашего лагеря до косы по прямой - полтора дневных перехода, или пятнадцать сухопутных равнинных лиг. Есть корабли с палубами, на которых могут стоять кони. Хуссарабам не придется расставаться с ними. Они поплывут вместе.

- И где же эти корабли? - с подозрением спросил Амза.

- Сто двадцать таких кораблей собраны в гавани Суэ и ожидают приказа, чтобы выйти в море. А вот здесь, - Лухар снова показал на карту, - есть небольшой поселок с двумя причалами. Корабли можно подвести сюда и в безветренную погоду перевезти на понтонах людей и лошадей. Лучше сделать это ночью. Переход займет сутки, и высаживаться они будут тоже ночью, и тоже с понтонов - вот здесь. Мы ударим неожиданно, с тыла. Мы можем даже не пытаться штурмовать укрепления Арда, а сразу атаковать Эль-Мен, в котором нас никто не ждет.

Амза вопросительно взглянул на Нанга. Нанг поклонился и сказал:

- Это самый лучший план, повелитель.

Амза вздохнул и сказал:

- Ладно. Уходите. Мне надо подумать.

Он приказал принести жирного барашка и бутыль с данахским вином. Еда и питье помогали ему думать.

Он задумчиво поглощал барашка, вытирая, по обычаю, жирные руки о сапоги и кожаный верх шапки. От этого кожа всегда блестела, как новая, не промокала, не трескалась и оставалась мягкой.

* * *

Аррант Радас объехал укрепления, проверил, как разместились граждане в казармах, выстроенных возле стены.

Казармы были огромными и могли вместить до десяти тысяч воинов. Сейчас они вмещали тысячу двести пехотинцев и восемьсот всадников. Всадники поселились отдельно - в их казарме был водопровод, а лошади поставлены в стойла в конюшне, не уступавшей размерами казарме.

Начальник конницы, владелец рабов и кораблей Фарис привез с собой дворню, несколько повозок с продовольствием и вином, и в первый же вечер устроил симпосий, на который пригласил самых почтенных всадников.

Пока всадники пили разбавленное вино и предавались разговорам о ценах на соль и рабов, в темной, продуваемой всеми ветрами казарме пехотинцев эль-менцы разводили костры и варили полбу.

Они были свободными гражданами, но слишком бедными, чтобы воевать. У многих не было своих доспехов, они брали мечи, щиты и дротики в аренду в государственном арсенале. Стоимость аренды отнималась от жалованья, которое получали пехотинцы за каждый день службы.

Радас вошел в громадное, выложенное из дикого камня, помещение. Присел у первого же костра. Люди потеснились. Здесь не было никакой мебели, только вдоль стен лежали охапки прелой старой соломы, на которой новобранцам и предстояло спать.

- Если здесь всегда так дует, пожалуй, лучше натянуть палатки, - сказал десятник Теор. В Эль-Мене он служил в портовой канцелярии оценщиком грузов.

Радас пожал плечами.

- Вряд ли мы здесь задержимся надолго. Если завтра не будет новостей, я прикажу разбить палаточный лагерь, поближе к Стене. Там меньше дует.

- А какие могут быть новости? - спросил толстый одышливый Бари. - Не полезут же хуссарабы на Стену?

Радас погладил бородку и сказал:

- На Стену они, может быть, и не полезут. Но могут попытаться пройти по горам, или сделать подкоп.

- Я слышал, они хорошо воюют на равнине, а в горах они воевать не могут. В пешем строю они не умеют ходить.

- Все мы что-то слышали, - ответил Радас. - Но еще ни разу не встречались с ними.

Издалека, из казармы всадников, донесся взрыв хохота.

- Всадники уже пьянствуют, - сказал Бари. - Не пора ли и нам?

Радас поднялся.

- Удачного вечера. Только не проспите утреннюю перекличку.

Он прошел сквозь всю казарму, переговорил с десятниками. В следующем помещении было теплее и светлее. Здесь горели светильники и были устроены лежанки - это была комната для командиров: сотников и их помощников.

- Аррант принес новости? - спросил сотник Антир, из пограничной стражи. Он был одним из немногих здесь кадровых военных, служивших в армии с юности.

- Новостей, слава богам, пока нет, - ответил Радас.

- А должны быть? - спросил другой.

Радас сказал:

- Разведка послана, стража в горах и на башнях усилена. По побережью выставлены караулы...

- Зачем они там, на побережье? - беспечно спросил Антир. - Хуссарабы боятся морской воды, я это знаю точно. Ни один не сядет в лодку, если только его не связать.

Радас кивнул:

- Я тоже это знаю. Но у хуссарабов служат и аххумы, и даже каффарцы. А какие они мореходы - все знают.

Когда он вышел, приказав на рассвете явиться к нему, Антир ухмыльнулся:

- Завтра будут учения. Устроим новобранцам праздник!

АРМАНАТТА

Ночью каан-бол и Шаат-туур выехали в степь. Старик учил мальчика определять направление по звездам.

- Звезды, как люди, движутся по кругу. Сейчас мы почти на перевале, разделяющем север и юг. За перевалом совсем другие звезды. Некоторые звезды гаснут, а некоторые внезапно загораются, будто кто-то то гасит, то разводит небесные костры. Вон тот четырехугольник называется Адам-Кугурлун: Люди ушли. Он виден почти всегда, если, конечно, небо безоблачно, но чем дальше за перевал, тем ниже он над землей. А вот эта звездная дорожка - Каскур-джал, Волчья дорога. Если ты окажешься в степи один и заблудишься, дождись ночи и смотри на звезды. И первым делом ищи вон ту яркую звезду на хвосте созвездия Маленькой лошади, Ат-Бол.

- Я знаю! - сказал каан-бол. - Эту звезду называют Екте, Нет слёз!

- Да, - кивнул Шаат-туур, - Екте. И она всегда показывает на север. Белая звезда, которая ведет в Тауатту.

Шаат-туур вздохнул. Екте в этих краях стояла совсем низко над землей - всего на несколько локтей. А если идти дальше на юг - она исчезает вовсе. Не надо хуссарабам идти дальше, нет, не надо. Потеряют звезду - заблудятся, потеряют дорогу к дому...

Вокруг был степь, но эта степь была чужой. Степь в Тауатте совсем другая, и Шаат-туур снова вздохнул, заметив темные очертания горных хребтов, которые ограничивали справа и слева чистое звездное небо.

Голубая степь бескрайняя. Волнуется волна за волной седой ковыль, орлы парят в поднебесье. От урочища к урочищу ведут вытоптанные стадами дороги. Вдоль дорог стоят каменные идолы с выщербленными глазами. Кто их поставил и когда - никто не знает, даже Шаат-туур.

Камень этот тверд, мальчишки часто точат об него ножи. Касается щербатая сталь темных щербатых ликов, взвизгивает, высекая искру...

- Дедушка, - тихо сказал каан-бол, прислушиваясь к далекому вою волков. - Почему у звезд есть имя, а у меня - нет?

Шаат-туур придержал коня от удивления, развернулся.

- Разве у тебя нет имени?

- Есть. Отец и мать называли меня Аххагом, или еще Аххаггидом. Но теперь никто так не называет.

Шаат-туур хотел было приласкать мальчика, но каан-бол легким движением ног тронул коня с места. Старик шагом поехал за ним. Догнав, сказал:

- Для хуссарабов твое имя звучит непривычно. Они не могут выговорить его правильно...

Каан-бол молчал.

- Великого Богду тоже редко кто осмеливался назвать по имени.

- Он был великим кааном! - угрюмо сказал мальчик.

- Ты тоже каан, - возразил Шаат-туур. - Только маленький. Каан-мальчик. Каан-бол.

Мальчик помолчал.

- Я знаю. Ты - баат-еке. Уважаемый воин. Я - каан-бол. Но у тебя еще есть и имя - Шаат-туур.

Он взглянул исподлобья и старик заметил, что в глазах его сверкнули слезы.

- Ой-бой, мальчик! - воскликнул он. - Ты каан. Ты можешь приказать, чтобы тебя называли Аххагом!

- Не могу. Ты сказал, что это имя непривычно хуссарабам. Но я-то знаю: оно им ненавистно!..

И снова опешил от удивления старый воин. Догнал каан-бола, властно взялся за поводья и заставил лошадь остановиться.

- Взгляни на небо, маленький каан, - сказал он негромко. - Выбери себе имя звезды.

- А разве так бывает?

- Конечно, - серьезно ответил Шаат-туур. - Ты - каан. Ты волен во всём.

Каан-бол долго-долго оглядывал звездное небо, раскинувшееся над ними, как опрокинутая степь с кострами кочевий.

Потом внезапно ударил коня ногами, и поскакал вперед.

Шаат-туур покачал головой, усмехнулся в усы.

- Ой-бой! Ночью скакать без дороги опасно!

- Даже в степи? - крикнул мальчик.

- Даже в степи, - подтвердил Шаат-туур.

- Тогда догони меня и запрети скакать так быстро!..

Он хлестнул коня камчой и понесся стрелой, так что Шаат-туур всерьез забеспокоился и поскакал следом, тяжело привставая в стременах.

Он уже знал, какое имя выбрал себе каан-бол. И знал, что больше этот мальчик не позволит, чтобы его называли болом.

И еще - он больше никогда не будет плакать.

* * *

Ар-Угай проснулся на рассвете, когда вершины гор на западе окрасились розовым. Он привстал, вдыхая горькие запахи трав, омытых росой, - и вдруг онемел.

На крыше дворца царицы стояла сама Айгуз и смотрела, как и раньше, на восток - в сторону Аххума.

Ар-Угай ползком добрался до внешней лестницы, ругаясь сквозь зубы, спустился на улицу. Стараясь прижиматься к стенам домов и глухих каменных оград, проскользнул к дому Домеллы, покосившись по пути на забитые войлоком окна недостроенного дома Верной Собаки.

В Арманатте вставали рано. И Ар-Угай снова выругался, заметив в конце улицы нескольких рабочих и конного стражника. Он зайцем перескочил через ограду, украшенную поверху затейливым орнаментом в виде целующихся птиц. Зацепился за них полой халата, и упал прямо на кусты каких-то цветов, высаженных во дворе Айгуз. Цветы оказались с колючками, Ар-Угай ободрал руку до крови. Цветы тоже были цвета крови. Воровато оглянувшись, скользнул на лестницу, которая вела на галерею второго этажа.

Прошел по галерее до окна, за которым - он знал точно, - была спальня Айгуз. Окно было занавешено легкой розовой тканью, привезенной с острова Айд. Ткань пропускала воздух, но хорошо защищала от насекомых.

Ар-Угай сдвинул ткань, заглянул. В спальне было тихо и полутемно. Он влез на подоконник и бесшумно скользнул в комнату.

И коротко вскрикнул, оказавшись в объятиях кряжистого человека с ашмагом на голове. Человек молча стал выкручивать Ар-Угаю руки. Но Ар-Угай скользнул вниз, одновременно выхватывая кинжал. Не глядя, снизу, ударил человека в подреберье.

Кинжал не пробил кольчуги.

Незнакомец навалился на Ар-Угая всем весом, выкрутил руку с кинжалом, приставил его к горлу.

- Вставай, - тихо велел он.

Ар-Угай поднялся на четвереньки, косясь по сторонам. Айгуз, благодарение богам, в комнате не было...

Он откинул голову, отводя горло от лезвия и приёмом, который знал с детства, крутнувшись на месте, попытался сбить незнакомца ударом под колени. Но незнакомец то ли устоял, то ли успел присесть. В следующую минуту ладонь Ар-Угая оказалась вывернутой в стиснутых пальцах, похожих на клещи.

Ар-Угай застонал, на глазах его выступили слезы.

- Вставай и иди, - приказал человек.

Он повел его через спальню, крепко держа за заломленную к предплечью кисть. Ар-Угай на полусогнутых ногах добежал до дверей, охнул и взмолился:

- Отпусти!.. Я - Ар-Угай.

Незнакомец поднял брови. У него было широкое, со следами старых шрамов, лицо. Лицо аххума.

- Ты - вор, - сказал он.

Ар-Угай только сейчас осознал, что незнакомец говорил на чистом хуссарабском языке - на диалекте кайтаров, родном для Ар-Угая.

- Я не вор... Я темник Ар-Угай, - простонал он.

- А что ты собирался делать в спальне госпожи?

Ар-Угай изо всех сил ударил незнакомца в лицо, попав по носу. Вывернулся и рявкнул:

- Я собирался лечь с Айгуз в постель!.. Стража!..

Но вместо телохранителей в дверь вошла Айгуз.

Она внимательно посмотрела на Ар-Угая. Взгляд ее из удивленного стал презрительным.

- Ар-Угай, - сказала она. - Я не звала тебя в свою постель. Я не жрица Аххи, и не жена твоего кровника. Моя постель принадлежит мне одной.

Лицо Ар-Угая искривила усмешка. Он нагнул голову, прижал руки к груди и негромко сказал:

- Прости, госпожа. Я поступил опрометчиво и недостойно. Ты можешь поступить со мной, как с насильником, хотя я этого и не заслужил.

Он покосился на незнакомца, всё ещё стоявшего у входа, отрезая Ар-Угаю путь.

- Я не знал, что ты уже вернулась. Ты не выслала гонцов, никто в Арманатте не ожидал, что ты вернешься ночью, тайно, да еще приведешь с собой...

Он снова покосился на незнакомца и закончил:

- Собственного телохранителя.

Домелла взглянула на телохранителя.

- Да, я вернулась, не предупредив тебя, Ар-Угай. Возможно, ты не знаешь многого, что происходит в Арманатте... Сейр! Выпусти его.

- Но, госпожа... - возразил было Сейр.

- Думаешь, он побежит собирать курул? - насмешливо спросила Домелла, глядя на Ар-Угая. - Нет. Его вторжение сюда останется только нашей тайной. Правильно, темник?

Ар-Угай прикрыл глаза, скрипнул зубами. Сейр сделал шаг назад, темник вышел, ничего не сказав. Но последний взгляд, которым он наградил Сейра, не обещал ничего хорошего.

* * *

- Где Тухта? - рявкнул Ар-Угай, возвратившись домой.

Кровник Бусундай, в растерянности стоявший посреди спальни, присел от неожиданности.

- Тухта? - переспросил он ошеломленно. - Разве он уже вернулся?

Ар-Угай плюнул на мозаичный пол и сказал:

- Обыщи всю Арманатту. Найди Тухту. Если его нет - сразу же возвращайся.

Бусундай бросился к выходу.

МЕРТВАЯ ПУСТЫНЯ

Глухо стучали наккары. Дробь была прерывистой и тревожной, она говорила об опасности.

Крисс поднял голову, глянул на лежавшего рядом, свернувшись калачиком, Эйдо.

- Ты слышишь?

Эйдо подскочил:

- Что?

- Наккары. Наккары стучат...

- Наккары?

- Это такие большие военные барабаны... Их делают из буйволовых шкур.

Эйдо поморгал.

Над ними колыхался от ветра небольшой навес. Стоял самый жаркий час дня, этот час они обычно пережидали, прячась под навесом от жгучих лучей солнца.

Ветер, колыхавший навес, тоже был невыносимо горяч. Он обжигал, если становился достаточно сильным, и поднимал в воздух желто-белый песок.

- Нет, я ничего не слышал, - сказал наконец Эйдо.

Он зевнул, потянулся к мешку, достал сапоги. Если сапоги не прятать - в них набьется столько пыли и песка, что невозможно будет ходить.

- Такое бывает в этих местах. Мне рассказывали охотники, забредавшие сюда с той стороны, где Куэ. Здесь часто чудятся звуки. Разные. И даже бывают видения. Лучше всего - не обращать на них внимания. И выпить вина.

Вино у них еще оставалось, - не вино, а отвратительное пойло, давно прокисшее; от него была изжога и жажда делалась острей. Зато оно хотя бы слегка дурманило голову и отгоняло звуки.

Крисс вздохнул и, отворачиваясь от ветра, стал обматывать голову выбеленным солнцем куском ткани.

- Еще рано идти, - сказал Эйдо.

- Если не идти, сойдешь с ума, - ответил Крисс.

Эйдо вздохнул, выбил из сапогов пыль, стал натягивать их, охая и причитая.

Крисс уже не знал, каким богом - добрым или злым - был послан ему Эйдо. Этот простоватый охотник, казалось, просто смеялся над ним. И еще Крисса в последние дни не оставляло подозрение, что Эйдо водит его по пустыни кругами...

Он сложил вещи в мешок, снял навес, замотал в него два колышка. Поднялся на ноги.

Ослепительно белый песок тянулся до горизонта и там, на горизонте, сливался с ослепительно белым небом.

Голова у него закружилась, кровь застучала в висках. И снова где-то в отдалении проснулись и глухо забили наккары.

Главное - сделать первые шаги. Они самые трудные. Потом втянешься - и идти станет легче. А потом настанет благословенный вечер, недолгое время, когда жара уступает место холоду. Время блаженства...

Криссу почудилось, что впереди, за жухлыми кустиками травы, вокруг которых вырос бархан, раздался плеск воды.

Нет, это обман. Это пустыня заманивает их. Чтобы усыпить и выбелить солнцем и ветром их желтые кости...

Не оборачиваясь, Крисс забросил за спину мешок, и сделал первый шаг.

* * *

Вечер принес облегчение, но ненадолго. Когда солнце уйдет за барханы, станет холодно, из песка выползут скорпионы и гремучие змеи. И надо будет всю ночь поддерживать огонь тощими кустиками сухой травы, и бояться заснуть...

* * *

Ночью, дежуря у костерка, Крисс поглядывал на Эйдо и тешился мыслью о том, что сейчас этот узкоглазый варвар полностью в его руках. Вот он лежит, свернувшись калачиком, положив под голову шапку. Лицо его кажется красным в свете костра, на подбородке, среди редких волос, засохла полоска слюны.

Крисс ясно представил себе, как берет нож, садится верхом на Эйдо. Надо обязательно взглянуть в его глаза, чтобы увидеть наконец в них хоть какое-то осмысленное чувство. Страх, недоумение, растерянность. Дождаться, когда он осознает происходящее, поймет, - и только тогда с наслаждением чиркнуть ножом по ярёмной вене.

Польется кровь. Много крови. Ее можно будет собрать в кувшин и выпить...

Крисс протер глаза.

Над ним было громадное, бескрайнее небо с ярчайшими, каких никогда не бывало в Киатте, звездами.

В библиотеке отца Крисс читал трактат по астрономии, в котором утверждалось, что движутся не звезды - движется сама земля. Может быть, это и правда? Земля - корабль, как думают аххумы, и как привык уже думать сам Крисс, и этот корабль медленно вращается, поворачиваясь носом в бескрайних водах в поисках верного пути.

Или, может быть, звезды - это души айдийских героев? Или небесные хуссарабские стойбища?

Или знаки судьбы, по которым ученые могут вычислить, когда и от чего умрет человек, когда наступит мор, будет затмение, в каком году к земле приближался небесный огонь и сжег множество людей?

Крисс откинулся на спину. Он разглядывал созвездия, вспоминая их названия. На разных языках они звучали по-разному, и у каждого народа была своя звездная история.

Но большая часть людей никогда не смотрит в небо, занятая только земным. Даже жрецы, служители всех верований, озабочены собственными доходами и доходами монастырей больше, чем мыслями о вечных звездах.

Крисс задремал. Глухо и тревожно издалека застучали наккары. Но он знал - это стучит, пульсируя, отдаваясь в ушах, его собственная кровь.

Эта кровь такая же, как у Эйдо, как у Аххага, как у Домеллы.

Красная, как пустыня в час заката.

Красная, как вон та планета, которую варвары ошибочно считают звездой.

Крисс уснул. Наккары стучали.

* * *

Наккары стучали.

На восемнадцатый день пути они встретили кочевников. Это была семья из восьми человек, пятеро из которых были детьми.

У них было два верблюда и странная повозка из двух больших палок. Один их конец был подвешен к упряжи, а на двух других скрипели небольшие колесики из камня. Между палок был натянут полог, в котором лежало все семейное добро, в том числе главное богатство - палатка из войлока, решетчатые стены и длинная жердь для открывания и закрывания дымохода.

Крисс увидел их только после того, как Эйдо показал пальцем; до этого Эйдо каким-то необыкновенным чутьем определил, что неподалеку есть люди.

- Караваны здесь не ходят, - сказал Эйдо, улыбаясь во всю ширину и без того широкого лица с приплюснутым носом. - Значит, это местные кочевники из племени цай. Племя обитает на северной окраине пустыни, там, где с Синих гор текут ручьи, есть колодцы и пастбища. Интересно, зачем они забрели так далеко на юг?..

Крисс слушал вполуха. Он давно уже слушал Эйдо вполуха, устав от его бесконечной и раздражающей болтовни.

И только когда Эйдо нашел на песке что-то, похожее на следы, Крисс очнулся и прислушался.

- Люди, люди близко! У них должна быть вода, а может быть, найдется и лишний верблюд!..

Не только лишнего верблюда, но и лишнего глотка воды у кочующей семьи не оказалось. Семья была изгнана из племени и уже полгода скиталась по пустыне.

Черный от загара, худой, с загноившимися глазами старик - глава семьи - рассказал об этом Эйдо и Криссу на привале, устроенном ради встречи. Эйдо сказал, что цай не знают языка Гор, но их язык немного похож на язык народа нукта, а язык нукта - на его собственный. Так что Эйдо переводил Криссу слова старика, ошибаясь и иногда переспрашивая.

- Он отправился на охоту, - старик показал пальцем на хмурого мужчину. - Это мой непутёвый сын. Хотя охотиться было нельзя, до тех пор, пока антилопы не соберутся в стадо и не придут к водопою. Но у нас не было еды, мы голодали, и сын мой ночью, тайком, отправился на охоту. Он подстрелил антилопу и вернулся удачно, до рассвета. Но стадо он напугал, и антилопы ушли в предгорья. Тогда народ цай собрался на суд и решил, что человек, оставивший голодным целый народ, должен быть изгнан. Так мы и оказались в пустыне. У нас было три верблюда и верблюжонок. Но верблюдица сдохла, а верблюжонка нечем было кормить, и мы его съели.

- Спроси, куда же они идут? - Крисс повернулся к Эйдо.

- Они не знают. Ветер несёт их по пустыне, как песок. Они были на востоке, и не нашли там приюта: голые скалы и нет воды. Теперь идут на юг. Они слышали, что там много плодородной земли и, может быть, для них тоже найдется место.

- А на западе?

- На западе, он говорит, дурная вода. Там растет только полынь, да и то, лишь когда ветер с моря приносит дожди. Вода мертвая, он говорит. В ней нельзя даже купаться. А ветер разносит от нее соль, которую тоже нельзя есть. Она горькая и ею можно отравиться.

- Это Лагуна, - сказал Крисс. - Спроси у него, не встречался ли ему в пустыне неизвестный народ?

Эйдо подобрался, заговорил со стариком. Старик взглянул в ужасе сначала на Эйдо, потом - на Крисса. Сказал несколько слов и умолк, прикрыв рот, как бы говоря, что больше ничего не скажет.

Крисс дождался окончания этой сцены, повернулся к Эйдо. Эйдо казался озадаченным.

- Он сказал, что по пустыне часто ходят призраки. Это умершие, пропавшие в песках люди. Они ходят толпой, и однажды старик их видел. Их было великое множество, они растянулись от одного края земли до другого, так что не видно было ни начала колонны, ни конца. Увидев эту толпу, семья цай испугалась и поспешила укрыться в барханах.

- Если прошло столько людей - неужели от них не осталось никакого следа? - настойчиво спросил Крисс.

Эйдо опасливо взглянул на старика, сказал несколько осторожных слов. Старик отшатнулся и сердито выкрикнул что-то - так, что обернулись его домочадцы, сидевшие прямо на песке, возле верблюдов.

- Он сказал... - Эйдо почесал подбородок, подергал выцветшие редкие волосенки на подбородке, - Он сказал, что призраки не оставляют следов. Кроме костей...

Пока Эйдо это говорил, старик побежал к домочадцам. Взрослые быстро подняли верблюдов, прицепили свою странную тележку и молча, не оборачиваясь, отправились прочь. Крисс с недоумением глядел им вслед. На тележке, на куче тряпья, сидел чумазый полуголый младенец и сосредоточенно сосал палец. Так они и смотрели друг на друга, пока изгнанники не скрылись из глаз.

Крисс взглянул на Эйдо:

- Они что, приняли нас за призраков?

Эйдо пожал плечами. Критически осмотрел фигуру Крисса с ног до головы, хмыкнул и сказал:

- По пустыне не ходят с легкой поклажей - так, как мы. Они действительно могли принять нас за призраков.

* * *

Позднее, когда они снова остались одни и поделили оставшиеся несколько глотков воды, Крисс, полулёжа под навесом, вдруг подумал, что людей цай, которых они встретили, на самом деле не существует. От этой мысли Криссу стало не по себе, он даже почувствовал, как отступила апатия и быстро взглянул на Эйдо.

- Эти верблюды... - выговорил он через силу, потому, что ему вовсе не хотелось разговаривать с Эйдо - и не хотелось уже давно, - эти изгнанники...

- Да? - Эйдо повернул голову. Он лежал, свернувшись, как обычно, калачиком, спиной к Криссу, подложив под голову локоть.

- Они... Они не привиделись нам?

Эйдо посмотрел на Крисса долгим, утомительно долгим взглядом.

Крисс опустил голову, чтобы не видеть глаз Эйдо.

- Следов не осталось. Исчезли и верблюды и люди, как будто их и не было. Ты понимаешь? Так может быть, их действительно не было?

Эйдо сел, согнув ноги в коленях, опустив руки.

- Они не привиделись, нет. Эй-до!

Он взглянул на Крисса и добавил:

- Знаешь, я сам уже подумал об этом.

Помолчал. Ветерок змеился между его порванными сапогами, в дырах были видны оба слоя кожи и истершийся войлок подклада. Песок быстро-быстро насыпал вокруг сапог белые холмики.

- Нет, не привиделись. И я сейчас здесь, сижу на песке, и думаю. Я не призрак. Эйдо!

Крисс отвернулся и снова прилег. И выговорил обожженными губами

- И это жаль...

* * *

Пустыня кончилась внезапно, - через два долгих, мучительных дня пути, когда у них уже не оставалось ни еды, ни питья.

В небе над пустыней возникли красные островерхие холмы, абсолютно голые. Барханы сошли на нет в зарослях колючки, которой становилось всё больше и больше.

- Там, за этими холмами, - сказал Эйдо, махнув рукой, - река Вахха, и страна ланнов.

- Надеюсь, мы не умрем от жажды, пока дойдем до нее, - проворчал Крисс.

И спокойно уснул. Его больше не тревожила дробь наккаров.

ЭЛЬ-МЕН

- Гребцам сушить вёсла! - негромко приказал капитан Фруэль; он был из Суэ и говорил на языке Равнины с сильным данахским акцентом. - Передайте приказ на все корабли флотилии.

Над темной гладью воды замигали огни, цепочкой убегая все дальше и дальше, пока не превратились в едва видные искорки.

- Здесь мелководье, - пояснил Фруэль Лухару. - До берега добрая миля, но мы не можем подойти ближе.

- Кони доплывут?

- Плыть недолго, а последние полмили они пойдут едва ли по колено в воде.

Лухар кивнул и приказал спустить лодку с гребцами. Он хотел быстрее высадиться на берег и оттуда наблюдать за высадкой.

Лодка была спущена, одновременно на воду спустили несколько хуссарабских понтонов с лучниками, без лошадей. Понтоны изготавливались из бурдюков с воздухом, связанных в кольцо. Кольцо покрывалось сшитыми шкурами и в него садились люди. В зависимости от размеров, каждый понтон мог вместить от десятка до полусотни воинов и лошадей.

На плоском песчаном берегу Киэнтской косы было темно и тихо. Только плеск волн нарушал тишину, да сзади, с кораблей, доносились приглушенные неразборчивые команды. Лошадям перед высадкой на морды надели торбы и крепко связали, так что ржание если и раздавалось, то скорее напоминало блеянье.

Лухар шепотом торопил гребцов, потом, от нетерпения, поднялся на ноги. Разглядев берег, выпрыгнул из лодки и по пояс в воде кинулся вперед, разгребая воду руками.

Слева и справа, насколько хватало глаз, в свете звезд были видны сотни людей, которые брели по воде, подняв над головами связки дротиков, луки, колчаны со стрелами.

* * *

Когда у палатки арранта раздался шум, Радас проснулся; на мгновение у него сжалось сердце от дурного предчувствия.

Откинулся полог штабного отделения и вбежал ординарец, а следом за ним - десятник Теор.

- Аррант! Хуссарабы высадились на Киэнтской косе!

Радас вскочил. Приказал собрать сотников и, затягивая ремни и надевая доспехи, выслушивал торопливую речь Теора:

- Мы были в дозоре этой ночью. Всё было спокойно на море, ничего не предвещало опасности. А потом, в третью часть ночи, появились крутобокие данахские суда, на которых перевозят скот. Они шли бесшумно, и с них в воду посыпались люди. Я велел разжечь костры, предупреждая остальные дозоры, но хуссарабы обстреляли нас, еще не выйдя на берег. Когда я увидел, что высаживаются тысячи людей, я побежал. Я бежал, сколько было сил. Падал, полз, и снова бежал...

- Дозор спал? - отрывисто спросил аррант.

- Нет, мы...

- Играли в кости. Конечно же, в полной темноте, - мрачно кивнул аррант. - Сколько человек было в твоем дозоре?

- Пятеро, аррант.

- И все погибли?

- Не знаю... Троих пронзили хуссарабские стрелы, это я видел сам. Четвертый, Тардис, куда-то пропал - всё происходило в темноте.

- А как же костёр? - хмуро поинтересовался Радас и махнул рукой, прерывая Теора. Повернулся к ординарцу и коротко приказал взять Теора под стражу.

- Но, аррант!.. Я бежал, чтобы предупредить... Ведь я успел, аррант!.. - залепетал Теор.

- Тебя никто не собирается казнить. Тебя будут судить, - нетерпеливо перебил Радас и вышел из палатки.

Тяжелый топот копыт раздавался со стороны казарм. Торопливо выбегали в предутренний сумрак пехотинцы, строились по десяткам и сотням.

- Берис! Возьми десяток всадников и скачи в Эль-Мен. Если Самбрий уже прибыл, пусть выводит войска к косе. Аннис! Выдвигай к перешейку катапульты. Ардий! Коня мне. Сотню из агемы. Дезертиров казнить на месте!

* * *

Темная волна хуссарабской конницы катилась по Киэнтской косе, обтекая развалины древних храмов, в которых эль-менцы когда-то молились морским богам.

Заслон у основания косы, наскоро выставленный Радасом, был смят в мгновение ока.

Возле казарм, у стены Ардского прохода, царила паника.

Часть всадников пыталась прорваться сквозь строй аррантской агемы, выставленный, чтобы помешать дезертирам.

- Пропусти! - хрипел с коня краснолицый Фарис, наступая на спешенного воина. - Или ты не видишь, кто перед тобой?

Фарис вытянул из ножен длинный меч и замахнулся.

- Пропусти!

- Приказ арранта!.. - выкрикнул воин.

Тяжелый удар вмял гребень его шлема и сбил с ног. Воин пополз, из-под шлема текла кровь, а Фарис уже мчался, размахивая мечом, прокладывая себе дорогу. Следом за Фарисом поскакали еще несколько знатных граждан Эль-Мена.

Но вот строй охраны расступился и перед всадником оказался ряд арбалетчиков, изготовившихся для стрельбы.

Фарис поднял коня на дыбы.

- В кого вы хотите стрелять? - грозно крикнул он. - Я Фарис, это я содержу всю агему, это из моих денег вы получаете жалованье! Стреляйте лучше по тем предателям, которые посоветовали хуссарабам переплыть море! Или по тем, кто не подумал об этом!

Арбалетчики медлили. Фарис, воодушевившись, привстал в стременах:

- Арранты - вот главные предатели!

Он поднял меч и радостно повернулся к товарищам. И в этот момент арбалетный болт сбил с него позолоченный рогатый шлем. Фарис зашатался в седле, тараща бессмысленные глаза. Выронил меч. И тяжко сполз с седла.

* * *

Тысячник Будэр вывел конницу на дорогу. Направо дорога вела к Ардскому проходу, налево - к Эль-Мену.

- Ну что, мальчик, поделим добычу? - насмешливо сказал он Лухару. - Ты поведешь свои тысячи к проходу и возьмешь стену, разобьешь одного арранта. А я поспешу к городу, навстречу другому арранту. У него, говорят, очень много войска, и все они закаленные и отважные бойцы!..

Будэр захохотал, довольный своей шуткой. Лухар не стал отвечать. Будэр - кровник Амзы, и спорить с ним было небезопасно. А кроме того, Будэр глуповат. Вряд ли его ждет такая уж легкая победа...

- В таком случае, - ответил Лухар, - Возьми еще две тысячи из моих войск. Они тебе пригодятся.

- Айя! - крикнул Будэр, и повернул коня направо.

* * *

Над Эль-Меном клубилась пыль, стоял крик.

Отряды воинов, только утром сошедшие с кораблей, прокладывали себе дорогу сквозь толпы горожан, метавшихся по улицам. Горожане побогаче пытались проехать к воротам с целыми обозами добра, победнее - тащили поклажу на себе.

- Все по домам! - осипшим от пыли и напряжения голосом кричал сотник. - Ворота Эль-Мена закрыты! Приказ арранта Самбрия - никого не выпускать!..

Сотник мимоходом огрел жезлом пробегавшего мимо вольноотпущенника с коробом за плечами.

- Все по домам! Враг подходит к городу! Мы будем обороняться!..

Его крик тонул в воплях, грохоте телег, ржании коней.

На пристани царило столпотворение. Горожане штурмом брали корабли и отплывали в открытое море. Часть кораблей, зацепившись друг за друга снастями и веслами, загромоздили выход из гавани, капитан, пытавшийся навести порядок, полетел за борт.

Штурмом брали любые суда - даже рыбацкие лодки.

Перегруженная купеческая галера, кренясь на бок, доползла до выхода из гавани. Гребцы гребли не в такт, весла сцеплялись друг с другом, галера поворачивалась то вправо, то влево. С бортов её гроздьями свисали люди и вопили, заглушая команды.

Но вот галера зацепилась за волнолом, ее развернуло. Послышался треск, и корабль начал быстро погружаться в воду боком. Вода вспенилась, из пены лезли люди и отчаянно цеплялись за палубные надстройки и ванты. Еще миг - галера опрокинулась.

Выход из порта оказался перекрыт.

* * *

Самбрий стоял у окна в кабинете начальника порта Термиса и с неудовольствием наблюдал за тем, что творилось в гавани.

- Ну, хорошо хотя бы это, - проворчал он, указывая на затонувшую галеру. - Надо вывести туда еще пару кораблей, пробить днища и затопить. Таким образом мы обезопасим себя со стороны моря.

Термис был не в духе. Он бросил взгляд за окно и сказал:

- Это безумие. Они оставят нас совсем без судов.

- Война, Термис, - отозвался Самбрий. - Потом, после войны, жизнь наладится, а у города достаточно средств, чтобы выстроить новый флот - и не один.

- Это после сегодняшней-то паники? - уныло возразил Термис. - Богачи уже затаились - по крайней мере те, которые не успели покинуть город. Ну, а бедняки потеряют и то, что имели...

* * *

К вечеру паника улеглась. На Северной дороге к городу показалась темная масса войска, и Самбрий, оценив ее на взгляд, понял, что стены Эль-Мена могут и не устоять.

Будэр сбил заградительные отряды и подъехал под самые городские стены. Ров, прорытый когда-то вдоль стены, давно уже был забит мусором и грязью, а мосты, перекинутые через ров, не поднимались. Правда, величина ворот внушала уважение. Эль-Мен был городом судостроителей, и ворота не должны были мешать доставке в город самых крупных и объемных грузов.

- Придется штурмовать, - с неудовольствием заметил Будэр свите. - Ладно, лагерем встанем вон в том городке. И еще - пошлите гонца к Лухару. Взял ли он Ардскую Стену? Как бы не пришлось высылать помощь нашему мальчику.

Он засмеялся и повернул коня.

* * *

Лухар появился вечером, перед закатом.

- Амза скоро будет здесь, - сказал он, улыбаясь одним уголком рта.

- Добрые вести, добрые, - кивнул Будэр.

Он лежал на кошме во дворе дома, выбранного под свою ставку. Посреди двора на очаге уже кипела вода в казане, и родичи свежевали ягнят для шурпы.

- Значит, Стена взята? - лениво спросил он.

- С двух сторон, одновременным штурмом, - подтвердил Лухар. - Вернее, это был не штурм, а просто избиение редких защитников.

- Куда же девалось войско арранта? - с интересом спросил Будэр.

- Это было никуда не годное войско. Мы рассеяли его сразу же, на подходе к Стене. Кстати, самого арранта я привез. Если хочешь - можешь поговорить с ним.

- Да, конечно, - недовольно сказал Будэр, не ожидавший такой прыти от мальчика. - Попозже. Сначала - праздничный той и угощение всем.

Он грозно глянул на кровников, суетившихся у очага, топнул ногой в мягком юфтевом сапожке.

- Слышали? Всем!..

НАРРОНИЯ

Магистр очнулся. В комнату веяло прохладой: южный ветер сменился на северо-западный; он принес влагу и свежесть.

- Почему открыто окно? - обеспокоенно спросил магистр.

- Чтобы тебе не было душно, магистр, - ответил Армизий. Он сидел в прежней позе, лишь переставив кресло поближе к кровати.

За окном были сумерки, и в комнате тоже было полутемно. Ветер надувал легкий прозрачный занавес на окне.

- А где... Селло?

- Он ушел, магистр.

- Ушел... - повторил магистр и пожевал губами. - Без моего приказа... А куда?

- Не знаю, он не сказал. Может быть, вместе с войском хуссарабов.

Магистр задумался, потом встревожено приподнялся:

- Я спал?

- Спал, магистр... И говорил.

- О чем?.. - не понял Астон.

- О крестах на рубашках, которые усеяли альпийские луга. О мертвых детях. О девочках, переодетых мальчиками - они тоже хотели освободить тех, кого ты называл христиане.

- А-а... - Астон откинулся на подушки. Долго молчал, что-то обдумывая. Потом сказал:

- Знаешь, о нашем походе осталась поговорка. Она звучит приблизительно так: На берег Дурацкий ведёт ум ребятский...

Он помолчал, улыбаясь чему-то. Потом встрепенулся:

- Как долго я спал, Армизий?

- Долго. Мне показалось - целую вечность.

- А где тот варвар?

- Шумаар? Он ушел еще раньше, магистр.

- И вы его не задержали?

Армизий вздохнул.

- Его пытались задержать. Но в городе сбесились все собаки и перекусали стражу. А потом они стаей вышли за ворота и последовали за хуссарабом.

- Куда? - обескураженно спросил Астон.

- В пустыню.

Магистр вдруг рассмеялся дробным старческим смехом.

- Хуссараб-пустынник. Забавно. Впрочем, он не хуссараб. Он аххум...

Магистр вздохнул и повертел высохшей птичьей головой.

- Почему так темно?

- Чтобы свет не мешал тебе спать, магистр.

- Но я уже проснулся! Зажги свет.

Армизий покорно поднялся, вышел и вернулся с горящими свечами в тройном подсвечнике.

- Свечи, - удовлетворенно кивнул Астон. - Из моего волшебного ящика. Я много лет не трогал их. Берег до последней минуты... Постой, а что это у тебя в руке?

Армизий поставил подсвечник на стол, сел, и развернул лист тонко выделанной тростниковой бумаги.

- Это письмо.

- Мне?

- Да, магистр.

- Как интересно. От кого же?

- От варвара Шумаара.

- Дай сюда!

Армизий подал письмо. Астон покосился на Армизия:

- А кто разрешил тебе читать мои письма?

- Оно не было запечатано. И человек, передавший его, никаких указаний не сделал. Он сказал только - передай этот листок менгисту.

- Так и сказал - менгисту?

- Да. Так хуссарабы выговаривают слово магистр.

Астон быстро пробежал письмо глазами.

- Но здесь всего одна строка. И подпись. Странно. Чистейшая латынь. Ты читал его? Впрочем, о чем это я... Ты знаешь совсем другую латынь, ту, которую я приспособил для дикарей. Прости.

- Я читал его, - серьезно сказал Армизий. - И всё понял.

- Да? Какой же ты понятливый! Что-то раньше этого за тобой не водилось...

- Время течёт, магистр. Безвозвратное время...

Астон удивленно посмотрел на Армизия.

Армизий кивнул.

- Я знаю. Это стихи.

- Черт возьми! Долго же я спал! - Астон поскрёб абсолютно голую, лишенную растительности голову. - Пока я спал, дикий народ узнал стихи Вергилия.

- Иррепарабиле темпус, - сказал Армизий.

- Да... Иррепарабиле. Именно...

Астон снова вернулся к письму, перечитал его и уставился на Армизия.

- Ты сказал, что всё понял, если я правильно расслышал.

Армизий кивнул.

- Но здесь написано: чтобы победить смерть, надо победить жизнь. Хочешь бессмертия - прогони бога.

Армизий кивнул.

- И что же ты понял, хотелось бы мне знать? - с долей насмешки спросил Астон.

- Ты прогнал бога, магистр. И победил жизнь... - вздохнул Армизий. - Прости, но если тебе больше ничего не нужно... Я устал.

Он поднялся, поклонился, и двинулся к выходу.

- Подожди! - немедленно отозвался Астон. - Скажи мне еще раз, если ты всё понял, - означает ли это письмо, что я прогнал бога?

- Означает, - ответил Армизий, задержавшись у двери.

- И кто же он, этот бог?.. Надо тебе сказать, что я искал их, этих богов, много лет. Искал в странах запада и востока, в горах и на равнинах, где текут величественные реки... Искал и находил. Но прогнать... Победить...

Астон задумался было, потом спохватился:

- Так кто же он, этот бог?

- Тот, которого ты прогнал, - уточнил Армизий.

- Да! Конечно же, - тот, которого я прогнал!..

- Его зовут Шумаар, - ответил Армизий.

И вышел.

Взлетела невесомая занавеска, сквозняк продул комнату насквозь и погасил две свечи.

Астон вздрогнул.

Обвел взглядом комнату, глаза его вдруг расширились от испуга.

- Боже! Значит, я все-таки умер... - прошелестел он едва слышно. Он еще силился выговорить слова какой-то полузабытой молитвы, но губы были уже холодны и мертвы, и язык, на котором он говорил триста лет, тоже давно уже был мертв, и мертвы были его слова, как бывают мертвы высушенные лепестки когда-то благоухавшей розы.

Новый порыв ветра погасил последнюю свечу.

Ветер приподнял занавеску горизонтально, словно впуская кого-то в комнату снаружи, из тьмы, где сияли звезды, и больше не было ничего.

Но нет. Из темноты бесшумно, одна за другой, стали возникать, врываясь в комнату вместе с черным ветром, гибкие тени. Они бесшумно перелетали через подоконник, и постепенно наполняли комнату - сначала углы, потом середину, и всё ближе и ближе подступали к кровати.

В темноте Астону никак не удавалось разглядеть, их. Внезапно у него мелькнула мысль, которая потрясла его до глубины души. Ведь это - демоны! Те самые демоны, над существованием которых он надсмехался в университетских диспутах, демоны, которых он отрицал, а людей, которые верили в них, - глубоко презирал. Ведь он имел на это право. Он завоевал право на безбожие, пройдя свой собственный крестный путь - от Клуа до Иерусалима, от Акко до Кордобы, от Гранады до Саламанки. Он вынес всё: унижения, рабство, побои, он пил морскую воду и жрал отбросы, которыми брезговали псы. Он выжил, он понял главное - человек сам творец своей судьбы. И тогда он решил узнать обо всём, что люди узнали до него. Он вырвался из плена. Он выучил множество языков. Он читал мудрейшие сочинения, написанные красивой вязью, и читать их надо было справа налево и снизу вверх. Он узнал всё о звездах, о тайнах алхимии, о магических числах и воскрешении из мёртвых. Он перешел несколько границ, выдавая себя то за нищего, то за странствующего монаха, то за крестьянина, то за торговца. Он учился в лучших университетах и спорил с самыми великими людьми того времени. И вот людей тех уже нет в живых, и даже кости их источены временем в труху, а он всё еще жив. Это означало только одно - он сам, без помощи небес, поднялся выше любого смертного. Он стал Богом. Но тени, следовавшие за ним из прошлого, никуда не исчезли. Он лишь отгонял их своими эликсирами и гремучими смесями, своими знаниями, наконец. Они все эти долгие столетия шли по его следу. Они выжидали. Их становилось всё больше с каждым лишним годом, отобранным у Вечности...

Астон попытался запеть. Это были слова старого псалма, старого, как мир. Де профундис клямави ад те, Домине... Слова вспоминались сами. Только он не пел их, он уже не мог петь: слова произносила сама темнота.

Между тем тени приблизились вплотную, и их стало так много, и запахи стали такими, что сомнений больше не оставалось.

Это были демоны, обернувшиеся псами.

Домине, эгзауди воцем меам...

Гнусный запах псины заполнил комнату. На руках, а потом и на лице Астон почувствовал зловонную слюну мерзких тварей. Они не рычали. Но глаза их горели желанием.

И когда его рука с легким треском, но совершенно безболезненно, переломилась в зубах самого наглого пса, старик внезапно почувствовал облегчение.

Потому, что страха больше не оставалось: он знал, с кем имеет дело, и знал, чем всё закончится. Наконец-то.

Он попытался сорвать с себя покрывало, выгнулся, подставляя псам высохшее тело.

Псы взвыли и впились в него со всех сторон. Его хрупкие кости ломались, простыни стали липкими. Горячие шершавые языки лизали простыни. Потом он почувствовал, как они лижут его бесчувственные губы, ввалившиеся щёки, заострившийся нос. И это было даже приятно - касание ада, ласка ада.

Но внезапно он вспомнил еще кое-что.

Глаза.

Он вздрогнул, он попытался защитить глаза, он забился всем телом, начал крутить головой, ему даже почти удалось спрятать лицо в подушку...

Бесполезно.

Ведь глаза, видевшие так многое - это самое вкусное для Него.

Если Он есть.

А Он есть, - и это Астон понял в последний, самый последний момент своей невероятно растянувшейся жизни.

Но Время закончилось. Оно стало пространством.

ПЕРЕВАЛ ЦАО

Амнак и Тухта сидели у погасающего костра, не глядя друг на друга. Они почти не притронулись к жирной баранине, приготовленной кровником Амнака, но зато выпили достаточно перебродившего кумыса. Тухта негромко напевал степную песню о звезде, которая закатывается: чем дальше хуссарабы уходят на юг, тем ниже звезда. Когда звезда исчезнет за горизонтом, никто из них никогда не найдет дороги назад, в Голубые степи, где текут голубые реки Джеты-Су.

Амнак изредка кивал. Он был согласен с песней Тухты, он был согласен с судьбой хуссараба, ушедшего слишком далеко на юг. С юга не возвращаются - об это пелось в старинных песнях, которые он слышал давно, в родных кочевьях.

Амнак встряхнул головой и сказал:

- Слушай, Тухта. Мы должны вернуться.

Тухта продолжал негромко напевать, качая головой.

- Мы должны вернуться, - повторил Амнак.

Тухта оборвал пение, покачался, не открывая глаз, и сказал:

- Ар-Угай сдерёт с меня кожу, как с Хуар-раго. Или бросит в горящий Ров, как Верную Собаку...

Амнак насторожился:

- Верная Собака погиб, и его бросили в ров мертвым...

- Да, - подтвердил Тухта. - Мертвым. Совсем мертвым. Был. Пока его не бросили в ров. И тогда он поднялся и побежал из огня.

Амнак покачал головой, погладил усы.

- Ар-Угай злой. Он хочет править всеми улусами, и потому хочет, чтобы мы поймали Хумбабу. Он возьмет ее в жены и станет Великим кааном, отцом Каан-бола...

Тухта открыл глаза.

- Перед тем, как огонь съел губы и язык Верной Собаки, он успел сказать:

- Пощади каан-бола. Да, так он сказал. Я слышал. А из огня не лгут.

Амнак откинулся, его лицо, красное в свете догорающих угольев, приняло озадаченное выражение.

- Ой-бой, Тухта! - сказал он. - Ты знаешь так много, что уже должен умереть!

- Ты тоже знаешь немало, Амнак, - сказал Тухта. - Степь разделилась. Ар-Угай хочет стать кааном, Камда тоже хочет стать кааном. Разве не так? Разве он не послал тебя взять Хумбабу, чтобы привезти к себе и сделать наложницей?

- Камда хотел другого, - покачал головой Амнак. - Он хотел стать царем Аххума, а Хумбаба стала бы царицей.

- Ой-бой, Амнак... - покачал головой Тухта с горькой усмешкой. - Ты тоже знаешь так много, что жить тебе осталось ровно столько, сколько займет дорога от этого перевала до стойбища Камды в Цао.

Они помолчали, каждый думал о своем. Небеса были мутны от облаков, и где-то в горах тоскливо перекликались волки.

- Сидящие у Рва берегут нас, Тухта, - серьезно сказал Амнак. - Думаю, не спроста. И еще я думаю вот что: если есть в степи честный человек, так это Каран-Гу.

Тухта подумал, вытер уголек, попавший в глаз.

- А Шаат-туур?..

- Шаат-богатырь слишком стар. Он годится только в няньки маленькому каану. Да и в няньки уже не годится: руки его трясутся, когда он поднимает лук, и стрелы летят мимо цели, жужжа, как веретено.

Тухта снова подумал. Кивнул:

- Ты прав, Амнак, кровник Камды из урочища Дикой Собаки. Я - кровник Ар-Угая из урочища Алсу. Думаю, нам надо породниться.

Амнак поглядел на уголья и сказал:

- Кровники темников не могут пролить крови друг друга. Но мы можем породниться, не проливая крови.

Он освободил халат на груди, взял пылавшую с одного края головешку и приставил ее к груди - там, где сердце.

Тухта взял ту же головешку, поворошил ею в костре, и, когда появилось пламя, тоже прижал ее к своей груди.

Потом они обвели за костром черту и пересыпали уголья в нее, будто в ров. И сели рядом, у рва, глядя в темные спины гор, которые смутно вырисовывались в небе.

- Вы, Сидящие у Рва, свидетели: мы хотим добра хуссарабам.

Тухта подозвал собаку, спавшую неподалеку, умело схватил ее за загривок, откинул голову. Амнак чиркнул лезвием.

Черная кровь зашипела на угольях.

Они легли у рва, за кругом стойбища. Глядели вверх, и тихо продолжали ставший таким интересным разговор.

- Будет лучше, если мы приедем к Каран-Гу не с пустыми руками.

- Ты хочешь, чтобы мы привезли мальчишку?

- Да, - сказал Амнак. - Но не того, о котором ты думаешь. Если мы похитим, увезем каан-бола, Каран-Гу велит надеть наши затылки на острые колья. Нет, мы должны захватить того, что кто хочет стать Великим кааном, кто уже убил Верную Собаку и хотел убить Хумбабу и ее дитя.

Тухта шевельнулся. Это была умная, хорошая мысль. Каран-Гу давно недолюбливает заносчивого Ар-Угая. Каран-Гу может казнить Ар-Угая, а может и созвать Большой Курул для выбора нового каана.

Тухта улыбнулся. И крепко заснул.

* * *

Лагерь тоже спал, и за всю эту долгую ночь ни звука не донеслось из сотен шатров. Но каждый в шатре знал, что Амнак и Тухта стали побратимами Сидящих у Рва.

АРМАНАТТА

- Нам нужно уходить из Арманатты, госпожа.

Бараслан сидел на ковре, на полу, подогнув ноги под себя. Сейр и Карша тоже сидели на ковре, и лишь Харрум, с виноватым видом сославшись на большие ноги, предпочел сесть в деревянное аххумское креслице.

- Здесь небезопасно, - добавил Бараслан. - Моих воинов Ар-Угай разбросал по своим сотням. Теперь у меня в подчинении только полусотня, как было когда-то в Кейте. Эта полусотня не сможет защитить тебя.

- Я могла бы уехать. Хоть нынче ночью, обманув стражу или подкупив ее. Путь к реке свободен. На реке можно сесть в лодку и переплыть на тот берег. Оттуда совсем близко до Зеркальной долины.

Домелла повернулась и взглядом остановила служанку, которая неторопливо расчесывала её смоляные длинные пряди волос. Служанка поднялась с колен и удалилась.

- Но как быть с каан-болом? - спросила Домелла.

- А разве он не захочет поехать с матерью? - спросил Сейр.

Он сидел неестественно прямо, высоко подняв седую голову с двумя шрамами на висках и сложив руки не на коленях, а на груди.

- Мальчик своенравен, - мягко возразил Харрум. - Его воспитывали как каана, и внушили слишком много призрачных надежд.

- Кто его воспитатель? - спросил Сейр.

- Шаат-туур, - ответила Домелла.- Этот старик уверяет, что помнит меня маленьким сосунком.

- Тогда... - Сейр обвел всех немигающим взглядом, - Тогда нужно уговорить Шаат-туура. Или он любит Ар-Угая больше, чем Домеллу и каан-бола?

- Нет, - Бараслан хлопнул себя по коленям. - Клянусь, он любит каан-бола как родного внука. И он не доверяет Ар-Угаю!

- А кто ему сейчас доверяет? - спросил Сейр и улыбнулся мрачной щербатой улыбкой.

* * *

Ночи в Арманатте тихие, как могила. Улицы освещают лишь звезды да луна. А в пасмурную погоду стражники должны ходить с факелами, но им лень покидать уютные комнаты в башнях. Да и не от кого сторожить жителей Арманатты: грабителей нет, убийц нет, даже мелкие воры не водятся. Арманатта - город столичный, тут живут лишь каан, его приближенные и подчиненные им войска.

Стража не ходит по улицам не только потому, что ленится, но и потому, что улиц в новой столице только две: одна главная и идет вдоль реки, вторая пересекает ее. Стража сидит в башнях на четырех концах и ей виден каждый прохожий.

Правда, телохранители Ар-Угая и Шаат-туура могут ходить, когда им вздумается; для остальных выходить на улицу после второй стражи запрещено.

С заходом солнца прекращаются работы, рабочих уводят с пристани, где разгружаются барки с лесом, камнем, веревками из конопли. Уводят с недостроенных зданий. Проверяют по счету, выстраивая перед бараками на окраине, и запирают на ночь. Возле темных барок остаются стражники и команде запрещено спускаться на берег.

Арманатта должна спать до рассвета.

Арманатта спит.

Вся, кроме Ар-Угая.

Ар-Угай не спит уже много ночей.

Он давно сменил лисью шапку, так пугавшую врагов, на мягкую алую шапочку с золотой каймой. Толстый стеганый халат - на невесомый шелковый, а от кожаных жилета и штанов, на которые нашивались стальные вороненые пластины, и вовсе отказался.

Кого бояться ему здесь, в его собственном городе?

Правда, под тонким шелком он носил кольчугу, изготовленную мастерами Айда. Тонкая, из закаленных колечек из особого сплава, она была легкой и незаметной под шелком.

Но не личная безопасность тревожила покой Ар-Угая. Он чувствовал опасность, как чувствует ее степной зверь. Он недаром происходил из рода лисы.

Ночью, когда запирались главные ворота дома и ворота заднего двора, он, не зажигая света, выходил на галерею, и стоял, глядя на город, или прохаживался, когда какая-то особенно неприятная мысль срывала его с места.

Первой мыслью была: Тухта - предатель. Он переметнулся к Хумбабе, или Камде, и тогда заговор становится таким широким, что Ар-Угаю в одиночку с ним не справиться.

Вторая: кто убил Верную Собаку и как это произошло?

Ар-Угай уже посылал верного человека из отряда Хуараго с дознанием. Человек вернулся, рассказывая чудеса: мумия встала из гроба и поразила Верную Собаку. Призрак возник в гробнице, и никто не смог ему помешать.

Ар-Угай хотел казнить этого человека, но человек и так боялся участи Хуараго. Ар-Угай наградил его и велел оставаться при дворе. Но полагаться на него было нельзя. Его глазами глядел сам Хуараго, истекавший кровью и захлебывавшийся кровавой пеной, когда его пытали здесь, в хлеву заднего двора.

В отряде Хуараго было несколько человек, которых он засылал к Камде, Каран-Гу, или в Тауатту. Но теперь все они узнали, что такое страх, и ни один не способен был заменить предводителя.

Но особенно нетерпимой для Ар-Угая была мысль о позоре, пережитом в спальне Айгуз. Ничтожный раб Сейр - кем бы он ни был, - осмелился поднять на него руку в присутствии Айгуз, мало того, он вывел его из спальни как жалкого и неумелого насильника!

Да если бы Ар-Угай захотел, - Айгуз сама приползла бы к нему в спальню, умоляя взять ее! Она ведь знает, в чьих руках сейчас находится жизнь ее сына, его будущее!..

Но Ар-Угай поступил необдуманно, понадеявшись на свою удачливость, на неожиданность, на свою силу и красоту.

Впрочем, дело не в красоте. Тысячи женщин между Западом и Востоком сочли бы за великую честь хотя бы на одну ночь разделить ложе с ним, Ар-Угаем, самым влиятельным человеком на обитаемой земле.

Ар-Угай в бешенстве пнул легкую ажурную стойку перил, едва не выбив ее, и почти бегом устремился по галерее.

Только этот бесцельный еженощный бег и успокаивал его. Хоть немного - так, что Ар-Угай хотя бы под утро мог забыться тяжелым, как беспамятство, сном.

И была еще одна тайна.

Он по-прежнему иногда спал на крыше. Нет, не спал - сторожил.

И если видел застывшую, как изваяние, фигуру Айгуз неподалеку, на краю другой крыши, - сердце его замирало и разрывалось от неведомого сладкого унижения и тоски.

* * *

И в одну из ночей - тихую, как могила - когда Ар-Угай, выбравшись на крышу, готовился прилечь, ожидая, когда нежный утренний свет зальет окрестности и появится та, кого он и ждал, и ненавидел, - случилось.

Он взглянул на звезды, которые были здесь, на крыше, почему-то очень близки, так что ему казалось, что он может поговорить с ними и передать то, что он чувствует, немым и безликим горам, наклонившимся к вечно пылающему рву, - что-то тугое и безжалостное перехватило его горло.

Его ударили под колени и он упал, но не на жесткую крышу, выстланную камнем, а на развернутую мягкую кошму.

Кошма полезла в рот и в нос, от нее разило конской мочой и потом, но Ар-Угай не сумел ни крикнуть, ни шевельнуться: ремни плотно перетянули его, так плотно, что он потерял возможность дышать. В последний момент у него мелькнула нелепая мысль, что это Сейр похищает его - по приказу Айгуз. И скоро, совсем скоро...

* * *

Но скоро, совсем скоро в глаза ему ударил не нежный розовый свет, и лица его коснулись не белые пальцы Айгуз.

Он лежал на одноосной повозке, и повозка, казалось ему, летела по темной степи. От тряски узлы на ремнях ослабли, и Ар-Угай получил возможность вздохнуть, - хотя вздох принес ему больше боли, чем облегчения. Краем глаза - тем, который был свободен от вонючей кошмы, - он увидел спины всадников, но было слишком темно, чтобы разглядеть их. Он напрягся, пытаясь набрать в грудь воздуха, чтобы крикнуть:

- Остановитесь, собаки!..

Но движение принесло такую боль, что он застонал из последних сил, выдавив из себя вместо приказа нелепый бессмысленный хрип, - и снова провалился в черную, беззвучную, беззвездную вечную степь. В ту степь, куда рано или поздно уходит каждый. В одиночестве. Лишь оборачиваясь на свет далеких костров.

* * *

У одного из костров ночной дозор окликнул их:

- Эй-бой! Кто ночью в степи?

Тухта ответил, как отвечал всегда:

- Тухта идет.

Дозорный поднялся от костра, приложил ладонь к глазам; на запястье болталась камча:

- Тухта! Ар-Угай искал тебя!

- Ар-Угай нашел меня, - ответил Тухта, засмеялся и пришпорил коня.

* * *

Отсутствие Ар-Угая заметили не сразу. Его странности и склонность к одиноким прогулкам были известны, и лишь в полдень в Арманатте возникло что-то вроде тревоге. По старшинству командовать теперь должен был Шаат-туур, и он, выслушав кровников и слуг Ар-Угая, а также испуганных стражников и дозорных, с неохотой признал, что надо ехать к Айгуз и держать с ней совет.

* * *

Во дворце Айгуз смятение началось с самого утра, когда соглядатай Бараслана доложил, что Ар-Угай не ночевал дома, а конь его стоит в стойле, расседланный, и конюхи со слугами спят.

- Сейчас самое время исчезнуть из Арманатты, - сказал Бараслан, когда все собрались на верхнем этаже дома Айгуз.

Сейр с сомнением покачал головой, а Домелла спросила:

- А может быть, самое время остаться?

- Объясни свои слова, - попросил Сейр.

- Самое время, - Домелла поднялась и прошла к окну, встав так, что солнце освещало ее сзади и тень скрывала вспыхнувшее лицо, - Собрать расколовшееся государство. Власть, которую вырвали у Ар-Угая, передать законному каану - моему сыну.

Сейр зорко взглянул на нее. Сказал без выражения, но твердо и веско, как говорил всегда:

- Не собрать развалившуюся страну, как не собрать разбитый кувшин из осколков.

Домелла слегка топнула ногой, обутой в красный мягкий полусапожек:

- В Нуанне жил врач Хируан. Он мог собрать даже раздробленные кости под кожей ноги!

Сейр покачал головой:

- Государство - не нога, госпожа. Вернее, не только нога. Нужны еще голова и руки. И сердце тоже.

Бараслан повернулся к Сейру и быстро, по-хуссарабски спросил:

- Что же ты предлагаешь?

- Я думаю, надо сделать главное - защитить маленького каана, который называет себя сейчас таким странным именем - Екте.

- Лучше всего, - тоже по-хуссарабски заговорила Айгуз, - его защитит мать, у которой будет много власти. Больше, чем у любого из мужчин.

- Да, мать лучше других защитит сына, - согласился Сейр. - Но подумай: вскоре сюда, в Арманатту, направят коней тэнтеки Камды, Амзы, Каран-Гу. И они будут готовы на всё, чтобы захватить власть для своего господина. Начинается война, госпожа, - мягче добавил он. - Война, в которой не смогут победить женщины и дети.

От этих слов вздрогнули все - даже Бараслан.

Мужчины взглянули на Айгуз, ожидая ее решения.

Она поглядела в окно. По немощеной улице, вздымая пыль, промчался гонец.

- Хорошо... Но куда нам ехать?

- Главное - не куда, - сказал Сейр. - Главное сейчас - как вырваться из Арманатты. Ведь войска просто могут не выпустить тебя, и тем более твоего сына, маленького каана.

КИАТТА

Старая Арисса, утопая в подушках, полусидела в постели, неподалеку от открытого окна, за которым сиял веселый солнечный день.

- Я чувствую тепло солнца, - сказала Арисса. - Но от ветра меня знобит.

- Тебе это кажется, госпожа моя. Ветерок весенний, ласковый и теплый. Он не принесет тебе вреда.

Они помолчали. Во дворе слышались какие-то команды, потом донесся стук.

- Что там, Каласса? - спросила королева. - Я слышу стук, как будто плотники делают помост. Может быть, Фрисс позвал бродячих актеров?

- Нет, моя госпожа, - угрюмо ответила Каласса. Она сидела у самого окна, и ей хорошо было видно всё, что происходит во дворе.

Арисса помолчала, пожевала беззубым ртом.

- Мне не нравится твое молчание, Каласса. - Ты переняла у кого-то вредную привычку не отвечать на вопросы. Вредную и оскорбительную.

- От кого же, как не от вашего сынка Фрисса? - проворчала Каласса.

Помолчала и добавила:

- Но если от ветерка тебя знобит, изволь, я прикрою окно.

- Нет, не надо. Я хочу послушать, как работают плотники. Я так и представляю золотистые доски из нашего королевского леса... Что они делают сейчас, Каласса?

- Лестницу, ваше величество, - ответила Каласса.

- А! Правильно. На помост должна вести лестница. Актеры будут спускаться по ней в толпу, чтобы перенести праздник прямо в гущу народа. А достаточно ли велик помост?

- Очень, - хмуро и кратко ответила Каласса.

Арисса неодобрительно повернула голову на голос. Она хотела изобразить на лице неудовольствие. Но лицо ее, белое, изборожденное морщинами, с отсутствующими глазами, выражало лишь покой и довольство.

- Ты говоришь, Фрисс научил тебя вредным привычкам... Я знаю, ты с детства недолюбливаешь моего среднего сына. Ты и сейчас готова при любом удобном случае...

Громкие команды и новый стук во дворе заглушили ее слабый голос.

Арисса навострила уши, вытягивая сморщенную шею с отвисшей складкой под подбородком.

- А что они делают сейчас?

- Поднимают виселицы, - ответила Каласса.

- Что?.. - Арисса подумала, перебирая чуткими пальцами покрывало, которым была укрыта, и продолжила дрогнувшим голосом. - Видно, это какая-то новая забава. Если я правильно тебя расслышала...

- Нет, это старая забава, моя королева, - ответила тихо Каласса. Поднялась и захлопнула окно. В комнате сразу стало темнее, зато звуки со двора стали неясными и отдаленными.

- Зачем ты закрыла окно?

- Чтобы ты не слышала грубостей плотников.

- Ах, глупая Каласса! - Арисса даже покраснела от негодования. - Неужели ты думаешь, я мало слышала грубых слов от простонародья, когда была молода и... могла видеть?

Каласса промолчала.

- Каласса!

Молчание.

- Каласса! Я ведь слышу, что ты здесь!

- Я здесь, - отозвалась служанка. Она отвернулась от Ариссы и торопливо вытерла ветхим передником красные глаза.

- А! - догадалась Арисса. - Ты плачешь. Не надо обижаться на меня, моя милая. Ведь мы - последние в этом замке, последние из тех, кто ещё помнит прежние времена.

- Не только в замке, ваше величество, - вздохнула служанка. - Мы последние в этой стране, и даже на этой земле.

Арисса подумала, наклонив голову набок.

За окном послышалась барабанная дробь.

- Что это? - встрепенулась королева. - Военный парад?

- Не знаю.

- Как ты глупа! Конечно, перед выступлением артистов могут устроить небольшой военный пара...

Вскрик, глухой удар, новый вскрик. Потом удары послышались чаще, но и их, и вскрикивания заглушала нараставшая барабанная дробь.

- Ничего не понимаю! - всплеснула руками Арисса. - Хоть бы Фрисс поскорее пришел, - он объяснил бы мне, что происходит!

- Уж лучше бы он никогда не приходил, - эхом отозвалась Каласса.

* * *

Фрисс заглянул ненадолго, когда уже наступал вечер.

- Привет, старушки! - громко сказал он.

Каласса подняла голову. Фрисс был навеселе; впрочем, в последнее время это случалось с ним часто.

- Сегодня праздник. Слышишь, мать? И ты, старая ведьма. Сегодня разоблачены предатели, которые готовили переворот.

Арисса в ужасе закрыла лицо руками.

- Это разбойники? - спросила она.

- Если бы! - Фрисс пододвинул к себе ногой табурет и сел, уперев руки в колени. На нем был голубой королевский жилет с золотыми лилиями, и сапоги из юфти, спущенные в гармошку.

- Все - как будто бы добрые горожане, верные подданные. А в душе у каждого - клубок черных аспидов.

Он плюнул, кивнул стоявшему позади слуге, взял кубок и выпил. Скомандовал:

- Подай вина матери. Нет, обеим. Оставь им всю бутыль.

Слуга поставил стеклянную бутыль на столик, отодвинув старые тарелки с засохшими остатками еды. Фрисс глянул на них с неудовольствием.

- Как! С обеда еще не убраны тарелки?

Он с грозным видом развернулся к слуге. Слуга побледнел и слегка попятился.

- Государь... Обед королеве подают другие... Мадрисс и его поварята...

- Ах, Мадрисс! - Фрисс сжал поседевшую бороду в кулак. - Я переведу его в конюхи.

Каласса покачала головой.

- Прости, великий государь, - сказала она. - Но это не остатки сегодняшнего обеда. Это остатки вчерашнего обеда... Ты ведь знаешь, что обед нам дают через день...

- Да? А почему?.. - он еще грозней воззрился на слугу. Слуга попятился, споткнулся о порог и упал. В коридоре загремел поднос.

- Ха-ха-ха! - рассмеялся Фрисс. - Да потому, что это я так приказал!

Он снова расхохотался. Потом, внезапно вспомнив, сказал мрачно:

- Среди предателей - начальник дворцовой стражи Этисс. И два члена магистрата. И двое из купеческой морской гильдии... Все - неблагодарные твари! Все хотели моей смерти!

Арисса всплеснула руками и даже вскрикнула.

- Не беспокойся, мать, - Фрисс картинно протянул к ней руку, забыв, что несколько лет назад царь Аххаг лишил ее глаз. - Изменники разоблачены и наказаны. Не далее как сегодня в обед их повесили здесь, во дворе. Потребовалось пятнадцать виселиц.

Он хитровато улыбнулся.

- Знаешь, почему пятнадцать, мать?

И, не дожидаясь ответа, продолжил:

- Потому, что я решил заодно повесить весь магистрат и всё правление гильдии. Там, где завелся один предатель, наверняка заведутся и другие.

Он сжал кулаками виски, покачался на табурете.

- И знаешь, что я решил, мать? Не нужен нам магистрат. Всем в Киа-Та-Оро будут управлять я сам. А в ратуше я открою музей, где будут выставлены высушенные головы предателей. А в башне ратуши сделаю голубятню...

Он хохотнул. Взглянул на мать и старую служанку, которые по-птичьи сжались и сгорбились, словно стараясь стать незаметнее. В глазах его появилось осмысленное выражение. Он глубоко вздохнул.

- Да, мать... Тяжело управлять государством. Не знаю, как управлялся отец, но мне приходится туго. Все эти вольности, все эти распущенные нравы... Железный кулак! Вот что нужно, чтобы удержать в повиновении эту подлую и рабскую страну.

Повисло молчание. Потом Арисса спросила внезапно зазвеневшим голосом:

- Ты называешь подлой и рабской Киатту, сын?

Фрисс как бы очнулся. С мутной, тяжелой злобой взглянул на мать. Процедил:

- Подлой и рабской, да. Мне приходится исправлять дела моего добренького отца. Такого добренького, что он без боя сдал Оро, не сумев даже собрать армию для защиты столицы. Зато сейчас... Сейчас у меня мощная армия. Полторы тьмы солдат, и очень хорошие полководцы, и две тьмы резерва, готового собраться в любую минуту. И конница, которая не уступает ни в чем хуссарабской.

- Она и есть хуссарабская, - рискнула возразить Каласса.

Фрисс вскочил, с грохотом опрокинув табурет.

- Да, она хуссарабская. Но это наёмники, которые служат мне. И служат верно!

- Тебе, а не Киатте! - громко сказала Арисса.

Каласса в испуге взглянула на нее. Арисса почти поднялась на ноги, чего не могла сделать последние полтора года, лишь держалась одной рукой о золоченую спинку кровати.

Фрисс шагнул было к ней, но круто развернулся, не прерывая движения.

Бросил через плечо:

- Старая дура!

И вышел, напоследок с грохотом захлопнув дверь.

Старушки обнялись и заплакали.

Когда они проплакались и успокоились, - за окном уже стояла ночь и во дворе хрипло каркало воронье, да раздавался пьяный гогот стражи, - Арисса шепнула Калассе:

- Как ты думаешь, Крисс вернется?

- Вернется, моя госпожа, - убежденно ответила Каласса.

- Вот и я думаю, что вернется... И гадательные карты это подтверждают, правда?

- Истинная правда. Я раскладываю их при вас каждый день...

Они помолчали, прислушиваясь к страшным звукам со двора.

- Поскорее бы Крисс вернулся.

Каласса заплакала снова, уронила голову на колени старой королевы, и теперь уже королева принялась гладить ее невесомой рукой, утешая.

* * *

Но вернулся не Крисс, а Ибрисс.

Он вернулся под улюлюканье оборванцев, которых много развелось за время правления Фрисса.

В город их не пускали. Они целыми семьями жили на городской свалке, среди мусорных отбросов, или на старом кладбище, среди заброшенных могил. Целыми днями они сидели у городских стен вблизи ворот, приставая к проходящим, выпрашивая милостыню.

Ибрисса они приняли за конкурента и после небольшой словесной перепалки кинулись его бить. Но Ибрисс подбежал к городской страже, громко выкрикивая свое имя.

Стражники с хохотом оттолкнули его от ворот тупыми концами алебард, но один из них, десятник, кое-что слышал о непутевом сыне короля. Он отогнал попрошаек и завел Ибрисса в караульню, а сам послал за начальником стражи.

В конце концов Ибрисса впустили в город, но, по приказу Фрисса, переодели и пронесли во дворец в закрытом паланкине. Ибрисс, однако, то и дело высовывался из окошка и кричал прохожим:

- Да здравствует свободная Киатта! Ура Фриссу!

Прохожие испуганно жались к домам, а Фрисс, когда ему донесли об этом, пришел в неистовство.

Когда стражники, обливаясь потом (Ибрисс был, пожалуй, тяжеловат), поставили паланкин в малом внутреннем дворике королевской крепости, Фрисс сам попытался вытащить брата из паланкина. Однако Ибрисс с величественным видом отверг его руку и выбрался самостоятельно. Он встал с гордым видом возле паланкина, отставил жирную ногу, на которой едва не лопались по швам подобранные не по размеру короткие, до колен, штаны, и произнес:

- Приветствую тебя, брат мой, владетельный король свободного Оро!

На эту наглую выходку Фрисс, не найдя слов, ответил ударом в ухо. Удар оказался неожиданным и болезненным. Ибрисс присел и спросил:

- А что, город уже изменил название? Или ты теперь называешься императором?

На что тут же получил вторую увесистую оплеуху.

Стражники покатывались с хохоту, но под взглядом Фрисса примолкли.

- Ступай за мной! - свистящим голосом велел Фрисс и пошел во дворец.

Ибрисс обернулся на стражников, и отвесил им глубокий поклон, отчего и штаны, и жилет на нем наконец-то лопнули по швам. Именно в этот момент Фрисс обернулся; его взгляду представилась оголившаяся обширная бабья задница брата и часть жирной спины.

Фрисс побелел. Он молча подскочил и изо всех сил пнул Ибрисса в молочный зад. Ибрисс упал, а стражники, мгновенно прекратив смех, исчезли под навесом караульного помещения.

Часть третья

СИДЯЩИЕ У РВА

ТУМАННЫЕ ГОРЫ

Тучи сомкнулись, и дождь хлынул, как из ведра. Но это было далеко внизу; для стоявших на вершинах Туманных гор Аххумана и Намуххи тучи казались слегка всхолмленной ватной поверхностью, над которой там и сям торчали заснеженные пики гор.

В далеких долинах вид был еще красочнее: над облаками торчали изумрудные верхушки гигантских туй. Облака двигались, и деревья, казавшиеся кустиками, плыли над ровной молочной рекой.

- Здравствуй, брат, - промолвил Аххуман, как обычно, первым.

- Здравствуй, - ответил Намухха.

Аххуман присел на гигантскую глыбу и сказал ровным голосом:

- Мы что-то делали не так, верно?

Он помолчал, искоса взглядывая на Намухху.

- Я имею в виду, что мы сделали слишком мало, чтобы остановить то, что творится там, внизу...

Он показал кивком головы на спрятанную под облаками землю.

- Ты говоришь про дождь? - Намухха, как обычно, прятал насмешки под несокрушимой серьезностью. - Тогда изволь: сейчас я разгоню тучи.

Аххуман вздохнул.

- Ты знаешь, о чем я говорю... Я думал, что ты - воин, и, придя на землю, начнешь карать злых и помогать праведным. Ну, или, во всяком случае, пройдешь по земле, оставляя за собой горы трупов...

- Зачем? - спросил Намухха, улыбаясь своей неверной, исчезающей улыбкой.

- Ну... - Аххуман помялся, пожал плечами. - А зачем еще нам приходить к людям? Чтобы действовать, верно? Действовать там, где люди оказываются бессильными.

Намухха неожиданно свистнул, отчего нескольких круживших в небе орлов будто сбило на лету, и присел на тот же обломок скалы, заставив Аххумана подвинуться.

- Не знаю, как насчет тебя... - сказал он. - Ты - объединитель, ты даруешь согласие и общую цель... А у меня всё по-иному, верно? Думаю... - Намухха усмехнулся, припоминая что-то. - Думаю, я сделал не так уж мало. Оживил пару мертвецов, один раз обернулся волком, дважды - собакой. Вернее, даже сворой собак. Это, кстати, было не так-то легко, поверь мне. А главное...

Он приблизил узкое лицо к глазам Аххумана, и по лицу его пробежала непонятная ломаная линия - то ли усмешка, то ли выражение боли.

- А главное - выполнил свое предназначение. Разъединил их всех.

Аххуман молча обдумывал слова брата. И ему теперь многое становилось яснее.

- Они перегрызлись между собой, - Намухха отодвинулся от брата, поднял голову к неистово синим небесам и рассмеялся, показывая ослепительно белые зубы. - Они передрались, как псы в клетке. И эта грызня ширится, захватывает всё новые народы и земли. Тем, кто сидит у Рва, скоро станет некем командовать. Армии начали рассыпаться.

Намухха подбросил и поймал камешек. Потом подобрал второй и стал подбрасывать и ловить их одной рукой.

- Ненависть побеждает всё! И она снова оказалась непобедимой! - почти выкрикнул он. - Она всегда побеждает любовь. А вражда всегда побеждает согласие!

Аххуман, не мигая, глядел на него, и в его взгляде отвращение смешивалось с восхищением.

- Стоит поджечь угол деревянного дома, и вскоре огонь оближет все четыре стены и сожрет крышу, - продолжал Намухха. - Брось искру на сухой пучок травы - запылает вся степь. По-моему, в этом и было мое предназначение там, на земле. А драться на мечах или ломать ребра в кулачных поединках... Нет, брат. Пусть этим занимаются люди. Кстати, это у них получается иногда совсем неплохо.

Он взглянул вниз, куда упал выроненный камешек. Там, в глубоких ущельях, кипела вода, грохотал гром и лишний камень, катящийся с гор, никого не удивит.

- Но искры может погасить даже ветер, - проговорил Намухха. - А там - посмотри, какой дождь... Ах, какой дождь!

Аххуман проследил за взглядом Намуххи, увидел потоки, смывающие дома, увидел мертвых - их тела бились о камни, крутились в водоворотах, выныривали, словно были еще живыми, и снова пропадали в черной пене. Он увидел живых, с плачем и воплями бежавших куда-то сквозь ночь и ураган, увидел девочку, которая пыталась спасти быка, заставляя его подняться и не зная, что у быка переломаны ноги...

Аххуман на мгновение прикрыл глаза. Когда он снова взглянул вниз, то увидел лишь громокипящие тучи, бившиеся друг о друга, как волны.

- Хорошо, - сказал Аххуман. - Я понял тебя. Иди, брат, бросай новые искры, раз в этом и состоит твое предназначение.

- Пойду, - ответил Намухха поднимаясь.

Он сладко потянулся, оглядывая мир. Заметил на северо-западном крае знакомое копошение.

- А! - сказал он. - Я снова вижу твою работу. Там новый город, да?

- Да, - улыбнулся Аххуман.

Намухха поглядел на него сверху вниз. Усмехнулся.

- А знаешь... Город новый, но люди-то в нем - прежние.

Захохотал и почти бегом кинулся вниз, перескакивая через расселины, прыгая с кручи на кручу.

ЛАВЕРНА

Гарран с размаху вонзил топор в бревно и поднял голову. Отсюда, с высоты сухого дока, ему была хорошо видна дорога, бежавшая среди холмов. По дороге плелись два человека, едва волоча ноги.

- Ом Эро! - крикнул он, свесив голову вниз. - Посмотри, что там за люди идут со стороны пустыни? Пошли за ними повозку!

* * *

Крисс подумал, что это очередной мираж: среди песка возникли ребра гигантских существ - почти такие, какие им встречались в пустыне. Но когда кто-то плеснул ему в лицо чистой холодной воды, чьи-то заботливые руки поддержали его и он почувствовал вкус воды, которую стали лить ему в рот, - он закашлялся, протёр глаза и понял, что это не мираж.

И они давно уже были не в пустыне.

Там, где зеленый берег вплотную подступал к морю, возвышались шпангоуты кораблей - настоящих кораблей, которые он видел когда-то давным-давно, в прошлой жизни. Потом он разглядел дома и пристани, увидел стружки в зеленой воде и загорелых людей.

А потом услышал человеческую речь. Человеческой он счел теперь аххумскую: слишком давно он не слышал ее, чистую, не исковерканную, без хуссарабских и иных словечек.

Но он не верил своим глазам и ушам еще долгое время, пока его везли в открытой повозке по песчаной дороге вниз с холма, потом - по улице маленького городка, мимо верфи, мимо штабелей золотистых досок, мимо людей, высыпавших из домов на улицу, чтобы поглазеть на незнакомцев.

Тем более он не поверил себе, когда в комнате увидел флотоводца Гаррана, который встал и шагнул ему навстречу, протянув руки...

* * *

- Два года мы плыли вокруг Земли-Корабля, - рассказывал Гарран. - Мы обогнули Землю с юга, вошли в залив Южного Полумесяца - так называют купцы два полуострова, которыми на юге оканчивается земля. Один полуостров называется Арт, другой - Изалла. Между ними залив, который жители страны Дин называют морем. Там богатые города, особенно столица, которая расположена на тысячах островов в громадной дельте Зуары - реки, которая подобна Тобарре, только течет она с севера на юг... Но, прости, - кажется, я утомил тебя?

Крисс нежился в чистой одежде на ложе возле стола, заставленного едой и напитками. Он сонно кивнул, снова подумав, что всё это ему лишь снится, и через какое-то время он проснётся в безжизненной пустыне, под хлипким навесом, рядом с телом Эйдо, полузанесенным песком...

Крисс протер глаза.

- Скажи, почему ты не поплыл дальше, если считаешь, что Землю можно обогнуть вокруг?

- Корабль просто пришел в негодность, хотя его и мастерили на Нильгуаме. Они склеили борта из нескольких слоев досок, но все их прогрызли черви, а днище так обросло ракушками, что корабль потерял ход. Этот городок называется Лаверна - я сам построил его и сам назвал. Южнее есть большой город Билуогда, севернее, ближе к Лагуне - Коуз и Тулуд. Но мы с Ом Эро выбрали это место - здесь много сосновых лесов и прекрасная гавань.

- Ты знаешь, что пал Ушаган? Что царица Домелла - дочь хуссарабского каана? Что Аххаг погиб в Нуанне?

- Конечно. Дорогой мы останавливались во многих местах. И там слушали рассказы о войне и хуссарабах. И плыли дальше... Последние новости рассказали нам беглецы, некоторое время назад перешедшие через плато Боффа. Их вел Раммат.

Крисс встрепенулся:

- Раммат жив?

- Конечно. Он сейчас в Билуогде. А разве...

Крисс повернулся к Эйдо, который скромно вкушал жареное мясо и запивал вином за отдельным столиком. Он хоть и переменил платье, но выглядел всё тем же чумазым диким охотником с гор.

- Эйдо! Ты случайно не знаешь, где моя рукопись?

Эйдо вытер руки о сапоги, достал из-за пазухи толстую пачку истрепанных и грязных листов.

- Я думал, что она потерялась. Почему ты не сказал мне раньше?

- Когда ты выронил сумку, - неторопливо сказал Эйдо, - это было уже после того, как мы допили последнюю воду и ты хотел убить меня...

Крисс взмахом руки поторопил его, прерывая неприятные воспоминания.

- Так вот, я поднял рукопись, чернильницу, и перо и положил за пазуху. Ничего не испортилось, как видишь.

Эйдо извлек склянку с высохшими чернилами и тростниковое перышко.

- И сколько же ты носил их с собой? - изумился Крисс.

- Неделю. А может быть, меньше. Я не помню. Но это было после встречи с изгнанниками цай.

- Спасибо, Эйдо...

- Эйдо! - пожал плечами Эйдо и снова принялся за еду.

Крисс протянул рукопись Гаррану.

- Я записал все, что видел, начиная с падения Хатуары. Прочти - и ты узнаешь многое о том, как погиб Аххум.

Гарран взял рукопись и возразил:

- Аххум не погиб. Так я думаю, Крисс. Разве мы говорим с тобой по-хуссарабски?.. А завтра, если пожелаешь, мы съездим в Билуогду, и ты увидишь новые дома и целое предместье, где говорят только по-аххумски.

ДОЛИНА БОНГО

Ставка темника Каран-Гу была настоящей хуссарабской ставкой. На холме неподалеку от берега озера Бонго был воздвигнут гигантский золотой шатер с островерхой крышей. Вокруг главного шатра располагались шатры поменьше - кровников и военачальников Каран-Гу, а еще дальше в степи - военные палатки хуссарабов.

Но войск в городке было мало - тьмы Каран-Гу ушли далеко на юг. Одна, под командой Хамата, двигалась по западному побережью, беря за городом город и приближаясь к неизвестным землям, где, как рассказывают разведчики, живут черные люди с золотыми палочками в носах. Другая тьма, под командой Шумаара, воевала в Нарронии.

Каран-Гу был ещё молод, подвижен, и худ. Его худоба стала пословицей, и он очень не любил никаких намеков на неё: у хуссарабов считалось, что красивый мужчина - это толстый мужчина, с большим и красивым животом.

Когда Тухта и Амнак вошли во дворец, их заставили разуться и оставить всё оружие. В главный зал, где Каран-Гу проводил советы и выслушивал послов, их заставили войти, согнувшись в глубоком поклоне. Они увидели Каран-Гу, восседавшего на затейливом намутском троне, лишь когда подползли едва ли не к самым ногам темника.

- Приветствуем тебя, темник, - я, Тухта, тысячник Ар-Угая, и я, Амнак, тысячник Камды.

- И я приветствую вас, - ответил Каран-Гу. - Отчего вы здесь, а не при своих командирах?

Тухта искоса взглянул на Амнака и понял, что отвечать придется ему.

- Прости, повелитель, но это долгая история...

- Любую долгую историю можно передать несколькими словами, - поморщился Каран-Гу. - И я не повелитель.

Тухта снова взглянул на Амнака и сказал:

- Ты можешь не поверить нам... Но в Арманатте зрело предательство...

Он замолчал, не зная, как перейти к главному.

- Отчего же? - возразил Каран-Гу. - Как раз этому я охотно поверю. И что дальше?

- Мы... - Тухта склонился ниже, набираясь духу, потом поднял глаза и выпалил:

- Мы схватили и доставили сюда главного изменника, который хотел стать великим кааном. Это мой командир - Ар-Угай...

Тухта еще выговаривал это, когда увидел, как из-за трона Каран-Гу вышел сам Ар-Угай. Он был при сабле, в парчовом халате с золотыми разводами, и хотя на лице его были заметны следы побоев, глядел он надменно и сурово.

Тухта услышал, как сбоку охнул Амнак. Потом раздался стук: Амнак ударился лбом об пол. Тухта почувствовал, как внезапный пот залил ему глаза. Он тоже лег на живот и стукнул лбом об пол.

* * *

Но еще до того, как упасть лицом на ворсистый верблюжий ковер, Тухта уже прочел свою судьбу в глазах Ар-Угая и Каран-Гу, и потому молчал, когда телохранители Каран-Гу сбили с него шапку, завернули руки назад и связали сыромятным ремнем. Амнак своего будущего еще не видел, поэтому он кричал, выворачивая шею так, что на ней веревками вздувались вены:

- Ты ошибаешься, Каран-Гу! Ар-Угай посылал Верную Собаку убить Айгуз, а потом хотел убить каан-бола! Ар-Угай давно уже...

Когда воин, стоявший над ним, рассек камчой его губы и Амнак захлебнулся кровью, Ар-Угай рассмеялся.

Когда Амнака за ноги поволокли к выходу, и голова его стала биться о ковер, Каран-Гу засмеялся тоже.

А Тухта вдруг понял, что его будущее не совпадает с будущим Амнака.

* * *

Да, будущее у них было разным.

Но не настолько разным, как хотелось бы Тухте.

Под грохот наккара с Амнака содрали халат и нижнюю рубаху и исполосовали плетьми, пока он не потерял сознание. Потом его отлили водой. И палач длинными тонкими щипцами вырвал у него сначала один глаз, потом другой. А потом, когда Амнака снова привели в чувство и лекари в халатах желтого шелка напоили его дурманом, палач теми же щипцами вырвал ему язык.

И язык, и глаза он бросил собакам.

А то, что оставалось Амнаком, надели затылком на деревянный кол.

Тухта смотрел, как и все, не отворачиваясь.

Он знал, что Каран-Гу следит за ним, и вел себя так, как подобает воину благородной крови - родичу первого темника.

Когда с Амнаком было покончено и тело его оставили в степи, неподалеку от ставки, на корм стервятникам и псам, Тухту подвели к Каран-Гу.

- Ты всё понял? - спросил Каран-Гу.

- Всё, повелитель, - ответил Тухта.

- Что ты понял?

- Что предавший своего командира хуже собаки и заслуживает позорной смерти.

Каран-Гу переглянулся с Ар-Угаем. Кивнул.

- Это хорошо, что ты всё правильно понял, Тухта. Но я не хочу нарушать закон Тамды и проливать твою благородную кровь.

Он махнул рукой воинам, и Тухту бросили на длинный ковер, вынесенный из шатра и положенный на землю. Ноги Тухты оказались снаружи - ковер был недостаточно широк.

Но достаточно длинен.

Тухту стали туго заворачивать в ковер, и завернули столько раз, что из глубины свертка раздался приглушенный жалкий вопль.

Когда ковер закончился, дух Тухты уже отлетел, а его безжизненное, смятое, как тряпка, тело почти ничем не отличалось от ковра.

* * *

После праздничного ужина с шурпой, пилау, зажаренным ягненком, баурсаками, печёной рыбой из озера Бонго и кислым намутским вином, Каран-Гу удалился в свои покои и пригласил с собой Ар-Угая.

Каран-Гу лег на низкую удобную тахту с маленькими подушечками, и, улыбаясь, сытно отрыгнул.

- Ты знаешь, как я мог бы поступить с тобой, Ар-Угай, - сказал он.

- Знаю, - подтвердил Ар-Угай.

Он оставался стоять на ногах, и стоял не рядом, не сбоку, а далеко от лица Каран-Гу, и совсем близко от его шерстяных домашних ичигов, провонявшим ножным потом.

- Но я считаю, что каждый из нас достоин того, чтобы стать великим кааном. Именно поэтому никто и не будет им. Мы будем править каждый в своем улусе, не мешая, а помогая друг другу.

- Это золотые слова, - сказал Ар-Угай.

Каран-Гу покосился на него, ибо ему почудилась тень насмешки в словах красавца Ар-Угая. Он всегда был любимчиком Богды, Лисья Шапка, и успел снискать себе не самую добрую славу среди боевых командиров.

- Но ты слишком властолюбив, - продолжал Каран-Гу. - Поэтому я не могу отпустить тебя в Арманатту. Я хочу посоветоваться с Камдой, Амзой и Шаат-тууром. Мы должны решить, как быть дальше с Айгуз и её выродком, называющим себя, как я слышал, Екте.

Ар-Угай сделал едва уловимое движение.

- Я буду пленником? - глухо спросил он.

- Нет, - усмехнулся Каран-Гу. - Гостем. Почётным гостем, конечно.

Ар-Угай отвернулся, чтобы не выдать себя. Он ещё отомстит этой тощей змее Каран-Гу... Он еще заставит его лизать ему сапоги и молить о прощении... Но не сейчас, не сейчас.

- А пока вот что... - сказал Каран-Гу, - Расскажи-ка мне, как ты убил Угду. Только не говори, что он умер сам, или его отравила та девка, которую ты назначил ему в жены.

- Он... Умер от желудочных болей.

- Сильно мучился? - спросил Каран-Гу безо всякого выражения.

- Не знаю, - ответил сквозь зубы Ар-Угай.

- А я знаю, - качнул головой Каран-Гу. - Ты нарушил закон Тамды. Ведь Угда умер от кровавых испражнений. Он истек кровью, - голубой кровью каана.

Каран-Гу хлопнул в ладоши, вызывая стражу, и прибавил:

- Вот еще одна причина, по которой я не могу отпустить тебя, Ар-Угай. Ты нарушаешь древний закон. А это опасно для всех. И для тебя тоже... Тебя будет охранять мой тысячник. Аммар! Теперь Ар-Угай - твой господин. Не спускай с него глаз! И предупреждай его малейшее желание.

Ар-Угай обернулся, взглянул на тысячника-аххума, одетого, как хуссарабский каан.

Он с ненавистью повернулся к Каран-Гу. Прокричал гневные слова:

- Ты окружил себя хумами. Ты забыл обычаи, ты не помнишь своего народа. Кто этот человек? Почему ты обижаешь меня, приставляя соглядатая из хумов?

Каран-Гу привстал, погладил жидкую золотистую бородку.

- Он - самый лучший страж, - сказал неторопливо. - Знаешь, почему? Потому, что чужой. Его судьба висит на кончике моей камчи. Это значит, что он не струсит, как Амнак, и не предаст, как Тухта.

Аммар, слышавший всё, сложил на груди руки. Глянул на Ар-Угая искоса, смеясь одним глазом.

- Идём, мой господин, - сказал он. - Мне доводилось прислуживать темнику Берсею. А это славный был воин.

Каран-Гу окликнул Аммара, когда тот уже выводил почетного пленника. Аммар вернулся.

- Отведи его в дом на берегу, - сказал Каран-Гу. - А потом ты сделаешь вот что...

АРМАНАТТА

Степь - широкая и ровная, но в степи есть дороги, а без дорог скачут только те, у кого есть причины скрываться.

Большой отряд всадников несся по степи по направлению к Арманатте. Они скакали вдали от дорог, и путь предстоял ещё неблизкий; они скакали открыто, не боясь выдать себя топотом копыт.

* * *

Под утро всадники приблизились к столице. Здесь они пересели на подменных коней.

Они ворвались в город с трех сторон, с гиканьем и шумом. Метали зажигательные стрелы. Сразу же запылали сторожевые башни и шатры, в которых отдыхал караул. Стражу, метавшуюся наверху, расстреливали на скаку.

Оставшиеся в живых стражники прыгали вниз, ломали ноги.

* * *

Солнце еще не встало, лишь порозовели дальние западные вершины, и в этот ранний час Арманатта еще спала.

Всадники понеслись по улице, продолжая метать зажигательные стрелы. Пожары быстро охватывали легкие деревянные постройки. Тяжелее давались огню каменные здания, которых, впрочем, в Арманатте было немного. Треск огня, мятущиеся тени разбудили Сейра, спавшего перед дверью спальни Домеллы.

Он вскочил, выглянул в окно. Снизу по лестнице с воплем бежали служанки, и Сейр, загородив им дорогу, грозно крикнул:

- Молчать! Перепугаете госпожу. Быстро помогите ей одеться. А ты - приведи Каршу.

Когда появился полуодетый Карша, на ходу завязывавший пояс, Сейр сказал:

- Выставь стражу у ворот. Пусть держатся до последнего. Выводи из конюшни лошадей. Мы должны бежать сейчас же.

Карша безропотно повиновался.

* * *

Они покинули город через задние дворы, перескакивая через ограды. Оказавшись в степи, полетели во весь опор, пригнувшись к конским гривам.

Оказавшись в нескольких милях от города, свернули к реке, спешились, напились сами и напоили загнанных коней.

- Надо найти мальчика, - сказал Сейр, улегшись прямо на траву на покатом склоне берега.

Домелла и Харрум присели на корточки внизу, у самой воды; до них было довольно далеко, а Сейр говорил вполголоса.

Карша бросил на Сейра быстрый и странный взгляд.

- Иногда мне кажется... Прости, если обижу тебя... Но иногда мне кажется, что ты похож на человека, которого я знал очень хорошо.

- Что же это был за человек? - Сейр прикусил травинку.

- Мой командир, - Карша нагнул голову, приподнял колени, обхватив их руками. - Его прозвали Безумным.

Он снова бросил быстрый взгляд на Сейра.

- Он умер... Уже давно.

Сейр пожевал травинку и сказал:

- И похоронен, конечно?

- Да. Сожжен по аххумскому обычаю и присоединился к героям на лестнице, ведущей в чертоги Аххумана. Но перед тем, как предать огню, тело его бальзамировали канзарские маги; они сделали плоть нетленной, - так говорили.

- Что ж, - сказал Сейр. - Иногда в жизни встречаются очень похожие люди.

Он помолчал.

- Мальчик сейчас должен быть на летней стоянке, вместе с Шаат-тууром и небольшой охраной. Домелла знает, где это. На запад от Арманатты, выше по течению Тобарры. Как думаешь, зачем этих головорезов кто-то послал в Арманатту?

- За каан-болом, думаю. И за царицей.

- Вот именно. Так что нам надо спешить.

- Нас мало. Надо было взять отряд телохранителей, которых Ар-Угай...

Карша осёкся.

Сейр усмехнулся и сказал:

- Вот видишь. Ты и сам понимаешь, что здесь никому нельзя доверять.

Карша повернул голову и на этот раз прямо посмотрел ему в глаза. Раздельно спросил:

- А тебе? Тебе доверять можно?

Сейр приподнялся, оглядывая степь; вдали, отделенные от земли дымкой, сияли белые снежные вершины; казалось, они парили в воздухе, - высоко над бренной землей.

- А разве у царицы есть выбор? - вопросом ответил Сейр и свистом подозвал коня.

И это, наверное, было самое удивительное: конь понимал его свист.

* * *

Горбясь и почти заваливаясь на один бок, трясясь, словно сидел не на коне, а на полудохлом ишаке, Шаат-туур ехал по черной степи.

Он ехал в ту сторону, откуда в небо поднималось красное зарево пожара.

Когда Сейр предложил ему поехать с ними, Шаат-туур только покачал седой головой.

- Зачем мне бежать? Хуссарабы построили этот город, хуссарабы сожгли. Я - хуссараб. И я отвечаю за это, - и за то, что построили. И за то, что сожгли...

Сейр с беспокойством оглянулся: ему почудился далекий топот копыт. Тронул коня.

- Но тебя могут убить. Эти хуссарабы посланы для того, чтобы убивать.

- Сынок, - сказал Шаат-туур и усмехнулся, - три года назад хуссарабы были посланы, чтобы убивать. С тех пор мы непрерывно убиваем всех, кто пытается нам сопротивляться. А вражда в степи началась еще раньше, и много крови пролилось, пока все племена и роды не признали великим кааном Богду-баатура... Я воюю шестьдесят лет. Я убивал хуссарабов, тсуров, рутов, аххумов, арлийцев... Столько войн не пережил никто из моего рода. Все давно уже убиты, все похоронены в широкой степи, и могилы их заровняли дожди... Если по справедливости, то мне давно уже следовало бы быть убитым.

Каан-бол сидел на коне рядом с матерью и со страхом слушал Шаат-туура. Старик кивнул ему.

- Не бойся, маленький каан. У тебя есть друзья, которые защитят тебя, и ещё будет много-много друзей. А меня защищать больше некому: все друзья мои лежат в земле.

Каан-бол сделал круглые испуганные глаза и шмыгнул носом. Неуверенно взглянул на мать.

- И помни своё имя, сынок. Нет слёз.

Мальчик медленно кивнул и... улыбнулся.

Сейр пожал плечами и, поворачивая коня в степь, обернулся:

- Те, что сейчас жгут Арманатту - разбойники, а не воины. Они могут убить тебя, и смерть будет глупой и обидной. На что ты рассчитываешь?

Шаат-туур посмотрел на него мудрым взглядом змеи - из-под тяжелых коричневых век. И сказал:

- На свою старость.

И вот теперь он, не торопясь, ехал к пылавшей на горизонте зарнице.

Когда ветер донес до него запах дыма, он почему-то вспомнил, как мальчишкой возвращался домой, когда зимой уезжал в степи охотиться. Степь была голая, безжизненная. Сухая трава не пахла, промерзлая земля тоже не издавала запахов. Холодный ветер щипал щёки, выдувал слезы из глаз.

Копыта звенели по земле, как будто земля превратилась в камень. Вечерело, сиреневая тьма наползала на степь с востока, и тонко пели упрямые стебли дрока под злым ветром.

А потом его чуткий нос уловил едва заметный запах дыма.

Это был родной запах. И Шаат, который тогда еще не был тууром, привстал в стременах, вдохнул полной грудью запах тепла и родного дома, и поторопил коня, который уже и сам почувствовал близость стойбища...

И он летел домой, как стрела, обгоняя сиреневую тьму, которая бежала по его следам.

Шаат-туур вздрогнул и очнулся. Оказывается, он пел - и только сейчас понял это. Он поудобнее уселся в седле - седло сползало, потому, что руки его теперь тряслись, и он не мог как следует затянуть подпругу. И это тоже была причина: никто не должен был видеть, как Шаат-туур поедет в последний поход.

Он ударил коня ногами, копыта зацокали по твердой земле. Шаат-туур припомнил слова и снова запел - на этот раз во весь голос.

Он пел старинную сказку-быль о том, как юноша похитил любимую из стойбища богатого и злого Улут-дэ, и они помчались по степи, а за ними гнались слуги Улут-дэ. И день и ночь продолжалась погоня, и еще немного - и догнали бы влюбленных когтистые стрелы, и жеребенок, который нёс их, уже шатался и падал от усталости.

Тогда они встали перед ним на колени и взмолились: Спаси нас, Тельконур! Еще немного - и мы сможем укрыться в камышовых зарослях великого озера Макканай! Там враг не найдет нас!

И жеребёнок поднялся на ноги, заржал, и ответил: Садитесь на меня, я унесу вас от погони!

И он помчался, как ветер, и погоня отстала, и лошади под воинами стали падать и испускать дух. А Тельконур домчал влюбленных до камышовых джунглей, пронёсся над ними до самого берега. И когда влюбленные оказались в спасительном месте, на берегу, где плещутся солоноватые воды, под защитой высоких непроходимых камышей, - Тельконур помчался дальше, не касаясь ногами воды. Он поднялся в небо - и остался там навсегда созвездием под названием Тельконур.

* * *

Аммар сидел на коне, в окружении своих воинов, у въезда на главную улицу Арманатты. Только не было уже улицы, и не было Арманатты: за спинами воинов догорали деревянные дома, светились ядовито-багровые угли, и где-то возле пожарищ, невидимые во тьме, ржали кони и плакали женщины.

Аммар вглядывался во тьму. Старческий голос, слегка дребезжащий, приближался. Аммар ухмыльнулся.

- Он сам едет сюда, - сказал он полутысячнику, который служил в тысяче личной гвардии Каран-Гу.

Полутысячник негромко сказал: Ххэ! и твердой рукой удержал шагнувшего вперед коня.

Когда Шаат-туур поднял голову, он увидел перед собой темную массу всадников, ожидавших его. Они казались черными на фоне догоравших огней, на фоне светящегося пепла, который остался от Арманатты.

Шаат-туур поднял глаза к небу. Дым затянул небосвод, и звезд почти не было видно. Он хотел обернуться и посмотреть на север, но передумал. Он и так знал, что за его спиной горит единственная звезда, звезда, ведущая домой - Екте. К тому же, если он обернётся, - что подумают о нем эти чёрные люди, пропахшие злым дымом?..

Он подъехал поближе к темной, слегка шевелившейся массе всадников и громко сказал:

- Я - Шаат-туур, завоевавший это имя в походах. От самого северного острова земли, где жили люди с крестами, до перевалов Туманных гор, на которых нет воздуха, и лошади падают и не могут идти. А кто вы?

Полутысячник хотел было ответить, но заметил повелительный жест Аммара.

- Мы будем спрашивать тебя, Шаат-туур, - сказал Аммар, безбожно коверкая хуссарабскую речь. - Мы спрашиваем, ты отвечаешь. Так?

Он подождал ответа.

- Спрашивайте, - согласился Шаат-туур, и заметил, что голос его предательски дрогнул.

Он одряхлел, старый воин. И голос уже отказывается повиноваться ему.

- Где Хумбаба и её выродок, назвавший себя каан-болом?

- Не знаю, о ком ты спрашиваешь, - сказал Шаат-туур. Голос его налился неожиданной силой - слишком поганы и неправедны были слова вопрошавшего.

- Не знаешь, старик?

Всадник вплотную подъехал к Шаат-тууру, так что конь старика слегка попятился.

- Не знаешь? - повторил Аммар.

Он обернулся:

- Снимите его с коня. Мы будем спрашивать иначе.

Шаат-туур молча ждал. Несколько всадников спешились, подобрались к нему с двух сторон, нерешительно взялись за стремена.

- Никто не смеет снять меня с коня, - сказал Шаат-туур.

И медленно, с кряхтеньем, слез с седла, спрыгнул на землю.

- Ведите его к берегу, - велел Аммар.

Шаат-туур шел по земле, и какие-то люди шли рядом с ним, а сзади - он слышал - тяжело топала громадная масса всадников.

Начинало светать. Это был второй рассвет после гибели Арманатты. И, может быть, последний.

Впереди был обрывистый берег Тобарры. Великая река дышала внизу, в непроницаемой тьме. А наверху воздух постепенно серел, и розоватый свет уже загорался на дальних западных вершинах, вырисовывая их на фоне темного неприветливого неба.

Когда они подошли к обрыву, рассвет уже залил горы и стали видны серые полосы дыма, затянувшего пожарище.

Шаат-туура остановили неподалеку от обрыва.

- Скажи нам, куда поскакала Хумбаба, и кто их ведёт, - и смерть твоя будет легкой, - сказал Аммар, не слезая с коня.

Шаат-туур поглядел на него из-под тяжелых век. Голова его мелко тряслась, шапку с него сняли, и длинные редкие пряди белых волос шевелил утренний ветерок.

Шаат-туур молчал.

Аммар вздохнул и приказал:

- Бросьте его на землю. Перебейте руки, а потом, если он будет молчать, ноги.

Шаат-туур оказался на влажной холодной земле. Он чувствовал её затылком - сквозь тепло невысокой колючей травы.

Воины из личной тысячи Каран-Гу были настоящими великанами. В одинаковых кожаных нагрудниках с нашитыми квадратиками вороненой стали, с воронеными налокотниками и наколенниками, в черных шлемах с меховой черной опушкой и пучками вороновых перьев на шишаках.

Они спустились вниз, к реке, и вскоре вернулись, неся в руках груды булыжника. Шаат-туур глядел вверх, не мигая. Только голова слегка подрагивала.

Его руки и ноги привязали к колышкам и он стал похож на животное, с которого приготовились снимать шкуру.

Камни полетели в него. Раздался явственный хруст.

Шаат-туур, не мигая, глядел вверх; над ним наливалось утренней синевой небо, и гасла утренняя звезда Мерген. Глаза его стали влажными, но темное, изборожденное глубокими морщинами лицо не дрогнуло.

Аммар махнул рукой.

Затрещали кости.

Нагнувшись с седла, Аммар заглянул в лицо Шаат-туура и сказал:

- Мы не прольем твоей крови, старик, согласно обычаю. Мы перебьем тебе все кости и бросим в реку... Скажи, кто и куда ведет Хумбабу.

- Это... - прошептал Шаат-туур, и Аммар склонился ниже, хищным взглядом впившись в лицо старика. - Это не твой обычай, хум.

Аммар вздрогнул, выпрямился в седле. Тронул коня.

- Бросьте его вниз. Так, чтобы он упал в воду.

Он поехал прочь, и полутысячник, помедлив, поехал за ним.

Воины освободили Шаат-туура от веревок - ноги и руки старика, перебитые в нескольких местах, болтались, ломаясь под непривычными углами. Его взяли за эти неживые конечности - старик сильно охнул и кровавая слеза выкатилась из открытого глаза, - раскачали и бросили вниз.

Старик упал с плеском и темная вода сомкнулась над ним.

Воины удовлетворенно проследили, как тонет, уносимый течением, Шаат-туур, потом собрали веревки, сели на коней.

Вскоре на берегу никого не осталось.

А потом из серых полос тумана вынесся старый конь. Он ржал и носился вдоль обрыва взад и вперёд, взрывая копытами тяжелую землю. А после, от отчаяния и усталости, от того, что почувствовал необратимость потери, повернулся к обрыву и без разбега прыгнул вниз.

* * *

Войско ушло.

Туман еще плыл над рекой. И в тумане по реке плыл всадник. Казалось, он не плыл - он просто ехал по воде, серый, как туман, и такой же невесомый.

НАРРОНИЯ

Армизий шел по городу и не узнавал его. Надвигалась пыльная буря, и горизонт заволокло красным облаком, которое разрасталось, набухало, и в центре его стоял темный, почти черный ветряной столб.

В городе было на редкость тихо. Жители попрятались по домам, стража - под навесы. Даже у городских ворот стражи не было видно, а по пустой широкой площади струились змейки красного песка.

Песок собирался у стен, заполняя углы.

Песок колол глаза и хрустел на зубах.

Стая бродячих собак, невесть каким образом проникшая из-за стен, сбилась в кучу у ворот, там, где песка было поменьше. Услышав шаги Армизия, собаки подняли головы. Шерсть их была красной от пыли и стояла дыбом, и глаза тоже были красными.

Надо выгнать собак, - решил Армизий.

Он пошел по главной улице, направляясь к магистрату. Улица была пустынна, и площадь перед магистратом, обычно оживленная, тоже оказалась пустынной. В фонтане журчала вода, а на парапете, закатав штаны и сняв сандалии, сидел Селло и болтал ногами в воде.

Армизий подошел к нему.

- Что происходит? - спросил он.

- Надвигается буря, - отозвался Селло.

- Это я вижу сам. Но куда подевались люди?

- Попрятались, наверное, - задумчиво ответил Селло. - Смотри.

Он показал на дно бассейна. Дно было покрыто слоем багрового песка.

- Я иду в магистратуру, - сказал Армизий.

Селло пожал плечами.

Армизий двинулся вокруг фонтана, приблизился к арке входа, и понял, что что-то не так.

Прежде всего, двери магистратуры были распахнуты настежь. И из темного здания сквозняк выносил тростниковые и пергаментные свитки. Они скатывались по ступеням лестницы, ветер шевелил их, подхватывал, и катил дальше по мостовой.

Армизий остановился, в удивлении оглянулся на Селло.

- Все ушли, - крикнул ему Селло. - Еще утром магистрат покинул здание, а следом за ним разбежались эдилы, писари и слуги. Казначей тоже ушел.

Армизий, не веря ушам, спросил:

- Куда?

- Не знаю. Наверное, домой.

Армизий развел руками, вошел в здание.

Здание было выстроено из мрамора, и сквозняк свистел между колоннами, завывал в галереях.

На мозаичном полу пересыпался под ветром слой красного песка. И на этом слое не было ни единого следа - кроме следа самого Армизия.

Триумвир пересек зал, поднялся по лестнице на второй этаж. В коридоре весь пол был усыпан документами, черепками битой посуды, каким-то мусором.

Они что, посходили с ума? - задал самому себе риторический вопрос Армизий. Он знал, что во время песчаных бурь люди впадают в безумие. Бывало, что магистратура не работала по нескольку недель. Но ещё не бывало такого, чтобы все двери были распахнуты настежь, а по разбросанным листам и свиткам бегали крысы.

Армизий тупо проводил взглядом крысу, зигзагом пронесшуюся прямо у него под ногами. Вздохнул и вошел в кабинет магистрата.

Мебель была перевернута, шкафы с документами раскрыты. Груды цензовых книг валялись прямо на полу. Армизий нагнулся. На книгах уже образовался слой красноватой пыли. Книга регистрации рождений и смертей лежала раскрытой, кто-то безжалостно выдрал несколько пергаментных страниц, - обрывки торчали, как гнилые зубы.

Армизий ругнулся вполголоса и прошел в кабинет магистрата.

В кресле за огромным столом сидел человек. У него была непропорционально огромная, вытянутая вверх голова с венчиком жестких волос, с выкаченными глазами. Человек мурлыкал какую-то песню и рисовал на столе, обмакивая палец в чернильницу из горного хрусталя.

Увидев Армизия, он глупо ухмыльнулся и сказал:

- Укх!

Армизий вздрогнул. Он смутно вспомнил, что этот человек - больной от рождения - исполнял в магистратуре работу уборщика. Он вечно ковылял по коридорам с небольшой тачкой, в которую складывал мусор и ненужные бумаги. Колесо тачки при этом пронзительно скрипело.

Армизий на мгновение закрыл глаза.

- Укха! - неожиданно ответил он. Потом, внезапно разъярясь, рявкнул:

- Где магистрат??

Идиот наклонил голову, похожую на баклажан. Блаженно улыбнулся и ответил:

- Ушел!

Ответив, он снова макнул палец в чернильницу, высунул язык, скосил глаза, и принялся усердно рисовать что-то на столе.

Армизий глянул мельком. Это был до странности хороший рисунок, изображавший бегущую антилопу.

Триумвир услышал шум: на подоконник уселся жирный голубь. Он тоже склонил голову и скосил глаза, словно подражая рисовальщику. В хвост голубю дунул ветер. Хвост был набит пылью и казался не хвостом, а метлой.

Армизий вышел и сбежал вниз по лестнице.

Селло по-прежнему сидел у фонтана, но струи уже иссякли, и Селло, повернувшись к Армизию, сказал:

- Песок забил водопроводные трубы.

Армизий оглядел площадь. Над городом пухла, разрасталась темно-бурая туча, набитая песком. Еще немного - и песок обрушится на улицы.

- Надо уходить, - озабоченно сказал Армизий. - Такой бури я что-то не припомню.

- Да, - сказал Селло.

Он поднялся, раскатил штанины, обул сандалии.

- Все, кто мог, уже ушли. В городе осталось совсем мало людей, - сказал он.

- Почему же ты не задержал их? - сердито спросил Армизий.

- А зачем? - Селло пожал плечами. - Всё равно в этом городе нельзя жить. С самого начала нельзя было жить, но магистр... Кстати, как называл его варвар? Да, менгисту. Смешное слово, верно?

- Подожди... - Армизию на миг показалось, что он уловил связь явлений. - Варвар ушёл, и увел всех?

- Не совсем так. Просто, уходя, он сказал: Ваш бог умер. Уходите, пока не поздно. А перед дворцом как раз собралась большая толпа, все хотели поглазеть на диковинного воина, не побоявшегося в одиночку войти в город, не побоявшегося самого магистра. Впрочем, чего его было бояться? Ведь магистра забрали демоны.

Армизий дико поглядел на Селло.

- Селло... Друг мой... Неужели несколько слов варвара так напугали людей?

- Конечно, нет, - вздохнул Селло. - Просто люди внезапно поняли, что варвар прав, и что жить здесь действительно нельзя. Потом всю ночь скрипели повозки, ржали кони, ревели ослы. Горожане уходили семьями, нагрузив в повозки самое необходимое... Неужели ты не слышал?

- Нет... Я слушал магистра... Но стража?

- Стража тоже ушла. Открыла ворота и ушла. Потом, уже утром, я закрыл ворота, но оставил калитку незапертой.

Внезапно ветер над их головами заревел. И сейчас же захлопали где-то ставни, с мертвым стуком стала сыпаться с крыш черепица. На площади внезапно потемнело, и хотя ветра здесь почти не чувствовалось, но словно горячее жаркое дыхание обдало обоих. Армизий поёжился, посмотрел по сторонам.

- Бежим! - крикнул Селло, хватая Армизия за рукав.

- Но мне надо зайти домой, взять хотя бы самое необходимое...

- Нет! Поздно! Если мы побежим, то еще успеем покинуть город до того, как... Разве ты не слышишь?

Лицо Селло исказила гримаса боли и страха.

Ветер взревел с новой силой, и теперь уже он долетел до площади. Мгновенно опустилась мгла, мелкая красная пыль заволокла площадь, заклубилась... Закашлял фонтан, а потом все потонуло в горячем красном мареве.

Пригнувшись, Армизий побежал следом за Селло.

* * *

Пыль была тягучей, текучей, - почти жидкой. Казалось, что это даже не пыль - это кровь затопила город.

Армизий и Селло, обмотав лица концами клетчатых ашмагов, шли по дороге, едва видной сквозь несущийся поток пыли.

Ветра даже здесь, на дороге, почти не ощущалось, но было горячо и невыносимо душно. Слева, невидимые за пеленой кровавого дождя, раздавались тяжелые мерные мокрые шлепки: центр бури, наверное, бушевал над озером, и поднял гигантские волны. Берег явственно сотрясался от чудовищных ударов волн.

- Куда мы идем? - крикнул Армизий.

- Здесь... недалеко... Есть вход в каменоломни... - отозвался Селло. Голос его тоже доходил волнами, и казался неживым.

Стало совсем темно. Красные потоки обтекали их, постепенно усиливая напор. Армизий сгибался всё ниже к дороге, но дороги было не видно, и он не чувствовал ногами земли. Может быть, ветер уже приподнял их и несёт, не давая каснуться земли?

Спустя целую вечность Селло потянул его куда-то в сторону. Они прошли мимо темных развалин, в которых завывал ветер. Наверное, это были мастерские, разрушенные бурей. Потом почва пошла под уклон, но ветер сделался таким сильным, что уже каждый шаг давался с трудом, а разгоряченным легким не хватало воздуха. Песок, казалось, выел глаза; Армизий уже ничего не видел, и шел на ощупь, цепляясь за локоть Селло и боясь лишь одного: потерять эту опору.

Еще несколько мучительных шагов вниз. И еще.

Ветер взвыл и захохотал, отбрасывая их, легко, как будто они стали невесомыми. Селло куда-то исчез. Армизий в ужасе присел, ощупывая каменные колеи, по которым из каменоломен ходили груженые повозки. Внезапно он понял: Селло просто лег на камень и пополз вперед.

Армизий, широко раскрыв глаза, следил за быстро двигавшимися подошвами сандалий, которые то появлялись, то исчезали в кровавой пелене. Он боялся отстать, и почти в панике, из последних сил стал цепляться руками за колею, извивался всем телом, скрёб, помогая себе ногами.

Потом ветер свистнул на прощание и почти исчез. Лишь красные столбики вились вокруг.

Армизий приподнял голову, дыша открытым ртом.

Это был вход в пещеру. Здесь было темно, но дальше, там, куда уходили галереи, тлело слабое сияние.

Армизий встал на четвереньки, стянул с головы ашмаг. Его скрутил приступ кашля, он хрипел и отплёвывался, ничего не слыша и не понимая.

Потом почувствовал, что Селло тащит его куда-то дальше. Армизий поднялся и, спотыкаясь, побрел за ним.

Галерея свернула раз и другой, всё время понижаясь.

Сияние приблизилось, и после очередного поворота Армизий с удивлением увидел громадную пещеру.

Чьи-то руки подхватили его. Он почувствовал под руками холодное и мокрое, и понял, что ему дали воды. Но вместо того, чтобы пить, он начал плескать водой себе в лицо, протирая глаза и постанывая от боли.

Кто-то рядом ворковал и уговаривал, но язык был странным, хотя и отдаленно знакомым.

- Угх... Кха-угх...

Армизий, оттолкнув заботливые руки, поднес к губам каменную чашу, в которой только что умывался, и с жадностью осушил ее, не чувствуя, как жжет и скребет в горле пыль и скрипят на зубах песчинки.

Вытерев лицо ашмагом, он скомкал его и сунул за пояс. Зрение постепенно вернулось к нему.

Он увидел сначала смутно, а потом всё отчетливее человеческие фигуры. Множество человеческих фигур. Некоторые были полуодеты, и тела их блестели в колеблющемся свете костра, разложенного на возвышении в центре пещеры. Люди сидели, лежали, стояли вокруг костра и с любопытством оглядывались на Армизия.

Армизий поискал глазами Селло. Тот сидел на корточках у костра, разговаривал с кем-то, и на взгляд Армизия ответил кивком.

Армизий подошел ближе.

- Это и есть каменоломни? - спросил он. - Никогда здесь не был...

- И напрасно, - ответил Селло. - Кроме того, что здесь добывали камень для строительства Новой столицы, здесь еще добывали и знания...

Армизий непонимающе смотрел на него.

- Да, - снова кивнул Селло. - Здесь, в дальних заброшенных выработках, собирались вечерами нарронийцы. И вспоминали своё прошлое. Вспоминали то, что почти стёрлось из нашей памяти за два последних столетия.

Армизий слушал, сосредоточенно пытаясь понять, но смысл вполне ясных слов ускользал от него.

Селло хлопнул рядом с собой по соломенной подстилке, приглашая сесть. Армизий уселся.

- Магистр... Или, как назвал его варвар, менгисту, - и, по-моему, это слово имеет гораздо больше смысла, - правил Нарронией около двухсот пятидесяти лет. Всё это время он вытравлял из нашей памяти всё, что казалось ему пережитками, суевериями, дикостью. Он запретил нам говорить на нашем языке. Он запретил вспоминать о прошлом, о том, как надо охотиться, как прятаться от бурь, как жить, в конце концов... Но люди не хотели забывать. Многие приходили сюда, говорили на языке предков, жарили на вертеле убитую дичь, рисовали на стенах природной охрой...

Армизий оглянулся. Действительно, стены пещеры были разрисованы удивительно реалистическими рисунками. Это были сцены охоты, - по каменным стенам пещеры бежали стада антилоп, падал раненый бык, полз леопард с перебитыми лапами.

- Но... - Армизий крутил головой и всё никак не мог поверить, что всё это было возможно.

- Я знаю, Армизий, знаю. Да, менгисту научил нас многому. Он дал нам виноград и сады, научил обрабатывать железо и строить водопроводы. Дал новые знания, новую жизнь. И всё это было бы прекрасно, если бы он одновременно, как самый жестокий тиран, не запретил память.

- Селло, ты говоришь, как варвар, - прошептал Армизий.

- Я не Селло, - без улыбки ответил тот. - Моё родовое имя Уокх из рода аокхов. И оставь в покое привычку называть меня одноклеточным!

Селло отвернулся от Армизия. Растрёпанная женщина с открытой грудью подала ему кусок жареного мяса с костью. Селло улыбнулся ей, взял мясо и впился в него зубами. Сок потёк по подбородку.

Подбородок был небрит - Армизий только сейчас это заметил.

- Хах-кха! - сладко сказала женщина и протянула кусок поменьше Армизию. Армизий воровато оглянулся по сторонам, вытер руку о край изорванного грязного паллия и взял мясо...

ЭЛЬ-МЕН

Пир по случаю победы устроили прямо на портовой площади, возле кораблей, еще остававшихся в гавани.

На самом высоком месте, окруженный телохранителями, сидел Амза. Он пыхтел, слушал, что говорят полководцы, и смеялся, хлопая себя по ляжкам.

Лухар сидел ниже Будэра. Это что-то значило, но только не в его глазах. Главное - одержана ещё одна победа, и какая! Завоевать Эль-Мен - о таком он раньше мог только мечтать.

Другое отравляло ему настроение и не давало участвовать в веселых рассказах тысячников.

Когда Амза подъехал к городу, и знатнейшие граждане Эль-Мена вручили ему ключ от главных ворот, Амза отказался от ключа и от подарков. Он подозвал Будэра и кратко сказал:

- Всех мужчин этого города - перерезать. Женщины станут рабынями.

Лухар услышал этот приказ. Он никак не ожидал, что с городом, который был взят почти без потерь, Амза захочет поступить так жестоко.

- Повелитель, - обратился он к Амзе. - Разреши мне вступиться за Эль-Мен.

- Вступиться за Эль-Мен? - удивился Амза. Покрутил круглой головой с жирным загривком и сказал:

- Мы слушаем тебя, тысячник Лухар.

- Эль-Мену много столетий, - смиренно сказал Лухар, постаравшись не заметить, что его мимоходом понизили в звании - он исполнял обязанности темника и имел право на это звание, - Он всегда славился воинами и доблестью. Никто и никогда не мог покорить Эль-Мен, хотя, говорят, когда-то народы моря, пришедшие с океана, и покорили его... Зачем нам убивать всех? Разве это оставит о нас здесь добрую память?

Амза несколько мгновений пристально вглядывался в лицо Лухара, потом сказал:

- Нет людей - нет и памяти. Никакой. Ни плохой, ни хорошей. Так я говорю, Будэр?

- Так, повелитель! Закон Тамды велит убивать всех мужчин, чтобы никому и никогда не пришло в голову мстить хуссарабам.

- Я знаю закон Тамды... - бледнея, сказал Лухар.

- Молчи! - внезапно взвизгнул Амза. Лицо его покраснело, а щеки затряслись. - Ты чужеземец, хотя и верно нам служишь. Что ты можешь знать о Тамде и его законах?..

Лухар открыл было рот, но встретил тяжелый, с намеком, взгляд Будэра и замолчал.

- Прости, повелитель, - сказал он. - Я только хотел проявить милосердие к людям, которые не были замечены с оружием, когда мы взяли город.

- Это мое дело - проявлять милосердие, - внезапно успокаиваясь проговорил Амза. - Этот город - злой. Ты сам говоришь, что все эль-менцы - воины. Оставишь сегодня в живых мальчиков - завтра получишь воинов... Твоё дело - выполнять наш приказ, Лухар.

Лухар поклонился.

- Позволь же мне выслушать твой приказ. К югу от Эль-Мена еще десятки городов. До самых безжизненных плоскогорий Ардаговы. Дай мне приказ - и я поведу твои тьмы дальше на юг, к последнему краю земли!

Амза с интересом взглянул на Лухара.

- Ты молодец, Лухар. Еще не успел высохнуть от крови клинок, как ты уже говоришь о новом приказе и о продолжении похода.

Лухар поклонился еще ниже. Воевать - его дело. Убивать детей - нет, не его. Лухар всем сердцем жаждал одного - поскорее уйти из Эль-Мена, вырваться из стен, которые вскоре огласят вопли казнимых, - и скакать дальше, дальше, дальше, покуда не кончится под копытами земля...

- Будет тебе приказ. Отдохни немного, - пробурчал Будэр.

- Как скажешь, повелитель, - сказал Лухар Амзе. - День-два отдыха - и снова в путь. Теперь - дальше на юг?

Амза помедлил - и внезапно разразился смехом. Отсмеявшись и вдоволь нахлопав свои жирные ляжки, он сказал:

- Да. Теперь - дальше. Но не на юг, Лухар. Теперь - дальше на север.

Лухар сделал шаг назад и в недоумении уставился на Амзу.

Амза сполоснул руки в поднесенной рабом чаше, встряхнул их.

- Да, ты не ослышался - дальше на север. Власть в Арманатте выпала из рук каан-бола. И от нашей быстроты зависит, чтобы её не подхватил кто-нибудь другой: Камда, Каран-Гу, или даже дряхлый Шаат-туур. Ты понял?

Амза превозмог живот, дотянулся до Лухара и покровительственно похлопал его по щеке.

- Служи нам верно, хум. И потом, когда мы сядем в Голубом Шатре в Тауатте, мы сделаем тебя нашей правой рукой.

БИЛУОГДА

Крисс шел по набережной мимо новых кораблей. Просмоленные борта были выкрашены белой краской, и корабли, отраженные в светло-зеленой воде, казались сказочными крылатыми существами.

- Зачем так много кораблей? - наивно спросил Крисс.

- Чтобы плавать, - ответил Гарран. - Мы будем плавать на юг и на север, торговать и богатеть.

Крисс покачал головой.

- Война еще не закончена. Хуссарабы сидят в Ушагане и в Оро.

- И для войны сгодятся мои корабли - надо будет лишь укрепить тараны.

Крисс остановился возле самого большого корабля, у которого на бортах у самого носа были нарисованы большие черные глаза.

- Как называется этот корабль?

- Глаз Муллагонга, - сказал Гарран. - Я назвал его так в честь острова Муллагонг, - там, где мы побывали в гостях у смерти. На этом корабле всего пятьдесят гребцов, два ряда весел связаны двумя веревками. Гребцы тянут за веревки, и весла гребут одновременно - так устроены корабли каффарцев. Если надо сделать маневр, один ряд останавливает веревку - тогда корабль разворачивается. Обрати внимание на мачты. Их две, и на каждом по два паруса - один прямой и один косой. Эта оснастка позволяет идти против ветра - зигзагами, конечно. Такие паруса я видел на кораблях нильгуамцев.

Крисс кивал, слушая Гаррана. Потом положил руку ему на плечо.

- Дай мне этот корабль.

Гарран поднял брови, остановившись на полуслове.

- Я хочу плыть домой, в Киатту.

Гарран взглянул на Ом Эро:

- Скажи, Ом Эро, ты знаешь путь через Северный Полумесяц?

- Нет, мореход. Но в Билуогде есть люди, которые плавали в тех водах. Один купец рассказывал мне, что огибал мыс Альмайю - самый северный мыс мира, - и доплывал до северных тсуров, до города Аркена.

- Аркен находится недалеко от Рико, - сказал Гарран. - А в Рико, к южным тсурам, я плавал не раз. От Рико до Шена надо плыть две недели. А от Шена до Аммахаго - еще неделю. - Он повернулся к Криссу. - Но если плыть в Оро, то надо будет миновать и Кейт, и Ушаган.

Крисс улыбнулся.

- Так в чём же дело? - спросил он.

Гарран переглянулся с Ом Эро.

- В общем-то, дело в том, что я только мечтал о том, чтобы совершить большой поход... Но для большого похода кораблей у нас маловато, а войск и вовсе нет. Из тех, что пришли с тобой из Аххума, едва соберешь тысячу. Правда, можно нанять ланнов...

Крисс покачал головой.

- Даже несколько тысяч наемников не смогут освободить Аххум. И потом - чем расплачиваться с ними? Долей в добыче?.. Нет, Гарран. Не думаю, что мы должны собирать войско. Неизвестно, что творится сейчас там, на восточном борту земли. Дай мне корабль и сотню моряков, чтобы я мог доплыть до Киа-та-Оро. Я не был там пять лет.

Гарран опустил голову. Ом Эро делал вид, что разглядывает корабли. Над ними кричали чайки, и вдали под желтым парусом шел крутобокий купеческий корабль.

Гарран тяжело вздохнул и сказал:

- Конечно, Крисс. Надо плыть. Но я поплыву с тобой.

- А кто останется здесь, в Лаверне?

- Кто-нибудь да останется. Для многих он стал уже родным городом.

Он повернулся к Ом Эро:

- Как зовут того купца, что плавал в Южный Тсур?

* * *

Сборы заняли несколько дней. Три корабля готовились к дальнему пути, пять полных сотен воинов должны были отплыть на них, а вместе с командами кораблей - почти тысяча.

Купца, о котором говорил Ом Эро, звали Зенопс. Он охотно согласился плыть в Киатту, и даже решил взять с собой сына-подростка и племянника.

- Они бредят дальними странами, - пояснил Зенопс, посмеиваясь в густую рыжеватую бороду. - Пусть повидают свет.

Зенопс хотел заодно поторговать, и снарядил еще два корабля: один был его собственный, а другой он арендовал у своего родственника, купца из Руэго.

Зенопс не удовольствовался рассказами Крисса и Гаррана, и отправился в Лаверну. В порту и в таверне, в городском совете и просто на улицах он расспрашивал о том, чем торгуют в Кейте, какой товар везут туда, и какой покупают там.

- Выгоднее всего торговать металлом и камнями. Они занимают немного места, и приносят большой доход, - рассуждал он. - Спросите у любого в Билуогде или Тулуде, и вам расскажут, о том, как однажды я вернулся из плавания на чужом корабле, купив у капитана место на палубе. Я сошел с корабля в Билуогде, и люди думали: вот приехал какой-то нищий из дальних стран. Я вернулся в свой дом и постучал дверным молотком в двери. Двери открыл старый слуга.

Он не узнал меня. Тогда я попросил позвать сына, - но сын тоже не узнал меня. Впрочем, - засмеялся Зенопс, - я тоже его не узнал, поскольку плавал больше трех лет.

Тогда я назвал себя, а старый дурень-слуга заявил:

- Мой господин - богатый и уважаемый купец. Дом его, конечно, постарел и требует ремонта, но все соседи знают - вернется Зенопс и отремонтирует дом.

Тогда я попросил вынести на улицу коврик из прихожей. Слуга вынес - старый драный коврик. А я снял с себя выцветший ветхий плащ, взял нож и надрезал подкладку. И высыпал на коврик целую гору рубинов и изумрудов. И что бы вы думали? Старый дурень заплакал и заявил:

- Воистину, ты - Зенопс, мой господин!

Зенопс рассказывал все это, сидя в таверне на набережной, в окружении нескольких слушателей. Вместе с Зенопсом были Ом Эро и Раммат.

- Но это еще не конец рассказа, - посмеиваясь, сказал Зенопс. - Из городской управы, прослышав о моем возвращении, в тот же день принесли счет. Штраф за неисправный водосточный желоб. Сам по себе штраф был небольшим, и я заплатил бы его, даже не заметив. Но за три года накопилась такая пеня, что на уплату штрафа ушли три не самых мелких изумруда!

Зенопс грохнул по столу оловянной кружкой с легким вином и расхохотался.

- Я вижу, - улыбаясь, сказал Ом Эро, - что имею дело не только со знающим и бывалым, но еще и с честным и порядочным человеком.

- Вот именно. Ни один дурак не стал бы платить такую дикую пеню. Я же не виноват, что плаванье затянулось, верно?

Он погладил бороду, хитро взглянул на Ом Эро и добавил:

- Но я оспорил этот штраф в городском суде. И мне вернули пеню!..

* * *

Лаверна строилась.

И корабли отплыли под стук молотков и визг пил. Небольшая толпа собралась на пристани, - во главе с Архамом, который был избран городским магистратом.

Крисс без грусти смотрел на новенькие домики на каменных фундаментах. Домики были рассыпаны по зеленому склону холма, и тут и там между домами высились золотоствольные сосны.

Пусть это хорошее место, думал Крисс, но все же это чужое место... Пора возвращаться на родину.

ЗЕРКАЛЬНАЯ ДОЛИНА

После целого дня изнурительной скачки каан-бол свалился без сил в наспех растянутом шатре и мгновенно уснул.

Когда он проснулся, отблески костра плясали внутри шатра - полог был откинут. У костра сидели трое мужчин и тихо беседовали.

Каан-бол сразу же всё вспомнил, приподнялся и испуганно позвал:

- Мама?

В шатер скользнула Домелла.

- Да, сын. Я здесь.

Каан-бол успокоился и снова прилег.

Домелла присела рядом, взяла его за руку.

Мужчины продолжали беседу, и пламя костра играло на стенах шатра, словно плясали светлые человечки.

- Хочешь, спою тебе песню? - тихо спросила Домелла, склонившись к сыну.

- Какую?

- Ту, что пела тебе всегда, когда укладывала спать.

- Наверное, это было давно, - сказал мальчик. - Я не помню той песни.

Домелла сказала:

- Ты вспомнишь...

Она негромко запела. Слова показались каан-болу непонятными и чужими, а мелодия - странно тягучей. Но потом, постепенно, он стал понимать, о чем говорилось в песне, хотя и не мог бы повторить этих слов. Мать все пела, и наконец каан-бол ощутил, что уже слышал эту мелодию, и эти слова знакомы ему настолько, что он, казалось, мог без труда повторить их.

Мужчины у костра давно замолчали. Из шатра слышалась та самая песня, которую все они помнили с детства.

Песня стала стихать и тихо сошла на нет. Домелле показалось, что сын уснул. Она выпустила его руку.

- Мама, я помню эту песню, - сказал каан-бол. Замешкался и внезапно повторил по-аххумски, хотя и запинаясь:

- Я помню эту песню, мама.

Домелла отвернулась. Сын привстал и погладил ее по плечу.

Она повернулась, обняла его. В глазах ее стояли слезы.

- Хочешь, спою еще?

- Да, мама. Хочу.

Костер почти догорел. Мужчины сидели, горбясь.

- Боги, - прошептал Харрум, - вот что хуссарабы отняли у нас.

- Хотели отнять, - поправил его Сейр. - Но не смогли.

* * *

Когда закончилась и вторая песня и в шатре стало тихо, Сейр взглянул на Каршу и негромко спросил:

- Расскажи, как ты попал в рабство?

Карша вздрогнул. Он полулежал лицом к костру, глядя в гаснущие огоньки. Лицо его потемнело. Он медленно ответил:

- Об этом написано в договоре о купле.

Сейр сидел у костра по-хуссарабски, поджав под себя ноги, не горбясь. Он выглядел, как таосский бог - сидящий каменный памятник с бесстрастным широким лицом. Лицо казалось красным в отблесках костра, но на самом деле оно было загоревшим, с копной отросших седых волос, закрывавших виски.

Не шевельнувшись, Сейр заметил:

- Там сказано, что... В общем, ведь это неправда. Или не вся правда. Я вижу, что ты был воином, а выправка говорит о том, что ты - не простой воин. Обычно таких хуссарабы либо берут к себе на службу, либо убивают.

Карша глубоко вздохнул.

Харрум, дремавший, завернувшись в попону, открыл глаза, прислушиваясь к разговору.

- Ты тоже не простой воин, - наконец проговорил Карша. - Но я же не спрашиваю, как ты воскрес.

Сейр улыбнулся улыбкой каменного бога и ответил:

- Я тоже не спрашиваю, как ты воскрес. Я спрашиваю, как на тебя надели ошейник.

Карша отвел сумрачный взгляд.

- Я... был тысячником. После завоевания Нуанны Аххаг разделил войско на четыре части и послал в четыре стороны света... Это ты знаешь?

Сейр не ответил ни да, ни нет. Он смотрел на Каршу из-под полуопущенных тяжелых век.

Не дождавшись ответа, Карша продолжал:

- Берсей Безумный, темник Аххага, повел нас на восток. Мы прошли Каффар, штурмом взяли Сенгор. Невидимый враг шел следом за нами. Это ты тоже знаешь.

Сейр молчал.

- Берсей всюду видел предателей, и отчасти был прав. Хуссарабы подкупили некоторых командиров, в войске были их шпионы. Кроме того, они наняли намутцев, и те крались за нами, всюду сея смерть. Местные жители боялись нас и говорили о Берсее: Вот идёт сама Смерть.

На этот раз в глазах Сейра вспыхнул какой-то огонек - и сейчас же погас.

- Когда мы достигли земель Тао, Берсей вызвал меня и сказал, что получил важное сообщение от одного из верных людей. В сопровождении агемы он помчался на север, в Канзар, древнюю столицу Тао. Но это оказалась западня. Берсей нашел в Канзаре собственную гибель.

Карша остановился. Он уже не глядел на Сейра, в глазах его вспыхивали и гасли воспоминания.

- Дальше на восток войска повел я. Мы прошли через вольные города Ровандар, Альваналь, Куинну. На границе с Киаттой нас внезапно атаковали. Это был Фрисс, киаттский король, сын короля Эрисса, которого сверг Аххаг. Фрисс служил хуссарабам. Он очень хотел задержать нас, он даже выслал нам навстречу своего старшего брата - несчастного безумца, который говорит стихами. Не знаю, на что Фрисс надеялся, на красноречие брата или на его безумие. Но он добился своего - мы задержались и два дня штурмовали столицу Киатты Оро. Но не взяли её, потому, что из Аххума пришли страшные вести. Хуссарабы штурмом взяли Хатабатму, Аммахаго, Кейт, и подошли к Ушагану. Мы упустили время, от Оро до Ушагана восемнадцать дневных переходов по тридцать миль в день. Это расстояние мы прошли за семь дней. Часть пехоты мы посадили на лошадей и в повозки, во все, которые только смогли собрать. Мы мчались день и ночь, делая перерывы только тогда, когда кони начинали исходить кровавой пеной. Мы бросали лошадей и не ждали отставших.

Карша судорожно вздохнул.

- Но мы опоздали... Ушаган был взят хуссарабами одновременной атакой с суши и с моря. Это придумал их полководец по прозвищу Лисья Шапка. И Верная Собака, - тот, которого зарезали в царской усыпальнице в Кейте.

Сейр кивнул.

- И что было дальше?

- Когда мы подошли к Ушагану, у стен лагерем стоял темник Музаггар. Он сказал мне: Мы присягали Домелле, когда умер её муж Аххаг. Теперь мы должны присягнуть Айгуз, потому, что умер её отец Богда. И я отдал последний приказ своим тысячам: принять хуссарабскую присягу.

Карша надолго замолчал. И тогда заговорил Сейр.

- Потом ты взял свою агему, - Сейр говорил не спеша, и был сосредоточен. - Ночью вышел из лагеря и напал на хуссарабскую колонну, уводившую пленных. Ты освободил их и повел в горы. Но сам попал в западню. Почти все погибли, насколько я знаю. А ты остался в живых.

Карша вскочил.

- Я остался в живых не по своей воле! Мы могли прорваться и прорвались - всего несколько десятков человек. Но хуссарабы гнались за нами день и ночь, с собаками, с огромными собаками-людоедами, которые лаяли за нашими спинами. Ты не знаешь, каково это - день и ночь слышать за спиной надрывный звериный лай и чувствовать себя жалкой жертвой, зайцем, оленем, дикой свиньей... А потом нас загнали в камышовое болото у озера Гош. Мы стояли по горло в вонючей жиже, и слушали лай. Мы просидели в воде несколько часов. И тогда хуссарабы подожгли камыш. Те из нас, кто не утонул, сгорели живьем. Мне одному удалось выбраться из огня, но сопротивляться у меня не было сил. Хуссарабы схватили меня, а потом показали нескольких моих товарищей, - облепленные грязью, с обожженными волосами, они были преданы последнему испытанию. Собачье воинство было пущено вперед, - хуссарабы не хотели тратить на пленных стрелы. Ты видел, как бешеные псы рвут на части живого человека?

- Я видел и это, Каррах, - сказал Сейр, и Карша замер с открытым ртом.

- Я многое видел... Успокойся. Обидеть тебя я не хотел. Я знаю, что Камда велел взять тебя живым. Он хотел взглянуть на тебя. Может быть, он надеялся сломить твою волю и заставить служить хуссарабам.

Сейр помолчал.

- Многие, очень многие стали служить им. Ведь Домелла оставалась аххумской царицей... Знаешь, почему он не казнил тебя?

Карша опустил голову и сжал кулаки.

- Знаю, - прошептал он. - Рабский ошейник для воина унизительней смерти.

Сейр поднялся на ноги, неторопливо подошел к Карше и сказал:

- Кстати об ошейнике... Давай-ка избавимся от него.

- Ошейник заклепан, - тоскливо сказал Карша. - Ведь я считался рабом, склонным к неповиновению.

Сейр осмотрел ошейник, подумал.

- Возьмись-ка за него. Придержи, чтобы он не поранил тебе шею... Вот так.

Пальцы Сейра были твердыми, будто были сделаны из железа. Твердые и холодные. Карша вздрогнул, почувствовав их прикосновение. Он схватился за ошейник обеими руками, защищая горло, и прохрипел:

- Здесь нужен кузнец. Это бесполе...

Металл тягуче взвизгнул и лопнул. Сейр поднес к глазам Карши ошейник. Стальная лента была сломана, разорвана, как будто была сделана из тростниковой бумаги.

- Как ты это сделал? - Карша ошалело переводил взгляд с ошейника на Сейра. - И... откуда тебе известно моё имя?

Сейр усмехнулся, забросил ошейник далеко в темноту.

- Это плохая память, хранить её не следует. В отличие от имени, которое аххуму дается один раз, и отнять его могут только боги... - сказал он. - И вот еще что, Каррах. Теперь я могу сказать тебе это: твоего имени не было в списке предателей. В том списке, который составил Берсей.

* * *

Пахло пожаром.

Когда на рассвете они тронулись в путь - на север, западным берегом Тобарры, - южный ветер донес запах гари.

Сейр приостановил коня, раздул ноздри и сказал со странным оттенком удовлетворения:

- Это горит степь.

Карша быстро взглянул на него.

- Те, кто гонится за нами, знают, куда мы направились, - продолжал Сейр. - Знаешь, кто их ведёт? Я хорошо рассмотрел его там, в Арманатте. Это Аммар.

Сейр помедлил и добавил:

- Аммар знает всё, что мы сделаем. Потому, что он - аххум.

- Если пожар распространится, - сказал Харрум, - за нами побежит всё живое. Звери и птицы. И люди, конечно... Наверное, степь загорелась сама - от пожара в Арманатте.

Сейр пожал плечами.

- Нам нужно поворачивать. На юго-западе, в верховьях Тобарры, есть каменный мост через ущелье. Вряд ли даже Аммар знает о нем. Это древний намутский мост, по которому давно уже никто не ходит: старые дороги забыты, караваны пошли другими путями, да и намутские набеги закончились. Мы перейдем на правый берег Тобарры, горными тропами пройдем к Алаамбе и пересечем каньон у крепости Рахма.

* * *

Тобарра заметно сузилась, степи закончились. Теперь дорога поднималась все выше, и путники ехали шагом, жалея лошадей.

Время от времени Сейр оборачивался и прислушивался. Гарь еще чувствовалась в воздухе, но пожар или отстал, или его погасили дожди. Сейр оглядывал долину, полузакрытую дымкой. Он ждал погони.

Потом оглядывал спутников, и молча продолжал путь.

ЗУАРА

Войско Шумаара прошло западным краем Арары. Здесь была старая караванная дорога, встречались колодцы и оазисы, и в предгорьях росла жесткая трава.

После себя войско оставляло вычерпанные до грязи колодцы и объеденную до корней траву.

Шумаар никого не звал на советы, вечерами он выходил за пределы лагеря, один, без сопровождения, и долго глядел на юг.

На юге, казалось ему, царили вечные сумерки. И оттуда, из сумерек - он чувствовал, - что-то или кто-то призывает его. Это был не голос, это было безотчетное желание как можно скорее попасть туда, где, как рассказывают, живут беззаботные люди, и течёт великая река Зуара - такая же полноводная и широкая, как Тобарра, только бегущая в противоположном направлении - к югу, к самому краю земли.

Войско устало, износилось, по вечерам у костров царило унылое молчание, лишь время от времени какой-нибудь воин заводил тягучую песню, - и внезапно замолкал.

Звезда Екте опускалась все ниже, и, оборачиваясь на север, Шумаар думал о том, что будет, когда Екте опустится за горизонт. Что, если они не найдут дорогу назад под незнакомыми звездами?

Что, если не Нгар и не аххумские боги зовут его на юг?

Что, если это зов Тех, кто сидит у пылающего рва в вечном ожидании жертвы?

Шумаар не умел мучиться сомнениями. Он просто смотрел на незнакомые звезды, всплывавшие на южном краю неба, прислушивался к вою шакалов и шелесту ветра, а потом, опустив голову, возвращался в лагерь.

Кайюм поднимался от костра, с тревогой заглядывал в лицо Шумаара. Шумаар молча проходил мимо, откидывал полог шатра, ложился, и до утра смотрел на чужое звездное небо.

* * *

Когда кончилась пустыня, началась странная степь - красноватая земля, поросшая редкими кустами жесткой желтой травы.

По степи бродили шакалы, стада маленьких антилоп с трепещущими хвостами, и казалось, что здесь никогда не было человека.

Дни бежали за днями, уже триста, а может, и больше миль отделяли войско от Нарронии.

Шумаар молчал и не отдавал никаких приказов.

Наконец однажды Кайюм и еще несколько тысячников не выдержали, - дождались Шумаара у шатра, когда он возвратился с вечерней прогулки, и молча вошли следом за ним.

Шумаар сел на войлочное ложе, вытянул ноги. Велел зажечь огонь и молча смотрел на тысячников. А они так же молча, не говоря ни слова, рассаживались вдоль стен, поджав под себя ноги.

Шумаар оглядел их сумрачным взглядом. Наконец спросил:

- А где Занн?

Кайюм кашлянул и ответил:

- Не знаю, повелитель. Еще два дня назад он с несколькими воинами ушел на юго-запад. Сказал, что там есть поселения, и войску можно будет передохнуть. Но он не вернулся.

Кайюм замолчал.

Шумаар тоже молчал.

Это молчание становилось невыносимым.

- Занн ушел, повелитель, - наконец выдавил один из тысячников. - Сбежал.

- Почему же ты не сообщил мне об этом раньше? - лениво спросил Шумаар.

- Не вини нас, Шумаар! - внезапно повысил голос Кайюм. - Вот уже три недели мы идём, не зная куда. Мы пересекли пустыню, - хорошо. Но что дальше? Ты молчишь, и мы не знаем, что сказать воинам.

Шумаар шевельнулся.

- Не говори ничего, - сказал он.

Кайюму послышалась насмешка в голосе темника.

- Но воин должен знать, куда он идет, и зачем!

- Воин должен знать только одно: если нет другого приказа, значит, он должен идти.

Тысячники внезапно загомонили все разом:

- Мы лишились половины коней! Они пали от бескормицы. В каждой сотне по сорок-пятьдесят воинов больны: их мучает кровавый понос. После привала мы оставляем сотни могил, - и так каждый день! Скажи, куда мы идём? Почему мы идем без дороги?..

- А следом за нами идут стаи шакалов! - выкрикнул Кайюм. - Как раньше шли стаи собак.

Шумаар мрачно взглянул в глаза Кайюма. Стало тихо, и в наступившей тишине Кайюм добавил, сбавив голос:

- Шакалов всё больше. Они пожирают наше войско. Ещё несколько недель пути - и от тьмы ничего не останется.

Шумаар шумно вздохнул.

- На западе, всего лишь в двух-трех переходах, за горами - море. Туда идут наши войска. Там есть города, дороги, пища. На востоке, за плоскогорьем - тоже море. И туда тоже идут наши войска. А мы идем посередине земли. Три потока. Мы идём потому, что таков наш долг.

Кайюм дёрнулся и сказал:

- Ты ошибаешься, повелитель. На западе войска Каран-Гу остановились, захватив Халахху. На востоке Амза захватил Эль-Мен и дальше не тронулся с места. Наоборот, твой соплеменник Лухар с целой тьмой отправился назад, в Нуанну, и дальше, на север. Амза послал его в Арманатту.

- Откуда ты знаешь? - хмуро спросил Шумаар.

- Занн, - кратко ответил Кайюм. - До того, как исчезнуть, он получал донесения от своих разведчиков. Но теперь нет и Занна, а гонцы из Арманатты уже не найдут нас.

Лицо Шумаара исказила судорога.

- Ты болван, Кайюм. Гонцы найдут нас везде. Таков их долг.

- Да, найдут, - запальчиво ответил Кайюм, - по костям лошадей и по оскверненным шакалами могилам.

Шумаар поднялся во весь свой гигантский рост, - огоньки светильников мигнули, и испуганно метнулись в стороны. Кайюм невольно пригнул голову, другие тысячники отпрянули в испуге.

Шумаар внезапно расхохотался.

- Занн вернется, - наконец сказал он. - Он получил приказ, и вернется, когда выполнит его. Зуара совсем недалеко. Как только он найдет дорогу к ней, он пришлет гонца или приедет сам. А Зуара - это самый верный и самый безопасный путь на юг.

Тысячники молчали.

- Зуара впадает в Южное море, в последнее море, - Шумаар опустил плечи и снова сел на ложе. - Туда мы и идем.

Через несколько мгновений тысячники как по команде стали вставать и нестройно, толпясь у выхода, выходить из шатра. Но Кайюм задержался. Когда последний тысячник вышел, Кайюм обернулся и сказал:

- Прости мои дерзкие слова, повелитель.

Шумаар не шелохнулся.

Кайюм опустил голову.

- Прости, повелитель, - глухо повторил он. - Прикажешь казнить меня? Я готов.

Шумаар улыбнулся одним уголком рта.

- Иди, Кайюм. Я не собираюсь наказывать тебя. Люди устали, и ты правильно сделал, сообщив мне об этом.

Кайюм кивнул, помедлил.

- Разреши вопрос, повелитель?

- Говори.

- Ты сказал, что Зуара впадает в море... Но старые солдаты говорят, что она ведет к Тем, кто сидит у Рва. И падает в ров, превращаясь в пар. Говорят, там вечно пахнет сгоревшей рыбой...

- Так говорят те, кто никогда не был в устье Зуары, - возразил Шумаар.

Кайюм мигнул, повернулся и торопливо вышел.

* * *

Еще несколько дней истомленное войско шло вперёд. Гор больше не было видно, красная земля тоже кончилась, но начались странные нагромождения скал, среди которых таились бездонные расселины. Растительность тоже изменилась: здесь было больше травы, возле скал рос горько пахнувший кустарник с жесткими узкими листьями, а в скалах сочились родники, и вокруг воды росли чахлые рощи неизвестных деревьев.

Не было Занна. И не было Зуары.

Еще спустя несколько дней скалы стали громоздиться повсюду. Среди скал во всех направлениях разбегались звериные тропы, и некоторые никуда не вели.

Впереди войска шли отряды разведчиков, разведывая путь.

А потом и разведчики перестали возвращаться.

В одной из расселин слышались таинственные голоса.

А на краю расселины были следы лошадиных копыт и скрюченных пальцев: разведчики сорвались вниз, хотя и боролись до последнего.

- Это не человеческие голоса, - шептались вечером у костров. - В расселинах живут демоны, которые пожирают случайно упавших животных.

Шумаар, не обращая внимания на шепоток за спиной, шел мимо костров к краю лагеря.

Снова была ночь, и снова чужие звезды горели над головой. Иногда звезды срывались и падали, оставляя в небе горящий след.

Шумаар вышел далеко за круг последнего костра, и, оказавшись у пропасти, остановился. На дне журчал ручей. Кричала ночная птица. Он вгляделся вниз. Расселина была довольно широка, но не глубока. Внизу росли деревья, и журчал, журчал ручей, - почти речка.

Шумаар вздрогнул. С внезапной ясностью он вдруг понял, что это и есть истоки Зуары. Он глубоко вдохнул и ощутил запах хвои, и почувствовал свежесть воды, - много дней и ночей он не ощущал этой свежести, и вот теперь...

Он обернулся на звук: под чьей-то ногой захрустели мелкие камни. Широко улыбнувшись, Шумаар начал:

- Вот она, Зуара. Ров, о котором ты говорил, Кай...

Нечеловеческой силы удар обрушился ему на голову, - сзади и немного сбоку. Шумаар был без шлема, и тяжелая палица проломила кости. Он в изумлении охнул, и почувствовал, как земля уходит из-под ног, голова почему-то стала тяжелее тела, перевесила вниз, в пропасть, - и он понял, что летит, перед тем, как потерять сознание от взорвавшейся в голове боли.

- Вот тебе твой проклятый Ров! - пролаял сверху голос Кайюма.

* * *

Тело Шумаара скатилось по хвойным лапам, с ветки на ветку, и почти невесомо соскользнуло в мягкую нежную траву.

Он лежал на берегу звенящей речки, и слышал гомон разбуженных птиц, плеск рыбы, шорохи леса. И еще он чувствовал запахи - множество ароматов леса и трав.

И тогда он понял, что ещё жив, и открыл глаза. Над ним по-прежнему сияли звезды.

Шумаар перевернулся со стоном. Наверное, во время падения он повредил позвоночник, - по крайней мере, каждое движение давалось ему с трудом и сопровождалось вспышками тошнотворной боли.

Спустя время - он не знал, сколько, потому, что больше не чувствовал времени, - он пополз в сторону реки. Он полз, волоча за собой ноги, забрасывая руки вперед, - ему казалось, что руки у него стали длинными, гораздо длиннее, чем были прежде. Хотя и прежде были длинны. Он цеплялся за неровности почвы, за траву, за камни, и подтягивал тело. И так раз за разом, снова и снова.

Наконец руки коснулись воды.

Шумаар полежал, отдыхая. Потом с неимоверным усилием преодолел последнее расстояние и погрузил голову в кипящую ледяную воду.

Сначала вода обручем сжала голову, а потом постепенно боль стала слабеть. Он приподнимал голову, отфыркивался, хватал ртом воздух, - и снова опускал ее в реку.

Река смывала кровь и боль.

Потом он отполз от воды и лег на спину.

Вверху, на далеком обрыве, на фоне звёздного неба он различил тени.

- Говорю тебе, что он жив, - сказал кто-то. - Надо спуститься и проверить.

- Даже если он и жив... - начал было второй голос и замолчал.

Они, кажется, прислушивались.

Потом первый сказал:

- Я слышал, как он плескался в реке...

- Плескался в реке? После того, как я проломил ему голову? Да это была водяная крыса!..

- Нет, Кайюм. Я слышал, как он полз. Он жив.

- Ой-бой... Даже если и так - проживет он недолго. Ладно. Утром спустимся на арканах и посмотрим...

Голоса затихли и тени исчезли. Шумаар перевел дух.

Он не мог умереть. Он знал, что не мог. Он должен был идти туда, куда звал его голос Нгара.

Шумаар закрыл глаза и провалился в беспамятство.

* * *

Утро наступило в радостном щебете птиц, в ветерке, пахнущем свежей хвоей. Розовый свет заливал ущелье.

Шумаар открыл глаза, но обнаружил, что хорошо видит только одним глазом. В глазах рябило и двоилось, и он подумал, что надо завязать второй, полузрячий глаз, чтобы он не мешал смотреть.

Шумаар шевельнул рукой. По руке пробежала боль и ударила куда-то в шею, а потом - в спину.

Сверху посыпались камни. Закрыв незрячий глаз рукой, Шумаар увидел, как с обрыва вниз спустились арканы, концы их исчезли в густом ельнике. Потом по арканам заскользили люди.

Шумаар стиснул зубы, чтобы не застонать, перевернулся рывком, от которого тело словно разорвало пополам, - и пополз, загребая руками. Сначала он хотел доползти до ближайшего дерева. Но понял, что там его очень быстро найдут.

Тогда он, не размышляя, повернул к реке. Загребая руками, вполз в воду. Когда ноги оказались в воде, река внезапно подхватила его и он потерял под руками опору.

Течение было слишком сильным, Шумаар попытался бороться с ним, но это было бесполезно. Пусть вода сама вынесет его на другой берег. Может быть, за тем поворотом...

Но за поворотом река вспенилась и ударилась о нагромождения камней. Шумаар вытянул руки, но его развернуло боком, и выбросило на камни. Шумаар охнул и потерял сознание.

Когда он снова очнулся, то увидел, что по-прежнему лежит на камнях переката, а над ним стоит Кайюм.

- Я говорил тебе, что он жив! - раздался голос и Кайюм кивнул кому-то, кто стоял позади него.

- Пока еще жив... - Кайюм наклонился, чтобы лучше рассмотреть лицо Шумаара.

Шумаар молча ждал. Кайюм кивнул ему и сказал:

- Ты живуч, аххум. Недаром тебя так боялись собаки... Но сталь сильнее тебя.

Он вытянул саблю из ножен. И в тот момент, когда сабля взлетела, сверкнув в лучах солнца, как речная струя, Шумаар внезапно вытянул руку, схватил Кайюма за сапог и дернул из последних сил.

Лицо Кайюма выразило крайнее недоумение. Так, с недоумением на лице и поднятой саблей, он и рухнул - затылком о камни. Вода побежала от его головы, подняв кровавую пену; потом поток стащил его ниже. Вода подхватила его, крутанула, и потащила так стремительно, что уже через несколько мгновений Кайюм исчез из виду.

Шумаар повернул голову. Он видел силуэт стоявшего чуть дальше воина как сквозь плавящееся стекло. Но он всё-таки узнал его.

- Шаган, - прошептал Шумаар. Шаган вздрогнул и склонился ниже, опасливо косясь на длинные руки темника.

- Теперь ты поведешь войско, - сказал Шумаар.

Что-то застилало ему и второй глаз, словно наплывала вода. Силуэт Шагана колебался и плыл, превращаясь в чудовищную, неправдоподобную фигуру.

- Ты поведешь войско на юг. Это - река Зуара. Она выведет к цветущему побережью Дина. Там много городов, добычи и рабов...

Шаган выставил одну ногу, опёрся рукой о колено.

- Войско не хочет идти на юг, - сказал он.

- Войско пойдет туда, куда ему прикажут.

Шумаар судорожно перевел дух.

- Иди. Тебя ждут. Если ты не пойдешь на юг - тебе придется возвращаться через разорённую Нарронию и горные перевалы... А в Арманатте тебя ждет не награда. Там тебя ожидает смерть.

Шаган вздрогнул, но через мгновенье его скуластое темное лицо ощерилось ухмылкой.

- А тебя, темник, смерть ждет прямо здесь, - прошипел он.

Шаган отступил в сторону. За ним стоял его ординарец - раб с могучим обнаженным торсом и длинными черными усами. Раб, покраснев от усилия, держал у живота громадный валун.

- Добей его, - приказал Шаган.

Выбритая до синевы голова раба приблизилась, черные усы заполоскались прямо над Шумааром. А потом искаженное от напряжения лицо исчезло - его загородил валун.

Камень с силой опустился на лицо Шумаара.

Непомерно длинные руки темника взлетели, словно пытаясь достать убийцу; раб отскочил. Но руки уже бессильно упали, по могучему телу пробежала судорога. Шумаар выгнулся и затих.

Шаган хмуро оглядел Шумаара. Нагнулся, хотел сорвать с груди золотой знак темника, но махнул рукой.

- Идём, - приказал он ординарцу.

* * *

Когда в потемневшем небе снова стали загораться звезды, и птицы смолкли, и даже река притихла, на камнях переката зашевелилось то, что еще недавно было Шумааром.

Мертвец руками сбросил с головы валун. Голова была обезображена, лицевые кости вдавлены в глубину черепа, и осколками торчали на скулах. Глаз не было.

Но мертвым не нужны глаза.

Шумаар поднялся, нетвёрдо ступая, перешёл по камням на противоположный берег реки. Поднял голову вверх, словно рассматривал звезды.

Он чувствовал их. Он знал, куда идти.

Теперь он хорошо слышал голос Нгара, и еще один голос - Шумаар сразу же узнал его, и не удивился. Этот голос принадлежал тысячнику бессмертных Даггару.

Бессмертные не умирают.

Шумаар побрел по берегу, обходя нависающие над водой скалы, опустив бессильные руки.

Позади него, в чаще, вспыхнули волчьи глаза.

Мертвец шел впереди.

Черные силуэты волков вереницей шествовали за ним.

ТОБАРРА

- Это хороший конь, - сказал Сейр. - Он будет вам подменным.

Сейр снял седельную сумку, вынул из неё разобранный арбалет необычной конструкции, неторопливо начал собирать его. Части арбалета со щелканьем вставали на место.

- Да, но как ты сможешь догнать нас без коня? - наивно спросил Харрум.

- Если я останусь живым... - Сейр уперся ногами в упоры арбалета и оттянул стальную полоску. - Я догоню вас. Вы поедете не торопясь, но и не останавливаясь.

Сейр достал из сумы коробку с пружинами и стал укладывать на них арбалетные болты. Пружины были тугими, Сейру приходилось наваливаться чуть ли не всем телом, чтобы вставлять болты в пазы.

Карша угрюмо смотрел за его работой и считал болты. Их оказалось ровно десять. Уложив последний, Сейр перевернул арбалет, ставший тяжелым и неуклюжим, и вставил коробку с тягучим щелкающим звуком. Потом, так же неторопливо, Сейр наполнил болтами еще одну коробку, а потом и третью.

Сейр поднял голову, вытер пот со лба.

- Через двадцать-двадцать пять миль будет развилка. Вам следует свернуть влево. Если к тому времени я не догоню вас, не ждите меня. Дойдёте до Алаамбы, спуститесь в каньон и найдете дорогу на перевал. За перевалом - Аххум, и там у вас найдутся защитники...

- Позволь мне остаться с тобой, - глухо сказал Карша.

Сейр оценивающе поглядел на древний каменный мост.

- Мост узковат для двоих... Да и на дороге может случиться всякое. Твое дело - охранять царицу и её сына, и невредимыми доставить в Ушаган.

Сейр поднял свой странный арбалет, прицелился. Потом опустил его. Достал из сумы что-то, завернутое в тряпицу. Развернул. Это был шлем - шлем таосских темников.

- Где же ты взял все это? - спросил Каррах, не сдержавшись.

- Ты имеешь в виду латы, арбалет и шлем? - Сейр усмехнулся. - Их выковали для меня в небесной кузне.

Каррах промолчал.

- Может быть, нужно помочь, покуда мы здесь? - спросил Харрум.

- Не стоит. Я справлюсь...

Сейр аккуратно положил арбалет на камни. Рывком содрал с себя, порвав по шву, изношенный старый плащ. Солнце уже всходило, и его лучи заиграли на вороненых латах, которые оказались под плащом. Они закрывали не только грудь, но и плечи, и спину, а спереди спускались с живота клином, защищая пах.

- Я никогда не видел такого вооружения, - сказал Каррах. - Наверное, тяжеловато было носить на себе столько металла?

- Тяжеловато, - согласился Сейр.

Он смотрел вниз, в долину, в которой волнами ходил туман. Он чувствовал приближение Аммара.

Сейр повернулся к Домелле, поклонился сначала ей, потом - каан-болу.

- Защищай свою мать, Аххаг, - сказал он.

Мальчик неожиданно залился краской.

- Хорошо, Сейр-баатур, - сказал он по-хуссарабски и ещё больше покраснел.

Когда четверо всадников перебрались через мост и скрылись за поворотом, Сейр перешел на южную сторону моста, и начал таскать камни. Он завалил весь проход, нагромоздив камней выше человеческого роста. Поднялся на гребень завала, опустил у арбалета металлический стержень-упор, который был предназначен для стрельбы стоя. И глубоко воткнул стержень между камнями. Повертел арбалет вправо-влево.

Потом вылез из-за завала, прошелся по мосту. Мост был сделан на совесть, из каменных обтёсанных плит. Аркада была клиновидной, и устроена так, что чем больше была нагрузка, тем крепче сжимались клинья. Тобарра здесь была совсем не широкой, - она кипела далеко внизу белым, зажатым между утёсами, потоком.

Сейр покачал головой. Он уже не успеет выбить клин, - он чувствовал, что опасность приближается с каждым мгновеньем.

Неторопливо ушёл за завал, прилег у арбалета. Опустил на глаза решётчатое забрало таосского шлема.

Скоро сквозь грохот воды донесся перестук копыт. На дороге появился авангард. Позади авангарда, держась в седле прямо, ехал Аммар. Он был защищен киаттской броней, - прочной, но очень легкой. Броня могла защитить от меча, но не от арбалета.

- Вот мы и встретились, Аммар, - сказал Сейр. - Жаль, что ты меня сейчас не слышишь.

* * *

Авангард - два десятка всадников, - подъехал к мосту и остановился.

Аммар увидел завал и отдал короткую команду.

Ну конечно, - зачем ему жалеть воинов; у Каран-Гу их вполне достаточно, и даже больше, чем нужно.

Они въехали на мост по два - троим между высокими каменными парапетами было уже тесно.

Сейр прицелился.

- Жаль тратить на вас такие стрелы, - пробурчал он.

Всадники услышали его, но было поздно. Два болта свистнули один за другим; один из всадников от удара вылетел из седла, другой покачнулся, но усидел, зато его лошадь стала пятиться и заваливаться.

Еще два болта. И еще.

Сейр не слушал, что они кричат; пятеро всадников валялись на мосту, и две лошади бились в агонии. Оставшиеся в живых круто развернули коней и поспешили покинуть мост. Но мост был узковат для бегства. Точно пущенный болт увеличил сумятицу, и вот уже лошадь повалилась на парапет, опрокинулась. С отчаянным воплем хуссараб полетел вниз, прямо в пенный поток.

Сейр выпустил в суетящиеся спины последнюю стрелу, отстегнул опустевший магазин и вставил новый.

На том берегу, у скал, Аммар что-то кричал, показывая на завал. Всадники спешивались, бросались плашмя на дорогу, под защиту камней.

Вскоре вокруг головы Сейра засвистели стрелы.

- А ты молодец, Аммар. Жаль, что я не могу прикончить тебя сразу...

Сейр прицелился и выстрелил. Один из лучников, торчавший над камнями, подпрыгнул и упал на спину.

- Жаль, очень жаль...

Второй дернул головой так, что, наверное, сломал себе шею; впрочем, смерть всё равно была легкой: арбалетный болт попал ему в переносицу.

Всадники стали поворачивать коней, уносясь по дороге вниз, выходя из зоны обстрела. Лучники, пятясь, поползли следом.

- Жаль, очень жаль...

Сейр оглядел побоище. Раскинув полы халата с нашитыми латами, ближе всех к нему лежал на мосту юный воин, не хуссараб, а, скорее всего, тсур: у него были слишком светлые волосы для хуссараба.

Сейр снова наполнил опустевший магазин.

И лег на живот ниже бруствера: между двумя валунами он оставил щель, в которую были видны и мост, и дорога.

* * *

Новая атака последовала довольно скоро - скорее, чем Сейр ожидал.

На этот раз они хотели взять скоростью: кони вылетели снизу, и, не замедляя хода, повернули к мосту.

Конечно, стрелять по быстро движущемуся всаднику трудновато. Но не труднее, чем охотиться на горных коз.

Сейр сделал десять выстрелов подряд, и десятым всё же остановил их, когда на дороге уже возникла гора трупов - человеческих и лошадиных. Остальные снова развернулись и умчались вниз.

- Ну, где же ты, Аммар? Разве не догадываешься, кто ждёт тебя здесь? - спросил Сейр.

Голос его заглушал шум потока, но оказалось, что его услыхали.

На дороге появился одинокий всадник. Он сидел уже не так гордо, и держал в левой руке круглый щит с рельефной головой льва посередине. Позолота ярко сияла на солнце, и могла ослепить противника. Всадник явно боялся и низко пригибал голову.

Не доезжая до моста, он остановился. По-прежнему подставляя лишь бок, что-то крикнул.

Крик тонул в шуме воды, но каменные стены ущелья усилили звук, отразив его эхом.

- Я - тысячник Аммар. Я должен догнать каан-бау Айгуз и ее сына, и вернуть в Арманатту.

- Ты врёшь, как обычно, - проговорил Сейр, не особо напрягая голос. - Арманатты уже нет; ты сжёг её несколько суток назад. И каан-бол тебе тоже не нужен. Тебе нужна Айгуз.

Прошло время, и казалось, слова Сейра долетели через мост - всадник внезапно сел прямо и повернулся лицом к завалу.

- Кто ты? Чего ты хочешь? - крикнул Аммар.

На этот раз голос его звучал явственно.

- Я хочу, - громко ответил Сейр, - выбить тебя из седла и вырезать твое подлое чёрное сердце.

Конь под Аммаром заплясал.

Аммар снова пригнулся и крикнул:

- Мои воины готовят сейчас метательные машины. Двух залпов хватит, чтобы похоронить тебя под камнями!

Сейр сдвинул шлем, чтобы лучше слышать.

- Двух залпов, говоришь?.. А мне хватит всего одного выстрела, чтобы перебить канат или выбить тормозную колодку. Твои метательные машины покатятся вниз, давя всех на своем пути.

Аммар молчал. Потом, решившись, закричал:

- Кто бы ты ни был, я вызываю тебя на поединок. Пусть всё решит честный бой на мечах, а не хитрые машины!

На этот раз Сейр расхохотался во весь голос, так, что смех, много раз отраженный от каменных стен, загрохотал на противоположном конце моста, напугав лошадь: Аммар едва удержал её на месте.

- Аммар твое имя. Оно означает предатель. Это знают все, кто ходил в походы с Аххагом Великим... Честный бой? Я скорее поверю честности вора.

Аммар дернулся в седле, как от удара.

- Кто бы ты ни был, - злобно, прерывистым голосом прокричал он, - Но ты оскорбил меня. И поплатишься за это!..

Он уже повернул было коня, но, подумав, вернулся. Всё тем же прерывающимся голосом спросил:

- Что ты предлагаешь, неведомый оскорбитель?

Он ждал ответа. Ничего. Пусть подождёт...

- Ничего, - наконец ответил Сейр. - Впрочем, - добавил он после краткого раздумья, - Ты можешь броситься в пропасть вниз головой.

По камню внезапно чиркнула стрела, а потом стрелы посыпались дождем, так что Сейр должен был забиться в углубление между камнями - слава богам, он предусмотрел и это. Пока Аммар отвлекал его бессмысленным разговором, лучники пробрались по круче левее моста, и залегли среди скал так, что могли вести огонь под углом, почти с фланга.

Сейр чертыхнулся. Он должен был предусмотреть и это, и закруглить завал по бокам.

Впрочем, стрелы ему пока не страшны. И расстояние для лучников великовато.

Он снова выглянул. И сделал это как раз в тот миг, когда Аммар, достав арбалет с той стороны седла, которую Сейр не видел, направил его прямо в щель. Сейр успел уклониться. Болт ударил рядом со щелью, брызнув осколками.

Выстрелив, Аммар развернулся и погнал коня вниз. Сейр неторопливо вытер струйку крови из рассеченной осколком брови, дотянулся до арбалета, прицелился...

Слишком поздно. Всадник исчез.

Сейр вздохнул, повернулся на бок и стал разглядывать утесы левее моста. Чтобы выстрелить, лучникам приходилось приподниматься над камнями, вставая на колено. Их было с десяток - не больше.

Жаль, но арбалетным болтом их на таком расстоянии не достать.

Сейр отстегнул магазин, вставил облегченную стрелу с самораскрывающимся опереньем. Дождался, когда на фоне голубого неба возникнет черная фигурка и выстрелил.

Фигурка исчезла.

Наверное, обстрел будет продолжаться - стрелков у Аммара много. А тем временем конница снова пойдет на штурм.

Сейр вздохнул. Жаль, что поединок был невозможен. И жаль, что придётся, наверное, погибнуть здесь, на мосту, в безлюдных скалах.

Стервятники выклюют его глаза. А ночью придут шакалы.

* * *

Когда на повороте к мосту снова послышалось шевеленье, Сейр, не поднимая головы, крикнул:

- Аммар! Что ты там говорил насчет поединка?..

Аммар не ответил. Послышался грохот, и Сейр привстал, выглянув в щель. Воины втаскивали наверх несколько онагров.

Сейр дотянулся до арбалета, но выглянуть не сумел: с левого фланга на него посыпались стрелы.

Сейр выплюнул комок горькой и вязкой, как вата, слюны.

Взял суму, намотал ее на левую руку. Прикрываясь ею, как щитом, выглянул, взялся за арбалет.

Сразу две стрелы вонзились в руку, но застряли в складках кожи, даже не достав налокотника. Сейр прицелился и выпустил подряд пять болтов. Первый онагр, который был уже у самого моста, внезапно повалился набок, не удержался на краю пропасти, и покатился вниз, с грохотом распадаясь на части.

Обслуга второго и третьего онагра залегла. Сейр видел их ноги и головы и методично расстрелял оставшихся.

Когда он менял обойму, стрела пробила ему щеку и язык.

Расстояние было всё же слишком велико, и стрелы долетали на излете.

Сейр присел за бруствер, пошевелил стрелу. У нее был невозвратный наконечник. Сейр открыл рот, давая крови сбегать на камни, сунул в рот пальцы. Нащупал наконечник, застрявший в языке. Сломал стрелу, вытащил обломок из щеки. Потом, зарычав, вырвал из языка наконечник.

Рот быстро наполнялся кровью, а языку стало тесно во рту. Сейр достал флягу с водой, прополоскал рот. Жаль, что у него не было вина, или хотя бы перебродившего кумыса...

Камни вздрогнули от удара: в завал стали бить онагры прямой наводкой.

Сейр выплюнул очередной сгусток крови, утёрся ладонью. Жаль было отдавать врагу такой арбалет. Есть, правда, надежда, что камнеметы разобьют его вдребезги... Жаль оставлять такую игрушку Аммару. Но коробок с болтами он не получит точно. А сделать их самому ему не хватит ума.

Сейр лёг и пополз вдоль парапета, волоча за собой почти пустую суму. Лучники не видели его и продолжали осыпать стрелами завал. Много же у них стрел, если они их совсем не жалеют. Или надеются всё же собрать после боя? Плохо они знают Сейра...

Стрела чиркнула по парапету: его заметили.

Если бы язык шевелился, Сейр пробормотал бы ругательство. Пришлось ограничиться очередным кровавым плевком.

КИАТТА

Однажды Каласса исчезла. Королева Арисса проснулась рано, с первыми лучами солнца. По привычке полежала, впитывая солнечный свет, потом позвала Калассу.

Служанка, перенявшая за долгие годы все привычки своей госпожи и тоже встававшая рано, не отозвалась.

Арисса подумала, что служанка спит. Она допоздна сидела вчера у окна и рассказывала Ариссе, что происходит во дворе королевского дворца. А во дворе ничего особенного не происходило. Помост давно разобрали, пришли каменщики и стали надстраивать ворота. Они разобрали часть древней кладки, сделали ниже арку и принялись возводить две башни.

Каласса сказала не без яда, что Фрисс, по-видимому, решил укрепить королевский замок на случай осады.

- Кто же собирается на нас напасть? - поинтересовалась Арисса.

- Известно кто: горожане.

- Что ты говоришь? - всполошилась Арисса. - Как они посмеют? Мой сын - добрый государь, что бы ты там про него не говорила.

- Он повесил невинных, - напомнила Каласса.

- А кто знает? - вскинулась королева. - Очень может быть, что купцы и магистрат сговорились убить Фрисса. Это же банда разбойников! Они только и думают о том, как набить собственные карманы, а Фрисс, с его-то честностью, мог помешать им. Вот они и задумали чёрное дело...

Арисса замолчала. Казалось, она и сама не очень-то верила своим словам.

Каласса вздохнула.

- Прости, госпожа, мои слова, но твой сын - тиран.

- Не смей! - Арисса приподнялась на постели и крепко сжала побелевшими кулачками покрывало. - Не смей так говорить о моем сыне! Я воспитала его хорошим мальчиком. Я всех троих сыновей воспитала хорошими мальчиками...

- Да, госпожа, - согласилась Каласса. - И теперь один хороший мальчик объявил другого хорошего мальчика сумасшедшим и запер его в железной клетке в подземелье.

Арисса выпустила покрывало.

- Ибрисс... Он ведь и правда болен. Это, конечно, я виновата. Он был моим первенцем, я любила и баловала его. А потом родился Фрисс, а потом дочь Трисса, и мне стало не до первенца. Когда Трисса умерла, я несколько месяцев не могла прийти в себя... И однажды, когда учитель Ибрисса пожаловался на него - мальчик почти перестал учиться, стал ленивым, и вместо уроков учил какие-то поэмы... Да, тогда сердце мое вскипело, и я ударила его...

Каласса молчала. Она знала, как это было на самом деле. На самом деле Арисса кинулась бить Ибрисса, мальчишка спрятался под кровать в ее спальне, а королева, потеряв память, взяла полено, лежавшее у камина, и стала с силой совать им под кровать, чтобы заставить Ибрисса вылезти. Она пришла в себя только тогда, когда увидела на конце полена кровь.

Потом вмешался король Эрисс. Он отнял у Ариссы полено, но мальчик так и просидел под кроватью до ночи. А потом выполз. Крадучись спустился вниз, в комнату Калассы. У него была разбита голова и всё лицо. Он не плакал, он только дрожал от страха. С тех пор он начал заикаться. Королева была занята Фриссом и родившимся позже Криссом, и даже не сразу заметила, что с Ибриссом творится неладное.

А когда заметила - во дворец вереницей потянулись лекари. Сначала киаттцы, потом арлийцы, потом таосцы. И какие-то маги неведомой крови. Ничего не помогало Ибриссу. Он молчал, но если его заставляли говорить, - он мучительно долго спотыкался на каждом звуке. Так долго, что у Калассы сердце обливалось кровью.

Ни снадобья, ни заговоры, ни маковая вода не помогали Ибриссу. И тогда Каласса, втайне от всех, пригласила местную знахарку, жившую неподалеку от гавани. Это была неопрятная старуха, и очень жадная. Она сказала, что за три встречи излечит Ибрисса, но за каждую встречу запросила по двадцать пять золотых киаттских драконов. У Калассы не было таких денег. Она продала всё, что у нее скопилось за годы службы во дворце, даже парчовое платье, и с трудом наскребла двадцать пять драконов, чтобы заплатить за первое лечение.

Знахарка пришла, взяла деньги, спрятала их на груди, и велела привести мальчика. Ибрисс послушно лег на кровать Калассы, лицом вниз. А знахарка велела Калассе выйти. Каласса вышла, но стала подсматривать в замочную скважину. Знахарка стояла над мальчиком и ничего не делала - по крайней мере, так показалось Калассе.

Потом она пробормотала несколько слов, провела рукой по волосам Ибрисса и сказала, что сеанс окончен.

Ибриссу не полегчало, но Каласса решила довести дело до конца.

Она сходила к ростовщику-каффарцу и заняла у него двадцать пять золотых монет. Ростовщик прекрасно знал, что Каласса служит самой королеве, и согласился, ничего не спросив, и даже не запросив процентов больше обычного.

Знахарка снова пришла, и снова недолго постояла над Ибриссом, пробормотала что-то вроде молитвы, погладила мальчика по голове и пообещала прийти на следующий день.

У Калассы не было выбора. Она пошла к королю Эриссу. Она рассказала ему всё без утайки. Король был добр, но таких денег не было и у него. Он сказал:

- Всё мое богатство - вот эти книги. Некоторые из них - настоящие произведения искусства. Но даже в Киатте вряд ли найдется покупатель, который хоть что-нибудь смыслил бы в книжных редкостях... Пожалуй, мы сделаем вот что. Мы объявим горожанам, что сын наш болен и ему требуется лечение, и, может быть...

- Да, но королева... - напомнила Каласса.

- Ах, королева... - вспомнил Эрисс. Вздохнул и замолчал.

Он был добрым королем, но в житейских вопросах был сущим ребенком.

Каласса наконец решилась и сказала:

- Ваше величество, у вас есть перстень с сапфиром. Он один стоит, я думаю, драконов шестьдесят. Если бы вы позволили мне продать его...

- Что же ты сразу не сказала! - обрадовался Эрисс. Он стащил с пальца перстень и отдал Калассе, даже не поинтересовавшись, кому она собирается продать его.

Каласса знала, кому. Вокруг дворца жило множество ростовщиков, высасывавших из королевского двора последнее. Ни Арисса, ни, тем более, Эрисс совершенно не умели вести хозяйство. Всеми налогами заведовали казначей двора и магистратура. И никто никогда не спрашивал у них, куда уходят отчисления, предназначенные на содержание двора. Только при самой острой необходимости Арисса обращалась к казначею. А казначеем был Эльтусс - тот самый, сын которого потом стал служить хуссарабам.

Но Ибриссу не полегчало и после третьего лечения. Каласса уже вынашивала планы, как отомстить жадной старухе, как вдруг, спустя недолгое время, Ибрисс начал говорить. Сначала запинаясь и краснея при каждом слове, потом всё увереннее и увереннее.

Арисса так ничего и не узнала об этом.

А Ибрисс постепенно говорил всё лучше, иногда его даже трудно было остановить. Но всё же иногда он запинался. При сильном волнении. Например, когда выходил на площадь и начинал читать городским зевакам вслух свои стихи.

Арисса начала стыдиться старшего сына. Она посылала за ним на площадь воспитателей и Калассу, но больше уже никогда не тронула его даже пальцем.

Каласса снова вздохнула и стала вспоминать, сколько же времени прошло с тех пор. Она загибала пальцы и шевелила губами, и Арисса услышала.

- Что ты делаешь?

- Считаю, моя госпожа. Считаю, сколько лет назад Ибрисс в первый раз ушёл из дому.

- Зачем ты напоминаешь мне об этом, глупая старуха? - Арисса покраснела от гнева. - Ты всё время, нарочно напоминаешь мне о моём грехе, бередишь старую рану, хотя я тысячу раз уже раскаялась в том, что сделала по молодости и глупости!

Каласса опустила голову и вздохнула:

- Прости, госпожа.

И до самой ночи она просидела у открытого окна, рассказывая, как каменщики замешивают раствор, строят леса и поднимают наверх кирпичи в деревянной люльке. Арисса задремала, клюя носом, а потом её сморил настоящий сон.

* * *

И вот теперь Калассы не оказалось рядом. Сначала Арисса думала, что старая служанка куда-то отлучилась. Но время шло, а в комнату никто не входил.

Потом принесли завтрак - кто-то из новых слуг, которых Арисса совсем не знала. Она спросила, не видел ли он её служанку. Но слуга ничего не ответил. Может быть, подумала Арисса, он глухонемой?..

А потом, когда Арисса уже успела подремать, пришёл Фрисс.

Он подошел к кровати почти вплотную, посмотрел на Ариссу, - лицо её стало тревожным и бледным. Помялся и сказал:

- Держись мама.

Арисса вздрогнула.

Фрисс помолчал.

- Калассы больше нет.

- Что? - Арисса не поверила своим ушам.

- Она... ну, случайно оступилась на лестнице. Спускалась к Ибриссу, хотя я и запретил ей это делать. С тех пор, как Ибрисс окончательно помешался, Каласса только и делала, что просила меня пропускать её к нему. Я пропускал. Уж не знаю, что они там делали. Может быть, он читал ей свои бредовые стихи. Короче говоря, она упала с лестницы и расшибла голову.

- Что? - совсем тихо переспросила Арисса.

- Она умерла, будь она проклята! - рявкнул Фрисс. - Или ты не только ослепла, но еще и оглохла? Она умерла, сдохла, - эта старая ведьма, пившая мою кровь!

Арисса больше ничего не слышала. Голова её качнулась, она внезапно потеряла равновесие и мягко прилегла на постель.

Фрисс остановил поток проклятий, взглянул на Ариссу, тяжело дыша.

- Мама?

Арисса не отвечала.

Фрисс склонился ниже, послушал, потом изменился в лице, отшатнулся, и позвал на помощь.

Лекарь, присматривавший за королевой, прибежал очень быстро. Это был старый, и очень больной человек; Фрисс нанял его потому, что он согласился служить только за еду и кров. Конечно, лекарем он был неважным, но зато не просил платы.

- Что с ней? - спросил Фрисс, когда старик осмотрел королеву.

- Ничего страшного, ваше величество, она жива. Это просто глубокий обморок. Сейчас я попытаюсь привести её в чувство.

Фрисс подождал, пока лекарь натирал виски Ариссы едкой муравьиной кислотой, хлопал её по щекам. Арисса, наконец, шевельнулась.

Фрисс вздохнул с облегчением, присел на край кровати и взял руку Ариссы.

Королева почувствовала это, - и заплакала.

Он так давно не брал её за руку. Он вообще не касался её с тех пор, как вернулся из хуссарабского плена. Он даже говорил иногда в сердцах, что от неё разит смертью.

Слезы быстро катились из её мертвых глазниц, а рука, которую держал Фрисс, мелко-мелко дрожала.

- Ты хороший мальчик, - наконец сказала Арисса. - Я всегда знала это. Только не обижай Ибрисса...

Фрисс ответил с недовольной миной:

- Хорошо, мама... Если ты так уж хочешь, я даже переведу его из подземелья в башню. Там много света и воздуха. Лишь бы он не кричал в окна, потешая слуг.

- А сейчас он... кричит? - насторожилась Арисса.

- Ещё как, - кратко проворчал Фрисс, поднимаясь.

- А что он кричит?

Фрисс недовольно ответил:

- Как обычно - разные глупости. Расстояние от земли до луны составляет триста тысяч миль. Земля - шар, пустой внутри, а сверху покрытый землей и водой. В нашем дворце пятьдесят две лестницы, насчитывающие тысячу восемнадцать ступеней...

- А разве всё это неправда? - спросила Арисса.

- Правда-правда, - Фрисс махнул рукой. - Может быть, земля и пустая внутри... Я там, внутри, не бывал. Но только говорит он это складно, в рифму, как стихи...

Он помедлил, что-то обдумывая. Потом решился.

- Мать. Я собираюсь жениться.

Арисса сидела, покачиваясь, словно погружённая в полусон. Потом подняла голову:

- А?..

- Я собираюсь жениться, - повторил Фрисс.

- Жениться? - лицо Ариссы посветлело. - Правильно, сын, давно пора! А кто она, твоя избранница? Надеюсь, она королевской крови?

- Она... нездешняя. Но очень красивая и умная.

- Это очень, очень хорошо, - с удовольствием повторила Арисса.

Фрисс снова помедлил.

- А знаешь, почему я собираюсь это сделать?

- Почему? - с каким-то испугом спросила королева.

Фрисс внутренне выругался. Через силу ответил:

- Потому, что мне нужен наследник. Тот, кто будет править Киаттой после меня.

Арисса испуганно втянула голову в плечи.

- Разве ты собираешься умереть?..

При этих словах все заготовленные заранее торжественные фразы окончательно вылетели у Фрисса из головы. Не сдержавшись, он схватил Ариссу за плечи, встряхнул, - пожалуй, слишком сильно, потому что голова королевы прыгнула, как мячик, и язык на мгновение высунулся изо рта, будто дразнясь.

- Ты дура, мать! - крикнул Фрисс.

Выпустил Ариссу, поглядел на неё исподлобья, плюнул и вышел.

* * *

Стражники стояли на каждом повороте крутой каменной лестницы. Внизу тоже стоял стражник; повинуясь приказу Фрисса, он открыл железную клёпаную дверь.

Внутри, в подземелье, было сумрачно и сыро. Фрисс снял со стены светильник и вошел внутрь.

В дальнем конце подземелья прямо на полу стояла клетка, - в ней завозился, просыпаясь, Ибрисс, щуря глаза от света.

В ближней клетке, неподалеку от дверей, на доске, заменявшей кровать, неподвижно сидела Каласса.

Фрисс прошел мимо неё, даже не взглянув в её сторону. Подошел к клетке Ибрисса.

- Здравствуй, брат! - как ни в чем не бывало, сказал Ибрисс и просунул между стальными полосами руку. Рука была мягкая и потная, - как обычно. Фрисс, после некоторых колебаний, всё же пожал её.

- Я собираюсь перевести тебя в другое помещение. - Сказал он. - Там посветлей, и воздуху побольше...

- Спасибо, брат! - Ибрисс заулыбался, держась за решетку обеими руками и пытаясь просунуть голову, подслеповато моргая.

- Это будет сделано сейчас же, но при одном условии.

- Конечно, брат!

Фрисс поморщился.

- Да, к сожалению, ты мой брат... Но я хочу, чтобы посторонние люди не видели тебя. Никогда. Понимаешь?

- Конечно, брат! - отозвался Ибрисс.

- Не называй меня братом! - вспыхнул Фрисс. - Для тебя я - король. Так вот, я переведу тебя отсюда. Клетки не будет. Будет хорошая комнатка... Но ты должен пообещать мне, что никто и никогда не услышит от тебя ни одного слова. В особенности - твоих идиотских стишков.

- Ну да... Конечно... - энтузиазм в глазах Ибрисса сразу погас. - Я ведь сумасшедший, я понимаю. Я буду читать стихи для себя. Ну, и для крыс. Там ведь будут крысы?

Фрисс пристально посмотрел на Ибрисса, пытаясь понять, не насмехается ли он над ним. Но лицо Ибрисса, расплывшееся, ставшее в подземелье еще более бледным, не выражало ровным счетом ничего.

- Хорошо. Тогда я отдам приказ прямо сейчас... И запомни, для посторонних - ты мне не брат!

Потом, смягчившись, он добавил:

- Поверь, так будет лучше для всех. И для тебя - тоже...

Ибрисс кивнул. Фрисс повернулся и пошел к выходу. У клетки с Калассой остановился.

- Ну как, старая ведьма? Теперь ты не откроешь своего поганого рта?

Каласса как-то странно взглянула на него. А потом мгновенно сорвалась с места, схватилась за решетку, прижалась лицом к ней и раскрыла рот.

- А-а-а... - простонала она.

Рот был черным, словно обугленным. Во рту слабо шевелился короткий обрубок почерневшего языка.

МОСТ ЧЕРЕЗ ТОБАРРУ

Сейр выполз из опасной зоны и залёг за камнями, в заранее приготовленном убежище. Отсюда его не увидят ни с моста, ни с дороги, когда переедут через мост. У него ещё оставалось немного времени, пока они поймут, что путь свободен.

Сейр снял шлем, вынул из сумы прочный аркан из конопли, примерил его к руке. Сума была больше не нужна, он привстал, и бросил её на дорогу. На ней были следы крови, дыры от стрел, и торчал обломок стрелы.

Сейр лежал, ожидая. Солнце немилосердно жгло, но Сейр терпел, лишь время от времени прополаскивая рот и выплевывая почерневшие сгустки крови.

Наконец на дороге показались всадники. Их было трое. Двое опасливо въехали на мост. Третий следовал позади, держа наготове лук.

Едва эти трое проехали половину моста, как на дороге показался целый отряд. Некоторые тащили с собой скорпионы, но большинство было вооружено луками.

Троица достигла завала. Здесь они спешились, перебрались через камни, и возбужденно заговорили, показывая на валявшуюся на дороге суму.

Потом зорко оглядели нагромождения камней за мостом. Им был виден лишь небольшой отрезок дороги. Они снова пошептались и вернулись на ту сторону завала.

Тем временем отряд втянулся на мост. И с внезапным гиканьем понёсся вперед.

Троица уже успела раскидать камни, и кони перемахивали через остаток завала.

Сейр подтянул ноги, чтобы их не заметили с дороги. Отряд проскакал мимо. А на мост вступали все новые всадники.

Те, что ускакали вперёд, начали возвращаться шагом. На этот раз они зорко осматривали скалы, заглядывали в расселины; часть из них спешилась и стала прочесывать обочины.

Сейр ругнулся про себя. Постарался как можно дальше уйти в свою неглубокую нору. И тут же услышал тревожные вопли.

Его заметили. Он попытался ужом вывернуться из норы, но вперёд ногами сделать это оказалось затруднительно; через мгновенье крепкие руки ухватили его за ноги и выволокли на дорогу.

Сейр поднялся, отплевываясь от пыли, окруженный со всех сторон глядевшими прямо ему в лоб снаряженными луками, дротиками и копьями. Несколько копий упиралось в спину, а один из всадников достал саблю и приставил её к горлу Сейра.

- Скажи Аммару - мы поймали его, - сказал сотник.

Сейр угрюмо взглянул на него. Он был в тяжелых доспехах, и конь его тоже был защищен пластинами металла.

Вскоре он услышал топот копыт и поднял голову.

Сейра окружили спешившиеся воины, и Аммар смотрел на него поверх их голов.

- Кто ты такой? - спросил Аммар на языке Гор.

Сейр усмехнулся.

- Кто ты такой? - повторил Аммар по-аххумски.

- Человек, - неохотно отозвался Сейр.

- Ты - тот самый, что сопровождал Хумбабу и её выродка? Ты здесь один? Отвечай!

Сейр качнул седой головой. Тяжело ворочая распухшим языком, с трудом выговорил:

- Я не буду тебе отвечать, ординарец, предавший своего командира.

У Аммара отвисла челюсть, но он тотчас же взял себя в руки, склонился к луке и произнёс:

- Ах, ты знаешь и это? Да, я был ординарцем у сумасшедшего аххумского темника. Надеюсь, что он сейчас слышит меня оттуда, из-под земли, куда уходят воины, покрывшие себя позором.

Сейр взглянул на Аммара.

- Значит, туда уйдешь и ты.

Аммар привстал в стременах, замахиваясь камчой.

Но в тот же миг в руках Сейра оказался аркан и, брошенный с непостижимой быстротой и точностью, захлестнул поднятую руку. Рывок - и Аммар съехал с седла набок. Нога его осталась в стремени, и он повис, упираясь рукой в землю, вверх тормашками, в недоумении глядя на Сейра - теперь уже снизу вверх.

- Проклятье! Держите его покрепче. А еще лучше - свяжите! - рявкнул он, не без труда высвободив ногу и упав на дорогу. Аркан перерубили. Сейру заломили руки за спину и закрутили ремнями.

Аммар подошел к нему вплотную, вглядываясь в его лицо.

- Что-то кажется мне знакомым в твоей роже, раб, - сказал он. - Одно из двух: или ты служил в войске Берсея, или был связным с намутцем Набудассаром.

- Вглядись получше, - посоветовал Сейр.

Он сплюнул, на продырявленной щеке появилась пена.

Аммар молчал. Потом сделал шаг назад, не глядя, нащупал повод коня. Взлетел в седло.

- А теперь - убейте его.

Сейра втащили на камни, поставив почти у самого края, за которым, далеко внизу, пенилась Тобарра.

Спешенные лучники на дороге присели на одно колено. Их было десять или двенадцать, - во всяком случае, достаточно, чтобы одним залпом сбросить Сейра вниз.

Но залп был сделан слишком поздно: не оборачиваясь, Сейр сделал быстрый шаг и исчез.

Хуссарабы загалдели, но Аммар поднял руку. Кивнул сотнику:

- Посмотри.

Сотник слез с коня, подошел к обрыву, заглянул в пропасть. Некоторое время молчал, вглядываясь, потом обернулся:

- Его нигде не видно, повелитель.

Аммар втянул голову в плечи и злобно прошипел:

- Смотри ещё! Внимательно смотри! Может быть, эта обезьяна зацепилась за выступ.

Вместе с сотником еще несколько воинов на животах подползли к обрыву и свесили головы вниз.

- Нет, повелитель... Здесь видно каждый выступ. Должно быть, его унесла река.

- Должно быть? - Аммар перекосился от злобы. - Узнай это точно! Найди и достань из воды его тело!

Сотник в недоумении пожал плечами, сказал:

- Надо искать спуск получше... И еще - связать арканы...

- Делай, что хочешь. Бери, сколько надо людей. И оставайся здесь, пока не найдешь его. Мы отправляемся дальше.

Аммар оглянулся на командиров, посмотрел, как последние отряды переходят мост. Махнул рукой и рысью поскакал по дороге. Конница, перестраиваясь на ходу, потянулась за ним, оставив сотника, который всё с тем же недоуменным выражением на лице глядел то на проносящихся мимо всадников, то на кромку пропасти, за которой исчез неведомый аххум.

* * *

Аммар гнал вперёд, не жалея коня. Мост остался далеко позади, дорога вилась среди голых скал, каменистых осыпей, хилых кустарников.

Внезапно Аммар уловил какую-то странность в пейзаже. Повернув голову, взглянул на верхушку одинокого утёса и вдруг резко натянул поводья, так, что конь споткнулся, а сам Аммар едва удержался в седле.

На утёсе, на фоне чистого синего неба, темнела знакомая фигура человека, которого невозможно было не узнать. Пластинчатые доспехи так ярко горели на солнце, что Аммар невольно зажмурился.

Отряд, скакавший позади, тоже стал резко тормозить, на дороге возникли шум и толчея.

Когда Аммар снова взглянул на вершину утёса, на ней никого не было. Но, приглядевшись, Аммар заметил на утёсе сидящего орла-могильника - тёмное оперенье с белыми разводами и желтовато-белая седая голова. Орел сидел неподвижно, как изваяние, - и внезапно взмыл в воздух, распластав свои гигантские крылья.

Аммар снова сморгнул.

- Проклятье... - пробормотал он с побелевшим лицом.

Мёртвые не воскресают. Могильники не залетают в горы.

И тем не менее орёл неподвижно висел в ослепительном небе, словно сопровождая войско. А может быть, так оно и было.

По крайней мере какая-то птица висела над ними до самого вечера, и воины, тоже заметившие её, качали головами, цокали языками. В хуссарабских степях считается, что орлы-могильники - вестники несчастья: их встречают на мазарах, древних могилах, где они сторожат души умерших.

* * *

Ночь оказалась душной - словно собиралась гроза.

Привал устраивали уже почти в полной тьме, наспех - Аммар приказал тронуться в путь с самого рассвета. Следопыты-разведчики, еще днём высланные вперёд, ночью вернулись с хорошими известиями: они нашли околевшую лошадь, забросанную камнями неподалёку от дороги. Значит, одной лошади беглецы лишились, загнав её. Значит, и остальные лошади на пределе сил.

Аммар растянулся в своем шатре, приказав ординарцу разбудить его до рассвета.

От несвежей воды его мутило, и странная тоска сжимала сердце.

Аммар долго ворочался, закрывал глаза - и видел парящего над головой могильника. Могильник открывал клюв и странно тявкал по-собачьи.

Лагерь давно уже уснул, только часовой прохаживался между палаток, что-то мурлыча себе под нос, разгоняя песней сон. Костры погасли, и тьма вползла в шатер, плотная и вязкая. Казалось, она вытеснила воздух, и Аммар задыхался и обливался потом.

В конце концов он незаметно задремал.

Его разбудило шуршанье. Он пошевелился, открыл глаза. В шатер заглядывал ординарец, что-то шептал и качал головой.

- Зажги огонь. Дай воды! - приказал Аммар.

Когда огонь вспыхнул, ординарец охнул: весь пол в шатре был покрыт крысами - дохлыми черными крысами; у многих зияли кровавые раны на животе, у некоторых глаза были выклеваны; глубокие раны были и на спинах.

Аммар в ужасе привскочил. У его ног, нахохлившись, сидел орел-могильник. Он смотрел на Аммара всё понимающим мудрым глазом, - смотрел строго и неотрывно. Его светлая голова действительно была седа, и перо на крыльях тоже подёрнулось сединой.

- Ты видишь его? - прошептал Аммар, не в силах отвести взгляда от птицы. - Убей!

- Эй-бой! Сейчас возьму аркан, а то перо у этой птицы из стали, саблей не возьмешь. Надо выволочь наружу, позвать лучников...

- Нет, - сказал Аммар. - Никого не зови. Ты видишь крыс? Это он растерзал их. Они хотели сожрать меня.

Ординарец молчал.

- Крысы, крысы... - наконец вздохнул он. - Несчастья, которые ты преодолел. Так толкуют старики, умеющие разгадывать сны...

Аммар сказал:

- Это не сон.

И потянулся за саблей.

Орел повернул голову, быстро и точно ударил клювом: ординарец вскрикнул, выронил светильник и упал наружу, закрывая руками глаза.

- Проклятье... - непослушными губами прошептал Аммар. - Снишься ты мне или нет?

- И да, и нет, - ответил могильник голосом Сейра. - А ты как думаешь?

- Я... - Аммар потянулся за саблей, - Я думаю, это сон.

Орёл глянул на него острым глазом.

- Ошибаешься.

Крысы зашевелились. Искалеченные, они поползли к выходу, с неистовым писком, по головам друг друга.

Внезапно с оглушительным треском лопнуло небо и вся палатка осветилась на миг вспышкой молнии.

- Сотник!! - рявкнул Аммар, дотянувшись, наконец, до сабли.

Снова треснуло и загрохотало, сверкнула молния. И Аммар вдруг увидел, что он в шатре один. Исчез орел, исчезли крысы. А в приоткрытый полог сунулся человек и испуганно спросил:

- Слушаю, повелитель!

- Где крысы?

- Какие крысы?..

- Крысы! Здесь были крысы, и ещё - степная птица, что сторожит сусликов на курганах.

Ординарец помолчал, озираясь. Запалил сальную плошку - но ветер почти сразу же задул огонь. Но и краткого мига хватило, чтобы увидеть, что в палатке, кроме Аммара, никого нет.

Аммар со стоном откинулся на кошмы.

Ординарец снова и снова разжигал светильник, загораживая его полой отороченного мехом кафтана.

Доложил:

- Здесь никого нет, господин! Видно, плохой сон тебе приснился. Да и то сказать - такая гроза начинается...

Его слова потонули в неистовом вое ветра.

Где-то раздался треск: плохо укрепленные шатры снесло ветром. Послышались тревожные голоса.

Аммар закрыл глаза. Но и сквозь веки видел, как мгновенно вырастают из неба кроной вниз ослепительные белые молнии.

Потом, наконец, рухнул ливень. Стало шумно и холодно, и голоса отдалились, стали глуше и спокойней.

- Что там? - крикнул Аммар.

- Дождь, господин, - мгновенно ответил ординарец; он сидел у самого входа, и тут же заглянул в шатёр. - Сорвало ветром палатку десятника Цоора. Они уже починили её. Всё спокойно, господин.

- Хорошо... - Аммар снова закрыл глаза.

- Закрыть полог, господин?

- Да. Закрой.

* * *

Гром грохотал теперь в отдалении, молнии сверкали всё реже и дальше. Шум дождя навевал покой и сон.

Потом и дождь стал стихать.

- Хабарлас! - позвал кто-то негромко.

Аммар открыл глаза, привстал.

- Хабарлас! - повторил голос за стеной у входа в шатёр.

Это означало приблизительно: Эй, хозяин, выходи - на испорченном языке южных хуссарабских племён, на котором разговаривали чужестранцы, служившие в войсках каана.

Аммар поднялся, с трудом развязал намокший ремень полога, выглянул.

Кругом царила тьма - мокрая, холодная, и опасная. Капал редкий дождь; далеко, на границе лагеря, в зыбком круге костра, маячили тени часовых. Аммар никого не увидел, но потом расслышал чавкающие звуки: кто-то переступал с ноги на ногу.

- Сотник? - тихо позвал Аммар.

- Нет, это не сотник. Выходи, Аммар. Пора тебе взглянуть на лестницу богов - снизу, из глубины земли, потому что в небо тебе не подняться.

Аммар плохо понял сказанное, но всё же насторожился:

- Кто ты? Еще один посланец Аххумана?

Раздался внезапный смех, от которого Аммара прошиб холодный пот, и стало зябко и неуютно.

- Нет, - прошептала тьма ему в самое ухо. - Я не посланец. Я - сам Аххуман.

Тяжелая рука схватила Аммара за шиворот и легко, как ребёнка, выволокла из шатра.

Поднимаясь из скользкой грязи, Аммар сказал дрожащим голосом:

- Я позову сотника...

Тьма ответила:

- Зови.

И тут же Аммар разглядел: сотник лежал неподалёку от входа, сложив руки на груди. Приглядевшись, Аммар похолодел: в груди его торчал арбалетный болт, вбитый по самое оперение нечеловеческой рукой.

- Вставай и иди, - приказал голос.

Аммар поднялся, поскальзываясь босыми ступнями на размытой глине, двинулся туда, куда его повела тьма.

* * *

Он шел довольно долго. Дождь снова начался, Аммар вымок до последней нитки, но если и дрожал, - то не от холода.

Ноги разъезжались, он несколько раз чуть не падал, но сильная рука каждый раз подхватывала его под локоть.

Наконец, задыхаясь, Аммар спросил непослушными губами:

- Куда мы идём?

Во тьме чавкнули шаги невидимого существа. Потом тьма ответила:

- Не спрашивай.

Аммар остановился.

- Но я хочу знать! И еще я хочу знать - кто ты?

- Тот, кого ты предал.

Аммар наконец-то ухватил логику происходящего и разогнул плечи.

- А-а... - протянул он почти радостно. - Так значит, ты - Берсей Безумный! Темник, приказавший тайно убить меня...

- Называй меня как хочешь. Думай, что хочешь. Иди.

- Я не пойду, пока не увижу тебя! - упрямо сказал Аммар.

- Хорошо. Я здесь. Смотри...

Пелена туч внезапно разорвалась, чтобы пропустить серебряный лунный луч. Аммар увидел Сейра и тотчас же понял, что он и есть Берсей.

- Берсей... Так я и думал. Но ведь ты умер, и прах твой был сожжен на костре в центре Нуанны...

- Нет, я не умер. Таосские лекари излечили меня. И я скрылся, чтобы не искушать больше убийц. А в Нуанне был сожжён прах одной из воительниц из агемы царицы.

Аммар молчал, соображая. Берсей шевельнулся.

- Иди.

- Куда?

- Туда, где нас ждут, - ответил Берсей.

И в тот момент, когда тучи стали стремительно смыкаться, и лунный луч растаял во мраке, Аммар быстро нагнулся, выхватил из-под полы халата нож и вонзил его снизу в незащищенный доспехами пах Берсея.

Берсей охнул, схватился руками за нож.

Аммар на четвереньках отполз от него, оглянулся. Но вокруг уже снова стало темно, и дождь хлестал так, что мало что можно было расслышать. Всё же Аммар расслышал - грузное тело Берсея повалилось на землю.

- Вот и всё, - прошептал Аммар, поднимаясь на ноги.

Еще несколько долгих мгновений он стоял, прислушиваясь. Но ничего не слышал, кроме шума дождя. Он даже не мог теперь с уверенностью сказать, в какой стороне от него Берсей.

Тогда он снова нагнулся и, помогая себе руками, начал искать его. Он не отдавал себе отчёта, зачем ему это было нужно, лишь смутно чувствовал, что происходит что-то непонятное.

Он облазил всё вокруг, ощупал каждый камень, каждую травинку. Он несколько раз поскальзывался и падал, основательно вывалявшись в грязи. Он сделал один круг и второй, а потом, обнаружив под руками сплошной ровный камень, внезапно осознал, что теперь уже точно не знает, в какой стороне остался лагерь.

Он присел на корточки, нагнул голову. Вода лилась за шиворот, стекала с ушей; он закрыл ладонями шею, но тогда вода побежала в рукава.

Ничего. Это ничего. Надо дождаться рассвета. На рассвете он найдет лагерь. Или солдаты отыщут его.

Лишь бы поскорее закончились эта ночь и этот неизвестно откуда взявшийся дождь.

Аммар лег прямо на камень, сунул руки за пазуху, подтянул ноги к животу.

Надо лишь пережить эту ночь, и тогда всё снова будет по-прежнему. Он снова будет молод, силён, красив. Он вернется в ставку Каран-Гу, волоча на аркане Хумбабу и её выродка. И Каран-Гу подарит ему рабыню Найхиз, самую красивую девушку из всех, каких он видел когда-либо. А видел он их немало... Немало...

Он закрыл глаза и задремал. И не удивился, обнаружив рядом Найхиз. Она прижалась к нему сзади, обняла его, прижавшись мягким животом к его ягодицам. Нежные пальцы проникли к нему под одежду, побежали по животу, и ниже, ниже... А губы её - мягкие, нежные, как набухающая нижняя плоть, - щекотали ему шею.

Аммар застонал. Пощупал руками вокруг себя - ледяная каменная поверхность, жалкие пучки жесткой травы... Он открыл глаза. Но лучше бы он этого не делал - тьма, окружившая его, была такой плотной и упругой, что казалась живой.

Аммар с трудом приподнял голову. Нет, никаких признаков рассвета. Тело затекло, онемело. Он чувствовал, что и сам превращается в камень. Холодный и твердый...

Аммар снова застонал - на этот раз от усилия; упёрся руками, разогнулся. Выпрямился и, вытянув руки перед собой, осторожно двинулся вперёд.

Теперь всё равно, куда. Рано или поздно он выйдет или к берегу Тобарры, которая здесь, в верховьях, прокладывая себе путь через плоскогорье, извивалась как змея, делая петли. Или отыщет дорогу. Или сориентируется как-то иначе - может быть, проглянут звезды, может быть, наступит рассвет...

* * *

Он брел как слепец. Часто спотыкался. Он и был слепцом.

Потому, что утро давно уже наступило, и Аммар брёл по бездорожью, между скал, залитый солнечным светом.

И не было никакого дождя. Перелетая со скалы на скалу, за ним следовал гигантский орел-могильник, птица-страж, охраняющая покой мертвецов.

* * *

Когда нога Аммара внезапно не ощутила земли и он вскрикнул, срываясь с кручи, голос Сейра сказал:

- Открой, наконец, глаза. Посмотри. Вот этого ты хотел? Сюда ты вёл своё войско?..

И Аммар, внезапно прозрев, увидел, что падает в бездонную пропасть, а ему навстречу летит, набирая силу, невыносимый жар. Пепел почти тут же забил ему глаза, лёгкие взорвались, вдохнув раскаленный смрад, и руки его, вытянутые вниз, задымились и обуглились до костей. Но перед тем, как исчезнуть из этого мира, Аммар всё же успел понять, что летит в бесконечный Ров, в Бездну, в которой сгорает вечность.

А над бездной, притворившись гигантскими скалами, сидели два исполина, поросшие мхом, иссеченные ветрами; их равнодушные мертвые глаза следили за тем, как сгорал ещё один из смертных, - малая песчинка, не стоящая ни вздоха, ни печали.

И Аммар, вырвавшийся из охваченного огнём тела, внезапно зашёлся в диком, неистовом вопле. Он понял: во Рву сгорает не только оболочка, - сгорает всё, даже бессмертная душа.

СТАВКА ШАГАНА

Войско выстроилось по тысячам, клиньями сходившимися к центру. На острие тысячи стоял тысячник, и каждый из них смотрел на Шагана, оказавшегося в центре почти идеального круга, кольца, разорванного на север.

- Шумаар велел идти на юг, - сказал один из тысячников, старый Такур.

- Шумаара больше нет, - ответил Шаган.

Казалось, они не спорили, они просто вели не слишком важный, но обязательный разговор.

- На север нам не пройти: справа и слева горы, а между ними - Красная пустыня.

- Но ведь мы уже прошли её однажды. Другого пути домой нет.

Они замолчали. Над войском реяли разноцветные флажки, и клинья тоже были разноцветными: светлее - легкая кавалерия, темнее - тяжелая. Два клина были почти черными из-за цвета доспехов и шлемов: эта была ударная конница. Обе эти тысячи подчинялись только Шагану. Тысячники - тоже в черном, - стояли рядом с ним, как бы оберегая и защищая его.

- Мои люди не хотят идти через пустыню, - наконец сказал Такур. - Они говорят, что там их ждет гибель. Но они не хотят идти и на юг.

- Разве простые воины ведут войска? - спросил Шаган.

Такур помолчал, обдумывая ответ.

- Нет. Воины идут туда, куда им прикажут. Но командир не должен приказывать им погибнуть.

Шаган оглядел других тысячников. Все они, встретившись с ним взглядом, опускали глаза.

- Ты прав, Такур, - улыбнулся Шаган. - Но разве, идя на юг, мы возвращаемся домой?

- На юге есть вода, много травы, много еды... - Такур поднял голову, его седые усы тронул ветерок.

- Да, так говорил Шумаар, хотя в Нарронии тоже есть вода, трава и пища, - сказал Шаган. Потом повысил голос:

- Шумаар был чужеземцем!

По передним рядам прошло волнение, Шаган окинул воинов зорким взглядом.

- А простые воины, как я слышал, говорят даже, что он был демоном.

Такур неохотно кивнул, снова опустив голову:

- И я это тоже слышал. Собаки и шакалы вечно следовали за ним. В пустыне они шли за войском и пожирали наших мертвых. Как падаль.

Тысячники встрепенулись, и кто-то подал голос:

- Это правда. Он сам был шакалом и вел нас шакальей тропой к гибели!

Такур оглянулся на них, ропот тотчас же прекратился.

- Вы хотите еще раз пройти той же тропой мимо обглоданных костей воинов и коней?..

Потом сказал Шагану:

- Нет, в Арару идти нельзя. Мы не пойдем в пустыню.

Шаган хмуро огляделся.

- Кто ещё хочет идти на юг?

Тысячники переминались с ноги на ногу, и никто не хотел первым сделать шаг вперёд. Шаган понял это. На его плоском лице промелькнула тень: он подавил гнев. Помолчал. Потом переглянулся со двумя тысячниками, стоявшими рядом с ним, вздохнул и сказал:

- Хорошо, Такур. Значит, ты пойдешь на юг, долиной Зуары. И поведешь за собой всех, кто хочет этого.

Он повысил голос, оглядывая войско:

- Но помните: вы никогда, никогда не сможете вернуться назад!

* * *

Ночью две тысячи Шагана вышли из лагеря, скатав шатры и погрузив их на повозки. Вместе с ними собрались и ушли еще несколько тысяч, хотя и неполных: многие решили идти за Такуром.

Никто им не мешал. Такур и другие тысячники, сидевшие у большого костра, проводили глазами всадников в черных воронёных доспехах, пока они не канули во тьму, двигаясь на север, в сторону Арары.

Тогда командиры разом взглянули на Такура.

- Ты ведешь нас, Такур. Ты знаешь, куда?

Такур промолчал. Блики огня играли на его темном лице, и белые усы казались красными.

Он глядел в огонь и думал, наконец сказал:

- Они не должны уйти далеко. Когда в Арманатте узнают, что мы отпустили предателей...

Он замолчал.

У костра повисло настороженное молчание.

- Я выслал полутысячу сразу после заката, - проговорил Такур, искоса взглянув на лица тысячников. - Она заняла позицию над ущельем, по которому пройдёт Шаган. Уцелеют немногие. А тех, что уцелеют, ждёт гибель в пустыне.

* * *

Отъехав от лагеря на расстояние нескольких полётов стрел, Шаган велел остановиться.

Он подозвал обоих тысячников.

- Такур - предатель, - сказал он. - Если он уведёт войско и оно погибнет - вина ляжет на нас.

Он помолчал.

- Сейчас дует благоприятный ветер. Мы вернёмся двумя колоннами, слева и справа, охватим лагерь. Подожжём траву и перебьем предателей. Те, кто останется в живых, будут вынуждены бежать от огня, и погибнут в южных ущельях, потеряют коней на речных перекатах... Упадут в Ров.

- Упадут в Ров, - эхом отозвались тысячники.

НАРРОНИЯ

Молочно-белый туман висел над великим озером.

Всадник, ехавший по дороге вдоль берега, не слышал шелеста волн, и даже перестук копыт доносился до него как будто издалека.

Старая столица осталась далеко позади. Теперь он был на полпути между двумя великими городами Нарронии. Но величие их осталось в прошлом.

Туман всё не рассеивался. Поэтому всадник не сразу заметил тёмные очертания строений на берегу. Он спешился, повел коня в поводу.

Долго бродил среди каменных сарайчиков и невысоких изгородей, пока наконец не обнаружил вход в покосившийся от времени дом, сложенный из дикого камня с проконопаченными мхом стенами. Мох висел лохмами, открывая зазоры между камнями.

Всадник стукнул в расшатанную дверь - деревянная рама, обшитая драной, в несколько слоев, кожей. Потом еще и еще.

Что-то громадное, темное, расплывчатое выкатилось из-за угла хибары. Конь внезапно заржал, всадник выпустил поводья и в страхе обернулся.

Силуэт приблизился, разогнулся, в тумане казалось, что это настоящий гигант, к тому же в руке у гиганта было что-то вроде дубины...

Всадник присел, закрыв голову обеими руками и закричал:

- Стой! Именем магистра всемогущего - остановись!

Силуэт замер, заколебавшись. Потом из тумана появилось человеческое лицо - заросшее нечёсаной бородой чуть не до самых глаз, - но все же лицо.

- Кто... ты?..

Бородач с трудом выговаривал слова, словно начал забывать человеческую речь. В руке он всё еще сжимал что-то, что при ближайшем рассмотрении оказалось обломком большого трезубца.

- Я - триумвир Армизий... Один из правителей Нарронии.

Бородач помолчал, обдумывая услышанное. Опустил трезубец.

- Ты знал магистра? - спросил он.

- Конечно, - с некоторым облегчением ответил Армизий. Он был рад услышать человеческий голос после двух месяцев непрерывного рычания и укханья в пещере племени Селло.

- И что же ты хочешь? - спросил бородач.

- Мне... - Армизий замялся, косясь на ржавый трезубец, - Мне нужна лодка... И немного еды.

Раздался стук: это бородач выронил свое оружие. От неожиданности Армизий едва не пустил в штаны струю. И тут же покраснел от стыда, благодаря богов, за что незнакомец, кажется, ничего не заметил. Но он всё же что-то заметил, потому, что указал на трезубец и сказал:

- Не бойся. Раньше этим трезубцем я бил морского зверя и крупную рыбу... Теперь обороняюсь от одичавших людей.

Он толкнул дверь и сказал:

- Входи.

Армизий вошел не без опаски. В комнате было полутемно: свет едва пробивался сквозь рыбий пузырь, служивший окном. В комнате стоял стол, по стенам висели полки с нехитрой посудой. А на лежанке с дымоходом, в куче тряпья, сидел испуганный мальчик, и таращил на вошедших огромные темные глаза.

Бородач сел на каменную лавку у стола, хлопнул рядом с собой ладонью, приглашая садиться. Армизий сел.

- Меня зовут... звали... - он замялся, подыскивая нужные слова. - Моё имя Цертул. Да, так. Я был рыбаком. Давно, когда была страна, и моя рыба была нужна. Здесь была дорога, проезжие покупали рыбу. У меня была жизнь. Теперь ничего этого нет.

Он положил могучие, заросшие черным волосом руки на стол, взглянул на мальчишку.

- Это мой сын. У него была мать. Она умерла от крыс.

- От крыс? - удивленно спросил Армизий, подумав, что расплодившиеся крысы сожрали несчастную женщину.

- От болезни, которую принесли крысы, - поправился Цертул. - Разве ты не знаешь? Было нашествие крыс, когда люди ушли из городов, вернулись в пещеры... Крысы принесли болезнь, которую раньше здесь никто не знал. День-два - человек мучается животом, а потом вдруг умирает. Зараза передается от одного к другому. Так вымер весь наш поселок. Умерла его мать, - он снова кивнул на мальчишку, - его братья и сестры. Умерли моя мать, и мать моей матери. И отец тоже умер. И все рыбаки, и хозяин харчевни. Я сам хоронил жену, родителей и детей. Мы остались вдвоем, я - и мой самый младший сын. Его зовут Маркус. Я мыл руки крепким вином, которого было много в подвалах харчевни, умывался им и мыл сына. Наверное, поэтому мы остались живы.

Он слегка повернулся к Армизию.

- А ты?

- Я убежал из пещеры, - сказал Армизий. - Теперь я хочу доплыть до острова, о котором мне рассказывал магистр.

Бородач выслушал и кивнул.

- Еды мало. Рыбы совсем не стало. Туман не дает отплывать далеко. Нельзя надолго оставлять мальчишку...

Цертул ухватил себя рукой за бороду и задумался.

- А что ты будешь делать потом?

Армизий пожал плечами:

- Не знаю. Может быть, отправлюсь в Старую столицу, в Кут. Может быть, там еще остались люди.

Цертул покачал головой:

- Вряд ли... Крысы шли оттуда. Это был целый крысиный поток. Он катился по дороге, распространялся по окрестностям, пожирая всё и оставляя за собой мертвую землю и кучи помета. Может быть там, в твоей пещере, они не появлялись.

- Не знаю, - сказал Армизий, с усилием добавил: - Я их не видел.

Ему было стыдно признаться, что последний месяц в пещере он провел как узник, в дальнем гроте, вход в который завалили камнями. Его готовили в жертву: племя селло решило, что боги не дают им богатой охоты за то, что они приютили чужака, который не хочет жить по обычаям предков.

Армизий две недели копал подземный ход. Всё, что у него было из металла - пряжки, браслет, медальон и нагрудный знак - всё это он использовал для подкопа. Сберёг только нож. Этим ножом он убил стражника, на которого наткнулся, когда выполз на свет. Стражник был одет в необработанные шкуры, а оружием ему служила палка, заостренная и обожженная с конца.

Потом он поймал одичавшую лошадь, подманив её пучком одичавшего овса, и поспешил ускакать из-под стен мёртвого города.

- А в Южной столице? - спросил Цертул.

- Там давно уже никто не живёт. Дома разворованы, разрушены. Всё занесено красным песком. Только одичавшие собаки бродят по развалинам.

- Собаки, - повторил Цертул. - Наверное, они жрут крыс, и не болеют.

Он вздохнул.

- А здесь, над озером, стало слишком туманно. Только в полдень, да и то в редкие дни, туман рассеивается. Но это и хорошо, - добавил он. - Дикари ещё не пронюхали про нас. Они почему-то боятся озера и тумана. А может, боятся болезни.

- Ты знаешь, я что-то слышал об этой болезни, - сказал Армизий. - Мне рассказывал магистр. Она зовется чумой. Это страшная болезнь, против неё ничего не помогает... Кроме огня.

Он покосился на волосатые руки Цертула.

- Да, - ответил Цертул. - Я догадался. Поэтому сжёг харчевню вместе со всеми, кто был там.

Армизий вздрогнул, и Цертул добавил:

- Они уже были мёртвыми. Хозяин, хозяйка, их дети, и несколько постояльцев, бежавших из Кута.

Он тяжело вздохнул, думая о чем-то. Потом поднял лохматую голову.

- У меня есть лодка. И ещё осталось немного крепкого вина и сушеной рыбы. Только мы с Маркусом поплывем тоже. Что нам здесь делать?

Цертул взглянул на мальчика.

- Иди сюда, Маркус. Ты слышал? Он говорит, что на озере есть остров, куда крысы доплыть не могли. Мы поплывем туда. Возьми мешок с рыбой. Я позабочусь об остальном.

* * *

Они вышли из дома. Туман слегка рассеялся: легкий ветерок покачивал его, но снести не мог. Окрестности по-прежнему тонули в молочной мгле.

Цертул обошел дом, подошел к остаткам причала.

Обернувшись, пояснил:

- Я сжёг причал, когда появились крысы. Боялся, что они сожрут и причал, и лодку...

Неподалёку от берега из воды торчало несколько камней. Цертул вошел в воду, поднялся на один из камней, и, опустив руки, начал что-то делать.

Армизий ждал, косясь на Маркуса. Мальчик ничего не объяснял, и Армизий подумал, что он уже забыл человеческую речь. А может быть, и не знал её.

Из тумана показались очертания лодки. Это была большая лодка, с убирающейся мачтой. Цертул тянул причальный канат, конец которого был закреплён в воде под камнем, и лодка быстро приближалась.

Потом он влез в нее, взял весло и подгрёб к берегу.

- Садитесь, - сказал он. - Сейчас я приду. Захвачу сети и кое-какой инструмент.

* * *

Лодка бороздила озеро несколько дней. Туман то приподнимался, приоткрывая безбрежную серо-белую гладь, то снова смыкался, и тогда звуки глохли, сырость заползала под одежду, и Армизий, дрожа, лежал на дне, подложив под себя сети и укрывшись драным полотнищем паруса.

Но в одно прекрасное утро, когда туман слегка рассеялся, они увидели остров - плоскую полоску земли, на которой возвышалось несколько каменных строений.

Цертул взялся за весло.

Лодка вскоре выплыла на мелководье, пробороздив днищем песчаное дно. Цертул оглядел постройки, покачал головой и сказал:

- Что-то мне здесь не нравится.

Он взял трезубец, приказал Маркусу стеречь лодку и следить, чтобы её не снесло волной, а сам шагнул через борт. Армизий последовал за ним. Ледяная вода, доходившая до бедер, железными обручами сковала ноги. Армизий понуро брёл за Цертулом. Он уже почувствовал, что с островом случилось то же, что и со всей страной.

Они выбрели на берег, и, оставляя за собой мокрые следы, двинулись к хижине.

Двери домика были приоткрыты. Внутри, на лавке за столом, сидел жёлтый скелет, подперев ладонью череп. На столе перед ним было черное пятно - плошка с рыбьим жиром опрокинулась, и столешница обгорела.

- Ничего не трогай, - шепотом сказал Цертул. - Может быть, здесь тоже всё заражено.

Они прошли в следующую комнату. Там было что-то вроде баррикады, загораживавшей вход в подземелье. Но на всех вещах были следы крысиных зубов. Были обгрызены даже камни, а от деревянной крышки люка не осталось и следа.

И все вокруг было засыпано крысиным пометом.

- Это вход в подземный туннель, - прошептал Армизий. - Он ведет в Кут, по нему магистр выбрался из столицы, когда орда хуссарабов...

Он замолк. Странный шорох раздался над головой.

Армизий поднял голову. В потолке зияли дыры, множество дыр, но одна была чудовищно огромной и чудовищно ровной: казалось, отверстие выпилил какой-то сумасшедший плотник.

Цертул поводил глазами по сторонам, прислушиваясь. Потом внезапно толкнул Армизия так, что он отлетел к выходу.

- Надо уходить, - негромко сказал он, метнулся к Армизию, подхватил его под руку, помогая встать.

Армизий поднялся. Позади, сверху, что-то лезло в отверстие, и Армизий оглянулся. Волосы поднялись у него дыбом. Гигантская, поросшая белесым волосом крыса лезла вниз; ее жирная туша колыхалась, она тужилась, пыхтела и скребла когтями. Она будто вся состояла из воды, и не влезала, - втекала в отверстие.

Армизий, не оглядываясь, выбежал из комнаты, схватил Цертула за руку. На ходу Цертул ногой опрокинул стол. Скелет рухнул на каменный пол со странным стуком, а из дальней комнаты донесся смачный шлепок.

Ни слова не говоря, они выбежали из хибары. Где-то в тумане внезапно надрывно завыла собака, почти щенок, но Цертул не дал времени Армизию остановиться - бегом протащил до берега, и дальше, по воде, делая гигантские шаги, высоко поднимая ноги в дырявых холщовых штанах. Он втолкнул Армизия в лодку, животом перевалился через борт, схватил весло и стал бешено грести, сталкивая лодку с мелководья.

С острова донеслись новые звуки: тявканье, жалобное кошачье мяуканье, а потом внезапно закричал младенец.

Лодка выплыла на глубину, и Цертул начал грести так, что рубаха его мгновенно взмокла, а на лбу вздулись синие жгуты вен.

Младенец орал, повизгивал щенок, выла собака, мяукала кошка. А потом, приглушённый туманом, раздался человеческий голос, - почти человеческий.

- Помогите! Мы умираем!..

Цертул грёб. Армизий, обхватив голову Маркуса руками, склонился над ним. Позади, в разжиженном тумане, показалась неправдоподобно высокая - в несколько человеческих ростов - и неправдоподобно худая фигура. Она с плюханьем шагала по воде, пытаясь догнать лодку. Казалось, какой-то сумасшедший фокусник встал на громадные ходули и привязал к рукам длинные верёвки. И ходули тоже казались верёвочными: они гнулись и ходили ходуном.

- Не бойся, - дрожащим голосом проговорил Армизий, гладя мальчика по голове. - Там никого нет. Всё это нам только чудится. Это просто туман. И крысы...

Голова мальчика затряслась. Армизий повернул его лицом к себе, по-прежнему проводя рукой по мокрым волосам.

Но мальчик не плакал. Он смеялся мелким страшным смехом, показывая острые молодые зубки.

- Это не крысы, - выговорил он сквозь смех. - Это - чума!

И внезапно впился зубами в руку Армизия.

* * *

Цертул ударил его веслом. В голове Маркуса что-то треснуло, и Армизий почувствовал, как горячо стало коленям. Он поднял руки. Они были алыми от крови.

Цертул оттащил Маркуса от Армизия, ударил ещё раз. На этот раз череп явственно хрустнул.

С лица Маркуса медленно сползла улыбка, кожа посинела, нос заострился, а глаза погасли в углубившихся и почерневших глазных впадинах.

Цертул опустил весло.

* * *

Лодка медленно дрейфовала в молочном тумане. Армизий сидел на носовом полубаке, Цертул - на корме. А на дне между ними, наполовину залитый водой, вытянувшись, лежал Маркус.

Темнело.

* * *

Когда наутро из тумана показались смутные очертания корабля, они по-прежнему сидели, разделенные телом Маркуса, которое уже начало раздуваться от воды.

С корабля закричали, потом зажгли сигнальный огонь.

Только тогда Армизий заметил корабль. Он привстал, уперевшись локтём в колено, махнул рукой и закричал в ответ что-то нечленораздельное. Голос был хриплым и чужим, и слова, которые он пытался произнести, больше походили на рычание угхов.

Потом корабль приблизился. С борта свесилось несколько голов, сбросили верёвочный трап.

- Эй! Кто вы? - спросили с корабля.

Армизий, поднявшись во весь рост, сказал:

- Я - Армизий, бывший триумвир Нарронии. Нас двое в этой лодке, я - и рыбак Цертул. Чумы на лодке нет...

Маркуса они сбросили в воду, привязав к ногам камень, служивший якорем, запеленав тело в парус и крепко связав. На дне лодки еще оставалась бурая жидкость - там, где лежал мертвый Маркус. Но её в тумане всё равно не было видно, к тому же всегда можно сказать, что это кровь от съеденной живьем рыбы. Или от раны, которую Армизий получил, борясь с заглотившей крючок барракудой. Руку, распухшую в месте укуса, Армизий обмотал куском парусины и сунул за пазуху.

Страна погибла. Так пусть же погибнут и её корабли.

Им некуда и незачем больше плыть.

КИАТТА

- А что здесь? - Фрисс с любопытством заглянул в двери.

Обширное пыльное помещение едва освещалось сквозь дальнее окно. Света было мало потому, что окно было наполовину загромождено полками, заваленными самодельными тетрадями и подобиями книг.

Стены тоже были заняты полками. Бумаги стопами лежали на полу, приваленные к полкам. Между бумагами оставались лишь узкие проходы вроде лабиринта.

Всё это было покрыто толстым слоем пыли.

- Это бывшая спальня старшего принца... - старый Биотт осёкся и тут же поправился: - Господина Ибрисса. Он жил здесь, покуда не убежал из дома.

Фрисс сделал шаг внутрь, брезгливо косясь на горы бумаг.

- И что, с тех пор сюда никто не входил?

- Входили. Входил сам Ибрисс, когда его вернул король. Он тут и жил иногда. Здесь он прятался, предаваясь своей страсти.

- Что же это за страсть? - спросил Фрисс, заподозрив самые постыдные занятия.

- Сочинительство, ваше величество, - кратко ответил Биотт.

- Подай-ка мне... что-нибудь, - велел Фрисс, пошевелив в воздухе пальцами.

Старый слуга всё понял. Взял с ближней стопки какую-то замызганную, сшитую нитками тетрадку. Стёр пыль рукавом, подал. Фрисс взял тетрадку брезгливо, двумя пальцами. Хмыкнул, прочитав название, написанное сверху. Развернул и пробежал глазами несколько строк - бисерных, с трудом читаемых строк: почерк Ибрисса он узнал сразу.

- Путешествие в Иномирье, - вслух прочитал Фрисс. - Часть первая. Задумав совершить сие достославное путешествие, я первым делом велел приготовить себе сонный порошок. Известно, что все дороги в Иномирье начинаются во сне, поэтому перед путешествием надобно запастись немалым количеством порошка....

Фрисс закрыл тетрадь, бросил её на пол. Велел подать следующую.

- Та-ак... Тут какие-то значки... А! Он говорил, что это числа, которым он научился где-то во время своих странствий... Но тут нет ничего, кроме чисел. И ими исписана вся тетрадь!

Фрисс бросил и эту тетрадь. Лицо его выражало досаду и недоумение.

- А ведь это одна из лучших комнат во дворце, как я понимаю. Она находится неподалеку от тронного зала, и от внутренних покоев, а окно...

- Окно выходит в парк, - подсказал Биотт. - Это единственное окно во дворце, выходящее на старый парк в северо-западном углу внутренней стены.

Фрисс задумался, опустив голову. Прошёл по лабиринту между бумагами - стопки почти достигали его плеч. Заглянул в следующую рукопись. Поморщился.

- Это плоды его расстроенного воображения... - сказал Биотт; голос его раздавался глухо из-за гор рукописей. - Ваш отец не мешал ему; он считал, что пусть Ибрисс лучше пишет, никому не мешая, чем бродит по городам, собирая на площадях толпы неучей, которые, не понимая, о чем говорит Ибрисс, лишь потешаются над ним...

Фрисс рассеянно кивнул. Задел стопу бумаг - она рухнула вниз. Густая пыль взметнулась кверху, в комнате стало еще темнее.

Фрисс прижал к носу носовой платок и выбежал в коридор. Дождался, когда Биотт выйдет и закроет дверь на ключ.

- Вот что... - сказал он, когда Биотт повернулся к нему, ожидая приказаний. - Это лучшая комната, и невесту мы поселим в ней. Комнату надо прибрать, отделать стены новыми панелями, отчистить пол, потолок. Заменить, если понадобится, оконный переплёт. Невеста прибудет через неделю. Так что поторопись...

Фрисс придирчиво оглядел двери.

- Двери тоже надо заменить. Светлый дуб, по-моему, тут будет лучше смотреться.

- Слушаю, ваше величество, - склонил голову Биотт. - А что делать с рукописями?

- С рукописями? - переспросил Фрисс с отвращением. - А что делают с хламом? Сожги, закопай, вывези на городскую свалку... Что угодно, лишь бы я их больше не видел. Еще не хватало, чтобы их увидела моя невеста!..

Биотт еще ниже склонил седую голову.

* * *

В гавани Оро гремел военный оркестр, развевались флаги. Толпа, отделенная от берега двойным охранением, ликовала.

Фрисс стоял на возвышении; от его ног к самому причалу бежала длинная ковровая дорожка, сотканная из мохнатой розовой шерсти горных коз. Вдоль дорожки истуканами стояли наряженные воины дворцовой стражи - их шлемы были украшены плюмажами, на остриях алебард висели венки из роз, а плащи были розовыми с белой каймой.

Такого зрелища давно уже не бывало в Оро.

А в гавань входил аррольский корабль - пузатое двухмачтовое судно с прямыми парусами и двумя рядами весел. Борта были выкрашены в белый цвет, весла - в голубой. Фальшборты сияли позолотой, и на мачтах развевались длинные серебристо-белые стяги с летящей чайкой - символом королевского дома Арроля.

Остров Арроль находился в пяти днях пути от Оро. Главным городом острова был Лувензор, сильно пострадавший во время войны с Аххумом. Некогда Лувензор был самым богатым городом на восточном борту Земли - здесь процветал огромный невольничий рынок, самый большой и многолюдный. Сюда везли рабов не только с восточного, но и с западного борта Земли. Купить здесь можно было кого угодно - от беловолосых мальчиков из Тсура до кудрявых чернокожих с неведомых южных островов.

Аррольская принцесса тоже была кудрявой, и волосы ее были жесткими и черными, как смоль. При этом лицо ее не было смуглым, и контраст между смоляными кудрями и бледно-розовой кожей придавал ей особую, редкостную красоту.

Впрочем, назвать красавицей её можно было лишь условно. Но когда она смеялась и стреляла жгучими черными глазами, - мало кто из мужчин мог устоять перед её чарами.

Правитель Лувензора после аххумского разграбления с трудом поднимался из нищеты. Остров был опустошён, множество жителей бежали или были убиты. Невольничий рынок был закрыт по повелению Аххага, и лишь недавно, после того, как Арроль стал данником хуссарабов, снова открылся.

Фрисс знал принцессу Лайсу еще ребенком. Много лет назад правитель Лувензора приезжал в Оро и на несколько недель остановился в Киатте. Девочка была с ним. У неё и тогда уже были жгучие смоляные кудри, огненные глаза и бледное лицо. А нрав был таким веселым, непостоянным, чарующим, что не только двенадцатилетний Фрисс, но и Крисс, которому едва исполнилось семь лет, безумно влюбились в неё. Ибрисса тогда уже не было в Оро, - он отправился в своё первое странствие.

Потом лувензорские гости уехали. Крисс скоро забыл непоседливую чернокудрую гостью, а Фрисс забыть не мог. Он вынашивал планы съездить на Арроль. Он много раз заговаривал об этом с отцом, и старый король, смеясь, отвечал, что совсем не прочь породниться с лувензорцами, у которых золота столько, что им кроют крыши домов, как черепицей. Но король ничего не решал в этом доме. Всё решала Арисса. А Арисса - Фрисс был уверен, - ни за что не позволила бы ему дружить с наследницей лувензорского владыки.

И думать не смей! - казалось, он слышал эти слова, хотя ни разу так и не осмелился обратиться к ней с просьбой. - Знаешь, кто они? Работорговцы! Самые жестокосердые из людей. Они торгуют человеком, как скотом, продают детей и женщин - для непотребных забав богачей. Нет! Никогда сын свободной Киатты не породнится с дочерью грязного работорговца!

Возможно, когда-то Арисса и говорила так, а Фрисс только подслушал её мнение о лувензорцах. Но ему казалось, что она обращалась прямо к нему, Фриссу, и это раз и навсегда положило конец всем его сладким полудетским мечтам.

Но вот минуло много лет, а мечты остались. Мало того - они приблизились и стали явью: принцесса Лувензора Лайса в сопровождении престарелого отца сходит на берег в Оро. Она - невеста Фрисса. И совсем скоро станет его женой, а стало быть - королевой. Законной и полноправной королевой Киатты. И наследницей королевства Арроль. А когда её отец умрёт, оба королевства объединятся под скипетром Фрисса. Это будет самое могущественное и богатое государство на земле.

Трубы взревели в последний раз и смолкли.

Лайса сошла на берег, и Фрисс, не утерпев, пошел - нет, почти побежал - ей навстречу.

Подбежав, он упал на одно колено и облобызал руку принцессы. Рука оказалась не такой уж белой и гладкой, но он этого не замечал. А если и заметил, то подумал, что дочери обедневшего правителя в последние годы пришлось вести жизнь, исполненную тяжких трудов.

То, что она уже не так молода, как ему казалось в его мечтах, он пока еще не мог осознать.

* * *

Комнатка, в которой теперь жил Ибрисс, действительно была уютной и очень светлой. Два окна выходили на задний двор, и по утрам и вечерам в них заглядывало солнце. Правда, комната была круглой, и это отчего-то смущало Ибрисса.

Первые ночи он даже боялся здесь спать. Ему казалось, что комната, едва он закрывает глаза, начинает быстро-быстро кружиться. Так быстро, что углы сливаются, исчезают. Тогда у него самого начинала кружиться голова, к горлу подступала тошнота, и он вскакивал с деревянного настила, служившего ему и кроватью, и сундуком - под настил Ибрисс прятал все свои драгоценности, - и начинал ходить от двери до окон и обратно.

Потом, спустя время, головокружение прекратилось. Он придумал, как сделать комнату квадратной. Фрисс разрешил ему писать - выдал чернила и тростниковые перья, и целый рулон тростниковой бумаги. Ибриссу пришлось порезать ее на маленькие четвертинки - получилось почти восемьсот листов. Если писать мелко и с двух сторон...

В один прекрасный день Ибрисс взял два тростниковых пера, связал их вместе, разлохматил, и этим подобием кисточки нарисовал на оштукатуренных стенах четыре вертикали. Потом взобрался на табуретку и долго, пыхтя - руки были коротковаты, - соединял вертикали четырьмя линиями на потолке. Оставшиеся четыре сегмента он закрасил, сильно разбавив чернила в кувшине с водой.

Утром он оценил свою работу. Теперь у комнаты были углы, и потолок казался квадратным. Но все это было как будто искусственным, линейным, как чертеж.

Тогда Ибрисс понаблюдал за тем, как движется солнце и перемещаются по комнате тени, и начал рисовать тени в нарисованных углах. Он видел, как художники рисуют с помощью светотени. Это было давно, в Каффаре. Тамошние художники рисовали очень хорошо, но почему-то почти всегда голых женщин или мальчиков. И женщины и мальчики получались на картинах, как живые. И, наблюдая за работой художника, Ибрисс понял, в чем дело. Просто надо рисовать тенями. От темного к светлому, мягкими, не слишком заметными переходами. Чем мягче - тем правдивее.

Разводя чернила гуще или жиже, он нарисовал тени в углах, и постепенный переход к бликам на стенах. В одном углу тень была гуще, чем в других - туда света из окон попадало меньше.

Растрепав кисточку до того, что пальцы перепачкались в чернилах, Ибрисс наконец успокоился. И в пасмурный день отошел к двери полюбоваться своей работой.

Она ему понравилась. Комната получилась почти квадратной, хотя и с некоторой округлостью стен...

С тех пор он спал хорошо, и ничто не мешало ему делать записи. Он записывал состояние погоды три раза в день. Это было одно исследование. Он записывал движение звёзд - каждый вечер. Это была вторая тетрадь. Он записывал, что и в каком количестве съел на завтрак, на обед и на ужин. А поскольку ему казалось, что эти последние записи постыдны, - он зашифровывал их.

Но однажды случилась беда.

На заднем дворе вдруг запылал большой костер, запахло жжёным тростником и пергаментом.

Ибрисс встрепенулся, подбежал к окну. Стёкла были грязными, а оконные рамы забиты наглухо. Тем не менее, прижав лицо к верхнему углу стекла, он разглядел, что во дворе какие-то новые слуги, одетые в старинные кафтаны, жгут бумаги.

Ибрисс сморщился от напряжения. Нет, было слишком далеко, и он не мог определить, что это были за бумаги. Сначала он подумал, что Фрисс приказал сжечь ненужные архивы. Таких архивов множество скапливается во всех канцеляриях, а у Фрисса была большая канцелярия.

Потом он понял, что документы выглядят иначе. Да и зачем бы их жечь, если писцы умеют восстанавливать тростниковую бумагу, выскребая чернила?

Может быть, он жжет попорченные книги из библиотеки Эрисса?

Но и эта догадка Ибрисса не удовлетворила.

Встав коленями на подоконник, прижавшись к стеклу, скосив глаза вниз, он неотрывно глядел на костер, в который слуга бросал новые свитки и тетради, - а их всё подвозили и подвозили на тачках другие слуги. Командовал ими старый Биотт - Ибрисс помнил его молодым и услужливым пажом. Потом, когда короля не стало, Биотт переоделся в простую рубаху и несколько лет выполнял работу по хозяйству. А теперь, видно, Фрисс вспомнил о старом слуге, и снова приблизил его.

Пламя поднялось высоко, горячий воздух струился возле самого окна Ибрисса. Воздух выбрасывал вверх копоть и даже несгоревшие кусочки бумаги.

У Ибрисса отвисла нижняя губа. Он в ужасе отшатнулся, узнав на обгоревшем клочке, мелькнувшем перед глазами, собственный почерк. Это были старые записи. Они хранились много лет в его бывшей спальне...

Ибрисс еще раз посмотрел вниз и стал различать тетради, которые он сшил собственноручно; он помнил их все до одной, помнил, что в них написано, - почти дословно, до последней строки. Но он помнил, конечно, не всё. И восстановить сожжённые рукописи теперь нельзя: не хватит ни перьев, ни чернил, ни, тем более, тростниковой бумаги.

А самое главное - не хватит таланта и времени.

Ибрисс медленно сполз с подоконника и сел прямо на каменный пол.

* * *

Он просидел так до вечера. Когда стемнело, стражник открыл дверь и поставил на стол чашку с рисом и стакан молока.

Ибрисс не притронулся к еде. Он проследил, как стражник вышел, как вставил ключ в замок, а потом ещё задвинул внешнюю задвижку.

Он думал. Ему много пришлось скитаться, и долгие дни и ночи ему случалось проводить в обществе воров и разбойников. Он многое видел, но до этого момента о многом не вспоминал. Теперь настала пора вспомнить.

* * *

Под утро он вытащил и обломал торчавший из стены кусочек толстой проволоки - ею связывали каменную кладку.

Из этой проволоки он соорудил отмычку.

Перед рассветом, когда спали все, даже стражники, он открыл замок, затем просверлил маленькую дырку в деревянном полотне двери, просунул проволоку и отодвинул задвижку. Дырку он с обеих сторон затёр рисом и слюной, и сверху еще замазал грязью, собрав пыль с подоконника.

Стражника у двери не было, и Ибрисс спокойно спустился вниз. Там, в небольшом закутке у самой лестницы, стражник и спал - спал мирно, положив голову на сложенную вдвое суконную подшлемную шапочку.

Ибрисс прошел мимо него.

В коридорах было темно - Фрисс жалел денег на ночное освещение, светильники горели только возле его собственных покоев. Но Ибриссу не нужен был свет. Он помнил каждый коридор и даже каждую выбоину в камне. Он даже помнил, сколько шагов в длину был каждый коридор.

Он шел, не задерживаясь, прямо к своей бывшей детской комнате. Ведь тогда он был единственным и любимым сыном. И его спаленка была самой лучшей комнатой во дворце.

Возле двери горел ночник. Дверь была новая, крепкая, очень красивая. Ибрисс недолго ковырялся с замком - все они были однотипными. Открыл дверь и замер на пороге.

В комнате ничего не было.

Нет, здесь была новая мебель, кровать с царским балдахином, мягкие пуфы, и даже драгоценное аларгетское зеркало на стене.

Но не было ни полок, ни рукописей, ни книг.

Ибрисс с недоумением прислушался. Кто-то спал на огромной кровати. Робкий рассвет едва проникал в комнату, и спавший оставался в тени.

Ибрисс сделал несколько шагов вперёд. Остановился, вглядываясь. Он увидел женщину с черными кудрями, связанными в пучки. Голова из-за этих пучков казалась уродливой, как будто выстриженной клочками.

Ибрисс дотронулся до лица женщины, провёл пальцем по волосам. Смутное воспоминание забрезжило было в его памяти, и тут же погасло.

Он повернулся и на цыпочках вышел, закрыв за собой дверь совершенно бесшумно.

* * *

- Мама, ты не спишь?

Сморщенная, маленькая, как птичка, Арисса похрапывала.

- Мама?

Королева почмокала, вздохнула и сонно спросила:

- Кто это? Это ты, Ибрисс, мальчик мой?

- Я, мама... Извини, что разбудил тебя... Но я хотел кое-что спросить.

- Ох, сынок, лучше бы завтра...

Она внезапно встрепенулась.

- Постой... А как ты вошел сюда? Разве Фрисс не приказал тебя стеречь?

- Пустяки, - отмахнулся Ибрисс.

- Да и за моей дверью тоже стоит стражник...

- Никто там не стоит, мама. Тебя просто запирают на ключ и уходят спать.

Арисса покачала головой.

- И всё-таки что-то не так. Я это чувствую. Сынок! Что-то случилось?

Ибрисс набрался духу:

- Мама, скажи: кто спит в моей комнате?

- В твоей комнате?..

- Ну да, - раздражаясь, повторил Ибрисс, - в моей бывшей детской спаленке. Там сейчас спит чужая женщина. С черными волосами. Под королевским балдахином. Кто она?

- А-а... - протянула Арисса, наконец, догадавшись, о чем идёт речь. - Это невеста нашего Фрисса. Он сказал, что она - принцесса из Таннаута... Ты подумай-ка, - как далеко зашла слава о нашем короле, - о моём славном мальчике.

- Она не из Таннаута, - перебил Ибрисс, переступая с ноги на ногу от волнения. - На Таннауте живут люди смуглые и низкорослые, с маленькими руками и мягкими волосами.

- Ну... Люди бывают всякие... К тому же она - королевских кровей...

- На Таннауте каждый второй человек - королевских кровей! - почти выкрикнул Ибрисс. Этот разговор становился для него всё мучительнее. - Мама! Ты слышишь меня? Чужая женщина спит в моей спаленке!

- Да, сынок, слышу...

Арисса удивленно прислушалась, потрогала его за руку.

- Что с тобой? Ведь я уже сказала - это невеста нашего Фрисса, будущая королева. А твоя детская - лучшая комната во дворце. Вот, наверное, Фрисс и поместил её туда.

- Но мои рукописи! - выкрикнул Ибрисс, осёкся и повторил свистящим шёпотом: - Мои рукописи. Тетрадки со стихами и научными записями... Они исчезли! И вчера я увидел, как слуги во дворе сложили из них костёр!

Арисса в недоумении пошарила руками вокруг себя, потом начала поправлять ночной чепчик.

- А разве в комнате были рукописи?.. Может быть, ты ошибся, и на костре жгли ненужные бумаги?

- Я не ошибся, мама! Я видел!..

- Ну... всё-таки... - Арисса тоже разволновалась. - Эти бумаги хранились там столько лет, и ты ни разу о них не вспомнил... Там было ужасно пыльно, - мне рассказал Биотт, - и мыши изгрызли пергамент...

Она говорила что-то еще, но Ибрисса рядом уже не было. Он бесшумно повернулся и вышел. Теперь, несмотря на свою полноту и кажущуюся неуклюжесть, он двигался беззвучно, как тень.

Некоторое время он бродил по коридорам, а потом, услышав, как просыпаются обитатели, тихо вернулся в свою комнатку в башне, закрыл замок и задвинул внешний засов на двери, и лег на доски, глядя в чудесный, разрисованный светотенью потолок.

ЛАГУНА

Уже несколько дней флотилия из пяти кораблей двигалась вдоль низкого берега, погруженного во мглу. Стояла почти безветренная погода, и с берега бриз доносил отвратительный запах: это был запах смерти, ибо испарения Лагуны убийственны.

Зенопс, сидя в каюте Гаррана, охотно рассказывал были и небылицы, пока корабли неспешно шествовали друг за другом, ловя каждый порыв ветра, вдоль низких мёртвых берегов.

- Это самое страшное место на земле, - говорил Зенопс, прихлебывая, по обыкновению, легкое ланнское вино. - В длину Лагуна тянется миль на восемьдесят, а ширину никто не измерял. Миль пятнадцать, наверное. С той стороны топи и болота, и почти ничего не растет, кроме жирных бурых водорослей, которые высовывают побеги из воды. Когда-то здесь, говорят, была превосходная гавань, стояли города, и вся эта низменность была цветущим краем. Потом была война, залив обмелел, песчаные косы и отмели соединились, и залив превратился в Лагуну, отделенную от моря узкой полоской. Вода в лагуне зацвела и испортилась. В лагуну впадает только одна река - Уахха, но она наполняется только в сезон дождей, да и в это время редко достигает лагуны - воды Уаххи разбирают на поливку ланны-земледельцы.

Вся низменность вокруг лагуны тоже постепенно вымерла; говорят, что ядовитые испарения убили там всё живое. Видите эту мглу? Её не может рассеять даже сильный ветер, и она постоянно висит над мёртвой водой. Теперь вокруг лагуны кладбище. Животные с Синих гор, с плато Боффа спускаются сюда, когда чувствуют приближение смерти. Приходят даже сайги из хуссарабских степей. Смерть возле лагуны лёгкая: животные просто засыпают. Так что вся низменность сейчас покрыта костями. Среди них, говорят, есть кости драконов, о которых рассказывают в сказках. Но там ведь никто из людей не был, так что придумать можно всякое. Западные хуссарабы называют эту низменность Пойдешь-не вернешься.

- А что случилось с городами и людьми? - спросил Крисс.

Зенопс пожал плечами.

- Города постепенно потонули, погрузились в землю, ставшую топкой. А люди... Не знаю. Давно это было. Наверное, ушли. Не могли же они ждать и тонуть вместе с землёй?

Он хлебнул вина и понизил голос:

- Один сумасшедший из Тулуда - а этот город расположен всего-то в сорока милях от Лагуны, - так вот, он всем рассказывал, будто на дне Лагуны таятся несметные сокровища. Города-то были торговые, богатые. Этот человек всё думал, как бы добраться до этих самых сокровищ. В конце концов он придумал, что надо осушить Лагуну. Тогда, дескать, ядовитые испарения рассеются, топи высохнут, и можно будет пройти по дну. Его, конечно, подняли на смех. Тогда он нанял несколько кораблей и отправился к Лагуне. Он взял с собой рабочих, машины вроде воронов, которыми ломают стены. Он сказал, что пробьет косу, отделяющую Лагуну от моря. Тогда, дескать, вода выйдет самотёком, потому что за долгие годы её уровень поднялся выше уровня моря.

- Ну, и?

- Ну и никто его с тех пор больше не видел, - Зенопс приложился к кружке и огладил пышную бороду.

* * *

Когда смрадный берег Лагуны остался позади, флотилия подошла к устью реки Цеенты. В устье была небольшая гавань для ремонта и отдыха. Флотилия пополнила здесь запасы воды и отправилась дальше на север.

Теперь по правому борту замаячили Синие горы с белыми шапками снежных вершин.

Зенопс посоветовал держаться подальше от берега. На этом побережье в нескольких городках жили морские разбойники. У них были маленькие подвижные суда, выстроенные специально для преследования купеческих кораблей. Догнав купца, они шли на абордаж. Команду частью вырезали, частью заставляли перейти на их сторону. А купцов брали в заложники, чтобы получить за них выкуп.

- Нынче они присмирели, - сказал Зенопс. - Армия хуссарабов прошла здесь, как смерч. Жаль, что хуссарабы не остались тут насовсем: им не понравилась эта узкая полоска между морем и горами, они вернулись в свои степи. Но нам лучше всё-таки поберечься...

Ещё несколько дней пути. Далеко впереди показался высокий мыс Антохалла - самая северная точка Западного Рога Северного Полумесяца.

- За Антохаллой начинается улус хуссарабов. Городов на побережье нет, только торговые фактории. До самого устья Тобарры тянутся каменистые, пустые берега, - объяснял Зенопс.

- Нам все равно придется сделать остановку, - сказал Гарран. - И лучше там, где хуссарабы бывают нечасто.

Зенопс подумал.

- В дельте Тобарры есть пустынные острова. На одном из них лет тридцать назад стоял каменный монастырь крестовых братьев, - так их называли. Говорят, они приплыли лет сто назад с запада, из неведомых стран. Построили монастырь, похожий на крепость, и стали ходить по побережью, рассказывая о своем Боге. Потом хуссарабы взяли монастырь штурмом и сожгли, а монахов перебили. Я слышал, что хуссарабы избегают этих мест. И там есть вода, - в Тобарре очень много свежей воды.

* * *

Дельта Тобарры приближалась. Уже за неделю до того, как флотилия должна была приблизиться к устью, вода за бортом стала светлее. В иных местах она становилась почти пресной - мощные речные потоки пробивались сквозь соленые воды на десятки миль. Здесь водилось множество птиц и тюленей. Моряки с удивлением рассматривали этих животных, - они их никогда не видели прежде.

В маленькой бухте неподалеку от устья реки, которая могла быть протоком дельты, флотилия бросила якоря. Моряки отправились добывать морского зверя. На берег на разведку выслали два отряда.

Гарран и Ом Эро уединились с Зенопсом в каюте флотоводца и долго расспрашивали его о чем-то. Потом позвали Крисса.

- Крисс, прости, что я не выдавал тебе своих планов, - начал Гарран.

Крисс настороженно переводил взгляд с Гаррана на Ом Эро. Зенопс молчал и смотрел в сторону, как будто его этот разговор совсем не касался.

- Я собираюсь подняться вверх по Тобарре.

- Зачем?

- Удар в самое сердце хуссарабского государства. Всего в трёх днях пути отсюда - Махамбетта, город хуссарабского племени шатров. А еще в пяти днях - Тауатта, сердце Хуссарабии.

- У нас всего лишь пятьсот воинов, - напомнил Крисс. - И нет лошадей. Пешие не могут гоняться за конными.

- Если мы с ходу возьмем Махамбетту - лошади будут. Есть и люди, которые помогут нам. В Тауатте десятки тысяч аххумов. Строителей, кузнецов, плотников.

- Но не воинов, - возразил Крисс.

- Стремление к свободе любого делает воином, - ответил Ом Эро.

Гарран помолчал.

- На нашей стороне - внезапность. Города хуссарабов плохо укреплены, стены Тауатты еще только строятся... Впрочем, я думаю, что тебе незачем отклоняться от маршрута. Ты можешь продолжить плавание с Зенопсом дальше на север, к мысу Альмайя. К тому времени мы догоним вас.

- А если нет?

- Если что-то случится с кораблями, - мы прорвемся по суше, по долине Тобарры. И окажемся в Ушагане даже раньше, чем вы.

Крисс покачал головой, но на этот раз ничего не сказал.

- Значит, решено, - сказал Гарран. - С тобой останется сотня Раммата.

Крисс снова покачал головой, поднял глаза.

- Наверное, будет лучше, если мы подождем вас здесь.

Зенопс встрепенулся:

- Да, но...

- Ты говоришь дело, Крисс, - перебил Зенопса Ом Эро. - Ведь без Зенопса нам трудно будет плыть вдоль незнакомых берегов.

Зенопс нахмурился и стал ожесточённо оглаживать бороду.

Гарран взглянул на него.

- Это верно. Зенопс! Ты будешь ждать нас здесь две недели. Потом либо мы вернёмся, либо пришлём вести о себе. Я оставлю два корабля, - на одном нам будет проще совершить быстрый и внезапный рейд.

МАХАМБЕТТА

Разведчики вернулись к полуночи. Гарран ожидал их в своей каюте. Корабль со снятыми мачтами стоял в заводи в одной из проток, скрытый высоким тростником.

- Это не город, - сказал полусотник Ахт, начальник отряда. - Город только начали строить на холме, далеко от реки. Строят рабы, но они не похожи на обычных рабов. За ними приглядывают, но никто не подгоняет. Вокруг холма на полмили разбросан юрточный город. Юрт так много, что мы сбились со счета. Юрты рассыпаны где гуще, где реже. Между ними бродят собаки и овцы, бегают жеребята. Юрты разные - большие и не очень, белые и темные, есть даже такие, что похожи на шалаши. Очень много детей и женщин. Я видел женщину в высоком тюрбане, которая доила кобылу. Мужчин мало. Они сторожат рабов или пасут лошадей далеко от города. К югу от Махамбетты мы видели табун, - он тянулся до самого горизонта...

Гарран взглянул на Ом Эро.

- Если нет войска - почему рабы не бегут? - спросил Гарран.

- Прости, флотоводец, - сказал Ом Эро, - но это, видимо, не те рабы, к которым мы привыкли. Это ремесленники, пришедшие сюда со всего света...

Он оборвал себя, посмотрел на Гаррана, словно ожидая, что Гарран договорит за него или, по крайней мере, поймет всё без слов.

Но Гарран не хотел понимать.

- Им некуда бежать, - вздохнул Ом Эро. - На тысячу миль вокруг - чужая степь. До Аххума им не добраться - в долине Тобарры их встретит хуссарабский отряд, и, скорее всего, перебьёт. А чтобы идти горными тропами, надо знать дорогу. Мы освободим их, а они, воткнув топоры в стропила, скажут: Ты не можешь нас забрать на корабль и увезти на родину. Зачем же ты пришел? Мы свободны, и давно могли бы уйти. Но идти некуда. Да и незачем.

Покуда он говорил, лицо Гаррана всё больше мрачнело. Он опускал голову, сжимал кулаки. Когда Ом Эро умолк, флотоводец спросил:

- Что ты скажешь ещё?

- Скажу, - медленно начал Ом Эро, взвешивая слова, - что некоторые строители, кузнецы, ткачи и стеклодувы пришли сюда по доброй воле. Их дома разрушены, их родные убиты. А здесь у них есть работа и хлеб.

- Что ещё? - совсем тихо спросил Гарран.

- Нам не с кем здесь воевать, мореход. Мужчины-хуссарабы на войне. Остались только калеки, да подростки, пасущие коней...

Гарран поднялся, с грохотом отодвинув табурет. Ом Эро и Ахт отшатнулись.

Гарран постоял, положив руки на стол. Пододвинул к себе карту, ткнул пальцем:

- Значит, по-твоему, нам надо плыть вот сюда?

- В Тауатту? - удивился Ом Эро.

- В Тауатту, - подтвердил Гарран. - Там каанская ставка, там наверняка есть воины, с которыми ты, благородный айдиец, желаешь сразиться. Только помни: в тылу у нас останутся женщины, калеки и подростки, которые тоже умеют скакать верхом и стрелять на ходу из луков!

Ом Эро вздохнул.

- Нам не доплыть до Тауатты. Как корабль незамеченным проплывёт полторы сотни миль?

Гарран наклонился над столом и сказал:

- Тогда мы всё-таки нападём на Махамбетту. Это война, Ом Эро.

И айдиец внезапно понял, как мало он знает этого человека, с которым его связывали почти три года странствий.

- Ахт! - крикнул Гарран в дверь. - Позови всех сотников и полусотников.

* * *

...Лошади почуяли неладное раньше табунщиков. Повеяло дымком. Но это не был запах очагов, - это был запах горевшей травы.

Когда табунщики всполошились, было уже поздно. Громадный необозримый табун внезапно пришел в движение, и, набирая силу и скорость, стронулся с места.

Табунщики кричали, но их голоса тонули в грохоте копыт. Тихая лунная ночь внезапно превратилась в ад: лошади неслись, топча друг друга и всадников. А позади, на севере, загорался кровавый отсвет пожара.

КИАТТА

Лайса проснулась. Только что ей снился такой приятный, теплый сон, и вдруг что-то случилось.

Она повернулась на другой бок. Кровать была неудобной, совсем не такой, как дома, в Лувензоре.

Здесь всё было не таким. Даже рабы. Их нельзя было бить - Лайса узнала об этом случайно, после того, как велела стражнику высечь служанку. Стражник доложил об этом Фриссу, и служанка исчезла - вместо неё прислали новую. Фрисс не обмолвился ей ни словом, пока она, не вытерпев, не стала его расспрашивать. Из его уклончивых ответов она поняла, что слуги - не рабы, что киаттцы вообще не держат рабов.

- Кто же тогда работает? - удивилась Лайса.

- Работает тот, кто хочет получить деньги. Есть деньги - есть кров и пища...

Лайса непонимающе глядела на него.

- А в каменоломнях? Или на тяжёлых работах где-нибудь в поле?

- В каменоломнях работают самые нищие, это так. Они заключают контракт с хозяином, он кормит их и выплачивает жалованье.

- Жалованье - рабам?

Фрисс вздохнул.

- Они не рабы. Они просто хотят подзаработать, а в каменоломнях неплохо платят... То есть, платили - сейчас-то строят мало, и камень никто не добывает.

Лайса молча смотрела на Фрисса, склонив голову. Морщила лоб.

- А слуги? - наконец спросила она.

- Слуги? Ну, они служат.

- За деньги? - поразилась, догадавшись, Лайса.

- Конечно, - удивился Фрисс. - Если слуга плохо работает, его могут выгнать. Вот и всё.

Лайса внезапно расхохоталась, но смех её был с оттенком раздражения, если не злобы.

- Значит, если я захочу наказать нерадивую кухарку, я могу её только выставить за ворота. Ну и ну! И давно у вас такие порядки?

- Давно, - кратко ответил Фрисс. Этот разговор ему почему-то был неприятен, и становился всё неприятнее. У него даже мелькнула странная мысль, что королева Арисса была в чём-то права, когда ругала Лайсу и всех работорговцев.

Дело закончилось тем, что Лайса решила выписать из Лувензора настоящих рабов - тех, которые жили в доме её отца, следили за хозяйством, причёсывали и одевали её, укладывали спать, и приносили теплую воду по утрам для омовения. Уж с ними-то она будет вести себя так, как привыкла. И Фриссу это понравится, - она знала, она чувствовала это.

Первая брачная ночь напугала её. Фрисс казался таким неумелым, робким, даже напуганным, что Лайса пришла в досаду и помогала ему, как могла. При этом ей необходимо было показать, что она совсем неопытна в таких делах. Но она справилась. Фрисс был так ослеплён, что ничего не замечал, только беспрерывно говорил пошлые восторженные слова, лез целовать её в губы, и больно мял грудь.

Рабы в Лувензоре делали всё это куда лучше его.

В Лувензоре всё было лучше. А главное - она была там полной хозяйкой.

Но ничего. Скоро здесь всё изменится. Ведь теперь она - королева Киатты, законная и полновластная.

Правда, ещё оставалась Арисса.

Фрисс присутствовал при их первом и единственном свидании. Лайса не видела Ариссу много лет, она помнила её властной, не терпевшей возражений женщиной, перед которой трепетали все, даже престарелый король.

То, что она увидела теперь, доставило ей некоторое удовольствие. Арисса оказалась маленькой, слепой, и к тому же совершенно запуганной старушонкой. Она почти не вставала с постели, а из своей комнаты не выходила и вовсе.

К тому же от неё скверно пахло. И Лайса, улучив момент, когда Фрисс отвернулся к окну, быстро наклонилась к Ариссе и шепнула:

- Помнишь меня, старая ведьма? Я Лайса, наследница Лувензора, и королева Киатты.

Арисса задрожала, поджала губы. Она ничего не ответила, но Лайса испугалась, что она нажалуется мужу. Она сказала громко:

- Теперь всё будет по-другому. За тобой будут ухаживать мои лучшие слуги. Считай меня своей дочерью. И разреши называть мне тебя мамой.

Арисса снова промолчала. Губы её тряслись, и Фрисс с неудовольствием спросил:

- Мать, ты слышишь?

- Я слышу, сынок, - отозвалась Арисса.

- Почему же ты не отвечаешь?..

Фрисс повернулся к Лайсе.

- Пойдем отсюда, моя королева. У матери от старости бывают затемнения сознания.

- Надеюсь, это не надолго, - двусмысленно ответила Лайса.

И вот теперь, поворочавшись на жесткой постели, Лайса поняла, что сон окончательно улетучился.

Она снова повернулась.

За полупрозрачным пологом мерцал ночник. Вокруг него вились ночные мотыльки, и сгорали с негромким шелестом.

Лайса зевнула, потянулась к пологу, чтобы взглянуть в окно, - может быть, рассвет уже наступает, - и внезапно осознала, что в комнате есть кто-то еще.

Она привстала.

- Фрисс?

Странно. В дверь был врезан замок, и она закрыла его после того, как ушёл Фрисс - счастливый и исполненный благодарности. Может быть, у него есть свой ключ?

- Фрисс, это ты? - спросила Лайса громче. - Что же ты молчишь?.. Иди сюда, всё равно ты меня разбудил. Утренняя любовь всегда слаще вечерней.

На пологе возникла чья-то тень. Но Лайсе понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что человек, стоявший за пологом, не был Фриссом.

Она почувствовала, как замерло сердце и похолодели руки. Этого ещё не хватало! Какой-то негодяй проник в спальню королевы!..

Она решительно откинула полог. Возле кровати стоял толстый человек с тёмными, словно прилипшими к голове волосами. Он стоял боком, и она не видела его лица.

Потом она заметила, что в его руках блеснуло что-то и с ужасом поняла, что это нож.

- Кто ты? - спросила она, с трудом выговаривая слова. - Что тебе здесь нужно?

- Я Ибрисс, - ответил человек тонким обиженным голосом. - Разве ты не слышала про меня?

Да, она слышала. Она вспомнила, что у Фрисса были два брата, и оба, как он говорил, пропали где-то. Младшего звали Крисс, он служил аххумскому царю, и пропал во время войны. А старший... Старший был сумасшедшим. Он ходил по городам и пел песни нищим.

Ибрисс повернулся к ней. Раздвинул полог.

Лайса отпрянула, стала отползать по широкому ложу, пока не забилась в самый угол.

- Я... не подходи... Я сейчас позову слуг! Знаешь, что Фрисс сделает с тобой?..

Она тянула на себя покрывало, расширенными от страха глазами глядя на нависавшую над ней тушу. Свет падал на Ибрисса сзади, и его фигура казалась огромной, нечеловечески огромной, и непроницаемо чёрной. Только лицо было белым, и пухлые губы его тряслись.

- Не бойся, - проговорил он срывающимся голосом, странно кося глазами. - Я еще никому в жизни не причинил боли. Тебе тоже будет не очень больно. Не так больно, как мне...

Удушливая волна ударила в нос Лайсе. От Ибрисса воняло застарелыми потом и мочой, словно он никогда не мылся. От этого запаха у нее закружилась голова и сжался желудок от приступа тошноты.

Лайса открыла рот, чтобы закричать, но нож, взлетевший к самым её глазам, словно парализовал её. Она смогла выдавить из себя лишь что-то, подобное хриплому вою, - и больше ничего не успела.

* * *

На этот раз, едва скрипнула дверь, Арисса сразу же проснулась. У нее был очень чуткий слух, - она даже поняла, что дверь открыли не ключом. Слишком уж громким и необычным был скрежет.

- Кто здесь? - спросила Арисса, напряжённо повернув лицо к дверям.

Раздались грузные шаркающие шаги. Шаги Ибрисса.

- Это я, мама, - сказал он, подойдя к постели. - Мне не спится.

Арисса протянула руку, но Ибрисс стоял далеко, и Арисса вздохнула:

- Конечно, сынок. Ты можешь посидеть со мной. Но скажи, как ты открыл дверь? Разве Фрисс дал тебе ключ?

Ибрисс присел на край кровати - старое дерево затрещало под его тяжестью.

- Мне не нужен ключ, мама. Я умею открывать двери без ключа. Оказывается, я многое умею. Только раньше я не знал об этом.

Он помолчал, вздыхая и что-то бормоча.

- Что-то случилось, сынок? - спросила Арисса.

- Нет, мама... Просто мне не спится. Я хожу по ночам по дворцу и всё время думаю...

Арисса удивилась:

- А разве стража пропускает тебя? Мне казалось, что Фрисс...

- Стража... Стража спит, мама.

Он длинно вздохнул, с каким-то присвистом и всхлипом. Потом коснулся руки Ариссы и вложил ей в ладонь что-то гладкое, плоское.

- Пощупай, что я тебе принёс. Это пергамент. Я научился делать пергамент, и теперь снова могу сшивать тетради и записывать стихи.

Арисса пощупала. Это действительно было похоже на пергамент, только необычайно тонкий и мягкий. Несколько лоскутков, сшитых вместе.

- Ты молодец, сынок, - похвалила Арисса. - А где ты взял кожу?

- Там... - он вдруг выхватил листки из её рук и сказал:

- Хочешь, я покажу тебе Калассу?

Арисса вздрогнула.

- Кала... Но ведь она исчезла... Фрисс сказал, что она ушла, - наверное, решила умереть в одиночестве, чтобы не расстраивать меня...

- Она жива, мама. Жива. Только у неё больше нет языка.

Арисса не поняла. Поискала рукой, нащупала лицо Ибрисса, прижала ладонь к его пухлой небритой щеке.

- Ты болен, сынок, - сказала она дрогнувшим голосом.

- Да, мама, - согласился Ибрисс. - Мы все больны. И Каласса тоже. Она, наверное, скоро умрёт...

- Какая Каласса? Что ты заладил? - раздражённо сказала Арисса, отнимая руку. - Где это ты видел её?

- Там, внизу. В подземелье, где когда-то Фрисс держал нас.

- Я не знаю никакого подземелья! - почти выкрикнула Арисса. - Что ты мелешь?

Ибрисс поднялся.

- Как хочешь. Она внизу, в каземате, там же, где в клетке сидел и я. Только там есть еще одна клетка. В этой клетке её и держат.

Арисса затряслась от гнева.

- Уходи! Не желаю слушать твои глупости! Они мне давно надоели!..

- Хорошо, мама. Прости.

* * *

Когда утром Фрисс и Биотт с отрядом дворцовой стражи ворвались в подземелье - они нашли дорогу по кровавым пятнам на полу, - они застали там Ибрисса.

Он сидел прямо на полу, рядом с клеткой Калассы. Каласса была мертва. Петля затянулась на её шее, из черного рта глядел обрубок языка. Она почти лежала на полу клетки, боком, а верёвка из полосок ткани, оторванных от подола, была привязана к решётке вверху.

Перед Ибриссом, на покрывалах и простынях, побуревших от крови, лежали куски мяса, внутренности, кости - всё по отдельным кучкам. А сам он, согнувшись, держал на коленях лоскут кожи и что-то писал, обмакивая кусок расщепленной и заостренной кости в кувшинчик, наполненный кровью. Руки у него были в засохшей крови, и бурые засохшие пятна покрывали лицо. Его ночная рубаха тоже стояла колом от высохшей крови, но Ибрисс, казалось, ничего не замечал. Он писал, очень низко опустив голову, потому, что в каземате было полутемно, и еще потому, что у него было слабое зрение.

* * *

Он не сопротивлялся.

Когда его связали и вытащили из подземелья, Биотт поднял один из лоскутков, исцарапанных рукой Ибрисса.

Там было написано: В человеческом теле 233 кости разной величины....

И что-то ещё, что Биотт уже не смог прочитать.

АЛААМБА

В каньон путники спустились ночью, чтобы избежать случайной встречи на дороге.

Алаамба сияла в лунном свете - ровная, гладкая, словно струя жидкого разлитого стекла. Дороги по обе стороны реки казались пустынны.

- Мы переплывем на ту сторону, держась за сёдла лошадей, - сказал Каррах. - Каан-бол сумеет сделать это?

- Я уже плавал так, этому меня учил старый Шаат-баатур, - гордо ответил мальчик. Взглянул украдкой на мать и добавил:

- И не называй меня больше каан-болом.

- Как скажешь, - ответил Каррах.

Они сделали привал в ивняке, потом вошли в воду.

Стекло оказалось холодным, как лёд. Сильное течение валило с ног, но вскоре кони поплыли, и люди поплыли рядом с ними. Течение медленно сносило их к северу.

Но едва они выбрались на берег, из-под нависших над водой разросшихся ив вышли хуссарабские воины.

- Назад! - крикнул Каррах, и уже стал разворачивать лошадь, когда негромкий голос, говоривший по-хуссарабски, остановил его:

- Мы друзья царицы и каан-бола. Не бойтесь!

Хуссараб с широкоскулым смуглым лицом, с косицей на затылке, поднял руку, показывая, что у него нет оружия.

- Кто вы? - спросила Домелла, загораживая сына.

- Нас послал Бараслан. Идёмте. Там, в роще, горит костёр, вы сможете обсушиться и поесть.

* * *

- Я думал, Бараслан погиб, - сказал Каррах, когда они, завернувшись в теплые одеяла, сели на кошмы у костра.

- Нет, не погиб. Теперь он большой начальник. Многие присоединились к нему после того, как Каран-Гу сжёг Арманатту. И сейчас еще сотни воинов бродят в окрестностях, не зная, кому теперь служить. Бараслан велит служить Айгуз, дочери каана, и матери следующего каана. Я думаю, он прав.

- А как он узнал, что мы здесь?

- Он не знал, - широкоскулый улыбнулся. - Он выслал отряды вдоль Алаамбы от Зеркальных озёр до самой Тобарры. Аммар гнался за вами. Но Аммара больше нет.

- Откуда ты знаешь?

- Степь говорит, - усмехнулся широкоскулый. - Кто не знает, что такое степь, думает, что она пуста. Но это не так. Вести летят быстрей скакуна, от юрта к юрту, от становища к становищу, с табунщиками, с купцами. Степь говорит лучше, чем лес или море.

- Хорошо. Где же сам Бараслан?

Хуссараб кивнул на восток.

- По ту сторону гор, в Аххуме. Мы должны проводить вас к нему в ставку. А дальше не знаю.

Харрум уже спал, приоткрыв рот. Домелла дремала, а каан-бол лежал рядом, положив голову ей на колени.

- Спите. Дозоры выставлены. Утром поедем к перевалу.

* * *

Бараслан встретил их на перевале. Было раннее утро, и туман стлался над каньоном, а горы были розовыми и розовели над ними легкие перистые облака.

- Здравствуй, царица, - сказал Бараслан, церемонно поклонившись. Он был одет в богатый кафтан, в панцирные доспехи, пупырчатые, как шкура дракона, и покрытые золотом. Островерхий шлем с наушниками был украшен пучком перьев филина.

- Здравствуй, Бараслан.

Домелла тоже поклонилась, а Бараслан так же церемонно приветствовал каан-бола.

- Теперь вы под моей защитой. Приказывай, куда сопровождать тебя.

Домелла переглянулась с Каррахом. Харрум с готовностью сказал:

- Хатуара!

Бараслан покачал головой.

- Хатуара в улусе Камды. Он убьет вас. Его отряды рыщут и здесь, по эту сторону гор. К счастью, Камде сейчас не до вас. Он готовится к битве: против него выступил сам Каран-Гу, у которого гораздо больше сил, и крепче тылы. А нам лучше всего ехать в Ушаган.

- А кто сейчас правит в Ушагане? - спросил Каррах.

- Его имя - Руаб. Он служит Камде, но он верен дочери каана.

Каррах удивлённо посмотрел на Бараслана, повернулся к Домелле:

- Руаб когда-то был начальником агемы Берсея, а я служил под началом Берсея тысячником. Если ты веришь Руабу...

Домелла покачала головой:

- Я не знаю, кому мне верить. Но Ушаган - это наш город. Правда, сынок?

- Да, мама! И пусть они не называют меня каан-болом! Я - Аххаг!

Бараслан захохотал, за ним засмеялись другие воины, и даже Каррах улыбнулся.

- Ну что ж, - сказал Бараслан. - Путь предстоит не близкий. Не будем терять времени. Вперёд!..

ДЕЛЬТА ТОБАРРЫ

Условленный срок прошёл, но Гарран не вернулся.

Крисс подождал еще два дня, а потом велел сниматься с якоря.

Больше всех этому был рад Зенопс. Он суетился возле Крисса и ворковал:

- Это мудрое, очень мудрое решение. Может быть, флотоводец сейчас мчится по степи, от аила к аилу, сметая всё на своем пути. Где и когда он остановится? Вдруг он решил пройти вдоль Тобарры и сушей вернуться в Аххум?

Крисс покосился на купца.

- Для этого у Гаррана слишком мало сил.

- Важно начало! - живо возразил Зенопс. - К нему присоединятся десятки тысяч аххумов, таосцев, намутцев, угнанных хуссарабами. В степи теперь кого только нет! Много рабов, но есть и свободные работники. И, как я слышал, даже воинские отряды, охраняющие хуссарабские города и княжеские ставки!..

Крисс промолчал.

Небо было затянуто серыми облаками, и море тоже казалось свинцово-серым, лишь на гребнях тяжелых волн светилась белая пена. Над черными утёсами кричали чайки.

Корабли медленно выгребали в открытое море, поднимали паруса, ловя ветер.

* * *

- Это побережье совсем дикое. Горы и лес, и дикие люди, которые не любят торговать. Да и их на этой стороне Ринрута встретишь нечасто. Наверное, потому, что здесь очень холодно. Здесь часто дуют северные ветры, принося туманы, сырость, и даже снег... Ты знаешь, что такое снег?

Зенопс сидел на верхней палубе, под навесом перед входом в каюту. Рядом с ним на скамье, прямой, как палка, застыл Раммат.

Зенопс не дождался ответа.

- Снег - это... - начал было он и внезапно замолчал.

Словно по волшебству из серо-свинцовых туч вдруг посыпались белые хлопья. Сначала редко, потом гуще и гуще. Снег исчезал, не достигая волн, оставляя на палубе мокрые пятна.

Похолодало, и Зенопс, кутаясь в свой дорожный бурнус, решил, что его услышали боги. А раз так - то лучше помолчать, чтобы не сболтнуть лишнее. Он поднялся и пошел в каюту.

А Раммат все сидел, прямой и неподвижный. Его голова и плечи побелели от снега. Побелела и палуба.

Матросы и солдаты, высыпав на палубу, громко обсуждали невиданное зрелище, пробовали снег на вкус, и удивлялись, что он не солёный. Тогда кто-то предложил пополнить запасы питьевой воды, над палубой растянули парусину.

Паруса обвисли и потемнели под грузом мокрого снега. Откуда-то с невидимого теперь берега прилетел поморник. Покружил над кораблём, крикнул хрипло и недовольно, и пропал в снежной пелене.

* * *

Я уверен, никто из киаттцев не заплывал ещё так далеко. Третий день дует северо-западный ветер, который вынуждает нас держаться так близко к берегу, насколько это возможно. Гребцы устали, а удобной бухты не видно - повсюду угрюмые неприступные скалы, поросшие наверху хвойным лесом.

Зенопс уверяет, что такая погода даже здесь бывает нечасто, и нам просто не повезло. Не знаю. Я грею руки над жаровней, чтобы они могли писать, и вспоминаю горячее плато Боффа.

Для того, чтобы достичь мыса Альмайя и обогнуть Землю, нам предстоит пройти почти двести миль - восточный полуостров Полумесяца на карте похож на нож, направленный в Северный океан. Но карта неточна, на ней указаны устья некоторых рек, но внутри полуострова - белизна, неизвестность.

Жаль, что здесь нет Ибрисса. Он прекрасно рисовал карты, насколько я помню. Он обошёл всю Киатту и исправил карту, хранившуюся у отца.

Что там сейчас, в Киа-Та-Оро?.

* * *

Непогода закончилась внезапно. Снег сошел на нет, внезапно выглянуло солнце, и мир в течение нескольких мгновений преобразился. Темно-синие валы катились с запада, а на востоке синие утесы подпирали небо.

Ветер дул с запада, и корабли теперь могли, пользуясь неизвестным в Аххуме парусным оснащением, идти под парусами. Гребцы отдыхали, Зенопс вновь занял место под навесом и, собирая кучку слушателей, рассказывал свои бесконечные истории.

КИАТТА

На Ибриссе был стальной ошейник, и на четырех стальных цепях вели его по улице самые сильные воины. Цепи были натянуты так, чтобы Ибрисс не мог сделать ни шага в сторону. Руки Ибрисса были плотно связаны от локтей и обмотаны паклей, пропитанной смолой. Он держал их перед собой, как будто не смея опустить.

Горожане, стоявшие вдоль мощёной мостовой с пробитыми в булыжнике колеями для повозок, глядели молча. Даже шепотков не было слышно. Только звякали цепи и слышалась тяжелая поступь стражников.

Казалось, Ибрисс не понимал, куда и зачем его ведут. По временам он закрывал глаза и шел, подняв лицо кверху. Потом внезапно, словно прозрев, диким взором окидывал толпу, старинные каменные дома под черепичными крышами. Стражников он не замечал. Зато замечал людей, гроздьями свисавших с подоконников и балконов, - он кивал им и растягивал побелевшие губы в улыбке.

Нет, всё-таки он всё видел и понимал. Поэтому и не удивился, увидев на площади перед магистратом сколоченный из досок высокий помост, выкрашенный в черный цвет, засыпанный соломой.

Его подвели к эшафоту и он словно на краткий миг прозрел: обвёл эшафот удивлённым взглядом, попытался повернуть голову, чтобы разглядеть стражу, отделявшую его от толпы. Потом, увидев магистрата и магистратских чиновников, внезапно крикнул срывающимся голосом:

- Что вы задумали? Я - король!

Магистрат вздрогнул, едва не выронив свиток. Боком поднялся на эшафот в сопровождении секретаря, палача и его помощников.

- Я - настоящий король, и отец мой был королем! - снова крикнул Ибрисс.

Он схватился за натянутые цепи. Его жирное тело, обтянутое серым балахоном, который был ему маловат, заколыхалось от усилия. Стражники, удерживая цепи, упёрлись ногами, краснея от натуги.

- Я никому не сделал больно! Я ничего плохого не совершил! Фрисс велел сжечь мои бумаги, а в моей комнате поселил демона, который прикинулся человеком, женщиной. Он и внутри оказался похожим на человека, но я точно знаю...

Крик оборвался: начальник стражи махнул рукой, и цепи дёрнулись, почти свалив Ибрисса с ног. Он повис на ошейнике, захрипел, цепляясь руками за цепи. Волоком его втащили на эшафот и подвели к краю, так, что теперь он был хорошо виден толпе, запрудившей площадь и ближайшие улицы.

Магистрат, стараясь держаться подальше от сумасшедшего, развернул свиток и начал читать.

До толпы доносились лишь отдельные слова, и кто-то закричал:

- Громче! Нам ничего не слышно!..

Магистрат сурово взглянул на толпу, и стал читать громче:

- ...Нет такого наказания, которое смогло бы искупить вину этого злодея. Горе нашего короля Фрисса, королевы-матери Ариссы...

- Да она рада до смерти!.. - крикнул кто-то. Толпа зашевелилась, стражник замахнулся на кого-то алебардой.

- ...Никогда ещё народ Киатты не был свидетелем такого чудовищного преступления...

- Был! Был! - завопило в толпе сразу несколько голосов.

Магистрат побурел, оторвался от свитка и ткнул им по направлению голосов.

- Взять этих крикунов под стражу! Они забыли о том, где находятся, и о том, что есть предел и королевскому мягкосердечию!..

Стражники повернулись к толпе, тесня её, раздались вопли. Ловить крикунов, впрочем, никто не собирался. Но тут сотник конного отряда хуссарабов поднял руку. Отряд стоял по бокам и позади эшафота. Всадники сорвались с места и врубились в толпу. Заработали плети, люди шарахнулись в стороны, брызнула кровь. Истошно закричал кто-то, попавший под копыта.

Хуссарабы работали плетьми усердно, но как бы машинально, по обязанности. Большая часть горожан была вытеснена с площади, но тут из ближних окон в хуссарабов полетели горшки, кастрюли, и даже сковородки.

Сотник рявкнул, отдавая команду. Хуссарабы перегруппировались, засвистели стрелы, направленные в окна.

Но из других окон ударило несколько арбалетных болтов. Один из всадников зашатался и рухнул с седла, под другим упала лошадь. Толпа воспрянула духом и кинулась на хуссарабов, хватая их за стремена, пытаясь стащить с сёдел. Неистово работали плети.

С фонарного столба благообразный лысый человек в кожаной безрукавке закричал алебардщикам:

- Чего вы смотрите? Бейте хуссов!

И неожиданно, вставив в рот пальцы, засвистел, как мальчишка.

На крышах появились чьи-то головы, и вниз посыпались куски свинцовой черепицы.

Хуссарабы попятились обратно на площадь, на ходу стреляя из луков. Стрелы сыпались в толпу, в окна, на ближайшие крыши. Зазвенело разбитое стекло, а человек на столбе внезапно взмахнул руками и полетел на мостовую.

Теперь на площади никого не оставалось, кроме нескольких раненых горожан, ближние участки улиц тоже опустели. Стражники жались к стенам домов и к ограждению вокруг эшафота.

Сотник хуссарабов подъехал к магистрату, у которого тряслись руки и губы, и рявкнул на ломаном киаттском языке:

- Хотел казнить, делай быстро!

Магистрат испуганно кивнул, обернулся к палачу.

- Волей народа и короля, - пробормотал он, - преступник приговаривается к сожжению рук, обагрённых невинной кровью...

Палач сунул факел в чугунную ёмкость. Чёрная маслянистая жидкость - кровь земли - вспыхнула, взметнулось пламя и едкий дым повалил в синее киаттское небо.

Стражники укоротили цепи и потащили Ибрисса к огню. У него подогнулись ноги, лицо тряслось, и казалось, что он пытается спрятать руки между колен. Помощники подхватили Ибрисса и подтащили к огню. Ибрисс упирался, завывая. Два стражника, бросив цепи, поспешили на помощь. Вчетвером им удалось подтолкнуть его ещё ближе, а палач с помощью крюка, зацепив руки Ибрисса, подтащил его к огню.

Пакля на руках вспыхнула. Помощники и стражники, отворачиваясь от невыносимого жара, отступили. Цепи снова натянули. Ибрисс теперь полусидел на соломе, отставив от себя пылающие факелом руки. Смоляные горящие капли падали на солому, но помощники тут же засыпали их мокрым песком, беря его лопатами из приготовленной заранее тачки.

Внезапно, сквозь дым и копоть, Ибрисс закричал:

- Вода горит, горит вода!.. Последний король Киатты, наступил твой час!..

Потом стражники почувствовали, как натянулись и обвисли цепи.

- Оттащите его, - приказал палач.

Ибрисс лежал на боку, изо рта торчал синий прикушенный язык.

Дым, копоть, вонь долго еще висели над площадью.

* * *

- Он умер, ваше величество, - доложил магистрат.

Фрисс поднял голову. Он сидел в библиотеке отца, и перед ним лежал раскрытый огромный фолиант.

- Кто?

Магистрат, волнуясь, переступил с ноги на ногу.

- Ваш брат, Ибрисс.

Фрисс долгим взглядом посмотрел на магистрата.

- Хорошо, - наконец сказал он. - Только, пожалуйста, не называй его больше моим братом.

Магистрата больше всего поразило слово пожалуйста - до сих пор он ещё не слыхал подобного из уст нового короля. Он помялся, не зная, как продолжить.

Фрисс снова поднял голову. Взгляд его был отсутствующим.

- Э-э... Я должен доложить...

- Ну?

- В городе неспокойно.

Фрисс взглянул осмысленнее.

- То есть?

- Хуссарабы ушли в свой старый лагерь, за городские стены. Стражники отказываются покидать казармы. Чернь собирается на площадях и перекрестках, и кричит, что казнь была несправедливой... Ну, и вообще...

Магистрат взмок и стал вытирать лоб кружевным платком.

Фрисс задумчиво перелистнул пергаментную страницу.

Магистрат уже подумал было, что ему следует повторить свою речь, - хотя чувствовал, что это ему почти не под силу, - но Фрисс внезапно спросил:

- А дворцовая стража?

- Она здесь, внутри крепости, - с готовностью отозвался магистрат.

- Так чего же нам бояться? А?

Магистрат снова вытер лоб платком, и снова затоптался на месте.

- Пока я ехал сюда... Меня дважды облили помоями из окон. А кучеру подбили глаз каким-то фруктом...

- Значит, твой кучер теперь одноглаз. Надо подбить ему второй. Тогда он немного станет похожим на мою мать.

Фрисс внезапно рассмеялся нездоровым скрипучим смехом.

- Иди, - наконец сказал он. - Ворота королевского дворца заперты, и тебя не выпустят, так что придётся тебе остаться здесь. Хочешь переночевать в королевских покоях, или в гостевых, или в башне? Там есть хорошие комнаты. Особенно та, где жил Ибрисс...

Магистрат силился что-нибудь ответить, но не находил слов. А Фрисс, внезапно захваченный какой-то идеей, поднялся из-за стола.

- Идём. Я хочу показать тебе эту комнату.

- Но... - магистрат попятился было, однако Фрисс не дал ему договорить.

- Ты увидишь сам, до чего это интересно. И не бойся, я вовсе не хочу тебя пугать. Насчет же волнений... Не думай о них. Знаешь ли, меня сейчас заботит другое. Армия хуссарабов вторглась в Киатту с юга. Они возвращаются в долину Тобарры, но предводительствует ими один мой хороший знакомый - аххумский тысячник по имени Лухар. Из Аларгета прискакал гонец. Лухар предлагает мне оставить Оро и корону...

* * *

Они поднялись по лестнице в башне, у двери в комнату Ибрисса Фрисс снял со стены фонарь. Они вошли.

Фрисс поднял фонарь над головой и магистрат невольно ахнул.

На полу лежал обнажённый Ибрисс.

Но уже в следующую секунду магистрат понял, что это только рисунок. Невероятно реалистический, в тусклом свете полностью создающий иллюзию лежащего человека, с густыми тенями, с белым рыхлым телом, даже с сеткой синих прожилок на животе.

Ибрисс лежал, запрокинув голову и глядя в потолок ясными глазами. Глаза казались живыми, и магистрат слегка попятился, а потом невольно проследил за взглядом нарисованных глаз.

На потолке была точная копия Ибрисса. Но только на потолке Ибрисс был мёртв, и сложенные на груди руки были черными, словно обгоревшими, а рядом с его головой лежала искусно нарисованная корона киаттского короля.

У магистрата закружилась голова, ему стало душно и в глазах всё поплыло.

- Обрати внимание, - негромко сказал Фрисс. - Стены комнаты круглые, - она ведь расположена в башне и занимает большую часть сечения...

Магистрат взглянул. Действительно, комната казалась квадратной. Комната закачалась перед его глазами, и в голове внезапно стало сумеречно.

- Я думаю, - сказал Фрисс задумчиво, - что он не был сумасшедшим. Он хорошо знал, что быть и казаться - не одно и то же.

И, внезапно развернувшись к магистрату, так, что тот даже попятился, Фрисс крикнул:

- Тогда зачем же он убил Лайсу??

Широко открыв глаза и рот, магистрат тряс головой, не в силах вымолвить ни слова.

Взгляд Фрисса внезапно потух, и он сказал прежним ровным голосом:

- Может быть, он догадался, что она тоже была не той, какой мне казалась?..

Они помолчали, наконец Фрисс повернулся к выходу.

- И еще мне непонятно, - проговорил он, когда магистрат поспешил следом, торопясь покинуть эту обитель безумия, - Непонятно, откуда он взял краски?

Магистрат даже приостановился от удивления.

- Краски?..

- Ну да - те, которыми он нарисовал меня.

- Вас, ваше величество? - заплетающимся языком промямлил магистрат, уже не способный ничему удивляться.

- Ну да. Меня. А кого же еще он изобразил? - ответил Фрисс, покачал головой и двинулся вниз по лестнице.

Магистрат, не чуя ног, семенил следом и с опаской глядел на большую голову Фрисса. Эта голова, думал он, тоже совсем не в порядке.

* * *

Труп Ибрисса, завернутый в какое-то тряпье, сбросили с городской стены в ров. Туда бросали падаль, и - что бывало довольно редко, - трупы врагов и казнённых преступников.

Поздно ночью стражник, дежуривший на стене, услышал какой-то треск. Он пошел на шум и очутился на выступе, с которого днем сбросили труп брата короля.

Шум доносился именно отсюда.

Луна выбежала из облаков, будто торопясь посветить стражнику. Опираясь о копьё, он перегнулся через парапет, вглядываясь вниз. Снизу тянуло тошнотворным запахом гнили. Стражник морщился.

Некоторое время он не мог понять, что происходит во рву, - ров оставался в тени. Ему показалось, что там грызутся собаки.

И внезапно увидел, как из рва, тяжело переваливаясь через край, выползает черный человек. Нет, он не был черным - это было только первое впечатление, из-за обманчивого лунного света.

Чёрными у него были только руки.

Стражник, внезапно осенённый догадкой, присел, не в силах отвести взгляда от ожившего покойника.

А покойник вылез изо рва, переполз через заросшую травой и кустарником насыпь, и двинулся прочь. Он шёл хорошо узнаваемой неровной походкой, - переваливаясь с ноги на ногу, втянув голову в плечи. Он даже размахивал черными обгоревшими культяпками, словно это были его прежние руки.

Так, не торопясь, он пересёк открытое пространство, залитое мраморным светом луны, и исчез под сенью вечнозеленых дубов.

А стражник, вцепившись в древко копья, всё глядел ему вслед.

ТУМАННЫЕ ГОРЫ

По северным отрогам Туманных гор вилась караванная дорога. По ней уже много дней шёл Сейр. Он был одет в простую холщовую рубаху, в плащ с головной накидкой. На ногах были хуссарабские войлочные сапоги, подбитые кожей, старые, в заплатах.

Когда мимо проносились отряды воинов, Сейр отходил на обочину, садился, и молча ждал, следя за всадниками.

Отрядов было много. Они торопились - сотни и тысячи, под хуссарабскими стягами. Но среди них было больше намутцев, аххумов, жителей гор и западного побережья, чем самих хуссарабов.

Они шли на войну, и за ними тянулись тысячи повозок на деревянных колесах. В повозках везли оружие, разобранные метательные машины. А еще в повозках ехали женщины - жёны, наложницы, прачки, кухарки, служанки.

Обозы тоже торопились, и Сейр уступал им дорогу, садясь на придорожный камень и ожидая, когда пройдет очередная вереница повозок.

Из-за пологов на него глядели любопытные чёрные глаза, и какая-то женщина бросила ему кусок лепешки.

Сейр поднял её и, встав во весь рост, долго глядел вслед повозке, а женщина, сидя у откинутого полога, свесив ноги в пестрых шароварах, тоже глядела на него.

* * *

Сейр шёл и шёл, и никто ни разу не остановился и ни о чём не спросил его.

У каждого было своё дело. Наверное, было оно и у этого странного старика с гривой седых волос, с изборожденным глубокими складками лбом.

Может быть, он тоже идёт на войну. Может быть, он хочет пристать к войску и после победы получить свою долю добычи, сняв с убитого сапоги, или подобрав седельную суму.

Он старик, он прихрамывает на одну ногу, он никому не опасен.

Пусть идёт.

А вокруг медленно поворачивались крутые синие склоны гор, уходивших своими вершинами в туманную высь, и в расщелинах шумели водопады, а в рощах пересвистывались птицы.

Потом дорога, петляя, стала спускаться. Еще немного - и впереди показалась громадная впадина Зеркальной долины со сверкающими зеркалами озёр и серебряными нитями рек.

Здесь, в этой долине, должно было решиться, кому теперь предстоит править над миром. Кому умереть с честью, а кому - жить дальше под голубым небом, под ласковым солнцем, наслаждаясь всем тем, что нельзя унести с собой по ту сторону света.

НАРРОНИЯ

Потрёпанный отряд появился со стороны пустыни из раскаленной, огнедышащей пасти Арары. Едва две сотни человек, пешие, без доспехов дошли до Нарронии, потеряв в ущелье большую часть воинов, а в пустыне - всех коней.

Шаган плёлся вместе со всеми, и, увидев в просвете между горными склонами что-то, похожее на город, указал на него камчой, с которой не расставался, хотя конь давно уже был съеден.

Воины подтянулись, приободрились.

- Может быть, там, в городе, Занн. Может быть, он ждет нас с отрядом верных ему людей... - Шаган говорил механически, не зная, слушают ли его или нет.

Скорее всего, он говорил для себя самого, хотя ему было больно шевелить обескровленными потрескавшимися губами, и распухшим шершавым языком.

Но чем ближе они подходили, тем более странным казался город.

На какое-то мгновение Шагану даже показалось, что он видит перед собой обыкновенный мираж.

Но город не таял и не отдалялся, - он приближался, вырастал прямо из красного песка.

На крепостной стене сидел шакал.

Дороги к городу не было: она была занесена красным песком. И ворота засыпаны песком, и песок лежал у подножия, в углублениях отсечных стен.

И оттуда, из-за стен, доносился долгий шакалий вой.

* * *

Они обошли город к вечеру. Здесь, наконец, появились первые деревья, хотя и припорошенные красной пылью, и колодец, хотя в воде после первых двух ведер появился взбаламученный песок.

Привал оказался вовсе не таким весёлым, как представлялось.

К кострам собирались стаи одичавших собак. Их отгоняли огнем, они рычали, пятились, но не уходили.

Никакой другой дичи, никаких признаков жилья. Казалось, в Нарронию пришла вечная ночь.

Шаган выставил сторожевые посты и лег спать, завернувшись в пропылённую кошму - единственное, что у него еще оставалось. Он слышал отрывистые, угрюмые разговоры у костров. Он знал, что воины недовольны и готовы во всех бедах обвинить его, Шагана. И всё-таки он задремал.

Он проснулся от толчка. Над ним стоял его ординарец и прижимал палец к губам. Он ничего не сказал, только показал в темноту.

Собак больше не было слышно. Но в темноте раздавались голоса. Звериные или человеческие - Шаган понять не мог. Скорее всё-таки человеческие: некоторые звуки были похожи на отрывистые слова.

Сторожа спали возле костров, и Шаган уже привстал, чтобы поднять тревогу, как вдруг увидел, что из темноты к тлеющим кострам стали выпрыгивать тени. Это были, конечно, люди, - но странные, в непонятной одежде и с непонятным оружием в руках.

Ординарец упал на землю рядом с Шаганом и потянул его за кошму. Шаган понял, но ему было любопытно рассмотреть этих странных людей - полуодетых, длинноволосых, с гигантскими дубинами в руках.

Шаган отполз подальше от костра, приподнялся и метнулся в темноту, слыша перед собой сопение ординарца.

В лагере проснулись. Кто-то крикнул, кто-то позвал на помощь. Но крики тут же смолкли под тяжкими ударами дубин.

- Подожди! - шепнул Шаган. - Мы не должны... Ведь у нас ещё осталось оружие...

Ординарец обернулся.

- Сабля против дубины, - быстро и кратко ответил он. И, не оглядываясь, припадая к земле, с удивительной скоростью понёсся прочь.

Шаган помедлил. Он оглянулся, но в слабом мерцании угасающих костров видел лишь смутное мельтешение теней. Он понял, что этих волосатых полуголых людей слишком много, и что сабля, действительно, не спасёт от дубины.

И тогда, больше не сомневаясь, он побежал вслед за ординарцем.

ЗУАРА

Всё, что оставалось от армии Такура - несколько сотен всадников и несколько сотен людей, потерявших коней, - двигалось вниз по течению Зуары.

Сначала это была небольшая горная речка, почти ручей. Потом речка стала набирать силу, пробивалась сквозь скалы, широкими петлями огибала горы, и, сливаясь с множеством рек и речушек, становилась всё шире, всё мощнее.

Через сорок дневных переходов войска шли уже вдоль полноводной реки, по зеленой долине, покрытой лесом. Лес густел по мере того, как местность понижалась. Теперь среди сосен, пихт, вечнозеленых дубов встречались неведомые породы деревьев, обвитые лианами. В лесу становилось неспокойно: он был переполнен живностью, от маленьких обезьянок до громадных броненосцев.

У реки стали попадаться посёлки - хижины на сваях, с островерхими круглыми крышами. В хижинах жили низкорослые смуглые люди, прятавшиеся при приближении хуссарабов.

Лес становился гуще, а дороги всё уже, всё неудобнее, пока не исчезли совсем в непроходимой чащобе.

Тогда Такур приказал валить деревья и вязать плоты.

К этому времени Зуара была такой же широкой, как Тобарра в Голубой Степи. Только вода ее была коричневатой и непривычной на вкус, а в воде водились странные хищные рыбы - одни огромные, длинные, похожие на веретено, другие совсем маленькие, но необыкновенно прожорливые и с невероятно острыми мелкими зубами.

Но больше всего поразила Такура небольшая рыбка, которая влезла в член одному из воинов, когда он присел в воду помочиться. Воин завопил от боли, его вытащили на берег, и лекарь попытался извлечь рыбку. Она была толщиной в мизинец, и упорно ползла вперед, в мочевой пузырь, цепляясь острыми плавничками так, что вытащить её было невозможно. Лекарь приказал принести огня и чистой воды, взял нож, накалил его на огне и разрезал плоть. Несчастного с трудом удерживали пятеро воинов: двое держали, навалясь, ноги, двое - руки, а еще один - голову. Рот ему заткнули куском войлока, но и сквозь войлок доносились жуткие вопли.

Рыбку в конце концов извлекли. Она казалась чуть живой, вся выпачканная кровью. Ее бросили в кувшин с водой, и она тут же ожила.

Лекарь смотрел на неё и цокал языком. Он говорил, что когда-то слышал об этой рыбке, и даже пытался вспомнить её название.

А несчастный недолго прожил после такой операции, хотя лекарь и обвязал его член заговоренной тряпкой, смазанной речным илом, и вливал ему в рот целебное снадобье из мочи молодой кобылы. Он умер, и лежал на берегу, широко раскинув ноги, потому, что всю промежность его раздуло.

Такур велел похоронить его по обычаю, но перепуганные воины объявили, что рыбка ядовита, и теперь стал ядовитым умерший. Тогда Такур, покачав головой, сам выкопал яму в песке, обернул труп в кусок старой кожи, и посадил внутрь. Сверху засыпал песком и воткнул палку с длинной косицей из конского волоса.

Но ночью кто-то вырыл труп, дотащил до воды и спихнул в реку.

Такур ничего не сказал. Но, подумав, велел воинам не входить в реку, и поить лошадей только из ям, наполненных чистой водой.

* * *

После этих событий известие о плотах не слишком воодушевило воинов. Тогда Такур сказал, что плоты надо строить особые, с бортами, и с дном, выстланным кожей и войлоком. И воины, хотя и с неохотой, принялись валить деревья и связывать их в плоты.

К тому времени в одном из ближних посёлков хуссарабы смогли, наконец, найти проводника. Проводником вызвался быть сам деревенский староста с чудным именем Пуа. Это был иссохший, черный как головешка старик с копной сивых курчавых волос, напоминавших овечью шерсть. Как и все жители деревни, он носил только набедренную повязку из грубой ткани, а на животе и на груди у него были светлые узоры, похожие на шрамы.

Пуа изъяснялся на каком-то странном языке, отдаленно похожем на язык Равнины. Такур и некоторые хуссарабы хоть и с трудом, но понимали его.

Пуа сказал, что проплывёт с ними до следующей деревни, а на вопрос, далеко ли она, ответил, что не так далеко: плыть надо несколько дней.

Такур спросил, плавал ли Пуа по Зуаре ниже соседней деревни. Пуа ответил, что нет, но вот в той деревне есть совсем старый жрец, который спускался до дельты Зуары и побывал в чудесных деревнях, в которых дома похожи на утёсы: они сделаны из камней.

Такур поинтересовался и маленькой рыбкой, убившей воина. Пуа ответил, что эти рыбки живут в животах крупных животных - буйволов, например. Они чувствуют запах мочи и плывут на запах. Для человека они не опасны, гораздо опаснее стаи мелкозубых хуу, способных обглодать целого буйвола за короткое время, - конечно, если почуют кровь. Но если у человека нет трещин на коже, царапин или ран, бояться нечего.

Вся деревня вышла провожать отряд. На готовые плоты, связанные цепью, полуголые женщины и дети складывали еду: связки неведомых фруктов и овощей, сушеную рыбу, съедобные коренья.

Такур усомнился в съедобности некоторых даров, тем более, что уже несколько дней большая часть его людей страдала поносом от незнакомой пищи или плохой воды. Дары он, конечно же, принял, но позаботился о том, чтобы запастись свежей водой из родника, бившего на окраине деревни.

Плоты столкнули в воду и медленная коричневая река понесла их вперед, постепенно отдаляя от берега.

* * *

Несколько дней, проведённых на плотах, окончательно вымотали людей, и все были рады, когда Пуа объявил, что близится соседняя деревня.

Деревня действительно появилась за поворотом - всё те же островерхие хижины на сваях, с лесенками, сплетенными из лиан.

С помощью самодельных рулей и вёсел воины повернули плоты к берегу.

На берегу Пуа встретил еще более древний старец, тоже с рубцами на груди. Только кроме набедренной повязки местный жрец носил ещё и травяное бубу, а также ожерелье из человеческих зубов.

Жрец уединился с Пуа в круглой хижине в центре деревни. Они долго разговаривали о чем-то, а хуссарабы разбрелись по берегу, падали прямо в траву, наслаждаясь твердью под ногами.

Такур ждал, сидя на плоту, у входа в хижину, сооруженную для него, - остальные спали под натянутыми пологами.

Когда из хижины вышел Пуа и бегом кинулся к берегу, Такур насторожился. А когда понял, что Пуа испуган и хочет о чем-то предупредить, размахивая руками, - поднялся, сунул руку в хижину, доставая лук.

И в этот момент в бревно совсем рядом с ним впилась странная стрела - тонкая, похожая на шип.

Такие же стрелы посыпались из леса на отдыхавших воинов.

Пуа, вскрикнув, упал; из спины его торчал шип.

Такур крикнул, поднимая людей, потом поднял лук, выискивая глазами противника. Наконец, он заметил их - смуглые тела мелькали в гуще леса на краю деревни, и в мангровых зарослях, спускавшихся в самую воду.

Такур выпустил несколько стрел и не без удовольствия расслышал вопль боли. Раненый с шумом рухнул в воду с нависшего над водой дерева, в листве которого он прятался.

Такур взял кожаный круглый щит и, прикрывшись им, выскочил на берег. Несколько воинов поспешили к нему. Они подняли Пуа и перенесли на плот.

Тем временем с десяток хуссарабов уже вооружились луками и начал отстреливаться.

- Всем на плоты! - скомандовал Такур. - Стреляйте зажигательными стрелами!

* * *

Легкие хижины запылали одна за другой. По берегу, в дыму, заметались полуголые люди.

Плоты медленно сносило на стрежень, стрельба прекратилась.

Такур склонился над Пуа.

- Что такое? - спросил он. - Почему твои соседи напали на нас?

- У них началась война, - прошептал Пуа побелевшими губами. - Они воюют с другой деревней, которая стоит ближе к горам. Та деревня напала на эту, воины утащили нескольких младенцев и женщин. Одних съели, других сделали пленниками. А ты и твои люди слишком необычны, и воины деревни, которые прятались в лесу, решили на всякий случай убить вас...

Такур слушал молча и сосредоточенно.

- А в твоей деревне? - внезапно спросил он. - Мы не видели в ней мужчин.

- Мужчины прятались в лесу. Они тоже хотели напасть, но я заставил их поверить, что вы не станете причинять зло.

Лекарь хуссарабов осмотрел рану Пуа и хотел было вытащить стрелу-шип, но Пуа поднял руку и сказал:

- Это всё равно не поможет. Стрелы окунают в сок одного ядовитого растения, и тело, в которое попал яд, долго не живёт...

Тем не менее, Пуа прожил до вечера. А потом его скрутили судороги, мышцы напряглись так, что он поднялся над кошмой, опираясь на нее лишь пятками и затылком. Потом тело скрючилось и стало быстро чернеть. Глаза Пуа к этому времени уже остановились и остекленели.

* * *

Прошло еще несколько дней. И однажды Такур, дремавший в своей хижине, был разбужен возгласами. Преодолевая недомогание, которое всё последнее время мучило его, Такур выглянул. И замер от удивления.

Рядом с плотом проплывал корабль. Низкий, крутобокий, с парусом, сплетенным из бамбука на манер циновки.

На борту корабля стояли смуглые люди в желтых, голубых, серых рубахах и в штанах, подкатанных выше колен. Они держали в руках круглые плетеные шляпы и в изумлении глядели на хуссарабов.

Корабль проплыл совсем рядом - до него можно было достать веслом.

Когда корабль миновал последний плот в связке, люди на корабле надели на головы шляпы и разом загомонили на неизвестном языке, в котором голос то повышается, то понижается, а звуки кажутся нечленораздельными.

* * *

Прошло ещё несколько дней. Такур видел, как постепенно меняются берега. На многих участках лес был вырублен или выжжен, поля зеленели всходами. На полях работали люди в круглых шляпах и в балахонах синего, желтого, розового цвета. Между полями вились узкие дороги, по которым буйволы тянули одноосные повозки.

Такур решил причаливать.

Но пока воины ворочали веслами, сворачивая к берегу, из-за деревьев показались строения - множество хижин, стоявших у самой воды, с деревянными мостками-причалами, с многочисленными лодочками.

А дальше, за хижинами и лесом мачт, поднимались настоящие дома - деревянные, с причудливо изогнутыми крышами; а за этими домами высились и целые многоэтажные дворцы, окруженные садами.

- Это город царства Дин, - сказал Такур. - Это последнее царство мира; этим царством кончается земля.

Он повернулся и крикнул воинам:

- Близок край земли! Это - конец похода!

ЗЕРКАЛЬНАЯ ДОЛИНА

Аххуман и Намухха сидели на гигантских утёсах, свесив ноги вниз. Перед ними вправо и влево тянулось сверкающее в лучах восходящего солнца ожерелье Зеркальных озер.

Аххуман, как в детстве, лепил из кусочков глины человеческие фигурки. Они были похожи на живых людей, а когда Аххуман осторожно опускал их на скалы, - они и вправду оживали, начинали играть и баловаться, пока не рассыпались, когда из глины выходила вся влага.

Намухха - тоже как когда-то в детстве, - выстругивал обсидиановым ножом игрушечный меч из цельного ствола гигантского фикуса. Меч получался кривоватым и слишком непрочным. Но чтобы разбивать глиняные фигурки, другого и не требовалось.

- Я вижу, ты нашел настоящего героя, - сказал Намухха, искоса посмотрев на брата.

- Ты, я вижу, тоже, - неохотно отозвался Аххуман. - Несчастного полоумного человека...

Намухха с живостью обернулся к брату.

- Этот человек - самое удивительное из твоих созданий, брат. До семи лет он был баловнем родителей и судьбы, а потом, после рождения двух братьев, стал изгоем в собственной семье. Это человек, сломленный с самого детства. Физически сильный, талантливый, умный, - но жалкий и ничтожный в своем духовном бессилии. Он жил в страхе, в постоянном страхе. Он боялся всех и всего, - потому-то и бродил всю свою жизнь в чужих краях... Знаешь, что он искал?

- Знаю. Прекрасную страну мечты, в которой люди не обижают друг друга.

- Не-ет... - протянул Намухха и сморщился. - Он искал себя, свою вторую, лучшую половинку. Как близнец, которого разлучили с братом во младенчестве. Ну так вот. Я сделал из этого ничтожного человечка героя. Я отнял у него страх.

- И заставил совершить чудовищный проступок...

- Нет, и ещё раз нет! Я только избавил его от страха, а всё остальное - клянусь! - он делал сам!.. Кто мог подумать, что в этой трепещущей от ужаса душе может проснуться зверь!.. Но разве не по-звериному поступали с ним самим? Они уничтожили самое дорогое, что у него было в его нелепой жизни - его глупые стишки и записи. И что же несправедливого в том, что он решил отомстить?

Аххуман промолчал, лишь покачал головой. Несколько живых глиняных фигурок вдруг накинулись на одну и стали её бить. Аххуман вздрогнул от отвращения, щелчком рассыпав в прах все фигурки - кроме той, что барахталась на земле.

- Человек сложнее, чем ты думаешь, брат, - проговорил он. - Никто не знает, что творится в душе самого ничтожного, самого запуганного человека. Даже боги не знают. Внешность обманчива. Героем всегда становится не тот, кто кажется героем...

- Вот-вот! Именно об этом они и говорили... Родной брат моего, как ты выражаешься, бедного помешанного и тот, второй. Чиновник. Кстати, помешанный тоже думал об этом. Незадолго до смерти.

Намухха задумался, припоминая.

- Да. Он думал, что разбивает оболочку человека, освобождая его душу. И он освободил душу этой довольно неприятной особы - Лайсы.

- Ладно, - вздохнул Аххуман. - Теперь об этом поздно говорить. Пора собирать героев.

- А разве они еще не собраны? - лукаво спросил Намухха.

Аххуман показал рукой на северо-запад. Там, среди скал, двигался черный поток.

- Ага! - улыбнулся Намухха. - Вот оно, Последнее Сражение. Сойдутся два войска, и оба полягут. Хуссарабская империя разваливается сама собой... Разве я не говорил?..

Намухха, шевеля губами, что-то подсчитывал, глядя на черную ленту, струившуюся по горной дороге.

- Три тьмы всадников... Из которых почти пять тысяч тяжеловооруженных. А посмотри-ка! Какой длинный обоз с камнеметалками! По-моему, там есть даже огнемёты.

Намухха радостно улыбнулся, словно гордясь за войско Каран-Гу:

- Знаешь, как они устроены, огнемёты? Это такая труба с мехами на конце. В трубу наливают кровь земли, поджигают фитилек, а потом качают меха. Огонь летит недалеко, но прожигает насквозь трёхслойный щит...

Намухха даже языком зацокал от восхищения.

- Да-а, видно, Каран-Гу всерьёз решил покончить с Камдой. Между тем у него в войске хуссарабов гораздо меньше, чем у Камды. Едва наберётся тысяч шесть. Остальные - намутцы, аххумы, всякий горный сброд и племена с западного побережья. У Камды только две тьмы, но из них десять тысяч хуссарабов. Чувствую, нас ждёт интересное зрелище. Камда, конечно, будет уклоняться от битвы, тогда Каран-Гу придется брать штурмом город за городом. А города в Зеркальной долине - настоящие крепости. Одна беда - полководцы Каран-Гу уступают полководцам Камды. Лучших уже нет: Шумаар идет ко Рву, Шаган в Нарронии. А у Камды...

Аххуман поморщился:

- Я прекрасно знаю, как хорошо ты ориентируешься в битвах, вооружениях, талантах полководцев...

- И в тактике, заметь! А она иной раз переигрывает стратегию! - не без хвастовства заметил Намухха.

- Да-да, переигрывает... - согласился Аххуман. - Но избавь меня, пожалуйста, от своих кровопролитных забав.

- Ох-хо-хо! - Намухха хлопнул себя ладонями по бёдрам. - Какой ты нежный, мягкий, пушистый... А разве не ты уложил полсотни хуссарабов на мосту, а?

- Не я, - твердо сказал Аххуман. - Это сделал он сам, Берсей. Я лишь напоминал ему об осторожности и показал, куда отвести неприкаянную душу Аммара.

Намухха с тайным лукавством смотрел на него. Потом пожал плечами.

- После сражений, - а одним сражением, видимо, дело не ограничится, - я соберу своих героев, а ты - своих, - сказал Аххуман. - Они и дойдут до Рва. Бессмертные, как боги.

Намухха вскочил, взмахнул кривым мечом. Меч опустился на еще шевелящиеся комочки глины, раздавил их, а потом смёл в пропасть.

- Тогда за дело, брат! - закричал весело Намухха. - А знаешь, - мне нравится наша игра!..

Аххуман сумрачно поглядел на него. Вздохнул и спросил, как бы разговаривая сам с собой:

- А что будет дальше?

- Дальше? - беззаботно спросил Намухха. - Дальше мы сбросим в Ров Сидящих у Рва. Вот и всё.

Аххуман помолчал.

- Не мы. А герои, которых мы собираем.

Улыбка Намуххи померкла.

- Герои, которых мы убиваем, - добавил Аххуман еще тише. - Потому, что живые герои не видят богов.

Намухха, наконец, понял его. Он нахмурился.

- Значит, чтобы стать героем, надо умереть... Это не новость, брат.

Аххуман снова сурово взглянул на него:

- А дальше? Что дальше?

Намухха пошевелил губами, потом, наконец, выговорил вслух:

- Когда мёртвые уничтожат Ров и его вечное пламя, - жизнь остановится, мир замрёт. Ты об этом, брат?

- Да, и об этом тоже. - Аххуман поставил на край пропасти очередную фигурку. Только это был не человек, а некое сидящее чудовище с плоским лицом и сложенными на тугом животе руками. - Наверное, мир замрёт. Может быть, жизнь остановится...

Он взглянул на Намухху снизу вверх.

- Но это будет уже другой мир.

- И что тогда?

- Тогда, быть может, мы начнём всё сначала, - сказал Аххуман, но в его голосе Намухха уловил оттенок неуверенности.

- Ты - строить, а я - разрушать? - спросил Намухха.

Аххуман покачал головой:

- Нет, с самого начала. Земля - корабль. Но корабли тонут и исчезают бесследно. Тогда тебе нечего будет разрушать. Может быть, нам придётся строить другой корабль. Другую землю.

Он снова помолчал.

- Но на той, новой, земле нам с тобой, брат, уже не будет места.

СТАВКА КАРАН-ГУ

Старшая жена Каран-Гу Айзарык была и в самом деле старшей. Она была уже взрослой девушкой, когда её отдали за двенадцатилетнего Каран-Гу.

Теперь Айзарык, или Ай-биби, как называли ее, была пятидесятилетней дородной женщиной с бородавкой на подбородке и черными усиками под носом. Она носила полумужскую одежду, и даже высокий белый тюрбан часто заменяла на мужскую шапочку, правда, расшитую золотыми нитками.

У нее были могучие руки и такие широкие бёдра, что, когда она садилась на коня, зад её бурдюками свешивался с двух сторон.

- Ну что, красавчик, - сказала она, заглянув в решётчатую дверь, - Не надоело сидеть взаперти?

Ар-Угай искоса глянул на неё; не поднимая головы, отозвался:

- А тебе что?

- Так-то ты разговариваешь со старшей женой своего повелителя! Негодник! Не будь ты кровником каана, я отшлёпала бы тебя по заду, как мальчишку!

Ар-Угай покосился на могучие руки Ай-биби, сложенные на мягком круглом животе.

- Чего ты хочешь? - спросил он сквозь зубы.

- Хочу научить тебя уму-разуму, - сказала она и открыла дверь.

Ар-Угай привстал на лежанке. Лицо его вытянулось.

Ай-биби вошла и встала над Ар-Угаем, уперев руки в боки.

- Знаешь ли ты, мальчишка, что я могу тебя спасти?

Ар-Угай непонимающе моргнул.

- Муж мой, чтоб ему сгинуть в урочище медных дяу, ушёл на войну.

Ар-Угай кивнул. Он слышал сборы и обрывки разговоров, которые вели между собой сторожившие его телохранители Каран-Гу.

- Да, я знаю. Наверное, он пошёл сразиться с дочерью хумов Хумбабой...

- Нет! - сердито сказала Ай-биби, не оценившая иронии. - Он хочет завоевать улус Камды, а потом разделаться и с Амзой. Вот чего он хочет, бесстыжий притеснитель вдов!

Она внезапно села на лежанку, так, что бедро её мягко прижалось к бедру Ар-Угая.

- Но он не вернётся. Камда силён, а Амза ещё сильнее, - уверенно сказала она.

Ар-Угай невольно повёл носом: он ожидал, что от Ай-биби будет вонять прогорклым бараньим жиром, но от неё почему-то пахло горными цветами.

Бедро Ай-биби постепенно наваливалось на него, и неожиданная истома стала охватывать Ар-Угая.

- Я помогу тебе, если хочешь, - уже тише сказала Ай-биби. - У меня есть собственные войска. Целый полк тсуров и хуссарабская охрана. Если бы ты захотел...

У Ар-Угая внезапно закружилась голова, и стало горячо в животе. Он внезапно стащил с Ай-биби безрукавку и разорвал белую рубаху. Гигантские, налитые груди Ай-биби сами собой оказались возле его лица. Соски были огромными, толще большого пальца, и стояли торчком.

Ай-биби вздохнула и стала наваливаться на Ар-Угая, который с готовностью, удивившей его самого, повалился спиной на лежанку.

- Ты, наверное, думал, что от меня воняет жиром и старым войлоком... - проговорила Ай-биби, проворно раздевая Ар-Угая, и всё слаще наваливаясь на него. - Это от молодых жён моего проклятого муженька разит потом, как от кобылиц, а я-то знаю, что жена должна блюсти себя в чистоте. Я приняла травяную ванну и натёрлась благовониями, и прополоскала рот ванильным настоем. Уж я-то знаю, как понравиться мужчине... Мужчины любят сладкие запахи, и не любят, когда от женщины пахнет, как от ослицы, которая мочится там, где стоит...

Что она ещё говорила - Ар-Угай уже не слушал. Невыразимо приятная тяжесть охватила его, сдавила его проворный казык, налившийся неутолимым желанием...

Потом она кричала, а он внезапно оказался сверху. Прямо перед глазами колыхался её необъятный, неописуемо желанный зад...

И она снова кричала, а потом стала причитать, сладострастно стискивая зубы:

- Ой-бой, мой жеребёночек... Ой-бой-бой!..

* * *

Потом, раскинувшись на лежанке, которая для неё была слишком мала, и прижав подмышкой Ар-Угая, будто он был ребёнком, Ай-биби деловито говорила:

- Нам надо дождаться, когда Камда и мой муженёк, чтоб ему заночевать в стойбище кемпиров, вырвут друг другу глаза. Потом собрать оставшееся войско и ехать назад, в Голубую степь.

Ар-Угай не без труда выпростал голову из щели между мягкой рукой и еще более мягкой - если такое вообще возможно, - громадной грудью:

- Почему в Степь?

- Потому, что Тауатта осталась без присмотра, пока вы, как молодые козлята, отправились драться за поляну с клевером, оставив дома полную кормушку капустных листьев. Тот, кто правит Тауаттой - тот правит и всем остальным.

Ар-Угай привстал:

- Но здесь ещё не всё закончено, Хумбаба ещё жива...

- Для тебя - всё, мой жеребеночек, - прервала его Ай-биби и нежно прижала к груди. - А до Хумбабы мы доберёмся и из Тауатты. Лучше всего с такими делами справляются мои служанки... Помнишь Угду?

- Ты знаешь?.. - поразился Ар-Угай. - Откуда ты знаешь?

- Я многое знаю, многое примечаю... А ту девку, Айгуль, я сама подослала к тебе. Я знала, что она тебе понравится. Настоящая красавица, и настоящий, безжалостный губитель... Вся в мать!

Ар-Угай вытаращил глаза. Но Ай-биби не дала ему додумать. Он снова почувствовал, как над ним разверзается мягкая засасывающая плоть, и, не в силах сопротивляться, погрузился в сладкий, невыразимо сладкий дурман...

* * *

Несколько дней пролетели незаметно. Когда первый раз Ай-биби вышла из дворца в сопровождении Ар-Угая, стражники покосились на них, но сделали вид, что ничего необычного не происходит.

А когда Ар-Угай переселился в покои биби-каным (у неё были собственные покои, в отличие от других жён Каран-Гу), никто - ни телохранители из гвардии Каран-Гу, ни командиры оставшихся в ставке войск - не бросил на Ар-Угая даже косого взгляда.

Ай-биби была здесь полновластной хозяйкой. Может быть, подумал Ар-Угай, и своими военными успехами Каран-Гу обязан своей старшей жене. Староватой, полноватой, некрасивой, но властной и умной, как степной мудрец шуур. И к тому же... Ар-Угай не хотел признаваться в этом даже себе, - и к тому же такой сладкой, такой послушной и нежной в постели.

* * *

Однажды в ставке появился Шаган. Он был один и рассказал Ай-биби страшные вещи. В Нарронии больше никто не живёт - только крысы, шакалы, и людоеды, которые прячутся в пещерах и всегда поддерживают огонь в очагах, потому, что разучились его разжигать.

Такур ослушался приказа и отправился на юг. Шаган разбил войско изменника, и Такур, скорее всего, сгинул в джунглях северного Дина. Или, как называют его сами динцы, - Динь.

А ещё спустя несколько дней лазутчики сообщили, что битва в Зеркальной долине состоялась. Каран-Гу потерял несколько тысяч людей, но у Камды не хватило сил добить его. Теперь Камда заперся по крепостям южного края Зеркальной долины. А Каран-Гу готовится их штурмовать.

Тогда Ай-биби сказала Ар-Угаю:

- Ну что же, красавчик. Настало время и нам собираться в поход.

УШАГАН

Впереди, в непроглядной ночи, засияли огни. Сначала их было мало и они были рассеяны по всей линии невидимого горизонта.

Потом огней стало больше, и они собирались в громадные скопления, и чем ближе, тем ярче они становились, сливаясь в яркий феерический свет, затмевавший робкие звезды.

Кибитку потряхивало на ухабах, рессоры скрипели, она покачивалась из стороны в сторону.

Топот копыт звучал дробно и глухо.

Аххаг проснулся, позвал:

- Мама?

Домелла давно уже не спала, то и дело нетерпеливо выглядывая в полуоткрытый полог. При виде огней Ушагана у неё сильнее забилось сердце, и ей не сиделось на месте.

- Да, сынок?

Он выбрался из-под одеяла, пробрался к откинутому пологу, лёг на живот. Мать примостилась рядом. Впереди, ореолом окружая темную фигуру возницы, все ярче и гуще разгорался пожар далеких огней.

Аххаг прижался щекой к плечу Домеллы.

- Это Ушаган?

- Да, мой милый. Это Ушаган.

- Мой город?

- Да. Этот город - действительно твой. И это самый красивый и самый большой город на свете, выстроенный твоим отцом.

Аххаг помолчал. Потом вздохнул и прошептал так, чтобы не слышал возница:

- А знаешь, мама... Я не хочу больше быть царём.

Домелла удивленно взглянула на него, потом прижала его покрепче, поцеловала в жесткие волосы на затылке.

- Хорошо. Это хорошо, сынок.

Прошло время, пока Аххаг наконец спросил:

- Почему это хорошо? Кому-то ведь надо быть царём.

- Это хорошо потому, что означает одно: ты уже вырос, сынок. И теперь ты понимаешь, как трудно быть царём. А если ты понял это, - значит, ты уже царь.

Она засмеялась, и он тоже засмеялся. Хотя и неуверенно.

Она потрепала его по волосам и сказала:

- Правда, пока ещё маленький, ещё совсем небольшой царь...

* * *

Ворота Ушагана были открыты и освещены. В воротах цепью стояли стражники - в аххумском вооружении, с копьями, небольшими круглыми щитами, в рогатых шлемах.

Впереди стоял воин без шлема, с конским волосом на плече. На золоченом поясе висел короткий меч. Когда повозка приблизилась, он шагнул вперёд и оскалился. Вынул меч из ножен. Шлем он по-прежнему держал на сгибе локтя.

- Кто вы такие? - спросил он.

Бараслан выехал вперёд.

- Мы везём царицу Домеллу. Я - полутысячник Бараслан, а это - мои солдаты.

Страж ворот сделал еще несколько шагов вперёд.

Взлетел меч, едва не коснувшись конской морды. Конь захрапел и прянул назад, Бараслан удержал его.

- Ты - хуссараб? - спросил страж. - Я тебе не верю!

- Зато я - не хуссараб, - раздался из темноты чей-то голос, и на дороге перед стражем оказался Сейр. - Кажется, я успел вовремя...

Он соскочил с взмыленного коня, откинул седую гриву волос.

- Да и ты тоже не аххум, Алабарский волк, - добавил Сейр.

Страж внезапно побледнел, а потом сделал мгновенный выпад мечом. Но меч встретился с воздухом, а плеть, которую держал Сейр, обвила кисть Эдарка.

Молча, не выпуская меча, Эдарк приблизился к Сейру и сказал свистящим голосом на языке, который никто не понял:

- Ну что, поиграем, брат? Как в детстве...

Сейр сильно дернул плеть, так что Эдарк вскрикнул от боли. И ответил на том же никому не известном языке:

- Мне не до игр, брат.

- Тогда тебе придётся драться, - прорычал Эдарк по-аххумски.

Сейр ничего не ответил. Он быстрым движением накинул свободную часть плети на шею Эдарка, развернул его к себе спиной и сказал:

- У тебя руки по локоть в крови, алабарец. Я не дерусь с преступниками. Я их казню.

Эдарк выронил меч и охнул, вцепившись обеими руками в плеть, сжимавшую горло.

Сейр натянул плеть, заставил Эдарка опуститься на колени и сказал Бараслану:

- Арестуйте его. Он виновен в смерти тысячи каффарцев и сотен аххумов. Время безвременья кончилось. Ты слышишь, Эдарк?..

Из ворот, раздвинув стражников, спешил невысокий коренастый человек в форме темника, с пайцзой наместника на широкой груди.

- Кто вы? Что происходит? - крикнул он.

Сейр повернулся к нему, взял факел у стражника, поднёс его к лицу говорившего.

- Руаб, - кратко сказал он.

Руаб отшатнулся, потом лицо его странно изменилось, и он рухнул на колени:

- Повелитель! Берсей!..

Домелла вышла из повозки, но ничего не сказала.

А сын ни о чём её не спросил.

* * *

Широкие улицы Ушагана были забиты людьми.

Они изменились, жители Ушагана. Среди обычных аххумских накидок и шапочек в толпе виднелись хуссарабские треухи и маленькие квадратные тюбетейки. Среди важных господ со слугами - обгоревшие на солнце лица крестьян из пригородов.

Домеллу пронесли на руках от повозки до царских носилок. Чуть не силой усадили в высокое кресло-трон, десятки рук протянулись к рукояткам, чтобы поднять носилки, но Домелла в последний момент соскочила:

- Руаб! Коня мне и моему сыну!

Толпа взревела.

Этот радостный многоголосый рев сопровождал их до самой набережной, до массивных стен, окружавших царский дворец.

Толпу с трудом оттеснили от входа во внутренний двор, где Домелла, Харрум, Берсей, Каррах, Руаб соскочили с коней. По широкому двору, мощенному мощными гранитными плитами, к ним спешили слуги.

Дворец, окруженный колоннадой, с круглой надстройкой наверху, с башенками, на которых развевались стяги аххумских племён, был прекрасен. Он ждал гостей, сияя розовым мрамором и перламутром.

- Вот мы и дома, сын, - сказала Домелла.

* * *

Эдарк был посажен в клетку во внутреннем дворике цитадели.

Он просидел там всю ночь, а утром, заметив тень на своем лице, поднял голову. Рядом стояла Домелла.

Эдарк молчал, только встряхнул гривой нечёсаных волос и крепче сжал руками деревянные перекладины.

- Я думала, ты погиб в Нуанне, - сказала Домелла.

Эдарк хотел было ответить, но позади Домеллы выросли бесшумные тени стражников. Потом к ним присоединились Харрум, Каррах, и, наконец, Сейр.

Домелла обернулась. Прямо взглянула на Сейра и спросила:

- В чём обвиняется этот человек?

Сейр помолчал, обдумывая ответ. Потом нехотя произнёс:

- Список его преступлений так велик, что я затрудняюсь перечислить их все. Он виновен в гибели тысяч мирных жителей Азамбо и Каффара. В гибели сотен аххумских солдат...

- Это ложь, - прохрипел Эдарк, глядя исподлобья на Сейра.

Сейр ответил ему спокойным взглядом.

- Свидетелей слишком много, алабарец. Многие из тех, кто служил со мной, могут подтвердить, что твои руки забрызганы кровью невинных.

- Ложь! - упрямо прохрипел Эдарк.

- Разве ты не крался впереди нашего войска? Разве не твои головорезы затопили Азамбо в крови и завалили трупами?

Не дождавшись ответа, Сейр повернулся к Руабу и Карраху.

- Эти двое, царица, служили под моим началом. Руаб - начальником агемы, Каррах - доверенным тысячником.

- Я видел Азамбо, и видел Каффар, - сказал Каррах. - В Азамбо мы построили плотину, чтобы река смыла трупы в море. Иначе убрать их с улиц мы не могли.

- Я это подтверждаю, - сказал Руаб.

Домелла снова повернулась к Эдарку.

- Ну же. Скажи, что это ложь.

Эдарк издал звук, похожий на рычание и ощутимо потряс клетку.

- Это не ложь, моя госпожа, - неожиданно мягко сказал он. - Да, намутцев наняли, чтобы они бежали впереди войска, как волки, и резали всех подряд. Но не я отдавал приказы. У каждого из отрядов был свой предводитель и свой наниматель. Руэн, князь Данаха. Жрецы Хааха в Нуанне. Хуараго, лазутчик хуссарабов...

Он поднял голову, и взгляд его стал почти просительным.

- Я не бежал с ними впереди войска. Меня не было ни в Азамбо, ни в Каффаре. Я дошел лишь до Алькарона, а потом вернулся в Нуанну. И есть люди, которые могут это подтвердить.

Домелла внезапно залилась краской. Повернулась к Сейру:

- Да, я видела его в Нуанне. Это он вывез меня, моего сына и его няньку по подводному каналу из дворца жрецов. Благодаря ему я осталась жива.

Сейр хмуро спросил:

- А куда он пошёл потом?

- Я вернулся в Нуанну, - сказал Эдарк. - Я хотел помешать жрецам. Но меня схватили солдаты Аххага Великого. И те, кто мог бы подтвердить это, скорее всего, погибли - они были предназначены в жертву Хааху, как и я.

Он облизнулся и снова опустил голову.

Солнце вставало всё выше, во дворике, со всех сторон зажатом каменными стенами, становилось жарко.

Домелла повернулась к Сейру.

- Как бы ни были велики грехи этого человека, я не могу... Не хочу начинать своё возвращение в Ушаган с казней. Ведь война закончилась - по крайней мере здесь, в Ушагане.

Внезапно вперед выступил Харрум.

- Есть множество видов наказаний, не связанных с казнью, - сказал он. - В кодексе Каула Старшего, например, предусмотрены и другие виды наказаний.

- Никто и не говорит о казни, - сказал Сейр. - Я хотел только справедливого суда. Если же царица хочет начать своё царствование с милости и прощения, - что ж? Никто не вправе возразить ей.

- В кодексе, - снова заговорил Харрум, - есть, например, такой вид наказания, как изгнание, или лишение Родины. Человек, которого подвергли этому, должен скрыться из пределов страны. И всякий, кто встретит его в границах государства, должен сообщить об этом властям.

- Либо убить на месте, - добавил Сейр и ухмыльнулся.

- Либо убить на месте, - эхом отозвался Харрум. - Изгнание может быть пожизненным, а может быть ограничено десятью, пятнадцатью или двадцатью пятью годами. Так сказано в Кодексе Каула.

Харрум поклонился.

- К сожалению, у алабарца нет родины, - язвительно заметил Каррах.

Сейр бросил на него мрачный взгляд и буркнул:

- Нет, Каррах. У каждого есть Родина. Или то место, куда стремится душа.

Он тоже поклонился Домелле:

- Решать тебе, царица.

* * *

Вечером того же дня из южных ворот Ушагана выехал отряд всадников, сопровождавший закрытую повозку. В повозке, прикованный обеими руками к распоркам, сидел Эдарк.

Их путь лежал к южной границе Аххума, в Арли, и дальше, к владениям киаттских королей.

Повозка была без рессор и Эдарк приплясывал вместе с колесами. Голова его, опущенная на грудь, моталась из стороны в сторону.

Когда повозка притормозила у пограничного столба на границе Аххума и Арли, и старший отряда заглянул в неё, откинув полог, Эдарк казался совершенно обессиленным.

Командир приказал напоить узника. Один из воинов влез в повозку, одной рукой взялся за волосы и откинул голову Эдарка, другой поднёс к его губам кувшин с водой.

Эдарк жадно осушил его.

Взгляд его стал осмысленным, и он сказал:

- Мне надо по нужде.

- Ходи под себя, - равнодушно ответил воин.

Командир, заглядывавший в полог, ничего не сказал.

- Где мы сейчас? - спросил Эдарк.

- У границы Арли.

Воин вылез, полог снова опустили и закрепили деревянными застежками.

Повозка медленно тронулась, а из повозки вдруг донёсся голос:

- Мы у границ Ада!

Воины переглянулись.

- А если закрыть двери в Ад, - куда отправятся грешники? - снова закричал узник.

Командир переглянулся с десятником и проговорил:

- Надо доложить в Ушаган, что он сошёл с ума.

Но Эдарк расслышал эти слова. Он захохотал и потряс повозку до основания, так, что кони шарахнулись в сторону.

- Передайте мои слова Сейру! - закричал безумный. - Запомните и передайте: верх и низ сходятся, и Ров - это только дверь между ними.

МЫС АЛЬМАЙЯ

Корабли двигались на север, подгоняемые боковым ветром. Крисс целыми днями стоял на палубе, а вечером в каюте, развернув свою книгу, записывал:

Эти берега на редкость живописны. Прямо из воды поднимаются скалы, а на скалах зелеными волнами растет хвойный лес. Дальше, за лесом, скалы громоздятся всё выше и выше, превращаясь в заснеженные пики.

Странно, что в этих местах никто не живет - за всё время пути нам не встретилось ни одного корабля, ни одной лодки. Только морские животные - их лежбища встречаются на песчаных пятачках у воды, между скал. Да еще встречаются гигантские рыбы, которые, как говорят, всплывают, чтобы глотнуть воздуха, а потом снова уходят на глубину. Из этих рыб можно добыть множество превосходного мяса и жира, а еще - драгоценную амбру, которую, как говорит Зенопс, можно обменять в Билуогде на золото по весу: за одну меру амбры - три меры золота.

Земля все не кончалась, хотя снежные пики исчезли. Я спросил капитана, где же самый северный мыс земли - Альмайя? Оказалось, что мы уже миновали его. Но вокруг мыса множество островов и шхер, пройти мимо которых решаются только самые отчаянные. Лучше обогнуть шхеры, потратив несколько дней, чем соваться в проливы.

Наконец наступил день, когда мы резко сменили курс. Мы обогнули последний Рог Северного Полумесяца.

Зенопс говорит, что самая опасная часть пути позади. Теперь мы плывём почти строго на юг, и с каждым днем берега становятся всё ниже. В прибрежной части Ринрута живут полудикие народы, родственные, как говорит Зенопс, хуссарабам, - только язык и обычаи у них совершенно другие. Они ловят рыбу и бьют морского зверя. Два раза в год в эти воды заплывают торговые корабли из Тсура - привозят ножи, одежду, украшения, домашнюю утварь. Эти товары обмениваются на амбру, тюлений жир, моржовую кость.

В конце концов мы достигли залива Энверрай, где расположен городок Багаэна. Городок совсем мал, дома здесь строят из каменных глыб, швы конопатят мхом. В таких домах, по-видимому, довольно холодно, но местные жители производят впечатление закалённых и крепких людей. Мужчины носят бороды, а женщины коротко стригут волосы. Женщины носят деревянные туфли без задника и толстые шерстяные носки, доходящие до колен.

В гавани Багаэны мы задержались на три дня - Зенопс прикупил амбры, жира и моржовую кость: видимо, намерен перепродать их на юге.

Через десять дней плавания, обещает Зенопс, будет остров Пуар. Там стоит город Иле, из которого есть прямая дорога в Тауатту. Дорога горная, пройти по ней трудно, но хуссарабские торговцы бывают в Иле часто.

Может быть, там мы что-то узнаем о судьбе Гаррана.

* * *

Корабли встали на рейде, но в Иле пошел лишь Зенопс, - его появление здесь, в городе, который был данником Тауатты, не могло вызвать подозрения.

Зенопс вернулся довольно быстро. Уединившись с Криссом в каюте, он рассказал, что встретил некоего человека, который назвался посланцем Гаррана. Вечером этот человек подплывет к кораблю в лодке.

- Держись с ним настороже! - посоветовал Зенопс. - Слишком уж он похож на хуссарабского лазутчика. А если это так - как бы нам не пришлось по быстрому уносить отсюда ноги...

* * *

Ночью к борту корабля действительно причалила лодочка, в которой сидел лишь один человек. Его подняли на борт и провели к Криссу.

Это был невысокий худой человечек, с жидкой черной бородкой и такими же вислыми усами. На нем была хуссарабская меховая шапка и подпоясанный пастушеский кафтан из овчины.

Человек оглядел тесную каюту, дождался, пока они с Криссом остались одни. Поклонился и сказал писклявым голосом на ломаном языке Равнины:

- Вечер добрый, господин. Как приятно снова оказаться среди друзей.

Он еще раз поклонился и сел.

Посмотрел на Крисса, улыбнулся, снял шапку.

- Вечер добрый, господин, - повторил он другим голосом. - Или ты не узнаёшь меня, своего слугу и спутника?

Крисс смотрел настороженно, и никак не мог понять, чего добивается этот скуластый узкоглазый человечек.

Наконец человечку и самому, видимо, надоело ломать комедию. Потому, что он внезапно улыбнулся и, сморщившись, отодрал от подбородка бородёнку. Потом - с таким же усилием, но уже со стоном - усы. Завернул рукав и принялся тереть лицо.

Когда он отнял от лица рукав, Крисс едва не вскрикнул от удивления - перед ним был Ом Эро.

- Неужели ты и теперь не узнаёшь меня? - спросил он со смехом.

Следы краски еще оставались на лице, а верхняя губа распухала на глазах.

- Этот хуссарабский клей из вываренных костей слишком крепкий, - пожаловался Ом Эро, трогая губу и подбородок. - А Зенопс, когда я разыскал его в гавани, решил убежать от меня. Скрылся в толпе - я еле-еле его догнал. По-моему, он принял меня за хуссараба.

- Признаться, - улыбнулся Крисс, - я тоже принял тебя за хуссараба. Очень маленького и хитрого хуссараба... Ну, рассказывай!

* * *

- В Тауатте почти нет войск, и это единственный город, который не страдает от войн, - начал Ом Эро. - А война в степи идёт повсюду. Все мелкие князья, главы племён и даже родов, вступили в борьбу. Я так и не понял, из-за чего они воюют. Наверное, из-за скота и пастбищ, потому что удачным считается набег, если захвачены табуны лошадей, отары овец, рабы или какое-то имущество. Степь постоянно пылает. Люди переходят с места на место в поисках убежища, какие-то дикие отряды их настигают и режут всех подряд, исключая только тех, кого можно продать в рабство. Я ещё не встречал более удивительных порядков, - Ом Эро пожал плечами, вздохнул и поправил сам себя, - Вернее, такого всеобщего беспорядка.

Ом Эро рассказал, что Тауатту не трогают, потому что там правит Айгуль, а она - дочь самого Каран-Гу, за которым стоит большой многочисленный род. Айгуль, говорят, отравила брата Богды - слабоумного Угду. А Угда считался её мужем, - поэтому Айгуль ещё и вдова великого каана.

Войск в Тауатте немного. В степи вообще не бывает много войска, разве что несколько родов, а то и целое племя выставит своё ополчение. Обычно же воюют мелкими отрядами, в сотню, самое большее - в пятьсот сабель. В Тауатте под началом Айгуль сабель триста, - этого хватает для того, чтобы город оставался в безопасности.

Гарран, освободив в Данабатте тысячи рабов, получил целое войско. Он разбил его на отряды, и теперь эти отряды движутся по степи на юг, в долину Тобарры.

- А где же сейчас флотоводец? - спросил Крисс.

- Он остался в Тауатте, - усмехнулся айдиец. - Он выбрил голову, надел балахон, подпоясанный чётками, и проповедует айдийское учение о смирении. Он велел передать, что будет ждать тебя в Хейме - это небольшой портовый городок почти на самой границе с Аххумом. Там смешанное население, и приняты аххумские обычаи. Хуссарабов там не было и нет.

- Но до Хеймы ещё далеко...

- Да. Тебе плыть мимо Тсура, мимо тсурских твердынь Аркен и Рико.

- Зенопс непременно захочет поторговать там... А значит, мы задержимся.

- Двумя днями больше, двумя меньше - какая разница? - Ом Эро пожал плечами. - Время бежит быстро. Гарран подождет тебя, если придёт в Хейму раньше.

СТАВКА КАРАН-ГУ

- Ну, наконец-то пришли добрые вести, - сказала однажды Ай-биби, входя в свои покои, в которых теперь и жил Ар-Угай. Он не выходил из дворца днём - не потому, что боялся солдат, верных Каран-Гу, а потому, что ему было стыдно глядеть им в глаза.

- Мой муж осадил Цао, положив половину гвардии на берегу озера Хош. Но Камды в Цао нет, он ушел на север. И другую часть войска Каран отправил в погоню. Он там крепко увяз!

Ай-биби с воодушевлением стала срывать с себя многочисленные юбки, которые носили знатные замужние хуссарабки.

Ар-Угай, лёжа на постели, приподнялся.

- Что ты делаешь?

- Что делаю? - Ай-биби стащила через голову нательную рубаху и засмеялась:

- Раздеваюсь!..

Она предстала перед Ар-Угаем во всей красе - пышная, белотелая, со свисающими, но упругими ягодицами и грудями.

- Ты тоже вставай, - велела она, хлопком в ладоши вызывая служанок. - Мы выезжаем сегодня же.

- Куда?

- В Арманатту. И дальше, на север, в родную степь...

Вошли служанки. Они шли вереницей, неся на вытянутых руках предметы одежды и вооружение.

- Сейчас ты меня не узнаешь... - сказала Ай-биби, подставляя служанкам руки. - Ты увидишь настоящего воина, и поймешь, чем он отличается от тех, кого привыкли считать хуссарабским непобедимым бойцом...

Она села на постель, подставляя ноги: кожаные штаны, шерстяные белые чулки, сапоги из нежнейшей кожи...

- Что ты стоишь? - обернулась она к Ар-Угаю. - Ступай в оружейню. Выбери там всё самое лучшее. Ты у меня и так красавец, но в доспехах царя Наммуза станешь подстать мне.

* * *

Уже вечерело, когда они выехали на северо-восток, по дороге, которая вела через горные перевалы к Тобарре.

Ар-Угай ехал, чуть отстав от Ай-биби. В военных доспехах, в остроконечном шлеме с пучком совиных перьев, она казалась богатырем. Конь под ней тоже оказался богатырской породы и больше был похож на тяжеловоза из тех, которых выращивают специально для грузовых работ.

Ар-Угай украдкой обернулся. Войско тянулось за ними бесконечной змеёй; последние еще только выезжали из ворот лагеря. А следом за Ар-Угаем ехала целая толпа огромных, краснорожих одышливых воинов. Кони под ними ходили ходуном и дрожали мелкой дрожью от напряжения. Эти люди мало были похожи на воинов, скорее на вояк, впервые собравшихся на войну. Кольчуги не по размеру, шлемы, вкривь и вкось сидевшие на раздутых головах...

Ар-Угай догнал Ай-биби и спросил, показав назад:

- Кто это? Телохранители?

Ай-биби с неудовольствием глянула на любовника, кратко ответила:

- Мои кровники.

Ар-Угай спрятал усмешку. Что ж, ему следовало бы догадаться самому...

* * *

Через несколько дней утомительной дороги впереди показалась излучина Тобарры и впадающая в нее Алаамба.

На последнем привале Ай-биби была задумчива и жаловалась на разбитые ягодицы, - слишком нежные для военного седла. Кровники не жаловались, хотя каждый за эти дни сменил не одного коня: кони не выдерживали исполинов, начиная спотыкаться после первого же перехода. У некоторых ноги подгибались прямо на ходу, и тогда толстяк с грохотом летел на дорогу, проклиная коня.

Ар-Угай еще в начале пути посоветовал им пересесть в повозку, но они, изображая из себя бывалых воинов, отказывались до последней возможности, точнее, до последней павшей лошади: других лошадей старший табунщик наотрез отказался им давать. Толстяки нехотя расселись по повозкам.

Но в Арманатту им вздумалось-таки въехать на конях.

Затея была хороша, жаль, - Арманатты больше не было.

* * *

Сожжённая Арманатта частично вновь отстроилась, но обитали в ней подозрительные люди, которые, завидев входившее на главную улицу войско, немедленно разбежались.

- Та-ак... - грозно сказала Ай-биби и подбоченилась. - Дезертиров - изловить, отрубить головы. Работников заставить работать.

И она отправилась выбирать дом, в котором могла бы поселиться.

Сначала планы у неё были обширны: она хотела заново отстроить новую столицу, женить на себе Ар-Угая, объявив его великим кааном. Тогда под её властью хотя бы номинально оказались бы все завоеванные хуссарабами земли.

Но увидев, во что превращена столица, Ай-биби приуныла. Ни красивых зданий, ни фонтанов, никаких следов царского или иного другого, подходящего для неё, дворца. Пришлось стать лагерем на окраине разрушенного города и разбить шатры.

Ночью, прижимая к себе Ар-Угая, словно ребёнка, она размышляла вслух:

- Это плохое место. Недаром старые люди говорят, что нельзя жить на перекрёстке. Ничего, мы построим новый город - там, на севере, на берегу Тобарры, поближе к Голубой степи. Например, в Аллагаше, у озера Нанай. Или в Махабатте, Городе любви.

Ар-Угай молчал. Он думал о том времени, когда сможет с наслаждением прервать земную жизнь Ай-биби и всех её кровников. Каким образом это сделать - он ещё не решил. Но твёрдо знал, что рано или поздно, в Аллагаше или Махабатте, или даже в Тауатте, - это обязательно произойдёт.

Он вдыхал смрадный запах, - от Ай-биби теперь несло крепкой смесью лошадиного и её собственного пота, - и внезапно подумал: А не прирезать ли её прямо сейчас?. Эта мысль взволновала его и он завозился.

- Ну что ты, мой красавчик, - пробормотала Ай-биби сонным голосом. - Я спрятала все ножи и кинжалы, чтобы ты нечаянно не порезался...

* * *

Дезертиры были казнены, к вящему удовольствию Ай-биби, которая постаралась сделать из казни настоящее представление.

Остальные обитатели Арманатты - бывшие рабы, которым некуда было идти, шайки разбойников без роду и племени, - то ли разбежались, то ли затаились на время.

Арманатта опустела.

И тогда, поскучав, посидев на обрывистом берегу Тобарры, Ай-биби решила:

- Пора в путь! На север!..

* * *

Они двигались по дороге вдоль Тобарры, развлекаясь тем, что вылавливали шайки дезертиров и топили их, связав попарно так, чтобы они не могли шевелить руками.

Миновали развалины Багбарту и Орна, и вошли в долину озера Нанай.

Здесь жило осёдлое племя, родственное хуссарабам; мимо озера проходила большая дорога, которая вела из Степи мимо Махабатты к побережью, заканчиваясь у Хеймы и Ретмы, небольших торговых портов.

На берегу озера разбили лагерь - здесь Ай-биби собралась как следует отдохнуть, залечить мозоли на ягодицах и на внутренней стороне бёдер, дать отдохнуть коням и людям.

Озеро Нанай - длинное и узкое - отражало голубое небо и дальние горные вершины.

Ай-биби со служанками, раздевшись донага, отправилась купаться; с берега, невидимого за рощей, послышались вопли и возня.

Ар-Угай сел перед входом в шатёр, погружённый в мрачные размышления.

Тысячник Хуттах попросил позволения поохотится. Он смотрел на Ар-Угая бесстрастно, но Ар-Угай угадывал в щёлках его глаз презрение и насмешку.

Хуттах ушёл. В лагере стало тихо и сонно; из соседних шатров, где расположились кровники Ай-биби, доносился могучий храп.

Ар-Угай уже хотел было прилечь, почувствовав, что его тоже клонит в сон, но издалека послышался топот копыт.

Стряхнув дрёму, Ар-Угай привстал.

В лагерь возвращался разъезд, прочесывавший окрестности. Всадники торопили коней, и Ар-Угай понял, что у них есть новости.

Отряд перешёл на шаг, въехав в ворота лагеря, и направился к шатру Хуттаха. Ар-Угай, нахмурившись, ждал. Сейчас они узнают, что Хуттаха нет и отправятся на поиски Ай-биби.

Ну, уж нет. Ар-Угай пока ещё темник, и все молчаливо признают, что он, как опекун каан-бола, имеет все права считаться наместником Великого каана.

Поднявшись во весь рост, Ар-Угай смотрел на воинов, стоявших у шатра Хуттаха и ждал. Он разглядел среди воинов пешую фигуру в каком-то балахоне, и удивился. Но не сделал ни шага вперёд.

Между тем командир отряда, наконец, увидел Ар-Угая и, кажется, до него что-то дошло. Он гикнул и кони развернулись к одиноко стоявшему у шатра Ай-биби темнику.

* * *

Ар-Угай не знал этого человека. Бритый, в балахоне, с четками, он был похож на таосского монаха. Но, во-первых, он не был таосцем, а во-вторых, был слишком крепким для монаха. А, кроме того, посадка головы и прямой взгляд... Ар-Угай, окинув монаха взглядом, почти уверился, что перед ним - аххумский воин, и воин непростой.

- Мы встретили этого человека на дороге, - докладывал командир отряда. - Он был со спутником, но когда мы решили задержать их, тот, второй, сбежал. Он, похоже, воин: безоружный, отбился от троих наших. Я никогда не видел такого ловкого, искусного бойца...

- И где же этот второй?

- Скрылся в лесу, который тянется на северо-запад и поднимается в предгорья. Его ищут.

Ар-Угай кивнул и повернулся к мнимому монаху. Внятно сказал по-аххумски:

- Ну, что скажешь?

Монах молчал. Он стоял, расставив ноги и развернув широкие плечи, высоко подняв голову; окружившие его хуссарабы казались худенькими подростками.

- Только не пытайся меня обмануть, - продолжил Ар-Угай, не дождавшись ответа. - Я знаю в лицо всех аххумских темников и многих тысячников. То, что ты не простой воин, я вижу. Значит, если я не знаю тебя, ты или один из тех, кто называет себя хранителем, или... моряк.

Монах сделал непроизвольное движение, и хуссарабы загудели, глядя на Ар-Угая со всё возраставшим уважением.

Но монах по-прежнему молчал.

- Если ты моряк, - сказал Ар-Угай теперь уже на языке Равнины, - то у тебя должны быть татуировки.

Он кивнул воинам:

- Разденьте его.

Двое воинов рывком содрали с монаха балахон, разорвав ворот и обнажив мускулистый торс. На плечах и груди монаха были цветные рисунки, изображавшие морских животных и богов-покровителей.

Ар-Угай улыбнулся. Хуссарабы почти подобострастно смотрели на него.

Монах молчал. Лицо его стало угрюмым, и он наконец-то опустил голову.

- Хорошо, - помолчав, сказал Ар-Угай. - Если ты не хочешь говорить, я заставлю тебя кричать.

Он обратился к командиру-сотнику.

- Эти рисунки, - он кивнул на татуировки, - нельзя отмыть. Так снимите их вместе с кожей.

Монаха бросили на землю лицом вниз, растянули руки и привязали ремнями к вбитым колышкам. Один из воинов, сняв шапку и кафтан и закатав рукава рубахи, поднял небольшой охотничий нож.

- Что здесь такое творится? - раздался грозный голос Ай-биби.

Она, мокрая, едва прикрытая мягким покрывалом, раздвинула воинов. Поглядела на распятого на земле монаха, на Ар-Угая.

- Ну? - грозно переспросила она.

- Прикрой свой срам, женщина! - внезапно рявкнул Ар-Угай. - И ступай в шатёр, на женскую половину!..

Ай-биби открыла было рот, чтобы ответить бранью, но внезапно краска бросилась ей в лицо. Она попятилась вместе со своими служанками, машинально закутываясь в покрывало. По лицу её пошли красные пятна.

- Наглец!.. - выдохнула она.

Ар-Угай спокойно выдержал её взгляд и сказал сотнику:

- Проводи госпожу.

Но госпожа не стала ждать такого позора - резко повернулась и бросилась в шатёр.

* * *

Уже вечерело. К телу пленника, залитому кровью, собралось множество воинов. Среди них был Хуттах. Он держался рядом с Ар-Угаем. Ар-Угай сидел на вынесенной из шатра кошме, пил горький степной чай и молчал. Хуттах тоже молчал, - он даже не смел присесть рядом.

- Он так ничего и не сказал, - наконец выговорил Хуттах. - Может быть, оставить его до завтра? Если он, конечно, доживёт...

Ар-Угай качнул головой и сказал:

- Он не доживёт... Разве ты не знаешь?

Хуттах действительно не знал. Он не был боевым офицером, вечно тёрся у шатров предводителей, и баранов для него свежевали другие, и к дичи, подбитой его стрелой, ему не приходилось прикасаться.

Хуттах с готовностью пробормотал:

- Как скажешь, темник.

* * *

Когда стемнело, разожгли костры. Впавшего в беспамятство монаха еле-еле привели в чувство, но он молчал, и даже ни разу не вскрикнул. Лишь скрежетал зубами, когда боль делалась невыносимой.

Ар-Угай присел возле него на корточки.

- Тебя еще можно вылечить... Скажи только своё имя, и я позову лекарей.

Монах повернул голову. На бритом черепе и в широко открытых глазах плясали отблески огня. Засохшая кровь чернела на подбородке, на щеках, на затылке. Над обнаженной, лишённой кожи плотью, уже начавшей чернеть и разбухать, вились столбом чёрные мухи.

Ар-Угай понял, что монах хочет что-то сказать и нагнулся ниже.

- Я скажу... - прохрипел монах. - Я скажу тебе не своё, а твоё имя. Ты - Ар-Угай, Лисья Шапка. Покоритель Ушагана, убийца великого каана, подлейший из хуссарабов.

Ар-Угай в гневе отшатнулся.

- Не думай, что тебе удастся спастись. Если мои люди не успеют, - тебя убьют твои собственные солдаты. И ты сдохнешь по-шакальи, загрызенный своими товарищами...

И после этого он вскрикнул. Единственный раз за весь день пыток: Ар-Угай вытянул из костра головню и ткнул ею прямо в губы монаха. Ткнул, и, вращая, стал с бешеной силой проталкивать головню ему в рот. Пламя металось и гасло, монах мычал, откидывая голову; пахло палёным.

Монах сжал зубы, и головня погасла. Ар-Угай в бешенстве ударил ею монаха по голове, от чего головня треснула пополам, отшвырнул ее и плюнул в черное лицо, на котором рот расползся так, что стали видны зубы и дёсны.

Вскочив, Ар-Угай оглянулся. Хуттах и сотники подскочили к нему.

- Не трогайте его. Пусть околеет, - сказал Ар-Угай, и пошёл во тьму, мимо костров, пошатываясь и ничего не видя вокруг себя.

ПУТЬ КРИССА

Гарран не пришёл в Хейму, как обещал.

Корабли день за днем стояли на внешнем рейде, будто готовясь к отплытию, но не трогались с места.

На кораблях аххумов царило уныние. На кораблях Зенопса - оживление.

Купец днем со своими сыновьями и слугами пропадал в торговой части Хеймы, возвращался поздно вечером на перегруженных лодках, потом запирался в своей каюте, больше похожей на каморку, и подсчитывал выручку. Лицо его в эти дни сияло от удовольствия, глаза блестели, с губ не сходила улыбка. С Криссом он старался не встречаться лишний раз, да Крисс и сам не стремился к общению.

Целыми днями Крисс бродил по палубе, оглядывая порядком надоевший ему городок на холмах, грязную гавань, лодки, лодчонки, чужие купеческие галеры.

Вечером, уставший, ложился отдохнуть, но вскакивал при каждом непонятном шуме.

Гарран не возвращался.

* * *

Через две недели капитаны стали поговаривать об отплытии. Корабли от бездействия ветшают быстрее, чем в плавании; ещё немного - и им потребуется основательный ремонт. Днища обрастают водорослями и моллюсками, команда привыкает бездельничать и забывает ремесло, гребцы теряют силу и сноровку...

Гарран не возвращался.

* * *

Спустя ещё несколько дней Крисс, оставив на берегу нескольких воинов с поручением дожидаться Гаррана и снабдив их деньгами, взяв в долг у Зенопса, - денег должно было хватить на покупку небольшого и не нового каботажного судна, - наконец решился.

Выбрали якоря. Корабли Зенопса сидели низко, загруженные товарами. Они казались неповоротливыми, одышливыми толстяками.

Впрочем, Крисс теперь никуда не спешил.

Они проплыли мимо Ретмы, обогнули мыс Арфор, сделали короткую остановку в Лиго.

Здесь на набережных уже звучала аххумская речь, хотя местные жители и не считали себя подданными Аххага.

В двух днях пути от Лиго стояли Шен и Аланзор - северные форпосты Аххумской империи.

Впрочем, Крисс не спешил. Аххум не был его домом. Аххум теперь был далёк от его сердца почти так же, как Нуанна.

Всё прошло, или вот-вот пройдёт. Так учил его Эйдо, - пастух, охотник, и врожденный философ.

* * *

После Шена они достигли Аммахаго. Здесь Крисс впервые сошел на берег, встретился с магистратом и с удивлением узнал о переменах: Аххум больше не считается улусом Хуссарабской империи. В Зеркальной долине ещё идет война, и с юга, говорят, движется войско, посланное Амзой. Но Ушаган уже никому не выплачивает дани, и правит Аххумом Домелла, - белокожая царица с раскосыми глазами.

- А каан-бол? - наивно спросил Крисс.

- Нет больше каан-бола, - усмехнулся магистрат в седые усы. - Есть наследник, царевич Аххаг Второй. Он был здесь у нас - славный мальчишка. Он не отходит от Сейра - знаешь ли ты такого?.. Каррах теперь первый полководец Аххума, а верховный жрец Харрум перенес свою резиденцию в Ушаганский храм Краеугольного камня.

Корабли снова двинулись на юг.

* * *

В Кейте им устроили пышную встречу. Послы объявили, что царица с нетерпением ждет Крисса, что его считают героем и рассказывают невероятные истории о том, как он вырвался из осажденного монастыря Тцара, убив сто тысяч хуссарабов, пересёк горы и пустыню, и основал колонию на далеком северо-западном берегу.

Крисс слушал, кивал, но ему казалось, что говорят о ком-то другом.

Теперь он стал поторапливать капитанов.

Но не почести, обещанные в Ушагане, не давали ему покоя. Он начал вдруг тосковать о Киа-Та-Оро, о крепости на зеленом холме, о светлых киаттских рощах. Эта тоска в последние дни превратилась в болезнь. И еще на подходе к Ушагану Крисс внезапно почувствовал слабость и слёг.

Теперь он плохо спал по ночам и дремал днём, и, выслушивая доклады капитанов, пытался высчитать, сколько миль осталось до Киатты.

Когда корабли вошли в гавань Ушагана, Крисс едва смог подняться. Его спустили в лодку на веревках, а на берегу сразу же перенесли в паланкин.

Так, в паланкине, он и лежал, не видя толпы, а лишь слыша приветственный многоголосый ор. Он не видел, что дорога устлана цветами, что паланкин сопровождают Каррах, Сейр, Харрум и сам царевич Аххаг.

Когда паланкин внесли во внутренний двор дворца, Криссу помогли сойти на каменные плиты. Поддерживаемый Каррахом и Харрумом, он едва не упал, запнувшись о расстеленный ковёр. По ковру к нему шла Домелла, и Крисс из последних сил улыбнулся ей и попытался сделать глубокий поклон.

Потом свет померк в его глазах, и он со вздохом облегчения погрузился в беспамятство.

- Подождите... Дайте ему отдохнуть... Такое бывает после нескольких месяцев плавания...

Он уже не слышал эти голоса. Он плыл по незнакомой черной реке, под низкими сводами какой-то пещеры, в узкой черной лодчонке. В борта стучали льдинки, и от воды поднимался озноб, а впереди не было света, - лишь тьма и шёпот таинственных существ.

* * *

Голос раздельно и четко произнёс:

- Киатта.

И Крисс открыл глаза.

Он лежал на просторной постели в громадном зале, потолки которого подпирали перламутровые колонны. Рядом стояли какие-то люди и перешептывались. Крисс непонимающе поглядел на них. Наконец смутное воспоминание забрезжило в голове, и Крисс узнал говоривших. Это был Сейр, которого когда-то он называл Берсеем; человек в фиолетовой мантии - должно быть, придворный врач; и сама царица Домелла, в белом платье, которое светилось в лучах солнца, с маленькой короной в иссиня-черных волосах.

- Всё, что мы можем сделать - это ждать, - тихим скрипучим голосом проговорил лекарь. - Но когда он очнётся, его нужно будет немедленно отправить в Киатту. Это единственный способ спасти его.

- Никогда я не слышал об этакой странной болезни, - проворчал Сейр.

- Есть много болезней, госпожа моя, - торопливо продолжил врач, обращаясь почему-то к царице. - И среди них та, которой не придумали другого названия, кроме как сердечное томление. В данном случае эта хворь вызвана тоской по родине.

- И чем же оно грозит, это сердечное томление? - почти насмешливо спросил Сейр.

- Смертью, темник. Всего лишь смертью, - ответил лекарь спокойно и низко поклонился, - но опять же царице.

Крисс повернул голову. Голова казалась невесомой: ещё чуть-чуть - и она оторвалась бы от подушек и поднялась в воздух...

- Я слышал о томлении духа, - снова буркнул Сейр. - И всегда считал, что им страдают только изнеженные бездельники, - он покосился на Домеллу. - Но о томлении сердца... Разве это физический недуг?

- Совершенно физический, - ответствовал лекарь, вскинув голову. - И грозит он параличом, или, если сказать понятнее, остановкой сердца.

Сейр шумно вздохнул. Кажется, он всё ещё не мог уразуметь такую странную болезнь, слишком похожую на прихоть. Впрочем... Прихоти ведь тоже бывают разными.

Домелла внезапно подняла руку и склонилась над Криссом:

- Крисс?

- Я... я уже здесь, госпожа, - с трудом ответил Крисс: язык во рту тоже казался невесомым.

- Ему трудно говорить, - заметил лекарь. - Пожалуй, вино с добавлением опия может отчасти вернуть ему силы...

Лекарь приставил к губам Крисса дутый стакан, наполненный тёмной жидкостью. Домелла поддержала его голову, и Крисс сделал глоток. Вино не обжигало, оно вообще не чувствовалось. Просто на миг в горле стало тесно. Он сделал ещё несколько глотков.

- Благодарю тебя, царица, - сказал он. - Прости. Я очень устал.

Он опустил голову на подушки и прикрыл глаза.

Домелла взглянула на Сейра:

- Есть ли у нас люди, говорящие по-киаттски?

- Это хорошая идея! - быстро вставил лекарь, оторвавшись от своих склянок с лекарствами, которыми был уставлен маленький одноногий столик.

- Далеко ходить не надо, - сказал Сейр.

Он взял руку Крисса - бледную, невесомую, с синими прожилками и прозрачными пальцами. И быстро сказал несколько слов на незнакомом певучем наречии.

Не открывая глаз, Крисс ответил.

Потом вздрогнул и широко открыл глаза. С удивлением посмотрел на Сейра.

- Ты говоришь по-киаттски?

- Конечно, - ответил Сейр. - Я говорю и по-киаттски, и по-нуаннийски, и даже по-таосски...

Не понимавшие ни слова Домелла и лекарь переглянулись.

- Есть ли у тебя какие-нибудь известия из Киатты? - между тем спросил Крисс.

- Есть, - кивнул Сейр. - Но вряд ли они обрадуют тебя.

- Королева Арисса... умерла?

- Нет, слава Аххуману. Старая королева жива. Жив и твой брат Фрисс. Об остальном я, с твоего разрешения, умолчу.

- Да, - согласился Крисс. - Скоро я всё узнаю сам. Скажи царице. Скажи вот эти три слова: ка-и-за та-Киа, ра-мер.

Сейр кивнул, обернулся к Домелле и, разведя руками, словно извиняясь, сообщил:

- Он просит передать тебе, моя госпожа, всего три слова: Я хочу домой.

- Ка-и-за та-Киа... - повторила Домелла. - Как это красиво звучит. Жаль, что я не понимаю по-киаттски. Жаль, что я вообще там никогда не была.

Она снова склонилась над Криссом:

- Я поняла твои слова, Крисс. Всё, что ты хочешь, будет сделано.

Сейр добавил:

- Ра-мера та-Киа, Крисс-та-Рисс-Киа. Ра-мера...

* * *

Для путешествия снарядили самую мягкую рессорную повозку из всех, какие только можно было найти в Ушагане. Сборы продолжались два дня, и все эти дни Сейр то и дело заходил в покои Крисса, обмениваясь с ним несколькими фразами.

Домелле Сейр сказал:

- Не нужно большой свиты. Я сам буду сопровождать Крисса, я и несколько слуг.

- Хорошо, - согласилась Домелла. - Я знаю, Сейр, что ты один стоишь целой сотни воинов. Но мой лекарь Хаум поедет с вами.

- Да, конечно, - неохотно протянул Сейр.

- И вот еще что... Объясни мне, пожалуйста, что значит Киа-та-Оро? Эти слова часто произносит Крисс, но я слышала их и раньше. Ведь Оро - это название главного города Киатты?

- Да, но полное название города Оро - Киа-та-Оро. И означает оно Мой дом в Оро. Дом, род, Родина - у киаттцев однокоренные слова. И само слово Киатта...

- Я догадалась, - мягко перебила Домелла. - В письменном договоре Аххага с Киаттой эта страна называется Киа-та-Киа. Родина там, где дом.

- Или дом там, где Родина, - подхватил Сейр. - Вели выслать вперёд гонцов, чтобы на станциях для нас всегда были свежие кони. Всё же путь не близок.

- Конечно, Сейр. Спеши! Завтра утром...

- Нет, моя госпожа. Лучше уже сегодня, сегодня вечером. Я думаю, нам следует скакать днем и ночью.

* * *

Повозка мчалась по каменной старинной дороге. Верстовые столбы, казалось, подбегали к окошку - и отскакивали во тьму.

Сейр скакал верхом, следом за слугой, который освещал путь дорожным фонарем.

Внутри повозки рядом с Криссом, покачивавшимся на подвесной койке, сидел Хаум и дремал, повесив длинный нос.

Они миновали две станции, каждый раз меняя лошадей. На рассвете показалась третья станция. Возчик стал тормозить, и Сейр, заглянув в повозку, спросил:

- Ну, как Крисс?

Лекарь вздрогнул и протёр глаза:

- Всё в порядке, мой господин.

Сейр с сомнением поглядел на Крисса, лежавшего, откинув голову, и покачал головой.

- Да где уж тут все в порядке! - сказал он.

На станции сделали короткую остановку. Сейр хотел заставить Крисса пройтись, но Хаум воспротивился, заявив, что больной только что спокойно уснул: до этого спать ему мешала тряска.

- Зато она не мешала тебе, - проворчал Сейр.

* * *

К вечеру они пересекли границу Арли. Местность здесь была равнинная, и дорога стрелой бежала на юг. Сейр по-прежнему скакал впереди, а когда слуга начал едва не валиться с коня от усталости, он взял у него фонарь.

- Привяжи коня к повозке, сядь на запятки и отдохни, - сказал ему Сейр.

Слуга с готовностью повиновался.

И еще одно утро они встретили в дороге.

* * *

Прислонясь к каменному пограничному столбу, с киаттской стороны, на земле сидел Эдарк. Он подставил лицо солнцу, закрыв глаза, вытянув ноги.

Неподалеку, за частоколом, стоял каменный длинный дом, в котором размещались казарма и конюшня. Здесь стоял отряд пограничной стражи из хуссарабов. Когда-то давно их поставил здесь тысячник Камды, - и забыл о них.

Сейчас во дворе два хуссараба, обнажившись, боролись на поясах. Их грузные тела блестели от пота.

Группа других стражников, лежа на пригорке, подбадривала борцов.

Когда на дороге послышался топот, Эдарк повернул голову. К границе приближалась повозка с четверкой лошадей, в сопровождении всадника.

Эдарк поднялся на ноги. Борцы во дворе казармы отлепились друг от друга и тоже стали глядеть на повозку.

Командир стражи - один из борцов - приложил ладонь к глазам, поглядел, потом отдал короткую команду. Стражники поднялись, разобрали оружие, нехотя двинулись к дороге.

Повозка стала тормозить, всадник подлетел к столбу. Эдарк смотрел на него, сложив на груди руки.

Хуссараб, по-прежнему с обнаженным торсом, подошел, оглядел коня, всадника, спросил на языке Равнины:

- Кто, куда, зачем?

- Мы везем Крисса, брата короля Фрисса. Вот охранная грамота, подписанная наместником Ушагана Руабом.

Хуссараб вытер руки о свисающую ниже колен рубаху, взял свиток, просмотрел и вернул.

- А где сам Крисс?

- Он болен, - сказал всадник. - Он лежит в повозке.

Хуссараб подозвал двух стражников и вразвалку направился к повозке.

Всадник перевёл взгляд и только теперь заметил Эдарка.

- Здравствуй, Сейр, - сказал Эдарк.

- Здравствуй, изгнанник Эдарк, - спокойно ответил Сейр.

Эдарк взял коня под уздцы и сказал:

- А я ждал тебя.

- Догадываюсь, - кратко ответил Сейр.

Он обернулся. Хуссараб просунул голову в дверцу повозки и с кем-то разговаривал, - видимо, с лекарем. Голая спина блестела, будто смазанная жиром.

- Хочешь сразиться? Только ты и я, - сказал Эдарк.

- Как в детстве? - Сейр криво усмехнулся, не глядя на Эдарка. - Нет, не хочу.

- А придётся! - повысил голос Эдарк, теряя терпение.

В руке его появился нож и потянулся к подпруге.

- Нет, не придётся, - ответил Сейр, и ударил Эдарка по лицу обнаженным мечом, плашмя. Тем не менее две кровавых полоски появились на лице Эдарка. Он отшатнулся, прошипел:

- Это мы ещё посмотрим, брат...

В следующее мгновение он прыгнул с нечеловеческой силой, лошадь шатнуло, она присела на колено, и Сейр торопливо, освобождая ноги, выскочил из седла. Они покатились по траве. Внезапно Эдарк, зарычав, оказался сверху. Снова сверкнул поднятый вверх нож, - но в этот миг один из стражников метко бросил аркан. Рука Эдарка оказалась в петле, стражник дернул аркан на себя, и Эдарк, скривившись от боли, скатился с Сейра.

Сейр поднялся, отряхнув одежду.

- Не сейчас, - тяжело дыша, проговорил он. - Не сейчас, изгнанник.

Хуссарабы, гортанно переговариваясь между собой, связали Эдарка, отняли нож. Связанного, оставили сидеть на траве, поджидая командира.

Командир уже возвращался, покачивая головой. Увидев Сейра, буркнул:

- Плохо вёз, охранник, плохо.

- Что? - у Сейра перехватило дыхание.

- Совсем холодный этот брат короля, совсем холодный, - сообщил хуссараб, снова покачал головой и зашагал дальше. Проходя мимо Эдарка, глубокомысленно изрёк:

- Зачем такое делал, а? Надо было спокойно сказать: прощай, а ты? Тогда что ж, будешь сидеть в тюрьме, пока нет, - и кивнул стражникам.

Они подхватили Эдарка и потащили внутрь ограды, к казарме. Эдарк вывернулся звериным движением, ударил ногой ближайшего хуссараба, а когда второй хотел схватить его - укусил за руку. Стражник взвыл от боли и обиды.

Тогда командир, натягивавший одежду, коротко взглянул на Эдарка, и кивком послал на подмогу своего соперника по борьбе.

Тот неторопливо подошел к Эдарку, обошёл его - Эдарк лежал на спине, поворачиваясь, чтобы пустить в ход ноги, - и вдруг, изловчившись, крепко ухватил его за волосы. Дёрнул.

Эдарк охнул и, неестественно выпрямляясь, поднялся на ноги. Всё так же держа его за волосы, хуссараб провёл его в ворота, подождал, пока откроют обитую железом подвальную дверцу, толкнул Эдарка внутрь.

Но прежде Эдарк успел крикнуть:

- Сейр! Боги собирают героев!..

* * *

Сейр тронул пальцами восковое лицо Крисса. Лицо действительно было холодным, а под кожей заострившегося носа проявились хрящи. Сейр гневно взглянул на Хаума. Тот, вскинув руку, чтобы защититься от удара, вжался в угол повозки.

Сейр снова повернулся к Криссу. Взял за руку, стал слушать пульс.

Он слушал долго, очень долго. Лекарь хныкал и шмыгал носом.

- Тише! - прикрикнул Сейр. - Я ведь не ударил тебя?..

Рывком разорвал одежду на груди Крисса, приложил ухо к груди. Грудь показалась ему ледяной...

Он слушал очень долго. Потом внезапно вскочил, выглянул в распахнутую дверцу и страшно рявкнул на возницу:

- Гони, скотина!!.

Возница подпрыгнул от неожиданности и хлестнул коней кнутом. Повозка подпрыгнула, срываясь с места, и понеслась по дороге.

Конь Сейра заржал, повел головой по сторонам, и поскакал вслед за повозкой.

РОВ

В тумане, окутавшем мир, светилось ядовито-желтое пятно. К этому пятну, удивляясь ему, и шёл Шумаар. Шёл - это только так сказано, потому, что нет слова для обозначения того, как передвигаются мёртвые.

Может быть, он лишь передвигал ногами, не касаясь земли. А может быть, даже и не передвигал, а просто скользил, обходя большие камни и не замечая те, что поменьше.

Камни тоже казались ядовитыми. Они словно источали туман, который клубился и из белого становился черным, заволакивая всё вокруг непроницаемым мраком.

Лишь желтоватое яичное пятно светилось среди тьмы.

Потом Шумаар почувствовал, как вздрогнуло его мёртвое сердце, и он непроизвольно зашагал быстрее.

Да, сомнений быть не могло: на большом валуне, опустив голову, сидел человек. Гигантская тень от его фигуры отражалась в тумане, и этот второй, туманный человек, казался огромным, как скала, и почти таким же тёмным.

- Ты быстро вернулся, сотник, - раздался голос, от которого у Шумаара перехватило бы дыхание, - конечно, если бы он дышал.

- Я торопился, - коротко ответил Шумаар.

Теперь он был рядом - так близко, что мог бы потрогать Нгара. И он потрогал. Плечо полководца бессмертных казалось ледяным.

- Сюда не следует торопиться, - отозвался Нгар.

Он приподнялся, оглядевшись.

- Видишь, мы пришли первыми. Других ещё нет. Но их надо ждать с минуты на минуту.

- А кто это - другие? - спросил Шумаар.

- Другие... Я не знаю, кто. Когда они придут, - я их узнаю. Может быть.

Туман клубился вокруг него; с тихим шипением струйки тумана выбивались из-под валуна, и белое растворялось в желтоватом и в чёрном.

- Что это? - спросил Шумаар, поднимая руку и показывая вперёд.

Нгар поднял голову.

Оттуда пахнуло жаром, и по туману внезапно побежали лиловые волны.

- Это - там, - сказал Нгар. - Мы у Рва.

* * *

- Нам потребуются кони, - сказал Нгар. - Посмотри: ты не видишь коней?

Шумаар огляделся. Туман клубился, змеился над землёй, молочные султаны били из-под камней, и в этом всеобщем движении, в этом хаосе, трудно было что-то увидеть.

- Нет, я не вижу, - сказал Шумаар.

- Значит, придётся ждать, - Нгар снова опустил голову.

Шумаар стоял возле него, по-прежнему пытаясь высмотреть в тумане силуэты коней.

- Ров так далеко, что нужны кони? - наконец спросил он.

- Ров так далеко, что нужны кони, - эхом ответил Нгар, - И Ров так близко, что можно упасть в него прямо с седла, когда мчишься в атаку...

Он подумал и добавил:

- Там. Среди живых.

* * *

Туман внезапно заклубился, вздулся, и словно нехотя выпустил из себя черный силуэт.

Силуэт приблизился, и его тень приближалась вместе с ним, одновременно вырастая до исполинских размеров.

Когда он подошёл, Нгар сказал, не поднимая головы:

- Ты заблудился, Даггар?

- Да, - отозвался Даггар. - Я пошёл не в ту сторону. Оказалось - просто сделал круг.

Он взглянул на Шумаара:

- И ты здесь, великан?..

- Ты шёл, не сворачивая, неправильно выбрав направление, и всё-таки пришёл, куда надо? - спросил Нгар и покачал головой. - Знаешь, что это означает? Что Ров круглый. Как кольцо. Он окружает нас.

- Нет, Ров прямой, как полёт стрелы, - сказал кто-то ещё, появляясь сбоку. Это был старый хуссараб в мокрой насквозь одежде. - Ров прямой, потому что тьма, идущая по степи в линию, падает в него одновременно.

Он огляделся и с удивлением спросил:

- Разве туман горит?

- Это не туман, - ответил Нгар. - Это горит то, что во Рву.

Он помолчал и спросил:

- Кто ты? Я не знаю тебя.

- Я Шаат-туур, темник Богды-каана.

Нгар кивнул.

- Ты не встречал здесь коней? - спросил он.

- Нет... Но мой конь со мной.

Из тумана появилась лошадиная морда. Конь ткнул Шаат-туура мокрыми губами в затылок, в трясущуюся седую косицу.

В тумане появились новые смутные тени. Люди и кони.

Пока они шли, - а шли они медленно, словно брели на ощупь, - кто-то сказал:

- А может быть, Ров - не круг и не линия? Ведь он всё время с нами, с самого рождения. Он движется с каждым нашим шагом, как будто нехотя отступая. Но каждый следующий шаг может стать шагом в пропасть.

- Это похоже на правду, - согласился Нгар. - Но тогда это означает, что Ров не вне, а внутри нас.

- И Те, кто сидит у Рва - тоже.

Это сказал появившийся из тумана Крисс. Он постоял, глядя себе под ноги, а потом вдруг стал быстро удаляться - быстро-быстро, словно какая-то неведомая, неземная сила вытаскивала его из тумана.

- Ров - внутри меня. Сидящие у Рва - внутри меня, - задумчиво сказал Нгар. - Что же это значит?

- Наверное, это значит, - сказал Даггар, - что мы победили Ров. А те, что остались за туманом, - ещё нет.

- И ещё это значит, что Ров исчезнет, если исчезнут все, кто носит его в себе, - добавил Нгар. - Но мы попробуем справиться сами.

Он поднялся. К нему подбежала лошадь, - тёмная смутная громадина. Нгар легко вскочил в седло.

- А как же Крисс? - спросил Даггар. - Он только что был здесь. Он стоял вот тут...

- Нам некогда. Мы не можем ждать его.

ДЕЛЬТА ТОБАРРЫ

По мере того, как Ар-Угай продвигался на север, вылавливая и казня дезертиров, присоединяя к войску тех, кто сдавался, - сила его росла. Теперь уже Ай-биби не осмеливалась командовать; она сидела в своей громадной повозке, окруженная служанками, и лишь временами ворчала, неодобрительно комментируя события.

Служанки, оказываясь вне повозки, шушукались и хихикали, и с восхищением глядели на Ар-Угая.

- Нет, не доведёт он нас до добра, - рассуждала Ай-биби. От постоянного сидения в повозке у нее начались приступы удушья и головокружения, и сама она заметно расплылась, подурнела, и словно сразу постарела на несколько лет. Теперь ей можно было дать её годы.

А Ар-Угай вступал в города и юрты победителем. Если какой-то город не желал впустить его, ссылаясь на то, что он незаконно присвоил себе власть Великого каана, - Ар-Угай брал город быстрым и решительным штурмом, и безжалостно истреблял жителей. Так случилось в Кагебе, Иннуларе и Махабатте.

Айгуль со своими любовниками и прихлебателями, заслышав о приближении Ар-Угая, бежала из Тауатты в Алаш. Оттуда перебралась дальше на север, в Данабатту, а потом - в Махамбетту. С каждым передвижением свита её уменьшалась, и в Махамбетте она осталась с несколькими служанками и с двумя десятками воинов.

Дальше бежать было некуда: севернее на десятки миль простиралась громадная дельта Тобарры, заросшая тростником, с плавучими островами, с предательскими болотами. В дельте жили фламинго, пеликаны, бакланы и чирки. Да еще - изгои, люди без роду и племени.

Но когда отряды Ар-Угая приблизились к Махамбетте, и пронёсся слух, что всесильный темник ищет именно её, Айгуль, - она решилась. С последними друзьями она перебралась через несколько проток, и остановилась на одном из островов.

Но однажды ночью вспыхнул тростник, с шумом поднялись в небо птицы, и Айгуль, бросив небогатый скарб, побежала ещё дальше на север, - к океану.

* * *

Её долго искали. Говорили, что в самом конце с ней оставались только служанка и Айрат - простой пастух, которого она назначила тысячником, и который делил с ней её постель.

Их не нашли.

Однажды под вечер Ар-Угай проехал по выжженному островку и в просветах следующих островов увидел тёмно-синюю громаду океана. Он переплыл последнюю протоку, не слезая с коня, выбрался на маленький клочок суши. Здесь уже не было тростника - островок был песчаным, с клочьями жесткой травы.

Ар-Угай подъехал к самому берегу, так, что накативший морской вал осыпал коня брызгами и пеной. Конь коротко заржал: ему не нравилась открывшаяся бесконечность.

Тогда Ар-Угай спешился и сказал Хуттаху:

- Я хочу посмотреть на море. Может быть, это и есть последнее море, к которому мы так долго шли?

Хуттах хотел было возразить, что они шли к южному морю, а это - север, но промолчал. А потом догадался и сам: это у земли есть противоположные концы. А у моря нет конца, оно едино, и волны, омывающие землю с запада, ничем не отличаются от тех, что омывают восточные берега.

Ар-Угай и десяток его спутников разбили два шатра - для командира и для телохранителей. Разожгли костер из плавня, найденного на берегах, поужинали подстреленной болотной дичью.

Ар-Угай ничего не сказал о карауле, но Хуттах позаботился об этом по привычке. Хотя - откуда здесь можно ждать врагов?..

Оставив у костров двух воинов, Хуттах отправился спать.

Ар-Угай тоже лёг в своем шатре. Он долго ворочался и не мог уснуть. Море грозно дышало, шумело, и ему казалось, что оно недовольно, что оно грозит ему.

А потом шипение волн стало его убаюкивать.

Он задремал. И сквозь дрёму услышал окрик часового. Волны помешали ему расслышать, что крикнул часовой.

Потом часовой крикнул снова и замолк.

Ар-Угай с трудом разлепил глаза. Снаружи поднялся ветер, и волны гремели о берег всё грознее, и тяжесть их становилась такой, что островок содрогался.

Ар-Угай вздохнул и решил, что надо выбраться из шатра, посмотреть, всё ли в порядке...

Он откинул полог. В шатёр ворвался ветер и надул его так, что Ар-Угай испугался, что колья не выдержат, и шатёр вот-вот взлетит.

Он выскользнул наружу.

Ревели волны, и ветер швырял пену далеко от линии прибоя. Костры были погашены, и лишь смутные далекие зарницы временами бросали на островок мертвящий свет.

- Эй! - позвал Ар-Угай, не видя часового. - Хуттах!..

Голос его глушили волны, сносил ветер.

Держась руками за землю, Ар-Угай на коленях пополз к соседнему шатру.

Шатер был распахнут, и полог рвал ветер; полог то откидывался, открывая шатер, то захлопывался, и Ар-Угай отчего-то почувствовал страх. Он дополз до шатра, сунул внутрь голову.

- Хуттах! - крикнул он.

Никто не отозвался. Когда глаза привыкли к темноте, он разглядел спящих людей, лежавших друг возле друга.

Ар-Угай толкнул ближайшего к нему. Тело оказалось неподатливым и...

Ар-Угай торопливо ощупал его руки, грудь, шею. И внезапно почувствовал, что руке стало тепло. Это была кровь. И она еще не остыла.

Ар-Угай отпрыгнул от шатра, оглянулся. Вспышка зарницы осветила черное пятно костревища и часового, лежавшего ничком, подобрав под себя руки.

Сквозь ветер и шум волн до него донеслось ржание. Ага, значит, стреноженные кони были живы, и они где-то здесь, недалеко... Ар-Угай привстал и кинулся на звук, но внезапно под его ногой оказалось какое-то препятствие, и он рухнул, зарывшись лицом в мокрый песок.

Но он тотчас же перевернулся, выхватил кинжал. Увидел смутную тень, которая мелькнула перед глазами, и мгновенно прилегла, словно слившись с песком.

- Кто бы ты ни был! - крикнул Ар-Угай, - Человек, зверь или демон - выходи! Я хочу увидеть тебя!

И тогда что-то выросло перед ним, поднявшись прямо из песка, и рядом с собой Ар-Угай разглядел белое лицо с широко открытыми глазами. Глаза были раскосыми - это Ар-Угай понял чуть позже. А пока, не думая, он поднял кинжал и ударил прямо перед собой, метя в горло неведомому убийце. Но кинжал встретил лишь воздух, и Ар-Угай, стоявший на коленях, снова упал лицом в песок.

Почему-то вокруг была вода. Он едва не захлебнулся и вскочил, испытывая уже настоящий панический страх.

- Кто ты? Покажись!.. - крикнул он из последних сил, дрожа и силясь пронзить взглядом темноту.

Полыхнула зарница. И Ар-Угай наконец увидел его - невысокого человека в темной кожаной одежде, с кожаной повязкой на голове.

Снова ударить кинжалом Ар-Угай не успел. Его ослепила боль в груди, как будто в нее вонзилась молния. Он качнулся, захрипел, выронил кинжал, с ужасом догадываясь, что случилось непоправимое.

Он стал медленно заваливаться на спину, прямо в воду, которая всё прибывала, заливая островок.

Перед тем, как вода покрыла его целиком, он снова увидел белое лицо, нависшее над ним, и услышал непонятные, глупые и обидные слова:

- Вспомни, как он умирал, хуссарабский шакал!..

И в самый последний миг, когда свет погас, и другой, неземной свет ослепил его, он внезапно всё понял.

Но теперь это знание было бесполезно, бессмысленно; теперь ни он сам, ни его мысли и слова, ровно ничего не значили. Ни для живых, ни для мёртвых. Ни для людей, ни для богов. Больше ничего нельзя было сделать: ни пощадить, ни простить.

А потом на остров, словно прорвав невидимую плотину, с грохотом устремился прилив.

ДИН

В этот самый час Такур подошел к кромке прибоя. Громадное тёплое море светилось перед ним; бежали светящиеся волны, и мириады светящихся брызг летели над ними.

Позади Такура, на холмах, спал величественный город. Перекликалась уличная стража, светили тысячи ярких фонариков, подвешенных к причудливо изогнутым краям крыш.

А здесь, внизу, шелестели пальмы, со стороны гавани доносился какой-то скрип и скрежет, и тихо шептались волны, оставляя на мокром песке голубую полоску света.

Вообще-то эту страну называли иначе, не Дин. Местные жители произносили слово, отдаленно похожее на звук разбиваемого стекла: дзинь! Они были не очень-то гостеприимны, жители Дина, но добры и миролюбивы.

Такур прошёл всю страну с севера на юг, теряя товарищей, умиравших от неизвестных болезней. До моря дошли немногие.

Оставив их в одном из постоялых дворов, которых было множество в районе гавани, Такур в одиночестве пошёл на берег. Он хотел как можно скорее выполнить свой долг, слишком долго томивший его - дойти до последнего моря.

И вот он видит его. Тёплое, ласковое, поющее.

Такур подошел ещё ближе к воде. Волна лизнула его сношенные сапоги, оставив на них светящийся след.

Такур сделал ещё шаг. И ещё. Он зашёл в воду так далеко, как только смог - пока волны не стали качать его назад и вперёд. Теперь у него светились и руки, и грудь.

Такур посмотрел вверх, на глубокую чашу небес, усыпанную крупными незнакомыми созвездьями.

Он вдохнул полной грудью запах моря, и почувствовал горечь, как будто пахло полынью. Море - подобие степи. Оно пахнет так же, и так же равнодушно к человеку.

Такур рассмеялся неизвестно от чего, и выдохнул:

- Ек-Джол!

Это означало: конец пути.

КИАТТА

Лухар вошел в Киатту с юга, по старой царской дороге. Он вел за собой едва четверть того войска, которое вышло из Эль-Мена. Сначала в Нуанне Тулпак заявил, что надо идти по дороге Аххага: она гораздо короче, и выводит прямо в Зеркальную долину. А там, в долине, начинается великая битва за каанский престол. В этой битве решится, кому властвовать над хуссарабским миром, простёршимся от моря до моря.

Тулпак увел с собой три четверти войска - за ним пошли хуссарабы и аххумы, которые тоже жаждали добычи, денег и славы.

В войске Лухара остались одни аххумы, гораздо меньше - намутцев, и ещё меньше - эль-менцев.

* * *

Путь был труден, но всё заканчивается. Увидев вдали сияющие под солнцем крыши Оро, Лухар вздохнул свободнее. Ему не нужны были деньги и слава. Он возвращался домой, в Ушаган.

Он велел разбить лагерь у стен города и выслать послов. Но послы тотчас вернулись:

- Некто, называющий себя Сейром - он приехал из Ушагана, - зовёт тебя, повелитель. Он говорит, что знает тебя. И ещё он просил собрать всех лекарей, которые есть в войске.

- Сейр болен? - спросил Лухар.

- Нет, не Сейр. Болен Крисс, - так он сказал. И еще он сказал, что брату Крисса, которого зовут Фрисс, - тоже требуется помощь.

РОВ

Когда они выстроились в шеренги, Нгар сказал:

- Я ещё никогда не вёл в бой такое сильное войско.

Он видел только первую шеренгу; те, что стояли за нею, расплывались, таяли в тумане.

Черные всадники на черных конях. Непобедимы - потому, что мертвы.

Шумаар оглянулся и увидел, что туман позади войска начал редеть. Он осторожно коснулся Нгара:

- Смотри...

Нгар обернулся. Желтое пятно света увеличивалось, ширилось, расплывалось в стороны и вверх, и постепенно темнело, становясь сначала оранжевым, потом красноватым, потом лиловым.

Впереди, в редких полосах тумана, на краю земли, взлетали вверх языки огня. Туман над огнём гудел, испаряясь. И, освещенные сполохами, на самом краю сидели два грузных исполина. Они были так огромны, что казались горами. Их головы касались облаков. Их спины затмевали половину неба.

Нгар повернулся к войску и рявкнул:

- К атаке!

Далеко-далеко, за туманом, дробью застучали наккары, - и вдруг примолкли, словно напуганные собственной смелостью.

Не говоря больше ни слова, Нгар пришпорил коня и устремился прямо на исполинов.

Шумаар скакал рядом, сосредоточенно глядя вперёд.

Туман продолжал убегать, растекаясь из-под копыт клубящимися полосами. Полосы отсвечивали желтым, красным, багровым.

Молча и бесшумно неслась лавина. Ибрисс держал копьё, - у него снова были руки.

Даггар поднял над головой меч, хотя в его груди еще зияли страшные чёрные раны.

Шаат-туур скакал спокойно, но в любой момент был готов выхватить саблю. От него и от коня начал валить пар - жар кипящего Рва начинал ощущаться даже мёртвыми.

И скакали бок о бок Верная Собака и сын рыбака по имени Маркус, и умерший не прощенным Азан, и какая-то мумия, с которой неземным ветром наполовину сорвало саван, и мёртвые защитники Тцары, и мёртвые покорители Кута. Хуссараб - рядом с арлийцем, таосец - с нуаннийцем. Раб - рядом со своим господином. Потому, что здесь все стали равны.

Они не знали времени, и не знали, сколько суток, или месяцев, или лет пробежало на земле. Да это уже и не было важно.

Важным было то, что Сидящие у Рва, каменные идолы с едва намеченными резцом небесного творца лицами и руками, не приближались. Они словно передвигались вместе со всадниками, летевшими вперёд, и вместе с ними передвигался, отползая, гигантский бездонный Ров, который нельзя догнать, и нельзя ни погасить, ни заполнить...

- Позови Шаат-туура, - ровным голосом, будто и не было бешеной скачки, сказал Нгар Шумаару.

Шумаар отстал, а через мгновение (или через месяц, или через столетие) появился снова. Теперь рядом с Нгаром оказался и Шаат-туур.

- Назови вслух их имена! - крикнул ему Нгар.

Шаат-туур кивнул, сразу же всё поняв. Привстал в стременах и выкрикнул в пространство, в немые тёмные спины гигантов, заслонивших весь мир:

- Аман-Бар! Аман-Ек!.. Адам курулган!

* * *

Бешеная скачка продолжалась. Нгар не сразу понял, что произошло, а поняв, уже не смог остановить коня.

И они продолжали мчаться по ровной чистой степи, залитой лунным светом, мимо курганов, мимо каменных баб с равнодушными плоскими лицами, мимо сияющих серебром озёр, редких рощиц, торопливых ручьев. Белая ковыльная степь ходила под ними волнами. Летели куда-то колючие шары перекати-поля, и ветер пах бессмертной, вечно цветущей полынью.

Они летели под чистым звездным небом. Постепенно прощаясь с землёй, отрываясь от нее. Прямо к звезде по имени Екте.

* * *

Мёртвые скакали к ослепительному сиянию, которое поднималось над чёрной землёй. А земля отдалялась и начинала менять свой цвет; она опускалась, почти падала вниз, становясь голубовато-фиолетовой.

На лицах всадников появились подобия улыбок. Теперь они были почти счастливы. Нет, они были абсолютно счастливы - потому, что каждый получил своё.

Каждый из них видел то, что было для него самым дорогим: для кого-то - цветущая степь, пахнущая горькой полынью, для кого-то - желтый песок и изумрудная зелень волн, для кого-то - лес, полный щебета птиц и звенящих, как струны, солнечных лучей.

Они возвращались.

Все они возвращались домой.

* * *

- Сидящие у Рва исчезли потому, что не стало той силы, которая родила и поддерживала их. Великий круг кочевий распался, - сказал Шумаар спокойно и негромко, словно не скакал на коне во весь опор, и сзади не было огромного, летящего галопом, войска.

- Что? - не понял Нгар.

- Хуссарабский круг распался. Великое кольцо - это когда все племена, все кочевники начинают кочевать одновременно, по ходу солнца. Такой круг собирается только раз за всю историю. Он собрался - и возник Ров, и возникли те, кто сторожит его. Теперь круг распался. И Рва больше нет. И нет Сидящих у Рва.

Нгар кивнул.

- Я понимаю. Этого Рва, может быть, и нет. Но тот Ров, который вырыт перед каждым человеком, пока он жив, - остается. И живые отталкивают Ров от себя, отталкивают день за днем, год за годом. От себя, от своих друзей и близких. И всё-таки не успевают. Однажды следующий шаг становится шагом в пропасть.

Он взглянул в глаза Шумаару:

- Мы тоже не успели, брат. Так бывает всегда. Самое важное в жизни никогда не успеваешь сделать. Всегда слишком поздно. Добро нужно делать вовремя. Прощай, называвший себя Шумааром.

- Прощай, повелитель Нгар. - ответил Шумаар и крикнул: - Кош, кош, аман бол!..

* * *

Легкий туман подёрнул степи, горы, леса, и море.

А потом поднялось солнце и растопило мутную завесу, которая сотни, а может быть, тысячи лет затягивала землю.

Конечно, растопило не навсегда. Но хотя бы на этот раз. Хотя бы на этот...

КИАТТА

Крисс внезапно застонал. Лекари, сидевшие вокруг, очнулись от дрёмы, а с подоконника с грохотом свалился Сейр.

Раздвинул лекарей, которые разом загомонили и стали наперебой совать Криссу лекарства. Взял руку Крисса и почувствовал, как она теплеет, как постепенно в неё возвращается жизнь.

Сейр посмотрел на лекарей, улыбаясь так, как не улыбался ещё никогда в жизни.

Крисс шевельнулся и открыл глаза. Сейр склонился к нему, позвал вполголоса:

- Крисс! Крисс, ты слышишь меня?

- Адам... - прошептал Крисс. - Адам курулган...

- Что? - Сейр в недоумении оглянулся. - Что он сказал?

И внезапно, потеряв всякую власть над собой, завопил:

- Кто-нибудь здесь знает, что он сказал??

Шевельнулся лекарь, приведённый Лухаром.

- Я знаю, господин, - проговорил он каким-то странным голосом. - Это по-хуссарабски, вернее, на языке Белого Юрта. Так называют племена хуссарабов, которые живут южнее Большой излучины Тобарры. Видите ли, их языки очень сильно различаются. Учёные считают даже, что это - совершенно разные народы, хотя и вышедшие в незапамятные времена из одного обширного пле...

- Что ты мелешь? - прервал его Сейр, дрожа от ярости. - Я спрашиваю: ЧТО ОН СКАЗАЛ?

Лекарь удрученно пожал плечами:

- Он сказал: Погибли люди.

Подумал, вздохнул и добавил:

- Но что это означает в данный момент...

- Тьфу ты! - в сердцах сказал Сейр. - Да ничего это не означает! Ему просто приснилось, привиделось что-то. Уйди!

Лекарь нахмурился, вжал голову в плечи и строгим голосом произнес:

- Не тебе решать, господин темник, когда мне уйти. Я лекарь, а не воин, и служу больному, а не тебе.

Сейр на мгновение вытаращил на лекаря глаза, потом рассмеялся и повернулся к Криссу:

- Крисс! Ты узнаешь меня?.. Киа-та-Киа, Крисс!

Он хотел потрясти Крисса за плечи, но тот же самый маленький лекарь строго отвёл его руки.

- Он ещё не совсем пришёл в себя. Отойди, господин. Не мешай. А если тебе не стоится на месте, то, если хочешь, сходи и сообщи родным о том, что больной очнулся.

* * *

Фрисс вошел, держа мать на руках, как ребёнка. Арисса была легка, как пёрышко, но она страшно переживала, что не могла идти сама, и что её могут увидеть в такой неудобной позе, на руках у собственного сына.

Фрисс опустил королеву на ноги у постели Крисса. Кто-то подставил ей скамеечку и Арисса машинально села, не отрывая рук от Крисса: руки быстро-быстро ощупывали его лицо, волосы; руки королевы бегали, руки смотрели.

- Ты жив, сынок. Ты жив... - по щекам Ариссы потекли слёзы, нос покраснел, и один из лекарей услужливо подал ей платок.

Арисса оторвала руки от Крисса, нащупала платок и звучно высморкалась.

- Я столько лет ждала тебя, мой малыш, столько дней и ночей... Никто не верил, что ты вернёшься, даже Фрисс, никто не верил, что ты живой...

- Это не совсем так, - буркнул Сейр как бы про себя.

Внезапно тонкая рука Крисса поднялась и коснулась головы Ариссы. Арисса вздрогнула и перестала плакать.

- Я вернулся, мама. Зачем же плакать? - чужим, надтреснутым голосом произнес он.

Топтавшийся позади матери Фрисс вдруг громко шмыгнул носом, прокашлялся и сказал:

- Брат! Прости меня, брат... Я рад, что ты здесь, дома.

- Я - дома, - повторил Крисс, вслушиваясь.

Он повернул голову, увидел веселый солнечный луч, падавший из окна, и слегка улыбнулся.

- Я дома, Я, Крисс-та-Рисс-Киа, - повторил он. - Киа-та-Киа, ра-мер.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Спустя приблизительно сто пятьдесят лет экспедиция Торреса откроет сначала несколько островов у Южного Полумесяца, а потом и сам Южный Полумесяц Пайана. Известие о новом открытии быстро достигнет Старого Света, и уже спустя два десятилетия на берегах Пайана появятся первые европейские поселения: на западном побережье - португальские и испанские, на восточном - английские.

Европейцы найдут опустевшие, заброшенные развалины городов и немногочисленные разноязычные племена, многие из которых не будут знать даже технологии обработки железа.

Относительно высокий уровень цивилизации сохранится лишь на отдельных, изолированных участках - в Билуогде, Дине, Каффаре, Оро, а также на островах Айд, Нильгуам, Таннаут.

Впрочем, эти острова вскоре постигнет жестокая трагедия - землетрясение, которое не только разрушит города, но изменит и очертания островов. От Таннаута отколется значительная часть суши, которая станет новым островом, отделенным от прежнего узким извилистым проливом. Землетрясение затронет и многие другие города на западном и южном берегах Моря Слез, включая южную часть Равнины Дождей.

И главной заботой выживших после этого и предыдущих катаклизмов - была забота выжить. А это означало, что нужно было забыть обо всём пережитом.

Но память поколений хранит в подсознании ужас пережитого. И чтобы преодолеть этот ужас, люди снова и снова будут совершать чудовищные преступления, и воевать без конца. Цивилизация - замкнутый круг. Каждое поколение повторяет путь предыдущего. И груз преступлений растёт, а ужас прошлого не исчезает, наоборот: он растёт с каждым веком.

И страшный ненасытный Ров пребудет с нами вовеки.

19 апреля 2002 г.